Nathalie Sarraute

/ С /

OUVREZ

PARIS
GALLIMARD
1995
1997
Натали Саррот

ЗДЕСЬ

ОТКРОЙТЕ
Перевод с французского
Ирины Кузнецовой

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
ИНАПРЕСС
1999
ББК 84.4 Фр.
С 20
Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d aide a
la publication Pouchkine avec le soutien du Ministere
des Affaires Etrangères français et de l'Ambassade de
France en Russie
Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин»
благодаря поддержке Министерства иностранных дел
Франции и французского посольства в Москве

Данное издание выпущено и рамках программы

«Современная зарубежная художественная литература»
Институт «Открытое общество. Фонд Содействия»
(OSIAF - Moscou)) при поддержке Центра по развитию
издательской деятельности (OSI - Budapest)

•СЕП

Редактор Н. Кононов
Художник М. Покшишевская

ISBN 5-87135-074-7

© Gallimard, 1995,1997
© ИНАПРЕСС, И. Кузнецова, перевод, 1999
© ИНАПРЕСС, оформление, 1999
 От переводчика

Натали Саррот, участница литера-

турных бите середины столетия и нис-
провергательница традиционных форм,
оказалась в 80-е годы в числе классиков
и даже в списках кандидатов на Нобе-
левскую премию. Однако уже не как пред-
ставительница бунтарской группы
«нового романа», объединившей на время
очень непохожих друг на друга писате-
лей, а как независимый прозаик, создавший
собственный стиль, не укладывающийся
в рамки никаких школ и направлений.
Этому стилю Натали Саррот осталась
верна навсегда: французские критики
называют его литературной констан-
той века. Он несет столь явный отпе-
чаток ее авторства, что подражать ему
невозможно, не рискуя быть обвиненным
в плагиате.
Свою главную установку Н. Саррот
сформулировала в эссе 1950 года «Эра
подозрения»: «Читатель сразу оказы-
вается внутри, там же, где и автор, на
глубине, где уже не осталось ни одного
из удобных ориентиров, с помощью ко-
торых он когда-то конструировал пер-
сонажей. Он погружен и останется до
конца погруженным в некую субстан-
цию, анонимную, как кровь, в магму, ли-
шенную имени, лишенную контуров»
(перевод Л. Зониной). Недаром назва-
ние своей первой книги «Тропизмы»
(1939) — ростковые движения стебля,
корня, листьев в ответ на внешние раз-
дражители — Н. Саррот позаимство-
вала из естествознания. Ей важно
уловить в сети слов мимолетные из-
менчивые реакции, почти не фиксируе-
мые мыслью. Персонаж, литературный
характер, как его понимал старый ро-
май, отходит в тень. Саррот интере-
сует психологическая магма сама по
себе, абстрактный «психологический
элемент, который, подобно элементу
живописному, постепенно освобождает-
ся от предмета, с которым некогда был
неразрывно слит».
В этом ключе написаны и две ее кни-
ги последних лет «Здесь» и «Открой-
те». Жанр их определить трудно —
это не романы, не повести, не новеллы,
скорее, некие внутренние зарисовки. В
книге «Здесь» «местом действия» —
иначе не скажешь — является внут-
ренний мир старого человека, его память,
то играющая с ним в прятки, то пре-
подносящая неожиданные подарки. Со-
знание героя изображено как некое
пространство, не имеющее границ, способ-
ное то сужаться, то расширяться в за-
висимости от того, с кел« он в данный
момент разговаривает, о ко-w или о чел!
думает. В потоке ассоциаций, воспоми-
наний, сказанных и услышанных слов
мелькают эпизоды жизни, встречи, собы-
тия. Из едва намеченных импульсов, ко-
лебаний и всплесков чувств незаметно,
словно из кусочков головоломки, скла-
дываются характеры, и, х о т я проза На-
тали Саррот — чтение далеко не легкое,
внимательный читатель довольно бы-
стро усваивает правила игры и начина-
ет ориентироваться в происходящем.
Текст «Откройте» состоит из пят-
надцати небольших фрагментов, «бурь в
стакане воды», происходящих в нашем со-
знании во время общения с другими людь-
ми. Привычный внутренний монолог
разбит здесь на такое количество голо-
сов, ч т о за ними не успеваешь уследить:
голоса возникают, теряются, звучат сно-
ва. Что же касается реально происходя-
щей беседы, то она остается за кадром и
о ее содержании можно лишь догадывать-
ся по реакциям героя, предельно обезли-
ченного — не обозначены даже пол и
возраст, — однако вполне узнаваемого:
перед нами человек ранимый и сомневаю-
щийся, интеллигент с вечным комплек-
сом вины. К концу книги, написанной с
чеховским юмором, перед нами предстает
и его трагическое бессилие перед внешним
миром, и неподлинностъ его бытия.
Мысли этого — все-таки хочется
сказать «персонажа» — разыгрывают-
ся «в лицах», словно сцены спектакля,
где действуют слова, обсуждающие уме-
стность собственного появления в раз-
говоре. Каждый из нас — осознанно или
нет — подбирает слова, которые соби-
рается произнести вслух. Собственно,
процесс подбора слов и есть сюжет этих
скетчей. Это своего рода анатомия раз-
говора вообще, точнее — мышления в
процессе разговора.
Стена внутренних табу и соци-
альных условностей материализуется
на воображаемой сцене в виде загород-
ки, отделяющей слова «комильфо» от
их недостаточно светских собратьев.
Когда разговор начинается, потенциаль-
ных нарушителей этикета изгоняют за
загородку. Но удержать их там не все-
гда легко, потому что слово, как извест-
но, может вырваться, сорваться с языка.
 Хочется сразу предупредить, что ког-
да в тексте обсуждается какое-нибудь
«ученое» слово, или слово, по мнению дей-
ствующих лиц, бессмысленное, или какой-
то «секрет», сообщаемый под честное
слово, читателю предлагается не разга-
дывать загадку, ч т о именно подразуме-
вает автор, а мысленно подставить сюда
слово или «секрет» по своему выбору,
ибо описанные ситуации, ч т о называет-
ся, вполне типичны. Те немногие имена,
которые появляются в тексте, — вы-
мышленные, они могут быть любыми.
Все русские фразеологизмы, на кото-
рых строятся «конфликты», согласова-
ны с автором.
ЗДЕСЬ
I
 Оно наверняка найдется, не могло же оно
вот так, вдруг, исчезнуть навсегда, после того как
хранилось здесь столько лет... Щуплая, чуть
сутуловатая фигурка... едва различимая... она
носила это имя, с ней оно впервые вошло сюда
и обосновалось прочнее, чем она сама.
Что-то в нем было необычное, запоминаю-
щееся, из-за чего оно и удержалось, осталось
здесь так надолго... А теперь на его месте,
там, где его всегда можно было найти, — пу-
стота, провал... «Провал в памяти» — так
обычно говорят, когда не хотят делать усилий,
припоминать... Если острой нужды нет, то
стоит ли напрягаться, мучиться, пытаться за-
полнить эту пустоту? Зачем напрасно терять
время? Но ведь на месте выпавшего имени
теперь зияет брешь, ползет трещина, которая
грозит развалом, разрушением, выводит из рав-
новесия... ее необходимо срочно заделать, вер-
нуть имя любой ценой, чтобы оно плотно, без
зазоров, встало на прежнее место...
Но от него ничего не осталось, не за что
ухватиться: ни особых примет, ни общего
описания. Даже если просмотреть — по-
чему бы и нет? — календарь с полным
перечнем имен, его можно и не узнать...
И все-таки далеко уйти оно не могло,
оно наверняка где-то рядом и может в лю-
бой момент дать о себе знать... Наверно,
лучше не нервничать, набраться терпения
и ждать, мобилизовав все здешние силы и
приведя их в боевую готовность...

Что это? Кажется, легкий свист, едва

слышный... напоминающий слабое дунове-
ние... Фф... Фф... Это оно, да, оно издавало
похожий звук... Теперь «Ф» уже слышит-
ся вполне отчетливо... Сейчас «Ф» приве-
дет с собой... уже ведет... «Фи»... а теперь
«Фил»... Так, «Фил» здесь, сейчас появит-
ся и все остальное... Вот, уже близко, уже
вырисовывается... Фи-лис... Нет, это слиш-
ком коротко, слишком легковесно, там было
что-то более длинное, более тяжелое... Но
что? Фи-ломена?.. Какой лукавый бес при-
цепил сюда эти несуразные слоги? Долой
их!.. А что же вместо них?.. Прозерпи-
на... Прозерпина?.. Да, в Прозерпине что-
то есть. Значит, от «Фил» надо отказаться...
«Фил» — это ошибка... Нет, там не было,
не могло быть вначале «Прозер»... Про-
зерпина все запутала... «Фил» возвраща-
ется, проявляет настойчивость, просится...
Хорошо, пусть «Фил» остается... но даль-
ше — пустота... И вот уже набежали, при-
влеченные этой неопределенностью, почуяв
свободу, безнаказанность... чтобы здесь по-
куражиться, погулять вволю... Филателия,
Филармония, Филадельфия...

Так, сейчас надо постараться не смотреть

в ту сторону, не думать ни о какой трещине...
Вернуть момент, когда обнаружилась пропа-
жа: пусть первый план снова займут мокрые
тротуары, мостовая, люди... и этот человек с
тросточкой... напрасно он ступил на проез-
жую часть, лучше бы ему подождать, но он
начинает переходить, а машинам уже дан зе-
леный свет, и он почти бежит, сильно прихра-
мывая... но так спешить незачем, машины не
трогаются с места... Стоп, это имя было свя-
зано с какой-то старой песенкой... или пого-
воркой... со словами, произносившимися во
время некоей церемонии или обряда... с ри-
туальными словами... И это сразу вытесняет
все, на первом плане ясно возникает знако-
мое движение пальцев, которые держат сло-
манную ореховую скорлупку, стараясь
вытащить оттуда, чтобы разделить пополам...
Шершавые, с тонкими бороздками на заго-
релой коже, они плотно сжимаются, надавли-
вают посильнее, а чьи-то еще пальцы уже
тянутся за отломленной половинкой, берут...
и наконец радостно, возвещая победу, звучит:
«Здравствуй, Филиппина!»*
Филиппина... Филиппина... Еще и еще
раз Филиппина! Это сладостное сочетание
звуков дарит покой, умиротворение... Все
вновь обрело устойчивость, выровнялось, стало
надежным и прочным... ни малейшего зазо-
ра, в который может проникнуть, просочить-
ся... подуть, ворваться, расшатать, разрушить...
* Французская детская игра, состоящая в том,
чтобы, разломив вдвоем орех с двумя ядрышка-
ми, первым крикнуть «Здравствуй, Филиппина!»
(Здесь и далее — примечания переводника).
II
 Это снова здесь и заслоняет все... сто-
ит неподвижно, как всегда, не меняясь от
раза к разу... Залитая солнцем стена, глад-
кие булыжники мощеной площади, серо-
ватая трава между ними, замшелая
каменная скамейка, а сверху ветки с розо-
выми цветами: нежные, пушистые метел-
ки над тонким бугристым стволом... И
вдруг среди этой неподвижности и ти-
шины... казалось, никого рядом нет... раз-
даются слова: «А как называется это
дерево?»
Что ж, ничего страшного, вторжение бу-
дет мгновенно отражено... «Это... это...»
Название здесь, рядом, придет по первому
зову... «Это... да это же...» Но оно не при-
ходит... Талисман, который был всегда под
рукой, талисман, оберегающий от дурного
глаза, исчез... Как же так? Ничего подоб-
ного никогда не случалось, это впервые...
Равнодушный инспектор стоит на по-
роге и молча ждет... Пусть немного по-
терпит, сейчас ему предъявят то, что он
требует... Это всегда лежало здесь... Куда
же оно делось? Надо только поискать хо-
рошенько, наверняка найдется...

Стена, скамейка, булыжная площадь, трава

кажутся уже не вполне реальными, ненастоя-
щими... просто декорация, возведенная лишь
затем, чтобы на ее фоне выделялось дерево...
Странное, безымянное дерево... Оно обяза-
тельно должно назвать себя, нельзя его отсю-
да выпускать, надо допросить его еще раз и
еще, постоянно держать в поле зрения тонкий
бугристый ствол, ветки с пучками цветов, ус-
тремленных вверх наподобие султанов, плю-
мажей... Нужно его изолировать, надавить на
него, подвергнуть допросу с пристрастием...
Но оно молчит, из него не удается вытянуть
ничего, ни малейшего намека на имя...

А что если обойтись с ним помягче, вер-

нуть туда, откуда оно родом, поместить в есге-
стенное окружение, и там, не боясь принужде-
ния, оно как-то проявит себя?.. Может быть, в
привычной обстановке, возле этой каменной
скамьи у низенькой побеленной стены, на круг-
лой площади с булыжниками, под которые уходят
его корни, оно не станет так упорно молчать...
Но нет, оно не открывает ничего... хранит от-
чужденность... Дерево и дерево... просто де-
рево, и ничего больше...

Что ж, пусть тогда все исчезнет и оста-

нется только оно одно, надо разглядеть его
поближе... Единственное, что его отличает,
его особая примета — это ветки с бледно-
розовыми цветами... пушистыми, воздушны-
ми... они парят вокруг... окутывают его легкой
дымкой... Что-то вдруг уплотняется, вот-вот
проступит... Что же это такое? Что-то весе-
лое, да, веселое, радостное... скачущее... ск...
выск... Тамариск! Сомнения нет, это тама-
риск... Все сразу встает на свои места... Та-
мариск... «Талисман» был совсем близко, но
не помог... Разве мог тяжелый, громоздкий
«лисман», случайно прицепившийся к «та»,
вывести на след и помочь отыскать «тама-
риск»? Та-ма-риск...
Торопиться больше некуда... можно по-
быть здесь еще, спокойно насладиться... Ма-
ленькая, освещенная солнцем площадь, где
самое яркое, самое живое, что есть на земле,
было схвачено и задержано... Исступлен-
ные раскопки рьяных, нетерпеливых искате-
лей на время разорили ее, но сейчас она
опять такая же, как прежде... Хотя не со-
всем... Отныне она навсегда взята под охра-
ну, неприкосновенна, осенена небесной
благодатью... Благодать исходит от голубо-
вато-белой стены, от матовых бликов мосто-
вой, от травы неповторимого цвета, какого нет
больше нигде в мире, и от цветущего дерева,
от изгиба его ствола, от розовых пушистых
метелок... И вот настает момент, когда втор-
гаются эти слова: «А как называется это
дерево?» Вторжение совершенно безопас-
ное, отразить его ничего не стоит... легкое
возбуждение от угрозы, отведенной мгновенно:
«Это же тамариск».
Тамариск милостью Неба... Милость...
Благодать...
Пусть она медленно струится, сладост-
но пронизывая каждый слог: Та-ма-риск.
Та-ма-риск...
III
 Достаточно просто снять трубку...
«Простите, что я вас беспокою, это ужас-
но глупо, не знаю, что на меня нашло, ни-
как не могу вспомнить, как звали этого
итальянского художника эпохи Возрож-
дения, вы прекрасно знаете, о ком я гово-
рю, у него человеческие лица состоят из
фруктов и овощей...» И сейчас же при-
будет аварийная помощь, провал задела-
ют, все встанет на свои места... Но тогда
прощай сладостное удовлетворение, тихое
ликование, вновь подтвержденная уверен-
ность, что силы, несущие здесь службу, по-
прежнему способны сами, без постороннней
помощи, ликвидировать трещину, которая
может образоваться в любой момент, в лю-
бом месте, и через нее сюда проникнет...
дохнет, повеет непоправимой утратой, рас-
падом...
 Но пока звонить не стоит, еще есть
некоторая надежда... Они никогда не по-
являлись здесь порознь: как только воз-
никал портрет, пусть даже не вполне четко,
так рядом оказывалось и имя, и наоборот,
оно приводило с собой картину... Каж-
дый слог имени вписывался в шевелюру
из виноградных листьев и гроздей, из клуб-
ники и вишен, в контуры кабачка, торча-
щего между яблоками щек, в гранатовые
зерна губ... В его звуках была такая же
смелость, такая же жизнеутверждающая
сила, такая же свобода... Больд... Да,
«больд»... но «больд» звучит не по-ита-
льянски... Больдо... Больдовинетти... Нет,
не то, совсем не то, это не оно... В нем
была буква, притаившаяся где-то посере-
дине, она выскакивала совершенно нео-
жиданно, там, где ее никак не ждешь...
она была похожа на орешек под щекой, на
малину... Чуть позади, над этой фруктовой
головой, что-то проступает сквозь дымку...
Какой-то беловатый свод, напоминающий
арку... Арка исчезает, она тут ни при чем...
Больдо... Больди...
 Нет, лучше бросить, позвать на помощь...
Тем более что это так просто и можно не
сомневаться, что успокоение придет сразу...
Только надо действовать осторожно, без лиш-
ней спешки, это опасно, за это можно попла-
титься... заработать репутацию психа,
невротика... «Представляете, он мне звонит,
а я был в тот момент страшно занят, и спра-
шивает с бухты-барахты... он был так воз-
бужден, наверно, всю ночь не спал.» Ни в
коем случае нельзя, чтобы кто-то заподоз-
рил царящий здесь беспорядок, отсутствие
контроля над территорией, куда может втор-
гнуться все, что угодно, что сразу отогнали
бы в любом другом месте, и невесть почему
все оккупировать... Надо показать, что это
явилось сюда законно, с пропуском, выдан-
ным по всей форме... Немного поболтать о
том о сем и после обычных вопросов и от-
ветов ввернуть: «Я где-то читал, что выпус-
тили прекрасный альбом с репродукциями
этого художника... ну, у которого портреты
из цветов и фруктов... Я хотел его заказать,
но у меня вдруг выскочило из головы имя...
Никак не могу вспомнить...» Но на сей раз
не стоило так осторожничать, успокоитель-
ный укол был сделан на редкость нежно...
«Да-да, это ужасно нервирует... Я теперь,
когда со мной такое случается, больше не
трачу сил на то, чтобы вспоминать, я заметил,
что достаточно дать сигнал к поиску и через
некоторое время... это удивительно... как
будто включается некий механизм, который
ищет сам, без моего участия, и вдруг в самый
неожиданный момент все вспоминается...»
После благодарностей и положенных слов
на прощание можно остаться с ним наеди-
не, спокойно его рассмотреть... Арчимболь-
до!... Так это Арчимбольдо... Вот о чем
напоминала арка в тумане... и вот оно, стран-
ное, неожиданное «м», которое пряталось в
малине под щекой... и не «больд», конечно, а
«больдо»... Арчимбольдо.
Имя вернулось на свое место. Надеж-
но там укрепилось. Теперь оно никуда не
денется. Не должно.

Беглый взгляд для проверки... нет, не

для проверки, проверять нет нужды...
просто хочется еще раз им полюбоваться,
оно такое странное, милое... Но что это
значит? Оно исчезло... Картина послуш-
но возвращается, но имя из нее улетучи-
лось... оно больше нигде не вписано в
нее... все на месте: виноград, клубника,
яблоки, кукурузные початки, но имени в
них больше нет...

