СПОР со ВРЕМЕНЕМ.

      Занедужил я что-то не вовремя

      и исчезнул мой прежний задор;
      то ли с временем был в вечном споре я,
      то ли тело с душой тянет спор.

      От пустой суеты нет спасения.

      Путь прямой лишь один - в небеса.
      Я в осадок уйду без сомнения
      и моя испарится роса.

      Всё теперь мне по новому видится

      и весь мир на ладони лежит.
      А душа на кого-то обидится,
      то прощу я и бог мой простит.
      Но ищу я заряд в этом времени.
      Сел давно блок питания мой.
      Ну а время лишь лупит по темени
      и меня вызывает на бой.

      Не уйти от него мне в раскольники

      и не спрятаться в ските лесном.
      Все мы будем, как малые школьники,
      каждый сам за себя будем в нём.

                1995 г.
 
            ВЫБОР.

      Накануне распутья
      не почувствуешь ложь,
      не захочешь - до сути
      никогда не дойдешь.
      Голова, что капуста,
      что арбуз на плечах.
      У кого в душе пусто,
      у кого уже страх.

      Ко всему привыкаем,

      берём то, что дают,
      лишь себя понимаем
      и свой личный уют.
      Только видим до леса
      с колокольни своей.
      Дальше темень и бесы,
      сатана правит в ней.

      Только льётся с экранов -

      есть всего два пути.
      Станет ясно барану
      за кем нужно идти.
      По такому исходу
      я скажу сам себе:
      “Стало лучше народу
      оставаться на дне”.

      Веселей будто стало,

      хочешь пей, да гуляй.
      Только грянет расплата
      за потерянный рай.
      Если б зёрна посеять
      и водою полить,
      то дерьмо лишь посмеет
      удобрением быть.

      Всё теперь, как и прежде,

      и всё будет путём.
      Богатеем надеждой,
      сорняками растём.
      Нам порядка не нужно,
      нам свободу спасать,
      чтоб постылые ружья
      Продолжали стрелять.

                1995 г.

             ТРИ СЕСТРЫ.

      Я вижу, как вера пошла с молотка

      и скоро уволят надежду.
      Любовь на панели готова с лотка
      продаться похлеще, чем прежде.
      Тогда три сестры, позабыв про меня,
      в навязчивый мир устремились.
      Им стал он родной, но они - это я,
      они, и во мне находились.
      Я утром проснулся, а их уже нет,
      как кошки они лишь насрали.
      А крыша течёт, и я без сигарет.
      Господь, утоли мне печали.
      Без старых подруг я как-будто без рук,
      когда идеалы меняют.
      А ищут они свой заветный сундук,
      но их лишь пока раздевают.
      Три девы давали огня своего
      и каждому крова и хлеба;
      теперь они сами искали его
      и больше не видели небо.
      Безжалостно время пускало в расход
      и Любку и Надьку и  Верку.
      Тогда они сели в другой пароход,
      к другим уходя на примерку.
      Ведь все они ныне в шикарных местах
      и правят деньгами и балом;
      они - в казино, и в крутых кабаках
      целуются там с криминалом.
      От них потому я свободен теперь,
      душа лишь со мною осталась.
      И дух затворит перед бесами дверь,
      чтоб с ними она не браталась.
      Но будит порой меня троица вновь,
      иначе я стал бы покойник.
      Ведь ищем мы веру, надежду, любовь,
      любой у них словно невольник.
      Вы, вспомните - раньше Христос призывал,
      теплом согревая любого.
      Решайте, - вам  час для восхода настал,
      пути и не нужно иного.

                1993 г.
.   
            *  *  *
               

      Слышу боль я твою,

      ты же видишь горенье,
      как оно в моём сердце
      колышится странно.
      Узнаём мы в глазах
      любви тихой свеченье,
      что внезапным спасеньем
      приходит нежданно.

      На минутку мы сядем,

      покой свой нарушим.
      Ты прочтёшь и без слов
      мои мысли-тревоги.
      Эти встречи тебе
      станут вроде отдушин,
      будто это огни
      возле тёмной дороги.

