ВЕРОНИКА АЛЕЩЕНКОВА

ЗАГЛЯНИ В ГЛУБИНУ
СВОЕГО СЕРДЦА
Пьесы

Москва 2016
УДК 82-2
ББК 84(2Рос=Рус)6-6
А 45

Вместо предисловия
Гой, ты, конь мой удалой!
Ты в порыве неземном
Алещенкова, В.
Разбиваешь все преграды,
А45 Загляни в глубину своего сердца : Пьесы / В. Алещенкова. – Вырываясь на свободу
М : БИБЛИО-ГЛОБУС, 2016. – 428 с. Из земного притяженья.
Ты бежишь, куда подальше
ISBN 978-5-906830-42-5  От заманчивых иллюзий
О спокойном тихом счастье,
Человек, выброшенный из идеального пространства Эдема, оказывается втя-
нутым в неоднозначный процесс жизни, в котором приходится постоянно делать Что дается большинству.
выбор, чтобы оказаться или на черной, или на белой клетке шахматной доски.
Герои пьес книги «Загляни в глубину своего сердца» делают каждый свой выбор, Там внизу есть где-то дом,
проходят дорогой сомнений и переживаний, но они предпочитают играть партию Где уютно и тепло,
белыми фигурами, становясь частью мира добра. Пьесы, словно нить Ариадны,
ведут по пути сопереживания, очищения и возвышения. Но стремглав летишь сквозь тучи,
Бури, вьюги, снегопады,
Среди полчищ злых ветров,
Чтобы вдруг в одно мгновенье,
Заглянув за облака,
В гости к вечности попасть,
Где тебя не ждет тиара
И лавровые венки,
А лишь только золотые
Дуги радуги-дуги

© Алещенкова В., 2016 С наилучшими пожеланиями,

© ООО Издательский дом Вероника Алещенкова
«БИБЛИО-ГЛОБУС», 2016

3
 П Р И ГЛ А Ш ЕН И Е К ТА Н Ц У

пьеса в одном действии

4 5

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Елена, бывшая танцовщица, 43 года, ведет
уединенный образ жизни.
Валентин, танцовщик, 35 лет.
6 7
Посвящается удивительной балерине Инессе Душкевич
Вечерний полумрак захлестнул старую площадь, отгороженную от мира
суеты и беспрерывного течения времени громоздкими и величественными
конструкциями средневековых зданий. Сгущающиеся сумерки и массив-
ные стены не угнетают, а наоборот воодушевляют и заставляют перено-
ситься в мир грез, они развоплощают лица, фигуры, превращая их в ма-
ски и призраки, и нескованному тонкими отвлекающими подробностями
старинной архитектуры и своеобразием каждого божественного создания
открывается новое восприятие тонких сфер, не терпящих суеты. В таком
месте, в такое время взгляд останавливается на внутренних переживаниях,
но уровень осознания их совсем иной. Строгая симметрия стен, безжизнен-
ность пространства нарушаются одинокой фигурой женщины, с отсутству-
ющим взглядом передвигающейся по каменной кладке площади. С проти-
воположного конца ритмичными движениями танцевального приглашения
к ней приближается мужская фигура. Сначала Елена не замечает ее, потом
опасность, заключенная в незнакомце, пугает и отталкивает, но постепенно
она осознает, кто перед ней. Так легко, и в тоже время чеканя каждое дви-
жение, мог танцевать только один человек. Его неудержимый темперамент
парализовал на одно мгновенье ее волю, но этого момента хватило, чтобы
закружить ее в неистовом танце, в котором невозможно различить, где она,
где он и где музыка. Но Елена резко обрывает танец.
ВАЛЕНТин. Что не рада? Не ждала? Я уверен, что не ждала. (Елена молчит.)
Если человек не отвечает на приветствия, то он либо не рад, либо не хочет
вспоминать о прошлом и начинать сначала то, что не только давно закончи-
лось, но и уже давно забыто. (Елена не отвечает.) Сначала мне показалось,
что ты не узнала меня, такая на твоем лице была растерянность. Теперь
же я уверен, что ты прекрасно знаешь, кто я, и знаешь, что мне абсолютно
безразличен этикет, и я добьюсь своего, даже если ты молчишь, показывая
всю нежелательность и несвоевременность моего присутствия. (Елена мол-
чит.) Ладно. Полно. Если ты решила не вспоминать прошлое, можешь все
забыть, оставайся человеком без памяти! (Берет ее руку, целует, говорит
вкрадчиво.) Но, моя дорогая, несправедливо превращать меня в дурное вос-
поминание, от которого ничего не может быть, кроме испорченных нервов
и сжимающей боли в груди. Я Валентин... Валентин…
Елена (кивает головой, нервно ходит). Довольно! Я прекрасно помню и
то, что ты Валентин, и то, что мы не виделись одиннадцать лет или около
того. Твоя правда, что не сразу узнала; это простительно не узнать человека
в густых сумерках. И неправда, что не ждала. Я тебя ждала, еще как ждала.
И молчала я не потому, что прошлое мне невыносимо, а потому, что хотела
узнать, какой ты теперь, спустя целую вечность.
Валентин. Моя жизнь не изменилась, а значит, не изменился и я сам.
Елена. Не верю. Я хочу посмотреть тебе в глаза, хочу, чтобы этот унылый
свет фонаря упал на твое лицо и осветил твои глаза; в них вся разгадка, в
них вся тайна, в них я увижу все и даже то, что ты сам не захочешь мне рас-
сказать. (Пристально смотрит Валентину в глаза.)
Валентин (небрежно). Все ли? А ведь и впрямь, а вдруг ты увидишь то,
что не должна видеть.
Елена. Что-что? Что ты сказал?
Валентин. Ничего. (Смущен пристальным взглядом, говорит шутливо и
мягко.) Раскройте широко рот, высуньте язык, скажите «а». Внешний ос-
мотр не выявил патологических изменений. Вот, сдайте анализы. Это по-
может разобраться, что с вами. Что-что? Душевные раны? Нет, душевными
ранами мы не занимаемся. По этому поводу вам лучше обратиться к соб-
ственной совести, конечно, если у вас есть такая субстанция.
Елена. Болезненная худоба, заострившиеся черты на бледном лице, вос-
паленные глаза. Зрачки огромные, как будто расширенные от внутренней
глубинной и нескончаемой боли. И при этом ты избегаешь смотреть прямо,
словно что-то скрываешь. (Валентин отворачивает лицо.) Взгляд не откры-
тый, и даже напротив − напряженный и предупредительный. Несмотря на
всю небрежность и напускную веселость разыгранного спектакля ты сму-
щен. Что за душевные раны мучают тебя? Ведь не просто так ты вспомнил
о них?
Валентин. Здесь слабое освещение, оно придает бледность лицу, зрачки
расширяются, и от того глаза неестественно блестят.
Елена. Ты изменился.
Валентин. А что ты думала? Что к тебе явится тот розовощекий пылкий
мальчик? Одиннадцать лет пролетели, как один день, но они оставили не-
изгладимый след на лице.
Елена. Нет. Не в лице ты изменился, что-то совсем другое появилось в
твоих глазах. Что-то из глубины твоих глаз − нечто большее, чем боль и
тоска, придает им страдальческое и утомленное выражение. А этот шут-
ливый тон... А этот постоянно ускользающий взгляд... Нет, я все больше
и больше убеждаюсь, что все не так просто и гладко, как ты пытаешься
представить.
Валентин. Проницательное существо, на этот раз ты увидела то, чего нет
на самом деле. (Быстро.) Так ты ждала?
Елена. Ты меняешь тему?
8 9
Валентин. Правда, пустое это. Давай поговорим о другом…
Елена. Хорошо.
Валентин. Так ты ждала?
Елена. Да, ждала.
Валентин (заинтересованно). Просто, отвлеченно ждала или этими дня-
ми?
Елена. Именно этими днями.
Валентин. Как я мог сомневаться. Конечно же, этими днями.
Елена. Ты, как и много лет назад, поверил моим словам, хотя они абсур-
дны.
Валентин. Не вижу отсутствия логики в них. Почему бы тебе не ждать
моего появления.
Елена. Я не то, чтобы ждала, я не так выразилась, я знала, что этими дня-
ми увижу тебя или услышу весточку о тебе.
Валентин. Как странно… Я долго решал ехать или нет, а потом в одно
мгновение понял отчетливо и ясно, словно в озарении, что надо отбросить
даже самое неотложное, сбежать от беспощадного круговорота, в котором
живу, только потому, что все это не имеет никакого значения, а эта встреча
что-то еще да значит.
Елена. А я по наитию знала, что ты появишься. Это было зрелое и креп-
кое чувство, будто я могу предвидеть все заранее, и от того все происходит
по моей воле или по моему замыслу. Я рассказываю и даже не знаю, инте-
ресно ли тебе это…
Валентин. Интересно. Очень интересно.
Елена. Неправда.
