СОДЕРЖАНИЕ

Медианн
Александр Агафонцев
Ищущие и обрядшие ......................................................................... 5

Летопись темных миров

Лариса Львова
Мерль идет .......................................................................................... 26

Игорь Бураков
Дисконнект ......................................................................................... 45

Александр Ковалев
Рыбословы .......................................................................................... 76

Михаил Гречанников
В дыму ................................................................................................ 101

Герман Шендеров
Ночное происшествие в селе Дракулич ................................... 127
Артем Крапивников
На орбите, под Боуи ..................................................................... 149
Mediann, №4, декабрь 2020. Альманах гримдарка и темного фэнтези, 18+
Главный редактор: Александр Дедов
Дизайн: Emily Artist
Верстка: Александр Дедов

Художники:
Илья Орехов: иллюстрации к рассказам «Дисконнект», «Рыбословы» и «На орбите, под Боуи»
Денис Хайдаров: иллюстрации к рассказам «Мерль идет» и «В дыму»
Дмитрий Позняков: страницы-разделители «Медианн» и «Летопись темных миров», иллюстрация к
рассказу «Ночное происшествие в селе Дракулич»
Александр Дедов: иллюстрация к рассказу «Ищущие и обрядшие»
МЕДИАНН

3
4
 Александр Агафонцев
Ищущие и обрядшие

М ясо на вертеле аппетитно шкворчало. Герман с

отвращением сплюнул наполнившую рот горечь
и отвернулся. Желудок неодобрительно заурчал.
Остальные его предрассудков не разделяли и уже
неторопливо подтягивались на раздачу:
— Ох, шибает-то как! Задрало уже дохлятину жрать…
— Да запекай прям в панцире! Как краба разделаем на
раз. Краб-то? Ну, хреновина такая с клешнями. Вроде тех
тварей, что в торфяных болотах живут, только мелкие.
— Соль есть у кого? Эй, лекарь!
Но Герман лишь натянул выцветший капюшон,
сохраняя жалкие остатки тепла, и отодвинулся от костра.
— Чего рыло-то отвернул, а? — коренастый квартерон в
старой кирасе неторопливо выпрямился, вытирая жирные
ладони об рваные штаны.
Что ж, глупо было надеяться, что Хрипатый упустит шанс
позадираться. Вон, даже жрать перестал.
— Брезгуешь с простой пехтурой кусок разделить? —
судя по характерному скрипу гравия, который бывает только
при боевой стойке, потомок демонов явно жаждал «более
тесного общения». — Или притомился, пока с глистами воевал?
Ну, так я те подмогну!
Тяжелая рука легла на плечо, пахнуло свалявшейся
шерстью. Герман не выдержал, торопливо вскочил и неловко
обернулся, наступив на замызганный плащ.
— Жри, клистир ходячий, — Хрипатый сунул ему под нос
берцовую кость с ошметками подгорелого мяса.
Герман не моргая смотрел в жутковатые глаза
квартерона с вертикальными зрачками. Не от большой

5
смелости, конечно. Просто даже это лучше, чем смотреть на то,
как нечестивцы Племени Великой Энтропии доедают
легионеров третьей когорты.
— Не нравится? Или в пасть не пролезет? Так я тебе ее
мигом подрежу, до самых ушей! — Пальцы Хрипатого уже
ласкали костяную рукоять кинжала.
Нужно было сказать что-то, взять чертову кость… Но
Герман вместо этого сунул руку в медицинскую сумку,
нащупывая скальпель. Страха не было. Только какая-то
отчаянная надежда, что наконец-то все кончится...
— Прекратить, — негромкий голос за спиной заставил
Германа вздрогнуть, — Хрипатый, тебе было сказано в дозор
валить, а не обжираться. И не трогай лекаря, он у нас один, не
забыл?
Герман медленно выдохнул, расслабив сведенные
судорогой пальцы. Стройная Крайт на фоне Хрипатого
выглядела не особо впечатляюще, но спорить с ней квартерон
не рискнул. Отчасти из-за рапиры с гнутым эфесом на поясе
девушки, отчасти из-за благосклонности вождя племени к
бывшей танцовщице. Но и отступить просто так он не мог.
— Мы и без него неплохо жили. Милостью Хозяина!
— А не тебя ли Герман заштопал недавно? — Крайт была
одной из немногих, кто называл его по имени. — Как со
свинопса кровищи натекло.
— Хрена ли толку — еще больше болеть стало, —
огрызнулся Хрипатый, но все же отошел. — Ладно, пусть
подышит еще…
Его соплеменники, уже предвкушавшие представление, с
недовольным ворчанием вернулись к еде.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Герман.
Крайт в ответ фыркнула, изящным движением отбросив
со лба русую челку.
— В следующий раз просто вздернись на ближайшем
дереве, не отвлекай людей.
Герман вымученно улыбнулся:
— Да где здесь деревья? И потом — может, я так
энтропию множу. Милостью Хозяина, как говорится.
— Хорошо, если и правда так считаешь. Может, он и
снизойдет до тебя когда-нибудь.
Бывший medicus ordinarius лишь кивнул.

6
 — Эй, — девушка ткнула его крепким кулачком в ребра.
— Чего опять скис? И иди уже пожри, в самом-то деле. В
первый раз что ли?
Герман не выдержал. Схватил ее за руку и потянул к
плоской глыбе, на котором Хрипатый сотоварищи умело
разделал легионеров. Камень влажно блестел от не успевшей
свернуться крови.
— Видишь? — он ткнул пальцем в ближайшую голову
среди разбросанных кишок. — Это Квинт. Мы с ним вместе на
службу поступили, с одного котелка ели. И мне теперь…
— Руку, — негромко обронила Крайт.
— Что?
— Руку отпусти. Переломать бы грабки тебе, да кто тогда
Хрипатого в следующий раз залатает?
Герман разжал пальцы и на всякий случай отошел от
девушки. Правильно, нашел, дурак, с кем откровенничать. Но
Крайт не спешила уходить.
— Слушай, я не буду тебе втирать, что это для него
лучший исход… Да и для всех нас. Энтропию легко понять, но
принять непросто. Давай-ка пока остановимся на том, что тебя
и так уже от голода шатает. Или опять будешь об дохляков
зубы стачивать?
— А сколько их осталось? — вяло поинтересовался
Герман, больше для того, чтобы увести разговор от неприятной
темы.
— Пара-тройка, может.
— Ну, мне хватит.
На миг ему что-то почудилось во взгляде Крайт. Будто
насквозь его видит. Хотя, с этими нечестивцами
энтропийными никогда наперед не знаешь, чего ждать. Но в
следующий миг на лице девушки вновь появилось привычное
выражение эдакой снисходительности с оттенком заботы
рачительной хозяйки о ценном имуществе.
— Ладно, вали. Только не трепись с ним долго. Выходим
на рассвете.
Куда выходить — Герман даже не стал спрашивать.
Отчасти потому, что вождь племени этого, скорее всего, и сам
пока не знал. Ну и из-за того, что его самого Крайт могла
послать по вполне определенному направлению за излишнее

7
любопытство. Поэтому он лишь кивнул и отправился к своему
ужину.
Мертвецов держали всегда чуть поодаль от костров. С
учетом появления свежего мяса в этот раз квартероны вообще
не стали особо утруждаться — просто посадили оставшихся на
колья, наспех вбитые в мерзлую землю.
Герман оглянулся, хотя в сгущающихся сумерках
разобрать что-то было трудновато. А вот Хрипатый, например,
со своими буркалами и в темноте видит, как днем… Да
плевать.
— О, какие люди! — мертвяк шевельнулся, изображая
поклон. — Значит, снова жажда знаний замучила. А, может, в
этот раз я чего у тебя поспрашиваю? Ну, например, как оно —
подстилкой у врагов Истинного Медианна трудиться, пока они
твоих дружков бывших хавают?
Герман невольно вздрогнул.
— Угадал, а? Мне отсюда хорошо все видно! — мертвяк
довольно захихикал.
Лекарь прикрыл глаза и вдохнул морозный воздух,
стараясь успокоиться. Это ведь даже хорошо, что этот остался,
из работорговцев. Не так жалко будет. Он высыпал в плошку
порошок из холщового мешочка и резанул скальпелем по
ладони, бормоча заговор.
— Э! Ты чего там удумал? — мертвяк перестал скалиться
и беспокойно заерзал. Вот, казалось бы: что ему терять? Ан нет
— волнуется.
Смесь зашипела, пахнуло уже почти забытым ароматом
лаванды.
— Ты это — пожрешь может меня? Пообщаемся,
успокоишься. А то мне как-то это все не нравится.
— Дурак, нам с тобой оказана большая честь, — устало
обронил Герман, помешивая в плошке стеклянной палочкой.
Когда-то он и правда так думал.
Герман забрался на камень около кольев и
предусмотрительно поставил зелье чуть в стороне.
— Сам выпьешь?
Работорговец лишь стиснул зубы и попытался лягнуть
плошку. Лекарь пожал плечами, левой рукой ухватил его за
челюсть и аккуратно вскрыл трахею. Отложив скальпель,

8
Герман уже без особых церемоний воткнул в рану канюлю под
аккомпанемент возмущенного клокотания мертвяка.
Лекарь тщательно протер плошку, то и дело поглядывая в
сторону лагерных костров, откуда с порывами ветра доносился
пьяный рев демонических отродий. За его спиной скрипел кол
— мертвяк судорожно дергался, пытаясь выхаркать из легких
зелье.
Потом все стихло.
Герман неторопливо обернулся и встретился взглядом с
парой сверкающих глаз, горящих не заревом пламени Нижнего
Хадеса, и уж тем более не гнилым светом мрази из Племени
Лучей, а наполненных чем-то чистым, пришедшем с
недосягаемых высот. Запах лаванды усилился. Против воли
Герман ощутил благоговение, сердце забилось чаще.
Существо огляделось, забавно подергало ногами и тепло
улыбнулось лекарю. Он едва удержался, чтобы не упасть на
колени. Изящным движением одержимый заткнул пальцем
канюлю и укоризненно покачал головой:
— Я же просил не трогать горло.
— Так мне его снять надо было и клизму сделать? Или
брюхо вспороть? — Герман старался держаться независимо, но
все прозвучало как извинение.
Впрочем, небесный покровитель и не думал его
отчитывать. Он вообще никогда этого не делал. Лишь печально
улыбался, как непослушному, но любимому чаду. Вот и сейчас.
— Кстати, — одержимый оглянулся вокруг, — а почему
такие условия… эээ… хранения? Вы надолго здесь?
Герман покачал головой:
— Какое там, завтра выходим. Куда — неизвестно. А
колья эти любимая забава Кнехта, есть у нас тут один такой.
Три метра безобразия. Он эти колья хоть в камень заколотит,
дури много…
Лекарь осекся. Да что он такое несет? Причем здесь
очередной демон-четвертькровка? И наставник даже не
одернет его, внимательно слушает и кивает, как будто у них
вся ночь впереди.
— Мои извинения, наставник, не стоило мне вас
тревожить…
— Значит, были на то причины, — одержимый
ободряюще кивнул ему. — Поведай же, будь так любезен.

9
 Герман помолчал, собираясь с силами. Лучше бы опять с
Хрипатым бодаться, чем такое сказать. А потом его будто
прорвало.
— Не могу я здесь больше! Слаб я, говорил же! Уже и
смерть пугать перестала…
— Тяжелый бой был? — сочувственно спросил
одержимый.
— Да что бой! Вот после… — Герману почудилось, что
сквозь лавандовый аромат вновь просочился запах
подгоревшего мяса и его едва не вырвало. — Да и демонье
косится, не сегодня-завтра в расход пустят.
— Так уж и все ножи на тебя точат? — усомнился
наставник.
— Ну не прямо все, — нехотя признал лекарь. — Есть там
одна, Крайт, я рассказывал… Ну и еще пара ребят. Но им я
больше безразличен.
Он постепенно успокаивался. Рядом с наставником
вообще нельзя было долго гневаться или грустить.
— А вождь племени?
— Акургаль-то? — Герман задумчиво поскреб недельную
щетину. — С ним вообще непонятно. Он будто все дальше от
нас с каждым днем. Раньше хоть с Крайт чего-то обсуждал, а
теперь даже драть ее перестал на привалах, хотя и охоч был до
этого. Кажется, откажемся завтра идти — он один выступит. И,
главное, справится ведь! Демон этот ваш и правда ему
помогает.
— Так-так, вот тут, будь любезен, поподробнее, —
одержимый заелозил по колу, устраиваясь поудобнее.
И Герман стал рассказывать. Четко и по делу.
Как после ритуала перед боем вождь вышел из подвала в
плаще из кожи соплеменников, весь залитый кровью. Вроде бы
такой же, как обычно, но квартероны с октаронами
попятились, бормоча заговоры.
Как он шел по полю боя в полный рост, безоружный. Но
каждый, кто осмеливался ему помешать, умирал.
Оружие его не брало. Затворы давали клин, баки
огнеметов взрывались, гранаты падали ему под ноги
бесполезными кусками меди и олова.
В третьей когорте трусов не было. И немало легионеров
пыталось подобраться к Акургалю на расстояние меча. Этих

10
начинала подводить плоть. Нечестивцы покатывались со смеху,
глядя, как пехота ломает ноги на ровном месте, падает с
разрывом сердца…
— Этим еще повезло. Квинт… — спокойствие вновь стало
покидать лекаря. — У него кровь пошла из глаз…
ophthalmorrhagia… Он закричать хотел, да не смог — кровь
горлом пошла. Так и захлебнулся…
Герман умолк. Как же он хотел всего этого не видеть,
пытаясь сосредоточиться на ране матерящегося Хрипатого…
— Хуже только было, когда Племя Лучей пыталось Стену
штурмовать…
Герман вспомнил собственное бессилие перед неведомой
заразой, угасающих в муках друзей… Застарелое пламя
ненависти медленно разгоралось.
— Да-да, конечно, — торопливо сказал одержимый, —
очень… печально. Мы доберемся и до них, будь уверен.
Герман лишь кивнул.
— Горьки и судьбы твоих друзей, и твоя скорбь, —
продолжил наставник, — но ты воочию увидел, на что способен
Дисномий. Сейчас он еще слаб, но уже лелеет мечту ввергнуть
Медианн в бездну хаоса. И он очень терпелив и осторожен.
— Да я с Хрипатым-то разобраться не могу, — с горечью
ответил Герман. — Тут из Черных нагрудников кого-то надо.
— Прекращай, стенаниями делу не поможешь, —
впервые в голосе наставника проскользнуло нечто похожее на
раздражение. Да нет, показалось, конечно. Но он и правда что-
то совсем раскис. Соберись, трубка клистирная!
— Ты уже месяц в племени, — продолжал меж тем
одержимый, — для них это главный показатель, что демон тебе
благоволит. Оттого эти твои кнехты хрипатые так гневаются.
Герман задумался: а ведь верно! Столько демонического
отродья за это время опытного накрылось на ровном месте, а
на других даже после лютой бойни и царапины не было. В том
числе и на нем. Он на это внимания не обращал — смерть в
Хадесе дело привычное. Ну и хороший квартерон — это какой
угодно, только не живой.
— Склоняюсь перед вашей мудростью, наставник. И
правда, ведомы вам пути даже подобных Дисномию.
— ТАК ВОСПРЯНЬ ЖЕ! — голос наставника набирал силу.
— Скоро призовут тебя эти нечестивцы на свой ритуал

11
богомерзкий. Сделай все так, как я тебя учил — и вместе мы
сокрушим его!
Герман невольно стиснул фиал в потайном кармане.
Почти тот же состав, что он заставил выпить работорговца, но
предназначенный для живых.
Запах лаванды стал нестерпимым. Тело на колу уже не
выглядело сколь-нибудь нелепым. Глаза наставника сверкали
ослепляющим светом, в голосе его было столько силы, что
Герман рухнул на колени, трясясь от восторга и почтения. Как
посмел он усомниться? Его избрали для великой цели, а он
поддался позорной слабости. И это в то время, когда цель так
близка!
— Прости меня, наставник! — он почти кричал. —
Клянусь жизнью — не подведу!
Герман продолжал сбивчиво бормотать что-то, не
замечая, как потускнел свет, как тело на колу обмякло,
превратившись в обычную мертвечину.
Немного успокоившись, он тщательно замел все следы, не
забыв отрезать кусок мяса с бедра работорговца. Плоть уже не
казалось такой нечистой, да и голод вновь начал терзать
желудок.
Он с рассеянной улыбкой глубоко вздохнул, ловя
ускользающий запах лаванды и твердой походкой двинулся к
кострам, что уже начинали гаснуть.

***

Ветер крепчал, швыряя горсть за горстью в лицо ледяную

крупу, но Герман лишь прищурился, даже не подумав сбавить
шаг. Племя шло к неизвестной цели по ориентирам, ведомым
одному лишь вождю. Траектория их движения напоминала
путь домой пьянющего забулдыги; иногда они и вовсе
возвращались по собственным следам, нещадно подгоняемые
Акургалем, а порой разбивали лагерь на два–три дня, даже не
выставив охранения. Добавляло проблем и то, что Племя
Энтропии не бросало своих увечных и безнадежно больных. Им
выпадала честь стать сырьем для кровавых ритуалов во имя
Великой Энтропии.

12
 Душевный подъем после разговора с наставником не
перерос в глухую тоску по новой встрече, а лишь наполнил
душу Германа спокойствием, иногда переходящим в
лихорадочное нетерпение. Поэтому он все чаще вызывался
добровольцем в головной дозор. Герман знал — что бы ни
скрывалось за снежной мглой, оно не сможет остановить его.
Развязка близка. Его настроение будто бы передалось и
соплеменникам — на последнем привале к нему подошел
Хрипатый и вполне дружелюбно оскалился (с учетом
подпиленных зубов, впрочем, все равно получилось довольно
жутковато):
— Слышь, заморыш, а могешь ты штопать-то, — в
подтверждение слов он закатал рукав, демонстрируя
аккуратный шрам, — я уже думал все, сгниет грабка, по локоть
рубить придется.
— Это и твоя заслуга тоже, — пожал плечами эскулап, —
швы не трогал, на руках с Кнехтом не боролся. Да и заживает
все на тебе быстро.
— Спасибо мамаше, — Хрипатый смачно сплюнул в
костер и кивнул Герману. — Ладно, бывай, лекарь, не кисни.
Скажу Кнехту, шоб присмотрел за тобой.
А так-то неплохой он парень — Хрипатый этот. Несет от
него, конечно, но, может, это побочный эффект смешанной
крови? Зато за снаряжением следит получше многих
легионеров — и кираса всегда начищена, и сабля заточена.
Герман замотал головой, отгоняя ненужные мысли. Не
хватало еще с квартеронами брататься. Да и не в этом дело
даже. Скоро все закончится и уже будет неважно, кто как к
кому относился.
Кто-то поравнялся с ним, пригибаясь против встречного
ветра. Крайт.
— Куда так рванул, лекарь?
— Куда ты сказала — строго вперед.
— Ну-ну, похвально. А ты чего такой дерганный в
последнее время?
Герман помедлил с ответом. С Крайт надо быть
осторожным.
— Да вымылся наконец-то в какой-то луже, — попытался
отшутиться он. — А то вонь такая была, что даже Хрипатый
сторониться стал.

13
 Мысленно Герман попросил у вышеупомянутого
Хрипатого прощения — именно благодаря ему он смог
искупаться в горячем источнике, не боясь местных тварей.
Когда здоровенный торфяной краб попытался расчленить его
своими клешнями, Кнехт перехватил тварь и раздавил в
объятиях вместе с панцирем.
Крайт его ответ устроил.
— Ишь, чистюля… Только мы уже в землях племени
Свинца, так что гляди в оба — иначе в следующий раз
искупаешься в собственной крови.
Герман сбавил шаг. Уверенность начала понемногу
покидать его вместе с теплом. В последнюю стычку со
«свинцовыми» племя Энтропии сократилось наполовину. Но,
возможно, это и есть его шанс?
— Мы же будем проводить ритуал?
— «Мы?», — Крайт откинула капюшон парки и смерила
его испытывающим взглядом. — Раньше ты подальше
держаться старался… И нет, вождь решил, что и так
справимся.
— Понятно…
Герман прикрыл глаза, глубоко вдохнул, стараясь вернуть
былое спокойствие. Значит, бой. И он его переживет. Обязан
пережить. Слишком велики ставки.
Смерть уже не казалась блаженным избавлением.
— Кольчуги лишней не найдется? — поинтересовался он у
Крайт.
— А ты у Хрипатого панцирь попроси, — оскалилась
бывшая танцовщица. — Вы же теперь прям кореша.
— Значит, буду полагаться на милость Хозяина…

***

— За Хозяина! — взревел Хрипатый, вскидывая саблю.

Новые красные струйки весело побежали по начищенной
кирасе, но Герман и не подумал спешить ему на помощь.
Может, от того, что все еще не считал соплеменника
закадычным приятелем. Или потому, что Хрипатому сейчас
грозило только одно — упиться вусмерть. Вот он снова
приложился к меху с вином, едва удержавшись на ногах.

14
Верный Кнехт придержал его за плечо, аккуратно отведя
лезвие сабли в сторону, и тоскливо огляделся вокруг. Вот у кого
было горе — даже на кол посадить некого.
Бой не состоялся. Вернее, прошел без их участия.
Первой заподозрила неладное Крайт — до форта Ауш
оставалось не больше часа пути, а им так и не попалось ни
одного разъезда «свинцовых». Вместе с Германом они
поднялись на ближайший холм — осмотреться, благо, вьюга
затихла.
И увидели следы.
Нечто огромное прошествовало к форту Ауш, опередив
Племя Великой Энтропии.
— Еще не занесло, — пробормотала Крайт, на глаз
прикинув расстояние между следами. — Эта хреновина метров
двадцать в высоту.
— Боишься, догнать не успеем? — Герман зябко
поежился. — Я уже похожие видел. Мы тогда в экспедиции
были, мертвяков отлавливали. В рамках исследования на
предмет их появления.
— И что?
— Никого не нашли. Он их… увел. Гробовой колосс. Хотя,
я могу и ошибиться. Тварья огромного в Хадесе много.
Вождь выслушал его сбивчивый доклад с привычной
рассеянной улыбкой. И велел немедленно выступать. Герман
тщетно пытался объяснить, что колоссу все племена едины —
ему лишь бы вобрать в себя как можно больше плоти, и
плевать, кому она принадлежит. Все они знали о Гробовом
колоссе куда больше него, а некоторые даже видели в
действии.
— Не ссы, заморыш, — успокоил его Хрипатый. —
Главное — под ноги ему не лезть. Глядишь, он «свинцовых» так
потреплет, что нам и напрягаться особо не придется.
Реальность превзошла все ожидания. Форт встретил их
мертвой тишиной и чадом дымящихся развалин.
— Трупов нет, — пробормотал Герман. — Точно колосс.
— Да хрен с ними, со жмурами. Живые-то где? —
Хрипатый вытянул шею, тщетно высматривая малейшее
движение. — Не мог же он всех уработать.
— Если только «свинцовые» его не засекли вовремя, —
раздалось сзади.

15
 Герман невольно дернулся и укоризненно посмотрел на
Крайт.
— Гора земли и трупов подкралась незаметно? —
Хрипатый коротко хохотнул.
— Ты буркала-то протри, — посоветовал Крайт, — здесь
побоище было знатное еще до колосса. Видишь, земля
светится? Этой дрянью Племя Лучей пропитано. Не вляпайся,
кстати…
Почти все в племени восприняли бойню как проявление
силы вождя. Стравить два племени и навести на них Гробового
колосса; Герман вынужден был признать, что это было вполне в
духе Дисномия. Он поневоле ощутил что-то похожее на
благодарность. Это, конечно, не самому с гнидами
рассчитаться, но все же.
— Готовьтесь, блевота ангелова! — заорал Хрипатый,
отбрасывая опустевший мех. — И легион ваш нагнули, и Стену
скоро снесем!
К Герману, аккуратно обходя фосфоресцирующие лужи
крови, подошел Акургаль. Как всегда спокойный и для Хадеса
просто-таки неприлично расслабленный.
Какое-то время они молча наблюдали за набирающей
обороты пьянкой Хрипатого сотоварищи.
— А ведь они и правда считают, что это моя заслуга, —
Герман не был уверен, адресована ли фраза ему, но рискнул
ответить.
— Их трудно винить. Два могучих племени втоптаны в
грязь, в прямом смысле. Если мы и правда захотим идти к
Стене, кто сможет нас задержать? Гробовой колосс, скорее
всего, уже впал в спячку…
— Но ты ведь так не считаешь? — вождь повернулся к
нему, заложив руки за спину. — Ну же, не разочаровывай
меня, Герман.
Лекарь замялся, не зная, что ответить. К чему все это?
Вождь до разговоров «за жизнь» ни до кого не снисходил.
Впрочем, ответа от него никто и не ждал.
— Теперь-то ты понимаешь, почему я избрал этот путь?
Энтропия везде, — Акургаль театральным жестом раскинул
руки, будто приглашая Германа вновь взглянуть на поле боя, —
это ли не лучшее доказательство? «Все произошло из праха и

16
все возвратится в прах». Даже ваши церковники с этим
согласны.
— Тогда зачем мы по всему Тоттенланде шатаемся? — не
выдержал Герман. — Если энтропия и без нас прекрасно
справляется?
— Возможно, одному демону просто стало скучно, —
пожал плечами Акургаль, — и он решил немного ускорить
процесс. Но довольно. Здесь идеальное место для ритуала. Ты
ведь не откажешься мне помочь?
Герман так и застыл с открытым ртом, ошеломленно
моргая. То, чего он так долго ждал, терпел унижения и
лишения… Вот так просто?
Вождь терпеливо ждал. Как наставник в их первую
встречу… На мгновение ему показалось, что глаза Вождя
вспыхнули знакомым светом, но Герман тут же оборвал себя.
Поставить на одну доску посланника небес и предводителя
нечестивцев... Как сказал бы Хрипатый, сравнил хер с
виноградом.
Надо же что-то ответить. Главное, не
продемонстрировать излишний восторг, дабы не вызвать
подозрений… Но тут их довольно бесцеремонно прервали.
— Взяли одного, вождь! Крайт срисовала — он со страху
в нору залез за стеной, что твоя снегокрыса!
Пленный оказался «лучевым», поэтому его вели на паре
палок с ловчими петлями. Он с трудом передвигал ноги,
загребая грязное месиво стоптанными сапогами, и лишь
иногда хрипел, когда кто-то из провожатых дергал петлю.
Решено было пленника допросить с пристрастием,
поэтому тут же собрался консилиум из наиболее авторитетных
специалистов по данному вопросу. Судя по всему, пленный был
слугой — даже не светился. Но с Племенем Лучей осторожность
лишней не бывает.
— Свежевать его! Я как чуял — ножи заточил.
— У тебя блевота ангелова вместо мозгов. Юшка его хуже
слюней свинопса чумного — попадет на тебя, сдохнешь через
неделю.
— Точно! Кочергу ему раскаленную в задницу!
— Водички мне ведро и тряпку…
— А горлом кровь пойдет? Был у меня случай…

17
 Кнехт быстро потерял интерес к обсуждениям и удалился,
когда понял, что на кол сажать никого не придется.
В итоге решили действовать по обстоятельствам, исходя
из того, что удастся добыть в разрушенном форте. «Лучевого»
затащили в ближайшую уцелевшую пристройку и оставили под
присмотром Германа — с учетом природы пленника
единогласно было решено проводить допрос в присутствии
лекаря.
— Пущай промаринуется малость. А мы пока пошаримся,
дровишек аль угольку нароем, — горбатый старик протянул
Герману старый пистоль. — Вот, ежели дурковать вздумает. Эх,
вот у меня в замке пыточная была — дыбу лучшие мастера
итальянские расписывали...
Когда все вышли, лекарь положил пистоль на столик и
занялся инвентаризацией сумки «лучевого», то и дело косясь на
поднадзорного. Тот сидел в углу с отрешенным видом, будто
грядущие пытки предназначались кому-то другому. После
Гробового никак отойти не может?
— А ты ведь не из совсем простых, а? — спросил Герман,
потрясая связкой кореньев. — «Ведьмина метелка». Алхимией
увлекаешься? Знаешь, я и сам…
Он осекся, почуяв знакомый аромат лаванды. Да нет,
просто кажется… Такое уже бывало, в часы особо острой тоски
по наставнику. Но дрожащие пальцы уже вытащили
хрустальный флакон со дна сумки и сорвали восковую печать.
Герман так и застыл с отвисшей челюстью и выпученными
глазами, понимая, что вид у него на редкость глупый, но не в
силах что-то с этим поделать.
— Откуда у тебя это? — с трудом выдавил он,
поворачиваясь к пленнику.
Ноздри «лучевого» дрогнули, глаза вспыхнули, как
угасающие угли под порывом ветра.
— Ах-ха… Люцифер… Он обещал, что наш свет выжжет
весь Тоттенланде и обрушит Стену. Наши огнеметы расплавили
свинец…
Тут пленный прервался и посмотрел на Германа с
неподдельным интересом:
— А что он пообещал тебе, medicus? Ты тоже любил
копаться в живой мертвечине?

18
 Лекарь швырнул флакон под ноги и раздавил его
каблуком, словно ядовитого гада. Его охватила дрожь, мысли в
голове путались. Так, надо все выяснить, пока не явились
соплеменники. Спокойно, спокойно… А в следующий миг он
уже около пленного:
— Встать!
Тот пожимает плечами и неторопливо выпрямляется. Его
апатии как не бывало.
— Незачем так орать, medicus. Боишься, что твои друзья
узнают, что мы служим одному хозяину?
Герман сгреб его за тунику.
— Что ты несешь, рогач гнилой? — процедил он,
немилосердно тряся пленного. — Я служу великому Дисномию!
— Ну, так и я слуга Шахара, — спокойно ответил
«лучевой», будто трясли не его. — Одно другому не мешает.
Люцифер…
— Не смей поганить его этим именем! — Герман уже
кричал, не мог не кричать. Он оттолкнул пленного к стене, до
боли сжимая кулаки.
— Отчего же? Он и правда даровал нам свет,
губительный для наших врагов. Ах, как я его жаждал… Но он
не дал мне измениться, сказал, что у меня другой путь.
Герман нервно облизнул пересохшие губы, невольно
оглянувшись в сторону дверей.
— Да не трясись ты. Знаешь, почему я не выдам тебя,
medicus? Он ведь тоже спишет тебя, когда найдет кого-то
получше, — Во взгляде пленного не было злобы, лишь какое-то
презрительное превосходство.
А потом он улыбнулся. Этак снисходительно, поглядывая
свысока. В глазах у Германа потемнело. Последнее, что он
помнил, это его кулак, летящий в лицо «лучевого».
Чьи-то руки вцепились ему в плечи.
— Лекарь! Ты совсем с лафета сорвался?! — донеслось
сквозь грохот в ушах.
Герман удивленно заморгал, чувствуя, как горячие капли
лениво стекают по лицу. Пленный скорчился на полу, вмятый в
угол кучей тряпья поверх умирающей плоти. Лицо его
превратилось в кровавое месиво с торчащими обломками
костей. Чудом уцелевший глаз, вылезший из орбиты,

19
равнодушно взирал на Германа. «Пролапс, нужна срочная
операция», — мелькнуло в голове.
Герман медленно разжал слипшиеся от крови пальцы и
обернулся. Горбун попятился, что-то бормоча, и даже
Хрипатый едва заметно вздрогнул. Герман посмотрел на смятое
ведро у него в руке.
— Вода? Это вовремя. Я тут немного запачкался...

***

К ритуалу все было готово. Затихали конвульсии

выпотрошенных соплеменников и Хрипатый, отчаянно зевая,
вытер лезвие кинжала о рукав рубахи. Герман и Крайт
заканчивали наносить на каменный пол последние штрихи
хаотичного нагромождения узоров, в центре которого застыл
Вождь.
— Неплохо для первого раза, — вынесла вердикт Крайт,
осмотрев работу напарника. — Не зря ты столько скальпелем
орудовал.
Герман равнодушно пожал плечами. Рубаха неприятно
липла к символам, которые он накануне вырезал у себя на
груди, во внутреннем кармане дожидался своего часа фиал с
зельем.
Он был готов.
Хрипатый уже вовсю орудовал малярной кистью, то и
дело окуная ее в нутро мертвецов.
— Ровнее наноси, — руководила процессом Крайт. — Да
не макай ты ее в желудок! Опять блевотиной нести будет!
«Ты должен оказаться около вождя. Будет больно,
придется потерпеть. Это как бы… привяжет Дисномия к
нему, ослабит, понимаешь? Ненадолго, но нам этого будет
достаточно. Дисномий попробует заставить Вождя
наложить на себя руки, постарайся этому помешать».
— Начинается, — шепнула Крайт.
Но Герман уже и сам почувствовал сгущающееся
напряжение. Кровь на полу зашипела, испаряясь, но воздух от
этого будто становился только чище — лекарь мог разглядеть
каждую прожилку на жутковатом плаще вождя.

20
 Вождь замер, раскинув руки со скрюченными пальцами
и запрокинув голову, являя собой воплощение напряжения.
Герману показалось, что он слышит опасное похрустывание
костей.
И что-то незримое явилось в разрушенный форт. То, что
Герман ощутил в битве против третьей когорты, обрушилось на
него подобно лавине. Древние инстинкты подсказывали ему
бежать как можно дальше, но вместо этого он одним махом
осушил фиал. На этот раз от аромата лаванды его едва не
вырвало. Так, не расслабляться, это только начало.
Каждый шаг давался с трудом. Что-то кричала сзади
Крайт. Хрипатый попытался броситься ему на перехват, но
припал на колено, выронив саблю.
И вот он в круге. Теперь кровь зашипела в его ранах,
заставив Германа с воем рухнуть на пол. Словно когтистая
лапа пытается вырвать ребра. Но цель была достигнута —
ритуал пошел не по плану. Как же больно… Воздух вокруг них
задрожал, как в жаркий полдень, преграждая путь извне.
— И ДА ВОЗДАСТСЯ ТЕБЕ ПО ДЕЛАМ ТВОИМ!!!
Наставник. Наконец-то!
Герман заставил себя подняться и взмахнуть наотмашь
левой рукой. Как художник, завершающий шедевр.
Вождь осел на пол; кровь вырывалась толчками из
перерезанного горла.
— ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?!
Герман перегнулся пополам, выронив скальпель, и его
наконец-то вырвало. Умирающий Вождь перехватил его взгляд
и подмигнул.
А потом он услышал чей-то визг. Герман не сразу понял,
что кричал наставник. Отчего же? Разве подобные сущности
могут испытывать боль?
— Ну-ну, потише, Люцик. А то у нашего друга голова не
выдержит, — голос, да и манера говорившего на удивление
были похожи на речь почившего Вождя.
— Не… называй меня так! — в голосе наставника не
осталось даже намека на прежнюю силу. — А ты, червь, как
посмел…
Наставник вновь захрипел.
— Давай-ка без оскорблений. Понимаю, мало приятного,
когда твои последователи отворачиваются от тебя… Но,

21
возможно, у него были на то веские причины? Герман, не
просветишь нас?
— Это все твой почерк… Твои методы…
— Ну да, ну да. И Гробового колосса я сюда приволок.
Валите все на бедного Дисномия. Герман, прекращай молчать.
Это уже невежливо.
Лекарь медленно выпрямился. Разговаривать с такими
собеседниками, сидя в луже собственной рвоты, казалось ему
неуместным. Он неуверенно покрутил головой. Как говорить с
теми, чьи голоса звучат у тебя в голове?
— Ты… Помог Племени Лучей, — прохрипел Герман, — а
потом пришел ко мне, когда я пытался спасать тех, кого
отравили их миазмы. Говорил о великих целях…
Он умолк. Горло нещадно саднило. Да и к чему все это?
Дело уже сделано.
— Так дело в этом? — устало спросил ангел. — Или в том,
что ты оказался не единственным избранным? Впрочем,
неважно… Но ведь в остальном я тебе не лгал. Ты мало видел за
это время? А я предлагал тебе стать зодчим Нового Порядка,
укротителем хаоса!
Герман криво усмехнулся:
— Если для этого нужно действовать твоими методами,
то цена твоему Новому Порядку — блевотина ангелова, как
сказал бы один бывший артиллерист
Внутри была какая-то пустота и странная легкость.
Может, так и должна чувствовать себя марионетка,
оборвавшая нити кукловода?
— Такие дела, Люцик, — нарушил молчание демон. —
Кстати, чего тебе это имя не нравится? Или это оттого, что тебя
так мерзкие нечестивцы называют? Но ты ведь долго подражал
мне и… не находишь это ироничным? Хм…
Ангел не ответил.
— Вот в этом-то твоя проблема, Люцик. Ты научился
манипулировать людьми, говорить с ними на одном языке. Но
при этом ты даже не презирал их. Ты был просто равнодушен.
Голос демона усиливался то с одной, то с другой стороны.
Будто демон прохаживался внутри его черепа, заложив руки за
спину на манер его старого профессора на кафедре.
— Я же научился уважать их, насколько это вообще
возможно для нас. И давать право выбора. Благо, из-за

22
природы человеческой любые их поступки будут лишь
увеличивать энтропию. И вот тогда-то они начинают верить.
— Ты всегда был горазд играть словесами…
— А на что ты горазд? Пытался побить меня моими же
методами, с людьми задружиться? Да от твоего соглядатая
лавандой на весь Хадес несет! А твой Новый Порядок? Ты мир
этот крученый видел вообще? С чего ты взял, что ему вообще
этот самый порядок нужен?
— Довольно, — голос ангела окреп, но из него исчезли все
эмоции. — Время для нас значит мало, но к чему его тратить
напрасно? Делай, что должен. А ты, Герман… Прощай. Я и
правда пытался понять вас. Но очень уж вы ненадежный
инструмент.
— Меня устраивает, — прервал его демон. — Ну, бывай,
Люцик.
Герман невольно оглянулся. Но ничего не произошло.
Просто перестало ощущаться присутствие наставника. На
мгновение он почувствовал печаль, как всегда бывает, когда
теряешь что-то безвозвратно. Даже боль.
— Покину тебя и я, Герман. Ритуал ты, конечно, изгадил.
Пока обойдешься своими силами. Скоро преграда спадет, так
что приготовься.
Герман кивнул, аккуратно перевернул бывшего вождя на
живот и начал снимать с него ритуальный плащ. Его не
волновало предстоящее объяснение с Крайт, Хрипатым и
остальными. Ничего, они поймут.
Пустота внутри никуда не пропала, но теперь он знал,
чем ее заполнить.
Немного энтропии Медианну не повредит.

