Любовь идиота

(Отношения любви в романе Ф. М. Достоевского «Идиот»)

Сидя один против другого в вагоне прибывающего в Санкт-Петербург поезда, с интересом

разглядывают друг друга, а затем знакомятся и признаются в неизвестно откуда взявшейся
взаимной симпатии два молодых человека – Лев Николаевич Мышкин и Парфен Семенович
Рогожин. Им обоим по 26 лет.

Один белокурый. «Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то
тихое, но тяжелое», «лицо – бесцветное».

Другой «черноволосый, с серыми, маленькими, но огненными глазами». В лице его было «что-то
страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким,
самодовольным его взглядом».

Один – без копейки, другой получил миллион в наследство. Ничего, казалось бы, общего. Разве
что… есть одна особа.

Барашкова Настасья Филипповна. Ей исполняется 25 лет в день приезда Мышкина и Рогожина.

«Знатная барыня и тоже в своем роде княжна. <…> Знается с одним исключительно
раскапиталистом, членом компаний и обществ», неким Тоцким, который вдвое старше ее.

Судьба маленькой сиротки Насти, взятой Тоцким на иждивение, была бы заурядной, если бы не
ее природная красота. Тоцкий решает вырастить для себя красотку в уединении: дает ей хорошее
воспитание и селит в «изящно убранном» тихом домике, где затем проводит летние месяцы
«спокойно и счастливо, со вкусом и изящно». Девушка Настя привыкла к таким отношениям,
несмотря на то, что первоначальное любопытство и «удивление» быстро превратились в
презрение к Тоцкому. И вдруг, узнав, что Тоцкий собирается устраивать свою судьбу по правилам
высшего общества, она начинает свою страшную игру, где переплетены месть и жажда
разоблачения лицемерия общества «благородных господ», но также и поиск ответа на мучащие
ее вопросы: каковы на самом деле сила и цена ее красоты, зачем дана ей эта красота, как она
сможет использовать ее силу – все те вопросы, которые задает себе «нежившая душа».

Сначала Настасья Филипповна Барашкова убедилась в том, что ее исключительная красота

действительно имеет высшую пробу. Ее красота оценена одним из самых богатых людей. Она
вволю пользуется всем, что могут дать ей деньги как материальное воплощение ее тайного
богатства.

Казалось бы, пар выпущен, и она готова устроить свою судьбу по общим правилам, то есть без
любви, которая, как она решила для себя, «иссохла» и «вымерла раз и навсегда». У нее на
примете и кандидат есть – Гаврила Ардалионович Иволгин, «очень красивый стройный блондин»
лет около 28.

Но тут появляется Рогожин, который влюбляется в Барашкову с первого взгляда, и сразу же, узнав,
что ее выставляют на продажу, умыкнув отцовские деньги, бросает к ее ногам бриллиантовые
серьги. Барашкова, спасая Рогожина, возвращает серьги его отцу. И только тогда, узнав, на что он
пошел ради нее, она, быть может, впервые поняла, что ее красота бесценна – за нее готовы отдать
жизнь.

План «всем сестрам по серьгам» под угрозой. За Рогожиным «миллион сидит и… страсть»,
опасается генерал Епанчин, принимающий живое участие в устройстве частной жизни своего
делового партнера и своей старшей дочери.

1
И все же не Рогожин побудил Настасью Филипповну взбунтоваться, а его антипод – князь
Мышкин. Поскольку любовь князя к ней безусловна и обращена сквозь внешнюю красоту к ее
страдающей душе, она не может не найти отклика, какого-то ответного порыва. Каким же может
быть этот ответный шаг? Вот теперь-то и начинаются неразрешимые вопросы, разнообразные
варианты и сложные ответвления. Иначе говоря, проще нырнуть в глубинную бездну, чем
выбраться оттуда живым, хоть это и твой же собственный омут.

Тем не менее желание пролить свет на эти «темные аллеи» очень велико, кстати, есть испытанное
средство.

Здесь угадывается любимый прием великого исследователя человеческих душ Ф. М. Достоевского

– он разводит крайности, между которыми обычно мечется человеческая мысль, до такой
степени, что они становятся абсолютной принадлежностью разных людей, но один из них
является неразрывной тенью, двойником другого. Это легко обнаружить по ряду сцен и
совпадений. Например, символом «родства» Мышкина и Рогожина становится сцена их братания
с обменом крестами.

Мышкин носит крест солдата-пропойцы, раба страсти другого рода. Когда Рогожин ищет хоть
какую-то опору, он просит Мышкина отдать ему этот крест как символ того человеческого, что не
было отброшено, утеряно навсегда, а кем-то обязательно подхвачено и поддержано.

