Открыть Электронные книги
Категории
Открыть Аудиокниги
Категории
Открыть Журналы
Категории
Открыть Документы
Категории
com
Все книги автора
Эта же книга в других форматах
Приятного чтения!
Игорь Бестужев
КРЫМСКАЯ ВОЙНА
1853–1856 гг
Введение
5 См. Чернышевский Н. Г. Рассказ о Крымской войне (по Кинглеку). М., 1935 (отд. изд.) или соч., т. X, стр.
193–440 (Чернышевский успел закончить перевод лишь нескольких вступительных глав сочинения Кинглека).
экономического и политического положения той или иной страны можно лишь с позиций
исторического материализма, от которого дворянские и буржуазные историки весьма далеки.
В силу всего этого дореволюционные русские историки обычно объясняли причины
поражения России случайностями «военного счастья», сваливая вину за неудачи на тех или
иных генералов и толкуя о подавляющем «тактическом превосходстве» вооруженных сил
Англии и Франции. Понятно, что при такой тенденции у них и речи быть не могло о
действительной борьбе с искажением истории Крымской войны на Западе. Напротив, легенда
английских и французских военных историков об абсолютном превосходстве западного
военного и военно-морского искусства над русским оказывалась здесь весьма кстати и
широко использовалась.
Только тщательное изучение советскими историками достоверных документов и
материалов той эпохи дало, наконец, возможность отбросить прочь вымыслы дворянско-
буржуазной историографии и представить картину Крымской войны не так, как это было
выгодно русскому самодержавию, и не так, как это до сих пор выгодно определенным кругам
на Западе, а так, как это имело место в действительности6.
Изучая документы и материалы Крымской войны, советские историки опираются на
труды классиков марксизма-ленинизма, в частности на их высказывания о Крымской войне,
которых особенно много в статьях и письмах К. Маркса и Ф. Энгельса, написанных в
пятидесятые годы XIX в., а также в ряде статей В. И. Ленина. Ценные сведения об
экономической, политической и чисто военной сторонах Крымской войны имеются в военно-
теоретических произведениях Ф. Энгельса.
В трудах о Крымской войне Е. В. Тарле, А. Н. Лаговского, Л. Горева и других советских
историков в основном правильно поставлены и решены многие важные вопросы,
обойденные или неверно освещенные дворянскими и буржуазными историками, —
например, о происхождении и классовой сущности Крымской войны, о ее социально-
экономической подоплеке, о международных отношениях того времени, о действительных
причинах военных неудач царской России и т. д.7 Все это является крупным шагом вперед по
сравнению с дворянской и буржуазной историографией.
Было бы, разумеется, неправильно считать, что эти труды свободны от ошибок и
недочетов, что все основные проблемы истории Крымской войны окончательно решены.
Советские историки продолжают изучать документы и материалы Крымской войны,
открывая все новые и новые данные. Но уже и теперь Крымская война ясно рисуется не
только как серьезное поражение царизма, но и как незабываемый подвиг народа России в
борьбе против иноземных захватчиков.
7 Академик Е. В. Тарле. Крымская война, т. I–II, 2-е изд., М. — Л, 1950; Л. Горев. Война 1853–1856 гг. и
оборона Севастополя. М., 1955; А. Н. Лаговский. Оборона Севастополя, 2-е изд., М., 1948; М. А. Сергеев.
Оборона Петропавловска-на-Камчатке, 2-е изд., М. — Л., 1952.
Кризис феодально-крепостнической системы обнаружился еще в двадцатых годах
XIX в., ознаменовавшихся революционным движением декабристов. Поражение декабристов
и наступившая реакция замедлили развитие в стране новых, прогрессивных для того времени
буржуазных отношений. Однако сила экономического развития неумолимо тянула Россию на
путь капитализма.
В стране, хотя и медленно, продолжался рост числа фабрик и заводов, а вместе с ними и
числа рабочих. За вторую четверть XIX в. числа эти, примерно, удвоились: в 1825 г. в России
насчитывалось 5260 фабрик и заводов с 210,6 тыс. рабочих, а к 1852 г. стало уже 10 338
фабрик и заводов с 470,9 тыс. рабочих. Особенно возросло число наемных рабочих,
достигшее 328,6 тыс.
Развивались также товарно-денежные отношения и соответственно расширялся
внутренний рынок: к 1831 г. в России было 1705 ярмарок, а к концу пятидесятых годов —
5895, причем привоз товаров на каждую из них увеличился больше чем в четыре раза.
Продолжался рост торгово-промышленных центров и городского населения. В 1815 г.
на 45 млн. жителей России приходилось лишь 1,7 млн. (3,8 %) горожан, а к 1856 г. при
68 млн. жителей страны — 5,7 млн. (8,4 %).
Рост городского населения объяснялся главным образом увеличением числа рабочих и
ремесленников.
Одновременно усиливалось экономическое расслоение крестьянства.
Продолжалось и втягивание страны в мировую торговлю. Интересы внешних рынков
играли в ее экономике все более видную роль. В 1826–1830 гг. Россия ежегодно вывозила
товаров в среднем на 85 715 тыс. руб., а ввозила— на 79 687 тыс. руб., а в 1846–1850 гг.
среднегодовой вывоз составил уже 151 757 тыс. руб. и ввоз — 131 522 тыс. руб. Главной
статьей русского экспорта продолжал оставаться хлеб. В середине XIX века Россия была
главным поставщиком хлеба на мировом рынке, вывозя ежегодно свыше 50 млн. пудов
пшеницы, ржи и овса. «Производство хлеба помещиками на продажу, особенно развившееся
в последнее время существования крепостного права, — отмечал В. И. Ленин, — было уже
предвестником распадения старого режима»8.
Действительно, все это, вместе взятое, с небывалой остротой ставило вопрос о
повышении товарности сельского хозяйства, которая была тогда сравнительно ничтожной:
экспорт хлеба, например, составлял в начале пятидесятых годов всего лишь 2,4 % урожая.
Часть дворянства начинала понимать, что вести хозяйство по-старому нерентабельно и
требовала создания условий для перевода его на капиталистические рельсы. Однако
подавляющее большинство крепостников, во главе с правящей верхушкой, видело средство
поднятия товарности своих хозяйств лишь в усилении нажима на крестьянство. Крепостной
гнет приобретал все более невыносимый для крестьян характер.
В ответ росло массовое крестьянское движение. Волнения крестьян принимали все
более грозные масштабы. В 1826–1834 гг. произошло 148 крестьянских волнений, в 1835–
1844 гг. — 216, а в 1845–1854 гг. — уже 348. Волнения участились даже в армии и флоте. В
стране постепенно назревала революционная ситуация.
