Введение в социологию

Аннотация
Данное учебное пособие, предназначенное для студентов
различных профилей и направлений, представляет собой цикл
лекций, посвященных анализу основных проблем социологии и
включающих сопоставление позиций разных мыслителей по
важнейшим социологическим вопросам.
Ключевые слова: социология, социальная теория, социальный факт,
социальный контроль, позиция социолога.
 Автор-составитель:
Нина Исааковна Лобанова1 – кандидат философских наук, доцент
кафедры философии, социологии и религиоведения Красноярского
государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева
Рецензенты:
доктор философских наук, профессор Е.Н. Викторук,
кандидат философских наук, доцент, А.С. Черняева.

1
Вопросы и замечания, касающиеся данного учебного пособия, можно
направлять по адресу: nanakrasnoyarsk@yandex.ru
Раздел первый.
Часть первая.

Самое трудное в социологии - это, сохраняя полную способность

удивляться и недоумевать, научиться размышлять о вещах, давно
считающихся понятыми.
Пьер Бурдье

Социология — это наука об обществе. Общество (как принято

думать) состоит из людей. Изучением людей (человека) занимается
другая наука — биология; помимо человека она изучает и другие
живые организмы и их совокупности.
То есть биологию интересует не только вопрос о том, каковы
основные характеристики того или иного вида, но и характерные для
них формы объединения (стада, стаи). Так обстоит дело, если речь
идет о микроорганизмах, насекомых, млекопитающих и т. п. Но как
только речь заходит о человеке — ситуация меняется. Исследуя, что
представляет собой человек как вид, биология не рассматривает
вопрос о том, что представляет собой такой специфически
человеческий способ объединения, как общество. Не ставит она
вопроса и о том, чем общество отличается от стада или стаи,
поскольку, оставаясь в рамках биологии, ответ на этот вопрос дать
нельзя.
Здесь мы сталкиваемся с проблемой: почему для изучения общества
потребовалось создание отдельной науки — социологии, почему
биология, имеющая опыт изучения различных форм объединения
живых организмов (стада и стаи), оказывается неспособной
исследовать, что такое общество?
Стада и стаи — сугубо биологическое явление, в то время как
общество — социальное. Это означает, что способность животных
объединяться в стада или стаи (и, соответственно, сами эти формы)
обусловлены (предопределены) биологической программой
животных, в отличие от общества, которое представляет собой
феномен (явление) культуры, то есть искусственное изобретение
(стада и стаи — явления естественные, природные).
Природа и культура — это антонимы, они отличаются по способу
порождения и воспроизводства. Природа существует
самостоятельно, независимо от человека, для ее порождения,
развития и сохранения не требуется никакого человеческого участия
(скорее, требуется, чтобы он не вмешивался). Она обладает
способностью к самовосстановлению и самосохранению (этим
обусловливается в значительной степени ее автономность от
человека).
Человек не может изобрести растение или животное. Он может,
изучив способы порождения и воспроизводства,
запрограммированные природой для данного вида, попытаться
вывести новый вид. Но он не может его создать. При этом, выводя
новый вид, он будет опираться на схемы, уже отработанные
природой.
В отличие от этого любой культурный феномен (каковым является и
общество) в природе не существует, как не существует никаких
изначальных природных (биологически запрограммированных)
схем, программ и планов, ориентируясь на которые можно было бы
осуществить проектирование культурных феноменов — все это еще
предстоит создать.
Другими словами, если возникновение и развитие живых видов —
это в значительной степени самоорганизующийся процесс, то
общество и другие культурные явления требуют непрерывной
человеческой деятельности, непрестанных человеческих усилий,
затрачиваемых на их произведение и сохранение. Процесс
возникновения и формирования (в ходе целенаправленной
человеческой деятельности) этих социокультурных феноменов и
носит название «история». (Обратите внимание, несмотря на то, что
действия животных также являются упорядоченными, их действия
(и поведение в целом) нельзя назвать целенаправленными,
поскольку они регулируются не сознанием — актом воли и разума,
которые принимают решения, ставят цели, обдумывают подходящие
средства ее достижения и т. п. - а биологической программой (общей
для всего вида), в которой цели и средства заранее отобраны и
скоординированы).
Итак, следовательно, общество является не биологическим, а
историческим (культурным) феноменом и для его изучения
требуется иной подход, чем тот, который предлагает нам биология
(занимающаяся, как уже было сказано, исследованием феноменов,
порождаемых в ходе природного, а не исторического процесса).
Общество создается в процессе человеческой деятельности, к
которой он биологически не предопределен (в отличие, например, от
муравьев, генетическая программа которых предопределяет их к
тому, чтобы объединяться и строить муравейник).
Но если человек к этой (социокультурной) деятельности изначально
(биологически) не предопределен, как тогда она стала возможной?
Ведь человек, которого изучает биология (из семейства гоминидов,
отряд — приматы) — это не тот человек, что творит историю,
создает культуру и общество.
Человек (в собственном смысле этого слова, фиксирующем его
отличие от других живых видов) не предшествует созданию
общества, а появляется вместе с ним в ходе единого (для них)
исторического процесса. Процесс создания общества (как
специфического, неприродного феномена) есть одновременно
процесс создания человека, способного быть членом этого общества.
То есть, получается, как человек формирует общество, так и
общество формирует человека, способного к созданию этого
общества. Это взаимосвязанный и взаимообратимый процесс.
Человек как биологический вид, живой организм, занимающий
отведенное ему место в зоологической таблице, является такой же
частью природы, как обезьяна, петух или паук, и в этом своем
качестве подлежит изучению биологии.
Однако человек как социокультурное существо (собственно
человеческое в человеке) «не создан природой и эволюцией».
Основы его создания и существования не биологические, а
социальные. И для того, чтобы понять, что представляет собой
человек в своем человеческом (а значит, социокультурном) аспекте
(измерении), следует изучить ту среду, в которой человек как
человек появляется на свет (то есть общество), равно как и те
социокультурные механизмы, которые общество использует для
создания своего варианта человека, отличного от природного.
Изучением этого и занимается социология.
Часть вторая.

Мы начали с того, что дали определение социологии — наука об

обществе. И впоследствии достаточно часто использовали это слово.
Но что оно означает?
Представления об обществе (и, соответственно, интерпретация этого
термина) менялись от эпохи к эпохе. Существует, по меньшей мере,
три варианта ответа на вопрос «Что такое общество?»
Первый (характерный для философов, ученых эпохи Просвещения)
определяет общество как совокупность индивидов.
Однако в 19 в. К. Маркс подверг это определение критике, указав на
тот факт, что общество — это не набор индивидов, поскольку люди,
его составляющие, объединены не механически (наподобие груды
камней или сваленных в кучу-малу вещей) — они соединены между
собой устойчивыми связями и отношениями. Более того, само
общество — не однородно, а подразделяется внутри себя еще на ряд
сообществ (групп).
Современное определение общества звучит так: «общество — это
комплекс отношений, понимаемый как автономное целое 2». Как
видим, современные социологи учли замечание Маркса, однако при
этом из их определения общества из исчез человек. Проблема не в
том, что он не упоминается, проблема в том, что он намеренно
исключен. «Комплекс отношений, понимаемый как автономное
целое». Автономный — значит независимый. Независимый от кого
(по отношению к чему)? - От индивида.
Другими словами, общество — это сеть устойчивых взаимосвязей и
взаимоотношений, образующая самодостаточное единство,
независимое от индивида.
Исключение индивида из определения общества означает выведение
индивида за рамки общества, он больше не считается его частью,
поэтому мы не можем сказать «общество состоит из индивидов» -
это будет неверно3.
Эта интерпретация настолько противоречит нашему обыденному
пониманию, продиктованному здравым смыслом, что нуждается в
особом пояснении.
Если вместо общества взять дом и задать вопрос «Из чего он
состоит?», ответ будет: «Из комнат». Нельзя сказать, что «дом
состоит из балок, кирпичей и т.п.». Дом не состоит из них — он из
них сделан. Это большая разница. «Состоять из» означает
«принадлежать к чему-то», быть частью какого-то целого, в то время

2
Бергер П. Приглашение в социологию//
https://studfile.net/preview/3600648/page:2/
3
Луман Н. Социальные системы// http://yanko.lib.ru/books/sociology/luman-soc
%2Bsist_ocherk-2007-1984-a.htm
как «быть сделанным из» указывает не на часть, являющуюся
структурным элементом целого, а на материал (субстрат).
Какой смысл мы вкладываем в слово «дом»? Что оно обозначает? -
Не просто здание — это место, где люди живут, пространство
обитания. С этой точки зрения, дом, конечно, состоит из комнат
(ведь люди живут в комнатах, а не среди балок и кирпичей.
К тому же, если мы скажем, что «дом состоит из балок и кирпичей»
- исчезнет то, что делает дом домом, и отличает его от тюрьмы и
фабрики (ведь они тоже состоят «из балок и кирпичей»).
Теперь давайте вернемся снова к обществу. Что значит, что
«индивид не является частью общества»? В каком отношении он
тогда к обществу находится? - Как бы обидно это ни звучало, он
представляет собой субстрат, на основании которого и возникает
общество.
Но если общество не включает в себя индивидов, из чего тогда оно
состоит? - Из ролей. Именно они и являются частью общества. Так
что, когда говорилось, что общество представляет собой устойчивый
комплекс отношений, то речь шла не об отношениях между
индивидами, а об отношениях между ролями — они и образуют
общество.
Подробнее о том, что такое роль и как складываются ролевые
отношения, мы поговорим в следующей лекции, а сейчас просто
укажем аргументы, которые приводят социологи, объясняя свою
позицию.
Общество не может состоять из индивидов по нескольким
причинам.
Во-первых, потому, что общество предшествует индивиду, а не
индивид обществу. Точка зрения философов эпохи Просвещения,
предполагающая наличие (на начальном этапе исторического
развития) небольшого количества обособленных индивидов,
которые в какой-то момент решились объединиться в общество —
абсолютно гипотетична. В истории (как бы далеко вглубь мы не
уходили) мы всегда находим людей, объединенных в группы (кланы,
племена и т. д.). Но дело не только в этом.
Если о том, что происходило на заре человечества можно спорить (в
силу немногочисленности сохранившихся сведений), то в том, как
обстоит дело сейчас (в течение последних сорока тысяч лет —
момент окончательного формирования homo sapiens sapiens),
сомневаться не приходиться. Особенностью современной ситуации
является то, что мы застаем общество уже готовым. Наша ситуация
отличается от ситуации первого (по версии Библии) человека Адама
тем, что мы попадаем не просто в созданный мир, в котором
завершился процесс эволюции, а в уже сложившийся социальный
порядок, в котором нам (еще до нашего рождения) отведено
определенное место.
Вторая причина заключается в том, что, если бы общество состояло
из индивидов, оно бы зависело от них в своем существовании, и
вместе с их смертью оканчивалось бы и бытие общества.
К тому же у человека отсутствует врожденная биологическая
программа (имеющаяся у животных), что делает его
непредсказуемым, склонным к разного рода неожиданностям,
капризам и аффектам, вследствие чего рушатся даже очень прочные
отношения. Общество — это порядок, и в этом своем качестве не
может зависеть от прихотей индивидов, поэтому оно основывается
не на межличностных, а на межролевых отношениях, которые
способны оставаться неизменными (поддерживая тем самым
стабильность общества) на протяжении практически всего периода
его существования (например, как бы ни менялись наши
представления о семье, о роли женщин и т. п., отношения между
ролями «родитель» - «ребенок» в основе своей остаются
неизменными, так же, как и отношения между ролями «офицера» и
рядового», «учителя» и ученика», «начальника» и подчиненного» -
присущая этим отношениям субординативность и соответствующие
модели поведения остаются теми же самыми). Неизменность
базовой структуры общества, так же, как и постоянство
взаимоотношений между ролями, делает общество узнаваемым,
доступным нашему пониманию (так, когда мы читаем историю
Ромео и Джультетты, мы можем понимать их мысли и чувства,
сопереживать им, хотя с 15 века до наших дней прошло довольно
много времени и, кажется, что мир сильно изменился, но роль
«влюбленного» не слишком трансформировалась за это время, что и
позволяет нам «находить с ними общий язык).
Часть третья.

Перед тем как перейти к обсуждению проблем, исследованием

которых занимается социология, нужно сказать несколько слов о
социологах.
Как Вы думаете, кому приходится труднее: физику, занимающемуся
изучением не поддающихся визуализации мельчайших частиц, или
социологу, чей предмет интересов составляет общество, в котором
он живет и членом которого он является?
Вопрос, разумеется, не совсем корректный, поскольку трудности
присущи работе и того, и другого ученого. Однако, в определенном
смысле, физику приходится чуточку легче: поскольку с
мельчайшими частицами он сталкивается впервые только в
лаборатории, его представление о них объективно и беспристрастно,
у него отсутствуют стихийно складывающиеся в процессе нашего
повседневного опыта субъективные мнения, навеянные
(навязанные) самим ходом нашей обыденной жизни.
Иначе дело обстоит у социолога. Перед тем, как начать изучать
общество в качестве ученого (то есть с позиции независимого,
постороннего наблюдателя), он уже какую-то часть своей жизни
прожил в рамках этого общества. До того, как перед ним (уже
профессиональным социологом) встал вопрос о том «Что такое
семья? Что такое брак? Что такое власть?», он уже получил ответ на
эти (и многие другие) вопросы. То есть задолго до того, как сами
вопросы были заданы, у него (на основании стереотипного набора
ответов, заботливо заготовленного обществом для каждого вновь
прибывшего члена) сформировалось ,,свое“ представление об этих
социальных явлениях, ставшее частью его опыта.
Обычно опыт понимается, как что-то положительное и ценное, что
придает человеку особую значимость (служит для него
своеобразным капиталом), поэтому от опыта (своего ли, чужого ли)
отказываться не рекомендуется.
Но вот что рекомендует будущему социологу один из создателей
этой науки Эмиль Дюркгейм: «Прежде чем приступить к
исследованию социальных явлений, социологу нужно избавиться от
тех представлений, которые у него сложились о них в течение
жизни; ему нужно исходить из принципа, что он ничего о них не
знает, ни об их характерных признаках, ни о причинах, от которых
они зависят4». Фактически это означает отказ от опыта и тех знаний
о реальности, которые я приобрел в течение всей своей жизни.
Парадокс: чтобы я мог приобретать новый опыт (уже как ученый,

