Тимо Толкки

Одиночество в 1000 лет

Посвящается Мике

Только в обжигающем одиночестве

Вы, наконец… наконец поймете

Я не помню, когда это произошло. Произошло ли это, когда мне в семь лет
сказала мама, что я должен съесть всю тарелку с едой… или когда-то еще?
Нет. Тогда все было не так плохо.

Произошло ли это, когда в 14 я узнал, что была такая штука, как Вторая
Мировая война и что она унесла жизни 70 миллионов людей? На ней
погибали даже маленькие дети только потому, что они принадлежали иной
расе. Нет, не то. Это заставило меня задуматься.

Произошло ли это, когда одним зимним утром мой отец решил перерезать
себе вены ножом для филе в незаполненной водой ванне, а потом разбился
насмерть, выпрыгнув с четвертого этажа в собственной квартире? Нет. Тогда
я начал убегать от жизни. И продолжил бежать 32 года.

Ни одна из этих вещей не была причиной этому. Причина крылась во мне.

Когда я потерял веру в себя, тогда это и случилось. Я утратил веру. Веру в
себя. И это наихудшее, что может случиться.

Год, когда я умер

Зимнее утро. Март 2004-го года. Я обшариваю интернет. Паника нарастает, и

голову, точно сжимают гигантскими тисками. Я в отчаянии. Я обзваниваю
несколько мест, но помощи не получаю. Паника усиливается. Это не какая-то
тревога или как там ее называют. Это результат жизни, прожитой во лжи.
Она хочет раздавить меня. И у нее это получается.

В тот момент я в течение 7 лет как мог посещал сеансы психотерапии. Чего я
не понимал, так это того, что именно терапия привела меня к истокам моей
боли. Шлюзы открыли, и ворвавшийся поток не остановить. И чтобы
выжить, мне пришлось умереть.

Наконец, меня доставили в частную клинику, но перед этим я проторчал

полчаса в приемной с какими-то людьми. Это был один из самых ужасных
моментов моей жизни. Я едва мог сдерживать наводнивший меня ужас, пока
доктор не принял меня. Наконец, доктор вызвал меня и спросил, чем может
быть полезен. Я сказал, что не знаю. Меня пронизывало такое гнетущее
отчаяние и паника, что я думал, будто схожу с ума. Я испытывал
неописуемую эмоциональную боль, охватившую меня с головы до ног.
Ощущение страха. Уголком глаза я заметил, как он выписывает в своем
блокноте: «Музыкант из знаменитой рок-группы». Ледяным тоном он изрек:

- Пожалуй, мне следует направить вас в Государственную Психиатрическую

клинику.

Я слышал об этом месте. Слышал, потому что моего друга туда положили.
Позже он покончил жизнь самоубийством. Это было последнее пристанище
для безнадежных. Там никого не лечили… вы оттуда попросту не
возвращались. Я спросил доктора, не могу ли я остаться здесь. В его глазах
заплясал огонек.

- Разумеется, можете, - был его ответ. – Что же вы молчали? Я вас провожу

сию минуту. – Правда, он умолчал, что стоить мне это будет 1000 евро в
день. Но, быть может, это спасло меня.

Мне выделили собственную палату. Впервые в жизни я принял

транквилизатор. Я начал испытывать страшную тяжесть и пустоту. Будто я и
не существовал вовсе. Я лежал в постели в своей белой палате. И все, что я
видел из окна, - дерево. Лекарства отняли у меня чувства. Я не понимал, что
со мною творилось. Меня сковал страх.

Доктор пришел навестить меня. Добрая женщина, которая, казалось, очень

счастлива. Меня, помню, все съедало любопытство, как кто-то мог быть
настолько счастливым. Она задала мне несколько вопросов, а затем мне
предстоял тест на депрессию, который, по сути, являет собой опросник. Как
и большинство докторов, она попыталась выяснить механически, что со мной
не так. Но я это уже делал. Помню, рассказывал ей, что меня переполняют
все эти эмоции и что неожиданно я стал их все разом ощущать. Она сказала,
что психиатрия – не ее профиль и что на следующий день мне назначат
консультацию. Я объяснил ей, что 7 лет посещал сеансы психотерапии с
небольшими перерывами. Она промолчала.

Остаток дня я провел, как зомби. Ничего не чувствуя, не видя и не слыша.

Просто смотря на дерево. И надеясь, что когда-нибудь, как и оно, я обрету
жизнь.
На следующий день я встретился с психиатром. Это был пожилой мужчина
60 лет. Он провел ряд опросников, заваливая меня вопросами. Я поведал ему
о своей жизни и заметил, как по его щеке скатилось несколько слез. Он мне
поставил диагноз – биполярное расстройство. Я сидел в недоумении, пока он
мне не разъяснил, что это такое. И тут в голове у меня прояснилось. Я
вспомнил, что жил с этими симптомами почти 10 лет. Он не удивился, ведь
за 10 лет эту болезнь не излечить. «А как же терапия», - думал я. Неужели все
коту под хвост? Теперь я знаю, что нет.

Что же в итоге? Лечение. На протяжении последующих недель меня пичкали

уймой лекарств. Большинство из них имело страшные побочные действия, а
некоторые так и вовсе прошли впустую.

Наконец, мне выписали один из современных и очень дорогих

антидепрессантов и транквилизаторов. Мало кто знает, что прописывать
антидепрессанты людям с биполярным расстройством, все равно, что
подкинуть бомбу замедленного действия. Они могут вызвать очень бурный
маниакальный эпизод или, как вариант, погрузить вас в депрессию.
Следующие полгода я провел в постели в палате с задернутыми шторами.
Иногда шторы приоткрывали на 10 см, но по большей части они всегда были
задернуты. В течение полугода я плакал каждый Божий день. Я не понимал,
откуда это, но что-то внутри меня осознавало, что это долго дремало во мне.
Это был отчаянный плач и глубокая боль. Он исходил из недр меня самого.
Он не имел отношения к биполярному расстройству. Это было нечто,
скрытое во мне. Жуткий пережиток прошлого и всей моей жизни.

Я никогда не скорбел по отцу и своему разбитому детству. И тут вдруг начал.

Когда меня выпустили, я часто посещал места моего детства. Я помнил все,
даже мельчайшие подробности. Проказы, которые я с друзьями чинил
людям. Места, где мы играли в футбол. От всех этих воспоминаний эмоции
хлынули на поверхность. Представить, что я чувствовал невозможно, если
вам неведома эмоциональная боль. Она обжигает. Это физическая боль.
Только очень сильная, хотя люди, как правило, не понимают, что это такое на
самом деле, физическая боль. Понять это невозможно, если ваша жизнь не
была ею пропитана.

Я часто сидел у моря, в местечке, где я рыбачил, когда мне было 11. Я сидел
на скале и наслаждался пейзажем. Снег растаял, но добрая половина моря,
равно как и Финского залива, все еще была охвачена льдом. Внезапно начал
падать снег. В радиусе 100 метров я видел только летящие белые хлопья. Я
все сидел, созерцая восхитительную картину, пока снег ложился на меня. Я
почувствовал, что вся моя жизнь была напрасна. Моя боль казалась
настолько сильной, что я просто не мог больше ее терпеть. Я как-то не
подумал, что я находился всего лишь в 3 км от места, где мой отец совершил
самоубийство.

При мне была бутылочка с лекарством, чтобы в случае чего заглушить боль.
Я долго сидел и смотрел вдаль под падающим снегом. Я спрашивал себя, не
потерян ли для меня смысл этой жизни и стоила ли она всей этой боли и
безнадежия. Было бы легко просто исчезнуть. Но что-то внутри меня
противилось этому. И все же в том году я умер. Это проявилось во всем.
Медленная смерть. Из постели было вылезти нереально, не говоря уж о том,
чтобы музыку писать.

Каждое утро было отвратительным. Первое, что я ощущал, была

безысходность. Так я и жил 6 месяцев. И в том году я действительно умер.
Для того чтобы жить дальше.

Я частенько слышал, что суицид – «легкий выход». Как человек,

переживший смерть родного отца, скажу, что данное утверждение не более,
чем клише. Решиться на суицид далеко не просто. Требуется мужество,
чтобы отнять у себя жизнь, поскольку это последний отрезок жизни, который
вы помните. Вот почему зачастую это побег от нестерпимой боли или
безысходной ситуации… или от того и другого. Но это нелегко. Вы можете
попытаться представить, если в вас осталась хоть капля сострадания, что мог
чувствовать человек, который ушел подобным образом из жизни. За миг до
этого и пока все это происходило. Попытайтесь представить, что чувствовал
переживший это человек. И все же я знаю, что лишь, если вы оказывались на
волосок от гибели, только тогда вы отчасти сможете понять решение того
человека, который решил поставить на своей жизни крест. Как мой отец. Как
один финский писатель, который лег добровольно в психушку. Как-то утром
он отправился погулять. Он добрался до ближайшей станции метро и начал
ждать поезд. Когда тот показался, он выпрыгнул и встал, как статуя, лицом к
составу. Страха не было. Поезд попытался затормозить, но 40 км для этого
явно было маловато. Через 40 км писатель оказался «в объятиях поезда». Он
не шелохнулся. Или как мой лучший друг Микка, который сиганул с
четвертого этажа родительской квартиры, разбившись насмерть после долгой
борьбы с депрессией и чувством беспомощности.

Пожалуйста, не подумайте, что я пишу эти строки, как какой-то приверженец

суицида. Просто я отлично понимаю людей, которые решили «завязать» с
жизнью. Скорее всего, вы считаете, что суицид - один из греховных табу в
обществе. Что до меня, я не верю ни в одно из них. Ни в табу, ни в общество.
Просто многие близкие мне люди погибали от своей собственной руки,
поэтому я так интенсивно размышлял над этой темой. Вдобавок моя личная
боль и страдание, и мне гораздо легче понять это решение. Решения, которые
зачастую кажутся бредовыми людям, которые живут счастливой жизнью и
которые никогда не сталкивались с понятием настоящей депрессии.

Итак, я продолжил жить с болью и страхом. День за днем. Год за годом. Это
не мешало мне ехать 4 часа на концерт, который так хотела посмотреть моя
дочь. И пока она была на концерте, я сидел в отеле и рыдал, потому что
изнутри меня жгла адская боль. Я испытывал все разом: страх, гнев, боль,
печаль, опустошение. Тогда я не мог разобрать, что это были за эмоции. Я от
них просто страдал и, не взирая на это, пытался жить дальше. Это не мешало
мне отвозить дочку в школу и днем забирать ее оттуда. Не мешало это и
завтракать вместе с ней. Это не мешало мне съездить в два мировых турне в
составе метал-группы, находясь в тяжелых условиях. Это не мешало мне
сходить на могилу отца и вести с ним воображаемую беседу или просто
часами смотреть на его могилу и кладбище.

Я понял, что я так и не попрощался с отцом. Я даже не понял, что его больше
нет. Как мы, люди, можем так себя вести. Как человек рациональный, я
принял его смерть, но на эмоциональном глубоком уровне он был как
никогда жив. Я так и не свыкся с мыслью, что он мертв. Для этого
потребовалось не единожды сходить к нему на могилу. Потребовался океан
боли, гораздо большей, чем я себе всегда представлял. Обстоятельное
изучение его самоубийства и жизни до того. Нужно было вновь влезть в тело
12-летнего мальчика, на долю которого все это выпало. Лишь тогда до меня
начало доходить, что произошло. Но на это ушли годы. И даже сегодня я
продолжаю с этим бороться. Может быть, все горькие мгновения нашей так и
остаются с нами. Возможно, мне предстоит жить с этим весь остаток моей
жизни. Сейчас я на 11 лет старше, чем был мой отец, когда он умер. Так
странно. Но у всех нас есть история, чтобы ее рассказать.

Я все равно жил полноценной жизнью и в то же время я чувствовал, что это

моя судьба. Многие болезненные вещи, которые я посадил под замок, теперь
проникли в мое сознание. Я ощущал их телом. Говорят, себе изменить
невозможно. Я даже толком не знал, кто я такой, пока томившееся во мне
прошлое не вырвалось на волю. Оттуда я отправился в путешествие, которое,
в конечном итоге, приведет меня к себе самому и к моей истинной сущности.
А не к маске, которую я вынужден являть. Путешествие это насквозь
пропитано болью. И все же, когда его час пробил, у меня не осталось выбора,
кроме как окунуться в его поток и встать под его эгиду. Жизнь всегда
находит путь. Естественно, я не могу отрицать, что мое печальное детство
отложило на мне отпечаток как на творческой личности, так и на избранной
стезе музыканта. Безусловно, во многих песнях присутствует явная ссылка на
тоску по отцу, хотя я и не осознавал этого, пока их писал. Мое детство,
возможно, выступает в другом контексте. Возможно.

Когда я пишу это летом 2010-го года, я вспоминаю, как жил с этой болью 6
лет каждый Божий день. Она так до конца и не прошла. Я все еще принимаю
литий и транквилизаторы. По мнению докторов, от биполярного
расстройства лекарства нет… вы живете с ним всю жизнь. Может, и так. Я не
знаю. Я лишь знаю, что со мной рядом, будто призрак живет. Незримый
товарищ, который напоминает мне каждое утро, когда я просыпаюсь, о
хрупкости жизни и о том, как просто лишиться всего, что у тебя есть… в
мановение ока.

Скорби не было… и боли тоже

Большую часть детства я не знал горя и чувствовал себя в безопасности.

Когда я пишу «детство», я подразумеваю период до 9 лет. Казалось, с нашей
семьей не могло случиться ничего дурного. Казалось, что о такой семье
можно было только мечтать. У нас был уютный домик, и жили мы вполне
обеспеченно. Мама опекала меня любовью и заботой, что в дальнейшем
помогло мне выжить. Помню, Рождество было моим самым любимым
праздником. Я до сих пор помню волшебное ощущение духа Рождества,
когда мне было 8. Помню тот запах. Атмосферу. Ощущение защищенности.
Все были вместе. Все были счастливы. Всегда, когда собиралась вся семья,
отец хотел, чтобы я спел одну песню, которая ему нравилась. Я стеснялся, но
он всегда давал мне денег, если я спою, и я пел. В то время я пел в
классическом хоре мальчиков под названием «Cantores Minores» и часто
исполнял песни на школьных вечерах. Помню, как я верил в свой голос. Я
действительно считал, что это давалось мне очень легко. Петь для меня было
вполне естественно.

