МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«ЮЖНЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Кафедра Отечественной истории средних веков и нового времени

«Европеизм как категория национальной культуры»

Авторство:

студент 4 курса 3 группы

Шишканов Никита Васильевич

Преподаватель:

Ассистент кафедры Отечественной истории

Николаева Наталья Дмитриевна

г. Ростов-на-Дону

2020 г.
 «Европеизм русской культуры»

Понятие европеизма имеет несколько трактовок, имеющих, однако

схожую семантику. В зависимости от контекста проблематики он понимается
или как идеологическое движение, отстаивающее идеи паневропеизма, или
же как интеллектуальную традицию соотнесения природы конкретного
народа и государства с европейскими истоками.

Применительно к русскому послепетровскому европеизму можно

использовать его в широком, историографическом понимании, и в узком,
проблематичном. В первом интерпретации европеизм должен пониматься,
как отражение и неизбежное следствие петровских преобразовании,
следствием которых было разрушение (а точнее переворот) существующей
старомосковской-православной системы мира посредством стратегического
вторжения Русского государства в европейскую ойкумену через
дипломатические, военные и внешнекультурные механизмы. До этого
события государство московских царей имело собственные идентичностные
начала, имело под собой автохтонную легитимацию власти в виде
православного патриархата. Церковь, имея иерархизиованную структуру,
отражала генетическую общность культуры на разных уровнях социальной
лестницы. Резкий переворот в культуре высших слоёв общества разрушил
эту унитарность, выделил дворянство и поставил его в положение
колонизаторов. Проявлением европеизации мышления представителей
русских элит стало наполнение нарратива политического процесса (не говоря
уже о светской эпистолярной культуре) аллюзиями к событиям, ландшафтам
и героям античной эпохи. Примечательно, что подобный импорт стал
возможен, благодаря чертам, присущим европейскому миру именно на том
историческом его этапе. До того момента государство на краю христианского
мира не могло заявить претензии на свою европейскость. Не только потому,
что этот концепт бледнел на фоне общехристианской идентичности, но и
потому, что был его светским дубликатом. Европа была миром
Христианским, а именно Римско-католическим. Стать европейцем для
европейцев могло осуществиться только через смену религии. Однако, к
XVII веку понимание Европы, как единства под Римом утрачивается, а к веку
XVIII угасает евангелистский и иезуитский запал политических элит. На
смену приходит во многом секулярный тренд на поиск (и нахождение)
античных корней и аналогий. Воцарение междипломатической секулярности
в Европе и общий тренд конструирования высшими классами национального
мифа на основании отсылок на сюжеты и эстетику античной эпохи
послужило тем необходимым условием, при котором русское дворянство
смогло, наконец, воспринять себя как европейцы в рамках европейской же
культурной парадигмы, сохранив за собой православное вероисповедание.

В дальнейшем этот опыт инфильтрации идентичности зародил тренд и

сам послужил опытом риторики от лица европейского государства и
европейской нации. Лексикон, персонификация, хронология и эстетика
исторического эпоса и построения политического профиля в меньшем или
большем объёме теперь черпаются из новой исторической памяти,
генерирующейся в фарватере европейской культуры, охваченной точно
таким же мифотворчеством нового национального. Даже отрицание Европы
в лучших традициях культурной гегемонии будет осуществляться на языке и
по лекалам европейской русскости.

Текст Тройственного союза от 1815 года вполне себе демонстрирует

непоколебимую аппеляцию русской монархии к общеевропейским началам и
соответственно её братским связям с монархиями Гогенцоллернов и
Габсбургов. А это, в свою очередь, легитимизирует участие русского
государства в урегулировании процессов на европейском пространстве в
качестве гегемона-треумвиратора. Это вполне традиционный для
внешнеполитической риторики русского послепетровского государства
идеологема, аутентично вписавшаяся в официальны вокабуляр с времён
Северной войны.
 По-новому же организуется пространство официоза в манифесте 13
июля 1816 года. Революционное заговорческое движение наделяется
иностранной (не указанно европейской) природой, а целью его объявляется
повреждение жизненных сил русского Отечества в лице монаршего дома и
существующих порядков. Примечательно, что преступные замыслы против
устоев определены были как результат неполноценного разумения
просвещенческих идеалов вследствие ослабления нравственных начал.
Николаевскую эпоху, таким образом, можно определить как первый и
решительный разворот от концепта общеевропейскости к поиску
национальных истоков. Однако, следует указать, что навешивание
революционному движению статус иноземного было характерно в ту эпоху
всем европейским старым режимам, наделявшим антимонархические
настроения французскими коннотациями.