4
Дюркгейм Э. Социология: ее предмет, метод и назначение// https://
www.litmir.me/br/?b=240677&p=63
социолог), я должен отказаться от того опыта, который я имею в
качестве обывателя.
Дело заключается в том, что я имею этот опыт (и сложившиеся на
его основе представления) только в силу того, что являюсь членом
данного общества. Здесь есть момент случайности субъективности:
окажись я (волею судеб) членом иного общества, весь состав моего
опыта (включая мои убеждения и т. п.) был бы иным. Проблема не в
том, что у каждого индивида по любому вопросу есть свое
субъективное мнение (как справедливо гласит поговорка, «сколько
людей, столько и мнений»). Дело в другом: помимо той
субъективности, которая свойственна мне (моему взгляду на мир)
как частному индивиду, наделенному своей неповторимой
индивидуальностью и т. п., мне присущ и другой род субъективизма
— уже не индивидуального, а коллективного; я оказываюсь им
наделен помимо своей воли и желания, просто в силу того
обстоятельства, что являюсь членом этого общества и,
следовательно, разделяю эту субъективность со всеми другими его
членами. Как бы парадоксально это ни звучало, но в этом случае
субъективность является общей для многих индивидов, именно она
отличает их — как членов этого общества — от других людей,
принадлежащих другим обществам (так сказать, служит
опознавательным знаком).
Когда речь идет о чем-то частном мнении (например, о нашем
собственном), его субъективность может быть легко нами замечена
и осознана. Когда же речь идет о взглядах и представлениях, в
которых выражается «коллективная субъективность», их
пристрастность (необъективность, односторонность), как правило,
не замечается; впрочем, и сами эти взгляды и представления не
осознаются индивидом как «взгляды» и «представления», а
воспринимаются им как знание, объективное и очевидное.
Поэтому Дюркгейм (чтобы обезопасить себя от проявлений обоих
разновидностей субъективизма) и ставит перед социологом задачу
отстранения — не только от общества, но и от самого себя (от
своего привычного образа; от своего обычного способа мыслить и
воспринимать, от своего опыта, в котором уже заложена готовая
интерпретация мира). Чтобы не быть голословным, расскажем один
пример. В детском саду детей попросили нарисовать семью. Они
нарисовали маму, папу, брата, сестру, кошку, собаку, бабушку,
дедушку — у кого что имелось в наличии. Но основа была общей:
мама+папа+ребенок. Это их представление о семье. Является ли оно
неправильным (ошибочным)? - Нет. И вместе с тем оно
необъективно — это и есть проявление той самой «коллективной
субъективности», о которой мы говорили выше, поскольку отражает
представления о семье, характерные для нашего общества. Если бы
тот же самый тест был проведен среди детей некоторых
африканских народов или в Тибете, результаты были бы совершенно
иными: вместо модели «мама+папа+ребенок» (типичной для
европейского общества), мы бы получили: «мамы+папа+ребенок»
(Африка) или «мама+папы+ребенок» (Тибет, Непал).
То есть эти рисунки отражают не столько мнение детей, сколько
представление общества, и оно не может не быть субъективным,
поскольку складывается на основе той формы семьи, которая
распространена в данном обществе: моногамия, полигиния
(многоженство), полиандрия (многомужество).
Обратите внимание: субъективизм не в факте предпочтения одной
формы семьи всем остальным, а в том, что одна из разновидностей
воспринимается в качестве инварианта, единого (и одновременного
единственного) и неизменного, по отношению к которому все
остальные формы воспринимаются как неправильные, попадают в
разряд отклонений и искажений (своеобразный пример социальной
метонимии).
Этот пример интересен не только тем, что демонстрирует
неосознаваемую субъективность наших представлений. Он
свидетельствует о том, что, рассуждая — в ходе своей повседневной
жизни — о семье, браке и т. д., мы, на самом деле, ничего не знаем
об этих явлениях. Мы используем слова, обозначающие эти (и
многие другие) социальные явления, не задумываясь; так, как если
бы их значение было само собой разумеющимся и очевидным для
всех. Между тем, все, чем мы владеем — это информацией о том,
какие представления об этих явлениях сложились в нашем
обществе; о том, что представляют эти феномены сами по себе
(безотносительно к тем формам и разновидностям, которые они
принимают в каждом конкретном обществе), нам ничего не
известно: что такое семья не с точки зрения тибетцев, африканцев
или европейцев — что представляет собой семья как таковая? (Не
случайно, отвечая на вопрос «что такое семья? что такое
государство?», мы начинаем описывать ту форму, с которой
знакомы сами, вместо того, чтобы дать определение самому
феномену, включающему в себя и ту разновидность, которая дана
нам в опыте, и многие другие).
Отсюда вторая рекомендация Дюркгейма: занимаясь социологией,
нужно исходить из того, что «мы не знаем, что представляют собой
окружающие нас социальные феномены, в среде которых мы живем.
Мы не знаем, что такое семья, государство, общество, демократия.
Это не означает, что у нас нет по этому поводу никаких
представлений. Разумеется, они у нас есть. Но, учитывая их
смутность, неопределенность и противоречивость, необходимо
избавиться от сковывающих нас предварительных понятий и
предрассудков. Мы находимся во власти иллюзии относительно
имеющегося у нас знания социальной реальности, поэтому важно
убедиться, что она изначально неизвестна5».
Конечно, как отмечает сам Дюркгейм, «такой позиции нелегко
придерживаться: нас отвращают от этого застарелые привычки. Но
несмотря на это, приступая к изучению социальной реальности,
социолог должен забывать все, что, как ему кажется, он о ней знает;
он должен относиться к ней так, как будто вступает в контакт с чем-
то неизвестным. Социология работает над открытиями, которые
могут вступать в в противоречие с общепринятыми
представлениями. Нужно научиться не бояться этого6».

5
Дюркгейм Э. Социология: ее предмет, метод и назначение// https://
smolsoc.ru/index.php/home/2009-12-28-13-47-51/40-2010-08-30-12-17-
02/1152----------1
6
Там же.
Часть четвертая.

И обыватель, и социолог стремятся объяснить человеческое

поведение, но делают они это по-разному.
Пытаясь установить причины того или иного поступка, обыватель
апеллирует либо к мотивам и целям индивида (дал нищему денег из-
за жалости; бросился в воду, чтобы спасти утопающего), либо
переадресовывает право выступать в качестве действующей
причины конкретным лицам из ближайшего окружения индивида
(поступил в университет, так как родители заставили), или
окружению в целом (стал хулиганом, потому что попал в плохую
компанию). Также нередки ссылки на конкретные жизненные
обстоятельства, в которых индивид оказался (решился на воровство,
так как остался один: без родных, без работы, без средств к
существованию).
Эти объяснения, несмотря на все их разнообразие, имеют одну
общую черту: они субъективны. Субъективность здесь следует
понимать не как предвзятость или предубежденность, а как указание
на тот способ, который используется обывателем при определении
(выстраивании) причинно-следственных связей.
«Объяснения субъективны» означает, что за отправную точку здесь
берется субъект (действующее лицо) во всем его личностном
своеобразии и в уникальности его жизненной ситуации.
Говоря другими словами, эти объяснения — индивидуалистичны, то
есть содержат в себе скрытое предположение (скрытые
предположения, не осознаваемые рационально как гипотеза — не
обсуждаемые, не проговариваемые — а принимаемые «по
умолчанию», в социологии принято называть «допущениями»): если
мы имеем дело с конкретным поступком конкретного человека,
значит и причины (и, соответственно, наше объяснение) должны
быть такими же личными и частными (например, Васино
неподобающее поведение объясняется Васиным трудным
характером, Васиным неблагополучным окружением, трудной
биографической ситуацией, в которой Вася — опять же в силу
своего характера и благодаря своему окружению — оказался:
получается замкнутый круг).
Тем самым неявно предполагается: уникального, неповторимого
индивида (каковым является каждый человек) нужно объяснять
уникальным образом.
И тут возникает загвоздка: особенности характеров и жизненных
ситуаций, действительно, у всех разные (нет двух одинаковых,
идентичных) — а поступки нередко одинаковые: как это может
быть? Разве могут персональные причины (характер, окружение,
жизненная ситуация) порождать стандартные следствия (действия,
реакции)?
В своей обычной жизни мы, как правило, не обращаем внимание на
это противоречие, в то время как для социолога оно является
ключевым, поскольку сигнализирует о том, что индивид лишь
отчасти (или вообще не) является причиной собственных действий.
Верно, что действует (совершает поступок) всегда конкретный
человек, однако большинство (если не все) действия людей носят
социальный характер: это значит, что они действуют не как
отдельные, независимые, самобытные, неповторимые
индивидуальности, руководствующиеся при принятии решения
своей собственной природой, своим собственным суждением и т. п.
— а как члены той или иной группы, сообщества (не в качестве
индивидов самих по себе).
Отсюда следует: бесполезно искать причины, копаясь в мотивах
индивида.
Не поможет и ссылка на жизненные обстоятельства: ситуации у всех
разные, а поступки часто одинаковые.
Идентичность совершаемых действий (равно как и их регулярность,
устойчивость и повторяемость) говорит о том, что и причины носят
такой же общий характер, а значит, располагаются вне личности
индивида, за пределами его непосредственного социального
окружения и выходят далеко за рамки его жизненной ситуации
(которая в отношении поведения индивида выступает только как
повод).
Другими словами, причины индивидуального поступка конкретного
индивида будут неиндивидуальными = социальными.
Итак, основное правило социологического мышления состоит в
замене субъективного объяснения — объективным,
психологического, индивидуалистического — социальным.
Это правило включает в себя следующие ключевые идеи:
1) сами индивиды некомпетентны и нередко ошибаются, пытаясь
определить причины своего поведения (они не прозрачны для самих
себя и часто заблуждаются на свой счет, не говоря уже об
окружающих их людях). Как поясняет Эмиль Дюркгейм:
«Индивиды, действующие в истории, создают у себя определенное
представление о событиях, в которых они участвуют. Чтобы понять
свое поведение, они представляют себе, что преследуют ту или
иную цель, кажущуюся им желательной. Именно эти мотивы часто
рассматриваются как реальные причины, определяющие поступки
людей, исторические события и т. п.
Однако эти субъективные объяснения не имеют никакой ценности,
так как люди не видят подлинных мотивов, заставляющих их
действовать. Даже когда наше поведение определяется частными
интересами, которые легче поддаются обнаружению, поскольку они
непосредственно затрагивают нас — мы различаем лишь очень
незначительную часть, управляющих нами сил. Ведь ход наших
мыслей чаще всего зависит от состояния организма, социально
унаследованных склонностей, старых привычек, не ощущаемых
нами. Тем более так обстоит дело, когда мы действуем под влиянием
социальных причин, которые еще больше ускользают от нас, потому
что они более удалены и более сложны.
Мартин Лютер не знал, что он был «этапом становления третьего
сословия» (буржуазии). Он верил, что трудится во славу Христа и не
подозревал, что соответствующее положение и развитие классов
обусловило трансформацию старых религиозных верований7».
Каково это: быть уверенным, что действуешь «во славу Божью»,
руководствуясь одной своей доброй волей и одновременно (на
самом деле) быть всего лишь «этапом становления буржуазии»?
2) В каждом индивиде (даже самом, что ни на есть, уникальном и
неповторимом) есть нечто безличное (следствие общих социальных
оснований, общей социальной природы). Следовательно, причины
индивидуальных поступков нужно искать в общей для всех членов
данной общности или группы социальной среде (которая и
формирует единую социальную природу во всех членах
сообщества). При этом необходимо помнить о том, что социальная
среда — это не люди, не ближайшее окружение, а структура данного
общества: она-то как раз и выступает причиной, обусловливающей
те или иные акты индивидуального поведения, которые
складываются в социальные типы.
3) Обыватель при объяснении своего или чужого действия исходит
из представления о том, что каждый человек — уникален (все люди
друг на друга не похожи, значит отличаться должны и мотивы, и
побуждения). За точку отсчета берется различие —
индивидуальность, которая мыслится как то, что дифференцирует,
обособляет человека от общества, выделяет его из группы.
В отличие от него социолог исходит из того, что человек — во всех
своих актах — существо общественное. Он смотрит на человека не
как на изолированного, атомарного, самодостаточного индивида, а
как на члена той или иной общности, группы; акцент делается не на
различиях, а на тождестве (поскольку первично именно тождество,

7
Дюркгейм Э. Социология: ее предмет, метод и назначение// https:// mir-
knig.com/read_230356-43
различие — вторично; так, сравнивать, сопоставлять и различать
можно только те вещи, которые имеют между собой что-то общее
(например, стол и стул); вещи неподобные, абсолютно
разноплановые (принадлежащие к различным сферам, например,
человек и лампочка) — сопоставлять бессмысленно).
Таким образом, различия, улавливаемые обывателем, оказываются
поверхностными: его взгляд не может схватить того тождества, в
рамках которого только и возможна осуществленная им
дифференциация (акт различения).
То, что обыватель воспринимает как индивидуальный акт —
социолог рассматривает как социальный факт: нечто типичное,
характерное не для одного конкретного индивида, а для целой
группы; при этом сами индивиды могут не осознавать себя как
группа, не понимать, что каждый из них — один из многих,
действующих таким же образом и в силу тех же самых социальных
причин, замаскированных разнообразными индивидуальными
мотивами (а вовсе не единственный, кто так поступает, или кому это
пришло в голову).
Очень хорошо этот принцип социологического мышления
проиллюстрирован Эмилем Дюркгеймом в его — ставшем
классическим — труде «Самоубийство»:
«Если самоубийство представляет собой индивидуальный поступок,
то казалось бы, в силу этого он должен всецело зависеть от
индивидуальных факторов. Разве поступок самоубийцы не
объясняется обычно его темпераментом, характером,
предшествовавшими обстоятельствами, событиями его частной
жизни?
Если вместо того, чтобы видеть в этих случаях совершенно особые
для каждого обстоятельства, независимые друг от друга и
требующие специального рассмотрения, взять общее число
самоубийств, совершаемых в данном обществе в данный
промежуток времени, то можно установить, что полученная таким
образом сумма образует новый факт, имеющий свою особую
природу, которая глубоко социальна. Далее можно заметить, что
показатель самоубийств специфичен для каждой социальной
группы: мужчины убивают себя чаще, чем женщины; протестанты
— чаще, чем католики; образованные — чаще, чем необразованные;
незамужние, овдовевшие и разведенные — чаще, чем семейные.
Причина, однако, кроется не в религии, образовании или половой
принадлежности — а в дезинтеграции, индивидуализации,
структурно обусловленном социальном одиночестве, которое
выражает себя таким образом8».
Кстати, интересный момент: в поэме «Голубь в Сантьяго 9»,
посвященной этой проблеме, Евгений Евтушенко, рассказывая о
самоубийстве начинающего чилийского художника, проводит мысль
о том, что самоубийством кончают, когда разорваны (утрачены) все
социальные связи, и нет ни одной — сущностно необходимой,
которая удержала бы:

***
Смерть многолика…
У самоубийства
не может быть всего одна причина.
Когда за что-то зацепиться можно,
нам не конец. А не за что - конец.

8
Дюркгейм Э. Самоубийство// https://mir-knig.com/read_446781-4
9
Евтушенко Е. Голубь в Сантьяго// https:// rustih.ru/evgenij-evtushenko-golub-v-
santyago/
У смерти может быть одновременно
лицо толпы, лицо самой эпохи,
лицо газеты, телефона, друга,
лицо отца, учительские лица.
У смерти может быть лицо любимой
и даже нашей матери лицо.
……………………………………
…………………………………….
Энрике стало легче оттого,
что все здесь говорили по-английски,
ведь иногда родной язык бывает
той самою последнею зацепкой,
что нам не разрешает умереть.
Но, слава Богу, это невозможно -
цепляться за соломинки коктейлей
в чужих, фальшиво занятых руках.