В возрасте 7-ми лет я получил свою первую гитару на Рождество. Я видел,

как мой кузен играет на акустической гитаре, когда мне было 5, и он
моментально стал моим героем. Помню, как прокрался в его комнату, чтобы
взглянуть на нее. Я еще не забыл, как она выглядела. Очень осторожно я
прикоснулся к струнам и немного сыграл. Это была любовь с первого
взгляда. Я не понимал волшебство, что таила гитара. Кузен научил меня
парочке аккордов и песням Beatles. Первой песней, которую он разучил со
мной, оказалась «Eight days a week». Он также играл в группе, которая сразу
же произвела на меня впечатление. Конечно, очень скоро мне захотелось
получить собственную гитару.

Это произошло одним Рождественским вечером 1973-го. Естественно, все,

кто читает это, знают, что с этим инструментом в будущем я много где
побываю. О чем-то подобном я не думал, не гадал. Я просто хотел получить
гитару. Поначалу проку мне от нее было мало, ведь я не умел играть. В
школе был «Гитарный кружок», где учили основам. Я пошел туда и разучил
свою первую песню. Счастье переполняло меня. Я ходил на занятия каждую
неделю и узнавал много нового. Я обрел музыку как само собой
разумеющееся. Мама рассказала, что когда мне было всего 3 годика, мне
нравилось слушать передачу TOP 40 по радио, и что я знал стихи всех хитов.
Наклоняясь к радио, я ждал, когда пустят хитовую песню, а потом начинал
петь.

Но не все было окрашено в радужные цвета. Помню, что у бабушки был рак
и что у нее отняли обе ноги. Помню отца, несущего ее по лестнице и
укладывающего в постель. Она все приговаривала, что болеть раком –
хорошо, потому что так ее хотя бы окружали вниманием, которого она не
знала будучи здоровой. Помню, как мне стало интересно, можно ли
«придумать» себе рак. Теперь я считаю, что в этом и заключается основной
механизм рака. Не всегда, но больше, чем вы себе можете представить.

Все суетились вокруг бабушки, одаривая ее заботой. На следующий год она

умерла. Не помню, присутствовал ли я на похоронах, вполне возможно. Ее
похоронили на том же кладбище, что и моего дедушку и отца. Меня там не
положат.

До определенного возраста детям смерть кажется чем-то абстрактным. И не

до конца понятным. Или, может, дети постигают и принимают смерть
гораздо более естественным путем, нежели мы, взрослые, способные
разуметь смерть как очередное грозное табу в обществе. И она просто
стирается из вида. Никто в действительно не осознает, что однажды они все
умрут. Может, даже завтра. Никогда не знаешь наверняка. Похоже, дети
воспринимают смерть довольно естественно. И по моему личному мнению,
дети могут быть нашими величайшими учителями, если мы будем
достаточно скромны, чтобы принять то, что они хотят нам передать. А
сказать им есть чего.

Более всего, я, быть может, тоскую по девственному ощущению, присущему

8-летнему отроку, у которого все чувства необычайно обострены… и
который взирает на мир очами ребенка. Несмотря на то, что вы находитесь
под давлением родителей и школы, в 8 лет вы на мир смотрите иначе. Вы
чувствуете. По-настоящему чувствуете. Вас пока не раздавил гнет правил,
догм и табу, которые позже ворвутся в вашу жизнь. Вы бежите и играете,
потому что так делают дети. Это так девственно. Так невинно. Я помню это
очень четко. Как пахла трава. Как играл в футбол с друзьями до вечера, а
потом мчался домой, потому что мучила жажда. Помню изумительный вкус
мороженого летом. Свободу, когда начинались каникулы, и все лето в твоем
распоряжении. Как дразнили девчонок. Как улыбался и радовался жизни. Как
прогуливал школу. Как ненавидел математику и как любил музыку. Я
вспоминаю все моменты своего детства с определенной ностальгией. То
время ушло безвозвратно. Мне бы хоть 2 % того энтузиазма и радости, что
были у меня мальчишкой, я стал бы счастливейшим человеком на этой
планете.

Отец мой работал в магазине по продаже электроники, телевизоров, радио и

прочего в том же духе. Дома он собрал обширную музыкальную коллекцию.
Это была его страсть. Первой группой, которую я начал слушать, оказалась
АВВА. Он подарил мне кассету с их записями. Кажется, это был их первый
альбом. Помню, как сильно мне нравились их песни, и как я пытался сыграть
их на своей гитаре. Долгое время АВВА оставалась моими единственными
кумирами. Мой интерес к их творчеству до сих пор не угас – в памяти
отложился фрагмент, как современно они для меня звучали. У них были
потрясные песни. Я хотел быть похожим на них. Они имели 8 хитов номер
один подряд, начиная с «SOS». В доме, где прошло мое детство, играло
много и финской музыки, которая легла в основу уймы песен, написанных
мною.

Есть неловкие моменты, но я не имел привычки сознательно копировать что-

то в любой песне, которую написал. Доказательством тому служит ваше
подсознание, которое хранит все, что происходит с вами, когда вы способны
писать музыку и когда вам 40, некоторые мелодии 30-летней давности
всплывают в памяти. Соединив все куски воедино, нетрудно догадаться, что
музыка становилась все более и более значимой в моей жизни. Но это
происходило очень медленно. Всего и не упомнишь.
Ребенком я много чем другим занимался. Играл в хоккей за команду, а еще в
баскетбол. Я был гораздо выше большинства мальчишек моего возраста, да и
вообще играть в баскетбол мне очень нравилось. Летом я обожал купаться.
Это было золотое время, я бы даже сказал, что у меня было счастливое
детство до поры, до времени. И вдруг все стало совершенно иначе. Наступил
кошмар.

В песне «Forever» есть такая строка: «Как же счастлив тогда я был все же…
не было скорби и боли тоже. И гуляя по цветущим лугам, солнце мне
слепило глаза». Она действительно отражает, как прошла добрая половина
моего детства. Эту песню я посвятил своему отцу. Цветущие луга по-
прежнему там. Просто я должен их снова найти. Возможно, однажды это
произойдет. Возможно, однажды я увижу себя в образе мальчика, шагающего
по этим цветущим лугам со сверкающими на солнце глазами. Тогда я буду
уверен, что оказался дома. Мне столько нужно рассказать себе как мальчику.
Столько объяснить и стольким поделиться. Надеюсь, однажды наши пути
пересекутся на солнечной дороге.

Погружение в психоз

Это происходило постепенно. С Рождества 2004-го по осень 2005-го я

находился в своеобразном состоянии психоза. В 2004-ом, до нервного срыва
и биполярного расстройства, я отгрохал современную студию звукозаписи
Goldenworks. Я вложил в нее все свои сбережения. Обошлось мне это
удовольствие примерно в 150000 евро. Когда студия была готова, они начали
строительство парковочного гаража под ней. Это означало постоянное
сверление и сильные взрывы по 500 раз на дню. Записывать и микшировать в
таких условиях не представлялось возможным. Моя мечта. Планы на
будущее. Моя собственная студия. Все полетело к чертовой матери, не успев
начаться. Там был записан лишь один альбом: «Black album» для Stratovarius.
Как результат, мне пришлось судиться с владельцем, который отказался
расторгать договор об аренде. Она просто сказала, что строительство не
помешает работе в студии. Оказалось, что она знала о парковочном гараже,
когда я подписал с ней договор. Да ладно бы это – она ж оказалась одним из
владельцев этого гаража. Несмотря на это, первое судебное дело я проиграл.
Я апеллировал в высшую судебную инстанцию и выиграл, но это стоило мне
четырех лет жизни. Эти передряги высосали из меня все соки. Арендаторше
пришлось вывалить мне почти 50000 евро. А я только и просил ее, что
расторгнуть контракт. Все в этой жизни возвращается бумерангом.
То ли от лекарств, то ли от антидепрессантов я стал сходить с ума – не знаю.
У меня определенно развивалась мания, и я приходил в бешенство из-за
каких-то мелочей. Меня страшно бесили громкие звуки. Меня бесило
абсолютно все. Наверное, мания потихоньку переросла в психоз.
Психотическое состояние означает, что вы фактически оторваны от
реальности и видите вещи, которых на самом деле не существует. Попросту
говоря, вы «слетаете с катушек».

Например, в студии была кукла Е.Т, которая говорила 6 строчек. Если ей

специально сжать ручку. Но иногда эта кукла болтала сама по себе, хотя ее
никто не трогал. Даже Тимо Котипелто раз слышал, как Е.Т сам бурмулил,
когда мы записали вокал для «Black album». Мне вспоминается царящий в
голове сумбур. Словно смесь страха и высокомерия с перевесом в сторону
первого. Однажды я пошел в магазин за продуктами, и мне нужно было
купить масло. Я таращился на эту упаковку, поскольку этот сорт выглядел
неизменно 20 лет. Так оно и было, только вот название сменилось на другое.
Выглядело по-старому, но все же название было новым. Помню, как
вперился в упаковку, со страхом осознавая, что схожу с ума. Мне казалось,
что я неправильно прочитал название. Дальше было хуже. Как-то раз во
время микширования альбома мне позвонил друг из группы и спросил,
нельзя ли ему приехать и послушать пару песен. «Бога ради», - ответил я.
Тогда я начал подозревать, что этот парень сам Сатана. Возможно, со
стороны это звучало смешно, но для меня это была чистая правда. Когда он
приехал в студию, я был на 100% уверен, что к нам пожаловал черт, чтобы
послушать наши песни. Итак, он сидел на моем месте, а я облокотился о
микшерский пульт прямо напротив него. Я глядел ему в глаза и приговаривал
про себя: «Ты меня не проведешь. Я знаю, кто ты такой». А я ведь даже не
верю в существование Сатаны. Возможно, где-то в глубине души и верю.
Парнишка, который пришел послушать песни, - добрейший из всех, что я
когда-либо встречал в жизни. Меня поглощал темный мир психоза. Мир,
откуда не все возвращаются.

После надо было съездить в Берлин сыграть пару вещей для

звукозаписывающей компании. Было это весной 2005 г. Тогда же проходил
Берлинский кинофестиваль. Вечерком мне захотелось выпить, поэтому я
позвонил одному финскому кинопродюсеру, который находился там, но он
уже собирался отчаливать восвояси. И он предложил мне встретиться с его
другом из Исландии. Назовем его Ингваром. Он звякнул мне и сказал, что
подкатит в отель и прихватит с собой дружка из Австрии. Также он сказал
мне, что он – «последний викинг». Они, значит, прирулили ко мне. Я жду их
возле бара. Вот что он мне сказал, как только увидел: «Мы знаем, кто ты
такой, но не знаем, на кого ты похож». Мне это показалось очень странным.
Ингвар и Маркус вели себя очень необычно. Они поведали мне, что
крутились в киноиндустрии. У обоих было по черному блокноту. Они еще
поинтересовались, почему у меня такого не было. Сказали, мол, что у
Хемингуэя был такой. Очень скоро я понял его предназначение. Все началось
в баре отеля. Они подкатывали к каждой женщине, которая, по их мнению,
являлась красоткой, спрашивали, как звать, телефончик и имэйл.

К моему удивлению, большинство женщин рассказывали все, что они хотели

знать, и они записывали это в свои блокноты. При этом они без умолку
трещали, что мне нужно последовать их примеру. Мне это казалось
странным и до нелепости абсурдным. Но не забывайте, я страдал депрессией,
так что все это имело для меня смысл.

Когда мы сидели в баре отеля и пили пиво, Ингвар начал травить байки. Он
болтал, что он – связной между ангелом и бесом и что он явился передать
мне факел. Еще он рассказал, что через два с половиной года, а, может
раньше, я обрету мировую известность, и «люди будут меня навещать».
Предсказал, что умру я тихо-мирно во сне, когда мне будет 70. А еще, что
мне «придется несладко», но все образуется. Все его побасенки наводили на
меня страх, учитывая состояние, в котором я находился. Я не понимал этого
человека. Потом мы отправились в какой-то клуб, и там они опять принялись
за свое с блокнотами. Помню, как Ингвар, подав мне его куртку, задал мне
вопрос: «Могу я тебе доверять?» Я сказал, что да, и взял куртку. Минут
через 10 он вернулся, забрал куртку и поблагодарил меня. А после прибавил,
что в куртке лежал пистолет на случай, если б ему «пришлось защищать
меня».

Та же фигня продолжалась еще в нескольких клубах. Ингвар набрался не по-

детски. Мы поймали такси. Он с Маркусом забрался на заднее сиденье, я сел
впереди. Внезапно у меня возникло ощущение, что Ингвар читал мои мысли.
Не знаю, почему, но это так. Я отчетливо помню, что это – одно из
паранормальнейших явлений, происходивших когда-либо со мной. В голове
у меня вертелась мысль: «Если ты читаешь мои мысли, хлопни меня дважды
по спине». Через несколько секунд я почувствовал, как он хлопнул меня
дважды по спине. Этот человек действительно читал мои мысли. Я знаю, что
легче всего списать это на пьяный бред, но это факт. Именно так оно и
произошло. Конечно, внутри меня все похолодело. Когда мы вылезли из
машины, я был в некотором шоке. Ингвар сказал, что сегодня я отпущу
своего отца. Как, дьявол его побери, он узнал про отца? Я завопил: «Что тебе
нужно?» На что он ответил: «Тимо, ничего мне от тебя не нужно. Но я хочу,
чтобы ты знал, что у тебя есть друг». Мы пошли к моему отелю и уселись в
фойе. Ингвар заявил, что если б в ту дверь зашла сотня ребят, он бы схватил
пулю ради меня. А потом случилось наихудшее. То, что не дает мне покоя и
по сей день. Повторюсь, что легче списать это на маниакальный бред, но это
было очень правдоподобно. Ингвар сидел рядом со мной в стельку пьяный.
Не сводя с меня глаз, он зловеще ухмыльнулся. В голове у меня зазвенело, а
затем я кинул взгляд на его спину и увидел там пару черных крыльев. Они
были короткими. Может, сантиметров сорок, но они были черными и
выглядели ужасно. Он, конечно, понял, что я их видел, поэтому продолжал
ухмыляться. Не знаю, что он сделал и как, однако его крылья намертво
врезались в мою память. Наверное, всему виной звон в голове. Я отказывался
верить в то, свидетелем чего я стал. После он вернулся в фойе и давай
жаловаться, что «никогда не увидит родных детей». Потом он сказал, что
пора разбегаться и ушел на пару с Маркусом. Больше я его не видел. Он
испарился, ввергнув меня в состояние шока, недоверия и ужаса. И породив
кучу вопросов.