Движение крестьянства до крайности обостряло кризис феодально-крепостнического
строя в России и вызывало все более жестокие формы борьбы царизма за сохранение
прежних порядков. Встречая в штыки все новое, прогрессивное, крепостники тщетно
пытались остановить и повернуть вспять исторический процесс развития страны.
Стремление правящего класса России любой ценой сохранить в ней феодально-
крепостнические отношения сильно тормозило развитие ее промышленности, сельского
хозяйства и транспорта.
Если, например, в конце XVIII века Россия выпускала чугуна больше, чем Англия, то к
середине XIX века она уступала Англии в этом отношении более чем в десять раз, а по
количеству чугуна на душу населения — почти в тридцать раз. Урожаи в помещичьих
9 Железные дороги связывали в то время лишь Петербург с Москвой и Варшаву с западной границей (в
направлении на Вену).
13 В этих княжествах не было турецких гарнизонов, но оба князя считались вассалами султана, а их земли
входили в состав Оттоманской империи.
17 Линейный корабль в то время был самым большим военно-морским судном водоизмещением до 4000 т с
80—120 орудиями и 700—1000 человек команды. Фрегат был несколько меньше (водоизмещением до 2000 т,
40–60 орудий и 400–600 человек команды), но зато быстроходнее. Суда меньшего размера (корветы, бриги и пр.)
имели на вооружении не более 20–30 орудий сравнительно малого калибра и предназначались главным образом
для действий вспомогательного характера.
Пароходо-фрегат и малый пароход были первыми типами паровых военно-морских судов. Орудий на них
устанавливалось меньше, чем на парусных судах того же ранга, так как они значительно превосходили
последних по своим боевым качествам, будучи совершенно не зависимыми от ветра.
вести собственное хозяйство, командируя множество людей на постоянную работу в
оружейных, швейных, сапожных, кузнечных и иных мастерских. Большое число солдат и
матросов было занято также обслуживанием офицеров, которые и в армии продолжали
чувствовать себя помещиками, широко используя труд «нижних чинов».
Серьезные недостатки были и в управлении вооруженными силами. Аппарат военного
управления отличался громоздкостью и излишней централизацией. В делопроизводстве
царили неразбериха и волокита. Некоторые учреждения (как, например, главный штаб его
императорского величества) носили фиктивный характер и продолжали существовать лишь
по традиции. Зато отсутствовали местные органы военного управления и некоторые другие
учреждения, совершенно необходимые для управления почти полуторамиллионной армией.
Все распоряжения по военному ведомству, вплоть до самых незначительных, исходили
непосредственно от царя. Военное и военно-морское министерства были просто
канцеляриями для приема донесений царю и передачи царских приказаний. При этом
несколько высших военных сановников (главнокомандующий Действующей армией,
командующий гвардейскими и гренадерским корпусами, генерал-фельдцейхмейстер,
ведавший артиллерией, генерал-инспектор по инженерной части и др.) подчинялись не
военному министру, а непосредственно царю, что еще более умаляло роль министерств.
«Между разными органами, администрациями и разными инстанциями власти, —
вспоминал Д. А. Милютин (будущий военный министр России), — не было правильной
связи. Отсюда происходило излишество инстанций, многочисленность личного состава,
усложнение отношений и размножение переписки»18.
Мелочная опека царя, отнюдь не обладавшего дарованием военного администратора,
сковывала инициативу начальников на местах, делала их механическими исполнителями
повелений свыше. И это относилось не только к большинству командующих корпусами,
флотами, дивизиями, но даже к таким приближенным царя, как главнокомандующий
Действующей армией фельдмаршал И. Ф. Паскевич, его начальник штаба князь М. Д.
Горчаков, военный министр князь В. А. Долгоруков, начальник главного морского штаба
князь А. С. Меншиков и т. д. Такими же механическими исполнителями приказаний свыше
были многие и другие генералы аракчеевской школы, выдвинутые затем царем в ходе войны
на самые ответственные посты. Бездарность и рутина были главнейшими отличительными
чертами генералитета николаевской России.
В то же время некоторые талантливые генералы и адмиралы, известные своими
прогрессивными взглядами в области военного дела, были удалены царем из армии и флота,
как это случилось, например, с А. П. Ермоловым. К началу Крымской войны лишь
небольшая группа таких военачальников — П. С. Нахимов, В. А. Корнилов, С. А. Хрулев, В.
И. Истомин, В. О. Бебутов, В. С. Завойко, И. М. Андроников и некоторые другие —
оставалась на командных постах, но и их действиям очень мешала господствовавшая рутина.
Комплектовались тогда русская армия и флот, как и в XVIII веке, путем рекрутских
наборов, ложившихся всей своей тяжестью на беднейшие слои населения. Для дворянства
военная служба была необязательна, а духовенство и купечество откупались или
освобождались от нее по различным льготам. Рекрутов поставляли в основном по очереди
семьи крестьянских общин, связанных круговой порукой. В среднем ежегодно с каждой
тысячи человек взрослого мужского населения набирали по 3–6 рекрутов, что составляло 60–
80 тысяч рекрутов в год. Срок действительной службы был установлен в 25 лет, после чего
солдат или матрос, терявший, как правило, всякую связь с родными, зачислялся обычно в
инвалидные команды.
Важнейшим пороком системы комплектования феодально-кастовой армии России была
невозможность накопления достаточного количества обученных резервов. После 25-летней
службы солдат или матрос естественно выбывал из строя, и в случае войны убыль в войсках
приходилось пополнять за счет необученных рекрутов. Учитывая это, царское правительство
18 Отдел рукописей Гос. библиотеки им В. И. Ленина, фонд Д. А. Милютина, М—7841, лл. 145–146.
в 1834 г. приняло решение увольнять часть солдат и матросов в бессрочный отпуск после 15–
20 лет службы. Но и такая мера не могла существенно помочь делу. Проблема накопления
обученного запаса упиралась в необходимость значительного сокращения сроков службы,
т. е. в необходимость перехода к буржуазным методам комплектования армии и флота — ко
всеобщей воинской повинности. Признать же это — означало признать необходимость
вступления на путь буржуазных реформ в области военного дела, т. е. посягнуть на самые
принципы существования феодально-крепостнического государства.
