Московский Государственный Университет им. М.В.

Ломоносова
Факультет иностранных языков и регионоведения

На правах рукописи

042.00 9G2230 "

Бондаренко Ольга Юрьевна

Антиномия «мудрость — безумие»
в контркультуре США 1950-1960-х гг.

Специальность 24.00.01 - «теория и история культуры»

Диссертация на соискание ученой степени
кандидата культурологии

Научный руководитель —
доктор культурологии
профессор Волкова Е.И.

Москва-2009
 Содержание
Введение 3
Глава 1. Генезис антиномии «мудрость — безумие»
в истории культуры 34
§1. «Опыт безумия» в истории культуры 35
§2. Античные истоки антиномии «мудрость - безумие» 50
§3. Библейская концепция мудрости и безумия 56
§4. Антиномичность шутовства и юродства 64
§5. Американский генетический контекст антиномии 72
Глава II. Философско-психологические аспекты культа безумия в
контркультуре США 1950-60-х годов 78
§1. Бинарные опозиции в контркультуре США 1950-60-х годов 78
§2. Философские аспекты оппозиций контркультуры США 93
§3. Культ безумия в движении американского битничества 100
§4. Восприятие безумия и феномен психоделической революции в США
109

§5. Язык психоанализа в литературе 117

американского нонконформизма 1950-70-х годов 117
Глава III. Роман «Пролетая над гнездом кукушки» как художественное
воплощение ценностей контркультуры США 135
§ 1. Амбивалентность отношений безумия и власти 135
§2. Факт и символ в романе 140
§3. «Полет над гнездом кукушки» как художественное выражение идей
антипсихиатрии 149
§4. Смех как форма бунта «мудрого безумия» против «безумной
мудрости» 154
§5. Трагикомизм карнавального мировосприятия героя-«безумца» 160
Заключение 169
Библиография 168
 Введение

Период с конца 1940-х по начало 1970-х гг. в США связан с

возникновением, расцветом и угасанием американской контркультуры,
феномена, наиболее ярко воплотившего бунт XX века против разума и
стремление обрести спасение в мудрости иррационального. Термин
«контркультура» ('counter-culture') принадлежит американскому философу и
социологу Теодору Роззаку, обозначившему таким образом различные
американские общественные движения 1950-60-х гг., направленные против
официальной культуры1. Американская контркультура представлена, прежде
всего, движением битничества (Beat movement), просуществовавшим с конца
1940-х гг. до начала 1960-х гг. и последующими преимущественно
молодежными протестными движениями, в том числе «черные пантеры»",
хиппи, йиппи3. «Разбитое поколение»4, не представлявшее собой целостного
движения и по преимуществу политически индифферентное, объединило в
Нью-Йорке и Сан-Франциско группу поэтов и писателей во главе с Джеком
Керуаком (Jack Kerouac, 1922-1969), Алленом Гинзбергом (Allen Ginsberg,

Впервые термин был введен Роззаком в его программной работе 'The Making of a Counter­
culture. Reflections on the Technocratic Society and Its Youthful Opposition', 1968.
2
Черные пантеры (The Black Panther Party, 1966-1976) - экстремистское движение
афроамериканцев за свои права на основе идеи сегрегации, выступали за насильственные действия
против белых полицейских, считали себя «детьми Малколма Икса». Лидерами движения были
Хью Ньютон (Huey P. Newton, 1942-1989) и Роберт Сил (Robert George 'Bobby' Seale, род. 1936).
3
Йиппи, иппи (Yippies, Youth International Party) - молодежное движение-партия радикальной
контркультурной направленности, основанная в 1967г. Эбби Хоффманом (Abbot 'Abby' Hoffman,
1936-1989), Джери Рубиным (Jerry Rubin, 1938-1994) и Полом Красснером (Paul Krassner, род.
1939), называли себя «органическим соединением хиппи-психоделистов и политических
активистов» ('60s live again minus LSD', Paul Krassner // Los Angeles Times, January 28, 2007.
Известны организацией масштабных антиправительственных демонстраций и провокационных
акций. По созвучию со словом yippie возникло более позднее yuppie (young urban professional),
появление которого парадоксально символизировало новый виток конформности: «Яппи -
продукт общества потребления и стереотипов, культивируемых средствами массовой
информации, кино, рекламой. Это «средний» американец... законопослушный, заботящийся о
своем.здоровье и внешнем виде» (Яппиг// Социология.молодежи. Энциклопедический словарь. С.
604).
4
Этимология словосочетания beat generation связана со слэнговым значением прилагательного
beat: «разбитый, усталый». Кроме того, основатели движения проводили ассоциации с
сердцебиением (heart beat), пульсацией ритма в джазе (to beat - отбивать такт), и даже с
христианскими заповедями блаженства (beatitude). Создание термина приписывается Джеку
Керуаку, в печатном виде он появился в манифесте писателя Джона Клеллона Холмса 'This is the
beat generation', опубликованном в журнале Нью Йорк Тайме в 1952г.
1926-1997), Уильямом Берроузом (William S. Burroughs, 1914-1997).
Битничество явилось реакцией на конформизм «безмолвного поколения»
('silent generation') и период 1950-х гг. в целом, с его угрозой ядерного
оружия, политикой маккартизма, расовой сегрегацией, политической и
коммерческой цензурой, философией потребительства. Не имея четко
выраженной программы, движение битников проявило себя в создании
образа героя-бродяги1, индивидуалиста, бунтаря, нигилиста, бегущего от
общества и странствующего в поисках свободной Америки. Манифестами
движения стали автобиографические литературные произведения,
выражающие идею бунта против обывательской «мудрости» конформизма
ради «безумия» свободы: роман «На дороге» Д. Керуака ('On the Road',
1951), поэма А. Гинзберга «Вой» ('Howl', 1956).
В культурологическом аспекте «разбитое поколение» представляет
собой значимый феномен, потому что оно инициировало либо
стимулировало целый ряд существенных тенденций в культуре второй
половины XX века: выразило бунт против «одномерности» человека
массовой культуры, ощущение абсурдности бытия, во многом приблизило
сексуальную и психоделическую революции 1960-х, способствовало
развитию экологического сознания и популяризации древневосточных
учений и практик на Западе, но при этом парадоксально мало внесло в
ценностный багаж западной культуры.
Представленная диссертация является междисциплинарным
культурологическим исследованием антиномии «мудрость - безумие» в
контркультуре США 1950-60-х годов, именно антиномия позволяет раскрыть
особенности восприятия мудрости и безумия в контркультуре: размытость
граней мнимого, игрового безумия как способа эпатировать истэблишмент
1
или обратиться к мудрости своего бессознательного в состоянии
измененного сознания и истинного безумия наркотической, зависимости,

1
Битники называли себя бродягами (hobo, bum), дзен-буддистскими пилигримами (Zen pilgrims).
Наиболее разработан образ странствующего бродяги в романах Керуака.

4
психиатрического расстройства; обратимость ролей «врача» и «пациента» в
психиатрической клинике как метафоре государства; диалектику
превращения лидера, освобождающего от стереотипов безумства, в
лжемудреца конформизма.
Бурное развитие психологии и психиатрии сделало проблему
безумия одной из центральных в культуре XX века: связь гениальности с
безумием стала предметом академических исследований, культурологи
начали писать о «всплеске шизотимности» в искусстве1, появилось понятие
«психиатрического государства»". Движение антипсихиатрии,
развернувшееся в Европе и США в 1960-70-х гг., поставило под сомнение
объективность психиатрических диагнозов в традиционной медицине, а
появление психологии «измененных состояний сознания» расширило
границы представлений о безумии. С середины века многочисленные школы
арт-терапии' стали искать в безумии творческий потенциал.
В философии XX века тема безумия перекликается с
экзистенциалистским пониманием абсурдности бытия, с проблемой
рационального и иррационального. Трагические события истории приводят к
идее о поражении разума. Хайдеггер пишет, что ограниченность
человеческого существования ставит пределы кантовскому «чистому
разуму». Карл Ясперс приходит к выводу, что философия выходит за
границы доступного науке, а истина постигается верой. Альбер Камю строит

В.П. Руднев отмечает, что «шизофреническое начало» свойственно таким фундаментальным

течениям культуры XX века, как экспрессионизму, сюрреализму, неомифологической манере
письма в целом, поэтике потока сознания, театру абсурда. (Шизофрения // Руднев В.П. Словарь
культуры XX века. М.: Аграф, 1997. С.355).
2
Это понятие вводит в научный обиход швейцарско-американский' психиатр Томас Заз в
исследовании «Терапевтическое государство» (The Therapeutic State: Psychiatry in the Mirror of
Current Events, 1984) и других работах, развивающих идеи антипсихиатрии. Оно так же
фигурирует в произведениях Мишеля Фуко, в частности, в его курсе лекций «Психиатрическая
власть», прочитанном в Коллеж де Франс в 1973-74 гг.
3
Термин введен в 1969г. в работе Чарльза Тарта «Измененные состояния сознания» (Tart, Charles.
Altered States of Consciousness').
4
Термин «арт-терапия» (art therapy) впервые использовал британский психиатр и художник
Адриан Хилл в 1938г. при описании своей работы с больными туберкулезом.

5 ч
свою апологетику абсурдного мира, «населенного иррациональностями» .
Апофеозом дискредитации научного знания представляется
эпистемологический анархизм Пауля Фейерабенда, утверждающего, что
наука намного ближе к мифу, чем принято признавать. На волне
антисциентизма рациональное знание, породившее в век двух мировых войн
оружие массового поражения, зачастую начинает представляться безумием.
Франкфуртская школа разрабатывает «критическую теорию общества»", в
которой критике подвергаются все аспекты современного общества: власть
технократии, социальные институты, уровень развития культуры и, прежде
всего, подавление личностного начала в человеке. Герберт Маркузе
рассуждает о безумии существования «одномерного человека» в
репрессивной цивилизации, Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно
рассматривают просвещение как «массовый обман» и «помрачение разума»,
так как оно приводит к появлению массовой культуры, «культуриндустрии»,
созданной для того, чтобы удовлятворять нуждам «массового общества» .
Эрих Фромм напрямую задается вопросом: нельзя ли поставить всему
современному обществу диагноз сумасшествия?
«Бурные шестидесятые», связанные с движением за гражданские права
афроамериканцев (civil rights movement), студенческими волнениями и
мощным антивоенным протестным движением, породили коммуны хиппи5,
унаследовавших от битников стремление к «безумию» как свободе. Развитие
фармацевтической индустрии, ставшей частью экономики и политики

Наиболее ярко Камю выражает эту идею в эссе «Миф о Сизифе»: «Я хочу, чтобы мне было
разъяснено все или ничего. А разум бессилен откликнуться на этот крик сердца. Дух,
разбуженный запросом такого рода, ищет и находит одни только противоречия и несообразия. То,
чего я не понимаю, неразумно. Мир населен подобными иррациональностями. Он сам есть одна
огромная иррациональность, коль скоро я не могу постичь его единый смысл» (Камю А. Миф о
Сизифе. СПб.гАзбука-классика, 2005. С. 35. Пер. В. Великовского).
2
Термин, «критическая теория- общества» введен одним из основоположников франкфуртской
школы Максом Хоркхаймером.
3
Подробная критика «массового общества» представлена в работе М. Хоркхаймера и Т. Адорно
«Диалектика просвещения» (1947).
4
В работе «Здоровое общество» ('The Sane Society', 1955).
5
Слово «хиппи» (hippie) по всей вероятности происходит от англ. глагола to hip, который на
молодежном слэнге 1960-х гг. означал «понимать, чувствовать суть». Ассоциативно слово связано
с атрибутом одежды хиппи: популярные джинсы с заниженной талией назывались hipsters.

6
страны, способствовало распространению психотропных веществ и
появлению феномена психоделической революции1, которая так же явилась
проявлением желания «расширить сознание"», возможно, покинув его
пределы.
Контркультура США 1950-60-х годов как нельзя лучше отразила
отвержение прагматичной западной рациональности через своебразный культ
безумия. Известный американский социолог Дэниел Белл, изучавший
молодежные протестные движения в США, в работе 'Sensibility in the 60s'
назвал контркультуру «нападками на разум как таковой»: «Бросается в глаза
значение безумия для 60-х годов... К концу 60-х годов новый способ
чувствования обрел имя («контркультура») и соответствующую этому имени
идеологию. Основной тенденцией этой идеологии - хотя она и явилась
вначале в облике нападок на «технократическое общество» - стали нападки
на разум как таковой» . Герберт Маркузе также отмечал, что «общим
знаменателем... культурной революции» является «антиинтеллектуализм»,
«бунт против разума вообще»4.
При этом американская контркультура продолжила древнюю традицию
противостояния ложным, в рецепции контркультуры, ценностям
истэблишмента в форме «карнавального безумия». Дихотомичность
контркультуры, ее вызов доминирующим формам культуры делает
«безумие» бунтаря проводником новой мудрости, утверждаемой как антитеза
и альтернатива «безумному миру». Данное исследование представляет собой
попытку проанализировать антиномичность восприятия мудрости и безумия
в американской контркультуре в культурологическом аспекте, рассмотрев

1
Термин «психоделический» (psychedelic, от греч. psyche,_\(/uxn - душа и delos, 5г\кос, - проявлять,
показывать), был введен в 1957г. британским• психиатром Хэмфри Осмондом для обозначения
галлюциногенных наркотических веществ.
2
В, 1960-е гг. наркотические вещества стали называть «расширяющими сознание-веществами»
('mind-expanding substances').
3
Bell D. The Sensibility in the 60s. NY, 1973. Цит. по: Мяло К.Г. Под знаменем бунта. М., Молодая
гвардия, 1985. С. 121-122.
4
Мяло К.Г. Под знаменем бунта. Там же. С. 122.

7
«карнавальный бунт» безумия в его преемственной связи с различными
культурными традициями.
Актуальность исследования обусловлена растущим интересом
отечественной гуманитарной науки и общества в целом к явлению
контркультуры как к социальному, культурологическому феномену и
особенно к американскому контркультурному движению, которое
предоставляет богатый материал для анализа конфликта поколений,
вызванного историческими потрясениями, и для выявления спектра
молодежных бунтарских реакций на ценности общества потребления. Во
многом этот интерес связан с появлением в России в последние два
десятилетия большого числа различных молодежных субкультур (рокеры,
байкеры, панки, рэперы, рейверы, ролевики, готы, эмо, растаманы и т.п.),
которые в значительной мере являются подражательными по отношению к
западным, прежде всего американским, протестным движениям. Ежегодные
фестивали «неформатного искусства» «Пустые Холмы», «Радуга»,
«Нашествие» называют себя «новыми Вудстоками». Высокая посещаемость
интернет-сайтов, посвященных американской контркультуре1, большое число
профессиональных и любительских переводов произведений Д. Керуака,
У. Берроуза, К. Кизи, X. Томпсона, Р. Пирсига свидетельствуют о
востребованности наследия «разбитого поколения» и «детей цветов» в
России. Во многом это вызвано тем, что бурное развитие массовой культуры,
которое США переживали в середине XX века, пришло в Россию в конце
столетия. Как широкое распространение массовой культуры, так и
формирование молодежных субкультур, в том числе контркультурной
направленности, протекает в России и GIIIA в разных временных фазах.
Течения в российской молодежной культуре заимствуют, как правило,
готовые формы западных субкультур, которые уже прошли этапы
становления, расцвета и интеграции в культуру мэйнстрима.

1
Назовем лишь некоторые из них: www.60-e.ru, http://sixties.ru. http://1960s.ru. http://hardrockcafe.narod ru.
http://altmusic.ru.

8
 Анализ контркультуры США 1950-1960-х гг. сквозь призму антиномии
«мудрость-безумие» представляется особенно актуальным, так как наименее
изученным аспектом протестных движений оказываются психологические
особенности контркультуры, обусловившие возникновение такого феномена
как «психоделическая революция», среди последствий которой не только
появление психологии измененных состояний сознания, но и популяризация
наркотической субкультуры.
Актуальность антиномичной оппозиции «мудрость-безумие» имеет
универсальный характер при анализе протестных движений, конфликта
поколений, а также для развития социальной конфликтологии.

Степень разработанности проблемы.

Ни в западной, ни в отечественной науке, насколько нам известно, не

существует исследований антиномии «мудрость - безумие» в контркультуре
США.
Феномен контркультуры США является объектом изучения
философов, культурологов, социологов с конца 1960-х гг., когда
американским социологом Роззаком был введен сам термин
«контркультура». При этом особенность этого объекта исследования
заключается в том, что классическими трудами по американской
контркультуре в западной науке стали в первую очередь работы
непосредственных идеологов протестных движений в США. Наиболее
фундаментальными из них являются работы Т.Роззака «Создание
, контркультуры: размышления о технократическом обществе и его
молодежной оппозиции» ('The Making of a Counter Culture: Reflections on the
Technocratic Society and its Youthful Opposition',, 1968), «Зеленеющая
Америка» Ч.Рейча ('The Greening of America', 1970), «О молодежных
субкультурах: движение хиппи» Ф.Дэвиса ('On Youth Subcultures: The Hippie
Variant', 1971) и «Контркультура и субкультура» Дж.М. Йингера

9
('Contraculture' and Subculture, 1960). Следует отметить, что контркультура с
самого зарождения стала предметом живой полемики, породившей ряд
различных, в нередких случаях противоречивых интерпретаций этого
феномена.
Социолог, философ, исследователь кризиса технократического
общества Т. Роззак определяет контркультуру как целостное
мировосприятие, противостоящее доминирующей культуре и отрицающее ее
базовые ценности. Задача контркультуры - целенаправленная критика
«фаустовской цивилизации », а ее идеология - «новая левая социология Ч.
Миллса, фрейдомарксизм Г. Маркузе, гештальт-анархизм П. Гудмена,
апокалипсический мистицизм Н. Брауна, дзен-буддийская психотерапия А.
Уотса, оккультный нарциссизм «пророка ЛСД» Т.Лири»3. Для обретения
«контркультурного сознания», «визионерского воображения» индивиду
необходимо выйти за пределы своего «Я», покинуть границы рационального
с помощью медитации или «психоделиков» (наркотических средств). Именно
поэтому контркультура «взывает в большей степени к личностному
значению человеческих сообществ, чем к техническим и индустриальным
ценностям»4. Работы Роззака посвящены идее кризиса духовности как
следствия крайнего рационализма и технократии и поиску альтернативных
путей духовного развития общества. Противостояние губительной западной
рациональности Роззак связывает с молодежным, особенно студенческим
бунтом, призванным совершить переход «от политики к поэзии», к власти
5
воображения . Таким образом, у Роззака контркультура выступает как
интегрирующая сила нового мировоззрения, основанного на стремлении к

1
Йингер ввел, термин 'contraculture! значительно раньше Роззака, однако, в дальшейшем стал
использоваться предложенный последним вариант 'counter-culture'.
2
Термин О. Шпенглера.
3
Шендрик А.И. Контркультура // Социология молодежи. Энциклопедический словарь. Отв.ред.
Зубок Ю.А., Чупров В.И. М.: Academia, 2008. С. 188.
4
Roszak, Th. The Making of a Counter Culture: Reflections of the Technocratic Society and Its Youthful
Opposition. London, 1970. P. 206.
5
Нельзя не провести параллели с лозунгами европейских студенческих протестных движений
конца 1960-х гг: «Вся власть воображению!», «Будьте реалистами — требуйте невозможного!».

10
раскрытию личностного начала в человеке, развитию в нем чувственного в
противоположность рациональному и противопоставляющего себя
доминирующей культуре технократии. Для данного исследования важна
основополагающая идея Роззака о контркультуре как революции против
крайней рациональности, так как она помогает глубже проанализировать
«культ безумия» в движении битников и психоделической революции.
Американский социолог Ч. Рейч (Reich Charles, род. 1928),
представитель теории конфликта поколений, считал, что кризис общества
потребления способны разрешить молодежные движения, студенческие
бунты, которые приведут к «революции, совершаемой сознанием». Для
обозначения движущей силы контркультурной революции Рейч вводит
термин «третье сознание» ('Consciousness ИГ) - сознание личности,
свободной от предрассудков, в том числе расовых и тендерных. В отличие от
«первого сознания» (свойственного рабочим, мелким предпринимателям,
фермерам в XIX в.) и «второго сознания» (характерного для современного
Рейчу «институционального человека», стремящегося к комфорту, престижу,
восхождению по карьерной лестнице), «третье сознание» призвано
воплощать ценность свободной личности, отрицание зависимости от
формальных организаций, неприятие конкуренции, идеалы общинной жизни.
Главная черта «сознания III» - это свободолюбие и «радикальная
субъективность, намеренная искать истинные ценности в мире, чьи
официальные ценности фальшивы и извращены»1. Аксиологический подход
(поиск истинных ценностей в противоположность ложным ценностям
официальной культуры) Рейча к определению «третьего сознания»
контркультуры важен для- данной работы, так как антиномия «мудрость -
безумие» в движении битников, затрагивает, прежде всего, вопрос о
подлинности ценностей-культуры истэблишмента.

1
Reich, Ch.A. The Greening of America. NY, 1970. Цит. no: Лукьянов B.A., Захаров H.B. Рейч
//Социология молодежи. Там же. С.392.

11
 Для Ф. Дэвиса (Fred Davis, 'On Youth Subcultures: The Hippie Variant',
1971) контркультура представляет собой «антикультуру», так как основана
на «антиценностях», образованных путем инверсии ценностей официальной
культуры. Таким образом, по Дэвису, контркультура открыто противостоит
культуре истэблишмента и обладает прямо противоположным набором
характеристик. Дж.М. Иингер (John Milton Yinger, 'Counterculters', 1982), в
отличие от Дэвиса, рассматривает контркультуру не как тотальное отрицание
доминирующей культуры, а как «конфигурацию» норм и ценностей, не
совпадающих с ценностями истэблишмента. Иингер считает, что
контркультура не претендует на господстующее положение в культуре и не
только не несет в себе разрушительный потенциал, но и способствует
обновлению социальной системы.
Таким образом, существующие разнородные подходы к определению
понятия «контркультура» и к интерпретации этого феномена можно очень
условно разделить на две группы: 1) подход, при котором контркультура
рассматривается как уникальное в своем роде явление, представляющее
собой некую интеграцию нового мировосприятия, «нового сознания»
(Маркузе, Роззак, Рейч); 2) восприятие контркультуры как антипода
культуры, образующего свои «антиценности» путем инверсии (Дэвис). М.В.
Миндолина в работе «Контркультура: сущность и существование»
предлагает классификацию по принципу трактовки контркультуры как
позитивного явления, способствующего обновлению культуры (Роззак, Рейч,
Иингер, канадский философ Э.Тирикьян) , и как отрицательного,
разрушительного элемента в культуре (американский социолог Д. Белл). А.С.
Мясникова («Социально-философский анализ феномена контркультуры»,
2008) делит сложившиеся в американской традиции подходы к изучению
контркультуры на три группы: 1) «либеральная» традиция, когда
контркультура представляется закономерным этапом развития общества,
1
В отечественной науке эту точку зрения разделяют П.С. Гуревич, А.Б. Есин. Как
разрушительный феномен контркультуру рассматривают В.И. Полищук, Б.И. Коноиенко, В.Л.
Бабахо, СИ. Левикова.

12
ревизией ценностей и установок (К. Кенистон, С. Ротман, Р. Лихтер, К. Сэйл,
Р. Флэкс); 2) «консервативная»: контркультура — это болезнь
западноевропейской культуры, а события 1960-х гг. — «апофеоз безумия» (Д.
Белл); 3) «неомарксистская»: разделяет контркультуру на леворадикальную и
мистически ориентированную и рассматривает ее как эскалацию кризиса
капитализма (Маркузе, Оппенгеймер, Эренрайх).
Непосредственное влияние на развитие теории контркультуры оказали
философские труды идеологов «новых левых» и представителей
франкфуртской школы неомарксизма Маркузе, Адорно, Хоркхаймера,
Фромма. Немецко-американский философ, социолог Маркузе, чье имя вошло
в символическое обозначение идеологических основ молодежного бунта
1960-х (МММ - Маркс, Маркузе, Мао Цзэдун), в программных работах
«Эрос и цивилизация» ('Eros and Civilisation', 1955), «Одномерный человек»
('One-Dimensional Man', 1964) развивает неофрейдистскую идею
«инстинктивного отказа протестующей молодежи» от индустриального
общества, который видит как «биологическую необходимость», «борьбу за
Эрос против Смерти и против цивилизации, которая стремится укоротить
«окольный путь к смерти» путем контроля над средствами поддержания
жизни»1. При этом противостояние цивилизации Танатоса призвана оказать
«прослойка отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых
представителей других рас и цветов кожи, безработных и нетрудоспособных.
Они остаются за бортом демократического процесса, и их жизнь являет
собой самую непосредственную и реальную необходимость отмены
невыносимых условий,и институтов... эта стихийная сила нарушает правила
2
игры и тем самым разоблачает ее как бесчестную игру» .
Поскольку американские протестные движения были преимущественно
молодежными, особенно в случае студенческих волнений 1960-х гг., и во
многом представляли бунт «детей» против «отцов», для данного

1
Маркузе Г. Эрос и цивилизация: Одномерный человек. М.: ACT, 2003. С.250.
2
Маркузе Г. Там же. С. 515.

13
исследования важны философские и социологические работы о проблеме
конфликта поколений. Хосе Ортега-и-Гассет в работе «Восстание масс»
(Rebelion de las Masas, 1930) пишет о значении молодежи как поколенческой
группы в процессе реорганизации общества, а сами поколенческие аспекты
считает основой социальных преобразований. Немецкий социолог Карл
Мангейм в работах «Проблема поколений» ('Das Problem der Generationen',
1928), «Диагноз нашего времени» ('Diagnosis of our time', 1943) формулирует
значимые идеи для понимания природы молодежного бунта: каждое
поколение нужно рассматривать в «историко-культурном пространстве»,
своем пространственно-временном измерении, которое определяет
социальные условия, формирующие жизненный опыт данного поколения. По
Мангейму, молодежь является скрытым ресурсом общества, от мобилизации
которого зависит его жизнеспособность, это «оживляющий посредник,
своего рода резерв, выступающий на передний план, когда такое оживление
становится необходимым для приспособления к меняющимся или
качественно новым обстоятельствам»1. Для данного исследования важна
мысль Мангейма о том, что молодежь по своей природе ни прогрессивна и ни
консервативна, она «потенция, готовая к любому начинанию»". Эта идея
помогает понять антиномичность молодежных протестных движений,
демонстрирующих динамику бунта от отвержения культуры истэблишмента
до интеграции в нее.
3
Теории конфликта поколений , как и различные концепции
молодежи, получили широкое распространение в 1960-х гг. и наиболее ярко
выразились в работе американского социолога Л. Фойера «Конфликт
поколений: характер и значение студенческих движений» (Lewis S. Feuer.

1
Мангейм К. Диагноз нашего времени. Пер. М.И. Левиной. М.: Юрист, 1994. С.444.
2
Мангейм К. Там же. С.445.
3
Под «теориями конфликта поколений» в современной социологии понимаются концепции
молодежи, основывающиеся на следующих исходных утверждениях: «1)о естественности и
неизбежности противостояния поколений в любом обществе; 2) о необходимости такого
противостояния для общественного развития» (Луков В.Л. Конфликта поколений теории //
Социология молодежи. Там же. С. 194).

14
'The Conflict of Generations. Character and Significance of Student Movements',
1969). Для Фойера конфликт поколений представляется некой универсалией
во всей человеческой истории и ее важнейшей движущей силой, возможно,
более важной, чем классовая борьба.
Особое значение для данного исследования имели работы о массовой
культуре как проявлении духовного кризиса общества. Американский
социолог Дэвид Рисман в культурологической работе «Одинокая толпа»
(David Riesman, 'The Lonely Crowd', 1950) исследовал общественную
психику и культуру США. Рисман разработал концепцию типов личности и
социальных характеров, соотнеся три типа характеров с тремя типами
общественного устройства: 1) традиционный, ориентированный на
следование своей группе; 2) изнутри-ориентированный ('inner-oriented'),
динамический; 3) извне-ориентированный ('outer-oriented'), подверженный
влиянию стандартизации, бюрократического общества. Особое внимание
Рисман уделял исследованию «автономной личности», ориентированной на
ценности свободы и культуры (второй тип социального характера).
О мифологизации реальности в массовой культуре и механизмах
управления массовым сознанием писали французские философы Ж.
Бодрийяр (управление массами с помощью «соблазна» в работе «Общество
потребления», 'La sosiete de consommation', 1970 и др.), Ж. Дилез
(«Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип», 1972), Ф. Гваттари (описание
«машин желания» в «Машинном бессознательном», 1978). Об опасности
«демократизации» искусства, проблеме оригинала и копии, восприятии
произведения искусства как предмета воспроизводства и потребления писал

В современной отечественной социологии понятие «массовая культура» определяется как

«особый тип культуры, возникающий в эпоху индустриализации в условиях развития массового
общества и получающий особое значение в технологически развитом постиндустриальном
обществе. Основные характеристики массовой культуры: 1) демонстративная демократичность и
ориентация на вкусы и потребности «среднего человека»; 2) исключительно высокая степень
адаптивности; 3) использование средств массовой коммуникации как главного канала
распространения и потребления ее ценностей; 4) способность поддерживать равновесие
социальной системы, предотвращать социальные катаклизмы...» (Массовая культура. Костина
Л.В.// Социология молодежи. Там же. С.201).

15
немецкий философ В. Беньямин («Произведение искусства в эпоху
технической воспроизводимости»).
Непосредственно протестные движения 1960-х гг. в США как
социальный и культурологический феномен исследовали К. Кенистон
(Kenneth Keniston, Young Radicals: Notes on Committed Youth, 1968; Youth and
Dissent: the Rise of a New Opposition, 1971), К. Лич (Kenneth Leech,
Youthquake: Spirituality and the Growth of a Counter-Culture, 1976).
Американскую контркультуру и протестные движения в Европе в
сравнительном аспекте рассматривал А. Марвик (Arthur Marwick, The Sixties:
Cultural Revolution in Britain, France, Italy and the United States, 1974).
Субкультуру битников и движение «сердитых молодых людей» в
Великобритании исследовали Ж. Фельдман и М. Гартенберг (Gene Feldman,
Maz Gartenberg, The Beat Generation and The Angry Young Men, 1958).
Движение битников и «поэтическое возрождение Сан-Франциско» (San
Fransisco Poet Renaissance) анализируется непосредственным участником
движения Л. Липтоном (Lawrence Lipton, 'The Holy Barbarians', 1959). Жизнь
в коммунах хиппи в Хайт-Эшбери и других сообществах рассматривают Ш.
Кэйвен (Sherri Cavan, Hippies of the Haight, 1972) и P. Миллс (Richard Mills,
Young Outsiders: A Study of Alternative Communities, 1973). Языковой аспект
контркультурных преобразований анализирует К. Хадсон (Kenneth Hudson,
The Language of the Teenager Revolution: the Dictionary Defeated, 1983). К
сожалению, несмотря на значительное число исследований, посвященных
контркультуре США, можно говорить о недостаточной изученности ее
аксиологической противоречивости, предшествующей ей философской
традиции. Ряд работ о движении битников- и хиппи представляет собой
исследования описательного, эклектического характера, как будто сам
предмет исследования повлиял на глубину анализа и манеру, изложения, что
приводит к- некоторому «агитационному» тону, что характерно, например,
для книги С. Стоуна «Хиппи от А до Я. Секс, наркотики, музыка и влияние
на общества с шестидесятых годов до наших дней» (Skip Stone. Hippies from

16
A to Z. Their Sex, Drugs, Music and Impact on Society from the Sixties to the
Present', 1999).
Подробные исследования биографического характера посвящены
отдельным контркультурным лидерам, так как в американской традиции
битничество не всегда рассматривается как целостное движение. Следует
упомянуть работы о Джеке Керуаке Г. Ыикозии (Gerald Nicosia. Memory
Babe. A critical biography of Jack Kerouac, 1983), Б. Джиффорда и Л. Ли (Barry
Gifford & Lawrence Lee, Jack's Book, An Oral Biography of Jack Kerouac,
1978), P. Хипкисса (Jack Kerouac. Prophet of the new romanticism. Robert A.
Hipkiss, 1976). Из значительных работ о К.Кизи нужно назвать исследования
Б. Лидса (В. Н. Leeds), Т. Тэннера (T.Tarmer), М. Портера (M.Gilbert Porter), P.
Уоллэса (R. Wallace), P. Олдермана (R. Olderman), P. Блессинга (R. Blessing).
В отечественной культурологии контркультурные движения в США
представляются недостаточно изученными, несмотря на интерес,
проявляемый к этой теме в последние годы.
Проблемами уточнения понятий «контркультура», «субкультура»,
определением роли контркультуры в развитии общества и характера ее
взаимодействия с доминирующей культурой занимались Ю.Н. Давыдов, И.Б.
Роднянская, П.С. Гуревич, А.И. Шендрик, М.А. Султанова, И.В. Ковшова,
М.В. Миндолина.
Для автора данного исследования наиболее близка позиция П.С.
Гуревича, предлагающего следующее определение: «Контркультура -
понятие в современной культурологии и социологии; используется для
обозначения- социокультурных установок, противостоящих
фундаментальным принципам, господствующим в конкретной культуре, а
также,* отождествляется с молодежной субкультурой 60-х гг., отражающей
критическое отношение к современной* культуре и отвержение ее как
"культуры отцов"» (Гуревич П.С. Культурология XX век: Словарь в 2т. СПб.:
Университетская книга, 1997. Т.1. С. 322-323). Обоснованность
использования отдельного термина Гуревич видит в особой роли

17
контркультуры в развитии культурного процесса: «Стойкость и
возобновляемость молодежных субкультур как будто делает излишним
термин контркультура. Между тем в контексте современных исканий он
обретает глубокий культурфилософский смысл. Культура вовсе не
развивается путем простого приращения духовных сокровищ. Если бы
процесс культурного творчества шел плавно, без поворотов и мучительных
мутаций, человечество располагало бы сегодня разветвленной
монокультурой. В Европе, в частности, все еще экспансионистски
развертывала бы себя античная культура. Культурный процесс, как и
научный, рождает новые культурные эпохи, отличающиеся друг от друга
радикально. В культуре постоянно происходят парадигм ал ьные сдвиги. Эти
глубинные преобразования порождает — контркультура. Культурфилософия
не располагает другим понятием, которое указывало бы на
общесоциологический характер такого рода преображений» (Гуревич П.С.
Там же. Т. 1.С. 323).

Субкультуру Гуревич определяет, как «особую сферу культуры,

суверенное целостное образование внутри господствующей культуры,
отличающееся собственным ценностным строем, обычаями, нормами»
(Гуревич П.С. Там же. Т.2. С.23 6). При этом исследователь подчеркивает
принципиальное различие двух терминов: «В контексте подобных
исследований понятие "контркультура" обретает совсем иной смысл, нежели
понятие "субкультура". Контркультурным значением в современном мире
обладают не отдельные феномены, а вся совокупность,субкультур. Сохраняя
и возобновляя себя, они вместе с тем провоцировали настоящую ценностную
революцию. Контркультура, следовательно, есть совокупный эффект поисков
нового ценностного ядра современной культуры» (Гуревич П.С. Там же. Т. 1.
С.323). Считаем нужным уточнить, что не все субкультуры обладают
контркультурным зарядом, только некоторые из них становятся основанием
для контркультурного движения.

18
 Из новых теоретических философских исследований следует
отметить работы Ю.Е. Червы («Проблемы контркультуры в западной
цивилизации», Спб, 2002), М.В. Миндолиной («Контркультура: сущность и
существование», Белгород, 2006), А.С. Мясниковой («Социально-
философский анализ феномена контркультуры», М„ 2008). Отдельно нужно
сказать о вкладе М.А. Султановой, одной из первых в российской науке
подробно исследовавшей концепцию теоретика контркультуры Теодора
Роззака («Философская антропология Т.Роззака», М., Ин-т философии РАН,
2005). Для данного исследования представляет особенный интерес работа
М.А. Султановой «Концепции контркультуры: США, 60 - 80-е гг» (М., 1993)
и ряд ее статей .
Одной из последних наиболее подробных теоретических работ,
посвященных феномену контркультуры, является диссертационное
исследование И.В. Ковшовой «Философско - теоретическая модель
контркультуры» (Саратов, 2007). В работе рассматривается отношение
контркультуры к культуре в целом, анализируются различные определения
этого феномена, данные Т. Роззаком, Ч. Рейчем, Ф.Дэвисом, М.А.
Султановой, прослеживается процесс образования и становления
контркультуры в западном обществе второй половины ХХв".
На данное исследование значительное влияние оказала работа М.В.
Миндолиной, в которой контркультура рассматривается как «форма
социального творчества», представляющее собой «прогрессивное социальное
явление, характерное для переломных кризисных моментов истории»

1
Гуманистическая культурфилософия Т.Роззака. В кн. «Возможность невозможного: планетарный
гуманизм для России и мира». М. -Спб, Из-во философского ф-та МГУ, 2001. Статья
«Контркультура» в энциклопедии «Глобалистика» под ред. И.И. Мазура. М., Радуга, 2003.
«Некоторые положения философии контркультуры». В кн. «Философия преподавания
философии». Калуга, Эйдос, 2000 и др.
2
См. также статьи И.В. Ковшовой: «Социальные, культурные и онтологические основания
феномена контркультуры» // Проблемы социально-гуманитарных наук в эпоху цивилизационного
кризиса: сб. науч. ст. в 2 т. - Саратов: Изд-во «Науч. книга», 2006. - Ч. 2. С. 50-54. «Философско-
антропологический аспект контркультурной модели» // Человек в современных философских
концепциях: сб. науч. ст. в 4 т. - Волгоград: изд-во ВолГУ, 2007. - Т . 2. С. 491-494.

19
(Миндолина М.В. Контркультура: сущность и существование. Диссертация
на соискание ученой степени кандидата философских наук. Белгород, 2006.
С. 10). Важна идея исследователя, развивающего мысль Э. Фромма о том, что
«мировоззренческим основанием контркультуры является поиск свободы», и
развитие человечества происходит к ходе борьбы двух тенденций:
«стремления к свободе» и «бегства от свободы». М.В. Миндолина
рассматривает контркультуру в контексте концепции «вызова и ответа» А.
Тойнби: «Время ухода творческого меньшинства — это период, когда
контркультура обретает форму, идеи, цели и методы дальнейшего действия,
то есть находит ответ на вызов. А время возврата является периодом
активного воздействия контркультуры на господствующие культурные
ценности, то есть разрушение последних, что приводит к противостоянию,
конфликту, борьбе, провозглашению и внедрению новых культурных
альтернатив, предъявляя в итоге рождение новой культурной эпохи»
(Миндолина М.В. Там же. С. 50-51).
В диссертации А.С. Мясниковой американская контркультура
рассматривается в связи с отражением ключевых национальных архетипов
(американская мечта, миф об «отодвигаемом фронтире», образ дороги и
символического путешествия на Запад). Согласно автору, появление
феномена контркультуры связано с кризисом национальной идентичности, а
поиск идентичности «осуществляется путем активации национальных
архетипов» (Мясникова А.С. Социально-философский анализ феномена
контркультуры. Диссертация на соискание ученой степени кандидата
философских наук. М., 2008. С.12): «Будучи революционным протестным
движением, кк вопроизводит ключевые мифические мотивы, такие как
уничтожение линейного времени и восстановление органического единства,
общности» (Мясникова А.С. Там же. С. 126).
Исследование американской контркультуры тесно связано с изучением
молодежных субкультур, которым в отечественной науке в последнее время
уделялось достаточное количество внимания. Теоретические работы по

20
философии о молодежных субкультурах представлены диссертационными
исследованиями Л.В. Шабанова («Социально-психологические
характеристики молодежных субкультур: социальный протест или
вынужденная маргинальность», Томск, 2005), Н.А. Аксютенко
(«Философско-мировоззренческие проблемы молодежной субкультуры», М.,
2007), А.В.Кармановой («Отчуждение и современные молодежные
субкультуры: социально-философский анализ», Кемерово, 2007), Ю.А.
Сошина («Религия и молодежная субкультура», Ростов-на-Дону, 1999),
А.В.Михеевой («Адаптационная модель субкультуры: социально-
философский аспект, Новосибирск, 2008). Проблеме молодежного бунта
посвящена диссертация О.Г. Филатовой «Феноменология кризисного
сознания» (СПб, 1993). К философским исследованиям примыкают и
социологические работы Г.Э. Ибрагимова («Конформизм и нонконформизм
как социокультурные феномены», М., 1993) и Н.Н. Ерохиной
(«Социосемиотические основы молодежной субкультуры», Тамбов, 2006).
Отдельно нужно отметить вклад Т. Б. Щепанской («Система: тексты и
традиции субкультуры», М., 2004), одной из первых исследовавшей
субкультуру хиппи в СССР.
Из теоретических исследований в культурологии последних лет стоит
упомянуть работы В.В. Абросимова («Молодежные субкультуры в процессе
развития и идентификации», Краснодар, 2006), Т.А. Борзовой («Культурно-
антропологические основания ценностных ориентации молодежной
субкультуры : на примере современной российской молодежной
субкультуры», Владивосток, 2006). Ряд культурологических исследований
последних лет посвящен изучению более узких феноменов в рамках
конкретных субкультур. Речь идет либо об анализе молодежных субкультур
- продолжателей американских контркультурных движений 1960-70-х, либо
о новейших феноменах - субкультурах, порожденных развитием
информационного общества. К первой категории относятся работы А.А.
Артюх («Субкультура киберпанка и американский кинематограф», Спб,

21
2001), О.А. Аксютиной («Панк как феномен молодежной контркультуры в
постсоветском пространстве», М., 2003), Т.Н. Шеметовой («Панк-хардкор
субкультура : эстетика и идеология», М., 2007). Вторая категория
представлена работами И.В. Куприянова («Компьютерный андеграунд в
контексте становления культуры информационного общества», Ростов-на-
Дону, 2003), С В . Масленченко («Субкультура хакеров как порождение
информатизации общества», Спб, 2008), О.А. Степанцевой («Субкультура
геймеров в контексте информационного общества», Спб, 2007).
Особое значение имеют исследования, посвященные изучению
конкретных явлений американской контркультуры в
культурологическом аспекте. К сожалению, в отечественной науке пока
таких работ немного. Исключение составляют труды И.Б. Губанова
(«Культурный Ренессанс и широкое общественное движение в Сан-
Франциско в 1966-67 гг.: провозглашение рождения «нового народа». К
вопросу о возникновении социокультурных сообществ и "новой
этничности"». Спб, 2008) и А.Н. Хренова ( «Контркультура и основные
движения американского киноавангарда сороковых — семидесятых годов
двадцатого века», М., 2003). В монографии И.Б. Губанова рассматривается
психоделическое движение 1960-х гг. в Сан-Франциско, в частности, в
сообществе Хайт-Эшбери, как часть традиции западного иррационализма и
показывается его связь с древневосточной философией, религиозно-
мистическими культами и традиционным искусством североамериканских
индейцев.
Для данной работы интерес представляют исторические труды по
изучению афроамериканских протестных движений в США, особенно
диссертационные исследования- Н. А. Сосновского ("Отражение идеологии
культурного национализма в молодежной субкультуре1 африканской
диаспоры («культура растафари»", М., 1992) и О.Г.Новикова «Формирование
идеологии африкано-американского движения «Власть черным» в 50-60-е
годыХХв.» (М., 2003).

