Московский Государственный Университет им. М.В.

Ломоносова
Факультет иностранных языков и регионоведения

На правах рукописи

042.00 9G2230 "

Бондаренко Ольга Юрьевна

Антиномия «мудрость — безумие»
в контркультуре США 1950-1960-х гг.

Специальность 24.00.01 - «теория и история культуры»

Диссертация на соискание ученой степени
кандидата культурологии

Научный руководитель —
доктор культурологии
профессор Волкова Е.И.

Москва-2009
 Содержание
Введение 3
Глава 1. Генезис антиномии «мудрость — безумие»
в истории культуры 34
§1. «Опыт безумия» в истории культуры 35
§2. Античные истоки антиномии «мудрость - безумие» 50
§3. Библейская концепция мудрости и безумия 56
§4. Антиномичность шутовства и юродства 64
§5. Американский генетический контекст антиномии 72
Глава II. Философско-психологические аспекты культа безумия в
контркультуре США 1950-60-х годов 78
§1. Бинарные опозиции в контркультуре США 1950-60-х годов 78
§2. Философские аспекты оппозиций контркультуры США 93
§3. Культ безумия в движении американского битничества 100
§4. Восприятие безумия и феномен психоделической революции в США
109

§5. Язык психоанализа в литературе 117

американского нонконформизма 1950-70-х годов 117
Глава III. Роман «Пролетая над гнездом кукушки» как художественное
воплощение ценностей контркультуры США 135
§ 1. Амбивалентность отношений безумия и власти 135
§2. Факт и символ в романе 140
§3. «Полет над гнездом кукушки» как художественное выражение идей
антипсихиатрии 149
§4. Смех как форма бунта «мудрого безумия» против «безумной
мудрости» 154
§5. Трагикомизм карнавального мировосприятия героя-«безумца» 160
Заключение 169
Библиография 168
 Введение

Период с конца 1940-х по начало 1970-х гг. в США связан с

возникновением, расцветом и угасанием американской контркультуры,
феномена, наиболее ярко воплотившего бунт XX века против разума и
стремление обрести спасение в мудрости иррационального. Термин
«контркультура» ('counter-culture') принадлежит американскому философу и
социологу Теодору Роззаку, обозначившему таким образом различные
американские общественные движения 1950-60-х гг., направленные против
официальной культуры1. Американская контркультура представлена, прежде
всего, движением битничества (Beat movement), просуществовавшим с конца
1940-х гг. до начала 1960-х гг. и последующими преимущественно
молодежными протестными движениями, в том числе «черные пантеры»",
хиппи, йиппи3. «Разбитое поколение»4, не представлявшее собой целостного
движения и по преимуществу политически индифферентное, объединило в
Нью-Йорке и Сан-Франциско группу поэтов и писателей во главе с Джеком
Керуаком (Jack Kerouac, 1922-1969), Алленом Гинзбергом (Allen Ginsberg,

Впервые термин был введен Роззаком в его программной работе 'The Making of a Counter­
culture. Reflections on the Technocratic Society and Its Youthful Opposition', 1968.
2
Черные пантеры (The Black Panther Party, 1966-1976) - экстремистское движение
афроамериканцев за свои права на основе идеи сегрегации, выступали за насильственные действия
против белых полицейских, считали себя «детьми Малколма Икса». Лидерами движения были
Хью Ньютон (Huey P. Newton, 1942-1989) и Роберт Сил (Robert George 'Bobby' Seale, род. 1936).
3
Йиппи, иппи (Yippies, Youth International Party) - молодежное движение-партия радикальной
контркультурной направленности, основанная в 1967г. Эбби Хоффманом (Abbot 'Abby' Hoffman,
1936-1989), Джери Рубиным (Jerry Rubin, 1938-1994) и Полом Красснером (Paul Krassner, род.
1939), называли себя «органическим соединением хиппи-психоделистов и политических
активистов» ('60s live again minus LSD', Paul Krassner // Los Angeles Times, January 28, 2007.
Известны организацией масштабных антиправительственных демонстраций и провокационных
акций. По созвучию со словом yippie возникло более позднее yuppie (young urban professional),
появление которого парадоксально символизировало новый виток конформности: «Яппи -
продукт общества потребления и стереотипов, культивируемых средствами массовой
информации, кино, рекламой. Это «средний» американец... законопослушный, заботящийся о
своем.здоровье и внешнем виде» (Яппиг// Социология.молодежи. Энциклопедический словарь. С.
604).
4
Этимология словосочетания beat generation связана со слэнговым значением прилагательного
beat: «разбитый, усталый». Кроме того, основатели движения проводили ассоциации с
сердцебиением (heart beat), пульсацией ритма в джазе (to beat - отбивать такт), и даже с
христианскими заповедями блаженства (beatitude). Создание термина приписывается Джеку
Керуаку, в печатном виде он появился в манифесте писателя Джона Клеллона Холмса 'This is the
beat generation', опубликованном в журнале Нью Йорк Тайме в 1952г.
1926-1997), Уильямом Берроузом (William S. Burroughs, 1914-1997).
Битничество явилось реакцией на конформизм «безмолвного поколения»
('silent generation') и период 1950-х гг. в целом, с его угрозой ядерного
оружия, политикой маккартизма, расовой сегрегацией, политической и
коммерческой цензурой, философией потребительства. Не имея четко
выраженной программы, движение битников проявило себя в создании
образа героя-бродяги1, индивидуалиста, бунтаря, нигилиста, бегущего от
общества и странствующего в поисках свободной Америки. Манифестами
движения стали автобиографические литературные произведения,
выражающие идею бунта против обывательской «мудрости» конформизма
ради «безумия» свободы: роман «На дороге» Д. Керуака ('On the Road',
1951), поэма А. Гинзберга «Вой» ('Howl', 1956).
В культурологическом аспекте «разбитое поколение» представляет
собой значимый феномен, потому что оно инициировало либо
стимулировало целый ряд существенных тенденций в культуре второй
половины XX века: выразило бунт против «одномерности» человека
массовой культуры, ощущение абсурдности бытия, во многом приблизило
сексуальную и психоделическую революции 1960-х, способствовало
развитию экологического сознания и популяризации древневосточных
учений и практик на Западе, но при этом парадоксально мало внесло в
ценностный багаж западной культуры.
Представленная диссертация является междисциплинарным
культурологическим исследованием антиномии «мудрость - безумие» в
контркультуре США 1950-60-х годов, именно антиномия позволяет раскрыть
особенности восприятия мудрости и безумия в контркультуре: размытость
граней мнимого, игрового безумия как способа эпатировать истэблишмент
1
или обратиться к мудрости своего бессознательного в состоянии
измененного сознания и истинного безумия наркотической, зависимости,

1
Битники называли себя бродягами (hobo, bum), дзен-буддистскими пилигримами (Zen pilgrims).
Наиболее разработан образ странствующего бродяги в романах Керуака.

4
психиатрического расстройства; обратимость ролей «врача» и «пациента» в
психиатрической клинике как метафоре государства; диалектику
превращения лидера, освобождающего от стереотипов безумства, в
лжемудреца конформизма.
Бурное развитие психологии и психиатрии сделало проблему
безумия одной из центральных в культуре XX века: связь гениальности с
безумием стала предметом академических исследований, культурологи
начали писать о «всплеске шизотимности» в искусстве1, появилось понятие
«психиатрического государства»". Движение антипсихиатрии,
развернувшееся в Европе и США в 1960-70-х гг., поставило под сомнение
объективность психиатрических диагнозов в традиционной медицине, а
появление психологии «измененных состояний сознания» расширило
границы представлений о безумии. С середины века многочисленные школы
арт-терапии' стали искать в безумии творческий потенциал.
В философии XX века тема безумия перекликается с
экзистенциалистским пониманием абсурдности бытия, с проблемой
рационального и иррационального. Трагические события истории приводят к
идее о поражении разума. Хайдеггер пишет, что ограниченность
человеческого существования ставит пределы кантовскому «чистому
разуму». Карл Ясперс приходит к выводу, что философия выходит за
границы доступного науке, а истина постигается верой. Альбер Камю строит

В.П. Руднев отмечает, что «шизофреническое начало» свойственно таким фундаментальным

течениям культуры XX века, как экспрессионизму, сюрреализму, неомифологической манере
письма в целом, поэтике потока сознания, театру абсурда. (Шизофрения // Руднев В.П. Словарь
культуры XX века. М.: Аграф, 1997. С.355).
2
Это понятие вводит в научный обиход швейцарско-американский' психиатр Томас Заз в
исследовании «Терапевтическое государство» (The Therapeutic State: Psychiatry in the Mirror of
Current Events, 1984) и других работах, развивающих идеи антипсихиатрии. Оно так же
фигурирует в произведениях Мишеля Фуко, в частности, в его курсе лекций «Психиатрическая
власть», прочитанном в Коллеж де Франс в 1973-74 гг.
3
Термин введен в 1969г. в работе Чарльза Тарта «Измененные состояния сознания» (Tart, Charles.
Altered States of Consciousness').
4
Термин «арт-терапия» (art therapy) впервые использовал британский психиатр и художник
Адриан Хилл в 1938г. при описании своей работы с больными туберкулезом.

5 ч
свою апологетику абсурдного мира, «населенного иррациональностями» .
Апофеозом дискредитации научного знания представляется
эпистемологический анархизм Пауля Фейерабенда, утверждающего, что
наука намного ближе к мифу, чем принято признавать. На волне
антисциентизма рациональное знание, породившее в век двух мировых войн
оружие массового поражения, зачастую начинает представляться безумием.
Франкфуртская школа разрабатывает «критическую теорию общества»", в
которой критике подвергаются все аспекты современного общества: власть
технократии, социальные институты, уровень развития культуры и, прежде
всего, подавление личностного начала в человеке. Герберт Маркузе
рассуждает о безумии существования «одномерного человека» в
репрессивной цивилизации, Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно
рассматривают просвещение как «массовый обман» и «помрачение разума»,
так как оно приводит к появлению массовой культуры, «культуриндустрии»,
созданной для того, чтобы удовлятворять нуждам «массового общества» .
Эрих Фромм напрямую задается вопросом: нельзя ли поставить всему
современному обществу диагноз сумасшествия?
«Бурные шестидесятые», связанные с движением за гражданские права
афроамериканцев (civil rights movement), студенческими волнениями и
мощным антивоенным протестным движением, породили коммуны хиппи5,
унаследовавших от битников стремление к «безумию» как свободе. Развитие
фармацевтической индустрии, ставшей частью экономики и политики

Наиболее ярко Камю выражает эту идею в эссе «Миф о Сизифе»: «Я хочу, чтобы мне было
разъяснено все или ничего. А разум бессилен откликнуться на этот крик сердца. Дух,
разбуженный запросом такого рода, ищет и находит одни только противоречия и несообразия. То,
чего я не понимаю, неразумно. Мир населен подобными иррациональностями. Он сам есть одна
огромная иррациональность, коль скоро я не могу постичь его единый смысл» (Камю А. Миф о
Сизифе. СПб.гАзбука-классика, 2005. С. 35. Пер. В. Великовского).
2
Термин, «критическая теория- общества» введен одним из основоположников франкфуртской
школы Максом Хоркхаймером.
3
Подробная критика «массового общества» представлена в работе М. Хоркхаймера и Т. Адорно
«Диалектика просвещения» (1947).
4
В работе «Здоровое общество» ('The Sane Society', 1955).
5
Слово «хиппи» (hippie) по всей вероятности происходит от англ. глагола to hip, который на
молодежном слэнге 1960-х гг. означал «понимать, чувствовать суть». Ассоциативно слово связано
с атрибутом одежды хиппи: популярные джинсы с заниженной талией назывались hipsters.

6
страны, способствовало распространению психотропных веществ и
появлению феномена психоделической революции1, которая так же явилась
проявлением желания «расширить сознание"», возможно, покинув его
пределы.
Контркультура США 1950-60-х годов как нельзя лучше отразила
отвержение прагматичной западной рациональности через своебразный культ
безумия. Известный американский социолог Дэниел Белл, изучавший
молодежные протестные движения в США, в работе 'Sensibility in the 60s'
назвал контркультуру «нападками на разум как таковой»: «Бросается в глаза
значение безумия для 60-х годов... К концу 60-х годов новый способ
чувствования обрел имя («контркультура») и соответствующую этому имени
идеологию. Основной тенденцией этой идеологии - хотя она и явилась
вначале в облике нападок на «технократическое общество» - стали нападки
на разум как таковой» . Герберт Маркузе также отмечал, что «общим
знаменателем... культурной революции» является «антиинтеллектуализм»,
«бунт против разума вообще»4.
При этом американская контркультура продолжила древнюю традицию
противостояния ложным, в рецепции контркультуры, ценностям
истэблишмента в форме «карнавального безумия». Дихотомичность
контркультуры, ее вызов доминирующим формам культуры делает
«безумие» бунтаря проводником новой мудрости, утверждаемой как антитеза
и альтернатива «безумному миру». Данное исследование представляет собой
попытку проанализировать антиномичность восприятия мудрости и безумия
в американской контркультуре в культурологическом аспекте, рассмотрев

1
Термин «психоделический» (psychedelic, от греч. psyche,_\(/uxn - душа и delos, 5г\кос, - проявлять,
показывать), был введен в 1957г. британским• психиатром Хэмфри Осмондом для обозначения
галлюциногенных наркотических веществ.
2
В, 1960-е гг. наркотические вещества стали называть «расширяющими сознание-веществами»
('mind-expanding substances').
3
Bell D. The Sensibility in the 60s. NY, 1973. Цит. по: Мяло К.Г. Под знаменем бунта. М., Молодая
гвардия, 1985. С. 121-122.
4
Мяло К.Г. Под знаменем бунта. Там же. С. 122.

7
«карнавальный бунт» безумия в его преемственной связи с различными
культурными традициями.
Актуальность исследования обусловлена растущим интересом
отечественной гуманитарной науки и общества в целом к явлению
контркультуры как к социальному, культурологическому феномену и
особенно к американскому контркультурному движению, которое
предоставляет богатый материал для анализа конфликта поколений,
вызванного историческими потрясениями, и для выявления спектра
молодежных бунтарских реакций на ценности общества потребления. Во
многом этот интерес связан с появлением в России в последние два
десятилетия большого числа различных молодежных субкультур (рокеры,
байкеры, панки, рэперы, рейверы, ролевики, готы, эмо, растаманы и т.п.),
которые в значительной мере являются подражательными по отношению к
западным, прежде всего американским, протестным движениям. Ежегодные
фестивали «неформатного искусства» «Пустые Холмы», «Радуга»,
«Нашествие» называют себя «новыми Вудстоками». Высокая посещаемость
интернет-сайтов, посвященных американской контркультуре1, большое число
профессиональных и любительских переводов произведений Д. Керуака,
У. Берроуза, К. Кизи, X. Томпсона, Р. Пирсига свидетельствуют о
востребованности наследия «разбитого поколения» и «детей цветов» в
России. Во многом это вызвано тем, что бурное развитие массовой культуры,
которое США переживали в середине XX века, пришло в Россию в конце
столетия. Как широкое распространение массовой культуры, так и
формирование молодежных субкультур, в том числе контркультурной
направленности, протекает в России и GIIIA в разных временных фазах.
Течения в российской молодежной культуре заимствуют, как правило,
готовые формы западных субкультур, которые уже прошли этапы
становления, расцвета и интеграции в культуру мэйнстрима.

1
Назовем лишь некоторые из них: www.60-e.ru, http://sixties.ru. http://1960s.ru. http://hardrockcafe.narod ru.
http://altmusic.ru.

8
 Анализ контркультуры США 1950-1960-х гг. сквозь призму антиномии
«мудрость-безумие» представляется особенно актуальным, так как наименее
изученным аспектом протестных движений оказываются психологические
особенности контркультуры, обусловившие возникновение такого феномена
как «психоделическая революция», среди последствий которой не только
появление психологии измененных состояний сознания, но и популяризация
наркотической субкультуры.
Актуальность антиномичной оппозиции «мудрость-безумие» имеет
универсальный характер при анализе протестных движений, конфликта
поколений, а также для развития социальной конфликтологии.

Степень разработанности проблемы.

Ни в западной, ни в отечественной науке, насколько нам известно, не

существует исследований антиномии «мудрость - безумие» в контркультуре
США.
Феномен контркультуры США является объектом изучения
философов, культурологов, социологов с конца 1960-х гг., когда
американским социологом Роззаком был введен сам термин
«контркультура». При этом особенность этого объекта исследования
заключается в том, что классическими трудами по американской
контркультуре в западной науке стали в первую очередь работы
непосредственных идеологов протестных движений в США. Наиболее
фундаментальными из них являются работы Т.Роззака «Создание
, контркультуры: размышления о технократическом обществе и его
молодежной оппозиции» ('The Making of a Counter Culture: Reflections on the
Technocratic Society and its Youthful Opposition',, 1968), «Зеленеющая
Америка» Ч.Рейча ('The Greening of America', 1970), «О молодежных
субкультурах: движение хиппи» Ф.Дэвиса ('On Youth Subcultures: The Hippie
Variant', 1971) и «Контркультура и субкультура» Дж.М. Йингера

9
('Contraculture' and Subculture, 1960). Следует отметить, что контркультура с
самого зарождения стала предметом живой полемики, породившей ряд
различных, в нередких случаях противоречивых интерпретаций этого
феномена.
Социолог, философ, исследователь кризиса технократического
общества Т. Роззак определяет контркультуру как целостное
мировосприятие, противостоящее доминирующей культуре и отрицающее ее
базовые ценности. Задача контркультуры - целенаправленная критика
«фаустовской цивилизации », а ее идеология - «новая левая социология Ч.
Миллса, фрейдомарксизм Г. Маркузе, гештальт-анархизм П. Гудмена,
апокалипсический мистицизм Н. Брауна, дзен-буддийская психотерапия А.
Уотса, оккультный нарциссизм «пророка ЛСД» Т.Лири»3. Для обретения
«контркультурного сознания», «визионерского воображения» индивиду
необходимо выйти за пределы своего «Я», покинуть границы рационального
с помощью медитации или «психоделиков» (наркотических средств). Именно
поэтому контркультура «взывает в большей степени к личностному
значению человеческих сообществ, чем к техническим и индустриальным
ценностям»4. Работы Роззака посвящены идее кризиса духовности как
следствия крайнего рационализма и технократии и поиску альтернативных
путей духовного развития общества. Противостояние губительной западной
рациональности Роззак связывает с молодежным, особенно студенческим
бунтом, призванным совершить переход «от политики к поэзии», к власти
5
воображения . Таким образом, у Роззака контркультура выступает как
интегрирующая сила нового мировоззрения, основанного на стремлении к

1
Йингер ввел, термин 'contraculture! значительно раньше Роззака, однако, в дальшейшем стал
использоваться предложенный последним вариант 'counter-culture'.
2
Термин О. Шпенглера.
3
Шендрик А.И. Контркультура // Социология молодежи. Энциклопедический словарь. Отв.ред.
Зубок Ю.А., Чупров В.И. М.: Academia, 2008. С. 188.
4
Roszak, Th. The Making of a Counter Culture: Reflections of the Technocratic Society and Its Youthful
Opposition. London, 1970. P. 206.
5
Нельзя не провести параллели с лозунгами европейских студенческих протестных движений
конца 1960-х гг: «Вся власть воображению!», «Будьте реалистами — требуйте невозможного!».