Уровень подготовки офицеров и унтер-офицеров в николаевской армии и флоте был
весьма низким. Выпускники военных учебных заведений (кадетских корпусов,
артиллерийского и инженерного училищ, учебных частей и пр.) составляли всего 12 %
офицерского корпуса. Почти 9/10 офицеров не имели специального военного образования, а
были и такие, которые вообще не имели никакого образования. Офицерами становились, как
правило, только дворяне, прошедшие короткую стажировку в полках. Представители других
сословий допускались в офицерский корпус очень редко, да и то после значительной выслуги
лет в унтер-офицерских чинах. Унтер-офицерский состав комплектовался главным образом
из кантонистов — солдатских детей, с малолетства проходивших подготовку в специальных
военных школах.
Вооружена была русская армия того времени в основном гладкоствольными ружьями,
имевшими чрезвычайно низкую скорострельность и дальнобойность. Из них можно было
делать самое большее два выстрела в минуту, так как заряжались они с дула и процесс
заряжания был очень сложен. Что же касается дальности их огня, то она не превышала 200–
250 м.
Значительно выше была дальнобойность у штуцеров (которые тоже заряжались с дула);
она доходила до 700–800 м. Но нарезным оружием в тогдашней русской армии были
вооружены лишь стрелковые батальоны и по 24 застрельщика (стрелка передовой цепи) в
каждом пехотном батальоне, что составляло всего 1/23 часть пехоты. Объяснялось это тем,
что главным оружием пехотинца все еще считался штык, а на стрельбу смотрели только как
на вспомогательное средство. По этим же соображениям официально принималось в расчет,
что для одной кампании каждому солдату может потребоваться не более 140 патронов.
На вооружении артиллерии русской армии состояли медные или чугунные пушки,
стрелявшие ядрами или картечью. Пушки были также гладкоствольными и заряжались с
дула, поэтому дальнобойность полевой артиллерии лишь немного превосходила
дальнобойность штуцеров, а ее скорострельность была примерно та же, что и у ружей.
Калибры орудий различались по весу ядер, которыми они стреляли. Так, полевая артиллерия
состояла в основном из 6- и 12-фунтовых пушек, а осадная, крепостная и морская артиллерия
— из 18-, 24-, 36- и 68-фунтовых пушек. Дальнобойность тяжелых орудий доходила до 3–4
километров. Кроме пушек, в артиллерии имелись также мортиры для ведения навесного огня
и так называемые единороги — укороченные пушки, приспособленные для стрельбы
гранатами19.
Кавалерия была вооружена гладкоствольными ружьями облегченных типов и различной
формы клинками (сабли, шашки, палаши). Сверх того, вся казачья конница и часть
регулярной кавалерии имели на вооружении пики.
Очень тяжелым и неудобным было снаряжение русских войск. Внимание обращалось
главным образом на эффектный внешний вид солдата. Высокие каски и кивера с султанами,
мундиры и шинели в обтяжку, медные кирасы и т. д. были красивы на парадах, но очень
стеснительны в боевой обстановке, тем более что общий вес снаряжения солдата (вместе с
ружьем и ранцем) превышал 40 кг.
Почти полное отсутствие контроля и гласности, произвол офицеров-крепостников
приводили к вопиющим злоупотреблениям в военном снабжении. Обкрадывание солдат, или,
как его тогда называли, «солдатокрадство», процветало на всех ступеньках николаевской
20 Крестьянское движение в 1827–1869 гг. Сборник документов Центрархива, вып. 1. М., 1931, стр. 31.
29 Центральный государственный исторический архив в Москве (ЦГИАМ), ф. 109, д. 353, лл. 2—39.
32 И. С. Вдовиченко. Записки о Крымской войне. Отдел рукописей Гос. библиотеки им. В. И. Ленина, л. 114.
врага, наконец, когда мы у себя в отечестве столкнулись с врагом, — положение значительно
изменилось: туманные, невыясненные цели заменились другими, твердыми, вполне
определенными. Ясно стало всем, что надо делать: надо защищать отечество, отстоять свою
землю и изгнать врага. Необходимость обороны стала всем понятна, и все, что мыслило и
могло действовать в России, сосредоточилось на этой цели…»33.
В своей борьбе против иноземных захватчиков русские войска нашли сочувствие и
поддержку народов России. Жители прибрежных селений — русские, украинцы, финны,
эстонцы, латыши — принимали активное участие в отражении пиратских нападений англо-
французского флота на морские побережья России, не раз обращая в бегство вражеские
десанты. Грузины, армяне и азербайджанцы перед угрозой очередного опустошения их края
турецкими полчищами выделили в помощь русским войскам многочисленное ополчение, а
затем развернули партизанскую борьбу, принявшую в Грузии массовый характер.
Кроме того, нанося удары по Оттоманской империи, Россия оказывала серьезную
помощь балканским народам, ибо по своим объективным результатам победы русского
оружия способствовали успехам национально-освободительной борьбы народов Балканского
полуострова против многовекового турецкого ига. Поэтому болгары, румыны, греки, сербы и
другие балканские народы, видевшие в русской армии, по выражению К. Маркса и Ф.
Энгельса, «свою единственную опору, свою освободительницу»34, не останавливались ни
перед какими жертвами, чтобы помочь ей, с восторгом встречая каждое известие о русской
победе.
Вот почему английский, французский и турецкий солдат, дравшийся на чужой земле и
во имя чуждых ему интересов, дравшийся только под страхом наказания или в надежде на
грабеж, значительно уступал по своему боевому духу русскому солдату, который
воспринимал войну как защиту Родины от иноземных захватчиков и пользовался при этом
сочувствием и поддержкой со стороны народа. «Наш воин, — писал в связи с этим
прогрессивный грузинский публицист Н. Николадзе, — имел перед вражеским то
преимущество, что воевал за свою отчизну, очаг, семью. Вражеский же воевал ради
разорения и разграбления других».
Превосходство русских войск в моральном отношении и сильно развитые в их среде
прогрессивные боевые традиции дали им возможность оказать серьезное сопротивление
силам англо-франко-турецкой коалиции, несмотря на значительный численный перевес
последней в людях и технике.
Начало войны
Войну против России правящие круги Англии и Франции намеревались вести, по
своему обыкновению, в основном чужими руками.
Первый удар России должна была нанести Турция, ставшая орудием англо-французской
политики. Турецкая армия, пользуясь возможностью беспрепятственно сосредоточить против
русских войск на Дунае и в Закавказье превосходящие силы, должна была нанести им
тяжелое поражение. Затем ожидалось выступление против России остальных ее соседей,
воодушевленных успехом турок. Английские и французские послы в Вене, Берлине,
Стокгольме и Тегеране не скупились ни на какие обещания, чтобы склонить австрийское,
прусское, шведское и персидское правительства к разрыву с Россией. Собственные
вооруженные силы правящие круги Англии и Франции намеревались ввести в действие
несколько позднее, чтобы нанести истощенному войной противнику завершающий удар и
принудить его к окончательной капитуляции.
