by Andrey Gavrilov
Андрей Гаврилов
Издательство Юго-Восток
2011
УДК 78.071.1
ББК 84.4(2); 85.31(2); 88.4(2)
Г124
Гаврилов, Андрей
Вместо предисловия
-7-
FA-RE-DO-SI
-8-
-9-
Шопен
-10-
-11-
Руки по швам
-13-
Поленька
-14-
Капустник
-17-
-18-
Юрий Егоров
-19-
-20-
-21-
Левушка
-24-
-25-
-26-
-27-
Конкурс
-29-
-30-
-31-
-32-
-33-
Гудаута – Зальцбург
-35-
-36-
-37-
-38-
-39-
-40-
-41-
-43-
-44-
-45-
-46-
-47-
-48-
Сеппо Карлсон
-49-
-50-
Мой сезон 1975 года был скуден. Я дал сольные концерты в Ле-
нинграде, Киеве и Москве и в этих же городах сыграл оркестровые кон-
церты Чайковского, Рахманинова, Равеля и Прокофьева...
В сентябре мы начали сыгрываться с Кириллом Кондрашиным,
весьма строгим господином, глубоким и сильным музыкантом. После
нескольких концертов (в Дубне, Черноголовке и МГУ) мы прекрасно
сыгрались и в дальнейшем получали удовольствие от совместного музи-
цирования и от личного общения. Кирилл Петрович был настолько лю-
безен, что в течение нескольких лет посвящал меня в тонкости дирижер-
ского мастерства. С тех пор я никогда не боялся встать за дирижерский
пульт перед любым оркестром. В октябре мы отправились в Польшу, где
с блеском провели большое турне с третьим концертом Рахманинова.
В Польше я посетил Майданек – бывший нацистский лагерь
смерти около Люблина. Пришел туда в день, закрытый для посещений.
Маленький, горбатый хранитель музея пропустил меня в лагерь. Я долго
бродил один по этой громадной фабрике смерти, видел банки с газом Ци-
клон Б, целые стены обуви убитых людей, заграждения из колючей про-
волоки, крематорий, высокую гору черного пепла, жуткий препарацион-
ный стол. Попросил закрыть меня одного на полчаса в газовой камере...
Никак не мог понять, как весь этот ужас мог произойти. Заду-
мывался я тогда и о том, сколько наших, советских майданеков успеш-
но функционировало в совсем недавнем прошлом. Есть ли хоть в одном
бывшем сталинском лагере музей?
В 1976 году я отправился в Прагу на знаменитый уже тогда фе-
стиваль «Пражская весна» с сольными и оркестровыми концертами...
Провел там две недели и отбыл в Италию, где сыграл виртуозную соль-
ную программу в сорока концертных залах по всей стране. Оттуда через
Москву слетал на фестиваль к Рихтеру, во Францию, с программой из
сочинений Скарлатти, Чайковского, Скрябина, Равеля и Балакирева.
Затем поехал в Хельсинки, где меня ждал хитрый Карлсон – Сеппо
Нумми.
Меня встретили на аэродроме его люди и отвезли в гостиницу
«Вакуна» на площади Маннергейма, где стоит гордая конная статуя ве-
ликого маршала. Сеппо жил в той же гостинице, которую упорно и пре-
зрительно именовал «Отель Вагина», занимал там роскошные апарта-
менты на последнем этаже. В его доме в Хельсинки ему было скучно. Его
окружали бесчисленные смазливые мальчики-секретари.
Сеппо и в Хельсинки продолжал надо мной посмеиваться. На
первом же торжественном обеде посадил меня рядом с китайцами. Между
-51-
-52-
-53-
-54-
Сеппо Злюка
-55-
-56-
Сеппо Эскапист
-57-
-58-
Гнойные рожи
-59-
Кетцалькоатль и Тескатлипока
-60-
-61-
Марк Малкович
-62-
-63-
Румыния
-64-
-65-
что над ней жестоко насмеются. Этот страх порождал постоянную готов-
ность к отпору и к мести. Отомстить Нонна могла только доносами.
Мы поехали с концертами по стране. Тимишоара, Тыргу-Муреш,
Клуж, Байя Маре. Чудесная природа, красивые города, живописные
улочки. И везде – бедность, разруха, грязь, цыгане, нищие, беспризор-
ные дети, голод. А народ – красивый, породистый. Мне хотелось там в
Румынии кричать во все горло: «Как же вы себя довели до такой жизни,
люди?!» Но я ни разу не крикнул. Ни в Румынии, ни в совке. Отыграл
свои гастроли. Расцеловался на прощание с Нонной, которая со мной
явно расслабилась, не злобствовала, даже с красивыми дочками позна-
комила. И улетел в Москву.
