КРАСНАЯ РЕКА
■
Исторический роман
Санкт-Петербург
АЛЕТЕЙЯ
2007
УДК 821.14-
31 ББК
84(4Гре)-44
Ц69
Циркинидис, Харис
Ц69 Красная река : исторический роман/Харис Циркинидис; пер. с греч. Э.
Яннаки. — СПб. : Алетейя, 2007. — 192 с. — (Греческая библиотека). ISBN
978-5-903354-76-4
Исторический роман «Красная река» повествует о трагических событиях в
истории греческого народа в первую четверть XX века. Одни историки
называют эти события «малоазийской катастрофой», имея в виду удаленность
места действия от материковой Греции, другие — «турецким геноцидом»,
имея в виду сотни тысяч жертв среди мирного населения, массовые
репрессии в отношении этнических греков, проживавших на территории
Турции. Впервые публикуемое на русском языке произведение знакомит чи-
тателя с историческими обстоятельствами, вызвавшими роковую развязку
назревавшего конфликта.
УДК
821.14-31
ББК
84(4Гре)-44
Искренне ваш,
преданный сын своего народа,
Иван Саввиди,
президент АГООР.
Иноязычная и иноверующая. Полутурчанка и полугречанка. С двумя младенцами в
объятиях и с двумя маленькими детьми рядом.
Помню, как мы, трое греческих туристов, искали свои корни на высочайших
плоскогорьях Понта. Ты и одна турчанка, тоже мать четверых детей, встретили нас у входа
в село Эгрибель.
Никогда не забуду, как твой взгляд устремился в прошлое, когда ты услышала, что мы
юнаны (ионы — греки). «Я тоже юнан!» — сказала ты, широко улыбаясь, и продолжила:
«Моя мать четырехлетней девочкой в 1917 году в ссылке потеряла своих родителей.
Голодную и в полусознании один турок подобрал ее с улиц Севастии. Выросла, забыла
немногие греческие слова, которые знала, вышла замуж за турка. Но вплоть до своей
смерти твердила мне: „Доченька, помни, что ты - гречанка!" Я тоже вышла замуж за турка,
родила четверых детей, которым тайно повторяю ту же фразу».
Помню, как неожиданно ты ушла от нас. Возможно, подумала о последствиях
разглашения своей тайны, переставшей быть тайной. Чуть дальше, под деревянным балконом
своего убогого дома, тоскливо смотрела на нас, и из глаз твоих текли горькие слезы!
Тебе и тысячам жертв геноцида, живым и мертвым, рабам своей судьбы: посвящаю эту
книгу!
«Входите тесными вратами; потому
что широки врата и пространен
путь,.. ведущие в погибель... тесны
врата и узок путь, ведущие в
жизнь...»
От Матфея 7:13, 14
Пролог
Харис Циркинидис,
Париж, август 1997
Глава 1
СУЛТАН - МЛАДОТУРКИ - ГРЕКИ
* * *
В тот вечер вплоть до без пяти двенадцать жизнь в необъятной империи была
обычной. Ровно в двенадцать все сошли с ума.
— Конституция! Конституция!
— Слава Падишаху!
— Долгих лет Падишаху!
— Давайте амнистию!
— Равенство! Братство!
— Правосудие! Свобода!
От Йемена до Сербии и от Колхиды Понта до Триполи Ливии земля, море и небо
сотрясались от приветственных выстрелов, фейерверков, гула кораблей, движения, голосов
и горящих костров.
До утра радостно звонили церковные колокола. Фонари, факелы и свечи на дорогах и
площадях превратили ночь в день. Люди разных национальностей и возрастов смешались.
Мусульманки и христианки с детьми на руках и в чреве
бежали на майданы, чтобы с песнями и танцами вместе со всеми отметить счастливое
событие.
Радостные возгласы моряков и рыбаков сливались со звуками свирели и ударами
пастушьих барабанов в горах, в оврагах и на полях. Муэдзины поднялись в минареты и
кричали до утра.
— Пусть тысячи лет живет Падишах!
— Мы все — братья!
— Мы все равны!
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
— Нет. Мама как-то упоминала, что в мае 1897 года меня обручили. Мне было
пять лет, а моей невесте — два годика. Я капризничал, не хотел, и отцу пришлось
надрать меня за уши.
— Но она тебе самого важного не сказала, — воскликнул Фемис.
— Как?
— В старину в Понте девочек, чтобы уберечь от похищения турков, обручали в
детстве. Как правило, турки не похищают помолвленных христианских девушек. В
1897 году началась война между Грецией и Турцией, тогда христиане во избежание
бесчинств и похищений вынуждены были обручать даже маленьких девочек. Однаж
ды, субботним вечером в доме господина Николаидиса собралась вся знать Ак Даг
Матена. Для совершения обряда был приглашен священник церкви святого Георгия.
Гости веселились, пели, танцевали, а вы беззаботно играли в детской комнате. Когда
настало время церемонии, отец Георгиос, надев епитрахиль, позвал жениха и невесту,
чтобы благословить их. Радостная невеста, одетая в шелковое розовое платье, встала
у стола. А ты капризничал и отказывался подойти к ней... хочешь услышать продол
жение?
— Фемис, остальное я доскажу, — предложил господин Николаидис. — Все молча
ждали тебя. Ты же упрямо сел на пол и не поддавался уговорам матери подойти к
Ифигении. Тогда твой отец, сильно рассердившись, схватил тебя за ухо и потащил
к столу. Ты начал плакать.
«Что ты хочешь? Почему ты плачешь? Чего ты боишься?» — спросил поп. «Я
не хочу обручаться с Ифигенией!» — расплакался ты. «Почему?»
«Она под себя мочится! Мне нравится Андромаха, наша соседка!». Мы еле сдерживались
от смеха. Отцу вновь пришлось прибегнуть к наказанию, чтобы ты утихомирился, и
церемония была продолжена.
— Гордись своими подвигами, братишка! — пошутил Фемис и добавил: — Наде
юсь, завтра при встрече с Ифигенией ты не повторишь подобную сцену.
— Тогда были трудные времена. Сейчас мы свободны, ничто нам не угрожает. А
принятые обязательства когда-то должны быть пересмотрены...
— Значит, ты отказываешься жениться на моей принцессе, — пошутил господин
Николаидис.
— Возможно, она не захочет выйти замуж за меня. Мы говорим о равенстве.
Впрочем, я пока не собираюсь жениться. Сперва, по нашим обычаям, пусть женятся Фемис и
Платон. Меня ждет учеба. Ифигения не обязана ждать...
Они выпили последний бокал вина и, прощаясь, Николаидис предложил: — Завтра мои
гости соберутся в девять часов вечера. Вы же, закончив дела, приходите пораньше, нам
надо поговорить. Возьмите с собой и свои чемоданы. С завтрашнего дня вы остановитесь в
моем доме. В вашем распоряжении будет целый этаж.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
После карантина и все время, пока корабль плыл вокруг живописного мыса Синопа,
пассажиры на палубе наслаждались свежим морским бризом и величием природы. За ними
— отражение красного солнца, только что коснувшегося далекого горизонта на западе,
составляло длинную кровавую реку в центре моря, которая постоянно меняла русло
согласно движению корабля. Справа — ярко-зеленый мыс, и скоро, как только стемнело,
показался освещенный город Милетос, первое греческое поселение на Черном море.
На всем протяжении последней части морской поездки Фемис оставался в своей каюте.
Фраза священника «Мы рабы!», больно задела его самолюбие, и оно, вместо того, чтобы
омертветь, воскресло, он осознал, что он должен стараться из всех сил, чтобы вновь обрести
человеческий облик.
Огни Синопа, хорошо сохранившиеся его стены, его красоты, голоса и песни жителей,
встречающих корабль, не изменили настроение Фемиса. Собираясь сойти с корабля, за
спиной он услышал громкий смех и оглушительный голос Османа:
- Фемистоклис Павлидис, я узнал твое имя! Не забудь мое имя: Осман-ага из
Керасунда!
Фемис обнял Мильтоса и, спускаясь с корабля, тихо сказал брату:
- Мы прибыли на нашу порабощенную родину!
- Посмотри на людей на причале! Думаешь, с нами вместе путешествовало офи
циальное лицо, а мы не знали? — спросил Мильтос.
- Наверное, какой-то турецкий паша или бей, — ответил с горечью Фемис.
- Но ожидающие почти все греки. Смотри на греческие флаги, греческих пре
подавателей, учеников и знать, оркестр греческого музыкального общества.
- Всегда так бывает! Рабы первыми бегут приветствовать госп...
Он не успел договорить слово «господ», как оркестр начал исполнять греческий
национальный гимн.
Как только Фемис вступил ногой на сушу, сельский староста и благотворитель Георгиос
Чувалджис, построивший величественные здания мужской и женских школ, подошел к
Фемису и с явным волнением обратился:
- Фемистоклис Павлидис, от имени сельской знати и греков нашего любимого
города Синопа приветствую тебя и выражаю тебе нашу благодарность. Ты и твой
брат Платон, единственные герои, представители нашего города сражались в Маке
донии, на родине Великого Александра!
Затем повернулся к госпоже Афродите Павлидис, к матери Фемиса:
—Честь матери, нашей дорогой Афродите, которая, как юная спартанка, родила
и по зову родины послала в бой дух своих сыновей!
Не упустил сказать и два слова Мильтосу:
—К счастью, Мильтиадис, ты был несовершеннолетним, иначе и ты стал бы
борцом за Македонию!
—Да здравствует Фемистоклис! Да здравствует Платон! Да здравствует свободная
Македония! Да здравствует Греция! — кричали школьники.
Турки от зависти и ненависти скрипели зубами. Но разошлись по домам без инцидентов.
Хитрые азиаты всегда умели ждать подходящий случай.
* * *
* * *
* * *
* * *
На другой день, в субботу, 6 августа 1908 года, рано утром семья Павлидиса на
маленьком судне местных линий отправилась в Самсунд. По пути разразился сильный
кратковременный дождь, затем небо прояснилось, и воздух на Черном море стал чистым.
Вдали, на юго-востоке, виднелся мифический мыс Ясона. Чуть ближе — устья Зеленого
озера с плодородными равнинами Царамба и Терми, где когда-то находилось царство
прославленных амазонок.
Крыши и каменные мостовые Амисо (Самсунда), промытые дождевой водой, блестели на
полуденном солнце. Крупные мельницы, табачные склады, магазины, школы, церкви и
многие особняки с характерными ионическими мраморными колоннами произвели сильное
впечатление на сыновей Павлидиса, которые в последний раз были в этом городе десять лет
тому назад и сейчас видели большие перемены.
Они устроились в известной гостинице Мантикаса, оделись по последней европейской
моде и пошли в кафедральный собор.
Там их встретил викарий Платон Айвазоглу и провел к митрополиту Каравангелису.
После принятых приветствий господин Павлидис вручил митрополиту чек в двести золотых
лир:
- Преосвященство, примите этот дар в знак признания ваших заслуг и горячей
благодарности за ваше богоугодное и патриотическое дело. Вы меньше года находи
тесь в Амасии, но мы, греки, гордимся вами, ибо ваша личность и деятельность вдох
новляют нас. Не будет преувеличением, если скажу, что вашей политической и гума
нитарной деятельностью вы завоевали уважение и наших земляков турков. Заверяю
вас, что я и моя семья всегда будем содействовать вашим титаническим усилиям.
Митрополит Каравангелис поблагодарил их и затем поделился с ними своими мыслями и
планами о школах, церквях и о необходимости национального пробуждения и просвещения
греков региона, находящегося в его религиозном полномочии. Объявил им, что в том же
духе во второй половине дня пройдут мероприятия в Амисо и на следующий день в
деревне Асар Пафры.
Затем митрополит Каравангелис, желая обсудить важные темы наедине с мужчинами,
попросил госпожу Афродиту пойти с Антигоной посмотреть знаменитую колокольню церкви
святой Троицы и мраморный храм.
Сразу входя в суть дела, митрополит, обращаясь к Платону, спросил:
- Позавчера, когда мы вместе ехали, я задал тебе один вопрос. Ты поговорил об
этом со своим братом Фемисом? Какого вы мнения о новотурках? Скажите, угрожает
ли нам, порабощенным грекам, опасность? Пользуясь случаем, и до того, как вы мне
ответите, хочу прочитать вам послание, которое я получил вчера от греческого
офицера Георгиоса Цондоса, капитана Вардаса, действовавшего в горах Македонии,
мне посчастливилось сотрудничать с ним в качестве митрополита Кастории.
- И мы знаем его, — почти одновременно ответили Фемис и Платон.
Каравангелис прочитал письмо, которое по существу было воззванием к грекам Понта,
офицер призывал их брать пример с борцов за Македонию, чтобы добиться своей свободы.
Первым заговорил Платон:
—Думаю, прежде чем написать такое послание, он должен был посетить Понт,
чтобы иметь личное мнение о местных условиях. Одно дело Македония, другое дело
Понт.
—Ваше Преосвященство, если я правильно понял, Георгиос Цондос призывает нас
взяться за оружие. Думаю, он находится вне времени и пространства, — добавил
Фемис.
— Давайте выслушаем мнение младшего члена нашей компании. Мильтиадис,
каково твое мнение?
— Ваше Преосвященство, у вас и у моих братьев больше опыта в этих вопросах.
Я только некоторые выводы сделал из того, что прочитал в истории или услышал
от своих преподавателей. После 1856 года, когда был подписан известный фирман
Хат-ти-Хумаюна и были признаны отдельные права и некоторые свободы христиан,
отельные мусульманские круги возмутились и противодействовали освобождению
раяйдов. Как бы странно это ни звучало, движение младотурков началось именно
тогда и, к счастью, султан Абдул Хамит в 1876 году не принял конституцию. При его
власти христиане добились развития, хотя мы и звали его «кровожадным красным
султаном». Боюсь, что мы, греки, попали в ловушку, поддержав младотурков. Они
скоро обнаружат свое истинное лицо. Вы верите, что турки осуществят принципы
равенства? Братства? Правосудия?
Все онемели. Идеи Мильтиадиса взволновали стоячие воды. Никто не подумал о
подобном анализе революции младотурков.
Последним слово взял Георгиос Павлидис и явно удовлетворенный позицией своих
сыновей, сказал:
— Ваше Преосвященство, мое личное мнение — придерживаться безукоризненной
позиции и не давать малейшего повода. На «великом больном», как считается От
томанская империя, разыграются опасные политические интриги. Не верю, что
движение младотурков случайно и непроизвольно. За ним находятся иностранные
силы, которые руководят им в свою пользу. Чем позже мы, порабощенные христиане,
войдем в зубчатые колеса этих жестоких механизмов, тем лучше. Время благопри
ятствует нам: и наше развитие мирно поведет нас к браздам правления.
Каравангелис посмотрел на них, не желая дальше продолжать беседу:
— Спасибо, что приехали повидать нас. Дар ваш, господин Павлидис, поможет
нам закончить ремонт митрополичьего храма. Встретимся после обеда, в пять часов
в Верхнем Амисо.
* * *
Редкие, белые облака высоко закрывали небесный свод и бросали свою спасительную
тень на землю. Морская авра, облизывая стены крыш и склоны холмов, спускалась к
высоким шпилям, возвышающимся над Самсундом. Покрытая плитами широкая дорога до
Верхнего Амисо заполнилась повозками, лошадьми со всадниками, женщинами и
мужчинами, греками и турками.
В Верхнем Амисо проживали только греки. В 1900 году пожар дотла сжег город. Но
через несколько лет из пепла поднялся современный город с широкими дорогами и
величественными домами. На площади из пентельского мрамора был построен самый
роскошный фонтан во всей Анатолии. С провозглашением конституции за рекордное время
у фонтана установили ансамбль, изображающий христианского попа и турецкого ходжу,
пожимающих друг другу руки, и внизу золотыми буквами начертали:
СВОБОДА-РАВЕНСТВО-БРАТСТВО
* * *
* * *
* * *
После обеда жара была невыносимой — термометр показывал сорок градусов тепла
в тени. Земля горела от зноя. Царица городов — Константинополь — на несколько часов
ушла отдыхать. Ее жители в прохладных домах или же под тенью деревьев предались
обычному послеобеденному сну.
Мильтос не хотел спать. Сел на веранде под густой тенью жасмина с романом
французского писателя Виктора Гюго «Отверженные».
Ифигения поднялась в свою комнату, надела практичное платье, взяла свой альбом —
тетрадь, куда записывала свои мысли — и села рядом с Мильтосом.
Из окна второго этажа отец ее следил за движениями дочери. Он повернулся к жене,
которая только что легла в кровать, и сказал ей:
—София, вижу, что Ифигения сильно влюблена. В эти дни до отъезда ребят в
Париж прошу тебя, не упускай ее с глаз, будь всегда рядом с ней. Не хочу поцелуев
и объятий, наши обычаи велят непорочность перед свадьбой. Кроме того, она будет
сильно переживать, пока Мильтос будет на чужбине. Мы должны все время занимать
ее чем-то.
—Ты прав, муж мой. Сделаю все, что смогу, — ответила она.
Но за то, что обещала госпожа София, принялась пятилетняя Ирини, младшая сестра
Ифигении. Из своей комнаты она бесшумно выскользнула на балкон, пошла и села рядом с
Мильтосом. Он погладил ее волосы, но взгляд его перекрестился со взглядом Ифигении. Кто
знает, будет ли у них возможность остаться немного наедине?
—Ирини, быстро иди в кровать, отец рассердится на тебя, если узнает, что ты
была со мной, — сказала Ифигения.
—Он не узнает, если ты не выдашь меня. Мне не хочется спать. Я хочу быть с вами.
—Нельзя. Я пришла сюда, чтобы Мильтос объяснил мне кое-что на французском
языке. Видишь, буквы не греческие.
Мильтос улыбнулся, взял маленькую Ирини на колени. Поцеловал ее в лоб и, смотря на
ее невинные глазки, сказал:
— Ифигения говорит тебе правду. Иди спать, и даю тебе слово, что когда ты
проснешься, мы с тобой пойдем на прогулку к морю.
