Фатальный оптимизм.

Глава 8
               Ныне многим хотелось служить,
               сладко есть, да красиво бы жить.

                О службе память наша в лямке

                смешалась с запахом портянки,
                с дымком от каши разогретой
                с трудом добытой сигаретой.
                Пропахла порохом и потом,
                и шуткой острой с анекдотом,
                и запахом письма любимой
                с вестями из земли родимой.

                * * *

      Нам на службе не до жира,

      там учили строго нас:
      что приказ от командира —
      это Родины приказ.

                * * *

      Чтоб не казалась служба мёдом,

      нам не давали расслабляться,
      и мы порою в пять с восходом
      ложились, чтобы в шесть подняться.

                * * *

      Немало жертв и чувство,

      всегда самозабвенное,
      лишь требует искусство,
      особенно — военное.

                * * *

      Пьют спирт два дембеля в ракете.

      Закуски нет, но каждый рад.
      И нет той крепости на свете,
      что русский бы не взял солдат.

                * * *

      На службе важно научиться —

      уметь без женщин обходиться.
      Кто не страдал без них совсем,
      то и служилось легче тем.

                * * *

      Когда солдат у снов во власти

      и на посту один в ненастье
      забыл, что враг его не спит —
      пускай подальше в сон уходит,
      пускай бессонницей изводит
      того, кто падает, но бдит.

                * * *

      Был тихоня — стал хамло.

      Мирный — издевается.
      Так у нас людское зло
      в службе раскрывается.

                * * *

      Им, крутым и каратистам,

      и боксёрам, и самбистам —
      служба всем найдёт управу,
      если будут не по нраву.
      Ей любого обломать,
      как два пальца обоссать.

                * * *

      Ты на службе хоть побит,

      но начальству же не скажешь,
      потому что здешний быт
      в каждом случае уважишь.
      Все ведь знают тот секрет:
      стукачу тут жизни нет.

                * * *

      Чтоб заманить ребят служить,

      чтоб в них желанье зародилось —
      тому их надо научить,
      в гражданке чтобы пригодилось.
      Чтоб лучше шла туда братва,
      чтоб не косили, не скрывались —
      им на водителя права
      хотя б за это выдавались.

                * * *

      Казалось, что опасна

      любая деградация,
      но так порой прекрасна
      у службы профанация.

                * * *

      Фишка на службе нужна.

      Всюду рубиться должна.
      Чтоб не застукал комбат,
      как отдыхает солдат.

          ПО СТОЙКЕ «СМИРНО»

      — Эй, с пробитой головой,

      доложи-ка, рядовой,
      генералу по уставу.
      Он на всех найдёт управу.

      Ты, наверно, был избит.

      Твой фингал то говорит.
      Видно, в роте дедовщина
      и одна неуставщина.

      — Да вы что, тыщ генерал?!

      Вам зачем такой скандал?
      Вы же знаете понятья,
      то, что сам упал опять я.

          СОЛДАТ УДАЧИ.

      Семён в родимый дом вернулся,

      когда со службы дембельнулся.
      Она была, как мёд хмельной,
      а он — весёлый и лихой.

      Как он отметит возвращенье,

      к нему поступит предложенье,
      из-за которого опять
      он под ружьё захочет встать.

      Семён не мог найти работы,

      но, жить желая без заботы, —
      решил всё это рассмотреть,
      чтоб поскорее всё иметь.

      Пацан блатной жил недалече,

      чей папа предложил при встрече —
      за сына в армию сходить,
      ещё разок всё повторить.

      Он заплатил ему неплохо.

      Семён, решив, что он пройдоха —
      ушёл под именем чужим
      и был уже неустрашим.

      Но стал салагой, как и прежде,

      терпя все тяготы в надежде,
      что с кучей «бабок» он прольёт
      не зря тогда и кровь, и пот.

      Хоть он зажат порядком строгим,

      но странным асом станет многим.
      И как-то, не сдержав обид,
      дедам открыться он решит.

      Что был и он когда-то дедом,

      однажды лихо за обедом
      поведал всем об этом он,
      за что был сразу задолблён.