10
раскрытию личностного начала в человеке, развитию в нем чувственного в
противоположность рациональному и противопоставляющего себя
доминирующей культуре технократии. Для данного исследования важна
основополагающая идея Роззака о контркультуре как революции против
крайней рациональности, так как она помогает глубже проанализировать
«культ безумия» в движении битников и психоделической революции.
Американский социолог Ч. Рейч (Reich Charles, род. 1928),
представитель теории конфликта поколений, считал, что кризис общества
потребления способны разрешить молодежные движения, студенческие
бунты, которые приведут к «революции, совершаемой сознанием». Для
обозначения движущей силы контркультурной революции Рейч вводит
термин «третье сознание» ('Consciousness ИГ) - сознание личности,
свободной от предрассудков, в том числе расовых и тендерных. В отличие от
«первого сознания» (свойственного рабочим, мелким предпринимателям,
фермерам в XIX в.) и «второго сознания» (характерного для современного
Рейчу «институционального человека», стремящегося к комфорту, престижу,
восхождению по карьерной лестнице), «третье сознание» призвано
воплощать ценность свободной личности, отрицание зависимости от
формальных организаций, неприятие конкуренции, идеалы общинной жизни.
Главная черта «сознания III» - это свободолюбие и «радикальная
субъективность, намеренная искать истинные ценности в мире, чьи
официальные ценности фальшивы и извращены»1. Аксиологический подход
(поиск истинных ценностей в противоположность ложным ценностям
официальной культуры) Рейча к определению «третьего сознания»
контркультуры важен для- данной работы, так как антиномия «мудрость -
безумие» в движении битников, затрагивает, прежде всего, вопрос о
подлинности ценностей-культуры истэблишмента.

1
Reich, Ch.A. The Greening of America. NY, 1970. Цит. no: Лукьянов B.A., Захаров H.B. Рейч
//Социология молодежи. Там же. С.392.

11
 Для Ф. Дэвиса (Fred Davis, 'On Youth Subcultures: The Hippie Variant',
1971) контркультура представляет собой «антикультуру», так как основана
на «антиценностях», образованных путем инверсии ценностей официальной
культуры. Таким образом, по Дэвису, контркультура открыто противостоит
культуре истэблишмента и обладает прямо противоположным набором
характеристик. Дж.М. Иингер (John Milton Yinger, 'Counterculters', 1982), в
отличие от Дэвиса, рассматривает контркультуру не как тотальное отрицание
доминирующей культуры, а как «конфигурацию» норм и ценностей, не
совпадающих с ценностями истэблишмента. Иингер считает, что
контркультура не претендует на господстующее положение в культуре и не
только не несет в себе разрушительный потенциал, но и способствует
обновлению социальной системы.
Таким образом, существующие разнородные подходы к определению
понятия «контркультура» и к интерпретации этого феномена можно очень
условно разделить на две группы: 1) подход, при котором контркультура
рассматривается как уникальное в своем роде явление, представляющее
собой некую интеграцию нового мировосприятия, «нового сознания»
(Маркузе, Роззак, Рейч); 2) восприятие контркультуры как антипода
культуры, образующего свои «антиценности» путем инверсии (Дэвис). М.В.
Миндолина в работе «Контркультура: сущность и существование»
предлагает классификацию по принципу трактовки контркультуры как
позитивного явления, способствующего обновлению культуры (Роззак, Рейч,
Иингер, канадский философ Э.Тирикьян) , и как отрицательного,
разрушительного элемента в культуре (американский социолог Д. Белл). А.С.
Мясникова («Социально-философский анализ феномена контркультуры»,
2008) делит сложившиеся в американской традиции подходы к изучению
контркультуры на три группы: 1) «либеральная» традиция, когда
контркультура представляется закономерным этапом развития общества,
1
В отечественной науке эту точку зрения разделяют П.С. Гуревич, А.Б. Есин. Как
разрушительный феномен контркультуру рассматривают В.И. Полищук, Б.И. Коноиенко, В.Л.
Бабахо, СИ. Левикова.

12
ревизией ценностей и установок (К. Кенистон, С. Ротман, Р. Лихтер, К. Сэйл,
Р. Флэкс); 2) «консервативная»: контркультура — это болезнь
западноевропейской культуры, а события 1960-х гг. — «апофеоз безумия» (Д.
Белл); 3) «неомарксистская»: разделяет контркультуру на леворадикальную и
мистически ориентированную и рассматривает ее как эскалацию кризиса
капитализма (Маркузе, Оппенгеймер, Эренрайх).
Непосредственное влияние на развитие теории контркультуры оказали
философские труды идеологов «новых левых» и представителей
франкфуртской школы неомарксизма Маркузе, Адорно, Хоркхаймера,
Фромма. Немецко-американский философ, социолог Маркузе, чье имя вошло
в символическое обозначение идеологических основ молодежного бунта
1960-х (МММ - Маркс, Маркузе, Мао Цзэдун), в программных работах
«Эрос и цивилизация» ('Eros and Civilisation', 1955), «Одномерный человек»
('One-Dimensional Man', 1964) развивает неофрейдистскую идею
«инстинктивного отказа протестующей молодежи» от индустриального
общества, который видит как «биологическую необходимость», «борьбу за
Эрос против Смерти и против цивилизации, которая стремится укоротить
«окольный путь к смерти» путем контроля над средствами поддержания
жизни»1. При этом противостояние цивилизации Танатоса призвана оказать
«прослойка отверженных и аутсайдеров, эксплуатируемых и преследуемых
представителей других рас и цветов кожи, безработных и нетрудоспособных.
Они остаются за бортом демократического процесса, и их жизнь являет
собой самую непосредственную и реальную необходимость отмены
невыносимых условий,и институтов... эта стихийная сила нарушает правила
2
игры и тем самым разоблачает ее как бесчестную игру» .
Поскольку американские протестные движения были преимущественно
молодежными, особенно в случае студенческих волнений 1960-х гг., и во
многом представляли бунт «детей» против «отцов», для данного

1
Маркузе Г. Эрос и цивилизация: Одномерный человек. М.: ACT, 2003. С.250.
2
Маркузе Г. Там же. С. 515.

13
исследования важны философские и социологические работы о проблеме
конфликта поколений. Хосе Ортега-и-Гассет в работе «Восстание масс»
(Rebelion de las Masas, 1930) пишет о значении молодежи как поколенческой
группы в процессе реорганизации общества, а сами поколенческие аспекты
считает основой социальных преобразований. Немецкий социолог Карл
Мангейм в работах «Проблема поколений» ('Das Problem der Generationen',
1928), «Диагноз нашего времени» ('Diagnosis of our time', 1943) формулирует
значимые идеи для понимания природы молодежного бунта: каждое
поколение нужно рассматривать в «историко-культурном пространстве»,
своем пространственно-временном измерении, которое определяет
социальные условия, формирующие жизненный опыт данного поколения. По
Мангейму, молодежь является скрытым ресурсом общества, от мобилизации
которого зависит его жизнеспособность, это «оживляющий посредник,
своего рода резерв, выступающий на передний план, когда такое оживление
становится необходимым для приспособления к меняющимся или
качественно новым обстоятельствам»1. Для данного исследования важна
мысль Мангейма о том, что молодежь по своей природе ни прогрессивна и ни
консервативна, она «потенция, готовая к любому начинанию»". Эта идея
помогает понять антиномичность молодежных протестных движений,
демонстрирующих динамику бунта от отвержения культуры истэблишмента
до интеграции в нее.
3
Теории конфликта поколений , как и различные концепции
молодежи, получили широкое распространение в 1960-х гг. и наиболее ярко
выразились в работе американского социолога Л. Фойера «Конфликт
поколений: характер и значение студенческих движений» (Lewis S. Feuer.

1
Мангейм К. Диагноз нашего времени. Пер. М.И. Левиной. М.: Юрист, 1994. С.444.
2
Мангейм К. Там же. С.445.
3
Под «теориями конфликта поколений» в современной социологии понимаются концепции
молодежи, основывающиеся на следующих исходных утверждениях: «1)о естественности и
неизбежности противостояния поколений в любом обществе; 2) о необходимости такого
противостояния для общественного развития» (Луков В.Л. Конфликта поколений теории //
Социология молодежи. Там же. С. 194).

14
'The Conflict of Generations. Character and Significance of Student Movements',
1969). Для Фойера конфликт поколений представляется некой универсалией
во всей человеческой истории и ее важнейшей движущей силой, возможно,
более важной, чем классовая борьба.
Особое значение для данного исследования имели работы о массовой
культуре как проявлении духовного кризиса общества. Американский
социолог Дэвид Рисман в культурологической работе «Одинокая толпа»
(David Riesman, 'The Lonely Crowd', 1950) исследовал общественную
психику и культуру США. Рисман разработал концепцию типов личности и
социальных характеров, соотнеся три типа характеров с тремя типами
общественного устройства: 1) традиционный, ориентированный на
следование своей группе; 2) изнутри-ориентированный ('inner-oriented'),
динамический; 3) извне-ориентированный ('outer-oriented'), подверженный
влиянию стандартизации, бюрократического общества. Особое внимание
Рисман уделял исследованию «автономной личности», ориентированной на
ценности свободы и культуры (второй тип социального характера).
О мифологизации реальности в массовой культуре и механизмах
управления массовым сознанием писали французские философы Ж.
Бодрийяр (управление массами с помощью «соблазна» в работе «Общество
потребления», 'La sosiete de consommation', 1970 и др.), Ж. Дилез
(«Капитализм и шизофрения: Анти-Эдип», 1972), Ф. Гваттари (описание
«машин желания» в «Машинном бессознательном», 1978). Об опасности
«демократизации» искусства, проблеме оригинала и копии, восприятии
произведения искусства как предмета воспроизводства и потребления писал

В современной отечественной социологии понятие «массовая культура» определяется как

«особый тип культуры, возникающий в эпоху индустриализации в условиях развития массового
общества и получающий особое значение в технологически развитом постиндустриальном
обществе. Основные характеристики массовой культуры: 1) демонстративная демократичность и
ориентация на вкусы и потребности «среднего человека»; 2) исключительно высокая степень
адаптивности; 3) использование средств массовой коммуникации как главного канала
распространения и потребления ее ценностей; 4) способность поддерживать равновесие
социальной системы, предотвращать социальные катаклизмы...» (Массовая культура. Костина
Л.В.// Социология молодежи. Там же. С.201).

15
немецкий философ В. Беньямин («Произведение искусства в эпоху
технической воспроизводимости»).
Непосредственно протестные движения 1960-х гг. в США как
социальный и культурологический феномен исследовали К. Кенистон
(Kenneth Keniston, Young Radicals: Notes on Committed Youth, 1968; Youth and
Dissent: the Rise of a New Opposition, 1971), К. Лич (Kenneth Leech,
Youthquake: Spirituality and the Growth of a Counter-Culture, 1976).
Американскую контркультуру и протестные движения в Европе в
сравнительном аспекте рассматривал А. Марвик (Arthur Marwick, The Sixties:
Cultural Revolution in Britain, France, Italy and the United States, 1974).
Субкультуру битников и движение «сердитых молодых людей» в
Великобритании исследовали Ж. Фельдман и М. Гартенберг (Gene Feldman,
Maz Gartenberg, The Beat Generation and The Angry Young Men, 1958).
Движение битников и «поэтическое возрождение Сан-Франциско» (San
Fransisco Poet Renaissance) анализируется непосредственным участником
движения Л. Липтоном (Lawrence Lipton, 'The Holy Barbarians', 1959). Жизнь
в коммунах хиппи в Хайт-Эшбери и других сообществах рассматривают Ш.
Кэйвен (Sherri Cavan, Hippies of the Haight, 1972) и P. Миллс (Richard Mills,
Young Outsiders: A Study of Alternative Communities, 1973). Языковой аспект
контркультурных преобразований анализирует К. Хадсон (Kenneth Hudson,
The Language of the Teenager Revolution: the Dictionary Defeated, 1983). К
сожалению, несмотря на значительное число исследований, посвященных
контркультуре США, можно говорить о недостаточной изученности ее
аксиологической противоречивости, предшествующей ей философской
традиции. Ряд работ о движении битников- и хиппи представляет собой
исследования описательного, эклектического характера, как будто сам
предмет исследования повлиял на глубину анализа и манеру, изложения, что
приводит к- некоторому «агитационному» тону, что характерно, например,
для книги С. Стоуна «Хиппи от А до Я. Секс, наркотики, музыка и влияние
на общества с шестидесятых годов до наших дней» (Skip Stone. Hippies from

16
A to Z. Their Sex, Drugs, Music and Impact on Society from the Sixties to the
Present', 1999).
Подробные исследования биографического характера посвящены
отдельным контркультурным лидерам, так как в американской традиции
битничество не всегда рассматривается как целостное движение. Следует
упомянуть работы о Джеке Керуаке Г. Ыикозии (Gerald Nicosia. Memory
Babe. A critical biography of Jack Kerouac, 1983), Б. Джиффорда и Л. Ли (Barry
Gifford & Lawrence Lee, Jack's Book, An Oral Biography of Jack Kerouac,
1978), P. Хипкисса (Jack Kerouac. Prophet of the new romanticism. Robert A.
Hipkiss, 1976). Из значительных работ о К.Кизи нужно назвать исследования
Б. Лидса (В. Н. Leeds), Т. Тэннера (T.Tarmer), М. Портера (M.Gilbert Porter), P.
Уоллэса (R. Wallace), P. Олдермана (R. Olderman), P. Блессинга (R. Blessing).
В отечественной культурологии контркультурные движения в США
представляются недостаточно изученными, несмотря на интерес,
проявляемый к этой теме в последние годы.
Проблемами уточнения понятий «контркультура», «субкультура»,
определением роли контркультуры в развитии общества и характера ее
взаимодействия с доминирующей культурой занимались Ю.Н. Давыдов, И.Б.
Роднянская, П.С. Гуревич, А.И. Шендрик, М.А. Султанова, И.В. Ковшова,
М.В. Миндолина.
Для автора данного исследования наиболее близка позиция П.С.
Гуревича, предлагающего следующее определение: «Контркультура -
понятие в современной культурологии и социологии; используется для
обозначения- социокультурных установок, противостоящих
фундаментальным принципам, господствующим в конкретной культуре, а
также,* отождествляется с молодежной субкультурой 60-х гг., отражающей
критическое отношение к современной* культуре и отвержение ее как
"культуры отцов"» (Гуревич П.С. Культурология XX век: Словарь в 2т. СПб.:
Университетская книга, 1997. Т.1. С. 322-323). Обоснованность
использования отдельного термина Гуревич видит в особой роли

17
контркультуры в развитии культурного процесса: «Стойкость и
возобновляемость молодежных субкультур как будто делает излишним
термин контркультура. Между тем в контексте современных исканий он
обретает глубокий культурфилософский смысл. Культура вовсе не
развивается путем простого приращения духовных сокровищ. Если бы
процесс культурного творчества шел плавно, без поворотов и мучительных
мутаций, человечество располагало бы сегодня разветвленной
монокультурой. В Европе, в частности, все еще экспансионистски
развертывала бы себя античная культура. Культурный процесс, как и
научный, рождает новые культурные эпохи, отличающиеся друг от друга
радикально. В культуре постоянно происходят парадигм ал ьные сдвиги. Эти
глубинные преобразования порождает — контркультура. Культурфилософия
не располагает другим понятием, которое указывало бы на
общесоциологический характер такого рода преображений» (Гуревич П.С.
Там же. Т. 1.С. 323).

Субкультуру Гуревич определяет, как «особую сферу культуры,

суверенное целостное образование внутри господствующей культуры,
отличающееся собственным ценностным строем, обычаями, нормами»
(Гуревич П.С. Там же. Т.2. С.23 6). При этом исследователь подчеркивает
принципиальное различие двух терминов: «В контексте подобных
исследований понятие "контркультура" обретает совсем иной смысл, нежели
понятие "субкультура". Контркультурным значением в современном мире
обладают не отдельные феномены, а вся совокупность,субкультур. Сохраняя
и возобновляя себя, они вместе с тем провоцировали настоящую ценностную
революцию. Контркультура, следовательно, есть совокупный эффект поисков
нового ценностного ядра современной культуры» (Гуревич П.С. Там же. Т. 1.
С.323). Считаем нужным уточнить, что не все субкультуры обладают
контркультурным зарядом, только некоторые из них становятся основанием
для контркультурного движения.