От радости ее личико засияло, она поцеловала Мильтоса в щеку и побежала в дом.
Они немного сидели молча. Робко смотрели друг на друга. Как странно, они легче говорили
в обществе других. Краснели, бледнели, не могли вымолвить слова, оставшись вдвоем.
— Мне нравится твоя прическа, — промямлил Мильтос.
Тепло поднялось от ее груди в голову, и она глухо сказала:
— Если хочешь, я всегда буду так причесываться.
— Ты думала обо мне в дни, когда я отсутствовал?
Она улыбнулась, и лицо ее засияло от очарования. Отвела свой взгляд и кокетливо
спросила:
— Почему спрашиваешь? А ты думал обо мне?
— Твои глаза, как горящие угли, всегда были в моей душе. Каждую ночь, как
обещал тебе, смотрел на небо и посылал тебе мой привет.
— Но у меня есть доказательства. Вот мой дневник, прочти, поймешь, что чув
ствовала.
Мильтос начал перелистывать дневник. 31 июля была заклеена роза, которую он
подарил ей при первой их встрече. 1 августа признавалась: «Полночь, двенадцать часов.
Вижу созвездие Плеяды. С моря дует холодный ветер и доходит голос Мильтоса. Спрашиваю
его: почему он беспокоится обо мне? Я ничего не боюсь, только ты думай обо мне...»
— Ох! Ифигения, какое совпадение мыслей! В ту ночь пока я думал о тебе, на
чинался шторм в Черном море, который четыре часа мучил наше судно. Тогда я
мысленно произнес фразу: «Никакая буря, Ифигения, никакой шторм не должен
пугать тебя...»
— Это прекрасная игра, Мильтос. Если каждый вечер мы будем общаться мыс
ленно, сократим расстояния, которые будут нас разделять. Души нельзя заключить
в тюрьму, они свободны и идут туда, куда хотят, объединяются, когда хотят...
Ифигения не стала продолжать, уронила голову на плечо Мильтоса, две хрустальные слезы
упали на дневник. Их лица приблизились, губы Мильтоса уткнулись в ее правую щеку.
Горячие лучи солнца безжалостно обжигали розы и цветущий жасмин, они протестовали,
испуская вокруг боль с опьяняющим своим ароматом.
* * *
* * *
* • •
Шло время, черные тучи сгущались над Анатолией. Появление на людях женщин-
мусульманок без паранджи, выбор греческих депутатов в парламент, постоянные унижения
султана со стороны высокопоставленных чиновников новой власти в итоге привели к
созданию новой организации «Исламское Единство». В новую организацию вступили
фанатически настроенные улемы, имамы, дервиши, офицеры и высшие государственные
служащие. Среди них был и сын султана Бура Эдин.
На рассвете 13 апреля 1909 года в Константинополе началась перестрелка. Солдаты
напали и убили офицеров. Софтаты и ходжи в чалмах собирали народ на улицы и площади и
произносили пламенные речи. Возмущенная толпа сломала забор Министерства культуры.
Солдаты окружили Парламент и Высокую Порту. В огне разгоревшегося мятежа многие
погибли.
Христиане закрылись в своих домах. Многие дома и магазины христиан были
разграблены.
Один турецкий сержант и два солдата попытались вскрыть ворота дома Николаидиса. К
счастью, в то время по Перану проходил командир конного эскадрона грек Спатарис,
который заметил их, вмешался и арестовал злоумышленников. К несчастью, в тот же день
командир конного эскадрона был убит при разгоне мятежников,
окруживших Высокую Порту. Пуля попала в его сердце. Весть о его гибели взволновала
греков. По просьбе патриарха Иоакима турецкие власти выдали тело офицера для погребения
по православному обряду и с почестями.
Турецкая газета «Istanbul» в номере от 15 апреля 1909 г. писала:
«Вчера у патриаршей церкви Фанари состоялись похороны капитана Спатариса. Боль и
скорбь были на лицах всех, кто пришел проводить в последний путь трагически погибшего
молодого офицера.
Преосвященный патриарх Иоаким, сопровождаемый митрополитом Витании, у ворот
церкви встретил тело покойника. С надгробной речью выступил священник Иринеос. Тело на
лодке перевезли в Азаб Кап, а затем на катафалке доставили на кладбище Сисли.
Погребальную процессию сопровождало множество народа».
Все расходы на похороны взял на себя Михалис Николаидис.
Движение сторонников султана потерпело поражение. Султан Абдул Хамит был выслан в
Салоники и заключен на вилле «Аллатини». Новым султаном под именем Мехмет V
назначили его брата Ресата.
Младотурки постепенно раскрывали свои истинные цели.
* * *
* * *
* * *
Вернувшись домой, в одежде, в черном фраке и с вишневого цвета бабочкой, Мильтос упал на
кровать. Париж спал спокойным сном. Он же не смог сомкнуть глаз. Мысли, сомнения, его
вина не давали ему покоя. Анализируя свою жизнь во французской столице, обвинял себя за
эгоизм, за то, что, увлекшись развлечениями, забыл свои обещания, вел себя, как
избалованный ловелас. Затем находил какие-то оправдания: учился хорошо, вращаясь в
разных кругах, куда его выводил Захаров, постигал секреты бизнеса и международной
политики. Без особых трудностей приспособился к космополитическому образу жизни
иностранцев. Его волновало, что торопился в отношениях с девушками, искал приключения и
наслаждения. Считал, что это противоречит его воспитанию, обычаям греков Понта, его
долгу перед родителями, друзьями, порабощенными соотечественниками. Нелегко полное
отдаление: чем глубже корни, тем больше сопротивление. Но сколько может
сопротивляться восточный мужчина соблазнительным француженкам? Как он мог не сгореть от
раскаленной лавы Иберского вулкана, превратившегося в женщину, в принцессу по имени
Изабелла?
Мильтос поднял руки к потолку и умоляюще прошептал:
— О, господи! Я вишу в воздухе. Одной ногой нахожусь на Востоке, а другой -на
Западе. Какова воля твоя? Что ты мне готовишь?! Освети мой путь!
Утром с красными от бессонницы глазами он пошел в университет. В почтовом ящике
его ждало письмо от Ифигении от 2 мая 1909 года. Торопливо распечатал его и начал
читать:
«Мой любимый Мильтос! Апрель был кошмарным месяцем. Турки поссорились друг с
другом, но заплатили за это греки. Мы пока не пришли в себя от трагических событий.
Это мое третье письмо к тебе. Знаю, что ты не ответишь...
Вчера вечером, смотря на звезды, я вновь почувствовала себя одинокой...
Возможно, ты засмеешься. Я пока маленькая, романтична и живу по восточным законам,
а ты стал европейцем...
Кстати, там никогда не идут дожди? Перед отъездом ты сжал мои руки и сказал, что
дождь будет тебе напоминать мои заплаканные глаза...
Ифигения».
* * *
В субботу, 29 мая 1909 года, во второй половине дня, госпожа София за чашкой кофе
и вязанием кружев в ожидании возвращения мужа с работы и Ифигении из школы
наслаждалась ароматом и тенью жасмина. В палисаднике среди цветов играла малышка
Ирини. Как только Ифигения открыла наружные ворота, малышка радостно подбежала к
ней и сообщила:
— Тебе письмо от Мильтоса. Прочти мне, пожалуйста, хочу знать, купил ли он мне
обещанную куклу?
Ифигения подпрыгнула от счастья, обняла сестру, расцеловала ее и затем подбежала к
матери, вырвала из ее рук конверт, поднесла его к губам и ушла в салон. Села в кресло и,
волнуясь от нетерпения, раскрыла письмо. Около нее встала Ирини.
С ее губ вдруг исчезла улыбка, глаза заполнились слезами. Малышка, поняв печаль сестры,
нежно погладила ее волосы. Ифигения разрыдалась, оставила письмо на кресле и
поспешно поднялась в свою комнату.
Весь вечер она плакала и не спустилась на ужин.
Новость задела сердце отца. Но решил, что лучше не беспокоить ее.
На улице разразился сильный дождь. Когда-то в ушах Ифигении шум дождя звучал
божественной музыкой. В тот вечер он наводил на нее тоску. Она закрыла ставни и опустила
шторы. Села за письменный стол и начала писать:
«Любимый Мильтос!
Не странно ли, что я тебя называю «любимый», а ты просто — «Ифигения»? В
прошлом году 12 сентября, когда мы сидели одни под жасмином, я тебе сказала: «Души
не заключить в тюрьму, они идут куда хотят и объединяются когда хотят...». Сейчас
чувствую, что для тебя любовь — тюрьма. Но я не обижаюсь на тебя...
Знай, что свою душу я не отдам другому мужчине. До самой смерти буду думать о тебе и
любить тебя...
Для меня любовь — не тюрьма, а бальзам для сердца и духовная свобода.
Ифигения».
* * *
* * *
* * *
В июле 1911 года Ифигения окончила Женскую школу Заппио. Ее родители решили
послать ее в Афины, чтобы она изучала греческую филологию. Но она была непреклонной:
хотела учиться в Париже на археологическом факультете Сорбонс-кого университета.
Время шло, никто не хотел уступать. С наступлением сентября споры между Ифигенией и
ее матерью стали ежедневными и более резкими. Господин Николаидис соглашался с женой,
но открыто не возражал дочери, своей принцессе. А та, пользуясь его слабостью,
сопротивлялась матери. Однажды во время очередного спора госпожа София сгоряча дала
дочери пощечину и предупредила:
—Знай, что если ты будешь настаивать на своем, ты даже в Афины не поедешь,
останешься дома. Продолжишь изучение французского языка и станешь учительни
цей французского языка.
Глаза Ифигении наполнились слезами и стали еще красивее. Не сдвинувшись с места, она
решительно заявила:
—Что бы вы ни делали, как бы вы ни настаивали, мой выбор окончательный: в
Париж или никуда!
Панайотис случайно оказался свидетелем этого спора. Он взял сестру за руку, отвел в
сторону и спокойно сказал:
—Я понимаю, сестричка, почему ты стремишься в Париж. Ты хочешь быть рядом
с Мильтосом...
При этих словах ее словно ударила молния. Она залилась краской, губы ее нервно
задрожали, глаза кидали искры. Она резко перебила брата:
—Панайотис, причина не эта. Знаю, что он забыл меня!..
Панайотис посмотрел на нее с пониманием, погладил ее густые черные волосы и тихо
продолжил:
—Я врач и молод, знаю, что говорю. Причина в Мильтосе. Почему ты не призна
ешься в этом? В любви нет ничего постыдного. Выслушай меня внимательно. До отъезда
в Париж Мильтос был неопытным, невинным восточным провинциалом. Там его
ожидала другая жизнь: свободные нравы, окружение девушек, Захаров, который от
крыл перед ним двери светского общества и многих министерств, посылал его в даль
ние путешествия. Мильтос был вхож в королевские дворцы, где видел премьер-мини
стров и многих меценатов Европы, своими деньгами правящих всем миром. Одним
словом, Мильтос попал в такой водоворот, который неизвестно, куда его выведет.
—А мы разве не должны помочь ему?
—Ифигения, ты уже не ребенок, скоро тебе будет восемнадцать лет. Скажу тебе
откровенно. Мильтос красивый мужчина, учится и вращается в кругу, который, как
мы, христиане говорим, не позволяет человеку стать святым.
— Что ты хочешь сказать?
—Ты прекрасно понимаешь, что я подразумеваю. С первого дня вокруг Мильтоса,
как бабочки вокруг костра, увиваются девушки. В прошлом году в кафе «Ле Клуатр»
напротив нашего дома Натали и Изабелла, однокурсницы Мильтоса, устроили из-
за него скандал. Так крепко вцепились в волосы друг друга, что еле удалось их
разнять. В жизни, Ифигения, не все бывает так, как мы хотим или планируем. Думаю,
что судьба окончательно развела тебя с Мильтосом. Не насилуй будущее и не уни
жайся!
— Из твоего рассказа я поняла, что европейки не любят мужчин. Чаруют их. Мы
должны помочь Мильтосу. Я поклялась. Не сложу свое оружие.
Упорство Ифигении давило на семейный совет, который состоялся в тот же вечер. Решили,
что Ифигения поедет учиться в Париж и остановится в доме Константиноса Николаидиса,
троюродного брата ее отца.
До 1850 года род Николаидис проживал в Аргируполисе Понта. Спустя шесть лет
судьба разбросала его по разным городам Турции и России. Дедушка Ифигении обустроился в
Ак Даг Матене. Брат его переехал в грузинский город Сухуми. Его сыном был
Константинос, который после учебы остался в Париже. В 1911 году Константиносу
Николаидису было 42 года, его жене, Элени — 40. Детей у них не было. Жили они в
роскошной квартире в начале авеню де ла Гранд недалеко от Триумфальной Арки. Приезд
Ифигении доставил им большую радость. Они приняли ее как родную дочь, предоставили ей
отдельную просторную комнату.
Ифигения не предупредила Мильтоса о своем приезде. Она планировала в начале
записаться в Сорбонну, а затем в зависимости от обстоятельств решить, как вести себя.
Помнила слова Панайотиса о том, что вокруг Мильтоса увиваются девушки и выясняют свои
отношения не очень светскими методами.
Кафе «Ле Клуатр», куда зачастил Мильтос, и где две его поклонницы, Изабелла и
Натали, устроили сцену ревности, было уютным, симпатичным местом, где собирались
студенты и артисты. Висевшие на стенах фрески, полумрак и тихая музыка создавали
теплую, романтичную атмосферу.
Лишь в конце октября после долгих колебаний Ифигения с двумя своими одно-
курсницами пошла в это кафе. Из разных источников она знала, что Мильтос в полдень
приходит сюда.
С утра была пасмурная погода, к полудню над Парижем собрались густые черные тучи.
Дул ветер, гремел гром и сверкали молнии. На берегу Сены в нескольких метрах от кафе
«Ле Клуатр» молния рассекла на две части высочайший платан. Разразился проливной
дождь.
На дворе бушевала стихия. Ифигения с подругами сидела за столиком в укромном углу.
Это место она выбрала специально, чтобы не попадать на глаза Мильтосу. Девушки пили
кофе, живо делясь своими первыми впечатлениями о Париже, о студенческой жизни.
Сверкнула молния. Под ее ярким светом Ифигения различила за увлажненными стеклами
входной двери фигуры мужчины и женщины. Дверь с шумом распахнулась, первой вошла
красивая молодая женщина. За ней последовал мужчина, встал у двери, пытаясь закрыть
зонт. Очередная молния осветила его лицо.
Ифигения вздрогнула, ее сердце готово было вырваться из груди. Высокий мо-
лодой человек в бежевом непромокаемом плаще с запутанными от ветра волосами был ее
возлюбленный Мильтос, ее жених!
До этого два раза она видела его издалека. Тогда не подошла к нему, и сейчас была полна
решимости, — так по крайней намеревалась — не проявить своей радости от встречи с
ним. Но намерение осталось намерением.
Ифигения резко поднялась. Мильтос, находящийся всего в трех метрах от нее, заметил
ее и не мог оторвать своих зеленых глаз от нее.
Натали задела эта сцена, она резко потянула Мильтоса за рукав и с обидой в голосе
сказала:
— Дорогой, пойдем сядем за тот столик.
Но он ничего не слышал, ничего не понимал, только пристально смотрел на Ифигению.
Сделал три шага навстречу к ней. Ее черные глаза от слез казались еще больше и красивее.
Они выражали печаль и радость, отрицание и обещание, сладость и боль. Они выражали
любовь!
Он не осмелился протянуть ей руку. С онемевших губ сорвались несколько слов:
— Это не сон, Ифигения!? Когда ты приехала? Почему не предупредила?
Слезы потекли по ее щекам:
— Я в Париже сорок дней. Не хотела беспокоить тебя...
Несколько минут оба молчали.
Тишину прервал возмущенный голос Натали:
— Мильтос! Сядем, наконец-то, где-нибудь?
— Если хотите, прошу к нашему столу, — предложила однокурсница Ифигении.
Двадцать минут подруги Ифигении старались создать дружескую атмосферу.
Мильтос был растерян, чувствуя вину.
— Ифигения, ты стала выше, — заметил он в какой-то момент.
—Стала выше и старше. Три года прошло после твоего отъезда из Константинополя...
— Мне хочется узнать многое. Как поживают наши близкие, как дела у Панай
отиса..., а что делает твоя сестра Ирини?
— Панайотис работает во французском госпитале. У родных и близких все нор
мально. А Ирини ждет обещанную тобой куклу.
Мильтос опустил голову и, желая прекратить разговор, сказал Ифигении:
— Если тебе не трудно, дай мне свой адрес. Мой ты знаешь. Живу напротив, в доме
номер 4. Хотел бы вновь встретиться...
Явно разнервничавшаяся Натали не дала Мильтосу договорить фразу:
— Давай уйдем, скоро начнутся занятия в университете.
С опущенной головой Мильтос вышел из кафе.
* * *
* * *
В середине июня 1912 года после сдачи дипломных экзаменов Захаров пригласил
Мильтоса к себе в гости.
В просторной квартире на авеню Ос господин Захаров был один и, устроившись удобно в
кресле, ждал своего юного друга. Он был явно очень доволен собой. Перед ним на роскошном
столе высилась кипа французских газет последних дней. Мильтос доверял ему и восхищался
им: нищий и преследуемый, он уехал в Англию и быстро прославился во всей Европе. В
1908 года во Франции ему был присвоен титул «Рыцаря Почетного Легиона».
Захаров по-отечески принял Мильтоса и, бросив на него орлиный взор, сказал:
— Мой друг, поздравляю тебя с успешным окончанием учебы. Юноша, пора на
практике применить свои знания, показать на деле, чего ты стоишь.
— Вы правы, господин Захаров. Через несколько дней я уезжаю на родину. Со
скучился по близким. Там у меня будет достаточно времени, чтобы принять правиль
ное решение.
