ПЕРЕВОДЫ

С АНГЛИЙСКОГО
 Джон Китс

ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ

Ты, чистая невеста светлых дней,

Дитя недвижности и тишины,
Предания дубрав растут верней,
Чем нашей рифмы сладостные сны;
Но чей обнял священный хоровод —
Божеств иль смертных, тех или других,
Темпейских, Аркадийских ли долин —
Твой лёгкий стан? И мчатся от кого
Младые девы? Кто гонитель их?
Кто бубнов и свирелей властелин?

Твоя свирель беззвучная поёт

Прекрасней тех, что наш ласкают слух;
Пленительный напев звучит без нот
И окрыляет наш бессмертный дух:
Для песни нет предела и черты,
С твоих дерев листы не облетят;
О пылкий юноша, пускай её уста
Твой страстный поцелуй не утолят,
Но в светлом ореоле красоты
Любовь навек останется чиста!

Счастливая листва, что никогда

Не распростится с вечною весной;
И ты, флейтист, чьих песен благодать
Всегда пребудет юной и иной;
О, будь же вечно счастлива, любовь!
В цветущем танце, с песней молодой
Пусть радость согревает каждый миг;
А страсть земная проницает кровь,
И холодеют от тоски немой
Чело горячее и трепетный язык.

В какую рощу собрался народ?

К каком алтарю бесстрастный жрец
Стопы направил? Где за ним идёт
Гирляндами украшенный телец?
Что за прекрасный град на берегу,
 Какую цитадель средь белых скал
Оставили они, уйдя в свой путь?
На улицах затих привычный гул,
Нет никого, кто нам бы рассказал
Об этом, и былого не вернуть.

О, тень Эллады! Мраморным венком

Мужей и дев ты манишь душу ввысь!
Ветвями тонкими и тростником
Нам в сердце прорастает эта мысль,
Как вечная холодная мечта!
Когда мы скроемся в грядущей мгле,
Скажи всем тем, кто сменит нас опять:
«В прекрасном — правда, в правде — красота.
Вот всё, что вам известно на земле,
И всё, что вам отныне надо знать».

ОДА К СОЛОВЬЮ

Пронзает сердце боль своим клинком,

И замер ум, как будто я испил
Цикады сок, и вот теперь ничком
В летейских водах я тону без сил;
Но как ты счастлив в счастии своём,
Пусть не завиден малый жребий твой,
Певец, порхающий среди дерев, —
Когда поёшь о том,
Как зелен сад, тенистый и густой,
И полной грудью твой звучит напев.

Он — словно капля старого вина,

Хранившегося долго под землёй,
В нём Флоры вкус, в нём юга песнь слышна,
В нём неба синь, в нём мирта цвет златой!
Вот кубок мой, в нём светится Прованс,
В нём Иппокрена говорит с тобой
На языке мельчайших пузырьков,
В нём губ вишнёвых власть;
Я пью и возношусь над суетой,
И я бегу к тебе под сень лесов.

Уйти, исчезнуть, кануть навсегда,

Забыв о том, что ты вовек не знал,
Усталость, лихорадка и беда
Среди людей несчастных правят бал;
Здесь старики угрюмые сидят,
Здесь юность умирает от тоски,
Здесь мысль печалью обернётся в миг,
И тяжелеет взгляд;
У красоты часы здесь коротки,
И пересох давно Любви родник.

Уйти! Уйти! Меня влечёт к тебе

Не барсов упряжь, чей хозяин — Вакх;
Ум, изнемогший в мелочной борьбе,
Поэзия уносит на крылах:
Вот я уже с тобой! И ночь нежна,
Луна на троне высится своём,
И звёздных Фей теснится хоровод;
Внизу же — тьма одна,
И только ветерок в лесу ночном
Подует, и куда-то пропадёт.

Не вижу ни тропинки, ни цветов,

Ни запашистых мхов среди ветвей,
Но в темноте я узнавать готов
Всё то, чем может одарить гостей
Весёлый май — фруктовый дикий сад,
Боярышник, кусты пахучих роз,
Фиалку, спрятанную под листвой;
И в сердце этих грёз —
Шиповника мускусный аромат,
И лета знак — мельчайших мошек рой.

Я знаю эту тьму; в её мирах

Живёт благая Смерть: я воспевал
Её в своих задумчивых стихах,
Я душу ей вручить давно мечтал;
Я так хотел бы умереть сейчас,
Уйти без боли в сладостную ночь,
Покуда льётся песнь твоей души,
Безумных нот экстаз!
Ты будешь петь, но слушать мне невмочь,
И дёрн меня укрыть уже спешит.

Ты жив всегда, Певец прекрасный мой!

Голодным поколеньям никогда
Тебя не извести; и голос твой
Звучал в те стародавние года:
Быть может, утешала эта песнь
Печали в сердце Руфь, когда она
В слезах стояла посреди полей;
Она была, как весть
Из дальнего раскрытого окна
На островах, забытых средь морей.

Забытый! Словно гул волшебных дней,

Поёт мне в этом слове благодать!
Прощай! Пусть много говорят о ней,
Фантазия не может вечно лгать.
Прощай! Прощай! Твой замирает гимн
Вблизи ручья, он всколыхнёт листву,
На холм взойдёт, и вот он погребён
Среди ночных долин:
Я просто спал, иль грезил наяву?
Уходит музыка: — то явь иль сон?

К ОСЕНИ

Пора туманов и созревших дынь,

Полуденного солнца близкий друг,
Ты в заговоре с ним скорее хлынь
В лозу прозрачным соком без потуг;
Наполни яблонь грузные плоды
Ты зрелостью до самого нутра,
Потрогай тыкву, укрепи ядром
Орехи, чтоб блестела кожура,
Для пчёл расправь последние цветы,
Покуда ульи мёдом налиты
И летним переполнены теплом.

С тобой у риги встретиться верней,

И за деревней можно увидать,
Как ты сидишь без дела на гумне,
И ветер развевает твою прядь;
А иногда на борозде уснёшь,
Упившись дымом мака, серп же твой
Под корень срежет согбенный цветок:
Порою же свои снопы несёшь
Через ручей, подняв их над собой,
Или у пресса, возвратясь домой,
Глядишь, как долго каплет светлый сок.
Но где же песнь весны? Ах, где она?
О ней не думай, музыкой своей
Коснись стерни, и пусть горит она
Под облаками на закате дней;
В последнем хоре комары скорбят
У ив речных, когда их лёгкий рой
Поднимет иль опустит ветерок;
Там раздаётся блеянье ягнят;
Поют сверчки; и слышно под горой,
Как тренькает малиновка порой;
И ласточкам лететь настал уж срок.
 Джордж Гордон Байрон

«МОЙ ДУХ УГРЮМ…»

Мой дух угрюм! — настрой скорей

Ты арфу, пусть она поёт.
Перстами лёгкими по ней
Пройдись, в душе расплавив лёд.
Надежда в сердце оживёт
И отвлечёт меня от дум,
И слёзы сладкие прольёт
На мой воспламенённый ум.

Но пусть напев твой будет дик,

Пусть радости не знает он.
Пусть исказит мой мрачный лик
Мучительный, протяжный стон.
Лежит на мне пустых времён
Неизгладимая печать,
И дух мой скорбный обречён
Разбиться — или песней стать!

«ВСЁ СУЕТА, СКАЗАЛ ПРОПОВЕДНИК»

Власть, слава, ум были со мной,

И здравие, и младость;
Струился в чашу сок густой,
И жизнь была мне в радость;
Вокруг меня краса цвела,
Меня ласкала нежность:
Всем, что земля дарить могла,
Я правил безмятежно.

Я перечесть пытаюсь дни

И памяти внимаю,
Своим теплом манят они
Туда, где жизнь играет.
В былые годы я ни дня
Не жил без наслаждений;
Удачи берегли меня,
И я не знал сомнений.

Змей, что живёт среди могил,

Подвластен флейты чарам;
Но как мне быть, когда обвил
Он сердце мне печалью?
Он смотрит, звуков не страшась,
Своим змеиным взглядом;
Он жалит, и должна душа
Жить вечно с этим ядом.

«НЕСПЯЩИХ СОЛНЦЕ!..»

Неспящих солнце! горькая звезда!

Твой слёзный луч, мерцающий всегда,
Пределов тьмы глубокой не достиг,
Но сохранился в сердце счастья миг!
Так светит тусклый свет минувших дней
Бессильным холодом своих лучей:
И виден сквозь невзгоды прошлых лет
Далёкий, ясный — но холодный свет!

ИОВ

Дух встал передо мной: увидел я

Бессмертное сиянье бытия;
И погрузился мир в глубокий сон, —
Божественный, он формы был лишён:
Заговорил — и от его речей
Вдруг содрогнулась плоть моих костей.

«Как смеешь состязаться ты со Мной?

И серафимам страшен я порой.
Пришёл из праха — и во прах уйдёшь!
Как мотылёк, ты днём одним живёшь,
Но ночь наступит, и тебя уж нет,
Ты слеп пред Мудрым, раздающим свет!»
 Уолт Уитмен

СТРАННУЮ СТРАЖУ Я НЁС ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ

Странную стражу я нёс на поле битвы однажды ночью,

Когда ты, мой сын и товарищ, упал рядом со мной в этот день,
Один лишь раз я взглянул на тебя, и твои дорогие глаза вернули мне этот взгляд, и я его
никогда не забуду;
Одно касанье руки, О мальчик, когда ты опустился на землю;
И я устремился в битву, которая шла с переменным успехом;
К ночи она стихла, и вот я вернулся на место;
Нашёл тебя мёртвым, холодным, мой верный товарищ — нашёл твоё тело, мой сын,
отвечавший на мои поцелуи (больше никогда на земле они не вернутся);
Открыл твоё лицо в свете звёзд — странная сцена — дул ровный холодный ветер;
Потом я долго стоял там тогда на страже, смутно вокруг меня раскинулось поле битвы;
Чудесная стража и сладкая стража, там в ароматной тихой ночи;
Но ни одна слеза не упала, ни единый долгий неясный вздох — долго, долго я смотрел
на тебя;
Потом я сел на землю рядом с тобой, наклонившись, подбородок опустив на колени;
Сладкие часы проходили, бессмертные и таинственные часы рядом с тобой, дражайший
товарищ — ни слезы, и ни слова;
Стража молчания, любви и смерти — стража для тебя, мой сын, мой солдат;
А звёзды беззвучно двигались в небе, и восходили новые на востоке;
Последняя стража для тебя, смелый мой мальчик (тебя я не смог спасти, быстрой была
твоя смерть,
Я верно любил тебя и заботился о тебе — я уверен, мы встретимся снова);
И на самом исходе ночи, когда начал заниматься рассвет,
Я завернул моего товарища в его одеяло, хорошо обернув его тело,
Умело подвернув, аккуратно прикрыв его голову, и аккуратно завернув его ноги;
И вот, там и тогда, я опустил, на восходе солнца, моего сына в его могилу, в грубую
могилу я его положил;
Этим я завершил свою стражу — стражу ночи и смутного поля битвы;
Стражу мальчика, отвечавшего на мои поцелуи (больше никогда на земле они не
вернутся);
Стражу товарища, нашедшего быструю смерть — эту стражу я никогда не забуду; и
вот, с наступлением ясного дня,
Я поднялся с холодной земли, и хорошо завернул моего солдата в его одеяло,
И похоронил его там, где он упал.
МАРШИРУЕМ В СТРОЮ, ПО НЕИЗВЕСТНОЙ ДОРОГЕ

Маршируем в строю, усталые, по неизвестной дороге;

Путь по заросшему лесу со смутными утёсами в темноте;
Наша армия понесла большие потери, её остатки отступают угрюмо;
После полуночи — мерцание впереди, свет тускло освещённого здания;
Мы выходим на поляну в лесу, и встаём около тускло освещённого здания;
Это большая старая церковь на перекрёстке дорог, поспешно оборудованная под
госпиталь;
Заглянув туда всего на минуту, я вижу картину за пределами всех написанных прежде
стихов и картин:
Тени глубочайшего, глубочайшего чёрного, едва освещённые движущимися свечами и
фонарями;
И одним большим смоляным факелом, неподвижным, с диким красным пламенем, и
клубами дыма;
Рядом толпы, группы тел, я их вижу смутно, на полу, некоторые лежат на скамьях;
У моих ног, более чётко, солдат, обычный парень, смертельно истекающий кровью
(рана в живот);
Я временно останавливаю кровь (лицо юноши бледно, как лилия);
Затем, прежде чем уйти, я поднимаю глаза и смотрю на сцену, пытаясь впитать её всю;
Разнообразие лиц, позы за пределами слов, большинство в темноте, некоторые уже
мертвы;
Хирурги оперируют, помощники держат свет, запах эфира, запах крови;
Толпа, о толпа солдатских окровавленных тел, двор снаружи ими тоже заполнен;
Кто-то на голой земле, кто-то на досках или носилках, кто-то в смертельной испарине;
Случайный крик или стон, доктор выкрикивает приказы и просьбы;
Блеск маленьких стальных инструментов, вобравший блеск факелов;
Вот он, итог этой песни, я опять вижу эти тела, я дышу этим запахом;
Затем снаружи я слышу приказ: Подъём, мои люди, подъём;
Но сперва я склоняюсь над умирающим парнем — его глаза открыты — он слабо
улыбается мне;
Затем глаза закрываются, спокойно закрываются, и я быстро выхожу в темноту,
Снова маршируем, даже во тьме маршируем, в строю,
По неизвестной дороге мы маршируем опять.

ВИД НА ЛАГЕРЬ В СВЕТЕ ДНЯ

Вид на лагерь в свете дня, сером и смутном,

Я вышел из палатки сонный в такую рань,
Я неспешно шёл на свежем прохладном воздухе, по тропинке рядом с госпитальной
палаткой,
И увидел на носилках три тела, выставленные из палатки наружу,
Над каждым развёрнуто одеяло, широкое шерстяное коричневое одеяло,
Серое и тяжёлое одеяло, подвёрнутое, закрывшее всё.

Любопытный, я остановился, и молча стоял;

Затем я лёгкими пальцами с лица того, кто был ближе ко мне, первого, поднял одеяло:

Кто ты, пожилой человек, такой измождённый и мрачный, с поседевшими волосами, с

глубокими впадинами вокруг глаз?
Кто ты, дорогой мой товарищ?

Затем я стал возле второго — кто ты, моё дорогое дитя?

Кто ты, сладкий юноша, со всё ещё розовыми щеками?

Затем возле третьего — с лицом не ребёнка, не старика, таким спокойным, словно из

прекрасной жёлто-белой слоновой кости;
Молодой человек, я ведь знаю тебя: я думаю, что твоё лицо — это лицо самого Христа;
Мёртвый и божественный, брат всем и каждому, вот он лежит здесь опять.

ПЕРЕВЯЗЫВАЮЩИЙ РАНЫ

1.
Согбенный старик, я сижу среди новых лиц,
Озираю прошедшие годы и пытаюсь рассказать о них детям,
Старик, давай, расскажи нам, в кругу милых дев и ласковых юношей,
(Угрюмый и злой, я хотел ударить в набат, и призвать на войну,
Но скоро пальцы мои отказали, поникло лицо, я вышел в отставку,
Чтобы перевязывать раненых, или молча смотреть на мёртвых);
Годы этих сцен, этих всеохватных страстей, этих шансов,
Непревзойдённых героев (бравой была и одна сторона, и другая тоже);
Снова стань свидетелем, изобрази сильнейшие армии на земле,
Что ты нам расскажешь об этих армиях, таких необычайных и быстрых?
Что осталось в глубинах твоей памяти? из тревожных страхов,
Из тяжёлых сражений или долгих осад, что осталось в этих глубинах?

2.
О девы и юноши, вы мне любезны, и я вам любезен,
Вы спрашиваете о моих днях, говорите о самом странном и неожиданном,
Как солдат, я совершил долгий марш, весь покрытый потом и пылью,
В самый последний момент, вступаю в бой, громко кричу при удачной атаке,
Вхожу в чужие траншеи — но они исчезают, подобные быстрой реке,
Уходят они — я не задержусь на солдатских трудах и радостях,
(Я их помню — трудностей много, радостей меньше, но я был доволен).

Однако в тишине, в сновидениях,

Покуда длится мир торговли, внешности и веселья,
Так что вскоре всё позабылось, волны смыли след на песке,
На нетвёрдых ногах, я возвращаюсь и вхожу в эти двери (покуда вы здесь,
Кто бы вы ни были, входите за мной без шума, твёрдые сердцем).

Взяв в руки повязки, воду и губку,

Прямо и быстро я иду к моим раненым,
Туда, где их принесли после битвы и положили на землю,
Туда, где их бесценная кровь окрасила зелень травы,
Или к рядам госпитальных палаток, или под крышу лазарета,
К длинным рядам раскладушек справа и слева я возвращаюсь,
Я подхожу ко всем и каждому, я наклоняюсь, не пропустив никого,
Помощник держит лоток, несёт ведро для отходов,
Оно наполняется бинтами и кровью, опорожняется, наполняется снова.

Я иду вперёд, останавливаюсь,

На нетвёрдых ногах, но твёрдой рукой делаю перевязки,
Я решителен с каждым, это острые, но неизбежные муки,
Кто-то повернулся ко мне с умоляющими глазами — бедный мальчик!
Я не знаю тебя, но я бы умер за тебя, если мог бы тебя спасти.

3.
Дальше, дальше я иду (отворите двери времени! двери госпиталя!),
Перевязываю пробитую голову (бедная безумная рука не сорвёт повязку),
Обследую шею кавалериста, насквозь пробитую пулей,
Тяжёлые хрипы дыхания, глаз почти остекленел, но жизнь ещё борется,
(Приди же, сладкая смерть! ты нужна здесь, О прекрасная смерть!
Милосердная, она приходит так быстро).

С обрубка руки, ампутированной кисти,

Я удаляю засохшую корпию, струпья, смываю пятна гноя и крови,
Вернувшись на подушку, солдат изогнул шею и поник головой,
Закрыв глаза, с бледным лицом, он не хочет смотреть на кровавый обрубок,
И он не глядит на него.

Я перевязываю глубокую рану в боку,

Но через день или два я вижу, как всё разошлось и затонуло,
И лицо сделалось жёлто-синим.

Я перевязываю пробитое плечо, ногу с пулевой раной,

Омываю отвратительную гангрену, такую оскорбительную и мерзкую,
А помощник стоит позади меня и держит ведро и лоток.

Я вам верен, я вас не предам,

Разбитое бедро, колено, рана в паху,
Я перевязываю вас бесстрастной рукой (а в груди пылает огонь, и сжигает меня
изнутри).
4.
Так в тишине, в сновидениях,
Возвращаясь, подводя итоги, я шагаю по госпиталям,
Я умиротворяю больного и раненого спокойной рукой,
Я сижу у мятущихся всю тёмную ночь, среди них есть такие юные,
И они страдают так сильно, я вспоминаю сладкий печальный опыт,
(Много солдатских любящих рук отдыхало на этой шее,
Много солдатских поцелуев жило на этих бородатых губах).

ИЗ БЕСКОНЕЧНО КАЧАЮЩЕЙСЯ КОЛЫБЕЛИ

Из бесконечно качающейся колыбели,

Из горла пересмешника, музыкального челнока,
Из полночи девятого месяца,
Над бесплодными песками, за полями, где ребёнок покинул свою кровать и бродит
один, с непокрытой головой, босиком,
Под сияющим ореолом,
Над таинственной игрой теней, когда они изгибаются, словно живые,
Выходя из кустов шиповника и ежевики,
Из воспоминаний о певчей птице,
Из печальных воспоминаний об этом брате, из череды падений и взлётов,
Из-под этой поздней половинки луны, опухшей, будто в слезах,
Из начальных нот тоски и любви, в тумане,
Из тысяч ответов моего сердца, они никогда не иссякнут,
Из сотен тысяч возникающих слов,
Из самого сильного и самого нежного слова,
И вот, как сейчас, начиная повторную сцену,
Словно это стайка, щебет, подъём, пролёт наверху,
Рождённый здесь, прежде чем всё ускользнёт от меня, поспешно,
Уже не мужчина, но вновь мальчишка в слезах,
Упав на песок, рядом с прибоем,
Певец веселья и боли, объединивший и это, и то,
Я пою, используя все подсказки, но выходя за любые пределы,
Песню воспоминания.

Это было на Пуманоке,

Когда сирень разливалась в воздухе и росла трава пятого месяца,
В кустах шиповника на берегу,
Два пернатых гостя из Алабамы, вдвоём,
И их гнездо, и четыре светло-зелёных яичка в коричневых пятнах,
И каждый день он сновал от гнезда и к гнезду,
И каждый день она сидела на гнезде, тихо, с блестящими глазками,
И каждый день я, любопытный мальчишка, стараясь их не потревожить,
Внимательно наблюдал, вбирал в себя, переводил.

Свет! Свет! Свет!

Пролей своё тепло, великое солнце!
Покуда мы здесь, мы вместе.

Мы вместе!
Ветры с юга, и ветры с севера,
Белый день, и чёрная ночь,
Дом, или горы и реки вдали от дома,
Всё время поют, не молчат,
Покуда мы вместе.

Но неожиданно,
Быть может её убили, я не знаю,
Однажды утром её гнездо опустело,
Она не вернулась ни этим днём, ни завтра,
Не появилась снова.

И всё лето со звуками моря,

И всю ночь в тихую погоду под полной луной,
Над хриплым морским прибоем,
То с одного куста, то с другого,
Это был он, я видел и слышал его,
Одинокого гостя из Алабамы.

Дуйте! дуйте! дуйте!

Дуйте, морские ветры, вдоль берега Пуманока,
Я жду, я буду ждать, когда вы принесёте мою подругу.

И когда загорались звёзды,

Всю долгую ночь на свае, обросшей мхом,
Почти у самых набегающих волн,
Сидел одинокий певец и рыдал удивительными слезами.

Он звал свою подругу,

Это были такие смыслы, что их знал я один.

Да, мой брат, я их знал,

А другие нет, но я хранил каждую ноту,
И уже не раз смутно скользя по пляжу,
Тихо, избегая лунных лучей, скрываясь во тьме,
Вспоминаю теперь тёмные очертания, эхо, перебираю картины и звуки,
Белые руки качающихся бурунов,
Я, ребёнок, босиком, ветер в моих волосах,
Слушал долго и долго.
Слушал, чтобы сохранить, чтобы спеть и перевести эти ноты,
Вслед за тобой, мой брат.

Тишь! Тишь! Тишь!

И рядом с волной утихает волна,
И вновь другая, она обнимает и льнёт,
Но любовь во мне не утихает.

Низко висит луна, поздно она взошла,

Она опоздала — как тяжело жить с любовью.

Безумное море набегает на берег,

С любовью, с любовью.

О ночь! я не вижу моей любви, что там трепещет среди бурунов,

Что там чернеет на белом?

Громче! громче! громче!

Я зову тебя громче, моя любовь!

Ясно и чисто над волнами летит мой голос,

И ты точно знаешь, где она,
Ты ведь знаешь, кто я, моя любовь.

Низкая половинка луны!

Что за пятно на твоём желтоватом лице?
О, это она, это моя подруга!
О, луна, зачем ты её отняла у меня?

Суша! суша! суша!

Ты со всех сторон, я думаю, ты мне сможешь вернуть её, если захочешь,
Я почти уверен, я вижу её смутно, куда ни смотрю.

О, восходящие звёзды!
Неужели та, что так мне нужна, не взойдёт среди вас?

О, моя глотка! Ты так дрожишь!

Чистый звук летит в атмосферу!
Пронзает землю, леса,
Где-то там услышит меня та, что так мне нужна.

Дрожите, песни!
Ночные, уединённые песни!
Песни одинокой любви! песни смерти!
Песни под этой поздней, жёлтой, слабой луной!
Под этой луной, которая разве что не падает в море!
О, безрассудные песни отчаяния.
Но тише! замолчи! замолчи!
Тише! дай мне прошептать,
Погоди немного, хрипло-шумное море,
Я верю, где-то я слышу, как моя подруга откликается мне,
Я должен совсем замолчать, чтобы услышать её,
Но не замолчать насовсем, ведь как она тогда вернётся ко мне?

Любовь моя, это я!

Я здесь! я здесь!
С этой долгой нотой я взываю к тебе,
Этот нежный зов для моей любви, для тебя.

Не обманись,
Это ветер свистит, а не я,
Это шум, просто шум прибоя,
Это тени в листве.

О, мрак! О, напрасно!
О, я так ослаб от печали.

О, рыжее гало на небе вокруг луны, упавшее в море!

О, тревожное зеркало моря!
О, глотка! О, как бьётся сердце!
И я пою напрасно, напрасно всю ночь.