Валентин. Даже не сомневайся, что интересно. Это доказывает твое рас-
положение ко мне, а это то, что мне надо. Мне приятно осознавать, что
даже через одиннадцать лет разлуки, которые должны были уничтожить
всякое взаимопонимание между нами, ты искренна со мной. Не скрою, я
ведь очень испугался, когда ты сидела молчаливо и неподвижно, а мои сло-
ва улетали в пустоту, и неизвестно, какие были у тебя мысли и что было у
тебя на сердце. Это ставило под удар мои намерения.
Елена. Намерения? Очередная авантюра? (Молчание в ответ.) Извини,
я не должна была говорить так, особенно, после одиннадцати лет разлуки.
Вот видишь, я рада твоему появлению, а говорю неприятные тебе колко-
сти. Отчего так?
Валентин. Почему ты знала, что я приеду?
Елена. Все началось с предчувствия, что случится что-то необычное,
странное, что изменит мою жизнь, и в душе чувствовалась такая легкость,
какая, наверное, только у Евы и Адама в раю была. Я не знала, откуда эта
эйфория и что за ней скрывается. Наверное, уже находишься в том возрас-
те, когда понимаешь, что все взаимосвязано и просто так ничего не бывает.
Какое-то необъяснимое волнение гнало меня сюда. Знаешь, обаянию старой
площади очень трудно противостоять. Здесь в сумерках среди громоздких
стен, стоя на каменной кладке, по которой ходили наши прапрадеды, очень
легко переносишься в мир грез, оказываешься один перед лицом стихии,
вне времени и пространства, словом, здесь открывается восприятие тонких
сфер, не терпящих суеты. Десять долгих вечеров я провела на ней. Одним
из них я засиделась дольше обычного, вернее, забылась на время. Даже не
помню, о чем думала, кажется, одно за другим наплывали воспоминания,
все красочнее и красочнее, постепенно становясь, как видения, реальными
и осязаемыми. Очнулась я от совершенно точной и ясной мысли, что скоро
здесь будет Валентин и я его увижу. Я отбрасывала эту нелепую мысль,
но она навязчиво возвращалась, так что в конце концов я даже перестала
сомневаться и точно знала, что этими днями появишься ты или какая-то
весть о тебе.
Валентин. Ты разгорячилась, жестикулируешь, подыскиваешь красивые
слова и ведешь себя так, как будто пытаешься убедить меня, в то время как
я даже не сопротивляюсь и верю тебе. Я часто сталкивался с иррациональ-
ным и оставил всякие попытки объяснить его.
Елена. Я была уверена в твоем появлении, но когда ты внезапно ворвался
на эту площадь, я почему-то не посмела поверить своим глазам, и, как ни
странно, даже испугалась.
Валентин. Вид у тебя, действительно, был испуганным и растерянным.
И я подумал: неужели я так изменился, что даже она меня не узнает и при-
нимает за полуночного хулигана. Почему ты так долго испуганно молчала,
боясь заговорить со мной?
Елена. Не знаю почему, но я приняла тебя за привидение. На этой площа-
ди все может случиться, и даже такое.
Валентин. Нет сомнений, что я не искуситель, пришедший в сумерках на-
рушать твой покой.
Елена. Ты ворвался на площадь в тот момент, когда я думала о тебе. Я
была поражена совпадением и не могла прийти в себя, по крайней мере,
первые несколько минут. Невозможно моментально осознать грандиозные
совпадения событий. Хотя, казалось, что могло быть проще: ждешь челове-
ка − он приходит, ты искренне радуешься ему. А я до сих пор никак не могу
свыкнуться с мыслью, что ты рядом.
Валентин. Я хотел появиться неожиданно, а ты, оказывается, ожидала
меня. Я оставался в твоей квартирке около часа и не решился более злоупо-
треблять гостеприимством твоей дочери.
Елена. Ты был у меня дома?
Валентин. Да.
10
Елена. Ты видел Лидию?
Валентин. Видимо ты хочешь знать, какое она произвела на меня впечат-
ление? Понравилась ли она мне?
Елена. Для меня это очень важно.
Валентин. Для тебя все еще ценно мое мнение? И ты не презираешь меня?
Елена. А собственно, что могло измениться с той прекрасной, но далекой
поры?
Валентин. Всякое может быть: обиды, раздражение, озлобленность, − за
ними все остальное блекнет, теряется, отступает на второй план… Мне не-
обходимо было знать, что ты веришь мне. Теперь я это знаю.
Елена. Никто и ничто не может изменить мое отношение к тебе. И ты это
знаешь.
Валентин. Между этой барышней и Лидочкой, которую я помню, лежит
непреодолимая пропасть в одиннадцать лет. За это время маленькие свет-
лые кудряшки превратились в роскошные каштановые волосы, а бегающие
глазки − в застывшие недоумевающие широко раскрытые глаза, и я чуть не
крикнул: «Елена», − настолько она была похожа на тебя. Только это была
грустная копия тебя, к тому же с заплаканными глазами. Елена, ты знаешь,
почему плачет твоя дочь, почему на ее глаза постоянно наворачиваются
слезы? Они появляются не из-за страха, что с тобой что-то случилось и ты
отсутствуешь в такой поздний час. Скажи, тебе известно, почему плачет
твоя дочь?
Елена. Я знаю, почему у нее все чаще и чаще периоды жизнелюбия, лег-
кости и радости сменяются меланхолией, доходящей до отчаяния и даже
страха, но ничем не могу помочь, моей любви и моих сил недостаточно,
чтобы рассеять печаль дочери. Она часто просит успокоить ее добрым
словом, сказать, как все будет, чтобы унять этот невыносимый страх, что
время уходит и ничего не изменяется и ничего не происходит особенного,
стоящего ее отроческих мечтаний, и что эта бесконечность может моно-
тонно продолжаться и закончиться ничем. Из нетерпения она просит рас-
крыть тайну о будущем, как будто сотворение чуда в моей власти. Что я
ей могу сказать, чем я могу ее успокоить? Но, вместе с тем, я понимаю: ей
обязательно нужно что-то вроде росы Иеремонской или Рождественской
звезды, чтобы холодность и черствость не сковывали окружающий ее мир
и ее сердце.
Валентин. Она − славная, милая девушка.
Елена. Она ведь тебя не знает. Как же случилось, что она впустила тебя
в дом?
Валентин. Твоя дочь − искреннее и доверчивое существо. Но мне при-
шлось долго рассказывать то, что должна была рассказать ты сама.
Елена. Интересно, что же ты ей рассказал?
11
 Валентин. Меня удивило, что она совершенно не знала о моем существо-
вании. Сначала я думал, что она не узнала меня в лицо, несмотря на то, что
видела на наших совместных фотографиях. Ведь на фотографиях лица не
больше медной монеты, их невозможно рассмотреть или запомнить. Но в
какой-то момент я осознал, что она ни разу не слышала моего имени. Я не
мог понять, что заставило тебя скрыть прошлое от самого близкого и само-
го дорого тебе человека − твоей дочери?
Елена. Я не хотела, чтобы рассказы поразили детское воображение моей
впечатлительной и ранимой дочери и под действием моего авторитета и
детских красочных иллюзий, а не из внутренней потребности, она пошла
по моему пути. А потом, повзрослев и утратив силу юношеских фантазий,
мучимая совершенной ошибкой и потерянным временем, она страдала от
того, что живет не своей жизнью и ничего не может изменить. Теперь она
многосторонний и сложный человек, она разбирается в танце так же, как во
всем остальном − одинаково хорошо и правильно. И я действительно никог-
да не называла твоего имени, но она знает твою историю.
Валентин. Знаю.
Елена. Откуда?
Валентин. Она мне сказала.
Елена. Как это не похоже на нее. Интересно, как тебе удалось убедить ее
не только открыть дверь, но и рассказать, где я скрываюсь вечерами?
Валентин. Я танцевал, чтобы доказать, что я не самозванец и уверял горя-
чо и искренно, что она сама это видела, правда еще в том возрасте, когда со-
бытия забываются с поразительной быстротой и не удерживаются надолго
в памяти. Она сказала: «У моей мамы действительно есть фотографии, где
она танцует, но сама она никогда не рассказывала об этом, и до сих пор пря-
чет их от меня». А дальше... Дальше мы перебирали твои карточки, и я рас-
сказывал ей то, что ты сама, несмотря ни на что, должна была рассказать.
От каждого эпизода глаза твоей дочери разгорались, так что в конце концов
в них не осталось и следа грусти и она с жадностью впервые прозревшего
требовала еще и еще. С каким восхищением она слушала о Татьяне, Анне,
Павле и, сдерживая дыхание, слезы и восторг, − о тебе!
Елена. Что с ними?
Валентин (смотрит на нее пристально, недовольно). У них, как всегда и
как у всех. Но об этом после. Знаешь, что спросила твоя дочь?
Елена. Что?
Валентин. «Вы ее сильно любили?»
Елена. Дитя... Какое же она дитя!