— Выслушай меня, сын мой. Тебе известно, что я не женат и считаю вас с Ифи
генией своими детьми. Могу и хочу вам помочь. У вас прекрасные перспективы.
Нельзя их упускать.
— Вы уже достаточно мне помогли, именно вы меня ввели в секреты междуна
родной торговли. От всей души я вам благодарен. Но мне хочется сделать что-то
самостоятельно. Начать, как и вы, без какой-либо помощи со стороны, испытать
свои силы.
— Я горжусь тобой. Но знай, будущие события потрясут весь мир. Скоро пламя
войны охватит Балканы. Армии Сербии, Болгарии и Греции стоят наготове с пальцем
на курке. Неделю назад в Генеральном Штабе французский военный атташе полков
ник Девинье сообщил мне, что в конце мая в Греции состоялись крупные военные
маневры. Иностранных наблюдателей поразила выносливость, стойкость и ловкость
греческих солдат. Одним словом, Мильтос, над Балканами нависла угроза войны. Не
исключено, что в нее будет втянут весь мир. Об этом свидетельствует необузданная
гонка вооружений. Сейчас ты должен быть со мной. Наши компании «Викерс» и
«Максим» подписали с русскими договор о поставке им артиллерии с наших заводов
в Царицыне, на берегу Волги. Ты уже бывал в России и успешно справился со всеми
поручениями. Предлагаю тебе представлять наши компании в России. Согласен?
— Господин Захаров, вы мне оказываете огромную честь, но я хочу заняться чем-
то другим.
— Мильтос, не будь эгоистом. Нет ничего плохого в том, что кто-то тебе помогает.
И у меня, которого ты считаешь человеком, своими силами выбившимся в люди, был
свой меценат, иначе я не смог бы подняться так высоко в своей карьере. В самый
трудный период в моей жизни мне помог встать на ноги известный греческий поли
тик Стефанос Скулудис. Но, если тебе не по душе торговать оружием, можешь за
няться банковским делом. Я контролирую банк Сены, многие французские и англий
ские газеты, знаменитую гостиницу «Hotel de Paris» в Монако и другие компании во
всем мире. Ты только выбирай. Я отличаю людей с предпринимательской жилкой,
а ты, поверь мне, не будешь простым служащим.
— Благодарю вас, господин Захаров. Прошу вас, дайте мне время. Четыре года я
не видел своих родителей. Хочу побыть на свадьбах моих братьев, Фемиса и Пла-
тона, которые состоятся в Синопе. Родная атмосфера Понта мне поможет подумать, все
взвесить спокойно и принять правильное решение.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
В ту ночь Ифигения не сомкнула глаз. Она нервно ходила по комнате. Вспомнила бывших
подруг Мильтоса, испанку Изабеллу и француженку Натали. Может быть, они повлияют на
него?
Она не думала, что рисковала потерять его любовь, ее волновало только одно:
предотвратить его участие в войне, спасти его.
Во дворе дул ветер, шел проливной дождь, сверкали молнии, отражаясь в мутных лужах,
текущих по каменному проспекту Гранд Арме. Встав у окна, Ифигения мысленно вернулась в
прошлое, бежала по знойным камням Греции, взобралась на гору Олимп, полная решимости
войти в царство богов и потребовать объяснений за испытания людей. С моря доносились
женские голоса:
—Ифигения, остановись! Лишь Прометею удалось подняться так высоко и узнать
секреты богов, но за это они его приковали к утесам Кавказа, каждый день посылали
кровожадную птицу, которая съедала его печень. Подчинись судьбе! Тело и ум твой
не принадлежат тебе, они принадлежат Греции! И Мильтос не принадлежит тебе, он
потомок Леонида!
19 сентября 1912 года во второй половине дня Захаров принял у себя дома Мильтоса
и Ифигению. Обстановка была тяжелая.
Выслушав решение Мильтоса, Захаров хладнокровно и спокойно сказал:
—Что ты говоришь? Отдаешь себе отчет в том, что армия не для тебя, она требует
физически и морально подготовленных к войне. У меня для тебя серьезное поруче
ние.
—Господин Захаров, верю, что серьезнее борьбы на поле битвы за родину, нет
других полномочий. Вы представляете судьбу Македонии, если бы младший лейте
нант Павлос Мелас, оставив богатства, жену и маленьких детей, не возглавил бы
борьбу за ее освобождение, не пролил бы своей крови за ее независимость?
—Павлос Мелас был кадровым офицером и выполнял долг профессионального
военного, — возразила Ифигения.
—Никто не заставлял его поехать в Македонию. Он отправился туда доброволь
цем. Забыла, Ифигения, как поделилась со мной своей мечтой увидеть в святой
Софии коронацию греческого наследника Константина? Как ты это себе представ
ляешь, если все мы будем сидеть в своих уютных домах? Думаешь, на турков падет
озарение и они расстелят красные ковры в Константинополе в ожидании наследни
ка?
У Захарова было много планов насчет Мильтоса. Сейчас он видел, как они про-
валиваются. Он покраснел от гнева, но сдержанно сказал ему:
—Мильтос, для тебя и Ифигении я строил большие планы. У меня мифически
огромное состояние, но детей нет. Три года я испытывал тебя, следил за твоими
успехами. И Ифигения красива, умна и серьезна. У меня есть опыт, знания и знаком
ства. Я вам помогу, как своим детям. Рядом со мной вас ожидает блестящее будущее.
Согласен, долг наш перед Грецией велик, но есть и другие пути выполнить его. Кстати,
в последнее время я в сто раз увеличил капитал своего банка. Создал управление,
занимающееся торговлей оружием. Предлагаю тебе возглавить его. Оттуда, уверяю тебя, у
тебя будет огромная возможность оказать неоценимую помощь Греции.
Семена любви к родине, посеянные Георгиосом Павлидисом в душах своих детей, пустили
глубокие корни. Мильтос внимательно посмотрел сначала на Ифигению, затем на Захарова
и твердо ответил:
— Сочту унижением для себя сидеть в Париже в теплых и удобных креслах, в то
время как наши братья из Греции воюют за наше освобождение. Господин Захаров,
знаю, вы сделали для меня многое и я вам благодарен за это. Ифигения, я считал
тебя сильной. Видишь, как трудно матерям, сестрам, невестам расставаться с сыно
вьями, братьями, любимыми, уходящими на фронт?! Я решил. Принимаю зов роди
ны. Если мне суждено вернуться к вам, постараюсь отплатить вам за вашу любовь
ко мне и доверие.
Все трое обнялись. Даже в глазах могущественного и упрямого Захарова показались
скупые мужские слезы, слезы отца, посылающего сына на фронт.
* * *
«Сыны Греции,
освободите отечество,
освободите детей, женщин,
божеские родные земли, могилы предков,
сейчас и навсегда в бой!»
Охваченные национальной гордостью провожающие в течение пяти минут аплодировали
и кричали:
— Греция — Франция — Союз!
Ровно в полночь корабль поднял якорь. Вновь из рупора прозвучал голос молодого
человека:
«Капитан, вира якорь! Держи курс из Марселя на родину ее основателей, в Фо-кию!»
Корабль закачало от возгласов и аплодисментов. Мильтос удалился в уединенный уголок
палубы. Кинул взгляд на отдаляющиеся яркие огни очаровательного Марселя. Затем
нагнулся и увидел блестевшие фосфоресцирующие тела рыбок, плывущих рядом с кораблем,
казалось, они провожают его в дальний путь. Вспомнил Ифигению и посмотрел на чистое
звездное небо в поисках созвездия Плеяды. Оно над его головой. Мягкий ветерок, словно
дыхание любимой, бил его по лицу. С губ его вырвался шепот:
«Господи, сбереги мою Ифигению, не дай ни одной грязной руке прикоснуться к моей
любимой!»
С тех пор, как корабль покинул порт Марселя, прошло три часа, но молодые люди не
торопились спать. Они пели, танцевали и беззаботно шутили, будто ехали не на войну, а на
праздник. И это сумасбродство греки унаследовали от своих древних предков! Это
достоинство по наследству передается от поколения к поколению: это жгучее дыхание,
исходящее со времен Гомера!..
* * *
* * *
В ту эпоху границы Греции и Турции начинались в Эпире выше города Арта, проходили к
северу от городов Мецово, Каламбака и Тирнавос и завершались в Темпейской долине.
Утром 5 октября 1912 года начались военные действия. Мильтос перевозил французских
офицеров, полковника Дебене и подполковника Лебука. Они объезжали боевые части.
Следили за ходом боя и боеспособностью солдат. Вели записи, наброски. По ним после
войны они должны были вывести свои заключения, что стало бы в дальнейшем предметом
обучения во французском военном училище в Париже. Беседы с французскими офицерами
помогали Мильтосу разобраться в военной ситуации, обогащали его знания. Свои
впечатления и наблюдения он записывал в дневник, подаренный Ифигенией, когда он
уезжал из Парижа...
После пятидневных жестоких боев греческая армия захватила город Сервион в
Македонии. Настала небольшая передышка, воспользовавшись ею, Мильтос написал длинное
письмо Ифигении:
* * *
После ряда побед на эпирском фронте греческая армия застряла у укрепленного пункта
Безана. Тогда Константин с крупными силами отправился в этот регион, чтобы самому
руководить военными операциями.
* * *
* * *
Между тем Мильтос мужественно воевал в Эпире, в составе батальона эвзонов под
командованием капитана Велиссариоса принял участие в освобождении Янины. Был слегка
ранен в плечо, но это не помешало ему вернуться в строй, и позднее, 21 июня 1913 года,
пойти на взятие Лахана. И здесь вражеская пуля не прошла мимо него, поверхностно
задев мягкие ткани правой ноги. После выступлений против болгар на Кресне
демобилизовался. В сентябре 1913 года вернулся в Париж к своей любимой Ифигении.
Военные действия увенчались победой греков. Однако события, произошедшие в то
время в Греции и Турции, засеяли семя, из которого позднее выросли братоубийственный
разлад, войны, геноцид.
* * *
В марте 1913 года в Греции убили короля Георгия. От этого убийства только
Германия могла извлечь пользу, ибо на королевский трон сел наследник Константин, зять
Кайзера Вильгельма и фанатичный сторонник немцев. Разумеется, в подобных случаях
истинные мотивы убийства остаются в тени.
Победоносное шествие греческой армии принесли славу и известность Константину.
Фанатичные сторонники Германии, объединенные вокруг королевы Софии, сестры Кайзера,
и болтливые женщины из знатных афинских семейств, распоясавшись, открыто
высказывали свои симпатии к немцам, а о самом короле говорили:
«Не похоже, что Константин подражает Филиппу или Великому Александру, он сам
воскресший Великий Александр!»
Немецкий император пригласил в Германию своего зятя Константина, где присвоил ему
почетный титул Главнокомандующего и вручил военный жезл немецкой армии. На приеме,
устроенном в честь греческого короля, Кайзер, шутя, сказал австрийскому послу:
«Мечтаю увидеть мою сестру Софию императрицей Новой Византии!»
Немецкое проникновение в Грецию начало беспокоить англичан и французов. Их тревога
возросла, когда 10 сентября 1913 года Кайзер посетил Керкиру, где за спиной законного
правительства Венизелоса провел долгие беседы с королем Константином. Таким образом,
было положено начало скрытой войне между сторонниками Германии и Антанты как на
уровне политиков и короля, так и среди офицеров и общества.
23 января 1913 года в Турции в результате кровавого переворота фанатичными
новотурками был свергнут великий визирь Кямиль-паша. С этого момента судьба
Оттоманской империи оказалась в руках жестокой троицы: Талаат-бея, Энвер-паши и
Джемал-паши.
В Греции же близорукие приверженцы и друзья короля утверждали, что он «воскресший
Великий Александр!». Еще более поражал масштабами самолюбования Энвер-паша, веря,
что он перевоплощенный Наполеон в шинели турецкого офицера и призван восстановить
крупнейшую империю в мире, Оттоманскую.
Германия одной рукой гладила Константина, другой поддерживала новых марионеток
Турции. Жизнь греков в Оттоманской империи становилась невыносимой, а их будущее —
неопределенным. Еще в начале балканских войн турки выслали греческое население из
деревень в 50 километрах от болгаро-турецкой границы.
Захватив Восточную Фракию, болгары вели разнузданное преследование и резню
греческого населения. С возвращением ее туркам летом 1913 года последние не только
не разрешили беженцам вернуться в родные места, но поселили в их домах турков из
Боснии, Македонии и с Крита.
Участился бойкотаж греческих фирм и коммерсантов. Суды и казнь греков были
постоянно на повестке дня.
В далеком Понте греки выступили против заселения турецких беженцев в понтийских
поселениях. В селе Девкери Самсунда в столкновениях погибли греки и
турки. Только вмешательство немецкого императора предотвратило трагический исход этих
событий. Митрополит Каравангелис, находясь в Германии на курортном лечении, узнал об
инцидентах в Понте и попросил помощи королевы Софии, в то время находящейся на
отдыхе в Германии. Она добилась вмешательства брата Кайзера Вильгельма. На краткое
время Понт избежал опасности.
* * *
1914 год находит Грецию внешне счастливой. Ее границы доходили уже до реки
Нестос. Были освобождены Эпир и Македония. Бразды правления государством находились
в крепких руках увенчанных лавровыми венками победителей, короля Константина и
премьер министра Венизелоса. Но за очевидным скрывалось тайное, за сценой — темная
подоплека. С благословения короля было создано непокорное ядро германофилов,
фактическим лидером и правящим умом которого являлась сама королева София.
В продвижении по службе были обойдены достойные офицеры, настоящие герои
балканских войн, только потому, что не входили в число поклонников Германии.
Главнокомандующим Штаба был назначен бригадный генерал Виктор Душманис,
заместителем — подполковник Иоаннис Метаксас. Они оба никогда в своей карьере не
командовали военным подразделением, но были горячими германофилами и искусными
придворными льстецами.
На европейском горизонте начали сгущаться тучи военной бури. Немецкий император
Кайзер Вильгельм решил приехать на Керкиру, чтобы отдохнуть и убедить своего зятя,
греческого короля, вступить в Тройственный Союз (Германия, Австро-Венгрия, Италия).
Был апрель 1914 года. На причале столицы острова горделиво стоял король
Константин с немецким военным штыком в руках, подаренным ему Кайзером, давал
последние указания принцам и официальным лицам по приему почетного гостя.
Восторженными возгласами встретили Кайзера власти, жители города и тысячи туристов,
ежегодно в это время приезжающие на остров.
Отсутствие премьер министра Венизелоса не прошло незамеченным со стороны
иностранных консулов. Французский консул, явно обеспокоенный этим фактом, написал
своему правительству: «Сегодня рассеялись все сомнения. Всякая надежда на согласие
короля и премьер министра исчезла окончательно. Мы с Англией должны направить свои
совместные усилия к Венизелосу».
В то время как Кайзер наслаждался отдыхом в своем личном дворце в Керкире и в
течение месяца вместе с сестрой Софией и зятем, королем Греции, строил планы по
нейтрализации Венизелоса и заключению греко-немецкого союза, в Константинополе
немецкий генерал Лиман фон Сандерс вместе с турецким министром ино-
странных дел Талаат-беем разрабатывал способы и детали истребления греков и армян
Анатолии.
* * *
* * *
Вернувшись в Париж через два дня, Мильтос и Ифигения встретились с Захаровым в его
доме, чтобы определить дату свадьбы и детали ее подготовки. Ифигения предпочитала
обвенчаться в церкви святой Троицы в Константинополе, недалеко от родительского дома,
чтобы на свадьбе могли присутствовать родственники и друзья. Мильтос соглашался с
Ифигенией, сохраняя некоторые сомнения относительно Константинополя. Как его
окружение по службе, так и газеты свидетельствовали о неспокойном положении в Турции.
Захаров же не допускал такой мысли, был против свадьбы в Константинополе.
Разгневанный упорством Ифигении и нерешительностью Мильтоса, не скрывал своего
возмущения:
— Выслушайте меня внимательно. Тем, кто следит за международной обстанов
кой и влияет на нее, очевидна угроза войны. У меня есть достоверная информация,
что скоро Турция и Германия подпишут договор о союзе и военном сотрудничестве.
Грецию лихорадит. Неизвестно, о чем договорились король Константин и немецкий
император. Греческий премьер-министр Венизелос на недавней нашей встрече сооб
щил, что английское правительство поддерживает наши национальные притязания
в Малой Азии. Но по вине короля он не может сотрудничать с англичанами и фран
цузами...
— Господин Захаров, мы не поедем жить в Турцию, — возразила Ифигения. -
Послезавтра я уезжаю в Константинополь. Посмотрю, как там дела, и если там
состоится свадьба, то мы постараемся сразу после свадьбы уехать оттуда.
Захаров резко встал с кресла. Словно отец, раздраженный детскими шалостями, подошел
к молодым и строго, подчеркивая каждое слово, сказал:
— Поймите, вы мне, как родные дети. Если я не согласен с вами, значит, кое-что
знаю. Сегодня утром министр иностранных дел Франции сообщил, что в последнее
время турки вновь выслали несколько тысяч греков, многих бросили в тюрьмы
якобы за сотрудничество с врагами Турции. Мильтос, ты забываешь, что в балкан
ских войнах служил в греческой армии? Туркам это известно. Кроме того, тебя
объявили дезертиром. Как ты появишься в Константинополе? Не знаю, получали ли
в последнее время письма от своих родных?
— Господин Захаров, вы сотрудничаете с моим отцом, надеюсь, мою семью не
тронули, — заволновалась Ифигения.
— Я послал две телеграммы твоему отцу, но ответа не получил. Может быть, турки
их не вручили им. Вы же знаете, как работают Мехметы. Но мне известно, что
французский посол в Константинополе срочно информировал французское прави
тельство об аресте и высылке греческой знати города.
