Куникида Доппо

Весенняя птица

Шесть-семь лет назад мне случилось поработать преподавателем математики и

английского языка в одной провинции. В тех местах находилась гора под названием
Сирояма, покрытая густым лесом. Хотя и не слишком высокая, она была богата
великолепными пейзажами, и я всегда поднимался на нее во время прогулок.
На вершине горы сохранились развалины замка. Вьющиеся растения опутывали
высокую каменную ограду, окрашивая ее в пурпурный цвет, и это было невыразимо
прекрасное зрелище. Место, где в старину стояла главная башня замка, стало ровным
плато и с течением времени сплошь заросло карликовыми соснами и летней травой.
Теперь оно представляло собой печальное зрелище, с первого взгляда побуждающее с
ностальгией подумать о прошлом.
Мне случалось несчетное количество раз, примяв траву, ложиться на землю в этих
местах и, глядя поверх меланхоличных лесов, сотни лет не знавших топора, любоваться
окрестными деревнями.
Я помню, как в одно воскресенье после полудня, в конце осени, хотя небо было чистым
и ясным, словно водная гладь, дул сильный осенний ветер, и лес на горе Сирояма громко
шумел. Я по обыкновению забрался на возвышенность и читал принесенную с собой
книгу, наблюдая за тем, как заходящее солнце заливает светом находящиеся в тени
деревенские окрестности, когда неожиданно услышал голоса. Подойдя к краю каменной
стены, я взглянул вниз. Там не было ничего особенного: три девочки собирали сухие
ветки. Из-за сильного ветра добычи у них было много, и, таща ее на плечах, они
тщательно обыскивали окрестности. Им было лет по двенадцать-тринадцать — должно
быть, крестьянские дети из какой-то окрестной деревеньки, и они собирали ветки, дружно
переговариваясь и напевая что-то.
Я еще какое-то время наблюдал за ними, а затем вновь вернулся к книге и вскоре и
думать про них забыл. Как вдруг, удивленный внезапным девичьим возгласом, взглянул
вниз — три девочки, словно испугавшись чего-то, с ветками за спиной в спешке убегали
прочь, и их фигуры мгновенно скрылись за каменной стеной. Это показалось мне
странным, и когда я внимательно присмотрелся, то увидел, что кто-то приближается ко
мне сквозь густую траву из глубины темной чащи, где не было ни тропинки. Сначала я не
понял, кто это, но когда тот вышел из леса и показался у подножия стены, я увидел
мальчика лет одиннадцати-двенадцати. Одетый в темно-синее кимоно, перевязанное
белым поясом, он по виду не был похож ни на городского, ни на деревенского ребенка.
Держа в руках толстую палку, он пристально оглядывал окрестности, и когда мальчик
поднял голову, наши взгляды невольно пересеклись. Ребенок внимательно осмотрел меня
и заулыбался. Эта была не типичная детская улыбка. По его виду, начиная от круглого
белого лица до широко распахнутых глаз, я сразу заметил, что это не обычный ребенок.
— Учитель. Что вы там делаете? — позвал он меня, и сперва я слегка удивился. Но, по
существу, город, в котором я преподавал, был маленьким призамковым городком,
поэтому, хотя я со своей стороны почти не знал никого, кроме детей, которых учил сам,
местные по большей части были осведомлены о молодом учителе, приехавшем из
столицы. Поэтому не так уж удивительно, что меня окликнул сейчас этот ребенок. Поняв
это, я ласково ответил ему:
— Читаю книгу. Поднимайся ко мне? — стоило мне произнести это, как мальчик
неожиданно схватился за стену и стал забираться на нее, словно обезьянка. Пока я мешкал
и собирался остановить его, так как высота стены составляла больше пяти кэн 1, он уже
стремительно достиг середины стены, достал до ближайшей лозы и, перебирая по ней
руками, мгновенно оказался рядом со мной. Затем расплылся в улыбке.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Року.
— Року? Значит, Року-сан, да? — повторил я, и ребенок кивнул, странно улыбнулся и,
слегка приоткрыв рот, посмотрел на меня так внимательно, что становилось неуютно.
— Сколько тебе? — поинтересовался я и переспросил еще раз, так как тот медлил с
ответом.
Тогда мальчик странно сложил губы и пошевелил ими, а затем неожиданно раскинул
руки и, сгибая пальцы, отсчитал один, два, три, перескочил на десять, одиннадцать и,
подняв голову, старательно произнес:
— Одиннадцать, — его вид нисколько не отличался от облика четырех-пятилетнего
ребенка, который только-только запомнил числа.
— Молодец, — невольно произнес я.
— Мама научила.
— А в школу ты ходишь?
— Не хожу.
— Почему не ходишь?
Ребенок, склонив голову, смотрел вдаль, и я решил, что он думает над ответом. Вдруг
мальчик громко воскликнул что-то нечленораздельное, словно немой, и бросился бежать.
— Року-сан, Року-сан, — удивившись, я окликнул его, но тот, крича: «Ворона!», слез со
стены и стремительно скрылся из виду, не оглядываясь.