22
 В связи с рассмотрением в диссертации феномена психоделической
революции нужно упомянуть подробное исследование В.А. Кузьминой на
эту тему («Становление "психоделического искусства": Между архаикой и
современностью»). Изучение измененных состояний сознания в
философском аспекте предпринято в работах М.В. Федорова («Измененные
состояния сознания: ценностно - смысловой подход», М., 1998), С.Г.
Виноградовой («Измененные состояния сознания и их роль в творческой
деятельности: философский анализ», М., 2006) . Для данной работы большое
значение имеют достижения нового направления наук на стыке психологии и
лингвистики - лингвистики измененных состояний сознания. В связи с этим
активно использовались работы российского психиатра Д.Л. Спивака
(«Лингвистика измененных состояний сознания», М., 1986).
К сожалению, в отечественной культурологии и филологии, в отличие
от западной науки проведено очень мало исследований, глубоко
анализирующих деятельность и творчество отдельных лидеров
американских контркультурных движений 1950-60-х гг.
Литеротуроведческие работы посвящены прозе Джека Керуака (Э.Э.
Ошиньш, «Метод и жанр прозы Джека Керуака», М., 1984) и Олдоса Хаксли
(B.C. Рабинович, «Олдос Хаксли: Эволюция творчества», Екатеринбург,
1999). Необходимо отметить, все еще недостаточную доступность на русском
языке и неизученность текстов художественных произведений писателей и
поэтов, имеющих отношение к движениям битников и хиппи, несмотря на то,
что в последние годы романы Д. Керуака, У.Берроуза, К. Кизи, Р. Пирсига и
др. стали издаваться в российских издательствах «Ультра. Культура», «ACT»,
«Аналитика - Пресс», «Азбука - классика», «Амфора», «Глагол», «Вита
Нова», «Эксмо» и др. Отдельным событием стал выход в свет «Антологии
поэзии битников» (сост. Г. Андреева, М., Ультра. Культура, 2004). В этой
связи нужно сказать о большом вкладе переводчиков. Поэзия битников
известна российскому читателю по переводам И. Кормильцева («Вой» и
другие программные стихотворения Аллена Гинзберга, поэзия Лероя

23
Джонса, Боба Кауфмана, подробный культурологический комментарий в
«Антологии поэзии битников»), Д. Борисова, П. Глушко, А. Голова, А.
Сергеева, Г. Андреевой, М. Тростникова, М. Гунина и др. Прозаические
произведения переводили А. Зверев, В. Голышев, М. Гунин, А. Герасимова,
В. Коган, М. Немцов, М. Шараев, Н. Караев и др.

Поскольку в данной диссертации феномен американской

контркультуры рассматривается в контексте антиномии «мудрость -
безумие» важным оказался обзор предшествующих философских,
культурологических работ о феномене безумия. Тема «карнавального
безумия» отсылает к фундаментальным трудам М.М. Бахтина. Типология
образов дурака/безумца в культуре составлена в работах Ю.М. Лотмана, О.
Клаппа, В.И. Карасика и Е.А. Ярмаховой. Исследованию юродства как
культурологического феномена посвящен обширный ряд трудов: «Юродство
о Христе и Христа ради юродивые Восточной и Русской церкви» И.
Ковалевского (М., 1895), «Святые Древней Руси» Г. Федотова (М., 1990),
«Смех как зрелище» А. Панченко (М., 1990), «Византийское юродство» (М.,
1994) и «Блаженные похабы» С.А. Иванова (М., 1994), 'Perfect Fools. Folly
for Christ's Sake in Catholic and Orthodox Spirituality' Джона Саварда (Saward,
John, 1980). Феномен шутовства рассматривался в работах Д. Дорана (Doran,
John. A History of Court Fools, 1858), Э. Уэлсфорда (Welford, Enid. The Fool:
His Social and Literary History, 1935), С. Биллингтон (Billington, Sandra. A
Social History of the Fool, 1984), Б.К. OTTO (Otto, Beatrice К Fools Are
Everywhere: The Court Jester Around the World, 2001). На формирование
представления об образе безумца как героя американской контркультуры
значительное влияние оказала книга В. И. Карасика и Е. А. Ярмаховой
"Лингвокультурный типаж «английский чудак»" (М., 2006), в которой
представлены понятийные, образные и ценностные характеристики чудака
как лингвокультурного типажа, рассматриваются его фольклорные и
литературные корни. Кроме того, нужно упомянуть исследования М. Фуко

24
(«История безумия в классическую эпоху», «Рождение клиники»), А.В.
Селезневой («Эстетика безумия в традиции русского романтизма», Спб,
2005), М. А. Зиминой («Дискурс безумия в исторической динамике русской
литературы от романтизма к реализму», Барнаул, 2007).

Ключевой категорией, используемой в данной работе для анализа

американской контркультуры, является антиномия. Это понятие,
заимствованное из европейской философской традиции, уже давно стало
общеупотребительным в литературоведении и культурологии. Необходимо
сразу отметить, что категория антиномии и близкие к ней термины,
выработанные гуманитарными науками, касаются той сферы познания,
которая не поддается прямому логическому исследованию; причинно-
следственные связи здесь не выстраиваются в линейную последовательность,
а взаимоотношения между противоположностями оказываются гораздо более
сложными, порой хаотичными и находящими более адекватное выражение в
образах (метафорах, символах), в форме образной целостности, которая не
расчленима на части. Под антиномией (от греч. antinomia —противоречие в
законе) принято понимать «противоречие между рядом положений, из
которых каждое имеет законную силу» (Краткая философская энциклопедия.
Ред.-сост. Е.Ф.Губский, Г.А. Кораблева и В.А. Лутченко. М.: Прогресс, 1994.
С.23). Более точно определяет антиномию Л.А. Грузберг как «сочетание двух
противоречащих суждений об одном и том же объекте, каждое из которых
истинно относительно этого объекта и каждое из которых допускает
одинаково убедительное логическое обоснование» (Л.А. Грузберг.
Антиномия не есть антиномия // Проблемы социо- и психолингвистики. -
Пермь, 2002: - №1. - С.7). Сама категория антиномии родственна предмету
исследования и наиболее подходит для изучения такой темы, как мудрость -
безумие. Павел Флоренский в работе «Столп и утверждение истины»
подчеркивает антиномичность истины и, следовательно, ценность категории
антиномии для понимания того, что такое истина: «Истина есть такое

25
суждение, которое содержит в себе предел всех отменений его, или, иначе,
истина есть суждение "самопротиворечивое" <...> Тезис и антитезис вместе
образуют выражение истины. Другими словами, истина есть антиномия и не
может не быть таковою» (П.А. Флоренский. Столп и утверждение истины.
Сочинения в 2т. М.: Правда, 1990. Т.1. С.146). История использования
антиномий для объяснения таких основополагающих философских
категорий, как жизнь, истина, время, восходит к античной диалектике. В
философии данное понятие связано, прежде всего, с именем Иммануила
Канта, сформулировавшего четыре основные антиномии в работе «Критика
чистого разума»: конечности/бесконечности во времени и в пространстве,
членимости/нечленимости (простоты/сложности), свободы/необходимости
(причинности/спонтанности), обусловленности/случайности всего сущего и
происходящего. Вильгельм фон Гумбольдт применил понятие антиномии к
лингвистике и вывел антиномии языка (общего - частного в языке, языка —
речи и др.). Наряду с антиномией гуманитарными науками используется
такой ряд относительно родственных понятий, как антитеза, парадокс,
амбивалентность, оксюморон. Антитеза, очевидно, отличается от
антиномии, так как противопоставление контрастных понятий не
предполагает единства противоположностей, а наоборот, исключает его. Л.
Грузберг даже пишет о возможности противопоставления «антиномичного»
и «антонимичного» методов анализа: «Антиномичному — истинно-
диалектическому - мировосприятию и мироощущению противостоит
«антитезизный», антОнимичный, «черно — белый» взгляд на мир» (Грузберг.
Там же. С.8-10). Можно, однако, утверждать, что антиномичный метод
включает в себя первоначальный антонимичный этап анализа, когда важно
сформулировать антитезу, выделить. противоположности, о которых будет
идти речь. В данном исследовании антонимичность сохраняет свою
значимость и при нравственной оценке явлений с гуманистической позиции,
когда речь идет об этической антитезе «добро-зло», представленной через

26
бинарные противопоставления «созидание-разрушение», «любовь к
человеку и равнодушие к нему», «свобода-диктат» и др.

Исследуемая в диссертации проблема могла бы быть исследована в

качестве парадокса контркультуры или культуры в целом. Как и антиномия,
парадокс восходит корнями к античной философии. Если парадокс - это
противоречие, полученное в результате логического рассуждения, то
антиномия, напротив, является результатом не формально-правильных
рассуждений, а «особого осмысления, особого взгляда на объект и мир в
целом - как на единство, гармонию противоположностей...» (Грузберг. Там
же). Таким образом, можно сказать, что парадокс выявляет некую
несообразность мира, тогда как антиномия как раз подчеркивает его
гармонию.
Еще одно важнейшее для данной работы понятие — амбивалентность
(от лат. ambo - оба и valentia — сила). Прилагательное «амбивалентный»
означает «двойственный, противоречивый» (Словарь иностранных слов и
выражений. Автор-сост. Е.С. Зенович. М.: Олимп, 2000. С. 42), а само
понятие амбивалентности было впервые использовано швейцарским
психиатром Эйгеном Блейлером (Eugen Bleuler). Блейлер известен тем, что
ввел в 1911 году диагноз шизофрении, главным симптомом которой он
считал именно аффективную амбивалентность. В психологии
амбивалентность стала трактоваться как «одновременное существование
противоречащих друг другу и противоположных чувств, тенденций и
установок по отношению к одному и тому же объекту (любовь и ненависть,
желание и нежелание, активность и пассивность)» (Краткий словарь
психоаналитических терминов и понятий. Сайт Психотерапевтического
центра «Московский психоанализ». URL:
http://www.psvchoanalyse.i-u/predmet/idea.html Дата последнего обращения
12.09.2009): В отечественной культурологии термин, «амбивалентность»
связывается, прежде всего, с работой Михаила Бахтина «Творчества Франсуа

27
Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Для Бахтина
амбивалентность — это ключ к пониманию средневековой культуры, которой
свойственны «народно-праздничный амбивалентный смех», «амбивалентные
образы людей» и даже «амбивалентные срамословия». В данной работе
категория амбивалентности используется в ее бахтинском понимании, как
ключ к анализу элементов карнавальное™ в культуре. Амбивалентность как
термин гуманитарной науки отличается от антиномии тем, что подчеркивает
двойственность, противоречивость единого, тогда как антиномия обращает
внимание на единство, гармонию двойственного и противоречивого.
Амбивалентность ближе всего к антиномичности и важна для данной работы
как ключевой термин для анализа карнавальных образов контркультуры, ее
связи с традицией шутовства и юродства.
Таким образом, категория антиномии находится в тесном
взаимодействии с целым рядом философских понятий, важных для
рассмотрения различных проявлений полярных оппозиций «мудрость-
безумие» и «культура-контрультура». Антиномия была выбрана в качестве
основополагающей для анализа контркультуры в связи с тем, что она
наиболее точно передает дуальную природу человеческого сознания,
представленную в оппозиции «мудрость-безумие», а также наиболее
корректна для анализа противостояния/взаимодействия доминирующей
культуры и контркультуры, которые вместе организуют сложное
общекультурное поле.

Новизна диссертационной работы обусловлена тем, что она является

первым исследованием антиномии «мудрость-безумие» в американской
контркультуре 1950-60-х годов. Данный феномен рассмотрен в
диахроническом и синхроническом аспектах: в его связи с сложившимися
традициями восприятия дихотомии мудрости и безумия, а так же в широком
культурном контексте 1950-60-х гг.

28
 Творчество поэтов и писателей, относимых к движению битников,
часто носит характер социальных манифестов и в связи с этим может
восприниматься исключительно как выражение протестных идей.
Художественный язык американской контркультуры представляется
недостаточно изученным, что вывело на первый план ряд программных
произведений движения.
В данной работе для анализа литературных произведений битников
привлекается обширный материал психологии, так как 1950-60-е годы в
США были периодом активного развития психологии и появления целого
ряда новых течений, оказавших влияние на контркультуру. Новизной
является рассмотрение психоаналитического языка в поэзии битников А.
Гинзберга, Д. Керуака, Г. Снайдера, Р. Крили, Д. ди Прима и др. и
применения «лингвистики измененных состояний сознания» Д. Л. Спивака
для исследования прозы К. Кизи и Д.Керуака.
Объектом исследования является контркультура США 1950-60-х гг.
Включение в периодизацию 1950-х годов, традиционно рассматриваемых как
годы конформизма, только предшествующие расцвету контркультуры в
США, обусловлено тем, что в этот период существовало рассматриваемое в
диссертации движение битников, оказавшее значительное влияние на
формирование идей и смыслов последующих протестных движений 1960-х
гг. Предметом исследования является антиномия «мудрость — безумие» как
смысловой центр американской контркультуры.
Материалом данного диссертационного исследования послужили
манифесты контркультуры США (поэма Аллена Гинзберга «Вой», роман
Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», романы Джека Керуака),
программные эссе и статьи Нормана Мейлера, Джека Керуака, Гэри
Снайдера, поэзия Майкла Макклюра, Дианы ди Прима, Грегори Корсо,
Лоуренса Ферлингетти, Филипа Уолена, Роберта Крили, Боба Кауфмана и др.
поэтов-битников, работы деятелей психоделической революции Олдоса

29
Хаксли, Тимоти Лири, Уильяма Берроуза, дневники, мемуары и письма
Джека Керуака, Аллена Гинзберга, Нила Кэссиди, Кена Кизи, Кена Бэббса.
Целью данного исследования является анализ антиномичной
дихотомии «мудрость — безумие» как смыслового центра контркультуры
США 1950-60-х годов. С этой целью связан целый ряд задач:
- исследование генезиса антиномии «мудрость — безумие» в истории
культуры (в античной, библейской, шутовской традиции);
- рассмотрение философско-психологичеких аспектов культа безумия в
конткультуре США 1950-60-х годов;
- составление типологии «функций безумия» в американской
контркультуре;
- анализ литературных манифестов контркультуры, в частности романа
Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», поэмы Аллена Гинзберга
«Вой».
- исследование языка психоанализа в поэзии битников;
- анализ истории психоделической революции США в 1960-е годы и
составление парадигмы возникновения, расцвета и угасания
контркультурных движений.

В данной работе используются методы и терминологический аппарат

культурологии и нескольких гуманитарных наук, активно влияющих сегодня
на формирование культурологического научного поля: философии,
психологии, социологии, религиоведения, литературоведения. В результате
можно говорить о междисцплинарном иследовании. Были применены
следующие методы:
1. Структурно-функциональный метод позволил выделить контркультуру как
условно-целостное явление из культуры США 1950-60-х гг., а также
выделить из символической структуры данного феномена антиномию
"мудрость-безумие".
2. Генетический метод позволил выявить корни антиномии в истории

30
культуры в различных контекстах: мифологическом, античном, библейском.
3. Метод историко-культурной реконструкции был использован для того,
чтобы восстановить проявление указанной антиномии в различных сферах (в
творчестве, поведении) и проследить, как черты таких феноменов, как
шутовство и юродство, находили свое отражение в контркультурном
движении США.
4. Типологический метод применяется при подробном рассмотрении типов
безумцев в мировой культуре, выделении ценностных оппозиций в
протипоставлении официальной культуры и контркультуры США. Кроме
того, типологический метод позволил составить типологию функций культа
безумия в движении битников.
5. Биографический метод присутствует в работе фрагментарно при
культурологическом анализе произведений представителей американской
контркультуры (поэмы "Вой" А. Гинзберга, романа "Пролетая над гнездом
кукушки" К. Кизи и др).
6. Активно используются базовые философские методы научного
исследования, такие как синтез и анализ, абстрагирование и конкретизация.
Теоретическая значимость данного диссертационного исследования
состоит в разработке малоисследованного философского,
культурологического феномена антиномии «мудрость — безумие» в
контркультуре США. Основные выводы и отдельные положения работы
могут быть использованы в дальнейших исследованиях американской
контркультуры, феномена антиномии «мудрость - безумие», языка
психоанализа в литературе XX века.
Практическая ценность работы' состоит в том, что результаты
исследования могут быть использованы при составлении учебных программ
в курсе культурологии, чтении лекционных курсов и семинаров,
посвященных контркультуре США и традиции восприятия дихотомии
«мудрость - безумие» в истории культуры.

31
 На защиту выносятся следующие положения:
1. Антиномия «мудрость — безумие» уходит корнями в античную и
библейскую традиции, генетически связана с феноменами шутовства и
юродства. Антиномичность дихотомии проявляется в проблеме восприятия
истинности и ложности мудрости/безумия. Мнимое, «карнавальное» безумие
противопоставляет себя ложной мудрости доминирующей культуры.
2. Одним из проявлений антиномии «мудрость - безумие» в
художественной культуре стал образ психиатрической клиники как
социальной метафоры, включающий в себя бинарную оппозицию «врач -
пациент», что характерно для целого ряда литературных произведений (Э.По,
Ф. Дюрренматта, А.П. Чехова, В. Ерофеева, К. Кизи).
3. Контркультура США 1950-60-х гг. продолжила древнуюю традицию
противостояния «карнавального безумия» ложной, в восприятии
контркультуры, мудрости истэблишмента. Рассматриваемая рядом
исследователей как «бунт против разума вообще» американская
контркультура восстает не только против отрицаемых ею ценностей
доминирующей культуры, но и против рациональности западной культуры в
целом, объявляя ее безумием. При этом источником мудрости лидеры
контркультурных движений провозглашают древневосточные философские
учения и практики, психоделический опыт «расширения сознания», идеалы
сексуальной революции, которые, в свою очередь, предстают истинным
безумием в глазах «поколения отцов».
4. Контркультура США является выражением бинарного кода
американской культуры 1950-60-х гг., представленного рядом оппозиций:
«массовость - индивидуальность», «имитация - спонтанность», «технократия
- природа», «культура этнического. большинства - субкультуры этнических
меньшинств», «традиционные формы творчества - новаторство». Каждая из
оппозиций отражает ценностный конфликт между официальной культурой и
контркультурой, придающий остроту антиномичному восприятию безумия:

32
то, что рассматривается истэблишментом как прогресс, контркультура видит
как безумие технократии, имитации, конформности.
5. Антиномичность контркультуры США проявилась и в ее
противоречивых отношениях с бурно развивающейся в 1950-60-е гг.
психологией. С одной стороны, произведения А. Гинзберга, К. Кизи
содействовали движению антипсихиатрии, с другой, деятельность Т. Лири,
С. Грофа способствовала развитию некоторых направлений психологии.
Проанализировать эту противоречивость помогает исследование
психоаналитического языка в художественной литературе американского
нонконформизма.
6. Психоделическая революция в полной мере выразила
аксиологическую противоречивость американской контркультуры. Попытка
разрешить духовный кризис общества с помощью философии «доверия к
себе»1, понятой как необходимость высвободить бессознательное отдельного
индивида из оков «коллективного сознательного», приводит к тому, что
игровое, мнимое безумие традиции шутовства и юродства оборачивается
истинным безумием наркотической зависимости.
7. Манифестная поэма А.Гинзберга «Вой», романы Д, Керуака «На
дороге», «Бродяги Дхармы», «Сатори в Париже» и др., поэзия битников
выражают антиномичность восприятия мудрости и безумия в американской
контркультуре. Наиболее ярко антиномия «мудрость - безумие» воплотилась
в романе К. Кизи «Полет над гнездом кукушки», где она становится частью
центральной для романа темы бунта.

Учение о «доверии к себе» (эссе 'Self-reliance', 1941) развивалось американским философом-

трасценденталистом Ралфом Уолдо Эмерсоном, в связи с именем которого (наравне с Генри
Дэвидом Торо) стал использовать термин «нонконформизм». Многие участники движения
битников (А.Гинзберг, Д.Керуак, Г. Снайдер и др.) говорили о продолжении традиции Эмерсона и
Торо.

33
 Глава I. Генезис антиномии «мудрость - безумие»
в истории культуры.

Субкультура американских битников, а затем и хиппи, изначально

складывалась как эклектическая. Отречение от собственной культуры
предполагало освоение наследия других культур. Референтный круг
битников включал в себя самые разные культурные пласты от
древневосточной религиозной литературы и Библии до поэзии Уильяма
Блейка и философских эссе Эмерсона и Торо. Представители движения
Аллен Гинзберг (Allen Ginsberg, 1926-1997), Джек Керуак (Jack Kerouac,
1922-1969) , Карл Соломон (Carl Solomon, 1928-1993), Гэри Снайдер (Gary
Snyder, род. в 1930г.) идентифицировали себя с древневосточными
философами, библейскими пророками и персонажами Достоевского.
Многочисленные аллюзии к «безумным мудрецам» других эпох в
художественном творчестве американских нонконформистов помещают их
произведения в широкий культурно-исторический контекст.
«Импровизированную прозу» и жизнетворчество Керуака трудно
анализировать, не обратившись к библейскому представлению о «мудрости
мира сего» как «безумии в глазах Бога», многозначной логике дзэн-буддизма
и целому ряду понятий философии индуизма и даосизма. «Визионерская
поэзия» Гинзберга связана с поэтическим наследием Уильяма Блейка,
Сэмюэля Кольриджа и Уолта Уитмана. Стихотворения многих поэтов-
битников сложно читать, не владея языком психоанализа и мифологии, с
которой психоанализ связан через своих основателей Зигмунда Фрейда и
Карла Густава Юнга.
В связи с этим возникает опасность превратить исследование в
развернутый культурологический комментарий, тем более, что такой труд
был бы востребован, учитывая возрастающий в последние два десятилетия

34
интерес к американской контркультуре в России и явно не достаточную
изученность темы. Однако предметом данной диссертации является
антиномия «мудрость - безумие», и именно этим обусловлена структура
первой главы.

§1. «Опыт безумия» в истории культуры

Объем и тема данной работы не позволяют подробно исследовать

культурное «поле безумия», поэтому мы ограничимся обзором тех идей и
образов, которые могли повлиять на формирование смыслов, ситуаций,
характеров в произведениях лидеров американской контркультуры или
типологически связаны с ними. Речь идет, прежде всего, об образе
психиатрической клиники как социальной метафоре и о таких бинарных
оппозициях, как пациент и врач, художник и власть. Первостепенное
значение при таком обзоре приобретают смысловые и образные связи между
произведениями, а не хронологическая преемственность.
Шутовское начало в американской культуре, ярко выразившееся в
провокационных поэтических выступлениях Аллена Гинзберга,
«психоделических автобусных турах» и романах Кена Кизи (Ken Kesey,
1935-2001) отсылает к теории карнавального бунта М.М. Бахтина.
Деятельность участников «психоделической революции» Тимоти Лири
(Timothy Leary, 1920-1996), Олдоса Хаксли (Aldous Huxley, 1894-1963), Кена
Кизи стала одной из вех в истории изучения измененных состояний сознания,
восходящей к трудам по психологии религии американского философа
Уильяма Джеймса1 и продолжающей активно развиваться до < сих пор как в
западной, так и в отечественной'науке".

См. У. Джеймс, Многообразие религиозного опыта, М.: Наука, 1993.

2
В частности, в работах Чарльза Тарта, Станислава Грофа, Теренса Маккены, Джона Лилли, Д.Л.
Спивака («Лингвистика измененных состояний сознания») и др.

35
 Вопрос об истинности «мудрости» врачей и «безумия» пациентов
психиатрических клиник, как в буквальном смысле, так и в метафорическом
(когда лечебница для душевнобольных становится метафорой государства),
прозвучал в поэзии Гинзберга1 и романе Кизи «Пролетая над гнездом
кукушки» ('One Flew Over the Cuckoo's Nest, 1959, первое издание в 1962г). В
двадцатом веке этот вопрос стал звучать особенно остро в связи с протестом
против карательной психиатрии, но, как показал Мишель Фуко в работах
«История безумия в классическую эпоху» и «Рождение клиники», возник он
намного раньше.
«Опыт «безумия» дал начало всем видам психологии, и даже самой
возможности существования психологии», - как пишет Фуко в работе
«Рождение клиники» (Фуко М. Рождение клиники. Пер. с фран. и пред. А.Ш.
Тхостова. М.: Смысл, 1998. С. 293). Современная психология, в свою
очередь, многим обязана литературе. Достаточно вспомнить, что материалом
для создания теорий Фрейда часто служили сюжеты и образы мифологии и
литературы (например, знаменитая теория Эдипова комплекса и менее
известная работа «Достоевский и отцеубийство»). Развивая мысль Фуко,
можно сказать, что психология, выросшая из «опыта безумия», часто черпала
этот опыт из истории литературы, где он переживался многократно в течение
долгих столетий.
За века своего существования человечество накопило огромный
«опыт безумия». С развитием общества и науки менялось восприятие
безумия как социального, медицинского, художественного, философского,
духовного феномена. Однако литература всегда оставляла за собой право
особого восприятия, не антинаучного, но вненаучного и яаднаучного. Даже
став частью научного знания в рамках современной^ психологии,
художественная традиция безумия сохранила за собой право на игру с
безумием, а не его беспристрастного анализа. Безумец как персонаж

1
Тема затронута в «манифестных» стихотворениях поэта «Вой» ('Howl'), «Каддиш» ('Kaddish'),
«Америка» ('America') и др.

36
художественного произведения не тождественен безумцу как действующему
лицу реальной жизни; язык безумца от литературы есть язык литературы, а
не язык безумия как такового. Литература может отражать уровень развития
медицинской науки, например, в форме пародии, как в рассказе Эдгара По
"Система доктора Смоля и профессора Перро". Но в любом случае безумие
для искусства — это художественная метафора, а не медицинский диагноз,
поэтому критерии анализа безумия как культурного феномена и как
категории психиатрии различны.

Антиномичность мудрости и безумия обыгрывается в первом

послании апостола Павла к коринфянам, где «мудрость мира сего»
оказывается «безумием перед Богом» (1Кор.З:19). Так рождается
философская антиномия безумной мудрости и мудрого безумия, серьёзная
игра, в которую будут «играть» и исторические персонажи от придворных
шутов до юродивых, и литературные герои. Потрясающие по своей глубине
слова апостола Павла, противопоставляющие мудрость и безумие «глазами
мира сего» и «глазами Бога», делают безумие проблемой восприятия
действительности, проблемой выбора того, кому дано судить о безумии.
Мудрый «мудростью мира» не может этого сделать, ведь сам он лишь
частичка всеобщего безумия.
Рэй Смит, автобиографичный герой Джека Керуака из одного из
самых известных романов «разбитого поколения» «Бродяги Дхармы» ('The
Dharma Bums', 1958) приходит к откровению мудрого безумия, возвращаясь
в родительский дом на Рождество: «Я взял Библию, прочел немного у
апостола Павла, у теплой печки, при свете елочных огней: «Если кто из вас
думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым»...»
(Керуак Д. Бродяги Дхармы. Пер. с англ. А. Герасимовой. М.: Аналитика-
пресс, 1992. С.281). Для Рэя, как и для всего «разбитого поколения», эта
фраза становится одним из жизненных девизов. Герой сталкивается с
непониманием родных, соседей, путешествуя автостопом, вынужден

37
скрываться от полиции, чтобы его не арестовали за бродяжничество -
напряженный внутренний поиск представляется обществу мальчишеством,
глупостью, а подчас и просто сумасшествием.

Вопрос «А судьи кто?» - еще один водораздел между безумием в

медицине и в культуре. Если наука стремится (с большим или меньшим
успехом) к беспристрастности и разумности того, кто отделит безумных от
не-безумных, то искусство, когда речь идет о безумии, зачастую
предоставляет слово как раз пристрастным и «неразумным». Безумцы и
«безумцы» в литературе высказываются внутри пространства самого
безумия, являя, таким образом, то, что Мишель Фуко называет «спором
безумия с самим собой» (Фуко М. История безумия в классическую эпоху.
Пер. с фран. И. Стаф. Спб.: Университетская книга, 1997. С. 176).
Антагонизм между интерпретациями безумия в науке и в культуре
очень затрудняет анализ таких явлений, как «антиинтеллектуализм» и культ
безумия в американском протестном движении 1950-60-х годов.
Противостояние контркультуры и власти можно представить как спор
восприятий безумия: безумия как художественной метафоры и безумия как
медицинского диагноза, другими словами, безумия как отклонения от нормы
или как неприятия нормы. Когда друг Аллена Гинзберга битник Карл
Соломон появился у входа психиатрической клиники с требованием
лоботомии, его друзья восприняли такой поступок как акцию протеста в духе
«проказ» «разбитого поколения». Но шутовской бунт интеллектуала и эстета
обернулся личной трагедией, когда к Соломону была действительно
применена калечащая тело и психику терапия, вплоть до электрошока.
Манифестная для поколения битников поэма Гинзберга «Вой» ('Howl' 1956)
посвящена Карлу Соломону. «Вой» - это требование отдать дань безумию как
голосу протеста против подавления личности, а не «лечить» его еще
большим подавлением:

38
 ...как... впоследствии объявлялись на
гранитных ступенях психушки с обритой головою и шутовскими
речами о самоубийстве, требуя немедленной лоботомии,
как вместо этого получали бетонную пустоту инсулина метразола
электрошока гидротерапии психотерапии трудотерапии
настольного тениса и амнезии <.. .>
многие годы спустя возвращались, облысев уже на полном серьезе в
парике из крови, слез и пальцев, чтоб испытать участь очевидных
безумцев в палатах психиатрических городов...
(Пер. И. Кормильцева. BEAT. Антология поэзии битников. Там же. С.22).

'presented themselves on the granite steps of the madhouse with shaven

heads and harlequin speech of suicide, demanding instantaneous
lobotomy, and
who were given instead the concrete void of insulin Metrazol electricity
hydrotherapy psychotherapy occupational therapy pingpong & amnesia
<.. .> returning years later truly bald except for a
wig of blood, and tears and fingers, to the visible madman doom of the
wards of the madtowns of the East...'
(BEAT. Антология поэзии битников. Там же. С.22).

Раздвоение научной и художественной интерпретаций безумия еще

раз доказывает, что именно антиномия является философской категорией
для адекватного анализа культа «антиинтеллектуализма» в движении
битников. Антиномия выражает амбивалентное стремление «безумного
поколения» к отвержению разума и в то же время поиску некой мудрости,
которая обесценивается при «медицинском» восприятии безумия.
Литература часто отказывается от холодного взгляда аналитика в
пользу блуждающего взгляда самого безумца. В разных художественных
произведениях психиатрическая клиника представляется метафорой мира,
где пациенты и врачи меняются масками безумия и разумности. В уже
упомянутом рассказе По "Система доктора Смоля и профессора Перро" (По
Э.А. Полное собрание рассказов. Пер. с англ. С П . Маркиша. М.: Наука, 1970.

39
С.621-636) пациенты загородной психиатрической больницы, известной
своими прогрессивными нововведениями и гуманным обращением с
больными, захватывают власть и отправляют весь персонал клиники в
заточение. Гротескность ситуации в том, что заезжий посетитель больницы,
приглашенный на пиршество радушными «хозяевами», отнюдь не сразу
понимает, что попал в мир-перевертыш. Пока он наслаждается «приятным»
обществом и «разумной» беседой, читатель начинает догадываться, в чем
секрет столь «успешной» психиатрии и невольно с тревогой вглядывается в
окружающий его мир: вдруг и в многомудрых речах его собеседника, врача,
начальника послышится веселое кукаренье или зловещее бульканье
человека-чайника?
В пьесе Дюрренматта «Физики» антиномия сумасшествия и
разумности представлена в виде трагикомического парадокса: гениев науки
нужно заточить в сумасшедший дом, чтобы весь мир не сошел с ума,
воплощая их идеи. Гений, может быть, и не безумен, но мир настолько
безумен, что всякое творение гения, попавшее в этот мир, обезумливается,
оставляя гения ответственным за плод своей гениальности. И здесь
представлена игра истинного безумия и мнимого: если в начале пьесы
физики утверждают, что надели маску безумия, чтобы остаться свободными,
то их последние монологи показывают, что маска постепенно срастается с
лицом. Да и врач сходит с ума, оставляя читателя в замкнувшемся
пространстве уже истинного безумия.
Классический пример антиномии «пациент - врач» / «безумие -
здравомыслие» - «Палата номер шесть» А.П. Чехова. Андрей Ефимыч,
сменяя халат главного доктора городской больницы на пропахший копченой
рыбой халат душевнобольного, вместе с постом оставляет и апологетику
философского безразличия к жизненным невзгодам: «Андрей Ефимыч и
теперь был убежден, что. между домом мещанки Беловой и палатой №6 нет
никакой разницы, что все на этом свете вздор и суета сует, а между тем у
него дрожали руки, ноги холодели и было жутко от мысли, что скоро Иван

40 ' '
Дмитрич встанет и увидит, что он в халате» (Чехов А.П. Психопаты:
рассказы, повести. Спб.: Азбука-классика, 2004. С. 233). Во всех трех
произведениях речь идет о каких-то реальных переменах в жизни героев, о
переходе от свободы к плену, от разумности к помешательству и наоборот.
Читателю вполне наглядно представлена относительность безумия безумных
и здравомыслия здравых. Чеховский Андрей Ефимыч утверждает, что
единственный принцип разделения в обществе на безумных и
здравомыслящих - это исключительно дело случая («В том, что я доктор, а
вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая
случайность» Чехов А.П. Там же. С. 201). Доктор очень скоро подтверждает
циничную правоту своих слов на собственном опыте.
Восприятие безумия как парадоксального единства неразумия или
даже помешательства и некой мудрости свойственно только философии и
художественной культуре. Хотя безумие может осмысляться не только как
поэтический опыт, но и как опыт медицинский, социальный, правовой, о чем
пишет Фуко в «Истории безумия...», очевидно, что никакая наука с ее
потребностями в строгом разграничении понятий не позволит себе той
полноты восприятия безумия в его противоречиях, как позволяет себе
литература.

В своем исследовании феномена безумия в классическую эпоху Фуко

выделяет несколько «форм сознания безумия» на протяжении исторического
развития. Во-первых, это разоблачающее «диалектическое сознание», когда
безумие воспринимается как противоположность тому, что «разумно,
обдуманно и мудро в нравственном отношении» (Фуко М. История безумия в
классическую, эпоху. Там же. С. 176). Здесь и появляется антиномия
«мудрость — безумие», ведь, «при отсутствии устойчивой точки отсчета
вполне может оказаться, что'безумие и есть разум, а сознание безумия — не
более чем скрытое его присутствие; его собственная уловка» (Фуко М. Там
же. С. 176). Именно такое сознание присуще литературе, ведь оно связано с

41
языком безумия: «Первая в единый миг обнимает всю ту область языка, где
обретаются и приходят в столкновение смысл и бессмыслица, истина и
заблуждение, мудрость и опьянение, дневной свет и мерцающая греза,
ограниченность суждения и беспредельные притязания желания...» (Фуко М.
Там же. С. 176). Американский контркультурный текст показывает, как
«литературное» и «безумное» вступают в отношения взамовлияния:
лидерами движения становятся литераторы с ярким, порой визионерским,
воображением, а культурный истэблишмент рассматривается как негативный
художественный образ, в котором важно «безумное» бессмысленное ядро, а
не судьбы отдельных людей.

С «диалектическим сознанием», свойственным литературе,

сосуществует «практическое», существующее внутри однородной
социальной группы, носительницы определенных норм. У общества всегда
есть страх перед безумием, перед тем, что оно подвергает угрозе
существующий порядок. Этот древний страх — защитная реакция общества,
и Фуко называет его «ритуальное размежевание», вспоминая о временах,
когда умалишенные по статусу не многим отличались от прокаженных (Фуко
М. Там же. С. 178).

Еще одна «форма сознания безумия» - «аналитическое сознание». Это

развернутое осознание «форм, феноменов, проявлений» безумия, которое
стало возможным с помощью научного знания (Фуко М. Там же. С. 179).
Безумие в этом случае является объектом познания, и не таит в себе угрозы:
«В аналитическом сознании безумия драма утрачивает свою остроту, и
диалоп умолкает; нет больше ни лирики, ни ритуала; все фантазмы обретают
свою истину; угрозы противоестественного превращаются в признаки и
проявления, некоего естества; то, что вызывало ужас, требует отныне лишь
техники подавления» (Фуко М. Там же. С. 180). Такое восприятие безумия
свойственно культуре рациональности, и против него восстает

42
контркультура, призывая увидеть в безумии свободы и безумии отрицания
мудрость «нового сознания».

Фуко прослеживает эволюцию форм сознания безумия от

диалектического к научному, от шестнадцатого века с его
«чувствительностью к проявлениям бесконечной обратимости разума, равно
как и разума безумия» до девятнадцатого и двадцатого веков, когда «вся
тяжесть вопроса о безумии оказалась перенесена на его аналитическое
сознание». (Фуко М. Там же. С. 181). Философ близок к печальному выводу о
том, что современная ему эпоха, очевидно, так и не найдя «полной и
окончательной истины» безумия, потеряла к тому же и способность слышать
«разум безумия». Если в шестнадцатом веке истина сияла «в своем
ироническом блеске» благодаря Брандту, Эразму, Луизе Лабе, Монтеню,
Шаррону и Ренье, то в двадцатом она кажется потускневшей. На самом деле
изгнанные научным знанием формы сознания безумия «по-прежнему живут в
лоне нашей культуры», в произведениях Ницше, Гельдерлина, Нерваля и
Арто: «И не потому они не знают теперь иного способа выражения, кроме
лирики, что пребывают в упадке или, невзирая ни на что, продолжают вести
существование, давно опровергнутое наукой; насильно удерживаемые в тени,
они обретают жизнь в самых свободных, самых первородных формах языка.
И сила их протеста от того, без сомнения, только возрастает» (Фуко М. Там
же. С. 181).

***

Чем же стал «опыт безумия» для истории культуры? Если выстроить

цепочку архетипичных персонажей, традиционно связанных с темой безумия
или, уже, с темой восприятия мира сквозь призму безумия, легко увидеть, как
далеко они выходят за рамки только психической болезни или отставания в
умственном развитии. Здесь нужно подчеркнуть, что составление
исчерпывающей классификации таких персонажей не входит в цели данной
работы, тем более, что это представляется непосильной задачей, если, вслед

43
за Соломоном и Эразмом Роттердамским, считать, что «число дураков
бесконечно». Цель данного очень поверхностного экскурса в историю -
постараться высветить такие грани образа безумца, которые затем помогут
глубже проанализировать культ безумия в «разбитом поколении».

Культурологические типологии «безумца / дурака»

Во французском «Словаре литературных типов и персонажей» (Aziza,
Claude. Dictionaire des types et caracteres litteraires. Paris, 1978. P.76-78)
выделяются «святые безумцы» античности, герои трагедий Эсхила и
Еврепида (un foil sacre); святость их безумия в том, что оно ниспослано
богами. За ними следуют «безумцы — шуты» (bouffons) средневековья,
зачастую добровольно надевающие дурацкие колпаки, и «несчастные
безумцы», чье безумие — следствие пережитых нечеловеческих страданий
('passion desesperee'), например, шекспировские Лир и Офелия, продолжение
средневековой традиции восприятия безумия как несчастья и наказания.
Заметим, что самый знаменитый литературный безумец — Дон Кихот — не
может быть понят вне антиномичной трактовки, восходящей к учению
апостола Павла о «безумии во Христе», а романтические «безумцы» - такие
как Крейслер, Родерик Ашер, Старый Мореход — прямо являются носителями
высокого искусства или небесной мудрости, хорошо сознавая свое отличие
от «массового человека». Безумие начинает восприниматься как «одна из
форм разумности» {'Lafolie devient Гипе des formes de la raison', Dictionaire
des types... Op.cit. P.77). с появлением таких персонажей, как мудрые шуты,
самый знаменитый из которых - шут короля Лира. То есть без-умие, как
отсутствие ума, отрицание ума или измененное, болезненное состояние ума
парадоксальным образом становится- альтернативной формой разумности.
(Для сравнения: определение безумия по Ожегову: «1.сумасшествие (устар.)
2.Безрассудство, полная утрата разумности в действиях, поведении»
Словарь русского языка. Сост. С И . Ожегов. М.: Гос. Издательство
иностранных и национальных словарей, 1956. С.ЗЗ).

44
 Таким образом, появляется необходимость добавить в классификацию
безумцев оксюморонный тип разумного безумца или здравомыслящего
душевноболь«ого.
В англоязычной литературе есть богатая традиция исследования
шутовства - от реальных исторических персонажей, придворных шутов, до
шекспировских героев. Достаточно упомянуть работы И. К. Чэмберса (Е. К.
Chambers 'The Medieval Stage. Spiritual and ritual roots of foolery in the feast of
fools'), Энида Уэлсфорда (Enid Welsford 'The Fool, His Social and Literary
History'), Уилла Уилфордса ('The Fool and His Scepter, Dishers, Clowns and
Pantomimes'). Из всего многообразия материала по данной теме важно
выделить то, как появляются и в чем проявляются антагонизмы «мудрость -
безумие», «разумность- глупость». В англоязычных источниках принято
использовать термин 'wise fool', 'holy fool', 'divine fool', объединяют^ в
себе сразу несколько значений. Это «хитроумный нахлебник-паразит» и
«буффон» ('cunning parasites', 'buffoons') из новогреческих комедий
Ксенофона и Эпиктета, и римских — Плавта и Теренция (Encyclopedia
Americana, International Edition. Connecticut: Scholastic Library Publishing Inc
Danbuiy, 2006. P.528). Часто в античных комедиях изображается поединок
двух «полярных мудростей». Так, например, в «Симпозиуме» Ксенофона
Филипп противопоставляется Сократу, и в результате выясняется, чья
мудрость истинная, а чья - ложная. Среди 'wise fools' упоминаются и
шекспировские шуты, например, Оселок из «Как вам это понравится» и
Фесте из «Двенадцатой ночи» (Encyclopedia Americana. Op.cit. P.528).
Мудрость их «глупости» заключается в смелой и остроумной критике власть
предержащих. Шутовской колпак наделяет их особыми привилегиями,
позволяя, видеть острее и говорить больше. Мнимая глупость придворных
шутов контрастирует с истинной глупостью персонажей «разумных»; так
начинается игра в безумную мудрость и мудрое безумие.
К 'wise fools' относят и короля Лира (Encyclopedia Americana. Op.cit.
P.528). Его трагическое безумие в конце пьесы открывает ему мудрость

• 45
иного порядка — мудрость нового видения мира с высоты лишившегося всего,
даже разума, человека.
Американский исследователь Оррин Клапп в работе «Дурак как
социальный тип» ('The Fool as a Social Type', 1949) выделяет три основные
характеристики персонажа-дурака: «1) крайнее преувеличение или резкий
недостаток определенных качеств поведения, 2) слабость или
безответственность, 3) нарушение принятых правил поведения (но не
моральных норм)»1. На основании этих характеристик Клапп выделяет 10
типов дураков: «1) клоун - the antic fool, 2) шалун - the comic rogue, 3)
сорвиголова - the rash fool, 4) неуклюжий - the clumsy fool, 5) образина - the
deformed fool, 6) простак - the simple fool, 7) слабак - the week fool, 8)
посмешище - the comic butt, 9) напыщенный — the pompous fool, 10)
карикатурный герой - the mock hero».
Характерно, что данная типология составлена именно в США в конце
1940-х гг. и отражает некоторые особенности американского общества того
периода в целом. Как отмечают В.И. Карасик и Е.А. Ярмахова, «обращает на
себя внимание высокая степень агрессивности, считающейся нормой в
мужском общении, - насмешки над некрасивыми, слабыми, отличающимися
от большинства. Так обычно ведут себя подростки, члены примитивных
сообществ и криминальных групп...» (Карасик В.И. Ярмахова Е.А.
Лингвокультурный типаж «английский чудак». М.: Гнозис. 2006. С. 114).
Развивая мысль исследователей, можно прийти к выводу, что добровольно
надеваемые маски клоунов, карикатурных героев для битников могли быть
формой протеста против доминирующей культуры «насмешки над слабым
меньшинством». Если воспользоваться терминологией, предложенной
нидерландским культурологом Иоханом Хейзингой, можно сказать, что
поведение клоуна в таком обществе — это вызов истинно творческого,
игрового начала агрессивной, нетерпимой, конкурентной культуре
1
КЛарр О.Е. The fool as a social type // The American Journal of Sociology. - Vol. 55. - 1949. - №2. P.
157. Цит. по Карасик В.И. Ярмахова Е.А. Лингвокультурный типаж «английский чудак». М.,
Гнозис. 2006. С. 112.

