Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
У него шла кругом голова от первой в его жизни женщины и, главное, полагал он, такой
необыкновенной женщины, как Нюрка с ее зелеными, хмельными глазами, с ее ласковым
отзывчивым телом, умеющим дарить небывалое наслаждение. Конечно же, другой такой
женщины и быть не может, ему повезло, что он с ней встретился, и поэтому надо
действовать решительно. Схватив Нюрку за руку и с силой сжав ее, он объявил, что она
должна немедленно выйти за него замуж.
Услышав это, Нюрка всплеснула руками и долго смеялась, затем растроганно провела
рукой по его голове, ласково поцеловала в щеку и сказала, что подумает... Теперь же ей
надо начинать готовить еду команде, а ему лучше уйти, потому что, вдруг, после вахты
ненароком заглянет Прохор, и тогда от него долго не отбрешешься, хотя ей на него и
наплевать.
Федор вышел на палубу. Свежий волжский ветер холодил его грудь, теребил распахнутую
рубаху. Взволнованный происшедшим, он прошлепал к носу парохода, постоял, а затем
поднялся на мостик к рулевому. Сквозь стеклянное полукружье окон в ночи были видны
красные и белые огоньки бакенов, топовые фонари встречных пароходов и катеров.
Федор, не зная, как освободиться от переполнявших его чувств, попросил закурить.
Рулевой, цыганистого вида красавец в кольцах черных кудрей, помог Федору свернуть
первую в его жизни «козью ногу» и дал огоньку - Федор, затянувшись, закашлялся. Рулевой
крепко шлепнул его ладонью по спине, «чтоб не кашлял», и, подмигнув, сказал:
- Ну что, причастился, раб божий Федор?.. - Тот не сразу понял, о чем разговор, а рулевой
продолжал: - Нюрка баба сладкая, заводная!.. Страсть как молоденьких обожает. Не тебе
первому палочку сломала.
Федор густо покраснел, но затем вдруг решительно и жестко ответил:
- Мало ли... А теперь - учтите - она моя!
Рулевой рассмеялся и, отпустив штурвал, развел руками.
- Да я что... Я не возражаю... И ребята, я думаю, тоже... Тебе надо только с Прохором
договориться!
Сухов, идущий по пустыне размеренным и четким шагом, усмехнулся в усы и даже слегка
крякнул, вспомнив эту ночь с Нюркой, свою первую в жизни ночь с женщиной.
Он остановился, чуть не уперевшись в преграду - перед ним на вершине бархана высился
саксаул, изломанный, корявый от наростов, пыльный. В тени короткого ствола этого чахлого
с виду, но очень цепкого дерева пустыни сидел, отдыхая, тушканчик; просительно прижав к
груди передние короткие лапки, он внимательно наблюдал за появившимся
красноармейцем.
- Отдохнул, дай и мне, - негромко сказал Сухов, не двигаясь с места.
Тушканчик, будто поняв человеческую речь, неторопливо заскакал прочь, подпрыгивая,
словно мячик.
Сухов устроился под саксаулом, вытянув гудящие ноги, стараясь попасть в тень ствола, с
наслаждением ощутил позвоночником шершавость дерева, прикрыл веки... и снова оказался
на волжском пароходе.
Прохор крепко избил Федора, придумав какую-то причину. Дрожа от ярости, Федор
ворвался на камбуз, схватил нож для резки мяса и ринулся было обратно, да Нюрка повисла
на руке с ножом, умоляя его успокоиться. Но Федор все рвался на палубу, и когда нечаянно
поранил лезвием ладонь женщины, она крикнула:
- Феденька, он же отец моего мальчонки!..
Федор обмяк, поняв тогда, что боль другого человека может быть больше собственной,
тем более просто физической, хотя обида и продолжала душить его. Что-то подсказало ему,
что надо сдержаться, и он сдержался. С тех пор всегда старался быть сдержанным, и,
выработанное постепенно, это качество осталось с ним на всю жизнь. Оно сослужило ему
32
великую службу, когда он стал солдатом.