Однако вернемся к Дюркгейму: «Мотивы, приписываемые

самоубийцей самому себе, не дают объяснения его поступку и
являются в большинстве случаев лишь кажущимися причинами. Они
представляют собой не что иное, как индивидуальное отражение
общего условия.
Оставив в стороне индивида как индивида, его мотивы и идеи,
следует спросить: каковы те состояния социальной среды
(религиозных верований, семьи, политической жизни,
профессиональных групп и т. п.), под влиянием которых изменяется
показатель самоубийств. И затем, возвращаясь к отдельным лицам,
рассмотреть, каким образом индивидуализируются эти общие
причины, вызывая конкретные акты самоубийства.
Самоубийство зависит не столько от внутренних свойств индивида,
сколько от внешних причин, управляющих людьми. Существуют
внешние обстоятельства, в которых находится самоубийца: люди
страдают от семейных огорчений, оскорбленного самолюбия, укоров
совести, болезней, бедности и т. п. Но эти индивидуальные
особенности не являются решающими причинами того факта,
которому они предшествуют. Та роль, которую они иногда играют в
решении (роль «спускового крючка») не является доказательством
их силы. Они кажутся причинами самоубийства только потому, что
часто его сопровождают.
Подобным же образом и те поступки, которые совершает
самоубийца и которые на первый взгляд кажутся проявлением
личного темперамента, являются на самом деле следствием
определенного состояния общества или группы, которое в них
обнаруживается внешне.
Эти индивидуальные обстоятельства, если и предшествуют
самоубийствам, не являются их действительными причинами.
Причины, определяющие число добровольных смертей, остаются
независимыми от индивидов. Самоубийцы рассеяны по планете,
каждый из них отдельно совершает свой акт, не зная, что другой
поступает так же. И тем не менее, пока общество не изменяется,
число самоубийств остается неизменным10».
Суммируем сказанное: «в исследовании о самоубийстве Э.
Дюркгейм показал до какой степени коллектив влияет на индивидов.
Ведь, казалось бы, нет ничего сугубо индивидуального, чем акт
умирания — факт лишения себя жизни. Однако — вопреки
привычной для нас логике здравого смысла — он демонстрирует,

10
Дюркгейм Э. Самоубийство// https://
www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Durkgeim/_Soc_Suicid.php
что склонность к самоубийству зависит от социальных причин и
представляет собой коллективное (общественное) явление. Это
значит, что фактор, предопределяющий самоубийство, имеет не
психологический, а социальный характер.
Самоубийство — это индивидуальные феномены, причины которых,
в основном, социальные. Социальные условия (не жизненные
ситуации, а, в первую очередь, состояние общества на данный
момент времени) порождают (создают) психологические
предрасположенности к самоубийству. Причины самоубийств
исходят от групп, а не от изолированных (отдельных) индивидов и
не от случайного стечения разнородных обстоятельств11».
Исследование Дюркгейма ставит нас перед парадоксом: чтобы
понять индивидуальный поступок уникального, неповторимого
индивида, нужно выйти за рамки его индивидуальности —
обобщить, типизировать.
Индивидуальное действие можно понять только неиндивидуальным
образом. Индивидуальное как индивидуальное объяснению не
поддается (максимум, что мы можем с ним сделать, оставаясь в
рамках категории самобытного, оригинального и т. п. -
зафиксировать факт наличия (присутствия) индивидуальности).
Объяснению поддается только общее (тождественное: стандартное,
единообразное и стереотипное). Как поясняет Э. Эванс-Причард:
«События (так же, как и действия) не бывают абсолютно
уникальными. Битва при Гастингсе произошла один-единственный
раз, но она принадлежала к общему классу «битв», и только тогда,

11
Арон Р. Этапы развития социологической мысли//
https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/aron/07.php
когда мы рассматриваем ее под таким углом, ее суть становится
понятной и объяснимой12».
Своеобразный социологический оксюморон «типичные причины
индивидуальных действий» оказывается не игрой ума, а отражением
факта, с которым каждый из нас сталкивается рано или поздно —
факта существования себя как «лично-безличного “Я“ »,
выстраивающего — посредством «лично-безличного» поведения —
свою «лично-безличную» жизнь.

12
Эванс-Притчард Э. История антропологической мысли// http:// history-
library.com/index.php?id1=3&category=arhiologiya&author=evans-prichard-
e&book=2003&page=118
Задание:

1) Дайте свой комментарий прочитанному. Какие моменты вызвали

удивление, какие - несогласие?

Расскажите о тех вопросах, идеях и возражениях, которые возникали

у Вас в ходе работы.

2) Какие моменты кажутся Вам наиболее важными (актуальными)?

Почему?

3) Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять,

прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)?
Раздел второй.
Часть первая.

Рано или поздно (чаще всего рано: приблизительно в подростковом

возрасте) перед каждым человеком встает вопрос: кто я? что я? Речь
при этом идет не столько о самоопределении, сколько о
самопознании, о поиске самого себя.
Интересует этот вопрос и социологию, только она формулирует его
в менее личной (более обобщенной) форме: что есть человек?
Стремясь найти ответ, социолог не занимается самокопанием (как
делает обыватель), не описывает качества и свойства, характерные
именно для данной личности (как делает психолог), он исследует
систему взаимодействий, в которую включен (каждый, а значит -
любой) человек: отношения, в которые он вступает; модели
поведения, которые он при этом реализует и т. д. Если посмотреть с
этой точки зрения, выяснится, что большинство людей имеют
идентичный набор отношений и реализуют типичные модели
поведения. Так, самая первая система взаимодействий
(взаимоотношений), в которой вынужден участвовать индивид —
это «семья», затем к этому добавляется система взаимодействий,
называемая «близким родственным окружением», а также - «друзья»
и «сверстники», далее он включается в систему взаимодействий с
одноклассниками и учителями («школа), коллегами и начальниками
(«работа») и т. п.
Этот комплект (список можно продолжить) мы найдем в жизни
любого индивида. Но этим дело не исчерпывается: индивид не
только имеет типичный ассортимент взаимоотношений, в которых
он призван себя осуществить — позиции, которые он занимает, в
каждой из этих систем (ученик в школе; служащий на работе), а
также последовательность их смены (сначала он в семье занимает
позицию ребенка, затем — мужа или жены, и наоборот быть не
может) также стандартны, как стереотипны, или шаблонны, модели
поведения, реализуемые им в каждой из соответствующих позиций.
Эти позиции в социологии принято именовать статусами, а
характерные для них модели поведения — ролями.
Каждый индивид имеет одинаковый набор статусов и ролей (вернее,
идентичную статусную программу): так, каждому предписано иметь
гендерный статус (играть роль мужчины или женщины); социально-
экономический статус (принадлежать к высшему, среднему или
низшему классу); национальный статус; гражданско-правовой статус
(быть гражданином одного из существующих государств);
конфессиональный статус (быть атеистом или членом одной из
религиозных общин); профессионально-должностной статус
(работающий или безработный); семейный статус (состоящий в
браке/холостой). Некоторые статусы даны индивиду с уже заранее
распределенными ролями (гендер, национальность, раса), в других
роли не заданы (точнее, не заданы раз и навсегда, их можно менять,
например, конфессиональный или гражданско-правовой статус). Но
сами статусы неизменны (в том смысле, что ими нельзя не обладать
— их нельзя избежать); они охватывают собой все человеческое
многообразие, размещая (сортируя) его по тем бинарным ролевым
оппозициям, который каждый статус в себе содержит.
Помимо формальных ролей и статусов (перечисленных выше),
существуют неформальные (неинституционализированные — не
отраженные в законах и правовых актах): умный-глупый, добрый-
злой, хороший-плохой, красивый-безобразный, душа компании —
изгой, оптимист-пессимист и т. д.
Как уже было сказано, каждый статус (и формальный, и
неформальный) включает в себя определенные роли, которые, в
свою очередь, задают (предписывают) определенную модель
поведения (стиль взаимодействия). Набор моделей поведения
(ролей) так же, как и статусов — ограничен. Следствием этого
является тот факт, что статус (например, умного или человека с
чувством юмора) требует от всех индивидов (которые на него
претендуют или которым он пожалован) - вне зависимости от
степени их уникальности и индивидуальности — соответствующего
(однотипного, единообразного) поведения.
Последовательность смены (приобретения) статусов (своего рода,
социальная дорожная карта индивида, его «жизненный путь») также
определена изначально и едина для всех (какими бы неповторимыми
и эксклюзивными данные индивиды ни были): например,
предполагается, что индивид сначала должен получить статус
ученика средней школы и только затем — статус студента
среднеспециального или высшего учебного заведения, наоборот
быть не может.
Итак, что мы узнаем о человеке посредством социологии? - что все
индивиды вступают в одни и те же системы взаимодействия (имеют
одну и ту же систему статусов), реализуют одни и те же модели
поведения (имеют один и тот же ассортимент ролей), в одинаковой
последовательности проходят установленные для них этапы
социализации (смены статусов и ролей).
То есть ответ на поставленный в начале вопрос («Что есть человек?
Кто (что) есть я?») будет звучать как перечисление всех ролей и
статусов, которые зарезервированы обществом за данным
индивидом. Не такого ответа ожидает (ищет) подросток (да и любой
другой человек, задающийся подобным вопросом). Как правило,
становясь перед этой проблемой, мы ожидаем обрести ощущение и
осуществление своей индивидуальности — того подлинного,
неповторимого начала, которое выражает суть (составляет
сущность) именно твоего бытия, и ничьего больше. Другими
словами, постановка такого рода вопросов — это попытка пробиться
к своему исконному, настоящему «Я», которое эмпирически нам не
дано (мы лишь смутно предчувствуем, «подозреваем» его в себе). А
вместо этого нам демонстрируют нашу типичность, стандартность,
шаблонность и стереотипность: весь тот гарнитур, которым
укомплектовывает нас общество, как только мы появляемся в нем.
Философа, вероятно, будет интересовать вопрос: как пробиться к
той подлинной индивидуальности (к своему настоящему Я), которая
скрыта, загромождена тем скоплением ролей и статусов, которым
мы обрастаем в ходе своей жизни в обществе?
У социолога перспектива иная. Он отметит, что проблема
несоответствия (несовпадения) приписанных человеку статусов и
ролей с им самим возникает не у всех, и уж, конечно, не всеми
индивидами переживается как абсолютная. Имеется в виду: только
очень немногие индивиды ставят под вопрос (подвергают сомнению
и переоценке) все аспекты своего социального бытия (и,
соответственно, подвергают пересмотру и девальвации все без
исключения статусы и роли, которыми их «наградила» жизнь в
обществе — одним из таких был знаменитый принц Сиддхартха
Гуатама, которого осознание случайности и ограниченности своего
социального бытия, его предопределенности - обусловленности
заданными мне социальными ролями и статусами - побудило
отказаться от своей привычной жизни и стать Буддой). Большинство
людей ощущает расхождение только с некоторыми своими ролями и
статусами: чаще всего — с профессиональными или семейными
(например, работаю аптекарем, но мечтаю быть писателем; холост,
но хотел бы жениться), иногда — с гендерными (родился
мальчиком, но хочу быть девочкой) или конфессиональными
(крещен в христианстве, но хочу сделать обрезание и стать
мусульманином или иудеем), очень редко — с социально-
экономическими или гражданскими (я — гражданин России, но
мечтаю поменять гражданство и стать гражданином свободной
Америки или независимой Украины), никогда — с расовыми (я
принадлежу к белой расе, но мечтал бы принадлежать к
монголоидной или негроидной), национальными (я — араб, но
мечтал бы быть евреем), антропологическими (я — человек, но
мечтал бы быть двухцветной филломедузой или листолазом
полосатым — крайне ядовитой лягущкой).
Иными словами, только некоторые из своих ролей мы осознаем как
роли, то есть как нечто наносное, существующее отдельно от нас, и
потому поддающееся с(за)мене. Другая же группа ролей
(мужчина/женщина, татарин/русский, умный/глупый, мать/отец,
человек, возлюбленный и т. п.) не осознается как роль и
воспринимается (присваивается нами) как неотъемлемая часть
нашей личности.
При этом нужно обратить внимание на следующее: применение
понятия «роль» для описания поведения матери, влюбленного и т. п.
вовсе не означает, что носители (или исполнители) этих ролей — не
искренны. Никакого «ролевого лицемерия» здесь нет и не может
быть: люди (подобно актерам на сцене) верят в то, что играют; они
чистосердечно полагают, что отношения, диктуемые ролью
(прописанные в ее плане), являются выражением их истинной
природы и индивидуальности. Они вовсе не думают, что «играют
роль» «влюбленного», «матери» и т. д. - они убеждены, что на самом
деле являются теми, с кем себя идентифицируют («Я и есть мать»,
«Я и есть влюбленный» и т. п.). Использование понятие «роль» по
отношению к данным идентификациям указывает только на то, что
эти модели взаимодействия (называемые «матерью», «влюбленным»
и т. д.) заимствованы (переняты) у общества, а не изобретены
самостоятельно.
Таким образом происходит прочная идентификация себя со своими
ролями (индивид начинает смешивать, путать личность и роль).
Итогом этого неразличения оказывается тот факт, что мы
принимаем за выражение индивидуальности то, что в
действительности является только совокупностью стандартных
статусно-ролевых позиций (одной из немногочисленных вариаций
статусно-ролевого набора).
Стандартность статусно-ролевых позиций обусловлена не только их
распространенностью в социальном пространстве (статус, которым я
наделен, исполняемая мною роль — не уникальны: есть множество
людей, имеющих тот же статус и исполняющих те же роли, что и я;
в силу этого я образую с ними — даже если и не подозреваю об их
существовании — однородную группу), но и их повторяемостью
(устойчивостью, постоянством) во времени: соотношение статусов
(и закрепленных за ними стилей взаимодействия и моделей
поведения) родитель — ребенок, учитель — ученик, начальник —
подчиненный, офицер — рядовой и т. п. остается в основе своей
неизменным на протяжении практически всей истории
существования человечества.
Если так, то кого мы описываем, когда даем характеристику тому
или иному человеку (например, когда мы рассказываем о своих
родителях, младшем брате, любимой подруге, суровом начальнике,
строгом классном руководителе и т. п.): индивида или его роль? -
Роль и присущую данному индивиду манеру ее исполнения.
А если речь идет о нас самих (например, когда мы заняты
самоописанием или самоанализом) — с чем мы имеем дело тогда? -
Со своими ролями и с теми образами, которые мы о них создали.
Проблема не только в том, что мы знаем других (даже самых
близких нам людей) только по их ролям — в отношении нас самих
дело обстоит не лучше: самому себе я тоже дан только в своих ролях
(посредством своих ролей): душа как метафизическое Я ускользает
(остается недоступной — непостижимой).
В начале было сказано, что совокупности статусно-ролевых позиций
образуют между собой системы взаимодействий (такие, как «семья»,
«группа сверстников», «одноклассников», «коллег по работе» и т.п.).
Это значит, что отношения устанавливаются (связи налаживаются)
изначально между ролями и статусами, а не между индивидами:
взаимоотношения индивидов друг с другом становятся возможными
благодаря наличию и регуляции со стороны тех коммуникационных
сетей, которые служат каналами связи между ролями.
Выход к другому осуществляется только через роль. Я не вижу (не
воспринимаю) другого человека вне роли. Он может поворачиваться
ко мне то одной, то другой своей ролью (например, быть
одновременно моим сыном и учеником), но в любом случае все, что
мне дано — это какой-то определенный фрагмент из его (а также
моего) ролевого набора.
Здесь необходимо сделать пояснение. Физическое существование
человека (в качестве биологического организма) предполагает
изначальную обнаженность (человек рождается нагим, природа не
предусмотрела для него никакого защитного покрова). В отличие от
этого, социально человек всегда пребывает в «одетом состоянии»:
он никогда не бывает «раздет» - он всегда при статусе(статусах), при
исполнении той или иной роли. Не случайно статусы сравнивают с
готовыми костюмами, только если костюм можно снять и вернуться
в состояние природной невинности (обнаженности), то статус
«снять» нельзя (попробуйте раздеть (разобрать) средневекового
рыцаря, стоящего в музее — что вы там увидите?): можно лишь
«переодеться» - поменять одну роль на другую, но избавиться от
всех своих статусов и ролей - означает выйти одновременно из
общества и из человеческого состояния, поскольку человек — это
тоже роль, исполнению которой, так же, как и исполнению всех
остальных ролей (ребенка/взрослого, юноши/девушки,
китайца/американца, католика/православного,
рабочего/интеллигента и т.п.), мы обучаемся в процессе
социализации.
В этом отличие социальных ролей — от театральных (по аналогии с
которыми и была создана статусно-ролевая теория). Актер может
«выйти из роли» Отелло, которую он играет, и снова стать
добродушным, милым Петром Ивановичем. Но можем ли мы выйти
из своих социальных ролей? Во что? В свою личность? Но есть ли
(существует ли) моя личность, как нечто отдельное от моих ролей,
или то, что я считаю своей целостной, единой личностью
представляет собой только их совокупность?
Мы различаем формальное общение (связанное с выполнением тех
или иных служебных обязанностей, например, в рамках нашего
профессионального статуса) и межличностное (в семье, между
подругами или, напротив, между врагами)13.
Но вне зависимости от разновидности устанавливаемых
взаимоотношений, и в том, и в другом случае взаимодействие
осуществляется только через роль и при ее непосредственном
содействии: я могу обращаться к другим как родитель или ребенок,
мужчина или женщина, госслужащий или бизнесмен, брат или
сестра и т. п.; иными словами, я могу говорить с ними только от
лица своей роли и никогда — от своего собственного имени.
Я вынужден, выстраивая свой диалог с окружающими,
отталкиваться от того сценария, который прописан в моей роли,
поскольку именно роль задает (определяет) способ коммуникации
(так, роль старшей сестры предполагает иную модель поведения при
взаимодействии, чем роль любимой девушки). Повторимся: дело не
только в том, что все (включая самых близких) знают о нас ровно

13
Бауман З. Мыслить социологически// http://
window.edu.ru/resource/440/42440/files/gl2.pdf
столько, сколько они знают о наших ролях (грубо говоря, «без
грима» мы никому не даны, не представлены). Дело в другом: я и
себе дан только посредством своих ролей. Мои роли
(общительный/стеснительный, сообразительный/тугодум, мать/дочь,
друг/враг и т. д.) - это все, что я о себе знаю и, может быть, это даже
все, что я есть (это предположение будет верным в том случае, если
мы решим, что индивидуальность есть не что-то врожденное, данное
Богом или природой, а нечто искусственное, сконструированное
социально, в процессе исполнения различных социальных ролей).
Интимность (допускающая пребывание без одежды, физическую
обнаженность) возможна только в отношениях с самим собой либо с
самыми близкими, но «социальная интимность», избавление от всех
своих социальных ролей, пребывание без своих маскарадно-
карнавальных одежд, видение себя «социально обнаженным» (что я
представляю из себя без своих социальных ролей? каков я вне
приписанных (навязанных) мне и интериоризированных мной
статусных позиций?) - невозможна даже наедине с самим собой.
Задание:

1) Дайте свой комментарий прочитанному. Какие моменты вызвали

удивление, какие - несогласие?
Расскажите о тех вопросах, идеях и возражениях, которые возникали
у Вас в ходе работы.

