Лучшие книги

за XX лет

1988—2008
τ I e к|с |т|
Ξ [ё] XX \V_
Samuel Beckett
MOLLOY
Сэмюэль Беккет
моллой
Роман

Перевод с французского
М. Кореневой

Москва «Текст» 2008

УДК 821.133.1
ББК 84(4Ирл)
Б42

В оформлении использованы работы

Александра Ситникова

Все права на издание этой книги на русском языке

принадлежат издательству «Текст». Никакая часть книги
не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме
без письменного разрешения правообладателя.

ISBN 978-5-7516-0674-9
© Les Éditions de Minuit S.A., 1951
© «Текст», издание на русском языке, 1997, 2008
 I

Я нахожусь в комнате матери. Это я там сейчас об­

ретаюсь. Не знаю, как я сюда попал. Может, на
«скорой помощи», в каком-то экипаже, это точно.
Мне помогали. Самому бы мне не добраться.
Один тут каждую неделю заходит, может, это бла­
годаря ему я здесь. Он говорит, что нет. Дает мне
немножко денег и забирает листы. Столько вот
листов — столько вот денег. Да, я сейчас работаю,
как прежде, наподобие того, ну немножко, только
я больше не умею работать. Это вроде не важно.
Сейчас я хотел бы поговорить о том, что мне оста­
лось сделать: вроде как попрощаться, умереть. Но
они не хотят. Да, их вроде бы несколько. А прихо­
дит всегда один. Он говорит, потом, успеется.
Ладно. У меня, знаете, не очень-то много воли ос­
талось. Когда он приходит за новыми листами, он
приносит те, за прошлую неделю. Они сплошь ис­
пещрены значками, только я их не понимаю. Да я
их и не перечитываю. Когда я ничего не сделаю,
он мне ничего не дает, ругает меня. Только я не
ради денег пишу. Тогда для чего? Не знаю. Ска­
зать по совести, ничего я не знаю. О смерти мате­
ри, к примеру. Она уже умерла, когда я сюда пере-

5
 Сэмюэль Беккет

ехал? Или это она потом умерла? Я хочу сказать,

так, чтобы похоронить можно было. Не знаю. Мо­
жет, ее еще не похоронили. Как бы там ни было,
это я живу в ее комнате. Сплю в ее кровати. Оп­
равляюсь в ее горшок. Я занял ее место. Наверно,
я все больше и больше похожу на нее. Только сы­
на не хватает. Может, он у меня как бы и есть. Но
не думаю. Он был бы сейчас старый, почти что как
я. Была одна служаночка. Но это ненастоящая лю­
бовь. Настоящая любовь была другая. Вот увидите.
Я и имя ее позабыл, опять же. Иногда мне кажет­
ся, что я даже знал своего сына, заботился о нем.
А потом говорю себе, нет, невозможно. Невоз­
можно, чтобы я мог о ком-нибудь заботиться. К
тому же я совсем позабыл орфографию и полови­
ну слов. Это вроде как не важно. Согласен. Стран­
ный он тип, тот, что приходит навещать меня.
Вроде как всегда в воскресенье приходит. В другие
дни он не свободен. Он вечно хочет пить. Это он
мне сказал, что я не так начал, что надо было на­
чать по-другому. Я что, я не против. Начал я сна­
чала, как заправский олух, понимаете. Такое у ме­
ня начало. Они все же хотят его сохранить, если я
правильно понял. Попотел я над ним. Вот оно. Да,
изрядно я над ним попотел. Начало же, понимае­
те. А теперь это почти что конец. А что я теперь
делаю, оно как, лучше? Не знаю. Что толку спра­
шивать. Такое у меня начало. Что-то оно должно
значить, раз они его сохраняют. Вот оно. Этот раз,
потом, я думаю, еще один, потом, думаю, все бу­
дет кончено, и с этим миром тоже. Это ощущение
предпоследнего раза. Все расплывается, как в ту-

6
 Моллой

мане. Еще чуть-чуть — и ослепнешь. Все дело в

голове. Больше не варит, так и заявляет, я больше
не варю. К тому же немеешь, и звуки еле слышны.
А едва перешагнул порог, вот оно как. Все голова,
это с нее, должно быть, довольно. Вроде как когда
человек говорит себе, на этот раз обойдется, по­
том, может, еще раз, а потом уж все. Выразить та­
кую мысль — нелегкое дело, потому как мысль
все-таки, в некотором смысле. В таком случае хо­
чется отнестись со вниманием, внимательно обду­
мать все эти туманности, с трудом признаваясь се­
бе, что это все твоя вина. Вина? Такое они упо­
требляют слово. Но какая вина? Это не прощание,
и что за колдовская сила в этих туманностях, с ко­
торыми, настанет пора, придется при их следую­
щем появлении распрощаться. Потому как надо
прощаться, было бы глупо не попрощаться, в же­
ланный миг. Когда подумаешь, как это выглядит в
свете былого, тогда у тебя никаких сожалений. Но
об этом человек почти не думает, чем бы ему было
думать? Не знаю. К тому же мимо тебя проходят
люди, трудно себя от них отличить, бесповоротно.
Вот что обескураживает. Я видел, скажем, как А и
Б медленно идут навстречу друг другу, не догады­
ваясь, что они оба делают. Это было на дороге, по­
разительно открытой, я хочу сказать, без изгороди
или забора или какого-либо иного ограждения, в
деревне, потому что на бескрайних полях в вечер­
нем безмолвии, лежа и стоя, жевали коровы. Я,
может, немножко сочиняю, может, немножко
приукрашиваю, но в общем все так и было. Пожу­
ют, потом проглотят, потом, немножко погодя,

7
 Сэмюэль Беккет

как ни в чем не бывало примутся за следующую

порцию. Одно движение мышц на шее — и че­
люсть вновь начинает жевать. Но, может, это и
воспоминания. Дорога, твердая и белая, рассекала
нежные пастбища, поднимаясь и опускаясь по
прихоти холмов. Город был недалеко. Их было
двое, тут невозможно ошибиться, один малень­
кий, другой большой. Они вышли из города, сна­
чала один, потом другой, и первый, устав или же
вспомнив о какой-то обязанности, повернул на­
зад. Было свежо, так как они были в пальто. Они
были похожи, но не больше, чем другие люди.
Сначала их разделяло огромное расстояние. Из-за
этого огромного расстояния они не могли видеть
друг друга, даже если бы подняли голову и осмот­
релись вокруг, а потом из-за холмов, по причине
которых дорога накатывалась волнами, невысоки­
ми, но изрядными, изрядными. Настал, однако,
момент, когда оба они спустились в одну ложбину
и в этой ложбине наконец встретились. Не ска­
зать, чтобы они были знакомы, нет, ничто не поз­
воляет этого утверждать. Но, может, то ли от звука
шагов, то ли предупрежденные каким-то неясным
инстинктом, они подняли голову и на протяжении
добрых пятнадцати шагов разглядывали друг дру­
га, пока не остановились лицом к лицу. Да, они не
прошли мимо, а остановились совсем рядом друг с
другом, как это часто делают в деревне, вечером,
на пустынной дороге, двое незнакомых прохо­
жих, — ничего особенного. А может, они и были
знакомы. Как бы то ни было, теперь они познако­
мились и, думаю, будут узнавать друг друга и здо-

8
 Моллой

роваться, даже в самой гуще города. Они поверну­

лись к морю, далеко на востоке, за полями, ухо­
дившему ввысь в бледнеющее небо, и перекину­
лись несколькими словами. Потом каждый вновь
пустился своей дорогой, А — к городу, Б — по ме­
стам, которые он, видимо, знал плохо или вовсе
не знал, так как продвигался он неуверенным ша­
гом, часто останавливаясь, чтобы осмотреться,
словно человек, старающийся запечатлеть в памя­
ти какие-то приметы местности, потому что, как
знать, может, ему когда-то придется повернуть на­
зад. Предательские холмы, в которые он с опаской
углублялся, были, очевидно, знакомы ему лишь
постольку, поскольку он видел их издалека, мо­
жет, из окна своей комнаты или с какой-нибудь
башни, сверху, в один печальный день, когда ему
особенно нечем было заняться и он искал утеше­
ния в высоте, а посему заплатил свои три или
шесть пенсов и по винтовой лестнице вскарабкал­
ся на смотровую площадку. Оттуда-то, должно
быть, он и увидел все это: равнину, море, а потом
эти самые холмы, которые кое-кто называет гора­
ми, в вечернем освещении, местами цвета индиго,
теснящиеся одни за другими насколько хватает
глаз, пересеченные невидимыми долинами, кото­
рые угадываются по смягчению оттенков, а потом
еще и по другим признакам, непередаваемым в
слове или даже немыслимым. Но угадываются не
все, даже и с такой высоты, и часто там, где ви­
дишь один только склон, один только гребень, на
самом деле их два, два склона, два гребня, разде­
ленных долиною. Но сейчас он уже знает их, эти

9
 Сэмюэль Беккет

холмы, то есть знает их лучше, и, если ему когда-

нибудь доведется вновь созерцать их издалека, ду­
маю, он увидит их другими глазами, да и не толь­
ко их, а еще и то, что внутри, все это внутреннее
пространство, которого никогда не видишь, и
мозг, и сердце, и другие полости, где заправляют
чувства и мысли, все оно предстанет в совсем
ином расположении. По виду это старик, и оттого
больно смотреть, как он идет, совсем один после
стольких-то лет, стольких дней и ночей, без счета
отданных тому ропоту, что появляется при рожде­
нии и даже еще раньше, этому ненасытному «Что
делать? Что делать?», то тихому, до шепота, то
внятному, как «Что будем пить?» метрдотеля, час­
то разрастающемуся потом до рыка. Затем, чтобы
в конечном счете, или почти в конечном, пустить­
ся совсем в одиночку, незнакомой дорогой, в на­
двигающейся ночи, с палкой в руке. Палка была
большая, с ее помощью он шагал вперед, а также,
при случае, защищался от собак и грабителей. Да,
ночь надвигалась, но это был невинный человек,
совершенно невинный, он ничего не боялся, но
ему нечего было бояться, они ничего не могли ему
сделать, разве что самую малость. Но об этом он,
разумеется, не ведал. Я и сам, доведись мне раз­
мышлять об этом, тоже бы не ведал. Ему мерещи­
лась угроза, его телу, его разуму, и, может, несмо­
тря на его невинность, угроза и впрямь существо­
вала. Что там, среди холмов, было делать невинно­
сти? Каковы ее сношения с несметным воинством
лукавого? Не ясно. Как мне кажется, на нем была
остроконечная шляпа. Меня, помнится, она пора-

10
 Моллой

зила, как не поразил бы картуз или котелок. Я

смотрел, как он удаляется, охваченный его беспо­
койством, впрочем, не то что именно его, но бес­
покойством, частью которого он как бы являлся.
Как знать, может, это мое собственное беспокой­
ство о себе самом охватывало его. Видеть меня он
не видел. Я забрался на самую верхотуру, выше са­
мой высокой точки дороги, и вдобавок привалил­
ся к камню одного со мной цвета, серого, я хочу
сказать. Камень он, вероятно, видел. Как я уже го­
ворил, он оглядывался по сторонам, словно затем,
чтобы запечатлеть в памяти приметы дороги, и
должен был видеть камень, в тени которого при­
мостился я, наподобие Белаквы или Сорделло,
уже не помню. Но человек, тем более я, — это не
вполне примета дороги, потому как. Я хочу ска­
зать, что, ежели много времени спустя ему однаж­
ды вновь случится, что было бы удивительно, про­
ходить там побежденным, то ли разыскивая нечто
позабытое, то ли собираясь что-то предать огню,
он станет искать глазами камень, а не некую слу­
чайность в виде пребывающего в его тени некоего
движущегося и преходящего предмета, каковым
является еще живая плоть. Нет, он меня опреде­
ленно не видел, в силу названных мной причин, а
потом еще потому, что в тот вечер у него на уме
было другое, не живые на уме, а скорее то, что не
перемещается с места на место, а если и переме­
щается, то так медленно, что на него не обратил
бы внимания даже ребенок, не то что старик. Как
бы то ни было, я хочу сказать, видел он меня, нет
ли, я, повторяю, наблюдал за тем, как он удаляет-

11
 Сэмюэль Беккет

ся, борясь с искушением (то есть я) подняться и

последовать за ним, может, даже когда-нибудь на­
гнать его, чтобы лучше его узнать, чтобы мне са­
мому было не так одиноко. Но, несмотря на этот
порыв к нему моей души, до предела натянувшей
свою резинку, из-за темноты мне его было плохо
видно, а потом еще из-за местности, в складках
которой он время от времени исчезал и появлялся
вновь еще дальше, но более всего, по-моему, из-за
других вещей, которые меня притягивали и к ко­
торым поочередно равно рвалась без разбора моя
обезумевшая душа. Я говорю, естественно, о побе­
левших от росы полях и коровах, которые переста­
ли бродить и устраивались на ночлег, о море, о ко­
тором я ничего не скажу, о все более заострявшей­
ся линии горных гребней, о небе, где я чувствовал,
не видя их, мерцание первых звезд, о моей руке на
моем колене, а потом еще, сверх того, о втором
путнике, А или Б, не помню, благоразумно воз­
вращавшемся к себе. Да, и о моей руке, дрожь ко­
торой ощущало мое колено и от которой глаза мои
различали лишь запястье, тыльную сторону ладо­
ни с сильно вздутыми венами и белизну первых
фаланг. Но это я не о ней, я хочу сказать, не об
этой руке я хочу сейчас говорить, всему свое вре­
мя, а об этом А или Б, который направляется к го­
роду, откуда он не так давно вышел. Но в сущнос­
ти, что уж такого особенно городского в его обли­
чий? Он шел с непокрытой головой, в парусино­
вых туфлях на веревочной подошве, курил сигару.
Двигался он с некоей фланирующей медлительно­
стью, которая с основанием или же без оного ка-

12
 Моллой

залась мне выразительной. Но все это еще ничего

не доказывало, ничего не опровергало. Может, он
пришел издалека, даже чуть ли не с другого конца
острова, и шел к городу в первый, может, раз или
же возвращался после долгого отсутствия. За ним
следовала маленькая собачка, думаю, померан­
ский шпиц, только я не думаю. Даже в тот момент
я не был уверен, да и сейчас тоже, хотя об этом я
не слишком-то размышлял. Собачонка слушалась
довольно-таки скверно, по обыкновению своей
породы, останавливалась, описывала большие
круги, присаживалась, я хочу сказать, вовсе отста­
вала, потом, чуть подальше, вновь принималась за
свое. У померанских шпицев запор — признак хо­
рошего здоровья. В некий определенный момент,
предустановленный, если угодно, я не против,
этот господин повернул назад, подхватил на руки
собачонку, вынул изо рта сигару и зарылся лицом
в рыжий мех. Это был кобель, как не трудно заме­
тить. Да, это был рыжий померанский шпиц, чем
больше я об этом размышляю, тем больше в этом
уверен. И все же. Этот вот господин, неужто он
шел бы издалека с непокрытой головой, в паруси­
новых туфлях на веревочной подошве, с сигарой в
зубах, с увязавшейся следом собачонкой? Не по­
хоже ли это скорее на то, что он вышел из город­
ских стен после хорошего обеда прогуляться и
прогулять свою собачку, предаваясь мечтам и по-
пукивая, как это делают столь многие горожане в
хорошую погоду. А эта сигара, не была ли она на
самом деле, может, носогрейкой, парусиновые ту­
фли — припорошенными пылью башмаками, под-

13
 Сэмюэль Беккет

битыми коваными гвоздями, а собака — что меша­

ло ей быть бродячей собакой, которую человек вот
так подберет и возьмет на руки из жалости или от­
того, что долго бродил в одиночестве, в обществе
одних только бесконечных дорог, песков, валунов,
болот, вересковых пустошей, всей этой природы,
которая подлежит другому суду, и редко-редко со­
товарища по заключению, к которому и хотелось
бы подойти, обнять, обсосать, покормить грудью,
но проходишь мимо, с неприязненным взглядом,
боясь, как бы он не позволил себе фамильярнос­
тей. До того дня, когда больше терпеть уже не­
вмочь, в этом мире, что не встречает тебя с рас­
простертыми объятиями, и тогда сжимаешь в сво­
их объятиях паршивых собачонок, несешь их
столько, сколько нужно, чтобы они тебя полюби­
ли, чтобы ты их полюбил, а потом бросаешь. Мо­
жет, он уже дошел до этого, что бы там ни каза­
лось. Он исчез, со своей дымящейся штуковиной
в руке, опустив голову на грудь. Поясняю. От объ­
ектов, что вот-вот исчезнут, я отвожу взгляд зара­
нее. Следить за ними до последнего мгновения —
нет, не могу. Это он в этом смысле исчез. Отведя
глаза в сторону, я думал о нем, я говорил себе, он
уменьшается, уменьшается. Я понимал себя. Знал,
что хоть я и калека, а мог бы нагнать его. Надо бы­
ло только захотеть. И однако же, нет, потому как я
хотел. Встать, выбраться на дорогу, броситься, ко­
выляя, вдогонку, окликнуть его — легче легкого.
Он слышит мои крики, оборачивается, ждет меня.
Я совсем рядом, с ним, с его собакой, еле перево­
жу дух между своих костылей. Он немножко боит-

14
 Моллой

ся, немножко жалеет меня. Я ему порядком отвра­

тителен. На вид я не очень хорош, от меня дурно
пахнет. Чего мне надо? Ах, этот знакомый тон,
смесь страха, жалости, отвращения. Я хочу уви­
деть эту собаку, этого человека вблизи, узнать, что
это дымит, разглядеть его обувь, еще что-нибудь
примечательное. Он добрый, говорит мне то и се,
сообщает разное, откуда пришел, куда идет. Я ему
верю, я знаю, что это мой единственный шанс
на — это мой единственный шанс, я верю всему,
что мне говорят, я слишком даже наотвергался за
свою долгую жизнь, теперь глотаю все, с жаднос­
тью. Чего мне надо бы — это историй, мне потре­
бовалась уйма времени, чтобы это понять. К тому
же я в этом не уверен. Ну так вот, я выяснил кое-
какие вещи, я знаю о нем кое-какие вещи, вещи,
которые были мне неведомы, которые меня дони­
мали, такие, о которых я даже не подозревал. Что
за язык. Я сумел даже узнать, что у него за профес­
сия, ведь меня так интересуют профессии. Только
подумать, что я делаю все, чтобы не говорить о се­
бе. Через минуту буду говорить о коровах, о небе,
вот увидите. Ну вот, он уже меня покидает, он
спешит. Он не был похож на человека, который
спешит, он, как я уже отмечал, прогуливался, а
провел со мной три минуты и уже спешит, должен
торопиться. Я ему верю. Я же снова остаюсь — не
сказать чтобы один, нет, это не в моем духе, но,
так сказать, не знаю, возвращаюсь в себя, нет, не
то, я никогда себя не покидал, я свободен, вот что,
не знаю, что бы это значило, но я намерен употре­
бить это слово, свободен — чтобы делать — но что,

15
 Сэмюэль Беккет

или ничего не делать, чтобы знать, но что — зако­

ны сознания, может быть, моего сознания, к при­
меру, что вода поднимается в той мере, в какой в
нее погружаешься, и что было бы лучше, в конеч­
ном счете не хуже, стереть все тексты, нежели ма­
рать поля, стирать до тех пор, пока лист не станет
белым и чистым и глупость не примет своего под­
линного обличья, представ бессмысленным и бе­
зысходным тупиком. Я, вероятно, хорошо сделал,
неплохо в конечном счете, не двинувшись со сво­
его наблюдательного пункта. Но вместо наблюде­
ния я имел слабость мысленно вернуться к друго­
му, к человеку с палкой. Тут снова поднялся ше­
лест. Восстанавливать тишину — вот роль предме­
тов. Кто знает, говорил я себе, может, он просто
вышел подышать, поразмяться, порастрястись,
разгрузить мозги, вызвав прилив крови к ногам,
чтобы обеспечить себе спокойную ночь, радостное
пробуждение, волшебное завтра. Котомка — все,
что у него было? Но эта походка, эти тревожные
взгляды, эта дубина, как все это вяжется со сло­
жившимся представлением о так называемом про­
менаде? Но его шляпа — это была городская шля­
па, видавшая виды, но городская, дунь ветерок —
унесет, не догонишь. По крайней мере, если ее не
закрепить под подбородком посредством бечевки
или резинки. Я снял свою шляпу и осмотрел. Она-
то у меня была издавна привязана к петлице с по­
мощью длинного шнурка, всегда к одной и той же,
независимо от времени года. Все-таки я жив. Это
приятно узнать. Я как можно дальше вытянул ру­
ку, которая сняла шляпу и с этого момента так ее

16
 Моллой

и держала, и стал описывать ею полукружья. Про­

делывая это, я смотрел на лацкан моего пальто и
видел, как оно распахивается и запахивается. По­
нимаю теперь, отчего я никогда не носил цветка в
петлице, такой, однако ж, просторной, что в ней
поместился бы целый букет. Моя петлица пред­
назначалась для моей шляпы. Это я свою шляпу
обратил в цветок. Но сейчас я не о своей шляпе,
не о своем пальто хочу говорить, это было бы
преждевременно. Дальше я о них непременно по­
говорю, когда дело дойдет до составления реестра
моего добра и моих пожитков. По крайней мере,
если я их до тех пор не потеряю. Но даже, и утра­
ченные, они сохранят свое место в реестре моих
пожитков. Но я спокоен, я их не потеряю. Мои
костыли — уж их я и подавно не потеряю. Но, мо­
жет, однажды и выброшу. Я, должно быть, нахо­
дился на вершине — или на склоне — какой-ни­
будь значительной возвышенности, иначе как бы
я мог охватить взглядом столько вещей внизу,
близких и далеких, движущихся и неподвижных.
Но откуда взялась возвышенность среди этой
слегка холмистой местности? А я, откуда я здесь
взялся? Вот это мы и попробуем сейчас выяснить.
Не будем, впрочем, принимать эти вещи всерьез.
В природе, кажется, всего предостаточно, всяких
уродцев полно. Если посмотреть глубже, я, может,
и путаю несколько разных случаев и разное время,
глубина — вот моя стихия, ах, не собственно глу­
бина, а где-то между пеной и илом. И, может, А
был в один день в одном месте, а потом Б — в дру­
гой и в другом месте, потом в третий — я и этот

17
 Сэмюэль Беккет

камень, и так далее в отношении других составля­

ющих: коров, неба, моря, гор. В это мне что-то не
верится. Нет, не буду врать, я легко могу это вооб­
разить. Как бы ни обстояло дело, пойдем дальше,
допустим, что все это возникло из одной и той же
тоски, сгустим ее, да побольше, побольше, до пол­
ной беспросветности. Человек с палкой больше не
проходил там в ту ночь, это определенно, иначе я
бы его услышал. Не говорю, увидел бы, я говорю,
услышал. Сплю я самую малость, и эту малость —
днем. Ах, нет в моей беспорядочной жизни ничего
постоянного, я перепробовал для сна всякое вре­
мя, но в тот период, который я расписываю, я
спал днем, более того, утром. И пусть мне не гово­
рят о луне, моя ночь безлунна, и если мне случит­
ся заговорить о звездах, так только по недосмотру.
Ну вот, из всех звуков той ночи ни один не напо­
минал его тяжелых, неуверенных шагов, этой ду­
бинки, которой он время от времени ударял о зем­
лю, заставляя ее содрогаться. До чего же приятно
после периода колебаний, более или менее дли­
тельного, утвердиться в правильности своих пер­
вых впечатлений. Это, безусловно, смягчает пред­
смертные муки. Не то чтобы я сделал это оконча­
тельно, я хочу сказать, утвердился в правильности
своих первых впечатлений в отношении — пого­
дите — Б. Поскольку незадолго до рассвета мимо с
громовым грохотом проносятся телеги и фургоны,
доставляющие на рынок фрукты, яйца, масло,
сыр, и, может, в одном из них и примостился он,
сраженный усталостью или унынием, а то и вовсе
мертвый. Или же он вернулся в город какой-ни-

18
 Моллой

будь другой дорогой, которая проходит слишком

далеко, чтобы я мог услышать, что там делается, а
то и по тропкам, через поля, беззвучно приминая
траву и ступая по безмолвной земле. Так и протя­
нул я эту далекую ночь, переходя от ропотов мое­
го услужливо озадаченного существа к совсем дру­
гим (так уж и совсем?) ропотам всего, что проис­
ходит и проистекает от зари до зари. Ни единого
человеческого голоса, ни разу. Зато коровы, тщет­
но взывавшие, когда проходили крестьяне, чтобы
их подоили. Ни А, ни Б я больше никогда не ви­
дел. Но, может, еще увижу. Только смогу ли я их
узнать? И уверен ли я, что я их больше никогда не
видел? И что я называю «видеть» и «больше не ви­
деть»? Мгновение тишины, вроде того, когда ди­
рижер постучит по пюпитру и поднимет руки, пе­
ред оглушительным вопросом, не имеющим отве­
та. Дым, палки, плоть, волосы, вечер, вдалеке, во­
круг желания обрести брата. Все эти отрепья — я
знаю, как их выставлять напоказ, чтобы прикрыть
срам. Интересно, что бы это значило. Но не вечно
же я буду жить в нужде. А что до желания обрести
брата, скажу вот что — пробудившись между
одиннадцатью и полуднем (вскоре после того я
слышал благовест, напоминающий об инкарна­
ции), я решил пойти и навестить свою мать. Для
того чтобы принять решение навестить эту жен­
щину, мне требовались причины безотлагательно­
го свойства, и причины эти, поскольку я не знал,
ни что делать, ни куда идти, были для меня дет­
ским развлечением, забавой единственного ребен­
ка, и я преисполнял ими свой дух до того, что все

19
 Сэмюэль Беккет

прочие занятия были отринуты и я содрогался при

одной мысли, что нечто могло бы помешать мне
нанести немедленно этот визит, я хочу сказать,
моей матушке. Вследствие чего я поднялся, при­
способил костыли и спустился на дорогу, где об­
наружил свой велосипед (вот те на, этого я не
ожидал), на том самом месте, где я, должно быть,
его и оставил. Замечу кстати, что хоть я и калека, а
на велосипеде разъезжал в то время с определен­
ным удовольствием. Вот как я это проделывал.
Привязывал костыли к верхней перекладине ра­
мы, по одному с каждой стороны, водружал ступ­
ню негнущейся ноги (забыл, которой, сейчас обе
не гнутся) на втулку переднего колеса, а другой —
крутил педали. Это был велосипед без цепи, с не­
зависимым колесом, ежели такой существует. До­
рогой велосипед, не буду называть тебя «велик»,
ты был выкрашен в зеленый цвет, как столько ве­
лосипедов одного с тобой выпуска, уж не знаю по­
чему. Мне приятно снова его себе предствлять, не
откажу себе в удовольствии рассказать о нем по­
подробнее. Вместо звонка, что в моде в ваше вре­
мя, у него был гудок, или рожок. Приводить этот
рожок в действие было для меня истинным на­
слаждением, чуть ли не сладострастным. Скажу
больше, что, если бы мне довелось составлять
список достойных вещей, которые не слишком
въелись мне в печенки за время моего бесконеч­
ного существования, гудение в рожок заняло бы в
нем почетное место. А когда мне пришлось рас­
статься с моим велосипедом, я снял рожок и хра­
нил при себе. Он, по-моему, и по сей день у меня,

20
 Моллой

где-то, и если я больше им не пользуюсь, так это

оттого, что он потерял голос. Теперь даже у авто­
мобилей не встретишь гудка, в том смысле, как я
это понимаю, разве что редко. Стоит мне увидеть
такой на улице, через опущенное стекло на стоян­
ке, я частенько останавливаюсь и привожу его в
действие. Следовало бы переписать все это в давно
прошедшем времени. Какое отдохновение погово­
рить о велосипедах и рожках. Речь, к несчастью,
не о том, а о той, что произвела меня на свет, если
мне не изменяет память, через дырку в заду. Пер­
вое знакомство с дерьмом. Добавлю, однако ж,
только, что через каждую сотню метров, пример­
но, я останавливался, чтобы дать роздых ногам, и
здоровой, и больной, и не только ногам, не только
ногам. Я, собственно говоря, не слезал с седла, я
оставался верхом, ноги на земле, руки на руле, го­
лова на руках, и ждал, пока не почувствую себя
лучше. Но прежде чем покинуть эти очарователь­
ные места, висящие между морем и горами, защи­
щенные от одних ветров и открытые другим, что
приходят с полуденной стороны, в этом прокля­
том краю, краю ароматов и теплыни, я хотел бы
(да не могу) умолчать об ужасном крике коросте­
лей, что носятся ночью в хлебах, по равнине, в
лучшее время года, и трещат своими трещотками.
Это позволяет мне, впрочем, определить время
начала этого фантастического предпоследнего
странствия, бледной тени меж бледных теней, ко­
торое, объявляю без дальнейших проволочек, на­
чалось во вторую или третью неделю июня, в мо­
мент, так сказать, мучительнейший из всех, когда

21
 Сэмюэль Беккет

остервенение солнца достигает над тем, что зовет­

ся нашим полушарием, своего предела и охладить
его своими истечениями прилетает в полночь сия­
ние Арктики. Тут вот и слышишь коростелей этих.
Моя мать охотно виделась со мной, то есть она
охотно принимала меня, потому как она давным-
давно ничего больше не видела. Постараюсь, на­
сколько это в моих силах, говорить об этом спо­
койно. Мы были такие старые, она и я, она роди­
ла меня так рано, что мы походили на парочку
старых кумовьев, бесполых, кровно не связанных,
с одними и теми же воспоминаниями, одной и той
же злобностью, одними и теми же ожиданиями.
Она никогда не называла меня сыном, впрочем, я
бы этого не вынес, но, не знаю почему, Даном —
меня не зовут Даном. Возможно, Даном звали мо­
его отца, да, возможно, она принимала меня за
моего отца. Что до меня, я принимал ее за свою
мать, а она — она принимала меня за моего отца.
Дан, ты помнишь тот день, когда я спасла ласточ­
ку. Дан, ты помнишь тот день, когда ты предал
земле кольцо. Вот каким манером она со мной
разговаривала. Я помнил, помнил, я хочу сказать,
что я примерно знал, о чем она толкует, и ежели я
не всегда лично принимал участие в происшестви­
ях, которые она воскрешала в памяти, я все равно
как будто бы принимал. Я же, когда мне приходи­
лось назвать ее по имени, какому угодно, я назы­
вал ее Маг. И если я называл ее Маг, это оттого,
что, по моим представлениям, не могу сказать, по­
чему именно, буква «г» упразднила слог «ма» и,
так сказать, наплевала и позабыла о нем лучше

22
 Моллой

любой другой буквы. И в то же время я удовлетво­

рял глубинную потребность, невысказанную, что
ли, потребность иметь ма, мать то есть, и громко
возвещать об этом. Потому как прежде, чем про­
изнести маг, произносишь ма, это неизбежно. А
«да» в моих краях значит папа. К тому же для ме­
ня и вопроса такого не вставало в тот период, в
который я намерен углубиться, я хочу сказать, во­
проса о том, называть ли ее ма, Маг или графиня
Кака, потому как она уже целую вечность была
глуха как пень. Полагаю, что она делала под себя,
справляя и большую, и малую нужду, однако сво­
его рода целомудрие заставляло нас избегать этого
предмета во время наших свиданий, и я так никог­
да и не пришел ни к чему определенному. Впро­
чем, было это нечто весьма, должно быть, ничтож­
ное, горстка скупо спрыснутых козьих катышков
раз в два-три дня. Комната провоняла аммиаком,
о, не только аммиаком, но аммиаком, аммиаком.
Меня она узнавала по моему запаху. Ее старое,
пергаментное, волосатое лицо озарялось, она ра­
довалась, почуяв мой запах. Выговаривала она
плохо, под клацанье зубных протезов, и по боль­
шей части не отдавала себе отчета в том, что гово­
рила. Любой, кроме меня, потонул бы в этом кла­
цающем лепете, который прекращался, наверное,
лишь в короткие промежутки, когда ее покидало
сознание. К тому же я приходил не затем, чтобы ее
слушать. Я общался с ней, стуча по ее черепу.
Один стук означал да, два — нет, три — не знаю,
четыре — деньги, пять — прощай. Я изрядно по­
трудился, чтобы втемяшить в ее повредившуюся,

23
 Сэмюэль Беккет

спятившую голову этот код, но в этом я преуспел-

таки. Что она путала да, нет, не знаю и прощай,
было мне безразлично, я и сам их путал. Но чтобы
четыре удара соединялись у нее с чем-то еще, кро­
ме денег, этого вот следовало не допустить любой
ценой. В период натаскивания, стало быть, посту­
чав четырежды по черепу, я одновременно совал
ей под нос или в рот банкноту. Как же я был зелен
и простодушен! Потому как она, казалось, потеря­
ла представление о счете, если не вообще, то по
крайней мере способность сосчитать больше двух.
Для нее, понимаете ли, было слишком далеко от
одного до четырех. Добравшись до четвертого уда­
ра, она полагала, что это только второй, так как
два предыдущих совершенно стерлись из ее памя­
ти, настолько, что она их словно бы никогда и не
чувствовала, хотя я и не очень понимаю, каким
образом что-то, хоть раз ощущавшееся, может сте­
реться из памяти, а меж тем такое происходит
сплошь и рядом. Она, должно быть, полагала, что
я все время говорю ей нет, тогда как ничего не
могло быть дальше от моих намерений. Прозрев в
результате этих умозаключений, я принялся ис­
кать и в конце концов нашел наиболее действен­
ное средство, чтобы внедрить в ее ум идею денег.
Оно заключалось в том, чтобы заменить четыре
постукивания указательным пальцем по черепу
одной или несколькими (в зависимости от моих
потребностей) затрещинами. Вот это она поняла.
К тому же я приходил не за деньгами. Я их брал,
но я не затем приходил. Я не слишком на нее
злился, на свою мать. Знаю, она сделала все, что-

24
 Моллой

бы не иметь меня, кроме, как это очевидно, само­

го главного, и если ей так и не удалось отделаться
от меня, это потому, что судьба предназначила ме­
ня не для выгребной ямы, а для какой-то другой.
Намерения, однако, были благие, и с меня этого
довольно. Нет, с меня не довольно, но я отдаю ей
должное, моей матери, за те усилия, что она пред­
принимала ради меня. И прощаю ей, что в эти
первые месяцы она некоторой встряской испорти­
ла единственный почти что сносный период моей
гнусной жизни. И я равно отдаю ей должное за то,
что она, наученная этим примером, больше этого
не повторяла или же вовремя остановилась. И ес­
ли мне когда-то придется искать смысл моей жиз­
ни, кто знает, я примусь сначала разгребать с этой
вот стороны, со стороны этой бедной одноплод-
ной шлюхи и себя самого, последыша, ее отродья,
какого именно, вопрошаю я себя. Прежде чем пе­
рейти к фактам, могу поклясться, что это факты, к
тому далекому летнему послеполуденному време­
ни, добавлю, что с этой старой женщиной, глухой,
слепой, немощной и выжившей из ума, которая
называла меня Даном и которую я называл Маг, и
только с ней, я — нет, не могу я этого сказать, то
есть я мог бы сказать, но не скажу, да, сказать-то
мне было бы легко, потому как это была бы не­
правда. Что я, собственно, видел? Голову — все­
гда, иногда — кисти рук, изредка — руки до плеч.
Голову всегда. Покрытую волосами, морщинами,
грязью, слюнями. Голову, застившую свет. Не то
чтоб важно было ее видеть, но для начала это уже
кое-что. Это я брал из-под подушки ключ, я брал

25
 Сэмюэль Беккет

из ящика деньги, я водворял ключ под подушку.

Но приходил я не за деньгами. По-моему, была
женщина, которая приходила каждую неделю. Од­
нажды я прикоснулся губами, едва-едва, поспеш­
но, к этой маленькой, сморщенной сероватой гру­
ше. Тьфу. Доставило ли это ей удовольствие? Не
знаю. Ее клохтанье на миг прекратилось, потом
возобновилось снова. Она должна была спросить
себя, что с ней происходит. Может, она сама себе
сказала тьфу. Я почувствовал ужасный запах. Он,
должно быть, шел из кишечника. Аромат старо­
сти. Ах, я не порицаю ее, я тоже не источаю аро­
матов Аравии. Стану ли я описывать комнату?
Нет. Быть может, мне позже представится такая
возможность. Когда я буду искать там убежища,
перепробовав все средства, испив весь стыд, под­
жав хвост аж в прямую кишку, как знать. Ладно.
Теперь, раз известно, куда идти, пошли. Так хоро­
шо знать, куда идешь, на первых порах. Это почти
что отбивает охоту идти. Я был рассеян, а я вооб­
ще-то так мало этим страдаю, потому как отчего
бы мне страдать этим, что до моих движений, так
они были еще более неуверенными, чем обычно.
Ночь, должно быть, утомила меня, словом, лиши­
ла силы, а солнце, все выше и выше поднимавше­
еся на востоке, пока я спал, отравило меня. Мне
следовало, прежде чем закрыть глаза, поместить
между ним и мной громаду какого-нибудь камня.
Я путаю запад и восток, полюса тоже, мне ничего
не стоит поменять их местами. Я был не в своей
тарелке. Тарелка у меня глубокая, суповая, и я
редко когда выхожу из нее. Отчего и сообщаю об

26
 Моллой

этом. Я тем не менее преодолел несколько миль

без приключений и таким образом прибыл к го­
родской крепостной стене. Там я согласно пред­
писанию слез с седла. Да, при въезде в город и при
выезде из него полиция требует, чтобы велосипе­
дисты слезали с велосипеда, автомобили переклю­
чались на первую скорость, а конно-гужевой
транспорт продвигался исключительно шагом.
Причина этого постановления заключается, по-
моему, в следующем: подъездные пути к городу,
равно как, понятно, и выездные, узки и затемнены
громадными сводами, все без исключения. Это хо­
роший порядок, и я исправно ему подчиняюсь,
как ни трудно мне передвигаться на костылях,
толкая одновременно мой велосипед. Я, однако,
справлялся. Тут требовалось соображение. Так
вот, преодолели мы этот трудный переход, мой ве­
лосипед и я одновременно. Но чуть подальше мне
послышалось, что меня кто-то окликнул. Я под­
нял голову и увидал полицейского. То есть это я
выражаюсь эллиптически, потому как только по­
том, путем индукции или дедукции, уж не знаю, я
узнал, кто он такой. Что вы тут делаете? — спра­
шивает он. Я привык к этому вопросу, я его тотчас
же понял. Отдыхаю, говорю. Отдыхаете, говорит.
Отдыхаю, говорю. Вы намерены отвечать на мой
вопрос? — заорал он. Вот так со мной постоянно,
когда меня втягивают в разговоры, я искренне
считаю, что ответил на заданные мне вопросы, а
на самом деле ничего подобного. Я не стану вос­
производить этого разговора со всеми его завихре­
ниями. В конце концов я понял, что моя манера

27
 Сэмюэль Беккет

отдыхать, моя поза во время отдыха, сидя верхом,

руки на руле, голова на руках, была покушением
уж не знаю на что — на порядок, на целомудрие. Я
скромно указал на свои костыли и отважился про­
бормотать что-то относительно своего недуга, вы­
нуждавшего меня отдыхать так, как можно, а не
так, как должно. По-моему, я понял тогда, что не
существует двух законов, один — для здоровых,
другой — для калек, но только один, которому
должны подчиняться богатые и бедные, молодые
и старые, счастливые и печальные. Говорил он от­
менно. Я постарался, чтобы он заметил, что я не
печален. Что уж я там такого сказал! Ваши бумаги,
сказал он, через минуту до меня дошло. Ах, нет,
сказал я, нет. Ваши бумаги! — заорал он. Ах, мои
бумаги. А единственные бумаги, какие я ношу с
собой, это клочки газеты, чтобы подтереться, вы
понимаете, когда я хожу в сортир. Ах, я не говорю,
что подтираюсь всякий раз, как иду в сортир, нет,
но я люблю иметь к тому возможность, в случае
надобности. Это, естественно, мне кажется. Расте­
рявшись, я вытащил из кармана эту бумагу и сунул
ему под нос. Погода стояла прекрасная. Мы пус­
тились по залитым солнцем безлюдным улочкам,
я — подпрыгивая между своих костылей, он — ле­
гонько подталкивая мой велосипед рукой в белой
перчатке. Я не... я не чувствовал себя несчастным.
Я на миг остановился, отважился, поднял руку и
дотронулся до верха моей шляпы. Он был раска­
ленный. Я почувствовал, что на нас оборачивают­
ся лица веселые и спокойные, лица мужчин, жен­
щин, детей. Мне показалось, что в какой-то мо-

28
 Моллой

мент я услышал вдалеке музыку. Я остановился,

чтобы лучше расслышать ее. Вперед, сказал он.
Послушайте, сказал я. Вперед, сказал он. Мне не
позволялось слушать музыку. Это могло бы вы­
звать скопление народа. Он огрел меня по спине.
Ко мне прикоснулись, ах, нет, не к моей коже, но
несмотря ни на что я это кожей ощутил, сквозь
покровы одежд, этот твердый мужской кулак. По­
спешая как мог, я отдался этому золотому мгнове­
нию, словно то был не я, а кто-то другой. То был
час отдыха, между утренними и послеобеденными
трудами. Самые мудрые, быть может, растянулись
в скверах или уселись у своих дверей, наслаждаясь
истаивающей истомой, позабыв о недавних забо­
тах, безразличные к предстоящим. Другие, напро­
тив, воспользовались им, чтобы строить планы,
обхватив голову руками. И был ли среди них хоть
один, который пожелал бы стать на мое место, ко­
торый ощутил бы, как далеко мне было, в этот час,
до того, кем я казался, и какая мощь в этом дале-
ке, точно в готовых с треском лопнуть швартовых.
Может быть. Да, меня тянуло к этим ложным глу­
бинам, к этим ложным замашкам серьезности и
спокойствия, я устремился к ним от всех моих
прежних отрав, зная, что ничем не рискую. Под
этим синим небом, под взором моего стража. По­
забыв о своей матери, свободный от необходимос­
ти действовать, погруженный в этот чужой для ме­
ня час, твердя про себя, передых, передых. Когда
мы прибыли в участок, меня ввели к удивительно­
му чиновнику. В штатском, без мундира, он сидел,
развалясь в кресле, положив ноги на письменный

29
 Сэмюэль Беккет

стол, на голове соломенная шляпа, а изо рта тор­

чит какой-то тоненький гибкий предмет, опознать
который мне не удалось. Эти детали я успел отме­
тить до того, как он меня отпустил. Он выслушал
рапорт своего подчиненного, потом принялся до­
прашивать меня таким тоном, который с точки
зрения корректности оставлял желать бесконечно
лучшего, по моим соображениям. Между его во­
просами и моими ответами, я говорю о тех, что за­
служивают быть принятыми во внимание, случа­
лись интервалы более или менее продолжитель­
ные и шумные. Я настолько не привык, чтобы ме­
ня о чем-нибудь спрашивали, что, когда меня о
чем-то спрашивают, мне требуется время, чтобы
понять о чем. Виноват же я в том, что вместо того,
чтобы спокойно размышлять о том, что я только
что услышал — и услышал, обладая тонким, хотя и
состарившимся, слухом, совершенно отчетливо, —
я спешу ответить абы что, вероятно, из боязни,
как бы мое молчание не довело моего собеседника
до белого каления. Я боязлив, всю свою жизнь я
прожил, боясь побоев. Оскорбления, брань — это
я сношу легко, но к ударам я так и не смог себя
приучить. Это нелепо. Даже плевки все еще удру­
чают меня. Но когда со мной обходятся чуть по­
мягче, я хочу сказать, когда воздерживаются в от­
ношении меня от насильственных действий, мной
редко когда бывают разочарованы, в конечном
итоге. Так вот, комиссар полиции удовольствовал­
ся тем, что пригрозил мне цилиндрической ли­
нейкой, что обернулось ему на пользу, так как он,
мало-помалу, узнал, что у меня нет ни бумаг, в

30
 Моллой

том смысле, в каком это слово имело смысл для

него, ни занятия, ни жилья, что фамилия моя в
данный момент у меня выскочила и что направля­
юсь я к своей матери, на чьем содержании живу,
пребывая на грани жизни и смерти. Что до адреса
последней, мне он неведом, но я прекрасно знаю,
как туда добраться, даже в темноте. Район? Да
скотобоен, сударь, потому как из комнаты моей
матери, через закрытые окна, я слышал рев быков,
заглушавший ее лепет, это истошное, хриплое и
дрожащее мычание, мычание не пастбищ, а горо­
дов, скотобоен и рынков по продаже скота. Да, по
зрелом размышлении, я, быть может, зашел слиш­
ком далеко, сказав, что она живет недалеко от ско­
тобоен, когда, вполне вероятно, она жила рядом с
рынком по продаже скота. Успокойтесь, сказал
комиссар, это один и тот же район. Я воспользо­
вался тишиной, последовавшей за этими любез­
ными словами, чтобы повернуться к окну, ничего
на самом деле не видя, потому как я закрыл глаза,
подставив теплому дыханию синевы и золота шею
и лицо, а также душу, опустошенную или почти
опустошенную, потому как я, должно быть, зада­
вался вопросом, не возникло ли у меня, после та­
кого долгого стояния, желания сесть, припоми­
ная, что я усвоил по данной части, а именно что
сидячая поза более не про меня по причине моей
короткой и одеревенелой ноги, что доступны мне
лишь две позы: вертикальная, когда я болтаюсь
между своих костылей и сплю стоймя, и горизон­
тальная — растянувшись на земле. И однако ж,
желание сесть посещало меня, навещало меня из

31
 Сэмюэль Беккет

утраченного мира. И я не всегда ему противился,

при всей своей осведомленности. Да, душа моя
определенно ощущала этот осадок, взвихрявший-
ся неведомо каким образом, словно мелкие ка­
мешки на дне лужицы, в то время как на мое лицо
и громадное адамово яблоко всею тяжестью нава­
лился летний воздух и великолепное небо. И вдруг
я вспомнил свое имя — Моллой. Меня зовут Мол­
лой, заорал я, не раздумывая, Моллой, мне сейчас
вспомнилось. Ничто не обязывало меня сообщать
эти сведения, но я их сообщил, вероятно надеясь
доставить приятность. Мне разрешили не снимать
шляпы, интересно почему. Это фамилия вашей
матушки, сказал комиссар, — должно быть, он
был комиссар. Моллой, сказал я, меня зовут Мол­
лой. Это фамилия вашей матушки? — сказал ко­
миссар. Как? — сказал я. Вас зовут Моллой, ска­
зал комиссар. Да, сказал я, мне это сейчас вспом­
нилось. А вашу матушку? — сказал комиссар. Я
что-то не уловил. Ее тоже зовут Моллой? — сказал
комиссар. Зовут ли ее Моллой? — сказал я. Да,
сказал комиссар. Я задумался. Вас зовут Моллой,
сказал комиссар. Да, сказал я. А вашу матушку,
сказал комиссар, ее тоже зовут Моллой? Я думал.
Вашу матушку, сказал комиссар, ее зовут... Дайте
подумать! — заорал я. Во всяком случае, теперь
мне представляется, что все, должно быть, проис­
ходило именно так. Думайте, сказал комиссар.
Мою матушку, звали ли ее Моллой? Вероятно. Ее
тоже должны звать Моллой, сказал я. Меня выве­
ли, в караульную, что ли, и велели там сесть. Объ­
яснились. Это я опускаю. Получил разрешение ес-

32
 Моллой

ли не растянуться на скамье, то по крайней мере

остаться стоять прислонясь к стене. Комната была
темная, и по ней в прямом смысле слова сновали
люди, правонарушители, полицейские, законни­
ки, священники и журналисты, как я полагаю. От
всего этого делалось темно, от темных фигур, тес­
нившихся в темном пространстве. На меня не об­
ращали внимания, и я платил им тем же. Каким
образом я мог тогда знать, что они не обращают на
меня внимания, и каким образом мог я платить им
тем же, коли они не обращали на меня внимания?
Не знаю. Я это знал и тем и платил, вот так, и все.
Но вот передо мной внезапно выросла высокая и
толстая женщина в черном, или, скорее, в сирене­
вом. Я себя еще и сегодня спрашиваю, не была ли
она сотрудницей социальной службы. Она протя­
нула мне чашку, стоявшую на непарном с нею
блюдце и полную сероватой жидкости, должно
быть, зеленого чая с сахарином и порошковым
молоком. Это было не все, потому что рядом с
чашкой на блюдце ненадежно примостился боль­
шой ломоть черствого хлеба, о котором я и при­
нялся твердить со своего рода тревогой, он сейчас
упадет, он сейчас упадет, будто это имело значе­
ние, упадет он или нет. Мгновение спустя я сам
держал в своих дрожащих руках эту небольшую
горку разнородных качающихся предметов, где
твердое соседствовало с жидким и мягким, не по­
нимая, каким образом совершилась передача. Я
собираюсь вам сказать одну вещь, когда социаль­
ные работники что-то вам предлагают, чтобы вы
не упали в голодный обморок, задарма, они на

33
 Сэмюэль Беккет

этом просто помешаны, уклоняться напрасно, они

и на краю света будут преследовать вас, сжимая
рвотное в руке. Члены Армии спасения не многим
лучше. Нет, способов отбиться от благотворитель­
ности, насколько мне известно, не существует.
Свесишь голову, протянешь руки, дрожащие и за­
плетающиеся, и говоришь, спасибо, спасибо, ма­
дам, спасибо, милостивая госпожа. Тому, у кого
ничего нет, воспрещается не любить дерьмо. Жид­
кость проливалась, чашка раскачивалась со сту­
ком клацающих зубов, не моих, у меня таковых не
имелось, а намокший хлеб все больше и больше
свешивался через край. До того момента, пока
беспокойство мое не достигло крайнего предела и
я не отшвырнул все это прочь. Я не уронил, нет,
но конвульсивным движением обеих рук запустил
их подальше от себя, насколько позволяли мои
силы, так, что все разлетелось вдребезги об пол
или о стену. Не стану говорить, что за тем после­
довало, поскольку мне это место надоело и хочет­
ся перенестись в другое. День уже клонился к ве­
черу, когда мне сказали, что я могу быть свободен.
Мне были сделаны наставления, чтобы впредь я
вел себя лучше. Сознавая свою вину, зная теперь,
на каком основании меня задержали, ощущая
свою несообразность, относительно которой меня
просветил мой допрос, я удивился, что так быстро
вновь обрел свободу, ежели это действительно бы­
ла она, и что не встало вопроса даже о малейшем
наказании. Неужели у меня был, а я о том и не по­
дозревал, высокий покровитель? Неужели я, сам
того не ведая, произвел на комиссара благоприят-

34
 Моллой

ное впечатление? Не связались ли они с моей ма­

терью и не получили ли от нее, или от других лю­
дей из нашего квартала, частичного подтвержде­
ния моих показаний? Не сочли ли они, что пре­
следовать меня в судебном порядке не стоит тру­
да? Карать неукоснительным образом существо,
подобное мне, неловко. Такое случается, но муд­
рость не советует этого делать. Предпочтительнее
положиться в этом на агентов. Не знаю. Если
иметь при себе удостоверение личности обяза­
тельно, почему они не настояли на том, чтобы я
обзавелся им? Потому что это стоит денег, а у ме­
ня их нет? Не могли ли они в таком случае забрать
мой велосипед? Возможно, что и нет, без поста­
новления суда. Все это непостижимо. Что опреде­
ленно, так это то, что никогда больше я не отды­
хал таким образом, ноги непристойно стоят на
земле, руки лежат на руле, голова на руках, отре­
шенная и гудящая. В сущности, это печальное
зрелище, печальный пример для горожан, так
нуждающихся в ободрении, при их тяжком труде,
и в том, чтобы не видеть вокруг себя ничего, кро­
ме проявлений силы, радости и отваги, без кото­
рых они бы к концу дня рухнули и катались по
земле. Всего-то и нужно, чтобы мне объяснили, в
чем состоит хорошее поведение, потому как я веду
себя хорошо, в той мере, в какой позволяет мое
телосложение. Не бросил я также заниматься са­
мосовершенствованием, в этот момент жизни, по­
тому что я... я был сметлив и схватывал на лету. А
что до доброй воли, так у меня ее навалом, этой
доброй воли, подорванной тревогами. Так что мой

35
 Сэмюэль Беккет

набор приемлемых манер не переставал обога­

щаться, с моих первых шагов до последних, пред­
принятых в прошлом году. И ежели я вечно веду
себя как свинья, в том не моя вина, а вина моих
наставников, которые исправляли только лишь
частности вместо того, чтобы показать мне суть
системы, как это делается в великих англосаксон­
ских колледжах, и те принципы, из которых про­
истекают хорошие манеры, и то, как следует пере­
ходить, не запутавшись при этом, от того-то к то­
му-то, и как возвратиться из заданного положения
к первоистокам. Потому как это позволило бы
мне, прежде чем выставлять на публичное обозре­
ние определенные привычки, имеющие в предме­
те лишь телесный комфорт, как-то: ковыряние в
носу, чесание в паху, сморкание в пальцы и моче­
испускание где ни попадя, соотнести их с азами
продуманной теории. Да, на сей предмет у меня
были только лишь негативные и эмпирические
представления, а это равносильно тому, чтобы
сказать, что я по большей части пребывал во мра­
ке, еще более глубоком оттого, что наблюдения,
накопленные мною на моем веку, предрасполага­
ли меня к сомнениям в самих устоях благовоспи­
танности, пусть даже и в ограниченном простран­
стве. Но это лишь теперь, когда я перестал жить, я
думаю об этих и других вещах. Теперь в спокойст­
вии разложения я вспоминаю то долгое смутное
ощущение, каким была моя жизнь, и сужу ее так,
как сказано, что Бог будет нас судить, и с той же
беспардонностью. Разлагаться — это тоже жить, я
это знаю, знаю, не приставайте ко мне, но не все-

36
 Моллой

гда же все в этом. К тому же об этой вот жизни я,

может, соблаговолю как-нибудь вам поведать,
как-нибудь, когда я буду знать, что, считая, что я
знаю, я всего-навсего существовал, и когда
страсть, бесформенная и беспрерывная, поглотит
меня со всеми гниющими потрохами, а я, узнав
про это, буду знать, что ничего не знаю, и буду
только вопиять, как и раньше только и делал, что
вопиял, более или менее громко, более или менее
открыто. Так возопим же, коль скоро предполага­
ется, что это полезно. Да, возопим на сей раз, а
потом, может, еще раз. Возопим, что солнце,
склоняясь, освещало целиком белую стену почты.
Можно было подумать, что ты в Китае. На ней вы­
рисовывалась причудливая тень. Это я со своим
велосипедом. Я стал играть, производя телодвиже­
ния, размахивая шляпой, двигая перед собой вело­
сипед, отодвигая и придвигая, вперед, назад, гудя
в рожок. Я смотрел на стену. На меня смотрели из
зарешеченных окон, я чувствовал на себе их взгля­
ды. Полицейский у входа велел мне проваливать.
Я бы и сам унялся. В конце концов тень ничуть не
занятнее тела. Я попросил полицейского сжалить­
ся надо мной, помочь мне. До него не дошло. Я
пожалел о завтраке, всученном сотрудницей соци­
альной службы. Достал из кармана камень и посо­
сал его. Он был гладкий, так как был обсосан
мной и обкатан штормом. Маленький камешек во
рту, круглый и гладкий, это успокаивает, освежа­
ет, унимает голод, перехитряет жажду. Полицей­
ский направился ко мне, моя медлительность его
раздражала. На него тоже смотрели — из окон.