О, прошлое! О, счастливая жизнь! О, песни радости!

В воздухе, в лесах, на полях,
Любовь! любовь! любовь! любовь! любовь!
Но моей подруги больше нет, нет её рядом со мной!
Мы больше не вместе.

Ария смолкла,
Всё уходит дальше, звёзды сияют,
Ветры дуют, отзвуки этой песни ещё слышны,
И суровая старая мать сердито стонет и стонет,
На песках Пуманока, на берегу, шуршащем и сером,
Жёлтая половинка луны стала больше, опустилась, почти коснулась воды,
Восторженный мальчик босиком бредёт по воде, в волосах его ветер,
Любовь остаётся в сердце, копится, и рвётся наружу,
Смысл песни, в ушах, в душе, всё постепенно,
Странные слёзы сбегают вниз по щеке,
Беседа на троих, у каждого что-то своё,
В нижнем регистре дикая старая мать всё время рыдает,
Тихо задаёт вопросы душе, вышептывет секреты,
Обращается к юному барду.

Демон ты или птица! (так говорит душа мальчика),

Ты и в самом деле говоришь со своей подругой? или уже со мной?
Я только что был ребёнком, мой язык ещё спал, а теперь я тебя услышал,
И я знаю, для чего я живу, я проснулся,
И тысяча певцов, тысяча песен, ещё яснее, громче, печальнее, чем у тебя,
Тысяча отзвуков оживают во мне, и никогда не умрут.

О, одинокий певец, ты поёшь во мне,

Я слышу тебя в одиночестве, я тебя никогда не прерву,
Не сбегу от тебя, и никогда эти звуки,
Эти крики неразделённой любви не оборвутся во мне,
Не уходи, я уже не буду тем мирным ребёнком, которым был прежде,
Но прямо в море под жёлтой и низкой луной,
Встаёт посланник, огонь, сладостный ад души,
Я не знаю, чего я хочу, но это судьба.

Протяни мне свою путеводную нить! (она где-то в этой ночи),

Пусть многое дано, дай мне тогда ещё больше!

И ещё одно слово (я одержу победу над ним),

Последнее, наивысшее слово,
Тонкое, ниспосланное — что это? — я продолжаю вас слушать;
Вы ещё шепчете, вы никуда не уходили, морские волны?
Это слово вашей текучей кромки и влажных песков?

И море отвечает,
Не откладывая, не спеша,
И шепчет всю ночь до рассвета,
Это низкое и восхитительное слово, смерть,
И опять смерть, смерть, смерть, смерть,
Шепчет не как птица, не как моё вдохновенное детское сердце,
Но прямо для меня, завершаясь у моих ног,
А от них до моих ушей и так, чтобы слышало всё остальное,
Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.

И я его не забуду,
Я вливаю его в песню моего тёмного брата и демона,
Он пропел её в лунном свете на сером берегу Пуманока,
С тысячей случайных созвучных песен,
Мои песни проснулись с этого часа,
А с ними ключ, слово волны,
Слово сладчайшей песни и слово всех песен,
Восхитительное и сильное, оно прильнуло к моим ногам,
И как старуха, качающая колыбель, согбенная, в сладких одеждах,
Мне его прошептало море.
 Уоллес Стивенс

СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Нужно вобрать в себя зимний ум,

Чтобы смотреть на мороз и сучья
Сосен, отягощённые снегом;

И так долго стоять на холоде,

Глядя на мёрзлый можжевельник,
На грубые ели в дальнем блеске

Январского солнца; и не думать

О ничтожности звуков ветра,
Звука нескольких жалких листьев,

Звуков земли, она наполнена

В точности тем же самым ветром,
Он дует всё в той же пустоте

Для того, кто слушает снег:

Быть ничем, и смотреть на ничто,
Которого нет, и которое есть.

ХОРОШО ОДЕТЫЙ ЧЕЛОВЕК С БОРОДОЙ

Потом не будет никакого «да»,

Но в этом «да» сокрыт грядущий мир.
«Нет» — это ночь. «Да» — это солнца свет.
Всё, что отброшено, река несёт туда,
Где западный грохочет водопад,
И остаётся лишь простая мысль,
Звенящая, как песнь сверчка, она
Себя поддерживает целый день,
И речь живёт внутри себя самой,
В ней нет ущерба, и её одной
Достаточно. О, этот сладкий звон!
О, сладкий звон, сердечный этот мёд,
О, зелень тела, мелочь этих фраз,
Всё, что обдумано и подтверждено:
И тело на подушке тихо спит,
И дом поёт негромко и светло,
Но ум покоя не отыщет никогда.

ЖЕНЩИНА В СОЛНЕЧНОМ СВЕТЕ

Всего-то, это тепло и движение —

Они как тепло и движение женщины.

А в воздухе нет никакой картины,

И нет ни конца, ни начала у формы.

Одна пустота. Посреди нетканого золота

Она обжигает нас блёстками платья

И бессвязным изобилием бытия,

Выраженным много сильней, чем она —

Потому что она абсолютно бесплотна,

Как аромат этих летних полей,

Такая беззвучная, вполне безразличная,

Но кроме неё нет иной любви.

ТРИНАДЦАТЬ СПОСОБОВ ВИДЕТЬ ЧЁРНОГО ДРОЗДА

I
Среди двадцати снежных гор
Единственным, что двигалось,
Был глаз чёрного дрозда.

II
Я думал сразу три мысли,
Как дерево,
На котором сидело три чёрных дрозда.

III
Чёрный дрозд кружит на осеннем ветру.
Это малая часть пантомимы.

IV
Мужчина и женщина —
Это одна плоть.
Мужчина и женщина и чёрный дрозд —
Это одна плоть.

V
Я не знаю, что предпочесть,
Красоту интонации
Или красоту недосказанности,
Пение чёрного дрозда
Или то, что после него.

VI
Льдинки заполнили высокое окно
Варварскими узорами.
Тень чёрного дрозда
Металась по нему, туда и сюда.
Я пытался
Отыскать в этой тени
Какой-нибудь скрытый смысл.

VII
О, бессильные жители Хаддэма,
Зачем вы думаете о золотых птицах?
Разве вы не видите, что чёрный дрозд
Ходит вокруг женских ног
Совсем рядом с вами?

VIII
Мне ведома благородная речь
И ясные, неотвратимые ритмы;
Но также я знаю,
Что чёрный дрозд вовлечён
В то, что я знаю.

IX
Когда чёрный дрозд скрылся из виду,
Он обозначил границу
Одного из многих кругов.

X
При взгляде на чёрных дроздов,
Летящих в зелёном свете,
Даже сводни благозвучия
Становятся слишком трескучими.

XI
Он ехал по Коннектикуту
В стеклянной карете.
Внезапный страх пронзил его:
Он ошибочно принял
Тень экипажа
За стаю чёрных дроздов.

XII
Река движется.
Чёрный дрозд должен лететь.

XIII
Весь день был как вечер.
Шёл снег
И собирался идти ещё.
Чёрный дрозд сидел
В кедровых ветвях.
 Уильям Карлос Уильямс

ТЕНЬ

Мягкая, как земная постель

Для лежачего камня —
Мягкая, гладкая и холодная,
Весна обняла меня
Своими ладошками и руками.
Богатая, словно запах
Каменистой почвы,
Когда она дышит влагой
Сквозь тонкие поры —
Весна меня опутала
Цветущими волосами;
И мои глаза потемнели.

ПОРТРЕТ ЛЕДИ

Ваши бёдра, как яблони,

чей цвет достаёт до неба.
Какое небо? Небо,
на котором Ватто подвесил
женскую туфельку. А колени —
как южный бриз — или
как снежный залп. Ах! Что за
человек был этот Фрагонар?
— разве это что-нибудь
объяснит. Кстати, да — ниже
колен, продолжая эту же
тему, один из
белых солнечных дней,
высокая трава вокруг лодыжек
мерцает на берегу —
На каком берегу? —
песок прилип к моим губам —
На каком берегу? —
Ах, может быть лепестки. Откуда
мне знать?
На каком берегу? На каком берегу?
Я же сказал, лепестки с яблони.

МЕТРИЧЕСКАЯ ФИГУРА

Это птица среди тополей!

Это солнце!
Листья — мелкие жёлтые рыбки,
плавающие в реке.
Птица парит над ними —
день на своих крыльях.
Феб!
Это ты объял тополя
своим великим сиянием!
Это твоя песня
затмевает шум листвы,
трепещущей на ветру.

ПЕСНЯ ЛЮБВИ

Подмети весь дом,

повесь на окна
чистые занавески,
надень своё новое платье
и вместе пойдём на прогулку!
Вяз разбросал
маленькие
запашистые хлебцы
с белого неба!
Кто нас услышит
в такое время?
Пусть он расскажет
про этот взрыв аромата
на чёрных ветвях.
РАССВЕТ

Восторженные песни птиц

толкутся на пустом просторе неба
как нежные звоночки —
взбивают цвет на дальней
стороне, — толчок, ещё толчок,
с всенарастающим, победным жаром, —
подмешивая теплоту,
ещё, ещё быстрее, —
тут горизонт взрывается,
и солнце
встаёт тяжёлым шаром —
приподнимаясь из-за грани
вещей, — свободно вырываясь
на простор — ! в потоке
славословий всплывает вверх —
и песни замолкают.

ПЕСНЯ ЛЮБВИ

Я лежу здесь и думаю о тебе: —

мир запятнан
любовью!
Жёлтый, жёлтый, жёлтый,
он въедается в листья,
смешался с шафраном,
рогатые сучья склоняются
тяжко
под гладким фиолетовым небом!
Здесь совсем темно,
и только густо-медовое пятно
стекает с листа на лист
с ветки на ветку
и портит цвета
целого мира —
ты далеко отсюда
за винно-красной каймой заката!
ЗАПОЗДАЛЫЙ ПЕВЕЦ

Снова весна,
и я ещё молод!
Я запоздал со своей песней.
Воробей с чёрным дождиком на груди
выводил свои трели две недели назад:
Чем он задел моё сердце?
Трава у задней двери
наполнилась соками.
Старые клёны раскрыли
ветви с жёлто-коричневыми цветками.
Луна в голубом небе висит
над болотами всё утро.
Я запоздал со своей песней.

ЯНВАРЬ

Я опять откликаюсь на триоли ветров

в насмешливой хроматике квинт
за моим окном:
Играй громче.
Всё равно не выйдет. Я тем более
связан своим обязательством,
чем сильнее ты долбишь меня
своими призывами.
И ветер,
как прежде, перебирает пальцами
свою смешливую музыку.

МЕТЕЛЬ

Снег:
годы гнева, за ними
ещё часы, а потом
тихий рассвет —
метель
навалила сугробы
глубже и глубже, три дня
или сотню лет, ну? Наконец-то
солнце! Кутерьма
жёлтых и синих снежинок —
деревья в снежных шапках
на длинных аллеях
над ничьим одиночеством.
Человек обернулся, а там —
его одинокий след
строчкой идёт по миру.

ХМУРЫЙ ДЕНЬ

Трёхдневный дождь с востока —

оборванный разговор, разговор без
последствий — болтовня, болтовня, болтовня.
Взявшись за руки, маленькие ветра
Играют косыми тонкими струями.
Тепло. Сокращение расстояния. Отдаление.
Несколько прохожих, ушедших в себя,
спешат из одного места в другое.
Ветры белого мака! И нет спасения! —
Нескончаемый разговор, разговор,
разговор… всё это случилось прежде.
Вернуться, вернуться, вернуться.

ЖАЛОБЫ

Я выезжаю на вызов.
Прошлой ночью дорога
замёрзла, жёсткие колеи
забило снегом.
Дверь открыта.
Я улыбаюсь, вхожу,
стряхиваю с себя холод.
Крупная женщина
на своей стороне кровати.
Она болеет,
это может быть рвота
или тяжкий труд
рожать десятого
ребёнка. Радость! Радость!
Ночь — тёмные шторы
для любовников,
солнце продело
сквозь жалюзи
свою золотую иголку!
Я убираю волосы с её глаз
и смотрю на её печали
с состраданием.

ХОЛОДНАЯ НОЧЬ

Холодно. Белая луна

среди своих рассеянных звёзд —
как голые бёдра жены
сержанта полиции — среди
её пятерых детей…
Без ответа. Бледные тени лежат
на замёрзшей траве. Один ответ:
Эта полночь, эта тишина,
и этот холод … !
Белые бёдра в небе! Новый
ответ из глубин моего
мужского чрева: В апреле…
В апреле я увижу снова — в апреле! —
округлые совершенные бёдра
жены сержанта полиции,
и это после стольких детей.
Ойя!

ХМУРЫЙ ДЕНЬ

Трёхдневный дождь с востока —

оборванный разговор, разговор без
последствий — болтовня, болтовня, болтовня.
Взявшись за руки, маленькие ветра
Играют косыми тонкими струями.
Тепло. Сокращение расстояния. Отдаление.
Несколько прохожих, ушедших в себя,
спешат из одного места в другое.
Ветры белого мака! И нет спасения! —
Нескончаемый разговор, разговор,
разговор… всё это случилось прежде.
Вернуться, вернуться, вернуться.

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АПРЕЛЕ

Ты говоришь, всё это любовь:

серёжки тополя, усики ивы,
ветер расчёсывает пряди дождя,
стучит и каплет, стучит и каплет —
ветви относит в сторону. Ах!
Любовь сюда и не приходила.

ВЕСНА И ВСЁ

По дороге в заразный госпиталь

под огромной волной синевы —
пёстрые облака с северо-востока,
их гонит холодный ветер. По сторонам —
пустоши широких, грязных полей,
с сухим бурьяном, стоячим и палым

пятна стоячей воды

россыпь высоких деревьев

Всюду вдоль дороги — красноватые,

пурпурные, ветвистые, высокие
кусты и небольшие деревья
с мёртвой, тёмной листвой, а под ними
прутья без листьев —

Безжизненный, вялый,
неясный приход весны —
она входит в новый мир нагой,
холодной, неуверенной
ни в чём, кроме своего прихода.
Это обычный холодный ветер —

Сегодня — трава, завтра — жёсткий

завиток листа дикой моркови,
так они и появляются один за другим —
всё быстрее: ясность, очертание листа

Но сейчас — суровое достоинство

появления — и всё же глубокая перемена
идёт вослед за ними: укореняясь, они
сжимают хватку и просыпаются ото сна.

ФЕРМЕР

Задумчивый фермер
идёт под дождём
среди пустынных полей,
руки в карманах,
в его голове
уже созрел урожай.
Холодный ветер
поднял рябь на воде
вблизи камышей.
Холодный мир
раскинулся
на все стороны:
чёрные сады
под тёмными
мартовскими облаками —
он ушёл из дома подумать.
За щёткой кустов
возле мокрой от дождя
железной дороги
видна живописная фигура
фермера — антагониста
всей композиции

КРАСНАЯ САДОВАЯ ТАЧКА

сколь многое
зависит от

красной
садовой тачки
в глазури
дождевой воды

рядом с белыми
курицами

НАНТАКЕТ

Цветы за окном,
лавандовый и жёлтый

цвета искажены занавесками —

пахнет чистотой —

полуденный солнечный свет —

на стеклянном подносе

стеклянный графин, стакан

вверх дном, а под ним

ключ — и безупречная
белая кровать.

БЕДНОЙ СТАРУХЕ

Она ест сливу

на улице. В её руке
бумажный
пакет со сливами

Они такие вкусные

Они такие
вкусные. Они такие
вкусные

Ты посмотри
как она
высасывает
каждую половинку

Эти спелые сливы

как утешение
Сладкий воздух
Они такие вкусные

НЕ ПО ЛЕТНЕМУ

На нём
старая фетровая шляпа
На ней чёрный берет

На нём грязный свитер

На ней старая синяя
тесная кофта

Серые широкие брюки

Красная юбка и дырявые
чёрные туфли

Полные Забытые Неловкие

как им неприметно пройти
через центр

они шагают по кучам

упавших кленовых листьев
всё ещё зелёных — и

хрустящих как
долларовые банкноты
Нечего делать. Жара!

ПОРТРЕТ РАБОТНИЦЫ

Крупная молодая простоволосая

женщина в фартуке

Волосы зачёсаны назад

она стоит на улице

Одна нога в чулке касается

носком тротуара

Туфля в руке. Она внимательно

смотрит внутрь
Вынула бумажную стельку
чтобы найти гвоздь

Который её беспокоит

ЦВЕТЫ ВИШНИ ВЕЧЕРОМ

В преддверии вечера
синий цвет вишни
на синем дереве
из этой жёлтой комнаты —
мы прижались к окнам
изнутри, а снаружи
лица цветов толпятся
и силятся заглянуть

НЕЧТО ВРОДЕ ПЕСНИ

Пусть змея подождёт

в бурьяне,
а письмо пусть будет
из слов, неспешных и быстрых,
резких ударов, тихого ожидания,
бессонницы.
— эта метафора примирит
человека и камень.
Составляй. (Не идеи,
но то, что в вещах.) Выдумывай!
Мой цветок — камнеломка,
и он расщепляет камни.

ХОЛОДНЫЙ ФРОНТ

У этой женщины с мёртвым лицом

семь приёмных детей и ещё
один свой малыш, не смотря
ни на что. Она просит таблетки
для аборта и говорит
умм, хмм, когда отвечает мне,
а её младенец в белом
смотрит на меня с улыбкой.

Она глядит на меня с открытым

ртом и тускло моргает глазами,
как кошка на ветке, у которой
нет сил забраться выше

от преследователей. А ребёнок
хрюкает в её косу, и тогда
на её лице проступает краска,
делая её привлекательнее.

Она глядит на меня и тихо

говорит: я больше не хочу.
И я знаю, что в таких делах
надо быстро принять решение.

ПЕЙЗАЖ С ПАДЕНИЕМ ИКАРА

Согласно Брейгелю
когда упал Икар
была весна

крестьянин
шёл за плугом
и все красоты года

воспряли ото сна

и собрались
на праздник

возле моря они

собою любовались
и потели

под солнцем
от которого растаял
воск на крыльях

и где-то
недалеко от берега
был всплеск
никто его не видел
это было
падение Икара

СЕНОКОС

живость
человеческого ума
видна сразу

как и его притязания

на искусство, искусство!
живопись

которую Ренессанс
пытался вобрать в себя
и вот

осталось сжатое поле

над которым
гуляет ветер

косцы
укладывают снопы
рядками

сборщики колосьев
это только его —
сороки

спокойные лошади этого

никто не смог у него
перенять

СНЕГ НАЧИНАЕТСЯ

бомбардировка дождя
тоже любезна
но он приходит так нежно
все трещины скрыты
стебли
упавших цветов исчезли

ещё до его прихода

все раны в саду залечены
белый, белый как смерть

падение возвышает
сильнее любого насилия
мягко неслышно в ночи
 Рэндалл Джаррелл

ПОТЕРИ

Нет, то не смерть: ведь умирают все.

Нет, то не смерть: мы умирали прежде
В авариях — и наши командиры
Писали рапорты и письма нашим близким,
И списки удлинялись из-за нас.
Мы умирали от ошибочных расчётов,
Врезались в горы, отклонившись с курса,
Или в стога на запасной площадке,
Или в невидимые провода.
Так умирают муравьи и чужеземцы.
(Заканчивая школу, мы не знали
О нашей смерти ровно ничего.)

На новых самолётах мы бомбили

Площадки на пустынном побережье,
Вели огонь по привязным макетам —
И вот однажды утром мы проснулись
Над Англией, в составе эскадрильи.
Всё повторялось: но теперь мы умирали
Не по случайности, а по ошибке
(Ведь совершить её совсем не сложно).
Считали вылеты, читали почту —
И называли именами женщин
Свои машины, и испепеляли
Изученные в школе города —
Покуда были живы; а потом
Лежали наши трупы рядом с теми,
Кого мы убивали, не увидев.
Тех, кто сумел вернуться, представляли
К наградам. Об убитых говорили:
«Потери в этот раз невелики».

Нам называли цели; мы бомбили.

Нет, то не смерть — в ту ночь, когда меня

Подбили, мне приснилось, что я умер;
И города шептали мне: «Зачем
Ты умираешь? Впрочем, я доволен.
Но почему ты погубил меня?»

ПИЛОТ С АВИАНОСЦА

Распятый на горящем колесе,

Заиндевевший под разбитой маской,
Он отцепляет прочные застёжки
И задыхается, а кровь горит в огне
И меркнет среди дыма; он в ловушке
Огня и боли, он почти не дышит,
Но всё же борется, его влечёт
Сиянье солнца в верхней полусфере —
Он падает, как свёрток в синеве,
Туда, где тёплый воздух и прогулки;
И годы радостной цветущей жизни
Висят под куполом. В неторопливом
Снижении он видит мир недвижным…
Он здесь один; о нём давным-давно
Забыли: одинокий глаз читает
Каракули ребёнка; он очнулся —
Молочно-белый круг плывёт вверху,
Как джинн среди растительного дыма
Над палубой его авианосца;
Но самолёт растёт из пустоты,
И встроенные в крылья пулемёты
Сияют нестерпимым серебром.

ПИЛОТЫ, ПО МАШИНАМ!

Певец провёл рукой по арфе волн,

И звёзды льют свой свет на самолёты,
Стоящие вдоль палубной дорожки —
Дороги в воздух, уходящей в никуда,
Турели с пулемётами, торпеды
И тысячи намеченных смертей
Сверкают пламенем, а тысячи людей
Спят в лоне Смерти, и сквозь этот сон
Им видится, как первые лучи
Пронзают мрак огромного ангара,
Но темнота во трюмах будет вечной;
Пар из турбин течёт по длинным трубам
Сквозь прачечные, камбузы, пекарни
Вооружённой до зубов огромной рыбы,
И наконец выходит в атмосферу:
А море всё качает и мутит,
И выворачивает душу после сна,
Случайность жизни на войне похожа
На море, плещущее смерть за смертью,
И луковицей тёмной полусферы
Земля глядит на свет из-за угла.

Там, в сумрачном рассветном полумраке,

Певец на арфе пробует две ноты,
Опять и снова, и опять и снова;
Рёв истребителей тревожит облака,
Дозорный поднимает грузный взгляд
К пустому дню, встающему с востока.
Здесь, на экране, каждый самолёт
Смещается на милю за двенадцать
Секунд, когда заходит он на цель;
Глотает мальчик утренний свой кофе,
Защёлкивает прочные ремни,
Прилаживает парашют и грелку,
Бежит по палубе, вдыхает воздух,
И наконец он в пузыре Надежды,
Родившись вновь на пенистой дороге,
Летит по воздуху, совсем один,
Над хмурым и отсутствующим миром.

Корабль оставляет пенный след,

Сверкает над иссиня-чёрным морем,
Он изрыгает чёрные разрывы
Безумного и жуткого огня.
Мерцанье вспышек, пятна облаков,
Трясётся воздух, как вода в тарелке,
Извилистые красные следы —
Колонии, закрасившие небо;
Полип вытягивает свой отросток
И вдруг становится чистейшей кляксой
Огня и пламени, и умирает
В маниакальном штопоре, когда
Теряет истребитель оперенье
И, словно змей, врезается в волну.
Цветёт цветок, и белопенный холм
Взмывает к небу, падает на воду,
Окрест него бежит за гребнем гребень,
А пламя гаснет в море и шипит.
Так человек шагает по волнам,
Но в кровь его изранены ступни,
И тысяча следов ведёт в могилу.
А Жиль прядёт свою слепую нить
Огня (и волны движутся ей вслед,
Разрывами запятнан небосвод,
Огонь течёт по небу и воде),
Приди, приди, приди; и самолёт
Вильнул навстречу зову, пулемёты
Прокладывают стёжку по крылу,
Рули отказывают, и машина
Летит в пучину моря кувырком.
Под куполом — зелёная вода
И темнота; он борется, и вот
Он выплывает вверх, но у него
Нога не движется, очки залила кровь —
На жёлтом плотике он видит, что
Корабль объят огнём, и самолёты,
Как спички, в воду сыплются с кормы.
На палубе пылает фейерверк,
Оплавленная сталь шипит в воде,
Потом огонь доходит до цистерн,
Гремит последний взрыв, и в тишине
Корабль тонет в тёмном лоне моря.
Пилот спокойно смотрит, как вода
Смыкается над башнями, и вдруг
Рыдает с ненавистью и тоской —
Затихло море, и корабль ушёл.

Они остались без авианосца,

Штурмовики кружатся над водой,
Над масляной, пылающей могилой;
Все те, кто спасся, жалкими руками
Цепляются за тоненькую нить
Их прошлой жизни; завернувшись в саван,
Пилот уже готов испить из чаши,
Прилипшей, словно гипс, к его губам,
Он всё познал; и он стучит зубами
В бессильной и мучительной тоске,
Роняет голову и засыпает.
ПОГИБШИЙ ВЕДОМЫЙ

Искал на море: никого. Ни знака

Средь чёрных елей и террас на склонах
В туманной мгле. Вулкана узкий конус
И снег на стенках кратера. Ни знака.
Вновь над бумажными домами, поворот
И дальше над прибоем. Вот и порт,
Его огни и лица; но ни знака.