46
«пуэрилизма» , пугающейся осмеяния и поэтому особенно легко и жестоко
осмеевающей. В типологии американского ученого середины ХХв. дурак —
это, прежде всего, объект осмеяния: «Существенно так же и то, что в
обыденном поведении дурак — это не только тот, кто плохо соображает (это
лишь частный случай), а тот, кто намеренно или ненамеренно вызывает
осмеяние. Иначе говоря, дурак в широком смысле - это объект насмешки, а в
узком смысле - объект насмешки из-за интеллектуальной
несостоятельности» (Карасик В.И., Ярмахова Е.А. Там же. С.114).
Интересна и типология, предложенная в подробном и глубоком
исследовании В. И. Карасика и Е.А. Ярмаховой «Лингвокультурный типаж
"английский чудак"»: «1) патологический дурак, тупица, который не
способен понять то, что должны понимать все; ему противопоставлен умный;
2) психованный дурак, который не контролирует себя и опасен
окружающим; ему противопоставлен вменяемый человек; 3) человек,
который дурачится себе на потеху, ведет себя нерационально, но в
интеллектуальном отношении вполне состоятелен (фигляр, паяц), в
определенных сообществах такая роль кристаллизуется как роль шута,
которому позволено говорить правду только под видом дурачества; ему
противопоставлен серьезный; 4) фольклорный дурак, над которым смеются
умники - те, кто считают себя гораздо выше его по интеллекту, но в
действительности они уступают ему; фольклорному дураку помогают
волшебные существа, на его стороне удача; ему противопоставлен
самонадеянный умник; 5) дурак как жертва обмана, как тот, кого легко
провести; ему противопоставлен преступник, мошенник; 6) дурак как чудак,
человек со странностями; ему противопоставлен обычный человек» (Карасик
В:И., Ярмахова Е.А. Там же. С. 115).
Эта классификация особенно важна для нашей работы, потому что в
ней большинство типов антиномичны. «Фольклорный дурак», который

1
Понятие «пуэрилизма» по отношению к современной культуре рассмотрено в работе Хейзинга
Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М.: Прогресс, 1997. С. 186-203.

47
оказывается на самом деле мудрецом в противопоставлении
«самонадеянному умнику», родственен американскому контексту антиномии
с традиционным для индейского фольклора персонажем трикстера. «Дурак
как чудак», противопоставленный «обычному человеку», напрямую связан с
ключевой для американской контркультуры оппозицией beat - square.
Амбивалентен и образ «дурака — жертвы обмана», ведь в трактовке
произведений нонконформизма в роли оппозиционной фигуры
«преступника» выступает сама государственная машина, одурачивающая
своих граждан.
Эпоха психоделической революции с ее призывами к расширению
сознания дискредитировала образ «вменяемого человека» и в определенной
степени сделала привлекательной фигуру «психованного дурака», персонажа
романов Джека Керуака, Уильяма Берроуза, рассказов Чарльза Буковски
(Charles Bukowski, 1920 -1994). Даже наиболее категоричный образ
«патологического дурака» способен приобретать положительную
коннотацию в контексте американской контркультуры, ведь неспособность
«понять то, что должны понимать все» в определенной мере делает его
нон-конформистом, наделяя свободой быть другим, не таким как все.

Именно свобода как одна из характеристик образа «сумасшедшего»

делает ценной для данного исследования еще одну классификацию,
предложенную Ю.М. Лотманом. Это тернарная структура «дурак —умный —
сумасшедший». Ю.М. Лотман пишет, что «дурак лишен гибкой реакции на
окружающую его ситуацию. Его поведение полностью
предсказуемо...Действия его- стереотипны, но он применяет их не к месту:
плачет на свадьбе, танцует на похоронах. Ничего нового он придумать не
может, поэтому поступки его нелепы, но полностью предсказуемы»
Поведение умного «определяется как нормальное. Он думает то, что
надлежит думать по обычаю, правилам ума или практическому опыту. Таким
образом, его поведение тоже предсказуемо, оно описывается как норма и

48
соответствует формулировкам законов и правилам обычаев». Поведение
безумца, или сумасшедшего, отличается тем, что носитель его получает
дополнительную свободу в нарушении запретов, он может совершать
поступки, запрещенные для «нормального» человека. Это придает его
действиям непредсказуемость. Последнее качество, разрушительное как
постоянно действующая система поведения, неожиданно оказывается весьма
эффективным в моменты остроконфликтных ситуаций» (Лотман Ю.М.
Дурак и сумасшедший // Семиосфера. СПб.: Искусство, 2001. С. 41).
Важно, что предсказуемость, стереотипность, определенная
конформность и несвобода в поведении сближает фигуры «дурака» и
«умного», но противопоставляет их образу «сумасшедшего». Лотмановская
интерпретация образов, по сути, разводящая «дурака» (наравне с «умным»)
и «безумца» по разные концы оппозиции «обусловленность внешними
законами - спонтанность, внутренняя свобода», особенно ценна для
понимания американского культа безумия в контркультуре.

Таким образом, мы видим, что в различных культурологических

типологиях «дураков» и «безумцев» как архетипических персонажей
прослеживается амбивалентность образа, которая подчеркивается и во
многих литературных произведениях. По Мишелю Фуко, такую
интерпретацию образа можно назвать «диалектическим восприятием
безумия», в противоположность «практическому» и «научному». Именно
«диалектическое восприятие» наиболее близко американской контркультуре.
Перейдем к обзорному анализу антиномии в ряде культурных
контекстов.

49
 §2. Античные истоки антиномии «мудрость — безумие».

Античные истоки антиномии мудрости и безумия можно рассмотреть в

двух аспектах: мифологическом и философском. В первом случае речь идет о
фигуре шута, «дурака», как персонаже античной мифологии. Во втором - о
ряде учений античной философии, отражающих идею антиномии.

Шут, «дурак» как персонаж античной мифологии связан с образами

раба, слуги и противопоставляется мифологическому «шутовскому царю»
(Мифы народов мира в 2т. Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Советская
энциклопедия, 1988. Т.2. С.360). Шут и царь — центральные фигуры
«периодических ритуалов, во время которых происходит переворачивание
социальной иерархии, когда роли властителей исполняют обладатели
наиболее низкого социального ранга, и наоборот» (Там же. Т.2. С.360). Очень
важно, что в греко-римской мифологии несвобода раба воспринимается» как
некий период жизни богов, героев, царей: «Аполлон - временный раб царей
Адмета и Лаомедонта, Геракл - Эврисфея...световое божество переживает
фазу смерти, выраженную метафорами унижения, рабства, скитальчества,
рубища и грязи...». Герой проходит через испытание рабством - метафорой
смерти, чтобы затем, освободившись, возродиться. Испытание рабством
связано с мотивом «неузнанного в рабском облике тайно вернувшегося
царя». Так, например; в поэме Гомера Одиссей предстает перед женихами в
роли «прислужника и нищего-попрошайки». Тема «неузнанного царя» стала
широко использоваться в литературе. Так, говоря об американской
традиции, нельзя неупомянуть «Принца инищего» Марка Твена.

Если рассматривать безумие как метафору смерти (смерти разума), то

получится, что герой' переживает фазу безумия, надевая шутовской колпак, и
оставаясь не узнанным; чтобы возродиться для некой новой мудрости. В
словарной статье «Раб. Слуга. Шут» Н.В. Брагинской «глупость и безумие,

50
временное помрачение, юродство характеризуют период мытарств
мифического героя, его временной гибели», в качестве примера приводятся
такие архетипические персонажи, как Геракл («Безумный Геракл» Еврипида),
Одиссей, Тристан. В романе «Пролетая над гнездом кукушки» К.Кизи
психиатрическая больница - это один из этапов жизни Макмёрфи, при этом
важно, что для него «безумие» - альтернатива тюремному заключению, то
есть один из видов лишения свободы. Макмёрфи, подобно солярному герою
мифов, ведет битву за освобождение из рабства, но терпит поражение и
умирает, зато возрождается к новой жизни и выходит на свободу его
мифологический «двойник» Вождь Бромден, говоря, что отправляется в
родные ущелья Колумбии.
Как отмечается в той же словарной статье, метафора безумия и
«плодотворящей смерти» в мифологическом сознании ассоциируется еще и с
обрядом священного брака: «бобовый шутовской царь венчается с шутовской
царицей; параллельно браку и пиру хозяев в античной комедии справляется
брак и пир рабов; выход из рабства и обретение царства параллельны
возвращению супруги; история героев типа Ивана-дурака или Золушки
завершается браком. Своего рода сатурналии брака происходили во время
аргосского праздника гибристика, на котором рабы становились обрядовыми
супругами свободных женщин и получали таким образом роль женихов
(= «царей»)». Подобные «сатурналии брака» устраивает в больнице перед
планируемым побегом Макмёрфи, организуя «брачное пиршество» и
«брачную ночь» одного из пациентов («раба») Билли Биббита и своей
подруги проститутки («свободной женщины»). Однако Билли, избавившись
от внешнего рабства на период «сатурналий», не может вырваться- из тисков
внутренней несвободы, и «брачная ночь» приводит к самоубийству,
объединяя,все три мифологемы: безумие — шутовской брак — смерть.

Важно еще раз обратить внимание на мифологическое превращение

царя, теряющего трон, в раба и наоборот, раба или «дурака» - в царя. Такая

51
«ритуальная замена» возможна лишь «в особом, праздничном времени
(праздник дураков, сатурналии, вакхический праздник сакеи и пр.)» и связана
с «особым мифическим пространством - страной дураков, город ленивцев,
шутовская страна навыворот». В «Полете над гнездом кукушки» таким
пространством становится психиатрическая больница, а в романе Кэтрин
Энн Портер «Корабль дураков» (Katherine Anne Porter, 'Ship of Fools', 1962) -
это корабль, плывущий из Мексики в Германию. Персонажи романов ведут
между собой битвы за «карнавальное пространство», дожидаясь своего
«карнавального часа» или приближая его. Так, старшая сестра манипулирует
временем, ускоряя и замедляя его ход. Макмёрфи всячески старается
отвоевать «пространство», предлагая устроить карнавал, организуя поездку
на рыбалку и ночные увеселения. Подобным образом в романе Портер
группа испанских танцоров, попав на один корабль с людьми высшего
общества, устраивает розыгрыш лотерейных билетов и бал, участвует в
бесконечных сомнительных развлечениях и втягивает в них других
пассажиров. Высокомерие, снобизм, тщеславие, ложная гордость, внутренняя
пустота путешествующих на корабле аристократов и стремящихся к ним
примкнуть становятся очевидными именно на таких «праздниках дураков»,
где испанцы, наоборот, чувствуют себя хозяевами положения.

Итак, фигура шута в античной мифологии связана с идеей обратимости

мира, карнавальной смены времен, когда царь и раб меняются местами, а
также с восприятием безумия как метафоры смерти и несвободы. Роль шута—
напоминать сильным и разумным мира сего о преходящести земной власти, в
том числе власти человеческого разума. Постепенно эта роль становится
главной обязанностью «дурака» и. «со временем* начинает восприниматься
как. «право» придворных шутов, прерогатива священных безумцев» (Мифы
народов мира. Там же.. Т.21 С.360). Так появляются профессиональные шуты
при дворах правителей.

52
 Некоторые идеи стоицизма, скептицизма, эпикуреизма и кинизма
явились преддверием философского основания протестной культуры XX
века. В целом все эти направления наглядно демонстрируют поиски решения
одной и той же или очень сходных задач - сохранения устойчивости в
шатком мире, где обесцениваются идеи, ценности, идеалы, эталоны
поведения и рушатся державы. Суть этих поисков можно свести к ответу на
вопрос: что является мудростью в безумном мире? И снова мы сталкиваемся
с антиномичностью образа мудреца, который «в своем отечестве» мог
казаться безумцем.

Философия стоицизма определяет мудрость как приятие своей судьбы,

что бы она ни готовила, и стремление к стойкости духа. Внешне стоический
мудрец далеко не бунтарь, однако его внутренняя свобода делает его
относительно независимым от ограничений внешнего мира. Знаменитый
римский философ-моралист Эпиктет говорил, что взрослый человек всегда
может уподобиться ребенку, воскликнув в любой момент своей жизни: «Я
больше не играю!» (Таранов П.С. Анатомия мудрости: 120 философов.
Жизнь. Судьба. Учение. В 2т. Т.1 С.385). Эта формула означала очень
простую, но значимую вещь: нет и не может быть ситуаций, безвыходных
для человеческого достоинства, стойкости, порядочности, нежелания
участвовать в преступлениях. Того, кто всегда готов при необходимости
расстаться с жизнью, нечем запугать. Уподобиться ребенку и выйти из игры
общества, когда она начинает казаться безумием или преступлением,
философия, наследованная движением нонконформизма. Многие критики
обвиняли битников в эскапизме, но протест в форме ухода в некоторых
случаях оправдывал себя, будь то отказ Генри Торо от уплаты налога,
прибыль от которого идет на поддержания рабства и войн, или отказ от
службы в армии во время военных действий США в Юго-Восточной Азии.

Эпикуреизм предлагал свою модель мудрости. Идеальный

эпикуровский мудрец - это человек довольно автономный, причем не только

53
внутренне, но и по ценностям и самому образу жизни. Он не стремится к
славе, должностям, социальному статусу. К тому же, «ни жениться, ни
заводить детей мудрец не будет». (Таранов П.С. Там же. Т.1 С.308). В какой-
то мере, этот идеал напоминает даосски мыслящего китайца, стремящегося к
уединению, ибо «в уединеньи слава не нужна». Эпикур не отрицает ни
комфорта, ни удовольствий, которые могли бы включать и ласки милой
женщины, и хороший стол. Как-никак, а, по Эпикуру, «начало и корень
всякого удовольствия — удовольствие чрева, даже мудрость и прочее имеют к
нему отношение» (Таранов П.С. Там же. Т.1 С.308). Но и выполняемые
желания, удовольствия уместны лишь до тех пор, пока не несут с собой
печальных последствий, поэтому эпикуровский мудрец, равно, как и иные
мудрецы древности, уверен в необходимости ограничения желании, ведь
«величайший плод ограничения желаний — свобода». Философию
эпикурейства можно назвать преддверием лозунгов протестных движений в
1960-е годы XX века: «Делай, что тебе нравится» ('Do your own thing!'),
«Если это приятно - делай это!» ('If it feels good - do it!').

Еще одно направление античной философии — кинизм. Киники - это

своего рода хиппи древности, пытавшиеся доказать на практике, что
стремящийся к безмятежности человек может обходиться чрезвычайно
немногим. Впрочем, еще до появления кинизма как такового, в истории
западной культуры начинают проступать черты нищего мудреца, мудреца
«не от мира сего». Так, о знаменитом Демокрите сообщали, что, родившись в
знатной и богатой семье, он обнищал и, живя в бедности и одиночестве, мог
со стороны показаться помешанным. Приземисто-полноватый Сократ, с
далеко не «античным профилем» был внешне весьма далек от образцов
внешней красоты, что- никак не мешало ему быть в глазах учеников
воплощением острого ума, добра и силы духа. Да и жил он, судя по
описаниям, довольно неприхотливо. Ходил обычно неброско одетым и даже
босым. Ему предписывается восклицание «Сколько же есть вещей, без

54
которых можно обойтись!» (Таранов ГТ.С. Там же. Т.1. С. 189). Стремясь на
практике доказать, что обойтись можно без очень и очень многого, что, как
само собой разумеющееся, считалось атрибутом достойной человеческой
жизни, киники стали и словом и делом проповедовать демонстративный
аскетизм, сопровождавшийся язвительным попранием привычных ценностей
и норм поведения. В мире, где богатство - не знак ума, а успех, слава отнюдь
не всегда достояние лучших, в мире, где не только состояния, но и целые
царства могут неожиданно кануть в пучину вечности, душевное равновесие
способен сохранить прежде всего тот, для кого и богатства, и власть, и
почести не имеют никакого значения. Отсюда и ряд историй-притч,
согласно одной из которых, Диоген из Синопа, увидев однажды мальчишку,
черпавшего ладонями воду из ручья, воскликнул: «Ах, я старый плешивый
дурак! Столько лет таскал с собой эту ненужную вещь!» - и разбил о камень
глиняную чашку.
Показательно, что слово киник восходит к слову собака. Гимнасия, в
которой первоначально собирались представители этого направления,
называлась «Белая собака», основоположник кинизма Антисфен именовал
себя «Обычной собакой», остальные и, прежде всего, Диоген — просто
собакой: «Я - собака Диоген». Тем самым киники подчеркивали, что,
ограничиваясь потребностями собаки (тот же Диоген жил, если и не в конуре,
то в бочке-амфоре), можно сохранять достоинство. Классическими
киниками можно назвать Джека Керуака и Гэри Снайдера, которые под
именами Рэя Смита и Джефи Райдера выведены в романе Керуака «Бродяги
Дхармы», своебразному руководству по духовному обогащению жизни за
счет внешнего упрощения, вполне в киническом духе. Кстати, Рэй называет
себя «святой Раймонд Собачий».
Контркультура могла наследовать от киников и примеры:«воздурений»,
по определению Д.С. Лихачева, - абсурдного поведения, призванного
демонстрировать абсурдность общества. Диоген мог среди бела дня выйти с
фонарем на рыночную площадь, заявляя, что таким образом'ищет человека в

55
суетливой базарной толпе. Или начинал кричать: «Ай, люди!», а когда
сбегалась толпа, то делал удивленное лицо: «И чего это вы пришли? Я же
звал людей, а не мерзавцев!» (Таранов П.С. Там же. Т.1. С.244). Об
Антисфене говорили, что «он советовал афинянам принять постановление:
«Считать ослов конями»; когда это сочли нелепостью, он заметил: «А ведь
вы простым голосованием делаете из невежественных людей -
полководцев». (Таранов П.С. Там же. T.I С.238). Идеальными киниками в
традициях Диогена и Антисфена можно назвать персонажей романов Кена
Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и «Порою нестерпимо хочется»
('Sometimes a Great Notion', 1964). Главный герой последнего, Хэнк Стампер
готов с помощью шутовских «воздурений» противостоять не только жителям
своего города, но и целой профсоюзной организации Западного побережья.

§ 3. Библейская концепция мудрости и безумия.

Для американской контркультуры иудео-христианское восприятие

антиномии важно по целому ряду причин. Во-первых, отвергая
протестантизм, доминирующую конфессию в США 1950-х годов, битники,
тем не менее, протестовали и творили в лоне христианской культуры, даже в
своем антихристианском бунте.
Во-вторых, практически всем представителям американской
контркультуры свойственен интерес к «первозданному» христианству как
источнику неконвенциональной мудрости в противовес «мудрости мира
сего» общества потребления. При этом очень сложно определить, что
битники понимают под первозданным христианством, настолько
неопределенно и индивидуально представление о нем. «Визионерская
поэзия» Аллена Гинзберга отсылает к католической традиции*видений. Джек
Керуак, разъясняя принципы изобретенной им «импровизированной прозы»,
апеллирует к тому, что «слова исходят от Духа Святого»: «Я дошел до самых

56
границ языка, туда, где начинается лепетание бессознательного, ибо слова
исходят от Духа Святого» ('But I'd gone so far to the edges of language where
the babble of subconscious begins, because words 'come from the Holy Ghost'...1).
Трансфигурацией образа Христа являются герои культовых романов
контркультуры, например, образ Макмёрфи из «Пролетая над гнездом
кукушки» Кена Кизи.
Характерно высказывание, предписываемое Джеку Керуаку незадолго
до его смерти: «Я не битник. Я католик». Керуак, посещавший в детстве
католическую школу, нааолняет свои романы христианскими символами:
Шон и Кристина, персонажи из «Бродяг Дхармы», называются Адамом и
Евой, герои романа «Биг-Сур» чувствуют себя библейскими патриархами,
называя шейкер для коктейля «святой чашей» ('holy cup'), а воду из
источника рядом с домом — святой водой. Профанирование сакрального —
характерная черта битников (и культуры XX века в целом) — вызвано
стремлением лидеров движения придать сакральное звучание их бунту,
который претендовал на новое духовное движение, но, как показала история
контркультуры, не смог наполнить протест какими-либо созидательными
гуманными ценностями.

Джефи Райдер, главный герой «Бродяг Дхармы» (прототип - поэт,

эколог Гэри Снайдер) видит в религиозных ценностях спасение от
бездуховности американского общества: «Да-с, сэр, вот что нам нужно;
много монастырей, чтобы ребята приходили, учились, медитировали, можно
понастроить хижин в Сьеррах, на Каскадах...в Мексике, и целые компании
чистых людей собирались бы там, вместе пили, беседовали, молились, только
подумайте, ведь волны спасения поднимутся из таких ночей, наконец, там

1
'The first word: Jack Kerouac takes a fresh look at Jack Kerouac' // The Portable Jack Kerouac.Ed. by
Ann Charters. NY: The Viking Portable Library, 1995. P. 486. Перевод автора диссертации.
~ Трансфигурация библейского образа - термин Теодора Зиолковски, введенный в работе Fictional
Transfigurations of Jesus (1972) для обозначения различных интерпретаций образа Христа в
художественных произведениях.

57
будут женщины, жены, представляете себе, религиозные семьи в хижинах,
как во времена пуритан... Кто сказал, что какая-то полиция, какие-то
республиканцы или демократы должны всей Америке диктовать, как надо
жить?» (Керуак Д. Бродяги Дхармы. Там же. С. 238).
В-третьих, обращение к библейским текстам необходимо потому, что
раннее христианство было вызовом религиозной традиции иудаизма, и
теоретики контркультуры, в частности, Теодор Роззак, ассоциируют
протестные движения с ранним христианством. Антиномичность знаменитой
формулы Тертуллиана «Верую, ибо нелепо» зримо выражает дух отторжения
ценностей своего общества: «Сын Божий был распят; не стыдимся этого,
потому что это постыдно; Сын Божий умер, вполне верим этому, потому что
это нелепо. И погребенный воскрес; это верно, потому что это невозможно»
(Цит. по: История философии в 2т. Под ред. Г.Ф.Александрова. М.: ОГИЗ,
1941. T.I С.388).
Как это ни парадоксально звучит, призывы американской
контркультуры освободиться от «стыда того, что постыдно» и уверовать в
«нелепое» в контексте совершенно иной эпохи легли в основание
сексуальной и психоделической революций 1960-х годов.

Наиболее полно библейское представление о мудрости и глупости

раскрывается в так называемой литературе мудрости: книга Притчей
Соломоновых, Иов, Екклесиаст, некоторые псалмы. В Библии образ глупца и
безумного представлен двояко. Во-первых, это ветхозаветный глупец, не
признающий Бога: «сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога"» (Пс. 13:1).
Во-вторых, это новозаветный «безумец» в глазах мира сего, который
оказывается мудрым в глазах Бога (1 Кор. 3:18-19).
В Ветхом завете глупость глупца, демонстрируется на фоне
мудрости мудреца: «В глупости находит выражение одна из частей двойного
образа, в котором прямой ее противоположностью выступает мудрость»
(Словарь библейских образов. Под ред. Л. Райкена, Д. Уилхойта, Т.Лонгмана

58*
III. СПб.: Библия для всех, 2005. С.217). Наиболее ярко это
противопоставление представлено в Книге Притч, где антитезой
безрассудности является Премудрость Божья.
В «Словаре библейской традиции в английской литературе» (Jeffrey,
1992) отмечается, что в Книге Притч Премудрость Божью олицетворяет
«женщина, желанная более всех земных благ и удовольствий» ('a woman
desirable above all forms of worldly wealth or pleasure', Dictionary of Biblical
Tradition in English Literature, Ed.by D.L. Jeffrey. Grand Rapids: Eerdmans Pub.
Co, 1992. P.289).
Безумие же воплощается в образе блудницы, уводящей юнцов с пути
праведного. В романе Кизи эта антитеза представлена в ироническом
контексте: старшая медсестра со своей «праведной мудростью»
символизирует безумие технократической цивилизации, а проститутка Кэнди
пробуждает в пациентах живое и человечное.
В Соломоновых Притчах мудрость — ключевое понятие для познания
законов бытия. В понимании того, что такое мудрость и как быть мудрым, -
залог правильности всей жизни человека. Истинная мудрость — в страхе
перед Богом и в жизни, проживаемой в согласии с разумом Господа, а не
своим собственным. (Пр.3:5 «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не
полагайся на разум твой»), (Пр. 1:7 «Начало мудрости - страх Господень»),
Сама по себе привязанность к материальным благам и наслаждениям
плоти ведет к гибели. Однако человек, обладающий мудростью от Бога, не
только не лишается земных богатств, но, напротив, щедро вознаграждается и
проживает счастливую жизнь («Пр. 3:16 «Долгоденствие — в правой руке ее
<в руке мудрости >, а в левой у нее — богатство.и слава...»).
Можно говорить о противопоставлении земного разума небесному в
Притчах, понимая под «земным разумом» присущее человеку стремление к
собственной выгоде за счет счастья ближнего, а в более широком смысле —
человеческие пороки. «Мудрость человеческая» ассоциируется с
совершением зла (Пр. 3:7 «Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и

59
удаляйся зла...») Разум человека может подтолкнуть его к греховным
поступкам, таким как упоминаемые Соломоном убийство невиновного,
грабеж (Пр. 1:11-13), отказ в благодеянии, ссоры (Пр. 3:27-28). Мудрость,
заключающаяся в богобоязни, удерживает человека от подобных поступков.
Таким образом, земной разум не приводит к земному счастью и навлекает
Божий гнев, но разум небесный земного счастья нисколько не отрицает. Не
возникает еще трагического конфликта между царствиями на земле и на
Небе, поэтому пути мудрости — «пути приятные, и все стези ее - мирные...»
(Пр. 3:17-18).
Противопоставление «мудрость - неразумность» в философии
Соломона представляется как противопоставление праведности,
непорочности с одной стороны и вероломности беззакония с другой. Для
наглядного описания этого противопоставления в Притчах используется
антитеза света и тьмы: «Стезя праведных — как светило лучезарное, которое
более и более светлеет до полного дня. Путь же беззаконных — как тьма; они
не знают, обо что споткнуться» (Пр. 4:18-19). Мудрость состоит в отказе от
«хлеба беззакония» и «вина хищения» (Пр. 3:17). В Соломоновых притчах
мудрость заключается еще и в незнании собственной мудрости. Только
глупцы выглядят «мудрецами в глазах своих» (Пр. 26:5). Уверенный в
собственной правоте, глупец отказывается от наставлений и «настолько
привязан к своей глупости, что его можно толочь в ступе, но он все равно не
откажется от нее» (Пр. 27:22), [Словарь...218].
Таким образом, в Ветхом Завете мудрость предстает как добродетель, а
глупость - как порочность, греховность.

В Книге Екклесиаста антитеза глупости — греха и* праведной'мудрости

;
не столь очевидна. Книга полна тягостных раздумий и риторических
вопросов: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни
суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку,
что будет после него под солнцем?» (Еккл. 6:12). Как и в Книге Притч, здесь

60
есть наставления через отрицательный пример глупцов, которым
свойственны многословие («Ибо, как сновидения бывают при множестве
забот, так голос глупого познается при множестве слов», Еккл. 5:2),
лживость, корысть («Притесняя других, мудрый делается глупым, и подарки
портят сердце», Еккл. 7:7), высокомерие, гневливость и т.п. Но в Книге
Екклесиаста глупости человеческой предается некое надвременное
значение: это уже не какой-то конкретный порок, от которого человек
излечивается, прислушиваясь к наставлениям Премудрости Божьей, это удел
человека, с каждым днем жизни постигающего бренность и конечность
собственного существования.
«Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство,
сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от
несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел
он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего
не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. И это тяжкий
недуг: каким пришел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он
трудился на ветер?» (Еккл. 5:12-15). В описании жизни израильского царя
перед нами предстает парадигма пути человеческого: познать радости и
печали жизни, достигнуть высот и разочароваться: «Говорил я с сердцем
моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые
были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и
знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать
безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой
мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл.
1:16-18).
Настроения Екклесиаста наиболее близки- героям автобиографических
романов Джека Керуака «Бродяги Дхармы» ('The Dharma Bums', 1958), «Биг
Сур» ('Big Sur' 1962), «Ангелы одиночества» ('Desolation Angels', 1965),
познающим «томление духа» перед лицом смерти во всех его ипостасях:
«Как-то вечером на свином выгоне через дорогу паслилсь утки, было

61
воскресенье, по Каролинскому радио завывали проповедники, и я записал:
«Представьте себе: благославлять всех живущих и умирающих червей в
вечности и уток, которые клюют их...это и есть служба в воскресной школе».
Во сне я услышал слова: «Боль — всего лишь вздох наложницы»... В друг
однажды вечером после ужина, во дворе, постигло меня страшное отчаяние,
и в холодной ветреной тьме я бросился на землю и плакал: «Я умру!» - ибо
что еще делать в холодном одиночестве на этой жестокой негостеприимной
земле...» (Керуак Д. Бродяги Дхармы. Там же. С.283).

Неоднозначная и мистически загадочная Книга Екклесиаста содержит в

себе несколько ключевых утверждений, ценных для понимания антиномии
«мудрость - безумие». Во-первых, это равенство всех перед чертой смерти,
которой не избежать ни глупцам, ни мудрецам. Во-вторых, относительность
какого бы то ни было человеческого знания и мудрости перед лицом Бога:
«Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и
[злому], чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему
жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и
боящемуся клятвы» (Еккл. 9:2). В-третьих, определение мудрости через
смирение и принятие своей судьбы: «Во дни благополучия пользуйся благом,
а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы
человек ничего не мог сказать против Него» (Еккл. 7:14).
Образ мудреца в Книге Екклесиаста - это образ человека, отрицающего
все временные ценности, «суета сует и томленье духа» для него - форма
безумия, равно как и показная «мудрость». Истинный мудрец «не выставляет
себя слишком мудрым» (7:16), знает, что мудрость не в книжных знаниях
(12:12). Он прост в своей прямоте, потому что «Бог сотворил человека
правым, а люди пустились во многие помыслы» (7:29). Он умеет
«наслаждаться добром во всех трудах своих...во все дни жизни своей,
которые дал ему Бог, потому что это его доля» (5:17). Но и в наслаждении он
не забывает, что мудрости скорее присуща скорбь, чем веселый смех, ведь

62
«при печали лица сердце делается лучше» (7:3). Мудрец не ожидает себе
награды на земле, зная, что земная жизнь не всегда справедлива: «Всего
насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей;
нечестивый живет долго в нечестии своем» (7:15). Он осознает, что,
поскольку ум человеческий не в силах постигнуть «все дела Божий», его
мудрость как раз и заключается в отрицании собственной мудрости:
«Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет
этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть
этого» (8:17). Однако это парадоксальное мудрое осознание своей
немудрости - удел Екклесиаста, от которого тот не может отказаться: он
должен посвятить всю жизнь своему служению, зная, что, может быть, оно
не принесет ему ни счастья, ни покоя: «это тяжелое занятие дал Бог сынам
человеческим, чтобы они упражнялись в нем» (1:13).

Амбивалентность восприятия безумия, присущая уже Екклесиасту,

проявляется в полной мере в Новом Завете. С вопросом апостола Павла «не
обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор. 1:20) рождается
противостояние божественной и ложной мудрости. В Первом послании
апостол Павел призывает коринфян «быть безумными, чтобы быть
мудрыми» (1 Кор. 3:18). В четвертой главе того же послания Павел
сравнивает коринфян с апостолами, и в этом сравнении через иронию
апостола проглядывается пафос силы бессилия и величия униженности: «Мы
безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в
славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и
побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы
благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для
мира, [как] прах, всеми [попираемый] доныне» (IKop. 4:10-13).

Литература мудрости передала средневековью традицию восприятия

мудрости как добродетели и глупости как порока. Но в позднем

63
средневековье, когда в литературу входит шутовской модус, литература
мудрости предстает под маской «литературы глупости». В аллегорической
поэме немецкого сатирика Себастиана Бранта «Корабль дураков» ('Das
Narrenschiff, 1494) путешественники на корабле, направляющемся в
«дурацкий рай» Наррагонию, олицетворяют различные человеческие
пороки: пьянство, разврат, шарлатанство лекарей, корысть служителей
церкви и закона и т.п. Таким же образом во второй части «Похвалы
глупости», иронического панегирика Эразма Роттердамского ('Encominum
Moriae', 1509), описываются всевозможные виды глупости. «Мория»
Эразма антиномична: персонифицированная Глупость представляется
мудростью на фоне лжемудрости ученого-схоласта.

§4. Антиномичность шутовства и юродства.

Образы средневекового шута и юродивого также важны для анализа

игрового амплуа битников и персонажей литературных произведений
американского нонконформизма. В стихотворении Андрея Вознесенского
«Монолог битника» комическая функция скомороха сопряжена с
апокалиптически трагическим ощущением суда над эпохой:

Когда мои джазисты ржут,

с опухшим носом скомороха,
вы думали - я шут?
Я - суд!
Я - Страшный суд. Молись, эпоха!1

«Дурацкая» история, или история шутовства, началась еще в Древнем

Египте, где, как считается, у фараонов пятой династии появились первые
придворные шуты. Это были, в основном, карлики. В Римской империи в
1
Вознесенский А. Избранная лирика. М.: Детская литература, 1979. С. 116-117.

64
домах патрициев было принято держать дурачков и увечных для развлечений
во время пиров. Кроме того, популярностью пользовались театральные
актеры и странствующие комедианты. Как отмечает Дэвид Вудфорд, они
были предшественниками придворных шутов в средневековой Европе.
Преследуемые за слишком резкую критику властей актеры часто «были
вынуждены бежать за пределы империи в поисках новых зрителей и большей
свободы» ('to flee and spread across the frontiers of the empire in search of new
audiences and greater freedoms', ), и так расширялись границы «шутовских
владений». Сам факт того, что комедианты могли преследоваться наравне с
политическими преступниками, говорит об уже существовавшей в
античности амбивалентности шутовства: с одной стороны, это игра и
развлечение, с другой - способ критически оценить общество. Так
постепенно закрепляется восприятие шута в роли бунтаря, которое восходит
к мифологическому наследию античности.

Вудфорд упоминает, что европейский шут наследовал не только

античным актерам, но и бардам Галлии и Германии — отсюда красочные
костюмы, пение под аккомпанемент арфы или виолы, состязания в ловкости
и жонглирование. Подмостками для их театральных действ были рыночные
площади во время ярмарок и пиршественные залы рыцарских замков.
Самые способные оставлялись при дворах аристократов, и даже епископы и
аббаты не пренебрегали шутовскими услугами.

В средневековье содержать шутов при дворе настолько вошло в

обычай, что имена некоторых французских.и английских.монархов вошли в
историю вместе с именами их шутов. В Англии король Эдмунд Второй
Железнобокий (980-1016)'в.течение всего времени своего правления держал
шута по имени Гитард (Hitard). При дворе английской,королевы Елизаветы
Первой жила знаменитая карлица Томазина (Thomasina), роскошеством
1
Medieval European Jesters and Fools. David Woodford's Official Home Page [site]. University of North
Texas, 2001.: URL:
http://vv^vv.comm.unt.edi^iistofpei-f/davidwoodforaVMedieval%20Jesters%20topic_two page.htm .
Revised: 25 Nov. 2003.

65-
нарядов не уступавшая даже своей хозяйке. Здесь можно было бы привести
еще много примеров. О королях и их шутах (или точнее было бы сказать о
шутах и их королях, ведь дурацкий колпак зачастую оказывался влиятельней
самой короны) написан ряд серьезных английских и американских
исследований, например, «Социальная и литературная история шутовства»
Уилсфорда (Enid Wilsford. 'The Fool. His Social and Literary History'),
«История придворных шутов» Дорана (Dr. Doran. 'The History of Court Fools')
и др. He менее интересны произведения, написанные комическими актерами
шекспировской эпохи, когда «шутовской» мир предстает глазами самого
«шута». Это, прежде всего, книги, предписываемые Роберту Армину (Robert
Armin, 1580-1612), актеру труппы лорда Чемберлена. Армии создает
своеобразную классификацию «дураков», делясь дорожными впечатлениями
бродячего актера. Так появляются книги 'Foole Upon Foole', а затем 'Nest of
Ninnies'. Для данной работы важно, что в «Коллекции простофиль» Армии
создает образ дурашливого философа, или «философа-дурака» ('philosopher-
fool'). Этот образ родственен шекспировским шутам, в роли которых
выступал на сцене сам Армии, скорее всего, и вдохновлявший Шекспира на
создание этих персонажей. Так Армии сыграл шута короля Лира, Оселка, из
«Как вам это понравится» и Фесте из «Двенадцатой ночи». Все три
персонажа уже далеки от шутов, развлекающих господ в часы скуки. Их
шутки у тех, кому они понятны, вызывают не широкую улыбку, а, скорее,
горькую усмешку. В диалогах шута со своим господином шекспировский
шут часто говорит о своей глупости и охотно называет себя дураком, зная,
что он доказывает при этом недалекость своего хозяина. Оселок в ответ на
замечание Розалинды о том, что он- говорит умнее, чем полагает, изрекает:
«Да, я никак не замечаю собственного ума, пока не зацеплюсь о него и не
переломаю себе ноги» (Шекспир У. Весь-Шекспир в 2т. М.: Олма-пресс,
2000. Т.2. С.20. Здесь и далее пер. Э. Линецкой).

66
 В таких «дурацких» спорах господ со своими шутами истина рождается
из игры слов, парадоксальных утверждений, случайной шутки:

Оселок: Очень жаль, что дуракам нельзя говорить умно о тех глупостях,
которые делают умные люди.

Селия: Честное слово, ты верно говоришь: с тех пор, как заставили молчать
ту маленькую долю ума, которая есть у дураков, маленькая доля глупости, которая
есть у умных людей, стала очень уж выставлять себя на показ (Шекспир У. Там же.
Т2.С. 11-12).
TOUCHSTONE

The more pity, that fools may not speak wisely what wise men do foolishly.

CELIA

By my troth, thou sayest true; for since the little wit that fools have was silenced, the little foolery
that wise men have makes a great show.

(Shakespeare William. The Complete Works. Hertfordshire: Wordsworth edition Ltd, 1994. P.
613).

Фигура придворного шута воплощает собой амбивалентность

дурачества, цель которого оказаться смешным самому, для того, чтобы
высмеять другого. Шут всегда должен находиться подле короля, чтобы
монаршая мудрость, глядя изо дня в день на дурацкий колпак, опасалась
ненароком променять на него свою корону. Но у шута есть еще одно
предназначенье: он самый верный слуга своего господина, а господин, самый
верный слуга которого - шут, и сам далек от мудрости. Так, шут короля Лира
заявляет, что иначе как в роли шута оставаться верным безумному королю
невозможно: «Этот чудак прогнал двух своих дочерей, а третью благословил
против своей воли. Служить ему можно только в дурацком колпаке»
(Шекспир У. Там же. Т.2. С. 441, здесь и далее пер. Б.Пастернака).

Антиномичность мудрого «дурачества» проявляется еще в том, что шут

может предложить королю поменяться с ним ролями. В этом абсурдном и
опасном для шута предложении нередко скрывается пророчество: потеряв
мудрость, король рискует расстаться и с властью, и с самой жизнью, как это

67
случается с Лиром. В конце первого акта шут говорит Лиру: «Из тебя вышел
бы хороший шут», но тут же добавляет: «Если бы ты был моим шутом,
дяденька, я бы всегда колотил тебя за то, что ты состарился раньше
времени.. .тебе нельзя было стариться, пока не поумнеешь» (Шекспир У. Там
же. Т.2.С.445 -446). Тема притворного и истинного безумия и их отношения к
власти сквозная для трагедии. Уже сойдя с ума, Лир разговаривает с
Эдгаром, притворяющимся безумным, и шутом:

Шут

Скажи, дяденька, какое званье у полоумного? Дворянин он или

простолюдин?

Лир

Король, король!

(Шекспир У. Там же. Т.2 С.462).

FOOL

Prithee, nuncle, tell me whether a madman be a gentleman or a yeoman?

KING LEAR

A king, a king! (Shakespeare. Op.cit. P. 907).

У Шекспира двойственность безумия достигает апофеоза. Лир, в

безумном бреду призывая «полоумного Тома» (Эдгара) судить его дочерей,
называет его «сведущим судьей», кем Эдгар и является на самом деле. Шута
Лир тоже приглашает в судьи, обращаясь к нему как к «мудрецу» (Шекспир
У. Там же. Т.2. С.462). Мудрец-шут, видя, что его король лишился рассудка,
поддерживает игру в суд над дочерьми:

Лир

Это Гонерилья. Клятвенно утверждаю перед этим почтенным собранием, что

она пинками вытолкала бедного короля, отца своего.

Шут

68
 Подойдите, сударыня. Ваше имя Гонерилья?

Лир

Она не будет отрицать этого.

Шут

Простите, пожалуйста: я вас принял за скамейку.

(Шекспир У. Там же. Т.2. С.463).

KING LEAR

I here take my oath before this honorable assembly, she kickt the poor king her father.

FOOL

Come hither, mistress. Is your name Goneril?

KING LEAR

She cannot deny it.

FOOL

Cry your mercy, 1 took you for a joint-stool (Shakespeare. Op.cit. P. 907).

Шут на этот раз не противоречит королю, как будто иронически

подтверждая, что в этом жестоком мире справедливость можно найти лишь
в игре обезумевшего сознания, пусть же она восторжествует хоть в этой
игре. Герой романа Кизи Макмёрфи тоже обратится к игре безумия, когда
сядет вместе с другими пациентами отделения перед экраном выключенного
телевизора «смотреть» чемпионат по бейсболу. Итак, безумие оказывается
последним прибежищем для того, кто потерял веру в законность
существующего миропорядка и чувствует, что утлое суденышко его разума
тонет в океане хаоса, а потому пора пересаживаться на Корабль дураков.

К «мудрым глупцам и безумцам» примыкают «безумцы Божьи». 'God's

fool', 'holy fools', 'divine fools' - варианты перевода слова «юродивый» на
английский язык. «Выражение апостола: «мы безумны Христа ради», (1
Кор. 4:10) послужило основой и оправданием подвига юродства»

69
(Христианство: Энциклопедический словарь в Зт. Гл. ред. С.С. Аверинцев.
М.: Большая российская энциклопедия, 1995. Т.З. С.287). Как пишет Д.С.
Лихачев, «...юродивый...видит и слышит что-то истинное, настоящее за
пределами обычной видимости и слышимости» (Лихачев Д.С. Смех в
Древней Руси. Л.: Художественная литература, 1987. С.343). Подобно
придворному шуту, юродивый тоже нередко выступает в роли судьи, однако
на этот раз «критика действительности построена на разоблачении ее
несоответствия • христианским нормам в понимании этого юродивого»
(Лихачев Д.С. Там же. С.344). Кстати, говоря именно о юродивых, Лихачев
использует выражение «мудрая глупость» (Лихачев Д.С. Там же. С.346).
Юродивый жертвует собственной жизнью и собственным разумом ради
«мудрой глупости», которая призвана помочь обществу увидеть свою
истинную глупость: «Своим поведением (своими поступками — жестами)
юродивый показывает, что именно мир культуры является миром
ненастоящим, миром антикультуры, лицемерным, несправедливым, не
соответствующим христианским нормам» (Лихачев Д.С. Там же. С.345).

Способность замечать что-то «за пределами обычной видимости и

слышимости», может быть, при этом намеренно или неосознанно игнорируя
очевидное и лежащее на поверхности, отличает «мудрого безумца» от других
персонажей.

Юродивый-литературный герой наследует все черты «мудрого

безумца». Из русской литературы можно вспомнить пушкинского юродивого
из «Бориса Годунова», который просит царя зарезать детей, отнявших у
него копеечку, «как зарезал тот маленького царевича». Жуткая просьба
плачущего «дурака» отвечает канонам портрета юродивого — говорить
правду в самой отталкивающей форме.