Валентин. Было уже поздно, ты не возвращалась, и я просил разрешение
зайти в другой раз. Когда я был уже у выхода, она захлебываясь прокрича-
ла: «Я вспомнила, я знаю вас. Она называла вас «один выдающийся танцор,
12
имя которого, извини, забыла». Вы знаете Старую площадь старого города?
Она там. Она ждет вас. Вы найдете ее. Спешите. Она там. Идите сегодня.
Это недалеко. Это совсем рядом. Ладно?! Пойдете? Идите прямо по этой
улице до старого полурасколотого дерева, там направо убегает маленькая
темная улочка с одиноким фонарем в конце. Идите к нему. Фонарь − это
уже площадь, он освещает ее своим тусклым светом. Только более пустын-
ное, заброшенное и унылое место, чем эта площадь, вряд ли найдешь. От
одиночества, которое испытываешь там, бегают мурашки и чувствуешь
себя подавленным».
Елена молчит.
Валентин. А помнишь танго? Если меня и настигало чувство совершен-
ства, то только во время танго, и если мне было необходимо что-то незы-
блемое и вневременное, то я вспоминал те мгновения, когда мы танцевали
танго. А часто ли тебя настигало чувство, что ты сделала все правильно,
хорошо, и это гармонично и красиво?
Елена (думает). Нет, не часто.
Валентин. Когда?
Елена. Во время танго.
Валентин. Да? Шутить изволишь?
Елена. Почему же?
Валентин. Два мира, до бездонности огромных, уставших от одиноче-
ства, нет, не просто от отсутствия единомышленников, а от чуждости про-
исходящего вокруг, случайно сталкиваются в безмолвном танго… В каж-
дом движении − накал страстей, боль и усталость. И вот когда напряжение
доходит до грани, музыка зависает в воздухе и одиночество вновь прони-
зывает резким чувством и обступает со всех сторон. Но это − обман. Мгно-
венье − и звуки снова появляются ниоткуда, нарастают, ширятся. И опять
обрываются, но уже навсегда. Это конец. Больше уже ничего не будет.
Елена. Будет. Тихая радость будет.
Валентин. Неужели ты еще не захотела танцевать?
Елена. А это уже другой вопрос.
Валентин. Я хочу убедиться вот в чем, Лена. Имя у тебя такое мягкое,
ласковое, сладкое, что оно слетает с языка само. Лена, если ты предвидела,
что я появлюсь, то ты не можешь не догадываться, почему я здесь. Для это-
го не надо предчувствий и десяти вечеров одиночества.
Елена. Твоя решительность не оставляет сомнений, зачем ты здесь, и по-
этому я спрашиваю тебя, пока еще не поздно и можно отступать. Не лучше
ли остановиться? Не лучше ли избежать расспросов и разойтись: тебе − в
твой мир, а мне − в мой, тем более каждый из нас доволен судьбой? И не
13
лучше ли, чтобы так же внезапно, как ты появился, так же внезапно ты и
исчез. Тогда ты останешься всего лишь наваждением.
Валентин. А чего ты боишься?
Елена. Лишних вопросов.
Валентин. Ты же знаешь, от моих вопросов ничего не зависит. За тобой
остается свобода выбора и свобода действий.
Елена. А тебе не кажется, что выбирая, я наконец пойму, что мне не из
чего выбирать, что годы сделали свое дело и иного пути, чем тот, которым я
иду нет? А ведь тогда у меня даже слабой надежды не останется. Ведь жить
и знать, что ты ничего не стоишь, настоящая пытка. Вот, что меня пугает,
вот что меня страшит: остаться без веры, что еще могу танцевать. Это тебе
просто: пришел, уговорил, не получилось, ушел. А с чем мне дальше при-
кажешь жить? Ты предлагаешь определенность и ясность? Что же может
быть лучше? А может мне не нужна определенность и ясность. Почему ты
ничего не говоришь?
Валентин. А ведь мне и сказать нечего. Нам остается только, как ты этого
хочешь, молча разойтись в свои стихии: тебе в свою, полную неопределен-
ностей и надежд, а мне − в свою, ясную и определенную. И если ты дума-
ешь, что это не конец или он в чем-то другом, то ты глубоко ошибаешься.
(Пауза.) Ты в унынии, и из-за близорукости отчаявшегося человек не ви-
дишь иного исхода, кроме плохого.
Елена. Я взвешиваю свои силы. О втором дыхании и речи не может быть.
Валентин. Но ты не только не можешь жить без танца, но и говорить о
чем-то другом не можешь. Танец, как и музыка, существует вокруг нас,
надо только настроиться на его восприятие, и тогда он появляется из небы-
тия и становится явью. (Пауза.) Не получается у нас примирения. Разговор
натянутый и односторонний. (Пауза.) Мне уйти? Я вынужден уйти, чтобы
не раздражать тебя. Не знаю, свидимся ли снова... Наверное, нет, я уверен,
что нет. Мне очень жаль, что так нелепо все получилось. Я рассчитывал,
что ты обрадуешься моему появлению. А ты недовольна. Так не встречают
старых, верных и преданных друзей
Елена. Умоляю, не надо слов, ничего не надо!
Валентин. Ты должна говорить, не замыкайся в себе. Тогда, целую веч-
ность назад, ты, любимица Фортуны, самым жалким и трусливым образом
сбежала в какую-то глушь, и там ты хотела в одиночестве и тишине вы-
травить вместе со своим горем и страсть к танцу. А сейчас, как и тогда, ты
хочешь отмолчаться, ссылаясь на то, что словами ничего невозможно вы-
разить. Возможно. И для этого не надо много красивых, возвышенных слов.
Елена. В минуты счастья или радости у меня все исчезает перед глазами,
исчезают лица, происходящие события. Все сливается в едином безликом
круговороте.
14
Валентин. Нам надо говорить долго, много и о важном.
Елена (с насмешкой). О чем?
Валентин (мягко). Хотя бы, о том, как все началось.
Елена (задумчиво). А стоит ли вспоминать то, «что не только давно за-
кончилось, но и давно забыто»? Кажется, так ты говорил?
Валентин. Стоит. Может, это единственное, что еще чего-то стоит.
Елена. В мою жизнь ты вошел неожиданно и быстро. Ты был сенсаци-
ей, и все бросились смотреть тебя и вскоре обо мне говорили бы только в
прошедшем времени, не окажись я подле. Когда мы впервые встретились,
я была в зените популярности, слегка поднадоевшая, но все еще заслужи-
вавшая благосклонные отзывы и рукоплескания. Ты же был молод, этакий
божок, недавно выскочивший на танцевальный Олимп, с поразительной
цепкостью и живучестью. Говорят, что ты был так же дерзок и норовист,
как и талантлив, и за последнее тебе все прощали и все позволяли. Помню,
одна преуспевающая танцовщица негодовала на твою тиранию, клялась
всеми земными выгодами и вечными предзнаменованиями, что нет в мире
такой силы и стечения обстоятельств, которые могут заставить ее еще раз
испытать «радость» общения с тобой.
Валентин. Но это было только однажды, а в остальном я был очень покла-
дист. Слухи всегда сильно преувеличивают действительность.
Елена. Вокруг твоего имени разгорались ожесточенные споры, и при од-
ном упоминании о тебе у всех спорящих голос понижался, становился глу-
хим, в нем появлялась легкая дрожь, и при этом всплывали необычайные
сравнения, из чего я заключила, что речь идет о невиданном и неоспоримом
таланте, который может перевернуть весь мир, никак не меньше. Инкогни-
то я посмотрела на тебя.
Валентин. А я думал, что мы встретились случайно.
Елена. Да, это выглядело случайностью, но много раз я хотела искус-
ственно поторопить события. Я знала, что первый шаг за мной, но тянула:
страшилась перемен, которые были бы неизбежны с твоим появлением.
Возможно, я боялась разочарования. Как бы то ни было, всегда повторялось
одно и тоже: я заранее заготавливала все, что должна сказать, подходила к
телефону, набирала первые три цифры и отменяла звонок. Тогда я решила
дожидаться случая. Если наша встреча была угодна судьбе, то случай дол-
жен был представиться. Однажды ты оказался совсем рядом, не знаю, было
ли это случайно или провиденциально, но ты брал уроки у моей наставни-
цы. И я это знала.
Валентин. А я знал, что это − единственное место, где можно было встре-
тить тебя одну, и поспешил туда.
Елена. Так вот почему, как только я поинтересовалась, где можно разы-
скать это новоявленное дарование, мне незамедлительно была организова-
на встреча с ним…
15
 Валентин. Все было намного сложнее, чем каждый из нас мог предпо-
ложить.
Елена. Я заранее готова была пойти на уступки твоему темпераменту,
твоему своенравию и попробовать танцевать с тобой? И знаешь, что под-
толкнуло меня к тебе окончательно?
Валентин. Что?
Елена. Твоя улыбка. Стоило тебе улыбнуться искренне, по-детски трога-
тельно, болезненно, чтобы моя душа запела от радости. И не нужны были
слова, чтобы понять неизбежное, что танец наш будет совершенным и пре-
град этому просто не существует. Я была поражена молниеносности уста-
новившегося согласия.
