«Он себя самого в грош не ставил»

Философ, политолог Александр Дугин делится воспоминаниями о

протоиерее Всеволоде Чаплине (+ 26.01.2020).
- Александр Гелиевич, Вы помните, как произошло ваше с отцом Всеволодом знакомство?

- Мы познакомились в 2000 году, на презентации общественного движения «Евразия» в клубе

«Честь и достоинство» на Арбате. Там было очень представительное мероприятие, были делегаты
от разных министерств и ведомств, были представлены почти все конфессии. Отец Всеволод был
делегирован туда тогда ещё митрополитом Кириллом (Гундяевым) от ОВЦС. Я был очень рад
тому, что он в принципе пришёл – ведь он тогда был одним из главных спикеров Церкви, и,
можно сказать, основным спикером по политическим вопросам. Я предполагал, что ОВЦС
пришлёт к нам какого-то второстепенного чиновника, и не ожидал, что к нам придёт сам Чаплин.
Но ещё больше было моё удивление, когда отец Всеволод выступил. Он сказал такую живую,
пламенную речь, - это были не какие-то дежурные слова, которые можно было бы ожидать в
таком случае. Он не читал по бумажке, как обычно чиновники делают. Неожиданно он мне
открылся не как чиновник, а как интеллектуал. Это было для меня откровением. Он оказался
очень глубоко мыслящим человеком, который разбирается в терминах, который во многом – мой
единомышленник. С этого момента мы с ним сблизились, и, можно, сказать, подружились.

- А по-человечески что Вам в нём нравилось больше всего?

- Он был очень деятельный. Это было тоже для меня неожиданностью. Ведь православный
человек патриотических взглядов, как правило, ленив, бестолков и, в каком-то смысле, лузер.
Большинство православных патриотов, с которыми я за прошедшие тридцать лет имел дело, они
люди очень хорошие, чистые, но они – совершенно бесполезны. Они не могут ни одно дело до
конца довести. А отец Всеволод отличался от них всех тем, что он, с одной стороны, был
верующим православным человеком и убеждённым русским патриотом, и при этом был
чрезвычайно деятельным и ответственным человеком. Он говорил – и делал. И это поражало.
Если он за что-то брался, то всё делалось на самом высшем уровне. Таких людей в России – один
на тысячу.

- То есть, скорее Штольц, чем Обломов?

- Трудно сказать. Скорее он был по типажу такой тюркский мурза православного

вероисповедания. Такой хваткий, жёсткий. И ОВЦС при нём был не такой, знаете ли, тихой
богадельней для инвалидов. Это был военный штаб. Он и его команда были настроены на
активное наступление, на экспансию в обществе. Для меня отец Всеволод воплощал ту самую
«Церковь воинствующую». В хорошем смысле слова «воинствующую» - то есть, утверждающую
истину Христову в мире.

- А вы общались на какие-то темы, помимо политических?

- Конечно, мы обсуждали с ним самые разные темы. Он вообще был очень открытый человек. А в
начале 2000-х годов, он, пожалуй, был ещё не совсем таким, как в последние годы – он был очень
жизнелюбивым. У него был вкус к жизни. Он любил хорошие продукты, хороший алкоголь – всё в
рамках приличия, естественно. Он был очень темпераментный. Он мог, например, неожиданно
запеть. У него ведь был хорошо поставленный голос. И хотя он, как известно, заикался, но вот
когда он рассказывал что-то очень ему интересное, он вдруг переставал заикаться.
- Вы говорите так, как будто бы он был стопроцентный консерватор. Но ведь в молодости он
был либералом… Это как-то было заметно в общении, или на момент вашего знакомства весь
либерализм из него уже повыветрился?

- Я не знал его в 90-е годы. Он сам мне рассказывал, что в молодости у него были довольно
либеральные взгляды. Но в 2000-е это как-то было не особенно заметно. Мне кажется, он просто
ненавидел либералов. Он их по-настоящему презирал и считал одержимыми бесами. Иногда мне
казалось, что если ему под горячую руку попадётся какой-то либерал, он его просто на части
разорвёт. Хотя были моменты странные. Например, как-то ночью мы с ним возвращались из
какого-то ресторана, и вдруг он остановился и так задумчиво мне говорит: «Знаешь, а я вообще
люблю Нью-Йорк». И запел что-то вроде «Благословенна Америка…». Я так и не понял тогда, что
это было. Может, такая форма юродства – знаете, бывает у православных. Он, конечно, прилично
выпил тогда – но он не был как-то особенно пьян. Я, кстати, этому его качеству много раз
удивлялся – он мог за вечер выпить и съесть раза в 3-4 больше обычного человека. И при этом он
умудрялся оставаться в форме. Алкоголь как-то не оседал у него в голове.

- А в последние годы жизни он как-то изменился?

- Я думаю, что он остался собой, но он пережил, конечно, очень глубокое разочарование. Это
понятно – и он ведь не один такой. Я сам был очень рад избранию митрополита Кирилла
патриархом. Я думал, что вот теперь всё то, что я видел в ОВЦС, будет перенесено на всю Церковь.
Что Церковь с боем ринется в общество. Что начнётся какое-то движение. Я ждал от нового
патриарха какой-то чистоты, бескомпромиссности, прямоты. Мы все в него, конечно, очень
поверили. Но потом началось что-то совсем не то…

А дело в том, что отец Всеволод был очень мужественный, стойкий человек. Он ради своей веры
был готов жертвовать собой бесконечно. Ему и в прежние годы часто что-то не нравилось в
церковных структурах, но он был готов терпеть это ради блага Церкви. Он мог пойти на многие
внутренние издержки, что-то в себе задавить. Он был, так сказать, настоящий разведчик. Мы,
кстати, так и шутили, что ОВЦС – это «спецслужба небесной канцелярии». Он много лет жил в
условиях колоссальной самодисциплины. Он был готов ко многим компромиссам, но до
определённых пределов. Насколько я понимаю, просто в какой-то момент церковная политика
вышла за эти самые пределы. А он был человек совести.