      Мы отгоним сомненья

      и выйдем к истокам,
      где когда-то теченье
      река начинала;
      полетим, встретив солнце,
      как чайка и сокол,
      лишь туда, где мы можем
      начать всё сначала.

      Кем быть в детстве хотели -

      себя и представим,
      станем всюду по небу
      парить словно птицы,
      где о хлебе насущном
      заботы оставим,
      только дали откроем,
      раздвинем границы.

      Там зимой среди снега

      сады расцветают,
      там хватает на всё
      и терпенья и мочи;
      от обид там метели
      в ночи согревают
      и река сгоряча
      замерзать не захочет.

      Эту землю найдём

      у себя под ногами.
      Только нужно лететь,
      а не плыть по теченью.
      Мы в другом измереньи
      по прежнему с вами
      будем жить, как и надо
      по предназначенью.

      Просто так не скучаем,

      не бесимся с жиру,
      только тихо поём
      о любви под гитару.
      Ты посмотришь в глаза -
      во мне вызовешь лиру
      и не сдашь никогда
      меня, как стеклотару.

      Но закончится круг,

      заключенный в неволе,
      потому что семья
      всё равно нам дороже.
      Мы не можем, как птицы
      лететь в чисто поле
      и прощаться тогда
      нам  придётся  похоже.
          
                1993 г.

              КРУГОВОРОТ.
      Дождь придёт на сухие дороги,
      в землю выплеснет свежую кровь,
      а на венах размоет пороги,
      улетит, да появится вновь.

      Без дождя – нет ни жизни, ни песен,

      без него и свет белый не мил.
      И душа превращается в плесень
      и ручей в облака  уходил.

      Всё течёт, а потом испарится.

      Без воды сухим станет песок.
      Что забудут - ещё повторится.
      Что запомнят - то будет урок.

      Звёзды гаснут и падают тихо

      в русла старых и высохших рек,
      раньше пели которые лихо,
      неся воды в невидимый век.

      Но жестокое солнце палило

      у земли отнимая питьё;
      а земля, задыхаясь просила
      хоть немного дождя для нее.
 
                1992 г.

              СНЕГИРЬ.

      Внезапно приходят морозы,

      меняя привычный уклад;
      несут - кому снежные грёзы,
      кому-то лишь  бешеный ад.

      Одни полиняют, и тут же

      на зимний наряд перейдут.
      Другие, спасаясь от стужи,
      отсюда крылами взмахнут.

      А третьи останутся в норах,

      берлогах  и щелях домов.
      Мороз поубавит их норов,
      отыщет своих должников.

      И только снегирь не боялся

      метелей,  морозов и вьюг;
      он будто с зимой обвенчался,
      хотя и терпел много мук.

      Пока не имел даже хаты,

      гнезда и запасов для зим.
      Друзья его плыли в закаты,
      искали свой рай и Гольфстрим.

      Запели на кущах на дальних.

      Снегирь - на морозе запел.
      Они отогрелись на пальмах.
      Его же снежок отогрел.

      Они летят в дали чужие,

      чтоб нежное тело спасти.
      А он остаётся в России
      пострелом её на пути.

                1992 г.

                * * *

      Давай уйдём сквозь ночь безлунную,

      кручину скинув с плеч долой,
      покинув суету безумную,
      войдём в раскованный прибой !

      Давайте плыть рекой нехоженной

      сквозь бурелом и птичий гам !
      На что нам богом жизнь положена -
      об этом мы узнаем там.

      Давай гореть глазами ясными,

      костром любви и для врагов !
      Чтоб нам дождаться лета красного
      и перемен у облаков.

      Кто видит в бурях избавление,

      их ждёт, как высохший утёс -
      в тот серый дом стучит спасение,
      то был аллах или Христос.

                1992 г.

                ПОТОКИ.
      Мы с детства с тобой растекались на три горловины,
      где правда была и заветная вера твоя.
      Несём их с собой и останемся с ними едины,
      хоть разные были потоки у нашего я.

      В одном мы такие, какими хотели быть сами,

      летели лихим седоком на крылатом коне;
      где всех поразить мы решили крутыми делами,
      умея всегда оправдаться, не дрогнув в цене.

