SERGEJ JESENIN

PESMI

PREVEDEL TONE PAVČEK

Viri:
Mladinska knjiga, Knjižnica Kondor, št. 98: Pesmi, 1967
Mladinska knjiga, Zbirka Lirika, št. 56, Jesenin, 1985
http://public-library.narod.ru/Esenin.Sergei/

1
Že je večer. Blišči Вот уж вечер. Роса
se od rose kopriva. Блестит на крапиве.
Sredi pota stojim, Я стою у дороги,
naslonjen na ivo. Прислонившись к иве.

Mesec z lučjo obstal От луны свет большой

prav pri naši je hiši. Прямо на нашу крышу.
Daleč v dalji nekje Где-то песнь соловья
slavčevo pesem slišim. Вдалеке я слышу.

Prelepó je, topló Хорошо и тепло,

kot na peči pozimi. Как зимой у печки.
In kot sveče stoje И березы стоят,
debla brez v mesečini. Как большие свечки.

In za reko tam zad И вдали за рекой,

čez ozare domače Видно, за опушкой,
trka speči stražar Сонный сторож стучит
z mrtvim tolkačem. Мертвой колотушкой.

1910

Tam, kjer grêde zeljnate hrani Там, где капустные грядки

vzhod z rdečo vodo neba, Красной водой поливает восход,
drobceni javorček mami Клененочек маленький матке
vime zeleno sesa. Зеленое вымя сосет.

1910 1910

2
Z dimom je povodenj Дымом половодье
grez zalízala. Зализало ил.
Spustil žolt povodec Желтые поводья
mesec je na tla. Месяц уронил.

Z barko se počasi Еду на баркасе,

bližamo bregém. Тычусь в берега.
Stogi rdečelasi Церквами у прясел
se kot cerkve zde. Рыжие стога.

Ruševka otožno Заунывным карком

skoz večerni mir В тишину болот
vabi na pobožnost Черная глухарка
kakor vsak večer. К всенощной зовет.

V mrak, sinjino svojo Роща синим мраком

skriva bedne gaj ... Кроет голытьбу...
Za usodo tvojo Помолюсь украдкой
molil bom skrivaj. За твою судьбу.

1910 1910

3
Potemnel večer je, maček prejo mesi. Задымился вечер, дремлет кот на брусе,
Nekdo zažebral je: “Oče naš v nebesih.” Кто-то помолился: "Господи Исусе".

Plamenijo zarje in meglè kadé se, Полыхают зори, круятся туманы,

nad rezljano lino tli škrlat zavese. Над резным окошком занавес багряный.

Vije pajčevina se po zlati lestvi. Вьются паутины с золотой повети.

V shrambi za zapahi nekje miška klesti. Где-то мышь скребется в затворенной клети...

Sredi gozdne jase je snopovje žita, У лесной поляны - в свяслах копны хлеба,
jelke kakor kopja so v nebo zarita. Ели, словно копья, уперлися в небо.

Gaj ob gaju rosen se kadi in dimi ... Закадили дымом под росою рощи...
V srcu so svetinje in tišina z njimi. В сердце почивают тишина и мощи.

1912 1912

4
Duša sanja, kraj preljubi, Край любимый! Сердцу снятся
stoge sonc v vodàh blestečih. Скирды солнца в водах лонных.
Želel bi, da bi se zgubil Я хотел бы затеряться
v tvojih travah šelestečih. В зеленях твоих стозвонных.

Po mejàh kraj vsake njive По меже, на переметке,

rezede v prazničnem bleščijo Резеда и риза кашки.
in kot nune vrbe sive И вызванивают в четки
z molki svojimi zvonijo. Ивы - кроткие монашки.

Dimi barje se brezbrežno, Курит облаком болото,

dim, megla nebo prekriva, Гарь в небесном коромысле.
a srce s skrivnostjo nežno С тихой тайной для кого-то
misel za nekoga skriva. Затаил я в сердце мысли.

Vse pozdravljam,kar spoznal sem, Все встречаю, все приемлю,

v vsem bi srečen dušo pustil. Рад и счастлив душу вынуть.
Na to našo zemljo pal sem, Я пришел на эту землю,
da čimprej bi jo zapustil. Чтоб скорей ее покинуть.

1914 1914

5
R. V. Ivanovu ОСЕНЬ

Р.В.Иванову

Po bregéh med resjem se tihota veča. Тихо в чаще можжевеля по обрыву.

Grivo češe si jesen – kobila rdeča. Осень - рыжая кобыла - чешет гривы.

Sinjkasti žvenket njenih kopit Над речным покровом берегов

nad koritom reke je razlit. Слышен синий лязг ее подков.

Po pomolih ob odprti cesti Схимник-ветер шагом осторожным

menih-veter listje plašen klesti Мнет листву по выступам дорожным

in poljublja v grmu jerebičevja И целует на рябиновом кусту

rdeče rane nevidnega Zveličarja. Язвы красные незримому Христу.

1914-16 <1914-1916>

6
Sem pastir, moje palače Я пастух, мои палаты -
valujoča so poljà, Межи зыбистых полей,
po pobočjih krik kljunačev По горам зеленым - скаты
in zeleni plašč gora. С гарком гулких дупелей.

Oblaki čipke v žoltih penah Вяжут кружево над лесом

pletejo na nebesu. В желтой пене облака.
Pod napuščem rahlo dremam, В тихой дреме под навесом
šepet bora slišim v snu. Слышу шепот сосняка.

V rosi pod topolom mladim Светят зелено в сутемы

se zelenkasto blišči. Под росою тополя.
Sem pastir; ves dan se bratim Я - пастух; мои хоромы -
s polji zelenéčimi. В мягкой зелени поля.

In v jeziku prekipečem Говорят со мной коровы

z mano krave govore, На кивливом языке.
vrbe kličejo dišeče Духовитые дубровы
z vejami me do vodé. Кличут ветками к реке.

Ne vedoč za bol, tuj joku Позабыв людское горе,

na okleščkih dračja spim, Сплю на вырублях сучья.
se obhajam pri potoku, Я молюсь на алы зори,
molim k rdečim svitanjem. Причащаюсь у ручья.

1914 1914

7
Vene izsušena glina, Сохнет стаявшая глина,
po bregéh gnijo lisičke. На сугорьях гниль опенок.
Pleše veter po ravninah – Пляшет ветер по равнинам,
ljubek rdečelas osliček. Рыжий ласковый осленок.

Vonj po vrbi in po klenih. Пахнет вербой и смолою.

Nebes spi zdaj, zdaj vzdihuje. Синь то дремлет, то вздыхает.
Nad klečalnikom lesenim У лесного аналоя
vrabčev par psaltir črkuje. Воробей псалтырь читает.

Lanski list v globačni luknji Прошлогодний лист в овраге

je kot baker na grmičju. Средь кустов - как ворох меди.
Nekdo jaše v sončni suknji Кто-то в солнечной сермяге
na rdečkastem osliču. На осленке рыжем едет.

Nežni so lasje svileni, Прядь волос нежней кудели,

a obraz in lik nejasna. Но лицо его туманно.
Sklanjajo se jelke, kleni Никнут сосны, никнут ели
in mu kličejo “Hosana!” И кричат ему: "Осанна!"

1914 1914

8
Mlake, barje, blato, Топи да болота,
sinji šal neba. Синий плат небес.
Z iglasto pozlato Хвойной позолотой
hosta se bahà. Взвенивает лес.

Síli v hostne kodre Тенькает синица

se siničji kljun, Меж лесных кудрей,
jelke temnomodre Темным елям снится
zrejo kosce v snu. Гомон косарей.

Voz za vozom škripa По лугу со скрипом

preko trat sem čez, Тянется обоз -
vonj kot suha lipa Суховатой липой
udarja od koles. Пахнет от колес.

Vetra žvižg krilati Слухают ракиты

lovi vrbov gaj ... Посвист ветряной...
O, pozabljen kraj ti, Край ты мой забытый,
o moj rodni kraj! ... Край ты мой родной!..

1914 1914

9
KRAVA КОРОВА

Nadložna, zobje izpali, Дряхлая, выпали зубы,

svitek let na rogéh. Свиток годов на рогах.
Grobo gonjači ravnali Бил ее выгонщик грубый
z njo so po sejmskih poteh. На перегонных полях.

Ne mara hrupnosti hleva, Сердце неласково к шуму,

v kotu ga miši ženó. Мыши скребут в уголке.
Žalostne misli premleva Думает грустную луму
o belem teličku samo. О белоногом телке.

Sina so materi vzeli Не дали матери сына,

- prva radost ne hasne prav – Первая радость не впрок.
pod trepetliko na gredi И на колу под осиной
veter je kožo majal. Шкуру трепал ветерок.

Tudi sama sinovo usodo Скоро на гречневом свее,

kmalu izkusi lahko: С той же сыновней судьбой,
krog vratu jo zvézali bodo Свяжут ей петлю на шее
in na zakol odženo. И поведут на убой.

Žalostna, lačna, pobita Жалобно, грустно и тоще

v zemljo rogove upre ... В землю вопьются рога...
Zdaj log se ji v sanjah svita, Снится ей белая роща
v snu trate travnate zre. И травяные луга.

1915 1915

10
Pod rdečim brestom sta dvor in prag, Под красным вязом крыльцо и двор,
nad streho mesec kot holm zlat. Луна над крышей, как злат бугор.

Na sinjih linah vtisnjen tak: На синих окнах накапан лик:

siv Starec muči se skoz oblak. Бредет по туче седой Старик.

Med tiho drevje njegova pest Он смуглой горстью меж тихих древ
spe zimsko setev – prgišča zvezd. Бросает звезды - озимый сев.

Vzbrstijo polja in zrna duš Взрастает нива, и зерна душ

z neba zdrsijo v tišino pušč. Со звоном неба спадают в глушь.

Čas pomnim, trkal kot zvok trdó Я помню время, оно, как звук,
je s kljunom v grčo, drevesno uho. Стучало клювом в древесный сук.

Я был во злаке, но костный ум

Уж верил в поле и водный шум.

Kjer plot-oblak je, pod plaščem smrek В меже под елью, где облак-тын,
sem sanjal zlate doline rek Мне снились реки златых долин.

in slišal duh je za holmov svet, И слышал дух мой про край холмов,
kjer biva rojstvo v setvi besed. Где есть рожденье в посеве слов.

1915
1915

11
Dol prikazni plašno, skrivno В лунном кружеве украдкой
lovi v mesečnih koprenah. Ловит призраки долина.
V kotu se je za brlivko На божнице за лампадкой
nasmehnila Magdalena. Улыбнулась Магдалина.

Nekdo drzen, smel, drugačen Кто-то дерзкий, непокорный,

temu smehu je zavidal. Позавидовал улыбке.
Zbuljil oči večer je mlačen, Вспучил бельма вечер черный,
mesec v belem se zazibal. И луна - как в белой зыбке.

Razbesnela trojka-moča Разыгралась тройка-вьюга,

brizga trpek pot in hladen Брызжет пот, холодный, терпкий,
in lesnika jokajoča И плакучая лещуга
vetru se na tilnik krade. Лезет к ветру на закорки.

Smrt v temí si brusi britve ... Смерть в потемках точит бритву...

Magdalena, glej, že joka. Вон уж плачет Магдалина.
Spomni moje se molitve Помяни мою молитву
ti, ki po dolini stopaš. Тот, кто ходит по долинам.

1915 <1915>

12
PESEM O PSICI ПЕСНЬ О СОБАКЕ

Psica na gumnu je davi, Утром в ржаном закуте,

kjer ličja belí se red, Где златятся рогожи в ряд,
sedmero povrgla malih, Семерых ощенила сука,
sedmero rdečih ščenet. Рыжих семерых щенят.

Do večera jih je ljubkovala, До вечера она их ласкала,

česala z jezikom mehko Причесывая языком,
in pod toplim trebuhom žebrala И струился снежок подталый
ji je snežica živó. Под теплым ее животом.

Zvečer pa, ko mrak se nad spečo А вечером, когда куры

perjad je po gredah spustil, Обсиживают шесток,
prišel gospodar je in v vrečo, Вышел хозяин хмурый,
mračen, vseh sedem zmašil. Семерых всех поклал в мешок.

Sledila mu je po zametih, По сугробам она бежала,

tekala, kar so ji dale nogé… Поспевая за ним бежать...
In dolgo, dolgo prestala drhteti И так долго, долго дрожала
ni gladina nezamrzle vodé. Воды незамерзшей гладь.

A ko nazaj se je vlekla po snegu, А когда чуть плелась обратно,

lizala pot z bokov v temí, Слизывая пот с боков,
se ji mali mesec na nebu Показался ей месяц над хатой
eden njenih mladičev zazdi. Одним из ее щенков.

V višino je sinjo strmela, В синюю высь звонко

cvilila v prikazen neba, Глядела она, скуля,
a ta je vsa manjša drsela А месяц скользил тонкий
za hrib in med polji zašla. И скрылся за холм в полях.

13
In nemo, kot če za darilo И глухо, как от подачки,
berač kamen v roke dobi, Когда бросят ей камень в смех,
kot zvezdi v sneg potonilo Покатились глаза собачьи
je dvoje pasjih oči. Золотыми звездами в снег.

1915 1915

14
Čipke spletel oblak je nad gajem, Туча кружево в роще связала,
zakadíla dehteča meglà. Закурился пахучий туман.
Vozim po blatni se poti s postaje, Еду грязной дорогой с вокзала
daleč stran od domačih poljan. Вдалеке от родимых полян.

Gozd otrpel brez muk je in šuma, Лес застыл без печали и шума,
mrak kot robec visi izza hoj. Виснет темь, как платок, за сосной.
Srce gloje objokana duma ... Сердце гложет плакучая дума...
O, nevesel si, rodni kraj moj. Ой, не весел ты, край мой родной.

Jelke-deklice sklanjajo glave, Пригорюнились девушки-ели,

kočijaž moj prepeva glasnó: И поет мой ямщик на-умяк:
“Stegnem se na jetniških ponjavah "Я умру на тюремной постели,
in pokopljejo me že nekako.” Похоронят меня кое-как".

1915 1915

15
Nad prejo host temotno sivo, За темной прядью перелесиц,
v sinjini, ki ne trepeta, В неколебимой синеве,
se mesec - jagnje kodrogrivo Ягненочек кудрявый - месяц
na modrem travniku igra. Гуляет в голубой траве.

Njegova bodeta rogova В затихшем озере с осокой

se v jezeru med travami Бодаются его рога, -
in da bregove ziba voda И кажется с тропы далекой -
se zdi z oddaljene poti. Вода качает берега.

A stepa pod zelenim prtom А степь под пологом зеленым

kadeča se izpušča dim Кадит черемуховый дым
in nad ravnjo, nad gričev hrbtom И за долинами по склонам
prižiga plamen se nad njim. Свивает полымя над ним.

O zemlja trnja, pusta, siva, О сторона ковыльной пущи,

srcu si draga vedno bolj, Ты сердцу ровностью близка,
a tudi v tvoji gošči skriva Но и в твоей таится гуще
se slanega močvirja bol. Солончаковая тоска.

Kot jaz ti v žalostnem obredu, И ты, как я, в печальной требе,

brez misli, kdo te ljubi, kdo črtí, Забыв, кто друг тебе и враг,
o rožnatem vzdihuješ nebu О розовом тоскуешь небе
in o oblakih sinjkastih. И голубиных облаках.

A tudi tebi iz sinje gmote Но и тебе из синей шири

odkrva plahoma temà Пугливо кажет темнота
tvoje Sibirije okove И кандалы твоей Сибири,
in grb Uralskega hrbtà. И горб Уральского хребта.

1915-16 <1915-1916>

16
Telege znova so zapele, Запели тесаные дроги,
bežijo grmi vzdolž ravnin. Бегут равнины и кусты.
Ob cesti znova so kapele Опять часовни на дороге
in križi v tak in drug spomin. И поминальные кресты.

Spet sem od sapice ovsene Опять я теплой грустью болен

od tople žalosti bolan От овсяного ветерка.
in ko zvonike zrem cerkvene, И на известку колоколен
se samodejno križa dlan. Невольно крестится рука.

O Rusija, poljé malinje, О Русь - малиновое поле

sinjina, ki se v reki zre, И синь, упавшая в реку, -
do radosti in bolečine Люблю до радости и боли
mi tvoja žalost ljuba je. Твою озерную тоску.

Gorje je tvoje brez primere, Холодной скорби не измерить,

zakriva te meglà in dim, Ты на туманном берегу.
vendàr ljubezni in ne vere Но не любить тебя, не верить -
nikoli vate ne izgubim. Я научиться не могу.

In ne oddam verige lepe, И не отдам я эти цепи,

ne ločim se s sanjarjenjem, И не расстанусь с долгим сном,
če pojejo samotne stepe Когда звенят родные степи
z molitvenim bodičevjem. Молитвословным ковылем.

1916 <1916>

17
Tam, kjer večno spe skrivnosti, Там, где вечно дремлет тайна,
polja so netukajšnja. Есть нездешние поля.
Le slučajni gost med gosti, Только гость я, гость случайный
zemlja, tvojih sem gorà. На горах твоих, земля.

Širne vode imaš, gozdove, Широки леса и воды,

silen vzmah je zračnih kril, Крепок взмах воздушных крыл.
leta tvoja in vekove Но века твои и годы
pa je zmračil beg svetil. Затуманил бег светил.

Nisi ti me poljubila, Не тобой я поцелован,

nikdar si ne bova bot. Не с тобой мой связан рок.
Usoda pot je določila Новый путь мне уготован
od zahoda mi na vzhod. От захода на восток.

Od začetka sem določen, Суждено мне изначально

da v temò vzletim gluhó Возлететь в немую тьму.
in nobenemu nič nočem Ничего я в час прощальный
zapustiti za slovo. Не оставлю никому.

A za mir tvoj z daljnih zvezd bom Но за мир твой, с выси звездной,

tamkaj, kjer nevihta spi, В тот покой, где спит гроза,
v luni dve prižgal nad breznom В две луны зажгу над бездной
neugasljive oči. Незакатные глаза.

1916 1916

18
LISICA ЛИСИЦА
А.М.Ремизову

Prišepala z nogo je razdrobljeno На раздробленной ноге приковыляла,

in zvila kraj brloga se na tla. У норы свернулася в кольцо.
S krvjo kot z ostro mejo oddeljeno Тонкой прошвой кровь отмежевала
bilo ji mrko lice je od snega. На снегу дремучее лицо.

Še slišala v bodečem dimu strel je, Ей все бластился в колючем дыме выстрел,
še v očeh majala se ji je močvirna pot. Колыхалася в глазах лесная топь.
Z grmovja veter se scefrani vzpel je Из кустов косматый ветер взбыстрил
in vsul zvenečih šiber vsepovsod. И рассыпал звонистую дробь.

Nad njo ko žolna je megla krožila, Как желна, над нею мгла металась,
lepljivi, mokri je večer rdel; Мокрый вечер липок был и ал.
glava se dvigala ji, spet klonila Голова тревожно подымалась,
in jezik je na ranah ledenel. И язык на ране застывал.

Kot bakla žolti rep je v sneg omahnil. Желтый хвост упал в метель пожаром,
Na ustih okus po gnilem dozori… На губах - как прелая морковь...
Po inju in dimu veter vonj je dahnil, Пахло инеем и глиняным угаром,
zaprte oči pa je zalila kri. А в ощур сочилась тихо кровь.

1916 1916

19
LEPA JE BILA TANJUŠA, lepše v vasi ni biló. Хороша была Танюша, краше не было в селе,
Ob robu rdečkasti našitki, v sarafanu vse telo. Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
Za ogradami v globel gre Tanja, ko se zvečeri. У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Mesec s svojimi oblaki pleše v čádasti meglì. Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.

Pride fant in se prikloni Tanji s kodrasto glavó: Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
“Zbogom zdaj, veselje moje, drugo vzamem za ženó.” “Ты прощай ли, моя радость, я женюся на другой”.
Kakor smrt je pobledela, kakor rosa se shladi, Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
kita las se ji razplete, kakor kača obvisi. Душегубкою-змеею развилась ее коса.

“Oj ti fant moj sinjeoki, brez žalitve govorim, “Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
veš, prišla sem ti povedat, da se z drugim omožim.” Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу”.
Ni to jutranje zvonjenje, to le svatovski je vrisk, Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
dirja svatba na telegah, vas premine kakor blisk. Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.

Ni to kukavca zavpila, to sorodstva je preplàh: Не кукушки загрустили - плачет Танина родня,

strašna rana od buzdovana zeva Tanji na sencah. На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Venec strjene krvi ji obkroža zadnjikrat glavó – Алым венчиком кровинки запеклися на челе, -
lepa je bila Tanjuša, lepše v vasi ni biló. Хороша была Танюша, краше не было в селе.

1916 1911

20
Polje, noč, petelinji kokot ... Нощь и поле, и крик петухов...
Z oblačka zlatega gleda Sabaot. С златной тучки глядит Саваоф.
Oster veter s sinjemodre ravní Хлесткий ветер в равнинную синь
sadeže z jerebik kotalí. Катит яблоки с тощих осин.

Tu je to valovanje prek polj, Вот она, невеселая рябь

z njim septembra žerjaveljska bol! С журавлиной тоской сентября!
Z utihlim zvonom nad ribnikom Смолкшим колоколом над прудом
se zamájal očetov je dom. Опрокинулся отчий дом.

Tu je vse, kot biló je popred, Здесь все так же, как было тогда,
iste reke in isti trop čred, Те же реки и те же стада.
nad rdečkastim gričem samó Только ивы над красным бугром
vrbe s trhlim podnožjem treso. Обветшалым трясут подолом.

Ta je pal, drug se zgubil v temo, Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму,

ni več komu zapeti v slovo. Уж кому-то не петь на холму.
Mirno sanja domači prag Мирно грезит родимый очаг
o možeh, izginulih v mrak. О погибших во мраке плечах.

Tih, tihoten je bogkov kot, Тихо-тихо в божничном углу,

mesec mesi sedminski riž ... Месяц месит кутью на полу...
Le v spomin vseh se v mir od nekod Но тревожит лишь помином тишь
za pečjo plaha oglaša miš. Из запечья пугливая мышь.

1917 <1917>

21
Niso šli zaman vetrovi, Не напрасно дули ветры,
ni zaman vihar vršil. Не напрасно шла гроза.
Nekdo s sijem, tihim, novim Кто-то тайный тихим светом
mi oči je napojil. Напоил мои глаза.

V neki nežnosti pomladni С чьей-то ласковости вешней

nehal vzdihati v meglí Отгрустил я в синей мгле
sem o lepi, a ne zdanji, О прекрасной, но нездешней,
neumljivi zemljici. Неразгаданной земле.

Ne pritiska nema mlečnost, Не гнетет немая млечность

ne vznemirja zvezdni strah. Не тревожит звездный страх.
Vzljubil mir in vzljubil večnost Полюбил я мир и вечность
kot očetovski sem prag. Как родительский очаг.

Vse je svetlo, blagoverno, Все в них благостно и свято,

vse nemirno in svetló. Все тревожное светло.
Mrak zahoda lije mirno Плещет рдяный мак заката
na stekleno jezero. На озерное стекло.

Nehote pa v morju žita И невольно в море хлеба

jezik golta sliko to: Рвется образ с языка:
svoje rdeče tele liže Отелившееся небо
oteléteno nebo. Лижет красного телка.

1917 <1917>

22
Mati potrpežljiva, pokliči Разбуди меня завтра рано,
jutri rano me, brž ko bo dan. О моя терпеливая мать!
Iti moram po cesti za griči Я пойду за дорожным курганом
čakat gosta, ki rad ga imam. Дорогого гостя встречать.

Danes videl sem za sadovnjakom Я сегодня увидел в пуще

sled širokih koles sredi trat. След широких колес на лугу.
Vetra dih pod šotorom oblakov Треплет ветер под облачной кущей
ziba voz njegov, čisto zlat. Золотую его дугу.