23
ЛЕТОПИСЬ
ТЕМНЫХ МИРОВ

24
25
 Лариса Львова
Мерль идет

Е ще три года назад графство было оазисом среди

пустыни бедности. Даже простонародье ело на
серебре, а припрятанные кубышки, если их
потрясти, отзывались ни с чем не сравнимым звоном золотых
монет. Графство кичилось, подобно богатому трейдмену,
торговым оборотом. На подводах вывозили мебель, сделанную
горовиками. Вина, которые выдерживались болотниками,
подавались королям и императорам других стран. Вейсские
танцовщицы ценились многократно больше, чем драгоценный
жемчуг, добываемый полурыбами.
Графство благоденствовало много столетий, но недавно
все изменилось. Все!
Среди нищих, которые бродили по некогда
благословленным землям, стали замечать чудную красавицу,
которая называла себя Мерль. Она и ее брат-уродец
побирались, а за ними тянулся шлейф жестоких убийств. А
люди почему-то легко примирялись со смертями соседей,
знакомых и даже близких.
Вот и сегодня сестра с братом оказались у ворот дома
почившего трейдмена Колчин.
Мерль отвесила брату подзатыльник. Пускай посильнее
заревет. От плача его веки отвисали, сочились розовым, в
растянутом рту чернели кривые десны с одним-единственным
желтым зубом. А сам он начинал трястись. Такому грех в
милостыне отказать.
Красавица врезала по горбу брата. Он повалился на
землю, забился в падучей. Изо рта хлынула пена. Зрелище
самое подходящее для того, чтобы заполучить корочку хлеба.
Обычные приметы голода — худоба, запавшие глаза — уже
никого не волновали.

26
 Мерль постучала в ворота. За ними от ненависти к
чужакам залаяли, захрипели псы на цепях.
Похоже, что никто из хозяев или прислуги не собирался
открывать. Мерль наддала башмаком по горбу и сморщилась:
когда урод так верещал, у нее начинали болеть зубы.
Из-за лая и визга она не услышала, как звякнули запоры.
В распахнутые створки высунулась нечесаная голова
служанки:
— Чего надо?
— Подайте хлебушка! — как можно жалобнее протянула
Мерль, силясь заглянуть во двор поверх служанкиных лохм. —
Три дня не ели, братик уже идти не может.
Мерль нагнулась поправить задравшуюся рвань на горбу
урода, а сама еще раз незаметно пнула его. Ублюдок вместо
рева почему-то заткнулся.
Служанка посмотрела вниз, на бившееся тело и
брызгавший пеной рот, и скривилась:
— Ступайте мимо, самим есть нечего.
Мерль прикрыла глаза, потянула острым носом воздух и
тихо молвила:
— Святые Отец и Мать учат, что все люди — братья и
должны делиться. Хлебом, который в печи…
Тут она еще раз принюхалась:
— И тушеным мясом в горшке. Но мы согласны на
корочки вчерашней буханки.
Служанка взбеленилась:
— Согласны?! Пошли отсюда, пока псов не спустила! Ишь
ты — согласны они! Ослиный помет, срань болотных поганцев!
— Не всем же рождаться на тонком полотне, — тихо, но с
угрозой возразила Мерль, сверкая из-под густой челки серыми
глазами. — Кто-то из брюха дохлой полурыбины белый свет
увидит. А кого-то в отхожем месте найдут.
Служанка хотела ответить, но подавилась первым же
словом. Замерла, нахмурила гладкий лоб от дум. И открыла
нищим странникам.
Мерль бросила взгляд на ее башмаки, подняла
вопросительно бровь, а потом усмехнулась.
Сразу за воротами хвалился убранством крытый дворик.
В нем было полно столиков и скамеечек. Даже фонтан был.
Только вместо воды в нем смердела бурая лужа, клумбы

27
разлохматились не меньше служанкиной прически. На серых и
желтых плитках среди мусора шныряли жуки, над
разбросанными объедками кружились мухи.
Мерль еще раз усмехнулась и схватила за рубашку
братца. Урод поднялся на кривые короткие ножонки — и
лупить не пришлось, знал, говнюк, что жратвы дадут,
заковылял рядом.
Служанка резко обернулась. Мерль стала утирать
передником сухие глаза.
— Ждите там, — сказала служанка и указала на
заросшую травой дорожку, которая вела к черному ходу.
— Ничего, ничего, мы и на крыльце постоим, — тонким,
льстивым голоском ответила Мерль. — А если хозяюшка в
кухню впустит, то у огня погреемся. В столовой на высоких
стульях насидимся, отдохнем.
— А может, в спаленке на перине належитесь? —
взвилась служанка.
— С разрешения хозяюшки… — тихо, певуче молвила
Мерль.
Служанкино лицо стало красным, как свекла, она шумно
задышала, и странники почуяли запах крепкого вина. Но
женщина ничего не сказала, резкими толчками стала
открывать одну дверь за другой, и вот уже Мерль с братом
оказались в громадной, темной и холодной кухне.
Под котлом в очаге высилась гора золы. На искусно
сделанном буфете – завалы немытых блюд, кубков, кружек.
— Ах, горного народа работа, — вздохнула Мерль, глядя
на буфет, который и через пыль светился лаком, сиял
перламутром медальонов. — Жаль, нет больше горовиков. Всех
извели, чтобы добывать руду не препятствовали.
— Неужто? — подбоченилась служанка. — И где же ты
еще мебель горовиков видела? Или милостыню сейчас в
графском замке подают?
Выражение глуповатого восхищения сползло с лица
Мерль. Она вздернула точеный подбородок, сверкнула глазами.
В кухню ворвался порыв ветра, раздул роскошные
черные волосы странницы-попрошайки. Почти что ночная
мгла затянула потолок и углы кухни. Весь дом содрогнулся и
заскрипел деревянными балками, треснули оштукатуренные
стены.

28
 В зловещей тишине, такой глубокой, что было слышно,
как сыплется песок в швах кладки стен, прозвучал
громогласный приказ:
— Требую свое!
Служанка затряслась от страха не хуже братца Мерль, ее
отвисшая было челюсть несколько раз беззвучно захлопнулась,
прежде чем она вымолвила:
— Сейчас… сейчас… за хозяйкой… я быстро…
И бросилась из кухни.
Братец подковылял к грязной посуде и стал
принюхиваться.
В кухню спустилась дебелая коренастая дама в шелках,
согнулась перед Мерль в поклоне, загорелой рукой с короткими
пальцами сделала полукруг и, чуть гнусавя, сказала:
— Мой дом — твой дом, госпожа.
— Угощай! — велела Мерль.
Дама дернулась было, но служанка схватила ее руку и
повела в столовую.
Мерль быстро наступила хозяйке на шелковый подол.
Дама стала одергивать юбку, из-под нее высунулся
поношенный кожаный башмак.
Служанка криво-косо расставила приборы на столе, даже
не смахнув со скатерти крошки, ударила в маленький гонг и
властно крикнула появившемуся слуге, ражему детине с
маленькими, близко посаженными глазками:
— Хлеба, ветчины и вина! Вина побольше!
Слуга заморгал и затоптался на месте, но под свирепым
взглядом служанки отправился выполнять приказ.
Мерль и хозяйка молчали. Можно было заметить, как у
дамы дергался глаз и тряслись руки, которые она прикрыла
кружевной косынкой. А Мерль словно превратилась в
изваяние, полузакрыв глаза. Она прислушивалась к чему-то.
Уродец в кухне звякал посудой. Если бы кто-то зашел, то
увидел, что блюда начисто вылизаны, крошки подобраны даже
с пола, а братец сметает широким, лопатообразным языком
рассыпанную муку с мраморной столешницы.
Слуга внес припасы, которые в это время и на графском
столе не часто появлялись. Выставил их на низком серванте
такой же работы, что и буфет в кухне, и ушел, оглядываясь на
съестное.

29
 Служанка кое-как развалила ножом окорок,
умудрившись порезаться, и разложила куски как попало на
блюда. Одну из бутылок прихватила с собой.
— Ты знаешь, почему я здесь? — спросила Мерль хозяйку.
— Да, всесильная госпожа, — гнусавым голосом, который
срывался в визг, ответила дама. — Все в твоей власти. Я
повинуюсь и не ропщу.
Было видно, что хозяйка на грани обморока: ее губы
стали сливового цвета, а лицо посерело.
Мерль наколола кусок розоватого мяса на двузубую вилку
— тоже редкость, как и мебель, в домах горожан, поводила им
перед носом, спросила:
— Свинку закололи не больше четырех недель назад.
Откуда мясо, если дороги к графству полгода перекрыты?
Матери подкармливают младенцев своей кровью из пустых
вен; родители решают, кому из младших умереть, чтобы
выжили старшие; взрослые дети варят студень из стариков.
— Не знаю, всесильная госпожа… — заторопилась
объясниться дама. От страха слова слились в нечто несвязное,
похожее на вой: — Супруг мой, пока жив был, то есть не знаю,
жив он сейчас или нет, так вот, пока он дома был, дела какие-
то с болотными поганцами вел, и лесными вейсами тоже, он и
принимал дары, а может, не дары, а плату. Ничего не знаю!
Из коридора, соединявшего кухню и столовую,
послышался звук — это покатилась опорожненная бутылка, —
который сменился храпом. Кто-то подошел к пьянчужке,
крякнув, поднял ее, бросил бесчувственное тело на один из
ларей. Потом, видимо, присосался к бутылке, пытаясь найти
наслаждение в густом осадке.
— И винцо у вас особенное, — молвила Мерль. — По
цвету и запаху похоже на перебродившую плоть, которую
питают вены со сладкой водицей вместо крови. Выдержки,
конечно, никакой — да для такого вина она и не нужна. Ты
говоришь, твой муж вел дела с болотными поганцами?..
Хорошо, видать, вел.
Дама отчаянно замотала головой так, что чепец сполз ей
на самые глаза.
— Ну да ладно, — усмехнулась Мерль. — Расскажи о себе.
Дама набрала воздуху в грудь и снова зачастила как по-
писаному:

30
 — Мои родители — плоть от плоти этой земли, чисты
происхождением, никто из предков не был связан с нелюдью.
Такие же чистые руки потомственных слуг приняли меня из
лона матери, выходили. А вот служанка моя, вы, госпожа, ее
видели — криворукая и бестолковая как овца, — она была
рождена дохлой полурыбиной. Ну, из тех, что мордой на
человека похожи и две руки имеют. Только странным было то
рождение. Вот послушайте: батюшка мой с инакими не
якшался, гнушался их товарами и услугами, да и всем
настоятельные советы давал обходить нелюдь стороной.
Однажды, возвращаясь ночью из поездки к графу, увидел, что
его сокольничий у пруда милуется с полурыбиной! Она, тварь,
на ветви угнездилась, титьки развесила, волосами прикрылась.
А сокольничий, редкостный придурок, ее ручку целовал да
говорил что-то приятное, отчего у рыбины титьки так и
вздымались, а соски торчком вставали.
Ну, батюшка мой, чистая душа, решил посмотреть, что
дальше будет, проверить домыслы, будто полурыбины стыдного
места не имеют, а мечут мальков из клоаки. Ан нет!
Оказывается, срам у них, как у всех баб, внизу живота, в виде
кругленькой дырочки, как пупок, только распечатанный. Уж
как распутник со своей полурыбиной стонали и дергались от
удовольствия! Батюшка домой приехал, переночевал и
собрался графу донести на сокольничего. Только дурень
покаялся, пообещал уйти из графства и годовое жалованье не
требовать. Батюшка, добрейший человек, отпустил его,
мерзавца.
А через какое-то время в пруду прямо светлыми днями
стала всплывать эта полурыбина. Пузо у нее было необъятное.
Мужики пришли к батюшке, стали просить извести
полурыбину, мол, она есть порча, страх и поругание Святых
Отца и Матери прямо на виду у всех. Что на пруду случилось,
никто не знал. Только из резаного полурыбьего брюха выпал
ребенок, человек человеком. Женского полу. Батюшка не дал
сгубить подобие людского рода, проявил милость. Вон, теперь
эта милость вредит по хозяйству из года в год. Сами видели. А
я, всесильная госпожа, готова ответить, хоть и ни в чем не
виновата. Повинуюсь вашему слову.
— Вот как? — Мерль выгнула дугой густую бровь. —
Повинуешься? Хочу тебя вознаградить сказочкой! Жила-была

31
дочка трейдмена, — начала рассказ Мерль, — холеная,
обласканная, изнеженная, жадная до удовольствий. Рано
повзрослела, и захотелось ей все узнать, скажем так, о мире.
Мир-то этот она весь уж перещупала, от слуг до графа и
графского отца. И потянуло сластену на лесных вейсов.
Красивы их мужчины и, говорят, нет никого искуснее в
постели. Нагулялась красавица досыта, до запретной
беременности. Да еще вейса к себе привязала. Опять же по
слухам, их племя отличается постоянством и пылкостью
страсти. Плод ветреница вытравить не смогла, тайно родила
дитя. Отцу ребенка не отдала — еще чего, вейсы только для
постели годятся, они ж не люди. Но и в дом не взяла — так и
бросила в отхожее место чужого замка, где гостила.
А через некоторое время «неиспробованными» остались
только болотные поганцы. Но ведь их не соблазнишь —
прячутся в трясинах от человечьего запаха. Тогда
любвеобильная красотка придумала использовать бедняжку,
которая жила в доме из милости. Таких байстрюков повсюду
полно, и старый Колчин не стал бы заморачиваться
содержанием незаконнорожденной. Какая-то тайна
обуздывала трейдмена, не давала ему избавиться от
нахлебницы.
Красотка тайну знала, как и то, что болотники
родственны полурыбам, охотно с ними любятся, ибо не
страшно, последствий не будет: полурыбы ближе к людям,
поганцы — к растениям. Сладострастница надевала одежду
бедняжки, чьей матерью как раз была полурыбина, спала в ее
постели, опять же не без любовных опытов. Все для того, чтобы
пропитаться ее запахом. Дочке трейдмена удалось найти
болотника и обмануть его. Но все закончилось бедой:
красавица снова понесла. Виной тому особенная печать, какую
оставляют полурыбины на человеке, с которым имеют
любовную связь. Выходит, госпожа и приемыш были сестрами.
— Эй, братец, пожалуй сюда! — крикнула Мерль,
закончив рассказ.
Дама затряслась, как заячий хвост, глаза закрыла,
принялась молиться.
Раздались неровные шаги с приволакиванием ноги.
Уродец шел на зов.

32
 Хозяйка дома вдруг вытащила из-за корсажа сверточек,
развернула и чуть не высыпала половину порошка из ходуном
ходивших рук. Потянуло могильной вонью.
Мерль понимающе покивала.
Дама проглотила, давясь, серую смесь. Мерль налила ей
кубок вина — запить яд.
Появился уродец. Его лицо изменилось, вместо
отвращения теперь оно вызывало страх. Разверзся громадный
рот с единственным зубом, так что стала видна синюшная
глотка. Она сжалась и вдруг выстрелила мускулистой трубкой,
на конце которой сверкнули костяные наросты, похожие на
стилеты.
Чудовище бросилось к хозяйке, вонзило острия ей в грудь
и стало, протяжно хлюпая, пить. Но женщина была мертва до
того, как стилеты разорвали ее тело.
Вскоре пустой наряд дамы упал на пол.
Мерль улыбалась: она знала, что в щель между косяком и
дверью за пиром ее братца наблюдает служанка, которая
очнулась еще во время хозяйкиного рассказа. А также Мерль
было известно, что служанке ничуть не жаль своей госпожи,
даже интересно. И еще страшно, очень страшно.
— Войди, — велела Мерль голосом, которого невозможно
ослушаться.
Служанка неслышно подошла к столу — башмаки-то у
нее были из дорогущего сафьяна, с подошвой из шкуры
пималайского пятирога, которая, как известно, не скользит, не
намокает, не снашивается и не издает звука при ходьбе.
Бешеных денег стоят такие башмаки, не то что рвань
высокородной хозяйки.
Братец втянул в пасть смертоносную трубку, уселся у ног
Мерль, опустил веки в гнойных чешуйках и заснул, пуская из
носа зловонные пузыри коричневого цвета.
— Спасибо за угощение, хозяйка… — надменно начала
Мерль, но служанка завопила:
— Я не хозяйка, нет, нет!..
— Спасибо! — отрезала Мерль. — Кто здесь дама, а кто
выродок нелюдского племени понятно даже слепому, тому, кто
не разглядит вашей обуви и цвета тела. Но не торопись читать
по себе отходную молитву. Ты мне понравилась. Мерзавка

33
чистых кровей, это ж надо — скормить вместо себя другого
человека. Хорошая пара моему братцу.
Мерль пнула уродца:
— Эй, ты поел? А наевшись, не хочешь ли переспать с
женой?
Калека сразу очнулся и одобрительно осклабился. С его
нижней губы потянулась клейкая струйка слюны и налипла на
рубашку.
— Зови сюда всех, кто есть в доме! — весело сказала
Мерль. — Быть свадьбе! Тебя как зовут-то, невестушка? Только
не ври мне, а то плохо будет.
— Жанель, — выдавила из себя еле живая от страха
служанка, она же дама Колчин, дочь королевского трейдмена
Колчин и хозяйка дома. А потом вдруг осмелела и добавила: —
Значит, если мы породнимся, то я останусь жива-здорова?
Мерль расхохоталась:
— Узнаю породу! Хоть на краю гибели, но о святом не
забывать — о торге. Конечно, будешь жива-здорова. Только это
уже не от меня будет зависеть, а от братца. Угодишь —
уцелеешь, прогневаешь — твои тряпки рядом вон с теми лягут.
И Мерль брезгливо указала на платье лже-госпожи.
Жанель скосила глаза на жениха, руки которого шарили в
широких, но коротких штанах, и еле успела зажать рот
передником, бросилась вон.
— Всех сюда! — крикнула ей вслед Мерль.
Через некоторое время в столовую вошли два слуги, их
жены и старшие дети. В руках у ребятишек были трещотки.
Глаза прислуги округлились: на столе откуда ни возьмись
появились все запасы погребка да еще лесные сласти — ягоды
и орехи.
Мерль пригласила их отведать свадебного угощения, но
взрослые нерешительно затоптались на месте.
— Ты же помнишь, что с Ирис сделали, — шепнула самая
старшая женщина мужу. — Оттяпали ей руку за поднятое в
саду яблоко-падалицу.
— А она потом от заражения крови умерла? — спросила
Мерль, от ушей которой ничего не могло укрыться.
— Простите… — прошептала женщина, не зная, куда
деться от страха, и то прижимая, то отталкивая от себя
мальчонку.

34
 — Вы невиновны не только передо мной, но и перед
Святыми Отцом с Матерью, — величаво произнесла Мерль. —
Ешьте, пейте и веселитесь! А где же наша невестушка? Небось,
трепещет, невинная? И страшится, и радуется одновременно,
что скоро узнает тайны брачной постели?
— Невинная?! — зашелся в смехе слуга, который разом
хватил огромный кубок вина.
Перебродившая плоть болотных поганцев моментально
сносила голову, не привыкшую к густому, как кисель,
забористому хмельному.
— Заткнись, мразь! — выкрикнула Жанель, входя в
столовую.
Она решительно направилась к столу, налила кружку
вина, лихо опрокинула ее в глотку, отдышалась, налила еще.
Ноги ее подкосились, и свалиться бы невесте на пол, кабы не
расторопная прислуга.
— Готовьте ложе! — распорядилась Мерль. — Да
побыстрее, моему братцу после обильной еды все равно, на ком
жениться, на женщине или мужчине. Количество «невест» тоже
значения не имеет. Оставшиеся сгодятся подкрепить силы
новоявленного супруга.
Прислугу словно с места сдуло. Жанель завыла.
Вскоре мужчины приволокли громадную кровать,
которая не вошла в дверной проем. Мерль взмахнула рукой, и
они стащили перину, подушки, белье, свалили все в углу
столовой.
— Раздевайся, — велела Мерль.
Жанель, зеленая от ужаса и отвращения, обвела столовую
глазами. «Жениха» нигде не было видно. Она стала трясшимися
руками стаскивать платье, не в силах унять дрожь. Каждый
золотистый волосок на ее теле встал дыбом.
— Выпейте еще да придержите невестушку, —
распорядилась Мерль. — Не всякая сдюжит моего братца.
Точнее, еще ни одна не сдюжила.
Слуги накатили еще по кубку. Их глаза стали косить от
пьяного безумия.
Схваченная Жанель зашлась в визге, но получила
оглушительную затрещину от кого-то из женщин и замолчала,
глотая кровь. Ее распяли на постели.

35
 В наступившей тишине зацокали копыта то ли осла, то ли
маленькой лошадки. Но странным каким-то было это цоканье.
И все увидели — почему.
Братец скинул рванье и расхлябанные до невозможности
башмаки. На его ногах, точнее – лапищах, оказались роговые
наросты. Они-то и издавали необычные звуки.
Жанель взревела громче оленя во время гона. Она первой
обратила внимание на еще одну особенность братца. Его член,
увитый тяжами вен, торчал вверх. И величиной он был с
молодой кабачок.
Прислуга опешила. И вино не смогло побороть изумление.
Однако и мужчины, и женщины, и дети разразились веселыми
криками. Так на ярмарках подбадривают уродцев, которые,
вооруженные игрушечными пиками, должны сразиться друг с
другом: слепые с безногими и безрукими, злобные карлики
толпой со слабоумным гигантом.
Жанель за руки-ноги держали на весу, чтобы братцу было
удобнее. Хозяйка закатила было глаза, но ее привел в чувство
голос Мерль:
— Постой, братец, твоя жена от тебя не убежит. Ты по-
всякому познаешь, насколько она сладка.
И зловещая красавица устремила на Жанель
презрительный взгляд, сказала несколько слов, словно ком
грязи бросила:
— Ты и сама знаешь, что час расплаты пришел. С первой
минуты знала, как меня с братцем увидела.
Не успел последний звук ее речи растаять в тишине, как
раздался дикий рев. Орали с животной силой, что есть мочи,
двое. Только в одном вопле была страсть, а в другом — дикая
боль. И казалось, что если эти двое замолчат, то умрут.
Когда второй крик сменился хрипом, а потом затих,
новоиспеченный супруг остался чем-то недовольным.

***

Мерль подгоняла постоянно отстававшего уродца: он

округлился, потяжелел и часто спотыкался.

36
 — Быстрее, брат, поторапливайся! — выкрикивала
Мерль. — Фра Ковеш с темнотой ворота закроет, и до утра в
общину не попасть. Хочешь заночевать при дороге?
Братец жалобно хныкал, пытался торопиться, но только
еще больше спотыкался, черпал дорожную пыль огромными,
разбитыми в хлам башмаками.
Мерль подняла ветку и стала хлестать уродца, но все
напрасно: его ноги подкосились, он рухнул на утоптанную и
еще теплую землю, откатился к канавке и свернулся клубком.
— Ну и валяйся здесь один, — сказала Мерль. — А я
пойду.
Братец напутствовал ее храпом.
Без обузы Мерль словно полетела по дороге, по левой
стороне которой быстро закончился лес, по правой оборвались
пастбища, зазолотились в закатном свете сады общины.
Мерль стала выглядеть по-другому: серые глаза
посветлели до глупенькой голубизны, черные волосы
подернулись рыжиной. Да еще она развязала поясок, сняла
башмаки, сгорбилась. Для пущей красоты поскребла землю
ногтями, набрала под них грязи.
Заря выцвела, а из-за далекого леса, что мрачно высился
вдали, наползли сумерки. Мерль припустила бегом, звонко
шлепая по глинистой дороге босыми ступнями. Она знала, что
один человек из общины сейчас наблюдает за ней в прорезь на
створке ворот. И знала для чего — щелкнуть затвором прямо у
нее перед носом.
Так и случилось. Не успела она коснуться кончиками
пальцев нагретого за день металла кованых ворот, как их
заперли.
— Пустите, пожалуйста, — громко заныла Мерль. — Ради
Святых Отца-Матери… Одна я, боюсь разбойного люда и зверя.
Помилосердствуйте!
— Не ври, ты сама из разбойной ватаги, — прозвучало
из-за ворот. — Ступай, откуда пришла.
— Помилосердствуйте! — продолжила ныть Мерль, пока
ее не спросили:
— А чем расплатишься за то, что я нарушу распоряжение
фра Ковеша?
— Ничего нет у меня, — захлюпала носом Мерль. —
Сирота я. Родственники за работу не заплатили, сказали, что

37
ела за десятерых. Дескать, грешно деньгами за помощь между
родными рассчитываться. И сказали: ступай домой, в свое
село, ищи там работу или мужа.
— Поди, тебя дядья на сеновале прижимали, —
полюбопытствовал страж. — Неужто без мзды?
— Прижимали, — разрыдалась Мерль. — По-
родственному…
— А вдруг ты в тягости? — наигранно испугался страж.
— У нас святая община безгрешных братьев, которые ждут
пришествия Небесных Родителей. Брюхатых принять не
можем!
— Нет! — завопила Мерль. — Три дня назад откровила,
три дня чистая.
— Все вы так говорите, — разворчался страж. — А потом
окажется, что в тягости. И Родительского Благословления не
дождаться всему миру из-за вас, подлых грешниц. Или давай
проверю?
— Проверь, добрый человек! — взмолилась Мерль.
— Иди в кусты, — велел страж. — Сначала покажется,
что я тебя прижал, но это не так… Просто мне через твое
стыдное место сразу ясно станет, в тягости ты или нет.
— Хорошо! — счастливо крикнула Мерль, помчалась к
кустам, торопливо расстегивая и скидывая на бегу передник,
корсаж, рубашку и юбки.
Молодой страж вышел из ворот, прикрыл их, с усмешкой
отшвырнул сапогом нищенский передник, направился в
заросли дикой вишни.
Когда стало по-настоящему темно, из кустов выбралась
нагая Мерль. Медленно пошла к воротам, надевая одежду.
Когда Мерль закрывала затвор, из кустов раздался шакалий
лай. Мерль сморщилась и помахала ладошкой у носа — падали
полно вокруг каждого селения. Все мрут так споро, что
хоронить не успевают.
В одноэтажном каменном доме сияли открытые окна, из
них тянуло сытным наваром, доносились звуки застольной
беседы. Мерль зашлепала к зданию по чисто выметенным
плитам. На них остались ошметки сухой глины.
Едва она открыла тяжелейшую дубовую дверь с
металлическими накладками, в лицо ей пахнуло духом хорошей
пирушки. У всех сидевших за столами братьев багровели лица,

38
распаренные вином и жаром от огромного очага с гудевшим
пламенем.
При виде Мерль разговоры в братской едальне стихли.
Одутловатый пожилой мужчина с двойными мешками
кожи под выцветшими глазами сказал:
— Воздадим же должное Святым Отцу и Матери! Сегодня
во время хвалитвы мне послышался голос: «Радуйся, фра
Ковеш, заснешь счастливым. Свидетельствую о чуде
предвидения!»
Братья сложили ладони перед носами и загудели
невпопад, видимо, эту их хвалитву.
— Подойди ко мне, дитя приблудившееся, — сказал фра,
взял с блюда кусок мяса, обмакнул его в подливу и предложил
Мерль: — Хочешь попробовать?
Мерль потянулась к куску грязной исцарапанной рукой.
— Э нет, девица… – протянул фра. — Так просто взять
мясо из моих рук ты не можешь. Проявляй смирение,
умерщвляй гордыню. Лезь под стол. Там и получишь награду,
если заслужишь.
Мерль не нужно было повторять дважды.
Она скрылась под тяжелой парчовой скатертью. Фра
спустил под стол обе руки.
Через миг его нижняя челюсть задрожала, глазки
закатились, а сам он затрясся. Из губ вырвался тонкий вой, и
фра Ковеш лицом повалился на стол.
— Эко его разбирает, — завистливо молвил фра с лицом
настолько морщинистым, что оно напоминало моченое яблоко.
Жирное тело Ковеша дернулось несколько раз и застыло.
— А теперь ты просто должна повеселить нас, — заявил
другой брат, помоложе, глядя на Мерль, которая высунула
голову из-под стола. — Танцуй сначала!
Братья затянули веселенькую простонародную песню.
Мерль закружилась, скромно опустив глаза. И эта
скромность раззадорила братьев пуще всего. Скоро вся едальня
сотрясалась от топанья ног и задорных выкриков. И никто
поначалу не заметил, что Ковеш свалился на пол, а подрясник,
который был собран в складки на необъятном чреве, заалел,
как будто фра вылил на себя только что выдавленный
вишневый сок.

39
 Один из братьев запутался в собственных ногах и рухнул
рядом с Ковешем. Повернул голову, увидел мертвецкую
бледность кожи, черноту искривленного в муке рта и заорал
так, что перекрыл звуки разудалых песни и танца.
Вскоре все братья окружили усопшего, точнее, убитого
фра с выражением глубокого горя и еще более глубокого страха
за собственную жизнь. Уж им-то, проведшим за книгами и
молитвами большую часть своего жизненного пути, было
известно, кто может отважиться на такое — откусить фра его
мужское естество прямо при всех братьях. Ибо прописано было
в священных фолиантах: явится тварь и набросится на
достойнейших, которым выпадет участь пострадать за всех.
Они молча сгрудились в плотную толпу за мертвым телом,
как будто Ковеш был способен их защитить.
Мерль оказалась против них — настороженных, готовых
на любое злодейство, лишь бы спасти свою шкуру. Она
тряхнула гривой волос, которые вновь обрели свой цвет —
воронова крыла, и спросила:
— Кто ж из вас такой искусник в изготовлении вин? Я от
одного запаха пьяна и весела. Не поднесете ли кубок в
угощение?
Любой человек, который бы услышал, как вольно и нагло
разговаривает Мерль с братьями, не поверил бы своим ушам.
— Нет, кубка будет мало! — заявила Мерль. — Катите
сюда все бочки, что есть! Живо!
Братья-послушники заторопились исполнить приказ,
потому что иначе поступить не могли. Нечто невидимое
проникло в тела, превратило в марионеток, каких водят за
веревки уличные фигляры на потеху простонародью.
В едальне темнело с каждой минутой, и это при
пылавшем огне и вздутых во всю мощь лампах. Темнота лезла
из углов, каждая тень загустевала, ползла, как живая.
Братья саном повыше даже молиться не смогли: Святые
Отец и Мать на небе, да и есть ли они еще на самом деле, а
древняя и непобедимая сила вот она — рядом. Как они сразу
не разглядели ее в нищей приблуде? Опознали бы, может, все
обошлось бы. А фра Ковеш сам виноват. Сластолюбец получил
по заслугам.
Тени слились в единую шевелившуюся массу, которая
могла выпустить отросток и мазнуть по щеке, затылку,

40
пробраться за ворот и куснуть кожу. Чуть-чуть, причинив
слабую боль. Братья отмахивались, дергались, чесались,
переходили с места на место. И каждый знал: эти
прикосновения легки только до поры до времени.
Когда послушники прикатили бочки, Мерль поразилась
их количеству. Голосом, в котором боль превысила властность,
воскликнула:
— Остался ли жив хоть один болотник? Или всех
поганцев извели на эту отраву, которая привязывает к себе
быстрее и сильнее, чем виноградное вино?
Братья опустили головы. Это было ответом на вопрос
Мерль.
Она простонала, зажмурила глаза. Две слезы скатились
по чумазым щекам, оставив блестящие дорожки. Но ее
слабость была мгновением. Грянул новый приказ:
— Лейте на пол вино! Опустошайте бочки, чтобы ни
капли не осталось!
— Знает ли всесильная госпожа, что цена этого напитка
так велика, что наша община могла бы купить не только
рыцарский орден, но и королевскую ветвь? — проскрипел
самый старый фра, тот, который позавидовал Ковешу.
Вокруг него сразу образовалась пустота: никто из братьев
не хотел оказаться заодно с человеком, посмевшим возразить
Мерль.
Она подняла на него тяжелые от слез веки:
— Знаешь ли ты, что этот мир изначально был создан и
для людей, и для вейсов в лесах, и для горовиков на вершинах.
И полурыбы, и поганцы — все те, кого вы называете нелюдью,
имели право быть в нем. Вы же выдумали себе превосходство
— происхождение от Небесных Отца и Матери, решили стать
единоличными хозяевами. И стали уничтожать нелюдь,
выжимая прибыль и пользу из каждой капли крови тех, кто не
похож на вас. И убивали вы не врага равного вам. Вы
изводили вредителя вроде насекомых. Презирая и брезгуя.
Сморщенного фра, вонючего от старости и излишеств, не
положенных в его возрасте, прорвало речами:
— Я знаю, кто ты и какой будет наша судьба. Так
выслушай же меня! Каждый в этом мире ест того, кто ниже его
в иерархии, заведенной не нами. Можешь не верить, что она от

41
Отца и Матери, не осознавать, что и ты от них — карой и
наказанием за что-то.
Мерль рассмеялась. А старец все не умолкал, то ли
безумие, то ли отчаяние заставляли его торопиться, глотать
слова. Братья предпочли, чтобы их спины, шеи и макушки
оглаживала тьма, поэтому фра разбрасывал слова в центре
едальни в одиночестве:
— Мы пользуемся жизнями тех, кто ниже нас! А если бы
нелюдь была равна нам, мыслила и чувствовала, то она бы
восстала или пришла с братским объятием, заняла место подле
нас, согласилась на добровольные жертвы, приняла Небесных
родителей как… — запавший рот фра извергал речи из
последних сил.
— И вся-то вина болотных поганцев была в том, что их
плоть сладка, а разум не понимал слова «война, враг, смерть»…
— пробормотала Мель, но ее никто не услышал.
— Выливайте вино! – крикнула она.
И каменные плиты едальни покрылись густой
маслянистой жидкостью. Она просачивалась в щели,
плескалась, распространяла терпкий запах, который пьянил
точно так же, как если бы вино было вылито в жаждавшие
глотки.
Братья перестали обращать внимание и на тьму, уже
всерьез, до крови, жалившую их, и на фра, который захмелел и
понес неприличную, святотатственную ересь об Отце и Матери.
— Веселитесь, братья! — над пьяными головами поплыл
голос Мерль. — Лезьте в бочки, распарывайте себе животы,
вскрывайте жилы, разваливайте шеи! Наполняйте бочки своей
кровью, подобной крови Небесных Родителей! Пусть ваша
жизнь придаст будущему вину силу, терпкость и аромат! А
Отец и Мать даруют вам чудо Воскрешения! Восстанете и
будете велики!
Братья исступленно кромсали свои тела ножами,
выдавливали глаза, разрывали рты и ноздри, разбивали головы
об окантовку столешниц. Мерль хохотала, и ее смех был дик и
страшен, как небесный гром.
Вскоре едальня превратилась в склеп. Человеческая плоть
с необычайной быстротой плавилась, растекалась,
превращалась в тлен. Черные потеки бугрились плесенью,

42
пенившиеся останки кишели червями. Воздух вибрировал от
жужжания мух.
Мерль вышла прочь. На ее шее налились черные шишки,
волосы частично выпали, щеки ввалились. На ярком утреннем
солнышке стали видны багрово-синие пятна на высохших
руках, темное переплетение вен под хрусткой пергаментной
кожей.
За ней потянулся гудящий шлейф мух.
Выйдя за ворота общины, Мерль скинула одежду, упала
на глинистую твердь дороги. Она позволила блошкам и
москитам жалить себя, а юрким грызунам шнырять по телу.
Слетевшиеся птицы расклевывали плоть, а шакалы глодали
кости. Каждая букашка набила брюхо и стала искать пару,
чтобы отложить яички и умереть.
К полудню ветер взвихрил пыль, унес ее, и под жаркими
лучами солнца с томной ленью потянулась красавица Мерль.
Она отыскала взглядом одежду, которую разбросала вчера,
брезгливо сморщилась. Поднялась и уселась в высоких,
покрытых пылью, растениях.
Скоро показалась первая телега. В ней катался и гремел
пустой бочонок, который не удосужились привязать. «К фра
Ковешу за вином», — решила Мерль и прищурилась, глядя на
хозяина телеги, который одной рукой правил, а другой
оглаживал обнаженные груди служанки, подтянутые
полураспущенным лифом.
Лошадь вдруг встала. Возница вызверился и ударил ее
кнутом.Служанка спрыгнула с телеги, подошла к месту, где
затаилась Мерль и стала поспешно раздеваться.
Вскоре Мерль весело шла по дороге. Чужая одежда ей
велика, но ничего. Никто не посмеет пожалеть для нее платья
по размеру. Сейчас она поднимет пинками засоню-братца.
Уродец шустро побежит за ней до селения. В нем полно тех, кто
до холодного пота, безвольного подчинения и могильного
безгласия боится сестрицу Чуму и братца Голода, кто на все
готов, чтобы они не заходили на подворья. Но ничего не
поделаешь, людям придется принять их в своих домах. Ибо
заслужили.