Валентин. Ты еще удивляешься! Каково было мне, человеку со множе-
ством неопределенностей в жизни, с еще очень сомнительным на ту пору
талантом и к тому же скандальной репутацией, испытать благосклонность
и обезоруживающую участливость той, о которой говорили: «Данность,
явление, идеал художественного совершенства», или что-то в этом духе. В
ту пору мое воображение самолюбивого юнца рисовало и более немысли-
мые почести, но в действительности я не надеялся, что и сотая доля их вы-
падет мне, хотя я был готов в каторжном поту и ежедневных усилиях про-
вести остаток дней независимо от того, что это сулило: громыхание мед-
ных труб славы или тишину и забвение. И вот тогда явилась ты, и это был
намек на удачу и начало восхождения. Тогда у твоих ног был весь мир, и это
тебе восторженно кричали: «Выше, выше». Это ты с легкостью Грации про-
делывала то, что не оставляло равнодушным ни одного зрячего человека.
Твой танец был зрелым и законченным, и ты довершила мой танец, сделав
его совершенным. Это был тот случай, когда мы были обречены на успех.
Елена (восторженно). Ты пришел, и я настолько рада, что не могу даже
представить, что ты можешь уйти...
Валентин. Тише, тише! Опять экстатическая дрожь и вырывающийся на
волю запрятанный восторг... Горячечный огонь в глазах... Все как тогда.
Какой-то восхищенный зритель бросил нам лавровый венок, а в нас гуляла
легкомысленная бесшабашность, ищущая выход в эксцентричных поступ-
ках.
Елена. Ты редко делился источниками вдохновения. Но тогда ты подарил
мне одно из самых ярких впечатлений − парк, забытый богом и людьми.
Валентин. Мы сбежали в маленький затерянный парк на окраине горо-
да. В каждом почтенном и уважаемом городе обязательно есть такой парк.
Мало того, каждый почтенный город гордится им. Там, среди густой зеле-
ни, в первозданной чистоте плясали сверкающие белизной мрамора Музы.
Мрамор... Мрамор ослепляет меня. Мрамор воодушевляет меня. Мрамор −
жизнеутверждающий и обожествляющий материал. Он идеально подходит
16
для воплощения красивых и одухотворенных лиц, для совершенной плоти,
для красивых чувств. Ни старость, ни убогость, ни ветхость, ни болезнь не
выглядят в нем убедительными. Лучезарная Терпсихора была неотразима.
Меня поразило, что ты сразу отыскала ее. Ты говорила, что не знаешь зна-
ков, по которым среди тысячи других скульптур можно опознать ее.
Елена. Это действительно так. Но не узнать ее я тоже не могла. Что-то
более грациозное и совершенное было в изгибе ее спины, в положении рук,
в повороте головы, как будто она застыла в вечном танце.
Валентин. Мы увенчали ее голову лавровым венком. И умиротворенная
Терпсихора излила свою благодать на нас. С того мгновения, объединенные
языческим культом поклонения богам, мы стали дуэтом. Не преуспевающи-
ми танцовщиками, а дуэтом. На наших языках вместо «я» появилось «мы».
Елена. Но как бесславно закончился тот поход.
Валентин. Ты про того сердобольного ночного сторожа? Да, он был из той
породы людей, которая со всею возможною серьезностью и ответственно-
стью исполняет обязанности, даже если эти обязанности формальны. Бли-
зорукий сторож обрадовался, что впервые за много лет сможет воспользо-
ваться всей полнотой ссуженной ему власти и преуспеть по службе, поймав
двух отпетых хулиганов, посягнувших на мраморные божества.
Елена. Он так свистел, что вспугнул дремавших воробьев, давно отвык-
ших от суеты в этом тихом и заброшенном месте. А мы тоже хороши. Спол-
на умаслили служебное рвение сторожа. (Смеется, напряжение исчезло, но
осталась настороженность.) Сбежали, сверкая пятками и еще улюлюкая
при этом. Но я опасалась, что он сможет нас догнать.
Валентин. Он не мог нас догнать. Ведь это был седой, согбенный, под-
слеповатый старичок, к тому же в спешке уронивший очки. И свистел он
скорее от бессилия и отчаяния из-за собственной неловкости, чем от не-
удовольствия. Он не мог остаться недовольным: таких неслыханных ху-
лиганов укротил. (Внимательно смотрит на Елену.) Воспоминания благо-
творно действуют на тебя. В твоих движениях появилась раскованность, от
напряжения не осталось и следа, но сохранилась еще настороженность и
недоверчивость. Еще несколько минут воспоминаний, и может перед нами
вновь предстанет лучезарная Елена?
Елена (удивленно). Лучезарная Елена? Мне всегда говорил отец: «Из тебя
ничего не получится, из женщин вообще ничего не может получиться», − и
добавлял, − «Если ты не спаришься с каким-то мужчиной, в твоей жизни
ничего не будет».
Валентин. Давно это было.
Елена. Как ни странно, но я с этим прожила всю жизнь. Наверное, это
была жизненная правда, но чем чаще мне ее повторяли, тем больше я меч-
тала о другом.
17
 Валентин. И что, получилось?
Елена. Что?
Валентин. Получилось?
Елена. У меня?
Валентин. У него самого получилось?
Елена. А что, собственно, должно получиться? Быть лучше других? Мне
всегда казалось, что именно это он подразумевал, когда говорил «получит-
ся». Женщины в моей семье рождаются с несчастливой судьбой, но несут
свой крест с достоинством и потому преуспевают во всем, за что бы ни
взялись, за исключением личной жизни, а это-то их и терзает более всего.
Все их неудачи от того, что их фантазия рисует такое счастье, которое поч-
ти неосуществимо, и в погоне за чем-то нереальным они не замечают тех
подарков и знамений, которые преподносит им судьба, а когда замечают,
то бывает очень поздно что-либо менять или оказывается, что они давно
переросли простое желание быть счастливыми. Мне предлагали деньги и
отношения или, в обратной последовательности, отношения и деньги, но
никто не предлагал такой любви, которая делает все возможным.
ВалEнтин. Тебе дано нечто большее, и ты могла бы быть счастлива этим.
Ты создана для танца. Ты покоряла публику, глазевшую на тебя. Нет, не на
твои идеальные линии смотрели они, а на те невиданные и не пережитые
ими чувства, которые ты перед ними воссоздавала. Подчиненные, увлечен-
ные твоим танцем, они открывали в себе те светлые стороны, о которых
даже не подозревали. А ты... Какое ты имела право так жалко распорядить-
ся своей судьбой и талантом? Как ты посмела замахнуться на то, для чего
была создана, что зависело от тебя, но тебе не принадлежало и не тобою
было дано?
Елена. Наступает момент, когда устаешь знать больше других, расска-
зывать о том, куда никто не может заглянуть, устаешь Наталкиваться на
условности, непонимание, устаешь от необходимости постоянно их взла-
мывать, так что в самом конце усталость превосходит желание жить. Тогда
исчезает инстинкт самосохранения, и ты ввязываешься в авантюры, не-
престанно рискуешь, прожигаешь жизнь, лишь бы какая-то случайность
избавила от необходимости тянуть это бремя. Не удивляйся, наши поэты
именно так и погибали. Когда ты влетел на эту площадь, нас разделяло
многолетнее молчание. По блеску живых глаз, по тираническим складкам
вокруг рта, по с трудом обуздываемым душевным страстям я поняла, что
время не властно над тобой, и ты живешь только танцем. Но это не вызвало
во мне никаких чувств: ни вдохновения, ни восторга, ни трепета.
Валентин. И что это может означать? Какая очередная нелепость готова
слететь с твоего языка? Когда ты вспоминала танго, твои глаза горели, лицо
было мягким, естественным и ненапряженным.
18
Елена. А это может означать только одно, и я хочу, чтобы ты это понял: я
стала другой, и тонкая связь с танцем утеряна. А без мгновенного одержа-
ния, озарения, сверхчеловеческого напряжения, когда от пропасти отделяет
всего лишь шаг, танец не возможен. Нет, это преувеличение, он возможен,
но это будет не мой танец.
Валентин. Сплошная игра слов: не мой и немой танец.
Елена. Я далека от этого всего!
Валентин (недовольно). Сплошные умствования, теории холодного рас-
судка. Тогда, много лет назад, ты не рассуждала, ты даже мало заботилась
о таланте. Ты просто вылетала, выпархивала и танцевала, потому что это
было твоей потребностью. В те мгновенья ты ничего не боялась: твои гла-
за блестели, как у безумной, они словно видели нечто, непостижимое для
других. Ты с трудом разбиралась в происходящем и была полностью по-
глощена жизнью воображаемой героини. Если бы мир вокруг рушился и
все шло вспять, твой танец оставался бы самым незыблемым, твердью, и
самым реальным из всего происходящего вокруг.