Позже европейская идентичность в рамках официальной риторики

ослабевает. Особенно на это повлияла Крымская война и отчасти франко-
прусская. Однако, некоторый её элемент продолжает питаться в рамках
объяснения политики России её потенциями как великой колониальной
державы.

Это что касается понятия европеизма в широком ключе. Что же

касается его узкой, более проблематичной и охваченной конкретными
полемическими сюжетами трактовке, то она напрямую связана с первым
определением. Этим понятием оперируют большинство отечественных
исследователей, подразумевая под ним философоско-историграфический
спор о сущности и происхождении русского народа, влиянии на его природу
петровской европеизации, топографии русского и европейского и, что самое
главное, альтернативах дальнейшего развития русского государственного и
русского национального. Конкретное выражение эта полемика нашла в
славянофильстве и западничестве. Таким образом, европеизм в узком смысле
стал конкретным дискурсом, в рамках которого был коллективно
отрефлексирован европеизм в широком. Феномен его в русской культуре
объясняется неполноценностью и незаконченностью вестернезации. В её
ходе произошла смена декораций самопрезентации высшего сословия.
Крестьянство же было непоколеблено. Однако к 30-м годам XIX века этот
изъян приобретает форму наблюдаемого культурного кризиса, когда
европейская культура переживает эпоху романтизма, когда взоры элит
обращаются к народу в поисках своего прошлого и в ожидании от него
просвещённого будущего. В рамках русской литературной традиции это
также получает раскрытие, причём не весьма полное. Однако, публичная
мысль не может не сотрястись перед трагедией русского общества, не
способного провести прямую генеалогию мысли к своей же почве. Первым и
ярчайшим выразителем был Чаадаев в своих «Философических письмах».
Всё,что есть в России созидательного и достойного в культуре и организации
общества есть заимствавонное. Ничто, достойного бытьпредставленным
мировой истории не произросло само не отечественной почве.
Интеллегенции нечего искать в прошлом православного славянина. Нечего
от него ожидать и в будущем.

С другого фланга пробудилось славянофильство,

отстаивающее идею о цельном прошлом славянского народа, его право на
культурную суверенность и осязаемое будущее. Характерно, что
выстраиваемый на родной ниве оппозиционный концепт стремился
укрепиться в потенциальной возможности установления общества
договорного типа с ненасильственной иерархией и стабильным
экономическим и социальным поступательным прогрессом при возможности
проведения должных культурных и политичесих реформ. Осью дискурса,
таким образом, является некая модель, под которой именно понимается
тренд инновационного, поступательного развития системы хозяйствования и
общего культурного уровня всех слоёв населения при развитых институтах
гражданского управления и правосудии. Различия были лишь в посылках
формирования такого общества. Его противники, традиционно определяемы,
как славянофилы оправдывали возможность раскрытия внутренних
просвещенческих, созидательных начал, скрытых в традициях исконно
русско-славянской культуры, погребённой под макетом бесплодной
европейской. Славянофилы, соответственно, видели возможность
реформирования общества в завершении процесса европеизации и
окончательном утверждении в числе народов Европы народа русского,
выбитого оттуда азиатскими потрясениями.

Западники, в числе которых были не только сокрушающиеся

публицисты, но и осмысленные историки, придерживались мнения о том, что
русский народ должен быть и есть живой составляющей европейской семьи
наций. Он был вброшен в неё порывами петровского творчества или же
вернулся туда ввиду естественной необходимости, однако дальнейший его
путь должен проходить в фарватере европейского становления.

Сегодня, с высоты обозримой истории мысли, мы можем прийти к

выводу, что и то, и другое течения обосновывали разную стилистику для
обустройства нации по европо-христианским идеалам, прошедшим
шлифовку в рамках европейского же опыта светскости. Со временем
европейскость утрачивает свою проблематику и отходит на задний план.
Россия обретает наконец особую уникальную культурную нишу, будучи
наконец открытой Западом через трагическую демонизацию её
государственности в западной печати и трумф русской трагедии в
литературе.