      В другом - то, что после подумают люди чужие,

      где шило в мешке зря старались от них утаить.
      Но кем бы хотели казаться – не все заслужили.
      А шило найдут, чтобы в сердце его засадить.

      На третьем потоке - стоим без одежд перед богом.

      И нечем прикрыть нам нутро естества своего.
      Простит он того - чья душа сожалела о многом,
      забвенью предав, кто рассеивал чёрное зло.

      Но к сплаву единому каждый поток возвращался,

      потом превращаясь в естественный образ живой.
      От этого часто - кто бога, кто взглядов боялся
      и только кого-то лишь совесть колола стрелой.

                1992 г.

                СВЕТЛОЯР.

      О чем молчит сегодня Светлояр ?

      С тех пор, как славный Китеж канул в лету.
      О том давно отпел седой гусляр,
      перебирая струны по куплету.

      Да и леса дремучие молчат.

      Лишь из земли почудятся мне звоны.
      Легенды скажут, недоговорят
      - куда девались церкви и хоромы.

      Тревожный век, как выпал на Руси -

      стояли насмерть русские дружины;
      с Батыем лютым бились на куски,
      спасали Русь святую от вражины.

      Хоть рать побита и пал князь в бою,

      но город не пошёл в полон татарский,
      под звон колоколов в судьбу свою,
      в родную землю он ушёл по-царски.

      Теперь на этом месте лишь вода,

      как бусина среди лесов живая.
      Свои грехи замаливать сюда
      старухи шли, подарки оставляя.

      Глотну святой воды, склоню  чело,

      и может стану я светлей и чище.
      Здесь будто в век далёкий унесло
      меня на бранно поле–пепелище.

      Но верю я - в подземном граде том

      святые с нами параллельно жили.
      И церковь скрытая росла холмом
      и литургии по бойцам служили.

                1992 г.
               
                РАСПУТЬЕ.

      Лихие годы унесло рекой.

      В теченье веруя, с пустой сумой -
      я не туда заплыл, куда хотел
      и на распутье вновь стоял без дел.

      Я в поле воин, хоть и был один,

      я видел бурю, где потом был дым;
      холодный камень я прочёл копьём,
      а конь в затылок мне дышал огнём.

      А камень старый мне тогда гласил:

      «Пойдёшь назад – не выйдешь из трясин,
      пойдёшь налево – попадёшь в беду,
      а правый путь заставит жить в аду».

      Так и стою я посреди степей

      и по кресту гадаю у камней;
      но вижу надпись: «А пойдёшь вперёд -
      я сам не знаю, что тебя там ждёт.»
 
      Во все концы мне в раз не ускакать.
      А где-то рядом молодая рать.
      Их души лысые теперь больны,
      да новым вирусом глаза полны.

      И было снова мне  не по пути.

      Звезда иная помогла уйти.
      Но пусть тернистым будет млечный путь -
      отыщут Рим дороги как-нибудь.

                1992 г.

                * * *

      Я почувствовал таинство слов

      и ту странную магию звука,
      только боль у словесных костров
      захирела, как старая сука.
      Происходит жестокий отбор,
      на пути обжигаются пятки,
      из избы выметается сор,
      на душе остаются заплатки.
      Я всё это себе говорю,
      превращаясь в немую химеру,
      если режут таких на корню
      наши руки, сменившие веру.
      Благ земных у судьбы не прошу
      и глушу во плоти  искушенье,
      про спасенье - у бога спрошу,
      совершив на себя покушенье.
      Видно вышло всё наоборот,
      хоть и рвали чугунные цепи.
      Наша жизнь уплывает в расход,
      словно стали ненужными дети.
      Мы хотели летать на коне,
      но сидим, как собаки на сене;
      только слышим удары во сне
      - это ботает время по фене.

                1992 г.
               