Jutri švignil ob zori bo mino, На рассвете он завтра промчится,

kapo-mesec pod grmom odkril Шапку-месяц пригнув под кустом,
in kobilica vzmahne igrivo И игриво взмахнет кобылица
z rdečim repom nad daljo njiv. Над равниною красным хвостом.

Zbudi jutri me, mati, zarana, Разбуды меня завтра рано,

luč prižgi in hiti odpret. Засвети в нашей горнице свет.
Govorijo, da kmalu postanem Говорят, что я скоро стану
znameniti ruski poet. Знаменитый русский поэт.

Opeval gosta in tebe bom milo, Воспою я тебя и гостя,

našo peč, petelina in kal ... Нашу печь, петуха и кров...
in po pesmih se bo mi razlilo И на песни мои прольется
mleko tvoji rdečkastih krav. Молоко твоих рыжих коров.

1917 1917

23
OJ, NJIVE, njive v suši, О пашни, пашни, пашни,
provincijski dolčas. Коломенская грусть,
Dan včerajšnji na duši, На сердце день вчерашний,
v njej Rusije obraz. А в сердце светит Русь.

Pred konjskimi kopiti Как птицы, свищут версты

vrst jata prhuta Из-под копыт коня.
in sonce name liti И брызжет солнце горстью
ne neha svojega dežja. Свой дождик на меня.

O, kraj poplav viharnih О край разливов грозных

in sil pomladnih trav, И тихих вешних сил,
tu pri zvezdàh in zarji Здесь по заре и звездам
sem šolo dokončal. Я школу проходил.

V misalu vetra zbrano И мыслил и читал я

sem zdrave misli bral По библии ветров,
in Izaija z mano И пас со мной Исайя
je pasel čredo krav. Моих златых коров.

1917 <1917-1918>

24
GAJI GOLI, polje velo, Нивы сжаты, рощи голы,
Iz vodé megla se dviga. От воды туман и сырость.
Tiho sonce je zdrselo Колесом за сини горы
ko kolo po rebri hriba. Солнце тихое скатилось.

Pot razrita v snu počiva. Дремлет взрытая дорога.

Komaj danes je opazila, Ей сегодня примечталось,
da bo kmalu kmalu siva Что совсем-совсем немного
zima čez ves svet zavila. Ждать зимы седой осталось.

Ah, še jaz privid prestregel Ах, и сам я в чаще звонкой

včeraj v hosti sem šumeči: Увидал вчера в тумане:
v naše se sani upregel Рыжий месяц жеребенком
ko žrebe je mesec rdeči. Запрягался в наши сани.

1917 1917

25
GAZIM PO SNEGU, prvem ki je zapal, Я по первому снегу бреду,
v srcu šmarnice sil mi cveto. В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Večer je s sinjo svečko prižgal Вечер синею свечкой звезду
zvezdo nad mojo potjo. Над дорогой моей засветил.

Ne vem, je temà to ali sij? Я не знаю, то свет или мрак?

Poje li veter, petelin mordà? В чаще ветер поет иль петух?
Mogoče ni zima, a labodi prišli Может, вместо зимы на полях
počit so beli sredi polja. Это лебеди сели на луг.

Bela ravnina, o lepa si res! Хороша ты, о белая гладь!

Mraz mi lahni kri je ogrel. Греет кровь мою легкий мороз!
Zdaj bi najraje prsi brez Так и хочется к телу прижать
razgaljene k sebi prižel. Обнаженные груди берез.

O, sence host, goste, temné! О лесная, дремучая муть!

O, radost pobeljenih njiv! О веселье оснеженных нив!...
Zdaj bi najraje roké Так и хочется руки сомкнуть
krog vrbjih beder ovil! Над древесными бедрами ив.

1917 1917

26
 L. I. Kašini Л.И.Кашиной
DEVIŠKA GRUD prebela, Зеленая прическа,
zelenkasti lasje. Девическая грудь,
Kaj tanka zastrmela, О тонкая березка,
si, breza, se v vodé? Что загляделась в пруд?

O čem ti veter poje, Что шепчет тебе ветер?

kaj pesek šepeta? О чем звенит песок?
Mar v veje - v láse svoje Иль хочешь в косы-ветви
želiš glavnik z neba? Ты лунный гребешок?

Razkrij skrivnost lesenih Открой, открой мне тайну

razmišljanj pred menoj, Твоих древесных дум,
saj vzljubil predjesenski Я полюбил печальный
sem šum otožni tvoj. Твой предосенний шум.

“Prijatelj radovedni,” И мне в ответ березка:

v odgovor sem dobil, “О любопытный друг,
“nocoj je v noči zvezdni, Сегодня ночью звездной
pastir solze tu lil. Здесь слезы лил пастух.

Ozimina blestela Луна стелила тени,

in mesec sence stlal, Сияли зеленя.
čez gola me kolena За голые колени
objemal je vihrav. Он обнимал меня.

In v šumu vej zaklical, И так, вдохнувши глубко.

globoko vzdihnil pred: Сказал под звон ветвей:
O, zbogom, golobica, “Прощай, моя голубка,
z žerjavi pridem spet.” До новых журавлей”.
1918 <1918>

27
To je ta bedasta sreča Вот оно, глупое счастье
z belimi okni na vrt! С белыми окнами в сад!
Po vodi kot labodka rdeča По пруду лебедем красным
plava zatona strd. Плавает тихий закат.

Zdravo, zlato zatišje Здравствуй, златое затишье,

s senco breze v vodáh! С тенью березы в воде!
K zvezdi s slemena hiše Галочья стая на крыше
mólijo jate kavk. Служит вечерню звезде.

Nekje zad za vrtom po svoje Где-то за садом несмело,

tam, kjer kalina cvetè, Там, где калина цветет,
nežno pesmico poje Нежная девушка в белом
v beli obleki deklè. Нежную песню поет.

S sinjo kuto ovija meča Стелется синею рясой

si nočni hladec z ravnic ... С поля ночной холодок...
Bedasta, ljubljena sreča, Глупое, милое счастье,
sveža rožnatost lic! Свежая розовость щек!

1918 1918

28
Mariengofu Мариенгофу

Zadnji pesnik sem, ki poje o vasi. Я последний поэт деревни,

Skromna je v pesmih brvnata vez. Скромен в песнях дощатый мост.
Vidim: pri zadušni sem maši За прощальной стою обедней
kadečih se listov brez. Кадящих листвой берез.

Kmalu mi z zlatim plamenom Догорит золотистым пламенем

telesni stenj dogori Из телесного воска свеча,
in uro dvanajsto lesena И луны часы деревянные
lunina ura mi odhrešči. Прохрипят мой двенадцатый час.

Na poljsko pot valovito На тропу голубого поля

pojde železni gost čez kak dan. Скоро выйдет железный гость.
Lat ovseno, z zarjo oblito Злак овсяный, зарею пролитый,
osmuka njegova črna dlan. Соберет его черная горсть.

O, dlani tuje, nestvarne, Не живые, чужие ладони,

te pesmi umro pri vas! Этим песням при вас не жить!
Tožili o gospodarju starem Только будут колосья-кони
bodo le konji-klasi čez čas. О хозяине старом тужить.

Njihov rezget sesala bo burja, Будет ветер сосать их ржанье,

veselo plešoč na zadušnici. Панихидный справляя пляс.
Kmalu kmalu lesena ura Скоро, скоро часы деревынные
uro dvanajsto mi odhrešči. Прохрипят мой двенадцатый час!

1920 <1920>

29
Kot v jeseni sova kriči По-осеннему кычет сова
v ranem jutru nad širno planjavo. Над раздольем дорожной рани.
Zlati grm se las mi suši, Облетает моя голова,
moja glava vse bolj obletava. Куст волос золотистый вянет.

O skovik ta, čez polje hiteč, Полевое, степное "ку-гу",

o trepetlika, ti mati sinja! Здравствуй, мать голубая осина!
Kmalu mesec, po snegu brodeč, Скоро месяц, купаясь в снегу,
sede v redke kodrce sina. Сядет в редкие кудри сына.

Kmalu bo brez listja hladan, Скоро мне без листвы холодеть,

zvoki zvezd bodo v ušesih zveneli. Звоном звезд насыпая уши.
Sam govoril bom starcem zaman, Без меня будут юноши петь,
mladi bodo brez mene peli. Не меня будут старцы слушать.

Nov poet prišèl bo s poljà, Новый с поля придет поэт,

v novem svišču hosta vztrepeče. В новом лес огласится свисте.
Kot v jeseni veter divja, По-осеннему сыплет ветр,
kot v jeseni listje šepeče. По-осеннему шепчут листья.

1920 1920

30
VSI LJUDJE in vse stvari dobile Все живое особой метой
so že zmlada samosvoj pečat: Отмечается с ранних пор.
če bi ne imel jaz pevske žile, Если не был бы я поэтом,
bi gotovo bil slepar in tat. То, наверно, был мошенник и вор.

Suh, koščen, pritlikav po postavi, Худощавый и низкорослый,

a vsekdár med paglavci junak, Средь мальчишек всегда герой,
često, često z nosom sem krvavim Часто, часто с разбитым носом
se prismolil pred domači prag. Приходил я к себе домой.

In preplašeni momljal sem mami И навстречу испуганной маме

skozi usta, kjer je rdela kri: Я цедил сквозь кровавый рот:
“Eh, spotaknil sem se le ob kamen, “Ничего! Я споткнулся о камень,
nič ne dé, čez noč se zaceli!” Это к завтраму все заживет”.

No in zdaj, ko že je ohladila И теперь вот, когда простыла

te vročične dni pozabe noč, Этих дней кипятковая вязь,
se na moje pesmi je razlila Беспокойная, дерзкая сила
ista drzna, neugnana moč. На поэмы мои пролилась.

Ko zlato se sveti kup besedni, Золотая, словесная груда,

saj nad vsakim stihom zasijal И над каждой строкой без конца
je pogum iz dni, ko bil poredni Отражается прежняя удаль
izzivač sem in nepridiprav. Забияки и сорванца.

Kot tedaj sem drzen in ponosen, Как тогда, я отважный и гордый,

le da zdaj se z drugimi borim... Только новью мой брызжет шаг...
Če so včasih bili me po nosu, Если раньше мне били в морду,
zdaj tako, da v duši krvavim. То теперь вся в крови душа.

In spet pravim, vendarle ne mami, И уже говорю я не маме,

ampak množici, ki se reži: А в чужой и хохочущий сброд:
31
“Eh, spotaknil sem se le ob kamen, “Ничего! я споткнулся о камень,
nič ne dé, čez noč se zaceli!” Это к завтраму все заживет!”

1922 – Moskva krčmarska <1922>

32
Sebe varati – ni mi več dano, Я обманывать себя не стану,
v mračnem srcu huda skrb pritiska. Залегла забота в сердце мглистом.
Le od kod mi slava šarlatana? Отчего прослыл я шарлатаном?
In odkod mi sloves škandalista? Отчего прослыл я скандалистом?

Nisem vrag in ne prekupčevalec, Не злодей я и не грабил лесом,

nisem streljal revežev po ječah. Не расстреливал несчастных по темницам.
Sem samo pocestni sprehajalec, Я всего лишь уличный повеса,
ki z nasmeškom slehernega sreča. Улыбающийся встречным лицам.

Sem moskovski večni potohodec. Я московский озорной гуляка.

Po vsem Tverskem in še naokoli, По всему тверскому околотку
v vsaki prečici vsak pasji gobec В переулках каждая собака
me pozna po moji lahki hoji. Знает мою легкую походку.

Vsako konjsko kjuse me z daljave Каждая задрипанная лошадь

kimajoč z glavó vnaprej pozdravi. Головой кивает мне навстречу.
Vsem živalim dober sem prijatelj, Для зверей приятель я хороший,
sleherni moj stih jim dušo zdravi. Каждый стих мой душу зверя лечит.

Moj cilinder ni, da žene osvajam – Я хожу в цилиндре не для женщин -

srcu ni živeti v taki sili – В глупой страсти сердце жить не в силе, -
v njem je lažje, da se žalost taja, В нем удобней, грусть свою уменьшив,
nuditi zlato ovsà kobili. Золото овса давать кобыле.

Med ljudmi prijateljev tu nimam, Средь людей я дружбы не имею,

v drugo sem kraljestvo bil postavljen. Я иному покорился царству.
Svojo sem kravato, najbolj fino, Каждому здесь кобелю на шею
dati slehernemu psu pripravljen. Я готов отдать мой лучший галстук.

In bolesti zdaj ni več pred mano. И теперь уж я болеть не стану.

V mračnem srcu jasno brezno bliska. Прояснилась омуть в сердце мглистом.
33
Od tegà mi slava šarlatana. Оттого прослыл я шарлатаном,
Od tegà mi sloves škandalista. Оттого прослыл я скандалистом.

1922 – Moskva krčmarska 1922

34
DA, ZDAJ JE GOTOVO. Za vselej Да! Теперь решено. Без возврата
zapustil sem rodno poljé. Я покинул родные поля.
Nikdar več topolov aleje Уж не будут листвою крылатой
mi s krošnjami ne zazvone. Надо мною звенеть тополя.

Brez mene razpade dom z leti, Низкий дом без меня ссутулится,
moj pes je že zdavnaj prah. Старый пес мой давно исдох.
Bržčas mi je bog usodil umreti На московских изогнутых улицах
na vijugastih moskovskih cestáh. Умереть, знать, судил мне бог.

To mesto je duša vzljubila, Я люблю этот город вязевый,

čeprav kot bolnik trepeta, Пусть обрюзг он и пусть одрях.
saj Azija tu je počila Золотая дремотная Азия
na kupolah njenih cerkvà. Опочила на куполах.

A v noči, ko je mesec nad mano А когда ночью светит месяц,

in sveti - vrag vedi, kako! - Когда светит... черт знает как!
za oglom v beznico poznano Я иду, головою свесясь,
s povešeno stopam glavó. Переулком в знакомый кабак.

Šum, hrup je v tej luknji objestni, Шум и гам в этом логове жутком,
vendar šele zjutraj končam: Но всю ночь напролет, до зари,
vso noč cipam prebiram pesmi Я читаю стихи проституткам
in z lopovi špirit žlampam. И с бандитами жарю спирт.

Srce pa vse silneje bije Сердце бьется все чаще и чаще,

in govorim in kličem zmedèn: И уж я говорю невпопад:
Nazaj zdaj poti ni, ne, ni je “Я такой же, как вы, пропащий,
in jaz kakor vi sem zgubljen. Мне теперь не уйти назад”.

Brez mene razpade dom z leti, Низкий дом без меня ссутулится,
moj pes je že zdavnaj prah. Старый пес мой давно издох.
35
Bržčas mi je bog usodil umreti На московских изогнутых улицах
na vijugastih moskovskih cestáh. Умереть, знать, судил мне бог.

1922 – Moskva krčmarska 1922

36
KO GLEDAM TE, mi je težkó, Мне грустно на тебя смотреть,
Bolest je to in žalost sama. Какая боль, какая жалость!
Očitno baker vrb samo Знать, только ивовая медь
V septembru preostane nama. Нам в сентябре с тобой осталась.

Toploto tvojo in nemir Чужие губы разнесли

so tuje ustne raznosile, Твое тепло и трепет тела.
zdaj je, kot z duše venomer Как будто дождик моросит
deževne kaplje bi mrazile. С души, немного омертвелой.

Naj bo! Ne plášim se dežja. Ну что ж! Я не боюсь его.

Odkril sem mik radosti druge. Иная радость мне открылась.
Vendar: ostali sta od vsegá Ведь не осталось ничего,
trohnoba le in vlažnost truge. Как только желтый тлен и сырость.

Saj tudi meni zdaj več ni Ведь и себя я не сберег

Za mir v življenju, za smehljaje; Для тихой жизни, для улыбок.
tak malo je prehojenih poti, Так мало пройдено дорог,
tak mnogo padcev, spodrsljajev. Так много сделано ошибок.

Neskladje smešno, smešna pot! Смешная жизнь, смешной разлад.

Tako biló je in ostane. Так было и так будет после.
Vrt zdi se kot na Žalah kot, Как кладбище, усеян сад
kjer bréz kosti žde oglodáne. В берез изглоданные кости.

Tako minimo tudi mi, Вот так же отцветем и мы

kot gosti v vrtu odšumimo… И отшумим, как гости сада...
Vendár, če sredi zime cvetja ni, Коль нет цветов среди зимы,
Po njem še tožbe opustimo. Так и грустить о них не надо.

1923 – Ljubezen huligana 1923

37
VEČER NAMRGODIL obrvi je gosti, Вечер черные брови насопил.
neki konji na dvorišču stoje. Чьи-то кони стоят у двора.
Nisem zapil mar včeraj mladosti? Не вчера ли я молодость пропил?
Ni te še včeraj ljubilo srce? Разлюбил ли тебя не вчера?

Ne sôpi trojka, preveč zakasnela. Не храпи, запоздалая тройка!

Življenje je naše prešlo brez sledi. Наша жизнь пронеслась без следа.
Morda bolniška postelja bela Может, завтра больничная койка
jutri za zmeraj me umiri. Упокоит меня навсегда.

Morda pa jutri čisto drugačen, Может, завтра совсем по-другому

ozdravljen popolnoma od tu bom odšel Я уйду, исцеленный навек,
poslušat pesmi dežja, krhlíke domače Слушать песни дождей и черемух,
in bom kot zdravi ljudje zaživel. Чем здоровый живет человек.

Pozabil pogubne mračne bom sile, Позабуду я мрачные силы,

ki so me mučile toliko let. Что терзали меня, губя.
Lice prijazno, poteze mile, Облик ласковый! Облик милый!
samo za vami ne zbriše se sled. Лишь одну не забуду тебя.

Tudi če ljubica moja bo druga, Пусть я буду любить другую,

s to drugo, s to ljubo kramljal Но и с нею, с любимой, с другой,
in govoril o tebi bom, ljuba, Расскажу про тебя, дорогую,
ki ljuba nekoč sem te zval. Что когда-то я звал дорогой.

Povem ji, kako teklo je do slovesa Расскажу, как текла былая

naše žvljenje, ta izsanjani cvet… Наша жизнь, что былой не была...
O, glava, glavica moja, do česa, Голова ль ты моя удалая,
le do česa si me pritirala spet? До чего ж ты меня довела?

Moskva, bolnišnica, 1923 – Ljubezen huligana 1923

38
NE MUČI ME s svežostjo mlado, Ты прохладой меня не мучай
ne sprašuj, kaj preživel sem let. И не спрашивай, сколько мне лет,
Podvržen božjastnim napadom Одержимый тяжелой падучей,
sem v duši ko žolti sleket. Я душой стал, как желтый скелет.

Nekoč pa s predmestja sanjaril Было время, когда из предместья

in v dim sem otročje strmel, Я мечтал по-мальчишески - в дым,
da si slóves in bogastvo bom ustvaril Что я буду богат и известен
in da v ljubezni pri vseh bom uspel. И что всеми я буду любим.

Da, bogat sem. Kar préveč petičen. Да! Богат я, богат с излишком.
Imel sem cilinder, nimam ga več. Был цилиндр, а теперь его нет.
Ostal mi je le en naprstnik ličen Лишь осталась одна манишка
in modni čevlji, ki čisto so preč. С модной парой избитых штиблет.

Tudi moj slóves za tem ne zaostaja: И известность моя не хуже, -

od Moskve do pariških beračij От Москвы по парижскую рвань
moj priimek vse z grozo navdaja, Мое имя наводит ужас,
saj kot psovka prostaška slovi. Как заборная, громкая брань.

A ljubezen, ni mar burka vesela? И любовь, не забавное ль дело?

Poljubljaš, a ustne so kamen in led. Ты целуешь, а губы как жесть.
Vem, moja so čustva prezrela, Знаю, чувство мое перезрело,
a tvoja niso mogla pognati v cvet. А твое не сумеет расцвесть.

Toda zgodaj je še, da bi duša tožila, Мне пока горевать еще рано,
in tudi če kaj boli, nič ne dé: Ну, а если есть грусть - не беда!
mlada loboda, ki šumi po grobovih Золотей твоих кос по курганам
zlata je bolj kot so tvoji lasje. Молодая шумит лебеда.

Zdaj si želim spet ta svet obiskati Я хотел бы опять в ту местность,

in v šelestenju mladih rastlin Чтоб под шум молодой лебеды
39
spet nepoznan za vedno postati Утонуть навсегда в неизвестность
in po otročje sanjariti v dim. И мечтать по-мальчишески - в дым.

Toda sanjariti o novem, o pravem, Но мечтать о другом, о новом,

česar z besedo ne izrazi srce, Непонятном земле и траве,
kar neumljivo je zemlji in travam Что не выразить сердцу словом
in mu človek imena ne ve. И не знает назвать человек.

1923 – Ljubezen huligana 1923

40
PISMO MATERI ПИСЬМО К МАТЕРИ

Mati moja stara, si še živa? Ты жива еще, моя старушка?

Tudi jaz sem živ. Pozdravljena lepo! Жив и я. Привет тебе, привет!
Naj zvečer sij blaženi razliva Пусть струится над твоей избушкой
se nad domkom tvojim raz nebo. Тот вечерний несказанный свет.

Pišejo, da kriješ strah pred vsemi, Пишут мне, что ты, тая тревогу,
da pa vendar zame se bojiš, Загрустила шибко обо мне,
v kočemajki, bogve kdaj krojeni, Что ты часто ходишь на дорогу
da na cesti mnogokrat stojiš, В старомодном ветхом шушуне.

da podobe v sinjem te večeru И тебе в вечернем синем мраке

vedno iste mnogokrat plaše, Часто видится одно и то ж:
kot nekdo v bezniškem bi prepiru Будто кто-то мне в кабацкой драке
finski nož zabodel mi v srce. Саданул под сердце финский нож.

Nič ni, draga. Nehaj trepetati. Ничего, родная! Успокойся.

To, kar muči te, je blodnja, glej. Это только тягостная бредь.
Nisem tako hud pijanec, mati, Не такой уж горький я пропойца,
da umrem, a te ne vidim prej. Чтоб, тебя не видя, умереть.

Še so v meni prejšnja čustva nežna, Я по-прежнему такой же нежный

Še sanjarim le, kako se bom, И мечтаю только лишь о том,
da miní obupanost brezbrežna, Чтоб скорее от тоски мятежной
vrnil v tebi brž, v naš nizki dom. Воротиться в низенький наш дом.

Vrnem se, ko beli vrt naš s cveti Я вернусь, когда раскинет ветви
bo vsevprek na pómlad zasejan – По-весеннему наш белый сад.
le kot si pred osmimi me leti Только ты меня уж на рассвете
zdaj ne budi me, ko sine dan. Не буди, как восемь лет назад.

41
O, ne budi sanj, ki so za mano, Не буди того, что отмечталось,
ne vzemirjaj, česar nič več ni, Не волнуй того, что не сбылось, -
saj v življenju okusil sem prerano, Слишком раннюю утрату и усталость
kak izguba in utrujenost boli. Испытать мне в жизни привелось.

In moliti me ne uči. Ni potreba. И молиться не учи меня. Не надо!

K staremu nazaj ni več poti. К старому возврата больше нет.
Samo ti pomoč si in uteha, Ты одна мне помощь и отрада,
samo ti si blaženi mi sij. Ты одна мне несказанный свет.

Torej skrb pozabi in bolesti, Так забудь же про свою тревогу,

zame v žalosti ne trepetaj, Не грусти так шибко обо мне.
ne postajaj tolikrat na cesti Не ходи так часто на дорогу
v stari kočemajki kot do zdaj. В старомодном ветхом шушуне.

1924 <1924>

42
PASJI SIN СУКИН СЫН

Iz mraka spet vzplavali stari so časi, Снова выплыли годы из мрака

preteklost kot travnik marjetk valovi. И шумят, как ромашковый луг.
Spet se spominjam psice, ki včasi Мне припомнилась нынче собака,
sta z mojo mladostjo družici bili. Что была моей юности друг.