— Именно поэтому я поеду в Турцию, — продолжала настаивать на своем Ифи
гения. — Меня волнует судьба моих родителей и братьев. Я на месте решу, сможем
ли устроить свадьбу в Константинополе.
Захаров сильно ударил кулаком по столу:
— Поскольку вы меня вынуждаете, слушайте подробности. 5 июня в знак протеста
за преследование наших соотечественников закрылись греческие школы. В Турции не
действуют греческие церкви. Вселенский патриархат объявил, что «греческая нация в
Оттоманской империи подвергается гонению». В Трапезунде 14 июня турки организо
вали демонстрацию против греков. 10 июля турецкие банды напали на мирное гречес
кое население Айвали, подожгли дома, зарезали мужчин, изнасиловали женщин...
Резня произошла и в ионическом городе Фокеас, матери Марселя...
Что вы хотите еще услышать?
Ваша свадьба должна состояться в Париже.
* * *
Утром 1 июля 1914 года поезд вошел в Константинополь. Звезда Афродиты все еще
сияла на чистом небе. Сердце Ифигении сильно забилось, когда она увидела древние
городские стены. Первые лучи солнца освещали купола и минареты святой Софии.
Пассажиры приготовили свой багаж. Солдаты с рюкзаками и молодые люди уже были в
коридоре поезда. Через двадцать минут поезд остановился на железнодорожной станции
Сиркеси.
Все языки мира, все наряды, запахи навоза, пота и аромат французских духов, шум и
гам, беспорядок и толкотня, все вместе возвращали иностранца с неба на землю: здесь
Турция!
Ифигения во французских туфлях на высоком каблуке и в летней белой шляпе на голове была выше
многих мужчин.
Капитану жандармерии, проверявшему паспорта, пришлось вытянуть шею, чтобы
увидеть ее лицо. Он прочитал несколько раз ее имя в паспорте. Достал из ящика список с
именами. Встал, внимательно посмотрел на Ифигению и сделал знак жандармам, стоящим
рядом с ним. Они схватили ее за руки и потащили в темную комнату, пахнущую потом и
мочой.
Ифигения стала возмущаться, с силой вырвалась с их рук и потребовала свои чемоданы.
Жандармы язвительно засмеялись, прежде чем закрыть за ней дверь.
— Не кричи, негодная гяурка, — приказал один из них, — иначе заткнем тебе рот.
Имей терпение. Большое терпение!
Целых два часа она простояла в грязном каземате. Пыталась понять причину своего
ареста, придумывала способы защитить себя, предупредить отца. Конечно, через своих
знакомых и взяткой он быстро освободит ее.
От раздумий ее отвлек скрип двери. Те же жандармы появились на пороге. Повели ее в
жандармерию, находящуюся напротив железнодорожной станции рядом с военным лагерем.
Там ее ждали трое: майор Генерального полицейского управления Али Омероглу, майор
информационного центра Генерального штаба армии Хасан Ибрагим и капитан
жандармерии, проверявший паспорта.
Майор Омероглу был высоким и красивым мужчиной лет тридцати. Темная кожа под
глазами делала его более грозным, хотя он был вежливым и предупредительным.
Хасан был, напротив, невысокого роста с лысиной. Глубокий шрам на левой щеке в форме
креста придавал ему отталкивающий вид.
Ифигению усадили на грязный деревянный стул. Несмотря на ее мучения, она выглядела
спокойной и, как всегда, красивой.
Хасан с ненавистью посмотрел на нее и спросил:
- Зовут тебя Ифигения Николаидис, ты изучала археологию в Париже?
- Да, — ответила Ифигения.
- Говори «да, господин майор», а не простое «да», слышишь.
- Да, господин майор.
- Ты дочь торговца оружием Михалиса Николаидиса, проживавшего в Перане?
- Да, господин командир, я его дочь. Моя семья давно живет там.
- Проживала... Четыре дня тому назад она поменяла место жительства...
Ифигения вздрогнула и с волнением спросила:
- Что вы имеете в виду, господин майор? Где находится моя семья?
Хасан и капитан жандармерии громко засмеялись, но майор Омероглу не разде -
лил их сарказма.
Хасан перестал смеяться. Скрипя зубами, подошел к Ифигении, схватил за волосы
и поднял ее. Зрелище оказалось более комическим, чем печальным: Ифигения на
двадцать сантиметров была выше него. С ненавистью он толкнул ее на скамейку. Она
потеряла равновесие и вместе со скамейкой упала на пол.
Хасан и капитан вновь засмеялись.
Майор Омероглу помог Ифигении встать и сесть на стул. Затем серьезно спросил
ее:
- Барышня, с какой целью вы приехали в Константинополь?
- Чтобы увидеть своих родных и близких, два года я жила вдали от них, —
ответила Ифигения.
- А почему вы не приехали в прошлом году?
Ифигения не успела ответить. Хасан грубо повернулся к Омероглу и сердито
сказал:
- Али, ты обращаешься к грязной гяурке на «вы»...
Затем обратился к Ифигении и с пеной на губах заорал:
- Негодяйка! Два года ты ездила по Европе, хулила и предавала нашу родину.
Поэтому у тебя не было времени приехать сюда.
Ифигения начала осознавать серьезность своего положения. Вспомнила слова
Захарова об опасностях, ожидающих ее в поездке, но спокойно ответила:
- Господин майор, я представления не имею, о чем вы говорите. А что касается
вашей родины, то она и моя родина и я люблю ее, как все, кто похоронил на этой
земле своих предков...
В этот момент, чтобы умерить страсти, вмешался майор Омероглу:
- Будьте более конкретными. Что вас связывает с французским Генеральным
штабом?
- Ничто, — невозмутимо ответила Ифигения.
Глаза Хасана пускали искры. Он схватил ее за волосы с такой силой, будто хотел
вырвать их с корнем. Посмотрел на нее как зверь, готовый растерзать свою жертву,
и закричал:
- Слушай, проклятая гадюка, вы, грязные греки, считаете нас тупыми. Сообщаю,
везде есть наши агенты. Многие работают на нас. Даже твой друг, французский
капитан Андре, подробно информировал нас о твоей антитурецкой деятельности.
Слезы потекли по щекам Ифигении. Но она гордо ответила:
- Я не занималась никакой деятельностью, за которую вы могли бы меня обви -
— Встречались ли вы с капитаном Андре 20 января 1913 года в кафе «Де Ла Пе»
и он вручил вам конверт?
— Капитан Андре знаком с моей подругой. Мы встретились случайно и он мне
передал письмо для нее.
Хасан ухмыльнулся и иронически спросил:
— Выходит, ты еще и сводница! Вы, гречанки, на все способны. Но ты еще два раза
ходила туда и получала конверты. Что за конверты были?
— Господин майор, я сейчас понимаю, кто сочинил эти обвинения. Это лейтенант
Андре. Он ненавидит меня за то, что я отвергла его предложение вступить с ним в
связь. Это сущая правда.
Слово взял высокий Омероглу и, смотря на Ифигению с любопытством — кто-то
сказал бы с сочувствием — спросил:
— А почему вы отвергли? По нашим данным, он красивый мужчина.
— Я помолвлена.
—Барышня, мы знаем это. Вы обручены с Мильтиадисом Павлидисом, добро
вольцем греческой армии в балканских войнах. Не так? А сейчас он торгует оружи
ем...
Ифигения прервала его и в первый раз ответила с явным недоумением:
— Он не торговец оружием, работает в банке Сены.
Коротышка Хасан взбесился. Подошел к ней и, показывая пальцем рубец на своем лице,
сказал:
— Этот шрам я получил в бою у Сарантапороса. Кто может исключить, что не твой
жених ранил меня? Аллах велик, я спасся. А сейчас твой любимый ответит...
Он не стал дальше продолжать. С силой потянул ее за платье: отлетели пуговицы,
обнаружив ее бюстгальтер.
Глаза мужчин налились кровью. Срывая бюстгальтер, Хасан зарычал:
— Грязные проститутки, гяурки! Одеваете эти проклятые изобретения европей
цев, чтобы искушать мужчин. Вы и наших женщин развратите. Мы оказываем вам
гостеприимство, а вы нас грабите, пачкаете благословенные Аллахом наши обычаи
и предаете нас нашим врагам.
С разорванным платьем Ифигения пыталась прикрыть свою наготу. Слезы текли с ее
глаз. Но она не поддалась, гордо выпрямилась и заявила:
— Господин майор, греки не запачкали ни один народ. Они подарили человечеству
знания и духовную культуру. Другие народы вели себя дико и уничтожили все, что
нашли. В этой стране никто нам не оказывает гостеприимства. Мы, греки, приняли
здесь всех, места хватит всем. Мы можем и должны жить в любви и в согласии.
— Это проповедует ваша грязная вера. Коран, святой закон всесильного нашего
Аллаха, гласит: «Если видишь зло, измени это силой». Мы ножом уничтожим зло,
искореним сорняки, в этой стране будут жить только турки!
— Господин майор, каждый народ, в разную эпоху дает богу свою маску, но за
всеми масками находится один бог. Какие турки будут жить в Турции, вы забываете,
что многие христиане приняли ислам. Мало христианок-матерей родили и воспита
ли султанов?
Пощечиной Хасан заставил ее замолчать:
— Грязная европейская проститутка! Кто ты такая, что оскверняешь своим ртом
султанов и халифов нашей веры?
Наступил полдень. В городе царил зной. В следственном кабинете жара была
невыносима. От жажды у Ифигении пересохло во рту, но из чувства собственного
достоинства она не стала у них просить даже воды.
Майор Омероглу продолжал вести допрос, постоянно обращаясь к Ифигении на
«вы»:
- Барышня, вы и ваш жених в первую субботу прошлого мая посетили греческого
военного атташе в Париже. На встрече присутствовал и майор Феодорос Панкалос.
О чем вы говорили?
Комок застрял в горле у Ифигении. Действительно, они были у греческого военно-
го атташе, чтобы попросить последнего посодействовать отправке 12 гаубиц для гре-
ческой армии, которые неоправданно задерживали французские заводы. Оплата про-
изводилась через Банк Сены, где Мильтос возглавлял соответствующее управление.
Случайно там был слушатель французской Военной школы Панкалос.
Ифигения тянула с ответом. Лицо ее побледнело. Она безнадежно вздохнула,
посмотрела в окно. Никто, кроме бога, не смог бы ей помочь. Приложив последние
усилия, она произнесла первое, что пришло ей в голову:
- Мы пошли пригласить на ужин греческого военного атташе.
- Вы часто принимали гостей в доме своего дяди Костантиноса Николаидиса. Но
никогда не пригласили ни одно турецкое официальное лицо. Почему,
барышня?
Кипя от негодования, Хасан в очередной раз прервал допрос. Он не мог смириться
с тем, что Омероглу обращался к Ифигении на вы:
- Али, ты все еще говоришь с этой грязной тварью на «вы». Она нагородила нам
всякий вздор. Живя три года в Париже, она ни разу не переступила порог турецкого
посольства. Она и ее жених общались только с нашими врагами.
Затем, повернувшись к Ифигении, плюнул ей в лицо. С красными от ярости глазами,
похожими на крупные капли крови, он толкнул ногой скамейку, и Ифигения вновь
очутилась на полу. Затем поручил капитану увести арестованную в тюремную камеру
в подвале.
Ифигения разрыдалась. Капитан и два жандарма потащили ее в тюремную каме -
ру, а она в отчаянии вопрошала:
- Где же равенство? Братство? Правосудие? Я ничего не совершала! Верните мои
чемоданы! Где мои близкие и родные?.. Я невиновна...а...а...!
Полуголая, униженная, отцовская любимица, европейская аристократка, люби -
мая Мильтоса безутешно рыдала в темной тюремной камере и молилась: «Боже мой,
сотвори чудо!»...
* * *
В два часа ночи в полицейский участок ворвались трое крепких парней в масках,
застрелили часового и дежурного офицера, схватили Ифигению и исчезли. Полиция
начала небывалое преследование преступников. Врывались с обыском в дома, арес-
товывали подозрительных. Среди них был и Панайотис, брат Ифигении. Допросы
вели майор Омероглу от жандармерии и майор Хасан от армии.
Во второй половине 2 июля 1914 года дня офицеры обедали в ресторане у желез-
нодорожного вокзала Сиркеси. Оба выглядели усталыми, от бессонницы глаза по-
— Эх, Али, чуть с ума не схожу! Кто знал, что мы схватили грязную гяурку? Когда
они успели составить план и освободить ее...? Я с ума сойду, — возмущался Хасан.
— А ты, Ибрагим, забываешь, чья она дочь? Что знакома с Захаровым? Благодаря
своим деньгам они вездесущи. Им трудно противостоять. Но не стоит беспокоиться,
министр иностранных дел Талаат-бей категорически заявил: «Заговорщики, где бы
ни прятались, будут схвачены и предстанут перед карающей рукой турецкого пра
восудия». Уверен, что мы скоро их схватим, — спокойно ответил Омероглу.
— Твоими устами да мед пить! Аллах велик! Конечно, эти змеи, греки, организова
ли похищение. Даже ссылка не наставляет их на истинный путь. Лишь тогда мы спа
семся от них, если всех зарежем. Меня это очень задело. Похитители в первую оче
редь опозорили нас с тобой. Клянусь, когда поймаем, своими руками я задушу их!
— Ибрагим, ты прав. Они поиздевались над нами и в назидание другим заслужи
вают жестокого наказания.
— Али, мы оказались дураками! Ты когда-нибудь видел такое женское тело? Такую
упругую грудь? И мы даже пальцем не тронули ее. Ах, пусть только она снова попадет
в мои руки. Прикажу роте албанцев приласкать ее «по-турецки».
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
В Париже Мильтос и Захаров подняли всех на ноги, чтобы узнать о судьбе Ифигении.
Мильтос напоминал дикого зверя в клетке. Он мрачнел при одной мысли, что чья-либо
грязная рука могла прикоснуться к его возлюбленной.
В субботу, 7 августа, Захарова пригласили в кабинет министра иностранных дел
Франции. Там ему показали зашифрованную телеграмму от французского посла в
Константинополе, в которой сообщалось:
«О вашем вопросе от 20 июля об участи Ифигении Николаидис, знаем следующее:
Один (.). Наши совместные с греческим послом господином Панасом поиски
убедили, что вышеупомянутая девушка прибыла в Константинополь утром 1 июля (.)
Два (.) Арестована, обвиняется в шпионаже (.)
Три (.) Ночью с 1 на 2 июля освобождена тремя вооруженными (.) Убиты двое
турецких полицейских. (.)
Четыре (.) Дальнейшая участь ее неизвестна (.)
Пять (.) Отец девушки Михалис Николаидис выслан вместе с семьей (.) Место
ссылки неизвестно (.)».
Как только Мильтос узнал трагические новости, месть, словно голодный леопард, рвала на
части его душу. Внутренний голос громко велел ему: славный эвзон, чего ты ждешь,
предотврати зло, бросайся в бой!
— Уеду в Турцию. Разделю участь моих родных. Освобожу Ифигению или же
погибну рядом с ней, — решительно заявил он Захарову.
— Ради бога, Мильтос, нельзя этого делать! Ты не можешь, как овца, пойти на
заклание. Ифигения попалась потому, что не послушалась моих советов. Усмири
юношескую кровь и не торопись взяться за оружие. Мы должны действовать умом,
спланировать все. Опираясь на трезвый расчет, легче найдем «нить Ариадны».
Прошло две недели, усилия Захарова не привели ни к чему, и его охватила тревога. Резко
подскочила продажа оружия. Слава Захарова росла вместе с заказами и прибылью. Но,
несмотря на это, его влияние на новотурков было незначительным. Его вклады, внесенные в
турецкую экономику в прошлом, были закрыты турецким правительством. Его агенты зорко
следили за Мильтосом. Он искренне, как своего сына, любил юношу и от всей души
радовался его профессиональному росту.
Однако Мильтос не мог дальше ждать. Страстно влюбленный, он ни с чем не считался: ни
с деньгами, ни со славой, ни даже со своей собственной жизнью. В дождливое утро 21
августа Мильтос поехал на Лионский вокзал, чтобы пересев в Марселе на корабль,
отплыть в Грецию, откуда намеревался тайно войти на турецкую территорию. Он не успел
подняться в поезд. Три крепких парня жестоко избили его и окровавленного бросили на
платформе. Его доставили в больницу, где после обеда его навестил Захаров. Увидев
Мильтоса, закричал:
— Всего четыре дня я был в Лондоне и ты, не предупредив меня, пустил в ход свой
дерзкий план. Турция готовится к войне, ее границы неусыпно охраняются. Сынок,
ты не успел бы добраться до Турции, за нами зорко наблюдают турецкие агенты, они
убили бы тебя, не пустив даже в Грецию. Они ни перед чем не останавливаются.
— Почему вы полагаете, что меня избили подкупленные агенты турков?
Лукавый Захаров, уезжая в Лондон, дал указание своим наемным головорезам:
«Если попытается уехать, удержите любым способом, даже если понадобиться применить
силу». Впрочем, для него действовала только одиннадцатая заповедь: «Цель оправдывает
средства».
Но сидя у больничной кровати Мильтоса, разыгрывал из себя незнайку:
— Это очевидно, Мильтос! Разве у тебя есть враги в Париже? Не заметил, что
говорилось в телеграмме французского посла из Константинополя? Ифигению арестовали по
обвинению в шпионаже. Думаешь, здесь не следили за ней? Не надо считать турков
дураками: в заговорах и в жестокости они неудержимы. Безрассудные поступки не признак
мужества, а позволь мне сказать, величайшая глупость!
* * *
* * *
* * *
Приехав в Эрзерум, Али рассказал Ифигении об участи ее родных. Сообщил, что ее брат
Панайотис был военным хирургом в районе Дамаска и 20 августа его жена Артемис
родила ему здорового мальчугана. И в конце упомянул, что навестил ее родителей в городе
Гиоскати. Ифигении недостаточно было общей информации, ей хотелось деталей. Она
засыпала Али вопросами:
— Ты видел Ирини? Как она поживает? Сможет ли она продолжать свою учебу
в Гиоскатии? Как здоровье родителей? На какие средства живут?