Елена. Мы были настолько убедительны в танце, что многие переносили
чувства наших героев на нас и почему-то считали, что между нами суще-
ствуют более серьезные отношения, чем дружеские…
Валентин. Они были недалеки от истины. Я боготворил тебя, ты стала
источником моего вдохновения. Но, увы, ты была недосягаема, витая в
мечтах и возвышенных грезах; постоянно избегая меня, ты предупреждала
мою пылкость. Ты даже и представить не можешь, как мне хотелось, чтобы
хотя бы сотая доля чувств твоих героинь была направлена и на меня? Но,
увы, только благодарным поцелуем руки я мог приблизиться к тебе и вы-
разить мое преклонение перед тобой. Наверное поэтому некоторые сцены
выглядели убедительными и обезоруживали даже самый критический и
скептический взгляд. Теперь я застаю тебя бесчувственной, очень мудрой,
разглагольствующей и очень проницательной. Но твоя душа неспокойна.
Ты проводишь десять долгих вечеров на площади, на которой, по словам
твоей дочери, от одиночества бегают мурашки и чувствуешь себя пода-
вленным. Ищешь покоя и забытья? Что гонит тебя сюда?
Елена. Чем ты так взволнован? Я была моментом в твоей жизни, и его
давно следовало забыть.
Валентин. Не ведает, что говорит. Когда мы начинали танцевальную ис-
поведь, только от прикосновения с твоим миром я чувствовал, что прохожу
искупление, такой чудодейственной силой ты обладала. И в каком отчая-
нии я теперь, не потому что у меня стряслась какая-то ординарная непри-
ятность, это слишком ничтожно, чтобы обращать внимание, а потому, что
ты − в унынии и безверии в собственные силы.
19
 Елена. Неудачи вначале подточили и сократили силы. А с какой лег-
костью, теперь это кажется легкостью, я отбивалась от одних, закрывала
глаза на другие. Нет, я не верю в просто так сваливающийся головокру-
жительный успех. Он может застать врасплох, когда ты его меньше всего
ожидаешь, за чашкой чая, за утренней газетой, но никогда он не приходит
случайно. Проходят годы неимоверного напряжения душевных сил, нече-
ловеческих усилий, прежде чем полностью раскрывается талант. Только
когда кажется, что ты в тупике и дальше нет пути, подоспевает вознаграж-
дение. И при этом надо обладать нечеловеческим терпением. У меня был
достаточный темперамент, чтобы взяв идею в голову не отступать от нее.
Настойчивых и даже упрямых людей много, но не все способны на само-
забвение и самоотречение, не зная даже, есть ли какой-то шанс на успех в
конце пути. Помню, я работала, порою работа − это единственное, что нам
остается. Когда я училась, мне одобрительно говорили: «Неплохо, очень
неплохо», − но когда годы ученичества закончились, похвалив в последний
раз, меня выпустили, я оказалась в растерянности и в полнейшем одино-
честве. А главное, что опыт и все, что я кропотливо собирала в себе, ока-
зались абсолютно ненужными и неприменимыми. Я согласилась, как не-
нужное, опустить предшествующую жизнь, но от этого ведь не начинаешь
жить настоящим. Тогда мои сны были реальнее, чем жизнь, так что мне
не хотелось просыпаться. В них происходило все то, что я недополучала
в реальности: если я хотела танцевать − я танцевала, если я нуждалась в
помощи − она приходила незамедлительно. И хотя я знала, что в мир при-
ходишь не ради своего удовольствия и не ради своей прихоти, но хотелось,
чтобы хотя бы час в месяц, в полгода, были и радость, и удовольствие, и ис-
полнение желаний. Временами наплывало чувство абсолютной ненужно-
сти. Помню, однажды ночью я проснулась от панической мысли, что меня
нет, что я не существую, настолько внутреннее не находило выражения в
действительности. А потом еще прохожие на улицах смотрели через меня,
мимо, как будто я была нематериальна и меня не существовало. Неделями
не приходилось говорить по душам. Но будущее поддерживало, оно посы-
лало фантастические видения, и они были настолько отчетливыми, что я не
могла сомневаться, что так и будет.
Валентин. Что это было?
Елена. Берег моря с тихим теплым солнцем, яблоневый сад с розовыми
цветами. Ты помнишь тот день, когда мы приехали в город N?
Валентин. Да.
Елена. Нет, не помнишь.
Валентин. Нет. Таких дней в моей жизни была бесконечная череда.
Елена. Наша жизнь тогда была обеспеченной и без неприятных неожи-
данностей. Ранним утром ты потянул меня на берег моря, сказав, что зна-
20
ешь место, где живут Олимпийские боги или, по крайней мере, приходят
туда отдохнуть. А потом ты удивлялся, почему, только ступив на эту землю,
я опустилась на колени, плакала, трогала песок руками, пытаясь убедиться,
настоящий ли он. Так вот, это было то место, или мне показалось, что то,
которое мерещилось мне в те сложные дни. Но в один день, всего лишь в
один день − бывают в жизни такие дни − у меня появилось то, о чем я и меч-
тать не могла. Но никто не подумал, когда оглашал: «Головокружительный
успех мадам..., чудо на N-ской улице», − что за этим кроется жизнь, полная
лишений, самоотречения и как следствие этого − годы одиночества. Я так
жадно принимала успех, что у многих появилось недовольство и пренебре-
жение, но никто не хотел понять, что это было временным явлением, а кто
понял, тот стал моим настоящим другом.
Валентин. Продолжай. Говори, говори. Ты же знаешь, что для меня даже
мелочи важны. Ведь ты упорхнула в тот злополучный день с непонятной
фразой: «Ты забудешь меня». И при этом внешне все обстояло благопо-
лучно, настолько благополучно, что я терялся в догадках, что же вынудило
тебя неожиданно бросить все то, к чему ты так долго и сложно шла.
Елена. Ты прав. Жизнь наверху могла продолжаться до бесконечности.
Но тогда случилось несчастье, я имею в виду болезнь дочки. Когда Лидочка
серьезно заболела, я почувствовала, что я в первую очередь мать, что вот
она, Лидочка, нуждается во мне, зависит от меня, что она мое бесценное
сокровище и на меня возложена огромная ответственность помочь этому
крошечному, чистенькому, почти бессознательному, но независимому су-
ществу. Мне было важно знать каждую минуту, где она, что с ней происхо-
дит, хорошо ли ей или плохо. Но Лидочка была уже серьезно больна, очень
серьезно. Ты обвиняешь меня в страшнейшем из грехов − в растрачивании
таланта − но в свое оправдание я хочу сказать, что я в первую очередь мать.
Я очень долго была слепа и не понимала этого. Вручив свою доченьку попе-
чению няни и время от времени навещая их, я самозабвенно махала руками
и ногами. Чем более совершенным становился наш танец, тем более проч-
ное положение мы занимали и тем комфортнее становилась наша жизнь.
А тем временем из вида ускользал мой собственный ребенок. И к тому же
меня преследовало постоянное чувство фальшивости.
Валентин. Наверное, я был слишком занят собой, потому что легкомыс-
ленно посчитал болезнь твоей дочери обычным детским недугом. А на са-
мом деле все было очень серьезно?
Елена. Настолько серьезно, что решался вопрос о жизни и смерти. В от-
чаянии, что может случиться непоправимое, я торговалась, как последняя
базарная торговка, за жизнь дочери. И вот тогда я дала слово, что если она
уцелеет, то оставшуюся жизнь я посвящу ей. И если я совершила этот вели-
чайший грех и зарыла талант в землю, то мне есть чем оправдаться.
21
 Валентин. А я не удержал тебя от отчаянного шага…
Елена. Неважно, это неважно. Ты бы потерял много времени и сил зря, а
они нужны тебе были для танца. Поверь, ты не в силах был что-то изменить
в той ситуации.
Валентин. Теперь твоя дочь выросла и тяготится такой опеки, она думает
о собственном счастье и постепенно забывает и твою жертву, и тебя. И мо-
жет быть, теперь самое время изменить ход событий?
Елена. Все это так, но я не забуду, когда Лидочка открыла глаза по-
сле нескольких дней беспамятного бреда. Она была изнурена тяжелой
болезнью, желтовато-бледная с синюшными губами. Знаешь, у нее была
такая тонкая кожа, почти прозрачная. Физически она сильно ослабела.
Когда после нескольких дней беспамятного состояния, Лидия приот-
крыла глаза, они непонимающе смотрели вокруг, блуждали. Ее ничего
не связывало с нашим миром, и она могла ускользнуть из него в лю-
бое мгновенье. Легкая тень прошла по ее лицу, как дуновение ветра, и
в ее глазах появилось земное: боль, любопытство, страх − она была с
нами, среди нас, она вернулась. Но до того момента, когда я снова обре-
ла ребенка, я сидела подле нее. В молитве смешались дни и ночи. Врачи
выжидали, они надеялись на случай больше, чем на свое мастерство.