18
 Из новых теоретических философских исследований следует
отметить работы Ю.Е. Червы («Проблемы контркультуры в западной
цивилизации», Спб, 2002), М.В. Миндолиной («Контркультура: сущность и
существование», Белгород, 2006), А.С. Мясниковой («Социально-
философский анализ феномена контркультуры», М„ 2008). Отдельно нужно
сказать о вкладе М.А. Султановой, одной из первых в российской науке
подробно исследовавшей концепцию теоретика контркультуры Теодора
Роззака («Философская антропология Т.Роззака», М., Ин-т философии РАН,
2005). Для данного исследования представляет особенный интерес работа
М.А. Султановой «Концепции контркультуры: США, 60 - 80-е гг» (М., 1993)
и ряд ее статей .
Одной из последних наиболее подробных теоретических работ,
посвященных феномену контркультуры, является диссертационное
исследование И.В. Ковшовой «Философско - теоретическая модель
контркультуры» (Саратов, 2007). В работе рассматривается отношение
контркультуры к культуре в целом, анализируются различные определения
этого феномена, данные Т. Роззаком, Ч. Рейчем, Ф.Дэвисом, М.А.
Султановой, прослеживается процесс образования и становления
контркультуры в западном обществе второй половины ХХв".
На данное исследование значительное влияние оказала работа М.В.
Миндолиной, в которой контркультура рассматривается как «форма
социального творчества», представляющее собой «прогрессивное социальное
явление, характерное для переломных кризисных моментов истории»

1
Гуманистическая культурфилософия Т.Роззака. В кн. «Возможность невозможного: планетарный
гуманизм для России и мира». М. -Спб, Из-во философского ф-та МГУ, 2001. Статья
«Контркультура» в энциклопедии «Глобалистика» под ред. И.И. Мазура. М., Радуга, 2003.
«Некоторые положения философии контркультуры». В кн. «Философия преподавания
философии». Калуга, Эйдос, 2000 и др.
2
См. также статьи И.В. Ковшовой: «Социальные, культурные и онтологические основания
феномена контркультуры» // Проблемы социально-гуманитарных наук в эпоху цивилизационного
кризиса: сб. науч. ст. в 2 т. - Саратов: Изд-во «Науч. книга», 2006. - Ч. 2. С. 50-54. «Философско-
антропологический аспект контркультурной модели» // Человек в современных философских
концепциях: сб. науч. ст. в 4 т. - Волгоград: изд-во ВолГУ, 2007. - Т . 2. С. 491-494.

19
(Миндолина М.В. Контркультура: сущность и существование. Диссертация
на соискание ученой степени кандидата философских наук. Белгород, 2006.
С. 10). Важна идея исследователя, развивающего мысль Э. Фромма о том, что
«мировоззренческим основанием контркультуры является поиск свободы», и
развитие человечества происходит к ходе борьбы двух тенденций:
«стремления к свободе» и «бегства от свободы». М.В. Миндолина
рассматривает контркультуру в контексте концепции «вызова и ответа» А.
Тойнби: «Время ухода творческого меньшинства — это период, когда
контркультура обретает форму, идеи, цели и методы дальнейшего действия,
то есть находит ответ на вызов. А время возврата является периодом
активного воздействия контркультуры на господствующие культурные
ценности, то есть разрушение последних, что приводит к противостоянию,
конфликту, борьбе, провозглашению и внедрению новых культурных
альтернатив, предъявляя в итоге рождение новой культурной эпохи»
(Миндолина М.В. Там же. С. 50-51).
В диссертации А.С. Мясниковой американская контркультура
рассматривается в связи с отражением ключевых национальных архетипов
(американская мечта, миф об «отодвигаемом фронтире», образ дороги и
символического путешествия на Запад). Согласно автору, появление
феномена контркультуры связано с кризисом национальной идентичности, а
поиск идентичности «осуществляется путем активации национальных
архетипов» (Мясникова А.С. Социально-философский анализ феномена
контркультуры. Диссертация на соискание ученой степени кандидата
философских наук. М., 2008. С.12): «Будучи революционным протестным
движением, кк вопроизводит ключевые мифические мотивы, такие как
уничтожение линейного времени и восстановление органического единства,
общности» (Мясникова А.С. Там же. С. 126).
Исследование американской контркультуры тесно связано с изучением
молодежных субкультур, которым в отечественной науке в последнее время
уделялось достаточное количество внимания. Теоретические работы по

20
философии о молодежных субкультурах представлены диссертационными
исследованиями Л.В. Шабанова («Социально-психологические
характеристики молодежных субкультур: социальный протест или
вынужденная маргинальность», Томск, 2005), Н.А. Аксютенко
(«Философско-мировоззренческие проблемы молодежной субкультуры», М.,
2007), А.В.Кармановой («Отчуждение и современные молодежные
субкультуры: социально-философский анализ», Кемерово, 2007), Ю.А.
Сошина («Религия и молодежная субкультура», Ростов-на-Дону, 1999),
А.В.Михеевой («Адаптационная модель субкультуры: социально-
философский аспект, Новосибирск, 2008). Проблеме молодежного бунта
посвящена диссертация О.Г. Филатовой «Феноменология кризисного
сознания» (СПб, 1993). К философским исследованиям примыкают и
социологические работы Г.Э. Ибрагимова («Конформизм и нонконформизм
как социокультурные феномены», М., 1993) и Н.Н. Ерохиной
(«Социосемиотические основы молодежной субкультуры», Тамбов, 2006).
Отдельно нужно отметить вклад Т. Б. Щепанской («Система: тексты и
традиции субкультуры», М., 2004), одной из первых исследовавшей
субкультуру хиппи в СССР.
Из теоретических исследований в культурологии последних лет стоит
упомянуть работы В.В. Абросимова («Молодежные субкультуры в процессе
развития и идентификации», Краснодар, 2006), Т.А. Борзовой («Культурно-
антропологические основания ценностных ориентации молодежной
субкультуры : на примере современной российской молодежной
субкультуры», Владивосток, 2006). Ряд культурологических исследований
последних лет посвящен изучению более узких феноменов в рамках
конкретных субкультур. Речь идет либо об анализе молодежных субкультур
- продолжателей американских контркультурных движений 1960-70-х, либо
о новейших феноменах - субкультурах, порожденных развитием
информационного общества. К первой категории относятся работы А.А.
Артюх («Субкультура киберпанка и американский кинематограф», Спб,

21
2001), О.А. Аксютиной («Панк как феномен молодежной контркультуры в
постсоветском пространстве», М., 2003), Т.Н. Шеметовой («Панк-хардкор
субкультура : эстетика и идеология», М., 2007). Вторая категория
представлена работами И.В. Куприянова («Компьютерный андеграунд в
контексте становления культуры информационного общества», Ростов-на-
Дону, 2003), С В . Масленченко («Субкультура хакеров как порождение
информатизации общества», Спб, 2008), О.А. Степанцевой («Субкультура
геймеров в контексте информационного общества», Спб, 2007).
Особое значение имеют исследования, посвященные изучению
конкретных явлений американской контркультуры в
культурологическом аспекте. К сожалению, в отечественной науке пока
таких работ немного. Исключение составляют труды И.Б. Губанова
(«Культурный Ренессанс и широкое общественное движение в Сан-
Франциско в 1966-67 гг.: провозглашение рождения «нового народа». К
вопросу о возникновении социокультурных сообществ и "новой
этничности"». Спб, 2008) и А.Н. Хренова ( «Контркультура и основные
движения американского киноавангарда сороковых — семидесятых годов
двадцатого века», М., 2003). В монографии И.Б. Губанова рассматривается
психоделическое движение 1960-х гг. в Сан-Франциско, в частности, в
сообществе Хайт-Эшбери, как часть традиции западного иррационализма и
показывается его связь с древневосточной философией, религиозно-
мистическими культами и традиционным искусством североамериканских
индейцев.
Для данной работы интерес представляют исторические труды по
изучению афроамериканских протестных движений в США, особенно
диссертационные исследования- Н. А. Сосновского ("Отражение идеологии
культурного национализма в молодежной субкультуре1 африканской
диаспоры («культура растафари»", М., 1992) и О.Г.Новикова «Формирование
идеологии африкано-американского движения «Власть черным» в 50-60-е
годыХХв.» (М., 2003).

22
 В связи с рассмотрением в диссертации феномена психоделической
революции нужно упомянуть подробное исследование В.А. Кузьминой на
эту тему («Становление "психоделического искусства": Между архаикой и
современностью»). Изучение измененных состояний сознания в
философском аспекте предпринято в работах М.В. Федорова («Измененные
состояния сознания: ценностно - смысловой подход», М., 1998), С.Г.
Виноградовой («Измененные состояния сознания и их роль в творческой
деятельности: философский анализ», М., 2006) . Для данной работы большое
значение имеют достижения нового направления наук на стыке психологии и
лингвистики - лингвистики измененных состояний сознания. В связи с этим
активно использовались работы российского психиатра Д.Л. Спивака
(«Лингвистика измененных состояний сознания», М., 1986).
К сожалению, в отечественной культурологии и филологии, в отличие
от западной науки проведено очень мало исследований, глубоко
анализирующих деятельность и творчество отдельных лидеров
американских контркультурных движений 1950-60-х гг.
Литеротуроведческие работы посвящены прозе Джека Керуака (Э.Э.
Ошиньш, «Метод и жанр прозы Джека Керуака», М., 1984) и Олдоса Хаксли
(B.C. Рабинович, «Олдос Хаксли: Эволюция творчества», Екатеринбург,
1999). Необходимо отметить, все еще недостаточную доступность на русском
языке и неизученность текстов художественных произведений писателей и
поэтов, имеющих отношение к движениям битников и хиппи, несмотря на то,
что в последние годы романы Д. Керуака, У.Берроуза, К. Кизи, Р. Пирсига и
др. стали издаваться в российских издательствах «Ультра. Культура», «ACT»,
«Аналитика - Пресс», «Азбука - классика», «Амфора», «Глагол», «Вита
Нова», «Эксмо» и др. Отдельным событием стал выход в свет «Антологии
поэзии битников» (сост. Г. Андреева, М., Ультра. Культура, 2004). В этой
связи нужно сказать о большом вкладе переводчиков. Поэзия битников
известна российскому читателю по переводам И. Кормильцева («Вой» и
другие программные стихотворения Аллена Гинзберга, поэзия Лероя

23
Джонса, Боба Кауфмана, подробный культурологический комментарий в
«Антологии поэзии битников»), Д. Борисова, П. Глушко, А. Голова, А.
Сергеева, Г. Андреевой, М. Тростникова, М. Гунина и др. Прозаические
произведения переводили А. Зверев, В. Голышев, М. Гунин, А. Герасимова,
В. Коган, М. Немцов, М. Шараев, Н. Караев и др.

Поскольку в данной диссертации феномен американской

контркультуры рассматривается в контексте антиномии «мудрость -
безумие» важным оказался обзор предшествующих философских,
культурологических работ о феномене безумия. Тема «карнавального
безумия» отсылает к фундаментальным трудам М.М. Бахтина. Типология
образов дурака/безумца в культуре составлена в работах Ю.М. Лотмана, О.
Клаппа, В.И. Карасика и Е.А. Ярмаховой. Исследованию юродства как
культурологического феномена посвящен обширный ряд трудов: «Юродство
о Христе и Христа ради юродивые Восточной и Русской церкви» И.
Ковалевского (М., 1895), «Святые Древней Руси» Г. Федотова (М., 1990),
«Смех как зрелище» А. Панченко (М., 1990), «Византийское юродство» (М.,
1994) и «Блаженные похабы» С.А. Иванова (М., 1994), 'Perfect Fools. Folly
for Christ's Sake in Catholic and Orthodox Spirituality' Джона Саварда (Saward,
John, 1980). Феномен шутовства рассматривался в работах Д. Дорана (Doran,
John. A History of Court Fools, 1858), Э. Уэлсфорда (Welford, Enid. The Fool:
His Social and Literary History, 1935), С. Биллингтон (Billington, Sandra. A
Social History of the Fool, 1984), Б.К. OTTO (Otto, Beatrice К Fools Are
Everywhere: The Court Jester Around the World, 2001). На формирование
представления об образе безумца как героя американской контркультуры
значительное влияние оказала книга В. И. Карасика и Е. А. Ярмаховой
"Лингвокультурный типаж «английский чудак»" (М., 2006), в которой
представлены понятийные, образные и ценностные характеристики чудака
как лингвокультурного типажа, рассматриваются его фольклорные и
литературные корни. Кроме того, нужно упомянуть исследования М. Фуко

24
(«История безумия в классическую эпоху», «Рождение клиники»), А.В.
Селезневой («Эстетика безумия в традиции русского романтизма», Спб,
2005), М. А. Зиминой («Дискурс безумия в исторической динамике русской
литературы от романтизма к реализму», Барнаул, 2007).

Ключевой категорией, используемой в данной работе для анализа

американской контркультуры, является антиномия. Это понятие,
заимствованное из европейской философской традиции, уже давно стало
общеупотребительным в литературоведении и культурологии. Необходимо
сразу отметить, что категория антиномии и близкие к ней термины,
выработанные гуманитарными науками, касаются той сферы познания,
которая не поддается прямому логическому исследованию; причинно-
следственные связи здесь не выстраиваются в линейную последовательность,
а взаимоотношения между противоположностями оказываются гораздо более
сложными, порой хаотичными и находящими более адекватное выражение в
образах (метафорах, символах), в форме образной целостности, которая не
расчленима на части. Под антиномией (от греч. antinomia —противоречие в
законе) принято понимать «противоречие между рядом положений, из
которых каждое имеет законную силу» (Краткая философская энциклопедия.
Ред.-сост. Е.Ф.Губский, Г.А. Кораблева и В.А. Лутченко. М.: Прогресс, 1994.
С.23). Более точно определяет антиномию Л.А. Грузберг как «сочетание двух
противоречащих суждений об одном и том же объекте, каждое из которых
истинно относительно этого объекта и каждое из которых допускает
одинаково убедительное логическое обоснование» (Л.А. Грузберг.
Антиномия не есть антиномия // Проблемы социо- и психолингвистики. -
Пермь, 2002: - №1. - С.7). Сама категория антиномии родственна предмету
исследования и наиболее подходит для изучения такой темы, как мудрость -
безумие. Павел Флоренский в работе «Столп и утверждение истины»
подчеркивает антиномичность истины и, следовательно, ценность категории
антиномии для понимания того, что такое истина: «Истина есть такое

25
суждение, которое содержит в себе предел всех отменений его, или, иначе,
истина есть суждение "самопротиворечивое" <...> Тезис и антитезис вместе
образуют выражение истины. Другими словами, истина есть антиномия и не
может не быть таковою» (П.А. Флоренский. Столп и утверждение истины.
Сочинения в 2т. М.: Правда, 1990. Т.1. С.146). История использования
антиномий для объяснения таких основополагающих философских
категорий, как жизнь, истина, время, восходит к античной диалектике. В
философии данное понятие связано, прежде всего, с именем Иммануила
Канта, сформулировавшего четыре основные антиномии в работе «Критика
чистого разума»: конечности/бесконечности во времени и в пространстве,
членимости/нечленимости (простоты/сложности), свободы/необходимости
(причинности/спонтанности), обусловленности/случайности всего сущего и
происходящего. Вильгельм фон Гумбольдт применил понятие антиномии к
лингвистике и вывел антиномии языка (общего - частного в языке, языка —
речи и др.). Наряду с антиномией гуманитарными науками используется
такой ряд относительно родственных понятий, как антитеза, парадокс,
амбивалентность, оксюморон. Антитеза, очевидно, отличается от
антиномии, так как противопоставление контрастных понятий не
предполагает единства противоположностей, а наоборот, исключает его. Л.
Грузберг даже пишет о возможности противопоставления «антиномичного»
и «антонимичного» методов анализа: «Антиномичному — истинно-
диалектическому - мировосприятию и мироощущению противостоит
«антитезизный», антОнимичный, «черно — белый» взгляд на мир» (Грузберг.
Там же. С.8-10). Можно, однако, утверждать, что антиномичный метод
включает в себя первоначальный антонимичный этап анализа, когда важно
сформулировать антитезу, выделить. противоположности, о которых будет
идти речь. В данном исследовании антонимичность сохраняет свою
значимость и при нравственной оценке явлений с гуманистической позиции,
когда речь идет об этической антитезе «добро-зло», представленной через

26
бинарные противопоставления «созидание-разрушение», «любовь к
человеку и равнодушие к нему», «свобода-диктат» и др.

Исследуемая в диссертации проблема могла бы быть исследована в

качестве парадокса контркультуры или культуры в целом. Как и антиномия,
парадокс восходит корнями к античной философии. Если парадокс - это
противоречие, полученное в результате логического рассуждения, то
антиномия, напротив, является результатом не формально-правильных
рассуждений, а «особого осмысления, особого взгляда на объект и мир в
целом - как на единство, гармонию противоположностей...» (Грузберг. Там
же). Таким образом, можно сказать, что парадокс выявляет некую
несообразность мира, тогда как антиномия как раз подчеркивает его
гармонию.
Еще одно важнейшее для данной работы понятие — амбивалентность
(от лат. ambo - оба и valentia — сила). Прилагательное «амбивалентный»
означает «двойственный, противоречивый» (Словарь иностранных слов и
выражений. Автор-сост. Е.С. Зенович. М.: Олимп, 2000. С. 42), а само
понятие амбивалентности было впервые использовано швейцарским
психиатром Эйгеном Блейлером (Eugen Bleuler). Блейлер известен тем, что
ввел в 1911 году диагноз шизофрении, главным симптомом которой он
считал именно аффективную амбивалентность. В психологии
амбивалентность стала трактоваться как «одновременное существование
противоречащих друг другу и противоположных чувств, тенденций и
установок по отношению к одному и тому же объекту (любовь и ненависть,
желание и нежелание, активность и пассивность)» (Краткий словарь
психоаналитических терминов и понятий. Сайт Психотерапевтического
центра «Московский психоанализ». URL:
http://www.psvchoanalyse.i-u/predmet/idea.html Дата последнего обращения
12.09.2009): В отечественной культурологии термин, «амбивалентность»
связывается, прежде всего, с работой Михаила Бахтина «Творчества Франсуа

27
Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Для Бахтина
амбивалентность — это ключ к пониманию средневековой культуры, которой
свойственны «народно-праздничный амбивалентный смех», «амбивалентные
образы людей» и даже «амбивалентные срамословия». В данной работе
категория амбивалентности используется в ее бахтинском понимании, как
ключ к анализу элементов карнавальное™ в культуре. Амбивалентность как
термин гуманитарной науки отличается от антиномии тем, что подчеркивает
двойственность, противоречивость единого, тогда как антиномия обращает
внимание на единство, гармонию двойственного и противоречивого.
Амбивалентность ближе всего к антиномичности и важна для данной работы
как ключевой термин для анализа карнавальных образов контркультуры, ее
связи с традицией шутовства и юродства.
Таким образом, категория антиномии находится в тесном
взаимодействии с целым рядом философских понятий, важных для
рассмотрения различных проявлений полярных оппозиций «мудрость-
безумие» и «культура-контрультура». Антиномия была выбрана в качестве
основополагающей для анализа контркультуры в связи с тем, что она
наиболее точно передает дуальную природу человеческого сознания,
представленную в оппозиции «мудрость-безумие», а также наиболее
корректна для анализа противостояния/взаимодействия доминирующей
культуры и контркультуры, которые вместе организуют сложное
общекультурное поле.