Zdaj odšumela so mlada mi leta Нынче юность моя отшумела,

kakor pod oknom spodjedeni klen, Как подгнивший под окнами клен,
vendar sem spomnil se v belem dekleta Но припомнил я девушку в белом,
prav ob tem psu, ki bil poštar je njen. Для которой был пес почтальон.

Nima prijatelja v svetu kdorkoli, Не у всякого есть свой близкий,

a ona mi je kakor pesem bilá, Но она мне как песня была,
zato ker z ovratnika nikdar in nikoli Потому что мои записки
mojih ni pisem jemala od psa. Из ошейника пса не брала.

Brala jih ni in neznana ostala Никогда она их не читала,

moja pisava je njenim očem, И мой почерк ей был незнаком,
vendar ob ribniku često je stala Но о чем-то подолгу мечтала
in dolgo sanjarila kdo ve o čem. У калины за желтым прудом.

Čakal, trpel sem ... želel, da odpiše... Я страдал... Я хотел ответа...

Nisem pričakal ... odšel sem ... in spet Не дождался... уехал... И вот
v toplo okrilje domače se hiše Через годы... известным поэтом
vrnil čez leta ko slaven poet. Снова здесь, у родимых ворот.

Davno crknila psica je mati, Та собака давно околела,

a iste dlake to pot, na isti način Но в ту ж масть, что с отливом в синь,
z laježem zateglo neugnanim pred vrati С лаем ливисто ошалелым
vame zakadil se njen mladi je sin. Меня встрел молодой ее сын.

43
O, tristo hudičev! Kako sta enaka! Мать честная! И как же схожи!
Spet mi je v duši čudno tesnó, Снова выплыла боль души.
magari bi pisal pisma spet taka, С этой болью я будто моложе,
toliko mlajši z bolestjo sem to. И хоть снова записки пиши.

Srečen poslušam pesem nekdanjo, Рад послушать я песню былую,

toda ne lajaj, ne lajaj sedaj! Но не лай ты! Не лай! Не лай!
Hočeš, moj pes, da poljubim te zanjo Хочешь, пес, я тебя поцелую
in za ta v srcu predramljeni maj? За пробуженный в сердце май?

Poljubim, objamem te, potlej popeljem Поцелую, прижмусь к тебе телом

kakor prijatelja k mizi te k nam... И, как друга, введу тебя в дом...
Da, všeč mi bilà je deklica v belem, Да, мне нравилась девушка в белом,
toda zdaj rad neko v modrem imam. Но теперь я люблю в голубом.

1924 <1924>

44
ZDAJ POČASI ODHAJAMO v krajíno, Мы теперь уходим понемногу
tja, kjer sta pokoj in blagodat. В ту страну, где тишь и благодать.
Morda s svojo ničevo lastnino Может быть, и скоро мне в дорогу
moral ju kaj kmalu bom iskat. Бренные пожитки собирать.

Ljubi gaji, brezovi, cvetoči! Милые березовые чащи!

Zemlja moja! Ti peščena plan! Ты, земля! И вы, равнин пески!
pred tem zborom odhajajočih Перед этим сонмом уходящих
skriti obupa svojega ne znam. Я не в силах скрыть моей тоски.

Saj preveč sem ljubil na tem svetu Слишком я любил на этом свете
vse, kar duh vtelesi nam v meso. Все, что душу облекает в плоть.
Mir topolom v njihovem trepetu, Мир осинам, что, раскинув ветви,
ki strmijo v rožnato vodó. Загляделись в розовую водь.

Mnogo misli v miru sem preudaril, Много дум я в тишине продумал,

mnogo pesmi o sebi sem zapel Много песен про себя сложил,
in na tej, na zemlji mračni, stari, И на этой на земле угрюмой
srečen, ker sem dihal in živel. Счастлив тем, что я дышал и жил.

Srečen sem, ker sem se valjal v travi, Счастлив тем, что целовал я женщин,
rože mel, poljuboval žené Мял цветы, валялся на траве
in živali nikdar bíl po glavi, И зверье, как братьев наших меньших,
ker kot mlajši bratje se mi zde. Никогда не бил по голове.

Vem, da tamkaj gajev ni cvetočih, Знаю я, что не цветут там чащи,

rž z labodjim vratom ne zveni; Не звенит лебяжьей шеей рожь.
prav zato pred zborom odhajajočih Оттого пред сонмом уходящих
vedno čuden srh me spreleti. Я всегда испытываю дрожь.

Vem, da v tej krajíni ne bo dano Знаю я, что в той стране не будет

zreti njiv mi, ki v meglí bleste; Этих нив, златящихся во мгле.
45
zato rad imam ljudi, ki z mano Оттого и дороги мне люди,
na tem svetu dandanes žive. Что живут со мною на земле.

1924 1924

46
PUŠKINU ПУШКИНУ

Premišljajoč o silnem daru Мечтая о могучем даре

njegà, ki Rusije je prvi sin, Того, кто русской стал судьбой,
stojim na Tverskega bulvaru, Стою я на Тверском бульваре,
stojim in s sabo govorim: Стою и говорю с собой.

V legendah zdiš se ko neznanec, Блондинистый, почти белесый,

brezbarven skoro, plavolas, В легендах ставший как туман,
o, Aleksander, neugnanec О Александр! Ты был повеса,
si bil, kot sem baraba jaz. Как я сегодня хулиган.

Vendar nedolžne te zabave Но эти милые забавы

temè na lik tvoj ne lijó Не затемнили образ твой,
in v bronu okovane slave И в бронзе выкованной славы
potresaš z ošabno še glavó. Трясешь ты гордой головой.

Jaz pa – kot pri obhajilu – beden А я стою, как пред причастьем,

stojim pred tabo, govorim: И говорю в ответ тебе:
Zdaj rad umrem, le če sem vreden, Я умер бы сейчас от счастья,
da usodo tvojo doživim. Сподобленный такой судьбе.

Toda preganjan, brez pokoja Но, обреченный на гоненье,

bom pel še mnogo, mnogo dni, Еще я долго буду петь...
da tudi stepna pesem moja Чтоб и мое степное пенье
morda kdaj v bronu zazveni. Сумело бронзой прозвенеть.

1924 <1924>

47
IZ PERZIJSKIH MOTIVOV

Ne skeli več moja stara rana, Улеглась моя былая рана -

pijanske blodnje v miru me puste. Пьяный бред не гложет сердце мне.
S sinjimi cvetovi Teherana Синими цветами Тегерана
zdaj v čajháni zdravim si srce. Я лечу их нынче в чайхане.

Sam lastnik njen oblaste postave, Сам чайханщик с круглыми плечами,

da pred mano krčmo proslavi, Чтобы славилась пред русским чайхана,
mesto vina in žganjice prave Угощает меня красным чаем
s temnordečim čajem me gosti. Вместо крепкой водки и вина.

Gôsti, gazda, a preveč ni treba. Угощай, хозяин, да не очень.

V tvojem vrtu rože so lepé. Много роз цветет в твоем саду.
Veš, zaman vabečega pogleda Незадаром мне мигнули очи,
nisem ujel spod feredže temné. Приоткинув черную чадру.

V Rusiji pri nas dekleta zala Мы в России девушек весенних

niso na verigah kakor psi, На цепи не держим, как собак,
tam poljubljamo se brez bodala, Поцелуям учимся без денег,
brez plačil, pretepov in krvi. Без кинжальных хитростей и драк.

Nu, a tej, ki je ko svit zarana, Ну, а этой за движенья стана,

za njen vitki stas se oddolžim, Что лицом похожа на зарю,
ji poklonim šal iz Horosana, Подарю я шаль из Хороссана
perzijsko preprogo podarim. И ковер ширазский подарю.

Daj, močnejši čaj vlij v čašo mojo, Наливай, хозяин, крепче чаю,
da te zlažem, gazda, se ne boj. Я тебе вовеки не солгу.
Zdaj sem porok za poštenost svojo, За себя я нынче отвечаю,
a ne morem biti porok tvoj. За тебя ответить не могу.

48
In na vhod preveč ne glej. Ni treba. И на дверь ты взглядывай не очень,
Kaj češ: skrivna vrata v vrt drže. Все равно калитка есть в саду...
Veš, zaman vabečega pogleda Незадаром мне мигнули очи,
nisem ujel spod feredže temné. Приоткинув черную чадру.

1924 1924

49
TO POVPRAŠAL danes sem v menjalni, Я спросил сегодня у менялы,
kjer za pol menjalec te odrè, Что дает за полтумана по рублю,
kak naj rečem čudoviti Lali Как сказать мне для прекрасной Лалы
v perzijskem jeziku “ljubim te”? По-персидски нежное "люблю"?

To povprašal danes sem v menjalni, Я спросил сегодня у менялы

tiho bolj kot tih je vetrič jug, Легче ветра, тише Ванских струй,
kak naj rečem čudoviti Lali Как назвать мне для прекрасной Лалы
ljubljeno besedico “poljub”? Слово ласковое "поцелуй"?

In še to povprašal sem v menjalni, И еще спросил я у менялы,

plahost skril pri tem sem v dno srca, В сердце робость глубже притая,
kak naj rečem čudoviti Lali Как сказать мне для прекрасной Лалы,
kak naj dém ji, da je “moja vsa”? Как сказать ей, что она "моя"?

“O ljubezni tu ne govorimo,” И ответил мне меняла кратко:

mi menjalec kratko odgovori. О любви в словах не говорят,
“Naskrivaj po njej le hrepenimo О любви вздыхают лишь украдкой,
in žare nam kot dragulji oči. Да глаза, как яхонты, горят.

Za poljube nimamo naziva, Поцелуй названья не имеет,

ni poljub na grobu epitaf. Поцелуй не надпись на гробах.
Vonj rdečih vrtnic v njem se skriva, Красной розой поцелуи веют,
z lističi stali na ustnicah. Лепестками тая на губах.

Od ljubezni jamstva ne želimo, От любви не требуют поруки,

svojim radost le in bol delí. С нею знают радость и беду.
Moja si – z rokami govorimo, "Ты - моя" сказать лишь могут руки,
ki so feredžo strgale z oči.” Что срывали черную чадру.

Jesen, 1924 1924

50
Šagane, ti moja Šagane.
Le ker sever je moj dom edini,
rad povem ti o poljih, ki zore,
kako rž valuje v mesečini,
Šagane, ti moja Šagane.
Le ker sever je moj dom edini,
stokrat večja luna je pri nas
in naj še tako bo lep Širaz,
lepše mi v rjazanski je ravnini,
le ker sever je moj dom edini.
Rad povem ti o poljih, ki zore.
Te lasé sem vzel na posodo med žiti,
smeš na prst, če hočeš, jih naviti,
saj prav nič za bol telo ne ve.
Rad povem ti o poljih, ki zore.
Kako rž valuje v mesečini,
to na mojih kodrih zdaj spoznaj.
O, kar šali, draga, se, smehljaj,
le ne daj, da se zbude spomini,
kako rž valuje v mesečini.
Šagane, ti moja Šagane.
Tam na severu deklè prebiva,
ona tvoja je podoba živa.
Morebiti misli zdaj na mé,
Šagane, ti moja Šagane.
Batum, decembra 1924
51
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи -
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
1924
REKLA SI, da je Saadi Ты сказала, что Саади
le na grud poljuboval, Целовал лишь только в грудь.
eh, postoj, pri božji gnadi, Подожди ты, бога ради,
tudi to nekoč bom znal. Обучусь когда-нибудь!

Rekla si, da nauk korana

smrt sovražnikom uči,
nu, a kdor je iz Rjazana,
takih naukov ne trpi.

Pela si: “Za Evfratom so rože Ты пропела: "За Евфратом

bolj lepé od lepih dev.” Розы лучше смертных дев".
Če bogat bi bil, bi zložil Если был бы я богатым,
čisto svoj, drugačen spev. То другой сложил напев.

Bi porezal te cvetice, Я б порезал розы эти,

saj tegà želi srce, Ведь одна отрада мне -
da biló najlepše lice Чтобы не было на свете
ljubljene bi Šagané. Лучше милой Шаганэ.

In ne muči me z nasveti, И не мучь меня заветом,

za nasvete nisem vnet. У меня заветов нет.
Če poet sem med poeti, Коль родился я поэтом,
bom poljubljal kot poet. То целуюсь, как поэт.

Batum, 19. decembra 1924 19 декабря 1924

52
TE DEŽELE SVETLOBA VEČERNA!
Tiho rože beže vzolž poljan.
Tisto pesem mi, ljubica verna,
zdajle zapoj, ki jo pel je Hajam.
Tiho rože beže vzolž poljan.
Osvetljen je Širaz z mesečino,
kot metulji roj zvezd trepeta.
Ni mi všeč, da tukaj v črnino
skrivajo lica deklet in žená.
Osvetljen je Širaz z mesečino.
Mar kožo bakreno so skrili,
da od vročine ne otope,
mar zato, da bi bolj jih ljubili,
ne želé, da v obraz zagore
in kožo bakreno so skrili?
Draga, lica s feredžo ne krij!
To zapoved v spomin si zapiši.
Že tak hitro življenje mini
in tak redko nas sreča usliši.
To zapoved v spomin si zapiši.
Glej, še kar grdo je po usodi,
tvoje lepote ozarja sij
in lepih lic zatorej ne sodi
zakrivati pred ljudmi,
če jih že mati priroda rodi.
Tiho rože beže vzolž poljan.
Srce sanja o kraju svojem.
53
Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хаям.
Тихо розы бегут по полям.
Лунным светом Шираз осиянен,
Кружит звезд мотыльковый рой.
Мне не нравится, что персияне
Держат женщин и дев под чадрой.
Лунным светом Шираз осиянен.
Иль они от тепла застыли,
Закрывая телесную медь?
Или, чтобы их больше любили,
Не желают лицом загореть,
Закрывая телесную медь?
Дорогая, с чадрой не дружись,
Заучи эту заповедь вкратце,
Ведь и так коротка наша жизнь,
Мало счастьем дано любоваться.
Заучи эту заповедь вкратце.
Даже все некрасивое в роке
Осеняет своя благодать.
Потому и прекрасные щеки
Перед миром грешно закрывать,
Коль дала их природа-мать.
Тихо розы бегут по полям.
Сердцу снится страна другая.
Sam ti, ljubica moja, zapojem, Я спою тебе сам, дорогая,
to, kar pel ni nikoli Hajam. То, что сроду не пел Хаям...
Tiho rože beže vzolž poljan. Тихо розы бегут по полям.

1925 1924

54
NIKDAR NISEM Bosporja še gledal, Никогда я не был на Босфоре,
ne sprašuj me, kakšen se mi zdi. Ты меня не спрашивай о нем.
V tvojih sem očeh morjé zagledal, Я в твоих глазах увидел море,
ki v svetlobi modri se iskri. Полыхающее голубым огнем.

Nisem hodil v Bagdag s karavano, Не ходил в Багдад я с караваном,

nisem s svilo, barvami tržíl. Не возил я шелк туда и хну.
Skloni z ljubkim stasom se nad mano, Наклонись своим красивым станом,
da se bom v naročju ti spočil. На коленях дай мне отдохнуть.

Pa naj še toliko te nadlegujem, Или снова, сколько ни проси я,

níkdar mar ne bo ti teh besed, Для тебя навеки дела нет,
da v imenu tebi daljnotujem, Что в далеком имени - Россия -
tam v Rusiji sem priznan poet. Я известный, признанный поэт.

Pasji lajež slišim v mesečini, У меня в душе звенит тальянка,

v duši mi harmonika zveni. При луне собачий слышу лай.
Mar res nočeš, Perzijka spoznati Разве ты не хочешь, персиянка,
naših daljnih čudežnih ravní? Увидать далекий синий край?

Ni puščoba semkaj me prignala, Я сюда приехал не от скуки -

ti nevidna si vabila me, Ты меня, незримая, звала.
si labodje mi roké podala, И меня твои лебяжьи руки
z njimi kakor s krili ovila me. Обвивали, словно два крыла.

Dolgo iščem že miru v usodi, Я давно ищу в судьбе покоя,

a ne kolnem, kar je za menoj; И хоть прошлой жизни не кляну,
daj, povej mi nekaj, karsibodi, Расскажи мне что-нибудь такое
o deželi tej, ki dom je tvoj. Про твою веселую страну.

Tožni spev harmonike preženi, Заглуши в душе тоску тальянки,

vdihni nove nade, da bom zdrav, Напои дыханьем свежих чар,
55
da o daljni severni bi ženi Чтобы я о дальней северянке
ne razmišljal, tožil, žaloval. Не вздыхал, не думал, не скучал.

In če nisem Bosporja še gledal, И хотя я не был на Босфоре -

ti o njem že najdem besedi. Я тебе придумаю о нем.
Tvoje oči – v njih sem morjé zagledal, Все равно - глаза твои, как море,
ki v svetlobi modri se iskri. Голубым колышутся огнем.

1925 1924

56
ZRAK JE PROZOREN in sinji.
Pojdem v cvetočo goščavo.
Potnik, ki odhajaš v daljavo,
ti ne prideš k pustinji;
zrak je prozoren in sinji.
Travnik kot vrt prehodiš,
vrt, kjer cvet je pri cvetu.
Z očmi, pa če nočeš, zablodiš
po nagrlinih v razcvetu.
Travnik kot vrt prehodiš.
Šum li, šepet li, šuštenje?
Nežno kot v pesmih Saada.
V očeh zablesti iznenada
meseca žolto vezenje,
nežno kot v pesmih Saada.
Peri pojo, njih glas se razlega,
tih kakor flavta Hasana.
V objemu je bol pokopana,
izguba, nemir me ne bega,
vse je le flavta Hasana.
Glej, to so sanje o sreči
trudnih od hoje brezmejne.
Veter mi blagodišeči
pijejo ustnice žejne,
veter blagodišeči...
1925
57
Воздух прозрачный и синий,
Выйду в цветочные чащи.
Путник, в лазурь уходящий,
Ты не дойдешь до пустыни.
Воздух прозрачный и синий.
Лугом пройдешь, как садом,
Садом - в цветенье диком,
Ты не удержишься взглядом,
Чтоб не припасть к гвоздикам.
Лугом пройдешь, как садом.
Шепот ли, шорох иль шелест -
Нежность, как песни Саади.
Вмиг отразится во взгляде
Месяца желтая прелесть
Нежность, как песни Саади.
Голос раздастся пери,
Тихий, как флейта Гассана.
В крепких объятиях стана
Нет ни тревог, ни потери,
Только лишь флейта Гассана.
Вот он, удел желанный
Всех, кто в пути устали.
Ветер благоуханный
Пью я сухими устами,
Ветер благоуханный.
<1925>
HOROSAN PREČUDNA vrata skriva,
kjer je prag ves z rožami nastlan.
Peri tam zamišljena prebiva,
Horosan prečudna vrata skriva,
a teh vrat odpreti jaz ne znam.
Močne, žilave roké so moje,
rdi v laseh mi baker in zlato,
Peri tak lepo in nežno poje,
močne, žilave roké so moje,
a teh vrat prečudnih ne odpro.
Niti drznost čustvu ne pomaga.
Kaj bi z njo? Komu bi pesmi pel?
Saj če več ni ljubosumna Šaga,
ker odpreti nisem vrat uspel,
niti drznost čustvu ne pomaga.
Čas bo iti v Rusijo nazaj.
Perzija, naj že od tebe romam?
Mar za vedno zapustim te zdaj
iz ljubezni sinovske do doma?
Čas bo iti v Rusijo nazaj.
Zbogom, Peri, zbogom, moja mala.
Naj odprl nisem tvojih vrat,
vendar lepa bol, ki si jo dala,
v mojih pesmih stke ti venec zlat.
Zbogom, Peri, zbogom, moja mala.
Marec, 1925
58
В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.
У меня в руках довольно силы,
В волосах есть золото и медь.
Голос пери нежный и красивый.
У меня в руках довольно силы,
Но дверей не смог я отпереть.
Ни к чему в любви моей отвага.
И зачем? Кому мне песни петь? -
Если стала неревнивой Шага,
Коль дверей не смог я отпереть,
Ни к чему в любви моей отвага.
Мне пора обратно ехать в Русь.
Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю?
Мне пора обратно ехать в Русь.
До свиданья, пери, до свиданья,
Пусть не смог я двери отпереть,
Ты дала красивое страданье,
Про тебя на родине мне петь.
До свиданья, пери, до свиданья.
<1925>
BITI PESNIK – tudi to se pravi, Быть поэтом - это значит то же,
da življenja resnice ne prelomiš, Если правды жищни не нарушить,
še trpinčiš se do ran krvavih, Рубцевать себя по нежной коже,
tujim dušam čustev kri nakloniš. Кровью чувств ласкать чужие души.

Biti pesnik – to se pravi objeti Быть поэтом - значит петь раздолье,

neodvisnost, da se slava širi. Чтобы было для тебя известней.
Slavec poje, ni težko mu peti, Соловей поет - ему не больно,
eno in isto poje ob večerih. У него одна и та же песня.

A kanarček s ponarejenim glasom, to je Канарейка с голоса чужого -

ropotulja klavrna in slaba. Жалкая, смешная побрякушка.
Svetu treba peti je po svoje Миру нужно песенное слово
svojo pesem, pa čaprav kot žaba. Петь по-свойски, даже как лягушка.

S tem da alkohol prepoveduje, Магомет перехитрил в коране,

se je Mohamed v koranu ukanil; Запрещая крепкие напитки,
tudi če na mučenje najhuje Потому поэт не перестанет
šel bi, se poet ne bo pijače branil. Пить вино, когда идет на пытки.

Če pa pesnik kdaj zavije k dragi, И когда поэт идет к любимой,

a zaloti v postelji jo z drugim, А любимая с другим лежит на ложе,
gre zasluga blagodejni vlagi, Благою живительной хранимый,
da prizanese z nožem njenim grudim. Он ей в сердце не запустит ножик.

Le do doma v ljubosumju žgočem Но, горя ревнивою отвагой,

ne znebi skelečega se klica: Будет вслух насвистывать до дома:
Kakor klatež umreš! Nu, kaj si hočem, "Ну и что ж, помру себе бродягой,
tudi to za nas ni več novica. На земле и это нам знакомо".

Mardakjani, avgusta 1925 Август 1925

59
NORO SRCE, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся!
Vsak se za srečo prevara, Все мы обмануты счастьем,
močni sočutja ne mara... Нищий лишь просит участья...
Noro srce, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся.

Mesec nad brst svoje čare Месяца желтые чары

preko kostanjev lije. Льют по каштанам в пролесь.
Lali bom sel na šalvare, Лале склонясь на шальвары,
vse pod feredžo počije. Я под чадрою укроюсь.
Noro srce, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся.

Včasih smo vsi kakor dete. Все мы порою, как дети.

Mnogo solzá je in smeha... Часто смеемся и плачем:
V kratkem življenju na svetu Выпали нам на свете
radost in bol nam je ceha. Радости и неудачи.
Noro srce, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся.

Mnogo sem hodil okoli, Многие видел я страны.

srečo iskal na vseh potih. Счастья искал повсюду,
A delež želeni nikoli Только удел желанный
več me odslej ne premoti. Больше искать не буду.
Noro srce, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся.

Ni vse v življenju minulo. Жизнь не совсем обманула.

Novih poti se nam nudi. Новой напьемся силой.
Srce, pa četudi usnulo Сердце, ты хоть бы заснуло
boš na kolenih pri ljubi, Здесь, на коленях у милой.
vse ni v življenju minulo. Жизнь не совсем обманула.

Tudi nam morda obrne Может, и нас отметит

se plaz usode kdaj k sreči, Рок, что течет лавиной,
s pesmico slavca odvrne И на любовь ответит
60
takrat ljubezni čuteči. Песнею соловьиной.
Noro srce, ne trepeči. Глупое сердце, не бейся.