Али оказался в затруднительном положении. Не желая огорчить Ифигению, не мог
посмотреть ей в глаза, боясь выдать правду. С понурой головой и взглядом, устремленным
на пол, он ограничился общими фразами:
— Все чувствуют себя хорошо. Давай помолимся, чтобы наступил скорый конец
этому международному безумию, охватившему человечество.
— Али, ты от меня что-то скрываешь. В последнее время мне снятся кошмарные
сны, в голову приходят дурные мысли. Прошу тебя, расскажи всю правду. Я сильная,
я все выдержу.
— После всего пережитого, естественно, что видишь дурные сны. Я видел твоих
родителей, у них есть кое-какие деньги. Уверяю тебя, они выстоят.
— Али, ты, как маленький ребенок, даже лгать не умеешь. Обещай мне, что
поможешь мне увидеть родителей.
— Ах! Ифигения, тебе кажется, что живешь во Франции. Спустись на грешную
землю, здесь Турция! Клянусь, сделаю все, чтобы исполнить твое желание, но и ты
должна мне помочь...
— Я не стану тебе мешать. Скажи, что мне нужно делать, — торопливо заверила
его Ифигения.
Али покраснел, как неопытный юнец, в первый раз признающийся в любви. Правда!
Человеческое поведение порой странно и необъяснимо. Храбрый майор, осмелившийся в
самом центре Оттоманской столицы организовать кровавое похищение, робко стоял перед
молодой женщиной. Смущенно глотал слюну, не решаясь посмотреть на нее. Потом
признался. Голос его был тихим, но слова, казалось, исходят из его души:
—Ифигения, ты очень привлекательная девушка. В любой одежде, в любом
ферентже твоя красота не может остаться незамеченной. Ты привлекаешь внимание
мужчин. В Турции тебе опасно быть одной. Как ты убедилась, я и моя семья испо
ведуем ислам, а скрытно мы поклоняемся Христу и Богородице. Мне тридцать два
года. С женитьбой запоздал, не хотел брать в жены турчанку, но нелегко встретить
скрытую христианку, подходящую мне...
Ифигения, угадав цель его признания, прервала его:
—Али, никогда не поздно. Теперь, когда ты вернулся в родные края, ты найдешь
женщину, которая будет тебе парой.
—Ифигения, лучше тебя мне не найти во всем мире. Знаю, что ты снова станешь
утверждать, что ты помолвлена, но, пойми, жизнь твоя запуталась, трудно изменить
события. Только рядом со мной ты сможешь вновь выйти в люди, мы вместе наве
стим в Гискати твоих родных и поможем им.
Вдруг Ифигения побледнела: у нее закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Она
закрыла рот руками и побежала в туалет. Али заволновался, но постеснялся следовать за ней.
Он слышал, как она кашляла, ее рвало. Позвал тетю Сабиху и попросил помочь Ифигении.
Али, не зная, чем объяснить головокружение Ифигении, нервно шагал по комнате.
Вскоре вернулась Ифигения, бледная, как полотно. Она легла на кровать, выпила два глотка
воды и попросила тетю Сабиху оставить их одних.
Встревоженный Али склонился над ней и спросил о ее самочувствии, не нужно ли
позвать врача. Ифигения устало взглянула на него и прошептала:
—Али, не волнуйся, я здорова. В какие же приключения ты попал из-за меня.
Спасибо за все. Твое предложение было бы лестным для меня, если бы...
—Ифигения, не продолжай. Знаю, что ты скажешь: если бы не любила Мильтоса
Павлидиса, — прервал ее Али.
—Не только это, Али... Мне стыдно сообщить тебе более вескую причину...
— Ифигения, ты должна мне сказать. Я пойму и готов тебе помочь.
Ифигения жалко посмотрела на него и глубоко вздохнула:
— Али, уже несколько дней у меня головокружение и тошнота, было и кровоточие
понимаешь, что я хочу сказать. Я беременна! Увези меня в Трапезунд, там, пока не
поздно, я найду способ уехать из Турции.
Али растерялся, словно его ударило громом. Поспешно вышел из ее комнаты, шепча:
— Подумаю, что можно сделать...
* * *
В следующие два дня Али не приходил домой. Родители его забеспокоились. Ифигения
же думала, что его задела их последняя беседа. Халил, отец Али, иначе
по-христиански Харилаос Омиридис, обратился к командиру жандармерии, чтобы узнать о
сыне. Там ему сообщили, что у Али важное секретное задание, и он будет отсутствовать еще
несколько дней. Ифигения считала дни. Прошло двадцать восемь дней, а Али все еще не
было. Ее охватила тревога. Головокружения и рвота продолжались. Однажды повторилось
легкое кровотечение. Она была в безвыходном положении. Погода испортилась. Утром 7
октября 1914 года разразился снежный буран. Через несколько часов Эрзерум и
окружающие его горы покрылись снегом. Днем и ночью, не переставая, падал снег.
Ифигения осталась в своей комнате, отказалась выйти на обед. Стоя у окна, она
смотрела, как земля покрывается густым снегом, и чувствовала, как разочарование, отчаяние
охватывают ее душу.
На следующий день поздно ночью Али бесшумно открыл железную входную калитку.
Ифигения, как и в прошлую ночь, не спала. Побежала и отворила дверь. Все еще шел снег, и
Али, покрытый снегом, напоминал снежного человека.
Ифигения прислонилась лбом к его груди и разрыдалась. Услышав шум, родные
прибежали встретить и позаботиться об Али. Перебивая друг друга, расспрашивали о
причине долгого отсутствия, о месте его нахождения и почему молчал.
Через час родители и тетя Али ушли спать и оставили их одних.
Несколько минут они сидели молча. Затем заговорил Али:
— Ифигения, как чувствуешь себя?
— Меня беспокоят слабость и головокружение. Я многого не знаю о беременно
сти. Али, мне страшно. Я хочу уехать. Почему тебя так долго не было? Наверное, ты
из-за меня не приходил домой. Сделай что-нибудь, помоги мне уехать. Скоро мой
живот начнет увеличиваться, тогда я не смогу скрываться. Ты представляешь себе,
что будет, если рожу здесь? Умоляю тебя, отправь меня в Россию. Карс находится
в 220 километрах отсюда, давай попытаемся...
— Мое отсутствие не имеет никакого отношения к тебе. Напротив, ни на минуту
я не переставал думать о тебе. В твоем положении есть только один выход избежать
хулы. Выйти замуж за меня. Клянусь, твою тайну никто не узнает, мы возьмем ее
с собой в могилу. Это будет фиктивный брак. Ифигения, я люблю тебя, но буду
уважать твои чувства. Возможно, со временем я найду уголок в твоем сердце. Забудь
о поездке в Россию или куда-то в другое место. Ты согласишься, если услышишь мой
рассказ о последней моей командировке.
В 1904 году молодым младшим лейтенантом я вступил в движение младотурков,
веря, что оно действительно принесет свободу и правосудие. В сентябре 1908 года меня
послали на обучение в Германию. Через три года я вернулся на родину. Меня направили в
Генеральное полицейское управление, и на этом посту я познакомился со всеми членами
Центрального Комитата. Один из них, Бахаэдин Сакир, тридцать пять дней назад приехал в
Севастию, где собрал всех видных младотурков Армении и Понта. По случаю нашего
знакомства позвал и меня.
— Жаль, Али! Значит, и ты один из этих фанатиков? — прервала его Ифигения.
— Ты несправедлива ко мне. Я никогда не был фанатиком. Изображаю из себя
новотурка, ибо только таким способом я могу помогать людям. Гораздо легче стать
жертвой, быть полезным труднее и опаснее.
На собрании Бахаэдин и вали города Муамер-бей сообщили о секретном плане
правительства и огласили приказ министра иностранных дел Талаата-бея о подроб-
ностях его осуществления. Затем малочисленная комиссия объездила главнейшие
города Армении и Понта, чтобы на месте разработать детали. Мне поручили обес-
печить безопасность комиссии. Это явилось причиной моего отсутствия.
— Ты не можешь мне доверить содержание этого плана?
— План уже вступил в силу. В настоящее время по фальшивым обвинениям по
черным спискам отправляются на виселицу греки и армяне. С будущего
месяца с
ухудшением погоды начнутся массовые ссылки на смерть...
— И ты все терпишь?
— Ах! Если бы ты знала, с какими опасностями я предупредил многих наших
сограждан, приговоренных к смерти, и они спаслись, уйдя в горы или покинув
стра
ну?
— Видишь, ты сам признаешься. Ведь могут и удирают за границу? Почему ты не
помогаешь мне уехать?
— Думаешь, это легко? Везде конъюнктурщики, шпионы и агенты. Сами турки
шпионят друг за другом и обвиняют друг друга. Если бы я удрал с тобой, у нас был
бы
лишь маленький шанс выйти за границы. Тогда вырезали бы всех моих родных.
Могу
я допустить это? Кроме того, в твоем положении ты не выдержишь холода,
дороги,
голода... Ифигения, давай поженимся. Можешь не спать со мной в одной кровати.
Эта
единственная моя возможность помочь тебе и доказать мою любовь к тебе.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Два дня она не выходила из своей комнаты. На рассвете третьего дня дверь ее открыл
маленький Димитрис и разрыдался:
—Ифигения, бабушка Эмине умерла... Все умирают... мать моя после родов...
Коарик... дядя Али... а теперь и бабушка.
Ифигения взяла его на руки и он, не дав ей вымолвить слово, взмолился:
—Будь моей мамой! Прошу тебя, не умирай... я боюсь! Если ты умрешь, что будет
со мной?
Ифигения поцеловала его, вытерла ему слезы его и пообещала:
—Димитрис, я не умру, и ты будешь моим сыном!
И тогда Ифигения вспомнила и поняла смысл последних слов Али: «...Не покидай моих
родных, они тебя очень любят».
• * *
* * *
* * *
Захаров, опасаясь, что Мильтос совершит рискованный шаг и без предупреждения уедет
в Анатолию, наблюдал за каждым движением юноши. Намеренно и хитро отвлекал Мильтоса
от бюрократической работы в банке Сены, поручал ему выполнение важных торговых
операций.
Мильтос следил за международной обстановкой и, встречаясь с промышленниками и
торговцами оружием, приходил к выводу, что политики и военные не что иное, как
исполнительные органы и пешки в руках денежных ястребов. Поездка в апреле 1915 года в
Америку вместе с Захаровым убедила его в антагонизме американских и европейских
нефтяных компаний и военных заводов. Но больше всего он был поражен могуществом
Захарова, посредника между американцами и европейцами в попытке добиться
компромисса, чего он достиг в ходе двух поездок в 1916 году.
Захаров преследовал стратегические экономические цели, затем поручал своим
помощникам и советникам тактические ходы и детали соглашений. Поэтому, уезжая в
начале мая 1915 года из Америки, оставил там Мильтоса, чтобы тот выполнил его
поручения в Детройте, Чикаго, Далласе, Нью-Йорке и в Латинской Америке.
Когда первые группы армянских беженцев, спасшихся от резни, в августе 1915 года
высадились в порту Нью-Йорка, Мильтос побежал узнать о положении в Турции и по
возможности обнаружить следы своей любимой Ифигении и выяснить судьбу родителей и
братьев.
К сожалению, никто ничего не знал. Беженцы смогли только рассказать ему об
испытаниях, выпавших на их долю, о своих потерях. Они поведали о продолжающихся
выселениях греков из Фракии, прибрежных городов западной Малой Азии и Эрзерума. В
остальных областях ссылки производились избирательно. Ему посоветовали, пока не поздно,
спасти своих родных, ибо «скоро наступит очередь остальных греков».
Мильтос был разочарован, обвинял себя в малодушии, в дезертирстве. Сравнил свою
нынешнюю позицию с той, которой придерживался с 1908 по 1911 год, и нашел много
совпадений. Тогда он оказался в плену очаровательных Изабеллы, Натали или Аннушки, а
теперь не женщины отвлекали его от выполнения своего долга, а развлечения, теплое
местечко, поездки, подобно тем же женским чарам позволяли ему оправдывать свое
бездействие и равнодушие к судьбе своих родных и близких.
Он посмотрел в зеркало, от стыда отвел взгляд: не мог смотреть на себя.
Упал на кровать, уставился на бездушный белый потолок, и мысли его полетели в
Анатолию. Подумал о родителях, беспокоящихся о том, что скоро и их постигнет
участь армян, которые надеялись на защиту своего влиятельного сына с высокими
знакомствами. Затем представил измученную Ифигению в слезах, но продолжающую
верить, что ее храбрый эвзон не оставит ее в беде и готов отдать свою жизнь, чтобы найти
ее.
Не найдя ответы на свои вопросы, он вернулся в реальность. Сомнения не давали ему
покоя. В отчаянных поисках выхода он обратился к своей совести, которой всегда доверял,
и она помогала ему выбрать единственно правильный путь. Но тщетно. Месяцами два
внутренних противоречивых голоса говорили в нем: один обвинял его в трусости, а другой
вопрошал, мог ли трус в 1912 году кинуться в самое пекло?
Нет, Мильтос, ты не трус, и нет необходимости отвечать тем, кто тебя обвинит в
трусости. Просто ты пока не выяснил, в чем твой сегодняшний долг. Достаточно того, что ты
ищешь. Чем выше долг, тем труднее определить его. Но ты его найдешь! И тогда проси бога,
чтобы он помог тебе выполнить его.
* * *
9 октября 1915 года Мильтос, завершив свою миссию в Америке, вернулся в Париж.
Там его ожидало письмо Фемиса из украинского города Херсона. Он торопливо раскрыл его
и углубился в чтение:
«Мильтос, братишка!
Вчера моя жена Василики родила мне сына. Двухлетняя моя дочь Афродита (имя нашей
матери), прыгает от радости, что у нее есть братик.
Известия от родителей пока хорошие, хотя знаю, что греки Синопа и в основном богатые
часто подвергаются угрозам и шантажу.
Платон живет в Керасунде, в прошлом году у него родилась девочка. По свидетельству
армянских беженцев, прибывших сюда на русских военных кораблях, димархом Керасунда
стал Осман, с которым я чуть не подрался на корабле в 1908 году. Говорят, что он
хромает, поэтому его зовут Топал Осман. Он выступал зачинщиком резни армян.
Братишка, почему вы тогда не дали мне задушить его?! Я бы один расплатился за
смерть этого убийцы, но спас бы христиан.
Надеюсь, русские быстро войдут в Керасунд и предотвратят его преступления против
греков.
Мои дела идут хорошо.
Что у вас нового с Ифигенией, еще не поженились?
Целуем вас.
С братской любовью. Фемис».
Херсон, 21 авг. 1915.
* * *
* * *
В течение месяца Мильтос и Энри Тиро работали днем и ночью, чтобы разработать во
всех деталях план, найти средства, вступать в контакты с министерствами, штабами и
высокопоставленными лицами. В конце февраля 1916 года Мильтос прибыл в Грецию в
качестве банкира и представителя предприятий Захарова. Вступил в контакт с
экономическими кругами Афин и знатными греческими семьями. Посещал светские приемы
и, как всегда, привлекал внимание и интерес женщин высшего афинского общества.
Его встречи с французскими и английскими послами происходили в секретной и
конспиративной обстановке. И объект его основной миссии тоже оставался в тени. Виделся с
давним своим знакомым Феодоросом Панкалосом, с которым случайно познакомился в
1912 году после битвы под Сарантопором, а затем часто встречался в Париже в 1914
году, где Панкалос учился в военном училище.
Медленно и методично создавался успешный противовес односторонней немецкой
пропаганде.
В конце мая 1916 события приобрели трагический характер, когда король приказал
гарнизону греческого форта Рубель сдаться без боя напавшим на него болгарским частям.
10 июня, Мильтос получил письмо от Ифигении. Оно было отправлено 28 февраля и
через Россию, Англию, Францию и Грецию попало ему в руки. Письмо было раскрыто, что
свидетельствовало о цензуре.
Он не решался прочесть его. Внутренне готовился к новостям, добрым или худым. Наконец,
решился:
«Любимый мой Мильтос!
Я нахожусь в Эрзеруме. Не спрашивай, как я оказалась здесь. Я многое испытала. Раны
мои глубоки.
15 февраля русские захватили город, в первый раз мы посылаем письма по русской
почте.
Мильтос, 20 марта 1915 года ты стал отцом. Твоему сыну 11 месяцев и 10 дней. Он
делает первые шаги, говорит «папа» и «мама». Зовут его Илиас и крестил его Димитрис,
шестилетний сирота, которого мы приютили.
Илиас вылитый ты, в его зеленых глазах, любовь моя, я вижу твои.
С приходом русских в городе наступил мир, греки и турки живут гармонично, но за
пределами русского влияния жизнь христиан напоминает ад.
Мои родители высланы в Гиоскати. Панайотис служит резервным врачом в турецкой
армии в Палестине. О твоих родных у меня нет никакой информации. Прошу тебя ради
нашего сына не совершать безумия, не рисковать своей жизнью. Русские скоро войдут в
Константинополь. Там мы и встретимся. Наша безумная мечта сбудется: мы обвенчаемся в
церкви святой Софии!
Мильтос, мы выстоим. Наш народ добьется освобождения!
Испытания сделали меня сильной и зрелой.
До освобождения Константинополя ради нашего ребенка прошу тебя оставаться в
Париже.
До встречи!
Твой сын смотрит на меня и улыбается. Он играет с маленьким Димитрисом. У него уже
выросли первые зубки. Посылает тебе свои поцелуи!
До смерти твоя.
Ифигения».
Эрзерум, 28 фев. 1916
В ту ночь Мильтос не смог уснуть. Целовал письмо, перечитывал его, снова целовал его и
все сначала. Видел Ифигению, прекрасную, нежную мать, склонившуюся над люлькой сына.
