Т. А.

Орлова
ИСТИНА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ: ОБОСНОВАНИЕ УТИЛИТАРИЗМА
В ТЕОРИИ МОРАЛЬНОГО РЕАЛИЗМА
В статье автор рассматривает ключевые моменты в дискуссиях представителей разных на­
правлений современной аналитической этики. Автор уделяет важное внимание дискуссиям
между реалистами и сторонниками лингвистического релятивизма. Основной целью статьи яв­
ляется исследование проблемы обоснования теории морального реализма. Автор показывает
значение интернализма и натурализма для становления теории морального реализма. Важное
внимание уделяется проблеме связи теории морального реализма и утилитаризма.
Ключевые слова: аналитическая этика, моральный реализм, утилитаризм, релятивизм, на­
турализм.

Т. A. Orlova
TRUTH AND JUSTICE: MORAL REALISM AND UTILITARIANISM
Author focuses on debates in contemporary analytic philosophy and analytic ethics. Author shows core
points in conflict between realism and linguistic relativism in the history of analytic philosophy. In this
context developed main tradition of analytic ethics. Author concentrated on methodological contradic­
tion between them. Main objective of this research is to give proof to the theory of moral realism in
analytic ethics. Moral realism was influenced by internalism and naturalism. Moral realism is also close
connected with rule utilitarianism. Author shows great significance of methodological debates in ana­
lytic philosophy for modern political philosophy.
Keywords: analytic ethics, moral realism, utilitarianism, relativism, naturalism.

Задачи аналитической этики изначально рассматривались по аналогии с задача­

ми аналитической философии — посредством анализа языка избавить философию
от ложных проблем и теорий, возникающих в силу привычки использовать терми­
ны, которые не обозначают никакие реальные объекты. Вместо исследования сущ­
ностных вопросов о правильной жизни и о благе, аналитическая этика изначально
занималась проблемами значения этических терминов, различия между фактами
и ценностями, обоснования моральных суждений. Однако чрезмерная увлеченность
некоторых философов-аналитиков анализом языка способствовала усилению влия­
ния лингвистического релятивизма. В рамках аналитической этики существуют се­
рьезные разногласия. Один из наиболее важных споров идет о проблеме морально­
го реализма. Сторонники когнитивизма утверждают возможность объяснить эти­
ческие понятия в терминах истинности или ложности. Сторонники этого подхода
придерживаются либо позиции натурализма (утверждая возможность объяснения
этических терминов в терминах естественных феноменов), либо противоположного
взгляда, утверждая несводимость этических понятий к естественным сущностям.
Противоположного мнения придерживаются нонкогнитивисты, которые полагают,

Орлова Татьяна Александровна — кандидат политических наук, ассистент кафедры, Санкт-Пе­

тербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Уни­
верситетская наб., 7/9; Tatjana_fil@mail.ru
Orlova Т. А. — Ph.D. of Political Sciences, St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab.,
St. Petersburg, 199034, Russian Federation; Tatjana_fil@mail.ru
что этические понятия в своей природе существенно отличаются от научных терми­
нов. Это значит, что в отношении этических понятий невозможно говорить об ис­
тинности или ложности, следовательно, в этике не существует предмета, достойного
быть объектом знания. Наиболее влиятельными направлениями нонкогнитивизма
являются эмотивизм и прескрептивизм. Спор реализма и антиреализма в аналити­
ческой философии не в меньшей степени актуален и для аналитической этики.
Основными представителями реализма в аналитической этике являются
Д. О. Бринк, Р. Бойд, Р. Нозик, П. Рэилтон. В каком смысле возможно говорить об
объективном существовании моральных фактов? Можем ли мы проверить этиче­
ские суждения в отношении их истинности или ложности? С позиции морального
реализма ответы на эти вопросы звучат так:
1. Моральные суждения являются разновидностью суждений, которые облада­
ют свойствами истинности или ложности.
2. Истинность или ложность (приблизительные) моральных суждений незави­
сима от наших мнений, теорий и т. д.
3. Обычные способы морального суждения — вместе с обычными стандартами
научного и обыденного суждения о фактах — составляют, наряду с другими усло­
виями, приемлемый метод достижения и совершенствования (приблизительного)
знания о моральных фактах [1, р. 307].
Такие понятия, как «хороший», «справедливый», «честный», «обязательный»,
соответствуют реальным феноменам или отношениям. Антиреализм в этике
утверждает, что этические понятия, которые невозможно исследовать с позиции
ценностной нейтральности, объективности и эмпирической проверяемости, не под­
даются изучению с помощью научного метода или даже обыденного эмпирического
познания. Поэтому моральные верования есть не что иное, как результат социаль­
ных конвенций или индивидуальных предпочтений.
Антиреализм в этике господствовал довольно долго, впрочем, как и в анали­
тической философии вообще. Аргументы Дж. Мура и А. Айера стали опорой для
нонкогнитивизма. А. Айер писал: «Нас же интересует возможность сведения всей
сферы этических терминов к неэтическим терминам. Мы исследуем возможно ли
высказывание об этических ценностях перевести в высказывания об эмпирических
фактах?» [2, с. 149]. Как известно, А. Айер утверждал, что невозможно свести нор­
мативные этические понятия к эмпирическим понятиям, тем самым отвергая как
субъективистские, так и утилитаристские этические теории. В данной статье будет
приведена аргументация в пользу интернализма и натуралитизма в этике, наряду
с попыткой показать, что натуралистическая установка в этике с необходимостью
предполагает именно интерналистскую установку в эпистемологии.
Тенденция отхода от лингвистического релятивизма, столь долго господство­
вавшего в аналитической философии, отчетливо прослеживается в работах X. Пат­
нэма, Н. Гудмена, Г. Эванса. X. Патнэм полагает, что с позиции метафизического
реализма природа референции не может быть раскрыта. Обоснование реализма
возможно только путем принятия интерналистской точки зрения, согласно которой
важным критерием для установления того, можно ли считать некоторое утвержде­
ние фактом, является рациональная приемлемость этого утверждения. «Объекты»
познаются в рамках теории или описания и в этом смысле не существуют незави­
симо от концептуальных схем. Чтобы избежать обвинений в релятивизме, Патнэм
подчеркивает необходимость дополнения этого положения: идея непротиворечиво­
сти теории должна быть дополнена принципом согласованности с внешним миром.
Интернализм утверждает объективность знания, что отличается от экстерналист-
ской метафизической объективности. Таким образом, в теории внутреннего реализ­
ма Патнэма обосновывается необходимость введения прагматических критериев
(условий оправдания). Работы Куайна, Крипке и Патнэма содержат серьезные аргу­
менты в защиту реалистической и натуралистической эпистемологии, которая вы ­
ступает основой для реалистической этики. Релятивизм был реакцией на метафизи­
ческий реализм: каким образом можно говорить о мире, существующем объективно,
не учитывая особенностей нашего восприятия объектов этого мира? С еще большей
силой этот аргумент релятивистов применяется в критике этического реализма: что
такое моральные факты и могут ли они быть частью «натуралистически» объясня­
емого мира? Реалистическая эпистемология предполагает, что научные объяснения
возможны не как результат конвенций относительно той или иной концептуальной
схемы, в рамках которой мы исследуем предмет, но при помощи натуралистических
определений. В противоположность метафизическому реализму теория внутренне­
го реализма утверждает, что соответствие между объектами мира и словами может
пониматься только в рамках объяснительной модели говорящего. Приведем один из
примеров, который использует Патнэм для иллюстрации этого положения в статье
«Реализм и разум» (1977): предположим, что мир — это прямая линия, и относи­
тельно этого мира существуют две теории. Согласно первой, линия состоит из сег­
ментов (точек), а вторая теория утверждает, что линия есть протяженность, а точки
являются логическими конструктами. Реалист сделает выбор в пользу одной или
другой теории; «мудрый реалист» вынужден признать теории эквивалентными опи­
саниями. В некотором смысле здесь можно говорить о разных способах описания
одного и того же мира, где его объекты обозначаются либо как «точки», либо как
«совокупность связанных сегментов». Вопрос в том, каким образом мы понимаем
мир, ведь свойства описываемых объектов мира становятся зависимыми от при­
нятой теории [3]. Патнэм отмечает, что современная физика является богатым ис­
точником такого рода примеров. «Проблема в том, что имеется такое количество
свойств мира — начиная с таких категорий как мощности, частицы и универсалии,
и т. д., — которые оказываются зависимыми от теорий, что мир становится канти­
анским “ноуменальным» миром” [3, р. 492]. Еще одна проблема метафизического
реализма состоит в следующем: «.. .язык может описывать мир корректно более чем
одним образом. Но в этом случае наше представление о правильности суждения ис­
чезает: то, что рассматривается как единственно верный набор объектов в рамках
правильной теории, не является таковым в реальности» [3, с. 493]. Это возражение,
очевидно, следует из первого. Наибольшую известность получил мысленный экс­
перимент Патнэма о Земле-двойнике, который был сформулирован с целью выяв­
ления двух основных ложных допущений метафизического реализма. Первый ар­
гумент: «Знание значения термина предполагает нахождение в определенном пси­
хическом состоянии» [4, с. 700]. В противном случае нужно допустить, что человек
может познавать внементальные сущности особым образом, т. е. существует мисти­
ческая способность «схватывать» объекты мира «как они есть». Второе допущение
звучит так: «.. .значение слова определяет его экстенсионал» [4, с. 700]. Этот ставший
классическим пример, показывает, что для жителей во всем похожих планет (Земля
и Земля-двойник) Оскар 1 и Оскар 2, находящихся в одинаковом психологическом
состоянии, значения термина «вода» будет различным. Это значит, что значения тер­
минов находятся «не в голове», но существуют независимо от ментальных состоя­
ний. Слово «вода» на этих двух планетах имеет разное значение (в силу различия из
молекулярных формул). В сущности, эти мысленные эксперименты можно исполь­
зовать и для опровержения еще одного положения метафизического реализма —
о том, что смысл должен пониматься как совокупность дескрипций. В определении
референции значение имеют два фактора: социальный (разделение лингвистическо­
го труда) и природный.
Работа Патнэма «Этика без онтологии» посвящена вопросу обоснования реали­
стической этики в перспективе интернализма. Эта установка сразу опровергла теории,
доказывающие ложность объективистского подхода к вопросу ценностей. Примером
таких теорий может служить работа Дж. Макки «Этика: создание правильного и дур­
ного», где с онтологической точки зрения доказывалось, что в объективно существую­
щем мире нет таких вещей, как ценности. «По сути, Патнэм добивается уравнивания
ценностей в их объективном статусе с реально существующими вещами, свойства­
ми и фактами тем, что низводит последние до объективности ценностей. Ценности
и вещи становятся частями человеческого мира, в котором нераздельно слито субъ­
ективное и объективное, идущее от внешнего “природного” фактора и идущее от че­
ловека, от его особой организации как биологического существа» [5, с. 90]. «Однако
главный недостаток реалистического решения объективности ценностей Патнэмом
состоит в том, что оно оставляет совершенно непонятной связь ценностей с мотива­
цией человеческого поведения. Конечно, Патнэм исходит из того, что ценности есть
то, что должно быть, однако в его концепции эта нормативная природа ценностей не
получает ни подтверждения, ни объяснения; она остается как бы «за кадром» [5, с. 90].
После создания интерналистского подхода к этике следующим шагом в направлении
изучения мотивации и поведения является натуралистическая трактовка ценностей.
Аргументация скептиков и нонкогнитивистов строится на том умозаключении,
что в этической теории нет места прямому эмпирическому исследованию, поскольку
этические факты не похожи на объекты изучаемые науками. В науке выбор в пользу
той или иной теории мы делаем на основе наблюдения, которое сообщает нашим
суждениям высокую степень объективности. «В моральном суждении моральные
интуиции играют ту же роль, что наблюдение в науке: мы проверяем основные мо­
ральные принципы и теории на основании того, как их последствия соответствуют
нашим моральным интуициям в отдельном случае» [1, с. 310]. Как это возможно,
учитывая разнообразие моральных установок людей? Не предполагает ли теория,
основанная на интуициях, метаэтический конструктивизм? Если положение об ин­
туициях неверно, то что же играет в этике роль наблюдения? Если моральные сужде­
ния есть разновидность суждений о фактах, то почему в этике не наблюдается про­
гресса по аналогии с прогрессом в науке?
Моральный реалист полагает, что моральные суждения являются естественны­
ми свойствами мира. Д. Копп предлагает различать естественные и неестественые
свойства: «...свойство является естественным, если и только если синтетическое
суждение о его реализации (instantiation), которое может быть познано, будет по­
знано только эмпирически» [6, р. 185]. Наиболее известная критика морального ре­
ализма содержится в работе Дж. Мура. Мур обвинял сторонников такого подхода
в «натуралистической ошибке». Эту ошибку философы совершают всякий раз, когда
пытаются определить понятие «благо» через натуралистические или метафизиче­
ские категории. Реалисты отвечают на такого рода аргументы следующим образом:
«...вода не является аналитическим или априорным эквивалентом «Н20», но эмпи­
рическая наука учит нас, что вода это “Н20 ”. Сторонники аргумента Мура ошибочно
полагают, что если “правильность” и “максимизация полезности” являются одним
и тем же свойством, значит должна быть априорная истина, установленная в резуль­
тате рефлексии над значениями слов “правильность” и “максимизация полезности”.
Но мы рассмотрели возможность существования апостериорных истин, открытых
наблюдением и наукой» [7, р. 33]. Трудность этого аргумента состоит в необходи­
мости представить доказательства относительно того, что термины действительно
характеризуют одно и то же свойство. Наиболее обоснованной версией реализма
является сочетание натурализма и морального реализма с интерналистской уста­
новкой.
П. Рэилтон справедливо отметил, что если моральный реализм является вер­
ной теорией, то он должен называться «натуралистическим моральным реализмом».
Одна из наиболее важных задач — разъяснить, что именно имеется в виду, когда мы
утверждаем, что моральные свойства являются естественными свойствами. Нуж­
но, например, показать, как суждение «пытать детей неправильно» в действитель­
ности соотносится с некоторым реальным свойством мира, в котором присутствует
в качестве факта «неправильность применения пыток к детям». «Согласно этиче­
скому натурализму, моральные факты и свойства являются естественными фактами
и свойствами. Означает ли это, что мы можем выводить моральные положения из
естественных положений или, что мы можем определять моральные термины через
естественные понятия? Если это так, то этический натурализм нарушает закон Юма
о том, что нельзя выводить должное из сущего. Но этический натурализм нельзя
понимать таким образом. Натурализм утверждает, что моральные факты и свойства
строятся и вытекают из естественных и социальных фактов и свойств, несмотря на
то, что моральные термины не могут быть определены посредством естественных
категорий» [8, р. 9].
Это объяснение этического натурализма следует уточнить, рассмотрев ключе­
вые положения реализма. «Моральный реализм утверждает, что существуют факты
и истины о моральных явлениях, которые являются объективными в том смысле,
что они не зависят от наших верований и оценок. Этический натурализм утверж­
дает, что моральные свойства людей, действий, институтов являются естественны­
ми, а не оккультным или сверхъестественным, характеристиками мира» [9, р. 154].
Моральный реализм удовлетворяет семантическим требованиям, утверждая, что
моральные суждения и термины обозначают моральные факты и свойства. В эпи­
стемологии моральный реализм утверждает, что мы обладаем знанием о моральных
фактах (по крайней мере, приблизительным). Онтологический моральный реализм
представлен двумя направлениями — натуралистические и ненатуралистические
теории. Натурализм утверждает, что моральные феномены являются естественны­
ми, их оппоненты отрицают это. Что значит «естественный»? Мур полагал, что есте­
ственными являются феномены и свойства, которые возможно исследовать науч­
ным методом. Антиреалисты утверждают, что по крайней мере некоторые важные
моральные факты являются априорными и познаются посредством особого рода
интуиции. Наиболее существенное положение антинатурализма состоит в следую­
щем: «...моральные или нормативные понятия или сущности семантически и мета­
физически автономны. Они отрицают то, что моральные понятия и сущности мож­
но анализировать с помощью неморальных категорий и сводить их к совокупности
неморальных сущностей» [9, р. 154]. Сторонники натурализма Ф. Фут и П. Блум­
филд делают предметом анализа добродетель. Блумфилд утверждает, что благо не­
обходимо понимать по аналогии с физическим здоровьем, как свойство системы.
Здоровье позволяет телу успешно функционировать, так и моральные добродете­
ли — это состояния воли, которые позволяют индивидам процветать или достигать
естественных целей. В подобном объяснении естественных свойств нет ничего ново­
го; в биологии нельзя обойтись без понятий здоровье или токсичность, а в физике —
без энтропии. Натуралисты трактуют моральные понятия в терминах естественных
целей человека. Блумфилд отмечает, что моральный реализм может быть обоснован
в том случае, если нам удастся доказать, что такие явления, как моральное благо
и физическое здоровье, имеют одинаковый онтологический и эпистемический ста­
тус. Описывая научным способом здорового человека, мы не сможем рассмотреть
свойство «быть здоровым» под микроскопом. Физиолог будет описывать здорового
человека в терминах состояния его мускулов, костей и нервов. Свойство «быть здо­
ровым» невозможно наблюдать. Обыкновенно мы делаем заключение о здоровье на
основе наблюдения за некоторыми эмпирически проверяемыми фактами, благодаря
некоторой интуиции a posteriori. Если индивид прекрасно бегает марафон, это сви­
детельствует в пользу того, что его сердце здорово. Эти решения относительно «при­
знания» существования таких свойств или фактов зачастую являются конвенцио­
нальными. Например, невежливое поведение за столом вполне подходит в качестве
примера. Однако категории жизни, смерти, здоровья, болезни вовсе не являются
результатом конвенций. Понятие блага тоже недоступно наблюдению. Это позволи­
ло Муру и его последователям усилить антиреалистические позиции в этике. Если
удастся показать, что понятия «благо» и «здоровье» относятся к одному онтологиче­
скому классу, традиционная критика в духе Мура будет опровергнута. По аналогии
с рассуждением о здоровье можно анализировать моральные категории. Основная
задача состоит в необходимости выявлять всякий раз эмпирические свидетельства
в пользу или против того или иного действия. Основным механизмом для осущест­
вления этой задачи оказывается опыт. Если человек является хорошим или справед­
ливым, это, несомненно, влияет на его благосостояние. Таким образом, некоторые
моральные понятия «взаимодействуют» с неморальными феноменами, и значит они
не задаются конвенционально, но имеют вполне реалистические критерии.
Вопрос о связи положений морального реализма с консеквенциализмом и да­
лее — с утилитаристским пониманием блага нашел отражение в работах Р. Нози-
ка, Дж. Харсаньи. В отличие от суждений науки моральные суждения, как принято
думать, являются суждениями о должном и не описывают реальное состояние дел
в мире. Объективны ли моральные суждения и можно ли установить истинность
или ложность этих суждений? Как мы видели, в интерналистской перспективе эти
вопросы находят решение в утверждении объективного существования моральных
фактов. Если известно, что моральное суждение истинно, каким образом это служит
достаточным основанием для действия в соответствии с этим суждением? По Харса­
ньи, утилитаризм правил дает ответы на все перечисленные вопросы: «Утилитаризм
без сомнения философская теория, обладающая высокой объяснительной силой,
поскольку она позволяет свести все богатство и сложность моральных феноменов
к одному базовому принципу — максимизации социальной полезности» [10, р. 390].
Дж. Харсаньи в своих работах защищает утилитаризм правил. Каким образом мож­
но перевести суждения долженствования к суждениям о фактах? Такие философы,
как Дж. Харсаньи и Ф. Фут, полагали, что для обоснования натурализма необходимо
доказать, что моральные суждения не являются априорными синтетическими суж­
дениями, а значит они представляют собой не категорические императивы, а напро­
тив, гипотетические императивы. Харсаньи доказывает, что моральные императивы
(просьбы и советы) всегда имеют форму гипотетических императивов. Совет имеет
форму: «Если ты хочешь достичь цели А, сделай X». Просьба также всегда предпола­
гает цель: «Если вы хотите сделать мне А (например услугу), сделайте X». Моральные
суждения имеют такую же форму гипотетического императива: «Если Вы хотите
следовать христианской этике, сделайте X». «Мы можем интерпретировать мораль­
ные правила как гипотетические императивы, имеющие формулу: “Если вы хотите,
чтобы ваше поведение удовлетворяло требованию A (Al, А2, АЗ.... Ап), делайте X”,
где А или A l, А2, АЗ... Ап обозначают естественные свойства или отношения» [11,
р. 27]. Таким образом, моральные суждения являются в той же степени объектив­
ными, что и суждения из области эмпирических наук или математики. Моральные
правила предписывают действия, которые приводят к наиболее предпочтительным
последствиям. Рассмотрение моральных правил как гипотетических императивов
позволяет показать, каким образом моральные понятия соотносятся с неморальны­
ми фактами. Однако натуралистическая и интерналистская установки, как было по­
казано выше, также позволяют достичь этой цели.
В отличие от деонтологических этических теорий, утилитаризм является теле­
ологической теорией, где цель понимается как максимизация блага. Необходимо
различать телеологические и консеквенциалистские теории. Консеквенциализм
означает, что о правильности действия следует судить по непосредственным по­
следствиям, к которым оно приведет (последствия данного действия должны иметь
большую ценность, нежели последствия альтернативных поступков). Консеквенци­
ализм — лишь «частный» случай телеологической теории, поскольку консеквенциа­
лизм рассматривает поступки и факты как носители «внешних» ценностей. Телеоло­
гическая теория ориентируется на «внутренние» ценности в объектах моральной
оценки, таких как правильность и справедливость. Различные взгляды на природу
блага становятся причиной существования различных утилитаристских теорий.
Так, классический утилитаризм был субъективистской теорией, поскольку трак­
товка блага предполагала зависимость от психологических состояний индивидов,
реализующих тот или иной жизненный план или оценивающих то или иное состоя­
ние дел. «Объективные теории трактуют понятие блага без ссылок на субъективизм;
с этой точки зрения ценная жизнь состоит в обладании определенного типа харак­
тера, вовлеченности в определенного типа активность, и осуществлении определен­
ных способностей. То, что делает эти вещи ценными, не зависит от предпочтений
индивидов» [12, р. 422]. Утилитаризм встречает возражение следующего характера:
индивидуальные предпочтения в данном подходе нивелируются, а индивиду пред­
писывается необходимость принятия некой интерсубъективной позиции. Однако
это возражение имело бы место, если бы утилитаризм трактовался как процедура
принятия решений. Это не так, поскольку утилитаризм утверждает стандарт или
критерий правильности. Утилитаризм не может описывать в строгом смысле про­
цедуру принятия решений в силу того, что для различных индивидов существует
масса различных способов оценки действий или решений. Это различие, в свою
очередь, проистекает из естественных ограничений в возможности верно оценить
последствия действий или решений. «Эти ограничения нашей способности давать
надежные оценки последствиям действий и их значению дают утилитаристу осно­
вание полагать, что агенты должны не действовать в соответствии с принципом
максимизации полезности, но обращаться к правилам, которые в действительности
способствуют увеличению благосостояния индивидов» [12, р. 425]. Сложность мо­
ральных правил, обоснованных в утилитаристской теории, и строгость с которой
они должны исполняться, зависит от того, насколько серьезна наша неспособность
оценивать последствия и их ценность, и она может быть различной применитель­
но к разным индивидам и обществам. В истории либеральной философии вопрос
о способностях индивидов рационально просчитывать полезность своих действий
был одним из ключевых. Большинство философов отмечали, что в силу влияния аф­
фектов на поступки индивидов эта способность просчитывать результаты действий
очень слаба. Так, Дж. Локк оптимистично полагал, что индивиды могут обладать
достаточной степенью рациональности, чтобы жить в рамках гражданского обще­
ства без установления института государства. Другие философы придерживались
более пессимистичного взгляда по этому вопросу. Д. Юм, как известно, считал, что
по сравнению с влиянием аффектов разум индивидов имеет слишком малое значе­
ние. Убедительность консеквенциалистской позиции основывается на том очевид­
ном убеждении, что лучшее состояние дел всегда предпочтительнее худшего. Это
положение, несомненно, истинно, но в случае, когда утилитаризм понимается не как
процедура принятия решений. Однако если утилитаризм не может быть полезен
в описании процедуры принятия решения, а является лишь моральным критерием
или идеалом, то это не вполне отвечает требованиям к этической теории.
Как известно, все версии утилитаризма можно разделить на два основных на­
правления: утилитаризм действия и утилитаризм правил. Б. Хукер в своих работах
предложил концепцию консеквенциализма правил. Кажется, что этот подход впол­
не созвучен с идеей о том, что утилитаризм правил представляет собой более после­
довательную версию утилитаризма действия. Консеквенциалист правил верит, что
действие является морально плохим, если оно запрещается неким авторитетным
сводом правил, которые универсальны и призваны способствовать достижению
наилучших последствий. Главные положения этого подхода таковы: «.. .первая черта
состоит в том, что оценка правильности или неправильности каждого конкретного
действия осуществляется не прямым образом в терминах последствий, а в терминах
набора желаний, диспозиций и правил, которые оцениваются в терминах послед­
ствий при условии, что все имеют этот набор желаний. Другая черта этого подхода
состоит в том, что он оценивает правильность любого действия не в терминах ж е­
ланий, диспозиций и правил, которые имеют отдельные индивиды, но в терминах
желаний, диспозиций и правил, которые являются универсальными для всех инди­
видов и приводят к наилучшим последствиям» [13, р. 67]. Основное нормативное
положение утилитаризма правил может быть сформулировано следующим обра­
зом: когда мы утверждаем, что X имеет моральное право перед Z делать, иметь или
наслаждаться Y, это значит, что некий Z (индивид, группа индивидов или суверен)
имеет строгое моральное обязательство (которое нельзя изменить никакими тре­
бованиями, кроме требования благосостояния) воздерживаться от вмешательства
в дела X в обладании и наслаждении Y, а также создавать условия для X, чтобы он
мог обладать и наслаждаться Y; X имеет право выражать несогласие, если он был ли­
шен чего-то из-за позиции Z и должен принимать разумные меры протеста, чтобы
поощрять к выполнению обязательств в этом и подобных ему случаях.
В политической философии, по сравнению с другими подходами, утилитаризм
выглядит наиболее обоснованной теорией. Он позволяет преодолеть те проблемы,
которые встают перед констуктивизмом, договорными теориями или теорией ти­
тулов собственности Р. Нозика. Принцип максимизации полезности, положенный
в основу создания морального кода правил общества, позволяет решить, какие пра­
ва являются наиболее важными и каковы механизмы для их реализации в практи­
ческой политике. Этот же принцип максимизации полезности позволит сравнивать,
например, значимость таких прав, как право на жизнь и право на свободу слова.
Какие выводы для теории справедливости следует сделать при условии приня­
тия утилитаризма правил в качестве наиболее обоснованной теории? Под теорией
справедливости мы имеем в виду набор основных положений или правил, опреде­
ляющих базовые принципы функционирования общественных институтов. Утили­
таризм несовместим с аргументацией с позиции естественных прав или деонтоло­
гии — подходов, которые использовали Ролз и Нозик в своих теориях справедливо­
сти. «Например, следуя утилитаризму действий необходимо принять точку зрения,
что законный владелец должен потерять свое право частной собственности, если
в этой вещи нуждается человек, которому обладание ей принесет большую полез­
ность» [14, р. 125]. Утилитаризм правил, напротив, должен предложить концепцию
справедливости и соответствующее учение о принципах функционирования поли­
тических институтов и о наборе индивидуальных прав и обязанностей. Большин­
ство либеральных теоретиков в XX в. критиковали утилитаризм за то, что он ставит
полезность выше индивидуальных прав. Либералы и либертарианцы выступали
за необходимость признания индивидуальных прав высшей ценностью, даже если
это уменьшит социальную полезность. Принятие утилитаризма правил, в отличие
от других версий утилитаризма, позволяет преодолеть эту проблему: представле­
ния индивидов о базовом наборе основных прав не могут вступить в противоречие
с представлениями индивидов о полезности. В рамках либерализма существует мно­
жество представлений о том, каким должен быть набор базовых индивидуальных
прав. Утилитаризм правил предлагает четкий критерий, согласно которому можно
сформулировать базовый набор индивидуальных прав.

Литература

1. Boyd R. How to be a Moral Realist / Contemporary materialism / eds R Moser, J. D. Trout. London:
Taylor and Francis e-library, 2005. 395 p.
2. Айер А. Дж. Язык, истина и логика. М.: Канон+, 2010. 239 с.
3. Putnam Н. Realism and Reason // Proceedings and adresses of the American Philosophical Association.
Vol. 50, N 6. 1977. P. 483-498.
4. Putnam H. Meaning and Reference // The Journal of Philosophy. Vol. 70, N 19. 1973. R 699-711.
5. Макеева Л. Б. Объективность ценностей и проблема реализма // История философии. Вып. 5.
М.: ИФ РАН, 2000. С. 80-92.
 6. Copp D. Why naturalism? // Ethical theory and moral practice. 2003. N 6. P. 179-200.
7. Smith M. Moral Realism // The Blackwell Guide to Ethical Theory / eds H. EaFollett, I. Persson. Black-
well Publishing ltd., 2013. 507 p.
8. Brink D. O. Moral Realism and the foundations of Ethics. Cambridge University Press, 1989. 369 p.
9. Brink D. O. Realism, naturalism and moral semantics // Moral Knowledge / eds I. P. Frankel, F. D. Mil­
ler. Vol. 18. 369 p.
10. Harsanyi ]. C. Some epistemological advantages of the Rule Utilitarian Position in Ethics // Midwest
studies in philosophy. 1982. P. 389-402.
11. Harsanyi ]. C. Essays on Ethics, Social Behavior, and scientific explanation. Riedel Publishing Com­
pany. Dordrecht, 1976. 267 p.
12. Brink D. O. Utilitarian Morality and the Personal Point of View// Journal of philosophy. 1986. Vol. 83,
N 8. P. 417-438.
13. Hooker B. Rule-consequentialism // Mind. New series. 1990. Vol. 99, N 393. P. 67-77.
14. Harsanyi ]. C. Rule utilitarianism, rights, obligationand the theory of rational behavior // Theory and
decision.12. Dordrecht; Boston: Reidel publishing, 1980. P. 116-133.

Статья поступила в редакцию 9 января 2014 г.

 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ УТИЛИТАРИЗМА
И ДОКТРИНА ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
© 2012 г. Наталья Владимировна Варламова1

Краткая аннотация: в статье представлен сравнительный анализ философии утилитаризма и доктрины

прав человека. Автор приходит к выводу, что практическая реализация требований утилитаризма несовме­
стима с представлениями о естественном и неотчуждаемом характере прав человека, идеями индивидуаль­
ной свободы и равенства людей.
Annotation: in this article the philosophy o f utilitarianism and human rights doctrine are compared. The author
draws a conclusion that practical realization o f utilitarianism ’s claims is incompatible with ideas o f natural and
unalienable human rights, individual freedom and equality ofpersons.
Ключевые слова: утилитаризм, права человека, индивидуализм, свобода, равенство.
Keywords: utilitarianism, human rights, individualism, freedom, equality.

Утилитаризм, ведущий свою историю от учения И. Бен-
тама, и сегодня остается одним из влиятельных направлений
философской мысли, имеющим “своих верных сторонников
и яростных противников”. Некоторые исследователи вообще
полагают, что утилитаризм “является как бы неявным фоном,
на котором другие теории должны утверждать и защищать
себя”2. Очевидно, современная доктрина прав человека не
может быть исключением, тем более что сам утилитаризм
в своем исходном бентамовском варианте формировался во
многом в противовес идеологии естественных и неотчуж­
даемых прав человека, приобретшей популярность после
американской и французской революций.
Утилитаризм интересен еще и тем, что для него трудно
найти определенное место в устоявшейся классификации
философских учений. Он может рассматриваться и как
правовая, и как политическая, и как этическая доктрина.
Сегодня утилитаризм в основном функционирует как поли­
тическая философия, обосновывающая принципы, которым
должна соответствовать “базовая структура общества”.
Между тем многие разделяют убеждение, что утилитаризм
представляет собой всеохватывающую моральную систему,
призванную определять повседневное поведение каждого
человека. Одновременно утилитаризм нельзя однозначно
аттестовать как позитивистскую или непозитивистскую
теорию. И. Бейтам почитаем в качестве основоположника
юридического позитивизма, и утилитаризм гносеологиче­
ски и онтологически развивается в общем контексте пози­
тивистской методологии. Однако сама идея утилитаризма
содержательна и выражается в определенных нравствен­
ных требованиях, в соответствии с которыми должно быть
устроено общество, что не стыкуется с позитивизмом, не
приемлющим содержательные трактовки права и устанав­
ливаемого им порядка3.
1Старший научный сотрудник Института государства и права РАН,
кандидат юридических наук, доцент (E-mail: varlam_n@list.ru).
2 Кимлика У. Современная политическая философия. Введение. М.,
2010. С. 27.
3 Кредо позитивистов четко выразил Г. Кельзен, наиболее последо­
вательный из них: “Всякое произвольное содержание может быть
правом. Не существует человеческого поведения, которое, как та­
ковое, - в силу своего содержания - заведомо не могло бы состав­
лять содержание правовой нормы” (Чистое учение о праве Ганса
Кельзена. Вып. 2. М., 1988. С. 74).
И. Бейтам полагал основным принципом права принцип
полезности, понимаемый как обеспечение “наибольшего
счастья наибольшего числа людей”, которое достигается
посредством воздействия законодателя на человека через
страдания и удовольствия в качестве стимулов к надлежа­
щему поведению4. Современные утилитаристы исходят из
того, что целью права является обеспечение максимального
уровня благосостояния в обществе, причем общее благосо­
стояние определяется как функция от благополучия отдель­
ных индивидов5. Утилитаристы отвергают представления об
обществе как о самостоятельной сущности, имеющей свои
собственные интересы и права. Сам принцип утилитаризма
также обосновывается вполне рационально и эмпирически
без обращения к религиозным и метафизическим представ­
лениям о божественной воле, бессмертной душе, абсолютном
благе, естественном ходе вещей и т.п.6 Любой человек ценит
счастье (благополучие), способен испытывать удовольствие
и страдание, стремится максимизировать первое и избежать
второго. Соответствующие переживания каждого человека
значимы в равной мере и должны учитываться государством
при определении его политики. При этом все правила (тре­
бования, запреты, ограничения) призваны способствовать
росту благосостояния и подлежат проверке на соответствие
этой цели. Любая предпринимаемая государством мера тре­
бует оправдания с точки зрения ее полезности для увеличе­
ния совокупного счастья людей7.
Одновременно, следуя легистской традиции, также вос­
ходящей к И. Бентаму, утилитаристы утверждают, что пра­
во создается в результате решений законодателей, которые
выбирают оптимальные пути достижения данной цели. Все
права, которыми обладает индивид, производны от таких
решений, т.е. существуют лишь постольку, поскольку они
4 См.: Бентам И. Введение в основание нравственности и законода­
тельства. М., 1998.
5 У. Кимлика, анализируя состояние современного утилитаризма
как политической философии, считает возможным использовать
термины “счастье”, “польза”, “благосостояние” и “благополучие”
как синонимы (см.: Кимлика У. Указ. соч. С. 28).
6В этом видят одну из привлекательных и исторически прогрессив­
ных черт утилитаризма, бросившего вызов устоявшимся традици­
ям, безусловным ценностям и авторитетам, суевериям и предрас­
судкам.
7 См., например: Кимлика У. Указ. соч. С. 27-29.
признаны объективным правом и могут быть им признаны,
только если удовлетворяют требованию полезности. Идея
естественных прав человека, которые не производны от го­
сударства и могут быть противопоставлены его власти, для
утилитаристов неприемлема8.
Современные сторонники утилитаризма разделяют отно­
шение И. Бентама к доктрине естественных и неотчуждае­
мых прав человека как “высокопарной бессмыслице”9, столь
же терминологически противоречивой, что и выражения
типа “холодная жара” или “сверкающая темнота”10. С точки
зрения утилитаристов, государство существует не потому,
что люди имеют права, предшествующие ему, которые госу­
дарство призвано защищать, а потому, что без государства и
закона у людей нет и не может быть никаких прав11. Нет ника­
ких прав, предшествующих государству и закону, и никаких
прав, противопоставляемых закону, поскольку невозможна
процедура объективного и рационального определения того,
обладает ли человек каким-либо естественным правом, вы­
ражая то или иное желание или убеждение. Человек говорит
о естественных правах, когда хочет добиться своего, но не
в состоянии это обосновать12. К тому же помимо бессмыс­
ленности и противоречивости, доктрина основных прав, по
мнению И. Бентама, является “опасно анархической”, “под­
рывающей любое правление”, поскольку она не совместима
с осуществлением государством публично-властных пол­
номочий, что всегда сопряжено с некоторым ограничением
свободы и собственности. Ведь любой закон может быть
объявлен недействительным как нарушающий какое-либо
естественное право13.
Все эти критические доводы, активно воспроизводимые
по сей день, причем не только сторонниками утилитаризма,
свидетельствуют о непонимании смысла доктрины естест­
венных и неотчуждаемых прав человека. Но в данном случае
речь не об этом. Гораздо важнее, что практическая реали­
зация самого принципа утилитаризма несовместима с пред-
8 См., например: Дворкин Р. О правах всерьез. М., 2004. С. 7-10.
Исключением является так называемый рациональный утилита­
ризм Г. Спенсера, основанный на признании естественного харак­
тера индивидуальных прав, обеспечение которых создает условия
правильного существования общества (см.: Спенсер Г. Личность
и государство. Челябинск, 2007. С. 181). По мнению Г. Спенсера,
“польза, определенная не эмпирически, а рациональным спосо­
бом, требует поддержания индивидуальных прав, а следователь­
но, запрещает то, что может быть им противно” (Там же. С. 187).
Жизнь общества, полагал он, “зависит от охраны индивидуальных
прав. Если она есть не что иное, как только сумма жизней граж­
дан, то это ясно само собой. Если же она состоит из совокупности
различных действий, совершаемых гражданами во взаимной за­
висимости, то эта сложная и безличная жизнь более или менее
интенсивна, смотря по тому, уважаются ли права граждан или от­
рицаются” (Там же. С. 182). При этом “подчинение меньшинства
большинству (человека - власти. - Н.В.) законно до тех пор, пока
оно не обусловливает других стеснений собственности и свободы
каждого, кроме тех, которые необходимы для лучшего сохранения
этой свободы и этой собственности”, а “всякое подчинение вне
этих пределов было бы незаконно, так как равнялось бы нанесе­
нию правам индивида более сильного вреда, чем это необходимо
для защиты” (Там же. С. 184).
9Bentham J. A Critical Examination of the Declaration of Rights // Ben-
tham’s Political Thought. L., 1973. P. 269.
10 Cm.: Bentham. Supply Without Burthen // Jeremy Bentham’s Econom­
ic Writings. Vol. 1. 1952. P. 279, 335.
11 Cm.: Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural Rights // Hart H.L.A. Es­
says in Jurisprudence and Philosophy. N.-Y., 1983. P. 182.
12 Cm.: Bentham. Supply Without Burthen. P. 335; Bentham J. A Critical
Examination of the Declaration of Rights. P. 268.
13 Cm.: Bentham. Supply Without Burthen. P. 335.
сдавлениями о незыблемости и приоритете основных прав
человека и лежащей в их основе идеей индивидуальной сво­
боды и равенства людей. В связи с этим даже подвергается
сомнению индивидуализм и эгалитаризм утилитаристской
доктрины14.
Неопределенность и неоперациональность основных
требований утилитаризма породили его многовариантность.
Так, “счастье” И. Бентама (благо людей, полезность) на
протяжении истории учения претерпевало различные мо­
дификации, оборачиваясь то примитивным гедонизмом -
переживаниями удовольствия, а равно иными ценными для
людей переживаниями, то удовлетворением предпочтений с
последующим уточнением, что речь идет о рациональных
предпочтениях, т.е. предпочтениях, сформированных на ос­
нове полной и достоверной информации и путем логически
верных суждений15. Однако все предлагаемые интерпрета­
ции “счастья”, подлежащего максимизации, не снимают про­
блемы их применения на практике, т.е. измерения, сопостав­
ления различных видов “счастья”, осуществления выбора
между ними и подведения баланса, ведущего к желаемому
результату.
Полная реализация утилитаристского идеала - макси­
мальное счастье каждого, удовлетворение всех, пусть даже
и только рациональных, предпочтений - в принципе невоз­
можна в силу неизменной ограниченности необходимых для
этого ресурсов и противоположности (“конфликтности”)
ряда предпочтений. Поэтому все внимание (государства, если
рассматривать утилитаризм как политическую философию, а
не моральную установку для каждого человека) сосредото­
чивается на “межличностном сравнении”, т.е. отборе пред­
почтений, подлежащих удовлетворению, и обеспечении их
надлежащими ресурсами. Большинство современных версий
утилитаризма занимается именно проблемой распределения
ресурсов, т.е. стремится к удовлетворению предпочтений
людей не прямо, а косвенно, увеличивая количество средств,
доступных людям для удовлетворения их предпочтений16.
Другими словами, современный утилитаризм - одна из раз­
новидностей распределительных (дистрибутивных) доктрин.
При этом с точки зрения утилитаризма важны не сами
удовлетворяемые предпочтения (и тем более не стоящие за
ними люди), а увеличение их общей совокупности - макси­
мизация средней полезности. Люди не имеют своей собст­
венной внутренней ценности и рассматриваются просто как
“вместилища переживаний”, которые способны увеличить
или уменьшить единственную подлинную ценность - общее
благополучие. Для утилитаристов люди представляют лишь
“инструментальную ценность”, будучи некими “агрегатами
для получения удовольствия или наслаждения” 17, своего
рода “местонахождениями полезности”, “каузальными ры­
чагами для системы полезности”18. Целью утилитаризма
“является не уважать людей, которым нужны или желатель­
ны некоторые вещи, но уважать благо, которому некоторые
люди могут успешно способствовать, а некоторые - нет...
Люди рассматриваются как потенциальные производители
или потребители блага, и наши обязанности формируются
по отношению к этому благу, а не по отношению к другим
людям”19.
14 См.: Hart H.L.A. Between Utility and Rights. R 200.
15 См.: Кимлика У. Указ. соч. С. 30-40.
16 См.: там же. С. 38-40; Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural Rights.
P. 192.
17 Cm.: Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural Rights. P.194; Hart
H.L.A. Between Utility and Rights. R 200, 201.
18 Williams В. Moral Luck. Cambridge, 1981. P. 4.
19Кимлика У. Указ. соч. С. 61.
 Показательно, что утилитаризм вообще описывает надле­
жащую социальную организацию в терминах обязанностей,
а не прав. На государство возлагается обязанность макси­
мизации полезности - обеспечения “наибольшего счастья
наибольшего числа людей”, а не защиты индивидуальных
притязаний на “счастье” . Частным лицам отнюдь не гаран­
тируется “право на стремление к счастью” (своему личному,
свободно и индивидуально определенному); они призваны
содействовать увеличению “совокупного счастья всех”, все
той же максимизации полезности.
Г. Харт в связи с этим напоминает, что Т. Джефферсон
специально подчеркивал различие между счастьем и правом
на стремление к счастью, указывая, что свобода мысли и вы­
бора являются организующим центром притязаний на права
человека20. Право на стремление к счастью предполагает
возможность индивида свободно определять и преследовать
собственные цели, а для этого он нуждается прежде всего в
гарантиях от неоправданного вмешательства в свою частную
жизнь и защите от наиболее очевидных форм агрессивного
насилия со стороны других лиц. Между тем принципы ути­
литаризма, напротив, требуют минимизации сферы част­
ной жизни, свободной от государственного регулирования.
Ведь в своей повседневной частной жизни люди призваны
максимизировать общую полезность, т.е. отдавать предпоч­
тение совершению действий, способствующих увеличению
совокупного благополучия общества, а не счастья отдельных
лиц, с которыми они связаны особыми личными отношения­
ми, моральными или договорными обязательствами, и даже
не своего собственного счастья. Руководствуясь принципами
утилитаризма, ресурсы, находящиеся в его распоряжении,
человек должен предоставить тому, кто способен их наиболее
эффективно использовать с точки зрения максимизации свое­
го счастья, а значит, и общего благополучия, а не направить
их на осуществление собственных замыслов, передать своим
близким или людям, перед которыми у него есть моральные
или правовые обязательства. Определение таких наиболее
эффективных пользователей ресурсов находится в компетен­
ции государства. Все это существенно ограничивает, а в пре­
деле и отрицает индивидуальную свободу. Утилитаризм не
позволяет людям ставить и преследовать собственные цели,
формировать свои привязанности и обязательства, т.е. делать
все то, что придает нашей жизни смысл21. Утилитаризм иг­
норирует моральную значимость обособленности, самостоя­
тельности отдельных индивидов22. Таким образом, по своей
сути это не только неправовая, но и аморальная теория, не­
смотря на ее исходную интенцию заботы о счастье людей.
Столь же причудливые аберрации претерпевает и из­
начально заложенная в утилитаризме идея равенства. Из­
вестная формула И. Бентама “каждый должен учитываться
как единица, никто более, чем единица”23 означает, что
счастью (предпочтениям, удовольствию, благополучию)
любого человека придается одинаковый вес независимо от
его расы, вероисповедания, положения в обществе и других
социальных и личных характеристик. Но одновременно
из нее следует и то, что счастьем любого человека можно
пренебречь в целях максимизации общей полезности. Если
это ведет к росту совокупного благополучия, то утилитаризм
не видит препятствий для нарушения прав отдельных лиц,
дискриминации меньшинств: “в принципе нет возражений
против того, чтобы большие приобретения одних должны
20 См.: Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural Rights. R 189.
21 См.: Кимлика У. Указ. соч. С. 47, 48.
22 См.: Hart H.L.A. Between Utility and Rights. P. 200.
23 C m .: Ibidem.
были бы компенсировать меньшие потери других; или, что
более важно, возражений против того, чтобы нарушение сво­
боды немногих могло быть оправдано большим благом для
большинства”24. Более того, в ряде случаев это оказывается
необходимым. Причем “в вычислении наибольшего баланса
удовлетворения не важно, за немногими исключениями, на
что направлены желания”25, и удовольствия, получаемые не­
которыми от страданий других в результате испытываемых
ими насилия или притеснений (допустим, если это повышает
самооценку первых), учитываются в общем балансе наслаж­
дений и разочарований при определении “совокупной полез­
ности”26. Таким образом, утилитаризм совместим с грубей­
шими формами неравенства в обращении, если это требуется
для максимизации совокупного благополучия. С точки зре­
ния утилитаризма ситуация, когда некоторые наслаждаются
большим счастьем, в то время как многие страдают, столь же
хороша, как и положение, при котором счастье распределено
более равномерно. А индивидуальное счастье отдельного
человека уникальной самоценности не имеет и может быть
легко принесено в жертву, чтобы обеспечить большее счастье
или удовольствие для других людей27. “Утилитаризм ложным
образом понимает идеал равного внимания к интересам каж­
дого, и в результате он позволяет рассматривать некоторых
людей не просто как чуть менее равных, но как средства для
достижения целей других людей”28.
В основе предлагаемой утилитаризмом модели социаль­
ной организации лежит обманчивая аналогия между рацио­
нальным упорядочением жизни одного человека и общества
в целом с точки зрения достижения наибольшего благополу­
чия. Если для человека разумно ставить перед собой долго­
срочные цели и отказываться от сиюминутных желаний ради
их достижения и получения в перспективе гораздо большего
удовольствия, что максимизирует совокупное благополучие
его жизни, то такая модель индивидуального рационально­
го выбора может быть экстраполирована на все общество.
В целях максимизации “чистого баланса общего счастья”29
бывает допустимо и даже необходимо замещение некоторо­
го удовольствия одного человека другим, большим для него
удовольствием, равно как и замещение удовольствия или
счастья одного лица большим удовольствием или счастьем
других30. И в этом отношении различия между людьми рас­
сматриваются как имеющие не больше моральной ценности,
чем различия между периодами, которые отделяют удоволь­
ствие, ранее испытанное человеком, от удовольствия, испы­
танного им позднее, как если бы люди просто были частями
единого организма31. Таким образом, утилитаризм отходит
от изначальной позитивистски рациональной трактовки об­
щества как совокупности обособленных индивидов и безос­
новательно уподобляет общество человеку, рассматривая его
как некую самоценную целостность, доминирующую над
своими составными частями. Поэтому “точно так же, как для
одного человека рационально максимизировать удовлетво­
рение его системы желаний, для общества было бы правиль­
ным максимизировать чистый баланс удовлетворения, по­
считанный для всех его членов”32. Отсюда общество должно
предоставлять индивидам ресурсы с тем, чтобы обеспечить
24 Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск, 1995. С. 37.
25 Там же. С. 40.
26 См.: Кимлика У. Указ. соч. С. 51-53; Ролз Дж. Указ. соч. С. 40.
27 См.: Hart H.L.A. Between Utility and Rights. P. 200, 201.
28 Кимлика У. Указ. соч. С. 63.
29 Hart H.L.A. Between Utility and Rights. P. 201.
30 C m .: Ibid. R 201, 202; Ролз Дж. Указ. соч. С. 35-37.
31 См.: Hart H.L.A. Between Utility and Rights. P. 202.
32Ролз Дж. Указ. соч. С. 37.
максимально возможное совокупное счастье; никаких иных
принципов распределения утилитаризм не обосновывает.
Распространение на общество в целом принципов индиви­
дуального рационального выбора удовольствий утилитаризм
осуществляет посредством концепции “беспристрастного
доброжелательного наблюдателя” . Это - гипотетическая
личность, которая не имеет собственных интересов, обла­
дает всей необходимой информацией, недюжинной силой
мышления и воображения и равно доброжелательна к притя­
заниям всех членов общества. Такой “наблюдатель” призван
организовать все разнообразные желания отдельных лиц в
одну непротиворечивую систему желаний. Он выступает в
качестве совершенно рационального субъекта, который бла­
годаря своим выдающимся возможностям поочередно отож­
дествляет себя с каждым из индивидов, вбирает их опыт,
осознает интенсивность их желаний, сопутствующие им на­
слаждения и боль и приписывает им подходящий вес в общей
системе. Затем с помощью установленной системы правил
права, обязанности и имеющиеся ресурсы распределяются
“наблюдателем” таким образом, чтобы максимизировать
совокупное счастье общества33. В таком контексте общество
рассматривается “как эффективное управление социальными
ресурсами для того, чтобы максимизировать удовлетворение
системы желаний, построенных беспристрастным наблюда­
телем из многих индивидуальных систем желаний, прини­
маемых в качестве данного”34. Вымышленными действиями
“беспристрастного доброжелательного наблюдателя” все
люди как бы соединяются в одного человека; существующие
между ними различия утилитаризм игнорирует35.
На практике функции “беспристрастного доброжела­
тельного наблюдателя” призван осуществлять “идеальный
законодатель”, который, однако, не обладает всеми его
выдающимися качествами, а следовательно, и не является
абсолютно “идеальным” . Но даже если бы он и мог быть
таковым, утилитаризм упускает из виду, что общая сумма
различных индивидуальных удовольствий сама по себе не
имеет моральной ценности, ибо не является удовольствием
или счастьем, которое кто-либо ощущает. Общество - не
индивид, переживающий совокупность удовольствий или
страданий, испытанных его членами; никто не переживает
их “в совокупности”36. Дж. Ролз обращает внимание на то,
что “по своей сути решения, принимаемые идеальным за­
конодателем, не сильно отличаются от решений предприни­
мателя, пытающегося максимизировать прибыль от произ­
водства того или иного товара, или же потребителя, который
желает максимизировать удовлетворение через покупку того
или иного товара. В каждом случае имеется один человек
[или группа лиц. - Н.В.\, чья система желаний определяет
наилучшее выделение ограниченных средств”37.
Весьма наглядной моделью общества, организованного на
принципах утилитаризма, социологи считают “Паноптикон”
И. Бентама38. Заключенные Паноптикона полностью подчи-
33 См.: там же. С. 37, 165.
34 Там же. С. 42, 43.
35 См.: там же. С. 38.
36 См.: Hart H.L.A. Between Utility and Rights. R 201.
37Ролз Дж. Указ. соч. С. 37, 38.
38 Полное название учреждения, спроектированного И. Бентамом, -
Паноптикон, или Надзирательный дом, содержащий идею нового
принципа здания, применимого ко всякому виду учреждения, в
котором лица любого разряда должны содержаться под надзором,
и в особенности к исправительным домам, тюрьмам, мастерским,
работным домам, богадельням, мануфактурам, сумасшедшим до­
мам, лазаретам, госпиталям и школам: с планом распорядка, при­
способленного к оному принципу.
иены воле надзирателей. Их собственная воля подавлена, а
свобода сведена к выбору между крайне непривлекательны­
ми условиями существования (черствый хлеб, вода и полная
изоляция) и выполнением требуемой работы и установлен­
ного распорядка. Инспекторы, осуществляющие надзор за
заключенными, свободны по отношению к ним, но находятся
под наблюдением старших инспекторов, осуществляющих
контроль за выполнением ими своих функций. Полностью
свободен в такой системе лишь самый главный надзира­
тель - предприниматель-подрядчик. Паноптикон сдается
ему в аренду, с тем чтобы он использовал труд заключенных
для максимального извлечения прибыли в системе рыночных
отношений. Он не нуждается в надзоре и контроле, так как
преследует свой собственный интерес, который заставляет
его действовать максимально эффективно.
“Паноптикон” И. Бентама можно прочесть «как притчу об
обществе в целом - устойчивом обществе, упорядоченном
обществе, обществе без преступлений, обществе, в котором
нонконформизм легко обнаруживается и устраняется, об­
ществе, которое активно ищет наивысшей выгоды и вели­
чайшего счастья для своих членов, обществе, снабженном
всеми функциями и ролями, которые необходимы для его
выживания и успеха. В таком обществе, доказывает “Паноп­
тикон”, свобода одних делает и необходимой, и прибыльной
зависимость других, тогда как несвобода одной части делает
возможной свободу другой»39*.Паноптикон гарантирует всем
счастье, понимаемое как “мир и покой”. «У состояния “мира
и покоя” есть две стороны. Объективно оно характеризуется
регулярностью, постоянством и предсказуемостью внешне­
го контекста для всякого действия заключенных. Ничто не
оставлено на волю случая, и никакие реалистические альтер­
нативы не обременяют заключенных необходимостью выбо­
ра. Им не на что надеяться, зато нечего и бояться. А субъек­
тивно состояние “мира и покоя” означает, что заключенные
убеждены, что их поведение не расходится с требованиями
их инспекторов и, следовательно, не рискует вызвать гнев,
а заодно и наказание, которому инспекторы подвергнут на­
рушителей. Поскольку начальники требуют всего лишь кон­
формного поведения, то искусству обеспечивать постоянный
поток вознаграждений выучиться несложно, и оно не вовле­
кает ученика в конфликт, так как лишено противоречий или
моральной неоднозначности. Совместно обе стороны “мира
и покоя” предоставляют и необходимые, и достаточные эле­
менты счастья. “Суверенитет индивида” и свобода выбора в
дп
их число не входят» .
Утилитаристы рассматривают индивидуальную свободу
как ресурс, находящийся в распоряжении общества, точнее
“беспристрастного доброжелательного наблюдателя” или
“идеального законодателя”, и используемый для достижения
“наибольшего счастья наибольшего числа людей”. Пони­
маемая таким образом индивидуальная свобода выступает
“в качестве функционального фактора, обеспечивающего
рациональность системы как целого. Свобода служит пла­
нированию и применению тех принуждений, которым дове­
рено стимулировать желательное (благотворное, полезное,
эффективное) поведение на всех уровнях системы”41.
Свобода, используемая как средство, ресурс, которым
располагает сообщество для достижения своих целей, стано­
вится предметом произвольного распределения: “при таких
обстоятельствах та свобода, которую можно допустить без
ощутимой угрозы для общества, всегда есть нечто дарован-
39Бауман 3. Свобода. М., 2006. С. 33.
40 Там же. С. 26, 27.
41 Там же. С. 67.
ное (granted) и благодаря происхождению от акта дарения
нечто (по крайней мере в принципе) строго контролируемое.
К тому же такая свобода всегда частична, всегда свобода
“в известном отношении”; она состоит либо в льготном изъя­
тии (exemption) из-под четко определенных, специфических
обязательств или юрисдикции, либо в членстве в коллективе,
причастном какой-то привилегии. Свобода действительно
есть привилегия, причем предлагаемая скупо и в общем без
энтузиазма со стороны даятелей”42. Такая свобода предстает
лишь как “фактор в механизме производства и воспроизвод­
ства общественного порядка”43.
Исторически утилитаризм возник в Британии как ради­
кальная критика общества, базирующегося на привилегиях
английской аристократии, и требование реформ (избира­
тельного права, системы уголовных наказаний, социальной
сферы и т.п.) в интересах большинства. В данном социаль­
но-политическом контексте он сыграл немалую положитель­
ную роль. Однако утилитаристская доктрина оказывается
непригодной для решения современных проблем, связанных
с защитой меньшинств (часто вызывающих неприязнь и раз­
дражение большинства), а также с обеспечением гарантий
индивидуальной свободы и равенства.
Когда же та или иная версия утилитаризма предлагает
при определении баланса полезности исключать некоторые
виды предпочтений (так называемые внешние, т.е. касаю­
щиеся благ и ресурсов, которые должны быть доступны
другим лицам, эгоистические, т.е. выражающие притязания
на несправедливую долю ресурсов, неправомерные, т.е. со­
пряженные с нарушением прав, свобод и интересов других
лиц44, и т.п.) либо утверждает определенный принцип рас­

42 Там же. С. 49.

43 Там же. С. 43.
44 См.: Кимлика У. Указ. соч. С. 64-70.
пределения “счастья” между людьми (отличный от требова­
ния его совокупного увеличения), либо обосновывает прио­
ритет некоторой сферы полезности по отношению к другим
ее проявлениям, либо вводит безусловные ограничения ее
максимизации45, то в рамках данных теорий нивелируется
изначальный смысл утилитаризма.