Они не договаривали, прятали глаза, говорили отвлеченные фразы. И я
поняла, что ужасное и непоправимое может случиться. Я отгоняла эту
мысль, я готова была на любую жертву и даже на ту, которая до сих пор
тебе кажется бессмысленной. В конце концов, все это оказывается ни-
чем в сравнении с жизнью хрупкого существа. Я воображала нас радост-
ными, веселыми в горячее солнечное лето... Далеко, в глуши. Лидочка
здоровенькая, смеется, бегает. И нам так хорошо и мы жалеем, любим,
прислушиваемся к грусти друг друга. Раньше, до болезни Лидочки, я не
могла представить жизни без танца, а после болезни − я не могла пред-
ставить жизни без нее. Я выбрала ребенка.
Валентин. Нет, не в один день принимаются решения, меняющие жизнь
коренным образом. Боюсь, что задолго до рокового дня случилось что-то,
растревожившее тебя. Ты еще ранее должна была свыкнуться с мыслью о
жизни вне танца, чтобы впоследствии всего лишь в одно мгновение отка-
заться от него. Одного сильного впечатления недостаточно, чтобы десяти-
летиями оставаться верной необдуманному и отчаянному решению. Что-то
еще, кроме болезни Лидочки, стояло за этим.
Елена. Может быть. Может быть, ты и прав.
Валентин. Недюжинным терпением должен обладать человек, взявший
на себя смелость заговорить с тобой. Это в твоем духе за словосочетанием
«может быть» скрыть трагедию всей жизни, это в твоем духе, ничего не
сказав, сбежать от всего мира и от меня в том числе.
22
Елена. А ты уверен, что тебе нужны были мои объяснения как тогда, так
и теперь? Ведь посчитал же ты мою записку: «Ты забудешь меня», − осно-
вательным доводом, чтобы действительно забыть меня.
Валентин. Ты обижаешься, а сейчас я менее всего хотел бы этого. Не для
сведения счетов и выяснения мелких обид я приехал сюда. Если тебе так
невыносимы воспоминания, не вспоминай. Но подумай сама, каково было
мне, смертному человеку, к тому же имеющему все права на твою искрен-
ность, милосердие и доброжелательность, прочесть из утренних газет, а
потом узнать из чужих уст все подробности бегства Елены. Кто, как не ты
сама, потом, когда я явился за объяснениями, отказалась впустить меня в
дом. Конечно, я самонадеянно полагал, что страсть к танцу в конце концов,
победит все остальное, и ты вернешься. Каюсь. У тебя есть все основания
обвинять меня в небрежности к твоей персоне, но ты не можешь обвинить
меня в забывчивости и непоследовательности: после тебя у меня не было
партнерши, с которой я танцевал больше трех раз. Может это заставит тебя
через одиннадцать лет, когда все остальное по сравнению с этим сроком
кажется жалким и несущественным, пролить истинный свет на события?
Елена. Из неимоверного множества чередующихся событий, участни-
ками которых мы были, у меня осталось два или три отчетливых и кра-
сочных воспоминания. Мы настолько погружались в ход жизни, что от
нас ускользал смысл происходящего. Однажды, среди уличной кутерьмы
мое внимание привлекла объятая диким ужасом бегущая из последних
сил собака. Несущиеся машины, спешащие прохожие были объединены
общей идеей, общей целью, она же утратила эту связь и спасалась бег-
ством от чужеродного и беспощадного города, в котором все ей казалось
бессмысленным. Тогда я еще была частью кипучего городского механиз-
ма и не представляла жизни без него. Но кто мог подумать, что потребу-
ется всего лишь несколько месяцев, чтобы почувствовать себя лишней в
нем. Завернув за угол одной из самых оживленных улиц, я оказалась в
месте с размеренным течением времени, какое только бывает в глубинке.
В тишине и спокойствии я рассматривала город со стороны. И то, что на-
полняло его жизнью, показалось мне призрачным, может быть, ложным
со стороны, хотя несколько минут до того это составляло всю мою жизнь.
Искусственно создаваемые ритмы деловой жизни вытеснялись вездесу-
щей первозданной жизнью: неугомонным пением птиц, запахом сирени,
прохладой свежего ветра. Они оказались беспрекословными, незыблемы-
ми, величественными. И вот тогда впервые несерьезно и с насмешкой я
отнеслась и к городу, и ко всей своей предшествующей жизни. С того
момента я поняла и то, что могу обойтись без этой суеты и что жизнь не
нарушится, если в ней не будет меня. Привязанность − дело привычки и
не имеет под собой более глубоких чувств.
23
 Валентин. Я ведь не ошибался. Но как же я был близорук, не замечая пе-
ремены в тебе. Я видел неожиданную грусть и меланхоличность в твоих
движениях, но это придавало им законченность и неземное совершенство,
как будто ты знала больше, чем все остальные, но рассказывала только ма-
лую часть открытого тебе в минуты озарения. Интересно, почему ты не
вернулась? Я ведь ни минуты не сомневаюсь, что, несмотря на тишину и
умиротворенность, в которые ты погрузилась в уединении, у тебя был по-
стоянный соблазн вернуться.
Елена. Я не могла вернуться. Только ступая по этой земле я чувствовала
необычайную легкость и свободу. Ни в каком другом месте мой сон не был
таким безмятежным, спокойным и никогда ранее моя жизнь не была такой
осмысленной. Только здесь я чувствовала себя дома, а не на распутье. От-
сюда все другое казалось чужим, даже если оно сулило много выгод. Эту
землю надо почувствовать, и тогда она становится навсегда твоей. Тебе это
знакомо, иначе ты не сказал бы: «Я никогда не смогу быть счастливым не
на своей земле, но, увы, никогда не вернусь на нее».
Валентин (после паузы). А ведь так оно и вышло. Странно, но тогда я не
вкладывал в эти слова столько смысла, тогда я не мог знать, что они ока-
жутся пророческими. Это были просто красивые слова человека с тяжелым
чувством расстающегося с вскормившей его землей. Странное совпадение.
Елена. Мне нравится цвет сырой незасеянной и отдыхающей земли − ро-
зовато-красный от глины, с багряными разводами. Когда перед тобой ле-
жит нераспаханная, влажная земля, испытываешь такое же чувство, как
и Творец, создающий людей. Перед тобой бесформенная масса, готовая
ожить, замысел, не обретший очертаний, но способный преобразить бес-
форменную массу, и беспокойное чувство внутри.
Валентин. А что твой дом, он тоже удерживал тебя?
Елена. Еще бы.
Валентин. Он − копия тех видений, которыми ты жила в трудные годы?
В нем, наверное, есть сад с деревьями, распускающимися весной розовыми
цветами, которые с утренним туманом и прозрачным сиреневым рассветом
наполняют душу легкой радостью? А когда лепестки опадут ты, залитая
солнцем и в полном одиночестве, тревожишь их покой, разбрасывая их в
разные стороны.
Елена (смотрит внимательно на него). В недавнем прошлом не случа-
лись ли с тобой крупные неприятности?
Валентин. Почему ты спрашиваешь об этом? Есть какие-то основания?
Елена. Так тонко чувствовать может только человек в глубокой печали,
страдающий от неизлечимого недуга или потери очень близкого человека
или от постоянно преследующих неудач.
Пауза. Валентин хочет что-то сказать, но не решается.
24
Валентин. Нет, тебе показалось.
Елена. Вот и хорошо, что только показалось. (Улыбается.) А все, что ты
говорил о доме, − абсолютная правда. Есть и сад, и розовые яблоневые ле-
пестки, и еще тихая заводь. Весной несметное множество молодой рыбы
подплывает к поверхности пруда, оставляя повсюду расходящиеся круги,
и тогда вода оживает, движется, переливается. Ты говорил, что я в одино-
честве пытаюсь обрести забвение. Нет, настоящее одиночество было тогда,
когда со всей силой отчаявшегося человека в страшной спешке я искала
свое место, когда среди людей, среди бурной жизни я чувствовала себя,
как в пустыне, но теперь, будучи в пустынном месте, я не чувствую себя
одинокой. Все наполнено смыслом и жизнью.
Валентин. Вот уже час прошел, а разговор не сдвинулся с места. Что мо-
жет победить твое упорство? Очередная трагедия, последствия которой ты
попытаешься исправить, но будет уже поздно?
Елена. Что за иносказания?
Валентин. Нет, это не иносказания, можешь мне поверить. Человек не
приемлет помощи в своем одиночестве. Вот ты сейчас влюблена в свое
одиночество, влюблена в воспоминания о годах забвения, в свой душевный
надрыв. Это с ними ты не хочешь расставаться. Это они мешают тебе сде-
лать очень важный и решительный шаг, ты боишься, что в одно мгновение
вскроется ненужность жертвы и бессмысленность прошедших лет. Лена,
ты должна верить в свой дар, талант, гений, называй это, как хочешь, а не
твердить, что он в воспоминаниях, терзая себя и других. Ведь не думаешь
же ты, что действительно частым повторением: «Огонь и жар испарились»,
− можно заглушить и бесследно умертвить их.
Елена. Я отказываюсь не потому, что не хочу, а потому, что не могу тан-
цевать. Ты молод и силен, и твое тело послушно тебе, и ты даже не пой-
мешь, если я скажу, что по утрам я чувствую себя разбитой, а по вечерам
мои ноги отекают, немеют, а когда до них дотрагиваешься − болят.