37
 Сэмюэль Беккет

Где-то смеялись. Внутри у меня тоже кто-то сме­

ялся. Я взял в руки свою больную ногу и перенес
ее через раму. Тронулся. Я забыл, куда направля­
юсь. Остановился, чтобы поразмыслить над этим.
Во время езды трудно размышлять, лично мне.
Когда мне во время езды хочется размышлять, я
теряю равновесие и падаю. Я говорю в настоящем
времени, в настоящем времени легко говорить,
когда речь идет о прошлом. Это мифологическое
настоящее, не обращайте на него внимания. Я уже
было погрузился в свой шабадранный анабиоз,
как вспомнил, что этого нельзя делать. Вновь пус­
тился в дорогу, в ту дорогу, о которой ничего не
знал, в том смысле, что это за дорога, а была она
всего-навсего поверхностью, светлой или темной,
ровной или ухабистой, а по зрелом размышлении,
вечно дорогой, и дорогим шумом того, что проно­
сится, приветствуемое, если сухо, облачком пыли.
И вот я уже на берегу канала, хотя и не припомню,
чтобы я выехал из города. Канал пересекает город,
я знаю, знаю, их даже два. Но эти изгороди, эти
поля? Не терзай себя, Моллой. Да, вижу, это моя
правая нога не гнулась в тот период. Я увидел, что
навстречу мне по другому берегу, бечевой, бредет,
надрываясь, упряжка серых осликов, и услышал
гневные крики и глухие удары. Я опустил ноги,
чтобы получше разглядеть баржу, приближавшую­
ся так медленно, что от нее по воде не расходилось
никаких волн. Это был груз леса и гвоздей, пред­
назначавшийся, вероятно, какому-то плотнику.
Мой взгляд перехватил взгляд одного осла, я опу­
стил глаза на его маленькие ножки, тоненькие и

38
 Моллой

отважные. Перевозчик упирался локтем в колено,

подперев голову рукой. После каждых трех-четы-
рех затяжек он сплевывал в воду, не вынимая изо
рта трубки. Солнце окрашивало горизонт в серни­
стые и фосфорические цвета, к ним я и направ­
лялся. Наконец я слез с седла, добрался до кана­
вы, спрыгнул в нее и там улегся рядом с моим ве­
лосипедом. Я улегся, растянувшись во весь рост и
раскинув руки. Белый боярышник склонялся надо
мной, к несчастью, я не люблю запаха боярышни­
ка. Трава в канаве была густая и высокая, я снял
шляпу и пригнул длинные стебли с листочками к
лицу. Тогда я почувствовал землю, землей пахла
трава, которую свивали вокруг моего лица мои ру­
ки, да так, что я от этого совсем ослеп. Я еще и не­
множко поел ее. Мне вспомнилось столь же непо­
стижимым образом, как только что мое имя, что
утром этого заканчивающегося дня я отправился
навестить мою мать. В силу каких причин? Я их
забыл. Но я их знал, я полагал, что знаю, нужно
было только припомнить их вновь, чтобы на кури­
ных крыльях необходимости полететь к моей ма­
тери. Да, с того момента, как знаешь зачем, все
становится легко, как по волшебству. Знать бы, у
какого святого просить, только и всего, не важно,
какой старый олух прибегает к нему за помощью.
Что до подробностей, ежели кто интересуется по­
дробностями, не надо отчаиваться, может, в конце
концов постучишь в соответствующую дверь соот­
ветствующим образом. Это лишь для целокупнос-
ти, очевидно, не существует ведовской книги. Мо­
жет, и целокупности никакой нет, кроме как по-

39
 Сэмюэль Беккет

смертно. Чтобы раздобыть успокоительное для

мертвецкой жизни, особого ума не надо. Чего я в
таком случае дожидаюсь, вместо того чтобы за­
клясть свою? Оно близится, близится, я отсюда
слышу вопль, который все успокоит, даже если и
не я его испускаю. Пока дожидаешься, бесполезно
считать себя покойником, ты и не покойник, ты
еще извиваешься, волосы твои растут, ногти ста­
новятся длиннее, кишечник очищается, все мо­
гильщики поумирали. Кто-то задернул занавески,
может, ты сам. Ни малейшего звука. Где же мухи,
о которых ты столько наслышан? Остается при­
знать очевидное: не ты умер, а все остальные. Тог­
да поднимаешься и идешь к матери, которая счи­
тает себя живой. Такое у меня впечатление. Но те­
перь требуется, чтобы я вылез из канавы. Я бы
охотно там сгинул, увязая в ней из-за дождей все
глубже и глубже. Я, несомненно, однажды вернусь
сюда или же в подобное углубление, в этом я по­
лагаюсь на свои ноги, как однажды несомненно
встречусь опять с комиссаром и его помощника­
ми. И если они изменятся так, что и не узнать, а я
не стану уточнять, те же они самые или нет, не об­
манывайтесь на сей счет, это будут те же самые,
при всех переменах. Поскольку обрисовать некое
существо, место, чуть было не сказал час, но я ни­
кого не хочу задеть, а потом не воспользоваться
этим было бы, как бы это сказать, не знаю. Не хо­
теть сказать, не знать, что хочешь сказать, быть не
в состоянии сказать то, что, по-твоему, ты хочешь
сказать, и все время говорить или почти, вот отче­
го важно не терять цели в пылу писания. Эта ночь

40
 Моллой

была не такая, как та, если б она была такая, я бы

об этом знал. Потому как эта ночь, которую я про­
вел на берегу канала, когда я пытаюсь о ней ду­
мать, я не вижу ничего, никакой ночи, собственно
говоря, только Моллой в канаве, и абсолютная ти­
шина, и сквозь закрытые веки — короткая ночь со
светлыми пятнышками, зарождающимися, пламе­
неющими, то хилыми, то раздобревшими, как
пламя от нечистот святых. Я говорю эта ночь, но,
может, их было несколько. Предательство, преда­
тельство, предательница — мысль. Но утро, какое-
то утро, его я вижу вновь, позднее утро, и корот­
кий сон, каким я, по своему обыкновению, забыл­
ся тогда, и вновь зазвеневшее пространство, и па­
стуха, который наблюдал, как я сплю, и на глазах
у которого я открыл глаза. Рядом с ним — собака,
она тяжело дышала и тоже наблюдала за мной, но
не так внимательно, как хозяин, потому как время
от времени переставала за мной наблюдать, ярост­
но впиваясь зубами в свое тело, где, вероятно, ее
пользовали клещи. Не принимала ли она меня за
черного барана, застрявшего в колючем кустарни­
ке, и не ожидала ли от своего хозяина приказа вы­
гнать меня оттуда? По-моему, нет. От меня не
пахнет бараном, я бы очень хотел, чтобы от меня
пахло бараном или козлом. Вещи, которые первы­
ми предстают передо мной, при моем пробужде­
нии, я вижу довольно отчетливо, и я их понимаю,
если они не чересчур трудные. Потом у меня в гла­
зах и в голове начинает сеяться мелкий дождь,
точно через сетку садовой лейки. Это вот важно. Я
сразу же догадался, что передо мной пастух со сво-

41
 Сэмюэль Беккет

ей собакой, скорее надо мной, потому как они не

сходили с дороги. Да и блеяние стада, обеспокоен­
ного тем, что его больше не гонят, я распознал без
труда. И в этот-то момент еще и смысл слов для
меня наименее смутен, так что я сказал, со спо­
койной уверенностью, куда вы их ведете, в поле
или на бойню? Должно быть, я потерял всякое
представление о направлении, как будто оно име­
ло хоть какое-то отношение к этому вопросу, на­
правление. Потому как если даже он и направлял­
ся к городу, что мешало ему обойти его стороной
или же выйти оттуда через другие ворота, чтобы
добраться до отдохнувших пастбищ, а если он уда­
лялся от него, это тоже еще ничего не значило,
потому как не только в городах есть бойни, но по­
всюду, они и в деревнях есть, у каждого живоде­
ра — своя собственная бойня и право забивать по
потребностям. Но то ли он не понял, то ли не по­
желал ответить, только не ответил, а пошел, не
сказав ни слова, мне ни слова, хочу я сказать, по­
тому как он разговаривал со своей собакой, кото­
рая внимательно слушала его, навострив уши.
Встав на колени — нет, не пойдет, — встав в рост,
я смотрел, как удаляется маленький караван. Я
слышал, как он свистит, пастух, и видел, как он
орудует посохом и как собака суетится вокруг ста­
да, которое без нее непременно угодило бы в ка­
нал. И все это сквозь сверкающую пыль, а вскоре
и сквозь тот мелкий дождичек, что каждый день
отдает меня в мое собственное распоряжение,
скрывая от меня все остальное, скрывая меня от
меня. Блеяние затихало, то ли потому, что овцы

42
 Моллой

меньше беспокоились, то ли вследствие их удален­

ности, или, быть может, я слышал не так отчетли­
во, как только что, но это меня удивило бы, пото­
му как слух у меня пока что довольно тонкий,
лишь чуточку слабей перед рассветом, и если мне
случается в течение многих часов ничего не слы­
шать, так это по причинам, которые мне совер­
шенно неведомы, или же оттого, что все вокруг
меня действительно замолкает, время от времени,
между тем как для праведников шум мира не пре­
кращается никогда. Вот как начался тот второй
день, если только не третий или четвертый, и на­
чало было плохое, потому как оно надолго посея­
ло во мне сомнения относительно предназначения
сих овец, среди которых были ягнята, и я часто
спрашиваю себя, добрались ли они благополучно
до каких-то чужих лугов, где после укоса всем раз­
решается пастись, или же полегли, с пробитыми
черепами, со своими тоненькими подламывающи­
мися ножками, повалясь, под ударами молота,
сначала на колени, потом на пушистый бок. Но
есть в них и кое-что хорошее, в этих небольших
сомнениях. Что за край, Боже мой, деревня, да и
только, куда ни глянь — повсюду четвероногие. И
это еще не все, есть еще лошади и козы, не говоря
уже о прочих, я чувствую, они только и ждут, как
бы броситься мне наперерез. Только этого не хва­
тало. Но я не терял из виду цели моих непосредст­
венных усилий: суметь как можно скорее встре­
титься с матерью, и, стоя в канаве, я призвал на
помощь те веские причины, какие у меня имелись
для того, чтобы пойти туда, не теряя ни минуты. И

43
 Сэмюэль Беккет

хотя я и был способен делать многие вещи без раз­

мышления, не зная, что я собираюсь делать, до тех
пор пока это не будет сделано, посещение матери
не входило все же в их число. Видите ли, мои ноги
никогда не приводили меня к матери без высочай­
шего повеления на сей счет. Дивная погода, див­
ная, от такой любой другой бы на моем месте ра­
довался. Но мне не с чего радоваться солнцу, я и
не радуюсь. Охваченного жаждой жары и света
ахейца я убил, он сам убил себя, во мне, давным-
давно. Мне больше по вкусу был бледный сумрак
дождливых дней, нет, я плохо изъясняюсь, мне по
нраву, тоже не то, у меня не было ни вкуса, ни
нрава, я их давным-давно растерял. Что я хочу
сказать, это, вероятно, что бледный сумрак и т.д.
лучше скрывал меня, не будучи оттого особо для
меня приятным. Мимикрия поневоле, вот он,
Моллой, ежели посмотреть на него под опреде­
ленным углом. А зимой я под пальто оборачивался
полосками газетной бумаги и сбрасывал их лишь с
пробуждением земли, истинным, в апреле. Вели­
колепно в этом отношении «Литературное прило­
жение к «Тайме», выдержало испытание на проч­
ность и непроницаемость. Не рвалось от пуканья.
Чего вы хотите, газы выходят у меня из заднего
прохода по всякому поводу и без оного, я, стало
быть, вынужден время от времени о них напоми­
нать, несмотря на отвращение, которое это мне
внушает. Однажды я подсчитал. Триста пятнад­
цать пуканий за девятнадцать часов, чуть больше
шестнадцати в час, в среднем. В конце концов это
не чрезмерно. По четыре пуканья на каждые чет-

44
 Моллой

верть часа. Сущий пустяк. Даже не выходит по од­

ному за каждые четыре минуты. Невероятно. Ну и
ну, да я совсем никудышный пердун, виноват, что
заговорил об этом. Поразительно, как математика
помогает познать себя. К тому же весь этот вопрос
о климате не представлял для меня интереса, я ко
всему приспосабливался, под любым соусом. До­
бавлю, стало быть, что зачастую утро в тех краях
выдавалось солнечное, до десяти часов, до десяти
с половиной, а вот в этот-то самый момент небо
затягивалось, начинал идти дождь и шел до вече­
ра. Тогда выходило солнце и садилось, на миг мо­
края земля засверкает, затем погаснет, лишенная
света. Тут я снова в седле, в онемевшем сердце за­
ноза беспокойства, как у ракового больного, кото­
рому предстоит визит к зубному. Потому как я не
знал, на той ли я дороге. Редко случалось, чтобы
не все дороги были для меня теми. Но когда я от­
правлялся к своей матери, имелась всего-навсего
одна та дорога, та, что вела туда, или же одна из
тех, что вели туда, потому как туда вели не все. Я
не знал, нахожусь ли я на одной из тех дорог, и это
меня раздражало, подобно всякому возвращению
к жизни. Судите же сами, каким облегчением бы­
ло для меня увидеть, как в сотне шагов передо
мной замаячили знакомые крепостные стены.
Миновав их, я очутился в незнакомом квартале, а
я, между прочим, хорошо знал город, в котором я
родился и от которого мне так никогда и не уда­
лось удалиться больше чем на пятнадцать-двад-
цать миль, так он был для меня притягателен, не
знаю почему. Так что я был недалек от того, чтобы

45
 Сэмюэль Беккет

спросить себя, действительно ли я в этом славном

городе, том, что произвел меня во мрак и где еще
находится где-то моя мать, или же я попал, вслед­
ствие ошибочных действий, в другой, которого да­
же и названия не знал. Потому как я знал лишь
свой родной город и нога моя никогда не ступала
ни в какой другой. Но я читал со вниманием, в тот
период, когда умел читать, рассказы путешествен­
ников, более удачливых, чем я, где говорилось о
других городах, таких же красивых, как мой, или
даже еще красивее, хотя и по-другому. И название
этого города, единственного, который мне дано
было знать, я искал в своей памяти, намереваясь,
как только найду, остановиться и, обнажив голо­
ву, сказать прохожему: извините, месье, это X, где
X — название моего города. Название, которое я
искал, начиналось, как мне определенно казалось,
с Ч или с Ш, но несмотря на это указание, а мо­
жет, в силу его ошибочности, остальные буквы
продолжали ускользать от меня. Я так давно живу
вдали от слов, вы понимаете, что достаточно мне
было, к примеру, увидеть мой город, потому что
речь здесь идет о моем городе, чтобы перестать
быть в состоянии, вы понимаете. Мне трудно об
этом говорить, слишком. Также и мое самоощу­
щение часто окутывается почти непроницаемой
безличностью, как мы только что, по-моему, виде­
ли. И так вот и другие вещи, одна за другой, глу­
мились над моими ощущениями. Да, даже в тот
период, когда все, волны и частицы, расплыва­
лось, предметы пребывали в безымянности, и на­
оборот. Я говорю это сейчас, но, в сущности, что я

46
 Моллой

знаю сейчас о том периоде, сейчас, когда на меня

градом обрушиваются слова с заледеневшим смыс­
лом и когда мир тоже умирает, под подлым и гнус­
ным именем? Я знаю о нем то, что знают мертвые
слова и предметы, а в сумме хорошенький из все­
го этого получается компот, со своим началом, се­
рединой и концом, как в хорошо построенных
фразах и длинной сонате мертвецов. И скажу я то
или другое или что-то еще, на самом деле мало­
важно. Говорить значит сочинять. Неверно — что
верно, то верно. Никто ничего не сочиняет, они
полагают, что сочиняют, что им удается бежать,
тогда как всего лишь, через пень-колоду, излагают
урок, обрывки задания, затверженного и забытого,
жизнь без слез, такую, какой ее проплакивают.
Впрочем, дерьмо все это. Ну да ладно. Будучи не в
состоянии припомнить название своего города, я
принял решение остановиться, прижавшись к
бровке тротуара, дождаться прохожего с приятны­
ми и обходительными манерами, приподнять
шляпу и сказать ему с улыбкой: пардон, месье, из­
вините, месье, будьте добры, как называется этот
город? Потому едва слово сорвется, как я буду
знать, то ли это слово, которое я ищу в своей па­
мяти, или другое. Что так, что этак, все определит­
ся. Осуществлению этого решения, к которому я
пришел на полном ходу, помешало нелепое неве­
зение. В сущности, мои решения имели ту особен­
ность, что, едва их примешь, как вдруг приключа­
ется происшествие, несовместимое с их претворе­
нием в жизнь. Из-за этого-то я, без сомнения,
сейчас еще менее решителен, чем в ту пору, о ко-

47
 Сэмюэль Беккет

торой говорю, а в ту пору был относительно менее

того, нежели незадолго перед тем. Но сказать по
правде (сказать по правде!), я никогда не был осо­
бенно решителен, я хочу сказать, касательно при­
нятия решений, но расположен скорее с понурой
головой бултыхнуться в дерьмо, не зная, ни кто на
кого надристал, ни на чьей стороне в моих интере­
сах укрыться. Но и из этого расположения я из­
влек не так чтобы большое удовлетворение, и если
так никогда от него целиком и не исцелился, то не
по недостатку желания. Факты, похоже, таковы,
что все, на что можно надеяться, это стать в конце
чуть-чуть не тем, чем был вначале и вскорости по­
сле того. Потому как не успел я уложить мой план
в своей голове, как с размаху въехал в собаку, —
это я потом узнал, что в собаку — и упал наземь,
оплошность тем более непростительная, что соба­
ка была на поводке, находилась не на мостовой, а
на тротуаре, послушно плетясь рядом со своей хо­
зяйкой. Меры предосторожности, как и решения,
надо принимать с предосторожностью. Что до со-
бакиной безопасности, эта дама считала, должно
быть, что она ничего не оставила на волю случая,
тогда как в действительности она лишь бросила
вызов природе, всей целиком, в той же мере, что и
я, со своими безумными притязаниями пролить
кое на что свет. Но вместо того чтобы в свою оче­
редь растянуться, добившись тем уважения к свое­
му преклонному возрасту и своим недугам, я усу­
губил свое положение, захотев убежать. Очень
скоро меня настигла небольшая свора стражей по­
рядка обоего пола и всякого возраста, потому как

48
 Моллой

я заметил белые бороды и почти невинные мор­

дашки, и уже чуть было не принялась раздирать
меня на клочки, как вмешалась дама. В общих
чертах она им сказала, как она мне сказала потом,
и я ей поверил: оставьте бедного старика в покое.
Он убил Тедди, понятное дело, Тедди, которого я
любила, как дитя, но это не столь ужасно, как это
выглядит, поскольку я как раз направлялась к ве­
теринару, чтобы положить конец его мучениям.
Потому что Тедди был стар, слеп, глух, скрючен от
ревматизма и каждую минуту делал под себя, днем
и ночью, как в доме, так и в саду. Этот бедный
старик избавил меня от тяжкого пути, не говоря
уже о расходах, которых я почти не в силах снести,
имея единственным источником существования
пенсию за моего дорогого усопшего, павшего за
некую родину, которая звалась его родиной и от
которой при жизни он только и получал всегда од­
ни поношения да палки в колеса. Скопление уже
рассеивалось, опасность миновала, но дама заве­
лась. Вы мне скажете, сказала она, что он посту­
пил дурно, бросившись бежать, что он бы должен
был принести мне извинения, объясниться. Со­
гласна. Но видно же, что он не в своем уме, что он
не владеет собой, по причинам, которые нам не­
известны и которые, знай мы их, заставили бы нас
всех устыдиться. Я даже не уверена, сознает ли он,
что он сделал. От этого ровного голоса исходила
такая тоска, что я приготовился вновь пуститься в
бега, когда предо мной вырос непременный поли­
цейский. Он тяжело опустил на руль свою громад­
ную, волосатую, красную лапищу, я ее сам заме-

49
 Сэмюэль Беккет

тил, и у них с дамой вышел как будто следующий

разговор. Этот тип раздавил как будто вашу соба­
ку, мадам. Верно, сержант, и что? Нет, не могу пе­
редать их глупых реплик. Так что скажу лишь, что
полицейский кончил тем, что с ворчанием тоже
испарился, это отнюдь не чересчур сильное слово,
сопровождаемый последними зеваками, которым
больше нечего было надеяться, что это плохо для
меня обернется. Но он обернулся и сказал: немед­
ленно уберите вашу собаку. Я мог наконец сво­
бодно уехать и принял необходимую позу, чтобы
это сделать, но дама, некая мадам Лой, если уж на
то пошло, или Лаусс, не помню, по имени что-то
вроде Софи, удержала меня за фалды, со слова­
ми — подумать только, в последний раз фраза бы­
ла та же, что и в первый, — месье, вы мне нужны.
Увидев по моему выражению, которое легко выда­
ет меня, что я понял, она, должно быть, сказала
себе: раз он это понял, он может понять и осталь­
ное. И она не ошиблась, потому как по прошест­
вии некоторого времени я обнаружил, что имею
некоторые идеи или точки зрения, которые могли
прийти мне только от нее, а именно: что, убив ее
собаку, я обязан помочь ей отнести ее к ней и по­
хоронить, что она не желает подавать в суд каса­
тельно мной содеянного, но что люди не всегда не
делают того, чего не желают, что, несмотря на мой
гнусный вид, я ей симпатичен и что ей доставит
удовольствие помочь мне, и уж не знаю, что еще.
Ах да, похоже, и она была мне нужна. Я был ей
нужен для того, чтобы помочь ей избавиться от
собаки, а мне она была нужна не знаю, по какой

50
 Моллой

причине. Должно быть, она сказала мне, потому

как там были некие инсинуации, которых я, оста­
ваясь в рамках приличия, не мог проглотить мол­
ча, как проглотил все остальное, и я не постеснял­
ся сказать ей, что мне не нужна ни она, ни кто
другой, что было, возможно, небольшим преуве­
личением, потому как мне была нужна моя мать,
иначе чего лезть из кожи, чтобы добраться к ней?
Вот одна из причин, в силу которых я избегаю го­
ворить, настолько, насколько можно. Потому как
я всегда говорю или чересчур много или чересчур
мало, что причиняет мне боль, настолько я влюб­
лен в истину. И я не оставлю этой темы, к которой
у меня никогда не будет возможности вернуться,
такие сгущаются тучи, не поделившись следую­
щим любопытным наблюдением: мне часто случа­
лось в то время, когда я еще говорил, наговорить
слишком много, полагая, что сказал слишком ма­
ло, и сказать слишком мало, полагая, что нагово­
рил слишком много. Я хочу сказать, что по раз­
мышлении, или, скорее, по прошествии времени,
мое многословие оборачивалось словесной бедно­
стью и наоборот. Странное превращение, не так
ли, произведенное простым течением времени.
Иначе говоря, что бы я ни говорил, этого никогда
не было ни достаточно, ни достаточно мало. Я
никогда не молчал, вот, что бы я там ни говорил,
я не молчал. Божественный анализ, как он помо­
гает вам познать себя и, стало быть, себе подоб­
ных, если вы с ними знались. Потому как сказать,
что мне никто не нужен, не значило сказать слиш­
ком много, но лишь ничтожную долю того, что я

51
 Сэмюэль Беккет

должен был сказать, не сумел сказать, о чем дол­

жен был молчать. Нужда в моей матери! Да, собст­
венно говоря, невыразимое отсутствие нужды, в
котором я погибал. Так что ей пришлось назвать
мне, это я сейчас опять о Софи, причины, по ко­
торым я нуждался в ней, поскольку по этому во­
просу я позволил себе ей возразить. И, взяв на се­
бя этот труд, я, без сомнения, их вспомню, но
труд, благодарствую, я буду не я, если возьму его
на себя. И довольно с меня этого бульвара, долж­
но быть, это был бульвар, и этих праведников, что
проходят мимо, и этих полицейских, что вас под­
стерегают, всех этих ног, этих рук, топочущих, не­
сущих, лишенных возможности стукнуть, этих
ртов, что не смеют рычать без достаточных осно­
ваний, этого неба, что принялось сочиться, до­
вольно шататься по улице, обложенному со всех
сторон, у всех на виду. Какой-то господин тыкал в
собаку концом трости. Собака была вся желтая,
вероятно помесь, я плохо в них разбираюсь, в чи­
стопородных собаках и помесях. Наверно, ей бы­
ло не так больно умереть, как мне упасть. И по­
том, она же была мертвая. Мы поместили ее попе­
рек седла и отправились, не знаю как, помогая
друг другу, я полагаю, поддерживать труп, про­
двигая велосипед, продвигаясь сами, сквозь улю­
люкающую толпу. Дом Софи — нет, не могу боль­
ше так ее называть, попробую называть ее Лаусс,
просто Лаусс, и все, — дом Лаусс был недалеко. О,
он отнюдь не был близко, пока мы туда добра­
лись, я свое получил. То есть на самом деле я ни­
чего не получил. Люди считают, что они получа-

52
 Моллой

ют, но на самом деле редко когда кто получает.

Это потому, что я знал, что уже пришел, я получил
свое, а должен был бы пройти еще милю, так по­
лучил бы свое лишь через час. Вот как оно обсто­
ит. Должен я описывать этот дом? По-моему, нет.
Ничего я не стану делать, это единственное, что
мне в данный момент известно. Может, попозже,
по мере проникновения. А Лаусс? Ее опустить
трудно. Сначала быстренько похороним собаку.
Это Лаусс вырыла яму, под деревом. Своих собак
всегда хоронят под деревом, не знаю почему. То
есть у меня на этот счет своя идея. Это она выры­
ла яму, так как я, хоть и джентльмен, не смог бы,
из-за ноги. То есть я мог бы вырыть яму посредст­
вом совка, а заступом — нет. Потому как, когда
копаешь заступом, на одну ногу всем своим весом
опирается тело, тогда как другая, сгибаясь и разги­
баясь, вгоняет заступ в землю. Моя же больная но­
га, уж не помню которая, в данном случае не важ­
но, была не в состоянии ни копать, поскольку не
сгибалась, ни в одиночку служить опорой моего
тела, поскольку она бы не выдержала. У меня в
распоряжении была, так сказать, одна нога, в мо­
ральном отношении я был одноногий и был бы
счастливее, легче на подъем, если бы ее ампутиро­
вали на уровне паха. А если бы заодно удалили ка­
кие-то яички, я бы не возражал. Потому как из
моих яичек, болтающихся на тощей тряпке, све­
сившись чуть не до середины ляжки, ничего уже
нельзя было извлечь, доказательство чему то, что у
меня и охоты не было что-то из них извлекать, за­
то была охота, чтобы они исчезли, эти свидетели

53
 Сэмюэль Беккет

защиты и обвинения в моем длительном привле­

чении к ответственности. Потому как из глубины
своего драного мешка они обвиняли меня в том,
что я их надул, они же и поздравляли меня, правое
ниже левого, или наоборот, уже не помню, цирко­
вая пара. И еще одна вещь, посерьезнее, они мне
мешали ходить и садиться, будто больной ноги
было мало, и, когда я ехал на велосипеде, они обо
все стукались. В моих, стало быть, интересах бы­
ло, чтобы они исчезли, я и сам за это бы взялся,
ножом или секатором, не будь страха, от которого
я содрогался, перед физической болью и инфици­
рованными ранами. Да, всю свою жизнь я испы­
тывал ужас перед инфицированными ранами,
притом что я никогда не был инфицирован, столь­
ко во мне кислоты. Моя жизнь, моя жизнь, то я
говорю о ней как о чем-то оконченном, то как о
некой шутке, которая все еще продолжается, нет,
я не прав, потому как она кончилась и продолжа­
ется в одно и то же время, но в каком времени по­
ставить глагол, чтобы это выразить? Часы, кото­
рые часовщик перед смертью завел и похоронил,
чьи искореженные колесики однажды заговорят с
червями о Боге. Но в глубине души я был, должно
быть, привязан к этим болванам, хранил их, как
другие — свои шрамы или альбом с фотографиями
бабушки. И вовсе не они мешали мне копать, а
моя нога. Это Лаусс вырыла яму, а я держал на ру­
ках собаку. Она уже отяжелела и окоченела, но
еще не начала смердеть. Пахло от нее, если угод­
но, плохо, но плохо как от старой собаки, а не как
от околевшей. Она тоже рыла ямы, может, даже на

54
 Моллой

этом самом месте. Похоронили ее, как была, ни в

коробку не положили, ни во что не обернули, точ­
но картезианского монаха, но вместе с ее повод­
ком и ошейником. Это она опустила собаку в яму,
я-то не мог ни наклониться, ни стать на колени,
по причине моего недуга, и, если мне когда слу­
чится, позабыв о моем герое (о том, каков мой ге­
рой), наклониться или стать на колени, не верьте,
это не я, а кто-то другой. Швырнуть ее в яму —
вот все, на что я был способен, и охотно бы так и
сделал. Хотя не сделал. Все, что человек охотно
сделал бы, без особого восторга, но охотно, и не
делать чего нет, очевидно, никаких оснований, он
все же не делает! Не выходит ли, что человек не
свободен? Надо разобраться. Но каков же мой
вклад в это погребение? Она вырыла яму, она опу­
стила туда собаку, она засыпала яму. В общем я
при сем только присутствовал. Моим вкладом бы­
ло мое присутствие. Словно это было мое собст­
венное погребение. Да так оно и было. Это была
лиственница. Единственное дерево, которое я мог
бы с уверенностью определить. Чудно, что она вы­
брала, чтобы похоронить собаку, единственное де­
рево, которое я мог бы с уверенностью опреде­
лить. Ее шелковистые иглы цвета морской волны,
как мне казалось, были усеяны маленькими крас­
ными точками. У собаки были в ушах клещи, у ме­
ня на это глаз наметан, их похоронили вместе с
ней. Когда она кончила копать, она передала за­
ступ мне и погрузилась в себя. Я полагал, что она
собирается плакать, момент был подходящий, но
она, наоборот, рассмеялась. Быть может, это она

55
 Сэмюэль Беккет

так плакала. Или это я ошибся, и она плакала по-

настоящему, хотя бы и со звуками хохота. Слезы,
смех, я в этом плохо разбираюсь. Больше она уже
не увидит своего Тедди, которого любила, как соб­
ственного ребенка. Я вот думаю, отчего, будучи в
твердом, судя по всему, намерении похоронить
собаку у себя, ей было не пригласить ветеринара,
чтобы покончить с ней на месте. И шла ли она
вправду к ветеринару в тот момент, когда ее доро­
га пересеклась с моей? Или она утверждала это с
единственной целью облегчить мою вину? Посе­
щение на дому стоит, конечно, дороже. Она про­
вела меня в гостиную и дала поесть и попить, все,
без сомнения, вкусные вещи. К несчастью, я не
очень люблю есть вкусные вещи, но я охотно на­
пился. Если она и жила в стесненных обстоятель­
ствах, этого не было видно. Стеснение-то я сразу
же чую. Видя, как мне больно пребывать в сидя­
чем положении, она пододвинула стул для моей
негнущейся ноги. Не переставая меня угощать,
она завела со мной беседу, из которой я не уловил
и сотой доли. Своею собственной рукой она сняла
с меня шляпу, удалилась с ней, чтобы пристроить
где-то, на вешалке, вероятно, и, казалось, удиви­
лась, когда шнурок пресек ее порыв. У нее был
попугай, очень красивый, все самые ценимые
цвета. Я понимал его лучше хозяйки. Я не хочу
сказать, что понимал его лучше, чем она, я хочу
сказать, что понимал его лучше, чем ее. Время от
времени он говорил, шлюха безмозглая, говенная,
дерьмовая. Должно быть, до Лаусс он принадле­
жал какому-то французу. Животные часто меняют

56
 Моллой

хозяев. Кроме этого он мало что говорил. Да, он

еще говорил Fuck! Это, однако ж, не француз на­
учил его говорить Fuck! Может, он сам это подце­
пил, я бы не удивился. Лаусс пыталась заставить
его говорить Pretty Polly!* По-моему, для этого бы­
ло уже слишком поздно. Он слушал, склонив го­
лову набок, размышлял, потом говорил: шлюха
безмозглая, говенная, дерьмовая. Было видно, что
он старается. Его она тоже когда-нибудь похоро­
нит. Вероятно, вместе с клеткой. И меня, если б я
остался, она бы тоже похоронила. Если бы у меня
был ее адрес, я бы ей написал, чтобы она приехала
меня хоронить. Я заснул. Проснулся в кровати,
раздетый. Дойти до такой наглости — меня отчис­
тили, судя по запаху, что от меня исходил, то есть
больше не исходил. Направляюсь к двери. Заперта
на ключ. К окну. Решетка. Было еще не совсем
темно. Что еще можно попытать после двери и ок­
на? Может, камин? Поискал свою одежду. Нашел
выключатель, включил. Никакого результата. Вот
так история! Все это было мне довольно безраз­
лично. Нашел свои костыли, около кресла. Кто-то
найдет странным, что я мог производить указан­
ные передвижения, не прибегая к их помощи. Я
нахожу это странным. Когда проснешься, не сразу
вспоминаешь, кто ты такой. На одном из стульев я
нашел белую ночную вазу, а внутри рулон туалет­
ной бумаги. Все предусмотрели, никаких случай­
ностей. Я расписываю эти мгновения весьма по­
дробно, чувствую, это послужит мне облегчением,

* Хорошенькая Полли (анг/i.).

57
 Сэмюэль Беккет

когда случится то, что надвигается. Подтащил стул

к креслу, сел туда, положил негнущуюся ногу сю­
да. Комната была битком набита стульями и крес­
лами, толпившимися вокруг меня, в полумраке.
Еще там было полно круглых столиков на одной
ножке, табуретов, комодов и т.д. Странное впечат­
ление загроможденности исчезло с наступлением
дня, который зажег также и люстру, так как я ос­
тавил выключатель включенным. Мне не хватало
растительности на лице, я узнал об этом, с трево­
гой проведя по нему рукой. Меня побрили, среза­
ли мою жидкую бороденку. Как мог мой сон усто­
ять под натиском такой бесцеремонности? Мой
сон, столь, по обыкновению, легкий. Я нашел из­
рядное число ответов на этот вопрос. Но я не знал,
который правильный. Может, они все были не­
правильные. Борода у меня растет только на под­
бородке, на первом и на втором. Там, где у других
пробиваются хорошенькие волоски, у меня не
растет ничего. Какая бы она ни была, моя борода,
они ее обрезали. Может, они ее еще и покрасили,
ничто не могло доказать мне обратного. Я пола­
гал, что сижу в кресле голый, но в конце концов
понял, что на мне ночная рубашка, исключитель­
но тонкая. Приди они и объяви мне, что на рас­
свете меня принесут в жертву, это показалось бы
мне естественным. Вот до какой глупости можно
дойти. Мне казалось также, что меня надушили,
может, лавандой. Я плохо разбираюсь в духах. Я
говорил себе: если бы твоя бедная мать могла тебя
видеть. Я довольно-таки люблю готовые формулы.
Мне казалось, что она далеко, моя мать, далеко от

58
 Моллой

меня, и в то же время я был немножко ближе к

ней, чем в предыдущую ночь, если мои расчеты
верны. Но верны ли они? Если я находился в том
городе, я уже продвинулся. Но в том ли? Если, на­
против, в каком-то другом, где моей матери заве­
домо нет, тогда я потерял в расстоянии. Я, должно
быть, заснул, потому как в раме окна вдруг оказа­
лась громадная луна. Две перекладины делили ее
на три части, из которых средняя оставалась неиз­
менной, тогда как правая понемножку прибавляла
к себе то, что теряла левая. Потому как луна дви­
галась слева направо, или же комната справа нале­
во, или, может, обе вместе, или они обе двигались
слева направо, только комната медленнее луны,
или же справа налево, только луна медленнее ком­
наты. Но можно ли в таких обстоятельствах гово­
рить о правом и левом? Что происходило какое-то
очень сложное передвижение, это казалось опре­
деленным, и, однако ж, какая очевидно простая
вещь, этот яркий желтый свет, что медленно плы­
вет за моей решеткой, постепенно поглощает тем­
ная стена, пока не затмит его совсем. И вот ее спо­
койный бег был запечатлен на стенах, в виде сия­
ния, излучаемого сверху вниз, которое в течение
нескольких мгновений заставляло дрожать листы,
если это были листы, и в свою очередь исчезло,
оставив меня во тьме. До чего же трудно говорить
о луне здраво. Она такая безмозглая, луна. Она,
должно быть, вечно показывает свой зад. Очевид­
но, что когда-то я интересовался астрономией. Не
стану отрицать. Потом геология позволила мне
скоротать отрезок времени. Затем я надрывал

59
 Сэмюэль Беккет

кишки над антропологией, недолго, и другими

предметами, такими, как психиатрия, с ней свя­
занными, с ней развязанными и опять с ней свя­
занными, согласно последним открытиям. Что я
любил в антропологии, так это ее способность к
отрицанию, остервенение, с каким она, по приме­
ру Бога, пытается определить человека в категори­
ях того, чем он не является. Но на сей счет у меня
были лишь самые смутные представления, по­
скольку людей я знаю плохо и мне не очень ведо­
мо, что значит быть. О, я перепробовал все. В кон­
це концов магии выпала честь поселиться в моих
развалинах, даже и по сей день, прогуливаясь там,
я встречаю ее следы. Но по большей части это та­
кое место, что не имеет ни плана, ни границ, где
нет даже отдельных предметов, которые были бы
для меня постижимы, не говоря уже об их распо­
ложении. А то, что лежит в руинах, я не знаю, что
оно есть, ни чем было, ни, следовательно, того, не
идет ли речь не столько о руинах, сколько о неиз­
бывном смешении вечных вещей, если это точное
выражение. Во всяком случае, это место, лишен­
ное таинственности, магия покинула его, обнару­
жив, что оно лишено таинственности. И если я
неохотно хожу туда, я, может, хожу туда чуточку
охотнее, чем еще куда-то, удивленный и спокой­
ный, я собирался сказать, как во сне, но нет, сов­
сем нет. Но это место не из тех, куда ходят, а из
тех, где оказываются, иногда не ведая как, и кото­
рого не покидают, когда захочется, и где оказыва­
ются без всякого удовольствия, но с меньшим не­
удовольствием, может, чем в других местах, откуда

60
 Моллой

можно, приложив усилия, удалиться, местах таин­

ственных, обставленных знакомыми тайнами. Я
слушаю и слышу голос мира, застывшего в точке
утраты равновесия, при свете тусклом и ровном,
достаточном лишь, чтобы было видно, ни больше
ни меньше, вы понимаете, и тоже застывшем. И
слышу его причитания, что все гнется и клонится,
словно под бременем, хотя никакого бремени нет,
и земля клонится, малопригодная для того, чтобы
что-то нести, и свет тоже, к концу, который, по-
видимому, так никогда, должно быть, и не насту­
пит. Ибо какой конец этим пустыням, где никогда
не бывало истинного света, ни прямостояния, ни
простого основания, но вечно эти склоненные
предметы, скользящие в бесконечном обвале, под
небом, утратившим память об утре и не имеющим
надежды на вечер. Эти предметы, какие предметы,
откуда явились, из чего сделаны? Кажется, что
здесь ничто не шевелится, никогда не шевелилось
и никогда не будет шевелиться, кроме меня, и,
бывая там, я тоже больше не шевелюсь, а смотрю,
и на меня смотрят. Да, это конченый мир, несмо­
тря на видимость, это конец его и породил, это,
кончаясь, он начался, это достаточно ясно? И я
тоже кончен, когда я там, глаза мои закрываются,
мои страдания прекращаются, и я кончаюсь, по­
никший, как недоступно живым. И прислушайся
я еще к этому далекому дыханию, давно уже
смолкшему, но которое я все слышу, сколько бы я
еще узнал на сей предмет. Но я больше не стану
его слушать, пока что, потому как оно мне не нра­
вится, это далекое дыхание, я даже боюсь его. Но

61
 Сэмюэль Беккет

это не такой звук, как другие, которые слушаешь,

когда тебе захочется, и которые часто можно за­
ставить смолкнуть, либо удалившись, либо затк­
нув уши, это такой звук, что начинает шуметь у
вас в голове неизвестно ни как, ни почему. Его
слышишь головой, уши тут ни при чем, и его
нельзя остановить, он остановится сам по себе,
когда захочет. Слушаю я его или не слушаю, не
важно, я его всегда буду слышать, меня от него не
избавит никакой гром, покуда он не прекратится.
Но ничто не обязывает меня говорить о нем, коли
я к этому не расположен. А я не расположен, пока
что. Нет, к чему я в данный момент расположен,
это покончить с историей про луну, которая оста­
лась незавершенной, уж я-то знаю. И ежели я по­
кончу с ней менее успешно, нежели когда я был в
здравом уме, я с ней все же покончу, наилучшим,
насколько возможно, образом — так я по крайней
мере полагаю. Эта, стало быть, луна, по зрелом
размышлении, вдруг меня удивила, изумила, если
угодно. Да, я размышлял о ней, по своему обык­
новению, равнодушно, я ее вроде как вновь уви­
дел, в своей голове, и тут меня охватил великий
страх. И, посчитав, что сие стоит того, чтобы в
этом разобраться, я так и сделал и не замедлил
сделать следующее открытие, среди прочих, но в
памяти сохранил лишь следующее, что эту луну,
только что проплывшую перед моим окном, гор­
деливую и полную, накануне или за два дня до
этого, за два дня, я видел совсем молодой и узень­
кой, запрокинутым навзничь серпиком. И я ска­
зал себе, ага, он дожидался новолуния, чтобы пус-

62
 Моллой

титься неизведанными путями, ведущими на юг. А

потом, немного погодя, а если пойти навестить
мать завтра. Потому как все святым духом держит­
ся, как говорится. И если я не упомянул об этом
обстоятельстве в своем месте, так потому, что не­
возможно все упомянуть в своем месте, а надо вы­
бирать между вещами, которых не стоит упоми­
нать, и теми, что стоят того еще меньше. Потому
как ежели хочешь упоминать все, так никогда не
кончишь, а в этом все и дело, закончить, покон­
чить. Ах, знаю, даже упоминая лишь некоторые из
наличных обстоятельств, с этим не больно кон­
чишь, знаю, знаю. Но меняют же дерьмо. И если
все оно похоже одно на другое, что не так, это без
значения, переменить дерьмо неплохо, время от
времени походить в дерьме чуточку подольше, по-
порхать над ним, словно ты мошка. А если чело­
век ошибается, а человек ошибается, я хочу ска­
зать, сообщая об обстоятельствах, о которых луч­
ше бы помолчать, и умолчав о других, по справед­
ливости, если угодно, но как бы сказать, без осно­
ваний, да, по справедливости, но без оснований,
как с этим вот новолунием, делается это часто из
лучших побуждений, из прекрасных побуждений.
Не миновало ли, стало быть, между той ночью на
горе, ночью двух моих бродяг и принятого мной
решения пойти навестить мать, и нынешней боль­
ше времени, чем я предполагал, а именно — пол­
ных пятнадцать суток или что-то вроде того? В та­
ком случае эти полные пятнадцать суток или вро­
де того, что с ними сталось и куда они подевались?
И как представить себе возможность втиснуть их,

63
 Сэмюэль Беккет

каково бы ни было их содержимое, в столь жест­

кую цепь событий, о которых я только что распро­
странялся? Не благоразумнее было бы предполо­
жить либо, что луна, виденная мною за два дня до
того, не то что не была молодой, как я полагал, а
была накануне полнолуния, либо что луна, виден­
ная из дома Лаусс, не то что не была полной, как
мне это показалось, но на самом деле едва лишь
вступила в свою первую четверть, либо, наконец,
что дело было в двух лунах, столь же далеких от
молодой, как и от полной луны, и так меж собою
схожих, по причине кривизны, что невооружен­
ным глазом их трудно было различить, и что все,
что расходилось с данной гипотезой, всего-навсе­
го дым, иллюзия? Такими соображениями мне, во
всяком случае, удалось успокоить себя и вопреки
проделкам природы вновь обрести ту атараксию,
которая стоит того, чего она стоит. И мне равно
вновь пришло на ум, которым снова овладел сон,
что мои ночи были безлунны и что луне там нече­
го было делать, в моих ночах, так что та луна, ко­
торую я только что видел, когда она влачилась по­
перек окна, возвращая меня к другим ночам, дру­
гим лунам, ее я никогда не видел, я позабыл, кто я
(и было отчего), и говорил о себе так, как если бы
говорил о другом, ежели бы мне непременно надо
было говорить о другом. Да, со мной такое случа­
ется и еще опять случится позабыть, кто я, и про­
хаживаться перед самим собой, наподобие незна­
комца. Тогда вот я и вижу небо не таким, как оно
есть, и земля тоже облачается в фальшивые цвета.
Это напоминает покой, только его нет и в помине,

64
 Моллой

довольный, я скольжу в чужом свете, том, что ког­

да-то, должно быть, принадлежал мне, не возра­
жаю, потом муки возвращения, не скажу куда, не
могу, в отсутствие, быть может, туда нужно вер­
нуться, это все, что я знаю, там нехорошо оста­
ваться, нехорошо оттуда удаляться. На следующий
день я потребовал свою одежду. Камердинер от­
правился наводить справки. Возвратившись, он
принес новость, что ее сожгли. Я продолжал об­
следовать комнату. На глаз она казалась безупреч­
ным кубом. За высоким окном я увидел ветки.
Они легонько раскачивались, но не все время, со­
трясаясь порой от резких порывов. Я заметил, что
люстра горит. Моя одежда, сказал я, мои костыли.
Я забыл, что мои костыли находятся здесь у крес­
ла. Он снова покинул меня, оставив дверь откры­
той. Через дверь я увидел огромное окно, больше
двери, оно превосходило ее по размерам со всех
сторон, и непрозрачное. Камердинер вернулся и
сказал мне, что моя одежда отправлена в окраску,
для удаления лоска. Он принес мои костыли, что
должно бы показаться мне странным. Я взял один
и принялся крушить им мебель, но не чересчур
сильно, так, чтобы ее повалить, не поломав при
этом. Ее было не так много, как ночью. По правде
сказать, я не столько крушил, сколько толкал ее,
осыпая как бы ударами шпаги, рапиры, что тоже
не значит толкал, но все же более толкал, чем кру­
шил. Но, вспомнив, кто я, я тотчас же отбросил
костыль и застыл посреди комнаты, решив ничего
больше не просить и больше не прикидываться,
будто я в гневе. Потому как, ежели я желал полу-

65
 Сэмюэль Беккет

чить свою одежду, а я полагал, что желаю этого, это

еще не причина изображать гнев, когда мне в ней
отказывают. И, вновь оставшись один, я возобно­
вил осмотр комнаты и был на грани открытия дру­
гих ее свойств, когда возвратился камердинер и
сказал, что за моей одеждой послали и что немно­
го погодя я ее получу. Потом он принялся подни­
мать опрокинутую мной мебель и расставлять ее
по местам, сметая с нее по ходу дела пыль метел­
кою из перьев, которая внезапно очутилась у него
в руке. Вскоре я принялся ему помогать что было
сил, чтобы показать, что ни на кого не сержусь.
Правда, по причине несгибания ноги, я мало что
мог, но тем не менее делал, что мог, то бишь, по
мере того как он поднимал мебель, я принимался
за нее и продолжал с маниакальной скрупулезнос­
тью расставлять ее по надлежащим местам, отсту­
пая назад и вскидывая руки вверх, чтобы лучше
оценить эффект, а затем бросаясь вносить неуло­
вимые исправления. И, подобрав подол ночной
рубашки, я старательно им ее охаживал. Но и в
этой роли я тоже не мог удержаться и внезапно за­
стыл посередине комнаты. Но, заметив, что он го­
тов удалиться, я шагнул к нему и сказал, мой ве­
лосипед. И повторял эту фразу до тех пор, пока,
судя по его виду, он не понял. Этот камердинер,
субтильный и неопределенного возраста, не знаю,
к какой расе он принадлежал, но наверняка не к
белой. Быть может, он был человек восточный,
как это неопределенно, восточный человек, сын
восхода. На нем были белые брюки, белая рубаш­
ка и желтый жилет, вроде как замшевый, с позо-

66
 Моллой

лоченными пуговицами, и сандалии. Редко когда

я бываю столь скрупулезен, знакомясь с тем, во
что человек одет, и счастлив, что могу быть вам в
этом полезен. Объясняется это, может, тем фак­
том, что на протяжении целого утра весь вопрос
был, так сказать, в одежде, в моей. И в сущности,
я, может, говорил себе: полюбуйтесь на него, ему-
то спокойно, он в своих одеждах, а я носись тут в
чужой ночной рубашке, еще, вероятно, и жен­
ской, потому как она была розовая и прозрачная,
со всякими там лентами, складками и кружевами.
Комнату же я, напротив, видел плохо, всякий раз,
когда я принимался ее обследовать, мне казалось,
что она изменилась, это-то и называется, при со­
временном состоянии наших знаний, плохо ви­
деть. Даже ветки, казалось, меняли свое местопо­
ложение, точно наделенные собственной орби­
тальной скоростью, и дверь больше не вмещалась
в огромное непрозрачное окно, а была чуть сдви­
нута, не то вправо, не то влево, уже не помню, та­
ким образом, что в ее рамку входил кусок белой
стены, на которую я, посредством определенных
движений, мог отбрасывать легкие тени. Но что
всему этому были естественные объяснения, я го­
тов охотно согласиться, потому как возможности
природы бесконечны, очевидно. Это я не был до­
статочно естествен, чтобы суметь легко войти в
этот порядок вещей и оценить его удобства. Но я
привык видеть, как солнце встает на юге, и не
знать больше, ни куда я иду, до такой степени все
вокруг меня крутилось суматошно и произвольно,
ни что покидаю, ни что меня сопровождает. Наве-

67
 Сэмюэль Беккет

щать мать в таких обстоятельствах, согласитесь, не

очень удобно, менее удобно, чем пойти, не желая
того, к таким вот Лаусс, или в участок, или еще в
какие места, которые меня, чувствую, поджидают.
Но когда камердинер принес мою одежду, в бума­
ге, которую он развернул на моих глазах, я отме­
тил, что там нет моей шляпы, что понудило меня
сказать, моя шляпа. И когда он понял, что мне
нужно, он удалился и немного погодя возвратился
с моей шляпой. За этою других пропаж не обнару­
жилось, кроме шнурка, прикреплявшего шляпу к
петлице, но втолковать ему это я не питал ника­
кой надежды и вследствие того и словом не об­
молвился. Какой-нибудь старый шнурок всегда
найдется, шнурки — они не вечны, не то что
одежда, в собственном смысле. Что до моего вело­
сипеда, я сильно надеялся, что он ждет меня где-
то внизу, может, даже у подъезда, готовый унести
меня далеко от этих жутких мест. И я не видел ни­
какого проку в том, чтобы вновь о нем напоми­
нать, подвергая нас, его и меня, новым испытани­
ям, когда был способ нам их избежать. Эти сооб­
ражения с известной быстротой промелькнули у
меня в голове. Карманы, общим числом четыре,
моей одежды я обследовал в присутствии камер­
динера и кое-чего не досчитался. В частности, от­
сутствовал камень для сосания. Но камни для со­
сания довольно легко найти у нас на отмелях и на
берегу, при том условии, что знаешь, где искать, и
я счел, что предпочтительнее ничего уж не гово­
рить на эту тему, тем более что после часового
объяснения он вполне мог отправиться и найти

68
 Моллой

мне в саду камень, совершенно для сосания не­

пригодный. Это решение я тоже принял, можно
сказать, мгновенно. Что до других исчезнувших
предметов, чего про них толковать, поскольку я и
сам не знал в точности, что там было. И может, у
меня их забрали в полицейском участке, без моего
ведома, а может, я их утратил во время падения
или в какой-то другой момент, может, выбросил,
так как мне случалось выбрасывать все, что у меня
при себе было, с досады. Стало быть, что о них
толковать. Между тем я решил заявить во всеуслы­
шание, что у меня пропал нож, хороший нож, и
заявил, да так хорошо, что получил прекрасный
нож для овощей, будто бы нержавеющий, но мне,
чтобы он заржавел, много времени не понадоби­
лось, вдобавок он еще складывался и расклады­
вался, в отличие от всех ножей для овощей, кото­
рые мне были известны, и был к тому же снабжен
зажимом, который вскоре показал себя способ­
ным зажимать все, что угодно, откуда бесчислен­
ные порезы, испещрившие мои пальцы, защем­
ленные между черенком из будто бы настоящего
ирландского рога и лезвием, красным от ржавчи­
ны и таким тупым, что, по правде говоря, это бы­
ли не столько порезы, сколько ушибы. И если я
так долго распространяюсь об этом ноже, так это
оттого, что он все еще где-то у меня имеется, по­
лагаю, среди моих пожитков, и что, раз я распро­
страняюсь о нем так долго в том месте, мне не на­
до будет больше о нем распространяться, когда
наступит момент, ежели он когда-нибудь насту­
пит, составлять реестр моих пожитков, и это будет

69
 Сэмюэль Беккет

для меня, чувствую, таким облегчением, в момент,

когда мне будет нужно облегчение. Потому как на
том, что я потерял, естественно, я буду задержи­
ваться меньше, чем на том, чего не смог потерять,
само собой. И ежели я с виду не всегда держусь
этого принципа, это оттого, что время от времени
он от меня ускользает совсем так, как если бы я
его никогда и не выводил. Безумная фраза, без
значения. Потому как я не очень знаю, что делаю
или почему, во всем этом я понимаю все меньше и
меньше, я этого и не скрываю, чего скрывать и пе­
ред кем, перед вами, от кого ничего не скроешь?
И потом, когда я что-то делаю, это наполняет ме­
ня такой, не знаю, невозможно выразить, для ме­
ня, в данный момент, спустя так много времени,
вы понимаете, так что не стану и задерживаться,
чтобы выяснить, в силу какого принципа. И тем
более потому как что бы я ни делал, то есть что бы
ни говорил, это всегда будет в некотором смысле
одно и то же, да, в некотором смысле. И если я го­
ворю о принципах, тогда как их не существует, я
ничего не могу поделать. Где-то они должны быть.
И если делать всегда одно и то же, в некотором
смысле это не то же, что держаться одного и того
же принципа, с этим я тоже ничего не могу поде­
лать. К тому же как знать, держишься ты его или
нет? И как захотеть узнать? Нет, все это не стоит
того, чтобы на этом задерживаться, и, однако, за­
держиваешься, позабыв о ценностях. А на вещах,
которые стоят того, не задерживаешься, их броса­
ешь, по той же причине или из мудрости, зная, что
эти россказни о ценностях не про вас, которые не

70
 Моллой

очень знают, что делают или почему, и должны

так и оставаться в неведении, под страхом, чего,
спрашиваю я, да, спрашиваю. Потому как о худ­
шем, чем то, что я делаю, не ведая ни что, ни по­
чему, я никогда не смог составить ни малейшего
представления, что меня не удивляет, так как я
никогда и не пытался. Потому как, будь я спосо­
бен вообразить нечто худшее, чем то, что у меня
было, я бы себя не пощадил, лишь бы оно у меня
было, насколько я себя знаю. А то, что у меня
есть, то, что я есмь, с меня этого хватает, с меня
этого всегда хватало, и в отношении моего люби-
менького будущего я тоже спокоен, я не собира­
юсь о нем тосковать. Так что я оделся, удостове­
рившись перед тем, что в состоянии моего платья
не произведено никаких изменений, то есть надел
свои брюки, пальто, шляпу и башмаки. Башмаки.
Они доходили мне до щиколоток, если бы у меня
были щиколотки, и наполовину застегивались на
кнопки, если бы там были кнопки, а наполовину
шнуровались, они и поныне у меня есть, полагаю,
где-то. Потом взял костыли и вышел из комнаты.
Весь день прошел в таких пустяках, и снова насту­
пили сумерки. Спускаясь по лестнице, я рассмот­
рел окно, которое увидел через дверь. Это оно
пропускало свет на лестницу, свет темно-бурый,
резкий. Лаусс была в саду, где она занималась пе­
реустройством могилы собаки. Она сеяла там тра­
ву, как будто трава сама там не посеялась бы. Она
пользовалась тем, что жара спала. Увидев меня,
она радушно двинулась ко мне и дала мне попить
и поесть. Я подкрепился стоя, ища глазами мой

71
 Сэмюэль Беккет

велосипед. Она говорила. Быстро насытившись, я

принялся за поиски велосипеда. Она повсюду сле­
довала за мной. Кончилось тем, что я его нашел,
свой велосипед, прислоненным к чрезвычайно
пышному кусту, наполовину его поглотившему. Я
отбросил костыли и взял его в руки, за руль и сед­
ло, с намерением несколько раз прокатить его
взад-вперед перед тем, как сесть на него и навсег­
да удалиться из этих проклятых мест. Но как я его
ни тянул, как ни толкал, колеса не крутились.
Можно было подумать, что это от резкого включе­
ния тормозов, однако же это был не тот случай,
потому как на моем велосипеде тормозов не было.
Почувствовав внезапно, что меня охватила страш­
ная усталось, несмотря на то, что это был час мак­
симального прилива сил, я вновь забросил велоси­
пед в тот куст и улегся на землю, на газон, не об­
ращая внимания на росу, я никогда не боялся ро­
сы. Тут Лаусс, воспользовавшись моей слабостью,
опустилась рядом со мной на корточки и приня­
лась делать мне предложения, которым, должен
сознаться, я рассеянно внимал, ничего другого
мне не оставалось, я даже и не мог ничего другого,
вероятно, она добавила мне в пиво некоего веще­
ства, призванного меня размягчить, размягчить
Моллоя, вследствие чего я был, так сказать, не чем
иным, как грудой воска в расплавленном состоя­
нии. И из этих предложений, которые она произ­
носила медленно, повторяя каждый пункт по не­
скольку раз, я в конце концов извлек нижеследую­
щее, что без сомнения составляет самую их суть. Я
не могу помешать ей испытывать симпатию ко

72
 Моллой

мне, и она тоже. Я останусь у нее, где буду жить,

как у себя. У меня будет еда и питье, курево тоже,
если я курю, задаром, и моя жизнь покатится без
хлопот и забот. Я некоторым образом заменю со­
баку, которую убил и которая была ей заместо ре­
бенка. Буду помогать в саду, по дому, когда мне
захочется, если захочется. Я не буду выходить на
улицу, потому как, раз выйдя на улицу, я не сумел
бы вновь сюда попасть. Я выберу тот ритм жизни,
который мне больше подходит, вставая, укладыва­
ясь и принимая пищу в те часы, в какие мне за­
благорассудится. Если не желаю иметь опрятный
вид, носить приличное платье, умываться и т.д.,
ничто меня к тому не обязывает. Это ее огорчило
бы, но что такое ее огорчение рядом с моим огор­
чением? Все, чего она от меня хочет, это чувство­
вать, что я здесь, у нее, с нею, и иметь возмож­
ность время от времени созерцать это необычай­
ное тело, как в состоянии покоя, так и движения.
Время от времени я прерывал ее, чтобы спросить,
в каком я нахожусь городе. Но то ли она не поня­
ла меня, то ли предпочла оставить в неведении,
только она на этот вопрос не ответила, а продол­
жала свою речь, с бесконечным терпением возвра­
щаясь к тому, что она только что произнесла, мед­
ленно, нежно, все более углубляясь в изложение
преимуществ, которые я получу, обосновавшись у
нее, и какие она получит, заполучив меня. И уже
ничего не существовало, кроме этого монотонного
голоса, в сгущавшейся ночи и влажном запахе
земли и одного пахучего цветка, которого я в тот
момент не мог определить, но который потом оп-

73
 Сэмюэль Беккет

ределил как колосковую лаванду. Там повсюду

были ее грядки, в этом саду, потому как Лаусс лю­
била колосковую лаванду, должно быть, она сама
мне это сказала, а то как бы мне знать, она люби­
ла ее больше всех других цветов и трав, за ее запах,
а потом еще за ее колоски и за ее цвет. И сохрани
я чувство обоняния, запах колосковой лаванды
всегда приводил бы мне на ум Лаусс, согласно ши­
роко известному механизму — ассоциации. И ла­
ванду эту она собирала, полагаю, когда та достига­
ла зрелости, потом сушила и зашивала в мешочки,
которые клала в свои шкафы, для отдушивания
своих носовых платков, а также своего белья, на­
тельного и постельного. Тем не менее, время от
времени, я слышал бой часов на колокольнях и
башнях, все более и более продолжительный, по­
том вдруг слишком короткий, потом снова все бо­
лее продолжительный. Это показывает вам, сколь­
ко времени она положила на то, чтобы меня запо­
лучить, сколько терпения и физической выносли­
вости, потому как все это время она оставалась ря­
дом со мной, на корточках или на коленях, тогда
как я лежал, преспокойно растянувшись на газо­
не, то на спине, то на животе, то на одном боку, то
на другом. И она говорила, не переставая, в то
время как я раскрывал рот лишь затем, чтобы
спросить, все реже и реже и все тише и тише, в ка­
ком мы городе. И наконец, уверенная в исходе
своего дела или просто сознавая, что все, бывшее
в ее возможностях, она сделала и что настаивать
долее ни к чему, она поднялась и удалилась, не
знаю куда, потому как я остался там, где был, к

74
 Моллой

сожалению, но умеренному. Потому как во мне

всегда пребывало, среди прочих, два шута горохо­
вых, один, не требовавший ничего, кроме того,
чтобы оставаться там, где находишься, и другой,
воображавший, будто где-то подальше ему было
бы не так плохо. Таким образом в этой области я
всегда был в некотором смысле удовлетворен, что
бы я ни делал. И этим печальным фиглярам я по
очереди позволял играть свою роль, чтобы дать им
возможность понять их ошибку. И в эту ночь дело
было не в луне или другом источнике света, эта
ночь была ночью слуха, ночью, отданной еле
слышным шорохам и вздохам, которые по ночам
будоражат маленькие сельские садики, робкому
шабашу листьев и лепестков и ветерка, который
кружит там иначе, чем в других местах, где прост­
ранство не так зажато, и не так, как днем, и еще
чего-то, только не ясно чего, но не ветерка и не
того, что он приводит в движение. Может, это да­
лекий шум, всегда один и тот же, производимый
землей и заглушаемый другими шумами, но нена­
долго. Потому как не отдаешь себе отчета, что
слышишь его, когда слушаешь по-настоящему,
когда все как будто замолкает. Был еще один шум,
шум моей жизни, которую сделал своей этот сад,
расположившийся в краю бездн и пустынь. Да,
мне случалось забывать не только, кто я, но и что
я есмь, забывать быть. Тогда я уже не был запеча­
танным сосудом, которому я обязан был тем, что
так хорошо сохранился, но одна из стенок проло­
милась, и меня заполняли корни и довольно-таки
послушные стебли, к примеру, подпорки для дере-

75
 Сэмюэль Беккет

вьев, давно уже мертвые, которые вскорости со­

жгут, отдохновение ночи и ожидание солнца, а
еще скрежетание планеты, туго набившей мошну,
так как она катилась к зиме, зима очистит ее от
этих жалких струпьев. Или же был я этой зимы не­
надежным покоем, таянием ничего не меняющих
снегов и ужасом возобновления всего сызнова. Но
это не часто со мной случалось, по большей части
я пребывал в моем сосуде, которому были неведо­
мы ни времена года, ни сады. И так оно было и
лучше. Но внутри там надо было быть начеку, за­
давать себе вопросы, такой, к примеру, существу­
ешь ли ты еще, и, если нет, когда наступил конец,
а если да, сколько это будет еще продолжаться, не
важно какие, лишь бы не позволяли потерять нить
сна. Что до меня, я охотно задавал себе вопросы,
один за другим, ничего ради, кроме как, чтобы по­
размыслить над ними. Нет, не то чтобы намерен­
но, из разумных соображений, а чтобы быть уве­
ренным, что я все еще там. А между тем это вовсе
ничего для меня не значило, что я все еще там.
Это я называл размышлять. Я размышлял беспре­
станно, я не смел остановиться. Может, этому я
обязан своей невинностью. Она была уже не пер­
вой свежести и вроде как пообтрепалась по краям,
но я был доволен, что она у меня есть, да, вообще-
то доволен. Спасибо, вообще-то, как сказал мне
однажды мальчишка, которому я поднял шарик,
не знаю почему, ничто меня к тому не обязывало,
и он, без сомнения, предпочел бы поднять его сам.
Или, может, его не надо было поднимать. А каких
мне это стоило усилий, по причине моей негну-

76
 Моллой

щейся ноги! Слова эти навсегда врезались в мою

память, может, потому, что я с первого раза их
уразумел, что со мной случается нечасто. Не пото­
му, что я туг на ухо, слух у меня был достаточно
тонкий, и те шумы, что не содержат строго опре­
деленного смысла, я, может, улавливал их лучше
любого другого. В чем же тогда было дело? В изъ­
яне разума, быть может, который не начинал от­
зываться, пока его не прошибет с нескольких по­
пыток, или отзывался, если угодно, но на уровне
ниже спекулятивного мышления, если можно та­
ковое представить, а таковое можно себе предста­
вить, раз я его представляю. Да, слова, которые я
слышал, а я их очень хорошо слышал, обладая до­
статочно тонким слухом, я слушал в первый раз и
даже еще и во второй, а часто и в третий, как чис­
тые звуки, свободные от всякого смысла, и в этом,
вероятно, одна из причин, отчего разговаривать
было для меня несказанной мукой. И слова, кото­
рые произносил я сам и которые почти всегда
должны были сопрягаться с неким интеллектуаль­
ным усилием, зачастую походили для меня на
жужжание насекомого. Этим и объясняется, отче­
го я неразговорчив, тем, что я с трудом понимал
не только то, что мне говорили другие, но и то, что
я им говорил. Правда, при большом терпении в
конце концов как-то достигали понимания, но
понимания на какой предмет, спрашиваю я вас, и
чего ради. И на глухие шумы природы тоже, а так­
же людских дел я откликался по-своему, полагаю,
и не помышлял извлечь из них урок. Также и мой
глаз, который зрячий, был, должно быть, плохо