Представлял Илиаса, улыбающегося ему. И будто он, радостный отец, поднимает его высоко,
кидает до небес... играет... играет с ним... Затем мысли его вновь вернулись к Ифигении. Как
она попала в Эрзерум? С кем живет? Может быть, ему надо поехать и найти ее?
События в Греции удержали его в Афинах. Болгары захватили Восточную Македонию.
Четвертый военный корпус греческой армии был унижен. Пленных офицеров и солдат
доставили в немецкий концентрационный лагерь в Герлиц. Сотни греков погибли в Серресе,
Драме, Кавале.
Захаров тайно приехал в Афины и закрылся в центральной гостинице столицы. Тайно
встретился с Венизелосом и убедил его поехать в Салоники и возглавить движение
национального спасения. Этот план был одобрен премьер-министром Франции, в операции
должны были участвовать французские военные, находящиеся в Салониках и в Афинах.
14 сентября Мильтос был приглашен на суаре к госпоже Серпиери. Там он встретил
членов известных богатых семей: Авероф, Камара, Негрепонти, Циримикос, Эмбирикос и
других. Французский капитан Скузе, выпив лишнее, опрометчиво начал болтать и выдал план
Венизелоса о скором вступлении Греции в войну на стороне Антанты. На следующий день
все филогерманские газеты обвиняли Венизелоса в том, что он хочет вести греческий
народ на бойню.
Мобилизованные военные группы, поддерживающие короля, атаковали сторонников
Венизелоса в Афинах и в провинции.
Все это ускорило события. С утра 24 сентября во французской школе начали
собираться сторонники Венизелоса, политики и офицеры. Весь день вплоть до побега
Венизелоса на Крит, в Афинах и в Пирее происходили небывалые сцены, отличившиеся
изобретательностью, смелостью и дезориентацией. В подготовке всей операции помог и
Мильтос.
Греки официально разделились на две части. У них было два правительства. Одно в
Афинах, другое — в Салониках. Последовали раздор, голод, бедствия и унижение.
Англичане и французы захватили греческие военные корабли. По договоренности с
русскими выдворили из Греции послов Германии, Австрии, Болгарии, Турции, а также
пресловутого руководителя немецкой пропаганды барона Шенка. 1 декабря состоялась
блокада пирейского порта и, когда совместный десант французов, англичан и итальянцев,
направлялся к Афинам, произошли кровавые столкновения вокруг Заппио и королевского
дворца. Выступления в Афинах продолжались три дня. Погибли французы, англичане и
греки.
Мильтос писал в своем дневнике:
«...Ифигения, сердце мое обливается кровью. Мы с французским капитаном Морисом
Сабсором оказались свидетелями жестокой расправы, которую учинили вооруженные
сторонники короля над персоналом почты.
Грек Макс Димадис, выходец из Константинополя, сошел с ума от ударов. Мы его
отправили в Керкиру на лечение.
2 декабря 1916 стрелки, укрепленные в домах Ипсиланти и Теотокиса, стреляли по
дому димарха Афин Бенакиса. Затем ворвались в дом, ограбили и ранили старого димарха,
потащили его окровавленного по улицам Афин. Мне стыдно и больно за наше моральное
падение.
Я не хочу больше оставаться в Греции!...»
После ухода Венизелоса из Афин немцы поняли, что проиграли игру в Греции. И дали
зеленый свет туркам: «Продолжайте высылку греков». Зима для этого была подходящим
временем. Верная смерть ждала тысяч греков из Понта, отправляемых по снежным дорогам
в ссылку.
Султан Абдул Хамид оказался прав, когда в июле 1908 года, разделив своим мечом
семь яблок, символизирующих семь наций, проживающих в его империи, предвидел участь
двух яблок, упавших и расколовшихся на части: «они символизируют греков и армян в
Турции, младотурки уничтожат их!».
* * *
Рождество 1916 года было названо жителями Афин и Пирея «черным Рождеством».
По всей Греции южнее Олимпа англичане и французы конфисковали продукты, народ
голодал.
Преследование сторонников Венизелоса королевскими военными группировками
приняло характер эпидемии.
Итальянский консул Босдари, преследуя мечту Италии «о Новой Римской империи в
Восточном Средиземноморье», создал в стране агентурную сеть, чтобы сильнее
разжечь ненависть друг к другу двух противоборствующих политических сил. Победа
Венизелоса нарушила бы его планы.
Накануне Рождества столица была скорее скорбной, чем праздничной. Без света,
украшенных елок, без ритуальных рождественских каланд. На лицах афинян подо-
зрительность, голод и тревога о настоящем и будущем.
Блуждая по улицам Пирея, Мильтос встретил у Государственного Театра высокого худого
парня без правой руки, продающего баранки. Он пожалел его и решил чем-то скрасить ему
рождественский праздник. Вздрогнул, когда в несчастном юноше узнал Лефтериса, брата
жены Платона, потерявшего руку в битве под Сарантапоро-сом в 1912 году.
Молодые люди тепло обнялись и, сев на мраморных ступеньках Театра, вспомнили о
прошлом.
—А ты помнишь, Мильтос, как мы вместе танцевали танец «Пиррихио» на свадь
бе Фемиса в августе 1912 года в вашем доме в Синопе? — с явным волнением
спросил
Лефтерис.
— Все я помню, даже красивых девушек, которые нежно смотрели на тебя, —
улыбнулся Мильтос, тряся головой и имитируя движения военного танца греков.
—Расскажи о себе, вы с Ифигенией поженились? Где живете?
— Пока нет, но поженимся, а живем в Париже, — ответил Мильтос, не пускаясь
в подробности и не желая расстраивать Лефтериса.
—А ты чего такой худой? Почему торгуешь баранками? У тебя материальные
трудности?
—Да, как тебе сказать? В пенсии мне отказали, якобы, я «оттоманский гражда
нин» и в Греции не имею права на пенсию. Служащий пенсионного отдела на мое
возмущение заявил: «Негодные сторонники Венизелоса, турецкое семя, убирайтесь
в Турцию, там вам покажут меметы!»
— Что за проклятие висит над Грецией! За эти месяцы я многое видел, стыдно
вспоминать. Это долгий разговор. Сегодня Рождество и мы его отметим вместе.
Оставь свои баранки нищим, ты больше не будешь продавать их.
Два дня они провели вместе. Затем Мильтос, заплатив за целый год, снял Лефтерису
комнату на площади Вати. Рядом с домом открыл маленькую лавку. Улыбка вновь осветила
лицо Лефтериса.
* * *
* * *
* * *
* * *
Утром 21 марта 1917 года над Эрзерумом дул легкий весенний ветер. Весь город был
в зелени, но в горах Паладокен Даг, Каркапазар Даг и Цакмак Даг, закрывающих город с
севера, востока и юга, еще лежал снег.
В этот день православные христиане отмечали день святых Константина и Елены.
Восточная примета гласит: если желаешь, чтобы приснившийся тебе накануне этого
праздника сон сбылся, если хороший, или же не сбылся, если дурной, ты должен рано утром
пойти в церковь и зажечь свечу в твой рост и попросить помощь святых.
Во дворе и внутри православного кафедрального храма собрались верующие греки, армяне и
русские. Греческий священник Николаос и русский священник совместно служили обедню.
Высокая, красивая, изящно одетая Ифигения привлекала внимание русских офицеров.
Греки, служившие в русской армии, кидали ненасытные взгляды на нее.
Служба в церкви закончилась. Верующие расходились по домам. За горой Цамак Даг
поднялось солнце, освещая покрытую снегом его вершину, напоминающую громадный
белый хрусталь.
Три всадника: офицер, унтер-офицер и мужчина в гражданской форме, галопом
прискакали к городским воротам в семистах метрах от кафедральной церкви.
Дети помчались встречать неожиданных гостей. Всадники замедлили шаг лошадей и
направились к церкви. В это время двухлетний карапуз бежал к дороге, а мальчик семи лет
пытался удержать его.
—Илиас, Димитрис, остановитесь! — закричала встревоженная Ифигения и по
бежала к детям.
Всадники остановились. Мужчина в гражданском быстро спрыгнул с лошади, схватил
мальчиков, поднял их высоко и начал крутить их. Затем заключил в свои объятия и
Ифигению. В этом миг все четверо напоминали Аполлона и Афродиту с двумя толстыми
эросами в объятиях.
Мильтос и Ифигения молча смотрели друг на друга, не в силах заговорить. Взгляды людей
были направлены на них, и они, чтобы согласно восточным обычаям не выглядеть в их
глазах вульгарными, удержались от поцелуев.
Родители Али и Сабиха сухо поприветствовали гостей, и все вместе ушли домой.
Мильтос вручил детям подарки: каждому по игрушечному пистолету, резиновому мячу и
автомобилю. Радости Димитриса и Ильи не было предела. Они взяли пистолеты и начали
играть в войну, забыв остальные игрушки.
—Как странно, — заметил русский офицер, — что дети, оставив мячи, схватились
за пистолеты. Человек от рождения настроен воинственно.
—Объяснение этому я вижу в другом, — сказал Омиридис. — В далекие времена
дикие предки человека жили в пещерах в постоянном страхе смерти, им угрожала
опасность от зверей. Чтобы выжить, научились бороться за себя. Добившись господства на
земле, его первобытный инстинкт самозащиты от внешнего врага по идее должен был
ослабнуть, но этого не произошло. Видимо, потому, что, во-первых, развитие стран не было
одинаковым, во-вторых, отдельные хитрые люди используют в своих интересах страх
человека за свою безопасность. Ошибаемся, веря, что дети этого не понимают. Думаю, что
даже в материнском чреве ребенок чувствует и разделяет ее беспокойство, следовательно, у
него формируется инстинкт защиты, который затем превращается в инстинкт господства.
— Человек зверь и душа его неисповедима, - добавил Мильтос.
—Эти философские рассуждения нас заведут в дебри, давайте лучше поговорим
о насущном, — предложил гостям Омиридис. — Господин Павлидис, как вы добра
лись сюда?
— Все обошлось хорошо. Приехал через Персию. Использовал все транспортные
средства: корабли, автомобили, верблюда, лошадей и собственные ноги. Мне при
шлось пройти по вражеской территории.
— Кстати, хорошо, что напомнили, господин Павлидис, — сказал русский офицер,
- два раза наш командующий предлагал помочь госпоже Ифигении уехать с сыном
в Париж, но семья Омиридиса не отпускала ее
— Простите меня, господин лейтенант, но я сама отказывалась уехать, не могла
разлучиться со своей семьей, — объяснила Ифигения.
В этот момент Илиас, показывая пистолет Мильтосу, попросил его:
— Дядя, покажи, как он стреляет?
Все рассмеялись. И Мильтос стал учить малыша стрелять из пистолета. Русские офицеры
вежливо попрощались и ушли. Омиридис, желая оставить Мильтоса и Ифигению
наедине, предложил жене и свояченице:
— Сабиха, возьми детей в их комнату. А мы с моей женушкой пойдем в сад
поливать цветы и деревья. Ифигения, проведи господина Мильтоса в комнату Али,
пусть он отдохнет после утомительной дороги.
Все это время Ифигения сдерживала свои чувства, скрывая их от русских и родителей
Али, что причинило бы боль и задело бы их самолюбие. Оставшись наедине с Мильтосом,
она бросилась в его объятия и разрыдалась.
Он крепко прижал ее к себе, молча стал гладить ее густые черные волосы. Обнявшись, со
слезами на глазах, они молча стояли пять минут. Затем Мильтос заботливо вытер ее глаза и
спросил:
— Любовь моя, как ты попала сюда? Почему не отвечала на мои письма? Почему
не воспользовалась помощью русских уехать в Париж?
Не переставая плакать, Ифигения поведала свои испытания. В ее памяти вновь ожили
ужасные сцены ареста в Константинополе, унизительного допроса и опасного путешествия в
Эрзерум. Вспомнила свадьбу с Али и его трагическую смерть. Любовь, доброту и заботу,
которой ее щедро окружила семья Омероглу (Омиридис). Все пережитое оставило глубокий
след в ее душе.
Слезы и воспоминания облегчили ее боль.
Она посмотрела на своего любимого и со слезами на глазах призналась:
— Я не могла расстаться с семьей Омиридиса. Мы получили только одно твое
письмо.
Затем с улыбкой добавила:
—Не удивляйся, что твой сын назвал тебя «дядей», слово «отец» он произносит
очень красиво.
Тем временем Омиридис с женой и свояченицей, сидя в саду у колодца, обсуждали новости.
—Не знаю, что связывает нашу Ифигению с господином Павлидисом. Он писал
ей из Парижа и предлагал ей уехать туда, — сказал Омиридис.
—Мы, женщины, мой муженек, хитрее мужчин. Сейчас ясно, почему Али не спал
в одной комнате с Ифигенией...
—На что ты намекаешь, — прервал ее Харилаос (Халил).
—Харилаос, ты не заметил, как похож маленький Илиас на господина Мильтоса?
Те же глаза, то же лицо.
—Не может быть! — закричал Харилаос. - Теперь я понял, почему ребенок
родился таким крупным.
—А мы думали, что он недоношенный, — сказала Сабиха.
—За обедом мы должны выяснить все, — с явным беспокойством заявил Хари
лаос.
* * *
Утром 23 мая 1917 года черные тучи покрывали небо над горами Понта.
Семья Омиридиса у входной двери провожала Мильтоса. Ифигения плакала. Маленький
Илиас крепко вцепился в отцовские руки и не хотел его отпускать. Димитрис, держась за
юбку Ифигении, шептал:
—Мама, не отпускай его...
—Перестаньте плакать, — отчитал их Мильтос, — через три месяца мы уедем все
вместе.
Илиас начал плакать громче. Ифигения склонилась, чтобы взять его у Мильтоса. Он
шепнул ей в ухо:
—Ифигения, я люблю тебя! Скоро вернусь. Наша любовь победит! Меня бережет
твой талисман.
Русский автомобиль, в котором сидели Мильтос и два офицера, начал медленно
удаляться. Мильтос с болью в сердце видел, как Илиас протягивал вслед ему руки и
неутешно плакал.
Мог ли кто-нибудь предвидеть будущее?
Увидит ли он снова нежные, заплаканные зеленые глаза сына?!
Глава 5
СУДЬБОЙ ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОЕ...
Митрополит Трапезунда Хрисантос тепло принял Мильтоса, узнав, что он правая рука
знаменитого Базиля Захарова, пославшего через Константина Константинидиса крупную
сумму денег для военного оснащения греческих повстанцев в Понте. К тому же брат Мильтоса
Фемис содействовал в Херсоне покупке и передаче вооружения партизанам, помогал
беженцам, прибывающим в русские порты.
После прихода русских в Трапезунд в апреле 1916 года Хрисантос возглавлял всю
область Понта.
Весть о том, что Мильтос посетит Россию, взбудоражила митрополита. Он попросил его
встретиться с членами русского правительства, сообщить им о трагедии греков и побудить
их продолжать военные действия на кавказском фронте:
— Передайте русским правителям, что в Понте сложились условия для торжества
христианства. Мы возлагаем на них большие надежды.
Мильтос попросил подробный отчет о положении греков в Западном Понте,
поинтересовался судьбой родителей и Платона, заключенного в тюрьму в городе Котиор
(Орду).
Митрополит поручил викарию принести документы и, перелистывая их, привел
несколько примеров:
— Большинство выселений провели зимой. Ясно, что преследовали истребление
ссыльных, подвергая их холоду, голоду, бедствиям и насилию. До сих пор из Запад
ного Понта выслано 65.000 человек, по нашим сведениям 31.000 из них умерли или
убиты. Инициаторы этих преступлений тебе известны: димарх Керасунда Топал Осман,
член центрального комитата Бахаэдин Сакир и каймакамис Самсунда Рафет-бей. Все
происходит по благословению греческого происхождения командира турецкими
войсками на Кавказе коварного и злобного генерала Вехиб-паши.
Месяц назад Фемис прислал золотые лиры, мы подкупили охранников тюрьмы и они
выпустили Платона на свободу и вместе с ним ушли в лагерь наших повстанцев. Накануне
рождества 1916 года мы помогли его жене со своими родителями уехать в Ано Амисо.
К сожалению, 9 января 1917 года выслали жителей города. В отчете прочтешь о
происшедших там страшных бесчинствах.
Мильтос прервал митрополита:
— Прошу вас, преосвященный, хватит, не могу больше слышать о преступлениях.
Хрисантос посмотрел на него с уважением и ответил:
— Сын мой, наши сердца превратились в камень. Ты должен прочитать этот
доклад, чтобы проинформировать правительства России, Англии, Франции и даже
Америки.
Мильтоса потрясли эти ужасные сцены. Не в силах дальше читать он отложил доклад и
вышел в город. На берегу моря поднялся на высокие скалы рядом с кафедральным собором
святого Георгия. Морские волны с силой обрушивались на скалы. Капли соленой воды били
по его лицу. Он прошептал молитву:
— Господи, почему ты забыл своих детей? Зачем ты разделил нас по цвету, по
языку, по религии? К чему столько ненависти, столько крови?
Господи, пусть это море потопит Понт и Малую Азию, пусть проглотит христиан и
мусульман. В первом потопе ты спас Ноя и его семью на горе Арарат, затем вместо того,
чтобы взять их под свою защиту, ты бросил их в жертву диким восточным ордам... Господи,
почему!?
Всю ночь Мильтос не сомкнул глаз. Читая душераздирающие сообщения, он осознал,
что должен взять на себя высокую ответственность и помочь понтийскому эллинизму.
На другой день вместе с членами Совета Понта под руководством митрополита Хрисантоса
посетил русского верховного командующего генерала Владимира Ляхова.
Митрополит сообщил ему о положении в краях, находящихся под властью турков:
— Мой генерал! Чести и жизни греков и будущему нашей общей христианской
веры угрожает смертельная опасность. Просим вас продолжать военные действия.
Турки потеряли Палестину, английские войска наступают на ближневосточном фронте.