                * * *
    

      Если вновь встаём на последний бой,

      где от боли корчится даже лес
      и где аист вдаль, в облака исчез -
      приходил сюда старик седой.
      Он ходил на север и на восток,
      как страна, громадного роста был;
      всюду посохом он стучал порог,
      чтоб по небу синему аист плыл.
      Если ходит он по лесам-полям -
      у него орёл на плече сидит;
      озирает путь и хранит векам
      эту землю мать, словно вечный скит.
      Был ещё один в небесах орёл,
      на большую гору он всех позвал,
      младшим братом слыл, да в тупик завёл
      и птенцов на волю не выпускал.
      Да клевал глаза на всех образах,
      да свой острый взор обратил в топор.
      А другой орёл его гнал назад
      и старик, как мог охранял простор.
      Где хотят всё время рубахи рвать,
      не щадя себя, ни любых других.
      А зиме на правду теперь плевать,
      но она потом обогреет их.
      Если будет полночь, когда река
      подо льдом остынет от всех страстей;
      если матери, как во все века
      колыбельную запоют скорей.
      Под крылом, с могучим земли отцом,
      за горизонтом кто - видал рассвет,
      кто седой, как лунь, но одним крестом
      был нам испокон и на много лет.

                1992 г.

              ХОЛОДНЫЙ ДОМ.

      Холодный дом стоял над небом синим -

      ума палата, только проку нет.
      Там плесень по углам росла, да иней
      и замерзал в словах земной рассвет.
      Где были раньше красные палаты -
      теперь остался только серый дом.
      Гнилыми стали старые заплаты
      и от соборов был он прочь ведом.
      Худая крыша в нём течёт, а ветер,
      то воет волком, то как пёс скулит.
      Что в нём случится - дань худой примете,
      когда до мозга костного болит.
      В стене былые шрамы кровоточат,
      дыра в подполье – пропастью без дна.
      Туда б не оступиться в смуту ночи,
      не кануть бы в колодец без огня.
      По разному живя в холодном доме,
      как Прометей спасая свой очаг,-
      все ищут Спаса в новом ясном громе
      или в пути из греков и варяг.
      Разыскивая дверь, где только окна,
      пока вместо рассвета шёл закат,
      в дубовом доме, дуба дав, промокнув,
      теперь в обнимку с вольницей лежат.
      И всё дрожжат, как зайцы перед волком
      или кричат - только положь, да вынь.
      Но вожжи где? – Никто не знает толком
      и остаёся повторять - «аминь».
      И пока солнце зайчиком заходит,
      играя  дразнит у прогнивших штор,
      тогда герой свободы на восходе –
      пройдоха, спекулянт и лысый вор.

      Но дом стоит и простоит он вечно.

      Под рокотом обид придёт весна.
      Засохнут раны, заживут увечья,
      не зря была земля в дороге млечной
      страданием своим закалена. 

                1992 г.
               
              ПРИЗРАК.

      Призрак плыл над градом,

      как звезда–отрада,
      дух свой оставляя,
      словно шёл из рая.
      Он светил дороги,
      дал одним паренье,
      он нанёс ожоги,
      начинал крушенье.
      С ширмой слов высоких
      улетал вслепую,
      обещал истоки
      через печь большую.
      Стали шире взмахи,
      его крылья ближе.
      В поле боли страхи
      заставляли выжить.
      Только от капканов
      не засохли раны
      а взамен обманов -
      новые обманы.
      Только всё смешалось
      и толчится в ступе.
      Значит нам осталось
      век дожить в халупе.
      Что тогда тревожить,
      ворошить былое ?
      Старое - негоже,
      новое - чужое.
      Призрак, как зараза
      обжигает лица.
      Потянулась сразу
      к журавлю синица.
      Песнь в ночи поманит
      у речной рогатки.
      Надо плыть за камень
      сходу, без оглядки !
      Где Макар на воле
      пас телят у речки.
      Будем в диком поле
      танцевать от печки.
  
                1992 г.

               
          ДОРОГА к СОЛНЦУ.
                (историческая поэма)

                I.

      В старину седую забытую

      власть тропу сменила избитую;
      всем указ издала обрядовый,
      патриарх где правил парадами.

      Власть его и церкви – безмерная.

      У холопов жизнь пошла скверная.
      И без воли – лишь угнетение.
      Только повод был, как спасение.

      И бежали в ночь к вере праведной,

      шли в огонь костра или в зарево;
      чтобы сжечь себя в скитах северных,
      иль уйти отсель  непосеянным.
      От земли своей с мест насиженных
      уходить в леса – быть обиженным.
      Только к солнцу путь – дело правое,
      коли на восток выйдем травами.