Новизна диссертационной работы обусловлена тем, что она является

первым исследованием антиномии «мудрость-безумие» в американской
контркультуре 1950-60-х годов. Данный феномен рассмотрен в
диахроническом и синхроническом аспектах: в его связи с сложившимися
традициями восприятия дихотомии мудрости и безумия, а так же в широком
культурном контексте 1950-60-х гг.

28
 Творчество поэтов и писателей, относимых к движению битников,
часто носит характер социальных манифестов и в связи с этим может
восприниматься исключительно как выражение протестных идей.
Художественный язык американской контркультуры представляется
недостаточно изученным, что вывело на первый план ряд программных
произведений движения.
В данной работе для анализа литературных произведений битников
привлекается обширный материал психологии, так как 1950-60-е годы в
США были периодом активного развития психологии и появления целого
ряда новых течений, оказавших влияние на контркультуру. Новизной
является рассмотрение психоаналитического языка в поэзии битников А.
Гинзберга, Д. Керуака, Г. Снайдера, Р. Крили, Д. ди Прима и др. и
применения «лингвистики измененных состояний сознания» Д. Л. Спивака
для исследования прозы К. Кизи и Д.Керуака.
Объектом исследования является контркультура США 1950-60-х гг.
Включение в периодизацию 1950-х годов, традиционно рассматриваемых как
годы конформизма, только предшествующие расцвету контркультуры в
США, обусловлено тем, что в этот период существовало рассматриваемое в
диссертации движение битников, оказавшее значительное влияние на
формирование идей и смыслов последующих протестных движений 1960-х
гг. Предметом исследования является антиномия «мудрость — безумие» как
смысловой центр американской контркультуры.
Материалом данного диссертационного исследования послужили
манифесты контркультуры США (поэма Аллена Гинзберга «Вой», роман
Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», романы Джека Керуака),
программные эссе и статьи Нормана Мейлера, Джека Керуака, Гэри
Снайдера, поэзия Майкла Макклюра, Дианы ди Прима, Грегори Корсо,
Лоуренса Ферлингетти, Филипа Уолена, Роберта Крили, Боба Кауфмана и др.
поэтов-битников, работы деятелей психоделической революции Олдоса

29
Хаксли, Тимоти Лири, Уильяма Берроуза, дневники, мемуары и письма
Джека Керуака, Аллена Гинзберга, Нила Кэссиди, Кена Кизи, Кена Бэббса.
Целью данного исследования является анализ антиномичной
дихотомии «мудрость — безумие» как смыслового центра контркультуры
США 1950-60-х годов. С этой целью связан целый ряд задач:
- исследование генезиса антиномии «мудрость — безумие» в истории
культуры (в античной, библейской, шутовской традиции);
- рассмотрение философско-психологичеких аспектов культа безумия в
конткультуре США 1950-60-х годов;
- составление типологии «функций безумия» в американской
контркультуре;
- анализ литературных манифестов контркультуры, в частности романа
Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», поэмы Аллена Гинзберга
«Вой».
- исследование языка психоанализа в поэзии битников;
- анализ истории психоделической революции США в 1960-е годы и
составление парадигмы возникновения, расцвета и угасания
контркультурных движений.

В данной работе используются методы и терминологический аппарат

культурологии и нескольких гуманитарных наук, активно влияющих сегодня
на формирование культурологического научного поля: философии,
психологии, социологии, религиоведения, литературоведения. В результате
можно говорить о междисцплинарном иследовании. Были применены
следующие методы:
1. Структурно-функциональный метод позволил выделить контркультуру как
условно-целостное явление из культуры США 1950-60-х гг., а также
выделить из символической структуры данного феномена антиномию
"мудрость-безумие".
2. Генетический метод позволил выявить корни антиномии в истории

30
культуры в различных контекстах: мифологическом, античном, библейском.
3. Метод историко-культурной реконструкции был использован для того,
чтобы восстановить проявление указанной антиномии в различных сферах (в
творчестве, поведении) и проследить, как черты таких феноменов, как
шутовство и юродство, находили свое отражение в контркультурном
движении США.
4. Типологический метод применяется при подробном рассмотрении типов
безумцев в мировой культуре, выделении ценностных оппозиций в
протипоставлении официальной культуры и контркультуры США. Кроме
того, типологический метод позволил составить типологию функций культа
безумия в движении битников.
5. Биографический метод присутствует в работе фрагментарно при
культурологическом анализе произведений представителей американской
контркультуры (поэмы "Вой" А. Гинзберга, романа "Пролетая над гнездом
кукушки" К. Кизи и др).
6. Активно используются базовые философские методы научного
исследования, такие как синтез и анализ, абстрагирование и конкретизация.
Теоретическая значимость данного диссертационного исследования
состоит в разработке малоисследованного философского,
культурологического феномена антиномии «мудрость — безумие» в
контркультуре США. Основные выводы и отдельные положения работы
могут быть использованы в дальнейших исследованиях американской
контркультуры, феномена антиномии «мудрость - безумие», языка
психоанализа в литературе XX века.
Практическая ценность работы' состоит в том, что результаты
исследования могут быть использованы при составлении учебных программ
в курсе культурологии, чтении лекционных курсов и семинаров,
посвященных контркультуре США и традиции восприятия дихотомии
«мудрость - безумие» в истории культуры.

31
 На защиту выносятся следующие положения:
1. Антиномия «мудрость — безумие» уходит корнями в античную и
библейскую традиции, генетически связана с феноменами шутовства и
юродства. Антиномичность дихотомии проявляется в проблеме восприятия
истинности и ложности мудрости/безумия. Мнимое, «карнавальное» безумие
противопоставляет себя ложной мудрости доминирующей культуры.
2. Одним из проявлений антиномии «мудрость - безумие» в
художественной культуре стал образ психиатрической клиники как
социальной метафоры, включающий в себя бинарную оппозицию «врач -
пациент», что характерно для целого ряда литературных произведений (Э.По,
Ф. Дюрренматта, А.П. Чехова, В. Ерофеева, К. Кизи).
3. Контркультура США 1950-60-х гг. продолжила древнуюю традицию
противостояния «карнавального безумия» ложной, в восприятии
контркультуры, мудрости истэблишмента. Рассматриваемая рядом
исследователей как «бунт против разума вообще» американская
контркультура восстает не только против отрицаемых ею ценностей
доминирующей культуры, но и против рациональности западной культуры в
целом, объявляя ее безумием. При этом источником мудрости лидеры
контркультурных движений провозглашают древневосточные философские
учения и практики, психоделический опыт «расширения сознания», идеалы
сексуальной революции, которые, в свою очередь, предстают истинным
безумием в глазах «поколения отцов».
4. Контркультура США является выражением бинарного кода
американской культуры 1950-60-х гг., представленного рядом оппозиций:
«массовость - индивидуальность», «имитация - спонтанность», «технократия
- природа», «культура этнического. большинства - субкультуры этнических
меньшинств», «традиционные формы творчества - новаторство». Каждая из
оппозиций отражает ценностный конфликт между официальной культурой и
контркультурой, придающий остроту антиномичному восприятию безумия:

32
то, что рассматривается истэблишментом как прогресс, контркультура видит
как безумие технократии, имитации, конформности.
5. Антиномичность контркультуры США проявилась и в ее
противоречивых отношениях с бурно развивающейся в 1950-60-е гг.
психологией. С одной стороны, произведения А. Гинзберга, К. Кизи
содействовали движению антипсихиатрии, с другой, деятельность Т. Лири,
С. Грофа способствовала развитию некоторых направлений психологии.
Проанализировать эту противоречивость помогает исследование
психоаналитического языка в художественной литературе американского
нонконформизма.
6. Психоделическая революция в полной мере выразила
аксиологическую противоречивость американской контркультуры. Попытка
разрешить духовный кризис общества с помощью философии «доверия к
себе»1, понятой как необходимость высвободить бессознательное отдельного
индивида из оков «коллективного сознательного», приводит к тому, что
игровое, мнимое безумие традиции шутовства и юродства оборачивается
истинным безумием наркотической зависимости.
7. Манифестная поэма А.Гинзберга «Вой», романы Д, Керуака «На
дороге», «Бродяги Дхармы», «Сатори в Париже» и др., поэзия битников
выражают антиномичность восприятия мудрости и безумия в американской
контркультуре. Наиболее ярко антиномия «мудрость - безумие» воплотилась
в романе К. Кизи «Полет над гнездом кукушки», где она становится частью
центральной для романа темы бунта.

Учение о «доверии к себе» (эссе 'Self-reliance', 1941) развивалось американским философом-

трасценденталистом Ралфом Уолдо Эмерсоном, в связи с именем которого (наравне с Генри
Дэвидом Торо) стал использовать термин «нонконформизм». Многие участники движения
битников (А.Гинзберг, Д.Керуак, Г. Снайдер и др.) говорили о продолжении традиции Эмерсона и
Торо.

33
 Глава I. Генезис антиномии «мудрость - безумие»
в истории культуры.

Субкультура американских битников, а затем и хиппи, изначально

складывалась как эклектическая. Отречение от собственной культуры
предполагало освоение наследия других культур. Референтный круг
битников включал в себя самые разные культурные пласты от
древневосточной религиозной литературы и Библии до поэзии Уильяма
Блейка и философских эссе Эмерсона и Торо. Представители движения
Аллен Гинзберг (Allen Ginsberg, 1926-1997), Джек Керуак (Jack Kerouac,
1922-1969) , Карл Соломон (Carl Solomon, 1928-1993), Гэри Снайдер (Gary
Snyder, род. в 1930г.) идентифицировали себя с древневосточными
философами, библейскими пророками и персонажами Достоевского.
Многочисленные аллюзии к «безумным мудрецам» других эпох в
художественном творчестве американских нонконформистов помещают их
произведения в широкий культурно-исторический контекст.
«Импровизированную прозу» и жизнетворчество Керуака трудно
анализировать, не обратившись к библейскому представлению о «мудрости
мира сего» как «безумии в глазах Бога», многозначной логике дзэн-буддизма
и целому ряду понятий философии индуизма и даосизма. «Визионерская
поэзия» Гинзберга связана с поэтическим наследием Уильяма Блейка,
Сэмюэля Кольриджа и Уолта Уитмана. Стихотворения многих поэтов-
битников сложно читать, не владея языком психоанализа и мифологии, с
которой психоанализ связан через своих основателей Зигмунда Фрейда и
Карла Густава Юнга.
В связи с этим возникает опасность превратить исследование в
развернутый культурологический комментарий, тем более, что такой труд
был бы востребован, учитывая возрастающий в последние два десятилетия

34
интерес к американской контркультуре в России и явно не достаточную
изученность темы. Однако предметом данной диссертации является
антиномия «мудрость - безумие», и именно этим обусловлена структура
первой главы.

§1. «Опыт безумия» в истории культуры

Объем и тема данной работы не позволяют подробно исследовать

культурное «поле безумия», поэтому мы ограничимся обзором тех идей и
образов, которые могли повлиять на формирование смыслов, ситуаций,
характеров в произведениях лидеров американской контркультуры или
типологически связаны с ними. Речь идет, прежде всего, об образе
психиатрической клиники как социальной метафоре и о таких бинарных
оппозициях, как пациент и врач, художник и власть. Первостепенное
значение при таком обзоре приобретают смысловые и образные связи между
произведениями, а не хронологическая преемственность.
Шутовское начало в американской культуре, ярко выразившееся в
провокационных поэтических выступлениях Аллена Гинзберга,
«психоделических автобусных турах» и романах Кена Кизи (Ken Kesey,
1935-2001) отсылает к теории карнавального бунта М.М. Бахтина.
Деятельность участников «психоделической революции» Тимоти Лири
(Timothy Leary, 1920-1996), Олдоса Хаксли (Aldous Huxley, 1894-1963), Кена
Кизи стала одной из вех в истории изучения измененных состояний сознания,
восходящей к трудам по психологии религии американского философа
Уильяма Джеймса1 и продолжающей активно развиваться до < сих пор как в
западной, так и в отечественной'науке".

См. У. Джеймс, Многообразие религиозного опыта, М.: Наука, 1993.

2
В частности, в работах Чарльза Тарта, Станислава Грофа, Теренса Маккены, Джона Лилли, Д.Л.
Спивака («Лингвистика измененных состояний сознания») и др.

35
 Вопрос об истинности «мудрости» врачей и «безумия» пациентов
психиатрических клиник, как в буквальном смысле, так и в метафорическом
(когда лечебница для душевнобольных становится метафорой государства),
прозвучал в поэзии Гинзберга1 и романе Кизи «Пролетая над гнездом
кукушки» ('One Flew Over the Cuckoo's Nest, 1959, первое издание в 1962г). В
двадцатом веке этот вопрос стал звучать особенно остро в связи с протестом
против карательной психиатрии, но, как показал Мишель Фуко в работах
«История безумия в классическую эпоху» и «Рождение клиники», возник он
намного раньше.
«Опыт «безумия» дал начало всем видам психологии, и даже самой
возможности существования психологии», - как пишет Фуко в работе
«Рождение клиники» (Фуко М. Рождение клиники. Пер. с фран. и пред. А.Ш.
Тхостова. М.: Смысл, 1998. С. 293). Современная психология, в свою
очередь, многим обязана литературе. Достаточно вспомнить, что материалом
для создания теорий Фрейда часто служили сюжеты и образы мифологии и
литературы (например, знаменитая теория Эдипова комплекса и менее
известная работа «Достоевский и отцеубийство»). Развивая мысль Фуко,
можно сказать, что психология, выросшая из «опыта безумия», часто черпала
этот опыт из истории литературы, где он переживался многократно в течение
долгих столетий.
За века своего существования человечество накопило огромный
«опыт безумия». С развитием общества и науки менялось восприятие
безумия как социального, медицинского, художественного, философского,
духовного феномена. Однако литература всегда оставляла за собой право
особого восприятия, не антинаучного, но вненаучного и яаднаучного. Даже
став частью научного знания в рамках современной^ психологии,
художественная традиция безумия сохранила за собой право на игру с
безумием, а не его беспристрастного анализа. Безумец как персонаж

1
Тема затронута в «манифестных» стихотворениях поэта «Вой» ('Howl'), «Каддиш» ('Kaddish'),
«Америка» ('America') и др.

36
художественного произведения не тождественен безумцу как действующему
лицу реальной жизни; язык безумца от литературы есть язык литературы, а
не язык безумия как такового. Литература может отражать уровень развития
медицинской науки, например, в форме пародии, как в рассказе Эдгара По
"Система доктора Смоля и профессора Перро". Но в любом случае безумие
для искусства — это художественная метафора, а не медицинский диагноз,
поэтому критерии анализа безумия как культурного феномена и как
категории психиатрии различны.

Антиномичность мудрости и безумия обыгрывается в первом

послании апостола Павла к коринфянам, где «мудрость мира сего»
оказывается «безумием перед Богом» (1Кор.З:19). Так рождается
философская антиномия безумной мудрости и мудрого безумия, серьёзная
игра, в которую будут «играть» и исторические персонажи от придворных
шутов до юродивых, и литературные герои. Потрясающие по своей глубине
слова апостола Павла, противопоставляющие мудрость и безумие «глазами
мира сего» и «глазами Бога», делают безумие проблемой восприятия
действительности, проблемой выбора того, кому дано судить о безумии.
Мудрый «мудростью мира» не может этого сделать, ведь сам он лишь
частичка всеобщего безумия.
Рэй Смит, автобиографичный герой Джека Керуака из одного из
самых известных романов «разбитого поколения» «Бродяги Дхармы» ('The
Dharma Bums', 1958) приходит к откровению мудрого безумия, возвращаясь
в родительский дом на Рождество: «Я взял Библию, прочел немного у
апостола Павла, у теплой печки, при свете елочных огней: «Если кто из вас
думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым»...»
(Керуак Д. Бродяги Дхармы. Пер. с англ. А. Герасимовой. М.: Аналитика-
пресс, 1992. С.281). Для Рэя, как и для всего «разбитого поколения», эта
фраза становится одним из жизненных девизов. Герой сталкивается с
непониманием родных, соседей, путешествуя автостопом, вынужден

37
скрываться от полиции, чтобы его не арестовали за бродяжничество -
напряженный внутренний поиск представляется обществу мальчишеством,
глупостью, а подчас и просто сумасшествием.

Вопрос «А судьи кто?» - еще один водораздел между безумием в

медицине и в культуре. Если наука стремится (с большим или меньшим
успехом) к беспристрастности и разумности того, кто отделит безумных от
не-безумных, то искусство, когда речь идет о безумии, зачастую
предоставляет слово как раз пристрастным и «неразумным». Безумцы и
«безумцы» в литературе высказываются внутри пространства самого
безумия, являя, таким образом, то, что Мишель Фуко называет «спором
безумия с самим собой» (Фуко М. История безумия в классическую эпоху.
Пер. с фран. И. Стаф. Спб.: Университетская книга, 1997. С. 176).
Антагонизм между интерпретациями безумия в науке и в культуре
очень затрудняет анализ таких явлений, как «антиинтеллектуализм» и культ
безумия в американском протестном движении 1950-60-х годов.
Противостояние контркультуры и власти можно представить как спор
восприятий безумия: безумия как художественной метафоры и безумия как
медицинского диагноза, другими словами, безумия как отклонения от нормы
или как неприятия нормы. Когда друг Аллена Гинзберга битник Карл
Соломон появился у входа психиатрической клиники с требованием
лоботомии, его друзья восприняли такой поступок как акцию протеста в духе
«проказ» «разбитого поколения». Но шутовской бунт интеллектуала и эстета
обернулся личной трагедией, когда к Соломону была действительно
применена калечащая тело и психику терапия, вплоть до электрошока.
Манифестная для поколения битников поэма Гинзберга «Вой» ('Howl' 1956)
посвящена Карлу Соломону. «Вой» - это требование отдать дань безумию как
голосу протеста против подавления личности, а не «лечить» его еще
большим подавлением:

38
 ...как... впоследствии объявлялись на
гранитных ступенях психушки с обритой головою и шутовскими
речами о самоубийстве, требуя немедленной лоботомии,
как вместо этого получали бетонную пустоту инсулина метразола
электрошока гидротерапии психотерапии трудотерапии
настольного тениса и амнезии <.. .>
многие годы спустя возвращались, облысев уже на полном серьезе в
парике из крови, слез и пальцев, чтоб испытать участь очевидных
безумцев в палатах психиатрических городов...
(Пер. И. Кормильцева. BEAT. Антология поэзии битников. Там же. С.22).