      И миф его был весь развеян,

      а сам развенчан и осмеян,
      и послан чистить туалет.
      Считали все, что это бред.

      Но с этим он не мог смириться

      и после стал с дедами биться;
      сержанта как-то проучил —
      в сортире ночью замочил.

      Жилось ему чтоб нехреново —

      перевели его, шального.
      В горячей точке так в одной
      и оказался он впервой.
      Стреляют там не вхолостую,
      но скажет он: «Хоть не впустую
      я проведу весь этот срок,
      и не один возьму кусок».

      Но обстановка обломала,

      и служба страшная настала.
      Оплата — тоже не фонтан.
      Везде царил сплошной обман.

      Семён салагой был вначале,

      но после в раж вошёл в запале;
      и как увидел сто смертей,
      то стал воякой до костей.

      Где даже опытному туго —

      там все держались друг за друга.
      Ту школу он пройти сумел
      лишь потому, что жить хотел.

      И там, границу охраняя

      и сам других уже гоняя,
      познал, что стоят пот и кровь,
      когда в бою был ранен вновь.

      Но как в плену он очутился —

      ему как будто сон приснился;
      где увидал родимый дом
      и ту скамейку под окном.

      А после, словно перед Богом,

      он пожалел тогда о многом,
      поняв, что это — сущий ад,
      что нет пути домой назад.

      Под именем чужим он павший,

      остался без вести пропавший.
      А тот, служил он за кого —
      кайфует дома за него.

              ПРИКАЗ.

      Приказ… Как много в этом слове

      для сердца воина слилось,
      как много в нём отозвалось.

      И мы когда-то все служили

      и честью войска дорожили
      с приказом, что святой.
      Который был нам самым первым
      сначала током дал по нервам,
      где мы займём места наверно,
      кто уходил домой.

      То был приказ — с ним уходили,

      где дни тянулись, а не плыли,
      где нас он раскидал.
      И не спрося ничьё желанье,
      кого-то он услал в изгнанье,
      кого при штаб в большое зданье,
      а кто-то вскоре пал.
      
      Второй приказ — спустя полгода.
      Но где армейская свобода ?
      Хоть меньше тосковать,
      когда наряд любой не страшен,
      на кухню и куда запашут,
      не будем есть в столовой кашу,
      а сядем на кровать.

      Мы привыкаем к распорядку,

      к подъёму, сбору и зарядке,
      что нужно полюбить.
      И вместе все приказ отметим,
      а есть вино и ночью встретим,
      в казарме и при тусклом свете
      - такое не забыть.

      А в остальном пока, как прежде,

      но в сердце затаив надежду,
      что сможем мы вздохнуть.
      Спасайся, командир, на время !
      Свободное лихое племя
      теперь выходит на арену
      и начинает путь.

      Никто монет не отнимает,

      когда ремень висит, играет -
      балдеешь от свобод.
      Тебе крючок уже не нужен,
      и ты ушит и отутюжен,
      а если взвод идёт на ужин,
      то не набьёшь живот.

      Теперь ты сам себе хозяин,

      уйдёшь - не спросишь,где отчаян,
      пускай малы права;
      зато оставлен ты в покое,
      забыв свои былые боли,
      где духа держишь, как в неволе,
      не ходишь "по дрова."

      Его по кубрику гоняешь

      и за едою посылаешь,
      но чтоб не сесть в тюрьму:
      система страха есть на это —
      боязнь бойкота и аскета,
      до дембеля не видеть света —
      напомнит всё ему.

      Бельишко духи постирают,

      что каждый вечер подшивают -
      успеть должны везде.
      И где все знают всё заочно —
      придёт черёд и дух воочно
      крутится также будет точно
      по старой борозде.

      Шесть блях легли спустя полгода,

      двенадцать крепких — после года,
      как ритуал в войсках.
      После получки в шрамах синих
      твой зад становится красивым.
      И увеличенную силу
      почувствуешь в руках.

      Приказ прочесть стремится каждый,

      и он не просто вам бумажка,
      его министр писал !
      И тот героем дня бывает —
      достанет кто и вслух читает,
      в молитву будто бы вникает,
      чтоб каждый его знал.