2
В ту пору я жил в гостинице, но так как это было не слишком удобно, я поспрашивал у
разных людей и в конце концов снял две комнаты на втором этаже у человека по имени
Тагути на полном пансионе.
Тагути жил в достатке, присматривая за сохранившимся с древности великолепным
особняком у подножия замка, который принадлежал в старину управляющему
владениями. Поэтому с его стороны было очень любезно предоставить мне комнату и
заботиться обо мне.
К слову, удивительно, но через несколько дней после переезда к Тагути, когда я встал с
утра пораньше и вышел на прогулку, ребенок, которого я видел на развалинах замка,
подметал там двор.
— Року-сан, доброе утро, — окликнул я его, но мальчик не сказал ни слова и,
продолжая с улыбкой глядеть на меня, сметал веником опавшую листву.
Со временем судьба этого странного ребенка постепенно прояснилась для меня
благодаря тому, что я внимательно слушал окружающих и смотрел по сторонам.

1
1 кэн — 1, 8 м.
 Звали ребенка Рокузо, он приходился Тагути племянником и был слабоумным с
рождения. Мать его, на вид сорока пяти–сорока шести лет, рано овдовела, вернулась с
двумя детьми в родной дом и находилась на попечении у старшего брата. Старшую сестру
Рокузо звали Осигэ, в то время ей было семнадцать лет, и с моей точки зрения она
выглядела настолько несчастной, что ее тоже можно было назвать слабоумной. Судя по
всему, Тагути поначалу скрывал факт слабоумия племянника, но такое сложно утаить,
поэтому однажды вечером он пришел в мою комнату и после беседы о воспитании
рассказал обо всем и спросил совета: не могу ли я как-нибудь поспособствовать обучению
его племянников.
Согласно рассказу домовладельца, отец этих несчастных детей был ужасным пьяницей,
пропил имущество семьи и сам рано умер. Поначалу и брат, и сестра посещали начальную
школу, но оба не могли совершенно ничему научиться — сколько бы ни бились учителя,
все было бесполезно. И так как, в конце концов, будучи не в состоянии обучаться наравне
с другими детьми, они стали лишь предметом насмешек других озорных учеников,
пожалев детей, их попросили уйти из школы.
Когда я выслушал обстоятельный рассказ об этом, стало окончательно ясно, что и брат,
и сестра абсолютно безнадежны.
К тому же, хотя хозяин и не произнес этого, его младшую сестру, то есть мать детей, с
точки зрения многих тоже можно было назвать необычным человеком, так что я сразу
заключил, что причина слабоумия обоих детей заключалась не только в пьянстве отца, но
и в генах матери.
Я знал, что существуют методики воспитания детей с отклонениями в развитии, но так
как для этого необходимы специальные знания, посоветовать что-либо Тагути был не в
состоянии. Так что все закончилось на том, что я лишь выразил ему свое сожаление.
Однако, по мере того, как я наблюдал за Рокузо и Осигэ, меня охватывало безумное
чувство сожаления. Я подумал, что даже среди инвалидов нет более несчастных людей.
По степени тяжести такое состояние ничем не отличается от слепоты, глухоты и немоты.
И те, кто не могут говорить, и те, кто не могут видеть, и те, кто не могут слышать, все еще
могут мыслить. А мысля, способны и чувствовать. При слабоумии же, так как душа не
способна слышать, видеть и говорить, человек фактически уподобляется животному.
Однако, так как он все же остается человеком, нельзя сказать, что он совершенно ничего
не чувствует, но по сравнению с обычным человеком степень этих осознанных чувств
даже меньше, чем один к десяти. К тому же, даже при физической неполноценности, если
душевное состояние в порядке, все еще не так плохо, но так как у слабоумных чувства
крайне искажены, вид такого человека весьма странен, и их плач, смех, радость и грусть
кажутся непонятными обычному человеку, поэтому подобные люди вызывают еще
больше сочувствия.
Осигэ еще куда ни шло, но так как Рокузо был еще ребенком, и в нем присутствовала
детская непосредственность, я, искренне сочувствуя ему, захотел, если это в человеческих
силах, привить ему хоть какие-нибудь знания.
По прошествии уже более двух недель с момента разговора с хозяином Тагути,
примерно часов в десять вечера, когда я как раз уже собирался ложиться спать, со
словами: «Учитель, вы не спите?» в мою комнату зашла мать Рокузо.
Низкого роста, худая, с маленькой головой, выгнутым лицом, чернящая зубы женщина
старомодного вида. Она постоянно улыбалась глуповатой улыбкой, слегка приоткрыв рот
и прищурившись.
 — Как раз собирался ложиться, — не успел я сказать это, как женщина села у очага.
— Учитель, у меня есть к вам небольшая просьба… — неловко произнесла она.
— Какая же?
— Это насчет Рокузо. Он настолько глупый, что я беспокоюсь о его дальнейшей судьбе
и уже забываю о том, что сама не слишком умна, все никак не могу перестать волноваться
о нем.
— Понимаю. Однако все не настолько плохо, чтобы так сильно переживать, — сами
собой вырвались у меня слова утешения.