43
44
 Игорь Бураков
Дисконнект

— Н ебо опять глитчует, босс, — сказал

Джетро, первым выходя из шлюза. Он
любил быть везде первым, но не умел
работать в команде. Поэтому главным до сих пор оставался
Страйкер.
— О чем ты? По мне так обычное небо. А вот системы
кондиционирования точно сбоят, — ответил Страйкер,
подтягивая свои сделанные на заказ кожаные перчатки. Ему
пришлось сильно пригнуться, чтобы не касаться верхнего края
переборки. На первый взгляд на Эриде-8 царил солнечный
погожий день: зеленела трава, редкие деревья стояли
неподвижно на абсолютном безветрии, тихо журчал среди
камней искусственный ручей. Но воздух был до того холодный,
что изо рта шел пар.
Последним в помещение вошел грузный Фенгдж.
— Я слышал, что когда-то — пару лет назад — весь состав
команды «С» заменили. Пока они были внутри своих сфер,
сломалась система терморегуляции, и парни просто запеклись
заживо.
— И сколько же они пробыли в матче, что не заметили
подъем температуры? Байки это все! — Страйкер при этом
пытался понять, что же увидел Джетро. Главный
индивидуалист и самый молодой участник группы стоял по
колено в голографическом ручье и пялился на голубое небо. —
В любом случае команду «D» ждет взыскание за то, что не
провели диагностику перед отбытием и...
— Вот опять! Неужели не видите? — крикнул Джетро,
тыкая пальцем вверх. — Фон периодически сменяется с

45
дневного на ночной. Это глитч, говорю вам. Местную технику
давно пора уже отправить на свалку.
— Ладно, я в бар греться, — сказал Фенгдж, направляясь
прямиком к жилому корпусу.
— Не так быстро! — Страйкер поймал плотного азиата за
воротник, при этом скрыв свое отвращение. — Смотрите,
красный фонарь горит.
Впереди на холме, с которого стекал искусственный
ручей, находилось изящное строение из белого армированного
пластика, напоминавшее верхние палубы туристического
лайнера. Оно вырастало из кластера соединенных вместе
типовых помещений в большую смотровую площадку с
отличным видом на основное помещение Эриды-8. На
площадке находились три сферы релейной связи и экран для
брифинга. На самом верху строения непрерывно сиял красный
сигнальный фонарь, который было видно с любой точки
Эриды.
— У меня во входящих никаких оповещений о тревоге, —
сказал Джетро, проверяя личный КПК, проецируемый с обруча
на голове. — Еще одна неисправность?
— Нет, фонарь — последнее, что могло выйти из строя.
Он горит как раз потому, что внутренняя ноосфера Эриды
отключена, — Страйкер сразу же посерьезнел, — нет времени
обустраиваться с комфортом. Бросайте пожитки, через пять
минут встречаемся на смотровой. Я пока проверю систему.
Пока подчиненные поднимались на холм по мощеной
дорожке, Страйкер подошел к неприметному камню,
закрывавшему потайной люк, и повернул его против часовой
стрелки. Из земли, подчиняясь пневматическому приводу,
вырос столб аварийного щитка. На допотопном аналоговом
мониторе высветились данные о состоянии системы. Как
командир и предполагал, ноосфера не работала,
предположительно из-за нетипичного космического облучения.
Шанс с подобным повстречаться — один на миллиард.
Последнее время Страйкеру крупно не везло. Это значит —
никакой внутренней беспроводной связи, все по старинке. К
счастью, релейная связь работала и команду, судя по красному
фонарю, ожидало задание. На данный момент они опаздывали
на один стандартный час. Страйкер дал компьютеру команду
сформировать отчет о неисправностях, к которому

46
присовокупил данные о времени прибытия. Этого должно быть
достаточно, чтобы потерянный час не вычли из их жалования.
Заходя в жилые помещения, Страйкер закинул свой
рюкзак в комнату, которую обычно использовал в прошлые
свои смены. Затем заглянул в излишне роскошный для столь
маленького астероида бар и пнул Фенгджа, который вопреки
приказу уже налил себе бокальчик виски — и даже не первый.
— Что Фэнг, опять заливаешь? — встретил их Джетро
язвительным комментарием. Он уже натянул на лоб очки для
депривации и сидел внутри своей сферы. Было видно, что
парню не терпится начать.
— Меня зовут Фенгдж, — обиженно ответил азиат.
— Нет, не зовут. Ты такой же Фенгдж, как из Страйкера
босс. Поэтому я могу называть тебя как захочу.
— Не можешь, — коротко бросил Страйкер, вручную
включая экран брифинга. Без ноосферы ни одна
дистанционная команда не работала.
— Ок, босс, как скажешь, — тут же сдался Джетро. В
реале он всегда был задиристым, но быстро давал заднюю в
любой конфронтации. Что сильно контрастировало с его
поведением на матче.
Про себя Страйкер все еще называл задания матчами.
Это немного помогало дистанцироваться от моральной стороны
вопроса. По факту, имея за плечами карьеру лучших
киберспортсменов своего сегмента, они уже давно не были
простыми игроками. Скорее уж высококлассными и
дорогостоящими наемниками. Солдатами во всем, кроме
изначальной подготовки. В реальности из них троих разве что
только Страйкер мог похвастаться хоть какими-то
физическими данными. Но внутри своей сферы они были
лучшими по скорости реакции, специалистами в
нехарактерной для живых солдат модели передвижения
фреймов. Настоящими духами машины.
Экран для брифинга заработал, выводя информацию,
часть которой Страйкер уже получил от аварийного щитка. Ряд
систем жизнеобеспечения и внутренней связи работал с
перебоями, но кондиционирование и терморегуляция уже
включились и начали обогрев помещения. Критических для
выполнения миссии поломок не обнаружено. Обратный сигнал
сообщает, что корабль с «болванками» уже более часа как

47
прибыл на точку высадки и начал заход на сброс груза .
Допустимое окно задержки стремительно сужается. Так же
система оповестила, что команду ожидают личные сообщения,
но времени на их чтение уже не было. В развернувшемся окне
начал проигрываться предзаписанный брифинг.
— О, сегодня нас посетила сама фея крестная, — сказал
Джетро, увидев на экране невозмутимое лицо мисс Делавэр —
начальницы оперативного отдела АсураТэк. Платиновая
блондинка неопределенного из-за модификаций возраста
смотрела перед собой с выражением характерным для
человека, читающего текст с проецируемого на сетчатку глаз
экрана.
В отличие от обычных контрактников, чьи личности
тщательно скрывались с целью защиты их семей от
нежелательного вмешательства «общественной жизни», Делавэр
была плоть от плоти самой межсегментной корпорации —
родилась внутри ее оберегающего лона и, скорее всего,
закончит свои дни там же. Статус официального сотрудника
АсураТэк делал тебя практически неуязвимым для стороннего
вмешательства, поэтому Делавэр не считала необходимым
скрывать свою личность. Именно эту неуязвимость могли
ощутить на себе члены команды, находясь внутри Эриды-8 —
вдали от любых угроз, за сотни тысяч парсеков от своих
мишеней, сокрытые от возмездия десятком способов
анонимизации — прежде чем снова вернуться в мир простых
смертных.
— Приветствую команду «А». Согласно прогнозам, ваш
челнок пребудет к началу операции с опозданием в пределе
сорока–шестидесяти минут. Я рассчитываю, что вы следовали
инструкции и сразу по прибытии направились на брифинг.
Ваша задача: поддержать высадку экспедиционного корпуса
путем нанесения превентивного удара по руководству
противника. По моим подсчетам, на данный момент корабль
уже сбрасывает капсулы с фреймами в зону высадки.
Учитывая возможности противника в сфере
противовоздушной обороны, до места доберутся от одной до
трех капсул. Однако так как противник на данный момент
контролирует сто процентов плацдарма, после успешного
подключения все остальные уцелевшие фреймы будут
уничтожены, чтобы избежать технологической утечки.

48
 — Ну блин, всего с одной жизнью опять играть... –
расстроился Фенгдж.
— Наоборот круто. Давно на харде не бегали, — ответил
Джетро.
— После подключения вашим связным с орбиты будет
офицер экспедиционного корпуса Монтэгю, который ответит
на дополнительные вопросы, укажет расположение целей и
разъяснит суть конфликта при необходимости. Скажу лишь,
что руководство колонии нарушило целый ряд патентных прав
АсураТэк и вопреки установленному порядку разорвало
контракты с рядом наших субподрядчиков, в том числе
«устранив» троих сотрудников корпорации. Каждое из этих
нарушений подразумевает применение летальных мер против
как руководства колонии, так и всех лиц, оказывающих ему
активную поддержку. Любой, кто встанет на вашем пути,
подпадает под понятие «вины по ассоциации» и подлежит
устранению. Полный список нарушений и остальную
незасекреченную информацию прилагаю к данному
сообщению — можете ознакомиться после миссии.
— Короче, они в полной жопе, — сказал Джетро, за что
получил неодобрительный взгляд от Страйкера.
— Так же прошу учитывать, что высадка происходит на
территории окраинного кластера. Цена релейной связи
возрастает на несколько порядков, поэтому прошу по
прибытии незамедлительно приступить к выполнению миссии,
после чего в кратчайшие сроки передать фреймы супервизору
экспедиционного корпуса. В случае если будет зафиксировано
злоупотребление временем связи, издержки будут вычтены из
вашего жалования. На этом брифинг окончен. Прошу
немедленно приступить к подключению.
— Вы слышали тетю-начальника? — сказал Страйкер,
уже забираясь в сферу. — Никаких сайдквестов на этот раз.
Только основное задание.
— Скучно как-то, — отозвался Фенгдж, натягивая очки и
включая сферу. — Надеюсь, хотя бы... — последние его слова
заглушили закрывшиеся створки сферы.
Страйкер откинулся в своем ложементе, закрыл глаза и
отдался гипнотическому гулу работающей машины. Релейная
связь требовала минимум усилий от одного человека. Однако
полное слияние сознания с техникой очень зависело от

49
качества связи: участники могли не просто лицезреть
лагающую картинку и вести важные разговоры, могущие
длиться часами из-за задержки ответа; релейная связь давала
возможность полного присутствия собеседника в той или иной
форме на месте совещания, вопреки любым расстояниям.
Кажущаяся легкость переноса сознания на немыслимые
расстояния компенсировалась ценой такой связи,
обусловленной просто чудовищными вложениями времени и
средств в доставку и возведение релейных ретрансляторов —
самого дорогого и охраняемого оборудования, которое смогла
создать человеческая инженерная мысль.
Страйкер очень старался никогда не забывать о
баснословной цене одной секунды релейной связи, хотя и не
всегда мог охватить разумом, то, как он может в одно
мгновение смотреть в темные линзы своих очков...
…а в следующее осматривать деформировавшуюся
переборку десантной болванки. Он инстинктивно вдохнул, но
ничего не почувствовал — внешние датчики фрейма еще не
активировались, лишь множественные камеры проецировали
вокруг сегментированный экран, похожий на внутреннюю
поверхность мушиного глаза. Сейчас Страйкер был не более
чем духом, повисшим в сердцевине своей стремительно
просыпающейся машины.
Постепенно информация начала поступать в сознание
командира, интерпретируясь его мозгом как стандартные
проекции таблиц и показателей. Теоретически он уже знал все
данные по статусу и телеметрии, но иллюзия проекции
помогала их понять и переварить. Мозг человека не был создан
для полноценного слияния с машиной, и маленькие детали,
создающие эффект присутствия внутри фрейма, помогали
обмануть сознание и избежать психологической травмы. И все
же первые секунды всегда были полны дезориентации и
подсознательного ужаса, что тебя вырвали из собственного тела
и поместили в чуждую оболочку.
Фрейм, подчиняясь инстинктам своего нового хозяина,
дернулся из стороны в сторону. Его черное угловатое тело
оплывало, меняясь согласно спецификациям пользователя.
Статистика прошлых миссий, стиль поведения на поле боя,
предпочтения в оружии — все это влияло на внешний вид

50
машины. Почувствовав себя уверенней, Страйкер
сконцентрировался на том, что ему сообщает система.
<Капсула подверглась деформации. Требуется ручное открытие
переборок.>
<Обнаружена приближающаяся техника противника. Контакт
через 5 с/м>
<Юнит_1 «БОСС» в полной боевой готовности>
<Юнит_2 «КУСАКА» в полной боевой готовности>
<Юнит_3 «ВУЛКАН» готовность частичная. Повреждения
источника питания при приземлении>

Похоже, у Фенгджа какие-то проблемы с его фреймом.

Страйкер открыл внутренний канал связи.

[… только на половину бака! День становится все лучше и

лучше.], — жаловался азиат. Это был его голос, или скорее
каким Страйкер его помнил, подыгрывая иллюзии живого
разговора. Хотя, пожалуй, теперь он был чуть визгливее,
подчиняясь внутреннему восприятию персоны Фенгджа
командиром.
[Кончай жаловаться, Вулкан. Подзарядишься на локации.
Готов спорить, она просто кишит мобами], — Голос Джетро
звучал моложе обычного, с озорством подростка-хулигана,
замыслившего недоброе. На миссии младший член команды
всегда обращался к сопартийцам по именам их машин, и
реагировал только, когда его самого называли Кусакой.
Страйкер всегда опасался, что Джетро сливается со своей
машиной больше, чем того требуется для эффективного
выполнения миссии. Но подробные отчеты и дебрифинги ни
разу не привели к взысканию или расторжению контракта.
Компанию Джетро полностью устраивал.
[Не люблю экономить на огнеметах. Опять придется
менять тактику, а это повлияет на финальную статистику], —
не унимался Фенгдж.
[Поймали тишину. Я открываю канал с орбитой], —
скомандовал Страйкер. Перед его глазами появился экран с
лицом лейтенанта Монтэгю — загорелого мужчины лет сорока в
полной боевой выкладке. Его испещренное морщинами лицо
носило следы не одной войны. Глаза офицера смотрел куда-то в
сторону от камеры — скорее всего на иконки, обозначавшие

51
бойцов отряда Страйкера на его индивидуальном КПК. За
спиной Монтэгю можно было видеть солдат, готовящихся к
высадке.
— Вы поздно, — сказал Монтэгю без каких либо эмоций.
— Судя по моим данным, вас уже почти нашел противник.
[Скажите мне что-то, чего я не знаю, лейтенант], —
ответил Страйкер, принимая контроль у автоматики и на пробу
ощупывая манипуляторами своего фрейма заевшие створки
болванки. Одновременно он послал сигнал группе выбираться
наружу. Второй брифинг будет проходить буквально на ходу.
— Вам необходимо в кротчайший срок прибыть по
указанным координатам, — продолжил Монтэгю, игнорируя
ответ Страйкера. — Согласно данным разведки, в этом здании
культового типа расположилось верховное руководство
колонии: президент, премьер министр, генерал сил
самообороны, а также руководители министерств. Все они
были эвакуированы туда тайно, скорее всего из учета
действующего запрета на орбитальную бомбардировку
объектов культурной ценности. Мы не сможем прихлопнуть их
отсюда, как и подтвердить уничтожение целей без
идентификации лиц.
Страйкер быстро проглядел фотографии мужчин и
женщин, которых полагалось устранить. Серые,
непримечательные лица — обычные люди, которых миллиарды.
С тем же успехом они могли быть сгенерированы игровым
рандомайзером. Его внимание привлекло лишь изображение
культового здания — большое, напоминающее одновременно
какой-то собор и скопление коралловых рифов, тянущихся
высоко в небо остроконечными трехгранными шпилями.
Именно там находились их мишени. Судя по данным
телеметрии, болванка упала на пустыре стройки не более чем в
пяти километрах от цели. Для фрейма — легкая прогулка.
— Я не привык полагаться на услуги вашего... типа
войск. Но в этот раз от успеха может зависеть то, сколько
своих людей я сегодня потеряю. И у них второго шанса не
будет.
«Он хотел сказать “в отличие от вас”, но не сказал. И на
том спасибо. Но, может, и наша удача однажды закончится», —
подумал Страйкер. В действительности его тоже занимала
судьба команды «С». Погибли они или просто ушли на покой

52
под легендой несчастного случая? Узнать наверняка можно
лишь по условиям контракта. Но будь он проклят, этот день
наступит еще не скоро. Даже если в тайне хочется обратного.
[В моей группе лучшие из лучших. Настоящие
профессионалы. Мы вас не подведем], — сказал Страйкер и тут
же пожалел об этом. Он прекрасно знал, что его «группа»
требует особого контроля. Особенно Джетро со своей любовь к
лезвиям и ближнему бою, но и Фенгдж порой умудрялся
неприятно удивить своим поведением.
<Прогнозируемый огневой контакт через 15 секунд>
[Пора выбираться], — сказал Страйкер больше сам себе.
[Уже, Босс. Вижу столб пыли. Гости на подходе], —
рапортовал Джетро.
[Мой фрейм уже принял конечную форму. Для меня
выход слишком узкий], — как всегда ныл Фенгдж.
[Выковыривай его, Кусака. Сейчас прикрою], — ответил
Страйкер.

Снаружи на пустыре царили тени близкого заката.

Искривленные створки десантной капсулы подались вперед, а
затем лопнули перезревшим нарывом, выпуская Босса на
свободу в клубах дыма и искр. Перешедший в боевой режим
фрейм прочертил глубокую парящую борозду в сухом
желтоватом грунте. Не разводя верхних конечностей
манипуляторов, увенчанных двумя половинами штурмового
щита, он раскрыл плечевые лакуны. Пятьдесят миниатюрных
ракет устремились вверх хаотичным роем — прямо навстречу
чернеющему впереди склону, на котором только что показались
огни фонарей прибывших транспортников. Мгновение спустя
горизонт залило пламенем, тут же погасшим в клубах праха и
обломков, поднятых объемным взрывом.
Страйкер хотел было обработать местность по кругу, но
система не возвращала никаких признаков вражеской
активности. Оказывается, все, что прислали на их поиски —
какая-то допотопная БМП да пара внедорожников.
[Надо было еще термитом выжечь — для верности], –
засмеялся Джетро.
Страйкер расслабил хватку, и Босс расцепил щиты,
слегка выпрямляя свою гориллоподобную фигуру. Адаптивная
броня уже сменила цвет с неотражающего черного на

53
пустынный камуфляж, больше подходящий для местности.
Верхние манипуляторы уперлись в землю, от чего Босс мог бы
еще больше походить на примата, если бы не вывернутые
вверх локти и отсутствие головы в традиционном ее
понимании. Страйкер перевернулся внутри своего
гипотетического места обитания, и мушиные глаза камер,
растущие на спине Босса, завертелись, регулируя картинку под
взгляд оператора.
Небо было оранжево-красным. Отчасти из-за
приближающегося заката, отчасти из-за индивидуальных
свойств местного солнца и атмосферы. На фоне неба болванка
выглядела черной скалой, на которой застыла уродливая статуя
худого, покрытого металлическими перьями существа с
огромными пустыми глазами на шишковатой голове. Затем
статуя повернулась в сторону Босса и помахала когтистой
лапой.
[Привет, Босс! Как тебе мой новый лук?], — Кусака
подполз к краю крыши болванки и вытянул длинную
сегментированную шею навстречу командиру.
[Я думал, твой фрейм не может выглядеть еще уродливее.
Признаю свою ошибку]
[Это еще цветочки. Смотри!], — Джетро заставил Кусаку
выгнуть худое тело в обратную сторону пируэтом
профессионального гимнаста, сложив его почти пополам. Из
паховой области машины появился оскорбительно фаллический
отросток, овитый неким подобием алых гидравлических трубок
и оканчивающийся трехгранным вибрирующим
наконечником.
[Помнишь, ты говорил, что я недостаточно экипирован
для битвы с пилотируемыми роботами? Исправлено! И, кстати,
это уже протестированный и одобренный образец], — заявил
Джетро.
[Если я чему и удивлен, так это тому, что ты не разболтал
про новинку еще в челноке], — ответил Страйкер мрачно.
[Я выхожу!], – вдруг объявил Фенгдж.
Голова Кусаки повернулась набок, а затем он высоко
подпрыгнул вверх. Спустя мгновение и без того покореженная
болванка окончательно разлетелась на части. Посреди обломков
стоял Вулкан — последний член команды. Фрейм Фенгджа
никогда не отличался убийственным изяществом,

54
характерным Кусаке, или минималистичным дизайном Босса.
По большому бочкообразному телу ало-коричневого цвета
пробегали голографические огненные змеи; верхняя и нижняя
пара конечностей с адаптивными суставами, могущими
выгибаться в обе стороны, располагались на подвижных
кольцах, позволяющих как резко менять направление
движения, так и вести огонь на все 360 градусов вокруг;
фактически Вулкан был огнеметным блиндажом с
подвижностью фрейма.
[Урод, я чуть не упал], – завопил Джетро, выбираясь из-за
горы строительного мусора.
[Сам виноват. Я приказал тебе его освободить. Хватит
время тянуть, мы отстаем от графика. Так что на скрытность
времени нет. Можешь оставить свою иллюминацию Фенгдж,
только не отставай], — С этими словами Страйкер вернул
прямой контроль над Боссом и повел машину вперед, переходя
на галоп. Его фрейм подчинялся идеально, вбивая сжатые
кулаки манипуляторов в землю и выбрасывая более короткие
задние конечности далеко вперед. Он в несколько прыжков
преодолел обугленный склон, усыпанный телами и обломками
БМП, после чего устремился к открытым воротам, ведшим из
пустыря на асфальтированную дорогу.
Выскочив за ворота, Босс развернулся и, высекая искры,
заскользил конечностями по дорожному покрытию, помогая
себе вписаться в поворот вспышками маневровых двигателей.
Он побежал прямо по дороге, перепрыгивая через
разнообразный, но допотопный наземный транспорт
гражданского типа. Он видел, как обычные гражданские
выглядывали из окон своих машин, и даже немного пожалел
их. Бетонный забор за его спиной взорвался, и на дорогу
выкатился Вулкан, сминая машины вместе с их хозяевами.
Фрейм Фенгджа опустил свое цилиндрическое тело округлой
«головой» вперед и понесся по трассе, разбрасывая смятые и
искореженные остовы гражданских машин, наполняя
городской воздух грохотом металла и криками гибнущих
людей.
Страйкер знал, что для аккуратности нет времени,
поэтому не требовал ее от подчиненных. Он припустил
быстрее, следуя указаниям навигатора, и когда не было места
для аккуратного приземления, топтал людей и отбрасывал

55
транспорт штурмовыми щитами. Где-то рядом, он чувствовал,
среди пешеходных дорожек и переулков тенью скользит Кусака
— более миниатюрный и аккуратный, не приспособленный для
крушения всего на своем пути. Командир лишь надеялся, что
Джетро слишком спешит и не имеет желания собирать
кровавую жатву среди прохожих, не успевших эвакуироваться
из города.
[Что это за уродство в небе? Наши флотские?], —
внезапно спросил Джетро.
Страйкер обратил свой взгляд в кровавое небо, позволив
автоматике вести фрейм вперед. Высоко наверху, за
небоскребами и трубами, неподвижной громадой, как
естественный спутник, зависло какое-то судно. Его архаичный
дизайн и невероятные размеры наводили на мысли о древних
временах, когда человечество только покидало свою колыбель.
[Нет, это старый колонизаторский корабль. Слишком
большой, чтобы спускать его в атмосферу. Скорее всего,
большинство местных — потомки колонистов, прибывших на
нем поколения назад. Удивительно, что за столько лет они до
сих пор не разобрали его по частям], — ответил Страйкер.
[Флотским стоило бы просто разогнать его и сбросить на
этот город. Чтобы наверняка. Было бы самое быстрое
подавление восстания в истории компании], — сказал Фенгдж.
[Ты понимаешь, что говоришь? Это бы убило миллиарды.
Не говоря о необратимых климатических изменениях], —
возмутился Страйкер.
[Да, эпичный килстрик бы получился], — вставил Джетро.
Страйкер лишь порадовался, что не эти мясники
принимают организационные решения.
Они миновали районы с множественными высотными
зданиями и ворвались в центр города, примечательный более
древними и замысловатыми постройками. Многое из этого,
скорее всего, считается объектами культурного наследия. Если
Страйкер с командой преуспеют, то сопротивление быстро
подавят и многое из этого может уцелеть.
<Дорожная блокада за поворотом + 500 метров на север.
Самоходная гусеничная техника, множественный вражеский
контингент>

56
 [Дорога, скорее всего, простреливается. Фенгдж, давай
напролет и в обход. Я отвлеку их в лоб], — скомандовал
Страйкер.
[Я по крышам!], — выпалил Джетро, и его фрейм
устремился вверх по стене, уродуя фасад какого-то старого
здания.
Босс почти пролетел мимо поворота, но оттолкнулся от
земли, выворотив несколько бордюров, и зигзагом стал
сокращать расстояние до блокады, свободно расходуя заряд на
маневровые двигатели. Вокруг немедленно стало тесно от огня
множества орудий, направленных вдоль дороги. Фрейм
сомкнул щиты и с грохотом приземлился посреди дороги,
вгрызаясь конечностями в полотно. По щитам немедленно
застучали разнокалиберные снаряды.
<Целостность оболочки снижается. 98... 96... 94...>
Сверкающая отраженными бликами, с крыши метнулась
фигура. Кусака выпрямил увенчанные лезвиями ноги и со
скрежетом вошел в башню колесной самоходки, по пути
сминая железо и разнося в клочья пулеметчика. Оторванные
руки в темно-синей форме все еще продолжали давить на
спуск, но ствол крупнокалиберного пулемета повернулся в
сторону, и последние снаряды скосили еще несколько
неудачливых солдат. Упершись руками в металлический борт,
фрейм вытянул себя из обломков и снова волчком взмыл вверх,
разбрасывая вокруг детонирующие снаряды. Послышались
испуганные крики, возвещающие начало паники.
Ближайшее здание задрожало, его окна взорвались, а за
ними рухнула стена, выходящая на дорогу. Сияющее тело
Вулкана выкатилось за возведенной блокадой, раздавив
временный коммуникационный пункт. Продолжая двигаться,
Фенгдж выправил тело машины вертикально, и спрятанные
под округлой головой сопла завертелись по кругу, разбрызгивая
высокотоксичную жидкость. Испуганные солдаты
останавливались и бросали оружие, пытаясь стереть с лиц
едкую субстанцию. Затем Вулкан ударил кулаком по земле,
высекая искры, и вся блокада вместе с защитниками
вспыхнула неугасимым огнем. Пламя стремительно сожрало
всех, кто был на улице, и задушило спрятавшихся внутри
техники.

57
 [Позер], — сказал Джетро, его фрейм свисал с края
крыши ближайшего здания. Он качнулся назад, чтобы сделать
кульбит... и чуть не поймал корпусом снаряд. Сдетонировав от
стены, тот отбросил беспомощно машущую конечностями
машину вниз и в сторону — прямо сквозь уже разбитое окно
придорожного кафе. Внутри взорвалось еще что-то, и фасад
здания сперва покрылся трещинами, а затем осел, сложившись
внутрь.
[Танки!], — выкрикнул Фенгдж, снова набирая скорость.
Он направил Вулкана прямо на выехавший из-за перекрестка
допотопный гусеничный агрегат с массивной броней и
множеством прямоугольников противоракетной защиты. Танк
выровнялся относительно улицы и, направив ствол на
бочкообразное тело фрейма, стал сдавать назад. Впереди из
соседнего переулка уже показалась такая же гусеничная
платформа, но со сдвоенной зенитной пушкой.
<Зафиксирована амуниция с высокой проникающей
способностью. Угроза контрольному ядру>
[Ты слишком рискуешь! Перегруппируйся. Надо откопать
Джетро], — передал Страйкер, но Фенгдж его не слушал.
Вулкан набрал достаточно инерции, чтобы протаранить
еще один дом, и догнал отступающий танк. Округлая голова
врезалась в призматический нос, сминая его и ускоряя ход
машины, но верхние конечности устремились к ведущим
колесам, разрывая гусеницы и заклинивая ходовую часть.
Передняя часть танка задралась кверху, задняя уже высекала
искры о дорожное покрытие. Башенный ствол беспомощно
ударил по корпусу фрейма, слишком длинный, чтобы
произвести выстрел в упор. Снаряд ушел в небо; камеры на
корпусе Вулкана заглянули в незакрытые передние люки и
разглядели внутри парализованных от страха танкистов.
[Щас будет мультикилл], — сказал Фенгдж, готовясь
выпустить струи воспламеняющейся жидкости внутрь танка.
Но в этот момент от танка стали одна за другой отлетать
пластины пассивной защиты, под хлопки наполняя воздух
дымом. Многоствольное орудие дальше по улице решило не
рисковать, и открыло огонь по танку, возможно, надеясь
сдетонировать боеукладку и подорвать фрейм. Команда танка
почти сразу испарилась в облаках металлических осколков.
Часть сверкающих белой сваркой снарядов попала по

58
касательной в купол головы фрейма, отрывая куски
адаптивной брони и ослепляя боковые камеры.
[Залп!], — сообщил Страйкер.
Целый рой ракет пронесся над улицей в сторону
многоствольной самоходки, и та, продолжая стрелять, дала
задний ход, возвращаясь под прикрытие домов на
перекрестке. Почувствовав, что угол атаки сместился, Вулкан
бросил погибший танк и рухнул на землю, позволяя своему телу
свободно катиться в сторону какого-то проулка. Вслед ему
сквозь дым от взорвавшихся ракет Страйкера понеслись
снаряды, продолжая ранить огромное тело фрейма.
<Целостность оболочки снижена до 73 процентов>
[Убейте ее уже кто-нибудь], — взмолился Фенгдж.
Упреждая следующий ракетный залп, самоходка снова
начала сдавать назад, надеясь отступить к другой блокаде или
обойти фреймы с тыла. Но когда ее гусеницы коснулись
канализационного люка, из него вытянулись два когтистых
манипулятора и потянули на себя. Выламывая покрытие,
машина вытащила за собой на свет черное тело Кусаки.
Ведущее колесо тут же заклинило, когда угловатую тушу
затянуло в механизмы левого трака.
С одной работающей гусеницей орудие тут же стало
разворачивать на месте, и механик остановил ход. Верхний
люк башни откинулся, и светловолосый командир в темно-
синей форме высунулся, чтобы разглядеть причину
повреждения. Его голова отлетела высоко вверх в алом
фонтане крови, когда Джетро вытянул свободную конечность и
отстрелил одно из лезвий. Затем Кусака стал выбираться из
обломков ходовой части, извиваясь и сгибаясь под
немыслимыми углами. Его правая «нога» в процессе не
участвовала и безвольно повисла, словно оператор потерял над
ней контроль.
Кто-то втянул обмякшее тело командира обратно и
захлопнул люк. Только взобравшегося на корпус машины
Кусаку тут же отбросило назад стволами разворачивающейся
пушки. Фрейм упал на землю и тут же попытался встать. Он
двигался неуверенно. Сделав полный круг, башня орудия
направила все четыре ствола на машину Джетро.
[А вот хер тебе!], — раздалось по внутренней связи; Босс
нырнул под носовую часть самоходки, используя свои руки со

59
щитами как рычаг. Почти повторив маневр Вулкана, он
перевернул самоходку на бок, и сразу же бросился к Кусаке,
закрывая его своим телом. Струи невыносимо горячего
пламени ударили в корпус поверженной машины, моментально
раскалив его и подорвав боезапас. К группе, тяжело шагая,
словно отдувающийся толстяк, присоединился Фенгдж.
[Двигаться можешь?], — спросил Страйкер
прихрамывающего на одну ногу Джетро. Фрейм подчиненного
выглядел сильно потрепанным, но системы диагностики
показывали, что повреждения в пределах нормы.
[Нормально все. Меня просто застали врасплох. Нога
немного болит, но скоро пройдет], — внезапно он встал на обе
ноги, как ни в чем не бывало.
«Он что, сам себя убедил, что у него отказала
конечность?», — подумал Страйкер.
[Ты сливаешься, чувак. Передай часть контроля
автоматике], — посоветовал Фенгдж.
[И без тебя знаю], — огрызнулся Джетро. На черном теле
его фрейма стало меньше лезвий, оно еще сильнее «исхудало»,
но через внутренние резервы все еще компенсировало
нанесенный ущерб.
[Движемся дальше. Я уже вижу собор], — сказал
Страйкер, перепрыгивая через горящие обломки самоходки.
[Так это собор? А я думаю, что за уродский дизайн...], —
начал Джетро, но его прервали.
<Неизвестная сигнатура. Следы атомного распада.
Движется с запада к точке назначения. До контакта 5... 4...
3...>
[Да вы издеваетесь], — сказал Фенгдж.
Впереди, из-за поворота, визжа четырьмя поршневыми
конечностями, вывернуло механическое нечто. Этот
примитивный протофрейм обладал габаритами и изяществом
погрузочного крана, и выкрашен был соответствующе — в
желто-черную полоску. Почти наверняка только что с тестового
полигона. Металлический паук потрясал перед собой двумя
клешнеобразными манипуляторами как жук мандибулами. Где-
то за ними находилась кабина пилота — архаичное явление в
век технологии удаленного присутствия. Еще две более
крупные конечности были вооружены неким примитивным
лучевым оружием короткого радиуса. Не церемонясь и

60
отбросив осторожность, машина направилась навстречу
команде фреймов.
[Кажись, нашли мы причину смертного приговора. До-
подпространственный век какой-то], — протянул Фенгдж.
[У нас окно закрывается. Система сообщает, что высадка
почти началась. Давайте быстро с ним закончим. Я и Фенгдж
зайдем в ноги. Джетро... Кусака — добей]
Все три фрейма ринулись навстречу новому врагу.
Расстояние они сократили в считанные мгновения.
Раскаленные лучи вражеских орудий метнулись в сторону
лидера, но лишь вскользь прошли по верхним слоям тела Босса,
выжигая неглубокие борозды. Пилотируемые аналоговым
способом системы не смогли подстроиться под скорость
фреймов, управляемых силой мысли. Страйкер заставил свой
фрейм ухватить паука за переднюю левую ногу, позволяя
ускорению тащить себя вперед. Протофрейм начал
заваливаться, остальные ноги старались компенсировать
потерю центра тяжести, когда Вулкан всей своей массой выбил
еще одну конечность.
Неповоротливая машина рухнула вперед, ломая
выставленные перед собой манипуляторы. Черная,
ощетинившаяся фигура Кусаки прильнула к бронированному
лобовому стеклу кабины, как огромное мерзкое насекомое. За
темным стеклом не было видно ужаса пилота, но его было легко
представить. А затем новое фаллическое орудие Джетро —
наполовину отбойный молоток, наполовину копье — без
сопротивления пробило вибрирующим острием броню, в одно
движение обезглавливая вражескую машину.
[Мы тут закончили. Идемте], — скомандовал Страйкер.
Его фрейм уже устремился к возвышавшемуся впереди
«собору».
[Я поверху], — крикнул Джетро, обгоняя командира и
запрыгивая на древние портики. Его уродливый фрейм быстро
потерялся среди статуй и замысловатой лепнины.
[Постойте! Надо обесточить этого паука. У него при себе
ядерный реактор], — запротестовал Фенгдж.
[Позже. Реакторы просто так не взрываются. Миссия
важнее], — ответил Страйкер. Он уже чувствовал, как утекают
их премиальные.

61
 Удивительно, но массивные ворота собора поддались не с
первого удара. Словно подготовленные на случай осады, они
рухнули только когда Босс и Вулкан ударили вместе.
Ввалившись внутрь, Страйкер выставил щиты, готовясь к
последнему бою со стороны охраны руководства колонии. Но
выстрелов не последовало.
Командира встретило пустое и мрачное помещение,
освещенное только остатками закатного светила через
огромные витражные стекла, установленные высоко вверху.
Когда-то помещение собора заполняли ровные ряды лавок, но
их отодвинули к стенам, освободив место для спальных мешков
и походной кухни. На первый взгляд помещение было пустым:
только канделябры без свечей, какие-то изображения людей со
страдальческими лицами да многочисленные тени. Но глубоко
впереди, где витражи спускались с потолка и образовывали
величественный ансамбль над алтарной кафедрой, спиной к
своей команде стоял Кусака. Он нашел путь поверху и первым
попал внутрь. Черный фрейм что-то держал перед собой, у него
между ног капала жидкость, которую Страйкер видел очень
отчетливо благодаря системам приближения своей машины.
[Нет здесь никакого правительства. Ни президента, ни
министров. Только кучка личинок, да эта непись], — подал
голос Джетро. Страйкеру показалось, что он тяжело дышит,
хотя оператор физически не мог запыхаться. Правая нога
Кусаки снова выглядела сломанной.
Командир огляделся по сторонам, и теперь заметил то,
что системы фрейма обычно не выделяют, так как это не
важно для выполнения задания. В углу помещения стояли,
сбившись в испуганную толпу, дети. Самому младшему от силы
года три, но были и почти взрослые. Среди них даже нашлась
пара девочек близняшек, очень похожих на собственных
дочерей Страйкера. Впервые за миссию командир ощутил свое
присутствие на этой планете — чувство, от которого он всегда
старательно дистанцировался, считая себя наблюдателем, а не
исполнителем.
Многие в ужасе смотрели на огромные, покрытые кровью
и копотью машины, что вторглись в обитель местного культа.
Подошедший ближе Вулкан был настолько велик, что легко
отбрасывал тень на всю группу разом. Большинство же детей
завороженно, со слезами на глазах, пялились на Кусаку.