      Из церквей уйдем правоверными,

      а боярам мы – все неверные.
      Правда-матушка нынче прячется,
      а царь-батюшка – задом пятится.

      Лишь казалось – Россия рушится.

      А топор колол и не слушался.
      Так уйдут в раскол православные
      и заканут в ночь годы славные.

      Оставалось – скитаться-маяться,
      расставаться или покаяться,
      в кержаки пойти, да в раскольники
      или в казаки, да в разбойники.

      По глазам у всех прошла трещина,

      но жизнь сытая пообещана:
      «Коли примите веру-истину -
      я из ямы вас тогда вытяну».

      Так хозяин на ломке времени

      своему сказал роду–племени:
      «А не примите по хорошему,
      то расстанитесь даже с лошадью».

      Только как отречься от прошлого,

      если вера была хорошая;
      а достойная не освоена,
      и не нам она и устроена.

      Как топор был нужен для барина,

      словно церковь для басурманина,
      как глухой бы песню потребовал,
      а слепой бы верно последовал.

      И пусть всё пропадает пропадом,

      коль прав лишь тот, кто сыпал золотом,
      кто делил на своих, да нашенских,
      а нам лучше бы скит монашенский.

      Не нужна нам вера боярская,

      не скрыть истины им под масками,
      не раздвоить им душу русскую.
      Лучше мы уйдём тропой узкою !

      Через Камень пошли изгнанники

      - аскеты в миру или странники.
      Кто осел в Сибири, в Даурии,
      кто с крестом дошёл до Манчьжурии.

      Все держались крепко и спаянно,

      а на лбу у всех лишь испарина.
      Ковали себя, дело правили,
      топорами избы поставили.

      А потом судьба успокоилась.

      Жизнь вошла в колею и строилась.
      Но нам писано и положено -
      в водопадах проплыть нехоженых.
               
                II.

      Уходили вновь в края дальние,

      как и прежде тропами тайными;
      и через Амур переправились,
      ручейками стеклись, оправились.

      А другие здесь приспособились,

      правда жили только по совести;
      хоть порой и слёзы их капали,
      но скорбя от жизни - не плакали.

      А скитальцы с нуля всё начали,

      но китайцев лишь озадачили.
      А наша пришла «легендарная» -
      в грабежах там была ударная.

      «Кулаки ! Вылазьте, изменники !

      Вам не спрятаться, все вы – пленники !
      Беглецы, – вы закон нарушили !
      Но теперь на зоне покушайте !

      Больно сладко вы здесь устроились,

      разжирели, не зная горести.
      Мы когда сражались с ребятами -
      бабы вас под подол запрятали.

      Для вас нынче лафа закончена.

      Слазь с печи, пока не прикончили !»
      Говорили им так псы красные,
      слуги верные все и страстные.

      И отцов повели на родину.

      Стала только она уродиной.
      Там, где сёла росли кержацкие –
      лагеря вставали гулацкие.

      И они там сгинули без вести

      в дорогом распятом отечестве.
      Дети дома остались - малые,
      бабы сирые, дела - старые.

      Но подростки стали хозяева,

      их быть взрослыми жизнь заставила.
      И легла на них ноша тяжкая,
      но одной они шли упряжкою.

      Из сердец заносы колючие

      вышли со слезами горючими.
      Только гнёзда порой разломаны,
      а Сибирь в кандалы закована.

      И сюда пришли власти новые,

      кованые в догмы знакомые;
      гнали всех на четыре стороны,
      словно все им чёрные вороны.

      Так дома и посевы брошены,

      покосы остались  некошены.
      А как наши пришли ораторы -
      звали на целину с лопатами.

      Но крестьяне дела их помнили,

      как отцов уводили толпами,
      и как вера была поругана,
      а община саблей остругана.

                III.

      Так пришли в Гонконг бородатые,

      где они не будут богатые.
      Только бабы с детьми намучатся,
      где, как белки в колёсах крутятся.

      У одной - баулы из скатерти

      и детей целых шесть у матери.
      На пути вставала Америка.
      Это вовсе не психоделика!