Mardakjani, avgusta 1925 Август 1925

61
MOJA MLADA LETA z malovredno slavo, Годы молодые с забубенной славой,
sam sem vas zastrupil, sam zavdal brezglavo. Отравил я сам вас горькою отравой.

Nič ne vem: je konec moj blizu ali daleč? Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли,
sinje so bile oči, motne so postale. Были синие глаза, да теперь поблекли.

Kje si radost? Strah, tema in z njo bol Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и
pekoči. обидно.
Si na polju? V krčmi mar? Nič se ne razloči. В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

Roke iztegnem, čutim, glej ... na saneh Руки вытяну - и вот слушаю на ощупь:
drvimo... Едем... кони... сани... снег... проезжаем
vožnja...konji...konji...sneg...že je hosta рощу.
mimo.

Ej, voznik, poženi bolj! Daj, slabič ne bodi! "Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не
Dušo si pretresti v teh grapah nič ne škodi. слабым!
Душу вытрясти не жаль по таким ухабам".

A voznik čez čas samo odvrne malomarno: А ямщик в ответ одно: "По такой метели
V takem, če se konj spoti, je zelo nevarno. Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели".

Vidim, da si zajec, voznik! S tabo se voziti! "Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!"
Vzel sem bič mu in začel po živalih biti. Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

Bijem, konji v kosmih sneg trosijo po svetu, Бью, а кони, как метель, снег разносят в
potlej sunek in s sani znajdem se v zametu. хлопья.
Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я.

Vstanem, gledam. Kaj je to, me popade jeza: Встал и вижу: что за черт - вместо бойкой
ne na trojki, v bolnici ves ležim obvezan тройки...
Забинтованный лежу на больничной койке.
62
in namesto vpreženih konj po zdrapani cesti И заместо лошадей по дороге тряской
trdo posteljo ves čas z mokro obvezo klestim. Бью я жесткую кровать модрою повязкой.

Ko kazalce ure uzrem kot brke zameštrane, На лице часов в усы закрутились стрелки.
se nad mano sklonijo strežnice zaspane. Наклонились надо мной сонные сиделки.

Наклонились и хрипят: "Эх ты, златоглавый,

Отравил ты сам себя горькою отравой.

Ne vemo, če kraj je tvoj blizu ali daleč, Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли, -
v krčmah tvoje sinje oči motne so postale. Синие твои глаза в кабаках промокли".

1924 <1924>

63
KAČALOVEMU PSU
Za srečo, Džim, mi taco daj,
saj take nisem videl še nikoli,
in v žolti mesečini vkup sedaj
zalajajva v ta tihi mir okoli.
Za srečo, Džim, mi taco daj.
Golobček, prosim, lizati ne smeš.
Vsaj to malenkost skušaj razumeti,
A ti, kaj je življenje, nič ne veš,
ne kaj na svetu pravi se živeti.
Tvoj gospodar je dober in poznan
in mnogo gostov vedno k njemu hodi
in vsak od njih vesel in nasmejan
z rokó ti v dlako žametno zablodi.
Saj si po pasje vrežje lep in mlad
s tem gobčkom zapeljivim in prijaznim,
zato poljubljat greš ko vinski brat,
ne da bi vprašal kaj in brez bojazni.
Moj Džim, med gosti so pri vas doma
ljudje se taki in drugačni zbrali –
morda je tudi ona sem prišla,
ki je bolj žalostna, bolj tiha ko ostali?
Prišla bo, vem. Zato sem jaz ti porok.
Takrat zaupno ji v oči poglej
in ji oblizni mesto mene roko
za vse, kar kriv, nekriv sem bil pri njej.
1925
64
СОБАКЕ КАЧАЛОВА
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.
1925
IZZA OKNA VETER, iznad veter zreli. Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Svetel je, srebrn topol obleteli. Облетевший тополь серебрист и светел.

Daljni jok harmonike, neki glas osamljen, Дальний плач тальянки, голос одинокий -
hkrati znan, domač je, hkrati tuj, oddaljen. И такой родимый, и такой далекий.

Joče in smeji se pesmica skeleča: Плачет и смеется песня лиховая.

Kje si moja lipa, lipa zeleneča? Где ты, моя липа? Липа вековая?

Tudi jaz sem včasih ob praznikih utegnil, Я и сам когда-то в праздник спозаранку
k ljubici odšel sem pa sem meh raztegnil. Выходил к любимой, развернув тальянку.

Zdaj pa ne pomenim nič več svoji ljubi, А теперь я милой ничего не значу.
smejem se in jočem, vse ob pesmi drugih. Под чужую песню и смеюсь и плачу.

Avgust 1925 Август 1925

65
KAŽE DA TAKO bo na vse veke: Видно, так заведено навеки -
pri tridesetih letih pride čas, К тридцати годам перебесясь,
ko se unesemo in cinične pokveke Все сильней, прожженные калеки,
življenje vse močneje veže nas. С жизнью мы удерживаем связь.

Preljuba, trideset mi jih odzvanja Милая, мне скоро стукнет тридцать,

in z vsakim dnem zemljó bolj rad imam, И земля милей мне с каждым днем.
zato srce tako zdaj večkrat sanja, Оттого и сердцу стало сниться,
da v rožnatem plamenu plapolam. Что горю я розовым огнем.

A če gorim že, naj zgorim do kraja. Коль гореть, так уж гореть сгорая,
Zaman za prstan nisem šel mendà И недаром в липовую цветь
pod cvetno lipo okrasti papagaja – Вынул я кольцо у попугая -
znak, da v plamenu enem sva oba. Знак того, что вместе нам сгореть.

Ciganka mi ta prstan je nadela. То кольцо надела мне цыганка.

Z roké sem snel ga in ga tebi dal. Сняв с руки, я дал его тебе,
In zdaj, ko poje lajna nevesela, И теперь, когда грустит шарманка,
ne morem, da bi zate se ne bal. Не могу не думать, не робеть.

Vrtinec umazan mi po glavi blodi, В голове болотный бродит омут,

megla in slana mrazita srce: И на сердце изморозь и мгла:
mogoče ga kdo drugi, kdorsibodi Может быть, кому-нибудь другому
s smehljajem od tebe vred dobil je že? Ты его со смехом отдала?

In ko poljublja te do zore zlate, Может быть, целуясь до рассвета,

mogoče sam sprašuje te razvnet, Он тебя расспрашивает сам,
kako da pesmi čustvene je zate Как смешного, глупого поэта
napisal smešni, bedasti poet. Привела ты к чувственным стихам.

No, Prav! Prešlo bo to kot rana vsaka. Ну, и что ж! Пройдет и эта рана.
Samo grenkó je videti svoj kraj. Только горько видеть жизни край.
66
Prevaril takega je vetrnjaka В первый раз такого хулигана
zdaj prvikrat prekleti papagaj. Обманул проклятый попугай.

Konstantinovo, 1925 Июль 1925

67
PO DOLINI STOPAM. Kapa na vrh glave. Я иду долиной. На затылке кепи,
V finih rokavicah ožgane so roké. В лайковой перчатке смуглая рука.
Sijejo na daleč rožnate planjave Далеко сияют розовые степи,
in valovi reke širom se modré. Широко синеет тихая река.

Jaz sem fant brezskrben. Nič ne potrebujem. Я - беспечный парень. Ничего не надо.
Le da čul bi pesmi, s srcem zraven pel, Только б слушать песни - сердцем подпевать,
le da hlad prijetni žile osvežuje, Только бы струилась легкая прохлада,
le da mlad se ne bi grbiti začel. Только б не сгибалась молодая стать.

Krenem s ceste, pod obronki dalje se odpravim. Выйду за дорогу, выйду под откосы, -
Koliko tod v pražnjem kmetov je, žená. Сколько там нарядных мужиков и баб!
Kaj šumijo grablje, kaj mi kosa pravi: Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.
Ej, poet, poslušaj, slab si ti mendà. "Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

Lepše je na zemlji, dosti imel nebá si. На земле милее. Полно плавать в небо.
Če zemljó bi ljubil, delo imel bi rad. Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Mar ti nisi s kmetov, nisi bil na vasi? Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Daj, s kosó pokaži svojo strast enkrat! Размахнись косою, покажи свой пыл".

Ah, pero ni kosa, grablje ne peresnik, Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка -
a s kosó napišeš najsijajnejše vrsté. Но косой выводят строчки хоть куда.
Pod pomladnim soncem, pod oblakom v vesni Под весенним солнцем, под весенней тучкой
vseh mogočih let jih berejo ljudje. Их читают люди всякие года.

In takoj odvržem svojo angleško obleko. К черту я снимаю свой костюм английский.
Sèm kosó mi dajte, da dokažem vam: Что же, дайте косу, я вам покажу -
jaz vam nisem blizu, jaz da nisem s kmetov, Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
jaz spominov vaških céniti ne znam? Памятью деревни я ль не дорожу?

Niso mar mi jame, niso mar krtine, Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
saj lepo je zjutraj z brušeno kosó Хорошо косою в утренний туман
68
travnate vrstice vesti prek ravnine,
da bi konj in oven brala jih lahko.
V teh vrstéh je pesem, v njih beseda prava
in zato brez misli ljubim te redí,
saj jih brati more celo vsaka krava,
ki se s toplim mlekom zanje oddolži.
Moskva, 1925
69
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.
В этих строчках - песня, в этих строчках -
слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату теплым молоком.
<1925>
NE PADAJ, ZVEZDA moja, sveti, Гори, звезда моя, не падай.
svetlobo hladno lij z neba, Роняй холодные лучи.
saj izza plota Žal ujeti Ведь за кладбищенской оградой
ni bitja živega srca. Живое сердце не стучит.

Z avgustom siješ in ob rži zreli Ты светишь августом и рожью

in napolnjuješ mir poljan И наполняешь тишь полей
kakor žerjavi neodleteli, Такой рыдалистою дрожью
ko ihteč trepet prinašaš vanj. Неотлетевших журавлей.

In spet, ko bolj prisluhnem, slišim, И, голову вздымая выше,

da v gaju?, iz hoste?, od ravní? Не то за рощей - за холмом
o rodnem kraju, o rodni hiši Я снова чью-то песню слышу
bogve čigav se spev glasi. Про отчий край и отчий дом.

In spet jesen orumenela, И золотеющая осень,

ki brezam izsesava moč, В березах убавляя сок,
kot z listjem bi za vse ihtela, За всех, кого любил и бросил,
ki ljubil sem in pustil jih nekoč. Листвою плачет на песок.

Vem, vem. Po moji ne, ne drugih Я знаю, знаю. Скоро, скоро

krivdi prišèl bo kmalu čas, Ни по моей, ни чьей вине
ko ležal bom v mrtvaški trugi Под низким траурным забором
za tistim plotom tudi jaz. Лежать придется так же мне.

Ugasne ljubeznivi plamen, Погаснет ласковое пламя,

srce bo prah in bo pepel. И сердце превратится в прах.
Prijatelji postavijo mi kamen, Друзья поставят серый камень
napis vanj vklešejo vesel. С веселой надписью в стихах.

Jaz pa, ne gluh za bol pogrebno, Но, погребальной грусти внемля,

napis bi sebi zložil ta: Я для себя сложил бы так:
70
rad domovino imel je vedno, Любил он родину и землю,
kot krčme rad pijanec ima. Как любит пьяница кабак.

Mardakjani, 1925 Август 1925

71
METEŽI SNEŽNI drobe se, divjajo, Снежная замять дробится и колется,
luna ozebla na nebu blišči. Сверху озябшая светит луна.
Znova zdaj gledam domačo ograjo Снова я вижу родную околицу,
in luč, ki za oknom poznanim brli. Через метель огонек у окна.

Vsi smo brezdomci in nismo zahtevni – Все мы бездомники, много ли нужно нам.
pojem o tem, kar življenje mi da. То, что далось мне, про то и пою.
Sédel z družino k večerji sem revni, Вот я опять за родительским ужином,
spet sem pri materi stari doma. Снова я вижу старушку мою.

Gleda in joče, potihoma joče, Смотрит, а очи слезятся, слезятся,

kot da ne joče od muk in nadlog, Тихо, безмолвно, как будто без мук.
čašico čajno podržati hoče, Хочет за чайную чашку взяться -
čašica čajna ji zdrsne iz rok. Чайная чашка скользит из рук.

Ljubljena, dobra, postarana, nežna, Милая, добрая, старая, нежная,

žalostnim mislim srce zapri. С думами грустными ты не дружись,
Čuj, zdaj ko poje harmonika snežna, Слушай - под эту гармонику снежную
kaj ti o sebi tvoj sin govori. Я расскажу про свою тебе жизнь.

Mnogo sem videl in mnogo se klatil, Много я видел, и много я странствовал,

mnogo sem ljubil in mnogo trpel, Много любил я и мното страдал,
pil sem zato, se z lopovi bratil, И оттого хулиганил и пьянствовал,
ker boljšega od tebe nisem našel. Что лучше тебя никого не видал.

Glej, že odložil sem suknjič in škornje, Вот и опять у лежанки я греюсь,

zopet v zapečku toplem sedim, Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.
spet oživel sem in kakor v mladosti Снова я ожил и снова надеюсь
spet se usode lepé veselim. Так же, как в детстве, на лучший удел.

In v vrtoglavosti, ko zrem skozi šipe А за окном под метельные всхлипы,

snežno neurje, se zdi mi ves čas, В диком и шумном метельном чаду,
72
da se osipajo mlečnate lipe, Кажется мне - осыпаются липы,
mlečnate lipe n vrtu pri nas. Белые липы в нашем саду.

Septembra 1925 1925

73
SINJA MEGLA. Bela snežna ravnina. Синий туман. Снеговое раздолье,
Tanki limonasti mesec brli. Тонкий лимонный лунный свет.
Srcu je draga lahnà bolečina, Сердцу приятно с тихою болью
ki jo spomin na preteklost budi. Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

S peskom snega je dvorišče pokrito. Снег у крыльца как песок зыбучий.

Prav v taki noči nekoč sem skrivaj Вот при такой же луне без слов,
s kučmo iz mačke, na čelo nabito, Шапку из кошки на лоб нахлобучив,
in brez pozdrava zapustil svoj kraj. Тайно покинул я отчий дров.

Spet sem v očetovo hišo priromal. Снова вернулся я в край родимый.

Kdo me pozabil je? Kdo še pozna? Кто меня помнит? Кто позабыл?
Tožen stojim kakor tujec brez doma Грустно стою я, как странник гонимый, -
v izbi, ki nekdaj je moja bilà. Старый хозяин своей избы.

Nem stiskam kučmo – soboljo seveda – Молча я комкаю новую шапку,

véndar to krzno pogodu mi ni. Не по душе мне соболий мех.
Spomnim se babice, spomnim se deda, Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,
spomnim grobov se, ki sneg jih belí. Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

Vsi bomo tamkaj. Ugasnejo sveče, Все успокоились, все там будем,
kot to v življenju se vsem dogodi. Как в этой жизни радей не радей, -
Viš, le zato me k ljudem tako vleče, Вот почему так тянусь я к людям,
viš, le zato tako ljubim ljudi. Вот почему так люблю людей.

Viš, od tegà kar ne záčnem jokati Вот отчего я чуть-чуть не заплакал

in le s smehljajem bol v duši zastrem – И, улыбаясь, душой погас, -
izbo to s psom pred dvoriščnimi vrati Эту избу на крыльце с собакой
kakor da danes poslednjikrat zrem. Словно я вижу в последний раз.

Moskva, 20. septembra 1925 1925

74
ČUJ DRVETI SANKE, čuj sani drveti. Слышишь - мчатся сани, слышишь - сани мчатся.
Z ljubico lepo je v polje odhiteti. Хорошо с любимой в поле затеряться.

Sramežljive sape komajda šumijo, Ветерок веселый робок и застенчив,

zvonci preko polja praznega zvonijo. По равнине голой катится бубенчик.

Eh, sani, eh, sanke! Konjič ti moj vrani! Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!
Tam nekje na jasi pleše hrast pijani. Где-то на поляне клен танцует пьяный.

Tja do njega greva, vprašava, kaj dela, Мы к нему подъедем, спросим - что такое?
pa se z njim ob pesmi bova zavrtela. И станцуем вместе под тальянку трое.

Moskva, 3. oktobra 1925 Октябрь 1925

SINJEMODRA BLUZA. Plave so oči. Голубая кофта. Синие глаза.

Kar sem rekel ljubi, same so laži. Никакой я правды милой не сказал.

Ljuba je vprašala: “Metež mar divja? Милая спросила: "Крутит ли метель?

Naj pripravim postelj in podžgem drvà?” Затопить бы печку, постелить постель".

Ljubi sem odvrnil: ”Z nébesa nekdo Я ответил милой: "Нынче с высоты

zdajle bele rože siplje na zemljó. Кто-то осыпает белые цветы.

Le pripravi postelj, le podžgí drvà, Затопи ты печку, постели постель,

saj brez tebe metež v srcu mi divja.” У меня на сердце без тебя метель".

Moskva, oktobra 1925 Октябрь 1925

75
V sinjem večeru, mesečno noč Вечером синим, вечером лунным
mlad sem in čeden bil davno nekoč. Был я когда-то красивым и юным.

Neustavljivo, neponovljivo Неудержимо, неповторимо

vse odletelo je ... bogvekam ... mimo ... Все пролетело... далече... мимо...

Srce je hladno, odcvèle oči ... Сердце остыло, и выцвели очи...

O sinja sreča! O, tiste noči! Синее счастье! Лунные ночи!

1925 Октябрь 1925

OJ, NE PAČI USTNIC, rok nikar ne vij, Не криви улыбку, руки теребя,
tista, ki jo ljubim, tista nisi ti. Я люблю другую, только не тебя.

Saj veš sama dobro, veš tako kot jaz – Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо -
tebe nisem videl ne šel k tebi v vas. Не тебя я вижу, не к тебе пришел.

Srcu je vseeno pa sem mimo šel Проходил я мимо, сердцу все равно -
in samo se v okno ozreti zaželel. Просто захотелось заглянуть в окно.

Noč med 4. in 5. oktobrom 1925 Октябрь 1925

76
METEŽ – vrag ga vzemi! – vso to noč besni Ах, метель такая, просто черт возьми!
in zabija streho z belimi žebljí. Забивает крышу белыми гвоздьми.
Toda mene strah ni, saj sem davno že Только мне не страшно, и в моей судьбе
z malopridnim srcem prikovan na té. Непутевым сердцем я прибит к тебе.

Noč med 4. in 5. oktobrom 1925 <1925>

BELA, POLNA LUNA, zasnežena plan. Снежная равнина, белая луна,

Beli prt mrtvaški krije našo stran. Саваном покрыта наша сторона.
Bele breze v hostah jočejo naglas. И березы в белом плачут по лесам.
Kdo končal je? Umrl? Pa mendà ne jaz? Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

Noč med 4. in 5. oktobrom 1925 <1925>

77
TI, KI POJEŠ pesmice o luni, Сочинитель бедный, это ты ли
pesnik bedni, mar res to si ti? Сочиняешь песни о луне?
Zdavnaj že so ohladile v vinu, Уж давно глаза мои остыли
v kartah in ljubezni se oči. На любви, на картах и вине.

Ah, ta mesec v okno se je spravil, Ах, луна влезает через раму,

sij slepeč po sobi mi razstlal ... Свет такой, хоть выколи глаза...
Spet na damo pikovo sem stavil, Ставил я на пиковую даму,
karov as nesreče priigral. А сыграл бубнового туза.

Noč med 4. in 5. oktobrom 1925 Октябрь 1925

78
VSE NIŽE sklanjajoč glavé Цветы мне говорят - прощай,
mi zbogom kliče cvet do cveta, Головками склоняясь ниже,
ker nikdar več ne vidim nje, Что я навеки не увижу
ne hiše svojega očeta. Ее лицо и отчий край.

Kaj hočeš, ljubica. Je že tako. Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!

Ljudi sem zrl, zemljé prostrane Я видел их и видел землю,
in ta predgrobni srh samo И эту гробовую дрожь
je neka nova nežnost zame. Как ласку новую приемлю.

In ker življenje sem spoznal, И потому, что я постиг

ko šel sem s smehom v klance strme, Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, -
bom vedno, kakor zdaj, dejal, Я говорю на каждый миг,
da vse na svetu se povrne. Что все на свете повторимо.

Vseeno je. Pač drugi jo dobi, Не все ль равно - придет другой,

bolesti prejšnjega ne zbriše, Печаль ушедшего не сгложет,
a zapuščeni ljubici Оставленной и дорогой
ta novi lepšo pesem spiše. Пришедший лучше песню сложит.

In ko bo v mraku pela z njim И, песне внемля в тишине,

ob drugem ljubici utrne Любимая с другим любимым,
mordà na mene se spomin, Быть может, вспомнит обо мне
kakor na cvet, ki se ne vrne. Как о цветке неповторимом.

27. oktobra 1925 Октябрь 1925

79
TI NE LJUBIŠ ME in ni ti zame, Ты меня не любишь, не жалеешь,
nisem niti malo lep mordà? Разве я немного не красив?
V stran strmiš, z dlanmi oprta name, Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
a telo ti v strasti drgeta. Мне на плечи руки опустив.

Eh, mladenka, čutna, popadljiva, Молодая, с чувственным оскалом,

s tabo nisem nežen in ne grob. Я с тобой не нежен и не груб.
Reci, koliko si jih ljubila, Расскажи мне, скольких ты ласкала?
koliko jih pomniš ustnic, rok? Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

Šli so, vem, kot senca bi zdrsela Знаю я - они прошли, как тени,
mimo ognja v tebi brez sledu. Не коснувшись твоего огня,
Mnogim na kolenih si sedela, Многим ты садилась на колени,
viš, a zdaj sediš pri meni tu. А теперь сидишь вот у меня.

Nič ne dé,če hrepeniš za drugim, Пусть твои полузакрыты очи

če njegà oči priprte zro, И ты думаешь о ком-нибудь другом,
saj te niti jaz preveč ne ljubim, Я ведь сам люблю тебя не очень,
ves sem v tem, kar daljno je, ljubó. Утопая в дальнем дорогом.

A usoda strasti tej ne pravi – Этот пыл не называй судьбою,

vez kaj krhka veže naju dva: Легкодумна вспыльчивая связь, -
gol slučaj je naju skupaj spravil Как случайно встретился с тобою,
in z nasmehom bova se razšlà. Улыбнусь, спокойно разойдясь.

Tudi ti boš šla po svoji poti, Да и ты пойдешь своей дорогой

razpršiti nevesele dni, Распылять безрадостные дни,
samo nepoljubljanih ne moti, Только нецелованных не трогай,
samo negorečih ne podžgi. Только негоревших не мани.

A ko šla boš z drugim, mu brbljala И когда с другим по переулку

o ljubezni vse preveč besed, Ты пройдешь, болтая про любовь,
80
k vama me morda bo pot prignala Может быть, я выйду на прогулку,
in mogoče srečava se spet. И с тобою встретимся мы вновь.

Še bolj k njemu se boš naslonila Отвернув к другому ближе плечи

in z nalahno sklonjeno glavó И немного наклонившись вниз,
tiho mi: “Dober večer!” dahnila, Ты мне скажешь тихо: "Добрый вечер!"
jaz odvrnem “Bogdaj, mis!” nato. Я отвечу: "Добры вечер, miss".

In prav nič mi duše ne vznemiri И ничто души не потревожит,

in prav nič srce ne vztrepeta – И ничто ее не бросит в дрожь, -
kdor ljubil je, ne more več ljubiti, Кто любил, уж тот любить не может,
kdor zgorel je, podžgati se ne da. Кто сгорел, того не подожжешь.

Moskva, 4. decembra 1925 4 декабря 1925

81
Joče kot gosli ciganske metež. Плачет метель, как цыганская скрипка.
Ljubljena deklica, zlobni nasmešek, Милая девушка, злая улыбка,
mene mar sinjega strah ni pogleda? Я ль не робею от синего взгляда?
Marsikaj rabim, marsičesa ni treba. Много мне нужно и много не надо.