После этого я по-настоящему ступил на территорию психотического царства.

Его уловки подействовали, потому что я позволил ему залезть к себе в
башку. Я начал думать, что я – особенный. Вестник Божий на Земле,
абсолютно неуязвимый, и могу делать, что захочу. Он мог и не заметить, что
попросту манипулировал мною, возможно, с помощью телекинетических
способностей. Понятия не имею, как он это сделал, даже если бы это была
мания. Но он точно играл со мной. Может, некоторые так издеваются над
людьми. Тогда у этих людей нет никакого представления о морали. Это
бессовестные социопаты, которые просто хотят приколоться над тобой. Мне
же и моим близким дорого это обошлось. Хаос разразился летом 2005-го.
Куда бы я ни шел, мне всюду мерещились люди с перекрещенными
пальцами, застывшие в молитве. Я все думал, что это все из-за меня. «Они
знают, кто я такой, и потому молятся, однако они хранили молчание, дабы не
выдать меня». Звучит бредово, но тем летом мне так не казалось. А, может, и
казалось. Я живу у моря, поэтому, когда разыгралась гроза, я специально
пошел к берегу и велел морю успокоиться, словно Иисус. И оно
повиновалось, как сейчас помню. Вечером, когда я пришел домой из студии,
то обычно включал «Into the West» из «Возвращения Короля». С тех пор
мессианское возвращение. Помню, как смотря на ночное небо, я подумал, как
хорошо бы увидеть падающую звезду. И только я это подумал, как она упала.
Теперь я точно был уверен в том, что я «особенный и что явился на землю с
миссией».

Однажды вечером я застирывал серую футболку в ванной и оставил ее на

ночь в раковине. Утром я полоскал ее и к своему ужасу заметил темную
фигуру примерно 10 см. Накануне же передо мной лежала обычная серая
футболка. Сейчас же на ней был стрелок с винтовкой, однако целился он не в
меня. Он на меня смотрел. Он так и остался на ней, но как он там очутился,
ума не приложу. Естественно, все происходившее со мной существенно
повлияло на меня, моих близких и моих коллег. Я не мог рассказать все то,
через что прошел, потому что для меня все это было крайне правдоподобно.
Я и сейчас верю, что, по меньшей мере, часть из этого – чистая правда. Кое-
что невозможно объяснить даже с точки зрения биополярного расстройства.
Но каждый раз паранойя пожирала меня все сильнее. Если я слышал громкий
взрыв издалека, для меня это был знак, постичь который способен был
только я.

Однако… тогда в клинике мне прописали не то лекарство. Должно быть, я

находился в каком-то полубредовом состоянии. Я сам же и осознал, что все
летело под откос. Я понял, наконец, что был далек от того, что можно было
назвать «нормальным». Нужно было что-то делать. Моя мать предложила
мне психиатра, у которого наблюдалась в 80-х. Это была благодать, не иначе.
Он быстро определил, что мне назначили в корне неверную терапию. Перво-
наперво он взял у меня кровь на анализ. После этого он прописал мне
карбонат лития, который широко практикуется при лечении биополярного
расстройства. От беспокойства и вспышек паранойи он прописал
транквилизаторы. Таким образом я лечусь уже пять лет и, возможно, я
вынужден буду принимать литий до самой смерти. Препарат избавил меня от
депрессии. Иногда она навещает меня, особенно весной, и тогда я
увеличиваю дозу. Как говорит мой психиатр, я собаку съел на собственной
болезни. Я мог снова работать, писать музыку, ездить в туры. Я завязал с
пьянством. Пять лет не прикасался к спиртному. Ни капли. И должен
признаться, меня нисколько не потягивает. Хотя быть трезвым во время
гастролей – даже немного странно. Ведь обычно, гастролируя, я почти «не
просыхал». Но я также открыл в трезвости много полезного. И что самое
непонятное, для некоторых – это неразрешимая загадка.

Мальчик с Черничного холма

Это началось само собой. Взялось из ниоткуда. Тогда еще мой отец был
трезвенником. «Зеленый змий» его пленил позже. Началось это году в 1975-
ом. Он напивался до чертиков и становился очень агрессивным. Для
мальчика девяти лет, до этого жившего счастливой жизнью, это было
настоящим потрясением. Я не мог понять, почему он кайфовал от этого.
Помню, как он голышом выскочил на лестничную площадку. Как пару раз
пытался вскрыть себе вены лезвием от бритвы. До сих пор меня от них в
дрожь бросает. Особенно от тех старомодных, которые сейчас большая
редкость. Когда он был пьяным, то становился совершенно другим
человеком… мерзким и жестоким, особенно по отношению к маме. Как-то он
гонялся за ней по всей квартире. Я все пытался остановить его, хватая за
одежду и умоляя, чтобы он прекратил. Для девятилетнего это находилось за
гранью понимания. Именно тогда во мне что-то треснуло. И школьная
карточка 1976 г. тому подтверждение. На ней запечатлен мальчик, лицо
которого омрачено страшной печалью. Когда я смотрю на эту фотографию,
из глаз текут слезы, потому что моему счастью не было предела, пока в
жизнь не ворвались эти события. Описать лицо, которое у меня на той
фотографии, довольно непросто. Наверное, это лицо непонимающего,
страшно подавленного, убитого горем десятилетнего мальчика.

На обороте фотографии есть слова, которые написал мой отец. Иногда,

укладывая меня спать с зажженной в руке сигаретой и мертвецки пьяный, он
говорил, как сильно «папочка меня любит». Единственное, что можно
разобрать из той надписи на фотографии, это слова: «папочка наложит на
себя руки». Остальное – нечитаемые каракули, написанные в пьяном угаре.
Одному Богу известно, что там написано. Я же прочел то единственное
предложение.

Мои родители много ругались. Я всегда их слышал из своей комнаты.

Традиционно это происходило по вечерам. Отец громил вещи. Оттуда
доносились громкие резкие и ужасные звуки. Помню, как я весь трясся от
страха в своей постели. Я заливался горючими слезами каждую ночь. Из
памяти все еще не истерлась взмокшая от слез подушка. Рядом с моей
постелью мама поставила изображение Ангела-Хранителя с двумя детьми на
руках. Я все думал, поможет ли нам ангел хоть немного, пока все
окончательно не вышло из-под контроля.

Неоднократно отец так бушевал, что мне, брату и маме приходилось убегать
из дому. Это случалось все чаще. Мне было десять, когда он с диким воплем
швырнул в окно стол через всю гостиную. Мы снова убежали к кому-то из
родственников. Они уже начали привыкать к этим ночным визитам. Это
всегда происходило по ночам. Я все еще помню тот ледяной зимний воздух,
когда мы в панике бежали, нацепив на себя, что успели. Схваченные
морозом стекла маминой машины и ужас при мысли, что он погонится за
нами. Но он никогда этого не делал.

Становилось только хуже. Отец угрожал нашему соседу ножом. Народ стал
его опасаться. Заставлял маму смотреть, как он прижигает себе руку
сигаретой. Все летело в пропасть.

Однажды он валялся на полу, накачавшись спиртным и транквилизаторами.

Мама вызвала «скорую». В голове до сих пор стоит картина, как парочка
эскулапов забирает его. Его отвезли в больницу, а на следующий день он
вернулся, как ни в чем не бывало. «Я в норме», - отвечал он. Часто он
спрашивал, почему мы возвращались домой после его пьяных выходок. На
это я отвечал ему логикой десятилетнего мальчика: «потому что боялись». На
что он отвечал: «Лучше бы не возвращались». Помню, как мама спускала в
кухонную раковину бутылки с алкоголем. Помню, как делал это и я. Это
была отчаянная попытка уберечь алкоголика от пьянства. Как-то я нашел
буклет с тренажерами для бодибилдинга. С этого буклета на меня смотрел
Арнольд Шварценеггер с его накачанными мышцами. Я заказал себе это
оборудование, когда мне было десять, потому что хотел такие же мускулы,
чтобы защитить маму и брата от отца. Звучит абсурдно, но это лишь
показывает отчаяние маленького мальчика, столкнувшегося с суровой
реальностью. Так продолжалось два года. За это время я разработал своего
рода защитный механизм. Я отрезал свое настоящее «я» от внешнего мира.
Бывало, когда я играл с другом во дворе, мы оказывались под одним из окон
нашей квартиры. Друг увидел, что мой отец голый сидит в комнате и
потягивает джин. Он спросил: «Что это твой папа делает?» И я просто
ответил: «Это всего лишь мой отец. Ему это нравится».

Не понимаю, как я умудрялся каждый ходить в школу, делая вид, что все
хорошо. Наверное, тогда я изобрел то, что называю моей «фальшивой
личностью». Настоящий я был заперт глубоко внутри, не в силах выразить,
что он действительно думает о творящемся вокруг безумии. Десятилетнему
мальчишке постичь это было очень болезненно.

Помню, как вынашивал планы сбежать из дому. Я не знал, куда пойду, ведь
мне было только десять. Но я об этом раздумывал. Было у меня одно
местечко, куда я часто приходил, чтобы спастись от безумия. Оно
находилось посреди леса рядом с нашим домом. Я назвал его «Черничный
холм». Немало вечеров я просидел там рыдая. Я нашел в том месте уют и
безопасность, чего лишен был дома. Оно стало моим «Dreamspace» (Миром
грез).

Я по-прежнему не понимаю, как мама мирилась с этой ситуацией и

продолжала ходить на работу, как будто ничего и не стряслось. Наверное,
она выработала тот же механизм, что и я. Ей пришлось выдержать все
превратности жизни в одиночку с двумя детьми. Мама рассказала мне это,
когда я ей открыл, что если бы не ушел отец, ушел бы я. Я этого не помню,
но, пожалуй, тогда-то она и сообразила, что надо было что-то делать. И она
подала на развод. Я мало что помню из того периода, но одно я запомнил
навсегда. Я запомнил тот день, когда ушел отец, и как я переживал его уход.
Стоял яркий, залитый солнцем день, и мы купили бесхвостого черного
котенка. У меня душа пела от того, что он ушел. Через два года моему отцу
удалось разрушить все, что только можно было разрушить. Но я радовался
тому, что он ушел. Я не помню, когда встретил его в следующий раз.
Кажется, это случилось через полгода. И он стал еще хуже.

Спектакль разума и тела

Я начал посещать сеансы психотерапии в 1999 г. в Хельсинки. У меня

сложилась такая ситуация в жизни, когда мне ничего не оставалось, кроме
как пойти на этот шаг. Размышляя над отцовским суицидом, я впал в
депрессию. Моя личная жизнь катилась в пропасть, профессиональная же,
наоборот, процветала. Я недавно закончил мировой тур «Visions». Взяв в
руки телефонный справочник, я отправился искать терапевта. По первому
адресу я наткнулся на автоответчик. Удача улыбнулась мне со второй
попытки. Мне ответил мужчина, обладавший довольно мягким голосом. Как
сейчас это помню. Вот уже несколько лет я заказывал книги по психологии и
человеческому поведению. Наверное, я проштудировал никак не меньше
1000 изданий. Все думал, что почерпну мудрости оттуда или узнаю что
новое. И все же я не находил в них очередной самозащиты и выхода. Хотя
были варианты и пострашнее. Я предложил терапевту, назовем его Юкка,
вначале поговорить, а уж потом решать, безнадежен я или нет. «Откуда вы
это знаете?» - спросил он. Я не сказал ему, что вычитал это из купленных
мною книг. В дальнейшем они послужат защитой для успешной терапии.

Когда я пришел к Юкке на первый сеанс, я не на шутку испугался. Не успел я

зайти в кабинет, а он меня уже приветствовал с порога. Я уселся в кресло. Он
сделал то же самое. Единственное, что я мог из себя выдавить, это: «Мне
очень страшно». Он кивнул, а затем он заключил, что у меня, своего рода,
шок. Он поинтересовался, питаюсь ли я вообще, и что я должен пить воду.
Час пролетел незаметно. Мы условились, что я буду посещать сеансы раз в
неделю. Оглядываясь сейчас на прошлое, уверен, он задавался вопросом,
надо ли было меня госпитализировать, но ему требовалось принять быстрое
решение. В конце концов, я мог выкарабкаться, начав посещать сеансы
терапии.

В начале курса терапии я частенько опаздывал или вовсе не ходил, не

отменяя встречи. Он звонил мне, спрашивал, где я и появлюсь ли вообще.
Как-то раз он жутко обозлился, когда я не отменил сеанс и не явился на него.
Помню, как дарил ему книги поначалу, вопрошая, что он обо мне думает. Он
был скуп на ответы, и порой мы просиживали целый час, обмениваясь парой
фраз. Первые годы терапии ушли у меня на разговоры об Иисусе, вселенной,
но только не обо мне. Конечно, я в очередной раз бежал от неизбежного: от
самого себя. В итоге, темы для разговоров иссякли. Я все пытался заговорить
о собственной жизни и том, чем занимался вне работы. Терапевты обычно
так не работают, поэтому я растерялся. И все же всякий раз, когда я пытался
завести разговор о себе, внутри меня все протестовало. Однажды Юкка
предположил, что, возможно, страх меня опутал настолько сильно, что я
боялся открыть рот. Разумеется, он был абсолютно прав.

В жизни у меня произошли перемены. Я пережил развод, но не забросил эти

сеансы. Я начал ценить их и эти посиделки в кресле каждую неделю. Иногда
Юкка проводил групповые семинары, которые я посещал. Мне особенно
запомнился один, который изначально планировалось проводить в течение
недели, однако я туда заглянул всего однажды. Мне казалось, что все
спятили, и что мне надо было уносить оттуда ноги. Я не понимал, что мог
столько всего узнать о себе, и что большинство тех людей годами ходили на
эти семинары. Не понимал, что мне надо разобраться в себе.

Постепенно я начал постигать, что такое психотерапия. Она являла собой

медленное и болезненное осознание. Мой терапевт обладал специфичным
чувством юмора, и не раз я взрывался от хохота после того, как рассказал о
душевной боли, на что он ответил одним предложением. Это предложение
вывернула наизнанку весь опыт, превратив его в комедию. Или, быть может,
в трагикомедию. Он рассказал мне, что люди, как правило, забрасывают
терапию, когда что-то происходит.

