Жорес Иванович Алферов

Власть без мозгов. Кому мешают академики

«Власть без мозгов. Кому мешают академики»: Алгоритм; Москва; 2011
ISBN 978-5-4320-0055-2
Аннотация
Жорес Иванович Алферов – лауреат Нобелевской премии по физике, академик РАН,
известен также своей широкой общественной деятельностью. Будучи депутатом от
КПРФ Госдумы нескольких созывов, он неизменно отстаивал интересы российской науки и
хорошо знал, в каком положении она находится.
По его мнению, десять процентов населения России, захватив в свои руки все
национальные богатства, мало заботятся о том, чтобы наша страна вышла на передовые
позиции в мире. В результате состояние науки в России близко к катастрофическому,
тысячи и тысячи талантливых ученых вынуждены покидать Родину, а те, кто остается,
работают в тяжелейших условиях. На словах власть заботится о научном потенциале
государства, но на деле положение такое, что наукой могут заниматься сегодня только
несгибаемые оптимисты.
Обо всем этом Ж. И. Алферов пишет в своей книге, делает прогнозы на будущее и
предлагает конкретные меры по выводу российской науки из глубокого кризиса.
Книга также вышла под другим названием: «Власть без мозгов. Отделение науки от
государства».

Жорес Алферов
Власть без мозгов. Кому мешают академики
© Алфѐров Ж. И., 2012
© ООО «Алгоритм-Издат», 2012

Вместо предисловия. Диктатура невежд

В последние годы исполнительная власть не только сводит к минимуму присутствие
государства в экономике, но и стремится ликвидировать государственный сектор науки и
образования. Много слов произносится об «экономике, основанной на знаниях»,
инновационном этапе развития, увеличении «результативности» научных исследований, но
исполнительная власть действует с точностью до наоборот. Так, в процессе «монетизации
льгот» исполнительная власть избавилась от обязательств финансирования науки в размере
четырех процентов расходной части бюджета.
Недавно была отменена процедура аккредитации для научных организаций. При
представлении законопроекта министр образования Алексей Фурсенко заявил, что научные
исследования проводятся не только в научных организациях, но и в инновационных фирмах.
По-видимому, он имел в виду многочисленные так называемые консалтинговые и прочие
центры, которые в большинстве своем напоминают небезызвестных «портных», оставивших
короля голым. Теперь никому не известные фирмочки получают ассигнования из
бюджетных средств, выделяемых на науку.
Провокационный материал Сергея Белановского «Оценка состояния Российской
Академии наук», сделанный по заказу грефовского Центра стратегических разработок, прямо
призывает ликвидировать Президиум Российской Академии наук, ввести внешний
менеджерский совет для управления научной деятельностью. А для «более эффективного
использования» материального имущества «большой академии» – создать внешний холдинг,
который будет давать оценку эффективности использования недвижимости и приборной
базы.
Практически выполнено предложение, сделанное несколько лет назад на заседании
Комиссии Правительства РФ по вопросам оптимизации бюджетных расходов со звучной
аббревиатурой «КОБРА», – «предусмотреть исключение из законодательства положения о
доле расходов на науку в общих расходах федерального бюджета». Активно проводится
акционирование с последующей продажей акций значительной части отраслевых
государственных научных организаций, «осуществляющих научные исследования по
направлениям, не входящим в список приоритетных направлений развития науки,
технологий и техники и критических технологий», утвержденных Президентом РФ.
Намечена подготовка к выведению из состава академического сектора организаций,
которые, по мнению «стратегов», «не занимаются фундаментальными исследованиями». В
РАН недоумевают над намерением вывести организации научного обслуживания, а в РАМН
– исключить из состава академии экспериментальные клиники.
В выступлениях ряда министров можно услышать очень любопытные пассажи о
нецелесообразности внутреннего инвестирования в развитие промышленности и аграрного
сектора появившихся дополнительных газонефтедолларовых доходов, потому что это якобы
приведет к повышению инфляции. Об этом первыми заговорили Алексей Кудрин и Герман
Греф, затем эти позиции озвучил вице-премьер Алексей Жуков.
При этом Герман Греф многократно заявлял о необходимости создать привлекательный
инвестиционный климат для иностранных инвестиций. Логика министров-капиталистов
проста, как медный пятак. Если заказывать технологическое оборудование в России, то это
будто бы приведет не к созданию новых рабочих мест, а только к повышению зарплат
действующему персоналу, то есть якобы вызовет инфляцию, хотя персонал уже сократился в
разы.
Тогда давайте хотя бы закупать новое высокотехнологичное оборудование за рубежом
на «избыточные» газонефтедоллары! Ясно, что если произойдет обрушение фондового
рынка США, может произойти обесценивание российских денег в результате дефолта или
замораживание счетов в случае, если наши политики станут проявлять излишнюю
самостоятельность. Плакали тогда наши денежки!
Из всего этого можно сделать только один неизбежный вывод: недальновидная
политика нынешней российской власти ставит под угрозу существование не только
отечественной науки, но самой России как суверенного государства.

Владимир Бабкин,
эксперт Государственной Думы

Часть 1. Разрушение СССР. Какую власть мы получили

Десять лет, которые потрясли…

Статья Ж. И. Алферова для «Литературной газеты»

Что с нами произошло?

…На вопрос о том, что именно с нами произошло за эти годы, ответил английский
журналист Пол Хлебников в книге «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История
разграбления России». Цитирую по русскоязычному изданию: «Превращение России из
мировой сверхдержавы в нищую страну – одно из самых любопытных событий в истории
человечества. Это крушение произошло в мирное время всего за несколько лет. По темпам и
масштабу этот крах не имеет в мировой истории прецедентов».
В его объемном, хорошо документированном исследовании заслуживают внимания две
таблички, в которых сравниваются колонки цифр. Первая таблица приводит к
убийственному выводу: шесть промышленных гигантов («Газпром», РАО «ЕЭС», «Лукойл»,
«Ростелеком», «Юганскнефтегаз», «Сургутнефтегаз») были распроданы на ваучерных
аукционах в 20 раз дешевле их рыночной стоимости. Вторая свидетельствует о том, что
чистым надувательством были и последующие залоговые аукционы, в частности, по продаже
акций нефтяных компаний – их стоимость на рынке была в 18–26 раз выше уже через
полтора года.
В героях этой эпопеи не один Березовский. Высвечиваются такие фигуры, как Чубайс,
Кох, Гусинский, Ясин… Журналиста поражает, что многие из ельцинского правительства
говорили о своей стране с таким хладнокровием и отстраненностью, что можно было
подумать – речь идет о чужом государстве. Не удержусь от еще одной цитаты: «Чудес не
бывает. Эта страна должна выпить чашу до дна… Японцам и немцам после Второй мировой
войны было проще, потому что у них была просто разрушенная промышленность, была
оккупационная власть и уже многое было сделано для того, чтобы расчистить почву и начать
сначала, – сказал мне Евгений Ясин. – Россия, к сожалению, не находится в такой ситуации».
Понимаете? Тогдашний министр экономики сожалеет, что Россия обошлась без
оккупационных властей и ее промышленность еще не до конца разрушена! Разумеется,
можно говорить на западный манер: «в этой стране» и вполне искренне желать ей добра. Но
когда американец говорит о своей стране: this country, это означает «в нашей стране», а наши
реформаторы буквально переводили с английского на русский, не понимая, что при этом
меняется смысл. Я бы сказал, они и конспекты реформ механически переводили с
английского.

Умысел или умопомрачение?

Думаю, в июле 1991 года наша страна была уже в очень тяжелом состоянии, симптомы
которого становились все очевиднее, – не зря за июлем последовал август. На меня произвел
тягостное впечатление уже I Съезд народных депутатов СССР. Тогда в интервью Рудольфу
Свореню, заместителю главного редактора журнала «Наука и жизнь», я сказал, что любая
международная конференция, научный конгресс готовились и проводились нами гораздо
лучше, чем этот съезд. Не знаю, то ли его специально пустили на самотек, то ли это было
всеобщее помрачение, но лично я был крайне расстроен тем, что он представлял собой
сплошное самобичевание, непонятно зачем, чего ради? Этот настрой ощущался уже в ходе
заседания партгруппы съезда: как тогда полагалось, до начала съезда всех членов партии
собрали в зале заседаний Верховного Совета СССР. Зал был набит депутатами, когда я
пришел, внизу все места были уже заняты, я оказался на балконе рядом с шахтером из
Воркуты по фамилии Курочка или Курочкин, он потом выступал несколько раз. И когда
Горбачев начал вести это собрание, то поднялся крик, свист – коммунисты орали чуть ли не
«долой!», топали ногами… Я удивленно смотрел и думал: куда я попал? И сам съезд
проходил примерно в том же стиле.
В период 1989–1991 годов очень быстро нарастал экономический кризис. Именно в то
время появились пустые полки в Москве и в Ленинграде, чего в наших столицах не было все
послевоенные годы. Принято говорить о перекосах в экономике. Да и у промышленности, и
у науки был заметный, иногда неоправданно раздутый военный флюс. Но при этом в стране
была построена мощная индустрия, имелся ряд серьезных технологических прорывов,
разработок, которые используются по сей день. Был создан огромный научно-технический
потенциал, особенно в области естественных наук – физики, химии. Биология начала бурно
развиваться после известного печального периода. Более того, в стране был средний класс, о
необходимости создания которого так любят рассуждать реформаторы, – научные
работники, учителя, врачи, инженеры, квалифицированные рабочие, агрономы. Это часть
общества, которая реально создает все его богатства. Наверное, на нее и нужно было делать
основную ставку, развивая народное хозяйство, а не гнаться за мифами об «эффективном
собственнике».
 Ведь это же миф, что форма собственности порождает эффективную экономику, –
зависимость тут вторична. Собственник является эффективным в экономическом плане, как
правило, в малом и среднем бизнесе. Наверное, стоило провести приватизацию в сфере
торговли, обслуживания, малого бизнеса, но приватизацию совершенно честную: есть у тебя
деньги – покупай, нет – работай, накапливай. Миф, что общее – это ничье. Подавляющее
большинство граждан как на Западе, так теперь и в России – это наемные работники. Разве с
появлением у нас крупных собственников, так называемых олигархов, экономика стала
развиваться? Разве компании, которыми завладели Березовский, Потанин, Ходорковский,
стали работать эффективнее, чем когда они были государственными? Нет и еще раз нет.
Обобществление собственности в индустрии, в наукоемких отраслях происходило во
всем мире, но пионером был Советский Союз. И точно так же мы забежали вперед, создавая
отраслевое управление экономикой на основе профильных министерств. Каждое в принципе
было эквивалентом транснациональной компании, в рамках которой могла развиваться наука
от фундаментальной до прикладной. То есть наука была востребована экономикой. В старых
структурах происходили эволюционные изменения: появились государственные концерны
«Технохим» и «Энергомаш», в системе профильных министерств возникали крупные
научно-производственные объединения. Зачем же было все это крушить?
С моей точки зрения, популяция молодых реформаторов вольно или невольно решала
прежде всего политическую задачу – ликвидировать Советский Союз и советскую власть. Но
даже если отвлечься от политики в пользу любимой реформаторами экономики, то нельзя не
видеть: ликвидация СССР сразу отбросила страну в экономическом отношении на
десятилетия назад. Это реальность, остальное – мифы. Как они нам внушали: надо пройти
стадию накопления капитала. Горько и смешно, что в конце ХХ века из-за пристрастия к
каким-то мифам Россия должна погружаться в пучину дикого, бандитского капитализма.
Не хочу утверждать, что «агенты империализма» в лице Гайдара, Чубайса и их
приспешников развалили экономику, а заодно и Советский Союз, руководствуясь
полученными в ЦРУ инструкциями. Скорее, проведение ими реформ в начальной стадии
было проявлением крайнего идеализма. Они взялись за дело, не имея для этого ни опыта, ни
знаний, но с большой внутренней самоуверенностью, а дальше определенно появился и
корыстный интерес в ходе преобразований, когда в том числе и они обогащались. Вообще
говоря, корысть присуща людям биологически. И на этом в значительной мере строилась
идеология реформ, мол, у каждого появится стимул. Но вот условия для обогащения были
предоставлены только избранным!
Бывший средний класс – миллионы инженеров, научных сотрудников, заводских
специалистов – лишился привычной сферы деятельности, превратился в челноков, занялся
мелким бизнесом и спекуляцией с одной целью: свести концы с концами. В России резко
выросла смертность, и не по демографическим причинам, как нам пытались внушить, а
вследствие реформ и сокращения срока жизни. Таким образом, обвинение Ельцина в
геноциде русского народа в рамках импичмента было абсолютно справедливым. Мало того,
что россиян стало меньше, – ухудшилось и качество населения (что характерно и для
американцев, правда, в гораздо меньшей степени), имея в виду круг интересов, творческий
потенциал, креативные способности. Всеобщий меркантилизм разъедает души людей. Для
десятков миллионов людей главной стала проблема выживания, какого-то животного
существования. Поистине удручающий итог…

Похоронка для страны

Когда перед импичментом в Думе обсуждался вопрос о развале СССР, то защитники

Ельцина говорили, что СССР и так уже был развалиной, неизбежное все равно бы
свершилось. Да, ситуация была тяжелой, но, простите, почему вы считали нужным ускорять
этот процесс, а не бороться за сохранение Союза? Был же референдум 17 марта 1991 года,
когда 76 процентов населения страны высказалось за сохранение Союза. Нам внушалась
мысль о том, что, избавившись от остальных республик, Россия будет жить лучше. Из чего
это следовало? Кто выиграл от того, что нас разрезали? Появление новых независимых
государств обернулось бедой для десятков миллионов наших соотечественников.
Американские советники работали в аппаратах Гайдара и Чубайса. Администрация
Клинтона была в тесном контакте с ельцинской и, безусловно, поддерживала ее.
Реформаторы пытались привить американскую экономическую модель на российской почве.
Взаимная тяга наших народов имеет многолетнюю историю, у нас много общего в
ментальности, но мы – разные… И все же, что бы ни предлагали и ни делали американцы,
мы должны винить сами себя. Решения принимались нашим руководством и
поддерживались населением на референдумах путем опросов. Возможно, это
провоцировалось, фальсифицировалось, но опять же нами самими.
Вместе с тем американская общественность уже приходит к пониманию, что
«ликвидационная политика» администраций Рейгана и Буша-старшего в отношении СССР
была ошибочной. Они радовались Беловежским соглашениям, поскольку избавлялись от
очень сильного соперника. Но пройдут годы, и политическое руководство США тоже
поймет, что для Америки и для планеты в целом разрушение Советского Союза было весьма
нежелательным как долгосрочный дестабилизирующий фактор. Что сохранить единый
Советский Союз как державу с крепнущей демократией и развивающейся экономикой было
в интересах не только нашего населения, но и народов мира.

Либерализм поневоле

Своих взглядов я никогда не скрывал. Считал и считаю лозунг «от каждого по

способностям – каждому по труду» воплощением социальной справедливости. Что такое
социалистическая идеология, в конечном счете? Это социальные гарантии для населения:
бесплатное образование и медицина, достойные пенсии, льготы и блага в коммунальном
обслуживании. А происходящее сегодня толкает меня стать либералом. Потому что
государственником можно быть, когда государство заботится о своих гражданах. Но если
гражданина заставляют платить за образование и медицинское обслуживание, пенсию
накапливать из собственных средств, жилье и коммунальные услуги оплачивать полностью,
по рыночной цене, то зачем мне такое государство?! С какой стати я должен еще платить
налоги и содержать безумную армию чиновников? Я всегда на всех уровнях говорил, что
здравоохранение, образование и наука должны обеспечиваться из бюджета. Если
государство сваливает эту заботу на нас самих, пусть исчезнет, нам будет гораздо легче!
Только что я был в Сингапуре. Маленькая страна, 760 квадратных километров.
Прочитал лекцию в тамошнем университете, посетил несколько научных центров. Мне
показали Институт микроэлектроники, Институт развития средств хранения и отображения
информации численностью по двести человек, бюджет каждого – 25 миллионов долларов. На
90 процентов он состоит из государственных средств, и лишь 10 процентов составляют
отчисления от промышленности. Не скрывая зависти, я спросил: «Почему только 10
процентов, это ведь прикладные институты?» И услышал в ответ как нечто элементарное:
«Мы развиваем перспективные технологии. Промышленность прямо платит за то, что ей
нужно сегодня, за разработки завтрашнего дня платит государство».
А у нас реформаторы выкинули лозунг, что даже фундаментальная наука должна сама
себя финансировать. В результате не только катастрофически упало финансирование науки,
но и вследствие разрушения наукоемких отраслей промышленности не востребованы
достижения сохранившихся лабораторий. Сегодня я бьюсь над возрождением отечественной
электроники. Потому что она была, есть и на ближайшие 30–40 лет останется движущей
силой развития всех отраслей промышленности, всей экономики, в том числе ее социальной
сферы. Рассуждать о том, что мы компьютеры купим, чипы купим, значит обрекать себя на
роль придатка технологически продвинутых стран! Не так давно один депутат с думской
трибуны пустился в рассуждения о том, что в условиях дефицита средств надо развивать те
отрасли, где мы конкурентоспособны, а электроника к их числу не относится. Это
заблуждение граничит с невежеством. Да и как мы можем «безнадежно отстать», если у нас
есть кадры, которые нарасхват в ведущих западных лабораториях, если, уж извините,
Нобелевская премия по электронике, по информационным технологиям присуждена
российскому ученому?!
До 50 процентов бюджета многих американских компаний составляют средства из
казны, поскольку они работают на стратегически важных направлениях. Если бы та
рыночная модель, которую культивируют в России господа Гайдар, Чубайс и их
последователи, не дай бог, внедрялась 40–50 лет назад – сегодня у нас не было бы ни
космоса, ни электроники, которую все-таки удалось создать, ни науки, которую мы пытаемся
сохранить, а была бы в полном смысле животная жизнь.

Горбачев и гэкачеписты

Александр Ципко пишет: «Теперь очевидно, что победа ГКЧП все же дала бы
большинству народа куда больше, чем победа «демократической России». Валентин Павлов
и Владимир Щербаков все же провели бы назревшие рыночные реформы с большим знанием
дела и реальной советской экономики, чем бывшие «завлабы и СНС», занявшие кабинеты на
Старой площади».
Для меня это не очевидно. Не только потому, что история не знает сослагательного
наклонения. Просто еще не забыт обмен денег, который в народе назывался «павловским»
и для всех стал шоком еще до шоковой терапии. На меня он произвел тягостное впечатление
еще и потому, что был объявлен в 9 вечера в программе «Время», а за два часа до этого глава
государства президент Горбачев давал по телевидению интервью иностранным журналистам
по вопросам разоружения, но ни словом не обмолвился о ждущем страну катаклизме. Если
глава государства не считает нужным в трудный момент объясниться с гражданами, это
означает одно: ему плевать на их интересы. Поэтому, когда Гайдар отпустил цены и разом
обесценил вклады населения, для меня это было продолжением павловских «реформ» с их
наплевательским отношением к своему народу.
Если говорить о ГКЧП, мы и по сей день не знаем всех тайных пружин этого заговора.
Для очень многих в то время Горбачев олицетворял положительные перемены в жизни
страны. Но, думаю, не все понимали, что готовившееся им подписание союзного договора
тоже в определенной степени хоронило Союз, что ГКЧП был результатом серьезных
разногласий как раз по этому вопросу. Гэкачеписты в полной мере проявили свою
бездарность, и у меня нет сомнений: если бы они удержали власть, Михаил Сергеевич
вернулся бы из Фороса и возглавил страну.
Так что вряд ли Павлов и Щербаков провели бы реформы лучше, чем «молодые
завлабы», – может, реформы пришлось бы проводить совсем другим людям, но я согласен с
Ципко, что победа ГКЧП означала бы сохранение советской системы, а значит, и основ
социализма в стране. А если так, то – да, лучше, если бы она состоялась.

Переплатили!

Очень многое из случившегося с нашей страной зрело в недрах прежней системы. Не

случайно во главе новых государств после Беловежской Пущи оказались в основном члены
московского политбюро и секретари ЦК союзных республик. Трудно представить себе,
чтобы люди в 55–60 лет и старше вдруг осознали всю «порочность» социалистической
системы или «имперскую» сущность СССР. Истина в том, что эта система, к сожалению,
приводила к власти людей, для которых интересы собственной карьеры значили гораздо
больше, чем что-либо другое. Их девизом было: власть – любой ценой. Неужели тому же
Борису Николаевичу неясно было, к чему приведет Беловежский сговор? Но для него важнее
было сместить Горбачева и попасть в Кремль.
 На мой взгляд, научные работники, вообще интеллигенция – всегда в душе диссиденты.
Нам очень многое не нравилось и в той советской системе. Но, простите, вот эта публика,
престарелые партийные бонзы – они же были не диссидентами, а настойчивыми
проводниками той политики, которая привела СССР к роковой черте. Это они опорочили
прекрасную по своей сути социалистическую идею.
Советская власть обидела миллионы людей, но по своей природе это была власть
народная. Советы были рождены в 1905 году самим народом, их не придумал Ленин или
Сталин, они возникли из движения масс против реального угнетения. Конечно, у этой власти
была масса ошибок и прямых преступлений, но нужно учитывать одну вещь: при всех
отрицательных моментах это была первая более-менее удачная (потому что продолжалась 70
лет) попытка создания государства социальной справедливости. И еще: не народы, а
политическое руководство многих стран безумно боялось нашего примера. Мы
действительно жили в капиталистическом, весьма недружелюбном, если не враждебном,
окружении и вынуждены были наращивать свой военный «флюс». Оценивая свою историю,
нужно чувствовать себя в то время и в тех поколениях.
Мой коллега академик Виталий Гинзбург говорил в «ЛГ» о чудовищной несвободе,
отягчающей вину коммунистического режима. Научные работники ощущали ее, в частности,
в жесткой дозировке международных обменов. Но окупаются ли понесенные за последние 10
лет потери той свободой, которую мы сейчас обрели? Помните, у Окуджавы: нам нужна одна
победа, одна на всех, мы за ценой не постоим. Но если победа в Великой Отечественной, за
которую народ заплатил страшную, невосполнимую цену, была действительно одна на всех,
на всю страну, то плоды нынешней «победы» каждый воспринимает по-своему. За что
боролись – за демократизацию? Но, если взять за точку отсчета сталинские времена,
постепенно происходила эволюция государства в сторону демократизации. Уж, во всяком
случае, в последние горбачевские годы проблема «съездить за границу» была снята.
Променять несовершенный, бюрократический, но социалистический строй, в котором
пусть с дефектами, но все же реализовывались гуманистические принципы, на
сомнительную свободу жить в условиях дикого капитализма, олигархии, ограбившей
миллионы людей, государство ограбившей, – значит согласиться на несоразмерную,
катастрофическую цену. Заплатив ее, Россия отброшена территориально к допетровским
временам, экономически – в разряд слаборазвитых стран (Советский Союз по ВВП
находился на 2—3-м месте в мире, Россия сейчас – на 67-м, по доле ВВП на душу населения
мы были на 13—15-м месте, сегодня на 95-м среди африканских режимов). И это плата за то,
что, постояв в очереди, ты можешь получить иностранную визу?

Победить разруху в головах

Пол Хлебников считает, что, скорее всего, эра саморазрушения в России все-таки
завершится и страна предпримет трудную попытку все построить заново.
Успех этой попытки, с моей точки зрения, в первую очередь зависит от политического
руководства страны. Ключевой вопрос: возьмет ли оно курс на возрождение, а затем и
развитие наукоемких отраслей промышленности? Допускаю, что сужу со своей колокольни,
но убежден, что только прогресс в этом направлении даст возможность десяткам миллионов
людей заниматься интереснейшим интеллектуальным трудом за достойную плату, а стране –
свернуть с сырьевого пути на инновационный. Для этого нужно, чтобы миллионы россиян
учились, осваивали современные технологии, знали компьютер, а не суетились с мелочными
подсчетами: здесь я продам на столько, а заработаю столько. Да, без коммерции нельзя, но,
как известно, рынок есть механизм обратной связи производителя и потребителя, не более
того. И механизм этот должен включаться, регулироваться, работать прежде всего на
возрождение мощной наукоемкой индустрии.
Но, по наметкам федерального бюджета, которые я видел, доля расходов на науку
снова снижается! Как директор, как вице-президент РАН я непрерывно натыкаюсь на
барьеры и рогатки, которых не должно быть в природе, трачу силы и энергию на борьбу с
ветряными мельницами, причем деятели Минфина и прочих чиновных контор убеждены, что
они реформаторы, а я – замшелый консерватор. И пишут статьи о том, что Академия наук
должна реформироваться по их сценарию.
Честно скажу: я со всем своим авторитетом не могу победить разруху в их головах. Вот
у нас в Физико-техническом институте появился НОЦ (научно-образовательный центр),
появился лицей, мы говорим о создании академического исследовательского университета в
Санкт-Петербургском научном центре. Это и есть реформы, которые рождаются жизнью,
задача реформаторов – увидеть и поддержать ростки нового, а не насаждать придуманные в
их головах схемы.
В молодые годы, когда я только начинал работы по гетероструктурам (впоследствии
отмеченные Нобелевской премией), в них не слишком верили ни заведующий моей
лабораторией, ни руководство института. Но меня всегда поддерживал замдиректора Борис
Александрович Гаев, давний соратник легендарного Анатолия Петровича Александрова.
Почему – для меня долгое время оставалось загадкой. Когда же я в минуту откровенности
спросил Гаева, чем вызвано такое доверие, он ответил: «Жорес, я не разбираюсь в твоих
гетероструктурах, но знаю, что ты сделал ДО этого».
Принцип подбора кадров на самом деле прост: ты показал, что ты можешь, у тебя есть
новые идеи, – продолжай действовать на более высоком уровне. И если этот принцип
реализуется, мы получим совершенно иное качество организации жизни страны.

2001 г.

Беловежские соглашения и «судьбоносные реформы»

Из интервью журналу «Вече»

– Жорес Иванович, не так давно мы и подумать не могли, что народы Страны

Советов окажутся гражданами разных государств. Как вы восприняли то, что произошло
в Беловежской Пуще?
– Убежден, что разрушение Советского Союза было, есть и надолго останется самой
большой трагедией ХХ века, прежде всего для народов бывшего СССР. От этого выиграла
небольшая кучка партократов-плутократов и национальные элиты, возглавившие созданные
на основе союзных республик новые государства. Подавляющее большинство населения
оказалось обмануто и сегодня влачит жалкое существование, еле сводя концы с концами.
Единственное исключение – моя родная Беларусь. Там нет проблем на национальной
почве, между русскоязычным населением и так называемой титульной нацией, как,
например, в Прибалтийских республиках. В многонациональной белорусской семье все
живут в мире и согласии. Беларусь – хороший пример для всех бывших союзных республик.
Я туда часто езжу. Там живет мой народ, я люблю эту республику. Иногда еду на своей
машине, сам за рулем, из Питера в Витебск, я там родился, по Киевскому шоссе через
Псковскую область. Еду и наблюдаю. Середина августа. Под Псковом поля заросли
сорняком и бурьяном, ни одного человека не видно. Пересекаю границу, въезжаю на
Витебщину. Перед глазами совсем другая картина: народ ударно трудится,
сельскохозяйственная техника бороздит поля, колхозники убирают урожай.
Это самое большое достижение на всем постсоветском пространстве: люди живут, не
боясь, что их сыновей убивают в горячих точках, понимая, что могут решать проблемы с
помощью собственного труда, и зная, что республика его ценит. Беларусь, думаю, как ни
одно другое государство на постсоветском пространстве сохранила социальные достижения
советской эпохи, а самое главное, следует принципу «от каждого по способности, каждому
по труду»…
Слов «титульная нация» в Беларуси я никогда не слышал. Там два государственных
языка. В книге лекций Александра Григорьевича в Белорусском университете, которую он
мне прислал, я прочитал, что один из студентов спросил его, почему в Беларуси, суверенном
государстве, два государственных языка. Президент ответил так: «Мы очень долго жили
вместе, за эти долгие годы мы, белорусы, внесли очень много в русский язык. Это наше
общее богатство, и терять его нам ни в коем случае нельзя». Отвечая на вопрос о языке,
Александр Лукашенко, думаю, ответил на самый главный для бывших народов СССР
вопрос: мы долгое время жили вместе, были дружной семьей и многое нажили. Терять наше
общее богатство никоим образом нельзя.
– Последнее время Россию сотрясает череда реформ: в области здравоохранения,
образования, науки. Каких результатов нам от них ждать?
– Думаю, белорусы от своих реформ получат больше пользы, чем россияне от своих.
Ведь, затевая преобразования, правительство прежде всего должно думать об улучшении в
той или иной сфере. А у нас реформы зачастую проводят только для того, чтобы заявить об
этом во всеуслышание. Если же копнуть глубже, то окажется, что в результате очень
маленькая группка лиц стала еще богаче, а экономике лучше не стало. Боюсь, что в области
образования и науки мы тоже потеряем больше, чем приобретем.
Что касается Беларуси, то многие зарубежные и наши проплаченные СМИ внедряют в
сознание общественности мысль о том, что белорусский президент якобы против рыночной
экономики. Я в корне с этим не согласен. Однажды я беседовал с Александром
Григорьевичем о платном и бесплатном образовании. И вот что он мне сказал. Республика
обеспечивает бесплатное образование для нужного ей количества специалистов. Но если
сегодня в силу тех или иных малопонятных причин есть много желающих получить
образование в области юриспруденции, специфических областей менеджмента, а страна в
таком количестве таких специалистов не нуждается, они будут учиться за деньги.
Вполне разумный подход. Думаю, такой же разумный подход у белорусского
президента и к частным предприятиям: он никогда не противится их появлению, если они
куплены по нормальной цене и с нормальной перспективой работы, а не за бесценок и для
дальнейшей продажи, что, к сожалению, мы имеем в постреформенной России и бывших
союзных республиках.

2001 г.

Реформы «сверху» – это контрреволюция

Интервью «Российской научной газете»

– Есть ли у вас сейчас возможность влиять на политику государства в области

науки?
– Очень незначительно. В частных вопросах: поддержать программу, добиваться
несколько большего финансирования каких-то направлений… Сегодня любыми средствами
надо добиваться, чтобы основой экономики становились наукоемкие отрасли
промышленности. Потому что даже если нам увеличат зарплату, добавят денег на
проведение тех или иных исследований, а наши результаты не будут востребованы у себя в
стране, – с течением времени фундаментальная наука, даже не связанная напрямую с
промышленностью, погибнет…
– К вопросу о влиянии и возможностях. Говорят, что Путин предлагал вам
баллотироваться на пост президента Академии наук.
– Нет. Не предлагал. Это ошибка.
– А коллеги?
 – Коллеги – да.
– Почему вы отказались?
– По очень многим причинам. Я уже пожилой человек. Работа президента очень
тяжелая. Это огромная ответственность. Плюс ко всему мне пришлось бы бросить все, ранее
начатое: мой институт, мой лицей, мою кафедру, мой факультет, Санкт-Петербургский
научный центр…
– Сколько у вас должностей?
– Много. Зарплатных – две. Я получаю зарплату в Госдуме и как вице-президент
Академии наук. Все остальные должности – на общественных началах.
– Помощников в Думе много? Сколько из них на зарплате?
– Как и полагается, пять. Я состою во фракции КПРФ, и один помощник мною отдан
фракции, я его не касаюсь. Остальные четыре – один целиком в Думе, помощница в
академии, в Физико-техническом институте и мой советник в академии. В немалой степени
все они заняты и моими депутатскими делами в Думе.
– Чем закончилась история с вашим заявлением о снятии полномочий председателя
подкомитета по науке?
– Как чем? Я снял с себя эти полномочия. Считал и до сих пор считаю те события в
Думе вопиющим безобразием. Я вообще не впутывался ни в какие политические дискуссии.
Ни когда я был в «Нашем доме – Россия», ни в КПРФ. Всегда держался в стороне от этих
дел. Считал, что моя забота – наука и образование. И в КПРФ я ушел потому, что все
предложения по науке и образованию КПРФ поддерживала, а «Наш дом – Россия»
голосовала против. Ну зачем мне состоять во фракции, которая голосует против?
Но когда началась эта возня вокруг председателей комитетов, я разозлился. Они
заявили, что была чисто политическая акция. Такой политический шаг, чтобы утопить всех
коммунистов. При этом никто не хотел рассматривать вопрос по делу: кто нормальный
председатель, работает, а кто нет. И поэтому я вышел на трибуну сказать: ежели вы считаете,
что был сговор «Единства» и КПРФ, так выгоняйте и тех и других. По логике, если вы за
справедливость, то выгоняйте и председателей «Единства», и КПРФ. Вы так не делаете.
Давайте посмотрим: Маслюкова меняете на Шаккума – это Комитет промышленности,
строительства и энергетики. Маслюков прекрасно всем владеет, он
высококвалифицированный профессионал в этой области. А кто такой Шаккум, мы не знаем.
Меняете Глазьева – одного из лучших экономистов страны, безусловно, самого молодого
члена академии – на бизнесмена Томчина. Что он будет делать в этой части? Меняете
Мельникова, который профессионал в образовании, на Шишлова, который абсолютно в этой
области неизвестен…
Вот что я им сказал. А они стали орать, топать. Каким-то крайне небольшим
большинством голосов мне дали слово.
– Не напомнила ли эта атмосфера первый съезд народных депутатов?
– Да нет. Первый съезд народных депутатов был, с одной стороны, идиотский. Но, с
другой стороны, как говорится, у всех накипело. Хотя он абсолютно не готовился. Я помню,
что приехал с первого съезда крайне разочарованным. Для «Науки и жизни» дал тогда
короткое интервью. Сказал, что любой семинар, любая конференция готовится нами гораздо
лучше, чем этот съезд.
– Может быть, просто карты смешали его организаторам?
– Может быть, но это другой вопрос.
– Вы говорите: мой Петербург, моя школа, мой лицей, мой научный центр, мой
институт. У вас нет других аргументов, почему вы не хотите быть президентом
Академии наук, кроме этих ваших предпочтений?
– Повторяю: я все-таки для этого дела уже стар. Пример, который приводили мне мои
коллеги с Анатолием Петровичем Александровым, это не тот пример. Тогда были совсем
другие времена. И потом, Анатолий Петрович уже давно уехал из Питера в Москву. И он
уже давно работал здесь. Ему по этой части ничего не нужно было менять. А мне предлагали
поменять все в моей жизни, и с неизвестным, как говорится, результатом. Если бы я был
уверен, что, сделав это, я смогу сделать много хорошего для академии, я бы еще
взвешивал… Но я не был в этом уверен.
– А вообще, на ваш взгляд, какие необходимы перемены в Академии? Ведь в отношении
академического сообщества есть определенные ожидания и со стороны власти, и со
стороны общества. Что, на ваш взгляд, разумно? Что могла бы делать Академия, а не
делает, в силу каких-то причин? Как вы оцениваете ситуацию изнутри?
– Это тяжелый очень вопрос.
– Вы ведь возражали против реорганизации, укрупнения отделений?
– У меня к любым реформам, в том числе в науке, в жизни, отношение очень простое.
Обычно, к сожалению, все изменения ведут к худшему – когда мы их проводим вот так,
после «наката» сверху. Один из моих знакомых хорошо сказал, что когда реформы
проводятся сверху – это контрреволюция, а когда снизу – это революция.

2002 г.

Советский Союз эволюционировал в положительную сторону

Поединок на телевидении с В. Познером (программа «Познер»)