Исследованию юродства как религиозного и культурологического

феномена посвящен обширный ряд трудов. Стоит упомянуть такие работы,

70
как «Юродство о Христе и Христа ради юродивые Восточной и Русской
церкви» И. Ковалевского (М., 1895), «Святые Древней Руси» Г. Федотова
(М., 1990), «Смех как зрелище» А. Панченко (в кн. Лихачев Д.С., Панченко
A.M., Понырко И.В. Смех в Древней Руси. М. 1990), «Византийское
юродство» (М., 1994) и «Блаженные похабы» (М., 1994). С.А. Иванова.
Существуют и западные исследования на эту тему. Для данной работы
большой интерес представляет книга Джона Саварда 'Perfect Fools. Folly for
Christ's Sake in Catholic and Orthodox Spirituality' (John Saward. Oxford
University Press. 1980), первая работа о западном юродстве.
Савард пишет о сходстве в восприятии юродивых и пророков.
Общество отмечает и тех, и других клеймом безумия: «в мире, сошедшем с
ума, защитник правды неизбежно объявляется буйно помешанным, таков
удел каждого пророка» 'in a world gone mad the guardian of truth is invariably
dismissed as a raving lunatic. That is the lot of every prophet' (Saward J. Op.cit.
P.l) . Таким образом, репутация безумца — это цена за право говорить
нелицеприятную правду.
В работе Саварда раскрывается сущность «святого безумия» ('holy
idiocy', Saward J. Op.cit. P. 12) через анализ важнейших черт юродивых. Такой
подход помогает глубже понять феномен художественного юродства, когда
в роли юродивого выступает литературный герой. Так, Савард упоминает,
что юродство - это проявление социального протеста, «юродивый живет в
обществе, однако не принадлежит ему» ('the holy fool is in a society yet not of
it'. Saward J. Op.cit. P. 17).
С этой точки зрения «Полет над гнездом кукушки» Кена Кизи можно
прочитать как роман, о бунте в форме своеобразного юродства. В целом,
движение, битников, можно рассмотреть как феномен нео-юродства в
современной культуре. Юродствовал Джек Керуак, называя себя Дитем Ти-
Жаном, святым Раймондом Собачьим, «ангельским бродягой» и «дзэнским
безумцем». Образец художественного юродства — и сами поэтические тексты
1
Здесь и далее Д.Савард цитируется в переводе автора диссертации.

71
Аллена Гинзберга, и манера их исполнения. В духе юродствования Гинзберг,
Соломон и Керуак идентифицировали себя с персонажами Достоевского:
князем Мышкиным, Кирилловым, Шатовым.

§6. Американский генетический контекст антиномии.

Художественное юродство стало неотъемлемой частью американской

литературы. Хотя мудрое безумие ассоциируется, в первую очередь, с
русской литературой и, чаще всего, с Достоевским, в американской
литературной традиции корни «пленяющего юродства» не менее глубоки.
Персонаж, воплощающий антиномию «мудрость — безумие» получает
название 'holy fool' или 'divine idiot'.

В истории этого персонажа переплетаются светское и религиозное,

античное и средневековое, социальное и художественное. Он вырос из
традиции христианских святых, античных философов, придворных шутов,
существовавших уже в Древнем Египте и в культуре ацтеков, светской
литературы ренессансного гуманизма, шекспировских трагедий, безумцев
романтизма и героев — трикстеров из афроамериканского и индейского
фольклора. Среди его прототипов - Гамлет, король Лир, князь Мышкин и
герой «Слабоумного мальчика» Вордсворта. В программе курса 'Character
Typology in Russia and U.S. Literature and Culture' Е.И. Волковой и Д. Хеллер
подчеркивается, что героя можно рассматривать в различных аспектах:
«историческом, национальном, культурном, этническом, христианском».
«Сам факт такого разнообразия делает персонажа сложным для анализа, и
едва ли возможно заключить его в рамки традиционных теорий
американского литературоведения» ('This unwieldy hybridity—the fact that Divine
Idiots in American literature resonate across so many historical, national, cultural, and ethnic
boundaries—while retaining some loose correspondence with earlier Christian prototypes—has
rendered them all but amorphous and unmooredfromtheories of history, genre, or character in

72
American literature studies'1). Авторы программы указывают на почти
мессианскую роль персонажа: он появляется в американской культуре, чтобы
«пообещать спасение и отпущение грехов прошлого». ("Here, above all, American
so-called Divine Idiots come into play in American culture as figures which promise us som
salvation and absolution for the past). Речь идет о жестокостях расизма в таких
произведениях, как роман Стивена Кинга (The Green Mile. Stephen King,
1996) и его экранизации - фильме Фрэнка Дарабонта «Зеленая миля» (The
Green Mile. Frank Darabont), романе Уинстона Грума (Forrest Gump. Winston
Groom, 1986) и фильме Роберта Земекиса «Форрест Гамп» (Forrest Gump.
Robert Zemeckis, 1994 ).
Еще один аспект, рассматриваемый в программе - противопоставление
безумного мудреца обществу. В американской литературе divine idiot - это
тот, кто живет вне условностей морали и власти общественных институтов.
('These images and narratives often relate the problem of a character, who lives outside
the conventional moral frames and institutional structures which regulate American
society'). Как будто воплощая собой «крайнюю наивность и оптимизм», он
выражает глубинные проблемы социальной жизни в Америке ('They express
extreme naivete and hopefulness, yet they also reveal the inherent contradictions of
American social life'). «Идиот», таким образом, выступает критиком общества,
ставя под сомнения сами его основы. Целый ряд произведений развивает
идею отрицания общества (в статье обозначена как 'radical uncertainty'). В
качестве примеров, в программе упоминаются «Писец Батлби» Германа
Мелвилла (Bartleby the Scrivener), «О мышах и людях» Джона Стейнбека (Of
Mice and Men), «На дороге» Джека Керуака (On the Road), «Белый негр»
Нормана Майлера (The White Negro) и движение битников в целом.

1
Dana Е. Heller, Elena I.Volkova. Character Typology in Russian and U.S. Literature and Culture //
Сайт факультета иностранных языков. Личная страница проф.Е.И. Волковой, раздел учебные
курсы и программы: URL: http://www.ffl.msu.rU/ni/personalpages/voIkova/3 (дата обращения
31.08.2009).

73
 Для американского генетического контекста антиномии, несомненно,
важны фольклорные корни образа мудрого безумца.
Движение битников обращалось сразу к обеим исконно американским
культурным традициям: афроамериканской и индейской. Причем речь идет
о разных формах постижения культуры - как об академическом изучении,
так и о «вживании» с помощью общения и, что наиболее важно, привлечении
внимания общества к проблемам этнического меньшинства.

Интерес к индейской культуре, выраженный в знаменитой формуле

Джека Керуака «земля принадлежит индейцам» ('the Earth is an Indian thing'),
- одна из важнейших особенностей движения битников в целом. Среди
представителей движения были антропологи, этнологи, фольклористы.
Прежде всего, следует назвать поэта Гэри Снайдера, лауреата
Пулитцеровской премии, основоположника так называемой «глубинной
экологии». Вот как он описывает создание цикла стихотворений «Мифы и
тексты» (Myths and Texts, 1960): «"Мифы и тексты" оформились между 1952
и 1956 годами. Несколько ритмов, которые там прослеживаются, выросли из
долгих дней тишины, окружавшей меня, пока я сидел в кабинках на
наблюдательных пунктах...Наконец, повлияли на меня песни и танцы
индейских племен из Большого бассейна.. .Название связано с прекрасными
собраниями Сапира, Боаса, Суонтона, которые изучали фольклор
американских индейцев начала XX века; название также указывает на два
источника, из которых человек черпает знания, - и символы и чувственные
впечатления от мира» (Г.Снайдер. Высказывания о поэтике. Антология
поэзии битников. Там же. С.669). Индейская тема прослеживается в его
стихотворениях «Стихотворение для медведя»- ('This Poem is for Bear'),
"Стихотворение для- оленя» ('This Poem is for Deer'), «Сутра дымчатого
медведя» ('Smokey the Bear Sutra'), «Детям» ('For the Children') и др.

74
 Наиболее важный персонаж североамериканского фольклора для
анализа антиномии безумной мудрости — трикстер, которому посвящено
большое количество культурологических исследований. Одно из
классических написано Полом Радиным - «Трикстер. Исследование мифов
североамериканских индейцев» (Спб, 1999). Для того, чтобы выявить
ключевые для данного исследования аспекты образа трикстера, обратимся к
комментариям Карла Густава Юнга к изданию Радина.
Юнг пишет о значении трикстера в различных культурах и о
психологическом содержании этого образа: «Присутствует ли он в
плутовских историях, на карнавалах и пирах, в священных магических
обрядах или религиозном страхе и экзальтации людей - призрак Трикстера
никогда не покидает мифологию — будь он в безошибочно узнаваемом или в
странно изменившемся облике. Очевидно, он представляет собой одну из
«психологем», одну из чрезвычайно древних архетипических структур
психики...» (Радин Пол. Трикстер. Исследование мифов североамериканских
индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. СПб.: Евразия, 1999.
С.273). Для Юнга трикстер - это «коллективная персонификация» опыта
«расколотой или двойственной личности». Трикстер, таким образом, являет
собой наиболее архаичную форму воплощения амбивалентной фигуры
«дурака».
По Юнгу, трикстер — это «предшественник спасителя, и, подобно ему,
он одновременно бог, человек и животное». Самое ценное качество
трикстера — совмещение антитезисных качеств: «Он и недочеловек, и
сверхчеловек, бестия и божество, а самая главная и бросающаяся в глаза его
черта - его бессознательность. Поэтому его и оставляют (очевидно,
человеческие) - товарищи — он опустился ниже уровня их сознания. Он
настолько не осознает себя, что даже в его теле нет единства: его руки
дерутся друг с другом.. .Даже пол его неясен, несмотря на явное
преобладание фаллических качеств: он может превратиться в женщину и
вынашивать детей...» (П.Радин. Там же. С.277).

75
 Бессознательность в образе трикстера, отмеченная Юнгом, одним из
главнейших теоретиков бессознательного в XX веке, косвенно роднит
персонаж индейской мифологии с американской контркультурой. Культовые
герои «безумного поколения», поколения поклонения бессознательному, Нил
Кэссиди (Neal Cassidy, 1926-1968), Кен Кизи, сам Джек Керуак воплощают
черты трикстера. Наиболее ярко это выражено в романе - манифесте
поколения битников «В дороге» ('On the Road'). Образы Дина Мориарти
(прототип - Нил Кэссиди), Карло Маркса (Аллен Гинзберг) всегда
оксюморонны, всегда соединяют «недочеловека» и «сверхчеловека». Дин -
«святой пройдоха с сияющим умом» ('the holy con-man with the shining
mind', Kerouac J. On the Road. NY: Pinguin books, 1991. Introd. by Ann
Charters. P.7). Карло Маркс — «печальный поэт - мошенник» ('sorrowful poetic
con-man'). Еще один героя романа, Том Шарк - «картежник и монах-гей»
('cardplayer and queer saint', Kerouac J. On the Road. Op.cit. P.8).
Смешение противоположных качеств, особенно безумия и интеллекта,
- свойство большинства героев-трикстеров Керуака. Так описывается,
например, подруга героя Билли в романе «Биг Сур»: «безумные голубые
глаза...интеллектуальное лицо» (Kerouac J. Big Sur. NY: Farrar, Straus and
Cudahy, 1962. P. 143) и ее друзья, «мятущиеся мудрецы, сумасшедшие
интеллектуалы с мускулистыми руками, все уже отсидевшие...» ('...fevered
sages the Negroes are intense and crazy and intellectual but they've all got those
strong muscular arms and all have jail records...', Kerouac J. Big Sur. Op.cit. 152).
Билли, в духе трикстера, носит мужское имя. Травестийная игра в смену пола
— одно из проявлений лика трикстера в контркультуре 1950-60-х, выразившее
себя сполна в «сексуальной революции» и возникновении моды на
«унисекс».
В афроамериканском фольклоре трикстеру также отводится
значительная роль, и, что важно для данного исследования, часто
акцентируется именно амбивалентное восприятие глупости героя. Такое
восприятие прослеживается в негритянских сказках, например, «Откуда

76
взялся здравый смысл» ('Getting Common Sense'), «Летающий дурак» ('А
Flying Fool'), «Черный Джек и белый Джек» ('Black Jack and White Jack'). В
сказке о здравом смысле Ананси решает собрать ум со всей вселенной для
себя одного и спрятать его в надежном месте, чтобы заполучить власть над
миром . Сложив весь здравый смысл в огромную тыкву, Ананси лезет на
дерево, но не догадывается поместить тыкву на спину, а взгромоздиться с
болтающейся на животе тыквой оказывается не так просто. Маленький
мальчик, наблюдающий за мучениями Ананси, смеясь над дураком, советует
ему перевесить тыкву на спину. Ананси приходит в ярость от того, что так
много ума еще осталось даже у простого мальчика, и разбивает тыкву,
рассеивая здравый смысл по всему свету. Рискнем предложить
«контркультурную интерпреатцию» сказки: в жадном здравомыслящем
Ананси можно увидеть сытого ограниченного обывателя (культуру
истэблишмента), пытающегося сложить всю мудрость мира в тыкву своих
ценностей и норм, а контркультуру - как смеющегося мальчика, у которого
осталось достаточно мудрости заметить, что ноша Ананси не по силам. В
этой сказке есть и конфликт поколений, существенный для противостояния
официальной и протестной культур: старшее поколение (Ананси) не может
претендовать на абсолютное знание и конечную мудрость, новое поколение
придет с новыми идеями, мудростью нельзя обладать, она принадлежит
всему миру и всем временам.

1
Полный текст сказок в издании Stories from Black traditions in the new world. Ed. by Roger D.
Abrahams. NY: Pantheon books, 1985.

77
Глава 2. Философско-психологические аспекты культа безумия
в контркультуре США 1950-60-х годов.

Данная глава посвящена анализу контркультуры как выражения

бинарного кода культуры, а также рассмотрению соответствующих
оппозиций в американском нонконформизме 1950-60-х годов, в качестве
основной из которых представлена антиномия «мудрость — безумие».
Парадигма изменений, приводящих к возникновению, расцвету и
угасанию контркультуры, рассмотрена на примере психоделической
революции как поиска способов «расширения сознания». Отдельный
параграф посвящен исследованию психоаналитического языка в творчестве
битников.

§1. Бинарные опозиции в контркультуре США 1950-60-х годов.

Контркультура является по своей сути деривационной по отношению к

смыслопорождающему явлению - культурному истэблишменту, поскольку
идентификация контркультуры происходит в процессе отторжения ценностей
официальной культуры. Необходимость в самоопределении через отрицание
связана с природой контркультурного бунта. По определению Альбера
Камю, бунтарь - это человек, говорящий «нет» (Камю А. Бунтующий
человек. М.: Правда, 1990. С. 127). Очевидно, что «нет» звучит не в пустоте, а
является ответной репликой в пространстве некоего социокультурного
противопоставления, где параллельно существует и вариант ответа «да».
Контркультура, таким образом, вынуждена позиционировать себя как нечто,
что «идет вразрез с...», «отличается от...».
Исследователь влияния контркультурного движения на американский
кинематограф Д.В. Коростелева называет контркультуру проявлением
«апофатического мышления человечества»: «На наш взгляд,
контркультура—это проявление глубинного апофатического мышления
человечества в глобальном масштабе, то есть попытка дать определение

78
своего идеала через отрицание неприсущих ему качеств, через негативную
1
оценку современного состояния цивилизации» .
Если обратиться к понятию «диалогического слова» М.М. Бахтина,
применив его, в широком контексте, к теории культуры, можно рассмотреть
контркультуру как «знак чужой смысловой позиции», пространство, где
«диалогически сталкиваются два голоса». Контркультура представляет собой
бахтинский диалог с «незримым собеседником»: «Представим себе диалог
двух, в котором реплики второго собеседника пропущены, но так, что общий
смысл нисколько не нарушается. Второй собеседник присутствует незримо,
его слов нет, но глубокий след этих слов определяет все наличные слова
первого собеседника. Мы чувствуем, что это беседа, хотя говорит только
один, и беседа напряженнейшая, ибо каждое слово всеми своими фибрами
отзывается и реагирует на невидимого собеседника, указывая вне себя, за
свои пределы, на несказанное чужое слово» (Бахтин М.М. Проблемы поэтики
Достоевского. М.: Советский писатель, 1963. - С.264).
В роли «незримого собеседника» контркультуры выступает
официальная культура, а репликами в этой действительно напряженной
беседе могут быть такие разные проявления, как манифесты,
художественные произведения, музыкальные фестивали, акции протеста.
При этом контркультура, антитезная по своей природе, действительно
постоянно «указывает вне себя, за свои пределы», выявляя «конфликтные
зоны» общества. Зачастую контркультура обращается к проблемам,
существование которых отрицается доминирующей культурой. В этом
случае она уподобляется бахтинскому «проникновенному слову»,
«отвечающему на те реплики в диалоге, которые собеседником не только не
были высказаны, но даже не были выведены им из бессознательного»

1
Коростелева Д.В. Культура молодежного протеста и американский кинематограф. 1960-70-е годы
// Историко-теоретический журнал «Киноведческие записки» [сайт]. Гл. ред. Н.Дымшиц. Дата
создания сайта: декабрь 2004г. URL: http://www.kinozapiski.ru/article/199/ (дата обращения:
31.08.2009).

79
(Руднев В.П. Диалогическое слово // Словарь культуры XX века. М.: Аграф,
1997. С. 85).
Диалогичность нонконформизма позволяет выявлять конфликтность
оппозиций, изначально присущих обществу, или порождать новые
оппозиции там, где однонаправленность доминирующей культуры начинает
угрожать развитию отдельной личности или всего общества. Контркультура,
таким образом, есть выражение бинарности общества.
В «Словаре культуры XX века» бинарная оппозиция определяется как
«универсальное средство познания мира, которое особенно активно
использовалось и, главное, было осознано как таковое в XX в» (Руднев В.П.
Бинарная оппозиция // Словарь культуры XX века. Там же. С. 38). В качестве
примеров бинарных оппозиций универсального характера, лежащих «в
основе любой картины мира» приводятся следующие пары: жизнь - смерть;
счастье - несчастье; правый - левый; хорошее — дурное; близкое - далекое;
прошлое — будущее; здесь — там. При этом подчеркивается, что «левая часть
оппозиции считается всегда маркированной положительно, правая -
отрицательно».
М. С. Уваров использует понятие «бинарного архетипа» М.С. Уваров.
Бинарный архетип. Эволюция идеи антиномизма в истории европейской
философии и культуры. СПб.: изд-во БГТУ, 1996). для анализа европейской
культуры в целом, рассматривая феномен бинарной структуры мышления.
Исследователь отмечает, что анализ бинарных архетипов особенно важен для
двадцатого века, когда «понимание антиномических ситуаций в качестве
некоего "разлома" культуры, способа риторически-безответного
вопрошания приобретает трагические формы альтернативного стиля
мышления, не признающего никаких форм синтеза»1.

1
Уваров М.С. Бинарный архетип // Санкт-петербургский государственный университет. Кафедра
философии и культурологии [сайт]. URL: http://www.sofik-
rgi.naiod.ru/avtori/binarniy arxetyp/index.htm (дата обращения: 03.09.2009).

80
 Вяч. В. Иванов пишет о «бинарной символической классификации»,
характерной, прежде всего для архаических культур, проводя параллели со
структурой языка: «Системы, на которых основаны ритуалы,
ритуализованное (предопределяемое жесткими правилами) поведение и
мифология в элементарных обществах строятся на двоичных
противопоставлениях того же типа, что и наборы различительных
признаков для описания языка. Чаще всего в наиболее просто
организованных системах речь идет о двух рядах признаков или символов
(знаков), каждый из которых противоположен другому» (Иванов Вяч.В. Чет
и нечет: асимметрия мозга и знаковых систем. М.: Советское радио, 1978. -
С.96).
Для данной работы бинарность системы символов в архаических
культурах особенно важна, потому что американская контркультура,
выразившая кризис официальной культуры, религии, истэблишмента в США
1950-60-х годов, во многом проявила себя обращением к примитивному,
своеобразным возвращением к архаике. Иванов отмечает, что двоичные
модели мира с эмоционально окрашенными полюсами свойственны не
только архаичным культурам, но могут проявляться и в современном
обществе. Показательно, что в качестве примера Иванов составляет
двоичную систему на основе эссе «Белый негр» Нормана Мейлера (Norman
Mailer, 'The White Negro', 1957), ставшим одним из манифестов протестного
движения в США: «Те же или сходные двоичные признаки,
сгруппированные в системе архаического типа, и позднее могут выступать
для выражения новых социальных различий. В известной статье Нормана
Мейлера деление между бунтарями современного американского общества
(hip) и противоположной им категорией благополучных и благопристойных
(square ~ буквально, "четырехугольных"), выражено в виде системы
противоположностей не только по принципу построения, но и по
конкретным проявлениям прямо совпадающей с приводимыми выше:

81
 Система Нормана Мейлера
Негр ~ белый
Ночь — день
Кривая — прямая
Убийство — самоубийство
Марихуана — алкоголь
Хип (Ыр)~ скуэа (square)» (Иванов. Там же. С. 103).

Контркультура может актуализировать уже заложенные в обществе

оппозиции, например, «белый - негр» в системе Мейлера, изменяя при этом
эмоциональную маркированность полюсов на противоположную. Так,
реакцией контркультуры на сегрегацию и другие проявления расовой
дискриминации в США будет лозунг "Black is Beautiful!" и волна интереса к
афроамериканской культуре, в особенности, к негритянскому джазу. Кроме
того, контркультура порождает новые двоичные системы с помощью
создания некоего обобщенного, часто упрощенного, образа официальной
культуры ('square'), на который переносится весь негативный
эмоциональный заряд, и противопоставленного ему «нового сознания» ('hip',
'beat').

**#

По мнению Д. Коростелевой, отрицание одной за другой всех

основополагающих ценностей официальной культуры и является самоцелью
контркультуры: «Не располагая четким ответом на вопрос о положительных
ценностях и с этой точки зрения являясь абсолютным тупиком, молодежная
культура имела совершенно точное представление о том, каким ее идеал
быть не должен. Как некогда, на заре цивилизаций, человек называл огонь
«не вода, не земля и не воздух», так и контркультура определила свою
конечную цель как «не технократия, не научно-техническая революция, не
культ индивидуальных достижений, не протестантские добродетели, не
тотальная унификация» и тому подобное» (Коростелева Д.В. Там же). Такая

82
точка зрения является довольно распространенной. Критики битничества
Джон Чиарди, Норман Подхорец, Герберт Голд обвиняли битников в
нигилизме, политической пассивности, отсутствии идеалов.
Зачинателями традиции «апофатического богословия»
нонконформизма стали, прежде всего, сами представители протестных
движений в США 1950-60-х годов. Исследователь и апологет битнического
движения в Калифорнии Лоуренс Липтон в книге «Святые варвары» (Lipton
L. The Holy Barbarians NY: Messner, 1959), объясняя, кто такие битники,
определяет, прежде всего, против чего они выступают (война, гонка
вооружений, политические игры, этика и мораль бизнеса). Аналогичным
образом, писатель Джон Клелон Холмс, которому предписывается создание
термина 'beat generation', в статье «Философия разбитого поколения»
(Holmes С.Н. The Beats. NY, 1960. P. 17) связывает появление движения
битников с противостоянием трем видам войны («горячая, холодная,
полицейская»).
Для самоопределения нонконформизма важна оппозиционность во всех
ее проявлениях. На языке теоретиков американской контркультуры, начиная
с программной работы Роззака «Создание контркультуры», антитеза
конформизма и нонконформизма представлена парой 'culture' - 'counter­
culture', а с зарождения движения битников в конце 1940-ых гг. звучит как
'square' - 'beat'.

Мы предприняли попытку структурировать семантические поля пары

'beat-square', составившей базовую оппозицию движения битников.
Лингвокультурологический анализ этой пары слов представляется
эффективным способом исследования внутренней антиномичности
американской- контркультуры, однако формат данной работы позволил нам
лишь наметить первоначальный вариант схемы анализа, которую в
перспективе можно развивать и дополнять.

83
 На схеме 1 представлены значения лексической единицы 'beat' 1) в
функции существительного; 2) в функции прилагательного; 3) в составе
фразовых глаголов и идиоматических выражений. Значение, которое
актуализируется при переводе словосочетания 'beat generation' на русский
язык как «потерянное поколение», выражено прилагательным 'beat'
(«выдохшийся, усталый, совершенно разбитый», на схеме - 'worn-out,
fatigued, totally exhausted'). «Разбитость» битников делает их наследниками
«потерянного поколения», подчеркивая их пассивность, социальную апатию,
стремление отстраниться от общества. Но в сложной структуре значений
'beat' важна и сема агрессивности: первое значение существительного -
«удар», глагола - «с силой наносить удары», переносные значения глагола
(схема 2) — «побеждать, превосходить, опережать» и т.д. При этом можно
рассматривать 'beat' как пассивное причастие, то есть битники есть
поколение «побежденных» и «избитых», что подчеркивал в своей трактовке
слова Д. К. Холмс, выразивший в своей программной статье 'This is the Beat
Generation' ощущение использованности ('a feeling of being used').
Антиномичность самоопределения битников в том, что пассивность всегда
преодолевается за счет актуализации других сем слова. Так, актуализация
значения «ритм, отбивание такта» (третье значение существительного на
схеме 1) делает битников «поколением джаза», а связь с «пульсацией,
сердцебиением» (второе значение) приводит к образу гармоничной личности,
живущей в такт с сердцебиением самой Вселенной. Образы, парадоксально
сочетающие все значения 'beat', особенно часто возникают в романах
Керуака, для которого ритм джаза есть сердцебиение мира, спасающее от
немилосердной пульсации мозга: '...these serious faces'll only drive you mad,
the only truth is music... Music blends with the heartbeat universe and we forget

На схемах цитируются следующие словари: The American Heritage Dictionary of the

English Language (Houghton Mifflin Company, ,2003), Collins Essential English Dictionary
(HarperCollins Publishers, 2006) и Thesaurus Based on WordNet 3.0, Farlex clipart collection.
(Princeton University, Farlex Inc., 2003-2008).

84
 11. a stroke or blow, especially one that produces
; a sound or serves as a signal

2. a pulsation or throb j

a partem of stress that produces the rhythm of verse.

3. a steady succession
h ноеу
существительное
1 j
of units of rhythm (music)
a variable unit of time measuring a pause
taken by an actor, as for dramatic effect.
^
j

pop or rock music characterized by a heavy rythmic beat

' 4, (often Beat) a member h ^ , ..

of the Beat Generation к >

5 an assigned route, as of a policeman i

BEAT
1. (Informal) worn-out;
fatigued, totally exhausted
прилагательноес
2. (often Beat) of or relating
to the Beat Generation

•!tobeat off^ drive awayOi (Vulgar, slang) - to masturbate

•! beat all --" to be impressive or amazing (If that doesn't beat all!')

фразовые глаголы, of* lo beat a retreat = make a hasty withdraw al Oi beat it - (Slang) to leave hurriedly.
идиоматические выражения!
to beat the band = to an extreme degree j

i beat-up = dilapidated

Схема J

86
 to pulsate, throb

— 1. to strike repeatedly and with force = pound?— to stir or whisk vigorously

to shape (metal) be repeated blows

—j 2. to subject to repeated beatings or physical abuse; batter

3, to punish b\ hitting or whipping; flog

—j to beat = to strike 6-

—\ 4. to flap, especially wings

to mark or count (time or tythm)

5. to strike so as to produce music or a signal с
to emit sound when struck

6. to form a path or track by repeated use I

1. to defeat or subdue, as in a contest

('He was determined to beat his illness')

TOBEAT-
lo dislodge from a position to force to withdraw or retreat
('1 beat him down to a lower price') ('beat back the enemy')

—j 2. (Infomial) to be superior or to be better than ('Riding beats walking') j

— 3. (Slang) to perplex or baffle ('It beats me; I don't know the answer')

4. (Informal) to avoid or counter the effects of,

often by thinking ahead; circumvent ('to beat the traffic')

•- to beat (other meanings) o- -j 5. to shine or glare intensively ('The sun beat down on us all day')1

—j 6. to fall in torrents ('The rain beat on the roof);

7. to hunt through woods or underbush in search of game

— 8, to arrive or finish before (another) (We beat you home by twenty minutes')

9. to deprive, as by craft or ability

(He beat me out of twenty dollars with his latest scheme')

to avoid paying
('to beat the subway fare1)

Схема 2

87
• существительное
a person who is regarded as
-dull
-conservative

old-fashioned out of touch with current trends

-with rigidly conventional views
-someone who doesn't understand what is going on

Synonims: lame/ simpleton /simple

прилагательное honest, fair j—honest, direct, straightforward

'a square answer1 without evasion or compromise

- j u s t , equitable

'a square deal' (idiom) all square — on equal terms,

even in score
-(idiom) o n t h e square = h o n e s t l y a n d o p e n l y

'has always dealt on the square'

S y n o n i m s : h o n e s t / h o n o r a b l e / lawful
(sports) even, tied
in a solid manner, firmly

глагол to test
—for conformity to a desired plane,
straight line or angle
—to bring into conformity or agreement, to conform
—-'She couldn't square the request with her principles'
— ' a story that doesn't square with the facts'
-It wouldn't have squared with her image'
-Synonims: adapt / adjust be compatibile with
-to b r m g (oneself) i n t o better position or relation
' 'He tried to square himself with his parents'
-to bring into balance, settle
t~~~'to square a debt'

(informal) to bribe or fix

I
'a party in litigation that tried to square the judge'

Схема 3

88
 Внутренняя противоречивость и динамичность контркультуры
заключается в том, что противопоставляемые позиции внутри антитезы
могут меняться, с течением времени наполняясь новым содержанием, что не
снимает напряженности конфликта. Так, Липтон идентифицирует «святых
варваров» не только через противопоставление современной битникам
официальной культуре, но и через отторжение предыдущих поколений
маргиналов: иммигрантов начала двадцатого века, поколений
нонконформистов двадцатых и тридцатых годов. Липтон считает, что
битничество использовало опыт этих поколений, но пошло намного дальше,
перейдя к радикальному отвержению всего общества ('The present generation
has taken note of all these and passed on beyond them to a total rejection of the
whole society... Lipton L. Holy Barbarians. Op.cit. P.7).
Наиболее ярко антиномичность контркультуры выражена в манифестах
протестных движений, в том числе, в форме литературных произведений.
Программное эссе прозаика, журналиста, идеолога американского
нонконформизма 1960-х Нормана Мейлера «Белый негр: поверхностные
размышления о хипстере» ('The White Negro: Superficial Reflections on the
Hipster', 1957) представляет образец такой антиномичности. Герой Мейлера -
«экзистенциальный американец», сознательно стремящийся к полному
отчуждению от общества через идентификацию с субкультурой
негритянских кварталов. «Белый негр» имитирует образ жизни, манеру
поведения, внешний облик, язык, музыкальные предпочтения, характерные
для этой субкультуры. Подобный феномен в культуре США был известен
еще в 1930-е годы, когда популярный чикагский джазист Мильтон Мезиров
(Milton Mesirow, 1899-1972, псевдоним Mezz Mezzrow), увлеченный
негритянским джазом, женился> на негритянке, переехал в Гарлем, и объявил
себя «добровольным негром» ('voluntary Negro'). Арестованный при попытке
сбыта наркотиков, Меззроу настоял на том, чтобы отсидеть свой срок в
«черном» отделении тюрьмы.

89
 Антиномичность образа Мейлера в том, что «негр» - это тот, кто в
Америке пятидесятых годов отвергается сообществом белых, «белый негр» -
маргинал в любом сообществе, изгой среди изгоев. Развивая парадоксальный
образ, можно довести его до абсурда, создав образ «черного белого негра»,
отвергающего общество «белых негров», и так до бесконечности. Уже
Мейлер противопоставляет фигуре битника еще более молодой и
провокационный образ «хипстера» ('hipster'), который и является «белым
негром».

***

В основе контркультурного бунта 1950-1960-х годов в США лежит ряд

философских оппозиций, сформировавшихся вокруг ключевого
противопоставления понятий «конформизм» - «нонконформизм».
Наиболее ярко полярность контркультурного восприятия общества
проявляется, когда представители движения нонконформизма определяют
философское, ценностное содержание собственной программы. Так,
американский поэт-основатель движения битничества Аллен Гинзберг
говорит о «неофициальной версии Америки» писателя Джека Керуака:
отторжение «официальной версии» служит отправной точкой рождения
«нового сознания» контркультуры. В программном интервью с Гинзбергом,
данном журналисту Ивесу Пеллеку в Нью-Йорке в 1972г., содержится ряд
контрастных характеристик американского общества 1950-60-х гг., которые
можно выделить в основополагающие для анализа американской
контркультуры оппозиции ('The New Consciousness'/Allen Ginsberg
'Composed on the Tongue'. Ed. by Donald Allen. California: Grey Fox Press,
1980. P. 63-93). Гинзберг не предлагает системной репрезентации своих идей,
но анализ текста позволяет составить следующую типологию:

90
 Official culture
'Theoretical', 'abstract' ('A
theoretical nation')
'Deliberate', 'stereotypical'
'Public'
'Selfish', 'competitive'
'Hallucinatory', Tonescoesque"
' Mechanic/robotisized'
'Normal'
Officious
'Rigid', 'frozen' (consciousness)
'The white superficial culture"
'New Consciousness'
Actual, real
'Spontaneous'
'Private', 'personal'
'Magnanimous', 'comradely generous'
Real
'Chaplinesque', 'Dostoevskian'
'Psychopath'
Underground
'Expanding', 'psychedelic'
'The minority black superculture',
American Indian culture

'Macho'-like 'Tender' ('adhesive tenderness between men')

'Capitalist' Communal
City-dominated Town/countryside-based
Cold war 'Flower power'
Consumer-oriented ('Piglike Producer-oriented ('Thoreau tradition/
abuse of natural resources'), farming/ decentralized nonpollutive'), ecological
'ecocidal'

Полярность миров конформизма и нонконформизма подчеркивается

Гинзбергом даже на лингвистическом уровне. Официальная культура
описывается либо сухим, наукообразным языком с преобладанием
латинизмов и абстрактных существительных, с навязчивыми повторениями
('Objectification, reification, depersonalization, mechanicalization', 'a definite
shrinkage of sensitization', 'overrationalistic mentality', 'officialese',
'officialdom, officiousness'), либо с помощью кафкианских метафор ('strange
lunar robots in business suits', 'a vast American hallucination', 'the head cut off
the body'). Когда речь заходит о Джеке Керуаке и Уильяме Берроузе, регистр
языка снижается ('a sloppy poem', 'cranky appreciation'), он становится
максимально доступным ('The first necessity was to get back to Person, from
public to person'),,более очеловеченным, творческим, образным;, появляются
литературные аллюзии и метафоры ('we were solitarios, isolattoes', 'jazzing up
the language' , 'he was a very beautiful open soul, very American-Whitmanic',
'flower power').

91
 Условно можно разделить приведенные выше оппозиции на несколько
групп, в зависимости от того, какие проблемы общества они затрагивают:
- нравственно-ценностные оппозиции: проблема навязываемых
ценностей в обществе потребления; эгоизм и конкуренция массовой
культуры противопоставляются щедрости и великодушию ('selfish —
magnanimous/ planetary' 'competitive - generous');
философско-экзистенциальные оппозиции: проблема
механистического существования, утраты смысла жизни, личностного начала
в культуре, стереотипности мышления. Общественное начало
противопоставлено личному, стереотипность — спонтанности, норма -
психопатичности ('public - personal' / 'hallucinatory - real' / 'normal -
psychopath' / 'frozen consciousness - expanding consciousness', 'mechanized -
psychedelic', 'stereotypical - spontaneous');
- социополитические оппозиции: агрессивная внешняя политика
Америки ('cold war - flower power'), расовое и социальное неравенство
('white culture - black/ Indian culture'). Вместо войны «новое сознание»
предлагает пацифизм, вместо доминирования «белой» культуры -
реабилитацию прав этнических меньшинств.
-экологические оппозиции: проблема потребительского отношения к
природе, свойственного технократической цивилизации ('ecocidal —
ecological'). Агрессивному, потребительскому отношению к природным
ресурсам противопоставляется «экологическое сознание», уходящее корнями
в традиции индейской культуры и философию Генри Торо.
- эстетические оппозиции: проблема поиска нового «языка» в
творчестве ('square verse / revising - spontaneous prose/ visionary poetry').
Традиционным литературным формам противопоставлены
«импровизированная проза» и «визионерская,поэзия».

«Двоемирие» прослеживается' в художественной литературе

американского нонконформизма. Ряд произведений 1950-60-х гг. строится

92
на антитезе двух ключевых образов. Например, провинциальный городок и
мегаполис в раннем романе Джека Керуака «Городок и город» ('The Town
and The City', 1950), подсолнух и локомотив в стихотворении Ал лена
Гинзберга «Сутра подсолнуха» ('Sunflower Sutra', 1955), Макмёрфи и
Старшая сестра в романе Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». В
романе Кизи «Порою нестерпимо хочется» ('Sometimes a Great Notion', 1964)
дуализм проявляет себя сразу на нескольких уровнях. Внутри одной семьи он
представлен противостоянием Хэнка Стампера и его отца, старика Генри,
конфликтом Хэнка и младшего брата Ли Стэнфорда. На уровне общества
это оппозиция семьи Стамперов и жителей Ваконды. Каждый конфликт
символизирует какую-либо из ключевых для шестидесятых годов антитез:
отцы - дети; природное - культурное начало в человеке; личность -
общество. Кроме того, для романа важна заостренная полярность женского
и мужского начала в образах Генри и Миры, Хэнка и Вивиан и
антиномичном образе Ли Стэнфорда, в котором эти начала борются, приводя
к конфликту внутри личности.

§2. Философские аспекты оппозиций контркультуры США

Каждую группу оппозиций можно глубже проанализировать, если

проследить связь американского движения битничества с философскими
аспектами других протестных движений в Америке и за ее пределами.
В противопоставлении индивидуального и общественного, бунта
против социополитической ситуации в стране, предшественниками битников
можно считать, прежде всего, американских философов-
трансценденталистов Ралфа Уолдо Эмерсона (Ralph Waldo Emerson, 1803-
1882) и Генри Торо (Нету Thoreau, 1817-1862). У Эмерсона и Торо протест
вызывали, прежде всего, существование рабства, изгнание индейских племен
с исконных земель и война с Мексикой. Лоуренс Липтон в исследовании
«Святые варвары» пишет о том, против чего выступают битники: война,

93
холодная и «горячая», гонка вооружений, этика и мораль бизнеса, выборы
как политическая игра. В произведениях трансцендентал истов
нонконформистов XX века привлекали пафос противостояния личности
государству, принцип непротивления злу насилием, первостепенное значение
личностного начала по отношению к общественному, активная социальная
позиция философа и писателя, ярко выраженная в эссе Торо «О
сопротивлении гражданскому правительству» ('Resistance to Civil
Government, 1849, также известно под названием 'Civil Disobedience').

Особенно важна для битников тема столкновения личности и общества

(оппозиция 'personal - public'). Генри Торо попадает в тюремное заключение
за отказ от уплаты налога, прибыль от которого идет на закупку ружей для
войны с Мексикой.. Керуак и Уильям Берроуз прервали службу в
вооруженных силах США. Нонконформисты и в Х1Хв., и столетие спустя
демонстрируют государству, что гражданская позиция может заключаться и
в отказе выполнять так называемый гражданский долг.
В то же время параллель с непосредственным нарушением закона
весьма условна: «преступление» Торо - это противостояние государству,
нарушающему принципы «естественной справедливости». Пафос конфликта
«личность — государственная машина» часто снижается в XX веке до уровня
шутовского бунта в форме полицейской игры в «кошки-мышки». Хотя есть
примеры и серьезного социального противостояния: так, в 1972г. уже
известный в США и мире поэт Аллен Гинзберг оказался в тюрьме за участие
в демонстрации против президента Никсона в Майами.

Личностное проявление нонконформизма у трансценденталистов

отразилось, и в символической попытке новой робинзонады, предпринятой
Торо в 1845г. Философ провел больше двух лет в выстроенной своими
руками хижине на берегу озера Уолден, в одиночестве решив доказать
возможность независимого существования от каких-либо общественных и

94
государственных структур. Одним из результатов этого легендарного
эксперимента стала знаменитая философская книга «Уолден, или Жизнь в
лесу» ('Walden', 1854). Стать самодостаточной во всех отношениях
мыслящей личностью через одиночество и отказ от комфорта цивилизации -
цель, к которой стремился и Джек Керуак, оставшись на лето в крохотном
домике пожарного обозревателя на вершине горы Пик Одиночества. И в этот
раз опыт обретения того, что Эмерсон называл «самостоятельной душевной
пытливостью», лег в основу романа ('The Dharma Bums'). Философским
основанием такого крайнего индивидуализма и потребности оградить себя от
влияния общества для Керуака служит эмерсоновское учение о «сверхдуше»
('Over-Soul') и концепция о «доверии к себе» (эссе «Сверхдуша», «Доверие к
себе», более поздние трактаты «Руководство к жизни», «Общество и
одиночество»).
Наследие американских трансценденталистов прослеживается и в
повышенном внимании участников движения битников к экологическим
проблемам (оппозиция 'ecocidal - ecological'). Одушевление природы и
восприятие ее как духовного абсолюта в философии Эмерсона (работа
'Nature', 1836 и др.) и Торо, которого американские критики называли
«поэтом-натуралистом», «отцом национальных заповедников и парков»,
перекликается с идеями романов Керуака (сцены медитаций в лесу, на берегу
океана, поход в горы в романах «Бродяхи дхармы», «Биг-Сур», «Ангелы
одиночества») и его поэзии (стихотворение «Море» и др.)
Кроме того, экологическое сознание битников связано с волной
интереса к древневосточным религиозно-философским учениям, в частности,
к буддизму. Доктрины экологизма и космизма нашли свое отражение в
творчестве поэта-битника Гэри Снайдера, в стихотворениях 'On Top', 'For the
1
Children' и др .

1
Восприятие природы у Гэри Снайдера подробно исследовано в работе Джона Элдера Elder J. Imagining the
Earth. Poetry and the Vision of Nature. Chicago- University of Illinois Press, 1985.

95
 В рамках одного исследования невозможно рассмотреть истоки всех
упомянутых оппозиций. Стоит упомянуть, что в искусстве американского
битничества есть связь с традициями эстетики авангарда первых
десятилетий XX века, в психологии — с развитием учения о психоанализе,
исследованием состояний измененного сознания и движением
антипсихиатрии, в религии - с интересом к «нетрадиционным» для США
религиозным учениям (индуизму, дзэн-буддизму, теософии,
вневероисповедной мистике). Остановимся подробнее на социокультурном
контексте формирования таких основополагающих философских оппозиций
американской контркультуры, как «стереотипность - спонтанность» и
«рациональность - безумие» ('stereotypical - spontaneous', 'normal-
psychopath', по обозначению Гинзберга), напрямую связанных с темой
данного исследования.