Такой литературный прием позволяет Достоевскому спроецировать спутанные в сложнейший

клубок разнообразных чувств отношения двусторонней любви на динамичный треугольник
«чистых» отношений.

Попробуем предложить нашу версию этих дистиллированных чувств, также предположив, что
двойником Настасьи Филипповны является Аглая.

Р. – Н. Ф. Рогожин движим крайней страстью – такой, что готов пойти на все. Конечная цель – то,
что, кажется, может принести успокоение страсти, – эксклюзивно владеть Настасьей
Филипповной. Он полностью поглощен объектом любви. Вместе с тем он чувствует, что она
ускользает от него и страстью ее не взять. Она ищет чего-то, что он не имеет и не может ей дать.
Однако он знает, что это неуловимое и непонятное ему прячется где-то за идиотским образом
Мышкина.

Н. Ф. – Р. Она признательна Рогожину за то, что он раскрыл ей «истинную» цену и силу ее красоты.
Но она понимает, что эта запредельная ценность и безграничная сила ее красоты в конечном
счете губительна для нее самой. Любовь Рогожина – это хоть и самое искреннее отношение к ней,
но, по сути, повторение того, что она уже пережила: полное присвоение ее души и тела. Он, как и
все, ослеплен лишь ее красотой и своей страстью. За это она его ненавидит.

М. – Н. Ф. Мышкин принимает ее такой, как она есть, и в этом смысле не отличается от Рогожина.
Но он смотрит сквозь ее красоту, знает о страданиях ее души и о том, что главное для нее –
освободиться от этих мук. Он уверен в возможности ее возрождения из той грязи, в которой она
оказалась, и готов быть ее верной опорой. Как и Рогожин, он влюбляется в нее с первого взгляда.
Но он любит ее «не любовью, а жалостью».

Не следует понимать последнее выражение буквально. Любовь Мышкина – это любовь

безусловного принятия другого человека, который отвергает сам себя. Без такого принятия любая
другая любовь обречена в лучшем случае на угасание, а в худшем – на трагический конец.
Проблема Мышкина в том, что его воспринимают как обычного соперника или требуют от него
сделать выбор объекта любви. Никто вокруг не понимает, что на его поле любви не существует

2
соперников в принципе. Ему нелегко сохранять верность своей позиции: вокруг кипят нешуточные
страсти, и он, пытаясь найти примирение, готов принести себя в жертву этим страстям.

Н. Ф. – М. Настасья Филипповна видит в Мышкине спасителя ее души. Именно на такую

безусловную любовь она была бы готова откликнуться всей душой. Однако считает, что ее душа
нечиста и в этом виновны не обстоятельства, а она сама, она в ответе за наивную неосторожность
своей детской души. Ее любовь к Мышкину при этом не может не быть эгоистичной: он нужен ей
не сам по себе, а для ее спасения. Этот комплекс вины требует внешнего подтверждения, и своим
вызывающим поведением она пытается убедить Мышкина отвернуться от нее.

Р. – М. Рогожин испытывает к Мышкину злобу. Думает, что непонятную преграду между ним и Н.
Ф. можно разрушить, избавившись от князя. Попытка убить Мышкина означает его стремление
окончательно порвать связь со своей совестью и своим разумом, которые никак не смирятся с
положением раба его страсти. Но Рогожин не хочет, чтобы разум окончательно оставил его: когда
Мышкин далеко, он полон ненависти к нему, но когда князь рядом, «вся злоба проходит». И все
же он недоумевает и негодует: почему «жалость» Мышкина сильней его «любви»?

М. – Р. Мышкин понимает борьбу, происходящую в душе Рогожина. Он знает, что исход этой
борьбы может быть ужасным. Он видит за страстью Рогожина неизбежную месть за унижения. Но
он убежден, что только через такую борьбу возможно обуздание гибельной страсти. И князь
уверяет Рогожина, что не будет ему мешать. Он надеется, что страсть, отвергнув разум, не пойдет
по этому разрушительному пути до конца, а в последний момент все обернется наоборот, как
больной в конце концов выходит из эпилептического припадка.

Красота, так уж мы устроены, в первую очередь вызывает страсть. «И разве одну только
страстность внушает ее лицо?» – рассуждает сам с собой Мышкин. Ведь «оно захватывает всю
душу». А раз так, то как же другие не чувствуют, что оно также «внушает страдание» и
сострадание?