В. Познер: Добрый вечер. В эфире программа «Познер», гость программы сегодня –

академик Российской Академии наук, лауреат Нобелевской премии по физике Жорес
Иванович Алферов. Добрый вечер.
Ж. Алферов: Добрый вечер.
В. Познер: Мы начинаем всегда программу с vox populi. Первый вопрос с сайта,
Сергей Сергеевич Шадрин. Он спрашивает: «Что вы чувствовали в тот момент, когда узнали,
что стали лауреатом Нобелевской премии?»
Ж. Алферов: Это была, конечно, очень большая радость. Это случилось 10 октября
2000 года, и мне моя помощница сказала, телефон у меня в кабинете был занят, что звонит
Шведская академия наук и просит меня к телефону. И первая мысль такая: сегодня вторник,
а обычно Нобелевские премии присуждаются по средам. С этой мыслью я подошел к
телефону, и главный ученый секретарь королевской нобелевской академии сообщил мне, что
я – лауреат Нобелевской премии.
В. Познер: Хорошо. Давайте посмотрим на экран, сейчас будет вопрос с улицы.
Зритель: Здравствуйте, Жорес Иванович. Хотелось бы узнать: Нобелевскую премию,
которую вы получили, вы отдали институту, который вас воспитал, на науку, продвижение
России или оставили ее себе? Спасибо.
Ж. Алферов: 1/3 Нобелевской премии я отдал в фонд, который был создан для
поддержки образования и науки.
В. Познер: России?
Ж. Алферов: Да, он сейчас называется Алферовский фонд поддержки образования и
науки. Я сначала хотел просто эти деньги отдать научно-образовательному центру, который
был незадолго до этого мною создан. Но мой сын Ваня сказал мне: «Нашему
научно-образовательному центру нужно вообще… Твоей Нобелевской премии не хватит
никоим образом. Давай лучше создадим фонд, и туда еще и другие дадут деньги, и этот фонд
будет использоваться для поддержки и развития образования и науки».
В. Познер: Александр Яковлевич Аникиевич спрашивает: «Моральные, нравственные
принципы коммунизма и православной религии наиболее близки по духу. Моральный кодекс
строителя коммунизма и божьи заповеди – почти одинаково звучат по тексту. В годы
Великой Отечественной войны именно Иосиф Виссарионович Сталин принял решение об
образовании на территории нашей страны единственного до сих пор завода по производству
атрибутики православной церкви. Почему в настоящее время проводится политика
несовместимости коммунистической идеологии и православной религии?»
Ж. Алферов: Это вообще вопрос не простой для меня, конечно. Я как-то, шутя,
говорил, что Иисус Христос был основателем первой коммунистической партячейки в
Иерусалиме. Действительно, все это так. Но есть и некоторая разница. Потому что
коммунистическая идеология совпадает во многом с христианской и с православной, но
вместе с тем эта идеология основана на некоей научной теории, на принципах научного
социализма и научного коммунизма. Ну и дальше мы уйдем вообще в область «Наука и
религия», и об этом можно очень долго говорить – наука основана на знании, религия на
вере.
В. Познер: Хорошо. Пожалуйста, посмотрите на экран – довольно любопытный
вопрос.
Зритель: Уважаемый Жорес Иванович, я бы очень хотел знать: как вам живется
сегодня в этой стране? Что вы чувствуете, что ощущаете? Нет ли у вас желания уехать
отсюда куда-нибудь подальше?
Ж. Алферов: Живется в этой стране, безусловно, сегодня очень непросто.
Материально, в общем, я живу совершенно нормально, потому как и Нобелевская премия, и
многие другие международные премии. Но живется, конечно, очень тяжело. Что касается
уехать – я как-то, шутя, сказал, что Россия – страна оптимистов, потому что пессимисты все
уехали. И я отношусь к оптимистам, потому что я считаю, что у России будущее, безусловно,
есть. И нужно за это будущее бороться.
В. Познер: Желания уехать у вас не было никогда?
Ж. Алферов: Желания уехать не было никогда, даже в очень тяжелые времена, в
начале 1990-х, когда мне делались очень выгодные с материальной точки зрения
предложения. Вообще, первое предложение работать в США я получил в 1971 году.
В. Познер: А что это было за предложение?
Ж. Алферов: Я полгода был в США, у нас было очень хорошее соглашение о научном
обмене между Академией наук СССР и Национальной Академией наук США. И согласно
этому соглашению я полгода был то, что называлось, visiting-professor в Иллинойском
университете.
В. Познер: В Иллинойском?
Ж. Алферов: Да, в Урбане, в Урбана-Шампейне я работал вместе с моим старым
другом профессором Холоньяком. Согласно этому соглашению, последний месяц я объезжал
США, посещая массу различных лабораторий. В это время американская наука переживала
очень, я бы сказал, тяжелый период. Потому что Никсон вдруг объявил, что
фундаментальная наука сделала так много открытий, что нам нужно сейчас заниматься
только их приложениями. И поэтому были резко сокращены ассигнования на
фундаментальные исследования, и началась безработица в американской науке. И я как раз
приехал в такой университет, южнокалифорнийский университет в Лос-Анджелесе, сделал
доклад на семинаре. И после семинара декан физического факультета профессор Шпитцер
позвал меня на ланч, и еще были профессора, и он сказал примерно следующее: «Вы знаете,
что сейчас происходит в нашей науке? И сегодня для нас чрезвычайно важны исследования,
которые вы ведете – фундаментальные базовые исследования, которые дают массу
приложений. Поймите, здесь нет никакого политического бэкграунда, но я передаю вам
предложение нашего ректора пойти к нам на работу на 3–5 лет. Лучше на 5. Ну если по
каким-либо причинам…» В это время средняя зарплата профессора США, полного
профессора, была 25 тысяч долларов, и по поручению ректора он мне предложил 50.
В. Познер: Ух ты!
Ж. Алферов: Ну, и ждет от меня ответа. Я знал, что ничего из этого не выйдет, никуда
меня не выпустят и все прочее. Я сказал: «Нет, не годится».
В. Познер: А если б выпустили?
Ж. Алферов: Я в это время не поехал бы просто потому, что я не мог оставить
лабораторию на такой долгий срок. Он сказал: «А почему?» Я говорю: «Мало». Тогда он
сказал: «55», я говорю: «Мало». – «60». – «Мало». – «Больше мне ректор не разрешал. Под
свою ответственность – 65». Я говорю: «Мало». – «Сколько же вы хотите?» – я говорю:
«Миллион». – «Вы шутите?» Я говорю: «Конечно».
В. Познер: Михаил Кактусов: «Жорес Иванович, в недавно опубликованном списке
самых престижных заведений мира МГУ на 155-м месте. СПбГУ – на 168-м месте, а других
там никогда и не было. И такая оценка должна быть нам не обидна, а лестна. Могу судить по
своей области (медицина): Россия отстала не на годы, не на десятилетия, а навсегда. В этом
году за открытие теломеров и фермента теломеразы в очередной раз Нобелевскую премию
получили американцы. Гипотезу о существовании теломеров в 1971 году выдвинул Алексей
Оловников. Но за идеи премий не дают, премию дают за научные работы. Жорес Иванович,
вы – коммунист. Ответьте, пожалуйста, почему ни в СССР, ни в сегодняшней России такая
научная работа была не нужна? И почему при капитализме на прогнившем Западе ведется в
массовом порядке буквально сотнями?»
Ж. Алферов: Я бы не хотел вести сейчас политическую дискуссию. Я, безусловно,
коммунист по своим убеждениям, хотя я беспартийный человек. Но я хочу сказать
следующую вещь. Основная трагедия сегодня нашей науки заключается даже не в низком
финансировании. Основная трагедия заключается в том, что наука, ее результаты не
востребованы экономикой и обществом… А наука в советское время была, безусловно,
востребована. Она, может быть, по-разному востребована, играл большую роль
военно-промышленный комплекс. Но Академия наук СССР, научные организации страны
вели исследования по широчайшему фронту. Если говорить про Нобелевские премии, то,
между прочим, среди лауреатов Нобелевской премии 10 человек – это физики.
В. Познер: Да.
Ж. Алферов: И значит, в физической науке не так плохо обстояли дела. В том числе
Виталий Лазаревич Гинзбург и я получили Нобелевские премии за исследования, которые
велись задолго до этого в советские времена. Поэтому я бы не привлекал сюда, вообще
говоря, не хотел бы идти в политдискуссию на эту тему. Но я хочу сказать, что для того,
чтобы… Я не считаю, что мы отстали навсегда. Поэтому в близкой мне области, в
современной микроэлектронике, наноэлектронике мы отставали в советское время, в
некоторых вещах мы были и впереди, и даже производство начиналось раньше. В некоторых
вещах мы отставали на 2–3 года, сегодня мы отстаем на 15–20 лет. За эти последние 15 лет
технология развилась необычайно, а мы, вообще говоря, теряли время. И даже в этой области
микроэлектроники, наноэлектроники я не считаю, что мы отстали навсегда. И не считаю, что
мы отстали навсегда в физиологии и медицине. Отстали навсегда – это если у нас нет кадров
способных.
В. Познер: Они есть?
Ж. Алферов: А пока они есть, пока мы умеем готовить кадры. Да, МГУ – это
непростая вещь. Скажем, в 30 лучших университетах в мировом рейтинге европейских всего
четыре. При этом эти четыре – это Кембридж, Оксфорд, Сорбонна и Цюрих. И понятно, что
они выбраны не только по нынешнему университетскому уровню, но и с учетом
исторической части здесь. Но! Ведь европейцы не считают, что они отстали навсегда.
В. Познер: Это правда.
Ж. Алферов: Вот. И мы не отстали навсегда.
В. Познер: Хорошо. Вы сказали, что не очень хотите говорить о политике. Посмотрите
на экран, пожалуйста.
Зритель: У меня вопрос такой: почему вы пошли в политику? Зачем это вам надо?
Ведь все знают, что политика – это грязное дело. Неужели вы думаете, что своим
появлением вы сделаете что-то лучше?
Ж. Алферов: Значит, так. Я уже упоминал моего старого друга профессора Ника
Холоньяка, и еще очень давно он как-то мне сказал такую фразу: «Жорес (потому что мы и
тогда обсуждали массу политических проблем) запомни: all politicians are sons of bitches (все
политики – сукины дети), – сказал мой старый друг, – и политика, очень часто мы знаем,
далеко не чистое дело». Значит, вы считаете, я пошел в политику? Я был народным
депутатом СССР, избранным от Академии наук СССР. И я пошел туда для того… уже тогда
начались нападки и на Академию наук, и на нашу систему образования, и поэтому я и пошел
туда, для защиты. В 1995 году я не хотел идти в Государственную Думу. Не хотел, прямо вам
скажу. Потому что я уже очень много переживал. Для меня лично, если скажем пару слов
про политику, для меня лично самая большая моя личная трагедия – то, что я переживаю
всегда, – это коллапс, развал Советского Союза. Вот это ужасная трагедия. Трагедия, которая
привела к огромным экономическим потерям. Я готов говорить, хотя я не специалист в
экономике, что мы потеряли в экономике страны. Любая страна. Если бы США разделили на
15 независимых государств, это была бы тоже экономическая трагедия и там.
В. Познер: Последний вопрос из voxpopuli совсем из другой сферы, Светлана Тарута
спрашивает: «Как вы оцениваете свои результаты в «войне» против курса православной
культуры в школах?»
Ж. Алферов: Я вам могу ответить на этот вопрос, об этом тоже можно очень долго
говорить. Как-то меня пригласили на один из первых конгрессов в Венеции «Будущее
науки». Это было в 2003 или в 2004 году. Первое пленарное заседание этого конгресса было
посвящено науке и религии. Там было сделано несколько докладов представителями всех
основных религий. А потом выступил профессор Оксфордского университета и прочитал
прекрасный доклад о том, что наука и религия – разные вещи. Наука основана на знаниях,
религия на вере. Это, в общем, ради бога, ученый может верить и в Бога. Но наука – это
наука, религия – это религия. Школа у нас и церковь должны быть отделены, и поэтому
когда я подписывал известное письмо, я имел в виду прежде всего то, что не может быть
теология специальностью научной высшей аттестационной комиссии. И не может быть
преподавания основ православной культуры в школе. Можно преподавать историю религий.
Но это уже напоминает то, что называлось Закон Божий в дореволюционные времена…
В. Познер: Давайте поговорим о Жоресе Ивановиче Алферове как о человеке…
Говорят, что вы всегда были любителем красивой, эффектной жизни – не богатой, я
повторяю, а вот такой, красивой жизни. Например, работая в Физтехе, вы обедали только в
ресторане гостиницы «Москва» на углу Вознесенского и Невского проспекта. Что на первые
премиальные вы приобрели «Москвич», потом «Волгу», потом Volvo. Говорят, что еще на
вашем 60-летии в Физтехе устроили настоящий парад. Всех вывели на плац, а вы выехали на
белом коне, как маршал Жуков на Параде Победы. Это правда или это сказки?
Ж. Алферов: Ну, понимаете, тут и правда, и не совсем правда. Первое, насчет обедов в
ресторане «Москва», – я обедал в основном в нашей столовой Физико-технического
института или в студенческой столовой Политеха. Но поскольку я работал очень поздно,
часто до 24.00, до 01.00, жил я на Пушкинской улице, доезжал трамваем от Физтеха до
Невского проспекта. И в это время уже магазины закрыты, а ресторан «Москва» работает до
двух часов ночи. Я туда заходил, и могу вам сказать, это был 1953 или 1954 год, я брал на
ужин салат «оливье», ромштекс, бутылку «Боржоми», чашку кофе, давал 10 рублей – это
рубль после 1961 года – и получал сдачу. Поэтому моей крайне небольшой зарплаты
младшего научного сотрудника в 1050 рублей хватало для того, чтобы ужинать в ресторане,
когда я не успел поужинать в столовой.
В. Познер: Вы, на самом деле, тут говорите о политике…
Ж. Алферов: Да, теперь дальше.
В. Познер: Пожалуйста, да.
Ж. Алферов: Volvo я купил на свою премию в 1989 году, на международную премию в
ФРГ. «Москвич» я купил в 1969 году, а до этого я последовательно проходил: я ездил до
1958 года на велосипеде, в том числе и на работу через весь Ленинград. Потом 7 или 8 лет на
мотоцикле «Ява-350». А потом уже, будучи заведующим сектора и всего прочего и так
далее… Теперь Парад. В 1988 году мы отмечали 70 лет нашему Физтеху. При этом мы
впервые отмечали его точно тогда, когда было подписано постановление о его рождении, 23
сентября. 22 сентября поздно вечером я вернулся из отпуска, и утром я знал, что мы будем
отмечать, я не знал, как мы будем отмечать. Утром ко мне в квартиру постучал сотрудник
мой, ныне он член-корреспондент Академии наук Семен Григорьевич Конников и сказал:
«Жорес, лошадь подана». Они придумали без меня замечательный парад в честь юбилея
Физтеха.
В. Познер: А-а-а. Вовсе не ваш выбор?
Ж. Алферов: Вовсе не мой. Замечательный парад в честь юбилея Физтеха, и Сеня
командовал парадом, он прекрасно ездил на лошади. А я поехал от дома в институт – я жил
недалеко – верхом, сзади все-таки ехал мой водитель на всякий случай. Ну а дальше,
все-таки я – сын кавалериста, гусара. В общем…
В. Познер: Умели хоть как-то.
Ж. Алферов: Да. А дальше я принимал парад. Ленинградское телевидение снимало
это. И в это время телевидение ФРГ приехало снимать некоторые наши работы для
немецкого телевидения. И спустя несколько лет, оказавшись в командировке в ФРГ, я в
номере включил телевизор и увидел себя на лошади…
В. Познер: Скажите, вы сколько себя помните, всегда исповедовали
коммунистические взгляды?
Ж. Алферов: Я помню, как я удивился, когда приехал на полгода в США. И я, вообще
говоря, не говорил, какие я исповедую политические взгляды. Я работал в лаборатории, у
меня были аспиранты. И потом Ник, с которым мы были старые друзья, мне вдруг говорит:
«А ты знаешь, Жорес, все тебя считают коммунистом». Ну и хорошо! Значит, я не говорил
им, что я коммунист, все прочее. Но просто в беседе мои взгляды на разные проблемы, на
разные вопросы были такие, что они обязательно решили, что коммунист.
В. Познер: Вот, послушайте. Как-то вас спросили, какая страна мира или город вам
больше всего нравится, и вы ответили так: «Город Петербург, страна – Россия, а еще больше
– Советский Союз». И вы добавили: «Меня удивляет то, как мы своими руками пустили под
откос собственную страну. Конечно, это сделал кто-то другой, но мы-то не протестовали,
мы-то не сопротивлялись». И дальше вы как-то сказали: «У меня настроение испортилось 19
августа 1991 года и с тех пор не поправлялось». В связи с этим я хотел задать вам два
вопроса. Во-первых, 19 августа 1991 года был путч, который должен был все вернуть. Так
что у вас не могло быть плохое настроение, как мне кажется, вы должны были радоваться
тому, что наконец избавились от этого Горбачева и всего, что он делает, что возвращается
советское время. 21-го числа вы могли уже огорчаться, потому что было понятно, что они
провалились. Не так разве?
Ж. Алферов: Конечно, не так.
В. Познер: Ну-ка?
Ж. Алферов: Вообще-то, я очень хорошо относился все первые годы к Михаилу
Сергеевичу Горбачеву. 19 августа у меня испортилось настроение – я был в это время в
Финляндии. Меня пригласила в Хельсинки одна из компаний, университет, и мы поехали
вместе с женой и сыном. Я узнал о путче, позвонила моя дочь из США – она работала там в
это время в Стэнфорде, она биолог, – и сказала: вы спите, а там происходит то-то, то-то и
то-то. После этого я только включил телевизор, увидел CNN и прочие вещи. И я не мог
поверить, что происходит у нас. У меня испортилось настроение 19 августа, потому что я
почувствовал, что да, пропадает Советский Союз. И не важно, кто там победил, что и как, –
это был уже первый звонок, а может быть, уже и не первый звонок.
Теперь, когда я говорю – я уже начал говорить – о том, что это помимо всего прочего
огромная экономическая трагедия.
В. Познер: Это понятно.
Ж. Алферов: Это экономическая трагедия, из которой мы не можем выйти до сих пор.
Ну а потом для меня лично – я не могу воспринимать моих друзей, моих знакомых из разных
республик Союза как мигрантов, как чужих людей. Я могу сказать, после Октябрьской
революции – это тоже трагедия, для народа революция всегда трагедия, – появилось 2,5
миллиона эмиграции, 2,5 миллиона русских людей, живущих за границей. А в 1991 году 25
миллионов русских оказались за рубежом. А вообще говоря, просто даже больше, наверное,
100 миллионов людей оказались в чужих, других странах. Разделились семьи. Это гигантская
трагедия.
В. Познер: Послушайте, Жорес Иванович, мой отец был сыном эмигранта. Семья
покинула Советский Союз в 1922 году. И у него оставались романтические такие мечты о
том, каким был революционный Петроград, он все помнил. И он жил за границей долго,
очень успешно работал в киноиндустрии, стал человеком весьма преуспевающим. Не брал
никакого гражданства – ни французского, ни американского – потому что он хотел вернуться
в Советский Союз. И в декабре 1952 года он привез нас, свою французскую жену, меня,
19-летнего, моего брата. Если бы Сталин не умер через 2 месяца, моего отца посадили бы
100 процентов. И, скорее всего, с концами. Мою мать, наверное, тоже. Может, и меня,
19-летнего. Пашку – нет, Пашку, наверное, в какой-нибудь детдом.
Я понимаю, что это трагедия, когда страна разваливается, когда целый народ старался,
верил, пытался что-то делать. Но когда посмотришь, что там делали с этим народом, когда
посмотришь, сколько было диких страданий, сколько несправедливо убитых, посаженных,
сколько людей бежало. Как можно мечтать о восстановлении этого? Я этого не понимаю.
Ж. Алферов: Простите, вы не понимаете, да?
В. Познер: Не понимаю.
Ж. Алферов: Я могу вам сказать, мой отец тоже провел некое время – мне об этом он
уже рассказал после XX съезда партии….
В. Познер: То есть он сидел?
Ж. Алферов: Его выпустили довольно быстро… Я прекрасно знаю, что происходило,
и тем не менее, я могу сказать, что страна вообще сделала необычайно много. Затем, я хочу
сказать, Советский Союз и наша система эволюционировали в положительную сторону. И
эта эволюция могла и должна была привести к сохранению и могучей промышленности, и
науки. Я же был народным депутатом СССР. Я был, между прочим, в межрегиональной
группе.
В. Познер: Да, я помню. Я же помню.
Ж. Алферов: Вот. И я вам могу сказать, вместе с тем я голосовал, как и очень многие,
против шестой статьи. А вот сегодня я бы сказал так: наверное, нужно было оставить
шестую статью и бороться нужно было за демократизацию партий. И это дало бы нам
гораздо больше. Я вообще думаю, что, на самом деле, многопартийное… Вот для нас
важнее, нам пример в этом отношении показывает и Китай, я и сегодня езжу в Китай
довольно часто, практически каждый год. Там происходит очень медленная эволюция, она
происходит. Она у нас была более быстрая.
В. Познер: Вы не знаете, сколько людей сидят в Китае, случайно, нет?
Ж. Алферов: Не знаю. А сколько людей сидит в современной России?
В. Познер: Я имею в виду по политике. Я не имею в виду уголовный уровень.
Ж. Алферов: И я хочу сказать следующую вещь. Да, я – за демократическую страну. И
вместе с тем я считал и считаю, что коммунистическая идеология и идеология советской
власти, идеи социальной справедливости в конечном счете победят.
В. Познер: Я с вами совершенно согласен насчет идей – они замечательные идеи. Но в
Советском Союзе, конечно, они были…
Ж. Алферов: Прочтите. Понимаете? Тут будем говорить так: прочтите. А социальная
структура. Да, вот с моей точки зрения, мы действительно нуждались в нэпе, специфическом
нэпе в 1980-е годы. Но нам не нужно было делать ту приватизацию, которую мы сделали.
В. Познер: Это вопрос другой… Хорошо. Первое пленарное заседание Госдумы
нынешнего созыва вы на правах старейшины открыли, и очень артистически, кстати – вы это
очень умеете – выступили, сказав, что главная проблема сейчас находится в устойчивом
развитии планеты. Проблема бокала шампанского. Вы взяли в руки бокал шампанского.
Ж. Алферов: Причем современный бокал.
В. Познер: Да, именно. Вы отметили, что 86 % доходов мира принадлежит 10 %
населения, а вот тонкая ножка бокала – это все остальное население.
Ж. Алферов: 10 % самых бедных…
В. Познер: Да, совершенно верно. И что главное, надо что-то с этим делать и надо это
сломать. И вы сломали, кстати говоря.
Ж. Алферов: Разбил его.
В. Познер: Разбили бокал. Красиво. Очень эффектно.
Ж. Алферов: Да. И сказал, что бокал разбить легко, а делать все гораздо труднее.
В. Познер: Да. А вы знаете, как это сделать вообще, на самом деле?
Ж. Алферов: Там вообще, в том числе и в этом выступлении, я сказал еще несколько
вещей. Я сказал, что, во-первых, мы должны отказаться от плоского подоходного налога, так,
как это везде.
В. Познер: То есть нам нужен прогрессивный?
Ж. Алферов: Безусловно. А затем я привел такой простой пример, обращаясь к
Зубкову, который был на заседании, наш премьер-министр в то время. Я сказал, что когда-то
в середине XIX века премьер-министр Великобритании мистер Гладстон, сэр Гладстон,
посетил лабораторию Фарадея и спросил у него: «А что мы будем делать с вашими
открытиями, с вашим электричеством?» И Фарадей ответил: «Вы будете получать налоги». Я
сказал Зубкову: «Если вы по-настоящему поддержите науку, то с наших открытий в области
нанотехнологий вы будете получать налоги». И я считаю, что один из важнейших элементов,
почему я до сих пор в Госдуме, почему я волнуюсь насчет бюджета будущего года, один из
важнейших элементов вывода России из кризиса – это развитие, научно-технический
прогресс, который основан только на достижениях науки. Это максимальная поддержка
науки. Поэтому нужно здесь догонять, перегоняя. Для этого нужна максимальная поддержка
науки в стране, и пока еще, я считаю, наше научное сообщество может, вообще говоря, эту
поддержку использовать и расплатиться стократно.
В. Познер: Жорес Иванович, как вы думаете, что у вас общего с Биллом Гейтсом?
Ж. Алферов: Ну, я смотрю на это… Между прочим, я могу сказать, что Интернет
возможен в том числе благодаря волоконно-оптическим линиям связи, где стоит
полупроводниковый лазер двойного действия.
В. Познер: Я понимаю. На самом деле, вот что. Его крайне заботит проблема
образования, школьного образования. И вас. Вот это у вас общее. Вы – противник платного
школьного образования? Принципиально?
Ж. Алферов: Да.
В. Познер: Потому что?
Ж. Алферов: Потому что я считаю, что образование, возможность получения
образования не должно зависеть от кармана родителей, а должно зависеть от способностей
ребенка.
В. Познер: Вы – противник ЕГЭ.
Ж. Алферов: Я – противник ЕГЭ идейно, тоже по очень простой причине. По тому
принципу, по которому существует ЕГЭ, можно сдавать экзамен по правилам уличного
движения.
В. Познер: Можно: вот четыре ответа, нажми на правильный.
Ж. Алферов: Нажми на правильный, да. Я же пожилой человек, я помню как в мое
время для того, чтобы поступить в хороший вуз, и золотая медаль этого не гарантировала,
было обязательно собеседование.
В. Познер: Только не с золотой медалью – с серебряной.
Ж. Алферов: Нет, и с золотой, простите. И с золотой тоже.
В. Познер: У меня другая память совершенно.
Ж. Алферов: Ничего подобного. На физико-технический факультет МГУ, на ряд
других факультетов в Ленинграде, в Москве.
В. Познер: Хорошо. Значит, вы – атеист, да?
Ж. Алферов: Да.
 В. Познер: Послушайте, что вы говорите: «Когда делали атомную и водородную
бомбу, наверное, дьявол помогал в этих работах. Но Бог не сопротивлялся, потому что
делалось это в СССР с благими целями – чтобы не было монополии на ядерное оружие, и мы
от холодной войны, слава богу, не пришли к горячей. Но вот построить новое солнце на
земле, то есть запустить термоядерный реактор, – это, наверное, Богу не нравится». Ну,
Жорес Иванович? Что ж такое?
Ж. Алферов: Слушайте, неужели вы не понимаете, почему?.. Простите, неужели
атеист не может говорить эти вот фразы? Атеист – вы видите, он говорил. И я говорил в
дискуссии, защищая наиболее эффективный, экономичный метод получения энергии, к
которому человечество придет при образовании солнечной энергии.
В. Познер: Ну, хорошо. К сожалению, время наше быстро уходит. Вы как-то сказали,
и, видимо, теперь правительство тоже это говорит, что привычным лампочкам осталось
недолго. Вы говорили так: «Придет хана им, благодаря светодиодам».
Ж. Алферов: Да.
В. Познер: А чему еще придет «хана», благодаря развитию высоких технологий – я не
имею в виду что-либо другое. На ваш взгляд?
Ж. Алферов: Ну, в том, что мне очень близко, я уже сказал об этом – солнечная
энергетика, безусловно, будет основной.
В. Познер: Будет?
Ж. Алферов: Будет, безусловно. К концу XXI века.
В. Познер: Батареи солнечные?
Ж. Алферов: Солнечные батареи, прежде всего, как один из наиболее эффективных
способов преобразования. Уже сегодня рекордный КПД в этой области – 40 %, это
гигантская цифра. Начинали в 1954 году с 6 %. Я думаю, что очень многое – но я здесь не
специалист – что очень многое произойдет, на самом деле, в бионанотехнологиях, в развитии
понимания живого. Здесь у нас тоже, между прочим, есть замечательный… Я недавно
слушал доклад, мне трудно его оценить, потому что там я не профессионал, Константина
Анохина. Это внук Петра Анохина, понимаете?
В. Познер: Да-да, да, конечно.
Ж. Алферов: Да, генетика работает. Блестящий доклад. Я его сразу пригласил, чтобы
он прочитал лекцию в нашем научно-образовательном центре. И я давно хорошо знаком с
Владимиром Петровичем Скулачевым. Скулачев всегда вспоминает…
В. Познер: Мы учились на одном факультете.
Ж. Алферов: Нет-нет-нет.
В. Познер: Как?
Ж. Алферов: Вы?
В. Познер: Да, я. Ну, биофак.
Ж. Алферов: Да-да. А в 1973 году мы делали доклад на Президиуме Академии наук –
я, а потом он. И наши доклады, то, за что я получил Нобелевскую премию, то, чем он
занимается и успешно развивает сегодня, были сформулированы тогда. Эти люди у нас есть,
это талантливые, по-настоящему, люди. Молодой Анохин – замечательно. Вот там
произойдет много нового, интересного, безусловно.
В. Познер: Хорошо.
Ж. Алферов: И то, что Владимир Петрович занимается не продлением жизни, а
борьбой со старением, в том числе и, как говорится, начинающих пожилых людей, это тоже
великолепно.
В. Познер: Я вам задам последний вопрос… В 2001 году Жорес Иванович Алферов
говорил так: «Последнее время, как только встаю, пою лишь одну песню «Вихри
враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут». С какой песней вы встаете
теперь? Все с той же?
Ж. Алферов: В общем, все с той же. Я верю в положительные изменения, но они идут
так медленно, что я по-прежнему встаю с этой песней…
 2008 г.

Немного о революции и о себе

Интервью газете «Советская Россия»

Это была инициатива самого Жореса Ивановича Алферова. Он пришел к нам в

редакцию, чтобы поговорить о насущнейшей теме: разгуле антисоветизма и
антикоммунизма в нашей стране. Сегодня те, кто желают сохранить капитализм в
России, бьют по самым главным, самым существенным событиям нашей советской
истории, извращают их или пытаются вычеркнуть из памяти народа, дабы у этого народа
не было будущего. Одна из главных мишеней – это Великая Октябрьская социалистическая
революция. С этой темы и началась наша беседа.

– Так много врут про Октябрьскую революцию! Пришел я недавно в Смольный, в

актовый зал. Давно там не был, года три. Сделан капитальный ремонт… И нет Ленина,
никаких примет самого главного в нашей истории, с чем связан Смольный, – Второго съезда
советов, – рассказывает Жорес Иванович.

Очень характерная «мелочь»: стирая историческое событие из памяти народа,

фальсификаторы покушаются на саму великую историю. А значит, опять-таки на наше
будущее: это в других странах люди борются за свои права, вдохновляемые в том числе и
идеалами нашей Революции.
Как же важно, когда такие люди, как нобелевский лауреат, знаменитый
ученый-физик, делают все возможное, чтобы напомнить о революционных идеалах
обществу, рассказать запутавшимся и не знающим! Тем более для Жореса Ивановича
Октябрьская революция – это в прямом смысле и страница личной биографии:

– Делегатом Второго съезда советов был мой отец, Иван Карпович. Перед революцией
он был унтер-офицером Четвертого гусарского лейб-гвардии Мариупольского полка. На
войну пошел добровольцем: в 1914-м ему исполнилось двадцать лет, а тогда призывали
только с двадцати одного. Воевал практически всю войну на Северо-Западном фронте, был
смелым гусаром, имел Георгиевский крест. После Февральской революции стал активным
борцом против продолжения войны. В июле 1917-го за антивоенную агитацию он был
арестован и посажен в Двинскую крепость. Там и познакомился с большевиками. Сразу
после освобождения в сентябре стал членом РСДРП(б). Солдаты его уважали, выбрали
председателем полкового комитета и членом дивизионного. Дивизия и послала отца
делегатом на Второй съезд Советов. 26 октября 1917 года он в Смольном слушал
историческую речь Ленина.
Отец мой родом из небольшого белорусского местечка Чашники. Семья была
небогатая: зимой мой дед сапожничал, летом Иван, будучи еще мальчишкой, вместе с ним
работал на сплаве леса по Западной Двине, до Риги. Для своего сословия был достаточно
образованным: местный учитель, заметив его способности, добился бесплатного приема в
городское училище, где тот успел закончить три класса из четырех. А в 14 лет, чтобы помочь
семье, пошел на Чашницкую бумажную фабрику рабочим. В 17 лет вслед за старшим братом
переехал в Петербург, где устроился разнорабочим на конвертной фабрике.

Для миллионов таких, как 23-летний Иван Алферов, Октябрь 1917 года открыл
широчайшие перспективы, о которых трудящееся большинство (все эти «кухаркины»,
крестьянские и рабочие дети, удел коих в лучшем случае – церковно-приходская школа)
Российской империи и мечтать не могло.
 – Где-то в 1993 году был я в командировке в США, в Миннесоте, в университете
Миннеаполиса. А в это же время там находились со своими целями тогдашний мэр
Петербурга Анатолий Собчак и председатель Ленсовета Александр Беляев. И вот была
организована их встреча с каким-то клубом, в который входили в основном бизнесмены.
Меня тоже пригласили на эту встречу. И вот, выступают петербургские гости перед
американцами и говорят следующее: Петербург-де замечательный город, но там произошла
Октябрьская революция, а Беляев добавляет: «Революцию эту совершили солдаты-дезертиры
и неквалифицированные, ничего не понимающие рабочие, которым задурили головы».
После этого слово взял я: «Город наш действительно замечательный, здесь была
основана и Российская академия наук. Но я хочу вам рассказать, кто делал революцию. Ее
делал мой отец: с 17 лет петербургский рабочий, смелый фронтовик, георгиевский кавалер,
большевик. Вот такими они и были – революционеры. А революция произошла потому, что
страна и ее народ были доведены до ужасающего состояния.
И эти бизнесмены начали аплодировать – не Беляеву, а мне!

Напомнил Жорес Алферов и еще об одном случае из своей жизни, произошедшем в

советские времена.

– Отец моего хорошего друга, американского физика Ника Холоньяка, Николай

Васильевич Голодняк, выходец из Закарпатья, являвшегося тогда частью Австро-Венгрии,
приехал в Штаты еще мальчишкой. Однажды он сказал мне: «Когда я приехал сюда, мы
жили ужасно, работали по 10–12 часов в шахтах, жили в бараках, нам платили очень
маленькую зарплату, нещадно эксплуатировали. Но затем русские рабочие сделали
революцию. И американские рабочие сейчас живут хорошо, благодаря Великой Октябрьской
социалистической революции».
После разрушения СССР особенно очевидно, насколько это соответствует
действительности. Жить стало хуже не только большинству граждан России и бывших
союзных республик. Раньше капиталистам, опасавшимся за свое будущее, приходилось
оглядываться на завоевания социализма, а буржуазные правительства западных стран
вынуждены были вводить социальные гарантии для своих граждан. С крушением
социализма в Советском Союзе и Восточной Европе тормоза отказали: в большинстве
благополучных европейских (и не только) капстран правительствами были инициированы
антисоциальные реформы: в образовании, медицине, пенсионном обеспечении и т. п.
И все же самые лютые антисоциальные реформы, как и самый массированный,
бесстыдный накат на социализм, Октябрьскую революцию, ее лидеров, советский строй, – в
России. Как и самый дикий, разбойничий капитализм. Что ж, одно с другим связано самым
непосредственным образом. Нынешние власть имущие для сохранения своих капиталов
готовы на что угодно, а для этого им, прежде всего, необходимо оболгать, извратить,
уничтожить все, что может показать людям выход из капиталистического тупика.

Второе великое историческое событие, подвергающееся сегодня обструкции,

несмотря на официальный якобы патриотизм нынешней российской власти, – это победа
советского народа над фашистской Германией. Великая Отечественная война для Жореса
Алферова – это не только мировая история, но и история собственной семьи. Впрочем, как
и для большинства семей нашей страны. Видимо, потому столько усилий тратится, в том
числе и государственными СМИ, кино– и телеиндустрией, чтобы перевернуть все с ног на
голову. Чтобы объявить преступников, развязавших мировую войну, – жертвами; героев и
победителей – рабами и пушечным мясом; освободителей – оккупантами, чтобы
вытравить из употребления и из памяти имена советских вождей и полководцев, само
понятие – советский народ.
Очень многое для Жореса Ивановича значит старший брат, Маркс. Он прожил только
20 лет, но успел самое главное – как и миллионы его сверстников, отдать жизнь за родину.

– Школу Маркс окончил 21 июня 1941 года. Отца буквально пред войной перевели на
другое место работы – в уральский Туринск, директором целлюлозного завода, в военное
время он производил порох из специальной пороховой целлюлозы, выработанной из хвои.
Уезжали туда из Ленинградской области в конце июня. 17-летний Маркс, который не достиг
еще призывного возраста, поступил в Уральский индустриальный институт в Свердловске. А
в середине сентября приехал в Туринск. Сказал, что не может учиться, ходить на лекции,
когда другие уходят на фронт. Подал заявление в военкомат, где ему ответили – «вызовем».
А пока не вызвали, работал на заводе – учеником токаря, токарем, товарищи избрали его
секретарем заводского комитета комсомола. Вызов в Свердловское пехотное училище
пришел в феврале 1942-го…

Гвардии младший лейтенант Маркс Иванович Алферов знал, за что воюет. И за свой
дом в прямом смысле слова: в Сталинграде в составе 64-й армии, которая воевала в южных
пригородах города, в Бекетовке, где семья Алферовых жила в 1935–1937 годах. И за свою
советскую, социалистическую родину.

– Что писала в 1942–1943 году британская пресса про Сталинград? Что русские
защищают не просто свою землю, но и свой строй, который считают строем социальной
справедливости. А для меня, 13-летнего, подтверждением этому были слова брата. И наши
разговоры во время последней встречи в октябре 1943 года, когда Марксик после тяжелого
ранения в Курской битве и госпиталя возвращался на фронт и остановился на несколько дней
в Свердловске. И его фронтовые письма: «Сегодня я уезжаю на фронт защищать завоевания
соц. революции от гитлеризма. Куда ни попаду, везде родные места. Сталинград. Запад,
Ленинград, так что на родину еду… Да здравствует жизнь и победа во имя ее, во мне будьте
уверены, я в борьбе с фашизмом буду стоек и мужественен, клянусь вам, и не осрамлю нашу
фамилию. Немцы набросились на нас, что ж, пусть держатся, мы докажем им свое право на
жизнь, свободу и счастье… Сегодня знаменательный день в моей жизни: сегодня я принят в
кандидаты Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Ну, папа, теперь я
кандидат в ту партию, в которой ты состоишь уже 26-ой год… Моя армия громит сейчас
крупную немецкую группировку, да так, что от нее только дым идет. Папа, ты говоришь,
завод работает «на большой», давай больше боеприпасов, не спускай темп, и наша Красная
армия, не спуская темпа, громит врага».
Погиб Маркс 15 февраля 1944 года в последние дни Корсунь-Шевченковской битвы в
деревне Хильки Корсуньковского района Киевской области, где и похоронен в братской
могиле.
Именно такие, как он, а не уголовники из штрафбатов, не тупое и трусливое «пушечное
мясо», воюющее только под страхом заградотрядов, спасли нашу страну и Европу от
фашизма…
В те годы, когда Красная армия наносила смертельные удары прежде считавшейся
непобедимой гитлеровской Германии, в Европе это понимали прекрасно. «Здесь, на самой
окраине Европы, где уже начинаются азиатские пустыни, несколько замечательных
гвардейских дивизий и отрядов местного ополчения, ставшие могучим, кровоточащим
сердцем всей России, спасли европейскую культуру и тем самым, может быть, и нашу
Англию», – свидетельствовала, например, «Дейли телеграф», 18 января 1943.
Теперь на Западе, понятное дело, предпочитают особо не вспоминать об этом. Что ж,
неудивительно для тех, кто делает все возможное, дабы полностью пересмотреть итоги
Второй мировой, добить разоренную и ослабленную Россию. Но как объяснить, что с
неменьшим напором дискредитацией армии-победительницы, Советского Союза,
занимаются вроде бы заявляющие о своем патриотизме российские власти? Ведь это не
только предательство миллионов погибших советских граждан, это – лучший козырь для
всех ненавистников нашей страны: от русофобских режимов на Украине или в Прибалтике
до якобы партнеров в Европе…
Почему же, и это надо признать, ложь о Великой Отечественной войне оказалась
достаточно эффективной? По словам Жореса Ивановича, он большинство современных
фильмов о войне, о революции вообще смотреть не может: и из-за этой чудовищной лжи, и
из-за элементарного непрофессионализма, неграмотности их авторов.
Однако просто «выключить телевизор» уже не получится, потому что выросло даже
не одно, наверное, поколение, для которых война, превратившись в далекое прошлое,
перестала быть историей собственной семьи. На них, прежде всего, и направлена лживая
пропаганда. А что же с контрпропагандой, которая так необходима? Ведь люди эти
главным образом молодежь, внуки и правнуки победителей и их младших братьев – детей
войны, будущее России. И за это будущее надо бороться. Жорес Иванович – не только
ученый и общественный деятель, он еще и педагог. Причем полагает важным воспитать в
учениках не только увлеченность наукой.

– Часто порядочные люди, ошарашенные нынешней пропагандой, имеют совершенно

превратное представление о нашей истории. В Питере работает организованный мною
научно-образовательный центр, где под одной крышей действуют и научные лаборатории, и
физико-технический лицей, наш факультет от политехнического института и недавно
созданный мною академический маленький университет со специальными задачами –
аспирантура и немножко магистратура. Сразу же, когда центр был образован, в 1999 году,
мы организовали лекторий – по широким вопросам. Каждый учебный год по 12–15 лекций
там читается. Помню, читал я там лекцию не по своей специальности, по истории Второй
мировой войны, которой интересуюсь. И вот учитель литературы из нашей школы, хороший
учитель, организовавший у нас детский театр, спрашивает: «Позвольте, вы придаете такое
решающее значение действиям Советского Союза, но ведь Великобритания раньше вступила
в войну и основной вклад в победу над фашизмом внесла Англия». Нормальный,
порядочный человек, а уже все впитал!..
Тем более трудно нынешним детям, школьникам. А ученики у нас в лицее хорошие,
умные, с отличным чувством юмора, с ними легко и интересно говорить на самые разные
темы. Хотя, безусловно, они стали более прагматичны – время такое. Ну, например, около
половины идут к нам на факультет, но многие идут на факультеты программного
обеспечения, в программисты, а не физики, к чему мы их готовили. Потому что там легче
заработать, хорошо себя обеспечить. Но вообще ребята и девчата прекрасные.
С несколькими ребятами из лицея в позапрошлом году мы ездили на Украину, в ту
самую деревню Хильки – на могилу Маркса Алферова. Когда-то, в конце 60-х, мы с другом
после деловой поездки в Киев решили съездить в Хильки. Приехали, постояли у обелиска.
Подошла к нам пожилая женщина, спросила, похоронен ли у нас здесь кто-то из близких.
Узнала, что лежит здесь мой брат, погибший при освобождении деревни: «Брат? За нашу
деревню? В нашей могиле лежит?» Через полчаса собралась вся деревня, накрыли столы,
устроили поминки, пели военные песни. При отъезде сельчане надавали подарков для
родителей погибшего защитника села.
Тогда для большинства людей война еще являлась реальностью собственной жизни. И
потому практически невозможно было с помощью пропаганды так искривить их память и
сознание, как делают это сегодня.

Люди в провинции, как считает Алферов, и сегодня лучше берегут память о нашем
общем великом прошлом, чем делают это в столицах.

– Среди моих наград и званий есть диплом о том, что я почетный гражданин деревень
Хильки и соседней Комаривки. Ребят из сельской школы Комаривки мы приглашаем в наш
Научно-образовательный центр, они приезжают на каникулы. В комаривской школе мы
платим три стипендии из моего фонда имени Маркса Алферова. Там музей дивизии, где он
погиб. И вот наших ребят я туда возил, думаю, у них останется в памяти. В Сталинграде, где
Маркс воевал, есть сотая школа, где музей 96-й отдельной Сталинской бригады, ребята из
этой школы тоже приезжают к нам в гости и получают стипендии. Есть еще школа в деревне
Мясоедово в Белгородской области, с которой у нас такие же отношения, – там музей полка,
в котором брат воевал. В Ленинграде в школах раньше тоже были подобные музеи, но теперь
их практически не осталось…

Но перейдем к моей специальности, физике, говорит Жорес Иванович.

– Начнем с 1918 года. Гражданская война, разруха. Создается Физико-технический

институт – тогда Рентгеновский радиологический институт, государственный оптический,
ВЭИ – всесоюзный электротехнический, физико-химический имени Карпова. Это все
создания тех лет. Потому что, собственно говоря, наука, научные принципы были положены
в основу развития страны. Это была наша коммунистическая идеология.
Сейчас идеология другая. Соответственно, и достижения «эффективных менеджеров»,
руководствующихся исключительно принципами собственной наживы, – измеряются не в
научных или производственных результатах, а в процентах с частных банковских капиталов.
Потому все то хорошее, что еще сохранилось в отечественной науке и в образовании, – по
сути, наследие советской системы.
Так вот и получается: о чем ни зайдет речь – об истории или ближайших перспективах,
состоянии экономики или микроэлектронике, о духовных ценностях или научных
достижениях – всюду тупик без возрождения социализма.

2008 г.

Часть 2. Наука и власть в современной России

Наука должна обеспечиваться из бюджета

Статья Ж. И. Алферова для «Российской газеты»

Я всегда на всех уровнях говорил, что здравоохранение, образование и наука должны

обеспечиваться из бюджета. Поэтому мне вроде бы больше всех должно быть по душе
выступление президента Путина на встрече 5 сентября с членами правительства,
руководством Федерального Собрания и членами президиума Госсовета, в котором он
признал необходимость инвестиций в человека, назвал здравоохранение, образование, жилье
сферами применения приоритетных национальных проектов. Многие обратили внимание на
то, что президент пообещал улучшить материальное положение ученых, особенно молодых.
Но, к сожалению, опять за рамками решений остались главные проблемы отечественной
науки.
Продекларировано увеличение зарплаты научным работникам. О необходимости этого
говорилось давно, но когда реально такое произойдет, сказать трудно. Теперь появилась
цифра – 30 тысяч рублей в месяц, поскольку она близка одной тысяче долларов. Конечно,
очень важно, чтобы люди получали, я не говорю достойную, просто приличную зарплату, на
которую можно было бы жить. Но развитие науки зависит не только от зарплаты ученых.
Первоисточником этих обещаний являются декларации Минобрнауки. Напомню, что
30 июня 2005 года на заседании Правительства был в основном одобрен документ,
разработанный Минобрнауки с участием Минфина и МЭРТа, под названием «О повышении
эффективности деятельности государственного сектора науки», который содержит план его
реализации, в том числе план дальнейшего сокращения государственного сектора науки. В
сентябре А. А. Фурсенко все более и более подробно детализировал принципы исходящих
установок министерства. В частности, было сказано, что резкого сокращения числа
государственных научных организаций и численности работающих в них не будет,
«реформированию» подвергнутся «всего-навсего» около тридцати процентов
государственного сектора науки. Отмечу, что бюджетное финансирование науки уже
несколько лет строго следут цифрам, приведенным в «Основах политики Российской
Федерации в области развития науки и технологий на период до 2010 года и на дальнейшую
перспективу», утвержденных президентом 30 марта 2002 года. В 2005 году финансирование
– 56 млрд. руб., в 2006 году – 71,7 млрд. руб., на 2008 год планируется 110 млрд. руб., т. е.
увеличение арифметическое составит два раза, про инфляцию говорить не будем. Теперь
дальше, средняя зарплата в государственном секторе науки составляет 5–6 тыс. руб. Теперь
попробуем решить арифметическую задачку, как при увеличении финансирования в два
раза, в сравнении с текущим годом или в 1,5 раза по сравнению с 2006 годом, и 30 %
сокращении персонала увеличить зарплату в пять раз.
Необходимо отметить также неурегулированность вопросов налогообложения научных
организаций, в части налога на имущество и земельного налога. Правительство заверяет, что
деньги на это предусмотрены в бюджете, только не говорит где. Если они «сидят» в
«базовом» бюджетном финансировании науки, то никакого роста расходов на науку просто
нет, есть сокращение.
Помимо плохого материального обеспечения исследователей и исследований, одна из
главных проблем нашей науки, я в данном случае имею в виду прежде всего
естественно-научные дисциплины, такие как физика, химия, биология, ее
невостребованность у нас, в нашей стране. Наши научные результаты имеют спрос за
рубежом, а не у нас. Потому-то и уезжают из России за границу молодые физики, химики,
биологи, а не только из-за мизерной зарплаты.
Для того, чтобы наука стала востребованной у нас, нужна другая экономическая
политика государства. Политика, направленная на формирование экономики высоких
технологий, а не на распродажу ресурсов. (Хотя и в сырьевой сфере должны применяться
высокие технологии, и в нефтегазовой отрасли это точечно осуществляется.) Такая
экономика должна формироваться в рамках всей страны, повсеместно. А этого не
происходит.
В нашей стране нет даже реальной программы, стратегии развития науки, не говоря уж
о стратегии развития страны. Чтобы составить и реализовать ее, России, на самом деле,
нужен настоящий Госплан. С решением такой задачи правительство в его нынешнем виде
справиться не может. И министерство А. А. Фурсенко с этим справиться не может. В свое
время было принято неправильное решение объединить в одно министерство образование и
науку. Эти две сферы едины, но образование очень специфическая отрасль, которая требует
совсем другой, не такой как в науке системы управления и руководства. Другая ситуация,
благоприятная для развития, была в нашей стране, когда наукой у нас занимался ГКНТ. Этот
орган решал вопросы профессионально и системно. Неверный шаг был сделан и тогда, когда
у нас создали Минпромнауки, то есть объединили науку и промышленность. Я говорил
президенту, что нельзя этого делать, но меня и тогда не послушали. И перемен не видно.
Сегодня я бьюсь над возрождением отечественной электроники. Потому что она была,
есть и на ближайшие 30–40 лет останется движущей силой развития всех отраслей
промышленности, всей экономики, в том числе ее социальной сферы. Но я непрерывно
натыкаюсь на бюрократические барьеры и рогатки, которых не должно быть в природе. При
этом многие чиновники убеждены, что они реформаторы, а я – замшелый консерватор. Есть
смысл привести недавние слова вице-президента МВФ: «Пока в России сохраняются наука и
образование, у нее будут сохраняться ядерные амбиции, а нам этого не надо». Прямее
сказать сложно.
Мы же можем сказать: «Пока в России сохраняются и развиваются науки и
образование, наша страна служит и своему народу, и всей планете, и в этом должны быть
заинтересованы и наши бывшие «соперники».
2005 г.

Возродить экономику без научных учреждений невозможно

Выступление Ж. И. Алферова на «Правительственном часе» 10 марта
2006 г.

Вопрос возрождения промышленности высоких технологий, диверсификации

экономики на основе научно-технических разработок – это вопрос жизни и смерти нашего
государства. Хотя финансирование науки у нас за последние годы, естественно благодаря
росту ВВП, увеличилось, но оно еще по-прежнему в несколько раз отстает от
финансирования в советские времена, в том числе в фундаментальных исследованиях, в
десятки раз отстает от Соединенных Штатов Америки и многих других государств.
Вообще деление науки на прикладную и фундаментальную несколько искусственно.
Мой старый, к сожалению уже покойный, друг и товарищ, президент Британского
Лондонского королевского общества Джордж Портер говорил, что вся наука – прикладная.
Разница только в том, что отдельные приложения возникают быстро, а другие – через 50, 100
лет.
Нам, конечно, чрезвычайно важно смотреть, какие научно-технические разработки
могут давать довольно быстрый эффект. Мы на самом деле совершенно не используем
огромный научный потенциал.
Одно из немногих достижений последних двух десятилетий – то, что мы сохранили
Российскую академию наук как научную структуру. И, несмотря на старение, несмотря на
отток ученых, Российская академия наук, безусловно, остается основной научной
организацией страны.
Чрезвычайно вредным, я бы сказал безобразным, является противопоставление вузов и
университетов Академии наук. Да, нужно развивать науку в университетах, безусловно,
имеется много хороших примеров. Я, например, согласен, что в Томске, в Сибири, сегодня
хорошие достижения. Но никогда не нужно противопоставлять Академию и университеты.
Вузовская наука может успешно развиваться, только используя научный потенциал
Академии наук.
Академия наук, ее центральная часть, без региональных отделений, имеет бюджет 31
миллиард на 2010 год, он уменьшен на 3 с половиной миллиарда рублей. Если же учесть, что
зарплата (а мы, естественно, вынуждены были повысить ее, поскольку она была совершенно
кошмарной) составляет 20 миллиардов рублей, если учесть, что нужно как-то содержать
академические учреждения, то окажется, что на фундаментальные программы мы могли
выделить примерно два миллиарда рублей, из которых программа фундаментальных
исследований в области нанотехнологий, руководителем которой является ваш покорный
слуга, составляла 250 миллионов в прошлом году и 185,5 миллиона рублей в этом году.
Подписано соглашение с Роснано о научно-техническом сотрудничестве. На самом деле
долгосрочная программа Роснано должна быть направлена, в первую очередь, не на
получение быстрого коммерческого эффекта, а на наиболее перспективные
научно-технические разработки, которые могут создать базу в этом направлении.
Я просто приведу вам в качестве примеров, что было, скажем, в течение прошлого года
утверждено в Роснано в качестве проектов. Совместно с итальянской компанией «Галилео»
в России создадут производство радиочастотных идентификационных меток.
Наблюдательный совет Роснано одобрил проект промышленного производства гибкой
упаковки нового поколения, инфраструктурный проект по созданию в России
склада-каталога реактивов…
Нужно оценивать научные организации по реальным результатам. В моей области, в
физике конденсированного состояния, за последние десятилетия было два крупнейших
достижения, которые пошли в практику.
 Вообще, не рассчитывайте на возвращение российских ученых, уехавших за границу.
Те, кто успешно решили там проблему, уже не приедут. Наша задача – чтобы от нас утекало
меньше. А для этого нам нужно, чтобы наука была востребована, чтобы мы вернули престиж
нашим научно-техническим исследованиям, разработкам и людям. Возрождать экономику,
основанную на высоких технологиях, без научных учреждений страны, и прежде всего
Российской академии наук, невозможно.

Реформы ради реформ

Статья для газеты «Советская Россия»

Я считаю, что сегодня в жизни Академии наук в Российской Федерации период очень
сложный. Это напоминает то, что происходило в 1991–1992 гг. Очень опасно, когда реформы
проводятся ради реформ, а не ради того, чтобы на самом деле реально сделать науку мощной
силой, помогающей эффективно развивать нашу экономику.
Первый министр науки в правительстве Гайдара Борис Георгиевич Салтыков выдвинул
тезис, которым пользуются, к сожалению, и по сей день, тезис принципиально не верный,
тезис о безубыточности науки в Российской Федерации. Удивительно, как вообще можно
говорить о безубыточности науки. Научный потенциал России, и вы все прекрасно об этом
знаете, достаточно высок. И несмотря на все эти очень трудные годы, мы сохранили научный
потенциал, хотя и с большими потерями. Это касается прежде всего Российской академии
наук.
Мне кажется, что и нынешний министр образования и науки Фурсенко придерживается
того же принципа и говорит о том, что численность научных работников, количество
научных организаций и т. д. необходимо привести в соответствие с финансовыми
возможностями. На самом деле научный потенциал России, научных организаций, РАН при
разумной и правильной поддержке смог бы способствовать увеличению финансовых
возможностей России.
В последнее время говорят о необходимости разделить фундаментальную науку и
прикладную. В документах, распространяемых Министерством образования и науки, раньше
говорилось о том, что фундаментальные и прикладные науки должны быть разделены и
чисто формально. В структуре научных организаций – сектор научных исследований, сектор
прикладных, ориентированных исследований, которые, вообще говоря, даже не следует
поддерживать из государственного бюджета. На самом деле делить науку на прикладную и
фундаментальную – это совершенная чушь. Есть наука и ее приложение.
Вчера на собрании нашего отделения я приводил слова Нобелевского лауреата
В. Шокли, получившего премию за открытие транзисторов. Он, в частности, говорил: «Часто
меня спрашивают – эксперименты, которые я планирую – фундаментальные или прикладные
исследования. Для меня более важно знать – дают ли эсперименты новые и надежные знания
о природе. Если такие знания возникают – это, по-моему, хорошие фундаментальные
исследования, и это важнее – была ли мотивация этих исследований для удовлетворения
фундаментальных знаний или это получено для улучшения стабильности мощных
транзисторов».
За последние годы произошли большие изменения. Мы знаем, что в Министерстве
образования и науки всегда существовали программы научных исследований, которые
сочетали как фундаментальные, так и прикладные работы. Сегодня их просто не существует.
И то, что сейчас проводится министерством: конкурсы, лоты, на самом деле – механизм
распределения денег. Это, однако, должны делать не сотрудники министерства, а
компетентные научные организации.
В последнее время много говорят о том, что рейтинг академической науки заметно
ниже, чем рейтинг науки в вузах. При этом придумываются некоторые модели, как
определять рейтинг. Но рейтинг науки, научных исследований должен определяться
научным сообществом, а не бюрократами в Министерстве образования и науки.
 Недавно я знакомился с данными по так называемому индексу цитирования российских
ученых, имеющих более 100 ссылок. Это, конечно, специфическая вещь, и далеко не всегда
отражает реальные научные достижения научного работника. И должен сказать, по индексу
цитирования с 1996 г. среди научных работников, имеющих высокий индекс цитирования, –
большинство это сотрудники академических институтов.
Мы все время очень много говорим о том, что в настоящее время очень важна
интеграция науки и образования. Мы прекрасно понимаем, что образование и наука – единая
система и не может быть образования без науки и науки без образования. Существовала
программа интеграции науки и образования. Она имела некоторые недостатки, но тем не
менее активно способствовала развитию и взаимодействию вузов, академических
учреждений, созданию академических научно-образовательных центров. Такой программы
больше нет. Ее восстановление – реальная дорога к укреплению интеграции науки и
образования.
Реальный путь развития научных исследований в нашей стране состоит в том, чтобы
наука была по-настоящему движущей силой в экономике. А предлагаемые бюрократические
реформы мало чем помогут. В последнее время много говорится о том, что научный
сотрудник в 2008 г. будет получать 1 тыс. долларов в месяц. Но если бы вы посмотрели на
график финансирования науки в стране, то получается, что этого хотят достичь только с
помощью резкого сокращения численности научных сотрудников и научных учреждений.
Мне же кажется, что, как говорил Юрий Сергеевич Осипов, существует необходимость
резкого увеличения финансирования науки, существенно увеличить заработную плату
научных сотрудников. Сегодня средняя зарплата научных работников около 6 тыс. рублей.
Чтобы она стала в пять раз больше, должны быть произведены существенные финансовые
вливания в науку.
Сегодня система оплаты в Академии наук, так называемая единая тарифная система,
дает возможность для манипулирования. Наверное, более целесообразным было бы введение
нормальной базовой зарплаты. Между прочим, в министерствах и ведомствах это уже
сделано. А почему-то в науке все остается так же, как пятнадцать лет назад. Вторая очень
важная для науки вещь – это катастрофическая ситуация с оборудованием институтов. Для
исправления этой ситуации как раз и нужно использовать средства Стабилизационного
фонда, которые, естественно, не могут привести к увеличению инфляции.

2006 г.