В период с конца 1940-х по 1960-е гг. в западноевропейской и

американской философии, психологии, социологии появился ряд
новаторских работ с критическим анализом «массовой культуры». Нужно
отметить, что их авторы никогда непосредственно не входили в достаточно
эклектический референтный круг битников, распространявшийся на Лао-цзы,
Достоевского, Генри Торо и Уильяма Блейка, но редко включавший
академические труды современных им философов. Тем не менее, краткий
обзор культурфилософского пространства, в котором существовала
американская контркультура, позволяет взглянуть на нее как на веху в
развитии более глобальных культурных процессов XX века.
О «массовой культуре» как проявлении духовного кризиса общества в
этот период писали такие разные исследователи, как англо-американский
поэт и историк культуры, Т.С. Элиот в «Заметках к определению культуры»
(T.S. Eliot, 'Notes Towards the Definition of Culture', 1948), американский
социолог Дэвид Ризман в культурологической работе «Одинокая толпа»
(David Riesman, 'The Lonely Crowd', 1950),, чуть позже: канадский

96
культуролог и социолог Маршалл Маклюэн в исследовнии «Галактика
Гуттенберга», (Marshall McLuhan, 'Guttenberg Galaxy', 1962), французский
философ Жан Бодрийяр («Общество потребления», 'La sosiete de
consommation', 1970 и другие работы).
Идеи американского нонконформизма перекликаются с «критической
теорией общества» франкфуртской школы неомарксизма, сыгравшей
значительную роль в развитии философии и психологии в ХХв.
Гинзберговскую оппозицию «спонтанного - механического» помогает
глубже понять анализ работы принадлежащих к этой школе немецких
философов и социологов Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно «Диалектика
просвещения» ('Dialektik der Aufclarung', 1947). В главе «Культуриндустрия.
Просвещение как обман масс» «логика произведения искусства»
противопоставляется «логике социальной системы» (Хоркхаймер М., Адорно
Т.В. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М.-Спб.: Медиум,
Ювента, 1997. С. 149-209). Последняя во эпоху расцвета «культуриндустрии»
представляет собой «техническую рациональность», «феномен
стандартизации и серийного производства», «диктат механизма спроса и
предложения».
Так же, как и Гинзберг, Хоркхаймер и Адорно пишут о том, что
имитация, конформность, лежащие в основе современной культуры
(«культуриндустрии», по их опеределению), вытесняет способность к
воображению и спонтанную реакцию у ее «потребителя». Автомобили,
голливудское кино и бомбы, служащие, по Адорно, одновременно орудиями
и символами технократической цивилизации, становятся частью реальности,
где «окончательно абсолютизирована имитация». Джек Керуак мастерски
иллюстрирует такое восприятие общества в романе «Бродяги дхармы» ('The
Dharma Bums'): люди здесь представлены «муравьями, работающими ради
общественного блага», выпускаясь из колледжей, «питомников безликой
мещанской одинаковости», они превращаются в бесконечных «джинсовых
Элвисов Пресли, ждущих кому бы морду набить» на улицах своих угрюмых

97
как один похожих друг на друга американских городишек (Керуак Д.
Бродяги Дхармы. Там же. С. 168; 174).
«Роботизация» культуры охватывает все сферы жизни общества, не
минуя искусство и литературу. Американская контркультура отвечает на это
созданием новых литературных форм, стилей, жанров. Это «визионерская
поэзия» ('visionary poetry') и «сутры» Аллена Гинзберга,
«импровизированная проза» ('spontaneous prose'), «хайку» и «блюзы» Джека
Керуака, «техника врезки» ('cut-in technique') в романах еще одного автора
поколения битников Уильяма Берроуза (William Seward Burroughs, 1914-
1997). Новаторство битников часто встречалось крайне критически старшим
поколением (статьи Н. Подохореца «Богемные невежды», Д. Чиарди
«Угасшим битникам посвящается», Г. Голда «Загадка битников»).
Вне социального контекста многие литературные произведения
американской контркультуры 1950-60-ых гг. могут казаться манифестами
отрицания ради отрицания, культивацией разрушения формы, вытеснившей
потребность в содержании. Достаточно привести несколько отрывков из
писательского кодекса Джека Керуака «Вера и технические приемы в
современной прозе» ('Belief & technique for modern prose'): «по возможности
пишите «без сознания», находясь в состоянии полутранса»; «никакого
«подбора» выражений»; «чем бредовее, тем лучше»; «вы гений на все
времена» (Антология поэзии битников. Там же. G. 616).
Работы Хоркхаймера и Адорно помогают понять причины отторжения
собственно «литературного» в: литературе. В обществе конформизма
художественное произведение подвергается цензуре «спроса и
предложения»: «Среднестатистическое число слов в новелле не допускает
вольностей в обращении с собой; Даже сами импровизации, впечатляющие
эффекты и остроты, являются результатами калькуляции тут точно так же,
как и скрепляющий их каркас. Они находятся в ведении особого рода
специалистов, чье скудное разнообразие легко позволяет распределить их по
офисам и бюро. Культуриндустрия развивалась под знаком превосходства

98
эффекта, осязаемого достижения, технической детали над произведением,
некогда являвшимся носителем идеи и ликвидируемого совместно с
последней» (Хоркхаймер, Адорно. Диалектика просвещения. Там же. С. 151).
Призывая писать «из подсознания», следуя, подобно джазовому музыканту,
за свободным потоком ассоциаций, Керуак выступает против «превосходства
технической детали над произведением», против вмешательства корыстных
законов «культуриндустрии» в творчество.
Параллели между идеями франкфуртских неомарксистов и
американских битников можно провести далеко не всегда. Так, для немецких
философов джаз - одно из воплощений мнимой свободы культуриндустрии,
«травестийно переодетой в естество рутины»; импровизации джазового
музыканта просчитаны и предсказуемы и представляют собой очередную
имитацию спонтанности. Для битников же джаз - действительно новый язык,
новая культура исполнения, новое поле для экспериментирования. Керуак
черпал вдохновение в общении со знаменитыми джазистами -
«бибопперами» (по названию музыкального направления «боп») Телониусом
Монком, Чарли Паркером, Чарли Кристианом, а в 1950-ые гг. организовал
студийную запись уникального проекта, соединив поэтическую
импровизацию с джазовой.
Такое разногласие в интерпретации одного и того же культурного
явления подчеркивает антиномичность одной из ключевых оппозиций
контркультуры, противопоставлении спонтанного и стереотипного. То, что
представляется революционным, принципиально новым и вызывающим
протест старшего поколения на одном этапе развития в течение одного-двух
десятилетий может превратиться в шаблон, стать нормой и уже в качестве
таковой вызывать протест поколений будущего. Важен не только
хронологический принцип («Диалектика просвещения», в которой джаз
рассматривается как элемент всепоглощающей «культуриндустрии»
датирована 1947г., а Керуак всерьез занялся своими джазовыми проектами
только-в 1950-ых), важна принадлежность к определенной субкультуре. Для

99
почитателей Энди Уорхола вереницы консервных банок на первых его
полотнах могли представляться выражением ярчайшей индивидуальности
художника, но быстрая тиражируемость картин привела к тому, что
философия «поп-арт - это любить вещи» стала частью массовой культуры, и
тогда то, что воспринималось как гениальность творца стало казаться
находчивостью изобретателя очередного коммерческого трюка.

§3. Культ безумия в движении американского битничества.

Перейдем к оппозиции рационального и безумного, или «нормального

и психопатичного», по определению Гинзберга. Эта базисная для
американской контркультуры оппозиция наиболее антиномична. Если
противопоставление технократической цивилизации и экологического
сознания битников, шедших вслед за древневосточной и индейской
культурами, «Уолденом» Торо, достаточно очевидно, то антитеза
«спонтанность — стереотипность» не настолько однозначна. Еще менее
однозначна оппозиция «нормального - ненормального».
В основе битничества лежал некий культ безумия как крайнего
отрицания ценностей общества потребления и всей системы взглядов
истэблишмента. Стремление быть и казаться безумными в той или иной мере
ощущается в творчестве, жизни и «жизнетворчестве» «лучших умов
поколения, охваченных безумием»: основателей движения Аллена Гинзберга,
Джека Керуака, Уильяма Берроуза, поэтов-битников Грегори Корсо,
Лоуренса Ферлингетти, Майкла Макклюра. Писатель Кен Кизи и поэт Питер
Орловски работали в психиатрических больницах санитарами. Аллен
Гинзберг, Карл Соломон, Уильям Берроуз в разные периоды жизни
обращались к профессиональным психоаналитикам. Образы лечебниц и
врачей наводняют поэмы Гинзберга («Вой», «Каддиш»), поэзию Дианы ди

100
Прима, а в романе Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» клиника для
душевнобольных становится символом всего общества. Джек Керуак в
автобиографичных романах называет своего героя и его друзей «дзэнскими
безумцами» и персонажами Достоевского, причем особенно его привлекают
князь Мышкин и Ипполит из романа «Идиот». Пассионарием от безумия
представляется главный герой романа Керуака «На дороге» и всего
поколения битников - Дин Мориарти.
Безумие понимается битниками не как медицинский диагноз,
болезненное отклонение от нормы, а как некая альтернатива нормы. Такое
видение, с одной стороны, противоречит традиционному, «медицинскому»
представлению о безумии как о результате дефекта ума, подтверждающемуся
этимологией названий некоторых психических заболеваний: шизофрения
(греч.) - «расщепление ума», паранойя (греч.) - «околоумие» (ср. английское
'half-witted' и русское «полоумие»).
Поэтический манифест контркультуры, поэма «Вопль» Гинзберга
('Howl', 1955) начинается со слов: «Я видел как лучшие умы моего
поколения пали жертвой безумия...» (Антология поэзии битников. Там же. С.
И. Пер. И. Кормильцева). Переводчику удалось создать удачный
оксюморонный образ «умов — жертв безумия» (в оригинале: 'best
minds...destroyed by madness'). Безумие, добровольной жертвой которого
пали битники, - есть отказ от дискредитировавшего себя «ума» своего
общества, своей культуры.
Отсюда близость битничества дзэн-буддизму, называемому
философией «по ту сторону интеллекта», с его многозначной логикой и
техниками «убийства ума». Битники не первые в западной культуре XX в.
проявили интерес к дзэну. Как отмечает В.П. Руднев, философия дзэн-
буддизма оказала серьезное влияние на учение психоанализа, в частности, на
К. Г. Юнга и искусство сюрреализма (В.П. Руднев. Дзэнское мышление //
Словарь культуры XX века. С. 81). Кроме того, в литературе можно
упомянуть творчество Германа Гессе (романы «Паломничество в страну

101
Востока», «Сиддхартха», «Степной волк») и Джерома Д. Сэлинджера
(повести «Зуи», «Выше стропила, плотники», рассказ «Хорошо ловится
рыбка-бананка»). Но именно битники превратили экзотическое учение в
альтернативу не только западному рационализму, но и традиционно
американскому образу жизни 1950-х. Джек Керуак называет героев своих
романов «дзэнскими безумцами», показывая, что мудрость дзэна может быть
безумием в глазах западного общества, что не делает ее менее истинной.
Дзэнское «безумие» проявляет себя как свобода от необходимости
превратить свою жизнь в погоню за среднестатистическим счастьем, как
творческий акт, рождающий новый образ мышления, новый способ
проживания каждого отдельного мгновения.

Ключевой задачей культа безумия было поставить под сомнение

«нормальность» общепринятого, массового. Попытки решения этой задачи
предпринимались в XX веке не только в форме контркультурных бунтов. За
несколько десятилетий до появления движения битников американский
философ и психолог Уильям Джеймс (William James, 1842-1910) в работе
«Многообразие религиозного опыта» писал о потребности в
иррациональном, не-прагматическом, вплоть до крайних проявлений, таких,
например, как культ нищеты и сурового аскетизма, когда он противостоит
культу богатства и комфорта: «Теперь, когда мы, люди так называемых
высших классов, пугаемся в такой неслыханной раньше степени темных
сторон и трудностей жизни, когда мы откладываем свою женитьбу до
возможности артистически меблировать нашу квартиру и дрожим при мысли
иметь ребенка, для которого не успели еще открыть текущий счет в банке —
именно теперь настало время протестовать против подобных воззрений,
столь малодушых и столь иррелигиозных». (Джеймс У. Многообразие
религиозного опыта. М.: Наука, 1993. С.288). Джеймс пишет об
относительности и иногда бессмысленности узко рационалистического
восприятия категорий нормальности — ненормальности: «Медицинский

102
материализм воображает, что покончил со св. Павлом, объяснив его видение
на пути в Дамаск как эпилептический припадок... Св. Павел, вероятно, был
подвержен эпилептоидным, если не эпилептическим, припадкам; Джордж
Фокс, без сомнения, был наследственный дегенерат, Карлейль страдал
самоотравлением организма, вызванным болезнью пищеварения, и так же
было со многими другими. Но разве этим разрешается вопрос о ценности
известных духовных проявлений этих людей?» (Джеймс У. Многообразие
религиозного опыта. Там же. С. 21).
Непосредственно в 1950-е гг. немецко-американский психолог и
философ Эрих Фромм (Erich Fromm, 1900-1980) поставил вопрос еще острее
в работе «Здоровое общество» (The sane society, 1955). Если возможно
говорить о психической патологии отдельного индивида, почему нельзя
говорить о болезни целых обществ? Возможно ли поставить диагноз
обществу, и если да, то кто вправе это сделать и каким будет диагноз нашего
общества? Ответы Фромма на собственные вопросы неутешительны, и он
приходит к выводу о необходимости создать новое, «здоровое» общество. К
подобному выводу приходит и американская контркультура, только
составляющие понятия «здоровья» и способы его достижения различны.

Таким образом, американский нонконформизм 1950-60-ых гг. является

вехой в развитии глубинных процессов культуры XX века. Ключевые
оппозиции контркультуры («общественное - индивидуальное», «роботизация
- спонтанность», «рациональность - безумие») связаны с такими разными
традициями, как американский трансцендентализм, философия дзэн-
буддизма, теории Т. Адорно, М. Хоркхаймера, Э. Фромма. Большинство
оппозиций скорее антиномичны, чем антитетичны.

В Западной Европе и США научное восприятие проблемы было во

многом дискредитировано в 1950-70-е гг. движением антипсихиатрии, под

103
воздействием которого психиатрия начинает восприниматься враждебно, а
психоанализ - иронично. В повестях Джерома Д. Сэлинджера, время
действия которых относится к концу 1940-х - 1950-м гг.^ психоаналитик —
непременный атрибут жизни современной «нормальной» женщины,
помещаемый на шкалу нужд где-то между кремом для загара и воскресной
проповедью: «А она живет, забегает в гастрономический магазин, ходит к
своему психоаналитику, каждый вечер проглатывает роман, затягивается в
корсет...» (Сэлинджер Д. С. Над пропастью во ржи. Повести. Рассказы. М.:
Правда, 1991. С.230. Пер. Р. Райт-Ковалевой). Но для героев Сэлинджера
психоанализ не просто безобидный винтик в механизме общества
потребления. Как считает Фрэнни Гласе, героиня повестей «Фрэнни», «Зуи»,
именно психоанализ стал причиной самоубийства ее гениального брата
Симора.
Сэлинджер не принадлежал к движению битников, и его
художественный язык совершенно отличается от «импровизированной
прозы» Джека Керуака. Но благодаря его героям, неординарным,
чрезвычайно талантливым, чрезвычайно одиноким, удается воссоздать
атмосферу 1950-ых годов в США, где ярлык ненормальности кажется
обязательным для любого человека, решившегося задаться вопросом о
смысле жизни и смерти и поискать ответ за рамками психоаналитических
схем и набора знаний среднестатистического студента американского
колледжа. Так, Симор Гласе выглядит абсолютно сумасшедшим в глазах
родни своей невесты, когда в ответ на вопрос, чем он собирается заниматься
в жизни, цитирует дзэн-буддистскую притчу, говоря, что хотел бы быть
дохлой кошкой, ибо ей цены нет.
Именно такое «сумасшествие» привлекает и героев Керуака в романах
«В дороге», «Ангелы одиночества», «Биг Сур», «Бродяги Дхармы», «Сатори
в Париже». Безумно, напившись, петь «Аве Мария» встретившимся матросам
на улице, скорбеть месяцами по коту или стоять на голове с целью вылечить
тромбофлебит по совету нищего бродяги, как делают герои* Керуака. Еще

104
безумнее, когда тромбофлебит действительно пройдет, отправляться к
врачам и уговаривать их попробовать новый метод лечения. Ведь чтобы
допустить мысль о том, что иногда можно и постоять на голове, порой целое
мировоззрение приходится поставить с ног на голову. Это мудрое безумие
того, кто не хочет становиться «роботом-лунатиком в деловом костюме», как
называет типичного представителя американского истэблишмента Аллен
Гинзберг (Ginsberg A. Composed on the Tongue. Op.cit. P.72).
Культ безумия возник как реакция на идеализацию рациональности при
обесценивании роли интуитивного знания, рефлексии, творческого
мышления. Идее знания как носителя информации и практической пользы
стала противопоставляться мудрость. Фрэнни, героиня Сэлинджера, так
объясняет свое нежелание продолжать учебу в университете: «...если бы хоть
один раз —хоть разок — я от кого-нибудь услышала пусть самый маленький,
вежливый, мимолетный намек на то, что знание должно вести к мудрости, а
иначе это просто возмутительная трата времени, и все! Как бы не так! Во
всем университете никто не заикается о том, что мудрость — это цель всякого
познания... За четыре года в колледже я всего один раз слышала слова
«мудрый человек», и это на первом курсе на лекции по политике... Говорили
о каком-то старом придурковатом государственном деятеле, который
сколотил состояние на бирже...» (Сэлинджер Д. Там же. С.415). В романе
«Сатори в Париже» автобиографический герой Керуака выражает еще более
крайнее отношение к официальной премудрости, книжному знанию:
библиотека — это скопившиеся за столетия «завалы записанного безумия,
будто, вообще стоит записывать безумие» (Керуак Д. Сатори в Париже. М.:
Аналитика-пресс, 2002. С.ЗО. Пер. М.Шараева). В отрицании мудрости,
почерпнутой из книжных знаний, есть влияние философии дзен-буддизма с
ее притчами о том, что книги похожи на палец, указывающий на луну, и
наша ошибка в том, что мы смотрим на палец, а не на то, куда он указывает.

105
 Таким образом, контркультурный культ безумия выполняет несколько
функций, наиболее важными из которых являются следующие:
1. Мнимое безумие (например, в форме крайне эксцентричного поведения)
выполняет социальную функцию, когда обществу ставится своего рода
диагноз.
Такая функция безумия связана с античными и западноевропейскими
традициями шутовства, а также восточнохристианским и литературным
феноменом юродства. Битников привлекают маски персонажей — эксцентриков
и шутовские колпаки, создающие некий ореол безумной святости. Увидев
Аллена Гинзберга впервые в приемной у психоаналитика, Карл Соломон
представился как Кириллов, на что знаменитый уже к тому времени поэт
ответил, что он князь Мышкин. Кен Кизи разыгрывал целые шутовские
моноспектакли, когда его задерживала полиция, но все же не превзошел своего
героя Рэндла Патрика Макмёрфи, способного организовать коллективный
просмотр бейсбольного матча при выключенном телевизоре. За внешней
абсурдностью поведения стоит протест против навязываемых обществом
правил игры. Когда Джек из автобиографичного романа Керуака «Биг-Сур»
вместо того, чтобы устраиваться на работу, пьет неделями в доме своей
подруги, не вставая с кресла-качалки до тех пор, пока не проваливается сидение
и он не падает на пол, - это выражает его протестное отношение к идеалам
философии потребления, стереотипам о важности материального благополучия
и социального статуса.
Герои «Бродяг Дхармы», покупая снаряжение для похода в горы,
сообщают продавщицам, что готовятся к Апокалипсису, при чем с
серьезностью, которая заставляет им поверить. Шутовские «воздурения»
призваны привлекать внимание к человеческой недалекости, при чем
настоящая глупость высмеевается глупостью мнимой. Герой позднего романа
Керуака «Сатори в Париже» надевает маску подвыпившего дурочка, чтобы
постоянно иронизировать над читателем. Рассказывая о посещении кладбища

106
Пер-Лашез, где похоронены знаменитости, он с «удивлением» сообщает: «их
там и нету вовсе, одни их тела» (Керуак Д. Сатори в Париже. Там же. С.31).

2. «Безумие» как способ восприятия действительности, отличный от

общепринятого, выполняет функцию защиты от навязываемых
стереотипов мышления.
«Безумие» контркультуры - это свобода мыслить еретически, в том смысле,
в каком понимал ересь Томас Заз, назвавший «Ересь» ('Heresy') сборник своих
эссе о современном обществе, и тем самым указавший на еще одну
христианскую аналогию в философии битников: «Ересь — это значит
поступать правильно, когда правильное считается неправильным. Это значит
настаивать на том, что дважды два - четыре, когда представляется логичным,
патриотичным, профессиональным считать, что дважды два - это пять» (Zsazs
Th. Heresies. NY: Gardem Press, Ancor City, 1976. P.l. Пер. автора диссертации).
В этом очевидна связь нонконформистских американских движений с
древневосточными религиозно-философскими учениямя, в частности, с дзэн-
буддизмом, называемом «убийством ума». Для нонконформиста жизненно
важен момент осознания дисгармонии окружающего мира, когда он может
почти физически ощутить потребность в поиске новых путей развития
собственной личности и всего общества или уже открыть для себя эти пути.

3. Как особое психическое состояние, позволяющее уйти от одной

действительности в другую, безумие выполняет функцию общения со
своим внутренним «я» или, напротив, выхода за пределы своего «я»
и доступа к надындивидуальному.
Эта функция связана с интересом к «мистическим состояниям», как их
называет Уильям Джеймс в работе «Многообразие религиозного опыта», или
«измененным состояниям сознания», по определению психолога Чарльза Тарта
('Altered States of Consciousness', Charles Tart, 1969). Речь идет о временном,

107
часто добровольно вызываемом состоянии, например, с помощью
наркотической интоксикации, медитаций и т.п.
Керуак часто прибегает к понятиям из философии дзэна, означающим
«озарение», «просветление», «внезапное осознание»: «сатори», «самадхи».
Озарения героев Керуака метафорически могут представляться приступами
белой горячки хронического алкоголика, что нисколько не смущает их самих.
Измененные состояния сознания использовались битниками как источник
вдохновения, когда в них писали; как материал, когда писали о них. Ощущение
измененного сознания передается в прозе Керуака на нескольких уровнях.
Лексически: с помощью навязчивого повторения прилагательных crazy, mad,
insane, loco, trembly, blurry, wobbly, fevered. Синтаксически: через отказ от
знаков препинания, кроме тире, использование назывных предложений.
Композиционно: повествование строится на непрерывном потоке ассоциаций,
как будто перед читателем лежит расшифрованная запись сеанса психоанализа
или дневник сновидений автора. Эти и другие особенности романов Керуака,
призывавшего писать «без сознания, находясь в состоянии полутранса»
(Антология поэзии битников. Там же. С.485), легли в основу принципов
созданной им «импровизированной прозы», которую можно было бы назвать
своеобразным «языком безумия». Сны и документальные описания физических
ощущений в состоянии интоксикации ложились в основу произведений,
издававшихся и читавшихся как художественные. Например, «Письма яхе»
('Yage Letters') Уильяма Берроуза или «Книга снов» Керуака. Это говорит о
том, что опыт переживания «безумия» воспринимался битниками как
самоценный творческий процесс.

«Безумие» шутовства и юродства - это* добровольно надетая маска,

форма инакового поведения, «дзэнское безумие» - форма инакового мышления,
измененные состояния сознания — форма инакового чувствования. Это не
просто еще один способ отгородиться от общества потребления по принципу
антитезы: нормальность общества — ненормальность героя. Безумие не

108
самоценно, в нем антиномично воплощается некая мудрость, новая для этого
поколения, а точнее, вновь открываемое знание более древних, более духовно
богатых культур.

§4. Восприятие безумия и феномен психоделической революции

в США.

Первые десятилетия второй половины XX века в США были по-своему

уникальным периодом. Появились принципиально новые направления в
психологии ("экзистенциальная психотерапия" Ролло Мэя, "антипсихиатрия"
Томаса Заза, теория "панциря" Вильгельма Райха, изучение сенсорной
депривации Джона Лилли, "трансперсональная психология",
"психоделическая психотерапия" Станислава Грофа и др.) К началу 1970-х
гг. психологами был введен в употребление термин "измененные состояния
сознания" (впервые в работе калифорнийского профессора психологии
Чарльза Тарта 'Altered States of Consciousness', Charles Tart, New York, John
Wiley & Sons, 1969). В качестве измененных состояний стали изучаться
медитация, гипнотический транс, сенсорная депривация и др., но особенный
интерес вызывали психоактивные вещества.
Изобретение Альбертом Хофманном ЛСД, многочисленные
эксперименты над впервые синтезированными химическими веществами,
влияющими на работу мозга ('mind-changing' substances) привели к
необходимости изучать их воздействие на сознание и поведение человека. В
отличие от алкогольного опьянения, наркотическая интоксикация, вызванная,
например, галюциногенными растениями, была малоизучена в западной
науке. Правительству пришлось обратиться за помощью к традиционной
индейской культуре, где такие вещества, как пейотль (галлюцинаген
амфитаминовой природы, содержащийся в кактусах), веками использовались
в ритуалах и религиозных практиках.

109
 В 1956г. британский психиатр Хэмфри Осмонд (Hamphry Osmond,
1917-2004) участвовал в церемонии Туземной американской церкви (Native
American Church) с целью изучить действие пейотля. Впечатления от
пережитого Осмонд описал в статье для журнала Tomorrow'. Для ученого
"ночь пейотля", как он назвал статью, оказалась опытом постижения иной
реальности, а психотропные вещества — способом приобщения к другой
культуре. По словам автора, в процессе церемонии ему открылось
миропонимание индейцев: сакральное значение огня, песни, страдания,
архетипов праматери и бизона, языка пауз, молчания как способа
коммуникации, надындивидуального сознания племени. Ученый с
благодарностью отзывается о тех, кто "провел его по пути, который прошло
все человечество" и настаивает на принципиальном отличии действия
пейотля от алкоголя, делая предположение, что психотропные вещества
способствуют взаимопониманию между теми, кто принимает их вместе.
Осмонд был не единственным участником подобных экспериментов.
Помимо психиатров, задействованных в программах ФБР по изучению
психотропных веществ, в "психоделические туры" по Латинской Америке
отправлялись писатели и философы. Так, в 1953г. Уильям Берроуз, один из
ярких авторов поколения битников, пробует "яхе", галлюциноген, известный
мексиканским шаманам, о чем пишет поэту Аллену Гинзбергу. Через десять
лет после путешествия Берроуза, его переписка с Гинзбергом издается под
названием "Письма яхе" (The Yage Letters', первое издание City Lights
Publishers, 1963, русский перевод в 2001г.). В 1956г. Роберт Гордон Уоссон
(R. Gordon Wasson, 1898-1986), ботаник-любитель, в прошлом крупный
банкир, и его русская жена Валентина Павловна первыми из представителей
западной цивилизации принимают участие в ритуале индейского племени
мацатеков мексиканской провинции Оахака. Отчет об их поездке был
опубликован в многотиражном журнале 'Life', а образцы галлюцинагенных
грибов отправлены Альберту Хофманну, который выделил и научился
искусственно синтезировать содержащееся в них психотропное вещество

110
"псилоцибин".
Развитие фармакологии и так называемой этноботаники
хронологически совпало с расцветом протестной культуры в Америке. Стоит
предположить, что исследования Хофманна, Осмонда и Уоссона не вышли
бы далеко за пределы лабораторий и психиатрических клиник, если бы на
определенном этапе психотропные вещества не стали восприниматься как
способ изменить мировосприятие отдельного человека и целого общества, и,
главное, если бы не родилась идея о необходимости изменений.
Психоделическая революция оказалась возможной потому, что употребление
"кислоты" (англ. 'acid' - 1) кислый, кислота; 2) искусственно
синтезированные наркотические вещества, особенно ЛСД) получило в
американской контркультуре своебразное философское обоснование и стало
неким суррогатом религии.
В этом смысле интересен лексический ряд, использовавшийся для
обозначения состояния наркотического опьянения: to get high, to trip, to go on
vision quest. Американский публицист и психолог Брюс Айснер (Bruce Eisner,
наст.имя Bruce Jay Ehrlich, род. в 1948), один из активистов
психоделического движения, в статье 'Why do we get high?1 объясняет, что
употреблять психоделики ('to get high') означает "переходить на более
высокий уровень сознания" ('We consider our thoughts and emotions in a new
1
light, or from a new and higher level') . Психотропные вещества стали
ассоциироваться с идеей путешествия в непознанное, духовным поиском,
обретением древнего, не доступного современной цивилизации знания,
дверью в иные реальности. Английский писатель-фантаст, апологет
психоделической революции Олдос Хаксли (Aldous Huxley, 1894-1963) так и
называет книгу, где описывает свой опыт употребления мескалина и ЛСД:
"Двери восприятия" ('The Doors of Perception', Harper& Brothers, 1954). В это
время наркотики (как и алкоголь) становятся^ обязательным атрибутом встреч
1
Eisner В. Why do we get high? // IslandWeb Guide to New Memes and Counter Culture [site]. Design
and maintainance by B.Esner. URL: http://island.org/lSLANDVIEWS/whyhii'h.litml (дата обращения
30.08.2009).

Ill
поэтов и писателей-битников Алена Гинзберга, Уилльяма Берроуза, Джека
Керуака, Питера Орловски, Майкла Макклура, Грегори Корсо, Лоуренса
Ферлингетти, Филипа Ламантиа и других.
Параллельно с мистическим ареолом вокруг психоделиков появилось
представление о том, что они могут оказаться чуть не новым инструментом
научного познания. Питер Стаффорд в книге 'LSD - the Problem Solving
Psychedelic' (P.G.Stafford & B.H.Golightly, Award Book, 1967) описывает
эксперимент, проводившийся в Институте абстрактных наук: группе
инженеров, работавших над созданием нового звукозаписывающего
устройства, выдавались небольшие дозы мескалина. Целью подобных
исследований было подтверждение гипотезы о том, что психотропные
вещества способствуют раскрытию творческого потенциала ученого,
развивают нестандартное мышление, интуицию.
Сразу несколько направлений психологии заинтересовались
"магическими грибами". На конференции Американской психиатрической
ассоциации в Атлантик-сити в 1955г. психотропным веществам была
посвящена отдельная секция, которую вел Олдос Хаксли. Из наиболее ярких
фигур в психиатрии и психологии, работавших в этой сфере, помимо уже
упоминавшегося Хэмфри Осмонда, нужно назвать Тимоти Лири (Timothy
Leary, 1920-1996), Чарльза Тарта (Charles Tart, род. в 1937), Джона Лилли
(John Cunningham Lilly, 1915-2001), Джона Гоуэна (John Curtis Gowan, 1912-
1986), Станислава Грофа (Stanislav Grof, род. в 1931).
Первоначально эксперименты над ЛСД и "экстази" субсидировались
государством и проводились под контролем ФБР в армии, психиатрических
клиниках и исследовательских институтах Америки и Канады. Однако уже к
середине 1960-ых годов федеральные службы осознали, что психоделические
сны разума рождают слишком опасных чудовищ, и большинство
исследований было прекращено. Кроме того, ряд экспериментов секретной
программы ЦРУ "MK-ULTRA" (1953-1964) получил огласку, и
правительство столкнулось с серьезной проблемой судебных разбирательств:

112
добровольность употребления наркотиков пациентами больниц и
военослужащими вызывала большие сомнения. Таким образом,
появился новый аспект восприятия психотропных веществ как способа
контроля над сознанием других людей, программирования поведения,
инструмента манипуляции. Томас Заз, основатель уже упоминаемого в
данной работе движения "антипсихиатрии", начал активно продвигать идею
того, что страшны не сами наркотические вещества, а монополия государства
на их использование. По мнению Заза, союз государства и психиатрии отдает
ключи от райских врат в руки тем, кто в реальности превращает жизнь
общества в ад.
Идеи антипсихиатрии нашли отражение в культовом романе Кена Кизи
"Пролетая над гнездом кукушки". Сам роман и история его написания
затрагивают целый комплекс неодназначных вопросов. Во-первых, в
молодости Кен Кизи участвовал в качестве добровольца в экспериментах над
психотропными веществами и в поздние годы не раз вспоминал, что именно
правительство США впервые угостило его ЛСД, псилоцибином, мескалином
и другими наркотиками. С этим же правительством Кизи вступил в
конфронтацию, когда стал вождем "веселых проказников" ('marry pranksters'),
инициатором "психоделического тура" по Америке на автобусе с
холодильником, набитым бутылями с "кислотой", растворенной в
апельсиновом соке. Однажды его даже удалось арестовать за хранение
марихуаны. Война Кизи с властями в духе времени проходила в форме
шутовского бунта, однако в его основе лежал философский вопрос о
демократичности общества.
Во-вторых, интересна проблема, практически не исследованная
критиками, пишущими об автобиографичности романа: каким образом Кизи-
автор оказался "по другую сторону баррикад". Если он действительно
работал в молодости санитаром в психиатрической больнице, то никогда не
был пациентом-жертвой репрессивной медицины. Если он принимал
психотропные вещества в этой же больнице, то это было с его согласия и к

113
тому же оплачивалось. Откуда пришли образы санитаров-извергов и
зловещих красных пилюль Большой Сестры? Очевидно, что психиатрическая
клиника для Кизи — это символ подавляющего общества, "Комбината",
специализирующегося на переработке живых людей в "типичных
американцев", шаблонные изделия "с припаянными улыбками", - всего,
против чего восставала контркультура.
Но важно и то, что ключевые образы романа родились у Кизи, когда он
находился под воздействием наркотических веществ, способных вызывать
состояние тревоги, галлюцинации, приступы паники или агрессивности,
нарушение пространственно-временного восприятия, некоторые временные
симпотомы, близкие к шизофрении. Возможно, отсюда напряженная красно-
оранжевая цветовая палитра романа, босхо-дюреровские картины безумия,
ощущение апокалиптичности парадоксально сочетающиеся с
жизнеутверждающей легкостью более поздних, "проработанных" сцен.
Представляется, что это проблема не литературоведения, так как она не
имеет отношения к художественной ценности романа, а скорее, психологии
литературы, точнее совсем нового направления на стыке наук — лингвистики
измененных состояний сознания. Согласно Д.Л.Спиваку, российскому
психиатру, впервые начавшему разработку этого направления, можно
говорить о своеобразных «грамматиках» психических заболеваний,
например, о «языке шизофрении», «языке депрессии».
Вообще, литература американской контркультуры может стать
энциклопедией подобных языков. «Голый завтрак» ('Naked Lunch', 1959)
Уильяма Берроуза - это «язык наркотической зависимости» на разных фазах
ее проявления. Романы Керуака «Биг Сур», «Сатори в Париже» ('Big Sur',
1962, 'Satori in Paris', 1966) - «язык алкоголизма». Кизи в «Полете над гнездом
кукушки» погружается в исследование «языка шизофрении».
Есть еще философский аспект восприятия произведений той эпохи.
Кизи, в условиях относительной свободы, порождает произведение о
тотальном контроле над личностью, подводя к вопросу, насколько бунт

114
контркультуры - это борьба с внешними офаничениями, а насколько - с
внутренними. Поэтический манифест движения битников "Вой" Гинзберга
посвящен другу поэта Карлу Соломону, который во время написания поэмы
находился в психиатрической лечебнице. Целый ряд строк из "Воя" создает
впечатление, что Соломон — это жертва врачей-карателей. Однако известно,
что друг поэта сам попросил положить себя в больницу; в приемной у
психиатра они и познакомились с Гинзбергом, который тоже по
собственному решению обратился за помощью. Встает вопрос: насколько
произведения контркультуры есть отражение реальной действительности
общества, а насколько - потребности окружить себя пространством безумия?
Возможно, что состояния измененного сознания, будь то наркотическое
опьянение или последствие электрошоковой терапии, воспринимались
битниками как лучший источник вдохновения именно потому, что
позволяли создать такое пространство.

"Сакрализация" психоделиков вполне предсказуемо привела к тому,

что они стали объектом широкого общественного интереса. По подсчетам
Лестера Гринспуна и Джеймса Бакалара, изучавших историю употребления
психоделических наркотиков в двадцатом веке, только в 1960г. было издано
более 500 публикаций, посвященных ЛСД. Символично появление пособий
по изготовлению «порошков озарения» в домашних условиях, где ясно
прослеживается стремление сделать психоделики общедоступными: 'Basic
Drag Manufacture1 (Adam Gottlieb, Level Press, 1973), 'The Book of Acid: Easy
to Follow Instructions for Making Organic LSD from Legal and Available
Materials' (Adam Gottlieb, Kistone Press, 1975). С популяризацией "кислотной"
контркультуры, названия таких работ стали все больше напоминать
рекламные заголовки: 'Magic Mushrooms', 'Dream Gardens' (каталог
галлюциногенных растений).
Официальный запрет ЛСД привел к появлению подпольных
лабораторий, производивших так называемую "уличную кислоту" ('street

115
acid'), так что книги Готтлиба и его соратников пользовались спросом.
"Хиппизация" психотропных веществ проходила на волне крайне опасного
повышения интереса к наркотикам вообще: в 1960-70е гг.в США многие
искатели галлюцинагенных приключений познали страшный путь от гашиша
и экстази до бензедрина и героина. Наиболее отталкивающее в своем
правдоподобии изображение наркозависимости появляется в
автобиографических романах Уильяма Берроуза "Джанки" ('Junkie:
Confessions of an Unredeemed Drug Addict', Ace Book, 1953, под псевдонимом
William Lee, рус. перевод К. Парамонова), и "Голый завтрак" ('Naked Lunch',
Olympia, Paris, 1959, в США запрещен до 1966г., рус. перевод В. Когана).
Произведения Берроуза, выходца из богатой семьи, выпускника Гарварда, и
сама его жизнь составляют резкий контраст с романтическим
представлением 1950-х о "расширяющих сознание" веществах: нелепое
убийство собственной жены (пьяным пытался выстрелом из пистолета сбить
с ее головы бокал шампанского), многолетние попытки излечиться от тяги к
героину, искалеченная судьба сына-писателя, унаследовавшего от обоих
родителей наркозависимость и умершего в 33 года. Берроуз одним из первых
в западной литературе двадцатого века ввел в свои романы
фактографическое описание наркопритонов, ломок, сексуальных перверсий и
стал использовать язык криминальной субкультуры. Свой ранний роман
"Джанки" он даже начинает с составления словарика наркосленга, который
поможет читателю разобраться в тексте (Burroughs W. Junkie. Glossary of
jivetalk. Op.cit. P.13-17).
Характерно, что глагол 'beat' в нем означает "доставать для кого-
нибудь героин, оставляя деньги себе" (Burroughs W. Junkie. Op.cit. P. 13). В то
время; как Джек Керуак ассоциирует "бит" с ритмом джаза (например, в
романе "Ангелы одиночества", где пишет, что музыка повторяет
сердцебиение (heart beat) вселенной), Ален Гинзберг говорит о родстве с
заповедями блаженства {beatitude), для Берроуза у слова есть вполне
определенное, отнюдь не возвышенное значение. Проза Берроуза являет

116
собой своебразную теневую сторону психоделической революции, что с
опаской замечают даже сами битники. В предисловии к роману "Джанки"
друг Гинзберга Карл Соломон пишет: "В 1964, в отличие от 1950-ых,
появилось бесконечное число людей уже подражающих или готовых
подражать Берроузу. Сегодняшняя молодежь настолько прониклась его
идеей раннего пристрастия к героину как образа жизни, что это стало
серьезной национальной проблемой" (Burroughs W. Junkie. Introd. by Carl
Solomon. Op.cit. P.5. Пер. автора диссертаци).

§5. Язык психоанализа в литературе

американского нонконформизма 1950-70-х годов.

Теории Зигмунда Фрейда и его последователей стали важной частью

культуры американского нонконформизма, однако у психоанализа
сложились вовсе не простые отношения с литературой «разбитого»
поколения.
В период с 1950-х по 1970-е годы психоанализ все больше выходит за
рамки узко медицинской школы, с одной стороны, все дальше отдаляется от
фрейдизма, с другой, парадоксальным образом осуществляя мечту Фрейда о
создании некой «метапсихологии», которая стала бы ключом к пониманию
основных проблем в философии, культурологии и социологии.
Неудивительно, что в Европе и США учение Фрейда и его последователей
начинает оказывать влияние на целый ряд гуманитарных дисциплин, от
языкознания до обществоведения.
Язык психоанализа, его основные концепции находят отражение и в
литературе. Здесь важно отметить, что зачастую нельзя говорить об
одностороннем влиянии психоанализа на литературу, с самого зарождения
этого метода речь идет о взаимообмене и взаимообогащении. Как

117
классический, так и современный психоанализ многим обязан
художественной литературе
Многие участники движения битников имели личный опыт общения с
психиатрами и психоаналитиками. Так, Аллен Гинзберг проходил курс
терапии у психоаналитика. Поэт Грегори Корсо гордился тем, что ему
удалось облапошить своего аналитика и не заплатить за курс терапии. Еще
один общий лейтмотив в биографиях поэтов-битников — психические
расстройства близких людей (матери Гинзберга и Лоренса Ферлингетти,
братьев Питера Орловски) и, как следствие, богатый опыт общения с
докторами. Символично, что поколение битников можно почти в буквальном
смысле назвать поколением, воспитанным безумием. Ведь Гинзберг, отец-
основатель битничества, с юности жил с безумной матерью и очень тяжело
переживал ее душевный недуг, считая, что он отчасти мог его наследовать
вместе с другими качествами матери, которыми он, напротив, восхищался.
Нужно сказать, что во времена «кислотно-прохладительных тестов» и
«импровизированной прозы» иногда сами психоаналитики уходили (по
доброй воле или, чаще, не без помощи неодобряющего эксперименты
начальства) из академической науки и становились участниками движения
битников и хиппи. Самый яркий пример такого перевоплощения - Тимоти
Лири (Timothy Leary, 1920-1996), который начинал как ученый-психолог,
руководитель лаборатории психических исследований в одной из больниц
Калифорнии, запатентовал изобретение психодиагностического опросника,
используемого и до сих пор в ЦРУ и ФБР. Однако он и сам попал вскоре под
подозрение этих же спецслужб. Уволенный из Гарварда, Лири стал
проповедником психоделической революции и объявил во всеуслышание,
что, попробовав в Мексике галлюциногенных грибов, он за четыре часа
«узнал о работе человеческого разума больше, чем за пятнадцать лет
профессиональной практики» . Перенося бунтарский опыт психоделики на

1
Экзистенциальная и гуманистическая психология [сайт]. Биография Тимоти Лири URL:
http://lcary.hpsy.ru/l3iographv.php (дата обращения 05.01.2008).

118
почву науки и продолжая публиковать труды по психологии1, он сближал ее
язык с языком нонконформизма.
Таким образом, в литературном творчестве битников стал
использоваться язык психоанализа (термины для обозначения особых
состояний сознания, инстинктивных влечений и т.п., словарь Фрейда, Юнга,
Адлера, Вильгельма Райха). При этом психоаналитические понятия
упоминались как в исконном, близком к научному значению, так и
интерпретировались достаточно вольно, становясь метафорами в языке
поэзии и «импровизированной прозы». Попробуем показать это на
конкретных примерах, переходя от основателей классического психоанализа
Фрейда и Юнга к представителям более поздних школ Вильгельму Райху и
Жаку Лакану.
Чтобы представить, как воспринималось учение Зигмунда Фрейда в
Америке в пятидесятых-шестидесятых годах, можно обратиться к
произведению известнейшего американского психолога Ролло Мэйя «Смысл
тревоги». Эта работа, изданная в 1950г., сразу завоевала популярность как
среди представителей зарождающейся в то время экзистенциальной
психологии, так и среди психологов других школ. Отношение Мэйя к вкладу
Фрейда в культуру можно рассматривать как типичное для большей части
американского общества: «Великий Зигмунд Фрейд стал, подобно Марксу и
Эйнштейну, символом новой эпохи. Являемся ли мы "фрейдистами" или нет
(себя, например, я не мог бы назвать фрейдистом), мы все живем в
постфрейдовскую эпоху. Он задал тон для глобальных изменений в нашей
культуре: в литературе (Джеймс Джойс и поток сознания), в живописи
(Пауль Клее и Пикассо, создававшие формы, которых люди не сознавали), в
поэзии (У.Х.Оден). Бродвейскую пьесу двадцатого века (например, "Траур к
лицу Электре" Юджина О'Нила) невозможно понять, если не воспринимать
ее на фоне работ Фрейда. Его концепция бессознательного бесконечно
расширила представления каждого современного человека. Она не только
1
The Psychedelic Experience, 1964: Neurologic, 1973; Exo-Psychology, 1977 и др.