      Все в разные страны раскинуты,

      только снова рубахи скинуты.
      У кого - по локоть засучены,
      чтоб работалось в поле лучше им.

      Здесь зим не бывало с морозами.

      Вместо елей - фикусы с розами.
      Ни саней, ни снега пушистого,
      лишь небо безоблачно чистое.

      И убытки были в Бразилии.

      Было худо без русской зимы им.
      Не росли берёзы кудрявые.
      Только пальмы, солнце усталое.

      Кержаки опять в шапку сбросились,

      ходоков на север забросили.
      А оттуда шло разрешение -
      можно ехать на поселение.

      В Орегон так  русичи съехали,

      где потом зажили с успехами;
      в работе любой были первыми,
      росли со спокойными нервами.

      Вдохнули свободно на радостях.

      Стало вдоволь еды и сладостей.
      Владели жильём и машинами,
      но их душу свило кручинами.

      Здесь поддались дети влияниям

      вопреки отцовским стараниям.
      Стало много соблазнов западных
      и не стало штанов залатанных.

      Вера крепость теряла воочию.

      Староверы все озабочены.
      Лишь в сестру Сибири поверили,
      та, что им открылась на севере.

               IV.

      Так они на Аляску двинулись,

      в свой последний приют ринулись,
      сами снова хозяйство ставили
      и на новой землице правили.

      Здесь зимы и снега достаточно

      и посёлок вырос палаточный.
      Лесопилку вскоре построили,
      корчевали тайгу и спорили.

      Мужики - те всяко кумекали

      и землёй кормились и реками.
      На земле росло всё, что надобно -
      и хлеба и всякие снадобья.

      А одни – взор на море кинули,

      как мозгами там пораскинули.
      Строить катера рыболовные
      стали сами на свои кровные.

      Корабли и верфи построили,

      как при  Петре были настроены,
      став искусными мореходами,
      возвращались домой с уловами.

      С детства были к труду приучены,

      потому доходы получены.
      Но не стали американцами,
      хоть и не были иностранцами.

      И не хлебом единым  вскормлены,

      а себя и язык свой помнили
      и в беде вырастали стойкими,
      хоть политы слезами горькими.

      Но здесь старикам не убежище.

      Жизнь берёт в тиски это лежбище.
      Для парней их строгости тягостны,
      а сады запретные сладостны.

      Если дальше края пустелые,

      где одни лишь медведи белые -
      может быть смириться с соблазнами
      и не звать их больше заразными.

      Кто-то двинулся в лес отшельником.

      Убежал другой от ошейника.
      А третьи остались с истоками
      и воздвигли церкву высокую.

      Что ж, раскол и снова сомнения ?

      Но с Россией нет и сравнения.
      Наш раскол они не увидели.
      В этот раз мы их не обидели.

      Так они живут припеваючи,

      всюду пашут словно играючи.
      И прошлое в двери не ломится.
      Только свечка к России клонится.

      Но они – чужие, далёкие,

      хоть у них и корни глубокие.
      Только помнит земля бескрайняя
      для кого она изначальная.

                1992 г.
               
                ЧУЖБИНА.

      Время нашей юности с розовыми красками

      кончилось родимое и прошла весна.
      Не забудем времечко со своими сказками
      и с дорогой ясною сладостного сна.

      Только как-то вытащил с полки книгу пёструю

      про края заморские, да про мир иной;
      всё до корки высмотрел и взял бритву острую
      резал, да наклеивал, потеряв покой.

      Хоть и встали горести, скука, невезение,

      будни в сером облаке, страсти лишь в кино,
      но, как книжка вспомнится - видишь просветление
      и уехать хочется, выскочив в окно.

      Насидевшись в глупости, закричал от слабости,

      счастье из рук выронил, потерял впотьмах;
      у Христа за пазухой жить хотел на радостях,
      выплыл из течения на грядущий страх.

      Взял билет до истины, в самолет сел новенький,

      прибыл в город сказочный среди райских птиц;
      думал жить получится здесь на всём готовеньком,
      только в книге выпустил несколько страниц.
      Заблудился наглухо в той чужой сторонушке,
      много люда разного повидать сумел;
      но не ведал странствуя - какого зазнобушке,
      льёт кто слёзы горькие от амурных дел.