62
 Подойдя ближе, Страйкер увидел, что фрейм Джетро
держит перед собой молодую женщину в длинном бежевом
одеянии. Манипуляторы Кусаки хоть и были похожи на
человеческие руки, но все пальцы заканчивались
трехгранными когтями, а поверхность ладоней имела
абразивные свойства для улучшенного хвата. От попыток
вырваться из хватки машины, женщина уже изорвала свою
одежду и из множества порезов обильно текла кровь.
[У нее диалоговых опций не много... Но сучка говорит,
что тут убежище для детского дома. Не было тут и близко
никаких ВИП-персон], — продолжил Джетро разочарованно. —
[Миссия провалена. Гейм овер. Высадка началась]
[Какого хрена ты тогда делаешь?], — спросил Страйкер с
накатившим на него отвращением. Он заметил, что Кусака
пытается прислонить промежность сопротивляющейся
женщины к наконечнику отбойного молотка. — [Брось ее, и
пошли встречать высадку. Поддержим их, а на дебрифинге
объясним ситуацию. Не наша вина, что разведка ошиблась]
[Конечно не наша. Но должен же я что-то получить от
этого забега. Со всей беготней я даже толком не испытал эту
штуку], — заявил Джетро.
[Мы высадку поддержим? Мне тогда органика нужна на
заправку. Огнеметы уже сдохли, да и шасси скоро начн...], —
заговорил Фенгдж, но Страйкер его прервал.
[Девку то брось, говорю. Она нонкомбатант — никаких
бонусов за нее], — Страйкер почему-то скорее умолял, чем
приказывал. Чувство присутствия все обострялось, до него
начал доходить запах крови, который система фильтрации
обычно не фиксирует за ненадобностью. — [Перестань, прошу
тебя. Ты даже ничего не почувствуешь]
— Зато она почувствует, — ответил Кусака голосом,
который прозвучал не через внутреннюю связь, а из
динамиков его фрейма. Голос этот был не человека, но
машины, извращенной нецелевым использованием,
оскверненной человеческим пороком. А затем он активировал
отбойный молоток.
Крик женщины звучал оглушающе и все длился и длился,
пока бешено вибрирующее сверло уничтожало ее
внутренности. Страйкер, ощутивший себя запертым в клетке
своего фрейма, не мог отвести взгляда от чудовищной сцены,

63
не мог перестать слышать крик. Он видел, что женщина уже
мертва, что ее смерть от шока была относительно быстрой, но
крики... Крики не переставали звучать. Просто кричала уже не
она.
С огромным трудом Страйкер развернул машину, забыв,
что все тело фрейма утыкано камерами. Что это не его тело. Он
искал того, кто кричит, но ничего не видел.
[Что... что ты делаешь], — выговорил Страйкер, не зная
при этом, смог ли он послать сигнал, или тот так и остался
звенеть в его голове.
Пока Кусака мучил свою жертву, Вулкан не тратил
времени зря. Топчась на месте, он собирал в манипулятор
какую-то бесформенную массу. Под его ступнями растеклась
жижа из массы человеческих тел, перемешанных с кислот-
содержащими реагентами. Полуразложившуюся, трепещущую
кашу из детских тел гигант запихивал в открывшееся
отверстие под куполом головного отсека. Он торопился
закончить поскорее, измазывая корпус дымящимися мясом,
маленькие конечности застревали в щели, свисали с нее вниз,
словно отказываясь быть погребенными внутри ходячего
биореактора.
[Это неправильно. Так нельзя], — теперь он чувствовал
все запахи. Чувствовал даже жар, исходящий от чудовищного
химического процесса. — [Я больше так не могу. Дисконнект!
Система! Дисконнект!]
<Отключение невозможно, пока фрейм находится в зоне
боевых действий. Вражеские сигнатуры в зоне>
[Мне плевать! Дисконнект, немедленно!]
<Отключение невозможно. Тревога! Вражеские
сигнатуры в зоне. Растущие показатели атомного распада>
— Какого хрена? — выкрикнул Кусака своим машинным
голосом.
А затем древний витраж лопнул, и в помещение ввалился
протофрейм. Он еле-еле передвигался, разбитая кабина
чернела, как выколотый глаз. Да, его пилота убили. Но местные
умельцы так и не смогли достичь уровня управления в
одиночку.
— Горите в аду, монстры! — закричал второй пилот и
активировал процедуру самоуничтожения машины.
Свет был ослепительно белый.

64
 Страйкер безвольно выпал из своей сферы. Его стошнило
прямо на пол. В ушах звенело, но он слышал голоса.
— Это просто провал. Я короче в бар. Буду пить пока
дебрифинг не придет, — это Фенгдж, уходящий вниз, как ни в
чем не бывало. — Какого хрена кондеры до сих пор не
работают?
— Ты в порядке, Босс? — голос прозвучал как скрежет
металла о металл, острые когти затронули плечо. Страйкер
дернулся, отползая к своей сфере. Но когда он поднял глаза,
над ним стоял Джетро — такой же молодой парнишка, каким
он всегда был. Не Кусака.
— В порядке? В порядке?! Я ни хрена не в порядке! —
закричал Страйкер, вскакивая и хватая парня за шиворот. —
И ты тоже не должен быть!
— Ты чего, Босс? Из-за того что мы фреймов потеряли?
Так мы в засаду попали, да еще и по левой инфе. Нас простят.
— Да на хер твоих фреймов. Там были дети...
— Ты серьезно из-за кучки мобов сейчас?
— Я тебе покажу мобов. Где этот жирный ублюдок? Я вам
обоим покажу. Что... — Страйкер не договорил. Его внимание
привлек экран для брифингов. Системы Эриды находились в
критическом состоянии. Кондиционирование и терморегуляция
по-прежнему не работали, связь не работала, даже релей
отключился почти час назад. Но как это возможно, если
команда все время была там? Ведь их вернуло уничтожение
фреймов, а не аварийное отключение...
Но хуже всего было...
— Где наш хренов челнок? — выкрикнул Джетро, тоже
заметив запись на экране. Согласно данным, произошла
аварийная отстыковка челнока, на котором они прибыли. Их
единственный билет отсюда сейчас уплывал в открытый
космос.
— Нужно проверить вручную, может, это ошибка? —
сказал Страйкер, на время забывая о конфликте с
подчиненными.
Вдвоем они сбежали вниз, минуя бар, в котором засел
Фенгдж, и выбежали на голографическую лужайку. Небо теперь
совершенно очевидно глючило, попеременно меняя солнечный
день и звездную ночь. Еще издалека Страйкер увидел, что

65
произошло что-то ужасное, но все равно спустился к шлюзу,
через который они вошли не больше двух часов назад. Панель
управления была разрушена — ее поверхность крест-накрест
пересекали глубокие царапины, словно работали топором. За
смотровым окном виднелась космическая пустота и обрывки
стыковочного рукава. Челнока нигде не было.
— Кто мог это сделать? Фенгдж? — спросил Джетро, в его
голосе читалась истерика.
— Чушь. Он был в системе вместе с нами. Кто-то проник
сюда еще до нашего возвращения. Похоже, произошла утечка
информации. Есть места, где за наши головы готовы заплатить
очень дорого.
Небо внезапно перестало сбоить и остановилось на
ночном варианте с огромной луной. Только напротив луны,
частично ее заслоняя, находилось что-то черное — какой-то
угловатый объект зависший в небе.
На верхушке смотровой площадки снова зажегся фонарь.
<Пожарная тревога. Источник возгорания в жилом
блоке>, — возвестила аварийная система безучастным голосом.
— Фенгдж! — крикнул Страйкер, и они побежали обратно
к строениям.
Из бара клубами валил дым. Аварийная система
пожаротушения работала, но разбрызгиватели не справлялись
с интенсивностью пламени. Широкое овальное помещение
пылало. Тело Фенгджа лежало в метре от входа лицом вниз, его
одежда дымилась, а конечности сильно обгорели. Зажав лицо
локтем, Страйкер вбежал внутрь и схватил азиата за ворот
одежды.
Подбежал Джетро, и вдвоем они смогли выволочь
Фенгджа в коридор. Страйкер бросил последний взгляд на бар
— тот продолжал пылать, бутылки все давно взорвались, и
лишь голографический бармен продолжал невозмутимо
протирать несуществующий стакан. Страйкер запер дверь,
надеясь, что вода и отсутствие притока воздуха потушат огонь.
Либо негорючий пластик, из которого все здесь сделано,
достигнет точки плавления и рухнет, погребая под собой их
всех.
— Кто это был, Фенгдж? Кто устроил пожар? —
спрашивал Джетро, но азиат был без сознания.
— Кусака, — сказал Страйкер.

66
 — Что?
— Нет. Вон там — Кусака, — Страйкер указал вперед по
коридору, который заканчивался служебным помещением. Там
в темноте что-то шевелилось, позвякивая, словно кто-то точил
ножи. Вот вперед выступила шишковатая совиная голова с
огромными плошками пустых глаз. Страйкер всегда знал, что
они нужны для устрашения, а не чтобы видеть. И он боялся.
Очень боялся.
— Идем, — сказал Страйкер.
— Да это бред какой-то. Он не может быть здесь. Не
может.
А потом Кусака прыгнул вперед. Страйкер отскочил
вовремя — фрейм подмял под себя своего пилота, глубоко
ранив его в плечо и пригвоздив к полу. Не дожидаясь развязки,
командир выскочил на лестницу, но все же он успел услышать
синтезированный голос Кусаки:
— Я ничего не почувствую, зато ты почувствуешь.
Страйкер не мог не слышать вопли напарника, как и
визг работающей гидравлики. А еще он слышал что-то похожее
на хохот. Так может смеяться только безумная машина.
Он бежал по ступенькам все выше, стремясь добраться
до смотровой площадки. Он старался не думать о парадоксе,
который их настиг. Кусака не мог быть здесь, и все же он был
— вопреки логике, вопреки здравому смыслу.
Добравшись до самого верха, Страйкер подумал завалить
проход одной из сфер, но тут же рассмеялся этой мысли. Ничто
не сможет задержать такую боевую машину. Разве что Джетро
продержится чуть дольше и выиграет ему время. Командир
обратился к экрану дебрифинга — запустил диагностику в
надежде, что связь восстановилась. Он раз за разом обновлял
показатели, но Эрида была полностью отрезана от остальной
вселенной. Все кончено...
Но во входящих все еще были какие-то сообщения.
Страйкер совсем забыл, что им пришли весточки из дома перед
самым прибытием. Он открыл сообщение, которое
предназначалось ему. Проигрываемая запись высветилась на
весь экран — знакомая комната в его индивидуальном хабе —
часть привилегии контрактника компании. Но что-то было не
так: камера установлена под углом, в помещении бардак, вещи

67
разбросаны, дверной проем на заднем плане разворочен,
словно через него прошло огромное животное.
Затем в кадре появилась его жена — Юля. Она выглядела
ужасно. Заплаканная, она баюкала одну руку у себя на груди,
словно та сломана.
— Любимый, я не знаю, что происходит. Мне очень
страшно. Он вломился сюда и заставил записать это
сообщение. Он говорит, что пощадит наших дочек, если мы с
тобой все сделаем правильно. Я не понимаю как, но
пожалуйста — сделай, что от тебя требуется.
А затем в кадр тяжелой походкой вошел Босс. В своих
длинных богомольих руках он держал близняшек, сжимая их
маленькие головы пальцами манипуляторов. Девочки слабо
сопротивлялись, но ничего поделать не могли.
— Нет, этого не может быть! Не может! — закричал
Страйкер и попытался выключить видео, но его руку обожгло
сильной болью. Часть пальцев упала на пластиковый пол.
— Время дебрифинга, — сказал Кусака.
Он одной клешней схватил командира за плечо и
поставил на колени перед экраном, а второй задрал его голову
вверх. Страйкер попытался закрыть глаза, но когти подцепили
его веки. Один промахнулся и проткнул левое глазное яблоко.
Но правое все еще могло видеть, даже когда его начала
заливать кровь.
— Нет, я не хочу смотреть! Не хочу! Дисконнект!
Дисконнект! — вопил Страйкер, пытаясь вырваться из
железной хватки фрейма. Но его крики не могли заглушить те,
что доносились из скрытых динамиков экрана.
— Дисконнект! — вновь закричал Страйкер, и Кусака
стал трясти его голову из стороны в сторону, словно желая
заткнуть отчаявшегося оператора. А потом сон закончился.
— Проснись, Босс, проснись — это Фенгдж. Он тряс
командира за плечо. Толстое лицо подчиненного покрылось
испариной. — У нас неприятности.
— Что случилось? Фреймы здесь? — спросил Страйкер,
пытаясь осознать происходящее. Он лежал на постели в своей
временной комнате, такой же безликой, как и остальные. Он
все еще был в своих перчатках, полностью одетый, даже очки
депривации все еще были на лбу и больно стягивали кожу.
Одна линза сползла ниже и давила на веко.

68
 — Что бы им тут делать? Или у тебя тоже крыша едет? —
спросил Фенгдж, делая шаг назад.
— А у кого еще?
— У Джетро не все дома. Он сильно хромает, говорит, что
нога сломана. И не помнит, как мы вышли из релея.
— Я тоже не помню. А ты?
— У меня все нормально, если не считать головной боли.
Связь оборвалась, мы вышли из сфер и разбрелись по
комнатам. Ты не хотел ничего говорить, только бормотал что-то
про детей.
— Дети! Ты ублюдок! Что ты сделал с детьми? —
Страйкер внезапно вспомнил больше, чем хотелось бы. Кусака,
насилующий гражданскую, маленькие ручки, свисающие из
пасти Вулкана. Командир бросился на толстого подчиненного и
повалил его на землю.
— Босс, постой! Босс! — Фенгдж вяло сопротивлялся, ему
явно не хватало ни подготовки, ни сил, чтобы себя защитить.
— Не называй меня так. Ты мне сейчас ответишь за все.
Сперва ты, потом мразь Джетро.
— Что это изменит? Я поступал по инструкции! Мне...
мне была нужна биомасса для боя. Сохранность фрейма имеет
высший приоритет. Гражданские внизу списка.
— Я знаю, и это ничего не меняет. Ничего, слышишь?
— Очень сильно меняет, ведь мы машины потеряли.
Будем работать в убыток — нас самих пустят на биотопливо.
Но проблема даже не в этом. Да перестань меня трясти, дай
объясниться.
Страйкер отпустил пыхтящего Фенгджа, дав тому встать
на ноги.
— Проблема не в том, что мы потеряли фреймов. А в том,
как мы их потеряли.
— Скажи мне что-то, чего я не знаю. Тот пилот взорвал
реактор, мы были у эпицентра, машины испарило.
— Я тоже так думал. Но пришел дебрифинг от Делавэр. И
вот тут у нас начинаются нестыковки. Оказывается, мы
осуществляли поддержку при высадке.
— Ты шутишь? — Страйкер с сомнением посмотрел на
азиата. Вдруг у того тоже помешательство от разрыва связи с
фреймом?

69
 — Сам сходи послушай. То, как это Делавэр описывает,
там настоящий ад творился. Колонисты бились как звери.
Говорит, что плацдарм флотские закрепили, но полегло много
народу. И мы тоже. Точнее нас накрыла артиллерия, а фреймы
считаются пропавшими без вести.
— Хочешь сказать, что мы пережили ядерный взрыв, но
не артиллерийский залп? Это не имеет никакого смысла. —
Страйкер обошел подчиненного и направился к смотровой
площадке. Фенгдж пошел следом.
Проходя мимо комнаты Джетро, Страйкер заглянул
внутрь. Младший член команды сидел на кровати и смотрел на
свою правую ногу с выражением вялого интереса, словно
разглядывал ползущее по столу насекомое.
Страйкер хотел было окликнуть его, но передумал. Еще
одна проблема, с которой рано или поздно придется
разбираться. Но не сейчас.
Поднявшись на смотровую, Страйкер в нерешительности
остановился. Сферы депривации стояли на своих местах
распахнутые, словно приглашая вновь вступить в контакт с
убийственной машиной. Искусственное небо было все такое же
солнечное, но приглядевшись Страйкер увидел то, что сперва
заметил только Джетро. Картинка солнечного дня на долю
секунды сменялась ночным режимом, напоминая Страйкеру о
его кошмаре. Он посмотрел на экран брифинга, но увидел
лишь статистику последнего боя. Сообщения из дома все еще
остались непрочитанными.
— У меня есть теория, — сказал Фенгдж, но Страйкер
остановил его жестом, а потом включил запись от своей жены.
Все было как во сне — тот же индивидуальный хаб его семьи,
та же комната, но теперь уже никаких разрушений. Юля
сидела перед камерой с близняшками на коленях. Страйкер
уже и забыл, какие они взрослые.
— У тебя красивая семья.
— Тебя не спросили, — Страйкер выключил звук и стал
проматывать запись, но ничего подозрительного не заметил.
Обычное сообщение, которых он получил уже десятки. Сколько
же людей он убил за это время? Сколько детей лишил
родителей и дома? Почему именно сейчас у него проснулась
совесть?

70
 — Говори свою теорию, — сказал Страйкер, возвращая
статистику на экран. Время боя действительно было минимум
на два часа больше, чем он помнил.
— Я думаю, что не было никакого ядерного взрыва.
— Как не было? А что тогда могло случиться?
— Сбой в программе. Ты нас отключил, а фреймы
продолжили работать. Точнее ты нас разбудил раньше, чем
пришел сигнал нас будить.
— Я ничего не понимаю. Как они могли продолжить без
нас? Скрытый автоматический режим?
Фенгдж огляделся, словно желая проверить, не шпионит
ли кто за ними.
— Это, конечно, тоже возможно. Но система
распознавания свой-чужой слишком ненадежна на
масштабных совместных операциях. В статистике было бы
больше дружественного огня, и показатели у ботов всегда
ниже. Что-то не сходится. Я тут покопался в настройках Эриды
и отключил камеры. Под видом диагностики систем. Все равно
у нас тут какие-то каскадные отключения, то кондиционеры не
работают, то освещение, то... сферы депривации.
— К чему ты клонишь? — Страйкер никогда не видел
Фенгджа таким серьезным и одновременно напуганным.
Азиат подошел ближе и прошептал.
— Я думаю, что мы не находимся на прямой связи с
фреймами.
Страйкер нахмурился, но решил подождать дальнейших
объяснений.
— Помнишь, как нам постоянно напоминали о цене
релея? Миллионы за секунду. И это связь для смежных систем.
Что и говорить про окраинные секторы. Я тут подсчитал, и
честно говоря, суммы выходят астрономические. А если
прибавить сюда возможные проблемы с лагом или
неполадками на обоих концах, могущие в бою привести к
потере фреймов. Добавь сюда возможную технологическую
утечку... От одной ошибки все инвестиции могут пойти
прахом. Все равно, что использовать деньги как основу для
ракетного топлива. Я не говорю, что у АсураТэк нет таких
денег, но если бы они могли сократить расходы, как думаешь,
что бы они сделали?

71
 — Ты думаешь, что мы прибываем сюда, ложимся в
камеру и... что? Посылаем копию своего сознания по рилею? –
Страйкер не скрывал своего сомнения.
— Вот именно. Мы просто спим в камерах, а наши копии
помещаются в тела фреймов. Потом их память сохраняется
через равные промежутки времени... на контрольных точках...
и возвращается короткими импульсами связи обратно на
Эриду, что в разы дешевле постоянного подключения. После
боя наши «я» добровольно отключаются, и все накопленные
воспоминания записываются в мозг.
— Как такое можно не заметить? Должны быть
нестыковки по времени, наслоения воспоминаний.
Страйкер живо представил все те случаи, когда он сам
добровольно сдавал фрейм для процедуры отключения или шел
в атаку, гарантирующую уничтожение. Добровольное
самоубийство. Десятки, если не сотни добровольных
самоубийств.
— Ты — то, что ты помнишь. Если простая коррекция
памяти доступна любому психологу с лицензией, то насколько
сложно для межсегментной корпорации заказать программу
полной перезаписи личности? И кто сказал, что до сих пор
никто ничего не заметил?
— Команда С.
— Может, они наткнулись на тот же глюк, что и мы,
добросовестно доложили о нем руководству... и навсегда
исчезли.
— Это очень серьезные обвинения. А доказательства у
тебя есть?
— Откуда? Для этого нужно лезть в блок релея в глубине
астероида, а там наверняка полно систем защиты, которые
зарегистрируют постороннее вмешательство. Я не хочу
исчезнуть, а ты? Оставишь дочек без отца?
— Но это тоже нельзя просто так оставить. Это же мы
там воюем. Ты, я и другие. Мы шли на это под гарантией
полной безопасности для нас и наших семей. А теперь выходит,
что каждое задание заканчивается твоей смертью. Мы не
солдаты. Мы киберспортсмены.
Фенгдж сел прямо на пол, скрестив ноги. Он глубоко
вдохнул и выдохнул, закрыв глаза, а потом произнес:

72
 — Я постараюсь об этом не думать. Учитывая размеры
космоса, шансы повстречать неотключенного фрейма с твоей
собственной личностью астрономически малы. Пока мое «я»
остается невредимым, остальные — не больше, чем яркий сон.
Аватары в игре, которые в реальности не существуют.
— Тогда зачем ты мне это рассказал? Как мне теперь с
этим жить? Было бы гораздо лучше, если бы ты держал язык за
зубами, — ладони Страйкера сами собой сжались в кулаки. Его
бесило, что этот обычно неуверенный толстяк теперь проявляет
такой стоицизм перед абсолютной циничностью ситуации. Но в
глубине души, или того, что он принимал за душу, уже зрела
холодная решимость и... желание выжить.
— Ты не дурак, сам бы заметил нестыковки. И кто знает,
может, ты тоже доложил руководству раньше, чем понял
значимость своих наблюдений. Я не мог так рисковать. У меня
вообще-то тоже семья.
Страйкер подошел к краю площадки и посмотрел на
залитую солнцем зеленую лужайку — такую же поддельную,
как и все, что творится на этом астероиде.
— Ты предлагаешь сделать вид, что ничего не случилось?
Фенгдж встал и подошел к командиру:
— Мы сотрем записи с камер, спишем все на неполадки в
системе, убедимся, что наши истории совпадают на случай
проверки. И будем надеяться, что этого хватит.
— Не хватит. Остается еще Джетро.
— Уверен, что он поддержит нашу историю. Едва ли он
хочет погибнуть... — неуверенно ответил Фенгдж.
— А если хочет? У него пострадала психика. Полагаться
на него в такой ситуации равносильно самоубийству. Сам
сказал, мы не можем так рисковать.
— Я так не могу. Это же тимкилл — последнее дело. Он не
какой-нибудь там моб. У меня на это не хватит решимости –
запротестовал Фенгдж, отступая от Страйкера.
— А не было никогда никаких мобов, пора бы тебе это
признать. Мы здесь убиваем людей. Сами себя убиваем. Одним
больше, одним меньше. Я возьму Джетро на себя, а ты убедись,
чтобы не осталось следов в системе.
Фенгдж явно хотел что-то еще добавить, но в итоге только
кивнул, и отошел к экрану брифинга. Встал он так, чтобы

73
хорошо видеть своего командира. Скорее всего, он уже никогда
не повернется к нему спиной.
Страйкер спустился на первый этаж и как бы невзначай
прошел мимо комнаты Джетро. Тот все еще сидел на кровати,
словно сломанная кукла. Командир встал за дверным проемом
и прижался к стене, собираясь с силами. Он взглянул на свои
сшитые на заказ перчатки. Он снимал их изредка с тех пор,
как стал видеть на руках багровые пятна — кровь жертв,
которую не смыть. Стигматы удаленной войны. Ему не впервой
скрывать что-то от комиссии ради общего блага. Или он делает
это все только ради себя?
Он понадеялся, что Джетро не станет сопротивляться —
со следами борьбы будет намного сложнее выставить все как
самоубийство. Может, настоящий Джетро и не здесь, а остался
там, на поле боя?
А что если все они еще там? Вулкан, Кусака, Босс...
Пропавшие без вести. Бродят среди трупов и развалин,
заточенные внутри саркофагов адаптивной брони —
потерянные, запутавшиеся и напуганные. Что бы Страйкер
сделал, окажись он в такой ситуации?
«Искал бы дорогу домой. И если в космосе не осталось
мстительных богов с больным чувством юмора, то они ничего
никогда не найдут», — подумал он и вошел в комнату Джетро,
закрыв за собой дверь.

74
75
 Александр Ковалев
Рыбословы

М ассивные мускулистые плавники ихтецелоса с

глухим, почти беззвучным чавканьем опускались
в илистую гущу, покрытую цветущими мхами.
Шаг за шагом они заставляли гладкое, склизкое от выделений
брюхо скользить по топям хвощовых плавней. В насыщенном
испарениями воздухе грузно и тяжело раздвигались
исполинские чешуйчатые стволы. Древовидные хвощи трещали
и ломались под напором, а затем смыкались в густые заросли,
еще долго раскачиваясь над пробитой в чащобе просекой.
Глубокая борозда в вязкой гнилостной земле быстро
заполнялась мутной водой. Над ней уже сгущалась клубящаяся
зловонная дымка, пряча в плавнях огромную тень.
Рыба широко открывала рот, полный зубных пластинок,
пытаясь втянуть в пересохшее горло немного влажного
воздуха. Сухая чешуя посерела, покрывшись белесым налетом
селитры и высохшей болотной жижи. Несколько крупных
клопов спрыгнули с ветвей на костистую голову ихтецелоса и
нацелились жвалами в нежные участки кожицы вокруг глаз.
Резким движением длинный шест, увенчанный метелкой,
сбросил мерзких насекомых с головы рыбы. Затем этот же
шест из задеревенелого стебля хвоща опустил метелку в
водянистую жижу под брюхом рыбины, пока та не напиталась
влагой. И тут же взмыл вверх, чтобы протереть пересохшие
лишенные век глаза ихтецелоса.
— Не пачкай! Куда тащишь грязь, сучонок! Дай сюда! —
рослый мужчина вырвал шест с метелкой из рук худосочного
паренька и залепил тяжелый подзатыльник. — Воды с хвоста!
Живо!

76
 Мальчик бросился бежать по приплюснутой костистой
голове к спине рыбы. Мимо мужчины и второго более рослого
паренька, который длинным деревянным крюком, напрягаясь
изо всех сил, придерживал открытой костяную жаберную
створку ихтецелоса. Пробегая мимо старшего товарища,
мальчишка увидел пульсирующую нежно-розовую мякоть
жабр. Если позволить рыбине плотно закрыть обе створки, она
может в любой момент нырнуть и зарыться глубоко-глубоко в
жирную скользкую илистую гущу, утаскивая за собой и
наездников. Там она свернется клубком, пока загустевшие
склизкие выделения ее брюха не превратятся в оболочку
пузыря-капсулы, и уснет на долгие годы. До следующего
лунного прилива или пока не растают полярные льды.
Мальчишка схватил кожаное ведро с шипа спинного
плавника. Хватаясь за веревку, протянутую между шипами,
царапая в кровь и разрезая кожу на ладони об плавник, он
пробежал по сухой шелестящей чешуе к хвосту, рискуя упасть
в болото. Балансируя на извивающейся спине, мальчик
закинул ведро в канаву, остающуюся следом позади ихтецелоса
и, +зачерпнув из нее относительно чистой воды, бросился
бежать обратно к голове.
Мужчина вырвал ведро из рук мальчишки и брызнул
водой на оба рыбьи глаза. Затем он обернулся к старшему
парню, удерживавшему жаберную створку.
— Какого цвета?
— Еще розовые. На краях темнеют.
Мужчина поднял глаза к черному, несмотря на день,
небу, пытаясь через разрывы в мутном мареве облаков и
туманных испарений разглядеть светила и их знаки.
— Пора поворачивать? — вновь подал голос парень с
деревянным крюком.
Мужчина окинул взглядом окружающие дебри. И
внезапно заметил огромную каменную башню,
поднимавшуюся над верхушками хвощей. Ее прежде не было
видно из-за низких облаков. Она не походила ни на что, из
прежде виденного. Серая, сложенная из отшлифованных
гладких камней, не имела ни окон, ни дверей, ни балконов.
Ничего, что свойственно старинным, облицованным алым
кораллом минаретам Миктлана. Не похожа и на циклопические
каменные кольца Ултара. В сравнении с этой странной башней

77
гигантские стены Ултара показались бы широкими
приземистыми валами.
Она выглядела такой древней, будто уже была
бесконечно старой еще во времена, когда владыки Ултара были
юны. Мужчина не смог найти взглядом вершину, потерянную в
густом средоточии плотных облаков, и попытался сглотнуть, но
загустевшая слюна отказывалась протискиваться в горло.
— Понятия не имею, что это! Это не Ултар. Мы сбились
из-за чертовой дымки, — мужчина сплюнул, с отвращением
поглядывая на башню. — Неба ни хрена не видно. Можно
повернуть, чтобы не пересушить рыбе жабры. Хотя бы
уберемся подальше от этой дряни.
Помощник повернулся и непроизвольно вскрикнул,
увидев башню. Он едва не выпустил из рук кормило, но
мужчина вовремя ударил его кулаком по уху, приведя в
чувства. Паренек дернул головой и пробормотал:
— Может, это построили владыки или зрильцы? Я
слышал, живущий в З'Рилье народ пожирает человеческие
кости. Выедают живьем, так что человек не умирает. Просто
превращается в амебу. Ултарские владыки собирают со своих
подданных налог первенцами, чтобы торговать людьми с
З'Рилье.
Хозяин в раздражении махнул на помощника рукой.
— Плевать, кто построил. От нее смердит.
Привычно удерживая равновесие на шаткой качающейся
поверхности, мужчина пробежался по голове ихтецелоса,
оказавшись с левого бока, напротив помощника, и приладил
свой крюк над плотно закрытой жаберной створкой.
— Готов?
Парень удобнее перехватил древко крюка-кормила.
— Да!
Помощник с силой надавил крюком, как рычагом, на
жаберную крышку, заставляя ее приоткрыться еще сильнее.
Рыбина резко повернулась, едва ли не падая на левый бок.
Лишь бы грязь и болотная жижа не попали на нежно-розовые
дуги. В этот момент паренек просунул шест глубже и слегка
уколол острым концом крюка небо рыбины. Та остановилась и
спазматично захлопала ртом от боли. Паренек уколол небо еще
раз.

78
 — Что там? — терял терпение мужчина. — Не елозь. Не
член бабе суешь. Коли в горло!
— Да, сейчас… Сейчас. Вот! Давай!
Рыба начала делать прерывистые движения ртом, словно
пыталась что-то отрыгнуть. В этот момент обе ее жаберные
створки синхронно приоткрывались. Мужчина улучил момент и
с силой вогнал кончик деревянного крюка под крышку.
— Есть. Пускай! — крикнул он помощнику, и тот в свою
очередь выдернул палку, позволив жабрам с правого бока
закрыться. Ихтецелос перевалился направо и несколько секунд
тяжело дышал, всасывая ртом воздух в единственное легкое. А
когда ему смочили водой глаза и обонятельные ноздри,
медленно двинулся, нехотя перебирая плавниками в илистой
жиже. Но на этот раз он загребал по дуге в другую сторону.
Ихтецелоса нельзя заставить идти ровно. Он двигается по
прямой только когда обе его жаберные створки плотно
закрыты. А в таком положении терпеть на своей спине людей
он не намерен. Наездникам приходится прокладывать пути
огромными дугами, намечая дорогу в плавнях по небесным
светилам.
Освободившись от бремени вахты, старший из
помощников пошатываясь двинулся к спинному плавнику,
чтобы завалиться в подвешенный к костяным шипам гамак.
Младший дернул его за край короткой штанины.
— Прим, хочу есть.
— Нечего.
— Хочу есть.
— Пойди — поймай что-нибудь.
— Хочу есть!
Старший отвесил мелкому звонкую оплеуху, так что
мальчик упал и схватился за края чешуек, чтобы не свалиться
в болото. Парень плюнул на младшего сверху и повторил:
— Иди — поймай что-нибудь.
Убедившись, что мальчик не собирается в ответ сделать
какую-то мелкую пакость, парень расправил сетчатый мешок
гамака и залез в него, прикрыв лицо от гнуса и мошкары
платком.
Мальчик вытер рукавом плевок и уселся. Подождав
несколько минут, пока из гамака не послышится храп, он тихо
подполз к спящему и принялся грязными пальцами шарить в

79
его вещах и пожитках. Злорадно ухмыляясь, он вытащил из
тряпья две полоски, похожие на сушеное рыбье мясо, и сунул
одну в рот. Но тут же выплюнул, отряхивая с языка слюну с
мерзким привкусом прогорклого старого масла. Это оказались
сальные пластинки, которыми старший смазывал обувь, и
снасти. Мальчик натер пластинками обветренные лицо и руки,
сунул их себе за пазуху и начал посматривать на пожитки
хозяина.
— Секунд! — не оборачиваясь рявкнул мужчина, обеими
руками придерживая торчащую из-под жаберной створки
жердь.
— Да, Хозяин? — отозвался мальчик.
— Убью.
— Да, Хозяин! — несколько секунд мальчик сидел молча,
демонстративно отвернувшись от вещей господина, но долго не
выдержал. — Хозяин?
— Что?
— Хочу есть.
— Что сказал Прим?
Мальчик не отвечал.
— Я задал вопрос, Секунд, — спокойным ровным голосом
произнес мужчина. Мальчик посмотрел на его обтянутую
сальной рубахой спину и жилистые длинные руки. Затем,
перегнувшись через лобную пластину рыбьего черепа, на
налитый кровью полумертвый глаз ихтецелоса и непрестанно
раскрывающуюся пасть, полную острых, как осколки
обсидиана, зубных пластинок. Сморщившись, он негромко
произнес:
— Прим сказал, чтобы я что-нибудь поймал.
— Ты забыл, где висит сеть? — мужчина обернулся через
плечо, посмотрев на мальчика прищуренным глазом с
пожелтевшим белком. Увидев, что мальчик неподвижно сидит
на месте, мужчина сплюнул и гаркнул:
— Секунд!
— Да, хозяин?
— Теперь я хочу есть. Возьми чертову сеть и поймай что-
нибудь, сучий выкидыш!
Мужчина прибавил еще что-то непристойное и
богохульное в конце, но мальчик уже не слушал, пробегая по
чешуйчатой спине к узлу со снастями. Шепча проклятья,

80
мальчишка распутывал узелки и расправлял невод. Привязав
себя за талию к шипу спинного плавника, Секунд осторожно
свесился с бока ихтецелоса и посмотрел на кишащую всякой
мерзостью жижу под слизким брюхом рыбы.
Невнятного вида иглокожие твари и моллюски, не
успевшие убраться с пути гиганта, бились в предсмертных
судорогах, раздавленные чешуей сухопутной рыбы. Их
размозженные тельца разрывали на куски всевозможные раки,
черви, мокрицы и существа, для которых в человеческом языке
еще не было имен. Тех в свою очередь оплевывали
пищеварительным соком лишенные челюстей и зубов
целокаты. Похожие на помесь червя с раком, в панцирях из
хитиновых колец, опоясывающих змееобразные тела, они
широким веером поливали едкой слюной беснующуюся
кровожадную живность. Чтобы та начала гнить заживо, пока
плоть не отвалится от раковин, костей и панцирей,
превращаясь в студенистую полужидкую кашицу, которую
ракочерви смогли бы пить.
Мальчик с трудом успевал рассмотреть в месиве
болотного планктона существ, которых можно было бы
выпотрошить и, натирая солью, вялить под солнцем. Из-за
большого количества целокатов в подлеске вся мелкая
живность вокруг выглядела как оживленная некромантом
полусгнившая плоть.
Секунд краем уха слышал, что в Ултаре и Миктлане сок
целокатов используют для приготовления мясного желе. Но он
не знал, как это делается. При взгляде на заживо
распадающихся мокриц и миксин создавалось ощущение,
будто стоит от них откусить кусочек, как у тебя начнут гнить
язык и щеки, пока ты сам не станешь жижей.
Внезапно мальчик увидел стайку похожих на миног
существ. Они стремительно скользили в жидкой грязи
хвощовых плавней, окруженные защитными пленками из
слизи. Секунд понятия не имел, что это за твари, но выглядели
они мясистыми и съедобными. Целая свора этих существ,
извиваясь змеями и загребая ножками-ресничками, металась
между стволами хвощей и обескураженными их появлением
целокатами. В погоне за одной-единственной особью они не
замечали ничего вокруг себя. Похоже, самцы загоняли самку,
чтобы обрызгать ее семенем.

81
 Секунд смекнул: если изловить смердящую феромонами
суку, весь остальной косяк он без труда поймает, приманив
животных ее запахом. У зверья плавней все как у людей. Стоит
им учуять молодую, готовую к спариванию самку, как
отключаются всякие инстинкты.
Раскрутив над головой грузила сети, как пращу, мальчик
дождался момента, когда между ихтецелосом и убегающей
тварью не окажется преград. В тот же миг он метнул сеть, и та,
бешено вращаясь, полетела прямо на кокон морской стрелы.
Камни грузил сомкнулись и перекрутились между собой,
запутывая края западни.
Почувствовав тяжесть и сопротивление, мальчик изо всех
сил потянул веревку, делая это настолько быстро, насколько
хватало сноровки.
— Секунд! — внезапно окликнул мальчика чей-то
мелодичный приятный голос. Парень крепко схватил сеть и
оглянулся. Голос не походил ни на Хозяина, ни на Прима.
Мальчик даже не мог точно определить, был ли он мужским
или женским. Он просто воспринимал его как «приятный».
— Секунд! — вновь кто-то позвал паренька, и на этот раз
ему показалось, что голосок исходит из клубка сетей.
— Спаси меня, Секунд!
Мальчик никогда не слышал от кого-либо, чтобы тварь,
похожая на слизня или миногу, могла говорить или вообще
издавать какие-то звуки. Он толком не разглядел, есть ли у нее
рот. Все еще крепко сжимая склизкое змееобразное тельце в
руке, Секунд другой рукой распутал край сети, чтобы
посмотреть на головку существа и узнать, как оно говорит.
На месте головы у твари оказалось утолщение, похожее
на пятиконечную морскую звезду с круглым отверстием
посредине, через которое животное как дышало, так и
питалось. Дыхало-рот окружал венчик гибких и жестких
щетинок в палец длиной, которыми тварь хватала пищу, а
звездообразную голову окружала густая, как девичьи волосы,
грива тонких чувствительных усиков. Вибрируя в плотном
влажном воздухе, короткие и длинные щетинки, подобно
струнам арфы, издавали приятные мелодичные звуки,
непостижимым образом складывающиеся в слова человеческой
речи. Из-за схожести гривы с волосами женщин и нежности
голоса, мальчик уверился в том, что это самка.