45 Такова, например, концепция Дж.Ст. Милля, который, по меткому

замечанию Г. Харта, хотя всегда и провозглашал себя утилитарис­
том, но на деле сохранил в своем учении только сам термин, су­
щественно изменив смысл исходной доктрины утилитаризма во
многих важных отношениях {Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural
Rights. R 187). Согласно Дж.Ст. Миллю уважение прав человека
представляет собой “одну из разновидностей или сферу общей по­
лезности” {Mill J.S. Utilitarianism // Collected Works of John Stuart
Mill. Ed. by J. Robson. 1969. Vol. 10. R 241), причем чрезвычайно
важную - “это то, без чего не может обойтись ни один человек”,
“сама основа нашего существования”, “неотъемлемые составля­
ющие благополучия человека” (Ibid. R 250, 251). Этот “особый
вид полезности основных прав” предполагает защиту индивида
от вреда, причиняемого другими лицами, и от неоправданного
вмешательства в его свободу обеспечивать свое собственное бла­
гополучие. Такая “полезность”, по мнению Милля, является зна­
чительно более важной, а потому более безусловной и императив­
ной, чем любая другая, и ее необходимо строго отличать от просто
идеи обеспечения удовольствия, счастья или удобства человека
(Ibid. R 259). Доктрина Дж.Ст. Милля предполагает защиту сферы
свободы каждого индивида во всех проявлениях его деятельности,
которые не причиняют вреда другим, т.е. защиту свободы инди­
вида, как такового, и одинаковую сферу свободы всех индивидов,
и, таким образом, обеспечивает равенство, что коренным образом
отличается от ценностей и постулатов “чистого” утилитаризма
(см.: Hart H.L.A. Utilitarianism and Natural Rights. R 193). Вмес­
те с тем даже такой либерально ориентированный утилитарист,
как Дж.Ст. Милль, обосновывает необходимость индивидуальной
свободы ее полезностью для общества (см.: Милль Д. С. О свободе.
Антология западноевропейской классической либеральной мыс­
ли. М., 1995. С. 288-392).
 Моральные ценности утилитаризма и их роль в современном обществе

The moral values of utilitarianism and their role in modern society

Салеева Анастасия Николаевна

Студент 2 курса
Факультет Теоретические основы теплотехники
Казанский Государственный Энергетический Университет
г. Казань, ул. Красносельская, 51
e-mail: nastya_saleeva@mail.ru

Saleeva Anastasia Nikolaevna

Student 2 term
Faculty o f Theoretical fundamentals o f heat engineering
Kazan State Energy University
Kazan, st. Krasnoselskaya, 51
e-mail: nastya_saleeva@mail.ru

Научный руководитель
Гурьянов Алексей Сергеевич
кандидат философских наук
Казанский Государственный Энергетический Университет
г. Казань, ул. Красносельская, 51

Scientific adviser
Guryanov Aleksey Sergeevich
Candidate o f Philosophy
Kazan State Energy University
Kazan, st. Krasnoselskaya, 51
Аннотация.
В данной статье ставится задача ознакомиться с таким понятием как утилитаризм и рассмотреть его
особенности и специфику. Также в рамках исследования утилитаризма анализируются различия в моральных
установках между первым и эгоизмом, альтруизмом, гедонизмом. В статье констатируется актуальность и
важность изучения утилитаризма. По мнению автора, эта актуальность, во-первых, объясняется тем, что
утилитаризм играет заметную роль в современном обществе и оказывает весомое влияние на него, а, во-вторых,
дальнейшее развитие этико-философской мысли вообще невозможно без учета утилитаризма и его
исторического вклада. В конце статьи он делится своим собственным мнением на утилитаризм и размышляет о
будущей этико-философской системе, которая могла бы претендовать на всеобщую универсальность,
приемлемость и достоверность. Статья написана доступным и понятным языком для широкого круга читателей.

Annotation.
This article aims to familiarize itself with such a concept as utilitarianism and to consider its features and
specifics. The differences in moral attitudes between the first and egoism, altruism, and hedonism are analyzed in the
context of the study of utilitarianism. The article states the relevance and importance of studying utilitarianism.
According to the author, this relevance, firstly, is explained by the fact that utilitarianism plays a prominent role in
modem society and has a significant influence on it, and, secondly, the further development of ethical-philosophical
thought is impossible without taking utilitarianism and its historical contribution into account. At the end of the article,
he shares his own opinion on utilitarianism and reflects on the future ethical-philosophical system that could claim to be
universal universality, acceptability and authenticity. The article is written in an accessible and understandable language
for a wide range of readers.

Ключевые слова: мораль, этика, утилитаризм, гедонизм, деонтология, этическая система, философия,
эгоизм, гедонизм, альтруизм, консеквенциализм, трансгуманизм.

Key words: morality, ethics, utilitarianism, hedonism, deontology, ethical system, philosophy, egoism,
hedonism, altruism, sequentialism, transhumanism.

Науку о морали и нравственности называют этикой. Она изучает проблемы добра и зла, смысла жизни
человека, свободы воли и фатализма (детерминизма), должного и сущего. Именно она создает критерии для
отнесения одних поступков к хорошим, а других к плохим. Этой науке уже более 2000 лет и за это время
появилось множество разных, порою взаимоисключающих философских теорий. Данная статья посвящена как
раз одной из таких теорий, в названии которой уже есть ключ к пониманию самой её сущности. Речь идет об
утилитаризме. Сам термин образован от латинского «utilitas», что в переводе значит «польза», «выгода».
Отсюда идут неверные, поверхностные толкования этого учения, которые можно свести к фразе: «все что
приносит выгоду, пользу, то морально». В действительности же утилитаризмпредставляет собой гораздо более
сложную, благородную теорию. Родоначальником этой теории считается английский философ, правовед, юрист
- Джереми Бейтам (1748-1832). Так что же значит утилитаризм и чему он учит? Наиболее лучшим
определением этого учения будет дефиниция, данная самим Бентамом, которую можно озвучить так:
Утилитаризм - этическая теория, согласно которой правильным в моральном отношении поступком
является действие, вызывающее наибольшее возможное благо или счастье для наибольшего количества людей.
Моральная ценность того или иного поступка определяется его полезностью, конечным результатом, а
деяние, действие само по себе не имеет моральной оценки. Именно поэтому утилитаризм относят, выражаясь
языком кантианцев, к консеквенциальной группе этических теорий, куда еще относят эвдемонизм, гедонизм и
разумный эгоизм. Утилитаризм также считают телеологической этической теории, так как правильность
действия оценивается в терминах внешней цели. Таким образом, с точки зрения утилитаризма, любые
поступки, пусть даже самые благородные, как быть милосердным, сострадательным являются пустыми,
нейтральными в отрыве от результата. Они будут наполняться морально-нравственным цветом тогда и только
тогда, когда будут известны их последствия. Отсюда также вытекает, что одно и то же действие в одних
случаях может быть правильным, а в других случаях - не правильным. Ведь обстоятельства могут сложиться
таким образом, что, к примеру, проявление в одном случае терпения принесет пользу, а в другом случае
принесет лишь вред.
Здесь может возникнуть вопрос: а каким образом мы можем оценить полезность, благо того или иного
поступка? Существует ли некий эталон, критерий, дающий возможность правильно и в первую очередь
объективно оценивать поступок? «Да, такой эталон есть», - скажут философы-утилитаристы. Однако, надо
отметить, этот эталон (благо, другими словами) у разных философов-утилитаристов будет различаться.
Нельзя понимать утилитаризм как единое, установившееся, законченное учение. Отнюдь, утилитаризм
имеет много разных последователей философов, которые добавляли свое видение и понимание в некоторых
аспектах философской мысли. Поэтому мы будем говорить не об одной утилитаристкой теории, а о нескольких
утилитаристских теориях. Всех их объединяет принцип «полезности» поступка и отрицание моральной
составляющей поступка самого по себе, а также личных мотивов, намерений, целей субъекта действия.
Вернемся к проблеме критерия блага. Сам родоначальник утилитаризмаДжереми Бейтам предлагает
взять за основу такой критерий как мера удовольствия (гедонизм). Эго значит, что мы должны оценивать
действия в зависимости от того, насколько они приносят удовольствие и насколько избавляют от страданий.
Здесь мы видим много общего с философией Эпикура - гедонизмом. К слову, некоторые люди понимают
утилитаризм как разновидность гедонизма, но такое понимание не соответствует действительности. Гедонизм
является более описательным учением, чего не скажешь об утилитаризме, который всегда был
предписательным. С точки зрения утилитариста, человек всегда должен поступать так, чтобы произвести
наибольшее количество счастья для наибольшего количества людей. Г едонизм же не призывает к этому, для
него не характерна максимизация счастья всех существ, в этом плане она более индивидуальна. Утилитарист
может быть гедонистом, но не каждый гедонист может быть утилитаристом. Эта аргументация будет отличать
утилитаризм от эгоизма/гедонизма/эвдемонизма.
 Есть другой, более тонкий, духовный, возвышенный критерий, который именуется эвдемонизмом. Это
удовольствие, прямо зависимое от добродетели. Для Фомы Аквинского это познание Бога, для Эпикура -
достижение атараксии. Для утилитариста это - такой критерий оценивания последствий действия, при котором
мерой оценки служит уровень счастья. Подобную точку зрения, отстаивал известный утилитарист и его
популизатор - Джон Стюарт Милль (1806-1873).Здесь мы видим, что утилитаризм, как философское учение, не
есть эвдемонизм, как этическое направление.
Есть третий вариант критерия, которого именуют как альтернативный взгляд, плюрализм. Иногда
сделать то, что приносит наибольшее количество счастья наибольшему количеству людей, может означать, что
субъект действия должен жертвовать собой ради команды, то есть жертвовать своим собственным
удовольствием в пользу достижения общего удовольствия. Настоящий утилитарист готов пожертвовать собой.
Разумеется, что человек в первую очередь выдвигает свои потребности, свои желания и проблемы на передний
план, отодвигая в сторону проблемы остальных людей. Однако, с моральной точки зрения, утилитаризм
заявляет, что каким бы не был особенным индивид, он не более особенный, чем все остальные. И при таком
подходе рождается третий критерий оценки, при котором мы оцениваем действие с позиции
некогоколлективного или незаинтересованного, беспристрастного наблюдателя. Такая позиция считается
наиболее гибкой, интегральной, рациональной. При таком подходе в момент принятия решения,
предполагается, что субъект действия абстрагируется от самого себя, исключая таким образом иррациональные
личностно-эмоциональные мотивы, и встает на рациональную позицию. К примеру, вы понимаете, что решение
провести вечеринку у себя дома будет иметь своими последствиями: а) возросший уровень счастья ваших
друзей и б) последующую генеральную уборку, которую вы не желаете совершать. Эгоист, скорее всего,
откажется от такой затеи, предложив провести вечеринку у кого-л другого. Но утилитарист, проведя
калькуляцию, примет обратное решение.
Следующая классификация утилитаристских теорий будет проходить по линии стратегии
максимизации блага. На этом фоне выделяются три направления:
1. Утилитаризм действия.
2. Утилитаризм правила.
3. Утилитаризм предпочтения.
Первая стратегия предлагает оценивать последствия конкретных действий в конкретном контексте с
точки зрения того или иного критерия. К примеру, перед доктором стоит дилемма: сообщать ли смертельно
больному пациенту его диагноз? Здесь мы наблюдаем антагонизм двух норм: правдивости и милосердия. Как
же поступить в таком случае? Задачей утилитариста будет являться проведение калькуляции, итогом которой
должно стать выяснение того, какое решение будет иметь наиболее благоприятные последствия. Противники
утилитаризма здесь могут возразить, что субъект действия должен учесть все последствия, все нюансы и
контексты, что в абсолютном выражении невозможно. На это утилитаристы отвечают, что необязательно знать
всё, чтобы сделать вывод. Для правильного вывода нужно учитывать наиболее релевантные обстоятельства,
доступные факторы, не требующие сверхчеловеческих усилий для принятия морального решения. Если мы
знаем, что пациент легкоранимый, мягкий, чувствительный, то новость о серьезной болезни может только
ухудшить без того тяжелое состояние здоровья пациента и привести к скорой кончине. В таком случае стоит
пренебречь нормой правдивости. Если же мы точно знаем, что пациент нейтрально отнесется к новости о
страшном диагнозе, то, скорее всего, будет правильнее сказать всю правду. А если мы не знаем, как отнесется к
новости пациент, то и это можно выяснить.
 А разве можно поступить иначе? Данный подход кажется наиболее рациональным, правильным и
объективным и что не может быть иного другого. Но не стоит спешить с выводами. Этот подход имеет свои
слабые стороны, которые мы покажем в следующем примере. Предположим следующий случай, произошел
теракт, и в больницу привезли четырёх пострадавших. Их состояние критическое: один нуждается в пересадке
сердца, второй почки, третий печени, четвертому нужна кровь. Все четверо уважаемые в обществе люди. Если
не сделать операцию в течение часа они умрут. Что же должен делать доктор? Доктор понимает, что для
проведения этих операций ему нужны органы. А так как их нет, то, возможно, жертва жизни одного человека
могла бы спасти жизнь четырем благородным людям. Если наш доктор утилитарист, то он будет размышлять
следующим образом. Поступки пусты сами по себе, значит, само убийство есть ни хорошо и ни плохо, плохим
его делают плохие последствия, а хорошим - хорошие последствия. Следовательно, убийство одного человека в
пользу спасения четырех благородных мужей имеет своим итогом лучшиепоследствия, ведь итогом станет, что
спасено большее количество людей. Тем более, добавим сюда, что в жертву мы принесем соседа-тунеядца, от
которого вообще никакой общественной пользы нет, чтобы минимизировать вред от убийства или иными
словами, наоборот, увеличить долюблагоприятного в общем контексте. Таким образом, мы оказываемся в
довольно страшном мире, в котором нет принципов и законов. В дальнейшем утилитаристы разработали более
сильную теорию - утилитаризм правила.
Утилитаризм правила имеет дело с более тонким пониманием. Вторая стратегия предлагает оценивать
не конкретные действия в конкретном случае, а некие правила, которым следуют люди. Если эти правила в
большинстве случаев приводят к благоприятным последствиям, их стоит придерживаться и ими
руководствоваться. Если же нет, то такие правила следует оставить. Здесь противники утилитаризма снова
могут возразить: правила могут содержать исключения, не говоря о том, что правила могут противоречить друг
другу, как было показано выше с нормой правдивости и милосердия. На это утилитаристы отвечают, что нужно
вносить поправки в виде уточнений. То есть в такой-то ситуации такое-то решение будет иметь лучшие
последствия. Имеем ли мы дело с бесконечным количеством поправок и уточнений? Я думаю, что да. В этом
плане утилитаризм серьезно уступает деонтологической этике.
Утилитаризм предпочтения сильноотличается от первых двух. Третья стратегия говорит, что оценивать
последствия поступков бывает очень сложно. Зачастую мы не можем сказать, что это действие будет иметь
лучшие последствия, чем другое действие, поскольку сложно определить, посчитать саму полезность этих
последствий. Таким образом, третья стратегия переходит от языка чисел на язык отношений. Она говорит, что
куда более реальным является то, что предпочитает человек в одном по отношению к другому. Такой подход
уже не страдает неопределенностью, потому что всегда можно четко выстроить систему предпочтений
индивида или социальной группы. Здесь нет абсолютной оценки последствий поступков. Они могут быть более
или менее правильными/неправильными. Но будет ли такой подход универсальным, а тем более объективным?
Я думаю, что нет.
Утилитаризм представляет собой не просто морально-этическую теорию, но целую философскую
систему, которая создавалась как система исчисления удовольствия и страдания. Эта система должна была
обеспечить правильное решение, принимаемое субъектом, в пользу того или иного поступка на основе
рациональных, взвешенных данных. Здесь мы видим, что эмпирический дух того времени распространился от
естественных наук и дошел до области этики, образовав эмпирическую этику. Эмпирическая этика
характеризуется тем, что она идет снизу вверх. Она собирает и обобщает факты и лишь потом делает выводы.
Это делает её более гибкой, но в тоже время не даёт ей ту силу, которая имеется в деонтологической этике. В
кантовской, деонтологической этике, мы наблюдаем формальную этику, которая идет сверху вниз. Она
абсолютна, универсальна, догматична, но ввиду своей односторонности не способна на гибкие решения.
На сегодняшний день важность изучения философии вообще и этики в частности не оценены должным
образом. Тем не менее, их роль в жизни и в развитии общества от этого нисколько не уменьшается. Этика
продолжает оставаться регулятором межличностных и межгрупповых отношений. В течение своей жизни
каждый человек принимает множество решений, от которых во многом зависит состояние общества. Наиболее
заметную роль этика играет в сфере здравоохранения, юриспруденции, образования и политики. Приступая
непосредственно к утилитаризму, стоит сказать, что он очень сильно повлиял на этику многих обществ. И
некоторые считают, что он повлиял негативно. Многие традиционалисты, люди консервативного мышления,
представители не-западных философских традиций видят в утилитаризме угрозу для нравственности. Они
обвиняют его в том, что он представляет собой «философию атеистического секулярного гуманизма»,
проповедующий «нравственный релятивизм и ситуационную этику». Я думаю, что Бентам не ставил своей
целью создание этической системы, разоблачающую существующую. Он думал о создании полноценной
лучшей этической системы исчисления. Но будучи сам гуманистом, ярким представителем того времени, его
система не могла не вобрать дух той эпохи, который отчасти можно выразить атеистическим секулярным
гуманизмом. На сегодняшний день мы можем наблюдать борьбу деонтологической этики с утилитаризмом.
Особенно эта борьба наблюдается у не-западных обществ с не-западной философией. Глобализм, в лице
западноевропейской философии, наступает на другие общества (цивилизации), чьи философские воззрения
могут сильно отличаются от западных. К примеру, проблема эвтаназии для некоторых европейских стран уже
не является проблемой. Ведь рассуждая утилитаристски, в самом поступке нет ничего плохого, а его
последствиями могут стать избавление от боли и страдания. Таким же образом можно рассуждать и об аборте,
и об представителях нетрадиционных сексуальных ориентаций. Такие мысли для российского общества и
представителей власти пока что чужды. Эго может изменится, если окончательную победу одержат западники
над славянофилами. Но ввиду сложившейся политической конъюнктуры такой сценарий представляется
маловероятным.
Подходя к концу статьи, я хочу поделиться своим мнением касательно будущих перспектив
утилитаризма и этики вообще. Утилитаризм действительно имеет много слабых сторон. К сожалению,
рассмотреть их всех не удалось ввиду наличия ограничений в рамках этой статьи. Тем не менее, обозначим
некоторые моменты. Как бы сторонники утилитаризма не говорили, что их этическая теория не о том, что цель
оправдывает средства, тем не менее, этот момент существует, значителен и заметен. Иммануил Кант в критике
утилитаризма сказал, что личность станет средством для достижения удовольствий, выгоды, пользы. Личность
не может быть средством, личность может быть только целью. Здесь я полностью согласна с Кантом. Эта
этическая философия, по моему мнению, действительно ведет к нравственному релятивизму и вопреки своему
назначению вредит обществу в глобальном масштабе. Общество потребления, о котором предупреждал Эрих
Фромм, есть общество, чья этика соответствует утилитаризму. Однако утилитаризм имеет и положительные
стороны. На малом уровне в мелких бытовых вопросах она справляется лучше и показывает себя эффективнее,
чем кантовская этика. Я считаю, что нужно пересмотреть те самые критерии, эталоны, которые определяют
меру полезности и саму полезность. Нужно разработать такой критерий, который прошел бы категорический
императив или имел бы подобную силу. Как Маркс взял диалектику на вооружение материализма, соединив
материализм и диалектику, так и новой этике надо взять сильные стороны кантовской и утилитаристкой
этических теорий.
 1. Иметь или быть? / Эрих Фромм ;[пер. с нем. Э. Телятниковой]. - Москва : Издательство ACT, 2017. -
320 с. - (эксклюзивная классика)
2. F, И Михайлова, А.Н. Бартко. БИОМЕДИЦИНСКАЯ ЭТИКА: ТЕОРИЯ, ПРИНЦИПЫ И
ПРОБЛЕМЫ. Часть 1: Теория и принципы биомедицинской этики. - М.: ММСИ, 1995. - 239.
3. Лекция доктора философских наук, профессора Вячеслава Ивановича Моисеева
4. История западной философии [в 2 т.] Т. II. кн. 3 / Бертран Рассел; [перевод с английского]. - Москва
:Излательство ACT, 2017. - 512 с. - (Эксклюзивная классика)
 Колосов Игорь Владимирович Kolosov Igor Vladimirovich

аспирант Института права и национальной PhD student,

безопасности Российской академии народного
хозяйства и государственной службы
при Президенте Российской Федерации,
главный специалист - эксперт
Правового департамента Министерства
экономического развития Российской Федерации
Institute of Law and National Security,
Russian Presidential Academy of
National Economy and Public Administration,
Chief Expert, Legal Department,
Ministry of Economic Development of
the Russian Federation

О ЧУВСТВЕННОМ И РАЦИОНАЛЬНОМ CONCERNING THE SENSUAL

ПОЗНАНИИ ПРАВА В КОНТЕКСТЕ AND RATIONAL KNOWLEDGE OF LAW
ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ IN THE CONTEXT OF THE GENESIS OF
ТЕОРИИ УТИЛИТАРИЗМА THE UTILITARIANISM THEORY

Аннотация:
В статье рассмотрен вопрос о познании права при
помощи чувств и рационального мышления в кон­
тексте исторического развития теории утилита­
ризма. Обозначен вклад сенсуализма и рациона­
лизма в теорию утилитаризма, выявлена роль ме­
тодологии каждого из направлений при осуществ­
лении эмпирического и теоретического познания
права. Оценена методология, используемая тео­
рией утилитаризма, аргументирована ее схожесть
с методологией естественного права. Проанализи­
рован современный взгляд на методологию класси­
ческого утилитаризма, в том числе при помощи
подхода экономического анализа права.
Summary:
This article reveals the issue on knowledge o f law with
the help of senses and rational thinking in the context
of the genesis o f the utilitarianism theory. The paper de­
fines contribution o f sensationalism and rationalism to
the theory o f utilitarianism, identifies the methodologi­
cal role of each direction in the implementation of the­
oretical and empirical knowledge of law. Besides, the
article evaluates the methodology used by the theory of
utilitarianism, and argues its similarity to the methodol­
ogy o f natural law. In conclusion, the author analyzes a
modem view on the methodology o f classical utilitari­
anism, including using the approach of economic anal­
ysis o f law.

Ключевые слова: Keywords:

утилитаризм, естественное право, методология
юридической науки, эпистемология, гносеология,
философия права, сенсуализм, рационализм, пра­
вовая психология, общественный договор, демо­
кратия, экономический анализ права.
utilitarianism, natural law, methodology o f legal sci­
ence, epistemology, gnoseology, philosophy o f law,
sensationalism, rationalism, legal psychology, social
contract, democracy, economic analysis of law.

Вопрос о чувственном и рациональном познании в общем и познании права в частности

носит философский, точнее, гносеологический характер. Различные философы и научные школы
в зависимости от своих представлений дают разные ответы на вопросы о том, что собой пред­
ставляет процесс познания сам по себе, процесс познания отдельных, специфических объектов
и явлений, какую роль чувственное и рациональное познание играет в формировании эмпириче­
ского и теоретического знания.
Сенсуалисты исходят из того, что первостепенным является чувственное познание, вклю­
чающее в себя такие формы познания, как ощущение, восприятие и представление. Они берут
за основу постулат, сформулированный Аристотелем и поддержанный Дж. Локком: «Nihil est in
intellectu quod non fuerit in sensu» [1] («Нет ничего в разуме, чего бы раньше не было в чувстве»).
Так, Дж. Локк отмечает, что «все идеи происходят от ощущения или рефлексии. Предположим,
что ум есть, так сказать, белая бумага без всяких знаков и идей (“чистый лист” - “tabula rasa”. -
Примеч. авт.). Но каким же образом он получает их? <...> На это я отвечаю одним словом: из
опыта. На опыте основывается все наше знание, от него в конце концов оно происходит. Наше
наблюдение, направленное или на внешние ощущаемые предметы, или на внутренние дей­
ствия нашего ума, которые мы сами воспринимаем и о которых мы сами размышляем, до­
ставляет нашему разуму весь материал мышления. Вот два источника знания (ощущения и
рефлексия. - Примеч. авт.), откуда происходят все идеи, которые мы имеем или естественным
образом можем иметь» [2, с. 154].
Исходя из этого полагаем, что человек как «чистый лист» может познать общественные
отношения, которые регулируются правом, при помощи ощущений и рефлексии, вступая в эти
общественные отношения. Реализация права (соблюдение, исполнение, использование и при­
менение правовых норм) как регулятора общественных отношений ведет к чувственному позна­
нию правовых норм и сущности права. Таким образом, чувственное познание права становится
базисом для получения эмпирического и теоретического знания о праве. Но если право созда­
ется людьми в процессе нормотворчества, то возникает вопрос: каким образом можно его со­
здать, ведь чувственно мы не можем познать объект или явление, которые пока еще не суще­
ствуют, еще не были созданы? Отвечая на этот вопрос с позиции сенсуализма, важно отметить,
что общественные отношения между людьми существуют независимо от того, регулируются ли
они нормами права. Представляется, что правовое регулирование не является условием суще­
ствования общественных отношений - они могут регулироваться иными способами, например
моралью, иными регуляторами, или не быть урегулированы вовсе. Более того, в современном
мире многие из существующих общественных отношений не урегулированы правом. Вместе с
тем люди, вступая в определенные общественные отношения, основываясь на чувственном вос­
приятии, получают знания об этих отношениях и могут создать механизмы (в том числе право­
вые), которые упорядочили бы данные общественные отношения, таким образом создав нормы
права и (или) нормы морали. Представляется, что полезность того или иного способа регулиро­
вания общественных отношений, эффективность правовой нормы также возможно оценить, сле­
дуя данной концепции, основываясь исключительно на чувственном познании данной нормы
либо познании способа регулирования общественных отношений в рамках схожих общественных
отношений. Таким образом, чувственное познание позволяет выявить, например, неэффектив­
ность использования указанного способа и стать предпосылкой внесения изменений в механизм
правового регулирования, в действующее законодательство. При этом, поскольку, основываясь
исключительно на чувственном познании, возможно познание общественных отношений, пред­
ставляется, что формула «народ - источник власти», используемая в современных демократи­
ческих государствах и закрепленная в ч. 1 ст. 3 Конституции Российской Федерации, согласно
которой «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации
является ее многонациональный народ» [3], имеет в том числе рациональное начало, принимая
во внимание, что народ как источник власти, отдельные индивиды, его составляющие, не имея,
как правило, специальных познаний в государственном строительстве, управлении и праве, ос­
новываясь на чувственном познании, может понимать содержание общественных отношений и
принимать политические решения непосредственно (путем референдума и свободных выборов).
В античности, в различных работах эпикурейцев, стоиков и, как уже было упомянуто, Аристо­
теля поднимаются вопросы теории познания. Представляется, что чувственное познание по своей
сущности ближе всего находится к эмпиризму. Так, Аристотель отмечает, что истинное познание
трудно, ибо сущность как предмет познания скрыта. При этом различаются предметы или явления
более явные и известные для нас и более явные и известные с точки зрения природы вещей [4,
с. 5]. Первые представляют собой тот мир, который дается нам в чувственном восприятии, вто­
рые - сущность бытия и причины (формы) отдельных вещей, их первоначала и первопричины. По­
следние «наиболее трудны для человеческого познания... начала наиболее общие», потому что
«они дальше от чувственного восприятия» [5]. Однако представляется, что на основе чувственного
восприятия они могут быть познаны при помощи мыслительной деятельности.
Таким образом, вне зависимости от предмета изучения за счет наличия чувственного вос­
приятия методология исследования, основанная на эмпиризме, а именно использование таких ме­
тодов познания, как наблюдение, эксперимент, и последующая обработка результатов использо­
вания указанных методов при помощи теоретических методов познания, может при ее правильном
применении приносить новые знания. С точки зрения правовой действительности представляется,
что данная методология может использоваться в целях совершенствования законодательства.
Так, например, представляется необходимым осуществлять мониторинг (то есть наблюдение) пра­
воприменительной практики, с тем чтобы иметь возможность выявлять пробелы в законодатель­
стве и неэффективные правовые нормы, которые могут приводить к снижению совокупного обще­
ственного благосостояния. Правовой эксперимент, который один из исследователей понимал как
«проверку (апробацию) государством экспериментальных правовых норм на опытных объектах с
целью последующего совершенствования правового регулирования» и который имеет такие суще­
ственные признаки, как ограниченная сфера применения (ограничение действия эксперименталь­
ной нормы в пространстве), временный характер (ограничение действия нормы во времени), поис­
ковый характер нормы [6, с. 216-225], также может использоваться для достижения указанной
цели. Необходимо отметить, что данный метод применяется и в Российской Федерации [7].
Представляется, что применительно к теории утилитаризма использование методов эмпи­
рического познания позволило, во-первых, заложить основные начала данной теории, а во-вто­
рых, осуществить ее последующую разработку. Это связано с тем, что такие категории, как «по­
лезность», «общественная польза», и некоторые другие в значительной степени носят субъек­
тивный характер, который выражается в их оценке конкретными индивидами, общественными
группами, народом. Следовательно, познание и понимание утилитаризма возможно, опираясь на
эмпирические методы исследования объективной действительности. Вероятно, именно по этой
причине, учитывая, что величину (интенсивность) чувств, ощущений, опыта достаточно сложно,
если вообще возможно, рассчитать математически (выразить в числовом значении), разработан­
ная маржиналистами кард инал истекая теория предельной полезности, использующая «ютили»
в качестве количественной величины измерения полезности (в отличие от ординалистской тео­
рии предельной полезности), получила столь «разящую» критику со стороны Ф. Эджуорта, В. Па­
рето, И. Фишера, Р. Аллена, Дж. Хикса и других исследователей [8] и в настоящее время редко
используется при проведении научных исследований.
Таким образом, с помощью чувственного познания возможно познание и понимание утили­
таризма. Утилитаризм, в свою очередь, позволяет оценить полезность тех или иных действую­
щих норм права, а также тех норм, которые могли бы быть созданы (в том числе на чувственном
уровне) носителем власти - народом при осуществлении им своей власти в соответствии с ч. 2
и 3 ст. 3 Конституции Российской Федерации непосредственно.
Вместе с тем, поскольку, как отмечал Дж. Локк, все находятся в состоянии равенства и
полной свободы [9, с. 263], «никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен поли­
тической власти другого без своего собственного согласия. Единственный путь, посредством ко­
торого кто-либо отказывается от своей естественной свободы и надевает на себя узы граждан­
ского общества (выделено мною. - И. К.), - это соглашение с другими людьми об объединении
в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить, спокойно пользуясь
своей собственностью и находясь в большей безопасности, чем кто-либо, не являющийся чле­
ном общества» [10, с. 270]. Таким образом, представляется, что поскольку человек, совокупность
людей в виде обществ, народов передают отдельные свои свободы и власти [11, с. 317-318] в
соответствии с общественным договором, то представляется обоснованной формула «народ -
источник власти». Вместе с тем, принимая во внимание чувственное познание, теорию есте­
ственного права и общественного договора, народ имеет право контролировать действия тех,
кому передаются свободы и власти, при помощи различных способов, включая выборы и право
на свержение правительства («право на восстание») (в качестве «условия» общественного дого­
вора) [12]. Таким образом, народ, находясь в состоянии свободы, может оценивать полезность
тех или иных решений, принимаемых правительством, а также принятых норм права. Находясь
в состоянии свободы, люди могут поступать так, как считают нужным, но в рамках установленных
общественным договором ограничений.
В эпоху Нового времени ряд исследователей продолжили логическое развитие идей об
эмпирическом познании объективно существующей действительности и общественном дого­
воре. В рамках первого направления указанных идей представляется важным выделить пять ме­
тодов (канонов) причинно-следственных связей между предметами и явлениями, систематизи­
рованных ДжС. Миллем, но открытых различными исследователями: метод сходства (согла­
сия) - Д. Скотом, метод различия - У. Оккамой, метод сопутствующих изменений (степеней) -
Ф. Бэконом, метод остатков - Дж. Гершелем [13, с. 77-78]. И лишь только объединенный метод
сходства и различия, который представляет собой синтез методов сходства и различия, был опи­
сан впервые самим Дж.С. Миллем. Затем указанные методы были синтезированы им воедино в
исследовании «Система логики силлогистической и индуктивной» [14, с. 354-365]. Заложив ос­
новные каноны эмпирического познания, Дж.С. Милль смог использовать их в качестве методо­
логии при написании своего фундаментального труда «Утилитаризм» [15], ведь методология тео­
рии утилитаризма основывается на эмпирическом познании, что подтверждается также выво­
дами отдельных исследователей [16, с. 95-98]. Полагаем, что этот тезис, принимая во внимание
вышеизложенную аргументацию, не лишен «рационального зерна».
С этим «зерном» самым непосредственным образом связан вопрос о гносеологической со­
ставляющей теории классического утилитаризма. Как было отмечено ранее, Аристотель утвер­
ждал, что, основываясь на чувственном познании, возможно познать только предметы или явления
более явные для нас, ибо сущность предметов скрыта, а познание сложно. При этом первоначала
и первопричины отдельных предметов и явлений, их сущность могут быть познаны при помощи
мыслительной деятельности, опираясь на чувственное познание. Вместе с тем причины поведения
отдельных людей, социальных групп, народов вряд ли «лежат на поверхности» и могут быть яв­
ными (за некоторыми исключениями). В связи с этим методология теории утилитаризма не может
ограничиваться исключительно эмпирическим познанием. Несмотря на противопоставление раци­
онализма и эмпиризма, индукции и дедукции, познание указанных причин как процесс не может
носить эмпирический характер в чистом виде, ведь утилитаризм как теория основывается на том,
что поведение перечисленных субъектов должно максимизировать их полезность и не может ос­
новываться только лишь на чувственном познании, ведь чувства могут вводить в заблуждение (это
особенно важно иметь в виду при принятии решений на макроуровне [17]), а значит, методология
теории утилитаризма должна также носить рациональный (теоретический) характер.
 «Рациональное зерно» в методологии классического утилитаризма, безусловно, присутство­
вало. Тезис Р. Декарта, изложенный в его «Философских началах»: «Cogito, ergo sum» («Мыслю,
следовательно, существую») [18], положил начало зарождению рационализма, который представ­
ляет собой «методологию или теорию, которая критерием истинности ставит не чувственное, а ин­
теллектуальное познание и дедуктивный метод» [19, р. 263] в качестве основы. При этом в рацио­
нализме используются такие формы познания, как понятие, суждение, умозаключение.
Дальнейшее развитие рационалистическое направление получило в основном в работах
Б. Спинозы и Г. Лейбница. В непосредственной взаимосвязи с теорией утилитаризма представ­
ляется важным, что методология школы естественного права основывается не только на чув­
ственных (обозначенных Дж. Локком в рамках данной школы), но и на рационалистических пред­
ставлениях о процессе познания. Так, известный русский философ-юрист П.И. Новгородцев
называет рационализм «логическим оружием естественного права» [20, с. 20]. Вместе с тем
Й.А. Шумпетер отмечает, что «с точки зрения подхода, методологии и общих выводов утилита­
ризм был еще одной, последней, системой естественного права... Так же как и естественное
право и схоластика, утилитаризм является цельной системой общественных наук, обладающих
единым методом исследования» [21, с. 168-169].
Схожая методология позволяет оценить с точки зрения теории утилитаризма теорию, раз­
работанную Дж. Локком, Т. Гоббсом и Ж.-Ж. Руссо об общественном договоре, которая является
первоосновой (базисной основой) современной модели «бандита-гастролера» и «оседлого (ста­
ционарного) бандита», разработанной М. МакГиром и М. Олсоном [22] (далее - модель
М акГира- Олсона). Представляется, что народ готов отказаться от части своих прав в пользу
государства или другой власти (управляющего), «заключив» общественный договор, поскольку
это является полезным и для народа, который по «условиям» договора получает защиту, без­
опасность и иные общественные блага, и для власти (управляющего), поскольку она получает
«ренту» от народа в виде налогов, на которую может существовать. В модели МакГира - Олсона,
когда «бандит-гастролер» становится «оседлым бандитом», происходит сокращение ставки дис­
контирования, следовательно, возможно заключение «более полезного» для обеих сторон обще­
ственного договора, по «условиям» которого «оседлый бандит» за счет сокращения ставки дис­
контирования осуществляет снижение процентной ставки собираемой «ренты» в текущем пери­
оде, в связи с чем в соответствии с кривой Лаффера [23, с. 454] совокупный объем потребляемой
«ренты» «оседлого бандита» может возрасти. В то же время за счет снижения процентной ставки
ренты и предоставления общественных благ в большем количестве (в первую очередь безопас­
ности и защиты) «условия» такого общественного договора полезны и для народа. Таким обра­
зом, происходит увеличение «общей пользы», или совокупного общественного благосостояния.
В дополнение к этому стоит отметить, что, по мнению отдельных исследователей, рацио­
нализм естественно-правовой школы носил умозрительный, метафизический характер. Юснату-
ралисты были убеждены, что посредством философской рефлексии «чистого разума» способны
постичь сущность права [24, с. 17], которая носит исторически инвариантный характер, наподо­
бие математических аксиом, что и было продемонстрировано несколькими столетиями спустя в
модели МакГ ира - Олсона.
В непосредственной взаимосвязи с вышеизложенным тезисом также необходимо отметить
поиск метода «моральной арифметики», который осуществлял один из основателей теории клас­
сического утилитаризма И. Бентам в своем труде «Введение в основания нравственности и зако­
нодательства» [25]. Так, И. Бентам пишет, что «предметом законодательства должно быть обще­
ственное благо: общая польза должна быть основой всякого рассуждения в области законодатель­
ства. Наука состоит в том, чтобы знать, в чем заключается благо данного общества» [26, с. 556].
При этом И. Бентам выводит три условия, соблюдение которых будет способствовать достижению
общей пользы при осуществлении законотворчества. Одно из таких условий «состоит в том, чтобы
найти метод моральной арифметики» [27]. В связи с этим Й.А. Шумпетер пишет, что, предпринимая
такой поиск, «предполагается, что наслаждения и страдания каждого человека поддаются измере­
нию и их алгебраическая сумма образует то, что называется счастьем. <...> Эти индивидуальные
“счастья” вновь складываются в масштабах всего общества, причем с одинаковыми весами: “Каж­
дый приравнен к единице и никто не может значить больше единицы”. Наконец, эта общая сумма
отождествляется с общим благом или благосостоянием общества, которое, таким образом, распа­
дается на индивидуальные ощущения наслаждения или страдания, представляющие собой един­
ственную конечную реальность. Отсюда вытекает нормативный принцип утилитаризма - наиболь­
шее счастье для наибольшего числа людей» [28, с. 166-167].
Современная «моральная арифметика» в теории общественного благосостояния продол­
жает оперировать методологией подсчета, заложенной И. Бентамом. Так, функция социальной
полезности (благосостояния) общества W(UA,UB) максимизируется по Парето, если обеспечива­
ется максимально возможная полезность всего общества, достигается максимально возможная
«общая сумма», упомянутая Й.А. Шумпетером при анализе достижений И. Бентама. Графически
максимизация благосостояния общества (по И. Бентаму) может быть представлена следующим
образом (рис. 1) [29, с. 311-315].

На графике представлено общество, которое состоит из двух индивидов или двух социаль­
ных групп (в последнем случае уровень предпочтений индивидов в рамках социальной группы при­
мерно одинаков). По осям абсцисс и ординат представлена полезность индивидов. Изогнутая кри­
вая представляет собой функцию бюджетного ограничения. Кривые и х, U2, U3 - кривые безразли­
чия. Чем выше и правее расположена кривая безразличия, тем выше социальная полезность (бла­
госостояние) общества. Таким образом, исходя из графика при незначительном перераспределе­
нии общественных благ от индивида «А» в пользу индивида «В», согласно «моральной арифме­
тике» И. Бентама и принимая во внимание первый закон Госсена (закон убывающей предельной
полезности) [30, с. 302], при одном и том же уровне бюджетного ограничения в прямой зависимости
от перераспределения благ совокупное общественное благосостояние будет различно. Проще го­
воря, например, предоставление субсидии или льготы в одном и том же размере человеку, уровень
дохода которого соответствует, допустим, прожиточному минимуму, увеличит в большей степени
совокупное общественное благосостояние всего населения, нежели чем предоставление субсидии
или льготы в том же размере, допустим, миллиардеру, поскольку данные блага для них полезны в
различной степени. Представляется, что, поскольку законы и нормы права являются обществен­
ными благами, они могут быть проанализированы аналогичным образом.
Подводя итоги, отметим, «вся литература, в том числе и научная, - как писал американский
кибернетик Джилберт Кинг, - представляет собой сумму сообщений из прошлого, и исследова­
ния, основанные на их изучении, являются разновидностью замкнутого контура обратной связи,
управляющего мыслями и действиями, которые могут возникнуть или иметь место в будущем»
[31, с. 25]. В связи с этим представляется, что проведенный анализ в рамках данной работы мо­
жет служить своеобразной обратной связью со стороны методологии, которая использовалась
классическими утилитаристами при проведении своих исследований методологии, современной
методологии, которая используется сегодня или бы могла использоваться в будущем при прове­
дении научных исследований, посвященных теории утилитаризма и близким к ней научным
направлениям, а значит, может дать новый импульс к развитию все более критикуемой в послед­
нее время теории утилитаризма и других близких к ней областей.
Дополнительно нельзя не отметить, что рассмотрение различных теорий и взглядов, как
современных, так и в процессе их исторического развития, позволяет более полно исследовать
тот или иной вопрос. Познание методологии изучаемой теории дает возможность выявить сущ­
ность и первопричины ее возникновения. Таким образом, исследование методологии, использу­
емой теорией утилитаризма, позволяет как исследовать ее генезис, так и в дальнейших иссле­
дованиях в данной или связанной с ней областями знаний двигаться вперед, превращая чув­
ственное и рациональное познание в эмпирическое и теоретическое знание.

Ссылки и примечания:

1. Цит. по: La massima aristotelica sara ripresa da John Locke nel Saggio sull’intelletto Umano. Libro II. Cap. § 5.
2. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении //Локк Дж. Сочинения : в Зт. Т. 1 / под ред. И.С. Нарского. М., 1985.
3. Собрание законодательства Российской Федерации. 2014. № 31. Ст. 4398.
4. Аристотель. Физика. М., 2014. Кн. 1, гл. 1.
5. Там же.
6. Никитинский В.И. Эффективность норм трудового права. М., 1971.
7. См., например: О завершении эксперимента по организации охраны общественного порядка органами местного са­
моуправления : указ Президента Российской Федерации от 2 июня 2000 г. № 1011 : утратил силу // Собрание зако­
нодательства Российской Федерации. 2000. № 23. Ст. 2386 ; О проведении эксперимента по налогообложению не­
движимости в городах Великом Новгороде и Твери : федер. закон от 20 июля 1997 г. № 110-ФЗ//Там же. 1997. № 30.
Ст. 3582 ; 2004. № 31. Ст. 3228 ; О проведении эксперимента по налогообложению предприятий сферы материаль­
ного производства в Ставропольском крае : указ Президента Российской Федерации от 6 июня 1995 г. № 562 : утра­
тил силу // Там же. 1995. № 24. Ст. 2261 ; Об организации эксперимента по введению Единого государственного
экзамена : постановление Правительства Российской Федерации от 16 февр. 2001 г. №1 1 9 : утратило силу // Там
же. 2001. № 9. Ст. 859 ; 2003. № 49. Ст. 4778.
8. См., например: Рагульский А.Д. Исторический обзор развития теории полезности // Проблемы региональной эконо­
мики. 2012. № 17. С. 20-48.
9. Локк Дж. Сочинения : в Зт. Т. 3 : пер. с англ, и лат. М., 1988.
10. Там же. С. 270.
11. О двух видах власти, которые могут быть переданы по общественному договору см.: Там же. С. 317-318.
12. Так, в преамбуле Декларации независимости Соединенных Штатов Америки 1776 г. закреплено: «Когда длинный
ряд злоупотреблений и насилий, неизменно преследующих ту же цель, обнаруживает стремление подчинить их (лю­
дей. - Примеч. авт.) полному деспотизму, то это их право, то это их долг - свергнуть такое правительство и устано­
вить новые гарантии ограждения их будущей безопасности». См., например: Соединенные Штаты Америки: Консти­
туция и законодательство / под ред. О.А. Жидкова ; пер. О.А. Жидкова. М., 1993. С. 25.
13. Лебедев С.А. Философия науки : слов. осн. терминов. М., 2006.
14. Милль Дж.С. Система логики силлогистической и индуктивной. Изложение принципов доказательства в связи с ме­
тодами научного исследования. М., 1914.
15. Милль Дж.С. Утилитаризм. Ростов н/Д., 2013. 240 с.
16. См., например: Серебрянский Д.С. Классический утилитаризм: основные теоретические проблемы // Этическая
мысль. 2011. № 11. С. 90-104.
17. Данный тезис подразумевает не значение последствий возможных ошибок при принятии решений, а то, что на
уровне принятия решений индивидом в силу различных его психологических особенностей в отдельных ситуациях
может случиться так, что потребление, например, антиблаг будет иметь для него положительную полезность.
18. Декарт Р. Сочинения в 2т. Т. 1. М., 1989. С. 297-422.
19. Bourke V.J. Rationalism // Dictionary of Philosophy / ed. by D.D. Rune. Totowa, 1962.
20. Новгородцев П.И. Историческая школа юристов / отв. ред. В.П. Сальников, Ю.А. Сандулов ; сост. Ю.А. Сандулов.
СПб., 1999.^
21. Шумпетер Й.А. История экономического анализа : в 3 т. / пер. с англ, под ред. В.С. Автономова. СПб., 2001. Т. 1.
22. McGuire М.С., Olson M.Jr. The economics of autocracy and majority rule: the invisible hand and the use of force // Journal
of Economic Literature. 1996. Vol. 34, no. 1. P. 72-96.
23. Никифоров A.A., Антипина O.H., Миклашевская H.A. Макроэкономика: научные школы, концепции, экономическая
политика : учеб, пособие / под общ. ред. д-ра экон. наук, проф. А.В. Сидоровича. М., 2008.
24. Варламова Н.В. Типология правопонимания и современные тенденции развития теории права. М., 2010.
25. Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. М., 1998. 415 с.
26. Цит. по: Антология мировой политической мысли : в 5 т. Т. I. Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция.
М., 1997. С. 556.
27. Там же.
28. Шумпетер Й.А. Указ. соч. С. 166-167.
29. См., например: Экономическая теория. Вводный курс. Микроэкономика : учебник/ под ред. И.Е. Рудаковой. М., 2014.
30. См., например: Блауг М. Второй закон Госсена // Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М., 1994.
31. Цит. по: Добров Г.М. Наука о науке: введение в общее наукознание. Киев, 1966.
 С. П. ВИНОКУРОВА,
ДОКТОР ФИЛОСОФСКИХ НАУК, ПРОФЕССОР (МИНСК)

ФИЛОСОФИЯ И ПРИНЦИП УТИЛИТАРИЗМА В НАУКЕ

Анализируются проблемы этических регу­
ляторов и ценностей науки. Выводы каса­
ются негативных последствий недооценки
творческой природы науки и философии.
The problems of ethic regulators and values
of science are given analysis to. The conclusions
concern the negative consequences of under­
estimation of creative nature of science and phi­
losophy.

Формой деятельности философии является мышление.