Летом, в сезон созревания бахчевых, вся Астрахань исходила ароматом арбузов. Сотни
телег потянулись к волжским пристаням.
Грузчики, встав цепочкой, кидали арбузы с телег на баржу, и зеленые, полосатые «мячи»
летели из рук в руки, наполняя трюмы и палубу. Баржа все заметнее оседала, погружаясь
почти до бортового обвода. Вечерами свежий арбузный дух, перебивая все запахи, стоял
над ней.
Федор, улучив свободную минуту, усаживался на палубе, свесив ноги к воде, смотрел, как
по набережной прогуливались барышни и их кавалеры, сновали извозчики - их кони звонко
щелкали копытами по булыжной мостовой. Из парка, раскинувшегося по берегу вдоль
пристани, доносилась музыка - играл военный оркестр, с провалами ухал барабан. Парня
охватывало чувство одиночества, смутная тоска сжимала сердце.
Вскоре они снялись с якоря и пошли вверх по Волге, к Нижнему. Федор долго смотрел на
удаляющийся город Астрахань, на причал, где оставалась стоять барышня, вся в белом, с
белым зонтом над головой. Она долго махала платочком кому-то, стоящему на палубе
большого белого парохода, только что отчалившего от пристани... «Наверное, своему
кавалеру», - решил Федор и попытался представить себя на месте ее кавалера и что это
ему, Федору, машет белым платочком барышня, но у него из этого ничего не получилось. Он
подумал о том, как мало он еще знает и мало чего видел на свете, о том, какое множество
людей существует вокруг, а он не имеет об их жизни ни малейшего понятия.
О Нюрке он теперь, как ни странно, вовсе не думал, она его почему-то больше не
волновала... Более того, она стала ему даже противной. Он не знал причины, потому что
еще не понимал, что без истинной любви длительная связь с женщиной невозможна.
Ливень обрушился на реку. Сперва крупные капли дождя усеяли воду, потом она вся
закипела, став матово-пузырчатой - дождь встал стеной. Капитан застопорил ход; впереди,
даже в нескольких метрах, ничего нельзя было различить. Через каждые полминуты они
давали гудки, опасаясь встречных пароходов.
Дождь прекратился разом, как и начался. Резко очерченные облака с фиолетовым
поддоном нависли над Волгой, над лугами и лесом по берегам. Из-за края одного облака
выглянуло солнце - лучи снопами ударили в небо и в землю, посеребрив там траву и скирды
сена. И матросам, ас ними и Федору, предстало видение - летящий по небу крест,
клубящийся, темный, меняющий очертания.
- Не к добру, - вздохнул Прохор.
Нюрка несколько раз истово перекрестилась. В зеленых глазах ее вспыхнул страх.
Федор избегал встреч с Прохором, старался не сталкиваться с ним, но однажды тот сам
подошел к парню и, положив на его плечо свою тяжелую руку, глухо сказал:
- Слышь, малый... Ты это... того... Ты не держи на меня обиду... Понимаешь, я того... - Он
замолчал, а потом, махнув рукой и отвернувшись, с силой докончил: - Э-э... да что об этом
говорить! - и столько муки чувствовалось в его голосе, муки, выпавшей на долю этого
сильного мужика вместе с неистребимой любовью к своей беспутной зазнобе.
33
Федор молчал, опустив голову и не зная, чем ответить на этот порыв. «Лучше бы он мне
опять врезал», - подумал парень, а Прохор, снова повернувшись к нему, мягко и даже как бы
заискивающе улыбаясь, продолжал:
- Ты вот что, малый... Ты ведь, того - мужик вроде грамотный, а занимаешься на судне
незнамо чем: одно слово - на подхвате!.. Ты давай-ка, спускайся ко мне, - Прохор ткнул
пальцем вниз, в подрагивающую под ногами палубу. - Будешь у меня под рукой... при
машине. Это, брат, того... Это дело, по жизни серьезное, а не какое-нибудь фу-фу!.. Ну как,
лады?