Сосредоточив почти 150-тысячную армию на Дунае и более чем 100-тысячную армию
33 В. С. Раков. Мои воспоминания о Евпатории в эпоху Крымской войны. Евпатория, 1904, стр. 52.
36 Термином «корпус» обозначали тогда и крупные сборные отряды войск различного состава.
43 Банник — щетка цилиндрической формы на длинном древке для чистки и смазки каналов стволов орудий.
45 Согласно этому договору было постановлено, что Босфор и Дарданеллы закрыты для военных судов всех
держав, пока Турция не находится в состоянии войны. Именно этот договор и нарушили в июне 1853 г. Англия
и Франция, введя свой флот в проливы еще до объявления Турцией войны России.
Русское правительство не сочло возможным пойти на эти условия, наносившие
серьезный удар престижу государства, которое считалось в Европе самым сильным в
военном отношении. Так союзники получили возможность «не выпускать» Россию из войны.
Решено было нанести ей еще один сильный удар, местом которого был избран Крым, где
находилась база русского Черноморского флота — Севастополь.
С нападением на Крым союзники связывали большие надежды. «Взятие Севастополя и
занятие Крыма, — предвкушала успех английская печать, — покроют все издержки войны и
предоставят нам выгодные условия мира» 46. Вместе с тем нападение на Крым соблазняло их
кажущейся легкостью. «Сведения, почерпнутые из различных источников, — сообщало
англо-французское командование, — единогласны в том, что предприятие в Крыму не
представит не только неодолимых, но даже и слишком серьезных препятствий. Главные силы
России сосредоточены на западе — гораздо легче победить ее в Крыму, где она не ожидает
нападения»47. Предполагалось, что экспедиционная армия союзников сможет «одним
сильным ударом» разгромить там русские войска, значительно уступавшие ей в численности,
а тогда падение Севастополя казалось неизбежным. «Лишь только я высажусь в Крыму и бог
пошлет нам несколько часов штилю — кончено: я владею Севастополем и Крымом» 48,—
хвастливо писал французский главнокомандующий маршал Сент-Арно накануне Крымской
экспедиции.
Сент-Арно и английский главнокомандующий лорд Раглан были настолько уверены в
успехе задуманного предприятия, что не позаботились даже о сохранении своего плана в
тайне. О нем громко трубила в то время вся западная печать.
При такой угрозе перед русским командованием вставала задача максимально усилить
оборону Крыма и прежде всего оборону Севастополя. Сделать это было тем более
необходимо, что береговые батареи Севастополя, рассчитанные на борьбу со сравнительно
немногочисленным парусным флотом Турции, могли оказаться слишком слабыми для борьбы
с громадным паровым флотом Англии и Франции. К тому же батареи эти были
укомплектованы артиллеристами лишь наполовину, да и то из состава сборных резервных
частей, так что они нуждались в основательной боевой подготовке. Что же касается
нескольких недостроенных укреплений, окружавших город с суши, то они годились лишь
для отражения налетов десантных отрядов врага, но никак не для обороны против целой
вражеской армии.
Однако Николай I и его сановники не сумели вовремя распознать направление главного
удара противника и сосредоточить достаточные для должного отпора силы и средства.
Высадка в Крыму неприятельской армии представлялась им в высшей степени
маловероятной, особенно с приближением осени, когда на Черном море часто свирепствуют
штормы. Они игнорировали открытые угрозы англо-французской печати. «Предположения
мои совершенно оправдались, — заявил, например, после долгих колебаний
главнокомандующий русскими сухопутными и военно-морскими силами в Крыму князь
Меншиков. — Неприятель никогда не мог осмелиться сделать высадку, а по настоящему
позднему времени высадка невозможна»49.
В результате Севастополь оставался неподготовленным к эффективному
сопротивлению в случае нападения врага. В нем не было даже начальника, который отвечал
бы за состояние обороны города в целом. Начальник гарнизона города генерал Моллер,
командир порта адмирал Станюкович и другие столь же бездарные генералы и адмиралы,
46 Н. Ф. Дубровин. Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя, вып. II, СПб., 1871,
стр. 387.
51 Остальные дивизии англо-французской армии, отправленной весной 1854 г. в Турцию (не считая
нескольких тысяч солдат и офицеров, лежавших в госпиталях или умерших от болезней), были частью
оставлены в Варне, частью — в укрепленном лагере под Константинополем, а частью направлены в Грецию для
подавления вспыхнувшего там антитурецкого национально-освободительного движения.
оставив несколько батальонов в Евпатории для прикрытия коммуникаций, эта армия
двинулась к югу и вскоре натолкнулась на русские войска, преградившие ей дорогу на
Севастополь.
II
Оставленные без поддержки сухопутных сил перед лицом возможного в любой момент
удара армии и флота противника, севастопольские моряки во главе с Корниловым и
Нахимовым начали подготовку города к обороне. Для преграждения доступа вражескому
флоту у входа на рейд было затоплено несколько старых кораблей; это позволило
значительно усилить оборону Севастополя с моря и с суши, увеличив число защитников
города за счет сошедших на берег моряков, снабдив их тяжелой артиллерией с кораблей и
обеспечив им поддержку огнем со стороны оставшегося на рейде флота. 25 сентября в
Севастополе было введено осадное положение. На Северной стороне развернулось
строительство укреплений.
Получив известие о заграждении входа на рейд и о широком размахе оборонительных
работ к северу от него, Сент-Арно и Раглан сочли штурм Северной стороны города без
поддержки флота слишком рискованным и решили обойти Севастополь с юга, где
Херсонесский полуостров представлял собой, по их мнению, более надежную базу для
дальнейших действий. Отказ от штурма Северной стороны, которая являлась ключом к
Севастополю, был грубой ошибкой командования союзников, упустившего удобный случай
добиться быстрого успеха с минимальными потерями. Защитники Северной стороны были
изумлены таким решением противника.