Гэгель

На переломном этапе развития общества на первый план выдвигаются такие

проблемы, которые впоследствии отмечаются как характерные признаки этого ис­
торического момента. В переходные, кризисные периоды разбалансированность и
дезинтеграция в самых различных областях дополняются напряженным поиском
новых стратегий и целей. Все это актуализирует мировоззренческие подходы, уси­
ливает роль философии в осмыслении происходящего, так как философия - един­
ственный и незаменимый в своем роде вид культурного творчества - всегда обра­
щена к общим формам и законам бытия. В свою очередь, как отмечает академик
В. С. Стёпин, философское познание способно генерировать новые мировоззрен­
ческие идеи и тем самым вносить мутации в культуру, подготавливая кардиналь­
ные изменения социальной жизни1.
Выступая в форме критической рефлексии над основаниями деятельности, по­
знания, философия позволяет проникнуть в содержание новых целей, прояснить
особенности нового мышления, раскрыть смысл и мотивы тех или иных действий,
тем самым способствуя их оправданию или изменению. Философия является
квинтэссенцией самосознания и может выступать в форме морали, проповеди, ми­
ровоззрения. Но главное в философии - это знание, именно поэтому философии
необходимо учиться, принимая во внимание то обстоятельство, что философское
знание относится к школе и добывается трудом. Еще 200 лет тому назад Гегель
отмечал, что философия как наука «претерпевает часто такое пренебрежение,
что даже те, кто не занимались ею, воображают, что без всякого изучения они по­
нимают, как обстоят дела с философией, и что, получив обыкновенное образова­
ние... они могут, походя философствовать и судить о философии. Относительно
других наук считается, что требуется изучение для того, чтобы знать их, и что
лишь такое знание дает право судить о них. Соглашаются также, что для того,
чтобы изготовить башмак, нужно изучать сапожное дело и упражняться в нем.
Только для философии не требуется такого рода изучение...»2.
Отечественная философия испытывает на себе все превратности хаотических
метаний трансформирующегося общества. Перестроечный период существенно
изменил облик вузовской философии, стиль преподавания, содержательное на­
полнение философии и философских дисциплин. Безусловный авторитет марксист­
ской философии отвергнут, собрания сочинений классиков убраны с полок биб­
лиотек и кафедр вместе с портретами вождей мирового пролетариата. Под знаме­
нем борьбы с марксизмом-ленинизмом кафедры философии в отдельных вузах
объединены и переименованы в кафедры гуманитарных дисциплин, а в Белорус­
ском государственном университете кафедра истории философии расформирова­
на. Программы традиционных курсов философии дополнены десятками имен за­
падных философов XX в., в основном модернистов и постмодернистов. При этом
количество учебных часов, выделенных на философию как учебную дисциплину,
сократилось по меньшей мере в два раза, уменьшилось число или отменены семи­
нары по философии, переведены в статус факультативов классические курсы фи­
лософских дисциплин - этики, эстетики, логики. Все это происходит на фоне рас­
ширения блока новых гуманитарных дисциплин, таких как культурология, полито­
логия, основы идеологии, валеология и т. п.
Изменилась форма философствования и в научной среде. Традиционные раз­
работки в стиле отечественного варианта марксизма уступили место плюрализму
идей, исследованию модных модернистских веяний, иногда без какой-либо серьез­
ной критической оценки их эвристического потенциала. Оплот национальной
науки - академические институты - вступили в затяжную полосу структурных
реорганизаций, кадровых сокращений и усиления требований к самоокупаемости.
Практически прекратились успешные защиты докторских диссертаций по филосо­
фии, отдельные кандидатские диссертации с трудом проходят утверждения
в ВАКе. Возможно, времена изменятся к лучшему для философии и гуманитарной
науки в целом. Известный польский кинорежиссер К. Занусси оптимистично верит
в то, что «гуманитарная профессия снова станет престижной как во времена Ренес­
санса, а родители будут мечтать, чтобы дети их занимались чем-то таким высоким,
как объяснение мира, оставляя практические профессии тем, кому не под стать
большее»3.
В настоящее время перестроечные процессы, коснувшиеся науки, далеки от
завершения, именно поэтому пока рано делать окончательные выводы, подтверж­
денные конкретно-историческими и социологическими исследованиями. Вместе с
тем существуют вопросы, осмысление которых представляется первостепенным и
не терпящим отлагательств. Одним из таких вопросов, выдвинутых на повестку
дня, является вопрос о действительных основаниях взаимодействия науки и прак­
тики. В настоящее время основным лейтмотивом переосмысления взаимодействия
науки и практики, особенно на стадии конечных выводов, становится утверждение
о необходимости усиления практической отдачи от научных исследований. Можно
с уверенностью говорить о том, что современному обществу с его установками на
практическое применение знаний все труднее становится понимать древнего гре­
ка, ценившего знание ради знания. Между тем одной из интеллектуальных, психо­
логических и культурных предпосылок фундаментальных открытий и творческих
достижений вообще является бескорыстная любовь к истине. Это то, что отмеча­
ют многие исследователи в качестве отличительной черты древних греков, - их
исключительная восприимчивость и многосторонняя одаренность, открытость спо­
ров, состязаний на олимпийских и истмийских играх, публичное обсуждение зако­
нов, театральных представлений, соперничество мудрецов, ораторов. Античная
наука опиралась на опыт математических и астрономических исследований, нахо­
дивших применение в земледелии, торговле, строительстве. Вместе с тем греки
обожествляли природу, в связи с чем широкое экспериментирование исключалось.
К тому же умственный вид деятельности был уделом небольшой части свободных
людей, презиравших физический труд и считавших его уделом рабов. В этих усло­
виях связь науки и материального производства проявлялась в исключительно ог­
раниченных масштабах. Начиная с XVII в. практика (производство) начинает ак­
тивно стимулировать науку и постепенно производство не только дает науке тех­
ническую базу, но и ставит задачи перед наукой, развивается под ее воздействи­
ем. Связь науки и производства, таким образом, явление общественно-истори­
ческое, и придание производству научного характера означало, что процесс про­
изводства начинает выступать не как подчиненный непосредственному мастерству
рабочего, а как технологическое применение науки4.
Поворот к утилитаризму в науке во многом подготовлен изменениями, произо­
шедшими в мире и стране в конце XX в. и давшими толчок к заметному усилению
утилитаристских веяний в культуре и в общественном сознании в целом. В частно­
сти, распад единого информационного, образовательного и научного пространства,
существовавшего в советские времена, бросил вызов национальной науке. В этих
условиях ответственной научной задачей становится увязывание в единую систе­
му множества целей, решений, методов, средств, ресурсов, действий - словом,
всего, из чего складывается совокупная деятельность общества и государства.
Учитывая эти обстоятельства, в Республике Беларусь на соответствующих уров­
нях приняты и принимаются решения, утверждаются новые положения и инструк­
ции, основная цель которых - приспособить отечественную науку к запросам об­
щества и требованиям практики. При этом важнейшим условием формирования
эффективной научно-технической политики является учет приоритетов стратегии
социально-экономического развития страны. В частности, 2006 г. был отмечен при­
нятием политической линии на инновационное развитие, в соответствии с которой
выдвигаются задачи по созданию нового облика белорусской науки, налаживанию
комплекса ее взаимосвязей с внешней средой, распространению новых форм
организации и ресурсного обеспечения исследований и выхода результатов
на практику5.
 О необходимости усиления практической отдачи от научных исследований
говорилось на Первом съезде ученых Республики Беларусь, состоявшемся
в ноябре 2007 г. с участием Президента Республики Беларусь А. Г. Лукашенко.
Глава государства подчеркнул мысль о том, что пока учеными недостаточно сде­
лано для экономики страны и что надо более энергично втягивать науку в произ­
водственную сферу6. Тем самым особый акцент был сделан на практической на­
правленности научных исследований. Необходимость повышенной чувствитель­
ности науки к социальным запросам и поддержание тесной связи науки с практи­
кой красной нитью отражены в резолюции съезда.
Требование полезности, предъявляемое к науке, безусловно, во многом оправ­
дано прежде всего с позиции экономической. На развитие научных исследований
в нашей стране выделяются значительные государственные средства. Ежегодно
в бюджете на эти цели планируется определенный объем финансирования.
При этом государство финансирует не только собственно научную деятельность,
но и изучение наук через систему среднего и высшего образования. Вся система
образования - это прежде всего обращение человека к достижениям науки прак­
тически по всем направлениям. Именно поэтому есть определенная логика в том,
что в отдельных государствах, в частности в России, вопросы науки и образования
курирует одно министерство.
В данной работе нет необходимости останавливаться на вопросе об объемах
государственного финансирования и тенденциях в финансовом обеспечении науки
и образования. Это может стать отдельной темой. Важен вывод - вполне законо­
мерно, что государство, оплачивая затраты на науку, вправе требовать от науки
эффективности, понятой, по сути, как ее умение поставлять знания для решения
конкретных задач.
Вместе с тем с позиции философии важно ответить на вопрос, способна ли на­
циональная наука, в том числе и философия, обеспечить научную поддержку при­
нимаемым решениям во всех областях, включая образование, культуру, науку.
Насколько вписывается национальная модель развития науки в общецивилиза­
ционные процессы и при этом позволяет ли избранный путь сохранять националь­
ные особенности развития? В какой мере готова отечественная наука ответить
на актуальные вопросы или в крайнем случае грамотно сформулировать проблемы,
в первую очередь требующие решения?
Безусловно, выступать за практически ориентированную науку - дело беспро­
игрышное. Однако известны ли однозначные критерии практической полезности и
основания для фиксирования позитивного отношения в системе «наука - практи­
ка»? И вообще, заключается ли основная ценность науки в практическом приме­
нении знаний, добытых в исследованиях. Исчерпывается ли высший социальный
смысл науки ее экономической эффективностью? В частности, это относится не
только к общественным наукам, но в равной мере к техническим и естественным.
Отвечая на эти вопросы, философия не может абстрагироваться от вопросов
иного плана, затрагивающих проблемы этических регуляторов и ценностей самой
науки. В данной статье мы исходим из того, что недооценка творческой природы
науки и ее нравственно-формирующей роли в жизни личности и общества превра­
щает науку в ремесло для интеллекта.
Еще в XVI в. было известно, что наука имеет свою собственную область прило­
жения - научную, т. е. не только не связанную с практикой, но и прямо проти­
воположную ей. Английский философ Ф. Бэкон в связи с этим разделял науки на
плодоносные и светоносные. Справедливо отмечалось, что философия как наука
светоносная не учит ни хлебы печь, ни промышлять. В этом смысле философия,
пользуясь языком прагматиков, бесполезна. Но ведь и полезность математики,
оперирующей языком высочайших абстракций, возвращается к опыту только в сфе­
ре своих практических приложений, развиваясь, по сути, как теоретическая наука.
Вместе с тем одна из тенденций развития современной науки все заметнее
проявляется в неоправданном, на наш взгляд, смещении проблемного поля, когда
основные проблемы науки фиксируются не в гносеологической плоскости, где при­
оритет принадлежит поиску истины, а в области социальной и идеологической.
В этой ситуации современная наука переживает период формирования своего
нового образа. Однако следует учитывать, что наука и как культурная традиция,
и как социальный институт обладает определенной инерцией и невозможно,
декларируя науку, ориентированную на практику, в одночасье создать какую-то
особую, абсолютно новую науку, результаты которой были бы всегда социально
значимы и непосредственно применимы на практике.
Обратимся к смысловому определению науки. Суть понимания науки заключа­
ется в том, что она определяется как особый вид производства, исторически сло­
жившегося в рамках общественного производства в качестве его неотъемлемой
части, существенным признаком которого является производство новых знаний.
В конце прошедшего XX в. марксистское положение о превращении науки в не­
посредственную производительную силу достаточно широко эксплуатировалось
в отечественном гуманитарном знании. Именно науке человечество обязано вели­
чайшими открытиями и созданием новых возможностей для жизнедеятельности
человека. Вместе с тем наука приобретает все большее значение в обществе на
основании того, что она является активным фактором формирования личности,
средством, расширяющим творческие возможности людей, способных генериро­
вать новые идеи, создавать уникальные материальные и духовные ценности.
Вместе с тем наука не может быть индифферентна к вопросам смысла жизни,
счастья, нравственного долга, справедливости и т. п.
Исходя из этого, не выступает ли принцип полезности методологическим при­
нуждением для науки и не рискует ли наука, некритично воспринимающая принцип
утилитаризма, изменить своей творческой природе и превратить критерий науч­
ности в простое решение головоломок? Именно на эти особенности и проблемы
обращал внимание известный методолог науки П. Фейерабенд, критикуя методо­
логические стандарты в науке и пытаясь противопоставить идеалам и нормам
науки, управляющим развитием научного знания, принципы анархистской теории
познания7.
Нет сомнений в том, что наука и практика - это две уникальные области, в ко­
торых человек осуществляет себя. Аксиоматическим представляется и наличие
связи между наукой и практикой. Значительно сложнее разобраться, каким обра­
зом осуществляется их конкретное взаимодействие. Попытки вывести причинно-
следственные связи между социокультурной обстановкой и состоянием науки,
а тем более установить характер влияния науки на развитие общества наталкива­
ются на ряд трудностей.
Такого рода попытки основываются на признании в качестве предваряющей
гипотезы, утверждающей, что существуют некие особые правила, определяющие
характер этих отношений, прописывающие те или иные роли участникам этих от­
ношений, снабжающие их конкретными инструкциями действия и средствами ин­
терпретации этих действий. Возникновение же необходимости в создании новых
правил - процесс в определенной степени естественный. Такая ситуация отражает
особый этап во взаимодействии науки и практики, а именно тот этап, когда старые
правила исчерпали свои возможности и становятся тормозом для дальнейших про­
грессивных изменений. Это означает, что эти правила не являются универсальны­
ми и подлежат изменению вместе с изменяющейся действительностью. Наука
в процессе своего исторического развития не раз сталкивалась с ситуацией, когда
имеющиеся знания (теории) не позволяли объяснять те или иные явления. В ре­
зультате формировалось новое знание, которое создавало совокупность новых
возможностей для понимания явлений и новый язык для их интерпретации.
Взаимодействие науки и практики - процесс сложный и противоречивый.
С одной стороны, развитие науки стимулируется практическими нуждами. В этом
отношении наука ориентируется на социальный запрос, стремится обеспечить вы­
полнение задач, поставленных временем. С другой стороны, накопление всевоз­
можных знаний, их хранение и передача, а также ценность различных знаний
предшествуют науке как особой форме знаний и деятельности. Не случайно исто­
рически профессии врача, поэта, художника, философа, политика, судьи предше­
ствуют профессиональной деятельности ученого в области литературы, искусства,
политики, права и т. п.
Знания, вырабатываемые наукой, не являются абсолютными. В частности, поя­
вившиеся в разные исторические эпохи геометрия Евклида и геометрия Лобачев­
ского, механика Ньютона и теория относительности Эйнштейна, будучи не просто
несхожими, а в определенной мере противоположными друг другу, сохраняют за
собой статус научных теорий.
Особое место в определении практической отдачи занимают фундаментальные
науки. Результатом фундаментальных исследований являются знания в виде гипо­
тез, теорий, научных принципов, открытий. В частности, С. П. Капица, выступая на
III Форуме научной и творческой интеллигенции (Душанбе, 2008 г.), обосновал вы­
вод о том, что такого рода знания добываются человеком в различных областях
науки в среднем один раз в 80-100 лет. Эти знания изначально не предполагают
непосредственной ориентации на практику. Между открытием в науке и его экспе­
риментальным подтверждением порой проходят десятки лет. Вместе с тем резуль­
тат фундаментальных исследований в силу своей универсальности может приме­
няться в бесчисленном множестве сфер и чрезвычайно продолжительное время.
Эти знания по своей природе имеют общественное предназначение и им свойст­
венны формы общественного распределения и потребления8.
Новаторский, творческий потенциал научной деятельности ведет к тому, что
результат этой деятельности оказывается принципиально нетрадиционным. При
этом углубленное знание порой черпает свои истины не из опыта и практики, а, на­
против, вдали от них, в каком-то смысле вне опыта и вне реальности. Не случайно
Эйнштейн, мысленно обращаясь к Ньютону и называя его человеком величайшей
научной и творческой способности и силы мышления, писал: «Понятия, созданные
тобой, и сейчас еще остаются ведущими в нашем физическом мышлении, хотя мы
и знаем теперь, что если мы будем стремиться к более глубокому пониманию
взаимосвязей, то мы должны будем заменить эти понятия другими, стоящими
дальше от сферы непосредственного опыта»8.
История науки показывает, что к научному знанию нередко причислялись не
только истины, выдержавшие проверку временем, но и разного рода неподтвер­
жденные гипотезы, претензии на истину, а порой и прямые заблуждения, которые
когда-то тем не менее именовались истинами. Последнее свидетельствует о том,
что в обществе могут формироваться такие силы, которые способны задавать но­
вые «правила игры» в форме мифа, а также, используя манипулятивные способно­
сти языка, придавать научный смысл псевдонаучным положениям. Наука зачастую
претендует на свою исключительность среди других форм познания. Вместе с тем
наука не единственная форма познания. В ряде практических, жизненных случаев
для человека и групп людей приоритетными формами познания становятся иные
подходы: художественное познание в искусстве, религиозное сознание, обыденное
сознание в быту.
От момента замысла до момента, когда возникает новая идея, проходит ряд
стадий, связанных с разочарованиями, озарением, творческими муками. Следует
учитывать и то обстоятельство, что форма организации гуманитарной науки иная,
нежели точных естественных наук. В гуманитарной науке ядро теории составляют
общие законы, фундаментальные идеализации. Особенностью социогуманитарных
наук является то, что они не имеют единой методологии, поэтому вынуждены
постоянно рефлексировать над философско-методологическими основаниями
своих дисциплин. Гуманитарное знание ориентировано на анализ модусов культур,
в частности на анализ языка, гуманитарные виды практик (педагогику, политику,
критику)10.
Анализируя истоки утилитаризма, важно учитывать особенности культуры
и менталитета. В этом плане утилитаризм в науке в какой-то мере можно назвать
традиционным для отечественной культуры. По мнению русского философа
Г. Шпета, утилитаристское отношение к науке характеризует особого рода этни­
ческую установку, так как именно такая точка зрения была созвучна обществен­
ному сознанию, начиная с XVII в., со времен Петра I. В те времена занятие наукой
четко ориентировалось на практику, в том смысле, что именно это занятие откры­
вало путь к высшим чинам в государстве. Основное внимание уделялось практи­
ческим наукам и математике. Что касается гуманитарных наук, или, как их тогда
называли, наук мысленных, к которым относили и философию и филологию, то за
ними статус наук вовсе не признавался. Такое отношение к наукам мысленным
продолжилось и после Петра I, и через 100 лет после его правления. Так, дейст­
вующая инструкция 1808 г. вменяла отъезжающим за границу с целью учебы воз­
держиваться от увлечения философией по причине якобы особой зловредности
абстрактных идей. В 1817 г. министерство просвещения в России объединилось
с духовным ведомством, была провозглашена идея единства веры (религии), обра­
зования и государства, преподавание философии начало свертываться, а в 1850 г.
философия была исключена из университетских дисциплин.
В свою очередь, нельзя забывать и о том, что именно утилитаристское отноше­
ние к результатам научной деятельности способствовало активному вторжению
науки в жизнь общества. Его результатом стало создание основных достижений
цивилизации, формирование своеобразного технического мира, но главное -
«опредмеченная» наука привела к заметным изменениям самого человека и форм
его деятельности. Однако постепенно обнаруживались негативные последствия
практического внедрения науки в практику. Современное же общество непосредст­
венно столкнулось с тем, что активное использование достижений науки в практике
породило множество проблем, выступающих в форме социальных противоречий.
Таким образом, жизнь подталкивает науку к решительному повороту исследо­
ваний в область социальных измерений, требует всестороннего изучения пос­
ледствий для человека и общества происходящих нововведений. Для понимания
этих процессов конструктивную помощь может оказать философия, точнее, фило­
софская методология научного творчества12.
Следует также задуматься над словами русского философа Г. Шпета, отме­
чавшего: «Исключительно утилитаристское отношение к культурному творчеству
проистекает или из варварского непонимания того, что такое наука, искусство,
философия, или из органической неспособности к свободному творчеству. И в том
и в другом случае просто отсутствует потребность творчества, бездействует твор­
ческий орган»11.
Наука имеет свои жизненные силы и свои имманентные законы развития, при­
чем ее развитие не ограничивается потребностями практики. Так, первая типогра­
фия была открыта только при Иване Грозном, через 100 лет после открытия кни­
гопечатания. Означает ли это, что открытие книгопечатания было бесполезным?
В свое время изобретение микроскопа также не было продиктовано задачами
практики, не вытекало из наличной необходимости, не было результатом «госза­
каза» или следствием выполнения социально выверенного задания. Применение
ему нашли значительно позже, более чем через 100 лет. Все это не умаляет значе­
ния данных открытий, но к практическим нуждам своего времени они отношения
не имели.
В то же время существует множество вполне достоверных знаний, в отношении
которых вопрос о практическом использовании пока не ставится. Этот тип знаний
не вооружает способами практического, искусственного воссоздания тех объек­
тов, к которым он относится, хотя, разумеется, может быть использован в будущем
в сочетании с другими знаниями для разработки новых технологий, новых способов
практической деятельности13. Именно поэтому науку необходимо поддерживать не
только за ее пригодность и полезность, но и за ее собственный свет, так же как
искусство или философию. Слово «наука» происходит от русского «научение»,
«знание», которому можно научить, которому можно научиться, его можно пере­
дать другому человеку, транслировать с помощью социальных механизмов и инсти­
тутов образования.
Суть утилитаристского отношения к науке состоит в фактическом игнорирова­
нии творческой природы научного процесса, непризнании принадлежности науки
к культурному пространству. Утилитаризм подталкивает науку к тому, чтобы ее
результаты были средством для достижения каких-либо целей, основываясь на
простом расчете выгод и потерь. Такого рода тенденции в науке ведут к усилению
сциентистских традиций, отличительной особенностью которых является прини­
жение роли социально-гуманитарной и мировоззренческой проблематики как не
имеющей существенного познавательного значения.
Утилитаристский подход к науке не способствует стимуляции творчества, раз­
витию таких качеств исследователя, как личная инициатива, простор мысли
и фантазии, вдохновение, творческие муки, оригинальность, нестандартность
мышления. В таком случае утилитаристская модель становится средством повсе­
дневной ориентации, выражением определенной конъюнктуры в науке. Живые
творческие силы науки в значительной мере тормозятся утилитаристскими уста­
новками. При этом утилитаристское отношение к знанию далеко не всегда дикту­
ется требованиями объективной реальности, во многом это фактор субъективный,
конъюнктурный. Лозунгом дня не может стать общая форма утилитарности - по­
лезность в искусстве, литературе, полезность философии и полезность науки, «не­
насытная утилитарность», как назвал ее в свое время русский ученый
Н. И. Пирогов. Философию интересует вопрос: что пользы в самой пользе? Рассу­
ждая на эти темы, философия считает, что ценность науки утверждается в равной
мере в бескорыстной радости творчества. Сила науки заключается не только
в решении актуальных задач, она состоит также в том, что наука дает возможность
человеку предвидеть развитие событий14.
Цена неуважительного отношения к науке как свободному творчеству, равно­
душия к успехам науки, если только ее результаты не имеют конкретного прило­
жения на деле, может стать слишком высокой. Откат от философии ведет к со­
стоянию, в котором путаница мыслей не имеет пределов. В одну кучу сбрасывают­
ся религия и наука, нравственность и абсолютная свобода. Результат такого рода
действий - утрата интереса ко всему, что не приносит пользы, формирование
интеллигенции, науки, культуры, порабощенных утилитаризмом.
Безусловно, в современном обществе человек все больше ориентируется
на практический успех, материальное благополучие. А каков сегодня интерес
у человека к теоретическому обоснованию происходящего? Если обратиться
к современной истории, то в качестве характерной ее черты можно отметить от­
сутствие выраженного интереса к анализу того, что происходит, теоретическому
осмыслению и обоснованию происходящих событий. При этом нет недостатка в от­
дельных комментариях происходящего. Однако речь идет не о мнении отдельных
лиц, а о системном научном анализе событий и фактов, опирающемся на прове­
ренный теоретический фундамент. Участие философии в этих процессах пред­
ставляется крайне необходимым.
Наука будущего или идеал науки - это гармоническое сочетание познаватель­
ных, мировоззренческих, практических, нравственных и эстетических элементов.
Немецкий философ Гегель отмечал, что философия всегда мыслит в духе
своего времени и в этом смысле она есть не что иное, как современная эпоха,
постигнутая в мышлении, вместе с тем он всячески подчеркивал глубокую надути-
литаристскую природу философского знания. В частности, он писал: «Философия
и есть учение, которое должно освободить человека от бесконечного множества
конечных целей и намерений и сделать его равнодушным к ним, так, чтобы ему
и впрямь было бы все равно, есть ли подобные вещи или нет»15.
Взаимоотношение науки и практики в современном обществе усложняется,
а это означает, что поспешные выводы и некомпетентные суждения, которые
искажают вопрос о практической значимости науки, уводят от понимания этой проб­
лемы. Игнорирование надутилитарной природы творчества приводит к откровенно
нигилистическим выводам. Запоздалое осознание может привести к чрезмерной
коммерциализации науки, искусства и культуры в целом.
1См.: Культурология как наука: за и против // Вопр. философии. 2008. № 11. С. 31.
2См.: Антология мировой философии: в 4 т. М., 1971. Т. 3. С. 285.
3С м. : З а н у с с и К. Между ярмаркой и салоном. Минск, 2003. С. 95.
4С м . : Ма р к с К. , Э н г е л ь с Ф. Соч. Т. 46. Ч. 2. С. 206.
6 См.: О состоянии и перспективах развития науки в Республике Беларусь по итогам
2006 года: Аналит. докл. Минск, 2007. С. 5.
еС м . : Л у к а ш е н к о А. Г. Стратегия будущего/ / Первый съезд ученых Республики Бе­
ларусь. Минск, 2007. С. 21.
7С м . : Ф е й е р а б е н д П. // Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 112.
8 См.: Г у с е в Ю. А. Наука как системный объект управления И Проблемы организации
управления в современном обществе: теория и практика. Минск, 1999. С. 34.
9Э й н ш т е й н А. Физика и реальность. М., 1965. С. 4 1 ^2 .
10См.: Общественное сознание и его формы. М., 1986. С. 284.
11 См.: Ш и р о к а н о в Д. И. Материалистическая диалектика как методология научного
творчества//Творчество в научном познании. Минск, 1976.
12 Ш п е т Г. Сочинения. М., 1999. С. 45.
13См.: Л е к т о р с к и й В. А . Субъет. Объект. Познание. М., 1980. С. 166.
14См.: Ш и р о к а н о в Д. И. Диалектика необходимости и случайности. Минск, 1960. С. 155.
16Антология мировой философии. С. 155.
Поступила в редакцию 11.07.12.
 ПРАВОВЫЕ ИДЕИ УТИЛИТАРИЗМА В КОНТЕКСТЕ
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ ВЕЛИКОБРИТАНИИ XIX ВЕКА
Аннотация. Авторы рассматривают возникновение и развитие философско-правовой и
экономической теории утилитаризма в Великобритании X IX века, раскрывают ее сущность и
отмечают заслуги создателя этой теории - Иеремии Бентама, а также продолжателя его
идей Дж она Стюарта Милля.
Ключевые слова: утшитаризм; Иеремия Бентам; Дж еймс М ш ль; Дж он Стюарт М ш ль;
экономика Великобритании X IX в. ; политическая жизнь Великобритании X IX века.

OSTROUMOV N.V.
SOLOVIEV S.A.
FOMICHEV M.N.

LEGAL IDEAS OF UTILITARIANISM IN THE ECONOMIC LIFE

OF UK IN THE XIX CENTURY
The summary. The authors examine the emergence and development o f legal philosophy and
economic theory o f utilitarianism in the UK the nineteenth century, reveal its essence and celebrate the
achievements o f the creator o f this theory Jeremiah Bentham, and successor o f his ideas by J.St. Mill.
Key words: utilitarianism; Jeremy Bentham; James mill; John Stuart M ill; the UK economy
XIX; the political life o f Great Britain X IX century.
 Правовые идеи всегда занимали и в насто­
ящее время занимают ведущее место в творче­
стве философов, юристов и других исследова­
телей человека и общества [1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8;
9; 10; 11; 12; 13; 14; 15; 16; 18; 21; 24; 27; 28; 29;
31; 32; 33; 34; 35; 36; 37; 38; 39; 40; 41; 42; 43;
44; 45; 46; 47; 48; 51; 53].
Разработка теории утилитаризм а связана с
именами выдающихся английских ученых и неор­
динарных личностей - И. Бентама (1748 - 1832)
и Д.С.Милля (1806 - 1873 гг.).
Иеремия Бейтам и Джон Стюарт Милль жили
и творили в одной из самых передовых стран
тогдаш него политического и экономического
миропорядка. Современные историки отмечают
ряд особенностей, характеризующих эту эпоху
[30]. В течение XVIII и в начале XIX века англий­
ское государство разными путями распростра­
нило свое влияние на все населенны е конти­
ненты м ира, кром е Е вропы . П од контролем
В ели коб ри тан и и к середине X IX века н ах о ­
дились больш ая часть канадской территории,
богатый юг Африки, лакомые кусочки гвиней­
ского и индийского побережий этого материка,
целиком вся Австралия, жемчужины тихоокеан­
ских просторов - два новозеландских острова, а
также сотни островов на необозримых водных
просторах трех южных океанов. Даже имперский
Китай признал «интересы» британских купцов
на своей тер р и то р и и и в качестве гаран ти и
доброго к ним отношения отдал остров Гонконг.
Но главное то, что к середине XIX века почти
четыре миллиона кв. км. Ю жной Азии с двумя
сотнями миллионов трудолюбивого населения
превратились в колонию «частной» предприни­
мательской английской Ост-Индской кампании.
В XIX веке и позднее специалисты не без осно­
вания говорили, что золото Индии обеспечило
бурный прогресс британской промышленности.
И не только золото, сколько труд 200 миллионов
индийцев (в Великобритании тогда жило всего
20 с небольшим миллионов человек). Английский
ф лот к середине X IX века превы ш ал со ед и ­
ненные флотилии всех остальных приморских
стран мира.
В Британии XIX века политическая жизнь во
многом определялась экономическим прогрессом,
но не только. Интеллектуальное развитие британ­
ского общества в изучаемое время было впечат­
ляющим и имело жесткое императивное влияние
на динамику политических отношений. Англия
конца XVII - начала XIX столетия выдвинула ряд
выдающихся экономистов-теоретиков. Среди них:
Адам Смит и Давид Рикардо. Сформулированная
ими трудовая теория создания и поддержания
«народного богатства» (Смит) господствовала
на протяжении XIX века, провоцируя различные,
порой антагонистические подходы к возм ож ­
ности обеспечения общ ественного прогресса.
Оптимизм идеологов молодого пролетариата в
лице социалиста Роберта Оуэна (1771-1858), а
позднее Маркса и Энгельса сталкивался с песси­
м истическим и п остроениям и м альтузианцев.
Первые верили, что человеческая мысль, помно­
женная на человеческий труд, всесильна. Вторые
предрекали нищету, если не гибель, человеческих
масс вследствие естественного детовоспроизвод-
ства. К этому времени властителем дум большин­
ства британцев, относящимся к так называемому
среднему классу, становится Иеремия Бейтам.
Еще задолго до тех лет, на которые приходится
жизнь Д.С. Милля, он написал свою великую и
для XIX и для XX века книгу «Введение в прин­
ципы морали и законодательства» (1778).
Правовая доктрина Бентама оказала огромное
влияние на последую щ ее развитие ю ридиче­
ской мысли и политико-правовой практики не
только в Англии, но и всем мире. Его имя посте­
пенно стало символом эпохи (первой половины
XIX вв.). А. В. Дайси назвал период 1825-1870 гг.
в Англии временем «бентамизма», имея в виду
то обстоятельство, что английские судьи того
времени (которые во многом направляли развитие
национальной правовой системы) были воспи­
таны на идеях бентамовского либерализма [56,
стр. 184]. За советами к английскому утилита­
ристу обращались многие монархи и республи­
канские правительства [20, стр. 77]. Его теория
стала известна не только специалистам в области
политики и права, но и широким кругам европей­
ского общества тех времён.
Иеремия Бейтам родился 15 февраля 1748 года
в семье потомственного адвоката. После обучения
в Вестминстерской школе в возрасте двенадцати
лет он приступил к обучению в королевском
колледже Оксфордского университета, которое
завершил в возрасте 15 лет. Затем он поступил
в ш колу п рава «Л инкольнз И нн» и окончил
ее в 20 лет. Там он изучал право и во время
обучения был стаж ером в Суде К оролевской
Скамьи, где слушал приговоры главного судьи -
лорда Менсфилда. По окончании Оксфордского
университета Бентам поступил в лондонскую
ю ридическую фирму, чтобы подготовиться к
карьере юриста. Его отец, процветающий адвокат,
рассчитывал, что сын пойдёт по его стопам и
когда-нибудь даже станет лорд-канцлером. Но
Иеремия Бентам не оправдал надежд отца: прак­
тической юриспруденции он предпочёл теоре­
тические изыскания в данной области. Он был
разочарован коррупцией, свойственной сущ е­
ствующей юридической практике. Унаследовав
значительное состояние, Бентам не нуждался в
том, чтобы заниматься адвокатской практикой,
и мог посвятить всю свою энергию планам и
программам по реформированию социального
устройства. С начала 1770 года молодой юрист
полностью посвятил себя изучению теоретиче­
ских и философских проблем права, что и стало
основным делом его жизни.
В период м еж ду 1770-1785 гг. создаю тся
ранние произведения мыслителя. 1774-1776 гг.
- время тщательного анализа и резкой критики
работы сэра Вильяма Блэкстоуна «Комментарии
к законам Англии». Результатом этой критики
стал а раб ота «К ом м ентарий ком м ентариев»,
написанная в 1775 г., однако впервые опублико­
ванная в 1928 г., и работа «Фрагмент о прави­
тельстве», написанная и опубликованная в 1776 г.
К 1780 году была написана (хотя и в незавер­
шённом виде) наиболее известная работа фило­
софа, ставшая, по сути дела, хрестоматией утили­
таризма - «Введение в основания нравственности
и законодательства». Однако в силу различных
обстоятельств опубликовано это произведение
было девять лет спустя, в 1789 году. К 1782 г.
была написана работа, которая по замыслу автора
должна была стать продолжением «Введения в
основания нравственности и законодательства»,
- «О законах вообще». В 1823 г. стал выпускаться
ж урнал «В естм инстер Ревю », п ропагандиро­
вавший принципы утилитаризма. Существовало
ещё несколько ж урналов, придерж ивавш ихся
сходных идей.
Б ен там я в и л с я р о д о н ач ал ьн и к о м те о р и и
утилитаризма. В ее основе лежало четыре посту­
лата [17, стр. 467]:
1. П олучение удовольствия и исклю чение
страдания составляют смысл человеческой
деятельности.
2. П о л е зн о с т ь , в о зм о ж н о с ть бы ть с р е д ­
ством решения какой-либо задачи - самый
значимый критерий оценки всех явлений.
3. Н равственность создается всем тем, что
ориентирует на обретение наибольш его
счастья (добра) для наибольшего количе­
ства людей.
4. М аксим изация всеобщ ей пользы путем
установления гармонии индивидуальных
и о б щ е ст в е н н ы х и н те р е с о в есть цель
развития человечества.
Бентам объявил целью общественной деятель­
ности «обеспечение наибольш его счастья для
наи б ольш его ч и сл а лю дей». Это счастье не
коллективное, не «братское», не совокупное
каких-то групп людей, а сугубо личное, инди­
ви д у а л ьн о е счастье тво р ч еск о го и н д и ви д а.
Свобода и собственность - два принципа, без
которы х п роц ветаю щ ее об щ ество не м ож ет
существовать. Они неразрывно связаны друг с
другом: свобода, чтобы приобрести собствен­
ность, и распоряж аться ею по своей индиви­
дуальной воле. Собственность - то, что отли­
чает человека от «не человека», так как только
она дает возможность жить свободно по своей
воле. Иначе говоря, степень свободы индивида
пропорциональна величине его кошелька. Чтобы
принцип двух «С» (или «СС») действовал, инди­
виды, обладающие собственностью, должны быть
избавлены в м аксим альной степени от опеки
(реглам ентации, контроля и т.п.) со стороны
государства. Кальвинистский принцип индиви­
дуальной удачи по бож ественном у предопре­
делению Бентам сочетает с локковско - амери­
кан ски м при н ц и п ом п р и о р и те т а прав ч е л о ­
века как личности над волей государственных
институтов и учреж дений [26]. Дабы обеспе­
чить права человека-собственника, Бентам пред­
лагал ввести в Великобритании всеобщее избира­
тельное право, отменить палату лордов, а вместе
с ней п р и ви л еги и м о гу щ ествен н о й б р и та н ­
ской аристократии. В равны х по числу людей
и равн оц ен н ы х по «человеческом у» составу
округах проводить ежегодные выборы в един­
ственную народную, народно-представительную
палату парламента, который становился, таким
образом, реальным демократическим органом.
Ц ензовое ограничение у Б ентам а было един­
ственным - наличие собственности или иных
имущественных (квази-собственнических) прав.
П оследнее, цензовое, предлож ение Бентам а,
наверное, разрушает демократический пафос его
учения. Бентама и бентамовцев часто величали в
их время и позднее радикальными буржуазными
идеологами. И х связывали с быстро либерали-
зирующейся вигской политической партией. Но
рядом с буржуазными крайними были и другие
крайние радикалы , которые стояли за ограни­
чение собственности в пользу трудящихся, высту­
пали в защиту интересов трудовых слоев. Среди
них Роберт О уэн и тал ан тл и вы й ж урн ал и ст
Уильям Коббет (1762 - 1835). Последний являлся
издателем одного из самых популярных тогда
журналов «Еженедельный политический реги­
стратор» (издавался с 1800 по 1825). В журнале
Коббет критиковал либеральных радикалов, в т.ч.
и бентамовского направления, за их фальшь, за
обман простых людей Англии [22; 55].
В целом, политико-идейный спектр взглядов
и оценок в английском обществе XIX века был
чрезвычайно широк и, самое главное, активно
влиял на общественное мнение. Поэтому прак­
тики политической работы не могли не анализи­
ровать эти идеи и многое из них почерпнули для
решения практических задач в конкретных усло­
виях того времени.
Очередное либеральное правительство Англии
в 1846 г. полностью отменило все ограничения на
хлебный ввоз в страну, что привело к снижению
розничной цены хлеба в промышленных городах
с е в е р о -за п а д а стран ы в д ва раза. В 1849 г.
Великобритания стала первой страной в мире,
открывшей свои порты для свободной торговли
любыми товарами, откуда бы они ни прибыли.
Это тоже благотворно повлияло на п отреб и ­
тельский рынок. Принцип свободной торговли
(free-trade) стал основным принципом внешней
политики Великобритании и оставался таковым
вплоть до начала П ервой м ировой войны . И
политики, и бизнесмены островного королевства
верили, что в свободной конкурентной борьбе
они победят лю бые национально ориентиро­
ванные хозяйственные кампании.
В это период времени происходит активная
творческая работа последователя И. Бентама,
выдающегося ученого Великобритании - Дж. С.
Милля. Интерес к этому человеку не пропал и
в настоящее время, в том числе и у российских
ученых [25].
П р о ц и ти р у ем ав т о р и те тн е й ш и й т е к с т из
«Encyclophedia Britannica» (он встречается во
всех последних ее изданиях): «Джон Стю арт
М и лль п р о ж и л 67 л ет и ум ер в А в и н ьо н е
(Франция) 8 мая 1873 года. По своему образу
ж и зн и он бы л ч ел о в ек о м и с к л ю ч и те л ь н о й
простоты. Его заслуги в этике, политике, фило­
соф ии, не стоят так м ного, как его в ы д аю ­
щиеся достижения в совершенствовании своей
личной жизни и своего свободного и ищущего
духа, благодаря которому ему удалось объяс­
нить важнейшие вопросы своего времени. Его
статуя в бронзе была помещена на набережной
Темзы - по прекрасному портрету Уоттса (копия
с которого, сделанная самим Уоттсом, вы ве­
шена в Национальной галерее)». Великолепная
оценка блестящ их достижений. Она тем более
впечатляет, что адресуется не государственному
деятелю, не полководцу, не служителю изящных
искусств, а кабинетному ученому, всецело заня­
тому интеллектуальным поиском.
Ряд идей М илль воспринял от своего отца,
Джеймса Милля, среди них стремление к филан­
тропии (бескорыстной помощи беднякам), забота
о расширении образования (Джемс был одним
из инициаторов открытия в 1825 г. Лондонского
университета). До конца дней М илль-старший
был активным поборником расширения полити­
ческих свобод в Англии, боролся против цензуры
в прессе и т.д. П оследнее, что надо отметить,
- это его верность идеям И ерем ии Б ентама.
Именно с позиций этого философа он написал
серию статей для пятого издания Британской
энциклопедии, среди которых «У правление»,
« Ю р и сп р у д е н ц и я» , «Т ю рьм ы ». Э ти с та ть и
увидели свет во второй половине XIX века.
Джемс Стюарт [23, стр. 425-426] был забот­
ливым отцом и воспитателем , он давал сыну
уроки сам по разным дисциплинам, и сформи­
ровал из него, благодаря своей педантичности и
системного подходу, многостороннего, глубоко
знающего основные общественные науки своего
времени человека. Вот некоторые интересные
ф акты , которы е обы чно п ри вод ятся в с т а н ­
дартны х биограф иях младш его М илля. В три
года Джонни выучил столь любимый с молодых
лет его отцом греческий алфавит. В 8 лет Джон
уже читал по-гречески басни Эзопа, был знаком
с «Д иалогам и» П латона и другим и книгам и
античных авторов. Много внимания уделялось
в семье британской истории и истории других
стран. Латинский язык М илль-младш ий начал
учить позже греческого на пять лет - восьм и­
летним ребенком. Тогда же начались занятия алге­
брой. В не полных двенадцать лет отец заставил
м альчика изучать логику, читая в оригинале
соответствующий аристотелевский трактат. Еще
через год Джемс-старший прочитал своему сыну
лекции по экономической теории, опираясь на
классические труды Адама Смита и книги новой
звезды классической буржуазной политэкономии
Д эвида Рикардо. Отец так и не отдал Дж она
Стюарта в какое-либо стандартное или привиле­
гированное учебное заведение. Зато сын вместе
с ним часто ходил в лондонские библиотеки, в
контору Ост-Индской кампании и там оказывал
отцу посильную помощь в его научных и чинов­
ничьих занятиях. Вместе с накоплением знаний
Джон Стюарт усвоил от отца такую истину мето­
дического плана: одной из важ нейш их целей
образования должна стать постоянная и непри­
метная забота о доказательности - доказатель­
ности любого материала, любых фактов, с кото­
рыми имеешь дело. Милль-младший, как свиде­
тельствую т его биографы , был обучен своим
отцом не принимать ничего на веру, не воспри­
нимать в качестве бесспорного любое мнение, но
всегда и все проверять собственным анализом,
добиваясь ясных и точных аргументированных
выводов. Как пишут биографы, хотя физическая
конструкция и духовный облик Джона Стюарта
в молодости несли следы отсутствия естествен­
ного развития и связанных с ним беззаботности и
веселости, тем не менее отцу удалось сформиро­
вать из него одного из выдающихся интеллекту­
альных гигантов Великобритании того времени.
Биографы позднее написали, что он был «сверх­
образованным» молодым человеком. В 1844 г. он
выпустил «Очерки по некоторым нерешенным
вопросам политической экономии». Эта работа
открыла серию политэкономических исследо­
ваний, которые заверш ились через несколько
лет ф ундаментальной двухтомной книгой под
заголовком: «Принципы политической экономии
с некоторыми их приложениями к социальной
философии» [57].
П од вл и ян и ем ч тен и я со ц и а л и с т и ч е с к о й
ли тературы у М илля слож ился и д еал об щ е­
ственных отношений, при котором должно было
сущ ествовать более сп раведливое р а сп р ед е­
ление продуктов труда, чем в современной ему
Британии. Однако этот идеал рисовался британ­
скому мыслителю в весьма отдаленном будущем.
В своих «Принципах» он рассматривал возмож­
ность таких изм енений в человеческой н рав­
ственности, или в «человеческом характере»,
при котором можно создать стабильное общ е­
ство без института частной собственности (...
m ight render a stable society possible without the
institution o f private property). Вероятно, вот этот
социалистически ориентированный, поисковый
ход м ы слей британского ученого и привлек
внимания Н.Г. Чернышевского [52]. Обращает
на себя внимание, что, по мысли Милля, нрав­
ственное совершенство должно предшествовать
совершенству экономическому. Попытка маркси­
стов поставить революционную социалистиче­
скую телегу впереди миллевской эволюционной
медленно тащ ивш ейся лош ади нравственного
облагораживания общества привела к известным
результатам.
С оверш ен ствовать же лю дей, по м ы слям
М илля, долж но было государство, его п оли ­
тика. Здесь он расходится с Бентамом, со своим
идейным наставником. Именно государственная
политика, а не стихийная активность частных
собственников делает возможным нравственный
прогресс. Сила же государства - в демократиче­
ском представительстве. Таким образом, британ­
ский ученый протягивает ниточку от экономики
к политике, предоставляя последней решающую
роль в судьбах как отдельного государственно­
огран и чен н ого об щ ества, так и в м асш табе
планетарного человечества. Обращ ает на себя
внимание постоянная апелляция Милля к нрав­
ственной справедливости, к общечеловеческим
ценностям. И здесь важно подчеркнуть, что в
отличие от Бентама, который стоял за индивиду­
ализирующую эгоцентрическую нравственную
модель, М илль вы ступает в качестве альтру­
иста. Нравственное чувство индивида не должно
концентрироваться на своих интересах, инте­
р есах своих близких. Развитое нравственное
чувство о б н аруж и вается не в стр ем л ен и и к
максимуму личного счастья, а к достиж ению
«наибольш ей суммы общего счастья», причем
такое д о сти ж ен и е тр еб у ет « б ескоры стн ы х»
поступков. В озн и кает воп рос, как во с п и ты ­
вать альтруизм в людях, как сплотить их вокруг
общ их ж и зненны х ценностей? О твет М илля
таков: через демократическое устройство обще­
ства, через расш ирение народного представи­
тельства в государственных учреждениях, иначе
говоря, в максимальном расширении прав народа.
Таким образом, социально-экономические тезисы
Милля переходят в принципы политические.
Н есом н ен н о, п ол и ти ка - главная страсть
М илля, причем не только ее тео р ети ч ески е
аспекты, но и практика политической борьбы
[49]. Свои размыш ления в книгах он пытался
перенести в реальную политическую жизнь, а о
приобретенном политическом опыте рассуждал
в своих книгах. Среди этих книг одна из самых
ярких, отразивш их плод его м ногочисленны х
наблюдений и многолетних размышлений была
та, которую увидел свет в 1861 г. Она называ­
лась коротко: «Утилитарианизм» (Utilitarianism).
Н а страницах этой книги Милль поднял бента-
мовские нравственные категории «удовольствия»,
«приятного воображ ения» на более вы сокий
уровень: «удовольствие», «приятность», должны
стать уделом большинства людей. В противовес
Бентаму, подчеркнем еще раз, «утилитарианизм»
М илля им ел более вы сокий эм оц и он альн ы й
тонус, в основу которого был положен общече­
ловеческий гуманизм. М ерой гуманизма Милль
считал справедливость. В его изложении спра­
ведливость - категория не только нравственная,
но и политическая, поскольку государство прием­
лемо тогда для народа, когда оно действует спра­
ведливо. Зам етим , что данная раб ота М илля
«Утилитарианизм» была переиздана на русском
языке уже в 1863 году и многократно переизда­
валась вплоть до 1900 года.
Пик политической активности Милля падает
на конец 50 - начало 60-х годов X IX века,
отчасти, возможно, под влиянием жены, имевшей
четкие политические интересы в сфере защиты
женских политических прав. Биографы предпо­
лагают, что трактат о свободе супруги начали
писать совместно. Во всяком случае, на участие
своей жены сам Милль недвусмысленно наме­
кает в своем предисловии к этому произведению.
В 1861 году вышли в свет «Размышления о пред­
ставительном правлении», в котором М илль
подытожил свои мысли по проблемам государ­
ственного устройства Великобритании и других
стран. Это произведение является, несомненно,
крупнейшим политическим сочинением в Европе
60-х годов XIX века. Как многие другие труды
британского ученого «Разм ы ш ления...» были
переведены на многие языки Европы, включая
русский [19]. После его смерти все его книги
переиздавались в Англии и других англоязычных
странах, переводились на другие европейские
языки. Нет ни одного сколь-нибудь значитель­
ного справочного издания любого европейского
государства, включая наше отечество, в котором
нельзя было бы прочесть научной статьи о твор­
ческой деятельности одного из великих сынов
Англии - Д.С. Милля [50; 54 и др.].

Список литературы
1. Алиев Я.Л., Сальников П.П., Реуф В.М. Правовая идеология в контексте кумулятивной и прогностической
функций традиций полиции // Правовое поле современной экономики. - 2012. - № 8. - С. 21-33.
2. Артамонова Г.К., Горбашев В.В., Ретунская Т.П., Реуф В.М. Правовое сознание и правове поведение: анализ
причинной взаимосвязи // Мир политики и социологии. - 2012. - № 1. - С. 116-120.
3. Бачинин В.А., Сальников В.П. Правовая реальность в контексте цивилизации и культуры. Методология
причинного анализа: Монография / Под ред. В.П. Сальникова. - СПб.: Фонд «Университет», 2005. - 224 с.
- (Серия: «Наука и общество»).
4. Бачинин В.А., Сальников В.П. Причинность как философско-правовая проблема: Монография / Под ред.
В.П. Сальникова. - СПб.: Фонд «Университет», 2002. - 184 с.
5. Безрядин В.И., Сальников П.П., Шхагапсоев З.Л. Профессиональная культура юриста: некоторые совре­
менные проблемы формирования // Мир политики и социологии. - 2012. - № 2. - С. 116-126.
6. Безрядин В.И., Сальников П.П., Шхагапсоев З.Л. Юридическое образование как социальная ценность
гражданского общества и правового государства // Правовое поле современной экономики. - 2012. - № 1.
- С. 35-42.
7. Горбашев В.В., Реуф В.М., Удычак Ф.Н. Политическая, правовая система общества и национальная безопас­
ность государства // Юридическая наука: история и современность. - 2012. - № 7. - С. 21-29.
8. Гуцериев Х.С., Сальников В.П., Степашин С.В., Федоров В.П., Худяк А.И. Человек и правоохранительная
деятельность: Научное издание / Под ред. В.П. Сальникова. - СПб: Фонд «Университет», 2000. - 320 с.
9. Гуцериев Х.С., Сальников В.П., Федоров В.П., Худяк А.И. Правовая и духовная культура сотрудников право­
охранительных органов. - СПб.: Санкт-Петербургский юридический ин-т МВД России, 1996. - 156 с.
10. Захарцев С.И. Диалектический метод в оперативно-розыскной деятельности // Юридическая наука: история
 и современность. - 2012. - № 7. - С. 62-69.
11. Захарцев С.И. Наука оперативно-розыскной деятельности: философский, теоретико-правовой и прикладной
аспекты. - СПб.: СПбГУ, 2011.
12. Захарцев С.И. Некоторые проблемы теории и философии права: Монография / Под общ. ред. В.П. Сальникова.
-М ., 2014.
13. Захарцев С.И. Право и истина // Мир политики и социологии. - 2012. - №9. - С. 146-152.
14.86.
15. Захарцев С.И. Правосознание: понятие и уровни // Правовое поле современной экономики. - 2012. - № 2.
- С. 48-53.
16. Захарцев С.И. Экономика и право: проблемы соотношения // Правовое поле современной экономики. - 2012.
- № 8. - С. 49-54.
17. Зоиров Д.М., Сальников М.В. Национальная политика СССР как фактор формирования постсоветского геопо­
литического пространства // Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД России. - 2002. - № 3. - С. 80.
18. История политических и правовых учений / Под ред. В.С. Нерсесянца. - М.: Норма, 1997.
19. Корольков А.А. Философия права: западноевропейская и русская традиция // История философии права / Отв.
ред. А.П. Альбов, Д.В. Масленников, В.П. Сальников - СПб.: Юридический институт (Санкт-Петербург),
1988. - С. 634-637.
20. Милль Д.Ст. Размышления о представительном правлении. - СПб., 1863. - 364 с.
21. Минеева Т.Г., Романовская В.Б. Английский парламент в XIII - XX веках // Актуальные проблемы правове­
дения. - 2003. - №3.
22. Михайлик А.Г., Сальников М.В. Геополитические и ресурсно-экономические детерминанты функциониро­
вания современного государства: политико-правовой анализ // Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД
России. - 2002. - № 3(15). - С. 9-14.
23. Никитина И.А. В.Коббет в борьбе против политической реакции и крупного землевладения // Ученые записки
Московского государственного пединститута им. академика Потемкина. Том XIV. Москва. 1951.
24. Нуриев РМ. Попытка защиты меркантилизма. Дж. Стюарт // Всемирная история экономической мысли в 6
томах. Т. 1. От зарождения экономической мысли до первых теоретических систем политической жизни. /
Под ред. В.Н.Черковец. - М: Мысль, 1987.
25. Оль П.А., Сальников М.В., Тищенко А.Г. Право народов на самоопределение как принцип правового госу­
дарства, формирующегося в условиях политэтнической структуры общества: историческая ретроспектива
и современность // Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД России. - 2004. - № 4.
26. Остроумов Н.В. Политико-правовые идеи Джона Стюарта Милля о представительной демократии: Дис. ...
канд. юрид. наук. - Н.Новгород, 2002. - 171 с.
27. Остроумов С.В. Формирование конституционной доктрины американских федералистов: Дис. ... канд. юрид.
наук. - Н.Новгород, 2002. - 162 с.
28. Право и общество: от конфликта к консенсусу: Монография / Честнов И.Л. и др.; отв. ред. В.П. Сальников,
Р.А. Ромашов. - СПб., 2004.
29. Романовская В.Б. Духовность и правосознание (соотношение феноменов) // Вестник Нижегородского ун-та
им. Н.И. Лобачевского. Серия: Право. - 2001. - № 1. - С. 161-169.
30. Романовская В.Б., Леснова Н.И. Особенности системы источников права в правовой культуре России XVIII
века // История государства и права. - 2007. - № 6.
31. Романовская В.Б., Минеева Т.Г. Английское государство позднего средневековья: правовые основы эконо­
мической и финансовой политики. Монография. - Н. Новгород: ННГУ им. Н.А. Лобачевского, 2007.
32. Сальников В., Сальников М. Правовая онтология гражданского сознания // Юридический мир. - 2005. - № 4.
- С. 48-53.
33. Сальников В.П. Право и свобода в качественной иерархии ценностей личности // Вестник Балтийского феде­
рального ун-та им. И. Канта. - 2006. - № 9. - С. 6-15.
34. Сальников В.П. Правовая культура как фактор стабилизации современного российского общества// Вестник
Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия: Право. 2001. - № 1. - С. 187-189.
35. Сальников В.П. Проблемы и пути духовно-нравственного воспитания личного состава органов внутренних
дел // Государство и право. - 1995. - № 2. - С. 140.
36. Сальников В.П., Ивашов Л.Г., Джегутанов Б.К. Философия глобализации (Методологические основы геопо­
литической доктрины России): Монография / Под общ. ред. В.П. Сальникова. - СПб.: Фонд «Университет»,
2006. - 268 с.
37. Сальников В.П., Сальников М.В., Биктасов О.В. Онтологическо-правовые основания гражданского сознания//
Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД России. - 2005. - № 3(27). - С. 7-13.
38. Сальников М.В. Генезис и эволюция российской политико-правовой традиции (историко-теоретический и
 сравнительно-правовой анализ): Дне. ... докт. юрид. наук. - СПб., 2005.
39. Сальников М.В. Геополитические, экономические и социо-культурные факторы в контексте становления
и динамики развития национальной политико-правовой традиции в России // Правовое поле современной
экономики. - 2012. - № 11. - С. 47-66.
40. Сальников М.В. Западная традиция права: политико-правовые ценности и идеалы // Мир политики и соци­
ологии. - 2013. - № 10. - С. 170-191.
41. Сальников М.В. Национальное и универсальное начала в политико-правовой традиции (теоретико-правовой
и аксиологический анализ) // Юридическая наука: история и современность. - 2013. - № 10. - С. 11-32.
42. Сальников М.В. Политико-правовая традиция и правовая культура общества: соотношение в теоретическом
правоведении и юридической практике // Мир политики и социологии. - 2013. - № 9. - С. 169-186.
43. Сальников М.В. Политико-правовая традиция как фактор, детерминирующий специфику национальной
правовой системы // Юридическая наука: история и современность. - 2013. - № 9. - С. 174-192.
44. Сальников М.В. Политико-правовая традиция, правовая культура и правовая система: к вопросу о соотно­
шении категорий // Мир политики и социологии. - 2012. - № 9. - С. 153-156.
45. Сальников М.В. По литию-правовая традиция: социальный феномен и категория теоретического правове­
дения // Юридическая наука: история и современность. - 2012. - № 11. - С. 151-166.
46. Сальников М.В. Традиционализм как политико-правовой феномен: методология познания и исследования //
Мир политики и социологии. - 2012. - № 11. - С. 169-179.
47. Сальников М.В. Эволюция отечественной политико-правовой традиции: некоторые проблемы соотношения
статического и динамического начал // Правовое поле современной экономики. - 2013. - № 9. - С. 62-81.
48. Сальников М.В., Щепкин С.С. Становление и эволюция институтов налогов в контексте развития общества
и государственности // Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД России. - 2002. - № 4. - С. 24.
49. Сальников М.В., Вележев С.И., Тищенко А.Г. Отечественная и западная политико-правовые традиции:
сравнительно-правовой аксиологический анализ // Вестник Санкт-Петербургского ун-та МВД России. - 2004.
- № 4(24). - С. 29-31.
50. Трахтенберг О.В. Очерки по истории философии и социологии Англии XIX века. - М. 1959.
51. Философская энциклопедия / Под ред. Ф. В. Константинова. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия,
1960— 1970.
52. Хабибулин А.Г. Политико-правовые проблемы государства в области социально-экономического развития
России // Мир политики и социологии. - 2012. - № 1. - С. 7-17.
53. Чернышевский Н.Г. Очерки по политической экономии. Поли. собр. соч. Т 9. - М. 1949.
54.Чукин С.Г., Сальников В.П., Балахонский В.В. Философия права: Учебник. - М., 2002.
55. Энциклопедия Кольера. — М.: Открытое общество, 2000.
56. Cole G.D.H. Life of Cobbet. - L., 1927.
57. Dicey A. V Lectures on the Relation between Law and Public Opinion in England during the nineteenth century. -
London, 1962.
58. Mill John Stuart. Principles of Political Economy with some of their Applications to social philosophy. - 1848.
Е.Ф. САБУРО В

От дисциплинарного империализма
к гедонистическому утилитаризму
Вторжение методов и подходов, издавна присущих экономике, в области человече­
ской деятельности, казалось бы, от экономики далекие, становится очень модным.
Научная мода - явление очень интересное и, на мой взгляд, всегда нуждающееся в
осмыслении. В сущности, это показатель некого кризиса, то есть свидетельство недо­
статочности прошлых объяснений и желания найти новые объяснения знакомым и
вновь возникшим реалиям. Знаменитая фраза И. Валлерстайна о том, что если социо­
логия, политология, психология, философия и экономика не объединятся в одну гума­
нитарную науку, то через некоторое время они будут интересны только самим себе
[Валлерстайн, 2003], похоже, серьезно взволновала научный мир. Мне кажется, споры
сейчас идут не о том, надо ли или не надо это делать, а о том, на какой методологиче­
ской основе это объединение произойдет.

Рассеянный и сосредоточенный
Выявились два взгляда на проблему. Назову их рассеянным и сосредоточенным.
Носители рассеянного взгляда воспринимают человека как некую этажерку, пирами­
ду [Маслоу, 1999] или же существо, путающееся в оценке природных ресурсов и кос­
мологических представлений [Лал, 2006]. Моделей довольно много, но все они основа­
ны на мнении, что человек - частица некой большей общности и его поступки дикту­
ются принятыми в этой общности мнениями. Мнения меняются. Какие-то быстрее, а
какие-то медленнее. Поскольку в этом случае неизбежно происходит запаздывание
ряда из них по сравнению с "требованиями жизни", то мы сталкиваемся с феноменом
"зависимость от прошлого пути" или от "предшествующего развития" (path depen­
dence). Рассеянный взгляд, можно сказать, расфокусирован и критерии выбора того
или иного поведения плавают в довольно-таки абстрактных полях - "индивидуализм-
коллективизм", "высокая-низкая дистанция власти" и т.д. [Лебедева, Татарко, 2007].
Особой любовью у сторонников такого взгляда пользуются "духовность" и "нрав­
ственность".
Напротив, сосредоточенный взгляд ищет основания выбора того или иного поведе­
ния, исходя из анализа полезности результата для лица, принимающего решение. Мне
пришлось бы пространно объяснять, почему выбор, опирающийся на оценку полезно­
сти, далеко не всегда связан с денежным интересом, не производится в безвоздушном
пространстве, не обязательно объективно оптимален да и не всегда так уж сознате­
лен, но я не буду этого делать, потому что все уточнения и объяснения уже даны в
блестящей статье В. Тамбовцева [Тамбовцев, 2008]. В столкновении сторонников рас-

С а б у р о в Евгений Федорович —доктор экономических наук, профессор, научный руководитель

Федерального института развития образования.
сеянного и сосредоточенного взглядов много недоразумений. Если они не вызваны
элементарной недобросовестностью, то, надеюсь, статья Тамбовцева их снимает.
В настоящее время сторонники единого строгого методологического подхода к гу­
манитарным проблемам пользуются предложенной еще И. Бентамом оценкой соот­
ношения "удовольствия-лишения". Такой подход в упрощенно схематичной форме
"выгоды-издержки" был развит в экономике и полтораста лет не выходил за ее пре­
делы. Упрощение было вызвано требованием квантификации. Это позволило создать
великолепный аналитический аппарат, который к середине XX в. перерос тот доволь­
но узкий класс задач, ради которого создавался. Надо заметить, что работы Г. Беккера,
Дж. Стиглера и др. расширили возможности квантификации. Создалось такое положе­
ние, которое, с одной стороны, стимулировало заманчивое для любого ученого желание
попробовать использовать мощный аналитический аппарат в новых областях, а с дру­
гой - выявило, что для правильного решения многих "экономических" задач требуется
анализировать вовсе "не экономические" мотивы человеческого поведения.
Название "экономический империализм" не так уж верно, как это иногда кажется.
Проблему можно трактовать и совсем с другой позиции. Не менее верен тезис, что в
экономику вторгаются проблемы других гуманитарных наук. Так, в расширенной тео­
рии благосостояния представление о любви к своей семье позволяет понять, почему
перспектива высоких доходов не влечет автоматической перемены места жительства,
если на новом месте нет достойного занятия для супруги или приличной школы для
детей. Какой же тут "экономический империализм"! Тут "империалистами", скорее,
являются психология или социология. Само понятие неденежных форм дохода - что
это, как не вторжение неэкономики в экономику?
На мой взгляд, данному методу больше подошло бы философское название "гедо­
нистический утилитаризм", как и было в XVIII в. Но названия даем не мы, а почтен­
нейшая публика во главе с досужими журналистами, а им это и выговорить-то трудно.
Им подавай что-то вроде "фрикономики", о которой пишет С. Гуриев [Гуриев, 2008].
Впрочем, прошу прощения за старческое брюзжание, тем более, что шутовство нико­
гда не мешало научному развитию, а журналистам спасибо за их совсем не легкий
труд.
Что мне кажется важным в сложившейся ситуации, так это то, чтобы сторонники
того или иного взгляда не отрицали соображения друг друга, так сказать, "с порога".
Сторонники эклектичного рассеянного взгляда должны, по-моему, понимать, что их
пирамиды, поля и т.д. - лишь описание различных сторон проблемы, но не ответ на
вопрос "в чем дело?". А вот сторонникам единого методологического подхода не дур­
но было бы помнить, что постановка задачи - их слабое место. Сосредоточенный
взгляд может упереться совсем не туда, куда следует. Мы склонны забывать старое
математическое правило, сформулированное еще, по-моему, А. Пуанкаре: если хо­
чешь решить задачу, думай не о ней, думай около нее. Рассеянный взгляд охватывает
пространство "около", и в этом его огромная ценность.
Не стоит сводить проблему к спору между экономистами и социологами. В этом
смысле чрезвычайно интересна высказанная В. Радаевым мысль: «Конечно, в общем
смысле социальными отношениями пронизано буквально все, в том числе и в хозяй­
ственной жизни. Но в конкретных ситуациях роль того, что мы называем "социальны­
ми факторами", сводится к нулю, а укорененные отношения чуть ли не полностью за­
мещаются случайными связями» [Радаев, 2008, с. 121]. По-моему, это замечание -
важный шаг на пути "осознания и осмысления неизбежных границ" применения той
или иной методологии. Конечно, когда "социолог начинает рассуждать о высших цен­
ностях на основе нескольких переменных из анкетного опроса", - это не экспансия со­
циологии в гипотетическую единую гуманитарную науку, а просто факт, предосуди­
тельный с точки зрения научной этики вообще. Но не менее ошеломляющими выгля­
дят рассуждения о том, что неудачи реформ в Латинской Америке вызваны тем, что в
свое время английские бароны взяли в свои руки управление расходной частью бюд­
жета, а испанские, напротив, отдали это право королю в целях реконкисты. Сегодня в
бой пошли не только экономисты и социологи, но и философы, политологи и иже с
ними. На Руси появилось довольно много толстых книг, в которых раздражение насе­
ления действиями правительства в 1992 г. объясняют тем, что в свое время Иван Гроз­
ный создал весьма своеобразную властную вертикаль. Вот тебе и "зависимость от
прошлого пути"! Я взял на себя труд прочесть несколько книг такого рода от корки до
корки. Не буду называть фамилий, поскольку многие из авторов - вполне симпатич­
ные в быту люди, но вообгце-то говоря, перестаешь понимать, на каком свете нахо­
дишься и, кстати, что такое наука.
Радаев предложил психологически оправданный и проверенный многовековой
практикой путь сближения представителей разных гуманитарных наук - указание на
существование общего врага. В данном случае - конструкторов несуществующей ре­
альности, к которым он относит новое поколение менеджеров и маркетологов. Ни в
коем случае не подвергая сомнению это указание, я прибавил бы к стройным рядам
тех, кто выбрал "пепси", и тех, кто остались верными традиционным напиткам и кон­
струирует рынки интеллектуальных продуктов на основе мыследеятельности (педаго­
гический термин) в области "прошлого", нимало не задаваясь вопросами познания и
безусловно относясь к "человекам делающим". Если юные менеджеры и маркетологи
созидают "деревья без корней и здания без фундаментов", то менеджеры и маркетоло­
ги исторических закономерностей, национальных менталитетов и высших ценностей
созидают корни без деревьев и фундаменты без зданий. Одна надежда, что эти две
возрастные когорты не сольются в постмодернистском синтезе.

Модерн, постмодерн и далее

Вот мы и подошли к тому вопросу, который нас действительно волнует, к той зада­
че, которую мы силимся решить, споря о методологии. Получилось или не получи­
лось? А если получилось так, а не иначе, то почему? И у кого "у нас"?
О Новом времени, о времени "модерн" заговорили еще философы и историки в "до-
дисциплинарный" период. Социологии и экономики тогда еще не существовало. Но
признаки проекта были налицо. Весь XVIII в. шла разработка проектной документа­
ции одновременно с началом строительства "с колес". Были даже характерные для
проектировщиков заявления о том, что все сделано, теоретически работа завершена
(Г. Гегель) и осталось лишь строго выполнять технические задания. Затем, естествен­
но, наступила знакомая любому предпринимателю стадия, когда реальность бурно
вмешивается в стройный замысел и вместо соразмерной и изящной фабрички по про­
изводству всечеловеческого счастья возникает нечто монструозное, но очень хорошо
работающее. Экспоненциальный рост производительности труда позволяет решать
проблему ликвидации голода, повышения продолжительности жизни, резкого улуч­
шения условий проживания и т.д. и т.п. Наряду с этим происходят национальные и со­
циальные катастрофы, но и вырабатываются инструменты и институты, позволяю­
щие бороться с их угрозами.
Во второй половине XX в. к проблеме подключились политологи, социологи и эко­
номисты. Словосочетание "модернистский проект" перестало быть маргинальным, но
постановка проблемы претерпевала существенные изменения. На первый план вы­
шел вопрос: почему модернистский проект осуществляется столь неравномерно?
Нельзя сказать, что этот вопрос не задавался ранее. Более того, предлагались и
весьма интересные ответы [Вебер, 1990]. Однако с выходом на сцену экономистов ис­
следовательский тон вопроса сменился на нормативный. Что сделать, чтобы обеспе­
чить осуществление модернистского проекта там, где он не идет или идет плохо? Вме­
сто осознания и осмысления модернистского проекта были предприняты бесчислен­
ные попытки разработки модернизационных проектов для отдельных регионов,
этнических сообществ, отраслей хозяйства и других объектов. Затруднения, реальные
или мнимые, при осуществлении этих модернизационных проектов и породили дис­
куссии между экономистами и представителями других гуманитарных наук. Это не ме­
тодологический спор "вообще" - это методологический спор, имеющий вполне чет­
кое практическое значение.
Хотя "в доме повешенного не говорят о веревке" и участники нашей дискуссии тща­
тельно обходят вопрос о родной российской ситуации, но и расширительное толкова­
ние полезности, и разговоры о ценностях, и любование зависимостями от прошлого
пути убеждают меня, что ни о чем другом, как о нашем модернизационном проекте,
мы думать не можем. Это понятно и, на мой взгляд, правильно. Может быть, на сол­
нечных лужайках "фрикономики" это не так, но у нас так. Впрочем, к примеру, и в
книге "Фрикономика" [Левитт, Дабнер, 2007] рассуждения о том, как опасна детская
самоорганизация, направлены на выработку рекомендаций по устранению одного из
препятствий на пути осуществления модернизационного проекта для чернокожих жи­
телей США. Непонятно, насколько корректно говорить о провале нашего модерниза­
ционного проекта, но то, что ощущение неудачи овладело интеллектуально элитой,
бесспорно. И это ощущение я разделяю.
Один из серьезных критиков теории модернизации и вытекающей из нее теории до­
гоняющего развития Дж. Скотт [Скотт, 2005] как главный недостаток модернизаци-
онных проектов отмечает их универсальность. Он обвиняет то, что называет "высо­
ким модернизмом", в явном и неявном стремлении государства "подстричь все под од­
ну гребенку" с той целью, чтобы легче и эффективней было управлять. Это
идеологическое обвинение позволяет Скотту утверждать, что перевод "рационально­
го" из ранга социального конструкта в ранг универсального понятия (и тут он, конеч­
но, недобрым словом поминает Бентама и вообще утилитаристов) вызван авторитар­
ными тенденциями и стремлением планировать счастье людей. Тут уже в союзники по
борьбе с теорией модернизации попадают Ф. фон Хайек и П. Кропоткин. Надо ска­
зать, что не менее жесткой критике подвергается и система измерений вообще.
Позволю себе высказать мнение, что кризис гуманитарной мысли порожден имен­
но провалами модернизационных проектов. Особенно в нашей стране. Узость норма­
тивного научного экономического подхода к проблемам, нежелание и неумение счи­
таться (и считать!) с веером потребностей, учитывать подлинные условия хозяйство­
вания и обеспечения безопасности и проживания привели к созданию дурацких
городов и кварталов, не приспособленных для жизни, строительству производств и
транспортных сооружений, обреченных на умирание, реорганизаций в социальной
сфере, выводящих на улицу протестующие толпы. В среде публицистов-философов
появился достаточно уродливый термин "постмодерн" (жизнь после современности?
жизнь после жизни?), но это не интересно. Реакций на сложившееся положение, на
провал модернизационных проектов могло быть три, и все три присутствуют сегодня.
Во-первых, можно ничего не делать. Все мы помним, как бездарные гнезда чере­
мушкинских пятиэтажек превратились в уютные московские дворики. "Знаешь, насе­
ление это та-а-кой народ. Как-то выживают", - сказал мне в 1993 г. один из представи­
телей отечественных финансовых властей. Мы видим целые страны, которые, не­
смотря на провалы отдельных модернизационных проектов, заняли достойное место в
международном разделении труда и обеспечили высокий уровень жизни населения,
хотя если узко понимать М. Вебера, этого не должно было случиться. Вообще следует
отметить, что модернистский проект в целом чрезвычайно успешен и плачевное со­
стояние ряда модернизационных проектов не должно затемнять этот фундаменталь­
ный факт.
Во-вторых, в тоске и печали можно сетовать на то, что народ не тот, а потому кон­
кретный модернизационный проект не дал ожидаемых результатов. Народ, понимаешь,
коллективистский, а следовало бы ему быть индивидуалистичным. "Дистанция власти"
должна была бы быть покороче, а она непомерно велика. Скользя рассеянным взгля­
дом по реальности, сторонники такого подхода очень часто создают фантомы, симуляк-
ры вроде национальных менталитетов, высоких ценностей, зависимостей от прошлого
пути. Тем не менее, если отбросить явные фальсификации вроде бШ£7?7Т-эффекта,
их деятельность чрезвычайно конструктивна в своей деконструктивности. Они проде­
лали огромную работу в области постановки задач, так как каждое указание на осо­
бенность поведения людей - призыв к анализу и осмыслению проблемы.
Наконец, третий путь - путь экономического империализма, путь сосредоточенно­
го взгляда. Из опыта модернизационного проектирования необходимо извлечь серьез­
ные уроки. Как ни горько в этом признаться, у нас плохо получается постановка за­
дач, но решать задачи можно только на основе расширенного толкования гедонисти­
ческого утилитаризма. Образцом лично для меня является не столько теория
человеческого капитала Г. Беккера [Беккер, 2003], к которой, надо сказать, довольно
много претензий, а его же "теорема об испорченном ребенке" и другие рассуждения о
патернализме как о сугубо рациональном поведении человека в конкретных экономи­
ческих условиях бедности и отсутствия страховых и кредитных инструментов. На на­
ших глазах исчез патернализм в Северной Испании и Северной Италии. Сегодняшний
российский патернализм, особенно с появлением ипотеки, уже совсем не такой, каким
был в 1960-е, а тем более в 1950-е гг. Все правильно написал Беккер, но ведь до него бы­
ли этнографы, философы, политологи, которые должны были бы назвать это явление,
описать его, выявить его светлые и темные стороны, то есть поставить задачу.
Сегодня гипотетическая единая гуманитарная наука вырабатывает свои методоло­
гические основы. Споры по этому поводу мне кажутся чрезвычайно благотворными,
а полученные результаты - достаточно мощными и интересными. Главной причиной
такой ситуации представляется наличие и осмысление проблемы модернистского про­
екта и конкретных модернизационных проектов. Очень не хотелось бы, чтобы "эко­
номический империализм" постигла участь модных одежд, через год-два отправляю­
щихся в слаборазвитые страны в качестве second-hand'а.