И со мной это, конечно, происходило. Много раз. Но я всегда возвращался,

ибо он мне сказал, что, возможно, единожды ступив на эту тропу, обратного
хода нет. И он оказался прав. Внутри меня протекал процесс, который
перенесет меня к первородной боли и ужасу и окончательно приведет к тому,
что я паду духом, а также ряду самооткрытий, и я буду жить с болью до тех
пор, пока не приду к замерзшему озеру, где меня поджидали все мои
потаенные детские и подростковые переживания. Они поджидали меня. И
узел боли все туже затягивался вокруг меня. На начальном этапе я спрашивал
его, терапия ли это. Много раз я не улавливал смысл в его ответах. Теперь я
понимаю почему. Я должен был дойти до этого сам. Когда я рыдал, сидя в
кресле, он просто молча смотрел на меня. Иногда меня это бесило. Мне
казалось, что ему плевать. Однако в сущности он просто наблюдал, выжидая,
когда же покажется моя истинная натура. Никогда не забуду, что он мне
сказал на одном сеансе, когда меня охватило невыносимое отчаяние. Он
сказал, что если терапия возымеет действие, человек должен решить, хочет
он жить или нет. Меня настолько передернуло от этих слов, что я очень на
него разозлился. Но он был прав. Не он впихнул в меня все эти эмоции. Он
мне ничего плохого не сделал. Он всего лишь хотел помочь мне. И он знал
свое дело.

Моей терапии пришел конец, когда в 2004-ом я загремел в клинику. Я до сих

убежден, что именно из-за нее я там оказался, но терапия же меня и спасла. В
противном бы случае я, как пить дать, пошел бы по стопам своего отца.
Когда Юкка спросил меня, «пытаюсь ли я подражать отцу», до меня тут же
дошло, что я занимался этим уже многие годы. Потом я понял, что я многое
делал в точности, как он. Пришлось разрушить свою нервную систему. Я
вынужден был так поступить, чтобы создать новую и более здоровую. Старая
система должна была сгинуть, уступив место молодой. Однако завязалась
неожиданно долгая для меня борьба, к которой я оказался совершенно не
готов. Хотя когда ты более 20 лет хоронишь внутри себя крайне губительные
эмоции и начинаешь их ощущать, разумеется, нельзя рассчитывать на
быструю победу. Это процесс, как и все в этой вселенной.

Если бы не терапия и то, что она дала мне, не ходить бы мне сейчас по земле.
Но не терапия спасла меня, а я сам. Но она заставила меня лучше понять себя
и, по иронии судьбы, большинство самооткрытий, которые озарят меня после
того, как я перестал посещать сеансы. Не могу отрицать, что терапия
повлияла и на мою музыку. Например, песни для альбома «Infinite» были
написаны под влиянием курса лечения. Эта вещь находилась за гранью
сознания, но она целиком отразилась на моем творчестве и личности.
Возможно, то, что вы слышали на этом и последующем альбоме «Elements pt
1», являет собой раскрытие моего «я». Оба эти альбома очень дороги мне.
Как я уже говорил, я завязал с терапией в 2004-ом, но сходил на три сеанса в
2006-ом. С тех пор я к ней не возвращался. Сдается мне, я уже знаю о себе
все, что мне нужно, и смысла продолжать это дело нет. С 2006-го я
обзавелся психиатром, который ведет лечение биполярного расстройства.
Так что больше никакой психотерапии.

Суицид

10 марта 1978 г. мой отец закончил свое пребывание на этой земле. Мне было
12, и мы как раз переехали в новый дом. Он был гораздо меньше, но это все,
что могла позволить мама. У нас с братом была одна комната на двоих. Но
здесь мы чувствовали себя в безопасности. Нас окружала природа, да и море
было близко. Я частенько рыбачил или просто дивился чудесам природы. Я
по-прежнему слушал ABBA и к тому времени открыл еще Beatles, которые
мне также сильно нравились. Особенно Джон Леннон, его песни, чувство
юмора. Да и вообще вся группа заняла в моей жизни такое же особое место,
как и АВВА. Я продолжал играть на акустической гитаре, разучивая песни
обеих групп. Развод и события до него глубоко затронули мою душу. Они
выдернули меня из этого мира так, что я не могу объяснить. Я искал
утешение в природе и музыке. Друзей у меня поубавилось. И хотя я
насмотрелся на насилие, к тому, что обрушилось на меня в будущем, я
оказался не готов.

Отец жил относительно не далеко от нас. Кажется, нас разделяли каких-то 2

км. Родители на чем-то условились, и мы с братом могли навещать отца.
Вроде это должно было происходить на выходных, но я повидал его всего
дважды. Я его, наверное, полгода не видел и все еще скучал. Мне было
крайне неловко, и я боялся. Помню, как-то я смотрел с ним телевизор, и он
нежно потрепал меня по голове. Его прикосновение до сих пор не
изгладилось из памяти. Это один из тех немногих положительных моментов,
которые я помню о нем. Атмосфера в его новом доме царила далеко не
радужная. Он завел себе новую подружку, на руках у которой был мальчик 8
лет отроду. Видимо, в своей новой семье он вел себя так же, как и с нами.
Напивался до посинения, и они вынуждены были сбегать от него.
Происходящее там я помню смутно, но прошло время, и я много раз
возвращался в тот дом и даже на тот этаж.

В 1998-ом мне показалось, что я должен выяснить, что на самом деле

произошло с моим отцом. Никто никогда со мной об этом и словом не
обмолвился – ни как он умер, ни при каких обстоятельствах. В Финляндии
вы имеете право запросить все юридические документы об усопшем, если он
вам приходился родственником. Поэтому я позвонил в полицию и обходил
все больницы, чтобы узнать, что произошло. Заполучив кучу документов, я
мог составить целостную картину того, что творилось с ним, прежде чем он
покончил с собой.

Дважды к нему приезжала «скорая», поскольку он напивался, накачиваясь

транквилизаторами. Как-то раз по пути в госпиталь его сердце остановилось.
Чудом они вернули его с того света, но меня до сих пор поражает, что никто
не замечал, к чему все шло.

Накануне самоубийства он купил бутылку коньяка и на такси укатил в

семейный летний домик. Он нализался и, видимо, слетел с катушек. Он
направился в пустующий коттедж и выбил там все стекла. Они были
заляпаны кровью. И он тоже. Он повалился на кровать с зажженной
сигаретой, и вскоре все место оказалось во власти огня. Кто-то заметил
пожар и вызвал пожарную бригаду. Еще бы чуть-чуть, и он бы не
выкарабкался. Все сгорело дотла. Его отвезли в больницу, чтобы обработать
раны от битого стекла и пожара. После он полетел в полицейский участок,
где его временно посадили в «обезьянник». На него завели дело за взлом и
проникновение, однако вскоре полиция выяснила, что он являлся частью
семьи, которой принадлежала постройка.

Тем не менее, его не раз вызывали на допрос. Он отвечал урывками, так что
процесс получился емким по времени. В перерывах между допросами он
порывался наложить на себя руки в камере, сняв цоколь с лампочки и
воспользовавшись электричеством. Он не преуспел, так как один из
офицеров полиции увидел это. Его отец, мой дедушка, позвонил в участок,
чтобы забрать его. Дедушка заправлял семейным бизнесом, а мой отец
работал на него. Дед обозлился. Возможно, его поведение стало последней
каплей, толкнувшей отца на самоубийство. Он повез отца показать
сгоревший летний домик: «Смотри, что ты натворил». После этого он отвез
папу домой и сказал, что увольняет его. Он ездил на служебной машине, так
что ее надлежало вернуть сию же минуту. Дед конфисковал ключи. Все это я
прочел в официальных полицейских досье.

Мне как раз исполнилось 12. Я помню тот день, поскольку отец повел меня в
магазин и купил на день рождения аквариум. Он все время оставался
необычайно серьезным. Этот аквариум мне был крайне дорог, потому что я
всегда хотел такой. У отца всегда были аквариумы. Как и мне, ему была
интересна природа.
Утро 12 марта 1978 г. – день, навсегда перевернувший мою жизнь. Мир для
меня никогда уже не будет таким, каким он был до этой даты. Около
половины восьмого утра я пошел в школу. Стоял холодный зимний день, и
меня ждал традиционный двухкилометровый поход во дворец знаний. Дом,
где жил отец, находился аккурат напротив школы, так что я видел его
обитель каждый день. Дорога проходила не рядом с домом, а чуть поодаль.
Этим унылым утром я единственный раз пошел не так, как обычно. Я еще
тогда про себя подумал: «Ступай другой дорогой». Эта другая дорога
выходила к дому отца, и я по ней никогда прежде не ходил. Когда я оказался
рядом с его жилищем, я непроизвольно поднял глаза на окна 4 этажа, где он
проживал вместе со своей новой семьей. К своему удивлению я увидел его у
окна спальни, смотрящего вдаль. Я помахал ему, но он не обратил на меня
внимание. Тогда я не знал, что махал ему в последний раз. Я отчетливо
помню, как в голове у меня материализовалась мысль: «Зайди в квартиру».
Но я отмахнулся от нее и пошел в школу, которая находилась в каких-то 200
км от его дома. Меня ожидал первый урок. После этого наступила переменка,
и мы гуляли 10 минут во дворе. Итак, я стоял на улице. На часах было где-то
без пяти минут девять. Внезапно в поле моего видения попала карета «скорой
помощи» и полицейская машина. Обе направлялись к дому отца. Туда
побежала вся школа, однако я не сдвинулся с места. Я уже и так знал. Не
знаю как, но знал. Когда народ стал возвращаться, я все же спросил, что
случилось. Кто-то ответил, что какой-то мужчина выбросился из окна. Я
спросил, во что он был одет. Мне ответили. Точь-в-точь, как отец.
Невероятно, но я пошел на следующий урок, и лишь только потом
отпросился у учителя под предлогом болезни. Она меня отпустила, и я
побежал домой, ни на секунду не остановившись. По пути на глаза мне
попался балкон четвертого этажа, который был весь в крови. Дома у нас
никого не было. Первое, что я сделал, - это позвонил в квартиру отца.
Ответил сдавленный от слез голос, и это окончательно подтвердило мою
теорию. Теперь я точно знал, что он умер. Через несколько минут пришла
мама и обняла меня. Все семейство собралось в доме деда, но воспоминаний
о том дне у меня почти не осталось.

Когда я запросил в полиции документы по делу о самоубийстве отца,

оказалось, что на месте происшествия были сделаны снимки. Это обычная
судебная процедура во время расследования на месте преступления. В случае
самоубийства единственное, что им требуется выяснить, имело ли место
преступление. Я спросил у полицейских на счет фотографий. Он сказал, что
таковых имелось 7 штук, на двух из которых видно тело. Одно было сделано
вблизи, а второе – слегка поодаль. Я спросил, как выглядел труп, и он
ответил, что за свою карьеру он вдоволь насмотрелся на трупы, поэтому не
может сказать точно. Я заказал все документы и снимки без тела. Когда я
пришел за ними, мое сердце колотилось в груди как бешеное. Получив
конверт, я вскрыл его. Там лежало 5 фотографий и весь материал по этому
делу. Я взглянул на снимки. Они выглядели ужасно. Но снимки трупа с
расстояния были еще хуже. Отец лежал на снегу под балконом в домашней
одежде.

Тем роковым утром в районе 7 часов его новая избранница ушла на работу.
На следующий день его забрали в участок и уволили с работы. Как я уже
писал, в школу я пошел, когда часы показывали 7:30. У дома отца я оказался
примерно в 7:45. Жить ему оставалось не больше часа, так что я последний,
кто его видел. Чем он занимался в течение этого часа, я узнал из
полицейского досье. Он направился на кухню и схватил острый нож для
филе. После его путь лежал в ванную. Он уселся там и вскрыл обе артерии.
Затем, ума не приложу как, умудрился порезать себе другую руку. Перед
этим изрядно искромсал палец, на котором сидело обручальное кольцо.
После он положил нож аккуратно на подставку для шампуня. Никто не знает,
как долго он истекал кровью, однако воды в ванной не было. Когда прибыла
полиция, в ванную натекло около 5 см крови. То есть почти вся его кровь.
Судя по снимкам, можно заключить, что он вылез из ванны, пребывая,
возможно, в состоянии шока. Затем он пошел в спальню и уселся на кровать.
На кровати и белом ковре, ведущем из ванной в спальню, остались пятна
крови. Значит, он продолжал истекать кровью. Из спальни он вышел на
балкон. Он перекинул ногу через балкон. Это подтвердили свидетели.
Оказавшись по ту сторону, он держался за металлический поручень. Это
объясняет, почему внешняя сторона балкона была вся испещрена кровяными
следами. В какой-то момент он отпустил поручень и упал с 4 этажа на улицу.
Смерть была мгновенной. Все это произошло за один час. Точное время его
смерти – 9 часов 45 минут утра.

Снимки ужасают, смотреть на них без боли я не мог, но мне нужно было
узнать, что произошло 20 лет назад. Теперь я все знаю. В 1999-ом я даже
разыскал его девушку и поговорил с ней. Она пересказала мне в сущности
все, что я прочел в полицейских архивах. Предсмертной записки он не
оставил. Отец застраховал жизнь. Бенефициарами значились мы с братом. Но
за два месяца до самоубийства он внес поправку. И все отошло его подружке.
Она рассказала мне, что он стал вести себя еще более агрессивно, и она уже
начала подумывать, чтобы порвать отношения. Также она упомянула, что
накануне самоубийства отец себе места не находил и едва ли сомкнул глаза.
Возможно, он уже решил покончить с жизнью на следующее утро после того,
как она ушла на работу. Мой визит, похоже, огорчил ее. Мне кажется, что
она рассказала далеко не все.

Спустя несколько недель прошли похороны. Помню крематорий, и стоявший

там белый гроб. Что-то говорил священник. Помню, как мама, брат и я
подошли к гробу и возложили цветы. Слова мамы я не помню. Говорят,
похороны – это способ проститься. Но еще не оправился от шока. Я, мальчик
12 лет, даже не понял, что случилось. Минует немало времени, прежде чем я
пойму, что действительно там было и почему. Все это оставило во мне
глубокий след, отчего я начал больше и больше замыкаться в себе. Похоже, я
решил, что доверять вообще никому нельзя.