'presented themselves on the granite steps of the madhouse with shaven

heads and harlequin speech of suicide, demanding instantaneous
lobotomy, and
who were given instead the concrete void of insulin Metrazol electricity
hydrotherapy psychotherapy occupational therapy pingpong & amnesia
<.. .> returning years later truly bald except for a
wig of blood, and tears and fingers, to the visible madman doom of the
wards of the madtowns of the East...'
(BEAT. Антология поэзии битников. Там же. С.22).

Раздвоение научной и художественной интерпретаций безумия еще

раз доказывает, что именно антиномия является философской категорией
для адекватного анализа культа «антиинтеллектуализма» в движении
битников. Антиномия выражает амбивалентное стремление «безумного
поколения» к отвержению разума и в то же время поиску некой мудрости,
которая обесценивается при «медицинском» восприятии безумия.
Литература часто отказывается от холодного взгляда аналитика в
пользу блуждающего взгляда самого безумца. В разных художественных
произведениях психиатрическая клиника представляется метафорой мира,
где пациенты и врачи меняются масками безумия и разумности. В уже
упомянутом рассказе По "Система доктора Смоля и профессора Перро" (По
Э.А. Полное собрание рассказов. Пер. с англ. С П . Маркиша. М.: Наука, 1970.

39
С.621-636) пациенты загородной психиатрической больницы, известной
своими прогрессивными нововведениями и гуманным обращением с
больными, захватывают власть и отправляют весь персонал клиники в
заточение. Гротескность ситуации в том, что заезжий посетитель больницы,
приглашенный на пиршество радушными «хозяевами», отнюдь не сразу
понимает, что попал в мир-перевертыш. Пока он наслаждается «приятным»
обществом и «разумной» беседой, читатель начинает догадываться, в чем
секрет столь «успешной» психиатрии и невольно с тревогой вглядывается в
окружающий его мир: вдруг и в многомудрых речах его собеседника, врача,
начальника послышится веселое кукаренье или зловещее бульканье
человека-чайника?
В пьесе Дюрренматта «Физики» антиномия сумасшествия и
разумности представлена в виде трагикомического парадокса: гениев науки
нужно заточить в сумасшедший дом, чтобы весь мир не сошел с ума,
воплощая их идеи. Гений, может быть, и не безумен, но мир настолько
безумен, что всякое творение гения, попавшее в этот мир, обезумливается,
оставляя гения ответственным за плод своей гениальности. И здесь
представлена игра истинного безумия и мнимого: если в начале пьесы
физики утверждают, что надели маску безумия, чтобы остаться свободными,
то их последние монологи показывают, что маска постепенно срастается с
лицом. Да и врач сходит с ума, оставляя читателя в замкнувшемся
пространстве уже истинного безумия.
Классический пример антиномии «пациент - врач» / «безумие -
здравомыслие» - «Палата номер шесть» А.П. Чехова. Андрей Ефимыч,
сменяя халат главного доктора городской больницы на пропахший копченой
рыбой халат душевнобольного, вместе с постом оставляет и апологетику
философского безразличия к жизненным невзгодам: «Андрей Ефимыч и
теперь был убежден, что. между домом мещанки Беловой и палатой №6 нет
никакой разницы, что все на этом свете вздор и суета сует, а между тем у
него дрожали руки, ноги холодели и было жутко от мысли, что скоро Иван

40 ' '
Дмитрич встанет и увидит, что он в халате» (Чехов А.П. Психопаты:
рассказы, повести. Спб.: Азбука-классика, 2004. С. 233). Во всех трех
произведениях речь идет о каких-то реальных переменах в жизни героев, о
переходе от свободы к плену, от разумности к помешательству и наоборот.
Читателю вполне наглядно представлена относительность безумия безумных
и здравомыслия здравых. Чеховский Андрей Ефимыч утверждает, что
единственный принцип разделения в обществе на безумных и
здравомыслящих - это исключительно дело случая («В том, что я доктор, а
вы душевнобольной, нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая
случайность» Чехов А.П. Там же. С. 201). Доктор очень скоро подтверждает
циничную правоту своих слов на собственном опыте.
Восприятие безумия как парадоксального единства неразумия или
даже помешательства и некой мудрости свойственно только философии и
художественной культуре. Хотя безумие может осмысляться не только как
поэтический опыт, но и как опыт медицинский, социальный, правовой, о чем
пишет Фуко в «Истории безумия...», очевидно, что никакая наука с ее
потребностями в строгом разграничении понятий не позволит себе той
полноты восприятия безумия в его противоречиях, как позволяет себе
литература.

В своем исследовании феномена безумия в классическую эпоху Фуко

выделяет несколько «форм сознания безумия» на протяжении исторического
развития. Во-первых, это разоблачающее «диалектическое сознание», когда
безумие воспринимается как противоположность тому, что «разумно,
обдуманно и мудро в нравственном отношении» (Фуко М. История безумия в
классическую, эпоху. Там же. С. 176). Здесь и появляется антиномия
«мудрость — безумие», ведь, «при отсутствии устойчивой точки отсчета
вполне может оказаться, что'безумие и есть разум, а сознание безумия — не
более чем скрытое его присутствие; его собственная уловка» (Фуко М. Там
же. С. 176). Именно такое сознание присуще литературе, ведь оно связано с

41
языком безумия: «Первая в единый миг обнимает всю ту область языка, где
обретаются и приходят в столкновение смысл и бессмыслица, истина и
заблуждение, мудрость и опьянение, дневной свет и мерцающая греза,
ограниченность суждения и беспредельные притязания желания...» (Фуко М.
Там же. С. 176). Американский контркультурный текст показывает, как
«литературное» и «безумное» вступают в отношения взамовлияния:
лидерами движения становятся литераторы с ярким, порой визионерским,
воображением, а культурный истэблишмент рассматривается как негативный
художественный образ, в котором важно «безумное» бессмысленное ядро, а
не судьбы отдельных людей.

С «диалектическим сознанием», свойственным литературе,

сосуществует «практическое», существующее внутри однородной
социальной группы, носительницы определенных норм. У общества всегда
есть страх перед безумием, перед тем, что оно подвергает угрозе
существующий порядок. Этот древний страх — защитная реакция общества,
и Фуко называет его «ритуальное размежевание», вспоминая о временах,
когда умалишенные по статусу не многим отличались от прокаженных (Фуко
М. Там же. С. 178).

Еще одна «форма сознания безумия» - «аналитическое сознание». Это

развернутое осознание «форм, феноменов, проявлений» безумия, которое
стало возможным с помощью научного знания (Фуко М. Там же. С. 179).
Безумие в этом случае является объектом познания, и не таит в себе угрозы:
«В аналитическом сознании безумия драма утрачивает свою остроту, и
диалоп умолкает; нет больше ни лирики, ни ритуала; все фантазмы обретают
свою истину; угрозы противоестественного превращаются в признаки и
проявления, некоего естества; то, что вызывало ужас, требует отныне лишь
техники подавления» (Фуко М. Там же. С. 180). Такое восприятие безумия
свойственно культуре рациональности, и против него восстает

42
контркультура, призывая увидеть в безумии свободы и безумии отрицания
мудрость «нового сознания».

Фуко прослеживает эволюцию форм сознания безумия от

диалектического к научному, от шестнадцатого века с его
«чувствительностью к проявлениям бесконечной обратимости разума, равно
как и разума безумия» до девятнадцатого и двадцатого веков, когда «вся
тяжесть вопроса о безумии оказалась перенесена на его аналитическое
сознание». (Фуко М. Там же. С. 181). Философ близок к печальному выводу о
том, что современная ему эпоха, очевидно, так и не найдя «полной и
окончательной истины» безумия, потеряла к тому же и способность слышать
«разум безумия». Если в шестнадцатом веке истина сияла «в своем
ироническом блеске» благодаря Брандту, Эразму, Луизе Лабе, Монтеню,
Шаррону и Ренье, то в двадцатом она кажется потускневшей. На самом деле
изгнанные научным знанием формы сознания безумия «по-прежнему живут в
лоне нашей культуры», в произведениях Ницше, Гельдерлина, Нерваля и
Арто: «И не потому они не знают теперь иного способа выражения, кроме
лирики, что пребывают в упадке или, невзирая ни на что, продолжают вести
существование, давно опровергнутое наукой; насильно удерживаемые в тени,
они обретают жизнь в самых свободных, самых первородных формах языка.
И сила их протеста от того, без сомнения, только возрастает» (Фуко М. Там
же. С. 181).

***

Чем же стал «опыт безумия» для истории культуры? Если выстроить

цепочку архетипичных персонажей, традиционно связанных с темой безумия
или, уже, с темой восприятия мира сквозь призму безумия, легко увидеть, как
далеко они выходят за рамки только психической болезни или отставания в
умственном развитии. Здесь нужно подчеркнуть, что составление
исчерпывающей классификации таких персонажей не входит в цели данной
работы, тем более, что это представляется непосильной задачей, если, вслед

43
за Соломоном и Эразмом Роттердамским, считать, что «число дураков
бесконечно». Цель данного очень поверхностного экскурса в историю -
постараться высветить такие грани образа безумца, которые затем помогут
глубже проанализировать культ безумия в «разбитом поколении».

Культурологические типологии «безумца / дурака»

Во французском «Словаре литературных типов и персонажей» (Aziza,
Claude. Dictionaire des types et caracteres litteraires. Paris, 1978. P.76-78)
выделяются «святые безумцы» античности, герои трагедий Эсхила и
Еврепида (un foil sacre); святость их безумия в том, что оно ниспослано
богами. За ними следуют «безумцы — шуты» (bouffons) средневековья,
зачастую добровольно надевающие дурацкие колпаки, и «несчастные
безумцы», чье безумие — следствие пережитых нечеловеческих страданий
('passion desesperee'), например, шекспировские Лир и Офелия, продолжение
средневековой традиции восприятия безумия как несчастья и наказания.
Заметим, что самый знаменитый литературный безумец — Дон Кихот — не
может быть понят вне антиномичной трактовки, восходящей к учению
апостола Павла о «безумии во Христе», а романтические «безумцы» - такие
как Крейслер, Родерик Ашер, Старый Мореход — прямо являются носителями
высокого искусства или небесной мудрости, хорошо сознавая свое отличие
от «массового человека». Безумие начинает восприниматься как «одна из
форм разумности» {'Lafolie devient Гипе des formes de la raison', Dictionaire
des types... Op.cit. P.77). с появлением таких персонажей, как мудрые шуты,
самый знаменитый из которых - шут короля Лира. То есть без-умие, как
отсутствие ума, отрицание ума или измененное, болезненное состояние ума
парадоксальным образом становится- альтернативной формой разумности.
(Для сравнения: определение безумия по Ожегову: «1.сумасшествие (устар.)
2.Безрассудство, полная утрата разумности в действиях, поведении»
Словарь русского языка. Сост. С И . Ожегов. М.: Гос. Издательство
иностранных и национальных словарей, 1956. С.ЗЗ).

44
 Таким образом, появляется необходимость добавить в классификацию
безумцев оксюморонный тип разумного безумца или здравомыслящего
душевноболь«ого.
В англоязычной литературе есть богатая традиция исследования
шутовства - от реальных исторических персонажей, придворных шутов, до
шекспировских героев. Достаточно упомянуть работы И. К. Чэмберса (Е. К.
Chambers 'The Medieval Stage. Spiritual and ritual roots of foolery in the feast of
fools'), Энида Уэлсфорда (Enid Welsford 'The Fool, His Social and Literary
History'), Уилла Уилфордса ('The Fool and His Scepter, Dishers, Clowns and
Pantomimes'). Из всего многообразия материала по данной теме важно
выделить то, как появляются и в чем проявляются антагонизмы «мудрость -
безумие», «разумность- глупость». В англоязычных источниках принято
использовать термин 'wise fool', 'holy fool', 'divine fool', объединяют^ в
себе сразу несколько значений. Это «хитроумный нахлебник-паразит» и
«буффон» ('cunning parasites', 'buffoons') из новогреческих комедий
Ксенофона и Эпиктета, и римских — Плавта и Теренция (Encyclopedia
Americana, International Edition. Connecticut: Scholastic Library Publishing Inc
Danbuiy, 2006. P.528). Часто в античных комедиях изображается поединок
двух «полярных мудростей». Так, например, в «Симпозиуме» Ксенофона
Филипп противопоставляется Сократу, и в результате выясняется, чья
мудрость истинная, а чья - ложная. Среди 'wise fools' упоминаются и
шекспировские шуты, например, Оселок из «Как вам это понравится» и
Фесте из «Двенадцатой ночи» (Encyclopedia Americana. Op.cit. P.528).
Мудрость их «глупости» заключается в смелой и остроумной критике власть
предержащих. Шутовской колпак наделяет их особыми привилегиями,
позволяя, видеть острее и говорить больше. Мнимая глупость придворных
шутов контрастирует с истинной глупостью персонажей «разумных»; так
начинается игра в безумную мудрость и мудрое безумие.
К 'wise fools' относят и короля Лира (Encyclopedia Americana. Op.cit.
P.528). Его трагическое безумие в конце пьесы открывает ему мудрость

• 45
иного порядка — мудрость нового видения мира с высоты лишившегося всего,
даже разума, человека.
Американский исследователь Оррин Клапп в работе «Дурак как
социальный тип» ('The Fool as a Social Type', 1949) выделяет три основные
характеристики персонажа-дурака: «1) крайнее преувеличение или резкий
недостаток определенных качеств поведения, 2) слабость или
безответственность, 3) нарушение принятых правил поведения (но не
моральных норм)»1. На основании этих характеристик Клапп выделяет 10
типов дураков: «1) клоун - the antic fool, 2) шалун - the comic rogue, 3)
сорвиголова - the rash fool, 4) неуклюжий - the clumsy fool, 5) образина - the
deformed fool, 6) простак - the simple fool, 7) слабак - the week fool, 8)
посмешище - the comic butt, 9) напыщенный — the pompous fool, 10)
карикатурный герой - the mock hero».
Характерно, что данная типология составлена именно в США в конце
1940-х гг. и отражает некоторые особенности американского общества того
периода в целом. Как отмечают В.И. Карасик и Е.А. Ярмахова, «обращает на
себя внимание высокая степень агрессивности, считающейся нормой в
мужском общении, - насмешки над некрасивыми, слабыми, отличающимися
от большинства. Так обычно ведут себя подростки, члены примитивных
сообществ и криминальных групп...» (Карасик В.И. Ярмахова Е.А.
Лингвокультурный типаж «английский чудак». М.: Гнозис. 2006. С. 114).
Развивая мысль исследователей, можно прийти к выводу, что добровольно
надеваемые маски клоунов, карикатурных героев для битников могли быть
формой протеста против доминирующей культуры «насмешки над слабым
меньшинством». Если воспользоваться терминологией, предложенной
нидерландским культурологом Иоханом Хейзингой, можно сказать, что
поведение клоуна в таком обществе — это вызов истинно творческого,
игрового начала агрессивной, нетерпимой, конкурентной культуре
1
КЛарр О.Е. The fool as a social type // The American Journal of Sociology. - Vol. 55. - 1949. - №2. P.
157. Цит. по Карасик В.И. Ярмахова Е.А. Лингвокультурный типаж «английский чудак». М.,
Гнозис. 2006. С. 112.

46
«пуэрилизма» , пугающейся осмеяния и поэтому особенно легко и жестоко
осмеевающей. В типологии американского ученого середины ХХв. дурак —
это, прежде всего, объект осмеяния: «Существенно так же и то, что в
обыденном поведении дурак — это не только тот, кто плохо соображает (это
лишь частный случай), а тот, кто намеренно или ненамеренно вызывает
осмеяние. Иначе говоря, дурак в широком смысле - это объект насмешки, а в
узком смысле - объект насмешки из-за интеллектуальной
несостоятельности» (Карасик В.И., Ярмахова Е.А. Там же. С.114).
Интересна и типология, предложенная в подробном и глубоком
исследовании В. И. Карасика и Е.А. Ярмаховой «Лингвокультурный типаж
"английский чудак"»: «1) патологический дурак, тупица, который не
способен понять то, что должны понимать все; ему противопоставлен умный;
2) психованный дурак, который не контролирует себя и опасен
окружающим; ему противопоставлен вменяемый человек; 3) человек,
который дурачится себе на потеху, ведет себя нерационально, но в
интеллектуальном отношении вполне состоятелен (фигляр, паяц), в
определенных сообществах такая роль кристаллизуется как роль шута,
которому позволено говорить правду только под видом дурачества; ему
противопоставлен серьезный; 4) фольклорный дурак, над которым смеются
умники - те, кто считают себя гораздо выше его по интеллекту, но в
действительности они уступают ему; фольклорному дураку помогают
волшебные существа, на его стороне удача; ему противопоставлен
самонадеянный умник; 5) дурак как жертва обмана, как тот, кого легко
провести; ему противопоставлен преступник, мошенник; 6) дурак как чудак,
человек со странностями; ему противопоставлен обычный человек» (Карасик
В:И., Ярмахова Е.А. Там же. С. 115).
Эта классификация особенно важна для нашей работы, потому что в
ней большинство типов антиномичны. «Фольклорный дурак», который

1
Понятие «пуэрилизма» по отношению к современной культуре рассмотрено в работе Хейзинга
Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М.: Прогресс, 1997. С. 186-203.

47
оказывается на самом деле мудрецом в противопоставлении
«самонадеянному умнику», родственен американскому контексту антиномии
с традиционным для индейского фольклора персонажем трикстера. «Дурак
как чудак», противопоставленный «обычному человеку», напрямую связан с
ключевой для американской контркультуры оппозицией beat - square.
Амбивалентен и образ «дурака — жертвы обмана», ведь в трактовке
произведений нонконформизма в роли оппозиционной фигуры
«преступника» выступает сама государственная машина, одурачивающая
своих граждан.
Эпоха психоделической революции с ее призывами к расширению
сознания дискредитировала образ «вменяемого человека» и в определенной
степени сделала привлекательной фигуру «психованного дурака», персонажа
романов Джека Керуака, Уильяма Берроуза, рассказов Чарльза Буковски
(Charles Bukowski, 1920 -1994). Даже наиболее категоричный образ
«патологического дурака» способен приобретать положительную
коннотацию в контексте американской контркультуры, ведь неспособность
«понять то, что должны понимать все» в определенной мере делает его
нон-конформистом, наделяя свободой быть другим, не таким как все.