Пожелания и вопросы
Выскажу некоторые пожелания, вовсе не претендуя на изречение каких-то истин.
Мне представляется недопустимым употребление в научных исследованиях терминов
"духовность", "нравственность", "ценность", "зависимость от прошлого пути" без объ­
яснения, что все-таки имеет в виду автор. Как человек верующий и вот уже скоро
40 лет практикующий я совершенно не понимаю, что имеется в виду под словом "ду­
ховность". Духи, как говорится, разные бывают. Беленькие и черненькие, грубо гово­
ря. Все-таки надо как-то различать духовность Б. Дубина и духовность А. Дугина.
Стоит задумываться о том, что водка, например, - это разврат духовный, а не матери­
альный, о чем, кстати, свидетельствует и латинское название как самого напитка, так
и его основного ингредиента. Фраза "для русского народа важна духовность" должна,
на мой взгляд, предшествовать исследованию: какая духовность? чему служит эквива­
лентом водочная духовность при обмене, например, на материальные блага? какие ду­
ховные удовольствия влечет за собой дружеское общение скинхедов? Тут масса тем
для глубоких исследований.
Или же возьмем термин "ценность". Мне кажется, что здесь он сам по себе затума­
нивает проблему. Я бы предпочел говорить о доблестях - таких, как смелость, чест­
ность, любовь к своей семье и т.д. и т.п. Тогда можно было бы исследовать ценность
этих доблестей в данное время в данном обществе. Ясно, что ценность той или иной
конкретной доблести зависит от спроса и предложения. У нас есть чудесный микро­
экономический инструментарий, позволяющий проанализировать процесс определе­
ния ценности той или иной доблести. Вместо навязшего в зубах "индивидуализма-кол­
лективизма", например, стоило бы посмотреть на эластичность по спросу такой доб­
лести, как самостоятельность. Я думаю, тут будут интересные результаты, если
обратить внимание на спросовые ограничения со стороны крупных корпораций, мало­
го бизнеса или властной вертикали.
Нравственность - социальный конструкт. Мне кажется, что вопрос о нравственно­
сти - не отдельный вопрос, но нечто совместное с вопросом о ценности доблестей.
Именно здесь возможен контакт между социологами и экономистами. Равновесные
ценности таких доблестей, как смелость и честность, на наших глазах несколько раз
менялись в зависимости от давления общественных спроса и предложения. Серьезный
анализ этого явления помог бы снять возражения социологов по поводу излишнего
индивидуализма экономической методологии. В свою очередь, экономисты избави­
лись бы от раздражения по поводу нефальсифицируемых выводов социологов.
"Зависимость от прошлого пути" сегодня, к сожалению, стала универсальной "от­
мазкой" от всех обвинений в ошибках и глупостях, которые наделали задумщики и ре­
ализаторы модернизационных проектов. "Тени прошлого" [Беккер, 2003] действи­
тельно реально существуют, но сколько же непрофессионализма, а иногда и откро­
венного рвачества ими прикрывается! Здесь нужна крайняя осторожность.
Мне представляется образцовой, например, методологическая деликатность Д. На­
ла. Впечатляет его утверждение о проявившейся в истории экономической и полити­
ческой успешности такого явления, как папоцезаризм, несимпатичного с сегодняшней
точки зрения. Менее удачными мне кажутся рассуждения ученого об исламе. Здесь,
по-моему, вообще ничего не понятно. Убедительно показано, что на экономическое
развитие стран Дальнего Востока конфуцианство никакого влияния не оказало [Лал,
2006]. То есть получается, что нет теории "зависимости от прошлого пути", а есть ино­
гда возможное явление, каждый раз требующее детального конкретного рассмотре­
ния, которое, даже если оно справедливо и красиво, очень редко подходит для объяс­
нения другого аналогичного явления.
Что касается социально-экономических последствий влияния тех или иных религи­
озных воззрений, то иногда с тайной радостью воспринимаешь безграмотность гума­
нитариев. Я, например, с удовлетворением читаю о том, что армянская и русская хри­
стианские церкви близки более, чем, скажем, русская и итальянская церковь. Ведь ес­
ли бы авторы этой ахинеи что-нибудь знали о монофизитстве или монофелитстве, то
мы, вполне вероятно, получили бы опус, объясняющий нежелание реформировать
"Газпром" скрытым монофизитством Русской православной церкви. Оторопь берет,
когда читаешь у того же Лала, что цезарепапизм в России привел к нашей цивилиза­
ционной отсталости, когда немногими страницами ранее он отмечал, что цезарепа­
пизм в Англии привел ее к процветанию. То ли цезарепапизм тут ни при чем, то ли
речь идет о каких-то разных вещах.
Вообще, мне кажется, что на данном этапе развития "экономического империализ­
ма" не стоит увлекаться объяснениями настоящего через прошлое. Во-первых, уж
очень часто это попахивает самооправданием и желанием свалить вину за собствен­
ные провалы на мифы о предках. Во-вторых, еще слишком мало наработано досто­
верных объяснений значимых и локализованных явлений, чтобы можно было разре­
шить себе "сочинения на вольную тему". Думаю, придет и этому время, но сегодня
лавры сочинителей (Ж'Г/Г/У-эффектов, право же, ни к чему.
Сегодня наиболее интересный комплекс задач, интересующий ученых, работаю­
щих в русле экономического империализма, связан с открывшейся неочевидностью
"либерального принципа подглядывания". Жители ареала Б, живущие хуже, чем жи­
тели ареала А , не всегда импортируют из А в Б эффективные институты, а если им­
портируют, то с ужасно раздражающей медленностью и очень частым ухудшением.
Пора перестать говорить, что А лучше Б. Это и так ясно. Пора научиться считать из­
держки перехода институтов А в Б для отдельного человека определенного возраста и
квалификации. Какова цена реформы для хозяйствующего или просто проживающе­
го в £ субъекта? Л. Якобсон своевременно и правильно поставил вопрос: сколько на­
до заплатить людям, чтобы они приняли монетизацию льгот [Якобсон, 2006]?
Почему сырьевые экспортно-ориентированные экономики способствуют росту ав­
торитаризма и дистанцирования населения от власти? Каким образом застраховалась
от подобного оборота событий Норвегия, а задолго до этого Австралия?
Почему атаку на единый госэкзамен в нашей стране сначала вели "хорошие" вузы,
а потом внезапно прекратили и за штыки взялись "плохие" вузы? Что означает ди­
плом об окончании вуза? Почему работодатели твердят о нехватке работников сред-
него и низшего звена, а население штурмует научные высоты, не обращая внимания
на резоны работодателей?
Почему цивилизация (кстати, единственная), где главный организующий принцип
человеческого поведения - чувство вины, демонстрирует поразительные успехи, а ци­
вилизации, где роль такого принципа играет чувство стыда, довольствуются лишь до­
гоняющим развитием? В чем тут экономический механизм? Действительно ли это
различие что-то значит? И естественно, так ли безобиден учебник истории, предлага­
емый нашим школьникам?
Вопросов много. Вопросы разноплановые. Единственное, что их объединяет - на
них невозможно ответить в рамках дисциплинарного подхода.

СП И С О К ЛИ ТЕРА ТУРЫ

Беккер Г. Человеческое поведение: экономический подход. М., 2003.

Валлерст айн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. М., 2003.
Вебер М. П ротестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избр. произв. М., 1990.
Гуриев С.М. Экономический империализм // Общ ественные науки и современность. 2008.
№ 3 .

Лал Д. Непреднамеренные последствия: влияние обеспеченности факторами производства,

культуры и политики на долгосрочные экономические результаты. М., 2006.
Лебедева Н .М ., Татарке А .Н . Ценности культуры и развитие общества. М., 2007.
Левит т С.Д., Дабнер СДж. Фрикономика. Мнение экономиста-диссидента о неожиданных
связях между событиями и явлениями. М., 2007.
М аслоу А . Мотивация и личность. СПб., 1999.
Радаев В.В. Экономические империалисты наступают! Ч то делать социологам? // О бщ е­
ственные науки и современность. 2008. № 6.
Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как провалились проекты улуч­
шения условий человеческой жизни. М., 2005.
Тамбовцев В Л . Перспективы экономического империализма // Общ ественные науки и со­
временность. 2008. № 5.
Якобсон Л.И. Социальная политика: коридоры возможностей // Общ ественные науки и со­
временность. 2006. № 2.
УДК 32В (470+571) О М. А. Фадеичева, 2010

История философии
российской северной политики:
от прагматизма к утилитаризму
М. А. Фадеичева *
Статья посвящена изменению политики Российского государства, проводимой в северных, сибирских и дальнево­
сточных колонизованных территориях. Показана смена парадигм и философских подходов, находящихся в осно­
вании северной политики России. Прослеживается связь между философско-идеологическими установками, зако­
нодательством и политической практикой центра по отношению к регионам начиная с Российской империи XIX в.
и заканчивая первым десятилетием XXI в.

Ключевые слова: автохтонное население, колониальная политика, парадигма, регионы, федеральный центр,
этническая политика.

С прекращением существования Союза Совет­ турно-историческое значение этого региона для

ских Социалистических Республик новое независи­
мое государство — Российская Федерация — оказа­
лось «северной страной». Поэтому после революции
начала 90-х гг. в Российской Федерации актуализи­
ровались проблемы, связанные с политикой в отно­
шении ее северных, сибирских и дальневосточных
территорий. Российский Север, Сибирь и Дальний
Восток — это территории, которые исторически
были предметом особого отношения Российского го­
сударства. На всем протяжении истории российской
колонизации северных территорий это отношение не
было неизменным. Отношение государства к Северу
и его обитателям может служить неким индикатором
отношения государства как аппарата управления ко
всей подведомственной территории с населяющими
ее людьми. В особенности защита прав коренных ма­
лочисленных народов может служить «лакмусовой
бумагой» в оценке этнической политики государ­
ства, а также в определении эффективности решения
экономических задач.
Невозможно переоценить геополитическое,
экономическое, ресурсное, социокультурное и куль­
современного состояния Российской Федерации.
Поэтому особую практическую и теоретическую
значимость приобретают анализ северной политики,
выявление ее парадигмальных оснований, их изме­
нений в ретроспективе. Важно проследить традиции
и выявить инновации, обнаружить актуальные трен­
ды в северной политике постсоветского и неопостсо-
ветского периодов, которые охватывают последнее
десятилетие XX в. и первое десятилетие XXI в. Мож­
но выделить несколько парадигм, которые склады­
вались в соответствии с неравными во временном
отношении периодами отечественной истории. Дан­
ные периоды определяются особенностями полити­
ческих и экономических задач, стоящих перед госу­
дарством.
Первый период связан с началом колониза­
ции территорий за Уралом, за Камнем. Российская
Империя была заинтересована в расширении тер­
ритории и увеличении численности населения для
пополнения казны, в эффективном использовании
колонизованных северных территорий. Местные
жители — исконные обитатели земель — называ-
лись туземцами, использовались понятия «туземное
население», «туземный житель», «туземная власть».
Один из значительных правовых документов Сво­
да законов Российской Империи — Положение об
инородцах, принятое в 1882 г., в частности его Раз­
дел I «О Сибирских инородцах» и Раздел II «Об ино­
родцах Архангельской губернии, именуемых Само­
едами» - определял политику в отношении север­
ных народов и территорий. Законодатель подробно
и детально регламентировал жизнь разных народов.
Например, все сибирские инородцы по степени их
гражданского образования и образу жизни, а имен­
но по качеству их промысла, составляющего главный
предмет их пропитания, разделялись на три разря­
да: оседлых, кочевых и бродячих. К первому разряду
принадлежали те инородцы, которые имели посто­
янную оседлость, хлебопашество и жили деревнями
или в городах, занимаясь торговлей и промыслом
городских обывателей. Ко второму разряду относи­
лись те, которые имели постоянную оседлость, но по
временам года переменяемую, и не жили деревнями.
Третий разряд составляли те инородцы, которые, не
имея никакой оседлости, переходили с одного ме­
ста на другое по лесам и рекам, или урочищам, для
звероловного и рыболовного промысла отдельными
родами или семействами. Регламентации подлежали
все стороны жизни посредством определения прав
и порядка управления. Подданные, они же податные,
ясачные, должны быть здоровыми, трезвыми, нрав­
ственными, законопослушными, благополучными
и относительно состоятельными. Это было необхо­
димо для сбора ясака и поддержания спокойствия
и порядка в Российской Империи. В XIX в. Положе­
ние об инородцах представляло собой взвешенный
и эффективный законодательный документ, дающий
возможность осуществлять прагматичную политику
в отношении жителей Севера, обитателей колонизо­
ванных территорий. Такая политика формировалась
на основе благосклонно-патерналистской парадиг­
мы, создающей некоторые преференции и оказываю­
щей протекцию как коренному (северным народам),
так и пришлому населению (русским колонистам) по
обустройству жизни в северных пределах Российской
Империи. Однако практическое осуществление дан­
ной политики, применение законов, установленных
законодателем, во многом не соответствовали стра­
тегическим замыслам Имперского центра в отноше­
нии северных народов и территорий. Государство
было не в состоянии обеспечить проведение охрани­
тельных законов в жизнь. Практически действовали
самостоятельные «хозяйствующие субъекты» в нару­
шение всех законодательных установлений. В резуль­
тате их деятельности разрушались традиционный
уклад жизни (например, вопреки запрету, туземцы
снабжались горячительными напитками в обмен на
рухлядь, т. е. ценный мех) и способы ведения хозяй­
ства аборигенных народов, был нанесен непоправи­
мый ущерб природе (в частности, быстро перевелся
промысловый зверь, такой как соболь и черно-бурая
лисица, — основа жизни северных туземцев).
После Великой Октябрьской социалистической
революции или «октябрьского переворота» в Рос­
сии советское руководство продолжало политику
«освоения Севера» в рамках общей стратегии мо­
дернизации и индустриализации на основе ути­
литарной парадигмы. Север не храм, а мастерская.
Причем мастерская, устроенная не рационально,
но с царящим в ней беспорядком и в конечном сче­
те с бесхозяйственным отношением. Север оконча­
тельно превратился в средство для решения народ­
нохозяйственных экономических задач. Беспощад­
ная, «хищническая» эксплуатация Севера привела
к ряду негативных, преимущественно экологических
и социально-культурных последствий. В советское
время сложилась парадоксальная ситуация абсо­
лютного расхождения концептуальных установле­
ний советского государства, программных доку­
ментов КПСС и практики «дальнейшего освоения»
северных территорий. Причем «хозяйствующим
субъектом», беспощадно эксплуатирующим Север,
являлось само государство в лице государственных
предприятий. Что же касается провозглашенных
идеолого-теоретических установлений, то в них
провозглашались задачи охраны природы и рацио­
нального природопользования, в них решительно
осуждалось потребительское, хищническое отноше­
ние к природным ресурсам, свойственное капитали­
стическому обществу. Именно с капитализмом, с его
специфическим отношением к природе в сочетании
с последствиями научно-технической революции
связывались отрицательные, необратимые послед­
ствия для людей и окружающей среды. Социализм
должен был демонстрировать принципиально иное
отношение: быстрый рост науки и техники при со­
циализме актуализировал проблему отношения
общества к природе. Утверждалось, что социализм
в сочетании с научно-технической революцией да­
вал иные последствия: природные ресурсы не только
не оскудевают, но и, наоборот, обеспечиваются охра­
ной и дальнейшим развитием. Так, охрана природы
в СССР была объявлена всенародным делом, госу­
дарственной заботой и одной из важнейших задач
строительства коммунизма. В 1970-е гг. насчитыва­
лось более 30 млн членов добровольной обществен­
ной организации — Общества охраны природы,
деятельность которого была направлена на сохране­
ние, улучшение окружающей человека природной
среды. Подобно тому, как в имперский период ра­
дикально расходились парадигмальные основания
северной политики, законодательные установления
и практика колонизации северных территорий, так
и в советские времена еще более радикально расхо­
дились, вступали в противоречие парадигмальные
основания советской северной политики, идеолого­
теоретические установления в отношении охраны
природы и практика индустриального использова­
ния северных территорий.
Негативные последствия советской северной
политики, осуществлявшейся на практике на осно­
ве утилитарной парадигмы, ничем не отличались от
негативных последствий потребительского, хищни­
ческого, присущего капитализму отношения к «при­
родным ресурсам». Эти негативные последствия
были столь очевидны, что революция начала 90-х гг.
XX в. не могла не затронуть отношение к Северу, се­
верным территориям, автохтонному и мигрантному
населению этих территорий. В новом независимом
государстве — Российской Федерации — с самого
начала была предпринята попытка изменить отно­
шение к Северу, осознать на уровне государственной
политики, что Север с населяющими его людьми не
только является средством, но и имеет собственную
ценность и особый смысл своего существования.
Об этом, в частности, свидетельствуют: Указы Пре­
зидента Российской Федерации от 5 февраля 1992 г.
«Об ассоциации автономных округов Российской
Федерации» (в нем утверждалось создание необходи­
мых условий для жизнедеятельности малочисленных
народов Севера), от 22 апреля 1992 г. «О неотложных
мерах по защите мест проживания и хозяйствен­
ной деятельности малочисленных народов Севера»;
Перечень районов проживания малочисленных на­
родов Севера (1993 г.); Концепция государственной
национальной политики РФ в отношении коренных
малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего
Востока (1996 г.) (она выделила социальные и эко­
логические проблемы, проблемы сохранения языка
и культуры, выступившие на первый план, подчер­
кнула необходимость принятия мер по обеспечению
разрушенных экосистем, финансирования здравоох­
ранения). С использованием современного категори­
ального аппарата в 1999 г. был написан Федеральный
закон о гарантиях прав коренных малочисленных на­
родов России, принятый Государственной Думой РФ
и одобренный Советом Федерации, установивший
правовые основы гарантий самобытного социально-
экономического и культурного развития коренных
малочисленных народов, защиты их среды обитания,
традиционного образа жизни и хозяйствования.
В 2000 г. был принят Федеральный закон «Об общих
принципах организации общин коренных малочис­
ленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока
Российской Федерации». Это было сделано в целях
защиты исконной среды обитания, традиционного
образа жизни, прав и законных интересов этих наро­
дов. В 2000 г. Постановлением Правительства РФ был
утвержден Единый перечень коренных малочислен­
ных народов РФ, включивший в себя 44 этноса, абсо­
лютное большинство в нем представлено народами
Севера. По сравнению с советской политикой освое­
ния Севера, сибирских и дальневосточных террито­
рий это означало кардинальное изменение на основе
новой парадигмы, которая может быть названа охра­
нительной гуманитарной парадигмой. Изменение
философских оснований государственной северной
политики постсоветской России нашло отражение
в соответствующих документах.
Однако охранительная гуманитарная пара­
дигма, преобладающая в документах десятилетия
90-х гг., еще не стала господствующей в сознании
и в повседневной практике. Первое десятилетие
XXI в. ознаменовалось иными трендами. Маятник
парадигм качнулся в противоположную сторону.
Можно сказать, что произошел поворот к советской
утилитарной парадигме, которая в новых экономи­
ческих, социальных и политических условиях не вос­
производится в чистом виде, но приобретает черты,
свойственные неопостсоветскому периоду развития
России. Снова появляются проекты, где преобладает
отношение к северным, сибирским и дальневосточ­
ным территориям и проживающим на них коренным
малочисленным народам, а также к мигрантному на­
селению как к средству. За этим видится более мас­
штабная проблема. Отношения Российской Федера­
ции и субъектов Российской Федерации отражены
в Конституции Российской Федерации. В ряде статей
(например, ст. ст. 71, 72, 73, 76) определены предметы
ведения Российской Федерации и субъектов Россий­
ской Федерации. Однако политическая практика их
выстраивания далека от совершенства. Просматри­
вается отношение Федерального центра к регионам
России как к колонизованным территориям, имею­
щим служебное значение: «опорный край держа­
вы», «нефтеносный район», «кузница», «житница»,
«здравница», «игровая зона» и т. д. Парадоксальным
образом ленинские признаки колониальной системы
империализма в виде «внутреннего колониализма»
ложатся на российскую современность. Северные
и прилегающие к ним территории продолжают слу­
жить источниками сырья, рынками сбыта, сферами
приложения капитала, источниками дешевой ра­
бочей силы. Развитие тех или иных «территорий»
видится противоположным образом в различных
подходах. В рамках утилитарного подхода любая
«территория», в том числе Север, Сибирь и Дальний
Восток, представляется средством для реализации
«казенных», «народнохозяйственных» или «частно­
собственнических» интересов. В рамках охранитель­
ного подхода развитие территории имеет собствен­
ную ценность, является ценностью-целью и имеет
первостепенное значение для людей, живущих на
определенной территории.
Таким образом, имперская прагматичная
благосклонно-патерналистская парадигма, на ко­
торой строилась северная колониальная политика,
трансформировалась в советскую утилитарную па­
радигму, радикально сменившуюся в 90-е гг. XX в.,
в постсоветский период новейшей истории охрани­
тельной гуманитарной парадигмой. Следующее, нео-
постсоветское, десятилетие ознаменовалось откатом
к советской утилитарной парадигме, возобладала
«философия использования», на основе которой сло­
жилось отношение к Северу как важнейшему ресур­
су в контексте политики внутреннего неоколониа­
лизма. Можно схематично представить эти масштаб­
ные парадигмальные сдвиги, определяющие карди­
нальные изменения северной политики: имперская
прагматичная благосклонно-патерналистская пара­
дигма — советская утилитарная парадигма — пост­
советская охранительная гуманитарная парадиг­
ма — неопостсоветская утилитарная парадигма.
В настоящее время на уровне политического
правящего класса крайне необходимо коренным
образом переосмыслить отношение к «регионам»
России, окраинным территориям, их автохтонному
и мигрантному населению. В определении страте­
гии устойчивого развития территорий от Урала надо
восстановить и сохранить «парадигму 90-х», иначе
«северный Север», Сибирь и Дальний Восток в про­
цессе их дальнейшего «освоения» могут превратить­
ся в непоправимо депрессивные регионы, опусто­
шенную и безлюдную территорию.
 ЛИБЕРАЛИЗМ И ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОЙ
СВОБОДЫ: МЕЖДУ УТИЛИТАРИЗМОМ
И КАНТИАНСТВОМ*

И. И. МЮРБЕРГ

Исторически так сложилось, что первой общепризнанной ве­

хой в процессе становления современной свободы как реализа­
ции политической субъектности стал либерализм. Именно либе­
рализму выпала роль единственно возможного (с точки зрения
массового сознания) воплощения политической свободы. Надо
сказать, отождествление свободы и либерализма весьма затруд­
няет задачу внятного изложения сути того многовекового «дис­
курса свободы», в рамках которого либерализму принадлежит хотя
и важная, но не главенствующая роль
«Новая философская энциклопедия» определяет либерализм
как «наименование “семейства” идейно-политических учений,
исторически развившихся из рационалистической и просвети­
тельской критики, которой с XVII —XVIII вв. до начала XX в. были
подвергнуты западноевропейское сословно-корпоративное обще­
ство, политический абсолютизм и диктат церкви в светской ж из­
ни». Образ «семейства» выбран здесь не случайно: определением
фиксируется тот известный всем специалистам факт, что «фило­
софские основания “членов либерального семейства” всегда были
различны до несовместимости»1. Энциклопедия насчитывает пять
исторически значимых разновидностей либерализма, не сопро­
вождая, в то же время, этот перечень ни малейшим стремлением
превратить представленную эклектичную картину в какое-либо
подобие целостности. Из этого, казалось бы, можно сделать вы­
вод, что «либерализма вообще» не существует —реальным быти­
ем обладают лишь исторически реализовавшиеся «либерализмы».
О том же самом свидетельствует, как кажется, и сама история воз­
никновения первых форм либерализма. Однако (и в этом видит­
ся нам заслуга указанного энциклопедического издания) несов­
местимость «либерализмов» отнюдь не выглядит здесь свидетель­
ством смерти самого объединяющего их явления.
Так что же заставляет нас называть одним термином не согла­
сующиеся между собой идеологемы? Очевидно, причастность этих
последних к идее политического освобождения — идее, впервые
ставшей в Новое время насущной (практической) необходимос­
тью для огромного числа людей, представителей самых разных
слоев христианских обществ. Да, речь поначалу шла именно о
христианской цивилизации: в том, как понимали задачу освобож­
дения лучшие европейские умы, долгое время главенствующим
мотивом оставалось новозаветное: «и познайте истину, и истина
сделает вас свободными» (Ин. 8:32). Свобода, если только это ис­
тинная свобода, должна была отражать «объективное» —если не
Бога, то Субстанцию (Б. Спиноза), Материю с ее необходимыми
связями (К. Маркс).
Вместе с тем, на временном отрезке между спинозовским XVII
и Марксовым XIX веком как бы невзначай возникает фигура анг­
лийского скептика Давида Юма, чье понимание свободы, на пер­
вый взгляд, ничем не отличается от классического. Наша воля,
которой мы склонны приписывать независимость от внешнего,
сама есть лишь частичка этого внешнего. Развивая спинозист­
ский объективизм, Юм нащупывает его логический предел («Сво­
бода, противополагаемая необходимости... равносильна случай­
ности, которой, по всеобщему признанию, не существует»2) —но
вот уже за этим пределом шотландским мыслителем открывается
новый простор для современной философии свободы. По ту сто­
рону от возникающего нового видения остаются не только такие
деятели, как социалист-утопист Р. Оуэн, объявивший войну сво­
боде воли как «вредному заблуждению» и винящий ее едва ли не
во всех бедствиях общества модерна, но и сам Спиноза с его «не
плакать и не смеяться, а понимать...».
Для Юма проблема свободы не разрешается требованием по­
знания необходимости, равнозначным призыву к очищению че­
ловеческой практики от случайностей, ошибок. Идея свободы для
него хотя и ложна, но неистребима. Постулировать же неистре­
бимость данной иллюзии —так, как это сделал Юм, —все равно,
что признать ее «легитимность», возможно, даже, фундаменталь­
ность в качестве действующего элемента общественного цело­
го. Всякий раз, когда человек совершает поступки, исходя из пре­
зумпции свободы воли, имеет место «ложная» исходная посыл­
ка. Но ведь порожденное этой посылкой действие не фиктивно,
оно (не устает повторять Юм) реально, как реально любое созна­
тельное целенаправленное действие. И, как любое реальное дей­
ствие, оно способно приносить действительные результаты. Го­
воря иначе, Юм первым представил в политико-философском
ракурсе некое специфическое отличие человеческого универсума
от естественно-природного мира: в мире людей иллюзия способ­
на порождать реальность! Открытая модерном оппозиция «при­
родное —культурное» стала в его философии путем возвращения
в политическую философию понятия свободы в новом качестве.
Думается, появление такой философии не где-нибудь, а на роди­
не либерализма, в Англии, было событием далеко не случайным.
Юмовская трактовка феномена свободы своей диалектичностью
предвосхитила практические проблемы и порожденные ими ме­
таморфозы всей совокупности либеральных практик наступаю­
щей эпохи.

«Золотой век либерализма»:

политический партикуляризм против Свободы
Деятельность либеральных партий и движений Британии кон­
ца XVIII —начала XX вв., первых в истории либеральных партий,
во многом игнорируемая носителями «высокой» теории, слиш­
ком часто расценивалась (и расценивается) философами как вовсе
не отражающая сущности свободы. Подобное способно вызвать
недоумение, ибо если соотнести принципы первых либералов с
европейскими общекультурными, в данном случае —христианс­
кими критериями («познайте истину, и истина сделает вас сво­
бодными»), то нельзя не согласиться, что политики «золотого века
либерализма» знали толк в «истинной» свободе. Ведь и либера­
лы-рыночники, и сменившие их социал-либералы сумели взойти
на гребень политической жизни, несомненно, благодаря тому, что
каждое из этих движений не просто постигло «истину» своей эпо­
хи, но и стало в своих достижениях практическим олицетворени­
ем всего, что почитала за истинные цели нации политически ак­
тивная часть британского общества. Британский либерализм
XIX в. взял на себя миссию разрешения не только узко-полити­
ческих, но и культурных проблем, таких, как проблема нравствен­
ного обновления нации.
Выяснилось, однако, что именно на пике популярности с ли­
бералами может происходить нечто вроде доктринального само­
убийства: интерес к свободе ослабевал в их рядах по мере реали­
зации конкретных, обусловленных местом и временем институ­
тов и практик освобож дения. Так, продолж ив ссы латься на
историю Великобритании, мы увидим здесь пример того, как вос­
хождение к власти сторонников либерализма laissez-faire, давшее
мощный толчок развитию в этой стране рыночной экономики,
одновременно вызвало растущее разочарование в выдвинутом
временем образе свободного общества, в самом идеале Свободы.
Разочарование дало о себе знать как раз тогда, когда идеал был
успешно реализован политическими последователями «философ­
ских радикалов» И. Бентама и Дж. Милля. Примерно к 60-м го­
дам XIX века желанная свобода была обретена на практике. Но
вопреки уверениям либералов-рыночников, оказалось, что пред­
принимательская «свобода рук» далеко не всем несет благо: в Бри­
тании второй трети XIX в. число жертв этой свободы росло столь
же угрожающе, как и число людей, больше нежелающих слышать
о Свободе. Эта кризисная для страны ситуация породила острую
нужду в духовных лидерах, каковым и стал Милль-младший (сын
«философского радикала» Джеймса Милля). Со знаменитой ра­
боты Дж.-С. Милля «О свободе» собственно и берет начало эпоха
расцвета иного, социально-ориентированного либерализма. Од­
нако расцвет этот пришелся лишь на конец XIX в., а в 60-е годы
потребовался весь талант маститого политического философа,
весь его моральный авторитет для того чтобы убедить нацию, что
Свобода («свобода вообще») есть нечто гораздо более человечное
и общественно значимое, нежели пресловутая свобода рынка3.
Надо сказать, что в этот период в британском обществе уже
полным ходом шла напряженная духовная работа. Одним из ее
наиболее поздних плодов и стало то изменение общего полити­
ческого менталитета и политических практик страны, благодаря
которому Великобритания оказалась образцом для подражания
для всех современных стран. Новое морально-политическое един­
ство рождалось, как и положено, в муках. В противостоянии по­
люсов стирались различия между философией и искусством, воп­
росами культуры и идеологии. Социал-дарвинизму Г. Спенсера
(его кредо: если бедняки недостаточно приспособлены для ж из­
ни, они умирают, и это самое лучшее, что они могут сделать) про­
тивостояла в английской литературе великая гуманистическая
традиция в лице Ч. Диккенса, а также рожденная XIX веком ан ­
тибуржуазная сатира (У. Теккерей и Б. Шоу). Лорд Актон, исто­
рик и философ, автор капитального труда «История свободы»,
оглядываясь на прошедшие века, писал: «Свобода является наи­
более сильным после религии мотивом добрых дел и самым рас­
пространенным предлогом для преступлений».
Наиболее знаменитым из «новообращенцев» эпохи стал вли­
ятельнейший политик У.Ю. Гладстон (1809 —1898). Воспитанный
в олигархической семье ливерпульских коммерсантов, Гладстон
в начале своей политической карьеры занимал крайне реакцион­
ные позиции в среде тори (партии, являвшейся предшественни­
ком современных консерваторов). Однако не случайно об этом
политике говорили, что он был способен влиять на всех, и только
Актон был тем человеком, кто мог влиять и влиял на Гладстона:
уже в 1868 г. Гладстон был избран лидером (правящей) либераль­
ной партии и стал на этом посту бессменным и весьма харизма-
тичным лидером «новых либералов». Его политическое кредо:
«борьба за свободу является в своем последовательной развитии
также и борьбой за равенство»4. И действительно, если говорить
о реальном освободительном содержании социал-либерализма
(движения, возглавленного Гладстоном), то суть его составляет
стремление ограничить аппетиты предпринимателей, обуздать
прежний либерализм. Пресловутой «свободе рук», исторически
реализовавшейся в форме эксплуатации капиталом всех слоев
общества, этот либерализм противопоставляет идеал освобожде­
ния от крайних форм эксплуатации беднейших (в первую очередь,
трудящихся) классов. Эта новая цель-ценность в сущности вопло­
щала такую же партикулярную свободу, каковой оказалась пре­
жняя свобода, добытая «философскими радикалами». При этом
следует помнить, что обретение как первой, так и второй не было
бы возможным, если бы собственно политическим трансформа­
циям не предшествовала морально-политическая мобилизация
общества в целом под знаменем Свободы с большой буквы.

Динамика политической свободы

и роль «философского субстрата»
Такую возможность открыло для британского общества упо­
минавшееся уже эссе «О свободе» Дж.-С. Милля. Об этом произ­
ведении исследователи спорят с самого момента его первой пуб­
ликации и вплоть до сегодняшнего времени. Обозревая с пози­
ций современной теории накопивш ийся за это время спектр
мнений, можно вычленить главное политико-идеологическое
послание автора. Оно —в возвращении в духовную жизнь обще­
ства Свободы с большой буквы, в противодействии предприня­
той либералами-рыночниками попытке «приватизировать» это
понятие. Учитывая же то, что было сказано нами относительно
присущего политической свободе партикуляризма, можно зафик­
сировать как самую интересную особенность эссе факт частич­
ного возврата Милля от политического к философско-антропо­
логическому понятию свободы.
Данный факт достоин осмысления. С одной стороны, Милль-
младший, будучи верен утилитаристской интеллектуальной тра­
диции, не ставил, не мог ставить перед собой задачи подмены по­
литического понятия свободы каким-либо иным пониманием —
об этом свидетельствуют, в частности, более поздние его труды
по политической теории. С другой стороны, наиболее впечатля­
ющую часть его теории свободы составляет противоречащая ути­
литарным посылкам попытка «взлететь», подняться не только над
политической конкретикой, но и над концептуальными ограни­
чениями его собственной утилитаристской философии.
Здесь само собой напрашивается предположение о неизбеж­
ности подобного возврата на антропологический уровень в усло­
виях смены политико-философских парадигм, ибо если полити­
ческая свобода партикулярна, если, стало быть, в своем существо­
вании она зависима от внешнего политического «контекста», то
функция удержания представлений о свободе в условиях смены
парадигм должна принадлежать не политике, а культуре как не­
кой всеобъемлющей реальности, ответственной, так сказать, за
сохранение «связи времен». Мысль о наличии между свободой и
культурой неразрывной связи получает развитие в наше время. Вот
что пишет в этой связи, например, В.М. Межуев: «Культура в са­
мом исходном своем определении —это все, что существует в силу
и в результате человеческой свободы, является ее предметным
воплощением. Открытие свободы в сфере природной и всякой
иной необходимости и стало причиной последующего обрете­
ния культурой в сознании людей своей собственной территории
и границ»5.
Такова, в основных чертах, логика исторического взаимодей­
ствия понятий «либерализм» и «свобода». Поставив перед собой
задачу выявления исторической динамики переходов от полити­
ческого к общефилософскому мышлению о Свободе и обратно,
мы поначалу намеренно сгладили острые углы представленного
«взаимодействия свобод». На дележе, конечно, это в высшей сте­
пени проблематичная связь, в чем можно убедиться при более
подробном изучении истории понятия свободы в философии
Нового времени.
В рамках данной статьи есть смысл сосредоточиться лишь на
одной из этого круга проблем, а именно на факте сохранения —
на всем протяжении Нового времени —двух принципиально раз­
ных позиций в отношении к Свободе. Эти позиции, несмотря на
взаимную противоположность, вместе составляли (и составляют)
то, что можно назвать мейнстримом современного философского
осмысления феномена свободы. Так получилось, что исторический
предшественник указанных трендов Д. Юм, концепцию которо­
го мы описали в начале статьи, оказался по отношению к обоим
этим пониманиям философом-маргиналом, носителем некоего
«отложенного на будущее» направления мысли. Юм сделал пер­
вый шаг по сближению метафизической Свободы с непосред­
ственными практиками либерализма. Однако в дальнейшем ини­
циативу в этой сфере перехватила альтернативная философская
традиция. Речь идет об эпохе, открытой либеральным XIX веком.
Начиная с этого времени, связь философии с практиками поли­
тического освобождения осуществляется при помощи концепту­
ального инструментария, предлагаемого, с одной стороны, ути­
литаризмом, а с другой —кантианством как его антиподом.
Утилитаризм, этическое учение, задуманное И. Бентамом,
имел своей главной целью уничтожение созданной метафизикой
пропасти между, с одной стороны, моралью как отвлеченно-тео­
ретическим учением о «должном», а с другой —моралью как эле­
ментом реальных жизненных практик. Указанная цель достига­
лась утилитаризмом через введение в систему этики понятия
пользы. В прежних этических теориях этому понятию совершен­
но не уделялось внимания, в системе же утилитаризма польза взя­
ла на себя роль основополагающего понятия: «Природа постави­
ла человечество под управление двух верховных властителей, стра­
дания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что
мы можем делать, и указывать, что мы должны делать... Принцип
полезности признает это подчинение и берет его в основание той
системы, цель которой возвести здание счастья руками разума и
закона»6.
Подобная революция в этике отражала породившую ее ситуа­
цию общего идейно-нравственного кризиса и сама работала на
перспективу разреш ения этого кризиса в некоем новом умона­
строении, некой новой общественной морали. Утилитаризм по­
ставил перед теорией морали целый ряд новых вопросов, не бу­
дучи, однако, готовым к тому, чтобы предложить сколько-нибудь
убедительные ответы на них. И, несмотря на это, влияние его было
огромным, так как «этика пользы» реально соответствовала по­
требностям, диктуемым общественно-политическими практика­
ми указанной эпохи.

И. Кант: метафизика морали, категорический императив

и природа политического
Первым крупным мыслителем, всерьез озаботившимся угро­
зой узурпации «этикой пользы» статуса нового властителя душ,
был не кто иной, как И. Кант. Выработанному им в противовес
утилитаризму учению о свободе суждено было стать предмето­
образующим для всей эпохи модерна во многом благодаря тому,
что философ первым сумел оценить влиятельность своего идей­
ного оппонента — утилитаристской морали, при его жизни еще
не ставшей идеологией. В этом качестве (морального антитезиса)
кантовский концепт свободы по сей день не утратил своего рево­
люционизирующего значения.
По мнению Канта, теоретически несостоятельным является
само натуралистическое основание, на котором зиждутся этичес­
кие принципы утилитаризма. Его ответ утилитаризму формули­
руется в терминах «гильотины Юма», исключающей возможность
взаимоперехода между дескриптивными и прескриптивными суж­
дениями: основатель утилитаризма Бентам, ничтоже сумняшеся,
подводит понятие долга под «принцип полезности», в основе к о ­
торого лежит стремление всего живого к удовольствию и непри­
ятие живыми существами страданий. Для Канта подобная зави­
симость воли от чувств гетерономна (аморальна) по определе­
нию. Свобода же видится философу как состояние автономии и,
следовательно, как conditio sine qua non моральной жизни. Сво­
боду как атрибут истинно человеческого существования Кант на­
прямую связывает с понятием долга: «Человек живет лишь из
чувства долга, а не потому, что находит какое-то удовольствие в
жизни»7.
Это позиция столь же возвышенная, сколь и созерцательно-
отвлеченная. Подобные радикальные суждения о фиктивности
идейного фундамента «этики пользы» мог позволить себе только
мыслитель из страны, находившейся на обочине основной евро­
пейской линии развития; мыслитель, обособивш ийся даже от
политики собственной страны с ее провинциальной невовлечен­
ностью в политическую «злобу дня». Поистине мало было обла­
дать философским талантом —надо было быть еще и «кенигсберг­
ским затворником», чтобы в ситуации триумфального восхожде­
ния «эконом ического человека» указы вать на отсутствие в
утилитаризме рефлексии по поводу долга. Как тут не вспомнить
токвилевское: «В человеке ангел обучает грубую тварь искусству
удовлетворять свои потребности». Главный долг человека —пере­
силить в себе «естественное», в этом же — главная потребность
человека. Религиозное происхождение такой позиции несомнен­
но, но не оно составляет суть кантовской этики. Для Канта фено­
мен самопреодоления детерминирует человеческое, небожествен­
ное начало. Речь идет о некоем безразличном к культурно-исто­
рическому контексту «самотрансцендировании». В той мере, в
какой человек возвышается над собой природным, он обретает
возможность свободы как самоопределения, самокаузации. Это —
автономия, единственное возможное основание морали. Так, по
крайней мере, выглядит кантианская версия морали в ее проти­
востоянии утилитаристской этике.
Как заявляет Кант в «Основоположениях метафизики нравов»,
главной целью его моральной философии является отыскание
фундаментального принципа морали. Конкретно вопрос об ис­
тинных основаниях морали решается им в аспекте разных степе­
ней «самопринуждения воли». В самом акте желания, вожделе­
ния к чему бы то ни было, убежден Кант, нет еще никакой связи с
моралью. Ж елание должно стать волей, автономность которой
собственно и наделяет человеческое действие достоинством мо­
ральности. Но подобной трансформации в реальности противо­
стоит множество повседневных поступков человека, фактически
наделенных разными степенями императивности. Так, руковод­
ствуясь оценкой степени императивности воления, Кант стремит­
ся выделить среди объектов воли тот, который явит собой безус­
ловную моральную ценность. Конечным результатом его усилий
становится формула категорического императива: «Поступай
только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то
же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»8.
Иными словами, безусловно морально то воление, которое мог
бы признать таковым любой из людей. Следовательно, индиви­
дуальное воление может окончательно удостоверить свою м о­
ральность (автономию) только в акте присоединения к ней дру­
гих воль.
С позиций современной ментальности достигнутая Кантом
формула определения степени моральности действия выглядит
даже чересчур открытой для сугубо политических толкований.
Слишком нетривиальна, нетипична для традиционных систем
этики имплицируемая таким ходом мысли возможность —возмож­
ность конструировать моральные критерии в зависимости от ре­
зультатов деятельностно-волевого взаимодействия между инди­
видуумами. Однако эта «рискованность» кантовской мысли тщ а­
тельно затеряна в сложном хитросплетении выработанных им
понятий и уточнений. В результате поиски ответа на вопрос о том,
как может индивидуальная воля стать обязательной для всех, вы­
нуждают философа ограничиваться рассмотрением чисто интел­
лектуального действия.
Несмотря на это ограничение, влияние кантианства на сферу
политического действия оказалось огромным. О масштабах рево­
люции, произведенной идеями Канта, можно судить уже по тому
факту, что достойным оппонентом кенигсбергского мыслителя
признается ныне отнюдь не утилитаризм с его упрощенными
суждениями о долге, а сам Аристотель, олицетворяющий господ­
ство в морали принципа эвдемонизма. Вопрос о возможности син­
теза данных этических теорий специалисты относят к числу глав­
ных вопросов современной европейской этики. Согласно А.А. Гу­
сейнову, сложность этой задачи проистекает из противоположности
исходных этических позиций этих философов: «По Аристотелю
есть моральные поступки, но нет общего морального закона. По
Канту напротив, есть моральный закон, но нет моральных поступ­
ков»9. В этом выводе содержится одна из главных высказываемых
претензий к этической системе Канта, делающая весьма уместным
политико-философское комментирование данной противоречивой
составляющей кантовского наследия. Тезис об утрате поступка под­
держивает критический настрой политико-философских обраще­
ний к Канту. Ведь если этическая мысль может позволить себе до
поры до времени ограничиваться развитием одного из двух аспек­
тов (закон или поступок), то для мысли политической рефлексив-
ное соединение того и другого в рамках единого учения является
конституирующим моментом всякой политической теории, коль
скоро она желает быть современной.
Вернемся к кантовской критике утилитаризма. Последний, по
мнению Канта, слишком примитивен для того чтобы претендо­
вать на знание сущности человека; эту сущность следует выражать
в понятиях, принципиально не сводимых к тем, какими мы опи­
сываем явления природы. Так возникает тема «чистоты» практи­
ческого разума; практический разум отнесен Кантом к «способ­
ности желания», которая, в свою очередь, является общей «для
всех разумных существ», так как содержит в себе «одно и то же
определяющее основание воли». Любой из современных исследо­
вателей усмотрел бы за этим нанизыванием понятий не что иное,
как намерение отделить человеческое от биологического; при этом
расширение в сторону «всех разумных существ» было бы опуще­
но как понятийно избыточное. Но для Канта здесь нет избыточ­
ности; рефрен о неких разумных существах, возникающий вся­
кий раз, как заходит речь о чистом разуме, призван отделить в
человеке его индивидуальное (антропологическое) от в человеке
же воплощенных всеобщих законов нравственности. Ибо «если
предположить, что конечные разумные существа думают совер­
шенно одинаково и в отношении того, что они признают объек­
тами своих чувств удовольствия или страдания... то все же они
никак не могли бы выдавать принцип себялюбия за практический
закон, так как само это единодушие было бы только случайным.
Определяющее основание всегда имело бы только субъективную
значимость, было бы только эмпирическим и не имело бы той
необходимости, которая мыслится в каждом законе, а именно
объективной необходимости из априорных оснований»10.
В аспекте анализа оснований нравственного закона сказанное
способно дать повод к размышлению (несомненно, не раз пред­
принимавшемуся философами самого разного толка) о причинах
столь жесткого противопоставления Кантом «миров» — эмпири­
ческого и сверхчувственного. Подобное вопрошание продолжает
оставаться актуальным, ибо ни кантовский тезис о всеобщем ха­
рактере практического закона, ни туманный образ «всех разумных
существ» не являются постулатами этической теории как таковой11.
Примечательно, что с одной стороны, у кенигсбергского мыслите­
ля не возникает сомнений касательно законности самого понятия
«разумного существа вообще» (он не ставит вопроса: не есть ли ра­
зум атрибут самого человека); с другой —он подчеркивает, что не
собирается «изобретать» новой этики, а лишь по-новому описыва­
ет то, что миру было известно всегда. Но очевидно, что в качестве
«всегда известного» обычный человек, скорее, готов принять не эти
характеристики, атрибутируемые Кантом «умопостигаемому миру»,
а пресловутую власть над людьми моральных норм и представле­
ний. Поэтому важнейшая функция кантовского априоризма лег­
че всего усматривается в обещании помыслить специфику мораль­
ной жизни людей, содержащемся в этом принципе.
В этой связи важно отметить: очевидным фактом является для
нас не то, что мораль, выделяющая человека из прочих объектов
чувственного мира, относится к сфере сверхчувственного, умо­
постигаемого, а иное: сама сфера умопостигаемого постулирует­
ся Кантом для того, чтобы служить объяснением феномена чело­
веческой морали. Просвещение, к деятелям которого Кант спра­
ведливо относил самого себя, ценило ум — Разум — настолько
высоко, что позволило ему фактически стать преемником низвер­
гнутых божеств ушедших эпох, их местоблюстителем. В этом воп­
росе он не мог позволить себе скепсис — подобное означало бы
размывание концептуальных устоев принципа априоризма. А эти
устои и без того достаточно слабы:
«Если бы в отношении существа, обладающего разумом и во­
лей, истинной целью природы было сохранение его, его преуспея­
ние —одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень
плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намере­
ния. В самом деле, все поступки, какие ему следует совершать для
этого, и все правила его поведения были бы предначертаны ему
гораздо точнее инстинктом и с помощью его можно было бы дос­
тигнуть указанной цели гораздо вернее, чем это может быть ког­
да-либо сделано при помощи разума»12.
Ранее, при рассмотрении тезиса об особой природе морали,
Кант мог с полным основанием ссылаться на его общепризнан­
ность. Что же касается приведенного утверждения о нефункцио-
нальности разума в плане обеспечения «счастья», то с ним дело
обстоит сложнее, ибо оно лишено подобной поддержки. В итоге
положение об «избыточности» разума с точки зрения общебио­
логических потребностей (и, как следствие, предназначенности
его для какой-то «высшей цели»13) практически постулируется им,
а не доказывается. Но остается неразъясненным факт утилитар­
ного пользования разумом, и, думается, именно он подталкивает
Канта к разработке крайне изощренного представления о «разу­
мах», которые он вынужден выстраивать в сложную иерархию —
иерархию, в полном объеме никем из последующих мыслителей
не востребованную и оставшуюся благодаря этому «фирменным
знаком» собственно кантовского гения. В результате, под тяжес­
тью возложенной на него этической роли, понятие разума — на
его «априорном» полюсе —раздувается до размеров непознавае­
мого Абсолюта.
 На этом фоне категорический императив привлекает своей
концептуальной незаангажированностью. Формула его (это до­
казано временем) способна будить философское воображение
даже в отсутствие всякой связи с обслуживающим ее громоздким
понятийным аппаратом. В императиве кантовское требование к
индивиду выражено осторожным «мог бы пожелать», между тем
как требование «пользоваться собственным разумом» в полную
силу звучит в другом месте14. В формуле же императива Разум вовсе
не упоминается. Для обладателя развитой философской интуиции,
каким был Кант, подобное не случайно. Способность ощущать уяз­
вимость тех или иных из своих построений очевидно никогда его
не покидала. Все это дает нам шанс оценить относительную неза­
висимость важнейших суждений Канта от им же созданной ми­
фологии Разума.
Думается, не случайно современные политические учения,
жестко ориентированные на кантовскую этику и игнорирующие
описанный здесь идейный «крен», сталкиваются с серьезными
трудностями. Речь идет, прежде всего, о «делиберативном» трен­
де современного либерализма в обоих его вариантах. Надо ска­
зать, что «постметафизический» поворот современной философии
в целом затронул, разумеется, и политическую этику кантианс­
кого толка. Он не позволяет известным авторам брать необходи­
мые им для рассмотрения политики понятия из трансценденталь­
ного «практического разума», подобно тому, о котором писал Кант.
Вместе с тем, в ходу продолжают быть основополагающие для этих
систем понятия «идеальной речевой ситуации» (у Ю. Хабермаса) и
«изначальной позиции» (у Дж. Ролза), являющиеся прямым порож­
дением принципов кантианства15. Фигурирующее в обеих теори­
ях требование «рациональности», в сущности, есть воспроизве­
дение исходного кантовского представления: «Позиция Канта
состоит не в том, что миссис Смит или мистер Джонс должны де­
лать то, что считают нужным. Скорее, речь идет о том, что рацио­
нальная (verniinftig) природа, к коей причастен каждый человек,
существует в форме категорического императива — единого для
всех морального закона»16.
Все это заставляет нас вновь обратиться к категорическому
императиву, точнее, к альтернативным восприятиям его со сто­
роны других известных последователей Канта. Ибо из опыта упо­
мянутых современных теорий, как представляется, можно сделать
достаточно ясный вывод о том, чего именно не достает приведен­
ному пониманию кантовского императива для того, чтобы он мог
отвечать интеллектуальным запросам современного общества.
Ему недостает понимания, что постулируемый Кантом Разум до­
лее не может сохранять за собой привилегированную позицию
некой исходной и, стало быть, не подлежащей критическому воп-
рошанию сущности —хотя бы потому, что современность уже не
в состоянии отрицать факт множественности разумов (истин,
образов мысли). Само политическое бытие современного мира
опровергает фактом своей возрастающей плюральности миф о
монологичном разуме. Но много ли стоит в таком случае заклю­
ченное в императиве требование универсализации индивидуаль­
ного? —Много. Именно в ситуации конечности, неабсолютности
практического разума (столь наглядно представленной перипе­
тиями британской свободы в «золотой век» либерализма) стрем­
ление к универсализации «максимы» индивидуальной воли не
только не утрачивает актуальности, но и являет миру свое поли­
тическое измерение.

ПРИМЕЧАНИЯ

'Либерализм / / Новая философская энциклопедия в 4-х т. Т.2. — М.:

Мысль, 2001. - С. 393.
2Юм Д. Исследование о человеческом познании / / Соч. в 4 т. Т.4. —М.:
Канон+, 2009. - С. 97.
3 См.: Freeden М. The New Tiberalism: An Ideology of Social Reform. —
Oxford: Clarendon Press, 1978.
4См.: Гобхаус Л.Т. Либерализм / / О свободе. Антология мировой либе­
ральной мысли (1-я половина XX века). —М.: «Прогресс —Тради­
ция», 2000. —С. 94.
5Межуев Б.М. Идея культуры. Очерки по философии культуры. —М.:
Прогресс-Традиция, 2006. —С. 44 —45.
6Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства.
- М.: РОССПЭН, 1998. - С. 9.
I Кант И. Критика практического разума / / Кант И. Собр. соч. В 8 т.
Т. 4. - М.: Чоро, 1994,- С. 479.
йКант И. Основоположения метафизики нравов / / Там же. —С. 195.
9 См.: Гусейнов А.А. Ценности и цели: как возможен моральный посту­
пок? / / Этическая мысль. Вып. 3. —М., 2002. —С. 4.
10Там же. - С. 402.
II Кант особо указывает, что разработанная им теория морали «для сво­
его применения к людям нуждается в антропологии» (см.: Кант И.
Основоположения метафизики нравов. —С. 184).
12Кант И. Основоположения метафизики нравов. —С. 163.
13Кант И. Критика практического разума. —С. 447.
14См.: Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? / / Кант И.
Собр. соч. В 8 т. Т. 8. - М.: Чоро, 1994. - С. 29 - 37.
15Так, по признанию самого Ролза, изначальную позицию «можно рас­
сматривать... в качестве процедурной интерпретации кантовских
понятий автономии и категорического императива в применении
их к эмпирической теории» (Rawls J. A Theory of Justice (revised
edition). —Harvard: Harvard University Press, 1999. —P. 226).
16 C m .: Richardson H.S. John Rawls / / The Internet Encyclopedia of
Philosophy (www.iep.utm.edu/r/rawls.htm).
 Аннотация
Либерализм представляет собой исторически первый опыт трансляции пред­
ставлений о человеческой свободе на язык политических практик. В работе да­
ется политико-философское обоснование факта множественности «либерализ-
мов», партикулярности репрезентируемых ими образов и практик свободы. Фе­
номен политической свободы анализируется как составная часть общекультурных
практик свободы, характеризующих современный социум. Проблема политичес­
кой свободы рассматривается через призму критики утилитаризма и кантиан­
ства —философского «мейнстрима» модерна в части развития понятия свободы.
Ключевые слова:
либерализм, политический партикуляризм, утилитаризм, «этика пользы»,
рыночный/социал-либерализм, кантианство, автономия, свобода воли.

Summary
Liberalism is the historically first effort to translate the idea of human freedom
into the realm of political practice. The investigation provides a politico-philosophical
account for the plurality of liberalisms, as well as for the particularistic nature of liberal
practices. The phenomenon of liberty is analyzed as part and parcel of modern cultural
practices of freedom. The problem of liberty is interpreted in terms of critique whose
objects are utilitarianism and kantianism —representatives of modern mainstream insofar
as the concept of freedom is concerned.
Keywords:
liberalism, political particularism, liberty, utilitarianism, «ethics of utility», laissez-
faire/social liberalism, kantianism, autonomy, free will, rights-oriented liberalism.
 Шевченко С.Ю.
Биомедицина между утилитаризмом и надеждой
Институт философии РАН
(Россия, Москва)
doi: 10.1841 l/lj-08-2018-53
idsp: 00000ldj-08-2018-53

Аннотация
В статье рассматривается казус с рекомендацией британским регулятором системы
здравоохранения (NICE) двух современных таргетных препаратов. Показано, что
несмотря на утилитаристский характер методологии принятия решений, важным
основанием рассматриваемого выбора послужила надежда экспертов на доработку
способа применения выбранного препарата и надежда пациентов на попадание в ту
десятую часть больных, у которых средство наиболее эффективно.
Ключевые слова: биоэтика, утилитаризм, экспертное знание.