Вот так мой отец упокоился с миром, если это выражение будет здесь
уместно, но жизнь продолжалась. Больше ничто не вернется на круги своя.
Не вернуть былых чувств. Мне каким-то образом удалось скрыть эти
события от своего сознания. Так я прожил почти 20 лет, пока оно снова не
дало о себе знать. Мама рассказала, что после отцовского суицида водила
меня к детскому психиатру. Вероятно, продлилось это недолго, однако врач
сказал, что она мало чем могла помочь тогда. Она просто сказала, что в
какой-то момент жизни мне придется с этим столкнуться. Она, словно в воду
глядела.

Жизнь с биполярным расстройством

После того как мне поставили диагноз и провели неправильный курс

лечения, я реально думал, что не выкарабкаюсь. Такие мысли впервые меня
посетили в разгар депрессии. Страх сковал меня. Беспомощность и отчаяние
были моими спутниками. Я боролся с этим и в конечном итоге благодаря
грамотному медицинскому уходу победил. Хотя отголоски маниакального
синдрома и депрессии до сих пор не оставляют меня в покое, не говоря уж о
психотическом эпизоде и паранормальных явлениях. Чтобы организм
оправился, могут уйти годы. Проблема состоит в том, что лишь немногие из
нас могут позволить себе такую роскошь, как выздоровление. Что уж
говорить обо мне. Я, как свеча, сгорающая с обеих сторон. Очень непросто
жить с этой болезнью, ибо, когда одержим манией, все, включая в какой-то
мере и тебя, несут за твои поступки ответственность. Например, больного
раком воспринимать будут совершенно иначе. Мой психиатр говорил, что
данное заболевание можно использовать, чтобы опровергнуть некоторые
вещи, которые человек совершил под воздействием маниакального синдрома,
выставив их в суде безосновательными. Подавленные этим недугом, люди
покупает дом или дорогую машину. В суде иногда подобное безрассудство
можно оспорить. Я считаю неправильным судить больных биполярным
расстройством. Серьезность, представляющую собой это заболевание,
прежде всего доказывает повышенный риск самоубийств у «биполяриков»,
который составляет 25%. Известно мне, что такая же цифра среди людей,
покончивших с жизнью из-за этой болезни. Кроме того, когда мания
достигает наивысшей точки, и ваш организм накачивают дофамином, вы не
думаете, что творите. Вы – просто машина, идущая на поводу у инстинктов и
импульсов и лишенная рационального мышления. Так происходит всегда во
время депрессии, за которой следует маниакальный синдром. Я записывал и
микшировал «Black Album» для Stratovarius практически в одиночку,
просиживая в студии по сотне часов кряду под аккомпанемент жужжания
дрелей и взрывов. Помню, как зажатый в тиски финансовых проблем из-за
неоправдавшей надежды студии звукозаписи, творческого кризиса и всего,
что происходило в личной жизни, я просадил в 2004-ом все Рождество на то,
чтобы вручную «вбивать» том-сэмплы в барабанную установку Йорга
Микаэля. Каждый раз, когда он выбивал том, я «вбивал» сэмпл. «Вбив»,
наверное, тысячный по счет сэмпл, я, наконец, мог приступать к
микшированию. Этот альбом мне запомнился тем, что я делал его в студии
практически один. Я впахивал как конь, по-другому не скажешь. Может,
даже переборщил с этим делом. Я «положил» и на биполярное расстройство,
и на лекарства, которые могли бы мне помочь. А ведь за 8 месяцев до того
меня положили в клинику с нервным срывом. Так что это чудо, что этот
альбом вообще вышел. Но так было. Подобная жизненная ситуация может
спровоцировать маниакальный синдром. Меня это и сделало отчасти психом.

Люди вроде меня, которым посчастливилось найти лекарство или сочетание

лекарства с терапией, могут вести относительно нормальную жизнь. Но в ней
по возможности следует избегать стрессов, чего нельзя, конечно, сказать о
моей работе. Чего стоит только играть в рок-группе. Ничто не вызывает
большую депрессию, чем «металлизированные» гастроли. Но я – музыкант,
как ни крути. Это все, что я умею, поэтому и выбор у меня невелик.

Я принимаю по 4 таблетки карбоната лития каждый день, что составляет 1,2

грамма. Поскольку литий – легкий металл, ежегодно в мой организм
поступает около 350 граммов металла. На данный момент я съел примерно
1,5 кг. Немного иронично, учитывая, какую музыку я играю. Мне еще
повезло, что я не отбросил коньки до того, как мне поставили диагноз и
назначили правильное лечение. Не могу сказать, что стал как новенький.
Устаю я чаще, чем до того, как начал пить лекарства. Но у меня и выбора-то
особого нет. После того как я начал принимать литий, вспышки
маниакального синдрома в моей жизни поубавились, не считая тех случаев,
которые возникают по вполне объективным причинам. Не скажу, что
лекарство высосало из моей жизни печаль и депресняк. Естественно,
депрессия стучится время от времени в мою дверь, но это поправимо. Она не
может испариться, как по волшебству. Я имею в виду ту лютую депрессию,
когда ты лежишь в постели и полгода плачешь, как делал это я. Хотя в
прошлом на то были причины. Просто я об этом не знал.

Многие творцы страдали от этой болезни. Эрнест Хемингуэй и Виржиния

Вулф покончили жизнь самоубийством. Тоже говорили про Бетховена. Курт
Кобэн наложил на себя руки. Если и есть причина, по которой я пишу эту
книгу, кроме творческой экспрессивности, так это поведать историю
человека, который прошел через множество терний в жизни, и они до сих пор
не отпускают его. Я не скрываю свою болезнь от народа, а все потому, что
хочу обнадежить людей, подверженных тем же самым вещам. Иногда мне
пишут люди, которые находятся в полном отчаянии и, не зная, что делать,
обращаются за помощью. Я всегда им отвечаю. Считаю это своим долгом как
человека и посему помогаю, чем могу. Но не ценой своего здоровья и жизни.
Я – не Христос. Больше нет. Я не рвусь больше спасать мир просто потому,
что не считаю нужным его спасать. Глупо с моей стороны думать, что я
вообще мог его спасти. Это же просто мир. Такой, каким мы его все вместе
создали. Я такой, как в песне «Drop in the Ocean». Наконец-то я это понял.
Для меня это уже резкий скачок от того человека, каким я был прежде.

О том, как я рос в птичьем лесу и нашел спасательную шлюпку

В конце лета 1978-го мы отошли от всех этих трагических событий. Конечно,

каждый из нас перенес их по-своему. Отъезд произошел не сразу, так что
учебный год мне пришлось завершать в стенах старой школы. На летних
каникулах мы уехали. Я помню, не хотел возвращаться в школу, так боялся
позора, который на меня свалится из-за того, что сделал отец. У меня, как и у
многих детей, перевернулось все с ног на голову, и где-то на глубинном
уровне я винил себя в смерти отца. Я этого не осознавал и до сих пор не
осознаю, но очень четко могу это объяснить. Все превратились в таких
милых и понимающих людей. Учителя, доселе строгие и несносные, вдруг
приняли во мне невыразимое участие. Такое ощущение, что суицид отца
тронул всех в школе без исключения, пробудив в людях гуманность, которые
перекинули ее на меня. Через 15 лет, когда я стану музыкантом мирового
уровня, я больше узнаю об этом, но это уже другая история. Мне было
безумно приятно внимание, в котором меня купали, поскольку я стал
свидетелем того, чего и врагу не пожелаешь. В глубине души я понимал,
насколько ужасна была та судьба, постучавшая в мою дверь. Насколько она
была неотвратимо горька и жестока, что мой 12-летний рассудок оказался не
способен принять совершенное моим родителем.

Летом 1978-го меня охватило то меланхоличное одиночество, которое станет

неотъемлемой частью моего характера в будущем. Все летом я провел
наедине с собой, покидая дом с рассветом и возвращаясь с лучами
заходящего солнца. Массу времени я провел у моря… на том самом месте,
куда я буду приходить после нервного срыва. Я буду просто сидеть,
созерцать море и чувствовать невосполнимую пустоту, которую даже с
отцом не мог связать. Одиночество давило мертвым грузом. Иногда я
закидывал удочку и, что бы ни поймал, нес домой маме. Много времени
проводил я на природе, просто гуляя и обращая внимание на тонкости мира
ее: на различные особи рыб, которых я видел в лесной речке, или на
мерцающую после дождя листву. На лоне природы я обрел дом. Кажется, что
я чувствовал себя там защищенным. Я стал отшельником расы человеческой.
Должно быть, я решил для себя, что люди – порождения не предсказуемые и
от того не заслуживающие доверия. И все ж я, наверное, понимал, что
хочешь – не хочешь, а мое будущее сопряжено с гомосапиенсами. Вот такие
серьезные вопросы и мысли приходили в голову 12-летнего мальчугана.

Тем летом нашлось время и для АВВА с Beatles. Когда мама уходила на
работу, я, бывало, оставался дома и ревел о потере отца. Это был
беспомощный плач 12-летнего мальчика, угодившего в паучьи сети,
единственным спасением из которых была музыка и природа. Как видите,
мало что переменилось. Для меня это актуально и по сей день. Однажды,
вспоминается мне, я сидел один дома, играл на органе и плакал. Так
продолжалось несколько месяцев после смерти отца. И так появилась
мелодия, которая известна каждому фанату Stratovarius. К той мелодии,
исполненной мною на органе, я сочинил стихи на финском. Звучало это так:
«Почему же, папочка, меня ты покинул, ведь тебя любил я». Эта мелодия
является начальным проигрышем песни под названием «Destiny» в
исполнении мальчикового хором из Cantores Minores… тот же хор пел и я.
«Destiny» была записана спустя 20 лет. Это была самая первая вещь, которую
я сочинил, хотя навряд ли я понял тогда, что «сочинил» что-то. Я играл и
плакал, и в дальнейшем моя музыка будет насквозь пропитана скорбью.
Когда в 1978-ом лето помахало рукой, мы переехали в новое место, которое
дословно в переводе с финского означает «Птичий лес». От прежнего дома
нас отделяли какие-то 40 км, и жизнь начиналась с чистого листа.
Раскинувшись посреди финской сельской местности, место было поистине
живописное. Во дворе был плавательный бассейн, и у меня была своя
комната. Из нее открывался волшебный вид. Всего лишь в паре шагов от
моего окна возвышалось огромная старая береза, шелестящая листвой по
подоконнику и соединяющая меня с природой. В комнате у меня стоял
аквариум, тот, что подарил мне отец на день рождение за неделю до смерти.
Я любил свою комнату. Я также всех сторонился, дверь в комнату оставлял
закрытой. Я исследовал новое жилище, и многое в нем мне понравилось.

Довольно часто, без ведомой на то причины, по ночам я становился

заложником страха. Он поселился во мне. Я всего пугался. Мне снились сны,
в которых я летел высоко над миром, а потом резко падал. Я падал очень
медленно и, касаясь ногами, достигал земли. Это прикосновение было
настолько реально. Тогда весь ужас, происходивший несколько месяцев или
год назад, был вытеснен из моего сознания. Бьюсь об заклад, они
преследовали меня всю жизнь, хоть я напрямую их влияния и не ощущал.
Возможно, страх был одним из них. Слезы прекратились, и на их место
пришла жажда меланхолии, как я ее называю. Однако это чувство не имело
цели. Я ни по кому не страдал. Просто я так себя чувствовал.

Друзей у меня не было. Потом до меня дошли слухи, что у нас в классе
появился новенький, переехавший из Лапландии в деревню по соседству с
Птичьим лесом. Его звали Мика. Он играл на фортепиано, и мы быстро
сдружились. Словно это было предначертано. Его родители были крайне
религиозны. Позже он рассказал, что его частенько избивали, когда он был
поменьше за то, что часто рассуждал о Боге и религии, которая меня в тот
момент нисколько не интересовала. Мне казалось, он пересказывал мне
вещи, которые ему «втирали» предки. Но он почти не распространялся об
этом, и я был рад. Мы вместе играли. Я играл на акустической гитаре, он – на
«фоно». До сих пор помню, как мы впервые играли в его доме. Было так
здорово. В итоге, мы стали выступать дуэтом на школьных балах и в других
местах. Мы играли «каверы» на потребу публике. То, что мы играли вместе,
нам доставляло бурю положительных эмоций. Через 7 лет он займет место
первого клавишника в Stratovarius.

Тогда на слух мне попался коллектив, именуемый Shadows, который играл

что-то типа инструментальной музыки, но на электрогитарах. Я буквально
сох по ним. Их музыка будоражила и восхищала. А мелодии были яркими и
запоминающимися. Поэтому я спросил у мамы, нельзя ли мне электрогитару.
И вот в один прекрасный день мы пошли в магазин в Хельсинки, откуда я
вышел со своей первой электрогитарой и небольшим усилителем. Марка
гитары называлась «Ария», а вот усилителя марку – не помню. Я начал
разучивать песни «Shadows» и очень скоро мог подыгрывать под записи.
Музыка ворвалась в мою жизнь и заполнила огромную душевную брешь.
Она сделала меня личностью. Я играл без остановки. Теперь моими
главными идолами были ABBA, The Beatles и Shadows. И вот как-то раз я
услышал по радио то, что окончательно и бесповоротно изменит мою жизнь.
По радио я услышал «Smoke on the Water» от Deep Purple. Эти рифы были
настолько божественны, что я потерял дар речи. Ничего подобного я не
слышал в жизни. Я зафанател от Deep Purple и Rainbow, особенно от Ричи
Блэкмора. Он стал моим кумиром. Настоящим героем. В 18 я должен был
получить кое-какие отцовские сбережения. На эти деньги мама купила мне
Fender Stratocaster серебряного цвета. Это случилось, когда мне было 14.
Вскоре я жил только музыкой и игрой на гитаре. Еще летом я начал
подрабатывать на семейном предприятии, откуда был уволен отец. Я
перевозил вещи, которые люди покупали, со склада к ним домой с парнем,
который водил небольшой грузовичок. Работа была та еще, поскольку мне
приходилось таскать тяжелые холодильники и стиральные машины в дома,
не оборудованные лифтом. И хотя таскали вдвоем, легче от того не
становилось. Зато у меня появились карманные деньги, и я прикупил новую
стереосистему и более крутой усилитель для гитары. Я парил на седьмом
небе. Я начал брать уроки гитары раз в неделю. На них в основном
преподавали джаз и все то, от чего меня воротило. И я штудировал теорию
музыки и прочие направления. Я все еще играл с Микой в дуэте, только на
электрогитаре. Я исполнил «Токката и Фуга дэ минор» Баха в церкви, и мою
фотографию даже опубликовали в местной газете, нахваливая мою игру. В
конце семестра на школьной вечеринке в присутствии 500 человек я сыграл
ту же композицию. И я ни капельки не испугался. Не нужно быть
Эйнштейном, чтобы понять, что гитара сделала меня человеком, которым я
никогда не был. Она стала моей спасительной шлюпкой. Я рассказал ей мои
самые сокровенные тайны, и она ответила преданностью. Она была тем, в
чем я нуждался, чтобы легче было пережить события прошлого. Я был
никем, пока не обрел гитару. Позже, правда, даже гитара не помогла мне
обрести истинную личность. Цветок может пробиться сквозь асфальт. То же
относится и к людям и тому, что мы таим внутри.
Так я рос в птичьем лесу, окруженный музыкой и природой. Об этом месте у
меня сохранились самые теплые воспоминания, поскольку именно там
пустила ростки моя музыкальная карьера. Целыми днями я практиковался,
играл, слушал музыку. Отдыхал на природе и заботился о своем аквариуме. Я
перечитал всего Конрада Лоренца о поведении животных и
территориальности. Я отметил для себя, что животные не так уж сильно
отличаются от нас. Моими любимыми телесериалами были «World War II»,
который я смотрел с недоверием. Я узнал, кто такой Адольф Гитлер, и
сколько людей было убито и почему. Но это не укрепило мою веру в
человечество. Я не понимал, как и зачем было убивать 80 млн. человек. Мне
это представлялось абсолютной нелепицей. Я не понимал значение слова
«границы», которые фактически существуют, чтобы оградить одни страны от
нападения других. И несмотря на это, нападения все равно совершались.
Поэтому эти самые границы надо было «защищать». Для этого придумали
такую штуку, как армия. Чего я еще тогда не понимал, так это, зачем люди
соглашались защищать эти границы. Тогда не знал я и о национализме. Но у
меня уже начало формироваться неутешительное суждение о человечестве в
целом.