2) Какие моменты кажутся Вам наиболее важными (актуальными)?

Почему?

4) Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять,

прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)?

5) Поразмышляйте над картинкой, предваряющей лекцию.

Представьте социологическое прочтение этой картины.
Как она соотносится с поставленными в лекции проблемами?
Дайте ей название и подберите (или придумайте сами) афоризм или
цитату, которая в краткой форме выражала бы основную (на Ваш
взгляд) мысль (идею), заключенную в рисунке.
Часть вторая.

В прошлый раз мы выяснили с Вами, что статус — это позиция,

занимаемая индивидом в социальной структуре группы (общества в
целом), а роль — это модель поведения, характерная
(приличествующая) для данной позиции. Поскольку роль задает
модель поведения, она обладает нормативным и регулятивным
характером, являя собой тот типичный образец — пример для
подражания, которому все ее носители должны следовать.
При этом нужно иметь в виду, что роль регулирует не только
внешние действия, но и внутренние. Так, она определяет
1) какими мотивами должен руководствоваться носитель той или
иной роли (это выражается в тех ожиданиях, которые мы
предъявляем к исполнителям конкретных ролей): например,
предполагается, что носители ролей врача, учителя, медсестры,
пожарного и т. п. трудятся, движимые бескорыстным желанием
помочь, принести пользу людям, а не ради личной выгоды, в
отличие от, скажем банкира, поступки которого продиктованы
стремлением получить максимальную прибыль.
2) какие качества характера должны быть присущи носителю той
или иной роли. Например, роль матери требует, чтобы ее
исполнитель была доброй и ласковой, учитель — строгим, но
справедливым.
Здесь нужно отметить важный момент: необязательно обладать
требуемыми качествами для того, чтобы быть способным исполнять
ту или иную роль. С характером не рождаются — нужные качества и
свойства личности формируются в процессе исполнения ролей,
примеривания на себя я-образа матери или учителя, ребенка или
школьника.
Роль представляет собой не только модель поведения, но и набор
определенных качеств, характеристик, которые интернализируются
(присваиваются) индивидом: признаки и свойства роли становятся
его собственными признаками, которые мы начинаем ассоциировать
с конкретным человеком (происходит перенос, переход от «Учитель
должен быть строгим, но справедливым» к «Марья Иванна строгая,
но справедливая»); то, что мы склонны воспринимать как
особенность (достоинство или недостаток) конкретной Марьи
Ивановны (ее отличительный признак), оказывается особенностью,
отличительным признаком роли, которым сама же роль и наделяет
Марью Ивановну в ходе ее исполнения.
Поскольку каждая роль — это характер, индивид обладает
личностью настолько, насколько он соответствует данной роли;
личности, независимой от роли — от исполняемых им ролей — у
него нет. О человеке судят насколько он человек (и какой он — что
он за — человек) по ролям, находящемся в его репертуаре. Мы
думаем, описывая какого-нибудь приятеля, что характеризуем
конкретного (уникального, неповторимого) индивида, в то время
как, на самом деле, даем характеристику его ролям.
3) она определяет круг (сферу) возможных интересов носителя той
или иной роли, указывает, как он должен проводить свой досуг,
позволяя или запрещая некоторые виды деятельности, хобби и
развлечений. Так, предполагается, что носитель роли учителя не
должен в свободное от работы время танцевать стриптиз в ночном
клубе; данный вид увлечения оказывается несовместим с тем
образом учителя, который запечатлен ролью и соответствия
которому она требует от каждого (посредством общественного
мнения), кто берется за ее исполнение. Индивид, осмелившийся
пойти наперекор обязательствам, накладываемым ролью, будет
обвинен не только в непрофессионализме, но и в личной
несостоятельности, аморализме и т. п.
4) роль наделяет своего носителя моральными (ценностными)
установками, формируя у него подходящие для данной роли
убеждения, взгляды и принципы. Правда, поскольку за одним
статусом может быть закреплено несколько ролей (то есть несколько
вариантов моделей поведения и стилей взаимодействия,
предназначенных для установления контакта и коммуникации с
людьми разных статусов: например, статус преподавателя требует с
коллегами обращаться на равных, а со студентами — как
представитель власти), иногда может возникать ролевой конфликт,
обусловленный тем, что разные роли предъявляют к одному и тому
же индивиду разные требования (ситуация усугубляется тем, что
они апеллируют, как правило, к разным принципам и правилам
морали и нравственности). Так, например, роль товарища требует от
студента готовности помочь, выручить одногруппника из беды
(особенно во время критических ситуаций — контрольной или
экзамена), то есть, говоря попросту — дать списать, в то время как
роль ученика, требуя от него моральной стойкости и дисциплины
(послушания учителю, а не голосу группы), запрещает ему это
делать. Конфликт решается в пользу тех моделей поведения,
которые в данной культуре расцениваются как наиболее
предпочтительные (в российской культуре конфликт решится в
пользу товарища, в американской — в пользу педагогического
авторитета и дисциплины). Поскольку разные роли предъявляют к
индивиду совершенно разные (подчас диаметрально
противоположные) требования, возникает вопрос: существует ли так
называемая «универсальная мораль» (универсальные моральные
нормы и правила), если «да», то какова степень ее влияния на наше
поведение? Вопрос, действительно, интересный, особенно, если
учесть, что в своей повседневной жизни мы следуем «принципу
хамелеона»: меняем моральные принципы, переходя от роли к роли
(даже на уровне статуса нельзя сказать, что мы обладаем единым
моральным кодексом, а ведь у нас этих статусов несколько, и
каждый из них включает в себя целый набор ролей, каждая из
которых, в свою очередь, предъявляет к нам определенные
требования, наделяя нас различными правами и обязанностями).
5) роль формирует наш опыт: она задает рамки памяти, отбирает
фрагменты, подлежащие запоминанию и забвению. Например,
преподаватель, строго следящий во время экзамена, чтобы каждый
студент соблюдал личную интеллектуальную гигиену (то есть
пользовался только своей головой), и без промедления
выдворяющий каждого, кто будет застигнут при попытке списать -
«забывает» о том, как сам ловил удачу подобным образом;
начальник, отдающий приказания не допускающим возражения
тоном, не только «забывает» о том времени, когда сам был
«мальчиком на побегушках», но и старается, чтобы и другие об этом
не вспомнили.
Сказанное заставляет еще раз вспомнить то, о чем мы говорили на
первой лекции. С точки зрения философии, социальные роли — это
маски, за которыми скрывается наше подлинное метафизическое
«Я» (или, выражаясь религиозным языком, наша «душа» - «образ
Божий»). С точки зрения социологии, иной сущности, помимо той,
которая явлена, а вернее, создана этими социальными ролями, у нас
нет: единственная альтернатива социальному — это биологическое
(животное).
Проблема соотношения роли и личности станет яснее, если мы
обратимся к сопоставлению театральных и социальных ролей.
Несмотря на очевидную аналогию, между ними есть и существенное
различие. Чтобы театральная роль обрела жизнь и заговорила, актер
должен наполнить ее собой: он привносит в роль свой жизненный
опыт, свой характер, свое мировосприятие. С социальной ролью —
наоборот: мы не столько привносим в нее что-то от себя, сколько
получаем от нее то, что делает нас нами самими (опыт, свойства
характера, объем памяти, моральные установки и т. п.).
Театральному актеру запрещено смешивать роли — например,
привносить в роль Ромео элементы «личности» Карабаса-Барабаса,
но он может добавить что-то от себя. Поскольку у нас нет жизни
отдельной и вне наших социальных ролей, мы, в отличие от актера,
не можем расширить границы роли за счет собственной личности.
Единственная возможность, которая нам предоставлена: играя одну
социальную роль, добавлять в нее что-то от других социальных
ролей (как правило, мы этим часто пользуемся: например, известно,
что учитель (преподаватель) — это «профессиональный зануда»,
который даже приходя домой, не перестает поучать).
Все сказанное выше ставит перед нами вопрос: что делает человека
незаменимым?
Обыкновенно полагают, что незаменимым человек становится в
силу каких-то личных особенностей, исключительных,
неповторимых качеств характера — индивидуальности.
С точки зрения социологической ситуация обстоит иначе:
незаменимым индивида делает та позиция, которую он занимает в
системе отношений. Например: единственный племянник у тетушек
(как Евгений Онегин: «всевышней волею Зевеса наследник всех
своих родных...»).
Если с ним что-то случится, его место никто не сможет занять: не
может быть второго «единственного племянника» (что-то вроде
запасного кандидата). Его место (позиция в системе родственных
отношений) и придает ему (его личности) исключительность.
А если бы этих племянников была дюжина, то необходимость и
незаменимость одного из них была бы гораздо менее очевидной.
Если та значимость (чисто человеческая), которую люди имеют друг
для друга, определяется главным образом уникальностью их
позиции в структуре общества или группы, а не уникальностью их
самих как личностей — как возможны тогда настоящие
межличностные отношения? Как возможна та Встреча между Я и
Ты, о которой писал Мартин Бубер?
Ведь, получается, что можно прожить всю жизнь, думая, что те или
иные люди являются для тебя особенно ценными в силу какого-то
духовного родства или их неповторимого личного обаяния, в то
время как на самом деле родство, которое объединяет — не
духовное, а структурное (сходство социальных позиций). Что
касается «неповторимого личного обаяния» - то, если бы данную
позицию (в результате иного расположения социальных
траекторий) занимал другой человек — мы бы не заметили разницу
и считали бы необходимым и незаместимым именно его, а на того, с
кем сейчас нас связывают отношения, возможно бы, даже и не
обратили внимания.
Как понять/разобраться: какого рода те связи, которые соединяют
нас друг с другом? Являются ли они в основе своей безлично-
социальными (английский социолог Бэзил Бернстайн называет их
«позиционными»), субъектами которых могли бы быть и другие, -
или же это подлинно личностные отношения, в которых люди
перестают быть друг для друга «чуть-чуть случайными»?
Задание:

Проблема взаимоотношения роли и личности - одна из центральных

в социологии. Тем не менее, она не является специфически
социологической - она принадлежит к нашим экзистенциальным
проблемам (к которым, помимо проблемы определения
идентичности: «Кто я?», относится также проблема смерти: «Как
мне жить, если я знаю, что моя жизнь окончится?» и проблема
одиночества). Именно поэтому своеобразную постановку и решение
вопроса о нашей самотождественности (остается ли личность той же
самой при перемене ролей) можно найти в поэзии, например,
Владимира Высоцкого.

Прочитайте стихотворение В. Высоцкого "О вкусах не спорят"14:

***
О вкусах не спорят, есть тысяча мнений —
Я этот закон на себе испытал.
Ведь даже Эйнштейн — физический гений —
Весьма относительно всё понимал.
Оделся по моде, как требует век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!..»

14
Высоцкий В. О вкусах не спорят// https:// www.culture.ru/poems/19183/o-
vkusakh-ne-sporyat
А я — тот же самый.
Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё!
Набедренный пояс из шкуры пантеры.
О да! Неприлично! Согласен! Ей-ей!
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры им было видней.
Оделся по моде, как в каменный век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё!
Оденусь — как рыцарь я после турнира:
Знакомые вряд ли узнают меня;
И крикну, как Ричард, я (в драме Шекспира):
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»
Но вот усмехнётся и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё!
Вот трость, канотье — я из нэпа. Похоже?
Не надо оваций — к чему лишний шум?
Ах, в этом костюме узнали? Ну что же —
Тогда я одену последний костюм.
Долой канотье, вместо тросточки — стек.
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно:
Всё относительно.
Всё-всё!
Будьте же бдительны —
Всё относительно!
Всё-всё! Всё!

1) Как в этом стихотворении представлена вышеназванная

проблема? (В какой форме она предстает и как решается?)

2) Согласны ли Вы с мнением автора (лирического героя)?

2) Как Вы думаете, а социолог бы согласился? Попытайтесь

смоделировать взгляд социолога на: а) проблему, поставленную в
этом стихотворении, и б) точку зрения, высказанную лирическим
героем.

Ответ обоснуйте.
Часть третья.