«Стратегия модернизации» российской науки

Интервью Ж. И. Алферова «Российской газете»

Российская газета: Жорес Иванович, в этом году начинается реализация стратегии

модернизации российской науки. Что в ней Вы принимаете, а что вызывает беспокойство?
Жорес Алферов: Это самый тяжелый вопрос из всех, которые вы могли задать.
Ожидая его, я взял с собой текст программы. Так вот, первая же фраза вызывает у меня
недоумение. «Главной функцией академического сектора науки является расширенное
воспроизводство знаний…». Я специально заглядывал в словарь Даля. Воспроизводство –
это производство снова того, что было уже сделано раньше. Но для повторения уже добытых
знаний Академия наук не нужна. С этим вполне нормально могло бы справляться Общество
знаний. Академия должна заниматься производством новых.
РГ: Там сказано: «расширенное воспроизводство».
Алферов: Да, термин взят из политэкономии Маркса. Вообще, такое впечатление, что
программу писали экономисты, хотя под ней и стоят подписи двух математиков: Президента
РАН и министра науки и образования. Но какое отношение имеет экономика к добыче
знаний?
 Дальше написано много хороших слов. Но ряд моментов вызывает опасения. К
примеру, перевод организаций Академии наук, оказывающих социальные услуги
сотрудникам, в новые организационно-правовые формы. Боюсь, мы потеряем при этом
больницу, поликлинику, оставшиеся дошкольные учреждения. Результат? Сейчас в больнице
(не нашей) лежит после операции в тяжелом состоянии один из наших известнейших
ученых, создавший когда-то целую отрасль науки. Так мне уже звонили, что нет денег его
там содержать. Нужно платить 100 долларов за каждый день пребывания. Сейчас я могу хотя
бы поискать возможность перевести его в нашу больницу. А если ее не будет?
Дальше: «введение в действие нового порядка избрания президентов академий наук».
То есть утверждение президента РАН президентом России. Знаете, я не сомневаюсь, что
нынешний президент страны утвердит человека, избранного академией, даже если будет
считать его не самой желательной кандидатурой. Но само наличие такой процедуры дает
возможность оказывать давление на процедуру выборов. Можно будет говорить: «Вы знаете,
этот человек не пользуется авторитетом в администрации президента…». Даже в советское
время никто президента Академии наук не утверждал. Рекомендовали – было. Но хотя бы
формально мы могли отказаться. Да и вообще, как можно говорить о введении нового
порядка в программе, когда не внесены изменения в уставы и законы. А если общее собрание
академиков откажется менять устав? Тем более многие члены академии не согласны с таким
порядком.
«Приведение организационно-правового статуса научных организаций в соответствие с
осуществляемыми ими функциями». Опять-таки, не понимаю: что, институт Академии наук
– это не оправдавшая себя форма?
РГ: Ну, изменение организационно-правовой формы подразумевает превращение одних
в государственные автономные учреждения, а других в акционерные общества.
Алферов: Форма акционерных обществ для академических научных институтов
противопоказана. Таковыми могут быть старт-ап – компании, малые предприятия и прочие
околонаучные организации, возникшие при институтах с участием в них ученых. Но это
делается и сейчас. А превращать научную организацию в акционерное общество…
Акционеры не могут определять, в каком направлении нужно развиваться науке, они в этом
ничего не понимают.
И еще: у нас говорят, что прикладные исследования должны финансироваться не из
бюджета, а за счет привлеченных средств. Однако академические учреждения занимаются
прежде всего фундаментальными исследованиями. Которые часто могут иметь прикладное
значение. Это не означает, что, если это произошло, лаборатории нужно срочно менять
организационную форму. Через год приложения уйдут в промышленность, и она снова
начнет заниматься фундаментальными исследованиями. Делить академическую науку на
фундаментальную и прикладную очень опасно.
Сегодня основная беда российской науки заключается даже не в скудном
финансировании, а в невостребованности ее результатов российской экономикой. Если бы
последняя развивалась на основе высоких технологий, то и деньги сразу же появились бы.
Да, был бы ряд проблем, которые нужно было бы решить. Одна из них свойственна физике
полупроводников, физике твердого тела, ряду биологических исследований, где прикладные
результаты появляются очень быстро. Как сделать так, чтобы они столь же быстро
внедрялись?
Это проблема не только России. Ваш покорный слуга является президентом
Европейского материаловедческого форума. Это значит, что исследования в области физики
и технологии материалов объединены в рамках всей Европы. И Европа очень беспокоится,
что проигрывает соревнование Америке и Японии в области реализации инноваций. Ведь в
ЕС средств на науку тратят не меньше, однако Нобелевские премии по физике две трети –
американские.
Европейцы думают, как сделать, чтобы наука имела более эффективное приложение. И
один вариант нашли. В материаловедческом форуме три президента: ученый, политик и
представитель крупного бизнеса. Чтобы была связь. В Америке университетская наука
крепко связана с бизнесом. Посмотрите на послужной список многих университетских
профессоров – они сперва работали в исследовательских лабораториях крупных компаний,
сделали там имя, а уже потом пришли преподавать. Естественно, они не утратили свои связи.
В Европе же и у нас карьера профессора всегда развивалась чисто по линии преподавания и
исследований только в университете. Нужно устанавливать более тесное взаимодействие с
промышленностью.
Инновационный процесс, на самом деле, не заключается в смене
организационно-правовой формы институтов. Нужно развивать экономику на базе высоких
технологий. Создавать внедренческие зоны. Профессора должны участвовать в малых
инновационных компаниях. Желающие могут по своему выбору уходить в бизнес. А
планировать, как написано в программе, что мы сократим к 2008 году число бюджетных
ставок в Академии наук на 25 процентов, но 15 процентов переведем на внебюджетное
финансирование…
РГ: Жорес Иванович, Физтех же довольно успешно создает малые предприятия…
Алферов: Правильно, мы начали это делать, как только появилась такая возможность.
Первое предприятие было создано в 1988 году. Потом – ряд других.
Но тут возникают свои проблемы. Для малых предприятий есть требование – быть
частными. Тогда им оказывается определенная помощь. Но институты заинтересованы в том,
чтобы они были одним из основных учредителей инновационных предприятий. Ведь малое
предприятие продолжает питаться результатами работы института.
РГ: И все же, если начнется сокращение, как ФТИ имени Иоффе его переживет?
Алферов: Очень тяжело. Если создавать в институте внебюджетные подразделения…
Да человек просто уйдет в коммерческую структуру. Ведь, попав во внебюджетное
подразделение, он теряет уверенность в том, что завтра будет сотрудником института.
До сих пор мы даже наших сотрудников, уехавших на работу за границу, оставляли
числиться в институте без сохранения зарплаты. Как бы в творческом отпуске. И это для них
было очень важно. Между прочим, многие наши лаборатории хорошо живут за счет
получения международных грантов и контрактов. А их проще получить, когда там, за
рубежом, работает наш сотрудник, не прервавший окончательно отношения с институтом. И
знает, что, когда вернется в Россию, он придет назад в институт. Тогда он старается помочь.
Почему нужно сверху расписывать, как жить научному институту? В советское время с
семидесятых годов нам никто не диктовал правил.
РГ: Но я помню, как в те времена на занятиях нам приводили такие цифры: одна
треть институтов СССР за 15 лет не выдала ни одной новой идеи и разработки. Значит,
был избыток научных учреждений?
Алферов: Не знаю, в Физтехе никогда недостатка в новых идеях не ощущалось.
Разговоры об избыточности науки в России пошли в начале девяностых. Но тогда
совершенно несправедливо научным считали огромное число отраслевых институтов,
которые выполняли функции чуть выше, чем заводские лаборатории и конструкторские
бюро. Люди, которых там относили к научному корпусу, были просто
высококвалифицированными инженерами, а не учеными. Вот и возникало представление о
переизбытке.
РГ: Так, что, для отраслевой науки акционирование и приватизация – нормально?
Алферов: По сути дела, для отраслевой науки подразделения вроде малых
инновационных предприятий, которые у нас возникают время от времени, должны быть
нормальным явлением.
РГ: Вы говорите, что главная проблема науки – отсутствие спроса на ее результаты.
Но, общаясь на последних венчурных ярмарках с представителями инвестиционных
компаний, я слышал противоположное: деньги есть, нет нормальных проработанных
предложений. Одни умозрительные идеи.
Алферов: Это вполне объяснимо. Самые большие потери от реформ понесла как раз
отраслевая наука. А нормальный путь открытия от идеи до внедрения примерно одинаков, и
у нас (я имею в виду прежние времена), и на Западе. Принципиально новый образец
возникает в лаборатории института, занимающегося фундаментальной наукой. Путь до
реального производства занимает 5-10 лет. В прежние времена как раз отраслевые институты
должны были довести дело до внедрения. Теперь отдельные лаборатории и прикладные
институты просто исчезли. А если венчуристы обращаются в академические учреждения, то
конечно, у нас есть только новые идеи и иногда принципиально новые образцы.
Вот мы и говорим о «старт-апе», технико-внедренческих зонах и прочих вещах,
предусмотренных в программе реформирования науки. И с этим я согласен. В свое время
Рейган, став президентам, бросил фразу: «Small is beautifull». Маленькое – прекрасно.
Небольшие компании играют большую роль в развитии технологического бизнеса. Они
должны возникать, выполнять свою функцию и исчезать. Но источником первоначальных
разработок являются академические институты. Вот, говорят, в США наука делается в
университетах (и у нас-де так должно быть). На самом деле, в исследовательских центрах
при университетах (а это наиболее мощная часть тамошней науки) большинство
профессоров имеют очень небольшую преподавательскую нагрузку. А финансируются
университеты наполовину федеральным бюджетом, на 25–20 процентов – бюджетом штата.
И лишь остальное – частные деньги. Исследовательские центры американских
университетов – это аналоги наших академических институтов.
РГ: Год назад состоялся президентский совет, посвященный интеграции науки и
образования. Что после него изменилось? И сразу же вопрос: как дела у вашего фонда? Он
так и продолжает платить с каждого рубля 37 копеек налогов государству?
Алферов: Я бы сказал, со времен совета почти ничего не изменилось. Очень важно,
чтобы как можно больше ученых академии участвовало в образовательном процессе. Можно
создавать академические учебные заведения. Можно передавать исследовательские
организации академии вузам. Обо всем этом говорится в программе реформирования науки,
и я с этим согласен. Больше того, сам говорил о том же еще в 1989 году.
Но это должны быть конкретные решения, и им не должно препятствовать чиновное
законодательство. А так… На протяжении пяти лет не может начать функционировать
придуманный мной академический физико-технологический университет. Это учебное
заведение совершенно нового типа. Наше участие в образовательном процессе – дело не
простое. Академический институт отвечать за подготовку бакалавров не может. Мы должны
заниматься аспирантурой и частично магистратурой. Фактически так происходит на
физико-техническом факультете Политехнического университета, студенты которого
занимаются в нашем научно-образовательном центре. Обучение на первых курсах ведем не
мы.
Академический физико-технологический университет имеет лицензию, программы,
практически можно использовать для него недавно построенное здание. Но… нет
бюджетного финансирования, а потому нельзя по-настоящему начать прием в аспирантуру и
магистратуру.
Чиновники все время ищут и находят возможность нам отказать. Как-то раз на
начальной стадии я говорил с заведующей одним из отделов Минфина. И она мне сказала:
«Академия не имеет права расходовать деньги на научно-образовательный центр (который у
нас прекрасно работает), поскольку должен заниматься и имеет деньги на науку. А
университеты не имеют права расходовать деньги на науку, поскольку должны заниматься и
получают деньги на образование». Вот так.
Самое обидное, за эти пять лет я познакомился с академическим университетом в
Китае, а также на Тайване и в Японии, возникшими уже после появления моей идеи, и
работающими на тех же принципах и даже по тем же специальностям. Ведь, если экономика
начинает базироваться на высоких технологиях, кандидат наук становится массовой
профессией. И уровень квалификации ему нужен иной: с высоким уровнем знания
иностранных языков, философии, истории, естествознания и пограничных областей науки.
 Но сейчас появилась надежда, что дело сдвинется. В типовом положении о высшем
учебном заведении было записано, что высшие полномочия учредителя осуществляет
Министерство образования. «А значит, РАН учредителем быть не может», – поясняли нам
чиновники. 17 января 2006 года вышло новое постановление. И в нем сказано, что
федеральный орган исполнительной власти осуществляет полномочия учредителя, если иное
не предусмотрено актом Правительства РФ. Теперь осталось дождаться акта правительства.
Надеюсь, на это уйдет не пять лет.
Что же касается фонда, он работает. Правда, основным спонсором его по-прежнему
являюсь лично я. Боюсь, это так и останется, пока не изменится налоговое законодательство.
13 и 14 марта по моему предложению в Петербурге пройдет выездное заседание комитета по
науке и образованию Государственной Думы. И основным вопросом на нем будет
законодательное обеспечение интеграции науки и образования. Я опять буду поднимать
вопрос об освобождении фондов поддержки науки и образования от налогов. Но пока мы все
время получаем отрицательные заключения из правительства.
РГ: Жорес Иванович, три года назад вы выходили с идеей создания технопарка.
Пресс-конференцию относительно этого вы проводили как раз в представительстве нашей
газеты. Сейчас, насколько я знаю, ФТИ имени Иоффе решил стать резидентом в особой
экономической зоне «Нойдорф – Ново-Орловский парк». Какое отношение это имеет к
старому проекту?
Алферов: Практически никакого. Технопарк должен был быть создан вокруг и на
основе новейшего завод кремниевой микроэлектроники, который предлагала построить в
Петербурге одна немецкая компания. Мы таким образом сразу же выходили на современный
уровень в микроэлектронике. И на мировой рынок, поскольку компания принимала на себя
ответственность за реализацию четверти продукции. Но идея погибла, увязнув в
чиновничьих согласованиях.
Сегодняшняя ОЭЗ имеет ряд льгот по налогам и некие вложения из федерального и
местного бюджета в развитие инфраструктуры территории. А дальше – создавай малые
предприятия. Это далеко не то, что предлагалось мною три года назад. И конкретной
программы пока нет. Хотя, это, конечно, положительный сдвиг.
РГ: Со второго квартала начинается пилотный проект по переводу РАН на
отраслевую систему оплаты труда. Институты готовы к этому?
Алферов: Не знаю, поживем – увидим. С точки зрения оплаты труда проблем вообще
много. В программе реформирования написано, что научный работник к 2008 году должен
получать 30 тысяч рублей, молодой исследователь – 15–20 тысяч, вспомогательный персонал
– 12 тысяч. Такая большая разница между научным и вспомогательным персоналом для
нашего института, к примеру, где во вспомогательный персонал входят люди,
обслуживающие сложнейшие приборы и установки (инженеры высокой квалификации),
совершенно неприемлема. Ведь от их работы результаты зависят зачастую не меньше, чем от
ученых.
РГ: Некоторые чиновники Министерства образования считают, что если дать 1000
долларов зарплаты, то все проблемы будут решены. Но ведь значительное число наших
ученых живет последние годы за счет иностранных заказов и поездок в западные
университеты для чтения курсов. И что, их тысяча долларов устроит, и они начнут
работать только здесь?
Алферов: Опять-таки дело не только в зарплате. Чтобы молодежь не уезжала за рубеж,
им нужно предоставить современное оборудование для работы. И должен быть спрос на
исследования. Моя лаборатория в ФТИ – одна из самых молодых (средний возраст – 31 год).
Но мы живем в основном на зарубежные гранты и контракты. И ряд моих талантливых
учеников работает за границей. Я спросил одного: «Почему»? Он говорит: «Я на нашей
установке могу сделать все то же самое, но за месяц, а в Германии – за два часа».
РГ: Ученые-отраслевики говорили мне, что есть целые направления в науке, которые
мы уже потеряли из-за того, что все специалисты уехали. А в академическом секторе?
 Алферов: Нет, нам как-то удалось сохранить многие научные школы. Правда, ведущие
представители некоторых школ – очень пожилые люди. Но пока у нас в стране остается
неплохое образование, мы можем восстановить даже те направления исследований,
которыми сейчас никто не занимается.
РГ: А разве образование у нас все еще неплохое? Последние данные не обнадеживают.
Алферов: Да нет, у меня впечатление, что за последние годы сильно прибавили наши
провинциальные технические университеты. Там много талантливых ребят. Похоже,
местные власти оказывают им повышенное внимание. Да и у нас есть такие студенты, что
могли бы вполне претендовать на то, чтобы в будущем стать нобелевскими лауреатами. Но
сегодня многие идут к нам для того, чтобы получить диплом об окончании
физико-технического факультета и аспирантуры в ФТИ – и уехать на Запад.
РГ: Вы – сторонник развития альтернативных источников энергии. Но некоторые
эксперты считают, что на ее долю не может приходиться более 5–7 процентов.
Алферов: Это смотря на какой срок считать. Если не произойдет никакой технической
революции, то к 2030 году действительно будет около 5 процентов. Но 5 процентов – это 150
гигаватт. А суммарная мощность энергетики нынешней России —140 гигаватт.
Есть и другие оценки. Англичане считают, что к 2020 году 15 процентов
электроэнергии на островах будут давать альтернативные источники. Я считаю,
человечеству никуда не деться от того, чтобы основным источником энергии было Солнце.
Нефть и газ закончатся, а солнечная энергия будет дешеветь. За последние тридцать лет один
ватт ее от солнечных батарей стал стоить меньше в 33 раза. КПД солнечных батарей в
лабораториях – 35 процентов, а через 10 лет будет 45 процентов. И мы уже сегодня знаем,
как это сделать.
Знаем, но, к сожалению, мало что делаем, чтобы использовать свои знания. Пример: 80
процентов коммерческих спутников связи (а их запускается сотни) имеют солнечные батареи
на полупроводниковых гетероструктурах. Мои солнечные батареи. Когда американцы только
публиковали первые статьи по этой теме, у нас уже было производство. И готовые батареи
стояли на военных спутниках. Сегодня у нас этого производства нет. В свое время
государство пожалело денег на современное оборудование. И батареи нужно покупать за
рубежом. Хотя лаборатория в нашем институте существует и получает солидные заказы на
исследования из Европы и Америки. А если бы мы сохранили и развили собственное
производство?
РГ: Если бы вы стали министром науки, каков был бы ваш первый приказ?
Алферов: Я бы в министры не пошел. Как говорил при аналогичном предложении
один друг моего отца, предпочитаю постоянную работу.
2006 г.

Утечка мозгов продолжается

Интервью Ж. И. Алферова газете «Аргументы и факты»

В России любят говорить либо о прошлом, либо о будущем. А какое оно – настоящее?
И что надо оставить в прошлом, чтоб не испортить судьбу своих детей? Об этом «АиФ»
спросил у одного из авторитетнейших ученых мира, нобелевского лауреата,
вице-президента РАН, депутата ГД Жореса Алферова.

– Вы убеждены в том, что «Россия – страна оптимистов, потому что все

пессимисты уехали». Когда началось это деление на оптимистов и пессимистов?
– Когда начался массовый отток наших специалистов. Показательный случай:
американский Институт физики присылает мне лимузин с шофером. Им оказывается
инженер завода, производившего ракеты, – уехал в начале 90-х и уже много лет работает
шофером в Нью-Йорке.
– Сколько предлагали, чтоб вы уехали из России?
 – Первое приглашение от американцев я получил в 1971 г. Через несколько лет после
этого разговора я встретил ученого, которому сам же помог уехать, он сказал: «За два года в
США я заработал денег больше, чем за всю предыдущую жизнь. Но сделал гораздо меньше,
чем за это же время у себя дома. Такой замечательной творческой атмосферы,
стимулирующей к работе, какая была у нас в родном Физтехе, в американских университетах
нет». Если бы мы сохранили Советский Союз с его основными принципами, то очень может
быть, что этот ученый вернулся бы. Но наука у нас не могла развиваться, поскольку так
называемые реформы проводились теми, кто ни-че-го не понимал в науке и считал, что в
НИИ – сплошь бездельники, пьющие целыми днями чай и кофе.
– А почему вы даже в Москву не переехали?
– Я в столице и так провожу много времени. А живу в Санкт-Петербурге, потому что
там мое дело, Научно-образовательный центр, Фонд поддержки молодежи. Правда, фонд-то
у меня – «полтора» человека. Поддерживаем его, как можем: платим стипендии школьникам,
студентам, аспирантам, вдовам членов питерских академиков. Я его создал за свою
Нобелевскую премию. Поначалу «подбил» одного мецената, другого. А сейчас бизнес
жалеет деньги на такие проекты.
– «Утечка» мозгов продолжается. Но, говорят, начался и процесс их возврата…
– Это не возврат в полном смысле. Просто у ребят, которые за рубежом создали
небольшие научные компании, появилась возможность развивать здесь свой бизнес.
– Сотрудников «Роснано» отправляли за рубеж в поисках готовых нанопроектов. При
этом внутри страны на вопрос: «Какие вам нужны нанотехнологии?» – главы предприятий
чаще отвечали: «Не знаем». У нас руководители предприятий малограмотные или огромные
суммы «влили» в никому не нужное «нано»?
– Действительно, искали проекты, которые могут принести пользу. Но для того, чтобы
возродить в России промышленность высоких технологий, нужно, прежде всего,
поддерживать научные исследования в своей стране. А они хотели сразу получать
коммерческий эффект.
За нанотехнологиями, безусловно, будущее. Это сочетание высокой науки с
ультравысокой технологической культурой. Пример? Лазерная указка. Вы пользуетесь ею,
например, когда снимаете информацию с компакт-диска, слушаете музыку или смотрите
DVD. В ней стоит маленький лазер, чью основу мы придумали еще в 68-м году. Но сейчас
эта основа имеет толщину всего лишь в пару сотен ангстрем (мельчайшая единица
измерения. – Ред. ).
Нанометр это миллиардная доля метра. Использование таких размеров в медицинской
аппаратуре означает прорыв в той же хирургии. В быту «нано» – это освещение. В Китае к
2015 г. 30 % освещения будет основано на нанотехнологиях. Это позволит им не менять
лампочки – такой огромный срок службы. На подходе – следующее поколение, а наши вдруг
издали закон о том, чтобы запретить лампы накаливания в пользу люминесцентных – со
ртутью.
Несмотря на то, что отечественное «нано» «родила» Российская Академия наук (РАН),
из 16 млрд. руб. капвложений в наноиндустрию ей выделили лишь около 3 %. Знаете, как
выживает сегодня наука? В очень многих институтах сдают в аренду помещения. «Если
говорят, что во время кризиса нужно сокращать финансирование науки, не верьте – только
наука нас и выведет из кризиса». Предлагаю задуматься над этими словами Б. Обамы,
которые он произнес на общем собрании Национальной Академии наук США.
– Есть РАН, у которой есть мозги и опыт, есть ГК «Роснано», у которой есть деньги.
Может, их просто соединить и не изобретать велосипед?
– Они подписали соглашение о сотрудничестве. Но это ничего не значит – никаких
реальных достижений в результате не последовало. Так что ситуация действительно
напоминает изобретение велосипеда. Например, Обама не указывал – в какие области науки
надо вкладывать больше, в какие меньше – он понимает, что в науке не является
авторитетом. В речи было сказано, что нужно стимулировать бизнес к вложениям средств в
научные исследования с помощью налоговых льгот. А у нас называются конкретные
«адреса», в которые вкладываются немалые суммы, а понимания того, как нужно
организовать научный процесс в целом, похоже, еще нет.
Безусловно, огромный урон науке и России в целом нанес развал СССР. Подсчитано,
что ВВП РФ сразу упал на 31 %, Украины на 69 %, Белоруссии на 96 % (поскольку она была
сборочным цехом Союза). Если сегодня США разрезать на 15 независимых и далеко не
дружелюбных государств, то эта первая в мире экономика моментально развалится.
И у России до сих пор есть сильный тормозящий фактор в виде страха. Стремление
угодить начальству стало уже болезнью. Это было и в царские времена. С этим же была
связана и трагедия культа личности. Созданный мною Университет 5 лет существовал только
на бумаге. А какая-то начальница департамента в Минфине мне говорила: простите,
академик, вы должны заниматься наукой. Поэтому на образование денег вам давать не
будем. Еще замминистры писали мне всякую чушь. Но я знаю, что нужно делать: заниматься
конкретными вещами – в аспирантском, магистерском образовании. Если мы будем делать
все только по указке министерства, ничего хорошего не получим.
– Глава страны объявил курс на модернизацию, а министр образования говорит, что у
нас востребованы будут слесаря. Как так?
– Я к Сталину могу предъявить кучу претензий. Но в одном он был прав: если в
ближайшее окружение в Политбюро он допускал друзей-приятелей, то наркомы и министры
у него все были профессионалы. А Фурсенко ни одного занятия со студентами не провел.
Так каким он может быть министром образования? Во главе отраслей и предприятий должны
стоять только профессионалы. Если бы начальником первого главного управления, которое
решало атомную проблему СССР, был какой-нибудь квази-Чубайс того времени, то,
возможно, наше государство уже постигла бы печальная участь.
– А вам не кажется странным, что в госкомиссии по модернизации нет главы РАН?
– Кажется. Как можно проводить модернизацию не на научно-технологической основе?
Для всех научных исследований нужна технологическая база. Когда-то объемы производства
полупроводниковой электроники у нас были третьими после США и Японии. А сегодня
Россия и в число 50 не входит. Электронная промышленность СССР была могучей империей
– примерно 3 млн. человек, 2 тыс. предприятий, 400 институтов.
Причем исследования проводились в сложных условиях. Была такая комиссия, которой
могло показаться, что с помощью нового иностранного научного оборудования академик
Алферов может сделать что-то нехорошее для обороны страны, и эту машину Алферову не
продавали. Поэтому мы были вынуждены все изобретать сами. А сегодня, хоть и не ко всем,
но мы допущены к мировым достижениям. И в этом – большой плюс.
– Но денег нет – это минус…
– Дело не в деньгах. Крайне небольшое количество организаций в стране способно
разумным способом эти деньги употребить. Одно дело, когда была развита и академическая
и отраслевая наука, и другое, когда отраслевой почти нет. Самое печальное – это
невостребованность научных результатов. В наших лабораториях были разработаны
принципиально новые лазеры, создан еще целый ряд новых материалов, но…
промышленности нет, и наши результаты применяются лишь на Западе.
– Но хотя бы патенты принадлежат России?
– Мое дело – сделать открытие и отдать его человечеству. Ученые публикуют
результаты своего труда, создавая новую научную идеологию. А патенты – это дело
отраслевых компаний.
– Такая щедрость присуща только российским ученым?
– Почему? Всем. Принцип работы транзистора открыли американцы. А мы прочитали
их статью и решили, что их нужно производить. Когда я со своими сотрудниками
опубликовал в открытой печати результаты открытий в области полупроводников, это не
помешало нашей электронной промышленности производить светодиоды, лазеры и
солнечные батареи раньше всех.
 – Вы каждый год ездите в Китай. Всем известно, что эта страна славится не
изобретениями, а подделками. При этом ей прочат большое экономическое будущее. У нее
есть шанс, на ваш взгляд?
– У Китая нет газа, нефти; масса своих проблем. Но они молодцы – развивают высокие
технологии. К слову, свой начальный научно-технологический капитал они получили от нас.
У меня были китайские аспиранты в 1957 г., очень хорошо работали.
– Мы словно научные доноры для всего мира…
– Это все следствие той политики… Когда в 92-м году бюджет Физтеха им. Иоффе, где
я проработал 53 года, упал в 20 (!) раз. Но мы умудрились не закрыться – развивали
международное сотрудничество. После развала СССР интерес к нам поубавился, мы все
равно умудрялись заключать какие-то международные договора, которые и спасли наш
институт от краха.
– При институте вы создали первую техническую компанию. Ее оборот достигал
порядка 100 тыс. долл. в год. Как решались проблемы с рэкетом?
– Однажды ко мне прибегает растерянный гендиректор: не знаю, что делать, – пришли
мужики, сказали, что будут нашей «крышей», а мы им должны то-то и то-то. Я говорю:
передай им, что «крыша» нам нужна. Но у нас уже есть одна – Литейный просп., 4
(Управление КГБ по Ленинграду и области). Пусть поедут туда и договорятся, как они нас
поделят. Больше они не приходили.
– Многие люди вашего поколения «потерялись», а вы не сломались. Подчиняться и
приспосабливаться – явно не про вас. Неужели идете напролом?
– Что значит сломаться? Я должен жить, работать, делать, что могу. Напролом ничего
не получится. А вот на компромисс я готов. Главное – думать о деле. Милостей я не ждал и в
советское время. А сегодня – и подавно. Ученым очень сложно работать, особенно потому,
что в нашей стране конкурсную систему привели к полному абсурду. Даже появились
профессионалы, которые выигрывают массу грантов и только успевают писать отчеты по
ним. А в советское время основной механизм получения дополнительных средств – были
постановления ЦК и Совмина по развитию тех или иных отраслей промышленности.
Ставилась конкретная задача. А сегодня делят деньги, а не решают проблему.
– Ваши друзья рассказали, что, будучи студентом, вы увидели на Финском заливе
академический поселок Комарово. И сказали: «Хочу жить здесь. Нужно стать
академиком»…
– И вправду через 30 лет я там поселился и очень доволен. А если серьезно, то мое
поколение – первое послевоенное, когда наука и технология были объявлены одним из
высших приоритетов страны. Быть ученым считалось не только почетно, но и выгодно.
Тогда молодой кандидат наук после защиты диссертации становился старшим научным
сотрудником с зарплатой в 3 тыс. руб. – как персональный оклад директора большого завода.
При этом дефицит госбюджета был огромным! Страна лежала в руинах. Но было
понято, что наука и технологии – двигатель развития страны. Сейчас не понимают.
Разворована богатейшая страна. Если и нужна была приватизация, то сферы обслуживания, а
не промышленности.
– Чиновники приняли закон для себя, любимых, о том, что они могут получать
субсидию на жилье.
– Чиновники это вообще тихий ужас. Они пробивают законы, по которым сами же
получают пенсию 75 % или 80 % от зарплаты, а остальным красиво объявляют – мы
увеличили на 30 % базовую часть пенсии. И что с этими грошами делать? Большинство
трудового населения в городах получало пенсию 132 рубля – это порядка 15–18 тысяч
нынешних. Так если вы обвиняете во всем советскую власть, установите такую же пенсию,
какая была.
– А у вас противоядие есть против чванливых чинуш?
– Нет. Сегодня я с трудом разбираюсь во многих вещах. Вдруг узнаю, что нужно
тратить время на несметное количество согласований каждого своего шага, потому что
принят новый глупый закон. Приходится заниматься этой ахинеей.
2009 г.

Мы просто уничтожили свою промышленность

Интервью Ж. И. Алферова «Российской научной газете»

– Жорес Иванович, вам интересны первые итоги приема в вузы, вы следите за этими
цифрами?
– Конечно, интересны. А из цифр меня особенно удивила одна: до 70 человек на место
в Театральной академии на специальность «Актер драматического театра». Ну что тут
поделаешь? Хотя, пардон, много актеров – тоже хорошо.
– А какой конкурс на физико-техническом факультете в Политехническом
университете?
– Увы, конкурс был 1–2 человека на место. Не думаю, что стало больше в этом году. А
ведь на этом факультете читают лекции не только отличные профессора университета, но и
академики, лауреаты государственных и многих других премий.
– Такая картина не только на этом факультете и не только в Политехническом
университете. Недавно, например, ректор Университета авиакосмического
приборостроения Анатолий Оводенко рассказывал, что на серьезную мужскую
специальность «Приборы навигации и управления» план – 40 бюджетных мест, а идут на
нее единицы. В Университете экономики и финансов 188 человек на место на специальность
«Связи с общественностью». В «Военмехе» пока не добрали студентов на ракетостроение,
но имеют 50 заявлений на одно место на факультете лингвистики. Призывы чиновников
всех рангов учиться инженерному делу, а не юриспруденции и прочим гуманитарным наукам
молодежь будто не слышит…
– Слышит, конечно, но еще и видит многое. Молодежь – это барометр общества. Ее
поведение отражает все, что происходит в стране. Поэтому широковещательные призывы о
том, что нам инженеры нужны больше, чем юристы, не помогут.
Молодежь отлично видит: инженеры сегодня не востребованы. Если
инженерно-технические специальности, например по электронике, судостроению, ядерной
технологии в 50—60-е годы были действительно востребованы, то и конкурс на них был
максимальный. Молодые люди знали, что, окончив вуз по этим специальностям, они будут
востребованы, получат работу и хорошую зарплату, будут нужны экономике и обществу.
Для того чтобы были нужны инженеры, нужно, чтобы функционировала
промышленность, развивались ее высокотехнологичные отрасли. А их нет.
– Как нет? Проектируются, например, совершенно новые предприятия, связанные с
нанотехнологиями…
– Какие новые? Все это попытки возродить проекты многолетней давности. За
последние 15–20 лет деиндустриализации страны мы вошли в постиндустриальное общество
очень специфическим образом: разрушив собственную индустрию. Если
постиндустриальное общество в передовых западных странах, благодаря развитию
информационных технологий, благодаря тому, что они стали играть большую роль, быстро
ушло вперед, то мы просто уничтожили свою промышленность.
Мы болтали о демократии и прочем, а мир шел вперед, развивая науку, технику,
экономику. Теперь бросились зазывать молодежь в инженеры и техники. Но это очень
непростой процесс.
Сегодня приватизированная промышленность и частный капитал ищут не решения
государственных задач, а извлечения максимальной прибыли.
– Для себя? Или для страны?
– Для себя, конечно. Потому, простите, частный капитал не заинтересован в том, чтобы
тратить большие средства на возрождение и развитие высокотехнологичных отраслей
промышленности, которые начнут приносить прибыль через 10–20 лет.
 – Такую ситуацию, понятно, быстро не исправишь. А как обстоят дела с подготовкой
инженерных кадров в других странах?
– Недавно я вернулся из Белоруссии. Во-первых, это страна, где все работают. Там дела
обстоят лучше, там работает промышленность. Трудно, но работает. Ее не разрушили, ее
развивают, хотя и с большим трудом, потому что высокотехнологичные отрасли
промышленности – оптическая, электронная, коммуникационная – требуют серьезных
инвестиций.
Думаю, что по многим причинам, в том числе и по предпочтениям молодежи, мы
должны наконец-то дать себе отчет, что мы сделали со своей страной, с ее экономикой. Это
была трагедия для экономики. Сегодня мы получаем реакцию молодежи на то, что сделали.
– Если не призывами, то чем можно завлечь молодежь?
– Она пойдет в инженеры, когда увидит, что инженеры востребованы. Пойдет, когда
инженерам будут платить больше, чем юристам. Не надо забывать, что молодежь не лишена
материальных стимулов, и опираться только на ее энтузиазм.
Сразу после войны, когда на первое место в стране вышло развитие атомной
промышленности, вышло и постановление правительства о развитии науки и образования.
Тогда, защитив диссертацию, молодой человек на следующий день становился старшим
научным сотрудником с окладом в 3 тыс. рублей в месяц. Таким был и персональный оклад
директора крупного завода. Естественно, молодежь пошла в науку. И в тяжелейшие
послевоенные годы страна смогла создать новые отрасли промышленности на основе
научных исследований.
– Но заработки актеров не приравнять к заработкам директоров больших заводов. А
молодежь штурмует Театральную академию.
– Я сказал: пусть у нас будет много актеров, много специалистов по связям с
общественностью, экономистов и менеджеров. Это совсем не плохо. Но вот вопрос: каких,
например, менеджеров?
Недавно я прочитал интервью израильского бизнесмена, который участвовал в работе
одного российского симпозиума по нанотехнологиям. Он говорит: все было прекрасно –
доклады, дискуссии, фуршеты и прочие программы. Но когда заходила речь о создании
нанотехнологической промышленности, выяснялось, что ее некому создавать. Потому что
нет менеджеров данного профиля. Зато есть совершенно новая в мире специальность –
менеджер широкого профиля со знанием английского языка. Хорошо хоть не «со словарем».
Таких менеджеров готовит сегодня большинство наших вузов. Но такие менеджеры
никому не нужны! Для того, чтобы возникла нанотехнологическая промышленность, нужны
менеджеры, понимающие нанотехнологии, нужны инженеры-организаторы. Но и
специальностью хороших юристов не стоит пренебрегать.
Один физик, работавший в лаборатории Резерфорда, писал, что в 60-е годы
Великобритания в технологическом развитии отставала, а Советский Союз и США уходили
вперед. Почему? Да потому, по его мнению, что в этих странах все руководящие должности
занимали инженеры и юристы, которые гораздо лучше разбираются в проблемах реального
развития человечества.

2009 г.

Наука и бизнес несовместимы

Интервью Ж. И. Алферова «Парламентской газете»

– Жорес Иванович, вы – депутат Государственной Думы, у вас в руках

законодательные рычаги. Чем вы можете сегодня помочь отечественной науке?
– Очень хорошей базой для сохранения и развития науки в нашей стране был закон о
науке, который был разработан и принят Думой в 1996 году. Я вижу свою основную задачу в
том, чтобы разрабатывались и принимались поправки в наши законы, которые
способствовали бы сохранению и развитию науки и образования.
К сожалению, это далеко не всегда удается реализовать. Приходится противостоять
разрушительным процессам. Например, в последние годы у нас активно занимаются
противопоставлением науки вузовской и академической. Это проявляется и в различного
рода поправках и предложениях, которые вносит Минобрнауки. С ними приходится
буквально воевать. А причина в том, что пора перестать слепо копировать западный опыт.
Всегда вспоминаю строки моего любимого поэта Маяковского: «Смотрите, что в нашей
земле хорошо и что хорошо на Западе».
Слава богу, что мы сохранили Академию наук как научную структуру и научную
организацию. Основные научные квалифицированные силы сосредоточены именно там.
Вузовская университетская наука должна и может развиваться только вместе с Академией
наук и с ее помощью. Вот что нужно понимать. А рассуждения отдельных представителей
Высшей школы экономики, Российской экономической школы говорят о том, что эти люди в
большой настоящей науке ничего не понимают, а лишь навязчиво предлагают нам западные
решения. Там, безусловно, есть положительное, но если сравнения проводятся
неквалифицированно, опыт этот становится вредным.
– Сегодня серьезную проблему представляет невостребованность научных идей в
нашей экономике. В чем тут причина?
– Научные достижения востребованы в экономике, которая основана на высоких
наукоемких технологиях. В нашей стране они представлены пока слабо. В результате так
называемых реформ мы на самом деле нанесли жесточайший удар по отечественной
промышленности высоких технологий. Она была в значительной степени уничтожена.
Поэтому одна из главных проблем отечественной науки – это невостребованность научных
результатов экономикой и обществом. Это даже важнее, чем по-прежнему низкое
финансирование науки. Я руковожу в РАН программой фундаментальных исследований в
области нанотехнологий. Бюджет этой программы в прошлом году был 250 миллионов
рублей. Довольно скромно, учитывая, что это самая большая программа РАН. В этом году
бюджет РАН сокращен на 3,5 миллиарда. Мы сохранили зарплату сотрудникам, и
сокращения коснулись программ фундаментальных исследований. Они были все урезаны на
26 процентов. Такое финансирование делать научные прорывы не позволяет.
– Молодые ученые не берутся из ниоткуда. Все они так или иначе проходят через нашу
систему образования. Как вы оцениваете то, что там сейчас происходит?
– Я человек консервативный и ко многим нововведениям отношусь отрицательно.
Например, к ЕГЭ. Считаю, что обычная система экзаменов вполне соответствует своим
задачам. Борьба же с коррупцией должна вестись иным способом.
Что касается реформы высшего образования и перехода на двухуровневую систему, то
это снова опыт западный со своими плюсами, но и минусами тоже. Молодой человек,
получая степень бакалавра, может несколько изменить свое направление образования, пойти
в другой вуз, но это при условии, что он обязательно после бакалавриата будет кончать
магистратуру. Сам по себе бакалавр, с моей точки зрения, специалистом не является.
Двухуровневая система введена в Европе с определенными целями – у них не было
подготовки техников. У нас в этой области накоплен большой опыт, его нужно использовать,
не ломать то, что создано.
– Одна из последних инициатив президента связана с тем, чтобы возвращать в
страну тех, кто в свое время уехал на Запад, в том числе и ученых. Как вы считаете, что
более важно: возвращать тех, кто уехал, или что-то делать, чтобы молодые ученые не
продолжали уезжать?
– Безусловно, второе. Те, кто уехал и кто успешно решил проблемы своей научной
карьеры на Западе, не вернутся назад. Особенно если они там достаточно долго проработали,
у них там семьи, их дети учатся там. Поэтому рассчитывать, что высококвалифицированные
и успешные научные работники будут возвращаться, не приходится. Возможно, будут
возвращаться те, у кого что-то не получилось. Только я не думаю, что в этом есть большая
необходимость.
Гораздо важнее обратить внимание на тех, кто хочет заниматься наукой здесь. При
этом утечка мозгов все равно будет. Посмотрите, сколько уезжают из успешной Европы, эти
ученые направляются в США, где науке действительно придается огромное значение, и
научной работой там можно заниматься значительно более успешно, чем в других странах
мира. Но масштаб утечки мозгов может быть разным. В последние годы Нобелевские
премии по химии и физике получают немецкие ученые, работающие и в Германии. Из этой
страны ученые уезжают меньше. Поэтому наша задача создать такой климат, чтобы наука
была в стране востребована. Когда она по-настоящему востребована, мы снабжаем наши
лаборатории хорошим новым оборудованием (на это находятся деньги!) и появляются
задачи, которые интересно и нужно решать. Вот тогда очень многие и не будут от нас
уезжать. Будут появляться талантливые ученые и оставаться здесь. Ведь пока еще наша
система образования – МГУ, Новосибирский университет, Академический университет –
научно-образовательный центр нанотехнологий РАН, созданный мной, – дает возможность
получать очень хорошие знания, и авторитет этих учебных заведений в мире чрезвычайно
высок.
– Одна из задач, которые поставило государство перед наукой, – это прорыв в
области нанотехнологий. Создана госкорпорация «Роснано». Как вы считаете, насколько
этот приоритет правилен и насколько правильны шаги государства в достижении
поставленной цели?
– Инициатива в этом приоритете принадлежит американскому профессору Ричарду
Смолли, получившему в 1996 году Нобелевскую премию по химии за открытие фуллеренов.
В 1999 году он выступил перед Конгрессом США и рассказал, что сегодня могут делать и
делают нанотехнологии в разных областях – электроники, химии, наноматериалов, биологии
и т. д. И то были впечатляющие достижения. Нанотехнологии – это та область, где
используется очень много современных научных методов. Одно из достоинств этой области
– ее мультидисциплинарность и взаимное проникновение различных наук. После доклада
Смолли появилась стратегическая инициатива и соответствующая программа в США.
Владимир Путин спустя несколько лет это повторил.
Тем не менее эффективность организации корпорации «Роснано» пока еще у меня
вызывает большие сомнения. Хотя есть положительные результаты. Получили господдержку
интересные научные проекты. Но их единицы. В целом же будущее «Роснано» как
организации связано прежде всего с активным взаимодействием по перспективным
научно-техническим разработкам. Нельзя создать наноиндустрию, просто закупая
промышленность на Западе. Да и не всегда закупается то, что действительно необходимо
здесь, многое делается по чисто коммерческим критериям. В науке же оценивать
эффективность только с позиций коммерциализации чревато большими опасностями. И если
«Роснано» не изменит политику по реальной поддержке перспективных научных
исследований и разработок, она окажется на мели.
– Проект по созданию в России аналога Кремниевой долины – это чисто коммерческий
проект или возможность научного прорыва?
– Я не знаю подробностей этого проекта. Прочитал большое интервью высокого
чиновника из президентской Администрации и, откровенно говоря, не увидел там никакой
конкретики. У Кремниевой долины в США своя история, и во многом она связана с теми
потребностями, которые были актуальны в те годы. Она создавалась Уильямом Шокли,
получившим Нобелевскую премию за открытие плоскостного транзистора. Шокли, а это
часто бывает с учеными, решил, что такое блестящее открытие должно приносить ему
прибыль. Он оставляет компанию «БеллТелефон», где занимался научной работой, и
начинает заниматься научным бизнесом. Кстати, моя позиция в этом вопросе такая: когда
научный работник начинает заниматься научным бизнесом, он перестает быть научным
работником. Совместить бизнес с наукой практически невозможно.
 И вот Шокли стал профессором Стэнфордского университета и основал
«Шоклитранзисторкорпорейшн», привлек группу талантливой молодежи. Но его компания
прогорела, поскольку бизнесменом он оказался плохим. Однако этого человека не зря
называют Моисеем Кремниевой долины. Ведь он смог организовать коллектив молодых
ученых, которые занялись научным бизнесом, оставив науку в чистом виде. Нельзя забывать
и то, что развитие Долины связано в первую очередь с необычайной востребованностью
микроэлектроники, полупроводниковой электроники в мировом народном хозяйстве. США
это не могли не использовать, создавая благоприятные условия для роста новых компаний.
Да и место было выбрано хорошее, рядом мощнейшие научно-образовательные центры –
Стэнфорд, Калифорнийский университет в Беркли, Санта-Барбара и т. д. Вот сколько всего
должно совпасть, чтобы появился феномен Кремниевой долины. У нас, например, такого
рода научный бизнес мог бы возникнуть на площадке новосибирского Академгородка. Но
при этом внутри Академгородка обязательно должна оставаться и сама наука. Государство
же здесь должно играть скорее поддерживающую роль, чем командную.
– Получается, государство не должно расставлять приоритеты в науке?
– Научные приоритеты – дело ученых. А вот роль государства в этой области –
советоваться с высококвалифицированными людьми.
– Существует ли такой диалог сейчас?
– Не знаю. Академия наук – средоточие всех основных высококвалифицированных
научных кадров – прекрасно подходит как инструмент такого диалога, но государство ее не
использует в этой роли.

2010 г.

О нанотехнологиях и современном состоянии науки

Интервью Ж. И. Алферова для радио «Культура – Санкт-Петербург»

– Здравствуйте, Жорес Иванович.