В войну вступила Америка. Турция готова сдаться. Наши повстанцы в западном
Понте ожидают вас в Керасунде, Самсунде и Синопе. История благосклонна к Рос
сии. Мы не должны упустить случая, который веками ждали греки и русские.
Русский генерал посмотрел на него с уважением:
— Преосвященный, я понимаю вас. И я возмущен бездействием России. К сожа
лению, в моей стране происходят большие перемены. На наши рапорта Генеральный
штаб не отвечает. Меня это тревожит.
— Генерал, я еду в Петербург. Разрешите мне отплыть на русском корабле, -
попросил генерала Мильтос, — и посоветуйте, с кем мне встретиться.
— Вы можете сегодня же вечером отправиться на нашем военном корабле в
Новороссийск. Единственное лицо, которое стоит навестить, это главнокомандую
щий Николай Николаевич.
* * *
* * *
* Не *
* * *
* * *
1 января 1918 года после окончания службы христиане печально вышли из церквей
Эрзерума и разошлись по домам. Шли слухи, что советские заключили с немцами договор о
прекращении войны, согласно которому Карс, Ардаган и Батуми, с 1878 года
принадлежавшие России, возвращались Турции.
Сотни русских солдат покидали воинские части и уезжали в Россию, по пути предаваясь
всякого рода беззаконию. Утром 31 января 1918 года жителей Эрзерума разбудили топот
и ржанье лошадей. Последняя небольшая группа русских солдат и офицеров покинула город,
отпустив на волю животных и оставив военные склады на милость грабителей. Жители
Эрзерума кинулись в склады и растащили оружие, боеприпасы и продукты.
Харилаос Омиридис предпочел лошадей. Взяв за уздечку красную и белую, привязал их и
торопливо вошел в дом. Услышав его шаги, домашние проснулись.
— Произошло то, чего мы боялись, — тревожно сообщил он. — Русские уехали.
Соберите вещи: два ковра, одеяла, одежду и еду. Захватите золотые лиры. Отправ
ляемся через четверть часа. Пока турки не закрыли дорогу, нам надо успеть добрать
ся в Трапезунд.
— А вы уверены, что турки не вошли в Трапезунд, — спросила Ифигения.
— У нас другого выбора нет. На западе и юге турки и курды. На востоке непод
ступные горы и угроза со стороны турецких повстанцев и русских дезертиров. Мы
направимся на север, и бог нам в помощь!
Через час колонна из 120 греков и армян вышла на снежную дорогу, ведущую в город
Байбурт. От холода плакали маленькие дети. Плакали и взрослые: они оставляли родные
места, могилы предков. Последние греки покидали Эрзерум, пограничный город румов.
Впредь только его название будет напоминать о тех, кто его основал.
После 25 километров пути несчастные политэмигранты решили заночевать на левом
берегу Пози Дере. Там оплакали и похоронили свои первые жертвы. В пути от холода
замерзли старуха и два грудных ребенка.
Женщины и дети устроились на ночлег, а мужчины с винтовками, похищенными из
русских складов, установили дежурство часовых. Небо было звездное, и температура
воздуха достигала 32 градусов мороза.
Никто не успел уснуть. Дикие голоса нарушили ночную тишину:
— Илери гиаур! Теслим! (Неверные, сдавайтесь!)
Турецкие четы кричали и стреляли. Последовал двухчасовой жестокий бой. Четы не
ожидали такого сопротивления и отступили. Из греков в бою погибли двое.
Мужчины собрались, чтобы обсудить дальнейшие действия. Дорога в Трапезунд была
долгой. Впереди их ждали снежные горы, на востоке их подстерегали отряды четов. Ночью
пустились в обратный путь в Эрзерум.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
18 апреля 1919 года Мильтос прибыл в Париж. Захаров встретил его тепло и сразу
же подключил к работе. Он намеревался открыть банк в Константинополе во главе с
Мильтосом. По сути дела, этот банк должен был действовать в новых условиях Анатолии,
на что обратил внимание Мильтос спустя месяц, когда 15 мая греческая армия
высадилась в Смирне.
Париж наводил тоску на Мильтоса. В свободное время он ходил по местам, где прежде
гулял с Ифигенией: в Сорбонну, в кафе Ле Клуатр, в Трокадеро, к Эйфелевой башне, в
Люксембургский сад, где впервые поцеловал свою любимую. По ночам страдал от
бессонницы, а когда ему удавалось ненадолго уснуть, ему снились кошмарные сны:
большевики, убивающие Фемиса и его семью, турки, душившие маленькую дочь Платона,
Ифигения и Ирини в турецких гаремах. Но чаще всего видел во сне сына, плачущего и
протягивающего ему вслед свои нежные руки во время прощания в 1917 году в Эрзеруме.
10 июня поздно вечером Захаров и Мильтос навестили премьер-министра Вени-
зелоса в парижской гостинице «Мерседес». Венизелос сиял от удовольствия. Обстановка на
мирной конференции была благоприятной для национальных интересов Греции.
И Захаров не скрывал своего восторга:
— С вами, господин премьер-министр, Греции суждено перенести свою столицу
в «королеву городов», в Константинополь. Взоры греков со всех уголков земли
устремлены в Париж, ждут вашего возвращения с картой новых границ в руках:
Иония и Фракия перейдут к Греции. Мы рассчитываем на армию и на вас, великого
политика и дипломата! А вы рассчитывайте на материальную помощь вашего друга
Захарова!
Довольный Венизелос рассмеялся. Вынужденная улыбка появилась на губах Мильтоса.
Воспользовавшись моментом, он добавил:
— Не только Иония и Фракия, господин Захаров, но и Понт.
Венизелос помрачнел. Он не воспринимал всерьез проблему Понта. Даже на мирной
конференции он не стал выдвигать требования о Понте. Позже понял свое упущение, но новые
ошибки еще больше запутали положение. Посмотрел на Мильтоса с недоумением, делая
вид, что вопрос его не удивил, и заявил:
— Понтос представляет собой серьезную проблему.
— Господин премьер-министр, вы и господин Захаров знаете многое, позвольте
мне лишь высказать свои скромные мысли.
— Разумеется, господин Павлидис, мы не настолько мудры, чтобы не нуждаться
в мнении других, кроме того, я всегда рад слушать молодых.
— Господин премьер-министр, если бы в 1917 или даже в 1918 году для органи
зации повстанческого движения в Понт были отправлены кадровые греческие офи-
как вкопанная, в глазах у нее потемнело, и она без чувств упала на землю. Мильтос поднял
ее и со слезами на глазах перенес ее в дом.
Мильтос уложил ее на диван и позвал домашних, которые помогли привести Ифигению в
чувства.
Она быстро очнулась, но когда Мильтос нагнулся поцеловать ее, отстранилась от него,
разрыдалась и убежала в свою комнату.
Никто не заговорил и тогда, когда Мильтос закричал:
— Дети! Где дети?
В ответ он услышал рыдания.
Сабиха взяла Мильтоса за руку, потащила за собой и на лестничной площадке под тенью
жасмина она рассказала об их мучениях в диких снежных горах Кавказа, о нападениях
четов, о бесчинствах турецких офицеров, об убийстве Омиридиса..., о похищении детей...,
об изнасиловании...!
— Сабиха, хватит! — закричал Мильтос и побежал на верхний этаж. Молча лег
рядом с Ифигенией, положил свою ладонь на ее волосы. Они долго лежали так,
оплакивая свою суровую судьбу.
Глава 7
НАЦИОНАЛЬНЫЙ МИРАЖ...
ПРЕДАТЕЛЬСТВА... ТРАГЕДИЯ
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
31 августа они вернулись в Константинополь. Через три дня Мильтос уехал в город
Ялова, на азиатский берег Босфора.
Греческая армия с боями продвигалась к озеру Аскания, чтобы спасти греческое
население, которое беспощадно истреблял турецкий «Батальон Лазурного Флага», банда
жестоких убийц под командованием Джемал-бея.
19 сентября греческие солдаты вошли в Никею. Спасшиеся греческие жители спу-
стились с гор, где скрывались в течение месяца. 15 августа четы сожгли большинство
греческих домов. Уцелевшие от пожара дома были преданы огню накануне высадки
греческих войск. Город был покрыт дымом. Утром 19 сентября Мильтос, следуя за
командиром 1-го батальона 28 полка к руководству города, везде видел очаги огня.
Оставшиеся в живых подтвердили, что София Николаидис, мать Ифигении, погибла в
церкви Пресвятой Богоматери ночью с 14 на 15 августа, об участи ее отца ничего не
знали. Сестру ее, Ирини, никто никогда в городе не видел, было лишь известно, что 1914
году ее похитил турецкий ходжа.
Пленные четы оказались фанатиками и упорно молчали.
Мильтос и командир греческого батальона следили за их допросами и хотели раскрыть
всю правду о трагедии Никеи. Заметив, что один из четов увиливает от прямого ответа,
Мильтос предложил ему 50 золотых лир. Турок продолжал упираться, но намекнул, что
заговорит, если повысят награду. Командир батальона и Мильтос довели награду до 100
лир и обещали отправить его зарубеж во избежание наказания со стороны четов.
Пленный оказался армянином, принявшим ислам. Он сообщил, что младшую дочь
Николаидиса взял в жены ходжа Мурат. Во время беременности она тяжело заболела. За два
месяца до родов она отказалась от еды, и умерла при родах, родив мертвого ребенка. Ей не
было и четырнадцати лет.
Мурат убил Николаидиса и похоронил в своем доме.
После допроса командир спросил Мильтоса:
—Вы отдадите ему 100 лир? Негодяй, спасая свою шкуру, в 1915 году стал мусуль
манином. Возможно, принимал участие и в убийстве своих соотечественников. Сей
час ищет убежища и сто лир. Послезавтра вновь пойдет убивать.
—Что вы предлагаете?
—Не давайте ему ни гроша. Заграницу я его не отправлю, отпущу его на свободу.
Уверен, что Джемал-бей сочтет его предателем и накажет его «а ла турка».
— В таком случае лиры дарю солдатам вашего героического батальона.
Затем они пошли в Лефки. Через месяц после резни кругом валялись останки
трупов, съеденных дикими животными и хищными птицами. Из колодцев исходил резкий и
зловонный запах гнилого мяса.
Мильтос вернулся в Константинополь, привез деревянный ящик с пеплом из сгоревшего
дома Николаидиса. Правду от Ифигении он скрыл.
Как Али в 1914 году не сказал Ифигении о пропаже маленькой Ирини, так и сейчас
Мильтос утаил от нее участь ее семьи, зная, что сердце любимой женщины не выдержит этой
трагедии.
* * *
Греки шли на Голгофу еще более одинокими, чем это казалось Мильтосу.
Когда премьер-министр Венизелос понял, что надо послать офицеров в Понт, чтобы они
отвлекали армию Кемаля, было уже поздно. Для предотвращения зла он попросил
английского премьер-министра срочно отправить одну дивизию союзной армии в Понт.
Просил других сделать то, чего сам не сделал. Англичане не успели
ответить.
Сообщили, что от укуса обезьяны в октябре 1920 года умер юный греческий король
Александр.
14 ноября состоялись новые выборы. Венизелос сокрушительно проиграл, даже
депутатом его не избрали. Он уехал в Ниццу и спустя некоторое время второй раз женился на
Элени Скилици, которая происходила из богатой семьи. Новое греческое правительство
вернуло на греческий трон германофила Константина, короля разлада.
В январе, а затем и в марте 1921 года в первый раз войска Кемаля добились успехов
в военных действиях против греческой армии.
Новое правительство ослабило Армию Малой Азии, демобилизовав или заменив
закаленных в боях офицеров. С марта 1921 года союзники, игнорируя султанское
правительство, имели дело только с революционным правительством Кемаля. Русские и
французы подписали договор и вооружили до зубов армию Кемаля. Англичане выпустили
из мальтийских тюрем 68 турецких военных преступников.
Кемаль, уверенный, что никто и никогда не станет его обвинять в преступлениях,
приказал:
«Высылайте, режьте, наконец, истребите греков Понта!»
Время шло. Новые волны беженцев и сирот прибывали в Константинополь и его
окрестности. Расположенные здесь союзные части, опасаясь заражения болезнями,
отказывались принимать беженцев.
Патриархия, греческое население города, Мильтос и Ифигения трудились днем и
ночью. Они протестовали, просили помощи у союзников, подбирали и утешали несчастных
беженцев и сирот.
Однажды, в середине июня 1921 года, Ифигения, уйдя в полдень из лагеря беженцев,
вошла в кабинет Мильтоса. Она застала Мильтоса одного, задумчиво углубленного в бумаги.
На его лице была написана тревога.
— Опять у нас неприятности? — спросила Ифигения.
— Ифигения, Понт умирает медленной смертью.
—Что происходит?
— Все мои агенты, вернее, те, кто избежал высылки, тюрьмы и смерти, сообщают,
что начались аресты известных понтийцев, которых турки бросают в тюрьмы города
Амасия. Там действует чрезвычайный военный трибунал под председательством ярого
врага греков адвоката из Пафры. Многие уже приговорены к смертной казни и
повешены на центральной площади города. Все, кого ведут в тюрьмы, заранее знают
свою участь. А сегодня в мои руки попало письмо Платона.
— Что он пишет?
— Платон сообщает, что некоторые добросердечные турки, занимающие высокие
посты, сообщили о приказе уничтожить понтийских греков. 30 мая Платон
спустился
с гор и пошел к капитану Якову Хадзисаввасу в Самсунд, где гостит жена его Хри
стина. Кажется, я говорил тебе, что Яков женат на твоей однокласснице Эфтихии
Георгиаду. Была поздняя ночь. Христина спала в детской комнате. От шума просну
лись дети и начали плакать. Платону пришлось уйти без Христины.
— И куда бы он ее забрал?
— В горы. В попытке выжить более двадцати тысяч повстанцев с семьями скры
ваются в горах.
— Чем все завершилось?
— Платон не успел выйти из города, нарвался на турецкую засаду. Его повели в
турецкую школу Кючюк Меариф, где были заключены три тысячи греческих мужчин
разного возраста. На другой день отделили 999 молодых мужчин, связав их по трое,
и погнали в ссылку.
В спешке турки арестовали и итальянского подданного Джорджио Кантони. Его связали с
Платоном. Через четыре дня пути под знойным солнцем, без еды, без воды ночью они
добрались в село Кавак. Там турки поняли свою ошибку и повели Кантони к офицеру.
Когда офицер развязывал руки Кантони и Платона, раздались выстрелы и дикие крики.
Платон воспользовался случаем и исчез в темноте, а на рассвете поднялся в горы.
В ту ночь жандармы и турецкие крестьяне убили и вырезали молодых греков.
— А как Христина? Не подвергается ли опасности семья Хадзисавваса?
— Не знаю. Платон ничего не знает и очень беспокоится.
— Мильтос, мы должны что-то делать. Веками турки убивали понтийских греков,
но они выжили и остались в своем краю. Сейчас грозит опасность полного уничто
жения.
— Афинское правительство вопреки здравому смыслу готовит наступление на
Анкару. Это настоящее самоубийство. Союзники нам не дают оружия, боеприпасов,
снаряжения. Вот, где пригодилась бы помощь организованных повстанцев, они
ударили бы по флангам Кемаля. Ифигения, мы пропали!
— Мильтос, поезжай во Францию, найди Захарова и Константинидиса. Убедите
Венизелоса предпринять что-то. Он единственный, кто сможет ограничить бедствие.
Мильтос встал, нежно обнял Ифигению и с любовью сказал:
— Моя дорогая, ты стала знатоком в политике. Надеюсь, я добьюсь чего-то, хотя
они оба заняты. Упрямый критянин Венизелос проводит медовый месяц, а Захаров
все чаще на своей вилле на Лазурном берегу проводит время со своей любовницей
герцогиней Виллафранка.
— Бог нам поможет!
* * *
* * *
* * *
На другой день до восхода солнца карета с гордой белой лошадью остановилась у дома.
Взволнованная Сабиха первой попрощалась с Мильтосом:
— Возвращайся с нашими детьми на белом коне. Пусть хоть раз увижу их живыми
и умру...
Мильтос погладил ее седые волосы, поцеловал в лоб и пообещал:
— Я найду детей, а ты береги мою Ифигению.
Разлука была трогательной. Ифигения поцеловала его в щеки, в губы. Достав из кармана
маленький деревянный крест, одела ему на шею:
— Этот крест покойного Али. Он всегда носил его с собой, крест его оберегал.
Только в день гибели, уходя из дому, отдал его мне. Я его сберегла даже тогда, когда
в 1918 году в поезде нас раздели бандиты, даже когда турки...
Хотела произнести «изнасиловали меня», но язык ее не слушался, и она расплакалась.
— Клянусь, любимая, никогда не сниму крест. Твою табакерку у меня украли
русские, но туркам крест я не отдам.
Он крепко прижал к груди двух женщин и торопливо сел в карету.
* * *
За три дня Мильтос объездил весь фронт и 22 августа написал первое письмо
Ифигении:
«Моя любимая!
Дни мои заняты до предела. Встречаюсь с командным составом греческих войск, изучаю
обстановку на месте. Посетил командира сухопутных сил генерала Анаста-сиоса Папуласа,
трех командующих армейскими корпусами и сообщил им о намерении Захарова помочь
греческой армии деньгами и оружием.
Части нашей армии, прошедшие через Алмири Эримос, подверглись суровым
испытаниям: без воды, без еды, изможденные от усталости и невзгод солдаты брали одну
высоту за другой, сохраняя высокий моральных дух.
Местность негостеприимная: кругом голые холмы и горы. Враг хорошо укреплен.
Постоянно думаю о тех парнях, которые гибнут на этой земле.
Противники пока обменялись короткими перестрелками. По моим наблюдениям, скоро
начнется крупное наступление греческой армии.
Сообщи Захарову, что армия нуждается в транспорте и боеприпасах.