Daleč tako sva si, tako neuravnana – Так мы далеки и так не схожи -
ti si vsa mlada, že vse je za mano. Ты молодая, а я все прожил.
Sreča mladeničem, meni spomin le Юношам счастье, а мне лишь память
s snežno nočjó v zametene stopinje. Снежною ночью в лихую замять.

Nisem raznežen – góde mi metež. Я не заласкан - буря мне скрипка.

V srce sneži mi tvoj zlobni nasmešek. Сердце метелит твоя улыбка.

? <1925>

82
JAVOR MOJ PREMRLI, javor obleteli, Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
kaj stojiš ves zgrbljen na nevihti beli? Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

Si mordà kaj slišal ali kaj opazil, Или что увидел? Или что услышал?
kakor da na sprehod iz vasi si lazil, Словно за деревню погулять ты вышел.

a gredoč na cesto, ko stražar pijani, И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

si ostal v zametu z zmrzlimi nogami. Утонул в сугробе, приморозил ногу.

Ah, še meni noga danes čudno roma, Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
s prijateljskega kroka ne dospem do doma. Не дойду до дома с дружеской попойки.

Tam sem srečal vrbo, bora tam pozdravil, Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
v metežu vsem pesem o poletju pravil. Распевал им песни под метель о лете.

Da prav tak sem javor, zdelo se je meni, Сам себе казался я таким же кленом,
toda ne obleteli, a lepo zeleni. Только не опавшим, а вовсю зеленым.

In predrzen, zmeden ter pijan pošteno И, утратив скромность, одуревши в доску,

sem objemal brezo kakor tujo ženo. Как жену чужую, обнимал березку.

1925 28 ноября 1925

83
NA SVIDENJE, prijatelj, srečno, srečno. До свиданья, друг мой, до свиданья.
Preljubi moj, ti v srcu si z menoj. Милый мой, ты у меня в груди.
Vsem usojena ločitev mi za večno Предназначенное расставанье
obljublja znova snidenje s teboj. Обещает встречу впереди.

Na svidenje molčé, brez rôke; a v trpljenju До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
ne mrši obrví, zatrì bridkost – Не грусти и не печаль бровей, -
saj ni novó umirati v življenju, В этой жизни умирать не ново,
a tudi živeti, bogme, ni novost. Но и жить, конечно, не новей.

Leningrad, 27. decembra 1925 1925

84
STE VIDELI MAR,
kako čez stepe drvi,
skrit v oblakih meglenih,
hropeč z železnimi nozdrvmi
vlak na nogah jeklenih?
A za njim
po visoki travi,
kot da na praznik obupanih grè,
tanke nožice dvigajoč h glavi
rdečegrivo skače žrebè.
Ljubi, ljubi smešni bedak,
le kam, le čemu vsa ta vnema?!
Ne veš, da konje zmagal je vlak,
ta nova konjenica jeklena?
Ne veš, da temni poljani
tistih dni tvoj ne vrne beg,
ko je dve Rusinji izbrani
za konja dobil Pečeneg?
Drugače se zdaj baranta
na trgih z usodo igrivo:
za tisoče pudov konjskih kož in mesa
kupujejo lokomotivo.
Avgusta 1920
85
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес,
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
IZPOVED VETRNJAKA
Peti ne ume vsak.
Kraj tujih nog samo malokaterim
je dano padati ko z jablan sad.
To je največja izpoved, v kateri
se bo izpovedal vetrnjak.
Razmršen hodim in teman namerno,
z glavó, ki kot svetilka na ramah tiči.
Golo jesen duš vaših neizmerno
rad razsvetljujem za bodoče dni.
In rad imam, ko kamenje psovanja
leti kakor v viharju toča v mé,
Takrat samo glavó še nižje sklanjam,
močneje grabim le naježene lase.
Lepo mi je, ko se takrat zasvita
v spominih jezero, ko jelša zašumi,
kot to, da oče, mati mi nekje živita,
katerima do mojih pesmi ni,
ki ljubita kot plod me in kot njivo,
kot dež, ki v vesni ozimino rahlja.
Ta dva za vsako psovko razžaljivo
bi vas zaklati z vilami prišla.
O, bedna kmeta, o, življenje bedno!
Najbrž sta zdaj bolj grda, bolj uvela,
a greha in boga bojita se še vedno.
O, če vidvá bi razumela,
86
Исповедь хулигана
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
da v Rusiji že mnogo let
ta vajin sin najboljši je poet.
Sta mar vidvá, ko bose je nogé v jesenskih
mlakužah močil še, se tresla zanj?
Sedaj sprehaja v čevljih se mondenskih,
v cilindru hodi slednji dan.
Vendàr so v njem še žive klice
šaljivca prejšnjega z vasi,
saj vsaki kravi iznad vrat mesnice
poklon od daleč naredi
in ko izvoščke sreča kdaj na cesti,
ko zadiši mu s polj po gnoju vonj,
pripravljen kakor vlečko je nevesti
ponesti rep poslednjemu teh konj.
Ljubim domovino.
Zelo zelo jo ljubim,
čeprav v njej vrbja snet je bolečin.
Všeč mi je žabje reganje v tišino
in všeč zamazani mi rilci svinj.
Spomin na vas mi nežno bol razseje,
večerov aprilskih v snu blesti megla:
kot da naš hrast počenil je in greje
ob kresu se večernega neba.
O, koliko sem jajc po gnezdih vranjih
nakradel plezajoč po njem nekdaj!
Mar je z zelenim vrhom še kot v dneh
nekdanjih?
Je trdna kot nekoč njegova skorja zdaj?
87
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Но живет в нем задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
По-прежнему ль крепка его кора?
In ti moj lisasti,
moj ljubi pes, me še pogrešaš?
Od let nadušljiv si in slep postal,
po dvoru laziš, strti rep povešaš
in čut, kje dver, kje staja je, te je izdal.
Kako so drage mi še tiste šale,
ko sva potem, ko kruh sem mami vzel,
ga s tabo jedla skupaj kje na samem
ne da bi kdo od naju več imel!
Jaz sem še isti.
Srca ne spreminjam.
Kakor plavice v rži mi oči cveto.
Ko s stihov vam rogoznico pogrinjam,
rad rekel bi besedo vam topló:
Vsem lahko noč!
Vsem lahko noč prijetno!
Poslednji sij dokosil red je trav ...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
88
А ты, любимый,
Верный пегий пес?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьем, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой ее по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.
Я все такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса...
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну..........
O, plavi sij, o, sij moj plavi!
V sinjini tej še umreti ni težko.
A kaj je s tem, da zdim se cinik pravi,
ki obesil luč si je na zadnjico?
Mar naj mi lahni dir tvoj še ostane,
moj dobri Pegaz, strt od ježe in od let?
Da bi opeval in slavil podgane
kot divji mojster sem popal na svet.
In buča moja ko avgust sproščeno
razliva vino svojih bujnh las.
Želim si, da bi jadro bil rumeno
v deželi, kakor nas poganja čas.
1920
89
Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином.
Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем.
<1920>
SOVJETSKA RUSIJA Русь советская
А. Сахарову

Vihar je mimo. Redki smo ga preživeli. Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
Za mnogimi zgubila se je sled. На перекличке дружбы многих нет.
Spet sem se vrnil v kraj osiroteli, Я вновь вернулся в край осиротелый,
kjer nisem bil že osem let. В котором не был восемь лет.

Le kam naj grem? S kom bi srce delilo Кого позвать мне? С кем мне поделиться
to trpko rádost, da sem živ ostal? Той грустной радостью, что я остался жив?
Še mlin – lesena ptica z enim samim krilom – Здесь даже мельница - бревенчатая птица
ki nem miži, že zdavnaj je obstal. С крылом единственным - стоит, глаза смежив.

Vsem tuj in nepoznan sem tu Я никому здесь не знаком,

in kdor poznal me je, me davno je pozabil. А те, что помнили, давно забыли.
Tam, kjer nekoč očetov dom je vabil, И там, где был когда-то отчий дом,
leži pepel sedaj in sloj prahu. Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

Življenje pa kipi. А жизнь кипит.

Nenehoma vrte Вокруг меня снуют
se okoli mene stari in mladi obrazi, И старые и молодые лица.
a ni ga, ki pred njim bi kapo snel z glavé, Но некому мне шляпой поклониться,
zavetja v očeh nobenih ne opazim. Ни в чьих глазах не нахожу приют.

A v glavi misli v jatah prhutajo: И в голове моей проходят роем думы:

Kaj domovina je? Что родина?
So to le sni mordà? Ужели это сны?
Saj skoro vsi za romarja me imajo, Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
ki iz bodvektere daljne zemlje je doma. Бог весть с какой далекой стороны.

A to sem jaz! И это я!

Я, гражданин села,
90
Jaz, državljan vasi,
ki se nekoč le s tem bo proslavila,
da objestnega poeta svoje dni
v njej ruska žena je rodila.
Vendar glas misli srcu govori:
Zavédi se! Čemu si se užalil?
Saj to le nova luč gori,
ki z njo nov rod se v kočah je pojavil.
Ti jel veneti si ko roža stara,
a drugi fantje druge pesmi si pojo.
Ti bodo zanimivejši nemara,
saj jim vsa zemlja mati je, ne vas samo.
Ah, domovina! Smešen sem postal.
Na vdrta lica sili rdečica,
ker tuja mi je rodna govorica
in ker doma sem tujec pravzaprav.
In vidim:
kmetje so ko v cerkev zbrali
pred občino nedeljskega se dne,
da svoje bi življenje rešetali
z besedami, ki so neoprane in trdé.
Večer je že. Z razredčeno pozlato
zahod poškropil sivo je poljé
in potaknili ko teleta pred ogrado
topoli v jarke bose so noge.
91
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.
Но голос мысли сердцу говорит:
"Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин.
Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней -
Уж не село, а вся земля им мать".
Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.
Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают "жись".
Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.
Rdečearmejec, hrom, z zaspanimi očmi Хромой красноармеец с ликом сонным,
in s čelom, ki ob spominih v gube sili, В воспоминаниях морщиня лоб,
kar se da važno o Budjonem govori, Рассказывает важно о Буденном,
o tem, kako so rdeči Perekop branili. О том, как красные отбили Перекоп.

"Uh, to smo ga...viš, ja...pri moji časti... "Уж мы его - и этак и раз-этак, -
buržuja totega...na Krimu, da ga zlo!" Буржуя энтого... которого... в Крыму..."
In ušesa dolgih vej napenjajo si hrasti И клены морщатся ушами длинных веток,
in žene vzdihajo v molčečo poltemò. И бабы охают в немую полутьму.

Z griča prihaja vaški komsomol. С горы идет крестьянский комсомол,

In ob harmoniki se neubrana И под гармонику, наяривая рьяно,
glasi agitka Bednega Demjana, Поют агитки Бедного Демьяна,
z veselim vriskom oglušuje dol. Веселым криком оглашая дол.

To torej domovina je! Вот так страна!

Za vraga, kaj čenčal Какого ж я рожна
sem v svojih pesmih, da sem z ljudstvom eno! Орал в стихах, что я с народом дружен?
Tu odveč je moja pesem pravzaprav Моя поэзия здесь больше не нужна,
in tudi sam sem tu odveč pošteno. Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

No, prav! Adijo, rodni kraj. Ну что ж! Прости, родной приют.

Dovolj mi je, če sem ti kdaj ustregel. Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен.
Kaj bi, četudi ne pojo me zdaj, Пускай меня сегодня не поют -
takrat, ko bil bolan si, sem po liri segel. Я пел тогда, когда был край мой болен.

92
Sprejemam vse.
Sprejemam vse, kot je v tem kraju.
Po utrtih potih hodil bom še sam,
vso dušo oddal oktobru bom in maju,
le svoje lire ljubljene ne dam.
V roké je tuje ne oddam nikdar
ne materi, prijatelju, ne ženi.
Svoj glas le meni je zaupala vsekdàr
in nežne pesmi pela je le meni.
Mladina, cvêti! Zdrava mi ostani.
Življenje drugo v tebi je in drug napev.
Jaz pa samoten pojdem v kraj neznani
in z dušo uporno bom za večno onemel.
A še takrat,
ko bo na vsem planetu
mržnja med narodi prešla,
ko več ne bo laži in ne gorja
opeval bom
z vsem bistvenim v poetu
ta šesti del sveta,
ki kličemo ga kratko "Rus".
1924
93
Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким "Русь".
<1924>
BALADA O ŠESTINDVAJSETIH Баллада о двадцати шести

С любовью -
прекрасному художнику Г.Якулову

Poj pesem, poet! Пой песню, поэт,

Poj! Пой.
Tako sinji nocoj Ситец неба такой
nebà je soj. Голубой.
Tudi morje bobni Море тоже рокочет
pesem svojó. Песнь.
Biló Их было
jih je šestindvajset, 26.
šestindvajset jih je, 26 их было,
šestindvajset biló. 26.

Pesek nad njimi Их могилы пескам

grobov ne zaspè. Не занесть.
Njih ustrelitve Не забудет никто
na dve sto sedmi vrsti Их расстрел
ne bo pozabil На 207-ой
nihčè. Версте.

Tam za morjem tava Там за морем гуляет

oblak teman. Туман.
Vidiš, iz peska vstal je Видишь, встал из песка
Šaumjan. Шаумян.
Šklopot koščeni zveni Над пустыней костлявый
naokrog. Стук.
In na dan še petdeset Вон еще 50
rok Рук
leze, plesen otira Вылезают, стирая
94
si raz telo. Плеснь.

Šestindvajset jih je, 26 их было,

šestindvajset biló. 26.
S streli skoz srce, Кто с прострелом в груди,
bok ali glavó Кто в боку,
govore: Говорят:
"Pojdimo, čas bo, "Нам пора в Баку -
dokler ne vzide dan, Мы посмотрим,
pogledat v Baku, Пока есть туман,
kako živi Azerbajdžan." Как живет Азербайджан".
- - - - - - - - - - - - . . . . . . . . . . . .
- - - - - - - - - - - - . . . . . . . . . . . .
Noč kot melono Ночь, как дыню,
luno trklja. Катит луну.
Morje valove Море в берег
k bregu peha. Струит волну.
Prav v taki noči Вот в такую же ночь
sinje meglè И туман
jih je odred Angležev Расстрелял их
postrelil ko pse. Отряд англичан.

Komunizem je Коммунизм -
prapor svobod in vzor! Знамя всех свобод.
Kakor vihar planilo Ураганом вскипел
je ljudstvo v upor. Народ.
Proti imperiju vstali На империю встали
ob bratu brat В ряд
kmetje so И крестьянин
in proletariat. И пролетариат.

95
Tam v Rusiji Там, в России,
plemiški bič, Дворянский бич
bil je naš strogi oče Был наш строгий отец
Iljíč, Ильич.
a tu na vzhodu А на Востоке
zato šestindvajset Здесь
jih je biló. Их было
26.
Vsi še kajpak Все помнят, конечно,
za to Тот,
osemnajsto nesrečno leto 18-ый, несчастный
vedo. Год.
Vseh držav Тогда буржуа
buržuji takrat Всех стран
prišli so Azerbajdžan Обстреливали
obstreljevat. Азербайджан.

Težak je bil vdor na Komuno Тяжел был Коммуне

tedaj. Удар.
Ni ga vrdržal, pal je Не вынес сей край
ta kraj. И пал,
A najbolj hudó Но жутче всем было
slišati vsem Весть
o šestindvajsetih Услышать
vest je bilo. Про 26.

96
Po pesku ko po stopljenem В пески, что как плавленый
vosku Воск,
so jih odvedli Свезли их
h Krasnovodsku За Красноводск.
in, onega s sabljo, И кто саблей,
s kroglo tegà Кто пулей в бок,
vse so pobili na žolta Всех сложили на желтый
tla. Песок.

Šestindvajset jih je biló, 26 их было,

šestindvajset. 26.
Pesek nad njimi Их могилы пескам
grobov ne zaspè. Не занесть.

Njih ustrelitve Не забудет никто

na dve sto sedmi vrsti Их расстрел
ne bo pozabil На 207-ой
nihčè. Версте.

Tam za morjem tava Там за морем гуляет

oblak teman. Туман.
Vidiš, iz peska vstal je Видишь, встал из песка
Šaumjan. Шаумян.
Šklopot koščeni zveni Над пустыней костлявый
naokrog. Стук.
In na dan še petdeset Вон еще 50
rok Рук
leze, plesen otira Вылезают, стирая
si raz telo. Плеснь.
Šestindvajset jih je, 26 их было,
šestindvajset biló. 26.

97
Danes kot da bolj bleda Ночь как будто сегодня
noč je, se zdi. Бледней.
Šestindvajset senc nad Bakujem Над Баку
lebdi. 26 теней.
Senc teh Теней этих
šestindvajsetih. 26.
Naša bol in spev О них наша боль
sta za njih. И песнь.

Ni to veter То не ветер шумит,

in ne megla. Не туман.
Slišiš, Šaumjan Слышишь, как говорит
šepeta: Шаумян:
"Džaparidze, "Джапаридзе,
Иль я ослеп,
poglej, Посмотри:
mar vidim prav, У рабочих хлеб.
kruh je v deželi tej. Нефть - как черная
Nafta – kot črna Кровь земли.
zemeljska kri, Паровозы кругом...
lokomotive povsod, Корабли...
parniki ti... И во все корабли,
In na vlakih sedaj В поезда
rdi naše zvezde rdeče Вбита красная наша
sijaj." Звезда".

Džaparidze nato: Джапаридзе в ответ:

"Resnica. "Да, есть.
To je zelo vesela Это очень приятная
novica. Весть.

Torej, delavski razred Значит, крепко рабочий

98
krepkó Класс
drži Kavkaz Держит в цепких руках
z močno rokó. Кавказ.
Noč kot melono Ночь, как дыню,
luno trklja. Катит луну.
Morje valove Море в берег
k bregu peha. Струит волну.
Prav v taki noči Вот в такую же ночь
sinje meglè И туман
nas je odred Angležev Расстрелял нас
postrelil ko pse." Отряд англичан".

Komunizem je Коммунизм -
prapor svobod in vzor! Знамя всех свобод.
Kakor vihar planilo Ураганом вскипел
je ljudstvo v upor. Народ.

Proti imperiju vstali На империю встали

ob bratu brat В ряд
kmetje so И крестьянин
in proletariat. И пролетариат.

Tam v Rusiji Там, в России,

plemiški bič, Дворянский бич
bil je naš strogi oče Был наш строгий отец
Iljíč, Ильич.
a tu na vzhodu А на Востоке
zato Здесь
jih je šestindvajset 26 их было,
šestinvajset biló. 26.

Vse bolj sinji, bolj sinji Свет небес все синей

je soj neba. И синей.
99
Ljubljenih senc pomenek Молкнет говор
konča. Дорогих теней.
In ta v prsi, Кто в висок прострелен,
ta v sence zadet А кто в грудь.
k Ahča-Kujmi К Ахч-Куйме
se vračajo spet... Их обратный путь...

Poj pesem, poet! Пой, поэт, песню,

Poj! Пой,
Tako sinji nocoj Ситец неба такой
nebà je soj... Голубой...
Tudi morje bobni Море тоже рокочет
pesem svojó. Песнь.
Šestindvajset jih je, 26 их было,
šestindvajset biló. 26.

<1924>

100
MATERINO PISMO Письмо от матери

Le kaj naj rečem zdaj Чего же мне

v zagovor svoj, Еще теперь придумать,
le kaj bi mogel zdaj О чем теперь
še napisati: Еще мне написать?
na mračni mizi Передо мной
pred menoj На столике угрюмом
je pismo, Лежит письмо,
ki ga je poslala mati. Что мне прислала мать.

Tak piše mi: Она мне пишет:

Če mogel boš, sevé, "Если можешь ты,
za Božič, sin, То приезжай, голубчик,
z obiskom nas usliši. К нам на святки.
Očetu kupi gate, Купи мне шаль,
šal za mé, Отцу купи порты,
precej vsegà У нас в дому
zdaj manjka nam pri hiši. Большие недостатки.

Ni malo všeč mi ni, Мне страх не нравится,

da si poet, Что ты поэт,
da si dvomljiv sloves Что ты сдружился
si s tem prislužil. С славою плохою.
Biló bi bolje, Гораздо лучше б
da bi od mladih let С малых лет
zemljó domačo plužil. Ходил ты в поле за сохою.
Postarana Стара я стала
in slaba sem sedaj, И совсем плоха,

101
a če pri sebi Но если б дома
bi te pridržala,prevzela snaha Был ты изначала,То у меня
dela bi dokaj, Была б теперь сноха
jaz pa lahkó И на ноге
bi vnučka pestovala. Внучонка я качала.

Ti si otroke Но ты детей
v svetu izgubil, По свету растерял,
si pustil, Свою жену
da ženó ti vzel je drugi Легко отдал другому,
in brez družine, dragih И без семьи, без дружбы,
si zavil, Без причал
odtrgan, sam Ты с головой
k beznicam in pogubi. Ушел в кабацкий омут.

Preljubi sin, Любимый сын мой,

le kaj je to s teboj? Что с тобой?
Tako si miren, Ты был так кроток,
nežen bil nekoč na vasi. Был так смиренен.
Zato, И говорил все наперебой:
da res je srečen oče tvoj, Какой счастливый
vsevprek ljudje Александр Есенин!
so govorili včasi.
В тебе надежды наши
Vse naše nade Не сбылись,
si pokopal sam И на душе
in up С того больней и горше,
v bolečo žalost se pretvarja,

saj oče dolgo Что у отца

102
upal je zaman, Была напрасной мысль,
da boš za pesmi Чтоб за стихи
služil več denarja. Ты денег брал побольше.
A če še toliko Хоть сколько б ты
bi služil, vem, Ни брал,
domov ne pošlješ nič. Ты не пошлешь их в дом,
Zato še bolj boleče И потому так горько
je to, Речи льются,
kar ti iz primera Что знаю я
tvojega povem: На опыте твоем:
poet z denarjem nima sreče. Поэтам деньги не даются.

Ni malo všeč mi ni, Мне страх не нравится,

da si poet, Что ты поэт,
da si dvomljiv sloves Что ты сдружился
si s tem prislužil. С славою плохою.
Biló bi bolje, Гораздо лучше б
da bi od mladih let С малых лет
zemljó Ходил ты в поле за сохою.
domačo plužil.
Теперь сплошная грусть,
Zdaj žalost je povsod. Живем мы, как во тьме.
Živimo kot v temí. У нас нет лошади.
Pri nas ni v hlevu konj. Но если б был ты в доме,
A če se ti bi držal dóma, То было б все,
biló bi zdaj vse prav: И при твоем уме -
pri tvoji pameti Пост председателя
predsednik bi postal В волисполкоме.
volispolkoma.

Potem drugače bi biló, Тогда б жилось смелей,

potem živeli bi mirnó Никто б нас не тянул,
in tebi trudnost И ты б не знал
103
bi bilà odvzeta. Ненужную усталость,
Priganjala jaz presti Я б заставляла
tvojo bi ženó, Прясть
ti pa kot sin Твою жену,
skrbel za mene bi na stara leta... А ты, как сын,
Покоил нашу старость".
Ko zgibam pismo to, . . . . . . . . . . . . . .
mi v srcu je tesnó. Я комкаю письмо,
S teh cest izhoda Я погружаюсь в жуть.
mar ne bom zagledal? Ужель нет выхода
A vse, kar mislim zdaj, В моем пути заветном?
kar v glavi mi roji, Но все, что думаю,
bom materi Я после расскажу.
v odgovoru povedal. Я расскажу
В письме ответном...
Moskva, 1925
<1924>

104
ODGOVOR Ответ

Preljuba mamica, Старушка милая,

le živi, kot ti znaš. Живи, как ты живешь.
Ljubezen tvoja Я нежно чувствую
in spomin tak dobro dé mi. Твою любовь и память.
A glej, ti čisto nič Но только ты
me ne poznaš, Ни капли не поймешь -
ne veš, zakaj živim, Чем я живу
po čem hlepí srce mi. И чем я в мире занят.