– Добрый день.
– И, конечно, хотелось бы начать сегодня наш большой и для многих, надеюсь,
интересный разговор с новинки: нанотехнологии для нас – это новинка, хотя уже в 50
странах есть государственная программа развития нанотехнологий, и, в частности, ваш
доклад на общем собрании РАН по наноструктурам и нанотехнологиям был 19 декабря 2002
года. Почему же вот только сейчас мы заговорили об этом на правительственном уровне?
– Ну, прежде всего, несколько слов о том, что такое нанотехнологии. Прежде всего,
нано – это значит миллиардная доля, нанометр – это миллиардная доля метра. Часто любят
говорить о том, что вот предыдущие десятилетия проходили под знаком микро – микронные
доли метра, микроэлектроника, микротехнологии. Можно сказать, вообще говоря, что все
развитие человечества определялось в значительной степени развитием тех или иных
производственных технологий. И поэтому у нас существовали каменный период, бронзовый
период, железный период, в значительной степени время, так сказать, постиндустриальное,
информационных технологий часто называют кремниевым периодом. Также говорили о том,
что у нас был век пара, электричества, век атомной энергии, а тут мы говорим о
наноразмерах, нанометр – миллиардная доля метра, это значит, что это расстояние в другой
единице – 10 ангстрем, это несколько постоянных решеток, несколько расстояний между
атомами в кристаллах. Можно восхищаться вообще древними греками, Демокритом,
который предложил атомную структуру материи, и, вообще говоря, из атомов, из этих
элементарных частиц, это кирпичик мироздания, из него построено все.
– Можно я скажу, что меня поразило в одной графической структуре, что атом
настолько меньше футбольного мяча, насколько весь футбольный мячик меньше всего
земного шара. Вот это на обывательском уровне можно, да, так сказать?
 – Все правильно. Можно сказать, что атомы впервые стали видеть в электронных
микроскопах. Ну а природа строит все из атомов, и когда вообще люди в лабораториях, в
промышленности повторяли и развивали те или иные технологические направления, они, в
общем, повторяли то, что делал Бог, природа, старались сделать это иногда, может быть,
лучше. Но можно сказать, что вот из таких вот наномашин, наноустройств устроены в том
числе и многочисленные живые организмы, и клетки состоят из наномашины.
– И человек – фабрика биологическая.
– И человек, и все. Ну а нанотехнология, как технология, когда мы сами укладываем
атом к атому и создаем принципиально новые устройства. Этому, в общем, на самом деле
несколько десятилетий – 30–40 лет примерно и, в первую очередь, это стало развиваться в
той области, которая называется полупроводниковыми гетероструктурами, за развитие
которых я и получил Нобелевскую премию в 2000 году. И здесь был, конечно,
принципиально целый ряд очень важных открытий. Вот один мой коллега и близкий друг,
тоже нобелевский лауреат, Лио Исаки, японский ученый (он тоже много занимался
гетероструктурами) как-то сказал замечательные слова, что вот наши кристаллы,
гетероструктуры, это новый вид кристаллов, которые можно назвать men made crystals, в
отличие от god made crystals, что в этом случае это мы, это человек их создает и, укладывая
атом к атому по новым, так сказать, законам, он создает вообще кристаллы, материю,
которых нет в природе. И в целом можно сказать, что нанотехнологии, наноиндустрия,
наноматериалы – это тот класс материалов, когда принципиально новые возникающие
свойства проистекают из тех или иных физических явлений, которые появляются только
вследствие вот этих малых размеров, вследствие изменения структуры материала, которых,
вообще говоря, нет в природе. Вот в полупроводниках, в гетероструктурах
полупроводниковых появились так называемые квантовые проволоки, квантовые ямы,
квантовые точки. Группа наших сотрудников несколько лет назад получила
государственную премию Российской Федерации за исследование и создание структур с
квантовыми точками. Эти работы получили и широкое мировое признание, мои ученики – и
Николай Николаевич Леденцов, и Виктор Михайлович Устинов – стали
членами-корреспондентами Академии наук, получили целый ряд международных премий. И
вот здесь действительно это появление принципиально новых возможностей, но наука
развивается постепенно, и те изменения, которые происходят революционным образом, они
появляются в определенных этапах. Можно сказать, что в области нанотехнологии,
наноиндустрии, ну вот, скажем, как средства диагностики, – это электронная микроскопия
(была отмечена Нобелевской премией), это глаз, который видит атомы, а палец, который
чувствует их, – это тоннельная сканирующая микроскопия. Два швейцарских физика, Бинден
и Керор, получили Нобелевскую премию в 86-м году за создание тоннельных микроскопов.
Пример принципиально новых физических явлений, которые происходят в таких вот
квантовых гетероструктурах, я могу назвать – дробный квантовый Холл-эффект –
Нобелевская премия 98-го года, когда в результате исследований в квантовых ямах было
показано, что коллектив электронов – это принципиально новый коллектив, в котором
проявляется, который можно описать, предположив дробный заряд электронов, а просто
технологически – это вот за что и была получена Нобелевская премия мной, это
полупроводниковые гетероструктуры, периодические гетероструктуры, их предложил в свое
время академик Келдыш у нас, гетероструктуры, на основе которых создана масса новых
материалов, и сегодня мы умеем в специально новых технологических методах, которые
развиваем уже многие десятилетия, буквально укладывать атом к атому и создавать. Ну вот,
например, квантовая точка – это искусственный атом, создаваемый нами в лаборатории,
свойствами которого мы можем управлять. На основе нанотехнологий появляется огромное
количество принципиально новых приборов в электронике, мы стали говорить о
наноэлектронике вместо микроэлектроники, в биотехнологии для свойства материалов и во
многом другом. Когда проводится сравнение между атомным проектом и программой
нанотехнологии – это, вообще говоря, несколько натянутая вещь, потому что атомный
проект появился и в Америке, и у нас с вполне определенной целью создания атомной
бомбы. И здесь нам нужно было прежде всего ее создать, потому что иначе все результаты
Второй мировой войны ревизовались бы и мы утеряли бы все преимущества, за которые
были положены такие огромные жертвы. Что касается нанотехнологии, то это нормальное
развитие научных исследований и здесь, вообще говоря, нельзя сформулировать так: вот ты
сделаешь вот это, и все сразу изменится, нужно заниматься этими исследованиями, и мы
занимаемся ими у нас в лаборатории, в других лабораториях, у нас в стране, кстати, работы
ведутся успешно в Сибирском институте полупроводников, в Институте физики твердого
тела в Черноголовке.
– В Белгороде, я знаю, открылся центр.
– У нас в Физико-техническом институте, в научно-образовательном центре, который
работает у нас в Петербурге и во многих других лабораториях и центрах, и уровень этих
исследований во многих наших группах соответствует лучшему мировому уровню. Беда
здесь скорее в том, что наша экономика и наша промышленность, что эти результаты не
востребованы.
– Не торопитесь, Жорес Иванович, это уже мой следующий вопрос. Насколько
научные разработки наших академиков и Академии в целом востребованы экономикой
страны? Ведь можно придумывать сколько угодно.
– Ну, я бы сказал, что это значительно более глобальная проблема для нашей науки и
для нашей страны, потому что, пока страна будет развиваться на основе развития сырьевых
технологий, очень трудно ожидать и востребованности наших научных результатов, и на
самом деле кардинального решения основной экономической задачи страны. Я недавно был
на Украине, ездил со своими школьниками в Корсунь-Шевченковский, а в Киеве встречался
с нынешним первым вице-премьером украинского правительства и министром финансов
Николаем Яновичем Азаровым, и он мне сказал одну очень простую вещь, я понимал это и
раньше, но он сформулировал это очень четко. Он сказал: вот для того, чтобы Украине
выйти на уровень передовых европейских стран, ей нужно примерно в 10 раз увеличить
внутренний валовый продукт. Основной источник ВВП на Украине – это металлургия,
химическая промышленность, сельское хозяйство, зерно, и очевидно, что мы можем
увеличить все это в 1,5 раза, может быть, очень сильно напрягшись в 1,7 или что-нибудь в
этом духе, но никакого увеличения в 10 раз быть не может. И единственный путь вывода
Украины, да и России на уровень передовых европейских стран – это построение экономики
на основе высоких технологий и научных достижений.
– Человек и природа. Насколько наука сегодня может помочь человеку сохранить
окружающий мир? Возобновляемые источники энергии? Все-таки мы живем вокруг
скважины нефтяной большей частью, а все остальное как?
– Ну, в декабре прошлого года у нас была научная сессия Российской Академии наук,
посвященная энергетике, и я там делал доклад о солнечной энергетике, и я могу
сформулировать очень просто все это дело: да, сегодня мы живем, конечно, за счет нефти,
газа, угля, атомной энергии – все это исчерпаемые источники энергии, и нефти хватит на
40–50 лет, газа на 60–70, угля – значительно больше, но масса экологических проблем
возникает. Обычной атомной энергетики на основе реакторов на медленных нейтронах на
100–120 лет, с термоядом что будет, это нужно еще подумать, если раньше говорили,
скажем, после того, как это было предложено сахаром и метаном в середине прошлого века,
говорили через 20–30 лет, сегодня специалисты говорят, что первый промышленный реактор
по-настоящему – это где-нибудь середина этого столетия. И я думаю, что у человечества на
самом деле есть один неисчерпаемый источник энергии, это солнце, и от солнечной
энергетики не уйти человечеству. И, в конечном счете, все будет сводиться к этому, а
развитие солнечной энергетики, между прочим, очень тесно связано с нанотехнологиями,
потому что сегодня наиболее перспективный метод преобразования солнечной энергии – это
преобразование ее на основе полупроводниковых солнечных батарей…
– Которые работают на космических станциях?
 – Да, в космосе это основной источник энергии, и если, скажем, сегодня или, может
быть, даже завтра и так сказать, довольно продолжительное время основной тип солнечных
батарей – это кремниевые солнечные батареи, о которых можно сказать, что кремний сам по
себе – материал широко распространенный, но получение монокристаллического кремния
связано с большими затратами энергии, и новый тип солнечных батарей, которые
используются в нашей космической энергетике уже более 30 лет на полупроводниковых
гетероструктурах снова, и сегодня это основной вид батарей прежде всего для наших
коммуникационных спутников, поскольку на геостационарной орбите, на других высоких
орбитах, кстати, между прочим, и наша станция «Мир» работала на этих батареях, они
значительно более надежны, эффективны, то сегодня мы можем говорить о том, что
полупроводниковые гетероструктуры, принципиально основанные на нанотехнологии, на
получении наноструктур с наперед заданными свойствами, открыли и сегодня мы уже имеем
батареи с коэффициентом полезного действия 30–35 %, и в ближайшем будущем будем
иметь и 40–45, и где-нибудь через 2–3 десятилетия этот тип солнечной энергетики станет
экономически сравнимым с другими типами получения энергетических мощностей. Так что
и здесь, основа в этом деле – нанотехнологии, метод получения гетероструктур, когда мы
укладываем атом к атому по тем законами, которые мы считаем нужными для того, чтобы
создавать новые типы men made crystals – человеком сделанные кристаллы.
– Вторая половина 20-го столетия во многом объяснялась соревнованием между США
и Советским Союзом. Вот как это будет в XXI веке и какие направления физики будут
определять развитие собственно цивилизации? Мы уже отчасти начали говорить об этом,
да…
– Ну, я хотел бы сделать здесь одно замечание, я помню, что я это как-то приводил в
своих выступлениях и во встречах. Когда я получал Нобелевскую премию в 2000 году,
британская компания BBC организовала «круглый стол» новой группы нобелевских
лауреатов, задавала нам различные вопросы. Моим соседом слева оказался лауреат
Нобелевской премии по экономике, профессор Чикагского университета Джеймс Хекман. Он
после этого был одним из наших гостей, когда по моей инициативе проводили симпозиум
нобелевских лауреатов.
– В Физтехе? Нет?
– Нет, симпозиум нобелевских лауреатов в Санкт-Петербургском научном центре в
честь 300-летия нашего города, когда приехало 20 нобелевских лауреатов, это было очень
интересное научное событие.
– Так что сказал ваш сосед на «круглом столе»?
– Мой сосед сказал, что развитие науки и техники во второй половине ХХ века, то, что
вот сказали и вы, определялось соревнованием Советского Союза и США, и очень жаль, что
это соревнование закончилось.
– Я так и подумала, что он сожалел об этом.
– Безусловно, потому что, в общем, там было много отрицательных вещей, связанных с
тем, что достижения науки всегда использовались в политических целях и военные
применения, но в целом прогресс науки и техники в соревновании ученых Советского Союза
и США играл огромную положительную роль. Я бы сказал так, что на самом деле отношения
между советскими и американскими физиками были очень хорошими во время холодной
войны. Оба правительства часто мешали нам в этом деле, но мы старались и часто успешно
преодолевали те барьеры, которые создавались администрацией и чиновниками. Сегодня
российская наука находится, безусловно, в тяжелом положении, связано это со многими
причинами. Одна из этих причин, кстати, это совершенно, ну я не хочу употреблять очень
резких и грубых слов, но когда министром науки и технической политики в самом начале
реформ стал Борис Георгиевич Салтыков, до этого долгое время бывший секретарем
парткома центрального экономико-математического института, он выдвинул лозунг об
избыточности науки в России. Ну, понимаете, наука не может быть избыточной… И обычно
он говорил о том, что вот посмотрите у нас сколько – больше, чем во всех странах, научных
работников. Между прочим, мы часто зачисляли в штат научных работников, сотрудников
многих отраслевых индустриальных институтов, инженеров, и если вы учтете это, то
окажется, что отнюдь не было никакого там безумного количества. Самое главное – другие
причины, почему что и как, что научные разработки были востребованы экономикой
Советского Союза и экономикой страны, и поэтому исследования и разработки в Советском
Союзе велись широким фронтом по очень многим направлениям, и это, безусловно, было
благо для страны, благо для культуры страны, благо для нашей российской цивилизации. И я
хотел сказать, это я тоже повторял неоднократно, что в тот очень трудный период, который
начался в начале 90-х годов, заботу, вообще говоря, о сохранении российской науки
проявляло гораздо больше мировое научное сообщество, чем власть предержащие. Конечно,
они это делали не бескорыстно и пользовались нашими результатами, но тем не менее можно
благодарить Сороса за создание фонда Сороса, потому что тогда, в 1993–1994 годах, та
небольшая сумма в 100 млн. долларов, а это, в общем, бюджет двух-трех наших крупных
институтов, тем не менее было огромное благо и помогло нам тогда выжить. Физтех тогда
выиграл 77 исследовательских проектов, только МГУ был выше нас, и мы получили 2
миллиона долларов, которые в то время были для нас необычайно важны. И я не говорю
также о роли соросовских учителей, образования. Это помогло нам наиболее эффективным
образом создать и развивать российский фонд фундаментальных исследований. Ну и
сегодня, когда финансовые возможности России стали намного больше, я бы сказал, что,
безусловно, нам нужно значительно большее внимание уделять развитию науки,
фундаментальной науки. И вот та огромная… я не могу назвать это критикой, это, в общем, я
бы сказал грязная кампания, развернутая в последнее время в средствах массовой
информации, она, во-первых, говорится людьми, которые плохо разбираются в науке, плохо
знают реальное положение вещей, и, во-вторых, служит, я бы сказал, очень вредную службу
для страны в целом.
– Вот в этом я абсолютно с вами соглашусь. Недавнее событие, связанное с
заседанием президиума РАН и с переносом общего собрания, где должны были состояться
выборы президента, в общем, действительно всколыхнуло и газеты, ну и телевидение
конечно в меньшей степени, конечно газеты. И публикации тоже я читала… вот вашу
точку зрения сформулируйте, пожалуйста, потому что действительно только однажды
переносилось заседание АН в 41-м году в связи с положением под Москвой, и, тем не менее, в
обществе, я думаю, с чем связана такая волна публикаций, – все-таки очень хотелось бы
видеть и чувствовать, что есть инструмент очень важный, очень, на мой взгляд, имеющий
колоссальную нравственную составляющую для всего общества, это АН, неподкупная,
умная, честная и не попадающая под гнет чиновников, потому что – что и говорить – у нас
бюрократическое государство.
– Ну, я бы сказал, что в целом, конечно к величайшему сожалению, я это называю
качеством населения. Качество населения и в России, да, в общем, и в США, между прочим,
за последние 10–12 лет заметно ухудшилось. Вообще США… одна из моих любимых стран,
иностранцы первые избрали меня членом своей национальной академии наук, многие другие
академии мира делали это уже после них, и я там, в общей сложности, бывал наверно раз 40,
и могу сказать, что если в 74-м году, когда был известный Уотергейт, и я смотрел, как
американская молодежь, студенты реагировали на это. Для них это было шок, что президент
может делать такие вещи, то есть вот наивно полагали они, что есть справедливость на
земле. Сегодня, вообще говоря, для американского студента и молодого научного работника
то, что делает у них и Буш, и, скажем, предыдущие президенты шоком уже не является. Они
уже, как говорится, уже вот так повзрослели и понимают, что в структурах власти
происходит черт знает что. Ну и примерно то же самое произошло еще в большей степени с
нашей молодежью…
– Причем в короткое время.
– Конечно, АН тоже, наверно, изменилась и, может быть даже не в лучшую сторону, но
самое главное нам удалось сохранить научную среду, научную организацию, при этом когда
говорят о низкой эффективности, простите, я вам приведу простой пример – индекс
цитирования. Вот, значит, в моем родном Физическом институте имени Иоффе 42 научных
работника имеют индекс цитирования выше 1000, значит больше 1000 ссылок на их работы,
это очень высокий индекс цитирования, и 12 из этих 42 – это мои ученики и сотрудники
моей лаборатории. В общем, люди практически все, кроме меня, моложе 50 лет, а многие из
них и 30 и 35, и мы в этих условиях сохранили, и молодежь шла тоже, и, конечно, в
значительной степени это происходило благодаря международному научному
сотрудничеству, совместным проектам, грантам. И, в целом, я бы хотел сказать, что АН как
организация сохранила в целом научный потенциал, и эффективность ее, если учесть, ну
любят же ее исчислять на вложенный доллар и прочее, то окажется по тем средствам,
которые затрачивались на науку в России, эффективность РАН необычайно высока, и можно
называть одно за другим, даже и в это время. Если говорить сегодня о классе работ, которые
отмечаются Нобелевскими премиями, то и мои работы, и работы Виталия Лазаревича
Гинзбурга, Алексея Алексеевича Абрикосова – это работы, сделанные в советский период. И
я могу назвать, но не буду называть, это не принято имена ученых, которых я выдвигаю
постоянно на Нобелевские премии, и я думаю, что они их получат со временем. Это опять же
работы, сделанные нашими выдающимися физиками в тот советский период, но уже, тем не
менее, созданы и проведены новые исследования, и класс их достаточно высок, и то, что
нужно делать, – не нести вот этот поток грязи на АН, а помочь ей сохраниться и развиваться.
А что касается поправок к закону о науке, то я хотел бы сказать простую вещь – закон о
науке и технической политике, принятый в августе 96-го года, разрабатывался 3 с лишним
года.
– Причем при очень широком обсуждении…
– При очень широком обсуждении – комитет по науке приезжал к нам в
Санкт-Петербургский научный центр, в Физико-технический институт, в другие институты,
мы это дело обсуждали. Вносить поправки к закону, касающиеся многих важных положений,
совершенно неожиданно для нас на заседании правительство и затем срочно направлять в
Думу, не вырабатывая его вместе с учеными, не занимаясь этим, это, по меньшей мере,
безнравственно и не может сыграть по-настоящему никакой положительной роли. Кроме
того, да, там очень много сейчас говорится, что президент должен утверждаться президентом
страны, устав должен утверждаться правительством, очень может быть, можно спорить по
этому поводу, но это детали, которые нужно детально обсуждать, и есть много других вещей,
которые не рассмотрены в законе в целом и которые, тем не менее, созрели на самом деле
реально. Ну и потом хотел бы сказать еще одну важную вещь – это само по себе
переименование АН из академии с государственным статусом в государственную. Я могу
сказать, что когда обычно апеллируют чиновники, говоря о том, что в Гражданском кодексе
нет такого определения, как академия с государственным статусом, в Гражданском кодексе и
нет государственной академии наук, и если в результате этого мы станем просто
федеральными гос. учреждениями, к которым можно чиновничьим способом прилагать
очень многие правила, то произойдет вообще непоправимое и печальное событие.
– Жорес Иванович, вот вы затронули тему, которую я очень хотела обсудить с вами.
Пересадка науки во власть. У чиновников самого разного уровня стало очень модно
защищать диссертации… такие административные ресурсы, смотришь губернатор, а
через какое-то время он уже кандидат тех или иных наук, а тема диссертации бывает
смехотворной, например «Партийное руководство противопожарными подразделениями» –
один из уважаемых людей защитил диссертацию на эту тему. Как вам кажется, все-таки
ругают чиновники Академию, но сами-то все-таки стремятся попасть, так тогда они
будут сами Академией, получается.
– Ну, вы знаете, как-то мне принесли письмо, подписанное крупным чиновником из
министерства финансов, заместителем министра, где предлагалось, вообще говоря,
поскольку члены академии получают государственные стипендии и таким образом
государство им выдает эти деньги – государственную стипендию или некий вид зарплаты, а
это выдает правительство, то правительство и должно назначать членов Академии, и
наилучший способ, если это будет выполнять то министерство, которое и выдает средства.
Так что, в общем, здесь можно договориться бог знает до чего.
– Салтыкова-Щедрина на них нет.
– Ну, я не уверен в том, что если бы был у нас Салтыков-Щедрин, то что-нибудь
кардинально изменилось. Поэтому я считаю следующую простую вещь – если наука
востребована экономикой, то востребованы не только прикладные исследования, но
востребованы и фундаментальные науки, если наука востребована экономикой, то наука
нужна стране, и вот этого тогда не произойдет, потому что тогда не будут возникать идеи,
как, сидя в чиновничьем кабинете, можно реструктурировать научную организацию, не
будут возникать идеи, что нужно разделить фундаментальные и прикладные исследования.
Есть наука и ее приложения, разделить, скажем, академические институты на прикладную
часть и фундаментальную, вот эти лаборатории вот туда, есть такая идеология, и они должны
получать деньги из бюджета. Простите, сегодня моя лаборатория ведет чисто
фундаментальные исследования квантовых точек. Это уже в прошлом, скажем, позавчера
она вела чисто фундаментальные исследования, а вчера из этих работ появился
принципиально новый и чрезвычайно перспективный тип полупроводникового лазера, а
завтра мы снова будем заниматься чисто базовыми фундаментальными исследованиями по
ансамблю квантовых точек, и какие из этого возникают свойства. Это нельзя просто делать, я
могу привести насчет того, что прикладные исследования нужно финансировать не
государственным образом, один очень простой пример. Как-то 5 лет тому назад меня
пригласили прочитать доклад на открытии всемирного конгресса в Сингапуре, и я там
посещал различные институты, и вот в двух совершенно прикладных по нашим
представлениям – институте микроэлектроники и институте информационных сред –
небольшие институты по 200 человек каждый, 25–30 млн. бюджет каждого из них. С
директором я беседую и говорю, из чего складывается бюджет, 90 % – государственный и
10 % от промышленности. Я говорю, ну позвольте, такая мощная электронная
промышленность в Сингапуре, почему же вам только 10 %? Ответ обоих директоров был
одинаковым: знаете, говорит, промышленность дает деньги на то, что ей нужно сегодня, а
мы и в прикладных вопросах делаем то, что им понадобится завтра, и на это деньги дает
государство. Вот и наш бизнес, даже когда он станет существенно более цивилизованным,
будет давать деньги, прежде всего, на то, что промышленным компаниям нужно сегодня, а
перспективу тут берет на себя государство. Я недавно смотрел материалы, мне по другим
причинам нужно было с этим знакомиться, 20 ведущих университетов США, и как
складываются у них бюджетно-научные разработки.
– Можно я угадаю – 60–70 % – государство, 20–30 % – частные инвестиции, нет?
– 50–60 % – федеральный бюджет, 20–30 – бюджет штатов и 10–15 % – частные
инвестиции.
– Могут ли академики, имея сегодня все-таки вес в обществе, способствовать
возвращению на телевидение, на радио научно-популярных программ? Хоть мы и можем
ругать общество и то, что оно стало хуже, но все-таки другого общества у нас нет, а
этих передач нет совсем, а тогда и не будет умных слушателей.
– Понимаете, вот компания «Рамблер» несколько лет тому назад, после нашего
симпозиума нобелевских лауреатов в Санкт-Петербурге, попросила меня, что они хотели бы
создать такую программу, и попросили меня прокомментировать научные программы
Нобелевских лауреатов, приехавших в Петербург в июне 2003 года… Я потратил огромное
время, и вообще говоря, и серия передач была показана, а потом Рамблер отказался от этого
дела, поскольку ну в общем, не получило это какого-то отзвука и вроде как не приносит
никакого дохода.
Звонок в студию. Слушатель: Добрый день, Жорес Иванович, я хотел бы вам задать
вопрос по поводу вашего сегодняшнего философского разговора по передаче «Культура».
Ньютона, я надеюсь, вы помните, так же как и я, со школьной скамьи. Он ведь был на
содержании одно время в церкви. Вопрос такой: государство содержит или не государство,
отходим мы от содержания или нет… Разве ученый зависит от содержания, кто его
содержит, фундаментально или нефундаментально?
– Ну, я не то чтобы до конца понял ваш вопрос. Значит, я бы сказал следующую вещь,
понимаете, сегодня можно это сказать. Ведь наука глобальными проблемами, и вообще когда
появились некие конкретные результаты, ими может заинтересоваться и определенная
компания, и она будет делать то, о чем я уже говорил. Но вот приведу вам один такой
простой пример: в крупных американских компаниях были вообще лаборатории, которые
занимались сугубо фундаментальными исследованиями, и был получен целый ряд премий
учеными, работавшими там, а потом произошли изменения: руководство компании
посчитало, ну что же это такое – мы ему платим деньги, он вообще проводит исследования,
публикует статью, и его результатами пользуются все другие.
– А тратим деньги мы…
– А тратим деньги мы. И давайте мы вообще сконцентрируемся больше на сугубо
прикладных работах, а наука пусть делается в университетах. Что-то в этом ведь есть,
действительно, потому что ученый на самом деле отнюдь не стремится взять патент, ученый
стремится, прежде всего, по этой части опубликовать свою работу и заявить: вот я здесь
первый и пользуйтесь моими результатами.
Звонок в студию. Слушатель: Жорес Иванович, понимаю, что это не ваша область,
но, памятуя о том, что вы один из умнейших людей нашей страны, я хочу спросить у вас,
долго ли наша земля-матушка будет терпеть вот такое укутывание миллионами и
миллионами синтетических мешков, коробочек, бутылочек и так далее. Ведь Земля, мы все
понимаем, это живой организм, она должна дышать. Что произойдет дальше? Как долго
мы может вот так ее, ну мучить, что ли, я не знаю даже, какое слово здесь подобрать… И
как это все останется безнаказанно. Вот я где-то читала и слышала, что американцы
якобы запретили распространение этих мешков, коробочек и так далее… И насколько это
опасно для нас, для экологии, ну для всего живого, что есть на Земле?
– Я не знаю, чтобы американцы это запретили, думаю, что они занимаются
производством и потреблением огромного количества полимерных материалов, мешков и
все прочее. Я думаю, что здесь все-таки дорога-то одна – это одновременно наука будет
разрабатывать и методы эффективного уничтожения таких отходов, и они вообще
существуют. Например, в Петербургском институте проблем электрофизики
разрабатываются плазменные методы уничтожения, когда полностью это уничтожается, и
при этом еще получается дополнительные энергетические мощности. Я думаю, что когда мы
сегодня с вами едем за город, приезжаем на берег Финского залива и видим огромное
количество мусорных свалок, когда люди, приехав отдохнуть, оставляют там черт знает что,
то это не столько следствие развития полимерной промышленности, а и крайне низкого
развития уровня общества. И я прекрасно помню те времена, когда берег Финского залива
был абсолютно чистым. Если вы, как говорится, бросили что-то, то неизвестно откуда
взявшийся милиционер так вас строго предупредит, что вы больше этого делать не будете.
Но повторяю, что наука, разрабатывая вот эти материалы, которые после использования
становятся мусором, одновременно разрабатывает научные эффективные методы их
уничтожения с большой пользой, с получением дополнительных энергетических мощностей.
– Начиная сегодняшнюю программу, я вас спросила о ваших дальнейших планах, и
стало ясно, что вы едете на очередное собрание ученых мировых в Италию. Чему будет
посвящена вот эта встреча?
– Это второй раз, в прошлом году я был на первой конференции, которая была
организована, кстати, в том числе по инициативе мэра Венеции, профессора философии
Миланского университета, который стал мэром этого замечательного города, и по
инициативе большой группы профессоров Миланского университета была первая
конференция, которая называлась «Будущее науки». В прошлом году она была посвящена
таким интереснейшим проблемам, как наука и политика, наука и религия, наука и
информационные технологии, и я на этой последней делал приглашенный доклад, а в этот
раз там будет 3 дня необычайно интересных. В целом конференция посвящена проблемам
эволюции, и первый день – это эволюция Вселенной, современные необычайные проблемы
астрофизики, от Большого взрыва и далее. Второй день – эволюция жизни, и третий день –
эволюция сознания, в том числе и воздействие современных информационных технологий на
эволюцию сознания, включая в том числе и процессы нормы творчества и законы
творчества. И для меня это, конечно, будут очень приятные 3 дня, я в этом абсолютно
уверен, встречи с моими коллегами, обсуждение очень интересных глобальных научных
проблем, и наверно я смогу после приезда рассказать о том, что я там узнал.
– Это было бы замечательно. Вот мы немножко вскользь затронули проблему,
которая очень важна, говоря о структуре образования и так далее. Вот все-таки,
действительно, даже если брать АН, 14 % членов АН – это молодые ученые 30–39 лет, из 8
вице-президентов 5, как мы знаем, перешагнуло возраст 70 лет. Вот разрыв между высшей
школой и научными учреждениями, ребята, заканчивающие вузы, я перед нашим разговором
специально опросила родителей, у которых есть студенты-ученики, они кончающие, один
работает по специальности, кончив вуз, то есть деньги на образование мы, получается,
кидаем в трубу, потому что люди, получившие образование, и неплохое, как мы теперь с
вами понимаем, да, в науку не уходят.
– Значит, я хочу вам сказать следующую вещь: проблемами образования в Академии я
занимаюсь много лет, и первая базовая кафедра у нас в Ленинграде была мною открыта в
1973 году. Сегодня среди питомцев этой кафедры многие десятки докторов, сотни
кандидатов и 2 члена-корреспондента АН, и в следующий раз давайте проведем мероприятие
в моем научно-образовательном центре, где у нас лицей, факультет и академический
физико-технологический университет. 5 лет я потратил на войну с чиновниками, чтобы нам
разрешили иметь такое учебное заведение, где только аспирантура практически, но на иных
принципах. 5 лет я потратил на войну с чиновниками, и, наконец, в этом году было принято
решение, а так я бы вам, если бы 5 лет не потратил на это, я бы вам сегодня много и долго
рассказывал о том, что делает университет, как он развивается, что он принес нового в
систему постдипломного образования, поскольку аспирантура сегодня должна быть
совершенно иной, чем она была вчера, позавчера, 5—10 лет тому назад. И я могу сказать,
средний возраст сотрудников моей лаборатории – чуть больше 30 лет, и здесь у меня был
такой принцип: если мы молодых ребят еще в школьном и потом более позднем возрасте
инфицируем наукой, вот такую прививку сделаем, то даже нынешнее время многих из них не
повернет в коммерцию, а они будут заниматься наукой, но главное, я хочу сказать – наука
по-прежнему должна быть востребована обществом, экономикой, страной.

2010 г.

Часть 3. Есть ли будущее у российской науки?

Нужно сообща спасать науку

Интервью Ж. И. Алферова для «Российской газеты»

За развитие и углубление сотрудничества между российской и белорусской наукой

всегда активно выступал вице-президент РАН академик Жорес Алферов, который был
гостем «Российской газеты».

– Подписанное соглашение носит общий характер, и еще предстоит наполнить его

конкретным содержанием. У нас почти нет совместных программ, и связано это с общей
бедой – недостатком финансирования. Есть бюджет союза России и Белоруссии, и нужно
предусмотреть средства на совместные научные проекты и совместные исследования.
Белорусская наука возникла давно, в 1929 году создана белорусская академия. А в 1995 году
я получил письмо от президента Академии наук Белоруссии Леонида Михайловича Сущени
с просьбой дать согласие баллотироваться в ее иностранные члены. И я тогда ответил, что
даю согласие баллотироваться в иностранные члены Академии наук моей родной
Белоруссии…
Физика в Белоруссии в значительной степени возникла из Ленинграда, до войны ее
практически не было в республике. А после войны три ленинградских выдающихся физика –
Борис Иванович Степанов, Михаил Алексеевич Ильяшевич, Анатолий Никифирович
Севченко – все оптики, все работали в Ленинградском университете и государственном
оптическом институте, переехали в Минск, получили звания белорусских академиков.
Степанов создал Институт физики Белорусской академии наук, Севченко стал ректором
Белорусского университета, а Ильяшевич имел кафедру в университете и отдел в Институте
физики. И благодаря им физика стала бурно развиваться, появились собственные
талантливые сотрудники. Белоруссия в области физиков лазеров занимала самые передовые
позиции. Один из учеников Бориса Ивановича Степанова – Рубинов – получил
государственную премию, поскольку был пионером в создании и разработке специальных
лазеров. И в Белоруссии появилась оптическая промышленность – «Белопт».
Минский горсовет избрал меня почетным гражданином города Минска. И я там бываю
раз, иногда два раза в год. Белорусская академия сохранилась, в принципе, не хуже чем мы.
У них есть одно вполне заметное преимущество: белорусские науки, естественные науки,
прежде всего – химия, физика, электроника – востребованы у себя на родине гораздо больше,
чем у нас. Потому что Белоруссия значительно лучше, чем Россия, сохранила наукоемкие
отрасли промышленности. Электронная промышленность, конечно, понесла потери, но два
крупнейших предприятия электроники, «Интеграл» и «Планар», работают. На «Интеграле»
лишь половина от прежней численности, а продукции – примерно раза в полтора больше.
«Интеграл» работает, как и другие предприятия электроники, в том числе и российские,
на зарубежье. Продает интегральные схемы, изделия радиоэлектроники, прежде всего, в
юго-восточную Азию, но в том числе и в США. Обьем продаж у «Интеграла» за прошлый
год был 100 млн. долларов. В этом году они ожидают порядка ста двадцати. Практически
полностью обеспечивают электронными компонентами свои «Горизонты». Да, белорусские
телевизоры на зарубежных кинескопах, но полностью на отечественных электронных
компонентах.
«Горизонт» и «Витязь» – два крупнейших телевизионных завода в Белоруссии.
Работает и автомобильная промышленность. И наша Академия наук в значительной степени
сохранила свой потенциал. Конечно, далеко не полностью. Она сегодня переходит от
периода выживания к началу периода развития. Но результаты в области физики, химии,
материаловедения, электроники практически не востребованы нашей промышленностью.
Электронная промышленность пострадала от наших реформ больше, чем все другие
отрасли. Сегодня электроники практически нет в бывших союзных республиках, за
исключением Белоруссии и России. В России это сохранилось на уровне 15–20 процентов от
того, что у нас было – по мощностям, по объемам. В Белоруссии – на уровне 60–70
процентов, но собственных средств у предприятий, конечно, недостаточно для того, чтобы
менять оборудование. Поэтому по технологическому уровню белорусы, как и мы, находятся
на уровне 80-х годов. А смена технологического уровня в электронике происходит быстро.
Сотрудничество между нами обрело реальные черты, необходим бюджет на
совместные научные исследования. Между прочим, даже я не знал этих цифр, у белорусов по
закону три процента в расходной статье бюджета должно идти на науку. Они имеют 2,8. У
нас по закону – четыре, мы никогда и двух не имели. В бюджете 2003 года при его заметном
увеличении в целом доля расходов на науку – с 1,6 или 1,7 процента. Так что мы закон не
выполняли никогда…
 2003 г.

Вырваться из «сырьевой ловушки»

Интервью Ж. И. Алферова для «Российской научной газеты»

Состояние и перспективы развития полупроводниковой электроники в России –

важнейший фактор развития экономики и безопасности Российского государства. Развитие
полупроводниковой электроники во вторую половину прошлого века привело к
качественному изменению мировой экономики на основе новых информационных
технологий. Изменилась также и социальная структура общества во многих передовых
странах. И если посмотреть сегодня на страны так называемого «золотого миллиарда», то их
экономическое благосостояние базируется на наукоемких технологиях, самое важное место
среди которых занимают информационные технологии и полупроводниковая электроника.
Еще в 1959 году произошло значимое событие: два американских инженера, Нойс и
Килби, построили первую интегральную схему на кремнии. Это было революционное
изменение в полупроводниковой технологии, поскольку именно этим шагом мы перешли от
схемных решений, когда отдельные элементы были дискретными и соединялись друг с
другом, к использованию полупроводникового кристалла. На интегральных схемах
построена вся микроэлектроника. Сегодня электроника – самая динамичная отрасль
экономики в мире и для большинства стран является стратегической отраслью.
Что дают вложения в электронику? Один доллар вложений дает сто долларов в
конечном продукте. Уровень рентабельности электронной промышленности – сорок
процентов. Среднемировой срок окупаемости вложений в электронику – два-три года. Темпы
роста в три раза выше темпов роста внутреннего валового продукта. Одно рабочее место в
электронике дает четыре в других отраслях. Один килограмм изделий микроэлектроники по
стоимости эквивалентен стоимости ста десяти тонн нефти. Технологии развиваются сегодня
бурно. Количество транзисторов в одной интегральной схеме достигло в 2000 году сорока
трех миллионов, а в 2014 году оно составит 4,3 миллиарда. Скорость каналов передачи
информации от десяти гигабит в секунду в 2000 году за этот срок возрастет в тысячу раз, до
10 000 гигабит.
Сегодня шестьдесят пять процентов валового национального продукта Соединенных
Штатов Америки определяется промышленностью, связанной с электроникой, основанной
на использовании электронных компонентов. В США и Канаде производство электронной
техники на душу населения – 1260 долларов, тогда как в России всего 14 долларов. Объем
финансирования научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, при сравнении
Соединенных Штатов Америки и России, отличается в десятки, если не сотни раз. Говоря об
объемах производства электронных компонентов, нужно отметить, что за последние
несколько лет Китай резко пошел вверх, а Россия, в общем, находится на бесконечно низком
уровне.
Все развитие кремниевой микроэлектроники было связано прежде всего с прогрессом
технологии. Основные активные компоненты – полевой транзистор и биполярный
транзистор – физически, так сказать, остались такими же, как были открыты в 1947 году, а
вот технология совершила гигантский прогресс. Термин «нанотехнологии» возник так:
сегодня масштаб измерений кремниевой микроэлектроники переходит от десятых долей
микронов в нанометровый диапазон, 45, 60, 70 нанометров – это то, что сегодня осваивается
в опытном производстве, а 13 нанометров – это будущее, и не такое отдаленное. Переход на
наноразмеры в гетероструктурах произошел уже давно, а в кремниевой микроэлектронике
происходит сегодня. Эти изменения будут иметь существенные физические последствия,
могут начать работать квантово-размерные явления и эффекты.
Несколько слов о втором направлении – гетероструктурах. Здесь основой служит
развитие технологии выращивания полупроводниковых гетероструктур, представляющих
собой новый класс материалов, в которых мы управляем всеми основными свойствами. Если
до эпохи гетероструктур мы имели материалы, возникшие естественным образом, а в
лабораториях мы просто их повторяли, то эпоха гетероструктур привела к созданию
материалов, свойства которых определяются, вообще говоря, замыслом и новыми
принципами, которые привносятся в ходе создания гетероструктур. С помощью
технологических методов мы даже получаем возможность создания того, что называется
теперь созданием «искусственных атомов».
Это сразу же очень много дало для электроники. Возникновение сверхбыстрой
электроники связано с биполярными гетеротранзисторами и с так называемыми
транзисторами на высокой электронной подвижности. Сверхбыстрая электроника
существенным образом изменила скорости всех электронных компонентов и сегодня
является основными компонентами в космической связи, мобильных телефонах и во многом
другом. В наших российских лабораториях искусственные атомы и их ансамбли
выращиваются в гетероструктурах, которые позволили создавать принципиально новые
типы полупроводниковых лазеров. Лазеры на двойных гетероструктурах позволили сегодня
получить коэффициент полезного действия лазеров в семьдесят четыре процента, и это
самый высокоэффективный преобразователь электрической энергии в световую.
Сегодня часто говорится о том, что электронные рынки давно поделены и что России
не удастся войти в мировой рынок электронной техники. Но не стоит забывать о том, что
соотношение долей мирового рынка на протяжении двадцатого века не раз изменялось. В
начале 1970-х годов Соединенные Штаты Америки были основным производителем
полупроводниковых электронных компонентов. В начале 1980-х годов конкуренцию США
составила Япония, а затем появился третий сегмент, страны Юго-Восточной Азии, и
четвертый – это Европа. Эти четыре части примерно равны по объемам производства.
Сегодня Китай бурно развивает эту отрасль промышленности и, скорее всего, в будущем
станет пятым основным производителем полупроводниковой электроники.
Практически каждые десять лет в мировой электронной промышленности происходила
смена размера кремниевых подложек, на которых изготовляются кремниевые интегральные
схемы. И сейчас, после десятилетнего срока развития двухсотмиллиметровых кремниевых
подложек, происходит массовый переход на трехсотмиллиметровые. Те предприятия
микроэлектронной промышленности, которые используют новейшие кремниевые подложки,
сегодня наиболее бурно развиваются. В Европе первое предприятие такого типа «Инфинеон»
появилось около Дрездена, в ближайшем будущем планируется создать еще четыре
подобных. В целом во всем мире появилось более тридцати новых предприятий на
трехсотмиллиметровых подложках, и более половины из них будет построено в Китае.
В нашей стране существует позиция, что современная промышленная
микроэлектроника – очень дорогое удовольствие. Действительно, на создание предприятия
на трехсотмиллиметровой подложке с существенными объемами производства потребуется
не меньше двух с половиной миллиардов долларов. Но окупаемость его происходит за
шесть-семь лет. Сегодня именно такие предприятия являются основой развития
полупроводниковой электроники. Выход России из сырьевой ловушки может произойти
только посредством организации самого современного на сегодняшний день
полупроводникового производства. Это должно быть производство сверхбольших
интегральных схем на трехсотмиллиметровых подложках с основным топологическим
размером в одну десятую микрона, современной оптоэлектроники и сверхбыстрых
компонентов гетероструктур. Ведь если мы будем идти поэтапно, то фактически обрекаем
себя на полное отставание.
Без полупроводниковых электронных компонент Россия не может быть современной
державой, не может развивать практически никаких наукоемких технологий. Для того, чтобы
вырваться из «сырьевой ловушки», нужно выходить на современный уровень. Только тогда
можно играть на равных и использовать огромный кадровый и научно-образовательный
потенциал в этой области, который пока еще сохраняется в четырех центрах –
Санкт-Петербурге, Зеленограде, Новосибирском Академгородке и Нижнем Новгороде.
Что касается российской электронной промышленности, то она пока находится на
устаревшем технологическом уровне. Говорю об этом так горячо не только потому, что всю
свою жизнь занимался полупроводниковыми электронными компонентами. Современная
полупроводниковая электроника, которую можно сегодня называть наноэлектроникой,
именно эта отрасль промышленности является самым мощным потребителем научных
исследований, как фундаментальных, так и прикладных. Это так, несмотря на бурное
развитие биотехнологий, появление биочипов, и такое положение сохранится еще довольно
долго. Электронная промышленность является полем приложения результатов исследований
физики конденсированного состояния, химии, материаловедения, биотехнологий, а также
ядерной физики.
Без нормального развития этой отрасли промышленности в нашей стране огромный
научный, образовательный и кадровый потенциал, накопленный за многие десятилетия,
будет продолжать работать на Запад, что и происходит сегодня. Мы все прекрасно
понимаем, наука – интернациональна, и мы никогда от этого не будем отказываться. Сегодня
в определенном отношении ситуация лучше, чем в те времена, когда из-за запретов комиссии
КОКОМ мы вынуждены были изобретать велосипед и абсолютно все делать сами. Сегодня
мы можем многое купить – и нужно делать это для того, чтобы наноэлектроника как
основная компонента современной наукоемкой отрасли промышленности стала двигателем и
экономики, и социальных изменений в стране. Именно эта отрасль промышленности должна
стать двигателем, как говорилось в старые времена, научно-технического прогресса страны.
Для развития электронной промышленности, кремниевой микроэлектроники,
оптоэлектроники и для многих других наиболее эффективным методом оказывается система
технопарков. Что касается технопарков, которые нужно создавать в нашей стране, нам не
нужно заниматься полным копированием того, как делается за рубежом. В нашей стране
технопарк только тогда становится эффективным, когда он создается вокруг основного
предприятия, которое служит непосредственным заказчиком для многочисленных
фирм-разработчиков.
Для успешного развития электроники в России необходимо признать развитие такой
наукоемкой области промышленности, как электроника, одним из основных приоритетов
национальной политики, требующих государственной поддержки. Далее, нужно
организовать закупки оборудования и строительство с участием зарубежных партнеров на
территории России микроэлектронных предприятий с самой передовой на сегодняшний день
технологией под государственные гарантии инвесторам. При организации
микроэлектронного производства требуется вести создание технопарков на базе имеющегося
научно-технического, кадрового и образовательного потенциала, как хорошо работающего в
мировой практике механизма прогресса в области высоких технологий.
Для экономического стимулирования инвестиций в развитие передовых разработок на
основе планируемого микроэлектронного производства придется предоставить налоговые и
таможенные льготы предприятиям и инвесторам и оказать поддержку малым
высокотехнологическим компаниям. Если все эти рекомендации воплотить в жизнь, то через
несколько лет российская полупроводниковая электроника достигнет конкурентоспособного
уровня. И тогда Россия встанет в один ряд с крупнейшими производителями
микроэлектроники, а быть может, и оставит их далеко за собой.

2006 г.

За нанотехнологиями будущее. Это не обсуждается

Интервью Ж. И. Алферова для журнала «НЭП»

В настоящее время вице-президент РАН, руководитель секции нанотехнологий

Отделения нанотехнологий и информационных технологий РАН, председатель
Санкт-Петербургского Научного центра РАН (СПб. НЦ РАН), председатель
Санкт-Петербургского физико-технологического научно-образовательного центра РАН,
депутат Государственной Думы Российской Федерации Жорес Иванович Алферов
продолжает заниматься развитием созданных им технологий, ведет активную работу по
возрождению науки в стране, что невозможно без воспитания нового поколения ученых. Им
был основан Санкт-Петербургский физико-технологический научно-образовательный центр
РАН, который, по его словам, реализовал первоначальный план Петра I, при создании
академии, – объединить под одной крышей учеников, студентов и ученых, знаменитая
триада. Тот факт, что Нобелевская премия была получена российским советским ученым
именно за разработку в области нанотехнологий, означает, что Россия имеет все шансы
занять достойное место среди развитых стран именно за счет развития современной и
интеллектуальной экономики.