Армия союзников двинулась в обход Севастополя почти в тот же день, когда Меншиков
выступил к Бахчисараю. Обе армии сильно растянулись на марше, и любая из них, в случае
внезапного нападения противника, могла бы понести тяжелое поражение. Но ни Меншиков,
ни Раглан и Канробер, заменивший умиравшего от болезни Сент-Арно, не сумели
организовать разведку. Обе армии двигались вслепую. Лишь случайно им удалось не
столкнуться на перекрещивающихся маршрутах. 26 сентября, в тот момент, когда Меншиков
подошел к Бахчисараю, англо-французская армия заняла Херсонесский полуостров и начала
подготовку к штурму Южной стороны Севастополя.
В близком падении Севастополя не было в эти дни никаких сомнений ни у Меншикова,
ни у Раглана и Канробера. Кто-то из английских корреспондентов в Константинополе даже
сообщил в газеты о том, что русское командование согласилось якобы сдать Севастополь без
боя. В правящих кругах Англии и Франции это давно ожидавшееся известие было встречено
с восторгом. Резко поднялся курс акций на парижской и лондонской биржах. Дипломаты
великих держав Западной Европы спешно согласовывали условия, на которых поверженной
России должен был быть продиктован мир.
А между тем у севастопольцев не было и мысли о капитуляции. Им было хорошо
известно и то, что армия противника в четыре раза превосходила их численностью, и то, что
на помощь войск Меншикова рассчитывать им пока что не приходилось, и то, что неравный
бой придется, возможно, принять на почти неукрепленной позиции. И все-таки русские
моряки твердо решили бороться за свой родной город до конца.
Покинув Севастополь, Меншиков так и не удосужился назначить в нем главного
начальника и создать единство командования, необходимое для успешной обороны города.
Высшие должностные лица в Севастополе — начальник гарнизона генерал-лейтенант
Моллер, командир порта и военный губернатор города вице-адмирал Станюкович, начальник
штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов и командующий эскадрой флота вице-
адмирал Нахимов — были поставлены в неопределенные отношения друг к другу. Нетрудно
представить себе, что получилось бы, если бы они начали пререкания о субординации в тот
момент, когда штурм города мог начаться каждую минуту.
К счастью, Нахимов и Корнилов оказались выше мелкого честолюбия, столь обычного
для царских генералов. На военном совете, собранном Корниловым вечером 26 сентября для
обсуждения вопроса о способах обороны города, Нахимов выразил готовность подчиниться
Корнилову. А Моллер и Станюкович поторопились вообще устраниться от какого бы то ни
было серьезного участия в руководстве обороной города, страшась ответственности за дело,
в успех которого они не верили. Фактическое руководство обороной принял на себя
Корнилов, назначенный начальником штаба севастопольского гарнизона. Единое
командование было создано. «Будем драться до последнего, — объявил Корнилов в приказе
по гарнизону. — Всем начальникам я запрещаю бить отбой. Барабанщики должны забыть
этот позорный бой… Товарищи, если бы я приказал ударить отбой, — не слушайте, и тот
подлец будет из вас, кто не убьет меня!»54.
54 Из боевого прошлого русской армии. Документы и материалы. М., 1947, стр. 213.
III
IV
63 Ложемент — неглубокий окоп для укрытия пехоты, прототип современного стрелкового окопа.
Когда же один из севастопольцев — капитан 1-го ранга Зорин — предложил
прикрывать прислугу у орудий от пуль противника щитами из толстых корабельных тросов,
то Нахимов распорядился немедленно отпустить для этой цели весь старый, а затем и новый
такелаж. Тросовые щиты, спасшие не одну тысячи жизней русских артиллеристов, стали
прототипом современного орудийного щита.
Отказ от устаревших канонов в фортификации помог севастопольцам добиться
замечательной стойкости и активности обороны. Опираясь на свою систему обороны нового
типа, они изматывали противника непрерывными вылазками и контратаками, в ходе которых
ими развивались и совершенствовались элементы тактики стрелковых цепей. Войска уже не
атаковали противника, как прежде, сомкнутым строем, но продвигались на поле боя
врассыпную, перебежками от укрытия к укрытию, а иногда и вовсе ползком. При этом удары
наносились обычно по наиболее уязвимым местам — в стыки и фланги осадных работ
противника.
66 Это отнюдь не означает, что до 9 апреля осаждавшие не обстреливали город. Напротив, Севастополь
подвергался обстрелу с первого до последнего дня своей обороны. В дни бомбардировок союзники лишь
значительно усиливали темп обстрела.
Запасы пороха и снарядов, вследствие слабости военной промышленности крепостной
России и отсутствия хороших путей сообщения, всегда были в Севастополе очень
ограниченными, и недостаток их чувствовался на протяжении всей прошедшей зимы, так как
подвозились они с большими перебоями. Нахимов еще 14 марта 1855 г. объявил в своем
приказе по гарнизону, что «трата пороха и снарядов составляет такой важный предмет, что
никакая храбрость, никакая заслуга не должны оправдывать офицера, допустившего ее» 67. Но
лишь начавшаяся бомбардировка показала, в какое неравное положение попадали теперь
севастопольцы при артиллерийской дуэли: на каждое их орудие приходилось в среднем всего
100 снарядов — в восемь раз меньше, чем у противника.
Снарядный голод угрожал севастопольцам полной катастрофой при продолжении
бомбардировки. Поэтому русским пришлось резко сократить темп стрельбы и отвечать на
каждые два-три выстрела противника одним выстрелом, а на некоторых батареях и вовсе
оберегать скудный запас пороха в ожидании штурма. Одновременно русские прибегли к
крайнему средству — начали спешно вынимать порох из ружейных патронов.
Вторая бомбардировка Севастополя продолжалась англичанами и французами вплоть
до 18 апреля; их командование тщетно пыталось «заставить молчать крепостную
артиллерию»68. За это время союзники выпустили по городу 168 700 снарядов, а русские
ответили только 88 700 снарядами. Нехватка боеприпасов у севастопольцев не позволила им
на сей раз добиться полного подавления осадных батарей противника, как это имело место
при первой бомбардировке. Но и «заставить молчать» русскую артиллерию с ее более
высокой организацией огня осаждавшим не удалось. Штурм Севастополя опять был отложен
на неопределенное время.
71 Taм же.
VI
76 Сборник рукописей о Севастопольской обороне. СПб., 1872, т. II, стр. 421, 424.
78 Остальные войска были отведены из-под огня противника за вторую линию обороны.
огнем русские пароходы. Чтобы поддержать атакующих артиллерийским огнем, французы
выдвинули вперед две свои полевые батареи. Однако забвение уроков Альмы и Инкермана не
прошло им даром: через несколько минут почти все артиллеристы обеих батарей были
выведены из строя ружейным огнем русских. Не увенчались успехом также атаки французов
и сардинцев на укрепления Городской стороны. Остатки некоторых английских и
французских дивизий, не желая идти на верную гибель, отказались наступать. В три часа дня,
убедившись в безрезультатности своих усилий, союзники прекратили штурм.