Zdaj zima je pri vas. Теперь у вас зима.

V nočeh, ko luna sije na zemljó, И лунными ночами,
pomisliš, vem, Я знаю, ты
od hipa pa do hipa, Помыслишь не одна,
da zunaj stresa Как будто кто
krhliko nekdo Черемуху качает
in okna naša И осыпает
sneg zasipa. Снегом у окна.

Preljubljena! Родимая!
Kako naj v metežu zaspiš, Ну как заснуть в метель?
ko v dimnikih zavija, В трубе так жалобно
meteži divjajo И так протяжно стонет.
in postelja, Захочешь лечь,
ko leči si želiš, Но видишь не постель,
se grob zazdi, А узкий гроб
ki zate ga ravnajo. И - что тебя хоронят.

105
Kot tisoč nosljajočih mežnarjev Так будто тысяча
svoj lajnast spev kriči, Гнусавейших дьячков,
tak enolično metež Поет она плакидой -
svojo pesem žene Сволочь-вьюга!
in v kosmih kot petice И снег ложится
sneg se ulega na ravní, Вроде пятачков,
a ob grobu ni И нет за гробом
prijatelja ne žene. Ни жены, ни друга!

A meni je pomlad Я более всего

nad vse. Весну люблю.
Povodenj ljubim, Люблю разлив
njen deroči tok, Стремительным потоком,
ki sleherni iveri Где каждой щепке,
kot ladji pot odpre Словно кораблю,
v prostrano daljo, Такой простор,
ki oko je ne premeri. Что не окинешь оком.
A to pomlad, Но ту весну,
ki ljubim jo srčnó, Которую люблю,
velika revolucija Я революцией великой
jo imenujem. Называю!
Za njo trpim, И лишь о ней
le njo samó Страдаю и скорблю,
močnó Ее одну
želim in pričakujem. Я жду и призываю!

A ta hudič – Но эта пакость -

ta hladni svet! Хладная планета!
Še s soncem Leninom Ее и Солнцем-Лениным

ne da se raztopiti. Пока не растопить!

106
Zato Вот потому
s trpečo dušo sem poet С больной душой поэта
začel škandaliti, Пошел скандалить я,
se klatiti in piti. Озорничать и пить.

Nekoč pa pride dan, Но время будет,

preljuba mati, Милая, родная!
in z njim trenutek zaželeni! Она придет, желанная пора!
Pripravili orodja Недаром мы
nismo si zaman: Присели у орудий:
orožje nekateri, Тот сел у пушки,
a peresa eni. Этот - у пера.

Pozabi na denar, Забудь про деньги ты,

pozabi vse. Забудь про все.
Si ti pisala o pogubi, Какая гибель?!
o denarju, kali? Ты ли это, ты ли?
Veš, nisem krava, osel, Ведь не корова я,
ne žrebè, Не лошадь, не осел,
da kar tako Чтобы меня
bi iz hleva me speljali. Из стойла выводили!
Sam pojdem, Я выйду сам,
kadar doba bo prišla, Когда настанет срок,
ko mora plamen Когда пальнуть
zbruhniti po svetu, Придется по планете,
in vračajoč se, И, воротясь,
kupil bom blaga Тебе куплю платок,
za ruto, gate, Ну, а отцу
tebi in očetu. Куплю я штуки эти.

107
Zdaj pa - kot tisoč mežnarjev Пока ж - идет метель,
svoj lajnast spev kriči, И тысячей дьячков
tak enolično metež Поет она плакидой -
svojo pesem žene Сволочь-вьюга.
in v kosmih kot petice И снег ложится
sneg se ulega na ravní, Вроде пятачков,
a ob grobu ni И нет за гробом
prijatelja ne žene. Ни жены, ни друга.

Tiflis, jeseni 1924 <1924>

108
VRNITEV DOMOV Возвращение на родину

Obiskal sem domači kraj. Я посетил родимые места,

Vasico, Ту сельщину,
kjer so mladostni dnevi mi minili, Где жил мальчишкой,
kjer kvišku kakor stolp stražarski sili Где каланчой с березовою вышкой
zvonik, brez križa zdaj. Взметнулась колокольня без креста.

Kak mnoogo se je spremenilo tod, Как много изменилось там,

v življenju kmečkem, ki tegob ne skriva. В их бедном, неприглядном быте.
Na slehernem koraku oko odkriva Какое множество открытий
vse polno novega povsod. За мною следовало по пятам.

Domače hiše Отцовский дом

prepoznati moč mi ni. Не мог я распознать:
Ne maha znani hrast mi od hiše naše Приметный клен уж под окном не машет,
in sredi praga mati ne sedi, И на крылечке не сидит уж мать,
ne siplje piščetom pšenične kaše. Кормя цыплят крупитчатою кашей.

Postarala se je najbrž. Стара, должно быть, стала...

Postarala zelo. Да, стара.
Z bolestjo svet krog sebe opazujem: Я с грустью озираюсь на окрестность:
vse mi neznano je, povsod vse tuje. Какая незнакомая мне местность!
Kot svoje dni izdaleka samó Одна, как прежняя, белеется гора,
se grič beli, Да у горы
na griču pa Высокий серый камень.
visoki kamen sivobeli.

109
Tam žale so. Здесь кладбище!
Podgniti križi žde, da zdi Подгнившие кресты,
se kot bi v boju z golimi pestmi Как будто в рукопашной мертвецы,
razprtih rok mrtvaki otrdeli. Застыли с распростертыми руками.

Na palico oprt sèm po stezi По тропке, опершись на подожок,

prihaja starček, prah po poti brana. Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
"Ej, ti popotnik! "Прохожий!
Reci mi, Укажи, дружок,
kje tu živi Jesenina Tatjana?" Где тут живет Есенина Татьяна?"
"Tatjana?...Hm... "Татьяна... Гм...
Kraj doma tistega takoj. Да вон за той избой.
In kdo si ti? А ты ей что?
Propali sin mogoče?" Сродни? Аль, может, сын пропащий?"
"Da, sin. "Да, сын.
Vendàr, kaj, starček, je s teboj? Но что, старик, с тобой?
Povej, čemu Скажи мне,
me zreš tako očitajoče?" Отчего ты так глядишь скорбяще?"

"Lepo, moj vnuk, "Добро, мой внук,

lepo, da deda si pozabil..."
"Ah, dedek moj, res ti da to bi bil?"
In žalosten pomenek, ki solzé je zvabil,
se na cvetove je razlil.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
"Ti jih boš kmalu trideset obrnil,
a jaz devetdeset...
Kaj dolgo me ne bo...
Že zdavnaj čas bi bil, da bi se vrnil,"
mi pravi, čelo pa se guba mu samó.
Добро, что не узнал ты деда!.."
"Ах, дедушка, ужели это ты?"
И полилась печальная беседа
Слезами теплыми на пыльные цветы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать...
А мне уж девяносто...
Скоро в гроб.
Давно пора бы было воротиться".
Он говорит, а сам все морщит лоб.

110
"Da, čas bi bil...
Si komunist mordà?"
"Ne!"
"A sestri komsomolki sta postali.
Tak madež! Konec me bo od tegà.
S polic ikone včeraj sta zmetali,
a s cerkve komisar je odstranil križ.
Zdaj nimaš kje ni k Bogu pomoliti.
Zato odhajam v hosto, viš,
in molim tam...
Pomore morebiti...
A pojdiva domov –
vse vidiš sam."
Grevà. Po meji kokoljo teptava.
Jaz njivam in gozdovom se smehljam,
a dedu žalosten pogled k zvoniku tava.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
"Nu, zdravo, mati moja! Zdravo!" –
In zopet robec nosil sem k očem,
saj do solzá bi ganil celo kravo
en sam pogled po bednem kotu tem.
Na steni vidim:
koledarski Lenin.
Tu sestri sta doma,
jaz več ne bom.
A vendar bi te tudi na kolenih
pozdravil, ko te vidim spet, moj dom.
Prišli so znanci.
Z detetom kmetica.
111
"Да!.. Время!..
Ты не коммунист?"
"Нет!.."
"А сестры стали комсомолки.
Такая гадость! Просто удавись!
Вчера иконы выбросили с полки,
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и богу негде помолиться.
Уж я хожу украдкой нынче в лес,
Молюсь осинам...
Может, пригодится...
Пойдем домой -
Ты все увидишь сам".
И мы идем, топча межой кукольни.
Я улыбаюсь пашням и лесам,
А дед с тоской глядит на колокольню.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Здорово, мать! Здорово!" -
И я опять тяну к глазам платок.
Тут разрыдаться может и корова,
Глядя на этот бедный уголок.
На стенке календарный Ленин.
Здесь жизнь сестер,
Сестер, а не моя, -
Но все ж готов упасть я на колени,
Увидев вас, любимые края.
Пришли соседи...
Женщина с ребенком.
Nihče od njih me več ne prepozna.
A kot pri Byronu domača psica
mi je naproti z laježem prišla.
Ah, ljubi kraj!
Ti nisi več
kot v prejšnjih dneh.
Res nisem niti jaz ko drugekrati.
Čim bolj sta tožna in brezupna ded in mati,
tem bolj vesel, glasán sestra je smeh.
Уже никто меня не узнает.
По-байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот.
Ах, милый край!
Не тот ты стал,
Не тот.
Да уж и я, конечно, стал не прежний.
Чем мать и дед грустней и безнадежней,
Тем веселей сестры смеется рот.

Kajpak i Lenin ni ikona zame. Конечно, мне и Ленин не икона,

Poznam pač svet. Я знаю мир...
In rad imam svoj rod. Люблю мою семью...
Vendàr kdo ve, čemu prekrižam čelo in rame Но отчего-то все-таки с поклоном
si, preden sedem na leseno klop. Сажусь на деревянную скамью.
"Nu, sestra, pa prični!" "Ну, говори, сестра!"

In sestra ko misal odpira И вот сестра разводит,

trebušen Kapital in govori Раскрыв, как Библию, пузатый "Капитал",
o Marxu, О Марксе,
Engelsu... Энгельсе...
Kajpak nisem jaz teh knjig prebiral Ни при какой погоде
svoje žive dni. Я этих книг, конечно, не читал.

In smejem se, И мне смешно,

ker me navihana sestrica Как шустрая девчонка
v vsem za bedaka pravega ima. Меня во всем за шиворот берет...
- - - - - - - - - - - - - - - . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- - - - - - - - - - - - - - - . . . . . . . . . . . . . . . . . .

A kot pri Byronu domača psica По-байроновски наша собачонка

mi je naproti z laježem prišla. Меня встречала с лаем у ворот.
1924 <1924>
112
PISMO ŽENI Письмо к женщине

Vi še vestè, Вы помните,
vi kajpak niste pozabili, Вы все, конечно, помните,
kako prislonjen k steni Как я стоял,
stal sem jaz, Приблизившись к стене,
nemirno vi po sobi ste hodili Взволнованно ходили вы по комнате
in nekaj rezkega И что-то резкое
metali mi v obraz. В лицо бросали мне.

Dejali ste, Вы говорили:

da nama čas se je ločiti, Нам пора расстаться,
ker vas življenje moje Что вас измучила
je izmučilo dovolj, Моя шальная жизнь,
ker vi se dela morate lotiti, Что вам пора за дело приниматься,
a meni usojeno – А мой удел -
drveti je navzdol. Катиться дальше, вниз.

O, draga moja, Любимая!

niste me ljubili.
Ne vedeli, da v ljudskem sem peklù
bil konj, upehan, spenjen v zadnji sili
pod jezdecem, ki ne pozna strahu.
Vi niste vedeli,
da v gostem dimu tem,
v življenju, ki ga bes neviht podira,
zato se mučim, ker ne vem,
kam nas dogodkov usoda tira.
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несет нас рок событий.

113
Z oči v oči
obraz se ne uzre.
Z razdalje se vse boljše gleda.
Ko morska plan kipi in vre,
nam ladja klavrno izgleda.
Naš svet je ladja!
A zdajci jo nekdó
za novo slavo in življenje
sijajno usmeril in krepkó
naravnost v viher je besnenje.
A kdo na veliki palubi ni mordà
povračal, padal, ne psoval med nami?
Le redki so z izkušnjami duha
trdní kljub zibanju ostali.
Tedaj sem tudi jaz
ob divjem butanju vodá,
čeprav sem dela se zavedal,
s palube spustil se do dna,
da ne bi bljuvanja ljudi več gledal.
To dno
beznica ruska je bilá.
In jaz sem pivsko čašo vzljubil,
da bi – brez bolečin srca –
sam sebe
v pijanski omotici pogubil.
114
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля - корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был -
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
Preljubljena, Любимая!
mučil sem vas Я мучил вас,
in v vaše trudne sta oči У вас была тоска
bolest in žalost se prikrali, В глазах усталых:
ker sem pred vami ves ta čas Что я пред вами напоказ
sam sebe uničeval s škandali. Себя растрачивал в скандалах.

Vendar – vi niste vedeli, Но вы не знали,

da v gostem dimu tem,
v življenju, ki ga bes neviht podira,
zato se mučim, ker ne vem,
kam nas dogodkov usoda tira.
- - - - - - - - - - - - - - -
Zdaj leta so prešla.
Drugačen sem postal.
In čutim, mislim brez škandala.
In često dvigam ob praznikih bokal:
Krmarju slava, čast in hvala!
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...
. . . . . . . . . . . . . . .
Теперь года прошли,
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!

Ta dan sem s čustvi nežnimi prevzet. Сегодня я В ударе нежных чувств.

V spominu gledam vašo trudnost rano. Я вспомнил вашу грустную усталость.
In glejte, zdaj И вот теперь
hitim pojasnjevati spet, Я сообщить вам мчусь,
kakšen sem bil Каков я был
in kaj doslej biló je z mano. И что со мною сталось!

Preljubljena, Любимая!
z veseljem vam priznam: Сказать приятно мне:
prestal sem padati z višine. Я избежал паденья с кручи.

115
In zdaj sem tu najbolj predan Теперь в Советской стороне
sopotnik naše domovine. Я самый яростный попутчик.
Več nisem tisti, Я стал не тем,
kot nekdanje dni. Кем был тогда.
Ne bi vas mučil Не мучил бы я вас,
ne žalil čustva vaša. Как это было раньше.
Za praporom svobode, За знамя вольности
dela in častí И светлого труда
bi šel četudi do La Mancha. Готов идти хоть до Ла-Манша.

Vem, oprostite... Простите мне...

Vi niste ona več. Я знаю: вы не та -
Živite z možem, Живете вы
ki umen je in častivreden. С серьезным, умным мужем;
Vam naše muke so povsem odveč Что не нужна вам наша маета,
pa tudi jaz И сам я вам
res nisem vam potreben. Ни капельки не нужен.

Živite še naprej Живите так,

kot vodi zvezda vašo pot Как вас ведет звезда,
pod novim krovom, v sreči dragoceni. Под кущей обновленной сени.
Pozdravlja vas С приветствием,
in pomni vselej in povsod Вас помнящий всегда
vas znanec vaš Знакомый ваш
С е р г е й Е с е н и н.
Sergej Jesenin <1924>

Tiflis, 1924

116
ČRNI ČLOVEK
Prijatelj, prijatelj moj,
bolan sem, hudo bolan.
Sam ne vem, od kod je ta bol.
Mar to veter ječi
čez pusto, osamljeno plan,
ali kot on hosto v septembru
pamet mori alkohol.
Moja glava maha z ušesi
kot s krili ptica ujeda.
Na vratu ji dvoje nog
skoro nemočnih binglja.
Črni človek,
črni, črni
črni človek
k meni na posteljo seda,
črni človek
spati vso noč mi ne da.
Črni človek
kakor menih za mrliča
momlja nad menoj,
s prstom po mrzki knjigi drsi
in mi bere življenje
nekega pijanca in pridaniča,
da dolgočasi me, obenem plaši.
Črni človek,
črni, črni!
117
Черный человек
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!
"Poslušaj, poslušaj," "Слушай, слушай, -
zaupno mrmra. Бормочет он мне, -
"V knjigi je dosti najlepših В книге много прекраснейших
misli in planov. Мыслей и планов.
Človek je ta Этот человек
živel v deželi Проживал в стране
najbolj odvratnih Самых отвратительных
barab in šarlatanov. Громил и шарлатанов.

Decembra v deželi tej В декабре в той стране

sneg je hudičevo čist Снег до дьявола чист,
in za vesele kolovrate И метели заводят
zima z meteži seda. Веселые прялки.
Bil je ta človek avanturist, Был человек тот авантюрист,
toda najvišjega Но самой высокой
in najboljšega reda. И лучшей марки.

Čeden je bil, Был он изящен,

povrh še poet
z močjó, ki bilà ni velika,
a vendàr samosvoja,
in neko ženó
dobrih štiridesetih let
klical je grda punčka
in ljuba moja.
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.

"Sreča je," tako je govoril, Счастье, - говорил он, -

"spretnost uma in rók. Есть ловкость ума и рук.
Vse nespretne duše Все неловкие души
nesreče so same si krive. За несчастных всегда известны.

Nič ne dé, Это ничего,

118
če mnog tegob Что много мук
prinašajo odsekane Приносят изломанные
geste lažnive. И лживые жесты.

V nevihtah, viharjih, В грозы, в бури,

slednji vsakdanji dan, В житейскую стынь,
v težkih izgubah При тяжелых утратах
ali v trpljenju И когда тебе грустно,
biti preprost, nasmejan – Казаться улыбчивым и простым -
to je največja umetnost v življenju." Самое высшее в мире искусство".

"Črni človek, "Черный человек!

dovolj! Nehaj vendàr! Ты не смеешь этого!
Kaj le vtikaš svoj nos Ты ведь не на службе
v sleherno figo. Живешь водолазовой.
Meni življenje poeta Что мне до жизни
škandaloznega malo je mar. Скандального поэта.
Prosim, kar drugim pravi Пожалуйста, другим
in beri to knjigo." Читай и рассказывай".

Črni človek Черный человек

srepo v oči me zre, Глядит на меня в упор.
da plavi mrenasti sloj И глаза покрываются
na oči mi je padel, Голубой блевотой, -
strmi, kot hotel bi reči, Словно хочет сказать мне,
da sem slepar in ničè, Что я жулик и вор,
ki brez sramu je nesramno Так бесстыдно и нагло
nekoga okradel. Обокравший кого-то.

Prijatelj, prijatelj moj, Друг мой, друг мой,

bolan sem, hudo bolan. Я очень и очень болен.
119
Sam ne vem, od kod je ta bol.
Mar to veter ječi
čez pusto, osamljeno plan,
ali kot on hosto v septembru
pamet mori alkohol.
Noč, mrzla in jasna.
Razpotja gluha tišina.
Sam sem pri oknu,
ne čakam ne gosta ne nje.
S sipkim in mehkim apnom
pokrita je vsa ravnina
in kot konjeniki drevesa
v našem vrtu stoje.
Nekje nočna ptica
zlovešča skovika.
Sejejo konjeniki drevesni
s kopiti topot lahak.
In spet ta črni k sebi
moj naslanjač pomika,
sede, cilinder privzdigne
in malomarno spodvihne frak.
"Poslušaj, poslušaj!"
hrope, strmi mi v obraz
in vse bliže k meni,
vse bliže se sklanja,
"nisem vedel, da podlež kateri
bi v nočni čas
tako brez potrebe in noro
120
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
trpel od nespanja. Страдал бессонницей.

Ah, recimo, pomota! Ах, положим, ошибся!

Pač luna je zdaj. Ведь нынче луна.
Kaj bi še svetu sna Что же нужно еще
zdajle kazalo dodati? Напоенному дремой мирику?
Morda z debelimi bedri Может, с толстыми ляжками
ona prišla bo skrivaj Тайно придет "она",
in mogel ji boš И ты будешь читать
svojo gnilo liriko brati. Свою дохлую томную лирику?

Ah, ljubim poete! Ах, люблю я поэтов!

Zabavni ljudje.
Zmeraj najdem pri njih
srcu prijetne zgodbe življenja –
kako učenki mozoljasti
spak dolgolasi drhté
govori o svetovih
in ves trepeta od poželenja.
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Ne vem več, ne pomnim: Не знаю, не помню,

v Kalugi mordà, В одном селе,
ali mogoče v Rjazanu, Может, в Калуге,
v neki vasi, А может, в Рязани,
v preprosti kmečki družini Жил мальчик
В простой крестьянской семье,

121
je živel mendà
modrih oči
fant plavolasi.
Postal je velik,
povrh še poet
z močjó, ki bilà ni velika,
a vendàr samosvoja,
in neko ženó
dobrih štiridesetih let
klical je grda punčka
in ljuba moja.
"Črni človek!
Odvraten si mi postal!
O tebi že davno svet
raznaša to slavo!"
Besen, razjarjen sem
palico svojo zagnal
naravnost v gobec njegov,
v zoprno glavo...
...Mesec je umrl.
Dan se skoz okno belí.
Ah, noč!
Česa vsegà mi nisi naphala!
S cilindrom stojim,
ob meni nikogar ni...
Sam sem...
in razbiti koščki zrcala.
1925
122
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
14 ноября 1925
KAPITAN SVETA КАПИТАН ЗЕМЛИ

Nikogar spev ni moj Еще никто

slavil z zdravico,
poznal krmarja ni
doslej planet.
Le on samó
je z dvignjeno desnico
dejal, da ena je družina
svet.
Не управлял планетой,
И никому
Не пелась песнь моя.
Лишь только он,
С рукой своей воздетой,
Сказал, что мир -
Единая семья.

Omamljen nisem Не обольщен я

s himnami junaku, Гимнами герою,
od krvotoka v žilah Не трепещу
ne drhtim, Кровопроводом жил.
a srečen sem, Я счастлив тем,
da v dneh, podobnih mraku Что сумрачной порою
sem s čustvi istimi Одними чувствами
živel in dihal Я с ним дышал
z njim. И жил.

In ne le nas, Не то что мы,

ki nam vse to Которым все так
je blizu, Близко, -
še slone srh Впадают в диво
začudenja prešine, И слоны...

123
kako preprosti deček, Как скромный мальчик
rojen v Simbirsku, Из Симбирска
postal krmar je Стал рулевым
svoje domovine. Своей страны.

V valov bučanju Средь рева волн

je v svojih mislih
zdaj lahno strog,
zdaj nežno mil
marksistično
nemalo mislil
in prav po leninsko
ustvarjal cilj.
В своей расчистке,
Слегка суров
И нежно мил,
Он много мыслил
По-марксистски,
Совсем по-ленински
Творил.

Нет!
Это не разгулье Стеньки!
Не Пугачевский
Бунт и трон!
Он никого не ставил
К стенке.
Все делал
Лишь людской закон.

Le toliko slonel je Он в разуме,

nad krmilom Отваги полный,
v razumnosti, Лишь только прилегал
poguma poln, К рулю,
da je greben Чтобы об мыс
jemal valovom silo Дробились волны,
in prosto pot Простор давая
dobival čoln. Кораблю.

124
On je krmar Он - рулевой
in kapitan. И капитан,
Mar strašni z njim Страшны ль с ним
zahrbtni so viharji? Шквальные откосы?
Glej, iz dežel Ведь, собранная
mu stala je ob stran С разных стран,
vsa partija – njegà Вся партия - его
mornarji. Матросы.

Ni plašen Не трусь,
ta, kdor vajen ni morjà: Кто к морю не привык:
v namen najboljši Они за лучшие
ti, ki so te sreče, Обеты
ko stopijo na trdna tla, Зажгут,
prižgó Сойдя на материк,
za smer luči svetleče. Путеводительные светы.

Tedaj poet Тогда поэт

in to ne jaz, Другой судьбы,
usode druge И уж не я,
in ne moje А он меж вами
med vami pesem Споет вам песню
borbi v čast В честь борьбы
vam z novimi Другими,
besedami zapoje. Новыми словами.