Именно свобода как одна из характеристик образа «сумасшедшего»

делает ценной для данного исследования еще одну классификацию,
предложенную Ю.М. Лотманом. Это тернарная структура «дурак —умный —
сумасшедший». Ю.М. Лотман пишет, что «дурак лишен гибкой реакции на
окружающую его ситуацию. Его поведение полностью
предсказуемо...Действия его- стереотипны, но он применяет их не к месту:
плачет на свадьбе, танцует на похоронах. Ничего нового он придумать не
может, поэтому поступки его нелепы, но полностью предсказуемы»
Поведение умного «определяется как нормальное. Он думает то, что
надлежит думать по обычаю, правилам ума или практическому опыту. Таким
образом, его поведение тоже предсказуемо, оно описывается как норма и

48
соответствует формулировкам законов и правилам обычаев». Поведение
безумца, или сумасшедшего, отличается тем, что носитель его получает
дополнительную свободу в нарушении запретов, он может совершать
поступки, запрещенные для «нормального» человека. Это придает его
действиям непредсказуемость. Последнее качество, разрушительное как
постоянно действующая система поведения, неожиданно оказывается весьма
эффективным в моменты остроконфликтных ситуаций» (Лотман Ю.М.
Дурак и сумасшедший // Семиосфера. СПб.: Искусство, 2001. С. 41).
Важно, что предсказуемость, стереотипность, определенная
конформность и несвобода в поведении сближает фигуры «дурака» и
«умного», но противопоставляет их образу «сумасшедшего». Лотмановская
интерпретация образов, по сути, разводящая «дурака» (наравне с «умным»)
и «безумца» по разные концы оппозиции «обусловленность внешними
законами - спонтанность, внутренняя свобода», особенно ценна для
понимания американского культа безумия в контркультуре.

Таким образом, мы видим, что в различных культурологических

типологиях «дураков» и «безумцев» как архетипических персонажей
прослеживается амбивалентность образа, которая подчеркивается и во
многих литературных произведениях. По Мишелю Фуко, такую
интерпретацию образа можно назвать «диалектическим восприятием
безумия», в противоположность «практическому» и «научному». Именно
«диалектическое восприятие» наиболее близко американской контркультуре.
Перейдем к обзорному анализу антиномии в ряде культурных
контекстов.

49
 §2. Античные истоки антиномии «мудрость — безумие».

Античные истоки антиномии мудрости и безумия можно рассмотреть в

двух аспектах: мифологическом и философском. В первом случае речь идет о
фигуре шута, «дурака», как персонаже античной мифологии. Во втором - о
ряде учений античной философии, отражающих идею антиномии.

Шут, «дурак» как персонаж античной мифологии связан с образами

раба, слуги и противопоставляется мифологическому «шутовскому царю»
(Мифы народов мира в 2т. Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Советская
энциклопедия, 1988. Т.2. С.360). Шут и царь — центральные фигуры
«периодических ритуалов, во время которых происходит переворачивание
социальной иерархии, когда роли властителей исполняют обладатели
наиболее низкого социального ранга, и наоборот» (Там же. Т.2. С.360). Очень
важно, что в греко-римской мифологии несвобода раба воспринимается» как
некий период жизни богов, героев, царей: «Аполлон - временный раб царей
Адмета и Лаомедонта, Геракл - Эврисфея...световое божество переживает
фазу смерти, выраженную метафорами унижения, рабства, скитальчества,
рубища и грязи...». Герой проходит через испытание рабством - метафорой
смерти, чтобы затем, освободившись, возродиться. Испытание рабством
связано с мотивом «неузнанного в рабском облике тайно вернувшегося
царя». Так, например; в поэме Гомера Одиссей предстает перед женихами в
роли «прислужника и нищего-попрошайки». Тема «неузнанного царя» стала
широко использоваться в литературе. Так, говоря об американской
традиции, нельзя неупомянуть «Принца инищего» Марка Твена.

Если рассматривать безумие как метафору смерти (смерти разума), то

получится, что герой' переживает фазу безумия, надевая шутовской колпак, и
оставаясь не узнанным; чтобы возродиться для некой новой мудрости. В
словарной статье «Раб. Слуга. Шут» Н.В. Брагинской «глупость и безумие,

50
временное помрачение, юродство характеризуют период мытарств
мифического героя, его временной гибели», в качестве примера приводятся
такие архетипические персонажи, как Геракл («Безумный Геракл» Еврипида),
Одиссей, Тристан. В романе «Пролетая над гнездом кукушки» К.Кизи
психиатрическая больница - это один из этапов жизни Макмёрфи, при этом
важно, что для него «безумие» - альтернатива тюремному заключению, то
есть один из видов лишения свободы. Макмёрфи, подобно солярному герою
мифов, ведет битву за освобождение из рабства, но терпит поражение и
умирает, зато возрождается к новой жизни и выходит на свободу его
мифологический «двойник» Вождь Бромден, говоря, что отправляется в
родные ущелья Колумбии.
Как отмечается в той же словарной статье, метафора безумия и
«плодотворящей смерти» в мифологическом сознании ассоциируется еще и с
обрядом священного брака: «бобовый шутовской царь венчается с шутовской
царицей; параллельно браку и пиру хозяев в античной комедии справляется
брак и пир рабов; выход из рабства и обретение царства параллельны
возвращению супруги; история героев типа Ивана-дурака или Золушки
завершается браком. Своего рода сатурналии брака происходили во время
аргосского праздника гибристика, на котором рабы становились обрядовыми
супругами свободных женщин и получали таким образом роль женихов
(= «царей»)». Подобные «сатурналии брака» устраивает в больнице перед
планируемым побегом Макмёрфи, организуя «брачное пиршество» и
«брачную ночь» одного из пациентов («раба») Билли Биббита и своей
подруги проститутки («свободной женщины»). Однако Билли, избавившись
от внешнего рабства на период «сатурналий», не может вырваться- из тисков
внутренней несвободы, и «брачная ночь» приводит к самоубийству,
объединяя,все три мифологемы: безумие — шутовской брак — смерть.

Важно еще раз обратить внимание на мифологическое превращение

царя, теряющего трон, в раба и наоборот, раба или «дурака» - в царя. Такая

51
«ритуальная замена» возможна лишь «в особом, праздничном времени
(праздник дураков, сатурналии, вакхический праздник сакеи и пр.)» и связана
с «особым мифическим пространством - страной дураков, город ленивцев,
шутовская страна навыворот». В «Полете над гнездом кукушки» таким
пространством становится психиатрическая больница, а в романе Кэтрин
Энн Портер «Корабль дураков» (Katherine Anne Porter, 'Ship of Fools', 1962) -
это корабль, плывущий из Мексики в Германию. Персонажи романов ведут
между собой битвы за «карнавальное пространство», дожидаясь своего
«карнавального часа» или приближая его. Так, старшая сестра манипулирует
временем, ускоряя и замедляя его ход. Макмёрфи всячески старается
отвоевать «пространство», предлагая устроить карнавал, организуя поездку
на рыбалку и ночные увеселения. Подобным образом в романе Портер
группа испанских танцоров, попав на один корабль с людьми высшего
общества, устраивает розыгрыш лотерейных билетов и бал, участвует в
бесконечных сомнительных развлечениях и втягивает в них других
пассажиров. Высокомерие, снобизм, тщеславие, ложная гордость, внутренняя
пустота путешествующих на корабле аристократов и стремящихся к ним
примкнуть становятся очевидными именно на таких «праздниках дураков»,
где испанцы, наоборот, чувствуют себя хозяевами положения.

Итак, фигура шута в античной мифологии связана с идеей обратимости

мира, карнавальной смены времен, когда царь и раб меняются местами, а
также с восприятием безумия как метафоры смерти и несвободы. Роль шута—
напоминать сильным и разумным мира сего о преходящести земной власти, в
том числе власти человеческого разума. Постепенно эта роль становится
главной обязанностью «дурака» и. «со временем* начинает восприниматься
как. «право» придворных шутов, прерогатива священных безумцев» (Мифы
народов мира. Там же.. Т.21 С.360). Так появляются профессиональные шуты
при дворах правителей.

52
 Некоторые идеи стоицизма, скептицизма, эпикуреизма и кинизма
явились преддверием философского основания протестной культуры XX
века. В целом все эти направления наглядно демонстрируют поиски решения
одной и той же или очень сходных задач - сохранения устойчивости в
шатком мире, где обесцениваются идеи, ценности, идеалы, эталоны
поведения и рушатся державы. Суть этих поисков можно свести к ответу на
вопрос: что является мудростью в безумном мире? И снова мы сталкиваемся
с антиномичностью образа мудреца, который «в своем отечестве» мог
казаться безумцем.

Философия стоицизма определяет мудрость как приятие своей судьбы,

что бы она ни готовила, и стремление к стойкости духа. Внешне стоический
мудрец далеко не бунтарь, однако его внутренняя свобода делает его
относительно независимым от ограничений внешнего мира. Знаменитый
римский философ-моралист Эпиктет говорил, что взрослый человек всегда
может уподобиться ребенку, воскликнув в любой момент своей жизни: «Я
больше не играю!» (Таранов П.С. Анатомия мудрости: 120 философов.
Жизнь. Судьба. Учение. В 2т. Т.1 С.385). Эта формула означала очень
простую, но значимую вещь: нет и не может быть ситуаций, безвыходных
для человеческого достоинства, стойкости, порядочности, нежелания
участвовать в преступлениях. Того, кто всегда готов при необходимости
расстаться с жизнью, нечем запугать. Уподобиться ребенку и выйти из игры
общества, когда она начинает казаться безумием или преступлением,
философия, наследованная движением нонконформизма. Многие критики
обвиняли битников в эскапизме, но протест в форме ухода в некоторых
случаях оправдывал себя, будь то отказ Генри Торо от уплаты налога,
прибыль от которого идет на поддержания рабства и войн, или отказ от
службы в армии во время военных действий США в Юго-Восточной Азии.

Эпикуреизм предлагал свою модель мудрости. Идеальный

эпикуровский мудрец - это человек довольно автономный, причем не только

53
внутренне, но и по ценностям и самому образу жизни. Он не стремится к
славе, должностям, социальному статусу. К тому же, «ни жениться, ни
заводить детей мудрец не будет». (Таранов П.С. Там же. Т.1 С.308). В какой-
то мере, этот идеал напоминает даосски мыслящего китайца, стремящегося к
уединению, ибо «в уединеньи слава не нужна». Эпикур не отрицает ни
комфорта, ни удовольствий, которые могли бы включать и ласки милой
женщины, и хороший стол. Как-никак, а, по Эпикуру, «начало и корень
всякого удовольствия — удовольствие чрева, даже мудрость и прочее имеют к
нему отношение» (Таранов П.С. Там же. Т.1 С.308). Но и выполняемые
желания, удовольствия уместны лишь до тех пор, пока не несут с собой
печальных последствий, поэтому эпикуровский мудрец, равно, как и иные
мудрецы древности, уверен в необходимости ограничения желании, ведь
«величайший плод ограничения желаний — свобода». Философию
эпикурейства можно назвать преддверием лозунгов протестных движений в
1960-е годы XX века: «Делай, что тебе нравится» ('Do your own thing!'),
«Если это приятно - делай это!» ('If it feels good - do it!').

Еще одно направление античной философии — кинизм. Киники - это

своего рода хиппи древности, пытавшиеся доказать на практике, что
стремящийся к безмятежности человек может обходиться чрезвычайно
немногим. Впрочем, еще до появления кинизма как такового, в истории
западной культуры начинают проступать черты нищего мудреца, мудреца
«не от мира сего». Так, о знаменитом Демокрите сообщали, что, родившись в
знатной и богатой семье, он обнищал и, живя в бедности и одиночестве, мог
со стороны показаться помешанным. Приземисто-полноватый Сократ, с
далеко не «античным профилем» был внешне весьма далек от образцов
внешней красоты, что- никак не мешало ему быть в глазах учеников
воплощением острого ума, добра и силы духа. Да и жил он, судя по
описаниям, довольно неприхотливо. Ходил обычно неброско одетым и даже
босым. Ему предписывается восклицание «Сколько же есть вещей, без

54
которых можно обойтись!» (Таранов ГТ.С. Там же. Т.1. С. 189). Стремясь на
практике доказать, что обойтись можно без очень и очень многого, что, как
само собой разумеющееся, считалось атрибутом достойной человеческой
жизни, киники стали и словом и делом проповедовать демонстративный
аскетизм, сопровождавшийся язвительным попранием привычных ценностей
и норм поведения. В мире, где богатство - не знак ума, а успех, слава отнюдь
не всегда достояние лучших, в мире, где не только состояния, но и целые
царства могут неожиданно кануть в пучину вечности, душевное равновесие
способен сохранить прежде всего тот, для кого и богатства, и власть, и
почести не имеют никакого значения. Отсюда и ряд историй-притч,
согласно одной из которых, Диоген из Синопа, увидев однажды мальчишку,
черпавшего ладонями воду из ручья, воскликнул: «Ах, я старый плешивый
дурак! Столько лет таскал с собой эту ненужную вещь!» - и разбил о камень
глиняную чашку.
Показательно, что слово киник восходит к слову собака. Гимнасия, в
которой первоначально собирались представители этого направления,
называлась «Белая собака», основоположник кинизма Антисфен именовал
себя «Обычной собакой», остальные и, прежде всего, Диоген — просто
собакой: «Я - собака Диоген». Тем самым киники подчеркивали, что,
ограничиваясь потребностями собаки (тот же Диоген жил, если и не в конуре,
то в бочке-амфоре), можно сохранять достоинство. Классическими
киниками можно назвать Джека Керуака и Гэри Снайдера, которые под
именами Рэя Смита и Джефи Райдера выведены в романе Керуака «Бродяги
Дхармы», своебразному руководству по духовному обогащению жизни за
счет внешнего упрощения, вполне в киническом духе. Кстати, Рэй называет
себя «святой Раймонд Собачий».
Контркультура могла наследовать от киников и примеры:«воздурений»,
по определению Д.С. Лихачева, - абсурдного поведения, призванного
демонстрировать абсурдность общества. Диоген мог среди бела дня выйти с
фонарем на рыночную площадь, заявляя, что таким образом'ищет человека в

55
суетливой базарной толпе. Или начинал кричать: «Ай, люди!», а когда
сбегалась толпа, то делал удивленное лицо: «И чего это вы пришли? Я же
звал людей, а не мерзавцев!» (Таранов П.С. Там же. Т.1. С.244). Об
Антисфене говорили, что «он советовал афинянам принять постановление:
«Считать ослов конями»; когда это сочли нелепостью, он заметил: «А ведь
вы простым голосованием делаете из невежественных людей -
полководцев». (Таранов П.С. Там же. T.I С.238). Идеальными киниками в
традициях Диогена и Антисфена можно назвать персонажей романов Кена
Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» и «Порою нестерпимо хочется»
('Sometimes a Great Notion', 1964). Главный герой последнего, Хэнк Стампер
готов с помощью шутовских «воздурений» противостоять не только жителям
своего города, но и целой профсоюзной организации Западного побережья.

§ 3. Библейская концепция мудрости и безумия.

Для американской контркультуры иудео-христианское восприятие

антиномии важно по целому ряду причин. Во-первых, отвергая
протестантизм, доминирующую конфессию в США 1950-х годов, битники,
тем не менее, протестовали и творили в лоне христианской культуры, даже в
своем антихристианском бунте.
Во-вторых, практически всем представителям американской
контркультуры свойственен интерес к «первозданному» христианству как
источнику неконвенциональной мудрости в противовес «мудрости мира
сего» общества потребления. При этом очень сложно определить, что
битники понимают под первозданным христианством, настолько
неопределенно и индивидуально представление о нем. «Визионерская
поэзия» Аллена Гинзберга отсылает к католической традиции*видений. Джек
Керуак, разъясняя принципы изобретенной им «импровизированной прозы»,
апеллирует к тому, что «слова исходят от Духа Святого»: «Я дошел до самых

56
границ языка, туда, где начинается лепетание бессознательного, ибо слова
исходят от Духа Святого» ('But I'd gone so far to the edges of language where
the babble of subconscious begins, because words 'come from the Holy Ghost'...1).
Трансфигурацией образа Христа являются герои культовых романов
контркультуры, например, образ Макмёрфи из «Пролетая над гнездом
кукушки» Кена Кизи.
Характерно высказывание, предписываемое Джеку Керуаку незадолго
до его смерти: «Я не битник. Я католик». Керуак, посещавший в детстве
католическую школу, нааолняет свои романы христианскими символами:
Шон и Кристина, персонажи из «Бродяг Дхармы», называются Адамом и
Евой, герои романа «Биг-Сур» чувствуют себя библейскими патриархами,
называя шейкер для коктейля «святой чашей» ('holy cup'), а воду из
источника рядом с домом — святой водой. Профанирование сакрального —
характерная черта битников (и культуры XX века в целом) — вызвано
стремлением лидеров движения придать сакральное звучание их бунту,
который претендовал на новое духовное движение, но, как показала история
контркультуры, не смог наполнить протест какими-либо созидательными
гуманными ценностями.

Джефи Райдер, главный герой «Бродяг Дхармы» (прототип - поэт,

эколог Гэри Снайдер) видит в религиозных ценностях спасение от
бездуховности американского общества: «Да-с, сэр, вот что нам нужно;
много монастырей, чтобы ребята приходили, учились, медитировали, можно
понастроить хижин в Сьеррах, на Каскадах...в Мексике, и целые компании
чистых людей собирались бы там, вместе пили, беседовали, молились, только
подумайте, ведь волны спасения поднимутся из таких ночей, наконец, там

1
'The first word: Jack Kerouac takes a fresh look at Jack Kerouac' // The Portable Jack Kerouac.Ed. by
Ann Charters. NY: The Viking Portable Library, 1995. P. 486. Перевод автора диссертации.
~ Трансфигурация библейского образа - термин Теодора Зиолковски, введенный в работе Fictional
Transfigurations of Jesus (1972) для обозначения различных интерпретаций образа Христа в
художественных произведениях.