Антон
-66-
-67-
Моцарт
-68-
(семидесятилетие Брежнева)
-70-
-71-
-72-
-73-
Бал
-75-
-76-
замечал разницы между ними. Все они были ему на одно лицо. Мы сели
и поехали. Слава попросил: «Поезжайте медленно, с удовольствием, Вы
слишком быстро ездите, это не интересно, надо, чтобы каждый листик
было видно, каждую веточку!»
За оформление бала я не беспокоился. Сам из рода художников,
с Масловки, весь художественный мир Москвы – знакомые или знако-
мые знакомых. Выбирай любого! Акустическая аппаратура? Пожалуй-
ста. У меня дома были лучшие динамики всех сортов, различные магни-
тофоны, пленки прямо с фабрик-поставщиков EMI – все на профессио-
нальном уровне.
Надо было быстро придумать концепцию и сочинить сценарий
бала. И это не трудно! Мы с Рихтером в тот же день посетили несколь-
ких моих хороших знакомых, у которых имелся богатый опыт проведения
подобных представлений, получили от них ценные указания.
Решили для начала заняться драпировками. И на следующий
день заявились в магазин «Ткани» на улице Горького, около Централь-
ного Телеграфа. Славу в московских магазинах почему-то принимали за
важного начальника или генерала. По-видимому, из-за его внушитель-
ных габаритов, дорогой импортной одежды и манеры говорить тоном, не
подлежащим обсуждению. Продавцы его боялись, ожидали распекания
или проверки. Это нам помогало.
Мы долго возились с тканями, а в конце назвали такой метраж,
что и без того испуганные продавцы совсем потеряли дар речи. Скупив
половину наличного в магазине товара, мы отвезли ткани на Бронную
и дали указания помощникам и помощницам (из рихтеровской челяди),
что с ними делать. И уже через несколько дней все помещения Слави-
ной квартиры волшебно преобразились – стены, покрытые золотисты-
ми дорогими тканями, засверкали, как спальни Аспазии или Клеопатры.
А знакомые инженеры-электрики уже навешивали гирляндами на стены
большие ракушки, переделанные в светильники.
Предстояло определить музыкально-танцевальное содержание
бала. Мы с Рихтером устроили мозговой штурм. Записали на большом
ватмановском листе все танцевальное, что знали из мировой литерату-
ры. Список получился на добрый десяток балов. Из него мы выбрали
то, что нам больше всего нравилось. Потом мы отправились в архивы и
фонды звукозаписи, чтобы переписать все музыкальные номера. Через
неделю у нас уже было записано десятки часов отборной танцевальной
музыки. От венских вальсов до фокстротов, ча-ча-ча и самбы.
– Слава, с чего начнем бал, с полонеза?
-77-
– Конечно!
– Какого? Если бал, как у Лариных, тогда из финала Онегина.
– Согласен, там замечательный полонез!
Слушаем записи: Рахлин – плохо, Голованов – плохо, Светла-
нов – хорошо! Отлично!
Два дня выбирали полонезы. Устали. Хотели Шопена. Слушали
различных пианистов. Все исполнения полонезов какие-то «недоделан-
ные». Прослушали, наконец, старую шипящую запись. Рубинштейн! По-
польски, гордо, просто и танцевать тянет. Через неделю наша «Мастер-
Кассета» готова. С танцами, классикой и модерном. Шесть часов отбор-
ной музыки в самых замечательных исполнениях!
С каждым днем контуры бала становились четче, а формы – ре-
альней. Я спросил Славу: «Когда будем давать бал?» Слава ответил без
раздумий: «7 и 8 ноября».
Комментарии были излишни. Просто, как все гениальное. Ре-
шили сделать, как на балу в венской опере. Там играют поочередно два
оркестра – классический и джаз-поп. И у нас чередовались старинные
и современные музыкальные номера. В современной эстрадной музыке
Слава не разбирался, я же знал ее досконально – к тому времени я уже
полдесятилетия работал с лондонскими граммофонными фирмами, кото-
рые и выпускали эти шлягеры, под которые трясся тогда весь мир.
Тем временем приглашенные мной художники-декораторы уже
вовсю писали перспективы садов, античных руин и прочих принад-
лежностей классического пространства. Эти живописные поделки мы
вставляли в окна и стены, закрывали ими лишние двери. Пространство
квартиры на Бронной раздвинулось, как в сказке. «Квартира», «дом»,
«улица» – все это исчезло, коммунистическая Москва испарилась,
растворилась в тканях и звуках. Я понял, что хотел Рихтер. Чтобы все
ЭТО убожество исчезло! С глаз долой! Никаких совковых квартир, по-
ганых улиц, универмагов, портретов Ленина, никаких вонючих при-
митивных городов! Никаких угрюм-бурчеевых с угрюм-реки! Никакой
советской власти! Только античные руины. Мистический театр грез,
танцующие пары и божественная музыка! Культура как культ.