Валентин (горько). Пойму, отчего же не пойму. Усилием воли и трениров-
кой ты преодолеешь и боль, и утреннюю разбитость, а это вернет тебе цель-
ность и уверенность. Помнишь, ты еще сама говорила: «Если ты стоишь на
ногах, значит, можешь танцевать». Ведь раньше, в былые времена, в наш
золотой век, в свободное от танцев время, мы вели какую-то сумасбродную
расточительную жизнь, ты порою говорила о пустяках, делала множество
оплошностей и глупостей, да таких, что все недоумевали, как ты могла в
танце воспевать неземные чувства.
Елена. Невозможно быть гением двадцать четыре часа в сутки. Да и, соб-
ственно, ты такой же человек, как и все, за исключением нескольких редких
минут, когда снисходит откровение или озарение.
Валентин. Я хорошо помню, как ты приходила и начинала жаловаться,
что кто-то по дороге наступил тебе на ногу, и не только не извинился, но
25
еще грубо проворчал в ответ, когда ты пыталась что-то доказать. Но это
было полбеды, ты начинала сетовать, что жизнь у тебя нелегкая, хотя не-
которым все сваливается на голову, как манна небесная, и они пасутся всю
жизнь в неведении счастливом, ты начинала негодовать, что тебя обманули
на какой-то мизер, не додав сдачи, что ты кого-то ждала, потратив целый
час, а он не пришел, что на улице тебя обрызгала машина, что дождь и
ветер испортили твою прическу, что ты продрогла до мозга костей и в до-
вершении ко всему тебе разрезали сумочку, вытянув кошелек со всем его
содержимым, и что ты не можешь жить в этом ужасном состоянии нелюб-
ви, что ты задыхаешься. И все это заканчивалось одним и тем же, общей
сентенцией, что ты устала и у тебя нет никаких сил сражаться с ветряными
мельницами, что лучше все бросить раз и навсегда, и из глаз твоих падали
слезы неподдельной и самой горькой обиды. И если я сохранял спокойствие,
то только потому, что ты действительно могла все бросить; а временами я
хотел крепко встряхнуть тебя, чтобы ты замолчала на минуту и одумалась.
Елена. Это были минуты слабости, мне становилось невероятно стыдно
после, хотелось вернуть сказанные сгоряча слова обратно, помню, я долго
извинялась за доставленное беспокойство.
Валентин. А я хорошо помню, что тогда не без злорадства думал, что вот
сегодня она не сможет танцевать, что каждый ее жест будет свидетельство-
вать о земных страстях, бушующих в ней, что она сломается не дотанцевав,
потому что нельзя одновременно жить в таком раздражении и танцевать.
Но ты была так чиста, так вдохновенна, так совершенна, что всякая логи-
ка отступала, и оставался только твой танец. Ты была абсолютно другим
человеком вне танца, но это не мешало тебе за короткие мгновения высту-
пления, довести публику до экстаза, так что на их глазах блестели искупи-
тельные слезы, а лица размягчались.
Елена. Странно, но в тебе не было ничего, что раздражало меня. Даже
бесконечные телефонные звонки, когда всевозможные мужские баски, те-
норки, баритоны спрашивали тебя, не огорчала меня.
Валентин. Гм... Как два совершенно разных существа уживались в тебе?
Это было непостижимо, когда ты начинала петь во все горло застольные
песни, поглощала один за другим гору соленых огурцов, беззастенчиво
хрустя ими и восклицая: «Ах, огурчики мои», − пила кофе из граненых
стаканов... Верь, Елена, верь безрассудно, не мудрствуя лукаво, в озарение,
в преображение. Они приходят во время порыва, и тогда все получается и
все становится возможным, и даже невозможное.
Елена. И все-таки я не могу и не хочу рисковать.
Валентин. Как ты смеешь бездействовать! Как ты смеешь не жить, когда у
тебя есть право на жизнь, есть в запасе тридцать, а то и сорок лет, за которые
ты можешь перевернуть все вокруг! Ты могла сделать ошибку в прошлом, но
26
у тебя еще есть время ее исправить. Ты можешь совершить столько доблест-
ных дел, и тем самым внести в мир гармонию. Своим созидательным трудом,
своей напряженной жизнью ты можешь изменить окружающее так, чтобы
злу не нашлось места, где укорениться. Ты можешь ставить цели, например:
«Ни дня без доброго дела и доброго чувства», − и следовать им. У тебя есть
перспективы. И если ты не нужна самой себе, то ты необходима молодым
увлеченным сердцам. Eлена, мне недолго осталось жить, и это совершенно
точно, теперь я знаю. Я сообщаю об этом в разгоряченном, в мятежном со-
стоянии, как будто я недоволен и обозлен своей судьбой, но это не так, я
смиренно принял эту участь. Я полон любви деятельной, и к ней я хочу про-
будить тебя. Ни тени отчаяния или стенаний на выпавшую долю во мне нет,
это от хаоса и обладает разрушительной силой. Я очарован жизнью. Любовь
и светлая уверенность − это то, что я хочу оставить после себя. Пусть болезнь
безжалостна ко мне и она унесет меня, но я счастлив тем, что, болея, я узнал
то, что было недоступно в благополучное время. В мире идет борьба за суще-
ствование, это − правда: на элементарном уровне за кусок хлеба, на привиле-
гированном уровне − за денежное господство, но, вместе с тем, существует
нечто, что можно поставить в заслугу, это − лучезарная любовь, уверенность
в торжестве светлого, перед которыми отступает зло.
Елена. Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Болезнь, «недолго осталось
жить», а потом «очарование от жизни» − что это? Очарование от жизни −
это понятно. Но болезнь? Какая болезнь? Какое «недолго»? И так легко и
просто? Не молчи, скажи что-нибудь, только не молчи. Молчание невы-
носимо. Болезнь, да?
Валентин. Все вместе, Лена. И болезнь, и недолго. И все очень легко и
просто. И все у меня. И я настолько привык к этому, что могу говорить ми-
моходом. А ты думаешь, что из-за этого стоит переходить на измученный,
уставший тон?
Елена (следуя своему ходу мыслей). А врачи что? В заговоре со смер-
тью? (Валентин молчит). Что примирило тебя со смертью? Что сделало ее
неотъемлемой частью твоих мыслей? Нет... Я что-то не то сказала. Когда
об этом спрашиваешь невзначай, как-то неуклюже и глупо получается. Ты
уверен? Нет, это ошибка, оплошность врачей! (Обрадовано.) Ты не болен,
ты не можешь быть больным… Как я могла этому поверить! (Убеждает).
Врачи ведь тоже ошибаются и даже чаще, чем ты можешь предположить.
Ты не должен воспринимать их слова настолько серьезно, чтобы ожидать
смерти. Мне рассказывали, что одному больному человеку определили с
точностью до месяца срок жизни, и все близкие приготовились, как обычно
готовятся в таких случаях, а он не только пережил установленный срок,
но и многих из тех близких, которые поспешили проститься с ним. Врачи
ошибаются. Все обойдется.
27
 Валентин. Нет, в данном случае врачи правы, не знаю как в других, но в
этом случае они правы. Иной раз они сомневаются, не знают что, к чему.
Тогда они заставляют сдавать десятки анализов, глотать трубки, датчики,
таблетки. Они присоединяют хитроумные приборы к твоему телу, а по-
том пишут, пишут так много, что получается внушительный том описаний
твоего никуда негодного механизма, такой, что от одной толщины его на-
чинаешь верить, что неизлечимо болен. Но все это оказывается напрасным:
причина остается неразгаданной, но, вместе с тем, сохраняется надежда,
что недуг временный и безопасный. И хотя ты и сам потом догадаешься,
почувствуешь, что к чему, но, по крайней мере, врачи не отбирают твоего
законного права самому познать отпущенную судьбу, сохраняется тайна
жизни. В моем же случае все было наоборот: докторам было достаточно
только одной манипуляции, нет двух, чтобы все выяснить. И потом моло-
дой ремесленник-медик сообщил прямо и честно мои перспективы на буду-
щее, или вернее, их полное отсутствие.
Елена (растерянно). Это точно доказано? И ничего невозможно испра-
вить? Ничего нельзя изменить? Голубчик, как ты мог все это пережить...