119
породила психоанализ, но изменила наши взгляды на медицину, психологию
и этику. Ни одна общественная наука не обошлась без его влияния» (Мэй Р.
Смысл тревоги. Пер. М.И. Завалова, А.Ю. Сибуриной. М.: Класс, 2001.С.83-
84).
Другие исследователи также отмечают, что психоанализ стал составным
элементом американского общества: «Такие термины, как «комплекс»,
«фрустрация», «подавление», «рационализация», «сублимация», вошли в
повседневную речь. Сексуальное поведение, супружеские взаимоотношения,
воспитание детей осмысляются с помощью психоаналитических схем»
(Руткевич A.M. От Фрейда к Хайдеггеру: критический очерк
экзистенциального психоанализа. М.: Политиздат, 1985. С.6).
Попытаемся составить краткий «глоссарий» основных понятий
классического психоанализа, который помог бы при чтении литературы
нонконформизма. Для определения психоаналитических терминов
используется классический, один из наиболее часто цитируемых словарей
под редакцией Борнесса Э. Мура и Бернарда Д. Фаина «Психоаналитические
термины и понятия»1.
Самость (Self). В психоаналитическом учении под самостью чаще всего
подразумевают «а) целостную личность во всех ее реальных проявлениях,
включая телесную и психическую организацию индивида; б) 'мою1,
'собственную' личность, противостоящую другим лицам или объектам вне
'меня'» (Психоаналитические термины... Там же. С. 187). Обе трактовки по-
своему близки битникам. Первая подчеркивает потребность в гармонии
между телесным и психическим в человеке, вторая - необходимость найти
границы собственного «я», отделить себя от других, общества. Одно из
стихотворений Аллена Гинзберга так и называется 'My Sad Self (в переводе
А.Сергеева - «Мое печальное я»). Понять собственную «самость» и выразить

1
Psychoanalytic terms and concepts. Editors Burness E. Moore, Bernard D. Fine. The American
Psychoanalytic Association and Yale University Press New Haven and London. В русском издании -
Психоаналитические термины и понятия: Словарь/Под ред. Борнесса Э. Мура и Бернарда Д.
Фаина/Перев, с англ. A.M. Боковикова, И.Б. Гриншпуна, А. Фильца. — М.: "Класс", 2000.

120
в слове - пожалуй, главная задача поэта-психоделика. Л ь ю У э л ч решает ее в

стихотворении «Я видел себя»:

Я видел себя
костяным кольцом
в чистом потоке
всего, что вокруг...

I saw myself
a ring of bone
in the clear stream
of all of it
(Лью Уэлч. Я видел себя. Пер. М.Гунина // Антология поэзии битников. Там же. С.497).

Филип Ламантиа, американский сюрреалист, создает поистине

н е о б ы ч а й н ы е образы самости:

Человек - это фальшивое окно

через которое его двойник делает шаг к истине.
Man is a false window
through which his double walks to the truth
(Филип Ламантиа. Человек в страдании. Пер. И.Кормильцева // Антология поэзии битников.
Там же. С.513.).

Интересна попытка определения границ своего «я» ч е р е з отделение себя

от Бога:
Между мной и тем, что я вижу - дистанция
в которой имманентность присутствия Божия
больше никаких экстазов
холодная голова
наблюдать наблюдать наблюдать
я - здесь
а Он — там...словно океан...
There is this distance between me and what I see
everywhere immanence of the presence of God
no more ekstasis

121
 a cool head
watch watch watch
I'm here
He's over there... It's an ocean...
(Филип Ламантиа. Между мной и тем что я вижу - дистанция. Пер. И.Кормильцева. //
Антология поэзии битников. Там же. С.508).

Роберт Крили в своей «самости» находит источник знания не только о

внутреннем, но и о внешнем мире: «все что видел я видел / глядя с порога
себя» (Роберт Крили. Некая форма женщин. Пер. П.Грушко. // Антология
поэзии битников. Там же. С.524).
Обращаясь к проблеме самости, нельзя не сказать о трехкомпонентной
модели психики, предложенной психоанализом. По теории, созданной
Фрейдом в 1923г., психика человека состоит из трех частей, названных Я,
Оно и Сверх-Я («структурная теория», Психоаналитические термины... Там
же. С.205). Сравним это со строками Майкла Макклура из «Поэмы пейотля»:
'My belly and I are two individuals/ joined together / in life' («Мой желудок и я
- два существа, / что свела вместе / жизнь». Майкл Макклур. Поэма пейотля.
Пер. Д.Борисова // Антология поэзии битников. Там же. С. 384).
Инсайт (insight) - «мгновенное ясное понимание, достигаемое, по-
видимому, интуитивно» (Психоаналитические термины... Там же. С.82), одно
из ключевых понятий в психоаналитической терапии. Для адептов
психоделической революции инсайты, как правило, были связаны с
состояниями измененного сознания, например, наркотическим трансом, как
это описано в «Поэме пейотля». «Озарения» открывают возможность иного,
неизвестного раньше видения мира, например, с помощью явления
синестезии:
Сочиняю музыку жизни
в словах.
Слышу круглые звуки гитары
в цветах.
Осязаю их плотью.

122
 Writing the music of life
In words.
Hearing the round sounds of the guitar
As colors
(Майкл Макклур. Поэма пейотля. Пер. Д.Борисова // Антология поэзии битников. Там же. С.
383).

Инсайты являются неожиданно, в форме вспышки, часто во время

отвлеченного созерцания какого-либо предмета, медитации. В контексте
поэтического «бунта безумия против разума» инсайту отводится ключевая
роль: истина открывается Поэту не как итог долгого рационального познания
мира, а в форме откровения.
Особенно важно это понятие для анализа поэзии Аллена Гинзберга,
считавшего себя «поэтом-визионером», духовным наследником Уильяма
Блейка. Композиционно инсайт делит стихотворение на пролог -
столкновение с образом, пробудившим «новое видение», часто через
идентификацию себя с ним (Чп-sighf в психоанализе - это, прежде всего,
взгляд внутрь себя) - и осмысление мира, представшего в новом свете. Так, в
«Сутре Подсолнуха», герой бродит с другом Джеком Керуаком по
консервной свалке на берегу мутной реки, когда Керуак привлекает его
внимание к старому подсолнуху, растущему в куче мусора:

- Посмотри на Подсолнух, - сказал мне Джек, - на фоне заката

стояла бесцветная мертвая тень, большая, как человек, возвышаясь
из кучи старинных опилок
- я приподнялся, зачарованный, - это был мой первый Подсолнух,
память о Блейке - мои прозрения...
Look at the Sunflower,- he said, -there was a dead gray shadow
against the sky, big as a man, sitting dry on top of a pile of ancient
sawdust -
-I rushed up enchanted - it was my first sunflower, memories of Blake —
my visions...

123
 (Аллеи Гинзберг. Сутра подсолнуха. Пер. А.Сергеева // Антология поэзии битников. Там же.
С. 35).
По всей видимости, это аллюзия к стихотворению Блейка из «Песен
опыта» «Ах, подсолнух...».
С точки зрения антиномии «мудрость - безумие» инсайт представляется
моментом осознания безумия окружающего мира и парадоксального
обретения мудрости в этом безумии.
Архаические состояния Я (Archaic ego states) - «существование в
зрелом возрасте чувств, характерных для ранних стадий развития Я, чувство
бесконечной, безграничной, неразрывной связи Самости с внешним миром».
Фрейд считал, что эти состояния восходят к связи матери и младенца. Они
также способствуют возникновению религиозного чувства. Понятие об
архаических состояниях помогает по-новому взглянуть на самые
причудливые и даже кажущиеся абсурдными образы поэзии битников. Так,
Боб Кауфман описывает джаз как «тягучий, как пуповина» ('some umbilical
jazz') (Боб Кауфман. О-джаз-о. Пер. А.Голова // Антология поэзии битников.
Там же. С. 573) . Можно прочитать эту метафору не только как
непрерывность бесконечного, неспешного потока звуков, но и непрерывность
поколений, передающих технику джазового исполнения, а вместе с ней и
причастность к особой культуре. Джаз для Кауфмана — выражение
бессознательной связи с прошлым и с ценностями предков:
Of my emotions
My father's sound
My mother's sound,
Is love,
Is life

Еще один пример выражения архаических состояний - «Море» Джека

Керуака. Керуак говорит с морем по-французски; на языке своей матери и
своего раннего детства (английский он всерьез освоил только в школе). При
этом он обыгрывает слова la mer - теге, чуть позже прямо сообщая: 'The
ocean is the mother' (Джек Керуак. Море. Пер. Д.Борисова // Антология поэзии

124
битников. Там же. С.333). Можно интерпретировать море и как юнговский
архетип Праматери, и как символ самого бессознательного. В стихотворении
есть еще несколько образов, создающих ощущение связи с прошлым: «Мы
переводим отцов на известь под сенью небес!» ('We calcimine fathers here
below!'), «Альбатрос / Гавриилотрос / печальный словно жена & холм /
любимый словно туман & мать ('Seabird/ Gabroobird/ Sad as wife & hill /
Loved as mother & fog') . Поэт называет себя Kerarc'h, вызывая
ассоциативный ряд patriarch-monarch-Noah's arch. Сложные,
переплетающиеся метафоры отсылают к коллективному бессознательному
Юнга:
Мой удел, наш удел это Море,
убивать в упор время жуя
громкие трещины губ кормя волны
в этих донах песчаного мастерства
пока не останется только старость
новоутренняя первобытная мука
тех, кто высиживает
нерожденную
птицу
роз нераскрывшихся

For me, for us, the Sea,

the murdering of time by eating
lusty cracks of lip feed wave
at aeons of sandy artistry
till nothing's left but old age
newmoming primordial pain
of sitters by
the unborn
bird
of roses yet undone...
(Керуак Д. Море. Там же. С.343).

Исконные образы (Primordial images). При переводе на русский язык,

значение прилагательного «primordial» передается в зависимости от
контекста. Так, у Керуака в «Море» «утром древний змий видит паравиденья
птицу» ('morning primord creeper sees the bird of paravision'). В другом абзаце:
«пока не остается только старость / новоутренняя первобытная мука» ('till

125
nothing's left but old age / newmorningprimordial pain'). С точки зрения стиля,
перевод нельзя упрекнуть, но теряется связь с конкретным
психоаналитическим понятием. Юнг впервые применил термин «исконные
образы», «сходные с общеисторическими культурными мотивами, представ­
ленными повсеместно на протяжении истории» в 1912г., то есть за семь лет
до того, как он ввел понятие архетипа (Психоаналитические термины... Там
же. С. 34). Это определение часто всплывает в поэзии битников, например, в
«Поэме пейотля» у Макклура: «Like Heracles of primordial substance and
vitality» (Майкл Макклур. Поэма пейотля. Там же. С.382)..
Использование «исконных образов», предвестников архетипа, отсылает
к архаике, мифологическому сознанию.

Тень (Shadow) - «негативная сторона личности — сумма всех

неприятных качеств, которые индивид старается скрыть; низшая,
недостойная и примитивная часть человеческого естества; 'темная' сторона
личности» (Психоаналитические термины... Там же. С.36).
В 1950-1960-х гг. интерес к понятию «тень» в структуре личности был
связан с развитием юнгианского учения в различных психологических
школах, в частности, в трудах Эриха Нойманна. В работе «Глубинная
психология и новая этика» ('Depth Psychology and a New Ethic, 1949)
Нойманн выдвинул теорию психологии «козла отпущения», когда
непризнание собственных отрицательных качеств, составляющих «тень»
личности, приводит к их проекции на «врага» - отдельного человека или
группу в обществе. Тень «отражает наше несовершенство, отрицательное,
несовместимое с абсолютными ценностями... Но она может проявляться и в
противоположном качестве — как «дух», например, когда сознательный ум
признает только материальные ценности жизни» (Нойманн Э. Глубинная
психология и новая этика. СПб.: Азбука-классика, 2008: С.49).
В широком контексте, если применить психоаналитический метод к
исследованию контркультуры, можно сказать, что официальная культура —
это юнгианская «внешняя личность», «персона», а контркультура —
воплощение «тени» в структуре личности культуры. Как пишет Нойманн,
персона формируется в соответствии с этическими требованиями коллектива,
и постепенно это перестает отличать себя от внешней личности, «забывает,
что обладает особенностями, несовместимыми с персоной» (Нойманн Э. Там
же. С.50), вытесняя, таким образом, теневую сторону. Перенося эту идею на
взаимоотношения истэблишмента и контркультуры, можно сказать, что
официальная культура стремится вытеснить все, что не совпадает с ее
этическими нормами, из жизни общества, а сама потребность в активном
вытеснении свидетельствует о страхе перед своей теневой стороной,
выражаемом в поиске и яростном преследовании внешнего «врага».
Представители контркультуры, напротив, обращаются к собственной
тени, часто стремясь подавить влияние персоны. Внимание к «теневой
стороне» личности, которая в психоанализе проявляет себя в сновидениях и
неврозах, очень характерно для «разбитого поколения». Оно выражает
тенденцию отказа от мировосприятия под контролем Superego в пользу Id —
мировосприятия, если оставаться в терминах психоанализа. Отсюда интерес
к творчеству в состоянии измененного сознания.
Грегори Корсо так описывает существование тени в своей душе:
Помимо огней, которые во мне гаснут,
есть огонь, обжигающий сильнее солнца:
он не освещает ни дни моей жизни,
ни мое схождение с людьми,
ни поведение в обществе, -
он выявляет тени, обитающие в моей душе.
В оригинале: 'It does tell me my soul has a shadow'(Грегори Корсо.
Написано к собственному 32-летию. Пер. П.Грушко. Там же. С. 258).

Свободные ассоциации (Free association). Основной метод терапии

Фрейда можно назвать и основным методом создания «импровизированной
прозы» Керуака. «Зарисовочное письмо» представляет собой ни что иное, как
ничем не сдерживаемый поток свободных ассоциаций, так что нужно

127
избавиться даже от точек, разделяющих предложения. Да и в поэтическом
творчестве стиль Кераука, как и большинства его последователей,
напоминает расшифрованную аудиозапись сеанса психоанализа: свободные
ассоциации, детские воспоминания, неровное, обрывочное, импульсивное
повествование.
Еще одна важная параллель между психоанализом и литературой
нонконформизма - важность воспоминаний, особенно детского опыта
душевных переживаний. Одно из творческих правил Керуака — «пишите,
используя воспоминания и удивляя самого себя» (Джек Керуак. Вера и
технические приемы в современной прозе // Антология поэзии битников. Там
же. С.619). О символическом возвращении в детство пишут Роберт Данкен
('Often I am permitted to return to a meadow') и Грегори Kopco ('Birthplace
Revisited').
Кроме классического психоанализа Фрейда и Юнга, на литературу
нонконформизма оказали влияние и более поздние школы, в частности,
школа структурного психоанализа Лакана и философия Райха.
Французский психоаналитик и психиатр Жак Лакан впервые применяет
структуралистский подход в психологии и разрабатывает концепцию
структурного психоанализа («Функция и поле речи и языка в психоанализе»,
1953). Лакан уделяет особое внимание изучению функций языка в культуре,
считая, что «бессознательное структурировано, как язык» (Психологический
лексикон. Ред.-сост. Л.А. Карпенко. М.: ПЕР СЭ, 2005. С.324). Поэтому в его
психоаналитической терапии большое значение придается «речи пациента,
свободному обмену словами, языковой проработке душевного опыта
пациента, переходу от "пустой" речи к "полной" и восстановлению
символического ряда» (Психологический лексикон. Там же. С. 324). Идея
использовать свободный речевой поток для раскрытия глубинных пластов
сознания через вербализацию напрямую перекликается с базисным
принципом «импровизированной прозы» американских битников - писать,
подражая импровизации в джазе: «Процесс. Зарисовочное письмо — это

128
ничем не прерываемый поток. Его исток - рассудок, слова - идеи,
наполненные потайным личным смыслом. Поток движется, выдувая (как бы
сказал джазист) контуры изображения)» (Джек Керуак. Основные принципы
импровизированной прозы // Антология поэзии битников. Там же. С.616).
Как и Лакан (а до него, прежде всего, сам Фрейд), создатель
«импровизированной прозы» Джек Керуак, видит ключ к тайнам сознания в
свободных ассоциациях и запрещает задерживаться на деталях и тратить
время на поиск подходящего слова: выражаемое всегда важнее формы
выражения, и при нужной степени свободы само выльется в нечто
законченное и, по-своему, совершенное: «Свобода действий. Никакого
«подбора» выражений. Все, что надо, - лишь следовать свободному
отклонению (ассоциациям) рассудка от привычного
восприятия...Прерывание процесса. Не делать никаких остановок...Вместо
этого чисто по-детски нагромождать башни из слов - прямо в стиле скэт
(джазовое пение, когда солист импровизирует с бессмысленным набором
слогов в подражание музыкальному инструменту)» (Джек Керуак. Там же.
С.616).
Стоит обратить внимание на ключевые моменты этого принципа. Здесь
важен не просто свободный поток сознания, а такой поток, который уведет
(«отклонит») нас от «привычного восприятия», иными словами, «чем
бредовее, тем лучше» («Вера и технические приемы в современной прозе».
Там же. С.619). Но что стоит за «бредовостью» импровизированной прозы?
Это отнюдь не стремление к обессмысливанию ради обессмысливания, бунт
против разумности как таковой. Это попытка через отрицание привычного
набора смыслов, выраженных в традиционных языковых формах, клише,
которыми мы пользуемся, когда стараемся структурировать свою речь,
прийти к более свободному, более непосредственному, более искреннему,
наконец, выражению себя, своего внутреннего мира. В этом контексте
понятнее становится призыв подражать джазисту, играющему с
бессмысленным набором слогов. Бессмысленность как исходная данность

129
гарантирует возможность свободы творчества. Это хаос, предшествующий
творению мира, из которого демиург «выдувает контуры» будущей
вселенной.

Еще одним событием в истории психологии этого периода, особенно

важным для американской культуры, стало издание в Нью-Йорке в 1958г.
антологии работ представителей экзистенциальной и феноменологической
психологии под общим названием «Экзистенция: новое измерение в
психиатрии и психологии» . Автором подробного предисловия к книге был
крупнейший американский психолог и психиатр Ролло Мэй (Rollo May, 1909
-1994). Помимо введения, Мэй помещает в антологию собственное эссе
«Истоки экзистенциального направления психологии и ее значение», где
прослеживает историю возникновения различных школ, отделившихся от
фрейдизма: «Было бы ошибкой ставить экзистенциальное направление в
психотерапии в один ряд со школами, отколовшимися от Фрейда, Юнга и
Адлера. Эти школы возникли из-за существования белых пятен в
ортодоксальной терапии, они появились в те моменты, когда развитие
ортодоксальной терапии застопорилось, а ее результаты стали
неудовлетворительными. Творческий порыв того или иного талантливого
лидера служил толчком к образованию этих школ. Отто Ранк сделал акцент
на настоящем в опыте пациента. Его работы появились в начале двадцатых
годов, в то время, когда классический анализ увяз в безжизненных
интеллектуальных дискуссиях о прошлом пациента. "Анализ характера",
написанный Вильгельмом Райхом в конце двадцатых годов, был ответом на
необходимость прорваться сквозь "щиты", броню характера. В тридцатые
годы появились работы Хорни, Фромма и Салливана. Все они были
представителями социокультурного направления. К этому времени

1
Existence: A New Dimension In Psychiatry And Psychology Ed. by Rollo May, Ernst Engcl, Henry
F.Ellenberger New York: Basic Books, 1958.

130
ортодоксальный анализ потерял реальное значение социального и
межличностного аспектов невротических и психотических расстройств»'.
Мэй упоминает наиболее значимых представителей постфрейдистской
психологии на тот период. Влияние их работ сказалось и на американской
культуре нонконформизма. У австрийского психоаналитика, когда-то
личного ассистента Фрейда Вильгельма Райха (Reich, 1897-1957) теоретики
битнического движения почерпнули термин «затуманивание сознания»,
часто применявшийся в его теории. На Райха ссылается Керуак в своих
«Принципах импровизированной прозы», призывая «по возможности писать
«без сознания», находясь в состоянии полутранса» (Джек Керуак. Там же.
С.618).
Битники не могли обойти вниманием и призывы Райха к сексуальному
раскрепощению. Райх принадлежал ко второму поколению критиков Фрейда,
расходившись с ним в трактовке сексуальности. В «Сексуальной
революции», изданной в 1945 г (куда вошел и «Анализ характера»,
упомянутый Мэйем), Райх анализирует причины возникновения фашизма.
Он приходит к выводу, что общество «невротических характеров», подавляя
сексуальность, подавляет вместе с ней и стремление к независимости, саму
способность к бунту. Таким образом, высвобождая подавленные сексуальные
желания, мы буквальным образом спасаем себя от авторитарного режима.
Идея сексуальной свободы как дороги к свободе личности явно
импонировала американским битникам, как и очень радикальные для своего
времени призывы Райха к полной свободе развода, отказу от запретов на
аборт и предоставлению контрацептивов всем желающим. Достаточно
упомянуть несколько известных стихотворений Гинзберга ('This form of life
needs sex',. 'Song', 'Love Poem on Theme by Whitman'). Роман Керуака «На
дороге» представляет прекрасную иллюстрацию идей Райха,, что даже
позволило критикам битников свести все содержание романа к этим идеям:
1
Психологическая библиотека Киевского Фонда содействия развитию психической культуры
[сайт]. URL: http://psvlib.org.ua/books/meyro04/txt07.htm (дата обращения 05.01.2008).

131
«На самом деле, в романе заключается так много браков и происходит не
меньшее количество разводов, что начинаешь думать, будто сюжет романа
разворачивается в Голливуде...Несмотря на весь протестный пафос, книга
эта — ни что иное, как затянувшаяся агония, порожденная страхом и
волнениями по поводу секса» (Норман Подхорец. Богемные невежды //
Антология поэзии битников. Там же. С.627-628).
Самая экстравагантная из всех научных теорий Райха, концепция
оргопа, тоже нашла отклик в творчестве битников. В 1939г. Райх переезжает
в США вместе со своей лабораторией оргонной энергии и в таких работах,
как «Эфир, Бог и дьявол» (1949),1 излагает теорию о существовании
уникального вида всепроникающей биологической энергии. Для
нонконформистов важна была связь этих идей с индуистской философией и
близость к проблемам экологии: «Эти воззрения, созвучные индуистско-
буддийским представлениям о единстве брахмана и атмана, оказали влияние
на доктрины современного экологизма и космизма»". Здесь можно вспомнить
стихи Гэри Снайдера (Gary Snyder, род. в 1930), проповедника восточной
философии и экологического сознания, например, 'As for poets', 'For the
Children', 'On Top'. Снайдер создает мистические образы «сознания,
подобного земле» ('a mind like compost', Гэри Снайдер. Наверх. Пер.
М.Гунина. Там же. С.299) , Поэта Космоса, который дремлет «с Луной и
Солнцем в животе», Поэтов Огня, «пылающих и при абсолютном нуле» (Там
же, с. 294-295). Идея некоего спасительного космического огня, энергии,
вдохновляющей поэта на самоанализ, появляется и у других поэтов-
нонконформистов. О нем пишет Грегори Корсо («Написано к собственному
32-летию» (Writ on the Eve of My 32 nd Birthday).
Однако кроме таких примеров достаточно мирного сосуществования
психоанализа и литературы нонконформизма, есть и совершенно другие,
говорящие об открытом противостоянии. Ведь нонконформисты стали
1
Selected Writings. An Introduction to Orgonomy. N.Y., 1968
2
Балагушкин Е.Г. Оргон. Словарная статья // Институт философии РАН [сайт]. URL:
http://orgonomic.narod.ru/vv/aboutr/balag.htm (дата обращения, 04.01.2008).

132
одновременно и первыми участниками движения антипсихиатрии,
пришедшего в Америку в 60-е годы. Это движение часто рассматривается
как часть общего движения контркультуры, хотя сами врачи-
«антипсихиатры» отрицали свою причастность к ней.
Нонконформисты выступали против жестокого обращения с
пациентами (применения электрошоковой терапии, насильственной
госпитализации). Причем сами методы "лечения" стали восприниматься
битниками метафорически, как символ подавления инакомыслия. Так, в
стихотворении Ленора Кэндела «Первыми они прирезали ангелов»,
современная психиатрия становится символом Америки, живущей под
девизом "лоботомия для всех" (Антология поэзии битников. Там же. С.594).
В этом контексте становится понятно, почему в литературе битников
одно упоминание психиатрической клиники или даже санитара навевает
ужас, а термины психоанализа несут негативную коннотацию. Например, в
стихотворении Дианы ди Прима из цикла «Тринадцать ночных кошмаров»,
«Кошмар 9»: «Подкатывает белая машина/ с санитарами,/ которые
хладнокровно берутся за дело./ Уж не в первый раз привиделось
кататоническое дерево» (Там же. С.430. Пер. П.Глушко).
Само слово «психоаналитик» часто употребляется в ироническом
контексте. У Гинзберга в «Америке», среди строк «Не выношу своих
собственных мыслей», «Мне не здоровится отстань от меня», «Опять я
болтаю с самим собой», «У меня мистические видения и космические
вибрации» появляется «Мой аналитик считает, что я совершенно прав» (Там
же. С.42. Пер. Д.Борисова). Перевод последней строки не совсем точный, так
как в оригинале «My psychoanalyst thinks I'm perfectly right», что можно
понять и как - мой психоаналитик считает, что я абсолютно нормальный.
Психоаналитики для Гинзберга - часть американского мира безумия, не
замечающего, что он безумен, где бесчисленное множество психиатрических
клиник поддерживают вселенский «порядок». В этом же стихотворении:
«Моими национальными ресурсами являются два косяка анаши / миллионы /

133
половых органов нецензурная частная литература летящая как / истребитель
со скоростью 1400 миль в час и 25 000 дурок» (в оригинале сдержаннее -
'mental institutions'. Там же. С.43).
Примечательно, что о психоаналитиках говорят с иронической
интонацией не только сами нонконформисты, но и их критики. Так, Джон
Чиарди в эссе «Угасшим битникам посвящается», обвиняя Керуака, а с ним и
все поколение битников, в «болезненной самовлюбленности» и
«нарциссизме», пишет: «...все до единого личные переживания должны быть
запротоколированы, ибо предполагается, что текстовый вариант душевных
терзаний будет интересен каждому читателю точно так же, как
психоаналитику, сеансы которого посещает автор» (Д.Чиарди // Антология
поэзии битников. Там же. С.658).

Итак, в литературе нонконформизма, сочувствующей движению

антипсихиатрии, а иногда и участвующей в нем, язык Фрейда и его учеников
часто используется в ироническом контексте и с отрицательной
коннотацией. Психоанализ для битников - часть культуры конформизма. Они
подчеркивают, что психиатрия стала «светской религией государства» и
системой социального контроля. Ее цель, если использовать метафоры Кизи,
- быть мастерской по ремонту роботов общества-Комбината, возвращать
«починенные изделия» с «припаянными улыбками».

134
»
 Глава III. Роман «Пролетая над гнездом кукушки» как художественное
воплощение ценностей контркультуры США.

§1. Амбивалентность отношений безумия и власти

В романе «Пролетая над гнездом кукушки» противопоставлены две
реальности, в которых воплощается антиномия «мудрость — безумие».
Первая - плосколицый мир Комбината, мир механики, установленных
правил, мир обесчеловечивания путем отчуждения от человека всего, что ему
свойственно по природе, - желаний, смеха, фантазии, игры. Вторая
реальность — мир бунта, спонтанности, карнавальности, внутренней
свободы. Для этой реальности характерен свой особый язык «карнавальных
форм и символов», о котором писал М. Бахтин, говоря о мироощущении
средневековья: «Мироощущение это, враждебное всему готовому и
завершенному, всяким претензиям на незыблемость и вечность, требовало
динамических и изменчивых («протеических»), играющих и зыбких форм
для своего выражения. Пафосом смен и обновлений, сознанием веселой
относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и
символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная
логика «обратности» (a Tenvers), «наоборот», «наизнанку», логика
непрестанных перемещений верха и низа («колесо»), лица и зада, характерны
разнообразные виды пародий и травестий, снижений, профанации,
шутовских увенчаний и развенчаний» (Бахтин М.М. Творчество Франсуа
Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.:
Художественная литература, 1990. С.37).
Элементы карнавальной реальности в романе связаны, прежде всего, с
главным героем Рендолом Патриком Макмёрфи. Вождь Бромден, от лица
которого ведется повествование, рассказывая о появлении «не обычного
новенького» в психиатрической больнице, сразу же противопоставляет его
остальным пациентам: «Не слышу, чтобы он испуганно пробирался по

135
стеночке, а когда ему говорят о душе, не подчиняется с робким, тихим "да",
а сразу отвечает зычным смелым голосом, что он и так довольно чистый,
спасибо, черт возьми» (Кизи К. Пролетая над гнездом кукушки. Пер.
В.Голышева. Спб.: Азбука-классика, 2004. С.31). Так завязывается действие, и
возникает конфликт, который будет развиваться на протяжении всего романа,
конфликт между руководством больницей, рассчитывающим исключительно
на «тихое, робкое да», и Макмёрфи с его «нет, спасибо, черт возьми». «Нет»
Макмёрфи делает его классическим бунтарем: ведь по Альберу Камю, бунтарь
- «это человек, говорящий «нет».
Бунтарь, игрок, актер Макмёрфи вносит диссонанс в годами
отлаженную гармонию механики, по законам которой живет больница.
«Рыжеволосового героя», как именует Макмёрфи старшая сестра, можно
было бы назвать истинным воплотителем карнавальной культуры в ее
американо-ковбойском варианте. Логика «обратности», пародии, снижения -
все это становится частью шутовского «воздурения» действительности,
которое приносит в больницу Макмёрфи. Его принцип войны с всевластным
механическим миром - высмеивание и игра. Как только Макмёрфи понимает,
что отрицание правил, установленных старшей сестрой, невозможно, он
прибегает к карнавальному приему «выворачивания правил наизнанку».
Если пациентам не положено выдавать зубную пасту до шести сорока пяти
утра, Макмёрфи берет у санитара мыльный порошок для мытья плинтусов, и,
распевая, чистит зубы (Кизи. Там же. С. 125). Для героя главное - доказать
миру, что'никакие навязанные извне порядки не лишат человека данной ему
свободы воли. Он постоянно противопоставляет хулиганское, игровое начало
менторской холодности, правильности и выверенное™ действий старшей
сестры: «Она выговаривала ему без горячности, он стоял и слушал, а когда
она кончала, портил все впечатление от выговора, спрашивая, например,
какой лифчик она носит, четвертый или пятый номер, или вообще не носит»
(Кизи. Там же. С. 242).

136
 Бунт через шутовское развенчание власти включает в себя
символический поединок противоборствующих сторон. Бунтовщик старается
доказать всему свету, что пряник из рук власти не сладок и кнут не страшен,
и тем самым лишает власть авторитета. Чтобы понять, как антиномичность
карнавального бунта воплотилась в фигуре Макмёрфи, нужно попытаться
разобраться, против чего был направлен этот бунт.
Роман Кизи интересен тем, что допускает множество интерпретаций
и не ставит читателя перед необходимостью выбора одной трактовки в
пользу других. Бунт Макмёрфи против власти старшей сестры можно
рассматривать с самых разных точек зрения. В широком смысле это может
быть бунт первобытной свободы против современной закрепощенности
общественными рамками. Такая интерпретация перекликается с идеями
поколения «Веселых проказников» (The Merry Pranksters), как называл Кен
Кизи пассажиров автобуса, отправившегося в 1964 году в нашумевший
психоделический тур по Америке.
Психоделическая культура, идеологом которой стал сам Кизи,
наследовала поколению битников, Алену Гинзбергу и Джеку Керуаку.
Поэзия битников и роман Керуака «На дороге» стали для Кизи откровением,
он окрестил период, когда они были созданы, «неоновым ренессансом» ("the
Neon Renaissance"). В свою очередь, «Полет над гнездом кукушки» стал
эпохальным романом для следующего поколения, как в Америке, так и в
Европе. Таким образом, можно рассматривать роман Кизи как веху в истории
нон-конформизма. Тогда бунт Макмёрфи становится «ревом протеста против
правил, по которым живет общество посредственностей, и против тех
невидимых стражей, которые проводят эти правила в жизнь», как он был
описан в рецензии журнала «Тайм» в 1962 г., вскоре после публикации
1
романа . «Безумные» бунтари восстают против условной «мудрости»

1
Ефимова М. Пролетая над гнездом кукушки. Памяти Кена Кизи. 2002 // Радио «Свобода».
Программа «Культура» [сайт] URL: http://www.svoboda.org/programs/OTB/2002/OBT.031002.asp
("дата посещения 17.05.2008V

137
навязанных норм поведения, и даже если сам Макмёрфи терпит поражение,
отделение старшей сестры уже никогда не вернется к прежним порядкам.
Но такое прочтение романа остается довольно поверхностным, если
не рассматривать бунт Макмёрфи в его антиномичности: бунт против правил
создает свои «антиправила», зачастую не менее жесткие, чем только что
отвергнутые. Контркультура во многом основана на подражании
непререкаемым авторитетам, что Джек Керуак, ставший одним из них,
показал в начале романа «На дороге». Его путь начинался с того, что он
«тащился» за своими гениальными друзьями ('shambled after'). Лидеры
«безумства» собирают вокруг себя легионы фанатов и отвоевывают власть у
«мудрого» правительства в шутовских битвах.
Амбивалентность шутовства проявляется у Кизи в том, что
«безумные» речи указывают на безумство не столько самих «безумных»,
сколько на безумство «мудрых» мира. Если верность правительству
Эйзенхауэра - критерий ненормальности, что можно сказать об этом
правительстве? Лучшее осмеяние власти — похвала из уст безумца или
доказательство того, что безумие и власть похожи, как принц и нищий, как
братья-близнецы.
Кизи играет с этой антиномичностью: один из пациентов больницы,
Хардинг, прямо говорит о неком «могуществе безумия»: «Мы сумасшедшие
из больницы на шоссе, из психокерамической, треснутые котелки
человечества. Желаете проверить меня на тесте Роршаха? Нет? Вы
торопитесь? Ах ,уехал. Жаль...никогда не думал, что душевная болезнь
придает человеку некое могущество — могущество! Подумать только:
неужели, чем безумнее человек, тем он может быть могущественнее? Пример
- Гитлер...» (Кизи. Там же. С.277). Хардинг даже предлагает создать
Национальную ассоциацию душевнобольных, чтобы оказывать давление на
Конгресс, развесить на шоссе афиши «с изображением губошлепа
шизофреника за рычагами стенобитной машины, и крупно, зелеными и

138
красными буквами: НАНИМАЙТЕ БЕЗУМНЫХ» (Кизи. Там же. С.280).

Кизи показывает еще одну сторону амбивалентности безумия. Поездка на

рыбалку представлена как прогулка «безумия» по «разумному» миру.
Парадокс заключается в том, что на свободе пациентам больницы приходится
не скрывать свое безумие, а наоборот, преувеличивать его — чтобы спастись от
откровенного ограбления на заправке, путешествующая компания играет в
буйно помешанных: «Если бы мы были простые пациенты, док так бы и
сказал, но мы тут не просто сумасшедшие, все до одного - из палаты
невменяемых преступников, едем в Сан-Квентин, там нас могут разместить
надежнее. Видишь вон конопатого паренька? Можно подумать, мальчик с
журнальной обложки, а он маньяк-мокрушник, троих замочил. А рядом с ним
- зовется у нас пахан-дурак, не знаешь, что выкинет, прямо дикий кабан.
Большого вон видишь? Индеец, убил шестерых белых черенком кирки,
хотели обсчитать его, когда покупали ондатровые шкуры. Встань покажись,
вождь» (Кизи. Там же. С.281). Макмёрфи, не скрываясь, издевается над
заправщиками, приписывая себе и сотоварищам все новые и новые «заслуги»:
«- Скажи мне, рыжий, ты-то там за что? На президента покушался?
- Вот этого, браток, доказать не смогли. На ерунде залетел». (Кизи. Там
же. С.281).

Кизи в форме анекдота раскрывает отнюдь не веселую истину:

безумие клеймится как таковое и содержится в смирительной рубашке в
четырех стенах буйного отделения тогда, когда оно лишено реальной силы. В
«разумном» мире безумие, наделенное властью, пусть властью насилия,
вызывает/ невольное уважение и порой требует беспрекословного
подчинения. Хардинг, упоминающий Гитлера как пример могущества
безумия, сам смеется над своими словами, однако в них лишь доля шутки.
Один из законов «мудрого» общества состоит в том, что наделенный властью
человек наделяет себя и правом судить о собственной разумности, равно как

139
и о разумности подчиненных ему людей. С другой стороны, назвать человека
безумным — значит лишить власти и права самого существования в
обществе, обезвредить; яркий' пример тому в литературе — Чацкий
Грибоедова. Доктор Андрей Ефимыч из чеховской «Палаты №6» говорит,
что лишь случай отделяет больничной решеткой безумных от не безумных,
на самом деле «случай» определяется характером, социальным статусом,
связями, деньгами, наконец, физической силой, - всем, что дает человеку
власть в обществе. Макмёрфи играет на этом, требуя скидку на заправке,
говоря, что если это и экскурсия сумасшедших, то экскурсия «законная,
утвержденная, запланированная и организованная свыше», а значит не
имеет никакого значения то, что они сумасшедшие — обращаться с ними
следует, как с людьми из ФБР.
Еще одно прочтение романа связывает его с традициями собственно
американской литературы. Профессор Орегонского университета Джордж
Уикс в интервью для канала «Культура» раскрывает суть бунта Макмёрфи
как противостояние индивидуума социуму: «Роман «Пролетая над гнездом
кукушки» чрезвычайно традиционен для американской литературы. Как и
многие наши произведения, этот роман написан о противоборстве одиночки-
индивидуалиста с жесткой общественной структурой. Общество в романе это -
население и обслуга больничного отделения. Одиночка - симулянт
Макмёрфи, свободная душа. А цербер, стоящий на страже рутины,
стандартов и правил, - старшая медсестра Рэтчел. Популярность этого романа
в Америке трудно преувеличить» (Ефимова М. Там же). При такой
интерпретации симулянт, то есть лжебезумец Макмёрфи, остается один на
один с истинно безумным обществом. По мнению Уикса, его поражение -
трагедия американского героя-индивидуалиста.

§2. Факт и символ в романе

Кизи, представляя мир психиатрической больницы глазами Вождя
Швабры, рассказывает о собственном жизненном опыте. Речь идет о работе

140
санитаром в ночную смену в военном госпитале в Мендлер-парк и об
участии в качестве добровольца в экспериментах над психоделическими
наркотиками в той же больнице. При таком прочтении романа видения и
кошмары Бромдена, босхо-дюреровские образы в технократической
трактовке - это галлюцинации самого Кизи в состоянии наркотического
опьянения. Том Вульф в своей книге «Электропрохладительный кислотный
тест» (Tom Wolfe, The Electric Kool-Aid Acid Test, 1968) описывает подобные
состояния Кизи: «Подопытным кроликам не говорили, что им дают. Но Кизи
всегда узнавал, например, действие дитрана. Ворс на больничном одеяле
начинал казаться ему полем острых шипов, а крики белок за окном
становились такими громкими и странными, словно это кричали не белки, а
птеродактили. Когда начинал двигаться потолок, Кизи охватывала паника.
Другой наркотик был мягче. Кизи вдруг начинал чувствовать, что весь этот
преувеличенный мир не враждебен ему. Он просто впустил его в себя, стал
ему понятен. Не только вещи, но и люди...» (Ефимова М. Там же). Кизи и
сам способствовал распространению подобной версии создания «Полета...»,
например, подтверждая, что первые три страницы романа «вылились» из
него после принятия особенно сильной дозы мескалина, и впоследствии он
не вносил в текст практически никаких изменений. Однако представляется,
что это большей частью созданная автором легенда в духе поколения
Веселых проказников и «кислотных тестов». Сохранившийся первый
набросок начала романа разительно отличается от окончательной версии
(черновик первых страниц романа можно найти в книге 'Cuckoo's Nest: Text
and Criticism', Ed. John Clark Pratt. Colorado State University: Penguin Press,
1973).

В том, что касается других реальных фактов из жизни Кизи, роман

можно скорее назвать провидческим, чем автобиографическим. Если
согласиться с тем, что образ Макмёрфи- это отчасти сам Кен Кизи, можно
увидеть, что автор причудливым образом в чем-то пошел по стопам своего

141
героя. Увеселения Проказников на ранчо Кизи Ла Хонда и конфликты с
полицией в 1965 году напоминают противостояние Макмёрфи и старшей
сестры, в романе и в жизни — смешение фарса и трагедии. По иронии судьбы
Кизи, представшему перед судом за хранение марихуаны, присуждают почти
то же наказание, что и его герою в романе: штраф и шесть месяцев
принудительных работ на исправительной ферме.
Жизненный опыт писателя позволил ему создать роман, в котором
символизм сочетается с фактографичностью, и именно основанность
произведения на фактах призвана убедить читателя в реальности
происходящего. Работая санитаром в психиатрической больнице, Кизи
использовал часы своей ночной смены для создания галереи второстепенных
персонажей будущего романа. Он очень дорожил чувством реальности всего
пережитого, правдивостью и точностью каждой детали, пусть вызывающей
отвращение, кажущейся нелепой или пугающей. В письмах к Кену Бэббсу
(Ken Babbs), близкому другу и соавтору одного из своих поздних романов,
Кизи подробно описывает все происходящее с ним в больнице, признаваясь,
что «приходит к убеждению, которое раньше отвергал, - чтобы быть до
конца правдивым и свободным, писатель должен вести дневник». (Pratt J.С.
Op.cit. Р.339. Здесь и далее текст писем Кизи в переводе автора диссертации).
Однако интерпретация романа как автобиографии может привести к
неразличению социальной и художественной реальности, когда в метафорах
и символических деталях романа видятся подробности биографии автора, и
теряется многогранный смысл самих литературных образов. Для данной
работы важно обратить внимание лишь на.те аспекты автобиографического
подхода, которые помогут проанализировать антиномичность отношений
мудрости и безумия в романе. Во-первых, это письма Кену Бэббсу с
портретами безумных мудрецов и мудрых безумцев, которых Кизи встречал
среди пациентов больницы. Во-вторых, это размышления Кизи во время
экспериментов с психотропными веществами, там, где описание
эмоциональных состояний писателя может дать ключ к пониманию романа.

142
 В одном из писем Бэббсу, с подзаголовком «Пациенты» ('People on
the ward'), Кизи рассказывает о беспомощном безумии, безумии старости,
беспамятства, впадения в детство: «существа, которых нужно кормить с
ложки пюре и детским питанием, младенцы, растущие в прошлое, прочь от
цивилизации и рациональности, назад к полной зависимости, в темноту, в
утробу, в семя...» (Pratt J.C. Op.cit. Р.340). Затем Кизи набрасывает портреты
нескольких «овощей», почти каждый из которых станет персонажем второго
плана в романе. Вот Эллис, с лицом, перекошенным от страха перед чем-то
ведомым одному ему; вот Пит, вечно жалующийся на смертную усталость;
вот Матерник, которому повсюду мерещится грязь, и даже сигаретный дым
ему кажется грязным. Камино готов «съесть все, что до этого не съест его».
Либби каждые тридцать секунд с регулярностью швейцарских часов
разражается гомерическим хохотом. Беки узнаешь с первого взгляда: он уже
встречался вам на фотоснимках жертв Бухенвальда — скелет, покрытый
желтым воском (Pratt J.C. Op.cit. P.341-342).
Герои романа легко сопоставимы со своими прототипами, нетрудно
угадать в Джордже Рукомойнике Матерника, в Ракли - Чартеса, а Пит и
Эллис даже сохранили имена. Но такое сопоставление мало что дает для
понимания романа. Гораздо важнее то, что стоит над фактографичностыо, в
романе доходящей до гротеска. Нигде в романе сумасшествие не остается
лишь отклонением от нормы в рамках поставленного диагноза; безумие во
всем многообразии своих воплощений становится метафорой чего-то, что
находится за пределами «медицинского» знания (медицинского в кавычках,
потому что сама медицина воплощает власть технократического государства
над человеком). Как и в реальной психиатрической больнице, пациенты
отделения старшей сестры делятся на острых и хроников. Вождь Швабра,
описывая окружающий мир с меткостью стороннего наблюдателя и с
вовлеченностью пострадавшего, объясняет, что острые так называются
потому, что «доктора считают их еще достаточно больными, чтобы лечить»
(Кизи. Там же. С.34-35).