82
 — Что ты такое? — шепотом произнес Секунд,
оглядываясь, не слышат ли его Прим или Хозяин. — Откуда
знаешь мое имя? Ты можешь исполнить мое желание, если я
тебя отпущу?
— Желание? Ах, как в сказках... О, да, маленький
Секунд! Я исполню любое твое желание, если ты меня спасешь,
— пропело существо струнами ресничек. — Только не отпускай
обратно! Они охотятся за мной!
— А кто «Они»? — переспросил мальчик, поглядывая на
все еще преследовавшую их стайку морских стрел.
— Мои братья, — ответило существо отчетливо-женским
голосом. И Секунд так и не понял, что перемена в тембре
произошла именно из-за того, что он начал считать неведомую
тварь самкой. А меж тем она повернула головку к стае
сородичей и вытянула длинные реснички, как будто могла ими
смотреть вместо глаз.
— Ты хочешь есть? — произнесла тварь. — Ты ведь хотел
выпотрошить, натереть солью и сожрать моих родственников?
Секунду на миг представил: будь у этой твари
человеческий рот, она бы сейчас злорадно ухмылялась.
Некоторое время спустя мальчик приблизился к Хозяину,
все еще стоявшему на голове ихтецелоса с кормилом в руках.
Мужчина скосил черный глаз на помощника.
— Добыл?
— Мясо! — произнес Секунд, протягивая на вытянутых
руках полоски полупрозрачной розоватой плоти, начавшей
твердеть от обилия иссушавшей ее соли. Хозяин прищурился,
лицо его приобрело подозревающее выражение. Хотя мальчик
успел разделать тушки и нарезать их филейные части тонкими
полосками, что-то невнятно знакомое, граничащее со смутным
узнаванием, шевельнулось в пыльных уголках памяти
мужчины. Он так и не смог понять, что именно, и на всякий
случай приказал:
— Откуси.
Мальчик, выбрав самую тонкую полоску, ухватился за
нее зубами и с усилием потянул, разрывая сырую плоть.
Несколько минут мальчик пережевывал кусок, пока не смог его
проглотить. И еще какое-то время мужчина пристально
смотрел на него, пытаясь угадать признаки отравления. Но
мальчик выглядел здоровым.

83
 — Плохо жуется, — пожаловался Секунд, — его бы
сварить. Можно запечь в жаровне...
— Никакого огня на спине ихтецелоса! — жестко перебил
мальчика хозяин, и наступило долгое никем не прерываемое
молчание. Мальчишка уполз к спинному плавнику рыбины,
чтобы развесить на шипах полоски соленого мяса. А мужчина
погрузился в раздумья, пытаясь выудить из глубины памяти те
смутные тревоги, что шевельнулись на миг при виде
незнакомой расчлененной дичи.
Через пару часов проснулся Прим и выполз из кокона
гамака. Увидев на спинном плавнике ихтецелоса куски
солонины, он тут же потянулся за ближайшим и попытался
откусить. Мясо успело пропитаться солью и немного высохнуть,
став жестким. С большим трудом удавалось оторвать зубами
кусок, а затем долго и муторно пережевывать его, прежде чем
комок получалось проглотить не поперхнувшись.
— Что это за дрянь? — спросил Прим, пытаясь
выковырять из зубов жесткие мясные волокна.
— Секунд поймал.
— Дерьмо... жаль нельзя сварить.
Прим распрямился и поднял голову, чтобы посмотреть,
что делает его младший товарищ. Он увидел мальчика около
хвоста ихтецелоса с целокатом в руках.
— Эй! Ты что делаешь! Брось его! — резко крикнул Прим,
увидев опасную зверюгу в руках мальца. Мальчик быстро
отшвырнул покрытую хитиновым панцирем змееподобную
тварь. Но было заметно, что он испугался скорее внезапного
крика. Прим быстро подошел к Секунду шатающейся походкой
рыбьих наездников, и увидел, что тот в маленьком горшке
замочил полоску жесткой солонины желудочным соком
целоката.
— Кретин, не смей это жрать. Ты сдохнешь, как твой
предшественник, — произнес Прим и попытался ногой
отшвырнуть горшок прочь с чешуйчатой спины. Но Секунд
успел схватить черепок раньше и резко поднять его над собой.
Прим отшатнулся, чтобы на него не попали вызывающие
гниение капли ядовито-едкого сока.
— Ну, давай! Жри, выкидыш, — прошипел Прим и
плюнул в горшок с мясом и целокатовым соком. Утерев рот, он
развернулся и пошел к Хозяину, чтобы сменить его и позволить

84
отдохнуть. Обернувшись еще раз, он увидел, как Секунд
засыпает в горшок золу хвоща. Это удивило, заставив Прима
остановиться и смотреть.
Над горшком поднялась густая пена и сизый дымок.
Мальчик долил в емкость относительно чистой воды и, выудив
мясо, и выплеснул ставший ненужным гашеный сок. Хорошо
промыв ломти от золы и сока остатками воды, Секунд
принялся споро откусывать большие куски и без видимых
усилий пережевывать ставшее нежным мясо.
Прим ждал, когда малец схватится за живот и сблюет,
начав выть от боли, но тот спокойно продолжал есть.
Изумленный Прим подошел ближе и спросил:
— Умеешь использовать целокатовый сок? Кто научил?
— Умею, — по обыкновению коротко ответил Секунд,
продолжая без перерыва рвать зубами кусок. Прим не решился
отобрать у мальца маринованное мясо, предпочитая более
надежную жвачку из солонины. По крайней мере пока, чтобы
понаблюдать — не случится ли чего с мальцом в ближайшее
время.
Когда Прим отошел достаточно далеко, Секунд подумал
было предложить кусочек мяса новой подруге. Он на секунду
задумался, прилично ли угощать кого-то, будь оно даже
неведомой тварью, кусками плоти его собственных
родственников. Но голос твари избавил его от сомнений и
вопросов раньше, чем мальчик успел их произнести.
— Пока ты сыт, сыта и я.
Голос раздался в самой глубине его ушей. И тут мальчик
ощутил, что тоненькие волосинки твари едва заметно проникли
в его ушные раковины и касаются перепонок так, что
произносимые тварью слова мог слышать только Секунд. Само
же животное, пригревшись у мальчика за пазухой, распластало
свою тушку по его груди, прилипнув к коже. Звездообразная
головка, спрятавшись под мышкой левой руки, присосалась к
коже, безболезненно, но глубоко вонзив в плоть короткие
щетинки-челюсти ротового венчика. Ярко-алая кровь Секунда,
пульсируя, омывала полупрозрачные розоватые внутренности
существа.
— Тебе придется есть за нас двоих, Секунд. Не бойся, и я
исполню любое твое желание. Люди глупы и неопытны. Ваши
жизни коротки, и вы мало что успеваете узнать за отведенный

85
срок. Я покажу тебе чудеса и одарю многими знаниями. Я
награжу тебя прекраснейшими сокровищами. Слушай меня и
подчиняйся. Я могу сделать тебя принцем. Ведь я — принцесса
своего народа, а мой отец — великий царь над царствами
земными и небесными, человеческими и нечеловеческими.
Подергивая в воздухе свободными ресничками,
спрятанными в волосах Секунда, она спросила:
— Чую знакомый запах. Что вы везете?
— Это сок из аккского дерева. Хозяин собирал его целый
месяц в лесах Ульма. Там огромные заросли акки.
— В Миктлане из акки делают прекрасное вино, —
шепнула тварь на ухо мальчику. Тот скорчил недоверчивую
мину.
— Акка воняет дегтем и канифолью! Глупость! Я слышал,
что ултарцы из него варят некромантические зелья, чтобы
оживлять полудохлых рабов на рудниках.
— А желудочный сок целоката заставляет плоть гнить, —
насмешливо ответила тварь. — Глупость — использовать его
для маринада. Нет?
Мальчик смутился.
— Я научу тебя готовить нектар! Ты должен попробовать
его как можно скорее. Возьми две части лунного камня.
Обработай его соком целоката, и когда кислота сделает его
рыхлым, истолки в ступке. Затем возьми три части древесного
сока… Что ты стоишь, дурень? Скорее делай, что тебе велю,
пока те двое не смотрят на нас!
— А если я не хочу пробовать этот нектар? — стоял на
своем Секунд. Но щекотавшие внезапно пересохшее горло
реснички-щупальца заставили его ощутить нестерпимую
жажду.
— Хочешь, маленький Секунд. Просто ты об этом еще не
знаешь, потому что никогда не пробовал этого напитка.
Прим сменил Хозяина у кормила. Они вновь провернули
ту болезненную операцию, что заставляла ихтецелоса
синхронно открывать жаберные крышки. Теперь рыба,
перевалившись на другой бок, начала описывать дугу в
противоположном направлении. Хозяин отошел к спинному
плавнику, где лежали увязанные в тюки вещи мужчины. Он
извлек медные транспортиры, астролябии и подвесы со
свинцовыми гирьками, а также большую тонко выделанную

86
шкуру редкого в этих землях млекопитающего. С трудом в
вощенном дубленом пергаменте угадывалась снятая, как со
свиньи, человеческая кожа, покрытая многочисленными
вытатуированными замысловатыми значками и линиями,
назначение которых знали немногие рыбьи всадники.
Ощупывая поверхность пергамента, Хозяин подумал, что
надо бы перенести все эти татуировки на кожу Секунда, когда
мальчик немного подрастет. В свое время он срезал эту карту
со своего предыдущего помощника, когда тот подхватил в
плавнях гнойную диарею. Что-то из того, что сожрал бедолага,
заставило отмирать фрагменты его желудка и кишечника. В
утробе несчастного открывались многочисленные гнойники,
постоянно прорывающиеся, из-за чего больной мальчишка
испражнялся гноем и сукровицей. Пришлось освежевать его,
прикончив «ударом милосердия» и срезать карту вместе с
кожей. Парень был жилист и худ, но на вкус его мясо оказалось
неплохим. Окуренное серой от заразы, оно пахло тухлыми
яйцами, но сдобренное солью и пряностями казалось
достаточно приятным. Мясо млекопитающих в плавнях
большая редкость и ценность, чтобы отдавать его целокатам.
Вместо погибшего Секунда пришлось взять в Ульме
нового мелкого и бесполезного мальчишку, унаследовавшего
имя и обязанности мертвого. Кажется, это было целую вечность
назад…
Ульм, лежавший в плавнях под одноименной звездой, был
последним людским царством на границах Апогейных
Созвездий. Прим просто подцепил крюком за шкирку
зазевавшегося мальца, когда они уходили из доков. Если у
мальчика и были родители, они не слишком заботились о
бестолковом ребенке, если позволяли тому шнырять с другими
оборванцами возле доков рыбьих наездников. Пару дней
мальчик плакал, просил отпустить его домой и звал маму.
Увесистые зуботычины, розги, удары палкой по голове и голод
со временем заставили его начать служить Хозяину и помогать
Приму. Но он до сих пор все еще оставался бесполезным.
К западу от Ульма лежали города-твердыни под звездами
Ултара и Миктлана. Царства древние, и хотя управляемые не
человеческими царями, все же населенные преимущественно
людьми. Однако всматриваясь в разрывы облаков над головой,
Хозяин не видел ни красноватого, как налитый кровью рыбий

87
глаз, Миктлана, ни холодного мертвенно-зеленоватого сияния
Ултара. Вместо них и их созвездий очистившееся от туч небо
усыпали чужие неведомые звезды, с трудом угадываемые на
периферийных участках карты. Но страшило наездника даже
не это. Его пугала ослепительно-яркая звезда, что была гораздо
ярче всех прочих.
Он никогда не видел ее. Чем больше мужчина смотрел на
призрачный, неестественно белый свет, тем больше он
убеждался, что перед ним проклятая людьми, древними и
богами полярная З'Рилье.
Это могло означать лишь одно: в тот последний раз, когда
из-за противоестественно густого тумана, клубившегося над
серой башней без дверей и окон, они потеряли ориентиры,
ихтецелос по слишком крутой дуге завернул к северу. Хозяин
торопился убраться подальше от проклятой башни, пока не
случилась какая-то неожиданная мерзость. Он пренебрег
направлением ради скорости. И теперь вместо пурпурных
минаретов Миктлана и циклопических каменных стен Ултара,
они медленно двигаются к полуночным землям иных богов.
Землям, населенным чуждыми существами и демонами с
далекой звезды З'Рилье, которым служили бесчисленные рабы и
созданные некромантией кадафы. Среди рабов встречались
как нелюди, так и люди и их противоестественные гибриды.
Мужчину передернуло от отвращения. Он вспомнил, как
однажды видел в Ултаре зрильских купцов. Они прибывали в
город на черных галерах, как обычные люди, и, возможно, ими
и являлись. Но носили на головах странные покрывала и
рогатые тюрбаны, которые никогда не снимали и не позволяли
никому видеть себя с непокрытой головой. Лишь
нечеловеческим правителям Ултара позволялось увидеть
купцов и посланцев в их истинном обличье — без широких и
струящихся, как живая ртуть, мантий и вычурных рогатых
тюрбанов. Но все же мужчина однажды увидел одного из
зрильцев без тюрбана. Память невольно возвращала рыбьего
всадника к тем бледно-розовым полоскам соленого мяса, что
принес Секунд. Раз за разом он пытался понять, обоснованы ли
его страхи, или это лишь игры отягощенного усталостью
воображения.
Все же мужчина облачился в грубо сработанные доспехи
из кожи, кости и лакированного дерева. Опоясался ремнем с

88
большим ножом в ножнах. Надел шлем, и в таком виде,
подвесив над собой пращу, копье и щит, уснул в гамаке. Он
понадеялся, что за остаток дня и ночи, если не менять курс,
ихтецелос развернется по крутой дуге обратно на юг. И,
возможно, если по пути они никого не встретят, им удастся
успешно достичь Ултара или Миктлана, не приближаясь более к
ведьмовским владениям.
Во сне он видел черные корабли, подобно ихтецелосам
ползущие скользким сальным брюхом по болотистой жиже
плавней. Длинные шесты из одеревенелого хвоща тысячами
ног толкали, словно бы сплавленные неведомой магией из
рыбьих и животных костей, корабли. На палубах стояли
похожие на людей купцы, укутанные в тяжелые мантии и
рогатые тюрбаны. Вот только нигде не было видно гребцов.
Даже в темных провалах окон и уключин гребной палубы. Но
весла-шесты продолжали выверенные волнообразные
движения, напоминающие походку сороконожки. В том же
тяжелом сне он увидел, как спадает с одного из купцов
сорванный порывом ветра тюрбан.
Мужчине показалось, что он проснулся от собственного
крика, но это кричал Прим. Он истошно звал своего господина
и указывал рукой в направлении дебрей. В направлении,
откуда на них стремительно надвигался другой ихтецелос,
несший на спине полудюжину человеческих фигур в
причудливых костяных доспехах. Вооруженные копьями,
дротиками и неведомым оружием, названия и назначения
которого не знал ни Хозяин, ни Прим, они не выглядели
людьми, которых стоит подпускать к себе ближе, чем на полет
камня из пращи.
— Хозяин, смотри! Их ихтецелос идет прямо на нас! Не
дугой, а по прямой. Они не пользуются крюками-кормилами!
— Им и не нужно! — буркнул мужчина, выбираясь из
гамака, вешая на себя оружие и хватая деревянный крюк.
— Люди? — с неподдельным испугом спросил Прим. —
Им служат люди, как в Ултаре?
— Возможно. Некоторые из них. Попытаемся уйти. Тяни
кормило на себя, задай крутую дугу. И по команде меняемся.
Давай! Где Секунд? Секунд, сученок, ко мне! Быстро!
Прим навалился на кормило, и рыбина резко забрала в
бок, беззвучно крича от нестерпимой боли. Всех на спине

89
ихтецелоса сильно тряхнуло. Секунд показался из-за вороха
сетей и мешков на спинном плавнике. Боясь свалиться на
крутом вираже, он на четвереньках, как лягушка, подполз к
хозяину. Мужчина схватил его за шкирку и рывком поставил
на ноги. В следующий миг он всучил Секунду деревянный
крюк кормила.
— Мне нужны обе руки, — произнес Хозяин, расправляя
стропы пращи и надевая петлю на указательный палец. —
Сегодня левым кормчим станешь ты. Видел, что мы делаем с
Примом? Ты смотрел на нас почти месяц. Готовься и делай все
по команде.
— А если не смогу?
— Умрешь.
— А как вы?
— Мне все равно. Я тоже умру. Скорее всего.
Секунд густо покраснел и покрылся испаренной, сжимая
в руках слишком тяжелое для его рук кормило. На лбу вздулась
синюшная пульсирующая вена. В ушах зашумела кровь; он
услышал успокаивающий голос твари. Она пела ему мелодию,
от которой дыхание становилось ровнее, сердце билось тише и
паника отступала. Ее струны звенели, складывая звуки в
человеческие слова, нашептывали советы и обещания помочь,
направить руку, если потребуется. Мальчик замечал, что по
мере того, как ее нити глубже проникают в его плоть, оплетая
позвоночник и мозг, его собственное восприятие и видение
меняется. Он лучше ощущал свое тело и окружающую
реальность, острее видел и осязал. Мышцы рук и спины
подчинились отточенным рефлексам, которых быть не могло.
Секунд почувствовал вдруг, что умеет обращаться с крюком-
кормилом. Он не противился. Напротив, если бы мог, то
всецело отдал бы новоприобретенной подруге в пользование
все свое тело, лишь бы избавиться от возложенного на него
бремени.
— Я готов, — произнес Секунд, глубоко вздохнув и встав
на дугу рыбьего черепа над жаберной створкой, уперев в ее
щель острие деревянного крюка. Ихтецелос стремительно
разворачивался к югу, и когда Хозяин увидел преследователей
с другого бока, он пустил в них свистящий керамический
снаряд из пращи и резко выкрикнул:
— Смена!

90
 Прим с силой уколол небо рыбы острием крюка, заставив
ее закашляться и открыть обе жаберные створки. Секунд
немедленно вогнал свой крюк под крышку, крикнув товарищу:
— Готово! Пускай! — и сам тут же всем телом навалился
на кормило. Ихтецелос, прежде изогнутый в дугу, резко
распрямился, ударив хвостом по стволам хвощей и болотной
жиже, выгнулся в другую сторону. Благодаря такому маневру,
рыба прыгнула с места, оттолкнувшись всеми мускулами
огромного хвоста.
— Так сможем оторваться! — крикнул Хозяин, пытаясь
перекричать хруст и грохот ломаемых хвощей. Наложив в пяту
пращи следующий снаряд, он с сожалением отметил, что никто
из полудюжины преследователей не свалился с рыбьей головы.
Людей эта свистулька часто пугает, заставляя инстинктивно
уклоняться и терять равновесие. Но зрильцы проигнорировали
ее. Решив попытаться выбить глаз их рыбине, Хозяин вложил
на пяту свинцовую пулю и прикинул нынешнее расстояние до
преследователей.
— Готовьтесь повторить прыжок! По команде...
— Хозяин! — Прим указал острием кормила немного в
сторону от движения ихтецелоса. Мужчина, проследив по
направлению взглядом, заметил еще одну темную тень,
двигавшуюся параллельно их рыбине. Что-то массивное,
черное, с плоской спиной. Это не ихтецелос. Вскоре сквозь
хлюпанье болотной жижи и треск ломаемых хвощей он
различил ритмичные звуки весел-шестов. Если Прим и Секунд
сейчас заставят рыбу прыгнуть, то они угодят под таран
зрильской галеры. А если попытаются увернуться от нее, их со
спины догонят рыбьи всадники.
— Хозяин? — ожидая команды, спросил Прим. Мужчина
со злостью скомкал пращу и бросил ее на дно снарядной сумки.
Закинув за спину щит, он сплюнул и произнес:
— Прими у Секунда кормило и держи курс пологой дугой.
Секунд, подними над плавником торговое знамя.
Словно нехотя, медленно и неуклюже помощники
повиновались. Прим взял управление ихтецелосом, а Секунд
побежал рыться в рухляди в поисках нужной тряпки. Наконец
он выудил грязный широкий прямоугольный лоскут ткани с
выведенными на нем бурыми кляксами символом Апогейных
Созвездий. Двенадцать звезд человеческих государств и пять

91
звезд нечеловеческих. Но полярной звезды З'Рилье среди них
не было. Все же Хозяин надеялся, что этот символ окажется
знакомым его преследователям. Они ведь приплывали в Ултар
на черных галерах, чтобы торговать.
Очень скоро замедлившегося ихтецелоса нагнала рыба
преследователей. Черная галера все еще маячила впереди; не
приближаясь, но готовясь перехватить беглецов. Когда головы
обеих рыбин поравнялись друг с другом, люди увидели перед
собой не только сходные с человеком фигуры в диковинных
доспехах из кости и хитина. Хозяин, Прим и Секунд сразу же
разглядели восемь или девять студенистых телец, лучами
расходившихся от глаза зрильского ихтецелоса. Они
присосались в единственном месте, где бронированная
костяная голова была достаточно мягкой — вокруг лишенных
век глаз. Они вонзили в плоть рыбы свои длинные волокнистые
нити, доставая ими через зрительный нерв до рыбьего мозга.
— Вот как они правят рыбой без кормил, — тихо
произнес Хозяин.
Прим скривил рот в отвращении, представив, как нити-
щупальца проникают в рыбий мозг. Секунду пришлось
удивление и отвращение старательно изображать. Хотя он
никогда не видел таких мерзостей прежде, это не стало для
него сюрпризом. Словно бы мальчик знал об этом уже очень
давно. Так давно, что это было еще до его рождения. Он даже
не находил такой способ мерзостным. Во всяком случае, он не
более отвратителен, чем варварская и садистская пытка
крюком-кормилом.
Один из зрильцев поднял руку без оружия, демонстрируя
желание говорить. На нем был пластинчатый панцирь, в
достаточной мере повторяющий очертания человеческого тела,
чтобы предположить, что под ним человек. Но высокий
закрытый шлем с глухим забралом вызывал сомнения и
опасения.
Хозяин стоял под торговым знаменем, словно бы искал в
его тени защиты. Он снял шлем и повернул к зрильцам свое
измученное лицо, демонстрируя покорность.
— Я рыбий всадник! — начал он. — Хозяин этого
Ихтецелоса. Направляюсь в Миктлан, чтобы торговать.
— Чей ты раб? — перебил его глухой, искаженный из-за
шлема голос зрильца.

92
 — Я слуга владык Ултара, — не колеблясь соврал Хозяин,
хотя не был ничьим подданным. И даже звался Хозяином,
потому что на спине своего ихтецелоса являлся полноправным
сувереном. Все же зрильцы приплывали в Ултар торговать.
Возможно, они пощадят тех, над кем простерли свою длань
Древние Владыки.
— Что вы везете в Миктлан? — вновь спросил голос из-
под костяного шлема.
— Сурьму, камедь, лунный камень и сок аккского дерева.
Я позволю вам взглянуть на мои товары, если вы пожелаете.
— Пожелаем…
Вперед вышли две безмолвные фигуры и, перепрыгнув с
одной головы ихтецелоса на другую, двинулись к увязанным у
плавника тюкам. Быстро осмотрев груз, один из них загудел, а
затем издал мелодичный звук, подобный перебору струн арфы.
Совершенно невозможный для человеческих языка и рта, но,
очевидно, складывающийся в недоступные пониманию
человека слова. И все же маленький Секунд, прятавшийся за
спиной Хозяина, смог понять эти слова. Зрильский воин
говорил своему вождю:
— Тут действительно сурьма, камедь, лунный камень и
древесный сок. Но ни на одном тюке нет печати и пломбы
Древнейших Владык Ултара. И в Ултаре не добывают ни
сурьму, ни камедь. И уж точно там никогда не росло Аккское
дерево, хотя ултарцы и используют его сок для некромантии.
Они идут из Ульма.
Говоря на этом же гудящем языке, предводитель
зрильцев спросил:
— Есть ли следы «твари» или охоты?
Помедлив, осматривая поклажу, воин принюхался, и
вынул из одного тюка полоску вяленого бледно-розового мяса.
— Есть следы охоты. Их убили, выпотрошили и частично
съели.
— А «тварь»?
— Не могу сказать. Ее запах есть. Но он и на останках
охотников.
Помедлив, словно что-то обдумывая, предводитель
зрильцев повернулся к Хозяину и спросил человеческим
языком:

93
 — Если ты раб владык Ултара, ты знаком с «налогом
первенцев»?
И хотя Хозяин не знал подробностей, он все же кивнул в
знак согласия.
— Краем уха. Поговаривали, что каждый человек,
живущий в Ултаре, обязан вступить в брак с тем, на кого ему
укажут Владыки. А рожденного от такого союза первенца
забирают в Запредельный Город за кольцом стен, где обитают
сами Владыки. Одни говорят, что первенцы служат Владыкам.
Другие говорят, что их продают как мясной скот в З'Рилье.
— Хорошо, — произнес зрилец. — Значит, тебя не
напугает это.
Он снял высокий шлем. Хозяин стоял молча, не двигаясь.
Хотя кожа его похолодела, а уголки глаз задергались. Он
примерно представлял, чего ждать, так как видел зрильских
купцов в Ултаре и кое-что уже знал о них. Но такое... Это было
трудно даже для него. Прим вскрикнул и отвернулся,
зажмурившись от отвращения.
Секунду было плохо видно из-за спины Хозяина, но он
все же попытался в истерике закричать и убежать. Однако с
нарастающим ужасом понял, что не может сдвинуться с места
или открыть рта. Он подумал было, что его парализовало
ужасом. Но тут же с удивлением отмечал собственное ровное
сердцебиение и спокойное дыхание. Будто не он стоит с
торговым знаменем за спиной Хозяина, а кто-то иной. А
Секунд всего лишь наблюдает.
— Да, — протянул зрилец, обнажив в улыбке
человеческие зубы, — ты и твой младший раб действительно
Ултарцы, в отличие от того раба. Он не смог вынести вида
«Ултарского Первенца».
Человеческие глаза вытянулись в сторону Прима на
длинных тонких стеблях. Но не из глазниц. Их попросту не
было. От черепа у «Первенца» остались лишь челюсти, скулы и
островок теменной кости. Все прочие кости были выедены до
самого мозга сонмом слизких, полупрозрачных розоватых
существ с пышными гривами, непрестанно шевелящимися,
похожими на человеческие волосы. Сквозь полупрозрачные
тельца и просветы между гудящими нитями виднелись остатки
частично выеденного мозга. Хотя большая его часть
сохранилась, и можно было предположить, что человеческое

94
сознание все еще существует где-то там — среди десятка
чуждых разумов. Впрочем, у некоторых существ, сидящих на
полусъеденном человеческом мозгу, уже атрофировались рот,
челюсти и голова. Они настолько плотно вросли в носителя, что
не могли отделиться и существовать без него, став скорее
частью его мозга, заменяя собой утраченные фрагменты.
— Я все еще человек, — скалясь улыбкой упыря,
проговорил Зрилец, обводя рукой остатки собственной головы,
— несмотря на мой вид и это все! Человеческая плоть слаба.
Жизнь коротка. Мозг глуп. Но наши тела хорошо
приспособлены для различной работы и создания
всевозможных инструментов. Народ, прилетевший со звезды
З'Рилье, имеет менее удобные для ремесла тела, но они живут
долго, очень мудры и искусны. Некоторые из них помнят и
Старцев, и даже Древних Богов. Они стали частью меня, а я
стал частью их. Они выедали отмирающие и больные
фрагменты моего тела, заменяя своими телами утраченные
части и органы. Я прожил гораздо дольше, чем любой из людей,
стал наполовину зрильцем, но... я все равно остаюсь собой, как
и каждый зрилец, вступивший в брак со мной, остается
существом З'Рилье...
Тут он помолчал, оглядывая людей, не только
человеческими глазами, но и сотнями зрильских глаз на
кончиках ресничек-щупалец.
— Однако нам повстречалось существо, которое...
Которое не является ни З'Рилье, ни человеком. Мерзкое
существо. Отвратительная бестелесная тварь, которой не
должно существовать в природе. В последний раз, когда ее
видели, она находилась в теле З'Рилье. Она что угодно, но не
одна из нас. И уж точно не человек и не один из Древних
Владык. Она — мерзость! Скверна. Она...
— Одна из бестелесных тварей, что похоронены в
подземельях серых башен? — перебил его Хозяин.
— Да. Каменные башни без окон и дверей,
поднимающиеся выше облаков. Там их похоронили те, кто
правил плавнями задолго до того, как сюда пришли Древние
Владыки. Говорят, там, под этими башнями, когда-то лежали
их города ныне полные призраков. В них они и были
заключены. До недавнего времени. Но теперь одна из
богомерзких тварей нашла способ сбежать и бродит среди нас.

95
Мы обязаны ее уничтожить до того, как она вернется к одной
из башен и расскажет своим сородичам, как ей удалось
вырваться. Иначе завтра мы можем перестать быть собой.
Наши разумы, сознания и души пожрут, а в телах поселятся
чужаки.
— И чего же вы хотите от нас? Мы не видели никого уже
очень много времени.
— Видели. Их выпотрошенные тела, натертые солью и
перцем, висят нанизанные на нитку вон там. Я думаю, это
сделала «Тварь». Если ты еще человек, согласишься ли мне
помочь?
Хозяин покрылся испаренной, хотя его щеки оставались
бледны как воск.
— Соглашусь... иначе я умру.
— Верно, — кивнул зрилец.
— Но не умру ли я и в случае согласия?
Глаза Хозяина сузились. Его левая рука уже давно
невзначай касалась пояса над ножнами с кинжалом. А
предводитель Зрильцев стоял достаточно близко и без шлема.
Можно метнуть кинжал прямо в голый пульсирующий мозг.
Убьет ли его это? Или слизкие твари будут поддерживать в нем
противоестественную жизнь даже при смертельных ранениях?
Однако зрилец не проявлял попыток выхватить свой длинный
костяной клинок из ножен. Вместо этого он подал знак
остальным, и они тоже сняли шлемы, обнажая совсем
человеческие, еще не пораженные порчей лица либо
изуродованные в разной степени.
Хозяин движением плеча скинул со спины щит,
перехватив его за рукоять и выставив перед собой, второй
рукой попытался достать кинжал и попятился. Но он забыл о
Секунде, так и продолжавшем стоять с торговым знаменем.
Хозяин споткнулся об него и, изрыгая богохульства,
опрокинулся на спину.
Меж тем в воздухе раздалось густое дребезжащее
гудение. Длинные «волосы» зрильцев встали дыбом и мелко
задрожали, наполняя воздух вибрациями. Секунд черпая
знания откуда-то из глубин памяти своей подруги-паразита,
понял, что зрильцы не желали касаться рукоятей мечей, и даже
пожертвовали безопасностью, сняв шлемы, чтобы применить
самое изощренное оружие, какое было им доступно.

96
 Среди адского гудения и какофонии началась древняя
песня, входившая в резонанс с материей. Оба ихтецелоса в
агонии забили хвостами и плавниками, открывая рты в
беззвучном крике, полном нестерпимой боли. Секунд видел,
как под воздействием «песни» костяной череп рыбы
деформируется, покрываясь острыми наростами. Зрильцы
нащупывали резонанс с костью другого существа.
Внезапно один из них, тот, кто более других сохранил в
целости свою человеческую голову, упал на колени и,
схватившись руками за лицо, истошно закричал. Из его носа и
глазниц обильно пошла кровь, а кожа на голове лопалась под
напором деформирующегося черепа. В тот же миг
нестерпимую адскую боль почувствовали и Хозяин, и Прим, и
Секунд. Словно их собственные черепа начали превращаться в
костяные иглы, тянущиеся наружу, разрывая кожу и мышцы, и
внутрь, угрожая искалечить мозг.
Но в тот миг, когда боль достигла своего апогея, Секунд
внезапно ощутил невероятное облегчение. Боль моментально
исчезла. И мальчик словно бы увидел самого себя со стороны.
Он видел собственное лицо, перекошенное от боли, руки с
побелевшими костяшками, впившиеся в древко торгового
флага. Видел, будто снизу, постепенно удаляясь, словно падая с
высоты. И внезапно Секунд почувствовал, как ударился об
костяную голову ихтецелоса.
Совершенно не понимая, что произошло, он ощутил
цепкие пальцы одного из зрильцев, схвативших его
студенистое туловище под основанием похожей на звезду
пятиконечной головки. Секунд хотел крикнуть, но внезапно
понял, что ему нечем кричать. Он бешено забился в истерике,
извиваясь как угорь или минога, дергая и вибрируя усиками.
Но раньше, чем Секунд осознал, что может сложить звуки
усиков в слова человеческой речи, и объявить всем, что это он
— Секунд, а не тот, кто стоит в его теле. Второй зрильский
воин схватил его за усики, стянув их в тугой пучок, и резко
ударил по ним лезвием ножа. В тот же миг Секунд остался глух,
слеп и нем, запертый в незнакомом месте, полном неясных
невыразимых ощущений и совершенно неизвестных ему ранее
всевозможных форм боли.
— Вот так! — самодовольно произнес предводитель
зрильцев, поднимая над собой еще живое тельце с

97
отсеченными усиками. — Теперь эта мерзость не сможет нам
навредить. Мы заберем ее.
Затем посмотрев на одного из своих подчиненных и
троих рыбьих всадников, с трудом приходящих в себя после
воздействия песни, он криво усмехнулся и сказал тоном, каким
привык отдавать приказы.
— Этих пока не убивать. Отправить на карантин в трюм
галеры. Понаблюдаем. Маловероятно, но вдруг она умеет
переносить сознание в чужие тела.
— Стоит ли с ними возиться? — спросил один из воинов,
кивнув на миногу в руках предводителя. — Тварь все равно у
нас. По ее поведению очевидно, что это не зрилец. Если нужно
перестраховаться, просто убьем их.
Предводитель молчал, с минуту советуясь в мыслях с
каждым из своих разумных паразитов. Наконец он махнул
рукой.
— В карантин. Хуже не будет.
Воины двинулись на людей, дабы исполнить волю
предводителя.
— А ихтецелос? — спросил на человеческом языке один
из воинов.
— Заберем товары и отпустим бедное животное. Оно
слишком измучено садистскими методами людей.
— Но… может стоить убить его?
Предводитель посмотрел на своего подчиненного парой
человеческих глаз, вытянутых на длинных ростках, и тысячей
зрильских — на кончиках щупалец. Его человеческий рот
расплылся в снисходительной улыбке.
— Мозг ихтецелоса слишком примитивен. Даже если
тварь из башни каким-то неведомым колдовством попыталась
спрятать свое сознание в нем, то теперь она страдает
слабоумием и не может покинуть тюрьму животного тела.
Отпустите бедную рыбу. А людей… Людей свяжите, пока они
не очнулись, и бросьте в трюм галеры на карантин. Их мозги
хоть и достаточно развиты, но тела остаются такой же
животной тюрьмой. Может, предосторожность излишняя, но...
Эй! Что там еще?
Его отвлек внезапный шум и крики. Самый младший из
людей пришел в сознание на удивление быстрее остальных.

98
Мальчик оттолкнул ближайшего зрильца древком торгового
флага и выхватил кинжал из рук своего Холяина.
— Не подходите! — кричал юнец. — Я не хочу
становиться таким как вы! Не подходите! Нет!
Не дожидаясь, пока его схватят зрильцы, малец вонзил
кинжал себе под ребра, и, поперхнувшись от пошедшей горлом
крови, свалился с ихтецелоса в болото.
— Нам найти его? — с сомнением в голосе спросил один
из воинов.
Предводитель надел шлем и покачал головой.
— Он проткнул себе сердце. Люди без помощи З'Рилье с
такими ранами не живут. Оставьте целокатам.
Вскоре зрильцы унесли оставшихся в живых людей и
товары на галеру, а ихтецелоса освободили от сбруи, позволив
ему зарыться глубоко во влажную грязь болота. На борту
галеры зрильские воины и корабельщики рассматривали и
пересчитывали доставшиеся им трофеи. Грубые вещи людской
работы они без жалости выбрасывали за борт. Один из них уже
собирался швырнуть в топь лепной глиняный горшок, когда
один из корабельщиков в рогатом тюрбане остановил его руку.
— Подожди! Ты не чувствуешь запах?
Воин поднес горшок к лицу и принюхался.
— Пахнет смолой, канифолью. Сок аккского дерева, и…
пережженный лунный камень. Эликсир некромантов для
гальванизации!
Воин оттолкнул с дороги моряка в мантии, кинувшись на
корму к рулевому.
— Разворачивай! Скорее разворачивай к Серой Башне!
Мертвый мальчишка! Он…
Но крик зрильца потонул в грохоте и разрывах молний.
Далеко за кормой черной галеры извергалась вершина древней
башни. Вязкий поток черноты, сжиженной до состояния густой
слизи, струями стекал с вершины. Живой и ненавидящий,
бесформенный и полуматериальный, непрерывно мутирующий
и изменяющийся.
Сорвав с пояса и приложив к глазам полемоскоп, зрилец
увидел на вершине башни размытый силуэт рядом с
открытыми снаружи железными ставнями. Воскрешенный на
время труп, став ненужным, обмяк безвольной куклой, пока
чудовище возвращалось на поверхность в собственном теле.