77
 Сэмюэль Беккет

соединен с пауком внутри, потому как я с трудом

определял, что там отражалось, часто очень четко.
Не стану заходить слишком далеко, не скажу, что
я видел мир вверх тормашками (это было бы че­
ресчур просто), но я определенно видел его на
чрезвычайно формализованный манер, не будучи
оттого нисколечко ни эстетом, ни художником. И,
имея из двух глаз лишь один, который действовал
почти что как должно, я плохо уразумел, какое
расстояние отделяет меня от остального мира, и
часто протягивал руку за чем-то, что явно находи­
лось за пределом досягаемости, и часто же наты­
кался на предметы, еле различимые на горизонте.
Но такой я был даже и со своими двумя глазами,
мне кажется, а может, и нет, потому как этот пе­
риод моей жизни уже далеко и сохранившиеся у
меня воспоминания о нем более чем расплывча­
ты. И если поразмыслить хорошенько, мои пося­
гательства на вкус и обоняние стоили не многим
большего, я слышал запах и определял вкус, не
ведая, что это, собственно, такое, ни даже того,
хорошо оно или плохо, и редко когда дважды под­
ряд одно и то же. Я был бы, полагаю, отличным
мужем, неспособным пресытиться своею супру­
гою и изменяющим ей лишь по рассеянности. Те­
перь сказать вам, почему я оставался с Лаусс в
продолжение изрядного времени, для меня невоз­
можно. То есть, дав себе труд, я бы, без сомнения,
к тому пришел. Но чего ради мне его себе зада­
вать? Чтобы установить неопровержимым обра­
зом, что мне было невозможно действовать ина­
че? Поскольку именно к этому я бы неминуемо

78
 Моллой

пришел. Я ведь любил образ старика Гейлинкса,

умершего молодым, предоставившего мне свободу
на черном корабле Улисса добираться к восходу
по палубе. Это великая свобода для того, у кого не
душа первопроходца. И на корме, склонившись
над волнами, опечаленно-веселый раб, я взираю
на горделивую и бесполезную борозду. Что, не
удаляя меня ни от какой родины, не несет меня
навстречу никакому кораблекрушению. Порядоч­
но времени, стало быть, прошло у Лаусс. Поря­
дочно времени, что-то неопределенное, может,
несколько месяцев, может, год. Знаю, что в день,
когда я ушел, опять сделалось жарко, но это ниче­
го не значило, в моих краях, где, кажется, стано­
вилось жарко, или холодно, или просто тепло хоть
в какое время года и где дни не катились по на­
клонной плоскости, нет, никак не по наклонной.
Может, это изменилось с тех пор. Я знаю, стало
быть, только, что погода, когда я пришел, стояла
почти такая же, как когда я уходил, в той мере, в
какой я был в состоянии судить о том, какая стоит
погода. И я так много времени проводил на возду­
хе, при любой погоде, что довольно неплохо отли­
чал одну от другой, мое тело отличало и даже, ка­
жется, имело предпочтения. Полагаю, я занимал
несколько комнат, одну за другой или поперемен­
но, не знаю. В голове у меня сохранилось несколь­
ко окон, в этом я уверен, но, может, это было все­
гда одно и то же, по-разному открытое движению
Вселенной. Дом не перемещался, вот что я, может,
хочу сказать, говоря о разных комнатах. Сад и дом
были неподвижны благодаря не знаю какому ком-

79
 Сэмюэль Беккет

пенсационному механизму, и я, пока я оставался

спокоен, что я делал большую часть времени, я то­
же был неподвижен, а когда передвигался, проис­
ходило это с чрезвычайной медленностью, точно в
клетке вне времени, как говорится на школьном
жаргоне, и, понятно, также и пространства. Пото­
му как быть вне одного не будучи вне другого бы­
ло под силу тем, кто помудрее меня, не отличав­
шегося мудростью, скорее дурня. Но я могу оши­
баться, и глубоко. И разные окна, которые откры­
ваются у меня в голове, когда я обращаюсь к это­
му периоду, возможно, на самом деле существова­
ли и, возможно, существуют и иные, несмотря на
то, что меня там нет, я хочу сказать, занятого их
разглядыванием, открыванием их или закрывани­
ем или же забившегося в какой-то угол и оттуда
изумляющегося предметам, заключенным в их ра­
ме. Но не стану распространяться об этом эпизо­
де, ничтожном, в общем и целом, по своей крат­
кости и столь бедном по своей субстанции. Пото­
му как я не помогал ни по дому, ни в саду и не
знал работ, которые там шли днем и ночью и шум
которых достигал меня, шум глухой, а порой и рез­
кий, а потом часто шум с силой перемешиваемого
воздуха, как мне казалось, который, может, был
просто-напросто шумом пламени. Я предпочитал
сад дому, судя по долгим часам, что я там прово­
дил, потому как я проводил там большую часть
дня и ночи, будь то в хорошую погоду или в непо­
году. Там беспрестанно суетились какие-то люди,
занятые не знаю какими делами. Потому как сад
день ото дня на вид оставался все такой же, если

80
 Моллой

не считать ничтожных изменений, вызванных

привычным циклом рождений, жизни и смерти. И
среди этих людей я носился будто мертвый лист на
рессорах или же укладывался на землю, и тогда
они осторожно перешагивали через меня, точно я
клумба с бесценными цветами. Да, они, вероятно,
так надрывались затем, чтобы помешать измене­
нию облика сада. Мой велосипед снова исчез. Не­
сколько раз мне приходило желание его отыскать,
чтобы снова увидеть его и составить более точное
представление о его состоянии или немножко
прокатиться на нем по аллеям и дорожкам, соеди­
няющим различные части сада. Но вместо того
чтобы удовлетворить это желание, я удовольство­
вался его рассмотрением, осмелюсь сказать, рас­
смотрением того, как мало-помалу оно съежива­
лось, пока окончательно не исчезло, как знамени­
тая шагреневая кожа, только гораздо быстрее. По­
тому как при наличии желаний имеется, кажется,
два способа поведения, активный и пассивный, и,
хотя оба дают одинаковый результат, я отдал пред­
почтение второму, вероятно, вопрос темперамен­
та. Сад был окружен высокой стеной, утыканной
поверху кусками стекла в форме плавников. Но
вот ведь что, как бы и неожиданное, в ней была
сделана решетчатая калитка, открывавшая свобод­
ный выход на улицу, так как не запиралась на
ключ, в чем я был почти что уверен, поскольку не
раз без малейшего затруднения открывал и закры­
вал ее, как днем, так и ночью, и видел, что, кроме
меня, и другие проходили через нее в обоих на­
правлениях. Я высовывал за нее нос, потом быст-

81
 Сэмюэль Беккет

ренько возвращался назад. И еще замечу. Я никог­

да не видел поблизости от нее женщин, и под по­
близости я понимаю не только сад, как, вероятно,
должен бы, но также и дом, но единственно лишь
мужчин, за исключением Лаусс, разумеется. То,
что я видел и чего не видел, ничего, очевидно,
особенно не значит, я тем не менее о том сооб­
щаю. Лаусс я видел мало, она почти не показыва­
лась мне, может, из осторожности, боясь меня
спугнуть. Но, полагаю, она за мной нередко под­
сматривала, прячась за кустами или занавесками
или притаившись в глубине комнаты первого эта­
жа, может, с помощью бинокля. Потому как разве
не сказала она, что более всего желала бы меня ви­
деть, сколь в любом передвижении, столь равно и
в недвижности покоя? А чтобы хорошо видеть,
была необходима замочная скважина, маленький
просвет в листве, все, что не позволяет тебя обна­
ружить и в то же время за один раз открывает
лишь некоторые детали объекта. Нет? Да, она ме­
ня обследовала, пядь за пядью, и, без сомнения,
вплоть до интимных мгновений, когда я уклады­
вался, когда спал, когда вставал, а укладывался я
утром. Потому как в этом отношении я остался ве­
рен моей привычке спать, когда я спал, — по ут­
рам. Потому как мне случалось вовсе не спать, по
нескольку дней, не испытывая оттого ни малейше­
го неудобства. Потому как мое бодрствование бы­
ло своего рода сном. И я не всегда спал в одном и
том же месте, а спал то в саду, а он был большой,
то в доме, а он тоже был большой, поистине про­
сторный необычайно. И эта неопределенность от-

82
 Моллой

носительно как часов, так и места моего сна долж­

на была, как я воображаю, наполнять Лаусс радо­
стью и позволять ей проводить время самым при­
ятным образом. Но бесполезно делать упор на
этот период моей жизни. Называя это моей жиз­
нью, я в конечном счете уверую в это. Вот прин­
цип рекламы. Этот период моей жизни. Он наво­
дит меня на мысль, когда я о нем размышляю, о
воздухе в водопроводной трубе. Прибавлю лишь,
стало быть, что эта женщина продолжала понем­
ногу меня отравлять, добавляя, не знаю какие, ток­
сические вещества то ли в то, что она давала мне
пить, то ли в то, что давала есть, а может, и в то, и
в другое или же в один день — в одно, а в другой —
в другое. Я выдвинул тем самым серьезное обвине­
ние, и я не сделал этого необдуманно. И сделал
беззлобно, да, я беззлобно обвиняю ее в том, что
она добавляла мне в пищу вредные и безвкусные
порошки и жидкости. Впрочем, какой бы у них ни
был вкус, это дела бы не меняло, я бы все точно
так же уплетал за милую душу. Знаменитый запа­
шок миндаля, к примеру, ему бы не отбить у меня
аппетита. Мой аппетит! Поговорим немножко о
нем. Это что-то необыкновенное, мой аппетит. Он
был у меня очень плохой, я ел, как птичка, но то
немногое, что я съедал, я поглощал с жадностью,
которую скорее приписывают обжорам, и напрас­
но, потому как обжоры вообще едят медленно и
методично, что вытекает из самого понятия обжо­
ры. Тогда как я набрасывался на мое единственное
блюдо, расправлялся с половиной или четвертью
его, заглотив в два приема, как хищная рыба, я хо-

83
 Сэмюэль Беккет

чу сказать, не жуя (чем бы мне было жевать?), по­

том с отвращением отодвигал его прочь. Могли бы
сказать, что я ел для того, чтобы жить! Подобным
же образом я выхлебывал пять-шесть кружек пива
подряд, потом неделю ничего не пил. Чего вы хо­
тите, человек есть то, что он ест, по крайней мере
отчасти. Ничего не поделаешь или почти ничего.
Что до веществ, которые она таким образом вво­
дила в мои различные системы, не берусь сказать,
были то возбуждающие или скорее подавляющие
средства. По правде говоря, с точки зрения кине­
стезии, разумеется, я чувствовал себя почти что
как обычно, то есть — внимание, сейчас я вы­
дам — был преисполнен такого нервного трепета,
что некоторым образом потерял из-за него способ­
ность чувствовать, если не сказать понимать, и по­
грузился в милосердное оцепенение, пронзаемое
короткими и жуткими прояснениями, как я имею
честь вам сообщить. На что годились против такой
уравновешенности жалкие зелья Лаусс, даваемые в
ничтожнейших дозах, вероятно, для продления
удовольствия. Сказать, что это вообще не возыме­
ло никакого действия, нет, так далеко я не пойду.
Потому как время от времени я ловил себя на том,
что немножечко подпрыгиваю в воздух, фута на
два-три по меньшей мере, по меньшей, а раньше я
никогда не подпрыгивал. Похоже было на левита­
цию. Случалось мне также, что менее удивитель­
но, во время ходьбы или даже прислонившись к
чему-то для опоры внезапно повалиться, вроде
картонной куклы, у которой ослабили нитки, и
порядочно пролежать на земле, точно из меня

84
 Моллой

буквально вынули кости. Да, это казалось мне ме­

нее странным, потому как я привык к такому
упадку сил, раньше, однако, я всегда чувствовал
его близость и принимал соответствующее поло­
жение, как это делает эпилептик, предчувствуя
приближение припадка. Я хочу сказать, что, зная,
что вскоре упаду, я растягивался или же так ловко
прилаживался стоя, что сдвинуть меня с места
могло разве что землетрясение, и ждал. Но я не
всегда принимал эти меры предосторожности,
предпочитая падение исполнению повинности,
когда надо укладываться или прилаживаться. Вот
и те падения, что случались, когда я жил у Лаусс, я
предупредить не успевал. Но как бы то ни было,
они менее меня удивляли, будучи более по моей
части, чем эти самые прыжочки. Потому как, даже
ребенком, не помню, чтобы я подпрыгивал, ни от
ярости, ни от боли я не подпрыгивал, даже ребен­
ком, как бы некомпетентен я ни был, чтобы гово­
рить об этом периоде. Блюда свои, мне кажется, я
ел так, тогда и там, как, когда и где меня больше
устраивало. Мне никогда не приходилось их тре­
бовать. Мне их приносили туда, где я находился,
на подносе. Я как сейчас вижу этот поднос, могу
вновь его увидеть почти что когда ни пожелаю,
круглый, с невысоким бортиком, чтобы с него ни­
чего не падало, покрытый красным, местами по­
трескавшимся лаком. К тому же он был малень­
кий, как и подобает подносу, на котором должна
была уместиться всего одна тарелка и один кусок
хлеба. Потому как то немногое, что я ел, я запихи­
вал в рот руками, а бутылки, которые я осушал

85
 Сэмюэль Беккет

залпом, приносили мне отдельно, в корзине. Но

корзина эта не произвела на меня никакого впе­
чатления, ни хорошего, ни плохого, и я не мог бы
сказать, что это была за корзина. И часто, удалив­
шись по той или иной причине от того места, куда
мне доставили эту еду, я больше не мог ее отыс­
кать, когда на меня нападала охота поесть. Тогда я
искал повсюду, и часто успешно, потому как до­
вольно хорошо знал места, способные меня при­
ютить, но часто и впустую. Или не искал, предпо­
читая голод и жажду неудобствам, которые я сам
себе причинял бы поисками, не зная наперед,
найду ли, или требуя, чтобы мне принесли другой
поднос и другую корзину или те же самые в то ме­
сто, где я находился. Тогда я сожалел о своем кам­
не для сосания. И когда я говорю, к примеру,
предпочитал или сожалел, не следует предпола­
гать, что я выбирал наименьшее зло и принимал
его, это было бы ошибкой. Но, не зная в точности,
что я делаю и чего избегаю, я что-то делал и чего-
то избегал, не подозревая, что однажды, много
позже, буду вынужден возвратиться ко всем этим
делам и уклонениям от них, за давностью поблек­
шим и приукрасившимся, чтобы втянуть их в
скверну эвдемонизма. Должен сказать, однако,
что здоровье мое у Лаусс оставалось, как было,
почти что. То есть то, что у меня уже было испор­
чено, продолжало портиться все больше и больше,
мало-помалу, как того и следовало ожидать. Но не
вспыхнуло ни одного нового очага поражения или
инфекции, кроме тех, естественно, что возникли в
результате распространения того, что уже имелось

86
 Моллой

в избытке или недостатке. По правде говоря, труд­

но что-либо утверждать с определенностью на
этот предмет. Поскольку из предстоящих недугов,
таких, как, к примеру, лишение пальцев на моей
левой ноге, нет, ошибся, на правой, кто мог знать,
в какой момент я обзавелся в точности, о, совер­
шенно независимо от моего желания, их гибель­
ными семенами? Все, что я могу сказать, следова­
тельно, и я стараюсь не сказать больше, это что во
время моего пребывания у Лаусс не выказалось
ничего, в плане патологии, поразительного или
неожиданного, ничего такого, чего я не мог бы
предвидеть, если бы я мог предвидеть, ничего, что
сравнилось бы с внезапной утратой половины
пальцев ног. Потому как этого я никогда не мог
бы предвидеть и смысла ее никогда не постиг, я
хочу сказать в связи с другими моими недугами,
вероятно, по недостатку медицинских познаний.
Потому как все взаимосвязано, в долгом безумии
тела, я это чувствую. Но не стоит продолжать рас­
сказ об этом отрезке моей, нет, моего существова­
ния, потому как он не имеет значения, по-моему.
Это вымя, которое я порядочно доил, да ничего не
выдоил, кроме воздуха и брызг. Добавлю, стало
быть, лишь несколько следующих замечаний, из
коих первое таково, что Лаусс была женщина
чрезвычайно плоская, в смысле телосложения, ра­
зумеется, до такой степени, что я и нынешним ве­
чером задаюсь вопросом, в относительной тишине
моего последнего пристанища, не была ли она
скорее мужчиной или по меньшей мере гермафро­
дитом. Физиономия у нее была слегка волосата,

87
 Сэмюэль Беккет

или это я воображаю для удобства рассказа? Я ее,

бедняжку, так мало видел, так мало на нее смотрел
к тому же. А ее голос, не был ли он подозрительно
низок? Так она мне сейчас представляется. Не
мучь себя, Моллой, мужчина, женщина ли, что в
том? Но не могу не задать себе такого вот вопроса.
Смогла бы женщина остановить меня в моем по­
рыве к матери? Вероятно. Более того, возможна ли
была подобная встреча, я хочу сказать, между
мной и женщиной? С мужчинами мне случалось
соприкасаться, с некоторыми, но с женщинами?
Ладно, не хочу больше скрывать, да, с одной я со­
прикоснулся. Я не про мать говорю, с ней я боль­
ше чем соприкасался. И потом, не будем затраги­
вать мою мать в этих россказнях, если соизволите.
Я про другую, которая могла бы быть моей мате­
рью и даже, полагаю, бабушкой, если бы случай не
распорядился иначе. Ну вот, теперь он пошел о
случаях. Это она дала мне познать любовь. Она
звалась кротким именем Руфь, полагаю, хотя ут­
верждать не могу. Может, она звалась Эдит. У нее
между ног была дырка, ах, не круглое отверстие,
как я всегда воображал, а щель, и я помещал, вер­
нее, она помещала в нее мой, так сказать, муж­
ской член, не без труда, и я пыхтел и кряхтел до
тех пор, пока не извергал или же не отступался,
или она не умоляла меня прекратить. Дурацкая за­
бава, по моему мнению, и притом утомительная в
конечном счете. Но я предавался ей довольно
охотно, зная, что это любовь, потому как она мне
так сказала. Она наклонялась над угловым диван­
чиком, по причине своего ревматизма, и я входил

88
 Моллой

в нее сзади. Это единственная позиция, которую

она могла выдержать, по причине своего люмбаго.
Я-то находил это естественным, потому как видел
собак, и удивился, когда она мне поведала, что
можно по-другому. Что она, собственно, имела в
виду, спрашиваю я себя. Может, она все же вкла­
дывала в прямую кишку? Мне это было совершен­
но все равно, будьте уверены. Но настоящая ли
это любовь, в прямую кишку? Вот что меня беспо­
коит. Что я, так никогда и не знал любви в конце
концов? Она тоже была женщиной в высшей сте­
пени плоской и передвигалась мелкими шажками
на негнущихся ногах, опираясь на палку из черно­
го дерева. Может, она тоже была мужчиной, еще
одним мужчиной. Но в таком случае не должны
бы были стукаться наши яички, когда мы трепы­
хались? Может, она придерживала свои, зажав их
в руке, специально чтобы этого избежать. Она но­
сила просторные шумные юбки, оборки и прочее
нижнее белье, какое именно, назвать не берусь.
Все это воздымалось, пенно шурша, затем, по ус­
тановлении связи, низвергалось медленными кас­
кадами. Так что я ничего не видел, кроме желтого
загривка, напрягшегося до того, что вот-вот лоп­
нет, который я временами покусывал, такова сила
инстинкта. Мы завязали знакомство на пустыре, я
его из тысячи бы узнал, и однако ж один похож
на другой, пустыри эти. Не знаю, за каким делом
она туда пришла. Я не спеша рылся в отбросах, ве­
роятно говоря себе, потому как в том возрасте у
меня еще должны были водиться общие мысли:
вот моя жизнь. Ей там нечего было терять время,

89
 Сэмюэль Беккет

мне вообще нечего было терять, я бы и с козой

любовь закрутил, лишь бы познать любовь. У нее
была премиленькая квартирка, нет, не премилень-
кая, она вызывала у вас желание найти там себе
местечко и больше с него не подниматься. Мне в
ней нравилось. Она была заставлена небольшой
мебелью, под нашими отчаянными ударами ди­
ванчик разъезжал на своих колесиках, все вокруг
нас валилось, ад кромешный. Наши сношения
были не лишены нежности, трясущейся рукой она
обрезала мне на ногах ногти, я натирал ей зад ма­
зью бом-бенге. Наша идиллия была краткой. Бед­
ная Эдит, я, быть может, ускорил ее кончину. В
конце концов это она начала первая, на пустыре,
положив руку мне на ширинку. Если быть точ­
ным, я в это время наклонился над кучей отбро­
сов, надеясь отыскать там нечто столь мерзостное,
что истребило бы мое чувство голода, а она, под­
ступив сзади, просунула мне между ног свою пал­
ку и принялась поглаживать ею мои гениталии.
После каждого сеанса она давала мне деньги, а я
ведь и так принял бы предложение, чтобы познать
любовь и постичь ее глубины. Но она была жен­
щиной непрактической. Я предпочел бы, мне ка­
жется, не столь сухое и не столь обширное отвер­
стие, это дало бы мне более высокое представле­
ние о любви, полагаю. Однако. Между большим и
указательным пальцем ни в какое сравнение. Но
любви, несомненно, не до подобных случайнос­
тей. И не тогда, быть может, когда человеку хоро­
шо, а когда его член, обезумевший от любви, ищет
стенку, о которую бы потереться, и капельку сли-

90
 Моллой

зи для смазки и, не находя ничего, не сдается, со­

храняясь в набухшем своем состоянии, вот тогда,
может, и рождается настоящая любовь и улетучи­
вается, воспаряя высоко над низменными вопро­
сами размеров. А добавь к этому немножко педи­
кюра и массажа, не имеющих никакого прямого
касательства к экстазу, строго говоря, тогда, по
моему ощущению, недопустимы уже никакие со­
мнения в этой связи. Единственное, что в этой
связи мне досадно, это безразличие, с каким я уз­
нал о ее смерти, как-то ночью, когда тащился к
ней, безразличие, смягченное, правда, грустью
при виде исчезновения источника дохода. Она
умерла, моясь теплой водой в тазу, как она, по
обыкновению, делала перед тем, как принять ме­
ня. Это ее размягчало. Как подумаю, что она мог­
ла бы преставиться в моих объятиях! Таз перевер­
нулся, все залило грязной водой, включая ее со­
седку снизу, которая подняла тревогу. Вот те на,
не думал, что я так хорошо знаю эту историю.
Она, должно быть, была все-таки женщиной, ина­
че в квартале знали бы. Правда, во всем, что каса­
ется сексуальных вопросов, в наших краях особен­
но не распространялись. Не знаю, как с этим сей­
час. И вполне возможно, что тот факт, что нашли
мужчину там, где надлежало найти женщину, был
тотчас же замят и позабыт теми, кто имел несчас­
тье его знать. Как, возможно, и то, что все были в
курсе и разговаривали об этом, кроме одного ме­
ня. Одно только меня беспокоит, когда я вопро­
шаю себя в этой связи, как бы это узнать, прошла
ли вся моя жизнь без любви, или я истинно познал

91
 Сэмюэль Беккет

ее, с Руфью. Что могу засвидетельствовать, так это

то, что никогда не пытался повторить этот опыт,
интуиция мне, несомненно, подсказывала, что он
был единственный и совершенный, в своем роде,
абсолютный и неподражаемый и что следовало со­
хранить о нем память, не оскверненную никакой
пародией, в своем сердце, пусть даже время от
времени прибегая к пресловутым добрым услугам
так называемого удовлетворения, определяемого
как самоудовлетворение. Не говорите мне про
служанку, напрасно я о ней сказал, это было за­
долго до того, я болел, может, никогда никакой
служанки в моей жизни и не было. Моллой, или
жизнь без служанки. Все это затем, чтобы пока­
зать, что факт встречи с Лаусс и даже моего у нее
пребывания, в некотором смысле, ничего каса­
тельно ее пола не доказывал. И я охотно буду по-
прежнему считать, что она была старая женщина,
вдовая и высохшая, и Руфь — тоже, потому как
она тоже говорила о своем покойном муже и его
неспособности там, где он находился, удовлетво­
рить ее законные исступления. И бывают дни, как
сегодня вечером, когда они мешаются у меня в па­
мяти, и у меня появляется искушение видеть в них
одну и ту же старую клячу, расплющенную и разъ­
яренную жизнью. И да простит мне Бог, что я вы­
дал вам свои сокровенные страхи, порой является
мне образ моей матери и смешивается с ними, что
поистине невыносимо, отчего мнится, будто тебя
распинают, не знаю отчего и знать не желаю. Но в
конце концов я покинул Лаусс, в теплую ночь,
когда нечем было дышать, не попрощавшись, хоть

92
 Моллой

и была то самая малость, и она не пыталась меня

удержать, кроме как, вероятно, с помощью чар.
Но она должна была видеть, как я ухожу, встаю,
беру костыли и удаляюсь, опираясь на них и
взмывая в воздух на этих опорах. И она должна
была видеть, как за мной захлопнулась калитка,
потому как она захлопывалась сама собой, благо­
даря пружине, и знала, что я ухожу совсем. Пото­
му как знала, что я делал раньше, когда уходил к
калитке, что я только высуну нос наружу и через
секунду назад. И не пыталась меня удержать, а по­
шла, может, к могиле своей собаки, которая была
также и моей, в известном смысле, и которую она,
между прочим, засеяла вовсе не травой, как я по­
лагал, а всевозможными разноцветными мелкими
цветочками и травянистыми растениями, подоб­
ранными таким образом, по моему ощущению,
что, когда одни гасли, другие загорались, и села
подле нее. Я оставил ей свой велосипед, который
разлюбил, заподозрив, что это орудие некой злой
силы и, быть может, причина моих недавних не­
счастий. Я бы все равно его не взял, если б и знал,
где он и в том ли состоянии, чтобы на нем ездить.
Но этого-то я и не знал. И боялся, как бы, пока
буду этим заниматься, не заглушить тот голосок,
что говорил, смывайся, Моллой, бери свои косты­
ли и смывайся, а чтобы понять его, мне понадоби­
лось так много времени, потому как я его слышал
долго. И, может, я его не так понял, но я его по­
нял, и это было нечто новое. И мне к тому же ка­
залось, что этот уход не был неминуемо оконча­
тельным и что однажды меня могло привести на-

93
 Сэмюэль Беккет

зад, сложными и извилистыми путями, к ее очагу.

И я еще, может, вовсе не в конце моего пути. На
улице дул ветер, это был другой мир. Не зная, где
я нахожусь, ни, следовательно, в каком направле­
нии мне надлежало бы двинуться, я пошел туда,
куда дул ветер. И когда, как следует повиснув на
своих костылях, я пустился в путь, я чувствовал,
как он мне помогает, этот слабый ветерок, дувший
не знаю с какой стороны. Что до звезд, не говори­
те мне о них, я их плохо различаю и не умею их
различать, несмотря на мои занятия астрономией.
Но я вошел в первое попавшееся укрытие и про­
был там до рассвета, потому как знал, что первый
же полицейский не преминет преградить мне до­
рогу и спросить, что я тут делаю, вопрос, на кото­
рый я никогда не умел подыскать правильного от­
вета. Но это было, наверное, не настоящее укры­
тие, и я вовсе не пробыл там до рассвета, потому
как вскоре после меня туда проник мужчина и вы­
гнал меня оттуда. И однако ж там двоим хватало
места. Он был вроде ночного сторожа, мужчина,
вне всякого сомнения, он, должно быть, сторо­
жил, не знаю какие работы по раскопке. Мне ви­
дится жаровня. Воздух в своей основе, как гово­
рится, был, должно быть, прохладен. Вследствие
чего я отправился дальше и примостился на лест­
ничном марше, в одном убогом доме, потому как
там не было двери или дверь не закрывалась, не
знаю. Задолго до рассвета дом начал пустеть. По
лестнице спускались люди. Я прижался к стене.
На меня не обращали внимания, никто меня не
обижал. В конце концов я тоже вышел, когда счел

94
 Моллой

благоразумным, и бродил по городу в поисках ка­

кого-нибудь знакомого памятника, который поз­
волил бы мне сказать: я в своем городе, так или
иначе, я тут был все это время. Город пробуждал­
ся, двери оживали, шум уже достиг внушительной
громкости. Но, увидев узкий проход между двумя
высокими зданиями, я оглянулся вокруг, затем
проскользнул туда. В него выходили лишь малень­
кие окошки, с одной и с другой стороны, по одно­
му на каждом этаже. Расположенные симметрич­
но, они приходились как раз напротив друг друга.
Вне всякого сомнения, окна уборных. Есть вещи,
которые несмотря ни на что время от времени не­
известно почему врезаются в разум с силой акси­
ом. Проход этот не имел выхода, не настоящий,
стало быть, проход, скорее тупик. В конце его
имелись два углубления, нет, не то слово — одно
напротив другого, оба заваленные разными отбро­
сами и экскрементами собак и хозяев, одни были
сухие и без запаха, другие — еще влажные. Ах, эти
газеты, которых никто больше никогда не прочтет,
может, никогда и не читал. Ночами здесь, должно
быть, совокуплялись и обменивались клятвами. Я
зашел в один из этих закутков, опять не то, и при­
слонился к стене. Я предпочел бы растянуться, и
ничто не подсказывало мне этого не делать. Но в
данный момент меня устраивало прислониться к
стене, отставив ноги далеко от стены, так можно
легко соскользнуть, но у меня были другие точки
опоры, концы моих костылей. Но через несколько
минут я пересек тупик, чтобы перейти в другой
придел, вот оно, где, мне казалось, будет капельку

95
 Сэмюэль Беккет

получше, и принял ту же позу гипотенузы. И сна­

чала мне показалось, что мне и в самом деле там
капельку лучше. Но мало-помалу я уверился, что
дело обстоит не так. Моросил мелкий дождик, и я
снял шляпу, из соображений пользы для моего
сморщенного черепа, с потрескавшейся кожей и
раскаленного, да, раскаленного. Но я снял ее рав­
но и потому, что она врезалась мне в затылок, по
причине давления стены. У меня, стало быть, бы­
ло два хороших основания, чтобы ее снять, и это
вовсе не лишнее, одно никогда бы меня к тому не
подвигло, полагаю. Я бросил ее беспечным широ­
ким жестом, а она вернулась ко мне, на конце сво­
ей веревки или шнурка, и, несколько раз под­
прыгнув, застыла в неподвижности у меня на бо­
ку. Я наконец предался размышлению, то есть
стал сильнее прислушиваться. Маловероятно, что­
бы меня тут отыскали, и я могу пребывать в покое
столько, сколько способен его вынести. На протя­
жении мгновения я подумывал обосноваться тут,
устроить здесь свое логово и пристанище, на про­
тяжении мгновения. Я достал из кармана нож для
овощей и принялся вскрывать себе вены. Но боль
вскоре взяла верх. Сначала я заорал, потом пере­
стал, сложил нож и опять положил его в карман.
Мое разочарование было не таким жестоким, в
глубине души я не рассчитывал на другой резуль­
тат. Так-то вот. Повторение меня всегда огорчало,
но вся жизнь состоит из повторений, говорят, и
смерть тоже должна быть своего рода повторени­
ем, меня бы это не удивило. Сказал я, что ветер
уже утих? Мелкий моросящий дождик исключает

96
 Моллой

каким-то образом всякую идею ветра. У меня ог­

ромные колени, я их только что видел, встав на
минуту. Обе мои ноги несгибаемы, как правосу­
дие, и, однако же, время от времени я встаю. Чего
вы хотите. Таким образом я буду время от времени
вспоминать о своем нынешнем существовании, о
котором то, что я рассказываю, может дать лишь
слабое представление. Но только изредка, чтобы в
случае необходимости можно было сказать, не­
ужели это и впрямь еще живет? Или опять-таки,
но это же личный дневник, он скоро кончится.
Что у меня огромные колени, что я время от вре­
мени еще встаю, поначалу не очень ясно, какое
значение это может иметь. С тем большей охотой
я это констатирую. Выйдя, стало быть, в конце
концов из этого тупика, где полустоя, полулежа я,
может, только что немного соснул, потому как это
было как раз мое время, я направился, держитесь,
навстречу солнцу, за неимением ничего лучшего,
раз ветер уже утих. Или, вернее, менее мрачному
участку неба, которое от зенита до горизонта затя­
нула громадная туча. Из этой тучи и моросил тот
дождь, о котором я упоминал. Видите, как все за­
вязано. А что до определения того, какой участок
неба менее мрачен, это было нелегким делом. По­
тому как на первый взгляд небо казалось равно­
мерно мрачным. Но, дав себе в этом отношении
труд, поскольку я в жизни время от времени давал
себе труд, я получил результат, то есть принял ре­
шение на этот счет. Настолько удачное, что я смог
снова пуститься в путь, говоря себе, я иду навст­
речу солнцу, то есть, в принципе, на восток или,

97
 Сэмюэль Беккет

может, на юго-восток, потому как я больше не у

Лаусс, я вновь в средоточии предустановленной
гармонии, которая порождает такую сладостную
музыку, которая и есть эта сладостная музыка, для
того, кто умеет ее слушать. Люди шли в одну и в
другую сторону, чаще всего раздраженным и то­
ропливым шагом, кто укрывшись под зонтом, кто
под, может, немного менее эффективной защитой
непромокаемого плаща. Я видел также тех, что по­
прятались под деревьями или в арках. И среди тех,
более храбрых или менее деликатных, что шли в ту
или иную сторону, и среди тех, что остановились,
чтобы меньше намокнуть, не один говорил себе,
лучше бы я сделал то же, что и они, подразумевая
под они категорию, к которой он не принадлежал,
по крайней мере, я так предполагаю. Как, должно
быть, имелось и немало таких, что радовались сво­
ей сметливости, бушуя по поводу плохой погоды,
которая вынудила их к ней прибегнуть. Но, увидев
несчастного на вид юного старика, в полном оди­
ночестве стучавшего зубами под маленьким наве­
сом, я внезапно вспомнил план, который был за­
думан в день моей встречи с Лаусс и ее собакой и
который эта встреча помешала мне довести до
конца. Я пошел, стало быть, и стал рядом со ста­
риком, приняв, надеюсь, вид человека, который
говорит себе, этот вот — малый не промах, я хочу
действовать, как он. Но прежде чем я успел обра­
титься к нему с речью, которая, как мне хотелось,
была бы естественной и, стало быть, не спонтан­
ной, он вышел под дождь и удалился. Потому как
это была бы речь, способная своим содержанием

98
 Моллой

если не оскорбить, то по крайней мере удивить.

Вот почему было важно произнести ее в надлежа­
щий момент и соответствующим тоном. Прошу
прощения за эти подробности, сейчас мы пойдем
быстрее, гораздо быстрее. Не исключая заранее
рецидивов раздумчивых или бесстыдных пасса­
жей. Которые, однако, в свою очередь породят ги­
гантские фрески, написанные с отвращением.
Homo mensura* потребна штукатурка. И вот я, ста­
ло быть, в свою очередь в одиночестве под наве­
сом. Я не ожидал, чтобы кто-то сюда пришел и
встал, рядом со мной, и в то же время не исклю­
чал такой возможности. Это довольно-таки не­
плохая карикатура на расположение моего духа в
тот момент. Итог, я остался там, где был. Я ста­
щил у Лаусс немножко серебра, ах, сущий пустяк,
по большей части массивные чайные ложечки,
потом другие мелкие предметы, назначения кото­
рых я не уразумел, но которые как будто должны
были представлять ценность. Среди последних
был один, который все еще неотвязно преследует
меня в моих мыслях, время от времени. Он состо­
ял из двух X, в точке пересечения соединенных
между собой перекладиной, и напоминал козлы
для пилки дров, с той, однако, разницей, что X на­
стоящих козел были несовершенными X, усечен­
ными сверху, тогда как X того мелкого предмета, о
котором я говорю, были совершенны, то есть каж­
дый состоял из двух абсолютно одинаковых V, од-

* Человек мера (лат.); часть древнего выражения — чело­

век есть мера всех вещей.

99
 Сэмюэль Беккет

но, верхнее, открывалось вверх, как, впрочем, все

V, а другое, нижнее, открывалось вниз, или, точ­
нее, из четырех V, строго идентичных, два из кото­
рых я только что назвал, и еще двух других, одно
справа, другое слева, открывающихся соответст­
венно одно направо, а другое налево. Но, может,
здесь неуместно говорить о правом и левом, ниж­
нем и верхнем. Потому как этот мелкий предмет,
казалось, не имел, собственно говоря, основания,
но был равно устойчив на не важно каком из сво­
их четырех оснований и не менял своего вида, че­
го не скажешь о настоящих козлах. Это странное
приспособление, полагаю, все еще у меня, где-то,
поскольку я никогда не мог решиться обратить его
в деньги, даже в крайней моей нужде, потому как
так и не понял, для какой надобности оно служи­
ло, так и не сумел даже состряпать гипотезу на сей
счет. И время от времени я вынимал его из карма­
на и разглядывал, уставившись на него, я не ска­
зал бы нежным, потому как я не способен на неж­
ность, удивленным взглядом. Но в течение опре­
деленного времени он внушал мне нечто вроде
благоговения, полагаю, потому как я считал, что
он определенно не был предметом добродетель­
ным, а имел назначение из весьма специфичес­
ких, которое навек останется сокрыто от меня. Я
мог, стало быть, вопрошать о нем без конца и без
риска. Потому как не знать ничего — ничто, не
хотеть ничего знать — тоже, но быть не в состоя­
нии ничего знать, знать, что ничего не можешь
знать, через это вот воцарится мир в душе нелюбо­
пытного искателя. Тут-то и начинается настоящее

100
 Моллой

деление, двадцать два на семь, к примеру, и тет­

радки заполняются наконец правильными цифра­
ми. Но я не хотел бы ничего утверждать на сей
счет. Что, напротив, казалось менее неоспори­
мым, это то, что побежденный очевидностью или,
скорее, очень сильной вероятностью, я вышел из-
под навеса и медленно двинулся вперед, раскачи­
ваясь и взмывая в воздух. В хождении на костылях
есть, или должно быть, нечто вызывающее вос­
торг. Потому как это цепочка маленьких полетов,
стелющихся по земле. Отрываешься, приземля­
ешься посреди толпы шустрых, которые не смеют
ноги над землей поднять, не пригвоздив перед тем
к ней другую. И даже самый радостный их бег не
столь воздушен, как мое ковылянье. Но это сооб­
ражения, основанные на анализе. И хотя беспо­
койство о матери по-прежнему не выходило у ме­
ня из головы, как и желание узнать, нахожусь ли я
поблизости от нее, они начали ослабевать, может,
по причине серебра, что лежало у меня в карма­
нах, но не думаю, а потом еще и потому, что были
это старые заботы, а голова не может вечно воро­
шить одни и те же заботы, но время от времени
нуждается в смене забот, с тем, чтобы в тот миг,
когда ей того захочется, вновь взяться за старые, с
умноженной энергией. Но здесь ли говорить о ста­
рых и новых заботах? Не думаю. Но мне было бы
трудно представить тому доказательства. Что я мо­
гу утверждать, без страха, что... — без страха, это
то, что у меня притупилось именно желание уз­
нать, в каком я городе и скоро ли встречусь с ма­
терью, чтобы уладить интересующее нас дело. И

101
 Сэмюэль Беккет

даже сама природа этого дела утратила свою опре­

деленность, для меня, не рассеявшись тем не ме­
нее окончательно. Потому как дело было нешу­
точное и для меня дорогое. Всю свою жизнь я им
дорожил, полагаю. Да, в той мере, в какой я мог
дорожить чем-то, в течение такой жизни, я доро­
жил мыслью уладить это дело между мной и моей
матерью, но так и не смог. И, твердя себе, что вре­
мя поджимает и скоро будет слишком поздно, мо­
жет, уже слишком поздно, приступать к вышеупо­
мянутому урегулированию, я чувствовал, что меня
несет к другим заботам, другим сферам. И больше
того, не то что узнавать, в каком я городе, мне не
терпелось теперь покинуть его, будь он тем самым
городом, тем, где моя мать столько ждала и, мо­
жет, все еще ждет. И мне казалось, что, идя по
прямой, я в конце концов выйду из него, волей-
неволей. Вот, стало быть, над чем я бился, напря­
гая все мои познания, учитывая перемещение
вправо того слабого света, что направлял мой
путь. И я просто лез из кожи, и до того успешно,
что прибыл в самом деле к крепостной стене, с на­
ступлением ночи, описав, вероятно, никак не ме­
нее четверти круга, из-за незнания навигации. Но
следует также сказать, что я не скупился на оста­
новки ради отдыха, но остановки были недолги­
ми, потому как я чувствовал, что за мной гонятся,
вероятно, ни за что ни про что. Но за городом дру­
гое правосудие и другие судьи, поначалу. Не успел
я очутиться за стенами, как вынужден был при­
знать, что небо расчистилось, перед тем как оку­
таться другим саваном, саваном ночи. Да, громад-

102
 Моллой

ная туча разорвалась, позволив местами прогля­

нуть бледному умирающему небу. А солнце, не бу­
дучи, собственно говоря, видимо как диск, посы­
лало о себе сигналы желтыми и розовыми искра­
ми, взвивавшимися к зениту, снова падавшими и
вновь взвивавшимися, с каждым разом все более
слабыми и более светлыми, обреченными погас­
нуть, едва лишь загоревшись. Это явление, если я
могу положиться на воспоминания о моих наблю­
дениях, было характерно для наших краев. Теперь,
может, происходит по-другому. Хотя не очень по­
нимаю, по какому праву, не покидая никогда сво­
их краев, я говорю о том, что характерно. Нет, мне
никогда не удалось бежать, и я даже не знал, где
границы нашего края. Но я был уверен, что они
находятся довольно далеко. Но уверенность эта не
зиждилась ни на чем серьезном, это была просто
вера. Потому как ежели наши края кончались в
пределах, достижимых для меня пешим ходом,
мне казалось, что своего рода постепенное ослаб­
ление, что ли, дало бы мне заранее это почувство­
вать. Потому как края не кончаются внезапно, на­
сколько я знаю, но неощутимо переходят одни в
другие. И я никогда ничего подобного не замечал.
Но как бы далеко я ни заходил, как в одном, так и
в другом смысле, это всегда было одно и то же не­
бо, одна и та же земля, в точности, день за днем и
ночь за ночью. С другой стороны, если края не­
ощутимо переходят одни в другие, что еще требу­
ется доказать, возможно, что я многократно поки­
дал свой, уверенный, что я все еще там. Но пред­
почитал держаться своей простой уверенности, го-

103
 Сэмюэль Беккет

ворившей мне, Моллой, широко простирается

твой край, ты никогда не покидал его и никогда не
покинешь. И где б ни был ты, в пределах его дале­
ких границ, это всегда будет одно и то же, абсо­
лютно точно. Что побуждало бы считать, что мои
перемещения ни в чем не зависели от местности,
которую они, преодолевая, заставляли исчезать,
но возникали вследствие чего-то другого, кривого
колеса, которое несло меня, с непредвиденными
толчками, от усталости к покою, например, и в
обратном порядке. Но в настоящее время я боль­
ше не брожу, нигде, и даже почти не шевелюсь, и,
однако, ничего не изменилось. И границы моей
комнаты, моей кровати, моего тела, так же далеки
от меня, как границы нашего края времен моего
великолепия. И тряский замкнутый круг бегства и
привалов продолжается по некоему Египту, где
нет ни границ, ни младенца, ни матери. И когда я
гляжу на свои руки, на простыне, которую им уже
так нравится комкать, они не мои, менее мои, чем
когда-либо, а выше запястья у меня нет рук, толь­
ко эта парочка, играющая простыней, может, это
любовная игра, может, одна залезет на другую. Но
это продолжается недолго, понемногу я возвра­
щаю их назад, к себе, отдых. И то же самое с нога­
ми, иногда, когда я вижу их в ногах кровати, одна
с пальцами, другая без. Это заслуживает упомина­
ния еще и по другой причине. Потому как мои но­
ги, выше ступни, которые сейчас вот сменили
только что поминавшиеся мои руки, выше запяс­
тья, теперь обе больше не сгибаются и очень чув­
ствительны к боли, и забыть их я должен бы быть

104
 Моллой

не в состоянии, как могу забыть мои руки, выше

запястья, которые целы и, так сказать, невредимы.
А при всем при том забываю и разглядываю эту
парочку, в то время как они глядят друг на друга.
Но мои ноги, когда они вновь становятся моими,
их я не возвращаю назад, к себе, поскольку не мо­
гу, они остаются на месте, далеко от меня, хотя не
так далеко, как до того. Отбой. Казалось бы, очу­
тившись за пределами города и обернувшись, что­
бы разглядеть его, в какой-то части целого, каза­
лось бы, в этот вот момент я должен был бы сооб­
разить, мой это город или нет. Как бы не так, на­
прасно взирал я на него и, может, вовсе и не во­
просительно, а просто затем, чтобы, обернувшись,
испытать судьбу. Может, я просто-напросто при­
кинулся, что разглядываю. Я не испытывал сожа­
лений по поводу велосипеда, нет, правда, ника­
ких. Меня не очень пугало, что я буду продвигать­
ся, как я говорил, враскачку на бреющем полете,
по безлюдным сельским тропинкам, во тьме. И я
говорил себе: у меня мало шансов, что меня могут
привести в смущение, уж скорее я кого хочешь
смущу, стоит им только меня увидеть. Прятаться
надо утром. Люди просыпаются, бодрые и свежие,
жаждущие порядка, красоты и справедливости, им
потребен противник. Да, с восьми или девяти до
полудня — время опасное. Но к полудню все сти­
хает, самые неукротимые утолили свои аппетиты и
расходятся по домам, до совершенства еще далеко,
но они неплохо потрудились, кое-кто уцелел, но
они не очень опасны, все занялись подсчетом под­
стреленных крыс. После полудня, вначале, это мо-

105
 Сэмюэль Беккет

жет возобновиться, после банкета, празднования,

поздравлений, речей начальства, но это ничто по
сравнению с утром: так, забава, не больше. Оче­
видно, что с четырех-пяти часов заступает ночная
смена, ночные сторожа, которые начинают разо­
греваться. Но день уже подошел к концу, тени уд­
линяются, стены множатся, ты прижимаешься к
стене, благоразумно согнувшись, готовый рабо­
лепствовать, прятать тебе нечего, и если ты сам
прячешься, то лишь от страха, не глядя ни напра­
во, ни налево, прячешься, но не до такой степени,
чтобы возбуждать у людей гнев, ты готов выйти,
улыбаться, слушать, ползать, тошнотворный, но
не вонючий, скорее жаба, чем крыса. Потом на­
ступает настоящая ночь, тоже опасная, но благо­
склонная к тому, кто ее знает, кто может откры­
ваться ей, как цветок — солнцу, для которой он
сам ночь, день и ночь. Нет, она тоже не была слав­
ной, но по сравнению с днем, а особенно утром,
она была бесспорно славной. Потому как тогда
очищение, которого жаждут, обеспечивается тех­
ническим персоналом, по большей части. Они
только этим и занимаются, большинство же насе­
ления не принимает в этом участия, предпочитая
спать, поразмыслив над всем этим. Линчуют днем,
потому как он свят, и особенно утром, между ут­
ренним завтраком и принятием пищи в полдень.
Моей первой заботой, стало быть, после несколь­
ких миль на пустынной заре, было найти место,
где бы поспать, потому как сон — тоже своего ро­
да защита, как ни парадоксально это могло бы по­
казаться. Потому как, если сон и возбуждает ин-

106
 Моллой

стинкт ловца, он, кажется, усмиряет инстинкт не­

медленной кровавой расправы, это вам любой
охотник скажет. Для чудовища бродячего или вы­
жидающего, забившись в свое логово, пощады
нет, тогда как у того, кто позволяет захватить себя
спящим, есть шанс выгадать благодаря другим
чувствам, что заставляют опустить палку или вло­
жить в ножны малайский кинжал. Потому как
охотник — всего лишь слабый и сентименталь­
ный, в сущности, человек, преисполненный в глу­
бине нежности и сострадания, только и требую­
щими, что излиться. И это сладкому сну изнемо­
жения или ужаса обязано не одно злобное и заслу­
живающее уничтожения животное возможностью
спокойно ожидать конца своих дней в зоологичес­
ком саду, по воскресеньям и праздникам зачастую
оглашаемом невинной радостью детей и более
рассудительной — взрослых. И что касается меня
лично, я всегда предпочитал рабство смерти, или,
вернее, убиению. Потому как смерть — это состо­
яние, о котором я никогда не мог составить удов­
летворительного представления и которое не мог­
ло, следовательно, законным образом войти в
счет, в баланс добра и зла. В то время как об
умерщвлении у меня имелись представления, вну­
шавшие мне уверенность, справедливо, нет ли, и
на которые мне кажется позволительным сослать­
ся, в известных обстоятельствах. О, эти представ­
ления были не такие, как ваши, они были как
мои, все кувырком, все — пот и трепыхания, в ко­
торых ни грана здравого смысла или хладнокро­
вия. Но это меня устраивало. Но чтобы дать вам

107
 Сэмюэль Беккет

прочувствовать, до какой степени доходила сумя­

тица в моих мыслях о смерти, скажу вам откро­
венно, я не исключал вероятности, что как состо­
яние она еще хуже жизни. Я находил, следова­
тельно, нормальным, что я туда не торопился, а
если забывался настолько, что делал такую по­
пытку, вовремя останавливался. Это единствен­
ное, что меня извиняет. Я забрался, стало быть,
вероятно, в какую-то дыру и в полусне, полувоз­
дыханиях, охая и смеясь или проводя руками по
телу, чтобы узнать, не произошло ли каких-то из­
менений, дожидался, чтобы утихло утреннее безу­
мие. Затем я принялся вновь раскручивать свои
спирали. А что до того, чтобы говорить о том, во
что я превращался и куда ходил в следующие ме­
сяцы, если не годы, так этого я не собираюсь. По­
тому как мне начинают надоедать эти выдумки,
меня призывают другие. Но чтобы намарать еще
несколько страниц, могу сказать, что провел ка­
кое-то время на берегу моря, без происшествий.
Есть люди, которым море не подходит, которые
предпочитают горы или равнину. Лично мне там
не хуже, чем в других местах. Громадная часть мо­
ей жизни утекла у этой колышащейся бесконечно­
сти, под шум больших и маленьких волн и царапа­
нье когтей прибоя. Да что я говорю у — едино с
ней, когда я лежал, растянувшись на песке или в
пещере. На песке я был в своей стихии, пропуская
его между пальцами, роя в нем ямки, которые я
тут же засыпал или же они сами засыпались, под­
брасывая его в воздух полными горстями, катаясь
по нему. А что до пещеры, куда ночью проникали

108
 Моллой

огни бакенов, я знал, как сделать так, чтобы мне

там было не хуже, чем в другом месте. А что моя
земля дальше не простиралась, по крайней мере с
одной стороны, так это было мне даже приятно. И
чувствовать, что есть по крайней мере одна сторо­
на, куда я не мог пойти, не намокнув сначала, а
затем и не утонув, было мне сладостно. Потому
как я вечно себе говорил, научись сначала ходить,
потом будешь брать уроки плавания. Но не вооб­
ражайте себе, будто моя территория обрывалась у
прибрежной полосы, это было бы серьезной
ошибкой. Потому как она включала и это море,
его рифы, и далекие острова, и скрытые пучины.
И там я тоже бывал, прогуливался в чем-то вроде
челнока, без весел, но я соорудил себе лопатооб­
разный гребок. И я спрашиваю себя порой, мо­
жет, я никогда с нее и не возвращался, с этой про­
гулки? Потому как, если я представляю себе, как я
выхожу в море и долгое время плыву по волнам, я
не вижу своего возвращения, своего танца на вол­
нах прибоя и не слышу скрежета непрочного дни­
ща о песок на отлогом берегу. Я воспользовался
своим пребыванием там, чтобы запастись камеш­
ками для сосания. Это были голыши, но я назы­
ваю их камнями. Да, на этот раз я сделал значи­
тельные запасы. Я распределил их по справедливо­
сти по своим четырем карманам и сосал по очере­
ди. Из этого возникла проблема, которую я решил
сначала следующим образом. У меня было, допус­
тим, шестнадцать камней, по четыре в каждом из
четырех моих карманов, двух карманов моих брюк
и двух карманов моего пальто. Взяв камень из пра-

109
 Сэмюэль Беккет

вого кармана моего пальто и положив его в рот, я

заменял его в правом кармане моего пальто кам­
нем из правого кармана моих брюк, который я за­
менял камнем из левого кармана моих брюк, кото­
рый я заменял камнем из левого кармана моего
пальто, который я заменял камнем, что был у ме­
ня во рту, когда я заканчивал его сосать. Таким
образом в каждом из моих четырех карманов было
все время четыре камня, но не совсем тех же са­
мых. И когда на меня опять нападала охота посо­
сать, я снова лез в правый карман моего пальто, с
уверенностью, что беру не тот камень, что в про­
шлый раз. И пока его сосал, перемещал все другие
камни, как я только что объяснил. И так далее. Но
это решение удовлетворяло меня лишь наполови­
ну. Потому как от меня не ускользнуло, что, воз­
можно, вследствие исключительного совпадения,
циркулировать будут все время те же четыре кам­
ня. И в таком случае я не то что не пососу пооче­
редно всех шестнадцати, а на самом деле буду со­
сать лишь четыре камня, поочередно, все время
одни и те же. Но перед сосанием я их хорошенько
мешал, и во время него — тоже, перед тем как
приступить к перекладыванию, в надежде сделать
циркуляцию камней от кармана к карману всео­
хватной. Но это была лишь полумера, которая не
могла долго устраивать такого человека, как я. Я
принялся, стало быть, за поиски чего-то иного. И
поначалу я спросил себя, не было бы лучше пере­
кладывать камни по четыре, а не по одному, то
есть взять, пока я буду сосать, три камня, что оста­
лись в правом кармане моего пальто, и положить

ПО
 Моллой

на их место четыре из правого кармана моих

брюк, а на место этих — четыре из левого кармана
моих брюк, а на место тех — четыре из левого кар­
мана моего пальто и, наконец, на место послед­
них — три из правого кармана моих брюк плюс
тот, лишь кончу сосать, что был у меня во рту. Да,
мне сначала казалось, что, проделав все таким об­
разом, я достигну наилучшего результата. Но, по
размышлении, я вынужден был изменить свое
мнение и признаться себе, что циркуляция камней
по четыре приводит в точности к тому же, что и их
циркуляция поодиночке. Потому как, если я был
уверен, что каждый раз найду в правом кармане
моего пальто четыре совершенно других камня,
нежели те, что были их непосредственными пред­
шественниками, сохранилась ничуть не меньшая
возможность, что мне попадается все один и тот
же камень, внутри каждой группы из четырех,
вследствие чего, вместо того чтобы сосать по оче­
реди шестнадцать камней, как мне того хотелось,
я в действительности сосу лишь четыре, поочеред­
но, все время одни и те же. Надо было искать в
чем-то, стало быть, ином, нежели способ цирку­
ляции. Поскольку каким бы образом ни заставлял
я циркулировать камни, я никак не мог избежать
этой вероятности. Было очевидно, что, увеличивая
число карманов, я тем самым увеличивал бы мои
шансы на то, чтобы воспользоваться моими кам­
нями, как я то намеревался сделать, то есть одним
за другим до исчерпания их числа. Имей я, к при­
меру, восемь карманов вместо имевшихся четы­
рех, самый злокозненный случай не смог бы мне

111
 Сэмюэль Беккет

помешать пососать, из моих шестнадцати камней,

по меньшей мере восемь, поочередно. Словом,
мне следовало бы иметь шестнадцать карманов,
для абсолютного спокойствия. И на протяжении
долгого времени я держался того заключения, что
никогда не достигну поставленной цели, за неиме­
нием у меня шестнадцати карманов и в каждом
свой камень, кроме как в результате исключитель­
ного случая. И ежели еще можно было себе пред­
ставить, что я удвою число своих карманов, хотя
бы разделив каждый карман надвое, допустим, по­
средством нескольких английских булавок, учет­
верить его казалось мне выше моих сил. И мне не
хотелось давать себе труд ради очередной полуме­
ры. Потому как я начинал терять чувство меры по­
сле того, как увяз в этой истории, и говорить себе:
все или ничего. И если я на миг вообразил уста­
новление более справедливого соотношения меж­
ду моими камнями и моими карманами, сведя ко­
личество тех с количеством этих, то только на миг.
Потому как это значило бы признать себя побеж­
денным. И, сидя на отлогом берегу, у раскинувше­
гося передо мной моря, с разложенными перед мо­
ими глазами шестнадцатью камнями, я взирал на
них с гневом и недоумением. Потому как насколь­
ко мне было трудно сидеть на стуле, или в кресле,
по причине моей негнущейся ноги, вы понимаете,
настолько легко мне было сидеть на земле, по при­
чине моей негнущейся ноги и моей отнимающей­
ся ноги, потому как к этому периоду моя здоровая
нога, здоровая в том смысле, что не была негну­
щейся, начала отниматься. Мне была необходима

112
 Моллой

подпорка под колено, вы понимаете, и даже во

всю длину ноги, подпорка в виде земли. И в то
время как я разглядывал так мои камни, переже­
вывая варианты все в равной мере непригодные,
что одни, что другие, и изводя пригоршни песка, в
том смысле, что песок струился у меня между
пальцев и снова падал на берег, да, в то время, как
я напрягал свой ум и отчасти тело, однажды мне
пришло вдруг, куда приходит, в некоем просветле­
нии, что я мог бы достичь, быть может, своих це­
лей, не увеличивая числа своих карманов, как и не
уменьшая числа своих камней, а просто принеся в
жертву принцип укладки. Мне потребовалось ка­
кое-то время, чтобы постичь смысл предположе­
ния, которое вдруг запело у меня внутри, словно
стих Исайи или Иеремии, и особенно мне остава­
лось неясным про термин «укладка», которого я
не знал. Но в конце концов я, по-моему, уразумел,
что термин «укладка» не может значить ничего
иного, ничего, кроме как разделение шестнадцати
камней на четыре кучки по четыре, по одной в
каждом кармане, и что именно отказ представить
какое-то иное разделение, кроме этого, подрывал
пока что все мои расчеты, превратив задачу в бук­
вально неразрешимую. И, лишь опираясь как раз
на это, правильное, нет ли, истолкование, смог я
наконец склониться к некоему решению, реше­
нию, конечно не отличающемуся изяществом, но
надежному, надежному. Сейчас я охотно готов по­
верить, я даже твердо верю, что существовали и
даже ныне неизменно существуют другие решения
этой задачи, столь же надежные, как то, что я со-

113
 Сэмюэль Беккет

бираюсь попытаться описать, но более изящные.