На бреющем, над жарким побережьем,

Упорные круги: глаза раскрыты
С тоской и ненавистью, если ищешь
Труп над огромным чёрным океаном.
Ни огонька; разбиты циферблаты,
Вверх по спине ползёт сухая дрожь,
И сводит пальцы; но гляжу упрямо
Я вниз на землю: у меня есть друг.

Огни погасли; ни звезды, ни знака,

И дышит тьмою борт авианосца,
Пилот опять летит, и снова ищет
Ведомого в ракушках городов,
Среди мерцающих, как угли, стран,
В военном небе, с неизменным «нет» —
Ему опять приснился этот сон.
 Лоуренс Ферлингетти

ОНИ ПОСТАВИЛИ СТАТУЮ…

Они поставили статую

Святого Франциска
перед церковью
Святого Франциска
в городе Сан-Франциско
на маленькой боковой улочке
рядом с Авеню
там где птицы не пели
и солнце взошло как всегда
в обычное время
и принялось освещать
статую Святого Франциска
там где птицы не пели

И несколько стариков-итальянцев
стояло вокруг
на маленькой боковой улочке
рядом с Авеню
глядя на ловких рабочих
которые ставили статую
цепью и краном
и другими приспособлениями
И несколько молодых репортёров
в строгих костюмах
записывали слова
молодого священника
подпиравшего статую
всеми своими доводами

И вот когда
ни одна из птиц не запела
о страстях Святого Франциска
а зеваки продолжали смотреть
вверх на Святого Франциска
с его руками простёртыми
к птицам которых не было
одна очень высокая и почти обнажённая
юная дева
 с очень длинными и прямыми
соломенными волосами
одетая в самое маленькое
птичье гнездо
на самом интимном месте
расхаживала сквозь толпу
в это самое время
вверх и вниз по ступеням
напротив Святого Франциска
глядя себе под ноги
и что-то там напевая

В КОПЕЕЧНОЙ КОНДИТЕРСКОЙ…

В копеечной кондитерской за Элем

я в первый раз
влюбился
в нереальное
Медузы медленно светились в полумраке
сентябрьского полдня
кот шествовал по стойке
между леденцов
и роллов тутси
и резинки Оу Бой

А листья падали снаружи словно умирали

И солнце сдуло ветром

Но тут вбежала девочка

И волосы её сверкали от дождя
И груди будто не дышали в этой комнате

А листья падали снаружи

и кричали:
слишком рано!
слишком рано!
ИЗМЕНЧИВЫЙ СВЕТ…

Изменчивый свет
Сан-Франциско
это не ваш свет Восточного Берега
это не ваш
жемчужный свет Парижа
Свет Сан-Франциско
это свет моря
свет островов
Свет тумана
окутавшего холмы
он плывёт по ночам
через Золотые Ворота
чтобы лечь на город на рассвете
А безмятежным поздним утром
после того как туман растает
солнце окрасит белые стены домов
греческим светом моря
с резкими ясными тенями
сделав город таким
словно он нарисован

Но ветер приходит в четыре

и подметает холмы

И вуали света раннего вечера

А потом ещё один холст

когда приходит
новый ночной туман
И в этой долине света
город плывёт
без якорей в океане

ОТСТАВНЫЕ БАЛЕРИНЫ…

Отставные балерины в зимний полдень

выгуливают своих собак
в западной части Центрального парка
(или кошек на поводках —
кошки сами как древние канатоходцы)
Балерины
совершают прыжки и пируэты
 в районе Коламбус-Серкл
а алкаши на скамейках в парке
(развалившись как пьяные Годуновы)
слушают как трубят такси
словно всадники апокалипсиса
в закате богов
Это последний час колдовства
лебеди полны лебединых песен
все возвращаются сквозь тёмные сумерки
к своим освещённым ячейкам
в стеклянных высотках
или садятся к овалам сигарет и пирожных
в Русской Чайной
или поднимаются на четыре пролёта
к задним комнатам кирпичных домов на Вестсайде
где выцветшие афиши
выпадают из рамок
как последние в этом году осенние листья
 Чарльз Буковски

ОПРЕДЕЛЕНИЕ

любовь это свет

в ночи сквозь туман

любовь это крышка

пивной бутылки
на которую ты наступил
по пути в ванную

любовь это ключ от твоей двери

ты потерял его
когда был пьян

любовь это когда

год идёт за десять

любовь это сбитая кошка

любовь это старый разносчик

газет на углу, который
от неё отказался

любовь это то что разбил другой

ты так считаешь

любовь это то что исчезло

вместе с эпохой
боевых кораблей

любовь это телефонный звонок,

тот же голос
или другой
голос, но никогда не тот,
который нужен

любовь это предательство

любовь это сожжение

бездомного в переулке

любовь это сталь

любовь таракан

любовь это почтовый ящик

любовь это дождь по крыше

в старом отеле
в Лос-Анджелесе

любовь это твой отец в гробу

(он тебя ненавидел)

любовь это лошадь со сломанной

ногой
она пытается встать
когда 45.000 народу
глядят на неё

любовь это способ быть сваренным

как лобстер

любовь это всё что мы сказали

но всё это не то

любовь это блоха которую ты никак

не можешь поймать

и любовь это комар

любовь 50 гренадеров

любовь это пустое

подкладное судно

любовь это бунт в Сан-Квентине

любовь сумасшедший дом

любовь как осёл,

облепленный мухами

любовь это пустой барный стул

любовь это фильм как Гинденбург

разваливается на части
этот момент вопиёт до сих пор

любовь это Достоевский

у рулетки
любовь это то что стелется
по земле

любовь это твоя женщина

танцует прижавшись к незнакомцу

любовь это старуха

укравшая булку
хлеба

и ещё любовь это слово

которое говорят слишком
часто и слишком
рано

«АЛКОНАВТ»

Джейн, которая уже 31 год как мертва,

никогда не могла бы
представить, что я напишу сценарий о том, как мы
пили вместе
и
что по нему поставят кино
и
что прекрасная кинозвезда будет играть
её роль.
Я слышу её голос сейчас: «Прекрасная кинозвезда? О,
ради Бога!»

Джейн, это шоу-бизнес, так что спи, дорогая, и хотя

они старались изо всех сил, всё равно
они не смогли найти никого, кто был бы точно таким же,
как ты.

Ия
не могу.

РЕЗУЛЬТАТ БЫЛ НЕЯСЕН

мы женаты уже 30 лет,

сказал он мне.
чему ты приписываешь успех
твоего брака? спросил я.

мы оба выдавливаем зубную пасту

с заднего конца тюбика,
сказал он.

следующим утром,
прежде чем чистить зубы,
я выдавил зубную пасту
с заднего конца.

конечно, поскольку я живу один,

результат был
неясен,

как и всегда.

СТАРЫЙ АНАРХИСТ

мой сосед оставил мне ключ от дома

когда уехал в отпуск.

я покормил его кошек

полил цветы
и лужайку.

я сложил его почту аккуратной стопкой

на обеденном столе.

я — это тот же самый человек, который

собирался взорвать Лос-Анджелес
15 лет назад?

я запер дверь.
я пошёл по дорожке от его крыльца
остановился
чуть напрягся
размышляя на закате
самое время
самое время
вернуться.
Я никогда не был таким
как они все.
Я снова иду по дорожке
к себе домой

стараясь
не наступать
на осколки.

СЕКС

Я ехал вниз по Уилтон-авеню

когда 15-летняя девушка
в облегающих синих джинсах
они обнимали её как две руки
остановилась перед моей машиной
я встал чтобы она перешла улицу
и смотрел на её волнительный контур
она взглянула на меня сквозь моё
ветровое стекло
своими карими глазами
а затем выдула
из своего рта
самый большой розовый пузырь
из жевательной резинки
который я когда-либо видел
а я в это время слушал Бетховена
по радио.
она зашла в продуктовый магазин
и скрылась из виду
а я остался
со своим Людвигом.

ВОЗДУХ И СВЕТ И ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО

«—ты знаешь, мне всегда что-то мешало: семья, работа,

что-то всегда стояло у меня
на пути,
но теперь
я продал свой дом, я отыскал это
место, большую студию, ты увидишь, сколько там
пространства и света,
в первый раз в жизни у меня будет место и
время, чтобы
творить».
нет малыш, если ты хочешь творить
ты будешь творить даже если ты будешь работать
по 16 часов в день на угольной шахте
или
ты будешь творить в маленькой комнатушке с 3 детьми,
а сам сидеть на
пособии,
ты будешь творить, когда часть твоего ума
и твоего тела унесёт
к чёртовой матери,
ты будешь творить слепой
искалеченный
безумный,
ты будешь творить когда кошка выпустит когти
у тебя на спине, когда
весь город содрогнётся от землетрясений,
бомбардировок, наводнений и пожаров.
малыш, воздух и свет и время и пространство
для этого нисколько не нужны,
так что не создавай ничего,
ведь тебе и всей жизни не хватит
для поиска новых
оправданий.
 Фрэнк О’Хара

ЖИВОТНЫЕ

Вы не забыли, какими мы были

когда пошли в первый класс
в тот тучный день с яблоком на устах

сожалеть о времени точно не стоит

но мы умели вынуть кролика из рукава
и обогнуть острый угол если надо

можно было вдоволь отъесться на пастбище

в спидометрах мы не нуждались
а коктейли смешивали изо льда и воды

я совсем не хочу быть быстрее

или зеленее чем сейчас когда вы со мной
самые прекрасные из моих дней

МОЁ СЕРДЦЕ

Я не собираюсь всё время плакать

и смеяться всё время я тоже не буду
одна истерика ничуть не лучше другой
я наивен как плохое кино и когда
навеваю сон и когда становлюсь настоящим
лидером кассовых сборов. Я хочу быть
живым чего уж проще. И если кто-то
из моих поклонников скажет «Да разве
это Фрэнк!», всё лишь к лучшему. Я
не ношу коричневых и серых костюмов
и в оперу прихожу в повседневной одежде.
Я люблю ходить босиком быть чисто
выбритым а моё сердце — вам на него
не стоит рассчитывать однако лучшая
часть моей поэзии — она открыта
СТИХОТВОРЕНИЕ

Лана Тёрнер пала духом!

я шёл на рысях и вдруг
пошёл снег с дождём
ты говоришь это град но град
больно бьёт по голове так
что это всё-таки был снег
с дождём я так спешил
на встречу с тобой но трафик
был заодно с небесами
и вдруг я увидел заголовок
ЛАНА ТЁРНЕР ПАЛА ДУХОМ!
в Голливуде нет снега
в Калифорнии нет дождя
я участвовал в разных пати
как полный позорник
но никогда не падал духом
о Лана Тёрнер мы тебя любим
вставай
 Аллен Гинзберг

СУПЕРМАРКЕТ В КАЛИФОРНИИ

Что я думал о тебе вчера вечером, Уолт Уитмен, когда я бродил по тротуарам под
деревьями, с больной головой, неловкий, и смотрел на луну?
Голодный и усталый, чтобы купить себе образы, я зашёл во фруктовый неоновый
супермаркет с мыслью о твоих перечнях!
Какие персики и полутени! По вечерам люди приходят сюда семьями! Мужья стоят в
проходах! Жёны с авокадо, дети с томатами! — А ты, Гарсиа Лорка, что ты
делаешь среди этих арбузов?
Я увидел тебя, Уолт Уитмен, бездетный старый одинокий ворчун, ты глядишь на мясо
в холодильнике и рассматриваешь молодых продавцов.
Я услышал, как ты спрашиваешь: «Кто убил этих свиней? Сколько стоят бананы? Это
ты, мой ангел?»
Я ходил за тобой среди стеллажей с блестящими банками, и представлял, как за мною
следом ходит местный охранник.
Мы шагали вместе по широким проходам в нашем одиноком воображении, пробуя
артишоки, набирая замороженные деликатесы, и никогда не проходя через кассу.
Куда мы идём теперь, Уолт Уитмен? Двери закроются через час. Куда этим вечером
направится твоя борода?
(Я беру твою книгу и думаю о нашей одиссее в супермаркете, как об абсурде.)
Будем ли мы всю ночь бродить по пустынным улицам? Деревья и тень рядом с тенью, в
окнах загорается свет, и мы одинокие оба.
Будем ли мы гулять и мечтать об утраченной Америке любви, мимо голубых
автомобилей у подъездов, и пойдём домой к нашему тихому коттеджу?
Ах, дорогой отец, седобородый одинокий старый смелый учитель, какой была твоя
Америка, когда Харон оттолкнул свой паром, и ты поднялся на дымящийся берег
и смотрел, как лодка уходит в чёрные воды Леты?

СУТРА ПОДСОЛНУХА

Я прошёл по берегу вдоль консервно-банановой пристани и уселся в огромной тени

локомотива «Саутерн Пасифик», чтобы посмотреть на закат над холмами,
застроенными коттеджами, и зарыдал.
Джек Керуак присел рядом со мной на сломанный ржавый железный столб, мой
товарищ, нас посещали одинаковые мысли о душе́ , мы сидели хмурые,
расстроенные и печальные, в окружении корявых стальных корней механических
деревьев.
Масляные воды реки отражали красное небо, солнце опускалось за макушку последних
холмов Фриско, нет никакой рыбы в этом потоке, никаких отшельников в этих
горах, только мы со слезящимися глазами зависли над берегом реки, как старые
бродяги, усталые и хитрые.
«Посмотри на подсолнух», — сказал он, указав на мертвую серую тень, заслонившую
небо, огромную как человек, сухо торчащую над кучей древних опилок —
— я зачарованно посмотрел вверх — это был мой первый подсолнух, воспоминания о
Блейке — мои видения — Гарлем
и ад восточных рек, дребезжащие мосты, сэндвичи «Жирный Джо», мёртвые детские
коляски, чёрные шины, ещё пригодные для дела, но забытые и непереработанные,
стихотворение речного берега, презервативы & горшки, стальные ножи, никакой
нержавеющей стали, только отсыревший мусор и бритвы, уходящие в прошлое —
И серый подсолнух, прислонённый к закату, покрытый трещинами и пылью, с сажей,
смогом и дымом старых локомотивов в глазах —
венок торчащих наружу шипов, поломанных и разбитых, как надтреснутая корона,
семечки высыпались из его лица, почти беззубый рот, наполненный солнцем,
солнечные лучи трутся о его волосатую голову как сухая проволочная паутина,
листья как руки торчат из стебля, жесты корня из опилок, сломанные кусочки гипса,
отпавшие от чёрных веток, мёртвая муха в ухе,
Несчастный избитый старик, о подсолнух моей души, таким я тебя люблю!
Он смотрел на нас с ухмылкой не человека, но смерти и человеческих локомотивов,
вся одежда в пыли, эта вуаль тёмной железнодорожной кожи, этот смог на щеках, это
веко чёрной нищеты, эта прокопчённая рука или фаллос или протуберанец
искусственной — хуже-чем-грязь — индустриальной — современной — всей
этой цивилизации, запятнавшей твою безумную золотую корону —
и эти мутные мысли о смерти и пыльные глаза без любви и отростки и увядшие корни
внизу, в огромной как дом куче песка и опилок, резиновых долларовых купюр,
кожи машин, кишках и внутренностях рыдающего кашляющего автомобиля,
пустых одиноких консервных банок с высунутыми ржавыми языками, что ещё я
могу назвать, дымный пепел какой-то херовой сигары, пи́ зды тачек и сиськи
автомобилей, затраханные задницы стульев & сфинктеры динамо — всё это
сплетено с твоими мумифицированными корнями — и ты стоишь здесь передо мной на
закате, в венке своей славы!
Совершенная красота подсолнуха! Совершенное превосходное восхитительное
существо подсолнуха! сладостный глаз природы, глядящий на унылую новую
луну, пробудись живым и изо всей силы ухватись за закатную тень и горный бриз
золотого рассвета!
Как много мух жужжало вокруг тебя, невинного в своём гриме, когда ты проклинал
небеса железных дорог и свою цветочную душу?
Бедный мёртвый цветок? Когда ты позабыл о том, что был цветком? Когда ты
посмотрел на свою кожу и решил считать себя бессильным грязным старым
локомотивом? Духом локомотива? Призраком и тенью когда-то мощного
безумного американского локомотива?
Ты никогда не был локомотивом, Подсолнух, ты был подсолнухом!
А ты, Локомотив — это локомотив, не забывай об этом!
И вот я схватил жёсткий скелет подсолнуха и прижал его к себе, как скипетр,
и обратился с проповедью к своей душе, и к душе Джека, и всякого, кто меня слушает,
—
Мы — это не наша кожа или грим, мы — не наш жуткий мрачный пыльный безликий
локомотив, внутри себя мы — золотые подсолнухи, благословенные нашим
семенем & нагими волосатыми оснащёнными телами, вырастающими в
безумные чёрные высохшие подсолнухи на закате, за которыми шпионят наши
глаза в тени безумного локомотива речного заката холмов и консервов Фриско
наших вечерних сидячих видений.

БЕРЕГ ГАЛИЛЕИ

Тёмно-синий купол с древними звёздами,

зелёные огни на лодках перемигиваются над водой,
далёкое ожерелье сирийских электриков на вершинах утёсов,
колокол на берегу, музыка из раструба граммофона,
тень смерти слева против моей груди
— сигарета, огонёк спички, череп облизывает свои губы —

Рыболовные сети на деревянных изгородях,

лёгкий ветерок в мёртвых ивовых ветвях на поросшем травой берегу
— саксофон расслабленный и брутальный, эхо серебряных труб —
Здесь жил Соломон? Здесь ходил Пётр? Христос шёл по этой сладкой воде?
Благословение твоим Миротворцам! Английский на улицах
сандалии бородатых евреев & белые арабские тюрбаны —
молчание между ивритом и арабским —
первый озноб гашиша на святой земле —
Через холмы в долину на синем автобусе, сегодня в Кане нет свадьбы —
у меня нет имени я странствую по безымянной стране —
все подростки в кино смотрят великий вестерн —
картинная галерея закрыта, трубка бритва & табак на полу.

Прикоснуться к бороде Мартина Бубера

посмотреть на череп с лицом Гершом Шолема на шнурки его ботинок
произнести название Капернаум & увидеть каменные двери гробницы
быть одиноким и кротким рядом с большим ночным озером —
в пыльный полдень идти по Назарету, ощутить запах мочи у колодца Марии
смотреть на оранжевую луну над Сирией, странное обещание —
ждать возле Галилеи — ночь с Орионом, молния, голоса негров, болезнь
Бюргера, стакан лимонного чая — провести левой рукой по бритой щеке —
ты должен страдать от метафизической боли умирания, вот и всё.
Искусство — это всего лишь тень, как коровы или чай —
будущее держи открытым, не назначай никаких дат, всё здесь
с восходом луны и нежной мелодией в памяти фонографа —
Подумай, какое чудо! Кто-то встаёт и идёт по воде.

ИМПРОВИЗАЦИЯ В ПЕКИНЕ

Я пишу стихи, потому что слово «вдохновение» происходит от «духа» и «дыхания», и я

хочу дышать свободно.
Я пишу стихи, потому что Уолт Уитмен показал всему миру, как можно говорить
откровенно и прямо.
Я пишу стихи, потому что Уолт Уитмен открыл такую поэтическую строфу, которая
позволяет беспрепятственно дышать.
Я пишу стихи, потому что Эзра Паунд увидел башню из слоновой кости и поставил не
на ту лошадь, разрешив поэтам писать на простом языке.
Я пишу стихи, потому что Паунд указал молодым поэтам Запада на китайский способ
складывать словесные картины.
Я пишу стихи, потому что когда У. К. Уильямс жил в Резерфорде, он написал на
ньюджерсийском наречии «я дам те в глаз», спрашивая: как эта фраза может
уложиться в пятистопный ямб?
Я пишу стихи, потому что мой отец был поэтом, а моя мать из России говорила о
коммунизме и умерла в сумасшедшем доме.
Я пишу стихи, потому что друг моей юности Гэри Снайдер сидел и смотрел на свои
мысли как на часть внешнего мира явлений, прямо как на круглом столе в 1984
году.
Я пишу стихи, потому что я рождён страдать и умереть, от камней в почках и высокого
кровяного давления, как страдает каждый.
Я пишу стихи, потому что я страдаю от того, что не знаю, о чём думают другие люди.
Я пишу стихи, потому что поэзия может раскрыть мои собственные мысли, излечить
мою паранойю и паранойю других людей.
Я пишу стихи, потому что мой ум отклоняется к сексу и политике во время медитации
Буддадхармы.
Я пишу стихи, чтобы запечатлеть точную картину моего ума.
Я пишу стихи, потому что я следую четырём заповедям Бодхисаттвы: во вселенной нет
числа живым существам, ожидающим освобождения; мои жадность, гнев и
невежество, которые требуется отсечь, также неисчислимы; ситуации, в которых
я обнаруживаю себя, нескончаемы как небо; пути пробудившегося ума
бесконечны.
Я пишу стихи, потому что этим утром я проснулся в страхе от мысли, что я смогу
сказать в Китае?
Я пишу стихи, потому что русские поэты Маяковский и Есенин покончили с собой, но
ведь кто-то должен говорить.
Я пишу стихи, потому что мой отец читал вслух англичанина Шелли и американца
Вейчела Линдсея, подавая мне пример — вдохновение как порыв сильного ветра.
Я пишу стихи, потому что писать о сексе запрещено цензурой в Соединённых Штатах.
Я пишу стихи, потому что миллионеры на Востоке и Западе разъезжают в Ролс-Ройсах,
а у бедняков нет денег, чтобы вылечить зубы.
Я пишу стихи, потому что мои гены и хромосомы влюбляются в юношей, а не девушек.
Я пишу стихи, потому что я не привержен догме о том, что один день отвечает за
другой.
Я пишу стихи, потому что я хочу быть один и хочу говорить с людьми.
Я пишу стихи, чтобы говорить с Уитменом, десятилетними детьми, чтобы говорить со
своими старыми дядей и тётей, которые всё ещё живут в Ньюарке, Нью-Джерси.
Я пишу стихи, потому что в 1939 я слушал по радио чёрные блюзы, Ледбелли и Ма
Рейни.
Я пишу стихи, вдохновленный молодыми задорными песнями Битлз, пусть они давно
уже не молоды.
Я пишу стихи, потому что Чжуан-цзы не мог сказать, кто он, бабочка или человек; Лао-
цзы сказал, что вода всегда течёт вниз; Конфуций велел почитать своих предков,
и я хочу выразить своё почтение Уитмену.
Я пишу стихи, потому что многочисленные стада овец и коров от Монголии до Дикого
Запада уничтожили траву, и эрозия превратила степь в пустыню.
Я пишу стихи в туфлях из коровьей кожи.
Я всегда пишу стихи по принципу «первая мысль — лучшая мысль».
Я пишу стихи, потому что понятны лишь такие идеи, которые проявляются в
мельчайших подробностях: «Не идеи, но то, что в вещах».
Я пишу стихи, потому что тибетский лама гуру говорит: «Вещи представляют сами
себя».
Я пишу стихи, потому что газеты сообщают о чёрной дыре в центре нашей Галактики,
и мы свободны это отметить.
Я пишу стихи, потому что Первая мировая война, Вторая мировая война, атомная
бомба и Третья мировая война, если кому-то так хочется — мне они не нужны.
Я пишу стихи, потому что мою первую поэму «Вопль», не предназначенную для
публикации, преследовала полиция.
Я пишу стихи, потому что моя вторая длинная поэма «Каддиш» была посвящена
паранирване моей матери в психиатрической лечебнице.
Я пишу стихи, потому что Гитлер убил шесть миллионов евреев, и я еврей.
Я пишу стихи, потому что Москва и Сталин выслали 20 миллионов евреев и
интеллектуалов в Сибирь, и 15 миллионов никогда уже не вернулись в кафе
«Бродячая собака» в Санкт-Петербурге.
Я пишу стихи, потому что я пою, когда я один.
Я пишу стихи, потому что Уолт Уитмен сказал: «Я противоречу самому себе? Ну что
же, значит я противоречу самому себе (я огромен, я вмещаю в себе множество
людей.)»
Я пишу стихи, потому что мой ум противоречит самому себе, сейчас в Нью-Йорке,
через минуту в Динарских Альпах.
Я пишу стихи, потому что в моей голове 10.000 мыслей.
Я пишу стихи, потому что нет никаких «почему» и «потому».
Я пишу стихи, потому что это лучший способ рассказать обо всём, что есть в уме, за 6
минут жизни.
ГОРОД СИТИ ЛАЙТС