99
100
 Михаил Гречанников
В дыму

Безумец

— М ой отец был хорошим человеком! —

Сказавший это поставил стакан на
стойку, достал из заплечной кобуры
пистолет, наставил его на бармена и
выстрелил. Пуля пробила глаз и вошла в череп, чтобы через
мгновение раздробить затылочную кость на своем пути к
свободе. Голова бармена откинулась назад, по его телу прошла
судорога, а потом тот пал замертво.
Люди в зале вскочили со своих мест. Кто-то сразу
бросился к выходу, кто-то замер в нерешительности, а еще трое
решили схватить убийцу. Они не успели: первый же здоровяк,
протянувший было руки к сидевшему на высоком табурете
незнакомцу, получил три пули в грудь, охнул и упал на стойку.
Двое других вмиг отказались от своих планов и бросились
врассыпную, пригибаясь и закрывая головы руками.
Мужчина с пистолетом развернулся лицом к залу и
повел пистолетом из стороны в сторону. Зал уже почти опустел.
Только один человек, старик с пушистой седой бородой, стоял
посреди зала и что-то говорил безумцу. Лишь когда топот
бегущих людей стих, его слова стали слышны:
— …нужно оставаться людьми! Людьми нужно оставаться!
Человек за стойкой широко улыбнулся этим словам,
потом навел ствол на старика и… не выстрелил. Убрал пистолет
в кобуру под плащом, взял со стойки стакан с черным, как

101
кровь, пивом на дне и залпом осушил его. Потом встал и
направился к выходу.

Свисток полисмена звучал неподалеку, но в таком

густом смоге шансов у синих мундиров было немного.
Мужчина в плаще надел на голову шляпу и свернул в
подворотню. Пискнула крыса в помятом мусорном баке, над
головой прогремел поезд надземки. Черные хлопья сажи осели
на поля шляпы безумца, спешащего по своим делам.
В однообразном лабиринте переулков немудрено было и
заблудиться, если не знать дороги наверняка. Один из
полисменов в темно-синей форме пробежал рядом с безумцем,
вжавшимся в стену, но не заметил его в густом желтом смоге.
Дождавшись, пока свистки не отдалятся, мужчина хрипло
прокашлялся, сплюнул кровавой слюной на булыжную
мостовую и зашагал дальше.
Красный свет вывески борделя тусклым пятном
пробивался сквозь смог, с каждым шагом становясь все ярче,
как пятно крови, пропитывающее рубашку. Охранник у входа
узнал приближавшегося гостя и дал дорогу заранее, без
вопросов. Мужчина шагнул внутрь, снимая шляпу и стряхивая
сажу на ковры. На слугу, расторопно бросившегося к нему
помочь снять плащ, безумец не обратил никакого внимания. Он
поднялся по лестнице на второй этаж, подошел к одной из
золоченых дверей и негромко постучал. Лишь потом увидел
красный знак на дверной ручке — у девушки был клиент.
Безумец достал пистолет, отступил на шаг и ногой
вышиб дверь. Шагнул в комнату и увидел спину голого
толстяка, придавившего своей грузной тушей девушку. Та
взвизгнула и попыталась отползти, но завозившийся толстяк ей
помешал. Безумец навел пистолет на белую спину и несколько
раз выстрелил.
Девушка все же высвободилась из-под тела и отползла к
изголовью большой квадратной кровати. Несколько секунд
смотрела на лежащий рядом труп, потом перевела
ненавидящий взгляд на безумца и на удивление тихо спросила:
— Теперь пристрелишь и меня, братец?
— Нет, — ответил тот. — Не пристрелю. У меня
закончились патроны.

102
 Он поднял с пола брюки мертвеца, вытащил из них
ремень и шагнул к девушке. Та сперва застыла, не веря своим
глазам, а потом попыталась убежать. Слишком поздно —
безумец схватил ее за волосы, притянул к себе и уложил на
спину, обмотав ремень вокруг шеи. Девушка попыталась
выцарапать ему глаза, и тогда мужчина сел ей грудь, коленями
придавив руки.
— Прости, сестра, — сказал он, — но ты много грешила.
Произнеся это, он потянул за концы ремня. Девушка
захрипела, ее лицо налилось кровью, а потом посинело. Она
царапала плащ мужчины, но навредить ему не могла. Ноги
сбивали простыню, но никак не удавалось найти опору. В
какой-то момент она уперлась ногой в труп толстяка, и на
секунду в ней вспыхнула надежда — она еще могла
оттолкнуться, съехать с края постели! А когда она упадет, у нее
будет шанс…
Но нога соскользнула по потному телу, только усугубив
положение. А вскоре сил сопротивляться не осталось совсем.

Муж
Он ничего не мог сделать с ее болезнью. Еще год назад
его жена была здоровой молодой женщиной, полненькой
хохотушкой, обожавшей пикники в парке на выходные. Они
сидели под голубым небом, невдалеке от зеленых деревьев, ели
сэндвичи и ветчиной и пили горячий чай. Где теперь это
голубое небо? Кажется, в последний раз Гор видел его еще
зимой — тогда пожары еще не охватили весь континент, а в
новостях рассказывали о скором разрешении всех проблем.
Увы, они не справились. Правительство слишком поздно
отреагировало, экономя ресурсы. Когда же подключили
военных, было уже поздно. Только тогда поняли, что огонь
распространялся под землей, сжигая целые пласты породы.
Скважины загорались по всей стране. Начались обвалы,
похоронившие несколько небольших городов. Сгорали леса и
города, а в те места, где вовремя успели защититься от огня,
проникал токсичный желтый дым. Смог покрыл весь
континент и никуда не уходил. Больше не было голубого неба и
зеленых деревьев. Молодая весенняя зелень жухла и вяла, едва

103
успев родиться. Желтые листья осыпались с ветвей, оставляя
деревья стоять голыми. Что до неба, то его попросту не было
видно. Какое там небо — не различить даже дома на той
стороне улицы.
Гор говорил Найе, что нужно уезжать из города, но она
не соглашалась. Говорила, что такое происходит по всей
стране, и даже не только в этой стране. К тому же, будь город
таким уж плохим местом, разве было бы здесь столько
беженцев? А те прибывали и прибывали — потерявшие свои
дома в пожарах и обвалах, они шли на юг до самого
Мистоника. Тысячи вскоре переросли в десятки тысяч, и тогда
правительство предприняло новые меры: город закрыли.
Они застряли здесь, в одном из последних городов
умирающего континента, запертые и проклятые желтым
смогом.

Гор снял очки и потер переносицу.

— Я пойду в аптеку, — сказал он жене. — Куплю тебе
еще обезболивающих.
Жена, лежавшая в постели и укрытая одеялом, едва
заметно улыбнулась ему в полумраке комнаты.
— Постараюсь недолго, — Гор встал, надел пиджак и
вышел за дверь.
— Эй, приятель! — окликнул его небритый лысеющий
толстяк, выглянувший из соседней квартиры. — Ты когда уже
мусор свой выбросишь? Вонь у тебя из квартиры идет…
— Это не мусор, — Гор потупился и неловко рассмеялся.
— У меня жена болеет, это… Это…
— От нее так воняет, что ли? — скривился сосед.
Перед глазами стало темно от злости. Но Гор взял себя в
руки и кивнул.
— Ну… ясно, в общем. Но ты хоть мой там ее почаще,
что ли, — Сосед тихо выругался и закрыл дверь.
Глубоко дыша, чтобы успокоиться и унять в руках
дрожь, Гор вышел на затянутую смогом улицу и зашагал в
сторону аптеки. Небольшое одноэтажное здание находилось
неподалеку, тусклый свет его витрин едва пробивался сквозь
смог.
Колокольчик звякнул, когда Гор вошел. Мимо пустых
стеллажей он прошел к прилавку, забранному тяжелыми

104
стальными решетками — их установили сравнительно недавно
из-за участившихся нападений. Люди, которым не по карману
были дорогие лекарства, старались получить их не одним, так
другим способом.
— Здравствуйте, — робко улыбнулся Гор седому
аптекарю по ту сторону решетки. — Мне нужен
метилтразоксолин.
— Конечно, он у нас есть, — улыбнулся аптекарь в
ответ. — Давайте ваш рецепт.
— У меня нет рецепта. Да и откуда? Докторов-то нет.
— Почему же? Доктора есть в центре города.
— Но к ним не попасть, вы же знаете. Мы отгорожены
от центра. Там военные…
— Тот, кто хочет, молодой человек, всегда найдет способ
попасть на прием! — аптекарь ободряюще улыбнулся.
— Но лекарства нужны сейчас. У меня жена… Она… —
Гор закашлялся. — Она умирает от дыма. Нам выписывали это
лекарство раньше, в больнице…
— Это неважно. Видите ли, на каждый препарат нужен
отдельный рецепт. И если его у вас нет, цена на препарат
возрастает втрое.
— Втрое?!
— Да. Пятнадцать догмаров.
— Пятнадцать?! У меня столько… нет. Может, я смогу
что-нибудь дать вам взамен? Вы берете золото или?..
— Разве что старую валюту — золотые марки, но сейчас
их не так-то просто достать. А если вы про украшения, то нет,
молодой человек, их мы не берем. Посетите ломбард, а сюда
возвращайтесь, когда будут деньги.
Аптекарь захлопнул окошко, не желая продолжать
разговор. Гор постучался снова, но ему не ответили. Так он и
пошел на улицу. Золото у него и правда было — обручальные
кольца и цепочка жены, подаренная ей матерью. Не бог весть
что, но на упаковку таблеток должно хватить.
Шагая через желтый смог, Гор всячески гнал от себя
мысли о том, что будет после того, как таблетки закончатся.
Доктора назначали длительный курс приема препаратов, а на
него денег и вовсе не достанешь. Они, конечно, еще могли
продать квартиру, но кому нужна недвижимость в
задыхающемся городе? Двухэтажные дома меняли на один

105
билет любого транспорта — лишь прочь отсюда. К сожалению,
границы города уже давно закрыли для гражданского
транспорта. Покинуть город можно разве что нелегально, но
для этого нужны правильные знакомства. Причем заиметь
связи нужно было еще до Катастрофы — ведь теперь нужных
людей днем с огнем не сыскать. Гор таких не знал никогда. Все
их с женой друзья уже или умерли, или уехали, или пропали без
вести.
Ближайший ломбард располагался на цокольном этаже
дома из красного кирпича. Вход был со стороны подворотни,
под плафоном с тусклой красной лампочкой. По серым
бетонным ступеням Гор спустился в зал. Все витрины здесь
были заколочены широкими деревянными панелями, и лишь
напротив входа виднелся квадратный черный контур — это
было окошко для общения с покупателями. По бокам от окошка
топтались двое громил впечатляющих размеров, одеты они
были в классические брюки и рубашки с закатанными по
локоть рукавами.
— Чего тебе? — спросил один из них, окинув взглядом
визитера.
— Я хочу продать… — Гор вынул из кармана кольца и
показал. — Вот.
Охранник кивнул и постучал в окошко. Оно
распахнулось, и Гор увидел протянутую руку.
— Показывай! — потребовал голос с той стороны.
Гор вложил в руку кольца и цепочку, и рука исчезла.
Послышалось звяканье металла о металл, задумчивое
бормотание и резкий вопрос:
— Еще что-то есть?
— Нет. — Гор откашлялся. — Золота нет, разве что кое-
какие другие вещи.
— Какие?
— Хорошая мебель, например…
— Такое не нужно. Что еще?
— Не знаю даже… — Гор смутился, перебирая в голове
весь домашний скарб, который мог бы что-то стоить. —
Картина есть.
— Чья? Кто художник?
— Не знаю, мы купили ее на барахолке. Наверное, не
очень дорогая.

106
 — Еще? Есть что-нибудь еще?
— Только квартира, — сдался Гор. — Но она…
— Не интересно.
— Скажите, на сколько потянут… ну, кольца? И
цепочка?
Голос не откликался несколько секунд, а потом
приказал:
— Вышвырните его.
Окошко захлопнулось, охранник схватил Гора за
шиворот, развернул и дал пинка. От неожиданности тот не
устоял на ногах и рухнул на пол.
— А как же мои кольца?! — спросил он у охраны. —
Обручальные?
— Пошел вон, — процедил нависший над ним громила.
— Или я тебя сам вышвырну.
Гор посмотрел в сторону окошка, хотел было броситься
к нему, но струсил. Или просто понял, что это бессмысленно.
Чувствуя, что сейчас заплачет от обиды, как беспомощный
ребенок, он отвернулся и быстро зашагал по лестнице наверх.

Безумец
Какой-то мужчина всхлипывал у ломбарда, стоя под
красной лампочкой. Безумец не обратил на него внимания,
просто прошел вниз. Проверил наличие патронов в магазине,
поднял руку и, когда в поле зрения оказались охранники,
выстрелил. Две пули в одного, две в другого. Они даже не
успели выхватить оружие.
По ту сторону перегородки забегали. В маленькой,
аккуратной прорези на уровне пояса появился ствол ружья.
Безумец сделал лишь шаг в сторону, но этого хватило. Грянул
выстрел, многократно усиленный акустикой помещения, в
ушах зазвенело, но дробь не нашла цели и ушла в бетон.
Безумец не стал ждать и выстрелил в перегородку в том месте,
где, по его предположениям, должен был стоять стрелок.
По грохоту упавшего тела безумец понял, что попал. А
по звукам шагов — что кто-то еще жив и пытается скрыться.
В несколько прыжков он оказался на улице —
плачущего мужчины здесь уже не было — и побежал вокруг

107
здания. Огибая второй угол, услышал, как завелся двигатель
машины, и через мгновение увидел ее — блестящий черный
«Дорссон» отъезжал от распахнутой двери. Безумец поднял
руку, прицелился и снова выстрелил. Машина сбавила ход,
проехала еще метров десять и врезалась в фонарный столб.
Водителем был владелец ломбарда, пассажиров в салоне
не было. Пуля вошла мужчине в затылок и прошла голову
насквозь, подарив мгновенную смерть.
— Жаль, очень жаль, что ты так легко умер, — посетовал
безумец, отворачиваясь.

Муж
Когда началась стрельба, Гор перестал лить слезы и
бросился бежать. Ему уже не раз приходилось видеть, как
обезумевшие от горя горожане льют кровь. Этому не могли
помешать ни полиция, ни армия, ни сам господь бог — хотя, не
факт, что последнему вообще было хоть какое-то дело до
города.
Уже пробежав два дома, он снова услышал выстрел —
оглушительный, он прозвучал где-то совсем рядом, от чего Гор
побежал еще быстрее. Легкие заныли, а через несколько шагов
Гора скрутил кашель. Облокотившись на стену ближайшего
дома, он согнулся пополам и несколько минут кашлял,
отхаркивая кровь. Когда, наконец, его отпустило, Гор
сообразил, что убежал недостаточно далеко и заволновался: не
захотят ли его убить те, кто начал эту пальбу?
Оглядевшись, он никого не увидел и успокоился. Гор
поспешил домой, радуясь, что избежал проблем, и даже не
сразу вспомнил о потерянном золоте.

Безумец
Он стоял и смотрел, как кашляет человек. По
булыжникам мостовой текли струйки крови, собираясь в
желобках в маленькие ручейки. Камням не привыкать — весь

108
город харкал кровью в подворотнях, проклятый желтый смог
не щадил никого.
Мужчина перестал кашлять, выпрямился и огляделся. И
хоть безумец стоял в нескольких шагах от него, смог надежно
укрывал: главное — не шевелиться. После того, как мужчина
ушел, безумец еще какое-то время стоял, глядя на лужицу
крови, а потом зашагал восвояси.

Дочь
Она стояла над телом бармена, глядя, как кровь
вытекает из разбитого черепа. Полисмен грубо оттолкнул ее в
сторону, буркнув:
— Вы мешаете нам убрать труп, отойдите.
— Он мой отец, — ответила девушка.
— Да какая разница? — громко крикнул коп и кивнул
мужчинам, стоящим поодаль.
Те подошли к ее отцу с черным мешком и принялись
связывать ему руки и ноги. Голова трупа безвольно
покачивалась на полу, когда они дергали тело. Наконец,
конечности были связаны, и носильщики принялись
упаковывать тело в мешок.
Ильма отвернулась, скривившись. Не из-за жалости к
отцу, но из-за отвращения к самой процедуре. Отца она не
любила, виделась с ним нечасто и лишь для того, чтобы
потребовать денег; однако смотреть, во что превратился
некогда дорогой тебе человек — сомнительное удовольствие.
— Кто это сделал? — спросила она у того же копа.
— Откуда я знаю? — вскричал он; кажется, этот человек
привык общаться исключительно на повышенных тонах. —
Откуда? Это шестнадцатое убийство за утро! Только на моем
участке — шестнадцатое! Все друг друга убивают, разве не
ясно? Какая разница, кто именно его убил?
Девушка не выдержала и влепила полисмену пощечину.
Тот прервался на полуслове и моргнул. Ильма думала, что он ее
ударит в ответ, но тот лишь нахмурился и кивнул.
— Простите, — глухо сказал он. — Примите мои
соболезнования.

109
 В баре еще остались двое полисменов, но Ильму внутрь
они не впустили. Тело бармена положили в фургон к другим
мертвецам — пересчитать всех с одного взгляда у Ильмы не
получилось, но их точно было больше десяти. Потом дверцы
фургона захлопнулись, и больше она своего отца не видела.
Девушка не стала спрашивать, в каком морге будет ее отец и
когда его забирать, потому что знала — тело пойдет в
крематорий.
Вскоре красные габаритные огни фургона растворились
в смоге, оставив Ильму одну у порога опустевшего бара.

Муж
Едва оказавшись в подъезде, он услышал голоса на
втором этаже. Тревога подхлестнула его, пустив сердце в галоп,
так что лестницу Гор преодолел в два прыжка. И правда — у
его дверей толпились люди, что-то обсуждая. Были среди них и
полисмены в синей форме.
— Что… что тут происходит? — спросил Гор дрожащим
голосом.
На него обернулись, и среди прочих Гор узнал соседа.
Тот нахмурился и тихо сказал что-то копу.
— Вы живете здесь? — ближайший полисмен, с
длинными усами, ткнул пальцем в сторону двери.
— Да, я. С женой, мы живем тут с женой.
— Хорошо, а то мы как раз собирались выламывать
дверь. Но теперь вы можете ее открыть, не так ли?
Тревога усилилась почти что до уровня паники.
— Зачем? — спросил Гор. — Что вам нужно от нас?
— От вашей квартиры идет сильный запах… — начал
было коп, но сосед его перебил:
— Да воняет же! Сдох там кто-то, не иначе!
Гор вдруг бросился к ненавистному соседу, но полисмен
остановил его, схватив за плечи.
— Успокойтесь, — сказал он твердо. — Просто откройте
дверь.
— Я не хочу! Зачем? Я не обязан…
— Обязаны. Вы не можете не знать, что мы живем по
законам военного времени.

110
 — Да что вы с ним церемонитесь? — возмутился сосед.
— Просто заберите у него ключи и…
— Помолчите! — осадил того коп, после чего,
повернувшись к Гору, продолжил. — Пожалуйста, откройте
дверь. Или мы будем вынуждены применить силу.
Гор понимал, что нужно подчиниться и, в принципе, не
видел в этом ничего плохого… Но что-то внутри него вопило о
том, что этого делать нельзя. Почему? Он и сам не мог сказать,
но от всей этой ситуации веяло непередаваемым ужасом, с
которым он может встретиться лицом к лицу, стоит ему лишь
впустить посторонних.
Дрожащими пальцами он достал из кармана брюк ключ
и вставил его в замочную скважину. Открыл замок, взялся за
холодную круглую ручку двери, повернул… Но ручка
выскользнула из вспотевшей ладони. Рассердившись на себя за
это, Гор решительнее схватил ручку и повернул. Открыл дверь
и вошел в полумрак комнаты. Зашедший за ним полисмен
щелкнул выключателем и выругался, а затем толкнул Гора на
пол, выворачивая ему руки за спину.
— Говорил же я! — завизжал из коридора сосед. —
Говорил же!
Его обманули, подумал Гор. Обманули, заставили
открыть дверь, чтобы завладеть его имуществом… Он
попытался вывернуться из хватки копа, но тот уже защелкивал
наручники на его запястьях.
— Кто она? — строго спросил у него полисмен.
— Это моя жена, она болеет! — поторопился сказать
Гор. — Берите что хотите, но не трогайте ее!
— Псих… — пробормотал сосед.
Псих? Гор повернул голову в сторону соседа, и в поле
зрения попала кровать. Под светом одинокой лампочки Гор
увидел привязанную к кровати голую девушку с некогда белой,
а теперь зеленоватой кожей. Ее руки и ноги были привязаны к
столбикам кровати, а все тело покрывали десятки черных мух,
чье жужжание ворвалось в сознание Гора подобно бризу,
развеявшему дым.
— Кто это? — оторопело спросил он.
— Еще один ненормальный, — сказал молчавший до
этого второй коп.

111
 — Что вы будете делать? — спросил сосед, нервно
переводя взгляд с одного полисмена на другого.
— Труп уберут, — ответил усатый. — А ваш сосед поедет
с нами.
— Кто это? — спросил Гор еще раз, но его словно не
услышали. — Кто эта женщина? Что происходит?
Кто-то поднял его на ноги и толкнул в сторону двери.
Он по инерции шагнул раз, другой и поплелся дальше. В дверях
оглянулся — и на мгновение увидел свою жену, миловидную
толстушку, улыбавшуюся с кровати. А потом мираж рассеялся,
открыв отвратительную картину изувеченного трупа.
Его снова толкнули, и он пошел дальше. Спустился
вниз, подошел к полицейскому фургону, после чего один из
копов открыл задние дверцы и махнул рукой в сторону салона.
Гор покорно залез в кузов и плюхнулся на одну из двух
лавочек. Машина вскоре тронулась, и вдруг кто-то чертыхнулся
рядом. Собратом по несчастью оказался тощий мужичок в
лохмотьях. «Наверняка бездомный», — решил Гор.
— Тебя тоже? — доверительно спросил мужичок,
придвинувшись к Гору.
Тот хотел было спросить, что — тоже? — но говорить не
хотелось, и он просто кивнул.
— И меня, — серьезно кивнул мужик. — Как будто я не
знаю, на кого они на самом деле работают. На них! — он указал
взглядом наверх. — Понимаешь?
Гор снова кивнул.
— Молодец, ты умный. Я тоже умный. А они глупые. Все
глупые. Город в дыму, а они глупые, как будто это можно.
Словно коты не ходят по ночам. Но не то, что сверху. Эти-то…
вообще. Да?
Кивок.
— Надеюсь, для твоего же блага. — Мужичок вдруг
насупился и замолчал, уставившись в пол.
Гор решил по возможности не разговаривать и не
привлекать к себе внимание странного человека. Неприятно,
что его посадили в один кузов с умалишенным. Свидетелей
ведь не садят рядом с подозреваемыми, разве нет? Но ничего,
главное ему поскорее освободиться. Вот даст он показания, его
отпустят, и он вернется домой. Сразу же — бегом! Нельзя
задерживаться, а то жена начнет волноваться. А волноваться

112
ей нельзя, она же болеет. Ей нужен покой, и он ей покой
обеспечит. Никто ее не потревожит.

Грузовик остановился минут через двадцать езды. Один

из полицейских распахнул дверцы и, ткнув в сторону Гора
пистолетом, приказал:
— Выходи.
Недоумевая, тот спрыгнул на землю. Огляделся:
деревянный забор впереди, справа заводь, налево уходит узкий
переулок. Гор сообразил, что они где-то на берегу Кранзы,
возможно, даже неподалеку от порта. Раньше он бы
сориентировался по портовым кранам, которые в ясную погоду
было видно издалека, но теперь всему мешал треклятый дым.
Второй задержанный, не переставая бормотать себе
что-то под нос, тоже выпрыгнул из машины и, не глядя, куда-
то побрел.
— Стой! — прикрикнул на него коп. — Вон туда, к
забору!
Мужчина послушался, а у Гора в голове словно что-то
щелкнуло. Глухой переулок, окраина, забор — здесь, по-
видимому, должен был закончиться его земной путь. Чего
допустить было никак нельзя, ведь кто, в таком случае, будет
ухаживать за Найей?
Страх ударил по сердцу всплеском адреналина, отчего
Гор даже пошатнулся. А в следующее мгновение, не понимая
толком, что и как он делает, Гор бросился на полисмена, не
обращая внимания на пистолет.
Коп не успел среагировать. Грянул выстрел, но пуля
ушла в сторону, а Гор уже набросился на синего мундира,
вцепился ему в руку и повалил. Второй полисмен, появившись
из-за машины, наставил было пистолет на Гора, но тут
подоспел сумасшедший мужичок. Завязалась нелепая свалка, в
которой две пары крутились в пыли, пытаясь завладеть
оружием.
Гор не мог победить полисмена, будучи скованным
наручниками, поэтому, как только ему выпал шанс, он
вцепился зубами в горло врага, сжимая челюсти изо всех сил.
Рот наполнился кровью, коп закричал, а Гор только покрепче
схватился зубами и сжал их сильнее, раздирая плоть. Грохнули

113
выстрелы — это перепуганный полисмен палил куда-то в
сторону, не в силах высвободить руку.
Вслед за выстрелами зазвучали щелчки разряженного
пистолета. Реже и реже, а потом они вдруг прекратились. Гор
приподнялся и всмотрелся в остекленевшие глаза копа, после
чего обернулся, чтобы посмотреть на второго. Тот все еще
боролся с сумасшедшим братом Гора по несчастью.
«Вмешаться или нет?» — раздумывал Гор недолго. Зачем
ему новые проблемы? Содрав с пояса мертвого полисмена
ключи от наручников, он припустил по переулку. А когда
добежал до угла приземистого пакгауза, услышал за спиной три
выстрела. Оглядываться он не стал.

Дочь
Выезд был закрыт для всех, и, к сожалению, она не
была исключением. Учить в опустевших школах стало некого, а
бар отца запечатали копы. И вряд ли она сможет добиться
прав на этот бар — закон из города бежал вместе с самыми
умными жителями. А получи она бар — что стала бы делать?
Продавать выпивку харкающим кровью посетителям, которых
день ото дня становится все меньше? Конец у этой истории был
бы более чем предсказуемым.
Поэтому Ильма решила бежать из города. Нарушить
закон учительнице литературы не так-то просто, и дело не
только в моральных принципах — не хватало ни денег, ни
нужных связей, ни элементарных навыков выживания. Деньги
были у отца, но до них еще нужно было добраться, а пока в
баре копы, пытаться это сделать бесполезно. Единственный
рабочий козырь, что был ей доступен — внешность.
Высокая, изящная, с длинными каштановыми
волосами, собранными в толстую косу, с ногами от ушей, она
привлекала мужчин с пятнадцати лет, что порождало много
проблем. К двадцати трем годам ее уже трижды пытались
изнасиловать — к счастью, безуспешно. Две из трех этих
попыток пришлись на последние месяцы, на период после
Катастрофы. Многие озверели в приближении смерти. Многие,
но не все. Находились порой и добрые люди. Один из таких,
учитель географии Эрнесто Круст, безответно влюбленный в

114
Ильму с первого дня ее работы в школе (о чем она, как и любая
неглупая женщина, быстро догадалась), сразу после
Катастрофы предложил ей бежать из города. Она отказалась —
то ли из-за отца, то ли из-за нежелания быть обязанной
влюбленному в нее мужчине.
Теперь же за неимением других вариантов она готова
была рискнуть. Кашель, пусть пока и без крови, все чаще
беспокоил ее, и она не хотела ждать худшего.
Эрнесто открыл дверь почти сразу, как она постучала.
— Привет! — улыбнулся он, удивленный и обрадованный.
— Привет, — кивнула Ильма. — Можно мне войти?
— Конечно-конечно! — Эрнесто посторонился, впуская
девушку.
Квартира учителя географии была пустой, если не
считать заправленной кровати, стола, стула и нескольких
чемоданов.
— У тебя так… пусто, — удивилась Ильма.
— Это только сейчас! — поспешил заверить ее Эрнесто.
— Я продал все, что не смогу увезти, а что смогу… Вот.
Он указал на чемоданы. Ильма кивнула и перешла к
сути:
— Значит, все же уезжаешь?
— Да… — Эрнесто оглянулся на дверь, словно боясь, что
их подслушивают. — Я же говорил, оставаться здесь
бессмысленно. Да, я помню! Ты говорила, что это опасно, да, но
посмотри вокруг! Разве не опасно жить здесь? Вдыхать этот…
ну, дым?
— Вообще-то я… — Ильма прокашлялась. — Я бы хотела
уехать с тобой.
Эрнесто замер, раскрыв рот.
— Ты серьезно? — шепотом спросил он через секунду. —
Ты же сама говорила…
— Я помню! — отрезала Ильма и, поняв, что нагрубила,
смягчилась:
— Прости. У меня сегодня убили отца.
— Боже правый… Прости, пожалуйста, Ильма, я не
знал. Могу я чем-то?..
— Можешь. Помоги мне убраться из города.
— Конечно! Конечно, да… Только вот… — Эрнесто
заломил руки и стал ходить взад-вперед.

115
 — Уже поздно, да?
— Нет! Нет, ни в коем случае! Просто… Сделать теперь
это будет труднее, чем раньше. Видишь ли, места… Они все
уже распроданы. Надо будет давать большую цену… Но ничего!
Мы решим, мы все решим!
Ильма смотрела на Эрнесто со смесью жалости и
отвращения. Полагаться на такого мужчину ей совсем не
хотелось — он и за себя-то едва мог постоять, а уж заботы о
женщине для него наверняка были чем-то запредельным.
Мужчины такого толка ей в принципе никогда не нравились.
Слабые, нерешительные, слишком эмоциональные, не
собранные — для нее это все были женщины в брюках, а вовсе
не представители сильного пола.
— Вот только… — бормотал тем временем Эрнесто. –
Только с деньгами может выйти проблема… Видишь ли, — он
посмотрел Ильме в глаза и тут же отвел взгляд, — нам нужно
много денег. Как можно больше. Я возьму все, что у меня есть,
но я не уверен, что этого хватит.
— У меня нет денег, — хмуро ответила Ильма. — Разве
что у отца…
— Но разве ты не сказала, что твоего отца… Как бы это
сказать… Ну, ты понимаешь…
— Убили? Да, убили. А его бар сейчас, наверное,
разграблен копами. Но я почти уверена, что они не все нашли.
— У него было что-то спрятано?
— Да, у него был тайник. Мне нужно проверить его.
Ильма рассказывала это, совершенно уверенная, что
такой подкаблучник, как Эрнесто, не станет помехой. Он не
попытается ее ограбить, убить или изнасиловать — для всего
этого у него кишка тонка.
— Тогда нам нужно сходить, проверить, — закивал
Эрнесто.
— Позже. Сейчас там копы, осматривают имущество,
запечатывают дом. Я подожду ночи и проберусь в бар. А ты,
пожалуй, поможешь мне.
— Конечно-конечно! Все, что угодно! А… А что надо
будет делать?
— Для начала ты проводишь меня до бара. Я же
девушка, в конце-то концов. А там уже видно будет.

116
 Выходить ночью на улицу было чудовищным безумием.
Большая часть фонарей уже давно не работала, а в кромешной
тьме легко было и заблудиться. И люди зверели все сильнее и
сильнее. Многие решались на отвратительные, низкие поступки
только после того, как сядет Солнце. Может, дело было в том,
что ночью даже полиция держалась от улиц подальше, а может,
дело было в иллюзорном ощущении безнаказанности. Не
увидят, не найдут…
Вот и теперь Ильма яростно отбивалась от насильника,
повалившего ее на землю, пока Эрнесто в ступоре стоял в
стороне.
— Помоги! Помоги! — кричала девушка, но Эрнесто
только сильнее побледнел. — Да помоги же, черт бы тебя
побрал!
Наконец, учитель взял себя в руки, подбежал к
нападавшему, расстегивавшему ремень, схватил его за
шиворот и поволок от Ильмы. Тот, не обращавший до того
внимания на крики девушки, на мгновение растерялся, но
после осознал, что происходит, извернулся, чтобы ударить
Эрнесто локтем в живот и, пока тот задыхался, скрылся в
дыму.
— Ты в порядке? — спросил учитель географии,
отдышавшись.
— В порядке. Но в следующий раз реагируй побыстрее.
— Прости, я…
— Все, проехали. Пойдем скорее.

Желто-черных лент, как раньше, никто уже на местах

преступления не оставлял. Во-первых, с учетом возросшего
числа преступлений, запасы ленты быстро стали подходить к
концу, а новых поставок не было. А во-вторых, как показал
опыт, нет места более привлекательного для мародера, чем
опечатанное место преступления. Все знали, что у полиции нет
ресурсов, чтобы следить за каждым, а потому дома без хозяев
тут же грабили.
Вот и бар запечатан не был — только заперт. Но у
Ильмы с собой всегда были ключи от каждой двери бара, так
что попасть внутрь труда не составило. Не включая свет, они
миновали зал, нашли лестницу и поднялись на второй этаж, где
жил хозяин. Здесь, как и предсказала Ильма, все было

117
перевернуто вверх дном, а наиболее ценные вещи исчезли.
Оставалось лишь надеяться, что тайник копы не нашли. И речь
шла не о дешевом сейфе в стене, кое-как прикрытом картиной
— этот как раз и нужен был, чтобы отвлекать на себя
простаков.
Кровать в спальне была немного сдвинута, но пол
остался цел. В глаза тайник не бросался, а грабители не
отличались особенным вниманием.
— Отодвинь кровать дальше от стены, — приказала
Ильма, не отрывая взгляд от пола.
Эрнесто бросился выполнять указания, и вскоре
кровать стояла в стороне. Ильма наклонилась, подцепила
ногтями одну из половиц и приподняла ее. Запустила руку в
появившийся проем и достала невзрачный серый мешочек.
Бросила его на кровать, достала второй, потом третий,
четвертый…
Учитель географии протянул руку — мешочки оказались
на удивление тяжелыми. Ослабив завязки, он заглянул внутрь,
и сперва ничего не увидел. Сунул пальцы в мешок и нащупал
тяжелый металлический кругляш. От удивления Эрнесто
вскрикнул, изумленно взглянул на Ильму и глупо улыбнулся.
— Золото! — только и смог сказать он. — Золото!
— Знаю, тупица, — недовольно буркнула та. — Это
золотые марки, старые деньги Лигардии. Вышли из оборота
задолго до нашего рождения, но многие хранили старые
монеты. Бумажкам отец никогда не доверял — говорил, что
они все ненадежные. Господи, папа, как же ты был прав…
— Сколько здесь? — Эрнесто взвесил на руке мешочек.
— В смысле, сколько это стоит?
— Трудно сказать, — Ильма достала последний мешочек
и выпрямилась, — но на место на корабле нам точно хватит.
— Точно хватит, — завороженно повторил Эрнесто, не в
силах оторвать взгляд от золота.
Ильма рассовала мешочки по карманам, а те, что не
влезли, оставила Эрнесто. Повернулась, чтобы выйти, и тут ее
ослепила резкая вспышка боли. Через мгновение она поняла,
что падает, но времени выставить руки вперед уже не было;
Ильма совершенно неизящно грохнулась на деревянный пол.
Впрочем, она тут же откатилась в сторону и приподнялась на
локтях.