3
В ту ночь по мере того, как я слушал рассказ этой женщины, в первую очередь я
обратил внимание на ее «материнские чувства». Как я уже сказал ранее, с первого взгляда
было понятно, что эта женщина не очень сильна умом, однако в своем беспокойстве о
слабоумном сыне она ничем не отличалась от обычной матери.
И от осознания того, что и мать этих детей близка к слабоумию, меня охватило еще
большее сочувствие. Настолько, что уже был готов расплакаться.
Тогда я пообещал, что приложу все усилия к обучению Рокузо, отправил спать
несчастную женщину и всю ночь напряженно размышлял. С того дня я решил брать
Рокузо с собой на прогулки и постепенно, при каждом удобном случае, учить чему-
нибудь.
В первую очередь я понял, что у Рокузо абсолютно отсутствует представление о
числах. Он совершенно не мог посчитать от одного до десяти. Сколько бы я ни повторял
числа, объясняя: просто посчитать вслух два, три и так до десяти — это он делал, но если
поднять на тропинке три камня и, выстроив в ряд, спросить, сколько их, мальчик только
задумывался, но ответа не давал. А если у него продолжали допытываться, поначалу он
бессмысленно улыбался, а вскоре уже был готов разрыдаться.
Я, стоя на своем, прилагал все усилия. Однажды, взбираясь по каменным ступеням
Хатимангу и считая их, миновав первую, вторую, третью, я остановился на седьмой
ступени и произнес: «Видишь, семь?», а затем поинтересовался: «Итак, сколько теперь
камней?». На что Рокузо в итоге громко ответил: «Десять». И при счете стоящих в ряд
сосен, даже когда я объяснял их количество, поощряя ребенка сладостями, и пытался
добиться правильного ответа, результат был тем же. Слова «один», «два», «три» и смысл,
который они в себе заключали, в голове этого ребенка совершенно не соотносились между
собой.
Я слышал, что у слабоумных нет способности к запоминанию чисел, но даже не думал,
что до такой степени, и в какой-то момент понял, что сам готов заплакать — бывало, пока
я смотрел на этого ребенка, по моему лицу и правда катилась одинокая слеза.
Ко всему прочему Рокузо был тем еще озорником и, бывало, во время своих проказ
сильно удивлял людей. Будучи очень умелым в лазанье по горам, он перемещался по
Сирояме так, словно шел по равнине, и там, где пролегали дороги, и там, где их не было, и
быстро пересекал эти пространства. Поэтому и раньше Рокузо часто убегал с утра, на ходу
доедая завтрак, а когда вечерело и семья Тагути волновалась о том, где он, возвращался,
ловко спрыгивая со склона Сироямы на задний двор дома. Я и сам понял, что, завидев
тогда Рокузо, собирающие ветки девочки наверняка разбежались из-за того, что были
бессчетное количество раз напуганы его проказами.
 Однако Рокузо случалось после этого и горько плакать. Его мать, принимая во
внимание положение брата, порой жестко отчитывала его, а порой могла подшлепнуть, и
тогда он, опустив голову и сжавшись, плакал в голос. Но почти сразу вновь начинал
улыбаться, кажется, совершенно забыв о том, что его ударили, и, глядя на это, я вновь
осознавал, сколь печально положение этого слабоумного.
При таком раскладе, казалось бы, Рокузо не должен был запоминать песни и тому
подобное, но он их знал. Запомнив песенки наподобие той, что напевали собирающие
ветки девочки, он пел их глухим голосом.
Однажды я в одиночку поднимался на гору — я хотел взять Рокузо с собой, но его
нигде не было. На дворе стояла зима, но так как Кюсю — южная часть страны, в это время
года здесь довольно тепло при хорошей погоде, небо чистое, и подъем на гору зимой,
напротив, очень приятен.
Ступая по опавшей листве, я дошел до вершины, а затем направился вниз, к подножию
замка, когда в царившей в горах тишине услышал, как кто-то поет ласковым голосом.
Присмотревшись, я увидел Рокузо — он сидел, оседлав угол каменной стены, болтал
ногами и, глядя вдаль, пел песенку.
Цвет неба, лучи солнца, старинные развалины, мальчик — словно картина. А мальчик
— ангел. В этот момент в моих глазах Рокузо совершенно не выглядел слабоумным.
Какое странное сочетание: безумный и ангел. Однако в тот момент я остро ощутил, что
при всем своем слабоумии Рокузо — настоящее дитя природы.
У Рокузо были и другие странные причуды: например, этот ребенок любил птиц и,
только лишь завидев одну, сразу же менялся в лице и начинал шуметь. Причем какую бы
птицу он ни увидел — звал ее вороной, и сколько бы его ни учили названиям птиц, он не
запоминал. Видел ли он сорокопута или бульбуля, все равно называл их «ворона».
Забавно: однажды, увидев цаплю, он назвал ее вороной — в поговорке «сделать из цапли
ворону» только для этого ребенка не было ничего странного.
Рокузо, открыв рот, пристально разглядывал сидящих на высоком дереве и галдящих
сорокопутов. И облик его, с отсутствующим видом провожающего взглядом взлетевших и
удаляющихся птиц, был странен — похоже, для этого ребенка птицы, свободно летающие
в небе, казались чем-то необыкновенным.