Роли, которые мы выполняем, не только предписывают нам

определенные модели поведения, но и определяют стиль
взаимодействия с носителями других социальных ролей: роль
указывает, какой дистанции мы должны придерживаться при
выстраивании тех или иных взаимоотношений (так, дистанция,
устанавливаемая ролями «родитель» - «ребенок», будет отличаться
от той, что задана ролями «учитель» - «ученик»).
С этой точки зрения, все ролевые отношения можно разделить на
два вида: межличностные и функциональные.
Выдающийся австрийский социолог Альфред Шюц поясняет это
следующим образом: «Социальный мир организован вокруг
человеческого «Я» в соответствии с различными степенями
близости и анонимности. С одной стороны те, «чьи души я знаю
насквозь» - к данному типу относятся, например, социальные
отношения, связывающие меня с родными и друзьями. С другой
стороны, я связан социальными отношениями, пусть даже
поверхностными и непостоянными, с людьми, чьи личности мне
неинтересны и которым просто довелось выполнять функции, в
которых я заинтересован. Продавец в магазине или сапожник могут
быть гораздо более интересны как личности по сравнению со мной и
моими друзьями, но я не проявляю интереса к социальному контакту
с этими людьми. Я просто хочу приобрести крем для бритья и
починить ботинки. В этом смысле, когда мне надо позвонить по
телефону, для меня не имеет значения, позволит ли мне это сделать
телефонистка или телефонный диск. При данном типе отношений
личность другого растворяется в нераскрытой анонимности его
функций15».
Как Вы могли заметить, для функционального стиля характерно
инструментальное обращение с другими людьми (то есть такое, при
котором человек рассматривается как средство для достижения
каких-то своих целей: учитель — для того, чтобы давать мне знания,
врач — чтобы лечить меня, полицейский — обеспечивать мою
безопасность и т. д.). Особенностью данного стиля взаимодействия

15
Шюц А. Избранное: мир, светящийся смыслом// http://
yanko.lib.ru/books/philosoph/shutz-izbr-mir-a.htm
является и то, что «человек входит в отношения только частью своей
личности».
Однако четкую грань между двумя типами отношений провести
сложно: функциональные отношения нередко переходят в
межличностные (с врачом, который лечит мне зубы, со временем
может завязаться дружба), а межличностным отношениям присущ
элемент функциональности.
Последнее требует особого пояснения. Обычно, когда речь идет о
взаимодействии с самыми близкими для нас людьми (родными,
друзьями), по умолчанию предполагается, что связывающие нас
отношения являются межличностными, поскольку они позволяют
нам обнаружить свою индивидуальность, раскрыть свою личность и
т. д. Между тем, несмотря на особую интимность, характерную для
данного стиля взаимодействия, отношения эти являются
фрагментарными не в меньшей степени, чем функциональные
(фрагментарность означает, что нас интересует не человек как
таковой, а только какая-то часть его личности — все остальное от
нашего внимания ускользает). Разница будет лишь в том, что в
функциональных отношениях нас интересует одна сторона
личности, а в межличностных — другая. Но и в том, и в другом
случае человек никогда не попадает в поле нашего зрения целиком.
Он участвует в отношениях только частью своей личности — со
стороны одной, конкретной своей роли. Никому из тех, с кем мы
общаемся, мы не даны полностью — во всем богатстве и
разнообразии своего ролевого набора. Студенты знают меня только
как преподавателя, брат — только как сестру и т. д. Им может быть
известно о других ролях, исполняемых мною с другими людьми в
другом социальном пространстве, но сами они могут вступить со
мной только в те отношения, которые предписывают им их роли.
Брат не знает (возможно и к лучшему) — каково это: быть моим
студентом; а студенты — каково быть моим братом.
Это можно пояснить на примере отношений мужа и жены. Жена
нередко ревнует мужа к работе, к друзьям (так же, как муж жену —
к ее подругам). О чем говорит нам эта ревность? - О том, что из всех
его идентификаций (ролей) для нее единственно важной (значимой)
и по-настоящему реальной является только идентификация «муж»,
так как она связывает его определенными отношениями с ней. Те
отношения, в которых она не участвует, которые отодвигают ее на
второй план (его отношения с коллегами, друзьями, родительской
семьей, и соответствующие роли, посредством которых эти
отношения реализуются), вызывают ее неприятие: ей не может
нравиться мысль о том, что у ее мужа может быть — благодаря
наличию других ролей — своя, отдельная, независимая от нее
жизнь. Подобного рода «ролевой эгоцентризм» проявляется и в
отношениях между друзьями (вспомните, например, мультфильм
«Ежик в тумане»: медвежонок хотел, чтобы ежик дружил только с
ним, и больше ни с кем, а в особенности с «этим зайцем». На что
ежик ему заявил: «Со мной без зайца дружить нельзя»).
Присутствует он и в отношениях родителей и детей (например,
когда родители говорят: «Я знаю своего ребенка, как свои пять
пальцев. Он мне все рассказывает. У него от меня секретов нет»).
Через этот ролевой эгоцентризм дает знать о себе присущая
человеку неистребимая жажда полноты бытия. Наше участие в
жизни друг друга, наша значимость и наши отношения всегда
ограничены определенной сферой и определенной ролью. Это
делает наше бытие фрагментарным, указывает нам на наше место:
«Каждый сверчок знай свой шесток». Человек стремится расширить
границы своего бытия, достичь полноты существования — но за
счет других людей, за счет обеднения, упрощения их внутреннего
мира. Он движим стремлением заместить, вытеснить собою все
многообразие связей и отношений, в которые включен другой
человек: стать центром не только его личной жизни, но и жизни
вообще, заменить собой мир.
Итак, никому из тех, с кем мы общаемся (ни тех, с кем нас
связывают функциональные отношения, ни тех, с кем мы состоим в
межличностных отношениях) мы не даны целиком. Жена знает мужа
только как мужа (то есть с точки зрения одной определенной роли).
Ей известно, что у него есть приятели (которые воспринимают его
как приятеля), мать (которая знает его только как сына) сестра
(которой он известен как брат), но он не дан ей в другом качестве:
она не знает, каково это — быть его сестрой или матерью; она и не
догадывается, что это значит — быть его приятелем или
закадычным другом (в свою очередь и приятель не знает: какого это
— быть его женой). Ей (как и его другу, матери или сестре)
доступен только один вид ролевого взаимодействия с ним. Другие
роли она играть не может: она не может быть ни его матерью, ни его
сестрой, ни его приятелем, хотя и пытается заменить их всех.
Может быть, эта фрагментарность, неустранимая из человеческих
отношений и являющаяся следствием особенностей
функционирования системы ролей (которые оказываются для нас
одновременно и выходом к другому, и препятствием на пути к нему)
и служит причиной того факта, что самые близкие (личные)
отношения у нас складываются с самими собой; все остальные —
кто бы они ни были — остаются внешней для нас реальностью
(личность другого — в ее подлинности и целостности —
оказывается нам недоступна). Об этом свидетельствует наш язык:
говоря о других (даже о самых дорогих нам людях), мы всегда
используем местоимения третьего лица, и только в одном-
единственном, исключительном случае (когда речь идет о нас
самих) можем говорить от своего имени, употребляя местоимение
первого лица.
Точнее это выразил Василий Розанов: «Грустно, что ты для всех —
только он, и только для себя ты — это я».
Задание:

1) Дайте свой комментарий прочитанному. Какие моменты вызвали

удивление, какие - несогласие?
Расскажите о тех вопросах, идеях и возражениях, которые возникали
у Вас в ходе работы.

2) Какие моменты кажутся Вам наиболее важными (актуальными)?

Почему?

4) Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять,

прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)?

5) Поразмышляйте над картинкой, предваряющей лекцию.

Представьте социологическое прочтение этой картины.
Как она соотносится с поставленными в лекции проблемами?
Дайте ей название и подберите (или придумайте сами) афоризм или
цитату, которая в краткой форме выражала бы основную (на Ваш
взгляд) мысль (идею), заключенную в рисунке.
Часть четвертая.

«Все течет, все изменяется; нельзя войти

в одну и ту же реку дважды,
и нельзя тронуть дважды
нечто смертное в том же состоянии».

Гераклит

(Второй вариант:

«Мы входим и не входим

в одну и ту же реку,
мы те же самые
и не те же самые».
Он же)
***

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!

Лишь именем одним я называюсь,
На самом деле то, что именуют мной,-
Не я один. Нас много. Я - живой
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!

Николай Заболоцкий. Метаморфозы16

Почему я — это я? Почему я такой, а не иной? Что было бы, если бы

я был не я, а совсем другой человек (например, мой сосед по парте)?
Или, как говорит героиня пьесы А. Володина «Старшая сестра»:
«Помню, как я ходила по улицам, смотрела на окна и пыталась
вообразить: что, если бы я жила здесь? Какая бы я была? Вокруг
меня уже другие люди, из окна видно другую улицу, другие дома,
другие деревья, я сама другая, у меня все другое...17»
Как получается, что я — это я? Что влияет на то, что я именно такой,
а не иной? - Национальность, пол, место рождения, год рождения
(принадлежность к поколению), социально-экономическое
положение, окружение и т. п.
Что было бы, если бы я родился в Америке или Пакистане? Каким
бы я был? Тем же самым или другим? Был бы я самим собой, то есть
тем, каким я себя сейчас знаю? Такими же были бы мои убеждения,
вкусы, увлечения? Такими же были бы мои ответы на главные
смыслозначимые вопросы, мое видение решения проблем? -
Разумеется, нет. То, что я есть определено изначально чем-то другим

16
Заболоцкий Н. Метаморфозы// https:// rupoem.ru/zabolockij/kak-mir-
menyaetsya.aspx
17
Володин А. Старшая сестра// https://www.litmir.me/br/?b=119823&p=8
— не мной: воспитанием, средой, теми ролями и статусами, которые
мне заданы в силу моей принадлежности к группе. Я бы думал,
чувствовал и действовал иначе, если бы сознавал себя не русским, а
американцем, не членом среднего класса, а элитой.
Что из этого следует?
1) Я завишу не от себя, а от тех условий, которые изначально
определяют мое место и меня самого.
2) Мои мнения, убеждения, принципы, даже вкусы и интересы, на
самом деле — не мои. Почти ничего «своего» у меня нет. «Нагим
приходит человек в этот мир и нагим уходит». Что, если это не
только про одежду, деньги, благосостояние, но и про меня самого,
про то, что составляет саму мою личность (включая характер, набор
идентификаций, привязанности, предпочтения, склонности и т. п.)?
3) Мои мнения, убеждения, принципы не имеют статуса истинности,
они — относительны (субъективны), поскольку, изменись мое
место, год рождения, национальность, у меня были бы другие
мнения, убеждения, принципы.
4) Они случайны, так как сформировались под действием случайных
факторов (в результате стечения ряда обстоятельств, обусловивших
мое рождение в данном месте в данное время).
5) Если случайным является то, что составляет мою личность,
значит, и само мое «Я» - случайно?
Проблема, к которой мы подошли заключается в следующем:
обладает ли человек некоей самобытной природой (сущностью),
которая бы обосновывала его существование в качестве самого себя
(в качестве «Я») или его индивидуальность — случайна и является
непроизвольным продуктом произвольных обстоятельств? Есть ли
(помимо случайно совпавших условий моего существования) какой-
нибудь закон бытия, который бы обусловливал независимое
постоянство моего образа, мою аутентичность, тождественность
меня не своим многочисленным копиям — заимствованным у
общества культурным, социальным идентификациям — а самому
себе? И где тот я сам (настоящий, подлинный — то, что раньше
называлось сутью), который не распадается на сумму
идентификаций (ролей и статусов) и ими не исчерпывается?
Существует ли он вообще?
«Познай самого себя» - сказал Сократ. А где я? Неужели весь в
наборе своих идентификаций, за которыми — только
бессознательное (либо биологическое)?
Представим себе следующий набор характеристик: ученый,
почетный гражданин, любящий муж, настоящий друг, интеллигент и
т. п. Где наш ученый будет искать себя (в чем)? - Скорее всего, в
пределах имеющихся в наличии ролей и статусов: некоторые даны
ему обществом при рождении (пол, национальность, раса), другие
(статус ученого, интеллигента, мужа) он с большим трудом
заработал сам. Но в любом случае они не изобретены им самим, а
выбраны из предложенных (отработанных обществом за сотни лет)
вариантов. Значит, они не его собственность. Они принадлежат ему
временно, как паспорт или свидетельство о рождении, которые
выдаются на определенном этапе и отбираются в момент смерти.
Если лишить его (или любого другого) одной из этих
идентификаций (или всех сразу): что останется? Останется ли хоть
что-нибудь? Будет ли то, что останется, по-прежнему ощущать себя
и называться человеком? Существует ли человек до всех этих
идентификаций, после них, за ними — несмотря на них?
В своей обычной повседневной жизни я действую как человек
определенной национальности, определенного класса, как
гражданин конкретной страны и т.д. — в полном соответствии со
всеми вытекающими отсюда зависимостями. Все мои мысли,
чувства, действия обусловлены именно этим. Я завишу от той
система координат, которая создана полом, возрастом, социально-
экономическим положением и т. п. (их совокупность образует ту
«метафизическую» - «онтологическую» - черту оседлости, к которой
приписана моя личность). Изменись хотя бы один из
вышеназванных пунктов — и я был бы другим человеком. Значит
мое Я по своему содержанию — случайно.
Эта мысль не является новой, и социология (в лице ролевой теории)
всего лишь подытожила то, что беспокоило философскую мысль на
протяжении нескольких тысячелетий. Чем иным является, например,
теория кармы — с ее наказанием превращениями и перерождениями
— как не средством (ярчайшим символом), призванным
продемонстрировать всю случайность (условий) нашего рождения и
существования? И поскольку нет в нашем существе собственного Я,
которое бы не зависело от случайностей рождения и существования
(происхождение нашего Я целиком социально), неудивительно, что
ему уготовано затеряться в бесконечной череде перерождений и
превращений, и так не суждено узнать: какое из этих личин было
моим настоящим ликом?
Наказание перерождениями нужно читать как символ - оно
происходит не после смерти (не в "загробном мире"), а здесь и
сейчас: превращения, трансформации втиснуты в мою
единственную, весьма обычную жизнь, ту, которую я в данный
момент проживаю (в социологии это называется сменой Я-образов:
социальных ролей, идентификаций), и каждый переход (каждая
личностная перемена) знаменует собой окончание срока жизни
одного Я-образа и начало нового.
Череда наших бесчисленных самоотрицаний (так что мы уже и не
помним, какими мы были, а какими — нет) тянулась бы бесконечно
(ведь, как заметила одна студентка: «жизнь меняется, и я меняюсь
вместе с ней...»), если бы предел всему этому не был поставлен
смертью.
Согласно индийской легенде, человеку свойственно забывать свои
предыдущие рождения и воплощения. Так же происходит и в нашей
повседневной социальной жизни. Люди не любят, когда им
напоминают, какими они были. Memento mori. Помни о смерти. - Не
о той физической смерти, которая будет и которая ожидает всех, а о
той личностной смерти, которая уже была (и была неоднократно) и
которая унесла в небытие вереницу образов самого тебя — того
тебя, каким ты когда-то был, и каким ты себя уже не знаешь и не
помнишь.
Материалы по теме. Часть первая
I. Альфред Шюц (австрийский социолог)18:

1) «Уникальная биографическая ситуация, в которой я нахожусь в

мире в каждый момент моего существования, лишь в очень
незначительной степени создана мною самим».

2) «Индивид оказывается в уже сложившейся системе типизаций,

ролей, позиций, статусов, не созданных им самим, а переданных ему
как социальное наследие».

3) «Навязанные условия нашего человеческого существования — то,

что мы родились в мире, и эта ситуация нами не создана; мы все
неизбежно взрослеем; в нашем существенно неопределенном
будущем один факт выдается своей определенностью, а именно то,
что мы должны умереть — эти навязанные нам условия
существования лежат в основании структуры нашего сознания».

4) «Я не могу выбрать себе пол и расу, место моего рождения и ту

национальную группу, в которой я родился; мне не дано выбрать
родной язык, который я усвоил, и принимаемое группой на веру
мировоззрение, которое я впитал в годы детства. Я не выбираю

18
Шюц А. Избранное: мир, светящийся смыслом//
http://yanko.lib.ru/books/philosoph/shutz-izbr-mir-a.htm
родителей, братьев и сестер, а также социальный и экономический
статус родительской семьи. Моя принадлежность к этим группам и
те социальные роли, которые я должен в них исполнять, являются
экзистенциальными элементами моей ситуации, с которыми я
должен считаться и каким-то образом сжиться».

II. Георг Зиммель (немецкий социолог):

«Отдельный человек не является абсолютным единством. Прозреть

как таковую ту множественность, какую индивидуальный человек
представляет в себе и для-себя: вот одна из важнейших задач науки
об обществе.
Нельзя открыть никакого настоящего единства между мыслями
ребенка и мыслями взрослого, между нашими убеждениями и
нашими поступками, между результатами труда в наши лучшие и
худшие часы есть столько противоположностей, что абсолютно
невозможно открыть такую точку зрения, с которой все это
оказалось бы гармоническим развитием первоначального душевного
единства. Остается только совершенно пустая, формальная идея Я, в
котором имели место все эти изменения и противоположности, но
которое является тоже только мыслью.
То, что мы соединяем сумму движений атомов и отдельных
представлений в «историю индивида», уже неточно и
субъективно19».

