Anisimov E. Chtotakoerossiya. Petr Pervyiyi Blago Ili Z.a4

Что такое Россия
Евгений Анисимов
Петр Первый: благо
или зло для России?
«НЛО»
2017
Анисимов Е. В.
Петр Первый: благо или зло для России? / Е. В. Анисимов —
«НЛО», 2017 — (Что такое Россия)
ISBN 978-5-4448-0849-8
Реформаторское наследие Петра Первого, как и сама его личность, до сих

пор порождает ожесточенные споры в российском обществе. В XIX веке
разногласия в оценке деятельности Петра во многом стали толчком к
возникновению двух основных направлений идейной борьбы в русской
интеллектуальной элите – западников и славянофилов. Евгений Анисимов
решился на смелый шаг: представить на равных правах две точки зрения
на историческую роль царя-реформатора. Книга написана в форме
диалога, вернее – ожесточенных дебатов двух оппонентов: сторонника
общеевропейского развития и сторонника «особого пути». По мнению
автора, обе позиции имеют право на существование, обе по-своему верны
и обе отражают такое сложное, неоднозначное явление, как эпоха Петра в
русской истории. Евгений Анисимов – доктор исторических наук, профессор
и научный руководитель департамента истории НИУ «Высшая школа
экономики» (Петербургский филиал), профессор Европейского университета
в Санкт-Петербурге, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского
института истории РАН. Автор нескольких сотен научных публикаций, в том
числе трех монографий по истории царствования Петра Первого.
ISBN 978-5-4448-0849-8 © Анисимов Е. В., 2017

© НЛО, 2017
Е. В. Анисимов. «Петр Первый: благо или зло для России?»
Содержание
Введение 6
Нуждалась ли Россия в реформах? 10
Величие и нищета империи 23
Экономический прорыв? 36
За пазухой у государства 47
Самодержавие Петра 57
«Произведение подданного всероссийского народа» 72
Церковь и культура 86
Хронология Петровской эпохи 105
Краткая библиография 107
Иллюстрации 108
4
Евгений Анисимов
Петр Первый: благо или зло для России?
© Е. Анисимов, 2017
© Д. Черногаев, иллюстрации, 2017
© OOO «Новое литературное обозрение», 2017
5

Введение

В западноевропейской историографии и западной культуре в целом личность и деяния
Петра Великого имеют по большей части положительные оценки. Конечно, тут сыграл роль его
общепризнанный имидж вестернизатора, модернизатора прежде отсталой России, воспользо-
вавшегося культурным, техническим, военным и иным опытом западноевропейских стран.
В России же споры (в том числе научные) о характере реформ Петра Великого и его лич-
ности до сих пор не утихают. Это не случайно – Россия, в очередной раз пройдя круг (увы, не
виток!) своей истории, возвращается к извечным вопросам о целесообразности, цене и значе-
нии преобразований. И тут же из глубин прошлого поднимается фигура Петра, который жизнь
положил на поиски решения этих «проклятых» непреодолимых русских вопросов.
В данной работе я не собираюсь надолго останавливаться на историографии, ибо она
попросту необъятна. Коснусь лишь самого важного для нашей темы. Итак, в первые постпет-
ровские десятилетия XVIII века российская историография Петра Великого была исключи-
тельно комплиментарна, что характерно и для царствования его дочери, императрицы Ели-
заветы Петровны (1741–1761). Да и всем прочим преемникам Петра Великого хотелось (и
приходилось) считать себя продолжателями его дела, хотя в реальности могло быть и по-дру-
гому. Неудивительно, что тогдашняя историческая наука воспринимала его не иначе как деми-
урга, создавшего новую Россию, воплощенного бога, совершившего с ней, как писал вице-
канцлер П. П. Шафиров, «метаморфозис, сиречь претворение». Великий русский ученый М.
В. Ломоносов в унисон эпохе восклицал: «Он бог, он бог был твой, Россия!» Поколения рус-
ских мыслителей были убеждены, что, не будь Петра, мы бы несомненно пропали. Как писал
В. Г. Белинский, без Петра Россия, может, сблизилась бы с Европой, «но точно так же, как
Индия с Англией».
В немалой степени подобному взгляду способствовало популярное не только на Западе,
но и в нашей стране сочинение Вольтера «История Петра Великого», написанное на основе
присланных из России материалов. Оценки Вольтера были исключительно положительными.
Да и позже «аплодисментный» тон историографии сохранялся. Историк XIX века М. П. Пого-
дин писал: «Мы просыпаемся. Какой нынче день? – 18 сентября 1840 года. Петр Великий велел
считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от января. Пора
одеваться – наше платье сшито по фасону, данному первоначально Петром, мундир по его
форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он, шерсть настрижена с овец, которых раз-
вел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам выре-
зал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петр сделался письменным, литературным,
вытеснив прежний, церковный. Приносят вам газеты – Петр Великий начал их издание. Вам
нужно купить разные вещи – все они от шейного платка до сапожной подошвы будут напоми-
нать вам о Петре Великом, одни выписаны им, другие введены им в употребление, улучшены,
привезены на его корабле, в его гавань, по его каналу, по его дороге. За обедом, от соленых
сельдей до картофеля, который сенатским указом указал он сеять, до виноградного вина, им
разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом. После обеда вы едете в гости –
это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам, допущенных до мужской компании по тре-
бованию Петра Великого. Пойдем в университет – первое светское училище учреждено Пет-
ром Великим. <…> Мы не можем открыть своих глаз, не можем сдвинуться, не можем оборо-
титься ни в одну сторону без того, чтобы не встретился с нами Петр, дома, на улице, в церкви,
в училище, в суде, в полку, на гулянье, все он, всякий день, всякую минуту, на всяком шагу!»
Первые сомнения в правильности подобных оценок появились в царствование Екате-
рины Великой. Вышли они из-под пера профессионального историка князя М. М. Щербатова.
Формально он принадлежал к когорте почитателей великого преобразователя России и даже
6
в одной из своих работ сделал «подсчет», за сколько лет Россия, не будь Петра Великого,
достигла бы екатерининского процветания. Выяснилось, что это произошло бы только в конце
XIX века! Как свидетельствуют современники, князь Щербатов был мизантроп и критикан,
однако критиковал Петра необычайно тонко. В 1773 году он написал работу под названием
«Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Великого». В ней Щербатов приводит негатив-
ные оценки некоторых анонимных недоброжелателей Петра и его дел и… решительно опро-
вергает их в русле господствующего историографического взгляда на государя-реформатора.
При этом Щербатов раскрывает всю палитру тогдашних негативных суждений о Петре, зна-
комя читателей с новыми, для многих ошеломляющими идеями. Так в советское время мы
знакомились с запретными веяниями «оттуда» по критическим, порой разгромным статьям
и брошюрам советских философов и историков. Чем больше было цитат из сочинений пре-
даваемых анафеме авторов, тем глубже нам удавалось погрузиться в мир западных писателей
и философов. Щербатов будто бы цитирует чьи-то обвинения Петра в жестокости, любви к
казням и пролитию крови, в нецивилизованном отношении к окружающим, разврате, сыно-
убийстве, склонности к пьянству, в установлении свирепого режима самовластия и т. д. Как
бы оправдывая вторжение в эту явно запретную сферу, он ссылается на свой долг историка –
писать правду и даже обращается к Петру: «Каким бы ни было мое почтение тебя, но не затмит
оно во мне справедливости, и я постараюсь испросить от Клио то золотое перо, которым дела
монархов изображает».
Ловко замаскированная критика Щербатова стала первой ложкой дегтя в огромной бочке
меда похвал царю-реформатору. Следующей вехой стало знаменитое произведение историка и
писателя Н. М. Карамзина «Записка о древней и новой России в ее политическом и граждан-
ском отношениях», написанная в 1811 году и сместившая фокус дискуссии с личности Петра
(Карамзин так и пишет: «Умолчим о пороках личных») к общефилософским, историософским
проблемам: нужна ли была России такая реформа, продуктивны ли были усилия Петра по
перенесению на русскую почву институций и порядков чужих стран, не слишком ли дорого
достались России плоды западной цивилизации, стоило ли подрывать традиции, разрушать
уклад оригинальной русской жизни, порочить прошлое? Карамзин не прибегает к «хитрым»
приемам Щербатова, а пишет прямо и горько, бросая Петру обвинения в гибельном искаже-
нии основ национального менталитета: «Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный
составляет нравственное могущество государств. <…> Искореняя древние навыки, представ-
ляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном
их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?
Имя русского имеет ли для нас теперь ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? Мы
стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною
– Петр». Ясно, что идеи Карамзина порождены его временем; продиктованы они и драматиче-
ской ситуацией накануне столкновения с Наполеоном, когда в национальной истории нужно
было найти опору для борьбы…
Как известно, рассуждения Карамзина о Петре (вкупе с другими обстоятельствами) во
многом послужили толчком к возникновению двух основных идейных направлений борьбы
в русской интеллектуальной элите: западников и славянофилов. Их борьба, порой ожесточен-
ная, в конечном счете вращалась вокруг Петра – центральной исторической фигуры Нового
времени. Затихая и возобновляясь, ожесточенный спор, следуя извивам непростой русской
истории и сменам идеологических концепций, продолжается, в сущности, до сих пор. Петр
стал своеобразным индикатором, который позволяет практически сразу определить политиче-
ские взгляды собеседника и даже его профессию. Однажды я слышал по радио, как министра
по чрезвычайным ситуациям спросили о его отношении к великому реформатору. Он отве-
тил вопросом на вопрос: «А как же можно относиться к государственному деятелю, который
построил огромный город, Петербург, в зоне опасной для проживания людей, в зоне сокруши-
7
тельных наводнений?» Нет сомнений, что до сих пор в науке и обществе сохраняется черно-
белое восприятие Петра и его преобразований.
Есть еще один, зачастую невидимый со стороны конфликт внутри историографии. Так
вышло, что между историками, изучающими XVII и XVIII века, лежит некая пограничная
полоса со столбом, на котором написано «1700 год». Близкие по изучаемой тематике историки
подчас не понимают друг друга, избегают углубляться на «чужую территорию», опасаясь быть
поднятыми на смех. Боязнь пересечь эту черту обусловлена несхожестью явлений и процессов
в соседних по времени эпохах, а также существенным отличием исторических источников, во
многом определяющих мировосприятие историка.
Исследователям победной эпохи петровских преобразований и всего XVIII века (вроде
крупнейшего историка Н. И. Павленко) допетровская эпоха кажется в лучшем случае «чер-
новиком», подготовительным этапом великих преобразований Петра, «вытащившего Россию
из болота Средневековья», этакой «взлетной полосой» для петровской России Нового вре-
мени, устремленной вперед, к прогрессу. Историков же века XVII традиционно ориентиро-
вали на поиски проявлений «классовой борьбы» (любимый термин советской историографии
– «XVII век – бунташный век»), которая должна была век от века разрастаться, чтобы достичь
своего катарсиса – «Великой Октябрьской социалистической революции». В лучшем случае
их направляли на поиски несовершенных «ростков капитализма», «признаков всероссийского
рынка», явлений «бюрократизации». Исследования же тех ученых, кто пытался оценить про-
цессы второй половины XVII века иначе, чем предписывалось официальной историографией
(показать, что происшедшая после 1700 года резкая перемена – «прерванный полет», отказ от
того оригинального пути, по которому Россия еще до Петра двигалась в том же направлении,
что и вся Европа), явно не одобрялись историческим начальством. В своем искреннем жела-
нии показать своеобразие развития страны в XVII веке некоторые историки впадали в край-
ности, выдавали желаемое за действительное и даже невольно окарикатуривали предмет своих
научных изысканий. Особенно это ярко сказалось в работах по истории времен царя Федора
и Регентства царевны Софьи, принадлежащих перу А. П. Богданова.
Я – историк Петра, написавший несколько книг о его реформах, личности и царствова-
нии. Многие годы Петр Великий занимал все мои мысли – столь он сложен и многогранен.
Сейчас, когда схемы марксистского восприятия истории более-менее отошли в прошлое, при-
ходит понимание того особого места, которое Петр занимает в сознании нашего общества. В
отличие от властителей последующих времен он имеет безупречную государственную репута-
цию. Мы интуитивно чувствуем в нем государственного деятеля, который искренне отдавал
свою жизнь, всю, без остатка, служению России. Вызывает симпатию его дерзость, оригиналь-
ность мышления, государственный романтизм, мечты о благе России. Удивительным обра-
зом многие его полюбили. Либералы и западники благодарны ему за открытие пути на Запад.
Именно Петр приобщил нас к цивилизации, в которой свобода, правосудие, неприкосновен-
ность личности и собственности превыше всего. Он заставил русское дворянство учиться и
путешествовать, пробудил в нем понимание личной чести, человеческого достоинства и тем
самым невольно предопределил появление русской интеллигенции, которая, несмотря ни на
что, до сих пор хранит в нашем обществе начала свободы, достоинства и чести – всего того,
что не продается и не покупается. Петр угодил технократам, чуждым политики, осуществив
невиданный по объему перенос в Россию знаний, технологий, навыков. Он породил русскую
науку, на пустом месте создал Академию наук, без которой немыслима русская цивилизация.
А русская литература? Чем она обязана Петру? Марина Цветаева писала, что в тот момент,
когда Петр остановил свой взгляд на маленьком арапчонке, этот взгляд сказал: «Пушкину –
быть!» Петр-государственник угодил и приверженцам имперских ценностей и, как им кажется,
животворной для России идеи авторитарной, «сильной» власти.
8
Но в оценке Петра и его великого дела европеизации я не могу пройти и мимо точки зре-
ния, отрицающей петровскую «революцию сверху» и осуждающую ее принципы и методы. Да,
кроме армии почитателей Петра есть небольшой взвод его недоброжелателей. Они тоже раз-
ные. Одни, как едко выразился известный публицист, патриоты «с капустой в бороде», пола-
гают, что являются продолжателями славянофилов XIX века, но при этом не обладают интел-
лектом и знаниями Аксаковых и Киреевских.
Другие недоброжелатели много знают о Петровской эпохе, но порой резко оценивают ее
по современным меркам. Я не вижу в этом ничего зазорного. Не так уж и плохо следовать по
пути, указанному Карамзиным, который в оценке действий людей в истории исходил из норм
христианской морали. Это гораздо лучше, чем давать оценки людям, исходя из «классовых»
или расовых критериев. Возможно, иным историкам может не понравиться мое отступление от
историзма, если я скажу, что христианская мораль, существующая две тысячи лет и легшая в
основу морали современного общества, вполне приложима и к Ивану Грозному, и к Петру, и к
Сталину, учитывая то обстоятельство, что они не хуже нас знали главные этические принципы
и прекрасно понимали, что любое злодеяние противоречит этим принципам. Недаром царь-
убийца Иван Грозный порой впадал в состояние раскаяния, со слезами просил у Господа про-
щения и даже составил синодик – список своих жертв, адресованный Богу. И когда сбивался
в перечне своих жертв, добавлял: «А остальных, Господи, Ты сам ведаешь».
Даже если строго придерживаться принципов историзма, невозможно закрывать глаза на
очевидные недостатки и серьезные ошибки петровского реформаторства. В итоге, задумывая
этот труд, я решил выступить перед читателем в двух ипостасях. В первой предстанет почи-
татель Петра, отчасти западник, отчасти государственник, словом – просвещенный патриот,
который оправдывает и защищает его. Во второй ипостаси – умеренно консервативный пат-
риот, который, напротив, осуждает Петра, но не огульно, а всесторонне изучая его биографию
и деяния. Я убежден, что обе позиции имеют право на существование: они, как ни странно
звучит, по-своему верны и красноречиво отражают сложную, неоднозначную роль Петра в рус-
ской истории.
Как в шахматной партии, которую разыгрываешь сам с собой, в обеих позициях я ста-
рался играть без поддавков, отстаивая каждую точку зрения с максимальной честностью,
серьезностью и всей доступной мне аргументацией. Когда я читал лекцию на эту тему, то в
роли почитателя я надевал шляпу, а выступая от лица критика, недоброжелателя, снимал ее…
Не буду идти дальше в поисках аналогий. Достаточно вспомнить всегда актуального Салты-
кова-Щедрина, который подробно описывал мирную беседу «мальчика в штанах» с «постре-
ленком» – «мальчиком без штанов», между прочим фактически на ту же самую волнующую
нас сегодня тему. Приводимые цитаты в тексте как бы записанной мной дискуссии пусть не
кажутся читателю подобранными заранее. В жизни бывает, что пока твой оппонент говорит, ты
хватаешь с полки книгу, находишь и зачитываешь цитату или, как ныне бывает чаще, пока он
говорит, ты пишешь два-три ключевых слова в поисковой строке Google, и через мгновение у
тебя на экране уже «висит» искомая цитата. Конечно, не все в споре можно уснастить точными
цитатами, что-то вспоминается приблизительно – ведь это не научная статья, а дискуссия –
особый жанр. Итак, начнем с самого главного вопроса…
9

Нуждалась ли Россия в реформах?

10

Почитатель:

Реформы Петра Великого были нужны для тогдашней России, которая плелась в хво-
сте европейских государств, была отсталой, в сущности, азиатской страной. Но самое глав-
ное, что следует помнить: в конце XVII века Россию поразил системный кризис. Черты его
заметны во всех сферах жизни русского общества. Тут и явное экономическое и научно-тех-
ническое отставание от стран Западной Европы. Напомним, что в стране фактически отсут-
ствовала собственная промышленность – два-три железоделательных завода, построенных гол-
ландцами под Тулой, – вот и все. Между тем потребность в металле непрерывно росла. И
что же? Железо везли в огромных количествах с Запада, точнее из Швеции. Иначе говоря,
страна полностью зависела от импорта. Собственные запасы руд не были разведаны. В России
не добывали даже серебро – ввозили с Запада расхожие во всей Западной Европе иоахимста-
леры (ефимки), затем на них спокойно выбивали российский герб и в таком виде пускали в
оборот.
В числе прочих причин это сказывалось на уровне экономического развития страны,
в которой отсутствовал общегосударственный рынок, а региональные связи не были толком
налажены. Внешняя торговля напоминала торговлю европейцев с туземцами Микронезии:
в страну ввозили самые разные товары, а вывозили исключительно сырье. Ко всему прочему
«туземцы» сами в море со своими товарами не пускались, а ждали прибытия иностранного
торгового каравана на берегу. К тому же страна не имела полноценного выхода к морю. Фак-
тически у России был только один порт – в Архангельске, который тогда называли Городом.
Внешняя торговля была сезонной и опять же напоминала отношения с чукчами или другими
отсталыми, удаленными от центров цивилизации народами: в течение трех-четырех летних
месяцев лед Белого моря отступал, и тогда караваны голландских, гамбургских, английских
торговых судов, преодолев опасный путь вокруг Скандинавии, добирались до Архангельска.
Лишь тогда город оживал, превращаясь в порт. Для предприимчивых голландцев это был не
11
менее опасный переход, чем торговая экспедиция в Батавию – собственную колонию в Индо-
незии. Словом, страна задыхалась без выхода к морю, без порта, доступного большую часть
года. Вот откуда взялась петровская мечта о море!
А уж о том, чтобы самим плавать на своих кораблях, со своими товарами в порты Запад-
ной Европы, и мечтать не приходилось! В стране не строили судов с большим водоизмеще-
нием. Несомненно, архангельские кочи были хороши для охоты на тюленей и лова трески, но
они не идут ни в какое сравнение с европейскими (прежде всего голландскими) китобойными
и рыбацкими кораблями, уходившими целыми эскадрами к Гренландии и Ньюфаундленду. Не
говоря уже о тысячах вместительных торговых судов, бороздивших все океаны мира. Да, при
царе Алексее Михайловиче на Оке, в Дединове голландцы построили один за весь XVII век
путевый корабль. Однако судьба его оказалась печальной – спущенный по Волге до Астрахани,
он так и сгнил в одном из протоков Волги. Ведь куда на нем плыть, никто не ведал: Каспий-
ское море – все равно что большое озеро. Словом, экономический «слой» системного кризиса
очевиден.
Налицо был и кризис военного дела. Несмотря на то что русские цари из династии
Романовых приглашали на Русь офицеров-наемников и принимали первые воинские уставы,
наметился кризис, крайне болезненно ударивший по амбициям властителей «Третьего Рима».
Малоподвижная русская армия таскала с собой огромные деревянные щиты, из которых сол-
даты собирали «гуляй-город» и сидели в нем, отбиваясь от неприятеля. На память не приходит
ни одной продуманной наступательной операции или четко организованного сражения. И это
во времена великих полководцев вроде Густава-Адольфа, Валленштейна, Монтеккули! Россия
десятилетиями не могла справиться с не менее архаичным войском Речи Посполитой, с трудом
отбивалась от наскоков крымско-татарских орд. Не было у России в XVII веке такой войны,
в которой русская армия не терпела бы обидных поражений. Дважды (в 1634 и 1659 годах)
русская армия капитулировала вместе со своим главнокомандующим, генералами, знаменами,
литаврами и пушками. Позор и унижение!
Со времен малоуспешных Чигиринских походов 1674–1678 годов стало ясно, что русская
армия теряет боеспособность и как будто фатально обречена на неудачи. Крымские походы
1687 и 1689 годов это подтвердили, а попытки правительства царевны Софьи что-либо изме-
нить в военном деле к успеху не привели. Петр и его окружение считали, что Крымские походы
покрыли Россию позором из-за бездарности главнокомандующего – князя В. В. Голицына. Но
пришел 1695 год, и Первый Азовский поход самого Петра закончился столь же плачевно. Лишь
на следующий год, мобилизовав огромные силы, Петру удалось – да и то с немалыми трудами
– взять Азов, устаревшую по тем временам турецкую крепость с немногочисленным гарнизо-
ном. И наконец ставшая хронической полоса военных поражений завершилась сокрушитель-
ным разгромом под Нарвой поздней осенью 1700 года, когда армия потеряла всю артиллерию,
знамена и генералитет, плененный Карлом XII.
Истоки военных «нестроений» крылись в разрушении фундамента, на котором с давних
пор стояла русская армия, – поместной системы. Как известно, главным источником обеспе-
чения служилых людей XVI—XVII веков было наделение их на время службы населенными
земельными владениями – поместьями. В течение XVII века поместье эволюционировало в
сторону вотчины – наследственного владения, то есть выданная на время службы земля (поме-
стье) разными путями закреплялась в роду и становилась неотчуждаемой родовой собственно-
стью (вотчиной). Это приводило к незаинтересованности помещика служить «с земли» и вело
к распаду традиционной системы службы, основанной на иерархии поместных окладов. В то
же время в провинции активные раздачи земель московским чинам приводили к разрушению
уездного служилого города – военно-служилой организации уездного дворянства, бывшей важ-
ным элементом при формировании полков на войне. Поместная система, лежавшая в основе
организации армии со времен Ивана Грозного, изжила себя. Время, когда помещик-воин со
12
своими боевыми холопами являлся в армию «конно, людно и оружно», безвозвратно прошло.
Как ехидно писал Иван Посошков, крестьянский мыслитель, о старой армии, «людей на службу
нагонят множество, а естли посмотришь на них внимательным оком, то ей, кроме зазору,
ничего не узришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только боронились руч-
ным боем – копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов на неприятель-
скую голову по 3 и 4 и гораздо больше. <…> А естли на конницу посмотреть, то не то что ино-
странным, но и самим нам на них смотреть зазорно: вначале у них клячи худыя, сабли тупыя,
сами нужны и безодежны, и ружьем владеть никаким не умелые. Истинно, государь, я видел,
что иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то, что ему стрелить по цели хорошенько.
<…> И егда бывало убьют татаринов двух или трех, то все смотрят на них, дивуюца и ставят
себе то в удачу, а своих хотя человек сотню положили, то ни во что не вменяют». И последнее:
«Я у многих дворян слыхал: „Дай де Боже Великому государю служить и сабли из ножен не
вынимать“».
Неудачны оказались и начатые еще во времена Михаила Федоровича попытки реформи-
ровать армию путем устройства «новоманирных» полков по западноевропейскому образцу. В
конце XVII века такие полки составляли большинство армии. Но и они терпели поражения
наряду с дворянской конницей. Это неудивительно, ибо основа обеспечения «новоманирных»
полков была, помимо денежного жалованья, все та же – поместье, да и в солдаты шли, как
правило, обедневшие дети боярские.
Привилегированные стрелецкие полки прошли свой собственный путь к упадку. Разме-
щенные в столице, в особых слободах, стрельцы усердно занимались торговлей, что мало спо-
собствовало поддержанию их боеспособности. К тому же близость к властям предержащим,
стремление последних подкупить и «приласкать» стрельцов – все это в условиях политиче-
ского и династического кризиса приводило к распространению в стрелецкой среде преториан-
ских настроений, превращало эту наиболее боеспособную часть армии в опасный инструмент
политической борьбы.
Таким образом, в основе военного кризиса находился серьезнейший социальный кри-
зис – недееспособной оказалась не только армия, но и вся система служилых чинов, которые,
собственно, эту армию и составляли. У Петра даже не было необходимости разрушать ста-
рую чиновную систему – к концу XVII века она окончательно выродилась и быстро распада-
лась. Выход из этого социального кризиса царь видел в кардинальном изменении статуса одних
сословных групп, ликвидации других, создании третьих. Следствием стала крупномасштабная
социальная реформа.
Да, в России допетровской эпохи возникало все больше полков нового, регулярного строя
– да вот толку от них было немного: не они ли провалили два Крымских похода и не они ли
сдались под Нарвой в 1700 году?
Отсталым казалось и государственное устройство тогдашней России: архаичная Боярская
дума, наполненная напыщенными представителями древних родов, а также родственниками
царей и цариц, мало что решала – всем заправляли «ближние люди», влиятельные фавориты,
«лежавшие на ухе» государя и думавшие только о собственном благополучии. Они ведали под-
час десятками центральных учреждений – приказов с их расплывчатыми компетенциями и
примитивным делопроизводством. Государство жило не просто без бюджета, но даже без при-
митивной сметы текущих доходов и расходов, абы как! Страна величиной с современную Рос-
сию делилась на огромные уезды, во главе которых сидели воеводы – своеобразные удельные
князьки, целью которых являлось преимущественно личное обогащение. Все это неповоротли-
вое государственное хозяйство, наполненное «крапивным семенем» приказного «планктона»,
было не в состоянии ни производить идеи, ни реализовывать что-либо стоящее на практике.
То же военное дело было рассредоточено по десятку приказов, которые попросту не могли
координировать столь важную государственную сферу, как оборона.
13
Неудивительно, что экономическая слабость, государственная немощь, очевидный кри-

зис военного дела непосредственно сказывались на международном престиже страны. Он был,
если так можно выразиться, предельно низким. В преамбуле Вестфальского мирного дого-
вора, завершившего в 1648 году общеевропейскую Тридцатилетнюю войну, перечислялись все
страны Европы, и Россия была упомянута в конце списка европейских стран, наряду с Вала-
хией – турецким вассалом. Истинная окраина Европы! Любопытно, что до 1704 года Россия
платила «выход» («тыш»), то есть дань, крымскому хану, который и сам являлся данником
Османской империи. Хан позиционировал себя наследником Золотой Орды и на этом основа-
нии требовал от русского царя – владетеля «русского улуса» – платежа ежегодного традицион-
ного «выхода». Москва, ставшая уже давным-давно во много раз сильнее Крымского ханства,
покорялась его требованиям. Делалось это ради того, чтобы унять хана-разбойника, который
в случае неуплаты дани мог двинуть свою орду на южнорусские земли, жечь там села и города,
грабить, убивать людей, увозить их в «полон». Поэтому каждый год из Москвы, как во времена
Ивана Калиты, покорно везли в Бахчисарай «выход», стыдливо называя его «поминками»,
то есть подарками. А положить конец этому унижению суверенного государства в Москве не
решались: за спиной крымской орды маячил ее хозяин – Османская империя, сила для тогдаш-
ней России неодолимая.
Обобщая, можно сказать, что из Москвы XVII века были видны только три столицы: Вар-
шава, Стокгольм да Бахчисарай, а все другие – как в тумане; недаром остальной европейский
мир считался в России «за морем», будто посуху туда и проехать нельзя. Впрочем, по этим
направлениям изредка отправлялись дипломатические караваны, ничем не отличавшиеся от
бухарских или китайских посольств, поражавших европейцев роскошью дивных подарков и
азиатской дремучестью. Надолго во Франции запомнили посольство князя Я. Ф. Долгорукова.
Оно довело до белого каления самого Людовика XIV своими непомерными требованиями
в соблюдении весьма своеобразного дипломатического протокола, который, по мнению рус-
ских, подобал представителям русского государя, но был абсолютно неприемлемым при дворе
«короля-солнца». Русские послы пытались указывать королю, когда ему надлежит встать, а
когда снять шляпу при упоминании имени русского царя. Сами же при этом, в нарушение
международных правил, пытались подторговывать привезенными в дипломатическом багаже
мехами. После этого визита король и слышать не хотел об отношениях с Россией. И в Москве
были обижены на французов. В итоге русско-французские отношения были фактически разо-
рваны на пятнадцать–двадцать лет. Да и в 1682 году русский дипломат Симановский, прибыв-
ший ко двору бранденбургского курфюрста Фридриха-Вильгельма, «удерживал онаго курфюр-
ста больше полутора часов своим упрямством и домогательствами где ему, курфюрсту, встать,
где шляпу снять, какие чинить самому и какие ближним его вопросы, отрицался целовать
руку у курфюрста и пить про его здравие, яко некоронованной особы». Вообще, Россию мучил
комплекс превосходства в сочетании с комплексом неполноценности. Ощущая себя «Третьим
Римом», единственно истинным «православным царством» и тщетно требуя от других держав
соответствующего этому статусу уважения, Россия в то же время ясно осознавала свое бесси-
лие в отстаивании своей исключительности, своих интересов. Невозможность вернуть завое-
ванные поляками, а потом и шведами земли, утрату которых стыдливо-уменьшительно назвали
«потерьками», была крайне унизительной. Всякий раз, встречаясь со шведскими послами на
русско-шведской границе, проходившей по реке Плюссе (там, где теперь Псковская область
граничит с Ленинградской), русские требовали вернуть свои «потерьки». На это шведские
дипломаты в глаза смеялись своим коллегам, говоря: «А что вы можете? Где ваши силы, чтобы
заставить нас вернуть сии земли?» – а потом ночью, не попрощавшись, сворачивали шатры и
уезжали восвояси.
Наряду с этими проблемами имел место тяжелейший кризис русского мировосприятия и
мироощущения. В середине XVII века в России произошло то, что названо точным термином
14
«раскол». За событиями, связанными с церковными реформами патриарха Никона, скрыва-

лись серьезные проблемы не только Русской православной церкви, но и православного средне-
векового сознания в целом. Некогда гармоничный для русского человека средневековый мир
раскололся: вдруг выяснилось, что одни русские православные люди стали преследовать других
русских православных людей как диких зверей, пытать, мучить, жечь живьем в срубах. Появи-
лось понятие «раскольники» – враги веры и царя, хотя они ими не были. Гонимые жестокой
властью, они скрывались по лесам, отвергая «никонианскую веру» и принявшую ее государ-
ственную власть. Запылали «гари» – если так можно сказать, автоаутодафе, в которых гибли
десятки, сотни православных людей.
Немыслимо было раньше представить, чтобы северную святыню – Соловецкий мона-
стырь – шесть лет осаждали не иноземные враги, а российские войска. И расправа с непо-
корными монахами – защитниками твердыни «истинной веры» – была жестокой, будто со
злейшими врагами. Известно, что правительственные войска после взятия Соловков пове-
сили на священных стенах монастыря пятьсот монахов. В некогда единой православной стране
возникло то, что принято называть двоемыслием: в соборе, при царе и патриархе отбивали
поклоны и крестились как положено – троеперстием, а дома, в домовой церкви, стряхнув
казенную «нечисть», умильно молились на старинные образа и руку складывали в двоепер-
стие. Когда знаменитая боярыня Морозова заупрямилась идти в церковь и креститься «куки-
шем», в наказание у нее отобрали еще несколько вотчин. Потом она согласилась, послушав
приехавшего ее убеждать окольничего Ртищева: «Сестрица, потешь царя и перекрестися тремя
перстами, а втайне как хочешь, так и твори. И тогда отдаст царь холопей и вотчины твоя».
Ртищев знал, что говорил: почти всегда так жила Россия. Вспомним бессмертное пушкинское,
в «Капитанской дочке»: «Не упрямься! Что тебе стоит? Плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!)
Поцелуй у него ручку». Было от чего рухнуть устоям прежней чистой веры и православной,
от дедов морали!
Образованность и книжная культура пребывали в плачевном состоянии. Ничтожны были
тиражи книг (в большинстве священных и отчасти учебных), слишком мало было грамот-
ных людей. Греческие патриархи и священники, часто приходившие на Русь, поражались
невежеству русского духовенства, почти или совсем неграмотному, неспособному произне-
сти более-менее связную проповедь. В стране практически отсутствовали инженеры, ученые,
вообще образованные люди. Единственными носителями учености оказывались прибывавшие
из Киево-Могилянской академии монахи польского и украинского происхождения, оставав-
шиеся чужаками в русской православной среде. Сколь низок был авторитет Русской право-
славной церкви, видно по событиям 1682 года, когда патриарх Иоаким подвергся глумлению и
издевательствам во время Стрелецкого бунта и после него. Немыслимое для прежних времен
событие – бесцеремонный обыск, который учинили мятежные стрельцы в кремлевских патри-
арших палатах в поисках прятавшихся везде родственников царя Петра, – прошел тогда как
бы незамеченным на фоне бесчинств, царивших в тогдашней Москве.
А сколь примитивным, упрощенным стало русское искусство! Ведь токи византийской
культуры, которые столетиями подпитывали русскую культуру, угасли, а изоляционизм – след-
ствие религиозного неприятия окружающего мира – сыграл свою негативную роль: ушли в
недосягаемое прошлое творения гениальных мастеров, подобных Феофану Греку, Андрею
Рублеву, Даниилу Черному и другим выдающимся живописцам XV–XVI веков.
Россия предпетровской поры остро нуждалась в том, что ныне называют переносом зна-
ний и навыков. Через Украину, через киево-могилянский ученый круг в Россию поступало
слишком мало информации, а главное – в ней не было научно-технических знаний. Русское
общество оказалось отрезанным от современного ему, бурно развивавшегося европейского
мира с открытиями Декарта, Ньютона, Локка и других мыслителей раннего Нового времени.
Нет, положительно нужно было рубить окно в Европу!
15
И, наконец, последний штрих системного развала. С 1682 года Россия вверглась в пучину
смуты, нестабильности, острого династического кризиса, порожденного борьбой двух группи-
ровок – детей и родственников первой покойной жены царя Алексея Михайловича (Марии
Милославской) и клана, образовавшегося вокруг второй жены Алексея Михайловича – Ната-
лии Нарышкиной. Благодаря открытому вмешательству стрельцов острота распрей внутри
элиты усилилась во время царствования его болезненного сына Федора и особенно после его
смерти. Стрельцы на тот момент стали играть в политике роль корпуса янычар. Смуту сеяли
также и честолюбивые персонажи из верхов, подобные боярину князю И. А. Хованскому.
Семилетнее правление царевны Софьи не способствовало разрешению династического кри-
зиса и закончилось ее свержением.
Словом, выходом из этого затянувшегося кризиса и стали Петровские реформы. Они
были естественны и ожидаемы. Выражаясь высокопарно, можно сказать, что Россия выстра-
дала, выносила в себе необходимые ей преобразования. Ветер истории отчетливо дул в сторону
реформ, и Петр этот ветер уловил…

Недоброжелатель:

Ну конечно! Петр уловил этот ветер, подхватил и обратил в ураган, уничтоживший Рос-
сию. В самом деле, почему же Вы считаете, что реформы в России были столь неизбежны? Все
разговоры о системном кризисе в России накануне Петровской эпохи не более чем абберация –
отклонение нашего сознания, современное конструирование прошлого, что типично для мно-
гих историков и публицистов, «подновляющих», осовременивающих историю. Не будем забы-
вать, что Петр в ходе своей грандиозной деятельности «вытоптал» всю историческую поляну,
уничтожил все пути-дорожки в будущее, возможности для иного развития событий. Он оста-
вил нам только одну дорогу, и мы по ней, получив от царя толчок, точнее – добрый пинок,
ломим до сих пор, не разбирая пути, а он, как справедливо писал историк М. П. Погодин,
стоит сзади как надзиратель, и фигура его с течением времени не уменьшается, не исчезает за
поворотом. Мою позицию защищать трудно, потому что я защищаю то, что могло быть, но не
случилось, а Вы защищаете уже свершившееся, вполне реальное, насыщенное фактурой, жиз-
нью. И все же отчего мы не можем допустить, что если уж России были необходимы реформы,
то они могли быть иными – более мягкими, более естественными, без пролитой крови, без
крайностей, без страдания народа и огромных людских и материальных потерь? Не станем
забывать, что кроме сотен тысяч жизней, загубленных на стройках Азова, Таганрога, Петер-
бурга, каналов и крепостей, армия в ходе, казалось, бесконечной двадцатилетней Северной
войны потеряла около полумиллиона человек, причем боевые потери составляли всего лишь
20 процентов. При населении в 12 миллионов человек это ужасающая цифра, сопоставимая с
потерями СССР в Великой Отечественной войне.
Но важнее другое – Россия второй половины XVII века в нашем обществе и в нашей
науке представляется такой, какой ее видел и хотел видеть сам Петр Великий. Мы, как ни
странно звучит, вольно или невольно тащимся в шлейфе его пропаганды, изображавшей допет-
ровскую Россию в самых мрачных тонах и цветах. Чтобы оправдать страшную ломку старого
порядка, Петр стремился дискредитировать Россию, какой она была в предшествовавшую ему
эпоху. Царь-реформатор любил термин «старина» применительно к старой, отвергаемой им
России. Нередко «старина» заменялась в личной переписке синонимами: «негодное», «смеху
подобное», «вредное», «азиатское», «нерегулярное», «варварское», наконец, «московское».
Все это объяснимо, если обратиться к истории жизни государя, понять истоки его ненависти к
старой России, к ее традиционным ценностям, попытаться сформулировать его «философию
борьбы». Несомненно, она стала следствием несчастливого детства и юности «опального царя»,
который в 10 лет пережил ужас Стрелецкого бунта мая 1682 года. Летописец сообщает нам,
16
как стрельцы, жаждавшие крови близкого царской семье боярина Матвеева, оторвали его «от
рук их царских величеств», отбросили мальчика-царя, оттолкнули князя Черкасского, пытав-
шегося своим телом закрыть Матвеева, разодрали на несчастном платье, сволокли из палат и
сбросили с Красного крыльца на площадь, а там «рассекли его тело бердышами так, что ни
один член целым не нашелся». Такое страшное потрясение не могло пройти даром для тогда
юного Петра (недаром позже он запретил использовать слово «стрельцы»). Ужас мая 1682 года
навсегда поселился в его сердце.
Помнил он и внезапное бегство царской семьи из Кремля сначала в Саввино-Сторожев-
ский, а потом в Троицкий монастырь во времена «хованщины». В то время, по словам совре-
менника тех событий Сильвестра Медведева, «стрельцы всюду к ним, великим государям (то
есть к Петру и его соправителю, брату Ивану. – Е. А.), приступали смело и дерзостно, и бутто
великия люди и з бояры мешалися, и ставили всех чинов ни во что».
Опасался Петр и покушений во время правления Софьи, подозревая царевну и ее окру-
жение в намерении убить его. И хотя достоверных свидетельств существования подобных пла-
нов у Софьи, ее приближенных князя В. В. Голицына и Ф. Л. Шакловитого нет, слухи муссиро-
вались, наводя ужас на царя и его окружение. Думаю, что увлечение военным делом, собирание
«потешных» служили не только для потехи Петра, вроде охоты, но и для защиты в опасный час.
Молодой Петр страшился будущего. Оно, в принципе, и не сулило ему – неопытному «опаль-
ному» государю без армии, финансов, поддержки дворян и церкви – ничего хорошего. Он, по
существу, находился в руках своих врагов. Разве несколько десятков «потешных» могли бы
защитить его от многотысячной правительственной армии с артиллерией и конницей? Поэтому
ненависть, страх за свою жизнь и политическое будущее составили часть его мировосприятия,
стали важными факторами, определявшими образ мышления. Все это сказывалось и на его
восприятии Москвы, Кремля, традиционной России и ее деятелей.
О степени напряжения и страха, охватившего Петра в августе 1689 года, свидетельствует
его поспешное бегство из Преображенского в Троицкий монастырь. Двое верных ему стрель-
цов добрались до Преображенского и донесли о намерениях стрелецкого войска Шаклови-
того расправиться с молодым царем. Одевшись на опушке леса, после того как приближенные
привезли ему дорожную одежду, Петр скакал до самого монастыря не останавливаясь. Моло-
дой царь благополучно укрылся в монастырских стенах, но и это убежище было эфемерным.
Ведь за 300 лет до описываемых нами событий люди князя Дмитрия Шемяки силой выво-
локли из Троицкой церкви великого князя Московского Василия II и тут же ослепили его («очи
вынули»). Отчаяние, страх, отхватившие Петра, были столь велики, что, войдя в келью насто-
ятеля, царь рухнул с рыданиями на постель.
Люто возненавидел он и Москву с ее темными улочками, тупичками, закоулочками,
где множество поздних путников теряли жизнь, сбитые с лошади неведомо откуда прилетев-
шим кистенем, буздыганом или метко брошенным разбойничьим ножом. Неудивительно, что
в новой столице, в Санкт-Петербурге, больше строились широкие светлые проспекты да ров-
ные линии. Словом, юные годы Петра, пронизанные опасностью, тревогой за свое физическое
и политическое будущее, подготовили почву для грядущих реформ, которые стали в какой-
то мере актом мести своему несчастному прошлому. Эта месть и ненависть, ставшие дви-
жителями преобразований, распространялись не только на Софью, бояр, стрельцов, Москву,
но и на всю Россию. Петр Алексеевич так никогда и не любил Москву, последовательно избе-
гал жить в Кремле. Посещая в дальнейшем Первопрестольную, останавливался чаще всего в
милом его сердцу Преображенском, где прошла его тревожная юность. Величественный крем-
левский дворец, что «в Верху», – место его детских страданий и страхов – прогнил и рухнул,
так что преемникам Петра Великого во время пребывания в старой столице приходилось жить
в Лефортовском и Головнинском дворцах. Лишь при Екатерине Великой было задумано стро-
ительство нового кремлевского дворца. Неприятием прошлого пронизаны многие петровские
17
указы, написанные будто бы от лица коменданта оккупированного города, – резко и жестоко