Пора было переходить к самой сложной части дела – работе
с людьми. Kто, позвольте спросить, в советской Mоскве 1978 года откроет
бал полонезом, заскачет козликом в мазурке, запрыгает в польке? Неспе-
циалисты не отличат мазурки от краковяка. А у нас в программе еще и по-
лонез, гопак, менуэт, чардаш. Мы решили пригласить профессиональных
танцоров, задачей которых будет танцевать все номера и увлекать за собой
-78-
-79-
-80-
-81-
Страсти по Генделю
-83-
-84-
-85-
-86-
-87-
-88-
– Что?
– Чтобы Вас кто-нибудь высек до крови!
Со мной нечто подобное приключилось в 1989 году перед кон-
цертом в Зальцбурге. С утра была солнечная, теплая погода, а к вечеру
пошел снег, и задул ледяной ветер. Такие перепады всегда тяжело дей-
ствуют на меня. Перед выходом на сцену меня одолела смертная сонли-
вость, такая, что я и сидеть не мог... Вспомнил я тогда изуверский совет
Славы и попросил моего шофера Николая похлестать меня ремнем. Бил,
бил меня тогда мой добрый Коля... До крови. Не помогло! Так и проспал
весь концерт за роялем.
Слава любил вспоминать, как попал в аварию. В Польше пере-
вернулась машина, в которой Рихтер ехал на концерт. Машина лежала
на боку. Первым вылез водитель, потом полез Слава, а водитель дверь
держал. Но не удержал, и дверь тяжело треснула Славу по черепу.
– Ну это уж слишком! – сказал Рихтер. Врач осмотрел глубо-
кую и длинную рану и предупредил: «Надо накладывать швы, если будем
шить под наркозом, то играть концерт Вы не сможете».
– Шейте без наркоза.
Пока шили, Слава не пикнул. Концерт сыграл с успехом. Потом
долго играл в тюбeтейке, чтобы спрятать шов. В фильме Монсенжона
есть короткий сюжет, где Рихтер играет Шостаковича в тюбетейке как
раз после той аварии.
Мужество Рихтера в делах физических не знало предела, хотя
в этом его мужестве и присутствовала изрядная доля мазохизма. Он
любил себя мучить и действительно получал от этого удовольствие. Ин-
тересная его черта – когда плохо, сделать еще хуже. И еще, и еще, до
полного «впадения в ничтожество» (одно из его любимых выражений).
Немецкое вагнерианство, прагматизм и педантичность сочеталось в нем
чуть ли не с хлыстовством, юродством и прочими «достоевскими» рус-
скими комплексами. И то, и другое достигало в нем предельно высокого
напряжения.
Мы быстро шли к бульвару Клиши. По дороге Рихтер болтал
о местных кабачках, клубах, бордельчиках и ресторанах. Мы шагали по
переулкам, освещенным лишь рекламами веселых заведений. У подъез-
дов стояли юноши-проституты, девушек не было. Слава посмотрел на
одного типа в джинсах – тот стоял, скрестив руки на груди, и нагло по-
глядывал в нашу сторону.
– Совсем уже обнаглели, – сказал вдруг Слава, смутившись
и покачав головой.
-89-
-90-
рол ему брюхо и сказал: «А вот тут самое вкусное, дураки этого не по-
нимают и выбрасывают». Я немедленно положил потроха, которые до
этого отложил в сторону, обратно себе в тарелку.
– Это вообще никто не ест, а это самое вкусное.
Я почувствовал, что все эти кулинарные разговоры были только
прелюдией к важному для Рихтера разговору. Слава раздробил щипцами
толстую клешню, с которой я никак не мог справиться, и сказал тихо:
«А знаете, Андрей...»
Тут надо сделать небольшое отступление. После моего триум-
фального выступления в Зальцбурге в августе 1974 года, Pихтер, кото-
рого я на этом концерте заменял, захотел рассмотреть меня повнима-
тельнее. Сенсациям в мире музыки он не верил. Из десяти сенсаций,
раздутых «менеджерами упаковочного цеха» музыкального гешефта для
быстрой распродажи товара, только одна была настоящей, все осталь-
ные были фальшивками, мыльными пузырями. Через год я получил при-
глашение на участие в фестивале Рихтера в Туре, на берегах прекрасной
Луары. Каждый фестиваль в Туре имел свою особую концепцию. Фести-
валь 1976 года Рихтер задумал как смотрины пианистов. Пригласил на
него многих лидирующих пианистов мира и сам сыграл там сольный кон-
церт. Каждый пианист имел право на один концерт. Программу концерта
каждый артист составлял сам.