Арчимбольдо! Это прозвучало как крик,

оглушительный, громогласный. Зрители
сейчас поднимутся с мест, прибегут биле-
терши, вызовут службу порядка... но нет,
никто не вскакивает, все взоры устремле-
ны на экран... значит, наружу не прорва-
лось ни з в у к а , это только з д е с ь
«Арчимбольдо» прозвучал с такой силой,
хотя его давным-давно уже перестали
здесь ждать, и даже пустота, оставленная
им, постепенно чем-то заполнилась... Здо-
рово он выбрал момент для возвраще-
ния... вот она, его дерзкая, бунтарская,
дьявольская жилка... как раз когда на
экране стрела попала в кучера... кучер
падает, все пропало, дилижанс сейчас ос-
тановится, о нет, его, к счастью, кто-то сме-
нил, но индейцы все ближе и ближе... и
вдруг Арчимбольдо... он вернулся, он
снова здесь, это хорошо, это прекрасно, но
сейчас не до него... один из пассажиров
падает, из его груди торчит отравленная
стрела, кони обессилели, с минуты на ми-
нуту их настигнут... здесь для него нет
сейчас места, приходится отодвинуть его
в дальний угол... где его не видно и не
слышно... но он по-прежнему здесь... от
него исходит какой-то свет, мягкое мерца-
ние... тайное обещание, заверение... заве-
рение в том, что ничто больше не исчезнет
никогда.
IV
 «Как дела?» — «Все хорошо...» Про-
странство, которое здесь сразу же откры-
вается перед ними, сейчас раздвинется еще,
примет те размеры, которые они сами по-
желают ему придать, они могут спокойно
располагаться... Если, входя, они испыты-
вали какие-то опасения, то пусть успокоят-
ся, бояться им нечего... они могут, если хотят,
все осмотреть, прислушаться, принюхать-
ся... Воздух здесь чистый, кондициониро-
ванный, нигде никакой затхлости, никакого
душка... не грозят им и неожиданные втор-
жения: никто и ничто не рыщет снаружи,
ловя момент, чтобы под прикрытием сло-
ва или паузы проникнуть сюда, смутить
их или напугать... От них здесь ничего
не прятали, не убирали поспешно перед
их приходом... Пусть прислушиваются
сколько угодно, они не услышат никаких
подозрительных шорохов или осторож-
ных шажков... З д е с ь нет ничего, что
нельзя было бы им показать... все вполне
презентабельно, каждая вещь, как и у них
самих, сделана из прочных, добротных
материалов, они с детства умеют всем этим
пользоваться, могут воспользоваться и
здесь, если захотят... Но прежде всего
надо расчистить место, чтобы им удобно
было разложить то, что они с собой при-
несли... Или, может быть, они на сей раз
предпочтут посмотреть сначала, что при-
готовлено здесь для них?.. Нет, они же-
лают быть первыми, им явно не терпится
поделиться... «Это действительно ве-
ликолепно, такой приятный сюрприз...
Трудно было себе представить, чтобы
башня такой высоты, да еще такой фор-
мы, смотрелась на этом месте... мы боя-
лись... и вдруг оказалось, что она не
только не портит вид, а наоборот...»
Так вот что они приготовили, башню!
Здесь она задвинута в самый дальний
чулан и смеет показываться на глаза лишь
в редчайших случаях, да и то ненадолго,
когда этого нельзя избежать или нужен
пример чудовищной, непоправимой ошиб-
ки... катастрофической неудачи...
Вызванная ими, она выдвигается на пе-
редний план, в центр, загромождает все...
Нельзя, чтобы они догадались, на каком
жалком положении ее здесь держат, ка-
ким унижениям она подвергается, она, ко-
торая у них окружена почетом, и они
доставили ее сюда, чтобы еще больше ук-
репить ее авторитет и влияние, чтобы все
дальше и дальше распространить ее бла-
готворное воздействие... «С какой сто-
роны на нее ни посмотри, она нигде не
проигрывает, ведь верно?» — «Да-да...»
Здесь ей ничто не грозит... она находит-
ся под защитой законов гостеприимства,
свято здесь почитаемых...
Главное — никаких столкновений, ни-
каких стычек... Невыносимо было бы ви-
деть их растерянность, их испуг, когда они
поймут, куда попали, в какую неведомую,
враждебную страну затащили свою лю-
бимицу... Во что бы то ни стало надо
избежать жалкого зрелища их отступле-
ния, когда они, поняв, что не могут ее зздци-
тить, обратятся в бегство, волоча ее за со-
бой, поломанную, оскверненную...
Они показывают ее без малейшей опас-
ки, невинно и доверчиво... находят слова,
чтобы убедительно описать, сделать оче-
видными «совершенство пропорций», «нео-
бычайную простоту», «идеальный выбор
места, где она великолепно гармонирует с
городом, с красками неба...»
Но все эти украшения и драгоценнос-
ти, которые они напяливают на нее, ей не
идут: они не для таких, как она, и лишь
усиливают неприятие, чувство протеста и
бессильную ярость, которые вызывает ис-
ходящее от нее... что, собственно? Никог-
да еще слова не пытались схватить это,
показать...
Но сейчас слова вдруг хлынули здесь
со всех сторон, поднятые их словами: они
не менее сильны и могли бы набросить-
ся на их слова, оторвать их от нее, занять
их место. Вот они толпятся, выстраива-
ются в очередь... «непропорциональ-
ная»... «жалкое, бездарное подражание
тому, что в другом месте стало настоя-
щим шедевром оригинальности»... «ме-
сто выбрано хуже некуда... она уродует,
портит город, с какой стороны ни по-
смотри, какое бы ни было время дня, ос-
в е щ е н и е . . . » С л о в а все п р и б ы в а ю т ,
теснятся, рвутся в бой... Но нельзя ни в
коем случае, чтобы они вырвались, чтобы
можно было вообще заподозрить их су-
ществование... Главное, не должно затя-
гиваться молчание, которое их сдерживает,
иначе оно может превратиться в «тяже-
лое», «напряженное»... Опасные слова
отступают, прячутся, вместо них прихо-
дят такие, как нужно: «Да-да, конечно, вы
совершенно правы, все так и есть».

«Да, вы правы, да, совершенно верно»...

подпись под мирным договором после ка-
питуляции.
Но ведь никакой капитуляции не было.
Разве их принимали не в дружественной
стране? Разве не стояла задача любой це-
ной сохранить согласие? Разве не надле-
жало сделать все, чтобы им здесь было хо-
рошо?
Теперь они отбыли... даже образ их из-
гладился... но то, что они здесь оставили,
по-прежнему принадлежит им. Они здесь
всегда как дома. Они как дома везде. Вез-
де их слова хозяйничают... без стеснения
располагаются... и поселяются навсегда, от
них трудно избавиться. «Восхитительно»,
«Потрясающе», «Жемчужина», «Настоящее
чудо»... Их безостановочное гудение вы-
зывает дремоту... какую-то вялость... ощу-
щение легкого удушья... легкой тошноты...
о, пустяки... пройдет... уже проходит... ста-
новится лучше... да, теперь все хорошо.
 «Честно говоря, я не очень верю в та-
кие вещи, но какая разница, даже если это
и выдумка? Вы рассказываете так хорошо,
я так люблю вас слушать...»
Откуда это вдруг? Что происходит?
Все затряслось, зашаталось, потрескалось,
вот-вот рухнет... землетрясение... ураган...
пулеметная очередь... пули пробили... что
именно? где?.. Их было очень много, как
теперь отыскать?

Но вот все снова приходит в равнове-

сие, становится как прежде... Твердые,
крепко пригнанные друг к другу мель-
чайшие частицы не рассыпались, не поте-
рялись, они опять на своем месте. Ничто
не может их отсюда выбить.
Он осмелился на них посягнуть, думал,
будто в силах уничтожить их... Но с ним
нетрудно будет справиться... уже подо-
спела помощь, самая первая: «Это правда.
Запомните, это правда, правда, правда. Да.
Никто ничего не выдумал. Это действи-
тельно бывает. Поэтому я и рассказал
вам, чтобы вы тоже про это знали».
Он связан, его крепко держат. Он даже
не пытается вырваться. Не двигается.
Молчит.
Но такими грубыми, примитивными
методами его не убедишь. Просто впредь
он будет осторожнее, больше не попа-
дется, наверняка он уже пожалел, что
выдал себя... но он будет безнаказанно
продолжать в том же духе... обязатель-
но сбережет то, что здесь получил, рас-
смотрит хорошенько там, у себя, и станет
показывать другим... чтобы развлечь, по-
забавить...
Нельзя его так отпускать, надо сначала
убедить его... перевоспитать, но не насиль-
но, а спокойно, терпеливо, ласково...
— Знаете, я мог бы обидеться на то, что
вы сочли меня краснобаем, вралем... — Он
делает протестующий жест. — Да-да, я знаю,
что вы не хотели меня оскорбить, напро-
тив, выразили восхищение... Тут мы как
раз подошли к главному: вы похвалили мой
талант рассказчика... богатое воображе-
ние... — Он кивает, считая, видимо, что
гроза миновала. — Но дело в том, что вы
произнесли одну фразу: «Какая разница,
даже если это и выдумка?» Вы так сказа-
ли? Признаете?
— Да, кажется, сказал...
— Сказали, и эти слова включены в
обвинение как самый главный — во вся-
ком случае на первый взгляд — его пункт.
— То, что я сказал «какая разница»?
Я могу повторить это применительно к
вашим вопросам. С вами, право, не соску-
чишься... Надо же, я сказал «какая раз-
ница»!.. Так вот, какая разница, хочу я вас
спросить, говорил я это или нет?
Главное — не торопиться. Должны
подтянуться все силы, чтобы заставить то
смутное, бесформенное, что здесь таится,
выйти на свет... это шевелится, силится
приподняться... как это извлечь? Кажет-
ся, будто вот оно, схвачено, но оно усколь-
зает снова... И вот наконец приходят слова,
зацепляют самый кончик... Есть! поймали,
могут показать...
— Вы совершили ошибку, очень серь-
езную ошибку. Не уловили разницы между
действительно случившимся и вымыслом.
Погодите... да, это важно. Вы не видите,
что их разделяет... не видите демаркаци-
онную линию. Хотя ее не так уж трудно
заметить...
Н а д о было заранее подготовить и
держать под рукой все необходимое, что-
бы сделать эту линию более яркой, она
очень нечеткая, размытая... Но вот она
проступает...
— Смотрите... по одну сторону нахо-
дится то, что реально произошло, «факт»,
или, как еще говорят, «подлинный факт»,
что совершенно излишне, ибо слова «факт»
вполне достаточно... Ф а к т — это части-
ца необработанной твердой породы, креп-
кой, прочной, она п о я в и л а с ь з д е с ь
неожиданно, попала сюда из внешнего
мира, глубоко вошла и осталась, она суще-
ствует здесь в первозданном виде, не тро-
нутая словами... Но чтобы вы могли ее
взять, чтобы она, эта частица, могла по-
пасть к вам и там, у вас, осесть, как осела
здесь, слова все-таки нужны... Пожалуй-
ста, потерпите еще немного... именно в
этом и заключается разница — в словах,
которые должны перенести к вам «факт»,
в словах неприметных, скромных, послуш-
ных... Они полностью подчинены «фак-
ту», облегают его, покрывают тонким
прозрачным слоем, в точности повторяют
его контуры... они словно естественно вы-
текают из него, он их как будто порождает,
чтобы они передали его, донесли до вас
таким, какой он есть, с минимальными ис-
кажениями... А слова, которые несут вы-
думку... вымысел... Да как же вы не
улавливаете разницы?.. Вымысел — это
что-то хрупкое, непрочное, изменчивое...
может приближаться, отдаляться, исче-
зать... слова должны вобрать его, сберечь...
образовать резонирующее устройство, ре-
торту, перегонный аппарат, где он мог
бы набрать звучание, крепость... слова, в
которых он бродит, должны быть запол-
нены им целиком, до отказа... в какой-то
момент они лопаются, и то, что из них
вытекает, что разлито в модуляциях го-
лоса, в тоне... Но к чему объяснять, раз
вы сами не чувствуете? Удивительно все-
таки, как вы могли спутать? Вы приняли
простые, послушные слова, тонкие и про-
зрачные, за те, что облекают и украшают
вымысел, плод воображения, действитель-
но красивый, в великолепной оболочке
из слов... За это вы по ошибке и похва-
лили меня...
От скуки его начало клонить в сон, но
тут он вдруг встряхнулся:
— Что вы выдумываете? Я все вос-
принимал именно так, как вы описываете:
прозрачные, простые слова, послушные, как
вы выражаетесь, были полностью подчи-
нены «фактам», но эти факты были «под-
линными» только с виду...
— Вот, вот главный пункт обвинения:
вы приняли факты за подделку... за ко-
пию... Вас на это не купишь... Удивитель-
но, правда, такая искусная подделка, никогда
и не подумаешь, что это ненастоящее... но
вас, разумеется, не проведешь, вы не так наи-
вны... Вы не пожелали выставить себя на
посмешище и подойти поближе, чтобы рас-
смотреть как следует эти муляжи, потрогать
их, попытаться угадать, что у них внутри.
Вы твердо знали, что, кроме крашеной по-
верхности, там ничего нет... Вам протянули
монеты, но вам даже не нужно пробовать
их на зуб, вы и так видите, что они фальши-
вые. Правда, подделка очень ловкая, они так
тщательно отчеканены, покрыты позолотой,
умело затерты...
— Да что вы в самом деле! Какие-то
фальшивые монеты, муляжи... Где я мог
разглядеть подделку, если вообще никог-
да этого не видел? Это не похоже ни на
что... это...
— Неправдоподобно, да? Поэтому вы
и не поверили. Но надо ли напоминать,
что правда может выглядеть неправдопо-
добно... С ней это случается с незапа-
мятных времен, причем так часто, что был
издан специальный закон, дабы защитить
ее, когда ей угрожают такие, как вы. З а -
кон гласит: «Правда может выглядеть не-
правдоподобно» .
Он явно начинает раздражаться:
— Ну да, я прекрасно знаю, это обще-
известно. Вы приписываете мне слова, ко-
торых я никогда не говорил... Я вовсе не
говорил, что это неправдоподобно само по
себе...
— Но тогда в чем же дело?
Он задумывается... мнется...
— О, сам не знаю...

Похоже, он говорит правду, и дело вов-

се не в неправдоподобии, не в том, что
такого не бывает в нашем мире и, чтобы
заставить поверить в это, нужны много-
численные совпадающие друг с другом
свидетельства, неопровержимые доказа-
тельства... Нет, это не могло показаться
ему настолько невероятным... Ах, если бы
можно было вернуть хоть что-то из ска-
занного, хоть какой-то обрывок... но как
это сделать?
Наверно, его присутствие как-то по-
влияло... в нем есть некая теплота, мяг-
кость... она часто притягивает, заставляет
выйти наружу и невольно устремиться к
нему все то, что иначе осталось бы без
движения здесь, внутри... если бы не она,
слова никогда бы не подхватили это, что-
бы доставить к нему и там положить...
точно в таком же виде, в каком было
здесь... Без малейших изменений, прикрас,
фантазий, вот что самое главное.
И даже если бы можно было вернуть
это обратно и отослать снова, ни одна де-
таль не изменилась бы... потому что это
неизменно, незыблемо.
Это было подарено ему от всего серд-
ца... Нет, не только от широты душевной,
не только из потребности отдать, поде-
литься... Если бы он согласился принять
это к себе, оно стало бы крепче, весомее...
Словесная оболочка скрепила бы все час-
тицы между собой, придала бы им допол-
нительную твердость, основательность,
сделала бы прочнее, долговечнее.
Но он отказался это взять и оставить
у себя, как оставил бы «подлинный факт».
Отказался предоставить ему тот же статус,
выдать вид на жительство.
Только так, только отказав ему в праве
именоваться «подлинным», он мог избе-
жать появления на его территории неже-
лательного дестабилизирующего элемента,
беспокойного и слегка пугающего, и счел
за лучшее превратить это в источник
приятных, безобидных развлечений.

Он не предоставил ему статус «под-

линного факта» не потому, что факт сам
по себе показался ему неправдоподобным,
нет, он так и сказал, а потому, что это
было непохоже... непохоже на то, что он
когда-либо здесь встречал или ожидал
встретить, что он улавливал, угадывал, чув-
ствовал, предполагал и что казалось ему
здесь уместным. «Факт», который где-то
еще... интересно, где?., мог быть сочтен
«подлинным», здесь выглядел «неумест-
ным». Для него это был «перемещенный»
факт, и только в таком качестве — в каче-
стве «перемещенного» — он и согласился
его принять... со всей свойственной этому
положению нестабильностью, отсутствием
гарантий и прав...

Войдя сюда, и даже до того, как войти,

он уже знал, куда попадет, он бывал здесь
прежде, все осмотрел, изучил, заранее пред-
видел, что тут найдет. Здесь не могло быть
этого... Не могло быть таких вещей... Нет.
Невероятно. Он отказывается верить.
Что-то, пришедшее из других, неведо-
мых областей, осело здесь, укоренилось, раз-
рослось, раздвинуло местные границы,
способные расширяться бесконечно... Бог
весть до каких пределов... Это «что-то»
могло перейти и к нему, стать прочной,
неотторжимой частью его владений, кото-
рые тоже могли расшириться, раздви-
нуть границы. Но оно не в состоянии к
нему пробиться, словно мешает какая-то
непреодолимая преграда... преграда из
неизвестного материала, которая не про-
пускает то, что всюду проходит свободно.
 Он расположился здесь, занял весь
центр... огромный шар, блестящий и глад-
кий, покрытый толстым стеклом, льдом или
стальной броней.

Все, что отсюда исходит, отражается...

неузнаваемое, искаженное... в его зеркаль-
ной поверхности.
VI
 «А вы читали?..» Слова рвутся наружу,
дрожа от возбуждения, от предвкушения...
их толкает вперед нетерпеливое желание по-
скорее показать ему, поделиться... ведь он,
собираясь сюда, наверняка заранее радо-
вался тому, что здесь найдет, что тут для
него приготовлено... Кто лучше, чем он, су-
меет это оценить?.. «А вы читали?..»
Нет, пусть слова еще чуть-чуть подож-
дут, пусть еще секунду побудут в безопас-
ности, в надежном тылу молчания... Но
для чего их удерживать? Разве не про-
шли они все этапы самого тщательного,
самого строгого контроля? Ничто не ме-
шает им выйти туда, к нему, они не могут
его задеть, ничто в нем не дрогнет, уяз-
вленное ими, не насторожится, не рва-
нется им наперерез, чтобы померяться
силами, сравняться, потягаться... и бес-
славно рухнуть сраженным... Нет в нем
ничего, что при этих словах со стыдом
уползло бы во тьму, в небытие... нет, ни-
чего подобного не может произойти, ни-
чего столь тягостного и унизительного...
«А вы читали?..» можно спокойно вы-
пускать... Тот, для кого предназначены
эти слова, никогда не писал книг.

Тогда пусть «А вы читали?..» выходит

вперед... Авангард... Остальные слова, еще
не выстроившиеся, сами собой потянутся
следом: «Ах, какая книга! Давно ничего по-
добного не попадалось...»
Стоп, осторожно, что это там, вдалеке,
едва различимое?.. Или это только мере-
щится?.. Что-то смутное, глубоко запря-
танное... Как будто от слов «А вы читали?..»
в памяти что-то шевельнулось... Но что же,
что? Вот оно, потихоньку всплывает, просту-
пает... что-то очень старое, поблекшее, вет-
хое... попавшее сюда давным-давно... «Мне
хотелось бы стать писателем». Да, он, ка-
жется, так и сказал: «Со временем я хотел
бы начать писать...» Потом это куда-то
кануло, вытеснилось тем, чем он на самом
деле стал заниматься, не жалея сил, с увле-
чением, даже со страстью... Прежнее ушло
в тень, забылось... он первый бы удивил-
ся... Так ли? Действительно удивился бы?
Не осталось ли в нем... И не оттого ли у
него иногда бывает такой вид, преувеличен-
но скромный и чуть печальный, как бы но-
стальгический... Желание осталось
неосуществленным... А разве мы не знаем,
что Уильям Блейк, да, кажется, Уильям Блейк,
сказал: «Желание, не претворенное в дей-
ствие, смердит»?
Не вызовет ли «А вы читали?»... Нет,
«смердит» — это, конечно, чересчур... но не
повеет ли вдруг чем-то затхлым, не обнару-
жится ли подозрительный и неприятный
запах?.. Он расползется всюду, отравит воз-
дух... даже те, у кого не слишком острое
обоняние, почувствуют... Душок, которым
человек вдруг на секунду обдает вас... все-
го однажды... выдает его раз и навсегда, ста-
новится признаком врожденного порока,
тайного недуга... неопровержимым свиде-
тельством жалкой, слабой, внутренне нечис-
той «натуры», тайно мучимой мелкими, по-
стыдными чувствами... хорошо известными...
повсюду зарегистрированными... У них есть
имена: Зависть. Ревность. И их неизбеж-
ный спутник: Недоброжелательство.
Не удивительна ли такая всеобщая тре-
бовательность, взыскательность, такая бди-
тельная забота о неукоснительном следовании
правилам самой суровой морали?
Что если «А вы читали?..» вызовет в его
взгляде, в движении губ или в чем-то еще,
вообще неуловимом для взгляда... ведь дос-
таточно просто запнуться на миг... всего на
долю секунды... и этот ярлык навсегда при-
липнет к нему... Нет, лучше не рисковать и
его не подвергать такому риску... Пусть луч-
ше «А вы читали?..» не показывается.

Однако обитающие здесь озорные, лю-

бопытные бесенята подталкивают слова, им
не терпится, им хочется посмотреть... «А
вы читали?..» Увидим или не увидим, про-
бежит или не пробежит чуть заметная дрожь?
 И вдруг опять что-то набегает и разом
прекращает эти опасные, нездоровые игры...
«А вы читали?..» резко отодвинуто, от-
теснено в сторону... Эти слова столкнутся
в нем с «Я хочу быть писателем»...
Но это же ерунда, это ничего не зна-
чит, обычная детская болтовня, вроде «Хочу
быть папой римским», «Хочу быть хозяи-
ном кондитерской»... Нет, не надо обма-
нывать себя, прикидываться, будто не
замечаешь опасности... «Хочу быть писа-
телем»... Сейчас ясно видно, как он это
произносит и выглядит вполне взрослым.