в отношении своего народа и прошлого.
Необычайная внешность Петра в сочетании с его странным, непривычным для народа
поведением порождали множество слухов и толков насчет его «нецарственности». Неудиви-
тельно, что простому народу, особенно из среды старообрядцев, он казался монстром, вырод-
ком, «немцем», подмененным во время пребывания истинного царя Петра Алексеевича за
границей. Впрочем, бытовала и другая «версия подмены»: мол, рожденная царицей Наталией
Кирилловной девочка была тайно обменена на мальчика из Немецкой слободы – известного
иностранного гетто под Москвой. В тумане легенд и слухов нетрудно увидеть, что Петр ока-
зался чужд культуре отцов традиционной России, и подданные это интуитивно чувствовали,
на свой лад объясняя присущую царю оригинальность.
Отчуждение царя от собственной страны произошло как бы само собой, волею случая,
так легла карта. После переворота 1682 года, когда к царю Петру по воле стрельцов в соправи-
тели был подсажен царь Иван, а над ними встала царевна Софья Алексеевна, сосредоточив в
своих руках реальную власть, клан Петра – Нарышкиных, был оттеснен кланом Софьи – Мило-
славских. Петр стал все реже и реже появлялся в Кремле, преимущественно на обязательных
дипломатических и церковных церемониях. Остальное время он проводил в Преображенском,
что непосредственным образом сказалось на личности будущего реформатора России. Волею
случая он был выброшен из замкнутого, церемониального мира Кремля. Но Кремль – это не
только церемонии, ограничения, но и воспитание царевичей, целая система приготовления
мальчика и юноши к миссии земного царя в русском, православном варианте. Оказавшись, как
тогда писали, «испраженным» из Кремля, Петр не получил, подобно своему отцу или брату
Федору, традиционного православного образования, позволявшего на равных с церковными
иерархами разбираться в сложных вопросах веры, церковной литературы и культуры. Петр,
приобретая от своих не особенно строгих учителей отрывочные знания, так и остался самоуч-
кой, малограмотным человеком, не постигшим до конца жизни элементарных правил грамма-
тики, которыми легко владели подьячие московских приказов. Даже в зрелые годы он писал
многие слова по фонетическому принципу – как слышится («книшка», «афицер», «сталяр»).
Конечно, дело не в уровне богословской подготовки царя или его грамотности (хотя это
и весьма важно), а в том, что Петр не усвоил той системы ценностей, которые были присущи
русской традиционной культуре, основанной на православии, «книжной премудрости», ува-
жении заветов предков, сознании особой стати, богоизбранности России, чья столица – «Тре-
тий Рим, а четвертому не быть». Не традиционное образование, а его отсутствие, неограни-
ченная свобода сильно повлияли на становление личности молодого Петра. Военные игры –
главное увлечение его детства – постепенно становились сложнее, деревянные ружья заменя-
лись настоящими, на смену деревянным солдатикам приходили живые люди – ровесники царя
из его окружения: стольники, спальники, конюхи. Подрастая вместе с царем, эти люди превра-
щались в солдат и офицеров вначале «потешного», то есть забавного, игрушечного, а потом
уже и настоящего войска, соединенного в конце 80-х годов XVII века в два гвардейских полка
– Преображенский и Семеновский (по имени соседнего с Преображенским села).
«Воинские потехи» на полях под Преображенским и Семеновским требовали от царя
военных знаний и навыков. И Петр с жадностью учился приемам боя, началам тактики (чтобы
правильно управлять войсками), артиллерийского дела и баллистики (чтобы точно стрелять),
математики и фортификации (чтобы грамотно оборонять или осаждать крепости), астрономии
и картографии (чтобы рекогносцироваться на местности, водить в море корабли) и т. д. Кроме
того, Петр пристрастился к ремеслам – плотничьему, токарному, столярному, кузнечному,
типографскому и многим другим. В этом сказалась любовь царя к конкретному, веществен-
ному, осязаемому результату труда. Военное дело, практические навыки, ремесла все дальше
уводили Петра от традиционного круга ценностей и занятий его предков.
18
Освоение царем начал ремесла солдата, а потом кораблестроителя привело к сближению

Петра с иностранными специалистами. Он стал завсегдатаем Немецкой слободы и постепенно,
как-то незаметно для себя перешел ту непреодолимую для десятков поколений русских людей
границу, которая с древних времен отделяла в сознании русских людей Русь от Запада. Петр
постиг начала голландского и немецкого языков (что само по себе расширяло мир вокруг)
и в деле – у пушки, на бастионе построенной на берегу Яузы крепости Пресбург, на палубе
маленького фрегата на Плещеевом озере – стал быстро находить общий язык с иностранцами,
которые с трудом говорили по-русски. Национальность, вера, возраст, иные различия стира-
лись перед лицом общего дела. Главное другое – Петр не просто переступил границу Немец-
кой слободы и вышел на ее почти европейские улочки, его втянула в себя протестантская, чуж-
дая тогдашней России модель жизни, построенная на принципах индивидуализма, достижения
личного успеха посредством труда, преимущественно политехнических знаний, бизнеса, жест-
кого прагматизма и расчета (не забуду голландскую пословицу, которая переводится примерно
так: «Как возникла проволока? – Да просто два голландца тянули на себя гульден»). Это был
общий путь, по которому в раннее Новое время шли многие народы, в том числе и Россия.
Но Петр в своих желаниях и чувствах опередил ход событий. Он не стал ждать постепенного
вызревания того нового, что возникло в стране задолго до него, а начал погонять Россию, как
лошадь кнутом.
На самом деле накануне петровского царствования в России уже не было Средневеко-
вья. Многие явления, замеченные историками, говорят о несомненности поступательного дви-
жения страны. Тогдашние верхи осознавали необходимость преобразований. Уже забрезжили
первые реформы, возникли предпосылки появления крупной промышленности и кораблестро-
ения, открылся первый русский университет – Славяно-греко-латинская академия. Нельзя
недооценивать существовавшую польско-украинскую культурную систему, служившую в неко-
тором смысле культурным фильтром для поступавших с Запада разнообразных культурных
новшеств. Именно тут оседало все то, что резко противоречило русской православной куль-
туре. Здесь, в этой пограничной среде многие явления переосмыслялись, адаптировались,
приобретали те свойства, которые облегчали их безболезненное усвоение в России. Если же
обратиться к знаниям и навыкам научно-техническим (а именно в них особенно нуждалась
тогдашняя Россия), то в силу их очевидной нейтральности препятствий для их распростране-
ния в России никогда и не было.
Многочисленные исследования по истории экономики России второй половины XVII
века (прежде всего в аграрной области) с несомненностью свидетельствуют, что в стране не
было серьезного упадка, и тем паче кризиса. Конечно, можно сказать, что подобный кризис
трудно заметить по отрывочным экономическим показателям в стране с примитивным сель-
ским хозяйством и крайне слабыми торговыми межрегиональными связями. И все же это не
так. Если в стране зреют бунты, толпы голодающих осаждают правительственные учреждения,
разбойники на дорогах не дают никому прохода, значит, налицо серьезные экономические и
социальные проблемы. Так было в начале XVII века, при Борисе Годунове и самозванцах.
Последние же два-три десятилетия XVII века оказались для народа сравнительно спокойными,
они не сопровождались катастрофическими природными и общественными катаклизмами,
росла численность крестьянского населения, шло непрерывное внутреннее освоение земель,
развивались крестьянские промыслы, росли города. После восстания Степана Разина марк-
систские историки с трудом находили для своих диссертаций отдельные случаи проявлений
народного гнева – того, что на их языке называлось «классовой борьбой». За годы, пред-
шествовавшие Петровским реформам, русское крестьянство накопило тот «жирок», который
позволил правительству Петра Великого длительное время вести тяжкую Северную войну,
осуществлять реформы. Все это за счет непрерывного увеличения налогового пресса на кре-
стьянство минимум в три-четыре раза по сравнению с временами царей Алексея Михайловича
19
и Федора Алексеевича. Да и на значительном отрезке петровского царствования (примерно

до середины 10-х годов XVIII века) русский плательщик хоть и с трудом, но платил подати
и только потом пошел по типичному русскому пути обмана власти при уплате налогов. Вот
тогда стали ощущаться черты упадка народного хозяйства, увеличились недоимки в сборах.
Власти это почувствовали после того, как начала давать сбои тогдашняя налоговая система –
подворное обложение, успешно служившее почти 35 лет со времен последней подворной пере-
писи 1678 года. Петру пришлось думать о введении новой системы «уловления» плательщи-
ков, построенной на иных, персональных принципах учета мужского населения. Так появилась
знаменитая подушина – система прямого налогообложения, которая строилась на учете «душ
мужского пола».
Нельзя говорить о каком-либо кризисе и в торгово-промышленной сфере. Исследования
показывают подъем предпринимательства в предпетровское время, выразившийся в обогаще-
нии состоятельных купеческих семейств Москвы и других торговых городов. Вдоль судоход-
ных рек начал складываться рынок свободных рабочих рук. Непрерывно росли обороты тор-
говли, как внутренней, так и внешней – через Архангельск и вполне мирную западную границу
со Швецией и Речью Посполитой. В порт на Неве Ниеншанц прибывали сотни кораблей как из
разных стран, так и из глубины России, откуда везли на рынок самые разные товары. Шведское
владычество в устье Невы не препятствовало экономике – здесь образовалась зона свободной
торговли, налоги с кораблей были минимальны. Эту относительную гармонию как раз и нару-
шили Петровские реформы.
Конечно, после урагана, что пронесся в петровское время над Россией, видимые нами
перемены времени правления царей Алексея Михайловича и его старшего сына Федора
кажутся не такими уж радикальными, но в этом-то, возможно, и есть их особенность, позво-
ляющая предположить, что кроме петровского пути (ломки через колено) был и другой путь
– эволюционный. Но эти перемены – факт очевидный. Они были важны и реально ощутимы
тогдашним обществом. То, что они проходили, как точно выразился А. П. Богданов, «в тени
Великого Петра», не дает нам повода недооценивать их в смысле перспектив развития русского
общества.
В предпетровскую эпоху страна становилась более светской, открытой. Описи имущества
московских бояр свидетельствуют, что быт, обстановка жилья, одежда, поведение, обычаи и
даже кухня приобретали все больше европейских черт. Можно представить себе, в какой ужас
пришли мятежные стрельцы, громившие в мае 1682 года дом неугодного им думного дьяка
Лариона Иванова, когда среди кухонных припасов нашли «каракатицу» – кальмара.
Рассматривая явления допетровской поры, мы должны, кроме отмеченного выше прин-
ципа соразмерности при оценке масштаба и радикальности проводимых до Петра преобразова-
ний, учитывать и своеобразный «критерий латентности», неочевидности, завуалированности
происходивших в глубинах традиционного общества перемен. Поэтому нередко что-то новое
проявляется в неожиданных, экстремальных, девиантных ситуациях. Вдруг среди описи вещей
опального боярина мы обнаруживаем картины, зеркала, парики и те предметы, которые по
всему не должны находиться в казалось бы коснеющей в своих изоляционистских традициях
России. Наверняка мужчины того времени, несмотря на страшные запреты и угрозы, втайне
«тянули табак», а их жены примеряли привезенные купцами иностранные обновки.
Особенно показательно в этом смысле положение русской женщины допетровской поры.
Традиционно считается, что Петр вывел русскую даму в свет, ибо раньше ее жизнь жестко регу-
лировалась Домостроем, который десятками разнообразных ограничений превращал жизнь
допетровской женщины в род заключения. Символом женского бесправия стала норма физи-
ческого наказания женщины: «во всем покоряться мужу; а что муж накажет, с любовью и стра-
хом внимать и исполнять по его наставлению». Однако преувеличивать значение Домостроя
как общепринятого и формально всеми одобряемого кодекса поведения не стоит. Множество
20
документов свидетельствует о колоссальном влиянии женщины на домашние дела как в народ-

ной гуще, так и в элитарной среде. С товарищами, сослуживцами, словом, на людях да в рефе-
рентной группе, мужчины – герои, а дома бывало совсем иначе. Это определялось многими
обстоятельствами – характерами, темпераментами супругов, отношениями детей и родителей,
не говоря уже о том, что в России женщина-дворянка юридически обладала несравненно боль-
шими имущественными правами, чем ее современницы в Западной Европе. При всей беспо-
щадности политических репрессий жена репрессируемого всегда имела право выбора: следо-
вать за ним в ссылку или остаться в возвращенной ей по закону доле приданого имения, с
которым она вступала в брак.
Подобно найденному у дьяка Иванова кальмару, Петровские реформы внезапно проде-
монстрировали последовательный характер многих перемен в повседневной жизни. Вдруг ока-
залось, что нужно не столько выводить в свет русскую женщину, сколько… сдерживать ее сво-
бодолюбивые, порой неумеренные порывы. Как известно, при Петре было издано руководство
для молодых людей «Юности честное зерцало», в котором есть раздел, предназначенный для
девиц, – «Девической чести и добродетели венец». В нем говорится преимущественно о том,
как не надлежит себя вести порядочной девушке. Такая особа, оказывается, вытворяет черт-
те что: «Разиня пазухи, садится к другим молодцам и мущинам, толкает локтями, а смирно
не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна, скачет по столам и скамьям,
дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва, ибо где нет стыда, там и смирение
не является». Известно, что девиантное поведение, фиксируемое в нормативных документах,
как негативный отпечаток отражает неодобряемую, но распространенную норму поведения.
Словом, русская женщина с таким восторгом встретила дарованные ей свободы, что ее почти
сразу же пришлось призывать к скромности и сдержанности. Значит, и до Петра она не была
последовательницей Домостроя. Собственно, вся история царевны Софьи, правившей Россией
семь лет, не кажется случайной и должна бы нам объяснить многое о реальном месте женщины
в допетровском обществе.
Как известно, важным индикатором состояния общества служит художественная лите-
ратура. В литературе второй половины XVII века также заметны принципиальные перемены.
Она не только стремительно становится светской, она выводит в свет нового героя. Исследо-
вания А. С. Демина и других ученых, изучавших предпетровскую литературу, говорят о том,
что на смену анемичному, устремленному в прошлое литературному персонажу – сидельцу,
праведнику и страдальцу – приходит новый человек – живой, активный, инициативный, путе-
шествующий, меняющий свою жизнь и жизнь окружающих. Да и в реальности появляются
новые люди, которые впоследствии свободно ориентировались в созданном Петром непривыч-
ном мире – иначе откуда возник сонм его сподвижников, взять того же Меншикова: при всех
прилипших к его имени негативных контаминациях ведь он истинно «новый русский» – тол-
ковый, современный, энергичный, инициативный… и не надо, не надо за меня дописывать
неразделимое со светлейшим слово «вор»!
Высказанное моим оппонентом суждение о кризисе искусства как одном из явных сви-
детельств системного кризиса не является бесспорным, хотя и приходится признать неудачу
поиска Д. С. Лихачевым следов Ренессанса в русской культуре XVI века. Тем не менее Рос-
сия не выпала из культурной европейской ойкумены. Множество исследований по истории
живописи, иконописи, литературы свидетельствуют, что XVII век русской культуры прошел
под знаменем общего для Европы стиля барокко, что художники школы Симона Ушакова и
других мастеров Оружейной палаты творили в русле тех культурных веяний, которые были
характерны и для художественного мира Западной Европы (достаточно обратиться к иконо-
писи конца века и знаменитой Преображенской серии портретов). То же можно сказать и об
архитектуре, в которой не менее, а даже более, чем в других видах искусства, заметен син-
тез европейской и русской художественных традиций. Особенно это видно в постройках так
21
называемого нарышкинского барокко, несущего в себе следы как новой стилистики, так и тра-
диционных приемов и средств выражения архитектурных идей. Нужно признать, что процесс
секуляризации и даже вестернизации русского общества допетровской поры шел иногда под-
спудно, а иногда почти открыто. Да, он имел ограниченный, элитарный, придворный харак-
тер, но и все в России начинается сверху. Именно двор и элита всегда становятся рассадни-
ком инноваций, ориентированных на Запад. Как тут не припомнить театр, «Вести–Куранты»
царя Алексея Михайловича, распространение во времена царя Федора придворных польских
манер, введение польской одежды, изучения семи искусств, новое барочное стихосложение и
феномен Симеона Полоцкого при Федоре Алексеевиче и Сильвестра Медведева при Софье.
Словом, можно предположить, что путь, отвергнутый Петром, также представлял собой
серию преобразований, неспешного реформаторства с постепенным впитыванием техноло-
гий, идей и ценностей западной цивилизации Нового времени. Можно спорить о темпах, фор-
мах этого реформаторства. Опыт изучения реформ показывает, что данный процесс проходит
в России преимущественно резкими скачками. Очень часто катализаторами служат очевид-
ные неудачи во внешней политике, проигранные войны, смены правительств, деятельность
новых, молодых людей, побывавших на Западе. В немалой степени преобразования стимулиру-
ются характерной для России боязнью отстать от других стран, стать жертвой агрессии со сто-
роны соседей. «Догоняющая модель», ужас «отстать навсегда» – изобретение туземной мысли
отнюдь не Новейшего времени, а времен давних. Леденящий русскую душу образ уходящего
поезда мирового прогресса и нас, тщетно бегущих за ним по платформе с чемоданами наших
проектов, никогда не покидал обитателя России. А посему не будем лишать наших предков
из XVII века этого национального стереотипа поведения, вынуждавшего искать оправдание
долгому ничегонеделанию в трюизмах типа «Долго запрягаем, да быстро ездим». Словом, не
станем замыкаться на мысли, что если бы не Петр, то и реформ в России не случилось бы.
22

Величие и нищета империи

23


Прошлого не вернешь, но признаем, что только благодаря Петру Великому Россия про-
явила себя как великое государство, могучая держава. Она заставила себя уважать, став в
результате реформ Петра Великого одной из вершительниц судеб мира. И давайте не будем
обманываться по поводу значения силы и государственного могущества. В мире уважают
только сильных – вспомним пренебрежительный смех шведских дипломатов в шатрах у
Плюссы. А как они потом, после победоносной для России Северной войны, были почтительны
и ласковы на переговорах по заключению Ништадтского мира 1721 года: «Возьмите всю нашу
Восточную Прибалтику, только обещайте везти к нам свой хлеб, без которого мы умрем!» Не
требует доказательств тезис о том, что в военном и экономическом могуществе России и до
сих пор состоит залог ее безопасности. А для нас, русских, для нашего российского ментали-
тета всегда было архиважно сознавать свою принадлежность к великой нации, нации победи-
телей! Без Петра этого не случилось бы никогда. И до сих пор Россия была бы европейскими
задворками, вроде Приднестровья или Молдовы, и президент нашей страны часами ожидал
бы приема у главы какой-нибудь великой державы. Так, летом 1698 года Петра, приехавшего
с Великим посольством в австрийскую столицу, без всяких объяснений неделю продержали
в какой-то пригородной деревне под Веной, показывая русскому царю его место в мировой
политической иерархии.
Нужно при этом учитывать, что Россия не была желанным гостем в кругу великих дер-
жав. Мир не бесконечен, раздел его на сферы влияния подходил к концу, и появление нового
«едока» мало радовало уже сидевших за общим имперским столом. Да и объективно подъем
новой державы обострял конкуренцию в самых разных сферах. Известны тесные отношения
России и Голландии, которая фактически всю войну снабжала Россию оружием. К концу
24
Северной войны эти отношения сильно изменились: из дружеских превратились вначале в про-
хладные, а затем совсем в ледяные. Голландский историк Ханс ван Кеннингсбрюгге заметил:
«Было ли ухудшение русско-голландских отношений неотвратимым? Есть основания полагать,
что да. Это связано с несовместимостью принципов, на которых зиждилась политика той и
другой стороны. Республика отстаивала свободу торговли, Россия – протекционизм. Для эко-
номики, только начавшей бурно развиваться, как российская при Петре, выбор в пользу мер-
кантилизма, защиты собственной промышленности и торговли можно считать практически
неизбежным. Такой выбор проявился, в частности, в той почти маниакальной одержимости,
с которой Петр строил свой Петербург. То, что в Голландии и особенно в Амстердаме этого
не понимали, нисколько не удивляет. Там рассуждали иначе. Поддержав Россию в Северной
войне оружием, деньгами и специалистами, голландцы внесли фундаментальный вклад в ее
победу над Швецией. Так разве русский царь не в долгу перед ними? При таких рассуждениях
забывалось, что государственные интересы могли потребовать от царя совсем иной политики
и что удержать растущую мощь России под контролем было бы трудно».
При этом сам Петр не был изоляционистом, он был кровно заинтересован в признании
России европейским миром, нравится ли она этому миру или нет. Во-первых, он хотел юри-
дического признания мировыми государствами своих завоеваний в ходе Северной войны. И
на сей раз речь шла о значительно больших территориях, чем те «отчины и дедины», из-за
которых этот конфликт начался в 1700 году. Эти территории Лифляндии, Эстляндии, Старой
Финляндии никогда ранее России не принадлежали, но были необходимы ей как «подушка
безопасности» для новой столицы – Санкт-Петербурга. Во-вторых, и это самое главное, Петр
хотел присвоить своей державе статус империи, возвысить Россию. Он сознательно держал
курс на кардинальную смену идеологем внешней политики, имевшую наиболее яркое репре-
зентационное выражение. Отсюда и официальный отказ русского самодержца от титула «царь»,
«шапки Мономаха» и других традиционных атрибутов власти. На первый взгляд это кажется
нелогичным, зная единую этимологическую историю терминов «tsar», «czar», «кесарь», «rex»,
«царь», «император», «Augustus». Причины отказа от титула «царь» в международных отно-
шениях связаны с тем, что к этому понятию «прилипло» уж очень много негативных, «азиат-
ских», «варварских» аллюзий – следов золотоордынского и византийского наследия. Петру не
нравилось ощущать себя наследником Византии, а сидеть в шапке Мономаха в европейском
городе на берегах Невы ему представлялось просто дикостью, «стариной». Византийский путь
он считал тупиковым, ошибочным, недостойным повторения. В дни празднования победы над
Швецией осенью 1721 года в торжественной речи у Троицкой церкви Петр подчеркивал, что
России-победительнице не следует уподобляться Византии. Он призывал подданных, получив-
ших желанный мир, чтобы «во время того мира роскошми и сладостию покоя себя усыпить
бы не допустили, экзерцицию или употребление оружия на воде и на земле из рук выпустить,
но оное б всегда в добром порядке содержали и в том не ослабевали, смотря на примеры дру-
гих государств, которыя через такое нерачительство весьма разорились, междо которыми при-
клад Греческого государства, яко с собою единоверных, ради своей осторожности пред очми
б имели, которое государство оттого и пред турецкое иго пришло…», как и преемник Визан-
тии – допетровская Россия, в которой «издревле храбрые люди были, но потом нерадением
и слабостию весма от обучения воинского было отстали», проигрывали войны, теряли меж-
дународный авторитет. Кроме черт характерного для Петра имперского воображения, в этом
пассаже нельзя не заметить кардинального переосмысления популярной в прошлом средне-
вековой концепции гибели великого града за грехи его обитателей. В новую эпоху расцвета
рационалистического, картезианского мышления такое объяснение уже не работало – Петр
твердо знал, что Византия пала из-за серьезных промахов в военном деле, из-за легкомыслен-
ной, недальновидной политики своих правителей. Петр утверждает, что подобного развития
России он никогда не допустит. Принципиальное изменение господствующей внешнеполити-
25
ческой идеологии выразилось в том, что Россия Петра Великого обратилась непосредственно
к идейному первоисточнику всех европейских держав – к Римской империи. Проявлявший
очевидное стремление к более высокому статусу, Петр мечтал быть не царем в «золотоордын-
ском», «азиатском» (евразийском) варианте и не мирным (синоним слабости) византийским
«кесарем», а «прямым» римским императором.
Тем самым он стремился к легитимизации своей власти в новом политическом контек-
сте, надеялся добиться в Европе для себя и России такой репутации, которая напоминала бы
европейцам о Римской империи. Не будем забывать, что в сознании людей XVIII века поня-
тия «империя», «империус», «Римская империя» рождали весьма позитивные эмоции. Неуди-
вительно, что римскими аллюзиями, намеками, сравнениями пестрит вся идеология петров-
ского царствования. Нельзя не углядеть этого в пышной «римской» символике триумфальных
шествий по случаю побед русского оружия, в выпускавшихся с 1700 года рублях с «римским
профилем» государя и в символах новой столицы, названной именем святого Петра. Видней-
ший идеолог Петровской эпохи архиепископ Феофан (Прокопович) в 1717 году произнес речь,
в которой дважды сравнивал царя с римским императором Августом, принявшим от Сената
титул Отца Отечества. Четыре года спустя, во время празднования Ништадтского мира, Пра-
вительствующий сенат преподнес Петру титулы «Император», «Великий» и «Отец Отечества»,
которые он принял как должное, ибо осознавал себя демиургом, строителем новой империи.
В это время усилилась и инспирированная циркулярами из Петербурга дипломатическая
атака российских послов на дворы, при которых они были аккредитованы, с целью призна-
ния за Петром титула «императора» в качестве нового, отличного от старого, общепризнан-
ного титула «царь». В поведении нового императора отчетливо прослеживается стремление
добиться нового статуса России в европейской иерархии государств. Безусловно, именно вели-
кие европейские державы, обладающие глобальным превосходством, являлись в имперском
воображении Петра своеобразной референтной группой, тогда как евразийский тип империй
казался Петру архаичным, «азиатским», что для него равнялось понятиям «отсталый», «неэф-
фективный», «смеху подобный». Напомню, что именно так он именовал Россию XVII века.
Поэтому для него было важно признание императорского титула в Европе.
Более того, Петр хотел бы занять в этой иерархии государств особое, привилегированное
место одной из двух европейских супердержав, так сказать расположиться возле Священной
Римской империи германской нации. Эти претензии воспринимались на Западе как непомер-
ные, они встречали неудовольствие и обеспокоенность даже союзников России, о чем и писали
русские дипломаты из-за границы. А в 1717 году в Амстердаме в беседе с британскими дипло-
матами Петр даже получил «щелчок по носу». Когда он посетовал на то, что в верительных
грамотах его не называют «императором», то англичане ему ответили, что послания со столь
«возвышенными и цветистыми выражениями» посылают обычно только в Турцию, Марокко,
Китай «и в другие страны, которым чуждо лоно христианства и обычное ведение корреспон-
денции». И если он хочет, «чтобы с ним обращались как с другими европейскими государями»,
то должен подчиняться европейским нормам («he must conform to European standards»). Иначе
говоря, Петру показали место его страны в европейской иерархии и дали понять: чтобы стать
признанным Европой императором, он должен соответствовать неким образцам, критериям,
характеризующим цивилизованные, европейские державы (правда, похоже на нынешнюю ситу-
ацию?).
Неудивительно, что долгое время на Европу не действовали такие «убийственные» аргу-
менты, как упоминание титула «император» в грамоте императора Священной Римской импе-
рии германской нации Максимилиана I, направленной великому князю Московскому Ивану
III (любопытно, что эта грамота в 1718 году была напечатана отдельно и распространялась как
веский аргумент в пользу признания за Петром императорского титула). Немаловажным было
и то, что как раз адресата императора Максимилиана I, Ивана III, Петр называет Великим, ибо
26
тот «рассыпанное разделением детей Владимировых Наше Отечество собрал и утвердил». По

этой логике, понятия «Великий», «император», «собиратель и утвердитель» находятся в одном
семантическом поле и явно характеризуют Петра – собирателя «утраченных» после Смуты
прибалтийских земель, «потерек», да заодно и новых приобретений. Не случайно канцлер Г.
И. Головкин вернулся к истории с Иваном III как к прецеденту в момент поднесения Петру в
1721 году титула «император».
Так почему же в конечном счете титул императора был признан тогдашним мировым
сообществом за российским монархом, тогда как раньше, в допетровское время, в Европе
никому не приходило в голову признать за Москвой статус империи, «Третьего Рима», о чем
размышляли в свое время известный псковский старец Филофей и его последователи? Почему
же изменили свое мнение о России британские собеседники Петра (по крайней мере их бли-
жайшие потомки, признавшие в 1742 году за российским правителем императорский титул)?
Причина проста – она в происшедших осенью 1721 года событиях, в итогах Северной
войны. Ништадтский мир ознаменовал полную и безусловную победу России над Швецией –
признанной тогда империей, фактически превратившей Балтийское море в свое озеро. Мир
принес России не только новые территории, он стал решающим этапом на пути к провозглаше-
нию империи в европейском значении этого понятия и государственного состояния. Ништадт-
ский договор стал этаким «паспортом», свидетельством приобретения Россией статуса импер-
ской державы. Попросту говоря, сила решила проблемы статуса. И при этом отошли на задний
план требования, высказанные английскими дипломатами в Амстердаме. Петр как бы сказал
Западу: можете оставаться со своими принципами, можете нас не любить, но будете вынуж-
дены признать, ибо глупо не признавать реальную силу в политике. Так было и позже, когда
в начале 1920-х годов был признан ранее ненавидимый на Западе, но опасный без признания
СССР, так, вероятно, станет происходить и в будущем с Россией – сила солому ломит! За
какую-нибудь существенную уступку для прагматичного Запада Крым будет признан россий-
ским. Вот увидите!


Да, действительно, с Петра Россия стала не просто могучей, великой державой, а одним
из международных хищников, который наводил ужас на соседей. Вспомним польскую посло-
вицу: «Куда ступает нога русского солдата, там не растет трава». С петровской поры для Рос-
сии стали характерны основные черты имперской репутации: 1) территориальная экспансия
как постоянная и высшая политическая цель существования государства; 2) культ имперской
силы и стремление к безусловной гегемонии над соседями; 3) применение этой силы без оче-
видных оборонительных целей.
В этом смысле любопытно, как Петр и его дипломатия объясняли присоединение никогда
не бывших в составе России Лифляндии, Эстляндии и Старой Финляндии (Выборг с округой).
Эстляндия и Лифляндия были присоединены в качестве… компенсации за те финансовые
потери, которые понесла Россия за 80 лет владения Швецией «исконно русскими дединами» –
новгородскими пятинами, отданными Швеции в 1617 году по Столбовскому миру, а также за
то разорение, которое принес поход Карла XII на Украину в 1708–1709 годах. Выборг и Фин-
ляндия – отдельный и болезненный вопрос. К их несчастью, они «вдруг оказались» слишком
близко от новой российской столицы. Выборг с округой был просто необходим России, дабы
обезопасить Санкт-Петербург! Но уже в начале XIX века России и этого показалось мало. Как
известно, во время переговоров в Тильзите в 1807 году Александр I получил от Наполеона
«разрешение» на аннексию Финляндии и Молдавии и незамедлительно приступил к военным
действиям. Вот что писал, выражая тогдашнее мнение властей да и всего общества, участ-
ник Финляндской войны 1808–1809 годов Фаддей Булгарин: «Россия должна была воспользо-
27
ваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигну-
того Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною. Не
только Балтийское море с Ботническим заливом, но даже Финский залив, при котором нахо-
дятся первый порт и первая столица империи, были не в полной власти России, и неприступ-
ный Свеаборг, могущий прикрывать целый флот, стоял, как грозное привидение, у врат импе-
рии. Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов
от столицы». Невольно вспоминается советская риторика накануне войны с Финляндией осе-
нью 1939 года, когда после Четвертого раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в пода-
рок» Прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще
только предстояло завоевать. Когда Финляндия была захвачена армией Александра I, Россия
не посчитала нужным вдаваться даже в типичные в этих случаях объяснения якобы о «необ-
ходимости защиты границ», о «превентивных ударах», о высших мессианских, цивилизатор-
ских целях аннексии или о том, что Россия «шла навстречу воле и желаниям» насильно при-
соединяемых народов. Император, известный своим дипломатическим талантом, доходящим,
по словам Наполеона, до «византийства», в этой ситуации был по-солдатски прям и груб в
объяснении причин этих действий: «Финляндия присоединена к России по праву завоевания
и по жребию битв и не может быть отделена от нее иначе, как силою оружия».
Культ имперской силы призван был наводить страх на соседние государства, что и было
достигнуто к финалу Северной войны. Вице-канцлер П. П. Шафиров писал в «Рассуждении
о причинах Свейской войны» (1717): «И могу сказать, что никого так не боятся, как нас».
Логика, заданная действием имперской силы, вела к закреплению завоеванной гегемонии во
что бы то ни стало, даже вопреки естественному стремлению к компромиссу. Мир в импер-
ском воображении не может быть обоюдоприемлемым. Он означает унижение одной из сторон,
конечно же не России! Как тут не вспомнить символику мира на барельефах Ниневии, в кото-
рых царь изображен великаном, за которым тащатся связанные гномы – побежденные народы.
Полемизируя с воображаемыми собеседниками, которые якобы убеждали Россию вер-
нуть шведам хотя бы часть захваченных в ходе Северной войны территорий, вице-канцлер
Шафиров жестко отвечает: «…исполняя все то, чего оные опасались и так глубоко им досадя,
паки себя обнажим, то, подумай, оставят ли они нас в покое, дабы всегда могли нас боятца?
Воистину, никако, не будут [ли] искать того, чтоб так нас разорить, чтоб век впредь [мы] не
в состоянии были какие знатные дела чинить. И не только чтоб им нас бояться, но всегда б
так над нами быть». К мысли о неизбежном реванше в случае ослабления России русская пра-
вительственная и общественная мысль возвращалась постоянно, она царит и сейчас. Совсем
недавно одна петербургская фирма за свой счет издала упомянутое произведение Шафирова
(в облегченном изложении), и ее президент тряс красиво изданной книжкой и кричал: «Вот,
читайте, это же все про сейчас, про нас с вами!» Глашатай империи Феофан Прокопович в
своих проповедях также провозглашал, что если бы Россия не победила шведов, то ей «остался
бы великий страх от сильного и разорительного Севера». После этого понятно, почему уже в
петровское время в Голландии говорили: «Хорошо иметь Россию другом, но не соседом».
В первом же произведении Ломоносова «На взятие Хотина» мысль о страхе соседей отли-
лась в стихах:
Герою молвил тут Герой:

«Не тщетно я с тобой трудился,
Не тщетен подвиг мой и твой
Чтоб россов целый свет страшился.
Чрез нас предел наш стал широк
На север, запад и восток…
28
Внушаемый Россией «страх», «великий страх», воплощенный в ее сокрушающей воен-