In rekel bo: Он скажет:

"Mornar samo je ta,
kdor v bojih prekaljen
nezmotno
odkril ljudem sveta
doslej nevideno je
kopno."
125
"Только тот пловец,
Кто, закалив
В бореньях душу,
Открыл для мира наконец
Никем не виданную
Сушу".
 17 января 1925

126
ANA SNJEGINA
"Vas, torej naše Radovo, šteje
na priliko dve sto kmetij.
Temu, ki pozna jo od preje,
še kar prijetna se zdi.
Vodé na pretek, gozdovi zeleni,
pašniki in kajpak poljé.
In daleč okrog zasajeni
topoli vrše.
Med gospodo se mi ne pehámo,
pa vendar tod sreča ni sen.
Hiše s pločevino krite imamo,
vsak ima vrt in skedenj.
Pisana polkna povsod so po vasi,
za svetek meso in kvas.
Okrajni načelnik se včasi
ni kar tako rad ustavljal pri nas.
Plačali smo davščine v roku.
Župan pa naš silni, no ja,
je zase navrgel k obroku
kot vselej še moke in prosa.
Dali smo to vsi od kraja.
Kakopak, kaj bi tiščali v propast:
naposled smo mi samo raja,
oblast pa je vendar oblast.
Ljudje pa – vsi grešne so duše.
Mnogim požrešnost štrli iz oči.
127
АННА СНЕГИНА
А. Воронскому
"Село, значит, наше - Радово,
Дворов, почитай, два ста.
Тому, кто его оглядывал,
Приятственны наши места.
Богаты мы лесом и водью,
Есть пастбища, есть поля.
И по всему угодью
Рассажены тополя.
Мы в важные очень не лезем,
Но все же нам счастье дано.
Дворы у нас крыты железом,
У каждого сад и гумно.
У каждого крашены ставни,
По праздникам мясо и квас.
Недаром когда-то исправник
Любил погостить у нас.
Оброки платили мы к сроку,
Но - грозный судья - старшина
Всегда прибавлял к оброку
По мере муки и пшена.
И чтоб избежать напасти,
Излишек нам был без тягот.
Раз - власти, на то они власти,
А мы лишь простой народ.
Но люди - все грешные души.
У многих глаза - что клыки.
Črtijo nas kmetje s Kriuše,
se pravi, s sosedne vasi.
Pri njih pa je slaba. Oralo
se tam vrsto let
je z enim samcatim ralom
in parom izpitih kljuset.
Kaj moreš s tem prida doseči!
Živeti se, umreti ne da.
Pričeli so kradoma seči
iz našega gozda drvà.
Nekoč pa smo jih zalotili...
Oní za sekire in mi.
Od zvena in žvenketa po sili
do zadnjega vsak zadrhti.
V pretepih smrt jemlje si bero.
Naenkrat – in vsak je bil kriv –
je eden od onih s sekiro
zamahnil, župana ubil.
Po neumnosti stvar razmajáli
na velikem zvonu smo v svet.
Sodili smo. V klade vkovali.
Deset jih poslali sedet.
Odtlej so pri nas slabi časi.
Iz vájeti sreča je ušla.
Tri leta po vrsti na vasi
požar ali kuga divja."
Take vesti nevesele
128
С соседней деревни Криуши
Косились на нас мужики.
Житье у них было плохое -
Почти вся деревня вскачь
Пахала одной сохою
На паре заезженных кляч.
Каких уж тут ждать обилий, -
Была бы душа жива.
Украдкой они рубили
Из нашего леса дрова.
Однажды мы их застали...
Они в топоры, мы тож.
От звона и скрежета стали
По телу катилась дрожь.
В скандале убийством пахнет.
И в нашу и в их вину
Вдруг кто-то из них как ахнет! -
И сразу убил старшину.
На нашей быдластой сходке
Мы делу условили ширь.
Судили. Забили в колодки
И десять услали в Сибирь.
С тех пор и у нас неуряды.
Скатилась со счастья вожжа.
Почти что три года кряду
У нас то падеж, то пожар".
Такие печальные вести
vso pot mi je trobil voznik.
Takrat tja v radovske predele
sem šel se oddahnit od brig.
Vso dušo mi vojna je izpila.
Za tuje koristi in gnev
je roka prijatelja bíla
in s prsmi na brata sem šel.
Spoznal sem, da sem le igrača,
grofom, trgovcem je fronta odveč;
razstal se s topovi in sklenil
le v verzih sukati svoj meč.
Odvrgel sem puško, opravo,
si lipo nekje preskrbel
in s tako nekakšno pripravo
sedemnajsto leto sprejel.
Svoboda vzbesnela je. V ognju
besnečem, ki širil je smrad,
deželi na belem je konju
vladaril Kerenski takrat.
"Vsi v borbo!" "Do zmage se biti!"
In iste kmečke ljudi
ničvredneži in paraziti
gonili prelivat so kri.
Vendar si jaz rok nisem umazal.
V bobnenju in trušču topov
drugačno sem hrabrost pokazal:
dezertiral sem prvi domov.
Kar dobro po poti se vozi,
prijeten je veter hladan
129
Возница мне пел весь путь.
Я в радовские предместья
Ехал тогда отдохнуть.
Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.
Я понял, что я - игрушка,
В тылу же купцы да знать,
И, твердо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.
Я бросил мою винтовку,
Купил себе "липу"(1), и вот
С такою-то подготовкой
Я встретил 17-ый год.
Свобода взметнулась неистово.
И в розово-смрадном огне
Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне.
Война "до конца", "до победы".
И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.
Но все же не взял я шпагу...
Под грохот и рев мортир
Другую явил я отвагу -
Был первый в стране дезертир.
Дорога довольно хорошая,
Приятная хладная звень.
in luna zasula vseskozi Луна золотою порошею
je z zlatim pršičem ravan. Осыпала даль деревень.
"Nu, tu je Radovo!" rekel "Ну, вот оно, наше Радово, -
voznik mi čez čas je. Промолвил возница, -
"Tu sva! Здесь!
Zastonj nisem konja tepel Недаром я лошади вкладывал
za muhe in urnost mendà! За норов ее и спесь.
Takole. Državljan, napitnino! Позволь, гражданин, на чаишко.
Do mlina? Вам к мельнику надо?
Ne, raje kar ven! Так вон!..
Računal sem vam le voznino Я требую с вас без излишка
za gonjo od mesta do sem." За дальний такой прогон".
- - - - - - - - - - - - - - . . . . . . . . . . . . . . . .
Dam štirideset. Даю сороковку.

"Malo ste dali." "Мало!"

Navržem še dvajset. Даю еще двадцать.
"Nič več?!" "Нет!"
Tak zoprno gnusen je mali, Такой отвратительный малый.
a malemu je trideset preč. А малому тридцать лет.
"Kaj pa ti je?! "Да что ж ты?
Duše ti črne! Имеешь ли душу?
Mar misliš odreti me, a?!" За что ты с меня гребешь?"
In meni nerodnež odvrne: И мне отвечает туша:
"To leto nam rž ne velja. "Сегодня плохая рожь.
Še malo papirja vrzite, Давайте еще незвонких
pet, šest vsaj – ne pojde v propast: Десяток иль штучек шесть -
v gostilni popil, verjemite, Я выпью в шинке самогонки
bom žganje vam v zdravje in čast." За ваше здоровье и честь..."

In že sem pri mlinu... И вот я на мельнице...

Po hosti Ельник
razsute kresnic so luči. Осыпан свечьми светляков.
130
Moj mlinar mendà od radosti
ne spravi iz ust besedi.
"Golobček! Serguha! Si pravi?
Te zebe? Bo čaj? No, nikar!
Daj, stara, hitreje postavi
na mizo pirog, samovar!"
V aprilu nazebsti ne da se,
še zlasti ne v zadnjih dneh.
Večer je bil topel in krasen
kot v licu prijateljev smeh.
V objemih prečvrstih njegovih
še medvedu biló bi težkó,
a vendar je v dneh negotovih
prijatelje imeti lepo.
"Od kod pa? Boš dolgo?"
"Vse leto."
"Nu, torej imej se lepó!
Gob, jagod dovolj je čez leto,
še v Moskvo bi jih dali lahko,
divjad pa, pri Kristovi veri,
kar sama nastavlja glavó.
Pomisli... Eh, dragi,
že štiri
te leta pri nas ni bilo."
- - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - -
131
От радости старый мельник
Не может сказать двух слов:
"Голубчик! Да ты ли? Сергуха!
Озяб, чай? Поди продрог?
Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог!"
В апреле прозябнуть трудно,
Особенно так в конце.
Был вечер задумчиво чудный,
Как дружья улыбка в лице.
Объятья мельника круты,
От них заревет и медведь,
Но все же в плохие минуты
Приятно друзей иметь.
"Откуда? Надолго ли?"
"На год".
"Ну, значит, дружище, гуляй!
Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй.
И дичи здесь, братец, до черта,
Сама так под порох и прет.
Подумай ведь только...
Четвертый
Тебя не видали мы год..."
. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . .
Pogovor končan je.
Počasi
izpili smo ves samovar.
Spet z ovčjim kožuhom ko včasi
grem k skednju, ki siv je in star.
Grem preko orošenega vrta
in bezeg zastira mi pot.
Ko v čudo je duša zazrta
v pleteni postarani plot.
Nekoč smo jih šestnajst imeli
in prav pri teh vratih deklè
je v lahni obleki beli
mi rekla tak nežno: "Ne!"
O, davni dogodki premili...
Njenega lika ne zbriše mi čas...
Mi vsi smo v teh letih ljubili,
a malo ljubili so nas.
* 2
"Nu, kaj je?! Daj, vstani, Serguša!
Še svit ni prebarval neba,
že stara ti, ljubljena duša,
blince peči je šla.
Jaz odhajam pa pravkar k sosedom,
h graščakinji Snjegini...
Njej
sem včeraj pobil pred obedom
prekrasnih kljunačev precej."
132
Беседа окончена...
Чинно
Мы выпили весь самовар.
По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет!"
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас...
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.
"Ну что же! Вставай, Сергуша!
Еще и заря не текла,
Старуха за милую душу
Оладьев тебе напекла.
Я сам-то сейчас уеду
К помещице Снегиной...
Ей
Вчера настрелял я к обеду
Прекраснейших дупелей".
Pozdravljen svit novega dneva! Привет тебе, жизни денница!
In vstanem, oblečem se, grem. Встаю, одеваюсь, иду.
Na jablanih belih zgoreva, Дымком отдает росяница
dobrika se rosa očem. На яблонях белых в саду.
In mislim: Я думаю:
Kako vendar lepa Как прекрасна
je zemlja, Земля
kjer človek živi! И на ней человек.
A koliko vojna slepa И сколько с войной несчастных
pohabljencev, spačkov rodi! Уродов теперь и калек!
In koliko v jamah jih gnije! И сколько зарыто в ямах!
In koliko gre še v to sled! И сколько зароют еще!
In čutim, da v ličnicah bije И чувствую в скулах упрямых
drget kljubovalni mi spet: Жестокую судоргу щек.
Ne, ne! Нет, нет!
Te stvari sem sprevidel. Не пойду навеки!
Ker vidim, da neki prostak За то, что какая-то мразь
meče zravnan invalidu Бросает солдату-калеке
v blato ničvredni petak. Пятак или гривенник в грязь.

"Nu, dobro jutro!" starko pozdravim. "Ну, доброе утро, старуха!

"Uvela na stare si dni." Ты что-то немного сдала..."
Zamolklo skoz kašelj mi pravi: И слышу сквозь кашель глухо:
"Skrbi so to, sinko, skrbi. "Дела одолели, дела.
Tu ni več mirnó kot pred leti. У нас здесь теперь неспокойно.
Sam srd bohoti se pri nas. Испариной все зацвело.
Ti množični boji med kmeti, Сплошные мужицкие войны -
saj bije z vasjo se vas. Дерутся селом на село.
Na lastna ušesa farane Сама я своими ушами
sem čula povedati to: Слыхала от прихожан:

Zdaj naši bijó Kriušane, То радовцев бьют криушане,

133
zdaj Radovce oni bijó.
Vse to pa pomeni – razsulo.
Pregnali so carja...
Viš, ja...
Na ljudstvo nevedno se usulo
je vse, kar na svetu je zla.
Odprli so kehe, izgnali
zločince bogvedi zakaj.
Na cesti cesarski, kali,
pred njimi ni varno sedaj.
Viš, tudi, postavim, Kriuše.
Tem pač ne gre sneti okov.
A oni, tatinske duše,
so spet se vrnili domov.
Med njimi je Pron. Nepošteni
prostak, pretepač, grobijan.
Ta večno je v jezi z vsemi,
od svetka do petka pijan.
On takrat – že tretje bo leto –
ko car se je z Nemcem spopal,
pred vsem božjim je svetom
župana s sekiro preklal.
Na tisoče takih raznaša
v prostosti zdaj smrad in gnus.
Propala je Rusija naša,
umrla dobrotnica Rus."
Vse to mi voznik je že pravil.
Vzel palico sem in klobuk
ter šel, da bi kmete pozdravil
kot stari njih znanec in drug.
134
То радовцы бьют криушан.
А все это, значит, безвластье.
Прогнали царя...
Так вот...
Посыпались все напасти
На наш неразумный народ.
Открыли зачем-то остроги,
Злодеев пустили лихих.
Теперь на большой дороге
Покою не знай от них.
Вот тоже, допустим... C Криуши...
Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,
Они ж, воровские души,
Вернулись опять домой.
У них там есть Прон Оглоблин,
Булдыжник, драчун, грубиян.
Он вечно на всех озлоблен,
С утра по неделям пьян.
И нагло в третьевом годе,
Когда объявили войну,
При всем честном народе
Убил топором старшину.
Таких теперь тысячи стало
Творить на свободе гнусь.
Пропала Расея, пропала...
Погибла кормилица Русь..."
Я вспомнил рассказ возницы
И, взяв свою шляпу и трость,
Пошел мужикам поклониться,
Как старый знакомый и гость.Иду голубою
Čez polje po plavi grem poti дорожкой
in vidim od daleč, da mi И вижу - навстречу мне
moj mlinar v kočiji naproti Несется мой мельник на дрожках
po še prhki celini drvi. По рыхлой еще целине.
"Serguha! Počakaj! Vsi vragi, "Сергуха! За милую душу!
z nečim te sedaj zveselim. Постой, я тебе расскажу!
Koj, uzdo samo popnem, dragi, Сейчас! Дай поправить вожжу,
potem pa te brž oglušim. Потом и тебя оглоушу.
A zjutraj ne pisneš nobene!? Чего ж ты мне утром ни слова?
Jaz Snjeginim komaj čez prag, Я Снегиным так и бряк:
že vrgel sem jim, da je mene Приехал ко мне, мол, веселый
obiskal nek smešen čudak. Один молодой чудак.
(To je res družina poštena, (Они ко мне очень желанны,
poznam jih najmanj deset let.) Я знаю их десять лет.)
A Ana, njih hči poročena, А дочь их замужняя Анна
me vpraša: Спросила:
- Ni tisti, poet? - Не тот ли, поэт?
- Nu, rečem, najbrž bo kar pravi. - Ну, да, - говорю, - он самый.
- Plavolas? - Блондин?
- Nu, seve, plavolas! - Ну, конечно, блондин!
- Z velikimi kodri na glavi? - С кудрявыми волосами?
- Prav tak je gospodič pri nas. - Забавный такой господин!
- Kdaj vendar prišel je? - Когда он приехал?
- Nedavno. - Недавно.
- Ah, mama, to on bo zares. - Ах, мамочка, это он!
Še veš, Ты знаешь,

bil zaljubljen zabavno Он был забавно

je vame nekoč do ušes. Когда-то в меня влюблен.
Bil deček je... skromen... kot treba... Был скромный такой мальчишка,
Sedaj pa... А нынче...
135
Kaj misliš!
Oho!...
Pisatelj!...
Poznana oseba!...
Brez prošnje še k nam ga ne bo."
In mlinar me zvito pogleda,
zmagoslavno mežikne z očmi:
"Nu, dobro. Zdravstvuj do obeda.
Ostalo že zveš, brez skrbi."
In šel sem naprej do Kriuše,
ozimino s palico bíl.
Prav nič ni vznemirilo duše,
miran sem ostal, kot sem bil.
Opojno dišalo je v zraku
in mislil sem v sebi tako:
zabavno bilo bi vojaku
speljati zdaj mlado ženó.
Naposled Kriuša.
Tri leta
prešlo je, kar hodil sem tod.
Dišeča sinjina prepleta
s sinjino pokoj naokrog.
136
Поди ж ты...
Вот...
Писатель...
Известная шишка...
Без просьбы уж к нам не придет".
И мельник, как будто с победы,
Лукаво прищурил глаз:
"Ну, ладно! Прощай до обеда!
Другое сдержу про запас".
Я шел по дороге в Криушу
И тростью сшибал зеленя.
Ничто не пробилось мне в душу,
Ничто не смутило меня.
Струилися запахи сладко,
И в мыслях был пьяный туман...
Теперь бы с красивой солдаткой
Завесть хорошо роман.
Но вот и Криуша...
Три года
Не зрел я знакомых крыш.
Сиреневая погода
Сиренью обрызгала тишь.
Nikjer niti pes ne zalaja.
Tu, kaže, kaj paziti ni.
Vse bajte so trhle, vse od kraja,
in v vsaki peč, burkle, klopi.
Strmim: pod pristreškom pri Pronu
je kmečki klepet srborit.
Razpravljajo o novem zakonu,
o cenah živine in žit.
"Prijatelji, zdravo!"
"O, ti so.
Nu, zdravo!
Prisedi za čas.
Poslušaj, brezskrbnež, če nisi
še čul, kako živimo pri nas.
Kaj novega prinašaš iz Pitra?
Z ministri najbrž si znan.
Res, nisi, naj vrag te pocitra,
vzgojen s pestmi bil zaman.
Vendar ti priznamo veljavo,
ti vaški si, kmečki, naš.
Ne bahaš čez mero se s slavo
in svoje srcé ne prodaš.
Do nas si se vedel najbolje
in dosti za nas si prebil.
Nu, reci:
zastonj li polje
gosposko kmet bo dobil?
137
Не слышно собачьего лая,
Здесь нечего, видно, стеречь -
У каждого хата гнилая,
А в хате ухваты да печь.
Гляжу, на крыльце у Прона
Горластый мужицкий галдеж.
Толкуют о новых законах,
О ценах на скот и рожь.
"Здорово, друзья!"
"Э, охотник!
Здорово, здорово!
Садись!
Послушай-ка ты, беззаботник,
Про нашу крестьянскую жисть.
Что нового в Питере слышно?
С министрами, чай, ведь знаком?
Недаром, едрит твою в дышло,
Воспитан ты был кулаком.
Но все ж мы тебя не порочим.
Ты - свойский, мужицкий, наш,
Бахвалишься славой не очень
И сердце свое не продашь.
Бывал ты к нам зорким и рьяным,
Себя вынимал на испод...
Скажи:
Отойдут ли крестьянам
Без выкупа пашни господ?
Kriče nam:
zemljó pustite,
ker češ da še ni čas za to.
Čemu pa potem fronte zalite
so z našo in tujo krvjo?"
In slednji je z mrkim pogledom
v obraz in v oči mi strmèl,
a jaz v težke misli zapreden
besede nisem našèl.
Škripal je pristrešček leseni,
a pomnim,
čeprav v glavi brni:
"Povej nam,
kdo je ta Lenin?"
In šepnil sem:
"On – to ste vi!"
* 3
Na vasi v šepetu rodilo
vse polno se sodb je, novic
in jaz sem od starke za silo
čul vsega od teh govoric.
Nekoč sem po lovu legel
počivat za hip na divan.
Do kože premočil, ozebel
v močvirni megli sem ta dan.
138
Кричат нам,
Что землю не троньте,
Еще не настал, мол, миг.
За что же тогда на фронте
Мы губим себя и других?"
И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
"Скажи,
Кто такое Ленин?"
Я тихо ответил:
"Он - вы".
На корточках ползали слухи,
Судили, решали, шепча.
И я от моей старухи
Достаточно их получал.
Однажды, вернувшись с тяги,
Я лег подремать на диван.
Разносчик болотной влаги,
Меня прознобил туман.
Drhtel sem v vročici in hladu,
zdaj mraz me, zdaj ogenj poti
in v takem prekletem napadu
preležal sem štiri dni.
To mlinarju pamet je vzelo.
Odšel je.
Nekoga prignal.
Le neko obleko belo
in nos sem prifrknjen zaznal.
Potem mi je laže postalo.
Drget je minil in takrat
na peti večer, ko za malo
prešel je nesrečni prehlad,
sem vstal.
Ko komaj občutim z nogami
tresočimi tla pod seboj,
zaslišim neki glas, čudno znani:
"O!
Zdravstvujte, dragi moj!
Saj skoraj vas ne bi spoznala.
Iz deklice šestnajstih let,
jaz ugledna sem dama postala,
a vi znameniti poet.
- - - - - - - - - - - - - - -
Nu, sediva.
Kako je bolniku?
Ves drug ste, povsem spremenjen,
a meni ušel ob dotiku
kot nékdaj je vzdih pritajen.
139
Трясло меня, как в лихорадке,
Бросало то в холод, то в жар
И в этом проклятом припадке
Четыре я дня пролежал.
Мой мельник с ума, знать, спятил.
Поехал,
Кого-то привез...
Я видел лишь белое платье
Да чей-то привздернутый нос.
Потом, когда стало легче,
Когда прекратилась трясь,
На пятые сутки под вечер
Простуда моя улеглась.
Я встал.
И лишь только пола
Коснулся дрожащей ногой,
Услышал я голос веселый:
"А!
Здравствуйте, мой дорогой!
Давненько я вас не видала.
Теперь из ребяческих лет
Я важная дама стала,
А вы - знаменитый поэт.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ну, сядем.
Прошла лихорадка?
Какой вы теперь не такой!
Я даже вздохнула украдкой,
Коснувшись до вас рукой.
Da.
Starega níhče ne vzdrami.
A leta beže venomer.
Nekoč tako rada sem z vami
sedela na vrtu zvečer.
Sanjarila oba sva o slavi.
Vi našli ste njeno cestó,
a mene že zdavnaj pripravil
neki mlad oficir je ob to."
Poslušal sem jo in gledal
njen jelkasti stas nehote,
a vem, da bi ji rad povedal:
Dovolj!
Začniva kaj drugega že.
A véndar v nejasni zmedi
ne vem le čemu sem dejal:
"Da. Zdaj se spominjam. Prisedi.
Nu, prosim.
Zares mi je prav.
Prebral o bezniški, pijani
Rusiji
vam kakšen bom stih.
Ti verzi so dobri, dognani
in žalost ciganska je v njih."
"Sergej!
Niste dobri. Brez šale.
Boli me
in žal mi je vas,
ker vaše pijanske škandale
poznajo povsod pri nas.
Povejte,
140
Да...
Не вернуть, что было.
Все годы бегут в водоем.
Когда-то я очень любила
Сидеть у калитки вдвоем.
Мы вместе мечтали о славе...
И вы угодили в прицел,
Меня же про это заставил
Забыть молодой офицер..."
Я слушал ее и невольно
Оглядывал стройный лик.
Хотелось сказать:
"Довольно!
Найдемте другой язык!"
Но почему-то, не знаю,
Смущенно сказал невпопад:
"Да... Да...
Я сейчас вспоминаю...Садитесь.
Я очень рад.
Я вам прочитаю немного
Стихи
Про кабацкую Русь...
Отделано четко и строго.
По чувству - цыганская грусть".
"Сергей!
Вы такой нехороший.
Мне жалко,
Обидно мне,
Что пьяные ваши дебоши
Известны по всей стране.
Скажите:
kaj véndar je z vami?
- Ne vem.
- Kdo drug pa naj ve!
- Najbrž ker rodil sem se mami
med dežjem jesenskega dne.
- Šaljivec ste.
- Ana, vi tudi.
- Mar ljubite koga?
- Ne.
- Potem me še mnogo bolj čudi,
da že zdaj v pogubo grestè.
Prihodnost je taka pred vami..."
Temnela meglena je dalj...
Ne vem, čemu božal z rokami
sem ji rokavice in šal.
Kot klovn se je luna smejala,
srcé pa s preteklostjo spet,
čeprav v njem ni starega, obdala
podoba šestnajstih je let.
Razšlà sva se zjutraj z nemirom
dlani in zagonetnih oči...
V poletju je nekaj lepega zmerom,
kar včasih še v nas oživi.
141
Что с вами случилось?"
"Не знаю".
"Кому же знать?"
"Наверно, в осеннюю сырость
Меня родила моя мать".
"Шутник вы..."
"Вы тоже, Анна".
"Кого-нибудь любите?"
"Нет".
"Тогда еще более странно
Губить себя с этих лет:
Пред вами такая дорога..."
Сгущалась, туманилась даль...
Не знаю, зачем я трогал
Перчатки ее и шаль.
Луна хохотала, как клоун.
И в сердце хоть прежнего нет,
По-странному был я полон
Наплывом шестнадцати лет.
Расстались мы с ней на рассвете
С загадкой движений и глаз...
Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.
* *
Moj mlinar...
Eh, stari moj mlinar.
Ta res me še v blaznost speha.
Neumnosti klati, mrcinar,
kot poštar drvi sem in tja.
Spet danes me s pisemcem gnjavi,
kot kdo ljubezničil bi z njim:
"Brž pridite.
Drug ste mi pravi.
Pozdravlja vas
Pron Oglobljin."
Grem.
Pridem naposled v Kriušo.
Pred hišo na vrata oprt
Pron psuje jetra in dušo
vseh revežev, kajpada trd:
"Eh, vi!
Ščurki! Jalovo smetje!
Vsi k Snjegini!
Čas bo sedaj!
Pri priči vse svoje imetje
brez vsake kupnine nam daj!"
Ko mene zagleda, razpaljen
potiša jezljivo vpitjè
in reče, iskreno užaljen:
"Pri kmetih brez pridig ne grè."
142
Мой мельник...
Ох, этот мельник!
С ума меня сводит он.
Устроил волынку, бездельник,
И бегает как почтальон.
Сегодня опять с запиской,
Как будто бы кто-то влюблен:
"Придите.
Вы самый близкий.
С любовью
О г л о б л и н П р о н".
Иду.
Прихожу в Криушу.
Оглоблин стоит у ворот
И спьяну в печенки и в душу
Костит обнищалый народ.
"Эй, вы!
Тараканье отродье!
Все к Снегиной!..
Р-раз и квас!
Даешь, мол, твои угодья
Без всякого выкупа с нас!"
И тут же, меня завидя,
Снижая сварливую прыть,
Сказал в неподдельной обиде:
"Крестьян еще нужно варить".
"Čemu, Oglobljin, si me klical?"
"Ne v žetev ne v košnjo mendà.
Pri priči bom konja poiskal
pa k Snjegini
v prosce grevà."
V voz nama kljusè naravnajo.
Le koža ga je in kosti.
Na takole kupcu pridajo,
samo da v napoto jim ni.
Počasi je šlo s tako vprego
in vožnja je smešna bilà:
po grapah v vsak klanec telego
sva kajpak vlačila samà.
Prispela sva.
Dom z mezaninom
nagnjen na pročelju se zdi.
Na malem vrtiču z jasminom
cvetočim opojno diši.
Izstopiva.
Greva k terasi.
In prah otresaje s pleč
zaslišiva: v gorenji sobi
o smrti nekoga je reč:
"Ne joči! Ne hasne jokati.
On zdaj je negiben skelet.
Čuj, nekdo mendà je pred vrati.
Napudraj se...
Pojdem odpret."
Debela žalostna dama
143
"Зачем ты позвал меня, Проша?"
"Конечно, ни жать, ни косить.
Сейчас я достану лошадь
И к Снегиной... вместе...
Просить..."
И вот запрягли нам клячу.
В оглоблях мосластая шкеть -
Таких отдают с придачей,
Чтоб только самим не иметь.
Мы ехали мелким шагом,
И путь нас смешил и злил:
В подъемах по всем оврагам
Телегу мы сами везли.
Приехали.
Дом с мезонином
Немного присел на фасад.
Волнующе пахнет жасмином
Плетневый его палисад.
Слезаем.
Подходим к террасе
И, пыль отряхая с плеч,
О чьем-то последнем часе
Из горницы слышим речь:
"Рыдай - не рыдай, - не помога...
Теперь он холодный труп...
Там кто-то стучит у порога.
Припудрись...
Пойду отопру..."
Дебелая грустная дама
dodobra še vrat ne odprè, Откинула добрый засов.
a Pron – neučakanost sama – И Прон мой ей брякнул прямо
o zemlji po svoje začne. Про землю,
"Vse sèm!" Без всяких слов.
ponavlja srdito. "Отдай!.. -
"Ne mislim ti lízati nog!" Повторял он глухо. -
Не ноги ж тебе целовать!"
Poslušala odsotno očito Как будто без мысли и слуха
besed je Pronovih tok. Она принимала слова.
Potem pogled vame uperi Потом в разговорную очередь
in vpraša Спросила меня
preplašena vsa: Сквозь жуть:
"A vi ste prišli najbrž k hčeri? "А вы, вероятно, к дочери?
Vstopite. Присядьте...
Takoj bo prišla." Сейчас доложу..."