      А молодые, рты разинув,

      считают время, сколько спину
      сгибать должны они.
      Солдат всё вытерпит, отслужит.
      Другие встанут под оружье
      и снова не решат на службе
      менять былые дни.

      Но твой приказ последний — пятый.

      Домой ты рвёшься, чистишь "латы"!
      Скорее бы в запас !
      Проходит грусть, тоска, тревога,
      теперь ждала одна дорога
      и у родимого порога
      родные встретят вас.

            БРАВЫЙ СЕРЖАНТ.

      Да, было время, я

      солдатом тоже был,
      да, было дело, я
      и кирзачи носил.
      «Калашник»-автомат,
      был малый брат родной,
      ну, а мне как старшой
      был БэТээР стальной.

      Я с честью службу нёс,

      я в караул ходил.
      И в ней был злой, как пёс
      и с ревностью служил.
      И ставил аж в пример
      любимый командир
      меня за то, что я
      устав зачёл до дыр.

      Не покладая рук,

      я молодых гонял.
      Не дай-то бог, кто вдруг
      мне честь не отдавал.
      Шагать же строевой
      раз кто-то не любил —
      по плацу чуть живой
      он три часа ходил.

      И кто не в ногу шёл —

      я тех не мог терпеть,
      а кто без строя брёл —
      на тех не мог смотреть.
      На кичу б тех загнал,
      кто забывал, чья власть.
      Комбат сержанта дал —
      мне в грязь лицом не пасть.

      Сержант был бравый я,

      гордись, страна, ты мной.
      Вся грудь в значках моя,
      с иголочки покрой.
      Но всё ж хочу домой
      и к вам герой примчит.
      Альбом о службе той
      в полку том каждый чтит.

      Команду «Взвод, отбой!»

      я им любил кричать.
      Мой голос боевой
      заставил трепетать.
      В столовой раз по пять
      я сесть и встать - кричал,
      а раз сказал — бежать,
      то каждый побежал.

      А в спорте равных мне

      во всём полку же нет.
      Как на лихом коне
      я мчался, чуть рассвет.
      На турнике крутил
      и «солнце» вил на «бис».
      Но больше там любил
      гнать молодых вверх-вниз.

      Осмотр, что поутру

      был строго каждый день,
      мне стал он по нутру,
      не знал я слова «лень».
      Когда письмо найду —
      велю его сожрать,
      подшиву оторву,
      где можно лук сажать.

      Уклад армейский наш —

      мне как отец родной,
      не то страну продашь,
      когда он не стальной.
      Я на «политику»
      всегда себя гоню,
      а тем, кто спит при мне —
      ударом объясню.

      Но вот случилось то,

      будто с небес пурга,
      команда «Взвод, в ружьё!»
      Беги, стреляй врага.
      Меня тревога та
      чуть не свела в дурдом,
      я злой был, как змея,
      орал я: «Взвод, подъём!»

      Схватили всё, что мы

      с собою взять могли,
      лишь знали хорошо —
      бери, стреляй, беги.
      Шальной же БэТэР был
      и взмыл, снеся врата,
      а в чистом поле крыл
      нас матом комполка.

      А дальше, как в кино,

      я закричал «ура!»
      Вот только, как назло -
      радист не знал ключа.
      Не ведал сам его,
      хоть внесено в билет,
      что, мол и я радист,
      но дать не мог ответ.
      Но всё ж мы вышли в связь,
      но поздно и с трудом,
      а связь оборвалась
      и станция на слом.
      Нас техника слегка
      тогда всех подвела.
      Комбат сказал - меня
      теперь вот ждёт губа.

      Меня «Кондрат» хватил

      и я попал в санчасть.
      Как жаль: не угодил
      и окунулся в грязь.
      Пришлось и дальше пасть —
      всю отнял власть комбат.
      И по призванью в часть
      вошёл простой солдат.

      Во взводе смех, да злой, —

      все помнят мой залёт.
      Быть перестал собой,
      я стал совсем не тот.
      С тех пор я дурь забыл
      и в схемах рылся всё,
      чего не знал — учил,
      чтоб не подвёл ещё.

      1989 - 2003 г.