«Хочу быть писателем»... Здесь мгно-

венно все исчезает, и возникает высокое
сооружение, обнесенное глухими, неприс-
тупными стенами из какого-то темного,
гладкого материала... со всех сторон вид-
ны железные приставные лестницы, веду-
щие наверх, под купол, где восседают
Писатели. Ни на минуту не останавлива-
ясь, дрожащие человеческие фигурки по-
спешно карабкаются, цепляясь за железные
перекладины, лезут все выше и выше, сры-
ваются... Внизу волнуется несметная тол-
па... кто-то, упав с самого верха, лежит
искалеченный, кто-то, оправившись от па-
дения, встает и начинает карабкаться сно-
ва, из последних сил, словно для него это
вопрос жизни... ибо никакой другой жиз-
ни для него нет и не может быть...
«А вы читали?.. Это великолепно»...
и все увидят, как ловко забирается и во-
царяется наверху — на том самом месте,
на которое он взирал снизу вверх, гото-
вый отдать все на свете, лишь бы до него
добраться, — Писатель. Разумеется, ве-
ликий. Ведь «писателем» можно быть
только «великим».
Но это просто кошмарное видение...
Как и всякое наваждение, оно через миг
исчезает, не оставив следа. «А вы чита-
ли?..» не двинулось с места. «Хочу быть
писателем» появилось вовремя и не допу-
стило, чтобы эти слова вышли.
Но не было и «Хочу быть писателем»...
это тоже иллюзия, порожденная чрезмер-
ными опасениями.
 А было, кажется, — и тут нет ничего
устрашающего, это можно рассмотреть спо-
койно, не спеша, — было всего лишь «Хо-
тел бы я»... «Хотел бы я быть писателем»...
Похоже, он сказал именно так... А рядом
что-то... трудно разглядеть... разрознен-
ные штрихи, черточки... попытки описать
какого-то человека, общего знакомого, ко-
торого он близко наблюдал и заметил... он
искал слова, чтобы это ухватить, показать, и
ему их предлагали, но он отвергал: нет, не
то. Ему нужны были другие слова... соче-
тания слов, тщательно подобранных, выве-
ренных... их надо было долго, терпеливо
искать, тогда они, наверно, смогли бы выя-
вить, сделать зримым... «Ах, хотел бы я
быть писателем!»... вот когда он это ска-
зал... Быть писателем, чтобы показать не-
что... только это он и имел в виду... «Хотел
бы я быть писателем!» В голосе у него
звучало сожаление, легкая досада, но они
были мимолетными, ибо он исходил из того,
что у него нет ни особой склонности, ни
возможности этим заниматься... ничто не
давало повода думать, будто он всерьез
намерен посвятить подобным поискам слов
слишком много времени или сил.

«А вы читали?..» и еще до того, как

другие слова, рвущиеся на свободу, после-
довали за ними, что-то в его взгляде, в его
лице удержало их... Он кивнул: «Да, ко-
нечно, читал... там есть такие куски... Я
даже помню наизусть... например, вот
этот...» Слова текут, подталкиваемые из-
нутри... но нужно ли их подталкивать?
Они приходят сами, его голос, интонации
лишь почтительно им помогают... цепоч-
ка слов тянется не прерываясь, ничто не
должно мешать ей... отсюда все ушло, ос-
талось лишь свободное, открытое простран-
ство, где она спокойно змеится... но вот
она на миг останавливается, словно возни-
кает некий перепад, крохотная ложбинка,
откуда вдруг пробивается и разливается
всюду, и в нем тоже... Но больше нет «в
нем», нет «тоже», есть только эта впа-
динка, откуда льется, затопляя все, не-
жная, умиротворяющая радость...
VII
 Надо взять одного из них, например вот
этого, и заставить ее посмотреть... «Да не
отворачивайтесь же!.. Не бойтесь увидеть
то, что есть на самом деле... увидеть прав-
ду... Ничего страшного, это же мелочь, ма-
ленькая безобидная правда, не какая-нибудь
"правда-матка", которая может подкосить,
убить... Нет-нет, что вы, как вы могли по-
думать?.. Тут ведь не разбойничий притон,
где на людей набрасываются и обирают
дочиста, где могут отнять все ваши сокро-
вища, среди которых вы привыкли жить...
все ваши неисчислимые богатства, все это
великолепие... нет, речь идет о пустяке, об
одном небольшом недостатке среди мно-
жества выдающихся достоинств...»
Но куда там, разве можно на него посяг-
нуть... Она сейчас же начнет поводить носом,
искать, откуда ветер дует. Подойдет побли-
же, станет проверять... Да здесь же настоящая
свалка, тут, в глубине, скапливаются нечисто-
ты... от них и воняет... Брезгливое выраже-
ние на ее лице... Нет уж, лучше промолчать,
пусть продолжает заблуждаться.

Но потом, когда здешнее пространство

освобождается, оказывается на миг пустым,
она появляется снова, и ее присутствие ка-
жется более зримым, более реальным, чем
когда она была здесь на самом деле... Ее
появление вызывает вдруг острое, непрео-
долимое желание обрушиться на всех, кого
она сюда приводила, на все ее войско, не-
сущее ее знамена, ее гербы... символы
Добра... Чистоты. Ее воины проходят тор-
жественном маршем, все в великолепном
обмундировании, в бронежилетах, сделан-
ных из самых надежных, высококачествен-
ных материалов — доброты, великодушия,
любви к ближнему, скромности... Да кто я,
чтобы судить?
 Она выпускает их по одному, чтобы мож-
но было вволю налюбоваться. Вот этот, к
примеру... «О, нет, кто угодно, только не
он, здесь про него все хорошо известно,
причем давно... Никак нельзя сказать, что
он добр и уж тем более щедр...» Брови
ее ползут вверх, она широко раскрывает
глаза... Хранители Добра не дремлют, они
мгновенно бросаются и выволакивают на-
ружу все, что прячется за закрытыми став-
нями, откуда только что открыли огонь...
Вот, посмотрите: да это же мелочность,
низость, недоброжелательство. Это Зло.
За закрытыми ставнями? Слишком
большая роскошь! Нет, их здесь не закры-
вали, это могло бы показаться подозри-
тельным. Наоборот, пришлось высунуться
в окно, выйти на балкон, поприветствовать...
«Да, как прекрасно, что он так щедр, так
необычайно добр, и куда ни посмотри, все
вокруг вас прекрасно, нигде нет ничего
нечистого, дурного, ничего, что не соответ-
ствовало бы образу Добра».
 Этому долго не давали воли, томили под
замком, но теперь оно так громко стучится,
что просто необходимо открыть... Она зап-
нется, взглянет... «Да не бойтесь же, это
вовсе не то, что вы думаете, не называйте
это "Злом"... З л о как раз сеете вы, сами
того не желая, но мы его исправим, вот уви-
дите, его сменят Справедливость, Правда,
два очень респектабельных слова... Прав-
да заключается в том, что он далеко не так
щедр, он отказался дать взаймы совсем не-
большую сумму человеку, который очень
нуждался...» Ноздри ее раздуваются, слов-
но она почуяла скверный запах, ее чистые,
неподвижные глаза смотрят пустым взгля-
дом... она замыкается в себе, ни одно сло-
во больше к ней не проникнет...
Но ни одно слово отсюда и не выходило,
не пыталось пробиться к ней... Он может
маршировать здесь сколько угодно, она сама
может спокойно приходить, если хочет... И,
видимо, хочет, поскольку опять идет...

Невозможно было ничего поделать, это

вырвалось само... что-то тихонько зашипело,
и пробилась слабая струйка: «Это не совсем
так, нельзя сказать, что он очень щедр... По-
смотрите хорошенько, это не пустые слова.
Он прямая противоположность тому, что мы
называем "щедрым человеком", он, такой бо-
гатый, отказался дать взаймы небольшую сум-
му... Он без конца шарит в карманах,
нащупывая мелочь, боится подать слишком
много, его никогда не смущает протянутая
руку нищего...» В тот же миг хранители Доб-
ра сбегаются, устраивают обыск, переворачи-
вают все вверх дном, роются в ящиках,
осматривают каждый уголок и доносят: вот
что мы обнаружили, отличные образчики...
вот ежедневные записи, вот тайно снятые и
хранившиеся здесь копии его счетов... до-
тошные подсчеты его расходов... монеты, ко-
торые они не поленились извлечь из его
карманов... да, они не из тех, кто отводит гла-
за, наоборот, их все это необычайно интере-
сует, это их пища, только так они чувствуют,
что живут полной жизнью, в этой мутной
воде, в болоте, в грязи...
Но никакого шипения на самом деле не
было, ничто не пробилось отсюда наружу,
ничто не замарало ее... в ней нет ни ма-
лейшей трещинки, ни малейшей шерохова-
тости, где мог бы осесть пыльный налет, ни
одного темного уголка, где могла бы ско-
питься грязь... все в ней ослепительно
чисто и гладко... Здесь тоже все абсолют-
но гладко и сияет чистотой... ни тени чего-
то нечистого, сомнительного...
Она все вымела отсюда... едва войдя,
велела очистить помещение, заняла все про-
странство... Велела? Нет... все исчезло, как
не бывало, еще до ее прихода... Не было
выселения, переезда на новое место.... все,
что тут было, ушло само собой, причем очень
далеко... Обычно после ее ухода требует-
ся некоторое время, чтобы все вернулось...
И, наверное, однажды может случится... как
знать?., что это не вернется никогда.

На сей раз, уходя, она оставила здесь

кое-что, принадлежащее ей... и в ее от-
сутствие, под влиянием местных условий,
местного климата это пришло в негод-
ность, пожухло, утратило глянец, роскош-
ные краски...
Теперь, когда она придет снова, надо
любой ценой ей это вернуть, пусть унесет
с собой, даже в таком виде... «Понима-
ете, эти люди, которых вы так расхвалива-
ли...» Она словно не понимает, о чем речь...
«Вы не помните?» — «Нет. Кого вы име-
ете в виду?» Она удивлена, шокирована...
«Ну как же, тех, о ком мы говорили в про-
шлый раз. Так вот, я не решился вам ска-
зать... но потом, когда я думал про это...
все-таки, мне кажется, надо, чтобы вы зна-
ли...» Она пятится, вот-вот позовет на по-
мощь... куда она попала? может быть, в
сумасшедший дом? откуда вдруг такая аг-
рессия, такая буйная жестикуляция, воз-
буждение?.. из-за кого? из-за чего?.. «А,
так вы забыли... Но вы прекрасно знаете,
кого я имею в виду... вы о них очень
долго рассказывали... Так вот, все эти
люди...» — «Да какие люди? Почему
вдруг? В связи с чем вы о них вспомни-
ли?» — «Я понимаю, это, конечно, смешно,
но мне запомнилось... не давало покоя... я
непременно должен... вы такой чистый че-
ловек, в вас столько снисходительности...
нет-нет, не бойтесь, ничего дурного я о них
не скажу, ничего, что могло бы оскорбить
ваш слух... все эти люди, про которых мы
с вами говорили... простите, что опять воз-
вращаюсь к этому, но я только хочу ска-
з а т ь . . . н е т - н е т . . . т о л ь к о о д н о . . . вы
позволите... они никогда не были... не мо-
гут быть... короче, они... ну, в общем, они
как все, как вы и я... немного... да, только
одно слово, и больше мы об этом говорить
не будем, если вы сами не захотите... они...
ничего худого тут нет... это, может быть,
даже и хорошо... они все-таки немного
сложнее, чем вам кажется».
VIII
 Надо было действовать раньше, когда
еще можно было сменить тему... когда она
только-только «ввела» его в круг разго-
вора и — как это обыкновенно бывает,
если человек редких достоинств по зас-
лугам вознагражден судьбой, — он своим
появлением создал приятную атмосферу
покоя, душевного комфорта и, в конечном
счете, веры в жизнь...
Но, пожалуй, и тогда уже невозможно
было, насладившись его обществом и воз-
дав ему должное, вежливо его выпрово-
дить... Не ощущалось ли уже в тот момент,
почти сразу, как только она ввела его сюда,
что-то такое, что не позволяло его тронуть
и, как это обычно делается, тактично под-
толкнуть к выходу, чтобы впустить друго-
го... Нет, никто не мог занять его место,
никто и ничто, никакие важные события,
общественные потрясения, грозная опас-
ность, война, революция... не существова-
ло ничего в целом мире, что могло бы его
вытеснить, ибо он с невероятной быстро-
той рос и вскоре занял здесь все про-
странство, превратившись ее стараниями
в какую-то необъятную громаду, которая
теснит, давит, не дает пошевелиться...
Остановить это уже невозможно, рост
стремительно продолжается, слова, кото-
рыми она укрепляет свое сооружение, по-
крывают его сверху донизу... «небывалый
успех»... «поразительная сила характе-
ра»... «упорство в достижении цели»...
Она смотрит на него, как завороженная,
ей некогда, ей явно не приходит в голову
подумать о том, что творится здесь, для
нее важно одно — внедрить сюда нечто,
заслуживающее, по ее мнению, общего при-
знания и чему она считает себя обязанной,
по совести, как честный человек, возда-
вать должное везде, где только можно...
«такое мужество», «столько ума»... слова
цепляются одно за другое, не прерыва-
ясь... «сумел не упустить свой шанс»...
«так разумно, так удачно выбрал себе
друзей, сподвижников, спутницу жизни...
великая любовь»... Переполняющий ее
энтузиазм выплескивается, заставляет зве-
неть голос, с силой выталкивает слова, не
оставляя ни малейшего зазора между
ними... Он высится здесь... этакий мо-
нумент... хотя нет, в нем нет твердости
мрамора... ее слова создали нечто гибкое,
растяжимое, и это непрерывно разраста-
ется, ширится, давление усиливается... под
непреодолимым натиском все вокруг тре-
щит, ломаются стены, и за ними что-то...
доселе невиданное здесь... начинает по-
тихоньку шевелится, с трудом поднимает-
ся... Слова «круг надежных друзей»,
«полное взаимопонимание», «редкая ра-
ботоспособность», «огромное дарование»
упорно отыскивают в тени, будят, немило-
сердно трясут, поднимают... И разбужен-
ные постепенно встают... после стольких
лет неподвижности у них все затекло, они
нехотя плетутся, кое-как выстраивают-
ся... «А!», издаваемое ими, означает, что
они здесь. Призраки, выходцы с того
света, они едва откликаются, их «А!»
похоже на чуть слышный вздох... «А!»
и она тут же находит имя в списке: З а -
висть. О н а отмечает: присутствует.
«А! »... Чувство неудовлетворенности:
присутствует. «А, да?»... Самоуничиже-
ние: присутствует. «А, вот как?»... Н е -
сложившаяся жизнь: присутствует.
Комплекс неудачника: присутствует. По-
средственность, отсутствие таланта: при-
сутствуют. Горечь оттого, что не познал
такой любви... Ну? Отсутствует? Как
так? «Замечательные дети, все удачли-
вые, блестящие...» Ну вот, наконец! Ко-
нечно, это здесь есть, она так и знала,
один вздох — и ей все ясно... «А, да?»...
Чувство обиды, несправедливости: при-
сутствуют. Она ставит галочки в журна-
ле. На перекличку явились все.

На перекличку? Да, на перекличку. Их

специально вызывали. Она вызывала. Их
пробудили ее слова... труба, в которую она
трубила громко и долго, столько, сколько
требовалось... Они крепко спали и пона-
чалу не слышали ее, они видели сны, на-
слаждались образами другого мира,
безоблачного, безмятежного. Но очень ско-
ро... призывы были так настойчивы, так
пронзительны, что они проснулись, подня-
лись... и ответили, как она и рассчитыва-
ла, как заставила их ответить... Они все
действительно были здесь, она это знала
и пришла, чтобы их пробудить, пришла спе-
циально и вынудила их заявить о себе...

Но, может быть, она ни о чем таком и

не помышляла?.. Сначала она просто «вве-
ла» сюда того, кто должен был вселять
веру в справедливость... а потом невольно
почувствовала, что слова, которые она вы-
бирала совершенно невинно, без всякой
задней мысли, под влиянием собственного
восхищения, энтузиазма, вдруг пробудили
здесь... интересно, что же?., она начала при-
сматриваться, искать... это пыталось спря-
таться, но она нашла... да, это есть... тогда
она проявила настойчивость... пусть тайное
станет явным, выйдет наконец на свет...

Нет, неправда, здесь ничего подобного

не было до ее прихода, никаких дремлю-
щих уродцев... никаких неудачников, жал-
ких подонков, потенциальных убийц...
Никто, кроме нее, никогда и не пытался,
никому не удавалось... Но она сумела это
здесь посеять и взрастить...
Да, взрастить, поскольку почва оказа-
лась благоприятной... В другом месте ей
бы не удалось...
Нет, как раз наоборот, в другом месте
она бы и трудиться не стала, это слишком
легко... ей было любопытно, получится ли
здесь... хотелось убедиться, что и здесь,
даже здесь... интересно было посмотреть,
как эти невинные праведники, эти веч-
ные дети, монахи-затворники, погруженные
в свои бесконечные медитации, в благоче-
стивые мысли... как они сопротивляются...
Слова, которые она им бросает, тонут и ра-
створяются в их молчании... но не стоит
отчаиваться, они продержатся недолго, ведь
это есть в каждом человеке, подобно ды-
ханию, кровообращению... ага, вот уже что-
то зашевелилось... стоило только
поднажать... «А!» и еще одно «А!», а по-
том «А, да?»... а потом «А, вот как?»...
Теперь они у нее в руках, им больше не
ускользнуть, не спрятаться, не укрыться...
Они сдались, это хорошо... Но в них
не должно остаться ни малейшей воли к
сопротивлению... Есть специальный ком-
плекс упражнений, он поможет вам до-
биться этого, ну, давайте попробуем...
Сначала будет трудновато, даже чуть-
чуть больно с непривычки... Не делайте
такое презрительное лицо, да, это и прав-
да не слишком «возвышенно», даже отча-
сти «вульгарно», но ничего не поделаешь...
видите, у вас уже получается... вы должны
поднять голову и посмотреть снизу вверх...
вам это кажется унизительным?., роняет
в собственных глазах?., ну ничего, при-
выкнете... Очень хорошо, просто отлично!
Еще, еще выше, так, с восхищением, с не-
утоленной тоской перед этой россыпью
«земных благ», всех этих богатств, замков,
титулов, почетных должностей, блестящих
связей, приемов... Ну вот, а теперь еще
одно маленькое упражнение для гибкос-
ти: места за столом... вы никогда об этом
не думали, отмели давным-давно?., вы ни-
когда... а может быть, зелен виноград?.,
ну, еще одно маленькое усилие... посмот-
рите, на какое место посадили бы вас... О,
больно, правда? Вы больше не можете?..
Ладно, хорошо, оставляю вас... Мне пора...
Я и так уже отняла у вас много време-
ни... Я ведь хотела зайти совсем нена-
долго... Для меня такое удовольствие
побывать у вас...
IX
 Никогда эта фамилия не производило
здесь такого впечатления... она не вызы-
вала в памяти ни страниц учебника исто-
рии, ни названия деревни, известной своим
фамильным замком или церковью со ста-
ринными надгробиями и сценами из сред-
невековых легенд на витражах...
Единственное, чем она примечательна, —
это предваряющей ее с непринужден-
ным изяществом частицей «де»... Но это
никогда не казалось важным, никто вро-
де бы не обращал на частицу внимания,
да и сам ее обладатель, казалось, не при-
давал ей значения... И вот вдруг, когда
эта фамилия прозвучала в числе прочих
в момент знакомства, в одном из пригла-
шенных что-то встрепенулось... едва за-
метно... но все почувствовали, сами не
зная как... Это было нечто почти неуло-
вимое, длившееся долю секунды... словно
чем-то повеяло на него от этой фамилии
и заставило внутренне склониться, как
бы в знак смирения, преданности, готов-
ности служить, а потом вновь выпрямиться
со скромным достоинством, благодарно-
стью, счастливой гордостью...
И сразу в том, чья фамилия была на-
звана, произошла поразительная метамор-
фоза... То, что без его ведома от него
исходило, неожиданно вернулось к нему
обратно, что-то ударило его рикошетом...
его собственный образ, отразившийся в
зеркале...
В нем есть нечто, что никакая сила не
может отнять, что нельзя ни заслужить, ни
утратить... он не такой, как все здесь при-
сутствующие... и ни они, ни он сам не в
силах тут ничего изменить, это так — и всё,
он чувствует это теперь «всеми фибрами»
своего существа и знает почему: в его жилах
течет «голубая кровь».