В декабре 1980-го перед домом был застрелен один из моих кумиров Джон
Леннон. Я был в школе, когда это произошло. Я не мог этого понять, мне
было чертовски плохо, ведь я боготворил и сейчас боготворю Леннона. Он
был хладнокровно застрелен в спину, когда вместе с женой входил под арку
своего дома. 26 лет спустя я побывал на этом месте в Нью-Йорке, когда
гастролировал с группой. Я стоял там и размышлял о том, что с ним
случилось. Всего за несколько часов до убийства он дал свое последнее
интервью. В разговоре с журналистом он зловеще спросил: «Что это, когда
стреляет пацифист?» Я посетил парк «Клубничные Поля» рядом с его домом,
видел бетонный мемориал «Imagine» и сотню собравшихся там людей,
поющих его песни.

Так получилось, что я познакомился с людьми, которые интересовались той

же музыкой, что и я. Мы образовали несколько групп и дали пару концертов.
По-моему, было это в далеком 1982-ом. Одним из таких коллективов был
Roadblock, и в нем пел первый барабанщик Stratovarius Туомо Лассила. Еще
был Thunderbird. В основном мы играли каверы и мои песни, которые
представляли собой «солянку» из Rainbow. Еще я понял, что, если ты
играешь в рок-группе, на тебя западают девчонки. А, может, их привлекала
твоя слава. Мне было лет 15, когда одна незнакомая девчонка звякнула мне
домой и спросила, можно ли ей ко мне прийти. Я проблеял жалкое «да», и
она пришла. У нее были длинные светлые волосы, и она была невысокого
роста. Напротив-то меня. Она зашла и присела на диванчик. Я плюхнулся в
кресло напротив нее с подушкой на коленке. Я чувствовал себя не в своей
тарелке, не знал, что сказать и куда себя деть. Она обратилась ко мне: «Ты не
очень-то разговорчив». А я: «Пожалуй, нет». Потом она объяснила мне, что
каждое утро видела меня совершенно одного на автобусной остановке перед
отправкой в школу, и что ей жаль меня. Я не помню, что бы видел ее раньше.
Я поставил музыку и даже запомнил, что именно. Это был «Wanderer»
Донны Саммерс, которую я иногда слушал. Через какое-то время она ушла.
Мы обнялись и поцеловались у двери. Это было волшебно. Мой первый
поцелуй. Больше я ее не видел.

В 1984-ом мне позвонили и предложили играть в Stratovarius. Я согласился.

Личность во мне еще больше ожила. В году 1986-ом в Stratovarius пришел
Мика, но он покинул группу еще до того, как мы подписали контракт с CBS.
Я до сих пор не понимаю причину его ухода. Тайна, покрытая мраком. Мы не
виделись 10 лет, но возобновили наше общение, когда я начал посещать
курсы терапии, и не теряли друг друга из виду до лета 2005-го. В том году он
попытался свести счеты с жизнью, выехав на встречку. Его определили в
учреждение для душевнобольных. Я звонил ему туда. Прислал ему CD-
плейер, музыку и книги. Он писал мне невнятные письма, в которых он
говорил, что «хотел посвятить остаток дней своих служению Богу» и прочее
в таком же духе. Я снова ощутил себя 14-летним подростком. Когда его
выпустили, он вернулся к родителям. Я отдыхал в Дубровнике летом 2005-го,
когда получил от него текстовое сообщение: «Как дела?» Я так и не ответил.
И сожалею об этом. Через неделю он выбросился с балкона и мгновенно
умер. Меня не пригласили на похороны, и я не удосужился сходить на его
могилку. Боль раздирает меня в клочья. Он был очень сентиментальным
парнем, глубоко раненный клыками жизни, а точнее клыками людей. И хотя
он был клавишником мирового класса, он считал себя нулем. И когда эта
половина поглотила его, его уже ничто не могло спасти. Я нисколько не
сомневаюсь, что будь он жив сейчас, мы бы творили музыку вместе. Когда-
нибудь я наберусь смелости и схожу к нему на могилу. Я очень по нему
тоскую.

Гитара, музыка, признание и слава

Я специально дал такой провокационный заголовок главе. Первые два слова

отражают действительность. Остальные два – нет.
Когда я всерьез взялся за гитару, я обрел самого себя. Не осознавал я только
того, что был крайне одинокой личностью. Человек является
самодостаточным только в том случае, если уважает себя и принимает себя
таким, какой он есть на самом деле. Я к этому и близко не стоял. Я себя
базировал преимущественно на подражании другим музыкантам и их стилям
и находился очень далеко от того, чтобы творить что-то, что бы отражало
человека, которым я являлся. Я пишу музыку, отключая сознание. На заре
моей музыкальной карьеры это, конечно, была практика, практика и прикиды
а-ля Ритчи Блэкмор.

Выражение «отрабатывать» звуки режет мне слух. Оно больше подходит к

спорту. Разумеется, позднее я узнал немного себя, и музыка из-под моего
пера лилась свободнее. Добиться этого архисложно. Отключить свой мозг и
позволить музыке литься. В 2009-2010 гг. в Южной Америке я провел ряд
семинаров, посвященных музыке, где основное внимание было уделено
именно этому аспекту. Я черпал знания из собственного опыта, потому как
этому вас не научат ни в одной музыкальной школе или уроках гитары. К
несчастью, обучение оказалось процессом весьма трудоемким. Но
посильным. Мы – все люди, наделенные чувствами и эмоциями. Они
напрямую завязаны с музыкой. Поэтому вполне логично, что эмоции – ее
неотъемлемая часть. И все же никто о них и слова не вставил. У всех на
языке вертелось одно: «Как мне научиться так же виртуозно владеть гитарой,
как вы?» По мне, игру на гитаре нельзя просчитать. Это не математика. И не
механика. Уж мне ли не знать, что все играют на гитаре или каком-нибудь
инструменте точно в соответствии со своим характером. А ежели вы не
имеете представления о собственном характере, то есть вы – загадка для
самого себя, вам не дано будет прощупать переживаемые эмоции и всецело
раскрепоститься через инструмент.

Когда моя группа Stratovarius начала обретать популярность, и я отправился

в мировой тур, играя перед 1000 людей, я понял, что такое признание и слава.
Тогда ничего не стоило ввести человека в заблуждение, ведь тебя все
величали «богом», «мастером» и обвешивали прочими всевозможными
титулами. Лишь потом я понял, что все это значило. Звездная болезнь –
опасная ловушка для человека. Существует масса печальных примеров,
описывающих то, что может произойти, когда вы действительно начинаете
воображать себя Богом. Эгоисты в музыкальной индустрии встречаются на
каждом шагу. Будучи музыкантом, я узнал, что без предпринимательской
хватки тут не обойтись. Ты либо рождаешься с этим качеством. Либо жизнь
сама подтолкнет тебя в этом направлении. Слово «бизнесмен» может,
прозвучит и вычурно, но для меня оно означает засветиться в каком-то месте,
где тусуются люди, которые хотят тебя услышать и увидеть, как ты играешь.
То есть это обмен энергией между вами и народными массами, который
превращает вас в самого настоящего прислужника. Вы прислуживаете этим
людям, зажигая их своей музыкой и игрой. Поэтому быть музыкантом и
бизнесменом – значит выражать без остатка свое истинное «я» через музыку
и прислуживать. Я не говорю, что я пишу музыку, чтобы угодить
определенным людям или группе людей. Если б я так делал, я был бы
фальшивкой. Я лгал бы самому себе. То есть, когда я сочиняю новые песни, я
отгораживаюсь ото всех, что дается мне без особых проблем, ухожу глубоко
в себя и просто выпускаю музыкальный поток. Я позволяю ей рождаться, ибо
она хочет появиться на свет. Я не убиваю бесконечные часы в ожидании
вдохновения, поскольку я черпаю материал из собственного источника. Это
не проявление воли. Тут больше задействовано прослушивание, нежели игра.
Больше получение, нежели запись. В тот момент это нечто такое, что
принадлежит исключительно мне и никому более. Это очень интимный
процесс. Уже потом, когда музыка записывается, и начинают подключаться
посторонние люди, тут все, главным образом, зависит от тех людей и их
уровня компетентности. Я с этим долго боролся. Меня раздражают эгоисты.
Есть такое и во мне с той только разницей, что сейчас я от этого избавился.
Но эго очень умно и каждый день нашептывает мне всякую всячину. Я
научился распознавать его мерзкий голос, но пару раз оно меня неприятно
обдурило. Я усвоил урок, и больше это не повторится. Когда я пишу это
предложение, во мне поднимается страх. Это мое эго.

За свою карьеру я отыграл почти 3000 концертов. Встречал много людей,

побывал в более 60 странах. Видел массу культур, и то, чем они отличается.
И все же самые незабываемые впечатления я получил от общения с фанатами
до и после концертов… когда они боятся, и ты как-то чувствуешь,
комфортно ли им подойти и поговорить. Конечно, попадались и напыщенные
типы, и ситуация готова была выйти из-под контроля. Однако бывало, что
беседы получались очень душевными. Отец с двумя сыновьями, которые оба
играли на гитаре, засыпая меня вопросами, все поражался, как я мог убить на
разговор с ними час своего времени, не осознавая, что они мне дали гораздо
больше, чем я им. Был еще бедолага, которого бросила девушка. Я пригласил
его на сцену, чтобы спеть (он, кстати, оказался певцом), выслушал его после
концерта, поговорил с ним, чтобы он смирился с утратой и хотя бы знал, что
он излил кому-то душу. И он разрыдался вместе со мной. Наблюдая за тем,
как он поет, я заметил, что его глаза были закрыты. Такие воспоминания
можно по пальцам пересчитать, и в такие моменты, по крайней мере, для
меня, ты понимаешь, каково это быть бизнесменом. Музыкантом. Просто
человеком. Если ты знаменит, ты безоговорочно подчиняешь определенных
людей. И эта власть может быть использована по-разному. В положительном
смысле она может спасти жизни. Я получил более сотни писем, в которых
люди писали, как моя музыка уберегла их от пропасти и подарила им
надежду и желание продолжать свой жизненный путь. От таких слов я
краснею до корней волос, ибо не могу гнуть из себя всенародного героя. Я
сдерживаю себя, чтобы не загордиться. Иначе мое эго тут же с воплями
«Ура! Ура!» примчится за медалью. Его надо держать взаперти, хоть ему это
и не по душе. Но так обстоят дела.

Бывало я просыпался в туравтобусе, уткнувшись щекой в собственную

блевотину на подушке. Я доползал до кровати и блевал. И так везде.
Большинство концертов с 1996 по 2003 гг. я отыграл пьяным в стельку.
Концертом банкет не оканчивался. Вот уже пять лет я не взял в рот ни
грамма алкоголя, и, надо сказать, не сильно по нему скучаю. Чувствую себя
как огурчик и играю по-другому. Трудно выражать себя, накачавшись 10
бутылками пива. «Синдромом бога» я тоже переболел. Но жизнь заставила
меня сделать определенный выбор, и я решил, что мне действительно важно.
Страх парализовал меня с головы до ног, когда я играл на концерте, трезвым
как стеклышко. Я чувствовал себя рыбой, вырванной из воды, и реальность
предстала передо мной в совершенно ином свете. Я чувствовал себя дико. Я
чувствовал себя беззащитным. Но, тем не менее, чувствовал. И я понял,
каково это играть, не наклюкавшись в зюзю. Для меня это означало
кардинальные перемены как в личном, так и в профессиональном плане.
Именно тогда я начал понимать, что такое быть музыкантом и бизнесменом.
Я перестал оглядываться назад. На меня снизошел музыкальный дар, и он –
все, о чем я мог просить. Был пройден очень длинный путь, и теперь, когда я
пишу эти строки, я странным образом ощущаю, что вернулся домой. Туда,
откуда начал.

Где же мое место?

У меня никогда не было места. А говорят, чувство принадлежности чему-то

или какому-то месту играет крайне важную роль в жизни людей. Довелось
мне однажды посидеть в компании 10 китайцев, которые вели меж собой
оживленную беседу. Я сидел на кровати и наблюдал за всем этим. Я старался
принять участие в разговоре, но все, что извергал из себя, казалось мне
полнейшим дебилизмом. Китайцы приехали в Финляндию по приглашению
семейной парой. Так что происходило это не в Китае. Эти люди выглядели
такими счастливыми и живыми во время беседы. Они улыбались и
размахивали руками. Внезапно меня обуяла печаль. Мне взгрустнулось от
того, что я не мог быть такими, как они. Что не мог с улыбкой на лице
влиться в разговор. Что не мог быть нормальным человеком. Чувство
потерянности охватило меня. И я сидел на кушетке и не мог вымолвить ни
слова. Я могу безукоризненно сыграть роль, эту социальную роль, но она
высасывает из меня все соки, поскольку мне приходится притворяться, а это
уже не я.