57
будут женщины, жены, представляете себе, религиозные семьи в хижинах,
как во времена пуритан... Кто сказал, что какая-то полиция, какие-то
республиканцы или демократы должны всей Америке диктовать, как надо
жить?» (Керуак Д. Бродяги Дхармы. Там же. С. 238).
В-третьих, обращение к библейским текстам необходимо потому, что
раннее христианство было вызовом религиозной традиции иудаизма, и
теоретики контркультуры, в частности, Теодор Роззак, ассоциируют
протестные движения с ранним христианством. Антиномичность знаменитой
формулы Тертуллиана «Верую, ибо нелепо» зримо выражает дух отторжения
ценностей своего общества: «Сын Божий был распят; не стыдимся этого,
потому что это постыдно; Сын Божий умер, вполне верим этому, потому что
это нелепо. И погребенный воскрес; это верно, потому что это невозможно»
(Цит. по: История философии в 2т. Под ред. Г.Ф.Александрова. М.: ОГИЗ,
1941. T.I С.388).
Как это ни парадоксально звучит, призывы американской
контркультуры освободиться от «стыда того, что постыдно» и уверовать в
«нелепое» в контексте совершенно иной эпохи легли в основание
сексуальной и психоделической революций 1960-х годов.

Наиболее полно библейское представление о мудрости и глупости

раскрывается в так называемой литературе мудрости: книга Притчей
Соломоновых, Иов, Екклесиаст, некоторые псалмы. В Библии образ глупца и
безумного представлен двояко. Во-первых, это ветхозаветный глупец, не
признающий Бога: «сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога"» (Пс. 13:1).
Во-вторых, это новозаветный «безумец» в глазах мира сего, который
оказывается мудрым в глазах Бога (1 Кор. 3:18-19).
В Ветхом завете глупость глупца, демонстрируется на фоне
мудрости мудреца: «В глупости находит выражение одна из частей двойного
образа, в котором прямой ее противоположностью выступает мудрость»
(Словарь библейских образов. Под ред. Л. Райкена, Д. Уилхойта, Т.Лонгмана

58*
III. СПб.: Библия для всех, 2005. С.217). Наиболее ярко это
противопоставление представлено в Книге Притч, где антитезой
безрассудности является Премудрость Божья.
В «Словаре библейской традиции в английской литературе» (Jeffrey,
1992) отмечается, что в Книге Притч Премудрость Божью олицетворяет
«женщина, желанная более всех земных благ и удовольствий» ('a woman
desirable above all forms of worldly wealth or pleasure', Dictionary of Biblical
Tradition in English Literature, Ed.by D.L. Jeffrey. Grand Rapids: Eerdmans Pub.
Co, 1992. P.289).
Безумие же воплощается в образе блудницы, уводящей юнцов с пути
праведного. В романе Кизи эта антитеза представлена в ироническом
контексте: старшая медсестра со своей «праведной мудростью»
символизирует безумие технократической цивилизации, а проститутка Кэнди
пробуждает в пациентах живое и человечное.
В Соломоновых Притчах мудрость — ключевое понятие для познания
законов бытия. В понимании того, что такое мудрость и как быть мудрым, -
залог правильности всей жизни человека. Истинная мудрость — в страхе
перед Богом и в жизни, проживаемой в согласии с разумом Господа, а не
своим собственным. (Пр.3:5 «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не
полагайся на разум твой»), (Пр. 1:7 «Начало мудрости - страх Господень»),
Сама по себе привязанность к материальным благам и наслаждениям
плоти ведет к гибели. Однако человек, обладающий мудростью от Бога, не
только не лишается земных богатств, но, напротив, щедро вознаграждается и
проживает счастливую жизнь («Пр. 3:16 «Долгоденствие — в правой руке ее
<в руке мудрости >, а в левой у нее — богатство.и слава...»).
Можно говорить о противопоставлении земного разума небесному в
Притчах, понимая под «земным разумом» присущее человеку стремление к
собственной выгоде за счет счастья ближнего, а в более широком смысле —
человеческие пороки. «Мудрость человеческая» ассоциируется с
совершением зла (Пр. 3:7 «Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и

59
удаляйся зла...») Разум человека может подтолкнуть его к греховным
поступкам, таким как упоминаемые Соломоном убийство невиновного,
грабеж (Пр. 1:11-13), отказ в благодеянии, ссоры (Пр. 3:27-28). Мудрость,
заключающаяся в богобоязни, удерживает человека от подобных поступков.
Таким образом, земной разум не приводит к земному счастью и навлекает
Божий гнев, но разум небесный земного счастья нисколько не отрицает. Не
возникает еще трагического конфликта между царствиями на земле и на
Небе, поэтому пути мудрости — «пути приятные, и все стези ее - мирные...»
(Пр. 3:17-18).
Противопоставление «мудрость - неразумность» в философии
Соломона представляется как противопоставление праведности,
непорочности с одной стороны и вероломности беззакония с другой. Для
наглядного описания этого противопоставления в Притчах используется
антитеза света и тьмы: «Стезя праведных — как светило лучезарное, которое
более и более светлеет до полного дня. Путь же беззаконных — как тьма; они
не знают, обо что споткнуться» (Пр. 4:18-19). Мудрость состоит в отказе от
«хлеба беззакония» и «вина хищения» (Пр. 3:17). В Соломоновых притчах
мудрость заключается еще и в незнании собственной мудрости. Только
глупцы выглядят «мудрецами в глазах своих» (Пр. 26:5). Уверенный в
собственной правоте, глупец отказывается от наставлений и «настолько
привязан к своей глупости, что его можно толочь в ступе, но он все равно не
откажется от нее» (Пр. 27:22), [Словарь...218].
Таким образом, в Ветхом Завете мудрость предстает как добродетель, а
глупость - как порочность, греховность.

В Книге Екклесиаста антитеза глупости — греха и* праведной'мудрости

;
не столь очевидна. Книга полна тягостных раздумий и риторических
вопросов: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни
суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку,
что будет после него под солнцем?» (Еккл. 6:12). Как и в Книге Притч, здесь

60
есть наставления через отрицательный пример глупцов, которым
свойственны многословие («Ибо, как сновидения бывают при множестве
забот, так голос глупого познается при множестве слов», Еккл. 5:2),
лживость, корысть («Притесняя других, мудрый делается глупым, и подарки
портят сердце», Еккл. 7:7), высокомерие, гневливость и т.п. Но в Книге
Екклесиаста глупости человеческой предается некое надвременное
значение: это уже не какой-то конкретный порок, от которого человек
излечивается, прислушиваясь к наставлениям Премудрости Божьей, это удел
человека, с каждым днем жизни постигающего бренность и конечность
собственного существования.
«Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство,
сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от
несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел
он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего
не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. И это тяжкий
недуг: каким пришел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он
трудился на ветер?» (Еккл. 5:12-15). В описании жизни израильского царя
перед нами предстает парадигма пути человеческого: познать радости и
печали жизни, достигнуть высот и разочароваться: «Говорил я с сердцем
моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые
были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и
знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать
безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой
мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл.
1:16-18).
Настроения Екклесиаста наиболее близки- героям автобиографических
романов Джека Керуака «Бродяги Дхармы» ('The Dharma Bums', 1958), «Биг
Сур» ('Big Sur' 1962), «Ангелы одиночества» ('Desolation Angels', 1965),
познающим «томление духа» перед лицом смерти во всех его ипостасях:
«Как-то вечером на свином выгоне через дорогу паслилсь утки, было

61
воскресенье, по Каролинскому радио завывали проповедники, и я записал:
«Представьте себе: благославлять всех живущих и умирающих червей в
вечности и уток, которые клюют их...это и есть служба в воскресной школе».
Во сне я услышал слова: «Боль — всего лишь вздох наложницы»... В друг
однажды вечером после ужина, во дворе, постигло меня страшное отчаяние,
и в холодной ветреной тьме я бросился на землю и плакал: «Я умру!» - ибо
что еще делать в холодном одиночестве на этой жестокой негостеприимной
земле...» (Керуак Д. Бродяги Дхармы. Там же. С.283).

Неоднозначная и мистически загадочная Книга Екклесиаста содержит в

себе несколько ключевых утверждений, ценных для понимания антиномии
«мудрость - безумие». Во-первых, это равенство всех перед чертой смерти,
которой не избежать ни глупцам, ни мудрецам. Во-вторых, относительность
какого бы то ни было человеческого знания и мудрости перед лицом Бога:
«Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и
[злому], чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему
жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и
боящемуся клятвы» (Еккл. 9:2). В-третьих, определение мудрости через
смирение и принятие своей судьбы: «Во дни благополучия пользуйся благом,
а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы
человек ничего не мог сказать против Него» (Еккл. 7:14).
Образ мудреца в Книге Екклесиаста - это образ человека, отрицающего
все временные ценности, «суета сует и томленье духа» для него - форма
безумия, равно как и показная «мудрость». Истинный мудрец «не выставляет
себя слишком мудрым» (7:16), знает, что мудрость не в книжных знаниях
(12:12). Он прост в своей прямоте, потому что «Бог сотворил человека
правым, а люди пустились во многие помыслы» (7:29). Он умеет
«наслаждаться добром во всех трудах своих...во все дни жизни своей,
которые дал ему Бог, потому что это его доля» (5:17). Но и в наслаждении он
не забывает, что мудрости скорее присуща скорбь, чем веселый смех, ведь

62
«при печали лица сердце делается лучше» (7:3). Мудрец не ожидает себе
награды на земле, зная, что земная жизнь не всегда справедлива: «Всего
насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей;
нечестивый живет долго в нечестии своем» (7:15). Он осознает, что,
поскольку ум человеческий не в силах постигнуть «все дела Божий», его
мудрость как раз и заключается в отрицании собственной мудрости:
«Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет
этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть
этого» (8:17). Однако это парадоксальное мудрое осознание своей
немудрости - удел Екклесиаста, от которого тот не может отказаться: он
должен посвятить всю жизнь своему служению, зная, что, может быть, оно
не принесет ему ни счастья, ни покоя: «это тяжелое занятие дал Бог сынам
человеческим, чтобы они упражнялись в нем» (1:13).

Амбивалентность восприятия безумия, присущая уже Екклесиасту,

проявляется в полной мере в Новом Завете. С вопросом апостола Павла «не
обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор. 1:20) рождается
противостояние божественной и ложной мудрости. В Первом послании
апостол Павел призывает коринфян «быть безумными, чтобы быть
мудрыми» (1 Кор. 3:18). В четвертой главе того же послания Павел
сравнивает коринфян с апостолами, и в этом сравнении через иронию
апостола проглядывается пафос силы бессилия и величия униженности: «Мы
безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в
славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и
побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы
благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для
мира, [как] прах, всеми [попираемый] доныне» (IKop. 4:10-13).

Литература мудрости передала средневековью традицию восприятия

мудрости как добродетели и глупости как порока. Но в позднем

63
средневековье, когда в литературу входит шутовской модус, литература
мудрости предстает под маской «литературы глупости». В аллегорической
поэме немецкого сатирика Себастиана Бранта «Корабль дураков» ('Das
Narrenschiff, 1494) путешественники на корабле, направляющемся в
«дурацкий рай» Наррагонию, олицетворяют различные человеческие
пороки: пьянство, разврат, шарлатанство лекарей, корысть служителей
церкви и закона и т.п. Таким же образом во второй части «Похвалы
глупости», иронического панегирика Эразма Роттердамского ('Encominum
Moriae', 1509), описываются всевозможные виды глупости. «Мория»
Эразма антиномична: персонифицированная Глупость представляется
мудростью на фоне лжемудрости ученого-схоласта.

§4. Антиномичность шутовства и юродства.

Образы средневекового шута и юродивого также важны для анализа

игрового амплуа битников и персонажей литературных произведений
американского нонконформизма. В стихотворении Андрея Вознесенского
«Монолог битника» комическая функция скомороха сопряжена с
апокалиптически трагическим ощущением суда над эпохой:

Когда мои джазисты ржут,

с опухшим носом скомороха,
вы думали - я шут?
Я - суд!
Я - Страшный суд. Молись, эпоха!1

«Дурацкая» история, или история шутовства, началась еще в Древнем

Египте, где, как считается, у фараонов пятой династии появились первые
придворные шуты. Это были, в основном, карлики. В Римской империи в
1
Вознесенский А. Избранная лирика. М.: Детская литература, 1979. С. 116-117.

64
домах патрициев было принято держать дурачков и увечных для развлечений
во время пиров. Кроме того, популярностью пользовались театральные
актеры и странствующие комедианты. Как отмечает Дэвид Вудфорд, они
были предшественниками придворных шутов в средневековой Европе.
Преследуемые за слишком резкую критику властей актеры часто «были
вынуждены бежать за пределы империи в поисках новых зрителей и большей
свободы» ('to flee and spread across the frontiers of the empire in search of new
audiences and greater freedoms', ), и так расширялись границы «шутовских
владений». Сам факт того, что комедианты могли преследоваться наравне с
политическими преступниками, говорит об уже существовавшей в
античности амбивалентности шутовства: с одной стороны, это игра и
развлечение, с другой - способ критически оценить общество. Так
постепенно закрепляется восприятие шута в роли бунтаря, которое восходит
к мифологическому наследию античности.

Вудфорд упоминает, что европейский шут наследовал не только

античным актерам, но и бардам Галлии и Германии — отсюда красочные
костюмы, пение под аккомпанемент арфы или виолы, состязания в ловкости
и жонглирование. Подмостками для их театральных действ были рыночные
площади во время ярмарок и пиршественные залы рыцарских замков.
Самые способные оставлялись при дворах аристократов, и даже епископы и
аббаты не пренебрегали шутовскими услугами.

В средневековье содержать шутов при дворе настолько вошло в

обычай, что имена некоторых французских.и английских.монархов вошли в
историю вместе с именами их шутов. В Англии король Эдмунд Второй
Железнобокий (980-1016)'в.течение всего времени своего правления держал
шута по имени Гитард (Hitard). При дворе английской,королевы Елизаветы
Первой жила знаменитая карлица Томазина (Thomasina), роскошеством
1
Medieval European Jesters and Fools. David Woodford's Official Home Page [site]. University of North
Texas, 2001.: URL:
http://vv^vv.comm.unt.edi^iistofpei-f/davidwoodforaVMedieval%20Jesters%20topic_two page.htm .
Revised: 25 Nov. 2003.

65-
нарядов не уступавшая даже своей хозяйке. Здесь можно было бы привести
еще много примеров. О королях и их шутах (или точнее было бы сказать о
шутах и их королях, ведь дурацкий колпак зачастую оказывался влиятельней
самой короны) написан ряд серьезных английских и американских
исследований, например, «Социальная и литературная история шутовства»
Уилсфорда (Enid Wilsford. 'The Fool. His Social and Literary History'),
«История придворных шутов» Дорана (Dr. Doran. 'The History of Court Fools')
и др. He менее интересны произведения, написанные комическими актерами
шекспировской эпохи, когда «шутовской» мир предстает глазами самого
«шута». Это, прежде всего, книги, предписываемые Роберту Армину (Robert
Armin, 1580-1612), актеру труппы лорда Чемберлена. Армии создает
своеобразную классификацию «дураков», делясь дорожными впечатлениями
бродячего актера. Так появляются книги 'Foole Upon Foole', а затем 'Nest of
Ninnies'. Для данной работы важно, что в «Коллекции простофиль» Армии
создает образ дурашливого философа, или «философа-дурака» ('philosopher-
fool'). Этот образ родственен шекспировским шутам, в роли которых
выступал на сцене сам Армии, скорее всего, и вдохновлявший Шекспира на
создание этих персонажей. Так Армии сыграл шута короля Лира, Оселка, из
«Как вам это понравится» и Фесте из «Двенадцатой ночи». Все три
персонажа уже далеки от шутов, развлекающих господ в часы скуки. Их
шутки у тех, кому они понятны, вызывают не широкую улыбку, а, скорее,
горькую усмешку. В диалогах шута со своим господином шекспировский
шут часто говорит о своей глупости и охотно называет себя дураком, зная,
что он доказывает при этом недалекость своего хозяина. Оселок в ответ на
замечание Розалинды о том, что он- говорит умнее, чем полагает, изрекает:
«Да, я никак не замечаю собственного ума, пока не зацеплюсь о него и не
переломаю себе ноги» (Шекспир У. Весь-Шекспир в 2т. М.: Олма-пресс,
2000. Т.2. С.20. Здесь и далее пер. Э. Линецкой).

66
 В таких «дурацких» спорах господ со своими шутами истина рождается
из игры слов, парадоксальных утверждений, случайной шутки:

Оселок: Очень жаль, что дуракам нельзя говорить умно о тех глупостях,
которые делают умные люди.

Селия: Честное слово, ты верно говоришь: с тех пор, как заставили молчать
ту маленькую долю ума, которая есть у дураков, маленькая доля глупости, которая
есть у умных людей, стала очень уж выставлять себя на показ (Шекспир У. Там же.
Т2.С. 11-12).
TOUCHSTONE

The more pity, that fools may not speak wisely what wise men do foolishly.

CELIA

By my troth, thou sayest true; for since the little wit that fools have was silenced, the little foolery
that wise men have makes a great show.

(Shakespeare William. The Complete Works. Hertfordshire: Wordsworth edition Ltd, 1994. P.
613).

Фигура придворного шута воплощает собой амбивалентность

дурачества, цель которого оказаться смешным самому, для того, чтобы
высмеять другого. Шут всегда должен находиться подле короля, чтобы
монаршая мудрость, глядя изо дня в день на дурацкий колпак, опасалась
ненароком променять на него свою корону. Но у шута есть еще одно
предназначенье: он самый верный слуга своего господина, а господин, самый
верный слуга которого - шут, и сам далек от мудрости. Так, шут короля Лира
заявляет, что иначе как в роли шута оставаться верным безумному королю
невозможно: «Этот чудак прогнал двух своих дочерей, а третью благословил
против своей воли. Служить ему можно только в дурацком колпаке»
(Шекспир У. Там же. Т.2. С. 441, здесь и далее пер. Б.Пастернака).

Антиномичность мудрого «дурачества» проявляется еще в том, что шут

может предложить королю поменяться с ним ролями. В этом абсурдном и
опасном для шута предложении нередко скрывается пророчество: потеряв
мудрость, король рискует расстаться и с властью, и с самой жизнью, как это

67
случается с Лиром. В конце первого акта шут говорит Лиру: «Из тебя вышел
бы хороший шут», но тут же добавляет: «Если бы ты был моим шутом,
дяденька, я бы всегда колотил тебя за то, что ты состарился раньше
времени.. .тебе нельзя было стариться, пока не поумнеешь» (Шекспир У. Там
же. Т.2.С.445 -446). Тема притворного и истинного безумия и их отношения к
власти сквозная для трагедии. Уже сойдя с ума, Лир разговаривает с
Эдгаром, притворяющимся безумным, и шутом:

Шут

Скажи, дяденька, какое званье у полоумного? Дворянин он или

простолюдин?