– Жорес Иванович, что могут дать России нанотехнологии с точки зрения

экономического эффекта?
– Мы говорили всегда, и в советское время, и сейчас, что основная экономическая
задача общества – это повышение качества жизни человека и выход на уровень ВВП на душу
населения, соответствующий уровню передовых стран. В настоящее время мы отстаем по
этому параметру от лидеров экономики в пять, семь, в восемь раз. Совершенно очевидна
простая вещь: развивая сырьевую экономику, то есть увеличивая объем добычи нефти, газа,
металлов, развивая традиционные отрасли, можно увеличить ВВП на 20, 30 процентов.
Максимум в полтора-два раза, но невозможно увеличить в четыре, пять, в восемь раз. Выйти
на современный уровень жизни, адекватный социальным и гуманитарным требованиям, мы
можем, только развивая другую экономику – экономику знаний, экономику, основанную на
науке, наукоемких технологиях, в том числе и инвестируя в нанотехнологии. Я – один из
людей, которые считают, что нанотехнологии нужно развивать в России и они станут базой
для создания у нас высоких технологий, а также построения «экономики знаний» в целом.
Неслучайно я согласился в Академии наук перейти из Отделения физических наук в
Отделение нанотехнологий и информационных технологий РАН, где создали новую секцию
– нанотехнологий.
– Если исходить из принципов рыночников – если наука востребована экономикой, то и
деньги будут. Может быть, для того, чтобы бизнес начал инвестировать в науку,
необходимо разделить прикладную и фундаментальную? Есть же корпоративные
исследовательские центры.
– Если наука востребована экономикой, то должны быть задействованы не только
прикладные исследования, но и фундаментальные науки. Есть подобные предложения,
рожденные в чиновничьих кабинетах, – реструктурировать научные организации, в том
числе академические институты, чтобы разделить прикладные и фундаментальные
исследования. Первые якобы будут финансироваться бизнесом, вторые – получать деньги из
бюджета. Так не получится. Простите, еще вчера, скажем, моя лаборатория вела чисто
фундаментальные исследования квантовых точек, а сегодня на основе этих разработок
появился принципиально новый и чрезвычайно перспективный тип полупроводникового
лазера, востребованный экономикой. А завтра мы снова будем заниматься чисто базовыми
фундаментальными исследованиями по ансамблю квантовых точек.
Другое дело, что прикладные исследования нужно финансировать не только за счет
государства. Несколько лет назад меня пригласили прочитать доклад на открытии
всемирного конгресса в Сингапуре, и я там посещал различные институты. Бюджет двух
«прикладных», по нашим представлениям, институтов, в которых я побывал, – института
микроэлектроники и института информационных сред – составляет по 25–30 млн. долларов в
год. Совершенно небольшие организации – по 200 человек каждый. В беседе с их
руководителями выяснилось, что бюджет формируется на 90 % за счет государственных
средств и на 10 % за счет ассигнований представителей промышленности, то есть бизнеса. Я
говорю, ну позвольте, такая мощная электронная промышленность в Сингапуре, почему же
только 10 %? Ответ обоих директоров был одинаковым: промышленность дает деньги на то,
что ей нужно сегодня, а государство финансирует то, что им понадобится завтра. Вот и наш
бизнес, даже когда он станет более цивилизованным, будет давать деньги, прежде всего, на
насущные потребности, а стратегические направления придется финансировать государству.
– Какова ситуация в России и какие у нас шансы в области нанотехнологий?
– Государство любой страны мира, будь то США или Россия, – основной инвестор в
науку. Другое дело, что для наноиндустриализации, кроме денег, необходимо наличие
инструментария, то есть мощной научной школы. Я считаю, что основа нанотехнологий в
целом – фундаментальные исследования. Научные школы в России пока еще существуют и
работают. Наша заслуга в том, что, несмотря на очень трудные годы, мы сохранили такую
организацию, как Академия наук, – высшую и уникальную! – научную и образовательную
структуру России. Ее хотели уничтожить в 90-е годы как «наследие царского режима». От
нее пытались избавиться как от «наследия тоталитарного режима». Для ее сохранения я
согласился пойти депутатом в Государственную Думу. Ради сохранения Академии наук мы
иногда шли на компромиссы с властью, но никогда – со своей совестью. И если сейчас
выберем правильно направление (а нанотехнология – правильно выбранное направление),
если мы поддержим именно те учреждения, те школы и те направления, которые имеют
достаточный потенциал, если вопрос об этой поддержке будет решаться при активных
консультациях с учеными, я думаю, мы имеем хорошие шансы. Все, что создало
человечество, оно создало благодаря Науке. И если нашей стране суждено быть великой
державой, то она ею будет не благодаря вере в Бога, в президента или в западные
инвестиции, а благодаря труду ее народа, благодаря вере в знания, в науку, сохранению и
развитию научного потенциала и образования. Что касается нанотехнологий, то мы
развивали и осваивали эти принципы многие десятилетия. Целый ряд пионерских работ в
этой области был сделан в нашей стране. Между прочим, в значительной степени и моя
Нобелевская премия 2000 года по электронике (полупроводниковые двойные
гетероструктуры) и по ее основам была связана с нанотехнологиями.
– То есть у России есть свой исторический шанс?
– В России есть научный задел в оптоэлектронике, СВЧ-транзисторах. Эти области
основаны на исследованиях полупроводниковых гетероструктур, за которые наш коллектив
получил Нобелевскую премию. Благодаря нашим исследованиям стало возможным создание
современного информационного общества. На их основе построены оптические системы
хранения и передачи информации, без которых невозможно представить современную
компьютерную технику, сотовые телефоны и многие другие технические достижения.
Отмечу, что систематические работы по изучению свойств полупроводников в нашей стране
начались еще в 30-е года прошлого столетия в Физико-техническом институте под
руководством его основателя Абрама Федоровича Иоффе. Советскими учеными была
создана теория выпрямления тока на контакте металл-полупроводник, основанная на
явлении туннелирования. В 1931 и 1936 годах советский физик Я. М. Френкель опубликовал
свои замечательные работы, в которых он предсказал экситоны в полупроводниках, ввел сам
это название и разработал теорию экситонов, а Е. Ф. Гросс экспериментально открыл
экситоны в 1951 году.
В настоящее время имеется огромный задел в Физико-техническом институте им.
А. Ф. Иоффе РАН (ФТИ), в Санкт-Петербургском физико-технологическом
научно-образовательном центре РАН (НОЦ), в ряде институтов Москвы и в Нижнем
Новгороде. В стране возникла научная школа – мощная, разветвленная, развитая.
Конечно, огромной трагедией для нашей страны является потеря электронной
промышленности Советского Союза. Было отставание по некоторым позициям, прежде
всего, по кремниевым интегральным схемам, но оно составляло 3–5 лет. Во многих других
областях – в гетероструктурах, оптоэлектронике – мы часто начинали производство раньше,
чем за рубежом. Предприятия электроники были во всех республиках страны, но в
значительной степени базировались на мощной технологической базе, которую создали в
Белоруссии. Я имею в виду компанию «Планар». Инициатором ее создания был талантливый
инженер в области микромеханики Е. Онегин, которого я хорошо знал. Наши специалисты
создали институт, конструкторские бюро, производство в Минске, большое количество
предприятий в Белоруссии, России, Прибалтике. Однажды в 80-х министр электронной
промышленности СССР В. Г. Колесников сказал мне: «Жорес Иванович, вы знаете, я сегодня
проснулся в холодном поту». Я переспросил: «А что случилось?» «Мне приснилось, что нет
«Планара». А если нет «Планара», то нет и электронной промышленности страны», –
ответил он, потому что «Планар» обеспечивал производство литографического
оборудования на мировом уровне. Белоруссия сохранила «Планар», но его мощность совсем
не та без соответствующих филиалов и предприятий, а уровень продукции не соответствует
мировому. Он выжил и работает.
Другое дело, что в настоящее время чрезвычайно важна активная финансовая и
идеологическая поддержка научных исследований по нанотехнологиям в институтах и
лабораториях Академии наук, научных центрах и даже в частных компаниях, появившихся в
последнее время.
– И все-таки какие направления наиболее эффективны для российской науки и
народного хозяйства? Сейчас много говорят о нанопорошках.
– Нанопорошковые технологии существуют уже несколько десятилетий. Я думаю, что
в наши дни увлеченность ими – это дань имеющемуся, американцы классифицируют это
направление как простое… Развитие нанотехнологий – это не только создание новых
материалов, структурированных с атомной точностью, когда вы укладываете атом к атому и
получаете совершенно новые свойства! Но и понимание биологически возможным создание
различного рода нанобиологических объектов, которые помогут понять природу человека, и
впервые появится возможность наблюдать в реальном времени за всеми процессами
жизнедеятельности человеческого организма.
Применительно к IT-технологиям наиболее быстро развивающиеся нанотехнологии –
это технологии молекулярной и газотранспортной эпитаксии с использованием процессов
самоорганизации для получения квантовых точек, фуллеренные и наноуглеродные
технологии. Мой хороший знакомый, японский физик Лео Эсаки, получивший Нобелевскую
премию в 1973 г. и занимавшийся нанотехнологиями, гетероструктурами и сверхрешетками,
дал прекрасное определение наноматериалам: man made crystals, т. е. кристаллы, сделанные
человеком, в отличие от материалов, которые существуют в природе. Их он назвал «God
made crystals» – сделанные Богом. Кристаллы, сделанные человеком, представляют собой
материалы, которых нет в природе. Есть много искусственных кристаллов, но в природе
существуют их аналоги. Гетероструктуры, вискеры – это материалы, не имеющие природной
замены, у которых иные свойства, и рождаются эти иные свойства из технологии, когда мы
укладываем атом к атому с высочайшей точностью. Основой развития современного
материаловедения можно считать именно нанотехнологии, позволяющие создавать новые
классы материалов не только полупроводниковых, но и других.
Кроме материаловедческого направления, которое включает в себя и
полупроводниковые материалы, углеродные нанотрубки и материалы, наноструктуры,
получение высокоэффективных катализаторов, получение новых материалов, существует
много иных направлений. В России проведены интересные исследования в разных областях.
Например, очень хорошие работы по графену выполнены в Институте проблем технологии
микроэлектроники и особо чистых материалов РАН в Черноголовке.
– А в области энергетики?
– В свое время я делал доклад на научной сессии Российской академии наук,
посвященной энергетике, на тему альтернативных источников. Сегодня мы живем, конечно,
за счет нефти, газа, угля, атомной энергии. Все это исчерпаемые источники энергии: нефти
хватит на 40–50 лет, газа на 60–70, угля – значительно больше. Кроме того, возникает масса
экологических проблем. Трудно прогнозировать, как будет решена проблема термояда.
Сегодня специалисты утверждают, что первый термоядерный промышленный реактор
появится не раньше середины этого столетия. Но и лет пятьдесят назад делались
оптимистические прогнозы, что термоядерная реакция будет укрощена человеком лет через
20–30. Поэтому я думаю, что у человечества на самом деле есть только один неисчерпаемый
источник энергии – это Солнце. В конечном счете все будет сводиться к этому. Развитие
солнечной энергетики, между прочим, очень тесно связано с нанотехнологиями, сегодня
наиболее перспективный метод преобразования солнечной энергии – это преобразование ее
на основе полупроводниковых гетероструктур. Мы уже имеем батареи с коэффициентом
полезного действия 30–35 % и в ближайшем будущем будем иметь и 40–45 %, а где-нибудь
через 2–3 десятилетия этот тип солнечной энергетики станет экономически сравнимым с
другими типами получения энергетических мощностей.
– Кроме финансирования и наличия научной школы, существует проблема подготовки
кадров. Как быть в этом вопросе?
– В истории XX столетия было два полностью инновационных проекта, в которых
родились принципиально новые технологии: это Манхэттенский проект в США и создание
атомного оружия в СССР – инновационные проекты гигантского масштаба. И решающим
для их успеха было не огромное финансирование. Их победа связана с кадрами,
трудившимися над их выполнением. Успех американского Манхэттенского проекта
определил Адольф Гитлер, вынудивший многих ученых перебраться из Европы в Америку.
Все ученые, трудившиеся над созданием американского ядерного оружия, занимались до
этого фундаментальными исследованиями в области ядерной физики. Успех советского
проекта определил А. Ф. Иоффе, который непосредственного участия в создании бомбы не
принимал, но вырастил советскую физическую школу. Этому способствовало постановление
правительства 1945 года, резко повысившее зарплату научным сотрудникам и
профессорско-преподавательскому составу. Приоритет фундаментальных исследований и
подготовки кадров предопределил положительный результат работ по созданию советской
ядерной бомбы. Тогда в разрушенной войной стране создали новую индустрию и новые
методы.
Поэтому и для прорыва в области нанотехнологии необходимо, прежде всего,
организовать подготовку высококвалифицированных исследовательских кадров. Частично
эту задачу решает Санкт-Петербургский физико-технологический научно-образовательный
центр РАН, который я возглавляю. Сейчас США, Япония, частично Китай и некоторые
другие страны живут в постиндустриальном информационном обществе. В России
высокотехнологическую индустрию, созданную за многие десятилетия, разрушили. Поэтому
и у нас, в отсутствие индустрии, теперь тоже постиндустриальное общество, но, к
сожалению, так называемое информационное общество пока еще находится в зачаточном
состоянии. И здесь главной проблемой стал разрыв в поколениях. Физико-технический
институт им. А. Ф. Иоффе РАН занимался работой с детьми в профильном лицее, обучал
студентов соответствующего факультета Санкт-Петербургского Политехнического
института (позднее – университета), поэтому в Физтехе этот разрыв был меньше.
– Кроме разрыва в поколениях, существует проблема «утечки мозгов». Президент
США Барак Обама недвусмысленно дал понять, что его страна начинает «охоту за
головами». Как удержать молодых ученых?
– Уезжать ученые будут всегда, все зависит от причин. Из СССР не уезжали, потому
что не разрешали. Теперь у нас свобода, демократия. Из Европы в послевоенные годы
ученые в большом числе уезжали в Америку, где были лучше условия. Важно, каков
масштаб этого отъезда. Отъезд с возвращением, отъезд, который приводит к научному
обмену, если не нарушается «критическая масса» научных сотрудников в стране, играет
отрицательную роль, но последствия этого можно преодолеть. А когда количество
отъезжающих нарушает баланс научных сил, то последствия могут быть необратимы. Надо
отметить, что произошла утечка мозгов не только за рубеж, где они оказались в основном
востребованными, но главный урон – «утечка» мозгов внутри страны, которые ушли в
коммерцию, в бизнес-структуры, в челноки, в бомжи и др., т. е. для науки оказались
ликвидированными.
Чтобы удержать ученых, нужно выполнение нескольких условий. Одно из них
совершенно естественное: должны быть условия для научной работы и внедрения
получаемых результатов. Необходимо достаточное финансирование исследований,
современное оборудование, близкое по мощности к производственному. Но еще важно,
чтобы результаты исследований были востребованы экономикой.
– Президент России Д. Медведев взял под личный контроль инновационную политику.
На инвестиционном форуме он сформулировал пять принципов развития «экономики
знаний». Что вы думаете по этому поводу?
– За нанотехнологиями, или кванторазмерными технологиями, несомненно, будущее. И
это не обсуждается. И очень хорошо, что наш президент это понимает.
Необходимо качественно и принципиально пересмотреть вопрос финансирования
науки и ее взаимодействия с бизнесом. Ранее мы говорили об деиндустриализации. Наши
ученые ни в чем не уступают западным коллегам. Остается лишь вопрос применения
научных открытий. А именно на этом Россию надо возрождать и создавать экономику и
промышленность. Это непростая задача, но безусловная. Как сказал биохимик и
физикохимик Арчер Джон Портер Мартин, все науки прикладные. А у нас с этим очень
сложно. Без производства не будет финансирования исследований, без исследований не
будет производства.
Поэтому, для того чтобы нанотехнологии заняли свое место в реальном секторе
экономики и начали приносить прибыль, необходим адекватный современным научным
знаниям уровень развития промышленности и экономики. Это означает, что должен
произойти серьезный рост не только финансирования научных исследований, но и
инвестиций в производство. Наука развивается, когда она востребована экономикой. Она
должна быть востребована экономикой. Иногда даже не так важна область применения.
Вспомните, как развивалась атомная энергетика. Конечно, ни один ученый не пожелает
своему открытию такого применения, как было использовано расщепление урана. Но вот что
сказал мне ученый, дважды удостоенный Нобелевской премии, Джон Бардин, когда
приезжал в Петербург на встречу нобелевских лауреатов: «Как было бы замечательно, если
бы сейчас шла мягкая «холодная война».

2008 г.

Бороться с бедностью!
Интервью Ж. И. Алферова информационному каналу «Вести»

– Жорес Иванович, открывая первое заседание Госдумы пятого созыва, вы призвали

коллег-депутатов бороться с бедностью, развивая экономику знаний. Какая помощь от
государства и бизнеса необходима для этого российской науке?
– Я бы сказал так, что поддержка, в первую очередь, нужна от государства. Поскольку
бизнес, даже очень зрелый бизнес Соединенных Штатов Америки, на самом деле научные
исследования, особенно базовые научные исследования, поддерживает очень незначительно.
Это глубокое заблуждение, может быть, создающееся специально.
Я в свое время проводил, так сказать, исследование этого вопроса… Вернее,
исследованием я это не назову, но у меня была в том числе общественная должность в
Европе – президент европейского материаловедческого форума. И мы там занимались
изучением взаимодействия бизнеса и науки в США. Европа все время очень болезненно
переживает, что Европа – родина науки, альма-матер очень многого в нашей науке и
культуре, а вот посмотрите-ка, все достижения современные – это США и Юго-Восточная
Азия. И как же так? В тридцатке лучших университетов мира европейских – три-четыре, и то
по старому бренду – как Оксфорд, Кембридж, Сорбонна, Цюрих, потому что там учился
Эйнштейн. Как же так это произошло?
Вот мы смотрели, собственно говоря, в чем состоит бюджет на науку, на научные
разработки в 20 передовых университетах США. И оказалось, что бизнес там частный, а
бюджетные ассигнования научно-исследовательских работ – это 10–15 %. А в основном это
федеральный бюджет и бюджет штатов.
Бизнес всегда везде платит, когда он чувствует, что он завтра получит прибыль.
Поэтому конечно, государство и в США, и в России, и в других странах – основной инвестор
в науку. А заслуга России сегодня – то, что, несмотря на очень трудные годы, мы сохранили
такую организацию, как Академия наук. Сохранили научные учреждения в Академии наук и
целый ряд школ, пусть и с огромными потерями. Но, тем не менее, если выберем правильно
направление, а нанотехнология – правильно выбранное направление, если мы поддержим
именно те учреждения, те школы и те направления, которые имеют достаточный потенциал,
если вопрос об этой поддержке будет решаться при активной консультации с учеными, я
думаю, мы имеем хорошие шансы.
– Говоря о нанотехнологиях, как вы оцениваете нынешнее состояние и перспективы
России в этой сфере?
– Нанотехнологии стали модным направлением, грубо говоря. Нанотехнологии – тогда,
когда переход к малым размерам несет новые свойства и новые явления. И главным в
нанотехнологии является возможность, с одной стороны, строить материалы, структуры,
приборы на, как говорится, новых принципах, хотя этим принципам – многие десятилетия. И
мы их развивали и осваивали в наших лабораториях много лет тому назад.
И другая важная возможность – своевременно диагностировать эти очень сложные
структуры. Нанотехнологии уже дали и дают очень много.
Целый ряд пионерских работ в этой области было сделано в нашей стране. Между
прочим, в значительной степени и наша Нобелевская премия 2000 года по электронике и по
ее основам связана была в том числе с нанотехнологией. Потенциал в ряде мест сохранен.
Всегда задают вопрос: а сколько это принесет денег? Что логично, так как основная
экономическая задача общества – это решить экономическую проблему, то есть выйти на
уровень ВВП, внутреннего валового продукта на душу населения, такой же, как в передовых
странах. Мы отстаем по этому параметру в пять, семь, восемь раз.
Совершенно очевидна простая вещь. Увеличивая производство нефти, газа, его
переработку, металлов, машин, которые мы уже делаем, автомобилей, мы можем увеличить
все это дело на 20, 30 процентов, в полтора раза. Но невозможно увеличить в четыре, пять, в
восемь раз. Выйти на современный уровень мы можем, только развивая другую экономику –
экономику знаний, экономику, основанную на науке, наукоемких технологиях.
– Жорес Иванович, как бы вы охарактеризовали нынешний состав российского
парламента? И в чем его принципиальное отличие от предыдущего состава?
– Я не вижу никакого принципиального отличия от предыдущего. Мне неудобно
говорить о моих коллегах, но, к сожалению, я оцениваю наш парламент не очень высоко.
Понимаете, я вообще человек беспартийный. И чисто партийный парламент меня внутренне
не устраивает. Я просто считаю, что комбинация, которая была раньше, – 50 процентов по
партийной линии или там по спискам общественных движений и 50 процентов
непосредственно из регионов – это лучше. Связь с регионами больше. И возможности
вообще для индивидуальностей, независимых от своих партийных и прочих взглядов.
Дальше. Парламент не должен превращаться в организацию, которая штампует любые
предложения правительства и администрации президента. Он у нас стал таким. Смешно
было слышать, когда было сказано, что парламент – не место для дискуссий. Парламент –
место для дискуссий. Обязательно. Дискуссии должны быть.
Но, возможно, я пристрастен немножко, потому что я ношу всю свою жизнь такое имя
– меня назвали в честь Жана Жореса. Это был великий французский парламентарий. И он
дискуссии умел блестяще проводить. Парламент – место для дискуссий. Парламент, я
считаю, и я об этом говорил Борису Вячеславовичу, и он даже со мной соглашался.
Жители России относятся к этому наверняка не очень положительно, когда видят, что
происходит в парламенте: в практически в пустом помещении бегают несколько человек и
нажимают кнопки. Независимо от вашей партийной принадлежности, вы решения должны
принимать сами. И ничего страшного, что вы нажмете кнопку, которая не соответствует
генеральной линии общественной или политической организации.
– Жорес Иванович, что бы вы выделили среди достижений Госдумы четвертого
созыва? И какие задачи стоят, на ваш взгляд, перед новой Думой?
– Государственная Дума, парламент страны, должна думать не о том, как
проштамповать предложения правительства. Это представительная власть, которая должна
думать. Исполнительная власть – да, она защищают интересы страны. И самым большим
патриотом страны должен быть ее глава, президент. Там, где президентская власть.
Премьер-министр и прочие. Но у них, к сожалению, часто возникают некие свои интересы.
Представительная власть – она и должна контролировать исполнительную. Не просто
ждать предложений и законов от правительства. А по-настоящему разрабатывать наиболее
важные, нужные законы для страны.
Я могу только с горечью сказать, что я, например, создав 7 лет тому назад на свою
Нобелевскую премию Фонд поддержки образования и науки, который называется
Алферовским фондом, из которого мы платим стипендии школьникам, студентам,
аспирантам, вдовам членов Академии, учредили премию для молодого ученого, которая уже
пользуется популярностью и в стране, и даже в мире, и за 7 лет не смог добиться льготного
налогообложения для подобных фондов.
Да, законы нужно исполнять. И очень много нарушителей. Но законы нужно создавать
и думать о них не исходя из принципов, что кругом жулики и воры. А исходя из принципов,
что основное население страны – порядочные, честные люди.

2008 г.

Наука может выжить только в союзном государстве

Интервью Ж. И. Алферова для журнала «Союзное государство»

– Жорес Иванович, как вы думаете, почему научное лидерство России во многих

областях не переросло в экономическое? Понятно, что в постперестроечное время
экономику и науку подрезал недостаток средств, но ведь в советское время их выделялось
достаточно. Может быть, механизм отечественной экономики тогда был выстроен
таким образом, что научно-техническому прогрессу не придавалось первостепенного
значения?
– Не будем забывать, что в советское время наше научное лидерство складывалось
весьма постепенно и появилось не во всех областях. В силу политических причин мы не
могли широко пользоваться достижениями зарубежных стран. «Железный занавес»,
созданный, прежде всего, Западом, вынуждал советских ученых зачастую «изобретать
велосипед». Мы должны были все развивать сами.
Остановлюсь на близкой мне отрасли. До революции отечественной школы физики в
России практически не было. Точнее, она находилась в зародышевом состоянии. Конечно,
существовали отдельные достижения, например, открытие давления света Петром
Лебедевым, но в основном в наших университетах на кафедрах физики повторялись работы
западных ученых. В этой связи трудно переоценить заслуги основателя советской школы
физики Абрама Иоффе, а также Сергея Вавилова, Леонида Мандельштама. Они поняли, что
современная квантовая физика – основа развития технологий, которые были востребованы
экономикой страны, поскольку проводилась гигантская индустриализация.
 Целый ряд технологий появился у нас благодаря научно-техническим работам, которые
активно велись в стране. Советский Союз – признанный лидер в космических технологиях,
они до сих пор поддерживают престиж нашей страны и стимулируют научно-технические
разработки. Эти технологии позволили нам активно использовать телевидение и Интернет.
Но сама космическая индустрия развилась в свое время в результате создания системы
ракетной доставки ядерных бомб. Так что вся отечественная экономика развивалась в
значительной степени на основе научно-технического прогресса. И этому придавалось
большое значение.
Почему в то же время существовали трудности с обеспечением населения
продовольствием, товарами ширпотреба? Я считаю, что это результат ошибок в развитии
экономики страны со стороны политического руководства. Однако это не имеет прямого
отношения к тому приоритету, который придавался науке.
– Но ведь в то время в экономике страны существовали различные технологические
уклады. В наше время дистанция между ними еще более увеличилась. С одной стороны –
островки высоких технологий, элементы постиндустриального и информационного
общества, с другой – натуральное хозяйство на селе. Ситуация куда драматичнее, чем в
конце 80-х годов прошлого века, когда писатель Василий Белов на первом Съезде народных
депутатов поставил в укор деятелям науки тот факт, что в деревне продолжают косить
косой…
– В своем выступлении на Съезде я ответил Василию Белову. Сказал примерно
следующее. В истории мировой литературы не было более блестящего, значительного
феномена, чем русская литература XIX века. На протяжении каких-то 30 лет творили,
изумляя читателей своими гениальными произведениями, Пушкин и Гоголь, Толстой и
Достоевский, Некрасов и Тургенев. А между тем большая часть населения России оставалась
неграмотной. Так что, винить в этом великих русских писателей? А какое отношение имели
Басов и Прохоров, благодаря которым широко использовались лазерные технологии, к тому,
что в личном хозяйстве колхозника продолжал преобладать ручной труд? Василий Белов
сказал просто чушь!
Теперь что касается последствий реформ 1990-х годов… По-моему, мы должны сказать
спасибо советской экономической системе за то, что эти реформы не привели к полному
развалу общества. Если бы взять и разделить Соединенные Штаты на 15 независимых,
зачастую недружелюбно настроенных по отношению друг к другу государств, я бы
посмотрел, что произошло с этой великой страной и ее экономикой… Так вот, нашу
огромную страну, где существовала централизованная система планирования, разрезали на
15 кусков. Поэтому говорить о каких-то продуманных реформах в постперестроечный
период – значит заниматься пустой болтовней. Мы нанесли исторической России такой
страшный удар, от которого она будет оправляться долгие годы.
Когда в 2000 году я получал Нобелевскую премию, формулировка комитета звучала
так: «За базовые фундаментальные исследования, составившие основу современных
информационных технологий». Да, благодаря исследованиям, которые мы проводили,
развилась современная полупроводниковая электроника. Однако к этому времени по
объемам производства электронная промышленность составляла лишь 20–25 процентов той,
которая существовала в начале перестройки.
А ведь в советское время электронная промышленность представляла собой мощную
империю: на более чем трех тысячах предприятий работали миллионы людей. Это
производство было развито во всех союзных республиках, а особенно в России, Белоруссии
и на Украине. Сегодня в России объем его так и остался на уровне восьмилетней давности, а
во всех других республиках, кроме Белоруссии, его просто нет.
Конечно, определенное технологическое отставание Советского Союза от развитых
стран бросалось в глаза, так что определенное реформирование экономики было
необходимо. Но именно реформирование, а не разгром! В то время, когда Россия оказалась
на обочине технико-экономического, социального развития, технологические процессы в
мире продолжаются. Сосуществование различных технологических укладов, о чем писал
член-корреспондент РАН Сергей Глазьев, – характерная черта не только национальных
экономик, но и всего мирового хозяйства. Экономика стран «золотого миллиарда»
развивается, прежде всего, за счет научно-технических достижений и неэквивалентного
обмена со странами второго и третьего мира, в то время как нам пытаются отвести сырьевую
специализацию.
– Как писал академик Николай Федоренко, «мощный потенциал отраслевой науки в
таких отраслях, как машиностроение, биотехнологии, электронная техника, был
практически утерян. К примеру, не менее 80 процентов станкостроительных предприятий
изменили свой профиль, а около 300 современных технологий в таких областях, как
аэрокосмическая промышленность, производство высокочистых материалов, станков с
ЧПУ, промышленных роботов, биотехнология и других, были утрачены безвозвратно».
Неужели все это мы действительно утеряли безвозвратно? Или ценой огромных
усилий этот мощный потенциал все-таки удастся восстановить?
– Конечно, удастся. Несмотря на очень трудные годы, мы сохранили такую
организацию, как Академия наук. Сохранили научные учреждения в РАН и целый ряд ее
школ, пусть и с огромными потерями. Развитие нанотехнологий позволит частично
компенсировать промышленные потери, понесенные в связи с развалом СССР, и обеспечит
востребованность исследователей ряда академических институтов.
Нанотехнологии позволяют за счет квантовых размерных эффектов строить материалы,
структуры, приборы на новых принципах. Впрочем, принципам этим – многие десятилетия.
Мы их развивали и осваивали в лабораториях много лет назад. Между прочим, в
значительной степени наша Нобелевская премия 2000 года была связана в том числе с
нанотехнологиями.
Электронная промышленность будет оставаться основным локомотивом развития еще
2–3 десятилетия. И для того, чтобы ситуация изменилась, должно измениться отношение
государства к развитию передовых технологий.
Самые большие потери от реформ понесла отраслевая наука. А ведь отраслевые
институты ранее и занимались тем, что доводили до производства принципиально новые
образцы. Теперь отдельные лаборатории и прикладные институты просто исчезли. Когда же
представители инвестиционных компаний обращаются в академические институты, то
последние могут предложить им только новые идеи и иногда новые образцы. Вот почему мы
говорим о «старт-апе», технико-внедренческих зонах, технопарках.
При создании и развитии технопарков необходимо проводить взвешенную
государственную политику по развитию определенных технических и технологических
направлений. Учитывать, какая промышленность сохранена в данном регионе, какие отрасли
нуждаются в развитии. Недавно я побывал в новосибирском Академгородке и с большим
интересом ознакомился с работами, которые ведутся в институтах. Должен сказать:
молодцы! Перспективных направлений здесь очень много.
В свое время я предлагал создать технопарк на основе новейшего завода кремниевой
микроэлектроники, который согласилась построить в Петербурге одна немецкая компания. В
этом случае мы сразу же выходили на современный уровень в микроэлектронике. И на
мировой рынок, поскольку компания принимала на себя ответственность за реализацию
четверти продукции. К сожалению, идея погибла, увязнув в чиновничьих согласованиях.
Яркий пример интеграции науки и образования с целью подготовки
высококвалифицированных специалистов для современной наукоемкой промышленности –
создание Санкт-Петербургского физико-технологического научно-образовательного центра
РАН. Здесь реализуется, наконец, предложенная еще Петром I в указе о создании
государственной Академии «композиция» – Академии наук, Академического университета и
Академической гимназии. Уверен, что обучение школьников, студентов и аспирантов
непосредственно в контакте с активно работающими учеными, занимающимися с ними как в
учебных лабораториях на лекциях и семинарах, так и в научных лабораториях, –
необходимый путь подготовки научных кадров, которые позволят России выйти на
лидирующие позиции в научном прогрессе XXI века.
Будут у нас кадры – мы всегда можем догнать и перегнать развитые страны.
Интеллектуальный, человеческий ресурс – главный ресурс России. Пока он еще не утрачен.
Но для того, чтобы этот ресурс развивался, он должен быть востребован экономикой.
– Но интеллектуальный ресурс России убывает. В постперестроечное время «утечка
мозгов» за границу приобрела огромные масштабы…
– Для того чтобы ученые не уезжали, необходимы определенные условия для работы.
Это означает наличие современного оборудования и побуждающей к творчеству моральной
атмосферы в коллективе, которая была во многих академических институтах в советское
время. Должен быть спрос на исследования молодых ученых. Ряд моих талантливых
учеников работает за границей. Я спросил одного: «Почему?» Он ответил: «На нашей
установке я могу сделать все то же самое, но за месяц, а в Германии – за два часа». Чтобы
сохранить сотрудников, мы прибегали к такому варианту: тех из них, которые работали за
границей, оставляли числиться в институте без сохранения зарплаты. Они как бы находились
в творческом отпуске. Для них это было очень важно: они знали, что, вернувшись в Россию,
придут назад в свой институт.
– Предполагается, что в результате реформирования РАН, сокращения числа
бюджетных ставок зарплата научного сотрудника достигнет 1000 долларов. Похоже,
одну проблему худо-бедно удастся решить.
– Как я уже говорил, дело не только в зарплате. Что касается обновления имеющегося
оборудования, то эту проблему трудно решить при настоящем уровне финансирования РАН.
В начале «шоковой терапии», в 1992 году, оно упало в 20 раз. Сегодня оно выросло, но
по-прежнему в 3–4 раза меньше, чем было в советское время.
К тому же, я считаю, что, увлекшись лозунгом «повысим зарплату научному
сотруднику», мы подзабыли о значении инженерного состава. В программе реформирования
написано, что научный сотрудник к 2008 году будет получать 30 тысяч, молодой
исследователь – 15–20 тысяч, вспомогательный персонал – 12 тысяч. Для нашего института
большая разница между научным и вспомогательным персоналом, куда входят инженеры
высокой квалификации, обслуживающие сложнейшие приборы и установки, совершенно
неприемлема. Думаю, подобная проблема возникает и в других академических
естественнонаучных институтах.
Реформирование фундаментальной науки нельзя проводить по неким лекалам.
Сокращение числа академических институтов – далеко не простой процесс, если учесть, что
возникли они не случайно. Я все больше восторгаюсь создателем нашего института и
основателем советской школы физики Абрамом Федоровичем Иоффе. Он выделял
сформировавшиеся новые коллективы из института путем создания новых институтов. И
правильно делал. Потому что научная среда требует от лидера очень активного участия в
научном творчестве.
С другой стороны, любой руководитель института сегодня завален таким количеством
бумаг, что на научное лидерство у него почти не остается времени. Но мы не можем
поручать это руководство чиновникам, ибо тогда будут происходить ужасные вещи. Значит,
нужно работать, искать новые формы…
– Жорес Иванович, вы родом из Белоруссии, часто бываете у себя на родине,
общаетесь с коллегами из Национальной академии наук. В чем, по-вашему, поучителен опыт
Белоруссии, сохранившей фундаментальную и отраслевую науку?
– Руководство республики прекрасно понимает, что у Белоруссии нет сырьевых
ресурсов и экономику можно развивать только на той индустриальной базе, которая создана
в советское время, – предприятий машиностроения, приборостроения, оптической
промышленности, электроники, вычислительной техники. И то, что сегодня эта база
сохранилась и активно развивается, нужно сказать большое спасибо Александру
Григорьевичу Лукашенко. Он не дал разворовать промышленность, и сегодня
научно-технический потенциал Белоруссии высок. Хотя им намного труднее, чем нам.
Непросто было сохранить этот потенциал, но сейчас экономика республики построена в
значительной степени на его использовании. Сохранились и исследовательские лаборатории.
Конечно, и в белорусской науке существуют проблемы. Есть определенная утечка
мозгов за границу, хотя масштабы ее несопоставимы с российской. Но главное: белорусская
наука востребована у себя дома. В целом научно-техническая политика в Белоруссии более
разумна, чем в России.
У нас с белорусскими учеными есть ряд совместных программ, для их реализации
имеется хорошая промышленная база. Санкт-Петербургский научный центр РАН и
Национальная академия наук договорились о тесном сотрудничестве в рамках Парка
высоких технологий. Именно в Белоруссии есть возможности для дальнейшего развития
наших исследований и создания промышленного производства конкурентоспособных
полупроводниковых электронных компонентов.
На рассмотрение в Совет Министров Союзного государства внесено предложение о
разработке союзной программы «Гетероструктуры: СВЧ-радары, лазеры, светодиоды».
Реализовать эту программу поможет такая форма сотрудничества, которая объединит
академическую и отраслевую науку, а также производство. Предполагается, что проект
программы включит несколько крупных проектов, которые будут разработаны с учетом
тенденций развития приборов гетероструктурной электроники в мире.

2008 г.

Российские ученые еще получат Нобелевскую премию

Интервью Ж. И. Алферова газете «Фонтанка»