ной мощи и победах, и составляет суть имперского воображения Петра, его преемников да и
нынешних правителей и большей части народа. Этот «страх» должен непременно и постоянно
подпитываться все новыми и новыми завоеваниями России, ибо, как поучал Петр своего нера-
зумного сына царевича Алексея, византийцы «не от сего ли пропали, что оружие оставили и
единым миролюбием своим побеждены и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю,
который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал». Словом, во имя своей безопасности
Россия не может позволить себе быть мирной и даже «нейтральной». Она должна непрерывно
идти от одного завоевания к другому – этот вечный геополитический двигатель был запущен
еще Иваном Калитой. Ну а если же все-таки речь заходила о мире, то он в идеале сопровож-
дался такими условиями, что побежденный противник долго не мог свободно вздохнуть, а
лучше был бы вовлечен в тесный союз с Россией-победительницей. После Северной войны
Россия, используя явную слабость побежденной Швеции и ее внутренние неустрои, добилась
заключения союзного договора 1724 года. Согласно букве договора, Россия имела право вторг-
нуться на территорию Швеции в случае попыток изменить ее политический строй ограничен-
ной монархии (кстати, очень выгодный для России).
Примечательно, что к этому времени Россия оказалась в совершеннейшем одиноче-
стве: Северный союз (Россия, Саксония, Речь Посполитая, Дания, а потом и Пруссия), кото-
рый начал в 1700 году войну со Швецией, окончательно распался; резкие действия России в
Северной Германии (попытки обосноваться в Мекленбурге и Голштинии) вызвали такую тре-
вогу английского короля Георга I (одновременно курфюрста Ганновера), что на протяжении
нескольких лет английский флот вместе со шведским блокировал русские корабли в их гава-
нях. Отношения с Польшей были сразу определены на многие годы ультиматумом, который
в 1697 году предъявила Россия после смерти Яна Собеского. Поляки намеревались выбрать
королем французского принца Конде, но русский посланник заявил от имени Петра: «…такого
короля со францужеской и с турской стороны быти не желаем, а желаем быти у вас на пре-
столе королевства Полского и великаго княжества Литовского королем <…> какого народу ни
есть, толко б не с противной [нам] стороны». Для убедительности этого «аргумента» 60-тысяч-
ная армия князя М. Г. Ромодановского перешла польскую границу. Поляки избрали королем
саксонского курфюрста Августа Сильного, тогда как противникам его (как сам Петр писал)
«угрожали мы огнем и мечом». Август подчинил интересы Польши интересам России, став
ее союзником. И при Петре и позже, при его преемниках самодержцах-самовластцах, Россия
заботливо хлопотала, чтобы в Речи Посполитой сохранялась дворянская демократия, чтобы
не дай бог не усилилась королевская власть! Когда же возникали центробежные тенденции,
тотчас Россия выбирала другое оружие, сражаясь в Польше серебряными копьями, подкупая и
разобщая польскую элиту, и уж в крайнем случае – спешила послать к соседу войска или при-
везти в обозе нового короля. Нечто подобное происходило и со шведами. По одному из усло-
вий Абоского мира, закончившего очередную войну со Швецией (1741–1743), наследником
Фредерика I по требованию России был избран сын герцога Гольштейн-Готторпского Адольф
Фредерик как наиболее подходящий (для России, конечно) король.
В определенном смысле Петр был совершенно равнодушен, как к нему относятся на
Западе: да и пусть не любят, главное – чтобы боялись! Позже А. И. Остерман, служивший мно-
гие годы под началом Петра, передавал его циничное высказывание (воспроизвожу по памяти):
«Возьмем с Запада все, что нам надо, и потом повернемся к нему задом». Возможно, это апо-
криф, но как-то он созвучен достоверным и не менее циничным высказываниям Петра в адрес
своих союзников, которых он был готов сдать в любой момент, как, впрочем, и они его. Искрен-
ности, чести, верности в политике не бывает – государственные интересы превыше всего. Петр
как-то выразился, что политик не может, по евангелической заповеди, получив удар в одну
щеку, подставлять другую.
29
Именно уважение через страх – только так, по мысли Петра, и могла достичь вели-
чия Россия. Феофан говорил в одной из своих проповедей о волшебном эффекте происшед-
ших внешнеполитических перемен после сокрушительной победы России над прежде могу-
щественной Швецией: «…которые нас гнушалися, яко грубых, ищут усердно братства нашего,
которыи бесчестили – славят, которые грозили – боятся и трепещут, которые презирали – слу-
жити нам не стыдятся, многии в Европе коронованныи главы, не точию в союз с Петром <…>
идут доброхотно, но и десная его Величеству давати не имеют за бесчестие; отменили мнение,
отменили прежния свои о нас повести, затерли историйки своя древния, инако и глаголати
и писати начали; поднесла главу Россия светлая, красная, сильная, другом любимая, врагом
страшная». В сущности, Феофан рисует возникшую благодаря мощи России новую реальность,
созданную усилием Петра Великого новую Россию, распрощавшуюся с устаревшим прошлым,
с «царством Московским». Теперь ее история пишется как бы заново, в некоей особой VIP-
книге «избранных империй».
Титул императора обрекал бывшего русского царя на претензии и борьбу за обладание
мировым господством – путь, по которому прошли многие империи. Но, как известно, цель
эта не была никогда и никем достигнута из-за столкновения Российской империи с такими же
хищниками, имевшими не меньшие, а даже порой большие имперские амбиции. В результате
противостояния империй формировался баланс сил на мировой арене – то неустойчивое рав-
новесие, при котором Россия в XVIII–XIX веках активно участвовала в сколачивании союзов,
формировании блоков, коалиций, азартно вела закулисную борьбу, отправляя в столицы раз-
ных государств, как писал Фридрих Великий, ослов, груженных золотом.
Но при Петре Великом все это только начиналось. Сразу же после Ништадтского мира
и провозглашения империи в Петербурге одобрили программу строительства огромных 100-
пушечных кораблей, предназначенных для океанского плавания; в 1722 году началась Рус-
ско-персидская война. До этого был послан отряд для разведки-завоевания Средней Азии
и были изучены западные и южные берега Каспийского моря. В североиранской провинции
Гилян началось строительство города Екатеринполь. В Гиляне и Мазендеране был размещен
большой оккупационный корпус, появились планы замены мусульманского населения на пра-
вославное (русских и армян). Все это говорило о широком имперском замахе первого русского
императора.
Тогда же разрабатывались планы сухопутного похода в Индию. Да, без Индии было ну
никак: каждая империя от Ассирийской до Германского рейха стремилась в Индию – обето-
ванную страну всякого колонизатора. Не миновала эта имперская страсть и Петра. Как пере-
дает участник Персидского похода Ф. И. Соймонов, Петр, стоя на берегу Каспия в 1722 году,
«изволил мне сказать: „Был ты в Астрабадском заливе?“ И как я донес: „Был“ – на то изво-
лил же сказать: „Знаешь ли, что от Астрабата до Балха и до Водокшана (Бадахшан. – Е. А.)
на верблюдах только 12 дней ходу? А там во всей Бухарии средина всех восточных комерцей.
И видишь ты горы? Вить и берег подле оных до самаго Астрабата простирается. И тому пути
никто помешать не может“». В 1724 году Петр издал указ снарядить экспедицию для завоева-
ния Мадагаскара, явно намереваясь принять в русское подданство пиратскую республику, под-
данные которой совместными усилиями европейских стран были изгнаны из Карибского моря
и соседних с ним международных вод! Зачем это было нужно России? Отвечаю – чтобы создать
базу для завоевания Индии! Последним в жизни актом Петра стал указ о посылке командора
В. И. Беринга для открытия пролива между Азией и Северной Америкой. При этом он, скорее
всего, руководствовался примерно теми же соображениями, какие в свое время были у Иза-
беллы и Фердинанда при отправке Колумба в экспедицию.
А вот и еще одна интересная имперская мечта – «Крест на святую Софию!». Заметим,
что лозунг завоевания Черноморских проливов (Босфор и Дарданеллы) никогда не сходил с
имперской повестки дня России. Идея, если можно так выразиться, «крестоносности», трес-
30
кучие слова манифестов и проповедей о спасении стонущих под гнетом османов балканских
славян были всегда прикрытием поистине жгучего имперского желания России оседлать Про-
ливы, загнать турок обратно на анатолийские плоскогорья и крепко держать в руках казав-
шийся золотым торговый путь с Запада на Восток.
Уже первые значимые успехи в Северной войне, выразившиеся в победе под Полтавой,
возбудили имперские грезы Петра, и в 1711 году он сломя голову устремился к берегам Дуная
и перевалам Балканских гор в совершенно авантюрный Прутский поход против турок. Судя по
грандиозному масштабу идеологической подготовки этой войны, важную роль играла месси-
анская идея – для похода специально были изготовлены красные (вместо белых) полковые зна-
мена с надписью «За имя Иисуса Христа и христианства», сделанной по указу Петра. Это был
завоевательный поход, конечной целью которого являлся Константинополь. Заметим, кстати,
что, когда этот поход провалился, Россия мгновенно забыла обещания, данные поднявшимся
на русский призыв православным народам Балкан и Придунайского региона. В результате
турки устроили им кровавую баню за проявленную к Высокой Порте нелояльность. И так про-
должалось два столетия! А потом в России удивлялись – мы «братушек» освободили, а в двух
последних мировых войнах они были на стороне наших врагов! Как так?
Имперскость будто в крови России, которая никогда не может отказаться от своей поли-
тики подобно хищной рыбе, даже в последний момент своей жизни пожирающей в кухонном
тазу мелкую рыбешку. В 1917 году, когда под ногами Временного правительства буквально
горела земля, министры обсуждали вопрос о высадке десанта на Босфоре! Вспомним и поездку
Молотова в Берлин в 1940 году с аналогичными вопросами. И это в момент, когда вопрос о
собственной безопасности после провальной Зимней войны с Финляндией приобрел невидан-
ную остроту! Вот уж поистине параноидальная мечта о мировом господстве, идущая от Петра!
Титаническим усилием поставив Россию на имперские рельсы, он во всем положился на своих
преемников. И уж в этом они государя не подвели.
Но даже если встать в позу защитника империи и имперских идей, изучение историче-
ских фактов и размышления над тем, как все это делалось, заставляют воскликнуть: «Господи!
Да что это такое? Ведь все делалось абы как, без ума и расчета, наплевательски, халтурно, с
бессмысленными человеческими потерями и тратой материальных сил!» Порой кажется, что
если бы в русских штабах сидели сотни иностранных шпионов, они бы не нанесли столько
ущерба, сколько нанесли империи ее генералы и адмиралы, которые провалили множество
походов и войн, погубили, уморили, заморозили сотни тысяч русских солдат (вспомним зна-
менитое: «На Шипке все спокойно!»). В 1904 году они отправили с Балтики в Японское море,
против современного в тогдашнюю пору японского флота, заведомо устаревшие броненосцы
береговой обороны. Их орудия в сражении при Цусиме не могли даже дострелить до японских
броненосцев. А они, эти – по словам царя и всех газет – «желтолицые обезьяны», с безопасного
для них расстояния расстреливали бронебойными снарядами беззащитные русские корабли,
гибнувшие один за другим. Эти адмиралы и генералы как будто не знали истории героической
крепости Бомарзунд на Аландских островах. В 1854 году ее защитники были вынуждены спу-
стить российский флаг по простой причине: ядра крепостных орудий, бьющих на 4 км, не доле-
тали до кораблей англо-французской эскадры, которая с безопасного расстояния (предельная
дальность их орудий достигала 5 км) расстреливала несчастную крепость, превратив ее в разва-
лины. Тут никакое мужество гарнизона не поможет! Да, это было типично и для всей Крымской
войны, во время которой российская армия воевала с тульскими гладкоствольными ружьями,
уступавшими в дальнобойности западным винтовкам. Разглядывая экспонаты Музея обороны
Севастополя, глазам своим не веришь, видя типовой английский штуцер выпуска 1842 года!
И это за много лет до Крымской войны, когда еще можно было перевооружить собственную
армию! А уж о провалах в стратегии и говорить не стоит: по итогам сражения в августе 1914
года при Танненберге можно было разгонять Академию Генерального штаба.
31
Оставим это на совести вершителей сих «подвигов» и снова зададимся вопросом: зачем
походы и завоевания России с ее огромными неосвоенными территориями, с ее редким, бед-
ным населением? Что, собственно, это дало самой России, ее «титульному» русскому народу?
Что, помимо гордого имперского статуса и символов могущества, дала нам империя, порож-
денная Петром Великим? Для каких целей надобились России новые и новые завоеванные
территории? Разве империя обогатила народ, разве к нам шли, как к берегам Испании из аме-
риканских колоний, караваны галеонов, набитых золотом? Почему народ метрополии, страны-
победительницы, жил хуже народов некоторых своих колоний? Может, прав был А. И. Солже-
ницын, который писал, что русский народ 200 лет тащил, напрягаясь, жернова империи? На
нужды завоевательных имперских походов, на поддержание могущества империи шли огром-
ные, немыслимые средства. Мало кто помнит, что в стране, где до сих пор нет хороших дорог,
одна из первых железных дорог была построена за Каспием, от Красноводска до Ашхабада.
И все для того, чтобы эффективнее бороться с Британской Индией на ее северных границах!
Заметим, что большая часть России тонула, как и обычно, в непролазной грязи… С Петра
началась утомительная, изматывающая гонка за мировое господство с другими державами и
продолжающаяся до сих пор конфронтация с половиной мира. И во имя чего?
Военное могущество империи? Да, бесспорно, оно было велико! Но что оно значило для
защиты Родины? При таком чудовищном могуществе за 250 лет существования империи два-
жды (в 1812 и 1941 годах) враг доходил до Москвы, не раз угрожал Петербургу. Каждый в
России знает великих русских полководцев и флотоводцев – П. А. Румянцева, А. В. Суворова,
Ф. Ф. Ушакова, П. С. Нахимова, М. Д. Скобелева, С. О. Макарова. Они традиционно красу-
ются в пантеоне защитников Отечества. Зададимся кощунственным для патриота вопросом:
да были ли они таковыми в полной мере? Где они проливали кровь русских солдат? Перечислю
эти места: снега и льды Финляндии, степи Северного Причерноморья, поля Польши и Герма-
нии, долины Италии и Австрии, горы и ледники Швейцарии, острова Средиземноморья. И
потом все дальше на восток: Кавказ, Турция, Иран, Средняя Азия, Маньчжурия, Китай. При
этом ни единой капли крови – собственно за Россию, только за Российскую империю! Как
анекдот можно вспомнить, что наш главный истинный военный гений А. В. Суворов только
раз бросился защищать Россию – против Пугачева, да и то опоздал: как ни спешил, к его при-
езду восстание было уже подавлено, а злокозненного «Пугача» поймали и посадили в клетку.
А все остальное время он воевал за пределами России, обучая солдат кричать «Руки вверх!
Положи оружие!» то по-польски, то по-турецки, то по-французски – в зависимости от языка
той страны, куда входили его победоносные войска. А сколько при этих войнах полегло народу
– не счесть. Причем всегда в имперский период небоевые потери армии во много раз превосхо-
дили боевые. Люди гибли сотнями тысяч от голода, болезней, отсутствия элементарной заботы
о солдате, головотяпства, бездарности командования, воровства. Как это губительно сказалось
на национальном генофонде!
Не случайно в русском народе рекрутская система, введенная Петром в 1705 году и про-
существовавшая большую часть имперского периода, породила такие мрачные ритуалы про-
водов, которые мало чем отличались от похорон – уход в армию ассоциировался с отсрочен-
ной во времени смертью на поле боя, а еще гаже – в казарме или в армейском госпитале. Туда
попасть иногда было страшнее, чем под турецкие или французские пули. В армии бытовало
мнение, что пуля еще может человека миновать, а госпиталь почти наверняка убьет его. Дело
в «людоедском» принципе: все, от начальников госпиталей до простых санитаров, стремились
выписать как можно больше провианта, а потом морить больных голодом, чтобы «реализовать»
сэкономленное добро на стороне. Все оправдывал принцип: «Ничего, не беда – бабы новых
нарожают». Похоже, что теперь, в условиях депопуляции России, это уже неактуально. Словом,
империя истощила Россию, не позволив ей сосредоточить силы на внутреннем развитии.
32


Согласен, империя не самое лучшее из геополитических творений человечества. Но что
поделать! Россия не первая и не последняя империя в мире. Полистайте страницы мировой
истории, и увидите, что все великие народы с неизбежностью прошли через имперский отрезок
своего развития. Мысленно представьте себе карту Европы и пройдите по ней слева направо:
португальцы, испанцы, французы, голландцы, англичане, австрийцы, немцы, датчане, шведы,
турки, итальянцы были имперскими народами! Ныне на эту роль претендуют американцы,
завтра, может быть, китайцы. Так чем же наши были хуже?
А по поводу имперского идиотизма – кто его смог избежать? Чем адмиралы Непобеди-
мой армады лучше нашего адмирала Рожественского – антигероя Цусимы? Да и кто в империях
берег своих солдат? Все эти «гуманитарные разговоры» – от незнания исторических реалий, от
непонимания принципов историзма. Отношение к солдату во все времена было как к пушеч-
ному мясу. И действительно, лошадь было труднее подготовить к войне, чем человека. Кроме
того, не будем обольщаться касательно глубинных целей тогдашних вооруженных конфликтов.
Везде имперские войны велись ради наживы и трофеев – только упертые марксисты считали,
что дворяне жили за счет ренты, эксплуатации крепостных крестьян, а на самом деле – за счет
военных трофеев, грабежей других народов. Таким уж несовершенным было человечество.
Давайте откажемся от пошлого толкования колониализма на основе марксистской дог-
матики и примитивного европоцентризма. Да, такие имперские проявления, как работорговля
и уничтожение коренных народов, по современным понятиям отвратительны, но нельзя же все
мерить на современных атомных весах морали! Да и однозначность – фикция. Известно, что
англичане-колонизаторы в начале XX века воевали против независимых бурских республик
Трансвааль и Оранжевая. Их борьба против имперского монстра встречала всеобщее сочув-
ствие в тогдашней Европе. Между тем буры защищали не только свою независимость, но и
свое право на антигуманное, просто скотское отношение к коренному чернокожему населе-
нию, поэтому англичане-империалисты в имманентном для имперского сознания стремлении
расширить пределы своих колоний невольно выступали в прогрессивной роли борцов с ужа-
сами рабства.
Словом, имперские периоды в истории разных стран не были так уж безусловно плохи,
а империи не всегда оказывались вульгарными «тюрьмами народов». Очень часто имперская
власть спасала народы от взаимного уничтожения, в чем она не была заинтересована главным
образом по прагматическим причинам. Военное могущество империй, прочность их власти
были гарантами безопасности подданных. Жить в империях было спокойнее, чем в мелких,
враждующих друг с другом, обособленных региональных государствах. Комфорт и роскошь
императорского Рима достигались благодаря его могуществу: оно гарантировало процветание
культуры, обеспечивало безопасность границ и покой внутри государства.
Россия по своему происхождению и местоположению не может быть мелким государ-
ством, маленькой страной. Своими пространствами она просто обречена быть империей. Да,
«имперскость» будто бы заложена в генах народа, в его сознании, самовосприятии. Что в этом
плохого? Это присуще и другим народам. Как-то во время прогулки по Лондону пожилая
английская пара, узнав, что мы из России, дружно воскликнула: «Россия? Мы так похожи, ведь
мы – тоже империя!» Да, русскому человеку нужен простор, большое пространство для жизни.
Оно как будто коррелируется с тем, что называют «широтой русской души». И сколько бы
ни смеялись над этим понятием, оно реально, оно существует! Русский человек считает без-
брежные пространства своей страны ее главным богатством, всегда радуется ее расширению
и весело смеется высокопоставленной шутке, что «границы России нигде не заканчиваются»!
Это неотторжимая часть нашего менталитета. Даже большевики, мечтая создать Всемирную
33
советскую социалистическую республику, ее столицей выбрали Москву. Естественно, в народ-

ном сознании плох был тот русский государь, который хотя бы толику землицы не присоеди-
нил к наследию славных «собирателей» – Ивана Калиты, Ивана Грозного, Петра Великого.
Именно поэтому утрата приобретенных предками территорий в начале 1990-х годов и воспри-
нимается миллионами как унизительное поражение. В народном сознании Горбачев навсегда
будет носить клеймо предателя истинных интересов России, читай – империи.
Известно, что созданный Петром Великим Санкт-Петербург казался приезжим ино-
странцам, привыкшим к уютной тесноте средневековых городов Европы, чрезвычайно пустын-
ным. А между тем для русского человека широчайшие проспекты и площади были символом
простора и величественности огромной империи. Город и правда был «фасадой империи», и
петровский дом, Зимний дворец, умышленно был построен на первом твердом куске невской
земли, а за ним на тысячи верст, до самого Тихого океана тянулась самая большая в мире
страна – Россия.
При этом надо заметить, что империи по своей природе космополитичны. Они сме-
шивают народы между собой, соединяют их в единую цивилизованную имперскую нацию с
интернациональными верхами и просвещенными классами. Благодаря космополитическому
климату империи происходит взаимопроникновение и взаимообмен культур разных народов,
представители которых вольно или невольно становились строителями государства, империи.
Для подданного российского императора не важно, кто он по социальному или национальному
происхождению: шотландец Барклай, грузин Багратион, датчанин Даль, еврей Гинзбург, тата-
рин Юсупов, армянин Лорис-Меликов, турок Кутайсов, немец Витте. И даже не так уж важно,
православный он или человек иного вероисповедания. Главное, чтобы он признавал власть
российского императора.
А русский язык? Он действительно не только служил бюрократии и православной церкви,
но и обеспечивал (подобно нынешнему английскому, а раньше – французскому) эффективное
межнациональное общение, нес народам империи знания, культуру, как правило передовую.
Кто бы узнал о великом киргизском писателе Чингизе Айтматове, если бы он не опубликовал
свои романы по-русски, как и многие другие авторы? Да представьте себе Гоголя, пишущего
по-украински! Но для нас ценно и то, что благодаря Петру и созданной им империи русская
культура обогатилась культурами других народов и приобрела мировое значение. Русская душа
через Толстого, Достоевского, Чехова, Чайковского, Стравинского и многих других творцов
имперской культуры стала понятной и близкой всему миру.


А почему Вы считаете, что для обладания культурой мирового значения надо непре-
менно становиться кровожадной империей, вечно стремящейся завоевывать новые территории
и подавлять другие народы, держать в страхе соседей? Сколько мы знаем примеров обратного!
Разве Древний Рим, при всем великолепии его имперской культуры, был особенно оригина-
лен? Разве он создал такие же шедевры человеческого духа, как в завоеванных им крошечных
полисах Древней Греции? Не существовало никакой империи в средневековой Италии, когда
там, в городах Тосканы, расцвела культура Возрождения, плодами которой мы питаемся и по
сей день. А сколько было попросту кровожадных империй – от империй Аттилы, Чингисхана
до Рейха Гитлера, не принесших ощутимой пользы мировой культуре! Наконец, я думаю, что
русская культура вовсе не нуждалась в имперской оболочке. Толстой или Достоевский были
бы так же востребованы мировым сообществом, как и писатели и художники полисов Греции
и городов Италии.
И потом, что за безумное почитание «имперского пространства», большая часть которого
не освоена и не приспособлена для проживания (среднегодовая температура по стране состав-
34
ляет +3 градуса). Но при этом жажда приобретения новых территорий (или, точнее, «возвраще-
ния утраченных») не утихает. Я порой ушам своим не верю, когда образованные и умные люди
начинают с некоей «ностальгией» говорить об «утерянной» нами Аляске. Истинный «плач по
Аляске»! Причем в Сети широко расходятся «шутки» про «Ice-Крым»: «Крым наш – Аляска
на очереди!» С ее продажей США связано немало слухов, которые периодически обсуждаются
в нашем обществе. Многие искренне считают, что при покупке Аляски американцы дали рус-
ским чиновникам гигантские взятки. До 1967 года говорили, что Аляска была лишь дана в
аренду на 99 или 100 лет. Энтузиасты ее возвращения России «нашли» и формальный предлог
«вчинить иск» американцам. Оказывается, в договоре было сказано, что Аляску намеревались
не «to sell» (продать), а «…to cede to the United States…», причем выражение «to cede» (бук-
вально – передать, уступить) можно понимать как передачу контроля. На этом основании дела-
ется вывод, что Аляска лишь передана в физическое управление США, юридически же она по-
прежнему принадлежит России, и предлагается обсудить сакраментальный для России вопрос:
«А деньги где? Где деньги-то?» Истинно, нет предела человеческой глупости и имперскому
аппетиту!
35

Экономический прорыв?

36


Совершенно бесспорно, что при Петре Великом Россия сделала мощный, невиданный
по темпам, масштабам рывок в своем экономическом развитии. Нет смысла отрицать, что
победы армии были бы невозможны без преобразований в экономике, промышленности. Как
уже отмечалось, в XVII веке железо привозили либо из Швеции, либо с небольших заводов
Тульского уезда, построенных голландцами. Но с началом войны о шведском железе пришлось
забыть (накануне успели получить от короля Карла XII в подарок только триста пушек), а сво-
его металла катастрофически не хватало. Спасибо голландцам, готовым продавать свой товар
хоть самому черту: они и помогли с сотнями тысяч стволов, замков и курков к ружьям. К тому
же армия нуждалась не только в оружии, но и в одежде, обуви, амуниции. Значит, необходимо
было строить фабрики и на них шить сукно для мундиров, валять фетр для шляп и треуголок,
выделывать кожи для обуви, амуниции и лошадиной упряжи, ткать полотно для парусов, кру-
37
тить пеньку для канатов, молоть порох и делать многое другое. Словом, война стала главным
стимулом технического прогресса.
Военные нужды были так велики, что потребовалось срочное строительство новых
металлургических заводов и расширение старых: в Карелии, Туле, Липецке, на Урале и в дру-
гих местах. За петровское время в России появилось двести предприятий, то есть в десять раз
больше, чем было. Заводы и фабрики начала XVIII века представляли собой мануфактуры –
довольно примитивные с современной точки зрения производства, где главенствовал ручной
труд. Но все же мануфактуры существенно отличались от средневековых мастерских тем, что
каждый работник осуществлял лишь одну производственную операцию, а не все – как сред-
невековый мастер. Специализация и разделение труда стали крупнейшим достижением того
времени, наряду с использованием энергии воды, вращавшей через механическую передачу
сверла и другие инструменты. Все предприятия в то время строились по последнему слову
западноевропейской техники, да и создавали их по преимуществу иностранные инженеры.
Экономический скачок стал возможен прежде всего благодаря богатейшему полезными
ископаемыми Уралу. Строительство заводов там было делом трудным – малоосвоенные Ураль-
ские горы находились слишком далеко от центра. Но уже 15 декабря 1701 года первая домна
Невьянского завода дала первый чугун, и очень скоро из этого чугуна выплавили железо, не
имевшее себе равных по качеству ни в России, ни в Европе!
Поспешно начали строить железоделательные заводы в Олонецком крае и Липецке. Руда
в этих местах была похуже уральской, но зато сами заводы располагались ближе к центру и
театру военных действий. За первые пять лет Северной войны построили одиннадцать метал-
лургических заводов, что позволило расширить металлообрабатывающую промышленность и,
в частности, производство артиллерийского и огнестрельного вооружения. Уже с 1705 года
оружейные заводы обеспечивали артиллерию новыми орудиями и снарядами, заполнив ими
арсеналы и цейхгаузы. Наибольшую известность приобрели новые заводы в Туле (1712), кото-
рая издревле славилась своими мастерами-оружейниками, и Сестрорецке (1721) под Петер-
бургом.
В петровское время начали быстро строить и фабрики легкой промышленности. Ее цен-
тром стала Москва. Там появились фабрики по производству парусины, канатов (Хамовный
и Канатные дворы), амуниции и седел (Кожевенный и Портупейный дворы), сукна и фетра
(Суконный и Шляпный дворы), а также пуговичная, чулочная, бумажная мануфактуры. Мос-
ковский суконный двор – первое в России крупное текстильное предприятие – работал на при-
возной шерсти. Петр издал указ о разведении в южных уездах овец, и вскоре суконное произ-
водство перешло на отечественное сырье.
Перечисляя эти достижения, остановлюсь и лишь замечу, что за ними стояла довольно
четкая, хотя и не изложенная на бумаге программа модернизации русской экономики. Она
была разработана и осуществлена Петром. Теперь создание подобных программ кажется
заурядным, но для начала XVIII века она была подлинной революцией, особенно если учесть,
что речь шла о стране без промышленности, подготовленных мастеров и рабочих, без матери-
альных ресурсов, вообще без всего – только одна, как бы теперь сказали, политическая воля.
Эта программа включала в себя научно-техническое сотрудничество с Западом в самых раз-
ных формах и сферах, начиная с массовых закупок западноевропейской техники (вооруже-
ний, кораблей, машин и их частей) и заканчивая организацией собственного производства.
Видя, что собственное кораблестроение не справляется с гигантскими потребностями флота в
новых кораблях, необходимых, чтобы загнать шведский флот в его главную базу – Карлскрону
и не позволить ему выйти оттуда, агенты Петра стали размещать заказы на постройку военных
кораблей на западных верфях. Оплачивались эти заказы за счет увеличения вывоза сырья по
демпинговым ценам – хлеба, леса, пеньки, юфти, смолы, масла, жира, позже – чугуна и железа.
Иного способа добыть денег не было.
38
В 1702 году был принят поистине революционный для России указ, открывавший ворота
страны иностранным специалистам. Им были предоставлены самые благоприятные условия
для работы и жизни: высокое жалованье, право иметь собственность в России, сохранять под-
данство и веру и в любой момент вернуться на родину. Им разрешалось жениться на рус-
ских, не переходя при этом в православие, что в прежние времена считалось страшным пре-
ступлением, за которое можно было угодить в Сибирь или на костер. Последовавший затем
массовый приезд иностранных специалистов самых разных профессий (от матросов до акаде-
миков) изменил облик русской экономики и жизни вообще. Петр, зная нравы своего чинов-
ничества, категорически настаивал на том, чтобы всех приезжих встречало «ласковое обхож-
дение», чтобы им предлагали выгодные контракты, чтобы они получали жилье и чины. Перед
иностранцами открывались необычайно широкие карьерные перспективы, ведь Россия тогда
была тучным «непаханым полем» (слова Екатерины II). Как писал впоследствии член Петер-
бургской академии наук гениальный математик Л. Эйлер, если бы не Россия, он бы до конца
жизни на родине, даже дождавшись физической кафедры, остался бы лишь «кропателем».
Стремясь к быстрому созданию промышленных и торговых компаний, Петр покрови-
тельствовал смешанным концессиям, разрешал иностранные монополии в России, предостав-
лял иностранным компаниям значительные льготы и вместе с тем оказывал всемерное поощ-
рение отечественного предпринимательства. Были приняты многочисленные защищавшие
промышленников законы и регламенты. Государство выступало главным строителем фабрик
и заводов, но оно охотно шло на весьма льготную приватизацию.
В России было принято самое передовое в мире горное законодательство. Согласно
Берг-привилегии 1719 года, открывший месторождение полезных ископаемых (неважно, на
чьей земле) получал право на этом месте основать собственное предприятие. Начинающие
промышленники получали невиданные на Западе преимущества. Таможенный тариф 1724
года надежно защищал русских предпринимателей от западных конкурентов. Промышлен-
никам оказывалась прямая финансовая помощь на расширение старых и на создание новых
предприятий. Государство бесплатно предоставляло землю и оборудование, присылало ино-
странных мастеров и других специалистов, устанавливало монополии на производство и сбыт
продукции, помогало с ее реализацией. При нехватке рабочих рук Петр «приписывал» к заво-
дам обширные земли с десятками деревень, жители которых вместо уплаты государственной
подати должны были работать на фабриканта. Вопреки законодательству предшествующей
поры, предпринимателям разрешили покупать к заводам крепостных крестьян. Петровская
эпоха позволила развернуться, обогатиться и принести пользу стране многим инициативным
людям из разных слоев общества. Из частных предпринимателей особенно известны Баже-
нины и Демидовы. Демидовы – отец и сын – владели на Урале и в Сибири большими метал-
лургическими заводами. В конце XVII века тульский кузнец Никита Демидович Антуфьев
понравился Петру своей предприимчивостью. При поддержке государя он основал железо-
делательный завод возле Тулы, но по-настоящему развернулся на Урале, где получил казен-
ный Невьянский завод, смог добывать руду и начал строить заводы без ограничений. «Деми-
дыч» (так звал его царь) настолько обогатился, что ощущал себя царьком в своих уральских
владениях. Он добился особых льгот и привилегий, в 1720 году получил дворянство и новую
фамилию – Демидов. Его сын Акинфий позже построил подлинную империю на Урале.
В крайне сжатые сроки Россия не только обеспечила себя всем необходимым для обо-
роны, но и стала поставлять на Запад промышленные товары. В петровский период выпуск
железа вырос в 8 с половиной раз. Если в 1720 году Россия выплавляла 10 тысяч тонн чугуна, а
«всемирная кузница» Англия – 17 тысяч тонн, то в 1740 году русская металлургическая про-
мышленность произвела 25 тысяч тонн, в то время как хваленые домны Шеффилда и Лидса
выдали только 17,3 тысячи тонн. Далее российский экспорт шел по нарастающей. В 1740-х
годах европейский спрос на уральское железо достиг 100 процентов его выпуска. Так длилось
39
до тех пор, пока не грянула промышленная революция в Европе. До этого без русской пеньки,
парусины, леса и железа не смог бы нормально функционировать, к примеру, британский флот.
В России начала XVIII века началось бурное в сравнении с XVII веком развитие науки
и техники. Петр посылал молодых людей учиться на Запад самым востребованным наукам.
Приглашенные западные специалисты по контракту были обязаны делиться своими знаниями с
русскими учениками. Один из современников писал, что когда английский мастер закладывал
корабль, на соседнем стапеле русский мастер полностью повторял его действия, чтобы освоить
технологии судостроения. Осознавая значение научных исследований для развития экономики
и обеспечения обороны, Петр решил соединить фундаментальные и прикладные исследования
в Петербургской академии наук.
Невиданный ранее импорт знаний и навыков, активное промышленное строительство –
все это привело к тому, что в России быстро возникли и утвердились производственные, тех-
нологические традиции, появились собственные изобретатели машин и механизмов. В резуль-
тате после Петра в Россию хлынул поток денег, продолжилось промышленное строительство,
увеличились объемы внешней и внутренней торговли. Да, это случилось не сразу. Прошли
годы и даже десятилетия, прежде чем русский торговый флаг (современный триколор России)
появился в портах Европы. Но уже при Екатерине II Россия пользовалась полным доверием на
европейском рынке. Курс введенных государыней ассигнаций поначалу был даже выше курса
серебряных денег. Австрийский император Иосиф II шутил: если бы Екатерине вздумалось
ввести в оборот кожаные деньги, их бы приняли – так высок был авторитет русской валюты.
Золотой век Екатерины, при которой расцвела Российская империя, был невозможен без чер-
новой, подготовительной работы Петра.


Остановите свою «экономическую песню»! Дайте мне слово молвить. Кто же спорит с
очевидным – успехи экономики Петра бесспорны и впечатляющи, как и впечатляющи успехи
экономики России в течение всего XVIII века. Но давайте посмотрим, что лежит в основе этих
успехов и почему с началом упомянутой Вами промышленной революции они лопнули как
мыльный пузырь. Действительно, государство Петра Великого всячески поддерживало пред-
принимателей независимо от их происхождения с помощью ссуд, приписки крестьян к заво-
дам, беспошлинного ввоза оборудования и сбыта продукции. Оно часто передавало им госу-
дарственные предприятия, но заметим сразу – как установил П. Г. Любомиров – вовсе не
потому, что заботилось о развитии частного предпринимательства, а из-за хронической убы-
точности этих предприятий. Что же государство требовало от предпринимателей взамен? Пол-
ной экономической покорности и исполнительности. В экономической политике господство-
вал протекционизм. Он выражался в жесткой регламентации производственного процесса,
количества, номенклатуры и вида выпускаемых товаров. Протекционизм Петра предпола-
гал установление назойливого контроля специальных центральных органов – Мануфактур- и
Берг-коллегий, чьи ревизоры отличались исконной вороватостью. Не справившихся с делом
заводчиков ждало не банкротство, а конфискация! Предприятия работали в условиях стопро-
центного госзаказа, когда всю продукцию поглощало государство. Ради поддержки отдельных
предпринимателей, которые казались царю перспективными, он запрещал производство опре-
деленных товаров по всей стране и таким образом душил всякую конкуренцию, без которой,
как известно, не может развиваться экономика. С петровского времени русская промышлен-
ность была ориентирована почти исключительно на потребности армии и флота, империи, а
это вело к ее однобокости и ограниченности.
Нет сомнений, что Петр поощрял и развитие торговли. Его вдохновляли идеи меркан-
тилизма и пример богатевшей от торговли Голландии. Он открыл русским купцам ворота в
40
Европу через порты Санкт-Петербурга, Риги, Ревеля, принял в 1724 году льготный для них
Таможенный тариф. Но при этом использовал методы, будто предназначенные для уничтоже-
ния свободной торговли или в крайнем случае для ее медленного удушения. Приведу лишь
один, но очень выразительный пример. Внезапно, 31 октября 1713 года появился именной указ
о… полном запрещении ввозить в Архангельск для продажи два тогда основных товара рус-
ского экспорта, пеньку и юфть, и жестоко предписывалось везти эти товары только в Санкт-
Петербург. В ограничении архангельской торговли Петр видел условия для процветания новой
столицы и реализации своей давней мечты сделать ее центром русской торговли. Насильствен-
ная переориентация торговых потоков с Архангельска на Санкт-Петербург оказалась труд-
ноосуществимой хотя бы потому, что шведы еще господствовали на Балтийском море и их
каперы делали практически невозможным проход иностранных судов в новый русский порт. В
результате в Петербургском порту ежегодно скапливались и гнили под открытым небом огром-
ные запасы нераспроданных товаров, которые, как говорится, со свистом ушли бы в Архан-
гельске. Но восторг Петра, однажды утром увидевшего, что почти у его дворца причалил чудом
прорвавшийся сквозь шведскую блокаду английский торговый корабль, не проходил. Само-
держец был почти уверен, что наконец-то его мечта исполнилась, что «все флаги в гости будут
к нам!».
Реальность оказалась суровее его мечты, и поэтому ему пришлось считаться с фактами.
Жесткий указ 1713 года отменили, было решено перейти на режим квотирования. В последую-
щие годы, в сущности до заключения мирного договора со Швецией, каждый год определялись
квоты на количество товаров для Санкт-Петербурга и Архангельска. Причем власти контро-
лировали выполнение этих норм. Сперва было установлено преимущество Петербурга в про-
порции 2 к 1 в пользу столицы, но к концу 1710-х годов Петр фактически признал поражение:
в Архангельск было разрешено везти две трети экспорта, а в Петербург – одну треть. Важную
роль в отказе от первоначальной политики сыграла Голландия, купцы которой из-за закрытия
Архангельска – традиционного порта сотен голландских судовладельцев – стали нести такие
потери, что встал вопрос о разрыве торговых отношений с Россией.
Конечно, по мере завершения Северной войны нарастала тенденция постепенного сокра-
щения торговли в северном порту, но она была вызвана причинами вовсе не администра-
тивными, а экономическими (все-таки Санкт-Петербург был ближе к Западной Европе, чем
Архангельск) и военно-политическими (усиление русского флота на Балтике и ослабление
шведского морского могущества делали путь в Санкт-Петербург более безопасным). Но при
этом никому из властей предержащих и в голову не приходило подумать об ущербе русской
торговле (не говоря уж о компенсации этого ущерба). Н. И. Павленко писал по этому поводу:
«Что означала эта исходившая от правительства инициатива для русских купцов? Она нано-
сила им значительный материальный ущерб. Купцы должны были отказаться от налаженных
путей доставки грузов в Архангельск и заменить привычный маршрут новым, <…> это было
связано со значительными убытками: утрачивались отлаженные связи в пунктах, где произво-
дился наем работников и речных судов; становились ненужными складские помещения как
в перевалочных пунктах Ярославль, Вологда, так и самом Архангельске». К этому добавим,
что архангельская торговля, имевшая почти двухсотлетнюю историю, была привычна, выгодна
русскому купечеству, поколениями торговавшему в устье Северной Двины. Доставка товаров
по текущим на север рекам обходилась дешево. На этом проторенном пути из центра России до
берегов Белого моря не только существовала необходимая для транспортировки и перевалки
товаров инфраструктура с традиционными центрами найма свободных рабочих рук, но и дей-
ствовала отлаженная система скупки и перепродажи партий товара.
Путь же в Петербург был долог, мучителен из-за фактического отсутствия сухопутных
дорог (путешественники, прибывавшие в новую столицу, поражались числу утонувших в грязи
и сдохших лошадей). Плавание же через Ладожское озеро являлось чрезвычайно опасным.
41
К тому же Петр тогда вел ожесточенную борьбу против речных судов старой конструкции,
доставка товаров на которых была строго запрещена. Строительство новых судов европейской
конструкции обходилось дорого, поскольку плавание в Петербург осуществлялось только в
одном направлении – вниз по Неве: после доставки товаров большая часть ненужных судов
(вести из Петербурга было нечего!) продавалась на дрова.
В Петровскую эпоху купцы облагались непомерными поборами, тягостными повинно-
стями, их заставляли служить в таможне, казенной торговле, причем за успех дела они отве-
чали собственным капиталом и даже свободой. Как писал Н. И. Павленко, «налоговый пресс
давил на купечество с такой силой, что не только препятствовал воспроизводству у них капи-
талов, но зачастую приводил их к разорению». За петровское время резко сократилась чис-
ленность купеческих династий в России, ушли в небытие десятки купеческих домов, процве-
тавших в допетровской России. Рухнула элита русского купечества – гостиная сотня: из 226
человек к 1715 году торговые промыслы сохранили меньше половины – 104 купца. Предприни-
матели сворачивали бизнес, меняли свое социальное положение (уходили в посадские), только
бы от них отстало государство. Купеческий капитал всегда хрупок, при отсутствии в России
страховки он не был защищен от несчастного случая, а уж от произвола и грабежей чиновни-
ков и казны и подавно. Хорошо известно, что малейшее вторжение казны в торговые операции
может сильно дезорганизовать торговлю.
Все это сочеталось с крайне негативным влиянием на экономику государственных моно-
полий и откупов на самые ходовые внутри страны и за ее пределами товары. Делалось это
самым беспощадным для купечества способом. Так, целые районы традиционного льноводства
внезапно объявлялись заповедными: там разрешалось закупать лен только правительственным
агентам. Купец-оптовик, бизнес которого строился на скупке льна в этом районе, был в отчая-
нии: разваливалась сложившаяся система посреднических операций по скупке и транспорти-
ровке товара, нарушались связи с поставщиками и потребителями, пропадали выплаченные
задатки и авансы. Случалось, что купцы теряли не только свои средства, но и деньги крупных
кредиторов и должны были погасить свои обязательства перед ними. Нечто подобное проис-
ходило и в других отраслях. Так, с 1 января 1705 года была объявлена монополия на продажу
жизненно важного для народа продукта – соли. Ранее торговавшие солью купцы объявлялись
государственными служащими, обязанными продавать соль уже не в свою пользу, а в пользу
государства! В таком же положении оказались солепромышленники. Решив, что им «много
лишнего платят», Петр определил себестоимость пуда соли так, как считал справедливым, и
ввел налог на будущую прибыль (одновременно в других отраслях он пытался установить жест-
кую норму прибыли – не более 10 процентов!). Для солепромышленников Строгановых это
грозило катастрофой, гибелью их бизнеса. В 1708 году они поставили 1,8 миллиона пудов соли:
казна получила от этого 256 тысяч рублей чистого дохода, а Строгановы – всего 578 рублей!
Стоит ли подробно писать о том, что производительность соляных промыслов за несколько
лет упала в пять раз, соль стала страшным дефицитом и розничная цена на нее резко воз-
росла. Лишь к концу царствования Петра Великого удавка в виде государственных монополий
и откупов ослабела на шее купечества и началось возрождение свободной торговли. Но для
многих купцов было уже поздно. Поэтому можно без преувеличения утверждать – Петр своей
торгово-промышленной политикой разорил дотла российское купечество!
Весьма своеобразная ситуация сложилась и в промышленности, о которой Петр забо-
тился значительно больше, чем о торговле. Та самая колоссальная помощь государства оказала
ей в конечном счете медвежью услугу. Жесткие условия владения и пользования предприя-
тиями, регламентация производства и сбыта мало способствовали развитию промышленно-
сти. Стопроцентный государственный заказ, с одной стороны, упрощал дело – промышленник
знал, что казна скупит весь произведенный им продукт; не надо думать о рынке, конкуренции,
модернизации и ценах; на все есть инструкции из Мануфактур- или Берг-коллегии; главное –
42
не провалить заказ, а то пойдешь с сумой по дороге. С другой стороны, заводчик при всем его
желании не имел возможности развивать свое дело, если на это не было государевой воли. В
сущности, он был полуказенным предпринимателем, жестко привязанным к государственной
телеге.
Неизбежным итогом петровской индустриализации стало низкое качество русских това-
ров, их неконкурентоспособность на европейском рынке. Увы, до сих пор сказать «русское
качество» – значит вызвать смех потребителя. На Запад шло преимущественно русское сырье
или полуфабрикаты: железо, пенька, сало, мед, зерно. В этом-то парадоксальный результат эко-
номических преобразований Петра: активно поощряя развитие промышленности, он невольно
воспрепятствовал ее естественному переходу к капиталистическим формам производства и
естественному совершенствованию в условиях рынка.
Между тем в допетровской России уже были предпосылки для развития полноценного
промышленного предпринимательства. Этому способствовал социальный порядок и система
налогообложения, которые позволяли образоваться слою свободных, или, как тогда писали,
«вольных», людей, не обремененных службой, податями или повинностями. Таким образом
происходило формирование рынка свободных рабочих рук – важнейшего условия капитали-
стического развития. К этому нужно добавить относительно высокую социальную и географи-
ческую мобильность населения. В торговых городах, расположенных вдоль крупных рек, все-
гда имелась свободная рабочая сила, услугами которой десятилетиями пользовались русские
предприниматели и купцы.
Словом, Петр резко, в течение нескольких лет, уничтожил комфортную среду капитали-
стического развития. С одной стороны, могучая сила государства, вторгшегося в экономику, не
предполагала для предпринимателя никакой альтернативы, кроме разорения или подчинения
власти. С другой – государство установило новые социальные и фискальные порядки, приняв
на вооружение концепцию регулярного полицейского управления. Для тотального контроля за
подданными были введены паспорта, что стало следствием введения подушной подати. Прово-
дившие подушную перепись армейские ревизоры должны были включать в податной оклад все
наличное мужское население. В ревизорских ведомостях порой встречаются дивные рубрики
учета, например «голые» – так в податные кадастры вносили пропившихся до последней нитки
и фактически живущих в кабаках горьких пьяниц. Общая цель проводимых подушных пере-
писей и смотров служилых людей состояла в том, что каждый обязательно должен состоять
в одной из трех систем учета – лично зависимых (принадлежавших помещикам), налогопла-
тельщиков (внесены в налоговый кадастр) или служивших на военной и гражданской службе.
Все вместе находились под пристальным надзором государства.
Вводились разнообразные, вполне варварские даже по тем временам меры усиленного
контроля: бородовые знаки для носящих бороды, обязательные наколки на руке у рекрутов,
красные меты – квадраты (козыри), пришитые к одежде старообрядцев, и головные уборы в
виде рогов для их жен. Несмотря на введение Табели о рангах, прежняя социальная мобиль-
ность была ограничена при Петре и стала фактически невозможной. Одновременно усили-
лись методы борьбы с нарушителями нового режима. Введение подушной подати ознаменова-
лось ранее не виданными по масштабам операциями по поимке и возвращению всех беглых
на прежние места жительства и к прежним владельцам. Собственно, этого требовало русское
законодательство со времен Соборного уложения 1649 года, но сыск беглых тогда проводился
преимущественно по частной инициативе помещика. При Петре государство с присущей ему
мощью и грубостью взялось за это дело само, срывая сотни тысяч людей с мест, где они деся-
тилетиями жили, обзавелись семьями и хозяйством. Это привело к подлинному исходу насе-
ления, породило новую массовую волну беглецов. По самым скромным подсчетам, на юг, к
казакам, в Польшу за время податной реформы бежало не менее миллиона человек. В 1724
году власти провели беспрецедентную по тем временам акцию: в один день по всей стране все
43
начальники и администраторы должны были вскрыть конверт с указом о немедленном задер-

жании всех нищих, «вольных и гулящих» и тотчас заняться их «обустройством». Одних высы-
лали в полки, других – к прежним владельцам, третьих – на прежние места жительства, чет-
вертых – сажали в тюрьмы или ссылали в монастыри.
Внезапное введение в 1724 году паспортной системы и преследования всех «беспашпорт-
ных» на какое-то время остановило судоходство на крупных реках – у тысяч работных людей,
естественно, никаких паспортов не оказалось. Потом жизнь наладилась – люди стали полу-
чать от своих помещиков и управляющих паспорта для выхода на работу, но прежнего свобод-
ного перемещения населения уже не существовало. Петровская эпоха уничтожила категорию
«вольных людей». Уже Палата об уложении в 1700 году рекомендовала отменить 20-ю статью
Соборного уложения 1649 года о приеме в житье к помещику «вольных людей» «для того,
что… вольных, опричь церковников, никого нет». В ходе дальнейших реформ Петр провел
учет и церковников, ввел штаты церквей, а заштатных священнослужителей и членов их семей
обложил подушной податью. Петровское законодательство вообще отказывалось признавать
«вольных и гулящих». Они автоматически приравнивались к беглым, то есть преступникам, и
преследовались по соответствующим законам.
Все это имеет прямое отношение к развитию русской промышленности, которая в опи-
санных выше условиях стремительно превращалась в крепостническую. Этот процесс начался
задолго до введения подушной подати и паспортной системы. Как Вы уже говорили, при
нехватке рабочих рук к мануфактурам было разрешено приписывать местных крестьян, с
тем чтобы они отрабатывали государственные повинности на заводах. Таким образом была
нарушена прежняя монополия дворянства на владение крепостными. Теперь предпринима-
тель независимо от происхождения и социального статуса мог стать помещиком, но только
с одним условием – использовать труд крепостных исключительно на производстве. Послед-
ствия использования крепостнического труда в промышленности не заставили себя ждать. На
Урале – в главной кузнице страны – к середине XVIII века почти все рабочие (96 %) были
крепостными владельцев заводов. Это привело к созданию предприятий самого примитивного
типа, на которых дворовые и крепостные отрабатывали свои повинности новому помещику. В
этих условиях предприниматель-помещик не был заинтересован в поиске свободных рабочих
рук, разве только когда речь шла о квалифицированных мастерах. Собственно, мастера, пре-
имущественно иностранцы, и составляли те 4 процента свободных на уральских заводах.
Крепостной труд выгоден только на первый взгляд. На самом деле он был крайне невы-
годен предпринимателю, ибо вел к нерациональному использованию капитала, тормозил тех-
нический прогресс. Как писал Б. Б. Кафенгауз, историк династии Демидовых, в 1745 году сто-
имость строений и оборудования двадцати двух металлургических заводов А. Н. Демидова
составляла около 400 тысяч рублей, а его поместья с населением почти 14 тысяч крепостных –
211 тысяч рублей, на которые можно было бы купить или построить еще десяток заводов. Нечто
подобное наблюдалось и у других богатых промышленников, которые тратили на покупку кре-
постных во много раз больше, чем на расширение и модернизацию производства. Владения
заводчиков Лугининых оценивались в 1,6 миллиона рублей: 305,6 тысячи рублей стоили про-
мышленные предприятия, 296 тысяч – земли и рудники, а в три раза больше – 904,2 тысячи
рублей – крепостные крестьяне. Естественно, что из купленных к мануфактуре крестьянских
семей могли нормально работать не больше половины, а чаще – 30–40 процентов. Мануфакту-
риста-помещика ждала масса дополнительных расходов, неведомых его западноевропейскому
собрату: он нес издержки на покупку крестьян, обустройство их жизни, обучение, лечение,
поиск беглых. Созданная Петром система создавала массу тупиковых с экономической точки
зрения ситуаций. Так, крепостной крестьянин, взяв у своего помещика паспорт, шел на отход-
ные работы, зарабатывал и из года в год платил оброк своему господину. Лишь некоторым
удавалось скопить столько денег, чтобы выкупить из неволи себя и свою семью. Конечно, и в
44
условиях почти полного уничтожения свободной рабочей силы существовали отдельные фаб-
рики, где работали свободные наемные рабочие. Они делали шелковые ленты, сахар, то есть
только те товары, в которых не нуждались армия и флот.
И последнее – поощрение государства сделало нарождавшуюся русскую буржуазию сер-
вильной, лишенной собственной идеологии и сознания своего общественного значения. В
основе ее богатства была государственная собственность, отсюда убеждение, что государь
может дать что-то, а может и отнять! Поэтому русские предприниматели не становились бур-
жуа с характерными для них инициативностью, предприимчивостью, расчетом, готовностью
рисковать, высокой самооценкой, чувством собственного достоинства и корпоративной эти-
кой. В условиях повсеместного господства крепостничества заводчики стремились обзавестись
крепостными, стать помещиками, слиться с дворянством и получить титул. На производство
они смотрели как на источник помещичьего дохода, поручая все вопросы управления тем, кого
даже трудно назвать «бизнесменами», – приказчикам и управляющим. Эволюция начинавших
как свободные предприниматели баронов Строгановых и Демидовых кажется в этом смысле
наиболее показательной. Обе фамилии слились с дворянской элитой страны, укрылись на вил-
лах Италии и в шато Франции. Глядя на них, нетрудно понять сервильность современной бур-
жуазии, проделавшей на наших глазах такой же путь.
Иначе говоря, Петр создал тупиковую крепостническую экономику, не имевшую ника-
ких перспектив развития. Петровские преобразования дали несомненный эффект, кто спорит:
страна была обеспечена металлом и повезла его на Запад. Но это была дорога без будущего
– дорога к застою, отставанию, Крымской катастрофе. Неконкурентная экономика дожила до
промышленной революции начала XIX века и рухнула.