118
 Эрнесто испуганно смотрел на нее, выставив перед
собой поржавевший револьвер. Видимо, он не ожидал, что
после удара по голове девушка останется в сознании, а
стрелять ему очень не хотелось.
— Прости, Ильма, — сипло сказал он. — Но у меня уже
есть попутчик. Попутчица. Она не отказала мне, как ты, и я
нашел ей место. Но с деньгами у нас все… не очень. Сама
знаешь, как у всех.
Он облизнул губы и откашлялся, не зная, что говорить и
делать дальше. Ильма, конечно, от бывшего коллеги такого не
ожидала и сейчас злилась, но главным чувством, которое
вызывал в ней этот бледный, болезненного вида человечек с
трясущимися губами и выпученными от страха глазами, было
отвращение. Не стоило связываться с мужчиной, который с
самого начала был ей омерзителен, думала она, костеря себя в
мыслях последними словами. Надо было найти кого-то
понадежнее. Кого угодно. Надо было устанавливать связи
самой. Раздвинуть ноги, если понадобится. Но не обращаться,
черт возьми, к этому червяку!
Однако револьвер в руках Эрнесто, хоть и дрожал, но не
опускался. Видимо, учитель географии все же собирался ее
пристрелить, но не нашел в себе силы сделать это сразу и
теперь мучается сомнениями. Если она бросится на него
сейчас, то лишь спровоцирует. И напротив: чем дольше они
ждут, тем труднее будет учителю выстрелить.
Ильма медленно, осторожно села на полу, стараясь не
делать резких движений, и сказала:
— Не убивай меня, Эрнесто. Пожалуйста.
Он медлил. Оглянулся на дверь и снова впился в нее
взглядом.
— Ты же не убийца, Эрнесто, — сказала Ильма самым
ангельским голосом, какой смогла из себя выдавить. — Ты ведь
не убьешь меня? Это же я, Ильма. Мы работали вместе.
— Не притворяйся… хорошей! — вдруг выкрикнул он.
— Ты не такая! Ты жестокая стерва!
Ильма вздохнула.
— Да, я стерва. Но это не значит, что меня нужно
пристрелить в комнате моего отца. Тем более из-за денег.
— Может, я и не буду тебя убивать. Я еще не знаю. Но
нам нужны деньги, чтобы уехать. Мне и моей девушке. У меня

119
теперь есть девушка! Ты мне отказывала раз за разом, но ты и
не нужна мне больше! Теперь у меня есть другая девушка,
лучше тебя!
— Из школы? — не удержалась Ильма.
— Да! Это Лайла.
— Учительница пения? Она ж лет на десять тебя
старше. — Ильма присвистнула. — Неужели я могла
понравиться человеку с такими вкусами? Я что, на нее чем-то
похожа? Или она на меня?
— Нет! В том-то и дело, что нет! Она… другая! Лучше
тебя, чище! Она женственная, нежная, внимательная,
заботливая…
— Похоже, ты нашел себе маму.
Ильма прикусила язык, но было уже поздно. Эрнесто
чуть опустил ствол револьвера и выстрелил. Пуля пронзила
мышцы ее бедра, по телу зигзагом пробежалась нестерпимая
боль.
— Ты зря меня злишь!
— Сам же просил меня не притворяться хорошей, —
прохрипела Ильма, зажимая рукой рану.
Кровь пропитывала юбку, стекала меж пальцев на пол.
— Доволен? — Ильма впервые посмотрела на
собеседника откровенно зло. — Тебе нравится, как я истекаю
кровью?
Ему не нравилось. Эрнесто побледнел еще больше, а
револьвер в его руке и вовсе заходил ходуном.
— Прости… — с трудом выговорил он через несколько
минут. — Прости, я не хотел… Это как-то само вышло…
— Что, все еще хочешь меня убить?
— Нет, — замотал головой Эрнесто. — Не хочу. Совсем.
Но и уйти без денег я не могу.
— Так ты же взял часть золота. Уверяю тебя, в твоих
карманах сейчас очень и очень приличная сумма. Там, куда вы
уедете, вы сможете начать на эти деньги новую жизнь. Не
отбирай у меня последнее, что у меня есть.
И, видя, что он колеблется, добавила:
— Господи, да это же деньги моего отца! Отца, которого
убили только этим утром! И ты заберешь у меня их все после
того, как продырявил мне ногу?

120
 Эрнесто замотал головой, быстрым движением вытер
пот со лба и сказал:
— Ты, наверное, права. Наверное… Нам хватит. В
конце-то концов, нам нужно просто убраться подальше из
этого города, так? Черт с ним, с золотом. У меня достаточно.
Да, да, достаточно.
Не опуская пистолета, он попятился к выходу и
растворился в темноте дверного проема. Ильма слышала, как
он спускается по лестнице, пока отрывала от простыни кусок,
чтобы сделать импровизированный жгут. Главное сейчас —
остановить кровотечение и выжить, остальное успеется.

Безумец
Говорят, убийц тянет на место преступления. А может,
ему просто хотелось выпить. Он шагал по улицам, натыкаясь
на больных, голодных, обездоленных людей, чей век, как и его,
близился к концу. Безумец лишь искал последний причал
своего путешествия.
Пистолет из руки он не выпускал с тех пор, как на него
напала компания из четырех молодых ребят. У них были
свинцовые трубы в качестве оружия и желание выместить
злобу на случайном прохожем. У безумца же эмоций не было,
так что он спокойно подстрелил троих, четвертый оказался
умнее и сбежал. Преследовать его, конечно же, безумец не стал.
Спустя полчаса блужданий он наткнулся на бар «Чайка
на кране», в котором еще утром убил человека. «Человека»…
если можно его так назвать. Бармен, конечно, получил по
заслугам, но его смерть была слишком уж простой, слишком уж
быстрой.
Безумец стоял перед баром, позволяя болезненным
мыслям лениво течь в его голове, когда дверь бара вдруг
распахнулась, а на пороге появился бледный молодой человек в
костюме с оттопыренными карманами. Неизвестный застыл на
мгновение, потом сунул руку за пояс и вытащил револьвер.
Рефлексы у безумца сработали быстрее. Он поднял свой
полуавтоматический пистолет и нажал на спусковой крючок.
Тощий парень пошатнулся и прислонился к стене, выронив
револьвер. По его белой рубашке стало расползаться красное

121
пятно, а сам он, не веря своим глазам, дотрагивался до крови и
подносил пальцы к глазам. Потом ноги перестали его держать,
и он быстро сполз по стене вниз. Так и не сказав ни слова, он
тихо умер.
Заинтригованный не столько личностью убитого,
сколько содержимым его карманов, безумец присел на
корточки рядом с телом и достал из кармана пиджака
небольшой серый мешочек. Заглянул внутрь и увидел золотые
монеты. Разочарованный, он бросил мешочек и шагнул в бар.

Ильма
Выстрел раздался, когда она затягивала жгут на ноге.
Этот выстрел мог означать все, что угодно: Эрнесто выстрелил
в кого-то, кто захотел отобрать у него деньги, он мог и вовсе
хотеть припугнуть… Да, это возможно, но куда вероятнее был
иной исход. Все-таки учитель географии был не очень-то
хорошим стрелком, и выстрел в Ильму, наверное, был первым в
его жизни. Куда вероятнее, что на него самого напали. И,
скорее всего, убили. А если нападавшие найдут при Эрнесто
деньги, они, скорее всего, захотят обыскать и бар. В таком
случае раненой беззащитной девушке здесь делать нечего.
Ильма встала, опираясь на кровать, и осторожно,
стараясь не слишком громко шипеть от боли, двинулась к
лестнице. Снизу послышались шаги. Кто-то ходил там, и ходил
один. Спустившись по ступенькам — на что, казалось, ушла
целая вечность! — девушка выглянула из-за угла в зал.
За стойкой сидел мужчина лет тридцати. Перед ним
стояли бутылка виски и наполовину полный стакан.
— Я тебя слышу, — сказал мужчина. — Выходи. А то я
могу неправильно тебя понять и пристрелить.
Ильма вздрогнула и замерла, поняв, что ее заметили.
— Выходи, — спокойно повторил мужчина. — Пока что
я стрелять не собираюсь.
Осторожно и нерешительно она вышла в зал.
Посетитель не смотрел на нее, он просто пил свой виски. Рядом
с бутылкой на стойке лежал его пистолет — увидев его, она
вспомнила о выстреле и метнула взгляд на дверь. В проходе
неподвижно сидел Эрнесто, а рядом лежал мешочек и рассыпь

122
золотых монет. От этого зрелища у Ильмы мурашки пробежали
по коже.
— Это твой друг? — спросил мужчина за стойкой.
— Нет, — тихо ответил та. — То есть, да. Он был моим
другом.
— Ограбил тебя? — Мужчина впервые повернул к ней
голову. — Подожди-ка, а ведь я тебя знаю. Ты дочка владельца
бара.
У Ильмы сердце зашлось от страха. Откуда этот человек
знает ее? Что ему здесь понадобилось?
— Я видел тебя рядом с ним, — словно услышав ее
мысли, ответил мужчина. — Когда забирал отца из бара, а это
случалось ой как часто. Вы с отцом часто ругались из-за денег,
вот прямо за этой стойкой. Ты приходила просить, а он
отказывал раз за разом. А вот мой отец в этом баре пропивал
большую часть того, что зарабатывал — еще когда работал.
Потом же он стал закладывать вещи в ломбард и пропивал уже
их. Я просил твоего отца не поить моего, но он не слушал. Я
говорил, что мой отец болен, а таких людей обслуживать
нельзя, но твоему папочке на это было наплевать. Ему нужен
был лишь заработок. Деньги. Как и тем подонкам в ломбарде.
Как и моей шлюхе-сестре, ни одного догмара не потратившей
на родного отца, когда он катился в пропасть. Это я убил
твоего отца.
Ильма не сразу поняла, что именно услышала — фраза
никак не была выделена тоном. Девушка посмотрела на
незнакомца и спросила себя: чувствует ли она к нему
ненависть? Но нет, она чувствовала только страх. Страх за
свою жизнь перевешивал любые другие эмоции, да и были ли
они? Ложью было бы сказать, что она страдала по отцу.
— Я… могу я идти? — спросила она тихо.
— Да, ты можешь идти. Если это имеет хоть какое-то
значение. Все равно мы все умрем в этом городе.
Ильма ничего не ответила. Выждала несколько секунд, а
потом робко двинулась в сторону двери. Путь до выхода
казался ей самой долгой дорогой в ее жизни — ей все казалось,
что она услышит выстрел за спиной. Страх сковывал ее и в то
же время подгонял, отчего она путалась в своих ногах и едва ли
не запиналась на ровном месте. Шаг, еще шаг. Выход все
ближе и ближе. Еще шаг…

123
 Выстрел! Она не сразу поняла, что сидит на полу и
кричит, схватившись за голову руками. А когда поняла, быстро
ощупала свое тело, ища кровь, но ее не было. Робко
обернувшись, она увидела, что незнакомец лежит грудью на
стойке, и все поняла. Забыв о деньгах и боли в ноге, она
вскочила и бросилась бежать, хромая и рыдая, не зная, куда
бежит.

Муж
Улица была пуста, как и смысл жизни. Мысли о жене
почему-то путались, извивались и нагоняли безотчетный страх.
Странно, но велико было желание поддаться этому страху, хоть
что-то внутри и говорило, что это означало бы конец. Конец
здравомыслия как минимум.
Он брел по улице, словно висящей в пустоте желтого
дыма. Не существовало больше города — только эта улица,
терявшаяся как впереди, так и позади в проклятой пелене.
Он не знал, сколько прошел, когда услышал женский
крик. Поднял голову и увидел девушку, хромавшую по улице.
Девушка так спешила, что подвернула ногу и упала, отчего
закричала еще больше. Подбежав к ней, Гор наклонился и
спросил:
— Что с вами? Вам помочь?
Девушка повернула к нему лицо… Нет, не девушка –
жена. Это была она, его милая толстушка Найя. Она просто
ходила в магазин за продуктами, чтобы приготовить любимому
мужу обед, но оступилась и упала. Бедная, она вышла из дома,
невзирая на свою болезнь, чтобы порадовать своего мужа!
Разве это не волшебно — иметь такую любящую, прекрасную
жену?
Из глаз Гора полились слезы. Все сомнения были
забыты, его мир снова был целым и до краев наполненным
смыслом. Он сел рядом с ней на мостовую и стал бить ее по
голове, а потом, когда девушка затихла, принялся гладить ее
волосы. Вот так, милая, успокойся. Все хорошо. Сейчас твой
муж отведет тебя домой и из шкуры вон вылезет, чтобы
сделать тебя самой счастливой женщиной на свете.
— Пойдем домой, любимая, — сказал он.

124
 Найя только улыбнулась в ответ, как всегда. Тихая и
робкая. Он помог ей встать, взял ее под руку, и они не спеша
пошли домой.

125
126
 Герман Шендеров
Ночное происшествие в селе Дракулич

М артовский ветер хлопал ставнями, точно хотел

сорвать их с петель. Никогда еще покосившийся
деревянный дом на окраине села Дракулич не
собирал столько народу. Бабы за стенкой успокаивали Ясну,
что разражалась невпопад усталыми, заунывными рыданиями.
Трое же мужчин сидели вокруг потрескавшегося деревянного
стола на скамьях. Старуха Зорица хрипло ворчала себе под нос,
потряхивая седой головой с крупной шишкой на макушке, но
все же разливала гостям вот уже вторую порцию горького
травяного чая. Тем, казалось, только это и было нужно —
покряхтывая, они морщились, кривились, но пили, будто чай
являлся частью какого-то ритуала.
— И не дергайтесь даже! Земля там грязная, нечисть одну
родит, чернобыль да полынь! Нечего вам там делать! — грозно
скрежетала Зорица, бросая гневный взор то на одного, то на
другого гостя, но встречала лишь взгляды твердые, холодные,
будто шляпки гвоздей — Не воротитесь, так и знайте!
— Плевать! Я пойду, с вами или один! — заявил Казимир
и притопнул сапогом по дощатому полу, отчего культя его
неловко качнулась и едва не сбила чашку со стола, — Как я
домой вернусь, как в глаза жене смотреть буду? Это мой сын, в
конце концов!
— Еще нарожаете! Ясна у тебя баба здоровая, я знаю,
сама роды принимала, — отрезала Зорица, вперившись
серыми глазами в калеку. — В руки себя возьми, солдат ты или
тряпка? А так — сгинешь за милую душу и ребятенка не
найдешь!
— Не о чем тут рассуждать! — возмутился в бороду
обычно молчаливый Горан. — Погибает душа безгрешная, а

127
старухе за пять лет среди могил все едино стало — что живые,
что мертвые!
— Ой, не тебе говорить о могилах, бобыль! Уж мы их оба
повидали, да только с разных сторон лопаты. Покуда ты по
подвалам и катакомбам хоронился, я своих мертвецов сама
закапывала. И поверь, я поболе твоего знаю — и какие им сны
снятся, и кому они молятся, очи горе возведя. И когда с
могилою неладное творится — я нюхом чую.
— Давайте будем конструктивны, я вас умоляю, —
прервал зашедшуюся в гневном припадке старуху фельдшер
Тадеуш, подняв руки в примиряющем жесте, — Мы пока
вообще не знаем, идет речь о могилах, или мальчик просто
заблудился в селе.
Спокойный рассудительный тон недавно прибывшего из
Баня-Луки пожилого медика заставил накопившееся было
напряжение в воздухе немного растаять. Вытянувшись во весь
свой небольшой рост, человечек, казалось, занял больше места,
чем положено тщедушному его тельцу, и дрожащим фальцетом
продолжил:
— Я понимаю вашу панику, Йокич, — Казимир по-
армейски подтянулся, услышав свою фамилию, — Я бы тоже
ничего хорошего в свете последних событий не предположил на
вашем месте, но не стоит поддаваться страху и бросаться в
безрассудные авантюры. Лично я ни на йоту не верю в
предположения уважаемой хозяйки…
Фельдшер тут же удостоился взгляда Зорицы, который,
казалось, мог заставить и птицу упасть с небес, и роженицу
выкинуть младенца.
— … Разумеется, я ценю вас как специалиста, Зорица, но
то, что вы рассказываете нам — это же самая натуральная
мифология. Люди лечатся пенициллином, запускают ракеты в
стратосферу, а вы нам рассказываете о какой-то нечисти.
Смешно же, право слово! — Договорив, Тадеуш опустился
обратно на скамью и пригубил горячий напиток, слегка
поморщившись — то ли от горечи, то ли обжег губы. — А чай у
вас преотличный! Одна сплошная польза!
— Мифология, значит? — закипая, прохрипела Зорица —
растрепанная и седовласая, она походила на разъяренную
гарпию. — Хочешь, расскажу тебе реальную историю? В

128
подробностях? Знаешь, что там, за леском — в овраге?
Напомнить?
— Зорица, послушайте, я… — приподнялся было Тадеуш,
но был посажен обратно длинным костлявым пальцем,
болезненно упершимся в плечо.
— Нет, это ты меня послушай! С февральскими холодами
явились, все в черном, в бустинах и с автоматами.
Повытаскали на улицу всех, кого в домах нашли. Я была там.
Видела своими глазами дьявола — тогда он носил имя
Филиповича, — голос Зорицы стал монотонным и низким,
казалось, речь эту она давно отрепетировала. — Подбрасывали
детей в воздух и ловили их на штыки. Насиловали женщин,
вскрывая им животы, не вынимая уд. Поливали кровью их же
собственных младенцев. «Все грехи на себя беру!» — кричал
дьявол, — «Безгрешны останетесь!» Истинно говорю, то был сам
Сатана в человечьем обличье.
— Я был на этой войне, старуха, я знаю… — прервал ее
было Казимир, на что хозяйка гневно шикнула:
— Ничего ты не знаешь! Пока ты с винтовкой в
окружении товарищей воевал, мы умирали беззащитными!
Этот сиплый выкрик, казалось, стоил Зорице всех ее сил.
Опустошенная, она продолжила рассказ, будто вещала на
сцене театра:
— Дети кричали, плакали, а усташи шли от одного к
другому, перерезая глотки, разбивая хрупкие их черепа о
деревья. Младенцам они просто откручивали головы и пинали
их в сторону убитых горем матерей. Мужчины, защитники,
опора и надежда — вы ушли подчиняться приказам. Некому
было за нас заступиться. Лишь дети, женщины да старики…
Дьявол ставил нас на колени, приказывал принять его веру.
Мы целовали его кастрированный крест, а следом…
Зорица расплела шаль на тонкой старческой шее,
демонстрируя глубокий рубец со вспухшими краями — след от
клинка.
— Безносая не захотела меня прибрать — знала, видать,
что хоронить остальных будет некому. Этот дьявол в облачении
капеллана даже не скрывал своей сути — он говорил: «Нам
нужны не ваши тела, но ваши души!» Их он пожрал, переварил,
выплюнул и оставил там, вместе с трупами.

129
 — Зорица, при всем уважении, мы знаем, что здесь
произошло, это вовсе не меняет… — попытался перебить
Тадеуш.
— Меняет, — сухо, будто проколотая шина, прошептала
хозяйка, — палачи осквернили, испоганили это место, пустили
дьявола потоптаться по нашей земле. Изо дня в день, три года
я ходила на этот самозваный погост и копала-копала-копала…
До кровавых мозолей, от рассвета и до заката. И каждое утро
видела выкопанные то тут, то там головы и руки — без глаз, без
пальцев. Обглоданные, мокрые, еще в слюне и сукровице.
— Животные же… — предположил было фельдшер, но
старуха бросила на него испепеляющий взгляд выцветших глаз,
и тот замолчал.
— Не пойдет зверь в такое место, проклятое и гиблое.
Почва от крови красная, небо от дыма черное, — нараспев
пришептывала Зорица, будто погрузившись в какой-то транс.
— Не зверь это — нечисть кладбищенская, из земли повылезла,
как грибы ядовитые, из душ неотпетых да неоплаканных.
Младенчики некрештеницами стали, вьются голодными
воронами. Бабы, чьих детей из брюха вырезали, в богинок
превратились. Взрывают землю обломанными ногтями
неупокойники, родных своих ищут. Хрустят косточками
упыри, неосвященную плоть доедая. И людям там делать
нечего — лишь упырям там и место.
Речь ее подействовала на всех по-разному. Фельдшер,
откровенно скучая, ожидал, пока старуха выговорится. Горан
истово перекрестился и что-то неразборчиво прошептал.
Казимир же вскочил, едва не опрокинув скамью, и бросил
гневно:
— Плевать я хотел! Пока мы здесь лясы точим, мой
Сречко… — он замолчал, боясь произнести то, что само рвалось
с губ. — Я выхожу. Вы со мной?
— Мальчику может потребоваться медицинская помощь,
— сказал фельдшер, отставляя кружку в сторону. — Вы ведь
для этого меня позвали, так? Я готов.
— А ты? — обратился к бородачу Казимир.
— Божий человек не откажет ближнему в помощи, —
философски заметил Горан. Имя у него было говорящее —
стоило тому встать со скамьи, как посреди завешенной
сушеными травами кухоньки и правда выросла гора.

130
 Когда трое мужчин уже были в сенях, в спину им
раздался жуткий визг. Клекочущий, хриплый, приглушенный —
так кричит человек, когда ему перерезают горло — он
промораживал до костей, хватал сердце ледяными пальцами,
перемешивал внутренности.
— Не вернетесь! — сипло шипела Зорица, совсем
выбившись из сил. — Никто не вернется! Люди оттуда не
возвращаются, попомните мое слово!
Ничего не отвечая, трое покинули избу.
Дракулич представлял собой гнетущее зрелище.
Произошедшее здесь оставило глубокий отпечаток на каждом
камне, на каждом пороге. Припорошенная остатками снега
дорога казалась девственной, нетронутой — редко кто
проезжал через село, считая, что здесь остались лишь
заброшенные дома и мародеры.
Так оно отчасти и было — мужчины-сербы, вернувшись с
войны в родные дома, были встречены не родней, но хрипящей
старухой, что отводила их к оврагу. С обрыва хорошо было
видно дно с неровной, будто взрыхленной гигантским червем
землей, где, наспех закопанные, лежали их дочери, сыновья,
жены, сестры, отцы и матери. Поначалу смрад бил в ноздри,
выворачивал желудки, и солдаты, опираясь на деревья, долго и
мучительно сквозь слезы блевали. Ругались матерно, рыдали,
бились оземь. Кто-то даже в сердцах стукнул Зорицу
прикладом, отчего у той на темечке вздулась шишка, да так и
осталась — стариковский организм счел, что и так сойдет.
Другие партизаны предлагали той оставить вымершее село,
ехать в город, даже по доброте душевной звали к себе. Но
Зорица твердо отказывалась покидать свой пост, отвечала:
— Если я уйду, умрет Дракулич. Если останусь — люди
сами придут.
Так из года в год старуха водила возвращавшихся с
фронта мужчин к оврагу, чтобы те со слезами, рвотой и
криками исторгали из себя войну и оставляли ее утекать в и
без того проклятую землю. А люди, очищенные и прозревшие,
могли идти дальше. Некоторые перед этим помогали ей
хоронить мертвецов. Кто-то оставался у безумной старухи на
хозяйстве, кто-то так и не смог бросить родной дом, кому-то
просто некуда было идти. Так, исполнив странное пророчество
Зорицы, Дракулич начал новую жизнь.

131
 Но за наброшенным брезентом и залатанными заборами
скрывались от невнимательных глаз останки задушенной
войны. Тут — береза с бурым въевшимся пятном — палачи об
нее младенцам головы разбивали. Там — пепелище с трубой
торчащей — отказались старики наружу выходить, им
красного петуха и пустили. Гаже всего был небольшой пустырь,
где из-под снега торчали былинки увядшего ковыля. Ничто не
выдавало в этой невинной поляне худого места, но, проходя
мимо, местные, что заново заселили Дракулич, крестились и
ускоряли шаг. Именно здесь усташи измывались и
насильничали девок, перед тем как вспороть им брюхо
калеными лезвиями.
Даже Тадеуш поморщился, взглянув на пустырь в
просвет между черными, с подгнившими бревнами, избами.
— Страшная война, конечно, — произнес он и
стушевался, тут же поняв, что сказал банальность. — А вы,
Горан…
— Я из четников, — бросил тот. — Еще не знал, что у
Михаиловича свои планы насчет Югославии.
— О! — поразился честности бородача фельдшер. — Мне
кажется, Казимиру лучше не…
— Вот и не болтайте лишнего, доктор.
На крыльце появилась однорукая фигура, прижимающая
к груди какой-то груз.
— Фонари все захватили? — спросил Казимир, дико
зыркая по сторонам. Фельдшер и бородач подняли по старой
керосиновой лампе на железном кольце.
— У Зорицы нашлись, — пояснил Горан. За спиной у него
торчали две рогатины, закрепленные на поясе.
— Хорошо. С оружием негусто, — продемонстрировал
ношу однорукий партизан, — Всего один огнестрел на два
заряда. И топор добротный, вчера точил. Это тебе.
Горан принял инструмент с уважением, взвесил в руке,
сделал легкий взмах, удовлетворенно кивнул, после чего
завистливо присвистнул, взглянув на обрез в руке Казимира.
— Трофейный?
— «Зауэр». С фрица снял. Ствол был уже спилен. Для
охоты, конечно, вещь никудышная, но для дела… А вам,
Тадеуш, придется нести фонарь — мне его, к сожалению, деть
некуда.

132
 — К погосту? — просто спросил немногословный бородач,
кивнув заросшим подбородком куда-то за узкую полоску леса.
— Село бабы уже обыскали, — посетовал Казимир, —
Если бы эти глупые кликуши не слушали старуху, глядишь,
нашли бы Сречко еще до заката. Теперь придется ковылять в
темноте.
— Свет всегда с божьим человеком, — заметил Горан.
Троица двинулась в сторону оврага. Шли по первой
молча, будто таинство какое совершали. Унылый вид
собственного села приколачивал языки к глотке не хуже
палачей-хорватов.
Дракулич оставался наполовину мертв — пустые избы
пялились черными провалами окон, село молчаливо провожало
троих мужчин, будто на казнь. Не лаяли окрестные собаки —
не успели прижиться, не ворчали кумушки на подпитых
муженьков. Лишь тоскливый скулеж раздавался откуда-то с
пустыря.
— До-о-оченьки! Где же вы? Милица, Агнешка, папа
вернулся!
Казимир болезненно поморщился — от завываний Мишко
ему всегда становилось не по себе. Дракулич был для него
местом чужим — он осел здесь уже после войны, когда
обнаружил, что возвращаться некуда. Мишко же здесь
родился, женился и успел обзавестись двумя дочерьми. Когда
он, героический партизан, одним из первых вернулся домой,
рассудок его пошатнулся. Зайдя в свою опустевшую хибару,
увидев растерзанные тела жены и дочерей на погосте, он упал
наземь, забился, заскулил, да так и сделался дурачком. Ходит
теперь по селу, разгребает руками землю на пустыре, да кличет
без умолку своих «доченек».
— Тяжелая судьба, — осмелился нарушить молчание
фельдшер, когда кислые подвывания Мишко за спиной почти
стихли. — Вернуться победителем, а сражался за что…
— Мы сражались за веру и Родину, доктор, — перебил его
Горан.
Стушевавшись, фельдшер обратился к Казимиру.
— А раньше здесь пропадали дети?
— Две девчушки в прошлом году, весной. Еще двое в
позапрошлом, тоже в марте. Я сюда с Ясной в сорок седьмом

133
перебрался, а в пузе у нее ужо Сречко ворочался. К оврагу я
ему накрепко запрещал ходить, но…
— И не искали?
— Нет. Повелись на россказни старой ведьмы — что, мол,
нет людям ходу на погост.
— А почему туда? — недоуменно спросил Тадеуш, — Что
там ребенку, в сущности, делать?
— Дети сами по себе не пропадают, — ответил калека, —
В овраге до сих пор кто-то землю роет, трупы выкапывает.
Зорица одна не боится туда ходить. По весне всех детей там и
находила.
— Может, их туда затащили, — резонно заметил
фельдшер. — Одичавшие собаки?
— Не псы это, другое. Я год тому назад ночью проснулся
от жуткого визга. Мой хряк метался по хлеву, с ума сходил,
насилу угомонил. Весь искусан, где-то мясо клочьями вырвано.
Так и пришлось его заколоть. А под хлевом я лаз обнаружил,
широкий, как для человека. За ночь кто-то прорыл.
— Ну вы уж… — усмехнулся старичок. — Это, знаете,
мистификация.
— Слово какое вы мудреное сказали, доктор. А то, что
Ясна, мяса того отведав, опосля дитя из утробы выкинула —
тоже эта ваша… ми-фи-кация? — по слогам проговорил
Казимир.
— А когда жена моя, покойница, Богу душу отдала, —
вмешался Горан, — Я на могилку помолиться пришел, а тело ее
выкопано и лицо все обглодано, жадно так, и кишки кругом.
Дьявольское там живет. Не живет, а существует даже.
— Тише! — скомандовал вдруг Казимир — троица
приблизилась к заросшей кустарником кромке небольшого
леска, предварявшего спуск в овраг. Несмотря на холод, пот
сбегал по его спине. Он и сам не знал, чего боялся больше — не
найти сына вовсе, или все же найти, но слишком поздно. —
Близко мы, я чую.
— И вы, Йокич, всерьез полагаете, что на погосте обитает
нечистая сила? — приглушенным фальцетом спросил Тадеуш.
Ему явно было не по себе, и при помощи разговора —
понятного и хорошо знакомого ему процесса — он пытался
сохранить самообладание.

134
 — Пущай так. Я просто хочу найти Сречко, — слукавил
Казимир, продираясь сквозь торчащий из подтаявшего снега
кустарник. На деле же, поджилки его дрожали при одной
мысли о столкновении с чем-то нечеловеческим, и потому,
чтобы успокоить себя, он заговорил о мирском. — Я и не такого
насмотрелся. Резня в Дракуличе — лишь часть того, что
творилось здесь. Вам, Тадеуш, не пришлось побывать в
Ясеноваце?
— Не довелось, — сглотнул фельдшер, — слышал в общих
чертах.
— Счастливый человек. А я был. Неужто после всего меня
испугают легенды? — скорее уговаривал себя калека, чем
отвечал на вопрос.
— Легенды, — усмехнулся Тадеуш, — На такой грязной
земле им самое место.
— Легенды не копошатся ночью под окнами, доктор. Не
выкапывают мертвецов из земли, обгладывая кости. Не
таскают детей средь бела дня, — ответил Казимир. В его
воображении банда упырей и вурдалаков, почему-то в военной
форме, водила хоровод вокруг мертвого тела Сречко, дробно
стуча копытами. Помотав головой, он покрепче сжал обрез.
Среди голых веток топорщились из-под снега черные
влажные пни — редколесье снабжало дровами всю округу, но
вскоре кустарник загустел до того, что пришлось продираться
полубоком, прикрывая глаза. Тропа резко ухнула вниз, и
Казимир едва не покатился по склону, вовремя уцепившись
культей за торчащие пни. Здоровую руку занимал трофейный
«Зауэр».
— Осторожней, — Горан придержал его за плечо, будто
заигравшегося ребенка. — Нешто на небеса торопишься?
Само место казалось грязной воронкой, всосавшей в себя
все звуки — не было слышно ни шелеста ветвей, ни вороньего
грая. Троица тоже примолкла, словно почуяв — земля эта
давно принадлежит мертвецам.
Широкая просека посреди оврага была густо взрыхлена.
Местами торчали дощечки — самодельные надгробия,
поставленные теми, кто вернулся в родное село, но не застал
родных живыми. Кустарник пробрался и сюда, сплетя
непролазный полог, будто желая, чтобы души умерших
запутались в голых ветвях, неспособные уйти на небо.

135
 — Смотрите! — шепнул вдруг Горан и, поставив фонарь
на землю, склонился к жирной почве. — Следы!
Выдавленные в земле крупные отпечатки копыт
очерчивали по кругу глубокую, в кулак шириной яму, из
которой тянуло гнилью. Сами же они были размером с доброе
блюдце — ни у какого лося или оленя таких копыт быть не
могло.
— Права была Зорица. Не зверь это — тварь нечистая.
Вон и копыта, — прошептал Казимир.
— Я бы не спешил с выводами, — ответил Тадеуш,
пожевав губами.
— Они идут вдоль погоста, — указал Горан вперед, в
глубину переплетающихся ветвей.
— А это… — робко поинтересовался фельдшер.
— Да. Без малого две тысячи мертвецов, — даже излишне
спокойно ответил калека, — зорица уже немолода, закапывала
неглубоко, так что постарайтесь не провалиться, доктор, в
могилу — ноги поломаете.
Фельдшер нервно сглотнул и предпочел отмолчаться.
Стоило пройти метров пятьдесят по влажной,
проседающей под ногами земле, как Казимир остановился,
приказав жестом всем затихнуть. Горан покрепче перехватил
топор, Тадеуш застыл на месте.
— Слышите? — одними губами произнес Йокич. Вопрос
был риторическим. Чавканье в глубине изломанного, будто
чьей-то неповоротливой тушей, кустарника было
оглушительным. Влажные хрустящие звуки наполняли
морозный воздух, эхом множась в испуганных сердцах. Там, в
чащобе, что-то нечеловеческое, богохульное суетилось,
ворочалось, взрывало острыми когтями землю в поисках
подгнивших останков, а, найдя их, вылизывало шершавым
языком растекшиеся глазные яблоки, снимало острыми
клыками полужидкую плоть, ломало крепкими зубами кости и
высасывало костный мозг. От такой фантазии у бывалого
партизана что-то будто лопнуло в желудке, разлилось едкой
желчью, просясь наружу. Дрожь в ногах он заметил не сразу.
«Быть может, — промелькнула в голове Казимира мысль,
— прямо сейчас бледные пальцы выцарапывают внутренности
у моего сына…»

136
 Вспыхнувшая в секунду ярость затмила собой страх
перед нечистыми тварями. Лишь натренированная
партизанскими налетами выдержка позволила калеке не
ринуться сквозь кустарник навстречу тому, что сейчас
трапезничало мертвой плотью.
Фельдшер замер неподвижной гипсовой статуей —
бледный, в неестественной позе, держа в дрожащей руке
фонарь. Мир, который он знал и изучил за свою долгую жизнь,
трескался и крошился, открывая просторы бесконечной густой
тьмы за пределами человеческого восприятия.
Понимающе кивнув, Горан отдал одну рогатину
фельдшеру — тот вцепился в нее, будто утопающий за
соломинку, и вновь застыл. Казимир же накинул на лампу
кусок ветоши. Теперь свет пробивался лишь через тонкую щель
в ткани бледным неровным лучом. Аккуратно раздвинув ветви,
Горан поднес палец к губам и направил фонарь на источник
звука.
Что-то большое, белое, цвета мертвой плоти, ворочалось
над разрытой могилой. Медленно переступая тяжелыми
конечностями, оно с наслаждением трапезничало. Хруст и
чавканье густой патокой заполняли сознание мужчин,
распугивая по углам черепной коробки все прочие мысли. Луч
медленно пополз от белых широких бедер дальше, к объемному
животу.
Вдруг хрустнула ветка под ногой фельдшера. Тут же по
массивному боку пробежала дрожь. Тварь засуетилась,
зафыркала, и Казимир понял — сейчас или никогда. Направив
ствол куда-то, где под широкой бочкообразной грудью,
увешанной многочисленными сосками, должно было биться
гнилое сердце, он нажал на оба спусковых крючка.
Грохот выстрела гулким эхом заметался по оврагу, обрез
сильно рвануло вверх, рукоять ударила Казимира в лоб —
культя не помогла смягчить отдачу. Одновременно с этим
ночную тишину пронзил резкий нечеловеческий визг. Заныли
зубы у Горана, зажал уши Тадеуш, выронив рогатину, Казимир
как будто вновь почувствовал скрежет пилы по лучевой кости.
Навстречу ошарашенным мужчинам на четвереньках
выбежало что-то громадное, белое, жирное.
Оно неслось сломя голову, сопровождаемое хрустом
кустарника и тяжелым топотом. Тугие толстые бока разметали

137
троицу по оврагу: пожилого фельдшера засыпало землей,
Горана приложило о могильную доску, Казимира же швырнуло
вверх, да так, что он приземлился ровно на место нечестивой
трапезы.
Нечто металось в кустарнике, бешено топоча, подминая с
хрустом ветки и подбрасывая в воздух комья земли. Чудом не
наступив на развалившегося прямо на пути фельдшера, оно,
носясь кругами и визжа, убегало куда-то вглубь оврага.
Угодив единственной рукой прямо в провалившуюся
грудную клетку чьего-то маленького тельца, Казимир нездорово
захихикал, и сам же испугался своего безумия, но остановиться
не мог.
— Вы тоже в-видели? — заикаясь, спросил Тадеуш,
приподнимаясь с земли.
В овраге стало еще темнее — Горан упустил лампу, и та
разбилась. Лишь чудом фонарь фельдшера не пострадал,
закатившись в какую-то яму. Казимир же смешно подергивал
ногой, безуспешно пытаясь подняться — бедро не слушалось,
должно быть, вывих.
— Не знаю. На бабу вроде похоже. Большую белую бабу,
— ответил Горан, проверяя пальцами голову — не идет ли
кровь.
— Это не мой сын, — шептал Казимир, елозя руками по
чьей-то усохшей фигурке. Грязный истлевший сарафан не
оставлял сомнений — перед ним труп девчушки лет десяти.
Проломленный череп в остатках плоти был склизким от
слюней. На похожем на печеное яблочко лице отпечатались
крупные зубы. В животе же прорыли дыру, чтобы добраться до
месива из сгнивших внутренностей.
Казимира затошнило, он поспешил отползти от трупа,
стараясь не опираться на пострадавшую ногу. Оказавшись в
паре метров от жертвы палачей, он, будто окончательно
осознав увиденное, повторил. — Это не мой сын. Он может
быть еще жив.
— В надежде сила духовная. Хотя здесь нет места
надежде, — бросил Горан, помогая калеке встать. Тот, охнув,
едва не опрокинулся вновь наземь, но бородач придержал его.
Вынув из-за пояса вторую рогатину, он помог Казимиру
опереться на импровизированный костыль.