Верю также, что при чуть большем упорстве, чуть
меньшем сопротивлении я сам мог бы их найти.
Но я тогда устал, устал и по лености своей удо­
вольствовался первым, какое только представи­
лось, решением проблемы. И чтобы не пересказы­
вать вкратце всех этапов, всех страхов, через кото­
рые я прошел прежде, чем выбраться оттуда, вот
оно мое решение, во всей своей гнусности. Надо
было лишь (лишь!) положить, например, для нача­
ла, шесть камней в правый карман моего пальто,
потому как подача всегда идет из этого кармана,
пять — в правый карман моих брюк и пять, нако­
нец, — в левый карман моих брюк, все сходится,
два раза по пять плюс шесть шестнадцать, и ниче­
го, потому как ничего не осталось, — в левый кар­
ман моего пальто, который на данный момент ос­
тавался пустым, пустым в смысле камней, понят­
но, поскольку его обычное содержимое по-преж­
нему в нем и пребывало, так же, как и перемен­
ное. Потому как где, по-вашему, прятал я свой
нож для овощей, свое серебро, свой рожок и все
остальное, чего я еще не назвал, чего, может, ни­
когда не назову? Ладно. Теперь могу начать сосать.
Следите внимательно. Беру камень из правого кар­
мана моего пальто, сосу, перестаю сосать, кладу в
левый карман моего пальто, пустой (без камней).
Беру второй камень из правого кармана моего
пальто, сосу, кладу в левый карман пальто. И так
один за другим, пока правый карман моего пальто
не опустошится (не считая его постоянного и пе­
ременного содержимого) и все шесть камней, ко-

114
 Моллой

торые я только что сосал, один за другим не пере­

кочуют в левый карман моего пальто. Тогда, оста­
новившись и сосредоточившись, потому как во­
прос состоял в том, чтобы не наделать глупостей, я
перекладываю в правый карман моего пальто, где
больше нет камней, пять камней из правого кар­
мана моих брюк, которые я заменил пятью камня­
ми из левого кармана моих брюк, которые я заме­
нил шестью камнями из левого кармана моего
пальто. Вновь, стало быть, в левом кармане моего
пальто вдруг больше нет камней, тогда как правый
карман моего пальто вновь снабжен надлежащими
запасами, то есть не теми камнями, что я только
что сосал, а другими, которые я в свою очередь
принимаюсь сосать, один за другим, и переклады­
вать по мере поступления в левый карман моего
пальто, уверенный, насколько это возможно в та­
ких вещах, что я сосу не те камни, что только что
сосал, а другие. И когда правый карман моего
пальто вновь становится пустым (без камней) и те
пять камней, что я только что сосал, без исключе­
ния, оказываются в левом кармане моего пальто,
тогда я перехожу к тому же их перераспределе­
нию, что и перед тем, или же аналогичному, то
есть перекладываю во вновь незанятый правый
карман моего пальто пять камней из правого кар­
мана моих брюк, которые я заменяю шестью кам­
нями из левого кармана моих брюк, которые я за­
меняю пятью камнями из левого кармана моего
пальто. И вот я готов все начать сначала. Нужно
ли продолжать? Нет, потому как ясно, что в конце
следующего цикла сосаний и перекладываний

115
 Сэмюэль Беккет

восстановится исходная ситуация, то есть что у

меня в кармане-поставщике опять будут находить­
ся шесть первых камней, в правом кармане моих
старых брюк — пять следующих и, наконец, в ле­
вом кармане их же — пять последних и что все ше­
стнадцать моих камней в этот первый раз были об­
сосаны в безукоризненной последовательности,
так что ни один не был пососан дважды, ни один
не остался непососанным. Правда, начиная все
сызнова, я почти не мог надеяться, что буду сосать
мои камни в том же порядке, что и в первый раз,
и, вполне вероятно, первый, седьмой и двенадца­
тый, к примеру, из первого цикла окажутся шес­
тым, одиннадцатым и шестнадцатым во втором,
если предположить наихудшее. В этом-то и заклю­
чалась загвоздка, перед которой я был бессилен. И
если в циклах, взятых вместе, должна была царить
неизбежная неразбериха, по крайней мере в отно­
шении того, что происходило внутри каждого цик­
ла, я был спокоен, впрочем, настолько, насколько
можно быть спокойным в такого рода деятельнос­
ти. Потому как для того, чтобы все циклы были
одинаковы, в смысле последовательности камней
у меня во рту, знает Бог, какое я в этом проявлял
упорство, мне было бы потребно либо шестнад­
цать карманов, либо нумерование камней. И чем
сооружать себе еще двенадцать карманов или ну­
меровать камни, я предпочитал удовольствоваться
совершенно относительным спокойствием, кото­
рым я наслаждался внутри каждого цикла, взятого
в отдельности. Потому как пронумеровать кам­
ни — это еще не все, мне потребовалось бы всякий

116
 Моллой

раз, как я клал бы камень в рот, вспоминать нуж­

ный номер и искать его у себя в карманах. Это от­
било бы у меня вкус к камням, и в очень короткое
время, потому как я никогда бы не был уверен в
том, что не ошибся, если только я бы не вел свое­
го рода списка, где отмечал бы камни по мере то­
го, как сосал. На это я считал себя неспособным.
Нет, единственным идеальным решением были
бы шестнадцать симметрически расположенных
карманов, и в каждом — свой камень. Тогда у ме­
ня не было бы необходимости ни в номерах, ни в
размышлении, а в том лишь только, чтобы за то
время, пока я буду сосать данный камень, пере­
двинуть все шестнадцать камней, каждый из свое­
го кармана, дело весьма деликатное, если угодно,
но мне по силам, и в том, чтобы доставать их все­
гда из одного и того же кармана, когда мне придет
охота сосать. Таким образом я был бы спокоен не
только в отношении происходящего внутри каж­
дого цикла в отдельности, но также и общего ито­
га циклов, продолжайся они до бесконечности. Но
собственным моим решением, каким бы несовер­
шенным оно ни было, я был тем более удовлетво­
рен, что нашел его сам по себе, в одиночку, да,
весьма удовлетворен. И если оно было не так на­
дежно, как мне подумалось в пылу первых мгнове­
ний открытия, разумность его не поколебалась. И
ежели оно не отличалось изяществом, то более
всего, по моему мнению, вот в чем, в том, что не­
равное распределение камней было для меня тяго­
стно, физически. Правда, своего рода равновесие
устанавливалось в определенный момент в начале

117
 Сэмюэль Беккет

каждого цикла, а именно после третьего сосания и

перед четвертым, но оно было непродолжительно.
А в остальное время я ощущал вес камней, тянув­
ших меня то в правую, то в левую сторону. Отвер­
гая, стало быть, укладку, я отвергал нечто боль­
шее, нежели принцип, я отвергал физическую по­
требность. А сосать камни, как я уже сказал, не
важно как, но по методу, тоже было, по-моему,
физической потребностью. Сталкивались, стало
быть, две физических потребности, несовмести­
мых. Такое случается. Но, в сущности, мне было в
высшей степени плевать на то, что нарушалось
равновесие, и я чувствовал, что меня тянет вправо,
влево, вперед, назад, поскольку мне было также
совершенно все равно, сосать ли всякий раз раз­
ные камни или всегда один и тот же, продолжайся
это хоть веки вечные. Потому как на вкус все они
были абсолютно одинаковые. И если я набрал ше­
стнадцать, то не для того, чтобы ими нагрузиться
тем или иным способом или сосать их по очереди,
а просто затем, чтобы у меня был небольшой за­
пас, чтобы не испытывать в них недостатка. Но, в
сущности, на их недостаток мне тоже было пле­
вать, когда бы у меня их больше не осталось, их бы
больше не осталось, я бы не чувствовал себя от
этого хуже, разве что совсем немножко. И реше­
ние, к которому я в конце концов пришел, было
вышвырнуть все мои камни, кроме одного, кото­
рый я хранил то в одном, то в другом кармане и
который я, естественно, не преминул немедля по­
терять, или выбросить, или подарить, или прогло­
тить. Это был довольно дикий участок берега. Не

118
 Моллой

помню, чтобы мне там сильно досаждали. Кому

захотелось бы причинить что-то дурное той чер­
ной точке, какой был я на бледной бесконечности
песка? Подходили какие-то, да, поглядеть, что бы
это там такое было, не какой-нибудь ли это цен­
ный предмет, оставшийся после кораблекрушения
и выброшенный штормом. Но, увидев, что этот
обломок судна жив, прилично, хотя и бедно одет,
поворачивали прочь. Приходили старухи, молодые
тоже, ей-богу, за дровами, приходили в возбужде­
ние при виде меня, поначалу. Всегда одни и те же,
сколько я там ни менял свое местоположение, все
они в конце концов узнали, что я такое, и держа­
лись на расстоянии. По-моему, однажды одна из
них оставила подруг, подошла ко мне и предложи­
ла поесть, а я смотрел на нее, не отвечая, покуда
она не удалилась. Да, мне кажется, в ту пору про­
изошел некий случай подобного рода. Но, может, я
и путаю с каким-то другим моим пребыванием
там, до того, потому как это вот будет мое послед­
нее, мое предпоследнее, последнего не бывает ни­
когда, пребывание на берегу моря. Как бы там ни
было, я вижу женщину, которая идет ко мне, вре­
мя от времени останавливаясь и оборачиваясь к
своим подругам. Сбившись вместе, будто овцы,
они следят за тем, как она удаляется, делают ей
знаки, подбадривая ее, и, вероятно, смеются, по-
моему, я слышу смех, вдалеке. Потом я вижу ее
спину, она возвращается назад и теперь оборачива­
ется ко мне, но не останавливается. Но, может, это
у меня смешались в одно два случая и две женщи­
ны, одна та, что идет ко мне, под смех и крики сво-

119
 Сэмюэль Беккет

их подруг, другая — та, что удаляется более уве­

ренным шагом. Потому как, когда люди подходи­
ли ко мне, я по большей части видел издалека, как
они идут, одно из преимуществ пляжа. Издали
они представлялись мне черными точками, я мог
наблюдать за их передвижениями, говоря себе:
уменьшается, или: увеличивается. Да, быть застиг­
нутым врасплох было, так сказать, невозможно,
потому как я часто и к берегу поворачивался. Я
хочу вам кое-что сказать — я лучше видел на бере­
гу моря! Да, прочесывая во всех направлениях эти,
так сказать, просторы без единого предмета, без
единой вертикали, мой здоровый глаз видел луч­
ше, а что до слепого, бывали дни, когда и его тоже
приходилось отводить. И я не только лучше видел,
мне было не так трудно подыскивать названия для
тех редкостных вещей, какие я видел. Таковы не­
которые из преимуществ и недостатков морского
побережья. А может, это я менялся, почему бы и
нет? И по утрам, в своей пещере, а порой даже и
ночью, когда ревела буря, я чувствовал себя в до­
статочной безопасности, и от стихий, и от людей.
Но за это тоже надо платить. В ящике ли, в пеще­
рах ли, там тоже надо платить. И человек охотно
платит, какое-то время, но не может платить веч­
но. Потому как вечно приобретать одно и то же
при своем малом доходе невозможно. И, к несчас­
тью, есть и другие потребности, кроме того, чтобы
мирно гнить, не то слово, я говорю, естественно, о
моей матери, чей образ, на какое-то время потуск­
невший, начал теперь вновь беспокоить меня. Так
что я снова удалился от берега, вглубь, потому как

120
 Моллой

мой город, строго говоря, расположен не на бере­

гу моря, что бы по сему поводу ни говорили. И
чтобы туда попасть, нужно идти прочь, по суше, я,
по крайней мере, не знал другой дороги. Но меж­
ду моим городом и морем было что-то вроде боло­
та, о котором, насколько помню, а некоторые из
моих воспоминаний уходят корнями глубоко в не­
давнее прошлое, вечно велись разговоры, что его
надо осушить, посредством каналов вроде бы, или
же развернуть там гигантское строительство, вроде
бы порта, или же покрыть его сетью рабочих по­
селков на сваях, словом, использовать так или
иначе. И тем самым они положили бы конец по­
зорищу у врат их великого города, каким являлось
это зловонное, окутанное испарениями болото,
поглощавшее каждый год несчетное число челове­
ческих жизней, точных данных о которых я что-то
сейчас не припомню и никогда, вероятно, не при­
помню, настолько эта сторона вопроса оставляет
меня равнодушным. И я и не помыслю отрицать,
что они всерьез приступили к работам и все еще
держатся на некоторых участках, противоборствуя
и поныне унынию, неудачам, медленному истреб­
лению кадров и бездействию властей. Но между
этим и утверждением, что море омывало основа­
ния моего города, целая бездна. И я со своей сто­
роны никогда не присоединюсь к такому извраще­
нию (истины), если только не буду вынужден к то­
му или мне не потребуется, чтобы так было. И я
немножко знал это болото, так как неоднократно
рисковал там своей жизнью, не без осторожности,
в период моей жизни, более изобилующий иллю-

121
 Сэмюэль Беккет

зиями, чем тот, который я здесь возвожу, то есть

более изобилующий определенными иллюзиями и
бедный другими. Так что к моему городу никоим
образом нельзя было подойти непосредственно
морем, а надо было высадиться изрядно к северу
от него или к югу и там отправляться в дорогу, вы
только подумайте, потому как железные дороги
пребывали еще в проекте, вы только подумайте. И
теперь мое передвижение, всегда медленное и му­
чительное, стало таковым еще больше, чем преж­
де, по причине моей короткой и негнущейся ноги,
которая, по моему давнему впечатлению, уже до­
стигла пределов одеревенелости, но накося, выку­
си, делалась еще более несгибаемой, чем прежде,
что, как я полагал, невозможно, и с каждым днем
все больше укорачивалась, но в основном по при­
чине другой моей ноги, некогда такой подвижной,
которая тоже быстро деревенела, но, к несчастью,
еще не укорачивалась. Поскольку, когда бы обе
ноги укорачивались одновременно, в одном и том
же темпе, это не было бы ужасно, нет. Но когда
одна из них укорачивается, а другая остается в
прежнем состоянии, тогда вот это и начинает вы­
зывать беспокойство. О, я, собственно, не беспо­
коился, но это меня раздражало. Потому как, ис­
полняя свою вольтижировку, я больше не знал, на
какую ногу встать. Попробуем немножко разо­
браться в этой проблеме. Та нога, что больше не
гнулась, следите внимательно, причиняла мне
боль, понятное дело, и опорой или подпоркой
обычно служила мне другая. Но вот эта-то послед­
няя, ввиду своего одеревенения, несомненно со-

122
 Моллой

провожавшегося некоторым нарушением дея­

тельности нервов и сухожилий, начала причинять
мне еще большую боль, чем та. Вот так переплет,
лишь бы мне — внутри себя — не подкачать. По­
тому как к старому страданию, вы понимаете, к
нему я вроде как привык, да, вроде как. Но к но­
вому, пусть даже и в точности того же происхож­
дения, я еще не успел приспособиться. Не забудем
также, что, располагая одной больной ногой, а по­
том еще одной, более или менее здоровой, я мог
щадить ту, уменьшая тем самым максимально до
минимума ее страдания, пользуясь, благодаря кос­
тылям, исключительно этой. Но этим средством я
больше не располагал! Потому как не располагал
более одной больной ногой и одной более или ме­
нее здоровой, теперь обе они были больные. И бо­
лее больной была, по моему мнению, та, что
прежде была здоровой, впрочем, относительно
здоровой, и к изменению которой я еще не при­
вык, не притерпелся. Так что в каком-то смысле,
если хотите, у меня всегда была одна больная нога
и одна здоровая, или, скорее, менее больная, за
вычетом того, что теперь менее больная была уже
не та, что в прошлом. На эту, стало быть, преж­
нюю больную ногу мне и хотелось часто опереть­
ся, когда я переставлял костыли. Потому как, еже­
ли она и оставалась чрезвычайно чувствительной,
она была все-таки менее чувствительной, чем дру­
гая, или же столь же, как и та, если угодно, но не
производила такого впечатления по причине дав­
ности. Но я не мог! Чего? Опираться на нее. Пото­
му как, не будем забывать, она укорачивалась, тог-

123
 Сэмюэль Беккет

да как другая, одеревеневая, еще не укорачива­

лась, или же с таким отставанием от своей подру­
ги, что это было все равно что, все равно что, я за­
путался, без значения. Если б я еще мог согнуть ее
в колене или хотя бы у бедра, я мог бы искусст­
венно сделать ее такой же короткой, как другая,
опираясь в это время на действительно короткую,
перед новым рывком. Но не мог! Чего? Согнуть ее.
Потому как ее согнуть, когда она одеревенела? Я
был, стало быть, вынужден заставлять работать ту
же ногу, что и в прошлом, хотя бы она и преврати­
лась, по крайней мере на уровне ощущения, в на­
иболее больную из двух и более нуждалась в поща­
де. Правда, несколько раз, когда мне посчастливи­
лось попасть на достаточно ухабистую дорогу или
воспользоваться не слишком глубокой канавой,
могла сгодиться любая неровность, я исхитрялся
сообщить моей короткой ноге временное удлине­
ние и заставить ее работать вместо другой. Но она
так давно бездействовала, что уже не знала, как
это делается. И, по-моему, стопка тарелок служи­
ла бы мне лучшей подпоркой, чем она, что так ме­
ня выручала, когда я был сопляком. К тому же
тогда, я хочу сказать, когда я таким образом ис­
пользовал особенности ландшафта, вмешивался
еще один дестабилизирующий фактор, я говорю о
своих костылях, которым для того, чтобы не поз­
волять мне отклоняться от вертикали, следовало
бы в таком случае быть одному коротким, друго­
му — длинным. Нет? Не знаю. Впрочем, дороги,
которыми я шел, были по большей части, понят­
но, узкими лесными тропками, где перепады уров-

124
 Моллой

ней, если таковые имелись, были чересчур беспо­

рядочны и следовали слишком запутанным пред­
начертаниям, чтобы быть полезными для меня.
Но могла ли моя нога пребывать в праздности
или была вынуждена работать, была ли, в сущнос­
ти, в том такая уж большая разница, в смысле бо­
ли? Не думаю. Потому как та, что ничего не дела­
ла, страдала от беспрерывной ноющей боли. Тогда
как та, что вынуждала себя на приумножение
страданий, каковые причиняла работа, знала так­
же и облегчение страданий, когда работа прерыва­
лась, на один миг. Но я человек, как я полагаю, и
мое продвижение страдало от этого, от такого по­
ложения вещей, и из медленного и мучительного,
каким оно было всегда, что ни говори, преврати­
лось, с вашего позволения, в настоящий крестный
путь, с бессчетными остановками, без надежды на
распятие, говорю это без ложной скромности, и
без Симона, и вынуждало меня к частым стоян­
кам. Да, мое продвижение заставляло меня все ча­
ще и чаще останавливаться, это было единствен­
ное средство продвижения вперед, останавливать­
ся. И хотя в мои зыбкие намерения не входит дос­
конально описывать эти краткие мгновения неза­
памятного искупления, как они того и заслужива­
ют, я тем не менее коснусь их в нескольких сло­
вах, сделаю уж такое одолжение, чтобы мой рас­
сказ, столь покамест ясный, не потонул во мраке,
во мраке под этими громадными деревьями, под
этой гигантской листвой, в котором я ковыляю,
прислушиваюсь, растягиваюсь, снова поднима­
юсь, прислушиваюсь, ковыляю, время от времени

125
 Сэмюэль Беккет

спрашивая себя, но надо ли сообщать об этом,

увижу ли я когда-нибудь снова ненавистный свет,
по крайней мере не слишком любимый, бледно
разливающийся меж последних стволов, и мою
мать, чтобы уладить наши дела, и не лучше ли бы­
ло бы, в конце концов не то же ли самое, мне по­
веситься с помощью лианы на каком-нибудь суку?
Потому как свет, откровенно говоря, был мне без­
различен, а моя мать, мог ли я надеяться, что она
все еще ждет меня, столько времени спустя? И
моя нога, мои ноги. Но мысли о самоубийстве не
сильно владели мной, уж не помню почему, я по­
лагал, что знаю, но вижу, что нет. Мысль о том, в
частности, чтобы удавиться, как она ни была со­
блазнительна, я с ней справлялся, после короткой
борьбы. Да, могу перечислить дни, когда воздух, в
котором, кажется, содержится кислород, отказы­
вался в меня входить, а войдя, быть исторгнутым,
я мог бы их пересчитать. Ах да, моя астма, сколь­
ко раз я испытывал искушение положить ей ко­
нец, перерезав сонную артерию или дыхательное
горло. Но устоял. Меня выдавал шум, я багровел.
Она нападала на меня большей частью по ночам,
и я не знал, радоваться этому или огорчаться. По­
тому как, если ночью резкие изменения цвета вле­
кут за собой меньше последствий, малейший не­
привычный шум, напротив, становится еще замет­
нее, по причине ночной тишины. Но это всего-на­
всего приступы, чепуха это, приступы, по сравне­
нию с тем, что не прекращается никогда, не зная
ни прилива, ни отлива, в адских глубинах под
свинцовым покровом. Ни слова, ни слова против

126
 Моллой

приступов, которые нападали на меня, скручивали

и, наконец, милостиво покидали, не выдав меня
посторонним. И я оборачивал голову своим паль­
то, затем чтобы заглушить непристойные звуки
удушья, или изображал жестокий кашель, повсе­
местно и для всех приемлемый и нигде не вызыва­
ющий возражений, его единственное неудобство в
том, что он рискует навлечь сочувствие. И тут, по­
жалуй, стоит заметить, так как сделать то, что
нужно, никогда не поздно, что, сказав, будто мое
продвижение замедлилось вследствие ухудшения
моей здоровой ноги, я выразил лишь ничтожней­
шую долю правды, потому как в действительности
у меня были и другие слабые места, там и сям, ко­
торые тоже становились все слабее и слабее, как и
следовало предвидеть. Но чего нельзя было пред­
видеть, это той быстроты, с какой возрастала их
слабость после того, как я покинул берег моря.
Потому как пока я оставался на берегу моря, пусть
слабость моих слабых мест и усиливалась, как то­
го и следовало ожидать, она усиливалась нечувст­
вительно. Так что я бы едва ли мог утверждать,
ощупывая, к примеру, дырку в заду: ну и ну, да она
куда хуже, чем вчера, будто это не та дыра. Прошу
прощения за то, что вновь возвращаюсь к этому
постыдному отверстию, так желает моя муза. Быть
может, в ней следует усматривать не столько на­
званный недостаток, сколько символ тех, о кото­
рых я умалчиваю, достоинство, проистекающее,
быть может, из ее центрального положения и сход­
ства со связующим звеном между мной и дерьмом.
Ее недооценивают, на мой взгляд, эту маленькую

127
 Сэмюэль Беккет

дырку, называют дырой в заду и делают вид, будто

презирают ее. Не является ли она скорее истин­
ным парадным входом нашего существа, которому
пресловутый рот служит лишь черным ходом? Ни­
что туда не проникает, или почти что — то немно­
гое, что не исторгается немедля. Почти все, что
входит в нее снаружи, внушает ей отвращение, а
что до того, что поступает изнутри, тоже нельзя
сказать, чтобы она ради этого особенно разбива­
лась в лепешку. Не показательно ли это? История
рассудит. Но постараюсь, однако, уделять ей
впредь меньше места. И это будет для меня не­
трудно, потому как будущее, что там говорить, бу­
дущее вовсе никакое не туманное. А что до того
пренебрежения самым главным, в этом я толк
знаю, по-моему, тем более что имею об этом фе­
номене лишь самые противоречивые представле­
ния. Но вернемся к моим слабым местам, повто­
ряю, на берегу моря они развивались нормально,
да, я не замечал ничего необычного. Будь то отто­
го, что я не уделял этому достаточно внимания,
всецело поглощенный метаморфозой моей отмен­
ной ноги, будь то оттого, что в этом отношении и
впрямь не происходило ничего особенно достой­
ного упоминания. Но стоило мне, преследуемому
страхом, что в один прекрасный день я проснусь
вдали от матери и мои ноги окажутся такими же
несгибаемыми, как мои костыли, покинуть берег,
как они припустили, мои слабые места, и из сла­
бых превратились буквально в умирающие, со все­
ми вытекающими из того неудобствами, если речь
не идет о жизненно насущных точках. С этой по-

128
 Моллой

рой я связываю подлый побег пальцев ноги, так

сказать, в открытую. Вы скажете, что это относит­
ся к моим проблемам с ногами, что это не имело
значения, поскольку я в любом случае не мог по­
ставить на землю означенную ногу. Ладно. Но
знаете вы хотя бы, о какой ноге идет речь? Нет. Я
тоже. Погодите, я вам скажу. Но вы правы, это не
было, строго говоря, одно из моих слабых мест,
пальцы ноги, я находил, что они в прекрасном со­
стоянии, не считая нескольких мозолей, наминов,
вросших ногтей и предрасположенности к судоро­
гам. Нет, мои действительно слабые места заклю­
чались в другом. И если я не составляю немедлен­
но их впечатляющего списка, то потому, что ни­
когда его не стану составлять. Нет, никогда не со­
ставлю, да, может быть, и да. И потом, мне бы не
хотелось создавать ложного впечатления о моем
здоровье, которое, не будучи, что называется, бле­
стящим или отменным, отличалось, в сущности,
неслыханной крепостью. Потому как в противном
случае как смог бы я достичь того непомерного
возраста, какого я достиг? Благодаря нравствен­
ным качествам? Гигиеническим навыкам? Свеже­
му воздуху? Недоеданию? Недостатку сна? Одино­
честву? Преследованию? Долгим воплям про себя
(вопить вслух опасно)? Повседневному желанию,
чтобы земля поглотила меня? Проехали, проеха­
ли. Судьба злопамятна, но не до того же. Погля­
дите на матушку. Отчего она околела в конце кон­
цов? Я все спрашиваю себя. Меня бы не удивило,
если бы ее похоронили заживо. Ах, ну и удружила
мне она, дрянь, своих неистребимых хромосом-

129
 Сэмюэль Беккет

ных гадостей. Как же я был весь усыпан прыщами,

с самого нежного возраста, милое дело! Сердце
бьется, да как. Какие же у меня были мочеточни­
ки — нет, ни слова об этом. И надпочечники. И
мочевой пузырь. И мочеиспускательный канал. И
та железа. Santa Maria*. Хочу вам кое-что сказать,
я больше не могу мочиться, слово чести... Но моя
крайняя плоть, sat verbum**, источает мочу, денно
и нощно, во всяком случае, по-моему, это моча,
пахнет почкой. Уж это-то я чую, я, утративший
чувство обоняния. Можно в таких условиях гово­
рить о мочеиспускании? Как бы не так. Мой пот
тоже, а я только и делаю, что потею, странно пах­
нет. И, по-моему, слюна, постоянно обильная, то­
же отличается этим. Ах, при том, как я избавляюсь
от своих отходов, мне не суждено окончить дни от
уремии. Если бы существовала справедливость, на
худой конец, меня тоже предали бы земле живь­
ем. И этот список моих слабых мест, которого я
никогда не составлю, опасаясь, как бы мне не
кончиться, может, я его когда-нибудь составлю,
когда дойдет до составления перечня моего добра
и пожитков. Потому как в тот день, если он ког­
да-нибудь займется, я буду меньше бояться окон­
чить жизнь, чем сегодня. Потому как сегодня, ес­
ли я и не чувствую, что нахожусь как раз в начале
дистанции, я не притязаю и на то, что я близок к
финишу. Я, стало быть, приберегаю силы для
спурта. Потому как быть в состоянии спуртовать,

* Святая Мария (um.).

* Хватит, довольно (лат.).

130
 Моллой

когда пробьет час, нет, с таким же успехом можно

и сойти с дистанции. Но сходить с дистанции за­
прещено, и даже останавливаться, хоть на миг. Я,
стало быть, жду, осторожно продвигаясь вперед,
когда часы возвестят мне, Моллой, не щади сил,
это конец. Так я рассуждаю, с помощью образов,
плохо приложимых к моей ситуации. И меня
больше не покидает чувство, не знаю почему, или
почти не покидает, что однажды мне предстоит
поведать обо всем, что у меня осталось, обо всем,
чем я владею. Но для этого я должен ждать, чтобы
удостовериться в том, что я ничего больше не мо­
гу ни приобрести, ни потерять, ни выбросить, ни
подарить. Тогда я смогу сказать, не боясь оши­
биться, что же у меня осталось в конечном счете
из моих пожитков. Потому как это будет оконча­
тельный счет. А до тех пор я могу стать беднее или
богаче, ах, не настолько, чтобы от этого измени­
лось мое положение, но достаточно, чтобы поме­
шать мне объявить, в данный момент, то, что мне
осталось, обо всем, чем бы я ни владел, раз я еще
не всем владел. Но этого предчувствия я не могу
понять, и с лучшими предчувствиями очень часто
как раз и случается, по-моему, что их невозможно
понять. Тогда это, стало быть, верное предчувст­
вие и, возможно, оправдается. А вот ложные пред­
чувствия, они более понятны? Я так полагаю, да,
полагаю, что все ложное легче поддается сведению
к ясным и отличным понятиям, отличным от дру­
гих представлений. Но боюсь, я ошибаюсь. Но я
не был человеком предчувствий, а только лишь
совершенно кратковременных чувств, скорее эпи-

131
 Сэмюэль Беккет

чувствий, осмелюсь сказать. Потому как я наперед

знал, что и освобождало меня от необходимости
предчувствовать. Пойду еще дальше (что мне сто­
ит?), я только наперед и знал, а в самый момент я
уже больше не знал, что, быть может, не пройдет
незамеченным или только ценой сверхчеловечес­
ких усилий, а после я тоже уже больше не знал,
вновь возвращался в неведение. И все это, вместе
взятое, если такое возможно, должно служить объ­
яснением многих вещей, особенно же моего пора­
зительно преклонного возраста, местами еще цве­
тущего, если принять во внимание, что состояние
моего здоровья, что бы я выше о нем ни нагово­
рил, не дает к тому достаточных оснований. Чис­
тое предположение, ни к чему не обязывающее.
Но, как я сказал, если на той стадии, которой я
достиг, мое продвижение становилось все более и
более медленным и болезненным и происходило
это не единственно по причине моих ног, а по
причине множества, так сказать, слабых мест, ни­
какого отношения к ногам не имевших. Если
только не предположить, а ничто к этому не рас­
полагает, что они связаны с тем же синдромом,
что и ноги, который в данном случае отличался
бы дьявольской сложностью. Факты таковы, и я о
том сожалею, но сейчас уже слишком поздно для
того, чтобы это исправить, что во время моих дол­
гих скитаний я сделал чересчур сильный упор на
ноги, в ущерб всему остальному. Потому как я не
был каким-то вульгарным калекой, отнюдь, и бы­
вали дни, когда мои ноги были лучшей частью
моего тела, за вычетом мозга, способного произ-

132
 Моллой

водить такие суждения. Я был, стало быть, вынуж­

ден все чаще останавливаться, не устану твердить
об этом, и растягиваться на земле, вопреки прави­
лам, то на спине, то ничком, то на одном боку, то
на другом, и, насколько только можно, задрав но­
ги выше головы, для улучшения кровообращения.
А спать, задрав ноги выше головы, когда ноги не
гнутся, дело не легкое. Но не беспокойтесь, мне
это удавалось. Когда речь шла о том, чтобы мне
было удобно, тут я не жалел сил. Я был окружен
лесом, и ветки, переплетаясь на ужасной высоте,
сравнительно с моей, защищали меня от света и
непогоды. Порой я за день делал не больше трид-
цати-сорока шагов, клянусь. Сказать, чтобы я
спотыкался в непроглядной тьме, нет, не могу. Я
спотыкался, но тьма не была непроглядной. Пото­
му как там царил как бы синий сумрак, более чем
достаточный для моих потребностей в смысле зре­
ния. Я удивлялся тому, что сумрак этот не был зе­
леным скорее, чем синим, но мне он виделся си­
ним, и, может, так оно и было. Красный свет
солнца, смешиваясь с зеленью листвы, дает си­
ний, так я рассуждал. Но время от времени. Время
от времени. Какая доброта в этих маленьких сло­
вах, какая свирепость. Но время от времени я вы­
ходил на распутье, что-то вроде того, на звезду как
бы, потому как они попадаются даже в самых не­
пролазных лесах. И тогда, методично вращаясь,
поворачиваясь в сторону тропинок, лучами расхо­
дившихся отсюда среди деревьев, я описывал пол­
ный круг, или меньше полного, или больше, так
они были похожи одна на другую. В этих местах

133
 Сэмюэль Беккет

сумрак был не такой густой, и я спешил убраться

оттуда. Не люблю, когда сумрак рассеивается, в
этом есть что-то подозрительное. В этом лесу я,
естественно, повстречал известное число людей,
где их не встретишь, но ничего серьезного. Рас­
скажу, кстати, об одном угольщике. Я мог бы его
полюбить, полагаю, будь мне на семьдесят лет
меньше. Но не обязательно. Потому как он тогда
был бы на столько же моложе, ах, не совсем на
столько, но намного. Я, если быть точным, никог­
да не отличался особым любвеобилием, но я имел
все-таки свою малую толику, когда был малень­
кий, и она обращалась на стариков, по преимуще­
ству. И полагаю даже, что успел полюбить одного
или двух, о, не настоящей любовью, конечно же
нет, ничего похожего на то, что со старухой, опять
забыл ее имя, Розой, нет, вы, впрочем, понимаете,
кого я имею в виду, но все же, как бы сказать,
нежно, как заповеданных лучшей земле. Ах, я был
не по годам развит, когда был маленький, а и вы­
рос — таким же остался. Меня сейчас от всех от
них с души воротит, что от перезрелых, что от зе­
леных и недозрелых. Он набросился на меня и
умолял разделить с ним кров в его хижине, хотите
верьте, хотите нет. Абсолютно незнакомый. Вер­
но, страдал от одиночества. Я говорю, угольщик,
но, в сущности, я не знаю. Я вижу где-то дым.
Это вот никогда от меня не ускользает, дым. По­
следовал долгий диалог, прерываемый жалобны­
ми стонами. Я не мог спросить у него дорогу к
моему городу, название которого вечно у меня
вылетает. Я спросил дорогу к ближайшему городу,

134
 Моллой

нашел соответствующие слова и тон. Он не знал.

Вероятно, родился в лесу и провел тут всю жизнь.
Я попросил его объяснить мне, каким образом
быстрее всего выбраться из леса. Я стал красноре­
чивым. Он отвечал очень невразумительно. Или я
ничего не понял из того, что он говорил, или он
ничего не понял из того, что я говорил, или он не
знал или же хотел удержать меня подле себя. При
всей своей скромности склоняюсь к четвертой ги­
потезе, потому как, когда я вознамерился удалить­
ся, он удержал меня за рукав. Я живо высвободил
один из костылей и с силой врезал ему по черепу.
Это его успокоило. Мерзкий старик. Я встал и
снова пустился в дорогу. Но, едва пройдя несколь­
ко шагов, а в ту пору несколько шагов было для
меня кое-что, я сделал поворот кругом и возвра­
тился посмотреть, как он там. Увидев, что он все
еще дышит, я удовольствовался тем, что всыпал
ему горяченьких по бокам пяткой. Вот как я это
проделал. Тщательно выбрав место, в нескольких
шагах от тела, я встал, повернувшись к нему спи­
ной, само собой. Потом, угнездившись как следу­
ет на своих костылях, принялся раскачиваться
взад-вперед, соединив ступни, вернее, прижав
ноги одну к другой, ибо как соединить ступни
при том состоянии моих ног? Но как же прижать
ноги одну к другой, при их состоянии? Я прижал,
вот все, что я могу вам сказать. И точка. Или не
прижал. Какое это может иметь значение? Я рас­
качивался, вот что главное, и моя амплитуда все
увеличивалась, до того момента, когда, сочтя, что
этот момент настал, я не рванулся что было сил

135
 Сэмюэль Беккет

вперед и, следовательно, мгновение спустя, назад,

что дало искомый результат. Откуда взялись у ме­
ня эти скрытые силы? Может, из моей слабости.
От толчка я, естественно, перевернулся. Сделал
кульбит. Всего не предусмотришь, это я часто за­
мечал. Я немножко отдохнул, потом встал, подоб­
рал костыли, пошел и расположился по другую
сторону тела, где методично принялся проделы­
вать то же самое. У меня всегда было пристрастие
к симметрии. Но я нацелился чуть ниже, и одна из
моих пяток врезалась во что-то мягкое. Во всяком
случае, если я не попал по ребрам, этой вот пят­
кой, я зато без сомнения заехал ему по почкам, ах,
совсем не так сильно, чтобы им лопнуть, нет, не
думаю. Люди воображают, что раз ты стар, беден,
немощен, робок, так ты и постоять за себя не мо­
жешь, и в общем смысле это правда. Но в благо­
приятных обстоятельствах, с хилым и неумелым
обидчиком, как бы одних с тобой кондиций, в глу­
хом месте, иногда удается показать, какого полета
ты птица. И вот затем именно, чтобы напомнить
об этой возможности, о которой слишком часто
забывают, я, вероятно, и задержался на этом слу­
чае, который сам по себе никакого интереса не
представляет, как все, что призвано наставлять
или предупреждать. Но питался ли я, хотя бы
время от времени? Непременно, непременно, ко­
реньями, ягодами, несколько раз — мелкой еже­
викой, по одной штучке, время от времени, с со­
дроганием, — каким-нибудь грибом, потому как я
плохо разбираюсь в грибах. Чем еще, ах да, плода­
ми рожкового дерева, столь любезного козам.

136
 Моллой

Словом, всем, что мне попадалось, в лесу полно

подходящих вещей. И поскольку я когда-то слы­
шал или, более вероятно, где-то читал, в те еще
времена, когда считал, что мне на пользу просве­
щать себя, или развлекать себя, или отуплять себя,
или убивать время, человек в лесу, считая, что он
все время идет прямо, на самом деле только и де­
лает, что кружит на месте, я старался изо всех сил
идти по кругу, надеясь таким образом идти прямо.
Потому как я переставал быть олухом и делался
хитрецом всякий раз, когда давал себе такой труд.
И я сохранял сведения, которые могли мне приго­
диться в жизни. И если я не шел строго по пря­
мой, я по крайней мере не шел по кругу, что само
по себе уже кое-что. И, действуя так день за днем,
ночь за ночью, я возлагал большие надежды на то,
что выйду из леса, когда-нибудь. Потому как мой
край — не все лес, далеко не все. Есть там также и
равнина, и горы, и море, города и деревни, соеди­
няющиеся между собой дорогами и тропками. И я
тем более был убежден, что когда-нибудь выйду
из леса оттого, что уже выходил из него, и не раз,
и знал, как трудно не сделать снова того, что ты
уже делал. Но тогда все было несколько иначе.
Тем не менее я питал большую надежду увидеть
однажды сквозь неподвижные ветви, словно вы­
резанные из меди, не тревожимые никаким дуно­
вением, колебание странного света равнины, в
бледных и бешеных завихрениях. Но я и страшил­
ся того дня. Так что я больше не сомневался, что
он придет, рано или поздно. Потому как в лесу
мне было совсем неплохо, я мог бы представить

137
 Сэмюэль Беккет

себе кое-что и похуже и остался бы там навечно

без больших сожалений, не заливаясь слезами о
свете равнины или других благах моего края. По­
тому как я был хорошо знаком с благами моего
края и считал, что лес им не уступает. И он не
только не уступал им, по моим понятиям, но и
имел перед ними то преимущество, что я там на­
ходился. Странный, не так ли, способ подходить к
вещам. Может, и не такой странный, как кажется.
Потому как, находясь в лесу, в месте, которое не
хуже и не лучше других, и будучи волен остаться
там, не был ли я вправе видеть его преимущества
не в силу того, каков он, но в силу того, что я там
нахожусь. Поскольку я там находился. И раз я там
находился, мне не было надобности туда идти,
чем не следовало пренебрегать, учитывая состоя­
ние моих ног и мое общее состояние. Вот что я
хотел сказать, и если не сказал сразу же, так пото­
му, что что-то тому противилось. Но я не мог, я
имею в виду, остаться в лесу, это было непозволи­
тельно для меня. То есть я мог бы, физически для
меня не было бы ничего легче, но я ведь не толь­
ко физическая материя, и, когда бы я остался в
лесу, я чувствовал бы, что нарушил императив,
такое у меня по крайней мере было ощущение.
Но я мог ошибаться, и, может, мне было бы луч­
ше остаться в лесу, я мог бы, как знать, остаться
там, не испытывая угрызений, того тягостного
ощущения, что совершаю ошибку, чуть ли не
грех. Потому как я сильно уклонялся, всегда,
сильно уклонялся от подсказок моих подстрекате­
лей. И если я не могу, как приличествует, радо-

138
 Моллой

ваться этому, не вижу также и никаких оснований

из-за этого огорчаться. Но императивы — это не­
множко другое, и я всегда имел склонность им
повиноваться, не знаю почему. Потому как они
никогда никуда меня не привели, зато вечно сры­
вали с мест, где мне хоть и не было хорошо, было
все же не хуже, чем в других местах, а потом за­
молкали, предоставляя мне погибать. Я их, стало
быть, знал, эти свои императивы, и, однако, под­
чинялся им. Это вошло в привычку. Надо сказать,
что почти все они относились к одному и тому же
вопросу, моим отношениям с моей матерью, к не­
обходимости как можно скорее внести в них не­
которую ясность и даже к тому роду ясности, ко­
торую следует в них внести, и тем средствам, ка­
кими достичь этого с максимальной эффективно­
стью. Да, это были императивы достаточно недву­
смысленные и даже подробные, до того момента,
пока, сорвав меня с места, они не переходили на
бормотание, а потом и вовсе замолкали, бросив
меня, как последнего олуха, который не знает, ни
куда он идет, ни зачем. И почти все они, может, я
уже это сказал, относились к одному и тому же
мучительному и щекотливому вопросу. И я счи­
таю даже, что не смог бы назвать ни одного, кото­
рый имел бы другое содержание. И тот, что при­
казывал мне тогда немедля уйти из леса, ничем не
отличался от тех, к которым я привык, по сути.
Потому как в его форме я отметил одну, по-мое­
му, новую деталь: за обычными разглагольствова­
ниями следовало торжественное предупреждение,
вот оно, быть может, уже слишком поздно. Оно

139
 Сэмюэль Беккет

было на латыни, nimis sero*, по-моему, это по-ла-

тыни. Славные они, эти гипотетические импера­
тивы. Но если я так никогда и не сумел порешить
с этим вопросом, вопросом моей матери, не сле­
довало вменять это в вину исключительно голосу,
до времени покидавшему меня. На нем лежала
своя доля ответственности, вот все, в чем можно
его упрекнуть. Потому как были и внешние пре­
пятствия, противостоявшие тому различными хит­
рыми средствами, я уже приводил несколько при­
меров. И пусть бы голос истерзал меня вконец, я,
может, все равно не преуспел бы в том больше, по
причине других преград, стоявших на моем пути.
И в этом приказании, звучавшем поначалу неуве­
ренно, а потом и вовсе смолкшем, как не уловить,
не делай этого, Моллой! Не для того ли он без
конца напоминал мне о моем долге, чтобы лучше
показать его абсурдность? Возможно. К счастью, в
общем он лишь поддерживал, затем, если угодно,
чтобы впоследствии его осмеять, мой постоянный
настрой, а чтобы понять, что ты человек слабо­
вольный, не требуется, чтобы тебя бранили. И я
сам по себе, с незапамятных времен, мне кажется,
шел к моей матери, чтобы поставить наши отно­
шения на менее шаткую основу. И когда я у нее
бывал, а это мне часто удавалось, я уходил от нее,
так ничего и не достигнув. А когда меня там уже
больше не было, я вновь направлялся к ней в на­
дежде, что в следующий раз я больше преуспею. И
когда у меня был такой вид, будто я на это махнул

* Слишком поздно (лат.).

140
 Моллой

рукой и занят чем-то другим или вовсе ничем не

занят, на самом деле я был занят не чем иным, как
тщательной доработкой планов и поисками доро­
ги к ее дому. Это принимает смешной оборот. Так
что даже и без так называемого императива, кото­
рого я уже касался, мне было бы трудно остаться в
лесу, потому как мне приходилось предположить,
что ее там нет. Но это трудное житье, может, мне
было бы лучше изведать его. Но я говорил себе,
еще немного, при том, с какой скоростью все это
движется, и я больше не смогу отсюда выбраться,
и буду вынужден остаться там, где нахожусь, если
только меня не понесут. О, я не выражался столь
ясно. И когда я говорю, я сказал себе и т.д., я хочу
сказать только, что я смутно сознавал, что дела об­
стоят так-то, не зная в точности, что это, собст­
венно, такое. И всякий раз, когда я говорю, я ска­
зал себе то-то и то-то, или говорю о внутреннем
голосе, который говорит мне, Моллой, а затем
идет какая-нибудь красивая фраза, более или ме­
нее простая и ясная, или чувствую необходимость
предоставить какие-то разумные слова в распоря­
жение других, или же ради других с моих собст­
венных губ сходят звуки, надлежащим образом ар­
тикулированные, более или менее, я всего-навсего
подчиняюсь требованиям условности, которой
угодно, чтобы ты либо лгал, либо помалкивал. По­
скольку происходило все совсем не так. Я, стало
быть, не говорил себе, при том, с какой скоростью
все это движется, еще немного и т.д., но, может,
это было похоже на то, что я сказал бы себе, будь
я на то способен. В действительности я совсем ни-

141
 Сэмюэль Беккет

чего не говорил, но слышал некий гул, что-то

стряслось с тишиной, и я навострил уши, наподо­
бие какого-нибудь животного, как я воображаю,
которое вздрогнет и притворится мертвым. И по­
том, иногда во мне рождалось нечто вроде смутно­
го сознания, которое я и выражаю, говоря, я ска­
зал себе и т.д., или, не делай этого, Моллой, или,
это фамилия вашей матушки? — сказал комиссар,
я привожу по памяти. Или же выражаю, не опус­
каясь до oratio recta*, с помощью других образных
средств, столь же обманчивых, как, например, мне
казалось, что и т.д., или, у меня сложилось впечат­
ление и т.д., потому как мне совсем ничего не ка­
залось и у меня не складывалось впечатления ни­
какого рода, но просто где-то что-то изменилось
и, чтобы ничего не изменилось, требовалось, что­
бы и я обязательно изменился или чтобы и мир
тоже изменился. И вот эти-то маленькие приведе­
ния в соответствие, как между чашами Галилея, я
никак не мог выразить, кроме как сказав, боюсь,
что, или, надеюсь, что, или, это фамилия вашей
матушки? — сказал комиссар, к примеру, и кото­
рые я мог бы выразить иначе и лучше, если б дал
себе такой труд. И, может, я когда-нибудь это сде­
лаю, когда труд не будет мне так отвратителен, как
ныне. Но не думаю. Я, стало быть, сказал себе,
еще немного, при том, с какой скоростью все это
движется, и я больше не смогу отсюда выбраться и
буду вынужден остаться там, где нахожусь в дан­
ный момент, если только не найдут кого-то, кто

* Прямая речь (лат.).

142
 Моллой

любезно согласится меня нести. Потому как мои

перегоны становились все короче и короче, а мои
остановки вследствие того — все чаще и чаще и,
добавлю, продолжительнее, потому как представ­
ление о долгой остановке не вытекает с необходи­
мостью из представления о коротком перегоне, ни
также из представления о частых остановках, по
зрелом размышлении, если только не придавать
слову частый смысл, которого оно не имеет, чего
мне не хотелось бы делать ни за что на свете. И
мне представлялось тем более желательным выйти
из этого леса как можно быстрее, что я, того и гля­
ди, буду не в состоянии выйти откуда бы то ни бы­
ло, хотя бы из рощицы. Была зима, да, должно
быть, была зима, и не только многие деревья сбро­
сили листву, но листва эта сделалась черной и по­
ристой, и мои костыли вязли в ней подчас по са­
мую развилку. Заслуживает упоминания то, что
мне было не холоднее обычного. Может, это была
только осень. Но я всегда был не очень чувствите­
лен к изменению температуры. А сумрак, если и
казалось, что он утратил свою синеву, остался та­
ким же густым, как раньше. Это в конце концов
вынудило меня сказать: он менее синий оттого,
что сейчас меньше зеленого, а такой густой из-за
свинцового зимнего неба. Потом что-то насчет
черных ветвей, с которых падало что-то черное,
вроде как. Вороха черных и как бы осклизлых ли­
стьев существенно задерживали меня. Но я бы и
без того отказался от прямохождения, от того, как
ходят люди. И я все еще помню день, когда, лежа,
с целью отдыха, вопреки правилам, ничком, я

143
 Сэмюэль Беккет

внезапно воскликнул, стукнув себя по лбу, вот так

так, существует же передвижение ползком, я же об
этом не подумал. Но как, при таком состоянии
моих ног и моего тела? И головы. Но прежде чем
двинуться дальше, одно слово о шорохах леса. Я
хорошенько прислушивался, но не уловил ничего
подобного. Но скорее, с немалой долей желания и
капелькой воображения, изредка далекий удар
гонга. Рог, в лесу, это подходит, его там ожидаешь.
Значит, охотник. Но гонг! Даже, куда ни шло, там­
там не так бы меня поразил. Но гонг? Это при­
скорбно, хотеть насладиться хотя бы знаменитыми
шорохами и преуспеть лишь в том, чтобы изредка
слышать издалека какой-то гонг. В какой-то миг я
мог надеяться лишь, что это всего-навсего мое
сердце, работает еще, бьется. Но только на миг.
Потому как мое сердце не стучит, шум, произво­
димый этим старым насосом, надо скорее искать в
гидравлике. Листья я тоже слушал, до того как
они опали, со вниманием — и понапрасну. Они
безмолвствовали, неподвижные и жесткие, точно
латунные, бьюсь об заклад, я уже об этом говорил.
Вот вам и шорохи леса. Время от времени я при­
водил в действие свой рожок, сквозь материю
кармана. Он издавал все более и более приглу­
шенный звук. Я отцепил его от моего велосипеда.
Когда? Не знаю. А теперь давайте кончать. Растя­
нувшись на земле ничком, пользуясь костылями,
как багром, я бросал их перед собой в мелкие кус­
тики, когда чувствовал, что они прочно зацепи­
лись, подтягивался вперед, на одних запястьях,
благо они были еще достаточно сильны, несмотря

144
 Моллой

на мою худосочность, хотя и были распухшие и

изуродованные, вероятно, какой-то разновиднос­
тью деформирующего артрита. Вот, в нескольких
словах, как я это проделывал. Этот способ пере­
движения имеет перед остальными, я говорю о
тех, которые сам испробовал, то преимущество,
что, когда захочется отдохнуть, останавливаешься
и отдыхаешь без всяких проволочек. Потому как
стоя — никакого отдыха, сидя — тоже. Есть люди,
которые передвигаются сидя и даже на коленях,
подтягиваясь вправо, влево, вперед, назад с помо­
щью крюков. Но когда передвигаешься, как реп­
тилия, остановка означает в тот же миг начало от­
дыха и даже само движение есть своего рода от­
дых, рядом с другими видами движения, говорю о
тех, которые так измотали меня. И таким образом
я и продвигался по лесу, медленно, но с извест­
ным постоянством, делая свои пятнадцать шагов в
сутки, спокойно, не надрываясь. И даже на спине
полз, вслепую забрасывая костыли позади себя, в
низкий кустарник, в моих полузакрытых глазах —
черное от веток небо. Я шел к своей матушке. И
время от времени говорил, матушка, вероятно,
чтобы подбодрить себя. Я то и дело терял шляпу,
шнурок давным-давно оборвался, до тех пор пока
с досады не нахлобучил ее на свой череп с такой
силой, что больше уже не мог ее снять. И если бы
у меня были знакомые дамы, повстречай я их, я
был бы не в состоянии поприветствовать их долж­
ным образом. Но у меня никогда не выходила из
головы, которая все еще работала, хотя и со скри­
пом, необходимость поворачивать, без конца по-

145
 Сэмюэль Беккет

ворачивать, и через каждые три-четыре подтягива­

ния я менял курс, в силу чего описывал если не
круг, то по меньшей мере многогранник, каждый
делает, что может, и я позволял себе надеяться,
что продвигаюсь прямо вперед, несмотря ни на
что, по прямой, днем и ночью, к моей матери. И
день в самом деле настал, когда лес прекратился, и
я увидел свет долины, точь-в-точь как я предви­
дел. Но я увидел его не вдалеке, дрожащим за
строгими стволами, как я ожидал, а совершенно
внезапно очутился в нем, открыл глаза и увидел,
что дошел. И это, вероятно, объясняется тем, что
уже в течение порядочного времени я открывал
глаза лишь в исключительных случаях. И даже не­
большие изменения направления делал наобум, во
тьме. Лес заканчивался канавой, не знаю по какой
причине, и в этой-то канаве я постиг, что со мной
произошло. Вероятно, как раз свалившись туда, я
и открыл глаза, иначе с чего бы мне их открывать?
Я глядел на равнину, разметнувшуюся передо
мной, насколько хватал глаз. Нет, не настолько,
насколько хватал глаз. Потому как, когда мой глаз
привык к свету, мне показалось, что я вижу блед­
но вырисовывавшиеся на горизонте башни и ко­
локольни города, но мне, естественно, ничто не
позволяло предположить, что это мой город, до
получения более подробных сведений. Равнина,
правда, показалась мне знакомой, но в моем краю
все равнины похожи одна на другую, и, коли зна­
ешь одну, знаешь их все. К тому же был ли то мой
город или нет, дышала ли где-то под этими дыма­
ми моя мать или же она отравляла атмосферу в

146
 Моллой

сотне миль от него, эти вопросы были для челове­

ка в моем положении чудовищно праздными, хотя
и представляли неоспоримый интерес в плане чи­
стого познания. Ибо как мне ползти по этому
громадному поросшему травой полю, где мои ко­
стыли тщетно искали бы зацепку? Может, ка­
титься? А потом? Позволят мне разве катиться до
самого дома моей матери? К счастью, в этом му­
чительном стечении обстоятельств, которое я
смутно предвидел, не осознавая всей его горечи,
я услышал, как мне говорят, чтобы я не волно­
вался, помощь на подходе. Дословно. Эти слова,
могу сказать, прозвучали в моих ушах и в моем
рассудке громко и отчетливо, как спасибо, вооб­
ще-то, того мальчишки, чей шарик я поднял,
право, не преувеличиваю, почти. Не волнуйся,
Моллой, уже идут. В конце концов, надо, вероят­
но, изведать все, включая вспомоществование,
чтобы составить полную картину возможностей
планеты. Я кубарем скатился на дно канавы.
Должно быть, стояла весна, весеннее утро. Мне
показалось, что я слышу птиц, жаворонков, мо­
жет быть. Как это получилось, что в лесу я их не
слышал? И не видел. Тогда мне это совсем не ка­
залось странным. А слышал я их на берегу моря?
Чаек? Я не мог припомнить. Помнил только ко­
ростелей. В памяти у меня возникли два путника.
Один с дубиной. Я про них позабыл. Я снова уви­
дел овец. Впрочем, я это сейчас говорю. Я не вол­
новался, передо мной вновь предстали другие
эпизоды моей жизни. Мне казалось, что то идет
дождь, то светит солнце, по очереди. Настоящая

147
 Сэмюэль Беккет

весенняя погода. У меня было желание вернуться

в лес. О, не то чтобы настоящее желание. Моллой
мог остаться там, где он был.