Abstract
The article discusses the case with the recommendation of two modern targeted drugs by
British health system regulator (NICE). Despite the utilitarian nature of NICE decision-making
methodology, the choice was determined with experts' hope for evolution of selected method and
the hope of patients for having maximal therapeutic pesponce (while the chance rate is 1:10).
______Keywords: bioethics, utilitarianism, expert knowledge._____________________________

Рассматриваемый ниже казус регламентации использования некоторых

современных препаратов для лечения меланомы призван показать взаимную значимость
методологического и эпистемологического анализа, а также биоэтического описания и
оценки ситуации.
Контекстный анализ употребления термина «персонализированная медицина» в
более чем шестистах биомедицинских публикациях показал, что у авторов нет его четкого
и единого понимания. Итоговое же определение по результатам семантического анализа
сводится к тому, что персонализированная медицина ищет пути улучшения
стратификации пациентов и оптимизации времени и сроков их лечения благодаря
использованию биологической информации на уровне молекулярных путей
возникновения и развития заболевания (в частности, биомаркеров), полученной благодаря
генетике, протеомике и метаболомике [1].
Другим важным медицинским термином, имеющим гуманитарные, и что не менее
важно - фармакоэкономические - коннотации, служит «таргетный препарат».
Направленность препарата точно на патологический молекулярный агент, снижение
воздействия на «здоровые» обменные процессы, выступает крайне важной точкой для
маркетингового продвижения препарата, кроме того через причастность к сфере высоких
технологий играет определенную роль в легитимации высоких цен на препарат. Для
ясности дальнейшего изложения поясним, что сегодня существует два основных типа
таргетных препаратов: названия первых, ингибиторов тирозинкиназы, малых молекул
оканчивается на -ниб, название других, моноклональных антител, более крупных
белковых молекул на -маб.
Вемурафениб - таргетный препарат для лечения меланомы, вышедшим на рынок
менее пяти лет назад. Он предназначен для блокирования активности белка BRAF в
группе пациентов, в клетках опухоли которых ген этого белка имеет определенную
мутацию. Ипилимумаб также является таргетным препаратом для лечения меланомы, но
его действие обусловлено «снятием с тормозов» Т-лимфоцитов, иммунных клеток,
способных бороться с опухолью. Он также действует на строго определенную
молекулярную мишень, которая, однако, не является причиной возникновения или
развития заболевания.
Мы рассмотрим рекомендации по применению вемурафениба и ипилимумаба,
подготовленные NICE (National Institute for Health and Care Excellence) британским
аналогом FDA, органа, регулирующего в том числе оборот и применение лекарственных
средств. В основе используемой NICE методологии лежит фармакоэкономический
показатель (ICER - Incrementalcost-effectivenessratio), представляющего собой сумму
затрат на лечение в расчете на год абсолютно качественной продленной благодаря
лечению жизни (QALY - quality-adjustedlifeyear). К примеру, стандартный курс препарата
А стоит 30 тыс. фунтов, в среднем он продляет жизнь больных меланомой на 2 года, но
из-за снижения качества жизни из-за серьёзного заболевания и побочных эффектов
лечения, каждый год оказывается равен 0,3 года абсолютно качественной жизни. Итого на
0,6 года абсолютно качественной жизни тратиться 30 тыс. фунтов, что в расчете на год
дает 50 тыс - таков показатель экономической эффективности препарата А. К слову 50
тыс. - это пороговое значение, при превышении которого NICE не может рекомендовать
применение препарата, что не означает его неэффективности, а говорит о том, что его
приобретение может финансироваться только из средств пациента, благотворительных
фондов и т.п.
В 2014 году ипилимумаб получил наиболее серьёзную рекомендацию NICE - он
был рекомендован как препарат первого выбора (а не в качестве опции) для лечения
пациентов с меланомой вне зависимости от наличия или отсутствия в опухолевых клетках
определённых мутаций. Хотя рекомендованный препарат и показывал свою полную
эффективность только у каждого десятого пациента, тогда как признанный резервным
вемурафениб эффективен у половины пациентов [2]. При этом дольше жили больные,
принимавшие вемурафениб: медиана выживаемости 18,4 мес. против 16,5 у ипилимумаба.
Очевидно, что у регулятора были особые, нестандартные, основания для рекомендации
препарата. Согласно обоснованию NICE «Клиницисты считают, что хотя невозможно
идентифицировать группу пациентов, у которых ответ на применения ипилимумаба будет
максимальным, у некоторых пациентов эффект от применения препарата длится крайне
долго». Как отмечается далее, «применение препарата в первой линии дает возможность
получить максимальный эффект». Иными словами, у порядка 10% пациентов реализуется
давнее стремление врачей-онкологов: превращение рака в хроническую болезнь, когда
полное излечение невозможно [3].
Сама себе методология NICE к принятию решений и в особенности его
статистическая, фармакоэкономическая часть, критикуется специалистами по
организации здравоохранения как квази-утилитаристская. При достаточной схематизации
проблему выбора между двумя описанными подходами к лечению можно свести к
классической «дилемме вагонетки», как раз направленной на критику утилитаризма.
Классическая формулировка ситуации выбора звучит так: «Тяжёлая неуправляемая
вагонетка несётся по рельсам. На пути её следования находятся пять человек,
привязанные к рельсам сумасшедшим. Вы можете переключить стрелку, и тогда
вагонетка поедет по другому, запасному пути. Но на запасном пути находится один
человек, также привязанный к рельсам. Каковы ваши действия?». По мнению
австралийского философа Питера Сингера, называющего себя утилитаристом, в рамках
всех вариантов случая с вагонеткой моральными будут действия, направленные на
спасения большинства (пятерых), ценой жизни одного [4]. Однако, как мы видим
утилитаристская методология принятия решения регулятором NICE позволила прийти к
выводам, которые при достаточной схематизации можно счесть противоположными.
Естественно, нужно принять во внимание, что в случае с меланомой альтернатива
несколько меняется: значительному продлению жизни одного противопоставляется
эквивалентное по суммарной длительности продление жизни пятерым. При этом выбор
ипилимумаба вовсе не означает спасения одного ценой жертвования пятерыми - в их
отношении могут оказаться другие средства лечения. Но вполне вероятно процессе
лечения неэффективным для большинства лекарством погибнет какая-то часть пациентов,
для которых альтернативное средство было бы эффективным. К тому же прием
неэффективного пусть и таргетного препарата означает, что все пациенты испытывают
его побочное действие, при этом подавляющее большинство - без лечебного эффекта. Так
или иначе, рассуждая в логике утилитаристской «калькуляции», суть которой в
схематизации ситуации и путей принятия решения, аналогия с дилеммой вагонетки
выглядит оправданной. Выглядит любопытным совпадением, что исходя из частот
объективного ответа (50% против 10%) - соотношение 1 к 5 из дилеммы с вагонеткой
присутствует и в случае с меланомой.
Однако общей чертой между выбором Сингера в дилемме с вагонеткой и
рекомендациями NICE можно назвать часто ставящийся в упрек утилитаризму
«рассуждение с точки зрения Вселенной». И если оценка Сингера лишь игнорирует
персональное в значении черт характера и моральных интуиций человека, делающего
выбор, то методология регулятора в данном случае дает сбой де-персонализируя
продолжительность жизни, статистически «обобществляя» всю продолжительность
жизни всех пациентов. Однако то, что инструмент дает сбой в ситуации крайне низкой
частоты объективного ответа на применение препарата и значительных различий в
«глубине» этого ответа вовсе не говорит о его принципиальной непригодности. В основу
методологии расчета стоимости QALY как раз и положена утилитаристский взгляд на
«распределяющую» справедливость. В условиях ограниченности ресурсов - а
финансовые ресурсы массового здравоохранения всегда ограничены - каждый имеет
право ждать, что на каждый день его продленной в результате лечения жизни уже
«зарезервирована» определенная сумма.
***

1. Schleidgen et al. What is personalized medicine: sharpening a vague term based on a systematic literature
review// BMC Medical Ethics. 2013.
2. Ribas A. Tumor immunotherapy directed at PD-1 // New England Journal of Medicine. 2012. Iss. 366. P.
2517-2519.
3. Dzienis MR, Atkinson VG. Response rate to vemurafenib in patients with B-RAF-positive melanoma brain
metastases: a retrospective revie // Melanoma Res. 2014. Iss. 24. P. 349-353.
4. Singer P. Ethics and Intuitions // The Journal of Ethics. 2005. Iss. 9. P. 331-352.
УДК 17.026.2:17.036:172.12

ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОГО ЭТИЧЕСКОГО

КОНСЕКВЕНЦИАЛИЗМА: ОТ ГЕДОНИСТИЧЕСКОГО УТИЛИТАРИЗМА
К УТИЛИТАРИЗМУ ЖЕЛАНИЯ

И. И. Масликова
Кшвський нац'юнальний ушверситет шен/ Тараса Шевченка, Ku'ie, Укра!на
i.i.maslikova@qmail.com

Поиск ответа на этический вопрос «как правильно жить» предполагает понимание целей
человеческой жизни, что в конечном состоянии позволяет обосновать правильный способ
мышления и поведения. Проведенный в статье анализ концепций современного консеквенциа-
лизма в аспекте максимизации благосостояния и общего блага позволяет увидеть проблемы
гедонистического обоснования блага и критерия правильности жизни в целом и институтов,
призванных обеспечивать такую правильную жизнь индивидов и общества.
Внимание сосредотачивается на следующих проблемах классического гедонистического
утилитаризма: субъективности чувство удовлетворения, наличии негедонистичних мотивов, от­
сутствия единой меры удовольствий, невозможности межличностного сравнения видов удо­
вольствия, существовании пределов максимизации удовольствий. Исследуя трансформации
современного консеквенциализму в направлении утилитаризма желаний, отмечается, что ори­
ентация на удовлетворенность, как стремление максимально реализиовать желание, для со­
временного человека, является действенным мотивом действия в направлении достижения
благополучия и критерием оценки ее жизни. При этом желание содержательно связывают с
благами, имеющими внутреннюю ценность и высокую степень валентности как для себя, так и
для других людей.
Отмечая определенные проблемы выработки желаний (изменчивость желаний, необяза­
тельная корреляция с благосостоянием, дефективность ряда желаний, сложность рационали­
зации и калькуляции каких-либо желаний и меры их интенсивности), утверждается, что форми­
рование способности к содействию благосостояния других и реализации общего блага требует
дополнительных факторов. Поэтому преодоление проблем утилитаризма желаний возможно в
синтезе с идеями этики добродетели и деонтологической этики.
Ключевые слова: этический консеквенциализм, гедонистический утилитаризм, утилитаризм
желаний, удовлетворение, радость, благополучие, благо, общее благо.

TRANSFORMATION OF MODERN ETHICAL CONSEQUENTIALISM: FROM

HEDONISTIC UTILITARIANISM TO UTILITARIANISM OF DESIRE

I. Maslykova
Taras Shevchenko National University of Kyiv, Kyiv, Ukraine
i.i.maslikova@qmail.com

Search for the answer to the ethical question how to live the right way envisages understanding
of the purpose of human life, which finally allows substantiating the right way of thinking and behav­
iour. Analysis of modem consequentialism in terms of maximising prosperity and public weal made in
the article provides an insight into the problems of hedonistic substantiation of weal and criterion of the
right way of life on the whole as well as institutions aimed at providing for such a right way of individual
and social life.
Attention is focused on the following problems of classic hedonistic utilitarianism: subjective na­
ture of satisfaction, presence of non-hedonistic motives, absence of the single satisfaction extent, im­
possibility of interpersonal comparison of satisfaction types, and existing limits of maximising satisfac­
tion. While studying transformation of modern consequentialism in the direction of utilitarianism of de­
sire, it is stipulated that orientation at content as an urge of a modern person to realise a desire to the
maximum extent is an effective prosperity motive and a criterion to assess human live. In this case
essence of the desire is associated with weal which has internal value and high valence level both for
an individual and for other people.
 When specifying certain problems of desire production (changeability of desires, optional correla­
tion with prosperity, deficiency of a range of desires, complicated nature of rationalisation and calcula­
tion of certain desires and their intensity level), it is stipulated that formation of an ability to perceive
prosperity of others and realisation of the general weal will take additional factors. Therefore, problems
of utilitarianism of desire can be overcome in combination with ideas of virtue ethics and deontological
ethics.
Keywords: ethical consequentialism, hedonistic utilitarianism, utilitarianism of desire, satisfaction,
content, prosperity, weal, public weal.

ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Исходным вопросом, который пытаются решить все философы морали, является вопрос
«Как правильно жить?». Дать на него ответ невозможно, не ответив предварительно на вопрос,
заостренный в этическом консеквенциализме: «Какова цель жизни и как ее эффективно до­
стичь?». Поиски ответа на эти вопросы позволяют решить две задачи - обосновать правильный
образ мышления и способ действия субъекта, а также обозначить критерии оценки деятельно­
сти субъектов морали в рамках сложных, предметно определенных социальных практик.
Несмотря на то, что классический консеквенциализм гедонистического толка (И. Бентам,
Дж. Ст. Милль) подвергался нещадной критике, в рамках современных теорий благосостояния
(concepts of well-being) осуществляются попытки реабилитации установки на приятное, удо­
вольствие и удовлетворение [3; 6, 1-4], которые ожидаются как результат осуществления же­
лания. Ведь действительно, что является тем главным мотивационным фактором, который за­
ставляет действовать человека в направлении максимизации благосостояния? С точки зрения
современного этического консеквенциализма рациональный человек хотел бы для себя некое
благо, осуществление которого непосредственно или косвенно принесло бы ему удовольствие
(pleasure), а интенсивность желания этого блага зависела бы от величины этого удовольствия
[2, 134]. Поскольку заявленная современными, в основном англо-американскими философами
(Р. Брандт, Дж. Гриффин, Э. Мур, Ф. Фельдман, К. Хизвуд и др.) проблематика в силу разных
обстоятельств не была актуализирована в отечественном этическом дискурсе, возникает по­
требность обращения к их исследованиям. Поэтому целью данной статьи является критический
анализ современных концепций этического консеквенциализма гедонистического толка в аспек­
те максимизации благосостояния и общего блага. Такого рода исследование позволит обнару­
жить проблемные точки консеквенциалистского обоснования блага, а также наметить перспек­
тивы этической оценки как жизни индивида, так и функционирования социальных институтов,
обеспечивающих правильный образ жизни.
РЕЗУЛЬТАТЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА ПРОБЛЕМЫ
Первой и наиболее разработанной формой этического консеквенциализма был норматив­
ный гедонистический утилитаризм, согласно которому лишь только одно удовольствие имеет
самоценность. Все другие этические ценности (дружба, благочестие, благосклонность и пр.)
считаются инструментальными, необходимыми в конечном счете для достижения удоволь­
ствия. При этом удовольствие понимается в достаточно широком смысле как приятное ощуще­
ние или опыт, имеющий такие разнообразные оттенки, как восторг, радость, эйфория, насла­
ждение, удовлетворение и пр.
Классический гедонистический утилитаризм в содержательном рассмотрении блага делал
акцент на двух его измерениях - количественном и качественном [9]. Основатель утилитаризма
И.Бентам утверждал, что ценность удовольствия зависит от количественных характеристик:
интенсивности, продолжительности, несомненности, близости и отдаленности, плодовитости,
чистоты и распространенности [1, 42-43]. Отметим, что выстроенная И. Бентамом типология
качественных различий удовольствий (удовольствия чувств, богатства, искусства, дружбы, хо­
рошего имени, власти, благочестия, благосклонности, неблагосклонности, памяти, воображе­
ния, ожидания, удовольствия, зависящие от ассоциации, облегчения [1, 46]) не позволяет про­
водить сравнение этих удовольствий между собой. Дж.Ст. Милль, благодаря которому класси­
ческий утилитаризм приобрел свою завершенную форму, разделял «высшие» и «низшие» удо­
вольствия, тем самым утверждая, что ценность блага зависит от качества удовольствия. Про­
должая эпикурейскую традицию различения телесных и интеллектуальных удовольствий, ан­
глийский философ отдает явный приоритет более возвышенным интеллектуальным и мораль­
ным удовольствиям по сравнению с чувственными удовольствиями: «Лучше быть неудовлетво­
ренным человеком, чем удовлетворенной свиньей: лучше быть неудовлетворенным Сократом,
чем удовлетворенным глупцом» [8, 35].
 Однако в дифференциации видов удовольствий у Милля происходит разрыв удовольствия
и пользы. Такие «высшие» удовольствия, получаемые в результате интеллектуальной активно­
сти и воображения - чтения, мышления, искусства, хотя безусловно похвальны, не всегда по­
лезны. При этом немалоинтересный факт, на который указывает современный американский
философ Р. Соломон, состоит в том, что будучи известным экономистом, Дж. Ст. Милль в своей
концепции не рассматривает удовольствие от физической работы и производительного труда,
которые однозначно имеют в качестве своих результатов пользу [12, 338]. Отсюда возникает
вопрос: все ли физические удовольствия с неизбежностью являются «свиноподобными», рав­
носильно как и все ли интеллектуальные удовольствия являются нравственными? [12, 338]. Та­
ким образом актуализируется проблема критерия различения удовольствий на предмет их мо­
ральной значимости. Милль эту проблему отдает на откуп общественному мнению и компе­
тентным судьям, имеющим богатый опыт и широкий диапазон личных переживаний: более цен­
ным будет то удовольствие, приоритет которому отдают те люди, которые уже его испытали [8,
34]. Однако такое объяснение остается не совсем удовлетворительным, так как не совсем по­
нятным остается процедура такого сравнения и механизм выявления общественного мнения.
Проблема качественного различения удовольствий приобретает принципиальное значе­
ние, когда речь идет не просто о благе, а об общем благе, о соотношении личного и общего ин­
тереса. Если отдельный субъект в пространстве своей приватной жизни ориентирован на раз­
ного рода наслаждения, то в условиях социального взаимодействия крайне необходимой ста­
новится иерархия ценностных различений, поскольку моральную легитимацию получает только
то благо, которое будет полезно обществу. Таким образом, ключевым моментом социальной
этики Милля является требование учета счастья других в равной степени, требование к инди­
виду быть беспристрастным, бескорыстным и доброжелательным наблюдателем, рассматри­
вая в равной мере свои интересы наряду с другими [8, 41-42]. Соответственно, общее благо как
наибольшее счастье для общества в целом будет реализовано, когда индивиды будут мотиви­
рованы «высшими» удовольствиями. Такое стремление к общему благу как «высшему» удо­
вольствию становится возможным в силу наличия у человека особых «высших» способностей -
гордости, любви к свободе и личной независимости, и главное, чувства собственного достоин­
ства [8, 35]. Благодаря таким благородным чертам характера и их культивации, совершенство­
ванию интеллектуальных способностей, правильному нравственному и физическому воспита­
нию, прогрессу науки становится возможной гармоничная реализация личных интересов и об­
щего блага, минимизация эгоизма, исправление плохих законов, несовершенных институтов,
порождаемые ими бедность, болезни [8, 37-40].
Таким образом, классический утилитаризм настаивает на исключении из сферы социаль­
ной политики видов действий, направленных на реализацию сугубо эгоистических интересов, и
обосновывает требование гармонии личных и общих интересов с тем, чтобы продвижение об­
щего блага стало привычным мотивом действий разумного человека. Хотя Милль признает, что
большинство действий осуществляются не из стремления к общему благу, из соображений ин­
дивидуальной пользы, тем не менее, совокупность таких действий составляет общее благо,
поскольку человечество коллективно, а индивиды существуют в пределах установленных кол­
лективных интересов человека [8, 41].
Таким образом, в «качественном» нормативном гедонистическом утилитаризме происходит
усложнение расчета правильности действия. И тут, казалось бы, гедонизм с его субъективно­
стью ощущений и вариативностью удовольствий терпит фиаско. Наиболее традиционные за­
мечания в отношении гедонистического обоснования выглядят следующим образом. Во-
первых, как свидетельствует опыт, далеко не все мотивы действий связаны с удовольствием.
Примером тому могут служит разнообразные случаи жертвенного поведения, бескорыстной по­
мощи, сознательной аскезы. Хотя гедонисты в такого рода негедонистическом поведении нахо­
дят скрытый гедонистический элемент, мол такие поступки в качестве своей цели имеют удо­
влетворение - радость победы над собственной чувственной или эгоистической природой, удо­
влетворенное честолюбие в глазах других людей, тем не менее вопрос сложности выявления
истинных мотивов остается актуальным. Во-вторых, идеи «максимального удовольствия», «ми­
нимизация боли», «чистого удовольствия» предполагают наличие общей меры, которой просто
не может быть в силу субъективности такого рода ощущений. В-третьих, проблемы возникают в
обосновании необходимости гедонистически ориентированного субъекта способствовать благу
других людей и общему благу, поскольку в расчете будущего действия такой субъект руковод­
ствуется исключительно собственными ощущениями и собственными состояниями сознания.
В-четвертых, в критической литературе обращается внимание на проблематичность утили­
таристского принципа максимизации блага в гедонистической трактовке. Гедонистический ути­
литаризм исходит из того, что удовольствие - это благо и его необходимо максимизировать.
Однако, как свидетельствует опыт, есть некая точка насыщения удовольствия, после которой от
удовольствия отказываются, более того оно становится нежелательным. Тем самым, подрыва­
ется основное утверждение мотивационного психологического гедонизма - удовольствие пере­
стает быть мотивом действия. В плоскости нормативного гедонизма это означает, что слишком
много удовольствия - не есть благо, а в крайних формах оно трансформируется в «антиблаго»
или страдание [5, 79].
Однако, несмотря на критику, в конце XX ст. исследователи возвращаются к переосмысле­
нию удовольствия как существенного мотивационного фактора в человеческой жизнедеятель­
ности. Удовольствие рассматривается уже не как субъективное ощущение-чувство, а скорее,
как интенциональное состояние сознания, направленное на себя и на мир вокруг [7, 550]. Ос­
нованием к такому заключению служит отсутствие у ряда «высших» удовольствий «локации
ощущения» (felt location) - сущностной составляющей любого чувственного опыта [9]. Удоволь­
ствие от решения сложной интеллектуальной задачи или от общения со старыми друзьями яв­
но не локализируется в каком-то органе чувств. При этом достаточно важным является то, что
актуализации такого «внутреннего» опыта переживания удовольствия предшествуют некоторые
предварительные акты или состояния «внешнего» опыта - убеждения, предпочтения, предвос­
хищения, желания. Таким образом, происходит четкая фиксация того, что чувственное удо­
вольствие (sensory pleasure) не тождественно ощущению удовлетворенности (feelings of
pleasure) [4, 607].
Таким образом, внимание исследователей обращается не на фиксируемое в физических
ощущениях удовольствие, а на определенное предвзятое отношение к благу, на достижение
которого направлена деятельность. Это состояние сознания может выражаться в желании бла­
га (Д. Парфит, Р. Брандт), убеждении в желательности этого блага (Г. Сиджвик), во внутренней
установке на получение удовольствия (Ф. Фельдман). Следовательно, важным становится не
ощущение как таковое, а его предвосхищение, определенная подготовленность к нему, пред­
чувствие [4, 608], т.е. установка сознания, которая подлежит рационализации и соответственно
способна быть калькулируемой, что немаловажно для утилитаристских расчетов.
Таким образом, в рамках консеквенциалистского подхода гедонистический утилитаризм
трансформируется в «утилитаризм предпочтения» или «теории желания» (Desire-based
Theories), согласно которым моральным будет считаться такое действие, которое максимизиру­
ет благосостояние. Несмотря на существующее в настоящий момент разнообразие теорий же­
лания [11], главной особенностью такого рода обоснования является то, что все они принимают
в расчет реальное состояние дел, то, что имеет значение для роста благосостояния, а не толь­
ко состояния сознания и восприятия действительности.
Утилитаризм желания формально понятие блага связывает с рациональным желанием и
внутренней ценностью желаемого. Продолжая традицию Дж. Мура в рассмотрении этого вопро­
са, благо рассматривается как нечто имеющее внутреннюю ценность («intrinsic value») для кого-
то или всех, что нравится и является желанным [2, 126-127]. Таким образом, трактуемое благо
приобретает моральное измерение тогда, когда оно становится объектом неинструментального
и альтруистического желания. Т.е. рациональное желание будет благом, когда оно имеет цен­
ность само по себе, является «хорошим по своей сути» («intrinsically good») и его хотят не толь­
ко для себя, но и для других [2, 128].
Простые теории желания (Simple Desire Satisfactionism) в оценке жизни человека исходят
из того, что жизнь считается хорошей, если все желания удовлетворены. Однако в процессе
калькуляции продуцируемых и осуществленных желаний легко заметить, что желания не ста­
тичны, они часто трансформируются в процессе жизни. То, что видится в качестве желаемой
цели подростку, в более зримом возрасте ему уже не кажется таким желаемым. Во-вторых,
проблемы могут возникать с тем, что некоторые желания, направленные на благо другого, бу­
дучи реализованными, могут не влиять на благосостояние того, кто собственно продуцировал
такие желания. Можно желать здоровья случайному попутчику, но так и не узнать о его после­
дующем выздоровлении. Такж е обычно выполняются пожелания умирающих, однако это обя­
зательство никак не связано с соображениями благосостояния того, кто вскоре умрет или уже
умер. Соответственно всерьез могут браться в расчет только собственные желания в отноше­
нии своей собственной жизни [10, 494]. Однако такое уточнение неприменимо к общему благу,
поскольку в расчет следует принимать не столько свою собственную жизнь, а жизни большого
количества людей. В-третьих, далеко не всегда способствует росту благосостояния, и даже
наоборот, приводят к понижению благосостояния других людей удовлетворение «дефектив­
ных» желаний, происхождение которых может иметь разные источники - испорченность, плохая
информированность, иррациональные представления и убеждения. В-четвертых, в опыте вза­
имодействия встречаются такие люди, для которых наиболее желанным состоянием есть не
ощущение удовольствия, а некое состояние тишины и покоя, которое не максимизируют благо­
состояние, но приносит некую ментальную фиксацию удовлетворенности жизнью. Соответ­
ственно внимание исследователей переориентируется на пропозициональное отношение,
настроенность на состояние удовлетворенности, не всегда связанную с материальными харак­
теристиками благосостояния [7, 550].
Кроме этого, с неизбежностью возникает вопрос измерения интенсивности желаний для то­
го, чтобы рационально упорядочить желания-предпочтения и определить порядок их реализа­
ции. Психологи, занимающиеся данной проблемой (Л. Т. Троланд в частности), ведут речь о так
называемом «гедонизме прошлого» [2, 135], суть которого сводится к тому, что степень жела­
ний соответствует перспективному приятному опыту, на который проецируются приятные пере­
живания подобных ситуаций из прошлого опыта. При этом настоящие желания и соответствен­
но их мотивационная сила зависят от ряда факторов. Во-первых, от средней степени приятно­
сти прошлого опыта и количества переживаемых приятных ситуаций. Во-вторых, от времени
отсутствия объекта желания (голодный хочет еды больше и способен к большему наслаждению
в процессе еды, чем неголодный человек) [2, 136].
Тем не менее, такое гедонистическое объяснение валентности объектов - не лишено кри­
тических замечаний. Во-первых, не все желания могут быть объяснены предыдущим опытом
удовольствия. Во-вторых, сложности возникают с тем, что оказывает большее влияние на фор­
мирования желаний: приятность конкретного прошлого опыта или средняя приятность типичных
опытов на протяжении всей жизни? В-третьих желание может продуцироваться не сколько вос­
поминанием о пережитой приятности, а ожиданием новизны предстоящего опыта. Таким обра­
зом, гедонистический тезис о прямой зависимости интенсивности желания и удовольствия как
результата прошлого опыта ставится под сомнение в качестве объяснительного принципа по­
ведения, ориентированного на реализацию желаний, связанных с достижением благосостояния
[2, 137-138].
Наиболее авторитетный представитель утилитаризма желания американский философ
Ричард Брандт пытается максимально снять проблемы реализации некоторых «ошибочных»
желаний. Для этого он предлагает использовать процедуру «когнитивной психотерапии», кото­
рая позволит отделить рациональные желания от иррациональных, что сделает возможным
учет будущего действия, направленного на максимизацию благосостояния. «Когнитивная пси­
хотерапия» - это процесс сопоставления желания с соответствующей информацией путем его
отчетливой многократной мысленной репрезентации в подходящее время, осуществляющийся
без давления авторитетов и принуждения с помощью наказания, поощрения или введения в
специфические состояния сознания [2, 113]. В практике «когнитивной психотерапии» могут вы­
являться ряд «ошибочных» желаний, связанных с 1) зависимостью от ложных мнений (в силу
внешних авторитетов); 2) выстраиванием собственной идентичности в процессе наблюдения за
отношениями других людей (родители, определенные социальные группы, ТВ) и соответствен­
но искусственным возбуждением желания с помощью смеси угроз, дезинформации, мнимого
общего блага; 3) переносом частных нетипичных негативных переживаний из собственного
опыта на общие ситуации или объекты (например, ненависть ко всем собакам, т.к. в детстве
укусила собака); 4) преувеличенной психологической зависимостью индивида от объекта жела­
ния из-за его недостатка или утраты (например, нехватка любви и внимания или материального
благополучия в детстве способна привести к гипертрофированному желанию славы и матери­
альных благ во взрослом состоянии) [2, 115-126].
Такая критическая работа сознания позволяет в процессе «когнитивной психотерапии» вы­
явить иррациональные, часто искусственно навязанные желания, которые с помощью разъяс­
нения могут подавляться или замещаться аутентичными естественными желаниями, направ­
ленными на достижение жизненно важных целей в пространстве личной и общественной
жизни - в личных отношениях, профессии, спорте, бизнесе.
ВЫВОДЫ
Таким образом, современный этический консеквенциализм, представленный разнообраз­
ными теориями сатисфакционизма, дают достаточно четкий критерий для оценивания как ин­
дивидуальной жизни, так и институтов, призванных улучшать условия жизни: жизнь хороша,
если человек наслаждается тем, что хочет получить [4, 604]. При этом благость жизни связыва­
ется не сколько с материальным благосостоянием, а с удовлетворенностью жизнью в целом, в
которой значительное место отводится успешности, дружбе, любви, искусству, спорту и т.д.
Обозначенные теоретические проблемы обоснования критерия правильности жизни, выявле­
ния истинных желаний, трудности их учета, формирования мотивации к способствованию благу
другого и общему благу не находят окончательного решения в рамках этического консеквенци-
ализма и сталкиваются с практическими проблемами их реализации. Следовательно, конструк-
тивным представляется развитие идеи этического консеквенциализма в направлении синтеза с
идеями этики добродетели и деонтологической этики.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ источников

1. Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. - М. : РОССПЕН,
1998.- 4 1 5 с.
2. Brandt, R. А (1979) Theory of the Good and the Right. New York : Oxford University Press.
3. Crisp R. (2014) Well-Being //The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter Edition), Edward
N. Zalta (ed.). Access Mode : http://plato.stanford.edu/archives/win2014/entries/well-being/
4. Feldman, F. (2002) The Good Life : A Defense of Attitudinal Hedonism. Philosophy and Phenom­
enological Research, 65, 604-628.
5. Feldman, F. (2006) Timmermann's New Paradox of Hedonism : Neither New nor Paradoxical.
Analysis. Vol. 66, 1 (Jan.), 76-82.
6. Griffin, J. (1990) Well-Being. Its meaning, measurement, and moral importance. Oxford :
Clarendon Press.
7. Heathwood, C. (2006) Desire Satisfactionism and Hedonism. Philosophical Studies, 539-563.
8. Mill, J.S. (2003) Utilitarianism. Consequentialism / edited by Stephen Darwall. Oxford : Blackwell
Publishing, 32-63.
9. Moore, A. (2013) Hedonism. The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter Edition), Edward
N. Zalta (ed.). Access Mode : http://plato.stanford.edu/archives/win2013/entries/hedonism/
10. Parfit, D. (1984) Reasons and Persons. Oxford : Clarendon Press.
11. Schroeder, T. (2014) Desire // The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Spring Edition), Edward
N. Zalta (ed.), Access Mode : http://plato.stanford.edu/archives/spr2014/entries/desire/
12. Solomon, R.C. (2013) Morality and the Good Life : An Introduction to Ethics Through Classical
Sources. Fourth Edition. New York City : McGraw Hill Create.
 ««Утилитаризм»» как категория в теории
государства и права
оврем енны й мир, как объ-
ективно сущ ествую щ ая
С реальность, тр удн о понять
и объяснить без пом ощ и
понятий, категорий, о п р е­
делений . В заи м одей ств и е
м еж д у лю дьми, общ ен и е как таковое,
возм ож н о только благодаря тому, что
з а определенн ы м набором символов
скры вается п р едставл ен и е (определе­
ние) о том или ином объекте м атер и ­
ального м ира, явлении или каком -либо
ином п р едм ет е, мысли, и деи . При
этом со д ер ж а н и е дан н ого понятия
(деф иниенс) связан о с сам им в в о д и ­
мым п онятием (деф иендум ). Связь
м еж д у д е ф и н и е н с о м и д еф и ен д у м о м
д о л ж н а прослеж иваться четким о бр а­
зом , с тем , чтобы упростить п р оц есс
ком м уникац ии, снизить тр а н са к ц и ­
онны е и зд е р ж к и п ер ед ач и и н ф о р м а ­
ции. П редставляется, что благодаря
так ой св я зи полезность я зы к а как т а ­
кового возр астает.
Колосов Игорь Владимирович,
главный специалист-эксперт Пра­
вового департамента Министерства
экономического развития Россий­
ской Федерации,
аспирант Института права и наци­
ональной безопасности ФГБОУ ВО «
«Российская академия народного
хозяйства и государственной
службы при Президенте Российской
Федерации» (РАНХиГС)», слушатель
экономического факультета ФГБОУ
ВО « «Московский государственный
университет им. М.В. Ломоносо­
ва»» .
Такая связь, безусловно, п р и сут­
ствует и в у ж е упом янутом понятии
«полезность», что следует и з этим оло­
гии дан н ого понятия. П од п олезно­
стью (деф иендум ) сл едует поним ать
способность, возм ож н ость того или
иного объекта, п р ед м ет а (в том числе
товара, услуги - блага) [1] удовл етво­
рять п отр ебн ости человека, социаль­
ной группы, государ ств а и др уги х
субъектов (деф иниенс) [2]. В п ервы е в
н ауке понятие «полезность» было и с ­
пользовано ш в ей ц ар ск и м м атем ати ­
ком Д ан и эл ем Бернулли [3], а п р и м е­
нительно к общ ествен ны м наукам -
И ерем ия Б ен там ом [4]. Но почем у
им ен н о этот набор и з д е с я т и си м в о­
лов: «полезность», а в англоязы чном
варианте: "utility" (иногда использует­
ся "usefulness") стал обозначать у к а ­
зан ны й д е ф и н и е н с ? Р ассм отрим как
русский, так и англоязы чны й в а р и а н ­
ты.
Д е ф и н и е н с «полезность» п р ои схо­
д и т от понятия «польза», т.е. п олез­
ность м ож н о вы разить как получение
пользы. П редставляется, что им енн о
это зн ач ен и е тер м и н а вкладывалось
И ерем ия Б ен там ом в пон я ти е "utility",
что, как у ж е было отм ечено в сн оск е
№ 6, получило отр а ж ен и е в р усск о­
язы чном п ер ев оде. Так, во «Введении
в п р и нцип ы морали и зак он одатель­
ства» И ерем ия Б ен там п о д понятием
«польза» ("utility") п он и м ает «свойство
или способность какого-нибудь п р е д ­
м ет а п р едохр ан и ть от какого-нибудь
зла или достави ть какое-нибудь благо»
[5]. В св я зи с эти м обратим вн и м ан и е
н а этимологию понятия «польза». С о­
гласно этим ологическом у словарю
М акса Ф асм ера [6], д е ф и н и е н с «поль­
за» п р ои сход и т и з ц ерк овн осл авян ск о­
го языка: «польза», диал ек тное «польга»
- то ж е , архангельское н ар еч и е [7],
ук р аи н ск ое «тльга», что озн ач ает «об­
легчение, успокоение», аналогично
польскому "ulga" - то ж е; д р е в н е р у с ­
ское «польза» (начиная с О стром ирово
Е вангелие (1056 - 1057) [8], в свою
оч ередь церковн осл авянское «пользе-
вати» озн ач ает «быть полезным»,
«пользоваться нужным». Таким о бр а­
зом , этимология понятия «полезность»,
«польза», дем он стр и р ую щ ая п р о и с­
х о ж д е н и е от понятий, которы е обо­
зн ач аю т «облегчение, успокоение», ло­
гична, поскольку полезны й м а тер и ­
альный объект (товар, услуга и др.), а
т а к ж е определ ен н ое п о в ед ен и е могут
удовлетворить потребность, тем с а ­
мым «облегчив» ее, «успокоив». Так,
н ап р и м ер , потребн ость в е д е м о ж ет
быть удов л етв ор ен а п оср едств ом п р о ­
дуктов питания. П отребление п р од ук ­
тов п итания м о ж ет «успокоить» ч ув­
ство голода, «облегчить» дан н ую п о ­
требность. Вы питы й стак ан воды
м о ж ет «облегчить» потребность в в оде,
если, конечно, человек (или ж ивотное)
испы ты вает в настоящ и й м ом ент
дан н ую потребность. В случае если не
испы ты вает и (или) д а н н о е потр ебл е­
н и е н е ограничено, то д ан н ы й стакан
воды п ер ест а ет быть полезны м, столь
полезны м, как, н ап р и м ер, алмазы*. И
наоборот, в о д а становится нам ного
более полезной, чем алмазы, в услови­
я х дом и н и р ую щ ей п отр ебн ости в в о ­
д е , при ее д е ф и ц и т е , поскольку «об­
легчению и успокоению » в д а н н о й с и ­
туац и и п одл еж и т им ен н о потребность
в в оде, поскольку о н а является осн о­
вополагаю щ ей, ж и зн ен н о н е о б х о д и ­
мой.
С уч етом вы ш еизлож енного в о з­
н ик аю т дальнейш ие вопросы по эт и ­
мологии понятия «полезность». А
именно: каковы д е ф и н и е н с и эт и м о­
логия понятий: «облегчить» и «успоко­
ить»? И сходя и з того, что облегчить
озн ач ает сделать легче, т.е. более лег­
ким, чем был р ан ее, пр одол ж ает п р о ­
слеж иваться связь с удовлетвор ен и ем
п отр ебн остей - сделать и х «легче», «бо­
лее легкими», чем были р ан ее. У спо­
коить озн ач ает п р и в ести в состояние
покоя, что в д р ев н ер усск ом и стар о­
славянском язы ках соответствует п о ­
нятию «покои» [9], польское "pokoj",
"pokoju" озн ач аю т «мир, комната» [6].
П ри этом др угая ступень вокали зм а -
старославян ск ий «почити» («почить» -
такж е озн ач ает «прекратиться»,
«стихнуть») р одств ен н о латинским
"quies", "quiestis", что озн ач ает «спо­
к ойстви е, сон, мир, отдых», в свою
очередь, доп ол н ен и е понятия ок он ч а­
н и ем "-syata" озн ач ает «обрадован­
ный» [6]. Таким образом , и сходя и з
этимологии понятий «полезность»,
«польза», возм ож н о считать, что явля­
ется полезны м то, что п р и н оси т р а ­
дость. П ри этом п о д радостью п о н и ­
м ается так ое чувство человека, к ото­
р ое в ы р аж ает удовольствие,
вн утр ен н ее удовл етвор ен и е, его в е с е ­
лое н астр оен и е [10]. И сходя и з этого,
дел аем вы вод, что чувство радости ,
связан н ое с эм оциям и, близким и к
счастью , р ассм атр и в ается в с е гд а как
чувство н а ф о н е счастья, сл едова­
тельно, к он ц еп т «радость» есть с о ­
ставная часть эм оционального к он ­
ц еп т а «счастье», присущ его в сем я зы ­
кам [11]. П ри этом счастье по И ер е­
м ия Б ен там у озн ач ает «любое состоя ­
ние и н д и в и да, если только он
согласится с тем , что оп ределен н ое
полож ени е в ещ ей п р и н оси т ем у м ак ­
симальное удовольствие» [12], что
п о д т в ер ж д а е т этимологию понятия
«полезность», которая заклю чается в
ген ези се, которы й в уп рощ ен н ой
ф ор м е м ож н о п р едстави ть как «по­
лезность» - «польза» - «облегчение»
(«успокоение») - «спокойствие» - «ра­
дость» - «удовольствие» - «счастье».
Англоязычный вар и ан т "utility"
п р ои сход и т от стар оф р ан ц узск ого
"utilitet", что и озн ач ает полезность
(соврем енны й в ар и ан т "utilite"), к ото­
рое в свою оч ередь п р ои сход и т от ла­
ти н ск и х "utilitas" - «польза» и "uti", что
озн ач ает использовать ("touse"),
наслаж даться ("enjoy") [13]. И сходя из
этого, как мы м ож ем наблю дать, эт и ­
мология терм и нов «полезность» / рия счастья.
"utility" в осходи т к тер м и н ам «радо­
ваться» / "enjoy" (наслаж даться), а
так ж е «счастье», что самы м н е п о с р е д ­
ственны м образом п е р е д а е т сущ ность
дан н ого понятия, поскольку м ак си ­
мальное удовольствие (счастье), о к о­
тором писал И ерем ия Б ен там , д о с т и ­
гается в еди н ом к он ц еп те с радостью
и н асл аж ден и ем .
П роследив этимологию терм и нов
«полезность» / "utility" в озм ож н о п е ­
рей ти к основном у терм и ну, а им енно
тер м и н у «утилитаризм», которы й в о с ­
х од и т к тер м и н у "utility" - полезность.
И спользовав тер м и н «Утилитаризм»
("Utitilitarianism") [14] в н азв ан и и о д ­
ного и з основны х свои х трудов (1861),
Д ж о н С тю арт Милль «подвел п о д об­
щ ую черту» теорию утилитаризм а, ло­
гическ и продолж ив и завер ш и в ее п о ­
строен и е, н ач атое И ерем ия Б ентам ом
(классический утилитаризм), а так ж е
зак реп и в д ан н ы й тер м и н в науке.
В м есте с тем , несм отр я н а у в е р е н ­
ность сам ого Д ж о н а С тю арта Милля в
том , что д ан н ы й терм и н впервы е был
использован им в общ ествен ны х
н аук ах (он знал, что н е и зобрел его,
поскольку отмечал [14], что р ан ее
д ан н ы й тер м и н был использован
Д ж о н о м Гальтом (John Galt) в х у д о ж е ­
ствен н ом п р о и зв ед ен и и "Annals o f th e
Parish: or, T he ch ron icle of Dalm ailing;
during th e m in istry of th e Rev. M icah
B alw hidder, w ritten by h im self' (не п е ­
р ев ед ен о н а р усск и й язык) (1821)
[15]), в действител ьн ости д а н н о е п о ­
нятие впервы е было употребл ен о с о ­
здателем теор и и - И ерем ия Б ентам ом
в письм е Д ж ордж у Вильсону
(GeorgeW ilson) (1781) [16]. Н а осн ов а­
н и и вы ш еизлож енного, п р ов едя к ом ­
плексное и ссл едов ан и е этимологии
тер м и н а «утилитаризм», м ож н о с д е ­
лать вы вод о том , что п о д терм и ном
«утилитаризм» уп рощ ен н о говоря, п о ­
н и м ается теори я полезности, а с у ч е ­
том г ен ези са дан н ого понятия - т е о ­
В то ж е врем я п р и и зуч ен и и эт и ­
мологии понятия "utility", в и ссл едов а­
тельских целях мы отош ли от ветви
и сследования, согласно которой у к а ­
зан н ое пон я ти е в осходи т к понятиям
«пользевати» и "touse" (использовать).
В м есте с тем это н апр авление п р е д ­
ставляется значим ы м п ри и зуч ен и и
в оп р оса регулирования общ ествен ны х
отнош ений. Это связан о с тем , что
«использовать» озн ач ает употребить**
в какое-нибудь дело, н ай ти п р и м ен е­
н и е кому-либо, чему-либо с целью и з ­
влечения пользы, воспользоваться
кем -нибудь, чем -н ибудь для чего-
нибудь [10]. П ри этом н е стои т забы ­
вать, что право собствен н ости соглас­
но одном у и з п одход ов к его о п р е д е ­
лению регулирует отнош ени я м еж д у
лю дьми по п ов оду п р и н адл еж н ости
т е х или ины х объектов гр аж дан ск и х
прав. Так, Б ер н х а р д В и н д ш ей д писал:
«Все п р а в а сущ ествую т лишь м еж д у
одни м лицом и другим , а н е м еж д у
лицом и вещ ью . В ещ н ое право зн а ет
о д н и запретительны е нормы; его с о ­
д е р ж а н и е, следовательно, отр и ц а­
тельно. Оно состои т в том, что в се
долж н ы в озд ер ж и в ать ся от в о зд е й ­
ствия н а вещ ь и не м еш ать п одобн ом у
в озд ей ств и ю со стороны уп р ав ом о­
ченны х лиц» [17]. Следовательно, п р а ­
во устан авл и вает прави ла до п у сти м о ­
го п ов еден и я , в том числе к вопросу
использования лю дьми т е х или ины х
объектов гр аж дан ск и х прав для п о ­
вы ш ения и х полезности и, возм ож н о,
д о ст и ж ен и я состояния счастья, п р и ­
ближ ени е к таком у состоянию .
Аналогично тому, как объекты
гр аж д ан ск и х прав м огут использо­
ваться полезны м для субъектов г р а ж ­
д а н с к и х прав образом , п р едставл яет­
ся, что право как так овое т а к ж е м о ­
ж ет являться п р едм етом
использования с целью повы ш ения
полезности. В рам к ах реализации
п рава, как п р о ц ес с а воплощ ения п р а ­
вовы х п р ед п и са н и й в п ов еден и и
субъектов права, осущ ествляется и с ­
пользование норм п рава, что связан о
с волей участник ов правоотн ош ен и й ,
а соответствен н о, поступая о п р е д е ­
ленны м для н и х образом , при ним ая
р еш ен и е об использовании п р ед о ст а в ­
ленного им п рава, либо в о зд ер ж а н и е
от этого, они могут м аксим изи ровать
свою полезность.
С тем , чтобы оценить это, р а зб е ­
р ем тр и ф ор м ы использования права.
Во-переъис, использование п р а в а
в кач естве бесп реп ятствен н ого о су ­
щ ествления д ей ст в и й в соответствии
с субъективны м и правам и, п р е д о ­
ставленны м и свободам и , н е п о с р е д ­
ствен н о входящ им и в п равовой статус
г р а ж д а н и н а (наприм ер, св о б о д а со в е ­
сти, слова, собран и й , ш ествий), в слу­
чае, если это является «нормальным
благом», позволяет повы сить общ ий
уровен ь благосостояния н аселения (за
некоторы м и исклю чениями), посколь­
ку ин ди ви ды , которы м п р едостав л ен а
возм ож ность использования у к а за н ­
ного п р а в а п р и отсутстви и или м и н и ­
мальных тр ан сак ц и он н ы х и зд е р ж к а х
смогут реализовать д а н н о е право при
условии, что дан н ы е д ей ст в и я для ни х
являю тся полезны ми. П олезность т а ­
ки х и н д и в и дов при п редоставл ен и и
им такого п р а в а (наприм ер, п ри п р и ­
нятии д ем ок р ати ч еск ой конституции,
зак она, которы й это устанавливает)
будет возрастать, п ри этом полезность
др уги х и н ди ви дов, в ф ун к ц и и п олез­
ности которы х п р едостав л ен и е у к а ­
зан ного п р а в а отсутствует или за н и ­
м ает незначительное м есто, н е и зм е ­
нится (или незначительны м образом
увеличится) (за оп ределенн ы м и и с ­
клю чениями) .
Во-вт оры х, использование п р ав а
п ри сов ер ш ен и и ю р и ди ч еск и зн а ч и ­
мы х д ей ст в и й н а осн ове и х п р ав осп о­
собн ости субъектам и частного п р ав а
(сделки, договоры ), а т а к ж е субъ ек та­
м и публичного п р а в а (издан ие н ор м а­
тивны х и индивидуальны х правовы х
актов) позволяет повы сить полезность
ук азан н ы х субъектов, поскольку они
(субъекты), д а ж е п ри наличии т р а н ­
сакцион ны х и зд ер ж ек , соверш ая
ю р и ди ч еск и значим ы е д ей ст в и я (учи­
ты вая теорию рационального п о в е д е ­
ния), дем он стр и р ую т, что это является
для н и х полезны м, п р и н оси т вы году,
поскольку в противном случае дан н ы е
субъекты долж н ы были бы в о зд е р ­
ж аться от сов ер ш ен и я ук азан н ы х
ю р и ди ч еск и зн ачи м ы х дей ств и й .
В-т рет ъих, осущ ествление
уч астн и к ам и п равоотн ош ен и й оп р е­
деленного п ов еден и я , совер ш ен и я
определенн ы х д ей ст в и й в соотв ет­
ствии с возм ож н остям и , которы е
п редоставл яет им право, п р и в оди т к
том у, что дан н ы е лиц а сам и, в рам к ах
правовы х норм , п ри н и м аю т реш ен и я
в соответстви и с и х ф ун к ц и ей п олез­
ности. И ны ми словами, неустановле-
н и е зап ретов в той или и н ой с ф ер е
позволяет субъектам п р а в а д е й с т в о ­
вать таки м образом , чтобы м ак си м и ­
зировать свою полезность. В м есте с
тем посягательство други м и субъ ек ­
там и п р а в а н а осущ ествлен ие этого
п ов еден и я , сов ер ш ен и я д ан н ы х д е й ­
ствий долж н о пресек ать ся норм ам и
п р а в а и обесп ечи ваться дей ств и я м и
правоохранительны х органов, а так ж е
принудительной силой государства,
и н ач е одн и лица, м аксим изи руя свою
полезность, будут сн и ж ать полезность
др уги х лиц.

Примечания

* В данном контексте имеется ввиду «парадокс ценности» или «парадокс воды и

алмазов».
** В том числе, потреблять благо.

Библиографический список

1. В связи с этим обращаю внимание, что нормативные правовые акты являют­

ся благами, либо «антиблагами». Это связано с тем, что указанные акты, предостав­
ляя определенные права и свободы, устанавливая определенное правовое регулиро­
вание общественных отношений, удовлетворяют потребности отдельных индивидов,
либо ограничивают удовлетворение потребностей, вводя ответственность за совер­
ш ение определенных действий, в функцию полезности которых эти блага входят, а
также отдельных социальных групп, подавляющего большинства или всего народа в
целом (за определенными исключениями). Так, Иеремия Бентам во «Введении в
принципы морали и законодательства» отмечал, что правило рассуждать о законе
означает «представить все то благо и все то зло, которые должен повлечь за собою за ­
кон: чем больше благ, тем больше доводов в его пользу; чем больше зол, тем больше
доводов против него». Цит. по: Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. I.
Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция / Нац. обществ.-науч. фонд.
Акад. полит, науки; Руководитель проекта Г.Ю. Семигин и др.; Ред.-науч. совет: пред,
совета Г.Ю. Семигин и др. - М.: Мысль, 1997. - С. 560.
2. См., напр.: Фролова Т.А. Экономическая теория: конспект лекций. - Таганрог:
Изд-во ТТИ ЮФУ, 2010. - С. 25.
3. Вечканов Г.С. Микроэкономика. Краткий курс. - 2-е изд. - Издательский дом «Пи­
тер», 2008. - С. 56.
4. J. Bentham. The Principles of Morals and Legislation / Prom etheus Books, 1988.
- 352 p. (в переводе на русский язы к термин «utility» был переведен к а к термин «польза»
//А нтология мировой политической мысли. В 5 т. Т. I. Зарубеж ная политическая мысль:
истоки и эволюция / Нац. обществ.-науч. фонд. Акад. полит, науки; Руководитель проек­
та Г.Ю. Семигин и др.; Ред.-науч. совет: пред, совета Г.Ю. Семигин и др. - М.: Мысль,
1997. - С. 556 - 561.
5. Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. I. Зарубеж ная политическая
мысль: истоки и эволюция / Нац. обществ.-науч. фонд. Акад. полит, науки; Руководитель
проекта Г.Ю. Семигин и др.; Ред.-науч. совет: пред, совета Г.Ю. Семигин и др. - М.:
Мысль, 1997. - С. 557.
6. Фасмер М. Этимологический словарь русского язы ка: В 4-х т.: пер. с нем. - 3-е
изд., стереотип. - М.: Азбука-Терра, 1996. - Т . 3. - 832 с.
7. Подвысоцкий, А.О. Словарь областного архангельского наречия, - М.: Объединен­
ное гуманитарное издательство, 2009. - 576 с.
 8. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского язы ка. Т. 2. - Петербург,
1 8 9 3 -1 9 1 2 .- С. 1149.
9. Супрасльская рукопись, изд. С. Северьянов. Петербург, 1904 (Памятники старо­
славянского язы ка, т. 2, № 1). - 578 с.
10. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского язы ка. - М.: Альта-Принт. 2005, - С. 841.
11. Киръякова О.И. Лексико-семантическая репрезентация концепта «радость» в ан ­
глийском и русском язы ках (на материале переводов художественных текстов XIX века):
автореф ерат дисс. ... канд. филол.наук: 10.02.20. - Москва, 2009. - С. 3.
12. Серебрянский Д.С. Классический утилитаризм: основные теоретические пробле­
мы / / Этическая мысль. - 2011. - Вып. 11. - С. 92-93.
13. Hoad T.F. The Concise Oxford Dictionary of English Etymology / Oxford University
Press. 1993. - 576 p.
14. MillJ.S. U tilitarianism .H ackett Publishing Company, Inc. 2002. - P. 88.
15. Galt J. Annals of the Parish: or, The chronicle of Dalmailing; during the m inistry of
the Rev. Micah Balwhidder, w ritten by himself. Serenity Publishers, LLC. - 168 p.
16. The Correspondence of Jerem y Bentham : Volume 3: Ja n u a ry 1781 to October 1788.
Published 1971: C ontinuum International Publishing Group Ltd. - P. 96.
17. Цит по: Дернбург Г. Пандекты. - M., 1906. Т. 1. - С. 56.
 Юридический позитивизм Джона Остина и утилитаризм
Иеремия Бентама: диалектика соотношения

Колосов Игорь Владимирович

Аспирант,
Институт права и национальной безопасности,
Российская академия народного хозяйства и государственной службы
при Президенте Российской Федерации,
Главный специалист-эксперт,
Правовой департамент Министерства экономического развития Российской Федерации,
125047, Российская Федерация, Москва, ул. 1-я Тверская-Ямская, 1, 3;
e-mail: i.v.kolosov@yandex.ru

Аннотация
В рамках настоящей научной статьи рассматривается преемственность и соот­
ношение между собой таких направлений политико-правовой мысли как юридиче­
ский позитивизм Дж. Остина и утилитаризм И. Бентама. При этом особое внимание
уделяется методологии, используемой каждым из указанных направлений политико­
правовой мысли. Объектом настоящей научной статьи выступает содержание политико­
правовых идей юридического позитивизма Дж. Остина и утилитаризма И. Бентама.
Предметом настоящей научной статьи - диалектика взаимоотношения указанных
направлений политико-правовой мысли. Методологическую основу настоящей научной
статьи составляет диалектический метод познания. В его рамках используются обще­
научные методы: формально-логические (анализ, синтез, абстрагирование и другие),
структурный и системно-функциональный методы. Широко используются и такие
специальные методы юридического познания как историко-правовой и логико-юриди­
ческий. По итогам статьи сделан следующий вывод: взаимодействие (основополагание)
юридического позитивизма и классического утилитаризма в основном заключается
в используемой методологии. При этом представляется, что использование эмпириче­
ских методов познания в юридическом позитивизме во многом навеяно классическим
утилитаризмом и теорией естественного права. Вместе с тем свое дальнейшее развитие
идеи юридического позитивизма получили вследствие расширения используемого им
методологического аппарата и выхода за пределы методологического аппарата, исполь­
зуемого в теории классического утилитаризма, который заключается в принятии юриди­
ческим позитивизмом рационалистической традиции в философии.