У меня есть что ответить Вам. Да, Петр создавал крепостническую экономику. Не спорю.
А разве у него был иной выбор, разве у него была альтернатива? Какой рычаг, кроме государ-
ства, он мог использовать для индустриализации, остро необходимой молодой державе? Не
будем обольщаться по поводу промышленного потенциала купечества. Известно, что купече-
ский капитал может существовать столетиями без промышленности. О каком капиталистиче-
ском укладе, свободной конкуренции в России могла идти речь при слабости развития тор-
говли в целом, при отсутствии свободных городов, коммун, гильдий, цехового устройства,
наконец, Магдебургского права – общепризнанной основы капиталистического развития? К
этому прибавим отсутствие общероссийского рынка, развитого денежного хозяйства, банков,
свободных инвестиционных капиталов, дворян-джентри да и просто столь важного сознания
ценности труда, приносящего доход, успех, состояние. Какую в этих условиях можно было
построить экономику? Какой она могла быть, кроме государственной или зависимой от госу-
дарства?
Вы привели цитаты из исследований, показывающих вредное влияние государства на
промышленность. А я в ответ напомню Вам о другой цитате. Знаток русской промышленности
М. И. Туган-Барановский писал, что «…в Московской Руси, несмотря на развитие торговли,
промышленность имела примитивный характер и сохраняла бы его еще долгое время, если
бы на сцену не выступил новый фактор – государство… Без мер, принятых Петром, крупное
производство не имело никаких шансов развиваться в тогдашней России. Сколько столетий
пришлось бы ждать до появления фабрик и заводов свободных предпринимателей? У России
не было времени и возможности следовать по пути развитых европейских народов». Доба-
вим от себя, что и эти народы во времена Петра Великого не обладали особенными коммер-
ческими свободами. Не надо оглядываться на порядки знаменитого острова, посмотрите, что
45
было на континенте. Достаточно вспомнить французский дирижизм XVII–XVIII веков или

торгово-промышленную политику военизированного Прусского королевства.
Важно другое. Начиная реформы, Петр рассчитывал на инициативу людей. Он давал
шанс русскому человеку сделать себя, стать богатым, прославиться. Во дворе университета
в японском городе Саппоро стоит памятник основателю университета – американскому агро-
ному, которого в эпоху Мэйдзи пригласили в Японию создать новый сельскохозяйствен-
ный вуз. На цоколе памятника написаны три слова, которые он произнес, покидая Японию
после нескольких лет плодотворной работы: «Boys, be ambitious!» в смысле «Ребята, дерзайте!
Делайте что-то!». Вот они и дерзают.
Разве вина Петра Великого, что таких, как Демидовы, построившие на Урале десятки
заводов, оказалось мало и что они эволюционировали в салонных бездельников. Да, можно
сказать, что Петр действовал неэффективно, когда указом 1721 года сразу учредил купече-
ские гильдии, ремесленные цехи и магистраты – то, что в Европе складывалось столетиями.
Возможно, это не самая удачная реформа, поскольку она вызвала бюрократизацию городской
жизни. Но Петр не имел ни времени, ни альтернативных вариантов. Нужно было спешить,
иначе Россия не успела бы на поезд великих держав. Петр дал русским предпринимателям
шанс, какой не давало ни одно государство, а уж как они этим воспользовались – другой
вопрос.
46

За пазухой у государства

47


Ясно, что весь наш разговор вращается вокруг государства, роль которого в начале XVIII
века только возросла. В ходе государственных преобразований Петра Великого были перестро-
ены все институции и механизмы исполнительной и судебной ветвей власти, местной, цен-
тральной и высшей власти. Из реформ Московское царство вышло той Российской империей,
которая с некоторыми модификациями просуществовала почти 200 лет.
Если в начале реформ отсутствовала идеология преобразований – все средства подхо-
дили, лишь бы пришла победа, то впоследствии Петр стал опираться на ряд теоретических
принципов, взятых из западной философии, юриспруденции, учения о государстве. Конечно,
речь шла не о глубоко осмысленной философской программе государственного строительства,
а о заимствовании отдельных идей, витавших в тогдашнем воздухе Европы. Петр воспринимал
и использовал идеи рационалистической философии Бэкона, Декарта, Гассенди, Локка, Спи-
нозы, Лейбница, концепции государства Гоббса, Пуфендорфа и других мыслителей. Именно
последние предложили определенную программу политических реформ.
Суть этих идей сводилась к следующему. Государство в борьбе со слепыми силами при-
роды играет исключительную роль. Согласно модной в XVII – начале XVIII века «договорной
теории» Гоббса, государство возникло не из Божественного начала, как считалось в Средне-
вековье, а из чисто человеческого соглашения людей, передававших свои права государству
во имя мира в обществе. Такой взгляд открывал широчайший простор, с одной стороны, для
экспериментирования с самим государством, совершенствование которого со временем стало
восприниматься, в том числе и в России, как цель всяких преобразований, а с другой сто-
роны, для колоссального роста влияния государства в обществе, освободившемся от власти
48
церкви. Более того, идеи государственного строительства содержали в себе существенный эле-
мент гуманизма. Государство мыслилось не просто как организация миллионов людей, а как
идеальный общественный инструмент, с помощью которого можно изменить не только при-
роду, но и самого человека. Выдающиеся успехи естественных и математических наук способ-
ствовали представлению о живых существах как о механизмах, которые можно переделать,
настроить, «отремонтировать» по замыслу ученого. Механицизм в подходе к человеку распро-
странялся и на само государство. Немецкий философ Лейбниц выразил его в письме к Петру,
сравнив государственный аппарат с механизмом часов, в которых каждая шестеренка и коле-
сико (читай – учреждение) точно сопряжены друг с другом и слаженно действуют. Наконец,
венцом упомянутых общих идей было представление о том, что все реформы и связанные
с ними лишения и жертвы служат одной великой цели – достижению «общего блага» (salus
publica), которое представляется земным раем.
Нет сомнений, что эти представления были хорошо известны Петру. Он был знаком с
Лейбницем, усердно изучал различные лексиконы и книги, отражающие в том или ином виде
упомянутые выше идеи. Кроме того, книга Пуфендорфа «О должности гражданина и чело-
века» так понравилась царю, что он распорядился перевести и издать ее по-русски. Но при
этом следует помнить, что Петр имел практический склад ума и доверял не общим суждениям
и теориям, а непосредственному знанию окружающей его реальности. Поэтому он, задумав-
шись о реформе государственного аппарата, обратился к опыту тех стран, где симпатичные ему
учреждения действовали давно, а именно к Франции, Дании и особенно Швеции. Последняя
страна для Петра была образцом. Русские добились победы над Швецией в результате долгого
и трудного «обучения» у своего грозного соперника, который в итоге признал превосходство
своих «учеников». Это была излюбленная петровская сентенция, в полной мере раскрытая
царем применительно к гражданской сфере. 22 октября 1721 года на торжестве по случаю
заключения мира со Швецией в Троицком соборе в Петербурге провозглашенный император в
ответ на поздравления своих подданных «в кратких, но зело сильных словах» сказал присут-
ствующим в соборе сенаторам, генералам, духовенству, что желанный мир достигнут только
благодаря победе в войне. Победа же стала возможна благодаря реформам в военном деле.
Теперь, когда воцарился мир, предстоит добиться успехов и в гражданской сфере. В реформе
государства Петр видел единственный и мощный рычаг, который позволит вытащить Россию
из ненавистной ему «старины». В своей речи он выразил любимую им идею, что система управ-
ления должна была измениться на тех же принципах регулярности, на которых была преобра-
зована добившаяся блестящих побед армия.
Известно, что задолго до окончания войны Петр I дал задание дипломатам и разведчикам
собрать сведения о государственном устройстве других стран, и прежде всего Швеции. Дела-
лось это не случайно. Царь хотел знать, как устроены государства, добившиеся выдающихся
успехов в военном деле. Шведская политическая система строилась на новейших для того
времени принципах камерализма – науки об управлении. Камерализм как учение о государ-
ственном устройстве появился в немецких княжествах XVII века преимущественно в сфере
финансового управления, постепенно распространился на остальные отрасли государствен-
ного хозяйства и был перенят другими странами. Он привлекал не только идеей достижения
всенародного блага при сохранении доминирующей роли государства, но и конкретными, по
существу бюрократическими, принципами, схемами и процедурами функционирования госу-
дарственной машины. Камералистская система управления отличалась от централизованного
средневекового государства, каким оставалась в начале XVIII века Россия, двумя принципами.
Первый из них – строго функциональное управление, где каждая сфера государственного
хозяйства (финансы, военное управление, юстиция и т. д.) закреплена за определенным цен-
тральным учреждением, охватывающим территорию всей страны без изъятий. Второй принцип
выражался в особом внутреннем устройстве учреждений, организованных на началах коллеги-
49
альности, с четкой регламентацией обязанностей чиновников, специализацией канцелярского

труда, устойчивыми штатами служащих, получавших денежное жалованье в строго фиксиро-
ванном размере.
Нормы камералистской системы управления подлежали фиксации в регламентах, уставах
и инструкциях. Камерализм подчеркивал важность тщательно разработанного и строго соблю-
даемого руководства, которое включало бы в себя несколько положений: определение общих
функций учреждения, обязанностей каждого чиновника, режима работы, особенностей дело-
производства и т. д. Не случайно Петр прилагал огромные усилия к разработке и усовершен-
ствованию регламентов, которые он собственноручно составлял и многократно переделывал.
Это было связано с его общими вполне камералистскими идеями, что эффективность работы
государственного аппарата может быть достигнута лишь с помощью детальной регламентации
деятельности каждого учреждения и каждого чиновника.
Особое отношение Петра к регламентам вызвано тем, что он воспринимал государ-
ство как вариант армейской организации. Для него государственное учреждение представляло
собой специфическую воинскую часть, регламент – разновидность устава, чиновники при-
равнивались к военнослужащим, а их должностные преступления расценивалась даже более
сурово, чем измена на поле боя, так как наносили государству больший ущерб. В тех слу-
чаях, когда чиновники сталкивались с отсутствием руководств, Петр предписывал обратиться
к воинским уставам и использовать их в учрежденческой практике и особенно в судебных
делах. Это не только вызвано какими-то особыми милитаристскими пристрастиями царя, но
и заложено в менталитете той эпохи, когда для служилого человека – дворянина и представи-
телей власти грань военной и гражданской службы казалась весьма прозрачной: «типично»
гражданскую (по позднейшим представлениям) службу мог выполнять офицер, и наоборот.
Нельзя забывать, что реформаторская деятельность Петра пришлась на войну и во мно-
гом подчинилась ее задачам. Создание нового законодательства началось с разработки воен-
ных законов и уставов – те, что остались от царя Алексея Михайловича, оказались непригод-
ными в условиях войны. Накануне второго цикла государственной реформы, в 1716 году, Петр
закончил работу над Воинским уставом, включавшим в себя немало положений, которые стали
широко использоваться в гражданской жизни и особенно в судопроизводстве.
Кроме того, люди того времени, включая самого царя, считали резонной ту мысль, что
военное законодательство, проверенное в страшных испытаниях войны и принесшее плоды
победы, могло легко, хотя и с некоторыми изменениями, использоваться в гражданском управ-
лении и регулировании социальных отношений, ведь порядок, дисциплина, чинопочитание,
служебное рвение, бескорыстие, справедливость, инициатива – все эти и другие положитель-
ные качества солдата должны быть присущи и чиновнику. Царю казалось, что камерализм в
сочетании с военизацией управления позволит государству избежать тех болезней, которыми
оно страдало до сих пор, и приведет народ к «общему благу», процветанию и благополучию.
В этом состояла высокая государственная мечта Петра.
Российский император пошел дальше западноевропейских теоретиков и практиков каме-
рализма. Ему принадлежит, в частности, мысль о создании не просто отдельных руководств для
каждого учреждения (что естественно для камерализма), а иерархической системы норматив-
ных документов. На вершине этой пирамиды находилась «библия русского бюрократизма» –
Генеральный регламент. В отличие от других руководств у этого нормативного документа не
было шведского или иного образца. По наблюдениям шведского историка К. Петерсона, соста-
вивший проект Генерального регламента немец Г. Фик провел значительную кодификацион-
ную работу, обобщив шведский опыт бюрократического управления времен Северной войны.
Известно, что в самой Швеции, давшей России образец коллежской реформы, подобный нор-
мативный документ появился лишь через 50 лет.
50
Важно отметить, что идея такого кодекса принадлежала лично Петру. Он напряженно
работал над двенадцатью редакциями Генерального регламента, шлифуя каждый абзац и уточ-
няя каждую норму. По своему темпераменту он не был привержен крючкотворству, бюро-
кратизму, формальному следованию букве устава, но регламенты казались ему панацеей от
многих пороков государственного управления, в первую очередь от взяточничества, чиновни-
чьего воровства, а также от волокиты, пресловутого «московского тотчас», от присущей не
только чиновникам, но и всему народу безалаберности, необязательности. Требовавший стро-
гого, порой сурового соблюдения установленных норм Петр казался «немцем», педантом, чуж-
дым широте русского характера. Его основные дополнения в шведские и иные регламенты и
уставы были направлены на усиление репрессивного характера закона применительно к его
исполнителям-чиновникам.
Петр высказывал мысль о том, что в России не должно остаться ни одного учреждения,
деятельность которого не регулировалась бы своим регламентом. В свою очередь, такие нор-
мативные документы должны включать в себя руководства для каждого подразделения и жела-
тельно для каждого чиновника. В 1722 году Петр приложил огромные усилия для разработки
Регламента Адмиралтейской коллегии, включавшей регламенты не менее 56 должностей. Царь
рассматривал этот документ как образцовый для других коллегий. Реформы, основанные на
западноевропейском административном опыте и теории камерализма, фактически привели к
созданию в России новой государственной машины.
Важнейшим стало преобразование центрального аппарата, где на смену допетровским
приказам пришла система коллегий. При Петре и после него число коллегий менялось, но
суть коллегиальной системы в целом сохранялась неименной. Коллегии делились на несколько
групп. В первую входили коллегии, ведавшие вооруженными силами и внешней полити-
кой, – Военная, Адмиралтейская и Иностранных дел. В особую группу выделялись финан-
совые коллегии, составлявшие сердцевину камеральной системы: Камер-коллегия взимала
«казенные сборы» со всей страны, Штатс-контор-коллегия управляла всеми государственными
расходами, Ревизион-коллегия контролировала поступление и расходование государственных
средств. В этом заключалась суть реформы: если раньше приказы и канцелярии сами собирали
налоги и сами же их расходовали без всякого контроля, то теперь была создана единая финан-
совая система, напоминающая современную, где подобным же образом распределяются обя-
занности между Министерством финансов, Государственным банком и ревизионными финан-
совыми учреждениями.
Функциональный принцип лежал и в основе судебной реформы. Раньше каждый при-
каз был не только органом управления, но и судебной инстанцией, а его начальник даже назы-
вался судьей. Теперь появилась единая судебная инстанция – Юстиц-коллегия, ведавшая всеми
судебными делами. Также от разных учреждений были отняты функции по управлению тор-
говлей и промышленностью, переданные в ведение соответственно Коммерц-коллегии и Берг-
мануфактур-коллегии. Последняя была разделена на Берг-коллегию, управлявшую горной и
металлургической промышленностью, и Мануфактур-коллегию, занимавшуюся делами легкой
промышленности. В 1720 году был создан Главный магистрат, который руководил городами
и также считался коллегией.
Петр I не был настолько наивен, чтобы считать принципы иерархии и коллегиальности
достаточными для обеспечения работоспособности государственной системы. Опыт научил
царя не доверять своим чиновникам, даже самым высокопоставленным и доверенным (при-
мер хронического воровства его любимца А. Д. Меншикова кажется типичным). Поэтому в
систему центрального управления он ввел контрольную службу – генерал-прокуратуру. Успех
ее деятельности Петр I связывал со строгой регламентацией ее работы и независимостью гене-
рал-прокурора, в подчинении у которого находились заместитель – обер-прокурор и проку-
роры, служившие во всех коллегиях и судебных органах. Компрометирующие государственных
51
чиновников материалы должны были, не задерживаясь на промежуточных звеньях, поступать

генерал-прокурору. Он мог опротестовать и приостановить решение любого правительствен-
ного органа, включая Сенат. Он же имел право непосредственного доклада Петру, что резко
повышало значение самого института надзора.
Систему контроля за судопроизводством император придумал в 1722 году. Тогда же он
утвердил при Сенате должность генерал-рекетмейстера, собиравшего как жалобы подданных
на волокиту, так и жалобы «в неправом решении», то есть в нарушении законов Юстиц-колле-
гией. Генерал-рекетмейстер принимал к рассмотрению только дела, прошедшие все судебные
инстанции вплоть до Юстиц-коллегии, и не проводил расследований по жалобам на низшие
суды. Он также имел право личного доклада государю.
Наконец, еще одним «уровнем» защиты от должностных преступлений, наряду с проку-
ратурой и рекетмейстерством, стал институт фискальства, то есть состоящих на службе госу-
дарства штатных доносчиков. Этот институт существовал с 1711 года, но лишь в 1723 году
была установлена иерархия фискалитета: провинциал-фискалы, фискалы центральных учре-
ждений и судов, обер-фискал и, наконец, генерал-фискал со своей Фискальской конторой и
прямым подчинением генерал-прокурору.
В завершение Петр I провел Вторую областную реформу и выстроил новую систему мест-
ного управления. За основу был взят проект Г. Фика, который воспроизвел шведский образец,
имевший три уровня: приход (кирхшпиль) – дистрикт (херад) – земля (ланд). Царь распоря-
дился эту модель «где надлежит спускать с русским обычаем, что может быть по-старому и что
переменить». Он заимствовал только два элемента: дистрикт и землю (в России ее называли
«провинцией»), причем последняя стала основной местной административной единицей. Все
губернии были поделены сначала на 50 провинций, во главе которых были назначены провин-
циальные воеводы, что фактически означало крушение губернской системы: власть губерна-
тора отныне распространялась только на провинцию губернского города. Причины реформы
очевидны: с введением мощной системы коллегий потребность в сильных региональных цен-
трах исчезла, и местная система управления была состыкована с центральным аппаратом. В
создании гибкой системы управления, основанной на усовершенствованных шведских (точнее
– камералистских) началах, заключалась суть новации Петра в области управления.
Короче говоря, Петр последовательно проводил принципы камерализма, единообразия и
подлинно военной регулярности. Это достигалось с помощью унификации системы местного
управления на территории всей страны, выстраивания административной иерархии, четкой
специализации органов и должностных лиц.


Действительно, Петр ввел в стране совершенную систему управления, построенную на
самых передовых западноевропейских принципах разделения власти на исполнительную и
судебную, что, в сущности, характерно и для современных политических систем. Было бы
нелепо отрицать значение бюрократизации и унификации управления. Эти процессы законо-
мерно протекали во всех цивилизованных государствах, функционирующих на основе зако-
нов, исполнение которых обеспечивали государственные служащие. Петр, осуществляя свои
реформы, таким образом, пошел обычным для Запада путем.
Почему же нас так воротит от понятия «бюрократ»? Для меня несомненно, что причина
негативного отношения к бюрократии – совершенно естественной и удобной форме обслужи-
вания государственных и частных потребностей – заключалась именно в петровской реформе
государственного строя, точнее в ее базовых принципах и формах реализации.
Не будем пенять ему, что с осуществлением реформы численность чиновников выросла
в два раза. К сожалению, рост их численности – неизбежный процесс, и не только в России.
52
Общим трендом является и увеличение объема делопроизводства. Сохранившиеся данные о

работе сравнительно небольшой Коммерц-коллегии показывают, что за один 1723 год в ней
было обработано 2725 входящих документов и 1702 исходящих, то есть всего через коллегию,
в которой работало 32 человека, прошло почти 4500 документов. Если предположить, что есть
прямая связь между числом служащих и количеством бумаг, то коллежский бумажный кон-
вейер за год должен был пропускать не менее 200 тысяч различных бумаг. Не будем забывать о
работе канцелярий и некоторых неупраздненных приказов. В итоге ежегодно в обороте могло
находиться около миллиона бумаг, что довольно много при населении России в 12 миллионов
человек. Как историк я очень рад этому важнейшему комплексу источников по истории Пет-
ровской эпохи, ибо значительная часть этого бумагооборота сохранилась.
Итак, бюрократия необходима, но она должна быть под контролем. Петр знал это и,
как Вы уже говорили, выстраивал многоуровневую «систему защиты»: прокуроры, ревизоры,
рекетмейстеры, фискалы. Но вскоре многим современникам показалось, что с введением всех
этих должностей был запущен некий «вечный двигатель» бюрократии, которая теперь занима-
лась не решением дел, а непрерывным оборотом бумаг. Изощренный бюрократизм и бездушие
новорожденного монстра превосходили всё, что раньше люди называли «московской волоки-
той». Последующая история российской государственности показала: расчет Петра Великого
на то, что недостатки старого приказного аппарата будут сняты внедрением принципов каме-
рализма, коллегиальности и военной дисциплины, оказался несостоятелен. Новая система не
только восприняла все пороки старой, но и умножила их.
Бюрократизм, ставший уже в начале XVIII века символом неповоротливости государ-
ственной машины, серьезно беспокоил Петра. Чтобы повысить эффективность аппарата управ-
ления, царь прибегал к привычным ему и показательно жестоким репрессивным мерам. Так,
в 1721 году был устроен суд над сибирским губернатором князем М. П. Гагариным, уличен-
ным в воровстве, а в 1723 году – над сенатором и вице-канцлером П. П. Шафировым и обер-
прокурором Сената Г. Г. Скорняковым-Писаревым, которые обвинялись в грубом нарушении
сенатской «должности». Гагарин был казнен перед зданием канцелярий. Его тело несколько
месяцев висело на виселице как наглядный урок сидевшим в своих конторах взяточникам.
Шафиров и Писарев, лишенные чинов, были отправлены в ссылку навечно.
Петр I создал специальный Вышний суд для расследования различных должностных пре-
ступлений, в которых были уличены многие сановники, в том числе первейший из них – А.
Д. Меншиков. К концу петровского царствования коррумпированность достигла настолько
устрашающих размеров, что, по некоторым источникам, император начал готовить серьезную
чистку аппарата. Осенью 1724 года государю через его лакея было подброшено пространное
подметное письмо. Царь ознакомился с анонимкой, сделав пометки на полях, а затем приказал
ее публично сжечь, согласно действующим законам. Однако накануне он тайно распорядился
«сие письмо беречь», а вместо него вложить в конверт «белой бумаги столько же». Сделано
это было не случайно. Письмо вскрыло такие «диковинки» в окружении Петра, что он решил
заняться этим делом вплотную. Донос исходил от человека, который сидел где-то поблизости
от кабинет-секретаря А. В. Макарова и мог наблюдать работу механизма злоупотреблений,
охвативших Кабинет его императорского величества и Вышний суд. Суть махинаций состо-
яла в том, что руководивший не только Кабинетом, но и Канцелярией Вышнего суда Макаров
координировал подготовку судебными канцеляристами выписок из дел и докладов, которые
затем поступали к нему в Кабинет и которые он представлял царю как оригинальный мате-
риал. Доносчик сообщал, что влияние Макарова распространялось и на судей Вышнего суда,
которые в сговоре с кабинет-секретарем готовили крайне тенденциозные доклады царю. На их
основании государь выносил свое «справедливое решение», приносившее несчастья невинным
людям. Конфискованные у пострадавших деревни распределялись между членами Вышнего
суда и приятелями Макарова. «А Вашему Величеству, – отмечал доносчик, – оных неправед-
53
ных таких выписок усмотреть было невозможно», так как докладывал об этом пользующийся
полным доверием царя Макаров. Автор подметного письма на примере нескольких дел пока-
зал, что в махинациях кабинет-секретаря участвовали первейшие сановники. На них посту-
пали доносы фискалов, но Макаров не дал им хода, и «по се время исследования по тем делам
нет». В итоге многие сановники «от оного Макарова весма одолжены», или, как сказали бы
теперь, оказались у него на крючке. Можно лишь представить себе чувства царя, исчертив-
шего донос своими пометами и крестами. Петр хорошо понимал, что история с Макаровым
свидетельствует о неких врожденных пороках созданной им системы управления, но ничего
предпринять уже не успел: поздней осенью 1724 года он смертельно заболел, а 28 января 1725
года умер…
Неэффективность государственного аппарата была обусловлена различными причинами.
России явно не хватало опытных, квалифицированных специалистов, чтобы воплотить в жизнь
камералистские идеи и правильно запустить работу новых институтов. Петр радушно при-
глашал в Россию чиновников-иностранцев, платил им высокое жалованье, обеспечивал всем
необходимым, но этого было мало. В новые коллегии и канцелярии одновременно пришли
бывшие дьяки – секретари и бывшие подьячие – канцеляристы и принесли с собой все недо-
статки старой бюрократической машины. Система финансирования государственной службы
находилась в зачаточном состоянии, поэтому чиновники годами не получали и без того скром-
ное жалованье и вынуждены были «кормиться от дел», а попросту воровать. Сложности вызвал
переход к коллежской системе управления: сразу не получилось разграничить компетенции
новых учреждений, и приходилось постоянно корректировать их, что приводило к неразберихе
и волоките. Много прорех обнаружилось в административном законодательстве. Их не удава-
лось залатать, несмотря на титанические усилия Петра по созданию регламентов и инструкций.
Главным недостатком оказалась нежизнеспособность в русских условиях принципа кол-
легиальности, так любимого и лелеемого Петром I. Причина проста: отдельные демократиче-
ские процедуры или целые институты, вводимые в политическую систему, построенную на
недемократических принципах, с неизбежностью превращаются в фикцию. Требуемого равен-
ства членов коллегий при обсуждении дел не могло быть и в помине. Да и как член Воен-
ной коллегии полковник А. А. Мякинин, сидевший за одним столом с президентом коллегии
генерал-аншефом светлейшим князем А. Д. Меншиковым, мог спорить с могущественным
вельможей? Впрочем, извинюсь перед Вами – этот пример неудачен: полковник не спорил с
Меншиковым – не успел. Дело в том, что Мякинин одновременно был назначен ревизором
в Азовскую губернию и в ходе ревизии обнаружил крупное владение Меншикова (3 тысячи
душ), жители которого 20 лет не платили налогов, в то время как вся страна стонала от подат-
ного гнета. Добросовестный служака донес о такой огромной «прописке» (пропуске) платель-
щиков, виновником которой был, естественно, влиятельный владелец. Тем самым полковник
вызвал гнев светлейшего, который действовал беспощадно – за Мякининым нашли какое-то
должностное преступление и военным судом (кригрехтом) он был приговорен к… расстрелу,
замененному сибирской ссылкой. Кстати, он был отправлен в Сибирь в 1728 году, то есть уже
после того, как туда же был сослан его гонитель – сам Меншиков. Это тоже образчик работы
бюрократической машины.
Вернемся к работе коллегий. Петр стремился так организовать процедуру тайного голо-
сования по рассматриваемым в коллегии вопросам (важное требование камерализма), чтобы
избежать давления на голосующих и подтасовки голосов. Устройство ящика для голосования
не позволяло увидеть, в какой из его отделов («за» или «против») голосующий опускает мяг-
кий шар (чтобы звук падающего шара в один из отделов не был слышен со стороны!). Также
Петр предписывал членам коллегий сидеть на таком расстоянии друг от друга, чтобы один
другого не мог достать под столом ногой и тем самым повлиять на его решение. Но все эти
54
ухищрения не помогали: никаких споров не возникало, чиновники всегда принимали решение

единогласно, поскольку заранее обсуждали его в кулуарах, до голосования.
Почему не воплотилась мечта Петра о работе государственного аппарата как ритмич-
ного хода точных часов? А вот почему. Работая с иностранными источниками, тщательно изу-
чая государственное устройство Швеции, Дании, Франции и других стран, Петр не стремился
слепо копировать институты этих стран. Точнее, чисто бюрократические процедуры, связан-
ные с реализацией идей камерализма, он копировал без особых изменений. Но в отношении
главных принципов работы копируемых институтов царь был более разборчив. Он стремился
приспособить эти институты к русской действительности: «спустить, – по его терминологии, – с
русским обычаем». Этот «обычай» включал самодержавие как неограниченную, никем не кон-
тролируемую верховную власть, отсутствие какого-либо, пусть даже формального сословно-
представительного органа, отсутствие местного самоуправления и, наконец, крепостное состо-
яние почти половины населения страны. С этим и «спускали» шведские институты, хотя в
Швеции абсолютизм не имел таких мощных корней, как в России, и просуществовал недолго
– чуть больше 100 лет (1611–1718). Но и в это время королевская власть уступала могуществу
московского самодержца.
Коллегиальное управление возникло в Швеции в начале XVII века, когда уже существо-
вала практика херредагов – регулярных общегосударственных и местных собраний предста-
вителей дворянства и духовенства, выборных от горожан и крестьян для решения различных
вопросов. (Замечу попутно, что подобное было в России в форме земских соборов.) Швед-
ские коллегии появились как один из элементов сложного государственного аппарата, в кото-
ром ключевую роль играл риксдаг – четырехсословный парламент и риксрод – Государствен-
ный совет, ставший высшим коллегиальным органом управления и суда. Последний состоял из
знатнейшего дворянства и высшего чиновничества и замещал короля на время его отсутствия
в стране. Коллегии стали как бы приводным ремнем государственной системы управления,
организованной на сословно-представительных принципах. На самом низшем уровне власть
находилась в руках выборных городских магистратов и кирхшпилей – приходов, управляемых
кирхшпильфогтами, включавшими пасторов и выборных от крестьян. Королевская же власть
регулировалась специальным документом – «Формой правления» 1634 года, которую ни один
король не мог нарушить, как не мог он ликвидировать херредаги, риксдаг или риксрод. Одним
словом, шведские коллегии, организованные на принципах камерализма, действовали в доста-
точно целостной и сбалансированной, освященной традициями и закрепленной регламентами
системе сословно-представительной власти.
Однако Петра I в этой системе совершенно не интересовали никакие институты власти,
кроме коллегий, хотя уже упомянутый Г. Фик, доставивший регламенты шведских учреждений
и давший полное описание политического устройства Швеции, предлагал наделить Сенат пред-
ставительными функциями и учредить высший орган для согласования интересов монарха,
общества и бюрократии. Царь без всяких обсуждений отверг эту институцию, противоречив-
шую принципам самодержавия. То же самое произошло и в отношении низшего уровня управ-
ления. Когда 3 ноября 1718 года обсуждался вопрос о воспроизведении в России шведской
системы местного управления, Сенат вынес решение, одобренное Петром: «Кирхшпильфохту
и ис крестьян выборным при судах и у дел не быть для того, что всякие наряды и посылки
бывают по указом из городов, а не от церквей, к тому ж и в уездех ис крестьянства умных людей
нет». Невозможно пройти мимо последнего аргумента, характеризующего народ, чьи органы
самоуправления («земля») в годы Смуты начала XVII века спасли Россию от гибели, посадили
Романовых на царство и первое время подпитывали государство добровольными пожертвова-
ниями, собранными в форме самообложения налогами. По мере укрепления самодержавия это
забылось, что, впрочем, весьма характерно для нашей власти. Зато в критические моменты
власть начинает искать защиты у своего народа, именуя его «нацией» (Александр I в 1812 году),
55
«братьями и сестрами» (Сталин в 1941 году). А в остальное время – среди народа «умных
людей нет», поэтому естественно, что в «стране дураков» самый умный – назначенный сверху
чиновник.
Да, Петр перенес в Россию государственные институции Швеции, Дании, Франции, но
как он изменил их, высадив на русскую почву! Если продолжить это сравнение, то можно
сказать, что перед пересадкой западных институтов Петр оторвал все корни, что соединяли
их с выборным началом, с сословным представительством. Бюрократическая камералистская
машина, контролируемая на шведской почве выборными органами снизу и парламентской
системой сверху, получила в России никем и ничем не контролируемое развитие. Бюрокра-
тия – полезная в определенных количествах трава – на русской почве настолько разрослась,
что превратилась в могучий, непроходимый сорняк, задушивший другие растения. Кто бы ни
сидел на троне после Петра – слабая женщина, юный отрок да хоть бы лошадь, как во времена
Калигулы, – ничего не менялось. Перпетуум-мобиле бюрократии был запущен и, как вышед-
ший из-под контроля реактор, стал сбивать все казенные «системы защиты» в виде судей, про-
куроров, ревизоров, фискалов. В итоге с петровских времен и по сей день Россией правит
бюрократия, руководствующаяся в своих действиях в первую очередь собственными интере-
сами, а не пользой «глупого народа», который не имеет инструментов ее контроля. Так пет-
ровская государственная реформа, начатая из благих побуждений, привела к бюрократической
революции. И это серьезнейшим образом отразилось на будущем развитии России – страны,
ставшей вотчиной бюрократии…
56

Самодержавие Петра

57


Но Петр-то в чем виноват? Разрабатывая регламенты, вводя западноевропейские госу-
дарственные институты и порядки, он стремился лишь упорядочить систему государственного
управления – ведь унаследованная им государственная машина не выдержала нагрузок вре-
мен Северной войны и начала разваливаться, как старая телега. Заменил он ее лучшим, что
было в то время у других народов, – камералистскими институтами, которые на протяжении
многих десятилетий успешно решали проблемы все более усложнявшегося управления. Ваши
сетования относительно «кастрации» западноевропейских образцов при пересадки их на рус-
скую почву несостоятельны, поскольку Петр вовсе не собирался переделывать Россию в запад-
ную страну, вводить в ней присущие странам Запада политические порядки. Представления
о его «западной ориентации», якобы «вестернизации» проистекают от плохого знания исто-
рического материала. Этот широко распространенный в западной науке термин к реформам
Петра вообще неприменим! По мнению Петра, Россия должна остаться Россией, но улучшен-
ной, обновленной. Он слишком хорошо знал и свою страну, и страны Запада и не питал ника-
ких иллюзий в отношении первой и вторых.
Нет нужды подробно говорить о том, как Петр любил Голландию. Его Петербург – несо-
мненная реплика Амстердама, подчас буквально воспроизводившая различные стороны город-
ской жизни, о чем свидетельствует архитектура, Невский флот, Новая Голландия и т. д. Читая
царскую переписку с посланником в Гааге князем Б. И. Куракиным, нельзя не обратить вни-
мание, что Петр в огромных количествах закупал для себя одежду, обувь, посуду, другие вещи.
Порой кажется, что он ел исключительно голландские продукты. В 1717 году царь заказал
миниатюрную модель дома, которая должна была дать жене представление «о чистоте, удоб-
ствах и роскоши домашней голландской жизни».
58
Кажется странным, что во время своего длительного пребывания в Голландии в 1717

году Петр, думавший о дальнейшей реформе государственного аппарата России, занимался
всем чем угодно, но только не изучением политического строя любимой страны (вместо этого
он с нетерпением ждал, когда нанятый им шпион Г. Фик привезет ему документы о государ-
ственном устройстве Швеции). С огромным уважением Петр относился и к Англии. В шутку
говорил, что трону русского царя с радостью предпочел бы должность английского адмирала.
Однако когда мы обратимся к его преобразованиям, то не найдем в них (кроме, пожалуй, мор-
ского дела и архитектуры) никакого влияния Англии и Голландии – самых передовых стран
того времени. Конечно, он увлеченно изучал эти страны, сравнивал с Россией. Вспоминая в
Амстердаме Москву, Петр писал: в Москве «на такой высоте такая грязь, мы здесь и ниже
воды живем, однако сухо». Его занимал вопрос: как же так, в Голландии вся земля – со дна
моря, природных богатств никаких, а живут богато, а у нас в России всего вдоволь, а живем
бедно и грязно.
Как любой пытливый человек, он желал понять, в чем же причина этих различий, и,
кажется, понял. Восхищение голландским штатсгалтером (то есть военным предводителем)
и одновременно английским королем Виллемом (Вильгельмом) III Оранским не скрыло от
Петра, что ни в Голландии, ни в Англии Виллем не обладал властью, сопоставимой с россий-
ским самодержавием, и что страны, которые он так любит, в сущности не самовластные монар-
хии, а республики. Мы не знаем, что Петр думал о республиканском строе, но нам известно,
что Петр поспешно покинул заседания Генеральных штатов Нидерландов и оставил без ком-
ментариев свое посещение английского парламента летом 1698 года. Перед царским посеще-
нием Тауэра организаторы визита спрятали выставленные для всеобщего обозрения топоры,
которыми отрубили головы королеве Марии Стюарт и королю Карлу I, опасаясь, как бы рус-
ский царь не выбросил в Темзу эти орудия казни монархов. Как известно из довольно реали-
стичного анекдота, позже Петр довольно категорично заметил: «Аглинская вольность здесь не
у места как к стенке горох, надлежит знать народ, как оным управлять». Из этих и многих
других свидетельств вытекает, что Петр был убежден в своеобразии пути России, в том, что
не парламентаризм, свободы, республиканские порядки послужат основой для процветания
России, а он сам, его самодержавная власть и личная просвещенная воля.
Впрочем, не будем модифицировать его мышление. Вероятно, что в ответ на наши рас-
суждения о парламентаризме и республике он бы сказал: «Да бросьте, ребята, рассуждать о
пустом, просто надо много трудиться, не поднимая головы, и будет благо и людям, и стране
– посмотрите на искусных голландцев и англичан. А вы этого не понимаете. Посему самодер-
жавие – правление полезное, как власть учителя в школе. Я покажу вам, как трудиться, а кто
не послушает меня – вот моя палка!» Этот вывод он делал, когда с голландскими плотниками
строил корабли на Плещеевом озере под Переславлем-Залесским, воевал против шведов, воз-
водил Петербург, колесил по Европе. Он хорошо усвоил начала протестантской этики труда,
бережливости, богобоязненности и пытался внедрить их в русскую безалаберную жизнь. Петр
был убежден, что дело не в форме правления, а в следовании простым законам жизни – трудись,
будь добросовестным и честным. Петр стремился не просто утвердить эти начала с помощью
законов, но показать, как это работает, научить всему своих, как ему казалось, ленивых под-
данных – русский народ. В нем прочно сидел наставник, мастер. Свою жизнь он воспринимал
как бесконечную школу, которую он проходит вместе с народом. Недаром жизненным лозун-
гом Петра были слова, выгравированные на его кольце: «Аз есмь в чину учимых и учащих мя
требую». Личный пример он ставил выше всего. Хорошо известна хрестоматийная речь Петра
перед Полтавским сражением, которую от первой до последней буквы сочинил Феофан Про-
копович. Там высокие, даже трескучие слова про отечество, веру и прочее. А на самом деле
все было гораздо проще. В Поденном журнале Петра Великого сохранилась запись: государь,
«едучи мимо салдат своих, изволил их ободрять, говоря тако: „Делайте, братия, так, как я буду
59
делать, и все, с помощию Всевышнего, будет добро. За победою, после трудов, воспоследуете
покой“». Вот и вся идеология его царствования.
С годами, по мере накопления опыта, он стал ощущать себя (или, как теперь принято
говорить, позиционировать себя) учителем, точнее Мастером, который гордо показывал людям
свои мозолистые руки, хвастался, что знает четырнадцать ремесел. Самое важное кроется в
том, что он знал, чему и как он будет учить русский народ. Естественно, дело не во владении
конкретными ремеслами (хотя и это, полагал Петр, в век господства рационализма и картези-
анства тоже полезно: знание морского дела или ремесла никогда не повредит дипломату или
губернатору), а в «служении отечеству». Для Петра самодержавие было «работой», тяжким
трудом, ответственной обязанностью, бременем, которое «воля Всевышнего Правителя возло-
жить изволила, оное оставляем непостижимым судьбам Его». Это цитата из Морского устава
1720 года, точнее из вступительной части, в которой говорится о заведении морского дела в
России. Так и в других сферах Петр чувствовал себя обязанным провести реформы. Еще в
1695 году, находясь под осажденным турецким Азовом, он сформулировал идею собственного
служения России: став по воле Бога царем, будучи «назначен» на эту должность, он должен
честно, истово, не покладая рук трудиться во славу отечества и, если потребуется, отдать за
него жизнь.
Эта, в сущности, протестантская идея служения была для него актуальна на протяжении
всей жизни, придавая смысл его деятельности. Свое предназначение как Мастера Петр видел
в распространении подобных убеждений, поэтому с радостью наблюдал плоды своего труда. В
указе 1723 года он писал: «Что мало охотников (заводить мануфактуры. – Е. А.) и то правда,
понеже народ наш, яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от
мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом
благодарят, что явно из всех нынешних дел не все ль неволею сделано, и уже за многое благо-
дарение слышится, от чего уже и плод произошел».