II

Полночь. По стеклу хлещет дождь. Я спокоен. Все

спит. Однако я встаю и направляюсь к своему
письменному столу. Мне не спится. Моя лампа
светит мягким ровным светом. Я ее отрегулиро­
вал. Ее хватит до утра. Я слышу филина. Какой
жуткий воинственный клич! Когда-то я слушал
его безучастно. Мой сын спит. Пусть спит. При­
дет ночь, когда и он, будучи не в силах спать, ся­
дет за свой рабочий стол. Я буду забыт.
Мой отчет будет длинным. Быть может, я его
не кончу. Меня зовут Моран, Жак. Так меня на­
зывают. Я человек пропащий. Мой сын тоже. Он,
должно быть, не подозревает об этом. Он, должно
быть, считает, что стоит на пороге жизни, настоя­
щей жизни. Вообще-то это правда. Его зовут Жак,
как меня. Но никакой путаницы быть не может.
Я вспоминаю день, когда я получил приказ за­
няться Моллоем. Это было летом, в воскресенье.
Я сидел в своем маленьком садике, в плетеном
кресле, с черной закрытой книгой на коленях.
Было, наверное, около одиннадцати, еще слиш­
ком рано, чтобы идти в церковь. Я вкушал вос­
кресный отдых, немало сожалея о том, как его по­
нимают в некоторых приходах. Работать, даже иг­
рать в воскресенье было не так уж непременно до-

148
 Моллой

стойно порицания, по моему мнению. Все зависе­

ло от душевного состояния того, кто работает или
играет, и от природы его работы, его игр, по мое­
му мнению. Я с удовлетворением размышлял об
этом, о том, что этот несколько анархистский
взгляд получал распространение, даже среди ду­
ховенства, все более расположенного признать,
что день субботний, коль скоро человек ходит на
мессу и платит десятину, может считаться таким
же, как прочие, в определенных отношениях.
Лично меня это не касалось, я всегда любил ниче­
го не делать. И я бы охотно отдыхал и в рабочие
дни, будь у меня средства. Не то чтобы я был по­
ложительно ленив. Совсем другое. Когда я видел
нечто, что сам я сделал бы лучше, если бы захо­
тел, что я и делал лучше всякий раз, когда прини­
мал такое решение, у меня складывалось впечат­
ление, что я занимаю должность, до которой ни­
какой иной род деятельности не мог бы меня воз­
нести. Но этой радости, в течение недели, я мог
предаваться лишь изредка.
Стояла прекрасная погода. Я рассеянно смот­
рел на свои ульи, наблюдая, как в них влетали и
вылетали из них пчелы. Я услышал скрип гравия,
торопливые шаги моего сына, поглощенного не
знаю какими фантазиями о побегах и преследова­
ниях. Я крикнул ему, чтобы не пачкался. Он не
ответил.
Полное спокойствие. Ни дуновения. Из труб
моих соседей прямо вверх поднимался сизый
дым. Всевозможные звуки досуга, постукивания
молотка и шаров, грабель о камешки, машины

149
 Сэмюэль Беккет

для стрижки газона вдалеке, часов моей дорогой

церкви. И, понятно, птиц, чьи песни невольно
смолкали, побежденные жарой, а сами они поки­
дали верхние ветви зари ради сумрака кустарника.
Я с удовольствием вдыхал запах, источаемый мо­
ей лимонной вербеной.
Таков кадр, в котором протекали мои послед­
ние мгновения счастья и покоя.
В сад вошел мужчина и быстрым шагом напра­
вился ко мне. Я хорошо его знал. Ежели в воскре­
сенье ко мне заявится сосед, чтобы поздоровать­
ся, коли ему уж так хочется, я его уж так и быть
приму, предпочитая все же не видеть никого. Но
человек, о котором идет речь, не был соседом.
Наши отношения были исключительно деловые,
и он прибыл издалека, чтобы побеспокоить меня.
Я, следовательно, был расположен принять его
весьма холодно, тем паче что он посмел пройти
прямо к тому месту, где я сидел под моей ябло­
ней. Так как я с крайней неприязнью смотрел на
тех, кто позволял себе такие вольности. Если кто-
то желал поговорить со мной, надо было лишь по­
дойти к входной двери и позвонить. Марте были
даны инструкции. Я полагал, что недоступен для
взора всех приходящих, следовавших короткой
аллеей, которая соединяла калитку сада с дверью
дома, да так оно, должно быть, на самом деле и
было. Но при стуке захлопнувшейся калитки я с
раздражением обернулся и увидел смутно вырисо­
вывающуюся сквозь листву высокую фигуру, ко­
торая чесала через лужайку прямо ко мне. Я не
встал и не пригласил его сесть. Он остановился

150
 Моллой

передо мной, и мы молча уставились друг на дру­

га. Он был в темном, парадном, подчеркнуто по-
воскресному, что окончательно восстановило ме­
ня против него. Эта грубая забота о наружности,
когда душа ликует в рубище, всегда казалась мне
чудовищной. Я смотрел на громадные ноги, да­
вившие мои маргаритки. Я охотно бы выгнал его,
кнутом. К несчастью, дело было не только в нем.
Садитесь, сказал я, смягчившись по размышле­
нии: в конце концов он всего лишь исполнял роль
связного. Да, я вдруг почувствовал жалость к не­
му, к себе. Он сел и вытер лоб. Я заметил своего
сына, подглядывавшего за нами из-за куста. Мое­
му сыну было в ту пору тринадцать или четырнад­
цать лет. Он был высокий и сильный для своего
возраста. Временами его умственный уровень, ка­
залось, дотягивал до среднего. Мой сын, как-ни­
как. Я позвал его и велел пойти и принести пива.
Сам я довольно часто вынужден оказываться в
положении наблюдателя. Мой сын инстинктивно
подражал мне. Он вернулся спустя поразительно
короткое время с двумя стаканами и литровой бу­
тылкой пива. Откупорил бутылку и налил нам. Он
очень любил откупоривать бутылки. Я велел ему
умыться, привести в порядок свой костюм, одним
словом, приготовиться к появлению на людях, так
как приближался час мессы. Он может остаться,
сказал Габер. Я не хочу, чтобы он оставался, ска­
зал я. И, повернувшись к сыну, снова велел ему
идти и приготовиться. Если в ту пору было что-
нибудь, что мне не нравилось, это опаздывать к
мессе. Как хотите, сказал Габер. Мы пытались пе-

151
 Сэмюэль Беккет

рейти на ты. Впустую. Я не говорю, не говорил ты

никому, за исключением двух человек. Жак с вор­
чанием удалился, держа палец во рту, отврати­
тельная и нечистоплотная привычка, но более
предпочтительная, принимая все во внимание,
чем палец в носу, по моему мнению. Если то, что
он брал палец в рот, не позволяло моему сыну со­
вать его в нос или куда-то еще, он правильно де­
лал, что поступал так, в известном смысле.
Вот ваши инструкции, сказал Габер. Он вынул
из кармана записную книжку и принялся читать.
Время от времени он останавливался, закрывал
книжку, предусмотрительно заложив ее пальцем,
пускался в комментарии и рассуждения, которые
были мне ни к чему: я свое дело знал. Когда он
наконец кончил, я сказал ему, что эта работа меня
не интересует и пусть шеф обратится лучше к дру­
гому агенту. Он хочет, чтобы это были вы, Бог
знает почему, сказал Габер. Он вам, вероятно,
сказал почему, сказал я, чуя лесть, до которой я
был падок. Он сказал, ответил Габер, что никто,
кроме вас, не способен выполнить эту работу. Бо­
лее или менее это я и хотел услышать. Однако,
сказал я, работа кажется мне по-детски простой.
Габер принялся с раздражением критиковать на­
шего хозяина, который взодрал его среди ночи,
как раз в тот момент, когда он принимал позу,
чтобы заняться любовью с женой. Ради подобной
глупости, добавил он. И он вам сказал, что дове­
ряет только мне? — сказал я. Он сам не знает, что
говорит, сказал Габер. Ни того, что делает. Он вы­
тер подкладку своего котелка, внимательно вгля-

152
 Моллой

дываясь в него, словно что-то там искал. Мне,

следовательно, трудно отказаться, сказал я, пре­
красно зная, что при любом раскладе отказаться
мне было невозможно. Отказаться! Но мы, наша
братия, агенты, частенько, для развлечения, хоро­
хорились между собой, напускали вид, будто мы
свободные люди. Вы отправитесь сегодня, сказал
Габер. Сегодня, воскликнул я, да он рехнулся.
Ваш сын пойдет с вами, сказал Габер. Я замолк.
Когда заходило по-серьезному, мы замолкали. Га­
бер застегнул кнопки своей книжки и убрал ее в
карман, который тоже застегнул. Он встал, потер
руками грудь. Я бы выпил еще кружку, сказал он.
Идите на кухню, сказал я, служанка вам даст.
Честь имею, Моран, сказал он.
Идти на мессу было слишком поздно. Мне не­
зачем было смотреть на часы, чтобы убедиться в
этом, я чувствовал, что месса началась без меня.
Без меня, ведь я никогда не пропускал мессы, и
пропустить ее как раз в это воскресенье, когда я
так нуждался в ней! Для раскачки! Я принял ре­
шение домогаться приватного приема, во вторую
половину дня. Придется обойтись без ленча. С
добрым отцом Амбруазом всегда можно было до­
говориться.
Я позвал Жака. Безуспешно. Я сказал себе: ви­
дя, что я все еще совещаюсь, он пошел на мессу
один. Это объяснение подтвердила прислуга,
впоследствии. Но я добавил: он мог бы зайти и
повидаться со мной перед уходом. Я охотно пре­
давался монологам во время размышлений, и тог­
да было видно, что у меня шевелятся губы. Но он,

153
 Сэмюэль Беккет

вероятно, боялся побеспокоить меня и получить

нагоняй. Так как мне случалось переходить гра­
ницы, распекая моего сына, который вследствие
этого меня побаивался. Меня самого никогда до­
статочно не наказывали. О, меня отнюдь не бало­
вали, на меня просто не обращали внимания. От­
куда и дурные привычки, которых никакими си­
лами не искоренишь и которых даже самое тща­
тельное соблюдение благочестия так и не смогло
побороть. Я надеялся избавить сына от этой беды,
задавая ему время от времени хорошую трепку,
сопровождаемую пояснениями и увещеваниями.
Потом я сказал себе: осмелится ли он сказать мне,
что возвращается с мессы, если его там не было,
если он всего-навсего побежал, к примеру, встре­
титься с приятелями за бойней? И я постановил
вытянуть что только можно на сей счет из отца
Амбруаза. Так как не следовало, чтобы мой сын
воображал, будто может мне безнаказанно лгать.
И если бы отец Амбруаз не смог бы дать мне та­
ких сведений, я обратился бы к церковному ста­
росте, потому что и помыслить невозможно, что­
бы присутствие моего сына на мессе в полдень
могло остаться незамеченным. Так как я досто­
верно знал, что у церковного старосты есть спи­
сок верующих и что, расположившись у кропиль­
ницы, он считал нас по головам в момент отпуще­
ния грехов. Деталь, заслуживающая внимания,
отец Амбруаз не знал обо всех этих проделках, да,
все что относится к надзору, было ему ненавист­
но, доброму отцу Амбруазу. И заподозри он, что
церковный староста способен на такую дерзость,

154
 Моллой

он прогнал бы его без промедления. Должно

быть, церковный староста исправно вел тот спи­
сок с таким усердием для собственного назида­
ния. Я, понятное дело, знаю, как обстояли дела на
полуденной мессе, не имея лично никакого поня­
тия об остальных службах, где ноги моей никогда
не было. Но слышал, поговаривали, будто такой
же в точности контроль осуществлялся и во время
них если не самим церковным старостой, которо­
го, вероятно, призывали другие его обязанности,
то одним из его многочисленных сыновей. Стран­
ный приход, где паства больше своего пастыря
была осведомлена касательно обстоятельства, от­
носившегося, казалось бы, скорее к его, нежели
ее ведению.
Вот о чем размышлял я, ожидая возвращения
сына и ухода Габера, я еще не слышал, чтобы он
удалился. И сегодня вечером я нахожу странным,
что мог об этом размышлять в такой момент, о
моем сыне, о недостатках моего воспитания, об
отце Амбруазе, о церковном старосте Жоли с его
списком. Разве не было мне чем занять себя с
большей пользой после того, что я только что ус­
лышал? Все потому, что я еще не начал прини­
мать это дело всерьез. И я тем более удивляюсь
этому, что подобная беззаботность не в моем ха­
рактере. Или же я инстинктивно избегал о нем ду­
мать, чтобы выкроить себе еще несколько мгнове­
ний покоя? Даже если при чтении донесения Га-
бером дело это показалось мне недостойным ме­
ня, то, что шеф настаивал на том, чтобы это был
именно я, Моран, а также известие, что со мной

155
 Сэмюэль Беккет

пойдет мой сын, должны были бы предупредить

меня, что речь идет о деле из ряда вон выходя­
щем. И вместо того, чтобы подключить к нему без
промедления все ресурсы моего ума и опыта, я
размышлял о слабостях нашего рода и страннос­
тях тех, кто меня окружает. Но яд тем временем
уже действовал, тот яд, который мне только что
дали. Я беспрестанно ерзал в кресле, проводил ру­
ками по лицу, клал ногу на ногу, снова вытягивал
их и т.д. Мир уже менялся на цвет и вес, вскоре
придется признать, что я встревожен.
Я с досадой вспомнил о пиве, которое только
что поглотил. Допустят ли меня причаститься те­
ла Христова после кружки «Валленштейна»? А ес­
ли я ничего не скажу? Вы пришли натощак, сын
мой? Меня бы не стали спрашивать. Но Бог узнал
бы об этом, рано или поздно. Он, возможно, меня
простил бы. Но евхаристия, произведет ли она то
же воздействие, если принять ее после пива, будь
оно даже мартовское? Я всегда мог бы проверить.
Каковы на сей предмет предписания Церкви?
Что, если я на грани святотатства? Я решил посо­
сать несколько мятных пастилок по дороге к дому
священника.
Я встал и прошел в кухню. Спросил, вернулся
ли Жак. Я его не видела, ответила Марта. Она, ка­
залось, была не в духе. А тот? — сказал я. Какой
тот? — сказала она. Тот, что пришел от меня по­
просить у вас стакан пива, сказал я. Никто у меня
ничего не просил, сказала Марта. Кстати, сказал я
с невозмутимым видом, я сегодня обойдусь без
ленча. Она спросила, не болен ли я. Дело в том,

156
 Моллой

что по своей натуре я скорее любил поесть. И я

всегда хотел, чтобы воскресный ленч был в осо­
бенности обилен. В кухне приятно пахло. Сегодня
я съем его немного позже, вот и все, сказал я.
Марта в ярости смотрела на меня. Скажем, в че­
тыре часа, сказал я. Я знал, что копошится там, за
этим узким, убеленным сединами лбом. Вы сего­
дня останетесь дома, сказал я холодно, я сожалею.
Она набросилась на кастрюли, потеряв от возму­
щения дар речи. Постарайтесь, насколько воз­
можно, чтобы все было теплое, сказал я. И, зная,
что она способна меня отравить, добавил: завтра
вы будете свободны целый день, если это вас уст­
раивает.
Я вышел и прошел на дорогу. Габер, стало
быть, ушел, не выпив пива. Ему, однако, очень
хотелось. Хорошая марка, «Валленштейн». Я под­
стерегал Жака. Возвращаясь из церкви, он пока­
зался бы справа от меня, если бы шел с бойни —
слева. Мимо прошел сосед, вольнодумец. Да ну,
сказал он, не пошли сегодня поклоны бить? Он
знал мои привычки, мои воскресные привычки, я
хочу сказать. Все их знали, а шеф, вероятно, луч­
ше всех, несмотря на то, что был далеко. У вас та­
кой вид, точно вас тошнит, сказал сосед. Это ме­
ня от вас тошнит, сказал я, всякий раз, как вас за­
вижу. Я вошел в дом, за моей спиной добросове­
стно гнусная улыбка. Я представил, как он бежит
к своей сожительнице и говорит ей, ты знаешь
этого несчастного олуха, Морана, если б ты виде­
ла, как я его отделал! Он не знал, что сказать! Уб­
рался восвояси!

157
 Сэмюэль Беккет

Немного погодя вернулся Жак. Никаких сле­

дов проказ. Он сказал, что ходил в церковь один.
Я задал ему несколько подходящих к случаю во­
просов, относительно порядка обряда. Он отвечал
без запинки. Я велел ему вымыть руки и садиться
за стол. Вернулся на кухню. Только и делал, что
входил и выходил, туда-сюда. Можете подавать,
сказал я. Она уже выплакалась. Я заглянул в каст­
рюли. Тушеная баранина с картошкой по-ирланд­
ски. Питательное и экономное блюдо, только вот
неважно переваривается. Честь и слава стране,
чье имя оно сделало знаменитым. Я сяду за стол в
четыре, сказал я. Мне не было надобности добав­
лять, с боем часов. Я любил точность, все, кто на­
ходил приют под моим кровом, тоже должны бы­
ли ее любить. Я поднялся к себе в комнату. И там,
растянувшись на кровати, при задернутых што­
рах, сделал первую попытку подступиться к делу
Моллоя.
Я хотел обдумать сначала лишь ближайшие за­
боты, те приготовления, к которым оно меня при­
нуждало. В чем суть дела Моллоя, я избегал ду­
мать. Я чувствовал, как мною овладевает сильное
смятение.
Не поехать ли на мопеде? Я начал с этого во­
проса. У меня был методический склад ума, и я
никогда не выходил на задание без продолжитель­
ных размышлений о том, каким образом лучше от­
правиться в дорогу. Это первая проблема, которую
предстояло разрешить в начале каждого расследо­
вания, и я никогда не трогался с места, не разре­
шив ее заранее, к собственному своему удовлетво-

158
 Моллой

рению. Я ехал то на своем мопеде, то на поезде, то

на машине, случалось мне также и отправляться в
путь пешком или на велосипеде, ночью, потихонь­
ку. Потому что, когда человек окружен врагами,
как я, невозможно отправиться на мопеде, даже
ночью, не обратив на себя внимания, если только
не пользоваться им как простым велосипедом, в
чем нет никакого смысла. Но если в моих привыч­
ках было сперва решить тонкий вопрос транспор­
та, это никогда не проходило без того, чтобы если
не вникнуть в те факторы, от которых он зависел,
то по крайней мере принять их во внимание. Ибо
как определить, каким образом отправляться, если
человек предварительно не узнает, куда идет или
по меньшей мере, с какой целью от туда идет? Но
в данном случае я взялся за проблему транспорта
безо всякой подготовки, лишь рассеянно ознако­
мившись с донесением Габера. Я смогу извлечь
мельчайшие подробности из этого донесения, ког­
да захочу. Но я еще не дал себе этого труда, я укло­
нялся от него, говоря себе: это банальное дело.
Желание решить в этих условиях вопрос транспор­
та было безумием. Тем не менее именно этим я и
занимался. Я уже потерял голову.
Я очень любил отправляться на мопеде, я пи­
тал слабость к этому средству передвижения. И,
не видя причин, которые этому препятствовали, я
решил отправиться на мопеде. Так на пороге дела
Моллоя был начертан роковой принцип удоволь­
ствия.
Солнечные лучи просачивались в щелку между
шторами, высвечивая пляску пылинок. Я заклю-

159
 Сэмюэль Беккет

чил из этого, что погода по-прежнему хорошая, и

обрадовался. Когда отправляешься на мопеде, хо­
рошая погода предпочтительна. Я ошибался, по­
года уже переменилась, небо затягивалось, вскоре
должен был пойти дождь. Но пока еще светило
солнце. На этом я и основывался, с непостижи­
мой легкостью, не располагая другими данными,
необходимыми для правильной оценки.
Затем я взялся, по своему обыкновению, за
капитальный вопрос относительно вещей, кото­
рые необходимо взять с собой. Я принял бы со­
вершенно пустое решение и по этому вопросу, не
ворвись ко мне мой сын, желавший знать, можно
ли ему выйти. Я обуздал себя. Он вытер рот тыль­
ной стороной ладони. Я этого терпеть не мог. Но
есть жесты куда более скверные, об этом мне из­
вестно.
Выйти? — сказал я, и куда пойти? Выйти! Ка­
кая мерзкая неопределенность. Я начал чувство­
вать, что очень проголодался. В Вязы, ответил он.
Так называется наш маленький городской сад. А
между тем меня уверяли, что там не увидишь ни
одного вяза. Зачем? — сказал я. Повторить бота­
нику, ответил он. Бывали моменты, когда я подо­
зревал, что мой сын скрытничает. Это был один
из них. Я бы предпочел, быть может, чтобы он
сказал мне: подышать свежим воздухом или: по­
смотреть на девчонок. Беда в том, что он знал о
ботанике куда больше меня. Иначе я мог бы за­
дать ему по возвращении несколько каверзных
вопросов. Что до меня, я любил растительность,
просто любил. Я даже видел в ней иногда лишнее

160
 Моллой

доказательство существования Бога. Иди, сказал

я, но возвращайся к половине пятого, мне нужно
с тобой поговорить. Хорошо, папа, сказал он. Хо­
рошо папа! Ах ты!
Я немного поспал. Короче. Когда я проходил
мимо церкви, что-то заставило меня остановить­
ся. Я разглядывал портал, очень красивый, в сти­
ле иезуитских храмов. Я находил его омерзитель­
ным. Я ускорил шаг, поспешая к дому священни­
ка. Господин аббат спит, сказала служанка. Я по­
дожду, сказал я. Что-нибудь срочное? — сказала
она. И да, и нет, сказал я. Она провела меня в гос­
тиную, ужасающе пустую. Вошел отец Амбруаз,
протирая глаза. Я вас побеспокоил, святой отец,
сказал я. Он прищелкнул языком о нёбо, в знак
протеста. Я не стану обрисовывать наших поз, ха­
рактерных — его для него, моей для меня. Он
предложил мне сигару, которую я охотно принял
и положил в карман, между авторучкой и автома­
тическим карандашом. Он гордился своими мане­
рами, своим знанием обхождения, отец Амбруаз,
который не курил никогда в жизни. И все говори­
ли, что он очень щедр. Я спросил, не видел ли он
в полдень на мессе моего сына. Конечно, сказал
он, мы даже поговорили. Должно быть, у меня
был удивленный вид. Да, сказал он, не видя вас на
вашем месте, в первом ряду, среди священников,
служащих обедню, я испугался, уж не заболели ли
вы. Я велел поэтому позвать милого ребенка, ко­
торый меня успокоил. У меня был гость, совер­
шенно некстати, сказал я, я не смог от него вовре­
мя отделаться. Это мне и объяснил ваш сын, ска-

161
 Сэмюэль Беккет

зал он. И добавил: но сядем, в ногах правды нет.

Он рассмеялся и сел, подобрав свою тяжелую су­
тану. Могу я предложить вам аперитива? — сказал
он. Я был в смущении. Неужели Жак проболтался
насчет пива? С него станется. Я пришел просить
вас об одолжении, сказал я. Пожалуйста, сказал
он. Мы посмотрели друг на друга. Вот, сказал я,
для меня воскресенье без святого причастия все
равно что... Он поднял руку. Никаких сравнений,
тем более богохульных, сказал он. Быть может,
ему представился поцелуй без усов или ростбиф
без гарнира. Я не люблю, когда меня прерывают.
Я нахмурился. Вы пришли, сказал он, этим все
сказано, говорите без обиняков, вы хотите прича­
ститься. Я опустил голову. Это довольно-таки не­
обычно, сказал он. Интересно, а он пообедал? —
спрашивал я себя. Я знал, что он охотно и про­
должительно постится, ради умерщвления плоти,
очевидно, а потом еще потому, что так ему посо­
ветовал его врач. Выходит, одним ударом двух
зайцев. Не говорите никому, сказал он, пусть это
останется между нами и... Он остановился, под­
няв палец и глаза к потолку. Батюшки, сказал он,
что это за пятно? Я в свою очередь посмотрел на
потолок. Это пятно от сырости, сказал я. Та-та-та,
сказал он, какая досада. Слово та-та-та показа­
лось мне беспрецедентно безумным. Бывают слу­
чаи, сказал он, когда человеку соблазнительно
впасть в уныние. Он встал. Пойду за своим снаря­
жением, сказал он. Он называл это своим снаря­
жением. Оставшись один, я молил совета у Госпо­
да, сжав руки так, что суставы чуть не трещали.

162
 Моллой

Безуспешно. Пусть хоть так на худой конец. Что

до отца Амбруаза, то, судя по тому, с какой готов­
ностью он отправился за своим снаряжением, мне
показалось, что он, определенно, ничего не подо­
зревал. Или его занимало, до чего я дойду? Или
ему доставляло удовольствие склонять меня к гре­
ху? Взвесив ситуацию, я пришел к следующему
умозаключению. Если он знает, что я пил пиво, и
тем не менее даст мне причаститься, он согрешит
в той же мере, что и я, если в этом есть грех. Я,
следовательно, ничем особенно не рискую. Он
вернулся с чем-то наподобие портативной даро­
хранительницы в виде сундука, открыл ее и разде­
лался со мной в два счета, не поколебавшись ни
на миг. Я встал и тепло поблагодарил его. Пф,
сказал он, ерунда. Теперь мы можем поболтать.
Мне было больше нечего ему сказать. Я мечтал
только об одном — как можно скорее вернуться
домой и как следует навернуть тушеной баранины.
Утолив душу, я чувствовал зверский голод. Но так
как по графику у меня еще оставалось время, я
смирился и отвел ему восемь минут. Они показа­
лись мне долгими. Он сообщил мне, что миссис
Клемент, жена фармацевта и сама первоклассный
фармацевт, свалилась в своей лаборатории с лест­
ницы и сломала шейку... Шейку? — воскликнул я.
Бедра, сказал он, вы не даете мне договорить. Это
должно было случиться, добавил он. А я, чтобы не
отставать, сообщил ему, что мне немало забот
причиняют мои куры, в особенности серая, кото­
рая не желает ни нестись, ни высиживать цыплят
и вот уже больше месяца только и сидит с утра до

163
 Сэмюэль Беккет

вечера, задом в пыли. Как Иов, ха-ха, сказал он. Я

тоже изобразил ха-ха. Как полезно время от вре­
мени посмеяться, сказал он. Не правда ли? — ска­
зал я. Это свойственно людям, сказал он. Я заме­
тил это, сказал я. Последовало недолгое молчание.
Чем вы ее питаете? — сказал он. Главным образом
кукурузой, сказал я. Вареной или сырой? — сказал
он. И той, и другой, сказал я. Я добавил, что те­
перь она почти ничего никогда не ест. Животные
никогда не смеются, сказал он. Никто, кроме нас,
не находит в этом ничего смешного, сказал я.
Как? — сказал он. Никто, кроме нас, не находит в
этом ничего смешного, сказал я с нажимом. Он
задумался. Христос тоже никогда не смеялся, до­
бавил он, насколько известно. Он посмотрел на
меня. А что вы хотите, сказал я. Разумеется, сказал
он. Мы грустно улыбнулись друг другу. Не типун
ли у нее? — сказал он. Я ответил, что нет, опреде­
ленно нет, все что угодно, только не типун. Он за­
думался. Вы не пробовали соду? — сказал он. Про­
стите? — сказал я. Питьевую соду, сказал он, вы
не пробовали? Ей-богу, нет, сказал я. Попробуй­
те! — воскликнул он, покраснев от удовольствия,
заставьте ее принимать по нескольку десертных
ложек в день, в течение нескольких месяцев, уви­
дите, как она поправится. Это порошок? — сказал
я. А то как же, сказал он. Благодарю вас, сказал я,
сегодня же попробую. Такая прекрасная курочка,
сказал он, такая хорошая несушка. То есть завтра,
сказал я. Я забыл, что аптека закрыта. За исключе­
нием, разумеется, несчастных случаев. А теперь
немножко аперитива, сказал он. Я поблагодарил.

164
 Моллой

Беседа с отцом Амбруазом оставила у меня му­

чительное впечатление. Он был все тот же милей­
ший человек и, однако ж, нет. Мне казалось, я
уловил в его лице отсутствие, как бы это сказать,
величия. Облатка, надо сказать, не пошла. И, воз­
вращаясь домой, я чувствовал себя, точно чело­
век, который, приняв болеутоляющее, приходит
сперва в удивление, потом в негодование, заме­
тив, что по-прежнему страдает от боли. И я был
готов чуть ли не заподозрить, что отец Амбруаз,
осведомленный о моей утрешней невоздержанно­
сти, дал мне неосвященного хлеба. Или же мыс­
ленно сделал оговорку, произнеся слова заклина­
ния. Я вернулся домой в скверном расположении
духа под проливным дождем.
Тушеная баранина меня разочаровала. Где
лук? — крикнул я. Уварился, ответила Марта. Я
бросился на кухню в поисках лука, который, я по­
дозревал, она вытащила, зная, как я его люблю. Я
обыскал все, вплоть до мусорного ведра. Ничего.
Она наблюдала за мной с усмешкой.
Я опять поднялся к себе в комнату, отдернул
шторы, увидел грозовое небо и лег. Я не понимал,
что со мной происходит. Не понимать было для
меня мучением, в ту пору. Я попытался взять себя
в руки. Ничего не получилось. Само собой. Моя
жизнь истекала, а я не знал, где утечка. Тем не ме­
нее мне удалось вздремнуть, что нелегко, когда не
определено, в чем твое несчастье. И я радовался, в
этом сумеречном сне, тому, что я хоть в этом пре­
успел, когда вошел мой сын, без стука. Так вот,
если есть что-то, что я ненавижу, так это когда в

165
 Сэмюэль Беккет

мою комнату входят без стука. Я как раз мог бы

оказаться в соответствующей позе и мастурбиро­
вать перед своим псише. Зрелище, мало, в сущно­
сти, поучительное для мальчика, когда его отец, с
отверстой ширинкой и выпученными глазами,
наяривает, чтобы вырвать мрачное и гадливое
удовольствие. Я со всей строгостью призвал его к
соблюдению приличий. Он возразил, что посту­
чал два раза. Стучи ты хоть сто раз, ответил я, ты
не имел права войти, пока тебя не пригласили.
Но, сказал он. Что но? — сказал я. Ты назначил
мне прийти к половине пятого, сказал он. Есть в
жизни нечто, сказал я, поважнее, чем пунктуаль­
ность, это чувство приличия. Повтори. На этих
исполненных презрения губах моя фраза застави­
ла меня устыдиться. Он промок до нитки. Что ты
осматривал? Лилейные, папа, ответил он. Лилей­
ные, папа! У него была такая манера произносить
папа, когда он хотел меня оскорбить, у моего сы­
на, совершенно особенная. Теперь слушай меня
внимательно. Его лицо приняло выражение удру­
ченного внимания. Сегодня вечером мы отправ­
ляемся, сказал я, в общем, в путешествие. Наде­
нешь свой школьный костюм, зеленый... Но он
синий, папа, сказал он. Синий или зеленый, ты
наденешь его, сказал я, с нажимом. И продолжал:
положишь в свой рюкзачок, который я подарил
тебе на день рождения, предметы своего туалета, а
именно: одну рубашку, семь пар кальсон и пару
носков. Понял? Какую рубашку, папа? — сказал
он. Не важно какую, закричал я, рубашку! Какую
обувь мне надеть? — сказал он. У тебя две пары

166
 Моллой

обуви, сказал я, воскресная и повседневная, и ты

меня спрашиваешь, какую тебе надеть. Я припод­
нялся и сел. Насмешки будешь надо мной стро­
ить? — сказал я.
Я дал сыну точные инструкции. Но верные ли
они? Устоят ли они под натиском размышления?
Не буду ли я вынужден, совсем немного погодя,
отменить их? Я, никогда не менявший своего
мнения при моем сыне.
Куда мы идем, папа? — сказал он. Сколько раз
я говорил ему не задавать мне вопросов. И вот,
пожалуйста, куда мы идем, в самом деле. Делай,
что я тебе сказал, сказал я. Мне завтра на прием к
мистеру Паю, сказал он. Ты пойдешь к нему в
другой день, сказал я. Но у меня болит, сказал он.
Есть другие зубные врачи, сказал я, мистер Пай —
не единственный зубной врач в Северном полу­
шарии. Мы не в пустыню идем, добавил я опро­
метчиво. Но он очень хороший зубной врач, ска­
зал он. Все зубные врачи один другого стоят, ска­
зал я. Я мог бы сказать ему, чтобы он отвязался от
меня со своим зубным врачом, но нет, я мягко
увещевал его, я говорил с ним, как с равным. Я
мог бы в равной мере заставить его признать, что
он обманывает, говоря, что у него болит. Раньше
у него болело, клык, по-моему, но теперь больше
уже не болит. Мне это сам Пай сказал. Я залечил
зуб, сказал он мне, ваш сын больше не должен
чувствовать боли. Я хорошо помнил этот разго­
вор. У него, естественно, очень плохие зубы, ска­
зал Пай. Естественно? — сказал я. Как это, есте­
ственно? На что вы намекаете? У него от рожде-

167
 Сэмюэль Беккет

ния плохие зубы, сказал Пай, и у него всегда бу­

дут плохие зубы. Я, естественно, сделаю все, что
можно. Что означало: я от рождения склонен де­
лать все, что можно, я обязательно буду всегда де­
лать все, что можно. От рождения плохие зубы!
Что до меня, у меня сохранились только резцы,
которыми кусают.
Дождь все еще идет? — сказал я. Мой сын до­
стал из кармана маленькое зеркальце и рассмат­
ривал в него свой открытый рот, приподняв паль­
цем верхнюю губу. О-ах, сказал он, не прерывая
осмотра. Хватит ковыряться пальцами во рту! —
закричал я. Иди к окну и скажи мне, идет ли еще
дождь? Он пошел к окну и сказал мне, что дождь
все еще идет. Все небо обложено? — сказал я. Да,
сказал он. Ни малейшего просвета? Нет, сказал
он. Задерни шторы, сказал я. Сладостные мгнове­
ния, пока глаза не привыкнут к темноте. Ты все
еще там? — сказал я. Он все еще был там. Я спро­
сил его, чего он дожидается и почему не делает
того, что я ему сказал. На месте моего сына я бы
уже давным-давно удалился. Далеко ему до меня.
Он совсем не из того теста. Я не мог избежать это­
го вывода. Слабое, в сущности, утешение — чув­
ство превосходства над собственным сыном, и не­
достаточное, чтобы заглушить угрызения совести
по поводу того, что я произвел на свет. Можно
мне взять с собой мою коллекцию марок? — ска­
зал он. У моего сына было два альбома, большой
и составлял, собственно, его коллекцию, а в ма­
леньком были дубликаты. Я дозволил ему взять с
собой последний. Когда я могу доставить удо-

168
 Моллой

вольствие, не нарушая своих принципов, я охотно

это делаю. Он ушел.
Я встал и подошел к окну. Мне не сиделось на
месте. Я просунул голову между штор. Мелкий
дождь, насупленное небо. Он не обманул меня.
Прояснится, по-видимому, в восемь — половине
девятого. Прекрасный закат, сумерки, ночь. К по­
луночи поднимется ущербная луна. Я позвонил
Марте и снова лег. Мы обедаем дома, сказал я. Она
посмотрела на меня с удивлением. Разве мы не
всегда обедали дома? Я еще не сказал ей, что мы
уходим. Я не скажу ей до последнего момента, как
говорится, поставив ногу в стремя. Я не вполне до­
верял ей. В последний момент я, по обыкновению,
вызову ее и скажу, Марта, мы уходим, на день, на
два, на три, на неделю, на две, кто знает, прощай­
те. Не нужно, чтобы у нее была полная ясность.
Тогда зачем было ее беспокоить? Она и так подала
бы нам обед, как делала это каждый день. Я совер­
шил ошибку, поставив себя на ее место. И для че­
го было прерывать ее послеполуденный отдых?
Это было более понятно. Но сказать ей, что мы бу­
дем обедать дома, какой промах. Потому что она и
так это знала, считала, что знает, действительно
знала. А вследствие этого никчемного упоминания
она учует нечто непривычное и примется следить
за нами, чтобы разузнать, в чем дело. Первая
ошибка. Вторая, по времени первая, — я упустил
наказать своему сыну, чтобы он никому не говорил
о том, что я ему сказал. Это ничего бы не дало, ра­
зумеется. Не важно, я должен был бы потребовать
этого, из уважения к себе. Я делал одни только глу-

169
 Сэмюэль Беккет

пости, это я-то, обычно такой проницательный. Я

попытался поправить дело, сказав: чуть позже
обычного, не раньше девяти. Она удалилась, ее
простецкий ум уже кипел. Меня нет дома, ни для
кого, сказал я. Я знал, что она собирается делать,
она собиралась набросить на плечи мешок и про­
браться в самый конец сада. Там она позовет Хан­
ну, старую кухарку сестер Эльснер, и они будут там
изрядное время шушукаться через ограду. Ханна
никогда никуда не ходила, она не любила куда-то
ходить. Сестры Эльснер были довольно хорошими
соседями. Они немножко перебарщивали с музы­
кой, вот все, что я мог поставить им в вину. Если
есть что-то, что действует на мою нервную систе­
му, так это музыка. То, что я утверждаю, отрицаю,
ставлю под сомнение в настоящем времени, я все
еще могу делать и ныне. Но больше всего я буду
пользоваться различными формами прошедшего
времени. Потому что чаще всего я не уверен, мо­
жет, это уже больше не так, я еще не знаю, вообще
не знаю, может, никогда не узнаю. Я немножко
поразмышлял о сестрах Эльснер. Нужно было все
устроить, а я размышляю о сестрах Эльснер. У них
был шотландский терьер, по кличке Зулус. Люди
называли его Зулус. Когда я бывал в хорошем рас­
положении духа, я иногда звал его, Зулус! Зулус­
ка! — и он подходил поприветствовать меня через
ограду. Но это только когда я бывал весел. Я не
люблю животных. Любопытно, я не люблю людей
и не люблю животных. Что до Бога, он начинает
вызывать у меня отвращение. Опустившись на
корточки, я чесал псу за ушами, через решетку, го-

170
 Моллой

воря ему нежности. Он не догадывался, что он вы­

зывает у меня отвращение. Встав на задние лапы,
он прижимался грудью к прутьям решетки. Тогда
мне был виден его черный маленький пенис с то­
щей косицей влажных волосков на конце. Ему бы­
ло трудно устоять, у него подрагивал зад, он пере­
бирал своими маленькими лапками, ища опоры. Я
тоже еле удерживался, сидя на пятках. Свободной
рукой я держался за решетку. Может, я тоже вызы­
вал у него отвращение. Мне было трудно отделать­
ся от этих пустых мыслей.
Я спрашивал себя, в порыве мятежности, что
заставляло меня взяться за эту работу. Но я уже за
нее взялся, я уже дал слово. Слишком поздно.
Честь. Я запросто позолотил свое бессилие.
Но нельзя ли отложить наше отправление до
завтра? Или пойти одному? Напрасные терзания.
Но мы отправимся лишь в самый последний мо­
мент, незадолго до полуночи. Это решение непре­
ложное. К тому же оправданное фазой луны.
Я поступил так, как когда я не могу заснуть. Я
отправился на прогулку по просторам моей души,
медленно отмечая каждую деталь лабиринта, по
тропинкам, знакомым мне не хуже, чем тропинки
моего сада, и, однако ж, всегда таким новым, пу­
стынным, насколько только можно желать, или
же оживляемым странными встречами. И я слы­
шал вдалеке цимбалы, у меня еще есть время, у
меня еще есть время. Но я остановился, свиде­
тельство того, что его не было, все исчезло, и я
снова принялся думать о деле Моллоя. Непости­
жим дух, то море, то маяк.

171
 Сэмюэль Беккет

Мы, агенты, никогда ничего не получали в

письменном виде. Габер не был агентом в том
смысле, в каком я. Габер был связным. У него,
следовательно, было право иметь записную книж­
ку. Чтобы быть связным, были необходимы ис­
ключительные качества, хорошие связные встре­
чались еще реже, чем хорошие агенты. Я был от­
личным агентом, но связной из меня вышел бы
жалкий. Я часто об этом сожалел. Габер был защи­
щен, у него было много прикрытий. Он пользо­
вался шифром, недоступным никому, кроме него.
Каждый связной, до того как его назначат на эту
должность, должен был представить в директорат
свой шифр. Габер совершенно не разбирался в тех
сообщениях, которые он передавал. Размышляя о
них, он извлекал из них поразительно неверные
заключения. Да, мало того, что он ничего не по­
нимал, он еще и считал, будто все понимает. И это
не все. У него была настолько плохая память, что
сообщения не существовали у него в голове, но
исключительно в его записной книжке. Стоило
ему только закрыть книжку, и минуту спустя он
обретал полную невинность относительно ее со­
держания. И когда я говорю, что он размышлял о
своих сообщениях и извлекал из них заключения,
он делал это не так, как размышляли бы о них мы,
вы и я, закрыв книгу и, вероятно, глаза, но по ме­
ре того, как он их зачитывал. И когда он поднимал
голову и пускался в комментарии, он делал это, не
теряя ни минуты, потому что, если бы он потерял
минуту, он позабыл бы все, и текст, и толкование.
Я часто задавался вопросом, не заставляли ли

172
 Моллой

связных подвергаться хирургическому вмешатель­

ству, чтобы они до такой степени утратили память.
Но не думаю. Потому что во всем, что не касалось
сообщений, память они имели довольно хорошую.
И я слышал, как Габер рассказывал о своем детст­
ве и своей семье, в чрезвычайно убедительных вы­
ражениях. Быть единственным, кто способен про­
честь, быть, не ведая того, отлученным от смысла
своих заданий и неспособным удержать их дольше
нескольких секунд, вот в чем заключались те спо­
собности, что редко соединялись в одном челове­
ке. Тем не менее именно это и требовалось от на­
ших связных. И доказательством того, что их ста­
вили выше агентов, чьи способности отличались
скорее надежностью, чем блеском, было то, что
они получали зарплату в восемь фунтов в неделю,
тогда как мы — всего шесть с половиной, не счи­
тая премиальных и дорожных расходов. И когда я
говорю об агентах и связных во множественном
числе, это ничего не гарантирует. Потому что я
никогда не видел ни одного связного, кроме Габе-
ра, ни одного агента, кроме меня. Но я предпола­
гал, что мы были не единственными, и Габер дол­
жен был предполагать то же самое. Потому что
считать себя единственным, каждый соответствен­
но в своем роде, по-моему, мы бы не смогли этого
вынести. И нам должно было казаться естествен­
ным, мне — что каждому агенту был назначен
свой связной, а Габеру — что каждому связному
был назначен свой агент. Оттого я и мог сказать
Габеру, пусть поручит эту работу кому-то другому,
я не хочу этого делать, а Габер мог мне ответить,

173
 Сэмюэль Беккет

он хочет, чтобы это были именно вы. И эти по­

следние слова, если не предполагать, что Габер со­
чинил их, специально, чтобы досадить мне, шеф,
быть может, произнес с единственной целью —
поддержать нашу иллюзию, если таковая сущест­
вовала. Все это довольно неясно.
Если мы считали себя членами громадной се­
ти, то, вероятно, это отвечало очень человеческо­
му чувству, согласно которому разделенное несча­
стье легче. Но по крайней мере для меня, умевше­
го прислушиваться к фальцету разума, было оче­
видно, что только мы одни, быть может, и выпол­
няли то, что мы выполняли. Да, в моменты про­
светления я считал это возможным. И, чтобы уж
ничего от вас не утаивать, эти просветления до­
стигали порой такой силы, что я доходил до того,
что сомневался в существовании самого Габера. И
если бы я не поспешил погрузиться вновь в свою
темноту, я бы, может, дошел и до отрицания ше­
фа, до того, что считал бы себя одного единствен­
но виноватым в моем несчастном существовании.
Потому что я знал, что несчастен, со своими шес­
тью с половиной фунтами в неделю плюс преми­
альные и дорожные расходы. А покончив с Габе-
ром и шефом (это некто по имени Юди), мог ли я
отказать себе в удовольствии... вы понимаете. Но
я был не создан для ярого, сверхразрушительного
света, мне дали лишь маленькую лампу и большое
терпение, чтобы направлять ее на полые тени. Я
был твердым телом среди других твердых тел.
Я спустился в кухню. Я не ожидал увидеть там
Марту, но я ее там увидел. Она сидела в своем

174
 Моллой

кресле-качалке, в углу, рядом с камином, и с хму­

рым видом качалась. Это кресло-качалка, если ве­
рить ее словам, было единственной вещью, кото­
рой она дорожила и с которой не рассталась бы
даже в обмен на империю. Деталь, заслуживаю­
щая внимания, она поместила его не в своей ком­
нате, а на кухне, в углу, рядом с камином. Поздно
ложась и рано вставая, она именно в кухне могла
воспользоваться им наилучшим образом. Многие
хозяева, и я в том числе, косо смотрят на присут­
ствие мебели для отдыха и досуга на рабочем мес­
те. Прислуга желает отдохнуть? Пусть отправляет­
ся к себе в комнату. В кухне все должно быть из
дерева, белое и неподвижное. Я должен сказать,
что Марта потребовала, еще до того, как поступи­
ла ко мне в услужение, чтобы я позволил ей дер­
жать ее кресло-качалку на кухне. Я отказался, с
возмущением. Потом, увидев, что она непреклон­
на, сдался. У меня слишком доброе сердце.
По субботам мне доставляли недельный запас
пива, а именно: полдюжины литровых бутылок. Я
никогда к нему не прикасался до следующего дня,
потому что пиво должно отстояться после малей­
шего перемещения. Из этих шести бутылок мы
вдвоем, Габер и я, опустошили одну. Должно бы­
ло, следовательно, остаться пять плюс остатки в
бутылке от прошлой недели. Я вошел в кабинет.
Там находилось пять бутылок, закупоренных и за­
печатанных, и одна бутылка открытая, на три чет­
верти пустая. Марта наблюдала за мной. Я про­
шел через кухню, не проронив ни слова, и опять
поднялся наверх. Я только и делал, что приходил

175
 Сэмюэль Беккет

и уходил. Я вошел в комнату моего сына. Сидя за

своим маленьким письменным столом, он с вос­
хищением рассматривал свои марки, перед ним
лежало два открытых альбома, большой и малень­
кий. При моем приближении он быстро их за­
хлопнул. Я сразу сообразил, что он проделывает.
Но сначала я сказал: ты приготовил свои вещи?
Он поднялся, взял свой мешок и дал его мне. Я
заглянул внутрь. Запустив в него руку, я ощупал
его содержимое, уставившись в пространство. Там
было все. Я вернул ему мешок. Чем ты занима­
ешься? — сказал я. Да так, рассматриваю марки,
ответил он. Ты это называешь рассматривать мар­
ки? — сказал я. Конечно, сказал он с невообрази­
мой наглостью. Замолчи, лгунишка! — закричал я.
Знаете, чем он занимался? Просто-напросто пе­
реставлял редкие и ценные марки, которые он по­
стоянно разглядывал с восхищением и с которы­
ми не мог и помыслить расстаться хоть на не­
сколько дней, из своей прекрасной коллекции, в
собственном смысле, в альбом дубликатов. Пока­
жи мне твою новую марку, тиморскую, желтую, за
пять реалов, сказал я. Он замялся. Покажи мне
ее! — закричал я. Я сам ее подарил ему, она обо­
шлась мне во флорин. Удача, в то время. Я ее по­
ставил сюда, сказал он с жалким видом, поднимая
альбом дубликатов. Это все, что я хотел знать,
скорее услышать, как он это скажет, потому что я
уже знал. Хорошо, сказал я. Я направился к две­
ри. Ты оставишь дома оба альбома, сказал я, и ма­
ленький, и большой. Ни слова упрека, простое
пророческое будущее время, по образцу тех, каки-

176
 Моллой

ми пользовался Юди. Ваш сын пойдет с вами. Я

вышел. Но пока я легкими шагами, чуть не рас­
пластываясь в самодовольной ухмылке, по обык­
новению радуясь мягкости ковра, двигался по ко­
ридору в направлении своей комнаты, мне при­
шла мысль, вынудившая меня вернуться в комна­
ту сына. Он сидел на том же месте, но слегка из­
менив позу, руки на столе, голова на руках. Его
вид пронзил мое сердце, но я в полной мере ис­
полнил свой долг. Он не шевелился. Для большей
верности, сказал я, мы положим эти альбомы в
сейф, до возвращения. Он по-прежнему не шеве­
лился. Ты меня слышишь? Он вскочил так, что
опрокинул свой стул, и в ярости произнес такие
слова: делай с ними что хочешь! Я больше не же­
лаю их видеть! Нужно дать поостыть гневу, такое
у меня мнение, нужно действовать не сгоряча. Я
взял альбомы и удалился, не говоря ни слова. Он
не оказывал мне достаточно уважения, но момент
был неподходящий для того, чтобы заставить его
признать это. Недвижно застыв в коридоре, я ус­
лышал шум падения и толчков. Другой, не так хо­
рошо владеющий собой, как я собой, вмешался
бы. Но у меня положительно не вызывало неудо­
вольствия, что мой сын дает выход своему горю.
Это очищает. Немого отчаяния надо больше опа­
саться, по моим соображениям.
С альбомами под мышкой я вернулся к себе в
комнату. Я избавил сына от тяжкого искушения,
от искушения положить в карман несколько ма­
рок, которые он особенно любил, чтобы иметь
возможность созерцать их во время пути. Не то

177
 Сэмюэль Беккет

чтобы факт того, что у него было бы с собой не­

сколько марок, был сам по себе предосудителен.
Но это было бы проявлением непослушания. Что­
бы их разглядывать, он был бы вынужден пря­
таться от отца. А когда он их потерял бы, что бы­
ло неизбежно, ему пришлось бы прибегнуть к об­
ману, чтобы объяснить мне их исчезновение. Нет,
если ему было действительно невозможно рас­
статься со своими возлюбленными виньетками,
стоило бы взять весь альбом. Потому что потерять
альбом не так легко, как марку. Я мог лучше су­
дить о том, что ему можно и чего нельзя. Потому
что я знал то, чего он еще не знал, в том числе то,
что это испытание пойдет ему на пользу. Sollst
entbehren*, вот урок, который я хотел ему препо­
дать, пока он был в юном и нежном возрасте. Ма­
гические слова, лет до пятнадцати я даже не пред­
ставлял, что их можно соединить. И пусть бы да­
же это намерение сделало меня ненавистным в
его глазах и даже внушило ему ненависть, помимо
моей особы, к самой идее отца, я тем не менее не­
отступно осуществлял бы его, изо всех моих сил.
Мысль о том, что между моей и своей смертью он,
перестав на миг оскорблять мою память, мог бы
спросить себя, в момент просветления, не был ли
я прав, с меня этого было достаточно, это возна­
градило бы меня за все те труды, что я брал и еще
буду брать на себя. Он ответит отрицательно, в
первый раз, и снова примется за свои поношения.
Но это заронит семя сомнения. Он еще к этому

* Ты должен лишиться (нем.).

178
 Моллой

вернется. Так я рассуждал. До обеда оставалось

еще несколько часов. Я решил воспользоваться
ими всерьез. Потому что после обеда я имею
обыкновение вздремнуть. Я снял пиджак и ботин­
ки, расстегнул брюки и лег под одеяло. Именно
вот так, лежа, хорошенько согревшись, в темноте,
я лучше проницаю ложные покровы внешних
пертурбаций, там нахожу вверенное мне лицо,
лучше чувствую, каким курсом следовать, нахожу
успокоение в бессмысленном страдании другого.
Вдали от мира, от его шума, его треволнений, его
укусов и мрачного света, я сужу о нем и о тех, кто,
подобно мне, неотвратимо погружен в него, и о
том, кто нуждается во мне, чтобы освободиться от
него, во мне, который сам не может освободиться.
Все темно, но это та простая темнота, что уста­
навливается по совершении великого распада.
Массы сдвигаются со своего места, голые, как за­
коны. Никто не задается вопросом, из чего сотво­
рены они. Человек тоже там, где-то, огромная
глыба, сложенная из всех природных миров, про­
стой и однозначный среди других и столь же
предсказуемый, как камень. И вот где-то там, в
этой глыбе, заключен мой подопечный, считаю­
щий себя самостоятельным существом. Не важно
кто, любой сойдет. Но мне платят, чтобы я его на­
шел. Я прибываю, он удаляется, всю свою жизнь
он только и ждет, чтобы ему отдали предпочте­
ние, чтобы считать себя проклятым, везучим, счи­
тать себя самым обычным из всех. Такое воздей­
ствие производит на меня порой тишина, тепло,
полумрак, запах моей постели. Я встаю, выхожу, и

179
 Сэмюэль Беккет

все меняется. Кровь отливает от головы, со всех

сторон на меня обрушиваются звуки вещей, ус­
кользающих друг от друга, соединяющихся, раз­
летающихся в клочья, мои глаза тщетно ищут сре­
ди них подобия, каждая клетка моей кожи выкли­
кает свой наказ. Меня опрокидывает, как лодку,
пенный поток явлений. Во власти таких ощуще­
ний, которые, к счастью, я знаю, иллюзорны,
должен я жить и работать. Это благодаря им я на­
хожу смысл. Как человек, пробужденный внезап­
ной болью. Он замирает в напряжении, сдержива­
ет дыхание, ждет, говорит себе, это дурной сон
или, это пошаливают нервы, вновь начинает ды­
шать, вновь засыпает, все еще охваченный дро­
жью. И однако ж это вовсе не так неприятно,
вновь погрузиться, перед тем как примешься за
работу, в этот массивный и медленный мир, где
все движется с удручающей неповоротливостью
волов, терпеливо, незапамятными путями, где,
понятно, никакой розыск невозможен. Но в дан­
ном случае, повторяю, в данном, у меня были для
того другие, надеюсь, более серьезные причины,
относящиеся не столько к приятности, сколько к
полезности. Потому что, лишь перенеся ее в эту,
как бы сказать, атмосферу бесконечной конечно­
сти, отчего бы и нет, я мог дерзнуть поразмыслить
о работе, которую мне предстояло исполнить. По­
тому что там, где не могло быть Моллоя, а также,
между прочим, и Морана, только там мог Моран
склониться над Моллоем. И если из этого освиде­
тельствования не воспоследовало бы ничего осо­
бенно плодотворного или полезного для исполне-

180
 Моллой

ния приказаний, я тем не менее установил бы

своего рода отношения, и отношения вовсе не
обязательно неверные. Потому что неверные ус­
ловия не влекут за собой фатально неверного
уравнения, насколько я знаю. И не только это, я
должен был, с самого начала, наделить моего по­
допечного наружностью легендарного существа,
что не могло впоследствии не пойти мне на поль­
зу, у меня было предчувствие. Снимая, следова­
тельно, пиджак и ботинки, расстегивая брюки и
со спокойной совестью скользнув под одеяло, я
прекрасно понимал, что делаю.
Моллой, или Моллоуз, не был незнаком мне.
Если бы у меня были коллеги, я мог бы заподо­
зрить, что говорил о нем с ними как о человеке,
которым нам предстоит заняться рано или позд­
но. Но у меня не было коллег, и я понятия не
имел, при каких обстоятельствах я узнал о его су­
ществовании. Может, я его выдумал, я хочу ска­
зать, обнаружил у себя в голове в готовом виде.
Человек, определенно, встречает подчас незна­
комцев, которые не вполне незнакомцы, посколь­
ку исполняли роль в определенных мысленных
сериалах. Такого со мной никогда не случалось, я
полагал, что не создан для подобных пережива­
ний, и даже простейшее дежа вю, как мне каза­
лось, лежало бесконечно далеко за пределами мо­
их возможностей. Но тогда, очень похоже, это как
раз со мной и произошло. Потому что кто мог го­
ворить со мной о Моллое, если не я сам, и кому я
мог о нем говорить, если не себе? Я бился над
этим напрасно. Потому что в своих редких разго-

181
 Сэмюэль Беккет

ворах с людьми я избегал подобных тем. Если бы

кто-то другой заговорил со мной о Моллое, я по­
просил бы его замолчать, сам же ни за что на све­
те не открыл бы тайну его существования ни од­
ной живой душе. Будь у меня коллеги, все, оче­
видно, обстояло бы иначе. Среди коллег человек
говорит вещи, о которых молчит в любом другом
обществе. Но у меня не было коллег. Это, без со­
мнения, объясняет ту огромную тревогу, какую я
испытывал с самого начала этого дела. Потому
что для человека взрослого, полагающего, что он
покончил с сюрпризами, не шуточное дело уви­
деть себя ареной подобного позорища. Было и
впрямь отчего забеспокоиться.
Мамаша Моллой, или Моллоуз, мне казалось,
тоже не была мне совершенно незнакома. Но она
представлялась куда менее отчетливо, чем ее сын,
которому, видит Бог, было далеко до этого, я хочу
сказать, до того, чтобы иметь отчетливый облик.
В конечном счете я, может, ничего не знал о ма­
маше Моллой, или Моллоуз, кроме того, в какой
мере таковой сын несет на себе ее печать, словно
клочья плаценты.
Из этих двух имен, Моллой и Моллоуз, вто­
рое, мне казалось, может быть более правильным.
Но чуть. То, что я слышал, где-то, вероятно в глу­
бине своей души, при такой плохой акустике, это
первый слог, Мол, очень отчетливо, за которым
почти тотчас же следовал второй, очень невнят­
ный, словно проглоченный первым, и он мог
быть ой, равно как он мог быть и оуз или оут, или
даже ок. И если я склоняюсь к оуз, так это пото-

182
 Моллой

му, вероятно, что мой ум имел слабость к такому

окончанию, тогда как другие не затрагивали в ней
никаких струн. Но с того момента, как Габер про­
изнес Моллой, и не один раз, а много, и каждый
раз с одинаковой отчетливостью, я был вынужден
признать, что и я должен произносить Моллой и
что, произнося про себя Моллоуз, я делал ошиб­
ку. И с тех пор, забыв о своих предпочтениях, я
заставляю себя произносить Моллой, как Габер.
Что речь могла идти о двух различных людях, од­
ном — моем собственном Моллоузе, другом — ра­
зыскиваемом Моллое, такая мысль даже и не
мелькала у меня, а если б и мелькнула, я бы ее
прогнал, как прогоняют муху или шершня. Как
мало пребывает человек в согласии с самим со­
бой, Боже мой. Это я-то, который гордился тем,
что был уравновешенным, холодным, как хрус­
таль, и столь же свободным от ложной глубины.
Я был, следовательно, осведомлен о Моллое,
зная относительно него, однако, не так уж много.
Расскажу вкратце то немногое, что я о нем знал. Я
укажу одновременно на самые серьезные пробелы
в тех сведениях, какие у меня имелись о Моллое.
Он действовал на очень малой территории. Его
время тоже было ограничено. Он беспрестанно
торопился, словно в отчаянии, и навстречу чрез­
вычайно близким целям. То он узник и устремля­
ется к не знаю каким узким пределам, то гоним и
ищет укрытия в центре.
Он тяжело дышит. Стоило ему внезапно по­
явиться у меня внутри, как меня наполняла
одышка.

183
 Сэмюэль Беккет

Даже в чистом поле у него был такой вид,

словно он прорубает себе дорогу. Он скорее бро­
сался в атаку, чем шел. Несмотря на это, он пере­
двигался очень медленно, он переваливался на­
право и налево наподобие медведя.
Он закидывал голову, произнося бессвязные
слова.
Он был крупный и толстый, почти бесформен­
ный, и, не будучи черным, темного цвета.
Он был вечно в пути. Я никогда не видел, что­
бы он отдыхал. Временами он останавливался и
бросал вокруг себя яростные взгляды.
Вот таким он был, посещая меня с весьма про­
должительными перерывами. Тогда я был только
шумом, неповоротливостью, удушьем, гневом,
беспрестанным усилием, безумным и тщетным.
Полной противоположностью себе, что ли. Я ме­
нялся от этого. Я смотрел, как он исчезает, в ка­
ком-то вопле, в который обращалось все его тело,
почти с сожалением.
Что до его устремлений, я не имел об этом ни
малейшего понятия.
Ничто не подсказывало мне, какого возраста
он мог быть. Видя его в таком обличье, я говорил
себе, должно быть, он был таким извечно и таким
сохранится до конца, именно конца, который мне
трудно было себе представить. Потому что, буду­
чи не в силах вообразить, что могло привести его
в такое состояние, я также был не в силах вообра­
зить, как, располагая теми возможностями, какие
у него были, он мог бы положить ему конец. Есте­
ственная кончина представлялась мне маловеро-

184
 Моллой

ятной, не знаю почему. Но моя естественная кон­

чина, а в ней я был совершенно уверен, не была
бы она в то же время и его собственной? По
скромности я не считал это безусловным. К тому
же существуют ли неестественные кончины, не
все ли они в природе вещей, как хорошие, так и
так называемые плохие? Не будем тратить время
на пустые догадки.
Относительно его лица я не обладал никакими
сведениями. Я полагал, что оно заросшее, шиш­
коватое и постоянно меняющееся. Ничто не поз­
воляло мне считать, что это действительно так.
Что такой человек, как я, столь в целом щепе­
тильный и спокойный, столь терпимый и откры­
тый как окружающему миру, так и малейшему
злу, преданный своему дому, своему саду, своим
несчастным пожиткам, исполняющий исправно и
верно свою мерзкую работу, удерживающий свою
мысль в пределах расчетов, настолько меня стра­
шила неизвестность, чтобы человек, устроенный
таким образом, потому что я был устройством,
допустил, чтобы его преследовали и владели им
химеры, должно было бы показаться мне стран­
ным, даже побудить меня, в моих собственных
интересах, привести все в порядок. Ничего подоб­
ного. Я видел в том лишь потребность, конечно,
малодостойную, но которую надо было удовле­
творять, если я хотел остаться затворником, и я
ею дорожил, принимая, однако, не ближе к серд­
цу, чем своих кур и свою веру, но с той же яснос­
тью видения. К тому же это занимало совсем мало
места в той немыслимой столярной мастерской,

185
 Сэмюэль Беккет

какой было мое существование, порождая не

больше неприятностей, чем мои сны, и так же бы­
стро забываясь. Жертвовать малым ради спасения
главного мне всегда казалось разумным, и будь я
должен рассказывать историю моей жизни, я не
должен был бы и намеком обмолвиться об этих
явлениях, а что до несчастного Моллоя, так о нем
меньше, чем обо всех других. Потому что были и
другие, куда более захватывающие.
Но образы такого рода нельзя вызвать усилием
воли, не совершив над ними насилия. Воля, она
многое отнимает и многое добавляет. И Молл ой,
которого я вновь извлек на свет в достопамятное
августовское воскресенье, определенно не был аб­
солютно Моллоем моих сокровенных глубин, по­
тому уже, что это было не его время. Но что до са­
мых существенных его черт, я был спокоен, тут
сходство было. И будь расхождение еще больше, я
не стал бы из-за этого огорчаться. Потому что то,
что я делал, я делал не ради Моллоя, на Моллоя
мне было наплевать, не ради себя, от себя я от­
рекся, но в интересах дела, которое, нуждаясь в
нас как исполнителях, было, в сущности, аноним­
ным и будет жить в душах людей и тогда, когда
его несчастных мастеров уже больше не будет.
Никто не скажет, по-моему, что я не принимал
свою работу всерьез. Скорее вздохнут с нежнос­
тью: ах, эти старые мастера, их порода уже вымер­
ла, а форма, по которой их отливали, разбита.
Два замечания.
Тот Молл ой, к которому я с осторожностью
приближаюсь, должен лишь весьма отдаленно по-

186
 Моллой

ходить на настоящего Моллоя, того, за которым

мне так скоро предстояло гоняться по горам и до­
лам.
Я, быть может, не отдавая в том отчета, уже
придавал Моллою, таким образом возрожденному
во мне, свойства Моллоя, обрисованного Габе-
ром.
В сумме получалось три, нет, четыре Моллоя.
Тот, что у меня внутри, карикатура на него, кото­
рую я сотворил, Моллой Габера и тот из плоти и
крови, что где-то ждал меня. Я добавил бы к ним
Моллоя Юди, если бы не изумительная точность
Габера во всем, что касалось заданий. Плохая ар­
гументация. Потому что можно ли было серьезно
предполагать, что Юди доверил Габеру все, что он
знал или думал, что знал (для Юди все одно) о
своем протеже? Совершенно определенно, нет.
Он не сказал ничего, кроме того, что считал по­
лезным для скорейшего и успешного исполнения
его приказов. Я добавил бы, следовательно, пято­
го Моллоя, Моллоя Юди. Но этот пятый Моллой,
не совпадал ли он неизбежно с четвертым, истин­
ным, как говорится, тем, что сопровождает свою
тень? Я бы дорого дал, чтобы это узнать. Были и
другие, очевидно. Но остановимся на этом, если
изволите, на нашем маленьком кружке посвящен­
ных. И не будем также более обременять себя же­
ланием узнать, до какой степени эти пять Молло-
ев были постоянными, а до какой подвержены
флуктуациям. Так как у Юди была та особен­
ность, что он менял свое мнение с достаточной
легкостью.

187
 Сэмюэль Беккет

Выходит три замечания. Я тогда думал, что

только два.
Поскольку лед был таким образом сломлен, я
считал себя в состоянии придерживаться указа­
ний Габера и войти в суть официальных данных.
Мне казалось, розыск вот-вот начнется.
Почти в тот же момент звук гонга, по которо­
му ударили с силою, наполнил дом. Было, ясное
дело, девять часов. Я встал, поправил костюм и
торопливо спустился. Указать на то, что суп на
столе, да что я говорю, что он уже начал остывать,
было всегда для Марты маленькой победой и
большим удовлетворением. Потому что обыкно­
венно я был за столом, с распластанной на груди
салфеткой, кроша хлеб, теребя скатерть, играя
подставкой для ножа, ожидая, когда же мне будет
подано, за несколько минут до условленного часа.
Я набросился на суп. Где Жак? — сказал я. Она
пожала плечами. Отвратительный жест раба. Ска­
жите ему, чтобы немедленно спускался, сказал я.
Суп передо мной больше не дымился. А вообще-
то он когда-нибудь дымился? Она возвратилась.
Он не хочет спускаться, сказала она. Я положил
ложку. Скажите мне, Марта, сказал я, что это за
изделие. Она назвала мне его. Я его уже ел? —
сказал я. Она заверила меня, что да. Тогда, следо­
вательно, это я не в своей тарелке, сказал я. Эта
острота мне чрезвычайно понравилась, я смеялся
до тех пор, пока не начал икать. Она не дошла до
Марты, которая смотрела на меня с изумлением.
Пусть спустится, сказал я наконец. Как вы сказа­
ли? — сказала Марта. Я повторил. У нее по-преж-

188
 Моллой

нему был неподдельно недоуменный вид. Нас

трое в этом малом Трианоне, сказал я, вы, мой
сын и, наконец, я. Я сказал, пусть спустится. Но
он болен. Будь он хоть в агонии, сказал я, он дол­
жен спуститься. Гнев толкал меня иногда к лег­
ким излишествам языка. Я не мог о них сожалеть.
Мне казалось, что весь язык есть излишество язы­
ка. Я, естественно, признавал их за собой. Нужно
же хоть немножко себя очернять.
Жак был красен, как пион. Ешь суп, сказал я,
увидишь, пальчики оближешь. Я не хочу есть,
сказал он. Ешь свой суп. Я понял, что он не будет
есть. На что ты жалуешься? — сказал я. Я нездо­
ров, сказал он. Какая ужасная штука юность. По­
старайся выражаться не столь лаконически, ска­
зал я. Я намеренно употребил это выражение, не­
сколько трудное для юношества, так как несколь­
кими днями ранее я объяснил ему его значение и
способ употребления. Я, следовательно, весьма
надеялся, что он мне скажет, что не понял. Но это
был маленький хитрец, на свой лад. Марта! — за­
орал я. Она явилась. Второе, сказал я. Я более
внимательно присмотрелся к тому, что за окном.
Не только кончился дождь, это я уже знал, но на
западе, с каждым мгновением поднимаясь все вы­
ше и выше, полыхали прекрасные алые полотни­
ща. Я скорее угадывал, чем видел их, сквозь свою
рощицу. При виде такой красоты, такого обеща­
ния огромная радость, я не преувеличиваю, на­
полнила меня. Я со вздохом отвернулся, потому
что к радости, вдохновленной красотою, часто
примешивается что-то другое, и увидел перед со-

189
 Сэмюэль Беккет

бой то, что я с полным основанием назвал вто­

рым. Что бы это там у нас такое? — сказал я. По
обыкновению, вечером в воскресенье у нас быва­
ет что-то холодное, остатки птицы, курицы, утки,
гуся, индейки, не знаю, какие там еще, от суббот­
него вечера. Я всегда добивался большого успеха с
индюками, они интереснее уток с точки зрения
разведения, по моему мнению. Может быть, более
нежные, но и более благодарные по отдаче, для
того, кто умеет к ним подойти, обходиться с ни­
ми, короче, того, кто их любит и умеет заставить
полюбить себя. Запеканка на блюде по-селянски,
сказала Марта. Я попробовал прямо с блюда. А
что вы сделали со вчерашней курицей? — сказал
я. Лицо Марты приняло торжествующее выраже­
ние. Она ждала этого вопроса, это очевидно, она
на него рассчитывала. Я подумала, вам лучше
съесть теплого перед отправкой. А кто вам сказал,
что я собираюсь отправляться? — сказал я. Она
направилась к двери, верный знак того, что она
собиралась выпустить стрелу. Она умела оскорб­
лять, только обращаясь в бегство. Я не слепая,
сказала она. Открыла дверь. К несчастью, сказала
она. Закрыла за собой дверь.
Я смотрел на своего сына. Рот у него был от­
крыт, глаза закрыты. Это ты проболтался? — ска­
зал я. Он делал вид, будто не слышит. Ты сказал
Марте, что мы отправляемся? Он сказал, что нет.
А почему нет? — сказал я. Я ее не видел, сказал он
цинично. Но она только что поднималась к тебе в
комнату, сказал я. Блюдо уже было готово, сказал
он. Порой он был почти достоин меня. Но ссы-

190
 Моллой

латься на блюдо было с его стороны ошибкой. Но

он был еще юн и неопытен, и я не стал добивать
его. Постарайся рассказать мне, сказал я, немно­
жечко поточнее, что ты ощущаешь. У меня болит
живот, сказал он. Болит живот! У тебя температу­
ра? — сказал я. Я не знаю, сказал он. Выясни,
сказал я. Вид у него становился все более и более
осовелый. К счастью, я весьма любил ставить точ­
ки над i. Пойди и найди градуированный термо­
метр, сказал я, во втором правом ящике моего
письменного стола, считая сверху, смерь темпера­
туру и принеси термометр мне. Я выждал не­
сколько минут, потом, не дожидаясь ответа, мед­
ленно, слово в слово, повторил эту довольно
длинную и замысловатую фразу, где фигурирова­
ло не менее трех императивов. Когда он напра­
вился к двери, уразумев, без сомнения, суть, я иг­
риво добавил, ты знаешь, в какой рот его ставить?
В разговорах с моим сыном я охотно предавался
шуткам сомнительного свойства, в воспитатель­
ных целях. Над теми, всю соль которых он в то
время не улавливал, а их было, должно быть, не­
мало, он мог размышлять на досуге или подыски­
вать им со своими маленькими приятелями наи­
более подходящее толкование. Что само по себе
было отличным упражнением. И в то же время я
склонял его юный дух к одному из наиболее пло­
дотворных состояний, отвращению к телу и его
отправлениям. Но фразу я составил скверную,
скорее надо было сказать: не перепутай входа. Я
почувствовал сожаление по этому поводу, как раз
когда ближе обследовал запеканку по-селянски. Я

191
 Сэмюэль Беккет

приподнял ложкой корочку и заглянул внутрь.