На углу Виа Ферлингетти & аллеи Керуака юные герои и муза меланхолии в 2025 году
н. э.
Музыканты размышляют, идут по улице Боба Кауфмана и практикуют фьючер-джаз на
площади Рексрота
Спиритуальные романисты застывают в восторженном созерцании под уличным
знаком на площади Сарояна прежде чем выйти на аллею Арама
Дымка любящих глаз сверкает в водах залива если смотреть с площади Макклура у
входа на Рынок
Старый Рынок равно как и бульвар Роберта Дункана изобилует теософскими
магазинами & универмагами Герметического Департамента
А вот пересечения с бульваром Дункана: первая улица ДиПримы вторая Генри
Миллера третья Корсо четвёртая Джефферса а по пятой улице Джона Вейнерса
можно выйти к посадочному терминалу Грейхаунда окружённому Книжными
галереями Издательскими рядами и Мастерскими художников
Туристы в автобусах дышат чистым туманным воздухом на Пиках Харольда Норса &
Хиршмана это золотое старьё
Имя Кен Кизи прославило Тихоокеанскую набережную, с которой вы поднимаетесь
вверх мимо Мемориального стадиона Брата Эверсона
Мост Уэйлена служит объектом для медитации на всём пути в Окленд
Мост Снайдера соединяет Восточно-Западные Ворота между С.-Ф. и Марин
Толпы путешественников заходят в вокзал Нила Кассиди на Корсо
Таблички улицы Чеслава Милоша ярко сияют на Ван Несс
Поэту Джеку Микелину достался Мясной рынок, Башня Филиппа Ламантиа венчает
Телеграфный холм, на который сюрреалистические туристы со всего мира
поднимаются, чтобы насладится окрестными видами —
А я получил Алькатрас (чтобы вернуться к коренным американцам вместе с Островом
Сокровищ)

В ПЯТЬ УТРА

Этот порыв возносит меня над облаками

в чистое пространство, без времени, уже вечное
Дыхание претворяется в слова
Потом обратно в дыхание
сто или двести лет спустя,
почти бессмертный, 26 столетий ритмичных
строф Сапфо, — вне времени, империй, часов, вне тел и машин,
колесниц, ракетных кораблей небоскрёбов, национальных империй,
бронзовых стен, блестящего мрамора, инкских
художеств ума, — откуда оно взялось?
По наитию? Это в тебе дыхание Муз? Или Бог?
Нет, не верь, ты запутаешься в небесах или преисподней,
чувство вины, которое заставляет сердце биться всю ночь,
наводняет мир пространством, разносится эхом по будущим городам,
Мегаполис или деревня на Крите, пещера Зевса плато Лассити,
сельский дом в о́ круге Остего, крыльцо в Канзасе?
Помощь Будды, для обычного ума нет нирваны —
кофе, алкоголь, кокаин, грибы, марихуана, веселящий газ?
Нет, они тяжелы для этой лёгкости, поднимающей мозг в синее небо,
на майском рассвете, когда птицы запели на Восточной 12-й улице,
откуда оно пришло, и куда уходит навеки?
 Грегори Корсо

В ЛЕТЯЩЕЙ РУКЕ ВРЕМЕНИ

На ступенях яркого сумасшедшего дома

я услышал как бородатый колокол сотрясает лесную лужайку
пробил час моего мира
я вышел наверх к собранию рыцарей у огня
они меня не заметили разложив пергаменты карт
намечая мой путь пальцами в кольчужных перчатках
назад назад назад когда я стоял на чёрных ступенях Рима
с нероновой лирой в руках скорбный философ
последний звонок безумной истории
И вот меня обнаружили
отметив моё прибытие яркими пятнами света
раскрылись огромные окна рая
вниз на блестящий прах упали завесы времени
в порхающих стайках цветастых птиц
Свет, окрыляющий свет, о чудо света!
время берёт меня за руку
родившись 26 марта 1930 на скорости 100 миль в час я вылетаю
на рынок обширного выбора
что выбирать? что выбирать?
О — — — и я покидаю мою детскую оранжевых мифов
забыв запереть на ключ мои зевесовы погремушки
я выбрал комнату на Бликер-стрит
юная мать даёт мне свою нежную миланскую грудь
я брыкаюсь я сосу я кричу О, олимпийская мать!
мне эта грудь непривычна
Снега
десятилетие загнанных ледяных скакунов на асфальте
Жалкие мечты Тёмные коридоры 42-й школы
Крыши Крысогорлые голуби
100 миль в час по всем этим мафиозным улицам
я кощунственно распростёр свои гермесовы крылья
О время, будь ко мне милосердным
швырни меня к ногам человечества автомобилей
приведи меня к мрачным башням небоскрёбов
опустоши моё сердце рядом со своими мостами
я отшвырнул свою бесполезную орфееву лиру
ради такого предательства
я поднимаюсь по этим ярким безумным ступеням
и вхожу в эту комнату райского света
эфемерное
время
длинной собакой гонится за своим орбитальным хвостом
берёт меня за руку
и приводит в повседневную жизнь

Я ЗДЕСЬ РОДИЛСЯ

Я стою во мраке тёмной улицы

и смотрю в своё окно, я здесь родился.
Свет горит; другие люди ходят там внутри.
Я в дождевике, во рту сигара,
шляпа на глазах, рука на пушке.
Я пересекаю улицу, вхожу в подъезд.
Мусорные баки пахнут точно так же.
Поднимаюсь выше; Грязноухий
показал мне нож…
Я нашпиговал его забытым временем.

ПОСЛЕДНИЙ ГАНГСТЕР

Я жду у окна
мои ноги закутаны мёртвыми бутлегерами из Чикаго
я — последний гангстер, наконец в безопасности,
я жду за пулезащитным стеклом.

Я опускаю взгляд на улицу и узнаю

двух наёмных убийц из Сент-Луиса.
Я вижу как они постарели
…стволы дрожат в их ревматических руках.

«ВЕСНА» БОТТИЧЕЛЛИ

Ни знака Весны!
Флорентийские часовые
 на ледяных колокольнях
пытаются разглядеть этот знак —
Лоренцо мечтает разбудить синюю птицу,
Ариосто от досады сосёт свой палец.
Микеланджело сидит на краю кровати
… он проснулся но без шансов.
Данте сдвинул назад свой бархатный капюшон,
его глаза — глубоки и печальны.
Его огромный дог сейчас заплачет.
Ни знака Весны!
Леонардо ходит по ненавистной комнате
… надменно разглядывает смёрзшийся снег.
Рафаэль отправляется в тёплую баню
… его длинные шёлковые волосы стали сухими
из-за нехватки солнца.
Аретино вспоминает весну в Милане, свою мать,
она сейчас спит на сладких миланских холмах.
Ни знака Весны! Ни единого!
Ах, Боттичелли открывает дверь своей мастерской.

ЧЕЛОВЕК ЗАХОДИТ В МОРЕ, В ТАНЖЕРЕ

Он заходит в холодное летнее море

прижав локти к груди
заслоняясь от волн и шумных купальщиков
гусиная кожа от дальних брызг
Будто и не хочет — но я знаю
он в какой-то момент закричит ПОЕХАЛИ! и ему
сразу станет тепло

Это странное тепло такое знакомое

именно так рыбы становились лягушками
размахивали плавниками
и у них непонятно как возникали лёгкие
это шанс изменений, который даёт нам море

Так он бредёт по воде миллионы лет и ноги

погружаются в самую большую и странную из утроб
Он остановился — море достаёт ему до пупка
— ему всего лишь хотелось искупаться на выходных

Но я чувствую как водоросли становятся кожей

Он зовёт динозавра своим неудачливым братом
А как быть с ползущими членистоногими
или это всего лишь купальщики на берегу
можно утонуть даже на поверхности атмосферы
увидеть всю землю крикнуть ПОЕХАЛИ! и всё
случается снова

ПОЛНЫЙ РАСКАРДАШ… ПОЧТИ

Забежав на шестой этаж

в мою маленькую меблирашку
я распахнул окно
и начал выбрасывать из него
предметы жизненной важности

Первой была Правда, и она вопила, как стукач:

«Неееет! Я всё про тебя расскажу!»
«Давай! Мне нечего скрывать … ВОН!»
За ней отправился Бог, рассерженный и изумлённый:
«Я не виноват! Я этого не создавал!» — «ВОН!»
Потом Любовь, она пыталась меня купить: «Ты не узнаешь
импотенции! Все девушки с обложек Вог — они твои!»
Я подтолкнул её жирную задницу и закричал:
«Тебе всегда наступает конец!»
Я выпихнул Веру Надежду Милосердие
они пытались зацепиться втроём:
«Без нас ты точно умрёшь!»
«С вами я точно свихнусь! Гудбай!»

Красота… ах, Красота —

я подвёл её к окну
и сказал: «Тебя я любил больше всего на свете
… но ты — убийца; Красота убивает!»
я не хотел чтобы она разбилась
я тотчас же помчался вниз
и успел её поймать
«Ты меня спас!» — воскликнула она,
а я её отпихнул: «Пошла отсюда».

Я вернулся на шестой этаж

чтобы выбросить деньги
но денег не было.
В комнате осталась одна лишь Смерть
она пряталась под кухонной раковиной:
«Я не реальна!» — кричала она, —
«Я всего лишь слух, расходящийся по жизни…»
Рассмеявшись, я вышвырнул её, раковину и проч.
и вдруг я понял что Юмор
был единственным, кто у меня остался —
Всё что я мог поделать с Юмором — это сказать:
«Ну-ка дуй из этого окна вместе с окном!»

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ

Они разносят эдикты Бога

без задержки
Они свободны от проверок
и досмотров
И со своими богоданными
Петасом, Кадуцеем и Талариями
они летят как вспышки молний
без остановки между трибуналами
Пространства & Времени
Посланник-Дух
обосновался в нашем теле
вполне надёжно,
универсально и самодостаточно
Поэзия живёт над нашим
временным пристанищем
но не стучится в дверь
не нажимает входной звонок
и не звонит по телефону
Когда Посланник-Дух
придёт к твоей двери
пускай она закрыта
он входит внутрь
как электрическая акушерка
и доставляет сообщение
Ни в кои веки
не случалось так
чтобы Посланник-Дух
споткнулся в темноте
 Гэри Снайдер

СЕРЕДИНА АВГУСТА,
НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПОСТ
НА ГОРЕ СУРДУ

Лёгкая дымка в долине

Три дня тепла после пяти дней дождя
На пихтовых стволах блестит смола
Мелкие мошки роятся
Над скалами и лугами.

Я не помню о чём я когда-то читал

Есть друзья, но остались они в городах
Из жестя́ ной кружки пью студёную воду
Вниз смотрю на десятки миль
Сквозь тихий высокий воздух.

ПОЗДНИЙ СНЕГ И ЗАБАСТОВКА ЛЕСОРУБОВ

ЛЕТОМ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТОГО

Все городки застыли

на береговом шоссе, одни цыгане
Ездят на грузовых пикапах, но никто
Меня не подвёз. Лесорубы ушли за рыбой,
Бензопилы опущены в холодное масло
На задних дворах десятков тысяч
Домов, облицованных дранкой,
Затихших под летним дождём.
Я проехал на север весь Вашингтон,
Пересекая туда и сюда перевалы,
Как пыль на ветру — нигде нет работы.

На крутом подъёме ниже Шексана

верхушки сосен
торчат из тумана
Места нет ни для мыслей, ни для работы
едем дальше.
Поднялся в одиночку на Маунт Бейкер
По лощине с сияющим снегом:
Города в длинных долинах на западе
Думают о работе, а я всё-таки здесь,
Обгорелый на солнце,
Под мокрым утёсом, над замёрзшим озером,
Весь Северо-Запад бастует,
Чёрные печи погасли,
Лесопилки затихли,
Пора возвращаться и ехать назад:
на снежной вершине
между землёй и небом
Я стою в очередях в Сиэтле.
Пытаюсь найти работу.

ВОДА

Солнце жарило на горном склоне так,

Что я вихрем устремился вниз,
К галечному озерцу рядом с можжевельником,
Щёлкнул язычок гремучей змейки,
Я подпрыгнул, усмехнувшись тонкому кольцу —
Взмыленный, помчался по камням к ручью,
Выгнулся под каменную арку и застрял,
Голова и плечи в ледяной воде:
Растянулся на камнях, вода гремит в ушах,
Я раскрыл глаза — передо мной форель.

ТОНКИЙ ЛЁД

Тёплым февральским днём

После долгой стужи
На старой лесовозной дороге
Вблизи от горы Самас
Срезав ольховую палку
Глядя вниз сквозь облака
На сырые поля Нуксака —
Я наступил на лёд
Большущей замёрзшей лужи.
Он затрещал,
Белый воздух вышел
Наружу, длинные трещины
Рассекли черноту,
Ботинки. на рифлёной подошве
Заскользили по твёрдой глади
— как по тонкому льду — внезапное
Чувство реальности старой фразы —
Мгновенье замёрзших листьев
Ледяная вода и посох в руке.
«Как по тонкому льду» —
Я закричал, обернувшись к товарищу,
Лёд сломался, и я провалился
На восемь дюймов.

ТОДЗИ

Храм Сингон, Киото

Люди спят в исподнем

Положив газеты под головы
Под карнизами Тодзи;
Кобо Дайси из железа, в десять футов
Ростом, и голубь сидит на шляпе.

Через витые решётки

На пыльную позолоту статуй
Глядит толстобрюхий бесстыжий
Бодхисатва — может быть Авалокита —
Обоеполый, всё испытавший,
Он стоит в ореоле змеиного золота
И сияет во мраке
Древней печальной улыбкой,
Мерцанием Индии или Тибета.

Молодая мамаша
Кормит младенца грудью
Под сенью старого дерева Бодхи,
В Тодзи тебя никто не потревожит;
Трамваи звенят снаружи.
САД КАМНЕЙ

1
Япония — большой сад камней посреди моря.
Долгое эхо рыхления и прополки,
Столетия ручьёв, проведённых с холмов
По канавам в залитые по колено рисовые поля.
Работа резцом по камню, звук пилы,
Солнечный шелест листвы над человеком,
Обтёсывающим брус из дерева хиноки;
Я подумал, что слышу стук топора в лесу
Сквозь сон, и проснулся под стук вагонных колёс.
Наверное, это было тысячу лет назад
На какой-то горной лесопилке в Японии.
Толпы поэтов и незамужних красавиц;
Этой ночью я бродил по Токио, как медведь
В поисках человеческого будущего,
Понимания и отчаяния.

2
Я вспоминаю девушку, о которой думал, что знал её.
Аккуратно постриженные темноволосые дети,
Вода из шланга на пыльной утренней мостовой —
Летом я бродил по улицам чуть ли не каждую ночь
И видел в открытых окнах и ширмах
Тысячу поз человеческой нежности:
Прикосновения, жесты, поглаживания, раздевание,
Чем взрослее женщина, тем она слаще,
Видел увядшие от первой старости груди,
Без внутренних воплей скорби и ужаса;
Непостоянство и разрушительность времени —
Это лишь милый женский возраст —
С благородным взглядом «я любима»,
Какой бывает у детей и у старух, вне времени.
Города возникают, увядают и поднимаются снова,
От штормов, землетрясений, огня и бомбёжек,
Расцветают сверкающие рисовые поля,
Всё, что растёт и затем сгорает дотла,
Висит в пустоте, как звуковой узелок.

3
Я думаю о стихах, которые никогда не будут написаны.
Натянув кишки на инструмент из кожи и дерева,
На ощупь, спотыкаясь на словах, придумывая мелодию,
На любом языке, всё в этом мгновении,
Становясь сквозным ритмом, или вином, или кровью —
Прыжок от слов к вещам и там остановка.
Создавая пустые пещеры, работая в мастерских,
Возводя святые соборы, ты ничего не называешь по имени;
Долгий старый гимн звучит под ногами,
И его высокие одичавшие ноты, как горы из моря.
О Муза, заблудившаяся богиня,
Ты согреваешь корову, ты даруешь здоровье мудрым,
(&пусть безумие пожирает демонов)
Ты танцуешь в алмазных кронах и в чашечке лотоса
Для любовника Нарихиры, для плачущей ржанки,
Для растущих младенцев и домов нашего детства,
В непрестанном движении сквозь города и веси,
Плачешь о людских толпах,
Навсегда уходящих на юг, как птицы.
Давно забытый ястреб Якамоти и Торо
Парит вон там над холмом, ладони пусты,
Голоса живых семей наполняют воздух.

4
Что стало с ребёнком, которого у нас не было —
Наслаждение связано и с рождением, и со смертью,
— Соберёмся дома —нам скоро уже уходить —
(Дочка в школе, сын на работе)
Рукава пальто в серебристых снежинках, доска;
Под навесами тлеет древесный уголь,
Сидя на корточках, я раздуваю его и готовлю рис,
К нам на обед соберутся все наши друзья и дети.
Этот брак никогда не умрёт. Наслаждение
Сокрушает его и возводит всё это снова
Из плоти, из древесины и камня,
Женщины там — не старые и не молодые.

Разрешение всех различий в уме:

Строгий сад, порождённый огнём и временем.

«СОСНЫ, ПОД СОСНАМИ…»

Сосны, под соснами,

Дзэами Мотокиё
Актёр выставляет ногу
 Досочные футы тысячами
Распилены, уложены, погружены —
(Такасаго, Исэ) плавают в пруду у лесопилки;
Танец тысячелетий
Порхает в распиле.

Утёс в заливе Томалес

Гладкая голова тюленихи
голова плечи груди
в ночной солёной воде
Ловит рыбу, а выше, под соснами,
Мишка ходит вокруг Полярной звезды.

Шаги по полированным доскам

Скольжение, остановка; удар ногой.
«Ветер дует сегодня в соснах»
мы валим
И тащим красную сосну.
Облака над Ололли Бьют
Мелкий дождь на равнине Скули.
Малая медведица скользит по траве
переходит через ручей
Дзэами, Канъами,
они тоже уходят.
Сквозь сосны.

«ИЗ ДОЛИНЫ ГРЭЙВУЛФ…»

Из долины Грэйвулф
ближе к вечеру
восемь дней на альпийских лугах
голодный, еда закончилась
тропа привела на поляну:
дикая яблоня с незрелыми яблоками
на нижней ветке гнездо шершней.

гудят в высоком клевере

запах низины в тени
сорвал одно, зелёное:
смотрел, как они роятся.
запах гор всё ещё со мной.
ни один не ужалил.
ПЕСНЯ ШЕСТИ МЕСЯЦЕВ В ПРЕДГОРЬЯХ

Развожу пилу в холодном сарае.

гнёзда ласточек на притолоке
солнечный свет через дверь падает с луга
тень от граблей
ласточки порхают под карнизами.

Точу двойной топор.

ласточка в солнечном свете
пролетает прямо над лезвием
над рекой, снег на низких холмах,
заостряю колышки для работы.

А за холмами — белые горы,

но снег уже тает. инструменты наточены;
вьючные лошади щиплют траву,
блестящие лезвия — ласточки
влетают прямо в сарай.

ЯСЭ: СЕНТЯБРЬ

Старая миссис Кавабата

срезает колючие сорняки —
за два часа больше
чем я бы сделал за день.

Из целой груды
травы и чертополоха
она оставила пять пыльных стеблей
измятых диких синих цветов
и поставила их в банку
у меня на кухне.

НОЧЁВКА В ЛЕСУ САЙУСЛОУ

Я улёгся спать возле багульника

Всю ночь опадали цветы
Я дрожал от холода на куске картона
Спрятав ноги в рюкзак
Руки поглубже в карманы
Было трудно заснуть.
Я вспоминал когда мы учились в колледже
Мы спали вместе в огромной тёплой кровати
Самые молодые любовники
Когда мы расстались
Нам было всего девятнадцать.
Наши друзья поженились
Ты учишь детей на востоке
Я живу как живётся
Зелёные хóлмы синие пляжи
Но порой засыпая под чистым небом
Я вспоминаю у меня была ты.

К ЧЁРТУ ВАШ КУЛЬТ ПЛОДОВИТОСТИ

К чёрту ваш культ плодовитости,

я никогда не хотела быть плодовитой,
ты думаешь, этот мир —
такая большая пизда, и все толпятся,
чтобы войти или выйти, как на вокзале,
это ли не прекрасно,
все эти люди куда-то едут, —
вот на что это похоже, — сказала она,
выпихнула наседку из гнезда, схватила
яйцо и швырнула прямо в лицо,
и зародыш частью зацепился, а частью
стекал вниз, полуживой, по щеке,
около рта, жёлтые полупрозрачные
кости стекали по щеке и подбородку —
ему нечего было сказать.

ВСЕ ЛЕЖАТ НА ЖИВОТАХ, ГОЛОВАМИ

К СВЕЧЕ, ЧИТАЮТ, СПЯТ, РИСУЮТ

По гофрированной крыше
Стучат и исчезают в долгой ночи

миллионы
мятущихся капель
шквал налетел и вдруг
 снаружи

молния

Как фотография в мозгу

Изогнутый ветром бамбук.
через

ставни
затвора
Приоткрытые в вечность

СТИХИ С ЦВЕТУЩИМИ СЛИВАМИ

Остров Энджел.
Лодка неспешно плывёт на запад
над заплетающимися
языками мутной глины.
Восточный склон горы Уитни
всё ещё наклонен;
Две сливы на перекрёстке Бьюкенен
и Вальехо
Сбрасывают лепестки
на восточную часть тротуара.
Мы обнимаем и ласкаем друг друга,
Там где мир ещё не рождён;
Длинная медленная океанская зыбь —
земля уплывает на север.

ПЕСНЯ СОРОКИ

Шесть утра,
Сижу в гравийном карьере
вблизи от 90-го шоссе
за можжевельником
и путями Саутерн Пасифик
рядом с самосвалами
Койоты — их вроде бы три
тявкают и поют наверху.

Сорока сидит на суку

качает головой и говорит:
«Это ум, мой дружок,
Синева бирюзы.
Дурачить тебя я не буду.
Ты чуешь, как ветер
Пронзает деревья;
Не бойся того,
Что выше твоей головы,
Снег на западных склонах
Каждый год выпадает,
Вот и ты будь спокоен.
Перо на земле,
Песня ветра —

Это ум, мой дружок,

Синева бирюзы».

НАСЧЁТ ПОЭТОВ

Поэты Земли
Пишут короткие стихотворения
И не нуждаются
В чьей-либо помощи.

Поэты Воздуха
Играют с тончайшими струями,
А порой отдыхают в вихрях.
Стихи за стихами
Кружатся в едином порыве.

Ниже пятидесяти
Топливо не течёт
И пропан замерзает в баке.
Поэты Огня
При абсолютном нуле
Греются у костра былой любви.

Первый
Поэт Воды
Настаивался шесть лет,
Покрытый тиной.
Жизнь в его стихах
Оставила миллионы
Разнообразных следов,
Протоптанных по грязи.
С Солнцем и Луной
В животе
Поэт Пространства
Спит.
А его стихи,
Как дикие гуси,
Улетают за горизонт.

Поэт Сознания
Не выходит из дома.
Это дом — пустой,
У него нет стен.
Стихотворение
Открыто со всех сторон
Повсюду
И сразу же.

ДЛЯ ЛЬЮ / ОТ НЕГО ЖЕ

Лью Уэлч вернулся однажды,

живой, словно ты и я. «Чёрт возьми, Лью, —
сказал я ему, — разве это не ты застрелился тогда?»
«Да, это я», — сказал он,
и холодок пробежал по моей спине.
«Да, это ты, — сказал я, — я это понял теперь».
«Знаешь, — сказал он, —
наши миры почему-то боятся друг друга,
я не могу понять, почему.
Я пришёл, чтобы сказать тебе:
детям надо рассказывать о кругах.
О кругах жизни. О кругах вообще.
Всё из них, и всё позабыто».

СОЕВЫЙ СОУС

Брюсу Бойду и Холли Торнхейм

Стоя на стремянке
под прогретым потолком
и прибивая проволочную сетку для штукатурки
(я помогаю Брюсу и Холли на строительстве дома)
я ощутил кисло-солёный запах
и спустился с лестницы.

«Ночью её лизал олень», — говорит она

и показывает мне готовую оконную раму
из секвойи, однако тёмную, с этим запахом.

«Мы взяли сломанный чан из секвойи для соевого соуса

на две тысячи галлонов в компании из Сан-Хосе,
которая вышла из бизнеса».

Доски уложены во дворе:

я наклоняюсь, нюхаю, ах! Как мисо Синсю,
тёмная солёная паста мисо в Нагано,
горной провинции в центре главного острова Японии,
как солёные овощи Синсю!