The Legal Positivism of John Austin and the Utilitarianism of Jeremy B entham ...
 Введение

Джон Остин является известным английским юристом, теоретиком права, осново­

положником теории юридического позитивизма. Являясь учеником Иеремия Бентама -
основоположника теории утилитаризма, Дж. Остин, закладывая основы юридиче­
ского позитивизма, вобрал в своей теории отдельные черты теории утилитаризма.
В связи с этим в настоящей научной статье осуществлен анализ диалектики соотношения
(основополагания) юридического позитивизма Дж. Остина и утилитаризма И. Бентама.
Проведение такого анализа позволяет более полно исследовать генезис юридического
позитивизма, то есть предпосылки и причины его зарождения, процесс дальнейшего
становления и развития данного направления. Кроме того, осуществление указанного
анализа может являться значимым, принимая во внимание позицию исследователей о
положительных перспективах развития российского права в направлении юридического
позитивизма [Радько, Медведева, 2005, 5-6]; [Баранов, 2015, 10]. В этих аспектах заклю ­
чается актуальность настоящей научной статьи.
В непосредственной взаимосвязи с этим также отмечаем, что целью настоящей научной
статьи является проведение анализа диалектики соотношения юридического позитивизма
и теории утилитаризма. Стоит отметить, что, несмотря на значительное количество работ
различных исследователей, посвященных как юридическому позитивизму, так и теории
утилитаризма, в русскоязычной научной литературе редко затрагивались вопросы соотно­
шения данных направлений, влияния и преемственности теории утилитаризма и юриди­
ческого позитивизма.
Дополнительно необходимо обратить внимание, что теоретические воззрения
Дж. Остина в отдельных аспектах фактически представляют собой «переходное
звено» между утилитаристскими основаниями права и современной концеп­
цией юридического позитивизма, реализуемой в различных объемах во многих
странах романо-германской правовой семьи [Давид, Ж оффре-Спинози, 1998, 75-76],
[Марченко, 2008, 76], что подчеркивает практическую значимость настоящей научной
статьи.
 Теоретические основания юридического позитивизма

В период Нового времени происходит значительная трансформация существующего на

тот момент понимания политической и правовой теории.
В политической сфере имеет место усложнение общественного и государственного
устройства. Это ведет к росту зависимости государственной власти от области частной
жизни человека, что, в свою очередь, - к пониманию ее как определенной социальной
сферы с характерными для нее основами и внутренним устройством. На фоне этих факторов
не может не развиваться правовое регулирование и общая теория права. Философы-
просветители Нового времени формируют теорию естественного права, общественного
договора, новую рационалистическую философию права и государства.
И. Бейтам и Джон Стюарт Милль - теорию утилитаризма. Дж. Остин становится осно­
вателем юридического позитивизма. Каждая из последующих теорий основывается на пред­
шествующих достижениях юридической науки.
Так, теория естественного права, согласно которой права у человека возникают от
рождения и от природы и которые нельзя отменить, изменить, несмотря на отдельные анта­
гонистические противоречия, на наш взгляд, в некоторой степени схожа со средневековой
схоластикой. Так, Фома Аквинский полагал, что право, регулирующее отношения между
людьми, то есть естественный закон и человеческий закон (последний - устанавливаемый
государством, людьми), является частями вечного закона. При этом естественный закон, в
свою очередь, основывается на Божественном законе (данном в Библии, то есть идущим от
Бога) [Сырых, 2012, 153-154].
А в теории естественного права, права (которые правда имеют несколько иной характер,
чем в средневековой схоластике, что вызвано существующей на тот момент общественной
идеологией) возникают от рождения и от природы, то есть фактически имеют схожую
правовую природу.
Теория утилитаризма, несмотря на ее некоторое противопоставление теории естествен­
ного права и критику с ее стороны теории естественного права и теории общественного
договора [Малахов, 2003, 390] имела с последними и даже со средневековой схоластикой
общую методологию. Так, например, Й. Шумпетер отмечает, что «с точки зрения подхода,
методологии и общих выводов, утилитаризм был еще одной, последней, системой есте­
ственного права ... Так же как и естественное право и схоластика, утилитаризм является
цельной системой общественных наук, обладающих единым методом исследования»
[Шумпетер, 2001, 168-169].
Ю ридический позитивизм вслед за утилитаризмом и теорией естественного права
имел основания не только в перечисленных направлениях правовой теории, но так же и в
средневековой схоластике. Так, отмечаем, что вслед за кантианством [Кант, 1995, 287-288]
Дж. Остин выделял право в строгом (точном) и в нестрогом (широком) смысле, но в
несколько ином значении. Право в широком смысле слова согласно Дж. Остину представ­
ляет собой правила поведения, установленные для разумных существ, другими разум­
ными существами, имеющими над ними власть (что схоже с трактовкой вечного закона
Фомой Аквинским). Это законы установленные Богом (божественное право) (что схоже с
божественным и естественным законами в понимании Фомы Аквинского) и законы уста­
новленные людьми (что схоже с человеческим законом в понимании Фомы Аквинского)
[Austin, 1832, 1-2].
Вместе с тем в юридическом позитивизме Дж. Остина наибольшая связь (преемствен­
ность) прослеживается именно с теорией утилитаризма.
Принимая во внимание тезис Ульпиана: "Publicum lus est quod ad statum rel romanae
spectat, privatum quod ad singulorum utillitatem" [Дигесты, 1.1.1.2] (публичное право есть
то, которое относится к положению римского государства; частное - которое [относится]
к пользе отдельных лиц), Дж. Остин отрицает деление права на частное и публичное,
поскольку целью права как регулятора общественных отношений между людьми должно
быть достижение общего блага, а не блага (полезности) государства отдельно от его
граждан, или достижения блага (полезности) граждан, отдельно от государства (в ущерб
государству). Соответственно искусственное деление права на частное и публичное по Дж.
Остину не может быть характерно для правового регулирования, которое действительно
направлено на достижение общего блага.
Несмотря на то, что сам Дж. Остин отрицал естественно-правовые обоснования
субъективных прав личности [Тонков, 2016, 64], на наш взгляд, методология, им исполь­
зуемая при формировании юридического позитивизма, вслед за теорией утилитаризма,
имеет некоторые общие черты с теорией естественного права. Проводя анализ основных
трудов Дж. Остина, а именно «Определение предмета юриспруденции» [Austin, 1832]
и «Лекции о юриспруденции, или философии позитивного закона» [Austin, 1875],
последний из которых был издан с примечаниями одного из основателей теории утили­
таризма, философа-позитивиста Дж.Ст. Милля, можно отметить, что в юридическом
позитивизме Дж. Остина использовалась методология с исследовательским акцентом на
эмпирических особенностях права (право рассматривается как «факт»). Вместе с тем, в
отличие от теории естественного права, эмпирическое познание права предполагалось
осуществлять на основе чисто юридических критериев, обособленных от моральных
оценок права, а также от социально-политических его характеристик.
Таким образом, на основании вышеизложенного отмечаем, что теоретическими осно­
ваниями юридического позитивизма Дж. Остина явились работы различных исследова­
телей Нового времени, а также, в некоторой степени, средневековая схоластика. Но в то же
время наиболее существенную теоретическую, в том числе методологическую основу для
зарождения указанного направления заложила теория утилитаризма, в частности идеи и
воззрения И. Бентама.
 Развитие идей теории утилитаризма в юридическом позитивизме

Принимая во внимание методологию исследования, используемую юридическим позити­

визмом Дж. Остина, право в понимании данного направления предстает перед нами в форме
совокупности норм, правил и основополагающих принципов, регулирующих общественные
отношения. При этом согласно учению юридического позитивизма все знание о праве уже
содержится в самом тексте законодательных актов и, соответственно основной задачей права
в таком случае является правильное толкование текста закона, надлежащее изложение (в
виде толкования) и применение уже сформулированного законодателем права. При этом иное
знание о праве, то есть не из текста закона, не может быть получено. Схожее толкование права
есть и у утилитариста И. Бентама. Так, им было отмечено, что право следует воспринимать
как совокупность знаков (символов), изданных или одобренных сувереном для регулирования
должного поведения определенного класса лиц, находящихся под его властью [Bowring, 1838,
151]. Вместе с тем, Дж. Остин, проводя развитие идей утилитаризма, возводит такое пони­
мание права в «абсолют», отмечая, что имеет место только право, сформулированное в тексте
законодательного акта, а также, создавая командную теорию права, отмечает, что суверена
можно представить себе - в зависимости от обстоятельств - в виде не только лица (физиче­
ского, то есть человека), как предлагал И. Бейтам, но и учреждения (органа власти), которое
действительно, а не формально является сувереном для подвластных. Источником права,
исходя из этого, является суверенная власть, сущностью права - приказ власти (суверена),
адресованный населению под угрозой санкции в случае его невыполнения [Тонков, 2016, 65].
Таким образом, юридический позитивизм, используя концепции и идеи теории утилита­
ризма, логически развивает данное направление в части понимания права, его сущности, осущест­
вления толкования. Вместе с этим развивается и используемая методология. Лишь только эмпи­
рических методов познания права, преобладающих в теории утилитаризма, становится недо­
статочно. Для неукоснительного соблюдения воли законодателя, выраженного им в законах, для
осуществления более качественного толкования указанной воли (то есть выявление наиболее
точно воли законодателя) происходит расширение используемой методологии. Со временем
потребности юридической науки и практики, основывающейся на юридическом позитивизме,
привели к развитию рационализма в рамках юридического позитивизма. Так, например, проис­
ходит появление и становление таких способов (видов) толкования текста как языковой метод
(определение смысла слов и установление лексической связи между ними), функциональный
метод (определение условий и факторов, в которых реализуется правовая норма), историче­
ский метод (обращение к истории принятия соответствующей правовой нормы) и системати­
ческий метод (обращение к смыслу нормы путем ее сопоставления с другими нормами, анализ
ее положения в системе законодательства). Соответственно этому развивается и используемая
методология - все чаще начинают использовать общенаучные методы познания при осущест­
влении толкования права (анализ и синтез, индукция и дедукция, абстрагирование, аналогия,
моделирование и другие), а также собственно юридические методы (догматический анализ,
метод юридической компаративистики, историко-правовой метод и другие). Кроме того, в зави­
симости от целей конкретной интерпретации, используются методы иных наук (социологии,
лингвистики, формальной и модальной логики, психологии, экономики и других). Начинается
осуществление семиотического анализа правовых текстов.
Вместе с тем окончательного отказа от первооснов, принятых из теории утилитаризма,
не происходит. Юридический позитивизм, несмотря на принятие им рационалистической
традиции в философии, сохраняет и эмпирическую составляющую, которая также необходима
для осуществления исследования многочисленных норм законодательства и их истолкования
органами государственной власти, органами местного самоуправления и иными органами и
организациями, осуществляющими публично-правовые функции. Поскольку юридическое
исследование нормы изначально ориентировано на ее формально-логическое истолкование,
реальность права как социального феномена в рамках юридического позитивизма приобре­
тала эмпирический и нормативный характер. В итоге право стало интерпретироваться как
совокупность правовых норм, предусмотренных действующим законодательством и содер­
жащих властные предписания, которые обеспечиваются мерами государственного принуж­
дения. Поскольку право как целое по такой трактовке возможно разделить на совокупность
правовых норм и, осуществляя их исследование по отдельности, а затем в их совокупности
(системе), познать право исчерпывающим образом (ничего из вне правовых норм познать
нельзя), задачей юриста становилось лишь описание содержания нормативно-правовых актов,
теоретическое осмысление реального процесса толкования и оценки правовых норм. В итоге
такого подхода устанавливается «догма права», а используемый при этом метод является
формально-догматическим методом, что в целом и было заложено в работах Дж. Остина и по
своей сути является логическим продолжением понимания права, описанного И. Бентамом
[Bowring, 1838, 151].

Заключение

Осуществляя анализ юридического позитивизма Дж. Остина и утилитаризма И. Бентама,

стоит отметить, что диалектика их соотношения; взаимодействие и взаимопроникновение
указанных направлений заключается в используемой методологии. Представляется, что
использование эмпирических методов познания в юридическом позитивизме навеяно клас­
сическим утилитаризмом и теорией естественного права. Достаточно четко прослеживаются
общие черты и при осуществлении анализа содержания указанных направлений политико­
правовой мысли. Так, например, является очень схожим понимание права как совокупности
знаков символов, изданных или одобренных сувереном для регулирования должного пове­
дения определенного класса лиц, находящихся под его властью (из которых складываются
правовые нормы в частности, а из их совокупности - право в целом), что высказывалось
не только Дж. Остиным, но и И. Бентамом. Совпадающие идеи у указанных философов-
мыслителей были и в отношении формирования теории командного права.
В то же время, нельзя не отметить, что юридический позитивизм не ограничивается
первоначалами, сформулированными в классическом утилитаризме. Так, достаточно ярко
выделяется дальнейшее развитие его идей вследствие расширения используемого им мето­
дологического аппарата. В итоге благодаря ряду факторов юридический позитивизм все
чаще становится базисом для развития уже современной юридической науки и практики.
Его основы учитываются сегодня и в Российской Федерации.

Библиография

1. Баранов П.П. Легистский позитивизм в современной России // Северо-кавказский юри­

дический вестник. 2015. № 1. с. 9-15.
2. Давид Р , Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М.: Меж­
дународные отношения, 1998. 400 с.
3. Кант И. Метафизика нравов в двух частях. СПб.: Наука 1995. 528 с.
4. Марченко М.Н. Правовые системы современного мира. М .: ИКД «Зерцало-М», 2008. 528 с.
5. Сырых В М . История и методология юридической науки. М .: Норма: ИНФРА-М, 2012. 464 с.
6. Тонков Е.Н. Толкование закона в Англии. СПб.: Алетейя. 2016. 352 с.
7. Шумпетер Й.А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. 552 с.
8. Austin J. The Province of Jurisprudence Determined. London: John Murray, Albemarle Street,
1832. 389 p.
9. Austin J. Lectures on Jurisprudence, or The Philosophy of Positive Law. New York: Henry
Holt and Company. 1875. 504 p.
10. Bowring, J. The Works of Jeremy Bentham, Now First Collected. Edinburgh: William Tait, 78
Prince's Street; Simpkin, Marshall, & Co. London; John Cumming, Dublin. 1838. 288 p.

The Legal Positivism of John Austin and the Utilitarianism

of Jeremy Bentham: the Dialectic of the Relationship

Igor' V. Kolosov
Postgraduate,
Institute of Law and National Security,
Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration,
Chief Expert,
 Legal Department, Ministry of Economic Development of the Russian Federation,
125047, 1-3, Pervaya Tverskaya-Yamskaya st., Moscow, Russian Federation;
e-mail: i.v.kolosov@yandex.ru

Abstract
The article discusses the relationship between the legal positivism of J. Austin and the util­
itarianism of J. Bentham. In the article a special attention is paid to the methodology used by
each of these areas of political and legal thought. The study of the genesis of legal positivism
makes it possible to understand its legal nature. In addition, the implementation of this anal­
ysis may be significant, taking into account the position of Russian researchers on the positive
prospects for the development of Russian law in the direction of legal positivism. This is the
relevance of the article. The aim of this article is to analyze the dialectics of the relationship
between legal positivism and the theory of utilitarianism. The object of this scientific article is
the legal positivism of J. Austin and the utilitarianism of J. Bentham. The subject of this article
is the dialectics of the relationship of the legal positivism of J. Austin and the utilitarianism
of J. Bentham. Dialectical method is the main scientific method in the article. In its frame­
work, general scientific methods are used: formal-logical (analysis, synthesis, abstraction,
etc.), structural and system-functional methods. Such special methods of legal knowledge
as legal-historical and logical-legal methods are widely used. Further development of legal
positivism was due to the expansion of the methodological apparatus and going beyond the
methodological apparatus used in the theory of classical utilitarianism.

For citation
Kolosov I.V. (2017) Yuridicheskii pozitivizm Dzhona Ostina i utilitarizm Ieremiya
Bentama: dialektika sootnosheniya [The Legal Positivism of John Austin and the Utilitarianism
of Jeremy Bentham: the Dialectic of the Relationship], Voprosy rossiiskogo i mezhdunarod-
nogo prava [Matters of Russian and International Law], 7 (ЗА), pp. 51-59.

Keywords
John Austin, Jeremy Bentham, Legal Positivism, Utilitarianism, Methodology of Legal
Science, Philosophy of Law, Natural Law.

References

1. Austin J. (1875) Lectures on Jurisprudence, or the Philosophy o f Positive Law. New York:
Henry Holt and Company.
2. Austin J. (1832) The Province o f Jurisprudence Determined. London: John Murray, Albemar­
le Street.
3. Baranov P.P. (2015) Legistskiy pozitivizm v sovremennoy Rossii [Legist Positivism in Con­
temporary Russia], Severo-kavkazskiy yuridicheskiy vestnik [North Caucasian Law Journal],
l, pp. 9-15.
4. Bowring J. The Works o f Jeremy Bentham, Now First Collected. Edinburgh: William Tait, 78
Prince's Street; Simpkin, Marshall, & Co. London; John Cumming, Dublin.
5. David R., Jauffret-Spinosi C. (1998) Osnovnyyepravovyye sistemy sovremennosti [Major Le­
gal Systems in the World Today], Moscow: Mezhdunarodnyye otnosheniya Publ.
6. Kant I. (1995) Metafizika nravov v dvukh chastyakh [The Metaphysics of Morals], St. Peters­
burg: Nauka Publ.
7. Marchenko M.N. (2008) Pravovyye sistemy sovremennogo mira [Legal Systems of the Mod­
ern World], Moscow: IKD "Zertsalo-M" Publ.
8. Schumpeter Y.A. (2001) Istoriya ekonomicheskogo analiza [The History of Economic Analy­
sis], St. Petersburg.: Ekonomicheskaya shkolaPubl.
9. Syrykh V.M.(2012) Istoriya i metodologiyayuridicheskoy nauki [History and Methodology of
Legal Science], Moscow: Norma Publ.
10. Tonkov Ye.N. Tolkovaniye zakona v Anglii [Statutory Interpretation in England], St. Peters­
burg.: Aleteyya Publ.
 Е.Н.Яркова
УТИЛИТАРИЗМ В РОССИИ:
ИДЕИ И ПРАКТИКА
(Часть 2)

Яркова Елена Николаевна - кандидат культурологии, Киргизско-

Российский Славянский университет (г.Бишкек).

МЕТАМОРФОЗЫ УТИЛИТАРИЗМА
В СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Советский период ознаменован рождением нового социокультурного

варианта утилитаризма, который условно можно обозначить как
коммунистический утилитаризм. Отнесение коммунистической нравственности
к утилитарному типу с позиций советской марксистско-ленинской этико­
философской доктрины выглядит как нонсенс. Утилитаризм как этическая
теория и принцип поведения в рамках официальной коммунистической
идеологии оценивался как антиидеал, атрибут враждебного буржуазного мира.
Это было обусловлено, с одной стороны, установкой на уникальность
коммунистической нравственности как “высшей ступени развития морали
человечества”, с другой стороны, решительное отмежевание коммунизма от
утилитаризма зиждилось на сведении утилитаризма как такового к развитым его
формам, тогда как умеренные не рассматривались как проявления
утилитаризма. Так, идея общей пользы не квалифицировалась как утилитарная
и противопоставлялась идее пользы индивидуальной как добро злу. Однако
анализ коммунистической нравственности, изучение ее принципов и моральных
норм показывают, что она была пропитана утилитарными смыслами,
утилитаризм составлял ее сущность и качественную специфику. Конечно, из
этого не следует, что большевистский утилитаризм был “родным братом”
утилитаризма И.Бентама и Дж. С.Милля. Между этими двумя историческими
модификациями утилитаризма лежала пропасть: если последний был
законченным воплощением развитого утилитаризма, то первый являл собой
образец умеренного.
 Главенство нравственных ориентаций умеренного утилитаризма
определилось уже на этапе формирования коммунистической морали. В ее
ценностный ассортимент входили практически все универсально-формальные
атрибуты умеренного утилитаризма: идея народного блага, уравнительной
справедливости, критерий оценки окружающей реальности с позиций
практической пользы. Утилитарный склад коммунистической идеологии
проявлялся в ее лексике, где в изобилии были представлены типично
утилитарные концепты: “счастье народа”, “народное благо”, “общество
всеобщей справедливости и равенства” . Любопытно, что даже сами идеологи
большевизма, при всей неприязни к утилитаризму как таковому, не могли не
признавать, хотя и с оговорками, присутствие утилитарных качеств в
большевистском характере. Например, Л.Д.Троцкий писал о В.И.Ленине: “Это
был самый, может быть, напряженный утилитарист, какого когда-либо
выпускала лаборатория истории. Но так как его утилитаризм - широчайшего
исторического захвата, то личность от этого не сплющивалась, а наоборот, по
мере роста жизненного опыта и сферы действия непрерывно развивалась и
обогащалась” 1.
Являя собой целостную сложную систему идеалов, идеология
большевизма складывалась из трех разноликих ипостасей.
Основу ценностной ипостаси, которую условно можно назвать
догматической, составляла ценностно-смысловая триада идей: социализм
(коммунизм), пролетариат, коммунистическая партия. В сущности,
“тринитарный символ веры” большевизма возник в результате конкретизации
некоторых универсальных идей умеренного утилитаризма - идеи пользы
народа, уравнительной справедливости и т.п. Эмоциональная заряженность
большевистского утилитаризма значительно подкреплялась за счет
заимствованного у традиционализма принципа дуального разделения мира на
противоположные по смыслу центры. В качестве ценностной антитезы
умеренного утилитаризма большевистская мораль выдвигала идеалы развитого
утилитаризма. Революция рассматривалась как космический акт уничтожения
антимира - капитализма, буржуазии, буржуазных партий.
Основу деятельностной ипостаси идеологической доктрины большевизма,
которую условно можно назвать релятивистской, составлял утилитаристский
принцип пользы. Обретая статус максимы, гласящей - “нравственно то, что
полезно делу социализма”, этот принцип превращался в универсальную
программу деятельности, универсальный критерий истины.
Доведенный до абсолюта релятивизм не мог не вступать в противоречия с
догматическим ядром идеологии большевизма, подвергая ревизии какие-то его
элементы, например, однозначно негативную оценку развитого утилитаризма,
который под нажимом всесильного принципа пользы реинтерпретировался,
например, как временный источник средств, приложимых для осуществления
социалистических целей. Сферой совмещения двух ипостасей большевистского
утилитаризма - догматической и релятивистской - стала его третья -
рефлективная ипостась. Именно она была теоретической лабораторией, в
которой усилиями профессионалов-идеологов изменяющаяся реальность
толковалась в неизменных категориях.
Большевистская идеократия служила мощным средством консервации
умеренно-утилитаристских идеалов в массовом сознании: иждивенчески-
потребительские настроения стимулировались государственной социальной
политикой экспроприации и национализации частной собственности,
“уравниловка” культивировала минималистскую этику труда, борьба с
проявлениями мещанства тормозила рост потребностей, консервировала
аскетическое отношение к повседневности. Однако даже в условиях жесткой
идеократии массовая культура сохраняла определенную ценностно-смысловую
автономию, следовательно, в пространстве нравственно-ментальных установок
советского человека оставались зоны свободные от идеологических формул.
Красногвардейская атака на капитал не смогла до конца вытравить дух частной
инициативы и предпринимательства. Его веяния просачивались сквозь толщу
уравнительно-потребительских настроений. Однако в условиях
большевистского антибуржуазного максимализма дух предпринимательства
приобретал скрытые, двойственные формы. Даже беглое ознакомление со
спецификой советского предпринимательства показывает, что подавляющее
большинство представителей, условно говоря, советского бизнеса действовало в
рамках полулегальности, полулегитимности, нравственной маргинальности.
Поэтому и сам предприниматель не был предпринимателем в полном смысле
слова скорее полу предпринимателем. Такого рода раздвоенность между
умеренным и развитым утилитаризмом в целом была свойственна ментальности
советского человека, который по своей нравственной сути был наполовину
винтиком государственной машины, наполовину независимым частным лицом.
Утилитарная эволюция советского человека носила, условно говоря,
прогрессивный характер: аскета и коллективиста постепенно вытеснял
индивидуалист и прагматик.
Парадоксальным образом такая метаморфоза во многом была
инициирована самой советской властной элитой. Нерентабельность
санкционируемых коммунистической идеологией моделей деятельности, их
низкая продуктивность стала проявляться уже в первые годы советской власти.
Например, полная ликвидация экономических стимулов труда в период
“военного коммунизма” влекла общий упадок хозяйства, деградацию
экономики страны. Отсутствие утилитарной заинтересованности не мог
компенсировать “голый энтузиазм”, насаждаемый новой социалистической
этикой труда. Острая потребность в благах жизнеобеспечения заставляла
советскую правящую элиту частично отступать от максималистской
антибуржуазности, снимать жесткое табу на некоторые формы деятельности,
продуцируемые культурой развитого утилитаризма. Динамика массового
утилитаризма в советский период носила волнообразный характер - периоды
подъема сменялись периодами спада. Маятникообразная форма этой динамики
была результатом инверсионной логики власти, следующей формуле “шаг
вперед, два шага назад” . Полное блокирование развитого утилитаризма вело к
стагнации экономики, падению уровня жизни, голоду. Поэтому время от
времени приходилось открывать шлюзы потокам частной инициативы, вводить
элементы рыночных отношений. Однако последние не просто вносили
диссонанс в ценностно-смысловой строй официальной идеологии, но содержали
серьезную опасность дезинтеграции централизованной системы социализма.
Страх потерять управление гигантским советским Левиафаном заставлял
постоянно возвращаться к исходным антибуржуазным позициям.
Двойственная политика партии способствовала хоть и усеченному, но все
же росту утилитаризма, который сопровождался изменением представлений о
человеческом благе, расхождением этих представлений с социалистическим
строем жизни. Кризис реального социализма можно рассматривать как итог
восходящей утилитарной эволюции советского общества. Во многом он был
обусловлен развитием утилитарных нравственных ориентаций, ростом
потребностей, изменением представлений о человеческом благе, расхождением
этого представления с социалистическим строем жизни, рождением
противоречия между представлением о благе человека и социализмом.
Типичная для коммунистической нравственной доктрины ориентация на
профанные смыслы бытия, полагание в качестве высшего блага земного
посюстороннего счастья людей, определение материального благополучия как
основы этого счастья не могли не вызвать к жизни идеи блага человека, т.е.
индивидуализма, хотя бы только потребительского, прячущегося за ширму
социалистического лозунга “от каждого по способностям - каждому по труду” .
Советское государство, правящая партийная элита, следуя динамике
приоритетов массового сознания, время от времени муссировала идею блага
человека. Приметой позднего “развитого” социализма были, например,
идеологемы “социализм с человеческим лицом”, “человеческий фактор”,
которые свидетельствовали о проникновении в пространство смыслов
социалистической идеологии некоторых элементов индивидуализма. Исследуя
динамику советской идеологии можно наблюдать изменение соотношения
составляющих ее ценностно-смысловых компонентов - сжатие
традиционалистских сакральных смыслов и расширение утилитарных. В
конечном итоге рост утилитаризма достигает уровня, на котором происходит
распад ценностного симбиоза традиционализма и умеренного утилитаризма,
составляющего ядро социалистической нравственности. Исследователи
квалифицируют этот феномен как “распад советско-российского мессианского
сознания и провозглашение единственной целью жить как все цивилизованные
народы, т.е. хорошо” . Рамки социализма становятся слишком тесны для
возросших представлений о материальном и социальном благе, социализм
утрачивает статус “блага”, превращаясь в антиблаго, тогда как его ценностный
антипод капитализм, напротив, накапливает позитивные коннотации.

УТИЛИТАРИЗМ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

Важнейшей особенностью культуры постсоветской России является не

столько беспрецедентная актуализация утилитаризма, сколько изменение его
качественных характеристик. Быть может, впервые в истории культуры России
массовый утилитаризм начал откалываться от традиционализма, синкретизма:
идеалов коллективизма, уравнительности, патернализма. Вместе с тем нельзя не
заметить, что новоявленный российским развитый утилитаризм рождается не
столько вследствие качественного роста почвенного утилитаризма, сколько в
силу инверсии, маятникового перепада от идеалов умеренного утилитаризма к
идеалам развитого утилитаризма. Новый русский деловой стиль во многом
возникает на волне увлечения западной культурой, как имитация западных
образцов деятельности, что достаточно наглядно проявляется, например, в
лексике современного российского предпринимательского мира, где в изобилии
представлены термины иностранного происхождения, или в таком феномене
как долларовый фетишизм. Инверсионное происхождение развитого
утилитаризма, отсутствие “срединной культуры”, зоны медиации между
умеренным и развитым утилитаризмом во многом определяют специфику
утилитаризма в культуре пост советской России. Идеалы умеренного
утилитаризма не вытесняются и не стираются начисто, но постоянно
присутствуют в культуре как некий ее второй план. Практически для всех
субкультур России характерен такой феномен как невероятное, алогичное
соединение элементов развитого и умеренного утилитаризма. В литературе это
явление получило различные наименования, например, “мутантный
капитализм” . Отсутствие механизма “снятия” в процессе перехода от
умеренных форм утилитаризма к развитым, делает возможной возвратную
инверсию от господства развитого утилитаризма к господству умеренного.
Динамика утилитаризма в современном российском обществе складывается как
целая серия микроциклов - метания от развитой формы утилитаризма к
умеренной и обратно. Впрочем, эти метания нельзя назвать в полном смысле
циклами, поскольку они присутствуют едва ли не в каждом решении, каждом
историческом деянии, повседневных поступках людей. Замечания по поводу
двойственности нравственных ориентаций “героя нашего времени” разбросаны
по страницам современной социологической и культурологической литературы.
Антиномичность ментальности современного россиянина иллюстрирует,
например, такое высказывание: “ ...среди россиян очень редки люди целостного
психологического типа... Подавляющее число наших современников в
различных обстоятельствах ведут себя то как “протестанты”, то как секулярно
ориентированные “циники”, то как платоны каратаевы, отделяющие себя
“божественной апатией” от “этого мира развращенного” . Три экзистенциальных
типа не противостоят друг другу, образуя в обществе целостные
психологические субкультуры, но, как правило, перетекают один в другой в
сердце современного человека”4. Любопытно проследить статистику этого
феномена. В видении аналитиков, современное общество разделилось на три
группы: “ ...носителей патерналистско-эгалитаристского типа ментальности
(примерно треть населения), индивидуалистско-либерального (около 20%), и,
наконец, промежуточного (около 50%)5.
Термин “массовый утилитаризм” в современном российском социальном
контексте следует эксплицировать, в первую очередь, как утилитаризм
социальных низов, составляющих большинство населения постсоветской
России. Значительную часть социальных низов составляют сельские жители, а
также горожане, чей род занятий относится к разряду социально непрестижных:
рабочие, мелкие служащие и др. Утилитаризм этих слоев общества имеет свои
специфические черты, однако налицо и типическая для постсоветского этапа
развития русской культуры примета - алогичное соединение идеалов развитого
и умеренного утилитаризма. При этом в массовом сознании приоритетные
позиции по-прежнему занимают ценности умеренного утилитаризма. Сама
двойственность массового утилитаризма - свидетельство высокой значимости
идеалов умеренного утилитаризма и незрелости, поверхностности развитого.
Элементы развитого утилитаризма получают распространение в массовой
культуре не столько вследствие их массового прорастания, которое в условиях
социализма едва ли было возможно, сколько в результате действия манихейских
механизмов, заложенных в ядро социалистической нравственной доктрины -
отпадения от идеалов социализма и поворота к идеалам его негативного
двойника - капитализма. Речь идет, следовательно, не о формировании новой
системы ценностей, основу которой составил бы развитый утилитаризм, но о
перестановке смыслов в рамках некоторого неизменного целого. В результате
такой перестановки возникает соединение несоединимого - традиционализма и
элементов развитого утилитаризма, что и определяет, во-первых,
амбивалентность современного массового сознания, во-вторых, его
предрасположенность к обратной инверсии - от развитого утилитаризма к
умеренному. Привлекательность соблазнов новой жизни не исключает
ностальгической тоски по старой надежной, зачастую идеализируемой, жизни.
А поскольку рост потребности в новых благах не сопровождается ростом их
производства, конфликт между умеренным и развитым утилитаризмом не
снимается, но воспроизводится практически в неизменном виде. Типичное для
перестроечного и постперестроечного времени движение в сторону ценностей
развитого утилитаризма в последние годы сметается возвратным движением,
вызванным разочарованием в “капиталистических” моделях жизни.
Ю.А.Левада, например, отмечает, что при выборе между ценностями успеха и
стабильности устойчивое и растущее большинство современных россиян
выражает предпочтение “советскому” образцу скромных и гарантированных
доходов”6. Смена приоритетов массового утилитаризма закономерно влечет и
распространение антизападнических настроений. Снижение престижа западной
модели и усиление националистических тенденций показывают
социологические опросы. Если, например, в 1996 г. 70% респондентов, отвечая
на вопрос, какие страны они считают образцом для развития России, выбрали
страны Запада, то по данным опроса, проведенного в июне 1999 г., 69%
респондентов согласились с формулировкой “у России должен быть свой,
особый путь развития”7.
Отсутствие развитых прагматических ориентаций характеризует
современных рабочих. Это сказывается, например, в отношении к
приватизированным в частную собственность средствам производства, которые,
по свидетельству экономистов, большинство рабочих стремится продать:
“ ...коллективы предприятий, получившие существенные льготы при
приватизации, активно продают свои акции, причем особенно интенсивно на
тех предприятиях, где они имели контрольный пакет, следовательно, трудовые
коллективы не заинтересованы в сохранении контроля над собственным
предприятием...”8. Присущий субкультуре современных наемных работников в
России конформизм и пассивная выжидательная позиция рождают твердую
убежденность руководителей предприятий, что они могут свободно
манипулировать сроками оплаты труда в очень широком диапазоне, не опасаясь
социального взрыва. В результате к задержкам начинают прибегать даже
относительно успешные предприятия, располагающие необходимыми
средствами для своевременной оплаты9. Конечно, процесс “утилитаризации”
российского общества не обошел субкультуру рабочих. Многие из бывших
пролетариев на практике осваивают “Школу рынка” - штучную торговлю “с
рук”, лоточную и палаточную торговлю, ремесло “челнока”, торгового
посредника, рантье. Однако нравственным движителем этих коммерческих
начинаний является скорее умеренный утилитаризм. Яркий показатель -
ситуация на вещевом рынке. Исследования мотиваций коммерческой
деятельности показывают, что лидирующие позиции в системе мотиваций
торговой деятельности занимают потребительские, но не предпринимательские
стратегии. “Предпринимательскую стратегию обнаруживают ограниченное
число респондентов - не более 15-20%” 10.
Двойствен утилитаризм сельского населения России, что отражается в
разноголосице экспертных оценок. Например, одни исследователи отмечают
“психологическую готовность к предпринимательству” жителей села11. Другие
полагают, что “ ...людей, способных к рыночному предпринимательству, учету
спроса и предложения, в аграрном секторе пока меньшинство, преобладают
прежние надежды на государство, привычка выступать в роли просителей” . На
самом деле ситуация в аграрном секторе сложна и неодномерна. Типичной
приметой современности является реанимация идеалов общинной жизни,
частичное восстановление натурально-хозяйственных отношений. Неразвитость
частнособственнических представлений проявляется, например, в отношении к
проблеме земельных преобразований. Распространенной является позиция,
согласно которой земля должна быть передана сельхозпредприятиям, а не
гражданам. Идею наделения сельскохозяйственного предприятия правами
земельной собственности при ограничении прав членов коллектива на выход из
него со своим наделом в дебатах вокруг нового Земельного кодекса отстаивала
аграрная фракция Государственной думы РФ и большинство представителей
Аграрной партии России13. Дефицит духа развитого утилитаризма подтверждает
и такой факт как провал программы ускоренной фермеризации сельского
хозяйства. Конечно, здесь имеются и некоторые объективные причины -
отсутствие института частной собственности на землю, запрет на свободную
куплю-продажу земельных угодий.
В целом незрелость массового утилитаризма можно квалифицировать как
культурную неготовность рядового россиянина к проведению либеральных
рыночных реформ, его неспособность быть субъектом зрелых рыночных
отношений.
Нравственная антиномия “умеренный утилитаризм - развитый
утилитаризм” достаточно зрима в деятельности современной правящей
российской элиты. “Обуржуазивание” российского государственного
истеблишмента, его отчуждение от социалистических умеренно­
утилитаристских идеалов и принятие западных образцов жизни, моделей
рыночной экономики, ценностей индивидуализма - одна из важнейших
тенденций динамики культуры постсоветской России. Можно утверждать, что
сегодня как никогда в прошлом ценностно-смысловое пространство
субкультуры правящей элиты насыщено элементами развитого утилитаризма.
Тем не менее говорить об их главенствующем положении по отношению к
умеренному утилитаризму едва ли возможно.
Не претерпевает глубоких качественных сдвигов утилитаризм российской
бюрократии. “Обуржуазивание” российского государственного истеблишмента
обусловлено не столько прогрессивным движением к развитому
производительному предпринимательскому утилитаризму, сколько
регрессивным движением к утилитаризму примитивному, потребительскому,
торгово-ростовщическому. Анализ бытующих в этике современного
бюрократического мира норм показывает, что ведущие позиции в системе
нравственных мотиваций деятельности государственных управленцев занимают
отнюдь не достижительные ценности, не потребность созидания, но жажда
наживы, стремление к личному обогащению. По данным социологов, “ ...у
многих госслужащих стремительно падает заинтересованность в карьерном
росте. Моральный подъем люди испытывают, скорее, от расширяющихся
возможностей безнаказанно “подоить” свое рабочее место, нежели законным и
заслуженным образом продвинуться по служебной лестнице” 14.
Профессиональная этика современной бюрократии, в видении аналитиков,
предстает как “ ...по преимуществу свод приоритетов и правил взяточничества,
своекорыстного исполнения служебных обязанностей, формального отношения
к общественному долгу, игнорирования интересов и прав рядовых граждан” 15.
Умеренно-утилитаристские установки современной бюрократии вызывают к
жизни такую уродливую форму правления как “бюрократическая олигархия”,
которая возникает в результате сращивания остаточных элементов социализма и
примитивного непроизводительного капитализма16. Отношение
бюрократической олигархии к реальному предпринимательству также
координируется моральными установками умеренного утилитаризма -
предпринимательство рассматривается как источник личной пользы, средство
материального обогащения. Между структурами государственной власти и
бизнес-структурами складываются патронажно-клиентельные отношения,
предполагающие обмен покровительства “патрона” на лояльность “клиента” .
Разумеется, такого рода отношения не только не стимулируют развитие рынка,
но, создавая противовес рыночным отношениям, блокируют их действие17.
Закономерным итогом этих процессов становится слияние высшей бюрократии
с экономической элитой.
Примат умеренного утилитаризма в системе нравственных ориентиров
современной правящей российской элиты проявляется в таком феномене как
ориентация на заимствование готовых образцов деятельности. Ценностно­
смысловая фабула постсоветских российских реформ, например, складывается
как невероятно эклектичное переплетение элементов развитого и умеренного
утилитаризма. В сущности, весь парадокс этих реформ заключался в том, что
установление институтов развитого утилитаризма в России осуществлялось при
помощи стратегий умеренного утилитаризма, рыночные отношения вводились
нерыночными методами. Отнюдь не идея самоорганизации, но идея
использования готовых (западных) образцов деятельности и социального
взаимодействия составляла стержень рыночных реформ. Внимание
реформаторов концентрировалось не столько на проблеме изучения
культурного климата страны, формировании институтов, соответствующих
этому климату, определении масштабных стратегий, стимулирующих развитие
ее экономических структур, сколько на внедрении в российскую почву
некоторой готовой - чужеродной модели рыночных отношений. Проблема
формирования культуры предпринимательства, воспитания “промышленного
человека”, полагающего высшей ценностью активную производительную
деятельность котировалась как вторичная, на первом месте стояли вопросы
распределения. Молниеносный передел общественной собственности и
установление институтов частной собственности оценивались как некоторые
оптимальные способы реформирования экономики страны, как методы решения
всех проблем переходности. Различного рода “ошибки” и “просчеты” рыночной
реформы, такие как недооценка коррумпированности государственных
структур, вследствие которой приватизация превратилась в “прихватизацию” -
“вакханалию чиновничества”, бросившегося в “номенклатурную
приватизацию” 18, недооценка масштабов российского теневого бизнеса,
тяготеющего скорее к приобретательству, чем к производству; наконец,
недооценка специфики менталитета новых русских собственников, которые “не
хотели или не могли проявить себя в качестве предпринимателей
индустриальной цивилизации, не спешили осуществлять производственные
инвестиции, стремясь сначала насладиться богатством” 19, еще раз
подтверждают тот факт, что основным нравственным ориентиром рыночных
реформ был умеренный утилитаризм, формирующий стратегии деятельности на
основе использования готовых ее образцов. Таким образом, вновь возобладала
давнишняя русская приверженность идеалам распределения в ущерб идеалам
созидания, вновь взяли верх стратегии внедрения нового в ущерб стратегий его
“взращивания” .
Необыкновенная живучесть идеалов умеренного утилитаризма в
определенной мере обусловлена тяготением правящей элиты к нравственным
принципам традиционализма (соборности и авторитаризма), которые не
потеряли своей власти над умами россиян. Маятниковая форма постсоветского
реформаторства является реальным воплощением антиномичной
нравственности российской государственной верхушки, которая склоняется то к
стратегиям развитого утилитаризма и либерализма, то к стратегиям умеренного
утилитаризма и авторитаризма. В таких условиях проблема соотношения
частных и государственных интересов, индивидуальной и общественной пользы
остается открытой. Такого рода колебания имели серьезные последствия для
развития страны, в которой, по мнению исследователей, хилые ростки
продуктивного капитализма оказались растоптанными двумя монстрами -
старым государственно-монополистическим номенклатурным капитализмом, и
20
новоявленным торгово-спекулятивным, авантюрно-ростовщическим .
Закономерным итогом стал кризис инвестиционной деятельности, когда верхи -
государство уже не могут вкладывать значительные средства в производство, а
низы - новоявленные частные собственники - не хотят. Нравственный
эклектизм, внутренняя антиномичность ценностно-смыслового пространства
субкультуры правящей элиты делают невозможным главное - формирование
некоторой цельной, логически непротиворечивой идеологии реформ,
концептуальной стратегии модернизации. Двойственность, промежуточность
нравственной позиции российской государственной верхушки является
причиной неопределенности конкретных целей социального развития,
невыявленности некоторого социального идеала, непоследовательности и
противоречивости конкретных преобразовательных мер, например, в таком
вопросе как признание примата частной собственности. Утопизм и популизм
реформаторской элиты рождаются вследствие механического соединения
разнородных нравственных элементов - традиционных представлений и
ценностей прагматизма, развитого утилитаризма. Пересаженный на
традиционную почву прагматизм приобретает искусственные, умозрительные,
не связанные с конкретной постсоветской реальностью формы. В целом, как
представляется, попытки синтеза национальной и прагматической идей на
уровне государственной идеологии не принесли пока положительных
результатов, этот синтез остается делом будущего. Социальные надежды
России связаны с его осуществлением.
Наиболее наглядное воплощение утилитарная двойственность культуры
постсоветской России обретает в рамках субкультуры политической элиты.
Антиномия “умеренный утилитаризм - развитый утилитаризм” достигает такой
степени поляризации, что можно говорить о расколе этой субкультуры на два
кардинально противоположных ценностно-смысловых блока, отношение
которых складывается как непримиримое противостояние двух позиций, двух
видений общественного прогресса, модернизации. Для одной из позиций
типична сопричастность к ценностям развитого утилитаризма,
предпринимательства, достижительности, экономического индивидуализма,
частной собственности, рыночной экономики. Таковы, например, позиции
“Яблока” .
Другая часть стоит на позициях умеренного утилитаризма - планового
распределительного типа экономики. Например, экономические предложения,
выдвинутые ЛДПР в 1995 г., фактически означали восстановление
централизованного государственного планирования, а программа КПРФ в
качестве долгосрочной цели выдвигала построение коммунистического
общества, что предполагало полную ренационализацию средств производства21.
Важно подчеркнуть, что характер взаимоотношения расколотых частей не
укладывается в категории политического плюрализма, речь идет о
противостоянии. В результате этого противостояния “каждые национальные
выборы превращаются, по существу, в битву за путь общественного
развития” . Крайняя поляризованность политической элиты России делает
проблематичным формирование единой стратегии преобразования России.
Постоянная опасность реанимации прошлого, угроза возврата
социалистических форм организации жизни общества толкают к
революционным “шоковым” методам реформирования страны. Конечно, нельзя
утверждать, что описанная ситуация исключает всякие возможности
позитивных сдвигов. Последние, несомненно, имеются. Они свидетельствуют о
медленном накоплении в культуре постсоветской России элементов развитого
утилитаризма. Рост прагматических ориентаций влияет на динамику
политических программ. “Если в 1995 г. из четырех партий и движений,
прошедших в Думу по общефедеральному округу, две - КПРФ и ЛДПР - шли
на выборы с программами откровенно нерыночной и даже антирыночной
направленности, в то в 1999 г. экономические программы всех партий, за
исключением КПРФ, в своей основе оказались рыночными. Но даже в
программе КПРФ собственно экономическая составляющая в целом нейтральна
к рынку...”23. Таким образом, сегодня можно говорить о возникновении
тенденции преодоления раскола в Думе по признаку “за” и “против” рынка. При
этом важно акцентировать, что консолидирующую функцию в процессе
преодоления конфронтации выполняет развитый утилитаризм.
Эклектичное наложение идеалов умеренного и развитого утилитаризма
характерно для культуры экономической элиты современной России.
Несомненно, идеалы развитого утилитаризма занимают определенное место в
системе нравственных ориентиров этой субкультуры, однако ведущие позиции
принадлежат идеалам умеренного утилитаризма. Иными словами, ставка
делается не на производство, но на быстрое обогащение, накопление:
“ ...срывание большого куша” оказывается более предпочтительным, чем
делание бизнеса”24. Жажда наживы заглушает нравственные императивы духа
предпринимательства и достижительности. По замечанию Л.Григорьева,
“российские бизнесмены ведут себя не как рациональные хозяева, а как
“разовые” налетчики” . Закономерным итогом выдвижения на первый план
нравственных ориентаций умеренного утилитаризма становится такое явление
как низкие этические стандарты деловой жизни, криминализация
экономических отношений. Например, большинство руководителей и
владельцев предприятий в России в настоящее время рассматривают
предприятие преимущественно с точки зрения быстрого личного обогащения:
“Сегодня преобладают два основных типа руководителей: одни стремятся к
“ограниченной минимизации” масштабов предприятия, т.е. к сокращению его
размеров до уровня, обеспечивающего его директору безбедное существование;
другие предпочитают довести дело до банкротства и практической ликвидации
предприятия, поскольку это оказывается для директора более выгодным, чем
несение предприятием эксплуатационных расходов (подчеркнем, что во всех
случаях речь идет о редукции предприятия, необусловленной долгосрочными
спросовыми ограничениями”26. Это относится и к собственникам-инвесторам
предприятий, для которых “оценка корпоративных акций намного теснее
связана со структурой фондового рынка, чем с финансово-экономическим
состоянием самого предприятия ... наибольшую пользу акции могут принести в
момент ликвидации предприятия... В итоге инвесторы не заинтересованы в
расширении производства27.
Таким образом, современный российский предприниматель отнюдь не
одержим страстью расширения дела, так же как не склонен он считать бизнес
смыслом своего существования. Стиль жизни современных русских
предпринимательских кругов во многом является культурной реминисценцией
образцов поведения российской дореволюционной торгово-промышленной
элиты: “Быстро разбогатевшие предприниматели - “новые русские” - поражают
соотечественников и весь мир не своими хозяйственными начинаниями, а
демонстративной роскошью, напоминающей скорее образцы купеческого
разгула, чем аскезу “протестантской этики” . Значительный удельный вес
ориентаций умеренного утилитаризма в ценностно-смысловом гибриде
субкультуры российского предпринимательства определяет
диспропорциональность развития сферы обращения и сферы производства,
главенствующие позиции торгового, но не промышленного
предпринимательства. Исследователи утверждают, что торгово-спекулятивный,
авантюрно-ростовщический тип капитализма, концентрирующий свои усилия
на делании денег из денег, вдохновляемый принципом “не обманешь - не
продашь”, занимает пока лидирующие позиции в российском бизнесе, подавляя
и оттесняя промышленный, индустриальный капитализм, ориентированный на
получение богатства из высокопроизводительного труда, руководствующийся
принципом сс честность - лучшая политика 5^29
Необычайная стойкость идеалов умеренного утилитаризма в рамках
субкультуры предпринимательства является следствием как массового
истребления носителей культуры развитого утилитаризма в годы советского
террора, так и культурной инерции - приверженности современного
предпринимательства стереотипам традиционной, в том числе и советской,
хозяйственной культуры. Любопытным проявлением власти архаических
структур над умами россиян может служить, например, такой выделяющий
Россию из числа стран с переходной экономикой феномен как бартер.
Экономисты утверждают, что “сегодняшний бартер возник на базе прежней
системы натурального восприятия, учета и распределения промышленной
продукции... „30
Таким образом, типичное для современной России частичное преодоление
разрыва в утилитаризации разных слоев общества не исключает значимости
идеалов умеренного утилитаризма в русской культуре.

& & &

При всем разнообразии социокультурных и исторических вариаций

утилитаризма в России нельзя не фиксировать их общего базового признака -
принадлежности к умеренному типу. При этом примат примитивных форм
утилитаризма в русской культуре нельзя оценивать лишь как болезнь роста,
издержки переходности. Налицо зацикленность культуры, которая приобретает
патологический характер, отливается в форму “застревания”, подавляющего
инновационную активность человека, сковывающую производительные силы
общества. Дефицит зрелого производительного утилитаризма оборачивается не
только периодической нехваткой средств жизнеобеспечения, бедностью и
хозяйственной неэффективностью, но и постоянной угрозой архаизации
общества, реанимации примитивных форм социально-экономического бытия.
Неспособность к освоению утилитарных смыслов во всей их полноте и
разнообразии превращается в неспособность к развитию, самоорганизации,
формированию новых более эффективных стратегий жизнедеятельности.
Возникает закономерный вопрос - в чем причина столь проблематичного
существования идеалов развитого утилитаризма в русской культуре?
Мировой опыт свидетельствует, что важнейшим условием существования
развитого утилитаризма - достижительного индивидуализма,
производительного предпринимательства - является такой феномен как
диалектическое взаимодействие интересов - частного и общего,
индивидуального и группового, государственного и гражданского. Иными
словами, развитый утилитаризм может иметь место лишь в таком обществе, где
общенациональная польза понимается как гармоничное сочетание пользы
личной, общественной, государственной. В России гипертрофия
государственного интереса, в силу существующих прямых и обратных связей в
культуре способствовала консервации примитивных форм утилитаризма.
Присущая русской культуре односторонность интерпретации
утилитарного принципа пользы не утратила своей актуальности в ментальности
современных россиян, которыми руководит идея сопричастности к идеалам
личной пользы и соответственно, отчуждение от идеалов пользы общественной,
государственной. В результате актуализируются хищнически-своекорыстные
примитивные, а не развитые формы утилитаризма.
Внутренняя динамика утилитаризма, связанная с преодолением
ограниченности его умеренных и актуализацией развитых форм, является
важнейшим условием и предпосылкой перехода от традиционализма к
либерализму. Можно утверждать, что, во всяком случае, в массовой культуре
выход к либеральным смыслам инициируется этим внутриутилитарным
сдвигом. Именно этот участок утилитарного роста является решающим звеном
цепи модернизационных изменений культуры. Главным способом поворота
модернизационных процессов в позитивное, созидательное русло является
культивирование развитого утилитаризма. Воспитание духа
предпринимательства, достижительности, инициативности, рационального
прагматизма - главный способ решения проблем переходности.
Особенно это относится к России, где дефицит зрелого утилитаризма
является сегодня наиболее острым. Причем этот дефицит есть нравственная,
мировоззренческая проблема, ее решение не может быть достигнуто
техническими мерами, необходим внутренний мировоззренческий сдвиг,
нравственная метаморфоза. Судьба России зависит от способности общества,
преодолев инерцию устаревших форм, сделать шаг в будущее.
 Литература

1. Троцкий Л. Ленин и старая Искра // Силуэты: политические портреты: А.Луначарский,

К.Радек, ЛЛроцкий. -М ., 1991. - С. 19.
2. Баталов Э. Перестройка и судьба России // Общественные науки и современность. М., 2000.
- № 2. - С.32.
3. Бузгалин А. Мутантный капитализм как продукт полураспада мутантного социализма //
Вопросы экономики. - М., 2000. - № 6. - С. 112.
4. Зубов А.Б. Границы разломов и уровни единства в сегодняшней России: уроки
социологического исследования // Полития: Анализ. Хроника. Прогноз. М., 1998. - № 2. -
С.92.
5. Цит. по: Плискевич Н.М. Российское общество в новых социологических исследованиях //
Общественные науки и современность. - М., 2000. - № 2. - С.31.
6. Левада Ю.А. От мнений к пониманию: Социологические очерки. 1993-2000. - М., 2000. -
С.454.
7. Дилигенский Г.Г. “Запад” в российском общественном сознании // Общественные науки и
современность. - М., 2000. - № 5. - С.9, 16.
8. Перевалов Ю., Басаргин В. Формирование структуры собственности на приватизированных
предприятиях // Вопросы экономики. - М., 2000. - № 5. - С.90.
9. См.: Капелюшников Р. Задержки зарплаты и экономическое поведение:
микроэкономический подход // Вопросы экономики. - М., 2000. - № 9. - С.76.
10. Титов В.Н. Вещевой рынок как социальный институт // Общественные науки и
современность. - М., 1999. - № 6. - С.24.
11. Яковенко И.Г. Предпринимательские ценности в маргинальной среде // Модернизация в
России и конфликт ценностей. - М., 1994. - С. 196.
12. Буздалов И.Н. Аграрные преобразования в России и других странах СНГ // Общественные
науки и современность. - М., 1998. - № 6. - С.34.
13. См.: Серова Е. Общественное мнение о российской аграрной реформе // Вопросы
экономики. - М., 2000. - № 7. - С.25.
14. Соловьев А. Этика бюрократии: постсоветский синдром // Общественные науки и
современность. - М., 1995. - № 4. - С.54.
15. Там же.
16. См.: Механик А.Г. Финансовая олигархия или бюрократия? Мифы и реалии российской
политической власти // Общественные науки и современность. - М., 1999. - № 1. - С.39-45;
Зудин А.Ю. Олигархия как политическая проблема российского посткоммунизма //
Общественные науки и современность. - М., 1999. - № 1. - С.45-66.
17. См.: Афанасьев М.Н. Клиентелизм и российская государственность. - М., 1997.
18. См.: Плискевич Н. Что же мы делим? // Общественные науки и современность. - М., 1995. -
№ 4. - С.29
20. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные
проблемы веберианского социологического учения. - С. 503.
21. Дмитриев М. Эволюция экономических программ ведущих политических партий и блоков
России // Вопросы экономики. - М., 2000. - № 1. - С.32.
22. Кива А.В. После социализма: некоторые закономерности переходного периода //
Общественные науки и современность. - М., 1997. - № 2. - С.32.
23. Дмитриев М. Эволюция экономических программ ведущих политических партий и блоков
России // Вопросы экономики. - М., 2000. - № 1. - С.37.
24. Клейнер Г. Эволюция и реформирование промышленных предприятий: десять лет спустя //
Вопросы экономики. - М., 2000. - № 5. - С.70.
25. Григорьеьв Л. К новому этапу трансформации // Вопросы экономики. - М., 2000. - № 4. -
С.15.
26. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные
проблемы веберианского социологического учения. - С.69.
27. Там же. - С.71-72.
28. Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. - С. 149.
29. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные
проблемы веберианского социологического учения. - С.467-490.
30. Макаров В., Клейнер Г. Бартер в России: институциональный этап // Вопросы экономики. -
М., 1999. - № 4. - С.83.
 Е.Н.Яркова
УТИЛИТАРИЗМ В РОССИИ: ИДЕЯ И ПРАКТИКА
Часть 1

Яркова Елена Николаевна - кандидат исторических наук, доцент

Киргизско-славянского университета (г. Бишкек).

1. Утилитаризм как форма культуры: смыслы и типология

Культура как некоторая идеальная реальность, как пространство ценностей,

смыслов, нравственных идеалов необычайно сложна и многогранна.
Исследование значимых аспектов культуры требует адекватного аппарата -
системы идеальных типов, которые не только отражали бы всю сложность
культурной реальности, но концентрировали внимание на ее важных для жизни
человека и общества проблемах. Одной из перспективных моделей изучения
культурной реальности является постулированная А.С.Ахиезером триада
идеальных типов культуры: традиционализм - утилитаризм - либерализм (1).
Развивая идеи А.С.Ахиезера, конкретизируя характеристики каждого типа
культуры, можно интерпретировать предлагаемую типологию культуры в
категориях гегелевской диалектической логики: тезис - антитезис - синтез.
В качестве тезиса выступает традиционный тип культуры. Традиционализм
- это в первую очередь определенный тип мировосприятия, характеризующийся
отношением к миру как незыблемому условию существования, следовательно,
определенная нравственная позиция, тип нравственности. Ядро традиционной
нравственности составляет принцип опоры на авторитет традиции, следовательно,
принцип партиципации к трансцендентным, абсолютным, сакральным,
потусторонним смыслам бытия. Развитый утилитаризм содержит идею
усовершенствования материальной и социальной среды. Ему присущи такие
качества, как достижительность, предприимчивость, инициативность.
Соответственно развитый утилитаризм неотделим от индивидуализма.
 Типичная для традиционализма абсолютизация должного и забвение
сущего, априорно-императивная заданность нравственных норм, рождают такое
явление, как догматизм, полагающий образцом жизнедеятельности
канонизированное поведение. Исследователь традиционализма Е.Шацкий
подчеркивает его антирационализм: “Выбор в пользу прошлого исключает, в
частности, апеллирование к разуму в вопросе принципов поведения; исключает
необходимость поиска каких бы то ни было принципов. Сохраняя верность
предшественникам, мы должны вести себя так же как они, не спрашивая “почему”
и “зачем” (2). Укорененность традиционной нравственности в абсолютном
определяет главенство эссенциалистского подхода, в рамках которого бытует
представление о приоритете сущности над существованием. Это нравственность
несвободы, самоотречения единичного во имя всеобщего, подчинение части
целому, холистских идеалов. Нравственность традиционализма не альтруистична
и не эгоистична, она синкретична. Отдельный человек всегда виден сквозь призму
интересов коллективного целого. Традиционный тип нравственности освящает,
санкционирует специфически традиционный тип воспроизводственной
деятельности - простое воспроизводство, ориентированное на воспроизведение
культуры и общества в неизменном виде.
Промежуточный, переходный между традиционализмом и либерализмом,
тип культуры являет собой утилитаризм. Нравственность утилитарного типа
выступает как антитеза нравственности традиционализма. Культивируя
отношение к миру как набору средств, благ, утилитаризм опирается на принцип
пользы. Он строится на идее подчинения деятельности человека задаче
достижения человеческого блага, которое в категориях этики утилитаризма
осмысляется как Высшее благо. В противовес традиционалистским установкам на
самоотречение, самозабвение и аскетизм, утилитаризм санкционирует как
достойные такие типично человеческие проявления как удовольствие, счастье,
стремление к удовлетворению потребностей, успеху. Для него типична
партиципация к имманентным, профанным, посюсторонним смыслам бытия.
Важнейшей характеристикой утилитаризма можно считать его отказ от
абсолютизации каких-либо смыслов. Высшее благо утилитаризма - “благо
человека” - понятие относительное, отсюда и сам утилитаризм неотделим от
релятивизма. Господство принципа пользы определяет ценностную “всеядность”
утилитаризма, который не только формирует некоторые свои специфически
утилитарные ценности, но использует и другие, традиционные, либеральные.
Ценностно-смысловое поле утилитаризма представляет собой чрезвычайно
эклектичное, подвижное образование. Спектр утилитарных мотиваций
простирается от умеренного конформизма, гибкого приспособленчества и
соглашательства до откровенного цинизма.
Моральный закон приобретает форму утилитаристской максимы -
“нравственно то, что приносит максимальную пользу человеку или обществу” .
Вследствие этого моральный долг не фиксирован: должное попадает в
зависимость от сущего, практика определяет наполнение идеальных норм.
Образцы поведения становятся зависимыми от ситуационной пользы,
приобретают динамичный, изменчивый характер.
В рамках утилитаризма происходит расшатывание свойственного
традиционализму антирационализма. Отказ от подчинения авторитету традиции и
переход к тактике принятия решений на основе анализа ситуации и стремления
извлечь из нее максимальную выгоду становится мощным фактором развития
рационализма, рефлексии. Однако утилитаристский рационализм носит
ограниченный рассудочный характер, его можно назвать микрорационализмом.
“Утилитаристская арифметика”, основанная на подсчете выгод и потерь не
дотягивает до подлинного рационализма - в отличие от рационализма
утилитаризм недальновиден, ориентированный на сиюминутный успех,
неспособный к масштабному видению причинно-следственных зависимостей он
может направить человека и общество на путь саморазрушения.
Неукорененность утилитарной нравственности в абсолютном определяет
главенство экзистенциалистского подхода, в рамках которого начинает
складываться представление о приоритете существования над сущностью. Однако
до идеала подлинной свободы утилитаризм не дорастает, поскольку в нем
отсутствует идея творчества, формирования новых смыслов, а следовательно,
отсутствует ценность личности. Утилитаризм в равной мере может использовать
как холистские, так и индивидуалистские идеалы, однако типичной приметой
утилитаризма является эгоизм, который может приобретать как индивидуальные,
так и групповые формы.
В рамках утилитаризма осуществляется переход от простого
воспроизводства к расширенному. Инициируемая утилитаризмом актуализация
ценности безусловных человеческих благ рождает установку на рост
материального и социального благосостояния. Что, в свою очередь, ведет к
рождению новой потребности, постепенно осмысляемой как ценность
потребности развития, совершенствования, изменения окружающей среды во имя
получения новых и новых благ. Вместе с тем, представления о способах
наращивания благосостояния могут быть различными. В рамках первоначального
- умеренного утилитаризма - проблема увеличения объема благ решается за счет
присвоения и экстенсивного наращивания уже существующих средств.
Свойственная этой форме утилитаризма потребительская стратегия отношения к
миру, обществу реализуется в тактику присвоения, экспроприации уже
имеющихся благ. Умеренный утилитаризм может носить как коллективистский -
уравнительный, так и индивидуалистский - своекорыстный характер. В
культурно-историческом масштабе типичная для умеренного утилитаризма
тактика заимствования средств рождает такой феномен как вторичная,
“догоняющая” модернизация. Условно говоря, это модернизация без развития.
Ориентация на использование готовых, сформированных в лоне иных культур -
цивилизаций средств ведет к острому противоречию между растущими
потребностями в получении благ и стагнацией процессов совершенствования
средств. Умеренный утилитаризм не создает значительных оснований для
преодоления свойственной традиционализму минималистской этики труда.
Развитый утилитаризм предполагает наращивание благ за счет
совершенствования, интенсификации средств благопроизводства, повышения
эффективности деятельности. Его можно интерпретировать как дух зрелого
предпринимательства, связанный с повышенной потребностью в достижении, не
имеющей ничего общего с простой жаждой наживы, погоней за чистоганом.
Развитый утилитаризм являет собой максималистскую этику труда, под его
нажимом осуществляется переход от простого к расширенному типу
общественного воспроизводства. Соответственно эта форма утилитаризма
ориентирует культуру на почвенную модернизацию, модернизацию на основе
активизации автохтонных сил.
Конечно, нельзя преувеличивать динамизирующую роль утилитаризма -
утилитаристская инновационная активность ограничена уровнем средств, ее
усилия направлены на усовершенствование инструментальной базы культуры.
Тем не менее развитие средств инициирует процессы регенерации целей.
Либеральный (категория “либерализм” используется не в политическом или
конкретно-историческом, но в этико-философском значении) тип культуры
рождается в результате становления специфической формы мировосприятия в
модальности “мир - цель” . Либеральная стратегия бытия - это стратегия
преобразования существующих природных и социальных условий.
Нравственность либерального типа имеет в своем основании принцип
самоорганизации, который можно расшифровать как принцип полагания
ценностей на основе рационального анализа и синтеза различных элементов
действительности. При этом действительность понимается широко - как
природная, социальная, духовная, наконец, личностная реальность. Либеральная
нравственность формируется как “срединная культура” между сложившимися
трансцендентными и имманентными, абсолютными и относительными,
потусторонними и посюсторонними, сакральными и профанными, общими и
единичными смыслами. Сущность либеральной нравственности формируется как
мера сущностей - результат синтеза полярных смыслов. Соответственно и
ценности либерализма предстают как продукт этого синтеза.
Высшее благо с позиций либеральной нравственности есть гармоничное
развитие, коэволюция человека, общества, природы. Моральный закон в рамках
либерализма - это закон самоорганизации. Он изоморфен, но не тождественен
законам развития Универсума, учитывает ситуационную пользу человека, но не
ограничивается только ею. Нравственный закон формируется человеком, на
основе постижения наличного бытия и соотнесения его с всеобщими смыслами.
Нравственность либерального типа строится на основе диалога должного и
сущего, как результат взаимодействия идеальной нормы и практики. Либерализм
отказывается от идеи незыблемости нравственных норм, так же как и от идеи их
тотальной относительности, это не догматизм и не релятивизм, но реализм,
соединяемый с творческой установкой. В таком прочтении нравственные нормы -
продукт рефлексии человека, в процессе которой установлен диалог между
прошлым и будущим, между традицией и новацией, между универсальными и
индивидуальными человеческими ценностями.
В основе либеральной нравственности лежит экзистенциальная парадигма,
поворот к которой предполагает переориентацию субъекта от подчиненности
готовым смыслам существования к поиску и обретению самости - аутентичных,
подлинных смыслов бытия. Субъектом такого поиска может быть только
личность. В культурологическом смысле либеральная культура - это культура
личности. Принцип нравственной автономии личности предполагает, что
поведение человека регулируется не извне, а изнутри.
Выдвижение принципа нравственной автономии личности влечет отказ от
абсолютизации как холистских, так и индивидуалистских идеалов социального
бытия. Социальное бытие нравственно автономной личности предполагает
постоянное напряжение между морально-коллективистскими и морально­
индивидуалистскими его аспектами. Отторгая как эмбрионально-аморфный
синкретичный коллективизм, так и атомистический своекорыстный
индивидуализм, основной стратегией социального взаимодействия личность
полагает синергию, солидаризм. Солидаризм рождается в результате синтеза
альтруистических и эгоистических установок.
Главное отличие либеральной нравственности - процессуальность,
креативность, ориентация на постоянное наращивание творческого потенциала.
Такой тип нравственности рождает стратегии расширенного воспроизводства.
Итак, развитие культуры на уровне идеальных обобщений может быть
реконструировано как движение от традиционализма через утилитаризм к
либерализму. Утилитаризм в такой интерпретации предстает одновременно как
сфера критики традиционализма и как сила, под нажимом которой происходит
регенерация традиционализма, становление либерализма. Качественный рост
утилитаризма - переход от умеренной формы к развитой - прямо пропорционален
деградации традиционализма. Этот разнонаправ-ленный процесс приводит к
конфликту между двумя образами должного. Судьба либерализма решается в этой
критической точке, так как возникает необходимость снятия сложившегося
противоречия в культуре. Снятие - синтез ведет к рождению либеральной
нравственности.
Если учесть тот факт, что либеральная стратегия бытия, эксплицируемая как
стратегия самоорганизации, является в современном постоянно усложняющемся
мире практически безальтернативной формой выживания, становится понятной
огромная важность изучения утилитаризма как формы культуры.
Граница между умеренным и развитым утилитаризмом - важнейший
Рубикон в развитии культуры, преодоление которого означает переход от
статичной традиционалистской парадигмы существования к динамической -
либеральной. Не идеализируя утилитаризм, не закрывая глаза на негативные его
аспекты, тем не менее можно определить его как предтечу либерализма, как
проводника либеральных ценностей.
Концептуальный подход к утилитарным смыслам человеческой
деятельности, квалификация утилитаризма как культурной универсалии,
идеального типа, введение в научный оборот метода обобщения различных
проявлений массового и элитарного утилитаризма посредством их отнесения к
этому идеальному типу открывает широкие перспективы сравнительных
межцивилизационных исследований, а следовательно, углубления анализа
сущностной специфики тех или иных цивилизаций. Особенно это относится к
России. В рамках российской цивилизации исторически сложились уникальные
формы утилитаризма, которые не только определяли специфику исторического
развития российской цивилизации в прошлом, но, вероятно, во многом будут
определять своеобразие цивилизационного пути России в будущее.