Бой продолжался с этого момента лишь у Малахова кургана, где русские войска тщетно
пытались взять штурмом его тыльные укрепления. Хрулев, руководивший атаками, вскоре
выбыл из строя; за ним последовало еще несколько генералов, сменявших друг друга в ходе
атак. Оставшись без единого командования, солдаты упорно продолжали атаки. При этом им
деятельно помогали остатки гарнизона кургана, не успевшие отступить в начале штурма.
Укрывшись в развалинах полуразрушенной башни, они долгое время обстреливали
противника с тыла и капитулировали лишь после того, как против них начали действовать
подвезенные французами артиллерийские орудия.
В пять часов дня к кургану прибыл Горчаков. Он приказал приостановить атаки и
начать отступление, рассчитывая, что огромные потери и деморализация в войсках
союзников после неудачного штурма позволят ему, наконец, эвакуировать Южную сторону
Севастополя, не подвергая ее гарнизон риску разгрома.
Войска союзников были, действительно, совершенно измотаны и обескровлены
штурмом. По официальным, явно преуменьшенным, данным англо-французского
командования, они потеряли свыше 10 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а по
данным захваченных у них впоследствии пленных, эти потери составляли 20–25 тысяч
человек, — примерно вдвое больше того, что потеряли оборонявшиеся. Что же касается
деморализации в рядах англичан и французов, то о ней с достаточной убедительностью
свидетельствует поведение их солдат в конце штурма, когда целые батальоны отказывались
идти в атаку.
Взорвав все важные объекты Южной стороны Севастополя, русские войска в ночь на 9
сентября беспрепятственно совершили отход по пловучему мосту через рейд на глазах у
англо-французского командования, бессильного предпринять что-либо в сложившейся
обстановке. После этого мост был разведен, а оставшиеся корабли затоплены на рейде.
Легендарная Севастопольская страда окончилась. Русские войска закрепились на новых,
заранее подготовленных позициях на Северной стороне.
VII
Матрос Михаил Мартынюк бросился в пороховой погреб, чтобы потушить там пожар.
Рискуя жизнью, он спас бастион от разрушения при взрыве.
Однажды пятипудовая вражеская бомба угодила рикошетом в зарядный ящик, стоявший
у дверей порохового погреба. Взрыв грозил поднять на воздух целую батарею. Тогда
артиллерист И. Н. Кандагури, крикнув: «охотники, за мной!», подбежал к ящику, и с
помощью двух десятков добровольцев откатил его от погреба, а затем вместе с товарищами
бросился на землю. Взрыв не причинил бастиону и его защитникам никакого вреда.
Нахимов, находившийся в этот момент на расстоянии всего нескольких десятков шагов от
погреба, тотчас же подскакал к месту взрыва, слез с лошади, обнял и расцеловал Кандагури,
снял с себя Георгиевский крест и надел его на грудь храбрецу.
Так сражались севастопольцы. Беззаветная храбрость и хладнокровное выполнение
своих обязанностей под самым ожесточенным обстрелом противника стали на бастионах
Севастополя обычным явлением, вызывая удивление и чувство невольного уважения даже со
стороны врага. «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой
героем был народ русский», — писал в то время Л. Н. Толстой79.
Источником героизма и самоотверженности севастопольцев в такой «страде» являлся
их горячий патриотизм. По справедливому замечанию Л. Н. Толстого, «из-за креста, из-за
названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая,
высокая побудительная причина»80. Такой причиной могла быть для защитников Севастополя
только любовь к Родине. Воспринимая оборону города как защиту Родины от нашествия
иноземных захватчиков, простые русские люди не щадили сил для отражения этого
нашествия и стояли насмерть.
83 Вначале русские заставы вокруг Карса были довольно редкими, и часть турецких обозов проходила мимо
них горными дорогами.
В связи с таким осложнением обстановки Муравьев собрал военный совет, который
большинством голосов высказался за штурм Карса с тем, чтобы развязать руки для борьбы с
Омер-пашой, хотя такие опытные генералы, как Ковалевский и Бакланов, настаивали на
продолжении блокады, считая возможным добиться капитуляции турок до подхода Омер-
паши и указывая на трудность штурма Карса. Оба мнения имели свои положительные и
отрицательные стороны, но в одном Ковалевский и Бакланов были безусловно правы: штурм
такой мощной крепости, как Карс, действительно представлял исключительную трудность и
требовал особенно искусной организации для достижения успеха.
Между тем Муравьев не сумел должным образом ни подготовить штурм, ни
организовать управление войсками в ходе боя. Он пренебрег необходимостью тщательной
разведки сил и средств обороны противника и ограничился лишь беглым осмотром
укреплений Карса в подзорную трубу. В результате главные силы штурмующих — свыше 12
тысяч человек, разделенных на три отряда под командованием генералов Майделя,
Ковалевского и Гагарина — были брошены им на хорошо укрепленные турками высоты,
тогда как на более выгодное для штурма направление были выделены лишь небольшие
отряды генералов Базина и Бакланова (всего около 5 тысяч человек), которым была
поставлена задача нанести вспомогательный удар. 5-тысячный резерв под командованием
генерала Бриммера предназначался только для поддержки главных сил. Кроме того, 3-
тысячный отряд генерала Нирода должен был сковать гарнизон крепости демонстративным
наступлением со стороны, противоположной направлению главного удара. Остальные силы
русских должны были охранять захваченную у противника область, и их нельзя было
использовать для штурма.
Штурм Карса начался на рассвете 29 сентября. Турки встретили атакующих, которым
пришлось взбираться на обрывистые высоты, убийственным огнем. До турецких укреплений
добралась едва половина людей, остальные были убиты или ранены. Остатки отрядов
Ковалевского и Гагарина, потеряв убитыми или ранеными почти всех офицеров (в том числе
и самих командующих), отошли на исходные позиции. Отряд же Майделя, более
многочисленный, выбил противника из передовых траншей, но остановился перед линией
редутов, взять которые с оставшимися силами оказалось невозможно, а резервов не было, так
как Муравьев не наладил связи с атакующими частями и не знал о сложившейся обстановке.
Резервы к русским прибыли лишь тогда, когда турки успели получить крупные
подкрепления, и поэтому атаки на редуты снова были отбиты. Прибывший к месту боя
генерал Бриммер счел бесполезным продолжать атаки и приказал начать отход. Штурм не
удался.