Теперь то, что от него исходит, что ви-

тает вокруг, пронизывая окружающий
воздух, преображает любые поступки, же-
сты, слова тех, кто находится здесь вмес-
те с ним, подобно тому, как меняются
движения людей, оказавшихся вне зем-
ного притяжения, в замкнутом простран-
стве космического корабля.
Вглядитесь в них, вслушайтесь... они
продолжают естественно и непринужден-
но беседовать, словно ничего не произош-
ло... но что-то в них изменилось... как
будто у них обнаружилось некое новое
свойство, никогда раньше не проявляв-
шееся, что-то вроде особого иммунитета,
врожденной невосприимчивости, наподо-
бие той, которая позволяет человеку ра-
ботать, не испытывая дискомфорта, в цехах,
где воздух пропитан вредными испаре-
ниями... Они неуязвимы для излучения,
вызванного соседством «голубой крови».

Но, похоже, один из них такой невос-

приимчивостью не обладает... на него
явно действует... и он начинает тихонь-
ко ерзать... видимо, он тоже «всеми фиб-
рами» чувствует и видит — с каждой
минутой все яснее — цвет собственной
крови... Правда, она не «голубая», но
цвет ее, как принято считать, лучше все-
го гармонирует с голубым... прекрас-
ный, чистый, глубокий цвет, приятный, для
глаз... нужно непременно его показать...
но каким образом?.. Момент не самый
удобный... как прервать этот поток, вве-
сти в него слова, которые должны этот
цвет донести?.. Но под действием волн,
излучаемых «голубой кровью», слова в
нем уже всколыхнулись, они поднима-
ются, теснятся, вот-вот прорвутся нару-
жу... нет, еще секунду, надо сначала
найти... а, вот поворот, где они могут
влиться... «Ничего не могу с собой по-
делать, такой уж у меня склад ума... мо-
жет быть, слишком приземленный...
этакий крестьянский здравый смысл...»
Пусть теперь нужные слова выходят, они
смогут вклиниться на миг, больше им и
не требуется: «Да, знаете ли, у меня в
роду с незапамятных времен по всем ли-
ниям — только крестьянская кровь».

А с этим что вдруг стряслось? В

зоне турбулентности, куда мы попали, он
чувствует себя, кажется, хуже всех... у
него даже изменился голос, появился
какой-то странный выговор, довольно
старомодный, откуда он у него? Раньше
это называлось словом «приблатнен-
ный»... Уж не обнаружил ли и он в себе
нечто, чего прежде не замечал? Может
быть, он вдруг увидел себя на анатоми-
ческой схеме, взглянул на таблицу кро-
вообращения, где отчетливо видны все
его вены и артерии, заполненные кро-
вью мутного, грязного, некрасивого цве-
та... такая кровь ведет прямым ходом
на скамью подсудимых... да, ему не уйти,
это неотвратимо, и вердикт будет ужа-
сен... Что ж, раз так, то лучше уж сразу,
пусть приговор обрушится немедленно
и будет суров, ему совсем не страшно...
Скорее, чего еще ждать, зачем медлить?..
Голос его делается визгливым, слова рас-
хлябанно тянутся, слоги выходят вразва-
лочку, покачиваясь и вихляясь, а в инто-
нациях появилось что-то... ну да, конеч-
но, оно самое... Вы меня слышите? да, я
такой... именно такой, как вы подумали,
и даже еще хуже... чувствуете? это кровь
во мне говорит, и вы это отлично знаете,
а я и не скрываю, наоборот, ведь меня
осудят все равно, что бы я ни сделал...
да я и не пытаюсь смягчить свою участь,
избежать того, что неминуемо обрушива-
ется на тех, у кого кровь такого цвета, как
у меня, вы же прекрасно видите этот цвет,
он подводит таких, как я, под жесточай-
шие санкции... вы уже давно должны
были бы применить их ко мне... вероят-
но, я просто не отдавал себе отчета... но
теперь уж вы наверняка это сделаете, я
вас заставлю... да, немедленно примени-
те их ко мне, и пусть они будут самые
беспощадные, слышите?., вам достаточ-
но произнести одно слово... всем извес-
тное, охватывающее бесчисленное
множество разнообразных проявлений,
оттенков, форм... и вы сейчас волей-не-
волей, на основании цвета крови — это
основание единственное, но его вполне
достаточно, не так ли? — должны с чи-
стой совестью применить его ко мне, как
рано или поздно его применяют ко всем,
в чьих жилах течет такая же кровь... это
слово «вульгарность»...

Да, вульгарность... мало что претит ей

так глубоко, она действительно не пере-
носит вульгарности... Но, слава Богу, к
ней это слово неприменимо... нельзя ска-
зать, чтобы цвет ее крови был уж очень
красив, но она не смотрит на него, да и
кто смотрит? Какое имеет значение цвет,
если ничто в ней его не выдает, и все,
наоборот, воспринимают ее так, как если
бы ее кровь имела восхитительный го-
лубой оттенок?
Наверно, на нее тоже действует из-
лучение «голубой крови», ибо мизинец
ее изгибается чуть больше обычного и
еще сильней оттопыривается, отодвига-
ясь от остальных пальцев, которые бе-
режно держат чашку чая, а губы чуть
дальше вытягиваются, чтобы изящно от-
хлебнуть маленький глоточек... и поче-
му-то особенно мелодичен сейчас ее го-
лос, и очаровательный, очень легкий,
легчайший английский акцент отчетли-
вее звучит в «изысканных», тщательно
подбираемых словах... короче, все, что
сквозит в ее манерах, во всем ее обли-
ке... она не прилагает к этому никаких
усилий, не старается специально... го-
ворит о природной чувствительности, об
утонченности, которые придают ей нео-
тличимое сходство... словом, делают ее
настолько «возвышенной», как если бы ее
кровь была чистейшего голубого цвета...

А вон тот... нет, просто не верится,

да вокруг никто и не верит, настолько
это дико, нелепо... наверно, у него что-то
со зрением, какая-то особая форма даль-
тонизма, о котором он не догадывается,
иначе как объяснить тот факт, что цвет
его крови, такой безобразный, мутный,
крайне неприятный для людей с нор-
мальным зрением, представляется ему чи-
стым, глубоким и чуть ли не более
красивым, чем голубой?.. Он всю жизнь,
сколько себя помнит, воспринимал его
именно так, да и могло ли быть по-дру-
гому, если он родился дальтоником?
Видимо, непоколебимая убежденность
в красоте собственной крови и придает
ему такое достоинство, спокойную уве-
ренность, гордость... наверно, этим объяс-
няется и его непринужденная манера
держаться, чуть небрежная... в ней мож-
но усмотреть даже некоторое высокоме-
рие... словом, во всем его облике, в
выражении глаз, в чертах лицах есть что-
то такое, что принято называть «благо-
родством », « аристократизмом ».
Уж не воображает ли он, будто те, кто
его знает, относят эти определения и на
счет его крови, будто она видится им столь
же прекрасной, как и ему самому, или по
крайней мере такой же «благородной»,
как голубая?
Если бы он знал, сколь глубоко заб-
луждается!.. Неужели он не чувствует, что
мы давно оторвались от земли и в нашем
космическом корабле действуют другие за-
коны?
Ни один внешний признак, даже если
он вполне заслуживает эпитетов «благо-
родный» или «аристократический», не яв-
ляется основанием для их применения ни
к какой иной крови, кроме голубой. Нич-
то не может ни на мгновение заставить
забыть о цвете крови.
В этой новой обстановке слова па-
рят в невесомости, кружат, готовясь в
любой момент опуститься... слова типа
« аристократический »... « вульгарный »...
Кажется, будто воздушные потоки не-
сут каждое из них в определенном на-
правлении, следуя странным законам,
прежде неизвестным... Если проследить
внимательно за их движением, можно
заметить, что их притягивает или, наобо-
рот, отталкивает наличие голубой крови.
Каковы бы ни были манеры, поступ-
ки, к которым должно было бы немед-
ленно устремиться и пристать слово
«вульгарный», голубая кровь не допус-
кает, чтобы оно опустилось рядом или
даже просто приблизилось... зато слово
«аристократический» льнет к ней само и
непринужденно облекает... Любой ак-
цент, жест, манера держаться, есть, оде-
ваться, черты лица, профиль, форма
ноздрей, губ, ушей, пальцев... в общем, не-
возможно перечислить все, к чему голу-
бая к р о в ь м о ж е т п р и в л е ч ь с л о в о
«аристократический» и к чему, при от-
сутствии таковой, мгновенно прилипает
слово «вульгарный».
Отсутствие голубой крови, обладаю-
щей столь удивительными защитными
свойствами, и наличие крови не столь
красивого цвета оказывает на слово
«вульгарный» поистине неотразимое
действие... достаточно, чтобы в уголке
рта, во взгляде, в движении руки, в раз-
резе глаз промелькнуло нечто... нечто
такое... это трудно передать... как сей-
час же, за неимением лучшего, слово «вуль-
гарный», которое всегда наготове, туда
устремляется и прилипает навсегда.

И все только из-за того, что в чьем-то

взгляде... едва ли даже во взгляде... мель-
кнули на миг преданность, благодарность,
готовность служить и вызвали в том, кто
об этом и не думал, особое излучение, рас-
пространившееся здесь, как распростра-
няется везде, где в поле зрения попадает
цвет крови.
X
 «Вы любите путешествовать?» И сра-
зу пространство здесь сужается. Теперь
это ограниченная территория, окружен-
ная рекламными щитами, где яркие цвет-
ные с н и м к и н а г л я н ц е в о й б у м а г е
демонстрируют... что? Что это такое?
«Вы любите путешествовать?»... и в
ответ выкатывается «Да», тоже гладкое и
блестящее... похожее на большое раскра-
шенное яйцо... Оно неуклюже катится и
наконец останавливается: «Да».

Неужели этого мало, чтобы в следую-

щий раз, когда есть риск, что нечто вроде
«Вы любите путешествовать?» может
сюда заявиться, принять заранее все меры
предосторожности ?..
Но вместо этого подобные неприятнос-
ти вызывают здесь лишь сомнения в нор-
мальности, в правильном устройстве здеш-
него пространства, где такая малость... «Вы
любите путешествовать?»... может вызвать
столь капитальные перемены, так напугать,
насторожить, заставить обороняться.
«Вы любите путешествовать?»... Оста-
новите первого встречного, любого «нормаль-
ного» человека, по которому не плачет
психиатрическая лечебница, и спросите: «Что
вы испытываете, когда вам задают подобный
вопрос? Скажите, только честно, какие чув-
ства он у вас вызывает?..» Но здесь никогда
не хватит решимости вызвать в чьих-то гла-
зах выражение растерянности, мгновенную
тень тревоги на чьем-то лице, перед тем как
появятся слова: «Но люди довольно часто
задают этот вопрос. Что тут такого? Вопрос
как вопрос, самый обыкновенный...»
И придется срочно исправлять положе-
ние, брать назад «Что вы испытываете?» и
высылать взамен: «Да, конечно, вы совершенно
правы, у меня он тоже не вызывает никаких
чувств, сам не знаю, почему я спросил», а это
дурацкое «Что вы испытываете?» посадить
под надежный замок, чтобы не вырвалось,
иначе сюда тут же придут, начнут вынюхи-
вать и выспрашивать, откуда эти странные
звуки, похожие на стоны, на сдавленные кри-
ки?.. Почему вы звали на помощь? В чем
дело? Что здесь стряслось?
Нет-нет, все в порядке, никто на по-
мощь не звал... ложная тревога... Здесь
тоже «Вы любите путешествовать?» не
вызвало никакого переполоха, ничего не
случилось... Здесь тоже «Вы любите пу-
тешествовать?» прошло как по маслу.

Итак, вопрос «Вы любите путешество-

вать?» и все его последствия, которые он
мог вызвать только здесь и нигде боль-
ше, забылись, изгладились... и ничему не
научили.
И вот перед одним из тех, кто задает или
способен задать — почему бы и нет? что тут
такого? — этот считающийся обычным по-
всюду, да и здесь тоже, помилуйте, что вы
вообразили?., и вполне безобидный вопрос:
«Вы любите путешествовать?» — появля-
ется сейчас без малейшей опаски, свободно,
как в самой благоприятной атмосфере, такой
же атмосфере, как здесь, и спокойно себя
демонстрирует... «Этот его жест... при суро-
вом, как всегда, выражении лица, при нахму-
ренных бровях... это движение руки, которая
тянулась ко мне словно против воли, касалась
моей щеки, дергала за ухо, трепала за плечо...
Было что-то невероятно трогательное в том,
как он это делал, словно изо всех сил сдер-
живая переполнявшую его любовь, одобре-
ние, не позволяя им выплеснуться... Потом
рука опускалась в карман, извлекала конфе-
ты и мелочь и торопливо, неловко совала в
мою детскую руку».

«Откуда взялся этот человек? Кто он

такой? Где вы его нашли?» — «А вам
он разве незнаком?» — «Нет, я не знаю
его, он нездешний». — «Как нездешний?
Вы же сами нам его выдали». — «Я?..»
— «Конечно. Дали подробное описание,
особые приметы... составили фоторобот,
чтобы каждый мог сразу узнать: это Су-
ровый Добряк. Ошибиться невозможно...
это, несомненно, он, и не говорите, будто,
описывая его...» — «Но я никогда его
не описывал. Я бы и не сумел. Его опи-
сать невозможно». — «Ну как же, а этот
характерный жест, рука, которая щиплет
за щеку, дергает за ухо? Так любил де-
лать Наполеон... но про него мы и не
подумали... и эта застенчивая щедрость,
тем более ценная и так глубоко трогаю-
щая... были и другие приметы... словом,
это он и никто другой, такой, каким вы
нам его передали... Суровый Добряк... и
не отрекайтесь, он великолепно вам удал-
ся, он просто чудо...»

И вот их уже целая череда, они про-

ходят один за другим, прогуливаются...
Посмотрите внимательно, вы же их прекрасно
знаете, они пришли от вас, они ваши... Вот
Укрощенная Строптивица. Идеальная Пара.
Великий Гений. Роковая Женщина. Поэт-
романтик. Элегантные всадники в костюмах
прошлого века с прелестных английских гра-
вюр, где они безукоризненно сидят на вели-
колепных породистых лошадях... Нет, вы что-
то путаете, здесь никогда не было ничего
похожего... они пришли не отсюда, они при-
шли от вас... Разве можно было предполо-
жить, что из этого... из какой-то одной
черточки, одного-единсгвенного жеста, взгляда,
который почему-то внезапно возник, вы сде-
лаете... Ах, да что теперь сетовать, возму-
щаться, когда выдал сам, не задумываясь о
том, с кем имеешь дело, эти маленькие живые
частицы...

Надо было себя сдержать, обуздать, не

позволять себе увлечься... но обаяние, ис-
ходившее от всего этого, было столь вели-
ко, что хотелось непременно передать,
донести вопреки всему, как бы преодоле-
вая сопротивление, чтобы они приняли это,
признали... собрать все впечатления, не ску-
пясь на подробности, на мельчайшие штри-
хи, ринуться очертя голову, забыв об
опасности, игнорируя ее, и налететь в ре-
зультате на то, что должно было неиз-
бежно там оказаться... Суровый Добряк.
Роковая Женщина. Поэт-романтик. Всад-
ники с английских гравюр.

Да, вот откуда это пришло, теперь все

понятно, это пришло от них, возникло от их
сопротивления, нежелания... им не нужно
было все это очарование, милые подроб-
ности, они не хотели, чтобы, попав к ним,
это источало в них смутное, нечистое вос-
хищение, в котором опасливо шевелится
что-то вроде зависти, ревнивой досады...
поэтому они создали и доставили сюда...
это называется «что хотел, то и получил»...
видите, кто у вас тут бывает, кого мы у вас
встретили... Сурового Добряка. Роковую
Женщину. Поэта-романтика.

Словно после шока, после несчастного

случая приходишь в себя и видишь сочув-
ственные лица, участливо склонившиеся...
«Вы, кажется, удивлены. Вы их не узнае-
те? Но разве вы не этого хотели? Мы
ведь только повиновались вам, мы очаро-
ваны, покорены, мы полностью во власти
их обаяния, как же иначе? Вот, возвраща-
ем вам их такими, какими можем, это не
должно быть для вас неожиданностью...
Мы старались как могли. Не угодили?
Что поделаешь! Уж как умеем... Вы от-
казываетесь их принять? Но вы обяза-
ны... Им, конечно, не хватает изысканности,
утонченности, но... вы должны были пред-
видеть... это все, что мы в состоянии вам
предложить... Как говорится, самая кра-
сивая девушка в мире не может дать боль-
ше того, что имеет».
XI
 «Вы иногда так странно говорите, употреб-
ляете такие необычные выражения, слова...»
— «Да? Мне казалось, я говорю, как все
люди...» — «Но ведь человек сам себя не
слышит». — «Да, конечно. Я-то уж точно
никогда не замечал за собой... Но что вы
имеете в виду? Какие-такие слова, выраже-
ния?» — «Ну, например, слово "ты"... Вы что-
то рассказываете о себе и сначала говорите "я",
как положено: "Я сегодня сделал то-то и то-
то", а потом вдруг, вместо "я", начинаете гово-
рить "ты"... это довольно странно...»
Они обшаривают, прощупывают... вез-
де сплошное ковровое покрытие... и вдруг
они находят след разреза... там, где должно
было вновь появиться «я», они заметили
«ты» и начинают тихонько простукивать
стену... звук не везде одинаковый, значит,
тут полое место, скорее всего, тайник или
дверца... им любопытно, хочется заглянуть...
Да, именно оттуда и выскальзывает «ты»...
Никто никогда не признавался, что видит
это, люди так тактичны, осторожны, боятся
показать и даже дать понять, что замечают
кое-какие признаки... тембр голоса, тон, осо-
бые интонации... ведь за всем этим может
обнаружиться потайной ход, ведущий далеко,
очень далеко, Бог знает куда... зачем испы-
тывать судьбу и в него углубляться? Но сей-
час это «ты», заменившее «я», выдает лишь
существование небольшой скрытой ниши,
ящичка, и им вполне можно его показать...
будет даже забавно покопаться в нем вместе
с ними... «Да, вы правы, это, наверно, действи-
тельно странно, когда "я" вдруг меняется на
"ты"... Для меня это не то чтобы новость, я
знаю, что иногда так говорю... Но какой случай
вы имеете в виду конкретно?» — «Ну, на-
пример, рассказывая о том, как вы старае-
тесь найти, добиться... вы сказали: "Я думаю
только об этом, теряю сон, словно речь идет о
жизни и смерти, а потом, если совсем ничего
не получается, ты в конце концов бросаешь,
но через некоторое время опять за это при-
нимаешься, начинаешь все сначала". Речь шла
только о вас, вы говорили исключительно о
себе, и вдруг ни с того ни с сего...» — «Но,
по-моему, ничего особенного тут нет. Люди
довольно часто так говорят, и никто не обра-
щает внимания... Когда "я" не хочет привле-
кать к себе излишнее внимание, выглядеть
чересчур назойливым... Когда, смущенное тем,
что так выделяет себя и выставляет напоказ,
"я" хочет отойти в тень, то появляется второе
лицо, чтобы прикрыть его, обезличить, дать
возможность смешаться с другими, стать од-
ним из них, спрятаться за их спиной... разве
не все мы одинаковы? Ведь с каждым быва-
ет, что падаешь духом, а через некоторое вре-
мя начинаешь все сначала, правда?.. Это
обобщенное "ты" только подразумевается,
чтобы разделить свое состояние с другими,
чтобы они "не остались в стороне"»... Но
эти громоздкие объяснения их явно не убеж-
дают... «Вы так не считаете? Но ведь это
же лежит на поверхности... Может быть, при-
чина в известной щепетильности...» Нет, «ще-
петильность», хотя они прекрасно понимают,
что это такое, их не удовлетворяет, равно как
и «скромность»...
Они унесут с собой это «ты», подвергнут
тщательному анализу с помощью имеющих-
ся у них реактивов, поместят в набор образ-
цов, добытых здесь... богатая коллекция...
Интересно, что еще они могут отсюда взять?
«А что еще я говорю странного?»
Они молчат, им нужно справиться в сво-
ем журнале, заглянуть в записи... «Вот...
Вы иногда употребляете мужской род, когда
по смыслу требуется женский... Например,
вы рассказывали про вашу близкую род-
ственницу и привели свои собственные
слова, когда в ответ на что-то вы ей сказа-
ли: "Ну какой же ты у нас глупый!"» — «А,
да! Да, я мог так сказать... Ну какой же ты
глупый!.. Это наша старая семейная тра-
диция, я помню еще с детства... Слово "глу-
пый" у нас не считалось обидным в отличие
от "глупая"... У нас было так принято, хотя
мы никогда специально не договаривались,
во всяком случае я такого не помню. У нас
были слова, на которые никто не обижал-
ся. Например, "прохвост"... "Прохвост"
можно было употребить только в мужском
роде и, разумеется, сказать определенным
тоном...» Они кивают, улыбаются... «Да уж,
"прохвост" в женском роде...»
Похоже, они довольны столь очевидной
готовностью к сотрудничеству... Так па-
циент, читая буквы в таблице у окулиста,
старается отвечать как можно точнее, доб-
росовестнее, чтобы не исказить картину и
помочь врачу поставить верный диагноз.
«А еще, раз уж вы спрашиваете...» — «О
да, мне страшно интересно!» — «Иногда вы
говорите... такого мы действительно больше
ни от кого не слышали... вы говорите: "Я
расскажу это в стиле..." и дальше какое-то
английское слово...» — «А, да, "Джингль"...
"Я расскажу в стиле Джингля"... Это у меня
от отца...» — «Ваш отец был англича-
нин?» — «Нет, но он очень любил в молодо-
сти "Записки Пиквикского клуба" и даже
читал нам иногда вслух... Там действует не-
кий мистер Джингль, его речь напоминает
телеграфный стиль... Конечно, правильнее
было бы говорить: "Я расскажу в телеграф-
ном стиле"... но у меня так и осталось на-
всегда выражение "в стиле Джингля"... Когда
торопишься, нет времени на долгие разгово-
ры... "Изложи в стиле Джингля"... "Я рас-
скажу в стиле Джингля"... Но при вас... Как
же этот "Джингль" у меня проскочил? Не-
удивительно, что вам показалось странным...
А я и не замечал... Вот что значит не слы-
шать себя... Но не слышать настолько... Даже
делается страшновато...»
Эти слова падают и тонут в глубоком
молчании. Никаких ободряющих протес-
тов в ответ.