– Практические результаты ваших главных научных открытий в той или иной форме
присутствуют в жизни каждого современного человека. Тем не менее, нелегкая миссия
просить нобелевского лауреата по физике сформулировать для широкой аудитории научную
суть его важнейших исследований… Впрочем, кажется, это не так уж безнадежно
непонятно для просвещенного человека?
– Да, научная суть моего открытия, с одной стороны, конечно, очень сложная, но, с
другой стороны, о ней можно сказать и проще. Кстати, когда нам была присуждена
Нобелевская премия, раздавались голоса о том, что, дескать, до сих пор Нобелевские премии
обычно присуждались за очень крупные, фундаментальные научные исследования, а тут
премию присудили лишь за развитие новых технологий. Но в том-то и дело, что Нобелевская
премия 2000 года как раз и присуждена за фундаментальные научные исследования,
составившие базу современных информационных технологий. Что такое в данном случае
база? Половина премии, как вы знаете, была присуждена Джеку Килби за его вклад в
создание кремниевых интегральных схем – кремниевых чипов, а вторая половина премии
профессору Герберту Кремеру и вашему покорному слуге за развитие полупроводниковых
гетероструктур, прежде всего нашедших применение в сверхбыстрой и оптической
электронике.
Такова дословно формулировка Нобелевского комитета. Кремниевые чипы – это
фактически основа современной микроэлектроники: персональных компьютеров,
вычислительных машин и так далее, а полупроводниковые гетероструктуры – это второй
столп микроэлектроники, полупроводниковые, монокристаллические структуры, созданные
из разных материалов. Очень хорошо по этому поводу сказал мой старый приятель,
нобелевский лауреат 1973 года Лио Эсаки, получивший премию за открытие туннельных
явлений в полупроводниках и тоже занимавшийся гетероструктурами: «В природе есть
кристаллы, созданные Богом, и кристаллы, созданные человеком». Кристаллы, созданные
Богом, – это кристаллы, в том числе и полученные в лаборатории, но их свойства такие же,
как у кремния, германия, кварца и других кристаллов, которые существуют в природе; да
они чище, имеют другую форму, потому что они специально выращены с определенными
свойствами, но такие свойства можно найти и в природе.
А гетероструктура – это кристаллы, сделанные человеком, когда вы меняете
химический состав в кристалле на расстоянии нескольких постоянных кристаллических
решеток, т. е. в нанометровом диапазоне создаете сложные структуры, которых нет в
природе; и когда вы создаете эти структуры, у них появляется набор совершенно новых
свойств, которые не существуют и не могут существовать в принципе в естественных или
искусственных кристаллах, «сделанных Богом».
Сегодня много говорят про нанотехнологии, наноструктуры… В двойной
гетероструктуре при определенном размере средней области – а это уже наноструктура –
появляются принципиально новые свойства, мы получаем возможность управлять
движением электронов, фотонов внутри кристалла, используя эти гетероструктуры. На
основе этих гетероструктур были сразу же созданы лазеры, которые работают при комнатной
температуре – все остальные полупроводниковые лазеры работали только при охлаждении
жидкими газами и поэтому не могли эффективно использоваться; стала возможной
волоконно-оптическая связь.
Появились лазеры, снимающие информацию в компакт-дисках. Эффективность
мобильных телефонов – они, конечно, существовали бы все равно – увеличилась, потому что
в них стоит транзистор с гетеропереходами, которые гораздо лучше усиливают
СВЧ-колебания. Солнечные батареи на кремнии в кристаллах, «сделанных Богом», имели
КПД 15–20 % и теоретический предел – 26 %, а созданные на основе гетероструктур, они
уже сегодня имеют КПД более 40 %, с теоретическим пределом 87 %. Источники освещения
на светодиодах с гетероструктурами появились сначала в виде очень эффективных
светофоров, семафоров, тормозных сигналов в машинах, а сегодня уже внедряются как
массовое освещение. Появилась даже новая область физики – физика гетероструктур!
Существует огромное количество возможностей для применения гетероструктур.
Конечно, этим занимались не только мы, но и американцы, и представители других стран, но
основные результаты были получены нами… Да, теорию развивал Кремер, но все решающие
эксперименты сделали мы, хотя про русских и говорят, что они сильны в теории, а не в
практике. Первые лазеры, солнечные батареи, светодиоды – все это наше! А начал я всем
этим заниматься еще в 1962 году, основные идеи сформулировал в 1963 и в 1965 годах, а
главные результаты мы получили в конце 1960-х годов, и лишь потом этим делом стали
широко заниматься во всем мире.
Так что это тот случай, когда дать премию за гетероструктуры без нас было нельзя.
Дали поздно?.. Ну, это часто бывает, и в этом смысле Нобелевский комитет поступает
правильно, ведь самое печальное в премиях, когда она дается за слабую или ошибочную
работу, в нашем же случае все уже было ясно. Кстати, в 1996 году Нобелевский комитет по
физике проводил в Мальме, в Швеции, специальный нобелевский симпозиум по
гетероструктурам, где основными докладчиками – вступительным и заключительным – были
Кремер и Алферов. И когда нам дали Нобелевскую премию в 2000 году, первое
поздравление я получил от Герберта Кремера по электронной почте: «Поздравляю! И ты
можешь поздравить меня! Но я думал, что мы поедем в Стокгольм четыре года назад, после
симпозиума…»
– Иосиф Виссарионович считал, что Сталинская премия более престижна, чем
Нобелевская, и, вероятно, как следствие, отечественные ученые стали ощущать внимание
из Стокгольма лишь после смерти вождя. Семенов стал первым советским лауреатом в
1956 году, Тамм, Черенков и Франк в 1958-м… Политический аспект в принятии решений
нынче совсем чужд Нобелевскому комитету?
– С моей точки зрения, в принятии решений о присвоении Нобелевских премий мира
политическая подоплека является решающей. Известно, что, когда Черчиллю сообщили, что
он – нобелевский лауреат, он первым делом спросил: «Надеюсь, не за мир?» Ему, как вы
помните, была присуждена премия по литературе, что тоже несколько странно… Написанная
им «История Второй мировой войны» содержит массу интересных документов, но я бы не
считал ее образцом литературного стиля. Нобелевские премии по литературе часто имели
элемент политики, особенно при присуждении их советским и российским писателям, но
Нобелевские премии по науке не имеют никакой политической подоплеки.
Я бы даже сказал так: практически всегда, когда в послевоенные годы Нобелевский
комитет имел возможность присудить премию европейцам, в том числе советским или
российским ученым, он это делал. А то, что среди нобелевских лауреатов большинство
американцы… так нужно просто признать, что в послевоенные годы в Соединенных Штатах
наука развивалась более широко, более эффективно, чем в других странах. И когда среди
нобелевских лауреатов, которые имеют право на выдвижение новых кандидатур и к которым
поступают на экспертизу научные работы, большинство представителей США, естественно,
что они свои достижения знают лучше, чем то, что происходит с наукой в Европе и в России.
Правда, лично моя первая научная награда, присужденная мне в 1971 году, еще до того,
как я получил Ленинскую премию, – это золотая медаль Франклиновского института в США.
Более того, я знаю, что изначально на эту медаль выдвинули американцев, но в процессе
экспертизы пришли к выводу, что – да, американцы прекрасно поработали, но Алферов
сделал эту работу раньше.
Кстати, я получил право выдвигать ученых на Нобелевские премии примерно в 1976
году, поскольку Нобелевский комитет дает это право не только лауреатам, но и просто
известным специалистам в тех или иных областях. С тех пор я регулярно получаю от
комитета по физике конверт, куда я могу внести свое предложение на премию.
А после того, как я стал нобелевским лауреатом, я могу выдвигать кандидатуры как на
премию по физике, так и на премию по химии, на которые я выдвигал и выдвигаю советских
и российских ученых, а когда есть возможность – а это всегда помогает – я выдвигаю
отечественного ученого в связке с западным. Я очень надеюсь, что российские ученые еще
получат Нобелевские премии. У нас есть достойные этого выдающиеся физики, хотя,
откровенно говоря, в основном их работы выполнены в советское время. Назвать их имен я
не могу – такое условие ставит Нобелевский комитет, я должен назвать свои кандидатуры
конфиденциально, я даже не могу послать их электронной почтой.
– Удивительная вещь, но четкой формулировки модного словечка «нанотехнологии» до
сих пор не дал ни один государственный муж, наделенный обязанностями эти самые
нанотехнологии внедрять в жизнь. Восполните пробел?
– Нанометр означает миллиардная доля метра. Это те технологии, которые появляются
за счет размерных эффектов, когда при переходе к малым размерам появляются
принципиально новые свойства.
Сейчас многие говорят, особенно по поводу микроэлектроники, наноэлектроники: мол,
не имеет смысл вкладывать в это деньги, мы отстали навсегда, проще купить. А я возражаю:
пока у нас есть квалифицированные научные и инженерные кадры, мы навсегда не отстали,
мы всегда можем догнать. Но для того, чтобы догнать, нужно вкладывать средства в это
дело. Могу привести историческую аналогию. Когда 20 августа 1945 года было принято
постановление о создании Специального комитета при ГКО СССР и Первого главного
управления при СНК СССР, подразумевавшее широкое развертывание работ по атомной
проблеме и созданию атомного оружия, мы в этой области отставали очень серьезно. Но в
результате даже обогнали американцев в разработках, связанных с водородным оружием.
Можно много таких примеров привести. Когда мы, скажем, начинали работы по
ракетному оружию, конечно, немецкий, ставший американским, ученый Вернер фон Браун
был впереди. Королев и сотрудники ездили тогда в Германию, пытались привлечь к этой
работе иностранных специалистов – но к тому времени все сливки там уже забрали
американцы; мы отставали… Но первым-то в космос полетел наш спутник! Простите, но в
полупроводниковой электронике мы тоже отставали, а все приборы на гетероструктурах
первыми сделали именно мы. Я никогда не забуду рассказ о том, что когда Мстислава
Всеволодовича Келдыша первым из советских ученых допустили посетить Линкольновскую
лабораторию в США в 1972 году – меня туда, кстати, несмотря на все просьбы сотрудников
этой лаборатории, не пустили, как узкого специалиста в данной области, способного
подглядеть секреты, – Келдыш спросил, а какие работы советских ученых по
полупроводниковым лазерам вы знаете. Ему ответили: «Извините, мы просто повторяем то,
что сделал Алферов!»
Мстислав Всеволодович, вернувшись из США, первым делом задал вопрос: «Алферов
член Академии или нет?» Хотя должен сказать, что авторитет самого академика Келдыша в
США был чрезвычайно высок. В 1974 году я был в гостях, дома у Гарольда Брауна, ректора
Калифорнийского технологического института – позже, в правительстве Картера, он стал
министром обороны США. И когда во время нашей беседы за ужином я вспомнил о том, как
много для развития науки сделал Келдыш, Браун сказал: «Келдыш был моим гостем в этом
доме», – и повел меня на второй этаж, где в гостевой комнате, держась за простыню на
кровати, добавил: «На ней спал Келдыш!» Сказано это было с величайшим пиететом.
– Соответствует ли глава РОСНАНО Чубайс своей миссии?
– Конечно, нет! Анатолий Борисович, я думаю, человек неглупый, безусловно, и,
наверное, неплохой администратор, но… Я могу вам по этому поводу сказать следующее.
Когда создавался Госплан в 1920-е годы, на политбюро обсуждалась кандидатура его
председателя. Было два претендента: академик Глеб Максимилианович Кржижановский и
Пятаков. Владимиру Ильичу Ленину о них доложили примерно так: Кржижановский
блестящий ученый, но к административной работе склонности не имеет, а Пятаков
блестящий администратор, но не ученый. Ленин сказал: «Я думаю, абсолютно правильно,
если председателем Госплана станет человек, который по-настоящему все понимает, – и
пусть им будет Кржижановский, а заместителем к нему поставим этого блестящего
администратора Пятакова». Я думаю, что и в РОСНАНО должно было быть именно так.
– Смогут ли солнечные батареи, которые мы упоминали, стать в будущем
альтернативным источником энергии для человечества?
– Конечно. Они и сейчас уже являются таким источником, и я уверен – за прямым
преобразованием солнечной энергии в электрическую будущее. Солнце – неиссякаемый
источник энергии. Проблемы с солнечными батареями сегодня чисто экономические. Один
ватт или киловатт электрической мощности, получаемых от них, должен быть сравним по
цене с киловаттом, получаемый на тепловых электростанциях; с атомными
электростанциями он уже, в принципе, сравним. Хотя с преобразованием солнечной энергии
еще масса проблем, но, повторяю, за ней будущее. Сегодня самая быстроразвивающаяся
энергетика – это фотоэлектрическое преобразование солнечной энергии. Она растет на
20–30 % в год! У американцев есть планы, чтобы к концу столетия 65 % электроэнергии
США поставлялось за счет фотовольтаики, фотоэлектрического преобразования.
Сегодня РОСНАНО при всем его стремлении к коммерциализации и к коммерческой
выгоде – и это вместо того, чтобы поощрять научно-исследовательские работы, – тем не
менее, покупает за рубежом фабрики, собирается строить в Питере фабрику на основе
исследований лаборатории, которой руководит мой ученик Вячеслав Михайлович Андреев, в
работе которой я тоже принимаю участие – батареи на гетероструктурах. Солнце – наш
термоядерный реактор, оно устойчиво и надежно работает уже миллиарды лет.
Я не очень верю в термояд на земле, хотя, конечно, и это нужно. Но не забывайте,
токамак – система, предложенная Таммом и Сахаровым, – предложена в 1951 году, 60 лет
назад. Строится экспериментальный термоядерный реактор, но после него будет еще
опытная эксплуатация. Джон Кокрофт, нобелевский лауреат, руководитель термоядерных
работ, на первой международной конференции по управляемому термояду в 1957 году
ответил журналистам, что его широкое промышленное использование будет через 20 лет.
Через 7 лет была аналогичная конференция, и журналисты вновь задали ему этот же вопрос,
и Кокрофт вновь ответил: «Через 20 лет». Ему напомнили, что он уже называл эту цифру 7
лет назад, на что Кокрофт заявил: «Вот видите, я не меняю свою точку зрения!» А если вы о
том же сейчас спросите Евгения Павловича Велихова, он вам скажет: «Через 50 лет».
– Являются ли проблемы внедрения научных открытий в жизнь главной бедой России
на пути к прогрессу?
– Проблема внедрения была и в советское время, и остается сегодня. Мы много
занимались тем, как бы этот процесс ускорить. На самом деле, в тех же Штатах процесс от
научного эксперимента, который приведет к созданию нового прибора, до его
промышленного выпуска занимает пять, семь, десять лет. Самое страшное в современной
России то, что научные открытия и внедрять-то некуда, даже не то, что на науку и по сей
день дают мало денег – в 3–4 раза меньше по сравнению с советскими временами; я уж не
говорю про 1992 год, когда финансирование моего родного Физтеха упало в 20 раз!
Наша промышленность разрушена, мы перешли в постиндустриальный период,
ликвидировав индустрию, поэтому большинство наших научных результатов не
востребованы промышленностью и экономикой. Сейчас, правда, начинается процесс
восстановления промышленности. Я был очень рад, когда один из промышленных
специалистов мне сказал: «Жорес Иванович, на самолетах пятого поколения стоят ваши
гетероструктуры! Причем стоят те, которые мы же и изготавливаем в лаборатории».
Отвлекшись от политических аспектов, могу сказать, что развал Советского Союза был
экономической катастрофой. Я часто говорю, что если бы передовую страну, США, в силу
тех или иных причин разрезали на 15 государств, то это была бы экономическая катастрофа
и для США, гораздо большая, чем Великая депрессия 1929 года, из которой они бы не
выбрались многие десятилетия. Зато мы с легкостью необыкновенной разрушили СССР, а
сегодня экономика Украины не может развиваться без тесного взаимодействия с экономикой
России. Белоруссия оказалась в тяжелейшей ситуации, хотя это единственная постсоветская
республика, которая полностью сохранила свой промышленный потенциал. Но она тоже не
может по-настоящему развиваться без тесного взаимодействия с российской, украинской
экономиками.
– Много лет проработав в системе отечественного образования, вы на сегодняшний
день являетесь активным критиком многих происходящих в нем процессов. И ЕГЭ в том
числе…
– В свое время мне мой школьный учитель сказал, что Ленинградский
электротехнический институт – лучший ленинградский вуз, и я решил туда поступать, и
никаких проблем, связанных с тем, что я приехал из Белоруссии, не было. Когда был создан
физико-технический факультет МГУ, там тоже учились практически одни провинциалы. А
при нынешней системе ЕГЭ может статься так, что людей из глубинки в столичных вузах не
будет вовсе. Кроме того, в каждом вузе ведь была своя специфика – в обязательном порядке
проводили собеседования по профильным предметам. А сегодня физика не является
профильным предметом при поступлении даже на наш факультет! Как это может быть?
И еще мне непонятно, зачем ввели эту бюрократическую градацию: университет –
выше, академия – чуть ниже, а институт в самом низу, с разными финансовыми условиями
для каждой из этих категорий учебных заведений. Вот раньше был, к примеру,
Ленинградский университет, в который вкладывалось определенное понятие, но был и
Политехнический институт или ЛЭТИ, поступая в которые, мы не чувствовали себя хуже
тех, кто поступил в Университет.
Чрезвычайно важна также автономия вузов – для экзаменов в каждый конкретный вуз
нужно устанавливать свои конкретные правила. Да, к нам может приехать комиссия,
проверить, наказать, если нужно, но такие правила должны быть, поскольку с помощью ЕГЭ
я не могу разобраться, кто ко мне на физтех поступает. В нашем лицее, в
физико-технической школе, мы такие правила приема создали: победители всероссийских и
международных олимпиад приходят к нам в 8 классы без экзамена, потому что мы знаем
уровень этих олимпиад, а дальше – экзамены и собеседование. Но такой лицей единственный
в Академии наук.
С коррупцией надо бороться другим способом, нежели ЕГЭ. И, кстати говоря, то, что с
элементами коррупции в вузах надо в принципе бороться, вовсе не означает, что коррупция
там кругом. Строить систему образования необходимо исходя из того, что большинство в
этой системе все-таки честные люди. А ЕГЭ и формальности подобного рода необходимы, на
мой взгляд, при сдаче экзаменов на водительские права.
– Каким же образом вы считаете возможным реформировать систему образования?
Взять за образец Вашу практику внедрения в жизнь триады образования?
– Единство науки и образования – вещь очень существенная. Когда я создал в 1973
году кафедру оптоэлектроники, я вскоре увидел, что из школы к нам в вуз часто приходят
слабые ребята. Вот тогда и возникла идея создать свою школу, свой лицей с 8 класса. В
нашем лицее сегодня создан центр для одаренных ребят, для тех, кто еще учится в 6–7
классах школы, но дополнительно занимаются физикой и математикой в этом центре. И
когда нам необходимо принимать детей в лицей, мы уже знаем, кого из них надо брать.
Позже, когда они заканчивают наш лицей, мы агитируем их идти на наш факультет.
Также в свое время я пришел к выводу, что наша аспирантура дает недостаточные
знания. Тогда мы создали академический университет, в котором есть только аспирантура и
магистратура – бакалавриатуры нет – бакалавров мы берем в магистратуру из нашего и
других вузов. Ничего нового я не изобрел, потому что эту триаду придумал еще Петр I:
академия наук, академический университет и академическая гимназия. По его задумке
академики должны были преподавать в университете, а студенты в гимназиях. Вот и наши
ребята – и это при нынешнем отношении к профессии учителя – после окончания вузов часто
возвращаются учителями в наш лицей; таких учителей у нас уже около 25 %.
– Правда, что созданный на деньги от Нобелевской премии Алферовский фонд
поддержки науки и образования до сих пор не имеет льготного налогообложения?
– Да. И тем не менее, этот фонд существует, работает, выдает премии, стипендии
вдовам членов Академии, студентам и аспирантам в Санкт-Петербурге, школьникам России,
в Украине, в Белоруссии. Из этого фонда ежегодно выдаем премию молодым научным
работникам в размере 150 тысяч рублей, не такую уж и маленькую. Первый лауреат нашей
премии Миша Дубина, кстати, стал членом-корреспондентом Академии наук.
Кроме того, я ведь получал и другие премии – Киото, «Глобальная энергия» – и с
каждой отдавал в этот фонд деньги, и часть своей зарплаты туда перевожу, но… господин
Кудрин лично противится тому, чтобы сделать льготное налогообложение моему фонду. А
что еще можно ждать от человека, который внес и защищал законопроект о введении налога
на имущество и землю для научных учреждений? Я, помню, ходил тогда в Федеральное
собрание, и там, послушав меня, отвергли поправку Кудрина. Но Кудрин потом вновь на ней
настоял. А кто такой Кудрин? Он в свое время работал научным сотрудником института
социально-экономических проблем Академии наук – был такой институт, созданный
Григорием Васильевичем Романовым, чтобы ему там готовили доклады.
Когда Кудрин был в Питере вице-мэром, мы его слушали на нашем президиуме и часто
очень жестко критиковали. А чего стоит его бывшая заместительница госпожа Голикова?
Она написала в Министерство образования и науки письмо – у меня хранится его копия – в
котором говорила о том, что стипендии членам Академии платит государство и
непосредственно Министерство финансов, следовательно, по ее мнению, Министерство
финансов и должно определять, кому быть членом Академии!
– Вместе с девятью академиками вы написали Путину письмо с просьбой не вводить в
средней школе предмет «Основы православной культуры». Думаете, вреда от этого
предмета будет больше, чем пользы?
– Путин на наше письмо, кстати, не ответил. В чем состоит моя позиция? Никогда, ни
при каких условиях я не могу согласиться с тем, чтобы теология стала научной
специальностью в Высшей аттестационной комиссии. Занимайтесь теологией в церкви,
введите там свои ученые степени. Точно так же не может быть в нашей школе предмета
«Основы православной культуры», который, в сущности, является внедрением религии в
школу в светском государстве. Тем более что в качестве эксперимента его собираются
вводить в 4–5 классах! Простите, но в этом возрасте дети еще не могут разбираться в таких
вопросах. Можно было бы ввести в старших классах предмет «История религии», поскольку
это действительно важный элемент образования.
Я вовсе не призываю отказаться от сотрудничества с церковью. Совместной
деятельностью может стать борьба за моральные принципы в обществе, нравственное
воспитание подрастающего поколения. Есть и еще одна точка такого соприкосновения:
православная церковь была, есть и будет одним из важных элементов объединения
славянского мира. А объединение славянского мира – необходимая, актуальная задача; по
этому поводу я могу вспомнить, что в военные годы наши солдаты, поднимаясь в атаку,
кричали: «Вперед, славяне!»
– Что вас, ученого, далекого от реальной политики человека, подвигло на излете
советской власти податься в народные депутаты СССР?
– Во-первых, это же было совершенно другое время, и я понятия не имел, к чему мы в
результате придем. Во-вторых, не стоит забывать также о том, что ведущие ученые нашей
страны тогда нередко были депутатами, те, кто не чурался государственной и общественной
деятельности не в смысле политики, а в смысле продвижения наиболее перспективных
научных исследований, более эффективной организации международного научного
сотрудничества. В тот момент я был директором физико-технического института –
крупнейшего физического института страны – и председателем президиума Ленинградского
научного центра. В депутаты меня выдвинул наш Физтех и ряд академических институтов
Ленинграда. Избирался я от Академии наук СССР – уже тогда выборы проводились по
многопартийной системе, скажем так: была «красная сотня» от ЦК КПСС, а остальные
участвовали в жесткой конкурентной борьбе.
К примеру, на 20 вакансий народных депутатов от Академии наук на последнем этапе
голосования претендовало 40 или 50 человек, и многие известные ученые этот барьер не
преодолели. А ваш покорный слуга был избран среди таких людей, как академик Олег
Нефедов, Карл Ребане – президент Эстонской академии наук, Юрас Пожела – президент
Литовской академии наук, Андрей Дмитриевич Сахаров, Виталий Лазаревич Гинзбург…
Избираясь в депутаты, я не ставил перед собой задач политического переустройства
государства, а собирался концентрироваться на проблемах науки, образования, развития
научных исследований, в частности в области информационных технологий и развития
полупроводниковой электроники, так что ничего неестественного в том, что я стал народным
депутатом СССР, по тем временам не было. Кстати, перебирая недавно старые бумаги, я
обнаружил свою предвыборную программу как кандидата в народные депутаты СССР, и
могу сказать, что если бы я сегодня в ней что-то бы и изменил, то очень немногое. А свое
выступление на Втором съезде народных депутатов я включал в более поздние сборники
своих статей. Да и сейчас 99 % того текста я бы оставил без изменений, потому что речь там
в основном была посвящена проблемам науки и образования – атака на Академию наук
начиналась уже тогда.
Однако я должен сказать, что уже на Первом съезде народных депутатов я был сильно
огорчен, когда пришел на первое заседание партгруппы – тогда была такая практика. Мы
заседали в Андреевском зале Кремля – в зале Верховного Совета СССР, хотя сам съезд
проходил в Кремлевском дворце съездов. Так вот, на этом заседании, я помню, поразился
тому, как народ орал, топал ногами по совершенно несусветным поводам. Точно так же на
меня отрицательное впечатление произвел и сам Первый съезд народных депутатов, который
вся страна смотрела по телевизору, три недели не работая. Вместо того чтобы заниматься
практическими вещами, необходимыми государству, съезд превратился в митинг, где
депутаты один за другим кричали по поводу того, как у нас в стране все плохо и ужасно. Я
дал тогда интервью журналу «Наука и жизнь», где сказал, что мы любые всесоюзные
конференции и семинары готовим гораздо тщательнее, чем был подготовлен этот съезд
народных депутатов.
– Многие считают, что СССР именно тогда упустил шанс китайского варианта
проведения реформ, который наиболее подходил бы нашей стране. Разделяете такую точку
зрения?
– Нет! Конечно, нет. Я хорошо знаю Китай. Мы с ним тесно сотрудничаем в научном
плане, я в Китае бываю ежегодно, а в прошлом году был даже два раза. И я один из немногих
– к сожалению, немногих – иностранных членов Китайской академии наук, которая создана
по образу и подобию Академии наук СССР. Кроме меня из России иностранные члены
Китайской академии наук – академик Григорян из Московского университета и питерский
математик Фадеев, а иностранных членов из США – 29 человек.
Кстати, президент Китайской академии наук получал образование в Советском Союзе и
неплохо говорит по-русски, как, впрочем, и предыдущий президент – физик-теоретик;
старшее поколение в Китае еще помнит русский язык. И, прежде всего, потому, что
выведение индустрии Китая на определенный уровень до культурной революции было
связано с нашей непосредственной помощью – мы строили там заводы и помогали развивать
их образование и науку. Так вот… Я считаю, что нам многому нужно учиться у
современного Китая, но и Китаю по-прежнему можно многому учиться у России. Да,
конечно, надо изучать опыт того, как Китай развивает свою современную индустрию, как он
вышел на передовые позиции в мире, но это автоматически не означает, что китайская
модель – пример для России.
– Сегодня вы тоже депутат, Жорес Иванович. Причем депутат от КПРФ, а не от
«Единой России», что было бы логичней, поскольку в 1995 году вы прошли в Госдуму по
списку проправительственной партии «Наш дом Россия».
– Я вам объяснил, почему я пошел в народные депутаты СССР, но после того, что
случилось со страной, у меня становиться депутатом желания не было. Поэтому естественно,
что я не участвовал в первых выборах в Государственную думу и дальше не собирался быть
депутатом. Когда предстояли выборы во вторую Государственную думу, Виктор Степанович
Черномырдин, с которым я много общался по проблемам петербургской науки, обратился ко
мне с просьбой войти в предвыборный список созданного движения «Наш дом Россия». Тут
надо сказать, что, когда Виктор Степанович стал премьер-министром, первая его
официальная поездка была в Санкт-Петербург, а первая его встреча была в
Санкт-Петербургском научном центре Академии наук со всеми членами нашей Академии,
директорами институтов, с научной общественностью города.
Черномырдин в это тяжелое время помогал Академии наук, его отношение к науке – не
буду говорить о других областях – было очень хорошим. Я прекрасно помню, как ходил с
нашими проблемами в Белый дом еще не будучи депутатом, и Черномырдин вызвал первого
замминистра финансов Андрея Вавилова и сказал: «Ты знаешь этого человека? Когда он к
тебе обратится, ты ему поможешь». Но, тем не менее, в тот раз пришедшим ко мне от имени
Черномырдина людям я ответил категорическим отказом войти в «Наш дом Россия». Но
случилось так, что в то время я усиленно пробивал строительство Научно-образовательного
центра, в котором должны были расположиться научные лаборатории, наш лицей, много еще
чего.
Проект был сделан еще в советское время, площадку под строительство выделила
мэрия Санкт-Петербурга 21 августа 1991 года, а в 1992 году в Академии наук я даже уже
заложил 1,5 миллиона рублей под строительство этого корпуса. Но вскоре эти деньги
превратились в труху. Все мои обращения в правительство, а также к Борису Николаевичу
Ельцину не имели никакого эффекта. В этих условиях ранней осенью 1995 года я встретился
с Черномырдиным, который приехал в Санкт-Петербург. Заранее зная, что он приедет, я
подготовил целый ряд бумаг по проблемам санкт-петербургских научных учреждений
Академии наук.
После совещания, которое проводил Черномырдин, он пригласил меня в резиденцию
К-2 на Каменном острове, где мы проговорили два с лишним часа. Я отдал свои бумаги, а
через пару дней мне позвонил Андрей Вавилов и сказал, что на бумаге по строительству
корпуса Научно-образовательного центра есть резолюция Виктора Степановича о выделении
40 миллиардов рублей (8 миллионов долларов по тем временам) – такова была сметная
стоимость проекта. «Вам перевести деньги в рублях или в долларах?» – спросил Вавилов. Я
ответил, что в долларах. Деньги пришли, и мы получили возможность начать строительство.
А еще через несколько дней позвонил помощник Черномырдина и спросил: «А как насчет
«Нашего дома Россия»?» Я сказал: «Да», потому что не мог в этой ситуации сказать ничего
другого. Так я и оказался в Думе.
Наука тогда была в ужасном положении, и мы в Госдуме пытались ее спасти,
разрабатывая закон о науке. Но все мои предложения по этому поводу фракция «Наш дом
Россия» не поддерживала. Более того, вскоре фракция вызвала меня на свое заседание, чтобы
пропесочить за то, что я голосовал за музыку Александрова к гимну России, а не за музыку
Глинки. С этого заседания я ушел, заявив, что не желаю присутствовать при рассмотрении
персонального дела Алферова.
А спустя еще две недели, когда Володя Рыжков, который был у нас руководителем
фракции, сказал, что я не имею права подписывать импичмент Ельцину: «Фракция
постановила, что тот, кто подписывает, не может состоять в нашей фракции» – я сказал:
«Замечательно!» – и написал заявление о переходе от Рыжкова-младшего к
Рыжкову-старшему во фракцию «Народовластие». А все это время КПРФ, и в частности
Иван Иванович Мельников, который был председателем Комитета Госдумы по науке и
образованию, меня поддерживали, с ними я находил полное взаимопонимание. На
следующих выборах они обратились ко мне с просьбой баллотироваться в Госдуму в списке
компартии. С тех пор я в их списке, и хотя являюсь беспартийным, но полностью разделяю
программу и практическую деятельность КПРФ.
– Невольно явился свидетелем вашего рабочего графика: Санкт-Петербург – Москва –
Санкт-Петербург, три секретаря в разных местах, время, расписанное по минутам… Как
выдерживаете?
– Жена мне все время говорит: «Ты уже отнюдь не молод, а чтобы соответствовать
таким темпам, для этого надо иметь другой возраст». Конечно, у меня перебор с
обязанностями. Хотя на Президентском совете я бываю нечасто, пленарные заседания в
Думе – не каждую неделю, в Москву я езжу вторую и третью недели месяца на
понедельник-вторник-среду… Основное время в Петербурге я делю между
Научно-образовательным центром на Хлопина и Санкт-Петербургским научным центром на
набережной.
Знаете, есть такой анекдот. Старый еврей пришел к раввину и говорит: «Ребе, жить
тяжело! Что делать?» – «Ты возьми и посели свою козу рядом с собой в доме». – «Все стало
еще тяжелей!» – «А ты и корову заведи в дом, пригласи тещу…» Через некоторое время
еврей прибегает к раввину: «Не могу больше дома жить!» Тот отвечает: «А ты убери из дома
козу, потом корову…» И когда еврей вернулся в свое привычное состояние, он воскликнул:
«Как теперь жить замечательно!» Так и я надеюсь, что со временем избавлюсь от многих
обязанностей, но научно-образовательный центр, академический университет со мной
останутся до последних дней. А свою форму я поддерживаю, потому что каждое утро
проплываю 300 метров.
– Короткие вопросы – что правда, а что неправда в вашей жизни… Правда, что вас
назвали в честь Жана Жореса?
– Да, в честь Жана Жореса. Когда я первый раз приехал в Париж в 1964 году на
конференцию по физике полупроводников, я заполнил, как водится, анкету и когда получал
портфель, бейджик… я все это получил с надписью «А. Жорес»! Французы решили, что
Алферов – это русское имя, а Жорес, естественно, – фамилия. Тогда я букву «А» перерисовал
в эмблему полупроводникового диода. На первой же встрече ко мне подошел Маршал
Нейсон, американский физик, – мы потом с ним стали друзьями – и спросил: «Почему
американцам дают значки без полупроводникового диода, а советским с эмблемой диода».
Или еще смешная история. В 1983 году в Париже в магазине я покупал электропилу. Надо
было написать имя и адрес, куда доставить покупку. «Жорес?!» – изумляется продавец. Я
продолжаю: «Рю Жак Дюкло». Он кричит кому-то: «Эй! Смотрите! Здесь русский, которого
зовут Жорес, а живет он на улице Жака Дюкло!» Жак Дюкло был одним из руководителей
французской компартии.
Вы знаете в Санкт-Петербурге набережную Кутузова? До революции она называлась
Французская набережная, а с 1924 по 1944 год – 20 лет! – она называлась набережной Жана
Жореса. Во Франции в любом городе обязательно есть проспект или улица Жана Жореса, в
любом городе есть либо его бюст, либо памятник, но практически нигде вы не встретите
улицы Бонапарта. Анатолий Васильевич Луначарский писал: «Если бы не подлый убийца
Велен, убивший Жореса 31 июля 1914 года, то в 1917 году мощная рука Жореса подняла бы
красное знамя революции над Европой». Так что я назван в честь великого человека!

2010 г.

Сколково
Статья Ж. И. Алферова для «Российской научной газеты»

В настоящее время для нашей страны нет более важной задачи, чем возрождение
высокотехнологичных отраслей промышленности, основанных на современных научных
исследованиях и технологиях. В сущности, вопрос стоит о жизни и смерти страны, или мы
действительно можем вернуться в разряд передовых развитых стран, или нам уготована
судьба колонии, пока еще богатой природными ресурсами. Развал Советского Союза был для
нас огромной политической, нравственной и в первую очередь экономической трагедией.
Разделив страну на пятнадцать так называемых независимых государств (большинство их
можно так назвать, потому что от них почти ничего не зависит), проведя почти во всех, за
исключением разве Белоруссии, воровскую приватизацию и практически уничтожив
высокотехнологичные отрасли промышленности, мы привели наши страны, в том числе
самую развитую среди них в науке и технологиях Российскую Федерацию, в разряд отсталых
развивающихся стран.
В современных естественных науках и, что особенно важно, современных технологиях
мы просто потеряли четверть столетия. Последний тезис проще всего проиллюстрировать на
примере полупроводниковой электроники, основы современных информационных
технологий, а значит, и современного информационного общества. В середине 80-х и у нас, и
за рубежом основной технологический размер в кремниевых интегральных схемах (чипах)
был 0,8–1,0 мкм, при этом нам ничего не продавалось, мы все создавали сами. Сегодня в
развитых странах в массовом производстве он составляет 0,09 мкм (90 нанометров), в Китае,
Израиле, Японии, Южной Корее и Тайване 65 и даже 45 нанометров, а в США уже 32
нанометра, мы же на лучшем и почти единственном уцелевшем от разгрома отечественном
предприятии «Микрон» в Зеленограде еще только осваиваем купленную во Франции
технологию 180 нанометров.
Прогресс и объявленная президентом страны Д. А. Медведевым модернизация
возможны только при условии максимального использования и развития научного
потенциала страны. Поэтому только глупостью, а возможно и чем-то хуже, можно объяснить
ведущуюся у нас уже более 20 лет кампанию против Российской академии наук и
противопоставление вузовской и академической науки. Эта дискуссия носит чисто
политический характер, и здесь очень уместно процитировать китайского лидера конца
семидесятых годов Дэн Сяопина: не важно какого цвета кот, черный он или белый. Хороший
кот такой, который ловит мышей. Сегодня в научных исследованиях Российская академия
наук ловит мышей гораздо лучше, чем вузы или разгромленная усилиями Е. Гайдара и
Б. Салтыкова отраслевая наука бывших промышленных министерств.
Естественно, что проект инновационного центра «Сколково» вызвал очень большой
интерес. Предложен самим главой государства. Сразу после объявления об этом проекте
появилась масса публикаций, сравнивающих его с Кремниевой долиной в США.
Возникли многочисленные отрицательные эмоции на тему: «Почему «Сколково», где
ничего нет?! Ведь есть Дубна, Зеленоград, Академгородок в Новосибирске, Пущино,
Черноголовка, Саров».
Замечу сразу, что сравнение с Кремниевой долиной, конечно, прежде всего
символическое, но не только…
Кратко напомню еще раз историю возникновения Кремниевой долины – эпицентра
полупроводниковой промышленности в Калифорнии, на противоположном побережье от
штатов Нью-Джерси, Нью-Йорк и Массачусетс, где был изобретен транзистор и были
развиты основные полупроводниковые и многие другие новые технологии.
Изобретение транзистора в конце сороковых годов прошлого столетия в
исследовательском центре фирмы «Белл Телефон» явилось стартом промышленной
полупроводниковой революции, которая изменила технологическое и социальное лицо
нашей планеты. Это выдающееся открытие Джона Бардина, Уолтера Браттэйна и Вильяма
Шокли вполне заслуженно было отмечено Нобелевской премией по физике в 1956 году.
Автору посчастливилось лично знать эту замечательную троицу, а с Д. Бардиным в течение
полугода в 1970–1971 годах регулярно общаться и обсуждать самые различные проблемы.
Почему же Кремниевая долина возникла южнее от Сан-Франциско, а не в Нью-Джерси
или в районе Нью-Йорка и Бостона, где уже был и Массачусетский технологический
институт с его знаменитой радиационной лабораторией, ведущие компании: Bell Telephon,
General Electric, IBM, RCA, располагавшие мощными исследовательскими центрами, где
активно велись и фундаментальные исследования, нередко отмеченные Нобелевскими
премиями и, что немаловажно, рождавшие принципиально новые технологии. Часто
называют создателем Кремниевой долины профессора Стэнфордского университета и декана
инженерного факультета Фредерика Термана, действительно много сделавшего для
привлечения сюда фирм и создания хороших условий для электронной промышленности.
Но решающим был факт появления в долине Санта-Клары кремниевой технологии с
бурным развитием, именно здесь ее главный компонент.
Успех Кремниевой долины был достигнут благодаря технологическому прорыву,
осуществленному приведенной В. Шокли в Калифорнию талантливой командой инженеров и
исследователей, обеспечивших лидерство в уже бурно развивающейся, несущей
революционные изменения в экономике и обществе полупроводниковой промышленности.
Уже в 1970 году в долине было 43, а в 1985-м 126 полупроводниковых компаний. Конечно, в
бурном развитии полупроводниковых и в целом информационных технологий огромную
роль играли калифорнийские университеты и в подготовке кадров, и в создании
благотворного исследовательского и предпринимательского климата. Замечу что только в
трех вузах – Стэнфордском университете, Калифорнийском университете в Беркли и
Калифорнийском технологическом институте в Пасадене – 44 профессора стали лауреатами
Нобелевской премии в различных областях науки.
Роль государства в этом, как теперь принято говорить, проекте состояла прежде всего в
том, что были востребованы Пентагоном и НАСА исследования, разработки и продукция на
их основе. Две приоритетные военные программы сыграли при этом решающую роль:
подготовка полета космического корабля «Аполлон» на Луну и разработка ракеты
«Минитмен». Использование кремниевых чипов в этих программах стало стартом их
широкого коммерческого применения.
Теперь о советской Кремниевой долине. Значение открытия в 1947 году точечного
транзистора и затем в 1951–1952 годах транзистора на p-n структурах в германии и кремнии
было оценено у нас в стране сразу. Вполне вероятно, что если бы не мобилизация всех
ресурсов, и в том числе, что очень важно, кадровых, на атомную проблему, то создание
транзистора могло случиться и в нашей стране, например в Ленинградском
физико-техническом институте (ЛФТИ), где еще в довоенные годы были заложены основы
физики полупроводников, открыты новые явления и разработана теория, без которых и
создание транзистора было бы невозможным. Это отметил в своей Нобелевской лекции и
Д. Бардин. В 1949 году были созданы экспериментальные точечные транзисторы и в
НИИ-160 (Фрязино) и в ЛФТИ, а к концу года были освоены в серийном производстве.
Таким образом, 1949 год стал годом начала серийного производства точечных транзисторов
и в США, и в СССР.
Транзисторы с p-n переходами были созданы и у нас в 1953 году в ЛФТИ, ФИАНЕ,
институте академика А. И. Берга Министерства обороны, а ленинградская «Светлана» уже в
1955 году освоила их промышленное производство.
Создание кремниевых интегральных схем и рождение кремниевой микроэлектроники
было точно так же оценено сразу. Ответом, и очень эффективным, особенно по затратам, на
рождение Кремниевой долины явилось создание уже в 1962 году нового центра
микроэлектроники под Москвой – Зеленограда с хорошо продуманной структурой.
За очень короткое время были созданы новые крупные предприятия кремниевой
микроэлектроники в Ленинграде, Минске, Риге, Воронеже, Киеве. Советская электронная
империя имела высокотехнологичные КБ, НИИ и заводы во всех пятнадцати союзных
республиках. Уникальный центр в Минске «Планар» позволил создавать самое современное
литографическое оборудование: генераторы изображения и степеры – установки для
нанесения топологии кристаллов ИС (интегральных схем) на кремниевую пластину. Я уже
писал, как в середине восьмидесятых министр электронной промышленности СССР
В. Г. Колесников, встретившись со мной, сказал: «Знаете, Жорес Иванович! Я сегодня
проснулся в холодном поту – мне приснилось, что «Планара» нет, а значит, нет электронной
промышленности страны». Этот кошмарный сон реализовался в 1991 году с развалом СССР.
Сегодня электронная промышленность России – бледная копия былого величия, а в
постсоветских республиках она сохранилась только в Беларуси.
Современные информационные технологии базируются на двух материальных
компонентах: кремниевых чипах и полупроводниковых гетероструктурах.
Именно гетероструктуры – «кристаллы, сделанные человеком», по образному
выражению японского физика Лео Эсаки, – определили возникновение и прогресс сотовой
телефонии и спутниковой связи, оптоволоконной связи и светодиодного освещения. Вся
современная фотоника, быстрая электроника, в значительной степени «солнечная
энергетика» и эффективное энергосбережение основаны на их использовании. В отличие от
чипов в этой области пионерами и создателями научного фундамента и основ технологии
были прежде всего мы, а не американцы. Первое опытное промышленное производство
лазеров, светодиодов, солнечных батарей на гетероструктурах у нас было раньше, чем за
рубежом.
Основа этого безусловного успеха лежала в традициях нашей академической науки, в
том, что Академия наук СССР – это была мощная организация с разветвленной сетью
собственных лабораторий, в которых ученые имели свободу выбора и возможность вести
фундаментальные работы независимо от временной конъюнктуры. Не случайно все
Нобелевские премии в науке получены в нашей стране сотрудниками Академии наук!
Однако расцвет практического и широкомасштабного промышленного применения
гетероструктур пришелся уже на годы «реформ», то бишь развала СССР и всех его
высокотехнологичных отраслей экономики.
Сохранение научного потенциала в эти годы могло быть отчасти успешным благодаря
международному научному сотрудничеству и совместным международным грантам и
проектам.
Так почему же сравнение «Сколково» и Кремниевой долины не только символично?
Мы живем сегодня в капиталистической стране, где деньги стали самой важной категорией,
выше нравственных идеалов, а часто даже и родственных отношений; патриотизм,
естественное желание видеть свою страну первой для очень многих – устаревшие понятия.
Ну а если все-таки мы начинаем сознавать, что высокие технологии, основанные на наших
научных исследованиях и разработках, нам жизненно необходимы и в будущем намного
важнее, чем «наше все – Газпром»?!
Наверное, определенные президентом страны Д. А. Медведевым основные направления
технологической модернизации страны – энергоэффективность и энергосбережение,
информационные технологии; биомедицинские, ядерные и космические технологии –
должны стать и основным направлением научно-технологического развития нового центра.
Наверное, этот новый центр – это прежде всего не столько новая территория, а новая
идеология, и тогда совершенно естественно взаимное влияние и развитие и нового, и старых
центров.
Когда мне было предложено быть сопредседателем Научно-консультативного совета
Фонда «Сколково», я почти без колебаний согласился, именно в силу приведенных выше
столь многочисленных предположений – «наверное».
Я знал, что предложение, сделанное мне, было прежде всего основано на желании
иметь во главе совета нобелевских лауреатов; в России не было иного выбора: после ухода
из жизни В. Л. Гинзбурга я остался в одиночестве.
Моим коллегой, зарубежным сопредседателем, я предложил профессора
Стэнфордского университета Роджера Корнберга, выдающегося биохимика, выросшего в
уникальной семье: его отец, Артур Корнберг, получил Нобелевскую премию по физиологии
и медицине в 1959 году за открытие механизмов в биологическом синтезе рибонуклеиновых
кислот (RNA) и дезоксирибонуклеиновых кислот (DNA). Артур Корнберг дожил до
Нобелевской премии сына, полученной в 2006 году по химии, за изучение молекулярных
основ эвкариотической транскрипции. После согласования президентом страны
Д. А. Медведевым наших кандидатур удалось отстоять очень неплохой состав
Научно-консультативного совета, в котором наряду с выдающимися российскими учеными
40 % составили крупнейшие зарубежные специалисты.
Следует отметить, что еще в начале 90-х, когда финансирование Академии наук сразу
упало в 10–20 раз, международное научное сообщество продемонстрировало свою
солидарность и очень многие наши лаборатории сохранились благодаря зарубежным и
международным грантам. Очень скоро, уже на втором, а практически первом рабочем
заседании, наш Совет очень четко продемонстрировал такую солидарность. Но об этом
немного позже.
С самого начала были и сомнения. А если все это только пиар и новый способ
«распиливать» выделяемые государством средства? В новом законе о «Сколково» льготы и
привилегии распространяются на территорию, а не на характер работ, а статус участника
исследовательского проекта присваивается без учета мнения Научно-консультативного
совета. Развитие проекта шло не только без участия нашего совета, но и без предоставления
своевременной информации. Наконец, высшие органы управления проектом «Сколково» –
попечительский совет и Совет Фонда «Сколково» – обходились не только без нас,
сопредседателей НКС, но и вообще без высококвалифицированных и реально работающих
ученых. Единственное исключение: в попечительский совет был введен Ю. С. Осипов,
президент РАН, но и это скорее просто дань должности. Как тут было не вспомнить, что мне
сказал один из самых уважаемых людей в стране академик Е. М. Примаков после моего
согласия стать сопредседателем НКС: «Жорес, они просто используют тебя как декорацию».
Исторические параллели всегда рискованны и далеко не всегда имеют смысл. Но
все-таки вспомним некоторые события из истории нашей страны.
Окончилась Гражданская война, страна лежала в разрухе, модернизация страны была
крайне необходима. Родился новый государственный орган, сыгравший в возрождении и
развитии страны огромную и, безусловно, положительную роль, – Госплан, Государственная
плановая комиссия. В. И. Ленину доложили, что есть две кандидатуры на пост председателя
Госплана: выдающийся, очень способный администратор Пятаков и ученый с большим
опытом и знаниями академик Кржижановский. Ответ Владимира Ильича: «Председателем
должен быть ученый, а выдающийся администратор пусть будет у него заместителем». И
вскоре Госплан, возглавляемый Кржижановским, родил один из самых мощных российских
инновационных проектов, изменивших лицо страны – план ГОЭЛРО.
После бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года политическому руководству
нашей страны стало ясно, что плоды Великой Победы над Германией могут улетучиться
благодаря монополии США на атомное оружие.
Постановлением ГКО от 20 августа 1945 года масштаб нашего атомного проекта стал
совершенно другим – он стал главным инновационным проектом СССР, решавшим не
только оружейные задачи. Главный руководящий орган проекта, Спецкомитет, возглавил
первый вице-премьер Л. П. Берия с освобождением от всех других обязанностей, а в Комитет
вошли председатель Госплана Н. М. Вознесенский, второе лицо в партии, секретарь ЦК,
Г. М. Маленков, выдающийся организатор оборонной промышленности Б. Л. Ванников
(также освобожденный от других занимаемых должностей) и наиболее авторитетные
ученые-физики И. В. Курчатов и П. Л. Капица. Б. Л. Ванников и И. В. Курчатов стали
руководителями научно-технического совета при Спецкомитете, и ни одна работа не
проводилась без рекомендации НТС. Для подготовки кадров возникли специальные
факультеты во многих вузах страны, и огромный вклад внес вновь созданный Московский
физико-технический институт.
В то время мы вынуждены были все делать сами, иногда, как говорят, изобретать
велосипед. И вот оказалось, что мы все сделали сами, и очень неплохо, в том числе и самое
современное физико-техническое образование.
В новых условиях образование, конечно, нуждается в серьезных изменениях, и эти
процессы идут в ведущих вузах страны, и задача бюрократов вовремя их поддержать. Один
из императивов современного образования на уровне магистратуры и аспирантуры состоит в
том, что в своей учебной и научной деятельности университет должен ориентироваться на
решение важнейших технологических задач и широко развивать междисциплинарные
учебные и исследовательские программы. Для решения этих задач в мире возникли новые
университеты, имеющие в своем составе только магистратуру и аспирантуру.
Первым в России стал Санкт-Петербургский академический университет –
Научно-образовательный центр нанотехнологий Российской академии наук.
На заседании НКС 3 февраля 2011 года и российские, и зарубежные члены единодушно
высказались за необходимость рассмотрения Советом всех проектов, предлагаемых для
участия в «Сколково», и солидарно отвергли предложение Массачусетского
технологического института (МТИ) о создании университета в «Сколково» под контролем и
жестким руководством МТИ, практически исключающим активное участие российских и
других зарубежных вузов. Зарубежные члены совета, отмечая высокий уровень науки и
образования в России в ведущих университетах и Российской академии наук, единодушно
высказались за пересмотр концепции создания Технологического университета «Сколково».
В результате была предложена новая концепция, учитывающая опыт МФТИ,
Академического университета и других ведущих российских и зарубежных вузов.
Успех проекта «Сколково» может быть только в том случае, если определить,
поддержать финансами и, что важнее всего, способными кадрами проекты, в которых мы
можем выйти на самые передовые позиции в наиболее перспективных направлениях.
Успех проекта «Сколково» может быть достигнут, если наука у нас в стране снова
начнет развиваться, используя весь имеющийся потенциал, и прежде всего в Российской
академии наук. Вспомним, что в 1946 году зарплата была резко повышена для всех научных
работников, а не только занятых в атомной проблеме. Молодой кандидат наук имел такой же
оклад, как и персональный оклад директора завода.
Успех проекта «Сколково» может быть достигнут, если политическое руководство
страны действительно осознает, что «наука необходима для страны. Каждая держава
завоевывает свою независимость тем, что нового, своего приносит она в общую
сокровищницу цивилизации. Если этого не происходит, она подвергается колонизации» – так
сказал в своей юбилейной лекции в Коллеж де Франс 5 мая 1950 года великий ученый,
гражданин, коммунист Фредерик Жолио-Кюри.
 Успех проекта «Сколково» может быть достигнут в результате самого тесного и,
наверное, вначале весьма болезненного симбиоза науки с рождающимися
высокотехнологичными бизнес-компаниями.
Современной научный молодежи, и не только ей, я хотел бы напомнить сказанные в
той же лекции слова Фредерика Жолио-Кюри: «Ученый должен из чувства патриотизма
развивать свои идеи и просвещать сограждан в отношении роли науки, которая должна
служить освобождению человека, а не накоплению личных прибылей».
Утрата этого великого принципа ведет к деградации науки и общества.

2011 г.

У нас есть будущее

Статья Ж. И. Алферова для «Российской научной газеты»

Непреложная истина, о которой порой сознательно или умышленно забывают

некоторые политические и государственные деятели, ученые, журналисты и писатели: чтобы
быть уверенным в завтрашнем дне, в будущем, надо не оплевывать свое прошлое, а ценить
его, рассматривать его как основу, как свои корни и, конечно же, не сидеть в настоящем
сложа руки, а действовать. То есть нужен труд, неутомимый, творческий, созидательный,
героический. Нужна нацеленность на этот труд, на подвиг во имя Родины, во имя ее
спасения, во имя ее будущего.
Правомерно идет об этом речь в кличе «В забвении – отказать!» Необходимость
«нужды в героическом» надо, наконец, осознать, всем взяться за дела, каждому, кто способен
трудиться умственно или физически: стоять у станка, находиться в научной лаборатории, за
штурвалом комбайна, корабля, самолета… Я сказал – всем, потому что все вместе мы – сила,
которую не одолеть никакому врагу – ни внутреннему, ни внешнему.
К сожалению, эта сила ослабла после развала СССР. В Союзе были наши
самодостаточность, независимость от влияния внешних негативных сил. В нем каждый край,
республика, область, народ обретали уверенность в завтрашнем дне, в своем будущем.
Вот почему развал СССР явился величайшей трагедией не только для нашей страны.
На самом деле – это, может быть, еще не до конца осознано – развал Советского Союза был
величайшей трагедией для развития экономики и общества на всей нашей планете.
Для нас эта беда обернулась тем, что до сих пор не можем выбраться из ее провальной
ямы. Лично я до сих пор не могу воспринимать моих друзей, знакомых из бывших советских
социалистических республик как мигрантов, как чужих людей. 25 млн. русских, что
называется, в одночасье оказались за рубежом, разделились семьи. Практически порвались
или с трудом поддерживаются с ними родственные, дружественные и иные связи. Это
гигантская трагедия.
И все-таки я с оптимизмом смотрю в завтрашний день. Надеюсь, что на новых
принципах, по-новому, но все-таки возродим Советский Союз. Будем дружно, как и
положено братьям-славянам, жить с моей замечательной и родной Республикой Беларусью, с
которой строили Союзное государство.
Поддерживаю в этом плане известного российского политика и государственного
деятеля Геннадия Андреевича Зюганова, его тезисы о том, что мы не можем по-настоящему
развиваться, если не будем максимально использовать возможности наших в недавнем
прошлом союзных республик, прежде всего Украины, Беларуси и Казахстана. Экономики
наших стран взаимно дополняют друг друга. Нужно только проявить политическую волю,
убрать политические и иные барьеры и дать «зеленую улицу» взаимовыгодному
взаимодействию – основе нашего экономического научно-технического и культурного
развития.
Не могу принять фальсификаторов истории нашей Родины, ее героического прошлого,
подвигов соотечественников во все времена, и в особенности в самой страшной и
кровопролитной из войн – Великой Отечественной 1941–1945 гг., 65-летие Победы в
которой отметили в 2010 г. Нужна не карикатура на нее, до сих пор не сходящая с
телеэкранов и появляющаяся на страницах периодических изданий, в книгах отдельных
борзописцев, а правда о войне, ее героях. Нужны не заказные, тенденциозные публикации и
издания, а исторически достоверные повествования, рассказы о том, как жили наши предки –
прадеды, деды, отцы. Надо воспитывать людей, в особенности молодого читателя, на наших
отечественных, а не на «забугорных» героев. Их у нас множество. Они наша гордость,
образец для подражания. К ним я бы отнес многих замечательных советских и нынешних
ученых. К примеру, в 2011-м исполняется 100 лет со дня рождения Мстислава
Всеволодовича Келдыша, теоретика космонавтики, трижды Героя Социалистического Труда.
Он возглавлял Академию наук СССР. Именно при нем наша наука занимала передовые
позиции не только в космических исследованиях, но и в других сферах. Ныне в Москве одна
из площадей носит его имя. Кстати, на ней находится и Институт космических исследований
РАН. К сожалению, даже некоторые москвичи, проходя по этой площади, не задумываются,
ничего не знают о человеке, в честь которого она названа. То же самое можно сказать об
академике А. Ф. Иоффе, создателе советской физической школы, из которой вышли
Курчатов, Харитон, Семенов, Ландау, Капица, Арцимович… Больше с известностью повезло
Юрию Гагарину, который полвека тому назад открыл дорогу в космос.
Вроде бы аксиома – страна должна чтить и помнить своих героев, но в жизни иногда
получается совсем наоборот. Об увековечении памяти о достойных людях приходится
поднимать голос, напоминать всем, от кого это зависит, о том, что боевой или трудовой
подвиг во имя Отчизны забвению не подлежит.
В целом считаю: у России будущее, безусловно, есть. Только на это будущее надо, не
покладая рук и не жалея сил, самоотверженно работать. За него надо, как упомянутые в
книге герои, бесстрашно бороться. Убежден, если уж со временем нашей стране суждено
быть «впереди планеты всей», попросту говоря, великой державой, то она ей обязательно
будет, но не благодаря ядерному оружию или иностранным инвестициям, вере в Бога или
Президента, а благодаря, как сказано выше, труду ее народа, вере в знания, в науку,
благодаря сохранению и развитию научного потенциала и образования.

2011 г.

Выступления, беседы, монографии Ж. И. Алферова

Выступление Ж. И. Алферова на заседании Государственной Думы 11

октября 2000 г.

Председательствующий (Г. Н. Селезнев). Уважаемые депутаты, доброе утро! Прошу

вас пройти в зал и приготовиться к регистрации. Группа электронного голосования,
включите, пожалуйста, режим регистрации депутатов. Уважаемые коллеги, вчера мы с вами
услышали очень приятную весть. Наш академик Жорес Иванович Алферов, он сегодня будет
в Государственной Думе, стал лауреатом Нобелевской премии. Поэтому я пока предлагаю
его поздравить заочно. (Аплодисменты.) Видимо, перед обеденным перерывом с Жоресом
Ивановичем здесь увидимся и, как говорится, с удовольствием его поздравим в его
присутствии.
Председательствующий. Владимир Сергеевич, я думаю, мы сейчас прервемся на
несколько минут. Не каждый день в зал Государственной Думы входит лауреат Нобелевской
премии. Давайте мы от имени нашей палаты от всей души поздравим Жореса Ивановича с
Нобелевской премией, причем с Нобелевской премией в области физики. Мы давно ждали
эту премию. Наконец-то это свершилось! (Продолжительные аплодисменты.)
Алферов Ж. И., фракция Коммунистической партии Российской Федерации.
Глубокоуважаемые коллеги, дорогие друзья, товарищи! Конечно, я бесконечно рад
присуждению в этом году Нобелевской премии по физике мне. Рад я, конечно, сам, рад, что
премия присуждена представителю российской науки, советской физики, потому что
исследования, которые составили основу этих работ, за которые присуждена премия, были
выполнены в конце 60-х – начале 70-х годов. Я думаю, что Нобелевская премия поможет мне
в моей работе в Государственной Думе. Я не могу точно сказать… мне недавно сказали, что
вроде бы я единственный нобелевский лауреат, который одновременно является членом
парламента. (Аплодисменты.) У нашей страны замечательные научные традиции. Я думаю,
что не было в ХХ столетии других стран, кроме Соединенных Штатов и Советского Союза,
которые бы вели научные исследования по всему непрерывному фронту во всех областях
науки. И не нужно думать, что это вот мы растрачивали деньги. Это на самом деле
необходимо для научного и технического прогресса. Сегодня в очень трудных условиях
научно-технический потенциал сохранен. Конечно, он очень сильно пострадал. Он очень
сильно пострадал в той области, для развития которой я, в общем, отдал всю свою жизнь,
потому что полупроводниками, физикой полупроводников, полупроводниковой
электроникой я занимаюсь с 1950 года. Я эти работы начал на третьем курсе института,
когда и слово «полупроводники» еще не было широко распространено.
Я думаю, что самое страшное для нас сегодня, страшное действительно, по большому
счету, – это то, что даже тогда, когда мы сохранили научный потенциал, когда наши
лаборатории сохраняют научное лидерство в мире, практически наши результаты почти не
востребованы в нашей, в своей, стране. Нужно совершенно четко понимать, что даже
фундаментальная наука, абстрактные науки погибнут, если не развивается экономика,
основанная, что называется, на наукоемких технологиях. Это первостепенная задача нашей
державы! Потому что Россия сильна не нефтью и не газом, не сырьевыми запасами, Россия
сильна прежде всего своими талантами, талантами в науке и технике. И для того, чтобы эти
таланты были по-настоящему востребованы, нужно развивать именно эту, реальную,
экономику, основанную на наукоемких технологиях. Я думаю, что это особенно актуально
сегодня, когда Дума рассматривает бюджет. Подумайте снова, задумайтесь еще один раз: как
может быть так, что великая научная держава мира имеет в крошечном бюджете, который в
10 раз меньше, чем был бюджет РСФСР в эквивалентном исчислении, 1,72 процента на
науку? А в советские времена, между прочим, при значительно большем бюджете мы
тратили на науку 3,8 процента, например, в 1988 году. Как могло получиться так, что на
Минфин, налоговые службы и прочее, на финансовые органы, представляющие собой чисто
чиновный люд, тратится в полтора раза больше (в проекте бюджета), чем на всю науку
России?! Как могло случиться так (и депутаты, я думаю, меня поддержат), что в проекте
бюджета записано: строительство специального дома для депутатов – 1,1 миллиарда рублей,
что в четыре с лишним раза превышает все капитальные вложения во всю науку России?
Только этот дом дал бы возможность нам построить ряд новых лабораторий!
Я думаю, что мы, рассматривая новый бюджет, должны понимать (еще раз!), что наше
будущее совершенно в другом плане. Я, в общем, первый раз выступаю вот так широко на
пленарном заседании Думы. Я все эти годы работал в очень хорошем комитете – Комитете
по образованию и науке, возглавляемом блестящим профессионалом, полностью отдающим
себя работе, Иваном Ивановичем Мельниковым. Я думаю, что вообще в работе нашей Думы
нужно как можно больше, обсуждая и рассматривая те или иные законы, принимать во
внимание мнение, результаты обсуждения в профессиональных комитетах. В том числе и
комитет по бюджету, рассматривая проекты бюджетов по науке и образованию,
рассматривая те или иные мероприятия, то, где их проводить – в Думе или в университете
при большом количестве народа, должен принимать во внимание прежде всего мнение
профессиональных комитетов.
Ну а заключая (я и так у вас, по-моему, отнял уже достаточно много времени), я хочу
сказать еще раз. Знаете, у меня вчера брали много интервью, в том числе из-за рубежа.
Звонили из многих газет американских. Звонило венесуэльское радио, колумбийское радио.
Из многих стран. И эти газеты и радиостанции спрашивали: вот Нобелевскую премию
получаете, а как вообще вот российская наука? И я им отвечал, что, в общем, российская
наука тем не менее жива, хоронить нас рано. Нам непросто, мы боремся. Я вчера и
генеральному секретарю Шведской академии наук, когда он мне позвонил, еще до
официального объявления, и сообщил об этом, сказал, что это очень важно для поддержки
российской науки, а не только вот просто для меня большая радость. И я отвечал так: мы –
страна оптимистов, потому что пессимисты все уехали. (Оживление в зале.) А мы вот
остались здесь и будем трудиться за то, чтобы страна наша не только выжила, но стала
наконец по-нормальному развиваться. Спасибо за внимание.