А в это время отряды Базина и Бакланова сравнительно легко приблизились к турецким
укреплениям на другом направлении и внезапной атакой захватили три вражеских редута. Но
у них не хватило сил для продолжения наступления, а резервов им не полагалось, так как их
действия, считались вспомогательными. Они перешли к обороне, а получив известие о
неудаче своих главных сил, отступили на исходные позиции, отбив несколько контратак
противника.
Порочность николаевской военной системы, не совместимой с гибким
маневрированием войск на поле боя, стоила русским при штурме Карса около семи с
половиной тысяч человек, выбывших из строя. Это было втрое больше, чем у
оборонявшихся. Но, несмотря на неудачу штурма, боевой дух русских солдат и офицеров, по
свидетельству самого Муравьева, был «отлично хорош», и это, несомненно, повлияло на
решение русского главнокомандующего продолжать блокаду до конца. Такое решение, как
показали дальнейшие события, было вполне целесообразно.
Действительно, сосредоточение корпуса Омер-паши в Сухуме проходило, по вине
командования союзников, очень медленно. Оно продолжалось почти месяц, и только в
середине октября турки двинулись, наконец, к Кутаису, с целью пробиться через Сурамский
перевал в Тифлис и отвлечь тем самым войска Муравьева от Карса. 4 ноября авангард
турецкого корпуса подошел к реке Ингур, за которой заняли оборону части Гурийского
отряда русских, и попытался с хода форсировать этот водный рубеж, но был отброшен и
туркам пришлось два дня потерять на подтягивание резервов и перегруппировку сил. 6
ноября Омер-паша двинул в атаку почти все свои наличные силы — свыше 36 тысяч человек.
Командир Гурийского отряда генерал Багратион-Мухранский мог противопоставить им всего
около 9 тысяч человек, так как остальные его силы должны были сдерживать продвижение
Батумского корпуса турок. Целый день русские пехотинцы, казаки и грузинские
милиционеры совместными усилиями успешно отражали натиск врага, так и не допустив его
совершить переправу на направлении главного удара. Только подавляющее превосходство в
силах позволило Омер-паше к концу дня обойти русский отряд с обоих флангов и тем
принудить его к отступлению.
Но отступление оборонявшихся не перешло в бегство, как ожидал турецкий
командующий. Отойдя на 50 км, русские войска вновь заняли сильную оборонительную
позицию за рекой Цхенис-Цхали, так что туркам предстоял еще один упорный бой, а под
Кутаисом — снова такой же бой на Рионе — одной из крупнейших рек Закавказья.
Становилось ясным, что дальнейшее наступление войск Омер-паши будет сопряжено с
тяжелыми боями и потребует от них крайнего напряжения сил. Между тем в захваченных
турками районах Грузии разгорелась против них партизанская война.
Следует отметить, что грузинская милиция ни на один день не прекращала борьбы
против турок, нанося им серьезные удары даже зимой, когда бездорожье сковывало действия
регулярных войск. Так, например, 31 января 1855 г. милиция совершила налет на лагерь
противника под Батумом и полностью разгромила вражеский отряд, насчитывавший до трех
тысяч человек, а в начале мая того же года произвела еще один успешный налет на
расположение Батумского корпуса неприятеля. Но подлинно всенародный размах получила
эта борьба после вторжения захватчиков на территорию Грузии. На грабежи, убийства и
массовый угон в рабство мирных жителей грузинский народ ответил массовым партизанским
движением. «В Мингрелии, — сообщал Омер-паша, — часть населения выступила (против
турок. — И. Б. ) с оружием в руках, а остальная часть бежала, бросив дома и имущество…
Гурия ополчилась почти поголовно».
Непрерывные набеги партизан изматывали захватчиков и причиняли им большие
потери. Дело дошло до того, что партизаны разгромили штаб турецкого корпуса и едва не
захватили в плен самого Омер-пашу. Понятно, что при такой обстановке нельзя было и
думать о продолжении наступления. Турецкие войска оставались в бездействии перед
русской позицией до тех пор, пока не стало известно о сдаче Карса на милость
победителя, — выдержка русских войск дала, наконец, свои результаты.
Гарнизон Карса долго надеялся, что с приближением зимы русские отойдут, как
обычно, в свои пограничные крепости. Но, вместо этого, войска Муравьева соорудили
неподалеку от Карса большой укрепленный лагерь, названный Владикарсом, и снова стянули
кольцо блокады вокруг турецкой крепости. Обещанная Вильямсу помощь со стороны
корпуса Омер-паши явно запаздывала. Между тем в Карсе начался голод, от которого
умирало ежедневно до 100 человек, а все попытки провезти продовольствие в крепость
горными дорогами попрежнему кончались провалами. В этих условиях, осознав, что
продолжать сопротивление бессмысленно, Вильямс принял решение о капитуляции. 28
ноября остатки гарнизона Карса — 10 генералов и свыше 18 тысяч солдат и офицеров
сложили оружие перед русскими войсками. Анатолийская армия турок перестала
существовать.
Падение Карса ставило корпус Омер-паши, в случае прибытия к Гурийскому отряду
крупных подкреплений, под угрозу разгрома. Поэтому Омер-паша поспешил отвести свои
войска обратно за Ингур, но вместе с тем попытался закрепиться на территории Грузии,
используя наступившее зимнее бездорожье. Однако грузинские партизаны своими ударами
сорвали и этот расчет захватчиков. 14 декабря, например, один из партизанских отрядов
внезапным налетом почти полностью уничтожил турецкий гарнизон в городе Зугдиди.
Спустя несколько дней были разгромлены еще два крупных турецких отряда. В конце концов
турки оказались вынужденными отступить к Черноморскому побережью, а затем, в связи с
наступлением общего перемирия, и вовсе покинуть территорию Грузии. Третий по счету в
Крымской войне поход на Тифлис окончился новым сокрушительным поражением
захватчиков.
«Этим заканчивается третья удачная кампания русских в Азии, — указывали К. Маркс
и Ф. Энгельс, — Карс и его округ завоеваны; Мингрелия освобождена от неприятеля;
последний еще оставшийся боеспособным отряд турецких войск — армия Омер-паши —
значительно обессилен численно и морально. Это немаловажные результаты в стране,
подобной юго-западному Кавказу, где все операции неизбежно замедляются характером
местности и недостатком дорог»84.