Потом вдруг: «Кто — он? О ком вы

говорите? Вот вам, пожалуйста, еще один
прекрасный пример». На сей раз тон их
звучит раздраженно, почти грубо... Такая
покладистость, готовность выложить им вещи,
которые иначе остались бы похоронены...
не очень глубоко, правда, но все-таки они
были специально ради них извлечены и по-
слушно положены к их ногам... Это прида-
ло им уверенности, они почувствовали свою
силу... И, видимо, сочли, что пора навести
здесь порядок... положить конец безалабер-
ности, небрежности... это в конце концов
становится... да не становится, а есть прояв-
ление неуважения... «Кто — он? Кто такой
этот "он", о котором вы говорите?»
Они прекрасно знают, кто имеется в виду,
но хотят, чтобы здесь тоже соблюдались правила,
принятые повсюду... «Кто «он»? — «Да тот
человек, о котором я только что говорил...» —
«Но вы ведь говорили не только о нем, как же
догадаться? Вы часто говорите "он", или "она",
или "они", как будто все должны знать, о ком
идет речь». — «Да, видимо, это еще одна из
моих странностей... Просто у меня дурацкая
привычка — считать, что вы здесь как дома,
что мы с вами "в одной стихии", что мы "ва-
римся в одном котле"... это, конечно, нелепо...
сам не знаю, почему у меня такое ощущение, оно
ложное... мне все время кажется, будто люди, о
которых я говорю, присутствуют в вашем поле
зрения точно так же, как и в моем... во всяком
случае какие-то их проявления... поэтому и не-
зачем каждый раз повторять имена...»— «Так
вот оно что!.. А нам, наоборот, казалось, что вы
говорите как бы сами с собой... просто забы-
ваете о нашем присутствии или не считаете
нужным принимать его в расчет...
Такое же впечатление на нас произво-
дит, когда вы вдруг перескакиваете с пято-
го на десятое, что случается довольно часто...
мы, конечно, привыкли, но иногда это все-
таки задевает...» — «А, эти перескакива-
ния... да, верно, мне уже говорили... Я иногда
и сам замечаю... наверно, это должно очень
раздражать... Надо последить за собой...
но обычно я спохватываюсь только потом
или если мне укажут... иногда над этим по-
смеиваются... Но тут я не всегда могу...»

Они стекаются отовсюду... нескончае-

мыми потоками... безмолвные неприкаян-
ные души, нуждающиеся в словах, чтобы
обрести плоть и заявить о себе, оборвав нить
разговора, который спокойно, на законных
основаниях, ведется здесь, в центре. Они
ждут удобного случая, чтобы вторгнуться, и
временами начинают терять терпение... но
ничего не поделаешь, впускать их нельзя,
ибо это «посторонние вещи» и, следовательно,
должны оставаться в стороне.
 Но вот в цепи разговора возникает се-
кундная заминка... как бы крохотный раз-
рыв, куда «посторонняя вещь» могла бы
вклиниться... она изнемогает, ей просто
необходимо прорваться, и вот приходят слова,
твердые, сильные, весомые... «Это так
страшно... не знаю, видели ли вы... Об этом
недостаточно говорят, недостаточно кри-
чат... Чтобы такое происходило в наше
время и в таких масштабах... Я вчера ви-
дел репортаж, это что-то невероятное...»
Очень удивленные, они рассматривают то,
что вдруг явилось сюда: это действительно
«посторонняя вещь», что называется, «ни к
селу ни к городу»... из совершенно иного круга
тем... однако посторонняя или нет, но ее нельзя
просто так отбросить, не нарушив прили-
чий... момент почтительного, сокрушенного
молчания выдержан, издалека призваны сло-
ва, выражающие понимание, сострадание... «Да,
ужасно... К сожалению...» Затем, при усер-
дной помощи всех здешних сил, слова, закон-
но принадлежащие к прежнему кругу,
возвращаются, цепь восстанавливается...
 И вдруг на территории, прилегающей к
кругу беседы, там, где непрерывно толпятся,
появляются и исчезают бессловесные «по-
сторонние», которые не могут, не смеют всту-
пить в этот круг, поднимается ветер... все
куда-то летит, кружится... На том месте,
где эта вещь всегда лежала, образовалась
пустота... зияющий провал в небытие... как
предвестье грядущего полного разрушения,
неотвратимого конца... но нет, может быть,
пока еще нет, слова спешат со всех сторон,
чтобы позвать на помощь, остановить их уже
нельзя, можно лишь попытаться быстро под-
готовить их появление, придать им хоть сколь-
ко-нибудь приличный вид... «Простите, что
перебиваю, это, конечно, нелепо, но мне ни с
того ни с сего вдруг вспомнилось, сам не
знаю почему...» Однако слова, которые дол-
жны были за этим последовать, почему-то
оробели, не решились вторгнуться, они от-
ступают, прячутся... в механизме разговора
что-то заклинилось... он движется еле-еле,
вот-вот совсем остановится... допустить этого
нельзя... спешно прибывают другие слова,
чтобы исправить поломку и снова запус-
тить... «Впрочем, нет, не знаю, что на меня
нашло, прошу прощения... Так вот, возвра-
щаясь к тому, о чем мы говорили... да, конеч-
но, я совершенно с вами согласен, хотя
необходимо учесть...»
Но позади все вдруг снова приходит в
движение, новый порыв ветра, еще более
сильный, чем раньше, подхватывает стопки
бумаг... хлопают, открываясь, выдвижные
ящики... ничего, сейчас все уляжется, пусто-
та будет заполнена... вот он, этот большой
коричневый конверт... он здесь, на месте...
но нет, его уже нет, он летит, падает в корзи-
ну для бумаг, чья-то рука берет корзину и
вытряхивает в контейнер... контейнер уво-
зят, письмо пропало навсегда... невозможно
удержать крик... «Я потерял... я только что
про это вспомнил... и не знаю, как теперь...»
Но вот сквозь брешь, пробитую криком бед-
ствия, приходит помощь... «Вы же можете
написать туда, объяснить, у них наверняка
есть дубликат, они вам вышлют...» — «Да,
вы думаете? Вы знаете такие случаи? О,
спасибо большое... И извините, что перебил,
влез ни к селу ни к городу...»
 И вот опять... они растеряны, озадачены...
им непонятно... Откуда? Каким образом это
явилось? Как прошло положенный много-
ступенчатый контроль? Они некоторое вре-
мя рассматривают... «Это очаровательно, нет,
правда, очень поэтично»... Но слова «поэтично»,
даже сказанного таким тоном, им явно мало,
чтобы дать в полной мере почувствовать их
осуждение, их презрительное отношение к
подобному нарушению приличий, бесцеремон-
ности, странному поведению, требующему все-
таки каких-то объяснений, оправданий... «Но
почему именно сейчас? Речь шла о недавних
манифестациях... о последних опросах об-
щественного мнения... Какая тут связь? С
чего вдруг?» — «Мне просто вспомнилось
моя поездка... сам не знаю почему... я ее
часто вспоминаю... это было так удивитель-
но, так прекрасно... маленькие старинные пло-
щади, дома, поразительно сохранившиеся,
неповрежденные...» Голос, произносящий это,
наверняка звучит «проникновенно», взволно-
ванно, тон мечтательный, вдохновенный, слова
возникают легко, будто отсветы огонька, ко-
торый вдруг где-то зажегся... или будто они
струятся из внезапно забившего источника...
Но то, что им удается нарисовать, выглядит
так банально, так заурядно... какие-то без-
вкусные картинки... «В общем, это, конечно,
глупо... но я внимательно слушал, не упустил
ничего, вы же знаете, как меня это заботит,
беспокоит, как внимательно я слежу за всем
этим... Довольно забавное ощущение, вы не
находите, когда вдруг словно раздваиваешься,
существуешь одновременно как бы в двух раз-
ных плоскостях... Вы не находите?» Нет. Их
молчание ясно дает понять: они не находят.

Похоже, все эти «посторонние», кото-

рые бродят вокруг да около по внешней
галерее в ожидании подходящего момента,
как-то чересчур осмелели и, вооружившись
словами, начали совершать набеги, вторга-
ясь в разговор когда вздумается и нару-
шая его ход где придется... Сейчас, например,
они сочли, что он стоит на месте, не идет,
движется уже в который раз по одному и
тому же кругу... и вот один из «посторон-
них» вдруг бросается вперед, берет на себя
управление, за ним устремляются осталь-
ные и, как бандиты, справедливо объявлен-
ные вне закона, как настоящие налетчики,
каковыми они и являются, захватывают
состав и переводят его на другие рельсы.
После минутного замешательства, ос-
тановки... что происходит? куда мы по-
вернули?.. разговор снова постепенно
набирает ход... незнакомый маршрут ле-
жит через такие области, куда до сих пор...
это же так пошло, вульгарно... Из злачных
мест, где неловко встретить... быть заме-
ченным... где мы прежде бывали тайно,
избегая слов, которые могли бы нас вы-
дать... это потихоньку переносится сюда
и уже красуется на виду у всех, как самый
что ни на есть приличный и респекта-
бельный предмет разговора, явившийся к
тому же как нельзя более кстати... Бесе-
да оживляется, слова возбужденно тес-
нятся, торопятся, обгоняют друг друга...
«Нет, но самое фантастическое, что он не
был ее любовником... Непонятно, как она
могла отвергнуть... Вы читали, какое она
сделала заявление?» — «Просто неве-
роятно! Неужели так и сказала?»— «Да-
да, совершенно точно, я тоже слушал...»
Но это случай редкий, почти исключи-
тельный... вторжение ни к селу ни к го-
роду «посторонних вещей» не часто
оказывается столь благотворным.

«Морока, прочь!» — прорвалось вдруг

резко, агрессивно... «Что? О чем вы? Ка-
кая связь?..» Определенно, «посторонние»
совсем распоясались, не считаются ни с
чем, особенно это «Морока, прочь!», выс-
кочившее, когда слово «Марокко» в проч-
ной связке с остальными мирно шло своей
дорогой, абсолютно уместное в этом раз-
говоре, одно из его самых крепких и не-
обходимых звеньев... «Марокко» было
схвачено, похищено, ход беседы нарушил-
ся, она остановилась... а потом свернула в
сторону, приняв новое направление, и ус-
тремилась на помощь «Марокко», пытаясь
вырвать его из рук похитителей... «По-
слушайте, речь шла о Марокко, о государ-
стве в Северной Африке, Ма-рок-ко...»
Но все тщетно, «Марокко» по-прежнему
томится в плену... Его лишили смысла и
прицепили к «прочь», придав новый смысл,
несуразный, озадачивающий, сделавший его
неузнаваемым... В первом слоге на месте «а»
появилось «о», от двух «к» осталось только
одно, исчезла красивая заглавная буква... «Да
не "морока", а "Марокко", "морока" тут совер-
шенно ни при чем, речь шла о "Марокко"»...
Но освободить его не удается никак... При-
дется смириться, оно потеряно безвозврат-
но... «Марокко», такое полезное,
респектабельное слово, всегда окруженное
словами своего круга, стало жертвой разбой-
ного нападения... «Посторонние» его захва-
тили и превратили в такого же отщепенца,
как они сами... даже хуже, в отчаянного скан-
далиста, к тому же буйно помешанного!

Но стоит ли продолжать, перебирать

все случаи, искать... Можно заблудиться
во всех этих дебрях между разными се-
лами и городами.
XII
 А, так вот в чем дело! Но разве можно
было догадаться, даже предположить...
пока они сами не пришли и не созна-
лись... хотя, почему, собственно, «созна-
лись»?.. Им не в чем сознаваться, они
вовсе не считают себя виноватыми, их
просто подвела чрезмерная чувствитель-
ность, отзывчивость на чужую боль, ост-
рое с о с т р а д а н и е , они так г л у б о к о
переживали, мысленно были рядом... Дол-
жно было пройти время, прежде чем они
смогли... И вообще, они не знали, имеет ли
их присутствие какой-то смысл...
Они ведь не настолько самонадеянны,
чтобы вообразить, будто им под силу, пусть
даже ненадолго, прогнать, потеснить то, что
на глазах у всех без спросу ворвалось сюда,
все оккупировало, безраздельно воцари-
лось... то, что они даже смели назвать по
имени: Несчастье...
Однако оно имело все основания так
называться и было достойно этого, дос-
тойнее, чем многое другое. Чище. Под-
линнее. Не шло ни в какое сравнение с
прочими «несчастьями»... незаконно
присвоившими это имя, которым часто
называют страдания, мучительные, конечно,
но далеко не столь чистые, мутноватые...
тот, на кого они обрушились, предпочи-
тает их скрывать... если он неосмотритель-
но позволит себе их продемонстрировать
да еще назовет благородным словом «Не-
счастье», то рискует вызвать прилив чего-
то столь же мутного и нечистого... липкую,
унизительную жалость.

Но, в отличие от них, здешнее Несчас-

тье недавно было публично признано и
смело вывесило свои флаги... траурные
повязки, вуали, черные ленты и галсту-
ки... в течение положенного времени, стро-
го отмеренного, оно занимало высокий ранг,
обязывавший всех, кто находился от него
в непосредственной близости, соблюдать
установленные этикетом правила, надеж-
ные и всем известные... достаточно было
просто их исполнять...
Сейчас все внешние знаки Несчастья
уже убраны, ордена и парадная унифор-
ма сняты, оно может теперь появляться
инкогнито где угодно, когда угодно, в са-
мом обычном платье... может уйти в под-
полье, продолжать там жить тайной
жизнью, и никогда неизвестно, где оно
затаилось... там, где меньше всего ожи-
даешь... Достаточно пустяка... но како-
го именно? как угадать?., чтобы оно
вдруг себя обнаружило... какой-нибудь
тревожный блик... тень... Ни минуты не
чувствуешь себя в безопасности, прихо-
дится все время быть начеку... непонят-
но, как с ним обходиться, как «себя
держать»...

Но они напрасно боятся... Несчастье

не оставило здесь следов, которые могли
бы причинить им хоть малейшее беспо-
койство. Их появление прогнало его очень
далеко, гораздо дальше, чем находится опас-
ная галерея, где бродит все, что норовит
ворваться и только ждет подходящего мо-
мента... Пока они здесь, для него подхо-
дящего момента не будет.
Стоило им появиться, как все входы
и выходы распахнулись настежь, чтобы
с любой стороны, неважно откуда, мог
влиться, все освежить живительный, бод-
рящий воздух... «Ах, это надо обяза-
тельно посмотреть... удивительный
спектакль... потрясающее обновление...
никто до сих пор не решался так пре-
образить... Вообще-то я, за редчайшим
исключением, не люблю слушать оперу в
театре, но тут было просто какое-то
чудо... чистое счастье...» — «Да-да...»
Они произносят это почти механичес-
ки... словно хотят поскорее отогнать от
себя, отмести... у них такой рассеянный
вид, будто на них надвигается, смутно
проступая... да, ясно, это оно, Несчас-
тье... оно совсем близко... оно здесь, пре-
одолело все расстояния, все преграды...
Наверно, это слово «Счастье», вдруг
вставшее во весь рост, вызвало его... не-
даром говорят, что противоположности
сходятся... Или, может быть, по созву-
чию... Нет, что за ерунда!.. Это они его
вызвали, это они вернули его сюда... Уви-
дев здесь Счастье, да еще расположив-
шееся как дома, бесстыдно выставленное
напоказ, они поняли, как бесцеремонно,
как жестоко обошлись здесь с Несчас-
тьем: оно изгнано, свергнуто, вычеркну-
то из памяти и заточено в подземелье...
Ничего, они его освободят, вернут, вос-
становят в правах... их равнодушное, пре-
небрежительное « Д а - д а » решительно
отвергло, пресекло всякие оперы, пение,
танцы, все это неподобающее легкомыс-
лие, которое, если решительно не вме-
шаться, способно превратить это место в
увеселительное заведение... Очистив по-
мещение с помощью «Да-да», они на-
полнили его молчанием... глубоким
молчанием, долгим и скорбным, чтобы
принять Несчастье с подобающими ему
почестями... и вот оно... приближается...
вернулось...
Но слово «Несчастье» уже не охва-
тывает того, что сейчас заполняет здесь
все пространство... Но что значит «все»,
когда у этого пространства не существу-
ет границ...

«Похоже, это еще невероятнее, чем

нам сообщают... Т а м все настолько...
Просто уму непостижимо...» Р а з в е мо-
гут они не поддержать такое мужество,
самоотверженность... такое усердие в со-
оружении здесь защитной стены... все
выше, все толще... они добывают самые
прочные, герметичные материалы... со-
бирают их всюду, неважно где... катаст-
рофы, землетрясения, наводнения, голод,
массовые убийства, войны, скандалы, кра-
соты природы, путешествия, приключе-
ния, опасные экспедиции в
неисследованные районы... они хвата-
ют, тащут все подряд и доставляют сюда,
на строительство укрепления, которое
должно защитить их от того, что грозит
сюда проникнуть и их потревожить...
они без устали ищут, трудятся, не жалея
сил, готовы отдать абсолютно все, лишь
бы то, что там, за стеной... они чувству-
ют, как оно наваливается, давит... Н е -
счастье... ч т о б ы оно н е с м о г л о
подточить, разрушить... нет, вот надеж-
ный, проверенный вид цемента... «Я как
раз собирался вам рассказать, это нео-
бычайно важно... переворачивает все наши
представления, опрокидывает предрассуд-
ки...» Но зачем же так надрываться?..
Это же неравный бой, утомительный для
всех... Ведь им наверняка известно, что,
как только они отсюда выйдут, Несчас-
тье мгновенно превратит все эти велико-
лепные фортификации в груду обломков.

Ни тени того, что так их пугает, ника-

ких знаков или следов Несчастья здесь
на сей раз действительно нет... Сейчас
здесь, как случается порой везде, все уст-
ремлено к тому, что было с силой забро-
шено сюда снаружи и сразу заняло
главное место... Это какой-то незнако-
мый предмет, довольно странный... И они
пришли как раз вовремя, может быть, они
помогут его поднять, правильно поставить,
рассмотреть... «Поразительно, правда? Вы
что-нибудь слышали? Что вы об этом ду-
маете?» — «Да, в самом деле что-то не-
понятное...»
Но как же так получается? Даже те-
перь, даже в такой момент, они опять уви-
дели Несчастье, они видят его постоянно,
чувствуют его присутствие во всем... из-
за этого в их ответ проникает, просачива-
ется как бы некоторая неуверенность, едва
уловимое сомнение...
Т о , что им было показано, разверну-
то перед ними, они приняли за разрисо-
ванный холст, которым его прикрыли,
заслонили, чтобы получше спрятать, но
их не обманешь, оно там, хотя и надеж-
но скрыто... конечно же, это оно, Н е -
счастье, тихо ворочается и легонько
шевелит холст...
Но они ни в коем случае не должны
этого показывать, позволить заподоз-
рить... надо всячески делать вид, будто
они рассматривают необычайно внима-
тельно, с живейшим любопытством не-
что подлинное, прочное, монолитное... где
ничто не наводит на мысль о разрисо-
ванном холсте, о покрове, который колы-
шется, вздымается... нужно тщательно
себя контролировать, ни один мускул не
должен дрогнуть, чтобы не нанести удар,
нестерпимый, жестокий, по столь порази-
тельной выдержке, безупречному чувству
собственного достоинства.