Я вижу моего друга Шимизу Ясуси,

как-то раз в октябре мы с ним перевалили по снегу
Японские Альпы и в последний вечер
спустились вниз, к крестьянской усадьбе,
допоздна сидели в горячей бане — и ели из миски
солёную редиску с холодным мисо,
не бывает ничего вкуснее!

И вот я снова в жарком пыльном летнем дворе

с молотком в руках.

Но теперь я знаю,
каково это — быть оленем
и лизать в темноте
оконные рамы.

НАСТОЯЩАЯ НОЧЬ

Кокон сна в тёмной постели:

В это нутро извне
Врывается топот
Врывается топот
И ум наконец-то осознаёт,
Как рыба на крючке:
Енот на кухне!
Падение металлических мисок,
столкновение банок,
 лавина тарелок!
Для участия в этом ритуале
Я встаю, не совсем твёрдо,
Хватаю палку, прыгаю в темноту —
Огромный грохочущий демон,
Ревущий на енотов —
Они мчатся за́ угол,
Царапание когтей говорит мне,
Что они залезли на дерево.

Я стою внизу,
Два молодых енота сидят
На двух засохших ветвях и смотрят
Вниз с обеих сторон ствола:

я злобно рычу на них, я рычу:

«вы, проклятые еноты,
вы разбудили меня
среди ночи, вы учинили
погром на нашей кухне»

А потом я умолкаю
И ночная прохлада
Обдаёт моё голое тело
Я живой в этой ночи
Босой на гравийной дорожке
С палкой в руке, навсегда.

Длинное облако
Светится матовым светом
За сосновыми чёрными сучьями,
Всё ещё полнолуние,
Сосны на склонах холмов
Что-то шепчут, сверчки
Поют в невидимых бухтах.

Я поворачиваюсь и тихо
Иду по дорожке в постель
С гусиной кожей и растрёпанными волосами
В темноте, рядом с молочной лунностью
И шуршащими чёрными соснами,
Я ощущаю, как на цветке одуванчика
Вызревает шапка семян,
Которую завтра развеет ветер,
Как морской анемон колышется
В жемчужной холодной воде.
Мне пятьдесят.
Всю свою жизнь
Я накручивал гайки
На болты.

Там, посреди теней,

Дети спят,
И спит любимая, с которой прожиты годы.
Настоящая ночь.
Я больше не хочу стоять здесь один
В темноте.

Пыльные ноги, волосы спутались

Я сутулюсь и снова проваливаюсь
В оболочку сна, я хочу уснуть,
Чтобы проснуться
Как всегда

На рассвете

У ИСТОРИИ ДОЛЖНО БЫТЬ НАЧАЛО

на Верхнем Скаджите

Весь день ушёл, чтобы её найти:

Мою хибару на Каньон Крик,
Гляжу на старые вещи, на бронзовый
зазубренный станок для бритья.

Куча щебёнки
поросла ежевикой,
Дверная рама сломана, крыша осела,
Брёвна покосились так,
Что готовы упасть.
Тачка, лебёдка,
Ржавый засов;
Стулья внутри поломаны,
Сетка от мышей заполнена
Сухими какашками и обрывками одеяла.
Ржавые полотна висят на стропилах.
Всего лишь 20 лет назад
Я оставил её и закрыл
На замок: мыши проникли внутрь,
Трава проросла сквозь настил.
Обычные инструменты,
Ничего интересного для археолога,
Кроме стиральной доски — таких уже нет,
Всё упаковано в тюки и вывезено
На мулах, и не было золота для оплаты.

(Здесь нет ни керамики, ни статуэток,

Как в Хараппе или Кноссе,
Они — из эпохи цивилизаций.)

«ОСЫПАЮТСЯ СЛИВЫ ЦВЕТЫ…»

Осыпаются сливы цветы

а на вишнях всё ещё твёрдые почки
самое время
чтобы в саду пить вино
Хозяйка выходит
в сумерках
и выхлопывает половик

СЕВЕРНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ

Эту осень не вернуть назад

Все стоянки занесло песком
Мы шагали ночью по холмам
Днём брели по пляжам босиком

В воду неохота даже лезть

Мокнет синий куст на берегу
Мы ныряем в тёмную волну
Дождь идёт по мокрому песку

КАК ПОЭЗИЯ ПРИХОДИТ КО МНЕ

Она приходит, неловкая,

в темноте по прибрежной гальке
и стоит, боязливая,
поодаль от моего костра,
тогда я встаю и встречаю её
на границе света и тьмы.

МАМА-МЕДВЕДИЦА

Прикрывшись вуалью,
она говорит о ловле лосося,
Дразнит меня вопросом
«Что ты знаешь о моих тропах?»
И целует меня сквозь гору.

Через пласты и ущелья,

через овраги и складки,
С полным ртом голубики,
как сладко!

ПАДАЯ С ВЫСОТЫ, ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ

Что это было?

шторм летящих стёкол
волны пламени

ясный день в далёком небе —

чем сгореть заживо,

держи меня за руку.

Мы будем
двумя паломниками

нырнувшими вниз
ПЕРЕВОДЫ С
ИСПАНСКОГО
 Хуан Рамон Хименес

«НЕСУТ ЗОЛОТЫЕ СТРЕЛЫ…»

Несут золотые стрелы

погибель лету. И воздух
прозрачной болью наполнен,
и кровь напоена ядом.

Всё — свет, и цветы, и крылья, —

уже готово к отлёту.
И сердце уходит в море.
О, сколько печали рядом!

Холодная дрожь и слёзы.

— Куда вы идёте? — Где вы? —
У всякого всякий спросит.
Ответ никому не ведом...

ИДЕАЛЬНОЕ МОРЕ

Маяк —
как голос ребёнка, что хотел бы
быть Богом; для нас почти незримый.

— Какая даль! —

И кажется,
что он зажжён не для таящих гибель
морей, но для зловещей бесконечности.
УТРО В САДУ

Спящий младенец!

А в это время птицы поют,

качаются ветки
и улыбается огромное солнце.

В тени золотой
— столетие или мгновенье? —
спящий младенец
— вне всякой идеи
о мгновенном и вечном! —

А в это время птицы поют,

качаются ветки
и улыбается огромное солнце.

«МНЕ ВСЁ ВРЕМЯ КАЖЕТСЯ…»

Мне всё время кажется, что эту

дырочку во мне прожгла звезда,
я тянулся к ней что было силы,
и она мне опалила душу.

И увы, основа моей жизни

вся в прорехах, как худая ткань,
но горят сквозь чёрные пустоты
звёзды, все живые до единой!
 Сесар Вальехо

TRILCE, II

Время Время.

Полдень застоялся между росами.

Насос казармы заунывно перекачивает
время время время время.

Было Было.

Петухи распелись понапрасну.

Уста безоблачного дня спрягают
было было было было.

Завтра Завтра.

Обжигающая передышка бытия.

Этот день решил меня оставить на
завтра завтра завтра завтра.

Имя Имя.

Кто зовётся стоном наших ран?

Темжесамым звался тот, кто вынес
имя имя имя имя.

«И ВПЛОТЬ ДО ДНЯ…»

И вплоть до дня, когда вернусь, когда из камня

наружу прорастёт мой жёсткий ноготь,
с его игрой преступной и упрямой,
в зелёной роще, над плитой отлогой.

И вплоть до дня, когда вернусь и прохромаю

походкой горделивой и открытой,
и обойду колодцы, понимая,
какое благо жить второй попыткой.
И вплоть до дня, когда вернусь, когда исправно
пройду живым среди суровых судей,
и слабый наш мизинец станет главным,
достойным, славным — и другим не будет.

ИНТЕНСИВНОСТЬ И ВЫСОТА

Хочу писать, но создаю лишь шум я,

хочу звенеть — не похоронным звоном.
Любая цифра обернётся суммой,
и пирамида расцветёт бутоном.

Хочу писать — а рыкаю, как пума;

мне пахнет луком лавр вечнозелёный.
Чихну — и эти звуки ветер сдунет;
нет сына божьего без эмбриона.

Пора питаться нам травой зелёной,

плодами скорби, телом бездыханным,
запасами души моей бездонной.

Скорее же, скорей! Смотри, я ранен;

Мы выпьем всё с тобой, что пили раньше,
А ворон кормит пусть свою ворону.

ШЛЯПА, ПАЛЬТО, ПЕРЧАТКИ

Кафе Режанс находится напротив Комеди

Франсез; там в уголке есть место
уютное, со столиком и креслом.
Вхожу, а там стоит повсюду тонкий сизый дым.

Застыли губы, я курю, за столиком двухместным

перед собой я вижу впереди
другие два дымка, грудную клетку
кафе, и ржавую печаль в пустой груди.

И пусть встают во мне осенние картины,

сезоны, облака; виски́ , морщины,
пусть осень снова прорастает в осень —
безумный постулат мне не внушает страха.
Как просто всё и как молниеносно,
как жарок снег, как быстро мчится черепаха!
 Федерико Гарсиа Лорка

И ПОСЛЕ

Время,
исчезают
твои лабиринты.

(Остаётся
только пустыня.)

Сердце,
иссяк источник
твоих желаний.

(Остаётся
только пустыня.)

Исчезает
чудо рассвета
и поцелуи.

Остаётся
только пустыня.
Песчаные волны
пустыни.

ПЕРЕКРЁСТОК

Ветер с востока;
фонарь
и кинжал
прямо в сердце.
Улица
натянута так,
что гудит,
как струна,
гудит
огромным шмелём.
Повсюду,
со всех сторон,
кинжал
прямо в сердце.

ТАНЕЦ

Кармен истово танцует

в узких улочках Севильи:
вьются золотые пряди,
и зрачки её сверкают.

Девочки,
закройте ставни!

Жёлтая змея, как обруч,

голову её обвила.
Ей пригрезились минувших
дней лихие кавалеры.

Девочки,
закройте ставни!

Улицы пусты, и только

в самой глубине кварталов
андалузских, в самом сердце
больно колет шип былого.

Девочки,
закройте ставни!

САЭТА

Смуглый Христос
идёт
от галилейских лилий
за гвоздикой Испании.

Вот он идёт, смотрите!

Испания.
Небо темнее ночи,
выжженная земля,
и тёчёт по каналам
медленная вода.
Смуглый Христос,
опалённые пряди,
острые скулы,
бельма зрачков.

Вот он идёт, смотрите!

 Рубен Мартинес Вильена

УТРЕННЕЕ КРЕЩЕНДО

Над дальним горизонтом огонь встаёт с востока:

из фонарей дыханье ночных огней уходит…
Вот город пробудился, раздался гулкий рокот
и звон неравных ритмов в обычном обиходе.

Шум проницает стены, расходится широко,

последние газеты кричат о новой моде,
снуют автомобили, донёсся дребезг стёкол,
звенят стальные рельсы и слышен визг лебёдок;

огонь пылает в топках, клокочет пар в машинах,

гремят повсюду поршни, вращаются турбины;
ревут моторы этой вибрации под стать;

весь город начинает дрожать, как приведенье,

звучит гудок, и тотчас он весь пришёл в движенье,
не может ни минуты на месте устоять!

ПОЛУДЕННОЕ АНДАНТЕ

Над городом неспешно встаёт полифония,

мелодия рассвета к полудню настоялась,
и слышно, как в далёкой и светлой ностальгии
томится и вздыхает огромная усталость.

Торжественное время, сердец меланхолия,

Столица по глубокой мечте истосковалась,
Стихают в эту пору движенья городские,
а в небе проплывает невидимая малость.

Бельё горит, как пламень, близ молниеотводов,

на плоских крышах молча застыли дымоходы,
тень падает на землю по перпендикуляру;
но солнце просочилось сквозь призрачные кроны,
и на земле очерчены контуры балконов —
альков для тех, кто снизу идёт по тротуарам.

ВЕЧЕРНЕЕ АЛЛЕГРО

Нечаянные встречи, вечерние прогулки!

Роскошные закаты, занятные картинки,
прекрасные мулатки в тенистых переулках,
одни идут на рынок, идут другие с рынка…

Над золотистым морем в роскошестве июльском

сияет перламутром небесная равнина,
но ночь на эту сцену выходит шагом гулким,
и атакуют город голодные глубины.

Стихают звон трамваев и шум аттракционов,

аккорды фортепьяно, шипенье патефонов,
а ночь под капюшоном грядёт за ними вслед;

упрямого светила в карнизах отраженье

горит, и не желает проигрывать сраженье,
но убегает вечер, и гаснет ясный свет!

НОЧНОЕ МОРЕНДО

Сверкающие звёзды на синеве небесной,

людей твоих заснувших безмерная основа,
покуда мир сокрылся под тёмною завесой,
чтоб собраться с силой, жить начиная снова.

Глухой и смутный трепет проносится над бездной,

молчание нарушив, звучит пустое слово,
тоска немая в людях проснулась повсеместно
и тихо отпирает закрытые засовы.

Шумы, ночные слухи… Ничто не помешает

лунатику, когда он по улицам шагает;
беззвучно замирает густой прохладный воздух,
слышны в ночи людские тревоги и раздоры,
и тайны роковые таит пустынный город,
но равнодушно смотрят с небес на землю звёзды!
 Хорхе Луис Борхес

AFTERGLOW

Закат всегда потрясает

безвкусицей и нищетой,
но ещё сильнее —
последним отчаянным блеском,
окрашивающим равнину в цвет ржавчины,
когда солнце почти уже скрылось за горизонтом.
Этот нестерпимый свет, напряжённый и ясный,
эта галлюцинация, заполняющая пространство
всеобъемлющим страхом темноты,
неожиданно прекращаются,
когда мы замечаем их фальшь,
как прекращаются сны,
когда мы понимаем, что спим.

ТРОФЕЙ

Подобно тому, кто исколесил всё побережье,

удивлённый обилием моря,
вознаграждённый светом и щедрым пространством,
так и я созерцал твою красоту
весь этот долгий день.
Вечером мы расстались,
и в нарастающем одиночестве,
возвращаясь по улице, чьи лица тебя ещё помнят,
откуда-то из темноты я подумал: будет и в самом деле
настоящей удачей, если хотя бы одно или два
из этих великолепных воспоминаний
останутся украшением души
в её нескончаемых странствиях.
К МОНЕТЕ

Холодной ненастной ночью мы отплыли из Монтевидео.

Когда берега Серро скрылись из виду,
я бросил с верхней палубы
монету, которая сверкнула и ушла в мутные воды,
словно искорка света, поглощённая мраком и временем.
И тут я подумал, что совершил нечто бесповоротное,
включив в историю планеты
судьбы двух параллельных, почти бесконечных существ:
мою, сплетённую из тревоги, любви и превратностей жизни,
и судьбу этого металлического кружочка,
который воды могут унести в мягкую бездну
или в далёкие моря, до сих пор терзающие
останки саксов и финикийцев.
Каждому мгновению моего сна и моего бодрствования
соответствует такой же миг жизни незрячей монеты.
Порой я испытывал угрызения совести
или завидовал тебе,
как и мы, пребывающей во времени и его лабиринте,
и не подозревающей об этом.

СЧАСТЬЕ

Тот, кто обнимает женщину — Адам. Женщина — Ева.

Всё происходит в первый раз.
Я увидел в небе что-то белое. Мне сказали, что это луна,
но что мне делать с этим словом и этим мифом?

Деревья страшат меня. Они так прекрасны.

Животные спокойно подходят ко мне, чтобы я нарёк им имена.
Когда я открываю книги, в них появляются буквы.
Листая атлас, я выдумываю форму Суматры.
Тот, кто зажёг спичку в темноте, изобретает огонь.
Другой подстерегает меня в зеркале.
Тот, кто смотрит в море, видит Англию.
Тот, кто читает стихи Лилиенкрона, вступил в битву.
Мне приснился Карфаген и легионы, разрушившие Карфаген.
Мне приснились меч и весы.
Хвала любви, в которой нет владельца и обладания,
но двое отдаются друг другу.
Хвала ночному кошмару, раскрывшему нашу способность
создать преисподнюю.

Тот, кто спускается к реке, спускается к Гангу.

Тот, кто смотрит на песочные часы, видит распад империи.
Тот, кто играет с кинжалом, предвещает убийство Цезаря.
Тот, кто видит сон, является всеми людьми.
В пустыне я увидел юного Сфинкса, только что высеченного из камня.
Нет ничего старого под солнцем.
Всё происходит в первый раз, но на извечный лад.
Тот, кто читает мои слова, сам придумывает их.

ПРАВЕДНИКИ

Человек, возделывающий свой сад по завету Вольтера.

Тот, кто испытывает благодарность, слушая музыку.
Тот, кто с удовольствием открывает происхождение слов.
Двое служащих, молча играющих в шахматы в кафе на Юге.
Керамист, обдумывающий форму и цвет.
Наборщик, старательно верстающий эту страницу,
пусть она ему и не нравится.
Мужчина и женщина, дочитывающие одну из Дантовых песен.
Тот, кто гладит спящее животное.
Тот, кто прощает или хотел бы простить причинённое ему зло.
Тот, кто испытывает благодарность, читая Стивенсона.
Тот, кто предпочитает, чтобы правы были другие.
Все эти люди, совсем об этом не думая, спасают мир.

СИНТО

Когда нас постигла полная неудача,

на какую-то долю секунды нас могут спасти
микроскопические приключения
внимания и памяти:
вкус фруктов и вкус воды,
лицо, вернувшееся к нам во сне,
первые ноябрьские жасмины,
неутомимая устремлённость магнитной стрелки,
книга, которую мы считали утраченной,
пульсация гекзаметра,
поворот ключа, открывающего дом,
запах библиотеки или сандалового дерева,
прежнее название улицы,
раскраска географической карты,
неожиданная этимология,
ровный край подстриженного ногтя,
дата, которую мы попытались вспомнить,
подсчёт двенадцати гулких ударов,
резкая физическая боль.

Восемь миллионов божеств Синто

тайно странствуют по земле.
Эти скромные вдохновители
прикасаются к нам и уходят дальше.

ПЬЕДРАС И ЧИЛИ

Я много раз здесь проходил, однако

о том уже не помню. Давний вечер
и утро нашей самой первой встречи
ушли во тьму, не оставляя знака —
судьба не знает повторенья. К счастью,
всё прошлое давно уж стало прахом:
оно дробится временем на части,
и я гляжу в его лицо без страха.
Смотри, как в сумерках сверкает шпага
или пылает роза. Эти тени
сплетаются, скрывая мир явлений
в вечерней темноте. Ещё два шага,
и смерть откроет лик свой постепенно:
ведь не дано другого мне забвенья.

ДАРЫ

Дана мне музыка, в которой время

нашло своё другое воплощенье.
Дано мне к чистой красоте влеченье,
дано любви трагическое бремя.

Дано мне встретить ту, с которой вместе

я счастлив так, как раньше счастлив не был;
Открыть луну, висящую на небе,
и алгебру сияющих созвездий.

Дано бесчестье. Также от природы

мне дан тяжёлый груз ночных кошмаров.
Дано искусство сабельных ударов,
извечный бой заката и восхода.

Мне дан язык, источник всех обманов,

дана мне плоть, что снова станет глиной.
Руины Карфагена, стены Рима
и тот, кто смотрит из зеркальной рамы.

Ещё даны мне книжные страницы,

в которых я себя узнал когда-то,
даны мне парадоксы элеатов
о том, что всякий миг не завершится.

Пылающую кровь любви взаимной

(вот образ, греческим умом рождённый)
вручил мне тот, кто диктовал законы,
и чьё в ночи, как меч, сверкает имя.

Даны мне идеальные предметы:

куб, пирамида, шар. Неисчислимость
песка, шероховатость древесины
и тело, чтобы жить на этом свете.

Благословенный вкус земного рая

вкушаешь ты, как я его вкушаю.
 Пабло Неруда

ДВАДЦАТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ О ЛЮБВИ, IV

Это утро наполняется бурей,

прорастающей из сердцевины лета.

Ветер колышет странствующими руками

белые облака — как платочки прощанья.

Неисчислимое сердце ветра

бьётся над нашим влюблённым молчаньем.

И гудит в деревьях чудесный оркестр, —

вещий колокол, полный сражений и песен.

Ветер срывает и уносит листву с деревьев,

отклоняет от цели стрелы трепетных птиц.

Ветер свергает её наземь волнами без пены,

веществом невесомым, наклонным огнём.

Терпит крушенье и тонет корабль её поцелуев

у входа в гавань — летним ветреным днём.

МИР ТЕНЕЙ

В каждом из этих дней, чёрных, как старые цепи,

и опалённых солнцем, подобно огромным рыжим быкам,
едва находящих себе опору в воздухе и сновидениях
и исчезающих так внезапно и непоправимо,
ничто не пришло на смену моим смятенным истокам,
и неравные меры, что кружат в моём сердце,
выкованы из одиночества этих дней и ночей,
и объемлют собой беспорядок печальных количеств.

И вот я стою здесь, слепой и бесчувственный страж,

недоверчивый, приговорённый к этому скорбному бдению,
перед стеной, по которой течёт каждодневное время,
и мои различные лица проходят одно за другим,
как большие цветы, бледные и тяжёлые,
непрестанно меняющиеся и неживые.

WALKING AROUND

Так случилось: я устал быть человеком.

Я захожу в магазины модной одежды, в ночные клубы,
скорбный, непроницаемый, словно фетровый лебедь,
медленно плывущий по водам рожденья и смерти.

Я готов рыдать от запаха парикмахерской.

Я хочу заснуть — всё равно, под камнями или под ватой.
Меня тошнит от пластиковых бутылок,
от новых книг, от компьютеров, от автомобилей.

Так случилось: мне надоели мои ногти и волосы,

мои ступни, моя тень.
так случилось, я устал быть человеком.

Надо признаться, это было бы так упоительно —

взять и напугать адвоката срезанной лилией
или прихлопнуть монашку ударом уха.
Было бы так замечательно
расхаживать по улицам с зелёным ножом
и орать во всю глотку, умирая от холода.

Я совсем не хочу быть корнем в потёмках,

тощим, нерешительным, вздрагивающим во сне,
уныло ползущим сквозь мокрую глину,
впитывающим и размышляющим, жадным до пищи.

Меня доконали мои неудачи.

Мне надоело жить среди корней и могил,
всегда под землёй, в душном погребе с мертвецами,
окоченевшим, умирающим от тоски.

И вот понедельник пылает, как лужа бензина,

когда я иду на прогулку своей арестантской походкой;
он взвизгивает на ходу, как проколотое колесо,
и оставляет в ночи свой кровавый след.

Он загоняет меня в углы, в сырые квартиры,

в больницы, где прямо из окон торчат чьи-то кости,
в сапожные мастерские, пропахшие уксусом,
в гнусные щели улиц, забитые мусором.

Вот птицы жёлтого цвета, и гнусная требуха

развешена на подъездах ненавистных домов,
вот вставная челюсть, забытая в кафетерии,
вот зеркала, что не могут не плакать от стыда и от страха,
и повсюду — зонты, пуповина, ядовитая злоба.

Я гуляю, спокойный, у меня есть глаза и ботинки,

у меня есть ненависть и забвение;
я прохожу сквозь офисы, сквозь врачебные кабинеты,
сквозь дворы, в которых сохнет бельё на верёвках:
полотенца, кальсоны, рубашки, с которых стекают
долгие мутные слёзы.

АЛЬБЕРТО РОХАС ХИМЕНЕС ПРОЛЕТАЕТ

Среди скрипящих перьев, среди ночей,

среди магнолий и среди телеграмм,
между ветром Юга и западным бризом,
ты пролетаешь.

Ниже могил, ниже глины и праха,

ниже оцепеневших морских ракушек,
ниже глубинных подземных вод,
ты пролетаешь.

На самом дне, среди утонувших детей,

среди слепых растений и мёртвых рыб,
на самом дне — и опять среди облаков,
ты пролетаешь.

Вдали от крови, вдали от костей,

вдали от хлеба, вдали от вина,
вдали от огня,
ты пролетаешь.

Вдали от уксуса и от смерти,

среди гниения и фиалок,
с небесным голосом, в сырых ботинках,
ты пролетаешь.
Над делегациями и аптеками,
над колёсами, адвокатами, кораблями,
над только что вырванными зубами,
ты пролетаешь.

Над городами с затонувшими крышами,

где огромные женщины по вечерам
расплетают косы ущербными гребнями,
ты пролетаешь.

Вблизи от погребов, где в тишине,

в мутных тёплых ладонях бродит вино,
в медленных ладонях тёмного дерева,
ты пролетаешь.

Среди пропавших авиаторов,

рядом с каналами и тенями,
рядом с закрытыми кувшинками,
ты пролетаешь.

Сквозь бутыли горького цвета,

сквозь кольца аниса и неудачи,
воздевши руки и стеная,
ты пролетаешь.