И тогда в Париже стояла жуткая жара. Асфальт плавился, жители
в фонтанах купались. Встретила меня старушенция из русской эмиграции
первой волны. «Наши» французы мне не нравились, какие-то они были
холодные, бедные, чем-то вечно озабоченные. Улыбались редко. Полдня
мы провeли в Париже. Жарко! Сели в электричку, поехали к юго-западу от
Парижа. К вечеру были на месте. Я изнемог от голода и распух от жары. Я
не мог купить еду и питье – у меня не было денег. Приехали в Тур, бывший
когда-то столицей Франции. Красиво. Замечательный собор Сен-Гатьен
со «смотрящими» башнями. Фахверковые дома, замки, поля вангогов-
ские. На отшибе – большая постройка посреди деревенского подворья,
старинный сарай. Романтично, красиво, но, как это часто на летних фести-
валях бывает – неудобно для выступающих артистов. Не привыкать. Жду
встречи с Pихтером. Волнуюсь. Вижу – Рихтер, в синем пиджаке с золо-
тыми пуговицами, идет на концерт в наш сарай. Не один, а как бы со сви-
той. Командор. Едва заметно сделал мне ручкой и зашел внутрь. Не попри-
ветствовал новичка. А мне есть и пить хочется. Обратиться не к кому. И
заниматься надо. Моя программа была напичкана техническими трюками.
Играть мне предстояло этюды Листа, фантазию «Исламей» Балакирева,
-91-
-92-
-93-
-94-
-95-
мог – это означало конец карьере музыканта в СССР. Каждый раз Иван
Иванович, он же Николай Иванович, назойливо и с угрозой в голосе на-
поминал мне, что я не должен «узнавать» его помощника Сережу в кон-
серватории. Оказывается, этот мерзкий тип там постоянно шпионил,
«курировал» консерваторских стукачей. Наблюдал и подслушивал в ме-
стах скопления студентов – в курилке, в буфете. Однажды Иван Ивано-
вич во время очередной муторно-томительной беседы ни о чем положил
перед собой, как бы невзначай, здоровый молоток. Намекает сволочь,
подумал я и предложил ему американские сигареты. Он забыл про моло-
ток и жадно вытащил непослушными толстыми пальцами из моей пачки
гoрсть сигарет Winston.
На гастроли после 1976 года я ездил в сопровождении «сопрово-
ждающих».
Сопровождающие. Так называлась на советском официаль-
ном жаргоне «профессия» развращенных ленивых мерзавцев, кото-
рые жрали наши скромные доходы и изо всех сил мешали нам жить
и трудиться. Институт сопровождающих был одной из форм типично
советского зоологического паразитизма. Вот идет на работу «рабо-
чее насекомое» – артист, а на его спине уже сидит сопровождаю-
щий – «насекомое паразит». Тля, вошь, клоп. Назовите, как хотите.
Вместе летят они в самолете, едут в одной машине, вместе живут,
порой даже в одной комнате отеля, вместе, вместе, вместе. До само-
го возвращения на родину, где паразит пересядет на другую спину,
а артист отдышится до следующей работы. Сопровождающие шпио-
нили за артистами нагло, навязчиво, постоянно напоминали о своем
присутствии, особенно следили за контактами, приклеивались, как
банный лист. Бегали на «согласование» в посольство, к «атташе по
культуре», к «нашим товарищам». Главным для них было, конечно,
«отовариться» на ненавистном Западе, в уничтожение которого они
вносили посильную лепту.
Среди людей, ездящих сопровождающими, были две дамы, слу-
жившие в прошлом в советских концлагерях. Одна из них, сидевшая
в начальстве Госконцерта, так реагировала на сообщение секретарши
о прибывшем на встречу к ней артисте (Давиде Ойстрахе, например):
«Введите!» Вторую даму навязывали мне в Париж и Лондон на проекты
с Рихтером и Мути. Я наотрез отказался.
– У нас абсолютная несовместимость! – твердо заявил я, узнав,
какую именно чертову куклу хотят ко мне приставить. Ездил с ней од-
нажды в Лондон, там она довела меня до белого каления. Приклеилась,
-96-
как репей. Без нее я мог только в туалет зайти. Мое заявление ошара-
шило «все решающих за нас». Они и представить себе не могли, что этот
«гад-артист, молокосос, живущий, как в сказке, гоняющий по Лондонам-
Парижам», может вякать что-то против них. Такое мог себе позволить
только «главный пианист Советского Союза» Рихтер, да и то, не сам,
а через знающую все ходы и выходы жену. Я уперся, а до вылета остава-
лись считанные дни. Начались вызовы. К одному замминистру пригласи-
ли, ко второму.