Однажды я разговаривал со своим терапевтом о том, что не хотел бы

прожить отшельником всю свою жизнь. Вот что он мне ответил: «Но что,
если вы уже такой?» Медленно, но меня это поглотило, и я выпал из
общества, поскольку чувствовал себя, как не пришей кобыле хвост. Как
марионетка, и я хотел домой. Но в том-то и дело, что у меня не было дома.
Дом – это не какое-то там место или здание. Будучи отщепенцем – это
нелегко принять. Как и то, что идти тебе некуда. Конечно, умом-то я
понимаю причину этого. Но толку-то.

Приму ли я себя сам? Со всей этой ерундой, что творится во мне, достоин ли
я признать себя человеком? Полагаю, что да, но какой ценой. Это затяжная
борьба посреди пустыни, где я не один раз говорил себе: «это конец». Я так
больше не могу. Но продолжал идти и видел небольшие просветы. На своем
пути я повстречал несколько людей, которые подарили мне надежду. Мне
даже довелось познакомиться с семьей, в которой, не считая отца и матери,
жили еще шестеро детишек. Я провел с ними выходные и не мог поверить,
что в этом доме страх – абсолютно чуждое явление. Это было потрясающе в
плане опыта, а когда они проводили меня до аэропорта, я поблагодарил их,
сказав, что они, вероятно, не поняли, что дали мне. Я сказал, что они
обнадежили меня. Я потерял много людей, когда бросал вызов себе. Когда
ругаешься с кем-то, мало кто догадывается посмотреть в зеркало и осознать
свое участие в ссоре, разлуке или разводе, например. Все происходит
постепенно. В основе всего лежит своего рода процесс. Сколько раз вам
казалось, что люди по отношению к вам поступали бесчестно? С какой
злобой вы тогда начинали их ненавидеть. А не приходила в вашу голову
мысль, что вам предписана всего-навсего роль в каком-то грандиозном
плане? Понять это дано отнюдь не многим. И все же это признак здоровой
личности. Сперва всегда задайте вопрос: «Постойте. А какова же моя роль во
всем этом?» Что я такого натворил, чтобы это стало явью? Мог ли я
поступить иначе? Моя ли в том вина?»
А после возникает ужасная мысль: «Отыщу ли я свое место?» Я никогда
раньше об этом не задумывался. Но это же так просто. Кому еще, кроме себя
я принадлежу? Я не отваживался раскрепощать себя до конца даже на
публике. Я всегда играл какую-то роль. Я был актером. Мне нравилось
давать людям советы, которым я не последую в собственной жизни. Когда
эго начинает выползать без моего ведома, понимая, что находится под
контролем, оно обычно включает «мудреца» или «гуру» или еще кого. Но что
такое для меня быть собой? Что бы это значило? Предположу, что это
принимать без остатка себя, свою жизнь, прощать себя и просить прощения у
тех, кому ты причинил боль. Но это сложно, ведь танго исполняется вдвоем.
Так что вы могли бы извиниться перед тем, кого ранили в самое сердце, не до
конца осознавая совершенный поступок. Но ему-то что. У него своя битва
впереди. Это касается вас. Отчасти вы просите прощения за себя, поскольку
вы обидели или нагрубили кому-то. Но это сотворила лишь часть вас. И это
нелегко. Самоуважение и себялюбие складывается из поступков. Вы
совершаете их не по собственной воле. Вы либо уважаете и любите себя,
либо нет. А если вы себя не любите и не уважаете, мне кажется, что
проникнуться любовью и уважением к кому-либо еще – задача не из легких.

Под натиском бесконечной депрессии я чувствовал, как нарастает безнадега,

неприязнь к самому себе. Я расклеился. В обществе же, если слаб, значит
смешон. Однако же я считаю, что большинство людей только кажутся
сильными, а на деле они надменны и силы в них ни на грош. Они любят
заниматься трепологией и по большей части про самих себя. Им глубоко
фиолетово на собеседника, а даже если и нет, они быстренько переводят
разговор к своей персоне. По мне, существует лишь один способ закалить
характер. Вначале стать слабым. То есть унизить себя. Это еще один процесс,
который происходит против воли. Вы не можете приказать себе проявить
слабость или силу. Вы должны понимать свой жизненный путь,
проложенный для вас, и скорбеть, какую бы утрату ни понесли. В моем
случае это был отец, фактически все мое потерянное детство и ряд других
вещей, которых мне сейчас недостает. И тем не менее я знаю, что в такие
моменты, когда страх ставил меня на колени, а эмоциональная боль и горе
рвало меня на части, я, по иронии судьбы, обретал силу. Это медленный и
болезненный процесс, но так оно есть. Кажется, что жизнь полна парадоксов,
и это один из них. Но как же обрести силу через слабость? Но этот парадокс
может оказаться правдой. И когда вы, пав ниц, ощущаете самого себя и свою
подлинную боль, вы начинаете лучше понимать других людей. Это делает
вас скромнее и терпимее. Самое главное, помните: бриллианты рождаются в
невыносимых муках.

Человечность

Однажды Альберт Эйнштейн сказал: «Во Вселенной существуют лишь две

определенности: человеческая глупость и бесконечность. И на счет
последней я не уверен». Я всегда писал музыку про веселенную, любовь и
дела духовные. Я делал это, потому что мне казалось, что так и надо. Не знаю
почему. С подростковых лет меня интересовало разрушительная сила людей.
Сперва я насмотрелся на нее в телесериалах про войну. Потом на меня
обрушились беды в семье, а позже я узрел собственную силу разрушения. И,
наконец, я уразумел, что все это часть грандиозного плана. Я уразумел
истинное положение вещей на этой планете. Меня все время поражает, когда
кто-то болтаем о том, что мы должны спасать природу. Но природа гораздо
более могущественна, чем мы можем себе представить. Я полагаю, что до
нас на Земле существовало пять или шесть культур… было это очень давно.
А стерты они были с этой планеты, так как наломали дров. Нашей культуре
от силы несколько сотен лет. Мы понасоздавали кучу всего, чтоб жизнь себе
облегчить. Мы заслали космонавтов на луну. Исследуем Марс и внешние
территории Вселенной. Мы много всего знаем, но не можем объяснить и
половину из этого. Но что меня всегда поражало – это как мало человек
узнал про себя. Как слабо изучены удивительные механизмы,
функционирующие в человеческом организме. А как на счет поведения и
силы разрушения… они были охвачены? Почему под запретом для науки
находятся причины, по которым 65 лет назад в концлагерях на убой
отправили 8 миллионов душ? Почему под запретом для науки находятся
механизмы, которые приводил в исполнение Гитлер, когда пришел к власти,
и к чему это привело? Мы знаем, что произошло, но имеем ли понятие,
почему это свершилось? Кажется, никто не задает самый важный вопрос:
«Как такое могло произойти?» Ведь те же механизмы продолжают свое
черное дело среди 6 млрд. людей на планете и сейчас. И те же механизмы
прислуживают определенной группе людей, которые имеют о них
представление.

Как вы уже знаете, мое мнение о человечности довольно пессимистично и

блекло. Мы же просто закрываемся от всех этих вещей. Нам нужно бежать и
чинить машину. Разбушевалась трава на лужайке – срочно за
газонокосилкой. Сегодня обязательно нужно перекинуться с друзьями в
покер. Но пока это происходит, время утекает. Так называемой
«промышленной революции» всего за сотню лет удалось нанести
невообразимый вред этой планете и ее обитальцам. Если посмотреть на мир,
он четко организован и находится под жестким контролем. Просто вы этого
не видите. Или не хотите видеть. Или, по крайне мере, не понимаете. Ведь
надо порезаться в покер и чинить машину. Как я уже писал, эта планета
разделена на зоны, которые именуются границами. До Первой Мировой
войны у нас даже паспортов не было. Потом были проложены границы, и
земля в черте этих границ называется государством. А в рамках этого
государства существуют ее граждане, ведущие разнообразный образ жизни.
Эти самые граждане часто образуют союз, именуемый семьей. Вот здесь-то
все и начинается. Когда ты рождаешься в этом мире, ты чист, словно снег.
Табула Раса. Я сдерживаю себя, чтобы не вступить в дебаты, имеется ли у
нас штука под названием «духовная ДНК», которая якобы определяет наше
будущее. И тем не менее вы приходите на свет, не отягощенные тем, что
олицетворяет промышленная революция. А именно: семьей, школой,
государством и религией. Все они без исключения служат определенной
цели, чтобы выращивать послушных своей стране граждан. Церковь и
религия сейчас теряют свою армию верующих, в то время нуклеарная семья
и страна остаются в неприкосновенности. И опять я цитирую Эйнштейна.
«Национализм – это детская болезнь. Это корь человеческой расы». Сильные
слова от человека, ставшего лауреатом Нобелевской премии мира. Я пытаюсь
выцепить здесь причины. Традиционно семья – это папа с мамой, которые
также воспитывались в схожей обстановке. Вполне возможно, что детей они
воспитывают так же, как воспитывали их. И я твердо убежден, что проблемы
начинаются именно здесь. Просто большинство родителей не знают, как
взращивать собственное чадо в среде безопасной, но имеющей рамки.
Вместо этого, чтобы контролировать ребенка, привив ему послушание, в ход
идут страх и наказание. Все это, в конечном итоге, плодит рабов и
прибавляет работы терапевтам. Однако детки мудры и сильны. Они не
сдадутся без боя. Но механизм беспощаден. Да и выбора у детей нет. Они
потеряют свое настоящее «я» и станут теми, кто вписывается в условия
окружающей обстановки. Но то лишь маска.

Та же история продолжается и в школе, где, по сути, и начинается

противоборство. Тебя меряют по общей мерке и учат истории, чтоб ты знал,
как все было. Всем до фени, а ты должен. А что если забить на школу?
Родители попрут туда силком. А если не попрут? Тогда подключается
общество, и на горизонте нарисуется соцработник, который начнет
разбираться, что не так с тобой, читая нотации, что все дети должны ходить в
школу. Почему же никто не задает очевидный вопрос? Почему школы всегда
начинаются с принуждения? Какую цель они на самом деле преследуют,
прикрываясь «Наполеоновскими планами?» Мне кажется, многие дети
чувствуют неладное и начинают идти против системы. Но все тщетно.
Поэтому они смиряются. Медленно, но верно.

Школьная система, которой неведом дух соревнований, занимается лишь

отдельными детьми, делая ставку на их уникальность. Вот таким вот образом
в обществе и появляются несуразные граждане.

«Боритесь за свою страну. Отстаивайте родное Отечество». Государство

представляет собой наиболее могущественную систему, и она, как правило,
повязана с церковью и религией. А это уже сила. «Господь оберегает нашу
страну». Вот здесь мы и сталкиваемся с границами. Я вот всегда считал себя
не финном, а гражданином планеты Земля. Нет такого государства или
клочка его, «ради которого я готов сложить голову». Однако же нуклеарная
семья и школа вымостили деткам дорогу, чтобы те могли стать частью
механизма, именуемого государство. А государство – то же общество.
Исчезнут государства - вместе с ними пойдет ко дну и национализм. Но пока
что добрая половина населения земного «горды за свои государства». Они
стали частью системы. Кое-кто бухтит на систему. Кто-то громогласно, а кто-
то себе под нос. Пока я пишу, в мире продолжают греметь бесчисленные
воины. Две самые разорительные войны в истории всего человечества уже
осквернили прошлый век. А человеческая раса так и не извлекла урок.
Вместо этого все только усугубляется.

Геноцид как вершили в течение прошлых 20 лет, так его вершить и

продолжают. Эти же силы, которые проголосовали и поддержали Адольфа
Гитлера, не дремлют. Их черное дело живо. Люди запуганы до смерти. Никто
не знает, что произойдет в будущем. Не считая того, что предсказать
несложно. Просто мы знать не хотим.

Церкви, приняв разные ипостаси, в унисон твердят, что представляют

провозглашенную на земле Божью власть. Рассказывая всевозможные
истории и проповедуя догматические верования, они завербовали себе кучу
последователей. Нам, людям, всегда надо было верить во что-то высшее или
чему-то поклоняться. Кому-то начхать, а кто-то посвящает религии всю свою
жизнь. В одной из своих песен я уже ставил вопрос: что произошло бы, не
будь религии? Если б не было Бога? Если б не было войны и оружия.
Расизма, мыслимого и немыслимого. Конечно, это чисто гипотетически, но
все же, каков был бы мир без этого всего? Первое, что я не приемлю в
религии более всего, - это присущий ей страх. Он очень умно замаскирован,
но страх используется в равной степени как обществом, так и церковью. И
нужен он для того, чтобы обеспечить контроль. Когда ты боишься, помыкать
тобою проще пареной репы. Чем больше ты боишься, тем меньше вопросов
задаешь. В некоторых религиях загробная жизнь разделена на рай и ад. И то,
куда отправишься, зависит от твоих деяний на земле. Однако в сущности
религии пересказывают одну и ту же байку. Меняется лишь способ подачи и
имена богов. Я не хочу вдаваться в детали. Я лишь хочу подчеркнуть, что
религия обычно находится в услужении общества или конкретного
государства, где она расширяет сферы своего влияния. Тут появляются люди,
которые называют себя атеистами. Или те, кто верит в некую религию
Современной Эпохи. Есть еще те, кто величают себя медиумами. У вас
может быть своя трактовка. Но факт остается фактом: верований и систем,
связанных с этим, - великое множество. Почему же все катится в бездну?
Неужели нельзя ничего поправить?