2. Массовый и элитарный утилитаризм

в Древней и Средневековой Руси

Реконструируя генезис утилитаризма как типа культуры-нравственности

можно предположить, что утилитарное мировосприятие актуализируется в
результате стимулов негативного свойства - дефицита ресурсов,
демографических взрывов, социальных кризисов, несущих угрозу существованию
человека, общества. Контрпродуктивность традициона-листских программ
деятельности, ориентированных на поиск соответствующих условий как
источников благ, ставит человека перед необходимостью поиска новых, более
продуктивных способов выживания, нацеленных на формирование более
эффективных средств, технологий благопроизводства. Результатом “включения”
утилитарной модальности интерпретации реальности - “мир - средство” - можно
считать, например, переход от присваивающего природопотребления -
собирательства, охоты, рыболовства к зачаткам производительного хозяйства -
земледелию, скотоводству; от натурального хозяйства к товарно-денежному.
Важнейшая идея утилитаризма - идея изменения окружающей среды во имя
получения новых и новых благ - делает его силой инициирующей поиск новых
способов выживания человека в изменяющемся мире. Пространство утилитарных
смыслов является полем верификации ставших культурных форм, сферой критики
сложившейся культуры.
Общая фабула процесса развития утилитаризма в культуре Древней Руси
внешне была подобна аналогичным процессам других культур. Актуализируясь в
лоне языческого традиционализма, утилитаризм постепенно изнутри разлагал
архаичную культуру, способствовал ее кризису, формируя потребность в новой
культурной форме. Тем не менее под внешней универсальностью процесса
“утилитаризации” культуры языческой Руси скрывались некоторые
специфические черты. Важнейшая из них - асинхронность и
диспропорциональность развития утилитаризма масс крестьянства и правящей
элиты - княжеско-боярской верхушки. Представители последней, по словам
Карамзина: “ ...грабя Империю, где царствовала роскошь, узнали новые
удовольствия и потребности...” (3). Воспринятые извне вкус к роскоши и
комфорту стимулировали стремление к обогащению, вызывали к жизни новую
потребность - потребность наращивания благосостояния. Однако способы
наращивания благосостояния понимались ограниченно - ставка была сделана не
на производство желаемых благ, но на их приобретение путем захвата,
присвоения, обмена, торговли. Русская внешняя торговля периода первых
Рюриковичей - это торговля либо транзитная - “из варяг в греки”, либо торговля
продуктами, добытыми у природы, а не произведенными. “Кроме рабов, русскими
товарами в Константинополе считались воск и меха”, - указывает С.М.Соловьев
(4). Таким образом утилитаризм правящей элиты отливается в умеренные,
непроизводительные формы.
Что касается массы крестьянства, она оставалась во власти архаичных
представлений. Низкий стандарт жизни, аскетизм быта обуславливал
специфический минималистский тип трудовой этики, ориентированный на
удовлетворение самых скромных запросов. Конечно, утилитаризм и здесь пустил
свои ростки, но его масштабы были несопоставимы с утилитаризмом правящей
элиты.
Важнейшим следствием опережающего развития утилитаризма правящей
элиты стало ее превращение в ведущего субъекта трансформационных процессов
общества, которые приобретают специфический принудительный характер: “
...наши государи... почти всегда вели нас за руку, ...почти всегда тащили страну на
буксире, без всякого участия самой страны”, - писал об этом П.Я.Чаадаев (5). В
результате превращения умеренного утилитаризма в нравственный стержень
трансформации русской культуры и общества развитие приобретает
революционные формы нигилистического отторжения старого порядка и
насаждения нового, заимствованного извне. Утилитарная логика, с присущим ей
ценностным релятивизмом и практицизмом, способностью отвергать и
использовать любых богов во имя блага государства определяла специфику
“русского пути” в пространстве осевого времени - христианство осмысляется не
как цель, но как средство решения социальных проблем. “Русь предпочла
византийскую ориентацию, считая ее более выгодной...”, - писал Б.Д.Греков (6).
Это обуславливало формальное восприятие христианской догматики,
приверженность религиозной “букве, но не духу” . Для правящей элиты
христианство, выражаясь языком современной науки, было прежде всего сводом
более эффективных технологий социального взаимодействия. Сущностные
смыслы христианства, его ценности и идеалы не были в достаточной степени
освоены культурными реципиентами. Следовательно, отсутствовали условия для
формирования феномена “переоценки ценностей”, что означало и отсутствие
механизма “снятия” в культуре - языческое мировоззрение не вытеснялось
христианским, не “снималось” им, но продолжало на равных существовать с
христианством - где-то вписываясь, а где-то искажая суть христианства, создавая
феномен двоеверия, неся потенциальную угрозу архаизации культуры и общества.
Важной вехой в истории развития утилитаризма правящей элиты и массы
стала эпоха становления и укрепления русской монархии. В плане исследования
утилитаризма она может быть названа определяющей, поскольку специфически
русские особенности и проблемы развития утилитаризма проявляются именно в
этот период. В частности, здесь закладывается одна из ключевых антиномий
русской культуры - антиномия православного и утилитарного нравственного
идеалов. Православие можно отнести к числу религий, минимизирующих
значение утилитарного телесно-душевного блага в жизни человека.
Антиутилитарный пафос православия питался созданной в рамках восточно-
христианской духовной традиции идеей потустороннего Бога, закрепленной в
догмате об исхождении Духа Святого только от Отца через Сына. Утверждаемое
православной нравственной доктриной отторжение посюсторонних смыслов
бытия как ложных, греховных, обесценивание повседневности, мирской
активности превратилось в важнейший механизм блокирования развития
утилитаризма в русской культуре. Конечно, в различных формах православия -
монашеской и мирской, а также в разных его социокультурных модификациях -
православии крестьянства, правящей элиты - эта оценка могла быть весьма
различной.
Предельно негативную оценку утилитарные смыслы бытия получили в
рамках монашеского православия. Слова: “Дети, не любите мира, ни того, что в
мире” апостола Иоанна Богослова стали ведущей максимой монашеской Руси.
Менее нетерпимо к утилитарным нуждам человека было мирское православие.
Однако и здесь существовали свои сложности. Важнейшая из них - отсутствие в
моральной доктрине православия специфической мирской этики. Религиозным
идеалом православия являлся монашеский идеал: православие как религию
мироотрицания, полагающую высшей формой духовной жизни созерцание,
молитвенный подвиг, не интересовали проблемы мирской жизни. Исследователи
отмечают: “Задача личного спасения монаха не дополнялась задачей спасения
грешного мира и лежащего возле общества. За исключением св. Иоанна Златоуста
мы не найдем никаких рассуждений о преобразовании мирской жизни, светской
культуры, социально-экономической действительности на христианских идеалах,
никакой проповеди аскезы для мирян” (7). Отсутствие в моральной доктрине
православия ориентированных на повседневность мирских этических норм
обуславливало специфически неоднородный, эклектичный ценностно-смысловой
состав мирского православия, который включал как элементы язычества, так и
немирские монашеские идеалы, причем объединяющей основой этой смеси стал
ритуал. Мирское православие отливается в форму “обрядоверия” . Образцом
“обрядоверия” была массовая крестьянская народная религия, представляющая
собой религиозную культуру, не только блокирующая динамику утилитаризма, но
и вообще чрезвычайно ограниченно освящающая утилитарные смыслы бытия.
“Обрядоверие”, быть может, способствуя частичному усовершенствованию
культуры повседневности, тем не менее, создавало новые преграды на пути
развития направленных на рост благосостояния идеалов утилитаризма. Например,
Б.Н.Миронов замечает: “Православные русские люди имели большее число
праздников, чем протестанты, католики, мусульмане, жившие с ними бок о бок,
вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80-120 у других народов,
причем большинство из них приходилось на весну и лето” (8). Что касается
влияния монашеских религиозно-этических идеалов, то оно выражалось в
возведении в статус идеальной модели праведной жизни монашеского общежития
- киновии. Общая собственность и общий труд, культ опрощения и аскетизм,
почитание бедности и осуждение богатства, пресечение гордыни и проповедь
смирения, эсхатологическое упование на наступление Царства Божьего,
убеждение, что все самое главное впереди - вот основные идеи монашеского
православия, наложившие отпечаток на ментальность российского крестьянства.
Аскетизм быта и идеи уравнительной справедливости консервировали
минималистский тип трудовой этики, ориентированный на удовлетворение самых
скромных материальных притязаний. Исследователь русского крестьянского
хозяйства А.В Чаянов утверждал: “объем хозяйства семьи зависит всецело от
числа едоков, а отнюдь не от числа работников” (9). В целом влияние
монашеского православия негативным образом сказалось на развитии массового
крестьянского утилитаризма. Наложение христианского идеала мироотрицания на
языческий идеал утилитарного минимализма в массовой крестьянской культуре
создавало мощное противодействие “утилитаризации” крестьянской культуры.
Подавляющую роль в массовой крестьянской культуре играл традиционализм -
пассивно-фаталистское отношение к миру как незыблемому условию
существования. Это обуславливало такое качество, как конформизм -
способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям
существования.
Конечно, ростки утилитаризма, несмотря ни на что, пробивались сквозь
толщу традиционной культуры, однако, несанкционированные религиозной
нравственностью, они существовали на нелегальном положении, облекаясь в
форму должного “среднего уровня” - житейской мудрости, здравого смысла,
“низких истин” . Так складывался дуализм русской души, о котором выразительно
писал Бердяев: “Русский человек будет грабить и наживаться нечистыми путями,
но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей
ценностью... Святая Русь имеет коррелятив в Руси мошеннической” (10).
Особенно наглядным этот феномен двойного стандарта поведения проявлялся в
культуре городских сословий - крупных купцов, мелких торговцев, ремесленных
мастеров, рабочего люда, которые в большинстве своем были выходцами из
крестьян. Новые формы жизнедеятельности предполагали и новое смысловое
наполнение бытия. В культуре русского купечества богатство, накопительство,
частнособственнические интересы занимали очень значительное место. О боярине
Борисе Ивановиче Морозове, например, современники говорили, что у него
жажда золота была, “как обыкновенно жажда пить” (11). Однако они
существовали вне православной ценностной иерархии, не вписывались в нее,
составляя второй план культуры, ее второе лицо. По мнению И.В.Киреевского,
роскошь никогда не имела в русской культуры статуса ценности: “В ней
извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не
только религиозную, но и нравственную и общественную” (12).
Эта раздвоенность, расколотость культуры, во многом обусловленная
спецификой православной доктрины, была типична для русских
предпринимательских кругов и в последующие периоды развития культуры
России. Православие стойко противостояло проникновению в лоно своей
моральной доктрины буржуазных добродетелей. Н.А.Бердяев сравнивал:
“Европейский буржуа наживается и обогащается с сознанием своего большого
совершенства и превосходства, с верой в свои буржуазные добродетели. Русский
буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником,
немного презирает буржуазные добродетели” (13). С позиций христианской
морали сама деятельность русского предпринимателя - купца, торговца
оценивалась как отпадение от должного, девиантное поведение, аморальное
служение маммоне.
Ответом на регулярные нарушения моральных заповедей была
благотворительность, принимающая по мере роста русского предпринимательства
все более широкий размах. Тем не менее благотворительность не могла до конца
снять напряжения раздвоенности культуры, которая была одной из причин
медленных темпов роста утилитаризма. Утилитаризм русского
предпринимательства был по преимуществу умеренным. К XVI в. история
русского купечества насчитывала уже не одну сотню лет, тем не менее главной
сферой его деятельности по-прежнему оставалось торговое предпринимательство.
И только в XVII столетии появились зримые черты перехода купеческого
капитала в область производства (14). Однако и тогда идеалом для
разбогатевшего купца по-прежнему оставалась жизнь, полная экстравагантных
развлечений, но не деятельность в духе мирской аскезы, сосредоточенная на
приумножении капитала, развитии производства.
Иной вариант мирского православия являла государственная официальная
религия, развивающаяся в русле субкультуры правящей элиты. Масштаб
легализации утилитарных смыслов в рамках этой разновидности православия
значительно превосходил уровень “утилитаризации” массовой крестьянской
культуры, одновременно он качественно отличался от утилитаризма городских
сословий, ориентированных на благо семьи или отдельного человека. Органичной
частью официального православия, изначально выполняющего функцию
государственной идеологии, была утилитарная по своей сути идея блага
государства. В сущности, само православие едва ли не с самого начала
существовало на Руси как государственная религия. Особенно широкую
моральную санкцию идеям государственного утилитаризма давало учение
“осифлян”, ставшее господствующим течением в официальной идеологии на
длительный период существования Российской монархии. В интерпретации
идеолога “теократического абсолютизма” - идейно-политического союза церкви и
государства, “симфонии” православия и самодержавия - Иосифа Волоцкого
идеалы государственной пользы облекались в своеобразную форму православной
государственной аскезы. “Иосиф готов был считать торжество московских
государственных порядков - торжеством самой церкви и содействовал ему всеми
возможными средствами”, - писал П.Н.Милюков (15). Тенденция политизации
монашеской идеологии, достаточно ярко проступающая в сочинениях Иосифа
Волоцкого, была обусловлена стремлением укрепить единый механизм
государственно-церковной политической организации (16).
Иллюстрацией уровня утилитаризации субкультуры правящей элиты может
служить созданный с целью регламентации и унификации частной жизни
подданных Российского государства “Домострой” - свод практических советов и
наставлений о праведной жизни. Принцип подчинения авторитету традиции
соединяется в нем с типичным для утилитаризма микрорационализмом -
ориентацией на экономию, бережливость, расчетливость, повседневный
практицизм: “А в своем повседневном расходе: и в лавке, и в товаре любом, и на
погребе, в комнатах, и во всяком припасе дома или в деревне, и в ремесле, и в
приходе-расходе, в займах-долгах, - все заранее распределить, а потом уж и жить,
дом ведя согласно приходу и расходу” (17). Очевидна ограниченность этого
практицизма, представляющего собой практицизм потребительской, но не
производящей экономики: “Прибыль получается от умения вовремя сделать
припасы, сэкономить, перепродать дороже, но за этот узкий круг натурального
личного хозяйства не выходит” (18). Таким образом, утилитаризм правящей
элиты по-прежнему не поднялся выше отметки “умеренный” .
В целом христианизация, монотеизация России, не только не уничтожила
диспропорциональности утилитаризма масс и правящей элиты, но, напротив,
способствовала ее увеличению. Вдохновляющая правящую верхушку идея блага
государства для крестьян, как носителей “догосударственного сознания”
(Ахиезер), была абстрактной, отвлеченной. Крестьянству в его основной массе
была чужда идея наращивания благ вообще для чьей-либо пользы,
максималистский, ориентированный на прибыль тип этики труда не получил
сколько-нибудь заметного распространения в крестьянской среде. Так возникало
трудноразрешимое противоречие между новыми возросшими потребностями
государства и архаичной культурой крестьянского производительного хозяйства.
Выход из сложившегося затруднения правящая элита находит во
внеэкономическом принуждении, которое получает форму закрепощения: “ ...для
извлечения необходимого объема совокупного прибавочного продукта нужна
была весьма сильная, реальная власть господствующего класса в целом” (19).
Внеэкономические формы принуждения, в свою очередь, не только не
способствовали развитию утилитаризма крестьян, но напротив чрезвычайно его
тормозили. Складывался замкнутый круг, в движение по которому русская
культура будет втянута на протяжении всего своего исторического пути.
Не менее противоречивыми были отношения правящей элиты с
предпринимательскими кругами. Однако этот конфликт имел иной вектор. Если
крестьянский утилитаризм в сравнении с утилитаризмом правящей элиты был
менее развит, и государство было вынуждено прибегать к силовым методам
интенсификации крестьянского труда, то утилитаризм предпринимательского
слоя России был не только достаточно высок, но и содержал потенции к развитию
индивидуализма, свободолюбивого духа предпринимательства, а следовательно,
нес угрозу стабильности традиционной государственной системы. По отношению
к этому слою государство использует двойственную политику поощрения и
сдерживания. С одной стороны, заинтересованное в получении благ, повышении
международного престижа, государство в известной мере поощряло развитие
предпринимательства. Поддержка выражалась, например, в выгодных казенных
заказах, привилегиях на производство и сбыт той или иной продукции, откупах,
протекционистской таможенной политике, а также мерах по ограничению
иностранной конкуренции. Однако не менее действенными были мероприятия,
направленные на сдерживание предпринимательской активности. Важнейшим
средством обуздания свободолюбивого предпринимательского духа выступал
традиционный сословно-иерархический строй российского общества, лишающий
участников торговой деятельности равных возможностей, как необходимого
условия предпринимательства буржуазного типа. Усилиями правящей элиты этот
строй укреплялся и культивировался. Ростки городских вольностей, какие
существовали, например, в Новгороде, Пскове, Вятке, Смоленске жестоко
подавлялись - вслед за присоединением к Москве этих важных центров
последовали насильственные переселения купцов. После такой пертурбации
купечество было поставлено на службу российскому централизованному
государству: “Представители купечества рассматривались московскими властями
как государевы слуги, обязанные выполнять любые поручения и беспрекословно
подчиняться великокняжеским указам” (20).
Помимо сословных ограничений правящая элита вводит и другие,
сужающие рамки торгово-предпринимательской активности, такие как
государственная монополия на торговлю определенными товарами, право на
первоочередную закупку ввозимых в страну товаров и т.д. Способствуя
монополизации внутреннего рынка, государство и само было крупнейшим
монополистом. Потребительская, меркантилистская политика правящей
верхушки, ставящая эгоистические интересы казны выше интересов развития
экономики государства, рассматривающая купеческий капитал как источник
прибыли, сковывала рост предпринимательского утилитаризма. Далекая от духа
свободного предпринимательства атмосфера повсеместного государственного
контроля, мелочной регламентации, репрессивного нажима накладывала
негативный отпечаток на психологию русского предпринимателя - политический
конформизм и общественная пассивность становятся неотъемлемой частью его
ментальности. Таким образом, в результате недальновидной, руководствующейся
сиюминутной выгодой политики государства происходит консервация
непроизводящих, хищнически-приобретательских форм утилитаризма, в ущерб
производящим, добывающим.

3. Утилитаризм и модернизация

Первой кульминацией в истории развития утилитаризма в России стала

Петровская эпоха. Этот период отмечен превращением утилитаризма в высшую
ценность и основу государственной идеологии, что означало частичный отход от
традиционализма и ориентацию на модернизационные стратегии развития.
Конечно, речь идет только о первых шагах модернизации, протомодернизации.
Цивилизационная особенность русского утилитаризма - опережающее развитие
государственного утилитаризма в сравнении с массовым, частным - в
Петровскую эпоху обретает наиболее зримые черты. Как массовый -
крестьянский, так и частный - предпринимательский утилитаризм по-прежнему
находились под жестким давлением государства; тогда как ничем не скованный в
своем развитии государственный утилитаризм, оформляясь в целостную
ценностно-смысловую систему, выдвигается на первый план культуры, подминая
под себя традиционные ценности, делая их одновременно объектом критики и
предметом утилитарного манипулирования. Важнейшая примета эпохи Петра -
секуляризация государства и культуры в целом являлась свидетельством этого
наступления на традиционализм. Целью Петровских церковных реформ была
необходимость моральной автономизации государства от церкви, подчинение его
деятельности не религиозным, но утилитарным принципам. Превращение
высшего органа управления церковью, получившего впоследствии наименование
Священного Синода в бюрократическую инстанцию, подотчетную императору, -
наглядное доказательство этой смены приоритетов.
Утилитарная идея общего блага была впервые всенародно высказана Петром
в 1702 г. в Манифесте о призыве иностранцев на русскую службу. В этом
документе государь всея Руси выразил намерение управлять Россией таким
образом, чтобы “сяк и каждый” из его верных подданных чувствовать мог, какое у
него “единое намерение есть о их благосостоянии и приращении пещися” (21).
Монархия Петра I вдохновлялась типично утилитарными целями “попечения о
всеобщем благе подданных, чтобы они более и более приходили в лучшее и
благополучнейшее состояние” . Однако представления об “общем благе” великого
российского реформатора носили специфически этатистский, ограниченный
идеей государственного блага характер. Пафос петровского утилитаризма питался
исключительно идеями государственной пользы: рост военного могущества
страны, повышение ее международного авторитета, расширение территории,
развитие промышленности и торговли, обеспечение безопасности границ и
целостности страны - вот основные задачи петровских реформ. Этот перечень
благ, которыми необходимо было возобладать в кратчайший срок, не учитывал
“человеческий фактор” . По словам А.Ахиезера, “правящая элита не была
ориентирована на социальные улучшение и, в сущности, вряд ли подозревала, что
к этому нужно стремиться” (22). Собственно говоря, необычайный всплеск
утилитаризма в Петровскую эпоху был обусловлен не столько
неудовлетворенностью качеством жизни масс, сколько неудовлетворенностью
правящей элиты состоянием государства, осознанием его политической, военной,
экономической слабости, неспособности соперничать с ведущими государствами
Европы. Именно в русле этой неудовлетворенности родилась идея развития,
изменения, усовершенствования различных сфер государственной жизни.
Вместе с тем представления о государственном развитии первого
императора России носили ограниченный характер - речь шла о развитии
инструментальном, технологическом. Утилитарная установка Петра I на
преобразовательную активную деятельность имела односторонний, ограниченный
сферой организационно-технологических преобразований государства
прикладной, но не содержательный характер. Здесь коренилось главное
противоречие и ограниченность петровского понимания прогресса. Концентрируя
внимание на совершенствовании средств, он оставлял за пределами своих
интересов изменение целей, высших ценностей, которые, следовательно,
оставались неизменными - традиционными. Взгляд на общество как на механизм,
который можно усовершенствовать при помощи реконструкции некоторых его
частей, в целом лежал в русле присущего утилитаризму механицизма. Тем не
менее, в отличие от западного механицизма, который стимулировал развитие
науки, техники, вызвал всплеск изобретательства, предпринимательской
инициативы, механицизм Петра был ограничен идеей заимствования
необходимых для усовершенствования государственного механизма средств.
Стержневая идея петровских реформ - идея использования некоторых
готовых средств, технологий производства безусловных человеческих благ,
строилась по логике умеренного утилитаризма: европейская культура
оценивалась реформатором как источник средств для достижения сложившихся
целей. Такого рода инструментальная модернизация культуры носила
ограниченно противоречивый характер, поскольку касалась лишь формальной,
технологической, но не субстанциональной, ценностной стороны культуры;
делала ставку не на стимулирование почвеннической инициативы, но на
заимствование готовых образцов деятельности. Не либеральные идеалы - права и
свободы привлекают внимание первого русского императора, но технологии
горного, оружейного, ювелирного и т.п. производства. В сущности, такая
преобразовательская тактика несла в себе значительную долю традиционных
смыслов, например, веру в иностранный разум как источник более продуктивных
образцов жизнедеятельности. Европеизация России для Петра являлась не
самоцелью, а лишь средством ускоренного развития страны. Более того, такого
рода сотрудничество с Западом Петр рассматривал как временную меру,
утверждая, что “ ...нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней
должны повернуться задом” (23).
В характере Петра, казалось, постоянно сталкивались две идеи -
авторитарная и утилитарная, причем верх держала то одна, то другая. Например,
свою власть император трактовал как цареву должность, данную для служения во
благо государства, народа. Однако, эта утилитарная установка “к несчастью,
блокировалась деспотическим стилем его действования... Порядок вводил он
бесправием, свободу принуждением” (24). Крестьянство рассматривалось
правящей элитой как человеческий материал, как средство достижения
государственного блага. Едва ли не все преобразовательные устремления Петра
оборачивались ростом налогов; решение строить морской флот, например,
сопровождалось обложением податного населения морской повинностью.
Меркантилистская налоговая политика Петра не только не способствовала
динамике массового утилитаризма, но, напротив, снижала и без того низкий
уровень утилитарной заинтересованности масс в развитии хозяйства,
предпринимательства. Самым большим пороком петровской модернизации было
усилившееся в период Петровских реформ крепостничество. Как это ни
парадоксально, но усилению крепостничества на Руси способствовал именно
утилитаризм, поскольку в основании разрастающегося крепостного гнета лежала
все та же идея блага государства. Появление новых категорий подневольных
людей, например, людей прикрепленных к предприятиям, обязано утилитарным
целям наращивания государственной мощи, богатства, престижа. Конечно, такое
усиление рабства можно оправдать отсутствием иных, кроме внеэкономического,
способов принуждения к труду в условиях слабого развития утилитаризма,
незаинтересованности работников в результатах труда. Возможно, это был
кратчайший, но зато самый недальновидный путь достижения поставленных
честолюбивых целей. Расчет был сделан не на развитие инициативы масс, а на
покорность и повиновение. Таким образом, закреплялись их инертность,
косность, консерватизм.
Власть не просто не могла, но и не хотела разговаривать с массами на языке
утилитаризма. Скажем, если в развитых странах Запада социальные
преобразования опирались на концепцию “естественного права”, суть которой
заключалась в устранении сословных перегородок, препятствующих росту
деловой активности, социальные преобразования Петра опирались, условно
говоря, на концепцию “искусственного права”, что выражалось в ужесточении
существовавших и введении новых сословных ограничений, учреждении
паспортов, привязывающих к месту жительства, усложнении перехода из деревни
в город. Сословные привилегии и ограничения, предоставляя “оранжерейные”
условия одним и строя преграды на пути других, не могли не тормозить развитие
“духа капитализма” - развитого утилитаризма. Петр I действовал одновременно в
разных направлениях - модернизация сопровождалась традиционализацией.
Столь разнонаправленные, противоречащие друг другу действия правящей элиты
свидетельствовали о ее неспособности к масштабному видению причинно-
следственных связей, неразвитости рационализма. Утилитарный
микрорационализм, измеряющий эффективность действия достижением успеха
здесь и сейчас, как главный движитель петровских реформ и был главной
причиной их необычайной непоследовательности и антиномичности. В целом,
главной причиной противоречивой модернизационной политики государства
было отсутствие буржуазного духа - развитого утилитаризма не только у массы,
но в первую очередь у самой правящей элиты, действия которой постоянно
сбивались на мелкий меркантилизм, потребительски-хищническое
приобретательство. Таким образом, нарождающийся в России капитализм
приобретал контуры государственно-монополистического торгово­
спекулятивного, авантюрно-потребительского капитализма (25).
“Промышленная революция” Петровской эпохи значительно отличалась от
своего западного аналога. Главным инициатором, социальным заказчиком и
исполнителем российского промышленного переворота был не предприниматель
- буржуа, частный собственник, но государство. Ирония истории заключалась в
том, что некогда жестоко подавленный свободолюбивый предпринимательский
дух теперь приходилось культивировать, искусственно создавая мануфактуры за
казенный счет и передавая их частным владельцам. Государственная поддержка
торговому и промышленному предпринимательству в эпоху Петра приобретает
широкий масштаб, включая такие меры как: предоставление беспроцентных ссуд,
обеспечение надежного сбыта продукции, освобождение от податей, служб,
внутренних пошлин, защита от иностранной конкуренции (26). Однако
ориентация на тактику стимулирования предпринимательского духа,
парадоксальным образом не означала отказа от тактики его жесткого контроля.
Берг- и мануфактур - коллегии, наблюдавшие за работой промышленных
предприятий, регламентировали качество и номенклатуру выпускаемых
промышленных изделий, специальными указами предписывались определенные
технологии (27).
В результате стремление купеческого капитала к овладению производством,
вызванное ростом внутреннего утилитаризма, гасилось политикой государства,
которое, играя на пробуждение частного предпринимательского интереса, в то же
время, постоянно противопоставляло ему государственный интерес. Таким
образом возникла типичная для утилитарной культуры ситуация конфликта
интересов, столь детально описанная классиками утилитаризма И.Бентамом,
Дж.Ст.Миллем. Однако этот конфликт на русской почве решался не в пользу
компромисса частного и общественного интересов. Приоритетные позиции в
русском обществе получил государственный интерес. Принцип редукции
частного интереса к государственному на языке идеологии артикулировался как
идея патриотического служения Отечеству. Эта идея обладала большой
мобилизующей силой, она отвечала самому строю русской хозяйственной
культуры, мобилизационный характер которой берет свое начало в традициях
экстремального, нерегулярного труда архаичной русской крестьянской общины.
Идея патриотического служения Отечеству, предполагающая полную самоотдачу,
самозабвение, несомненно, давала положительные результаты, однако они не
могли быть продолжительными, поскольку эта идея не могла заменять иных
экономических утилитарных форм стимулирования деловой активности,
предприимчивости, трудолюбия, наращивания богатства. Это достаточно хорошо
можно увидеть на примере реформ Петра, культурный эффект которых, при всей
их противоречивости, был значителен, однако догнать Европу не удалось, более
того вслед за реформами наступил застой, спад, стагнация.
Следующая волна “утилитаризации” русской культуры связана с серединой
XIX - началом XX в. Ситуация сложившаяся в российской культуре этого
периода может быть определена посредством введенного А.Ахиезером термина
“застревание” . Пунктом этого “застревания” стал переход от умеренного
утилитаризма к развитому. Проблема заключалась в том, что, исчерпавший свой
продуктивный потенциал умеренный утилитаризм, тем не менее, не сдавал свои
позиции развитому, который был слишком слаб для того, чтобы вытеснить своего
предшественника. Феномен “застревания” определял особенности
модернизационных стратегий культуры, которые складываются в формулу “шаг
вперед, два шага назад” . “Застревание” между умеренным и развитым
утилитаризмом означало “застревание” между феодальным и капиталистическим
типами экономики, между сословным и классовым типами социальной
стратификации, между традиционным и гражданским типами общественного
устройства и, наконец, между монархическим и демократическим типами
государственной власти. В исследованиях о России можно обнаружить множество
замечаний по поводу этой полу буржуазности, полу феод альности России XIX в.
Одной из ведущих причин “застревания” модернизации в промежуточном
состоянии была неспособность субъекта модернизации - правящей элиты -
выполнить возложенную на нее историей роль. В сущности, дальнейшее развитие
утилитаризма упиралась в необходимость преодоления узости понимания
утилитаризма как блага государства, введение в смысловое поле культуры идеи
блага человека. Однако апелляция к принципу пользы человека означала не
только ограничение принципа пользы государства, но в перспективе вела к
изменению самой формы государства, смене монархического устройства
конституционным, демократическим. Понадобилось значительное время, чтобы
российская правящая элита согласилась пойти на уступки в этом направлении.
Другой не менее важной причиной “зависания” модернизации в промежуточном
состоянии была неравномерность утилитаризации различных субкультур. Разрыв
в степени овладения утилитарными смыслами массовой и элитарной субкультур
был столь велик, что если даже последняя решалась на либерализацию культуры,
то первая была к ней совершенно не готова.
В рамках субкультуры крестьянства, а оно согласно переписи 1897 г.
составляло 71,1% общего населения России, осмысление путей достижения
жизненного успеха по-прежнему лежало в сфере приобретательских, но не
производительных ориентаций. Из фольклорных источников этого периода
явствует, что земледельческий труд, а также работа фабричного рабочего не
входили в перечень выгодных, несущих успех деяний. Основным тормозом
обуржуазивания деревни по-прежнему были уравнительные коллективистские
идеалы общинной жизни, христианские добродетели, которые гасили вспышки
развитого утилитаризма, индивидуализма. “Архетипические черты сохраняло
крестьянское представление о богатстве: идеал последнего ассоциировался не с
количеством материальных благ, а с полнотой бытия... Крестьянин отказывался
от прибыльной работы, если она представлялась излишней или приходилась на
неурочное время; отдаваясь всем существом праздничным потехам, соблюдая
обычаи, ограничивающие хозяйственную деятельность” (28). Ситуация
значительно изменяется во второй половине XIX - начале XX в., когда процесс
развития утилитаризма начинает стимулироваться правящей элитой. В этом
смысле эпохальным событием в истории развития утилитаризма в России стали
реформы П. А. Столыпина. Конечно, утверждение института частной
собственности в деревне “декретом сверху” имело неоднозначные результаты.
Часть крестьян взяла курс на выделение из общины и развитие индивидуального
хозяйства, другая часть, причем большая, не только категорически отказалась
расстаться с общиной, но встала в оппозицию отрубщикам и выделенцам. В
конечном итоге отношения между сторонниками крестьянского коллективизма и
индивидуализма приобрели форму конфронтации. В исторической реальности это
выражалось в обострении отношений между общинниками и отрубщиками,
хуторянами. Столыпинская аграрная реформа разделила крестьянство на два
враждебных лагеря. Летопись реформы стала летописью ожесточенной борьбы
носителей развитых и умеренных утилитаристских ориентаций (29). Победу в
этой нелегкой борьбе одержали общинники - сторонники умеренного
утилитаризма, что было закономерным итогом не только их численного
преимущества, но и, условно говоря, идейной зрелости. Ценности умеренного
утилитаризма были освоены, систематизированы, вписаны в систему
традиционных норм. Сторонники индивидуализма, развитого утилитаризма не
имели столь цельной, оформленной программы - новые идеалы едва заявили о
себе в русской массовой крестьянской культуре.
Еще более драматичной была эпопея “утилитаризации” российских
индустриальных рабочих. Процесс выделения класса индустриальных рабочих в
России XIX в. находился в начальной стадии. Их численность в конце XIX в.
составляла немногим более 1%. Большей частью это были выходцы из
крестьянского сословия и даже по паспорту они числились как крестьяне, т.е. при
желании могли возвратиться назад, в свою деревню, где сохранялись их наделы
земли. Ценностный статус фабричной профессии был низок, в народной культуре
она не фигурировала в качестве престижной формы деятельности, тем более не
оценивалась в категориях призвания, предназначения. Процесс урбанизации и
формирования городского пролетариата стимулируют столыпинские реформы,
одним из важнейших итогов которых было расширение свободного рынка
наемного труда людей, лишенных средств производства и живущих
исключительно продажей свое рабочей силы. Численность рабочих начинает
расти, при этом качественно изменяется состав этой социальной общности -
утрачивая связи с деревней, общиной, продавая свои наделы, рабочие постепенно
превращаются из полукрестьян в городских жителей, пролетариев. Однако свое
культурное “лицо” эта социальная страта обретает далеко не сразу. Утрачивая
крестьянские ценностно-смысловые ориентации, они не обретают новых.
Вследствие чего рождается состояние аномии - ценностно-нормативного
вакуума. Маргинальное положение рабочих в российской культуре делает эту
социокультурную общность открытой для различного рода влияний.
Образовавшаяся ценностная пустота достаточно скоро заполняется
социалистическими идеями, которые усиленно внедряются в пролетарскую среду
революционной интеллигенцией. Восприимчивость русских рабочих к идеям
интеллигентского утилитаризма - социализма - объясняется необычайной
созвучностью этих идей идеалам крестьянской культуры, т.е. той культуры,
носителями которой они были еще вчера. Смысловой изоморфизм крестьянских и
социалистических ценностей вытекал из однотипности их нравственных основ,
которыми были умеренный утилитаризм и традиционализм, с той только
оговоркой, что социалистическая идея представляла собой модернизированный
вариант этих интенций. Идеи блага народа, общественной собственности,
уравнительной справедливости легко ложились на подготовленную культурную
почву - само приобщение к идеалам социалистической доктрины приобретало
форму обретения утраченной Правды.
Что касается культуры российского предпринимательства, то в середине
XIX - начале XX в. она претерпевает значительные качественные сдвиги. Долго
сдерживаемый правящей элитой “дух капитализма” - развитый утилитаризм,
прорывается наружу, постепенно занимая главенствующие позиции в системе
ценностных координат российского буржуа. Однако, как и в других субкультурах,
процесс перехода от умеренного утилитаризма к развитому не был завершен,
“завис” в промежуточном состоянии. Груз исторического опыта довлел над умами
российской буржуазии. Культурное наследство - политическая аморфность,
социальный конформизм, привычка к государственной опеке - создавали
серьезные препятствия на пути перехода от допромышленных,
доиндустриальных, потребительски-приобретательских форм капитализма -
умеренного утилитаризма, к производительному, промышленному капитализму -
развитому утилитаризму. Чаша весов, быть может, уже качнулась в пользу
развитого утилитаризма, но до окончательного перевеса было еще далеко.
Приметы развитого утилитаризма в культуре российского
предпринимательского слоя предреволюционной поры можно обнаружить
повсюду. Развитие частных промышленных предприятий и финансовых
институтов, интерес к образованию и науке, экономическое просвещение и
повышение общего культурного уровня, - все это значительно отличало
предпринимательский мир конца XIX - начала XX в. от купеческого “темного
царства” предыдущего столетия. Ставка на расширенное воспроизводство:
усовершенствование технологий, рационализацию производства, использование
науки и техники, усложнение финансовых операций, становится не исключением,
но нормой предпринимательской деятельности (30). Деловой стиль поведения и
менеджерская форма организации предпринимательской деятельности
постепенно вытесняют традиционные купеческие ритуальные формы
упорядочения хозяйственной жизни. Сама “профессия” предпринимателя -
заводчика и фабриканта - постепенно переходит из разряда второсортных в
разряд престижных. Конечно, ненависть крестьянства и рабочих к “буржуям” в
этот в предреволюционный период не только не уменьшается, но, напротив, под
нажимом интеллигентской пропаганды возрастает, однако это ненависть низших
классов к высшим, благополучным, престижным.
Прогрессивная динамика утилитаризма в культуре предпринимательских
кругов России XIX в. была вызвана не только внутренними стимулами, но в
значительной степени инициировалась государством, чья экономическая
политика взяла курс на развитие капиталистических отношений в России. Однако
это развитие по-прежнему понималось инструментально, преобразование средств
не предполагало преобразования целей - ценностей. Политическая организация
общества оставалась зоной закрытой для инновационных преобразований.
Исследователи отмечают эту сложную и противоречивую тактику правящей
российской элиты: “Правительство самым широким и щедрым образом
поддерживало и поощряло крупную промышленность и этим самым приучало
промышленную буржуазию к политическому смирению, убивало в ней
стремление к политическому переустройству страны” (31). Продуктом
воспитательных усилий государства, направленных на формирование некоторого
искусственного вида предпринимателя, одновременно инициативного и
послушного, стал политический конформизм русской буржуазии, который
выражался в стремлении вписаться в существующие социальные и политические
структуры, не нарушая их. В политической реальности это вело к серьезным
необратимым последствиям. Исследователи отмечают, что “в результате жесткого
контроля со стороны правительственной власти российская буржуазия подошла к
революции не имея ни единой представительной организации в масштабах всей
страны, ни тем более общей политической партии, которая могла бы выражать
интересы этого быстро растущего слоя российского общества” (32).
В XIX в. происходят значительные метаморфозы утилитарной
нравственности правящей элиты. Это проявляется в первую очередь в
расширении ее ценностно-смысловых интенций. Принцип блага государства
наполняется новым содержанием, рождаются новые его интерпретации как блага
подданных, народа, наконец, пробиваются ростки идеи блага человека.
Собственно говоря, тенденция расширенного понимания блага государства как
“блаженства” подданных, благополучия граждан зарождается еще в период
правления Екатерины II. В конце XIX - начале XX в. эта тенденция приобретает
новое звучание - в указах, постановлениях, манифестах появляются нотки
гуманизма, идеи усовершенствование жизни народа, улучшение условий его
существования. Приметой государственной жизни второй половины XIX - начала
XX в. становятся социальные программы, ориентированные на развитие
просвещения, здравоохранения, повышение материального благосостояния
народа. Идея блага народа вызвала к жизни социальный институт земства. Две
ключевые идеи развитого утилитаризма - идея интенсификации и
рационализации деятельности и идея индивидуализма становятся сначала
скрытыми, а затем и явными лейтмотивами реформ XIX - начала XX в.
Конечно, в своем артикулированном виде эти идеи появляются в
правительственных решениях не сразу. Скажем, в первой половине XIX в.
рождаются лишь их ростки, тем не менее постепенно они все более овладевают
вниманием государственных умов, которые начинают видеть в них способ
решения назревших проблем. Можно проследить динамику утилитаризма
правящей элиты, его движение от умеренной формы к развитой именно по
степени раскрытия идей индивидуализации и интенсификации деятельности.
Например, М.М.Сперанский решение проблем экономического развития России
видел в целенаправленной политике правительства по созданию экономически
независимого сословия, гарантией экономической независимости которого
должно было стать всемерное расширение института частной собственности (33).
Реформы Александра I, который, будучи самодержцем по рождению,
благожелательно относился к конституционным формам правления, были, быть
может, небольшим, но продвижением по пути разгерметизации российской
феодально-крепостнической системы. Указ “О вольных хлебопашцах”,
прекращение практики раздачи государственных крестьян в крепостные
дворянам, замена устаревшей системы “коллегии” Петра Великого на
централизованное управление с министерствами, - все это были шаги, быть
может робкие, по пути технологического усовершенствования социально-
экономического механизма российского государства, частичной легализации
частного предпринимательства.
Еще дальше в этом направлении пошел, сторонник идеалов просвещенного
абсолютизма Александр II. Отмена сковывающего развитие производительных
сил крепостного права открывала определенные возможности развития
буржуазных отношений в России. Создавая ситуацию конкуренции между
буржуазными элементами и помещиками, в результате которой большинство
последних постепенно уступали место более предприимчивым соперникам, она
способствовала развитию частной инициативы. Одновременно земская и судебная
реформы закладывали основы самоуправления и правовой культуры, что также
способствовало продвижению тенденций индивидуализации и активизации
деятельности. Свою лепту в дело реконструкции социально-экономической базы
российского государства внес Александр III. Твердо убежденный в истинности
принципа самодержавия, он тем не менее заложил основы трудового
законодательства в России. Введенная в годы его правления правительственная
инспекция на фабриках, ставила своей задачей урегулирование труда рабочих.
Разумеется, не стоит преувеличивать тенденцию поощрения частного
предпринимательства правящей элитой. Историки справедливо отмечают
противоречивость и половинчатость реформ XIX в., которые одновременно были
направлены на консервацию и реконструкцию традиционных форм
государственного устройства. Половинчатость экономических и социальных
реформ, усугубляющаяся постоянными отступлениями назад - контрреформами -
была обусловлена не столько личными качествами - талантом или бездарностью
российских государственных деятелей, сколько сложностью поставленной перед
ними задачи соединить несоединимое - сохраняя принципы самодержавия
развивать частную инициативу и совершенствовать административный аппарат.
Иллюстрацией этой раздвоенности логики культуры могут служить слова
С.Ю.Витте: “Сердцем я за самодержавие, умом за конституцию. Самодержавию я
всем обязан и люблю его, а умом понимаю, что нам нужна конституция” (34).
Реформы С.Ю.Витте и П.А.Столыпина можно считать вершиной развития
утилитаризма правящей элиты досоветской России. Важнейшим показателем
развития утилитаризма правящей элиты стала критика ее идеологами общинных
форм жизнедеятельности. Эта критика была конструктивной - сопровождалась
широкой пропагандой новых начал в сельской жизни. Вместе с тем критика
общинных начал народной жизни содержала в себе зародыш критики
самодержавия, поскольку эти две формы социальной организации имели общую -
традиционалистскую ценностно-смысловую основу. Таким образом, реформы,
изначально мыслимые как средство укрепления самодержавной власти,
постепенно оборачивались средством ее разрушения. Развитие утилитаризма
правящей элиты, таким образом, было прямо пропорционально деградации
традиционализма. Однако этот процесс подобно аналогичным процессам в других
субкультурах был половинчатым, т.е. традиционалистские формы не сдали свои
позиции, равно как развитые утилитаристские не утвердились во всей своей
полноте.
Итак, анализ истории развития утилитаризма масс и правящей элиты в
досоветской России позволяет эксплицировать важнейшие ее алгоритмы.
Ключевой особенностью развития утилитаризма в России можно назвать
асинхронность и диспропорциональность динамики утилитаризма массы
(крестьянства) и правящей элиты (государства). На протяжении всего
досоветского периода российской истории утилитаризм правящей элиты
развивался опережающими темпами. Будучи реципиентом более продвинутых
форм утилитаризма, воспринятых извне от других культур-цивилизаций,
правящая элита в России выступала в качестве носительницы идеи прогресса,
субъекта модернизации культуры. Что касается массы (крестьянства), идея
прогрессивного развития не стала элементом ее культуры, массовый утилитаризм
значительно отставал от элитарного. Несовпадение уровней утилитарной зрелости
массы и правящей элиты, таким образом, оборачивалось несовпадением
выдвигаемых ими стратегий социокультурного воспроизводства: если правящая
элита делала ставку на расширенный тип воспроизводства культуры и
социальных отношений, то масса ориентировалась на простое воспроизводство. В
результате складывалась ситуация, образно говоря, существования двух миров в
рамках единого пространства. В качестве ведущего способа снятия сложившегося
противоречия правящая элита выдвигает насильственную модернизацию,
вестернизацию.
Выбор такого пути развития свидетельствовал о том, что утилитаризм
правящей элиты, в целом продвинутый гораздо более утилитаризма масс, тем не
менее, не дорос до развитых форм и представлял собой некоторый паллиатив
умеренного утилитаризма и отдельных вкраплений развитого, при этом базовую
основу ценностно-смыслового гибрида составлял традиционализм. В русле таких
мотиваций развитие и прогресс осмыслялись ограниченно как процесс
заимствования и насаждения западных технологий, но не формирование своих
собственных.
Отсутствие в рамках программы насильственной модернизации ориентаций
на развитие почвенного массового (крестьянского) утилитаризма, на
проращивание местной инициативы порождало такой феномен как
взаимоотрицание утилитаризма массы и правящей элиты. Вынужденная, в
условиях низкой утилитаризации массовой культуры, прибегать к неутилитарным
методам принуждения, элита тем самым блокировала развитие массового
утилитаризма, замораживала его динамику. Вместе с тем примитивный, незрелый,
уравнительно-потребительский утилитаризм масс нес потенциальную и реальную
опасность российской государственности. Именно он стал силой, инспирирующей
восстание масс, дискредитирующей самодержавную государственную идею, а
вместе с ней и идеалы государственной пользы. Запоздалые попытки
интенсификации почвенного массового утилитаризма, предпринятые
реформаторами второй половины XIX - начала XX в., не принесли
положительных результатов.
Продуктом насильственной модернизации в России было “третье сословие”
- российская буржуазия. Утилитаризм этой социокультурной общности, являясь
отражением утилитаризма правящей элиты, представлял собой невероятное
соединение элементов развитых и умеренных форм - “духа капитализма” и “духа
феодализма” . Во многом обязанная своим возникновением и существованием
государству, крупная российская буржуазия не противопоставляла частный
предпринимательский интерес государственному, но стремилась вписать его в
сословно-иерархическую структуру традиционного государства. Тем не менее
соотношение утилитаризма правящей элиты и формирующейся экономической
элиты в России также постепенно принимало форму взаимоотрицания.
Государство, вдохновляемое по преимуществу фискальными интересами,
ограничивало, урезало деятельность экономической элиты, последняя постепенно
начинала осознавать государственное давление как главное препятствие на пути
реализации собственных планов. Конечно, это противостояние интересов не было
столь острым как конфликт государства и крестьянства, однако и оно внесло свой
вклад в общую деструктивную ситуацию.
Наконец, еще одним продуктом насильственной модернизации можно
считать класс российского промышленного пролетариата. В сущности, классом
эта социокультурная общность может быть названа условно. Оторванные от
традиционных корней, утратившие ценностные ориентиры, вчерашние крестьяне,
в сущности, так и не стали промышленными рабочими, не обрели своей
специфической ценностно-смысловой мировоззренческой опоры. Не будет
преувеличением утверждение, что именно здесь умеренный утилитаризм
приобретает наиболее агрессивные формы. Взаимоотрицание утилитаризма
правящей элиты и рабочих вырастает до размеров вооруженного конфликта.
 Таким образом, соотношение интересов различных социокультурных групп
в России в силу специфики избранного способа развития - насильственной
модернизации - приобретает не просто форму конфликта, но форму
взаимоотрицания. Это вело к тому, что существование на российской почве
развитого утилитаризма было чрезвычайно проблематичным, преобладающей
формой утилитаризма стал умеренный утилитаризм. Можно утверждать, что
вплоть до начала XX в. развитый утилитаризм не был ассимилирован русской
массовой культурой, не состоялось его соединение с национальной идеей.
Преобладание умеренных форм утилитаризма, сопряженных с традиционализмом
и синкретизмом, определило дальнейшую социалистическую судьбу России.

Примечания

1. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика Ро

Т.2. Теория и методология. Словарь. - Новосибирск. 1998. - С.520-527.
2. Шацкий Е. Утопия и традиция. - М., 1990. - С.390.
3. Цит. по: Карамзин Н.М. История государства Российского в 12-ти томах. / Под ред.
Сахарова А.Н. - М , 1989. - Т.1. - С.71.
4. Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. -М ., 1988. - Кн.1, Т.1-2. - С.242.
5. Чаадаев П.Я. Сочинения. - М. - 1989. - С. 141.
6. Греков Б. Киевская Русь. - М., 1939. - С.313.
7. Коваль Т.Б. “Тяжкое благо”. Христианская этика труда. Православие, католицизм,
протестантизм. Опыт сравнительного анализа. -М ., 1994. - С.80.
8. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.)
Генезис личности, демократической семьи и правового государства. В 2-х т. - Спб, 1999. - Т.1. -
С.58.
9. См.: Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство // Чаянов А.В. Избранные труды. - М., 1989. -
С.241.
10. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. - М., 1990. -
С.76-80.
11. См.: История предпринимательства в России. Книга первая. От Средневековья до
середины XIX века. - М., 2000. - С. 169.
12. Киреевский И.В. Критика и эстетика. - М., 1979. - С.286.
13. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. - С.76.
14. См.: История предпринимательства в России. Книга первая. От Средневековья до
середины XIX века. - С. 141.
15. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В Зт. - М., 1994. - Т.2, Ч. 1. - С.36.
16. Зимин А.А. О политической доктрине Иосифа Волоцкого // ТОДРЛ. М.-Л., 1953. - Т.9. -
С.159-177.
 17. Домострой. - М , 1994. - С. 168.
18. Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. - М.,
1998.-С.120.
19. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса.
-М ., 1998.-С.480.
20. История предпринимательства в России. Кн. первая От Средневековья до середины XIX
века... С.44.
21. Цит. по: Судьбы реформ и реформаторов в России. - М.,1999. - С.55.
22. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика
России). Т.1: От прошлого к будущему. - Новосибирск, 1997. - С. 169.
23. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т. - М., 1958. - Т.4. - С.241.
24. Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России / Под ред.
В.В. Ильина. - М., 1996. - С.39.
25. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные
проблемы веберовского социологического учения. - М., 1998. - С.467.
26. См.: Предпринимательство и предприниматели России. От истоков до начала XX века. -
М., 1997.-С.21-22.
27. См.: Там же. - С.22.
28. Гордон А.В. Хозяйствование на земле - основа крестьянского мировосприятия //
Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): Материалы международной конференции.
-М ., 1996.-С.72.
29. См. Вронский О.Г. Государственная власть России и крестьянская община в годы
“великих потрясений” (1905-1917). - М., 2000. - С.333-386.
30. См. Туган-Барановский М.И. Избранное. Русская фабрика. Историческое развитие
русской фабрики в XIX веке. - М., 1997. - С.315-377.
31. История предпринимательства в России. Кн. 2 Вторая половина XIX - начало XX века. -
М., 1997.-С.228.
32. Там же - С.236 52.
33. См.: Чибиряев С.А. Великий русский реформатор. Жизнь, деятельность, политические
взгляды М.М.Сперанского. -М ., 1993. - С.53-59.
34. Исторический вестник. - Иг., 1915.-№ 11.- С .608.
 Г.С. ФЕДОРОВ
МОРАЛЬНЫЙ УТИЛИТАРИЗМ И ПОЛИТИКА
Ключевые слова: моральный утилитаризм, моральная философия, эвдемонизм, этика,
политические ценности, частная мораль, политическая реальность, нравственное ок­
ружение, политические и нравственные аргументы.
Рассмотрены понятие «моральный утилитаризм», его причины и характеристики.
Предпринята попытка исследовать соотношение между политикой и моральными
ценностями и описать политический утилитаризм как одну из составных частей
политической деятельности в современной России. Приведены пять причин, опреде­
ляющих специфику российского политического утилитаризма. Устранение мораль­
ного утилитаризма из политической практики может способствовать восстанов­
лению нравственного здоровья нации.
G.S. FYODOROV
MORAL UTILITARIANISM AND POLITICS
Key words: moral utilitarianism, moral philosophy, eudemonism, ethics, political values, indi­
vidual values, political reality, moral environment, justice, political and moral arguments.
The notion of «moral utilitarianism», its reasons and characteristics are considered. An attempt
to investigate the relation between politics and moral values is made, the description of politi­
cal utilitarianism as one of the political activity component is considered. Five reasons of the
political utilitarianism are given. Elimination of moral utilitarianism from political activity can help
to restore the moral health of the nation.