Над зубными врачами и конгрегациями,

над кинотеатрами и ушными раковинами,
в новом костюме, с погасшим взором,
ты пролетаешь.

Над твоим безбрежным кладбищем

с заблудившимися моряками,
покуда льётся дождь твоей смерти,
ты пролетаешь.

Покуда льется дождь твоих пальцев,

покуда льётся дождь твоих костей,
твоего костного мозга и улыбки,
ты пролетаешь.

Над камнями, на которых ты таешь

и стекаешь, — ниже зимы, ниже времени,
покуда сердце не расточится по каплям,
ты пролетаешь.

Но ты не здесь, окружённый цементом,

чёрными сердцами нотариусов
и потревоженными костями всадников:
ты пролетаешь.

О, мой собрат и морской цветок,

о, гитарист в одеянье из пчёл,
во тьме волос твоих нет ни грана истины:
ты пролетаешь.

Нет истины во тьме за твоей спиной,

нет истины в этих мёртвых ласточках
и в этом сумрачном царстве скорби:
ты пролетаешь.

Чёрный ветер Вальпараисо

расправил крылья угля и пены
и заслонил небеса, по которым
ты пролетаешь.

Промозглый холод мёртвого моря,

гудки пароходов, столы и запах
дождливого утра и тухлой рыбы:
ты пролетаешь.

Стопка рома, ты и я, душа моя плачет,

никого, ничего, одна только лестница
с разбитыми ступеньками, и зонт:
ты пролетаешь.

Это море. Спустилась ночь, и я слышу,

как ты одиноко пролетаешь над морем,
над тёмным морем моей души:
ты пролетаешь.

Я слышу мерный звук твоих крыльев,

и воды мёртвых стучат в моё сердце,
как слепые мокрые голуби:
ты пролетаешь.

Ты пролетаешь, совсем один,

один среди мёртвых, один навеки,
ты пролетаешь без тени, без имени,
без слащавости, без слов и без роз:
ты пролетаешь.
ОДА ПОСТЕЛИ

Из постели в постель и в постели,

этот путь —
это путь нашей жизни.
Новорожденный, раненый,
мёртвый,
тот, кто любит и спит,
из постели в другую постель
мы приходим, и нам не уйти,
в этом поезде и в корабле,
в этой
общей реке
нашей жизни,
в общей
реке
нашей смерти.
Земля — постель для любви,
в лужайках цветов,
в пятнах крови,
небесные простыни
сушатся на верёвках,
расстелен сентябрь
с его белизной,
море
наносит
удары
по
зелёному
куполу
бездны,
и шевелятся груды
белой и чёрной одежды.

Море, жуткое ложе,

нескончаемый двигатель
жизни и смерти,
неистовость ветра и пены,
в тебе засыпают рыбы,
спят киты
и ночная тьма,
в тебе покоится
звёздная пыль
умирающих метеоров:
ты — вечный пульс
своих спящих,
ты создаёшь
и разрушаешь
бесконечный таламус снов.

Внезапно восходит луч

с глазками незабудок,
с носом — из белого мрамора
или из яблока,
и освещает тропинку,
ведущую нас прямиком
на нежно-лилейные простыни,
и мы скользим
по этим штандартам,
как на аркане.
Появляется смерть,
подходит к нашей кровати
с руками, покрытыми ржавчиной,
с йодистым языком,
она вздымает свой перст,
огромный, словно дорога,
и указует нам путь
к арене для боя быков,
к воротам последней боли.

ОДА ЧЕЛОВЕКУ В ЛАБОРАТОРИИ

Вот человек,
неприметный с виду,
он глядит
одним своим глазом
деятельного циклопа
на мельчайшие вещи,
на кровь,
на капли воды,
он глядит
и записывает или диктует,
а там, в этой капле,
вращается целый мир,
млечный путь дрожит,
как маленькая река,
человек
глядит
и замечает
в крови
маленькие красные точки,
мятущиеся
планеты,
или вторжение
достославного белого войска,
человек
своим глазом
всё видит,
всё замечает,
там, в этой капле, заперт
вулкан нашей жизни,
сперма
с её титрованным небосводом,
трепет
мгновенных
сокровищ,
мужское семя;
рядом
в бледном круге
капля
мочи
приоткрывает янтарные страны,
или плоть твоя —
горы аметиста,
трепетные лужайки,
зеленеющие созвездия;
а он
всё отмечает, всё записывает,
и внезапно обнаруживает
угрозу,
отдельную
точку,
чёрный нимб,
он опознаёт его, заглядывает
в свой справочник,
и уже не теряет из виду,
скоро
в твоём теле начнётся охота,
развернётся битва
прямо на глазах
человека из лаборатории;
тёмной ночью холодная смерть
приблизится к матери,
крылья незримого страха
коснутся ребёнка,
вспыхнет битва в развёрстой ране,
и всё —
в присутствии
этого человека
и его одинокого глаза,
который искал
злую звезду
на кровавом
небе.
Там, в белом халате,
он продолжает
разыскивать
знак,
число,
цвет
смерти
или жизни,
дешифруя
строение
боли, раскрывая
симптомы лихорадки
или первый признак
появления человека.
Где-то рядом с тобой —
неизвестный
путешественник
в полумаске,
объявивший о том,
что ему повстречалось
в твоих венах,
на Севере или на Юге
твоих внутренностей,
суровый
человек со своим глазом,
он берёт шляпу,
надевает её,
зажигает сигарету
и выходит на улицу,
останавливается на мгновение
а потом опять шагает по тротуарам,
присоединяется к людской толпе,
и наконец скрывается из виду,
словно дракон,
маленькое вёрткое чудовище,
что осталось позабытым в одной
капле
в лаборатории.

ЛЕНТЯЙ

Металлические предметы
будут летать между звёздами,
измождённые люди
надругаются над белизной луны
и понастроят на ней аптеки.

А в это время винограда

начинает бродить вино
между морем и Кордильерами.

В Чили танцуют черешни,

поют смуглолицые девушки
и сверкает вода в гитарах.

Солнце освещает каждую дверь

и творит чудеса с пшеницей.

Первое вино — розовое,

сладкое, как нежность ребёнка,
второе вино — крепкое,
словно хриплый голос матроса,
а третье вино — это топаз,
это мак и пламя пожара.

Дом мой полон земли и моря,

большие глаза моей жены
цветом схожи с лесным орехом,
море с наступлением ночи
оделось в белизну и зелень,
и луна в прибрежной пене
дремлет, как морская невеста.

Я планету менять не хочу.

Я ВЕРНУСЬ

Мужчина или женщина, прохожий,

когда-нибудь, когда меня не станет,
ты здесь меня попробуй отыскать,
здесь, посреди прибоя и камней,
в кипящем свете
океанской пены.
Ты здесь меня попробуй отыскать,
и я вернусь сюда, вернусь без слов,
без голоса, без губ, без ничего,
вернусь и стану
струями воды,
ударами безудержного сердца.
Здесь потеряюсь я и отыщусь,
и снова стану камнем и молчанием.

НЕ ВСЁ В ЭТОМ ДНЕ ОТ ДНЯ СЕГОДНЯШНЕГО

В этом дне осталось что-то

от дня вчерашнего:
осколок чаши или обрывок знамени,
или простое понятие о свете,
водоросль ночного водоёма,
нерастраченная сила, золотой воздух;
и уже завершившись, оно продолжало
струиться, умирая от стрел
нестерпимого солнца.

Ведь если бы вчерашний день

не продолжался
в ослепительной самодостаточности
нашего сегодняшнего дня,
зачем бы он тогда чудесной чайкой
кружился позади,
пытаясь слить свою лазурь
с исчезнувшей лазурью?

Я отвечаю.
Это в глубинах света
кружит твоя душа,
то умаляясь — до исчезновения,
то нарастая — колокольным гулом.
А между смертью и возрождением
нет никакого
промежутка, и даже нет определённой
границы.
Свет замыкается в кольцо,
и мы вошли в его движение.

КАМНИ НЕБА, XXII

Я вошёл в аметистовый грот:

кровь потекла по фиолетовым щёткам,
превращаясь в вино, в мерило истины:
с той поры у меня болят фиалки.

КАМНИ НЕБА, XXX

Я иду, я иду, встречайте, камни!

Когда-нибудь, в совсем другое время,

мы встретимся опять, мы станем
жильцами огненной твердыни,
затворниками тишины.

Когда-нибудь, стекая грозной лавой,

спускаясь ледниковою мореной,
тропинкой свежести,
речною галькой,
солёной пылью северных провинций,
расплавленным металлом
и холодным
сапфиром —
там, на родине камней,
на полюсе, в пустыне, в Антарктиде,
в пустой породе, при родах иль в смерти,
мы станем камнем,
ночью без огней,
сияньем вечности,
любовью без движенья,
надменностью, закованной в оковы,
единственной звездой своих владений.
«Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К САМОМУ СЕБЕ…»

Я возвращаюсь к самому себе,

как в старый дом с гвоздями и щелями:
так человек, устав от самого
себя, как от изношенной одежды,
идёт нагим под проливным дождём
и радуется чистоте воды
и благородству ветра, но затем
спускается в свой собственный колодец,
к своим микроскопическим заботам,
как будто он и вправду существует
и должен раздавать свои долги:
как если бы я был настолько важным,
что мог бы сам принять или отвергнуть
сырой земли растительное имя,
в её театре, между чёрных стен.

«ДОЖДЬ ИДЁТ ПО ПЕСКУ…»

Дождь
идёт по песку, стучит по крыше
вечная
тема дождя:
длинные «эль» медленно падают
на страницы
моей бессмертной любви,
насущной соли;
дождь вернулся в твоё родное гнездо
с вязальными иглами прошлого:
всё, что мне нужно сейчас — это белый
лист пространства, это время
зелёных ветвей и цветущих роз;
это толика бесконечной весны,
долгожданной, с открытым небом
и долгожданной бумагой;
когда вернулся дождь,
чтобы с нежной грустью
стучать в окно,
а потом с неистовой яростью
плясать в моём сердце, плясать по крыше,
требуя,
чтобы его впустили,
чтобы ему подали чашу,
а он ещё раз наполнил её своими иглами,
прозрачным временем
и слезами.

«ИЮНЬСКИМ ЯСНЫМ ДНЁМ…»

Июньским ясным днём

со мной случилась женщина,
вернее — апельсин.
Смешалась панорама,
и постучали в дверь:
взметнулся вихрь,
и свет пронзил глаза
непоправимым ультрафиолетом;
я долго наводил свой телескоп,
как будто бы она
жила на дальних звёздах
и по астрономической ошибке
попала в этот дом.

МЫ БУДЕМ ЖДАТЬ

Есть дни, которые ещё не наступили,

их выпекают по ночам, как хлеб,
их собирают в мастерской, как стулья,
или отвешивают на весах в аптеке,
на фабриках грядущего; и где-то
встречаются такие мастера,
которые способны приготовить
любые дни — от горьких до сладчайших;
и новый день стучится в наши двери,
готовый наградить нас апельсином
или в упор с порога расстрелять.
ЭГОИСТ

Нет никого в саду, и все на месте:

зима с её зелёной чернотой,
день, словно белый молчаливый призрак
в холодных ризах, медленно идущий
по узкой лестнице. Приходит час,
когда никто не ходит по гостям,
и только капли зимнего дождя
висят на тонких обнажённых ветках,
а мы с тобой в краю уединенья
непобедимо, одиноко ждём,
что не придёт никто, не улыбнётся,
награду не вручит и ничего
не станет предлагать.

Приходит час
упавших листьев, измельчённых, ветхих,
собой покрывших землю: всё, что было
и всё, что не было, вернётся в глубину,
лишившись зелени и позолоты,
и прорастёт корнями, чтобы вновь,
на части распадаясь и рождаясь,
подняться из земли весне навстречу.

Потерянное сердце! Этот сан

я принял сам, и вместе с ним обрёл
надежду благородных превращений!
И нет вины ни в том, что я бежал,
ни в том, что я обратно возвратился.
Несчастье остаётся неизбывным,
а счастье делается только горше,
когда его целуешь каждый день,
и нет пути к свободе, кроме смерти.

Что делать, если выбрала звезда

меня — быть молнией, и если каждый шип
меня пронзает болью за других?
Что делать, если каждое движенье
моей руки встречает эту розу?
Просить ли мне прощенья у зимы,
далёкой и почти недостижимой,
за то, что я хотел замёрзнуть так,
чтобы никто не пострадал от счастья?
Блуждая по дорогам
далёкой Франции, в туманных номерах,
я возвратился к собственным пределам —
в свой одинокий сад, к своей общине,
и день, неотличимый от других,
спустился по невидимым ступеням
в одеждах нестерпимой чистоты
туда, где пахнет сыростью и прелью,
готовностью уйти и возвратиться:
и этот запах бередит мне раны,
а я им надышаться не могу.

ВЕСНОЙ С КЕВЕДО

Всё расцвело вокруг:

поля, фруктовые сады,
синеют ветреницы, лютики желтеют,
алеют маки средь зелёных трав.
Немеркнущее небо, ясный воздух,
беззвучное сиянье новых дней,
дары неиссякающей весны.
Лишь в комнату мою весна не входит.
Болезни, скомканные поцелуи
развешены церковными плющами
на чёрных окнах жизни, и одной лишь
любви здесь не хватает, не хватает
кричащих диких запахов весны.

А ты опять сияешь буйным светом,

поёшь зелёный гимн в зелёных рощах
и разворачиваешь свой ковёр,
ты дерзко наполняешь эту чашу
сиянием небесной синевы?
Весна снаружи, не тревожь меня,
не оставляй мне ни вина, ни снега,
не награждай венками и ветвями,
даруй мне тихий сон ночной листвы
и темноту, в которой собрались
металлы, корни, мертвецы, в которой
погребены бесчисленные вёсны,
что расцветают каждую весну.
ОБРАЗ

От женщины, почти что незнакомой,

осталось имя — запертым ларцом,
шкатулкой, — из неё по вечерам
я достаю заржавленные слоги:
за ними вслед — аллею под дождём,
жасмины и неистовые косы —
но бестелесный образ утонул
в глубинах времени, как в озере забвенья,
и взгляд погас, как уголь в темноте.

Распад унёс с собой земную плоть,

благоуханье высохших цветов
и просто жизнь, одну среди других.

Как сладко было бы вернуть лицо,

увлечься ароматом чистоты
и ощутить, как сильно бьётся пульс
давно ушедшей молодости нашей;
с размаху бросить в пустоту кольцо
и прокричать в бушующее небо.

Но время позволяет удержать

немногое — подарок, что остался
лежать в пивной, в вагоне или в спальне,
как зонтик, позабытый под дождём:
и всё-таки невидимые губы
звучат вдали, как шум морской волны,
когда оглянешься на повороте.

Ирена, Роза, Леонор, Мария,

коробочки, цветы между страниц
остались в одиночестве моём,
и нужно их открыть, услышать голос,
которого давно на свете нет.

ВРЕМЯ

День состоит из многих дней, минуты

растягивают час, часы стоят,
металлы, стёкла — всё покрыто пылью,
предчувствия, костюмы в гардеробе,
заботы, неотправленные письма.
День — это пруд в невидимом лесу,
в нём слышен шум листвы и разговоров,
но звуки падают в немую воду,
как камешки, упавшие с небес.
И рыжий лис на тёмном берегу
оставил золотистые следы,
как маленький воинственный король:
день собирает шорохи, осколки,
оброненные вещи, а потом
швыряет их в огонь, и в темноте
сверкает пламя прожитого дня
и умирает по приказу ночи.

ЗИМНИЙ САД

Пришла зима. И медленные листья,

одетые в молчание и злато,
диктуют мне блистательные строки.

Я — снежная тетрадь,
широкая ладонь или поляна,
застывшая округа,
безмолвное угодье зимней стужи.

Огромный мир шумел своей листвою,

пшеничные созвездья полыхали
в ночи, как алые цветы ожогов,
затем настала осень, и вино
свои на небе начертало знаки:
всё кануло, движенье небосвода
перевернуло чашу лета,
и кочевые облака померкли.

Я буду ждать на траурном балконе,

среди плющей, как бы в далёком детстве,
когда земля свои расправит крылья
над обезлюдевшей моей любовью.
Я знал, что розе суждено упасть,
что нежность персика недолговечна,
но возродится косточка его:
я охмелел, пригубив эту чашу,
и море стало мне мрачнее ночи,
когда румянец обратился в пепел.
Земля лежит сегодня
в спокойном сне, забыв свои вопросы,
расправив шкуру своего молчанья.

Я возвращаюсь к жизни,
завёрнутый в холодный плащ дождя,
в далёкий смутный гул колоколов:
я задолжал безжизненной земле
моих ростков свободу.
 Хосе Лесама Лима

ФРЕГАТ С РАСПРАВЛЕННЫМИ ПАРУСАМИ

ВРАЩАЕТСЯ ПОД УДАРАМИ УРАГАНА, ПОКА НЕ ОКАЖЕТСЯ
ВНУТРИ ПРОЗРАЧНОГО КРУГА НЕИЗМЕННОЙ СИНЕВЫ
В РАСЧЕРЧЕННЫХ НА КВАДРАТЫ ЛИНЗАХ
ПРИЗМАТИЧЕСКОГО БИНОКЛЯ

Летучие паруса
изглоданы бульдогом тумана.
Они кружатся в лохмотьях,
а могучий ветер их обирает до нитки.
Пронзительный вой
набирает свои обороты,
стираются имена, и обломки
древесины, выбеленной волнами,
ограждают сексуальный сон пеликана.
Корабль вознёсся над бездной,
подставляя рёбра укусам могучего ветра.
Рёбра вырастают из бездны,
и тепло песков
согревает во сне камни тела
и яйцо с часовым циферблатом.
Альциона запуталась в парусах,
прорываясь сквозь проклятье тумана.
Кажется, что она своим клювом
ускоряет вращенье фрегата.
Корабль вращается в вихре
шёлковых клочьев.
Паруса взмывают ввысь
над белой прозрачностью зыби
и рвутся на части.
И фрегат
со своими самонадеянными парусами
кружится, погоняемый толстощёким Эолом,
покуда не встанет на якорь
внутри неизменного синего круга
с жёлтыми стенами
в расчерченных на квадраты линзах
призматического бинокля.
Там, в притворной прозрачности,
фрегат, подружившийся с ветром,
скользит по шёлковой нити.
Птицы отдыхают
на тёплой меди борта,
и одна из них, самая смелая,
машет крыльями и поёт.
Очарованный хвост дельфина
показал над водой свою башенку.
Ныне эта картина стала гравюрой
в полумраке ночной галереи.
Но когда погаснут огни,
вновь начинается ненасытная битва
между бульдогом тумана и безнадёжной
белизной океанской зыби.
 Гонсало Рохас

ЧТО ЛЮБИТ СЕБЯ В ЛЮБВИ

Что любит себя в любви, мой Боже: жестокий свет жизни

или сияние смерти? Что ищет себя, что себя находит: что
это: любовь? Кто это? Женщина с её глубиной, её розами и вулканами,
или это многоцветное солнце — моя кипящая кровь,
когда я вхожу в неё вплоть до последних корней?

Или всё это — лишь большая игра, мой Боже, и нет ни женщины,
ни мужчины, но лишь единое тело Твоё,
в прекрасной россыпи звёзд, в летучих частицах
зримой вечности?

Я умираю здесь, о Боже, на этой войне,

когда хожу среди них по улицам и не смею любить
три тысячи сразу, ибо навеки приговорён к одной,
к единственной, к той, которую ты вручил мне в этом древнем раю.

КОНЕЦ И НАЧАЛО

Когда я открываю дверь, ведущую

меня ко мне самому: кто
крадёт у меня мою кровь, моё настоящее?
Кто швыряет меня в пустоту,
когда я дышу? Кто —
этот палач внутри меня самого?

О, время. Многоликое время.

Лицо, которое ты повторяешь и множишь.
Соль, в которой рождается музыка. Соль
моих слёз. Сорви же свою шутовскую маску.
Дождись моего поцелуя, невозможная красота.
Жди меня в преддверии моря. Жди меня
в ожидании этой вечной любви.
 Сильвио Родригес

ОСТАВИТЬ ВСЁ И УЙТИ

Оставить всё и уйти. Это так прекрасно —

Питаться одними костями в дороге дальней,
Шагать по глине, и чувствовать ежечасно
Что звёзды горят всё ярче и всё хрустальней.

Ботинки сношены, на штанах прорехи,

Зато ты мир пронзаешь орлиным взглядом.
Цикады поют тебе, и в своих доспехах
Ты гордо шагаешь, сверкая своим нарядом.

С любовью скоротечной и незабвенной,

Иных любовей тебе заводить не надо,
Ведь клятвы твои тяжелее прибрежной пены,
И шпага висит на заборе с луною рядом.

Оставить всё и уйти. Это так прекрасно —

Быть флюгером на ветру. А ещё при этом
Ты обнажаешь жизнь и глядишь так ясно,
Что думаешь: может пора мне стать поэтом?

ЗАКУСОЧНАЯ

Пятьдесят — хороший возраст,

заплатить ещё не поздно.
Я разглядываю сумму
с интересом и раздумьем.
День любой, мечта любая,
всё, чем жил я, всё, что знаю,
подошло и рядом встало,
пусть заплачено немало.

Спрашиваю я, которым боком

солнце оказалось на прилавке?
Сколько нынче стоит счастье, назови!
Но опять встаю лицом к востоку
и заказываю новый завтрак,
несмотря на стоимость любви.

Входят займы и затраты,

цены, штрафы и расплаты.
Мелкий вор украсть пытался
запах моего романса.
Кто бы ни был здесь хозяин,
расплатился я, и знаю,
что в крови он был по локти,
мне вручая новый счёт свой.

Спрашиваю я, которым боком

солнце оказалось на прилавке?
Сколько нынче стоит счастье, назови!
Но опять встаю лицом к востоку
и заказываю новый завтрак,
несмотря на стоимость любви.

ХОЖУ КАК МУРАВЬИШКА

Как муравьишка хожу по твоей спине я

по загорелому шёлку гладкой кожи
вниз с ягодиц холмов я спешу скорее
к золоту что меня обвивает и тревожит

Повернувшись навстречу свету

ты нацелилась в мир цветами
и ведут ароматы твоих секретов
в трепетный сад желаний
ПЕРЕВОДЫ С
ПОЛЬСКОГО
 Адам Мицкевич

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Вплывая на простор сухого океана,

Возок, как лодка, в травах тонет без следа.
Вокруг колышется зелёная вода
И встали острова багряного бурьяна.

Во мраке не видать ни шляха, ни кургана,

И мы плывём в ночи неведомо куда:
Там блещет облако, там светится звезда —
То блещет Днестр, то светит лампа Аккермана.

Стоим. — Какая тишь! — А журавли всё выше

Летят, и соколу не виден их полёт,
И внемлет чуткий слух, как мотылёк колышет

Траву, как скользкий уж среди стеблей ползёт.

Мне кажется, ещё вот-вот, и я услышу,
Как зов летит с Литвы, — никто не позовёт.

БУРЯ

Все снасти сломаны, вода ревёт мятежно,

Последние тросы рванулись на свободу,
Разбит штурвал, и вот во мрак ночной уходит
Кровавый солнца диск, а вместе с ним — надежда.

Завыл с триумфом вихрь, и водяные горы

Возносятся наверх из океанской бездны,
Промчался смерти дух по палубе отвесной,
Словно солдат, что штурмом взял враждебный город.

Они лежат во тьме, заламывая руки,

В объятиях друзей прощаются навеки
И молятся, за жизнь не думая цепляться.
И лишь один сидит, и ловит эти звуки;
Он мыслит: счастлив тот, в ком слабость человека
Родит мольбу, и тот, кому есть с кем прощаться.

БАЙДАРЫ

Пускаю вскачь коня, забывши обо всём;

Леса, долины, валуны вокруг дороги
Летят и умирают, как волна в потоке;
Я упиваюсь этим бешеным ручьём.

Конь скачет в мыле, он моих не слышит слов,

И разноцветный мир скрывается во мраке,
Я, словно в зеркале разбитом, вижу знаки
Мелькающих лесов, долин и валунов.

Земля спит, я не сплю. Скачу в морское лоно,

Туда, где с гулом катит чёрный вал на берег,
Я к этим водам наклоняюсь изумлённо,

Меня волной накрыло, я не вижу, где я:

Как лодка, мысль моя кружится вдохновлённо,
Сбивается с пути — я сам себе не верю...

ГОРА КИКИНЕИЗ

МИРЗА.

Смотри — вон там, внизу, синеют небеса,

Но это море. Вон гора летит, как птица.
Она меж молний через бездну неба мчится,
Расправив крылья, словно радуг паруса.