– Вам не все равно, кто будет с вами в гостинице жить и ходить
по делам в посольство? Что вы тут пену взбиваете на пустом месте?
Зовут к третьему замминистра! Прихожу, а там... все три зама уже
сидят и сам министр Нилыч посередине. Видимо, эта сука-топтуниха пред-
ставляла для них какую-то особую ценность. А у меня – программа не-
объятная! Мне заниматься надо днями и ночами! Нет, ты сиди в золоченом
министерстве у подножья Кремля, слушай нравоучения начальников!
Нилыч бормотал что-то тихо-тихо. Так он людишек мучил. Бед-
ный подчиненный напрягался, вытягивался как струнка. Не дай Бог
чего не дослышать! Крупные сановные мужчины падали в обморок по-
сле визитов к Нилычу именно из-зa этого его «приема» на пианисси-
мо. Выучился Нилыч этому приемчику тогда же, когда вся советская
сволочь своим палаческим кунштюкам выучилась, в сталинские време-
на. Выучился, и использовал до конца своей полезной работы на бла-
го государства. Первый его заместитель – огромный, грузный, хромой,
в уродливом ортопедическом ботинке до колена, с вечно немытыми и не-
чесанными грязно-темными с проседью волосами, Василий Феодосие-
вич Кухарский тихо не бормотал. Этот «громила» громко орал и стращал
артистов. В тот памятный для меня июньский день он пролаял: «За такое
поведение будешь в психушке гнить!»
Нилыча я и не слушал, очень надо. Кухарского выслушал спокой-
но, встал и сказал: «Если мне предстоит все же поехать на гастроли, то
мне надо к ним готовиться, спасибо за встречу».
Поставил свой стул на место, попрощался, и демонстративно
медленно направился к выходу из огромного кабинета. Это их как бы за-
морозило. Четыре начальника культуры замерли, в ужасе или в ярости.
Я шел в полной тишине, слышал только свои шаги. Когда закрывал дверь
в кабинет до меня донесся запоздалый истошный вопль Кухарского: «Ты
за это заплатишь, гнида!»
Этот Кухарский, кстати, считался милым другом семьи Рихтеров;
Нина Львовна обращалась к нему по телефону – «родной». Однаж-
-97-
-98-
-99-
-100-
Отрезали
-101-
-102-
-103-
Райкины тайны
-106-
-107-
-108-
-109-
-110-
Охота
-111-
-112-
-113-
Развод
-115-
Застрелю, бля
Отравили
-118-
-119-
-120-
-121-
вался он, кажется, «Красная гвоздика». Или еще глупее, не помню. Мой
концерт там имел такой успех, что даже озадачил рецензентов. В одной
рецензии было написано: «Мы, затаив дыхание, слушали концерт и не
понимали кто перед нами, новый Рихтер или Клиберн!»
Опять вспомнили «кучерявого» за кольцевой дорогой!
По дороге из Иваново в Кострому, в автобусе, я почувствовал,
что ко мне возвращаются симптомы декабрьского отравления. Дыхание
прерывалось, казалось, что грудь вот-вот треснет и сердце разорвется.
Я прервал турне.
Мои премьеры восьмой сонаты Скрябина в Москве были
приурочены к закрытию сезона. Я дал два концерта подряд – второго
июля 1981 года – в Зале Чайковского, а третьего – в Большом Зале
консерватории.
Позвонил Рихтер. Номер, как всегда, набирала Нина Львовна.
– Иду, иду слушать сонату! – бодрым голосом сказал Слава.
Спpашиваю у Нины: «Заехать за Славой на машине?»
– Не надо, Андрюша, Славочка одевается, пойдет пешком.
Ждал я, ждал Славу и не дождался. Даже начало концерта на де-
сять минут задержал. Спрашивал, спрашивал Захарова, не пришел ли
Рихтер.
Так и не дошел Рихтер до БЗК. Не захотел услышать восьмую,
сыгранную не им.
Во время исполнения сонаты в зале по моей просьбе был потушен
свет. Я чувствовал страшное напряжение в атмосфере. В зале носились
безумные призраки, вызванные из небытия «спиритическими заклина-
ниями», бесконечно повторяющиxся надсадныx стонов инструмента. Де-
монические силы заполнили пространство зала. Время захлебывалось
в звуках, прерывалось и скакало вместе с темпами. Миры колебались,
как паутинки на ветру. Сердца, повинуясь чудовищному давлению этой
музыки, грозили вырваться из грудных клеток. Космическое сладостра-
стие, казалось, затопило зал. Публика стонала.