Как пузырьки воздуха поднимаются

со дна аквариума и тихо лопаются на
поверхности, так здесь, над тем, что сюда
недавно принесли и оставили, времена-
ми поднимается беззвучный смех... Но
вот они вошли, и аквариум сразу превра-
тился в открытое пространство, полное
воздуха и света, сейчас здесь громко за-
звучит их смех и заплещут, покатятся ши-
рокие волны веселья... «Вы ведь любите
анекдоты? Сейчас я вам расскажу один
очень хороший, остановите меня, если
знаете... Про японского журналиста...
Нет, не знаете?.. Вам наверняка понра-
вится... Я хохочу в голос, когда вспоми-
наю... Т а к вот, приезжает японский
журналист в Пекин брать интервью у...»
Звучит их смех... «Хороший анекдот,
правда? По-моему, один из самых смеш-
ных... Глупо, конечно, но я каждый раз
не могу удержаться и смеюсь до слез...
вот, видите, и теперь тоже...»
Они смотрят на слезы, которые текут
от смеха, льются по щекам, и находят, что
это слишком... слишком много слез... зна-
чит, где-то там переполнился резервуар,
и когда его на секунду открыли, оттуда
хлынул целый поток, где к слезам от сме-
ха примешиваются слезы от... если бы
можно было обмакнуть в них палец и
попробовать на язык, то у них оказался
бы вкус... они знают какой... да, сомне-
ния нет... это горькие слезы.
К тому же смех звучит так громко...
Не слишком ли громко он звучит?., це-
лые водопады раскатистого хохота... мо-
жет быть, это смех «нервный», из тех, что
иногда можно услышать во время траги-
ческих происшествий, катастроф?
«Тогда японец спрашивает с наивным
видом...» они слушают, не отводя глаз,
слегка тревожных, напряженных... одно
неверное движение, секундная заминка
— и акробат, балансирующий над без-
дной, потеряет опору, сорвется, рухнет
вниз, прямо туда, где его поджидает...
Несчастье... они это видят... Миг не-
уверенности... но нет, он удержался...
«Японец спрашивает: "А вы никогда не
думали..."» Ах, какой великолепный воз-
душный гимнаст, как непринужденно он
держится на трапеции и раскачивает-
ся... «И тут японец говорит: "А вы не
пробовали..."» Какое облегчение видеть
его таким спокойным, в полной безо-
пасности... «Почему бы вам не попробо-
вать дустом?» — «Ха-ха-ха, отличный
анекдот, можно действительно умереть со
смеху...»
Но что им пришлось испытать... какие
неприятные мгновения...
 Выйдя отсюда, они будут думать, что
оставляют здесь клоуна, грустного, как все
клоуны на свете... они станут представ-
лять себе, как, исполнив свой номер, он в
одиночестве разгримировывается... сти-
рает со щек румяна, на которых слезы
оставили извилистые дорожки, глубокие
разводы...

Опираясь на подлокотники кресел, они

приподнимаются, собираются встать... но
нет, пока еще нет, они снова усаживают-
ся... Однако сейчас как раз тот самый
момент, когда в любом другом месте... в
другом, но не здесь... у них не хватает
духу бросить его, чтобы он снова не про-
валился в ту черную зыбкую трясину,, от-
куда им с таким трудом удалось его
вытащить и некоторое время продержать
на поверхности, на этой земле, изобилу-
ющей самыми разнообразными несчас-
тьями, но несчастьями локальными,
разбросанными по каким-то отдельным
местам, не мешающими им всегда иметь
под ногами твердую почву, надежную, хо-
рошо утрамбованную...
Но осторожно, он может заметить, что
его боятся оставлять одного, и это будет
для него непереносимо... ведь именно
ради того, чтобы избежать подобных си-
туаций, чтобы выглядеть так, будто он
тоже стоит на твердой почве, он употре-
бил столько усилий... неимоверных уси-
лий... Может быть, он так устал от этого,
что только и ждет, когда же его наконец
оставят одного и можно будет дать себе
волю, погрузиться в то, что стало теперь
его стихией, единственной, где он в со-
стоянии жить...
И однако ждать, тянуть, засиживаться...
какой смысл?., это называется «отступать
перед прыжком»... И они больше не от-
ступают, они прыгают... «Боже мой, да ведь,
наверно, уже поздно? Ох, вы знаете, кото-
рый час? Мы и не заметили, как время
прошло... Нам давно пора двигаться...»

Когда они уже удаляются, им кажется,

будто нечто исходит от него, от его взгляда,
голоса, руки, протянутой для пожатия...
нерешительный, застенчивый зов, робкий
сигнал бедствия... Что-то тянется от него
без его ведома... какие-то клейкие нити,
которые опутывают, затягивают, прили-
пают... они их стряхивают, счищают, трут,
отошло или нет? Небольшой след все-
таки остался, вот тут пятнышко, совсем
крохотное, его и не видно, если не знать,
но оно тоже постепенно сойдет, ничего
не будет заметно.

«Смерть»... они вдруг словно спотк-

нулись, зашатались, потеряли равновесие
и, пытаясь удержаться на ногах, стали су-
дорожно искать, за что ухватиться... Т а -
кой порыв ураганного ветра, взрывная
волна такой силы возникли, судя по всему,
от этого слова, которое бросил сюда один
из них... «Смерть»... да, больше ничто не
могло оказаться причиной... «Смерть»...
однако, пока они не пришли сюда, это сло-
во было здесь в ходу и ни разу не вызы-
вало подобных последствий... слово как
слово, им здесь пользуются как в любом
другом месте... Но они ни на миг не могут
забыть, что находятся не в другом мес-
те... Здесь это слово... к чему бы оно ни
относилось, в каком бы безобидном смыс-
ле ни употреблялось... они знают, что здесь
никогда, ни при каких обстоятельствах...
кто же не знает, что в доме повешенного
не говорят о веревке...
«Смерть»... повсюду это слово являет-
ся таким же расхожим и привычным, как
«веревка», но если его произнести здесь,
оно сразу напоминает о том, где они нахо-
дятся, в точности как слово «веревка», если
оно прозвучит в доме повешенного.

«Смерть»... удивленные, шокирован-

ные, они смотрят с жалостью на растяпу,
который вдруг... но как он мог? он ведь
наверняка не нарочно... Видимо, с той
минуты, как он сюда попал, это слово
все время маячило перед ним, он не мог
отвести от него глаз... «Смерть»... это-
го слова надо избегать любой ценой...
Т а к начинающий велосипедист обяза-
тельно врезается в препятствие, которое
все советуют ему обогнуть и на которое
он сам изо всех сил старается не на-
ехать...

«Смерть»... бессмысленно даже делать

вид, будто ничего не произошло... они рас-
ценивают это как поведение вежливого,
гостеприимного хозяина, когда вытирают
разлитую гостем воду, подбирают осколки
разбитой вазы...

«Смерть»... некоторые из них стара-

тельно притворяются, будто не слышали,
и от этого становится неловко, как в ком-
нате больного, когда кто-то из пришед-
ших не хочет видеть предмет, внесенный
медсестрой, и стыдливо, трусливо отво-
дит глаза.

«Смерть»... неужели обронивший это

бедняга, забыв, как рискованно, как опасно
пытаться исправить бестактность, попро-
бует теперь снова ввернуть в разговор сло-
во «Смерть» и будет повторять его на
другой лад, шутливо, весело, как бы пока-
зывая, что это просто карнавальная маска,
под которой прячется шаловливое румя-
ное личико?.. Но он добьется лишь того,
что с каждым новым повторением в ней
будет все отчетливее проступать посмерт-
ная маска покойника... Нет, он слишком
искушен, слишком опытен, чтобы пойти на
такой риск. Он хочет, напротив, прогнать
отсюда это слово, заставить забыть о нем
и бросается на поиски куда-то очень да-
леко, торопится, хватает наудачу что попа-
ло и тащит сюда... но что он принес? это
так несуразно, неожиданно, нелепо... и
сразу становятся очевидны, повисают в
воздухе, передаются всем его растерянность,
его смущение...

Как они были правы, полагая, что не

нуждаются в оправданиях, и не видя за
собой никакой вины!.. Наоборот, не появ-
ляясь здесь, они следовали законам того
истинного милосердия, которое для каж-
дого человека «должно начинаться с са-
мого себя» и в результате оказывается
благом для всех.
XIII
 «Скучно? Правда?» — «Да, они наго-
няют на меня ужасную скуку, просто убий-
с т в е н н у ю . . . » С к у к а . . . как странно!
Никогда слово «скука» не возникало
здесь ни в их присутствии, ни потом, что-
бы обозначить то, что они сюда приноси-
ли. Наверно, это слово из обихода богачей,
избалованных гурманов, привыкших к
изысканным блюдам... или, наоборот, лю-
дей истощенных, страдающих от недо-
едания, нуждающихся для восстановления
сил в более калорийной пище...
Но здесь... даже неясно, как обозна-
чить, воспроизвести благотворное действие,
которое они оказывают...
Едва они входят, как здесь все преоб-
ражается, перестраивается, создается под-
ходящая, благоприятная для них среда,
чтобы им было уютно... небольшое поме-
щение с толстыми стенами, наглухо зак-
рытое со всех сторон... бетонное укрытие,
убежище... убежище от чего? от какой
угрозы? от каких смертоносных бомбар-
дировок?.. Почувствовав себя в безопас-
ности, без тени страха или тревоги они
начинают выгружать все, что принесли
сюда, захватили из дома, массу самых раз-
нообразных вещей... «Крыло и задняя
дверь — в гармошку, фара разбита, а ведь
машина совсем еще новая, она стояла на
уличной стоянке, хорошо, что застрахова-
на... но все это потерянное время... а мы
как раз собирались уезжать...» — «Уез-
жать? надолго? туда, где вы обычно от-
дыхаете?..» ...Возникает залитый солнцем
фасад гостиницы, бунгало, пальмы, песча-
ный пляж, голубое прозрачное море... «Нет,
на несколько дней, к моим родителям, в
департамент У азы»... и вот уже синеет
река, тянутся луга... «Да, кстати, ведь до
первого надо сдать декларации...» З д е с ь
возникает небольшой переполох... «До
первого? Вы уверены? Разве не про-
длили до пятого?» — «Нет-нет... Но
куда же она у меня делась?..» И здесь
начинается разборка бумаг, падают, пе-
рекладываются с места на место папки с
документами... найдется, наверняка най-
дется... волнение — как за рулем ма-
ленького автомобильчика на аттракционе,
где все друг с другом сталкиваются...
веселое волнение, ничего страшного... а
вот и она: плотный двойной листок с го-
лубыми буквами, и все справки тут, ак-
куратно приложены, незачем даже
проверять... Они тоже нашли свою, это
видно по их успокоенному, довольному
выражению лица... Ладно, но интересно,
что они еще принесли? «Ох, эти дети...
с ними с ума можно сойти...» — «Ну
что ж вы хотите, такой возраст...» Они
ведут сюда детей, наряженных для вы-
хода, как положено... «Младшая —
страшная индивидуалистка, она всегда
такая была, и упрямая, как моя покойная
мать... а сын... сами знаете, что такое
мальчики... бокс, футбол...»
Стены вокруг постепенно покрыва-
ются... оказываются увешаны... чего
здесь только нет!... и все находит себе
место, ничего не хочется убрать, ничто не
режет глаз... даже эти искусственные
цветы из гипса, из крашеного металла...
«Мы перестали сажать цветы... так что
теперь надо только пропалывать иног-
да... Если б можно было ездить туда
почаще... Камень, правда, красивый, но
все-таки очень уж светлый». — «Ни-
чего, со временем потемнеет, вот увиди-
те, у него будет благородный сероватый
оттенок...» — «Да, тут, конечно, нужно
время... сколько я ни тру его мхом...»
На стенах уже не осталось свобод-
ного места, они полностью покрыты
цветными вырезками, фрагментами раз-
ных картин, пригнанными друг к другу
вплотную, без зазоров, как кусочки голо-
воломки, и все это образует сплошную
пеструю фреску, с неожиданными и раз-
нообразными деталями, приятную для
глаз, по-своему занятную...

Но вот они ушли, «освободили поме-

щение», — в данном случае это именно
так, ибо они унесли с собой все, что при-
несли, они никогда не оставляют после
себя ничего, никаких ценностей, сдан-
ных на хранение, никаких следов, ника-
ких подозрительных пятен, которые могут
со временем проступить, потемнеть, рас-
плыться, расползтись на все вокруг...
Стены, которые возникли по их жела-
нию, исчезли вместе с ними...

После них остается лишь гладкая пло-

щадка, чистая, ровная... и на ней возника-
ет, от нее отделяется, поднимается ввысь...
все выше и выше... что именно?., об этом
никто никогда не говорит... это действи-
тельно трудно, где найти слова? с чем
сравнить?.. Может быть, с шаром, с замк-
нутой сферой... с небесным телом... Оди-
нокая звезда... окруженная безвоздушным
пространством... недосягаемая... ничто не
может приблизиться к ней, задеть, выщер-
бить...
Ничто внешнее, как бы прекрасно это
ни было, не может в нее внедриться, рас-
пространиться в ней, потому что она внут-
ри цельная и заполнена до предела... чем?
Она обладает такой яркостью, такой
удивительной силой... силой того, что не
дробится и просто... просто что?., про-
сто живет.

Это нечто незыблемое, неуязвимое...

И такое легкое... как нежнейшее ду-
новение, нежнейшее прикосновение...
Это она, да, она самая, и она здесь...
вечность...
Не правда ли, было бы забавно по-
смотреть на их выражение лица, если, по-
теряв последний рассудок, рассказать им
о благотворном действии, порой оказыва-
емом здесь теми, кто нагоняет на них та-
кую непреодолимую, убийственную скуку...
XIV
 «Почему?».. Это впервые... До сих пор
никаких «Почему?» здесь не возникало...
и вот сейчас вдруг: «Почему?.. Да, почему
он так делает?»... тоненькая полоска све-
та, слабый проблеск, сулящий выход из ла-
биринта... «Почему?» в конце длинного
пути, заваленного камнями... огромными
булыжниками, которые он сюда прино-
сил и уходя оставлял в самых неожидан-
ных м е с т а х . . . о них в с я к и й р а з
спотыкаешься, больно ушибаешься, чуть не
падаешь... и вдруг они предстали как на-
водящие знаки, указывающие дорогу к
благословенному «Почему?», как обеща-
ние выхода, надежда на избавление...
Но нет ли тут ошибки? Существует ли
и вправду связь между этими разрознен-
ными знаками? Является ли каждый из
них в самом деле неким звеном в общей
цепи? Не мираж ли блеснувшее где-то
вдали «Почему?», не иллюзия ли, порож-
денная усталостью и жаждой освобож-
дения? Это обман зрения, веревочка
фокусника или настоящая крепкая верев-
ка, и, цепляясь за ее узлы, можно выбрать-
ся наверх, к свету, а там уже придет помощь
и, быть может, ответ?

Надо вызвать его и внимательно на

него посмотреть, но пусть все будет по
порядку, пусть он для начала предстанет
таким, каким явился сюда в первый раз, с
великолепными верительными грамотами,
соблаговолив потратить здесь немного сво-
его драгоценного, расписанного по мину-
там времени, и был принят с почестями,
подобающими его положению, знаниям...
Точно ли ничто не предвещало уже
тогда, в его первый приход... когда со спо-
койной уверенностью, не моргнув глазом,
он сообщил, что с таким же удовольстви-
ем, как здесь, бывает и в других местах,
что у него есть еще одно не менее любимое
место... И едва он произнес его назва-
ние... известное имя одной из перенасе-
ленных территорий, к счастью, далеких,
которые лучше обходить стороной, как от
одного лишь этого имени здесь вдруг по-
тянуло знакомым тошнотворным душком,
запахами скверной туалетной воды, де-
шевой парфюмерии... Но они быстро раз-
веялись, а он благоухал восхитительной
искренностью... бестактный по наивнос-
ти, невежливый по неопытности, не веда-
ющий осторожности, не боящийся задеть
чужое самолюбие... Неужели мы бы пред-
почли криводушие, снисходительное лице-
мерие, которое не позволило бы ему открыто
говорить о своих вкусах — пусть слегка
странных, зато весьма независимых и раз-
нообразных, — щадя постыдные, недостой-
ные амбиции, о которых он даже не знает,
понятия не имеет?.. «Да, его книги и ваши
стоят у меня на полке рядом... Я люблю к
ним возвращаться... Вы не читали?..
Правда? Тогда я вам очень рекомен-
дую...» И сразу же здесь выражение со-
гласия, готовность... «Да, непременно... раз
вы советуете...»
И ничто не предвещало... нет, ни в ма-
лейшей степени... теперешнего «Почему».
Ничто?., в самом деле?

Пусть он останется... нельзя его так

отпускать... пусть повторит: «Понимаете,
он для меня необычайно много значит, я
люблю к нему возвращаться... К нему и к
вам, вы у меня стоите рядом...»
Он ли это?., маленький безобразный
уродец, неуклюжий, но очень сильный, ко-
торый врывается сюда как хозяин, как
победитель... его подозрительные глаз-
ки шныряют, высматривают... Кто там
шевелится в строю? Неужели у вас хва-
тит наглости покинуть шеренгу, куда я
вас поставил с ним рядом? Вы не на
своем месте? Ваше место не там? Может
быть, выше? Ах вот как, оно нигде? — Да
нет, что вы... — Прекрасно, я так и ду-
мал, вы согласны, сейчас вы сами послуш-
но построитесь... вот так... вы увидите,
эта близость пойдет вам только на
пользу...
Только здесь и больше нигде... Он ведь
прекрасно знает правила приличия... И
только здесь, едва войдя, он топнул ногой
с такой силой... Вот, наконец что-то, ка-
жется, вырисовывается, чуть заметно про-
ступает... это так странно, так неожиданно,
непонятно... как первые штрихи наброс-
ка... как первый узел веревки... может
быть, удастся уцепиться за него и подтя-
нуться, ухватившись покрепче... «Поче-
му? Да, почему он так себя ведет?»

Слово то же самое, но если повто-

рить его с другой интонацией, просту-
пает второй смысл, обратный первому, и
от столкновения этих двух смыслов,
противоположно заряженных, происхо-
дит взрыв, вызывающий волны неудер-
жимого смеха...
И только он один, хотя взрыв был
произведен необычайно искусно и со-
провождался яркой вспышкой, не заме-
тил этого... он уловил, схватил только
второй смысл и теперь выдавливает из
него все до капли... выжимает, словно
мокрую губку, с избытком пропитанную
тем, что принято называть черствостью,
цинизмом, равнодушием сытых к чужим
страданиям...
Этой тяжелой, влажной губкой он про-
водит по рассыпавшимся раскатам сме-
ха... тщательно сгребает, моет, трет... «Как
можно смеяться над несчастьем целого
народа, целой огромной страны, где люди
унижены, затравлены, прилавки пусты, ка-
нализация замерзла...»
Гром среди ясного неба... все с изум-
лением смотрят... никто и не думал... все
были от этого далеки, упустили из виду...
головы пристыженно опущены... просто
слишком уж громко прозвучал этот взрыв
внутри слова...

Но на сей раз ему так дешево не отде-

латься... Он вызван сюда и будет под-
вергнут досмотру, какому еще никогда
не подвергался... Неужели он до такой
степени лишен чувства юмора, настолько
неспособен оценить шутку, что может все-
рьез бороться со смехом и глушить его
дезинфицирующими средствами: жалос-
тью, сочувствием, уважением к чужим
страданиям... Конечно же нет, и ни в
одном другом месте он никогда... иначе
это было бы известно... в других местах
он опасается прослыть тупым, недалеким,
косным... занудой, деревенщиной... В
любом другом месте он наверняка хохо-
тал бы сам...
Но здесь его охватывает непреодоли-
мое желание командовать, наводить поря-
док, его буквально распирает, и он не
выдерживает... Почему?

«Да, вы это уже говорили...» И сразу

возникает ощущение неловкости, стыда,
надо быть внимательнее, постоянно сле-
дить за собой, не расслабляться... а то без
него и не заметишь, как начнешь заговари-
ваться...
Но вот по досадной случайности, по
недосмотру, это произошло снова... И тут
уж он беспощаден... «Да у вас это просто
навязчивая идея».
От такого удара даже здесь все зашата-
лось. С трудом удержавшись, хватаясь за
что попало, спешно пытаешься как-то его
отразить, защититься... «Знаете, нехорошо
делать такие замечания, невежливо...» Он
выглядит удивленным... может, надо объяс-
нить ему? Да нет, смешно, он же все пре-
красно понимает... Слов «Это не принято»
вполне достаточно.