«Еще бы не лады!» - подумал тогда Федор, с благодарностью глядя на Прохора. Парень
давно уже и сам мечтал проникнуть в эту пароходную преисподнюю, где остро и приятно
пахло горячим машинным маслом, стекающим с бешено работающих шатунов, где гудел в
топке огонь, поддерживая стрелку манометра на нужном делении, и, сотрясаясь от мощи,
шумно стучал и пыхтел паровой двигатель, крутя колеса, которые, равномерно постукивая и
пеня плицами воду, весело тащили пароход вперед.
Сколько раз Федор пытался сунуть свой нос в двери машинного отделения, и всякий раз
его добродушно, но решительно посылали от порога куда-нибудь подальше, чтоб не мешал.
Теперь же он стал подручным самого Прохора и готов был не расставаться с машиной ни
днем, ни ночью. Прохор, в свою очередь, поглядывая на любознательного парня, думал про
себя, что какой он хитрый, какой он придумал ловкий ход, чтобы держать Федьку все время
при себе, и хотя Нюрка ему клялась, что парень к ней больше не шастает, Прохору так было
спокойней: мало ли что... ведь он-то знал силу Нюркиных чар.
Федор жалел, что всего два сезона, да и то неполных, проходил он в подручных Прохора,
но с тех пор навсегда сохранил интерес к разного рода механизмам. Не пропал этот интерес
и в армии. Тут, конечно, приходилось иметь дело главным образом с оружейными
механизмами, которые, в отличие от пароходной машины, были изобретены не на пользу
людям, а на смертельный вред. Но и эти механизмы восхищали Федора тем, как они ловко
придуманы, как, к примеру, удобно и надежно ложится рукоятка пистолета в ладонь, как
плотно она обжимается пальцами, как легко вылетает пуля, чтобы поразить человека. Это
свойство оружия - убивать - поначалу и как-то зачаровывало его, и вместе с тем
отталкивало. Но вскоре он понял, что в этой смертельной человеческой «забаве» - войне
оружие является и единственным средством защиты, гарантией сохранности твоей
собственной жизни. Ибо, если ты не убьешь врага, то он убьет тебя. Третьего не дано.
Федор Сухов досконально изучил и научился не глядя разбирать и собирать все виды
пистолетов, револьверов, карабинов и пулеметов. Со временем разобрался и с пушками -
небольшими, до боли звонко стреляющими, почти рвущими барабанные перепонки
семидесятишестимиллиметровыми орудиями и крупными, гулко ухающими, давя на голову,
гаубицами.
Он и сам теперь мог собственными руками изготовить мину или бомбу, а то и какой-
нибудь неожиданный, ошеломляющий противника сюрприз.
Таким образом Федор Сухов усвоил, что оружие на войне является необходимым
рабочим инструментом, который нужно знать досконально и держать в отличном состоянии,
ибо малейшая небрежность по отношению к нему неминуемо грозит одним: твоей
собственной смертью.
- Так-то вот, брат, - сказал, щурясь от белого солнца, Сухов тушканчику, и тот,
задремавший было, вздрогнул от его слов, а Федор, уставившись вдаль мечтательным
взором, продолжил. - Да-а, брат, не случись того, что случилось, был бы я на Волге не
последним пароходным механиком.
Посидев еще малость, потершись о шершавый ствол саксаула спиной, Сухов поднялся и
достал из «сидора» мешочек с пшеном. Стараясь не делать резких движений, отсыпал
тушканчику малую горсть, положил мешочек на место и поднялся.
34
- Счастливо оставаться, - подмигнул он зверьку и пошел дальше своим путем, не
быстро и не медленно, походным шагом.
Тушканчик, привстав на задние лапки и вытянувшись во весь рост, проводил взглядом
красноармейца, так сладко пахнувшего едой и потом, а затем с удовольствием принялся за
зернышки, щелкая их как крохотные орешки.