После концерта у меня опять ломило грудь. Решил поехать к Али-
ку Слободянику. Приезжаю на Юго-Запад. Позвонил. Открыла жена
Алика – Чижик. Алика дома нет.
– Ой, Андрюша, заходи!
Чижик захлопотала. А я присел на табурете, на кухне. И тут
у меня начался припадок. Показалось, что у меня оторвалась и отлетела
к потолку верхняя часть черепа от тупого удара в темя изнутри. В глазах
встали оранжевые звезды. Через мгновение звезды лопнули...
-123-
Ангел из филармонии
-124-
В Дютьково
-125-
-126-
-127-
-128-
-129-
-130-
Театр Гонзаго
-132-
-133-
того, что сейчас бессовестно делается под эгидой его имени, было живому
Рихтеру ненавистно. Не любил он мемориальных квартир-музеев, конкур-
сов, торжественных концертов… Во всем этом Славы нет.
Слава остался в уютных дворцах, где можно сидеть на прекрас-
ном окне и болтать ногами, он разгуливает среди греческих статуй, но не
в музее, а на морских просторах и в храмах на вершинах гор.
Бедный Рихтер! Даже после смерти он все еще заложник амби-
циозной советчины и мифов о самом себе, которые сам же и создал. Но
это случилось по его воле. «Ложь жизни Рихтера» материализовалась.
И, хотя он ненавидел все, что уважает и любит толпа, он сделал все воз-
можное и невозможное для того, чтобы стать кумиром для серости. Рих-
тер знал, что такая память прочнее любой другой!
Депрессия
-134-
-135-
-136-
-137-
бы мне хотелось еще хоть раз взглянуть на него! Я ведь с тех самых пор
его никогда больше не видел! Да и тогда не досмотрел до конца.
– Я поищу. У меня есть друг из мира киношников.
– Правда? – Слава умоляюще посмотрел на меня.
– Если есть, найдем! До завтра!
– А-а, Вам уже пора к НЕМУ?
– Да, просили забежать. Посмотреть, как там у них, как его
Маня.
– А, она красивая женщина.
– Не на мой вкус, – обрубил я и побежал в прежнюю квартиру
Нины и Славы, тоже на Бронной. Ее теперь занимали племянник Нины
Львовны – Витя и его последняя жена Маня. Маня эта напоминала фи-
гурой швабру и была шваброй – малокультурной туповатой сплетницей.
Главным занятием Вити и Мани было ничегонеделание. Кофе, карты,
алкоголь и пять пачек сигарет в день. Этим жили эти люди. Оплачивала
эту жизнь Нина из кармана Славы. Витя был сыном ее рано умершего
брата, актера театра Вахтангова. Мать Вити, сама алкоголичка, спаива-
ла сына еще подростком. Витя был слабым местом железной подружки
Рихтера. Для него она была готова пойти на все. Племянник-алконавт
пoдвизался в разных московских театрах на роляx «кушать подано» до
тех пор, пока его не вытуривали. Нина Львовна падала ниц перед очеред-
ным режиссером. Витю брали, потом выгоняли. В то время Витя служил
у Эфроса. Для Рихтера племянник Нины был чем-то вроде непроходя-
щего кошмара, от которого не было спасения.
В ту ночь пришлось проболтаться с этим типом до утра. Витя летал,
как пушинка, куда ветер дует. В начале ветер принес нас к Дому компози-
торов. Мы побывали у мерзкого стукача Дрогобыча... Витя, обдавая меня
перегаром, шептал: «Чувак, он поможет разузнать подробности! О твоем
деле!» Я посмотрел на этого неопрятного старика, на его толстого тупова-
того юношу-сожителя и подумал, что ему стучать необходимо, чтобы само-
му не загреметь на цугундер. Никаких «подробностей», Дрогобыч, разуме-
ется, не знал. Забежали мы и к Зурабу Церетели. Там Витю одарили парой
бутылок крепленого. Под утро я в изнеможении упал на кровать дома, на
Никитском. Уважение и любовь к Славе удерживали меня, однако, от того,
чтобы послать их всех к черту. Занялся поисками Гайдарова. Поднял на
ноги всю киношную Москву. Есть Гайдаров! В Белых Столбах!
Приехали мы со Славой в знаменитый киношный архив. Посади-
ли нас в просмотровом зале. Слава дрожал от нетерпения, предвкушал
встречу с первой любовью! Фильм был так себе. Гайдаров – смазливый
-138-
-139-
– К Михайле.
Это значит к Слободянику. Хорошо. Славе, естественно, и в го-
лову не приходило, что тревожить ночью не молодых уже людей – не-
удобно. Звоним в дверь Алика – открывает Наташа по кличке Чижик.