138
 — Почему? Ч-что это было? — спросил фельдшер, зубы
его отстукивали неровное стаккато.
— Вы, доктор, человека изучали, что у него там внутри да
снаружи, как врачевать, выхаживать, — пояснял бородач, — а
душу человеческую изучить забыли. Душа эта больная да
увечная. Тело коростой покрылось, нрав звериный сделался.
Бродит теперь, мстит, чужие души калечит, гнильем питается.
— О чем ты? — нахмурился Казимир.
— Зорица хоть не в себе, а права была. Не может душа
человеческая спокойно на небеса уходить после такого. Что это
за баба — мне невдомек. Может, у нее наживо дитя из пуза
вырезали, может, снасильничали ее насмерть. Однако не
человек это больше.
— Плевать. Я должен найти Сречко! — упрямо, в который
раз повторил бывший партизан. — Хоть живого, хоть мертвого,
хоть здорового, хоть калечного.
— Мне кажется, н-нам стоит попросить помощи, —
Тадеуш так и остался сидеть на земляном холмике, будто
стоило встать на ноги — и кошмар продолжится. — Жандармов
или хотя бы мужиков из Шарговаца.
— Бог поможет, — серьезно, тоном не терпящим
возражений, подытожил Горан. Из-под рубахи его
лопатообразная ладонь вытянула громадный серебряный крест
на толстом шнурке. — На него уповаем, его волей живем, его
дланью победим.
— Так вы… — удивленно протянул фельдшер, так и не
договорив.
— Да. Бывший православный священник, — подтвердил
бородач, по лицу его пробежала тень — на попов усташи
охотились особенно яростно, такое признание могло стоить
жизни. Протянув руку Тадеушу, он дернул того вверх, да так,
что щуплый фельдшер аж подлетел в воздух. — Поднимайтесь,
доктор. Отриньте страх. С нами Бог!
Услышав эту фразу, Казимир как-то странно дернул
культей и шеей.
— Еще патроны есть? — поинтересовался фельдшер,
поднимая с земли горячий и тяжелый обрез.
— Это был последний заряд, — мрачно ответил калека.
— Он пошел впрок, — задумчиво проговорил Горан,
опускаясь на корточки. Поелозив пальцами по земле, он поднял

139
руку, блестевшую чем-то черным в скупом свете фонаря. —
Тварь ранена.
— Значит, кровь в ней все-таки течет, — с упрямой
злобой проговорил калека, поднимая едва не погасший фонарь.
— Нужно добить ее.
— Туда, — указал бородач в глубину оврага. Разрытая
колея блестела от пролитой чудовищем крови, пробуждая
отголоски ярости в сердцах Казимира и Горана, что после
войны были похоронены недостаточно глубоко, и сейчас
восстали, будто та раздутая упырица.
— А что мы будем делать, когда найдем ее? — Тадеуш
явно не разделял мрачной уверенности товарищей.
— Убьем, — отрезал калека.
Из-за травмы Казимира пришлось замедлить ход.
Протоптанная кладбищенской бабой тропа была рыхлой, ноги
то и дело проваливались, а под сапогами хрустели кости и
чавкала гниль. Высохшее торфяное болото на месте оврага так
и не упокоилось, подстерегая путников своими узкими
пастями-колодцами. Неосторожный шаг высвобождал облако
смрада из-под земли, от чего даже невозмутимый Горан едва
сдерживал тошноту. Тварь же, судя по следам, неистово
носилась беспорядочными зигзагами, водя путников вот уже не
первый час по кругу, будто леший.
Наконец, след вывел к горбатой возвышенности,
оказавшейся на поверку почти ушедшим в мягкую почву
охотничьим домиком или сараем. Покосившийся дверной
проем напоминал опустевшую глазницу, черные от мха и
плесени бревна лишь каким-то чудом удерживались вместе.
Даже на расстоянии нескольких шагов троица ощутила
сильную мускусную вонь, миазмы разлагающегося дерьма и
услышали грузное беспокойное шевеление внутри. Подойдя
совсем близко, мужчины вдруг будто наткнулись на невидимую
стену. Идти внутрь никому не хотелось.
Казимир теперь не понимал, как раньше бросался в
самоубийственные атаки, стрелял в людей, ползал под пулями
без тени страха, а теперь не мог и сдвинуться с места. Перед
глазами вновь плясали черти, окружая Сречко, а тот,
маленький, будто птенчик, тянул ручки к отцу и звал на
помощь. Нет, без сына он отсюда не уйдет.

140
 — Дай мне топор, — прохрипел Казимир, опираясь на
рогатину, — я размозжу твари голову!
Спуск по оврагу измотал его, удар в ногу, похоже, был
сильнее, чем рассчитывал Йокич. Бедро опухло, натянув ткань
штанов почти до треска.
— Если позволите, — вмешался Тадеуш, — Это чистой
воды самоубийство. В таком состоянии…
— Там мой сын! — вскричал калека, уже не таясь
нечисти, что ворочалась в своей берлоге. Напротив, ему
хотелось, чтобы тварь вышла наружу, показалась, чтобы он мог
посмотреть в глаза этому богохульному созданию…
— Я пойду, — вызвался Горан, не отдав топора. — Ты не
вернешься живым, а Сречко нужен отец.
— Но…
— Не спорь. Все же, он мой крестник.
Сжав крест, Горан быстро и неразборчиво прошептал
какую-то молитву, после чего поставил фонарь на землю,
кивнул Казимиру и двинулся к проему.
— Покажись божьему человеку! — грохотал он, будто
пустая бочка, размахивая топором. — Выходи!
Тварь внутри, похоже, слышала его и нервничала.
Тяжелое басовитое хрюканье, беспокойное копошение — все
выдавало страх создания перед бывшим священником, в ком
сохранилась еще вера и духовная сила.
— Ну же, дрянь! Во имя Отца, Сына и Святого Духа
призываю тебя — выходи!
Горан уже стоял у самого входа в гнилой сруб, когда
странный звук послышался из черного зева — будто конь роет
землю копытом перед рывком…

Хозяева у Шумки ходили по струнке, в хлев являлись едва

ли не на поклон. Хитрая и прозорливая, она всегда знала, кого
можно прихватить за ладонь, а перед кем стоит полебезить за
сахарок. Шумка относилась к породе йоркширских белых
свиней. С юного возраста она знала, что особенная — даже
соседи приходили поглазеть на ее крутые бока и блестящий
пятачок. Не понимая своим животным мозгом, что такое
«полтонны», она запомнила это слово и едва не раздувалась от
гордости, заслышав его.

141
 Но когда Шумке стукнуло три года — она не различала
календарь, но так сказала хозяйка — кормить ее стали гораздо
скуднее. Шумка даже от злости хотела отхватить большаку
палец-другой в назидание, но тот вскоре и вовсе исчез, оставив
на хозяйстве жену. Та много плакала, редко заходила в хлев и
больше не разговаривала с Шумкой как раньше, не чесала меж
ушами, не приносила гостинцев со стола.
Что Шумка хорошо запомнила так это крики. Сначала
были мужские, задорные, злые. Потом кричала хозяйка —
жалобно и как-то ритмично. Вскоре ее стоны превратились в
бульканье и вовсе утихли. А в нос Шумке пахнуло дымом,
дышать стало нечем. Обезумев от страха, свинья металась по
хлеву, врезаясь массивными боками в деревянные стены.
Наконец треснула доска, Шумка ринулась к свежему воздуху и
вырвалась на свободу. Огонь ударил в пятачок, несчастная
свинья ослепла от боли, заметалась, побежала на людские
крики в надежде, что двуногие ей помогут.
Вокруг застрекотало, засвистело, люди навалились на
нее, попытавшись схватить, что-то больно укололо в ногу, да
так там и осталось. Шумка, никогда раньше не видавшая
столько народу, совсем напугавшись, бежала прочь от этих
странных мужиков в черном, не похожих на ее робких хозяев.
Она долго скиталась по лесу, перебиваясь кореньями и
грибами, отощала и ослабла. Наверное, так свинья и сгинула
бы, если бы не тот солдатик. Он уже почти умирал, когда
Шумка нашла его на обочине дороги. Влажные теплые кишки
так и манили ее к себе. Добравшись до лакомства, Шумка не
замечала слабые удары по морде.
Так Шумка пережила войну, следуя за людьми в черном и
подчищая следы их преступлений. Те свинью не трогали —
Шумке было невдомек, но от мертвечины мясо свиней делалось
ядовитым. Были голодные годы, были и тучные. Шумка
заматерела, набралась сил и опыта, научилась даже охотиться
на больных и раненых, в которых недостатка не было. Казалось
бы, вот оно — свинское счастье! Но войне было суждено
закончиться, и никто не подумал о том, чем будет питаться
пристрастившаяся к человечине Шумка. К счастью для себя,
она научилась заботиться о своем пропитании. Вдобавок вся
земля кругом была изрыта ямами, что огород, и в каждой
лежал вкусный подтаявший обед. Чувствительный пятачок

142
легко отыскивал глазные яблоки вместо трюфелей, крепкие
зубы без труда разгрызали кости, а сильный желудок быстро
перестроился под гнилье. Одна беда — до колючей штуки в
ноге она дотянуться зубами никак не могла, решила — и так
сойдет…

Нечто огромное, белое рванулось из темноты, сбило с ног

Горана, придавило своим весом. Топор отлетел в сторону,
Казимир тыкал рогатиной в широкий бок, но свинья —
израненная, со следами от картечи на морде — не обращала
внимания, а лишь тянулась острыми зубами к лицу бородача.
Тот безуспешно пытался выскользнуть из хватки,
отталкивая от себя шершавый пятачок, но зверюга бесилась,
топталась на месте, и Горан сползал еще глубже под нее.
Вдруг в свете фонаря что-то тускло блеснуло, зацепило
взгляд. Прямо в бедре огромной старой свиньи торчало
странное лезвие, будто бы с перчаткой. Рана вокруг давно
зажила, перчатка поистрепалась, но клинок выглядел острым.
Из последних сил Горан вцепился в эту перчатку, намотал
ее на пальцы и выдернул нож из свиной ноги. Та взвизгнула во
всю мощь своих легких, совсем оглушив бородача. Времени
раздумывать не было — перехватив как следует этот странный,
без рукояти, нож, Горан принялся колоть глотку кровожадной
твари.
Поначалу удавалось взрезать лишь кожу, следом
показалась жировая прослойка. Перчатка сама наскочила на
руку, кромсать стало удобнее — казалось, этот нож для того и
придуман — резать глотки. Наконец, под слоем жира
показалось что-то красное, с очередным ударом кровь
брызнула в лицо Горану, залила его целиком теплым склизким
фонтаном. Свинья продолжала визжать, грузно оседая прямо
на свою неудавшуюся жертву. Дернув копытами из стороны в
сторону, Шумка, наконец, затихла. Тяжелая туша
придавливала бородача к земле, выталкивая воздух из легких,
сжимала до хруста ребра.
— Снимите ее с меня! — прохрипел Горан, беспомощно
елозя ногами. Фельдшер дернулся было на помощь, но был
остановлен каменной рукой Казимира, ткнувшей его в грудь с
такой силой, что Тадеуш аж охнул. Щуплый старичок с
непониманием уставился на калеку, но, поймав его взгляд, как-

143
то сжался — такая ярость и злоба пылала в глазах бывшего
партизана.
— Казимир, в чем…
— Откуда это у тебя?, — задыхаясь от гнева, просипел
однорукий.
— Что за… Да вытащи ты меня! — бородач вертелся изо
всех сил, но мертвая свинья в полтонны весом надежно
удерживала его на месте.
— Это! — Казимир указал пальцем на перчатку с лезвием,
которая все еще как влитая сидела на ладони Горана.
Горан поднес руку к лицу, будто бы вновь увидев
спасший ему жизнь предмет. Кожаная перчатка была покрыта
дырами в нескольких местах, залита свиной кровью, но
ржавый клинок оставался острым и торчал из ребра ладони
смертоносным жалом. Холодный пот прокатился по спине
плененного гиганта, когда тот осознал, чем перерезал горло
свинье.
— Это не мое! — вскричал он басом, сбившимся на
фальцет, — Я только что его нашел! Богом клянусь!
— Чьим богом? — прорычал Казимир. Фельдшер
недоуменно переводил взгляд то на бывшего партизана, то на
Горана.
— Господа, а в чем, собственно…
— Сербосек, — тяжело, будто топор в колоду,
приземлилось слово Казимира. — Клинок усташских палачей.
Говорят, таким один из них зарезал за ночь больше тысячи
сербов. Я видел их в Ясеноваце, видел в Вуковаре, повсюду.
Один из ублюдков повредил мне таким артерию, когда мы
освобождали лагерь — руку пришлось отнять. И теперь, спустя
пять лет, я вижу его вновь.
— Ты не в себе! Я вынул его из свиньи! Он торчал в ее
ноге, я клянусь тебе! Посмотри, он ржавый! — тут Горан
немного слукавил — проржавела лишь та часть, что была
внутри свиньи. — Будь я усташом, таскал бы я такое с собой?
Доктор, скажите ему!
— Мне кажется, он все же прав, — попытался вмешаться
фельдшер. — В конце концов, будь Горан и правда военным
преступником, стал бы он носить с собой изобличающие его
улики?

144
 — И правда, — согласился Казимир. — Если только не
идет на опасное дело, где может потребоваться оружие
последнего шанса. Как было в Ясеноваце, когда чертов нацист
успел раскроить мне руку, прежде чем я выпустил ему кишки.
Что, если ты так боялся за свою жизнь, что решил рискнуть?
— Казимир, послушай, я ведь священник! Я крестил
Сречко, помнишь? — пытался оправдаться бородач.
— Да, помню. Этот крест у тебя на шее… Не отложил ли
ты его на черный день, а? Не снял ли ты его с убитого твоими
же руками попа? Я помню все эти перерезанные глотки, я
видел, как ловко ты управляешься с сербосеком! Это ты! Ты
убил моего сына! Из-за таких как ты эта земля теперь
пропитана кровью! Не удивлюсь, если это ты резал детей,
вспомнив усташские привычки!
— Вы перегибаете, Казимир, — вмешался было Тадеуш,
но калека не слушал.
— Вынул из свиньи? Ничего умнее не выдумал?
Ржавчина? Да это кровь убитых тобой, душегубом! Нога бы
загноилась, свинья не прожила бы так долго. А вот! Пусть
фельдшер нас рассудит. Ну? — Казимир угрожающе шагнул к
Тадеушу — так близко, что тот мог разглядеть слезы в налитых
кровью глазах, трясущиеся, искусанные губы и гневно
раздувающиеся ноздри.
— Теоретически… — начал издалека фельдшер, но
мощная рука тряхнула тщедушное тело, и тот заверещал, —
Загнила бы, скорее всего… Открытая рана, грязь, само собой
загнила бы, но это не доказывает…
— Я слышал все, что нужно, — отрезал Казимир,
надвигаясь на Горана. Тот принялся выворачиваться изо всех
сил, но труп свиньи держал крепко, ноги скользили по
окровавленной земле.
— Казимир, умоляю! Христом-Богом заклинаю! — бас
бородача сбился на хриплый вой. — Ты не простишь себе,
Господь не простит! Это ошибка!
Топор отлетел совсем недалеко. Казимир отряхнул
налипшую землю с рукояти, перехватил поудобнее — одной
рукой орудовать сложнее — и захромал к Горану.
Тот подобрался, пытался отползти в сторону, но
опирающийся на топор калека неумолимо приближался, сопя
как разъяренный бык.

145
 — Я — не один из них! Ты ошибаешься! — надрывно орал
бородач.
Казимир уже замахнулся топором, когда ногу пронзила
нестерпимая боль, а потом снова и снова — Горан вонзал
сербосек в щиколотку калеки, заставив того упасть на колено.
Уцепившись лезвием за ступню, бородач вытягивал себя из-под
тела свиньи, распарывая плоть и ткань. Скользкая кровь
заливала руки, но Горан продолжал изо всех сил хвататься за
свой шанс.

Едва Казимир, оправившись от шока, замахнулся

топором, как фельдшер вцепился сзади в его руку и повис на
ней, будто собачонка.
— Прошу вас, Йокич, не губите душу! Мы вызовем
жандармов, его отдадут под суд, все выяснят, не становитесь
убий…
Казимир резко дернул топорищем назад, будто
отмахиваясь от мухи, и сухие руки Тадеуша ослабили хватку. С
глухим стуком врач упал куда-то за спину и затих.
Освободившись от препятствия, однорукий калека с
силой саданул лезвием топора прямо в лицо Горану. Плоть
разошлась, обнажив череп и хрящи, юшка брызнула в стороны,
но бородач оказался крепче, чем ожидалось — он орал,
захлебываясь кровью, пуская пузыри из разрубленного
пополам носа, и продолжал кромсать голень Казимира. А
бывший партизан наносил удар за ударом, едва не попадая по
собственной ноге, превращая голову Горана в бесформенную
кашу.
Наконец, когда бородач лишь конвульсивно
подергивался, Казимир свалился наземь. Вся левая нога
представляла собой беспорядочную смесь тканей, мяса и
костей. Затухающим взглядом он смотрел в темноту сарая, а
оттуда робко, по очереди выходили белые откормленные
подсвинки. Сгрудившись вокруг расквашенной головы Горана,
они с любопытством обнюхивали круглыми пятачками
кровавое месиво. Сначала один неуверенно лизнул еще
горячую плоть, следом к нему присоединились и собратья. А из-
за лоснящихся розовых спинок показался Сречко. Грязный и
оборванный, но живой. Теперь все встало на свои места —
Сречко, должно быть, заблудился в лесу и вышел к этому

146
сараю. Залез внутрь, чтобы не околеть, а свинья приняла его и
грела, как своего поросенка. И на Горана старая свиноматка
напала, защищая детей.
Казимир удовлетворенно улыбнулся. Последним, что он
видел перед тем, как провалиться в беспамятство, был
раскрывающийся в крике рот сына, похожий на букву «о».

Мишко любил поглаживать своих спящих «доченек». Да,

они уже пахли не так приятно, как раньше, стали неподвижны,
иногда и вовсе выглядели как мальчики, но Мишко любил их.
Каждый день, укладывая их спать, он благодарил Господа за
то, что тот пощадил хотя бы его детей. Поначалу «доченьки»
были непослушными, отбивались и кричали, но Мишко долго
держал их в крепких объятиях, пока те не становились
мягкими и податливыми. Весной «доченьки» всегда портились,
начинали течь. Бабушка Зорица ругалась страшно, грозилась
сдать Мишко жандармам — внучек она почему-то не любила.
Тогда он относил их к оврагу — ночью, чтобы никто не мешал.
Вот и сегодня, заливаясь слезами, он оставил два почти
невесомых детских тела там, где давно уже разложилась их
мать. Когда Мишко уже собирался уходить, в нос ему ударил
знакомый до боли запах крови.
— Дяденька, на помощь! Там мой папа, он умирает! —
подбежал Сречко к нему, запыхавшись. Мишко поймал того в
объятия и крепко прижал к себе.
— Все хорошо, Агнешка. Вот ты и нашлась. Скоро и
Милица найдется.
Сначала Сречко тоже дергался, потом обмяк и
успокоился. Благодаря Господа за этот подарок судьбы, Мишко
бережно понес доченьку к дому.

147
148
 Артем Крапивников
На орбите, под Боуи

Р одина-мать вышвыривает нас прочь червями в

консервной банке, пинает ракетным импульсом
под жопу, провожает стрекотом глумливых
радиопередач и замолкает, переключается на развлекательный
канал, забывает.
Нам отказывают даже в сущем пустяке — виде на
прекрасную голубую планету. Не дают полюбоваться и на
звезды — в тонких стенках тюремных капсул нет ни единого
иллюминатора. Не заслужили.
Всю долгую дорогу мы жрем, испражняемся и
разминаем дряблые мускулы в полной темноте. Ощупываем
лица друг друга, чтобы убедиться — мы еще люди, мы еще
живы, мы еще летим на этот чертов Марс.
Опасность подкрадывается все ближе. Всплеск
солнечной радиации — и заряженные частицы прошьют наш
беззащитный корабль, поджарят пассажиров, подарят пару
недель мучительной смерти.
— Ужасно, если сначала выпадут волосы, — думаю я
однажды вслух, пугая сокамерников. — В невесомости они
разлетятся повсюду, будут лезть в глаза и ноздри тем, кто еще
жив.
Нет, заряженные частицы проходят стороной, белокурые
засаленные вихры остаются на месте.
На орбите Марса капсулу трясет, маневровые двигатели
выкашливают пару коротких импульсов, выводят корабль к
контролируемому падению, иначе говоря — посадке. Мы не

149
можем ни на что повлиять, только жадно смотрим на зеленые
датчики — покраснеют или нет.

Мы знаем — каждая шестая капсула промахивается, и

ее пассажиры кружат рядом с Красной планетой вечно. Но нет,
нам не приходится умирать от голода и жажды, царапать
ногтями обшивку, думая о том, что холодный вакуум убивает
милосерднее.
Земная техника вообще ненадежна: тормозные
парашюты часто не раскрываются, глючат навигационные
компьютеры — и путь длиной в миллионы километров
заканчивается грудой металла на безжизненном песке. Нам
везет и здесь. Датчики так и мигают зеленым, изредка
сбиваясь на желтый.
Капсула выплевывает люк, обнажает наши тела,
выставляет напоказ. Я открываю глаза навстречу незнакомому
небу и тут же закрываю — больно, нестерпимо больно. Меня
хватают за плечо, вытаскивают наружу, выбрасывают.
Оглядываюсь: над наполовину распотрошенной
капсулой туго натянута полупрозрачная ткань герметичного
купола. Вдыхаю полной грудью — та же смесь кислорода и
азота, что и на корабле, но совсем другая, не затхлая земная, а
свежая марсианская. Мне даже нравится.
— Слушайте, — начинаю я. — Там в грузовом отсеке
был мой чемоданчик. Готова поделиться припасами, если…
Меня перебивает смех — злой, каркающий,
аритмичный. Бородатый мужчина с диковатыми глазами
словно выблевывает легкие, грудь вздымается под тонкой
тканью залатанного скафандра, шлем небрежно откинут, изо
рта несет гнилью.
— Ты уже поделилась, спасибо, — кивает на двух таких
же дикарей, перегружающих наши чемоданчики на тележку. И
разводит руками, ухмыляется, словно в сотый раз
рассказывает один и тот же анекдот.
Закусываю губу, молчу. Вспоминаю, как весело стояла в
одиночном пикете у парламента, как выводила жирным
маркером смешные рифмованные строчки о борьбе за что? За
что? Слово выскальзывает из головы, предает меня, оставляет
одну в слезах.

150
 — Земля выкинула вас сюда умирать, — объясняет
мужчина. — Вы свободны только потому, что в наши дни
дешевле швырнуть человека на другую планету, чем
десятилетиями поить и кормить в тюрьме. Вы живы только
потому, что смертная казнь плохо вписывается в современный
политический дискурс.
Мужчина умный, он знает слово «дискурс», и я смотрю
на него новыми глазами. Может быть...
— Не оставляйте меня здесь одну, — говорю я и
шмыгаю носом. Я приглаживаю спутавшиеся волосы,
облизываю губы, выпрямляю спину. — Я полезная, правда. В
школе училась хорошо, закон Ома даже знаю.
Но мужчина слишком умен, он не ведется на неуклюжее
кокетство и попытку рационализировать — лишь смеется еще
раз. Он хватает за подбородок, задирает мне голову,
ощупывает пальцами зубы, заглядывает в глаза, приближается
так близко, что я чувствую его теплое вонючее дыхание, и
презрительно бросает:
— Ты не поняла. Тебе нечего предложить в обмен. Все
под этим куполом уже мое.
Мужчина швыряет мне простенький скафандр,
проверяет трубки от баллона с воздухом, сдувает купол,
бросает ткань небрежно на тележку, а сам командует – тяни,
мол.
Я тяну эту тележку сейчас, буду тянуть завтра и всегда.
Справа от меня тележку тянет Омар: на Земле он
перебежал дорогу перед военным конвоем в Багдаде. Слева от
меня тележку тянет Руслана: на Земле она скачала новые
«Звездные войны» из дарквеба. Или откуда-то еще — уже не
помню. Мы очень редко говорим о прежней жизни, да и новой
тоже. Просто незачем.
Мы тянем нашу тележку не в футуристических куполах
где-нибудь на склонах горы Олимп, как в моих любимых
детских книжках. Строить настоящие дома, наполнять их
воздухом, защищать от ветров и ударов метеоритов, —
слишком накладно. Хотя в них было бы неплохо даже
косплеить принцессу Лею у Джаббы в гостях. Терпимо было бы,
я так считаю.
Нет, мы живем в холодных пещерах, мы зарываемся
глубоко в землю — странно, но даже на Марсе мы называем

151
почву «землей»; не марсом же в самом-то деле. Там, внизу, мы
отгораживаемся от вездесущего песка, роем колодцы и
черпаем из них взаправдашнюю марсианскую воду. А еще мы
ходим в этих пещерах голыми, потому что ну где мы возьмем
новую одежду взамен изношенной?
Вы все поняли правильно. Настоящая техническая
цивилизация осталась там, на Земле. Здесь мы только
донашиваем обноски, чиним сломанное, превращаем обломки
космических кораблей в заточенные полоски металла и
называем это «мечами».
С картошкой у нас не сложилось, поэтому мы мажем
говном стены марсианских пещер, выращиваем на них грибы,
а потом перерабатываем в то же говно — так замыкается цикл.
Бородатого мужчину зовут Петр, наша капсула упала
рядом с его пещерой, он подобрал, он вытряс все ценное, он
распределил. Но по большому счету мы все его собственность.
Я думаю, что Петр не так уж плох, не так уж вонюч, не
так уж и сильно хрипит, когда елозит по мне и смешно
дергается, иногда неловко выпадая из ритма, словно за все эти
годы так и не привык к пониженной марсианской гравитации.
Могло быть и хуже.
Иногда, когда Петр засыпает, я пробираюсь на склад,
открываю чемоданчик и разбираю подарки от волонтеров —
доброй души людей, собиравших меня в дорогу на далекий
Марс. Конечно, все консервы давно съедены, а водка давно
выпита, остались только абсолютно бесполезные для Петра
вещи.
Вот, например, зачем нам на Марсе может
понадобиться томик Брэдбери? Серебряная цепочка с
крестиком? Плеер с полной дискографией Боуи? Даже пачка
презервативов — тоже, в общем-то, строчка из другой песни.
Да, на Марсе ужасно рожать. На Земле, думаю, тоже —
но в пещере, без антибиотиков, без чертовых махровых
полотенец даже, в грязи и холоде? Конечно, баба Мэри —
сухонькая англичанка, старожил, из первых еще колонистов,
может подогреть мне водички, подержать за руки и ноги,
помочь перерезать пуповину, но это слабое утешение.
Но рожать придется. Здесь так заведено.
Петр сам, кажется, не знает, зачем нам дети. Ведь мы
же не последняя надежда человечества. Там, на Земле, этих

152
сраных детей — жопой ешь. Небось, катаются туда-сюда в
колясочках, просят сиську, получают соску… Лафа же. Но у нас
все иначе: жрут грибы, как и все, и только раз в месяц
получают витаминку из стратегического резерва. Все лучшее
детям, даже здесь!
Петр приходит к детям часто, качает их на руках,
говорит ерунду:
— Эх, — мечтает он, — однажды, когда в нашем
племени наберется бойцов сто, а лучше двести, мы сможем
подмять под себя все Море Свободы, а это под тридцать капсул
в неделю.
Все правильно, Петр у нас отвечает не только за грубую
мужскую силу, но и за экономику. За цифры.
Экономика у нас очень простая: мы целиком зависим от
импорта. Даже не от импорта — от благотворительных
поставок новых колонистов. Две трети капсул разбиваются, но
нам так даже лучше! Лишних ртов не прибавляется, а ресурсов
очень даже. Опять же, мертвого человека не жалко и сожрать,
а живого для этого убивать — как-то не очень, даже Петр не
любит так делать.
Петр считает, что процент брака в тюремных капсулах
специально подогнан так, чтобы людей на Марсе всегда было
ровно столько, сколько этот марсианский экспресс смерти
может прокормить. Он умный, он даже показывал мне
формулы на листочке из тетрадки в клеточку, но я все
пропустила мимо ушей. Потому что я дура. Это настоящий
фактический факт.
Омар дополняет: говорит, что я полная дура. Вместо
плаката я должна была идти к парламенту с автоматом. Так у
меня был бы хотя бы шанс там.
Руслана говорит, что я полная дура — до двадцати семи
лет дожила, а нормально трахаться так и научилась. Так у меня
был бы хотя бы шанс здесь.
Однажды я провожу настоящий социологический опрос
— подхожу к каждому из двух десятков жителей нашей
пещеры, и каждый, абсолютно каждый называет меня дурой.
Дескать, чем ерундой заниматься, лучше бы выспалась
нормально, а с утра пораньше вымазала бы говном двойную
порцию пещерных стен.

153
 Я так не могу. Я не готова это терпеть. Я смотрю шире.
Иногда в испарениях от грибов мне кажется, что за мной
следят. Сначала я грешила на Петра, дескать, боится, что сбегу,
а потом поняла — нет. В самом деле, куда я сбегу с «подводной
лодки»?
Иногда мы встречаем на поверхности других людей.
Они — как и мы — толкают тележки, нагруженные добром с
капсул. Они озираются по сторонам настороженно и крепко
сжимают в руках обрезки труб и заточенные полоски металла.
Иногда, если в их районе падает необычно мало
человеческих тел, они пытаются разнообразить грибную диету
за наш счет. Люди (я называю их так, потому что не марсиане
же, в самом деле) караулят в засаде у входа в нашу пещеру,
швыряют в нас камни, режут металлом, бьют кулаком в стекла
шлемов. Впрочем, осторожно бьют, стараясь не повредить
ничего по-настоящему ценное.
Мы отбиваемся. Особенно хорош в этом деле Петр: он
ловко размахивает сразу двумя мечами, как античный бог, как
герой лучших японских мультфильмов. Но и я не отстаю. Мой
конек — короткие, но тяжелые и очень острые дротики,
которые я мастерю на досуге из обломков посадочных ног.
Они, если прицелиться как следует, попадают прямо в сердце и
убивают на месте.
Если мне удается убить человека, Петр очень сильно
меня хвалит, ночью уходит елозить на Руслане, а мне оставляет
самый жирный кусочек жареной печени и даже совсем без
гарнира из грибов. Знает, что я не очень веган, а убежденный
мясоед.
Иногда по утрам, если за ночь успеваю выполнить все
поручения Петра, я надеваю скафандр, выхожу из пещеры,
поднимаюсь по склону горы выше и смотрю на север.
Там, в сотнях километров впереди, что-то очень громко
и ярко бахает. Баба Мэри однажды по секрету рассказала, что
это земные власти сбрасывают ядерные бомбы на полярные
шапки. Дескать, так можно растопить их, а заодно выпустить
в атмосферу метан, вызвать парниковый эффект – короче,
превратить Марс в еще одну копию Земли. В далекой
перспективе.
Поэтому я радостью вглядываюсь в эти бабахи — а ну
как Марс станет раем не при моих внуках, а при моих детях?

154
 Я ловлю что-то боковым зрением и озираюсь: опять за
мной кто-то следит, и это точно не Петр. Это точно не баба
Мэри, не Руслана и даже не похотливый Омар.
Я сжимаю в руке дротик, вздыхаю глубоко, считаю до
десяти, резко поворачиваюсь и швыряю заостренный кусок
металла что есть мочи.
Попадаю.
Дротик скрежещет о металл, разрывает в клочья
пластик, застревает в цели и победно торчит из нее. Я
ухмыляюсь дико — кончики губ растягиваются ехидно — и бегу
к добыче.
Дрон пыхтит тремя из четырех моторов, тщетно
пытается сбалансировать полет, страшно вращает
видеокамерами, подмигивает маскировочным полем, но все
зря: я его вижу и догоняю.
А потом останавливаюсь.
— Откуда ты прилетел, малыш? — спрашиваю.
Я отступаю вглубь пещеры и подглядываю за дроном
исподтишка; замечаю, куда он отступает, роняя на землю
капельки смазки и кусочки пластмассы. И радуюсь.
Возвращаюсь на базу, беру с собой дротиков столько,
сколько могу унести; вешаю на шею серебряную цепочку,
кладу в карман плеер, засовываю за пояс пачку с
презервативами. Я думаю о том, чтобы нацепить один на
голову Петра, а потом смотреть, как он задыхается, выпучив
глаза. Но идея кажется мне нереалистичной, да и так убивать
лучше бритоголовых гондонов, а бородатых — не очень, нет в
этом никакой особенной красоты.
Я беру с собой побольше воды и кислорода, нацепляю на
спину единственный оставшийся на ходу японский бытовой
экзоскелет за полторы тыщи долларов. Он работает на
пневматике и увеличивает грузоподъемность всего кило на
двадцать, но мне вполне достаточно. Валю как можно быстрее,
пока больше никто не проснулся.
Дрон летит медленно, словно приглашает меня, словно
зовет куда-то. Через четыре часа у меня кончается воздух, но
словно по волшебству я нахожу капсулу с тремя давно
сгнившими телами и полными баллонами кислорода.

155
 Дрон словно ведет меня по дороге из хлебных крошек,
по самым грибным местам (только без грибов), где не ступала
нога человека. И я подыгрываю ему — притворяюсь, что ведусь
на эту его манипуляцию, а сама крепко сжимаю в руке дротик.
Под вечер я нахожу подходящую пещеру, забираюсь в
самый дальний закуток, сворачиваюсь в клубочек, засыпаю.
Мне снится Земля, голубая планета из прямых включений с
космических станций. Земля Леонова и Гагарина, но не моя.
Под утро я просыпаюсь от шорохов. Вокруг в темноте
шарят руки, они ощупывают меня, снимают дротики с пояса,
хотя серебряную цепочку, плеер и презервативы оставляют.
Руки забирают еду, они забирают воду, они водят туда-сюда
тусклыми фонариками, и в их свете я вдруг вижу детские,
мальчишеские лица за стеклами скафандров.
Они настороженно смотрят на меня, взрослую тетю, и я
понимающе расслабляюсь и готова уже получать удовольствие,
но они испуганы не меньше моего — молча исчезают в темноте,
словно и не было их, словно они лишь привиделись. Только
пятки стучат, да украденный экзоскелет скрежещет
несмазанными шарнирами.
Я кричу детям вслед, но на самом деле не им, конечно, а
невидимым камерам.
— Вы там умрите, наверное, мрази! — кричу я. — Вы
там сидите в тепле, смотрите на эту картинку и думаете, что
все выдумка, все нарисовано или снято, или на компьютере
сгенерировано. Но это я тут жмусь в уголке совершенно одна,
измучена, истратила жизнь неизвестно на что и умру примерно
завтра.
Темнота мне, конечно, ничего не отвечает.
Я выползаю из закутка и поворачиваюсь спиной к
марсианскому горизонту, из-за которого опять поднимается
дурацкое Солнце. Спускаюсь вниз, звонко стуча башмаками
скафандра по марсианскому камню. Иду все глубже и глубже,
чтобы перед смертью посмотреть на самую мякотку, самые
внутренности того ада, куда меня сослало жюри присяжных в
перерыве между игрой на смартфоне и чатиком про котят.
Я иду вниз в полной темноте, единственный ориентир
— правая стена пещеры, к которой я плотно прижимаю ладонь.
Я чувствую ее сквозь тонкую ткань скафандра, я глажу ее так
же нежно, словно это бедро моей девушки (которой, конечно, у

156
меня не было, но не бедро мужика же). Света нет, звуки
мертвы, запахи стерильны, во рту пусто, работает только
кинестетика и упрямо ведет меня вперед.
Впереди я вижу свет.
Подбитый дрон весело светит мне прожектором. Он
указывает на дверь здоровенного, чистенького, новенького
шлюза, и я радостно врываюсь в него, закрываю за собой люк,
камера наполняется воздухом, я сбрасываю себя все и ломлюсь
на земную базу как есть, голая, растрепанная и вонючая. Мне
пофиг, уж какая есть — такая и ломлюсь.
На базе пусто — только мигают сотни мониторов, на
которых я вижу множество спящих, жрущих, рыгающих,
ругающихся, трахающихся и чешущих задницу людей. Я вижу
множество маленьких пещер, из которых мониторы делают,
нарезают картинку одной большой пещеры под названием
Марс. Я вижу группы людей, где командуют мужчины вроде
Петра, но есть и те, где всем заправляют женщины с
короткими стрижками и недовольными лицами, или и вовсе
пожилые дамы с седыми волосами и аристократическим
взглядом. Но все они, абсолютно все, жалкие повелители
чертовых пещер.
На одном из экранов я вижу собственное лицо.
Озираюсь, нахожу камеру и подхожу к ней поближе,
наклоняюсь и ору прямо в микрофон:
— Привет, ублюдки! Сейчас найду здесь кнопку
самоуничтожения — мало не покажется!
Сломанный дрон за спиной откашливается. То есть,
откашливается тот, кто говорит его голосом, и примирительно
громыхает на всю комнату:
— Слушай, — заявляет добро так. — Да ладно, тут мы
разобрались. Домой поедешь сейчас! Понимаешь, ошибочка с
тобой вышла. Галочку в форме голосования один из членов
жюри поставил криво, вот и отправили на Марс. На самом
деле, тебя должны были оштрафовать только. Только сейчас
разобрались.
— Правда? — только и отвечаю, в горле пересыхает.
Дрон смеется резко, отрывисто.
— Нет, конечно. Только полная дура в это поверит. Но
ты дала нам классную фактуру. Была такой хорошей девочкой,
верила в разное, людей вдохновляла на глупости, а теперь — ну

157
просто посмотри на себя. Зрители делают ставки на финал
сезона, так что мы его завершим бомбически и назидательно. С
моралью!
— Да я не про галочку! — Дышу тяжело, ноги
подкашиваются. — Ты про домой не шутишь?
И оседаю на пол, опираюсь локтями о плитку,
закусываю губу до крови, чтобы сознание не потерять.
— Эй, ты чего? — говорят мне из дрона. — У нас по
сценарию ты должна вернуться в родной город, рассказать об
ужасах тюрьмы и посоветовать всем на Земле соблюдать
законы как можно тщательнее. Так что не смей тут умирать.
— Ммм… — я не в силах отвечать, отключаюсь, бегу по
темному тоннелю за белым светом, а он — сволочь такая — все
ускользает и ускользает.
Прихожу в себя спустя черт знает сколько времени, уже
в ракете, стартующей с полярной шапки. Рядом сидит
румяный пилот, сует мне приветственную фляжку коньяка,
делится наушником, в котором играет самый новый земной
поп-хит, подмигивает, дескать, я тебя нашел голой, отмывал
сам лично от говна и грязи, поэтому видел уже везде, так что
почему бы и нет на орбите?
— На орбите, только не в жопу и с презервативом, —
отвечаю я ему и выкручиваю музыку в его аудиосистеме на
максимум. — И ты можешь включить Боуи, а не вот это вот
говно?

158