Половина земного населения перебивается на 2 доллара в день. Каждый

свыше 20000 детей погибают от голода и от излечимых болезней в Африке.
Ежегодно в мире 800 млрд. долларов тратятся в военных целях. Один
миллиард – это тысяча миллионов. То есть это выходит 800000000000
долларов. Это же безумная цифра. И она становится еще более безумной,
когда размышляешь о страшной бедности, в которой прозябают ежедневно
все эти 3 млрд. людей. Как такое возможно? Как можно ежегодно спускать
такую бешеную сумму денег на то, чтобы охранять бюджет и стоять с
пушкой у систем, предназначенных либо для нападения, либо для защиты
одних людей от других? Команда начать атаку или «защищайте отечество»
всегда исходит от высшего источника власти, а полномочия любой военной
структуры целиком и полностью зависят от мировоззрения граждан каждого
государства. Я выразился по этому поводу предельно ясно. Нас не трогает
происходящее, поскольку мы считаем, что это нас не касается. Но я считаю,
что очень даже касается. Имеем ли мы право есть, пока все дети до единого
на этой планете, не получат кусок хлеба и одежду? В кого мы превратились?
Когда же наступил момент, когда мы отключили заботу? А была ли она
вообще нам свойственна? Эти и многие другие ужасные вопросы посещают
мои мысли, когда я смотрю статистику и на творящееся на третьем шарике от
Солнца. Названные мною цифры – не миф. Они реальны, как и сама
действительность.

Так, что же делать со всем этим? Что с нами происходит? Есть ли у нас
надежда? Изменение глобального климата – научный факт. Только дурак это
не признает. И все же правительства и страны делают мало или вовсе
пальцем не шевелят для того, чтобы свернуть с течения, по которому нас
несет. К 2050 г. население Земли вырастет до 12 млрд. человек. Планета же
может на своих плечах выдержать от силы 1-2 млрд. И тут опять-таки не
нужно включать господина Эйнштейна, чтобы предугадать, что произойдет
в следующие 50 лет. Наша жажда контролировать и эксплуатировать
природные ресурсы противоречит реальности, в которой мы могли бы
слиться с природой. И опять-таки нас то, что уготовила нам планета,
коснется всех без исключения. Один ученый открыл любопытный факт. Он
заявил, что Земля являет собой организм, обладающий сознанием, и наши
действия, так или иначе, обретут свои последствия. Я не из разряда тех, кто
бьются головой о стенку, выкрикивая судьбоносные пророчества, или ловит
кайф от грядущих событий. Мне грустно, поскольку я осознаю потенциал,
заложенный в нас, людях. Я знаю, чем могло бы все обернуться. Мы могли
бы созидать. Прямо здесь и сейчас. Но когда я смотрю на мир, каков он есть
на самом деле, глаза мои этого в упор не видят.

Как же все могло так перемениться? Одно известно точно… насилие против
системы бесполезно. Наши государства и общества существуют, ибо их
возвели мы. Так что перемены возможны только на индивидуальном уровне.
Это означает, что начинать надо с самих себя. Иронично, но судьба
человеческой расы кроется в способности самих людей представлять вещи в
их истинном свете. Мы же думаем и действуем как роботы. И если мы это
сможем сломать, сможем разглядеть структуру нашего общества, и то, как
оно функционирует, а также нашу деструктивность и эгоизм, тогда можно
сдвинуться с мертвой точки. Если никто из людей не останется в стороне,
свершится революция, которой эта планета еще не знала. Однако смута на
Земле не дает этому свершиться. Сложновато думать о глобальном
потеплении, когда тебе нечего есть и нечего одеть. А так как правительства
не думают регулировать первичные потребности в мире, специально
поощряя хаос, ни о каких переменах и речи идти не может. Так что нам
остается хотя бы попытаться. Я долго размышлял, включать ли мне эту главу
в книгу, потому как я отдаю себе отчет, что данная тема, как заряженный
пистолет для критиков. Однако в моих словах нет и капли лицемерия. Я
отражаю факты. Все же я решился включить эту главу. Почти 20 лет
размышлений как никак. Я с младых ногтей видел, как мой собственный
родитель погружался в пучину безумия. Затем все это пропустил через себя и
сделал определенные выводы. Эти строки должны были оказаться здесь, ведь
они отражают весомую часть моего истинного «я».
 Тимо, есть ли Бог на небесах?

Эту тему я тоже долго не решался включать в книгу. Потом я решил, что
духовность занимает такое значительное место в моей жизни, что я просто
обязан написать про нее.

Возможно, из-за стихов в моих песнях люди толпами подходили ко мне и

буквально засыпали меня вопросами про Бога, дьявола, рай, ад… Называйте,
как угодно. Понятия не имею, что они ожидали от меня услышать. Да и
откуда я мог знать? Все, что мне известно о Боге, существует ли Он или нет,
я черпаю из личного опыта. Как другой человек может испытывать то же, что
и я? Единственное, что знаю наверняка: в наши дни слова «Бог», «религия» и
прочее – пустой звук. Они начисто лишены смысла. Кто-то говорит, что дети
в Африке погибают, а Бог бездействует. Это потому, что Его и в помине нет!
Подобное отношение превращает Бога в волшебный автомат, который дает
людям то, чего они хотят. «Такова воля Его» - еще одно изречение, которое я
никогда не понимал. Мне просто дико, что это за Карающая десница такая,
которая держит детей в страхе. Это напоминает мне идеального родителя,
который использует страх и наказание как средство контроля. И мне
попросту сложно в это поверить.

Я видел массу разнокалиберных современных гуру, которые проповедуют

жизнь и дают ответы людям, всевозможных предсказателей «будущего»,
физиков, которые на своих «сеансах» запугивают людей.

Объединяет этих людей то, что, во-первых, они несут бред собачий. А во-
вторых, они сеют страх, а потому опасны. Они наживаются на этом, ведь
люди желают знать ответы на мучавшие их вопросы. Если вы когда-нибудь
наткнетесь на медиума, распознаете ли вы его? Нет. Не распознаете. Он
тщательно замаскируется. И он вас проведет. Люди они скромные, а
«предсказание будущее» или блиц-ответы – вещь безобидная. Но жизнь, она
больше, чем все это… жизнь – это процесс.

Духовности, как мне кажется, нельзя научиться, или овладеть как знанием.
Она никоим образом не связана с наукой. Духовность – это путешествие,
равно как и жизнь. Есть люди, которые на своем пути сталкиваются с
необычайно трудными ситуациями и тонут в океане эмоциональной боли.
Такие люди готовы к духовному путешествию. Это путешествие всецело
поглощает с головы до ног тебя и твою жизнь. Оно выворачивает все
наизнанку, порождая эпизоды, когда тебе кажется, что надежды вовсе нет.
Тогда нужно свернуть с общей дороги на нехоженую тропу. И ее ты
прокладываешь самостоятельно. Это будет непросто. Не раз ты отступишь.
Но всегда будешь находить в себе силы, чтобы продолжать. И не взирая ни
на что, пойдешь до конца. И однажды, может, через 3 года, 10 или 20 лет ты
увидишь лес. Лес этот будет страшно красивым, но в то же время до боли
знакомым. Ты подойдешь ближе и увидишь, что в лесу кто-то есть. В силуэте
ты почувствуешь что-то родное. Ты сделаешь еще шаг. Силуэт – это ты в
детстве, еще до того, как тебе промыли мозги и запрограммировали как
робота. Он ждал тебя все эти годы, потому что терпелив. Это то самое
убежище, которое ты соорудил, когда ты больше нем мог выносить ни этот
мир, ни родителей. Но теперь ты дома и можешь взять за руку ту девчушку,
которая все еще боится, и показать ей, что остался в мире хотя бы один
человек, которому она может довериться… ты можешь стать ей родителем,
которого у нее никогда не было. Успокоить ее. Вот тогда ты действительно
достучишься до своего сердца. Это и есть духовное путешествие.

Но что же Бог, спросите вы? Существует ли Он? Вопрос настолько личный,

что я не могу на него ответить. Но на него отвечало мое эго. Много раз. Дела
духовные по его части. Оно даже светится от счастья и ощущает свою
гнусную важность.

Вместо ответа я расскажу вам небольшую историю. 200 лет назад по лесу
гулял мальчик. Он шел не спеша, углубляясь все дальше и дальше в
подлесок. Внезапно он увидел, что на земле что-то лежит. Это были часы
удивительно искусной ручной работы. Мальчик открыл часы, и глазам его
предстал механизм, который управлял часами. В нем не было изъяна,
поэтому часы всегда шли точно. Такой шедевр мог создать только мастер.

Будущее: возвращение к истокам

Жизнь продолжается. Так всегда говорят. Но так ли это? Можно ли жить

дальше со всеми шрамами и ранами? И да, и нет. Некоторые из них навсегда
отложатся во мне, я не смогу стереть их из памяти. Такова моя жизнь. Они –
часть ее. Пока не умру. Может, им есть что сказать мне. Какое-нибудь
послание?

Если б вы могли изменить некоторые вещи в своей жизни, вы бы решились

на это? Традиционный ответ: нет, не решился бы. Никогда. А вот я бы
решился. Я бы многое поменял из того, что было, или сотворил я сам. Но мне
это не под силу. Кое-что из этого не дает мне покоя каждый день. Это
призраки моего прошлого, напоминающие мне о моей жизни, и какой она
стала. Я не могу их прогнать. Я могу лишь приветствовать их как гостей и
смотреть им в глаза. Каждый день.

Вот уже пять лет благодаря лекарству у меня нет депрессии. Я могу спокойно
работать и относительно нормально жить. Так что я продолжаю, сраженный
в бою, но тем не менее продолжаю. Я почти и не помню, какой была моя
жизнь до этого сражения. Это было так долго. Я много путешествовал,
многое узнал, и, наконец… пришел домой. Чем больше я знаю, тем меньше
понимаю. Может, жизнь вообще бессмысленна. Может, надо просто жить. На
свой лад. Что до себя, я знаю, что исцелился, когда перестал спрашивать
«почему?» Я получил сполна. Теперь я понимаю вещи, преграды и
трудности, которые ждут меня впереди. Но я не боюсь. Жизнь соткана из
неприятностей. Никто не говорил, что жизнь посыпана сахаром. Но иногда,
пожалуй, она могла бы быть чуточку полегче. По себе знаю, что я – человек
весьма впечатлительный. Все мое искусство пронизано этой
впечатлительностью. Впечатлительность и красота связаны прозрачной
нитью.

Эту книгу я написал в хижине, которая находится посередь дичайшей чащи в

Финляндии. Это место – окраина современной «цивилизации». Тут никого.
Здесь так тихо, что единственный звук, который я различаю, - мой
собственный внутренний голос. Хижину окружают деревья разных пород.
Дворик устлан длинным ковром из неподстриженной травы вперемежку с
клевером. В воздухе роятся пчелы и осы. На днях я видел оленя. Это место
бурлит жизнью и красками. Оно вдыхает таинство самой жизни. Но если
присмотреться, все таинство разлетается в прах. У меня такое чувство, что я
что-то забыл, но было это давно.

По вечерам я сижу один на улице и любуюсь бесконечным небом и звездами.

Они настолько красивы, что на глазах у меня выступают слезы. Я ощущаю
всеобъемлющее опустошение в этой глуши и пониманию, что одиночество –
это я. Внешний мир и вселенная идеальны. Они подталкивают меня принять
участие в жизни. Велят поторопиться, так как времени катастрофически
мало. Я пытаюсь сказать, что я и так достаточно сделал, и что мое время,
быть может, истекло. Но с нежной улыбкой на лице меня возвращают
обратно. К самим истокам. И пока я созерцаю галактику Млечного Пути, наш
дом, я возвращаюсь к моменту, когда я был молод, когда буквально все
казалось чудом. Когда мир был таким, каким он должен быть: прекрасным.
Когда у меня было все, что нужно. Но вселенная говорит мне идти дальше. В
то время, когда я родился.
Сегодня 3 марта 1966 года, и я только что появился на свет. Я смотрю на
человека, который безгранично красив, ее лицо лучится. Она нежно держит
меня и одаривает любящим взглядом. Она выглядит такой счастливой. После
9 месяцев и всех тягот, выпавших мне в утробе, я, наконец, увидел маму. Я
приехал домой.

Наставление

(По Р. Киплингу)

Ты научись держать себя в руках даже тогда,

Когда весь свет готов порвать тебя на части.

Когда тебе никто не верит, ты веру сохрани в себя,

Жизнь – игра, что иногда готова подпихнуть несчастья.

Ждать научись и ждать не уставай,

Если солгал, не позволяй ты лжи себя пленить,

А коли ненавидишь, ненависть скорей ты изгоняй,

Себя веди прилично, речей мудреных старайся не кроить.

Мечту лелей, но сам не стань заложником мечты,

Не будь единолюбцем, старайся думать о других,

Победу куй, но смотри не натвори беды,

Ведь этим двум прохвостам легковерца ничего не стоит обдурить.

Истину, что молвил, не бойся принимать на риск и страх,

Ввергнутый в обман охотниками на глупцов.

Ну, а когда увидишь, что сотворенное тобою, обратилось в прах,

Вооружись видавшим виды инструментом и все восстанови без слов.

Если в игре тебе однажды повезло,

Свой выигрыш поставь же на кон ты опять.

Проиграй и заново начни отсчет,

 И не жалей, что неудача на тебе поставила печать.

Подчини же сердце, мускулы, нервы в теле твоем

Служить, когда нет сил верой и правдой.

Надежду не теряй даже тогда, когда опустошен,

Волю в кулак, скажи себе: «Духом не падать!»

Говори с толпой, чувство достоинства храня,

Гуляя с королями, не забывай про дружбу.

Тогда тебя не сломят ни враги, ни верные друзья,

Ведь если люди верят, значит ты им нужен.

Попробуй напоить суровую минуту,

Те 60 секунд великим счастьем, что не кончится вовек.

Ты – властелин Земли, всего на ней, что создал Бог как чудо.

Лишь после этого, сын мой, ты будешь человек.

Послесловие

Находясь в странствии, я написал много песен и стихов, которые вселили в

меня надежду и придали мужества, чтобы не пасть духом.

Мне хотелось бы поделиться одним великолепнейшим стихотворением с

вами. Мне кажется, жизнь без этого поучительного шедевра не
представляется возможной. В нем действительно есть нечто исцеляющее, по
крайней мере, для меня. И если оно поможет вам в разгар битвы, счастью
моему не будет предела.

Хочу выразить благодарность за то, что прочли эту книгу. Это мой первый
опыт. Я не задумывал его как литературный шедевр. Скорее я просто хотел
поведать свою историю. Хотя в рамках одной книги сделать это невозможно.

Желаю вам всего наилучшего. Да послужат благословение и истина

проводниками на вашем пути. И пусть вам сопутствует удача и смелость.
Помимо прочего, желаю вам Любви. До скорых встреч, ваш Тимо.