Валерий Брюсов Вдали он подобен цветным парусам корабля,

Сонет к форме И бег его плавен, как радостный птичий

полет.
Есть тонкие властительные связи
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Меж контуром и запахом цветка.
Когда на закате он прячется в мраморный
Так бриллиант невидим нам, пока грот.
Под гранями не оживет в алмазе.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Так образы изменчивых фантазий, Про черную деву, про страсть молодого
вождя,
Бегущие, как в небе облака,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый
Окаменев, живут потом века
туман,
В отточенной и завершенной фразе.
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме
дождя.

И я хочу, чтоб все мои мечты,

Дошедшие до слова и до света, И как я тебе расскажу про тропический сад,

Нашли себе желанные черты. Про стройные пальмы, про запах

немыслимых трав…

— Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере

Пускай мой друг, разрезав том поэта Чад

Упьется в нем и прелестью сонета Изысканный бродит жираф.

И буквами спокойной красоты! Игорь Северянин

Николай Гумилев Кузнечик

Жираф У голубеньких маленьких речек,

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой Где шуршит пустоствольный камыш,

взгляд,
Стрекотал изумрудный кузнечик
И руки особенно тонки, колени обняв.
И влюбился в воздушную мышь.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Но не знать им восторга в их гнездах,

А несчастья — того и глядишь:

Ему грациозная стройность и нега дана,
Ведь кузнечик изящен, как воздух,
И шкуру его украшает волшебный узор,
А летучая мышь — только мышь.
С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Константин Дмитриевич Бальмонт К холодной воде ключевой.

Я мечтою ловил уходящие тени, "Возврати мой перстень, колодец,

Уходящие тени погасавшего дня, В нем красный цейлонский рубин,

Я на башню всходил, и дрожали ступени, Что с ним будет делать народец

И дрожали ступени под ногой у меня. Тритонов и мокрых ундин?"

В глубине вода потемнела,

И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Послышался ропот и гам:

Тем ясней рисовались очертанья вдали, "Теплотою живого тела

И какие-то звуки вдали раздавались, Твой перстень понравился нам".

Вкруг меня раздавались от Небес и Земли. "Мой жених изнемог от муки,

И будет он в водную гладь

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали, Погружать горячие руки,

Тем светлее сверкали выси дремлющих гор, Горячие слезы ронять".

И сияньем прощальным как будто ласкали, Над водой показались рожи

Словно нежно ласкали отуманенный взор. Тритонов и мокрых ундин:

"С человеческой кровью схожий,

И внизу подо мною уж ночь наступила, Понравился нам твой рубин".

Уже ночь наступила для уснувшей Земли, "Мой жених, он живет с молитвой,

Для меня же блистало дневное светило, С молитвой одной любви,

Огневое светило догорало вдали. Попрошу, и стальною бритвой

Откроет он вены свои".

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня, "Перстень твой, наверное, целебный,

И все выше я шел, и дрожали ступени, Что ты молишь его с тоской,

И дрожали ступени под ногой у меня. Выкупаешь такой волшебной

Ценой — любовью мужской".

Николай Степанович Гумилев

Перстень "Просто золото краше тела

Уронила девушка перстень И рубины красней, чем кровь,

В колодец, в колодец ночной, И доныне я не умела

Простирает легкие персты Понять, что такое любовь".

Анна Ахматова Николай Гумилёв

Я спросила у кукушки, Люблю я чудный горный вид,

Сколько лет я проживу… Остроконечные вершины,

Сосен дрогнули верхушки. Где каждый лишний шаг грозит

Желтый луч упал в траву. Несвоевременной кончиной.

Но ни звука в чаще свежей…

Я иду домой, Люблю над пропастью глухой

И прохладный ветер нежит Простором дали любоваться

Лоб горячий мой. Или неверною тропой

Всё выше-выше подниматься.

Последний тост

В горах мне люб и Божий свет,

Я пью за разорённый дом, Но люб и смерти миг единый!

За злую жизнь мою, Не заманить меня вам, нет,

За одиночество вдвоём, В пустые, скучные долины.

И за тебя я пью,—

За ложь меня предавших губ,

За мертвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.