Это так красиво, заслушаешься. Но давайте-ка посмотрим на этот предмет с другой сто-
роны. В вашей «песне во славу трудолюбивого самодержавия» есть один очевидный изъян. Еще
Н. М. Карамзин, ревностный сторонник монархии, был убежден, что самодержавие – это не
самовластие и тирания, пример которых он увидел в царствовании Ивана Грозного, которого
называл тираном и убийцей. По мнению Карамзина, истинное самодержавие есть «законная
монархия», которая хотя и сама устанавливает законы, но следует им, показывая своим под-
данным пример законопослушания и избегая губительной для народа и страны тирании. Так
вот, Петр, руководствуясь благими целями, стремясь создать обширный свод законов о вла-
сти, был далек от позднейших понятий «законной монархии». Для него самодержавие было не
чем иным, как самовластием. Он в определенном смысле повторил путь Грозного, превратив
самодержавие в тиранию, что затем привело к эпохе дворцовых переворотов и утверждению
безграничного и порой капризного самовластия.
Этот поворот обнаруживается в ходе Петровских реформ и в первую очередь при осу-
ществлении преобразований политической системы. Прежде всего, эта реформа привела к
разрушению традиционных институциональных форм русской государственности XVII века,
которые в историографии справедливо называли «самодержавием с Боярской думой». При ее
оценке необходимо избежать влияния петровской пропаганды, породившей устойчивый сте-
реотип, что до Петра система власти была примитивной, «архаичной», неэффективной – так
впоследствии представлялась вообще вся Россия XVII века. То, что в учебниках называется
кризисом политической системы первых Романовых, было на самом деле ее удушением и уни-
чтожением властной волей Петра Великого.
60
Между тем при ближайшем рассмотрении административная и политическая конструк-

ция, ставшая результатом развития русской государственности на протяжении всего XVII
века, была достаточно эффективной, гибкой, способной реагировать на изменения обстановки,
могла совершать то, что социологи называют «политическим творчеством», принимала и усва-
ивала навеянные временем и опытом других народов инновации. Это не значит, что система
была лишена типичных для российской власти недостатков, но она была развивающейся, а не
застойной. Иначе и не могло быть – мы хорошо знаем, как возрождалась Россия после ужаса
Смуты, интервенции, мятежей, гражданской войны начала XVII века. Когда делегация Зем-
ского собора, избравшая на трон Михаила Романова, весной 1613 года явилась в костромской
Ипатьевский монастырь, где тот скрывался со своей матерью старицей Марфой, и огласила
адресованную ей грамоту с просьбой отпустить сына на русский трон, то она «слышать того не
восхоте». Старица Марфа была убеждена, что ее сына ждет страшная участь прежних прави-
телей, когда «Московского государства всяких чинов люди по грехам [их] измалодушествова-
лись, дав свои души прежним государем, не прямо служили» и разорили всю страну, так что
в России воцарился невиданный разбойничий террор и анархия – незадолго до приезда деле-
гации сами Романовы благодаря подвигу Ивана Сусанина чудом спаслись от шайки убийц и
мародеров. Сам избранный царь «с великим гневом и плачем» также решительно отказался от
предложенной чести быть государем страны, в которой «боляре и воеводы в самовластии блу-
дяху». Лишь после многочасовых уговоров Марфа согласилась, и Михаил поехал в Москву, на
тот момент представлявшую собой выжженную пустыню. Его короновали в Успенском соборе,
где еще заметны были следы разорения. Постепенно страна, которая недавно чуть не исчезла
с карты мира, начала возрождаться. Она поднялась из руин даже при слабой власти царя, в
условиях войны с мощной Речью Посполитой (в 1618 году польско-литовские войска во главе с
королевичем Владиславом, по-прежнему претендовавшим на русский трон, дошли до Арбата,
где их с трудом остановили полки московских воевод). Но уже при сыне Михаила – царе Алек-
сее – Россия превратилась в самостоятельное, сильное государство. Значит, у народа и вла-
сти хватило внутренней силы возродить страну из пепла, значит, это была жизнеспособная
система.
Отметим основные черты политического строя России XVII века, избегая упрощенного
славянофильства. Самое главное: первые Романовы не правили Россией самовластно, как впо-
следствии Петр и его преемники. После Смуты постепенно сложилась довольно гибкая поли-
тическая система, обеспечивающая качественное взаимодействие и функционирование всех
властных институций тогдашней России. За практикой управления стояли правовые, хотя и
не всегда письменно зафиксированные отношения государя, элиты, сословий и всей земли.
Эти весьма эффективные и сбалансированные отношения учитывали весь спектр возможных
факторов – личностных, родственных, имущественных, религиозных и других. Важные реше-
ния проходили общественную апробацию. Земские соборы как регулярные съезды выборных
от всей земли, постоянно действующая Боярская дума и ее палаты и комиссии, дворянские и
городовые корпорации были действенными институциями, гармонизирующими властную вер-
тикаль. По различным каналам – посредством выборов и согласованных мнений сословий на
Земских соборах, боярских совещаний с царем и без него, коллективных челобитных служи-
лых дворян и посадских людей, в крайних случаях даже через требования участников бунтов
(а без этого массовые движения не обходились) – верховная власть постоянно получала сиг-
налы от общества, с учетом его интересов корректировала свою политику, стремясь к балансу
собственных, государственных и сословных интересов.
Петр полностью разрушил этот устоявшийся десятилетиями баланс, он уничтожил связи
разных страт общества и тем самым ликвидировал всю систему сдержек и противовесов,
препятствовавшую усилению режима самовластия и тирании. Невозможно представить себе,
чтобы в XVII веке выборными от всей земли был принят такой фантастический указ о пре-
61
столонаследии, который огласила в 1731 году императрица Анна Иоанновна: по ее воле пре-
стол должен был перейти к еще не родившемуся (!) сыну ее малолетней племянницы Анны
Леопольдовны, которая будет выдана в будущем за еще не известного никому иностранного
принца. Только через девять лет Анна Леопольдовна, выданная замуж за принца Антона Уль-
риха Брауншвейгского, родила мальчика Ивана Антоновича. А если бы она была бездетна или
родила девочку?
Было несколько причин, способствовавших гибели сословной государственности XVII
века. Во-первых, сыграло роль противостояние кланов Милославских и Нарышкиных. Этот
крайне вредный для государства конфликт расшатал элитарное единство правящей верхушки,
чего не случалось в России со времен Смуты, даже во время кризиса времен Раскола.
Во-вторых, для будущего России не прошло даром трудное детство и юношество Петра,
сформировавшие у него страх и ненависть по отношению к традиционной России с ее государ-
ственными институтами и обычаями. Эта ненависть, порой бессознательная, немотивирован-
ная и неаргументированная, стала решающим фактором не просто обновления России, о чем
уже говорилось, но и разрушения старой системы, которая тем не менее даже при Петре худо-
бедно функционировала. Общеизвестно, что решившую судьбу страны победу под Полтавой
летом 1709 года в значительной степени осуществили старая армия и старый государственный
аппарат, еще не претерпевшие кардинальных перемен.
В-третьих, в решающий момент проявилась политическая немощь элиты, обессиленной
борьбой двух кланов и хованщиной. Среди политиков того времени не оказалось сильных,
неангажированных фигур, которые могли бы защитить общепринятые нормы взаимоотноше-
ний самодержца и общества. Бояр того времени можно понять – они пеклись о своей голове,
ибо в условиях кланового противостояния сама попытка «урезонить» царя могла быть расце-
нена как выступление против Петра на стороне ненавистных ему Милославских.
В-четвертых, одной из причин разрушения Старого порядка стало то, что допетровская
традиционная система государственных и общественных отношений не отлилась в устойчивые
нормы, отраженные в письменном праве и закрепленные в юридической практике. К моменту
прихода Петра к власти процесс юридического оформления политических институций затя-
нулся. Земские соборы как прообраз парламента не обрели четкости и структурированно-
сти. Боярской думе также не удалось преодолеть свою аморфность и приобрести устойчивые
формы, способные превратить ее в высший представительный орган сословного типа, подобно
палате лордов. Одновременно, при явном росте значения неродовитой служилой бюрократии и
очевидной бюрократизации, Боярская дума не превратилась и в чисто бюрократическое учре-
ждение типа постоянного совета высшего чиновничества, который координировал государ-
ственное управление, хотя, конечно, появление Расправной палаты как постоянного «судеб-
ного департамента» Боярской думы свидетельствовало о движении в этом направлении. Но это
движение было резко прервано Петром.
Поначалу Петр считался с Боярской думой, прибегал к ней (вспомним, что в 1696 году
именно она приняла столь важное для страны решение о начале строительства флота). Вер-
нувшись из-за границы в 1698 году, царь для введения режима самовластия воспользовался
так называемым мятежом стрельцов, который вовсе не был попыткой государственного пере-
ворота (как его изобразили следственные комиссии, сидевшие в застенках Преображенского),
а лишь формой коллективной челобитной московских стрельцов, оказавшихся вдали от дома в
тяжелых условиях. В этот момент в сознании Петра ожили детские страхи мая 1682 года, ноч-
ные кошмары августа 1689 года, и он как бы разорвал виртуальный «договор», который все-
гда существует между правителем и обществом. Тогда он впервые и прибег к жестоким, пока-
зательным, устрашающим общество репрессиям – напомню, что при расследовании мятежа
через пыточные камеры прошло не более сотни стрельцов, а 2 тысячи без всякого следствия
и суда были умерщвлены самыми страшными казнями. Не случайно те месяцы 1698 и 1699
62
годов, когда пьяные оргии Петра сменялись кровавыми казнями и наоборот, напомнили обще-
ству страшные времена террора Ивана Грозного. Народные умонастроения выразились в убеж-
дении, что «ежели государь с утра крови не попьет, ему и хлеб не есца». В расправах над
стрельцами царь прибег к известной для всякой тирании кровавой поруке, заставив бояр соб-
ственноручно отрубать головы приговоренным к казни стрельцам.
Начав Северную войну, Петр отправился в «поход» (так в допетровское время назывался
выезд государя из Кремля) и более уже не возвращался в свои кремлевские палаты. Выйдя из
традиционного правового поля, он как бы повторил опричнину Ивана Грозного: резко изменил
государственный строй, сузил круг лиц, причастных к выработке стратегических решений, и
фактически стал управлять страной самовластно, не считаясь с мнением ни элиты, ни служи-
лого сословия, ни Земли. При этом царь почти прекратил пожалования в думные и придворные
чины, лишив правящую элиту традиционной поддержки и подпитки. Примечательно, что он
прибег к так называемой смеховой культуре, используя издевательское шутовство для униже-
ния старых политических институтов. В насмешку над авторитетом Боярской думы царь стал
жаловать в бояре своих шутов. Во время заседаний Всепьянейшего собора и безобразных мно-
годневных святочных «славлений» уважаемых думцев не спасали от публичного позора и изде-
вательств ни чин, ни возраст (как и во времена Ивана Грозного). Лишив правящую элиту под-
питки новыми назначениями в бояре и другие думные чины, Петр тем самым уничтожил Думу,
традиционно состоявшую из немолодых людей: через 10 лет она попросту вымерла от старо-
сти – ее численный состав сократился со 110 до 10 человек! При этом облеченные огромной
властью петровские эмиссары, гвардейцы, подобно новым опричникам, начали в грубых фор-
мах повсеместно осуществлять надзор за деятельностью государственного аппарата. Первым
человеком в государстве стал безродный Меншиков, получивший огромную власть и неогра-
ниченное доверие государя. Известно, что во время казней стрельцов в 1698 году он кичился,
что самолично умертвил двадцать приговоренных к смерти – чем не опричник, вроде Васьки
Грязного или Малюты Скуратова!
А теперь свяжем все это с так называемой государственной реформой, необходимость
которой Вы так убедительно доказывали, однако рассмотрим ее в контексте ликвидации преж-
ней системы властвования. Опасавшийся потенциальной оппозиционности элиты и общества,
объединенных вокруг старых институтов, Петр решительно встал на путь усиления бюрокра-
тического элемента в системе власти в ущерб сословному и общественному представительству,
реально существовавшему в допетровской России. Неудивительно, что западноевропейские
(конкретно – шведские) политические модели он очищал от всего, что относилось к парламен-
таризму и самоуправлению. Ему не нужны были ни Земские соборы, ни Земля с ее Миниными
и Пожарскими, ни уважаемые представители городов и весей, ни государственные деятели типа
Адашева, ни патриарх. А лучше всего ему подходила серая биомасса чиновничества, послуш-
ного, исполнительного, хотя и вороватого. Но и это не беда – даже лучше: вор свою вину знает,
он на крючке, он неспокоен, по ночам у него, как говорили в XVIII веке, «подушка вертится»,
он всечасно боится, как бы его за должностные преступления на дыбу не потащили. Зато есть
уверенность, что он никогда не перебежит на сторону врага, ибо знает, где кормится и кого за
это следует благодарить. Поэтому позже, чтобы упорядочить взятки как необходимый элемент
успешной работы бюрократии, был придуман замечательный институт «акциденции» – «от дел
дозволенные доходы». Если ты берешь деньги с просителя в обход, с нарушением закона, это
караемая государством взятка – смотри на раскачивающегося на виселице губернатора князя
М. П. Гагарина. А если все делаешь по закону и обдираешь просителя как липку, то это не
взятка, это акциденция. Очень удобно для всех, кроме, конечно, просителя. Он почти сразу
почувствовал бесчеловечный характер новых институций, по сравнению с которыми старая
приказная система казалась удобной и человечной, не то что чудовищный монстр псевдоевро-
пейской бюрократии.
63
В начале нашего спора Вы говорили о предельной запутанности функций приказов,

общем архаизме допетровского государственного аппарата. Здесь также заметна аберрация
нашего сознания. Будучи воспитанными на трудах историков «государственной школы» XIX
века, мы преувеличиваем достоинства «правильной» бюрократической системы, обоснован-
ность присущих ей процедур и правил. Даже сталкиваясь с нелепостью и явной дурью совре-
менного бюрократического порядка, мы удивляемся, как такое возможно, а порой, ущем-
ленные нелепыми правилами бюрократии, криком кричим, но при этом в научных спорах с
пренебрежением отзываемся об «архаизме» государственного управления XVII века. Давайте
придерживаться историзма – то, что кажется нелепым, неудобным сейчас, не было таковым в
другую, прежнюю эпоху. В приказной системе, лишенной камералистских начал, существовала
своя внутренняя структура, господствовали свои принципы, зачастую неписаные, но непре-
менные и действенные. А как же иначе? Ведь речь идет о полуторавековой работе приказной
системы, которая, несмотря на кажущуюся нам нелепость, архаизм, все это время справля-
лась-таки с управлением огромной Россией.
В данном случае важно то, что «правильную» бюрократию, ответственную исключи-
тельно перед государем, Петр считал не только панацеей от всех российских бед, но и защи-
той самодержавия от каких-либо ограничений. В итоге государственный аппарат стал пол-
ностью бюрократическим, исключив всякий намек на парламентаризм и самоуправление.
Образцом может служить Правительствующий сенат – бюрократическое учреждение, не име-
ющее никакого (кроме названия) сходства с институтами сената в других странах; или губерн-
ская система, в которой до эпохи Екатерины II не было даже намека на представительство
местных сообществ. С одной стороны, Петр, несомненно, добился эффективности бюрокра-
тической модели управления, подкрепленной насилием и репрессиями, что позволило укре-
пить политическую систему и ускорить обороты государственной машины. С другой стороны,
как уже было сказано, перенесенная на русскую почву западноевропейская бюрократическая
система оказалась оторванной от присущих европейским странам общественных институтов
и с годами превратилась в могучего, страшного бюрократического монстра, работающего по
собственным законам, отдельно от общества и даже вопреки его интересам.
Вот что любопытно. Вы говорили, с каким рвением Петр разрабатывал различные регла-
менты и уставы. Создается впечатление, что царь будто купался в море инструкций, наслажда-
ясь их четкостью, ясностью, определенностью. Однако в эпоху регламентов, детально опреде-
ляющих круг обязанностей даже мелких служащих (так, профос должен был неукоснительно
наблюдать, чтобы служители Адмиралтейства для отправления естественной нужды пользо-
вались исключительно туалетами, а тех, кто об этом забывал, предписано было ловить на
«месте преступления» и наказывать: бить кошками – многохвостными плетками), обязанности
самого государя формулировались весьма туманно и никогда не облекались в четкие, свой-
ственные петровскому законодательному творчеству формы указов и инструкций. Ни в каком
виде «должность государя» никогда не определялась, поэтому никаких четких обязанностей,
зафиксированных в законе, у него не было. В этом я вижу глубинное противоречие Петров-
ских реформ и лежащих в их основании принципов. С одной стороны, государь стремился к
водворению в России регулярности, порядка, основанного на строгом следовании записанным
на бумаге законам, нарушение которых признавалось тягчайшим государственным преступле-
нием, а с другой стороны, он укреплял «беззаконный» характер самодержавия как такового.
То, что Петр не написал «Должности государя» или «Царского артикула», объясняется особой
природой власти русского самодержца, издавна, как писал историк И. И. Дитятин, «не стес-
ненной юридическими нормами, поставленными выше его власти».
Трудно сказать, когда в русском сознании возник постулат о неизменности самодержа-
вия, его неподвластности человеческим законам. Согласно народным представлениям, само-
держец должен был «хранить», то есть соблюдать, только божественные законы. Однако раз-
64
мышления на эту тему наталкивались на преграду, ибо тогдашняя мораль и право запрещали
оценивать поступки самодержца с точки зрения исполнения государем этих самых «божеских
законов». Феофан Прокопович по этому поводу писал: царь «заповеди <…> Божия хранить
должен, но за преступление их самому токмо Богу ответ дает». В этом видна несомненная
традиция политического устройства России – и ныне многим и в голову не придет давать объ-
ективную оценку очередному правлению президента.
И все же в чиновном мире тогдашней России было невозможно хоть косвенно не затро-
нуть статуса «царского чина». В похвальной проповеди первому императору Феофан Проко-
пович говорил, что, в отличие от Петра, «мнози цари тако царствуют, яко простой народ дозна-
тися не может, что есть дело царское». В идеологии динамичного петровского царствования,
в сознании царя-плотника и его активных, любознательных современников «дело царское»
мыслилось не как неподвижное сидение, лежание или стояние «при власти», а как исполне-
ние неких (весьма многотрудных) обязанностей, ибо «всякий чин от Бога есть <…> то самое
нужнейшее и Богу приятное дело его же чин требует: мой – мне, твой – тебе и тако о про-
чих. Царь ли еси? Царствуй убо, наблюдая да в народе беспечалие, а во властях правосудие
и како от неприятелей цело сохраняти». Можно привести много примеров, подтверждающих
этот постулат как во времена Петра Великого, так и при его преемниках.
Если суммировать все, что в начале XVIII века писали в России о «должности государя»
на основании как традиционных представлений, так и модных идей западноевропейских мыс-
лителей, то можно выделить следующие, как бы сейчас сказали, функциональные обязанно-
сти самодержца: 1. Править по законам Божиим, то есть соблюдать христианские заповеди; 2.
Обеспечивать с помощью надежной армии целостность государственной территории и оборо-
носпособность страны перед лицом внешних и внутренних врагов; 3. Заботиться о благососто-
янии и нравственности подданных, в том числе с помощью издания законов; 4. Наблюдать за
правосудием и справедливостью. Есть точка зрения, сформулированная американской иссле-
довательницей С. Уиттакер, что Петр I внедрил в русское сознание образ государя-реформа-
тора, сделал реформаторство сущностной чертой, функцией самодержавной власти, в опреде-
ленном смысле стержнем существования самодержавия. Мне кажется, что это слишком смелое
и требующее серьезных доказательств положение. Конечно, сама идея необходимых обществу
перемен, замены «нерегулярной старины» на «регулярность» западного толка присутствует в
мотивах петровских действий, но как функциональная обязанность монарха выражается все
же неотчетливо.
Между тем никаких критериев оценки, позволяющих убедиться в надлежащем исполне-
нии государем своих обязанностей, в России не существовало даже в разработке. Поэтому все,
что писалось о «должности самодержца», было в основном актом пропаганды, этакой дымкой,
окружавшей личность официально безгрешного монарха, наместника Бога на земле. Об испол-
нении должности государя нельзя было писать, говорить, думать, как и рассуждать о гендер-
ной принадлежности, возрасте монарха и о том, что ему, как смертному человеку, Господь и
природа положили предел. За эти рассуждения можно было угодить в Тайную канцелярию и
в лучшем случае лишиться языка. В то же время «отчетность» государя исключительно перед
Богом была эфемерна и уже тогда воспринималась людьми как риторическая фигура. И хотя
верующие тех времен боялись гнева Божия, но не настолько, чтобы не лгать на исповеди и не
давать ложных клятв. Именно в XVIII веке политический сыск перестал использовать церков-
ную клятву как средство доказательства истины – слишком дешевой стала такая клятва для
человека, который предпочитал страдать за клятвопреступление лучше на «том свете», чем
здесь, на дыбе, мучиться за проявленный страх перед Богом. В итоге самодержавие развива-
ется и существует в течение XVIII–XIX веков вне правового поля и административной регла-
ментации, служащей по своей идее к облегчению его функционирования.
65
В ходе реформы государственного аппарата Петр I разработал достаточно четкий алго-

ритм «движения бумаг» из низших учреждений и центральных органов в Правительствующий
сенат. В результате на стол к государю должны были ложиться дела, для которых не было юри-
дического прецедента и требовалось решение царя как высшей законодательной власти. Одно-
временно предполагалось, что «регулярная работа» государственных учреждений, основанная
на пунктуальном следовании букве регламентов и инструкций, приведет к освобождению госу-
даря от необходимости рассматривать многочисленные мелкие дела. Наконец, продуманная
рекетмейстерская система должна была обеспечить «правильное» движение наверх многочис-
ленных челобитных – известно, что толпы просителей и жалобщиков, преследовавшие царя
как рой назойливых мух и слепней, были подлинным наказанием для русских монархов.
Однако, как показывают источники, участие Петра в работе созданной им регулярной
машины власти было настоящим анахронизмом. Ведь он постоянно вмешивался в функци-
онирование государственного аппарата на всех его уровнях, принимал законы и решения,
противоречащие собственным уставам, рассматривал прошения челобитчиков, не считаясь
с рекетмейстерской службой. Сенаторы постоянно сталкивались с ситуацией, когда государь
«указывал», то есть издавал указы, находясь на заседании какой-нибудь коллегии, просто про-
ходя по стройке или рубя какое-то бревно на верфи. Будучи не вправе напоминать государю
об утвержденном им же самим порядке прохождения указов, Сенат был вынужден жестко тре-
бовать от всех учреждений и правительственных мест, где бывал царь и что-то «указывал», в
обязательном порядке сообщать об этих указах. На большее Сенат, мыслимый его создателем
как «хранилище законов», решиться не мог.
Практику вмешательства Петра в работу государственного аппарата и нарушения утвер-
жденных им законов можно объяснить особенностями личности деятельного самодержца и
незавершенностью его реформ, однако это стало характерно и для преемников Петра. Дело
в том, что в управлении неизбежно возникала настоятельная потребность в сортировке, сепа-
рировании «важных» и «неважных» дел, отборе материала, который поступал к государю.
Настолько громадным стал поток идущих наверх дел, особенно с ростом бюрократизации, что
государям приходилось много «работать с документами». Однако ни при Петре, ни после него
так и не появилось инструкции, которая приблизительно определяла бы степень важности дел,
относящихся к компетенции государя. На протяжении всего XVIII века принципы «бумаж-
ной сепарации» не были постоянны. «Важность» и «неважность» дел менялись в зависимости
от вкусов, пристрастий, интересов правителя. Например, Петру исключительно «важными»
казались дела о строительстве кораблей, и он часами просиживал на заседаниях Адмиралтей-
ства, обсуждая мельчайшие вопросы устройства корабельной помпы; Анна Иоанновна считала
«важным» вопрос о доставке из Калуги какой-то особой «белой галки»; а Елизавета Петровна
называла не просто важным, а «сверхважным» дело о заказе из Парижа «галантерей» и духов.
Почему так происходило в мире инструкций и регламентов? Ответ прост. В отсутствие опре-
деления «должности» государя было невозможно установить круг дел, его власти не подлежа-
щих, что ограничило бы верховную власть и привело к исчезновению понятия «самодержа-
вие». Государю были подвластны ВСЕ. Не в этом ли причины привычных для нас челобитных
генеральному секретарю или президенту по поводу протечки крыши?
Собственно, самая решительная попытка определить компетенции русского монарха,
занести на бумагу его обязанности и ограничения его власти была предпринята в 1730 году чле-
нами Верховного тайного совета, составившими знаменитые «кондиции». В силу разных при-
чин эта попытка провалилась. В кондициях и многих дворянских проектах довольно отчетливо
проводилась мысль о настоятельной необходимости введения ряда законодательных норм, пре-
ступать которые государь (уже не самодержец), как поклявшийся в их соблюдении на священ-
ном кресте, не имел бы права. Дворяне того времени предлагали политическую систему, вклю-
чавшую зачатки ограниченной монархии и парламентаризма. В сущности, они предприняли
66
попытку утвердить, как говорили юристы XIX века, образ правления на «твердых и непремен-
ных основаниях закона», то есть вернуться, но уже в новых реалиях к режиму власти допет-
ровской России, столь жестоко уничтоженной Петром в ходе его реформ. К сожалению, эта
благая тенденция не получила продолжения, и Россия упустила возможность утвердить пар-
ламентский строй почти 300 лет назад.
Следующей попыткой «приведения» самодержавия в правовое поле был проект фаво-
рита императрицы Елизаветы Петровны И. И. Шувалова второй половины 1750-х годов об
утверждении в России «фундаментальных и непременных законов», явно навеянных идеями
Монтескье. Предполагалось, что императрица даст торжественную присягу в соблюдении этих
законов, а ее подданные присягнут «как истинные дети отечества во всех случаях наблюдать их
непоколебимость и ненарушение», то есть подданные будут гарантом соблюдения данных уста-
новлений императрицей и ее преемниками! Но это было совершенно невозможно. В такой же
ситуации спустя 120 лет прямолинейный Александр III выражался без околичностей, прямо:
«Конституция? Чтобы русский царь присягал каким-то скотам? Никогда!!» Впрочем, во вре-
мена Елизаветы Петровны решили публично объявить все-таки об одном ограничении, правда
не особенно тягостном, – самодержец должен быть православным. Против этого не было воз-
ражений – кто не помнил про Париж, который «стоит мессы».
В отсутствии ограничений, в возможности нарушать собственные законы и состояла
суть самодержавия. Особенно ярко это проявлялось в таком юридически неопределенном, но
реальном для русской жизни институте, как «опала», которая нависала подобно дамоклову
мечу над каждым подданным. В основе опалы – подчас неожиданного, внесудебного отстране-
ния от должности, двора и определения в ссылку или на казнь – лежал каприз, необоснован-
ное подозрение государя, а нередко его личная месть неугодному подданному. Опалы, а также
другие черты и порядки самовластного правления отчетливо свидетельствуют о сохранении в
сердцевине самодержавного режима личностной, часто неуправляемой и чудовищно страшной
для подданных неправовой силы. Именно эта сила была источником законодательных норм и
одновременно их нарушителем.
Итак, Петр не определил «должности монарха» потому, что этим он бы установил рамки
своей власти. Но он не был бы Петром – фанатиком писаной инструкции, если бы не зафик-
сировал на бумаге противоположное – сохранение и незыблемость самовластия, своего права
властвовать без юридических оснований и ограничений. Два документа легли в основу режима
бюрократического самовластия, вывели русское самодержавие за пределы правого простран-
ства. Первый из них – «Правда воли монаршей». Так назывался, пожалуй, самый важный для
русской имперской государственности документ. Он был написан в 1721 году идеологом пет-
ровского самодержавия архиепископом Феофаном Прокоповичем, который стремился обосно-
вать режим самодержавия различными аргументами: ссылками на примеры из мировой исто-
рии, Священное Писание, нормы естественного права. В «Правде воли монаршей» дано и
определение самодержавия как власти ничем и никем не ограниченной: «…высочайшая власть
(величество нарицаемая) есть которой деяния ничьей власти на подлежит». И дальше следует
обоснование неограниченности самодержавия: если это «верховная, высочайшая и крайняя
власть, то како может законам человеческим подлежати? Аще бы (если бы. – Е. А.) подлежала,
не была бы верховная. А когда и сами государи творят то, что гражданские уставы повелевают,
творят по воле, а не по нужде, се же или образом своим поощряя подданных к доброхотному
законнохранению или и утверждая законы, яко добрые и полезные…». Как мы видим, если
государь исполняет закон, то совсем не по обязанности, а по своему желанию. Подданные госу-
даря должны вести себя иначе: «Должен народ без прекословия и роптания вся от самодержца
повелеваемое творити».
«Правда воли монаршей» стала краеугольным камнем самодержавной формы правления.
То, что она появилась не во времена Алексея Михайловича, а при Петре, совсем не случайно –
67
новый режим властвования, точнее самовластвования, нуждался в идеологическом обоснова-

нии. Утверждая полное бесконтрольное право императора назначать своего наследника, Фео-
фан не ограничился формулами новейших правовых концепций и прибег к патриархальной
аргументации. Он провозгласил, что император обладает абсолютным правом как отец своих
подданных и это право выше любых других отношений, в том числе родственных. Если, пишет
Феофан, у государя был бы среди подданных отец по рождению, то он, государь, «будет уже
отцу своему отец по высочайшей власти своей». Вот так!
Вторым фундаментальным законом самовластия стал Устав о наследии престола, напи-
санный самим Петром и утвержденный им в качестве закона 5 февраля 1722 года. Уже пер-
вый раздел Устава объясняет причину его создания, а именно печальную историю царской
расправы над сыном и наследником Алексеем: «Понеже всем ведомо есть, какою авесалом-
скою злостью надмен был сын наш Алексей, и что не раскаянием его оное намерение, но мило-
стию Божиею ко всему нашему отечеству пресеклось <…> а сие ни для чего иного взросло,
токмо от обычая стараго, что большому (то есть старшему. – Е. А.) сыну наследство давали,
к тому ж один он тогда мужеска полу нашей фамилии был и для того ни на какое отеческое
наказание смотреть не хотел». Итак, царь видит причину трагедии сына в господстве традици-
онного обычая передачи наследства старшему и единственному сыну. Действительно, из дела
царевича Алексея видно, что Петра страшно возмущало спокойствие царевича, уверенного в
том, что, как бы отец его ни презирал, ни унижал, его, царевича, время все равно придет, ибо,
согласно традициям престолонаследия, он рано или поздно станет государем. Но царевич глу-
боко ошибался – Петр считал себя вправе менять любые законы и обычаи, твердо веря, что
он в состоянии управлять будущим. Он это делал не раз – известно, что, проведя знаменитую
реформу календаря, царь – по точным словам В. М. Живова – «украл восемь месяцев у Гос-
пода Бога: 7208 год (начавшийся в сентябре. – Е. А.) длился четыре месяца. Петр тем самым
демонстративно объявляет себя владельцем времени, приписывает себе божественные права».
Для отмены старого порядка наследования престола государь нашел в Священном Писании
и древней истории обоснования своим действиям. Согласно Библии (тут уж поработал Фео-
фан, услужливо подсунувший царю цитатку), жена Исаака добилась передачи наследства мужа
младшему брату, да и в русской истории был случай, когда великий князь Иван III сначала
передал трон внуку Дмитрию, даже венчал его шапкой Мономаха, а потом передумал и вер-
нул наследство старшему сыну Василию. Этих примеров было достаточно для Петра, чтобы
совершить ломку традиционного порядка наследования. Они позволяли «сей Устав учинить,
дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит
наследство и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не
впали в такую злость, как выше писано, имея сию узду на себе». Иначе говоря, государь полу-
чил право передавать трон любому из своих подданных. Но – это важно! – при необходимости
(определяемой только им самим) он мог поменять и это решение, передав трон кому-то дру-
гому. По сути, этот закон утверждал царское беззаконие, самовластие, закреплял за государем
право нарушать законы, в том числе принятые им самим.
Слов нет, взращенное вне правового поля самодержавие являлось могущественной
силой. Созданная на его фундаменте политическая система отличалась колоссальной прочно-
стью и накрепко цементировала гигантскую страну с редким (10–15 миллионов человек!) насе-
лением. Замечу сразу, что хочу уйти от примитивного «республиканского» взгляда на про-
блему. Допускаю, что, вероятно, иного способа, кроме самовластного и недемократического,
управлять такой страной, как Россия, и ее населением тогда не существовало и, возможно, не
существует и теперь. Не случайно историк В. Н. Татищев, императрица Екатерина II и многие
другие русские мыслители ухватились за популярный в просветительской литературе «геогра-
фический фактор», придав ему особое значение в истории России. По их мнению, обширней-
шей Российской империей можно управлять только мощной централизующей, сплачивающей
68
силой самодержавия. Многие в XVIII веке (в том числе и просвещенная Екатерина II) пони-
мали издержки самодержавной формы правления, знали, что законность, справедливость и
гуманность принимаемых верховной властью решений в конечном счете определялись «доб-
ронравием» государя, его этическими установками и даже настроением. Сохранилось множе-
ство писем виднейших сановников Петра к его кабинет-секретарю Макарову с единственной
просьбой – подать их бумаги для решения, когда государь «ндравен», в спокойном состоянии
духа. Почти 100 лет спустя появился весьма правдоподобный анекдот об императоре Павле I,
который подписывал судебные приговоры, отмахиваясь от надоедливой мухи: чем больше она
докучала ему, тем суровее и суровее становились выносимые им приговоры.
Но при этом все, даже хулители самовластия, сходились в том, что самодержавие для
России если не безусловное благо, то уж точно необходимое зло. Отсюда мысль, что прогресс
в России достижим не иначе, как с помощью насилия, принуждения со стороны всесильной
власти. Но тут самодержавие попадало в собственную же ловушку. Его сила, основанная на
непререкаемом праве властвовать без нормативных ограничений, без определения компетен-
ций монарха как высшего должностного лица, делала его, самодержавие, беззащитным. Импе-
раторский престол легко оказывался в руках авантюристов, пользующихся расположением
гвардейцев и «ночных императоров» – фаворитов. Достаточно было нескольких сотен или
даже десятков пьяных гвардейцев, чтобы свергнуть законного государя и возвести на престол
нового. Подобными узурпаторами оказались Елизавета Петровна и Екатерина II, нарушив-
шие как принятые юридические нормы, присягу, так и традиционные «династические счеты»
при определении преемника. Это стало возможным, потому что лишенное правовых основа-
ний самодержавие не имело ни юридической, ни политической защиты против противоправ-
ных действий и различных случайностей. Напротив, развитие выборных и представительных
институтов, существовавших в России до утверждения петровского самовластия, могло бы,
в принципе, создать гарантии неприкосновенности власти и личности правителя, ибо защита
закона и законного порядка является институциональной, имманентной обязанностью подоб-
ных правовых учреждений. В отсутствии таких учреждений я вижу причину «эпохи дворцо-
вых переворотов» – хронической политической неустойчивости России XVIII века. Это была
та высокая цена, которую заплатило могущественное самодержавие за право на самовластие,
за право править страной без права.