Вопрос политического утилитаризма почти не обсуждается в отечествен­

ной философской и политологической мысли. Исключение составляют статьи
И.А. Ерохова, Б.Г. Капустина, И.И. Кравченко, А.В. Прокофьева.
Особый интерес представляет статья Б.Г. Капустина «Критика политиче­
ского морализма (мораль-политика-политическая мораль)» [2. С. 33-55]. В
данной статье отмечаются неполнота разработки отечественного политиче­
ского знания, отроческий возраст политологии, отсутствие внутренней диф­
ференциации в политическом знании. Пока не обособились те отрасли поли­
тического знания, которые дают широкое видение политического. В то же
время взаимосвязь предметно-методологических перспектив этих отраслей
(прежде всего нормативной и научно-объективирующей) может стать источни­
ком наиболее фундаментальных теоретических дискуссий в сфере политиче­
ского знания, в том числе и по вопросу о соотношении политики и морали. Эта
проблема косвенно рассматривается в политологии, включаясь в политиче­
скую (или моральную) философию. Однако она нуждается в более глубоком и
всестороннем анализе.
Актуальность этого анализа связана с духовно-политическим состоянием
посткоммунистического общества, стремящегося выйти из советского простран­
ства, в котором существовало противопоставление идеологической лжи и прав­
ды, социальной несвободы и возможной свободы. Но попытка найти правду
жизни в развивающейся новой России столкнулась с различными негативны­
ми явлениями в сфере политики, экономики, прав и свобод граждан, мораль­
ных устоев политической жизни людей.
Нами предпринята попытка разобраться в соотношении политики и мора­
ли в современной России, дать анализ понятию «моральный утилитаризм» как
составной части политики.
В «Философском энциклопедическом словаре» (2006 г.) утилитаризм оп­
ределяется так: «Утилитаризм (от греч. utilitas - польза, выгода) - точка зре­
ния пользы; этическое направление, считающее, что целью человеческих по­
ступков должно быть стремление извлекать из всего материальную выгоду,
пользу, благополучие, независимо от того, идет ли речь об индивиде или об­
ществе. Происхождение нравственных норм утилитаризм выводит, по крайней
мере частично, из соображений пользы. Основателем утилитаризма какпсев-
доэтической системы, построенной на отождествлении добра и пользы, был
Иеремия Бентам, который считал, что “возможно большее число людей долж­
но стремиться к возможно большему счастью”, что, способствуя благу обще­
ства, мы тем самым одновременно способствуем своему собственному. Ос­
нователь утилитаризма и другие более поздние его представители были пре­
имущественно англичанами: Дж.С. Милль, Г. Зидвик и др.» [5. С. 470].
Утилитаризм названных авторов сближается по своему содержанию с эв­
демонизмом. Эвдемонизм (от греч. eudemonia - блаженство) - этическое на­
правление, рассматривающее блаженство и счастье как мотив и цель всех
стремлений. Приверженцы эвдемонизма считали счастливым и в то же время
добродетельным того человека, духовные и телесные способности которого
могут беспрепятственно развиваться, который благодаря всестороннему раз­
витию этих способностей доставляет удовольствие себе и другим, так что ему
обеспечены уважение и славная память потомков.
Эвдемонизм получил также распространение как социальный эвдемо­
низм, который полагал возможным стремиться к наибольшему счастью наи­
большего количества людей. Все добродетели отдельного индивида имеют
смысл лишь постольку, поскольку они служат этой цели. Государство, все его
институты, мероприятия и законы также являются средством для достижения
высшей цели - счастья всех людей. Эвдемонизм, становящийся социальным,
превращается в утилитаризм.
То есть можно сделать вывод о том, что утилитаризм - это такое соци­
ально-политическое явление, которое касается счастья большого количества
людей, удовлетворения их потребностей материального и духовного характера.
Здесь политика направлена на использование морали как выгодной позиции в
решении жизненных проблем. Это - приложение этической теории к политике.
Можно сказать, что утилитаризм - это политическая этика («прикладная
этика»), проецирование этической теории на политику. Политическая этика за­
нимается моральными коллизиями в конкретной сфере общественной практи­
ки и, возможно, является составной частью философской этики - наряду с био­
этикой, этикой бизнеса, этикой науки, политической этикой и др. Утилита­
ризм - это этическая точка зрения на политику, это прикладная проекция
«чистой» этики на политику [2. С. 34]. В утилитаризме оцениваются мораль­
ные качества политики и политиков, политических курсов и политических про­
грамм. Умелый политик ставит себе на службу мораль.
В русской религиозно-философской этике конца XIX-XX вв. утверждается
моральная суверенность личности. Однако основания морали усматриваются
в божественном абсолюте, а коллективность понимается как религиозно-ду­
ховная всечеловеческая соборность [1. С. 36-51].
Эта традиция моральной оценки политики и политической оценки морали
берет своё начало в учении Сократа, у которого можно наблюдать отождествле­
ние структуры и устремлений души отдельного человека и государства по идее
справедливости.
Так, нравственные ценности добродетельного человека должны соответ­
ствовать нравственным устоям идеального государства. Но, к сожалению, ни
в одном государстве ни в прошлом, ни в настоящем политические принципы
не совпадают с моральными ценностями. Но такие попытки в истории обще­
ства всегда предпринимались и будут предприниматься до тех пор, пока су-
ществуют политика и мораль. Ибо нельзя отделить политику от морали, как и
нельзя отделить мораль от политики.
Нравственное благо не вписывается в политику, но эксплуатируется по­
литиками для улучшения своего имиджа. Моральные законы политики также
стремятся приспособить под свои (политические) принципы. Выгода очевид­
ная: я - политик для народа, а не для себя; ваше благо - наше благо; ваша
мораль - наша мораль, лишь бы вы нас, политиков, поддерживали.
Эту двусмысленную позицию политики верно подметил В.И. Ленин в ра­
боте «Три источника и три составных части марксизма»: «Люди всегда были
и всегда будут ... жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не
научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социаль­
ными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или
иных классов» [4. С. 47].
Б.Г. Капустин внимательно проанализировал морализм Хабермаса, его
методику проецирования морали на политику и сделал вывод, что политиче­
ские и моральные аргументы должны приближаться к одной цели - «рацио­
нально мотивированному согласию». В концепции «рационального согласия»
критерии тождественны целям - «моральные существа» соглашаются по лю­
бому вопросу, ибо по своей сути они абсолютно идентичны.
В таком решении проблемы упраздняется мораль. В лингвистической мо­
дели «стремления к универсальному и неограниченному согласию» не остает­
ся места для индивидуального морального и политического выбора. В связи с
этим этика становится лишь академическим упражнением, в котором устраня­
ется вопрос: «Зачем быть моральным?». Проекция такой моральной теории
на политику не дает «полезную модель для политической демократии». В этой
моральной теории на практике действует только политическая мораль. Част­
ная мораль всецело подчиняется политической морали.
Политическая мораль сильна тем, что она может освобождаться от гос­
подства собственных чувств и способна в связи с этим использовать чувства
других людей (представителей частной морали) для своих целей.
В моральном утилитаризме мораль используется как политическая сила.
Моральный утилитаризм - это насилие со стороны политики с целью удер­
жать членов сообщества вместе за счет того, что «людей побуждают жертво­
вать своими удовольствиями».
Моральный утилитаризм сталкивается с некоторыми трудностями его по­
нимания и реализации в жизни.
Так, может ли человек быть несогласным с требованиями полезности?
Почему не все люди и не всегда могут соглашаться с «требованиями полезно­
сти»? Ведь сознание утилитаристского индивида может предполагать только
«должное», а «недолжное» должно отвергаться. И ещё: утилитаристская мо­
ральная политическая теория не в состоянии объяснить системное изменение
общества.
Политический морализм не может разобраться, как «работает мораль на
политику». Такая теория ведет к компрометации самой морали: многие моде­
ли её применения к политике оказались не только пагубными для демократии,
но и предосудительными. Политический морализм оказывается несостоя­
тельным и от него следует отказаться как в политике, так и в морали, ибо
имеются существенные различия политической и частной морали. Моральное
измерение политики как раз и заключается в соотношении политической и ча­
стной морали [2. С. 33-55].
Проецируя на Россию не только моральный утилитаризм, но и в целом
проблемы преобразования этоса в соответствии с новыми социально-эконо­
мическими задачами, можно отметить причины российского кризиса и причи­
ны неудачного политического развития, а именно - недооценку нравственной
проблемы. Россия традиционно считалась страной, в которой нравственные
поиски имели огромное значение. Этими поисками занималась передовая
часть интеллигенции. Моральные принципы всегда были на первом плане у
простого народа.
В новой России произошли такие политические и социально-экономиче­
ские потрясения, которые не послужили укреплению политической морали.
Наоборот, именно в такой ситуации старые политико-этические связи оказа­
лись прочными, консервативными. Эти связи не смогли обеспечить плавный
переход к рыночным отношениям и перестройку экономической и социальной
структуры. Государственная власть столкнулась с коррумпированностью бю­
рократии. Экономическую сферу стал контролировать рэкет, поддерживаемый
теневым капиталом. Вместо гражданского общества возникло сообщество
людей, озабоченных собственным выживанием. Власть начала восстанавли­
вать своё влияние авторитарными методами. В то же время процветала ма­
фия, укрепляли свои позиции олигархизм, коррупция, номенклатурная прива­
тизация, происходило сращивание теневых и государственных структур, воз­
никла формация «новых русских», строились финансовые пирамиды, капитал
утекал за рубеж. Широко распространялись заказные убийства, наблюдалось
падение нравов, возрастал уровень гражданской конфликтности, преступно­
сти, наркомании, проституции. Все эти символы российских «реформ» носили
аморальный характер [3. С. 41].
В основе негативных явлений российской действительности, по мнению
К.Н. Костюка, лежат пять причин, определяющих специфику российской поли­
тической морали.
Первая причина связана с особенностями политической географии Рос­
сии. Россию можно рассматривать как арену глобальных культурных столкно­
вений. С одной стороны, она тяготеет к западной культуре, с другой - к вос­
точной. Вся культура, созданная в России, есть результат двойного влияния -
Запада и Востока. Исключением может быть православное христианство.
Вторая причина восточных политических традиций России связана с оп­
позицией «власти и народа». Власть дистанцируется от народа, становится
замкнутой политической системой, утверждает свою исключительную пози­
цию, создает единый властный центр и систему социально-экономических
зависимостей.
Третья причина структурных предпосылок размягчения политической мо­
рали - это исторические, характерные только для российской истории. Модер­
низация страны всегда проводилась властью присущими ей насильственными
методами. Различные преобразования приводили к атрофии чувства истори­
ческой памяти, преемственности, уважения к традициям, т.е. вели к потере
основных морально-политических ориентиров.
Четвертая причина специфики российской политической морали состоит
в том, что модернизации подверглось православие. Россия сегодня - это са­
мое секуляризованное государство Европы. Не сохранив церковь, народ в то
же время сохранил верность религии. Религиозность из церковной перешла в
бытовую, которую К.Н. Костюк называет «культурным православием». Католи­
цизм и протестантизм играли значительную роль в становлении социально­
этической концепции. Православие в силу многих причин не создало нечто,
подобное этике. Однако оно определяло тип поведения своих народов и ока­
зывало влияние на формирование православного сознания. В православии не
был развит рациональный элемент богословия. Православие не наследовало
правовой римском культуры, оно транслировало восточную религиозную мен­
тальность. Когда же начались различные социально-экономические преобра­
зования, православие не сыграло роли стабилизатора политической морали.
Пятая причина. Вышеозначенные причины К.Н. Костюк относит к объек­
тивным факторам размягчения политической морали в России. Но имеются и
субъективные факторы этого процесса; они касаются индивидуальной этики.
Политическая мораль во многом представляет собой несколько иной, чем ин­
дивидуальная (частная) мораль, культурный феномен. У них различные сфе­
ры событий, иные нормы и критерии. Но они связаны между собой, взаимно
обусловлены. Если в индивидуальной морали имеется недостаток нравствен­
ности, то и само общество с его политической моралью тоже будет безнрав­
ственным. И наоборот, если в политической морали имеется недостаток нрав­
ственности, то и в частной морали этот недостаток будет отражаться. Изве­
стно, что в российской этической жизни имеют место такие негативные явле­
ния, как хулиганство, сквернословие, воровство, пьянство, иждивенчество,
нечистоплотность, недисциплинированность и др., которые не украшают ни
политическую, ни частную мораль [3. С. 38].
Специфика российского нравственного ландшафта образует противоре­
чия в политической и частной морали. На фоне этих нравственных диспро­
порций протекают российские реформы.
Если большинство социальных отношений не включено в сферу общест­
венного и правового контроля, то это указывает на неадекватность социаль­
ной системы общественной практики. В умеренных формах эта неадекват­
ность компенсируется политической моралью, в неумеренных - ведет к паде­
нию влияния политической морали и разрушению социальной системы.
Оборотной стороной морали в этом случае является применение физи­
ческой силы для того, чтобы заставить партнера выполнять свои моральные
обязательства, «держать слово». Такая морально-физическая санкция оказы­
вается более эффективной в сравнении с правовыми санкциями. Сложившая­
ся практика показывает, что силовое решение проблем снижает уровень рос­
сийской политической культуры, не дает полной возможности для формиро­
вания здоровой морали и здоровых правовых отношений.
По мнению К.Н. Костюка, в политике Россия опирается не на социальные
институты, а на личности. Такой характер власти остается неподконтрольным
общественным требованиям. Это положение особенно ярко проявлялось при
«социализме». Господствующий институциональный тип управления в России
воздействует и на низшую систему управления: «неформализованными оста­
ются и государственная бюрократия, и экономический менеджмент, и, собствен­
но, все социальные институты. Отсюда - необыкновенно высокий удельный
вес «личных связей» и чиновничьего произвола, неспособность устанавли­
вать институциональные отношения поверх личностных» [3. С. 41].
Таковы основные характеристики российской политической морали в на­
стоящее время, которая вызывает разлад внешней и внутренней жизни наро­
да, высокий удельный вес тайного по отношению к явному, предпочтение пра­
ву этики или силы, верховенство личности перед социальными институтами.
Всё это ведет к глубоким структурным диспропорциям, мешает становлению
этоса современного гражданского общества. Такая политика создает «вирту­
альное общество», в котором всё возможно в теории, но не в реальной жизни.
Реальная жизнь протекает по другим законам: она отвергает теорию, на пер­
вый план выходит желание приблизиться к «виртуальному обществу».
Несоответствию между реальной и виртуальной жизнью народа, а также
между политической и частной моралью можно найти такое название, как со-
циальная безнравственность: чиновники не исполняют свои должностные
обязанности, не выполняются подписанные договоры, несвоевременно вы­
плачиваются долги, скрывается истинное положение дел, нарушаются законы
и др. Всё это - элементарные нарушения нравственного достоинства. Устра­
нение разрыва между действительностью и надуманной жизнью, между поли­
тической и частной моралью, исключение морального утилитаризма из поли­
тической деятельности позволят восстановить нравственное здоровье нации
и российского общества.
Литература
1. Г усейнов А.А. Этика // Вопросы философии. 1999. № 8. С. 81 -91.
2. Капустин Б.Г. Критика политического морализма (мораль-политика-политическая мо­
раль) // Вопросы философии. 2001. № 2. С. 33-55.
3. Косткж К.И. Политическая мораль и политическая этика в России // Вопросы филосо­
фии. 2000. № 2. С. 32-42.
4. Ленин В.И. Три источника и три составных части марксизма // Поли. собр. соч. Т. 23.
5. Философский энциклопедический словарь / ред.-сост.: Е.Ф. Губский, Г.В. Кораблева,
В.А. Лутченко. М.: ИНФРА-М, 2006.

ФЕДОРОВ ГЕННАДИЙ СЕМЕНОВИЧ - кандидат философских наук, доцент кафедры

философии и методологии науки, Чувашский государственный университет, Россия, Че­
боксары (polprchuv@col.ru).
FYODOROV GENNADIY SEMENOVICH - candidate of philosophical sciences, assistant
professor of Philosophy and Methodology Science Chair, Chuvash State University, Russia,
Cheboksary.
 УДК 1 : 316.334.3 Л. Н. КИБЛРДИНЛ
О м ский государственный
технический университет

ЛИБЕРАЛЬНЫЙ у т и л и т а р и з м
В КОНТЕКСТЕ ТЕОРИИ
С О Ц И А Л Ь Н О ГО ГОСУДАРСТВА
В статье рассматриваются основные принципы либерального утилитаризма концепций
социальной справедливости в их диалектическом развитии, а также их нормативное
значение для решения социально-экономических проблем в современной России,
идейные основания, источники и факторы формирования российской гражданской
социальной политики.
Ключевые слова: социальная справедливость, либеральный утилитаризм, этика, соци­
альный контракт, социальная политика, социальное государство.

Понятие «социальное государство» впервые было
выдвинуто в середине XIX в. немецким мыслителем и
экономистом Лоренцем фон Штейном. Его теория
социального государства сложилась под влиянием
философии Гегеля, французских социалистических
доктрин и в результате анализа развития капитализма
и классовой борьбы в Германии. С его точки зрения,
идея социального государства заключается в восста­
новлении равенства и свободы, которое должно «осу­
ществлять экономический и общественный прогресс
всех его членов, так как развитие одного является
условием и следствием развития другого и в этом
смысле мы говорим об общественном или социальном
государстве» [!]•
При формулировании идей государства негатив­
ные оценки процесса наживы были заменены нейт­
ральным «интерес», которое смыкалось с понятием
пользы. Либералы ставили перед государством задачу
не только защищать собственность и социальный
порядок, но и превратить буржуазное государство в
государство культуры и всеобщего благоденствия,
осуществить интеграцию рабочего класса в госу­
дарство и общество без политических и социальных
революций. В настоящее время Европейские страны
в своей социально-экономической политике опира­
ются на такие принципы, как экономическая свобода
человека, социальное партнерство; доверие к регули­
рующей роли рынка; ответственность государства за
игру рыночных сил; участие работников в управлении
производством, общественной и государственной
жизнью [2].
Конечная цель развития социальной сферы соци­
ального государства — утверждение принципа со­
циальной справедливости, которая означает, во-пер­
вых, гарантии для каждого человека на труд и его
оплату в соответствии с его способностями и квали­
фикацией, на возможность самообеспечения и повы­
шения своего благосостояния; во-вторых, создание
равных стартовых возможностей всем членам обще­
ства через систему воспитания, образования и соци­
альной под держки; переход от политического и право­
вого равноправия граждан к их социальному равно­
правию; в-третьих, обеспечение силами государствен­
ных и общественных институтов приемлемого уров­
ня жизни для слабых слоев и отдельных граждан, не
имеющих возможности трудиться и самостоятельно
поддерживать свой жизненный уровень [3].
Однако сами критерии распределения матери­
альных и социальных ресурсов до сих пор не опреде­
лены, так как их относительность была заложена в
принципах либерального утилитаризма. В основе
концепции справедливости классического утилита­
ризма лежат идеи И. Бентама, Д. С. Милля и Г. Сидж-
вика. Главной в утилитаризме является идея о воз­
можности выведения справедливости как вспомога­
тельного принципа пользы. Триада основных прин­
ципов классического утилитаризма: польза, счастье
и гедонизм (удовольствия). Максимизация пользы —
главный принцип, счастье — содержание и смысл
полезности, а под счастьем главным образом подра­
зумевается удовольствие. А беспристрастно учтенные
удовольствия всех без исключения членов общества
есть общественная польза. Это беспристрастное ра­
венство можно считать четвертым главным прин­
ципом утилитаризма.
Принцип пользы рассматривался Бентамом как
предельно общий и самоочевидный: «Под полезнос­
тью понимается то свойство предмета, по которому
он имеет стремление приносить благодеяние, выгоду,
удовольствие, добро или счастье (все это в настоящем
случае сводится к одному), предупреждать вред,
страдание, зло или несчастье той или иной стороны,
об интересе которой идет речь: если эта сторона есть
целое общество, то целое общество; если это отдель­
ное лицо, то счастье этого отдельного лица» [4]. Ос­
новной принцип общей справедливости классиче­
ского утилитаризма заключался в идее, что наилуч­
шее — то общественное устройство, которое ведет
к счастью наибольшего числа людей, основываясь на
принципе большинства. Милль выступил с критикой
гедонизма Бентама, который заключал в себе опас­
ность создания элитарного общества, манипулиру­
ющего человеческим сознанием, и сформулировал
идею распределительной справедливости.
В результате таких рассуждений возникала иллю­
зия о том, что все социальные проблемы можно ре­
шить не посредством глубоких преобразований соци­
альных институтов, а путем реформирования сис­
темы распределения, что было весьма характерно для
многих направлений в социализме и опасно для сто­
ронников свободы. Допускаемое Миллем законное
преумножение общественных благ и удовольствий
путем экономического перераспределения прихо­
дило в явное противоречие с неизменной индивиду­
альной автономией и личностным самоопределением,
на которые он опирался и которые считал «первым
условием справедливости». Г. Сиджвик и Дж. Мур
пытались переосмыслить само содержание пользы,
утверждая, что добро, которое само по себе не подда­
ется «натурализации» и не может быть сведено ни к
каким естественным качествам, должно стать объек­
том максимизации в обществе, и именно в этом заклю­
чается общественная полезность.
В результате возникла новая проблема, связанная
с отказом метаэтики от решения нормативных прак­
тических проблем. Классический утилитаризм мог
поставить вопрос о счастье будущих поколений и при­
нести ему в жертву счастье живущих ныне. Р. Фрей,
проводя анализ применения классического утилита­
ризма как концепции справедливости указывает на
следующие неприемлемые последствия: 1) взаимо­
заменяемость индивидов (в том смысле, что счастье
одного ничуть не лучше счастья другого); 2) утилитар­
ную жертвенность (в том смысле, что можно пожерт­
вовать счастьем одних во имя счастья других); 3) цен­
ностный редукционизм (в том смысле, что человеческая
жизнь не имеет здесь самостоятельной ценности) [5].
Д. Роулз осуществил критику утилитарной тео­
рии справедливости. С его точки зрения, поскольку
утилитаризм стремится к преумножению общей
суммы пользы в масштабах всего общества, то вполне
может случиться так, что максимизация этой пользы
нарушит общественные представления о справедли­
вости. Д. Роулз же полагает, что всякое общество,
структура которого допускает возможность неспра­
ведливого распределения блага и зла, должно быть
отвергнуто вне зависимости от его полезности, по­
скольку принцип пользы не может распространяться
на все общество. Однако и после Д. Роулза утилита­
ризм как политическая философия не сумел предло­
жить решения нормативных проблем западного обще­
ства 1960-х годов. Выбор между правом и пользой
в пользу последней остался для утилитаризма воз­
можным и вероятным, поскольку опора на господ­
ствующие в обществе ценности позволяет оправды­
вать политику приоритетов необходимой пользы для
отдельно взятой социальной группы, организации,
института, государства. Подводя итог, можно заклю­
чить, что «утилитаризм содержит в себе угрозу пра­
вам личности: ее свободе, равенству и автономии» [6].
В этом смысле состояние общественной справед­
ливости выражается принципом эффективности
В. Парето, в соответствии с которым одно социальное
состояние лучше другого тогда и только тогда, когда,
по крайней мере, один человек имеет возможность
лучше удовлетворять свои предпочтения, а все осталь­
ные при этом ничего не теряют. Возникает новое
видение теории общественного договора, в котором
индивиды лишены самостоятельности выбора и всегда
голосуют за утилитарные принципы пользы — боль­
шинства и общего блага, в результате чего гипотети­
ческий договор превращается в своеобразную телео­
логию обеспечения пользы для господствующего
класса. Принцип пользы, совмещенный с изменением
идеологических критериев справедливости, всегда
находит лазейку и средства для преимущественного
использования права. Индивиды Роулза не считают
себя неразрывно связанными определенными выс­
шими целями в любое данное время, а способны пере­
сматривать и менять эти цели по разумным и раци­
ональным причинам, а вместе и ними и требования
справедливости.
Утилитаризм изначально представлял собой идео­
логию рациональных радикально-эгалитарных соци­
альных реформ, уничтоживших остатки привилегий
прежних паразитических элит. Нечто подобное давно
назрело и в России, только речь идет об олигархи­
ческой элите, которая получила возможность луч­
шего удовлетворения своих желаний за счет ограб­
ления всех остальных и страны в целом. Эта ситуация
вполне объяснима с позиций утилитарного либера­
лизма, поскольку значимость общественных и эконо­
мических реформ полностью соответствует прин­
ципу пользы для большинства или многих, в целом
для страны, но ответственность за полученные ре­
зультаты возложена на самих индивидов, т.е. приоб­
ретения одних рассматриваются достаточно значи­
мыми, чтобы компенсировать при этом потери дру­
гих. С этой точки зрения социальная справедливость
торжествует.
В этом контексте вызывают интерес идеи А. Гу­
сейнова, который под общей справедливостью пони­
мает моральный смысл всего общественного устрой­
ства, совокупность предельных принципов социаль­
ного строения, высшую легитимацию общественных
институтов. Под специальной, или частной, справед­
ливостью он понимает нравственно санкционирован­
ную соразмерность в распределении благ и зол, их
взаимном обмене между субъектами и в воздаянии
за проявление субъектами тех или иных свойств в
обществе. Он развивает мысль о политической част­
ной справедливости, о том, как ведущие обществен­
ные институты осуществляют распределение основ­
ных благ и зол, как они поддерживают и контроли­
руют свободный обмен между субъектами и как они
воздают «своим героям». Как утверждает Гусейнов,
«в этом значении справедливость прямо смыкается
с правом, в определенной мере совпадает с ним» [7].
Итак, на протяжении многих веков справедли­
вость является важнейшей категорией философии,
морали, политического и правового сознания. Каж­
дая эпоха и культура порождает свои представления
об источниках и содержании понятия справедли­
вости. Спор ведется не только об оценке частных слу­
чаев, о правилах или системе правил (критериев) для
оценки справедливого и несправедливого. Одни кон­
цепции справедливости делают центральным понятие
индивидуальных заслуг, другие выдвигают на первый
план принцип равенства; некоторые апеллируют
к стандарту полезности, другие не допускают мысли,
что принесение в жертву интересов отдельных лю­
дей можно компенсировать благоденствием обще­
ства: одни отводят решающую роль в поддержании
справедливого правопорядка государству, другие
видят залог справедливости в минимизации его функ­
ций [8].
Также конкурирующие теории справедливости
выражают несогласие по поводу взаимоотношений
справедливости и других человеческих благ: типа
равенства, которого требует справедливость; прин­
ципов выделения тех групп индивидов, для которых
оправдано то или иное рассмотрение справедливости;
индивидуальной свободы и интересов большинства
и т.д. В связи с этим существует два основных подхода
в современной политической философии: универ­
сально-рационалистические теории, исходящие из
первичной значимости разума для познания справед­
ливости, и партикуляристские теории, трактующие
справедливость как элемент интернализованных кол­
лективных представлений определенной социальной
общности (рационализм —партикуляризм). Это позво­
ляет более четко увидеть концептуальное расхож­
дение в трактовке источников происхождения пред­
ставлении людей о «справедливом и несправедливом».
На либерализацию российского общества суще­
ственное влияние оказывают мировые глобальные
процессы. В мире происходит трансформация сис­
темы общественных отношений, вызванная формиро­
ванием качественно иных систем интересов и цен­
ностных ориентиров, распространяющих свое воз­
действие на человечество в целом. Эта новая система
интересов и ценностных ориентиров базируется на
переходе к новому качеству роста, в рамках которого
меняются представления о критериях эффективности
общественного развития, об оптимальной структуре
национального богатства, в котором начинает преоб­
ладать социальная составляющая, а экономическая
эффективность детерминируется последней. Совре­
менное человечество движется не в направлении
совершенствования капитализма, социализма, индуст­
риализма и т.п., оно создает новую систему цивилиза­
ционных отношений, и формируя последние, оно от­
вергает прежние формы социализации и переходит
к новым [9].
Достаточно долго доминирующие представления
марксизма относительно ограничения роли человека
в обществе исключительно его функцией производи­
теля привели к тому, что «за бортом «оставались
социальные, в том числе культурные, потребности,
хотя в действительности социальные и экономиче­
ские (в смысле «производственные») потребности
равнозначны. Маркс отмечал, что интересы гражда­
нина зависят от интересов господствующего класса,
даже если последний составляет меньшую часть насе­
ления [10]. Формирование и реализация интересов
личности определяются, во-первых, интересами клас­
са, к которому он принадлежит, во-вторых, интере­
сами господствующего класса, в-третьих, — тем,
сколь успешно мы познаем законы природы. Маркс
разграничивает уровни и механизмы формирования
и взаимодействия всех составляющих общественных
интересов, относя к высшему уровню общецивилиза­
ционные мотивы и механизмы, к среднему — мотивы
и механизмы, обусловленные борьбой экономиче­
ских и политических сил, к низшему — индивидуаль­
ные мотивы и механизмы.
Впоследствии Маркс отказался от взгляда на чело­
века и население только как на фактор увеличения
(снижения) общественного богатства или обнищания
государства. Констатируя, что история природы и
история людей взаимно обусловливают друг друга,
Маркс и Энгельс выделяют тр и основных, связанных
между собой уровня этой взаимообусловленности.
Первый сводится к изменению и использованию
вещества природы в процессе хозяйственной деятель­
ности индивидов; второй — к «очеловечиванию»
(социализации) природы по мере развития общества;
на третьем уровне, воздействуя на природу, изменяя
ее, человек «в то ж е самое время изменяет свою
собственную природу, а значит, и общество, а вместе
с ним и государство. Он развивает дремлющие в ней
силы и подчиняет игру этих сил своей собственной
власти». И чем активнее происходит данный процесс,
тем более развитой становится личность, так как
«основой человеческого мышления является как раз
изменение природы человеком, ...и разум человека
развивался соответственно тому, как человек на­
учался изменять природу» [11].
В этом контексте по-новому интерпретируются
концепции социального государства, социально-фи­
лософские конструкции, политико-правовые пара­
дигмы. Модели социального государства нуждаются
не только в дальнейшей детальной проработке и по­
знании механизмов и закономерностей его развития,
но и в конкретных изменениях соотношения личного
и общественного. В рамках исследования соци­
ального государства представляет интерес позиция
П. Козловски, который справедливо отмечает, что
деполитизированное (экономическое, рыночное) об­
щество — это фикция. Столь же эфемерна надежда
на «негосударственную» общественную интеграцию
посредством взаимодействия или ассоциации, по­
скольку невозможно отказаться во имя нравствен­
ных идеалов от осознанной заинтересованности в вы­
годе. В «частноправовом обществе исключена воз­
можность устранения государства, поскольку, с одной
стороны, необходимы осуществление и защита инте­
ресов собственности, а с другой — перераспределение
произведенного в рамках рыночного хозяйства сово­
купного богатства» [12].
Поскольку собственность является вечной пред­
посылкой рынка, а тем самым причиной и следствием
разделения общества, постольку ее распределение
и перераспределение продолжают существовать как
политические проблемы. Эти проблемы невозможно
решить и посредством морали, добровольного, сво­
бодного от всякого давления и принуждения консен­
суса всех. Справедливое распределение — это ком­
промисс интересов; последний может быть достигнут
только политическими средствами. Всякое одно­
стороннее принуждение со стороны государства
П. Козловски решительно отвергает, ибо принужде­
ние оборачивается деспотизмом. Необходимы, счи­
тает он, координация и взаимоограничение управ­
ленческих принципов «маркетинга» и «участия». Ни
один из этих принципов нельзя абсолютизировать;
в противном случае возникает дефицит свободы.
Масштабы государственного господства зависят от
степени социального неравенства. То, что имеет
значение для социального уровня общественно-эко­
номической координации, значимо и для морального
уровня мотивации действия.
П. Козловски подчеркивает, что оптимизация дей­
ствия рыночных механизмов и деятельности поли­
тических институтов не может осуществляться кор­
поративными организациями. Корпоративизм под­
меняет универсальность рынка и демократии олигар­
хическим политическим рынком интересов и урезан­
ным, утилитарно-функциональным представитель­
ством и участием. С другой стороны, эгоистические
наклонности индивида не ведут к гармонии или соци­
альному оптимуму, поэтому социальная интеграция
осуществляется государством. В связи с чем послед­
нее выступает не просто как константа современных
классовых обществ, а как инстанция, уравновешива­
ющая различные силы и интересы. Концепции соци­
ального рыночного хозяйства, социального страхова­
ния, политического участия, общественного договора
не могут решить дилемму между экономической
(и любой другой) эффективностью и социальной
справедливостью.
В настоящее время либеральный утилитаризм
в России находится в стадии становления, как и само
правовое социальное государство и гражданское об­
щество. Актуальность постановки проблем либераль­
ного утилитаризма (рационального и партикулярного)
для России связана с невозможностью на данном
этапе реализовать действенную социальную поли­
тику, формирующую механизмы социального разви­
тия, что подтверждается игнорированием принципов
справедливости и равенства при распределении
основных благ. У подавляющего большинства граж­
дан не может находить оправдания социально-эконо­
мическая политика, которая приводит к усилению
социальной дифференциации и расслоению обще­
ства, прогрессированию бедности и социальной экс-
клюзии, что усиливает социальную напряженность
и риски в обществе, снижает инвестиционный потен­
циал, ведет к развитию социальной аномии, утрате
механизмов стимуляции достижительной мотивации
и положительной мобильности.
Е. Н. Яркова отмечает половинчатый (партикуляр­
ный) характер утилитаризма российской правящей
элиты, для которой стержень рыночных реформ
1990-х годов составляла не идея самоорганизации, но
идея партиципации к западным моделям экономи­
ческой жизни. Анализ субкультуры современной
российской бюрократии также показывает, что веду­
щие позиции в системе нравственных мотиваций ее
деятельности занимают не достижительные ценности,
а жажда наживы, стремление к личному обогащению.
Государственные служащие испытывают моральный
подъем скорее от возможностей получить ренту от
своего рабочего места, нежели законным путем про­
двинуться по служебной лестнице. Важнейшая при­
чина слабости развитого утилитаризма в постсовет­
ской России — его инверсионное происхождение, так
как новоявленный российский достижительный
прагматизм рождается в силу маятникового перепада
от идеалов умеренного утилитаризма к идеалам
развитого утилитаризма [13].
Этот процесс можно охарактеризовать как конф­
ликт между традиционализацией и либерализацией,
между двумя типами мировосприятия, формирую­
щими определенную нравственную позицию, тип
нравственности. Если традиционализация — это
партиципация к трансцендентным, абсолютным,
сакральным, потусторонним смыслов бытия и отчуж­
дение от имманентных, относительных, профанных,
посюсторонних, характеризую щ аяся холизмом,
отношением к миру как незыблемому условию суще­
ствования, то либерализация выступает как «расши­
рение свободы выбора и ответственности субъектов,
увеличение возможностей для инновационных целе­
рациональных действий путем дифференциации
структуры общества, возникновения и включения
в нее новых интегрирующих элементов, в соответст­
вии с усложнением личности, возвышением ее по­
требностей и способностей» [14].
Либерализация — это формирование новой формы
мировосприятия, отношения к миру как к цели, но­
вого типа нравственности, который рождается как
ответ культуры на усложнение мира, как реакция на
кризис конфликтно-инверсионных стратегий бытия.
Это явление является результатом осознания чело­
веком самого себя как субъекта самоорганизации,
а самоорганизация превращается в программу челове­
ческой деятельности. В основе либеральной нравст­
венности лежит принцип полагания ценностей на
основе рационального анализа и синтеза различных
элементов действительности. При этом действитель­
ность понимается как совокупность всех видов ре­
альности — природной, социальной, духовной, лич­
ностной. Либеральная нравственность в современной
России формируется как «срединная культура»
между сложившимися трансцендентными и имма­
нентными, абсолютными и относительными, поту­
сторонними и посюсторонними, сакральными и про­
фанными, общинными и индивидуальными, государ­
ственными и гражданскими смыслами.
Либеральная нравственность, основанная на эк­
зистенциальной парадигме, означает поворот, пере­
ориентацию субъекта от подчиненности готовым
смыслам существования к поиску и обретению са­
мости и автономности — аутентичных, подлинных
смыслов бытия, и субъектом такого поиска может
быть только личность. Нравственная автономия лич­
ности влечет отказ от абсолютизации как холист-
ских, так и индивидуалистских идеалов, в свете кото­
рых социальное бытие нравственно автономной лич­
ности предполагает постоянное напряжение между
морально-коллективистскими и морально-индивиду­
алистскими его аспектами. В этом смысле либера­
лизация выступает как открытая форма социального
бытия, в рамках которой осуществляются поиск
и синтез ценностей, идеалов, концепций, противо­
стояние и борьба с догматизмом, закрытостью. Пре­
образовывается не только сама личность, обрета­
ющая автономность, но и общество, социально-поли­
тические институты.
Мировой опыт свидетельствует, что важнейшим
условием существования развитого (концептуаль­
ного) утилитаризма — достижительного индивиду­
ализма, производительного предпринимательства —
является диалектическое взаимодействие интересов
(частного и общего, индивидуального и группового,
государственного и гражданского). Иными словами,
развитой утилитаризм может иметь место лишь
в таком обществе, где общенациональная польза
(социальная политика) понимается как гармоничное
сочетание пользы личной, общественной, государ­
ственной. В основе реформирования экономики
и реализации социальной политики должны лежать
принципы социальной защ ищ енности личности,
социальной справедливости, заключающейся в рав­
ном доступе всех общественных групп к обществен­
ным ресурсам и благам, сбалансированной финансо­
вой политики, воспитания общественного и право­
вого сознания личности.
Несмотря на то, что Россия провозглашена соци­
альным государством, в котором должны реализовы­
ваться и взаимно дополнять друг друга частные об­
щественные и государственные интересы, реальность
далека от желаемого. Либерализуется не только ин­
дивид и общество, либерализуется и государство,
которое апеллирует к консервации неравенств и ми­
нимизации стратегических функций, партиципирует
к идеям первоначальности государственного блага
(под которым понимается общественное) и тактиче­
ских сиюминутных целей. Можно утверждать, что
идея гармонии интересов, выраженная в знаменитой
формуле Бентама «максимум возможного счастья для
наибольшего числа лиц», пока не стала национальной
для России, в которой главенствующие позиции
изначально получал государственный интерес, моно­
полизировавший интересы групп, частных лиц и т.д.
Однако идея первичности государственного блага не
может выполнять роль универсального движителя
развития общества, государственная инициатива не
может подменить частную инициативу.
Односторонность интерпретации утилитарного
принципа пользы не утратила своей актуальности
и в ментальности современных россиян, которыми
руководит идея партиципации к идеалам личной
пользы и, соответственно, отчуждение от идеалов
пользы общественной и государственной. Отказы­
ваясь от этатистских трактовок национального инте­
реса, в качестве альтернативы интеллектуальная,
политическая и бизнес-элита выдвинула популист­
ские лозунги, которые в высшей степени своей отно­
сительности (партикуляции) практически игнориро­
вали все основные принципы социальной справедли­
вости. Российский утилитаризм не видит предпочте­
ний в выборе моральных правил, например, в ведении
бизнеса современной элитой, которая не признает
обязательств по отношению к собственным партне­
рам, государству, обществу в целом. Не менее харак­
терны и примеры в отношении наказания, критерии
применения которого базируются не на мере вины,
а на мере общественной полезности самого наказа­
ния. В результате — правовой нигилизм и беспредел,
поскольку наказание как форма социального конт­
роля и социального воздаяния утрачивает свой смысл
при избирательном применении.
Отказ от абсолютизации экономических целей
в обществе и государстве, формирование социально
приобретенных потребностей и интересов возможны
только при условии, если наряду с государством в этом
процессе будут участвовать институты граж дан­
ского общества, в том числе общественные организа­
ции, территориальные ассоциации, семья, школа, цер­
ковь. На участие институтов гражданского общества
в делах социального государства указывают такие
исследователи данной проблематики, как В. Г. Федо­
това, В. П. Милецкий, С. В. Калашников, Л. В. Кон­
стантинова, А. Ф. Храмцов. Вместе с тем в российской
реальности надежды на быстрое формирование
гражданского общества на основе либерализации и
развития частной инициативы не оправдались. Более
того, либерализация привела к развязыванию войны
всех против всех. Продемонстрировав законы джунг­
лей (право сильнейшего), она затронула интересы
огромных слоев общества, сделав неосуществимыми
не только те права, которыми они обладали ранее, но
и лишив перспектив осуществления хоть какой-либо
социальной справедливости.
В российской политико-экономической и соци­
ально-философской мысли весьма актуальной явля­
ется проблема нахождения баланса между саморегу­
лированием рынка и государственным вмешатель­
ством, между принципами социальной справедли­
вости и экономической эффективности, соотнесения
общественного и индивидуального блага, правовыми
и социальными принципами. Проблема соотношения
рационального и партикулярного утилитаризма стоит
как никогда остро и перед российскими реформато­
рами. Политика российского государства, традици­
онно играющего главенствующую роль в социально-
политических отношениях, призвана в условиях мо­
дернизации решать проблемы оптимального соотно­
шения экономического развития и сохранения соци­
альных гарантий. Однако важнейшим приоритетом
должно выступать не сохранение гарантий, а соци­
ально-экономическое развитие, которое невозможно
без развития каждой личности, удовлетворения ее
потребностей.
Страна может возродиться как великая и мощная
держава, входящая в число лидеров мировой эконо­
мики, со своей неповторимой культурой и духов­
ностью, высочайшим уровнем жизненных стандар­
тов. Вполне реально, однако, и то, что мы можем ока­
заться отсталой, полуколониальной страной, сырь­
евым придатком ушедших вперед конкурентов, стра­
ной, лишенной возможности проводить независимую
политику. Путь к цивилизации, основанный на гума­
низации общественных отношений и гармонизации
интересов, — одна из возможных альтернатив соци­
ально-экономического развития российского обще­
ства. Поэтому формирование российского социаль­
ного государства, изменение его функций должно
основываться на усилении приоритетов интересов
личности и одновременно ее социальной ответст­
венности.
Без этого невозможно развитие гражданского
общества, которое должно уравновешивать частные
и общественные, социальные и государственные
интересы, выполнять функцию обеспечения частной
свободы индивида в его самоопределении, в то время
как система права лишь отражает господствующие в
данном обществе ценности, выступает абстрагиро­
ванной моралью. Гражданское общество, как сово­
купность деятельности и отношений свободных
индивидов, является одновременно результатом этой
деятельности и рефлексии этих отношений. Норма­
тивные принципы социальной справедливости, пользы,
ответственности и т.д., отражают в любом конкрет­
ном обществе соотношение частного и обществен­
ного. Их неизбежный дуализм является не только
основой движения и развития общества, но и факто­
ром сближения и конвергенции различных форм
социальной жизни, социализации общественнойжизни.
Поэтому современное мировое сообщество движется
в направлении социальной демократии, социального
капитализма, социального общества, социального
права.
В связи с этим необходимо наличие определенных
факторов формирования социального государства в
России. Первый фактор — формирование граждан­
ского общества, для которого характерны различные
добровольные ассоциации, объединяющие граждан
и выражающие их профессиональные и гражданские
интересы. Второй фактор — равенство всех граждан
и публичных властей перед законом, социализация
права. Третий фактор — рост политической куль­
туры масс, повышение роли и значения обществен­
ных организаций и объединений и их конкуренции;
формирование организаций и объединений, пред­
ставляющих интересы собственников, предпринима­
телей; формирование сильной социальной политики
в обществе. Четвертый фактор — интеллектуали­
зация общественного труда, превращение наемного
работника в образованного, активного субъекта
производства, сособственника. Пятый фактор —
гуманизация общественных отношений, осознание
различными социальными группами общества необ­
ходимости поиска и достижения социального мира
и согласия на основе взаимных договоров и соглаше­
ний. Шестой фактор — признание системы социаль­
ного партнерства в качестве основного механизма
достижения общественного согласия.
Библиографический список
1. Stein, L. Gtfgenwart und Zukunft der Rechts und Staatswis-
senschaften Deutschlands / L. Stein. — Stuttgart, 1876. — S.215.
2. Кривошеев, В. T. Социальное государство и его роль в ста­
новлении социального партнерства / В. Т. Кривош еев / / Соци­
ально-гуманитарные знания. — 2004. — № 3. — С. 113.
3. Гончаров, П. К. Социальное государство: сущность, м иро­
вой опыт, российская модель / П. К. Гончаров / / Социально-гума­
нитарные знания, — 2000, — № 2, — С, 33,
4. Бентам, И. Введение в основание нравственности и законо­
д ател ьств а/И , Бентам, — М., 1998, — С, 10,
5. Frey, R. G. Introduction: Utilitarianism and P erso / R. G. F re y //
Utility and Rights, — Minneapolis, 1984, — P, 15 —20,
6. Кашников, Б. H. Либеральный утилитаризм и его критика
в политической философии Д. Р оу л за/Б . Н. К а ш н и к о в // Обще­
ственные науки и современность. — 2003. — № 2. — С. 91.
7. Гусейнов, А. Л. С праведливость/ А. Л. Гусейнов/ / Этика.
Энциклопедический словарь. — М., 2001. — С. 458.
8. Печерская, Н. В. Современный дискурс справедливости:
Джон Ролз или М айклУ олзер?/Н . В. П еч ер ск ая// Общественные
науки и современность. — 2001. — № 2. — С. 77.
9. Валентей, С. Д. Развитие общества в теории социальных
альтернатив / С. Д. Валентей, Л. И. Нестеров. —М .: Наука, 2003. —
С. 9.
10. Маркс, К, С очинения/К, Маркс, Ф, Энгельс, —М., 1955, —
Т. 3. - С. 45, 46.
11. Маркс, К, С очинения/К, Маркс, Ф, Энгельс, —М., 1955, —
Т. 23. - С. 188.
12. Козловски, П. Общество и государство: неизбежный дуа­
л и зм /П . К озловски; пер. с нем. —М .: Республика, 1998. — С. 12.
13. Яркова, Е. Н. Утилитаризм как стимул самоорганизации
культуры и общ ества/Е . Н. Я р к о в а // Общественные науки и со­
временность. — 2002. — № 2. — С. 101.
14. Лапин, Н. И. Проблемы социокультурной трансф орм а­
ц и и / / Вопросы философии. — 2000. — № 5. — С. 7.
КИБАРДИНАЛюдмила Николаевна, кандидат фило­
софских наук, доцент (Россия), доцент, кафедры со­
циологии, политологии и социальной работы.
Адрес для переписки: 644050, г. Омск, пр. Мира, 11.
Статья поступила в редакцию 02.02.2010 г.
© Л. Н. Кибардина
 ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ И ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ УТИЛИТАРИЗМ
В СОВРЕМЕННОЙ АКСИОЛОГИИ

Ю.В. Осипова

Аксиология как наука о ценностях формирует в контексте современной антропологической

реальности проблему трансформации системы ценностей, аксиологических доминант. Ценности
организуют, регулируют, направляют, интегрируют деятельность личностной, духовной, госу­
дарственной, семейно-бытовой системы общества, объединяют общества и культуры с однотип­
ной аксиологической системой. Проведя историко-философский анализ становления и развития
утилитаризма, можно выделить несколько основных этапов утилитаризма: ранний утилитаризм,
классический и постклассический утилитаризм.
Ключевые слова: аксиология, современная система ценностей, утилитаризм, отрицательный
и положительный утилитаризм.

Аксиология как наука о ценностях формирует в контексте современной антропологической ре­

альности проблему трансформации системы ценностей, аксиологических доминант. Ценности ор­
ганизуют, регулируют, направляют, интегрируют деятельность личностной, духовной, государст­
венной, семейно-бытовой системы общества, объединяют общества и культуры с однотипной ак­
сиологической системой. «Нормативный или, точнее, ценностный аспект «хорошего общества»,
блага, добра может быть когнитивно обоснован» [1]. Суть утилитаризма состоит в том, что утили­
таризм основывает свою этику на принципе полезности. Утилитаризм и основывает свои философ­
ские построения на теории пользы. Проведя историко-философский анализ становления и развития
утилитаризма, можно выделить несколько основных этапов. Ранний утилитаризм. К данному пе­
риоду следует отнести французских материалистов (Гельвеций, Гольбах), которые в своих фило­
софско-антропологических построениях основывались на принципе пользы и стремлении человека
к удовольствию и счастью. Классический утилитаризм - в лице И. Бентама и Дж.С. Милля, которые
выстраивают систему ценностей, согласно которой удовольствия и страдания являются основными
естественно-природными принципами человеческой жизни. Мораль, общество, право, государство
должны подчиняться данным принципам. Обобщая основные положения человеческого бытия,
Бейтам и выводит принцип полезности как высшего счастья и блага. И постклассический утилита­
ризм современного научного дискурса. Современная культура, выстраиваясь на принципах соотно­
шения духовности и материального богатства, все более становится социумом потребления и поро­
ждает не просто homo creator - человека творящего, творческого, но человека потребляющего. По­
этому доминирующей ценностью экономического и социального, а также культурного развития
цивилизации объявляется принцип материальной полезности, то есть отрицательной утилитарно­
сти. Если отсутствует прерогатива духовной системы ценностей, нет регулятива всеобщего поведе­
ния, то появляются социальные и культурные противоречия, которые перерастают в конфликты,
кризисы, войны (от антропологических до экономических и политических). Коренным принципом
отрицательного утилитаризма становится идея о том, что «максимальные блага для максимального
числа людей, противостояние этого утилитарного морального кода жадности и эгоизму людей» [1,
с. 76]. Без действенной системы ценностей, основанной на духовности, социальном гуманизме, по­
ложительном утилитаризме образуется глобальный антропологический хаос, что мы сейчас и на­
блюдаем.
Таким образом, в аксиологии даются оценки духовным, нравственным состояниям и событиям
современной культуры. Доминирование отрицательного утилитаризма дает представление о духов­
ном и когнитивном кризисе в будущем развитии общества. Отрицательный утилитаризм формирует
разорванное сознание, одномерного человека потребления. «Милитаризация, бюрократизация, дух
рекламы, групповые столкновения за получение выгодных субсидий, необузданный прагматизм и
утилитаризм в ориентации научных исследований, глобальные воздействия на среду и опасные
вторжения в наследственную структуру и психику человека - все эти отрицательные черты Боль­
шой науки вызывают законное опасение за перспективы научного прогресса. Однако необходимо
учитывать и то, что все эти пороки обусловлены отнюдь не имманентными свойствами науки, а той
исторической формой ее развития, которая интегрирует науку в систему определенных социальных
отношений. В системе «всеобщей полезности» наука неизбежно превращается в товар; а армия ис­
следователей - в наемных работников. Вписываясь в систему ценностей общества, наука неизбежно
перенимает и основные «правила игры» этого общества» [1, с. 20].
 Проведенный культурно-философский анализ утилитаризма показал, что невозможно говорить
только об отрицательном влиянии утилитаризма, его системы ценностей на современное состояние
и развитие общества и культуры. Поэтому, на наш взгляд, следует провести метафизическое и ак­
сиологическое разграничение утилитаризма на положительный и отрицательный. Отрицательный
утилитаризм может характеризоваться следующими признаками. В первую очередь - это негатив­
ное влияние принципа полезности и «разумного» стремления человека к получению удовольствия,
которое может выражаться в акцентированном внимании к физической, а не духовной актуализа­
ции человека и общества, его ярко выраженном потребительском характере. Во-вторых, это отрица­
тельные результаты практических научных исследований в области пролонгирования жизни чело­
века, отрицание ценности страдания и умения переживать физическую и психическую боль.
В-третьих, проявление и культивирование гиперутилитаризма, как во всем видеть только пользу,
как развитие непомерного индивидуализма и эгоизма. Отрицательный утилитаризм может прояв­
лять себя в следующих социально-культурных и научных контекстах. Например, современные об­
разы опиумного наслаждения наркоманов выходят за рамки разумно-полезного, имеют ложную
мотивацию. Это нельзя отнести к социальному и интеллектуальному развитию, стремление нарко­
мана к вечному счастью становится мифом, иллюзией, отказом от истинного бытия. Здесь не может
быть компромисса с ценностями. Двести лет назад, до начала разработки сильнодействующих син­
тетических обезболивающих и наркотических средств, хирургической анестезии, понятие о том, что
«физические» боли могут быть вынесены из самой жизни людей, могло бы показаться странным и
нереальным.
Сейчас же применение наркотиков становится не столько проблемой избавления от физиче­
ской боли, сколько от нравственного и психического страдания. Данная проблема удерживается
прочно теперь в рамках политического и социально-этического выбора. Современные нанотехноло­
гии, генная инженерия позволяют устранить негативный жизненный опыт человека, его физиологи­
ческие патологии, продлить жизнь человека. В конечном счете, все исследования современной ци­
вилизации направлены на то, чтобы избавить человечество от биологических и социальных страда­
ний. Физическая и психическая боль должны исчезнуть из эволюционной истории человека.
Биохимия повседневной неудовлетворенности также должна быть изжита. Недомогание будет
заменено биохимиией блаженства. Человек будущего будет представлять из себя некое супер­
существо, воодушевленное градиентами благосостояния. Состояния ума, мышления, психики на­
ших потомков, вероятно, будут непостижимо разнообразны по сравнению с сегодняшними состоя­
ниями. Тем не менее, все эти состояния будут содержать в себе, по крайней мере, одну общую чер­
ту: возвышенное и тотальное счастье.
Это ощущение абсолютного благополучия превзойдет все нейрохимии современного человека,
которые только можно себе представить, не говоря уже об их воспроизведении. От мистико­
иллюзорного стремления человека к счастью общество перейдет к биологическим механизмам его
уточнения и реализации. Уродливо-пессимистические мысли и чувства будут диагностироваться
как типично трагические жизненные эмоциональные примитивы, оставшиеся в наследие от преды­
дущей эпохи. Преднамеренное их создание будет восприниматься как жестокое и безнравственное,
рационально-неутилитарное действие.
Указанные спекуляции, безусловно, можно охарактеризовать как фантастические. Тем не ме­
нее, высказанные идеи уже на сегодняшний день обретают морально-нравственную и культурно­
философскую актуальность. Ибо то как развивается генетическая революция в области репродук­
тивной медицины, показывает возможности воплощения данной новой утилитаристской и гедони­
стической программы в социально-культурную действительность. Фантазия может стать реально­
стью, учитывая научно-исследовательские возможности современной цивилизации. Принятие или
отклонение данной утилитаристской доктрины станет, в конечном счете, вопросом социальной и
культурной политики человечества.
Непродуманное научно-селективное давление на человека приводит к гегемонии отрицатель­
ного утилитаризма. Ценность пользы воспринимается и трактуется как выгода, с материальной точ­
ки зрения, как «прибыль», материальное богатство. Эго утилитарный образ экстерьера - овнешнен-
ной формы. Польза для индивида при этом выступает как частная (индивидуализм в получении
удовольствия, достижения счастья для себя) и превалирует над пользой как общего (социальный
подход к реализации всеобщего блага). Негативность стремления человека и человечества к физио­
логическому воплощению абсолютного счастья, а не как к духовному идеалу, может привести к
тягчайшим социально-культурным и субъективным последствиям. Дарвин, создавая свою теорию
эволюционного отбора, в основание данной эволюции кладет психофизическую боль и смерть. Пе­
чаль, тревога, недовольство заложены в генах всех живых существ, в том числе и в человеке. Наши
способности к выживанию, к рефлексии вырабатываются в процессе борьбы с болью, страхом и
опасностью, которую инициирует окружающий мир. Сама боль и страдания становятся благом для
человека, выступают имманентным фитнесом его ДНК. Конечно, возводить их в абсолютную сте­
пень также не имеет смысла, но и уничтожение страданий приведет к уничтожению механизма со­
циальной и культурной адаптации.
Майкл Айзенк, описывая постоянно развивающийся гедонизм, считает, что ориентация на него
гарантирует, что совсем недолго человек в этом плане бытия будет счастлив. Это негативно сказы­
вается на адаптивных функциях центральной нервной системы. Эго приводит к социальной анемии,
индифферентности, эмоциональному и психическому, а также физическому вырождению. Ингиби­
рование утилитаризма приводит к депрессии или страхам. Практически образно выражаясь, мы
сталкивается с библейским феноменом Адама и Евы в саду Эдема, саду абсолютного счастья, а за­
тем желанием Адама и Евы познать нечто большее и, как следствие, изгнание из Рая. Многие люди
испытали на себе действие длительной эйфории, после которой наступает период поиска новых
аксиологических ориентиров, психических адреналиновых состояний, приступов безразличия и
пресыщенности. Таким образом, невозможно говорить об устойчивой однополярности эйфории [3].
Высокий утилитарный и гедонистический набор аксиологических точек можно назвать гипер­
утилитаризмом и гипергедонизмом. Практически мы можем говорить о биполярном расстройстве
человека и социума, где польза и удовольствие возводятся в абсолют. Именно данное расстройство
характерно для современной цивилизации, когда настроения постоянно меняются от эйфории к
крайней безысходности. Циклы могут различаться по длине.
Отрицательный утилитаризм представляет собой сложное социально-культурное генетическое
состояние, которое работает в современной культуре. «Смысловые системы культуры аккумулиру­
ют и закрепляют готовый к реализации творческий потенциал человеческого духа. Однако сама эта
реализация начинается в широких социальных масштабах лишь тогда, когда налицо достаточно
серьезный «вызов», брошенный духу и культуре со стороны противостоящих им факторов (соци­
ально-экономических, природных, военных и т.д.)» [2]. К сожалению, биполярность отрицательно­
го утилитаризма со стремлением к маниакальному изобилию может выйти из-под контроля. Эйфо­
рия может сопровождаться гиперактивностью, бессонницей, хаотичными скачками идей (особенно
метафизическими и национальными), давлением потока информации и грандиозными финансовы­
ми фантастическими проектами, особенно на фоне глобального финансового и экономического
кризиса.
Еиперсексульность, религиозные заблуждения являются всеобщими. Так свирепствует egoma­
nia. которая пробуждает панику, паранойю и утилитаризм приобретает разрушительный характер.
Находясь в тисках эйфории, возникает уверенность, что человек все делает правильно, он прав.
Именно в этом состоянии совершаются многие поведенческие ошибки, происходит неверная аксио­
логическая ориентация. Утилитарные ценности становятся средством социального единства и еди­
ноборства. При этом постоянное экономическое, политическое и социальное противостояние двух
глобальных цивилизационных систем - Востока и Запада культивируется и углубляется. Ценности
искусства, культуры, эстетики, идеалы гуманизма становятся объектами циничной продажи и
управления. Констатируя парадокс того, что люди осознавая неистинность политических, идеоло­
гических и рекламных феноменов, все же прислушиваются к ним, и даже увлекаются ими, не сле­
дует отбрасывать и постоянное стремление людей к традиционным ценностям, которые укладыва­
ются в индивидуальные нравственные и когнитивные модели. Подобные парадоксальные процессы
отражаются и в деятельности самих средств массовой информации, политике, экономике. Реклама
старается гармонично привлечь ценности культуры, искусства, религии, морали, науки, упаковывая
их в торговую упаковку, создавая из них промышленные дизайнерские проекты и.т.п. Музыка пре­
вращается в ремиксы, реалтоны, музыкальные заставки. При этом из содержания традиционных
ценностей вычленяется лишь так называемая «меновая ценность» или стоимость, «отчужденная
рациональность» или утилитарность.
Положительный утилитаризм может характеризоваться следующими признаками: во-первых,
данное направление утилитаризма формируется на основе иного понимания пользы. Польза рас­
сматривается как благо, как определенный категорический императив. Основной характеристикой
пользы является ее духовная направленность и всеобщность; во-вторых, положительный утилита­
ризм смыкается с социальным гуманизмом, под которым понимается культивирование антрополо­
гических духовных креативных ценностей общества; в-третьих, духовные утилитарные ценности
есть имматериальные ценности, реализуемые в контексте всеобщего блага и пользы. Польза стано­
вится благом, когда она приобретает признаки всеобщности. Польза с духовной точки зрения ста­
новится неотъемлемым условием совершенствования духовных оснований человека, общества,
культуры.
С точки зрения положительного утилитаризма человечество в будущем не должно являться
«суперсома» (супертело), опьяненным высокотехнологическим удовольствием машины. Вместо
отрицательного утилитаризма в материальной форме должен появиться чрезвычайно плодородный
диапазон целенаправленной и продуктивной духовной творческой деятельности. Социальный гу­
манизм предполагает формирование человека творящего, духовно обогащенного - homo creator.
Положительный утилитаризм отрицает натуралистический подход к воплощению принципа поль­
зы. Особенности положительного утилитаризма в системе современных культурных ценностей со­
стоят в том, что сам процесс их реализации не должен приносить вред физическому и психическо­
му здоровью человека. Принцип разумного эгоизма при этом сменяется положением, согласно ко­
торому эгоизм является основанием для формирования альтруизма, его первоначальной формой.
Положительные утилитарные ценности прочно занимают свое место не среди материальных ценно­
стей, а среди духовных аксиологических ориентиров, несут в себе всеобщие свойства, направлены
на реализацию творческих способностей человека. Таким образом, положительный утилитаризм
практически формулирует гедонистический императив современной культуры и самого человека.

Ju.V Osipova
Negative and positive utilitarianism in modern axiology
Axiology as a science about values forms the problem o f value system transformation, axiological
dominants within the context o f modern anthropological reality. Values organize, regulate, direct, inte­
grate the activity o f individual, spiritual, state, family-and-home society value, unite societies and cultures
within a single-typed axiological system. Having carried out philosophic-and-historic analysis o f utilitari­
anism formation and development several main stages o f utilitarianism can be distinguished: early utili­
tarianism, classical andpostclassical utilitarianism.
Key words: axiology, modern value system, utilitarianism, positive and negative utilitarianism.

Литература
1. «Хорошее общество»: Социальное конструирование приемлемого для жизни общества. М., 2003.
2. Наука - философия - религия: в поисках общего знаменателя. М., 1996.
3. АйзенкМ. Исследование человеческой психики. М., 2001.

Ростовская академия сервиса ((Ьилиал) ЮРГУЭС 15 (Ьевуаля 2010 г.