Но сейчас, когда все прошло и голова

уже не идет кругом от шока, когда извес-
тно, что он никуда не денется и пробудет
здесь столько, сколько потребуется, мож-
но не торопиться... «Да у вас это просто
навязчивая идея»... Откуда вы такое взя-
ли? Ну-ка, покажите, это интересно... Что
вы здесь выискали, утащили к себе? У вас,
наверно, большая коллекция, и сейчас вы
опять здесь что-то подобрали, чтобы ее
пополнить и теперь уже с полным основа-
нием дать ей название: «Навязчивая идея».
Вы ничего не пропускаете, за всем следите,
вы так бдительны, любопытны, ненасыт-
ны... Вы один такой, никто больше этого
не делает, хотя сюда приходят разные люди,
но только вы почему-то заметили, схвати-
ли, унесли... во всяком случае только вы
позволили себе об этом заявить... Поче-
му?

Но то, что становится видно сейчас,

при замедленном повторе, понять еще
труднее: выражение вашего лица, когда
неуклюже схватив первое попавшееся
«Это не принято», здесь хотели напом-
нить вам, да, вам, хотя вы отлично все
знаете, правила хорошего тона... эта
странная метаморфоза, когда вы на гла-
зах вдруг преобразились, превратились
в «выходца из народа», который к тому же
«гордится этим», в пролетария, не обучен-
ного тонкому обхождению, не знающего, что
принято и что не принято у шикарных гос-
под, привыкших выражаться изысканно...
В вашей речи тоже что-то изменилось, ког-
да вы повторили: «Да? Не принято?.. В
самом деле?»... с тягучей хамоватой инто-
нацией... Откуда она взялась? Почему?

Он забыл приличия, распустился, зап-

росто сорит здесь... вытряхивает и раз-
брасывает домашний мусор, который
принес сюда, чтобы тут выбросить... ка-
кие-то бытовые неурядицы, мелкие забо-
ты, все что ни попадя... показывает свои
болячки... вросшие ногти, мозоли, нарос-
ты, зуд... без малейшего стеснения... та-
кое впечатление, что ему доставляет
удовольствие красоваться здесь в подоб-
ном виде, быть развязным, разнузданным,
чего он никогда себе не позволяет, не
может позволить больше нигде, только
здесь... Но почему? Почему?
Он встает в стойку, слегка подается на-
зад и заранее готовится оттолкнуть то, что
ему предложат... Но сейчас у него ничего
не получится, это слишком соблазнитель-
но, устоять невозможно, придется ему по-
дойти, подхватить, поддержать, помочь ус-
тановить это здесь, в центре, чтобы мож-
но было обойти вокруг, осмотреть со всех
сторон... будет так интересно, так увлека-
тельно смотреть, как проступают, прояв-
ляются новые подробности, неожиданные
аспекты, когда мы начнем рассматривать
вместе... И все-таки он отказывается, не
желает даже взглянуть, отпихивает это
ногой или, может быть, на миг берет, но
сразу же небрежно отбрасывает, да еще с
каким видом... скучающим, презритель-
ным, который он всячески афиширует,
подчеркивает, хочет убедиться, что все за-
метили... Но почему? Зачем?

Так, продвигаясь от «Почему?» к «По-

чему?», цепляясь за них по очереди, попа-
даешь... куда же? Что за странное место...
чужое, непохожее на то, что мы привыкли
видеть здесь... Как во сне, когда видишь
незнакомого человека и в то же время не
сомневаешься, что хорошо его знаешь, что
это кто-то из близких... конечно, это он и
никто другой, все совершенно ясно и даже
не вызывает недоумения... так и сейчас,
хотя нам кажется, что мы в неизвестном
месте, и все выглядит иначе, абсолютно иначе,
чем здесь, мы тем не менее знаем, что на-
ходимся именно здесь, приходится в это
поверить, здесь, где обычно все открыто
для любых ветров, где гуляют сквозняки и
нет ни твердых очертаний, ни форм...
Да, мы здесь, хотя перед нами какое-то
монументальное сооружение, огромный
дворец, но имя не позволяет сомневать-
ся... Имя, которым везде принято назы-
вать здешние места, высечено на его
фронтоне... Те, кто стоит перед внуши-
тельным фасадом, перед высокими запер-
тыми воротами, знают, что им никогда не
позволят туда войти, потому что это вели-
кая милость, награда, которая достается
лишь на долю избранных, горстки посвя-
щенных, доказавших, что они в состоянии
оценить хранящиеся здесь сокровища... А
они... кто они такие, чтобы удостоить-
ся?.. Нет, никогда им не выпадет такая
удача...
 Зато он... кто бы мог подумать? кто
мог представить себе?., он, с виду такой
же, как они, может небрежно пнуть дверь
ногой, и она распахивается перед ним...
Он чувствует, как его обдают незримые
волны, исходящие от тех, кто остался сна-
ружи, волны, рожденные их удивлением, до-
садой, завистью. Этот мощный поток несет
его, управляет каждым его движением, зас-
тавляет совершать самые невероятные
вещи... Смотрите, вот его рука, протянутая
для пожатия запросто, по-свойски, его гла-
за, обегающие это уникальное, единствен-
ное в своем роде здание... но он не считает
его уникальным... есть и другое место, где
ему нравится ничуть не меньше, возможно,
оно не столь роскошное, но ему все равно, и
он сразу же об этом сообщает, причем громко,
как если бы это был комплимент, и его
внимательно слушают, да, понятно вам, эй,
вы там, внизу?., мои слова почтительно при-
нимают, ловят в полном молчании, сосредо-
точенно, смиренно...
 Видите, как вокруг меня суетятся, что-
бы меня развлечь, угодить мне... как ста-
раются, чтобы я услышал взрыв от
столкновения разных значений слова... ко-
нечно же, я его слышал, но грянувшие вслед
за ним раскаты хохота мне не по вкусу, и
я решительно их пресекаю во имя нрав-
ственности, элементарных приличий... и
посмотрите, как тут все сразу сникли, скон-
фузились, устыдились...
Здесь, где визитеры ходят на цыпоч-
ках, чтобы не дай Бог ничего не задеть,
не запачкать, я... меня самого это порой
удивляет... я позволяю себе развалить-
ся в любой позе, растянуться, как взду-
мается...
С каким пренебрежением я отвергаю
дары, которые могли бы осчастливить лю-
бого, во всяком случае любого из вас, сто-
ящих там, за воротами, и с каким
огорченным, обескураженным видом их
уносят прочь и несут другие...
Мои вердикты не подлежат сомнению,
я вершу суд, выношу приговоры... И если
я замечаю, но такое случается редко, ма-
лейшее движение протеста, робкий всплеск
недовольства, я мгновенно подавляю их,
обрушив на них тяжелый сальный акцент,
вязкий, липкий...
Где еще мне подарят столь упоитель-
ное ощущение собственной исключитель-
ности, неограниченной власти...

И когда я стою порой снаружи, среди

вас, смешавшись с вашей толпой и вроде
бы на вас похожий, когда я вижу тех, кто
смотрит снизу вверх на это недосягаемое
святилище, и молча слушаю их наивные,
восхищенно-почтительные речи, храня для
себя одного свой секрет, какое же это
редкостное, ни с чем не сравнимое наслаж-
дение, какое утонченное удовольствие —
знать, что я чувствую себя там, наверху,
как дома и могу выделывать там что хочу.
Так вот что сулил многообещающий свет
в конце лабиринта... Вот куда привел нас
этот трудный маршрут, долгие блуждания
и тяжкие восхождения от «Почему?» к
«Почему?».
 Значит, весь путь мы проделали лишь
затем, чтобы очутиться в этих унылых об-
ластях, где порабощенные массы живут
среди таких монументальных громад, со-
оруженных из грубых материалов в соот-
ветствии с самыми убогими, пошлыми
трафаретами...

Зачем продолжать и пытаться продви-

нуться дальше, когда там насколько хва-
тает глаз высятся подобные сооружения?
Можно ли надеяться найти там хоть что-
то не столь разочаровывающее?..
XV
 Молчание... да, это было то самое, что
принято называть молчанием... здесь оно
так никогда не называлось, оно не назы-
валось никак... но теперь, когда это вспо-
минается... когда проступает, возвращается
далекий образ, он предстает под этим име-
нем: Молчание... Пропавший без вести
возвращается из дальних стран и показы-
вает документы, выданные ему там, на чуж-
бине, в них проставлено его имя: Молчание.

Молчание... Как еще назвать отсутствие

какого бы то ни было обмена словами меж-
ду людьми, оставшимися вдвоем? Что можно
сказать, глядя на них, как не то, что они
«хранят молчание»? И, надо признать, из
всех разнообразных видов молчания... все
и не перечислишь... этот имеет едва ли не
самую скверную репутацию.
Когда два человека, давно и хорошо зна-
ющие друг друга, оставшись наедине, мол-
чат и молчание между ними затягивается,
то у посторонних, чей взгляд на этом оста-
новится, создается впечатление разобщен-
ности, отчуждения, скуки, «одиночества
вдвоем», которое, как известно, еще тяже-
лее порой, чем одиночество обыкновенное...

Молчание... это ушло так давно, так

далеко, и надо же было, чтобы, наконец
вернувшись, оно украсилось этим именем,
предназначенным для общего пользова-
ния, имеющим дурную или добрую славу,
производящим то или иное впечатление...

Это наконец-то вернулось, да и как мог-

ло оно не вернуться, влекомое, призывае-
мое непрерывным ожиданием... теперь это
снова здесь, как прежде... и под его на-
тиском слово «Молчание» треснуло, раз-
валилось, исчезло... нет больше никакого
названия тому, что находится сейчас здесь
и заполняет собою все... просто нечто до-
бавилось, вернее, нет, не добавилось, а сли-
лось, соединилось с тем, что здесь было...
теперь это единая материя, однородная, не-
делимая.

Какое слово здесь могло бы устремить-

ся... чтобы перенестись куда? на какую
другую сторону? на какой другой берег?
Нет никакой другой стороны, никакого
другого берега, нет пространства, которое
надо преодолеть, некуда устремляться и
некуда возвращаться обратно... Здесь не
существует ни границ, ни пределов, и ни-
когда неизвестно, какие области могут
вдруг быть охвачены...

Любая частица внешнего мира, когда

она сюда попадает... пусть даже самая
крохотная, простенькая, неприметная...
заросшая тропинка вдоль старой бурой
стены, возникшая здесь только что и ока-
завшаяся в центре, важна так же, если
не больше, чем самая значительная и
обширная часть света... Субстанция, за-
полняющая здесь все, пропитывает ее,
придает ей яркость, силу и какую-то нео-
бычайную надежность... Как будто то,
что витало повсюду, было рассеяно, раз-
лито вокруг, вдруг собралось, сконцен-
трировалось в этой деревенской тропе...
и сразу обрело прочность, стало твердым,
незыблемым. Средоточием бесконечно-
го чувства безопасности и уверенности.

Если вдруг придут слова, пусть даже

одно слово, явившись, как везде, из хра-
нилища, предназначенного для общего
употребления, всегда открытого и дос-
тупного любому, то ощущение будет та-
кое, словно оно вылетело автоматически,
случайно, выпущенное каким-то по ошиб-
ке сработавшим механизмом... Оно бы
разрушило и изменило все, превратило
бы здешний необозримый пейзаж в зам-
кнутое пространство с четко установлен-
ными границами и твердой почвой,
плоское, гладко выровненное и разме-
ченное километровыми столбами, изре-
занное вдоль и поперек автострадами и
железными дорогами, где снуют слова,
преодолевая большие расстояния и со-
единяя отдаленные области.
Но, разумеется, эта картина вызвана
лишь затем, чтобы подкрепить, сделать еще
сладостнее уверенность, что ничего подоб-
ного произойти не может... Здесь не су-
ществует механизмов, которые могут
разладиться и выпустить, даже случайно,
подобное слово...
Ни один такой снаряд не может про-
никнуть в недосягаемые для него области,
заповедные... неприкосновенные...

Кажется, будто где-то позади, очень да-

леко, что-то мерцает... едва уловимо... будто
переливаются мягкие блики, отсветы...
Будто спрятанное здесь зеркальце ло-
вит солнечные лучи и шлет за горизонт
зайчики, играет скользящими световыми
пятнами...
 Будто отсюда исходит и распространя-
ется очень далеко какое-то тепло, которое
согревает, помогает созреть, набухнуть, рас-
крыться... сейчас оттуда вылетят слова и
опустятся здесь, на этой плодородной зем-
ле... для них нет, не может быть почвы
более благоприятной...
Но нет, не надо, только не сейчас, пусть
это пока останется там, вдали... легкий
трепет, дрожь, пульсация, едва ощутимое
биение, колыхание... что-то неуверенно
запнулось и чуть заметно колеблется на
самой границе жизни.

Пусть никакая надежда, никакое обе-

щание это не подтолкнет, не приведет в
движение, не заставит рвануться, броситься
вперед, чтобы достичь любой ценой... что-
бы завладеть чем-то, что становится все
больше, больше, наполняется воздухом,
взлетает, парит...
Ведь как знать, быть может, довольно
одной крохотной дырочки, не больше той,
которую оставляет острие иглы, чтобы это
сразу осело, опустилось, сморщилось... лоп-
нувший воздушный шарик...

Пусть это что-то не привлечет его, не

окажется богато скрытыми возможнос-
тями, которые помогли бы ему окрепнуть,
разрастись, протянуть во все стороны
сильные, раскидистые, цепкие ветви...

Пусть никакие ожидания не заставят

его тянуться тайком, боязливо, с алчнос-
тью голодающего...

И никаких предчувствий... Небо мо-

жет покарать подобную самонадеянность...
Пусть ничто там не шевельнется, не выз-
реет, не взметнется, не попадет сюда... здесь
все должно остаться чистым, свободным от
любых слов...
Чтобы можно было смотреть на то, что
там появляется и исчезает, как мы смот-
рим на дальние отблески, на отсветы лу-
чистого тепла...
Чтобы ничем не нарушить это чувство
полноты, не спугнуть эту безмятежность,
покой...
Еще немного, еще только один раз...
XVI
 Ведали ли Адам и Ева, чем для них обер-
нется познание добра и зла? Могли ли они
предположить, что навеки обречены видеть
и мгновенно различать добро и зло во всем,
и, поскольку Бог сотворил их по своему об-
разу и подобию, различать их и в этом, улав-
ливая в ничтожнейших мелочах...

Ну не мелочь ли то, что сейчас про-

мелькнуло на экране? Новый глава пра-
вительства идет по дворцовому залу вдоль
длинного ряда людей, на которых, возможно,
падет его выбор... он пожимает руки, и
каждый сдержанно, с достоинством, отве-
чает на рукопожатие и на него смотрит...
и вдруг у одного из них... в движении ли
руки, поднявшейся чуть поспешнее, чем сле-
довало, или в изгибе шеи, вытянувшейся
на несколько лишних сантиметров вперед,
длинной, худой шеи, с виду слегка вертля-
вой, или в уголке глаз, ресниц, губ... но
ошибиться невозможно... крохотная час-
тица, микроскопическая доза зла проник-
ла туда и, обнаружив себя, вызвала здесь
неприятное ощущение... Некогда да и не-
зачем искать его истоки, разлагать на со-
ставляющие и пытаться назвать каждый
входящий в его состав элемент, все ясно и
так: это зло... но какое именно зло? Если
бы понадобилось продемонстрировать его
кому-то, кто при этом не был, то пришлось
бы разлагать и называть... корысть, стя-
жательство, угодливость, трусость, подха-
лимство... но как ни старайся, все равно
не удастся перечислить все, из чего это
зло состоит.

А вот совсем уж пустяк: во время без-

заботной болтовни за столом, в саду, под
цветущим деревом, среди нежной зелени,
кто-то рассказывал о неожиданном про-
движении по службе... чьем же? ну, впро-
чем, неважно... и в одном из слушавших
что-то вдруг всколыхнулось, от него по-
катилась какая-то волна, ни от кого не
укрывшаяся, все почувствовали этот при-
лив, неожиданно хлынувший сюда и выз-
ванный в нем... удивлением? нет, чем-то
совсем другим, все это поняли, и каждый
вполне мог бы это назвать, если бы захо-
тел... каждый мог бы потом вызвать это
в памяти, убедиться, что не ошибся... да,
там было и недоверие, и неприязнь, и за-
висть, и ревность... и сразу же, практичес-
ки одновременно, эта улыбка, взгляд,
преисполненный радости, доброжелатель-
ства, делавший еще более опасным, более
ядовитым действие этой частицы зла, ибо
в ее состав входило еще и криводушие,
притворство...
Не удивителен ли эффект, производи-
мый столь ничтожно малой дозой зла,
сравнимый разве что с таинственным дей-
ствием, которое оказывают гомеопатичес-
кие шарики?..
А частицы добра? Разве мы их не улав-
ливаем? О, разумеется, в тот же миг и в
таких же крохотных дозах... во взгляде, в
складке губ, век, в контурах щеки... от них
исходит, разливается бесшумная волна...
никто точно не определит, что в ней такого,
но каждый ее чувствует и узнает... это
мгновенное отражение в ком-то чужого
страдания, радости... сочувствие, сопережи-
вание... словом, что-то согревающее, бла-
готворное, частица добра...
Только почему-то это ласковое прикос-
новение мимолетного ветерка, утешитель-
ное напоминание о том, что добро существует,
присутствует рядом, что оно всегда возможно,
не производит такого сильного и запоми-
нающегося впечатления, как столь же мик-
роскопические дозы зла.

И до чего же странную форму оно по-

рой принимает... Эта неизменно стоящая в
углу статуя... статуя добра... идеального
добра... воплощенное совершенство... каж-
дый изгиб ее поверхности, каждая из ее
бесчисленных, разнообразнейших граней
отлита из беспримесного материала, самого
чистого, какой только может быть... И столь
же хрупкого... стоит ее слегка поцарапать,
как во все стороны разбегается сеть мел-
ких трещин, которая на глазах ширится...
Вот, к примеру, грань неподдельного
бескорыстия, бессребренничества, высочай-
шего чувства собственного достоинства,
таких же точно, какие пленяют нас в ге-
роях и праведниках... и вдруг едва уло-
вимый порыв заставляет руку подняться
чуть быстрее, шею — вытянуться чуть
дальше, а уголки глаз или губ слегка дер-
нуться — и вот уже появилась царапина,
побежали трещины, все посыпалось, раз-
валилось... а образовавшаяся выбоина за-
полнилась чем-то мутным, нечистым,
какой-то сомнительной и весьма оттал-
кивающей смесью... смесью чего?., стя-
жательства? угодливости? корысти?.. Да
кто ж не знает, что это такое... ошибить-
ся невозможно... в статую совершенства
проникла частица зла.

Но если прикоснуться, даже слегка, к

одной из ее граней — ну, скажем, любви к
ближнему, беззаветного братства, — она
сразу начинает светиться ярче, лучиться...
И не напоминает ли ее свет в эти минуты
то мягкое, успокаивающее мерцание, ко-
торым озарены лица святых в местах по-
клонения?
XVII
 Казалось бы, уж для них-то должно быть
очевидно, что выражение это кошмарное,
от него действительно с души воротит...
Но что с ними? Откуда этот растерян-
ный, смущенный вид? Такое впечатление,
будто они мнутся, стесняются, взвешива-
ют... и наконец решаются: «О, вы знаете,
столько людей его употребляет...»

«Столько людей»... здесь все содрог-

нулось, словно от взрыва... Предмет, кото-
рый был выбран, вернее, даже не выбран,
а затронут случайно, в числе прочих, чтобы
их развлечь, чтобы они почувствовали себя
здесь как дома, чтобы напомнить им... но
разве они не знают?., что здесь интере-
суются теми же вещами, что и они, говорят
с ними «на одном языке»... это был опас-
ный предмет, предмет, начиненный взрыв-
чаткой, до сих пор не обезвреженный, и
вот он взорвался... Небольшой взрыв... и
оттуда вылетело «Столько людей»...

Внезапно здесь стало тесно, простран-

ство сузилось, выросли глухие стены, как
будто покрытые сплошным слоем це-
мента... ни единого зазора, ни одного
отверстия...

«Столько людей»... плотная, густая

толпа запрудила все вокруг, она обступа-
ет их, подхватывает, несет, и вот появляет-
ся это выражение, оно передается, переходит
из рук в руки, обкатывается, отшлифовыва-
ется и попадает к ним уже в виде гладкого
шара, который они передают дальше, не за-
думываясь, не опасаясь, они не могут изъять
его из употребления и спокойно отойти в
сторонку, чтобы как следует рассмотреть...
им это не удалось бы, даже если бы они
захотели, но они и не хотят... К чему так
напрягаться? Какой смысл? «О, вы знаете,
столько людей употребляют это выраже-
ние, зачем же так волноваться? Есть вещи
куда важнее...»
Важнее? Что в мире может быть важ-
нее, чем это их «Столько людей»?