4
Итак, я прикладывал огромные усилия ради этого несчастного ребенка, но видимого
результата не добился.
Пока я пытался сделать то одно, то другое, наступила весна следующего года, и с
Рокузо случилось несчастье. На дворе стоял конец марта, и однажды Рокузо с самого утра
нигде не было видно, после обеда он тоже не вернулся и даже по наступлении сумерек так
и не показался, поэтому в доме Тагути все очень заволновались, особенно мать Рокузо не
могла найти себе места.
Тогда я предложил начать поиски с горы Сирояма. И вместе со слугой дома Тагути,
приготовив фонари, с тяжелыми и болезненными думами на сердце мы отправились к
развалинам замка, забираясь по привычной тропинке.
Со все более мрачными предчувствиями мы пришли к подножию главной башни и
позвали: «Року-сан! Року-сан!» Затем оба, как будто сговорившись, прислушались. Уже
то, что местом поисков были развалины замка, а пропавшим человеком — необычный
ребенок, заставляло чувствовать невероятный ужас.
 Когда мы поднялись на крепостную стену и с ее края заглянули вниз, то прямо под
самым высоким северным углом обнаружили тело упавшего оттуда Рокузо.
Это прозвучит как мистическая история, но на самом деле с момента, как я узнал, что
Рокузо задерживается, у меня было предчувствие, что он погиб, упав с высокой северной
стены.
Возможно, вы скажете, что это просто разыгравшаяся фантазия, но, по правде говоря, я
думал, что Рокузо сбросился со стены, решив взлететь в небо, как птицы. Когда птицы,
сев на ветви деревьев, на глазах у Рокузо легко перепархивали с ветки на ветку, наверняка
он захотел и сам полетать с ними.
На следующий день после похорон я в одиночестве пришел к замковой башне. И,
вспомнив о Рокузо, погрузился в самые разные размышления о том, как удивительна
человеческая жизнь. Разница между человечеством и прочими живыми существами.
Отношения человека и природы. Смерть и жизнь — все эти мысли пробудили в моем
юношеском сердце глубокую печаль.
Среди стихотворений знаменитого английского поэта есть одно под названием
«Мальчик»2. В нем ребенок каждый вечер, стоя на берегу одинокого озера и сложив
ладони, подражал крику совы, и то, что ему отвечала сова с гор на противоположном
берегу, радовало мальчика; но однажды он умер и упокоился в тихой могиле, и смысл
стихотворения заключался в том, что душа ребенка вернулась в лоно природы.
Я любил это стихотворение и часто перечитывал его, но, увидев смерть Рокузо и думая
том, что случилось с ним, я чувствовал, что в судьбе его еще больше смысла, чем в этом
произведении.
Когда я встал на вершину стены и взглянул перед собой, там свободно порхали
весенние птицы. Не была ли одна из них Рокузо? Ладно, пускай и не Рокузо. Чем же
отличался Рокузо от этих птиц?