Знаете, Ваши филиппики против авторитарной формы правления не кажутся мне осо-
бенно убедительными. Сильная власть, в какие бы формы она ни рядилась, бывает совершенно
необходима обществу, государству. Не раз в мировой истории сильная власть спасала свою
страну от различных бед. В голову приходит пример, как де Голль своей фактической диктату-
рой развязал кровавый алжирский узел и подавил мятеж генералов. И для России такая власть
была жизненно необходима. Вы с грустью вспомнили события начала 1730 года, но при этом
не сказали, почему попытка введения в России ограниченной монархии провалилась, почему
в конечном счете дворянство пальцем не пошевелило, когда приглашенная верховниками на
трон курляндская герцогиня Анна Иоанновна порвала у всех на глазах эти самые «кондиции» –
первую конституцию России. А это произошло потому, что для правящей элиты стало ясно:
империя не выстоит с иной формой правления, кроме самодержавия, и распадется раньше,
чем сложатся парламентские традиции.
Во-первых, многих смутило, что ограничение монарха с помощью кондиций было сде-
лано верховниками по-воровски, тайно от общества, что они, пригласив Анну на трон, скрыли
от дворян содержание кондиций, рассчитывая править Россией олигархически, – что это такое
и чем оно заканчивается, все помнили со времен Семибоярщины эпохи Смуты. Хорошень-
69
кое начало рождения демократии и парламентаризма! Люди были оскорблены привычным для
России «верховным хамством». Развивая мотив гражданской обиды, которая охватила тех,
кому была небезразлична судьба Отечества, один из современников упрекнул верховников в
обмане: «Если бы искалося от них добро общее, как они сказуют, то нужно было бы такие
вопросы не в узком кружке решать, а от всех чинов призвать на совет по малому числу чело-
век», то есть провести совещание выборных. И далее автор выражает обычные чувства поддан-
ных, когда власть имущие, действуя от их имени и прикрываясь фразами об «общем желании
и согласии», на самом деле плевать на них хотели: «И хотя бы и прямо искали они общей госу-
дарству пользы (что весьма возможно есть), то, однако ж, таковым презрением всех… обесче-
стили, понеже ни во что всех ставили или в числе дураков и плутов имели».
Во-вторых, рядовые дворяне поняли, что верховники не пойдут им навстречу, не сде-
лают существенных уступок для реализации дворянских проектов по установлению парламент-
ской формы правления, и в этих условиях… затосковали по твердой руке. Самодержавие доб-
рого царя, милостивого к своим подданным, – вот о чем по большей части мечтали дворяне,
несмотря на свои демократические проекты. Можно и не доброго, но одного!
В-третьих, многие серьезно сомневались, что дворянская демократия принесет пользу
Российскому государству. Тогда, как и в наши дни, звучали сомнения в том, нужны ли рус-
скому человеку свободы, воспользуется ли он их плодами разумно. Часто цитируют письмо
казанского губернатора А. П. Волынского, опасавшегося, как бы при существовавшей в России
системе отношений «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовласт-
ных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше
прежняго идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно», ибо
«главные» будут ссориться, а чубы будут трещать, как всегда, у «холопов» – в данном случае
у дворян. Слова Волынского отражают тогдашний менталитет дворянства, для которого пре-
смыкание перед сильными, «искание милостей» было нормой, не унижавшей дворянина, а,
наоборот, облегчавшей ему жизнь. Но Волынский – сам бывалый искатель милостей у «глав-
нейших» – был циником и не щадил свое сословие, которому, по его мнению, именно искон-
ное холопство не позволит создать справедливый политический строй, а тем более демокра-
тический.
Он полагал, что новые институты власти сразу же будут искажены, «понеже народ наш
наполнен трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и
манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради». Так же будет, по
мнению Волынского, и на выборах. «И так хотя бы и вольные всего общества голосы требованы
в правлении дел были, однако ж бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным
надобно, а кто будет правду говорить, те пропадать станут». Неизбежной представлялась ему и
бесчестная партийная борьба, в которой «главные для своих интересов будут прибирать к себе
из мелочи больше партизанов, и в чьей партий будет больше голосов, тот что захочет, то и ста-
нет делать, и кого захотят, того выводить и производить станут, а безсильный, хотя б и достой-
ный был, всегда назади оставаться будет». Волынского страшила перспектива распрей внутри
сословия: определить на каждого «для общей пользы некоторую тягость» в условиях дворян-
ской демократии будет трудно, и в итоге сильнейшие окажутся в выигрыше, а «мы, средние,
одни будем оставатца в платежах и во всех тягостях».
Тревожило Волынского и желаемое дворянами освобождение от службы. Это, считал он,
неизбежно приведет к упадку армии, ибо «страха над ними (офицерами. – Е. А.) такова, какой
был, чаю, не будет», а без страха служить никто не станет, и «ежели и вовсе волю дать, известно
вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того, если неко-
тораго принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своем доме едят один ржаной
хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захо-
чет лежать в своем доме». В итоге все места в армии займут «одни холопи и крестьяне наши
70
<…>, и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем». Одним словом, «неверием в твор-
ческие силы» своего сословия дышит письмо Волынского. Однако надо признать, что в его
злой сатире много правдивых черт, так что небезосновательное мнение, что мы, россияне, «не
доросли» до более справедливого порядка, до демократических форм правления, появилось
не вчера. Тогда на фоне этих настроений резко выдвинулась самодержавная партия, и вскоре
все вернулось на круги своя.
Все это я цитирую к тому, что управлять Россией иначе, как авторитарными методами,
казалось да и кажется поныне невозможно. Ведь не случайно с таким торжеством недавно
отмечался 250-летний юбилей Н. М. Карамзина – певца самодержавия. Говорят, что на меро-
приятия в его честь израсходовано больше средств, чем на празднования юбилеев Л. Н. Тол-
стого и других знаменитых деятелей культуры. И это вовсе не сиюминутная конъюнктура, а
общий тренд внутренней политики России, сильной, потому что самодержавной.
71

«Произведение подданного всероссийского народа»

72


Возвращаясь к Петровской эпохе, я бы хотел добавить, что только благодаря редкой поли-
тической воле Петра Россия преобразилась, не только заведя фабрики и заводы или создав
могучую армию и флот, но и изменив природу и человека. Как известно, в Петербурге царь
посадил немыслимые для южной подзоны тайги (а именно в этом климатическом поясе нахо-
дится великий город, над которым порой зимними ночами играют всполохи северного сияния)
липы, сирень, виноград, хлопчатник – растения из другого мира. Да, многие из них померзли,
но что-то прижилось, освоилось. И теперь, глядя на беспечно цветущую на Марсовом поле
персидскую сирень или липы Летнего сада, понимаешь, что в своей страсти преобразования,
в увлечении экспериментаторством Петр готов был переделать природу и достиг-таки своего
73
– созданный им в качестве эксперимента город своим теплом согрел невиданные для здешних
мест растения.
Так же и с человеческой природой, с русским человеком. Не раз государь крайне нега-
тивно отзывался о народе, который представлялся ему ленивым, костным, вороватым. При
этом царь стремился преобразовать природу русского человека, повысив его самоуважение,
индивидуализировав русское общество, заставив каждого действовать самостоятельно, иници-
ативно, энергично, но в соответствии с требованиями дисциплины и в рамках своей компе-
тенции.
Как писал один из «птенцов гнезда Петрова» после смерти царя, «сей монарх Отечество
наше привел в сравнение и равенство с прочими народами, научил узнавать нас, что и мы
люди». Чтобы понять смысл сказанного, нужно рассказать историю этого человека. Гардемарин
И. И. Неплюев после возвращения из Венеции, где провел несколько лет на галерном флоте,
был проэкзаменован Петром. Вот как это происходило, по его словам: «…государь, оборотив
руку праву ладонью, дал поцеловать и при том изволил молвить: „Видишь, братец, я и царь,
да у меня на руках мозоли, а все от того – показать вам пример и хотя б под старость видеть
мне достойных помощников и слуг отечеству“. Я, стоя на коленях, взял сам его руку и целовал
оную многократно, а он мне сказал: „Встань, братец, и дай ответ, о чем тебя спросят, но не
робей, буде что знаешь, сказывай, а чего не знаешь, так и скажи“. И, оборотясь к Змаевичу
(контр-адмиралу. – Е. А.), приказал расспросить меня, а как я давал ответы, то он изволил
сказать Змаевичу: „Расспрашивай о высших знаниях“. И по окончании у всех распросов тут
же пожаловал меня в поручики в морские, галерного флота».
Спустя некоторое время произошло удивительное восхождение Неплюева по служебной
лестнице, о чем он написал: «1721 года, генваря, в первых числах, был трактамент для всех
бояр и для морских и гвардии офицеров, почему и я тут был. Мы, отобедав прежде, из-за сто-
лов встали, и я и со мною несколько человек вошли в ту камору, где государь сидел еще за сто-
лом; государь был очень весел и по малому времени изволил начать разговор, что ему потре-
бен человек с италиянским языком – послать в Царьград резидентом. Александр Гаврилович
(Головкин) отвечал, что он такого не знает, а Федор Матвеевич говорил, что он такого знает и
очень достойного, но то беда, что очень беден. Государь отвечал, что бедность – не беда. „Этому
помочь можно скоро, но кто тот такой?“ Федор Матвеевич сказал: „Вон он за тобою стоит“ –
„Да их стоит за мною много“ – сказал государь. Федор Матвеевич отвечал: „Твой хваленый,
что у галерного строения“. Он оборотился и, глядев на меня, изволил сказать: „Это правда,
Федор Матвеевич, что он добр, но мне хотелось его у себя иметь“. Я поклонился государю, а
он, подумав, изволил приказать, чтоб меня во оную посылку назначить, и при сем из-за стола
встали, а меня адмирал поздравил резидентом и взяв за руку, повел благодарить к государю.
Я упал ему государю в ноги и, охватя оные, целовал и плакал. Он изволил сам меня поднять
и, взяв за руку, говорил: „Не кланяйся, братец! Я ваш от Бога приставник и должность моя –
смотреть того, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять, буде хорош будешь, не
мне, а более себе и отечеству добро сделаешь; а буде худо, так я – истец, ибо Бог того от меня за
всех вас востребует, чтоб злому и глупому не дать места вред делать: служи верою и правдою!
Вначале Бог, а при нем и я должен буду не оставить“. Сие говоря, оборотясь, изволил молвить:
„Кого ж я возьму на его место?“ И с тем словом опустил свою руку, а я при сем целовал оную,
и изволил от меня отдалиться».
Петр постоянно внедрял в сознание своих подданных мысль о том, что русскому чело-
веку доступны все искусства и ремесла, только надо учиться, работать, а не лениться. В этом
смысл просвещенного патриотизма Петра – западника и одновременно русского, православ-
ного человека. Его мысль была усвоена современниками и потомками, особенно в царство-
вание его дочери – императрицы Елизаветы. Во время ее царствования, с середины XVIII
века, наступила эпоха Просвещения, которая, воспользовавшись новыми идеями Вольтера,
74
Даламбера и других энциклопедистов, тараном разрушила в Европе стены феодализма и Ста-

рого режима. В России идеи Просвещения выполнили другую роль: они способствовали раз-
витию образования, распространению знаний, созданию инфраструктуры культуры и науки,
возникновению университета, Академии наук и художеств, типографий, других культурных
инициатив. Эта просветительская программа, космополитичная и интернациональная по сво-
ему содержанию, как-то естественно уживалась с патриотизмом, подчеркнутой любовью к Рос-
сии. Мысль образованных людей того времени проста: солнце знания светит одинаково для
всех народов, а значит, русские – такие же, как другие народы; все народы в мире равны в
борьбе с невежеством, Средневековьем, ксенофобией, изоляционизмом. И. И. Шувалов писал,
что наше отставание от других наций в сфере культуры дало повод некоторым людям на Западе
думать о неспособности России производить таланты, однако все дело в позднем начале обу-
чения, что случилось не по нашей вине – столетия над нами было тяжкое иго монголо-татар,
долго мешала самоизоляция. Это закончилось, и теперь задача русских – преодолеть комплекс
национальной неполноценности, убедить просвещенную Европу, что русские способны делать
то, чем гордятся другие.
При открытии Московской университетской гимназии в 1755 году Н. Н. Поповский обра-
тился к студентам со следующими словами: «Если будет ваша охота и прилежание, то вы скоро
можете показать, что и вам от природы даны умы такие же, какими целые народы хвалятся,
уверьте свет, что Россия больше за поздним начатием учения, нежели за бессилием в число
просвещенных народов войти не успела». Русский язык не хуже других, если ему и не хватает
слов, то надо их взять у других народов (сейчас в русском языке 20 тысяч заимствованных слов
и понятий, 4 тысячи из которых введены только при Петре). М. В. Ломоносов писал: «Я не могу
довольно нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростью и героическим звоном
греческому, латинскому и немецкому не уступает, но подобно оным, в себе купно природную и
свойственную версификацию иметь может», то есть пригоден к сочинению стихов, что ученый
и подтвердил. Люди были убеждены, что национальный характер не препятствует освоению
нового. Как писал один государственный деятель елизаветинской поры, мы не должны бояться
учиться у других народов: «Нам нечего стыдиться, что мы не знали об иных полезных воин-
ских порядках, кои у неприятеля введены, но непростительно б было, если бы их пренебрегли,
узнав пользу оных в деле». И главное – «Смело можно народ наш в рассуждение его крепости
и узаконенного правительством послушания, уподобить самой доброй материи (глине), спо-
собной к принятию всякой формы, какую ей дать захотят». Только нужна просвещенная воля
самодержавной власти.
Итак, просвещенный патриотизм Петра Великого нес в себе идею собственного совер-
шенствования русского народа и не имел ничего общего с национализмом последующих вре-
мен, который строился на собственной исключительности и унижении других народов. Пер-
вый утверждал: «Мы, русские, не хуже других народов». Второй отвечал: «Мы, русские, лучше
других народов». В этом – принципиальная разница.


Все сказанное Вами справедливо, но приложимо, видимо, к 1–2 процентам населения, а
все остальные 98–99 процентов разве мыслили как Неплюев или Ломоносов? Черта с два! Пет-
ровские реформы повернулись к ним совсем не той стороной, которую видел И. И. Неплюев.
Параллельно с усилением господства бюрократии происходили важные социальные перемены,
суть которых сводилась к сужению прав и сокращению возможностей подданных. Я уже гово-
рил об удушении экономики в результате ликвидации самого понятия «вольный» или «сво-
бодный» человек и последовательного искоренения этой категории из русского общества. В
законодательстве состояние «вольности» приравнивалось к бегству, опасному для государ-
75
ства девиантному поведению. Каково – свободу считать девиантным поведением! Социальная

картина предпетровской эпохи была совершенно иной. Довольно рыхлая структура общества
имела множество промежуточных социальных состояний, унаследованных от Средневековья.
Границы между сословиями были в достаточной степени размытыми, и между высшими слу-
жилыми «по отечеству» и низшими служилыми «по прибору» не существовало непреодоли-
мой стены. Право и реальная жизнь обеспечивали активную социальную и территориальную
мобильность.
Петровские реформы резко изменили прежнюю социальную структуру, разом ухудшив
положение многих сословий. Причины этого связаны не только с недоверием Петра к элите, но
и с начавшимися кардинальными реформами, неизбежно вызывавшими серьезные социаль-
ные последствия. Вместе с тем во многих действиях Петра нельзя не усмотреть сознательного
желания разрушить старую социальную организацию, наказать «старину» в социальной сфере,
отомстить прошлому. Именно этим объясняется столь жесткая позиция Петра в отношении
Боярской думы. Однако и на этом преобразования не заканчиваются. Царь решился в корне
изменить не только наличный состав высшего слоя служилых чинов, ранее называвшийся Госу-
даревым двором, но и сам принцип продвижения по службе. Впоследствии принцип личной
выслуги был обозначен формулировкой «знатность по годности считать» и воплощен в Табели
о рангах, созданной в 1722–1724 годах. Этот один из важнейших документов русской истории
знаменует собой полный разрыв со старой чиновной иерархией. Несколькими указами утвер-
ждалось, что прежнего беспрепятственного движения наверх, к титулам и должностям, уже не
будет, сыновья не смогут наследовать места отцов и должны начинать службу с низших долж-
ностей. В царской формуле был и второй смысл, который почему-то ускользает от восхвали-
телей Петра: понятие «годность» весьма расплывчато, ее определяют не только экзамены или
выслуга, но и воля монарха, а иногда и его каприз. Таким образом, обнаруживалось усиление
самодержавия в сфере социального регламентирования. Многие преемники Петра так и пони-
мали «годность», благодаря чему их любимцы вслед за Меншиковым весело взбегали вверх
по лестнице Табели о рангах до самой верхушки. Для других та же Табель значительно огра-
ничивала прежнюю социальную мобильность, а порой делала ее просто невозможной.
Разрушение Государева двора было частью социальных преобразований Петра. Они
меньше ощущались на низших ступенях служилой лестницы, где сильнее действовали общие
тенденции распада служилого сословия, давно проявившиеся. Надо сказать, что служилые
люди допетровской России не представляли собой единого сословия, даже несмотря на единую
систему материального обеспечения их службы – поместье. Во-первых, они делились на две
группы – «служилые по отечеству», то есть по происхождению, и «служилые по прибору», то
есть по набору. Если путь в служилые по прибору был открыт любому свободному человеку, то
у служилых по отечеству использовались свои, традиционные формы определения «годности»
кандидата: местничество, традиции службы, клановая борьба, интриги, высшее покровитель-
ство и т. п.
Во-вторых, все служилые делились на чины «московские» и «городовые», то есть про-
винциальные. Первые входили в Государев двор и как царские приближенные пользовались
привилегиями, пожалованиями, недоступными скромному уездному сыну боярскому. Среди
городовых служилых (как по отечеству, так и по прибору) также не было равенства: более
высокое положение занимали служилые центральных уездов, пониже – служилые по отечеству
окраинных районов.
Когда под воздействием Петровских реформ служилое сословие начало стремительно
распадаться, то разломы прошли как раз по тем самым трещинам, которые существовали
исстари: московские дворяне стали «царедворцами», а потом и «шляхетством». Они отколо-
лись от общей массы служилых по прибору по всей стране и служилых по отечеству окраин.
Началось формирование хорошо знакомого нам по русской классической литературе дворян-
76
ства. Несомненно, что это происходило под строгим присмотром Петра, который сознательно,
под видом соблюдения принципа «годности», принижал статус высших слоев служилых людей,
уравнивал родовитых бояр (а иногда и ставил их ниже) с безродными Меншиковым или Ягу-
жинским. Впоследствии это вызывало явное недовольство прежней родовитой элиты, которое,
впрочем, выражалось только в виде «письменного ворчания» князя М. М. Щербатова и не
привело к организации Фронды.
Тяжелее оказалась судьба провинциальных служилых людей. В ходе подушной переписи
на юге России неожиданно бо́льшая часть однодворцев – служилых по отечеству (включая
титулованных) – была освобождена от военной службы и обложена подушной податью наряду с
их крестьянами. Так появились «крестьяне-князья», титулованные нищие, вроде князя Мыш-
кина из «Идиота». Главная причина включения их в тягло состояла в том, что они вели кре-
стьянский образ жизни и, как писал в 1724 году ревизор Азовской губернии А. А. Мякинин,
«однодворцев причесть к помещикам невозможно, ибо оне, хотя и имеют по стольку дворо-
вых людей, но только самой мизерства, понеже они и сами земледельцы и потому положены в
подушный оклад и потому равны они тем своим людям». Резкое понижение социального ста-
туса однодворцев было связано и с военной реформой. В ходе ее на юге России были образо-
ваны специальные территориальные ландмилицейские полки, заменившие собой налаженную
веками службу служилых по прибору по охране рубежей.
Включение служилых по прибору в подушную подать означало, что отныне старая слу-
жилая корпорация распалась на две части: податную и неподатную. Привилегированное поло-
жение заняли царедворцы, московские дворяне, большая часть служилых по отечеству. Одно-
дворцы не превратились в самостоятельную социальную группу. Они были включены в новое
сословие, которое Петр создал росчерком пера в 1723 году: на заседании Сената царь предпи-
сал объединить черносошных крестьян Русского Севера, инородцев Поволжья, пашенных кре-
стьян Сибири, однодворцев Юга в сословие «государственных крестьян». Тем самым подчер-
кивалось, что невладельческие, негородские группы сельского населения, составлявшие одну
пятую населения России, лишились неопределенного (читай – свободного) состояния и объ-
являлись принадлежащими государству, которое с них стало взимать подушную подать в уве-
личенном размере. В денежном исчислении она была эквивалентна повинностям крепостных
крестьян, иначе говоря, государство объявило себя помещиком свободных категорий населе-
ния, а в сущности закрепостило их. Это решение хорошо вписывается в общий процесс лише-
ния русского общества свободы. Конечно, положение государственных крестьян было несрав-
нимо легче крепостного крестьянства, но все же создание новой сословной категории привело
к значительному ужесточению для них государственного, фискального контроля, к ограниче-
нию юридических прав и возможностей их как вчера еще свободных людей. Переход прежде
свободного населения в разряд государственных крестьян демонстрировал снижение их ста-
туса до статуса «подлого», платящего подушину народа. Привязанные к тяглу, фактически
лишенные свободы передвижения и социальной мобильности, государственные крестьяне ста-
новились, в сущности, крепостными государства. Из этого резервуара самодержцы постоянно
брали рабов для подарков своим сановникам и фаворитам. Естественно, это лишило Россию
той свободы, которая была присуща ей в допетровский период.
Проводя податную реформу в деревне, петровские ревизоры столкнулись с проблемой
статуса дворовых, состоявших в значительной степени из холопов, многие из которых имели
право перейти из холопства в свободное, то есть неподатное, состояние. После некоторых коле-
баний у Петра вызрело решение включить всех дворовых в подушный оклад, «дабы вечно с
крестьянами» им быть в тягле и зависимости от помещика. Петр исходил из фискальных сооб-
ражений, желая лишить недобросовестных владельцев возможности утаивать крестьян под
видом дворовых.
77
Последствия этого оказались совершенно непредсказуемыми, не для казны, конечно, а

для крестьян. Мало того, что холопы утратили возможность выйти на свободу, как это бывало
раньше, особенно по смерти господина, завещавшего совершить богоугодное дело – отпустить
на волю рабов. С ликвидацией тысячелетнего института холопства обязанности по обработке
надела помещика и ведению его хозяйства легли на плечи крестьян. Ученые фиксируют в
послепетровское время резкое увеличение барщины и прочих отработок. Они были настолько
значительны, что постепенно достигли пределов человеческих и временных возможностей –
свою пашню крестьянину приходилось пахать ночью или в праздники – все остальное время
занимала работа на помещика, которую раньше выполняли холопы. Холопье право (читай –
право владельца обращаться с человеком как с рабом) теперь распространилось на крестьян,
что, с одной стороны, вело к ужесточению крепостничества, появлению его ужасных, немыс-
лимых в допетровское время, садистских форм (вспомним Салтычиху), а с другой – меняло
структуру землепользования. В ряде районов страны в XVIII веке владельцы забрали себе
наделы крестьян, а за работу на барщине давали им месячину – ежемесячный продоволь-
ственный паек. Так началось превращение крепостного в обыкновенного американского раба.
Последствия отчуждения крестьянина от земли мы испытываем до сих пор – равнодушие,
недобросовестность, наплевательское отношение к делу и прочие столь характерные и для
нашего общества пороки. Да, если по этимологическим и фразеологическим словарям срав-
нить значение русских слов «работа» и «работать» с тем, как они трактуются в английских,
французских, голландских словарях, то хорошо заметно преобладание в нашем языке негатив-
ных коннотаций: «Работа не волк – в лес не убежит», «горбатиться».
Городским категориям населения пришлось не легче сельских. В 1721–1722 годах Петр
задумал грандиозную городскую реформу, «дабы всероссийское купечество, яко рассыпанную
храмину, паки собрать». Это «собирание» понималось прежде всего как насильственное воз-
вращение всех тяглецов в посады, откуда они по разным причинам вышли согласно прежним
законам. Так и было сделано в ходе ревизии подушных сказок. 25 мая 1722 года император
решил вообще запретить купцам переезжать из города в город, что вызвало протест купече-
ства. Только угроза парализации торговли вынудила Петра отступить.
Царь стремился коренным образом изменить, унифицировать социальную структуру
города с помощью магистратов, цехов, гильдий. Эти выросшие на Западе в течение столетий
институты были разом перенесены на русскую почву. 16 января 1721 года жители русских горо-
дов проснулись членами гильдий и цехов. Это было сделано по силе регламента Главного маги-
страта, а ревизоры подушной переписи приступили к «расписыванию» городского населения
по гильдиям и цехам. Делалось это, как у нас часто бывает, грубо, формально, непродуманно.
Основной целью образования цехов и гильдий было вовсе не развитие торговли и ремесла, а
решение сугубо фискальных проблем. Власти стремились, чтобы все городские жители были
положены в оклад подушной подати. Выполняя своеобразный «план» по сколачиванию новой
городской структуры, ревизоры включали в гильдии и цехи нищих, крепостных работников и
т. д. В итоге в некоторых городах до 45 процентов «гильдейского купечества», то есть вклю-
ченного в гильдии и цехи, занимались… неквалифицированным трудом и не имели никакого
отношения ни к коммерции, ни к ремеслу. Увеличение числа «гильдейских купцов», «мастеров
и подмастерьев» означало только одно – на состоятельных членов посадской общины ложились
новые налоги. При этом власти не отменили архаичной круговой поруки при сборе налогов.
Так благое дело развития городских институтов сразу же превратилось в фикцию, вылилось в
искусственное расширение числа городских плательщиков, что стало одной из важных причин
(наряду с прочими пороками торгово-промышленной политики Петра, о которых было уже
сказано) обеднения купечества, исчезновения многих купеческих домов и фамилий.
Чтобы предотвратить переход крестьян в города – обычное, естественное и не запрещен-
ное для предпетровской эпохи явление, было разработано законодательство о так называемых
78
«торгующих крестьянах». Согласно ему, крепостной крестьянин, чем бы он ни занимался и

сколько бы лет ни жил в городе (хоть всю жизнь!), оставался собственностью владельца, кото-
рый разрешал ему торговать, собирал с него оброк, но при этом не давал ему свободы и воз-
можности закрепиться в городе. Теперь эту систему поддерживало государство. Таким обра-
зом, воздух русского города не делал крепостного свободным, в отличие от западных городов,
где со времен Средневековья бывшие зависимые крестьяне становились свободными ремес-
ленниками и предпринимателями.
Так процесс развития русского города по европейскому пути был существенно затруд-
нен петровской реформой. Затормозила этот процесс и новая структура управления городами.
Образованные в них магистраты сразу же стали бюрократическими учреждениями, подчинен-
ными Главному магистрату – коллегии по управлению городами. Представители купечества,
как и раньше, привлекались для исполнения административных обязанностей и несли матери-
альную ответственность за успех порученного им дела. Ни о каком подлинном самоуправлении
городов и речи не шло. Словом, забудьте о Магдебургском праве навсегда!
Трудно назвать сословную группу русского населения, которой бы не коснулись реформы
Петра. Его преобразования преследовали цель коренной реконструкции социального строя
России. Свое социальное строительство Петр называл «произведением подданного всероссий-
ского народа», которое в сущности было крепостным «произведением», всеобщим, тотальным
закрепощением народа России.


Да что Вы об одном и том же! Будто допетровская Россия была этаким оазисом свободы,
а Петр ввел самовластие и крепостное право для всех. Забудем об Иване Грозном – это слу-
чай, как говорится, клинический. А возьмем «тишайшего» Алексея Михайловича – не он ли
приказал без суда и следствия заморить до смерти в зловонной яме в Боровске боярыню Ф. П.
Морозову и ее сестру, не он ли в списке явившихся на смотр дворян вдруг собственноручно
всем поменял имена: был Иван, стал Федор, был Илья, стал Степан. Зачем? Историки до сих
пор найти объяснения не могут – видно, просто государев каприз, то, что Пушкин назвал «куда
подует самовластье».
Разве Петр ввел крепостное право, разве не до него было принято Соборное уложение
1649 года, окончательно прикрепившее крестьян к земле и установившее бессрочный сыск
беглых? В этом смысле он продолжал линию своего отца. А иначе никак нельзя! Да, можете
сказать, что в Швеции, с которой Петр копировал государственные институты, к этому вре-
мени уже не было крепостных крестьян, что королевское правительство провело редукцию
помещичьих земель и тем самым способствовало их развитию, не говоря уже о создании удоб-
ной, экономной для государства «поселенной системы» содержания армии за счет собствен-
ников земли. Но в России на этой стадии развития освобождение крестьян не представлялось
возможным. Широкие массы дворянства не приняли бы этой меры. Даже гуманная Екатерина
II, с омерзением смотревшая на крепостников, писавшая о несправедливости рабства людей,
которые рождаются свободными, говорила, что отмена крепостного права невозможна, что во
всей стране даже в эпоху Просвещения не найдется и пяти человек, понимавших порочность
крепостничества, что если бы она заикнулась об этом, то ее бы «закидали камнями». В куль-
туре дворян того времени глубоко укоренилось представление о том, что «хамы и хамки» даны
им в полную собственность в виде живого имущества. Ужасы пугачевщины с ее анархией и
кровопролитием леденили кровь дворян даже во времена Пушкина, являя в их глазах пример
того, что значит дать крестьянам свободу. А о Петре и его эпохе нечего и говорить.
Но все же согласитесь, что социальное конструирование Петра несло в себе и положи-
тельные начала. Речь идет прежде всего о создании правящего класса нового типа – дворян-
79
ства. Вот Вы говорили, что Боярская дума так и не превратилась в палату пэров или лордов. Да
как это могло произойти, когда в допетровской России не было аристократии? Мы по социо-
логической привычке, поглядывая на Запад, подчас называем наших допетровских бояр ари-
стократией, «боярской аристократией». Да полно! Не были они аристократами, их привержен-
ность к местничеству определялась заботой о том, чтобы за столом государя или на службе
кто-то другой не сел выше тебя и тем самым не унизил твой род опять же на службе государю.
Давно уже замечено (Ю. М. Лотманом, в частности), что социальная структура верхов строи-
лась не по принципу вассалитета, а по принципу «вручения себя» государю как хозяину. Это
выражалось в обязательной формуле подписи под челобитной: «Холоп твой, пав на землю,
челом бью, княж» такой-то.


Не забудьте сказать, что Ваш Петр приказал в челобитных слово «холоп» заменить на
слово «раб». Отлично!


Иерархия подданства в европейских странах выстраивалась по принципу «вассал–сюзе-
рен», а в России – как иерархия «государевых рабов», в равной степени бесправных перед
лицом государя – ведь этот термин идентичен термину «хозяин». Данные различия в значи-
тельной степени связаны с тем, что в России исторически так и не сложилась аристократия.
Подлинным несчастьем в этом смысле было монгольское нашествие. Как показали исследова-
ния В. Б. Кобрина и А. Л. Юрганова, в боях с захватчиками погибло много, если не большин-
ство Рюриковичей, очень близких по своему статусу и мировосприятию западноевропейскому
рыцарству и аристократии. На протяжении последующих веков оставшиеся ростки аристокра-
тии с редким постоянством уничтожали сначала татарские ханы, потом князья в братоубий-
ственных распрях и, наконец, цари.
Да и вся обстановка ордынского ига, в которой рождалась Московская Русь, делала невоз-
можной укрепление аристократии. Как известно, усиление королевской власти в Европе не
сопровождалось регулярным и поголовным истреблением рыцарей, герцогов, графов и баро-
нов, а практика постоянных съездов аристократии постепенно вылилась в учреждения типа
«палаты пэров», которые органично вошли в систему сословного представительства и высшего
государственного управления независимо от политического режима – от абсолютизма до пар-
ламентского правления. Вся история объединения Руси вокруг Москвы была непохожа на фор-
мирование, например, Французского королевства вокруг Иль-де-Франс. Даже уделы Великого
княжества Московского не походили на вассальные королям герцогства, поскольку напоми-
нали улусы, как и сама Московская Русь была Русским улусом Золотой Орды с соответству-
ющими ей системой властвования и менталитетом. Ордынское влияние тлетворно действо-
вало на мироощущение знати. Зная историю возвышения и гибели царя В. И. Шуйского, разве
можно назвать его настоящим аристократом? А ведь после смерти царевича Дмитрия в Угличе
он был самым прямым и единственным потомком Рюрика. Тем не менее он прожил гнусную
жизнь высокопоставленного раба, без чести, без совести, без мужества, будучи при этом мно-
гократным клятвопреступником, под конец, в плену, целовавшим руку тогдашнему врагу Рос-
сии – польскому королю!
Даже местничество, в котором можно увидеть элементы аристократизма, не устраивало
самодержавие. Когда в 1682 году при царе Федоре Алексеевиче было принято решение сжечь
все разрядные книги, власти заботились не о введении принципов, например, всесословности,
а об устранении неудобств управления, ибо распря за «места» мешала военной и гражданской
80
субординации. И «аристократы» покорно смотрели, как в железных клетках сжигают разряд-

ные книги – свидетельства их истинной родовитости.
В этих условиях Боярская дума никак не могла стать «палатой пэров», ибо, во-первых, в
допетровской России так и не возникли сословный строй, отчетливое корпоративное сознание
и сословная организация, а во-вторых, принцип формирования Думы был совсем другим –
представители древних родов туда попадали не по знатности происхождения, а как служилые
люди высокого ранга вместе с редкими выдвиженцами из дворянских низов и одаренных при-
казных, а также в качестве родственников царя и царицы. И все вместе они позиционировали
себя как «холопи государевы», как «царедворцы».
Нужно ценить петровскую «социальную революцию», создавшую новое дворянство,
которое поначалу называлось «шляхетством» – в этом прямая отсылка к польскому дворян-
ству, известному своей свободой и высоким понятием о дворянской чести. Поэтому не слу-
чайны были события начала 1730 года, свидетельствующие о стремительном, буквально за
несколько лет, появлении русского дворянства не как категории служилого класса («городовые
дворяне»), а как людей с четкими представлениями о личной, дворянской чести, с требова-
ниями уважать их достоинство, не отнимать собственность без суда, не подвергать опале без
причины и т. д. Дворянские проекты 1730 года о государственном переустройстве России – это
Вам не униженные коллективные челобитья служилых дворян XVII века. Появилась и возмож-
ность защитить личную дворянскую честь – дуэли. Это Вам не боярский мордобой на лестнице
Кремлевского дворца по поводу «мест» за царским столом. Не будет преувеличением сказать,
что создание Петром дворянства нового типа стало первым шагом в эмансипации России…


Остановитесь! Вы что, забыли, чем кончился 1730 год? «Всероссийской помещицей»
Анной Иоанновной да Бироном с бироновщиной – весьма жестким политическим режимом.
Вспомните судьбу воспетого Рылеевым и Лажечниковым «борца за свободу от иностранного
засилия» А. П. Волынского, который, кстати, таковым не был и пресмыкался перед тем же
Бироном, пока не возомнил себя выше временщика, за что и пострадал. Неподатное состояние
действительно стало привилегией дворянства России, но не будем преувеличивать его значе-
ние. Освобождение нового сословия от тягла не означало свободы от массы других, весьма
тягостных обязанностей. Условия существования дворянства стали более суровыми, чем те, в
которых жили служилые по отечеству в XVII веке. Вся жизнь дворянина Петровской эпохи с
ранней юности, когда ему полагалось являться на смотры недорослей, отправляться за границу
на учебу, была подчинена государству. До самой старости они были обязаны постоянно, дис-
циплинированно служить в военных и гражданских чинах без права покидать службу и отлу-
чаться в свои деревни. Если какой-нибудь израненный дворянин-инвалид приходил на своей
деревяшке на смотр в Военную коллегию, государь (а он не пропускал ни одного смотра) опре-
делял его не домой, в поместье, а в коменданты какой-нибудь захолустной крепости. Когда в
1725 году Петр умер, на одного армейского полковника донесли, что тот на вопрос, почему
он не был на похоронах государя, ответил: «А что мне там делать, меня в деревню отпу-
стили», то есть он получил возможность для длительного пребывания в своем владении. Пет-
ровская социальная политика вымела подчистую из дворянских гнезд молодежь и даже ста-
риков, суровы были наказания за попытки избежать службы или смягчить ее бремя. Отъем
имения, лишение дворянства, телесные наказания, тюрьма и каторга – таков был удел предста-
вителей сословия, которое применительно к петровским временам в советской науке по недо-
разумению называлось «господствующим классом».
Права дворян на земле- и душевладение, которые должны были бы характеризовать гос-
подствующее положение, в действительности были весьма эфемерны. Частной собственности
81
на землю не существовало. Это Вам не Англия, не Шотландия, где перескочивший границу

своих владений преступник-дворянин был недоступен для преследовавшего его констебля,
который мог пересечь границу частных владений только по решению суда, вынесшего соответ-
ствующее решение. В России вся земля была государевой – и в деревне, и в городе. При стро-
ительстве Петербурга не раз бывало, что людей, построивших свой дом, прогоняли на другое
место: дом свой можешь, конечно, забрать, а земля – государева, она ему нужна для других
целей. Земельное владение (да и движимое имущество) любого подданного в мгновение ока
могло быть отписано в казну. Часто бывало, что обвиняемому еще не вынесли приговора, а его
земля уже отдана новому владельцу. Историк П. В. Седов, изучая влияние реформ Петра на
русское общество, заметил, что именно с Петровских реформ власти на все возражения пла-
тельщиков на немыслимо тяжелые налоги, изнурительные повинности, на беззаконные поборы
в ответ получали одно: «Все-де ныне государево!» Этим универсальным выражением «они
заменяли разом и справедливый суд, а заодно и объяснения, почему подданные должны были
нести разные формы новых повинностей или почему следует предпочесть государев интерес
частному».
Пользоваться собственностью, а тем более распоряжаться ею также было затруднительно.
Ни одно завещание крупных землевладельцев не признавалось законным, пока его не одоб-
рит государь, который, бывало, менял волю покойного по своему усмотрению. Важную роль в
этом ограничении сыграл петровский указ от 23 марта 1714 года о единонаследии, навеянный
западноевропейским законодательством о майорате. Обычно в литературе пишут, что этот указ
поставил точку в процессе слияния вотчины и поместья, которые отныне становились единым
«недвижимым имением», и что это было сделано «в интересах дворянства». Очень сомнитель-
ный вывод, ибо, во-первых, ликвидировалось старинное юридическое понятие «вотчина» как
земля, принадлежавшая владельцу по наследству, а не выделявшаяся ему на время службы
как поместье. Впрочем, этим закончился длительный процесс слияния вотчины и поместья в
интересах государства: недаром формой наказания служилого был «поворот вотчины в поме-
стье», с тем чтобы легче его конфисковать.


Между прочим, коллега, это было начато как раз в столь обожаемом Вами XVII веке.


Во-вторых, помещик лишался права свободно распоряжаться владением и был обязан
завещать его лишь одному из сыновей. Поэтому остальным сыновьям, лишенным права на
долю отцовского наследства, приходилось рассчитывать на службу как единственный источник
пропитания. Позже был принят закон, препятствовавший продаже части имения для обеспече-
ния этих дворян денежным наследством. Таким образом государство ограничило право поме-
щиков на свободу купли-продажи владений. Были и другие существенные ограничения, вроде
запрещения дворянину жениться до окончания учебы, принудительное поселение на острове
Котлине, а потом на Васильевском острове.


И все же я настаиваю на своем выводе: преобразования Петра привели к возникновению
нового русского дворянства европейского типа, для которого понятия личной чести, челове-
ческого достоинства стали выше родовой чести, поэтому их отстаивали со шпагой на дуэли.
82
Как ни странно для Вас звучит, но именно благодаря ему в России были заложены основы
гражданского общества – ведь дворянство стало первым эмансипированным классом России,
с появлением его сословных прав и привилегий стали развиваться свободы других сословий.
Пока Вы говорили о законе 1714 года (который, как Вы забыли упомянуть, был отме-
нен во времена Анны Иоанновны), я открыл вот такой документ: «1) Все, находящиеся в раз-
ных наших службах дворяне могут оную продолжать сколько долго пожелают и их состояние
им дозволит…; 4) Кто ж, будучи уволен из нашей службы, пожелает отъехать в другие евро-
пейские государства, таким давать нашей Иностранной коллегии надлежащие паспорты бес-
препятственно; 5) Продолжающие службу, кроме нашей, у прочих европейских государей рос-
сийские дворяне могут, возвратясь в отечество свое, по желанию и способности вступить на
ваканции в нашу службу… Но как мы сие наше всемилостивейшее учреждение всему благо-
родному дворянству на вечные времена фундаментальным и непременным правилом узако-
няем, то в заключении сего мы, нашим императорским словом наиторжественнейшим образом
утверждаем навсегда сие свято и ненарушимо содержать в постановленной силе и преиму-
ществах». Это знаменитый «Манифест о даровании вольности и свободы всему Российскому
дворянству», подписанный императором Петром III 18 февраля 1762 года. Можно спокойно
назвать его важнейшим документом русской истории, с него начинается долгий процесс эман-
сипации русского общества – освобождения его от тяжкого давления государства.
Да, и почти вся русская интеллигенция вышла из дворян. Открываешь списки петров-
ских дворян, вытащенных им за волосы к службе и свету, и как будто видишь каталоги биб-
лиотек, музеев, галерей, консерваторий. В начале – Аксаков, Анненков, Апухтин, Балакирев…
В середине – Мусоргский, Скрябин, Сомов, Столыпин, Полонский, Пушкин… А в конце –
Чаадаев, Чаплыгин, Яблочков, Языков, Якушкин и т. д. Тут вся русская культура!