А дальше, видишь? точно снега полоса,

Но этот остров — это туча, и зарница
Среди её грудей сверкнёт, и воцарится;
Смотри! здесь трудно не поверить в чудеса.
А здесь расщелина!.. Гляди себе под ноги,
Коня пришпоришь — он взовьётся к небесам;
Я первый; наша цель — те дальние отроги,

Когда исчезну, доверяй своим глазам:

Увидишь мой колпак — тогда сигай и сам,
А если нет — вернись; там людям нет дороги.

ДРУЗЬЯМ-МОСКАЛЯМ

Вы помните ль меня? Я вспоминаю снова

Моих друзей — их смерти, тюрьмы и изгнанья,
И думаю о вас: в краю своём суровом
Остались вы — но с вами я в своих мечтаньях.

И где же вы теперь? Повешен был с позором

Рылеев на столбе, как колокол — жестоко
Замученный; будь проклят тот народ, который
Безжалостно готов казнить своих пророков.

Рука, которую мне протянул Бестужев,

Державшая перо и саблю в гуще боя,
Царём прикована к тяжёлой тачке грубой
В глубокой штольне, рядом с польскою рукою.

Иным же выпала совсем иная кара;

Так смалодушничать и низко пасть у трона,
Свободу продавать за милость государя
И бить у ног его бездушные поклоны.

Продажным языком триумф он царский славит

И наслаждается своих друзей страданьем,
Моей отчизны кровь под сапогом кровавым
Он видит, но её подверг он поруганью.

Пусть скорбный мой напев услышан будет ныне

И в северном краю — о вольности народов,
Пускай он пролетит над ледяной пустыней,
Как журавли весной, как песня о свободе.

Когда я жил средь вас, я низко пресмыкался:

Я ползал, как змея, обманывал деспота,
Но тайну чувств своих сокрыть я не пытался,
И прост я с вами был, как голубок в полёте.
Я наполняю ядом чашу горькой тризны,
И лью его на вас: замешан яд багровый
Из горечи и слёз моей родной отчизны,
Пусть он разъест не вас, но ваши лишь оковы.

А кто меня клянёт с жестоким поношеньем,

Тот, как собака злая, бешенством исходит:
Она, когда ей глотку сжал стальной ошейник,
Кусать готова руку, что дарит свободу.
 Чеслав Милош

ПЕСЕНКА О КОНЦЕ СВЕТА

В день конца света

Пчела кружит над цветком настурции,
Рыбак починяет блестящую сеть.
Радостно скачут в море дельфины,
Воробьи расшумелись без всякой причины,
И змеиная кожа блестит, как должна блестеть.

В день конца света

Женщины под зонтиками шагают по полю,
Пьяница заснул на зелёной траве,
Зеленщик звенит своим колокольчиком,
Лодка под парусом приближается к острову,
Пение скрипки плывёт по воздуху,
И звёзды ночью будут гореть.

А кто ожидал молний и громов,

Тот разочарован.
А кто искал знаков и архангельских труб,
Тот не верит, что уже началось.
Покуда на небе есть солнце и звёзды,
Покуда шмель навещает розу,
Покуда младенцы родятся розовые,
Никто не поверит, что оно началось.

Только старик, который мог быть пророком,

Но не пророк, зачем же мешаться людям,
Говорит, подвязывая помидоры:
Другого конца света не будет.
Другого конца света не будет.

ОШИБКА

Я думал, это всего лишь подготовка,

Чтобы наконец-то научиться умирать.
На рассвете в сумерках, в траве под платаном,
Лаура спит без трусиков у куста малины,
Когда Филон, счастливый, купается в ручье,
Рассветы и годы. Каждый бокал вина,
Лаура и море, суша и архипелаг,
Нас приближают, думал я, к единой цели,
И только этой цели они служат.

Но паралитик на моей улице,

Которого вместе с креслом перемещают
Из тени на солнце и с солнца в тень,
Смотрит на кота, на лист и никель машины,
И бормочет одно: «Beau temps, beau temps».

И правда, мы хорошо проводим время,

Покуда у нас вообще есть время.

«Я ЛЮБИЛ ЕГО…»

Я любил его, ведь он не искал идеальных предметов.

Когда при нём сказали: «Только тот предмет, которого нет,
Совершенен и чист», — он покраснел и отвернулся.

В каждом кармане он носил карандаши, блокноты,

С хлебными крошками, акциденциями жизни.

Год за годом он ходил кругами около дерева,

Поднося ладонь к глазам и мурлыкая от восхищения.

Как он завидовал тому, кто рисует дерево одной линией!

Но метафора казалась ему чем-то нескромным.

Он оставил символы гордым, занятым своим делом.

Из взгляда он хотел вывести суть самой вещи.

Когда состарился, тряс жёлтой от табака бородой:

«Я бы хотел проиграть, не выиграть, как они».

Как Питер Брейгель Старший, он упал внезапно,

Наклонившись, чтобы взглянуть назад между ногами.

А недоступное дерево продолжало расти.

Настоящее, истинное до сердцевины. Так было.
ARS POETICA?

Для стихов я всегда искал вместительной формы,

Чтобы она была не совсем поэзией, не совсем прозой,
И позволяла общаться, ни с кого не снимая покровы,
Ни читателя, ни автора не обрекая на высшие муки.

В самой природе поэзии есть неприличное что-то:

Речь выходит из нас наружу, а мы о ней и не знали,
Мы моргаем глазами, будто из нас выпрыгнул тигр
И стоит на свету, и хлещет себя хвостом по бокам.

Вот почему верно было сказано, что это даймоний,

Хотя чересчур резко, и наверняка это был ангел.
Трудно понять, откуда берётся эта гордость поэтов,
Если порой стыдятся они, проявив свою слабость.

Как человек разумный может стать пристанищем демонов,

Чтобы они жили в нём, как дома, говорили на многих язы́ ках,
И мало им было овладеть устами его и руками,
Так они ещё и его судьбу к своей выгоде поменяли?

И выходит, что только болезненность нынче в цене.

Впрочем, можно подумать, что я здесь просто шучу,
Или что я взялся выдумывать ещё один способ
Восхвалять Искусство при посредстве иронии.

Было время, когда читались только мудрые книги,

Помогавшие переносить нашу боль и несчастье.
А это совсем не то же, что разглядывать тысячи
Дел, исходящих прямо из психиатрической клиники.

И всё же мир совсем не таков, как мы о нём думаем,

И мы совсем не такие, как когда пребываем в бреду.
Людям обычно присуща безмолвная честность,
За которую их уважают родственники и соседи.

Так что есть в поэзии польза, и она нам напоминает

Как трудно оставаться той же самой личностью, если
Дом наш распахнут настежь, в дверях нет ключа,
И невидимые гости входят в него и выходят.

Так что то, о чём я здесь сказал, совсем не поэзия.

И стихи разрешается писать лишь редко и неохотно,
Под несносным принуждением и только с надеждой,
Чтобы быть инструментом не злого, а доброго духа.
RUE DESCARTES

Пройдя по улице Декарта,

Я вышел к Сене, молодой варвар, только с пути,
Косноязычный, прибывший в столицу мира.
Было нас много, из Ясс и Коложвара, Вильно и Бухареста, Сайгона и Марракеша,

Стыдливо вспоминавших домашние обычаи,

О которых не следовало здесь говорить никому:
Вызов прислуги хлопком, прибегают девки босые,
Раздачу еды с заклинаниями,
Хоровые молитвы в исполнении господ и челяди.

Я оставил позади сумрачные уезды.

Вступил в универсальный мир — жаждущий, пылкий.

Потом многие из Ясс и Коложвара, или Сайгона, или Марракеша

Были убиты, потому что хотели свергнуть домашние обычаи.

Потом их коллеги добывали себе власть,

Чтобы убивать во имя прекрасных универсальных идей.

Между тем, город вёл себя в согласии со своей природой,

С хриплым смехом переговариваясь в темноте,
Выпекая длинные хлебы, в глиняные кувшины разливая вино,
Рыбу, лимоны, чеснок покупая на рынках,
Безразличный к чести и позору, к величию и славе,

Потому что всё это уже было и претворилось

В памятниках, представлявших неведомо кого,
В едва слышных ариях или оборотах речи.

Вновь опираюсь локтями на грубый гранитный парапет,

Будто вернулся из странствий по подземным краям
И вдруг увидел на свету колесо времён года

Там, где империи рушились, а те кто жил, умирали.

И нет уже здесь и нигде столицы мира.
И всем обычаям свергнутым возвращено их доброе имя.
И я уже знаю, что время людских поколений не похоже на время Земли,

А из тяжких моих грехов один я помню лучше всего:

Как шёл однажды по лесной тропе над ручьём
И сбросил тяжёлый камень на водяного ужа, свернувшегося в траве.

И всё, что в жизни случилось со мной, было заслуженной карой,

Которая рано или поздно настигнет нарушившего запрет.
ГРАНИЦА

Снился мне сон о трудной для перехода границе,

а пересёк я их много, наперекор сторожам
государств и империй.

В этом сне не было смысла, а был он о том, что

всё хорошо, покуда мы пересекаем границу
не по нужде.

На этой стороне — зелёный пушистый ковёр, и это

верхушки тропических деревьев, а мы над ними
летаем, как птицы.

На той стороне нет ничего, что мы могли бы

видеть, трогать, слушать,
пробовать на вкус.

Мы уезжаем туда неохотно, как эмигранты,

не ожидая счастья в далёких краях изгнания.
 Вислава Шимборская

РЕАЛЬНОСТЬ ТРЕБУЕТ

Реальность требует,
чтобы и это было сказано:
жизнь продолжается.
И под Каннами, и под Бородино,
и на Косовом Поле, и в Гернике.

Бензоколонка стоит
на малой площади в Иерихоне,
выкрашены свежей краской
лавочки на Белой Горе.
Письма отправляются
из Перл-Харбора в Гастингс,
мебельный фургон проезжает
перед глазами льва в Херонее,
а к цветущим садам вблизи Вердена
приближается лишь атмосферный фронт.

Так много Всего,

что Ничто почти незаметно.
С яхт под Акцием
доносится музыка,
и на солнечных палубах танцуют пары.

Столь многое происходит,

что им заполнено всё.
Где камень на камне,
там тележка с мороженым,
а вокруг неё дети.

Где Хиросима,
там опять Хиросима
и производство товаров
повседневного пользования.

Этот ужасный мир — не без обаяния,

не без рассветов,
на которых хорошо просыпаться.
На полях Мацеёвиц
зеленеет трава,
а в траве, как в траве,
выпадает роса.

Может и нет иных мест, кроме полей битвы,

одни ещё помнятся,
а другие забыты,
леса берёзовые, леса кедровые,
снега и пески, радужные болота,
и овраги мрачного поражения,
где сегодня, если случится нужда,
ты сидишь под кустом на карачках.

Какая отсюда мораль? — наверное, никакой.

Что и правда течёт, так это кровь, но она быстро сохнет,
а ещё какие-то реки, какие-то облака.
На трагических перевалах
ветер срывает шляпы с голов,
и никак не помочь —
нас смешит эта картина.

КОНЕЦ И НАЧАЛО

После каждой войны

кто-то должен заняться уборкой.
Ведь никакой порядок
не возникнет сам по себе.

Кто-то должен расчистить

заваленные дороги,
чтобы могли проехать
машины, полные трупов.

Кто-то должен копаться

среди хлама и пепла,
диванных пружин,
осколков стекла
и кровавых тряпок.

Кто-то должен подпереть

брусьями стену,
застеклить окно
и навесить двери.
Это не фотогенично,
и на это уходят годы.
Да и фотокамеры
нужны на другой войне.

Надо отстроить заново

мосты и вокзалы.
Быстро ветшают
закатанные рукава.

Кто-то с метлой в руках

ещё вспоминает, как было.
Кто то слушает и кивает
неоторванной головой.
Но рядом с ними уже
появились и те,
кого это утомляет изрядно.

А кто-то ещё временами

выкапывает из-под кустов
ржавые доводы
и кладёт их на кучу мусора.

Те, кто знал,

что тут было,
должны уступить место тем,
кто знает мало.
И меньше, чем мало.
И вообще ничего.

Заросли травой
причины и следствия,
кто-то должен лежать
с травинкой в зубах,
глядя на облака.

АВТОТОМИЯ

памяти Халины Посвятовской

При опасности голотурия делится надвое:

одна отдаёт себя на пожирание миру,
другая спасается.
Стремительно распадается на гибель и спасение,
на наказание и награду, на что было и будет.

В центре тела голотурии раскрывается пропасть

с двумя внезапными общими берегами.

На одном берегу смерть, на другом жизнь.

Тут отчаяние, там спасение.

Если есть весы, они не колеблются.

Если есть справедливость, то вот она:

Умереть наконец, не превысив меры.

Отрасти, сколько нужно, из того, что спаслось.

Мы делимся тоже, и это правда.

Но только на тело и оторванный шёпот.
На тело и поэзию.

С одной стороны горло, смех с другой —

лёгкий, быстро смолкающий.

Тут тяжёлое сердце, там non omnis moriar.

только три слова, как перья в полёте.

Пропасть нас не рассекает.

Пропасть нас окружает.

ЖЕНЩИНЫ РУБЕНСА

Валигоржанки, женская фауна,

гулкие звуки голых бочек.
Они гнездятся в мятых постелях,
спят с приоткрытыми для пения ртами.
Их зрачки смотрят вглубь
и проникают прямо в железы,
из которых гормоны сочатся в кровь.

Барочные дочери. Пышное тесто,

парные луга, винный прилив,
поросята небес скачут по облакам,
трубы ржут в плотской тревоге.

О разарбуженные, о чрезмерные,
о, удвоенные наготой,
и утроенные своими пряными позами
жирные любовные блюда!

Их тощие сёстры встали раньше,

прежде чем рассвело на картине.
И никто не видел, как они шли
по неокрашенной стороне холста.

Избыток стиля. Рёбра сосчитаны,

птичья природа стоп и рук.
Пробуют взлететь на острых лопатках.

Тринадцатый век дал бы им золотой фон,

Двадцатый — серебряный экран.
А в семнадцатом для плоских нет ничего.

Ведь здесь даже небо выпуклое,

выпуклые ангелы и выпуклый бог —
усатый Феб, который на потном
жеребце въезжает в кипящий альков.
 ПЕРЕВОДЫ С
УКРАИНСКОГО
 Юрий Андрухович

«ДОЖДАЛИСЬ. ПОРД НЕБОМ ОСЕНЬ…»

Дождались. Под небом осень расцветает, словно рана —

в золотом её чертоге я как визирь торжествую.
Крохотную часть пейзажа вижу я в оконной раме.
Дерево стоит, и льётся яркий свет его ошую.

Дорастаем. С каждым разом в дом наносим больше листьев.

И когда по ним шагаю, знаю я, что существую.
Вот он, мой нелёгкий опыт, словно камень ненавистный,
я услышал голос брата, он звучит мне одесную.

И летает паутинка, как начальный и невинный

звон непойманного слова — отчего он так жесток?
И за первым поворотом кто-то, мне совсем не видный,
на лету его подхватит, как мятущийся листок.

ЭТЮД С ВОРОНАМИ

На белом свете столько ирреального

что трудно твёрдую найти основу
стоим за пивом возле кафедрального
и серый день мурлычет босанову

На город оттепель с утра нахлынула

автобусы приходят и уходят
а пиво льётся в кружки тёмной глины
и пена встала над янтарной податью

Мы этого тепла так долго жаждали

как мёрзлые побеги винограда
вороны словно маленькие ангелы
расселись на фронтоне чёрной радой

И тает снег в котором понамешаны

песок и соль, земной судьбы мерила
а мы теплом на наши кружки дышим
и смотрим на обличье чёрных крыльев
ЭТЮД АВГУСТА

август жара обжигающей глины

светятся жёлтым соборов порталы
книга которую долго читали
вспыхнула алым цветком георгина

август становятся сладкими реки

плавятся здания старой сецессии
чистое тонкое облако света
скрыло деревья в пыльной процессии

август моя золотая идиллия

масляный мир восковая держава
скрипка соната остаток недели
острое жало
тревоги
и жалости

ЦЫГАН ВАСИЛИЙ

На невестах чужих — пояса, как табу.

Остаёшься один, и над глиной постишься…
Вылетает на площадь полночный табун —
и сбегаются кони на бешенный свист твой!

Если ты не скрипач, то тогда конокрад!..

И из глины цветной лепишь ты амазонок.
Свет горит надо лбом (лбом ты, словно Сократ),
и растут монументы, как лес, всесезонно —

столько плоти промял, словно грек-ворожей,

ощутив её всю от ключиц до голеней,
чтобы топот копыт ухватить посильней,
от девчат до ветвей распахнулся твой гений,

ты менял, кочевал, забывал свой обет,

сколько в парке осталось чудесных купальщиц
(а одна до сих пор романтично гребёт), —
улыбаясь, глядишь на наслюненный палец.

Только небо стекает дождями сквозь свет.

Для чего мне уют, на какую потребу?
Всё смешалось: работа, и глина, и хлеб.
Как полночный табун, ты взлетаешь на небо.

КАПИТАНСКАЯ ВДОВА

У вдовы капитана трое белых мышей

жили в ящичке под рукомойником,
а ещё у ней был певчий кенарь Мишель
и сопливчики треугольником.

Но не видел никто, где ночует она,

по каким катакомбам творит свои службы.
Иногда Шлёма Фишер давал ей банан,
иль иной какой овощ по дружбе.
(Самый старший же из Андруховичей
хлеба ей добавлял к тому овощу.)

Королева трущоб в своём чёрном платке,

лист капустный среди георгинов.
Ну а тот капитан — что за овощ он был,
если умер совсем молодым он?

К водокачке ходила она по утрам

в зимних сумерках богобоязненно,
чтоб студёная эта святая вода
смыла все её будни и праздники.

А потом расстилала полотна платков

на растительных рёбрах решёток,
и прилюдно сушила их в глубокой тоске,
неуместная, как пережиток.

А не стало её — так и Рынок зачах,

лишь пустыни пески её след заметали.
Улетела, сказали, на белых платках.
Или просто её унесли санитары.

СТАРЫЙ ОЛЕЙНИК

Ремонтировать зонтики — можно сказать, развлечение.

Разбираешь его, словно куст из костей и бамбука,
и смеёшься, про всё позабыв, и глядишь с наслаждением,
и читаешь дождей прошлогодних размытые буквы.

А его мастерская — часовенка в нише замшелой стены,

и несёт к нему зонтики меланхолический город.
В тех шелках на просвет все амуры прекрасно видны,
и лемуры не спят, и лелеют свой масляный голод.

Там летает китайский дракон, и другая ещё экзота:

орхидеи, магнолии (радостью пышной, нескромной).
А иные зонты — словно чёрной тоски немота,
или дыры в глубинах галактик, или просто вороны.

И конечно, он любит под кайфом читать нам нотацию,

несусветную, надо сказать, и ни склеить её, не понять.
Не допив свою кружку, шагает он по автостанции,
так что все иезуиты на это явленье из окон глядят.

Есть вопрос: ради старых зонтов стоит жить ли на свете?

Подходящая тема для всех наших местных философов.
Называли его «параноик», а он между этим
три войны пережил, а ещё пережил трёх Иосифов.

Так что он, никого не спросясь, покидает замшелую нишу,

и с недо́ питой кружкой шагает — без цели, без денег.
Он пройдёт мимо нас и за угол свернёт, и никто не услышит,
как окликнут его прямо с неба: — О, пане Олейник!

ДОКТОР ДУТКА

Доктор Дутка, что знал двадцать пять языков

(если взять с диалектами, тридцать четыре),
отражал всю вселенную в старом трюмо
и судился с внука́ ми за площадь квартиры.

Доктор Дутка, хозяин роскошных палат

по соседству с владельцем сапожного промысла,
в тело дома вмурованный был, как атлант,
с бородою роскошною, как у Гостомысла.

Доктор Дутка, засевший в своих словарях,

весь пропахший садовыми травами сочными
и улитками — слова не вымолвив зря,
как прекрасную даму, любил Одиночество.
Чуть попозже, на склоне растраченных лет,
он очнулся в мешке, как пленённая птица.
В это время он свет ощутил на челе
и за ширмою спал, словно ангел на спицах.

И скрипели буфеты и кресла. Орех

стародавних эпох рассыхался всё больше.
Сколько чёрных чулок, женских шляпок и блох!
Пепел сыпался с книг, налипал на подошвы,

улетали в забвенье по ветру слова,

и лотки языка становились дырявыми,
но светилась, как люстра, его голова,
и шумел амариллис, как комнатный дьявол.

Это дело пустое — судья так сказал.

По больнице доселе летают обрывки
фраз, на волю он их от себя отпускал —
отголоски спасительных слов ассирийских…

ЭЛЕГИЯ ШЕСТИДЕСЯТЫХ

Лето пахнет мячом, бузиною, малиною,

на закатных скамейках целуются пары.
опускается тьма над речною долиною,
от дождя высыхает асфальт тротуаров.

Мяч летит до небес над домами и липами,

как космический шар, эту землю покинув.
В виноградных беседках звенящими всхлипами
о Ямайке поёт вундеркинд Робертино.

Ночь сгустилась мгновенно, во тьме потаённой

тонет мяч, фонари наполняются светом,
сокровенная глубь открывается в кронах,
и на шторах видны новых лиц силуэты.

Мяч уже не вернётся: пропал на дистанции.

Из забытых фонтанов заквакали жабы.
Мы встречались с тобой каждый вечер на танцах,
где хрипел саксофон, где ходили с ножами.

Мяч остался вверху, перепутались годы,

как моря из песка, как пустыни из соли.
И не спим мы в июньской ночи до восхода,
и скрипят в темноте, как во сне, карусели.

ВОЛЬФ МЕССИНГ. ИЗГНАНИЕ ГОЛУБЕЙ

Имел я одну болезнь, лучше сказать, способность:

голубя и голубку в моей черепной коробке.
В мою вопящую докрасна ротовую полость
заглядывали знахари, врачи и другие огрёбки.

Как я гордился вами, летающие кристаллы,

пернатые мои мучители с самых давних полотен!
Всё лето тёрлись во мне крылами и ворковали,
основав у меня в голове городок Воркотин.

А осенью рухнул с неба фокусник недозрелый.

Подслушивал стетоскопом, как живёт эта пара.
Весь город пришёл посмотреть, как он это делал.
Я тогда объяснил: «Вылетать пора им».

Они вылетали на свет через отверстую рану

или мой третий глаз (я его не закрыл).
А этот поганый пёс достал из кармана браунинг
и одною пулей тех голубков разлучил.

Стал я смиренный, вовсе не желаю сердиться,

никаких отклонений — вежливый и тактичный.
И не потому, что убиты прежние мои птицы,
а потому, что ношу в голове тёплое их яичко...

КАЗАК ЯМАЙКА

о сколько конёк мой славный бывает чудес на свете

смотрел бы покуда ворон не выпьет очей всё мало
налево багама-мама направо пальмы гаити
и башни фритауна вижу как высунусь из бунгало

и так меня это гложет что выцвели шаровары

какого лысого чёрта с каких расподземных фаун
нас предали в этой битве морей косари корсары
когда мы хотели штурмом взять этот чудной фритаун
а там тринадцать костелов амурам грозят войною
а там тринадцать подвалов где прячут сребро и злато
и девушки как лианы растут у них за стеною
они хотят целоваться а их в монастырь упрятали

а я здесь глушу сивуху на пару с пиратом диком

кричу я ему опомнись покайся скорей паскуда
неужто когда европа то значит и не мужик ты
какого хрена продался за тридцать гнилых эскудо

а дик ещё тот хапуга он с попкой живёт как с другом

меня по плечу похлопал и руки ломает в горе
а вот тебе фига с маслом а вот тебе рыцарь с луга
to be or not to be скажет и булькает I’m sorry

он мне говорит у меня есть рабыня что твой какао

купи её сизый орлик и будешь ей господином
а сеять тебе не надо причмокивает лукаво
ведь здесь вырастают сами табак ананасы дыни
себе казачков наделай и будешь им атаманом

но только в такую яму не сунусь я даже спьяну

я слушать его не стану пускай он болтает пылко
конёк ты мой нерадивый апостол ты мой фома
из сахарного тростника я срежу себе сопилку
усядусь над океаном и вот уж меня нема

ЭЛЕГИЯ ПОСЛЕНОВОГОДНЕГО УТРА

Вот проба написать стихи про нас,

о том, как были мы от счастья пьяны.
Каким вином, каким лихим обманом
вливался в наши горла щедрый час!
Мы жили так, как будто пели джаз.