Вот и Алик идет. С сигаретой и ухмыляется. Блаженный совок! Какая
радость – Рихтер в гости приехал. Достаются бутылки, варятся сосиски,
делаются салаты. От Славиной депрессии, кажется, и следа не осталось.
Но это впечатление обманчиво. Я вижу, что он только несколько шагов
сделал к выходу из черного колодца. Предстоит еще как следует порабо-
тать, чтобы его оттуда вытащить и загнать на подиум какого-нибудь про-
винциального немецкого или французкого городка. Посидели у Алика.
Слава опять заскучал. Спрашиваю тихо: «Куда поедем?»
– К Верочке.
Это означает – к профессору Bере Горностаевой.
Однажды, Геня Рождественский сидел в зале рядом с Горно-
стаевой. Кто-то тогда играл скрипичный концерт сэра Эдуарда Эль-
гара. Вера встрепенулась вдруг и спрашивает: «Ген, а кто Эльгар по-
национальности?»
Тот отвечает, не моргнув глазом: «Грек».
– Да ну?
– Грек. Понимаешь, Вера, Эль Греко, Эль Гар, Эль Регистан –
все они греки!
– А-а. Конечно, – говорит Вера, – как же я сама не догадалась!
Уже в машине Слава говорит: «А что? Я люблю Верочку, многие
над ней смеются, а мне она всегда нравилась!» Над Верочкой и правда
все потешались, уж больно она важничала. Однажды, читая «преамбу-
лу» к моему концерту в передаче по телевидению, она назвала концерт
Равеля «конгениальным». Некому было спросить у нее – чему.
Приехали к Верочке. Ночь! Там – взволнованы прибытием Мэ-
тра. Славе достаточно. Визит получился коротким. Поехали дальше: му-
чить или осчастливливать.
На следующий день отправились за город, к давнишнему Сла-
виному знакомому. Его дома нет! А его дамы нас не приняли, послали
нас куда подальше. Я чуть сквозь землю не провалился. Слава, крас-
ный, как вареный рак, выскочил из их дома в ярости. Все дорогу до Мо-
сквы фыркал и скулил. Однако, я понял – Рихтеру нужно было это
унижение. Он его ждал, он его жаждал! Унижение былo для него –
оздоровительным холодным душем. Той самой поркой! И Слава пошел
на поправку!
-140-
Мордой в асфальт
-141-
-142-
-143-
-144-
В 1981 году Рихтер часто срывался. Это был год, когда многое в
нем умирало, чувства превращались в привычки. Мучительное ощуще-
ние своего бессилия перед советской машиной, заложником которой он
стал, став культурным символом СССР, героем социалистического труда,
обладателем специальной квартиры со студией для работы, построенной
-145-
-146-
-147-
-148-
Титан
-149-
-150-
-151-
-152-
Тово-с
-154-
Космонавт
-155-
-157-
Кадавр
-159-
-160-
-161-
Спрятался в сортире
Рихтер бросал друзей одинаково. До тех пор, пока друг был ему
полезен и предоставлял себя для его вампирических услад – все было
хорошо. Когда же Рихтер чувствовал, что ничего не может больше из
друга высосать – тот становился для него «неинтересным».
Как показало время, настоящих друзей у Славы не было и быть
не могло. Были какие-то подозрительно яркие дружбы, часто заканчи-
вающиеся из-за того, что Слава ослабевал и «впадал в ничтожество».
Настоящую дружбу, на равных, он не выдеживал. Либо выл и ныл,
юродствовал – называл себя слабаком, говном. Либо запирался в со-
ртире и дверь не открывал.
Десятилетиями ездил Рихтер на загородные дачи, хотя его туда
не приглашали, ходил в гости в Москве, тоже без приглашения, к пре-
восходящим его интеллектом и силой духа «друзьям». Эти люди от-
носились к нему c брезгливостью и гадливостью, часто унижали его.
Я несколько раз был невольным свидетелем подобных сцен. Рихтеру-
мазохисту приятно было быть униженным. Ему хотелось, чтобы его
унижали еще и еще. Это заряжало его дьявольской злобой. Оправ-
дывало и подпитывало его латентный мстительный садизм – главную
скрытую пружину его характера и его музыки.
-162-
-163-
Протеже Рихтера
-164-
-165-
Энигма
-167-
-168-
-169-
-170-
-171-
-172-
-173-
-174-
-175-
-176-
-177-
-178-
Тут-то как раз гроб с Леней и уронили, да так ловко, что злове-
щий треск из всех телевизоров по всей стране раздался.