Он был готов «ходить по струнке», но только если знал, что это – ради дела. Он был готов служить,
но не прислуживаться. Внешне всё выглядело так, будто он был послушным слугой церковного
аппарата, а потом резко перешёл к какой-то независимой критике. Но на самом деле он просто
остался собой. Это линия Церкви изменилась, а не отец Всеволод. А отец Всеволод, на мой взгляд,
просто продолжал ту линию, которую развивал ОВЦС до патриаршества Кирилла. Он продолжал
говорить и делать то же, что он делал в первой половине 2000-х годов. Только в 2010-х церковная
политика пошла уже в другом направлении – в каком, я даже не хочу обсуждать…

Понятно, что Церковь за свою историю знала и не такое. Были периоды, когда во главе Неё
вообще оказывались еретики и откровенные злодеи. Сейчас, конечно, ничего подобного нет.
Другое дело, что то, что есть – это не то, о чём мы мечтали.

- Вы видите какую-то параллель между устранением Чаплина и устранением Кураева? Оба

критиковали начальство, оба были склонны к эпатажу…

- Это абсолютно разные ситуации. Кураев – самовлюблённый человек, раздавленный собственной

гордыней. Он живёт только своими земными интересами, что поразительно для
священнослужителя. То, что он делает - это чистая клоунада. И здесь я священноначалие
прекрасно понимаю – этот цирк давно пора было прекратить. А вот отец Всеволод, и, кстати,
покойный отец Димитрий Смирнов – это были глубоко верующие, цельные и очень сильные
люди. Если они что-то говорили критическое – это было всегда от любви к людям. Они не были
клоунами. Они были искренними.

- Вы говорите, что отец Всеволод был цельным человеком строгих взглядов… Но вот многие из
его либеральных критиков утверждают обратное. Говорят, что он часто делал
взаимоисключающие утверждения, что он говорил слова поддержки самым разным
церковным группировкам – от хоругвеносцев до кочетковцев… Что он был лицедей, человек
без лица.

- Люди, которые так говорят, просто не поняли его. Возможно, они судят по внешним вещам. Он,
конечно, занимался церковной политикой. Ему необходимо было иметь контакты с
представителями самых разных кругов. Он посещал самые разные сообщества, но с одной лишь
целью – привести их в Церковь или сохранить их в Церкви, если речь шла о церковных
группировках. Поэтому он был гибким, он находил к каждому свой подход. Но если вы
посмотрите на его тексты, на то, что он писал в последние годы – это последовательное
изложение православного консерватизма. Он был отнюдь не всеядным в идейном плане. Он мог
общаться с кем угодно – но он всегда оставался собой.

- А он говорил Вам, что, по его мнению, было «не так» в политике патриарха Кирилла?

- Да практически всё было не так, насколько я понимаю. Он считал, что неправильно

выстраиваются отношения с государством, что слишком много компромиссов. Что не так строятся
отношения с обществом, что в церковной проповеди мало внимания уделяется духовным
вопросам, что интеллектуальная работа – на заднем плане... Что Церковь как институт развивается
не в том направлении, что происходит бюрократизация церковной жизни…

- А почему ему не удалось после отставки ничего добиться? У него ведь оказалось не так много
сторонников…

- Дело в том, что многие православные консерваторы ему не очень доверяли. Он, по их мнению,
слишком активно выполнял репрессивные функции, когда укрощал наиболее рьяных из них. Ну и
потом, он не был карьеристом, он не был одержим гордыней, как многие общественники. Он не
создавал какое-то общественное движение. Он видел Церковь как Град Небесный, а не как
земную организацию.

- Вы знали его как священника?

- Он не хотел общаться со мной как пастырь. Когда я целовал ему руку, он всегда её отдёргивал.
Он пытался представить всё так, как будто мы равные, просто друзья и единомышленники. Он
был очень скромный и деликатный человек. Я вообще единоверец, но был и у него несколько раз
на службе. Я думаю, он был хорошим исповедником, - потому что он был скромный,
доброжелательный, смиренный. Он не был властным, деспотичным. Пару раз мне какие-то
немолодые неофиты делали замечания в храме, когда креститься, как кланяться, не подозревая,
что у единоверцев все это по строгому древне-русскому уставу. Так вот, я не могу представить,
чтобы отец Всеволод делал что-либо подобное. Я приглашал его служить в Михайловскую
слободу, где он и служил однажды в Крещение. Прекрасная была служба! Торжественный канон
на холоде под звездным небом у живого источника, который оставался на том же месте с
домосковской эпохи древних славян… Потом источник зарыли дачники…

Может быть, для кого-то на вид он казался очень суровым, амбициозным, знающим себе цену. Но
на самом деле, он очень критично к себе относился. Если говорить серьёзно, то мне кажется, он
себя самого в грош не ставил. И это делало его по-настоящему достойным человеком.