143
 Острые много двигаются, днем они заняты карточными играми, шутят
и прыскают в кулак: «никто не смеет засмеяться в полный голос — вся
медицина сбежится с блокнотами и кучей вопросов» У противоположной
стены, как на другом берегу реки, коротают день хроники, «отходы
комбинатского производства», «Этих держат в больнице не для починки, а
просто чтобы не гуляли по улице, не позорили марку. Хроники здесь
навсегда, признаются врачи. Хроники делятся на самоходов вроде меня -
эти еще передвигаются, если их кормить, - на катальщиков и овощей. Мы,
хроники, то есть большинство из нас, это машины с внутренними
неисправностями, которые нельзя починить, - врожденными
неисправностями или набитыми, оттого что человек много лет налетал
лицом на твердые вещи и к тому времени, когда больница подобрала его, он
уже догнивал на пустыре». (Кизи. Там же. С.35).

Если оторваться от реалий психиатрической больницы, разделение на

хроников и острых представляет метафору. Хроники являют собой жалкое
зрелище человеческой беспомощности. Только им самим ведомо, что
происходит в их внутреннем мире, если там еще может что-то происходить,
но для внешнего мира их жизнь представляется растительным
существованием. Это последняя стадия обесчеловечения человека, символ
власти Комбината над отдельным существом. Хроником можно стать просто
по ошибке медицины — если «в мозгобойной комнате поддали лишку», как
случилось с Эллисом. Теперь он навеки застыл в позе распятого Христа, в
том же состоянии, в каком его стащили последний раз со стола.
Неподвижность Эллиса доводится до гротеска: «Он прибит к стене, как
охотничий трофей...На прежнем месте он простоял так долго, что моча
проела пол и перекрытия, и он то и дело проваливался в нижнюю палату, и
там сбивались со счета на каждой проверке». (Кизи. Там же. С.36). Второй
способ попасть в хроники — подвергнуться «воспитательному» воздействию
медицины. Ракли возвращается из «шокового шалмана» обритым и с глазами

144
«серыми и опустелыми, как перегоревшие предохранители», способный
только пускать слюни и мусолить старую фотокарточку в руках.
Представляется, что страшнее удела хроников нет ничего в
больнице — острым достаточно намекнуть, что и они могут стать такими,
чтобы затих любой бунт. Однако и здесь проявляется амбивалентность
восприятия безумия у Кизи. Вождь Швабра, рассказывая историю Ракли,
добавляет своеобразный комментарий: врачи считают Ракли своей ошибкой,
но на самом деле, куда страшнее, если бы операция удалась, и домой
отправился еще один робот для комбината, «в низко надвинутой шляпе, а под
ней - лицо лунатика, как будто ходит и смотрит простой счастливый сон»
(Кизи. Там же. С31). 'A simple happy dream' - новое, ироническое
воплощение American dream, это «американская мечта», которую достижения
технократической цивилизации сделали реальностью. Так Кизи представляет
безумие в его двойственности: с одной стороны, оно пугает своей
младенческой беспомощностью, но с другой, беспомощность младенца
оказывается все же меньшим безумством, чем сияющая улыбка робота.
Антиномичность безумия хроников в том, что они безумны в своем возврате
к животному началу и мудры в своей оппозиции всему механическому.
На фоне беспомощности хроников острые кажутся особенно
жизнедеятельными. Но присмотревшись к ним, нетрудно понять, что любая
активность в абсурдном мире больницы - это работа на Комбинат. Хроники
доносят друг на друга, записывают случайно подслушанные сведения в
вахтенный журнал, прекрасно зная, что с их помощью старшая сестра
отправляет пациентов на лоботомию и электрошок. Награда за предательство
небольшая — птичка напротив фамилии, и на следующий день можно спать
допоздна, но важнее поощрения то, что острые морально зависимы от
сестры, причем намного больше, чем хроники. И в этом проявляется
противоречивый характер безумия: полная внешняя зависимость хроников от
персонала больницы парадоксальным образом дает им и определенную
внутреннюю свободу. Не принадлежа себе, хроники не принадлежат и

145
Комбинату, в отличие от острых, которые, боясь потерять внешнюю свободу,
жертвуют свободой внутренней. Таким образом, безумие освобождает от
власти чужого разума, и сумасшествие таких героев Кизи, как старика Пита
и полковника Маттерсона, хотя и действительно является психическим
расстройством, сродни добровольному «безумию» юродивых и шутов. Если
перефразировать английскую поговорку 'many a true word is said in jest',
можно сказать, что часто слова истины произносятся и сумасшедшим в
бреду, many a true word is said in ravings of a madman.
Задача руководства отделения убедить пациентов и посетителей
больницы в разумности и правильности применяемых методов лечения,
вовлечь больных в выгодную медицине игру и сделать из них истинных
адептов «теории терапевтической общины», которую доктор терпеливо
объясняет каждому новенькому: «цель терапевтической общины
демократическое отделение, полностью управляемое пациентами, их
голосами, и стремится оно выпустить нас обратно на улицу, во внешний
мир, достойными гражданами. Всякое мелкое недовольство, всякую жалобу,
все, что тебе хотелось бы изменить, надо высказывать перед группой и
обсуждать, а не гноить в себе... А если друг что-то сказал в обычном
разговоре - запишите в вахтенный журнал, чтобы знали врачи и
сестры...Извлеките старые грехи на свет Божий, чтобы омыться в глазах
людей. И участвуйте в групповом обсуждении. Помогите себе и друзьям
проникнуть в тайны подсознательного...» (Кизи. Там же. С. 73-74).
Врач призывает пациентов к публичной исповеди во имя
психоанализа, а старшая сестра превращает терапевтические собрания в
пытку, когда люди, как на дыбе, под ее взглядом раскрывают все свои
совершенные и несовершенные преступления. Хор жаждущих исповедаться
все крепнет: я ограбил кассу на заправке, я в шесть лет убил кошку, я. хотел
затащить сестренку в постель, а я брата, а я затащил, и я, и я... Еще немного
и людям мучительно будет смотреть друг другу в глаза после собрания. Но
остановить раскрутившуюся вертушку лжеоткровений они не могут: они во

146 •
власти старшей сестры. Вдруг все замирает после крика старика Пита.
Антиномичность ситуации в том, что в исповеди откровенность оказывается
ложью, покаяние — пресмыкательством.
Пит — хроник, причем всю свою жизнь, на голове у него две
вмятины после родовой травмы, о которой Вождь рассказывает в своей
обычной манере придурковатой комичности и, одновременно, с мрачным
скепсисом мудреца: младенец Пит, высунув голову наружу, увидел, что за
«аппаратура» дожидается его появления, и решил не выходить вовсе, но врач
выдернул его, ухвативши за голову щипцами для льда. Бромден подспудно
рассказывает, что несвобода человека в Комбинате начинается в момент его
рождения, когда врач обращается с ним, как с вещью. Важно, что для
Бромдена младенец, с первого взгляда оценивающий этот мир как жуткий и
не приспособленный для жизни человека, куда мудрее оптимиста-врача,
«выдергивающего» ребенка из утробы матери и решающего, что «все в
порядке». Детство и зрелость в обществе Комбината антиномичны:
младенец оказывается мудрым, а взрослый - безумным.
Придурковатость спасает Пита от лап комбината: отправляя его
выполнять самую примитивную работу, ему не вживляют «никаких
регуляторов». Поэтому против него бессильны заклинания доктора и
замораживающие взгляды старшей сестры. Он прерывает собрание своей
извечной жалобой, криком: «Я устал!», но этот крик истинного безумия есть
крик самой истины. Его «сильный, сердитый, медный» голос, какого раньше
никто у него не замечал, производит на всех необычайное действие: орущие
как будто освободились от дьявольских чар, стряхнули само безумие: «Все
смолкли. Им стало почему-то стыдно. Словно он произнес что-то
верное, стоящее, важное - и все их ребяческие выкрики показались
чепухой». (Кизи. Там же. С. 76).
Кизи постоянно подчеркивает антиномичность безумия, силу его
бессилия. Когда-то Питу стоило огромных волевых усилий выполнять
работу, с которой шутя справился бы шестилетний. Сейчас он смертельно

147
устал только от того, что закричал о своей усталости, но ему достанет сил
уложить на пол одним ударом кулака санитара, и, повернувшись к больным,
предупредить их: «Все это - сплошная ахинея, и больше ничего». Пит
рассказывает им, что «снес столько обид, что родился мертвым», и мертв вот
уже пятьдесят пять лет, поэтому у него нет сил бороться, но у тех, кто
родился живым и сейчас живет, силы найтись должны. Обращаясь к
товарищам, Пит плачет и протягивает руку чашечкой, как будто что-то им
предлагает. Это что-то, что нужно взять с пустой ладони — свобода, дар
безумного безумным. Бунт Пита на общем собрании — это бунт безумия
против лжеразума, бунт косноязычия против отупляющего многословия,
бунт бессилия против всевластия, заранее обреченный и на поражение, и на
победу.
Символично, что острые стараются держаться подальше от хроников,
как замечает Вождь, чтобы не вспоминать лишний раз, что такое может
случиться и с ними. Метафору разделения больных на острых и хроников
можно трактовать разными способами. Если рассматривать психиатрическую
больницу как символ государства, это может быть боязнь людей, живущих
при тоталитарном режиме вспоминать о тех, кто стал жертвой этого режима,
как это описывается, например, в книге Цецилии Кин «Автопортрет в
красном» (Cecilia Kin. Autoritratto in rosso). В более широком понимании это
может быть страх людей перед наглядным воплощением безумия,
напоминающим о том, что в каждом из нас дремлет животное начало. Это
стремление изолировать безумие, запереть в подвалы, изгнать за пределы
города, отправить в дальнее странствие по морю, - любыми способами убрать
с глаз долой. Мишель Фуко подробно объясняет такое восприятие безумия
обществом, показывая связь истории психиатрических клиник с наследием
средневековых лепрозориев, тюрем и приютов для бедняков. Кстати, Фуко,
описавший феномен изоляции безумия, стал, как и Кизи со своим романом,
частью движения антипсихиатрии.

148
 В еще более широком трактовании эту метафору можно понять, как
желание человечества отгородиться от всего, что связано с болезнью и
смертью. Фуко в другой работе «Рождение клиники» пишет о значении
переживания человечеством сознания собственной смертности для
зарождения психологии как таковой. Безумие как смерть сознательного в
человеке символизирует смерть человека в целом, а потому постоянно
напоминает о конечности человеческого существования. В этом смысле
безумие открывает наблюдающему за ним особую мудрость бренности всего
человеческого. Таким образом, в существовании безумия, то есть смерти
разума, есть свой смысл и высшая мудрость - показывать разуму
ограниченность и преходящесть его власти. Кизи воплощает эту
ограниченность разума и мудрость безумия в персонажах «Полета над
гнездом кукушки».

§3. «Полет над гнездом кукушки» как художественное

выражение идей антипсихиатрии

Другой возможный вариант анализа романа — проследить его связь с

движением антипсихиатрии в медицине, начавшимся в Америке в 60-е годы.
Это движение часто рассматривается как часть общего движения
контркультуры, хотя сами врачи—«антипсихиатры» отрицали свою
причастность к ней. Интересно, что публикация романа «Полет над гнездом
кукушки» упоминается в современных энциклопедиях как значимое событие
движения антипсихиатрии; Кизи, таким образом, по своему влиянию на
общественное мнение своего времени, сравним с такими именами, как
Мишель Фуко и Ирвинг Гоффман (Erving Gofrman).Одним из инициаторов
движения: был американский психиатр Томас Заз (Thomas Szasz), автор
работы «Миф о психическом заболевании» (The Myth of Mental Illness). Кен
Кизи вел переписку с Зазом, и, возможно, некоторые идеи психиатра нашли
отражение в произведении писателя.

149
 В своих работах Заз утверждает, что «психиатрия - это псевдонаука,
которая паразитирует на медицине, используя слова, похожие на научные,
изобретенные за последнее столетие» ('Psychiatry is a pseudo-science that
parodies medicine by using medical sounding words invented over the last 100
years', Zsazs Th. Heresies. Op.cit.). Несколько остроумных зарисовок из
«Полета над гнездом кукушки» иллюстрируют точку зрения Заза, например,
сцена собрания психиатров в отделении старшей сестры:
« - Да, боюсь, нашего рыжего друга Макмерфи ждет буйное отделение.
Знаете, что я заключил, понаблюдав за ним эти несколько дней?
- Шизофреническая реакция? - Гадает Алвин.
Трубка качает головой.
- Латентная гомосексуальность с формированием реакции?
Высказывается третий. Трубка опять качает головой и закрывает глаза.
Нет, - говорит он и улыбается всему собранию.
Н_е_г_а_т_и_в__н__ы_й Э__д_и_п_о_в.
Все поздравляют его» (Кизи. Там же. С Л 90).

Сам Макмерфи выступает в романе своеобразным антипсихиатром,

доказывая на доступном ему языке, что притязания на научность в
психиатрии служат лишь оправданием насилия над пациентами в
психиатрических больницах. Диалог Макмерфи с Хардингом после первого
«терапевтического» собрания пациентов мог бы стать блестящей пародией на
спор психиатров и вольных последователей антипсихиатрии:
- Вот, оказывается, как просто, - говорит он (Хардинг), - до
глупости просто. Вы в палате шесть часов, а уже упростили всю работу
-
Фрейда, Юнга и Максвелла Джонса и свели ее к одной аналогии: побоище на
птичьем дворе.
- Я говорю не про юнгу Фрейда и Максвелла Джонса, я говорю про ваше
вшивое собрание, про то, что с тобой делала сестра и остальные паразиты.

150
Тебе наклали (Кизи. Там же. С. 84).

Однако художественная реальность Кизи намного сложнее реальности

исторического факта: противостояния психиатрии и антипсихиатрии. Бунт,
затеянный Макмёрфи, нельзя представить как просто бунт пациентов- жертв
против врачей- палачей. Хардинг как один из пациентов должен, по мнению
антипсихиатров, быть жертвой лжедокторов, но именно Хардинг защищает
их теории перед Макмёрфи и оперирует терминологией психоанализа. Когда
Макмёрфи попросту посылает его к черту, он в ответ ставит грубияну
медицинский диагноз и едко предлагает составить конкуренцию мисс
Гнусен, применяя фрейдизм на практике: «А, да, я забыл добавить, что
ваша первобытная грубость тоже бросилась мне в глаза. Психопат с
несомненными садистскими склонностями, руководящийся, по-видимому,
слепой эгоманией. Да. Как видите, все эти природные таланты
безусловно сделали вас толковым медиком и позволяют критиковать
систему мисс Гнусен, хотя она - психиатрическая сестра с высокой
репутацией и двадцатилетним стажем. Да, при ваших талантах, мой друг,
вы можете творить чудеса в подсознательном, утешить ноющий ГО,
исцелить раненое сверх-я. Наверно, вы могли бы вылечить все отделение,
овощей и прочих. Всего за шесть месяцев, дамы и господа, или требуйте
деньги назад!» (Кизи. Там же. С.85).
Здесь Кизи воспроизводит ситуацию своеобразного «стокгольмского
синдрома»: Хардинг защищает старшую сестру, которая только что жестоко
унижала его на глазах других пациентов и вынуждала и их участвовать в
этом. К тому же, Хардинг, как и большинство пациентов отделения старшей
сестры, лечатся в больнице добровольно. Таким образом, антиномичность
отношений мудрости и безумия нельзя упростить до безумия жестоких
психиатров- «мудрецов» и беззащитности «безумных» пациентов,
разделение на овец и волков в овечьих шкурах было бы слишком
поверхностным. Водораздел лежит не между социальными ролями врачей и

151
пациентов, а между мудростью внутренней свободы и безумием
конформизма.

И все же ряд идей Томаса Заза оказал определенное влияние на Кизи.

Прежде всего, мысль о том, что, психиатрия стала «светской религией
государства» и системой социального контроля. В романе вождь Бромден
описывает отделение старшей сестры как мастерскую по ремонту роботов
Комбината: «Отделение - фабрика в комбинате. Здесь исправляют ошибки,
допущенные в домах по соседству, в церквах и школах,- больница
исправляет. Когда готовое изделие возвращают обществу полностью
починенное, не хуже нового, а то и лучше, у старшей сестры сердце
радуется; то, что поступило вывихнутым, неродным, теперь исправная,
пригнанная деталь, гордость всего коллектива, наглядное чудо. Смотри,
как он скользит по земле с припаянной улыбкой и плавно входит в жизнь
уютного квартальчика, где как раз роют траншеи под городской
водопровод. И счастлив этим. Наконец-то приведен в соответствие...»
(Кизи. Там же. С. 34-35).
Образ исправленного «человека» с припаянной улыбкой создает
атмосферу почти кафкианского ужаса. Важно, что для Бромдена психиатрия
представляется неким результатом развития технического прогресса: есть
неразрывная связь между появлением водопровода, в «уютном квартальчике»
и тем, что житель этого квартальчика превратился в «изделие». Конечная
цель психиатрической больницы - «подладить человека под среду» ('adjust to
surroundings'), как будто иначе, как превратившись в робота, нельзя принять
созданного индустриализацией мира. У Кизи этот мир видится глазами
индейца, который еще ребенком испытал, что такое, когда земля в буквальном
смысле уходит из-под ног. Повествование Вождя Швабры — лоскутное одеяло
из воспоминаний, галлюцинаций, ночных кошмаров, обрывков подслушанных
разговоров, бреда во время процедур электрошоковой терапии.
Все это с красноватым оттенком Апокалипсиса, который придают

152
 рассказу красные пилюли из корзинки старшей сестры. Неясно, чем больше
искажено сознание индейца - самой болезнью или годами терапии, но это то
самое искажение безумия, которому доступно истинное знание, описанное
Фуко как «эзотерическое»: «все нелепые образы безумия на самом деле
являются элементами некоего труднодостижимого, скрытого от всех,
эзотерического знания» (Фуко М. История безумия в классическую эпоху.
Там же. С.41).
Авторитет старшей сестры (и воплощаемого ею Комбината) покоится
на идее непогрешимости системы, поддерживающей власть, и порочности
пациентов. Вина их в том, что они не сумели соответствовать правилам
общества во внешнем мире. Навязывая обитателям больницы, как пациентам,
так и персоналу, чувство вины за свою неполноценность, мисс Гнусен
санкционирует право наказания, некоего священнодействия, призванного
магическим образом восполнить недостатки воспитания и оказать
терапевтический эффект: «Когда-то, возможно в детстве, вам позволяли
пренебрегать правилами общества. Нарушая правила, вы сознавали
свою вину. Вы хотели заплатить, н_у_ж_д_а__л_и_с_ь в этом, но наказания
не было. Неразумная снисходительность ваших родителей, возможно, и
была тем микробом, который породил вашу болезнь. Я объясняю вам это,
чтобы вы поняли: мы поддерживаем дисциплину и порядок
исключительно ради вашего блага» (Кизи. Там же. С.236).
Старшая сестра пытается предстать в образе справедливой матери,
j наказывающей сыновей, и отчасти ей это удается. Специалист по связям с
!

общественностью, проводя экскурсию по больнице рассказывает, что выбрал

* это отделение потому, что здесь работает мисс Гнусен, а «она как мать».
Хардинг в разговоре с Макмёрфи сразу после первого собрания, на котором
тот присутствовал, называет старшую сестру «улыбчивой, ласковой и
нежной мамочкой» и «ангелом милосердия» (Кизи. Там же. С.87), правда,
через минуту срывается и признает, что он и его товарищи по несчастью,

153
\
включая самого доктора — «жертвы матриархата», «сознающие свою
неполноценность» (Кизи. Там же. С.90).

§4. Смех как форма бунта «мудрого безумия» против «безумной

мудрости»

Противопоставление игрового и серьезного, «мудрого» и «безумного»

связано в романе не только с фигурой самого Макмёрфи. Это
противопоставление помогает раскрыть еще одну тему «Полета над гнездом
кукушки» — «индейскую». Комбинат, перемалывающий в своих недрах все
живое, не оставляет выбора коренным жителям Америки; сохраняя им жизнь,
но отбирая свободу, он заставляет их подстраиваться под законы чуждого им
мира. Отец рассказчика, вождь одного из племен, проживавших в Колорадо,
сталкиваясь с жестоким безразличием представителей правительства,
выбирает тактику шутовства. Бромден вспоминает об одном из таких
конфликтов по ассоциации с очередным «воздурением» Макмёрфи: «Я
доволен, что Макмёрфи довел санитара, это немногие могут. Отец мой
умел...» (Кизи. Там же. С. 126). Маленький эпизод, всплывающий в памяти
Бромдена, очень ярко иллюстрирует идею истинной и ложной мудрости
глазами индейца. Когда к отцу Бромдена приезжают чиновники
договариваться о подписании договора между правительством и племенем,
индеец только расставляет пошире ноги и щурится на небо, повторяя одну
фразу: «Гуси летят, белый человек». Поначалу «белому человеку»
представляется, что вождь не понимает его в силу собственной
недоразвитости, что с ним нужно «говорить по-особому», попытаться
расписать выгоды контракта, но тот лишь повторяет: «И в прошлом году
гуси...и в позапрошлом, и в позапозапозапрошлом...». Зачем нужны какие-то
контракты, суета слов, поиск выгод, если смысл жизни, вот он, на небе над
головой, столетиями остающийся неизменный? Поняв, что над ними
потешаются, чиновники уезжают, не сказав ни слова, а в совете племени еще

154
 долго повторяют шутку вождя: «Знаете они какие, эти гуси, белый человек».
Вспоминая об этом случае, Бромден знает, что отцу в конечном счете
не удалось победить Комбинат, что и его сделали «маленьким», что он не
отстоял ни земли для своего народа, ни собственного счастья. Но Бромдену
важно, что отец, как и Макмёрфи, не потерял дара смеяться над теми, кто
сильнее его. Получается, что смех — единственное достойное оружие в битве,
заранее обреченной на поражение. Это способ сохранить себя, свое «я», свою
внутреннюю свободу. Поэтому Макмёрфи смеется сам и учит смеяться
других обитателей больницы: «Может быть, он не понимал, почему мы еще
не хотим смеяться, но понимал, что по-настоящему сильным до тех пор не
будешь, пока не научишься видеть во всем смешную сторону» (Кизи. Там же.
С.279).

Вводя обитателей больницы в свой шутовской мир «изнанки»,

Макмёрфи вынужден постоянно балансировать на грани игры и реального
безумия. Во второй части романа есть сцена, где один из пациентов пытается
втянуть Макмёрфи в свою игру. Мартини за пультом в ванной изображает
пилота на реактивном самолете, двигает рычагами, стреляет по
воображаемым целям. На секунду он кажется совершенно безумным: «По
цели... Огонь! - Он отдергивает руки от пульта и резко выпрямляется,
волосы у него разлетелись, выпученные глаза глядят на душевую кабину с
диким испугом, так что все картежники поворачиваются на стульях и
смотрят, что он там увидел, - но не видят ничего, кроме пряжек, висящих на
новеньких жестких брезентовых ремнях среди патрубков» (Кизи. Там же. С.
222).
Мартини жаждет, чтобы и Макмёрфи увидел «врагов» в пряжках
ремней, но измученный и напуганный перспективами остаться в больнице
I

Макмёрфи кричит, что он ничего не видит, и посылает Мартини к черту.

Реакция последнего парадоксальна: он кивает и отворачивается от душа: «Ну,
я их тоже не видел. Я пошутил». Слова Мартини можно прочесть так, что он
пригласил Макмёрфи поиграть с ним в безумие, тот отказался, испугавшись
155
безумия реального, но сам-то Мартини не на секунду не сомневался, что его
безумие мнимое, и разочарован в своем кумире.
Мир больницы, увиденный глазами вождя Швабры, представлен как
антитеза «старшая сестра — Макмёрфи». Макмёрфи олицетворяет все живое и
настоящее, мисс Гнусен - все мертвое и искусственное. Если Макмёрфи -
эрос, то старшая сестра - танатос. Он - воплощение свободы, она - винтик в
машине Комбината. Макмёрфи - человек из плоти и крови, а старшая сестра
- робот, пустая кукла, и везде изображается как машина: «...накрашенная
улыбка искривилась, превратилась в оскал, а сама она раздувается все
больше, больше, она уже размером с трактор, такая большая, что слышу
запах механизмов у нее внутри - вроде того, как пахнет мотор при
перегрузке (Кизи. Там же. С.25). Их противостояние - не противостояние
мужского и женского начала, а борьба реальности и фантома.
Хотя роман нередко рассматривался в американской критике как
антифеминистский, старшую сестру скорее можно считать воплощением
антиженского, чем женского начала. Её сумочка похожа на ящик для
инструментов, в ней нет ни помады, ни пудреницы — только шестеренки и
мотки проволоки (Кизи. Там же. С.24). Единственно, что в ней есть женского
— большая грудь, но она старается тщательно скрыть эту «ошибку при
сборке», как говорит Вождь Швабра. Женщина-робот - это воплощение
абсурда всего технократического государства, воплощение власти механизма
над природой. Неслучайно Макмёрфи противопоставляет псевдоженскому
началу настоящую женщину, когда зовет в больницу свою подругу.
Бромдену кажется при этом, что больничная аппаратура, не рассчитанная на
какие бы то ни было проявления женственности и сексуальности, в
буквальном смысле перестает работать: «Над ее головой над потолком висел
голубой дым: видно, когда она ворвалась сюда, во всем отделении
перегорела аппаратура - попыталась подстроиться, замерила электронными
датчиками, вычислила, что справиться с таким не может. И просто сгорела,
покончила с собой». (Кизи. Там же. С.269). Старшая сестра мечтает о мире

156
техники, где человек будет лишен всего человеческого, в том числе
инстинкта продолжения рода, поэтому Хардинг и говорит об излюбленной
мисс Гнусен лоботомии как «кастрации лобных долей мозга»: «видимо, раз
ей нельзя резать ниже пояса, она будет резать выше глаз». (Кизи. Там же
С.227).
Старшая сестра так же неспособна к материнству, как и к любому
другому проявлению женственности. Образ «мамочки Гнусен» - всего лишь
одна из масок куклы-экзекутора. В романе у мисс Гнусен есть двойник, это
мать Билли Биббита, еще одна маска лз/сематеринства. Она помещает сына в
больницу, где сама работает в регистратуре, хотя едва ли Билли подает
основания для беспокойства по поводу психического здоровья, кроме
полного подчинения воле матери. Символично, что когда старшая сестра
спрашивает у Билли, когда тот начал заикаться, Билли отвечает: со своего
первого слова «м-м-мама». Когда Билли в тридцать один год пытается
напомнить матери, что ему пора жениться, та с кокетливым смешком
произносит: «Милый, похожа я на мать женатого мужчины?». Наблюдающий
за ней Вождь Швабра решает, что она вообще не похожа на мать. Макмёрфи,
поднимая пациентов на бунт против власти женщин, организует Билли
ночное свидание с девушкой. Антиномичность этого бунта в том, что
патриархат подавляет волю так же, как и матриархат, и Билли, так и
оставшись в душе зависимым ребенком, не может выдержать мысли о
грозящем ему наказании и совершает самоубийство.

Если старшая сестра воплощает порабощающую технику, то Макмёрфи

— освобождающую природу. Бромден, вырываясь на волю вместе со всей
компанией во главе с Макмёрфи, вдруг замечает необыкновенное
преображение природы: «Солнце пробивалось сквозь облака и красило
кирпичи на фасаде в розовый цвет. Слабый ветерок спиливал оставшиеся
листья на дубах и складывал стопками над проволочным забором. На него
изредка садились коричневые птички; когда ветер бросал пригоршню

157
листьев на забор, птички улетали с ветром. Сперва даже казалось, что листья
ударяются о забор, превращаются в птиц и улетают» (Кизи. Там же. С.272)
Ветер, превращающий мертвые листья в живых птиц, символизирует
свободу. Бромдену во всем видится возрождение, которое на самом деле
началось внутри него с появлением в его жизни Макмёрфи.
Для Вождя Швабры Макмёрфи — мифический великан вселенского
масштаба, его смех оглашает море, его рукопожатие передает
нечеловеческую силу, а когда его первый раз подвергают электрошоку, сама
природа вздрагивает, и умирают птицы: « А за окном воробьи, дымясь,
падают с провода» (Кизи. Там же. С.327)
Антитеза истинного и ложного повсюду встречается в романе. Старшая
сестра умеет лишь улыбаться приклеенной улыбкой, превращая ее в
подходящее моменту выражение, всегда механическое. Макмёрфи
гомерически хохочет. Мертвенной холодности сестры он противопоставляет
буйный темперамент, серьезность робота сводит на нет комическими
«воздурениями»: «он участвовал в каждом собрании, в каждом обсуждении -
говорил с растяжкой, подмигивал, шутил, сколько мог, чтобы выманить
худосочный смешок у какого-нибудь острого, который улыбнуться боялся с
тех пор, как ему стукнуло двенадцать».(Кизи. Там же. С.239) Макмёрфи
обесценивает строгость наказаний старшей сестры, так что постепенно и
другие пациенты перестают ее бояться, например, он, следуя законам
шутовской риторики, спешит лично поблагодарить ее за честь дежурства в
уборной, и обещает «думать о ней каждый раз, когда будет драить писсуар»
(Кизи. Там же. С. 193). Ему важно доказать пациентам больницы, что живой
человек сильнее фантома, и что нельзя ни в ком убить спасительное чувство
юмора и стремление-всегда оставаться самим собой. Поэтому он и смеется и
сквозь сжатые от боли зубы, и, попадая после жестокой драки с санитаром в
буйное отделение, улыбается, превозмогая боль (Кизи. Там же. С.319).
Осознавая, что «лечение» старшей сестры становится опасным для жизни, он
издевается над самой опасностью и собственным страданием: «Вот если бы

158
мне удвоили напряжение, я, может, стал бы принимать восьмой канал, как
Мартини; мне надоело лежать в постели и бредить по четвертому одними
новостями да погодой». (Кизи. Там же. С.337).
Настоящий бунт радости против эмоциональной мертвенности
начинается тогда, когда к радости героя примешивается предчувствие
трагического конца. Узнав о том, что ему предстоит остаться в больнице на
долгие годы, Макмёрфи переходит к открытому протесту и разбивает стекло,
за которым сидит во время собраний старшая сестра. Стекло — это символ ее
сущности, ее роли в Комбинате. Бромден даже сравнивает ее улыбку со
стеклом: «Сестра поняла, что над ней глумятся, и улыбка ее «лопнула, как
стекло» (Кизи. Там же. С.338). (Her smile broke like glass when she realized she
was being made fun of (Kesey. Op.cit. P 250). Перегородка из стекла — метафора
мнимой демократии в мире Комбината. Стекло невидимо, что создает
иллюзию равенства и отсутствия границ между пациентами и персоналом,
хотя на самом деле оно лишь позволяет шпионить за больными с безопасного
расстояния. Стеклянная будка как будто говорит словами Оруэлла, что «все
звери равны, но некоторые более равны, чем другие» ('All animals are equal,
but some are more equal than others').
Макмёрфи показывает «стеклянным бунтом», что американский
супергерой не собирается мириться с таким положением дел: «Он шел
широким шагом, слишком широким, и большие пальцы его снова были в
карманах брюк. Железо на его каблуках высекало молнии из плитки. Он
снова был лесоруб, удалой игрок, здоровенный рыжий драчливый
ирландец, телевизионный ковбой, который шагает посреди улицы навстречу
врагу... Она испугалась до смерти, но он остановился, не доходя до нее.
Он остановился перед ее окном и медленно, басовито, с растяжкой сказал,
что, пожалуй, ему бы сейчас пригодилось курево, которое он купил
сегодня утром, а потом сунул руку сквозь стекло. Стекло расплескалось, как
вода, и сестра зажала ладонями уши. Он достал один блок сигарет со
своей фамилией, вытащил оттуда пачку, положил блок на место, а потом

159
повернулся к сестре, похожей на статую из мела, и очень нежно стал
стряхивать с ее шапки и плеч осколки стекла. - Я ужасно извиняюсь,
сестра, - сказал он. - Ужасно. Это стекло до того отмытое - прямо забыл про
него» (Кизи. Там же. С. 237-238).

Итак, образ старшей сестры объединяет в себе все иллюзорное и

ложное, она напускает туман в комнаты отделения, изменяет ход времени,
заставляет принимать лекарства, искажающие восприятие мира. Макмёрфи,
напротив, олицетворяет все плотское, осязаемое, живое. Однако из всего
этого нельзя сделать вывод, что старшая сестра - это на самом деле мнимая
мудрость, то есть безумие, а герой Макмёрфи - притворное безумие, то есть
истинная мудрость. В «Полете над гнездом кукушки» безумие, как и
мудрость, амбивалентно. Важно, что мотив плотских радостей в романе
становится метафорой духовной свободы и духовного самостояния, в этом
представлена антиномия плоти и духа, и можно вспомнить значение
«материально-телесного низа» в теории М.М. Бахтина.

§5. Трагикомизм карнавального мировосприятия героя-

«безумца»

Пограничное сознание безумия передается Кизи с такой тонкостью

благодаря тому, что повествование ведется от лица Вождя Швабры. Для
Бромдена, признанного больным шизофренией и проведшего в больнице
много лет, весь мир предстает как одна огромная картина в стиле
сюрреализма. С одной стороны, рассказчик постоянно подчеркивает
дихотомичность мира, который для него делится на индейцев и белых,
мужчин и женщин, пациентов и докторов и т.д. С другой — оттенок
фантастичности в описании и тех, и других придает этому миру целостность.
Традиция безумного рассказчика отсылает нас к образу Бенжи из романа
Фолкнера «Шум и ярость».

160
 В рассказе Бромдена нет безумных и не безумных: безумность самого
рассказа передается всем его героям, все безумны, но некоторые из безумных
мудры, а некоторые жестоки, некоторые вызывают жалость и смех, а
некоторые — восторженный трепет или ужас. Зарисовки Бромдена -
жутковатая смесь Босха и Дали. Так описаны санитары, которых старшая
сестра отбирает по способности ненавидеть: «Они проходили вереницей
черных, угрюмых, толстоносых масок, и каждый начинал ненавидеть ее,
кукольную ее белизну с первого взгляда. С месяц она проверяла их
ненависть, потом спроваживала, потому что мало ненавидели...» (Кизи.
Там же. С.51). Сравнение с масками, куклами, цвета домино придают
жестокости сестры и ее помощников гротескность маскарада. Первый
санитар ростом с пятилетнего ребенка похож на «жилистого покоробленного
карлика цвета асфальта», «его тонкие дряблые щеки свисают из-подо лба
так, словно на переносице уселась летучая мышь». Вторые два санитара так
похожи, как будто один — заказанная с другого копия, что подчеркивает
обезличенность зла.
В описании внешности персонажей проявляется антиномичность
безумия самого рассказчика: Бромдену вместо лиц обыкновенных людей
видятся маски чудовищ, но в этом искажающем зрение сознании есть своя
мудрость, Бромден видит людей такими, какие они есть на самом деле.
Внешний мир для него - метафора мира внутреннего, и если человека
переполняет злоба, Бромден уверен, что «коснешься его волос, и они
сдирают кожу». В восприятии индейца нет разделения мира на живое и
неживое: если у санитара пустота вместо внутреннего мира, легко может
оказаться, что его белоснежная форма растворится на фоне стены, и в
воздухе повиснут только черное лицо и- руки, перед пациентом предстанет
призрак, а не человек. Бромден постоянно сравнивает людей с предметами:
негры-санитары черные, как телефон, его отец, колумбийский индеец,
«твердый и глянцевый, как ружейный приклад». У Макмёрфи тоже твердость
предмета, но уже другого, это «твердость бейсбольного мяча под

161
обшарпанной кожей». С другой стороны, Бромден смешивает природное и
человеческое и использует и «обратные» метафоры, когда животные
очеловечиваются им в момент счастья: «А голуби кипятились на тротуаре и
расхаживали взад и вперед, заложив руки за спину». (Кизи. Там же. С.277).
Органическая взаимосвязь целостного мира — восприятие свойственное
архаике.
У Бромдена причудливо сочетаются дальнозоркость охотника и
прозорливость опытного наблюдателя со спутанностью сознания. Но
бредовые, галлюциногенные эпизоды его рассказа не менее важны, чем
реалистичное повествование, потому что они, как правило, передают саму
суть происходящего. Для Бромдена такие состояния важны как откровения,
он придает им мистическое значение, как и вообще незначимым, на первый
взгляд, деталям мира. Например, Бромден сразу же отмечает агрессивную
силу Макмёрфи: «на ногах башмаки серые, пыльные и такие тяжелые, что
одним пинком можно переломить человека пополам» (Кизи. Там же. С.34).
Трещины с въевшейся грязью на ладонях Макмёрфи - это «дорожная карта
его странствий по западу». Узкий воротничок у специалиста по связям с
общественностью - признак фальшивости и неискренности и самого
человека, и его профессии: он приклеивает волосы на лысину, а они не
держатся, поэтому нужен тугой воротничок, чтобы меньше волос набивалось
за шиворот. Важно, что Бромден часто приравнивает к безумию то, что ему
представляется абсурдным, например, социальную роль, вынуждающую
лицемерить, как у «воротничка по связям с общественностью». Судя по его
припадочному беспричинному смеху, он не меньше сумасшедший, чем Ракли
или Чесвик, но об этом никто не может догадаться, кроме Вождя Швабры. Но
никто и не собирается догадываться, ведь «воротничок» исправно исполняет
роль винтика в машине Комбината.
Символично, что портреты обитателей «нормального» мира по
живописности безумия не отличаются от портретов пациентов. Достаточно
сравнить настоящего капитана «Жаворонка» и Джорджа Рукомойника,

162
который станет капитаном на те несколько часов, когда «Жаворонок» будет
«Кораблем дураков». «Джордж Рукомойник шел по коридору, шаркая ногами
и отклонившись далеко назад, так что ноги шли впереди головы...Тело у
него было похоже на мачту, а на верхушке, как воронье гнездо,
раскачивалась голова» (Кизи. Там же. С.264). «У капитана, который должен
был взять нас в море, лысая серая металлическая голова сидела на черном
свитере с высоким воротом, как орудийная башня на подводной лодке; он
обвел нас дулом потухшей сигары» (Кизи. Там же. С.280). Описывая
гротескность мира, Вождь Швабра как будто объясняет, что безумие
невозможно бережно хранить, как в коробочках, в пациентах
психиатрических клиник, оно рассеяно, как пыль, по всей вселенной: в
стенах больницы и за их пределами мир может быть математически
правильным и нелепым одновременно, истинно безумным и мудрым в своем
безумии.
Вождю Швабре свойственно средневеково-вселенское восприятие
безумия, пронизывающего жизнь человека с рождения и до смерти. Весь мир
представляется в романе участником некоего маскарада, балагана, игры.
Сама цветовая гамма в повествовании Бромдена символична и говорит об
антиномичности мудрости и безумия в мире. В романе преобладают яркие,
карнавальные цвета: красный, зеленый и желтый. Эти цвета, повторяясь,
появляются и там, где, по мнению Бромдена, должна царить мудрость, и
там, где, очевидно для него, правит безумие. Красный — это цвет, прежде
всего, самого Макмё'рфи и, как ни странно, старшей сестры. В английском
языке одно слово red соответствует русским «красный» и «рыжий». Старшая
сестра называет Макмёрфи рыжеволосым героем, «red-headed hero». При
этом у нее самой всегда накрашены губы помадой огненно-красного цвета,
на собрании врачей Бромден замечает, как на кофейной чашке остается такой
яркий след, что ему кажется, что от жара ее внутренностей чашка начинает
тлеть. Красные ногти у жены Хардинга, когда она приходит к нему на
свидание в больницу и знакомится с Макмёрфи; в красных трусах черные

163
санитары играют с больными в баскетбол; «красная резиновая голова» у
одного из оценщиков, приезжающих в индейскую деревню в Колумбии.
Красный цвет используется так часто, возможно, потому, что и сам он
амбивалентен: это цвет согревающего огня и испепеляющего пожара, цвет
праздника и катастрофы, вина и крови, любовной страсти и ненавидящей
ярости. Десятилетний Бромден видит, как приезжают в его деревню белые
выкупать у племени его отца землю: автомобиль волочит за собой хвост
красной пыли, «пыль оседает на полынь и юкку, превращает их в красные,
дымящиеся обломки крушения» (Кизи. Там же. С.245).
Огненно-красный - цвет нарушения традиции, дисгармонии, протеста.
Когда бабушку Бромдена хоронят на городском кладбище, то «валят красную
глину ей в глаза». По индейскому обычаю, хоронить нужно, не закапывая
тело в землю, а повесив на дереве. Когда Макмёрфи разбивает стекленную
будку старшей сестры, на руке у него выступает красная кровь, и «красная,
как кровь» леска удочки и вождя, когда он с трепещущим сердцем ждет
улова — сама идея рыбалки была бунтом. На заправке, когда Бромден пьет
пиво, Макмёрфи призывает всех посмотреть, как «Большой Вождь глушит
огненную воду».
Хардинг, предлагая создать Национальную ассоциацию душевнобольных,
придумывает афишу с надписью огромными красными и зелеными буквами.
Зеленый для него — цвет безумия хотя бы потому, что пациенты
психиатрического отделения одеты в зеленое. Но Вождь Швабра вспоминает,
что каждый раз, когда приходится убираться после собрания врачей, комната
полна зеленой слизи, она буквально сочится из докторов и старшей сестры,
когда они замышляют очередную пакость. «Зеленая утечка» - это
концентрированные пары ненависти врачей к людям, и зеленый - это цвет их
безумной; злобы. Но красный, зеленый и желтый - это еще и цвета платьев
матери Бромдена, они болтаются на веревке возле индейской хижины, и это
первое, что попадается на глаза приехавшим белым людям.

164
 Таким образом, цветовая гамма помогает Кизи подчеркнуть
антиномичность мира в романе, создать ощущение безумного маскарада,
показать противоречивую близость «безумия» мира больных и «мудрости»
мира здоровых.
Кроме «карнавальных» цветов и литературных портретов в стиле
Босха технократической эпохи, Кизи использует ряд других приемов, чтобы
создать в романе атмосферу игры и передать идею антиномичности безумия.
Весь роман строится по принципу игры. Как отмечает Рик Мэттью 1 ,
игра лежит даже в основе композиции романа, который, как спортивное
состязание, состоит из четырех четко разграниченных частей с финальным
раундом в качестве последней части. Игра в буквальном понимании слова
появляется везде, где есть Макмёрфи: он представляется как карточный
игрок и сразу заявляет, что за тем и «прибыл в заведение — развлечь и
повеселить чудаков за карточным столом» (Кизи. Там же. С.ЗЗ). Он требует,
чтобы больным разрешили смотреть трансляцию бейсбольных матчей вместо
новостей, учит их играть в баскетбол, предлагает устроить в отделении
карнавал, постоянно заключает пари. Через эти игры Макмёрфи будит дух
соревнования в запуганных «кроликах», и каждый баскетбольный матч,
каждая случайная перебранка между пациентами и персоналом становятся
символическим сражением, делом чести.
Очень важно, что когда речь идет о победе в подобных играх, читатель
часто сталкивается с расхождением сюжетного и суггестивного в романе.
Макмёрфи выступает на стороне пациентов, и эта сторона «безумия»
заведомо обречена на поражение. Например, за команду санитаров играют
несравненно лучшие баскетболисты, чем за «мелкую и медленную» команду
пациентов. О какой победе может идти речь, если пока санитары «с
точностью автоматов» забивают мечи- в сетку, Мартини отдает пасы людям,

1
Rick Matthew. Tarnished Galahad: The Prose and Pranks of Ken Kesey //
http://www.ulster.net/~shady/thesis.hrml (дата обращения 15.08.2007).