А может быть, на камерных концертах

нас ждали, только мы брели в снегах
наверх, туда, где стайка мелких птах
кричала что-то о любви и смерти:
так думал я средь этой круговерти.
Но кто ещё мог знать о тех следах?

Ты, Игорь, всё дудел во свой рожок,

в котором музыканты трёх столетий
искали кайф и истины приметы,
а нам достались суета и шок,
и стайка птиц, и молодой снежок.

А город был таким чудесным местом! —

как самый удивительный офорт.
Дыханье вырывалось из аорт,
следы читались слаженно и чисто,
и я окликнул пса негромким свистом,
как будто он был брейгелевский хорт.

Но я про главное забыл вполне:

то был январь, все Новый год встречали,
и по домам бесчувственно лежали
гуляки, что наклюкались до не-
пристойности, а ты пришла ко мне,

опять другая, этой снежной ночью,

я помню руки на моих плечах
и что-то тёмное в твоих очах,
но где кретин, который верил в очи?
я подбирал ключи, слова пророчил,
но ближе к утру мой поэт зачах.

А там внизу трамвай так мирно полз,

совсем пустой, и не было нам дела
до этих дел; одна душа звенела
над ним, она замёрзла и летела
к Петру и Павлу, в лоно чутких поз.

Как тяжко возвращаться на равнину

по этой леденящей мерзлоте,
или скатиться вниз на животе
в ту улочку, что выгибала спину
под маскароном с бородой козлиной
в мир пьяниц, переулков и святых,

где не заснув нисколько, как радар,

измена сны крушила без пощады,
а сникнувший библейский виноградарь
распят был на воротах, точно встарь.
И музыка звучала, словно дар
(хотя её забрякала эстрада).

Туда, где всюду застоялся сон —

тяжёлый, посленовогодний, вечный,
туда, где каждый пьяный был нам встречный.
А каждый встречный — пьяный, в унисон
запели мы, забывши про фасон.

И были мы — бродячие актёры,

а Игорь на рожке играл, как ас.
Когда наивно веришь ты в Парнас
или в Прованс, ты можешь двигать горы;
вот так вслепую мы пошли по морю,
и ты, и я, и все около нас.

ПИСЬМА В УКРАИНУ, XVI

К Рождеству в Украине ведутся речи

потайные и вечные. Скажем, месяц
оказался лишним, и Святый Вечер
переходит не в ночь, над которой в высях

херувимы спят, а в другую — в море,

по которому вряд ли проплыть сумеют
три волшебных царя, одолевши горы,
и к Марии вовремя не поспеют.

Только это не значит, что всё напрасно,

все прогнозы, приметы вполне прозрачны.
Ну и пусть, что холодно тут и мрачно,
Чудо неизбежно, скажем, в Подляшье

или где-нибудь. Вот с хвостом комета,

вот пришли уже пастухи без спроса.
вот звезда висит и лучами светит.
Всё сбывается: ясли, вертеп, Иосиф,

коляда сбывается, сено, свечка.

Всё давно лежит в сундуке старинном,
загляни в глазок, и увидишь вечность.
Здесь пещеры нет. Я смотрю в витрину,

понимаю: время идти с дарами,

хоть в карманах пусто, а в небе сиро.
Кто меня уловит очередями?
Надо ехать мне. Может сдохнет Ирод.
 Сергей Жадан

«ЮГО-ЗАПАДНАЯ ДОРОГА…»

Юго-Западная дорога.
Третий час ночи, раннее время.
Одна проводница на два вагона
обеспечивает движение.

Ходит, словно Мать Тереза,

хмурая, как погода осенняя,
бродит, тёмная и нетрезвая,
и рассеивает сновидения.

Я лежу в глубине вагона,

как забытый шахтёр в забое.
Везу пакет с головой Питона —
чёрного химика из Лозовой.

Прежде он был королём гидравлик,

имел поставщиков за кордоном,
жил как мог, контролируя трафик
между Тирасполем и Краснодоном.

Он травил своим суррогатом

молдаван и разных узбеков,
а ещё он был депутатом
по мажоритарному от эсдеков.

А я не сплю, хоть лихая година,

и сны подступали ко мне три раза,
я чую слухом, как щетина
растёт на лице его чумазом.

— Страшно, — спрашиваю, — на том свете?

— Не страшно, всего лишь необычно.
Страшно было, когда прошлым летом
мы в Ростове спалили шашлычную.

А тут, словно что-то тебе не отдали,

и ты, как парашютист на людях.
Ходишь и прошлое забываешь,
забываешь — и никак не забудешь.
Только чуешь последним нервом,
зубами и складками жировыми
границу, которая проходит небом
между живыми и неживыми.

Так что вези меня, брат, до дома,

в тихом, как эта ночь, вагоне,
вези мою тоску и истому,
обрывки памяти моей невесомой.

Отдай меня товарищам по оружию,

пусть эти пьяные, смурные бандиты
между собой решают дружно,
как теперь с головой моей быть им.

А той, что любить меня умела,

скажи, не надо ей жить в печали.
Всё, что я сумел для ней сделать —
это умереть от неё подале.

Вот так мы теперь с тобой разнимся.

Достань сигарету, вложи её в рот мне.
А смерть, она как проводница —
для неё это просто работа.

Тёплые сны, случайные даты.

Всё, что увидел ты когда-то,
всё, что запомнить тебе довелось,
растёт после смерти, как эти волосья.

Поговори со мною, братка.

Палёный «найк», старая арафатка.
Ночь плывёт, сумрак качается,
воздух вдыхается и выдыхается.

«КОМАНДУ РАСФОРМИРОВАЛИ…»

Команду расформировали ещё до начала сезона —

хозяин вывел активы, обзавёлся отелем в Египте.
Чёрные вороны неспешно расхаживали по газону.
В раздевалке стоял резкий запах мячей разбитых.

Саня, наш правый край, надежда команды,

даже заплакал, собирая вещи на базе.
Держал свои бутсы, ведь что-то держать было надо,
а руки сложил, словно суннит при намазе.

«Он не нарочно, — не верил я, — какие тут разговоры,

а кроме него, до нас никому и не было дела».
Санин брат был правым, он мечтал спалить этот город
за то, что выбрали мэром такого дебила.

Их отец тоже там сидел, он тоже был правым,

Хмуро смотрел на футболку, на её зелёные полосы.
Только и хорошего было у него в жизни, что травмы,
Старые щитки и длинные чёрные волосы.

И тогда я ему говорю: Саня, всё, хватит ныть тебе,

хватит оплакивать трудовые резервы.
Что мы тут стоим, будто мы и правда сунниты,
давай, Санёк, пойдём лечить наши нервы.

Пойдём на завод, устроимся на работу,

поступим с тобой в аспирантуру или в охрану.
Когда у тебя есть выбор, всегда выбирай свободу,
играя в меньшинстве, глухо занимай оборону.

И тогда он мне отвечает: какая работа?

Какая охрана, что ты мне говоришь?
Всё, что я видел в жизни — это чужие ворота,
А уважал меня один только здешний сторож.

У меня был номер, теперь у меня его нету,

было место на поле, за которое я рвал свои жилы.
Объясни мне, что я теперь буду здесь делать?
Как мне разобраться, кто здесь свои, а кто чужие?

В этой стране с кем мне теперь биться и оставаться?

Брошу всё на хуй, переберусь в Россию,
буду играть, где поставят, буду ловить свои шансы,
убегать от маразма, готовиться к амнезии.

…Я знал, что он не уедет, что всё так будет и дальше,

что все наши потери — случайные и пустяковые,
что нельзя убежать от себя и своей печали,
от своей ненависти и своей любови.

Что никто ничего не сделает ни с памятью, ни со снами,

что кометы летают над нами, как и летали,
что ничего не изменится, что всё останется с нами,
сколько бы мы ни жили, как бы ни умирали.
Наше ночное небо, наши птичьи напевы,
наши дома и реки, наши сны, наши судьбы:
никто никогда ничего про нас не вспомнит,
никто никогда ничего про нас не забудет.

«ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ПОЧТАЛЬОНОМ…»

Если б я был почтальоном

в её квартале,
если б я знал, откуда
приходят к ней заказные
письма,
может, я лучше
понимал бы жизнь,
знал бы, как она приходит в движение,
кто её наполняет песнями,
кто наполняет слезами.

Люди, читающие газеты,

люди с горячими
сердцами, с добрыми душами
стареют, и никому об этом
не сообщают.
Если б я был почтальоном
в этом квартале,
я бы даже после их смерти
поливал цветы
на сухих балконах,
и кормил одичавших котов
на зелёных кухнях.

Чтобы, сбегая по лестнице,

слышать, как она скажет:

почтальон, почтальон,
всё моё счастье
помещается в твоей сумке,
не отдавай его,
молочникам и железным вдовам,

почтальон, почтальон,
смерти нет
и нет ничего после смерти.
Есть надежда,
что всё будет так,
как мы захотим,
и уверенность,
что всё стало так,
как мы захотели.

Ах, какой у неё

голос, горький и невесомый.
Ах, какой у неё
невозможный,
неразборчивый почерк.
Этим почерком надо
подписывать смертные приговоры:
никто ничего не исполнит,
никто ни о чём не узнает.

«ИБО ВСЁ ЗАВИСИТ ОТ НАС…»

Ибо всё зависит от нас.

Касаешься воздушной оболочки, смещаешь равновесие.

Всё, что мы потеряли, всё, что нашли,
всякий воздух, прокачанный через волынку лёгких —
какой в этом смысл без нашей боли и разочарования?
Что оно весит без нашей радости?

Всё это рядом с твоими пальцами.

Касаешься её одежды и знаешь: ты ничего
не сможешь вернуть назад, произнесённое имя
переиначивает голоса, переплетает корни слов,
вот и бейся теперь над мёртвыми языками,
вот и надейся с их помощью
объясниться с живыми.

Касаешься её вещей и понимаешь: за каждым словом,

за каждым поступком стоит невозможность вернуться.
Нами движут отвага и грусть —
невозвратимость любви и невнятность почти всех
тёмных пророчеств и предсказаний.
С нами происходит лишь то, чего мы желали,
или чего боялись. Вопрос лишь в том,
что перевесит — желание или страх.
Ночь будет звенеть музыкой в перепонках
наших пальцев, комната наполнится светом
принесённых с собой словарей.
Ибо главное — это умение говорить
мёртвыми языками нежности.

Свет состоит из темноты,

и зависит только от нас.

«НА ЭТИХ ХОЛМАХ…»

На этих хóлмах, что лежат в ночи,

раскрытые случайно, словно книги,
оставленные кем-то на верандах,
на тёмных холмах, с них стекает синь,
на сучьях и стволах, на золотых
листах, подобных утомлённым лицам,
готовым позабыться и заснуть,
сей знак отваги,
сей вечерний знак
в потоках ветра держит птичьи стаи,
играет в тишине, перебивает
дыханье детское, повелевает
идти в ночную тьму и говорит:
иди, не бойся! Где твоя отвага?
И ты в июньскую вступаешь ночь,
как будто входишь в реку, а она
течёт, и ты протягиваешь руку
ко мне из тьмы,
ты зябнешь и ступаешь.

О чём те книги?
Кто их раскрывал?
кто оттирал сухую корку шрифта,
кто слышал за порядком букв и строк
как камыши шумят и дерева?
Рождение, взросление, терпенье,
прощание, разлука и изгнанье —
всё вписано в ландшафты тех долин,
всё обозначено в дорожных схемах
и в тайных книгах здешних птицеловов.
Ищи, вычитывай, запоминай:
всё помнят камни, ожидают листья,
полна тревогой чёрная трава,
видения колышутся в деревьях,
уныние переполняет почву,
любовь пронизывает каждый холм.

Выходишь и скрываешься в ночи,

течёт река, и ты плывёшь по ней,
а темнота плывёт вслед за тобою.
Плывёшь так тихо, словно ты читаешь
страницы кем-то позабытых книг,
так нежно — словно любишь. Так плыви же,
насколько хватит силы и тепла,
насколько в лёгких хватит кислорода,
вдыхай ту нежность, выдыхай её,
пока река несёт тебя в своей
обширной влаге, и тебе вослед
глядят все те, кто не сумел доплыть,
они тебе тревожно салютуют.
Читай, произноси, запоминай.
Все книги, все рисунки, словари.
Все реки, все холмы и все деревья.
Тепло твоих ночей. Твоя отвага.

«И СТОЛЬКО СВЕТА…»

И столько света. Сразу. Навеки.

Вторая линия обороны.
Солнце согревает, как пальцы, реки.
Весна вступает в серую зону.

Капли дождя на затылках русоволосых.

Эту часть страны уже отогрели.
Когда из зоны уходят дети и взрослые,
В ней остаются деревья и звери.

Остаётся небо — пустая фабрика,

зато земля, как камнями, полна мертвецами,
и они питают от мая до августа
молодую кукурузу своими сердцами,

они кормят кровью сухие коренья

и уходят в землю, чтобы согреть её,
в их короткой жизни было столько терпения,
что оно никуда не исчезло и после смерти.
Они пришли сюда первыми и умерли первыми.
Пятна крови на куртках становятся зеленями.
И во время смерти, и после смерти
можно ходить за травами и полями.

Можно даже думать, что смерть — это скорбь.

Есть у каждой мысли свои резоны.
Мёртвые выполняют свою работу.
Расцветают деревья серой зоны.

«ЗНАКОМЫЕ ПОХОРОНИЛИ СЫНА…»

Знакомые похоронили сына в середине прошлой зимы.

И зима была такая — всё время дожди, громы.
Похоронили по тихому — у всех куча дел.
За кого он воевал? — спрашиваю. — Не знаем, — говорят, —
воевал за кого хотел.
За кого-то воевал, а за кого — и не разберёшь.
Какая теперь разница? Как понять, где правда, где ложь?
Сам бы у него спросил, а так — лови не лови.
А он бы и не ответил — хоронили без головы.

На третьем году войны стали чинить мосты.

Я столько всего про тебя знаю — но разве это был ты?
Знаю твой любимый мотив, знаю, что ты курил.
Знаю твою сестру. Я её когда-то любил.
Знаю, чего ты тогда боялся, и догадываюсь, почему.
Знаю, кого ты повстречал той зимой и что говорил ему.
Ночи теперь такие — запах пепла и запах шпал.
Знаю, что ты играл за соседнюю школу,
А за кого воевал?

Год за годом приходить сюда, вырывать сухую траву.

Год за годом вскапывать землю — я и этим теперь живу.
Год за годом — от летней жары до холода наших зим.
До последнего верить, что стрелял ты не по своим.
Птицы затихли, это значит, скоро начнётся дождь.
Кого спросить про твои грехи? Всё одно ничего не поймёшь.
Попросить бы ещё кого, чтобы эти дожди заглушил.
Птицам легче — они и знать не знают про спасенье души.
 Оглавление

ПЕРЕВОДЫ С АНГЛИЙСКОГО ....................................................................................1

ДЖОН КИТС ...................................................................................................................2
Ода греческой вазе ...................................................................................................2
Ода к соловью ..........................................................................................................3
К осени......................................................................................................................5
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН .............................................................................................7
«Мой дух угрюм…» .................................................................................................7
«Всё суета, сказал проповедник» ............................................................................7
«Неспящих солнце!..» ..............................................................................................8
Иов ............................................................................................................................8
УОЛТ УИТМЕН ...............................................................................................................9
Странную стражу я нёс однажды ночью.................................................................9
Маршируем в строю, по неизвестной дороге........................................................10
Вид на лагерь в свете дня.......................................................................................10
Перевязывающий раны ..........................................................................................11
Из бесконечно качающейся колыбели ..................................................................13
УОЛЛЕС СТИВЕНС ........................................................................................................18
Снежный человек ...................................................................................................18
Хорошо одетый человек с бородой .......................................................................18
Женщина в солнечном свете..................................................................................19
Тринадцать способов видеть чёрного дрозда........................................................19
УИЛЬЯМ КАРЛОС УИЛЬЯМС .........................................................................................22
Тень.........................................................................................................................22
Портрет леди ..........................................................................................................22
Метрическая фигура ..............................................................................................23
Песня любви ...........................................................................................................23
Рассвет ....................................................................................................................24
Песня любви ...........................................................................................................24
Запоздалый певец...................................................................................................25
Январь.....................................................................................................................25
Метель ....................................................................................................................25
Хмурый день ..........................................................................................................26
Жалобы ...................................................................................................................26
Холодная ночь........................................................................................................27
Хмурый день ..........................................................................................................27
Воспоминание об апреле........................................................................................28
 Весна и всё..............................................................................................................28
Фермер....................................................................................................................29
Красная садовая тачка............................................................................................29
Нантакет .................................................................................................................30
Бедной старухе .......................................................................................................30
Не по летнему.........................................................................................................31
Портрет работницы ................................................................................................31
Цветы вишни вечером............................................................................................32
Нечто вроде песни..................................................................................................32
Холодный фронт ....................................................................................................32
Пейзаж с падением Икара......................................................................................33
Сенокос...................................................................................................................34
Снег начинается .....................................................................................................34
РЭНДАЛЛ ДЖАРРЕЛЛ ....................................................................................................36
Потери.....................................................................................................................36
Пилот с авианосца..................................................................................................37
Пилоты, по машинам! ............................................................................................37
Погибший ведомый................................................................................................40
ЛОУРЕНС ФЕРЛИНГЕТТИ ..............................................................................................41
Они поставили статую… .......................................................................................41
В копеечной кондитерской… ................................................................................42
Изменчивый свет…................................................................................................43
Отставные балерины… ..........................................................................................43
ЧАРЛЬЗ БУКОВСКИ.......................................................................................................45
Определение ...........................................................................................................45
«Алконавт» .............................................................................................................47
Результат был неясен .............................................................................................47
Старый анархист ....................................................................................................48
Секс.........................................................................................................................49
Воздух и свет и время и пространство ..................................................................49
ФРЭНК О’ХАРА ............................................................................................................51
Животные ...............................................................................................................51
Моё сердце..............................................................................................................51
Стихотворение........................................................................................................52
АЛЛЕН ГИНЗБЕРГ .........................................................................................................53
Супермаркет в Калифорнии...................................................................................53
Сутра подсолнуха...................................................................................................53
Берег Галилеи.........................................................................................................55
Импровизация в Пекине.........................................................................................56
Город Сити Лайтс...................................................................................................58
В пять утра..............................................................................................................58
 ГРЕГОРИ КОРСО ..........................................................................................................60
В летящей руке времени ........................................................................................60
Я здесь родился ......................................................................................................61
Последний гангстер................................................................................................61
«Весна» Боттичелли...............................................................................................61
Человек заходит в море, в Танжере.......................................................................62
Полный раскардаш… почти ..................................................................................63
Предназначение......................................................................................................64
ГЭРИ СНАЙДЕР ............................................................................................................65
Середина августа, наблюдательный пост на горе Сурду......................................65
Поздний снег и забастовка лесорубов летом пятьдесят четвёртого ....................65
Вода ........................................................................................................................66
Тонкий лёд..............................................................................................................66
Тодзи.......................................................................................................................67
Сад камней..............................................................................................................68
«Сосны, под соснами…»........................................................................................69
«Из долины Грэйвулф…» ......................................................................................70
Песня шести месяцев в предгорьях .......................................................................71
Ясэ: сентябрь ..........................................................................................................71
Ночёвка в лесу Сайуслоу .......................................................................................71
К чёрту ваш культ плодовитости...........................................................................72
Все лежат на животах, головами к свече, читают, спят, рисуют..........................72
Стихи с цветущими сливами .................................................................................73
Песня сороки ..........................................................................................................73
Насчёт поэтов .........................................................................................................74
Для Лью / от него же..............................................................................................75
Соевый соус............................................................................................................75
Настоящая ночь......................................................................................................76
У истории должно быть начало .............................................................................78
«Осыпаются сливы цветы…» ................................................................................79
Северное побережье...............................................................................................79
Как поэзия приходит ко мне ..................................................................................79
Мама-медведица.....................................................................................................80
Падая с высоты, взявшись за руки.........................................................................80

ПЕРЕВОДЫ С ИСПАНСКОГО ....................................................................................81

ХУАН РАМОН ХИМЕНЕС................................................................................................82
«Несут золотые стрелы…» ....................................................................................82
Идеальное море ......................................................................................................82
Утро в саду .............................................................................................................83
«Мне всё время кажется…»...................................................................................83
СЕСАР ВАЛЬЕХО ...........................................................................................................84
Trilce, II ...................................................................................................................84
 «И вплоть до дня…» ..............................................................................................84
Интенсивность и высота ........................................................................................85
Шляпа, пальто, перчатки .......................................................................................85
ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКА ...........................................................................................87
И после....................................................................................................................87
Перекрёсток............................................................................................................87
Танец.......................................................................................................................88
Саэта .......................................................................................................................88
РУБЕН МАРТИНЕС ВИЛЬЕНА .........................................................................................90
Утреннее крещендо ................................................................................................90
Полуденное анданте...............................................................................................90
Вечернее аллегро....................................................................................................91
Ночное морендо .....................................................................................................91
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС ...................................................................................................93
Afterglow.................................................................................................................93
Трофей ....................................................................................................................93
К монете..................................................................................................................94
Счастье....................................................................................................................94
Праведники.............................................................................................................95
Синто ......................................................................................................................95
Пьедрас и Чили.......................................................................................................96
Дары........................................................................................................................96
ПАБЛО НЕРУДА ............................................................................................................98
Двадцать стихотворений о любви, IV ...................................................................98
Мир теней ...............................................................................................................98
Walking around........................................................................................................99
Альберто Рохас Хименес пролетает....................................................................100
Ода постели ..........................................................................................................103
Ода человеку в лаборатории................................................................................104
Лентяй...................................................................................................................107
Я вернусь ..............................................................................................................108
Не всё в этом дне от дня сегодняшнего...............................................................108
Камни неба, XXII .................................................................................................109
Камни неба, XXX .................................................................................................109
«Я возвращаюсь к самому себе…»......................................................................110
«Дождь идёт по песку…» ....................................................................................110
«Июньским ясным днём…».................................................................................111
Мы будем ждать ...................................................................................................111
Эгоист ...................................................................................................................112
Весной с Кеведо ...................................................................................................113
Образ.....................................................................................................................114
Время ....................................................................................................................114
Зимний сад............................................................................................................115
 ХОСЕ ЛЕСАМА ЛИМА ..................................................................................................117
Фрегат с расправленными парусами ...................................................................117
ГОНСАЛО РОХАС ........................................................................................................119
Что любит себя в любви.......................................................................................119
Конец и начало .....................................................................................................119
СИЛЬВИО РОДРИГЕС ..................................................................................................120
Оставить всё и уйти..............................................................................................120
Закусочная ............................................................................................................120
Хожу как муравьишка..........................................................................................121

ПЕРЕВОДЫ С ПОЛЬСКОГО......................................................................................122
АДАМ МИЦКЕВИЧ.......................................................................................................123
Аккерманские степи.............................................................................................123
Буря.......................................................................................................................123
Байдары ................................................................................................................124
Гора Кикинеиз ......................................................................................................124
Друзьям-москалям................................................................................................125
ЧЕСЛАВ МИЛОШ ........................................................................................................127
Песенка о конце света ..........................................................................................127
Ошибка .................................................................................................................127
«Я любил его…»...................................................................................................128
Ars poetica? ...........................................................................................................129
Rue Descartes.........................................................................................................130
Граница.................................................................................................................131
ВИСЛАВА ШИМБОРСКАЯ ............................................................................................132
Реальность требует...............................................................................................132
Конец и начало .....................................................................................................133
Автотомия.............................................................................................................134
Женщины Рубенса................................................................................................135

ПЕРЕВОДЫ С УКРАИНСКОГО ................................................................................137

ЮРИЙ АНДРУХОВИЧ ..................................................................................................138
«Дождались. Порд небом осень…» .....................................................................138
Этюд с воронами ..................................................................................................138
Этюд августа ........................................................................................................139
Цыган Василий.....................................................................................................139
Капитанская вдова................................................................................................140
Старый Олейник...................................................................................................140
Доктор Дутка ........................................................................................................141
Элегия шестидесятых...........................................................................................142
Вольф Мессинг. Изгнание голубей .....................................................................143
 Казак Ямайка ........................................................................................................143
Элегия посленовогоднего утра ............................................................................144
Письма в Украину, XVI .......................................................................................146
СЕРГЕЙ ЖАДАН..........................................................................................................147
«Юго-Западная дорога…» ...................................................................................147
«Команду расформировали…»............................................................................148
«Если бы я был почтальоном…».........................................................................150
«Ибо всё зависит от нас…»..................................................................................151
«На этих холмах…» .............................................................................................152
«И столько света…».............................................................................................153
«Знакомые похоронили сына…».........................................................................154
ОГЛАВЛЕНИЕ .............................................................................................................155