      Эх, разлука долгая, да любовь несчастная.

      Весточка залетная, залети хоть раз.
      Но когда зазнобушке свечка светит ясная -
      за него помолится светом ясных глаз.

      А в чужбине сложности, да глаза недобрые.

      Жизнь пинком приветствует и клеймит закон.
      Не сумел устроиться - все места разобраны.
      И вставал, преследуя, колокольный звон.

      Нагулялся досыта, не нашёл пристанища,

      тосковал по Родине, прозябал на дне;
      всё искал на волюшке своего ристалища,
      а в родной дом за полночь приходил во сне.

      Ну а возвращение – время воскресения,

      словно встреча с юностью на закате дня.
      Дождалась любимая, будто бы спасения,
      странника мятежного, или же меня.

      Мы с ней наше времечко с розовыми красками

      возвернём тепереча через много лет;
      что на сердце с юности – помним мы со сказками,
      если грёзы ясные оставляют след.

                1992 г.

          ЛЕЛЬ да БОЯН.

      Снова день за окном,

      вроде все как вчера
      - с краю каждый наш дом,
      в жилах будто вода,
      да и те же глаза,
      взгляд спаси-сохрани
      просит вновь небеса
      отвести от беды.

      Станет небо чужим.

      Дали звезд не нужны.
      Лишь рекламы огни
      скажут - зря жизнь прожгли.
      Только в призрачный зов
      выплыть можно из ран.
      Духом старых костров
      дунет Лель, да Боян.

      Лель, любить нас учи,

      а Боян песню пой.
      Раны все залечи
      наш ты ветер хмельной;
      ты вослед нам подуй,
      чтобы каждый доплыл,
      на кореньях колдуй,
      чтоб никто не забыл.

      Пусть не взвиться орлом,

      лишь бы плыть кораблём,
      да огонь свой пронесть
      под безумным дождём;
      лишь бы землю сберечь
      на пороге весны.
      Но пока лишь картечь
      нарушает мне сны.

      А туман в море бед

      застилает мне свет.
      Чей-то голос зовёт,
      но не слышен ответ.
      Если сорван полёт,
      перебито крыло -
      Лель с Бояном мой бот
      примут в царство своё.

      Песней выжмут слезу,

      оградив от волны,
      где теплом и в грозу
      будут взоры полны.

                1992 г.
               
                ***

      Где  крутит круговерть, лихая карусель -

      там удаль без царя в пустой башке.
      Закружимся мы все, как белки в колесе,
      где нет тепла протянутой руке.
      Лиха беда началу – это всем урок,
      где всё равно, кто охраняет лес.
      Но лишь бы не помалу клалось в кошелёк
      и сильная рука имела вес.

      Нам лишь б не заблудиться снова впопыхах,

      мы звёзд и дум смятение прорвём;
      пока живём – на том - стоим, гоняя страх,
      пока поём, то значит и не мрём.
               
                1992 г.
            
              ОБРАЗ.

      Нас ждет одна дорога,

      где будет снег и лёд.
      Мы сядем у порога,
      глядишь и боль пройдет.

      Но после, как привстанем -

      не будет грёз и снов.
      Останется лишь память
      у выжженных костров.

      Останется разлука.
      Зайдём в кабак с тоски.
      О, жизнь,- сплошная мука
      до гробовой доски.

      И на пути мы встретим
      седого старика.
      Остудит тёплый ветер
      в глазах его тоска.

      Старик про жизнь расскажет,

      про веру и Христа,
      про тех, кто был на страже,
      и нет на ком креста.

      Но верил старец всё же,

      за зло платил добром;
      что вечный стон - похожий,
      поведал нам о том.

      Старик лечить мог раны,

      дать крылья в добрый путь
      и с глаз долой капканы
      швырнуть в болотну муть.

      Кому, как бог положит

      он на душу ума;
      нагнать беду, где сможет
      лишь черная чума.

      Старик – печаль немая.

      Бог ? Жертва ? Или сон ?
      Здесь – старина седая,
      здесь индикатор он.

                1992 г.