19
Зиммель Г. Избранное. Проблемы социологии//
https://www.rulit.me/books/izbrannoe-problemy-sociologii-read-417121-7.html
Материалы по теме. Часть вторая
Питер Бергер (американский социолог)20:

С точки зрения здравого смысла, жизнь - это определенная

последовательность более и менее важных событий, сумма которых
и есть наша биография. Следовательно, для того чтобы составить
жизнеописание, нужно зафиксировать события в хронологическом
порядке или в порядке их значимости. Но даже приступая к чисто
хронологическому жизнеописанию, мы должны ответить на вопрос:
какие именно события следует включить в него? Ведь понятно:
невозможно зафиксировать все, что когда-либо совершил
интересующий нас субъект. Иными словами, даже в
хронологическом описании приходится сталкиваться с проблемой
относительной значимости тех или иных событий. Особенно
очевидным это становится во время процедуры, которую историки
называют «периодизацией». Какой момент в истории западной
цивилизации следует считать началом Средневековья? На основании
каких биографических данных конкретного человека можно указать
последний день его юности? Обычно в таких случаях выбираются
события, которые историк или биограф считает «поворотными
пунктами». Скажем, в ответах на наши вопросы в качестве таковых
можно считать коронацию Карла Великого и день, когда Джо Блоу

20
Бергер П. Приглашение в социологию//
https://studfile.net/preview/3600648/page:3/
решил присоединиться к церкви и хранить верность супруге. Однако
даже наиболее оптимистично настроенные историки и биографы (и
что не менее важно, авторы собственных биографий) иногда
испытывают сомнения в выборе действительно поворотных
событий. Конечно, могут сказать, что не коронацию, а завоевание
саксов следует признать тем событием, которое перевернуло жизнь
Карла Великого, или что отказ Джо от своей мечты стать писателем
следует считать началом его зрелости. Ясно, что предпочтение
одного события другому зависит от личностной системы координат.

Это, однако, не противоречит здравому смыслу, руководствуясь

которым, можно заметить, что истинное понимание человеческой
жизни требует определенной зрелости. Обладание зрелым
сознанием придает субъекту, так сказать, эпистемологически
привилегированное положение. Достигший зрелости Джо Блоу,
который примирился с фактом, что его жена не будет хорошеть год
от года, а работа в должности зам. начальника по рекламе не сулит
стать более интересной в будущем, оглядываясь на свое прошлое,
приходит к выводу: его стремление обладать множеством красивых
женщин и написать роман века было абсолютно незрелым. Зрелость
- это состояние духа, который угомонился, свыкся с существующим
положением и оставил безумные мечты об увлекательных
похождениях и великих свершениях. Легко заметить, что в таком
понимании зрелость выполняет психологическую функцию
рационализации для индивида, снизившего уровень своих
притязаний. Нетрудно также представить, с каким отвращением
молодой Джо, обладай он даром предвидения, отвернулся бы от себя
в зрелом возрасте, увидев в себе отчаявшегося неудачника. Иначе
говоря, можно еще поспорить, действительно ли понятие зрелости
решает вопрос о том, что важно и что неважно в биографии
человека. Ведь то, что с одной точки зрения представляется как
мудрая зрелость, с другой может быть расценено как позорный
компромисс. Стареть, к сожалению, еще не значит мудреть.
Сегодняшняя точка зрения лишена каких-либо преимуществ по
сравнению с прошлой. Осознание этого факта, между прочим,
заставляет многих современных историков с подозрением
относиться к идее поступательного прогресса человечества. Легче
всего думать, будто наше время вбирает в себя все, чего когда-либо
достигли люди, что к любому историческому периоду можно
подойти с меркой прогресса и оценить, как далеко вперед мы ушли.
А вдруг решающее событие в человеческой истории произошло
погожим днем 2405 г. до Рождества Христова, когда неизвестный
нам египетский жрец пробудился от сна и ему неожиданно
открылась окончательная разгадка тайны человеческого
существования, после чего он испустил дух, не сказав никому ни
слова? И, может быть, все, что случилось потом, - лишь нестройные
аккорды перед кодой. Никто не может этого знать, кроме богов. Но
их сообщения, увы, доходят до нас не вполне отчетливыми.

Однако вернемся от метафизических спекуляций к проблемам

биографии: оказывается, толкование череды событий, составляющих
человеческую жизнь, может подвергаться изменениям. Причем
делать это могут не только внешние наблюдатели, т.е. мы имеем в
виду, что после нашей смерти соперничающие биографы
переругаются между собой, устанавливая истинный смысл
совершенных некогда нами поступков или когда-то оброненных
слов. Мы сами постоянно заняты толкованием и перетолковываннем
нашей собственной жизни. Как показал Анри Бергсон, память - это
многократно повторяющийся акт интерпретации. Вспоминая
прошлое сегодня, мы реконструируем его в соответствии с нашими
нынешними представлениями о том, что важно, а что неважно. У
психологов есть понятие «избирательность восприятия», которое
они употребляют применительно к настоящему. Оно означает, что
из бесчисленного количества подробностей, которые можно
вычленить в любой ситуации, мы воспринимаем только важные с
точки зрения наших актуальных целей, остальные же игнорируем. В
настоящем существование того, что мы особенно не замечали,
может всплыть в нашем сознании в случае, если кто-то специально
обратит на него наше внимание. Если мы в буквальном смысле не
безумны, то нам придется признать, что «это» действительно
существует, хотя мы можем подчеркнуть, что оно нас мало
интересует. Но вещи, которые мы считали ненужным замечать в
прошлом, гораздо более беспомощны перед всеуничтожающей
силой забвения: на них нельзя указать против нашей воли - ведь их
нет в настоящем. И только в редких случаях (например, при
расследовании преступлений) мы вынуждены признавать их
очевидность, ибо не в состоянии оспорить ее. Это означает лишь
одно: здравый смысл вводит нас в заблуждение, заставляя думать,
будто прошлое неизменно, неподвижно и постоянно в
противоположность вечно меняющемуся потоку настоящего.
Напротив, по крайней мере в нашем сознании, прошлое податливо и
текуче, поскольку наша память постоянно перетолковывает и дает
все новые объяснения уже случившемуся. Таким образом, у нас
столько жизней, сколько точек зрения в нашем сознании. Мы все
время переписываем собственную биографию подобно сталинистам,
которые, переписывая Советскую энциклопедию, вводили в оборот
одни события, а другие позорно предавали забвению.
Мы можем с уверенностью сказать, что процесс «переиначивания»,
переосмысления прошлого (который, вероятно, неотделим от самого
факта существования языка) начался еще тогда, когда появился
Homo Sapiens, а возможно, даже при его обезьяноподобном
пращуре, и именно этот процесс помог нам «скоротать» долгие
тысячелетия, в течение которых едва ли не единственным
«развлечением» людей было рубило. Каждый ритуал перехода - это
акт исторического толкования, и всякий мудрый старец может
считаться теоретиком исторического процесса. Однако нашу
современность отличают регулярность и быстрота, с которыми в
жизни многих людей происходят подобные переосмысления, а
также становление общей ситуации, когда, играя в
«пересотворение» мира, индивид волен делать свой выбор из
различных смысловых систем (способов интерпретации). Как мы
уже указывали в предыдущей главе, основной причиной этого
является резкая интенсификация географической и социальной
мобильности. Приведем несколько примеров, чтобы пояснить нашу
мысль.

Люди, которые перемешаются физически, регулярно изменяют

представления о себе. Вспомните, сколь разительные превращения
могут претерпеть личность и Я -образ в результате простой смены
места жительства. Способность иного места жительства
трансформировать индивидов можно сравнить с работой конвейера.
Например, невозможно понять, что такое Гринвич-вилледж, не
поняв, что такое Канзас-сити. Благодаря тому что там проходят
посвящение в студенты заинтересованные в изменении своей
самоидентификации молодые люди, городок стал своего рода
аппаратом социально-психологической «перегонки», через который,
словно через волшебную реторту, проходят парни и девушки -
благонамеренные жители Среднего Запада на входе и форменные
выродки на выходе. То, что позволено до, непристойно после, и
наоборот. Прежние табу становятся императивами: то; что было
очевидным, следует рассматривать как глупость, а то, что было до
боли родным, должно быть изжито. Ясно, что подобная
трансформация требует полного переосмысления своего прошлого.
После такого переосмысления приходит осознание того, что
эмоциональный разрыв с прошлым был прощанием с детскими
грезами, что люди, игравшие некогда столь значительную роль в
жизни, всего лишь ограниченные провинциалы. То, что некогда
служило предметом гордости, теперь стыдливо вспоминается как
малозначимый эпизод собственной «предыстории». Такие эпизоды
могутвытесняться из памяти, если они чересчур противоречат тому
образу, которому хочется соответствовать в настоящее время. Так,
богатый яркими воспоминаниями выпускной бал в воспроизводимой
в сознании биографии вытесняется ничем не примечательным, как
казалось ранее, вечером, когда руки в первый раз взялись за
рисовальную кисть, а отсчет «Новой эры» ведется не со дня
обращения к Иисусу в летнем лагере церковной общины, а совсем с
другого события (поначалу воспринимавшегося как жутко
постыдного, а теперь - как момент окончательного
самоутверждения) с утраты девственности на заднем сидении
автомобиля. Мы идем по жизни, перекраивая календарь своих
святых дней, снова и снова возводя и разрушая дорожные столбы -
вехи времени - на нашем пути к постоянно обновляющимся целям.
Теперь-то мы знаем, что нет таких чар, которые новая путеводная
звезда не смогла бы развеять. Позднее Гринвич-вилледж тоже может
стать лишь очередным этапом, вехой в жизни, очередным
экспериментом, очередной ошибкой. Старые вешки могут
извлекаться из-под обломков некогда отброшенных хронологий. К
примеру, обращение к церкви в летнем лагере позднее может
расцениваться как первый нетвердый шаг на пути к истине, которую
человек осознал полностью, лишь став католиком. Но оценка того
же самого прошлого может производиться и в абсолютно не
известных ранее упорядочивающих категориях. Так, с помощью
психоанализа можно обнаружить, что обращение к религии и
сексуальная инициация, гордость за одно и стыд за другое, равно как
ранние и поздние интерпретации обоих событий, - все это прямое
следствие невротического синдрома. И так далее - до бесконечности.

Дабы избежать сходства с викторианским романом, мы в

предыдущих абзацах едва сдерживали себя, чтобы не наставить
кавычек. Ведь понятно, что мы были не совсем искренни, когда
говорили о «понимании» и «постижении». «Истинное» понимание
нашего прошлого и составляет нашу точку зрения сегодня, а она,
вполне очевидно, может измениться. Следовательно, «истина» -
понятие не пространственное, а временное. Нынешнее «прозрение»
завтра становится «рационалистическим объяснением», и так до
самой смерти. Социальная мобильность (перемещение с одного
социального уровня на другой), как и мобильность географическая,
оказывает очень сходное влияние на процесс переосмысления
жизненного пути. Вспомним, как меняется Я -образ при
восхождении вверх по социальной лестнице. Быть может, самым
печальным в подобных изменениях является пересмотр отношения к
самым близким людям и связанным с ними событиям. Например,
все, что связано с детством, проведенным в итальянском гетто,
подвергается злобному искажению после того, как человек, наконец,
въехал в особняк престижного пригородного района. Девушка, о
которой мечтал юноша, со временем превращается в неотесанную,
хотя и симпатичную, простолюдинку. Друзья детства еще долго
будут назойливо напоминать нам о прежнем нашем Я -образе, а
вместе с ним и о мальчишеских понятиях чести, суевериях и
дворовом патриотизме. Даже мама, бывшая для нас некогда осью
вращения вселенной, с годами оказывается старой неопрятной
итальянкой, которую время от времени ты должен ублажать,
притворяясь ребенком, хотя он давно умер в тебе. Нарисованная
нами картина стара, как мир: конец детства- это всегда
ниспровержение богов. Новым является лишь то, что большинство
детей в нашем обществе не просто вырастают из детства, но,
взрослея, попадают в социальный мир, совершенно не понятный их
родителям. Таково неизбежное следствие массовой социальной
мобильности. Мобильность в американском обществе очень высока,
поэтому кажется, что многие американцы тратят годы жизни на
пересмотр своих истоков, рассказывая (себе и другим) все новые
варианты истории о том, чем они были и чем стали, принося даже
собственных родителей в жертву священному ритуалу перекройки
сознания. Думается, излишне напоминать, что фразы «чем мы были»
и «чем мы стали» следует заключать в кавычки. Случайно ли во
фрейдистский миф об отцеубийстве американское общество
поверило с готовностью, особенно недавние представители среднего
класса, которым само общество повелело переписать собственную
биографию для легитимизации завоеванного в тяжелейшей борьбе
статуса?
Примеры географической и социальной мобильности наиболее
наглядно иллюстрируют процесс, характерный как для общества в
целом, так и для многих частных социальных ситуаций. Верующий
муж выстраивает свои прошлые любовные романы как восходящую
линию с кульминацией в браке; только что получившая развод жена
переосмысливает свой брак таким образом, чтобы каждая стадия
жизни в браке могла служить объяснением окончательного разрыва;
заядлая сплетница, попадая в очередную компанию кумушек,
каждый раз по-новому описывает свои взаимоотношения с людьми
(искренне, по-дружески рассказывает В о своих отношениях с А и
тут же приносит в жертву свою, якобы, искреннюю привязанность,
передавая А всякие небылицы о В); открыв предательство того, кому
доверял, потерпевший начинает думать, что всегда относился к
этому человеку с подозрением (убеждая в этом и себя, и других). То
есть все тщетно пытаются «поправить» фортуну, переписывая
историю. Чаще всего процесс переосмысления затрагивает лишь
небольшую часть жизни и происходит, в лучшем случае,
полуосознанно. Прошлое исправляется там, где этого требуют
обстоятельства, а то, что не противоречит актуальному Я-образу,
остается неприкосновенным. Эти постоянные модификации и
исправления редко складываются в четко определенное единое
целое. Многие из нас лишены сознательного намерения увидеть
свой портрет целостным. Скорее, подобно пьянице перед
мольбертом, мы то здесь, то там замазываем и стираем нанесенные
ранее контуры и ни на минуту не останавливаемся, чтобы сверить
свое творение с оригиналом. Иными словами, можно согласиться с
идеей экзистенциалистов, что мы творим себя сами, лишь с одной
поправкой - большая часть процесса творения оказывается
хаотичной и едва осознаваемой.
Опыт обращения в систему смыслов, способную упорядочить груду
биографических сведений, переживается с облегчением и глубоким
чувством удовлетворения. Возможно, это объясняется глубинной
человеческой потребностью в порядке, размеренности и разумности.
Однако смутная догадка о том, что любое обращение - не последнее,
что могут быть еще обращения и переобращения, является одной из
самых ужасных мыслей, которая может посетить разум.
Переживание того, что мы назвали «изменчивостью» (которая,
строго говоря, есть восприятие самого себя в бесконечной серии
зеркал, каждое из которых трансформирует образ на свой лад),
приводит к головокружениям, метафизической агорафобии перед
бесконечно накладывающимися друг на друга горизонтами
потенциального бытия личности.