Прозондировал ее своей вилкой. Позвал Марту и
сказал ей: никакая собака такого бы не пожелала.
Я с улыбкой размышлял о своем письменном сто­
ле, у которого на все про все было только шесть
ящиков, по три с каждой стороны от того прост­
ранства, куда я совал ноги. Поскольку ваш обед
несъедобен, сказал я, будьте так добры, приго­
товьте пакет сандвичей, с остатками курицы, ко­
торые вы не могли съесть. Наконец вернулся мой
сын. Большой смысл иметь градуированный тер­
мометр. Он протянул его мне. Ты его хотя бы вы­
тер? — сказал я. Увидев, как я щурюсь над ртутью,
он пошел к двери и зажег свет. Как далеко был
Юди в этот момент. Иногда зимой, возвращаясь,
изможденный и усталый, после целого дня бес­
плодной беготни, я находил свои шлепанцы,
гревшиеся у камина и повернутые внутренней
стороной к огню. У него была температура. У тебя
ничего нет, сказал я. Можно я поднимусь? — ска­
зал он. Для чего? — сказал я. Лягу, сказал он. Не
складывался ли тут прекрасный пример чрезвы­
чайных обстоятельств? Вероятно, но я никогда не
посмел бы на них сослаться. Я не собирался на­
влекать на себя громы и молнии, от которых, мо­
жет быть, я бы уже никогда не оправился, просто
из-за того, что у моего сына колики. Если бы он
серьезно заболел в пути, тогда другое дело. Я не­
даром изучал Ветхий Завет. Ты сходил по-боль­
шому, дитя мое? — сказал я с нежностью. Я пы­
тался, сказал он. Тебе хочется сходить? — сказал
я. Да, сказал он. Но ничего не выходит, сказал я.

192
 Моллой

Нет, сказал он. Немножко газов, сказал я. Да,

сказал он. Я вспомнил вдруг о сигаре отца Амбру-
аза. Закурил. Мы поднялись наверх. Я сделал ему
промывание, соленой водой. Он сопротивлялся,
но недолго. Я вынул наконечник. Постарайся по­
держать, сказал я, не сиди на горшке, ляг ничком,
на живот. Мы были в ванной. Он лег на кафель,
толстой попкой кверху. Пусть хорошенько всосет­
ся, сказал я. Что за день. Я смотрел на пепел моей
сигары. Он был сизый и твердый. Я сел на край
ванны. Фарфор, зеркала, хром наполняли меня
глубоким покоем. По крайней мере, я полагаю,
что это они. Покой к тому же был не глубокий. Я
встал, положил сигару и почистил свои резцы.
Почистил также и десны за ними. Я смотрел на
себя, растянув во все стороны губы, которые в
спокойном состоянии проваливались в рот. На
что я похож? — сказал я про себя. Меня раздра­
жал вид моих усов, как всегда. Что-то в них было
не то. Они мне очень шли, вообразить меня без
усов было невозможно. Но они должны были ид­
ти мне больше. Достаточно было бы слегка изме­
нить форму. Были они слишком велики, недоста­
точно? Теперь, сказал я, не прекращая разгляды­
вать себя, сядь опять на горшок и поднатужься.
Может, дело было в цвете? Булькающий звук при­
звал меня к не столь возвышенным заботам. Он
встал, весь дрожа. Мы вместе склонились над гор­
шком, потом спустя продолжительное время я
взял его за ручку и поболтал из стороны в сторо­
ну. В желтоватой жидкости плавало несколько
клочковатых волокон. Как тебе может хотеться

193
 Сэмюэль Беккет

сходить, когда у тебя в животе ничего нет? Он

уверял меня, что съел ленч. Ты ни к чему не при­
тронулся, сказал я. Он замолк. Я попал в точку.
Ты забываешь, что через час-другой мы отправля­
емся, сказал я. Я не смогу, сказал он. Так что,
продолжал я, нужно, чтобы ты поел. Острая боль
пронзила мне колено. Что с тобой, папа? — сказал
он. Я повалился на табурет, поднял штанину, ос­
мотрел колено, несколько раз согнул и разогнул
ногу. Йод, быстро, сказал я. Ты на нем сидишь,
сказал он. Я встал, и штанина вновь упала, закрыв
щиколотку. В инерции вещей есть нечто, от чего
можно буквально сойти с ума. Я испустил вопль,
который был слышен, должно быть, у сестер
Эльснер. Они прервали чтение, поднимают голо­
ву, переглядываются, прислушиваются. Больше
ничего. Крик в ночи, еще один крик. Две старых
руки с набухшими венами, в кольцах, тянутся од­
на к другой, соединяются в пожатии. Я снова под­
нял штанину, яростно завернул ее вокруг бедра,
приподнял сиденье табуретки, достал оттуда йод и
натер им колено. В колене уйма мелких подвиж­
ных косточек. Дай ему хорошенько всосаться,
сказал мой сын. Он мне потом еще за это запла­
тит. Покончив с коленом, я положил все на мес­
то, отвернул штанину, снова сел на табуретку и
стал слушать. Больше ничего. Если только ты не
предпочитаешь попробовать настоящего рвотно­
го, сказал я, точно ничего не произошло. Я хочу
спать, сказал он. Иди ложись, сказал я, я принесу
тебе ужин в постель, что-нибудь легкое, тебе по­
нравится, поспи, потом мы вместе пойдем. Я при-

194
 Моллой

жал его к груди. Что ты на это скажешь? — сказал

я. На это он сказал, да, папа. Любил ли он меня в
этот момент, как я его? С этим маленьким скрыт­
ником никогда нельзя было понять. Быстро иди и
ложись, сказал я, хорошенько накройся, я скоро
приду. Я спустился в кухню, приготовил и поста­
вил на мой красивый лаковый поднос чашку теп­
лого молока и положил ломтик хлеба с конфитю­
ром. Отчета он захотел. Он его получит, свой от­
чет. Марта смотрела на меня, ничего не говоря,
развалясь в своем кресле-качалке. Словно Парка,
у которой оборвалась нить. Я все за собой при­
брал и направился к двери. Можно мне идти
спать? — сказала она. Она дождалась, пока я не
встал, с подносом в руках, чтобы задать мне этот
вопрос. Я вышел, поставил поднос на стул у осно­
вания лестницы, вернулся в кухню. Вы пригото­
вили сандвичи? — сказал я. Молоко тем временем
остывало, покрываясь отвратительной пленкой.
Она их приготовила. Я иду спать, сказала она. Все
спали. Вам надо будет подняться через час или
два, сказал я, чтобы отодвинуть засовы. Ей ре­
шать, стоит ли ложиться в таких условиях. Она
спросила меня, сколько времени я рассчитываю
отсутствовать. Отдавала ли она себе отчет в том,
что я ухожу не один? Вероятно. Когда она подни­
малась сказать моему сыну, чтобы он спускался,
даже если он ей ничего не сказал, она должна бы­
ла заметить рюкзак. Я этого не знаю, сказал я. За­
тем тут же, видя, какая она старая, хуже, чем ста­
рая, стареющая, какая одинокая и печальная, в
своем вечном углу, добавил: ненадолго, идите. И

195
 Сэмюэль Беккет

я посоветовал ей, в теплых для такого человека,

как я, словах, хорошенько отдохнуть в мое отсут­
ствие и поразвлечься, навещая и принимая дру­
зей. Не жалейте ни сахару, ни чаю, сказал я, а ес­
ли в силу крайней необходимости вам понадобят­
ся деньги, обратитесь к мэтру Сэйвори. В своей
внезапной сердечности я дошел до того, что по­
жал ей руку, которую она поспешно вытерла, ког­
да поняла мои намерения, о фартук. Окончив ру­
копожатие, я не отпустил ее, эту красную и мяг­
кую руку. Но, взяв кончиками пальцев ее палец, я
притянул его к себе и стал разглядывать его. Будь
у меня слезы, которые я мог бы пролить, я тогда
же залился бы ими, целыми потоками, на много
часов. Она, вероятно, задавалась вопросом, не
собираюсь ли я делать ей непристойных предло­
жений. Я отпустил ее руку, взял сандвичи и уда­
лился.
Марта давно уже была у меня в услужении. Я
часто бывал в разъездах. Я никогда не расставался
с ней подобным манером, всегда небрежно, даже
когда следовало опасаться длительной отлучки,
но в тот день был особый случай. Иногда я ухо­
дил, не сказав ей ни слова.
Перед тем как войти в комнату сына, я зашел к
себе. Я все еще держал сигару во рту, но красивый
пепел где-то осыпался. Я попенял себе за такую
неаккуратность. Я растворил в молоке порошок
снотворного. Он у меня получит по полной про­
грамме. Я было уже двинулся с подносом, когда
мой взгляд упал на два альбома, лежавших на мо­
ем письменном столе. Я спросил себя, не могу ли

196
 Моллой

я отменить свой запрет, по крайней мере в том,

что касалось альбома дубликатов. Какое-то время
тому назад он заходил сюда, за термометром. Его
долго не было. Не воспользовался ли он этой воз­
можностью, чтобы прихватить несколько своих
любимых марок? У меня не было времени за всем
уследить. Я поставил поднос и отыскал наугад не­
сколько марок, карминную Того, с красивым ко­
раблем, марку Ньясы, 1901, за десять реалов, не­
сколько других. Мне очень нравилась ньясская.
Она была зеленая, с зеленым жирафом, обглады­
вающим макушку пальмы. Они были на месте.
Это ничего не доказывало. Это доказывало лишь
то, что эти марки были на месте. Я рассудил, что
не могу отменять своего свободно принятого и яс­
но изложенного решения, не подорвав несколько
моего авторитета, а это он вряд ли бы выдержал. Я
пожалел об этом. Мой сын уже спал. Я разбудил
его. Он пил и ел, морщась от отвращения. Вот как
он меня отблагодарил. Я дождался, пока не исчез­
ла последняя капля, последняя крошка. Он по­
вернулся к стене, и я подоткнул ему одеяло. Я был
на волосок от того, чтобы поцеловать его. Ни он,
ни я не проронили ни слова. Мы больше не нуж­
дались в словах, в тот момент. К тому же мой сын
редко заговаривал со мной первым. А когда я сам
говорил с ним, он чаще всего отвечал вяло и как
бы с неохотой. Тем не менее со своими дружками,
когда он считал, что я далеко, он был невероятно
говорлив. Что мое присутствие оказывало на него
такое воздействие, пресекая эту склонность, от­
нюдь не вызывало у меня неудовольствия. Мол-

197
 Сэмюэль Беккет

чать и слушать не способен и один человек из ста,

не всякий знает даже, что это значит. И однако
тогда лишь улавливает он, за бессмысленным шу­
мом, то безмолвие, из которого сотворена вселен­
ная. Такого блага я желал моему сыну. И чтобы он
остался в стороне от тех, кто бахвалится своим
умением открывать глаза. Я боролся, трудился,
страдал, добивался положения, жил, как трогло­
дит, не затем, чтобы мой сын делал то же, что
они. Я на цыпочках удалился. Я весьма охотно до­
игрывал роли до конца.
Поскольку я таким образом оттягивал срок,
должен ли я извиняться за то, что говорю все это?
Я бросаю это предложение на всякий случай. И
интересуясь им не более чем в меру. Потому что
когда я описываю этот день, я снова тот, кто его
пережил, кто наполнил его тревожной и бесполез­
ной жизнью, с единственной целью довести себя
до отупения, до неспособности делать то, что
предстояло делать. И, как тогда не принимала
Моллоя моя мысль, так нынче ночью — мое перо.
Вот уже изрядное время, как это признание не да­
ет мне покоя. Оно не приносит мне облегчения.
С горьким удовлетворением размышлял я о
том, что если мой сын протянет по пути ноги, так
не потому, что я этого бы хотел. У каждого свои
обязанности. Я знаю таких, которым они не ме­
шают спать.
Я сказал себе: в этом доме есть что-то, что ме­
шает мне действовать. Такой человек, как я, пря­
ча голову в песок, не может забыть, от чего он
прячется. Я спустился в сад и прогуливался там

198
 Моллой

почти в полной тьме. Будь сад мне хуже знаком, я

угодил бы в кусты или натыкался на ульи. Моя
сигара погасла, я не заметил когда. Я стряхнул ее
и сунул в карман, намереваясь бросить в пепель­
ницу или мусорную корзину, потом. Но назавтра,
вдали от Дерьма, я нашел ее у себя в кармане, и,
ей-богу, не без удовлетворения. Потому что я
смог сделать еще несколько затяжек. Обнаружить
в зубах остывшую сигару, выплюнуть ее, искать в
темноте, поднять, спросить себя, что надлежит с
ней делать, стряхнуть пепел и положить ее в кар­
ман, вызывать образ пепельницы и корзины для
бумаг — все это лишь главные этапы процесса,
который я растянул на четверть часа. Остальные
касались пса Зулуса, усиленных дождем ароматов,
найти источник которых было для меня занятно,
и в уме, и руками, света у одного соседа, шума у
другого и так далее. Окно моего сына слабо свети­
лось. Он любил спать с ночником. Я немного до­
садовал на себя за то, что позволяю ему такую
блажь. Еще совсем недавно он мог уснуть лишь в
обнимку со своим плюшевым медведем. Когда он
забудет медведя (Жанно), я покончу с ночником.
Что бы я делал в тот день без такого отвлечения,
как мой сын? Исполнял свой долг, быть может.
Увидев, что в саду у меня не больше присутст­
вия духа, чем в доме, я опять направился к нему,
говоря себе при этом, одно из двух — либо мой
дом не имеет касательства к тому аннигилирую­
щему пространству, в котором я кружу, либо его
надо винить вкупе со всем моим маленьким до­
стоянием. Приняв эту вторую гипотезу, я прощал

199
 Сэмюэль Беккет

себе все, что я содеял, и, наперед, то, что еще со­

дею, до отправления. Это давало мне некое подо­
бие отпущения грехов и миг искусственной сво­
боды. Я, следовательно, ее принял.
Издалека кухня казалась мне погруженной во
тьму. И в каком-то смысле так оно и было. Но в
другом — нет. Так как, приникнув глазами к окну,
я различал там слабый красноватый отблеск, кото­
рый не мог идти от печки, печки у меня не было, а
была только простая плита, работавшая на газу.
Печь, если угодно, но газовая печь. То есть в кух­
не была настоящая печь, но ею не пользовались.
Чего вы хотите, в доме без газовой плиты я бы не
чувствовал себя удобно. Я люблю по ночам, пре­
рвав прогулку, подходить к окнам, освещенным,
нет ли, и заглядывать в комнаты, чтобы посмот­
реть, что там происходит. Я закрываю лицо рука­
ми и сквозь пальцы заглядываю внутрь. Таким об­
разом я напугал не одного соседа. Выскочит чело­
век на улицу, там никого. Самые темные комнаты
выступают тогда для меня из мрака, точно теплят­
ся ушедшим днем или светом только что потушен­
ной лампы, в силу тех или иных наиболее предпо­
чтительных причин. Но свет в кухне был иного
рода и исходил от ночника, с красным колпаком в
виде шара, который вечно горел в соседствующей
с кухней комнате Марты, у ног висевшей на стене
маленькой, вырезанной из дерева мадонны. Устав
качаться, она покинула кухню, отправилась к себе
и растянулась на постели, оставив дверь в комнату
открытой, чтобы не пропустить ни единого звука в
доме. Но, может быть, она уснула.

200
 Моллой

Я опять поднялся наверх. Остановился перед

дверью моего сына. Нагнувшись, я приник ухом к
замочной скважине. Другие приникают к замоч­
ным скважинам глазом, я — ухом. К своему удив­
лению, я ничего не услышал. Потому что мой сын
спал шумно, с открытым ртом. Мне стоило боль­
ших усилий не открыть дверь. Потому что эта ти­
шина занимала мой ум, какое-то время. Я пошел
к себе в комнату.
Тогда вот можно было видеть нечто беспреце­
дентное — Моран собирается в дорогу, не ведая о
том, за что он взялся, не сверившись ни с картой,
ни с расписанием, не обдумав ни вопроса маршру­
та, ни его этапов, не озаботившись метеорологи­
ческими прогнозами, лишь с самыми смутными
представлениями о снаряжении, которое нужно
захватить, о вероятной продолжительности экспе­
диции, о сумме, которая потребуется, вплоть до
рода исполняемой работы и вследствие того
средств ее исполнения. Тем не менее я насвисты­
вал, засовывая в свой ягдташ минимум предметов,
аналогичных тем, что я наказал взять своему сыну.
Я надел свой старый охотничий костюм, серый в
крапинку, с застегивающимися под коленом брид­
жами, носки в тон и пару крепких черных ботинок
с высокими голенищами. Положив руки на ягоди­
цы, я наклонился и посмотрел на свои ноги. То­
щие, с вывернутыми коленями, они плохо подхо­
дили к этому облачению, его, надо сказать, в на­
шей деревне не видели. Но когда я отправлялся
ночью и путь был дальний, я его охотно надевал, я
чувствовал себя в нем свободно, хотя вид был, как

201
 Сэмюэль Беккет

у шута горохового. Недоставало только сачка, что­

бы смутно напоминать учителя, поправляющегося
в отпуске после болезни. Тяжелые черные блестя­
щие ботинки, требовавшие, пожалуй, брюк из
темно-синей саржи, были последним штрихом в
этом ансамбле, который людям малосведущим мог
показаться без них в дурном вкусе хорошего тона.
В качестве головного убора я, по зрелом размыш­
лении, склонился к своей пожелтевшей от дождя
шляпе из рисовой соломки. Лента от нее потеря­
лась, отчего она казалась непомерно высокой. У
меня было искушение взять свой черный плащ-
накидку, но в конце концов я предпочел ему тяже­
лый зимний зонт с массивной ручкой. Накидка —
одежда практичная, и у меня их несколько. Она
дает рукам огромную свободу движений и в то же
время скрывает их. Бывают случаи, когда без на­
кидки никак, так сказать, не обойтись. Но и у зон­
та немало достоинств, и будь это не лето, а зима
или даже осень, я, может быть, прихватил бы и то,
и другое. Такое со мной уже случалось, и я мог
только радоваться этому.
В подобном облачении я вряд ли мог надеять­
ся остаться незамеченным. Я этого и не хотел.
Бросаться в глаза, в том деле, каким я занимаюсь,
это азы искусства. Порождать чувство жалости,
снисхождения, навлекать на себя шутки и сарказ-
мы — необходимость. В бочке секретов столько
затычек. При том условии, что сам ты не можешь
ни расчувствоваться, ни выругаться, ни смеяться.
Я легко приводил себя в такое состояние. А потом
была ночь.

202
 Моллой

Мой сын будет мне только мешать. Он похож

на тысячу мальчишек его возраста и положения.
Отец — это исходно нечто очень серьезное. Даже
в гротескном виде он вызывает известное уваже­
ние. Когда же видят, как он прогуливается со сво­
им юным отпрыском, чье лицо все более и более
вытягивается, работать просто невозможно. Его
принимают за вдовца, самые яркие цвета ничему
не помогут, скорее усугубят ситуацию — ему при­
пишут давным-давно умершую супругу, по всей
вероятности, во время родов. И в моей экстрава­
гантности видят лишь следствие вдовства, расст­
роившего мой рассудок. Во мне поднималась
злость на того, что чинил мне подобные препятст­
вия. Если бы кому-то захотелось увидеть мой про­
вал, ничего лучше придумать было невозможно.
Когда бы я мог с обычным хладнокровием обду­
мать работу, которая от меня требовалась, я, мо­
жет быть, нашел бы, что присутствие моего сына,
в силу ее характера, скорее облегчало, нежели за­
трудняло ее. Но не будем возвращаться к этому
вопросу. Быть может, я мог бы выдать его за сво­
его ассистента или хотя бы просто племянника. Я
запретил бы ему называть меня папой или выка­
зывать мне в присутствии чужих свою привязан­
ность, под страхом получить оплеуху — а их он
так боялся.
И если, пока эти мрачные мысли вертелись у
меня в голове, я, невзирая на это, умудрялся про­
свистеть несколько тактов, так оттого, что, долж­
но быть, в сущности, я был рад покинуть свой
дом, свой сад, свою деревню, я, обыкновенно по-

203
 Сэмюэль Беккет

кидавший их с таким сожалением. Есть люди, ко­

торые свистят безо всякой причины. Только не я.
И все то время, что я расхаживал по комнате взад
и вперед, наводя порядок, убирая одежду в шкаф,
шляпы — в коробки, из которых я их извлек, что­
бы мне легче было выбрать, закрывая на ключ
всевозможные ящики, я видел себя далеко от сво­
ей общины, от знакомых физиономий, от всех
моих якорей спасения, сидящим на пограничном
камне, положив одну ногу на другую, одна рука —
на бедре, в ней — локоть другой, подпирающей
подбородок, уставясь глазами в землю, словно на
шахматную доску, хладнокровно строя планы на
завтра, на послезавтра, творя время, которое на­
станет. И тогда я забывал, что рядом со мной бу­
дет мой сын, обуреваемый волнениями, хнычу­
щий, требующий есть, спать, пачкающий свои
кальсоны. Открыв ящик ночного столика, я до­
стал пузырек с таблетками морфия, своего люби­
мого транквилизатора.
У меня огромная связка ключей, весом больше
фунта. Нет ни одной двери, ни одного ящика в
моем доме, ключ от которых не сопровождал бы
меня, куда бы я ни пошел. Я ношу их в правом
кармане моих брюк, в данном случае — бриджей.
Массивная цепь, прикрепленная к подтяжкам, не
позволяет мне их потерять. Эта цепь, в четыре, а
то и в пять раз длиннее, чем нужно, покоится у
меня в кармане, свернувшись на связке ключей.
От этой тяжести, когда я устаю или забываю урав­
новешивать ее физическим усилием, меня перетя­
гивает на правую сторону.

204
 Моллой

Я бросил последний взгляд окрест себя, заме­

тил, что я упустил определенные меры предосто­
рожности, поправил положение, взял свой ягд­
таш, чуть было не написал свою гитару, свое ка­
нотье, свой зонт, надеюсь, я не упустил ничего,
погасил свет, вышел в коридор и запер свою дверь
на ключ. Это вот ясно. Я тут же услышал звуки
удушья. Это спал мой сын. Я разбудил его. Нам
нельзя терять ни минуты, сказал я. Он отчаянно
цеплялся за сон. Это было естественно. Несколь­
ких часов сна, даже мертвецкого, недостаточно
для организма, едва достигшего половой зрелос­
ти, подорванного несварением. И когда я стал
трясти его и помогал ему подняться, таща его
сперва за руки, потом за волосы, он в ярости от­
вернулся от меня к стене и вцепился ногтями в
матрац. Мне пришлось собрать все силы, чтобы
положить конец его сопротивлению. Но едва я
оторвал его от постели, как он высвободился из
моих объятий, бросился на пол и принялся ка­
таться, испуская вопли, исполненные гнева и воз­
мущения. Ну вот, началось. При виде этой отвра­
тительной демонстрации я был вынужден пустить
в ход зонт, сжимая один его конец обеими рука­
ми. Но одно слово, пока не забыл, о моем кано­
тье. В его полях было проделано два отверстия, по
одному с каждой стороны, естественно, — я их
сам провертел своим коловоротом. И в эти дырки
я продел, прикрепив ее концы, довольно длинную
резинку, чтобы пропустить ее под подбородком,
вернее, под челюстью, но не чересчур длинную,
так как надо было, чтобы она хорошо держалась

205
 Сэмюэль Беккет

под подбородком, вернее, под челюстью. В таком

случае, как меня ни скрючивало, мое канотье ос­
тавалось на своем месте, то есть у меня на голове.
И тебе не стыдно, воскликнул я, мерзкий негод­
ник! Я бы рассердился, не возьми я вовремя себя
в руки. А сердиться для меня непозволительная
роскошь. Потому что тогда кровавая пелена за­
стилает мне глаза, и, подобно великому Гюставу,
я слышу скрип скамей в суде присяжных. О, ког­
да человек изо дня в день, из года в год мягок,
вежлив, разумен, терпелив, это не проходит без­
наказанно. Я бросил зонт и выскочил из комнаты.
На лестнице я встретил Марту, поднимавшуюся
наверх, без чепца, с всклокоченными волосами, в
наброшенной наспех одежде. Что происходит? —
крикнула она. Я посмотрел на нее. Она ретирова­
лась к себе в кухню. Весь дрожа, я побежал к са­
раю, схватил свой колун, вышел во двор и при­
нялся колотить так, что только держись, по нахо­
дившейся там старой колоде, на которой я зимой
спокойно колол поленья на четыре части. При­
ступ миновал, когда колун засел так глубоко, что
я не смог его вытащить. Усилия, предпринятые
мною с этой целью, вместе с утомлением принес­
ли мне и успокоение. Я вновь поднялся наверх.
Мой сын одевался, он плакал. Все плакали. Я по­
мог ему надеть рюкзак. Я наказал ему не забыть
плаща. Он хотел положить его в рюкзак. Я велел
ему перекинуть его через руку, пока. Было около
полуночи. Я поднял свой зонт. Невредимый. Впе­
ред, сказал я. Он вышел из комнаты, которую я
окинул взглядом перед тем, как мгновение спустя

206
 Моллой

последовать за ним. В ней царил полный беспоря­

док. На улице, по моим скромным соображениям,
было хорошо. Воздух был напоен ароматами. Гра­
вий трещал у нас под ногами. Нет, сказал я, сюда.
Я свернул в рощу. За мной плелся мой сын, наты­
каясь на стволы. Он еще не умел ориентироваться
в темноте. Он был еще юн, и слова упрека замер­
ли у меня на губах. Я остановился. Возьми меня за
руку, сказал я. Я мог бы сказать: дай мне руку. А
сказал: возьми меня за руку. Чудно. Но тропинка
была слишком узкая, чтобы мы могли продви­
гаться по ней рядом. Я, следовательно, протянул
руку назад, за спину, и мой сын схватил ее, с бла­
годарностью, как мне показалось. Так мы достиг­
ли деревенской решетчатой калитки, запертой на
ключ. Я отпер ее и отступил в сторону, чтобы про­
пустить вперед сына. Я обернулся и посмотрел на
свой дом. Роща отчасти закрывала его от меня.
Зубчатый конек крыши, единственная труба с че­
тырьмя дымоходами едва проступали на фоне не­
ба, обрызганного затуманенными звездами. Я
подставил лицо этой черной массе пахучей расти­
тельности, которая принадлежала мне и с которой
я мог делать все, что угодно, без необходимости
выслушивать по этому поводу чьи-либо замеча­
ния. В ней была уйма певчих птиц, голова под
крыло, никакого страха, они меня знали. Мои де­
ревья, мои кусты, мои клумбы, мои маленькие лу­
жайки, по-моему, я любил их. Если я порой уда­
лял там ветку или цветок, так исключительно ра­
ди их же блага, чтобы они росли гуще и счастли­
вее. Да и это я делал лишь скрепя сердце. К тому

207
 Сэмюэль Беккет

же это было просто, сам я этого не делал, у меня

это делала Кристи. Я не выращивал овощей. Не­
подалеку находился курятник. Я соврал, сказав,
что у меня были индюки и т.д. У меня было лишь
несколько кур. Там была и моя серая курица, не
на насесте с другими, а на земле, в углу, в пыли,
зависела от милости крыс. Петух больше не ходил
к ней, чтобы, вскочив на нее, неистово топтать.
Близился день, когда, если она не поправится, ос­
тальные куры соединенными силами разнесут ее в
клочья, долбя своими клювами и когтями. Все
было тихо. Слух у меня преотличный. Но совсем
не музыкальный. Я уловил восхитительные шоро­
хи слабого постукивания лапок, чутких перьев,
мгновенно подавленного глухого кудахтания, что
слышатся по ночам в курятниках и затихают за­
долго до рассвета. Сколько вечеров я с восхище­
нием прислушивался к ним, говоря себе: завтра я
свободен. Так я в последний раз обернулся на
свои маленькие владения перед тем, как покинуть
их, чтобы их сохранить.
В маленькой улочке, снова заперев на замок
калитку, я сказал сыну: налево. Я давно уже отка­
зался от прогулок со своим сыном, несмотря на то
что порой мне очень этого хотелось. Он так путал
направления, что малейший выход с ним стано­
вился для меня пыткой. Тем не менее в одиночку
он, казалось, знал все места, где можно срезать.
Когда я посылал его к бакалейщику, или к миссис
Клемент, или даже еще дальше, по дороге к V, за
зерном, он возвращался, потратив на тот же путь
вполовину меньше времени, чем я, и притом не

208
 Моллой

бежал. Потому что я не хотел, чтобы видели, как

мой сын носится по улицам, вроде тех лоботря­
сов, с которыми он часто проводил время тайком.
Нет, я хотел, чтобы он ходил, как я, мелкими, бы­
стрыми шажками, с высоко поднятой головой, с
ровным и сдержанным дыханием, размахивая ру­
ками, не поворачивая головы ни влево, ни впра­
во, с таким видом, будто он ничего не видит, а на
самом деле внимательно отмечая мельчайшие
приметы пути. Но со мной он неизменно свора­
чивал не туда, достаточно было одного перекрест­
ка или просто угла, чтобы он сбился с той дороги,
той, которую я выбрал. Не думаю, чтобы он делал
это нарочно. Но, полагаясь на меня, он больше не
обращал внимания на то, что делает, не смотрел,
куда идет, и передвигался машинально, как бы
погруженный в какой-то сон. Похоже было, он
только и искал любой возможности улизнуть. Так
что у нас вошло в обыкновение прогуливаться
каждый по себе. И единственный путь, который
мы регулярно совершали вместе, это тот, что вел
нас, по воскресеньям, от дома к церкви и, по
окончании мессы, от церкви к дому. Тогда, захва­
ченный медленным потоком верующих, мой сын
уже больше не находился со мной наедине. Но со­
ставлял часть того послушного стада, идущего в
очередной раз возблагодарить Бога за его благоде­
яния и молить о прощении и милосердии, а впос­
ледствии, возвращаясь оттуда с успокоенной ду­
шой, — к другим утехам.
Я дождался, пока он вернулся назад, затем
произнес слова, предназначенные утрясти этот

209
 Сэмюэль Беккет

вопрос раз и навсегда. Ты станешь позади меня,

сказал я, и будешь следовать за мной. Это реше­
ние содержало в себе нечто хорошее, со многих
точек зрения. Но способен ли он следовать за
мной? Не настанет ли, фатально, тот миг, когда
он поднимет голову и обнаружит, что он один, в
незнакомом месте, и когда я, отогнав свои мысли,
обернусь и увижу, что он исчез? Я недолгое время
поиграл с идеей привязать его к себе посредством
длинной веревки, обмотав ее концы вокруг талии.
Есть немало способов привлечь к себе внимание,
и я не был уверен, что этот из числа лучших. И он
мог бы молча развязать узлы и дать тягу, предо­
ставив мне продолжать мой путь в одиночестве, в
сопровождении длинной веревки, волочащейся
по пыли, подобно одному из граждан Кале. До то­
го момента, пока веревка, зацепившись за какой-
нибудь неподвижный или тяжелый предмет, не
остановит мой порыв. Нужна была, следователь­
но, не мягкая и беззвучная веревка, а цепь, о чем
нельзя было и мечтать. Но я тем не менее мечтал
о ней, какой-то миг я забавлялся мечтами о ней,
воображая себя в не столь скверно устроенном
мире, и искал, каким манером мог бы я, не имея в
своем распоряжении ничего, кроме простой цепи,
ни железного, ни любого другого ошейника, ни
наручников, ни кандалов какого бы то ни было
вида, приковать к себе цепью моего сына так,
чтобы он больше не смог улизнуть от меня. Это
был просто вопрос петель и узлов, и, если бы по­
требовалось, я бы его разрешил. Но передо мной
уже замаячил образ моего сына, шедшего не поза-

210
 Моллой

ди, а впереди меня. Располагаясь так по отноше­

нию к нему, я мог бы держать его под присмотром
и вмешиваться при малейшем неверном движе­
нии с его стороны. Но кроме того, что мне пред­
стояло исполнять в течение этой экспедиции дру­
гие роли, помимо надзирателя и сиделки, пер­
спектива, что нельзя будет и шагу ступить, не
имея перед глазами этого маленького, унылого,
жирного тельца, была для меня невыносима. По­
ди сюда! — закричал я. Потому что, услышав, что
я сказал, что нужно брать влево, он взял влево,
словно он считал своим долгом выводить меня из
себя. Навалившись всей тяжестью на зонт, с по­
нурой, словно под бременем проклятья, головой,
продев пальцы свободной руки меж двумя штаке­
тинами калитки, я был недвижен, точно статуя.
Он, стало быть, возвратился назад во второй раз.
Я сказал тебе следовать за мной, а ты лезешь впе­
ред, сказал я.
Были летние каникулы. Его школьная каскетка
была зеленая с вышитыми спереди золотом ини­
циалами и головой не то оленя, не то вепря. Она
сидела на его крупном черепе с белокурыми воло­
сами ровно, как притертая крышка. Именно так
ему нравилось ее носить. Что-то в надетых так,
строго прямо, головных уборах, уж не знаю что,
донельзя раздражает меня. Что до его плаща, вме­
сто того чтобы нести его на руке в сложенном ви­
де или перебросив через плечо, как я ему сказал,
он свернул его комом и держал на животе, обеими
руками. Он стоял передо мной, расставив свои
большие ноги с согнутыми коленями, выпятив

211
 Сэмюэль Беккет

живот, задрав подбородок, с впалой грудью и от­

крытым ртом, в позе круглого minus habens*. У ме­
ня, должно быть, тоже был такой вид, будто я дер­
жусь на ногах исключительно благодаря своему
зонту и опоре на калитку. Я смог наконец промол­
вить: ты способен следовать за мной? Он не отве­
тил. Но я уловил его мысль так точно, словно он
выразил ее словами, а именно: а ты, ты способен
меня вести? Пробило полночь, на колокольне мо­
ей любимой церкви. Без значения. Я был уже не
дома. В своей душе, где находится все, что мне
нужно, я искал ту ценность, которую он мог взять
с собой. Надеюсь, сказал я, что ты не забыл свой
бойскаутский нож, он может нам понадобиться.
Помимо пяти или шести лезвий первейшего на­
значения в этом ноже имелись штопор, консерв­
ный нож, шило, отвертка, лапка и не знаю какие
еще приспособления. Это я его ему подарил, по
случаю присуждения первой премии по истории
географии, наукам, по каким-то неясным причи­
нам соединяемым в той школе, которую он посе­
щал. Последний лодырь во всем, что касалось ли­
тературы и так называемых точных наук, он не
имел себе равных в датах сражений, революций,
реставраций и других подвигов рода человеческо­
го, в его медленном восхождении к свету, а также
в проведении границ и высоте пиков. Это вполне
стоило туристического ножа. Не говори мне, что
ты оставил его дома, сказал я. Конечно, нет, ска­
зал он с гордостью и самодовольством, хлопая се-

* Слабоумный, идиот (лат.).

212
 Моллой

бя по карману. Хорошо, давай его сюда. Он, есте­

ственно, не ответил. В его привычках было пропу­
скать мимо ушей первое обращение. Давай сюда
этот нож, закричал я. Он дал его мне. Что ему бы­
ло делать, как вы полагаете, совсем одному со
мной в лесу ночью без свидетелей? Это было для
его же блага, чтобы он у него не потерялся. Пото­
му что там, где его нож, там и сердце скаута, по
крайней мере, если у него нет средств купить но­
вый, что как раз не имело касательства к моему
сыну. Потому что он никогда не носил при себе
наличных, не имея в них надобности. Но каждый
пенни, который он получал, а он получал их не­
много, он помещал сперва в свою итальянскую
копилку, а потом — в сберегательную кассу,
книжку которой я хранил при себе. В тот момент
он, без сомнения, охотно бы перерезал мне горло,
тем самым ножом, который я так степенно поло­
жил себе в карман. Но он был еще чуточку зелен,
еще чуточку слаб для великих актов справедливос­
ти. Правда, время работало на него, и, может
быть, он утешался этим соображением, при всей
своей глупости. Как бы то ни было, он в тот раз
удержался от слез, за что я был ему признателен. Я
выпрямился и положил ему руку на плечо, со сло­
вами, терпение, сын мой, терпение. Что в таких
делах ужасно, это то, что, когда у человека есть
желание, у него нет средств, и наоборот. Но об
этом мой сын еще не догадывался, бедняга, он,
должно быть, считал, что та ярость, от которой его
трясло и искажались его черты, не покинет его до
того дня, когда он сможет воздать ей должное. И

213
 Сэмюэль Беккет

еще. Да, он, должно быть, считал себя воплоще­

нием души маленького Дантеса, чьи проделки бы­
ли ему, впрочем, известны в том виде, в каком
позволяют себе их представлять издания Хэтчета.
Затем, треснув хорошенько по этой бессильной
лопатке, я сказал: в путь. И я, ей-богу, действи­
тельно пустился в путь, мой сын двинулся за
мной. Я отправился в сопровождении сына, в со­
ответствии с полученными мной указаниями.
Я не намерен расписывать всевозможные при­
ключения, которые случились с нами, со мной и с
моим сыном, вместе и по отдельности, прежде,
чем мы прибыли в страну Моллоя. Это было бы
скучно. Но не это меня останавливает. В нем все
скучно, в том отчете, которого от меня требуют.
Но я буду вести его по своему вкусу, до известной
степени. И если он не будет иметь счастья понра­
виться заказчику, если найдутся там пассажи,
обидные для него и его компаньонов, тем хуже для
всех нас, для всех них, потому что ничего хуже для
меня больше нет. То есть для того, чтобы соста­
вить себе о нем представление, мне потребовалось
бы больше воображения, которого у меня нет. И
тем не менее его у меня больше, чем было раньше.
И я подчиняюсь, принимаясь за этот жалкий труд
клерка, который вовсе не моя стихия, по причи­
нам, которые не таковы, как то можно было бы
полагать. Я все еще подчиняюсь приказам, если
угодно, но уже не страх руководит мной. Да, у ме­
ня все еще есть страх, но это больше в силу при­
вычки. И тот голос, что я слышу, я не нуждался в
Габере, который бы мне его передавал. Потому

214
 Моллой

что он внутри меня и призывает меня до конца

верно служить, как я всегда и служил, делу, кото­
рое не является моим делом, и терпеливо испол­
нять свою роль, вплоть до самых наигорчайших и
крайних пределов, как я и хотел. В ту пору, когда
я еще хотел, чтобы так поступали другие. И при­
том с ненавистью к моему хозяину и презрением к
его замыслам. Как видите, это довольно двусмыс­
ленный голос, которому не всегда легко следовать
в его рассуждениях и указаниях. Но невзирая на
это, я ему следовал, более или менее, я следовал
ему в том смысле, как я это понимаю, и в том
смысле, в каком я ему подчиняюсь. И редко, по-
моему, когда о голосах можно столько сказать. И у
меня такое впечатление, что отныне я буду следо­
вать ему, что бы он ни повелел. И что, когда он за­
молкнет, оставив меня во мраке и сомнении, я бу­
ду ждать его возвращения и ничего не стану де­
лать, пусть целый мир, посредством своих бесчис­
ленных властей, объединенными силами, в один
голос, приказывает мне хоть то, хоть это, под стра­
хом неописуемого наказания. Но в этот вечер, в
это утро я выпил немножко больше обычного и
могу завтра быть иного мнения. Он говорит мне
также, этот голос, что я лишь начинаю постигать,
что память об этой работе, скрупулезно доведен­
ной до конца, поможет мне вынести долгие муки
свободы и скитальчества. Значит ли это, что од­
нажды я буду изгнан из своего дома, своего сада,
что я потеряю свои деревья, свои лужайки, птиц,
каждая из которых мне знакома свойственной
только ей манерой петь, летать, приближаться ко

215
 Сэмюэль Беккет

мне и пускаться в бегство при моем приближении,

и все нелепые удобства внутри, где у каждой вещи
свое место, где у меня под рукой все, что нужно,
чтобы суметь вынести необходимость быть чело­
веком, где меня не могут настигнуть мои враги,
мой дом, на возведение, украшение, усовершенст­
вование и поддержание которого я положил
жизнь? Я слишком стар, чтобы потерять все это,
чтобы начинать все сначала, я слишком стар! Ну-
ну, Моран, спокойно. Никаких эмоций, сделай
милость.
Я говорил, что не буду расписывать всех пре­
вратностей пути, ведущего из моей страны в стра­
ну Моллоя, по той простой причине, что это не
входит в мои намерения. И когда я пишу эти
строки, я знаю, насколько я рискую вызвать по­
дозрение у того, с кем в моих интересах было бы,
вероятно, обращаться обходительно, теперь бо­
лее, чем когда-либо. Но я пишу их, однако ж, и
твердой рукой, снует неумолимый челнок, загла­
тывающий мои страницы с безучастностью цепа.
Но некоторые из них я коротко опишу так, как
это представляется мне желательным, и для того,
чтобы дать представление о методах поры моей
полной зрелости. Но прежде чем перейти к этому,
я расскажу то немногое, что я знал, покидая свой
дом, о стране Моллоя, столь отличной от моей.
Потому что это одна из характерных примет того
штрафного задания, которое не позволило мне
гнать без передышки и сказать с ходу, о чем идет
речь. Но мне придется снова не ведать того, что
больше не неведомо мне, и считать, что знаю то,

216
 Моллой

что я считал, что знаю, уходя из дома. И если я

время от времени отступаю от этого правила, так
только в отношении маловажных подробностей. А
в целом я его соблюдаю. И с таким рвением, что
даже и сейчас, без преувеличения, я по большей
части скорее тот, кто открывает, чем тот, кто по­
вествует. И едва ли в тишине моей комнаты, по
завершении дела, в том, что касается меня, я знаю
лучше, куда я иду и что меня ожидает, чем в ту
ночь, когда я хватался в улочке за калитку, рядом
с моим придурком-сыном. И меня бы не удивило,
если бы на последующих страницах я отступал от
строгого, реального хода событий. Но не думаю,
чтобы даже и Сизифу вменялось в обязанность
чесаться, или стонать, или же ликовать, если ве­
рить одной новомодной доктрине, всегда точно в
одних и тех же местах. И, возможно, никто не ста­
нет чересчур придираться в отношении дороги, по
которой он пойдет, при условии, что он благопо­
лучно прибудет по назначению в предусмотрен­
ный срок. И кто знает, не считает ли он раз за ра­
зом, что каждый — первый? Это поддержит в нем
надежду, не правда ли, надежду, которая есть по
преимуществу инфернальное состояние, вопреки
всему, что бы там ни считалось, вплоть до наших
дней. Тогда как, когда сам видишь, что ты повто­
ряешь без конца одно и то же, это наполняет тебя
радостью.
Под страной Моллоя я разумею довольно не­
значительную по размерам территорию, админис­
тративных границ которой он никогда не пересе­
кал и, вероятно, никогда не пересечет, будь то по-

217
 Сэмюэль Беккет

тому, что это ему запрещалось, будь то потому, что

у него не было к тому охоты, будь то естественным
следствием из ряда вон выходящего случая. Эта
область находилась на севере, относительно мес­
тонахождения более приветливой области, где жил
я, и состояла из одного поселения, которому одни
пожаловали титул города и где другие видели
лишь деревню, с прилегающей сельской местнос­
тью. Этот город, или это село, скажем сразу, назы­
вался Чертли и занимал, вместе с зависимой от
него территорией, самое большее площадь в пять-
шесть квадратных миль. В развитых странах это,
по-моему, называется общиной или кантоном, не
знаю, но у нас не существует для подобных деле­
ний территории общего абстрактного термина. И
для их обозначения у нас другая система, порази­
тельной красоты и простоты, которая состоит в
том, что произносишь Чертли (поскольку речь
идет о Чертли), когда надо сказать Чертли, Черт-
либа, когда надо сказать Чертли плюс примыкаю­
щие земли, и Чертлибаба, когда надо сказать зем­
ли Чертли, исключая сам Чертли. Я, к примеру,
жил и, по зрелом размышлении, все еще живу в
Дерьме, главном городе Дерьмбы. И когда я по ве­
черам прогуливался в окрестностях Дерьма, чтобы
подышать свежим воздухом, я вдыхал свежий воз­
дух Дерьмбабы и никакой другой.
Несмотря на свою малую протяженность,
Чертлибаба мог предложить определенное разно­
образие. Так сказать, пастбища, немного торфя­
ников, несколько рощ и, по мере приближения к
его границам, кудрявые и почти смеющиеся пей-

218
 Моллой

зажи, точно Чертлибаба был доволен, что не идет

дальше. Но главную красу этой области составля­
ла узкая бухточка, которую опустошали и вновь
наполняли, опустошали и вновь наполняли мед­
ленные серые приливы и отливы. И наименее ро­
мантические люди толпой валили из города, что­
бы полюбоваться этим зрелищем. Одни говорили:
ничего нет прекраснее этих чуть влажных песков.
А другие: чтобы увидеть бухту Чертлибы, надо
прийти при высоком приливе. Сколь же прекрас­
на была тогда эта свинцовая вода, которую можно
было принять за мертвую, если бы тебя не преду­
предили, что это не так! А третьи, наконец, ут­
верждали, что это напоминает подземное озеро.
Но, подобно жителям Исиньи, все соглашались,
что их город стоит на море. И на своей почтовой
бумаге они помещали наверху Чертли-на-море.
Жителей в Чертлибе было немного, чему я чи­
стосердечно заранее радовался. Земля там была
мало пригодна для обработки. Потому что едва
лишь какая-то пашня или же луг раздавались
вширь, как все шло насмарку из-за рощи друидов
или болот, из которых ничего нельзя было из­
влечь, кроме малой толики торфа очень плохого
качества или обломков спрессовавшегося дуба,
который шел на изготовление амулетов, ножей
для разрезания книг, колец для салфеток, четок,
наплечников и других безделушек. Мадонна Мар­
ты, к примеру, происходила из Чертлибы. Несмо­
тря на проливные дожди, пастбища были крайне
скудны и усеяны камнями. Густо разрастался
здесь один лишь пырей, да еще странные горькие

219
 Сэмюэль Беккет

синие злаки, непригодные в качестве корма для

крупного скота, но с грехом пополам сходившие
для ослов, коз и черных овец. Откуда же, следова­
тельно, извлекал Чертлиба свой достаток? Я вам
это скажу. Нет, я ничего не скажу. Ничего.
Вот, следовательно, часть того, что, я полагал,
было мне известно о Чертлибабе, когда я отправ­
лялся из дому. Интересно, спрашиваю я себя, не
спутал ли я ее с каким-то другим местом.
Шагах в двадцати от моей калитки улочка тя­
нулась вдоль ограды кладбища. Улочка опускает­
ся, ограда идет вверх, все выше и выше. После оп­
ределенной точки идешь ниже мертвецов. Это
здесь у меня концессия на вечность. Доколе будет
существовать земля, это место будет за мной, в
принципе. Я время от времени ходил туда погля­
деть на свое надгробие. Оно было уже установле­
но. Это был простой латинский крест, белый. Я
хотел, чтобы на нем поместили мое имя, вместе с
здесь покоится и датой моего рождения. Придется
добавить лишь дату смерти. Ее мне не позволили.
Иногда я улыбался, как будто я уже умер.
Несколько дней мы шли пешком, избирая по­
таенные тропы. Я не хотел показываться на боль­
шой дороге.
В первый день я нашел окурок сигары отца
Амбруаза. Я не только его не выбросил ни в пе­
пельницу, ни в мусорную корзину, но, переодева­
ясь, положил себе в карман. Это произошло бе­
зотчетно. Я поглядел на него с удивлением, заку­
рил, сделал несколько затяжек и бросил. Это бы­
ло достопримечательное событие первого дня.

220
 Моллой

Я показал моему сыну, как пользоваться кар­

манным компасом. Это доставило ему большое
удовольствие. Он вел себя хорошо, лучше, чем я
надеялся. На третий день я вернул ему его нож.
Погода нам благоприятствовала. Мы легко де­
лали свои десять миль в день. Мы спали под от­
крытым небом. Так подсказывала осторожность.
Я показал сыну, как строить из веток шалаш.
Он состоял в скаутах, но ничего не умел делать.
Нет, он умел разводить костер. На каждом прива­
ле он упрашивал меня позволить ему проявить
свой талант. Я не видел в том никакой пользы.
Пищу мы ели холодную, из консервных банок,
за которыми я посылал его в деревни. В этом он
был мне полезен. Мы пили воду из ручьев.
Все эти предосторожности были, конечно,
бесполезны. Однажды я заметил в поле знакомого
фермера. Он шел по направлению к нам. Я тотчас
же сделал поворот кругом, взял за руку своего сы­
на и утащил его в направлении, противополож­
ном нужному. Фермер настиг нас, как я и предви­
дел. Поздоровавшись со мной, он спросил, куда
мы идем. Поле, должно быть, принадлежало ему.
Я ответил, что мы возвращаемся домой. К счас­
тью, мы были еще не очень далеко от дома. Тогда
он спросил, где мы были. Может быть, у него ук­
рали быка или свинью. Гуляли, ответил я. Я бы
охотно подвез вас в своей повозке, сказал он, да я
отправляюсь только к ночи. Жаль, сказал я. Если
хотите подождать, сказал он, так я от всего серд­
ца. Я поблагодарил его. Это было еще до полудня,
к счастью. Ничего странного, что человек не хо-

221
 Сэмюэль Беккет

чет ждать до ночи. Ну ладно, счастливого возвра­

щения, сказал он. Мы сделали огромный крюк и
вновь направились на север.
Эти предосторожности были, вероятно, из­
лишни. Чтобы все шло хорошо, следовало бы ид­
ти ночью и прятаться днем, по крайней мере на
первых порах. Но погода стояла такая прекрасная,
что я не мог на это решиться. Я не думал ни о чем,
кроме как о своем удовольствии, но уж о нем я ду­
мал! Ничего подобного со мной никогда не случа­
лось на работе. И та медлительность, с какой мы
продвигались! Должно быть, я не торопился при­
быть на место.
Я размышлял урывками, целиком отдаваясь
сладости кончающегося лета, об инструкциях Га-
бера. Мне не удавалось воссоздать их так, чтобы
это меня полностью удовлетворяло. Ночью, под
навесом ветвей, избавленный от соблазнов при­
роды, я весь целиком погружался в проблему.
Звуки, которые производил во сне мой сын, из­
рядно мне мешали. Иногда я выходил из шалаша
и прохаживался взад-вперед, в темноте. Или уса­
живался, прислонясь спиной к стволу, подтягивал
к себе ноги и, обхватив их руками, упирался под­
бородком в колено. Даже в такой позе мне не уда­
валось в ней разобраться. Чего именно я искал?
Трудно сказать. Я искал той вещи, которой недо­
ставало для полноты донесения Габера. Мне каза­
лось, он должен был сказать мне, что надлежит
делать с Моллоем, когда он будет найден. Моя ра­
бота никогда не прекращалась с определением
местонахождения. Это было бы слишком хорошо.

222
 Моллой

Но я всегда должен был действовать, тем или

иным образом, на заинтересованное лицо, соглас­
но инструкциям. Такие операции облекались в
чрезвычайно разнообразные формы, от наиболее
силовых до самых умеренных. Дело Йерка, на
удачное завершение которого у меня ушло около
трех месяцев, окончилось в тот день, когда мне
удалось завладеть его булавкой для галстука и
уничтожить ее. Установление контакта было лишь
самой ничтожной частью моей работы. Я нашел
Йерка на третий день. От меня никогда не требо­
вали доказательств успешности моих действий,
мне верили на слово. Должно быть, у Юди име­
лись способы проверки. Иногда от меня требова­
ли отчета.
В другой раз моя миссия заключалась в том,
чтобы привести некое лицо в определенное место
в определенный час. Работа была из наиделикат­
нейших, поскольку речь шла не о женщине. Мне
никогда не приходилось заниматься женщиной. Я
сожалею об этом. Не думаю, чтобы Юди очень
интересовался ими. Я вспоминаю в связи с этим
одну старую шутку о женской душе. Вопрос: есть
ли у женщин душа? Ответ: да. Вопрос: почему?
Ответ: для того, чтобы их можно было предать
анафеме, и тогда они станут самыми преданными.
Очень остроумно. Мне, к счастью, дали большую
свободу в смысле дня. Важен был час, а не дата.
Один раз во время рандеву я оставил его, под ка­
ким-то предлогом. Это был милый мальчик, до­
вольно грустный и молчаливый. Я смутно припо­
минаю, что я сочинил какую-то историю про

223
 Сэмюэль Беккет

женщину. Погодите, что-то всплывает. Да, я ска­

зал ему, что она уже полгода влюблена в него и
горячо желала бы с ним встретиться в каком-ни­
будь месте. Я даже назвал ее имя. Это была до­
вольно известная актриса. Было, следовательно,
естественно, что, приведя его в назначенное ею
место, я ретировался, из деликатности. Я все еще
вижу, как он глядит мне вслед. Ему бы хотелось,
чтобы я был его другом, по-моему. Я не знаю, что
с ним стало. Как только операция заканчивалась,
я терял интерес к своим оперируемым. Скажу
больше, я никогда не видел вновь ни одного из
них, впоследствии. Я говорю это без задней мыс­
ли. О, я мог бы порассказать вам немало историй,
если бы я был спокоен. Что за скопище у меня в
голове, какая галерея смертников. Мэрфи, Уотт,
Йерк, Мерсье и сколько еще других. Я бы не по­
верил, что... нет, я охотно верю. А историй, исто­
рий. Я не смог их рассказать. Я и эту вот не смог
бы рассказать.
Мне, следовательно, не удалось узнать, каким
образом я должен действовать с Моллоем, как
только я его найду. Указания, а Габер не мог упу­
стить из виду снабдить меня ими, совершенно
улетучились у меня из головы. Вот результат того,
что весь день в воскресенье был потрачен на глу­
пости. Было бесполезно говорить себе, вдумайся,
что от тебя обычно требуется? В моих инструкци­
ях не содержалось ничего обычного. Была дейст­
вительно одна определенная операция, которая
время от времени повторялась, но не настолько
часто, чтобы вероятность того, что она-то и есть

224
 Моллой

как раз то, чего я ищу, была велика. Но если бы от

меня всего лишь один-единственный раз потре­
бовали чего-то другого, этого единственного раза
было бы достаточно, чтобы связать мне руки, так
я был щепетилен.
Я говорил себе, что лучше об этом не думать,
что нужно сперва найти Моллоя, что я обмозгую
это потом, что у меня до тех пор есть время, что
все это вернется, всплывет вновь, когда я буду ме­
нее всего ожидать, и что, если, найдя Моллоя, я
все еще не буду знать, что с ним делать, я мог бы
устроить так, чтобы связаться с Габером, а Юди
об этом известно не будет. У меня был его адрес,
как и мой у него. Я послал бы ему телеграмму, что
делать с М.? Он бы знал, как мне ответить четко и
ясно, даже, в случае надобности, и в завуалиро­
ванной форме. Но был ли в Чертлибе телеграф?
Но я также говорил себе, поскольку я всего лишь
человек, что чем дольше затянутся мои поиски
Моллоя, тем больше у меня шансов вспомнить,
что следует делать. И мы бы мирно продолжали
идти пешком, если бы не следующее происшест­
вие.
Однажды ночью, заснув в конце концов, по
обыкновению, рядом с моим сыном, я проснулся
от резкого толчка с таким ощущением, точно ме­
ня сильно ударили. Не беспокойтесь, я не собира­
юсь рассказывать вам своего сна в собственном
смысле слова. В шалаше царила глубочайшая
тьма. Не шелохнувшись, я прислушался. Я не ус­
лышал ничего, кроме посапывания и прерывисто­
го дыхания моего сына. Я собрался было сказать

225
 Сэмюэль Беккет

себе, по обыкновению, что это лишь дурной сон,

когда острая боль пронзила мне колено. Вот, сле­
довательно, объяснение моего внезапного про­
буждения. Это и впрямь походило на удар, удар
лошадиным копытом, по моим представлениям.
Я с тревогой ждал ее повторения, недвижимо, ед­
ва дыша и, естественно, обливаясь потом. Сло­
вом, я поступил в точности так, как человек, на­
сколько мне было известно, поступает в подоб­
ных обстоятельствах. Боль и в самом деле повто­
рилась несколько минут спустя, но не такая силь­
ная, как в первый раз, вернее, во второй. Или она
показалась мне не такой сильной потому только,
что я ее ожидал? Или же потому, что я начал к
ней привыкать? Не думаю. Потому что она опять
повторилась, несколько раз, и всякий раз слабее,
чем в предыдущий, и наконец утихла совсем, до
того, что я смог уснуть, порядком успокоившись.
Но перед тем, как вновь уснуть, я успел припом­
нить, что означенная боль не была совсем в но­
винку. Потому что я ее уже чувствовал, у себя в
ванной, когда делал сыну промывание. Но тогда
ограничилось лишь одним приступом, более она
не повторилась. И я уснул опять, задаваясь вопро­
сом, вместо колыбельной, было ли это тогда то же
самое колено, которое только что причинило мне
такую боль, или другое. И этого вот я так никогда
и не узнал. И мой сын, когда я спросил его на сей
предмет, тоже был не в состоянии сказать мне,
которое из двух своих колен я у него на глазах на­
мазал йодом в тот вечер, когда мы отправились. И
я уснул слегка успокоенный, говоря себе, это не-

226
 Моллой

большая невралгия, спровоцированная долгими

переходами и прохладными, сырыми ночами, и
пообещав себе раздобыть при первой возможнос­
ти упаковку теплотворной ваты, ту, что с хоро­
шеньким демоном на этикетке. Такова скорость
мысли. Но на том не кончилось. Поскольку, про­
будившись вновь незадолго до рассвета, на этот
раз по естественной надобности, с небольшой
эрекцией члена, для пущего правдоподобия, я не
смог подняться. То есть в конце концов я таки
поднялся, но ценой каких усилий! Это скоро го­
ворится, скоро пишется, не смог, тогда как в дей­
ствительности нет ничего труднее. Вероятно, по
причине воли, которую, кажется, возбуждает ма­
лейшее препятствие. Так, я думал сперва, что не
могу согнуть ногу, но, проявив упорство, я смог
ее согнуть, немножко. Анкилоз сустава был не­
полный. Я все время говорю о моем колене. Но
было ли оно то же самое, что разбудило меня в
начале ночи? Я не могу поклясться. Оно не при­
чиняло мне боли. Оно просто только сопротивля­
лось сгибанию. Боль, несколько раз предупредив
меня понапрасну, смолкла. Вот как я это видел.
Мне, к примеру, невозможно было стать на коле­
ни, потому что, каким бы манером ни вставать на
колени, всегда нужно согнуть оба колена, если
только не принять явно гротескной позы, кото­
рую невозможно сохранить долее нескольких се­
кунд, я хочу сказать, выставив вперед вытянутую
больную ногу, на манер кавказских танцоров. Я
осмотрел колено при свете электрического фона­
ря. Оно не было ни красным, ни распухшим. Я

227
 Сэмюэль Беккет

подвигал коленную чашечку. Было похоже на

клитор. Все это время мой сын сопел, как тюлень.
Он не подозревал, что может выкинуть жизнь. Я
тоже был наивен. Но я об этом знал.
Разлился тот ужасный свет, который немного
предшествует восходу солнца. Предметы тайком
возвращались на свои дневные места, обосновы­
вались, притворялись мертвыми. Я осторожно и,
должен сказать, с известным любопытством сел
на землю. Другой захотел бы сесть, как обычно,
одним махом. Только не я. Как ни нов был этот
новый крест, я тут же нашел, каким образом его
лучше нести. Но когда садишься на землю, надо
садиться по-портновски или в позе утробного
плода, это, так сказать, единственно возможные
позы для дебютантов. Я не замедлил, стало быть,
улечься на спину. И я не замедлил прибавить к
сумме моих знаний следующее: что, когда из всех
позиций, которые нормальный человек принима­
ет не задумываясь, вам остается доступно всего-
навсего две-три, эти последние тогда обогащают­
ся. Я бы скорее — и с пеной у рта — утверждал об­
ратное, не приключись со мной такое. Да, не бу­
дучи в состоянии с удобством оставаться ни в сто­
ячем, ни в лежачем положении, прибегаешь к раз­
личным формам горизонтального, как ребенок во
чреве матери. Их изучаешь, как никогда прежде,
находя в том наслаждение, о котором и не подо­
зревал. Короче, им нет числа. И если, вопреки
всему, с течением времени это приедается, надо
только встать на ноги на несколько мгновений,
даже просто-напросто подняться из лежачего по-

228
 Моллой

ложения в сидячее. Вот преимущества местного и

безболезненного паралича. И меня бы не удиви­
ло, если бы классические виды полного паралича
заключали бы в себе аналогичные и даже, может
быть, еще более потрясающие удовольствия. Быть
наконец не в состоянии пошевелиться, это, долж­
но быть, нечто! Мой дух тает, когда я думаю об
этом. И притом полная афазия! И, может быть,
полная глухота! И, кто знает, паралич сетчатки! И,
вполне вероятно, потеря памяти! И как раз столь­
ко оставшегося неповрежденным мозга, чтобы
иметь возможность ликовать! И чтобы бояться
смерти как возрождения!
Я размышлял о том, что надлежит делать в том
случае, если состояние моего колена не улучшит­
ся или ухудшится. Я смотрел, сквозь навес ветвей,
как опускается небо. Утром небо опускается, этот
феномен не был достаточно отмечен. Оно при­
ближается, словно бы затем, чтобы лучше видеть.
Если только это не земля поднимается, затем,
чтобы получить одобрение, перед отходом.
Я не стану излагать своих соображений. Это,
однако, было бы для меня легко. Они привели ме­
ня к заключению, обеспечившему композицию
следующего далее пассажа.
Ты хорошо спал? — сказал я, как только мой
сын открыл глаза. Я мог бы его разбудить, но нет,
я позволил ему пробудиться естественным обра­
зом. В конце концов он заявил мне, что плохо се­
бя чувствует. Он часто отвечал невпопад, мой
сын. Где мы находимся, сказал я, и какая отсюда
ближайшая деревня? Он назвал ее мне. Я ее знал.