Да, этот Манифест – воодушевляющий документ. Правда, там есть слова о том, что
наследники императора, даровавшего вольности дворянству, все-таки «в отмену сего в чем-
либо поступать могут». В этом и есть самовластие – следующий монарх может на эти «фунда-
ментальные» бумажки наплевать, что и сделал император Павел I, продолжавший сечь своих
высокородных подданных, как некогда делал его великий предок, а также унижать, ссылать
без суда и следствия.
Неужели не ясно, что социальная реформа Петра служила не возвышению дворянства, а
оформлению его новой структуры, организованной на так называемой «регулярной основе»?
«Регулярство», «регул», «правило» – вот что не сходило с уст Петра. «Регулярство» стало важ-
нейшим элементом политического и правового сознания, критерием и гарантией действенно-
сти структур власти, а вместе с тем и главным принципом социальной политики, социального
реформирования. Только в режиме «регулярства» могли функционировать и правительствен-
ный аппарат, и новая служилая структура общества, поделенная на новые сословия и сослов-
ные группы. В основе такого режима лежала доктрина этатизма, по которой власть государства
становилась тотальной, всепроникающей. Петровская эпоха, унаследовав ограничения, харак-
терные для русского средневекового общества (то, что они были, я не отрицаю и XVII век не
идеализирую, но лишь хочу показать, что выход из него мог быть и в другую дверь), внесла
такие важные изменения в социальную политику, систему общественных отношений, в обы-
денную жизнь людей, что исследователи говорят о создании Петром регулярного полицейского
государства, в котором и не пахло свободой.
Полиция понималась не только как учреждение, но и как система отношений, образ
универсального мышления, предусматривающий, что жизнь общества находится под добро-
желательной, но пристальной и всепроникающей опекой государства. Конечно, господство
83
полицейского начала не было самоцелью петровского государства. С помощью «регулярства»

достигалась победа над «стариной», ассоциируемой с «неправильностью», отсталостью, дико-
стью. Но одновременно полицейский режим обеспечивал контроль за обществом, гарантиро-
вал эффективность работы аппарата и всей служилой структуры. Одним из важнейших эле-
ментов полицейского режима стало признание того, что в обществе не может быть людей,
находящихся вне трех отчасти дублирующих друг друга систем: крепостной, податной и слу-
жилой. А для нетрудоспособных была предусмотрена также система государственного призре-
ния. Иначе говоря, петровское государство не допускало существования свободы вообще!
Конечно, понятие «тотальное» применять к Петровской эпохе можно только условно, с
оглядкой. Но без него трудно охарактеризовать массовые акции с применением военных по
проверке населения, вывозу или сгону беглых с мест их проживания во время ревизий. Тоталь-
ный характер приобрела и борьба с вольными, гулящими и нищими. В системе полицейского
контроля за населением с успехом использовались и новые, и старые институты. Вот Вы, ссы-
лаясь на принцип историзма, объясняли невозможность отмены крепостного права, но не ска-
зали, что его жесткие ограничения в перемещении органично были использованы системой
контроля и фиска нового петровского государства, что стало гарантией сохранения крепост-
ного права на века. Да это и неудивительно, ибо все в петровской России в той или иной сте-
пени стали крепостными.
Согласно основополагающим документам, регулирующим взимание подушной подати, –
«Плакату» и «Инструкции земскому комиссару», помещик был теперь не просто владельцем
ревизских душ, а нес материальную ответственность за их платежи, был обязан контролировать
их поведение, выдавать им паспорта на выход для заработков. Новая система искусственно
поддерживала существование крестьянской общины, для того чтобы с помощью традиционной
круговой поруки обеспечить выплату податей, отправление повинностей, рекрутский набор,
удержание крестьян от побегов.
Новым элементом в системе полицейского контроля стала и армия. За основу размеще-
ния армии Петр взял «поселенную» систему Швеции, где военные жили на своих участках и
для участия в походах или маневрах получали вспомоществование от местного населения. Как
и в других случаях с использованием иностранного опыта, Петр выплеснул с водой ребенка:
разместив армию в дистриктах среди крестьян, он придал военным полицейские, надзира-
тельно-карательные функции. Согласно «Инструкции полковнику», офицеры были обязаны с
земскими комиссарами взимать с крестьян подушную подать, препятствовать крестьянским
побегам, подавлять возможные волнения, контролировать перемещение посторонних через
дистрикт, где стояли роты. Ту же цель преследовала установленная в 1724 году система пас-
портов для крестьян. Отныне человек, обнаруженный без паспорта или с просроченным пас-
портом, подлежал преследованию как беглый, что приравнивалось к преступнику.
Конечно, в своей регламентации он руководствовался принципами рационализма, праг-
матизма. Но, обращаясь ко всем сторонам жизни, Петр, кажется, утратил чувство меры, сде-
лал «регулярность» тотальной. Она порой напоминает литературные фантазии от Кампанеллы
до современного английского сериала «Черное зеркало». Петр работал в том же направлении,
создавая во всех сферах русской жизни тотальный, поистине устрашающий общественный
порядок.
Известно, что бичом тогдашних городов (да и деревень) были пожары. Значит, предпи-
сывал Петр, крыши надо крыть не дранью и соломой, а черепицей или, на худой конец, дерном.
Трубы следует регулярно чистить, следовательно, они должны быть такой ширины, чтобы маль-
чик-трубочист пролез в трубу. Да, не забудьте потолки подмазывать глиной, выкопать пожар-
ные водоемы, дома в деревнях строить на таком расстоянии, чтобы в пожары один от другого
не загорался! На лето в Санкт-Петербурге все печи и бани частных домов запечатывали госу-
дарственной печатью, а при полиции была учреждена особая «нюхательная команда», которая
84
ходила по ночному городу и вынюхивала дым из кухонь и бань в тех домах, чьи хозяева пыта-
лись, пользуясь ночной темнотой, грязь с себя смыть или щей сварить. Таких нарушителей
противопожарной безопасности ждали большие штрафы и прочие наказания.
Дома в городе предписывалось строить не абы как, а по плану-плакату, составленному Д.
Трезини и полученному владельцем в полиции, в строго указанном месте. Причем из боковых
стен построенного на пустыре дома должны торчать кирпичи, с тем чтобы строители могли
легко пристроить к этому зданию дом соседа и таким образом образовалась вожделенная Пет-
ром «сплошная фасада», как в любезном царю Амстердаме. Полицейские строго следили за
числом балясин на крыльце, за высотой порога в доме, за числом и расположением окон и
дверей. А то, что вам неудобно, что от соблюдения «регулярства» в доме холодно, – при-
выкнете, вон голландцы живут, и ничего! Да, улицы должны быть прямы и широки, здания
должны выходить на красную линию, а не по-московски стоять в глубине участка, а если ветер
и наводнения – терпите! С нарушителями-кривостроителями расправлялись весьма своеоб-
разно: каторжники таскали по улицам огромную раму, длинная сторона которой соответство-
вала требуемой ширине улиц. И если рама не проходила между двумя домами, стоящими
напротив друг друга, «нерегулярный» дом подлежал сносу. Чтобы хозяева не затягивали пере-
стройку, каторжники быстренько разбирали у этого дома крышу, а без крыши в Петербурге
не поживешь! Чтобы прекратить ночные разбои и грабежи, было предписано улицы перегоро-
дить на ночь шлагбаумами, жителям дежурить по очереди, как в Голландии (вспомним «Ноч-
ной дозор» Рембрандта). После комендантского часа можно ходить с фонарями и пропуском,
приезжих следует записывать в особые книги, за город без паспорта никого не выпускать и
т. д. и т. п. Десятки других подобных предписаний! Петр зорко смотрел по сторонам в поисках
объекта регулировки. Не понравилось ему, как плели лапти в одной губернии, – приказал при-
слать лаптеплетов из другой губернии. Увидел в Прибалтике удобные косы – набрал насильно
несколько десятков местных мужиков с косами и разослал их по всем губерниям учить рус-
ских мужиков косить не так, как они привыкли за тысячу лет. Шел государь по кладбищу,
споткнулся о выступающее надгробие – тотчас издал указ, чтобы надгробия были вровень с
землей, как в Голландии. Заметил, что русские своих покойников хоронят в выдолбленных
колодах-гробах, запретил – надо же строевой лес экономить – и велел делать гробы из досок
или из черного леса. Известна история, как государь хаживал по Гостиному двору и на развалах
перекладывал товар по-своему, чтобы лучше продавался. Он-то знал, как успешно торговать!
Но жизнь, как трава сквозь асфальт, пробивала путь и цвела своим цветом, обходя пет-
ровские запреты. Однажды в Тайную канцелярию пришел солдат. Он донес на шлюху, которая
говорила «непотребные слова» о государе. И когда с полицейскими он пошел за ней, выясни-
лось, что забыл притон, где провел предыдущую ночь, поэтому стал обходить все те злачные
места, которые знал и где часто бывал. И власти вдруг поняли, что, несмотря на шлагбаумы,
заставы, паспорта, строгости, таких притонов и злачных мест в столице, этом нашем «городе
Солнца», великое множество! Словом, на всякую регулярность есть своя вольница! Может
быть, со времен Петра, а не Герцена говорят, что если в России соблюдать все законы, то
жить в ней будет невозможно. Вот истинный смысл и цена лелеемого Петром «регулярства» –
с помощью разнообразных, по преимуществу насильственных мер и средств жесткого кон-
троля создать не общество порядка, трудолюбия и благополучия, а государство, основанное на
неограниченной власти самодержца, на махровой бюрократии, жестоком крепостном праве и
назойливом полицейском надзоре.
И давайте вспомним о церковной политике Петра…
85

Церковь и культура

86


Нет, все-таки Вы, сударь, беспощадны: в нынешние времена моя речь в защиту церков-
ной политики Петра может потянуть на «оскорбление чувств верующих» и книжку нашего
вполне невинного диалога спалят на площади в Москве, а ее издательницу накажут. Как ни
смиренны и послушны государству нынешние попы, но Петра они люто ненавидят и, может
быть, впервые за всю историю (под благожелательным взором с вершин власти) не стесняются
это выражать и разносят нашего государя по кочкам – посмотрите соответствующие сайты.
Это как бы месть за 200 лет «синодального периода Русской православной церкви». Наверняка
Вы будете говорить о замене патриарха Священным правительствующим синодом, вспомните
о кортике, который государь в ответ на просьбы членов Синода вернуться к системе патриар-
шества воткнул перед ними в стол и сказал: «Вот вам патриарх!», коснетесь также истории
петровского Монастырского приказа, лишившего церковь земель, скажете о снятых церков-
ных колоколах, о намерении государя ликвидировать монастыри и т. д. Много чего подобного
можно, как говорят нынешние судейские, вчинить Петру.
Но я сразу Вам скажу главное – Петр Великий был глубоко, искренне верующим чело-
веком. Он хотя и не получил систематического духовного образования, но великолепно знал
Священное Писание, церковную службу и никогда никому не позволял смеяться над верой.
Подчас это выходило за цивилизованные рамки – известна страшная и совершенно достовер-
ная история, происшедшая в 1705 году в Полоцке, где Петр, вероятно пьяный, посетил униат-
ский Софийский собор и, якобы не стерпев слов униатов о православии, убил четырех монахов
и священника. Позже он сам признался в совершенном преступлении, опубликовав манифест,
в котором говорилось, что четыре униатских монаха были убиты, а пятый повешен «за учинен-
ное ими государю злоречие и переписку со шведами». Последнее, зная нравы нашей страны,
87
было добавлено для убедительности расправы. Если отбросить в сторону уголовщину, можно
признать, что Петр, как и вся Московская патриархия, более всего ненавидел униатов, при-
нявших католическое богословие, но служивших по восточному обряду. Наша православная
церковь была готова признать обрезание, лишь бы не пожимать руки униатскому священнику.
Когда к Петру подступали католические профессора и епископы с предложением объединить
церкви, он дипломатично уходил от ответа, говорил, что это, мол, дела духовные, от меня,
необразованного светского правителя, далекие. На самом деле он хорошо разбирался в этих
вопросах и твердо придерживался традиционной точки зрения, полагая, что подобное объеди-
нение будет означать подчинение Москвы Риму, чего пуще огня боялись иерархи православ-
ной церкви на протяжении всей ее историю. Не колеблясь, Петр одобрял жестокие расправы
церкви и со староверами. В общем, он не выглядит отступником, атеистом, противником веры
по православному обряду.
Да, Всепьянейший собор – организация, прямо скажем, зазорная, с откровенными наме-
ками на церковную иерархию (пусть даже католическую). Но, во-первых, собор не был публич-
ным, но действовал как этакий постоянный «корпоративчик» своих, проверенных людей, при
которых можно и в словах, и даже в буйствах не стесняться (вспомним «Волка с Уолл-стрит»).
Во-вторых, мы имеем дело с карнавальным, святочным элементом, вполне тогда допустимым.
Словом, отбирая у Вас вопрос, спрашиваю: коли государь был таким истым верующим,
почему же он так сурово обходился с Русской православной церковью? Дело в том, что Петр,
будучи умнейшим и проницательнейшим человеком, увязывал веру в Бога с рациональной
философией своего века. Тогда, как бы далеко люди ни заходили в познании мира, они все же
видели первопричину всего в Боге. То, что Бог создал мир и человека, казалось достаточным,
чтобы верить в него. Не нужно обращаться к Нему по мелочам (успешно сдать экзамен или
удачно выйти замуж), не следует идолопоклонничать и верить «слезоточащим иконам», раз-
облачение которых, как и других подобных «чудес», Петр проводил с большим удовольствием.
Зачем это все, если общепризнано, что в начале всего сущего был Бог, ну а дальше мир разви-
вался по естественно-научным законам. На Бога надейся, а сам не плошай (или как у Кромвеля
– «держи порох сухим»), открывай, усердно изучай законы мироздания, совершенствуй свою
жизнь, и в этом Бог будет тебе помощник, хоть конечный замысел Его и непостижим. Сохра-
нилась история о том, как однажды Петр смотрел в телескоп и был потрясен видом звездного
неба. Оторвавшись от окуляра, он задумчиво произнес: «Бесконечен звездный мир, что сви-
детельствует о бесконечности Бога и Его непознаваемости людьми. Светские науки далеко еще
отстают от познания Творца и Его творения». Наверное, многие и теперь скажут нечто подоб-
ное.
Примечателен и не лишен правдоподобия рассказ царского токаря А. К. Нартова о посе-
щении новгородского собора Святой Софии Петром и Яковом Брюсом – известным книж-
ником, точнее чернокнижником, алхимиком, о чьем безверии и связи с дьяволом говорили
многие современники. Стоя с царем возле рак святых, Брюс рассказал Петру о причинах
нетленности лежащих в них тел. Нартов пишет: «Но как Брюс относил сие к климату, к свой-
ству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержанной
жизни, и сухоядению или пощению (от слова «пост». – Е. А.), то Петр Великий, приступя, нако-
нец, к мощам святого Никиты, архиепископа Новгородского, открыл их, поднял их из раки,
посадил, развел руки, паки сложив их, положил, потом спросил: „Что скажешь теперь, Яков
Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не раз-
рушаются, и что вид лица, аки бы недавно скончавшегося?“ Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма
дивился и в изумлении отвечал: „Не знаю сего, а ведаю то, что бог всемогущ и премудр“».
Может быть, Брюс действительно несколько растерялся и сразу не нашел что сказать Петру,
который, согласно Нартову, при этом поучительно заметил: «Сему-то верю и я и вижу, что
светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества творца, которого
88
молю, да вразумит меня по духу». Представим себе эту фантасмагорическую ситуацию, когда,
стоя у переворошенной священной раки с сидящим в ней мертвецом, всероссийский само-
держец и ученый генерал-фельдцейхмейстер ведут философскую беседу о пределах познания
мира. И эта сцена поражает одновременно своим кощунством (ибо нельзя забывать, что про-
исходит она не в кунсткамере, а в одной из православных святынь, у нетленного праха святого,
которому поклоняются поколения верующих с XII века!) и тем, как точно отражает лишенную
мистики и суеверия веру Петра, который находил доказательства бытия Божия также и в бес-
силии науки.
Нет сомнений, что, осуществляя церковную реформу, Петр исходил из положений про-
тестантизма, ставившего государя во главу церкви. Это было неизбежно, учитывая его симпа-
тии к протестантскому образу мышления, его любовь к Голландии и Англии, его имманентный
авторитаризм. В итоге в России ликвидация патриаршества сопровождалась установлением
коллегиальной формы управления духовными делами, а государь был объявлен главой Русской
православной церкви. В этом стоит искать не ересь, а продолжение традиций Московского цар-
ства. Главенство государства над церковью существовало всегда. С давних пор на Руси назна-
чение епископов не было внутренним делом церкви, а являлось функцией самодержца, выра-
женной в форме согласия государя на назначение кандидата, которого церковь рекомендовала
на вакантную кафедру. Никогда не было ни равенства, ни настоящего согласия (как тогда гово-
рили, симфонии) светской и церковной власти. Трудно припомнить, чтобы государь в своих
делах советовался с патриархом (правление патриарха Филарета при сыне Михаиле Федоро-
виче не в счет) или чтобы патриарх просил царя проявить милосердие к павшим. Если бы он и
обратился с такой просьбой, то, согласно одной из легенд, царь довольно грубо выгнал бы его
из камеры пыток, указав при этом верховному иерарху его место на земле. Когда светской вла-
сти было что-то нужно, она, не стесняясь, диктовала свою волю церковникам. Сами патриархи
попадали на свой трон исключительно с одобрения государя и в дальнейшем во всем зависели
от него. В конечном счете ожесточенный спор иосифлян и нестяжателей закончился победой
первых, а значит, победой светской власти, дающей церкви все: земли, крестьян, деньги, тар-
ханные грамоты, освобождавшие церковные владения от налогов и повинностей. Ну а кто же
кусает руку кормящего? Что ж, дальнейший результат известен. Как писал Бродский, «с госу-
дарством щей не сваришь. // Если сваришь – отберет».
Петр, в сущности, ничего особенно не подавлял – изначально, в X веке, православная
вера была выбрана Владимиром Красное Солнышко не за ее обрядную красоту и благолепие,
как сказано в летописи, а за покорность ее служителей византийскому басилевсу, за готовность
служить светскому правителю, да еще на понятном толпе туземном языке. Так было до Петра,
так стало после него, так есть и сейчас. Когда во второй половине XVII века разгорелась борьба
сторонников новой «никонианской» веры с верой старой, будущий патриарх Иоаким выра-
зился более чем откровенно: «Не знаю [ни] старые веры, ни новые, но что велят начальницы,
то и готов творити и слушать их во всем».
Реформируя церковь, Петр пошел своим путем, ведущим к установлению в обществе
регулярности и целесообразности. Как и во многих других делах, он считал своей обязанно-
стью перед Богом и людьми реформировать церковное устройство, или, как тогда выражались,
«духовный чин». Важно, что Петр представлял церковную реформу как богоугодное дело бого-
боязненного монарха, озабоченного исключительно исполнением своего христианского долга:
«Между многими, – читаем мы в указе 1721 года, – по долгу богоданными нам власти попе-
ченьями о исправлении народа нашего <…> посмотря и на духовный чин и видя в нем много
нестроения и великую в делах скудость, несуетный на совести нашей возымели страх: да не
явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от него получив благопоспешества во исправ-
лении как воинского, так и гражданского чина, пренебрежем исправление и чина духовного.
И когда нелицемерный Он, Судия, вопросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном
89
приставлении, да не будем безответни». Нельзя положа руку на сердце не сказать, что кроме
присущего Петру мессианства тут было известное лукавство и демагогия.
Причины реформирования церкви Петру были очевидны. Во-первых, среди политиче-
ских противников Петра было немало церковников, не хотевших, чтобы представитель худо-
родных Нарышкиных сидел на троне. Его поведение, привязанность к Немецкой слободе и
всему иностранному убеждали их в «негодности царишки». Для Петра же люди в рясах оста-
вались частью той «старины», которую он ненавидел. Отношение к ним видно в указе Петра
1698 года: певчим запрещалось появляться в Новодевичьем монастыре, где сидела царевна
Софья. Тяжелым гневом дышит этот указ: «Певчих в монастырь не пускать, поют и тамошние
старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют „Спаси от бед“, а на паперти
деньги на убийство дают». Не случайно он приблизил к себе священнослужителей из киево-
могилянского круга, которые были и образованнее отечественных святителей, и принадлежали
к другому, хотя и православному миру, не связанному с московской «стариной». Да и потом
он не церемонился со своими реальными и мнимыми врагами в рясе. Монашество, клобук,
епископский посох, преклонные годы и общепризнанная святость не спасали людей церкви от
дыбы и тюрьмы. Тут были и серьезные подозрения церковников в государственных преступ-
лениях, но встречались и обвинения в пренебрежении правилами и законами светского госу-
дарства. В сыскные органы попадали священники и архимандриты, которые (случайно или
нет) ошибались в имени государя при возглашениях, забывали в службе помянуть Синод, не
служили в установленные государством «календарные дни», запаздывали с присягой, возму-
щались ликвидацией патриаршества. Петру казалось, что для строгостей есть все основания.
И дело царевича Алексея в 1718 году это подтвердило: его окружение было «пропитано лада-
ном», густым церковным духом, а среди ближайших сподвижников Алексея нашлось немало
церковников, которые, как стало известно царю на следствии, мечтали о приходе царевича к
власти и восстановлении старины.
Во-вторых, Петр включил церковь в новую систему общества как важную ее часть. Цер-
ковь должна была не только молиться о благе России, кадить и окроплять знамена новых пол-
ков, но и служить органом просвещения, образования, культуры. В 1700 году при посещении
патриарха Адриана Петр произнес речь о пользе учения и наук и необходимости объединить их
с верой, ибо «вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя». Это было сказано моло-
дым царем не случайно. Петр верил, что у церкви есть особая вполне прагматическая миссия
– нести свет Божественного учения, нравственности и культуры в народ. Нужно согласиться
со знатоком допетровской Руси А. М. Панченко, писавшим: причина церковной реформы –
нецивилизованность церкви, «именно церковь в глазах Петра была виновата в том, что за семь
веков, протекших со времен Святого Владимира, на Руси отсутствовало правильное образова-
ние. Духовное сословие Петр хотел превратить в ученое сословие». Мысль Петра была проста:
учась грамоте по специально составленным духовным текстам, люди могли освоить и грамоту,
и одновременно проникнуться заложенными в этих текстах вечными истинами. Именно про-
светительскую миссию церкви Петр ставил выше всего.
Не буду скрывать, что он стремился сделать церковь рупором своей политики. Это есте-
ственно вытекало из непременного участия ее в повседневной и особенно праздничной жизни
общества. С церковного амвона привычно звучало чтение царских указов и манифестов, а уж
если победа, «шум и клики на Неве», то без торжественного богослужения, колокольного звона
(может быть, уж не семидневного, как во время празднования Ништадтского мира в 1721 году)
никак нельзя было обойтись: чай, мы – люди православные!
Словом, петровская церковная политика при всей ее жесткости, следовании зачастую
сиюминутным политическим целям все же была по преимуществу культурообразующей.
Мечта Петра о возвышении России, укреплении ее могущества зиждилась не только на вере в
мощь флота и армии, но и на идеях распространения в стране культуры, грамотности, образо-
90
вания, современных технологий и мастерства. Христианские народы Европы, как было сказано
раньше, являлись образцом для Петра. Он стремился доказать им, что и мы, русские, такие
же цивилизованные люди, как и они. По мысли Петра, истинный сын Отечества – это обра-
зованный, воспитанный, занятый полезным делом подданный, одновременно законопослуш-
ный, верноподданный и непременно верующий человек. Для царя нравственность могла быть
только христианской, православной. Более того, он был убежден, что она тождественна регу-
лярности, вводимой им во всех сферах русской жизни. Военные должны были знать основы
веры так же, как воинский устав. Петр полностью разделял мысль шведского короля Густава II
Адольфа о том, что армия – школа христианской нравственности, что дикая природа человека
исправляется только двумя началами – дисциплиной и верой.
Придавая столь важное значение просветительской деятельности церкви, Петр сам кон-
тролировал содержание речей и проповедей, которые звучали с амвона. Вообще, он был убеж-
денным сторонником «говорящего» закона, доступно объясняющего каждому, в чем польза и
необходимость его введения и пунктуального следования ему. Так же он относился и к духов-
ному слову с амвона, поэтому был убежден в величайших возможностях живого слова и особо
ценил проповедь (как позже Ленин – кино), восторгаясь златоустцами в рясах. В резких выра-
жениях Петр осуждал бездумное следование церковному ритуалу, формальное служение Богу,
вызывающее у людей только скуку и равнодушие.
Не случайно он особо благоволил тем, кто был образован, мог хорошо писать и говорить,
точнее владел искусством элоквенции и произносил яркие, доходчивые проповеди. Недаром
двое из первейших иерархов Русской православной церкви выдвинулись благодаря своим бли-
стательным проповедям. Один из них – Стефан Яворский, скромный настоятель одного из
киевских монастырей, – произнес такую проникновенную надгробную проповедь над телом
генерала Шеина, что был доставлен в Москву, чтобы потом, после смерти патриарха Адриана,
стать местоблюстителем патриаршего престола, а затем и президентом Священного Синода.
Второй – Феофан Прокопович – произнес в Киеве речь в честь Полтавской победы, которая
тронула царя своей образностью и красотой. Впоследствии Феофан фактически стал теоре-
тиком самодержавия Петра. Не уступали им Феодосий Яновский, Феофилакт Лопатинский и
другие талантливые церковнослужители. Все они составили весьма влиятельный круг высшей
церковной элиты. Это не случайно. Все они вышли из Киево-Могилянской академии – луч-
шего, а точнее наилучшего православного учебного заведения, дававшего своим ученикам (в
основном украинцам, белорусам и полякам) великолепное образование, которое они расши-
ряли также за счет длительных командировок в Европу и особенно в Рим. Сила сторонников
«латинской учености», «латинщиков» (так их называли туземные иерархи) зиждилась на пре-
красном знании богословской и философской науки, проповедническом и писательском даро-
вании, но более всего – на полной и безусловной поддержке царя, ценившего их ученость, ора-
торский талант и… годность в том смысле, как сказано выше. Они, как Феодосий и Феофан,
пришлись ко двору тем, что поддержали Петра в стремлении полностью подчинить церковное
управление светской власти.
Были среди «латинщиков» и другие – истинно праведные люди. Дело в том, что одной
из важнейших задач Русской православной церкви Петр считал христианизацию огромных
масс язычников Поволжья, Урала и Сибири. Царь знал, как зачастую без души, небрежно и
формально собирают язычников, скопом крестят, дают им по полтине (собственно, ради этого
они и съезжались на призыв пастыря) и отпускают – есть о чем написать победное доноше-
ние в Синод: новое достижение креста Господня – тысячи новообращенных христиан попол-
нили ойкумену. Петр понимал, что на эту необыкновенно тяжелую, но истинно христианскую
работу никак не поднять инертное отечественное духовенство. Проблемой было даже найти
пастыря, который бы согласился поехать, так сказать, на передний край миссионерства – в
Тобольск. Под разными предлогами кандидаты увиливали от этой кафедры, считая ее местом
91
ссылки. А вот поляк по происхождению, выпускник Киево-Могилянской академии Филофей

Лещинский согласился сразу, поехал в Тобольск и стал одним из выдающихся миссионеров. Он
пользовался полным доверием Петра за свой неутомимый миссионерский подвиг. Как писали
современники, Филофей неустанно ездил по многим глухим и очень опасным местам Запад-
ной Сибири, неся слово Божие «закоренелым язычникам», встречавшим его совсем не дру-
желюбно. Однажды язычники два дня не позволяли ему сойти на берег с лодки, а он пропо-
ведовал им и читал молитвы. Когда он поднял над головой крест, пущенная с берега стрела
пронзила его руку – чем не символ истинного христианского миссионерства!
После всего сказанного неудивительно, почему у Петра так чесались руки преобразовать
Русскую православную церковь. В цитированном ранее указе он писал, что взялся за реформу,
«посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах скудость».
Обратите внимание, что с присущим ему жаром он ухватился за две проблемы: «нестроения»,
то есть плохую организацию, и «великую в делах скудость», то есть, по-современному говоря,
неэффективность, что применительно к церкви выглядит, конечно, экзотично. Решая первую,
он преобразовал всю систему управления, ранее ориентированную на власть патриарха, заме-
нив ее Синодом – коллегией, подобной тем коллегиям, которые были созданы ранее. Петр
смотрел на церковь не как на Богом созданный институт, а как на человеческую организацию.
И в этом смысле «княжеская» система церковного управления выглядела архаично в строй-
ном ряду коллегий. Это все равно что представить собор Василия Блаженного Бармы и Пост-
ника вмонтированным в здание Двенадцати коллегий Д. Трезини. Тут Вы бы, наверно, сказали:
«Вот так и была создана контора по делам церкви. С этого и начался мрачный „синодальный
период“ в истории церкви!» Но поймите, коллегиальная система, построенная на принципах
камерализма, по тем временам была самой передовой и эффективной. В том, что церковь пре-
вратилась впоследствии в «контору» со всеми присущими этому понятию несимпатичными
коннотациями, Петр не виноват. Ведь конгрессы и коллегии пресвитериан не бюрократические
конторы! Он сам часто бывал на заседаниях Синода, показывая его членам, как нужно быстро
и эффективно решать разные духовные дела. Причину же «скудости в делах» он, как уже ска-
зано, видел в дремучести русских пастырей – необразованных, с трудом читающих, неспособ-
ных написать и произнести проповедь, погрязших в мирских делах и грехах.
При Петре началась массовая подготовка новых церковных кадров. Московская акаде-
мия была реорганизована по образцу Киевской академии, которая, в свою очередь, копиро-
вала устройство и систему преподавания иезуитских школ (коллегиумов). Подобным образом
была организована учебная работа и в Александро-Невском монастыре в Санкт-Петербурге,
куда были переведены образованные преподаватели из Киева и откуда получившие образова-
ние молодые монахи и священники отправлялись в провинции «окормлять» народ, руководить
епархиями, настоятельствовать в знаменитых соборах, организовывать школы для обучения
детей церковников. В этом направлении много сделал новгородский митрополит Иов, кото-
рый, пригласив в Великий Новгород знаменитых греков братьев Лихуд, создал школу, став-
шую образцом для создания впоследствии подобных двухклассных учебных заведений во всех
епархиям.
Примечательно, что царь безусловно уважал Иова, мудреца и книжника, ценил его как
лояльного церковного деятеля, поддерживал его культурные начинания, но исходил из иных –
общегосударственных и светских – интересов. Так, он приветствовал организацию в Новгород-
ской епархии благотворительных учреждений – домов престарелых и незаконнорожденных,
«подкидных младенцев». Но в этом начинании Петр усмотрел, как ему казалось, государствен-
ную пользу. Известно, что царь, как и Иов, стремился переломить свойственное тогдашнему
обществу пренебрежительное отношение к бастардам (по-русски – «выблядкам»), которых
сразу после появления на свет несчастные матери, боявшиеся позора, топили, душили, бросали
в отхожие места, оставляли на морозе. Начиная столь важное дело, Иов исходил из идеи гума-
92
низма и соблюдения христианских норм. Но эта мера полностью укладывалась в весьма свет-
ские представления Петра, считавшего, что незаконнорожденные дети – такие же солдаты и
подданные России, как и законнорожденные, а внебрачные связи – эффективный способ при-
роста населения. Царь считал, что нужно таких младенцев принимать и воспитывать как полез-
ных государству и государю подданных. Начинания Иова по организации богаделен, гостиниц
и больниц для немощных в Колмовом монастыре на Волхове были не просто одобрены Пет-
ром, а послужили в некотором смысле образцом. В начале 1712 года Петр дал Сенату указ:
«По всем губерниям учинить шпиталеты для самых увечных, таких которая ни чем работать
не смогут, ни стеречь, также и зело престарелым, также прием незазрительной и прокормле-
ние младенцем, которые не от законных жен раждены (дабы вящего греха не делали сиречь
убийства) по примеру новогородского архиерея».
Благотворительная деятельность Иова, поддержанная царем, стала примером (может
быть, не столько приятным, сколько обязательным) для других сановников. Новгородский
ландрихтер Я. И. Римский-Корсаков, тесно связанный с Иовом, устроил особую больницу и
гостиницу в Знаменском соборе. В 1715 году Петр приказал пристроить к гостиницам бани,
поварни и покои за казенный счет. На это дело дали пожертвования царские родственники
и семья Меншикова. В некотором смысле в Новгороде был поставлен удачный эксперимент
того, что ныне называется «социальной защитой». В контексте поощрения этого рациональ-
ного гуманизма в отношении выблядков нужно рассматривать и знаменитую казнь придвор-
ной девицы Марии Гамильтон, умертвившей двух незаконнорожденных младенцев. Успех дела
Иова навел царя на мысль о превращении всех монастырей в богадельни, поставив монаше-
ствующих на службу светскому отечеству. Естественно, Иов, если бы вскоре не умер, навер-
няка возразил бы против этого начинания, изменившего суть монастырской жизни.
Никто ни до Петра, ни после не выражался так резко о монашестве, не издавал таких ука-
зов, в которых обвинял всех монахов в тунеядстве и утверждал, что люди «бегут в монастыри
от податей, а также от лености, дабы даром хлеб есть». Конечно, среди монахов были и есть
бездельники, симулянты – имитаторы веры, грешники и «сластоедцы». Порой и сейчас, видя
на Пушкиногорской субботней ярмарке толстущего монаха, вальяжно гуляющего по рядам,
невольно вспоминаешь достопочтенного Балду и его незадачливого нанимателя в рясе. Все это
неизбежно, поскольку дьявол усерднее трудится по совращению душ в святых местах, а над
нами, и так погрязшими в грехах, пролетает без остановки. Но признаем, что и среди монашьей
братии было (наверное, есть и сейчас) немало праведных и святых людей. Я затрудняюсь одно-
значно объяснить столь яростную атаку Петра на монастыри и монастырский образ жизни. Что
стояло за этим? Возможно, это старая ненависть к «старине» – символу всего враждебного.
Недаром он дважды издавал указы, запрещавшие монахам писать, запершись в кельях. Ясно,
что так писались филиппики и подметные письма против его власти. Наверняка за закрытыми
дверями «книгописец» Григорий Талицкий сочинил свои антиправительственные «Тетради».
Возможно, Петр вспоминал виденные им на Западе иезуитские монастыри-госпитали или так
проявилось желание реально применить протестантские принципы общей пользы, единства
служения и труда?


А я укажу Вам на истинную причину столь «яростной атаки» Петра на монастыри.
Исходя из концепции «регулярства», Петр стремился зарегламентировать все, что видел, и при
этом считал себя высшим судией всему, что делалось в России. Прав исследователь петровской
религиозной политики А. С. Лавров, который считает, что совсем не секуляризация, не про-
паганда своих начинаний, не распространение просвещения были главной целью петровской
церковной реформы, а «социальное дисциплинирование», или, попросту говоря, использова-
93
ние церкви для усиления контроля за обществом, ибо ни одна институция не была столь все-
проникающей, как церковь. И тут в своем фанатичном стремлении контролировать и направ-
лять образ жизни и мышления своих подданных Петр яростно отвергал саму идею монашества,
и совсем не потому, что монахи казались ему бездельниками, тунеядцами или дезертирами,
а потому, что царю была невыносима сама мысль, что в его регулярном государстве, где все
– «государевы рабы», ходящие по струнке, есть люди, внутренне независимые от него – свет-
ского правителя, живущие иными, чем исповедует он, ценностями и идеалами.
В высшей степени примечателен для нового видения устройства общества как тотально
контролируемого петровский указ «о запрете страдания». В 1721 году в Тайной канцелярии
рассматривалось дело Варлаама Левина, который на пензенском базаре публично осуждал
власть. При этом выяснилось, что он, делая это публично, сознательно хотел «волею своею
пострадать и умереть». Этот случай был замечен Петром, и вскоре появился удивительнейший
в русской истории указ, в котором его желание резко осуждалось, да еще с элементами настав-
ления «простым душам»: «Не всякое страдание, но только страдание законно бываемое, то
есть за известную истину, за догматы вечныя правды, за непременный закон Божий, полезно
и богоугодно есть». В России же – православной стране – места для законного страдания нет,
так как «таковаго правды ради гонения никогда в Российском, яко православном государстве,
опасатися не подобает, понеже то и быти не может». Чем не аргументация советского чекиста в
«профилактической беседе» с начинающим диссидентом! Иначе говоря, нет в России причин
идти на костер идеи ради. Но, как известно, страдальцев в России любят. Только дай нашему
человеку «претерпеть за правду» – жизнь его освещается смыслом и обоготворяется народом.
А такого бесконтрольного страдания, по мысли власти, допускать ни в коем случае нельзя.
Левина казнили с особой жестокостью – после долгих пыток он был колесован, а голову его в
банке со спиртом отправили в Пензу, как считала власть, в пример другим.
Был еще один важный момент, который при изучении церковной реформы Петра усколь-
зает от исследователей. Это нескрываемый страх перед силой, которая выше светской власти с
ее полицией и армией. Дело в том, что церковь – организация духа, врата неземного и горнего
царства – символизировала собой независимость от государства – царства земного и тленного.
Конечно, со времен иосифлян церковь пропиталась земным духом, а уж ее византийская сер-
вильность у Русской православной церкви от рождения (здесь я с Вами согласен). И все же!
При определенных условиях церковь могла бы оказать сопротивление светской власти в ее
не знающих пределов преобразованиях. Петр отлично это понимал, слыша тихий ропот цер-
ковников. Указ о запрете приводить певчих в Новодевичий монастырь явно свидетельствует
о его опасениях на сей счет. Опора на киевских монахов – из тех же соображений: чуждые
в русской среде, они были послушны царю. Задумав ликвидацию патриаршества и введение
Синода, Петр в знаменитом «Духовном регламенте» (заметьте, что его написал Феофан, а Петр
отредактировал) простодушно и откровенно признавался, что, вводя коллегиальное правле-
ние в церкви, он рассчитывает, что при коллегиальности церковь не будет оппонировать само-
державию: «…от соборного правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые
происходят от единаго собственнаго правителя духовного <…> ибо простой народ не ведает,
как разнствует власть духовная от Самодержавной; но великою Высочайшаго Пастыря (то есть
патриарха. – Е. А.) честию и славою удивляемый, помышляет, что таковой правитель есть то
вторый Государь, Самодержцу равносильный, или и больше его, и что духовный чин есть дру-
гое и лучшее Государство, и се сам собою народ тако умствовати обыкл…» А дальше самое
главное: «Тако простые сердца мнением сим развращаются, что не так на Самодержца своего,
яко на Верховного Пастыря в коем-либо деле смотрят. И когда услышится некая между оными
распря, вси духовному паче, нежели мирскому правителю, аще и слепо и пребезумно согла-
суют, и за него поборствовати и бунтоватися дерзают». И как будет славно при Синоде: «…
когда видит народ, что Соборное сие Правительство монаршим указом и сенатским пригово-
94
ром установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей и весьма отложит надежду имети
помощь к бунтам своим от чина духовного».
Конечно, здесь слышны отзвуки той распри, которая разгорелась за полстолетие до этого
между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном, гордо называвшим себя «вели-
чеством», «государем» и писавшим, как самодержец, указы. Но зачем нужно было вспоминать
эту историю в 1721 году? Думаю, это вызвано опасением, что патриаршая церковь с ее освя-
щенной традицией мощью и широкой поддержкой «простых сердец» в какой-то момент могла
бы стать единственной силой, имеющей моральное право оказывать сопротивление немысли-
мым, издевательским для русского человека преобразованиям Петра. Хорошо известно, что в
1611 году не покорившийся полякам-оккупантам и коллаборантам из Семибоярщины патри-
арх Гермоген поднял страну в борьбе за независимость, будучи запертым в зловонном холод-
ном подвале, где впоследствии умер от голода. И как?! С помощью узеньких, свернутых в тру-
бочку «грамоток», которые верные люди развозили по всем городам оккупированной врагами
России. Эти грамотки в конечном счете привели к победе ополчения Минина и Пожарского
над поляками.
Подобного ревнивая светская власть допустить не могла. Заметим, что в советский
период власти крайне сурово обходились с церковью именно потому, что окормлять народ,
промывать ему мозги должен один «хозяин», с одной идеологией. Вот истинные причины цер-
ковной реформы Петра. Вы бы могли спросить, а почему он не провел реформацию, как Лютер.
Возможно, Петр был бы не против, но он понимал, что в делах веры есть вопросы, которую не
решить своей дубинкой. У всех перед глазами был пример поистине героического сопротив-
ления «заледенелых» раскольников, счастливых тем, что могут за веру пострадать от власти и
официальной церкви. Для государства это очень опасно, потому что ради духовных ценностей
люди готовы идти на костер – это не наживное и тленное защищать. Зная, что эти мужествен-
ные люди поднимутся на эшафот как на Голгофу, государство вело себя с ними как настоящий
убийца: тайно, ночью «твердого раскольника» казнили в камере Петропавловской крепости, а
потом тело спускали под лед Невы, чтобы не было ни могилы, ни поклонения.
Теперь по поводу сервильности Русской православной церкви и традиционной трусости
ее иерархов. Я не склонен упрекать их. Все помнят подвиг Филиппа Колычева и его судьбу.
Многие помнят подвиг Арсения Мацеевича, возвысившего голос против значительно более
гуманной, чем Иван Грозный, Екатерины II. Чем это для него закончилось? Конечно, Екате-
рина об этом ничего не писала своему сердечному другу М. Гримму – этакому европейскому
«громкоговорителю», транслятору ее идей и рефлексий, но сама поступила с Мациевичем как
ее кровожадные предшественники на троне: заморила несчастного в заложенной кирпичами
камере Ревельского замка.
Так как Русская православная церковь находилась под серьезной угрозой реформации
в условиях тотального наступления государства на церковь, ее первейшей миссией стало соб-
ственное выживание, сохранение себя во имя будущего. Достигалось это путем уступок, ком-
промиссов, одобрения безнравственных деяний и даже преступлений светской власти. Правда,
были пределы, за которые церковь не заходила. Так, в 1718 году иерархи отказались подписать
смертный приговор наследнику престола царевичу Алексею Петровичу. Несмотря на явное
давление светской власти, они не одобрили сыноубийства, что по тем временам было неслы-
ханной дерзостью. Петр, зная только послушную церковь, понял, что в своем желании согнуть
ее он достиг предела, и, как умный человек… отступил. Но в остальном церковь всю свою
синодальную историю молчала, кивала, угождала. Эта стратегия выживания дорого ей обо-
шлась. Утратив доверие общества, особенно в XIX веке, она совсем омертвела, обюрократи-
лась, опобедоносилась, стала именно конторой для исполнения всем известного ритуала. Хотя
сама вера не исчезла и, как мне кажется, нашла выход в расцветшем во второй половине XIX
веке институте старчества. Это чутко уловил в «Братьях Карамазовых» Достоевский. Именно
95
через старцев, носителей простых истин, мудрости и сердечного отношения к людям, стало
возможно возвращение к истинной вере. Мне кажется, этот путь открыт и сейчас – надо лишь
подождать, когда старцы появятся.
Возвращаясь к петровской церкви, все же не могу, при всем моем понимании ее проблем,
простить и забыть ее иерархам двух грехов: греха смертоубийства и греха доносительства. И
в этом я не вижу нарушение законов историзма, ибо две тысячи лет существует единая шкала
христианских ценностей, по которой можно судить всех христиан. Эту шкалу для верующих
никто не отменял. Недаром царя-убийцу Ивана Грозного порой охватывал страх за совершен-
ные им преступления и он истово просил у Господа прощения за пролитую невинную кровь.
Тогда он судорожно писал свой синодик – список загубленных им душ, дабы вечно поминать
их в церкви. А уж об Иуде Искариоте и его сребрениках помнит каждый.
Деятели петровской церкви, вроде Феофана и Феодосия, должны гореть в аду за те пре-
ступления, которые они совершили в отношении значительной части русского народа – ста-
рообрядцев. Заметим, что за покорность церкви светская власть платила ей сторицей: без
государственной силы и могущества официальная церковь никогда бы не справилась со ста-
рообрядчеством – истинно народной верой. А именно старообрядцы признавались церковью
заклятыми врагами, недостойными пощады. Горделивое утверждение некоторых отечествен-
ных историков о том, что в России XVII–XVIII веков не было ужасов западноевропейской
инквизиции, требует значительных оговорок. Действительно, церковных судов, подобных като-
лической инквизиции, в России не было. Но их роль исправно исполняли органы политиче-
ского сыска, как и все государство, взявшее на себя функции защиты православной веры в ее
единственной официальной версии. Процесс, который целое столетие велся церковью над ста-
рообрядцами, был полностью скопирован со светского политического процесса и был так же
пристрастен, жесток и несправедлив. Нераскаявшихся раскольников пытали, сжигали, подвер-
гали позорным казням и ссылкам. В России не было такого количества костров для еретиков,
как в Западной Европе, но их заменяли гари, к которым официальная церковь и власти своими
грубыми, бесчеловечными методами понуждали старообрядцев. Законодательство о расколь-
никах имело неуклонную тенденцию к ужесточению, что видно по принятым законам конца
XVII – первой половины XVIII века. Петровское время прошло под знаком – без преувеличе-
ния – тотального преследования старообрядцев. На них, как на диких зверей, устраивались в
лесах многолюдные облавы. Своей бескомпромиссностью, жестокостью в борьбе с «расколом»
официальная церковь способствовала, в сущности, подлинному расколу России на «добропо-
рядочных» подданных и париев, изгоев, оказавшихся за гранью человеческого и гражданского
сообщества. Вместе с тем наступление на раскольников как врагов веры и государства вело к
усилению старообрядческого фанатизма, проникнутого ожиданиями конца света, и росту тай-
ных симпатий к ним в народной среде, к двоемыслию и ханжеству.
Прощение мог получить только тот раскольник, который отрекался от своей веры и при-
носил унизительное покаяние. Да и потом за ним устанавливался тщательный надзор со сто-
роны церкви. Нераскаявшихся старообрядцев подвергали разнообразным ограничениям, их
принуждали нести двойные повинности и платить двойные налоги, им запрещали заниматься
торговлей и другими видами деятельности, состоять в мирских должностях, свидетельствовать
в суде, их нельзя было приводить к присяге, им не давали издавать, переписывать, хранить
книги, учить детей грамоте, запрещали читать и писать. Особые знаки на одежде выделяли их
из толпы. В сущности, это был настоящий геноцид по религиозному принципу, вроде того, что
устраивал испанский король Филипп II в отношении морисков в середине XVI века.
Такое положение стало возможным исключительно благодаря позиции Петра, давшего
полную свободу фанатикам и карьеристам в рясе расправляться со своими идейными против-
никами. За поддержку его синодальных начинаний царь предоставил церковным деятелям сво-
боду расправы с конкурентами, и они с необыкновенным рвением взялись за роль инквизи-
96
торов. Синодальные члены постоянно выступали экспертами Тайной канцелярии. Оттуда они
забирали к себе, в монастырскую тюрьму, раскаявшегося под воздействием пыток раскольника
и в тонкой беседе с ним выясняли, подлинно ли он раскаялся или только сделал вид, что готов
подчиниться официальной церкви, а после этого писали «отчет» начальнику Тайной полиции.
Истинно, спустя три века так же стыдно читать эти отчеты, как «отчеты» советских священ-
ников в КГБ.
Да, и сам Священный синод почти с первого дня работы в 1721 году фактически стал
филиалом Тайной канцелярии, имел собственные камеры пыток. Феодосий и чаще Феофан,
гордившийся своей ученостью, любили устраивать «диспуты». Удобно расположившись в
золоченом кресле, они спорили на богословские темы с подвешенным на дыбе «заледенелым
раскольником», да и то не всегда выигрывали этот спор – старообрядческие старцы были очень
образованны и умны, легко находили аргументы в виде пространных цитат из Священного
Писания, ясных и логичных умозаключений, а их фанатичная вера придавала им уверенность.
И надо сказать, читая эти пропитанные кровью старообрядцев протоколы допросов, испыты-
ваешь гордость за свой народ – действительно, как много было в порабощенном государстве
порядочных, совестливых, достойных людей. Оказывается, не все были сволочи, не все преда-
тели, пригибающиеся под неимоверной тяжестью государственного ярма или продавшиеся за
пайку. Среди документов Сыскного приказа, созданного, как сказано в указе, «для изыскания
истины пытками», крайне мало свидетельств поражения старообрядцев, признания ими своей
неправоты, ничтожно число просьб о пощаде и совсем нет доносов на свою братию – и это в
стране, где царил культ доноса! А пыточная система в Сыскном приказе была гораздо страш-
нее, чем в Тайной канцелярии, что вообще характерно для церкви. Примечателен спор Свя-
тейшего синода и Правительствующего сената в 1742 году по поводу того, с каких лет можно
пытать людей, сделавших описку в титуле императрицы. Сенат считал, что пытать нужно с 17
лет, а Синод настаивал на том, чтобы пытали с 12 лет, а то и раньше, ибо, считали иерархи
церкви, человек становится преступником, как только начинает грешить, а способность гре-
шить у человека появляется уже в 7 лет. И это церковь Христа!
Возвращаюсь к старообрядцам и приведу несколько примеров их страданий и мужества.
Крестьянин Дмитрий Белов был пытан в 1752 году 13 апреля (50 ударов кнута) и 6 ноября
(35 ударов), а 18 января 1753 года за отказ «признать свою ересь» получил еще 35 ударов, но
не покорился. При этом у дыбы стоял священник и увещевал вернуться в лоно православной
церкви, что тотчас бы прервало нечеловеческие мучения узника.
Так было и с 60-летним каменщиком Яковом Куприяновым, которого пытали в 1752
году. На первой пытке ему дали невероятное количество (90!) ударов кнута, а на второй –
70 ударов. На третьей пытке несчастный получил 100 ударов! Уму непостижимо, как он стра-
дал! В Тайной канцелярии, разбиравшей политические дела, нормой считалось 20, максимум
30 ударов кнута, который, как известно, своими острыми краями (полотно кнута состояло из
полосы твердой, загнутой по краям свиной кожи) глубоко вонзался в тело несчастного и выди-
рал из него куски мяса. Несмотря на эти мучения, Куприянов от веры своей не отрекся. Его
приговорили сначала к сожжению, но потом били кнутом и сослали на каторгу в Эстляндию,
в Рогервик (в Сибирь раскольников не ссылали, боясь их побегов).
Упорствующий в расколе 70-летний дворцовый крестьянин Полуехт Никитин был насто-
ящим борцом за то, что теперь называют свободой совести. В 1747 году он выдержал две пытки,
на которых получил 73 удара кнутом, но по-прежнему утверждал: «Будь-де воля Божия, а до
души моей никому дела нет». Так он и умер с этими словами на устах. И до сих пор Русская
православная церковь не признала этого греха смертоубийства тысяч невинных людей и, уж
конечно, не покаялась.
Теперь о грехе доносительства. Ни в одной православной церкви Вы не найдете иконы
святого Яна Непомука, чешского священника, отказавшегося открыть королю исповедь коро-
97
левы, за что он был утоплен во Влтаве. Культа его и не могло быть в нашей церкви, потому что
доносительство было нормой ее жизни 200 лет. 1 мая 1722 года Святейший синод опублико-
вал указ, согласно которому каждому священнику предписывалось нарушать одно из осново-
полагающих христианских таинств – тайну исповеди в том случае, если в словах прихожанина
священник усмотрит состав совершенного или задуманного государственного преступления.
Синод уверял, что нарушение тайны исповеди «не есть грех, но полезное, хотящаго быть зло-
действа пресечение». Услышав из уст своего духовного сына нечто подозрительное, священ-
ник был обязан тайно донести «куда следует», а затем обличать преступника во время рассле-
дования в органах сыска. Доказать состав государственного преступления, опираясь только на
слова, сказанные исповедующимся под епитрахилью, было весьма трудно, но и не доносить
стало опасно: духовный сын мог проговориться в другом месте или на допросе объявить, что
священник знал о его преступном замысле. А священника, уличенного в недонесении, ожи-
дало лишение сана, имущества и жизни как «противника и такового злодея согласника, паче
же государственных вредов прикрывателя».
Мало того, Синод требовал от попов приносить особую присягу о неразглашении: «Когда
же к службе и пользе Его императорского величества какое тайное дело или какие б оное не
было, которое приказано мне будет содержать, то содержать в совершенной тайне и никому
не объявлять». Указ 1722 года, как и ему подобные, поставил каждого православного священ-
ника в тяжелейшее положение: доносы на духовных детей являлись нарушением устоев веры,
а недонесение шло вразрез с волей земного владыки. Все с той же целью усиления полицей-
ского начала в церкви Петр ввел закон об обязательности ежегодной исповеди и причащения
прихожан, а также записи явки на исповедь в специальных книгах. И священники послушно
исполняли волю светской власти, ибо сами боялись доносов. Не явившиеся к исповеди авто-
матически признавались раскольниками, и в этом случае мать-церковь Христова безжалостно
выбрасывала их за пределы своего священного поля. А для верующего человека это было порой
страшнее смерти. Да и часто бывало, что мирянин не шел на исповедь не потому, что он сомне-
вался в реформах Никона, а потому, что боялся доноса священника: как истинно верующий,
слышавший или сказавший что-то против действующей власти, он должен был сказать всю
правду, как перед Богом! Вот и возникала дилемма, мучившая русского человека на протя-
жении 300 лет нашей истории: «И доносить мерзко, и не доносить страшно». Выбор ужасаю-
щий: или Родину продать, или бессмертную душу, или донести во славу отечества, или отри-
нуть участь Иуды. И это нужно было решать срочно: закон устанавливал трехдневный срок для
доноса, иначе сам погоришь «за недоносительство». В итоге церковь вместе с государством
поощряла доносительство, которое с Петровской эпохи стало обычным, вовсе не осуждаемым
явлением, к которому были три столетия причастны все служители церкви от высших иерархов
до сельских батюшек. Во всем этом было какое-то мерзкое бесстыдство. При Петре появились
так называемые «исповедальные допросы», когда изломанный на пытках узник перед смер-
тью хотел исповедоваться и причаститься, как положено христианину. И к нему являлся зара-
нее проинструктированный священник. При исповеди он умело задавал нужные следователю
вопросы, а потом писал отчет об исповедальном допросе. А если нужных «исповедальных
показаний» он не добивался, то безжалостно покидал умирающего, не удостоив его последнего
причастия и отпущения грехов. Так было и после Петра с самозванкой «Таракановой», так
было и позже. Как вспоминает один из декабристов, он страшно обрадовался, когда к нему в
камеру вошел священник, а тот, увидев святой порыв узника, сказал ему пару ласковых слов,
а потом задрал подрясник, достал тетрадку и карандаш и бодро спросил: «Ну, в чем будем
каяться?» И эта зараза доносительства расползлась по всему обществу, отравила жизнь многих
поколений. Поэтому-то откуда знать православным, в чем состоял подвиг святого Яна Непо-
мука.
98
Работать с материалами политического сыска – тяжкий труд для историка. Уходишь из