Вчера был в штабе первого корпуса армии, где меня ждала приятная неожиданность:
встретил моего знакомого по тюрьмам Царицына и Москвы монаха Григориоса
Сидирургопулоса. Он неутомим, его пламенные речи поднимают дух солдат.
Однако его приключения в России не прошли без следа, по свидетельству офицеров, он часто
теряет рассудок.
Верю в победу, в глазах офицеров и солдат вижу решимость выиграть. Положение было
бы другим, если бы организованные понтийские повстанцы били бы турок с флангов.
Привет Сабихе. До встречи.
Крепко целую тебя.
Мильтос.
Военный фронт, 22 авг. 1921»
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
16 ноября 1921 года корабль с беженцами причалил к порту Смирны. Среди них были
Платон и Христина. Трудно было узнать Платона с длинными волосами, худого и
возмужавшего от многолетнего нахождения в партизанских отрядах в горах. Христина
внешне не изменилась, только черное платье и печаль в ее нежных карих глазах выдавали ее
горе.
При высадке беженцев в порту разыгрались волнующие сцены. Слезы, объятия,
радостные голоса, отчаянные крики. Голодные, оборванные сироты становились в строй для
отправки в интернат. Спустя годы встречались родственники друг с другом. Возвращение тех,
кого уже никто не ждал. Казалось, что вновь пишется древнегреческая трагедия, на этот раз
в ее современном варианте.
Мильтос потянул за волосы Платона и крепко поцеловал его. Ифигения обняла
Христину. Затем все четверо кинулись друг другу в объятия. После девятилетней разлуки
они наконец встретились и им было о чем поговорить и поведать. Время и испытания
оставили неизгладимый след в их душах.
Дома их ждала Сабиха.
Платон и Христина не знали ее, но не стали задавать вопросы. В проклятые военные
годы в Турции все так переплелось, разыгрывались настоящие человеческие трагедии.
Сидя у горящего камина, они пили сваренный Сабихой кофе и делились своими
перипетиями.
— Как вам удалось спастись? - спросил Мильтос.
Платон глубоко вдохнул и поведал свою историю:
— Как сообщал в письме, в июне я спустился в Самсунд за Христиной. Там меня
ожидала засада. Меня отправили в Кавак, оттуда я удрал. Два месяца скитался в
горах. 26 октября в Кара-Богазе у Самсунда мне удалось сесть на греческий корабль
«Наксос». На нем добрался в Константинополь, где и нашел Христину.
— Что нового в Понте?
— Мильтос, Понту пришел конец! — в голосе Платона зазвучало отчаяние. — Он
умирает медленной смертью, смерть уже видна. Турки уничтожат наши монастыри
и церкви. Выкопают кости наших отцов. Женщин и детей, поднимавшихся в горы
во избежание ссылок, в последние время защищали повстанцы. После поражения
греческой армии в боях с войсками Кемаля кто как мог, убегал из понтийского ада.
* * *
* * *
В июне 1922 года Захаров и Мильтос еще раз посетили Венизелоса. Он тепло принял
их и, внимательно выслушав анализ Мильтоса о трагической судьбе эллинизма Анатолии,
ответил, как и год назад:
— Я в курсе всех событий, но что я смогу сделать?
— Многое, господин председатель, — ответил Захаров.
— А именно? Слушаю ваши предложения.
— Греция изолирована от остального мира, ваша роль — вытащить ее из этой
изоляции, — сказал Мильтос.
— Господин Павлидис, вы предлагаете мне заменить греческое правительство?
— Нет, господин председатель, сделайте то, что сделал в 1825 году Каподистрия.
В то время как правительство, военачальники и фракции грызлись между собой, он
обращался к главам иностранных государств, искал друзей греческого народа, и в
1826 году убедил русского царя Николая выступить в защиту Греции.
От этих слов словно громом ударило Венизелоса. Поверх очков он посмотрел на
Мильтоса:
— Молодой человек, тогда были другие времена.
— Господин председатель, в прошлом вместе мы добились многого, давайте по
пытаемся и сейчас, — предложил Захаров.
Венизелос серьезно посмотрел на него и почти сердито сказал:
— Базиль, дружище, ты достиг многого. Но из-за дружбы с тобой Клемансо
подвергается серьезной критике, Ллойд Джордж стал объектом острых нападок в
английском парламенте, его обвиняют, что он попал под твое влияние. Не лучше ли
тебе заниматься только коммерцией?
Захаров покраснел, нос его стал больше. Он уставился на Венизелоса:
— Господин председатель, меня не волнует, что обо мне говорят эти господа,
лучше им не связываться со мной. Другое меня беспокоит: сейчас грозит опасность
четырехтысячелетнему греческому присутствию в Малой Азии. В 1916 году вы
поднялись против законного правительства Греции и для блага нации свергли его...
— Перестань, Базиль, — прервал его Венизелос. — Я сказал, тогда были другие
времена.
— Господин председатель, в Малой Азии и в Константинополе создано движение
«Малоазийская оборона», готовое в случае предательства народа Малой Азии взять
на себя защиту края. Вы с вашим авторитетом сорвете планы врага, — добавил
Мильтос.
Лицо Венизелоса горело от возмущения:
— Я не желаю слушать подобное. Другие совершили глупое наступление на Анкару,
разложили все, а я должен вывести их из этого положения.
— Господин председатель, не время выяснять отношения. Мне известно, что и вы
в октябре 1920 года предлагали наступление на Анкару... — напомнил Захаров.
— Тогда, Базиль, меня ценили союзники, а господа в Афинах, опираясь на чью
поддержку, пошли на эту авантюрную операцию?
— Господин председатель, Греция нуждается в вашем авторитете. Вы, как тогда,
должны сказать великое «ДА!», — не отступал Захаров.
— Мой ответ «НЕТ». Базиль, а тебе я советую ограничиться коммерцией, —
сурово
отрезал Венизелос.
При этих словах Захаров взорвался. Такие указания унижали его. Глаза его горели, с
трудом сдерживая свой гнев, но с юмором он намекнул:
— Когда вы нуждались во мне, вас не беспокоил факт, что я вмешиваюсь в политику...
В Венизелосе проснулся бунтарь Терисо Крита. Он вскочил со своего места и,
указывая на дверь, закричал на своих посетителей:
— Идите, господа!
Захаров на этот раз не стал сдерживаться и в том же резком тоне сказал:
— Я виноват, что помогал вам. Второй раз вы выгоняете меня из своего дома.
Клянусь, третьего раза не будет!
* * *
* * *
Таковы были события в середине июля 1922 года, когда Мильтос с пустыми руками
вернулся из Франции.
Приехав в Смирну спустя полтора месяца, он нашел Ифигению сильно похудевшей и
беспокойной.
Мильтос бегом спустился с корабля, крепко обнял Ифигению и воскликнул:
— Любимая, что случилось, и почему ты так похудела?
— Ничего особенного, просто меня сильно тревожат последние события. За месяц
число беженцев и сирот почти удвоилось. Я целыми днями пропадала в интернате,
вот и похудела. Мильтос, предчувствую ужасный конец.
Мильтос поцеловал ее и нежно произнес:
— Дорогая, мы не должны отчаиваться. Помнишь наши любимые стихи немецкого
поэта Иохана Клайма. Я их тебе читал в 1912 году перед моим отъездом в Грецию:
«Не разочаровываюсь, это и есть любовь, нас
не покинул отеческий божий взор. Даже если
вокруг нас много печали, вновь наступит свет
для нас. Это и есть любовь. Не
разочаровываюсь!».
Ее губы чуть-чуть раскрылись в улыбке, она погладила его по голове и с горечью в голосе
ответила:
— Дорогой мой, боль ожесточила меня. В моей душе нет надежды и разочарования.
Я буду жить и бороться, пока не будут наказаны убийцы наших родителей и детей,
а если мы этого не добьемся, скажу, что я боролась.
— Да, милая, мы избрали трудную дорогу и по ней пойдем вместе.
— А как прошла ваша встреча с Венизелосом? Иностранные силы изменят свое
отношение к нам?
— Помнишь последние слова Платона перед отъездом в Америку? «Не живите
иллюзиями. Даже если погибнет Греция, Константин и Венизелос не помирятся». К
несчастью, он был прав.
А иностранцы... о них прекрасно говорит французский историк Гизо: «Великие державы
разрешили Греции возродиться с условием, что она останется маленькой и слабой и не
сможет развиваться, даже жить без их согласия. Помогли этому народу выйти из могилы,
но заточили его в тюрьму, слишком тесную для возрожденных его частей». И это
горькая правда.
— Теперь мы знаем правду и будем опираться на свои силы. Кстати, в Смирну
прибыли члены движения «Малоазийской Обороны» и с нетерпением ждут тебя. Я
пригласила их и митрополита Смирны 27 июля на ужин.
* * *
На лицах гостей, собравшихся в тот вечер в доме Мильтоса, явно были изображены
страх и тревога. Митрополит Хрисостомос начал горячо критиковать равнодушное
бездействие греческого правительства:
— Над Малой Азией сгущаются черные тучи. Если мы ничего не предпримем,
скоро разразится буря, которая уничтожит всех. Безмозглые правители в Афинах
послушали главнокомандующего и перевели войска с малоазиатского фронта во
Фракию под предлогом, что попытаются захватить Константинополь. Не понимают,
что здесь находится армия Кемаля и воспользуется этим безрассудством? Сегодня
нам надо принять план действий.
Член «Малоазийской Обороны» господин Псалтов выразил готовность бороться до
конца:
— Господа, король и его правительство своими действиями, сознательно или нет,
предали нас под нож Кемаля! Вопрос в том, что мы будем делать? Сидеть, сложа руки,
бросаться в бегство или сопротивляться? Конечно, сопротивляться! Как и с какой
армией? Мы это обсудим.
— Заверю вас, — вступил в беседу другой член «Малоазийской Обороны» Тене-
кидис, — что генерал Иоанну, полковник Кондилис и другие офицеры, выгнанные
королем из армии, готовы организовать здесь армию, которая поддержит нашу борьбу.
Для этого нужны деньги и серьезная подготовка.
В ходе дискуссий было предложено несколько денежных источников. Митрополит
вызвался первым оказать помощь армии:
— Мы продадим золотую церковную утварь.
Выслушав всех внимательно, Мильтос поделился с собравшимися своими мыслями:
— Захаров и богатые греки за границей готовы послать нам крупные денежные
суммы. Прежде чем действовать, нам нужно знать позицию греческого правительства:
выведет ли оно греческую армию из Малой Азии? Если да, то когда? Армия должна
отходить постепенно, чтобы мы успели создать свою армию, которая защитит регион.
Кто сможет убедить греческое правительство раскрыть свои планы?
Никто не ответил. Обращаясь к Ифигении, митрополит пошутил:
— Ифигения, мы не можем ответить на вопрос твоего мужа, возможно, ты
предложишь какую-то идею?
У Ифигении, в отличие от мужчин, сомнений по отношению к греческому
правительству не было:
— Господа, греческое правительство не намерено раскрыть свою позицию или,
вернее, у него нет позиции. Мы зря теряем время. Думаю, мы должны действовать
самостоятельно и быстро.
Вновь никто не заговорил.
Расстались, решив оставаться сплоченными, не покидать Малую Азию и встретиться
снова.
3 августа Мильтос и Ифигения на поезде поехали в Сарды, в прославленную столицу
древней Лидии, в царство богатейшего царя Креза.
Во второй половине дня они сошли на вокзале и оттуда, взявшись за руки, поднялись в
древнюю крепость. Мильтос, обращаясь к Ифигении, пошутил:
— Любимая, ты археолог, покажи мне достопримечательности.
— Думаешь, я не знаю, что ты бывал здесь. Ты шутишь надо мной. Начни ты, но
если допустишь ошибку, получишь низкую оценку, — улыбнулась Ифигения.
Давно им так хорошо не было. Чистый воздух, изумительная природа, благодатная тишина
помогли им на время забыть хлопоты последних дней. Мильтос обнял ее, поцеловал и
стал рассказывать:
— На севере ты видишь известную издревле реку Эрмос. За ней огромные холмы
скрывают могилы древних королей Лидии. На юге Тмолос, высокая гора с крутыми
склонами и темными ущельями, оттуда вытекает река Пактол, в русле которой
правители Сарды добывали золото.
Пока Мильтос говорил, Ифигения смотрела на его волосы, глаза, губы: не слышала, о чем он
говорил, в ее ушах звучал лишь его голос, как музыка, как любовный зов. Перед ними
пролетела ласточка, пощипала ветки дикого инжира на склоне древней стены, села и стала
щебетать.
— Слышишь, милая, птичий щебет? — повернулся к ней Мильтос.
Она была прекрасна. Глаза ее сверкали. Еще не коснувшись ее, он ощутил на своих щеках
тепло ее лица. Словно новобрачный, он обнял ее и приник к ее губам. Они легли на
широкий древний мрамор. Такую страсть и гармонию они испытали в 1914 году, когда
впервые отдались друг другу на цветущей земле Нормандии.
Вдали за Смирной солнце шло к закату. Мильтос со вздохом посмотрел на восток.
— К чему этот вздох? — удивилась Ифигения.
—Представляю, сколько греческой крови пролито здесь: в горах, на равнинах, в
реку Эрмос. Еще много крови прольем, чтобы доказать богам и людям, что эти места
принадлежат нам.
— Да, этот край тысячелетиями подвергался нападениям захватчиков. В1402 году
произошла страшнейшая катастрофа, когда монгол Тамерлан и дикие скифы захватили
Филадельфию, Сарды, Магнисию, Эфес, Пергам и Смирну. Тридцать дней они
предавались оргиям, грабили, жгли и разрушали города, вешали, резали, живыми
закапывали жителей края. Позднее многие города поднялись из руин, но Эфес и
Сарды остались в развалинах.
Мильтос обнял ее и показал на востоке высокие горные вершины, на которые все еще
падали последние лучи солнца:
— Там, за горами дикие войска нового Тамерлана по имени Кемаль выжидают
удобного момента. У меня плохие предчувствия. В прошлом варвары за тридцать
дней подчинили себе этот край, новые орды захватчиков попытаются покорить его
за короткое время. Боюсь, что в этом маленьком уголке, оставшемся нам, в последний
раз мы наслаждаемся миром и спокойствием. Скоро и он будет предан огню и железу.
Ифигения взглянула на горизонт, в ее глазах засветилась гордость, и, словно размышляя
вслух, она произнесла:
— Сегодня на мертвых развалинах я ощутила могучую силу жизни. Почувство
вала, как таинственная сила земли и камней наполняет теплом мои жилы, протекает
по моему телу, уничтожает все мои страхи и колебания, освобождает меня от всего земного.
Слышу стоны и мольбу наших предков, просящих оправдать их борьбу и жертвы. Они
зовут нас действовать, прогнать тех, кто осквернил их могилы, чтобы их дух смог свободно
двигаться среди живых.
Я буду бороться, ибо я уже победила жизнь. И, если умру, наши дети, родители, предки
примут меня в горячие свои объятия, зная, что пока жила, не забыла их. Выполнила свой
долг.
* * *
* * *
* * *
В далеком Эрзеруме веками предки Сабихи, в тайне сохраняя свою православную веру и
традиции, были мусульманами. Жили мечтой о Великой Греции, надеялись на то, что
Греция вернет когда-то принадлежавшие ей земли, или же они переедут в Грецию, чтобы
раскрыть свое происхождение, избавиться от тяготившей их сердце ноши.
Сердце Сабихи не выдержало суровой реальности. Никто не поинтересовался, где она
будет похоронена. Согласно секретному приказу мертвых бросали в море.
Ифигения и трое беженцев перевезли ее тело за триста метров от лагеря.
Остров был каменный. У них не было инструментов вырыть яму. Руками и камнями они
отрыли яму глубиной 10 сантиметров. Положили покойницу туда и покрыли камнями,
но носки ног нечем было прикрыть, и они торчали из могилы. Слезы Ифигении падали на
горячие от солнца камни и испарялись.
Она осталась совсем одна со своими воспоминаниями, невыплаканными слезами, с
тоской по погибшим родным и близким!
* * *
* * *
* * *
* * *
Архимандрит Сидирургопулос!
Ты мне доверил одну миссию.
Я обещал тебе, что выполню ее
И поведал печальную историю
Мильтоса и Ифигении.
Моя миссия еще не завершилась.
Пока жив, буду искать Илиаса и Димитриса.
Содержание
Пролог ....................................................................................................................................... 7
Глава 1. Султан — Младотурки — Греки ........................................................................... 11
Глава 2. Надежда и первые знаки ......................................................................................... 22
Глава 3. Годы любви и величия ........................................................................................... 46
Глава 4. Проклятые дороги ................................................................................................... 86
Глава 5. Судьбой предопределенное ................................................................................. 132
Глава 6. Война кончилась! .................................................................................................. 143
Глава 7. Национальный мираж... Предательства... Трагедия .......................................... 153
«В Европе душой движения за
создание Понтийской республики бып
Константин Константинидис, который
постоянными сообщениями из
Марселя информировал союзные
силы о трагическом положении,
создавшемся на территории Понта. На
свои средства он издал и
распространил карту Понта с
обозначенными границами
предполагаемой Понтийской
республики. Карта имела вид
обычной
почтовой открытки, на которой
сверху
был написан по-французски
революционный призыв: «Граждане
Понта, встаньте! Напомните
свободолюбивым нациям о
вашем высочайшем праве на
жизнь и свободу!»
Константинидис возлагал большие
надежды на революцию в России. В
своем обращении к грекам
Эвксинского Понта от 21 октября
1917 года он написал: «Революция
в России показала нам пример
вдохновляющего бескорыстия,
которое возрождает надежду
независимой жизни наций в
будущем...» Первый международный
съезд понтийцев, состоявшийся в
феврале 1918 года в Марселе,
официально попросил поддержки
Советской России, направив
телеграмму на имя Троцкого.
«Желанием нашим является
образование независимой
Республики от русских границ до
Синопа и в глубь материка...»