Kenny Barron, которого газета Los Angeles Times называла «одним из

топовых джазовых пианистов мира», а Jazz Weekly – «самым лиричным

пианистом нашего времени», родился 9 июня 1943 года в Филадельфии. Баррон
стал профессиональным музыкантом в 15 лет. В 1961 году он переехал в Нью-
Йорк чтобы работать с Джеймсом Муди. А позже, в 1962-1964 годах выступал с
Диззи Гиллеспи в США и Европе.
Он стал крайне востребованным и уважаемым сайдменом, причем играл с
лучшими – Фредди Хаббардом, Стенли Турентином, Милтом Джексоном,
Бадди Ричем, Юсефом Латифом, Роном Картером и т.д. Получил степень
бакалавра искусств Empire State College.
В 1980 году он вместе с саксофонистом Чарли Роузом, басистом Бастером
Уильямсом и барабанщиком Беном Райли организовал группу Sphere, а позже –
своё трио и квинтет. Он играл со Стеном Гетцем в последние годы жизни
великого саксофониста. В 1973 году Баррон начал преподавать музыку в
Ратгерском университете, где проработал до 2000 года, после чего стал
педагогом знаменитой школы Juilliard. Ассоциация джазовых журналистов
признавала его «Лучшим пианистом» четыре года подряд; а начиная с 1992
года он девять раз номинировался на Grammy.
___________________________
- Помните ли вы, когда начали играть на фортепиано? И когда осознали,
что из этого можно сделать профессию?
Начал заниматься я очень рано, в четыре-пять лет. У нас было пианино
старенькое, и два моих брата и две сестры – я самый младший – играли, да все
вообще в семье играли, то есть пианино всегда в доме было. Мне очень повезло
родиться с хорошим слухом, и, услышав мелодию – по радио или в исполнении
братьев-сестёр – я мог подойти к пианино и подобрать ее. Ну и в раннем
подросткомвом возрасте на меня просто снизошло: я всегда очень любил играть
джаз и мне в голову не приходило, что можно заниматься чем-то другим.
- Вы преподавали в Ратгерском университете. Чем это отличается
от мастер-классов и преподавания студентам-гуманитариям?
Когда я начинал работать в Университете, то программа там в общем
состояла из гуманитарных предметов. Потом только джаз выделился как major,
как специализация. Понятное дело, что студенты, специализирующиеся на
музыке, больше знают и умеют.

1
 А тут просто некое общее представление. Чего я пытаюсь добиться – это
глубокого понимания музыки. Не каждый станет музыкантом, но можно
воспитывать поклонников, фанов – эти люди будут покупать билеты на
концерты и пластинки. А это очень важно и нам крайне необходимо.
- Джаз всё больше изучают в академических кругах. Как, по-вашему,
это влияет на саму эту музыку?
Ну, я надеюсь, что позитивно влияет, хотя может и отрицательно
сказаться. Дело в том, что тут ты как бы смотришь на музыку как на музейный
экспонат, на что-то, что сделали те, кого уж нет в живых, понимаете? Вот это
плохо, это один из отрицательных моментов – я-то полагаю, что джаз – музыка
настоящего момента, современная.
Положительный же момент заключается в том, что серьёзное образование
начинается раньше. Молодёжь лучше учится и быстрее получает признание.
Они приобретают хорошие привычки – в учёбе, работе, занятиях и всём таком
прочем. Они гораздо быстрее добираются до сути, чем если бы шатались по
улицам, так сказать. Так что, думаю, это всё важно.
- Кто из тех, с кем вы играли, более всего повлиял на ваше развитие?
Я четыре года играл с Диззи Гиллеспи, а попал в его коллектив
девятнадцатилетним всего лишь. Поэтому он, конечно, самый главный для
меня.
Юсеф Латиф, которого не так много людей знает, и с которым я играл
несколько лет, очень повлиял на меня, причем не только с музыкальной точки
зрения. Он считал очень важным учиться. В какой-то момент все музыканты,
которые с ним играли, учились в колледже. Он всех отправлял обратно в
колледж, доучиваться, и все мы его слушались. Я у него взял несколько уроков,
вообще-то, но в конце концов оказался в колледже. Мне уже было под тридцать
или даже тридцать с небольшим, так что это был замечательный опыт.
И, конечно, Рон Картер. С ним и Стеном Гетцем я играл подолгу.
Если говорить о тех, кто конкретно повлиял на мою манеру игры, то это,
конечно, Тони Фланаган и Хэнк Джонс. У них туше такое лёгкое, очень
лиричное.

2
 Но влияли на меня не только пианисты, но и другие музыканты –
духовики, например. Люблю Уэйна Шортера. Хотел бы я играть на фортепиано
так, как он на саксофоне. Это моя цель, я к ней иду. Пока не добрался, но…
работаем!
- Ваша группа называется CantaBrasil. Почему вы начали играть
бразильскую музыку?
Я её всегда любил. Он чувственная и радостная. А играть бразильскую
музыку с бразильскими музыкантами – это вообще что-то особенное. У меня в
группе три парня-бразильца, они сами – коллектив Trio de Paz. Также –
флейтистка Энн Драммонд, с которой я познакомился на Lionel Hampton Jazz
Festival в городе Москва штата Айдахо. Она тогда ещё в школе училась, потом
по счастливой случайности стала моей студенткой, так же в Manhattan School of
Music.
Я не понимаю, как играть бразильскую музыку с американскими
музыкантами – ощущение совсем другое. Не то чтобы американцы не умели
такую музыку играть – они и умеют, и играют, просто вайб другой совершенно.
- Как изменился джаз в США с тех пор, как вы начали играть?
Изменился ли слушатель, по-вашему?
Я думаю, что аудитория всё время расширяется. Вы не поверите, но
рекорд-компании говорят музыкантам: «Ну, инструментальный джаз не
продаётся, мы подписываем только певцов и певиц». То есть в смысле продаж
пластинок всё довольно печально.
Но вот если вы придёте в клуб какой-нибудь, особенно в Нью-Йорке, вы
увидите, что там биток, причём ни на каких не на певцах. Я это не в плохом
смысле, просто мы говорим о том, какое представление у рекорд-компаний и
что происходит в реальности, на концертах. Аудитория у такой музыки есть.
За пределами Нью-Йорка немного по-другому всё. Во-первых, уже не так
много площадок, как раньше. С Диззи мы работали до Калифорнии и обратно
по три-четыре месяца. В одном клубе могли играть две-три недели. А иногда в
таком клубе было две группы. Не знаю, что случилось. Но уверен, что джаз
слушать люди не перестали.

Jazzmap