Но, несмотря на все эти успехи, оплаченные кровью десятков тысяч русских солдат и
офицеров, крепостная Россия была не в состоянии продолжать далее борьбу с коалицией, в
которую входили две сильнейшие капиталистические державы Западной Европы и к которой
могли со дня на день примкнуть еще несколько крупных государств.
Прежде всего выяснилось, что экономика отсталой феодально-крепостнической России
оказалась неспособной выдержать тяжесть продолжительной войны большого масштаба.
Война потребовала, во-первых, неслыханного ранее количества войск. За два года
военных действий в армию и флот было призвано дополнительно около миллиона человек, а
война требовала все новых и новых людских контингентов. Кроме того, из хозяйства страны
было изъято для армии около 150 тысяч лошадей. На крепостническом хозяйстве с его низкой
производительностью труда выкачивание в армию рабочей силы сказывалось самым
катастрофическим образом, тем более, что на крестьян, помимо этого, давили еще непомерно
возросшие налоги и множество повинностей. В результате происходило массовое разорение
крестьянства, а это подрывало основные устои экономики аграрной страны; дальнейшее
увеличение численности армии угрожало полным экономическим крахом. «Силы наши уже
не могут возрастать, а, напротив того, должны неизбежно ослабевать», — констатировал Д.
А. Милютин этот факт в записке, озаглавленной им «Об опасности продолжения в 1856 г.
военных действий»85. Таким образом, у России не было людских ресурсов для продолжения
войны.
Война потребовала, во-первых, колоссального количества оружия и боеприпасов, а
производить их в достаточном количестве отсталая военная промышленность крепостной
России не могла. «Мы должны сознаться в том, — продолжал Милютин в той же записке, —
что нам трудно в этом отношении меряться с неистощимым обилием средств западной
промышленной Европы… При всей усиленной деятельности наших оружейных заводов не
было никакой возможности снабдить в столь короткое время всю массу наших армий таким
же усовершенствованным оружием, какое имеют враждебные нам армии» 86. В результате
снабжение русской армии и флота всем необходимым происходило главным образом за счет
накопленных до войны запасов. Но к 1856 г. запасы эти начали иссякать: из более чем
полумиллиона ружей, хранившихся на складах, осталось лишь 90 тысяч, из 1656
артиллерийских орудий — 253 и т. д. Пороху и свинцу в стране выпускалось почти вдвое
меньше, чем требовалось для успешного ведения боевых действий. Столь же плохо обстояло
дело и с обмундированием войск. Таким образом, у России не хватало оружия, боеприпасов и
снаряжения для продолжения войны.
Война потребовала, в-третьих, громадных денежных средств. За два года военных
действий на нее было истрачено до 500 млн. руб. — почти трехлетний доход государства. На
третий год требовалось еще несколько сот миллионов рублей, а между тем массовое
86 Там же.
разорение крестьянства исключало всякую возможность существенно повысить доходы
государства. Несмотря на рост налогов, эти доходы выросли по сравнению с 1853 г. всего на
34 млн. руб., в то время как расходы выросли более чем на 200 млн. руб. В результате
дефицит бюджета превысил в 1855 г. 282 млн. руб., и попытка покрыть его за счет
усиленного выпуска бумажных денег привела к инфляции. Финансовый кризис крайне
осложнял положение с ассигнованиями на военные расходы. Таким образом, у России не
хватало денежных средств для продолжения войны.
Война потребовала, в-четвертых, огромного количества продовольствия для армии.
Между тем ближайшие к театрам военных действий области России были в этом отношении
совершенно истощены, а плохие дороги и примитивность транспортных средств очень
затрудняли подвоз из отдаленных областей. Таким образом, у России не было запасов
продовольствия для продолжения войны.
Наконец, важно отметить, что плохое состояние путей сообщения и транспортных
средств осложняло не только подвоз боеприпасов и продовольствия к театрам военных
действий. Оно тормозило и само передвижение войск на этих театрах. «А между тем, —
отмечал Милютин, — при обороне непомерного протяжения берегов наших против флотов и
десантов, весь стратегический расчет основывается только на быстроте передвижения
войск»87. Таким образом, у России не было ни хороших путей сообщения, ни достаточных
транспортных средств для продолжения войны.
«Крымская война, — писал В. И. Ленин, — показала гнилость и бессилие крепостной
России»88. Без развитой промышленности, без высокопродуктивного сельского хозяйства, без
хорошего транспорта одержать победу на войне в эпоху капитализма оказалось
невозможным.
С другой стороны, массовое разорение русского крестьянства в годы Крымской войны
не могло не привести и действительно привело к новому подъему борьбы крестьян против их
угнетателей — помещиков. Начиная с 1854 г., количество крестьянских волнений, по
сравнению с довоенным периодом, увеличилось больше чем в три раза, причем выступления
крестьян не только охватывали все большее количество губерний, но и принимали все более
решительный характер.
Особенно широкий размах приобрело крестьянское движение в России в связи с
созданием в 1855 г. народного ополчения численностью свыше 364 тысяч человек. В военном
отношении ополченцы ничем, кроме формы одежды, не отличались от рекрутов. Как и
рекруты, они после обучения направлялись в действующие войска, где составляли особые
части или подразделения. Несколько дружин (батальонов) ополчения приняло, в частности,
активное участие в обороне Севастополя, влившись летом 1855 г. в состав гарнизона города.
Но ополченцы существенно отличались от рекрутов в социальном отношении. Рекруты с
уходом в армию полностью выходили из крепостной зависимости, а ополченцы
освобождались от нее лишь на время войны, а затем снова должны были вернуться в
собственность помещиков. С помощью такого маневра царское правительство стремилось
оградить интересы помещиков-крепостников, избавив их хозяйство от значительной потери
крепостной рабочей силы.
Но крестьяне, готовясь выступить на защиту Родины, естественно, ожидали другого.
Им казалось, что освобождение от мук крепостного права будет вполне справедливой
наградой за их подвиги на полях сражений. В народе распространились слухи о том, что всем
ополченцам после окончания войны будет дарована воля. В результате приток добровольцев
в ополчение намного превысил установленные нормы и принял характер массовой
антикрепостнической демонстрации, развернувшейся одновременно в шестнадцати
губерниях Европейской России. Царским стражникам пришлось задерживать
91 Подробнее о крестьянском движении в годы Крымской войны см. в кн. Я. И. Линкова «Очерки истории
крестьянского движения в России в 1825–1861 гг.» М., 1952.
97 Цит. по статье Ш. М. Левина «Герцен и Крымская война» («Исторические записки», т. 29, стр. 197).