Лир

Король, король!

(Шекспир У. Там же. Т.2 С.462).

FOOL

Prithee, nuncle, tell me whether a madman be a gentleman or a yeoman?

KING LEAR

A king, a king! (Shakespeare. Op.cit. P. 907).

У Шекспира двойственность безумия достигает апофеоза. Лир, в

безумном бреду призывая «полоумного Тома» (Эдгара) судить его дочерей,
называет его «сведущим судьей», кем Эдгар и является на самом деле. Шута
Лир тоже приглашает в судьи, обращаясь к нему как к «мудрецу» (Шекспир
У. Там же. Т.2. С.462). Мудрец-шут, видя, что его король лишился рассудка,
поддерживает игру в суд над дочерьми:

Лир

Это Гонерилья. Клятвенно утверждаю перед этим почтенным собранием, что

она пинками вытолкала бедного короля, отца своего.

Шут

68
 Подойдите, сударыня. Ваше имя Гонерилья?

Лир

Она не будет отрицать этого.

Шут

Простите, пожалуйста: я вас принял за скамейку.

(Шекспир У. Там же. Т.2. С.463).

KING LEAR

I here take my oath before this honorable assembly, she kickt the poor king her father.

FOOL

Come hither, mistress. Is your name Goneril?

KING LEAR

She cannot deny it.

FOOL

Cry your mercy, 1 took you for a joint-stool (Shakespeare. Op.cit. P. 907).

Шут на этот раз не противоречит королю, как будто иронически

подтверждая, что в этом жестоком мире справедливость можно найти лишь
в игре обезумевшего сознания, пусть же она восторжествует хоть в этой
игре. Герой романа Кизи Макмёрфи тоже обратится к игре безумия, когда
сядет вместе с другими пациентами отделения перед экраном выключенного
телевизора «смотреть» чемпионат по бейсболу. Итак, безумие оказывается
последним прибежищем для того, кто потерял веру в законность
существующего миропорядка и чувствует, что утлое суденышко его разума
тонет в океане хаоса, а потому пора пересаживаться на Корабль дураков.

К «мудрым глупцам и безумцам» примыкают «безумцы Божьи». 'God's

fool', 'holy fools', 'divine fools' - варианты перевода слова «юродивый» на
английский язык. «Выражение апостола: «мы безумны Христа ради», (1
Кор. 4:10) послужило основой и оправданием подвига юродства»

69
(Христианство: Энциклопедический словарь в Зт. Гл. ред. С.С. Аверинцев.
М.: Большая российская энциклопедия, 1995. Т.З. С.287). Как пишет Д.С.
Лихачев, «...юродивый...видит и слышит что-то истинное, настоящее за
пределами обычной видимости и слышимости» (Лихачев Д.С. Смех в
Древней Руси. Л.: Художественная литература, 1987. С.343). Подобно
придворному шуту, юродивый тоже нередко выступает в роли судьи, однако
на этот раз «критика действительности построена на разоблачении ее
несоответствия • христианским нормам в понимании этого юродивого»
(Лихачев Д.С. Там же. С.344). Кстати, говоря именно о юродивых, Лихачев
использует выражение «мудрая глупость» (Лихачев Д.С. Там же. С.346).
Юродивый жертвует собственной жизнью и собственным разумом ради
«мудрой глупости», которая призвана помочь обществу увидеть свою
истинную глупость: «Своим поведением (своими поступками — жестами)
юродивый показывает, что именно мир культуры является миром
ненастоящим, миром антикультуры, лицемерным, несправедливым, не
соответствующим христианским нормам» (Лихачев Д.С. Там же. С.345).

Способность замечать что-то «за пределами обычной видимости и

слышимости», может быть, при этом намеренно или неосознанно игнорируя
очевидное и лежащее на поверхности, отличает «мудрого безумца» от других
персонажей.

Юродивый-литературный герой наследует все черты «мудрого

безумца». Из русской литературы можно вспомнить пушкинского юродивого
из «Бориса Годунова», который просит царя зарезать детей, отнявших у
него копеечку, «как зарезал тот маленького царевича». Жуткая просьба
плачущего «дурака» отвечает канонам портрета юродивого — говорить
правду в самой отталкивающей форме.

Исследованию юродства как религиозного и культурологического

феномена посвящен обширный ряд трудов. Стоит упомянуть такие работы,

70
как «Юродство о Христе и Христа ради юродивые Восточной и Русской
церкви» И. Ковалевского (М., 1895), «Святые Древней Руси» Г. Федотова
(М., 1990), «Смех как зрелище» А. Панченко (в кн. Лихачев Д.С., Панченко
A.M., Понырко И.В. Смех в Древней Руси. М. 1990), «Византийское
юродство» (М., 1994) и «Блаженные похабы» (М., 1994). С.А. Иванова.
Существуют и западные исследования на эту тему. Для данной работы
большой интерес представляет книга Джона Саварда 'Perfect Fools. Folly for
Christ's Sake in Catholic and Orthodox Spirituality' (John Saward. Oxford
University Press. 1980), первая работа о западном юродстве.
Савард пишет о сходстве в восприятии юродивых и пророков.
Общество отмечает и тех, и других клеймом безумия: «в мире, сошедшем с
ума, защитник правды неизбежно объявляется буйно помешанным, таков
удел каждого пророка» 'in a world gone mad the guardian of truth is invariably
dismissed as a raving lunatic. That is the lot of every prophet' (Saward J. Op.cit.
P.l) . Таким образом, репутация безумца — это цена за право говорить
нелицеприятную правду.
В работе Саварда раскрывается сущность «святого безумия» ('holy
idiocy', Saward J. Op.cit. P. 12) через анализ важнейших черт юродивых. Такой
подход помогает глубже понять феномен художественного юродства, когда
в роли юродивого выступает литературный герой. Так, Савард упоминает,
что юродство - это проявление социального протеста, «юродивый живет в
обществе, однако не принадлежит ему» ('the holy fool is in a society yet not of
it'. Saward J. Op.cit. P. 17).
С этой точки зрения «Полет над гнездом кукушки» Кена Кизи можно
прочитать как роман, о бунте в форме своеобразного юродства. В целом,
движение, битников, можно рассмотреть как феномен нео-юродства в
современной культуре. Юродствовал Джек Керуак, называя себя Дитем Ти-
Жаном, святым Раймондом Собачьим, «ангельским бродягой» и «дзэнским
безумцем». Образец художественного юродства — и сами поэтические тексты
1
Здесь и далее Д.Савард цитируется в переводе автора диссертации.

71
Аллена Гинзберга, и манера их исполнения. В духе юродствования Гинзберг,
Соломон и Керуак идентифицировали себя с персонажами Достоевского:
князем Мышкиным, Кирилловым, Шатовым.

§6. Американский генетический контекст антиномии.

Художественное юродство стало неотъемлемой частью американской

литературы. Хотя мудрое безумие ассоциируется, в первую очередь, с
русской литературой и, чаще всего, с Достоевским, в американской
литературной традиции корни «пленяющего юродства» не менее глубоки.
Персонаж, воплощающий антиномию «мудрость — безумие» получает
название 'holy fool' или 'divine idiot'.

В истории этого персонажа переплетаются светское и религиозное,

античное и средневековое, социальное и художественное. Он вырос из
традиции христианских святых, античных философов, придворных шутов,
существовавших уже в Древнем Египте и в культуре ацтеков, светской
литературы ренессансного гуманизма, шекспировских трагедий, безумцев
романтизма и героев — трикстеров из афроамериканского и индейского
фольклора. Среди его прототипов - Гамлет, король Лир, князь Мышкин и
герой «Слабоумного мальчика» Вордсворта. В программе курса 'Character
Typology in Russia and U.S. Literature and Culture' Е.И. Волковой и Д. Хеллер
подчеркивается, что героя можно рассматривать в различных аспектах:
«историческом, национальном, культурном, этническом, христианском».
«Сам факт такого разнообразия делает персонажа сложным для анализа, и
едва ли возможно заключить его в рамки традиционных теорий
американского литературоведения» ('This unwieldy hybridity—the fact that Divine
Idiots in American literature resonate across so many historical, national, cultural, and ethnic
boundaries—while retaining some loose correspondence with earlier Christian prototypes—has
rendered them all but amorphous and unmooredfromtheories of history, genre, or character in

72
American literature studies'1). Авторы программы указывают на почти
мессианскую роль персонажа: он появляется в американской культуре, чтобы
«пообещать спасение и отпущение грехов прошлого». ("Here, above all, American
so-called Divine Idiots come into play in American culture as figures which promise us som
salvation and absolution for the past). Речь идет о жестокостях расизма в таких
произведениях, как роман Стивена Кинга (The Green Mile. Stephen King,
1996) и его экранизации - фильме Фрэнка Дарабонта «Зеленая миля» (The
Green Mile. Frank Darabont), романе Уинстона Грума (Forrest Gump. Winston
Groom, 1986) и фильме Роберта Земекиса «Форрест Гамп» (Forrest Gump.
Robert Zemeckis, 1994 ).
Еще один аспект, рассматриваемый в программе - противопоставление
безумного мудреца обществу. В американской литературе divine idiot - это
тот, кто живет вне условностей морали и власти общественных институтов.
('These images and narratives often relate the problem of a character, who lives outside
the conventional moral frames and institutional structures which regulate American
society'). Как будто воплощая собой «крайнюю наивность и оптимизм», он
выражает глубинные проблемы социальной жизни в Америке ('They express
extreme naivete and hopefulness, yet they also reveal the inherent contradictions of
American social life'). «Идиот», таким образом, выступает критиком общества,
ставя под сомнения сами его основы. Целый ряд произведений развивает
идею отрицания общества (в статье обозначена как 'radical uncertainty'). В
качестве примеров, в программе упоминаются «Писец Батлби» Германа
Мелвилла (Bartleby the Scrivener), «О мышах и людях» Джона Стейнбека (Of
Mice and Men), «На дороге» Джека Керуака (On the Road), «Белый негр»
Нормана Майлера (The White Negro) и движение битников в целом.

1
Dana Е. Heller, Elena I.Volkova. Character Typology in Russian and U.S. Literature and Culture //
Сайт факультета иностранных языков. Личная страница проф.Е.И. Волковой, раздел учебные
курсы и программы: URL: http://www.ffl.msu.rU/ni/personalpages/voIkova/3 (дата обращения
31.08.2009).

73
 Для американского генетического контекста антиномии, несомненно,
важны фольклорные корни образа мудрого безумца.
Движение битников обращалось сразу к обеим исконно американским
культурным традициям: афроамериканской и индейской. Причем речь идет
о разных формах постижения культуры - как об академическом изучении,
так и о «вживании» с помощью общения и, что наиболее важно, привлечении
внимания общества к проблемам этнического меньшинства.

Интерес к индейской культуре, выраженный в знаменитой формуле

Джека Керуака «земля принадлежит индейцам» ('the Earth is an Indian thing'),
- одна из важнейших особенностей движения битников в целом. Среди
представителей движения были антропологи, этнологи, фольклористы.
Прежде всего, следует назвать поэта Гэри Снайдера, лауреата
Пулитцеровской премии, основоположника так называемой «глубинной
экологии». Вот как он описывает создание цикла стихотворений «Мифы и
тексты» (Myths and Texts, 1960): «"Мифы и тексты" оформились между 1952
и 1956 годами. Несколько ритмов, которые там прослеживаются, выросли из
долгих дней тишины, окружавшей меня, пока я сидел в кабинках на
наблюдательных пунктах...Наконец, повлияли на меня песни и танцы
индейских племен из Большого бассейна.. .Название связано с прекрасными
собраниями Сапира, Боаса, Суонтона, которые изучали фольклор
американских индейцев начала XX века; название также указывает на два
источника, из которых человек черпает знания, - и символы и чувственные
впечатления от мира» (Г.Снайдер. Высказывания о поэтике. Антология
поэзии битников. Там же. С.669). Индейская тема прослеживается в его
стихотворениях «Стихотворение для медведя»- ('This Poem is for Bear'),
"Стихотворение для- оленя» ('This Poem is for Deer'), «Сутра дымчатого
медведя» ('Smokey the Bear Sutra'), «Детям» ('For the Children') и др.

74
 Наиболее важный персонаж североамериканского фольклора для
анализа антиномии безумной мудрости — трикстер, которому посвящено
большое количество культурологических исследований. Одно из
классических написано Полом Радиным - «Трикстер. Исследование мифов
североамериканских индейцев» (Спб, 1999). Для того, чтобы выявить
ключевые для данного исследования аспекты образа трикстера, обратимся к
комментариям Карла Густава Юнга к изданию Радина.
Юнг пишет о значении трикстера в различных культурах и о
психологическом содержании этого образа: «Присутствует ли он в
плутовских историях, на карнавалах и пирах, в священных магических
обрядах или религиозном страхе и экзальтации людей - призрак Трикстера
никогда не покидает мифологию — будь он в безошибочно узнаваемом или в
странно изменившемся облике. Очевидно, он представляет собой одну из
«психологем», одну из чрезвычайно древних архетипических структур
психики...» (Радин Пол. Трикстер. Исследование мифов североамериканских
индейцев с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. СПб.: Евразия, 1999.
С.273). Для Юнга трикстер - это «коллективная персонификация» опыта
«расколотой или двойственной личности». Трикстер, таким образом, являет
собой наиболее архаичную форму воплощения амбивалентной фигуры
«дурака».
По Юнгу, трикстер — это «предшественник спасителя, и, подобно ему,
он одновременно бог, человек и животное». Самое ценное качество
трикстера — совмещение антитезисных качеств: «Он и недочеловек, и
сверхчеловек, бестия и божество, а самая главная и бросающаяся в глаза его
черта - его бессознательность. Поэтому его и оставляют (очевидно,
человеческие) - товарищи — он опустился ниже уровня их сознания. Он
настолько не осознает себя, что даже в его теле нет единства: его руки
дерутся друг с другом.. .Даже пол его неясен, несмотря на явное
преобладание фаллических качеств: он может превратиться в женщину и
вынашивать детей...» (П.Радин. Там же. С.277).

75
 Бессознательность в образе трикстера, отмеченная Юнгом, одним из
главнейших теоретиков бессознательного в XX веке, косвенно роднит
персонаж индейской мифологии с американской контркультурой. Культовые
герои «безумного поколения», поколения поклонения бессознательному, Нил
Кэссиди (Neal Cassidy, 1926-1968), Кен Кизи, сам Джек Керуак воплощают
черты трикстера. Наиболее ярко это выражено в романе - манифесте
поколения битников «В дороге» ('On the Road'). Образы Дина Мориарти
(прототип - Нил Кэссиди), Карло Маркса (Аллен Гинзберг) всегда
оксюморонны, всегда соединяют «недочеловека» и «сверхчеловека». Дин -
«святой пройдоха с сияющим умом» ('the holy con-man with the shining
mind', Kerouac J. On the Road. NY: Pinguin books, 1991. Introd. by Ann
Charters. P.7). Карло Маркс — «печальный поэт - мошенник» ('sorrowful poetic
con-man'). Еще один героя романа, Том Шарк - «картежник и монах-гей»
('cardplayer and queer saint', Kerouac J. On the Road. Op.cit. P.8).
Смешение противоположных качеств, особенно безумия и интеллекта,
- свойство большинства героев-трикстеров Керуака. Так описывается,
например, подруга героя Билли в романе «Биг Сур»: «безумные голубые
глаза...интеллектуальное лицо» (Kerouac J. Big Sur. NY: Farrar, Straus and
Cudahy, 1962. P. 143) и ее друзья, «мятущиеся мудрецы, сумасшедшие
интеллектуалы с мускулистыми руками, все уже отсидевшие...» ('...fevered
sages the Negroes are intense and crazy and intellectual but they've all got those
strong muscular arms and all have jail records...', Kerouac J. Big Sur. Op.cit. 152).
Билли, в духе трикстера, носит мужское имя. Травестийная игра в смену пола
— одно из проявлений лика трикстера в контркультуре 1950-60-х, выразившее
себя сполна в «сексуальной революции» и возникновении моды на
«унисекс».
В афроамериканском фольклоре трикстеру также отводится
значительная роль, и, что важно для данного исследования, часто
акцентируется именно амбивалентное восприятие глупости героя. Такое
восприятие прослеживается в негритянских сказках, например, «Откуда

76
взялся здравый смысл» ('Getting Common Sense'), «Летающий дурак» ('А
Flying Fool'), «Черный Джек и белый Джек» ('Black Jack and White Jack'). В
сказке о здравом смысле Ананси решает собрать ум со всей вселенной для
себя одного и спрятать его в надежном месте, чтобы заполучить власть над
миром . Сложив весь здравый смысл в огромную тыкву, Ананси лезет на
дерево, но не догадывается поместить тыкву на спину, а взгромоздиться с
болтающейся на животе тыквой оказывается не так просто. Маленький
мальчик, наблюдающий за мучениями Ананси, смеясь над дураком, советует
ему перевесить тыкву на спину. Ананси приходит в ярость от того, что так
много ума еще осталось даже у простого мальчика, и разбивает тыкву,
рассеивая здравый смысл по всему свету. Рискнем предложить
«контркультурную интерпреатцию» сказки: в жадном здравомыслящем
Ананси можно увидеть сытого ограниченного обывателя (культуру
истэблишмента), пытающегося сложить всю мудрость мира в тыкву своих
ценностей и норм, а контркультуру - как смеющегося мальчика, у которого
осталось достаточно мудрости заметить, что ноша Ананси не по силам. В
этой сказке есть и конфликт поколений, существенный для противостояния
официальной и протестной культур: старшее поколение (Ананси) не может
претендовать на абсолютное знание и конечную мудрость, новое поколение
придет с новыми идеями, мудростью нельзя обладать, она принадлежит
всему миру и всем временам.

1
Полный текст сказок в издании Stories from Black traditions in the new world. Ed. by Roger D.
Abrahams. NY: Pantheon books, 1985.

77
Глава 2. Философско-психологические аспекты культа безумия
в контркультуре США 1950-60-х годов.

Данная глава посвящена анализу контркультуры как выражения

бинарного кода культуры, а также рассмотрению соответствующих
оппозиций в аме