229
 Сэмюэль Беккет

Я там бывал, это большой поселок, случай рабо­

тал на нас. У меня даже было там несколько зна­
комых, среди жителей. Какой сегодня день? —
сказал я. Он без малейших колебаний точно сооб­
щил мне день. А он едва-едва начал соображать со
сна. Я говорил вам, что он в истории и географии
дока. Это от него я узнал, что Кондом стоит на
Баизе. Хорошо, сказал я, ты должен сейчас же от­
правиться в Дыратон, ты будешь там — я подсчи­
тал — самое большее через три часа. Он посмот­
рел на меня с удивлением. Там, сказал я, ты ку­
пишь велосипед по своему росту, подержанный,
поелику возможно. Ты можешь истратить до пяти
фунтов. Я дал ему пять фунтов, в купюрах по де­
сять шиллингов. Нужно, чтобы у него был очень
прочный багажник, сказал я, если багажник будет
не очень прочный, ты заменишь его на очень
прочный. Я старался говорить ясно. Я спросил
его, доволен ли он. Вид у него не был довольный.
Я повторил свои инструкции и снова спросил, до­
волен ли он. Скорее, у него был ошарашенный
вид. Может, под воздействием великой радости,
которую он испытывал. Может, он не верил сво­
им ушам. Ты, по крайней мере, понял? — сказал
я. Как это хорошо время от времени, немножко
поговорить по-настоящему. Повтори мне все, что
ты должен делать, сказал я. Это был единствен­
ный способ узнать, понял ли он. Я должен пойти
в Дыратон, сказал он, за пятнадцать миль отсюда.
Пятнадцать миль? — сказал я. Да, сказал он. Хо­
рошо, сказал я, продолжай. Купить велосипед,
сказал он. Я ждал. Ничего. Велосипед! — восклик-

230
 Моллой

нул я. Но в Дыратоне миллион велосипедов! Ка­

кого рода велосипед? Он задумался. Подержан­
ный, рискнул он. А если ты не найдешь подер­
жанного? — сказал я. Ты мне сказал подержан­
ный, сказал он. Я молчал довольно долго. Если ты
не найдешь подержанного, сказал я наконец, что
ты будешь делать? Ты мне не сказал, сказал он.
Какое это отдохновение, время от времени не­
множко поболтать. Сколько денег я тебе дал? —
сказал я. Он сосчитал купюры. Четыре фунта де­
сять, сказал он. Сосчитай еще раз, сказал я. Он
сосчитал их сызнова. Четыре фунта десять, сказал
он. Дай сюда, сказал я. Он дал мне купюры, и я их
пересчитал. Четыре фунта десять. Я дал тебе пять,
сказал я. Он не ответил, он предоставлял цифрам
говорить за себя. Не украл ли он у меня десять
шиллингов и прячет их где-то у себя? Выверни
карманы, сказал я. Он принялся их выворачивать.
Все это время я лежал, не будем забывать. Он не
знал, что я болен. Да я вообще и не был болен. Я
рассеянно смотрел на предметы, которые он рас­
кладывал передо мной. Он извлекал их из своих
карманов по одному, держа с осторожностью в
воздухе между большим и указательным пальца­
ми, показывал мне их с разных сторон и в конце
концов опускал на землю рядом со мной. Когда
карман был пуст, он вытаскивал подкладку и вы­
тряхивал ее. Тогда возникало маленькое пыльное
облачко. Нелепость этой проверки не замедлила
удручить меня. Я велел ему прекратить. Может,
он прячет эти десять шиллингов в рукаве или во
рту. Мне надо было бы подняться и обыскать его,

231
 Сэмюэль Беккет

с головы до пят. Но тогда он увидел бы, что я бо­

лен. Не то чтобы я был в самом деле болен. И от­
чего я не хотел, чтобы он знал, что я болен? Я не
знаю. Я мог бы сосчитать деньги, которые у меня
остались. Но что мне в том было бы проку? Знал
ли я хотя бы сумму, которую захватил с собой из
дома? Нет. К себе я тоже охотно применял сокра­
товский метод. Знал ли я, сколько истратил? Нет.
Обычно я вел строжайший учет в своих деловых
поездках и мог бы отчитаться за свои дорожные
издержки до последнего пенни. На этот же раз
нет. Будь то увеселительное путешествие, я бы
швырял деньги на ветер не с большей беззастен­
чивостью. Допустим, я ошибся, сказал я, и дал те­
бе только четыре фунта десять. Он с безразлич­
ным видом подбирал свои рассыпанные по земле
вещи и рассовывал их опять по карманам. Как за­
ставить его понять? Оставь это и слушай меня,
сказал я. Я протянул ему купюры. Сосчитай, ска­
зал я. Он сосчитал. Сколько? — сказал я. Четыре
фунта десять, сказал он. Десять чего? — сказал я.
Десять шиллингов, сказал он. У тебя четыре фун­
та десять шиллингов, сказал я. Да, сказал он. Я
дал тебе четыре фунта десять шиллингов, сказал
я. Да, сказал он. Это была неправда, я дал ему
пять. Ты согласен? — сказал я. Да, сказал он. И
зачем, по-твоему, я дал тебе столько денег? — ска­
зал я. Зачем столько денег? — сказал он. Лицо его
просияло. Чтобы купить велосипед, сказал он.
Что за велосипед? — сказал я. Подержанный, ска­
зал он, в яблочко. Ты воображаешь, что подер­
жанный велосипед стоит четыре фунта десять

232
 Моллой

шиллингов? — сказал я. Я не знаю, сказал он. Я-

то знал об этом не больше него. Но вопрос был не
в том. Что я в точности тебе сказал? — сказал я.
Мы припоминали вдвоем. Подержанный, поели­
ку возможно, сказал я наконец, вот что я тебе ска­
зал. А, сказал он. Этот дуэт я привожу не полно­
стью, передаю лишь основное. Я не сказал тебе
подержанный, сказал я, я сказал тебе подержан­
ный, поелику возможно. Он опять принялся под­
бирать свои вещи. Оставь это, воскликнул я, и об­
рати внимание на то, что я тебе говорю. Он с на­
рочитым видом бросил клубок спутанного шпага­
та. Может, десять шиллингов были в середине не­
го. Ты разве не видишь разницы между подержан­
ный и подержанный, поелику возможно? — ска­
зал я. Я посмотрел на часы. Было десять часов. Я
вносил лишь еще больше путаницы в наши мыс­
ли. Не пытайся понять, сказал я, а слушай, что я
хочу тебе сказать, потому как я не стану повторять
дважды. Он приблизился ко мне и стал на колени.
Похоже было, будто я отдаю Богу душу. Ты зна­
ешь, что такое новый велосипед? — сказал я. Да,
папа, сказал он. Ну, хорошо, сказал я, если ты не
найдешь подержанного велосипеда, купишь но­
вый велосипед. Я повторяю. Я повторил. А я ведь
сказал, что не стану повторять. Теперь скажи мне,
что ты должен делать, сказал я. И добавил, убери
свое лицо, у тебя изо рта смердит. Я чуть было не
добавил, ты не чистишь зубов, а еще жалуешься
на гнойники, но вовремя удержался. Это был не­
подходящий момент для введения новых мотивов.
Я повторил, что ты должен делать? Он сосредото-

233
 Сэмюэль Беккет

чился. Пойти в Дыратон, сказал он, за пятнадцать

миль... Брось мили, сказал я. Ты в Дыратоне. Что­
бы делать что? Нет, не могу. В конце концов он
понял. Для кого этот велосипед, сказал я, для Ге­
ринга? Он еще не понял, что велосипед предназ­
начался для него. В ту пору он был почти что с
меня. Что до багажника, точно я о нем ничего не
говорил. Но в конце концов он уразумел все. На­
столько, что спросил меня, что ему надлежит де­
лать, если ему не хватит денег. Ты вернешься сю­
да, и мы решим, сказал я. Я, естественно, предви­
дел, когда размышлял обо всех этих вопросах, до
пробуждения моего сына, что ему могли бы чи­
нить трудности и спрашивать, при виде его юного
возраста, откуда у него такие деньги. И я знал, что
ему надо было делать в этом случае, а именно:
отыскать или попросить, чтобы к нему вызывали
командира жандармского отделения Поля, на­
зваться и сказать, что это я, Жак Моран, поручил
купить ему в Дыратоне велосипед, позволив при
этом предполагать, что я остался в Дерьме. Речь
явно шла о двух различных операциях, сперва о
той, что состояла в предвидении обстоятельств
(до пробуждения моего сына), а затем о той, что
находила от них защиту (при получении сведений
о том, что Дыратон — ближайший населенный
пункт). Но я отказался от мысли дать ему столь
тонкие инструкции. Но не бойся, сказал я, у тебя
вполне достаточно, чтобы купить себе прекрас­
ный велосипед, который ты приведешь сюда, не
теряя ни минуты. С моим сыном надо было пре­
дусмотреть все. Могло статься, что он ни за что

234
 Моллой

бы не догадался, что ему делать, купив велосипед.

Он был способен остаться в Дыратоне, Бог знает в
каких условиях, в ожидании новых указаний. Он
спросил меня, что со мной. Должно быть, я по­
морщился. А то, что мне осточертел твой вид,
сказал я. И спросил его, чего он ждет. Я неважно
себя чувствую, сказал он. Я, когда он меня спро­
сил о моем самочувствии, не сказал ничего, а он,
у которого никто ничего не спрашивал, сообщает,
что неважно себя чувствует. Ты не доволен, ска­
зал я, что у тебя будет красивый велик, совсем но­
вехонький, твой собственный? Я определенно
был твердо намерен услышать, как он скажет, что
доволен. Но я пожалел о своей фразе, которая
могла лишь усилить его тревогу. Но довольно об
этой семейной беседе. Он вышел из шалаша, и,
когда я счел, что он достаточно далеко, я в свою
очередь вышел оттуда, с грехом пополам. Он ото­
шел шагов на двадцать. Я принял непринужден­
ную позу, небрежно прислонившись спиной к
стволу дерева и согнув здоровую ногу впереди
другой. Я окликнул его. Он обернулся. Я помахал
ему рукой. Он мгновение рассматривал меня, по­
том повернулся спиной и продолжил свой путь. Я
окликнул его по имени. Он снова обернулся. Фо­
нарь! — крикнул я. Хороший фонарь! Он не по­
нял. Как мог он понять, в двадцати шагах, когда
он ничего не понимал и в одном. Он опять пошел
ко мне. Я сделал ему знак, чтобы он уходил, крик­
нув при этом, ступай! Ступай! Он остановился и
посмотрел на меня, склонив голову набок, как
попугай, по-видимому, в полной растерянности.

235
 Сэмюэль Беккет

Я неосмотрительно сделал движение, собираясь

наклониться, чтобы поднять камень, или кусок
дерева, или ком, не важно, какой из метательных
снарядов, и чуть было не упал. Я отломил над го­
ловой кусок растущей ветки и с силой бросил его
в его сторону. Он сделал поворот кругом и бро­
сился бежать. Правда, бывают случаи, когда я
совсем не понимаю своего сына. Он должен был
знать, что я не мог его достать, даже хорошим
камнем, и несмотря на это пустился наутек. Мо­
жет, он боялся, как бы я не побежал за ним. И в
самом деле, в моей манере бежать есть, по-моему,
нечто устрашающее, голова откинута назад, зубы
стиснуты, локти максимально согнуты, и колени
чуть не ударяют мне в лицо. И я часто догонял бе­
гунов, более быстрых, чем я, благодаря такой ма­
нере бежать. Люди останавливаются и пережида­
ют, лишь бы столь жуткое неистовство больше не
висело у них на пятках. Что до фонаря, фонарь
нам не нужен. Потом, когда велосипед займет
свое место в жизни моего сына, в его жизни, пол­
ной обязанностей и невинных забав, тогда без фо­
наря не обойтись, для освещения его ночных по­
ходов. И, вероятно, в предвидении этого счастли­
вого будущего я подумал о фонаре и крикнул сы­
ну купить хороший, чтобы потом его уходы и воз­
вращения были хорошо освещены и безопасны. И
я мог бы ему в равной мере сказать, чтобы он об­
ратил внимание на звонок, чтобы отвинтил кры­
шечку и хорошенько осмотрел его изнутри, для
того чтобы удостовериться, что это хороший зво­
нок и в хорошем состоянии, до заключения сдел-

236
 Моллой

ки, и позвонил в него, чтобы узнать, какой у него

звук. Но у нас будет время заняться всеми этими
вещами потом. И я с радостью буду помогать мо­
ему сыну, когда придет такой момент, приделать к
велосипеду самые лучшие фары, как спереди, так
и сзади, и лучший звонок, и лучшие тормоза, ка­
кие только есть.
День показался мне долгим. Мне недоставало
моего сына! Я занимал себя делами, как только
мог. Несколько раз поел. Я воспользовался тем,
что был наконец один, без какого-либо иного
свидетеля, кроме Бога, чтобы помастурбировать.
Моему сыну, должно быть, пришла та же мысль,
он, должно быть, останавливался, чтобы помас­
турбировать. Надеюсь, это доставило ему больше
удовольствия, чем мне. Я несколько раз обошел
вокруг шалаша, полагая, что это упражнение бу­
дет полезно для моего колена. Я передвигался до­
вольно быстро и без особой боли, но скоро уста­
вал. После десяти шагов сильная усталость овла­
девала моей ногой, скорее тяжесть, и мне прихо­
дилось останавливаться. Она тотчас же проходи­
ла, и я мог вновь пускаться в путь. Я принял не­
множко морфия. Задал себе несколько вопросов.
Почему я не сказал сыну принести мне чего-ни­
будь целебного? Почему скрыл от него, что я бо­
лен? Не был ли я в глубине души доволен тем, что
со мной стряслось, до такой степени, что, может,
и не желал выздоровления? Я довольно долго пре­
давался созерцанию красот этой местности, я раз­
глядывал деревья, поля, небо, птиц и вниматель­
но прислушивался к шумам, долетавшим до меня

237
 Сэмюэль Беккет

с близкого расстояния и издалека. В какой-то мо­

мент мне показалось, что я услышал ту тишину, о
которой, по-моему, уже был разговор. Растянув­
шись в шалаше, я думал о деле, в котором я был
занят. Я снова попытался вспомнить, что я дол­
жен делать с Моллоем, когда отыщу его. Дота­
щился до ручья. Улегшись, я рассмотрел себя,
прежде чем умыться. Я подождал, пока мое отра­
жение не восстановилось, я смотрел, как оно, ко­
лыхаясь, походило на меня все больше и больше.
Время от времени капля, упавшая сверху, с моего
лица, снова разбивала его. За весь день я никого
не видел. Но уже в поздний час я услышал шаги,
кружившие вокруг шалаша. Я не шелохнулся.
Шаги удалились. Но немного погодя, выйдя, не
знаю, с какой собственно целью, я увидел в не­
скольких шагах от себя человека, стоявшего непо­
движно. Он стоял ко мне спиной. Он был одет в
тяжелое не по сезону пальто и опирался на палку,
столь массивную и столь более толстую у основа­
ния, чем вверху, что она напоминала дубину. Он
обернулся, и мы довольно долго в молчании смо­
трели друг на друга. То есть я уставился ему пря­
мо в лицо, как я это всегда делаю, чтобы дать по­
нять, что я не боюсь, тогда как он бросал на меня
время от времени быстрый взгляд, потом опускал
глаза, не столько от робости, очевидно, сколько
затем, чтобы спокойно обдумать то, что он только
что увидел, прежде, чем добавить к увиденному
новые образы. Поскольку его взгляд отличался
исключительной холодностью и силой. Его лицо
было бледное и красивое, я был бы доволен та-

238
 Моллой

ким. Я как раз собирался дать ему пятьдесят пять

лет, когда он снял шляпу, подержал ее мгновение
в руке, потом вновь водрузил ее на голову. В этом
не было ничего похожего на то, что называется
снять шляпу. Но я счел за лучшее поклониться.
Шляпа была совершенно необыкновенная, и по
форме, и по цвету. Я не стану и пытаться ее опи­
сать, она не подходила ни к одной из известных
мне категорий. У него была огромная копна во­
лос, грязь не скрывала их белизны. Я успел, до то­
го как он снова втиснул их под шляпу, увидеть,
как они медленно поднимаются дыбом у него на
голове. Лицо было грязное и волосатое, да, оно
было бледное, красивое, грязное и волосатое. Он
сделал странное движение, как курица, которая
распушит перья, а потом медленно становится
еще меньше, чем прежде. Я полагал, что он соби­
рается уйти, так и не сказав мне ни слова. Но он
вдруг попросил дать ему кусок хлеба. Он сопрово­
дил эту унизительную просьбу яростным взгля­
дом. У него был выговор чужестранца или челове­
ка, утратившего привычку говорить. И в самом
деле, я сказал себе с облегчением, еще когда ви­
дел его только со спины, это чужестранец. Не хо­
тите ли баночку сардин? — сказал я. Он попросил
у меня хлеба, а я предложил ему рыбы. В этом
весь я. Хлеба, сказал он. Я вернулся в шалаш и
взял кусок хлеба, приготовленный для моего сы­
на, который, вероятно, будет голоден, когда воз­
вратится. Я отдал его ему. Я ожидал, что он тут же
проглотит его. Но он разломил его надвое и поло­
жил куски в карманы своего пальто. Вы не разре-

239
 Сэмюэль Беккет

шите взглянуть на вашу палку? — сказал я. Я про­

тянул руку. Он не пошевелился. Я поместил свою
руку на палку, ниже его руки. Почувствовал, как
его пальцы медленно разжимаются. Теперь я дер­
жал палку. Ее легкость удивила меня. Я вновь
вложил ее ему в руку. Он бросил мне последний
взгляд и удалился. Почти совсем стемнело. Он
шел быстрым и неуверенным шагом, скорее воло­
ча палку, нежели опираясь на нее, часто меняя
направление. Я бы хотел долго провожать его гла­
зами. Мне бы хотелось, чтобы стоял полдень и,
посреди пустыни, я провожал бы его глазами до
тех пор, пока он не стал бы всего лишь точкой на
краю горизонта. Я еще порядочно оставался на
воздухе. Время от времени я прислушивался. Но
мой сын не приходил. Поскольку я начал зябнуть,
я вернулся в шалаш и растянулся, укрывшись
пальто моего сына. Но, почувствовав, что меня
одолевает сон, я снова вышел и развел большой
костер, чтобы показать сыну направление. Когда
огонь занялся, я сказал себе: ну, теперь-то я смо­
гу согреться! Я согревался, потирая руки ладонь о
ладонь после того, как подставлял их к пламени, и
перед тем, как подставить их сызнова, поворачи­
ваясь к пламени спиной, поднимая полы пиджака
и вертясь, как на вертеле. И под конец, не в со­
стоянии более выносить ни жары, ни усталости, я
растянулся у костра на земле и заснул, говоря се­
бе, может, моя одежда загорится от искры и я
проснусь живым факелом. И говоря себе еще
много разных других вещей, из разных сфер, по-
видимому никак меж собой не связанных. Но ког-

240
 Моллой

да я проснулся, уже снова был день, костер потух.

Но угли в нем были еще теплые. Колено мое не
стало лучше, но и хуже оно тоже не стало. То есть
оно, может быть, стало немного хуже, только я
был не в состоянии это заметить вследствие мило­
сердного, все большего и большего привыкания,
которое я приобретал. Но не думаю. Поскольку,
прослушивая свое колено, а затем подвергнув его
испытаниям, я страшился этого привыкания и
старался делать на него скидку. И это был скорее
кто-то другой, посвященный в тайну моих сокро­
венных ощущений, говоривший: никаких измене­
ний, Моран, никаких изменений. Это может по­
казаться невозможным. Я пошел в рощу, чтобы
срезать себе палку. Но, отыскав наконец подходя­
щую мне ветку, я вспомнил, что у меня нет ножа.
Я вернулся в шалаш, надеясь найти нож сына сре­
ди предметов, которые он разложил на земле и не
удосужился подобрать. Его там не было. Мой
взгляд зато упал на мой зонт, и я сказал себе: для
чего мне срезать палку, когда у меня есть зонт. И
я попробовал ходить, опираясь на зонт. И если та­
ким манером я не продвигался ни быстрее, ни ме­
нее болезненно, по крайней мере я не так быстро
уставал. И вместо того, чтобы останавливаться че­
рез каждые десять шагов для передышки, с ним я,
перед вынужденной остановкой, легко делал пят­
надцать. И во время передышки мой зонт также
служил мне. Потому как я отметил, опираясь на
него сверху, что тяжесть у меня в ноге, вызванная,
несомненно, плохим кровообращением, тоже
проходила быстрее, чем когда я держался стоя

241
 Сэмюэль Беккет

единственно с помощью силы своих мышц и дре­

ва жизни. И с таким снаряжением я отнюдь не
удовольствовался обходом вокруг шалаша, как я
сделал это накануне, но пускался от него во все
стороны. И я даже взобрался на небольшой бугор,
откуда мне было лучше видно все окрестности,
где в любой момент мог возникнуть мой сын. И
время от времени я видел его в своем воображе­
нии, пригнувшимся к рулю или выпрямившимся
во весь рост на педалях, все ближе и ближе, я слы­
шал его тяжелое дыхание и видел написанную на
его пухлом лице радость от того, что он наконец
вернулся. Но в то же время я видел и шалаш, нео­
бычайно меня притягивавший, до того, что для
меня было невозможно перейти от одного на­
правления к другому в точках их наибольшего от­
стояния, что было бы удобно. Но я должен был
всякий раз повторить свой путь в обратную сторо­
ну, по направлению к шалашу, чтобы удостове­
риться, что там все в порядке, прежде чем пред­
принять следующий заход. И я потратил большую
часть этого второго дня в этих бесплодных хожде­
ниях взад и вперед, в наблюдении и воображении,
но не весь день. Поскольку время от времени я
также растягивался в шалаше, который стал для
меня моим маленьким домом, чтобы спокойно
поразмыслить о кое-каких вещах и в особенности
о провизии, которая быстро убывала, до такой
степени, что после обеда, поглощенного в пять
часов, у меня осталось лишь две банки сардин,
горстка сухарей да несколько яблок. Но я пытался
также вспомнить, что я должен делать с Моллоем,

242
 Моллой

как только я его отыщу. И я раздумывал также и о

себе, о том, что же во мне переменилось с некото­
рых пор. И мне казалось, будто я вижу, что старею
с быстротой однодневки. Но то, что тогда пред­
ставало передо мной, не было собственно именно
мыслью о старении. То, что я видел, напоминало
скорее распад, неистовое крушение всего, что
всегда защищало меня от того, чем я был обречен
быть всегда. Или же я присутствовал при своего
рода прорыве, все более и более стремительном, к
не знаю, какому дню и какому лицу, знакомому и
отвергнутому. Но как описать это ощущение, ко­
торое из мрачного и твердого, каменистого и
скрежещущего обратилось вдруг в жидкое. И тог­
да я увидел маленький шарик, медленно подни­
мающийся из глубин, сквозь тихие воды, понача­
лу гладкий и едва ли более отчетливый, чем со­
провождавший его водоворот, потом мало-помалу
лицо, с дырками для глаз и рта и другими язвами,
но нельзя было сказать, то лицо мужчины или
женщины, молодое или старое, ни также того, не
проистекает ли его спокойствие из эффекта воды,
отделявшей его от света. Но я должен признаться,
что уделял этим несчастным лицам, в которых ис­
кало воплощения мое чувство краха, лишь самое
рассеянное внимание. И тот факт, что я не пора­
ботал над ними более, служил еще одним знаком
того, насколько я уже изменился и насколько вла­
дение собой стало мне безразлично. И, прояви я
упорство, я, вероятно, переходил бы в отношении
себя от одного открытия к другому. Но достаточ­
но мне было едва начать проливать на это немно-

243
 Сэмюэль Беккет

го ясности, я хочу сказать, на то смутное волне­

ние, что овладело мной, с помощью ли какого-то
лица или суждения, чтобы я бросился к другим
заботам. И немного погодя все приходилось начи­
нать сызнова. И в подобных действиях мне также
было трудно узнать самого себя. Поскольку по
природе, я хочу сказать, по обыкновению, я не
вел расчетов одновременно, но разделял их и по
очереди доводил один за другим до предела. И да­
же от указаний, которых мне недоставало относи­
тельно Моллоя, почувствовав их шевеление в глу­
бинах моей памяти, я решительно отворачивался
к другим неизвестным. И я, который за две неде­
ли до того с радостью высчитывал бы, сколько
времени я протяну с оставшимися у меня припа­
сами, включая, по всей вероятности, вопрос вита­
минов и калорий, и составил бы в уме ряд меню,
асимптотически приближающихся к нулю в
смысле питательности, в тот день удовлетворился
вялой констатацией того, что я вскоре умру от ис­
тощения, если мне не удастся пополнить запасов.
Так миновал этот второй день, но прежде, чем пе­
рейти к следующему, осталось отметить одно про­
исшествие.
Я только развел свой костер и смотрел, как он
разгорается, когда услышал, как меня окликнули.
Голос, столь близкий, что я подскочил, был голо­
сом мужчины. Но, подскочив, я собрался с духом
и продолжал заниматься костром как ни в чем не
бывало, помешивая в нем веткой, которую с этой
целью я незадолго до того сорвал и с которой, с
помощью лишь собственных ногтей, удалил сучки

244
 Моллой

и листья и даже часть коры. Я всегда любил обди­

рать ветки и обнажать красивую ровную светлую
сердцевину. Но зачастую смутные чувства по от­
ношению к дереву удерживали меня от этого. И к
числу своих закадычных друзей я относил драцену
из Тенерифе, погибшую в возрасте пяти тысяч лет
от удара молнии. Вот пример долголетия. Ветка
была толстая и полная сока и не загоралась, когда
я совал ее в огонь. Я держал ее за тонкий конец.
Треск огня, скорее корчащегося дерева, посколь­
ку побеждающий огонь не потрескивает, а произ­
водит совсем иной звук, позволил мужчине, неза­
метно для меня, подойти ко мне совсем близко.
Если есть что-то, что меня раздражает, это быть
застигнутым врасплох. Я, следовательно, несмот­
ря на свое испуганное движение и надеясь, что
оно осталось незамеченным, продолжал ворочать
угли в костре, как если бы я был один. Но от при­
косновения его руки, с силой опустившейся на
мое плечо, я был вынужден поступить, как посту­
пил бы любой другой на моем месте, и я сделал
это, проворно, единым махом повернувшись, хо­
рошо сымитировав страх и возмущение, надеюсь.
И вот я стою лицом к лицу с человеком, телосло­
жение и черты которого я поначалу едва различал,
по причине темноты. Привет, друг, сказал он. Но
понемногу я составил представление о том, что
это за птица. И, ей-богу, между различными час­
тями его тела было большое соответствие и боль­
шая гармония, и можно было сказать, что тело у
него было под стать лицу, и наоборот. И если б я
мог видеть его зад, никакого сомнения, что я на-

245
 Сэмюэль Беккет

шел бы его достойным всего остального. Я не

ожидал встретить кого-нибудь в такой глуши, ска­
зал он, вот удача. И, отойдя в сторону от костра,
который начал разгораться и свет которого, более
не заслоняемый мною, упал на незваного при­
шельца, я смог убедиться, что я не ошибся и что
он как раз такой прилипала, как я и предполагал.
Можете вы мне сказать, сказал он. Я буду вынуж­
ден вкратце описать его, как это ни противоречит
моим принципам. Он был невысок, но коренаст.
На нем был плотный темно-синий костюм (дву­
бортный) чудовищного покроя и пара черных
башмаков, огромной величины, носки которых
задирались выше подъема. Этот жуткий фасон со­
ставляет, кажется, прерогативу черной обуви. Вы
не знаете, сказал он. Вокруг шеи несколько раз
было обмотано темное кашне, длиной по мень­
шей мере семь футов, с бахромой на концах, бол­
тавшихся у него за спиной. На нем была темная
фетровая шляпа, синяя, с маленькими полями, к
ленте которой он приколол рыболовный крючок с
насаженной на него искусственной мухой, что
придавало ему как нельзя более спортивный вид.
Вы меня слышите? — сказал он. Но все это ничто
рядом с его лицом, смутно напоминавшим, я го­
ворю об этом с сожалением, мое, менее тонким,
естественно, с теми же незадавшимися усиками,
теми же глазками хорька, тем же парафимозом
носа и тонкими красными губами, словно бы рас­
паленными желанием сблевать собственный
язык. Скажите же! — сказал он. Я вновь оборо­
тился к костру. Он разгорался на славу. Я подбро-

246
 Моллой

сил в него еще дров. Вот уже пять минут, как я с

вами беседую, сказал он. Я направился к шалашу,
он загородил мне дорогу. Увидев, что я хромаю,
он осмелел. Советую вам ответить мне, сказал он.
Я вас не знаю, сказал я. Я засмеялся. Недурно от­
мочил, в самом деле. Месье угодно видеть мою
карточку? — сказал он. Она ничего мне не скажет,
сказал я. Он подошел ближе ко мне. Убирайтесь
отсюда, сказал я. Теперь он засмеялся. Вы отка­
зываетесь отвечать? — сказал он. Я сделал огром­
ное усилие. Что вы хотите знать? — сказал я. Он
полагал, должно быть, что я одумался. Вот так-то
лучше, сказал он. Я призвал на помощь образ мо­
его сына, который мог прибыть с минуты на ми­
нуту. Я вам это уже сказал, сказал он. Я задрожал.
Извольте повторить, сказал я. Короче. Он спро­
сил меня, не видел ли я, чтобы здесь проходил
старик с палкой. Он описал его. Плохо. Голос до­
носился ко мне словно издалека. Нет, сказал я.
Как нет? — сказал он. Я никого не видел, сказал
я. И тем не менее он здесь проходил, сказал он. Я
молчал. Вы с каких пор здесь? — сказал он. Его
тело тоже стало расплывчатым, точно оно распа­
далось. Что вы тут делаете? — сказал он. Вам по­
ручено надзирать за территорией? — сказал я. Он
протянул ко мне руку. По-моему, я опять сказал
ему, чтобы он проваливал. Я все еще помню эту
приближающуюся ко мне белесоватую, сжимаю­
щуюся и разжимающуюся руку. Можно было по­
думать, что она продвигается сама по себе. Я не
знаю, что тогда произошло. Но немного погодя,
может быть, много погодя, я нашел его распрос-

247
 Сэмюэль Беккет

тертым на земле, с размозженной головой. Я со­

жалею о том, что не могу более ясно указать, ка­
ким образом был достигнут этот результат. Это
был бы отменный кусок. Но в этой точке моего
рассказа не дошло до того, чтобы я собрался за­
няться литературой. Лично я был целехонек, нет,
у меня было несколько царапин, которые я обна­
ружил лишь назавтра. Я склонился над ним. Ког­
да я это проделывал, я сообразил, что моя нога
снова сгибается. Он больше не был похож на ме­
ня. Я взял его за лодыжки и, двигаясь задом, отта­
щил в шалаш. Его башмаки сверкали толстым
слоем жирной ваксы. Носки были украшены зиг­
загообразным рисунком. Брюки задрались, обна­
жив белые, неволосатые ноги. Лодыжки у него
были костлявые и тощие, вроде моих. Мои паль­
цы почти смыкались вокруг них кольцом. Он но­
сил носки на резинках, одна из которых отстегну­
лась и свободно болталась. Эта деталь умилила
меня. Я возвратился к костру. Мое колено опять
перестало гнуться. Ему больше не нужно было
быть гибким. Я возвратился в шалаш и взял паль­
то моего сына. Возвратился к костру и растянул­
ся, покрывшись пальто. Я почти не спал, но не­
много поспал. Я слушал сов. Это не были фили­
ны, это был крик, похожий на свисток локомоти­
ва. Я слушал соловья. И вдалеке коростелей. Если
бы я когда-нибудь слышал о других птицах, кото­
рые кричат или поют по ночам, я бы их тоже слу­
шал. Положив руки одну на другую, а сверху на
них — свою щеку, я смотрел, как умирает огонь. Я
ждал рассвета. Едва лишь начало светать, я под-

248
 Моллой

нялся и пошел в шалаш. У него колени тоже сде­

лались довольно негнущимися, но поясничные
суставы, к счастью, были еще подвижны. Я отта­
щил его к роще, часто останавливаясь передох­
нуть, но не выпуская ног, а то пришлось бы на­
клоняться для того, чтобы их поднять. Потом я
разобрал шалаш и забросал его труп полученными
таким образом ветками. Я уложил и взвалил на
спину оба наши мешка, взял пальто и зонт. Я сни­
мался с лагеря, вроде как. Но перед тем как уйти,
я на миг собрался с мыслями, чтобы удостове­
риться, что я ничего не забыл, и полагаясь не
только на один ум, потому как я ощупал карманы
и огляделся вокруг. И, ощупывая карманы, я как
раз и обнаружил отсутствие ключей, отсутствие, о
котором мой ум не мог мне сообщить. Я незамед­
лительно нашел их, кольцо сломалось, и они рас­
сыпались по земле. И, по правде говоря, я сперва
нашел цепочку, затем ключи и в конце концов
кольцо, два его куска. И так как не могло быть и
речи о том, чтобы, пусть даже и с помощью зонта,
я наклонялся каждый раз за отдельным ключом, я
положил на землю рюкзаки, зонт и пальто и лег
на живот посреди ключей, которые таким мане­
ром я мог собрать довольно легко. И когда один
из них оказывался вне досягаемости, я подтяги­
вался к нему, цепляясь за траву обеими руками. И
перед тем как вновь положить каждый ключ в
карман, я, нужно это было или нет, вытирал его о
траву. И время от времени я приподнимался на
руках, чтобы лучше охватить все пространство. И
до многих ключей, засеченных таким образом на

249
 Сэмюэль Беккет

довольно большом расстоянии от меня, я добрал­

ся, перекатываясь с боку на бок, как большой ци­
линдр. И, не находя больше ключей, я сказал се­
бе, нечего их считать, потому как я не знаю,
сколько их было. Тогда я вновь принялся искать
глазами. Но в конце концов я сказал себе, ничего
не попишешь, я удовольствуюсь теми, что есть. И,
занимаясь вот так поисками ключей, я нашел ухо
и бросил его в рощу. И, что еще страннее, я на­
шел свое канотье, которое, я полагал, находилось
у меня на голове! Одна из дырок, в которую была
продета резинка, разорвалась до края края, если
позволительно так выразиться, и была теперь уже
не дыркой, а прорехой. Но вторая выдержала, и
резинка пребывала в ней. И в конце концов я ска­
зал себе: теперь я встану и взглядом сверху в по­
следний раз произведу осмотр местности. Так я и
сделал. Тогда вот я и нашел кольцо, сперва один
кусок, потом другой. Затем, не находя более ниче­
го, принадлежавшего мне или моему сыну, я
опять взвалил на спину мешки, водрузил хоро­
шенько на макушку соломенную шляпу, повесил
на руку пальто моего сына, взял зонт и ушел отту­
да. Но я недалеко ушел. Поскольку я вскоре оста­
новился на вершине пригорка, откуда я мог, не
уставая при этом, видеть и местоположение лаге­
ря, и окружающую местность. И я сделал такое
любопытное наблюдение: земля в этих краях и да­
же облака на небе расположены так, чтобы неза­
метно наводить взгляд на лагерь, как на полотне
мастера. Я устроился как можно удобнее. Сбросив
всю свою кладь, я съел целиком банку сардин и

250
 Моллой

одно яблоко. Я растянулся ничком на пальто мое­

го сына. То я упирался локтями в землю, подпе­
рев руками челюсти, что позволяло мне достичь
взглядом горизонта, то прямо на земле делал себе
думочку из своих рук и ложился на нее щекой,
пять минут одной, пять минут другой, все время
ничком. Я мог бы сделать себе подушку из двух
наших мешков, но не сделал, я до этого не доду­
мался. День протекал спокойно, без каких-либо
происшествий. И только собака нарушила для ме­
ня однообразие этого, третьего дня, покружила
сперва вокруг кострища, потом удалилась в рощу.
Но я не видел, как она оттуда вышла, в силу ли
того, что мое внимание было чем-то отвлечено, в
силу ли того, что она вышла с другой стороны,
просто-напросто пробежав ее насквозь. Я почи­
нил свою шляпу, проделав, с помощью ключа от
банки сардин, рядом со старой новую дырку и
сызнова приладив к ней резинку. И я починил
также и кольцо, скрутив вместе одну с другой две
его части, и надел на него ключи, и сызнова при­
цепил длинную цепочку. А чтобы время не каза­
лось мне таким долгим, я задавал себе определен­
ные вопросы, заставляя себя на них отвечать. Вот
некоторые из них.
Вопрос. Что сталось с синей фетровой шля­
пой?
Ответ.
Вопрос. Не был ли старик с палкой на подо­
зрении?
Ответ. Весьма вероятно.
Вопрос. Каковы его шансы оправдаться?

251
 Сэмюэль Беккет

Ответ. Слабые.
Вопрос. Должен ли я сообщить своему сыну о
происшедшем?
Ответ. Нет, поскольку тогда его долгом было
бы донести на меня.
Вопрос. Донес бы он на меня?
Ответ.
Вопрос. Как я себя чувствую?
Ответ. Почти что как обычно.
Вопрос. Однако я изменился и все еще меня­
юсь?
Ответ. Да.
Вопрос. И несмотря на это я чувствую себя
почти что как обычно?
Ответ. Да.
Вопрос. И как же это содеялось?
Ответ.
Эти, а также еще и другие вопросы разделя­
лись более или менее продолжительными проме­
жутками времени, не только между собой, но и с
соответствующими ответами. И ответы не всегда
следовали в том же порядке, что и вопросы. Но в
поисках ответа, или ответов, на данный вопрос я
находил ответ, или ответы, на вопрос, уже постав­
ленный впустую, в том смысле, что я не знал на
него ответа или же я находил другой вопрос или
другие вопросы, в свою очередь требовавшие от
меня немедленного ответа.
Перенесясь теперь воображением в настоящее
время, я утверждаю, что написал этот пассаж
твердой рукой и даже с удовлетворением и в са­
мом спокойном расположении духа за долгое вре-

252
 Моллой

мя. Поскольку, когда будут читаться эти строки, я

буду далеко и там, где никому и не приснится ме­
ня искать. И потом Юди позаботится обо мне, он
не позволит, чтобы меня наказывали за одну
ошибку, совершенную при исполнении служеб­
ных обязанностей. А моему сыну они ничего не
смогут сделать, скорее будут жалеть его за то, что
у него такой отец, и к нему со всех сторон посып­
лются предложения помощи и уверения в искрен­
нем почтении.
Так миновал этот третий день. И около пяти
часов я съел последнюю банку сардин и несколь­
ко сухарей, с аппетитом. Настолько хорошим, что
у меня осталось всего несколько яблок и несколь­
ко сухарей. Но около семи, когда солнце было
уже довольно низко, прибыл мой сын. Я, должно
быть, на какое-то время заснул, потому как не
увидел его сперва точкой на горизонте, увеличи­
вающейся затем с каждым мгновением, как я того
ожидал. Он был уже между мной и лагерем, на­
правляясь к последнему, когда я заметил его.
Мной овладело сильное раздражение, и я провор­
но вскочил и принялся вопить, потрясая при этом
зонтом. Он повернулся, и я сделал ему знак по­
дойти, размахивая зонтом, точно я хотел что-то
подцепить его ручкой. В какой-то миг мне пока­
залось, что он собирается ослушаться меня и про­
должать свой путь в лагерь, вернее, на место, где
лагерь был, потому как лагеря больше не было.
Но в конце концов он направился ко мне. Он вел
велосипед, который, достигнув меня, он отпустил
жестом, означавшим, что у него больше нет сил, и

253
 Сэмюэль Беккет

тот упал. Подними его, сказал я, чтобы я мог его

рассмотреть. Когда-то это был, должно быть, в са­
мом деле довольно хороший велосипед. Я охотно
описал бы его, я охотно написал бы о нем четыре
тысячи слов. Это и есть твой велосипед? — сказал
я. Лишь отчасти ожидая от него ответа, я продол­
жал осматривать велосипед. Но было в его молча­
нии, не знаю, нечто необычное, что заставило ме­
ня поднять на него взгляд. У него глаза вылезли
на лоб. Ты что, сказал я, или у меня расстегнута
ширинка? Он опять отпустил велосипед. Подни­
ми, сказал я. Он поднял. Что с тобой случи­
лось? — сказал он. Я упал, сказал я. Упал? — ска­
зал он. Да, упал, воскликнул я, ты что, никогда не
падал? Я пытался припомнить название растения,
произрастающего из семени, изверженного пове­
шенными, и вскрикивающего, когда его срывают.
Сколько ты за него заплатил? — сказал я. Четыре
фунта, сказал он. Четыре фунта! — воскликнул я.
Если бы он сказал мне два фунта или даже трид­
цать шиллингов, я прокричал бы то же самое. С
меня просили четыре фунта пять, сказал он. У те­
бя есть чек? — сказал я. Он не знал, что такое чек.
Я его ему обрисовал. Какие деньги я тратил на
обучение моего сына, а он не знал, что такое про­
стой чек. Но, по-моему, он знал это не хуже меня.
Поскольку, когда я сказал ему: скажи мне теперь,
что такое чек, он мне прекрасно это сказал. В
сущности, мне было все равно, заставили ли его
заплатить за велосипед вдвое, вчетверо дороже то­
го, чего он стоил, или же он присвоил часть денег,
предназначенных на покупку. Это уж не я попла-

254
 Моллой

тился бы своим карманом. Давай десять шиллин­

гов, сказал я. Я их истратил, сказал он. Довольно,
довольно. Он принялся объяснять, что в первый
день магазины были закрыты, что во второй... Я
сказал ему, довольно, довольно. Я осматривал ба­
гажник. Это было лучшее, что было в этом вело­
сипеде. А также насос. Он хотя бы ходит? — ска­
зал я. В двух милях от Дыратона лопнула шина,
сказал он, остальной путь я прошел пешком. Я
посмотрел на его башмаки. Накачай, сказал я. Я
взял велосипед. Уже не помню, о каком колесе
шла речь. Когда есть две почти одинаковых вещи,
я теряюсь. Он жульничал, воздух проходил между
вентилем и трубкой, которую он нарочно привин­
тил не до конца. Держи велосипед, сказал я, и дай
мне насос. Шина быстро стала твердой. Я глядел
на моего сына. Он принялся уверять меня. Я ве­
лел ему замолчать. Пять минут спустя я ощупал
шину. Она была все такой же твердой. Ах ты, мер­
завец, сказал я. Он вынул из кармана плитку шо­
колада и протянул ее мне. Я взял ее, но вместо то­
го, чтобы ее съесть, как мне того хотелось, и как
ни противна мне всякая расточительность, я по­
сле минутного колебания зашвырнул ее куда по­
дальше. Но, надеюсь, мой сын не заметил этого
минутного колебания. Довольно. Мы спустились
на дорогу. Это была скорее тропинка. Я попробо­
вал сесть на багажник. Ступня моей негнущейся
ноги стремилась уйти под землю, в могилу. Я сел
повыше с помощью рюкзака. Держи его хоро­
шенько, сказал я. Этого было недостаточно. Я до­
бавил ягдташ. Его горбыли впились мне в ягоди-

255
 Сэмюэль Беккет

цы. Чем больше вещи сопротивляются мне, тем

больше я упорствую. Будь у меня время, я, не
имея в распоряжении ничего, кроме ногтей и зу­
бов, поднялся бы из чрева земли до самой коры,
прекрасно сознавая, что мне нечего здесь приоб­
рести. А когда бы у меня не осталось больше ни
ногтей, ни зубов, я бы пробил камень своими ко­
стями. Вот в нескольких словах решение, к кото­
рому я пришел. Сперва ягдташ, затем рюкзак, за­
тем пальто моего сына, сложенное вчетверо, все
прочно привязанные к багажнику и стойке седла,
с помощью веревки моего сына. Что до зонта, я
повесил его на шею, чтобы у меня обе руки были
свободны и я мог держаться за сына, обхватив его
за талию, скорее под мышками, потому что в кон­
це концов я взгромоздился выше него. Поехали,
сказал я. Он сделал отчаянную попытку, как мне
очень хочется верить. Мы упали. Я почувствовал
острую боль в бедре. Меня затянуло в заднее ко­
лесо. Помоги мне! — закричал я. Мой сын помог
мне подняться. У меня был порван чулок, и нога
кровила. К счастью, это была больная нога. Что
бы я делал в случае повреждения обеих ног? Как-
то бы устроился. Может, даже это несчастье было
к лучшему. Я, естественно, подумал о вскрытии
вен. Ты как? — сказал я. Ничего, сказал он. Ясное
дело, я хорошенько съездил ему зонтом под ко­
ленкой, там, где между короткими брюками и
гольфами, я видел, была полоска голого тела. Он
издал крик. Ты хочешь, чтобы мы погибли? Мне
не хватает сил, сказал он, мне не хватает сил. Ве­
лосипед, по-видимому, совсем не пострадал, мо-

256
 Моллой

жет, заднее колесо немножко перекосилось. Я тут

же сообразил, какую я сделал ошибку. Она заклю­
чалась в том, что перед отправкой я сидел прямо,
не касаясь земли ногами. Я задумался. Попробуем
еще раз, сказал я. Я не могу, сказал он. Не доводи
меня, сказал я. Он сел на велосипед. Трогай поти­
хоньку, когда я подам знак. Я занял свое место
сзади. В сидячем положении мои ноги не достава­
ли до земли. Вот что тут требовалось. Подожди
моего знака, сказал я. Я стал соскальзывать на­
бок, пока ступня моей здоровой ноги не косну­
лась земли. Теперь на несущее колесо приходился
лишь вес моей больной ноги, задранной кверху и
в сторону так, что было больно. Я вцепился в
куртку сына. Двигай потихоньку, сказал я. Колеса
начали крутиться. Я двинулся вслед, наполовину
волоком, наполовину вприпрыжку. Я опасался за
свои яички, довольно-таки обвислые. Быстрее! —
крикнул я. Он налег на педали. Я подскочил и
враз вновь уселся на свое место. Велосипед кач­
нулся, вновь выправился, прибавил скорость.
Браво! — закричал я, обезумев от радости. Ура! —
закричал мой сын. Как же я не выношу этого вос­
клицания. Еле смог выдержать, пока его написал.
Он был так же рад, как я, по-моему. Его сердце
билось у меня под рукой, а ведь моя рука была так
далеко от его сердца. К счастью, тропинка вела
вниз. К счастью, я починил шляпу, иначе ее снес­
ло бы ветром. К счастью, стояла прекрасная пого­
да и я больше не был один. К счастью, к счастью.
Таким манером мы достигли Чертлибы. Я не
стану описывать препятствий, которые нам при-

257
 Сэмюэль Беккет

шлось преодолевать, злокозненных типов, кото­

рых нам пришлось объезжать стороной, безобра­
зий сына, падения отца. У меня было намерение
рассказать обо всем этом, почти что желание, я
радовался при мысли, что настанет момент, когда
я смогу это сделать. Теперь у меня уже нет больше
такого намерения, момент настал, а желание про­
шло. Мое колено не стало лучше. Не стало оно
также и хуже. Рана на бедре зажила. Один я бы
никогда не добрался. Я обязан этим помощи сы­
на. Чем? Что добрался. Он часто жаловался на
свое здоровье, на живот, на зубы. Я давал ему
морфий. Он выглядел все хуже и хуже. Когда я
спрашивал его, что с ним, он не мог мне ответить.
У нас были неприятности с велосипедом. Но я их
одолел. Я бы не добрался без моего сына. Мы по­
тратили немало времени, чтобы добраться. Не­
сколько недель. Из-за того, что сбивались с доро­
ги, не торопились. Все это время я так и не знал,
что я должен был делать с Моллоем, когда я его
отыщу. Я больше об этом не думал. Я много думал
о себе по дороге, сидя позади сына, когда моя го­
лова возвышалась над его головой, и на привалах,
пока он слонялся туда-сюда, и в его отсутствие.
Потому что он часто отсутствовал, отправляясь на
разведку или купить продуктов. Я больше, можно
сказать, ничего не делал. Должен признать, он хо­
рошо заботился обо мне. Он был неуклюж, глуп,
медлителен, грязен, лжив, расточителен, скрытен,
неласков, но он не покидал меня. Я много думал о
себе. То есть я часто окину себя взором, закрою
глаза, забудусь, и опять все сначала. Мы потрати-

258
 Моллой

ли уйму времени, чтобы добраться до Чертлибы,

мы прибыли туда, сами того не подозревая. Оста­
новись, сказал я однажды своему сыну. Я только
что засек одного пастуха, вид которого мне по­
нравился. Он сидел на земле и гладил свою соба­
ку. Черные овцы с коротко остриженной шерстью
без страха бродили вокруг них. Что за край, что за
пастораль, Боже мой! Оставив сына у обочины до­
роги, я направился к ним, прямо через луг. Я час­
то останавливался и отдыхал, опираясь на зонт.
Пастух, не вставая, смотрел, как я приближаюсь.
Собака — тоже, не поднимая лая. Овцы тоже. Да,
понемногу, одни за другими, они поворачивались
ко мне, смотрели мне в лицо, смотрели, как я
приближаюсь. Лишь несколько коротких попят­
ных движений, удар о землю тонкой ножки, выда­
вали их беспокойство. Они казались совсем не­
робкими, для овец. А мой сын, естественно, на­
блюдал за тем, как я удаляюсь, я спиной чувство­
вал его взгляд. Стояла абсолютная тишина. Глубо­
кая, словом. Это был, принимая все во внимание,
торжественный момент. Погода стояла дивная.
Наступил вечер. Каждый раз, когда я останавли­
вался, я смотрел по сторонам. Я смотрел на пасту­
ха, на овец, на собаку и даже на небо. Но во вре­
мя ходьбы я не видел ничего, кроме земли и дви­
жения моих ног, здоровой, которая бросалась
вперед, сдерживала себя, занимала позицию, под­
жидала, покуда другая не присоединится к ней. В
конце концов я остановился шагах в десяти от па­
стуха. Не было смысла идти дальше. Как бы мне
было приятно задержаться на нем подольше. Его

259
 Сэмюэль Беккет

собака его любила, его овцы его не боялись. В

скором времени он поднимется, почувствовав,
что падает роса. Овчарня далеко, далеко. Он уви­
дит издалека свет в своем доме. Теперь я уже на­
ходился посреди овец, они окружили меня коль­
цом, на мне сходились их взгляды. Может, я мяс­
ник, который пришел что-то себе выбрать. Я при­
поднял шляпу. Я увидел, что глаза собаки сопро­
вождали движение моей руки. Я еще раз осмот­
релся вокруг, не в состоянии ничего сказать. Я не
знал, как я смогу нарушить эту тишину. Чуть бы­
ло не повернул назад, ничего не сказав. Я произ­
нес наконец, Чертлиба, вопросительным, наде­
юсь, тоном. Пастух вынул изо рта трубку и пока­
зал черенком на землю. Мне хотелось сказать ему,
возьмите меня с собой, я буду верно служить вам,
только за кров и стол. Я понял, но, вероятно, не
подал вида, потому что он вновь повторил свой
жест, тыча в сторону земли черенком трубки, про­
делав так несколько раз. Чертли, сказал я. Он
поднял руку, она мгновение колебалась, точно
над картой, потом застыла. Трубка еще слабо ды­
милась, дым на миг окрашивал воздух синевой,
потом исчезал. Я посмотрел в указанном направ­
лении. Собака — тоже. Мы, все трое, повернулись
к северу. Овцы начали терять ко мне интерес. Мо­
жет, они поняли. Я слышал, как они вновь приня­
лись щипать траву, начали разбредаться. Я заме­
тил наконец, на краю равнины, тусклый красно­
ватый отблеск, слияние тысячи ясных огоньков,
размытых расстоянием. Это напоминало галакти­
ку. Было похоже как бы на легкий излом прекрас-

260
 Моллой

ной, ровной, темной линии горизонта. Я был бла­

годарен вечеру, позволившему увидеть эти огни,
звезды на небе и отважные огоньки, зажженные
людьми на земле. Днем пастух понапрасну подни­
мал бы свою трубку к долгому, четкому и ясному
соединению неба с землей. Но теперь я их почув­
ствовал вновь, человека и собаку, они снова пово­
рачивались ко мне, и он начал снова затягиваться
своей трубкой, в надежде, что она не погасла. И я
знал, что я единственный не свожу глаз с этого
далекого слабого мерцания, которое, я знал, будет
разгораться все ярче, ярче, потом вдруг погаснет.
И меня смущало, что я один, может, с моим сы­
ном, нет, один, так заворожен. И я спрашивал се­
бя, как я смогу удалиться, не испытывая слишком
сильного отвращения к себе, не причинив себе
слишком сильного огорчения, когда нечто, по­
добное неимоверному вздоху вокруг меня, возвес­
тило, что ухожу не я, а стадо. Я смотрел, как они
удаляются, во главе — человек, затем — сгрудив­
шиеся вместе овцы, с опущенными головами,
толкаясь, совершая время от времени короткие
перебежки, срывая с земли, без остановки и как
бы вслепую, последний пучок травы, и, нако­
нец, — собака, покачиваясь и помахивая огром­
ным, черным, пушистым хвостом, хотя там и не
было никого, кто увидел бы ее удовольствие, если
это от удовольствия. И маленькое стадо так и уда­
лилось безупречным строем, и незачем было ни
хозяину кричать, ни собаке вмешиваться. Оно,
несомненно, будет идти так до хлева или загона.
И там пастух отойдет в сторону, пропуская живот-

261
 Сэмюэль Беккет

ных, и, пока они будут проходить перед ним, бу­

дет считать их для очистки совести. Потом он
пойдет к дому, дверь в кухню отворена, лампа го­
рит, он войдет и сядет за стол, не снимая шляпы.
Но собака остановится у порога, неуверенная,
можно ли ей войти или следует остаться во дворе.
В ту ночь у меня была весьма бурная сцена с
сыном. Я не припомню, на какой предмет. Пого­
дите, это может оказаться важным.
Нет, не знаю. У меня было столько сцен с мо­
им сыном. В тот момент она, должно быть, каза­
лась похожей на другие, вот все, что я знаю. Я,
должно быть, довел ее до благополучного разре­
шения, следуя испытанной технике, ловко проде­
монстрировав ему чудовищность его проступков.
Но назавтра я понял, что я ошибался. Потому
как, пробудившись спозаранку, я обнаружил, что
нахожусь в шалаше один, это я-то, всегда просы­
павшийся первым. И даже то, что я уже давно
один, мне это подсказывал инстинкт, что уже дав­
но дыхание моего сына не смешивалось больше с
моим в тесном шалаше, который он построил под
моим руководством. И то, что он ушел с велоси­
педом, ночью или при первых стыдливых красках
рассвета, еще не заключало в себе ничего глубоко
тревожного. И я сумел бы найти тому великолеп­
ные и достойные объяснения, если бы речь шла
только об этом. К несчастью, он унес с собой свой
рюкзак, а также свое пальто. И в шалаше, как и
вне шалаша, не осталось ничего принадлежащего
ему, ровным счетом ничего. И это еще не все, он
ушел со значительной суммой денег, он, кому по

262
 Моллой

праву полагалось лишь несколько пенсов, время

от времени, для его итальянской копилки. По­
скольку с тех пор, как он стал вести все дела, под
моим руководством, разумеется, и особенно зани­
маться покупками, я доверял ему деньги, в изве­
стной мере. И у него всегда имелась при себе сум­
ма значительно выше той, что диктовалась необ­
ходимостью. И для того чтобы это выглядело
правдоподобнее, я добавлю следующее.
1. Мне хотелось, чтобы он научился согласо­
вывать требования двойной бухгалтерии, и я пре­
подал ему ее начатки.
2. У меня более не хватало духу заниматься
этими пустяками, доставлявшими мне прежде
столько радости.
3. Я говорил ему, чтобы во время своих похо­
дов он присматривал второй велосипед, легкий и
недорогой. Потому как я устал от багажника и ви­
дел к тому же, что придет день, когда мой сын бу­
дет больше не в силах крутить педали за нас дво­
их. И я полагал, что я способен, что я говорю, я
знал, что я способен, после некоторой трениров­
ки, научиться крутить педали одной ногой. И тог­
да я вновь занял бы место, которое мне подобает,
я хочу сказать, во главе. А мой сын следовал бы за
мной. И больше не было бы этого позорища, а
именно того, что мой сын отмахивался от моих
указаний, забирая влево, когда я говорил ему
вправо, или вправо, когда я говорил ему влево,
или совершенно прямо, когда я говорил ему впра­
во или влево, как это все чаще случалось в по­
следнее время.

263
 Сэмюэль Беккет

Вот все, что я хотел бы добавить.