Zdaj vidim spet jasno pred sabo Теперь я отчетливо помню

te težke usojene dni. Тех дней роковое кольцо.
Biló mi je mučno nemalo Но было совсем не легко мне
pogledati v njene oči. Увидеть ее лицо.
Dojel sem: Я понял -
nesreča je v vili Случилось горе,
in rad bi pomagal molče. И молча хотел помочь.
"Ubili so... Borjo so ubili! "Убили... Убили Борю...
Pustite me! Оставьте!
Pójdite že! Уйдите прочь!
Vi podlež, prostak strahopeten! Вы - жалкий и низкий трусишка.
On mrtev je, Он умер...
vi pa ste – tu!" А вы вот здесь..."

Ne, táko še manj prevzeten Нет, это уж было слишком.

prenesel ne bi brez sramu. Не всякий рожден перенесть.
144
Ko rana klofuta je pekla
in rekel sem Pronu pobit:
"Tem je dobra volja odrekla.
Pojdiva, moj Pron, rajši pit!"
* 4
Vse leto sem v lovu preživel,
pozabil ime ji in lik.
Na barju
nekdanjo žalitev
objokal kljunačev je krik.
O, revne v čas ploda in cvetja
so v naši deželi ravní
in kratka so nekam poletja
kot majniške tople noči.
Hladnejša, bolj rdeča je zarja.
Vse niže se spušča megla.
In v gaju, že golem, do barja
siničji ščebet trepeta.
Moj mlinar smeji in smeji se.
Nekakšna radóst ga je obšla.
"Prekleto, Serguša, vse zdi se,
da bova na zajce odšla."
Rad pojdem na lov.
Vsaj pozabil
bom sanje pri tem in nemir.
Ko mesec vesel se priklatil
je k meni Pron na večer.
"Prijateljček!
145
Как язвы, стыдясь оплеухи,
Я Прону ответил так:
"Сегодня они не в духе...
Поедем-ка, Прон, в кабак..."
Все лето провел я в охоте.
Забыл ее имя и лик.
Обиду мою
На болоте
Оплакал рыдальщик-кулик.
Бедна наша родина кроткая
В древесную цветень и сочь,
И лето такое короткое,
Как майская теплая ночь.
Заря холодней и багровей.
Туман припадает ниц.
Уже в облетевшей дуброве
Разносится звон синиц.
Мой мельник вовсю улыбается,
Какая-то веселость в нем.
"Теперь мы, Сергуха, по зайцам
За милую душу пальнем!"
Я рад и охоте...
Коль нечем
Развеять тоску и сон.
Сегодня ко мне под вечер,
Как месяц, вкатился Прон.
"Дружище!
Duša prekleta!
Prišèl zaželeni je čas.
Pozdravljen v imenu Sovjeta!
Zdaj druga bo pela pri nas:
gozdove in zemljo si kmeti
brez krajcarja vzamemo v dar.
Sedaj so v Rusiji Sovjeti,
in Lenin – čez vse komisar.
Prijatelj!
Lepo se okreče!
Začetek je lep, bi dejal!
Jaz kmalu umrl bi od sreče,
a brat se je v hlače poscal.
Ženó ti, deklè! Vrag te vzemi!
Golobček, tak mrko ne glej!
Jaz prvi komuno med vsemi
postavil bom v vasi čimprej."
Pron brata imel je – Labutjo.
Kmetič – pravo peto kolo.
146
С великим счастьем!
Настал ожидаемый час!
Приветствую с новой властью!
Теперь мы всех р-раз - и квас!
Мы пашни берем и леса.
В России теперь Советы
И Ленин - старшой комиссар.
Дружище!
Вот это номер!
Вот это почин так почин.
Я с радости чуть не помер,
А брат мой в штаны намочил.
Едри ж твою в бабушку плюнуть!
Гляди, голубарь, веселей!
Я первый сейчас же коммуну
Устрою в своем селе".
У Прона был брат Лабутя,
Мужик - что твой пятый туз:
Bahač, véndar vsako minuto
nevarno se vdrl bi v zemljó.
Vsekakor ste take poznali.
Čvekanje je posel teh rev.
Na prsih dve beli medalji
z japonske je vojne imel.
In z glasom hripavim, pijanim,
zavijal je v krčmo gredé:
"Junaku iz Laojana
posodite nekaj, ljudje."
Potem pa, pijan kakor klada,
sosedu z ihtivo strastjo
o Port Arturu razklada
in solze cedi na glavó.
"Golobček!
Moj Petja!
- se slini –
boli me... Ne, nisem pijan!
Pogum moj na svetu edini
pozna samo Laojan."
Podobnih precej je na svetu.
Brez žuljev na rokah žive.
In on je seveda v Sovjetu
skril v skrinjo medalji obe.
A z istim ponosnim držanjem
ko kak osivel veteran
spominjal ob steklenki je z žganjem
pogosto Nerčinsk, Turuhan:
"Da, bratec...
147
При всякой опасной минуте
Хвальбишка и дьявольский трус.
Таких вы, конечно, видали.
Их рок болтовней наградил.
Носил он две белых медали
С японской войны на груди.
И голосом хриплым и пьяным
Тянул, заходя в кабак:
"Прославленному под Ляояном
Ссудите на четвертак..."
Потом, насосавшись до дури,
Взволнованно и горячо
О сдавшемся Порт-Артуре
Соседу слезил на плечо.
"Голубчик! -
Кричал он. -
Петя!
Мне больно... Не думай, что пьян.
Отвагу мою на свете
Лишь знает один Ляоян".
Такие всегда на примете.
Живут, не мозоля рук.
И вот он, конечно, в Совете,
Медали запрятал в сундук.
Но со тою же важной осанкой,
Как некий седой ветеран,
Хрипел под сивушной банкой
Про Нерчинск и Турухан:
"Да, братец!
A mi smo vse dalje
skoz smrt neustrašeno šli..."
Medalje, medalje, medalje
zvenele so s teh besedi.
Labutja žrl živce je Pronu
in Pron mu je mater psoval.
Vendàr pa on prvi se k domu
je Snjeginih rubit podal.
Vsak grabež se hitro opravi.
Vse daj! – Za pritožbo je čas!
Pobrali so vse na pristavi
in zvlekli z družino vred v vas.
A mlinar...
Ta stari moj mlinar.
Vzel k sebi je mater in hčer
in mene prisili, mrcinar,
se vtikati v usodo ljudi.
In vstale podobe so žive...
Spet gledal vso noč sem do dne
ji ustnice lepe, vabljive,
kjer žgala sta skrb in gorje.
Še pomnim,
da je govorila:
"Oprostite za one reči.
Moža vse preveč sem ljubila.
Če spomnim se... glava boli.
148
Мы горе видали,
Но нас не запугивал страх..."
. . . . . . . . . . . . . . . .
Медали, медали, медали
Звенели в его словах.
Он Прону вытягивал нервы,
И Прон материл не судом.
Но все ж тот поехал первый
Описывать снегинский дом.
В захвате всегда есть скорость:
- Даешь! Разберем потом!
Весь хутор забрали в волость
С хозяйками и со скотом.
А мельник...
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мой старый мельник
Хозяек привез к себе,
Заставил меня, бездельник,
В чужой ковыряться судьбе.
И снова нахлынуло что-то...
Тогда я вся ночь напролет
Смотрел на скривленный заботой
Красивый и чувственный рот.
Я помню -
Она говорила:
"Простите... Была не права...
Я мужа безумно любила.
Как вспомню... болит голова...
A vas sem
užalila slučajno.
Biló je po sredi gorje.
Zdaj vidim v tem žalostno tajno,
ki ji skrivna ljubezen je ime.
Sevé
do jeseni ljubili
bi me in bi srečna bila,
potem bi me od sebe pahnili
ko buteljko, izpito do dna.
Zato pa ničesar v bodoče...
Ne srečanj ne starih reči.
To toliko bolj, ker mogoče
s tem mater užalila bi."
A jaz, da bi laže postalo,
sem okrenil pomenek tako:
(Pri tem se nazaj ji podalo
v hipu je togo telo.)
"Povejte,
mordà vam hudo je
za pristavo, za vaše reči?"
In čudno, nekako bolnó je
povesila svoje oči.
"Poglejte...
Že noč se razblinja...
Svit... v snegu plamena sijaj...
Na nekaj mendà me spominja...
Ah... Da...
V mladosti biló je...
149
Но вас
Оскорбила случайно...
Жестокость была мой суд...
Была в том печальная тайна,
Что страстью преступной зовут.
Конечно,
До этой осени
Я знала б счастливую быль...
Потом бы меня вы бросили,
Как выпитую бутыль...
Поэтому было не надо...
Ни встреч... ни вобще продолжать...
Тем более с старыми взглядами
Могла я обидеть мать".
Но я перевел на другое,
Уставясь в ее глаза,
И тело ее тугое
Немного качнулось назад.
"Скажите,
Вам больно, Анна,
За ваш хуторской разор?"
Но как-то печально и странно
Она опустила свой взор.
"Смотрите...
Уже светает.
Заря как пожар на снегу...
Мне что-то напоминает...
Но что?..
Я понять не могу...
Ах!.. Да...
Это было в детстве...
Razsvit, a ne jesenski čez svet.
Sedela na vrtu sva v dvoje,
imela po šestnajst sva let."
Potem me je nežno motrila,
usločila labodje roké,
tobož malomarno dahníla:
"No, dobro...
Zaspana sem že..."
Zvečer sta odšli v prvem mraku.
A kam?
Ne vem kam in ne kod. –
V ravnini, na vsakem koraku
za pot ti pove kažipot.
Ne vem, kaj biló je kasneje,
ne pomnim, kaj Pron je skoval.
Brž v Piter sem šel, da čimpreje
nemir bi in sanje pregnal.
* 4
O, leta strahote in mraka!
Pero ne opiše vsegà.
Domača je psovka vojaka
v carskem dvorcu bila.
Eh, smelost –
cvetovi v daljavah.
Igrala zastonj ni povsod
umazana sodrga kravam
po dvoriščih tambovski fokstrot!
Kmet mogel gramofon je dobiti
150
Другой... Не осенний рассвет...
Мы с вами сидели вместе...
Нам по шестнадцать лет..."
Потом, оглядев меня нежно
И лебедя выгнув рукой,
Сказала как будто небрежно:
"Ну, ладно...
Пора на покой..."
. . . . . . . . . . . . . . . .
Под вечер они уехали.
Куда?
Я не знаю куда.
В равнине, проложенной вехами,
Дорогу найдешь без труда.
Не помню тогдашних событий,
Не знаю, что сделал Прон.
Я быстро умчался в Питер
Развеять тоску и сон.
Суровые, грозные годы!
Но разве всего описать?
Слыхали дворцовые своды
Солдатскую крепкую "мать".
Эх, удаль!
Цветение в далях!
Недаром чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коровам тамбовский фокстрот.
За хлеб, за овес, за картошку
za oves, za kruh in krompir
ter tango poslušal znabiti,
ko zvijal tobak je v papir.
Nu, dobro. Nu, prav.
Dovolj bodi
nasmehov, solzà, besedi.
Moj mlinar o Pronovi usodi
mi pismo poslal je te dni.
"Serguha! Za Kristovo dušo!
Pozdravljen, golobček, lepo.
Kako pa, da zopet v Kriušo
te celih šest let ni bilo?!
Nu, pridi.
Saj veš, da te čakam.
Mordà ko pomlad bo prišla.
Pri nas je zdaj, bratec moj, taka,
151
Мужик залучил граммофон, -
Слюнявя козлиную ножку,
Танго себе слушает он.
Сжимая от прибыли руки,
Ругаясь на всякий налог,
Он мыслит до дури о штуке,
Катающейся между ног.
Шли годы
Размашисто, пылко...
Удел хлебороба гас.
Немало попрело в бутылках
"Керенок" и "ходей" у нас.
Фефела! Кормилец! Касатик!
Владелец землей и скотом,
За пару измызганных "катек"
Он даст себя выдрать кнутом.
Ну, ладно.
Довольно стонов!
Не нужно насмешек и слов!
Сегодня про участь Прона
Мне мельник прислал письмо:
"Сергуха! За милую душу!
Привет тебе, братец! Привет!
Ты что-то опять в Криушу
Не кажешься целых шесть лет!
Утешь!
Соберись, на милость!
Прижваривай по весне!
У нас здесь такое случилось,
da v pismu se reči ne da.
Zdaj mir in pokoj sta v razcvetu.
Prešèl po smodniku je vonj.
Sporočam, da v dvajsetem letu
ubit je bil Oglobljin Pron.
Rusíja...
Deželica nora.
Nekoč je – verjel, ne verjel –
nad nas Kriušane ko mora
denikinski odred prihrumel.
Seveda smo cirkus imeli.
Le v takem si kmalu – mrlič.
Med škrtanjem, smehom so peli
nož, sablja kozaška in bič.
To pot so upihnili Prona.
Labutja pa v slamo z glavó.
Prišel je na dan,
ko kolona
dosegla je gozd za vasjo.
A z gobcem neutrudnim, pijanim
že spet je prišel na račun:
'Red rdeče zastave, vaščani,
zaslužil za svoj sem pogum!'
Zdaj se je zjasnilo pošteno.
In četudi ni raja pri nas,
ti pridi, golobček, vseeno
razjasnit moj stari obraz."
In grem spet v priljubljene kraje.
Nad mano je julijska noč.
152
Чего не расскажешь в письме.
Теперь стал спокой в народе,
И буря пришла в угомон.
Узнай, что в двадцатом годе
Расстрелян Оглоблин Прон.
Расея...
Дуровая зыкь она.
Хошь верь, хошь не верь ушам -
Однажды отряд Деникина
Нагрянул на криушан.
Вот тут и пошла потеха...
С потехи такой - околеть.
Со скрежетом и со смехом
Гульнула казацкая плеть.
Тогда вот и чикнули Проню,
Лабутя ж в солому залез
И вылез,
Лишь только кони
Казацкие скрылись в лес.
Теперь он по пьяной морде
Еще не устал голосить:
"Мне нужно бы красный орден
За храбрость мою носить".
Совсем прокатились тучи...
И хоть мы живем не в раю,
Ты все ж приезжай, голубчик,
Утешить судьбину мою..."
И вот я опять в дороге.
Ночная июньская хмарь.
Spet škripa in guga in maje
tovorni se voz ko nekoč.
Kar dobro po poti se vozi,
prijeten je veter hladan
in luna zasula vseskozi
je z zlatim pršičem ravan.
Prikaže vodnjak se in skrije,
kapelica, plot – vse beži.
Srce pa po starem bije
kot bílo nekdanje je dni.
In spet sem pri mlinu.
Po hosti
razsute kresnic so luči.
Moj mlinar že spet od radósti
ne spravi iz ust besedi.
" Serguha! Golobček! Si pravi?
Te zebe? Boš čaj? No, nikar!
Daj, stara, hitreje postavi
na mizo pirog, samovar!"
Sergun! Ti moj zlati! Poslušaj.
Tudi ti si že starec postal.
Takojci ti, ljubljena duša,
nekakšno darilo bom dal."
"Darilo?"
"Ne.
Pismo samó je.
Ne hiti! Boš že potrpel!
153
Бегут говорливые дроги
Ни шатко ни валко, как встарь.
Дорога довольно хорошая,
Равнинная тихая звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
Мелькают часовни, колодцы,
Околицы и плетни.
И сердце по-старому бьется,
Как билось в далекие дни.
Я снова на мельнице...
Ельник
Усыпан свечьми светляков.
По-старому старый мельник
Не может связать двух слов:
"Голубчик! Вот радость! Сергуха!
Озяб, чай? Поди, продрог?
Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог.
Сергунь! Золотой! Послушай!
И ты уж старик по годам...
Сейчас я за милую душу
Подарок тебе передам".
"Подарок?"
"Нет...
Просто письмишко.
Да ты не спеши, голубок!
Dva meseca skoro prešló je,
kar sem ga na pošti prejel."
Zakrivam in berem. Kdo drugi!
Kdo drugi bi pisal tokràt?
Brezbrižna pisava in tudi
ta londonski poštni pečat.
"Ste živi? To slišim rada.
Jaz tudi živim še, kot vi.
Tak često so v sanjah: ograda
in vrata in vaše reči.
Zdaj daleč ste vi in Rusíja.
Cvetoči april je pri vas.
V sinjo kopreno zavija
si jelka in breza obraz.
In zdaj, ko ne morem jaz skriti
papirju bolesti besed,
vi z mlinarjem v lovu znabiti
prežite na ruševca spet.
Tu mnogokrat grem v pristanišče
in radostno mi in plašnó
na ladjah vedno bolj išče
sovjetsko zastavo oko.
Moční ste tam. Svet se vam čudi.
Pot moja ne vodi nazaj...
A vi ste kot včasih mi ljubi
kot domovina in maj..."
- - - - - - - - - - - - - - -
Čemu zdaj to pismo... ?
Brez vzroka
154
Почти что два месяца с лишком
Я с почты его приволок".
Вскрываю... читаю... Конечно!
Откуда же больше и ждать!
И почерк такой беспечный,
И лондонская печать.
"Вы живы?.. Я очень рада...
Я тоже, как вы, жива.
Так часто мне снится ограда,
Калитка и ваши слова.
Теперь я от вас далеко...
В России теперь апрель.
И синею заволокой
Покрыта береза и ель.
Сейчас вот, когда бумаге
Вверяю я грусть моих слов,
Вы с мельником, может, на тяге
Подслушиваете тетеревов.
Я часто хожу на пристань
И, то ли на радость, то ль в страх,
Гляжу средь судов все пристальней
На красный советский флаг.
Теперь там достигли силы.
Дорога моя ясна...
Но вы мне по-прежнему милы,
Как родина и как весна".
. . . . . . . . . . . . . . . .
Письмо как письмо.
Беспричинно.
jaz takih ne pišem nikdàr.
Spet z ovčjim kožuhom ko včasi
grem k skednju, ki siv je in star.
Grem prek orošenega vrta
in bezeg zastira mi pot.
Ko v čudo je duša zazrta
v pleteni, postarani plot.
Nekoč smo jih šestnajst imeli
in prav pri teh vratih deklè
je v lahni obleki beli
mi rekla tak nežno: "Ne!"
O, davni dogodki premili...
Njenega lika ne zbriše mi čas...
Mi vsi smo v teh letih ljubili,
a kaže,
ljubili so tudi nas.
Batum, januarja 1925
155
Я в жисть бы таких не писал.
По-прежнему с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет!"
Далекие милые были!..
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.
Январь 1925 Батум