Выступление Ж. И. Алферова на XII съезде КПРФ

Дорогие товарищи!
Разрешите мне приветствовать этот съезд партии – Коммунистической партии
Российской Федерации, наиболее последовательно отстаивающей интересы народа,
интересы нашей страны. Съезд открылся сегодня, 29 октября, в день рождения Ленинского
комсомола. И когда вручались здесь комсомольские билеты ребятам и девушкам, я при этом,
когда смотрел на них, вспомнил, как я вступал в комсомол. Это было в 1943 году, мне было
тогда 13 лет. В комсомол принимали с 14 лет, и, принимая меня в райкоме комсомола, задали
только один вопрос: «Тебе только 13 лет, это нарушение Устава. Мы формируем Уральский
комсомольский молодежный лыжный батальон. Ты пойдешь туда?» Я ответил: «Да». И тогда
секретарь райкома сказал: «Можно принимать в комсомол».
Сегодня еще один особый день для меня и для многих работников науки, ученых,
работников образования. Сегодня 125 лет со дня рождения великого советского физика,
основателя отечественной физической школы, из которой вышли многие лауреаты
Нобелевской премии, создатели атомного щита нашей Родины, многих отраслей
промышленности высоких технологий. Сегодня 125 лет со дня рождения Абрама
Федоровича Иоффе.
Вчера и позавчера мы проводили у нас в институте международный симпозиум,
посвященный этой дате, «Физика – человечеству». Было много докладов, приехали наши
коллеги из многих стран, потому что авторитет российской науки, несмотря на ее тяжелое
положение, по-прежнему очень высок. Рассказывая об Абраме Федоровиче Иоффе на
открытии этого симпозиума, я сказал о том, что, когда он учился у первого лауреата
Нобелевской премии по физике Вильгельма Конрада Рентгена в Мюнхене и под его
руководством защитил докторскую диссертацию, Рентген предложил ему остаться в
Мюнхене. И предложил ему позицию профессора Мюнхенского университета, рассматривая
талантливого ученого как возможного своего наследника. Это был 1906 год. В России очень
силен антисемитизм, Иоффе попадал в так называемую трехпроцентную группу для того,
чтобы занимать какие-либо эффектные посты. Но он был настоящий патриот своей страны.
Он не принял предложение Рентгена, поехал работать обратно в Россию, приняв должность
внештатного старшего лаборанта кафедры физики Политехнического института.
Здесь он создал нашу советскую физику и в 1918 году основал Физико-технический
институт (в будущем – имени Иоффе), из которого вышли и Курчатов, и Александров, и
Ландау, и Семенов, и Капица, и Арцимович, и многие, многие другие. Он получал такие
предложения уехать за рубеж и потом. В 1911 году ему предложили стать профессором
Калифорнийского университета в Беркли, в 1926-м снова сделали эти предложения, и он
всегда от них отказывался. В 1942 году, когда была блокада Ленинграда, когда шла
тяжелейшая война, Абрам Федорович вступил в Коммунистическую партию, и я думаю, что
наши ученые должны брать пример с наших великих предшественников.
Сегодня, безусловно, положение российской науки очень непростое и непростое
положение нашей страны в целом. Я думаю, что в этих условиях нам обязательно нужно
проводить четкий анализ и недавних событий прошлого. Почему произошла эта величайшая
трагедия ХХ века – разрушение Советского Союза? Это действительно величайшая трагедия
нашего времени. И когда-нибудь даже американское руководство поймет, что, помогая
разрушить Советский Союз, оно нанесло тяжелейший удар в том числе и по развитию
Соединенных Штатов Америки.
Я не забываю, когда в 2000 году я получал Нобелевскую премию и компания Би-би-си
проводила «круглый стол» со всем отрядом новых лауреатов, рядом со мной сидел
профессор Чикагского университета Джеймс Хекман, получивший Нобелевскую премию по
экономике. И он сказал, что во второй половине ХХ века весь научно-технический прогресс
мира осуществлялся благодаря соревнованию СССР и США. Сказал: очень жаль, что это
соревнование окончилось. Нам нужно анализировать, почему это произошло.
В воспоминаниях одного из старых коммунистов я читал, что как-то Владимир Ильич
Ленин сказал, что если и суждено погибнуть советской власти, то это произойдет не от
врагов внешних, а от порожденной ею самой бюрократии. И действительно, вырождение
партийной бюрократии способствовало этому делу очень сильно. Поэтому я слушал ваши
выступления внимательно и особенно обращал внимание на то, что эти явления не должны
никоим образом возникать у нас. Нам нужно изучать обязательно, как это все произошло.
Мы мыслили, я думаю, некоторыми старыми категориями. Как говорится, генералы
всегда, готовясь к новой войне, оперируют опытом предыдущей войны. Советский Союз на
самом деле блестяще решил очень многие проблемы. Сегодня можно сказать, что наша
система отраслевых промышленных министерств была уникальной, дав возможность в
международном окружении, очень жестком, создать по-настоящему конкурентоспособную
экономику. И вот решили разрушить ее! Вместо того чтобы развивать на базе каждого
министерства с его мощным главным научно-техническим управлением. Тогда могли бы
возникнуть наши, российские, транснациональные компании, которые могли бы
соревноваться с западными компаниями. Но реформы проводили, не думая, как развивать
лучшее, что мы имели. Вместо этого разрушали то, что имели. И сейчас, между прочим, в
науке пытаются с Российской академией наук поступить аналогичным образом.
Я недавно был по приглашению генерального директора ЮНЕСКО гостем Всемирного
«круглого стола» министров науки и образования мира, где были представлены 110 стран.
Был там и советник Буша по науке. И выступали – сначала я, а потом он. О проблемах науки
и образования говорили многие министры. Министр науки и образования Пакистана сказал:
для того чтобы развивать науку и образование, правительство Пакистана приняло решение,
что зарплата профессора должна быть в три раза больше зарплаты министра. Я сказал моему
соседу, советнику Буша: «А вы знаете, что в России зарплата профессора в 10–15 раз
меньше, чем зарплата министра? И мы были бы рады постановлению, по которому зарплата
профессора стала бы всего в 3 раза меньше зарплаты министра».
Сегодня одна из важнейших задач страны – возрождение экономики, основанной на
высоких технологиях. Мы должны этому активно помогать, прилагая все усилия. Это будет
способствовать практическому решению очень многих задач, в том числе развитию
квалифицированного рабочего класса, возрождению позиций Коммунистической партии. И
самое главное – это будет означать возрождение страны. Сегодня это очень трудно делать.
Но если мы этого не сделаем, то страна окончательно свалится в сырьевую яму. Не нужно
забывать, что нефти хватит на 40–50 лет в мире, а в России она, возможно, кончится раньше.
Газа в мире – на 60–70 лет, и опять же у нас он может иссякнуть раньше. Повышение цен на
энергоносители будет происходить и дальше. И если эти средства не использовать для
развития науки и высоких технологий, то для нас это тупик. Не нужно забывать и того, что
простые меры такого сорта, как повышение зарплаты, увеличение финансирования науки, на
самом деле не решают главного вопроса для российской науки – ее невостребованности у
себя в стране. Потому что, когда наука нужна экономике, находятся деньги. Так было все
годы советской власти, и Абрам Федорович Иоффе это прекрасно понимал, создавая
физическую науку в СССР.
Я родился, окончил школу в Белоруссии, часто бываю в своей родной республике. Три
недели назад я встречался с Александром Григорьевичем Лукашенко. Это самородок, я
отношусь к нему с большим уважением, и мы проговорили с ним два часа. Думаю, что
развивать наше сотрудничество нужно и дальше, и во многом мы должны брать пример с
Белоруссии, у которой нет ни нефти, ни газа, ни металла, но, между прочим, средняя
зарплата сегодня – 200 долларов. Все это достигается работой! Здесь работает
промышленность, работают такие современные отрасли экономики, которых уже почти нет у
нас.
Между прочим, на том «круглом столе» в Париже я сказал советнику Буша: «Зря вы
тратите деньги на Белоруссию. Все равно у вас ничего не выйдет, и Лукашенко будет избран
на следующий срок и получит 70–80 процентов голосов. Вы просто должны больше знать,
что сделал этот человек. Сохранил, не дал разворовать республику, и поэтому даже те, кого
он лично обидел, все равно будут голосовать за него, понимая, что он сделал для своей
страны и как он помогает ей развиваться дальше».
Предстоит непростая, трудная работа. И я был бы бесконечно счастлив, если бы дожил
до того дня, когда пришел бы гостем на съезд Коммунистической партии в Кремле.

Выступление Ж. И. Алферова на XIII съезде КПРФ

4 марта 2008 г.

Глубокоуважаемые делегаты, гости Съезда, товарищи коммунисты!

XIII Съезд – очень важное событие в жизни нашей страны, в жизни нашей партии.
Глубоко содержательный доклад Геннадия Андреевича Зюганова, информационный доклад
о новой редакции Программы Ивана Ивановича Мельникова – они имеют и глубокое
содержание и открывают целый ряд проблем, которые мы должны решать в самом
ближайшем будущем.
Сегодня снова необычайно актуальными становятся произведения классиков
марксизма-ленинизма. Сегодня, я знаю, в Германии исчез на рынке «Капитал» Маркса, он
стал сразу очень и очень популярным. Я недавно перечитывал «Манифест
коммунистической партии» Маркса и Энгельса и с грустью должен сказать вам, чувствовал
актуальность слов, которыми Маркс и Энгельс характеризовали капиталистическую
формацию, когда говорили, что такие вечные профессии, как учитель, священник, ученый,
юрист, стали предметом купли и продажи, что все стало покупаться и продаваться. Когда в
студенческие годы я читал Коммунистический манифест, это все звучало, как говорится, в
далеком прошлом. А сегодня, читая его, ты чувствуешь, что это относится к нашей стране, к
нашим странам. Сегодня не является государственным праздником 7 ноября – годовщина
Великой Октябрьской революции. И, тем не менее, никто никогда не преуменьшит значения
этого величайшего достижения в истории человечества. (Аплодисменты.)
Я не раз рассказывал, встречаясь со студентами и молодежью, такой случай в моей
жизни, когда отец моего друга профессор Никола Никап в Соединенных Штатах Америки
(это было в 1971 году), старый шахтер на пенсии, отдавший 50 лет работе в американских
шахтах, приехавший мальчиком в Соединенные Штаты Америки, сказал мне: Жорес
Иванович, я расскажу тебе то, что редко можешь услышать от американского рабочего. Я
приехал сюда, в Америку, мальчишкой, и мы работали по 10–12 часов на шахтах, мы
получали гроши и жили в бараках. А потом русские рабочие устроили революцию, и наши
буржуи изменили социальную политику. И мне американский шахтер на пенсии сказал такие
слова: «Американские рабочие живут хорошо благодаря Великой Октябрьской
социалистической революции!». (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Но характерная черта социализма – это прежде всего общенародная собственность на
орудия и средства производства и на землю. И нужно сказать, и революция в нашей стране, и
великая китайская революция, и после войны социалистическая победа в странах Восточной
Европы, победа Кубинской революции с ее замечательным лидером Фиделем Кастро
(аплодисменты) – все эти достижения были получены не парламентским путем. (Бурные,
продолжительные аплодисменты).
Нужно отдавать себе отчет, самой большей трагедий ХХ века был, конечно, развал
СССР, самой большой трагедией для нас, жителей Советского Союза, и самой большой
трагедией ХХ столетия для всей планеты.
И нам нужно постоянно заниматься анализом, как это могло произойти, как могло
произойти в стране, где 20 миллионов коммунистов, где 40 миллионов комсомольцев. Как
могло произойти, что Съезд народных депутатов Российской Советской Федеративной
Социалистической Республики, где большинство было коммунистов, членов партии, принял
Декларацию суверенитета России? От кого?! От Советского Союза?! И это нам нужно
анализировать, потому что стоит очень непростая задача вернуть достижения и завоевания
Октября.
Я могу сказать по этому поводу: я не люблю ярлыков. И должен сказать, что не очень
радуюсь, когда мы, занимаясь современными проблемами, навешиваем ярлыки
«неотроцкисты» и прочие, это, скорее, проблемы истории партии. (Аплодисменты.)
Но я могу сказать, что, между прочим, развал СССР был запланирован Гитлером.
Власов, когда сдался в плен, предлагал Гитлеру – возьмите Украину, Белоруссию,
Прибалтику, Кавказ, а вот Россию оставьте за мной.
Поэтому то, что произошло в начале 90-х годов, это к власти пришли власовцы.
(Аплодисменты.)
И я всегда помню, как мне говорил мой старший брат, возвращаясь после тяжелого
ранения на фронт в конце 1943 года (он погиб потом на Украине), он говорил такие слова (я
их помню до сих пор) о власовцах: «Они для нас были хуже эсесовцев и в плен мы их не
брали». (Аплодисменты.)
Извините за такое эмоциональное выступление. Мой любимый поэт был всегда
Владимир Владимирович Маяковский, я помню его замечательные слова, когда он в 1924
году приехал в Америку и написал такие строки: «Я стремился за семь тысяч миль вперед, а
приехал на 7 лет назад». (Аплодисменты.)
А сегодня мы оказались на столетие назад у нас, в родной стране!
И сегодня перед нами, конечно, стоят чрезвычайно важные и сложные задачи. Но я –
человек науки, и поэтому, конечно, научно-технический прогресс, это то направление,
которое помогает нам и решать многие социальные задачи. И очень много у нас произошло и
ошибок в свое время, что мы не вовремя отзывались на крупнейшие изменения, например, в
информационных технологиях, которые вели к очень серьезным социально-экономическим
изменениям.
Я недавно был на форуме нобелевских лауреатов в Пекине, посвященном
информационным технологиям и инновациям. И там я сделал несколько докладов, а в
последний день был форум, посвященный инновациям и подготовке кадров для решения
крупнейших инновационных проектов. И, начиная свой доклад, я вспомнил о двух, с моей
точки зрения, самых крупных инновационных проектах в ХХ столетии. Это было два
крупнейших инновационных проекта, когда начинали их, не знали, получатся ли они, не
представляли, какие новые технологии родятся. В итоге эти два проекта изменили лицо ХХ
века и до сих пор играют огромную роль. Я говорю о Манхэттенском проекте в США и
проекте советского атомного оружия. При этом, можно говорить о том, что приоритет этих
проектов был обусловлен тем, что нужно было создавать бомбу. В Штатах и у Гитлера она
есть, и правительство тратило огромные средства и, естественно, предавало этому огромное
значение. Нужно было создавать бомбу у нас, мы не могли допустить монополии США. И
тоже был, естественно, огромный приоритет. В случае нашего проекта иногда говорят и о
положительной роли нашей разведки, но она не сыграла никакой решающей роли.
Решающую роль в успехе этих двух инновационных проектов (это имеет значение для всех
инновационных проектов) сыграли кадры, люди, которые выполняли эти проекты.
(Аплодисменты.)
Кадровую проблему для Соединенных Штатов Америки решил Адольф Гитлер, потому
что основу выполнения проекта составляли ученые Европы, которые эмигрировали от
гитлеровского режима в США, и они были основной кадровой силой, блестяще решившей
Манхэттенский проект.
Кадровую проблему советского атомного проекта в значительной степени решил
человек, который непосредственного участия в проекте не принимал. Это академик Абрам
Федорович Иоффе, создатель советской физической школы, из которой вышли и Курчатов, и
Харитон, и Семенов, и Ландау, и Капица, и Арцимович, и многие другие. И именно
советская физическая школа, созданная у нас, и обеспечила успех этого блестящего
инновационного проекта.
И нужно прекрасно понимать, что сегодня, если мы говорим об инновационной
технологии, о развитии информационного общества, то эти успехи могут быть связаны
только с успешной подготовкой кадров в этой области. И те реформы науки и образования,
которые проводились реформаторами в последнее время, только ухудшают реальную
ситуацию. Достаточно сказать, что сегодня у нас где-то в районе трех миллионов студентов.
И всего лишь полмиллиона студентов, обучающихся на естественнонаучных и технических
специальностях. А остальное – менеджеры, экономисты, юристы, а на самом деле теперь
снова народ прекрасно начинает понимать, что реальная экономика есть решение основных
задач, которые стоят перед нами.
Товарищи коммунисты!
Мы имеем прекрасные примеры. Сегодня, например, в Белоруссии развитая экономика,
потому что в Белоруссии сохранился не только Красный флаг (бурные аплодисменты), но и
другие принципы ведения народного хозяйства. Когда-то, по-моему в 2001 году, на Съезде
белорусского народа в Минске я сказал Александру Григорьевичу Лукашенко: «Белоруссия
у нас замечательная страна, вот теперь она прославилась Беловежскими соглашениями, как
было бы хорошо, если бы вы взяли президентов России и Украины – и в Брестскую крепость,
пока не подпишут!» (Аплодисменты.) Единство славянских народов всегда играло
огромную роль.
Я хочу сказать, что у нас нет русского социализма, и такой термин не нужно
употреблять (аплодисменты), потому что сразу в голову приходит другой термин –
«национал-социализм». У нас был советский социализм, потому что это вполне
определенная модель социализма. (Аплодисменты.) Так же, как в науке, нет русской
физики, американской физики, есть физика. И есть достижения мировой научной
практической мысли. Социализм – социалистическое справедливое устройство общества,
которое может иметь свои специфические черты в Китае, России, на Кубе, но социализм –
интернациональная вещь. (Аплодисменты.)
И в заключение я хочу сказать то, что уже говорил на одном из предыдущих съездов:
«Мне очень хотелось бы дожить и участвовать в Съезде Коммунистической партии
Российской Федерации, который снова соберется в Кремлевском Дворце Съездов». (Бурные
продолжительные аплодисменты.)

Выступление Ж. И. Алферова на пленуме ЦК и ЦКРК 30 марта 2011 г.

Мировую науку нам нужно догонять, перегоняя

Во фракции КПРФ в Государственной думе я прежде всего потому, что полностью

разделяю идеалы и принципы Коммунистической партии, а Компартия всегда поддерживала
и законы, и предложения и, по существу, всегда работала на развитие образования и науки в
нашей стране.
Дорогие товарищи, мы выслушали очень серьезный и важный доклад Ивана Ивановича
Мельникова. И мне очень трудно его комментировать, потому что практически почти по
всем аспектам этого доклада мне приходилось очень много и думать, и работать. Я вспомнил
сейчас, слушая доклад, что когда в 2000 году была присуждена Нобелевская премия…
По традиции обычно нобелевские лауреаты читают лекции в ведущих университетах
Швеции. И одна из первых лекций была в Королевском Стокгольмском технологическом
институте. Там мне после лекции о полупроводниковых гетероструктурах задали вопрос:
а каково сейчас положение в России, как там вообще у вас идут дела, есть ли
оптимистический взгляд на развитие вашей страны? Я им ответил, что Россия – страна
оптимистов, потому что пессимисты все уехали.
(Оживление в зале, аплодисменты.)
Сегодня, я думаю, перед нашей страной нет более важной задачи, чем развитие науки и
образования. Это на самом деле вопрос жизни и смерти нашей страны. Если мы не сможем
по-настоящему возродить высокотехнологичные отрасли промышленности, то мы так и
останемся (тем, во что мы превращаемся) колонией, сырьевой колонией других государств.
При этом ситуация на самом деле бесконечно тяжелая, потому что эти 20 лет мы потеряли.
Я уже как-то говорил, что 50 % высокотехнологичной гражданской продукции при
правильном подходе с учетом наступавших реформ могли бы стать транснациональными
компаниями. Вместо этого их воровским способом приватизировали практически во всех
наших странах, за исключением разве только Белоруссии, где сегодня эта промышленность
работает.
Безусловно, технологическая модернизация страны, которая может вестись на основе
научных исследований, высокообразованными людьми, – это основная наша задача.
Вспомним исторические примеры. Вот 1921–1922 годы, страна, перенесшая мировую и
Гражданскую войну, лежит в разрухе. И появилась программа модернизации. Программа
модернизации прежде всего возникла в Государственной плановой комиссии, которая была
создана тогда.
Владимира Ильича Ленина спросили: что есть две кандидатуры на пост председателя,
один – блестящий администратор (эффективный менеджер по нынешним правилам), а
второй ученый, в административном отношении гораздо более слабый, Глеб
Максимилианович Кржижановский, – кого предпочесть? И Ленин сказал: председателем
должен быть ученый, а высокоэффективный менеджер будет у него заместителем, чтобы
помогать все это делать. Кстати, одним из первых рожденных Госпланом проектов был план
ГОЭЛРО, который блестяще был выполнен и явился реальным скачком в технологической
модернизации России. И не зря Владимир Ильич Ленин произнес ставшую знаменитой
формулу: «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны».
Можно приводить много и других примеров в истории развития нашей страны, при этом
чрезвычайно важно было всегда, что находилась совершенно конкретная проблема,
ставилась задача, которую нужно решить. И для решения этой, совершенно конкретной,
задачи изыскивались средства.
Сегодня очень часто у нас все поставлено с ног на голову. Раньше (а я занимаюсь
полупроводниковыми технологиями с 1953 года) постановлениями ЦК и правительства
определялось развитие высокотехнологичных направлений в стране и привлекались вполне
определенные средства. У нас сегодня «распиливаются» средства и подыскиваются под это
необходимые задачи.
При этом очень важным является и то, что реальный прогресс может развиваться
только на основе совершенно конкретных идей.
Почему мы смогли, грубо говоря, «надрать» и американцев в водородном оружии?
Потому что были предложены совершенно конкретные идеи, на основе которых это было
сделано.
Одной из таких блестящих идей было предложение Виталия Лазаревича Гинзбурга,
позже получившего Нобелевскую премию за совсем другие работы. Именно он предложил
так называемую «литочку», дейтерит лития, который и позволил создать транспортабельное
водородное оружие. А технологический метод, развитый академиком Константиновым в
нашем Физико-техническом институте, позволил, вообще говоря, «надрать» и американцев в
этой области, и развить современный метод, который был крайне необходим для
дальнейшего развития.
Сегодня мы очень много говорим о Кремниевой долине в связи с предложением
создания «Сколково». Кремниевая долина имеет очень интересную историю, которую я
достаточно хорошо знаю, потому что в свое время мне довелось хорошо знать
замечательную троицу американских ученых, получивших Нобелевскую премию за
открытие транзисторов. Моисеем Кремниевой долины был Вильям Шокли, который привел
туда группу талантливой молодежи. Идея у Шокли была очень простая. Он считал, что все
создают ученые, а получают другие. Нужно создавать ученым компании, и они при этом
тоже начнут все получать.
Конечно, не получилось. Но он привел талантливую молодежь, и успех Кремниевой
долины определялся тем, что там были развиты поворотные, чрезвычайно важные
технологии. Успех Кремниевой долины определялся тем, что была развита диффузионная
технология кремниевых схем вместе с фотолитографией и современная для того времени
технология кремниевых чипов Роберта Нойса. А что делало государство там? Все это
возникало в каком-то смысле спонтанным способом. И успеха не было бы у американской
Кремниевой долины, если бы государство не создало спрос на эту продукцию.
Коммерческий спрос на кремниевые интегральные схемы. А этот спрос определялся тем, что
была программа ракеты «Минитмен» и проекта «Аполлон».
Сегодня, я думаю, среди тех бед, которые добивают нашу науку, – плохое
финансирование. Ни разу не выполнялся заложенный нами в 1996 году в Государственной
думе закон о науке – 4 % бюджета. Это никогда не выполнялось, а потом исчезло из закона.
Но основной бедой является даже не низкое финансирование, а невостребованность наших
научных результатов экономикой и обществом. Потому что тогда, когда экономика и
общество нуждаются в научных исследованиях так, как это было все советское время, тогда
находятся средства. Совершенно понятно, что без науки мы не можем решать наши
экономические задачи.
Дальше совершенно естественно, что для всего этого нужно образованное общество. И
Иван Иванович это четко показал. Я это знаю достаточно хорошо, потому что
Академический университет, ректором которого является ваш покорный слуга, – это
единственный университет в Академии наук. Я потерял 5 лет при его создании, не
соглашаясь, чтобы он был в системе Министерства образования. Он маленький, но он
включает в себя Физико-техническую школу, куда мы отбираем ребят начиная с 8-го класса.
Нашему лицею уже 24 года. И число международных медалей, дипломов в несколько раз
превышает численность выпускников лицея за все эти годы. Потому что фактически каждый
из них получал по несколько таких наград. И университет, который сегодня предлагают
создавать в «Сколково», должен включать магистратуру и аспирантуру. По той причине, что
сегодня в развитых, высокотехнологичных странах кандидат наук – это уже не только и не
столько научный работник университета, сколько просто специалист, работающий в
высокотехнологичных компаниях. И поэтому нужно образование в системе магистратуры и
аспирантуры, особенно с учетом междисциплинарных исследований, ставить на другом
уровне. Мы это поняли давно. А у нас в бюджет входят научные исследования – это мощный
научный центр у меня, мы очень много зарабатываем на разных проектах, но из бюджета на
образование мы получаем 40 млн. рублей – и на лицей, и на магистратуру с аспирантурой.
При этом я заметил еще такую вещь: конкурс, например в наш лицей, очень большой. В
апреле проводим собеседование, отбираем лучших ребят из разных школ. Конкурс такой же,
какой был 5—10 лет тому назад. Но уровень ребят, поступающих в 8-й класс, стал намного
слабее. Просто потому, что упало образование в предыдущей школе. Мы сейчас
обдумываем, как добыть деньги, чтобы наш лицей начинал работать уже с 5-го класса, а не с
8-го. И это – результат того, как велось образование в нашей стране все эти годы.
Все мы помним свою молодость – я прекрасно помню свои студенческие годы –
большинство студентов в мое время (конец 40-х – начало 50-х годов) работали. Где мы
работали? Мы работали на кафедрах и в лабораториях. Мы работали по специальности. Мы
получали половину зарплаты старшего лаборанта или инженера, получали очень хорошую
стипендию. Между прочим, когда я пришел работать в Физико-технический институт им.
Иоффе, моя первая зарплата была меньше, чем сумма моей стипендии и половины зарплаты
в лаборатории, на кафедре. Вопрос: а почему это было? Потому что кафедры вели огромный
объем хоздоговорных работ. Они были нужны экономике и промышленности. Кафедры
нуждались в рабочей силе. И студенты были прекрасной рабочей силой. Мы стараемся
делать и сегодня так же, но объемы и заказы научных исследований и разработок намного
меньше.
Иван Иванович, когда вы говорили о разделении науки на академическую и
прикладные разработки, я хотел просто напомнить. Я часто цитирую слова Джорджа
Портера, я его хорошо знал, это блестящий английский физик, долгое время был
президентом Лондонского королевского общества, правда, Нобелевскую премию
получивший по химии. Он как-то сказал, что вся наука прикладная. Разница просто
заключается в том, что отдельные приложения возникают быстро, а отдельные – через
100–200 лет. Но практически все, что делает наука, находит свое приложение. И все, чем
живет вся современная цивилизация, – это достижения современной науки. Как это
используется – другой вопрос. Используется часто не в ту сторону. И те информационные
технологии, которые создавали мы, сегодня служат для одурачивания людей, особенно в
нашей стране. Здесь нужно всегда помнить то, что говорил великий британский философ
Френсис Бэкон: «Знания – сила». Он это сказал, по-английски «Знания – сила» звучит как
«Ноледжис пауэр». Но «пауэр» – сила – имеет два значения. И сила, и власть. Так вот, власть
должна основываться на знаниях, а не на чем-то другом.
Нужно сказать, что финансовая проблема в науке, конечно, очень-очень важна. С моей
точки зрения, у нас произошло бесконечное увлечение грантами и проектами в ущерб
базовому финансированию научных исследований и научных организаций. Появились
специалисты по грантам, которые знают, как их писать, и зарабатывают на этом гораздо
больше, чем реальные сотрудники, выполняющие эти исследования. Если сегодня любой
руководитель посмотрит, какая зарплата у него в учреждении на совершенно законных
бюджетных основаниях, – это вообще кошмар. Да, гранты нужны, проекты нужны,
соревнования в этом деле нужны. Но базовое финансирование научных учреждений и вузов
должно быть достаточно велико. Я как-то сказал своим молодым коллегам: если бы мне
стало сегодня снова 32 года и не было гетероструктур, на основе которых развивались и
мобильная телефония, и Интернет, и многое другое, и все эти идеи пришли бы мне в голову
сейчас, ничего бы не реализовалось.
Как-то мне попалась на глаза стенограмма выступления Александра Николаевича
Яковлева, известного члена Политбюро. К сожалению, Академия наук выбрала его своим
действительным членом (я голосовал против, но чуть-чуть не хватило наших голосов). Он
говорил в начале 1991 года, как нужно относиться к Академии наук СССР: никакого
базового финансирования, это «министерство науки» (в кавычках) должно быть
ликвидировано. То есть ставилась и эта задача. Слава богу, не удалось. Российская академия
наук существует. И бесконечно вредным является противопоставление академической и
вузовской науки. Наука в вузах развивается и будет развиваться вместе и благодаря в
значительной степени ученым, работающим в Академии наук.
Несколько слов о «Сколково». Безусловно, я могу вам сказать, когда мне предложили
быть сопредседателем «Сколковского» Научно-консультативного совета, я согласился.
Считаю, что это все-таки еще одна возможность развития высокотехнологичных отраслей
промышленности и создания новых компаний. Удалось создать очень неплохой
Научно-консультативный совет (Юрий Васильевич Гуляев может подтвердить – он является
членом его), в том числе и с зарубежной компонентой. Она нужна сегодня. Международное
научное сотрудничество всегда было – наука интернациональна. И оно нужно всегда.
Сегодня по-настоящему я могу сказать, что в начале 90-х годов, когда бюджет моего родного
Физико-технического института упал в один день в 20 раз и бюджет Российской академии
наук в целом – в 10–15 раз, о сохранении научного потенциала России заботились больше,
чем власть предержащие, наши зарубежные коллеги. И когда нам пытались навязать
развитие Сколковского университета на базе одного западного, с обычной методой: мы
заплатим им деньги, они все сделают (они все сделают только для себя, а не для нас), то тут
же сразу в поддержку со словами, что российская наука и образование имеют и огромный
потенциал, и замечательные традиции, выступили наши зарубежные коллеги. Поэтому
международная солидарность настоящих ученых всегда будет работать в интересах науки.
Безусловно, эти вопросы бесконечно важны. И здесь чрезвычайно важными являются
совершенно конкретные идеи (правильно сказал Иван Иванович в докладе): нам нужно
догонять, перегоняя, выходя на новый уровень. Потому что за эти 20 лет мы потеряли
технологии. А просто копировать нынешние технологии не получится – для того чтобы
найти по-настоящему новое, нужно работать и в международном сотрудничестве, и нужно
кардинально менять систему поддержки образования и науки, которая реально существует у
нас. В качестве простого примера могу вам сказать, как сегодня это работает. Бюджет
Роснанокомпании, известной вам, составляет многие миллиарды рублей. Бюджет
фундаментальных исследований в области нанотехнологий Российской академии наук,
объединяющей многие десятки институтов, – 180 миллионов рублей.
Надеюсь, сохраняю оптимизм, что прежде всего благодаря позиции нашей фракции,
благодаря росту ее авторитета в целом в стране нам удастся все-таки по-настоящему
заставить, чтобы образование и наука работали на пользу нашему народу!

«Алферовские чаепития»

В рамках «алферовских чаепитий» наиболее широкая и острая дискуссия развернулась

по теме «Инновационный путь для России: осознана ли необходимость?». В ней приняли
участие вице-президент РАН академик Жорес АЛФЕРОВ, председатель комитета по науке
и высшей школе Администрации Санкт-Петербурга профессор Александр ВИКТОРОВ,
депутат Государственной думы РФ, член-корреспондент РАН Сергей ГЛАЗЬЕВ, академик
РАН Дмитрий ЛЬВОВ, губернатор Санкт-Петербурга профессор Владимир ЯКОВЛЕВ и
другие.

Суть дела
Жорес АЛФЕРОВ:
– Не секрет, что российская наука находится в очень тяжелом положении. В 1992 году,
когда «исполнительным директором страны» стал Борис Николаевич Ельцин, бюджет науки
сократился на порядок. Финансирование крупнейших научных центров, к которым
относится, скажем, Физико-технический институт имени Иоффе, упало в 20 раз. С тех пор
нам удалось увеличить его втрое, в основном за счет грантов и контрактов, но до уровня
1987 года, когда я стал директором, еще далеко. Особенно беспокоит то, что научные
результаты, которыми все еще можно гордиться, не востребованы внутри страны, хотя
многие из них имеют огромное прикладное значение. Поэтому основная задача –
возрождение и развитие наукоемких отраслей промышленности. Деньги, заработанные в
сырьевом секторе, тоже должны идти на развитие наукоемких отраслей. Это чрезвычайно
важно, потому что меняет не только экономику, но и социальное лицо страны, дает
возможность миллионам людей работать творчески.
Оглянувшись на вторую половину двадцатого столетия, мы увидим, что локомотивом
экономики была электроника, прежде всего микроэлектроника, а последние 10–15 лет –
оптоэлектроника, которая привела к настоящей революции в информационных технологиях,
в телекоммуникациях. 20 лет назад Советский Союз был третьей электронной державой
после США и Японии. Сегодня мы пропустили вперед не менее 50 стран. Даже в тех из них,
которые не являются лидерами мировой экономики, эти отрасли развиваются необычайно
бурно, но при этом требуют непрерывных вложений, улучшающих технологию. Этим и
определяется быстрый прогресс, характерный для конца ХХ века.
Именно в электронике советские физики, инженеры, технологи играли выдающуюся
роль. Я могу перечислить десятки открытий, сделанных нами в этой области. Примеров,
когда промышленное производство новых компонентов у нас начиналось раньше, чем в
США или Японии, уже меньше. Это к вопросу о том, нужны ли России инновации и
насколько они востребованы.

Александр ВИКТОРОВ:
– Жорес Иванович прав: в последние 10 лет востребованность знаний в России
оставляла желать лучшего. Вообще основой для инновационной экономики, основанной на
знаниях, являются пятый и шестой технологический уклады. (Коллеги Львов и Глазьев
владеют теорией вопроса гораздо лучше меня, поскольку сами ее разрабатывали.) А мы в
течение нескольких лет двигались назад, от пятого технологического уклада к четвертому. С
другой стороны, Россия велика; забытая, к сожалению, наука – экономическая география –
гласит, что ее регионы весьма разнообразны и различны по уровню развития. Поэтому,
создавая национальную инновационную систему, надо держать в уме региональный аспект –
наличие современных технологий, высокую концентрацию образованных людей и ряд
других факторов. В числе регионов, способных развивать экономику, основанную на
знаниях, назову Томск, Екатеринбург, Новосибирск, разумеется, Москву и Санкт-Петербург.
А какие-то регионы будут неизбежно сохранять сырьевую ориентацию.
В нашем городе более 700 научных организаций, около ста вузов и других
интеллектуальных центров. Город первым в стране принял Стратегический план, начал
развитие инновационной инфраструктуры, в том числе реализацию программы создания
ИТЦ. В Петербурге – по-моему, это уникальный случай – в последние три года растет число
молодых людей, работающих в науке и в образовании… Словом, все условия для
интенсивного движения к шестому технологическому укладу. И надо разобраться в
причинах, мешающих этому движению.

Сергей ГЛАЗЬЕВ:
– Давайте начнем с общих закономерностей современной экономики,
предопределяющих не просто желательность, а необходимость перехода на инновационный
путь развития.
Сегодня уже аксиома, что до 95 процентов прироста валового внутреннего продукта
составляет научно-технический прогресс. Точно так же главным источником подъема
конкурентоспособности, создания новых продуктов, освоения новых технологий является
творческая активность людей. Именно интеллектуальный капитал генерирует новые знания
и технологии, а значит и обеспечивает доходы в самых быстрорастущих отраслях экономики
(годовые темпы роста в информатике и микроэлектронике – 15–30 процентов, в
биотехнологиях и генной инженерии – 80—100 процентов и т. д.). Интеллектуальная рента –
главный приз в современном экономическом соревновании. Она может достигать 50–70 и
больше процентов стоимости современных наукоемких товаров (скажем, интегральных схем
или программного обеспечения).
Те, кто способен создавать и улавливать интеллектуальную ренту, получают
сверхприбыль, те, кто не способен, расплачивается за приобретение хай-тека либо дешевым
трудом, либо невозобновляемыми природными ресурсами. Это касается стран и регионов,
корпораций и отдельных предприятий. Те, кто умеет создавать новую технику, получают
колоссальные конкурентные преимущества и, соответственно, сверхприбыль, остальные, по
сути, служат источником их благополучия, жертвуют качеством собственного развития и
скатываются на периферию мировой экономики.
Это первый, очевидный вывод из теории технологических укладов – о
неэквивалентности экономического обмена. Другой важный вывод – о нелинейности
экономического роста. Во времена структурных кризисов, при смене укладов, для
отстающих стран возникают возможности технологических прорывов. Это связано с тем, что
у них нет необходимости высвобождения огромных масс капитала из устаревших
производств. Концентрируя ресурсы сразу на прорывных направлениях, где издержки входа
на рынок гораздо меньше, чем в зрелых производствах, можно выйти вперед, не догоняя, не
воспроизводя старые технологические траектории.
Скажем, главный прорывный фактор пятого технологического уклада –
микроэлектроника, о ней Жорес Иванович недаром упомянул. Чтобы войти в эту отрасль,
построить завод и выпускать продукцию, нужно несколько миллиардов долларов. А чтобы
войти на рынок ключевого фактора шестого технологического уклада – биотехнологии,
генной инженерии, нужно иметь мозги и совокупные капитальные затраты всего в несколько
миллионов долларов для оснащения современной лаборатории, которая уже будет
производить конкурентоспособные продукты. Характерное отличие нового уклада в том, что
фундаментальная наука сближается с прикладной, тоже становится объектом извлечения
прибыли. Результаты сразу не публикуются, коммерциализуются, и на прорывных
технологиях фирмы делают огромные деньги.
Итак, для успешного развития по инновационному пути нужны механизмы и
институты поддержки научно-технического прогресса, я бы их разделил на два вида.
Во-первых, это общие условия, и прежде всего развитая сфера фундаментальной науки
и образования, которые образуют главный ресурс, интеллектуальный потенциал экономики.
Это конкурентная среда, которая должна стимулировать субъекты рынка на внедрение
новых технологий. И, наконец, механизмы перераспределения ресурсов из устаревающих
технологических комплексов в новые. Как правило, в развитых рыночных экономиках эту
направляющую и регулирующую роль играют банковские структуры и бюджет.
Во-вторых, специальные институты поддержки экономического роста,
способствующие преодолению двух барьеров. Первый – это барьер высокого риска. НТП
отличают неприятные для бизнеса качества: непредсказуемость, неравновесность
результатов. Чтобы произвести один коммерчески успешный продукт, иногда нужно
апробировать сотню изобретений. Частный капитал очень неохотно идет на риск, если его не
компенсирует, не берет на себя государство – через гарантии, через бюджетное
финансирование, через целевые программы… Поэтому государство всегда является крупным
игроком на рынках новых технологий. Кроме того, надо преодолевать порог синхронных
затрат. Что это такое? До момента, когда прорывная технология выходит на
самоокупаемость, кто-то должен субсидировать затраты на свой страх и риск. И этот
«кто-то» снова государство.
Именно с поддержанием этих механизмов и институтов связана его растущая роль в
современных условиях. Некоторые не очень глубокие экономисты считают, что наука – это
роскошь. На самом деле – не роскошь, а ведущий фактор экономического роста, о чем
говорит колоссально выросшая доля государства в структуре распределения валового
продукта (в развитых странах за последние сто лет она выросла до 40–50 процентов, то есть
почти на порядок). Частному капиталу такие инфраструктурные затраты не потянуть.
Самое интересное, что в нашем Отечестве до 1990 года вклад научно-технического
прогресса в экономический рост составлял 70–80 процентов – примерно как в развитых
странах. Но сегодня это всего лишь 5—10 процентов. Причем если падение производства в
среднем составило 50 процентов, то в наукоемких отраслях оно гораздо глубже: в разы. То
есть мы, по сути, проедаем уже созданный потенциал, потерян главный движитель роста –
научно-технический прогресс.
Главная причина – краткосрочная мотивация. Субъекты хаотичного рынка не
настроены вкладывать деньги на 5—10 лет в разработку новых технологий, стараясь взять
прямо сегодня то, что есть. Отсутствуют механизмы поддержки инновации. Все наши
коммерческие банки, вместе взятые, которые должны быть главными инвесторами, на
порядок меньше, чем один крупный американский банк. Бюджетная поддержка технического
прогресса, как справедливо говорил Жорес Иванович, близка к нулю. Не обеспечивается
даже минимально необходимая база, предусмотренная законом о науке.
Если все останется как есть, то главным фактором экономического роста России будет
лишь спрос на наше сырье на мировом рынке. Учитывая, что развитые страны, по прогнозам,
будут расти с темпом 2–3 процента в год, это будет и для нас предельный уровень роста.
Сказанное означает, что, помимо потери возможности самостоятельного развития, наш
народ будет еще лет десять жить хуже, чем жил в конце 1980-х.
Что нужно для перехода на инновационный путь развития?
Первое – выработка долгосрочной мотивации у субъектов рынка. Для этого нужна
государственная промышленная политика по выращиванию корпораций с устойчивыми
мотивами долгосрочного развития, национальных лидеров в наукоемких отраслях
экономики.
Второе – необходимы механизмы долгосрочного кредита. Поскольку рассчитывать на
коммерческие банки пока не приходится, единственный способ – создание банков развития.
Опираясь, в частности, на механизмы рефинансирования Центральным банком, как в Китае,
и на механизмы работы со сбережениями населения, как в Японии, они станут каналами
привлечения долгосрочных инвестиций в перспективные производства. Важнейший
механизм стимулирования научно-технического прогресса – бюджет развития, в сочетании с
системой государственных гарантий и целевых программ, налоговых льгот и т. д.
Степень эффективности государственного стимулирования зависит от правильности
выбора приоритетов. Во многом это задача технологического прогнозирования и
индикативного планирования. Нужно искать сочетания национальных конкурентоспособных
комплексов с прорывными направлениями формирования нового технологического уклада.
То есть приоритет – это целый спектр технологий на пересечении двух множеств, где даже
небольшой инициирующий импульс дает взрывной эффект. По ряду направлений
формирующегося уклада у нас очень неплохие заделы. Это биотехнология, информационные
технологии, ракетно-космический комплекс, ядерная энергетика, технологии переработки
газа, оптика, лазеры, конструкционные материалы с заданными свойствами – список можно
продолжить.
На этом пути, по нашим расчетам, реально выйти на темпы роста ВВП до 10 процентов
и роста инвестиций до 20–25 процентов в год, концентрируя их на прорывных направлениях,
вкладывая в потенциальных лидеров мирового рынка. А они уже будут работать как
локомотивы для всей экономики.

Мнения и сомнения
Владимир ЯКОВЛЕВ:
– В теории все понятно. А вот как добиться принятия названных мер? Правительство
убеждает, мол, надо двигаться вперед без рывков, но мы помним: президент России
высказывал недовольство, что закладываются низкие, в пределах трех процентов, темпы
экономического роста! Я точно знаю, что, когда бухгалтера и финансиста ставят впереди
экономики, динамичного развития не будет. В Петербурге промышленное производство и
валовой региональный продукт растут примерно на 10 процентов в год, за счет точного
выбора приоритетов.

Сергей ГЛАЗЬЕВ:
– Совершено справедливо говорите. Из того набора инструментов развития, которые я
назвал, не действует практически ни один. Замедление темпов экономического роста за
последние три года почти до нуля – следствие проводимой бюджетной и денежно-кредитной
политики. Говорим об информационных технологиях, о чудесных возможностях генной
инженерии, но целевые программы недофинансируются, производственный потенциал
омертвлен наполовину, специалисты уезжают за границу. А это наш главный капитал –
интеллектуальный, и не так много денег нужно, чтобы их удержать. Если бы проводилась
политика стимулирования инвестиций в научно-технический прогресс, то и получили бы те
10 процентов роста, о которых говорит президент.

Жорес АЛФЕРОВ:
– Я согласен с оценками Сергея Глазьева и могу лишь дополнить его выступление.
Динамику затрат на прорывных направлениях легко показать на примере той же
микроэлектроники. Каждый новый этап ее развития, связанный с уменьшением размеров
компонентов, – это 2–3 миллиарда долларов. Действительно, затраты в биотехнологии на
порядок меньше. Но вдобавок нужно учитывать огромные затраты на проведенные ранее
исследования, подготовку кадров, тонкое аналитическое оборудование. Это лишь
подтверждает необходимость поддержки государства на разных стадиях разработок. В той
же насквозь рыночной Америке это прекрасно понимают.
Лет пять назад в ходе одной из командировок я посетил компанию «Крит» в Северной
Каролине. Там работало много наших бывших сотрудников, и технология получения
кристаллов карбида кремния ставилась в основном физтеховцами. Компания была
небольшая – 80 человек, из которых примерно 30 были заняты непосредственно в
производстве, а остальные – в лабораториях. Доход ее составлял около 10 миллионов
долларов в год, а бюджет – 20 миллионов. Потому что еще 10 миллионов они получали от
министерства энергетики, поскольку работали в стратегически важном, перспективном
направлении.
С тем же я столкнулся на Сингапуре, при посещении институтов информационных
технологий и микроэлектроники, бюджет которых на 90 процентов пополняло государство.
Я спросил: «Как же так? Вы ведете сугубо прикладные работы, вам должна платить
промышленность». Оба директора ответили: «Ну что вы! Промышленность оплачивает нам
сегодняшние результаты, а государство – завтрашние». Считаю, пора и в России
пересмотреть популярный тезис о том, что поддерживать фундаментальную науку – это,
конечно, забота государства, а прикладная должна кормить себя сама. Сегодня очень часто
грань между ними стирается. Кроме того, когда прикладная наука сама зарабатывает, она
нередко перестает быть наукой.