165
«которых никто, кроме него, не видит» (Кизи. Там же. С.242)? Но разрыв в
двадцать очков совершенно не важен, ведь Вождь Швабра говорит, что «все
равно они уходили с игры с чувством победителей».
Обыграть руководство больницы не удается, но триумф старшей
сестры и санитаров никогда не бывает полным, ведь сама их победа означает
лишь то, что они очередной раз были втянуты «безумием» в игру на равных,
в игру, где не они диктуют правила.
Часто игровое юродство Макмёрфи - это реакция на нечестную игру
старшей сестры. Так, она превращает в игру демократию, когда говорит что
при голосовании нужно учитывать голоса не только острых, но и пускающих
слюни и годами неподвижных хроников, очевидно не способных ни понять
предмет обсуждения, ни высказать какое бы то ни было мнение. Тогда
Макмёрфи ведет себя так, как будто дело все-таки решилось в его пользу:
если пациенты имеют полное право смотреть чемпионат по бейсболу, они
будут его смотреть, неважно, что перед ними только серый пустой экран,
Макмёрфи готов развлекать их часами. Бромден замечает, что даже для
отделения психиатрии, эта картина выглядит слишком сумасшедшей: «Если
бы кто-нибудь вошел и увидел это - как люди смотрят погасший телевизор, а
пятидесятилетняя женщина верещит им в затылок про дисциплину, порядок
и наказание, - он подумал бы, что вся компания спятила» (Кизи. Там же.
С. 180). В этой сцене, как нигде, видна антиномия мудрости и безумия в
романе: «безумие» притворяется еще более безумным, чем его считают, но
истинным сумасшествием на фоне этой игры оказываются «дисциплина и
порядок».
Каждое поражение в игре,.осмысленное как победа, готовит читателя к
восприятию финала главной, битвы — к жуткой смерти Макмёрфи. Здесь
снова сюжет противоречит суггестии, и фактически трагедия остается в
памяти как триумф Макмёрфи, дух которого не удалось сломить. Именно
игровое, карнавальное, «дурацкое» в образе Макмёрфи делает его героем и
Христом от безумцев в глазах других пациентов и, прежде всего, Вождя

166
Швабры. Чем ближе страшный конец, тем больше мальчишеской веселости
и шутовской патетики в речах Макмёрфи. Уже пережив три сеанса
электрошоковой терапии за неделю, в ответ на предложение старшей сестры
одуматься и вернуться для долечивания он велит передать ей следующее:
«мне жаль, что могу пожертвовать для страны только одной жизнью, и пусть
она поцелует его в розовый зад, если он сойдет с проклятого мостика» (Кизи.
Там же. С.334). После этого он вставал и «отвешивал два-три поклона
улыбающимся зрителям...».

Проведенный анализ романа приводит к выводу, что художественный

мир произведения вобрал в себя богатство различных традиций в области
религиозного, философского и художественного освоения темы мудрости и
безумия. Индивидуальной особенностью романа является то, что антиномия
«мудрость — безумие» становится частью центральной для романа темы
бунта, и ситуация бунта, придающая особое напряжение роману, передает
это напряжение и противопоставлению мудрости и безумия. Очевидно, что в
романе наиболее богато представлено безумие во всех его формах: речь идет
о безумии тирании, безумии технократической цивилизации, безумии
конформизма и внутренней несвободы, безумии страха. Кажется, было бы
правильнее противопоставлять безумие не мудрости, а, например, свободе.
Но антитеза «свобода - несвобода» привела бы к более упрощенному взгляду
на роман, тогда как мудрость как познание истины в данном случае дает
верный ключ к пониманию романа. При этом мудрость как воплощение
истины сама по себе представлена парадоксальным образом. Следуя
традициям юродства, она облачается в одежды безумия и воспринимается
всерьез безумием со стороны безумного мира. Однако при таком
перевоплощении мудрость использует бахтинское «материально-телесное»
карнавальное начало, утверждающее на самом деле начало духовное, потому
что так называемое духовное и нравственное начало общества оказывается
безнравственным и бесчеловечным.

167
 Безусловно, теория карнавальной культуры, разработанная Бахтиным,
значительно помогает понять смысловую наполненность романа, поэтому
для анализа используются бахтинские определения: «жизнеутверждающий
смех», «шутовской мир изнанки», «логика обратности», «язык карнавальных
символов». Само появление Макмёрфи в психиатрическом отделении может
быть рассмотрено как начало карнавала дураков, где «рыжеволосый герой»
берет на себя роль «шутовского короля».
Антиномия «мудрость - безумие» в романе может быть
проанализирована через ряд культурологических и литературоведческих
проблем, таких, как взаимоотношения личности и власти, факта и
художественного образа. Кроме того, здесь же затрагивается проблема
сильной и слабой личности, проблема выбора между позициями 'vita activa' и
'vita contemplativa', философская проблема смерти и ее влияния на сознание
человека, а так же «индейская» тема восприятия власти технократии как
трагедии.
Рассматриваемые в работе идеи антипсихиатрии, отраженные в романе,
помогают гораздо более глубоко взглянуть на саму психиатрию и понять,
почему после публикации романа Кизи в США началось массовое движение
за освобождение пациентов, насильно удерживаемых в психиатрических
больницах.
Важна и антиномичность основной идеи романа, в котором поражение
становится триумфом, трагизм переплетается с героизмом и комизмом. При
этом очевидно, что сам образ Макмёрфи наполнен энергией духовного
противостояния, провозвестия, бунта и богатейшего внутреннего источника,
который самим своим существованием утверждает неподвластность духа
человека безумию окружающего мира.

168
 Заключение

На основе проведенного исследования были сделаны следующие выводы.

Антиномия «мудрость — безумие» уходит корнями в различные

культурно-исторические традиции. Типологии образа дурака/безумца,
предложенные О.Клаппом, Ю.М. Лотманом, демонстрируют антиномичность
этого персонажа, генетически связанного с феноменами средневекового
шутовства, восточнохристианского и литературного юродства, фигурой
трикстера в мифологии. Антиномичность дихотомии проявляется как проблема
разделения истинной и ложной мудрости/безумия. Мнимое, «карнавальное»
безумие противопоставляет себя ложной мудрости доминирующей культуры.
Проведенный анализ антиномии «мудрость - безумие» в истории культуры и
контркультуре США 1950-60-х гг., позволил установить, что американская
контркультура трансформирует античную, библейскую, шутовскую традицию
антиномичного восприятия мудрости и безумия, наполняя их собственными
идеями и ценностями, подчиняя задачам вызова культурному истэблишменту.
Рассматриваемая рядом исследователей как «бунт против разума вообще»,
американская контркультура восстает не только против отрицаемых ею
ценностей доминирующей культуры, но и против рациональности западной
культуры в целом, объявляя ее безумной. При этом источником мудрости
лидеры контркультурных движений провозглашают древневосточные
философские учения и практики, психоделический опыт «расширения
сознания», идеалы сексуальной революции, которые, в свою очередь, предстают
безумием в глазах «поколения отцов».

Контркультура США 1950-60-х годов является выражением бинарного кода,

представленного рядом оппозиций: «рациональность — безумие»,
«индивидуальность - массовость», «спонтанность - имитация», «природа -
технократия», «культура этнического большинства - субкультуры этнических

169
меньшинств», «традиционные формы творчества — новаторство». Каждая из
оппозиций отражает ценностный конфликт между официальной культурой и
контркультурой, придающий остроту антиномичному восприятию безумия: то,
что рассматривается истэблишментом как прогресс, контркультура видит как
безумие технократии, имитации, конформности.
Движение американских битников характеризуется культом безумия,
иррациональности, обращением к примитивному, архаическому и в то же время
шутовскому, игровому началу. Исследование культа безумия в движении
битников привело к выделению трех «функций безумия» в американской
контркультуре: социальной функции обличения в «игровом» безумии эпатажа,
экзистенциальной функции защиты от навязываемых стереотипов в безумии как
уходе от необходимости подчиняться законам общества, психологической
функции обращения к своему бессознательному в состояниях измененного
сознания. В перспективе возможно дальнейшее исследование выделенных
оппозиций, «функций безумия» и антиномии «мудрость - безумие» в целом в
более широком контексте, в том числе, при анализе протестных движений в
Европе, контркультуры в России, которые формат данной работы не позволял
рассмотреть. Кроме того, представляется перспективным дальнейший анализ
психологических и философских аспектов «функций безумия» в контркультуре,
в частности, применение методов лингвистики измененных состояний сознания
к более широкому кругу произведений, исследование языка религии в
творчестве американского нонконформизма, идей и ценностей древневосточных
учений в рецепции контркультуры сквозь призму антиномии «мудрость —
безумие».

Парадигма изменений, приводящих к возникновению, расцвету и угасанию

контркультуры, рассмотрена в диссертации на примере психоделической
революции как поиска способов «расширения сознания». В самом общем виде
парадигму развития контркультуры можно представить следующим образом. С
развитием цивилизации уменьшается роль ценностного начала культуры.

170
 Нормы, регламентирующие жизнь общества, становятся все более жесткими, а
духовное ее наполнение все более бедным. Массовость в культуре преобладает
над элитарностью. Как реакция, в узком кругу ученых, мыслителей, творческих
деятелей возникают идеи поиска новых направлений. В художественной
культуре это выражается в поиске новых форм, стилей, жанров
("импровизированная проза" Джека Керуака, "техника нарезки" Уильяма
Берроуза), которые не просто отличались бы от традиционных, а означали бы
переход на качественно новый уровень развития (высший, с точки зрения
носителей контркультуры). В этом контркультура проявляет себя как новый
этап авангарда. Каждое произведение протестной культуры - это вызов,
брошенный культуре "мэйнстрима" с целью привлечь внимание к глубинным
проблемам, существование которых отрицается (расовое и социальное
неравенство, духовная нищета общества потребления), и к новым или
>

* "запретным" темам (гомосексуализм, наркомания, криминализация общества).

На первом этапе преобразования осознаются, прежде всего, как
личностный рост, приоритет индивидуального над социальным (личная свобода
как главная ценность; интерес к восточным религиозным практикам,
медитации, отшельничеству; дневники самонаблюдений, снов; социальная
пассивность, аполитичность). На следующем этапе появляются харизматичные
v
лидеры, способные воспринять новые идеи и донести их до больших групп
людей (Ален Гинзберг, Тимоти Лири, Олдос Хаксли, Кен Кизи, Станислав
Гроф). Сразу несколько факторов приводят к постепенному упрощению и,
часто, искажению первоначальных идей: от психологических особенностей
личности контркультурного лидера (холерический темперамент, разброс
интересов, авторитарность) до необходимости говорить на языке толпы и
апеллировать, прежде всего, к молодежи как наиболее склонной к восприятию
нового части общества. Ведущий (leader) попадает в психологическую
зависимость от ведомых, их зависимость от него становится для него
потребностью, таким образом, в самой роли лидера заложена опасность
конформизма. Позиционирование себя как контркультуры вынуждает
171
оставаться в рамках созданной системы символов и культурных кодов
(относить себя к "битникам", "хиппи", "хипстерам" и т.п.). Популяризация идей
мешает их дальнейшему развитию, что отчасти приводит к разочарованию и
протесту внутри самой протестной культуры (например, Керуак в поздних
романах презрительно отзывается о том, что его называют "королем
битников"), а отчасти способствует их дальнейшему распространению.
Внимание широкого общества переключается с содержания протеста на формы
его выражения ("психоделические" автобусные туры, музыкальные фестивали,
Лето любви 1967г., "перформансы" и т.д. как самодостаточные явления). Бунт
из философского, экзистенциального, индивидуального превращается в
социальный, массовый. Из попытки разрешить духовный кризис с помощью
интеллектуальных и творческих исканий контркультура переходит сначала к
эскалации, а затем снятию социального напряжения. Неформальные лидеры
проявляют себя как достаточно жесткие и авторитарные, парадоксально играя
на конформизме своих приверженцев. После выплеска определенной дозы
очень мощной, но быстро исчерпываемой энергии бунта, востребованность
контркультуры сходит на нет, и она не просто оказывается приемлемой, но
незаметно сливается с "мэйнстримом" (романы Хаксли и Кизи начинают
изучаться в школах; употребление слов "психоделический", "кислота" выходит
за рамки субкультуры; гражданские браки, гомосексуализм становятся
обыденной практикой). Согласно концепции «репрессивной толерантности
капитализма» Герберта Маркузе, общество способно заимствовать и
«обезвреживать» любой «эстетизированный» протест, превращая его в товар,
продукт массового потребления. Дальнейшее развитие идет по пути
копирования заданных образцов; по сути возвращаясь к конформизму (то, что
было контркультурой в Америке в конце 1950-ых - 1960-ых становится
популярной культурой в 1970-ых). Таким образом, последствия
котркультурного бунта также антиномичны: с одной стороны, обществом
осознается ценность свободы индивида, важность активной жизненной
позиции, приобретается опыт противостояния навязываемым нормам,

172
критическое восприятие продуктов массовой культуры. Но одновременно
обществу приходится «усваивать» негативные стороны психоделических и
сексуальных революций: популяризацию наркотической и криминальной
субкультур, распад традиционных семейных ценностей. Психоделическая
революция в значительной степени выразила аксиологическую
противоречивость американской контркультуры. Попытка разрешить духовный
кризис общества с помощью философии «доверия к себе», понятой как
необходимость высвободить бессознательное отдельного индивида из оков
«коллективного сознательного», приводит к тому, что игровое, мнимое безумие
традиции шутовства и юродства оборачивается истинным безумием
наркотической зависимости.

Культурологический анализ манифестных текстов американского

нонконформизма выявил, что антиномия «мудрость - безумие» является
ключевой категорией для рассмотрения такого сложного феномена, как
контркультура США. Анализ ключевых произведений протестных движений
США сквозь призму данной антиномии позволил раскрыть малоизученные
психологические аспекты американской контркультуры: сложное
взаимодействие с психоаналитическим учением и другими направлениями в
психологии (психоделическая психотерапия); диалектику бунта «нового
сознания» (от философского и индивидуального - до социального и массового);
символику психиатрической клиники как метафоры «общества-комбината»;
амбивалентность отношения «безумия» и власти, проблему мировосприятия
«безумца» в безумном мире, антиномичность «победы - поражения» мнимого
безумца, восстающего против ложной мудрости истэблишмента и
утверждающего силу внутренней свободы личности.

173
 Библиография

Тексты
1. Антология поэзии битников. Пер. с англ. Д. Борисова, М. Гунина, А.
Касьяненко, И. Кормильцева, В. Минушина, А. Сергеева и др. / Сост. Г.
Андреева. - М.: Ультра. Культура, 2004. - 784 с.
2. Берроуз Уильям. Джанки. Пер. с англ. А. Керви. - М.: ACT, 2007. - 381 с.
3. Берроуз Уильям. Города красной ночи. Пер. с англ. А. Аркелова. - М.: ACT.
2008.- 398 с.
4. Берроуз Уильям. Западные земли. Пер. с англ. И. Кормильцева. - М.: ACT,
2005. - 352 с.
5. Берроуз Уильям. Мое образование. Книга снов. Пер. с англ. М. Немцова. -
6. М.: Глагол, 2002. - 302 с.
7. Брант Себастиан. Корабль дураков. Пер. с нем. Л. Пеньковского. - М.:
Художественная литература, 1965. - 279с.
8. Вулф Том. Электропрохладительный кислотный тест. Пер. с англ. В. Когана.
- М.: Амфора, 2006. - 424с.
9. Голоса Америки. Сост. Л. Переверзев, Ю. Хазанов. - М.: Молодая гвардия,
1976. -376с.
Ю.Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Собрание сочинений в 15 томах. Л.:
Наука, 1991.Т.9-10
П.Достоевский Ф.М. Идиот. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука, 1988.
т.6.
12.Дюрренматт Фридрих. Физики. Пер. с нем. Б. Хлебников. - Собрание
сочинений в 5 т. М.: Прогресс, 1998.
13.Керуак Джек. Бродяги Дхармы. Пер. с англ. А. Герасимовой. - М.:
Аналитика-пресс, 1992. - 416с.
14.Керуак Джек. В дороге. - Пер. с англ. В. Когана. СПб.: Азбука-классика,
2003.-384с.
15.Керуак Джек. Сатори в Париже. Пер. с англ. М. Шараева. - М.: Аналитика-
пресс, 1992.-416с.

174
16.Керуак Джек. Собрание сочинений. Пер. с англ. А. Герасимовой. М. Гунина,
М.Немцова и др. - М.: Просодия, 2002.
17.Кизи Кен. Гаражная распродажа. Пер. с англ. Н. Караева. - М.: Эксмо, 2007. -
544 с.
18.Кен Кизи. Демон Максвелла. Пер. с англ. М. Ланиной. - М.: Амфора. 2004.
- 523с.
19. Кен Кизи. Песня моряка. Пер. с англ. М. Ланиной. - М.: Амфора, 2009. -
542 с.
20.Кизи Кен. Порою нестерпимо хочется. Пер. с англ. М. Ланиной. - СПб.:
Амфора, 2004. - 821 с.
21.Кизи Кен. Пролетая над гнездом кукушки. Пер. с англ. В. Голышева. - СПб.:
Азбука-классика, 2004. - 384с.
22. Тимоти Лири: Искушение будущим. Антология. Пер. с англ. Ш. Валиева. -
М.: Ультра. Культура. 2004. - 448с.
23.Мелвилл Герман. Писец Батлби. Пер. с англ. С. Сухарева. - Собр. соч. в 3 т.
М.: 1987.
24.Мейлср Норман. Белый негр. Беглые размышления о хипстере. Пер. с англ.
А. Зверева. //Вопросы философии. - 1992. - №9. - С. 131-145.
25.Пирсиг Роберт. Дзен и искусство ухода за мотоциклом. Исследование о
ценностях. Пер. с англ. М. Горшкова. - СПб.: Симпозиум, 2003. - 511 с.
26. По Эдгар Аллан. Полное собрание рассказов. М., Наука, 1970. - 800с.
27. Портер Кэтрин Энн. Корабль дураков. Пер. с англ. Н. Галь. - М.: Радуга,
1989.-683с.
28.Пушкин А.С. Борис Годунов. Собрание сочинений в 10-ти томах. М.:
Художественная литература, 1962.
29. Сэлинджер Джером Д. Над пропастью во ржи. Повести. Рассказы. Пер. с
англ. Р.Райт-Ковалевой. - М.: Правда, 1991. -608с.
ЗО.Торо Г.Д. Уолден, или Жизнь в лесу. Пер. с англ. З.Александровой. - М.:
Изд-во АН СССР, 1962. - 240с.
31. Фолкнер Уильям. Шум и ярость. Пер. с англ. Ю. Палиевской. - М.: Правда,
1989.-606с.

175
32. Чехов А.П. Психопаты: рассказы, повести. - СПб., Азбука-классика, 2004. -
320с.
33.Шекспир Уильям. Весь Шекспир: в 2 т. М.: Олма-пресс, 2000. Т.1. - 2000. -
894с. Т. 2.-2000. -1022с.
34.Эмерсон Ралф Уолдо. Доверие к себе// Ралф Эмерсон. Эссе. Генри Торо.
Уолден или Жизнь в лесу. Пер. Е. Полонской. - М.: Художесгвенная
литература, 1986. - 639с.
35. Эразм Роттердамский. Похвала глупости. Пер. с лат. П.К. Губера - М.: Гос.
изд. художественной литературы, 1960 - 168с.
36. American Indian Literature. An Anthology. Ed. and with introduction by Alan R.
Velie. Norman: University of Oklahoma Press, 1979. - 373pp.
37. Afro-American Folktales. Stories from black traditions in the new world. Edited
and selected by Roger D. Abrahams. NY: Pantheon books, 1985. - 327pp.
38. Blake William. The Marriage of Heaven and Hell. With an Introductions and
Comentary by G. Keynes. Oxford University Press, 1975. - 82pp.
39.Burroughs William. Junkie. Foreword by Carl Solomon. NY: Ace Books, 1953. -
126pp.
40. Burroughs William. Junkie. Foreword by Allen Ginsberg. NY: Penguin books,
1977.-176pp.
41. Charters Ann. The Portable Beat Reader. NY: Penguin Books, 1992. - 688pp.
42. Ginsberg Allen. Composed on the Tongue. Ed. by Donald Allen. California,
Bolinas: Grey Fox Press, 1980. - 166p.
43.Ginsberg Allen. Deliberate Prose: Selected Essays 1952 - 1995. NY: Harper
Perennial, 2001. - 560pp.
44. Ginsberg Allen. Howl and Other Poems. San Francisco: City Lights Books, 1956.
- 57pp.
45. Ginsberg Allen. Kaddish and Other Poems 1958-1960. San Francisco: City Lights
Books, 1961.-100pp.
46. Ginsberg Allen. Journals. Mid-fifties. 1954-1958. Ed. by Gordon Ball. NY:
Harper Collins Publishers, 1995. -489pp.
47. Ginsberg Allen. William S. Burroughs. The Yage Letters. San Francisco: City
Lights Books, 1963. - 72pp.

176
48. The Letters of Allen Ginsberg. Philadelphia: Da Capo Press, 2008. - 432pp.
49. Heinlein Robert A. Stranger in A Strange Land. NY: G. P. Putnam's Sons, 1961. —
408pp.
50. Huxley Aldous. The Doors of Perception and Heaven and Hell. NY: Harper
Modern Classics, 2004. - 185pp.
51. Huxley Aldous. Island. NY: Random House, 1994. - 304 pages.
52. Faulkner William. The Sound and the Fury. The Corrected Text with Faulkner's
Appendix. NY: The Modern Library, 1992. - 368pp.
53.Kesey Ken. Demon Box. NY: The Viking Press, 1986. - 384pp.
54.Kesey Ken. Garage Sale. NY: The Viking Press, 1973. - 238pp.
55.Kesey Ken. One Flew Over the Cuckoo's Nest. Text and Criticism. Ed. by John
Clark Pratt. Colorado State University: Penguin Press, 1977. - 576pp.
56.Kesey Ken. Sometimes A Great Notion. NY: Viking, 1964. - 628pp.
57. Kerouac Jack. Big Sur. NY: Farrar, Straus and Cudahy, 1962. - 256pp.
58.Kerouac Jack. Desolation Angels. With an introduction by Joyce Johnson. NY:
Riverhead Books, 1995. - 432pp.
59. Kerouac Jack.. The Dharma Bums. NY: Buccaner books, 1986. - 256pp.
60.Kerouac Jack.. Maggie Cassidy. NY: Penguin books, 1993. - 208pp.
61. Kerouac Jack. .On the Road. NY: Penguin books, 1991. - 310pp.
62. Kerouac Jack. Satori in Paris. Lnd: Grove Press, 1966. - 118pp.
63.Kerouac Jack. The Town and the City. California: Harcourt Brace, 1950. - 512pp.
64. Kerouac Jack. Visions of Cody. NY: Penguin books, 1993. - 448pp.
65.0'Leary Timothy. Flashbacks: An Autobiography. Los Angeles: J.P. Tarcher,
1983.-397pp.
66.0'Leary Timothy. The Politics of Ecstasy. NY: Ronin Publishing, 1998. - 240pp.
67. Pirsig Robert M. Zen and the Art of Motorcycle Maintenance. An inquiry into
values. NY: William Morrow&Co, 1974. -418pp.
68. Porter Katherine Anne. Ship of Fools. Boston: Little Brown, 1962. - 497pp.
69. Shakespeare William. The complete work. Hertfordshire: Wordsworth edition.
1997. - 1280pp.
70. Snyder Gary. A Place in Space. Ethics, Aesthetics, and Watersheds. New and
Selected Prose. Washington, D.C.: Counterpoint, 1995. - 263pp.

177
71. Steinbeck, John. Of Mice and Men. NY: Covici-Friede, 1937. - 107pp.
72. The Collected Correspondence of Allen Ginsberg and Neal Cassidy. Forward by
Carolyn Cassady. California: Creative Arts Book Company, 1977. - 227pp.
73.The Heath Anthology of American Literature. Ed. By Paul Lauter. Boston,
Houghton Mifflin Company, 1998. - 2952pp.
74. The Portable Jack Kerouac. Ed. by Ann Chapters. NY: Penguin books, 1995. -
621pp.
75.Thoreau Henry David. Walden, or Life in the Woods, and On the Duty of Civil
Disobedience. NY: Knopf, 1965. - 186pp.
76. Wolfe, Tom. The Electric Kool-Aid Acid Test. NY: Farrar, Strauss, and Giroux,
1968.-416pp.
77. Szasz, Thomas. Heresies. NY: Anchor press, Garden City, 1976. - 183pp.
78. Szasz Thomas. The manufacture of madness. NY: St Albans, 1943. - 164pp.

Справочно-библиографическая литература

79. Альтернативная культура. Энциклопедия. Сост. Дм. Десятерик.

Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005. - 240с.
80. Большой российский энциклопедический словарь. - М.: Большая Российская
энциклопедия, 2003. - 1888с.
81.Гуревич П.С. Культурология. XX век. Словарь в 2т. СПб.: Университетская
книга, 1997.
82. Краткий словарь психоаналитических терминов и понятий. Сайт
Психотерапевтического центра «Московский психоанализ». URL:
http://www.psychoanalyse.ru/predmet/idea.html (дата последнего обращения
12.07.2009).
83. Краткая философская энциклопедия. Ред.-сост. Е.Ф.Губский, Г.А.
Кораблева и В.А. Лутченко. - М.: Прогресс, 1994. — 576с.
84. Мифы народов мира в 2 т. Гл. ред. С.А.Токарев. М.: Советская
энциклопедия, 1988.

178
85. Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах.
Ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. - М.: ПЕР СЭ,
2005.-784с.
86. Психоаналитические термины и понятия: Словарь/Под ред. Борнесса Э.
Мура и Бернарда Д. Фаина / Пер. с англ. A.M. Боковикова, И.Б. Гриншпуна,
А. Фильца. — М.: "Класс", 2000. - 304с.
87. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М.: Аграф, 1997. - 384с.
88. Словарь библейских образов. Под общей редакцией Лиланда Райкена,
Джеймса Уилхойта, Тремпера Лонгмана III. СПб.: Библия для всех, 2005. -
1423с.
89. Словарь иностранных слов и выражений. Автор-составитель Е.С. Зенович.
М.: Олимп, 2000. - 668с.
90. Словарь русского языка. Сост. С.И.Ожегов. М.: Гос. издательство
иностранных и национальных словарей, 1956 - 624с.
91. Социология молодежи. Энциклопедический словарь. Под ред. Ю.А. Зубка,
В.И. Чупрова. М.: Академия, 2008. - 608с.
92. Христианство: Энциклопедический словарь в 3 т. Под ред. С. С. Аверинцева
и др. - М.: Большая Российская энциклопедия, 1995.
93.Элиаде Мирча, Кулиано Ион. Словарь религий, обрядов и верований. Пер.
Н.Зубкова, Е. Морозова, Е. Мурашкинцева. М.: Рудомино; СПб.:
Университетская книга, 1997. -414с.
94. Энциклопедия социологии. Сост. А.А. Грицанов, В.Л. Абушенко, Г.М.
Евелькин и др. М.: Книжный дом, 2003. - 1312с.
95. Dictionary of Biblical Tradition in English Literature. Ed.by David Lyle Jeffrey.
Grand Rapids: Eerdmangs Publishing, 1992. - 992p.
96. Dictionary of Twentieth Century Culture. American Culture After World War II.
Ed. Karen L. Rood. NY: Gale Group, 1994. - 393p
97. Companion, to literary myths, heroes and archetypes. Ed. By Pierre Brunei. Lnd:
Routledge, 1996. - 1223p.
98. Encyclopedia Americana. International Edition. Connecticut: Scholastic Library
Publishing Inc Danbury, 2005.

179
 1
99. New Encyclopedia Britannica. 15 Edition. Chicago: Encyclopedia Britannica
Inc., 1994.
lOO.New Princeton Encyclopedia of Poetry and Poetics. Ed. by Alex Preminger and
T.V.F. Brogan. New Jersey: Princeton University Press, 1993 - 1434p.
101. Psychoanalytic terms and concepts. Editors Burness E. Moore, Bernard D. Fine.
The American Psychoanalytic Association and Yale University Press New Haven
and London. - 577pp.
102.Dictionaire des types et carateres litteraires. Claude Aziza. Paris: F. Nathan,
1978.-207pp.

«Мудрость — безумие» в истории культуры

103. Бахтин М.М. Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук.

СПб.: Азбука, 2000. - 336с.
Ю4.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советский писатель.
1979. - 320с.
105.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья
и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990. - 543с.
Юб.Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Правда, 1989. -
607с.
107. Библия. Синодальный перевод.
108. Диденко В.Д., Кортунов В.В. Восхождение в непостижимому.
Иррациональное-мистическое в национальных художественных культурах.
М.: Московский общественный научный фонд, 1998. - 187с.
109. Грузберг Л. Антиномия // Филолог. - 2003. - № 2.
110. Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет: ассиметрия мозга и знаковых систем. М.:
Советское радио, 1978.- 184с.
111. Иванов С.А. Блаженные похабы. Культурная история юродства. М.: Языки
славянских культур, 2006. — 452с.
112. Карасик В. И. Типы абсурда // Аксиологическая лингвистика: игровое и
комическое в общении: Сб. науч. тр./ Под ред. В.И. Карасика, Г.Г.
Слышкина. Волгоград: Перемена, 2003.

180
113. Карасик В.И., Ярмахова Е.А. Лингвокультурный типаж «английский
чудак». М.: Гнозис, 2006. - 240с.
114. Кравченко А.И. Юродивые // Культура и культурология: Словарь. / Сост. и
ред. А.И. Кравченко. - М.: Академический проект, 2003. - С.914-916.
Н5.Лихачев Д.С., Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л.:
Наука, 1984. -295с.
116.Лотман Ю.М. Дурак и сумасшедший // Семиосфера. СПб.: Искусство, 2001.
-704с.
117. Радии Пол. Трикстер. Исследование мифов североамериканских индейцев с
комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. СПб.: Евразия, 1999. - 288с.
118. Синявский А.Д. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. М.: Аграф,
2001.-464с.
119. Сироткина И. Е. Гений и безумие: из истории идеи. // Психологический
журнал. - 2000. - №1. - Т.21.
120.Торчинов Е.А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и
трансперсональные состояния. СПб: Центр «Петербургское
Востоковедение», 1998. —384с.
121. Уваров М.С. Бинарный архетип. Эволюция идеи антиномизма в истории
европейской философии и культуры. СПб.: изд-во БГТУ, 1996. - 214 с.
122. Философия культуры. Становление и развитие. Под ред. М.С. Кагана, Ю.В,
Перова, В.В. Прозеровского, Э.П. Юровской. СПб.: Лань, 1998. - 448с.
123. Фромм Эрих. Здоровое общество. Догмат о Христе. М.: ACT, 2005. - 571с.
124. Фуко, Мишель. История безумия в классическую эпоху. Пер. с фран. И.
Стаф. - СПб.: Университетская книга, 1997. - 576с.
125.Фуко, Мишель. Рождение клиники. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. -
310с.
126.Фрэзер Д., Золотая ветвь. Исследование магии и религии. Пер. с англ. М.К.
Рыклина. М.: Политиздат, 1980. — 831с.
127. Хейзинга Йохан. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. Пер., сост. и
вступ. ст. Д.В. Сильвестрова. М.: Прогресс-Традиция, 1997. -416с.
128. Adams Rachel. Sideshow U.S.A.: Freaks and the American cultural imagination.
Chicago: The University of Chicago Press, 2001. - 308pp.

181
129.Dana E. Heller, Elena I.Volkova. Character Typology in Russian and U.S.
Literature and Culture // Сайт факультета иностранных языков. Личная
страница проф.Е.И. Волковой, раздел учебные курсы и программы: URL:
http://www.ffl.msu.rU/ru/personalpages/volkova/3 (дата обращения
31.08.2009).
130. Jeffrey Richards, Theater Enough: American Culture and the Metaphor of the
World Stage, 1607-1789. London: Duke University Press, 1991. - 340pp.
131. Klapp O.E. The fool as a social type // The American Journal of Sociology. -
1949.- Vol. 5 5 . - N . 2.
132. Otto Beatrice К Fools Are Everywhere: The Court Jester Around the World.The
University of Chicago Press. 2001. -420pp.
133. Saward John. Perfect Fools. Folly for Christ's Sake in Catholic and Orthodox
Spirituality. Oxford University Press, 1980. - 264pp.
134. Wiles, David. Shakespeare's Clown. Cambridge: Cambridge University Press,
1987.-987pp.
135. Welsford Enid. The Fool, His Social and Literary History. Farrar and Rinehart
Inc., 1935.-363pp.

Американская контркультура 1950-60-х годов.

136. Адорно Теодор. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. - 374с.
137. Беньямин Вальтер. Произведение искусства в эпоху его технической
воспроизводимости. М.: Медиум, 1996. —240с.
138. Бодрийяр Жан. Общество Потребления. М.: Республика, Культурная
революция, 2006. - 269с.
139. Губанов И.Б. Культурный Ренессанс и широкое общественное движение в
Сан-Франциско в 1966-67гг.: провозглашение рождения «нового народа». К
вопросу о возникновении социокультурных сообществ и «новой
этничности» [монография]. СПб.: Российская академия наук, 2008.
140. Давыдов Ю.Н. Эстетика нигилизма. М.: Искусство, 1975. - 271с.
141.Ефимова М. Пролетая над гнездом кукушки. Памяти Кена Кизи. // Радио
«Свобода». Программа «Культура» [сайт]. 2002.
URL:http://www.svoboda.org/Drog-ams/OTB/2002/OBT.Q31002.asp .

182
142. Зверев A.M. Ващенко А.В. Лики массовой литературы США. М.: Наука,
1991.-334с.
143. Камю Альбер. Бунтующий человек. М.: Правда, 1990. -476с.
144. Камю Альбер. Миф о Сизифе. М.: Азбука-классика, 2007. - 256с.
145. Мангейм Карл. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. - 704с.
146. Маркузе Герберт. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: исследование
идеологии развитого индустриального общества. Пер. с англ. А.А. Юдина.
М.: ACT, 2002. - 526с.
147. Миндолина М.В. Контркультура: сущность и существование. Дис. ... канд.
философских наук. Белгород, 2006. - 191с.
148.Мяло К.Г. Под знаменем бунта. М.: Молодая гвардия. 1985. - 287с.
149. Мясникова А.С. Социально-философский анализ феномена контркультуры.
Дис. ... канд. философских наук. М., 2008. - 161с.
150. Новые пророки. Торо, Толстой, Ганди, Эмерсон / Вступ. ст. Т.П.
Григорьевой. - СПб.: Алтейя, 1996. - 350с.
151. Ортега-и-Гассет Хосе. Восстание масс. М.: ACT, 2008. - 347с.
152. Силюнас В.Ю. Человек бунтующий и человек играющий. // Западное
искусство XX века. М.: Наука, 1978. - 367с.
153. Хоркхаймер Макс, Адорно Теодор В. Диалектика Просвещения.
Философия фрагменты. М.: Медиум, 1997. - 310с.
154. Щепанская Т.Б. Система: Тексты и традиции субкультуры. М.: О.Г.И.,
2004.-286с.
155. Beard Rick, Berlowitz Leslie. Greenwich Village: Culture and Counter Culture.
NY: Rutgerts University Press, 1993. - 420pp.
156. Bell Daniel. The Cultural Contradictions of Capitalism. NY: Basic Books Inc.,
1976.-366pp.
157. Brown Norman O. Love's body. Berkeley: University of California Press, 1966.
- 276pp.
158. Burner David. Making Peace with the 60s. Princeton University Press, 1996. -
165pp.
159. De Leon David. Leaders from the 1960s. NY: Greenwood Publishing Group,
1994.-601pp.

183
160. Elder John. Imagining the Earth. Poetry and the Vision of Nature. Urbana &
Chicago: University of Illinois Press, 1985. - 232p.
161. Faggen Robert. One Crying in the Wilderness. An interview with Ken Kesey //
The Paris Review. - 1994. - No. 130. - P.93-94.
162. Feied Frederick. No Pie in the Sky. The Hobo as American Cultural Hero in the
works of Jack London, John Dos Passos and Jack Kerouac. NY: Citadel Press,
1964. - 367pp.
163. Finholt Richard. American Visionary Fiction. Mad Metaphysics as Salvation
Psychology. NY: Kennikat Press, 1978. - 428pp.
164. Gunn Giles. The Interpretation of Otherness. Literature, Religion, and the
American imagination. NY: Oxford University Press, 1979. - 192pp.
165. Harrison Russel. Against the American Dream. Essays on Charles Bukowski.
Santa Rosa: Black Sparrow Press, 1994. - 323pp.
166.Hrebeniak Michael. Action Writing: Jack Kerouac's Wild Form. Carbondale,
Illinois: Southern Illinois University Press, 2006. - 301pp.
167. Johnson Joyce. Jack's Book. Minor Characters. London: Picador, 1983. - 262pp.
168. Kenneth Leech. Youthquake: Spirituality and the Growth of a Counter-Culture.
London: Abacus, 1976. - 246pp.
169. Leeds, Barry H. Ken Kesey. New York: Frederick Ungar Publishing Co., 1981.
- 121pp.
170. Lipton Lawrence. The Holy Barbarians. NY: Messner, 1959. - 318pp.
171. Manchester William. The Glory and the Dream. A Narrative History of America
1932-1972. NY: Batnam Books, 1988. -1398 pages.
172. McBride Dick. Cometh with Clouds. Memory: Allen Ginsberg. New York:
Cherry Valley Editions, 1982. Introduction by Lawrence Ferlinghetti. - 61pp.
173.McLuhan Marshall. The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man.
University of Toronto Press, 1962. - 294pp.
174. Miles Barry. The Beat Hotel: Ginsberg, Burroughs, and Corso in Paris. NY:
Grove Press, 2001. - 304pp.
175. Mitgang Herbert. Dangerous dossiers: exposing the secret war against America's
greatest authors. NY: D.I. Fine, 1988. - 340pp.

184
176. Morgan Bill. The Response To Allen Ginsberg, 1926-1994. NY: Greenwood
Publishing Group, 1996.-505pp.
177. Nicosia Gerald. Memory Babe. A Critical Biography of Jack Kerouac. NY:
Grove Press, 1983. - 767pp.
178. Perry Charles. The Haight Ashbery: A History. New York: Rolling Stone Press,
1984.-306pp.
179. Perry, Paul. On the Bus. New York: Thunder's Mouth Press, 1996. - 195pp.
ISO.Podhoretz Norman. Ex-friends: Falling out with Allen Ginsberg. NY: Free Press,
1999. - 244pp.
181. Porter, Gilbert M. One Flew Over the Cuckoo's Nest: Rising to Heroism.
Boston: Twayne Publishers, 1989. - 121pp.
182. Porter Gilbert M. The Art of Grit. Ken Kesey's Fiction. Columbia & London:
University of Missouri Press, 1982. -102pp.
183. Portuges Paul. The Visionary Poetics of Allen Ginsberg. Santa Barbara: Ross-
Erikson Publishers, 1978. - 181pp.
184. Pratt John Clark. Cuckoo's Nest: Text and Criticism. Colorado State University,
Penguin Group, 1973. - 112pp.
185. Roszak Theodore. America the Wise. The Longevity Revolution and the True
Wealth of Nations. Boston: Houghton Miffin Company, 1998. - 272pp.
186. Roszak Theodore. Person / Planet: The Creative Disintegration of Industrial
Society. NY: IUniverse, 2003. - 384pp.
187. Roszak Theodore. The Gendered Atom. Reflections on the sexual psychology of
science. Berkeley: Conari Press, 1999. - 174pp.
188. Roszak Theodore. The Making of a Counter Culture: Reflections on the
Technocratic Society and its Youthful Opposition. California: University of
California, 1969.-303pp.
189. Roszak. Theodore. Where the Wasteland Ends. NY: Bantam Doubleday Dell,
1972.-492pp.
190. Roszak Theodore. Unfinished Animal: The Aquarian Frontier and the Evolution
of Consciousness. NY: Faber&Faber Ltd., 1975. - 271pp.
191. Stead Christian Karlson. The writer at work: essays. University of Otago Press,
2000.-281.

185
192. Stephens Julie. Anti-disciplinary Protest: Sixties Radicalism and Postmodernism.
Cambridge University Press, 1998. - 170pp.
193. Stevens Jay. Storming Heaven, LSD and the American Dream. NY: Grove Press,
1998.-pp. 396.
194. Tanner Stephen L. Ken Kesey. Boston: G.K. Hall & Company, 1984. - 159pp.
195. Thompson, Hunter S. Hell's Angels: A Strange and Terrible Saga. New York:
Ballantine Books, 1996.-273pp.
196. Trigilio Tony. Allen Ginsberg's Buddhist Poetics. Carbondaie, Illinois: Southern
Illinois University Press, 2007. - 256pp.
197. Tytell John. Naked Angels: Kerouac Ginsberg, Burroughs. Chicago: Ivan R.
Dee, 1976. - 273pp.
198.Warner Simon. Howl for Now: A 50 th anniversary celebration of Allen
Ginsberg's epic protest poem. West Yorkshire: Route, 2005. - 144 pp.
199. Wallace Robert. The Last Laugh. Form and Affirmation in the Contemporary
American Comic Novel. Columbia&London: University of Missouri Press, 1979.
- 159pp.
200. Yinger Milton J. A Minority Group in American Society. NY: McGraw-Hill.
1965.-143pp.
201. Yinger Milton J. Countercultures. NY: Free Press, 1984. - 384 pp.

Психология и психоделика.
202. Данилова З.А. Теория и практика девиантного поведения. Улан-Удэ:
Издательство Восточно-Сибирского Государственного Универститета, 2002.
-44с.
203.Джеймс Уильям. Многообразие религиозного опыта. М., Наука, 1993. -
280с.
204. Кузьмина В.А. Становление «психоделического искусства» (между
архаикой и современностью). Дис. ... канд. культурологических наук. М.,
2006. - 145с.
205. Лакан Жак. Телевидение. Пер. с фр. А. Черноглазова М.: Логос, 2000. -
160с.

186
206. Нойманн Эрих. Глубинная психология и новая этика. Пер. с англ. Ю.М.
Донца. СПб.: Азбука-классика, 2008. -256с.
207. Райх Вильгельм. Психология масс и фашизм. Пер. с англ. Ю.М. Донца.
СПб.: Университетская книга, 1997. - 380с.
208. Райх Вильгельм. Сексуальная революция. Пер. с нем. В.А. Брун-
Цеховского. М.: ACT, 1997.-352 с.
209. Руткевич A.M. От Фрейда к Хайдеггеру: Критический очерк
экзистенциального психоанализа. М.: Политиздат, 1985. — 175с.
210. Спивак Д.Л. Лингвистика измененных состояний сознания. Л.: Наука, 1986.
-90с.
211. Тарт Чарльз. Измененные состояния сознания. Пер. С англ. Е. Филиной, Г.
Закарян. -М., Эксмо, 2003. - 288с.
212. Фрейд Зигмунд. Введение в психоанализ. М.: ACT, 2008. - 640 с.
213. Юнг К.Г. Архетип и символ. Пер. В.В. Зеленского. СПб.: Ренессанс, 1991. -
304с.
214. Aaronson Bernard, Osmond Humphry. The Uses and Implications of
Hallucinogenic Drugs. NY: Doubleday&Company, 1970. - 512pp.
215.Harner Michael J. Hallucinogens & Shamanism. Oxford University Press, 1973.
- 200pp.
216. Jonnes Jill. Hep-cats, Narcs, and Pipe Dreams: a History of America's Romance
with Illegal Drugs. NY: Johns Hopkins University Press, 1999. - 510pp.
217. Lee, Martin A. and Shlain, Bruce. Acid Dreams: The CIA, LSD, and the Sixties
Rebellion. NY: Grove Press, 1985. - 345pp.
218.May Rollo. The Meaning of Anxiety. NY: W.W. Norton&Co, 1996. - 448pp.
219. Pinchbeck Daniel. Breaking Open the Head: a Psychedelic Journey into the
Heart of Contemporary Shamanism. NY: Broadway Books, 2002. — 322pp.
220. Rasmussen Nicolas. On speed: the many life on amphetamine. NY: New York
University Press, 2008. - 352pp.
221. Riesman David, Glazer Nathan, Denney Reuel. The Lonely Crowd. New
Heaven: Yale University Press, 1950. - 386pp.
222. Szasz Thomas S. Heresies. NY: Anchor Press, 1976. - 183pp.

187