Но, осмотрев свой бумажник, я установил, что
в нем содержится всего пятнадцать шиллингов,
что привело меня к мысли, что мой сын не удо­
вольствовался суммой, которая у него уже была
при себе, но перед уходом обшарил мои карманы
в то время, как я спал. И моим первым движени­
ем, таковы странности души, было чувство благо­
дарности ему за то, что он оставил мне эту ма­
ленькую сумму, достаточную, чтобы протянуть до
прибытия помощи, и я увидел в этом в некотором
роде проявление деликатности!
Я, следовательно, остался один, со своим ягд­
ташем, своим зонтиком, который он с тем же ус­
пехом мог унести, и пятнадцатью шиллингами,
зная, что я был хладнокровно покинут, умышлен­
но и, вероятно, преднамеренно, в Чертлибе, если
угодно, но еще довольно далеко от Чертли. И не­
сколько дней, я не знаю сколько, я оставался на
том самом месте, где мой сын покинул меня, до­
едая последнюю провизию (он мог бы легко ее
унести), не видя ни единой живой души, неспо­
собный действовать или, может быть, наконец до­
статочно сильный, чтобы больше не действовать.
Поскольку я был спокоен, я знал, что все кончит­
ся — или возобновится вновь, не важно, и не важ­
но, каким манером, мне нужно лишь ждать. И я
даже развлекался тем, что изредка позволял за­
рождаться в себе, чтобы вернее от них избавиться,
инфантильным надеждам, что, к примеру, мой
сын, когда уляжется его возмущение, пожалеет
меня и вернется ко мне! Или что Молл ой, чья

264
 Моллой

страна это была, придет ко мне, так и не сумевше­

му прийти к нему, и станет мне другом, отцом и
поможет мне сделать то, что я должен был сде­
лать, таким образом, чтобы Юди не сердился на
меня и не наказывал меня! Да, я позволял им рас­
ти и накапливаться, блистать и украшаться тыся­
чью очаровательных подробностей, а потом я их с
отвращением выметал одним сильным взмахом
пресытившейся метлы, я очищался от них и с
удовлетворением смотрел в пустоту, которую они
осквернили. А по вечерам я поворачивался к ог­
ням Чертли, я смотрел, как они разгораются ярче
и ярче, потом гаснут почти в одно и то же время,
маленькие грязные мерцающие огоньки испуган­
ных людей. И я говорил себе, подумать только, я
мог бы там быть, если бы не постигшее меня не­
счастье! А что до Обидиля, о котором я пока не
говорил и который мне так хотелось увидеть
вблизи, ну что ж, я так его и не увидел, ни вблизи,
ни издалека, и, если бы его вовсе не существова­
ло, я бы хоть и удивился, но лишь в меру. И при
мысли о санкциях, которые мог применить про­
тив меня Юди, меня трясло от хохота, хотя не бы­
ло слышно ни малейшего звука и мое лицо не вы­
ражало ничего, кроме печали и спокойствия. Но
все мое тело сотрясалось от него, включая ноги,
до такой степени, что мне приходилось присло­
няться к дереву или к кусту, когда он нападал на
меня в стоячем положении, моего зонта было не­
достаточно, чтобы сохранить равновесие. Стран­
ный смех, если то был смех, который я, по размы­
шлении, называю так лишь по причине, может

265
 Сэмюэль Беккет

быть, нерадения или незнания. А что до меня, об

этом неизменном способе времяпрепровождения
я почти не думал. Но в какие-то мгновения мне
казалось, что я был не так уж далеко от него, что я
к нему приближался, как песчаный берег к волне,
которая нарастает и становится белой, оборот,
должен сказать, малоподходящий к моему поло­
жению, скорее напоминавшему положение дерь­
ма, ожидающего, чтобы спустили воду. И здесь я
отмечаю легкое сердцебиение, которое было у ме­
ня как-то, еще дома, когда муха, пролетая низко
над пепельницей, подняла взмахом крыльев не­
много пепла. И я становился все более слабым и
довольным. Несколько дней я ничего не ел. Я мог
бы, вероятно, найти ежевики и грибов, но это ме­
ня не интересовало. Я проводил весь день, растя­
нувшись в шалаше, смутно сожалея о пальто мое­
го сына, а вечерами выходил, чтобы хорошенько
посмеяться при огнях Чертли. И хоть я и страдал
от желудочных колик и вздутия живота, я чувст­
вовал себя чрезвычайно довольным, довольным
собой, чуть ли не в восторге, в очаровании от соб­
ственной персоны. И я говорил себе: я скоро пол­
ностью утрачу сознание, это всего лишь вопрос
времени. Но появление Габера положило конец
этим забавам.
Был вечер. Я только-только выполз из шалаша
на свое смешил ище и затем, чтобы лучше ощутить
свою слабость. Он уже пробыл тут какое-то время:
он сидел на пне, полусонный. Привет, Моран,
сказал он. Вы меня узнаете? — сказал я. Он достал
записную книжку, открыл, послюнил палец, пе-

266
 Моллой

релистал страницы, нашел нужную, поднес ее к

глазам, которые он, опустив, в то же время при­
близил к ней. Я ничего не вижу, сказал он. Он
был одет, как в прошлый раз. Я, следовательно,
был не прав, дурно подумав о его воскресном об­
лачении. По крайней мере, если только не было
опять воскресенье. Но не видел ли я его всегда
одетым таким образом? Не будет ли у вас спич­
ки? — сказал он. По моему лицу он, должно быть,
видел, что у меня нет ничего в осветительном ро­
де. Он достал из кармана маленький электричес­
кий фонарик и осветил страницу. Он прочел: Мо-
ран, Жак, возвратится к себе, все дела прекраще­
ны. Он погасил фонарик, закрыл записную книж­
ку, заложив ее пальцем, и посмотрел на меня. Я
не могу ходить, сказал я. Как? — сказал он. Я бо­
лен, я не могу двигаться, сказал я. Я не слышу ни
слова из того, что вы говорите, сказал он. Я про­
кричал ему, что я не могу передвигаться, что я бо­
лен, что меня нужно транспортировать, что мой
сын бросил меня, что с меня хватит. Он тупо ог­
лядел меня с головы до пят. Я сделал несколько
шагов, опираясь на зонт, чтобы показать ему, что
я не могу ходить. Он опять открыл свою записную
книжку, снова осветил свою страницу, долго с
ней справлялся и сказал: Моран вернется к свое­
му местожительству, все дела прекращены. Он за­
крыл свою записную книжку, опять положил ее
себе в карман, положил в карман фонарик, встал,
провел руками по груди и объявил, что он умира­
ет от жажды. Ни слова о моем виде. А между тем я
не брился с того дня, как мой сын привел из Ды-

267
 Сэмюэль Беккет

ратона велосипед, не причесывался, не умывался,

не говоря уж о всякого рода лишениях и метамор­
фозах. Вы узнаете меня? — закричал я. Узнаю ли я
вас? — сказал он. Он задумался. Я знал, чем он за­
нимался, он подыскивал фразу, составленную та­
ким образом, чтобы вернее ранить меня. Черт
возьми, Моран! — сказал он. Я шатался от слабо­
сти. Скончайся я у его ног, он бы сказал, ах, ста­
рина Моран, опять за свое. Становилось все тем­
нее и темнее. Я спросил себя, впрямь ли это Га­
бер. Он сердится? — сказал я. У вас случайно не
найдется бутылочки пивка? — сказал он. Я вас
спрашиваю, не сердится ли он, крикнул я. Сер­
дится? — сказал Габер, шутить изволите, он с утра
до вечера потирает руки, я это еще в вестибюле
слышу. Это ни о чем не говорит, сказал я. Он по­
смеивается в одиночку, сам с собой, сказал Габер.
Он наверняка сердится на меня, сказал я. Вы зна­
ете, что он сказал мне на днях? — сказал Габер.
Он изменился? — сказал я. Как? — сказал Габер.
Он изменился? — крикнул я. Изменился, сказал
Габер, да нет, он не изменился, с чего бы ему ме­
няться, он постарел, вот и все, как и мир. У вас
сегодня странный голос, сказал я. Не думаю, что­
бы он меня слышал. Ладно, сказал он, проведя
снова руками по груди, сверху вниз, пойду, раз уж
вы не можете мне ничего предложить. Он удалил­
ся, не попрощавшись. Но, несмотря на отвраще­
ние, которое он мне внушал, несмотря на мою
больную ногу, я нагнал его и схватил за рукав. Что
он вам сказал? — сказал я. Он остановился. Мо­
ран, сказал он, вы знаете, где вы уже у меня сиди-

268
 Моллой

те, серьезно. Я вас умоляю, сказал я, скажите мне,

что он вам сказал. Он оттолкнул меня. Я упал. Он
не старался намеренно меня свалить, он не пред­
ставлял, в каком я состоянии, он хотел только,
чтобы я отвязался. Я не пытался встать. Я взвыл.
Он подошел и склонился надо мной. У него были
большие каштановые усы на галльский манер. Я
увидел, как они зашевелились, губы открылись, и
почти тотчас я услышал слова утешения, словно
бы шелест. Он не был жесток, Габер, я хорошо его
знал. Габер, сказал я, я у вас не прошу ничего осо­
бенного. Я хорошо помню эту сцену. Он хотел по­
мочь мне подняться. Я оттолкнул его. Мне было
хорошо там, где я был. Что он вам сказал? — ска­
зал я. Я не понимаю, сказал Габер. Вы только что
сказали, что он сказал вам одну вещь, сказал я,
потом я вас перебил. Перебил? — сказал Габер.
Вы знаете, что он сказал мне на днях, сказал я,
это ваши собственные слова. Его лицо проясни­
лось. Он соображал примерно так же, как мой
сын, этот здоровый Габер. Он сказал мне, сказал
Габер, он сказал... Громче! — воскликнул я. Он
сказал мне, сказал Габер, Габер, сказал он мне,
жизнь — такая прекрасная штука, Габер, немыс­
лимая штука. Он приблизил свое лицо к моему.
Немыслимая штука, сказал он, прекрасная штука,
немыслимая штука... Он улыбнулся. Я закрыл
глаза. Улыбки, это очень мило, очень подбадрива­
ет, но на некотором отдалении. Я сказал, вы пола­
гаете, он говорил о человеческой жизни? Я при­
слушался. Говорил ли он именно о человеческой
жизни? — сказал я. Я открыл глаза. Я был один.

269
 Сэмюэль Беккет

Мои руки были полны травы и земли, которых я

надрал, сам того не ведая, и все еще продолжал
драть. Я в буквальном смысле искоренял. Я пре­
кратил это дело, да, мгновенно, как только понял,
что я наделал, что я делаю, такую гнусную вещь, я
положил этому конец, я разжал руки, они тотчас
были пусты.
Той же ночью я пустился в обратный путь. Я
ушел недалеко. Но начало было положено. В счет
идет первый шаг. Второй стоит меньше. Каждый
день я видел, что я немножко продвинулся. Это
не очень ясная фраза, она не говорит того, что, я
надеялся, она скажет. Сперва я считал шаги де­
сятками. Я останавливался, когда уж больше ни­
чего не мог поделать, и говорил себе, браво, уже
столько-то десятков, на столько-то больше, чем
вчера. Потом я стал отсчитывать по пятнадцати,
по двадцати и, наконец, по пятидесяти. Да, под
конец я мог сделать пятьдесят шагов перед тем,
как остановиться для передышки, опершись на
свой верный зонт. Вначале я немного поплутал в
Чертлибе, если я был действительно там. Впос­
ледствии я шел почти что теми же дорогами, ка­
кими мы туда пришли. Но дороги, вновь проде­
ланные в обратном направлении, меняют облик.
Я ел, подчиняясь рассудку, все, что было съедоб­
ного из того, что предлагала мне природа, леса,
поля и воды. У меня кончился морфий.
Я получил приказ возвращаться в августе, са­
мое позднее в сентябре. Я прибыл домой весной,
я не хочу большей точности. Я, следовательно,
провел в пути всю зиму.

270
 Моллой

Любой другой лег бы на снег с твердым реше­

нием больше не подниматься, но не я. Только не
я. Я раньше считал, что со мной никому не сла­
дить. Я по-прежнему считаю, что я хитрее вещей.
Есть люди, и есть вещи, не говорите мне о живот­
ных. Ни о Боге. Вещь, которая сопротивляется
мне, пусть даже для моего же блага, сопротивля­
ется мне недолго. Этот снег, к примеру. Хотя,
сказать по правде, он больше манил меня, чем со­
противлялся. Но в каком-то смысле он мне со­
противлялся. Этого было достаточно. Я его побе­
дил, скрежеща от радости зубами, оказывается,
вполне можно скрежетать резцами. По нему я
проложил себе дорогу к тому, что я назвал бы сво­
ей погибелью, если бы я мог сообразить, что мне
было губить. С тех пор я, может быть, и сообразил
это, а может быть, я еще и теперь не сообразил, к
этому неизбежно приходишь со временем, и я
приду. Но во время пути, служа, как это случи­
лось, мишенью для злокозненности вещей и лю­
дей и для слабостей собственной плоти, я этого не
сообразил. Колено, сделаем скидку на привычку,
не причиняло мне ни больше, ни меньше страда­
ний, чем в первый день. Болезнь, какова бы она
ни была, не развивалась. Возможно объяснить по­
добную вещь? Но, если вернуться к мухам, по-мо­
ему, есть такие, что выводятся в начале зимы, в
домах, и немного времени спустя умирают. Ви­
дишь, как эти совсем малюсенькие мушки летают
в теплых углах, медленно, вяло, бесшумно. То
есть время от времени видишь какую-нибудь од­
ну. Они, должно быть, умирают слишком моло-

271
 Сэмюэль Беккет

дыми, когда еще не могут отложить яйца. Их сме­

тают, их сгребают щеткой в совок, не догадываясь
об этом. Вот странная генерация мух. Но я стано­
вился жертвой и других недугов, не то слово, по
большей части кишечных. У меня больше нет
охоты, сожалею, сообщать о них, это был бы пре­
лестный кусок. Я скажу только, что кто-нибудь
другой, не я, не преодолел бы их, без помощи. Но
не я! Скрюченный в три погибели, прижимая сво­
бодную руку к животу, я продвигался вперед, ис­
пуская время от времени рев отчаяния и торжест­
ва. Некоторые мхи, которыми я питался, оказали,
должно быть, свое действие. Если бы уж мне вте­
мяшилось явиться на место казни с пунктуальной
точностью, меня не остановил бы кровавый по­
нос, я продвигался бы на всех четырех, выдристав
свой требух и кишки и распевая проклятия. Я уж
вам говорил, разделаются со мной мои братья.
Но я не стану распространяться об обратном
пути, его исступлениях и предательствах. И я
обойду молчанием злобных людей и призраков,
желавших помешать мне вернуться к себе, как
мне велел Юди. Но я все-таки коснусь этого в не­
скольких словах, самому себе в назидание и ради
сотворения для себя души, позволяющей подвес­
ти итог. Сначала мои редкие мысли.
Странным образом меня занимали определен­
ные вопросы теологического свойства. Вот неко­
торые из них.
1. Чего стоит теория, согласно которой Ева
вышла не из ребра Адама, а из опухоли на ляжке
(заднице)?

272
 Моллой

2. Змей ползал или, как утверждает Коместор,

ходил на двух ногах?
3. Зачала ли Мария через ухо, как утверждали
блаженный Августин и Адобар?
4. Сколько еще времени заставит нас анти­
христ себя ждать?
5. Действительно ли имеет значение, какой ру­
кой производят промывание своего заднего про­
хода?
6. Как следует понимать ирландскую клятву,
которую дают, положив правую руку на мощи
святых, а левую на мужской член?
7. Соблюдает ли природа день субботний?
8. Верно ли, что дьяволы не испытывают ад­
ских мучений?
9. Алгебраическая теология Крэга. Что о ней
думать?
10. Верно ли, что святой Рох младенцем не хо­
тел сосать грудь ни по средам, ни по пятницам?
11. Как понимать отлучение от церкви нечисти
в шестнадцатом столетии?
12. Следует ли одобрять итальянского сапожни­
ка Ловата, который оскопил, а затем распял себя?
13. Чем пробавлялся Бог до сотворения?
14. Не может ли с течением времени видение
райского блаженства стать источником скуки?
15. Верно ли, что мучения Иуды в субботу
приостанавливаются?
16. Что, если бы служили заупокойную мессу
по живым?
И я читал про себя прелестного квиетистского
Отче, Боже, иже не еси больше ни на небеси, ни

273
 Сэмюэль Беккет

на земле, ни в аду, я не хочу и не желаю, чтоб свя­

тилось имя твое, ты сам знаешь, что тебе подоба­
ет. И т.д. Середина и конец были чрезвычайно
прелестны.
В этом-то фривольном и очаровательном мире
я находил прибежище, когда переполнялась моя
чаша.
Но я задавал себе и другие вопросы, может
быть ближе меня касавшиеся. Вот некоторые из
них.
1. Отчего было не одолжить несколько шил­
лингов у Габера?
2. Отчего было подчиняться приказу о возвра­
щении?
3. Что стало с Моллоем?
4. Тот же вопрос относительно меня.
5. Что со мной будет?
6. Те же вопросы относительно моего сына.
7. На небе ли его мать?
8. Тот же вопрос относительно моей матери.
9. Попаду я на небо?
10. Встретимся ли все мы однажды на небе, я,
моя мать, мой сын, его мать, Юди, Габер, Моллой,
его мать, Йерк, Мэрфи, Уотт, Камье и другие?
11. Что стало с моими курами, моими пчела­
ми? Жива ли еще моя серая курица?
12. Живы ли еще Зулус, сестры Эльснер?
13. Находилось ли бюро Юди по-прежнему на
том же месте, Акация-Сквер, 8? Что, если ему на­
писать? Что, если пойти к нему? Я б ему объяс­
нил. Что бы я ему объяснил? Я попросил бы у не­
го прощения. Прощения за что?

274
 Моллой

14. Не была ли эта зима исключительно суро­

вой?
15. Сколько времени я уже не исповедовался и
не причащался?
16. Как звали того мученика, который, пребы­
вая в тюрьме, в цепях, покрытый паразитами и
ранами, будучи не в состоянии подняться на но­
ги, совершил освящение на своем животе и дал
себе отпущение грехов?
17. Что я буду делать, пока я не умру? Нет ли
средства это ускорить, не впадая в грех?
Но прежде, чем запустить по этим ледяным,
потом, во время оттепели, слякотным пустыням
мое, собственно говоря, тело, я скажу, что я мно­
го думал о моих пчелах, больше, чем о моих курах,
а, видит Бог, я думал о моих курах. И больше все­
го я думал об их танце, потому что мои пчелы тан­
цевали, о, не так, как танцуют люди, для развле­
чения, по-другому. Я полагал, что я единствен­
ный в мире, кто знает это. Я проводил весьма об­
стоятельные исследования. Этот танец проявлял­
ся прежде всего у пчел, возвращающихся в улей,
более или менее нагруженных нектаром, и заклю­
чал в себе огромное разнообразие фигур и ритмов.
И в конечном счете я увидел в нем систему зна­
ков, посредством которых пчелы, довольные или
недовольные своим взятком, сообщали вылетаю­
щим, в какую сторону им следует или не следует
направляться. Но вылетающие пчелы тоже танце­
вали. Несомненно, они этим способом говорили,
я поняла или, не беспокойся обо мне. Но вдали от
улья, в разгар работы, они не танцевали. Там, ка-

275
 Сэмюэль Беккет

залось, закон гласил, каждый за себя, если пред­

положить, что пчелы способны на подобные суж­
дения. Танец состоял в основном из очень слож­
ных фигур, прочерчиваемых в полете, и я класси­
фицировал огромное их число, вместе с их воз­
можным смыслом. Но был также вопрос жужжа­
ния, различия в тембрах которого, при приближе­
нии к улью и вылете из него, едва ли могли быть
делом случая. Я поначалу пришел к заключению,
что каждая фигура подкреплялась с помощью
только ей соответствующего жужжания. Но я был
вынужден отказаться от этого приятного мнения.
Потому как я увидел, что одна и та же фигура (то
есть то, что я называл одной фигурой) сопровож­
далась самым различным жужжанием. До такой
степени, что я сказал себе: жужжание отнюдь не
служит подкреплением танцу, но, напротив, ви­
доизменяет его. И в точности та же фигура меня­
ет смысл согласно сопровождающему ее жужжа­
нию. И я собрал и классифицировал огромное
число наблюдений на этот счет, и не безрезуль­
татно. Но дело было не только в фигуре и жужжа­
нии, но также и в высоте, на которой исполнялась
фигура. И я пришел к убеждению, что каждая фи­
гура под аккомпанемент того же жужжания в две­
надцати футах над землей означает не то же, что в
шести. Потому что пчелы танцуют не на абы ка­
ком уровне, наобум, а есть три или четыре уровня,
на которых они танцуют, всегда одни и те же. И
если бы я сказал вам, что это за уровни и как они
соотносятся, поскольку я их тщательно измерил,
вы бы мне не поверили. А это не тот момент, что-

276
 Моллой

бы вызывать к себе недоверие. Подчас может по­

казаться, будто я пишу для публики. И несмотря
на весь тот труд, что я посвятил этим вопросам, я
был более, чем когда-либо, озадачен сложностью
этого не поддающегося исчислению танца, куда
следовало ввести другие параметры, о которых я
не имел ни малейшего представления. И я гово­
рил себе, с восхищением, вот вещь, которую я мог
бы изучать всю свою жизнь и так никогда и не по­
нять. И во время моего обратного пути, когда я
спрашивал себя о том, насколько возможна пред­
стоящая мне маленькая радость, я почти находил
утешение в размышлении о моих пчелах и их тан­
це. Потому как я неизменно жаждал маленькой
радости, время от времени! И я признал бы, и гла­
зом не моргнув, что, возможно, этот танец есть
лишь не что иное, как танец западных людей,
фривольный и бессмысленный. Но для меня, си­
девшего перед моими залитыми солнцем ульями,
он навсегда останется предметом, столь прекрас­
ным для созерцания, предметом такой важности,
что моим размышлениям, размышлениям челове­
ка поневоле, никогда не удастся его осквернить.
И я никогда не буду виновен перед моими пчела­
ми в том, в чем я виновен перед моим Богом, на
которого меня приучили сваливать мои грехи,
мои страхи и желания, все, вплоть до моего тела.
Я говорил уже о голосе, дававшем мне указа­
ния, скорее советы. Это на обратном пути я услы­
шал его впервые. Я не обратил на него внимания.
В телесном плане я теперь быстро становился,
мне кажется, неузнаваемым. И когда я проводил

277
 Сэмюэль Беккет

рукой по лицу, привычным и теперь более, чем

когда-либо, извинительным жестом, лицо, кото­
рое чувствовали мои руки, было не то, и руки, ко­
торые чувствовало мое лицо, были не те. И одна­
ко в своей основе это было то же ощущение, что и
в то время, когда я был хорошо выбрит и надушен
и у меня были белые и мягкие руки интеллигента.
И этот живот, который был мне незнаком, оста­
вался моим прежним животом, благодаря не знаю
какой интуиции. И, что ни говори, я по-прежне­
му узнавал себя и даже имел о своей особе более
живое и четкое представление, чем прежде, не­
смотря на ее глубокие повреждения и покрывав­
шие ее язвы. Я сожалею о том, что последняя
фраза вышла не такой удачной. Как знать, может,
она заслуживала, чтобы в ней не было двусмыс­
ленности.
Имеются между тем также одеяния, которые
так хорошо сочетаются с телом и с ним, так ска­
зать, неразлучны в мирные времена. Да, не будучи
ни в коей мере денди, я всегда был очень чувстви­
телен к одежде. Я никогда не мог пожаловаться на
свою, прочную и хорошего покроя. Я, конечно,
был недостаточно прикрыт, но кого в том винить?
И я был вынужден расстаться с моей соломенной
шляпой, не созданной для того, чтобы укрывать
голову в мертвый сезон, и со своими носками (две
пары), в недолгий срок приведенными холодом и
влажностью, долгими переходами и невозможно­
стью простирать их должным образом буквально в
состояние небытия. Но я отпустил до предела
свои бретельки, и мои бриджи, очень, как им и

278
 Моллой

положено, широкие, опустились мне до икр. И

при виде голого тела между бриджами и голени­
щами моих башмаков я вспоминал порой о моем
сыне и о том, как я его стукнул, так реагирует
мозг на малейшую аналогию. Мои башмаки сде­
лались твердыми, за недостатком ухода. Это спо­
соб самосохранения мертвой, дубленой кожи.
Воздух свободно гулял в них, не допуская, может
быть, обморожения ног. В равной мере я должен
был, к сожалению, расстаться с кальсонами (две
пары). Они сгнили от соприкосновения с моими
излияниями. Тогда бриджи, также быстро истлев­
шие в паху, пропилили мне борозду от копчика до
основания мошонки. Что еще пришлось мне вы­
бросить? Мою рубашку? Ну нет! Но я часто наде­
вал ее наизнанку и задом наперед. Посмотрим. У
меня была возможность надеть рубашку четырьмя
способами. Передом вперед налицо, передом впе­
ред наизнанку, задом наперед налицо, задом на­
перед наизнанку. А на пятый день я вновь начи­
нал сначала. В надежде, что она будет дольше но­
ситься. Носилась она от этого дольше? Я не знаю.
Она носилась долго. Поусердствуй в малом, выиг­
раешь в большом, со временем. Но что же еще
мне пришлось выбросить? Мои крахмальные во­
ротнички, да, я их все выбросил, и даже до того,
как они совсем истрепались. Но вот галстук свой
я сохранил, я даже носил его, повязав прямо на
голую шею, для форсу, я полагаю. Это был гал­
стук в горошек, но я забыл, какого цвета.
Шел ли дождь, шел ли снег, шел ли град, я тог­
да всегда оказывался перед следующей дилеммой.

279
 Сэмюэль Беккет

Либо продолжать путь вперед, опираясь на зонт, и

вымокнуть, либо остановиться, укрывшись под
раскрытым зонтом. Подобно множеству таких ди­
лемм, дилемма была ложная. Потому как от верха
моего зонта остались лишь какие-то лохмотья,
развевавшиеся вокруг спиц, и я мог бы, очень
медленно, продолжать свой путь вперед, пользу­
ясь зонтом не для опоры, но в качестве укрытия.
Но я столь привык, с одной стороны, к совершен­
ной водонепроницаемости моего прекрасного
зонта, а с другой — к тому, чтобы ходить, лишь
опираясь на него, что передо мной эта дилемма
продолжала стоять во всей полноте. Я, естествен­
но, мог бы сделать себе палку из какого-нибудь
сука и продолжать мой путь вперед, невзирая на
дождь, снег, град, опираясь на нее сверху, под
раскрытым надо мной зонтом. Но я этого не сде­
лал, не знаю почему. Но, когда падал дождь и все
остальное, что падает нам с неба, я все же иногда
продолжал продвигаться, опираясь на зонт и вы­
мокая, но чаще я останавливался, раскрывал над
собой зонт и ждал, пока он не кончится. Тогда я
тоже вымокал. Но вопрос был не в том. И даже
если бы посыпалась манна небесная, я бы дожи­
дался, стоя неподвижно, под своим зонтом, пока
она не перестанет сыпаться, чтобы вкусить ее. И
когда моя рука уставала держать в воздухе зонт,
тогда я передавал его в другую. И я похлопывал
себя свободной рукой и потирал все части тела,
куда она могла дотянуться, чтобы поддержать тем
самым обильное кровообращение, или же, харак­
терным для меня жестом, проводил ею по лицу. И

280
 Моллой

длинное острие наверху зонта было похоже на па­

лец. Мои лучшие мысли приходили мне во время
этих остановок. Но когда оказывалось, что дождь
и т.п. за день, или за ночь, не кончится, тогда я,
вняв доводам рассудка, сооружал себе настоящий
шалаш. Но мне больше не нравились настоящие
шалаши, сооруженные из веток. Потому как вско­
ре уже не стало больше листьев, только иглы у не­
которых хвойных. Но не в том истинная причина,
отчего мне больше не нравились настоящие шала­
ши, нет. Но в шалаше я беспрерывно думал о
пальто моего сына, я буквально видел его (паль­
то), я только его и видел, оно заполняло все про­
странство. Оно, по правде говоря, было тем, что
наши друзья-англичане называют шинелью, и я
чувствовал в нем запах резины, хотя вообще-то
шинели не прорезинены. Я, следовательно, избе­
гал, насколько возможно, пользоваться настоя­
щими шалашами, сооруженными из веток, и
предпочитал им мой верный зонт или дерево, из­
городь, куст, развалины.
Что до выхода на большую дорогу, чтобы меня
подвезли, эта мысль у меня и не мелькала.
Что до того, чтобы прибегнуть к помощи крес­
тьян, в деревнях, эта идея, если бы она и посети­
ла меня, мне бы не понравилась.
Я вернулся домой со своими пятнадцатью
шиллингами, оставшимися в целости и сохранно­
сти. Нет, два из них я истратил. Вот при каких об­
стоятельствах.
Мне приходилось сносить помимо этого дру­
гие притеснения, другие грубости, но я не стану

281
 Сэмюэль Беккет

их пересказывать. Ограничимся парадигмами.

Мне, может быть, придется сносить и другие, в
будущем, наверно, но о них никто не узнает, это
вот наверняка.
Был вечер. Я, под своим зонтом, спокойно
ждал, когда погода прояснится, когда на меня
грубо напали с тыла. Я ничего перед тем не слы­
шал. Я был в таком месте, где не было никого,
кроме меня. Чья-то рука повернула меня. Это был
громадный, краснолицый фермер. На нем был
клеенчатый плащ, котелок и сапоги. По его пух­
лым щекам струилась вода, она капала с его боль­
ших усов. Но к чему такие подробности? Мы с не­
навистью посмотрели друг на друга. Может, это
был тот же самый, что так учтиво предложил от­
везти меня и моего сына в своей повозке. По-мо­
ему, нет. Лицо его, однако, было мне знакомо. Не
только его лицо. Он держал в руке фонарь. Не за­
жженный. Но он мог его зажечь в любой момент.
В другой он держал заступ. Чем меня зарыть. Он
взял меня за пиджак, за лацканы. Он меня еще,
строго говоря, не тряс и не начнет трясти, пока
ему не заблагорассудится. Он меня только выру­
гал. Я соображал, что бы я мог такого сделать,
чтобы привести его в подобное состояние. Долж­
но быть, поднял брови. Но я всегда поднимаю
брови, они расположены у меня чуть ли не у са­
мых волос, и мой лоб едва ли не сплошь изрыт
морщинами. В конце концов я понял, что я еще
не у себя. Я был в его владениях. Что я делал в его
владениях? Если есть вопрос, которого я всегда
опасаюсь, на который я никогда не мог предло-

282
 Моллой

жить удовлетворительного ответа, так это как раз

этот! И вдобавок в чужих владениях! И ночью! И в
такую погоду, какой никакой собаке не пожела­
ешь! Но я не потерял хладнокровия. Это обет,
сказал я. Когда я захочу, у меня довольно-таки уч­
тивый голос. Должно быть, он произвел на него
сильное впечатление. Он отпустил меня. Палом­
ничество, сказал я, развивая свое преимущество.
Он спросил меня куда. Партия была выиграна. К
мадонне Дерьмовской, сказал я. Мадонне Дерь-
мовской? — сказал он, точно он знал Дерьм, как
свои пять пальцев, и знал, что там не было ника­
кой мадонны. Но где не найдется мадонны? К ней
самой, сказал я. Черной? — сказал он, чтобы про­
верить меня. Она не черная, насколько я знаю,
сказал я. Другой бы растерялся. Только не я. Я
знал их, знал слабые места наших селян. Вам ни­
когда не дойти, сказал он. Ей я обязан тем, что
потерял своего сына, сказал я, но сохранил мать.
Эти чувства не могли не импонировать тому, кто
разводил коров. Если бы он знал! Я долго еще
плел ему о том, чего, увы, никогда не было. Не то
чтобы я скорбел о Нинетт. Но, может быть, она,
так или иначе, да, словом, жаль. Это мадонна бе­
ременных женщин, сказал я, замужних беремен­
ных женщин, и я поклялся добрести, как нищий,
к ее алькову, чтобы выразить ей мою признатель­
ность. Этот случай позволит восхититься моей хи­
трости, даже еще и в ту пору. Но я хватил немно­
го лишку, потому что его взгляд снова сделался
злым. Могу я попросить вас об одолжении, сказал
я, Бог воздаст вам за это. Бог послал мне вас,

283
 Сэмюэль Беккет

нынче вечером, добавил я. Смиренная просьба об

одолжении, обращенная к людям, готовым вас за­
резать, подчас приносит хорошие результаты. Не­
множко теплого чая, взмолился я, без сахара и
молока, для поддержания сил. Сделать такое ма­
ленькое одолжение раскисшему паломнику, со­
гласитесь, соблазнительно. Ладно, пойдемте в
дом, сказал он, обсохнете. Я не могу, я не могу,
воскликнул я, я поклялся идти, не сворачивая. И
чтобы загладить дурное впечатление, произведен­
ное этими словами, я вынул из кармана флорин и
дал ему. На бедных, сказал я. И, так как было тем­
но, добавил: флорин на бедных. Это далеко, ска­
зал он. Бог пребудет с вами, сказал я. Он задумал­
ся. Было о чем. И, главное, никакой еды, сказал
я, нет, нет, правда, я не должен ничего есть. Ах,
старина Моран, хитрый, как змей. Я, естественно,
предпочел бы действовать с позиции силы, но я
не смел рисковать. Он в конце концов удалился,
велев мне ждать. Я не знаю, каковы были его на­
мерения. Когда я счел, что он удалился достаточ­
но, я закрыл зонт и двинулся в противоположном
направлении, под прямым углом к нужному мне,
под проливным дождем. Вот как я истратил фло­
рин.
Теперь я могу закончить.
Я прошел вдоль кладбища. Была ночь. Может
быть, полночь. Улочка поднималась вверх, я пых­
тел. Легкий ветерок гнал облака по едва освещен­
ному небу. Хорошо иметь концессию на вечность.
Это, право, прекрасно. Если только это единст­
венная вечность. Я подошел к калитке. Она была

284
 Моллой

заперта на ключ. Так и надо. Но я не мог ее от­

крыть. Ключ входил в замочную скважину, но не
поворачивался. Им долго не пользовались? Но­
вый запор? Я вышиб ее. Отойдя на противопо­
ложную сторону улочки, я с разбегу навалился на
нее. Я вернулся домой, как приказал мне Юди.
Наконец я поднялся на ноги. Что это так прекрас­
но пахло? Сирень? Может, примулы? Я пошел к
своим ульям. Они стояли там, как я и опасался. Я
снял с одного из них крышу и положил на землю.
Крыша была маленькая, островерхая, с крутыми,
выступающими по бокам скатами. Я опустил руку
в улей, провел ею по пустым лоткам, пошарил по
дну. Она нащупала, в одном углу, сухой, неплот­
ный шар. Он рассыпался от прикосновения моих
пальцев. Они сбились в ком, чтобы хоть чуть со­
греться, пытаясь уснуть. Я вытащил оттуда горст­
ку. Было слишком темно, ничего не разглядеть, я
сунул ее в карман. Она была невесома. Их остави­
ли там на всю зиму, забрали у них мед, а сахара не
дали. Да, теперь я могу закончить. Я не пошел в
курятник. Мои куры тоже умерли, я это знал.
Только их убили другим способом, за исключени­
ем, может быть, серой. Мои пчелы, мои куры, я
покинул их. Я пошел к дому. Он был погружен во
мрак. Дверь была заперта на ключ. Я вышиб ее. Я,
может быть, мог бы ее и открыть, одним из моих
ключей. Я повернул выключатель. Света не было.
Я пошел в кухню, в комнату Марты. Никого. Но
довольно болтать. Дом был покинут. Компания
отключила свет. Они хотели мне снова его вклю­
чить. Только я этого не захотел. Вот какой я стал.

285
 Сэмюэль Беккет

Я вновь вернулся в сад. Назавтра я разглядел свою

горстку пчел. Прах от крылышек и полосок. Я на­
шел почту, в ящике, внизу, у лестницы. Одно
письмо от Сэйвори. С моим сыном все было в по­
рядке. Естественно. Не будем больше о нем. Он
вернулся. Он спит. Одно письмо от Юди, в треть­
ем лице, с требованием отчета. Он получит свой
отчет. Снова настало лето. Уже год, с тех пор как
я отлучался. Я закругляюсь. Однажды меня посе­
тил Габер. Он хотел получить отчет. Вот так так, я
полагал, что все кончилось, встречи, беседы. За­
ходите еще, сказал я. Однажды меня посетил отец
Амбруаз. Возможно ли! — сказал он, увидев меня.
По-моему, он меня действительно любил, на свой
манер. Я сказал ему больше на меня не рассчиты­
вать. Он пустился в рассуждения. Он был прав.
Кто не прав? Я оставил его. Я закругляюсь. Мо­
жет, я повстречаюсь с Моллоем. Колену моему не
лучше. Но и не хуже. Сейчас у меня есть костыли.
Дело пойдет быстрее. Настанет хорошее время. Я
научусь. Я продал все, что можно было продать.
Но у меня были огромные долги. Мне больше не­
выносимо оставаться человеком — я больше и не
стану стараться. Я больше не зажгу эту лампу. Я
сейчас задую ее и выйду в сад. Я думаю о долгих
майских, июньских днях, когда я жил в саду. Од­
нажды я говорил с Ханной. Она сообщила мне
новости о Зулусе, о сестрах Эльснер. Она знала,
кто я такой, она не боялась меня. Она никуда не
выходила, она не любила выходить. Она говорила
со мной из окна. Новости были плохие, но не
вполне. Было и что-то хорошее. Стояли прекрас-

286
 Моллой

ные дни. Зима была исключительно суровой, так

все говорили. Мы, следовательно, заслужили это
великолепное лето. Я не знаю, заслужили ли мы
его. Мои птицы, их никто не убивал. Они одича­
ли. И однако ж они были довольно доверчивы. Я
их узнал, и они меня как будто узнали. Но разве
когда-нибудь можно знать. Каких-то недоставало,
какие-то были новые. Я старался лучше понять их
язык. Не прибегая к своему. Стояли самые длин­
ные, самые лучшие дни года. Я жил в саду. Я го­
ворил уже про голос, сообщавший мне то одно, то
другое. В эту пору я начал приноравливаться к не­
му, понимать, чего он хочет. Он не пользовался
словами, которым учили малыша Морана, кото­
рым он в свою очередь обучал своего малыша.
Поначалу я даже не понимал, чего он хочет. Но в
конечном счете я понял этот язык. Я его понял, я
его понимаю, может, и превратно. Вопрос не в
том. Это он велел мне написать отчет. Значит ли
это, что я теперь свободнее? Я не знаю. Я узнаю.
Тут я вновь вошел в дом и написал: Полночь. По
стеклу хлещет дождь. Была не полночь. И не шел
дождь.
 Комментарии

Сэмюэль Беккет (1906—1989) — один из величайших

писателей XX столетия, представляющий своим твор­
чеством две литературных традиции: ирландскую и
французскую. Он родился в Дублине, там же закон­
чил Тринити-колледж, специализируясь по француз­
ской философии и литературе. Его первыми опубли­
кованными работами были исследования «Дан­
те...Бруно, Вико... Джойс» (1929) и «Пруст» (1931).
После знакомства с Джойсом в конце 20-х гг. Беккет
около двух лет работал его литературным секретарем.
Собственно художественное творчество Беккета от­
крывается сборником рассказов «Больше замахов,
чем ударов» (1934), за которым последовал роман
«Мэрфи» (1938). Считая духовную атмосферу в Ир­
ландии неблагоприятной для творчества, Беккет
вскоре покинул родину и переехал во Францию; там
его и застала Вторая мировая война, он принял учас­
тие во Французском Сопротивлении. В эти годы он
одержимо работал над романом «Уотт» (1945). Там он
стремился воплотить свое представление о мире, сло­
жившееся под воздействием исторических катаклиз­
мов, свидетелем и участником которых он стал. В
1947 г. Беккет закончил роман «Моллой», написан­
ный по-французски (фр. изд. — 1951, англ. изд. —
1955). Вместе с романами «Малон умирает» (соответ-

288
 Моллой

ственно — 1951 и 1956) и «Безымянный» (1953 и 1958)

этот роман составил трилогию, признанную шедев­
ром Беккета. Мировую славу писателю принесла пье­
са «В ожидании Годо» (1952, поставлена в 1953), так­
же написанная по-французски. Увлекшись драмати­
ческой формой, Беккет создал такие разные по харак­
теру пьесы, как «Эндшпиль» (1957), «Последняя
пленка Крэппа» (1957), «Счастливые денечки» (1961),
«Комедия» (1964), «Не я» (1972) и другие. Работал он
и в жанре малой прозы — рассказы «Четыре новеллы»
(1954), «Общение» (1979) и другие. Глубоко философ­
ское по своей сути, творчество Беккета имеет под­
черкнуто экспериментальный характер. Оно оказало
огромное влияние на развитие художественного со­
знания Запада второй половины нашего столетия. В
1969 г. писатель был удостоен Нобелевской премии.

С. 11. ...наподобие Белаквы или Сорделло. — Бе-

лаква — флорентиец, упоминаемый в «Божествен­
ной комедии». Прославился среди современников
феноменальной ленью. Данте, который был дружен
с ним и любил слушать его игру на лютне, выделил
именно этот порок, поместив Белакву на первом
уступе Предчистилища с нерадивыми, т.е. людьми,
тянувшими с покаянием до самого смертного часа
(«Чистилище», IV, 106—135), «в тени укромной»
громадного валуна:
Один сидел как бы совсем без сил:
Руками он обвил свои колени
И голову меж ними уронил.
И я сказал при виде этой тени:
«Мой милый господин, он так ленив,
Как могут быть родные братья лени» (106—111).

289
 Сэмюэль Беккет

Беккет использует в описании Моллоя как обсто­

ятельства этой встречи — большой камень, за кото­
рым устроился его герой, — так и черты характера
Белаквы, чье имя он еще раньше дал главному пер­
сонажу своего первого сборника рассказов «Больше
замахов, чем ударов» (1934). У Данте Белаква обре­
чен на неподвижное и бездеятельное ожидание изме­
нения своего удела, пока вокруг него
... не меньше раз,
Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,

И лишь сердца, где милость Божья дышит,

Могли бы мне молитвами помочь.
В других что пользы? Небо их не слышит.
(130—135; пер. М.Лозинского)

Ряд исследователей полагает, что к образу Белак­

вы как своего рода архетипу восходит сама концеп­
ция героя Беккета, немощного и бессильного челове­
ка, тщетно ожидающего спасения в мире, где Бог
умер.
Сорделло — поэт XIII в., родом из Мантуи, пи­
савший на провансальском языке, также упомянутый
в «Божественной комедии». Согласно преданию, он
погиб насильственной смертью, отчего Данте поме­
щает его на следующем, втором уступе Предчистили-
ща, где находятся нерадивые (в вышеназванном зна­
чении), умершие насильственной смертью. Впервые
упомянут как «ломбардский дух», который «гордо и
бесстрастно» ожидает приближения Данте и Верги­
лия, а затем назван и по имени («Чистилище», VI,
61—75). Встреча с ним вызывает полные трагизма
размышления автора «Божественной комедии» о го­
рестной судьбе Италии и представлена как разверну-

290
 Моллой

тый эпизод, занимающий целиком две последующие

песни, VII и VIII (в последний раз Сорделло упоми­
нается в IX песне), что говорит о том значении, ко­
торое придавал ему Данте. Для Беккета, напротив,
Сорделло не имеет существенного значения, и его
имя употреблено рядом с именем Белаквы скорее как
дополнительная отсылка к «Божественной комедии».
С. 36. ...как это делается в великих англосаксон­
ских колледжах — имеются в виду Оксфорд и Кемб­
ридж.
С. 44. ...охваченного жаждой жары и света ахей­
ца. — Вводя подобную отсылку к гомеровскому эпо­
су, Беккет едва ли имел в виду какого-то определен­
ного героя, скорее ему важно было противопоставить
светлое мироощущение, свойственное античной Гре­
ции, беспросветно-мрачному мировосприятию со­
временного человека.
С. 64. Атараксия — термин философии Эпикура и
последователей его учения, обозначающий то идеаль­
ное душевное состояние безмятежного спокойствия,
свободного от эмоций, к которому человек должен
стремиться. Оно достигается избавлением от страха
перед богами, смертью и загробным миром, перед не­
понятными явлениями природы, а также умереннос­
тью в наслаждениях, самоограничением и самоустра­
нением от участия в делах общества и государства.
С. 76. ...образ старика Гейлинкса, умершего моло­
дым, предоставившего мне свободу на черном корабле
Улисса добираться к восходу по палубе. — Арнольд
(или Арну) Гейлинкс (1624—1669) — фламандский
философ-метафизик. Его взгляды сложились под
влиянием Декарта, и он подвергал критике схоласти­
ку именно с картезианских позиций. Немалое воз­
действие оказали на него также учения Корнелиса

291
 Сэмюэль Беккет

Янсения и Жана Кальвина, следствием чего был пе­

реход Гейлинкса в протестантство кальвинистского
направления. Наибольшую известность получила
предложенная им теория окказионализма, изложен­
ная в его «Этике», первую часть которой он успел
опубликовать при жизни, в 1665 г., две последующие
вышли посмертно. Истоком этой теории послужила
невозможность объяснить взаимодействие души и те­
ла с позиций картезианского дуализма. Гейлинкс ут­
верждал, что дух и тело человека ведут совершенно
независимое существование: ни дух прямо не воздей­
ствует на тело и его движения, ни тело — на дух. Со­
гласно краеугольному положению учения Гейлинкса,
«ничто не есть причина того, о чем ему неведомо,
как оно сотворено». То, что выглядит телесной при­
чиной мысли или волевого акта, является, следова­
тельно, лишь «поводом» для истинной «действую­
щей» причины, которой может быть только Бог. Его
вмешательством в каждом отдельном случае объясня­
ется взаимодействие тела и духа, которое предстает
таким образом результатом непрерывного «чуда».
Вопрос о свободе человека, для которой в системе
рассуждений Гейлинкса, по-видимому, не остается
места, решался им на основе сопоставления земного
существования и пребывания на палубе корабля. Че­
ловеку неизвестна и неподвластна водная стихия, ок­
ружающая корабль, который идет независимо от воли
пребывающего на борту по определенному курсу к
месту назначения. Сам же человек может в это время
передвигаться по палубе или оставаться неподвиж­
ным, смотреть на проплывающие мимо картины и
т.д. Его свобода состоит в отрешенности и отстранен­
ности от происходящего, в котором ему принадлежит
роль не деятеля, а созерцателя, в тождестве «я» само-

292
 Моллой

му себе, ни при каких обстоятельствах не допускаю­

щем посягательств на состояние покоя.
...старика ... умершего молодым — пример типич­
но беккетовского оксюморона, вместе с тем отража­
ющего преждевременную кончину Гейлинкса, умер­
шего в возрасте 44 лет во время эпидемии чумы в
Лейдене.
...на черном корабле Улисса — «черный», соответ­
ствующий цвету древних судов; используется как по­
стоянный эпитет в «Илиаде» и «Одиссее» для обозна­
чения цвета кораблей. В переводе «Илиады»
Н.И.Гнедича он передан словом «черный», в перево­
де «Одиссеи» В.А.Жуковского — словом «чернобо­
кий». Е.М.Минский в переводе «Илиады» пользуется
обоими эпитетами.
С. 84. Кинестезия (cenesthesie) — чувство нашего
собственного существования, основанное на ощуще­
ниях тканей и органов тела. В физиологии означает
проистекающее из внутренних ощущений неотчетли­
вое, неспецифическое (в отличие от определенности
визуальных, вкусовых, слуховых и т.д. ощущений) и
не зависящее от настроения чувство общего устрой­
ства организма. В философии этим термином обо­
значается то, от чего зависит самосознание «я»: если
считать тело составной частью нашего «я», мы вос­
принимаем этот факт посредством кинестезии, поз­
воляющей сохранить представление личности о соб­
ственной целостности и позволяющее ощущать един­
ство «я» во времени.
Эвдемонизм — свойственное античности понима­
ние жизни, впоследствии в этике — принцип обосно­
вания и толкования морали, согласно которому сча­
стье (блаженство) является высшей целью человечес­
кого существования. Его предпосылкой было учение

293
 Сэмюэль Беккет

Сократа о внутренней свободе, проистекающей из

самосознания личности и ее независимости от внеш­
него по отношению к ней мира. В отличие от воз­
никшего одновременно и несомненно связанного с
ним гедонизма, эвдемонизм толкует счастье не как
длительное гармоническое удовольствие, но как ре­
зультат преодоления жажды чувственных наслажде­
ний, самоограничения и отрешения от мира. Счас­
тье, таким образом, есть следствие правильных дей­
ствий, и это их свойство составляет основу правиль­
но понятого нравственного долга личности.
С. 104. ...по некоему Египту, где нет ни границ, ни
младенца, ни матери — аллюзия, отсылающая к эпи­
зоду Библии, известному под названием «бегство в
Египет», связанному с приказом Ирода истребить
всех младенцев мужского пола и чудесным спасени­
ем Иисуса благодаря явлению спящему Иосифу анге­
ла, повелевшего бежать с Марией и младенцем в
Египет (Матф. 2, 13—16).
С. 125. ...без распятия ... и без Симона — библей­
ская аллюзия, призванная подчеркнуть трагизм по­
ложения современного человека, муки и страдания
которого не могут завершиться спасением, ибо крах
веры делает для него невозможной надежду на при­
шествие Спасителя, искупившего распятием грехи
человечества.
При отсутствии уточняющих характеристик не­
возможно с точностью сказать, какого именно Симо­
на имеет в виду Беккет. Это может быть Симон Ки-
ринеянин, упоминаемый в трех Евангелиях — от
Матфея (27, 32), от Марка (15, 21) и от Луки: «И ког­
да повели Его, то, захвативши некоего Симона Ки-
ринеянина, шедшего с поля, возложили на него
крест, чтобы нес за Иисусом» (23, 26). Допустимо,

294
 Моллой

однако, видеть в нем одного из учеников и последо­

вателей Иисуса, св. Петра, изначально носившего
имя Симона и часто именуемого в Евангелиях либо
Симоном, либо Симоном Петром. Возникновение
этого двойного имени связано с беседой Иисуса с
учениками, которых он спросил, за кого они его при­
нимают. «Симон же Петр отвечая сказал: Ты — Хри­
стос, Сын Бога Живого.
Тогда Иисус сказал ему: блажен ты, Симон, сын
Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе
это, но Отец мой, сущий на небесах;
И я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я со­
здам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее»
(Матф. 16, 16-19).
Симон Петр остается одной из главных фигур в
повествовании о распятии и последующих эпизодах.
На тайной вечере Иисус предсказывает ему, что еще
до того, как прокричит петух, Симон трижды предаст
его. Когда приведенный Иудой отряд намеревается
увести Христа, Петр, выхватив меч, отсекает у одно­
го из стражников ухо (Иоанн 18, 10). Далее именно
к Симону Петру приходит Магдалина, первой посе­
тившая гроб Господень, и он, отправившись туда
вместе с Иоанном, находит во гробе лишь пелены,
которыми было обернуто тело Христа (Иоанн 20, 2—
7), затем воскресший Христос является ему и другим
ученикам на Тивериадском озере. Его последний за­
вет Петру — «Паси овец Моих» (Иоанн 21, 15—17).
Таким образом, в первом случае речь идет о чело­
веке, облегчившем крестный путь Христа, во вто­
ром — об ученике, которому, хотя он и проявил из­
вестную слабость, Иисус поручает важнейшее дело
строительства Церкви Христовой. Беккет допускает
подобную неопределенность относительно фигуры

295
 Сэмюэль Беккет

Симона не по недосмотру, а безусловно намеренно,

не затем, чтобы поставить читателя в тупик, а чтобы
направить его мысль так, чтобы она обнимала обе
перспективы.
С. 128. Но не является ли она скорее истинным па­
радным входом нашего существа, которому преслову­
тый рот служит лишь черным ходом? — Парафраз
библейского текста:
«Иисус сказал: неужели и вы еще не разумеете?
Еще ли не понимаете, что все, входящее в уста,
проходит в чрево и извергается вон?
А исходящее из уст — из сердца исходит; сие оск­
верняет человека;
Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства,
прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетель­
ства, хуления:
Это оскверняет человека» (Матф. 15, 16—20).
С. 142 приведения в соответствие, как между
чашами Галилея — имеются в виду, по всей вероятно­
сти, чаши гидростатических весов, изобретенных Га­
лилеем, которому принадлежит также изобретение
телескопа, термометра и других приборов.
С. 156. Евхаристия — святое причастие, в кото­
ром в виде вина и хлеба представлены кровь и тело
Христово как дарующая благодать пища духовная.
Результатом его должно быть духовное насыщение,
подобное насыщению тела пищей; это и вызывает
опасения Морана, что от выпитого пива евхаристия
не возымеет надлежащего действия.
С. 162. ...задом в пыли, как Иов — имеется в виду
стих Библии из Книги Иова, в современном русском
переводе звучащий: «Поэтому я отрекаюсь и раскаи­
ваюсь в прахе и пепле» (Иов 42, 6). В переводе на
церковнославянский этот стих передан следующим

296
 Моллой

образом: «И мню себе землю и пепел». В английском

переводе слова «прах» и «земля» переданы словом
dust (пыль, прах), которое повторено и в беккетов-
ском тексте, как в оригинале (фр. poussiere), так и в
его переводе на английский язык, давая основание
для фривольного сравнения отцом Амбруазом кури­
цы с Иовом.
С. 176. Флорин — мелкая английская монета до­
стоинством в два шиллинга (одна десятая часть фун­
та стерлингов), выпущенная в обращение в середине
XIX в.
С. 187. Малый Трианон — один из дворцов, входя­
щих в комплекс Версаля, резиденции французских
королей, сооруженный в 1762—1764 гг. и отличаю­
щийся пышностью убранства; к нему примыкает
пейзажный парк с так называемой «деревней Марии-
Антуанетты», где расположены живописные сельские
постройки: хижина, мельница, молочная ферма.
С. 206. Великий Гюстав — Гюстав Флобер, при­
влеченный к суду по обвинению в аморализме в свя­
зи с выходом в свет в 1856 г. романа «Мадам Бовари».
С. 210. ...веревки, влачащейся по пыли, подобно од­
ному из граждан Кале — имеется в виду знаменитая
скульптурная группа Огюста Родена «Граждане горо­
да Кале»: на шею одной из фигур, Пьера де Виссан-
та, накинута длинная веревка.
С. 212. Дантес, Эдмон — герой романа Александ­
ра Дюма «Граф Монте-Кристо».
С. 219. Исиньи (полное название Исиньи-сюр-
Мер) — небольшой портовый город на севере Фран­
ции (ок. 3000 жителей), откуда доставляются сель­
скохозяйственные продукты (масло, яйца, птица) в
Париж и Англию.
Друиды — языческие священнослужители в до-

297
 Сэмюэль Беккет

христианские времена у кельтов, населявших Гал­

лию, Ирландию и Британию. Помимо культовых со­
оружений, наибольший интерес среди которых пред­
ставляют кромлехи, где, по-видимому, отправлялись
определенные обряды, сакральное значение имели
также священные рощи, в которых собирались жре­
цы. Эти и приводимые далее подробности в описа­
нии пейзажа, климата и землепользования: луга, бо­
лота, торфяники и торф, проливные дожди, обнару­
живаемые в торфе и болотах обломки дерева, идущие
на всякие поделки, и т.д. — не оставляют сомнений
в том, что Беккет в этом пассаже подразумевает Ир­
ландию.
С. 224. Мэрфи, Уотт, Йерк, Мерсье — имена пер­
сонажей произведений Беккета: романов «Мэрфи»
(1938), «Уотт» (1944) и раннего незавершенного ро­
мана «Мерсье и Камье», написанного по-французски
и долго остававшегося неопубликованным.
С. 229. Афазия — частичная или полная утрата
способности понимать устную или письменную речь
или пользоваться ими.
С. 271. Коместор — Пьер Коместор, или Поглоти­
тель (Пожиратель), — французский теолог, родом из
Труа, умерший в Париже в 1198 г. Прозвище получил
за свою неудержимую страсть к чтению. Автор крат­
кой священной истории («Scholastica historia»), кото­
рая в 1494 г. была переведена на французский язык.
Зачала ли Мария через ухо, как утверждали бла­
женный Августин и Адобар? — Блаженный Августин
(354—430) — один из крупнейших христианских фи­
лософов и теологов, чье духовное формирование
происходило под сильным влиянием платонизма,
противостоявшего христианскому учению. Ряд его
сочинений посвящен истолкованию основ христиан-

298
 Моллой

ства и различных его аспектов, в частности — «Трак­

тат о христианской доктрине». Возможно, в каком-то
из них Блаженный Августин касался вопроса о зача­
тии Христа, которое не раз было предметом теологи­
ческих дискуссий. Известно, что он обсуждал про­
блему непорочного зачатия. Не исключено, однако,
что речь о нем идет в одном из апокрифических со­
чинений, которых ему приписывается свыше трехсот.
Что касается Адобара, установить что-либо относи­
тельно его личности пока не удалось, так что, по
всей видимости, это фигура вымышленная, как, ве­
роятно, и упоминаемый ниже итальянский сапожник
Ловат.
Алгебраическая теология Крэга — Джон Крэг (?—
1731), шотландский философ и математик, первым
познакомивший английскую публику с сочинениями
Лейбница. В своих трудах стремился применить ма­
тематические принципы к рассмотрению христиан­
ской доктрины, доказывая посредством математичес­
ких расчетов истинность положений христианства
или же тех или иных событий священной истории.
Святой Рох не хотел сосать ни по средам, ни по
пятницам — в христианской литературе нередко ука­
зывается на проявление исключительного благочес­
тия будущими святыми в младенческом возрасте и
даже в материнской утробе, в том числе — на отказ
от молока в дни недели, определенные для поста, то
есть в среду и пятницу. Об отказе от материнского
молока говорится, к примеру, в житии Иоанна Дама-
скина и Сергия Радонежского.
С. 273. Квиетизм — мистическое учение испан­
ского священника Мигеля де Молиноса (1640—1696),
утверждавшего, что совершенствование состоит в
полной пассивности души, которой надлежит цели-

299
 Сэмюэль Беккет

ком вверить себя Богу. По достижении ею состояния

абсолютной пассивности, согласно этому учению,
отпадает всякая надобность в совершении доброде­
тельных поступков, вплоть до борьбы с искушения­
ми, поскольку любые ее грехи — суть дело рук дьяво­
ла, противоборствовать которому должен Бог. Осуж­
денный в 1687 г. папой Иннокентием XI квиетизм
принял более умеренную форму, получив развитие в
трудах французского епископа, богослова и писателя
Фенелона (1651 — 1715), но и в таком виде оказался
неприемлем для католической церкви и был в 1699 г.
осужден папой Иннокентием XII.
М. Коренева
 СОДЕРЖАНИЕ

моллои
Роман. Перевод М. Кореневой
5

Комментарии
288
 Беккет С.
Б42 Моллой: Роман / Сэмюэль Беккет; Пер. с фр.
М. Кореневой. - М.: Текст, 2008. - 301, [3] с.
ISBN 978-5-7516-0674-9
Вошедший в сокровищницу мировой литературы
роман «Моллой» (1951 г.) принадлежит перу одного из
самых знаменитых писателей XX века лауреата Нобе­
левской премии Сэмюэля Беккета. Раздавленный судь­
бой герой Беккета не бунтует и никого не винит. Этот
слабоумный калека с яростным нетерпением ждет смер­
ти — как спасения, как избавления от страданий, чтобы
в небытии спрятаться от ужасов жизни.
УДК 821.133.1
ББК 84(4Ирл)
 Сэмюэль Беккет
МОЛЛОЙ
РОМАН

Редактор Н.О.Хотинская
Художник Т.Е.Добровинская

Подписано в печать 29.01.08. Формат 84 χ 108/32.

Усл. печ. л. 15,96. Уч.-изд. л. 10,75.
Тираж 3000 экз. Изд. № 728.
Заказ № 2657.
Издательство «Текст»
127299 Москва, ул. Космонавта Волкова, д. 7/1
Тел./факс: (495) 150-04-82
E-mail: textpubl@yandex.ru
http://www.textpubl.ru
Отпечатано
в ОАО «Можайский полиграфический комбинат»
143200 г.Можайск, ул. Мира, 93
 книги
ИЗДАТЕЛЬСТВА
«ТЕКСТ»
Оптовая и розничная торговля:
127299 Москва, ул. Космонавта Волкова, 7/1
Тел./факс: (495) 156-42-02
Торговый представитель в СПб.
ООО «Алан». Тел.: (812) 312-52-63
В Москве книги «Текста»
можно купить в магазинах:
Дом книги «Молодая гвардия»
Большая Полянка, 28
Московский дом книги
Новый Арбат, 8
Торговый дом «Библио-Глобус»
Мясницкая, 6
Торговый дом книги «Москва»
Тверская, 8
«Пушкинист»
Страстной бульвар, 4, подъезд 10
Книжный магазин «Русское зарубежье»
Нижняя Радищевская ул., 4

Продажа книг через Интернет:

www.booksy.ru