Гроб с веревками
-179-
-180-
На лубянской лестнице
-181-
-182-
-183-
-184-
-185-
-186-
-187-
-188-
Тигран
-190-
вали почти всегда шепотом, потихоньку... Даже в саду или в лесу. Ста-
линский страх все еще жил в душе брежневской элиты, так же как ста-
линские цензоры еще правили бал в брежневских газетах, журналах и на
телевидении... Уши были тогда и у деревьев, и у цветов... Тигран говорил
нормально, не шептал, но о покупках тоже очень любил поболтать...
У Алхимовых была злая немецкая овчарка по кличке Юпитер.
Страшный болван. Он был похож на того советского милиционера, ко-
торый меня расстреливал у японского консульского дома на Вавилова.
Можно было сто раз пройти мимо Юпитера, но на сто первый он обяза-
тельно кусался. Тигран был знаком с Юпитером много лет, но однажды
эта сумасшедшая собака внезапно ощерилась и молниеносно укусила без-
защитного Тиграна. Хотя укус был незначителен, Тигран впал в ужасное
волнение, позеленел от страха, он был убежден, что в самом ближайшем
будущем у него проявится бешенство, которым, «конечно», Юпитер его
заразил. Алхимовы запаниковали, так как знали о безумной мнительности
Тиграна Вартановича. Тигран страшно боялся уколов, но в тот раз, кажет-
ся, даже попросил, чтобы ему вкололи двойную порцию лекарства против
бешенства, терпеливо снес все мучения. Несмотря на то, что Алхимовы
вывалили на стол для Тиграна целую гору справок о здоровье Юпитера,
Тигран продолжал колоться. И потом еще долгое время с опаской смотрел
на воду и в зеркало во время бритья, опасался появления пены изо рта...
Тигран Вартанович страстно любил музыку – классику, джаз,
поп... У него дома хранилась замечательная фонотека с редкими запися-
ми, которые он всю жизнь собирал. За границей Тигран купил дорогие
проигрыватели, магнитофоны, усилители и колонки...
Тигран плохо слышал, за уxом у него всегда висел большой слу-
ховой аппарат кремового цвета. Тигран не стеснялся своего слухового
аппарата, постоянно его настраивал, не вынимая его из-за уха, аппа-
рат издавал при этом ужасные звуки, пищал и мяукал, а невозмутимый
гроссмейстер продолжал спокойно вести беседу.
Тигран любил уединяться на втором этаже в своем огромном ка-
бинете, где на полках хранились золотые и палисандровые шахматы, се-
ребряные чеканные блюда и кувшины – дары армян со всего мира, а на
стенах висело декоративное оружие с инкрустациями и камнями. Сняв
свой слуховой аппарат, Тигран врубал на полную мощность свои полу-
киловаттные колонки и наслаждался музыкой. Дом трясся так, что Рона
боялась, что он развалится. В эти моменты никто не имел права его по-
тревожить. Только одному человеку Тигран позволял все – тете Дусе,
Дуке, как он ее называл, большой, неутомимой деревенской женщине-
-191-
-192-
-193-
Только с тобой
-194-
-195-
-196-
-197-
Как всегда в делах эмиграции душу угнетало то, что мы, даже
вырвавшись из СССР, оставим в его пасти толпу беззащитных залож-
ников. Наташин сынок, ее отец, мать, сестра, племянница, моя мама,
брат. Боснийка Аида не имела родных в совке, но и у нее был свой кош-
мар – она боялась одна ехать в Лондон без языка.
План наш начал осуществляться. После всех брачных переста-
новок мы отправили Аиду в Лондон. Там она поселилась в просторном
доме моего продюсера Джона и начала учить английский. Мы с Ната-
шей готовились к поездке в Польшу в октябре, которая должна была
стать прелюдией к побегу в начале следующего года в Лондон.
Осенью 1984 года мне пришлось второй раз в жизни встретить-
ся с Боковым – я должен был показать ему моего брата, которого из-за
меня не выпустили вместе с женой в Рим в декабре 1979 года. Убедить
его снять с брата опалу. Игорь, как и все новички на Лубянке, оцепенел,
а я, как старожил, только посмеивался и ободрял его. Денис встретил
нас с замечательным радушием. О делах мы не говорили. Боков только
раз взглянул на брата и мгновенно просек, что он не по его ведомству.
Мы пили чай и болтали о моем успешном возвращении в музыкальную
жизнь. Боков любезно расспрашивал Игоря о его творческих планах
и отечески советовал не пропускать в Италии ничего, что будет ценно
для его художественного развития. Вскоре Игорь укатил со своей Ни-
ной в Рим.
Срезался
-198-
-199-
-200-
-201-
История с котелками