архива мрачным и удрученным, поскольку наблюдаешь массовость доносов: друзей на дру-
зей, детей на родителей, жен на мужей, сослуживцев на товарищей по службе. По материа-
лам доносов видишь, как доносчик прислушивался к тихому разговору соседей за столом, к
беседе на крыльце, к озорной частушке, к ворчанью в нужнике, как холоп подслушивал в сква-
жину двери, что помещик, лежа с женой в постели, костерит государя, и т. д. и т. п. Удив-
ляешься, как годами не решавшая элементарных проблем власть проявляла необыкновенно
быструю «отзывчивость» к изветам всех видов. С помощью законодательства, полицейской
практики, усилий церкви петровское государство создало такие условия, при которых поддан-
ный не доносить (без риска потерять свободу и голову) попросту не мог. Поэтому «извещали»
тысячи людей. От этого чтения легко потерять веру и в народ, и в человечество. Это истинное
копание в окаменелом дерьме.
Зная о системе доносов в других странах, памятуя об инквизиции, видя ящики для доно-
сов в музеях Испании и Италии, невольно задумываешься об истоках этого гнусного обще-
ственного порока и всегда приходишь к выводу, что это становится возможным только тогда,
когда этого хочет власть. Поощряя доносительство морально и материально, она откровенно
развращает общество. Для России донос был еще и государственным институтом, частью
системы управления, как ни странно это звучит. При слабости самоуправления, неэффектив-
ности, вороватости местной власти донос позволял более эффективно осуществлять функ-
цию контроля. Рассматривая, например, законодательство о службе, землевладении, торговле,
замечаешь, что почти каждый издаваемый указ или наказ содержит норму материального
поощрения доносительства в отношении нарушителей этого конкретного закона. Расчет стро-
ился на том, что помещик донесет на своего соседа, уклонявшегося от службы, в надежде
получить часть его имения – это была плата за донос. Купец в соседней лавке донесет на
соседа-купца, приторговывавшего контрабандой. Возможно, в тогдашней России иной, луч-
шей формы государственного контроля и не было, а управлять страной можно было только при
помощи страха и доноса: вероятный нарушитель закона в принципе должен бояться доноса, а
вероятный доносчик должен знать, что его поощрят за «правильный», или, как тогда говорили,
«доведенный», то есть доказанный донос. Появившийся при Петре институт штатных донос-
чиков – фискалов стал законченным выражением этого принципа.
Важно сказать, что созданная Петром система насилия и доносов не встречала в народ-
ной толще сопротивления или хотя бы скрытого саботажа. Екатерина II, в глубоком патрио-
тизме которой нельзя сомневаться, справедливо писала, что русский народ «неблагодарный,
наполненный доносчиками». Действительно, материалы политического сыска раскрывают без-
дну общественного порока. Кажется, что греху Иуды предавались все без исключения, а слу-
чаи жертвенного, христианского поведения встречаются крайне редко, да и то относятся они,
как правило, к старообрядцам. Начиная с петровского времени общественная атмосфера была
пронизана стойкими миазмами доносительства. Страх стать жертвой доноса был так силен, что
известны случаи самодоносов. Так, в 1762 году был арестован солдатский сын Никита Алек-
сеев, который явился автором оригинального самоизвета. Он, как записано в протоколе, «на
себя показывал, что будто бы он, будучи пьяным, в уме своем поносил блаженныя и вечной
славы достойныя памяти государыню императрицу Елизавету Петровну». По-видимому, след-
ствие оказалось в некотором затруднении и потребовало от Алексеева уточнений. Но он лишь
прибавил, что кроме императрицы еще и Бога бранил: «Он в уме своем рассуждал, что для
чего-де на него, Алексеева, Бог прогневался и всемилостивейшая государыня его не смилует,
что-де он часто находится в наказаниях и притом же в уме своем Бога выбранил и всемилости-
вейшую государыню поносил, а какими словами – не упомнит». А именно последнее и инте-
ресовало следователей более всего – в его деле свидетелей, которые «помогли» бы вспомнить
сказанные «непристойные слова», быть не могло. Однако за Алексеевым числились и другие
99
грехи, поэтому разбираться в этом странном самооговоре в Тайной канцелярии не стали, а

приговорили преступника к битью кнутом и ссылке на каторгу.


Ну, хватит о мрачном. Истории многих стран знают подобное. Поговорим под конец,
как было принято в советских учебниках, о культуре. Вы должны согласиться, что Петров-
ская эпоха стала настоящим прорывом в культуре. Русский язык стал искуснее, он быстро
изжил церковнославянские архаизмы, его лексика обогатилась новыми словами, понятиями, и
он стремительно превращался в современный литературный язык. Ломоносов – грандиозное
культурное явление, которое без Петра было бы невозможно, – писал, что только с начала XVIII
века мы заговорили на русском европейском языке. Первое же стихотворение Ломоносова на
победу русской армии над турками в 1739 году звучит необыкновенно выразительно: «Шумит
с ручьями бор и дол: // „Победа, Росская победа!“ // Но враг, что от меча ушел, // Боится соб-
ственнаго следа!» Нет, при всем уважении к Древней Руси не могли так написать в XVII веке!
Да что стихи! Петр сделал так много для переноса в Россию совершенно ей необходи-
мых культурных и интеллектуальных ценностей, начиная с закупок произведений искусства
и заканчивая отправкой людей за границу для получения художественного образования (то и
другое стало традицией в последующее время). А разве можно забыть «десанты» в Петербург
приглашенных Петром иностранных художников, скульпторов, мастеров разных профессий?
Без сомнения, Петербург сыграл особую роль в приобщении России к культуре Западной
Европы. Статус административной, военной и морской столицы делал неизбежным сосредо-
точение в нем самых разных, в том числе весьма образованных, специалистов с развитыми
духовными потребностями, глубокой европейской культурой, обширными связями по всему
миру. К тому же почти сразу город стал крупнейшим центром образования. Уже в XVIII веке
ближние к Неве линии Васильевского острова напоминали Оксфорд или Кембридж. Кроме
кадетов Сухопутного и Морского кадетских корпусов, здесь можно было увидеть учеников и
студентов Академии художеств, гимназии и университета Академии наук, здесь встречались
студенты Горного училища с 22-й линии, Учительской семинарии с 6-й линии, ученики Бла-
говещенской и Андреевской школ с Большого проспекта, а также учащиеся частных учебных
заведений. Не случайно именно в этом месте обитания тогдашней петербургской интеллиген-
ции был открыт Петербургский университет, а потом гимназия Мая, Бестужевские курсы и
т. д. Так формировалась питательная среда для развития русской культуры и науки.
Но и этого было мало для будущего культурного феномена «блистательного Петербурга».
Для русской науки и искусства (по крайней мере до середины XIX века) важнейшим фактором
развития стала императорская столичность Петербурга. Недаром все основные, структурооб-
разующие институты культуры и искусства носили гриф «Императорский» (академии, театры,
научные, просветительские, благотворительные общества). Как уже было сказано, в стране,
где не было раньше университетских традиций, просвещенных феодалов и купцов-меценатов,
наука и искусство могли развиваться только при поддержке государства, что с неизбежностью
вело к зависимости деятелей культуры от бюрократии, от вкусов двора и самодержца, способ-
ствовало сервильности культуры. Но все эти недостатки имперской культуры и науки XVIII–
XIX веков с лихвой окупались блестящими успехами ученых и художников.
Не будем забывать, что в большинстве своем наши самодержцы были людьми образован-
ными, с развитым вкусом. Их дворцы стали подлинными музеями, где скапливались невероят-
ные шедевры со всей Европы. Над заказами двора и подражавшей ему знати работали перво-
классные художники, скульпторы, архитекторы. Во многом благодаря интенсивной культурной
жизни двора в императорском Петербурге сформировались оригинальные культурные тради-
ции. Более того, достижения имперской культуры стали во второй половине XIX – начале XX
100
века основой для развития самых разнородных и независимых от власти культурных и художе-
ственных инициатив, идет ли речь о частных учебных заведениях или независимых журналах,
творческих объединениях или театральных труппах. При этом борьба академических и неака-
демических течений в науке, искусстве и культуре не была уничтожающе враждебна (судьба
Репина и других тому пример), а оказалась благотворна, полезна для России.
Изначально созданные в рамках государства и дворцового ведомства, научные и художе-
ственные учреждения достаточно органично включились в общий культурный процесс новей-
шего времени. Причем долгое время академические традиции сохраняли свое влияние, оста-
вались эталоном добросовестности, профессионализма, научной порядочности, формировали
в стране устойчивые представления (а также мифы) об особой петербургской (ленинград-
ской) интеллигенции. Эманация этой петербургской субкультуры волнами расходилась по всей
Российской империи, формируя в целом русскую национальную культуру, которая уже была
немыслима без Петербурга, без «имперского периода». И все Петр! Вы согласны?


Тут несколько возражений. Во-первых, приникая к источникам других культур, зачем
нужно было яростно уничтожать свою, унаследованную от предков культуру, которой была
почти тысяча лет? Как уже сказано, для Петра старина была синонимом вредного, плохого,
смешного, неудобного. С его реформ в общественном сознании запечатлелось, что допетров-
ская культура плоха, примитивна, малоинтересна. В сущности, до недавнего времени, до кол-
лекций икон художников Грабаря, Корина, до повести «Черные доски» писателя Солоухина,
до фильма «Андрей Рублев» Тарковского, до исследований академика Д. С. Лихачева повсе-
местно царило убеждение, что древнерусская культура вторична, тупикова. Причем такое
отношение к старине из Российской империи перекочевало в Советскую империю. Еще живы
люди, которые помнят «открытие» Андрея Рублева или Дионисия, замазанных синодальными
богомазами. Сколько гениальных памятников прошлого было погублено из-за пренебрежения,
сколько уничтожено старинных икон, книг, сколько угасло или прервалось культурных тради-
ций, составляющих сущность русской культуры!
Кажется, будто Петр ломал русскую культуру через колено, поступал с ней как завоева-
тель. Неужели наш народ, живший до Петра тысячу лет, был так плох, что заслужил колониза-
торское отношение? Ведь произошло нечто страшное: нарушилось то, что называется translatio
studii – преемственность культуры. Даже Реформация в Европе не была столь радикальна в
отношении культуры, как «культурная политика» Петра в России. Сравнивая Россию с Япо-
нией в правлении императора Мэйдзи, понимаешь, что Петр, модернизируя страну, ее эконо-
мику, армию, создавая современный флот, активно общаясь с иностранцами, перенимая дости-
жения их культуры, имел возможность сохранить традиционные, старинные формы одежды,
обычаи, песни.
Положа руку на сердце скажем, что почти весь XVIII век в культурном смысле пропал
для России. С трудом усваивая европейские барокко и классицизм, сочиняя по европейским
«прописям», русская культура целый век пребывала, в сущности, в состоянии ученичества,
подражательства – до времен Пушкина и Глинки, когда привитое дерево наконец дало обиль-
ный плод. Но целый век – слишком дорогая цена за оригинальность.
Во-вторых, о каком достоинстве человека, дворянина, о каких зачатках гражданского
общества можно говорить в те времена? Все сплошь представляли собой разные категории
«государевых рабов». Петровский дворянин такой же раб государства, как крестьянин – раб
дворянина. Сами жизнь и смерть не были собственными у человека той эпохи. Вы знаете, что
Петр ввел законы, предписавшие казнь самоубийцам (живые они еще или уже мертвые), ибо
признавалось, что жизнь подданного принадлежит не ему, а государству. В стране воцарилось
101
повсеместное, невиданное прежде насилие. Можно говорить даже о его тотальных формах.
Так, на крупных стройках просматривались черты будущего ГУЛАГа: тысячи закованных в
цепи преступников строили города, крепости, гребли на галерах. В законодательстве стали
преобладать суровые, даже свирепые нормы наказания. Кажется, что не было закона, который
бы не предусматривал телесных наказаний. Били, пороли, истязали всех: дворян, солдат, ста-
риков, женщин, детей. Все это историки права называют «раздачей боли».


Да, Петр был горячим сторонником концепции «просвещенного принуждения», считая
насилие крайне необходимым. Но согласитесь, что это насилие не каприз тирана, вроде Гроз-
ного, и не паранойя, как у Сталина, а распространенная в прошлом педагогическая норма,
применимая к ленивому ученику – именно таким ему представлялся русский народ. У Петра
не было другого способа заставить русских осваивать знания и навыки передовых народов, как
только показывать на своем примере, учить, принуждать, ведь и ныне принуждение (в облаго-
роженной форме) – основа просвещения. Да, на его знамени как будто было написано: «Про-
гресс через насилие!». Он видел себя воспитателем, учителем народа, как уже было сказано.
Может быть, иначе в России и нельзя. Да и время было жестокое. Отец прусского короля Фри-
дриха Великого говорил: «Когда я вижу сына, рука тянется к палке». В этих условиях трудно
было избежать крайностей, но зато можно было достичь поставленных целей.


Вот-вот, знакомая песня: «Лес рубят – щепки летят». Может, поэтому все правители
России, считая себя учителями, вечно недовольны народом, которым управляют. Старая кон-
цепция: народ – дети и с ним нужно построже! Впрочем, везде так. Вспоминаю слова одного
испанского короля: «Народ как ребенок, его моют, а он плачет». Убогая умом Анна Иоанновна
и та писала генерал-прокурору: «Ты им указ прочитай, да покричи на них страха ради». Они
и теперь такие улыбчивые за границей, а с экрана телевизора с нами говорят строго, сурово,
будто мы в чем-то изначально перед ними виноваты, будто мы все ленивы и жуликоваты.
Ну да ладно! Пусть насилие, но зачем в душу лезть, уничтожать веру, сокровенное, тай-
ное, то, что недоступно никому, кроме Бога? Разве законы Петра об обязательной исповеди и
обязательном нарушении ее тайны не есть насилие над душами?
Словом, Петр своими реформами способствовал консервации многих явлений Средне-
вековья, которые начали было размываться перед его царствованием. Речь идет о резком уси-
лении крепостного права, складывании жесткой политической системы, в которой господство-
вала ничем не ограниченная самодержавная власть и бюрократия… В целом можно сказать,
что Петровская эпоха резко сузила возможности иного, то есть несамодержавного, некрепост-
нического, неимперского, неполицейского, развития России. Благодаря петровскому «про-
грессу через насилие» из многих вариантов движения в будущее у России остался только один
путь, по которому она идет до сих пор.
Возвращаясь к культуре, скажу то, что общеизвестно, однако не утратило своего зна-
чения. В Петровскую эпоху произошел тот важный тектонический разлом в культуре, мен-
тальности, который столетия не давал покоя русскому обществу. Раньше, до Петра, народная
культура была широко распространена в русском обществе, включая и его верхи. Песельники,
сказочники входили в дом боярина и простого крестьянина, царя и холопа. Общие праздники
и обычаи предков равно почитались на всех «этажах» русского общества. Теперь, с введением
западных одежд, праздников и обычаев интеллектуальная и властная часть русского обще-
ства все дальше и дальше отходила от народа, становясь чуждой ему, вызывая неприятие и
102
насмешку как своими париками, так и непонятным выговором с немецким или французским
акцентом, своими развлечениями и бытом. Общепризнано, что культурный переворот Петра в
сочетании с крепостным правом отделил элиту от народа. Они встречались только под сводами
церкви, но и там стояли отдельно. Последствия этого культурного раскола были драматичны.
Народ, лишенный своих вождей-интеллектуалов, устраивал бунт в камере – тот самый «бес-
смысленный и беспощадный», а у элиты (той ее части, у которой была совесть и незашоренные
сословными предрассудками глаза) появился комплекс неполноценности (мы такие доволь-
ные, успешные, сытые, а «народушко-богоносец» страдает), стремление ему помочь, начиная
от дурацкой разовой благотворительности («отдам все старые фраки мужикам») до самоотвер-
женных, но бессмысленных попыток просветить его с помощью «хождения в народ», известно
чем закончившегося. И при этом две части нации не понимали друг друга. А потом грянул
1917 год, когда маргинальная масса вырвалась наружу и смела и «регулярное государство», и
столетие рефлексировавших дворян и интеллигентов, и церковь, и европеизированную куль-
туру. Плодами этой так называемой революции ловко воспользовалась узкая секта-партия во
главе с Лениным…

***

Прерываю спорщиков. Читатель, возможно сбитый с толку нескончаемым спором двух
достойных джентльменов, желает «разоблачения», проявления в конце концов моей личной
позиции. А я… Как-то раз, отвечая на вопрос слушателя моей публичной лекции о причи-
нах смерти царевича Дмитрия в Угличе, я пытался представить разные точки зрения в отече-
ственной науке на это поворотное и до сих пор загадочное событие русской истории. И чем
больше я говорил, тем больше чувствовал недоверие и нетерпение во взгляде человека, задав-
шего этот каверзный вопрос. Этот взгляд, казалось, говорил: «Ну, закрутил, завертел, а мне
надо для ясности знать конкретно, КТО его там замочил!» Увы, так устроена жизнь с ее неза-
тейливой конкретикой и иллюзорной простотой. К однозначному, «черному» или «белому»
ответу приучают людей и современные массмедиа. Но история часто отвергает однозначный,
комфортный для слушателя-читателя ответ (если, конечно, историк честен и пишет, «не стара-
ясь угодить»). История мне напоминает реку, отчасти Стикс, она текуча, амбивалентна, слитна,
непостижима. Порой тонкий, умный анализ отдельных ее явлений может быть и верен, но он
неизбежно разрывает неуловимое единство разнородных исторических явлений и процессов,
придает исследователю ощущение ложной ясности и… удаляет от непостижимой истины. Я
многие десятилетия работаю с бумагами Петра, многие из них знаю почти наизусть, но ход
мысли гения постичь мне не дано. Это какой-то «черный ящик», и сохранившиеся петровские
бумаги не позволяют расшифровать процессы, в нем происходящие. Возможно, что дело в
плохой работе, как говаривал Эркюль Пуаро, моих «серых клеточек». Вспоминаю и забавное
высказывание Ольги Чайковской, писавшей, что Гоголь, конечно, может написать Чичикова,
но Чичиков Гоголя – никогда. Если же говорить честно, то признаюсь, что ни одна из выска-
занных в книжке точек зрения мне особенно не близка, но ни одну из них я не отвергаю полно-
стью. Это следствие не моей беспринципности, а убеждения в непостижимости истории, неко-
торого опыта участия в спорах в среде профессионалов и рядовых слушателей моих лекций на
эту тему. Спор этот бесконечен и даже болезнен, потому что все равно в конечном счете речь
идет не о прошлом, а о нашем настоящем и даже нашем будущем. Спорить о Петре – это спо-
рить об острых проблемах современности, как оказывается, прочно связанной с Петровской
эпохой. В этом соединении и даже единстве разных эпох есть какая-то непостижимая для меня
мистика, ощущение нескончаемой повторяемости русской истории, как заевшего в проигры-
вателе диска. Есть ощущение, что эта история не окончена, что прошлое не остыло и жжет, как
103
не остывшая до конца лава, а это, учитывая повторяемость русской истории, опасно… Слуша-
тель-читатель требует конкретного ответа. Не знаю я его.
104

Хронология Петровской эпохи

1672 30 мая – рождение Петра Алексеевича.
1682 апрель – смерть Федора Алексеевича, избрание Петра царем. Правительство А. С.
Матвеева и Нарышкиных.
1682 15 мая – заговор Милославских, Стрелецкий мятеж, убийства Нарышкиных и Мат-
веева в Кремле, установление двоевластия Ивана и Петра.
1682 29 мая – 1689, август – триумвират царевны Софьи Алексеевны и царей Ивана и
Петра.
1682–1689 правление Софьи Алексеевны, заключение мира с Польшей, Киев отошел к
России.
1686 Вечный мир с Польшей, переход Киева под власть России, участие в антитурецкой
Священной лиге.
1686–1689 посольство Ф. А. Головина в Китай. Заключение Нерченского договора с
Китаем о границах. Уступка Албазина китайцам.
1687 открытие в Москве Славяно-греко-латинской академии. Деятельность просветите-
лей братьев Лихуд.
1687, 1689 неудачные походы русской армии кн. В. В. Голицына в Крым. Иван Мазепа
– гетман Украины.
1689 август–сентябрь – бегство Петра I в Троице-Сергиев монастырь, свержение
Софьи Алексеевны и ее правительства. Казнь Федора Шакловитого и ссылка В. В. Голицына,
приход к власти Нарышкиных. Брак Петра и Евдокии Лопухиной.
1690–1700 служение последнего патриарха Адриана.
1693, 1694 поездки Петра в Архангельск, первое плавание по морю, закладка верфи под
Архангельском.
1695, 1696 два Азовских похода, начало строительства флота в Воронеже, строительство
Таганрога.
1696 смерть царя Ивана Алексеевича, окончание соправительства, основание парусной
мануфактуры в Москве.
1697–1698 Великое посольство в Западную Европу. Посещение Петром Пруссии, Гол-
ландии, Англии, Австрии.
1698 Стрелецкий мятеж, казни стрельцов, возвращение Петра из-за границы, начало
реформ.
1699 начало нового летоисчисления.
1700 Стамбульский (Константинопольский) мирный договор с Турцией, начало Север-
ной войны со Швецией, Травендальский мир, выход Дании из войны, поражение русских войск
от войск Карла XII под Нарвой. Создание новой армии и артиллерии. Фактическая отмена
патриаршества.
1701 открытие Школы математических и навигацких наук, Артиллерийской школы в
Москве. Начало промышленного строительства на Урале.
1702 Манифест Петра I с приглашением иностранцев в Россию на льготных условиях.
1702 ноябрь – взятие Нотебурга (Шлиссельбурга).
1703 апрель–май – выход русских войск к устью Невы, взятие Ниеншанца.
1703 16 мая – основание Санкт-Петербурга.
1704 основание Кронштадта, завоевание Дерпта, Нарвы, Ивангорода. Договор с Речью
Посполитой в Бирже о совместных действиях против Швеции.
1706 победа русско-саксонских войск над шведами при Калише. Основание в Москве
военного госпиталя и медицинской школы.
105
1707–1709 восстание Кондратия Булавина.

1707 начало похода Карла XII в Россию, отступление русской армии в Белоруссию и на
Украину.
1708 начало первой областной реформы. Поражение русских войск при Головчине,
победа их над шведами при Добром, битва при Лесной, переход гетмана Ивана Мазепы к шве-
дам, осада шведами Полтавы.
1709 27 июня – Полтавское сражение, капитуляция шведских войск у Переволочны, воз-
вращение Августа II в Польшу. Копенгагенский договор Дании и России о возобновлении
Северного союза.
1710 взятие русскими войсками Риги, Ревеля, Выборга, Кексгольма, фактическое при-
соединение к России Лифляндии и Эстляндии. Начало Русско-турецкой войны.
1711 учреждение Правительствующего сената. Прутский поход Петра I. Прутский мир с
Турцией, уничтожение Азовского флота, отдача туркам Азова и Таганрога.
1712 фактический перенос столицы из Москвы в Петербург.
1713 Русско-польский договор о разделе Украины вдоль Днепра.
1714 Закон о единонаследии поместий. Гангутское сражение, занятие русскими вой-
сками Финляндии.
1716 бегство царевича Алексея за границу.
1716–1717 второе путешествие Петра за границу (Дания, Голландия, Франция).
1717 Петр I в Париже. Начало коллежской реформы.
1718 возвращение царевича Алексея, его дело. Образование Тайной канцелярии. Начало
подушной переписи. Указ об ассамблеях. Открытие русско-шведского Аландского конгресса
о мире. Гибель Карла XII в Норвегии.
1718 27 июля – тайная казнь царевича Алексея.
1719 высадка русских войск в Швеции, Вторая областная реформа, введение губерний.
1720 Морской устав Петра I. Генеральный регламент.
1721 ликвидация патриаршества, учреждение Святейшего синода. Городская реформа,
создание магистратов. Заключение Ништадтского мира.
1721 22 октября – провозглашение России империей, Петра императором, присвоение
ему титула «Великого» и «Отца Отечества».
1722 Табель о рангах. Указ о престолонаследии. Начало Персидского похода. Указ, раз-
решающий раскрывать тайну исповеди.
1723 взятие Баку, оккупация южного побережья Каспия. Мир с Персией, присоединение
к России территорий вдоль Каспийского моря. Указ о форме суда, создание новой системы
судопроизводства.
1724 Оборонительный договор со Швецией. Новый таможенный тариф. Начало подуш-
ного обложения (5 миллионов душ мужского пола).
1725 28 января – смерть Петра I, вступление на престол Екатерины I.
106

Краткая библиография

Анисимов Е. В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого. СПб.,
1997.
Анисимов Е. В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М.,
1999.
Анисимов Е. В. Податная реформа Петра I. Введение подушной подати в России. 1719–
1728 гг. М., 1982.
Богословский М. М. Петр I. Материалы для биографии. М., 1941–1948. Т. 1–5.
Павленко Н. И. Петр Великий. М., 1994.
Павленко Н. И. Торгово-промышленная политика правительства России в первой чет-
верти XVIII века // История СССР. 1978. № 3.
Петр Великий. Сб. ст. / Сост. и ред. Е. В. Анисимова. М., 2007.
Петр Великий: pro et contra. СПб., 2003.
Серов Д. О. Строители империи: очерки государственной и криминальной деятельности
сподвижников Петра I. Новосибирск, 1996.
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 13–18 / Сочинения. М., 1991–
1993. Кн. VII–IX.
Bushkovitch P. Peter the Great. The Struggle for Power, 1671–1725. Cambridge. 2001.
Hughes L. Russia in the Age of Peter the Great. N. Haven; L., 1998.
Liechtenhan F. – D. Pierre Le Grand. Le premier empereur de toutes les Russies. Paris: Éditions
Tallandier, 2015.
Peterson C. Peter the Great’s Administrative and Judicial Reforms. Stockholm, 1979.
Raev M. Political Institutions and Ideas in Imperial Russia. Boulder, Colorado, 1994.
Riasanovsky N. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. Oxford, 1985.
Wittram R. Peter I: Czar und Kaiser: Zur Geschichte Peters des Großen in seiner Zeit.
Göttingen, 1964. Bd. 1–2.
107

Иллюстрации

Николас Вишер I. Карта России.

1660. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
108
Карл Аллард (?). Два архангелогородца.

109
110
Питер Гоос. Морской атлас, или Водный мир

Титульный лист. Амстердам, 1668. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
Карл Аллард. Карта звездного неба северных земель.

Около 1722–1750. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
Вид Москвы
Неизвестный автор. 1724. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
111
Навигационные инструменты. XVII век.

Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
Плотницкие инструменты. Конец XVI века.

112
Абрахам Сторк. Прибытие русского посольства в Амстердам. 29 августа 1697

Мария де Вайлд. Царь Петр посещает музей Вильдианум.

1697–1700. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
113
Неизвестный автор. Интерьер дома Петра в Заандаме.

114
Мено Гаас. Царь Петр в своем доме в Заандаме.

1697, Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
115
Маттеус Зойтер. Военный корабль: вид сбоку, сечения, детали.

116
Грамота Петра Первого

117
Кристиан Якоб Шилинг. Некоторые подробности путешествия в Амстердам

царя Петра.
Б. г. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
118
Давид фон Крафт. Карл XII, король шведский.

Копия. Первая половина XVIII века. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
119
Винный кубок с крышкой

Последняя четверть XVII века. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
120
Полтина с изображением Петра Первого

121
Неизвестный автор. Портрет Петра Первого.

Первая половина XVIII века. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
122
Ян ван Вейк. Кремневый пистолет.

Около 1700. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
Бернар Пикар. Петр Первый коронует Екатерину на российский престол.

123
Пара обуви на высоком каблуке.

Конец XVII – начало XVIII века. Рейксмузеум (Rijksmuseum, Amsterdam)
Сумочка для писем.

124
Якоб Кейсер. Фейерверк в Гааге в честь мира с Францией

Адриан Шхонебек. Фейерверк в Москве в честь взятия Азова. 12 февраля 1697

125

Язык

Anisimov E. Chtotakoerossiya. Petr Pervyiyi Blago Ili Z.a4

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Anisimov E. Chtotakoerossiya. Petr Pervyiyi Blago Ili Z.a4

Оригинальное название:

Загружено:

Авторское право:

Что такое Россия

Реформаторское наследие Петра Первого, как и сама его личность, до сих

ISBN 978-5-4448-0849-8 © Анисимов Е. В., 2017

Неудивительно, что экономическая слабость, государственная немощь, очевидный кри-

«раскол». За событиями, связанными с церковными реформами патриарха Никона, скрыва-

указы, написанные будто бы от лица коменданта оккупированного города, – резко и жестоко

Освоение царем начал ремесла солдата, а потом кораблестроителя привело к сближению

и Федора Алексеевича. Да и на значительном отрезке петровского царствования (примерно

документов свидетельствует о колоссальном влиянии женщины на домашние дела как в народ-

тот «рассыпанное разделением детей Владимировых Наше Отечество собрал и утвердил». По

Герою молвил тут Герой:

Внушаемый Россией «страх», «великий страх», воплощенный в ее сокрушающей воен-

советскую социалистическую республику, ее столицей выбрали Москву. Естественно, в народ-

начальники и администраторы должны были вскрыть конверт с указом о немедленном задер-

было на континенте. Достаточно вспомнить французский дирижизм XVII–XVIII веков или

альности, с четкой регламентацией обязанностей чиновников, специализацией канцелярского

чиновников материалы должны были, не задерживаясь на промежуточных звеньях, поступать

Общим трендом является и увеличение объема делопроизводства. Сохранившиеся данные о

ухищрения не помогали: никаких споров не возникало, чиновники всегда принимали решение

Кажется странным, что во время своего длительного пребывания в Голландии в 1717

Между тем при ближайшем рассмотрении административная и политическая конструк-

В начале нашего спора Вы говорили о предельной запутанности функций приказов,

В ходе реформы государственного аппарата Петр I разработал достаточно четкий алго-

новый режим властвования, точнее самовластвования, нуждался в идеологическом обоснова-

Даламбера и других энциклопедистов, тараном разрушила в Европе стены феодализма и Ста-

ства девиантному поведению. Каково – свободу считать девиантным поведением! Социальная

Последствия этого оказались совершенно непредсказуемыми, не для казны, конечно, а

«торгующих крестьянах». Согласно ему, крепостной крестьянин, чем бы он ни занимался и

субординации. И «аристократы» покорно смотрели, как в железных клетках сжигают разряд-

на землю не существовало. Это Вам не Англия, не Шотландия, где перескочивший границу

полицейского начала не было самоцелью петровского государства. С помощью «регулярства»

ссылки. А вот поляк по происхождению, выпускник Киево-Могилянской академии Филофей

Работать с материалами политического сыска – тяжкий труд для историка. Уходишь из

грехи, поэтому разбираться в этом странном самооговоре в Тайной канцелярии не стали, а

1707–1709 восстание Кондратия Булавина.

Николас Вишер I. Карта России.

Карл Аллард (?). Два архангелогородца.

Питер Гоос. Морской атлас, или Водный мир

Карл Аллард. Карта звездного неба северных земель.

Навигационные инструменты. XVII век.

Плотницкие инструменты. Конец XVI века.

Абрахам Сторк. Прибытие русского посольства в Амстердам. 29 августа 1697

Мария де Вайлд. Царь Петр посещает музей Вильдианум.

Неизвестный автор. Интерьер дома Петра в Заандаме.

Мено Гаас. Царь Петр в своем доме в Заандаме.

Маттеус Зойтер. Военный корабль: вид сбоку, сечения, детали.

Грамота Петра Первого

Кристиан Якоб Шилинг. Некоторые подробности путешествия в Амстердам

Давид фон Крафт. Карл XII, король шведский.

Винный кубок с крышкой

Полтина с изображением Петра Первого

Неизвестный автор. Портрет Петра Первого.

Ян ван Вейк. Кремневый пистолет.

Бернар Пикар. Петр Первый коронует Екатерину на российский престол.

Пара обуви на высоком каблуке.

Сумочка для писем.

Якоб Кейсер. Фейерверк в Гааге в честь мира с Францией

Адриан Шхонебек. Фейерверк в Москве в честь взятия Азова. 12 февраля 1697

Похожие интересы

Вам также может понравиться