Дмитрий ЛЬВОВ:
– Мир стремительно меняется. Мы наблюдаем, как наряду с материальными затратами
на производство продуктов растут и начинают превалировать затраты в сфере услуг и
«нематериального производства».
Приведу лишь один пример. Всегда считалось, что «Америка – это «Форд». Сегодня в
трех ведущих автомобильных компаниях США занято порядка 1,6 млн. человек, их
капитализация – около 600 млрд. долларов. Те же показатели для трех ведущих компаний,
выпускающих операционные системы и программное обеспечение, – 160 тысяч занятых,
3600 млрд. долларов. Хотя ничего особо материального, вещественного они не производят.
Значит, не автомобильная промышленность определяет новое лицо Америки.
Действительно, американцы тратят на покупку компьютеров, на программный продукт,
на обслуживание примерно в 1,5 раза больше, чем на автомобили, в 6 раз больше, чем на
жилье. Затраты сместились в интеллектуальную сферу, востребованы знания, образование,
интеллект, и, наверное, не случайно эта страна – лидер мировой экономики.
Впрочем, еще в начале 1990-х доля произведенной в России наукоемкой продукции
составляла не такую уж маленькую величину, 7,5–8 процентов от общемирового объема, в то
время как в США – около 30. То есть отставание у нас было большое, но не безнадежное. А
сегодня, когда американцы обеспечили колоссальную концентрацию капитала на этом
направлении, у них выпускается 40 процентов всей наукоемкой продукции, у нас 0,4. Что же
происходит с нашей страной?
Начиная с первого полугодия этого года наметившийся было рост ВВП,
промышленного производства пошел на убыль. Это значит, что все резервы, которые
выявились после дефолта 1998 года, мы, по существу, исчерпали. Мне могут возразить,
привести статистические данные о большом объеме инвестиций. Но если раскрыть эту
статистику, мы увидим, что более 70 процентов прямых инвестиций идет в нефтяную
отрасль. А в науку, о чем уже говорил Жорес Иванович, – около нуля. То есть как была
самодостаточная сырьевая сфера, так она и развивается – обособленно, без перелива в
наукоемкий сектор, который должен определять лицо такой большой страны, как Россия.
Вдумаемся: несмотря на перманентный кризис последних лет, на многие допущенные
ошибки, Россия по-прежнему первая в мире по размерам национального богатства, и прежде
всего природных ресурсов, на душу населения. Мы в этом отношении в 10 раз богаче США и
Канады, вместе взятых. А если по всему национальному богатству – на каждого россиянина
приходится 400 тысяч долларов. Огромная цифра! Казалось бы, ну, не может, не имеет права
страна не развивать науку и не развиваться сама при таких возможностях.
Но по уровню ВВП на душу населения мы занимаем где-то 58-е место в мире.
Получается, одна из самых богатых стран в то же время экономически – одна из самых
бедных. Миллиарды долларов уходят из страны, не трансформируясь в инвестиции.
Наверное, можно констатировать, что советская экономическая система была плохая,
неэффективная. Мы очевидно проиграли в научно-технической гонке Западу и Дальнему
Востоку. Но за последние 10 лет разрыв увеличился. Поэтому напрашивается и другой
вывод: избранный, в том числе с помощью Запада, экономический механизм мешает такой
великой стране рационально использовать свои ресурсы. Сам по себе он напоминает сито.
Смотрите: рыбные запасы страны. Президент Путин, когда был на Дальнем Востоке,
оценил масштабы потерь в этой отрасли: 2–2,5 млрд. долларов. Нефтегазовый сектор: 27–30
миллиардов ежегодно уходит мимо казны. Российский лес. Я часто езжу в Финляндию, у
меня там семинар. И вижу цены на их продукцию деревообработки (из одного и того же
леса!), совершенно несопоставимые с нашими. Мы получаем от итальянцев мебель,
сделанную из нашего леса. И палец о палец не ударим, чтобы у нас было оборудование, не
уступающее итальянскому. Я уже не говорю о схемах сокрытия от государства и общества
огромных прибылей в металлургии.
Так что все дело в экономической политике. Нужно ее повернуть таким образом, чтобы
рационально использовать те колоссальные возможности, которые еще Россия не утеряла.
Скажем, почему у нас нет бизнеса в области капитальных вложений, инвестиций и так далее?
Из-за нелепой налоговой системы.
Оказывается, 70 процентов всех налогов мы собираем, пропорционально фонду оплаты
труда. При том что у нас самая низкая заработная плата – она занижена примерно в пять раз,
если исходить из производительности труда. Разве это не нонсенс? Но существует другая
экономика, на которую не давит налоговый пресс. И в этой теневой (а может, настоящей?)
экономике, которую мы не показываем, 75 процентов прибыли создается за счет ренты
природных ресурсов. И эта реальная рента уводится во многом из-за дефектов налоговой
системы.
А когда мы, ученые, спрашиваем правительство: «Зачем вы сохраняете такую
налоговую систему?» – нам отвечают: «Потому что так на Западе». Не странно ли? Наше
основное богатство – природные ресурсы, почему мы должны следовать чуждым образцам и
загонять себя в тупик? Официальная цена «Газпрома» и наших нефтяных корпораций
многократно занижена. Мы за бесценок отдали в разработку частным структурам то, что по
Конституции принадлежит государству, – недра. Объем природной ренты составляет, по
нашим оценкам, от 20 до 30 миллиардов долларов в год. По сути, эту сумму недополучает
казна, поскольку сверхприбыль от эксплуатации недр, которые принадлежат всему
обществу, должна идти в доход бюджета.
Налог на дополнительный доход с недропользователей позволил бы направлять 70
процентов этой сверхприбыли в бюджет. Устранение лазеек и мотивов к нелегальному
вывозу капитала (как правило, это и уход от налогов) даст нам еще примерно 10 миллиардов
долларов. Тем самым доходы бюджета можно удвоить, и научно-технический прогресс
сможет рассчитывать на кардинальное расширение государственной поддержки.
Закончить я хочу такой присказкой. Прошлым летом я со своим коллегой был на
Енисее. Великая, огромная река. Июнь, жарища. Нам надо перебраться на тот берег, а
плавсредств нет. И вдруг лодка. В ней абориген, ловит рыбу. Мы кричим: «Перевези нас!
Нам туда нужно!». Полчаса кричим – ноль внимания. Потом он бросает удилище и
оборачивается к нам: «Была зима – о чем думал?». Так давайте задумаемся, пока не поздно.

2006 г.

Пресс-конференция Ж. И. Алферова в доме ученых. Москва, 19 декабря

2005 года

Алферов Ж. И. Многие из нас, включая вашего покорного слугу, были избраны

членами Академии наук в этом доме. И здесь была у нас масса интересных встреч. И всегда в
Доме ученых проходили очень важные научные сессии. Я думаю, что и все послевоенные
годы Дом ученых играл огромную роль.
Я всем вам очень благодарен, в этом году у меня был действительно тяжелый год,
потому что он оказался юбилейным, мне исполнилось 75 лет, я получил международную
премию и целый ряд почетных званий в разных странах. Была издана книга «Наука и
общество», которая представляет частью интервью и выступления в разное время, но и также
шесть глав моих воспоминаний, которые я стал писать и озаглавил их «О прошлом для
будущего», и решил их писать потому, что, в общем, наверное, это нужно сделать, и просто
можно и не успеть это сделать. И работа над этой книгой, особенно над этими главами
воспоминаний, была для меня очень важна.
Теперь по поводу премии «Глобальная энергия», раз уж был задан этот вопрос. Вообще
идея учреждения этой премии возникла у меня довольно давно. И исходил я при этом из
того, что очень важно, если в России появится международная премия, которой будут
отмечаться достижения ученых всего мира в чрезвычайно важной области. И выбрана была
энергетика как область в силу целого ряда причин.
Во-первых, было совершенно очевидно, что, для того чтобы выбирать тему для
международной премии и чтобы премия эта имела, вообще говоря, заметное значение и
пользовалась достаточно большим авторитетом, нужно, безусловно, чтобы она не
перекрывалась с Нобелевскими премиями. Потому что Нобелевские премии при появлении
бесконечного количества всех других все равно останутся самыми престижными
международными премиями для научных работников. Это уже проверено более чем
столетним периодом. И так, я думаю, останется на долгие и долгие годы.
Поэтому международная премия в другой области должна и быть в другой области.
Если говорить о престижных международных премиях, кроме Нобелевской, это, прежде
всего, в области науки я имею в виду, это премия «Япония» и «Киото», утвержденные в
Японии, имеющие достаточно большой размер. Мне в 2001 году была присуждена премия
«Киото», и там точно так же избран именно этот принцип, что меняются области, за которые
вручается эта премия. Там три премии. Премии «Япония» и «Киото» – это высокие
технологии, фундаментальные науки и философия искусства. Но при этом в
фундаментальные науки не входят физика, химия, медицина и физиология. Высокие
технологии меняются каждый год. А в искусство и философию не входит литература. И это
сделано специально, потому что очевидно, что ежели, как говорится, называть предметом
премии то, что вошло уже в нобелевский арсенал, то это все равно будет второсортная
премия.
Вторая чрезвычайно важная вещь, с моей точки зрения, заключалась в том, чтобы
выдвижение и присуждение премии проходило, в общем, без участия широкой научной
общественности, без участия при выдвижении ученых советов общественных организаций,
что это должно поручаться, прежде всего, специалистам в той или иной области.
И естественно совершенно, что не должно быть никакого вмешательства власть
имущих и государственных структур…
Присуждение в истекающем году премии немецкому инженеру Ридли и вашему
покорному слуге, с одной стороны, я был очень рад, потому что премия была присуждена
единодушно, и я, естественно, вышел из состава комитета и не участвовал во всех этих
процедурах. С другой стороны, я испытывал известную неловкость, потому что, будучи
инициатором и председателем комитета, вроде бы неловко и неудобно получать ее.
Я получил звонки от одного из членов попечительского совета – господина
Ястржембского, что, вообще, хватит присуждать премию американцам и русским потому,
что, как известно, первая премия была присуждена двум американским ученым и нашему
российскому – академику Месяцу. Вторая двум российским и американцу.
Нужно сказать, что сразу же реакция моя была естественная совершенно, я сказал, что
вообще премию присуждает комитет по рекомендации экспертной комиссии и ваше мнение
не будет никак учитываться.
Поэтому, я думаю, что премия будет жить и развиваться и дальше. Но при этом, мне
кажется, очень важно, чтобы она жила и развивалась усилиями, прежде всего, научного
сообщества и его конкретных представителей.
А я был благодарен научному сообществу за эту высокую оценку тех работ, которые не
вошли ни в Нобелевскую, ни в премию «Киото», хотя очень сильно связаны. Потому что
Нобелевская премия присуждена в целом за фундаментальный вклад в информационные
технологии и развитие полупроводниковых гетероструктур, которые сегодня играют очень
важную роль и в чисто физических исследованиях, и практически во всех областях
информационных технологий, особенно в системах связи, но и не только. А премия «Киото»
специально отмечала наш вклад вместе с японским физиком и американским в создание
лазеров непрерывного режима для телекоммуникационных целей. А премия «Глобальная
энергия» присуждена за полупроводниковые гетероструктуры для преобразования энергии,
поскольку сегодня это, наверно, одно из наиболее эффективных направлений энергетики.
Это и преобразование солнечной энергии, и преобразованием электрической энергии в
световую. Наоборот, можно с уверенностью утверждать, что те принципы преобразования
электрической энергии в световую, которые сегодня широко используется в светодиодах, по
оценкам экспертов, в 2020 году будут давать уже примерно 50 процентов освещения в мире.
А солнечная энергетика на этих принципах… Я думаю, что примерно в это же время
суммарные мощности, введенные в мире преобразователи солнечной энергии на основе
полупроводниковых солнечных батарей, составят мощность, примерно равную суммарно
электрической мощности России сегодня – 140 гигаватт. При этом я думаю, что это особенно
существенно. У нас специальная сессия по энергетике Академии наук открывается завтра.
Владимир Евгеньевич Фортов будет делать первый доклад по этому поводу. А послезавтра я
делаю доклад, специально посвященный солнечной энергетике. И это дело сегодня
развивается так бурно, что примерно на 30 процентов ежегодно увеличиваются вводимые
мощности на основе солнечных преобразователей. И рынок сегодняшний уже в этой области
составляет величину порядка 100 миллиардов долларов. Но об этом можно очень долго
говорить, поскольку, наверное, все-таки можно вспомнить слова Дмитрия Ивановича
Менделеева: «Нефть – не топливо. Топить можно ассигнациями». Можно вспомнить, что
нефти у нас осталось на 40–50 лет. Газа на 2–3 десятилетия больше. А солнечная энергия
неисчерпаема. При этом все возможно в этой области тоже. Но солнце приватизировать не
удастся, оно останется, совершенно точно, в нашей коллективной собственности.
(Аплодисменты. С места: «Новый Чубайс найдется».) Вот тут и у нового Чубайса ничего
не выйдет.
А что касается книги, то я еще раз хочу сказать, что мне действительно хотелось
написать. Я надеюсь, что, может быть, в наступающем году мне удастся большей частью
закончить эти воспоминания, поскольку я думаю, что для нашего поколения – а я
представляю уже сегодня, безусловно, весьма преклонную, старшую часть живущих сегодня
в нашей стране – для нашего поколения время было необычайно непростым, тяжелым, и
было очень много радостей, безусловно. Я думаю, что нашему поколению удалось, вообще
говоря, пережить великую радость победы в Отечественной войне. При этом не нужно
никогда забывать, как мне кажется, что Россия, в общем, в ХХ веке проиграла все войны,
кроме Великой Отечественной, если по совести к этому делу подойти. Мы проиграли
Русско-японскую, мы проиграли Первую мировую, Антанта выиграла, а Россия, безусловно,
ее проиграла. О победителях в Гражданской войне вообще не стоит говорить. Мы проиграли
на самом деле и советско-финскую, и афганскую, и чеченскую тоже. А в самой тяжелой
войне, в которой речь шла о том, останется ли жива наша страна в целом, мы победили, в
очень тяжелой войне. И я думаю, что один из источников этой победы заключался в том, что
в этой войне были и предатели, и власовцы, и эсэсовские части многих национальных
формирований, но в целом страна была единая, и большинство народа было едино в борьбе
против совершенно коричневого кошмара. Можно всегда этому удивляться.
Я поражаюсь по сей день, как одна из самых культурных и передовых наций Европы,
давшая миру так много, стала вообще всей страной бандитским формированием (как бы ни
вели себя отдельные, очень хорошо себя вели и многие немецкие военнослужащие, и можно
много приводить примеров по этой части), но в целом страна стала бандитским
формированием, которон пошло грабить и убивать другие народы. И эту «коричневую чуму»
разбил Советский Союз. И именно мы принесли свободу Европе, свободу по сей день. И
нужно, чтобы хорошо об этом знала наша молодежь. Это нужно, никогда нельзя об этом
забывать. Безусловно, этим мы можем гордиться. А, с другой стороны, мы можем думать о
том, что нашему же поколению пришлось пережить, наверное, самую страшную трагедию
ХХ века. И самой страшной трагедией ХХ века был, безусловно, распад Советского Союза,
уничтожение Советского Союза.
Вы начали сегодняшний вечер показом очень дорогих для меня кадров вручения
Нобелевской премии в 2000 году. Тогда же проводился «круглый стол» для новых лауреатов
Нобелевской премии. И «круглый стол» проводила британская телевизионная компания
«ВВС». Моим соседом слева за «круглым столом» оказался профессор Джеймс Хекман
Чикагского университета, получивший Нобелевскую премию по экономике. И когда мы
обсуждали все, что происходило последние десятилетия, он сказал такую замечательную
фразу, что весь научно-технический прогресс второй половины ХХ века был обусловлен
соревнованием Советского Союза и Соединенных Штатов Америки, и очень жаль, что это
соревнование закончилось.
Владимир Евгеньевич был в Стокгольме на днях, а я просто прочитал, как происходили
в этом году события вручения Нобелевских премий (по состоянию здоровья я не мог поехать
туда). И с интересом прочитал, что не смог приехать за получением премии британский
драматург, прочитал лекцию, которая демонстрировалась на больших экранах, где он сказал,
что сегодня одной из самых трагических событий является вторжение США в Ирак и
которое могло произойти, потому что нет Советского Союза, который противостоял
империалистической агрессии. И это, конечно, для людей моего поколения трагедия,
которую нам никогда не удастся пережить полностью. И никогда внутренне мы не сможем
согласиться с тем, что произошло. Мы не можем ничего уже сделать, наверное. То, что
произошло, то произошло. Мы должны бороться за возрождение страны, за ее развитие, за
развитие совершенно естественных отношений с нашими народами, потому что мы, в
общем, общий народ. И то, над чем многократно издевались часто наши демократы, насчет
новой общности советских людей, на самом деле действительно сформировалась эта
общность. И сформировалась эта общность не только за годы советской власти, а за многие
столетия существования и развития России. И в советский период это дело только
укреплялось. И, естественно, эти переживания всегда останутся с нами. Но нужно не только
переживать, нужно жить и работать, нужно развивать нашу науку. Науку прежде всего. Вот
мы, здесь сидящие в этом зале, наверное, несем самую большую ответственность в этой
области. Я думаю, что об этом мы еще сегодня в течение дня будем говорить достаточно
много.

Ведущий. Вы знаете, наверное, мы поступим так, будут поступать вопросы, часть, вот
видите, я уже принес сюда, но вас еще будут приветствовать артисты, и мы будем прерывать
ваши ответы на вопросы.
Алферов Ж. И. Да, я достаточно много времени в своем выступлении посвятил в том
числе и политическим моментам. И здесь, по-моему, на эту тему будет еще очень много
вопросов.
На первом этапе реструктуризации РАН были объединены отделения РАН. Сейчас
большинство членов академии говорят, что это было ошибкой, поскольку эффективность
работы отделения РАН существенно снизилась. Порой собрать кворум на заседаниях Бюро
отделения практически невозможно.
Вопрос. Как вы считаете, глубокоуважаемый Жорес Иванович, не будет ли очередной
ошибкой объединение институтов?
Алферов Ж. И. Вообще, насколько я знаю, я все-таки член президиума и
вице-президент Российской Академии наук, когда мы проводили объединение отделений, то
делалось это в значительной степени из соображений, что от нас все требуют реформ, но и
мы должны какие-то реформы делать. И вот придумали такое сравнительно безвредное
мероприятие, что проведем объединение отделений, таким образом мы реформируем
Академию наук, но оставим секции, вопросы голосования и избрания останутся
по-прежнему. И, таким образом, то, что называется, и волки будут сыты и овцы целы. И я
думаю, что это в принципе ошибка, потому что реформы не должны делаться ради реформ.
Это совершенно очевидная вещь. Реформы должны вообще делаться, когда действительно
необходимость изменений диктуется жизнью.
Сегодня ведь тоже идет период продолжения реформирования академии наук, и масса
голосов раздается о том, что мы консервативная реакционная организация, что мы
занимаемся повышенной самооценкой, что мы уже ни на что не способны. Я тут недавно
прочитал такой опус, который нашел уже в прессе отклики, оценка деятельности академии
наук, по-моему, так он называется, где предлагается распустить президиум, ввести некий
менеджерский совет. Я помню, как до этого вносились предложения, поскольку это
Государственная Академия наук, с государственным статусом, то академиков нужно не
выбирать, а назначать правительству. Это они должны делать.
Сегодня широко обсуждается вопрос о том, чтобы мы не выбирали президента, а
президента нам назначали. И многое другое.
При этом очень важным во всех попытках реформирования являются моменты,
связанные с собственностью академии. Уже в первую очередь этот менеджерский совет и
прочие вещи, это концепция управления имуществом академии. Никто всерьез не занимается
концепцией повышения эффективности научных исследований и вообще не задает себе
очень простого на самом деле вопроса: почему научные достижения, которые, конечно,
эффективность работы в академии за последние полтора-два десятилетия упала, это
очевидно, да и не могло этого не случиться, но при этом не задают себе вопрос, почему те
достижения, которые есть в академии, они практически не востребованы внутри страны.
Почему те достижения, которые мы имеем, они востребованы за рубежом страны. Я себе
иногда задаю такой вопрос. Я довольно часто, особенно в последние годы, стараюсь одно из
10 приглашений удовлетворять.
Но в целом довольно часто бываю за границей, встречаюсь в различных
международных научных организациях.
Я себе задаю иногда вопрос: почему там, когда меня зовут, у меня спрашивают и со
мной советуются по вопросам физики полупроводников, технологии полупроводниковых
компонентов, развития исследования материалов, тем или иным конкретным научным
проблемам? А почему здесь все время нужно заниматься дискуссией, как реформировать
Академию наук? Почему исследования не реформированной Российской Академии наук
востребованы многими западными исследовательскими центрами и зачастую западной
экономикой? А почему они не нужны дома? Давайте зададим себе вопрос: почему?
Да, советская экономика имела огромный военный крен. Правильно. Но при этом никто
не будет отрицать те слова, которые произнес профессор Хекман, что прогресс
научно-технологический был связан с соревнованием этих двух стран. Да, у нас нужно было
получить 14 инстанций одобрения, чтобы поехать за границу. Наука интернациональна, и
международное сотрудничество совершенно естественно, но это международное научное
сотрудничество должно быть.
Поэтому совершенно естественным, по-моему, является ответ на вопрос, что все в
порядке будет и с Академией наук, и с наукой, и с интеграцией науки и образования, и с
развитием наших научных и технологических исследований. Когда экономика России будет
развиваться на основе научных достижений, на основе высоких технологий, когда наши
научные результаты будут нужны нашей экономике. Тогда и вопрос финансирования
научных учреждений будет решаться в значительной степени автоматически.
Не зря ведь Академия наук оказывалась на протяжении трех столетий эффективной
научной организацией в России. И как тут не вспомнить, мы недавно отмечали
замечательный юбилей – один из великих академических юбилеев – 100-летний юбилей
Пушкинского Дома, у нас в Ленинграде, в филармонии. Мне пришлось поздравлять своих
коллег, радоваться достижениям этого великолепного научного учреждения, настоящего
живого памятника Пушкину и великой русской литературе.
Я при этом вспомнил, как десять лет назад, когда мы отмечали 90-летие Пушкинского
Дома, еще был жив тогда и был мэром города выдающийся организатор и выдающийся
человек – Анатолий Александрович Собчак, и, поздравляя наш Пушкинский Дом, он тогда
сказал: «Какой замечательный Дом, какие рукописи, какие ученые. Но у этого учреждения
есть один очень существенный недостаток. Он находится в ведении реакционной,
консервативной организации – Российской Академии наук». Мне пришлось сразу же
выступить и сказать, что Пушкинский Дом с самого начала был в ведении Академии наук и
достижения Пушкинского Дома огромны. В том числе и потому, что он принадлежит
великой консервативной, но отнюдь не реакционной организации – Российской Академии
наук, о которой как-то замечательный советский физик Лев Андреевич Арцемович сказал,
что в России две структуры, которые никогда не поддаются реформам и невозможно
реформировать – это Церковь и Академия наук. (Аплодисменты.)
Вопрос. После 2008 года кто будет новый Президент России и куда потечет река
времени истории России?
Алферов Ж. И. Слушайте, понимаете или нет, я про академию могу, про
полупроводники. А кто будет новый Президент России, это должны решить все наши
избиратели, в том числе и вы все.
Вопрос. Почему не публикуются в Интернете списки научных трудов членов
экспертных советов по научным грантам в РАН, РФФИ, РГНФ, Минобрнауки? Тогда можно
было судить о квалификации экспертов. Сегодня квалификация многих экспертов, особенно
в Минобрнауки, вызывает сомнение.
Алферов Ж. И. Ну насчет квалификации экспертов Минобрнауки сомнения – да. Что
касается РФФИ, то я думаю, с самого начала в этой организации экспертиза была, в общем,
более или менее приличная. И эксперты из РФФИ, я думаю, что их можно найти в списке
научных сотрудников России с очень высоким индексом цитирования.
Вопрос. В мае 2006 года будут проводиться очередные выборы РАН. Почему
характеристики кандидатов и списки опубликованных ими работ не представляются на сайте
www.ran.ru? Ведь иногда в члены РАН выбираются люди, имеющие малое отношение к
науке. Например, Хасбулатов, завотделом Московской мэрии, Систер. При открытых
публикациях характеристик кандидатов такие псевдоученые вряд ли бы стали членами РАН.
Алферов Ж. И. Я могу сказать так. Безусловно, для того, чтобы псевдоученые не
становились членами Российской академии наук, это прежде всего даже не вопрос того, что
будет публиковаться на сайте, а это вопрос, кто сегодня является членами Академии наук и
как они будут голосовать.
Я могу сказать, я помню, у нас в разное время случались разные события, и я помню,
что заведующего отделом науки ЦК КПСС Трапезникова по отделению истории выбрали с
шестого захода. Это советские времена. И при этом по личной просьбе Анатолия Петровича
Александрова, который сказал: «Понимаете, мне же с ним все время дело иметь нужно. Ну,
пожалуйста, один пойдите навстречу».
Но академиком так и не выбрали. Академиком провалили сразу же, поскольку он
пошел, по-моему, еще и очень быстро. И там отбили охоту до шестого раза, даже до второго
дела не дошло.
Вообще здесь очень много. Я на все, наверное, не отвечу.
Я думаю, что в очень многих записках переоцениваются и мои знания, и степень моего
влияния на очень многие вопросы. Поэтому я все-таки здесь, прошу прощения, буду
выбирать записки, на которые я действительно могу ответить.
Вопрос. Глубокоуважаемый Жорес Иванович, не считаете ли вы, что академик
Велихов, выступая в программе Сванидзе «Зеркало» с идеей о необходимости назначения
президента РАН, так же как и его коллега по Общественной палата Алла Борисовна
Пугачева, поет под фонограмму? (Смех в аудитории. Аплодисменты.)
Алферов Ж. И. Ну вот вы и ответили. И мне уж говорить ничего не надо.
Вопрос. В настоящее время многие политики заговорили о необходимости сплочения
нации и создания так называемой национальной идеи. Как вы к этому относитесь? Есть ли у
вас какие-нибудь предложения? И как вы относитесь к созданию Общественной палаты при
президенте?
Алферов Ж. И. Вообще говоря, у нас была хорошая национальная идея, это идея
создания в общем общества социальной справедливости, потому что при всех дефектах,
недостатках и даже преступлениях советской власти, которые, безусловно, были, тем не
менее, это была идея создания государства социальной справедливости. И многое по этой
дороге нам удалось достигнуть.
Я думаю, что идея государства социальной справедливости это блестящая
национальная идея, и она, вообще говоря, в той или иной форме существует во многих
странах, она может быть не развита по-настоящему, может иметь некие деформации, но, в
принципе, от этой идеи, я думаю, человечество никогда не откажется. И исторические
периоды, вот волнами все идет, но, тем не менее, к этой идее вернутся снова.
(Аплодисменты.)
Вопрос. Жорес Иванович, что нужно сделать, чтобы остановить проникновение
китайцев на Дальний Восток? (Смех.) Не получим ли мы там новое Косово?
Алферов Ж. И. Это еще, опять же, тот вопрос, на который мне очень трудно ответить.
Я могу сказать, что я за последние годы, 2001, 2002 и в этом году, я трижды был в Китае и
должен сказать, что в области развития новых технологий, экономики, построенной на
научных технологиях, мы можем у китайцев многому учиться. В институте
полупроводников Китайской академии наук, в котором я был в ноябре этого года, а до этого
три года назад, я увидел, как за три года институт превратился в блестящее научное
учреждение. Я могу сказать, что, в общем, через 10–15 лет, глядя, как развивается сегодня
экономика, наука, технология в Китае, китайцы начнут получать Нобелевские премии в
области науки одну за другой.
Уже четыре с лишним года мне не удается на самом деле создать крохотный, с очень
маленьким бюджетом, бюджетом 5 млн. рублей, начальный академический университет, в
котором, так сказать, на несколько иных принципах поставлено образование в аспирантуре.
Потому что сегодня развитие науки и технологии требует совершенно иных подходов в этой
области. Я сначала думал, что эта идея мне пришла первому, а потом оказалось, что такие
университеты уже работают в Японии, на Таиланде, как международный для Восточной
Азии, и в Китайской академии наук. И, например, в институте полупроводников Китайской
академии наук на примерно 60 научных работников приходится около 200 аспирантов,
которые, вообще говоря, идут работать в развивающиеся фирмы, компании, научные центры.
И при этом не возникает сразу вопроса о том, насколько там стареет академический
институт. При этом всегда можно сказать, что реализуется тот принцип, о котором говорил
Петр Леонидович Капица. Я никогда не забуду один из самых ярких юбилеев
Физико-технического института, на котором мне пришлось побывать.
То был юбилей в 1968 году, когда мы праздновали 50 лет нашему институту и когда
еще были живы очень многие легендарные «физтеховцы»: Харитон, Семенов, Александров,
Арцимович, Кикоин и многие другие. И Капица, выступая на нашем юбилейном заседании,
произнес замечательную речь, которая потом была опубликована в его трудах, когда он
сказал, что все в мире в целом живет и умирает: цивилизации, люди, институты, научные
сообщества, все имеет возраст, рождается, живет и умирает. Есть определенные
характеристики пожилых людей. Пожилой человек обычно кушает больше, чем ему нужно,
становится болтливым, вот пример вашего покорного слуги, и еще ряд характеристик таких.
И то же самое происходит с научными институтами: они становятся прожорливыми, иногда
съедают больше оборудования, чем им нужно, публикуют иногда гораздо больше статей, чем
нужно было бы по реальным научным результатам.
Он вспомнил и сказал, что есть только один способ научному институту сохранять
молодость, он вспомнил своего учителя Резерфорда, который ему сказал: «Капица, я
становлюсь молодым, когда работаю с вами, моими учениками». Единственный способ
сохранять молодость научным учреждениям – это иметь постоянный приток научной
молодежи. И в наших условиях нужно искать реальные формы организации этого научного
притока. Одна из форм в Академии наук – это интеграция науки и образования не в той
форме, как заметила руководительница Санкт-петербургского Университета госпожа
Вербицкая, что академики сейчас для того, чтобы сохраниться, придумывают
научно-образовательные программы и даже университеты, в которых они, для того чтобы
уцелеть, хотели бы участвовать. Ничего подобного. Мы уцелеем все равно. Все равно
Академия наук России не помрет. Но новые формы интеграции науки и образования
диктуются не реформами ради реформ, а тем, что реально происходит сегодня в развитии
науки и высоких технологий. И мы это понимаем, и мы должны именно по этой дороге
решать проблемы в том числе и сохранения молодости наших научных учреждений.
(Аплодисменты.)
Вопрос. Расскажите о главе «Монологи о Капице» и о встрече с Терменом.
Алферов Ж. И. Спасибо за такой вопрос. Потому что в этих коротких воспоминаниях
о Петре Леонидовиче я рассказываю о своей, в общем, реальной, продолжительной первой
встрече, которая произошла в 1973 году. Петр Леонидович Капица бесконечно любил своего
учителя Абрама Федоровича Иоффе и любил Физико-технический институт, в создании
которого он принимал самое непосредственное участие. Когда меня в 1972 году избрали
членом-корреспондентом Академии наук, он позвонил и попросил меня приехать и сделать
доклад на знаменитом семинаре Капицы. Потому что членкор появился новый, а он его не
знает. Я сделал доклад, а после доклада у Петра Леонидовича на семинаре его была
традиция, что он приглашал докладчиков посидеть и попить с ним чай. И мы пили чай более
трех часов. Его заместитель потом мне сказал: «Жорес Иванович, ваша научная карьера
обеспечена. Потому что, если Петр Леонидович пьет чай с содокладчиком семинара полчаса,
дела плохи, у него вообще дальше будут трудности. Час, полтора – все прекрасно. Два часа –
великолепно. Но я просто не помню, когда Петр Леонидович с кем-нибудь пил чай три часа».
(Аплодисменты.)
Он был в очень хорошем настроении. Он вспоминал свою молодость, физтех. С нами
вместе был, между прочим, Лев Сергеевич Термен.
Я скажу о нем тоже. И Петр Леонидович рассказывал разные истории. Одну из них я
запомнил, как говорится, на всю жизнь и привел в том числе и в этих воспоминаниях.
 Петр Леонидович, конечно, был совершенно неординарной личностью. Он был
блестящий инженер, великолепный физик. И он был необычайно на самом деле смелый
человек, который любые проблемы… При этом он понимал иногда, что нужно блюсти
определенный интерес и с властью нужно быть очень внимательным. Но когда речь шла о
принципиальных вопросах, он был смел и храбр. А он тут рассказал, как в 36-м или 37-м
году он занимался турбодетандером. И для реализации конструкции турбодетандера для
получения жидкого гелия ему нужны были шарикоподшипники. Шарикоподшипниковых
заводов у нас еще не было. И он написал письмо в Наркомат внешней торговли с просьбой,
чтобы ему выделили, купили в английской фирме – он указал, в какой, – такое-то количество
шарикоподшипников.
Спустя несколько недель он получил ответ за подписью начальника главка, в котором
тот писал, что мы ваше письмо получили, мы будем изучать вопрос, где, в какой стране, в
какой компании удобнее, выгоднее, и после того, как мы изучим, мы, в общем, решим вашу
проблему. Петр Леонидович получил это письмо и написал на нем прямо: «Делайте, как вам
говорят, или идите к такой-то матери». И он прямо мне сказал к какой. (Смех в зале.)
Начальник главка, получив такую бумагу, разъяренный, прибежал с ней к Анастасу
Ивановичу Микояну, который был наркомом внешней торговли. Микоян положил бумагу в
карман и, будучи у Сталина и, в общем, не зная, какая возможна реакция, он просто достал и
сказал: «Посмотри, что академики пишут». Иосиф Виссарионович посмотрел на бумагу и
сказал: «Делайте, как он говорит, или вы у меня все пойдете…» И он повторил, к какой
матери. (Аплодисменты.)
Петр Леонидович сказал, что был снаряжен специальный самолет, у нас не было
регулярных рейсов с Великобританией, был послан самолет. И операция по
шарикоподшипникам вместо примерно 500 фунтов стерлингов обошлась в несколько
десятков тысяч. Но – сказал Петр Леонидович – вы знаете, у меня после этого никогда
никаких проблем с Наркоматом внешней торговли больше не было…
И еще хочу сказать вот что. Пока для нас интересы страны, города, института,
академии, науки будут выше, чем мелкие частные интересы собственные, мы непобедимы. И
к нам вернется и электроника, и физика, и новые научные достижения. Для этого мы должны
бороться и искать, найти и не сдаваться. И при этом четко понимать, за что мы боремся.
Спасибо вам.
Ведущий. Дорогие друзья, позвольте в заключение поблагодарить Жореса Ивановича
за этот вечер, и надеюсь, после этого вечера все мы станем немножко лучше.
Алферов Ж. И. Спасибо огромное.

Фрагменты из монографии Ж. И. Алферова «России необходимы

собственные нанотехнологии»

Нанотехнологии – что это такое? История развития

Несколько слов о том, что такое нанотехнологии. Нано – это значит миллиардная доля,
нанометр – это миллиардная доля метра. Часто любят говорить о том, что вот предыдущие
десятилетия проходили под знаком микро – микронные доли метра, микроэлектроника,
микротехнологии. Можно сказать, вообще говоря, что прогресс человечества определялся в
значительной степени развитием тех или иных производственных технологий. И поэтому у
нас существовали каменный период, бронзовый и затем железный период. Время
постиндустриальное, информационных технологий часто называют кремниевым периодом.
Раньше мы говорили о том, что был век пара, электричества, век атомной энергии, а сейчас
мы говорим о наноразмерах. Нанометр – миллиардная доля метра, или 10 ангстрем, – это
несколько постоянных решеток, несколько расстояний между атомами в кристаллах. Можно
восхищаться древними греками, Демокритом, который предложил атомную структуру
материи.
 Атомы впервые стали видеть в электронных микроскопах. Природа строит все из
атомов, и когда специалисты в лабораториях, в промышленности повторяли и развивали те
или иные технологические направления, они, в общем, повторяли то, что делал Бог, природа.
Можно сказать, что и клетки состоят из наномашины и из таких наномашин, наноустройств
состоят и многочисленные живые организмы, и человек, и все.
Нанотехнология, как технология, – когда мы сами укладываем атом к атому и создаем
принципиально новые устройства. Объекты нанотехнологий могут быть трех типов:
наночастицы, величина которых по всем трем измерениям не превышает 100 нм;
нановолокна, нанотрубки и нанопроволоки, у которых только два размера меньше 100 нм, а
третий может быть любым; нанопленки, у которых только толщина менее 100 нм, а длина и
ширина произвольна. Кроме того, к продукции нанотехнологии относят макрообъекты со
структурой, созданной путем управляемого манипулирования атомами и молекулами.
Этому, в общем, на самом деле несколько десятилетий – 30–40 лет примерно, и в
первую очередь это стало развиваться в той области, которая называется
полупроводниковыми гетероструктурами, за развитие которых я и получил Нобелевскую
премию в 2000 году. И здесь был принципиально целый ряд очень важных открытий. Один
мой коллега и близкий друг, тоже нобелевский лауреат, Лио Исаки, японский ученый (он
тоже много занимался гетероструктурами), как-то сказал замечательные слова, что вот наши
кристаллы, гетероструктуры, это новый вид кристаллов, которые можно назвать men made
crystals. Человек, укладывая атом к атому по новым законам, создает кристаллы, материю,
которых нет в природе.
И в целом можно сказать, что нанотехнологии, наноиндустрия, наноматериалы – это
тот класс материалов, когда принципиально новые возникающие свойства проистекают из
тех или иных физических явлений, которые появляются только вследствие малых размеров,
изменения структуры материала, не имеющих аналогов в природе. В полупроводниках, в
полупроводниковых гетероструктурах появились так называемые квантовые проволоки,
квантовые ямы, квантовые точки.
Группа наших сотрудников несколько лет назад получила государственную премию
Российской Федерации за исследование и создание структур с квантовыми точками. Эти
работы получили и широкое мировое признание, мои ученики (Н. Н. Леденцов,
В. М. Устинов) стали членами-корреспондентами Российской академии наук, получили
целый ряд международных премий.
Впервые о нанотехнологиях, выступая в палате представителей США, заявил
профессор университета Райса, нобелевский лауреат Ричард Смолли. На самом деле он имел
в виду естественную логику развития науки, но намеренно обратил внимание чиновников на
этот термин, поскольку, как и все ученые, искал ассигнований на исследования. Он попал в
точку и обеспечил будущее, где-то безбедное, а где-то достойное, ученым всего мира.
Поскольку нанотехнологии стали idea fix правительств большинства развитых стран.
За нанотехнологиями, или кванторазмерными технологиями, несомненно, будущее. И
это не обсуждается. И очень хорошо, что наш президент это понимает.
Действительно, это появление принципиально новых возможностей, но наука
развивается постепенно, и те изменения, которые происходят революционным образом,
появляются на определенных этапах. В области нанотехнологии, наноиндустрии можно,
например, назвать средства диагностики – электронную микроскопию (она была отмечена
Нобелевской премией) – это глаз, который видит атомы, а палец, который чувствует их – это
туннельная сканирующая микроскопия (швейцарские физики Бинден и Керор получили
Нобелевскую премию в 1986 г. за создание туннельных микроскопов).
Примером принципиально новых физических явлений, которые происходят в
квантовых гетероструктурах, является и дробный квантовый Холл-эффект (Нобелевская
премия 1998 г.), когда в результате исследований в квантовых ямах было показано, что
коллектив электронов – это принципиально новый коллектив, который можно описать,
предположив дробный заряд электронов.
 Наконец, то, за что была получена Нобелевская премия мной, это полупроводниковые
гетероструктуры, периодические гетероструктуры (их предложил в свое время академик
Келдыш), гетероструктуры, на основе которых создана масса новых материалов. Сегодня мы
умеем специально с помощью технологических методов, которые развиваем уже многие
десятилетия, буквально укладывать атом к атому и создавать новые материалы и приборы.
Например, квантовая точка – это искусственный атом, создаваемый нами в лаборатории,
свойствами которого мы можем управлять. На основе нанотехнологий появляется огромное
количество принципиально новых приборов в электронике, мы стали говорить о
наноэлектронике вместо микроэлектроники, в биотехнологии о новых свойствах материалов
и многом другом.
Следует подчеркнуть, что сравнение между атомным проектом и программой
нанотехнологии не совсем правомерно, потому что атомный проект появился и в Америке, и
у нас с вполне определенной целью – для создания атомной бомбы. Ее было необходимо
создать, потому что иначе все результаты Второй мировой войны могли быть ревизованы, и
мы бы утеряли все преимущества, за которые были заплачены такие огромные жертвы.
Что касается нанотехнологии, то это нормальное развитие научных исследований.
Здесь, вообще говоря, нельзя рассчитывать на то, что все сразу изменится, нужно заниматься
исследованиями в данном направлении, и мы ими занимаемся – в нашей и в других
лабораториях.
В нашей стране такие работы ведутся успешно, например, в Сибирском институте
полупроводников РАН, в Институте физики твердого тела РАН в Черноголовке, в нашем
Физико-техническом институте РАН, в научно-образовательном центре, который работает у
нас в Санкт-Петербурге и во многих других лабораториях и центрах. Уровень этих
исследований во многих наших группах соответствует лучшему мировому уровню.

Области возможного использования нанотехнологий

В области энергетики большие перспективы у солнечной энергетики. Сегодня мы

живем, конечно, за счет нефти, газа, угля, атомной энергии – все это исчерпаемые источники
энергии, и нефти хватит на 40–50 лет, газа на 60–70, угля – значительно больше, но при этом
возникает масса экологических проблем; для обычной атомной энергетики на основе
реакторов на медленных нейтронах можно рассчитывать на 100–120 лет, что касается
термоядерной энергетики, то если в середине прошлого века говорили о перспективе через
20–30 лет, то сегодня специалисты говорят, что на первый промышленный реактор можно
рассчитывать лишь в середине этого столетия.
К концу XXI века человечество придет к эффективному использованию солнечной
энергии. За последние 30 лет стоимость энергии, вырабатываемой на солнечных
электростанциях, уменьшилась на 30–45 %. Если эта цифра уменьшится еще на 15 %, можно
будет говорить о переходе на эту форму получения энергии. СССР была лидером по
термоядерным исследованиям. По-видимому, к концу XXI века термоядерные реакторы
будут применяться для выработки энергии. Но необходимо развивать и обычную ядерную
энергетику. Атомные электростанции – нормальный путь решения энергетических проблем.
Конечно, ядерная энергетика опасна в отношении последствий аварии. В то же время
эти разработки отличаются высокой надежностью. Например, реакторы типа РБМК,
производство которых было налажено в рамках военной промышленности, работают с 1948
года. И ни одной существенной аварии на них не было. Что касается опасений по поводу
повторения аварии на Чернобыльской АЭС, то в ней, отметил ученый, роль сыграл
человеческий фактор. В Белоруссии построили бы новую атомную станцию, если б была
возможность.
У человечества на самом деле есть один неисчерпаемый источник энергии – это
Солнце, и от солнечной энергетики не уйти. А развитие солнечной энергетики очень тесно
связано с нанотехнологиями, потому что сегодня наиболее перспективный метод
преобразования солнечной энергии – это преобразование ее на основе полупроводниковых
солнечных батарей.
В космосе это основной источник энергии, и сегодня или, может быть, даже довольно
продолжительное время основным типом солнечных батарей являются кремниевые
солнечные батареи. Кремний сам по себе – материал широко распространенный, но
получение монокристаллического кремния связано с большими затратами энергии. Новый
тип солнечных батарей, которые используются в нашей космической энергетике уже более
30 лет на полупроводниковых гетероструктурах (сегодня это основной вид батарей прежде
всего для наших коммуникационных спутников, поскольку на геостационарной орбите, на
других высоких орбитах, кстати, и наша станция «Мир» работала на этих батареях),
значительно более надежен и эффективнее.
Сегодня мы можем говорить о том, что полупроводниковые гетероструктуры,
принципиально основанные на нанотехнологии (получение наноструктур с наперед
заданными свойствами), созданы, и сегодня мы уже имеем батареи с коэффициентом
полезного действия 30–35 %, и в ближайшем будущем будем иметь и 40–45 %. Через 2–3
десятилетия этот тип солнечной энергетики станет экономически сравнимым с другими
типами получения энергетических мощностей. Таким образом и здесь основой являются
нанотехнологии, метод получения гетероструктур, когда мы укладываем атом к атому по тем
законам, которые мы считаем нужными для того, чтобы создавать новые типы man made
crystals – человеком сделанные кристаллы.
Еще одно перспективное направление – водородная энергетика.
И здесь нотехнологии уже начинают использоваться, проводятся серьезные научные
исследования. Безусловно нанотехнологии уже играют роль и будут играть все большую
роль в разработке и создании топливных элементов, в разработке различного типа мембран.
Среди тех результатов, которые планируется получить в ходе исследований, – создание
новых осветительных приборов на основе световых диодов и перевод примерно половины
осветительных систем в стране на эти приборы, что позволит сэкономить 10 %
электроэнергии. Крупный шаг вперед возможен в сфере солнечной энергетики на основе
конденсаторных батарей.
В области наноматериалов возможно создание самолета будущего с использованием
высокоресурсных углепластиков, а также элементной базы для молекулярных компьютеров.
В области экологии возможно будет дожигать угарный газ от автомобиля даже при холодном
двигателе. Колоссальных результатов планируется достичь в области диагностики
различных заболеваний.
Вероятно, от каких-то отдельных разделов придется отказаться в ходе подробного
рассмотрения, однако, более важной задачи в настоящее время нет.

Приоритет – фундаментальным исследованиям

На Втором Международном форуме по нанотехнологиям была впервые вручена

Международная премия в области нанотехнологий RUSNANOPRIZE, учрежденная
РОСНАНО. Она присуждалась в номинации «Наноэлектроника». Среди ее лауреатов –
академик Леонид Келдыш (Россия), удостоенный награды за пионерские исследования
полупроводниковых сверхрешеток и туннельных эффектов в полупроводниках, широко
используемых в технологиях наноэлектронных приборов, особенно – в молекулярно-лучевой
эпитаксии. Второй лауреат – профессор Альфред И Чо (США), удостоенный премии за
пионерские исследования и разработку технологии молекулярно-лучевой эпитаксии, в
особенности – для получения наногетероструктур, их применения в наноэлектронике.
Отмечена премией и компания RIBER S.A. (Франция) – за разработку оборудования для
молекулярно-лучевой эпитаксии.
Выбор лауреатов не случаен. Сверхрешетки – один из основных элементов, а
туннельный эффект – одно из явлений, использующихся в современной наноэлектронике.
Молекулярно-лучевая эпитаксия (МЛЭ) – ее базовая технология. Фирма RIBER S.A. была
пионером в разработке первых промышленных установок. И уже несколько десятилетий
выпускает высококлассное оборудование для МЛЭ. В настоящее время ей принадлежит
около 70 % мирового рынка.
На примере работ лауреатов хорошо прослеживается связь между фундаментальными,
прикладными исследованиями и производством. Эта связь, очевидная для исследователей и
разработчиков новой техники и технологий, не всегда понятна более широкой публике.
Основополагающие теоретические работы по туннельному эффекту и сверхрешеткам
были сделаны в конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века, В начале 70-х были
выполнены первые исследования по МЛЭ гетероструктур GaAs/AIGaA. И только когда
технология достигла определенного уровня, стало возможным изготовление
высококачественных сверхрешеток и других элементов квантовых устройств
наноэлектроники…
В 70-х технология МЛЭ начала внедряться в промышленность. С конца 70-х компания
RIBER начала поставлять установки МЛЭ сначала исследовательским лабораториям, а затем
и промышленности. Примерно в это же время были разработаны первые советские установки
МЛЭ и в 80-е годы было освоено их серийное производство. К сожалению, в последние
десятилетия эта отрасль промышленности в России была разрушена.
Для того чтобы технология и разработки устройств наноэлектроники достигли
современного уровня, потребовалась активная работа в этом направлении нескольких
поколений ученых и инженеров различных специальностей, а также технологов. Таким
образом, имеется неразрывная связь всей цепочки «от идеи до машины». А процесс освоения
новой техники и технологий может занять весьма длительное время.
Здесь уместно привести высказывание британского физика Д. Портера, что все научные
исследования – прикладные, только одни приложения возникают быстро, а другие
реализуются через несколько десятилетий.
Следует подчеркнуть, что цепочка, о которой шла речь, начинается с фундаментальных
исследований. Их результаты лежат в основе дальнейших разработок технологий, приборов
и устройств. Поэтому фундаментальные исследования нуждаются в первостепенном
внимании и поддержке.

Заключение

Мои коллеги по научному и мировому сообществу в последнее время прежде всего

обсуждают такие важнейшие проблемы, как проблему устойчивого развития нашей планеты,
глобального потепления, создания чистых современных энергетических технологий.
Недавно по этому поводу был проведен специальный симпозиум нобелевских лауреатов в
Потсдаме, в октябре этого года. Важнейшей проблемой, которая обсуждалась на этом
симпозиуме, наряду с указанными мною, была проблема устойчивого развития нашей
планеты. И в этой проблеме устойчивого развития нашей планеты важнейшей является
проблема так называемого бокала шампанского.
Я впервые услышал этот термин на этом симпозиуме. Если мы посмотрим на этот
бокал, то вот верхняя его часть, куда наливается шампанское, это бокал отражает
распределение доходов между десятью процентами, самой богатой группой населения, и
десятью процентами, самой бедной. Вот в верхней части, куда шампанское наливается, 87
процентов доходов в мире принадлежит этой десятипроцентной группе. А вот в тонкой
ножке, которая и поддерживает этот бокал, десять процентов самых бедных, 1,4 процента
общих доходов.
Эта ситуация отражает на самом деле положение между доходами стран «золотого
миллиарда», высокоразвитых стран, и глубокой бедности подавляющего населения
остального мира. Сегодня, к сожалению, в мировой прессе иногда и Россию относят к
развивающимся странам. И в России известно, что это соотношение 30 к одному, а может
быть даже больше.
В Советском Союзе это соотношение было четыре с половиной к одному. В развитых,
передовых странах это восемь, десять. И сегодня это соотношение для Швеции и Белоруссии
примерно пять к одному.
Для нашей страны одной из важнейших задач в экономике всегда – и в советское
время, и в послесоветское, и нынче – было решение основной экономической проблемы –
чтобы доход на душу населения, валовой продукт, ВВП на душу населения, был таким же,
как в передовых, развитых странах.
Сегодня, если мы посмотрим на эту картину, мы отстаем от передовых стран в
пять-семь раз. Увеличивая производство сырьевых ресурсов, увеличивая глубокую
переработку, совершенно очевидно, что абсолютно нереально догнать передовые страны,
идя по этой дороге. И единственная дорога для решения основной экономической проблемы
нашей страны – это создание и развитие экономики знаний, это развитие экономики,
основанной на достижениях науки и наукоемких технологий.