Вытащить во что бы то ни стало, из-

влечь, вырвать из этой орды хотя бы одно-
го... «Вы, да, вы, возьмите это выражение,
сожмите покрепче, присмотритесь хоро-
шенько... Неужели вы не чувствуете... Не
правда ли, в нем есть?..» Но он даже не
пытается схватить, он отворачивается, пя-
тится, его затягивает эта плотная толпа,
чтобы окончательно поглотить, сейчас он
растворится в ней, исчезнет...

Тяжело, но надо... ведь в нем что-то

еще теплится, еще живо, еще не полнос-
тью раздавлено, это можно спасти... Но
применить такое оружие... обрушить его
на мирную толпу, где все жмутся друг к
другу в поисках безопасности и тепла...
покой и безопасность — вот все, чего они
хотят... обрушить это на их беззащитные
тела, чуть-чуть рыхлые, нетренированные,
на этих спокойных людей, склоняющих,
как по команде, доверчивые лица и по-
корно повторяющих: «Столько людей...
Столько людей...»

Но колебания недопустимы, речь идет

о «жизни и смерти»... Итак, пуск: «Ну и
что это доказывает?»
«Что это доказывает?» проносится над
ними с оглушительным ревом... «Что это
доказывает?» заставляет их пригнуться,
броситься ничком на землю, они поднима-
ют вверх испуганные взгляды...

«Что это доказывает?»— ракета из ар-

сенала какой-то другой страны, чужой, да-
лекой... их не научили от нее защищаться,
они совершенно не подготовлены, не рас-
полагают никакими средствами обороны,
никаким оружием, которое могло бы... кто-
то приподнимается и подбирает то, что упа-
ло рядом... они тянутся, силятся поднять...
«Это доказывает... доказывает...» Но для
них это оружие слишком тяжелое, они не
умеют с ним обращаться... «Это доказы-
вает... это доказывает...» нет, они не в
состоянии с ним справиться и бросают...

Некоторые пытаются восстановить

спокойствие... они предупреждают без-
рассудных, которые воображают, будто им
под силу еще раз попытаться пустить в ход
«Это доказывает»: «Ни в коем случае не
трогайте, это очень опасно, бросьте "Это
доказывает", пусть валяется... запомните:
иногда достаточно и одного человека,
вспомните преследования, исключения,
гневные осуждения, которые обрушива-
лись на этого одного, а потом сколько на-
роду оказалось не против него, а за...
Возьмите лучше вот это и поднимите по-
выше: "Столько людей" не доказывает ни-
чего... "столько людей" было выдвинуто
необдуманно, ошибочно, по лености, по за-
бывчивости... тут все ясно. Поднимайте
же и размахивайте: "Столько людей" не
доказывает ничего».

Невозможно, добившись, пусть даже та-

ким способом, капитуляции мирных, не-
винных людей, не воспользоваться этим,
чтобы схватить кого-то из них за плечи,
заставить... «Признайте же теперь, что в
этом выражении есть... ведь вы же чув-
ствуете...»
Они кивают... Да, конечно... они чув-
ствуют... «Есть в этом выражении... вы
же не можете отрицать...» Нет, они и не
отрицают, они признают... Но они не могут
совладать с собой и невольно отодвига-
ются, чтобы не запачкаться, ибо отсюда
просачивается наружу что-то непонятное...
теплое, липкое... они с трудом подавляют
желание вытереться, они ведь такие чис-
тюли, так следят за собой... Они нехотя
соглашаются... «Да, правда, в этом выра-
жении действительно есть...» И тогда
здесь происходит нечто... непотребное, не-
подобающее... брань, крики... «Не смей-
те цедить сквозь зубы... не пытайтесь
скрыть свое отвращение, презрение... то,
что здесь шевелится, волнуется, это нечто
столь хрупкое, беззащитное, неуловимое...
зыбкое, трепетное... это заслуживает, слы-
шите вы, осторожного и внимательного
отношения, это заслуживает...» Они съе-
живаются, испуганно отводят глаза... «Да,
то самое, именно то, от чего вы отшатыва-
етесь, это, поймите же, это...» Они не ос-
меливаются заткнуть уши, чтобы не
рассердить еще больше этого психа, он и
так задыхается, у него срывается голос...
«Да, если хотите знать, это... это...»
Ярость — или внезапное смущение — не
дают ему договорить.

Ну как после таких подвигов, добив-

шись столь великолепных результатов, не
пожалеть о том, что не послушался вовре-
мя, когда они спокойно и разумно посове-
товали заняться вещами более важными?
XVIII
 От этого «Как вы живете?»... хотя,
казалось бы, что может быть привычнее,
естественнее?., в нем мгновенно все на-
пряглось, сжалось... и он с силой, словно
защищаясь, давая отпор, выбросил ответ-
ное «Спасибо, прекрасно!», точнее: «Да
спасибо, прекрасно!», непроизвольно аг-
рессивное, о чем сразу же пожалел и по-
слал вдогонку, с еще большим нажимом:
«Спасибо, прекрасно!» — как будто хо-
тел оттеснить, отогнать подальше... и тем
самым невольно дал понять, что уловил в
«Как вы живете?» нечто почти незамет-
ное, едва различимое, но именно то, чего
он так страшился, всячески остерегался,
стремился любой ценой избежать... Ему
стало ясно: здесь знают.
 Да, здесь действительно знают, но здесь
все по-другому, иначе, чем в тех местах, где
вы, видимо, привыкли бывать, даже обидно,
что вы могли так ошибиться... Никакое
знание не порождает здесь слов типа «от-
ставленный», «брошенный»... это слова не
отсюда, они унизительны, но унижают лишь
того, кто их говорит.
Однако ваша вороватая попытка ук-
рыться, инстинктивное напряжение, про-
буждают здесь желание... никогда не
возникающее при соприкосновении с тем,
что неуязвимо для случайных прикосно-
вений, защищено собственным спокойстви-
ем, независимостью... желание подойти
поближе, коснуться... поймать то, что увер-
тывается, втягивается, норовит ускольз-
нуть... дрожащее, пугливое... Появляется
непреодолимое искушение взять это в руки,
погладить... да не дрожите вы так, никто
вас не тронет, здесь нет и в помине того, чего
вы так боитесь, что могло бы вас ранить,
унизить, начать самоутверждаться за ваш счет,
здесь есть только желание вам помочь, и
очень тяжело, просто невыносимо сознавать,
что здесь, в дружественной стране, вы про-
являете такое недоверие...
Но как же к вам пробиться? Как по-
добрать слова? Чтобы они не заставили
вас окончательно замкнуться, уйти еще
глубже в себя, скрыться, убежать и никог-
да больше не возвращаться...

Но откуда это, что за слова вдруг авто-

матически вырвались отсюда... Они из тех,
что всегда наготове и, как только что-то
снаружи призывает их, выходят беспрепят-
ственно, минуя контроль: «Вы прекрасно
выглядите. В отличной форме...»
Как и следовало ожидать, они были
встречены ледяным «Спасибо», явившим-
ся из дальних северных краев, из зоны
вечной мерзлоты, где царит особая веж-
ливость, от которой «веет холодом» и «про-
бегает мороз по коже».
Больше ни одно слово не выйдет отсю-
да без тщательного контроля...
Слова осторожно, послушно идут своим
чередом, бродят в каких-то дальних краях,
бесцельно странствуют по миру... они та-
кие пресные, что напоминают бескалорий-
ные диетические продукты... им не хватает
питательности, сочности... к ним «не лежит
душа».

Но, может быть, в этой области... одна-

ко не будет ли слишком нарочито, бестак-
тно тут остановиться?., а, будь что будет,
«риск — благородное дело», волшебное
заклинание, столько раз придававшее сил...
«Все-таки странно, вам не кажется?., на
фоне всех событий, потрясений — вдруг
такой ажиотаж, причем не только в мас-
совой прессе, но и в серьезных газетах,
такой возмутительный скандал... прекрас-
ный принц, море обаяния, у него был ог-
ромный выбор, и он отверг чистой воды
брильянт ради посредственности...» Сме-
лее, надо еще раз рискнуть, решиться напра-
вить слова по кратчайшей дороге, очень
неспокойной, опасной... «Как будто вы-
бор происходит по конкурсу, как будто
можно судить, кто заслуживает и кто не
заслуживает... справедливо или несправед-
ливо... Ну разве это не абсурд? Не бред,
не ребячество?... И этот подход так рас-
пространен...»
Однажды счастливый избранник, на-
слаждавшийся еще недавно всеобщим
восхищением и оказавшийся внезапно от-
вергнутым, отброшенным в жалкую толпу
неудачников, вдруг проснется, встряхнет-
ся: ничего подобного на самом деле не
было, просто приснилось, не было ника-
кого конкурса, а следовательно, никакого
унижения, провала, ничего, достойного
презрения, жалости...
Он расправит плечи, гордо поднимет
голову: все это неправда, дурной сон...
«Просто смешно, все эти оценки, лучше,
хуже... в такой области, где один Бог
знает...»
Но в нем, кажется, ничто не проснулось,
в глазах полное безразличие, если не пре-
небрежение... «Надо сказать, что мне та-
кие вещи... Я не особенно слежу... меня
это никогда не интересовало... Нет, я все
понимаю, и среди моих друзей есть люди...
хотя внешне это с ними не вяжется... но
все рубрики происшествий и даже женс-
кие журналы... а я...» — «О, вообще-то,
знаете, я тоже, но тут было столько шума,
возмущения, негодования...»
Итак, придется отступить, покинуть эту
бесплодную территорию... надо набрать-
ся терпения, и, если повезет, то, быть мо-
жет, удастся найти...
Кажется, вдали уже маячит благодат-
ный край... Главное — не торопиться,
надо двигаться не спеша, осмотрительно
и, добравшись после долгого, непростого
пути до этой плодородной земли, там за-
держаться... «Удивительно все-таки, ка-
кая потребовалась долгая борьба, сколько
усилий, чтобы рабы, парии, перестали сами
себя презирать и даже начали прези-
рать тех, кто презирает их... чтобы они
почувствовали себя выше, чем эти чер-
ствые, тупые, недалекие люди... Никогда
не забуду один спектакль, много лет назад,
в каком-то театре в Гарлеме, куда белые
американцы ходить не отваживаются, нас
было всего двое белых, и было ясно, что
мы иностранцы, так вот, на сцене актеры,
все, разумеется, негры, скандировали хо-
ром, а весь зал подхватывал: "Black is
beautiful. White is ugly. U.G.L.Y. Ugly."*
Очень забавно было смотреть, как выво-
рачивают наизнанку то, что сидит во всех
нас, вам не кажется?»
Неужели... или просто упрямая, безум-
ная надежда создает здесь иллюзию?.. Но
он как-то воспрял... Может быть, уже
мысленно рисует себе существо презрен-
ное, вульгарное, недостойное его...
Или нет, пожалуй, все-таки нет, там,
скорее, уверенность, что ничто не может
разрушить, принизить образ... гордость от
сознания, что человек, его избравший и
которого избрал он, при всех обстоятель-
ствах остается самым лучшим, несравнен-
ным...
Как угадать, откуда взялся в нем этот
подъем? И есть ли он на самом деле?
Сколько ни пытайся найти разгадку в его

* «Черное — это красиво. Белое — это урод-

ливо. У - Р О Д - Л И - В О . Уродливо» (англ.)
словах... «Да, это и правда удивительно...
такая сила предубеждения, что заражает
даже своих жертв...» Не за что зацепить-
ся в этой фразе, слегка чопорной, обтекае-
мой, безупречной по своему конформизму,
благопристойности...

Внезапно здесь пропадает желание про-

биться к вам, уловить, погладить, успокоить
то, что дрожит, озирается, норовит в любую
секунду спрятаться, забиться в тень...
Но пока разговор в полной безопасно-
сти спокойно продолжается, здесь идет
бурное движение, столпотворение... со всех
сторон прибывают, теснят друг друга, тол-
каются, напирают нетерпеливые слова, ко-
торым некогда выстроиться во фразы...
отдельные, несвязные слова... «Полная вза-
имность... идеальное равновесие качелей...
всегда друг напротив друга, на одном уров-
не... Сообщающиеся сосуды...» Сейчас они
вырвутся и предстанут снаружи как умы-
сел, низкий расчет, назидательное резонер-
ство...
 Но опасаться нечего, они не вырвутся.

Пока разговор идет своим чередом,

видно, как сверху, очень высоко, над уны-
лой процессией слов стоит окутанная об-
лаками звезда... у нее свои неведомые
законы, своя жизнь... Там, вдали от люд-
ских глаз, бьют источники, струятся клю-
чевые воды, они текут, разливаются, ширятся,
иссякают... слова, которые хотят вылететь,
окажутся воздушными шариками, накачан-
ными приподнятым, экзальтированным
тоном ясновидца, мистика...
Но они не вылетят.

Теперь под натиском негодования сло-

ва напирают еще сильнее, вот-вот про-
рвутся... «Вы осквернили, заставили
опуститься... вытащить и навалить здесь
весь этот хлам... эстрады, микрофоны, при-
суждения призов, удачи, провалы, смехот-
ворные победы, падения, унижения...»
Нет, ни одно из этих безумных слов не
прорвется, разговор будет нормально, спо-
койно продолжаться.

Но то, что в первый момент почудилось

вам в безобидном «Как вы живете?» и
заставило вас затрепетать, сжаться, те-
перь появилось здесь на самом деле, и нет
никакого способа это обуздать, оно суме-
ло пробиться, просочиться в прощальное
«Всего доброго. Желаю удачи».
XIX
 «Да, есть люди, которые нагнетают ат-
мосферу»... Вот и все, чего удалось добить-
ся от него, хотя он один из немногих, с кем
можно поговорить о подобных вещах, от-
важиться спросить, не бывало ли с ним...
не случалось ли и ему испытывать то же
самое... «Это так странно, что, кажется, боль-
ше ни с кем и не может быть ничего по-
добного... Есть люди... даже непонятно, в
чем дело... с виду люди как люди... но,
когда они здесь, и даже некоторое время
после... они так на вас действуют... как
бы это сказать... такое чувство, будто вас
больше не существует, хотя нет, не так, вы
существуете, но это не называется суще-
ствовать... словом, вы понимаете...» Тут
он прервал этот бессвязный лепет и ска-
зал: «Да, понимаю, есть люди, которые на-
гнетают атмосферу».

«Нагнетают атмосферу»... Первое по-

буждение — отбросить эти слова: нет, не
то, совсем не то... но отбросить не полу-
чается, они остаются здесь и торчат, как
протянутый шест, за который почему-то
хочется ухватиться... «Они нагнетают ат-
мосферу»... и вот в сплошном тумане, не-
проницаемом буквально как молоко, эти
слова помогают заметить... действитель-
но заметить?., во всяком случае навести
на мысль, что атмосфера, ваша атмосфера,
воздух, в котором вы живете, исчез, словно
его и не было, от него не осталось ни
следа, а есть только атмосфера, в которой
вы существуете вместе с ними, некая об-
щая среда, не принадлежащая ни вам, ни
им... И вы могли бы этого никогда не
обнаружить, так и жили бы по сей день...
Но вдруг... откуда?., словно повеял
легкий ветерок... Это же возвращается
здешний воздух, прежний, тот, что был
раньше!.. Все ожило, затрепетало, любой
порыв рождает воздушные волны, они ка-
тятся все дальше и дальше, до бесконеч-
ности... самый простой предмет,
привычный, который давно в ходу, вдруг
поражает, как в первый раз, восхищает,
волнует, лишает покоя, причем иногда на-
долго... усики, присоски, щупальца слов
тянутся, ищут, ощупывают, пытаются схва-
тить...
З д е с ь было что-то странное... атро-
фия, столбняк... какой-то провал... Где мы
находились все это время? Что с нами
произошло?

Как узнать? За что зацепиться? Ка-

ким способом? Какими словами? Т а м
не было не только слов, там не было
никого, кто мог бы что-то почувство-
вать, отдать себе отчет, попытаться уло-
вить...
Но теперь надо восстановить это во что
бы то ни стало... Сдаваться нельзя никак.
Что ж, ничего не поделаешь, выбора нет.
Придется обходиться подручными средства-
ми. Словами не вполне адекватными, непод-
ходящими... Вроде «нагнетают атмосферу»...

А вдруг, по счастью, неподходящие слова

опять, как случилось с «нагнетают атмосфе-
ру», помогут выявить... или хотя бы отте-
нить пустоты, в которых и будет заключено...
Тогда почему бы не начать с первых
попавшихся... «В один прекрасный день
они явились и расположились...»
Слово «расположились» не годится, как,
впрочем, и «пришли», поскольку это уже
невосстановимо... ибо едва они появились,
как все, что здесь было, исчезло...
И все-таки именно их приход вытеснил
здешний воздух и заменил его на... Нет.
Они ничего не вытесняли, воздух, который
все заполнил здесь с их приходом, не был
чужим, привнесенным извне. Это был про-
сто воздух, самый обыкновенный. И ника-
кого другого быть не могло.
Но все-таки воздух ворвался вместе с
ними. Нет, слово «ворвался» может создать
впечатление, будто он появился снаружи...
 Но откуда снаружи? Нигде не было
ничего другого, кроме того, что было здесь.
Это же очевидно, ясно как день, как дваж-
ды два, как смена времен года, как восход
солнца или лунный свет.
Ясно? Очевидно? Но откуда слова типа
«очевидно», «ясно» могли взяться, кто мог их
принести и приложить к тому, что находится
здесь? И даже слово «здесь» не годится.
Где здесь? Здесь — по отношению к чему?
«Шли проторенными путями». Да нет,
не было никаких проторенных путей. Кто
и когда их проторил? Двигались как хо-
тели. Могли идти куда угодно.
«Держались в рамках правил». Нет.
Какие могли быть правила, кроме тех не-
зримых, непреложных, безусловных, кото-
рые управляют всем сущим?
Возникали предметы... Предметы, кото-
рые могли представлять интерес... Инте-
рес? Но интерес вызвал бы какие-то
движения, чтобы подойти поближе, взять эти
предметы, сжать, чтобы в них проступило,
пробилось что-то прежде неизвестное... но
они скользили мимо, вне пределов досягае-
мости, недоступные, неприкосновенные, нет, они
не могли вызвать никакого движения.
Втянувшись в игру, приходят все новые
и новые слова, приходят по принципу «от
противного», чтобы еще четче оттенить,
очертить незаполненные пустоты... «Тес-
но»... Нет. «Замкнутый мир»... Совсем
не то. «Нечем дышать». Нет, нет. «Тос-
ка». Нет, нет и еще раз нет. Все не то.
Но тогда что же? Что-то ведь было, но
удается увидеть лишь то, чем это не было...

Но отчего это «что-то» произошло?

Сюда проник, расползся, впитался какой-
то неизвестный газ... невидимый, без цве-
та и запаха, с непонятным механизмом
действия, он и вызвал эту летаргию. Этот
паралич. Коматозное состояние. Смерть.
Так стоит ли пытаться воссоздать это
с помощью слов, относящихся к жизни?
XX
 Нет, что угодно, только не эти слова...
пусть они остаются там, где хранятся все-
гда, в надежном тайнике, в безопасности.
Даже столь привычное, естественное же-
лание поделиться с другими, вместе полю-
боваться таким сокровищем не может
заставить извлечь их на свет... любой
взгляд, даже одобрительный, восхищенный,
любое прикосновение, самое легкое, по-
чтительное, благоговейное, стали бы не-
стерпимым, непереносимым вторжением,
осквернением.

А насчет опасений, как бы кто-то дру-

гой не привел их однажды... Да кто же
станет выставлять себя на посмешище, ще-
голяя этими словами, кто не побоится из-
влечь их оттуда, где они были обнаружены
впервые, заключенные в старых школьных
учебниках, затасканные по бесчисленным
письменным работам, домашним и экзаме-
национным, где их непрестанно контроли-
ровали, перетряхивали, вертели так и сяк...
Кто рискнет, желая дать им проветриться,
подышать свежим воздухом, привести их
сюда, одетых по-прежнему в мешковатую
школьную форму, нескладных, оробелых, не
знающих, куда себя деть, как держаться в
этих местах, где они не привыкли бывать,
куда их никогда не приглашали... От не-
ловкости, от смущения не просочится ли в
их тон что-то комичное... да и как этого
избежать?., они вполне могут дать для это-
го повод, в них есть некоторая торжествен-
ность... не придаст ли она их тягучим,
неспешным слогам театральную напыщен-
ность, выспренность... «Вечное безмолвие
"к
беспредельных пространств меня пугает» ...
Или, наоборот, чтобы они чересчур не рас-
тягивались, их могут поторопить, см