Несчастная мать, говоря, что смерть для этого ребенка — счастливый исход, все равно
плакала. Однажды, когда я пришел на находившееся на севере Сироямы кладбище, чтобы
навестить свежую могилу Рокузо, там уже была его мать. Она бродила кругами вокруг
могилы и бормотала что-то про себя. Судя по всему, нисколько не заметив моего
приближения, та говорила:
— И с чего это вдруг ты вздумал подражать птицам, а, зачем сиганул со стены?..
Учитель ведь так и сказал, мол, Рокузо хотел полетать в небесах, поэтому и прыгнул
оттуда. Каким бы дураком ты ни был, разве ж есть люди, которые пытались бы подражать
птицам.
Затем, немного подумав:
— Но знаешь, это и хорошо, что ты умер. Смерть для тебя — большее счастье.
Заметив меня, она произнесла, роняя слезы одну за другой:
— Ведь так, учитель? То, что Рокузо умер, и для него было счастьем.
— Нельзя признать, что это абсолютная правда, но раз уж произошло такое несчастье,
лучше думать так, чем просто смириться
— Но все же, почему он вздумал подражать птицам?
— Это всего лишь мое предположение. Я ведь не знаю наверняка, погиб ли Рокузо
именно из-за того, что пытался повторить за птицами.

2
Уильям Вордсворт, «Мальчик»
 — Но разве вы не сказали, что так оно и было? — Мать внимательно посмотрела на
меня.
— Так как Року-сан очень любил птиц, я просто подумал, что, возможно, это и
произошло.
— Да, Рокузо любил птиц. Увидев птиц, он всегда широко расставлял руки и делал вот
так, — она захлопала руками, как крыльями. — Да, и тогда он очень искусно подражал
крикам ворон, — глядя на нее, говорящую это с горящим взглядом, я невольно прикрыл
глаза.
Из леса Сироямы, размахивая крыльями и крича, вылетела и направилась в сторону
моря ворона, и мать мальчика, неожиданно оборвав разговор на полуслове и забыв обо
мне, проводила ее задумчивым взглядом.
Что, интересно, увидела мать Рокузо в этой одинокой птице?

Перевод: Lina Lantos

Редактура: maybe illusion
Для группы 日本の生活 (https://vk.com/japaniselife)