Мышкина не покидает мысль, что Рогожин убьет. Цепочка случайных совпадений или
бессознательный поиск подтверждений неотвратимо требуют от него вмешательства в ход
событий. Но его мучают неразрешимые вопросы. А знает ли он людей – участников этих событий?
Верны ли его предчувствия? И не является ли «преступлением» с его стороны само это
предположение, которое, быть может, и станет неким невидимым перышком, что ляжет на
кровавую чашу весов колеблющегося Рогожина? Однако решение этих вопросов не может быть
дано умозрительно. И князь полусознательно несет себя в жертву Рогожину, чтобы бросить вызов
«ужасному демону», свившему гнездо в душе его двойника. Одна любовь спасена, вернее, дан
еще один шанс. Но теперь Мышкину предстоит еще более сложное испытание: на
разрушительный путь становится любовь Аглаи к нему самому.

В отличие от страстной любви Рогожина любовь Аглаи представляет собой средоточие крайностей
другого рода, но не менее губительных. Это как бы блуждающая любовь: от способного, но
зависимого от ее отца красивого молодого человека – Гаврилы Ардалионовича – до «бедного
рыцаря» и от беспомощного богатого «идиота» до покорившего сердце наипервейшей красавицы
князя Мышкина.

Заложенный в Аглаю жизненный сценарий направлен на реализацию идеального варианта

любви: «…судьба Аглаи предназначалась между ними, самым искренним образом, быть не просто
судьбой, а возможным идеалом земного рая. Будущий муж Аглаи должен был быть обладателем
всех совершенств и успехов, не говоря уже о богатстве». Трагическая канва этого пути состоит в
том, что идеал пытаются составить из разбросанных между отдельными лицами и жизненными
эпизодами кусочков. При этом выдвигается требование, чтобы они – эти лица – постоянно
доказывали свою любовь. В отличие от Рогожина Аглая сама не способна страстно любить.
3
А. – М. Аглая понимает особый характер любви Мышкина к Настасье Филипповне и завидует тому,
что такая «идеальная» любовь не досталась ей. Почему Мышкин обнаружил «чистую красоту» не
в ней, а в другой? Ей нужно найти ответ на этот вопрос. Мышкин должен убедиться в том, что ее
красота, а значит – душа, такой же чистой пробы.

М. – А. Мышкин наивно ищет в Аглае родственную душу, друга, который бы поддержал его в
примирении и разрешении столь опасно запутанных вокруг отношений. В минуту отчаяния он
пишет ей: «В моем тогдашнем мраке мне мечталась... мерещилась, может быть, новая заря. Я не
знаю, как подумал о вас об первой».

Он как ребенок радуется тому, что она назначает ему встречу, где, как надеется он, «все и
прояснится». Но этим надеждам не суждено сбыться. Аглая уже втянута в набирающий обороты
маховик страсти: Рогожин сообщает ему, что Настасья Филипповна хочет во что бы то ни стало
женить его на Аглае и, устроив так его счастье, выйти замуж за Рогожина.

Н. Ф. – А. В письмах к Аглае Настасья Филипповна раскрывает свое понимание идеальной любви.

Любить без изъяна может только совершенный человек, каким она и считает Аглаю. В противном
случае любовь эгоистична, то есть, будучи несовершенен, любящий всегда ищет в любви что-то
для себя. Совершенство Аглаи она связывает с ее невинностью так, как невинны дети. «Вы одни
можете любить без эгоизма, вы одни можете любить не для себя самой, а для того, кого вы
любите».

М. – Н. Ф. Мышкин бессилен. Он столкнулся с безграничной силой красоты и ее неизменного

спутника страсти, которую используют только ради мести всем и вся, и испытывает ужас: «Она
помешанная». Она «всею совестью своею верит, напротив, что она... сама виновна». Любовь
Мышкина уже ничего не может изменить: не найдя никакой благодатной почвы, она продолжает
гореть, не согревая никого.

Н. Ф. – М. Для Мышкина не является секретом, что «она все угадала». И он вынужден признаться:
«…мне только жаль ее, я… уже не люблю ее».

Вот мы и стали вместе с Федором Михайловичем Достоевским противоречить сами себе: жалость
как любовь и жалость, но уже не любовь. Что уж тут поделаешь, заранее было известно –
непростые это все вопросы.

Даже готовый вначале разобрать все аналитически свидетель и участник событий Евгений
Павлович после разговора с князем в конце романа недоумевает: «И что такое значит это лицо,
которого он боится и которое так любит! И в то же время ведь он действительно, может быть,
умрет без Аглаи, так что, может быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени
любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь? Это интересно...
бедный идиот! И что с ним будет теперь?»