Вообразите себе, как среди ночи человек просыпается от одного из

тех кошмаров, после которых теряешь всякое представление о том,
кто ты и где ты. Даже после пробуждения реальность собственного
бытия и всего окружающего мира кажется похожей на
фантасмагорию, которая может раствориться или претерпеть
метаморфозу в мгновение ока. Человек лежит в своей кровати,
скованный чем-то вроде метафизического паралича, и чувствует, что
всего лишь шаг отделяет его от небытия, которое разверзлось над
ним во время только что схлынувшего кошмара. Краткий миг
мучительно ясного сознания человек находится в точке, где чуть ли
не физически ощущает, как пахнет смерть и небытие. Потом он
хватается за сигарету, словно торопится «вернуться к реальности».
Повторяет про себя свои имя, адрес, профессию, планы на завтра.
Обходит вокруг своего дома, полностью удостоверяясь в
неразрывности прошлого и настоящего, прислушивается к шуму
города. Может быть, разбудит жену или детей и получит еще одно
подтверждение того, что он жив, в их раздраженных протестах.
Скоро он с улыбкой отмахнется от недавнего наваждения,
перехватит чего-нибудь в холодильнике или отыщет в чулане
ночной колпак и направится спать с решимостью увидеть во сне
очередное повышение по службе.

И замечательно, коли так! Но что это, собственно, за «реальность», к

которой он только что вернулся? Это - «реальность» мира, который
ему сконструировало общество, того «о'кей мира», где всякие
метафизические вопросы вызывают смех, если они не обрамлены
или не кастрированы принимаемой на веру религиозной
ритуальностью. Истина заключается в том, что эта «реальность» на
самом деле эфемерна. Имена, адреса, профессии и жены имеют
свойство исчезать. Все планы в конце концов выполняются, и все
дома в итоге пустеют. И даже если за всю жизнь ни разу не довелось
испытать мучительное ощущение случайности того, что мы есть и
что делаем, то в самом конце мы еще раз переживем тот кошмар,
когда почувствуем, будто· кто-то срывает с нас все имена и маски
самоидентификаций. Более того, мы знаем, откуда проистекает наша
неаутентичность и наши панические поиски укрытия, - это общество
дает нам имена, чтобы скрыть от нас пустоту; оно строит нам мир,
чтобы мы в нем жили и, тем самым, защищает от окружающего нас
повсюду хаоса; оно дает нам язык и наделяет слова значениями,
чтобы мы могли поверить в этот мир; и оно же организует стройный
хор голосов, который подтверждает нашу веру и успокаивает все
еще дремлющие сомнения.
Задание 1:

Прочитайте стихотворения Николая Гумилева "Память" и

Владислава Ходасевича "Перед зеркалом":

Н.Гумилев
Память21
***
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
21
Гумилев Н. Память// https://rustih.ru/nikolaj-gumilev-pamyat/
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака -

Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,

В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это

Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,

Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,

Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,

Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -

И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... но разве кто поможет,

Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Владислав Ходасевич
Перед зеркалом22
***
Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом

Танцевавший на дачных балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры

Всю мальчишечью вкладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем - так и всегда на средине

Рокового земного пути:

22
Ходасевич В. Перед зеркалом// https://rustih.ru/vladislav-xodasevich-pered-
zerkalom/
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами,-
Только есть одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.

1) Какие социологические вопросы и проблемы нашли здесь свое

отражение? Как они ставятся и раскрываются в них? В чем
особенность их подхода к этим проблемам (по сравнению с
социологическим)?

2) Поразмышляйте о поставленных ими (поэтами и социологами)

вопросах с учетом собственного жизненного опыта (Ваших личных
наблюдений).

Формат работы - свободный (эссе, сочинение-рассуждение).

Задание 2:

Оскар Уайльд сказал: "Будьте собой, другие роли уже заняты".

1) Что бы Вы ответили ему, если бы Вы были социологом?

2) Что бы Вы возразили социологу, если бы Вы были Оскаром

Уайльдом?
Задание 3:

Человеческая личность не является чем-то устойчивым и

постоянным. Она проходит ряд изменений.

Социологи считают, что каждая личностная перемена представляет

собой момент перехода и сопровождается своеобразной сменой
личностей (Я-образов).

Некоторые из подобных моментов перехода Вам уже довелось

пережить, другие - еще только предстоит.

Было время, когда Вы были ребенком дошкольного возраста и Вам

было 5 лет. Потом наступил период младшего школьного возраста
(7-9 лет). Затем - отрочество (подростковый период, 14-15 лет). И
наконец - юность (19-20 лет). Потом наступит зрелость и Вам
исполнится 40. Затем - старость (70-80 лет). Каждому из этих этапов
соответствует свой Я-образ.

Опишите: каким Вы себя видите (помните) в каждом из этих

периодов.

Дайте характеристику тому Я-образу, который соответствует

каждому из обозначенных этапов: 1)каковы Ваши склонности,
привычки, интересы; 2) что Вы любите, а что - на дух не
переносите; 3) о чем мечтаете; 4) о чем сожалеете; 5) по каким
поводам чаще всего радуетесь (что может Вас обрадовать), а по
каким - огорчаетесь (что Вас чаще всего расстраивает); 6) что чаще
всего вызывает раздражение; 7) каковы основные черты Вашего
характера; 8) как складываются Ваши отношения с окружающими;
8) о чем чаще всего думаете (какие вопросы для себя ставите, какие
проблемы решаете).

Ориентируясь на перечисленные пункты составьте описание

каждого из своих Я-образов применительно к следующим периодам:

1) Вам 5 лет.

2) Вам 7-9 лет.

3) Вам 14-15 лет.

4) Вам 19-20 лет.

5) Вам - 40 лет.

6) Вам 70-80 лет.

Составляя описание для первых четырех периодов Вам достаточно

опереться на свою память, а вот для того, чтобы проследить
динамику своего развития (каким Вы станете) в 40 и 70-80 лет,
придется прибегнуть к помощи воображения.
Закончив работу, перечитайте и проанализируйте: что у Вас
получилось? Как Вы оцениваете изменения, происходящие с
Вашими Я-образами (и в целом изображенную Вами "линию
жизни")?

Проследите перемены, которые сопровождают трансформацию

Ваших Я-образов. Просматриваются ли какие-то закономерности,
повторения, предсказуемости?

В конце подведите итог: что дала Вам эта работа? С чем было
легче/труднее работать - с прошлым или будущим (над образом
прошлого или над образом будущего)? Почему?
Раздел третий.
Часть первая.

Социология — это наука, которая занимается изучением общества и

человека, живущего в обществе (так называемого «общественного
человека»). Однако, если мы откроем любой учебник по социологии
и полистаем его, мы обнаружим, что там говорится, в основном, о
социальных институтах, статусах и ролях, о самих же людях,
индивидах упоминается не так часто, если же речь о них все-таки и
заходит, то, опять же, только в связи с уже упомянутыми
институтами, статусами и ролями.
Основной задачей любой науки является изучение реальности
(какой-то особой ее части). Социология сосредотачивает свое
внимание на социальной реальности. Но почему-то описание
социологами этой социальной реальности разительным образом
отличается от того представления, который складывается у нас в
ходе нашей повседневной жизни. Из своего опыта нам известно, что
каждый человек рождается в обществе, внутри общества люди
объединяются в различные группы (сообщества индивидов) и т. д.
Ключевыми понятиями, с помощью которых строятся обыденные
представления об обществе (о социальной реальности), являются
понятия человека и человеческих сообществ. Ключевыми же
понятиями, описывающими социологическую точку зрения на
социальную реальность являются такие понятия, как «социальный
институт», «социальный класс», «социальный статус», «социальная
роль» и т. п.; они же оказываются и основными элементами, из
которых строится общество (его структура).
Получается странная вещь: и социолог, и обыватель (здесь это слово
не является оценочным или ругательным, оно обозначает просто
носителя обыденного опыта, выразителя точки зрения «здравого
смысла») - оба смотрят на одну и ту же социальную реальность, но
видят совершенно разные вещи: когда обыватель смотрит на
социальную реальность, он видит отдельных людей и их
сообщества; когда же социолог сморит на социальную реальность,
он видит роли, статусы и институты.
Как это может быть? Почему наблюдая общество, социолог видит не
сообщества живых людей из плоти и крови, а институты и классы?
Но этим дело не ограничивается: разница между социологическим и
обыденным подходами проявляется не только в их взгляде на
общество, но и в их отношении к индивиду. Когда мы смотрим на
человека с точки зрения своего обыденного опыта, мы видим Васю
или Петю, одноклассника или приятеля, доброго или не очень,
симпатичного или так себе, с чувством юмора и без, и т. д. Когда же
социолог смотрит на человека, он видит набор статусов и ролей,
которые закреплены за данным индивидом, и в качестве носителя
которых он и явлен социологическому сознанию.
Почему, будучи призван описывать социальную реальность, как она
есть, социолог вместо описания человека и создаваемых им
сообществ дает описание каких-то отвлеченных понятий?
Зачем понадобилось вводить дополнительные абстракции? Неужели
нельзя просто описать человека и общество, не прибегая к
использованию искусственных конструктов?
На самом деле, «классы», «статусы» и прочая терминология — не
описание реальности, а инструменты анализа, позволяющие при
изучении человека отделить биологически врожденное от социально
унаследованного (или, как формулируют эту проблему антропологи:
«Что в человеке следует относить к биологической природе, а что —
к обществу и культуре?»). Без использования этих «надуманных»
абстракций не получится разобраться в том, как происходит
взаимодействие человека и общества, и понять, что они собой
представляют.
Конечно, классы и статусы не ходят по улицам, но когда мы
спрашиваем «почему одни люди идут в театр, на концерт
симфонической музыки, в то время как другие идут на футбол или
просто остаются дома перед телевизором?», «почему одни
предпочитают семью карьере, а другие наоборот?» и т. д.,
недостаточно сослаться на то, что все люди разные: у всех разное
воспитание, различное социальное окружение и т. п.
Во-первых, потому, что разнообразие мнений (вкусов,
предпочтений, убеждений) не бесконечно. Расхожая фраза «сколько
людей, столько и мнений» подразумевает, что мнения так же
индивидуальны, как и их носители (конкретные индивиды). Если бы
это было правдой, мнения не повторялись бы, были бы
эксклюзивными — единственными в своем роде. На деле же все
обстоит совсем иначе: мнение одного человека отличается от
другого ровно настолько, насколько оно при этом совпадает с
мнением третьего. Это подтверждают социологические опросы,
которые показывают, что респондент, отвечающий на вопросы
социолога, высказывающий (как ему кажется) «лично свое» мнение,
оказывается потом (сам того не подозревая) представителем целой
группы индивидов, каждый из которых, будучи искренне убежден,
что выступает только от своего имени (то есть высказывает свое
индивидуальное мнение и больше ничье), утверждает, тем не менее,
то же самое, что и остальные.
Это удивительное единообразие (согласованность) во взглядах,
убеждениях, поступках людей (которые зачастую даже не
подозревают о существовании друг друга), говорит нам о том, что
носителями мнений (вкусов, предпочтений и убеждений)
оказываются группы, а не отдельные индивиды: индивид имеет то
или иное предпочтение или убеждение только в силу своей
принадлежности к группе, которую может не осознавать (легче
всего это заметить на примере моды или гастрономических
предпочтений). То есть он выбирает из того набора вариантов,
которые входят в действующий репертуар данной группы. Выбор
делает он сам, но не как независимый, обособленный индивид, а как
член определенной группы, ориентируясь на заданную ею
ценностную иерархию (как подметил американский социолог Чарльз
Хортон Кули: «Совесть и мораль — это всегда совесть и мораль
некоторой группы, так что наше нравственное чувство всегда
выступает отражением своего времени и страны»).
Итак, самого (отдельно взятого) индивида оказывается недостаточно
для того, чтобы объяснить, почему он действует так или иначе: с
момента своего рождения он является членом сразу нескольких
сообществ. На свет появляется не биологический организм или уже
сложившаяся личность, а Петров или Сидоров (представитель того
или иного рода), мужчина или женщина (представитель той или
иной гендерной идентичности), эвенк или белорус (представитель
того или иного этноса), россиянин или американец (гражданин того
или иного государства), член среднего или рабочего класса (в
зависимости от принадлежности родителей) — то есть набор ролей,
которые потом станут конкретным Василием Петровичем
Ивановым, пока же это всего лишь модели (образцы),
показывающие, каким он должен быть (чего от него ожидает
общество) в будущем.
Чтобы помочь ему «войти в образ» (овладеть предписанными ему
ролями), общество использует систему воспитания (семья) и
образования (школа). Как пишет Э. Дюркгейм: «Воспитание
заключается в социализации индивидов. Его цель — создать
социальное существо. Воспитывать ребенка — значить готовить его
(приучать) быть членом одного или нескольких коллективов23».
Будучи, действительно, уникальным и неповторимым, индивид
редко (или даже почти никогда не) действует в качестве самого себя
(«просто Васи»), чаще же всего (в 99,9 процентах случаев из ста) он
действует в качестве члена той или иной группы (носителя

23
Арон Р. Этапы развития социологической мысли//
https://studizba.com/files/show/doc/223754-71-raymon-aron--etapy-razvitiya.html
определенных ролей и налагаемых ими прав и обязанностей) —
таким видит его общество, таким воспринимает себя и он сам: когда
он говорит о себе: «Я — мужчина», или «Я — ребенок», или «Я —
американец», или «Я — католик» и т. п., он думает, что
характеризует себя — свою индивидуальную (персональную)
идентичность, а на самом деле выдает свою принадлежность к
сообществу, в силу которой он и становится виден — различим.
Сказанное означает, что различия, существующие между людьми —
социального происхождения, а не природного, божественного и т.
п.; эту разность — и, соответственно, нашу индивидуальность —
создает само общество, дифференцируя людей по группам: классам,
статусам и т. п. (как сказал об этом Макс Вебер: «Происхождение
«Я» целиком социально»).
Во-вторых, когда мы говорим о влиянии на человека социальной
среды, мы, как правило, подразумеваем его ближайшее окружение
— тех людей, с которыми индивид взаимодействует в ходе своей
повседневной жизни.
Социология подходит к этому иначе: социальной средой считаются,
с социологической точки зрения, не другие люди, а структура
данного общества, точнее то, какое место индивид занимает в
сложившемся социальном порядке, системе иерархии и
распределения власти (полномочий и ответственности, прав и
обязанностей).
Чарльз Райт Миллс выразил эту идею следующим образом: «Жизнь
индивида нередко произвольно отделяется от тех институтов, в
рамках которых она протекает, и которые иногда оставляют в ней
более глубокий след, чем то непосредственное социальное
окружение, в котором проходит детство человека24».
С этой точки зрения, значимым является не то, что рядом оказался
Петя, а не Вася — а то, в каких позициях они находятся по
отношению друг к другу. При этом подразумевается, что если бы
одну из этих позиций занимал другой человек (отличающийся по
своим индивидуальным характеристикам от первого), ситуация не
изменилась бы существенным образом, поскольку не
межличностные отношения людей (их внутреннее расположение
или нерасположение) определяют их позиции, напротив: их
положение относительно друг друга (так, как оно зафиксировано
системой социальных ролей и статусов) задает и определяет их
отношение друг к другу.
Введение таких абстракций, как «социальный институт», «статус»,
«класс» и т. п. позволяет отделить ситуации, связанные с «“личными
трудностями” (спровоцированные характером индивида и его
непосредственными отношениями с другими людьми), от
“общественных проблем’’, обусловленных социальной
структурой25».
Итак, отдельно взятый (обособленный, независимый) индивид
является абстракцией; именно поэтому в социологии изучение
человека оказывается исследованием социальных институтов,
характерных (специфичных) для того или иного человеческого
сообщества.
Сказать, что человек — существо общественное, значит признать,
что его поведение (мышление, чувствование, действие) в основе
24
Миллс Ч.Р. Социологическое воображение//
https://smolsoc.ru/images/referat/a4280.pdf
25
Миллс Ч.Р. Социологическое воображение//
https://smolsoc.ru/images/referat/a4280.pdf
своей безлично, стандартизировано, унифицировано, следует ранее
усвоенному (интериоризированному) шаблону, стереотипу. Поэтому
описание человека оборачивается описанием групп, в которые он
входит и у которых заимствует элементы своей личности.
Как отмечает социолог Карл Маннхейм: «Тот факт, что индивид
живет в обществе, создает для него двойное предопределение: во-
первых, он находит уже сложившуюся ситуацию; во-вторых,
обнаруживает в ней уже сформированные модели мышления и
поведения26».
Поэтому, продолжает он, «строго говоря, утверждать, что индивид
мыслит вообще неверно: мыслят не люди как таковые и не
изолированные индивиды осуществляют процесс мышления.
Мыслят люди в определенных группах, которые разработали
определенный стиль мышления, выражающий общую для них
позицию27».
«Скрытая зависимость мышления от жизни» группы прослеживается
во всем — не только в наших недостатках, но и в наших
достоинствах: «Хотя это нелегко осознать, но если бы мы жили во
времена Данте, то верили бы в существование материального ада,
чистилища и рая, как верил он, а наши сомнения в этом и во многом
другом, во что верили в те времена, не имеют отношения к нашему
природному уму — они обусловлены изменившейся социальной
ситуацией и социальной системой, из которой мы сегодня черпаем
свои идеалы28» (Ч.Х. Кули).
26
Маннхейм К. Идеология и утопия//
https://modernlib.net/books/mangeym_karl/ideologiya_i_utopiya/read
27
Там же.
28
Кули Ч.Х. Человеческая природа и социальный порядок//
https://royallib.com/read/kuli_charlz/chelovecheskaya_priroda_i_sotsialniy_poryadok
.html#183352
Или, как сказал об этом К. Маннхейм: «В обществе, где каждый
человек с детства привыкает к одинаковому смыслу слов,
одинаковому методу построения фразы, отклоняющегося мышления
не возникает29».
Еще более резко высказался Э. Дюркгейм: «Общественное мнение
говорит нашими устами; мы действуем, скорее, под давлением
коллектива, чем в качестве индивидов как таковых30».
Если у Вас в результате прочтения сложилось неприятное ощущение
тотальной (почти божественной) власти общества (социальной
системы), не следует его прогонять, как навязчивую идею, вместо
этого лучше задать вопрос: как это возможно? Ведь социальная
система не обладает властью и существованием отдельным от
индивидов, и если она продолжает функционировать и
воспроизводиться, как ни в чем ни бывало, то только потому, что мы
сами каждым своим актом мышления и действия участвуем в этом
— поддерживаем и подтверждаем ее существование, она
воспроизводит себя через нас тогда, когда мы меньше всего
осознаем это, когда мы думаем, что действуем на свой страх и риск,
в то время как в действительности мы, ограниченные в своем
воображении, всего лишь перебираем предусмотренные для нас
варианты.

29
Там же.
30
Дюркгейм Э. Самоубийство// http://geum.ru/next/art-140861.leaf-14.php
Часть вторая.

Как Вы уже поняли, социальный контроль осуществляется не только

посредством внешних механизмов (политико-юридическую систему,
общественное мнение и т. д.), но и внутренних — через усвоенные
схемы (шаблоны) мышления и действия; именно поэтому
самоконтроль включен в число социальных санкций — наряду с
бойкотом, замечанием, порицанием, штрафом, арестом и т. п. —
поскольку, хотя индивид регулирует свое поведение
самостоятельно, он делает это, ориентируясь на ту систему норм
(представлений о правильном и неправильном, подобающем и
неподобающем, приличном и не очень), которая принята в данном
обществе; своей, независимой системы ценностей у него нет, так как
сами понятия «правильного» и «неправильного», «подобающего» и
«неподобающего», «приличного» и «неприличного» заимствованы
им у общества (вместе с установкой на «правильное» — то есть
общепринятое — понимание их значения), в процессе употребления
эти понятия становятся не только частью его вокабуляра, но и
категориями его мышления, и его моральными (поведенческими)
ориентирами, которые индивид использует для оценки (= описания)
своего поведения и поведения других людей.
Однако для регламентации (управления) поведением людей
общество применяет не только очевидные (всем известные)
механизмы (обычаи, мораль, право), но и, на первый взгляд
неожиданные, которые чаще всего самими индивидами не
рассматриваются в качестве неотъемлемых элементов системы
социального контроля, к таковым, например, относятся правила
этикета.
Впервые на этот факт обратил внимание выдающийся американский
антрополог Лесли Уайт. Его замечание настолько метко и
одновременно нетривиально, что стоит привести его полностью:
«Социальный механизм этикета действует для регулирования
поведения индивидов таким образом, чтобы поддерживать
своеобразие каждого класса и тем самым усиливать сплоченность
общества в целом. С помощью этикета общество гарантирует себе,
что мужчины будут вести себя как мужчины, а женщины — как
женщины. Правила этикета обеспечивают обществу порядок и
стабильность.
Мы так привыкли к многочисленным проявлениям регулярности и
единообразия в нашей общественной жизни, что склонны принимать
их как данность и не умеем оценить их значение для нашего
социального существования. Например, мы можем предсказать с
высокой степенью точности, как поведут себя в определенных
ситуациях дама, священник, полицейский, преподаватель или совсем
обычный гражданин. Предположим, например, что мы остановили
на улице пешехода и просим его указать нам дорогу к
муниципалитету. Мы можем быть уверены, что в девяти случаях из
десяти — если он говорит на нашем языке — он укажет нам дорогу
или скажет, что не знает: «Я сам не здешний». В некоторых случаях
он попытается указать дорогу, даже если сам не знает. Но есть
бесчисленное множество других ответов, которые он мог бы дать.
Он мог бы ударить спрашивающего или убежать, захохотать,
фыркнуть, сесть, снять свои ботинки или ответить любым из тысячи
других способов.
А вот другой пример: когда я направляюсь в классную комнату, то
могу быть уверен в поведении своих студентов. Я могу заранее
сказать, как именно они себя поведут, по крайней мере в рамках
определенной — и очень конкретной — ситуации. В свою очередь
они точно знают, как поведу себя я. Я должен быть одет
определенным образом. На мне должны быть ботинки. Не
относящиеся, как может казаться, к академическому обучению
антропологии, они тем не менее существенно важны. Я могу прийти
в класс с неподготовленной лекцией, но не могу прийти без ботинок.
Ношение ботинок — одна из вещей, требуемых обществом от
индивида, принадлежащего к классу профессуры. Родители не
захотят, чтобы их дети слушали курс у человека, который не носит
ботинок. Точно так же и администрация вряд ли потерпит это.
Если человек отклоняется от определенной нормы поведения,
требуемой от членов данного класса — мы не знаем, что он
проделает вслед за этим. Мы уже не можем предсказать его
поведение. Если бы однажды профессор пришел в класс без
галстука, но с шиной от старого велосипеда на шее или снял бы свои
ботинки во время занятий и жевал птичий корм, достав его из
портфеля, студенты были бы уже не в состоянии предсказать его
поведение, и потому не знали бы, как себя вести по отношению к
нему. Профессор, который ведет себя таким образом,
непредсказуем. И здесь мы подходим к важному моменту: человек,
чье поведение непредсказуемо, потенциально опасен (с точки зрения
общества).
Если мы хотим иметь нормальные социальные взаимоотношения,
мы должны быть способны предсказать поведение своих собратьев,
а они должны быть способны предсказать наше. Без регулярности и
единообразия, свойственных обычаю, и без вытекающей из этого
способности прогнозировать мы имели бы хаос индивидуальных
прихотей и капризов. Легко понять поэтому, как много значат
системы этикета. Они обозначают различные классы общества через
поведение и обязывают каждого индивида соответствовать
поведению, присущему его классу. Это дает нам уверенность, что
мужчина будет вести себя как мужчина, священник — как
священник, хозяин — как хозяин, и т.д. Мы обладаем
единообразием и регулярностью и используем эти системные черты
как ориентир в своем поведении. Мы знаем, что делать и чего
ожидать. Кроме того, правила этикета сохраняют целостность
классов. Поэтому, если взрослые индивиды мужского пола ведут
себя не как мужчины, то класс мужчин распадается и исчезает.
Эксцентричный и непредсказуемый профессор из
вышеприведенного примера сам себя вычеркивает из разряда
профессуры. На это можно возразить, что многие общества,
например наше собственное, позволяют некоторым индивидам
одеваться и вести себя во многом, как им нравится, пока они реально
не вредят и не мешают социальным взаимоотношениям в серьезных
аспектах. Можно было бы предположить, на первый взгляд, что это
выглядит исключением или опровергает общее представление об
этикете, приведенное выше, но это не так. Наше общество среди
своих классов включает и класс чудаков, или знаменитостей,
которым позволено многое из того, в чем отказано обыкновенным
людям, представляющим остальные классы. Характер и значение
класса чудаков часто проявляются в расхожем выражении: «Он сам
себе класс». Но даже от чудаков не станут терпеть
непредсказуемого, то есть не соответствующего нормам их
собственного класса поведения.
Для нашей культуры характерно, что такое большое внимание
уделяется этике и такое незначительное — этикету. Однако
подлинно научный анализ социальных систем ставит этикет по
крайней мере вровень с этикой. На деле существуют определенные
свидетельства того, что системы этикета — как средство
регулирования социальных взаимоотношений — во многих случаях
даже более влиятельны и эффективны, чем этика31».
Однако, если бы общество управляло индивидами только через
нормы и санкции (пусть и весьма разнообразные: от угрызений
совести и правил этикета до электрического стула), социальный

31
Уайт Л. Избранное. Эволюция культуры//
https://studfile.net/preview/5922654/page:18/
контроль не был бы таким эффективным, а социальный порядок —
стабильным. Понятия «управление», «контроль» невольно сбивают с
толку и наводят на мысль о принуждении, которое, преодолевая
сопротивление индивидов, вынуждает их подчиниться. В
действительности же, имеет место не принуждение и сопротивление,
не столкновение или конфликт, а консенсус (так сказать,
«полюбовное соглашение» - разумеется, не осознаваемое в своей
истине до конца). Обществу не приходится бороться с индивидами,
так как большинство из них и не думают сопротивляться;
разумеется, не потому, что одобряют все действия общества:
причины этого коренятся не в рациональной сфере, а, как пишет
Питер Бергер, «в примитивной человеческой потребности быть
принятым, принадлежать какому-нибудь сообществу (по всей
видимости, неважно какому), добиться признания в группе, какой
бы она ни была — лишь бы только она окружала индивида — в
стремлении жить в одном мире с другими 32». Последняя часть фразы
предполагает общность не географического, а — в первую очередь
— смыслового пространства, поскольку, как отмечает далее П.
Бергер: «Только идиот или редкий гений способен самостоятельно
населять мир своими собственными смыслами. Многие из нас
перенимают свои смыслы и ценности от других людей и требуют их
постоянной поддержки, чтобы сохранять веру в себя и в эти
смыслы33».
Сказанное позволяет сделать вывод о том, что власть (в подлинном
значении этого слова) осуществляется не через внешний контроль и

32
Бергер П. Приглашение в социологию//
https://studfile.net/preview/3600648/page:4/
33
Бергер П. Приглашение в социологию//
https://studfile.net/preview/3600648/page:3/
репрессивный аппарат государства, а через «акты совместного
мышления», которые (несмотря на разность — индивидуальность —
мыслящих индивидов) оказываются возможны в силу наличия у них
общих (базовых) настроек мышления, идентичных установок
восприятия, которые, в свою очередь, сформированы общим для
данной группы социальным и языковым опытом. Именно поэтому
«большинству из нас ярмо общества не слишком трет шею34».

Задание 1:

1) Дайте свой комментарий прочитанному. Какие моменты вызвали

удивление, какие - несогласие?
Расскажите о тех вопросах, идеях и возражениях, которые возникали
у Вас в ходе работы.

2) Какие моменты кажутся Вам наиболее важными (актуальными)?

Почему?

4) Что дала Вам работа с этим материалом (что помогла понять,

прояснить; что оставила неясным или, наоборот, усложнила)?

5) Поразмышляйте над картинками, предваряющими лекцию.

Представьте социологическое прочтение этих картин.
Как они соотносится с поставленными в лекции проблемами?

34
Бергер П. Приглашение в социологию//
https://studfile.net/preview/3600648/page:5/
Дайте им название и подберите (или придумайте сами) афоризм или
цитату, которая в краткой форме выражала бы основную (на Ваш
взгляд) мысль (идею), заключенную в рисунке.

Задание 2:

Вы познакомились с основными темами социологии («Статусы и

роли», «Социальный контроль» и т.д.).

Прочитайте стихотворение Григория Поженяна35.

Как оно соотносится с вопросами, затронутыми в вышеназванных

темах? (Как оно высвечивает поставленные в этих темах проблемы?)

Формат работы - свободный (эссе, сочинение-рассуждение).

***
Ты хочешь, чтобы я был, как ель, зеленый,
Всегда зеленый - и зимой, и осенью.
35
Поженян Г. Я такое дерево// https://www.beesona.ru/stihi/pozhenyan/19677/
Ты хочешь, чтобы я был гибкий как ива,
Чтобы я мог не разгибаясь гнуться.
Но я другое дерево.

Если рубанком содрать со ствола кожу,

Распилить его, высушить, а потом покрасить,
То может подняться мачта океанского корабля,
Могут родиться красная скрипка, копье, рыжая или белая палуба.
А я не хочу чтобы с меня сдирали кожу.
Я не хочу чтобы меня красили, сушили, белили.
Нет, я этого не хочу.
Не потому что я лучше других деревьев.
Нет, я этого не говорю.
Просто, я другое дерево.

Говорят, если деревья долго лежат в земле,

То они превращаются в уголь, в каменный уголь,
Они долго горят не сгорая, и это дает тепло.
А я хочу тянуться в небо.
Не потому что я лучше других деревьев, нет.
А просто, я другое дерево.
Я такое дерево.
 Итоговое задание:

Вы проделали большую работу. Теперь предстоит оценить ее.

Последнее задание заключается в том, что Вы должны похвалить

себя. Вы должны продолжить (закончить) фразу: "Я молодец,
потому что..."

При выполнении этого задания необходимо воздержаться от

абстрактных (отвлеченных) и шаблонных выражений, таких как: "Я
могу похвалить себя за то, что все прочитал, старательно выполнял
все задания, перечитывал по нескольку раз, старался вникнуть в то,
что читаю, узнал много нового и т.п."

Будьте конкретны и определенны.

Говорите о Ваших личных достижениях: что удалось понять, какие
проблемы поставить. Расскажите о Ваших интеллектуальных
(когнитивных) удачах и неудачах.

Проведите детальный самоанализ (составьте подробный самоотчет)

осуществленной Вами работы.

Что Вы могли бы назвать своим(и) личным(и) достижением(ями)?

Каковы Ваши интеллектуальные, когнитивные, личностные

приобретения?

Что для Вас является показателем продуктивности Вашей работы (в

чем, на Ваш взгляд, выражается продуктивность проделанной Вами
работы)?

Поразмышляйте обо всем этом в свободной форме.

 Список рекомендованной литературы:

1. Бауман, Зигмунт. Мыслить социологически. Москва : Аспект-

Пресс, 1996.

2. Бергер, Питер. Приглашение в социологию. Москва : Аспект-

Пресс, 1996.

3. Гофман, Ирвинг. Представление себя другим в повседневной

жизни. Москва : Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2000.

4. Кули, Чарльз Хортон. Человеческая природа и социальный

порядок. Москва : Идея-Пресс, 2000.

5. Личностно-ориентированная социология. Москва :

Академический проект, 2004.
6. Миллс, Чарльз Райт. Социологическое воображение. Москва :
Стратегия, 1998.