Иди сюда, сядь рядом. (Прячет глаза.) Садись. (Валентин садится, ЕЛЕНА
встает, становится за его спиной, рукой успокаивает его.) Так лучше, так
хорошо... Сегодня был странный день, и все в нем с самого начала было
странным. Сегодня днем шел дождь, тихий и ровный, и также тихо и ровно
он исчезал в иссушенной земле. Мы ждали его месяц; а его все не было, и
в ожидании мы задыхались от жары, глотали раскаленный воздух и въед-
ливую пыль. Каждый день начинался с невыносимой жары и ею заканчи-
вался. И все непрестанно смотрели вверх в надежде, что какое-нибудь об-
лако из жалости спрячет в своем рыхлом теле невыносимое солнце, и губы
складывались в однообразное: «Жарко». Все превратились в заклинателей
дождя, но даже от этого он не шел, и мы день за днем таяли... А сегодня
неожиданно и быстро небо накрыла огромная туча, и всего лишь в пятнад-
цать минут пошел дождь. Казалось, эта огромная туча разрядится ливнем,
молниями и градом, но из нее пошел тихий дождь. (Сквозь слезы.) Крупные
частые капли падали, разбиваясь о землю. И было так тихо, будто никто не
осмеливался нарушить покой падающего дождя, и все живое и неживое с
жадностью упивалось прохладой и влагой. Дождь падал, и этот звук эхом
разносился повсюду; звук становился неестественно громким, очень гром-
ким, он болью отзывался в голове. Это был грустный дождь. Я еще подума-
ла: «Грустный дождь». Как будто природа хотела выплакать свою печаль. И
на душе было так тоскливо. Тоскливо. Тоскливо. (Молчание).
Валентин. А я ведь сразу не поверил врачам. Кто же может поверить в
смерть среди полного здоровья? Я допускал ее существование, потому что
о ней постоянно говорили, но она представлялась мне событием отдален-
28
ного будущего, о котором можно было не думать. Я был вынослив, крепок,
и еще долго болезнь могла не давать видимых проявлений, и я целую веч-
ность мог не подозревать о ее существовании. Но я согласился выполнить
формальность, которую от нас постоянно требуют врачи, и в моей истории
болезни появилось очень короткое слово, заменившее десятки страниц, ис-
писанных убористым подчерком. Представляешь, они нашли ее, даже не
искав. Им не потребовалось врачебное мастерство, многолетний опыт, ин-
туиция, которые им приходиться применять, чтобы поставить диагноз. И
все было просто и понятно с самого начала, и даже то, чем это закончится.
Елена. А потом?
Валентин. Потом остаешься один. И даже среди переполненной залы ис-
кренне веселящихся людей, и среди сострадающих, утешающих, любящих
тебя, все равно остаешься один. И никто не может разделить с тобой одино-
чество, потому что ты прикоснулся к той тайне, о которой ни одному живу-
щему человеку не дано знать, потому что ты уже «там», а они все − «здесь».
Елена. Человек никогда не остается до конца одиноким. Тебе очень боль-
но говорить об этом, и теперь, кажется, больнее, чем когда-либо ранее. Тог-
да ты хоть мог не верить, мог сомневаться, мог надеяться на чудо, а теперь
ты в отчаянии.
Валентин. Нет, не так. Мы все устроены одинаково: сначала мы не верим
и говорим: «Как же так, этого не может быть, это ошибка, это недоразуме-
ние». Ты тоже говорила: «Это оплошность врачей». Потом, когда сомне-
ния опровергаются, начинаешь надеяться на неожиданный благоприятный
исход, что самое печальное не произойдет, что что-то предотвратит его,
например, достижения науки. (Улыбается.) Мне было очень интересно на-
блюдать за твоей реакцией: она в точности напоминала мою. Единственное,
ты не можешь знать, Елена, что с каждым днем болезни уходят силы, по-
является усталость и наконец приходит момент, когда мысль о смерти не
кажется несовместимой с тобой, не вызывает восстания и сопротивления,
ты осознаешь ее неизбежность, словом, однажды, в один прекрасный день
ты узнаешь и свое назначение, и судьбу. У каждого есть свой Гефсиман-
ский сад, когда принимаешь и горькую часть чаши. Со мной это случилось,
когда полнота жизни застигает врасплох, наваливается неожиданной своей
прелестью и от этого хочется жить десятью жизнями. (Справляясь с вол-
нением.) В тот день было жарко, сухо и тихо, все было залито солнцем и
каждый его квант уходил в энергию роста. Недавно пробужденное к жизни
живое пробивалось, набухало, разрасталось, распускалось, расцветало. Я
же едва находил в себе силы, чтобы поддерживать жизнь. Я поясню. Была
такая старческая слабость, что я не мог сделать шага и мне оставалось толь-
ко безвольно опуститься на скамейку. Я чувствовал себя обмякшей инерт-
ной массой. В тот момент краски казались какими-то особенно яркими,
29
зелень прямо флюоресцировала, звуки были особенно звонкими, аромат
распустившихся яблонь невыносимо душным, а мысли необычайно ясны-
ми и лаконичными. И вот тогда я физически почувствовал, чем закончится
болезнь, но эта мысль не вызывала ни страха, ни боли, а только жалость.
Умирать стало не страшно. Понимаешь, исчезла боль, надлом. Смерть по-
казалась непостижимым даром. Знаешь, что только осталось?
Елена. Да?
Валентин. Боязнь, что умрешь как-то некрасиво, нелепо, жутко, что сра-
зу после смерти все будут сторониться, отворачиваться, бояться подойти,
хотя еще несколько минут назад ты говорил, улыбался, раскланивался с
ними, выполнял их прихоти. А какой-то более опытный доктор сообщит
поучительно молодому, впечатлительному и еще не привыкшему к смерти
ученику: «Что, не видели раньше? Еще несколько секунд и все. Не суети-
тесь, не волнуйтесь». И на всех окружающих лицах будет лежать печать
ужаса и страха, и ничего более. А потом на секционном столе искромсают
скальпелем твое изможденное тело, выворачивая наружу все внутреннее
содержимое, потому что оно представляет научный интерес, набьют голову
тряпьем, зашьют и вот забирайте − се человек. Я видел...
Елена. Не надо, не продолжай. На тебе всегда пребывала высшая ми-
лость, и даже когда ты вел беспорядочную закулисную жизнь, вызывав-
шую у всех недоумение, она все равно на тебе пребывала. Ты пришел в мир,
ты исполнил дело, которое тебе поручили исполнить. Тебе не о чем беспо-
коиться, потому что ты сделал то, что должен был сделать. А остальное не
зависит от нас и не нам определять, как все будет…
Валентин. Ты хочешь сказать, что Мавр сделал свое дело, Мавр может и
уйти?
Елена. Есть люди, которым нельзя сомневаться, нельзя не верить, нельзя
не надеяться. Странно, как это все странно, теперь, когда твои дни сочтены,
а я утратила всякую способность танцевать, моя спина сутула, а ноги отека-
ют и немеют и больше походят на столпы, когда наша жизнь позади и мы
можем оглянуться, понимаешь, как все должно было быть. Нам следовало
радоваться каждому дню, а мы расстраивались, и отчаивались, и желали
большего, чем нам было дано. А тогда мы обладали самым бесценным: спо-
собностью танцевать.
Валентин. И жизнью, полной надежд и перспектив.
Елена. Когда не ладилась личная жизнь, я должна была смириться и не
тратить ни одной минуты на что-либо другое, чем танец. А я пыталась ее
устроить, как будто важнее личной жизни ничего нет и танец может подо-
ждать. А теперь я жалею о каждой потраченной минуте. Но их не вернуть.
Валентин. Анна, Петр, Татьяна… Их тоже не вернуть. Ты спрашивала,
что с ними, так, между прочим, между делом, небрежно и с высока, у слу-
30
чайно подвернувшегося человека, но никогда сама не интересовалась их
дальнейшей судьбой, как будто этих людей не было в твоей жизни или ты
едва их знала. Знаешь, что стало с Анной? Она была самым жизнерадост-
ным существом. Она с легкостью взлетала в воздух и там зависала от того
только, что мысли о насущном никогда не отягощали ее голову и не воз-
вращали на землю. Теперь у нее цирковой балаганчик, и ей едва хватает
денег, чтобы прокормить зверушек. Она растолстела и думает только о том,
чтобы выудить как можно большую сумму у посетителей. А они, потрясен-
ные убогостью представления и жалким видом опустившейся хозяйки, ссу-
жают ей, сколько бы она ни попросила, с единственной целью: избавиться
от ее назойливости, потому что для них она и ее балаганчик − всего лишь
безобразное наваждение.
Елена. Мертворожденный ребенок, последовавшая полоса неудач, − нет,
в ее жизни было мало легкого; просто она умела скрывать, а еще чаще − не
обращать внимания…
Валентин. Когда я пришел к ней, она не узнала меня; она решила, что я
один из тех людей, у которых, если постараться, можно выудить подачку.
Я дал ей денег, но это было все, что она хотела от меня, даже после того,
как я представился; она с поспешностью и жаром уверяла меня, что никог-
да ранее не слышала такого имени и никогда не вела иной жизни, чем та,
которую ведет теперь. И она повторяла это до тех пор, пока я не ушел. Она
беспрерывно кричала огрубевшим и обиженным голосом: «Ошибся, хозя-
ин, не знаю такого».
Елена (после паузы). Ужасно. А Петр? Его твердая, как камень, воля долж-
на была укрепить и сохранить его.
Валентин. Теперь его комната напоминает палату в психиатрической кли-
нике, а жизнь − режим в психиатрической клинике, там тревожно и посто-
янно пахнет лекарствами и люди разговаривают полушепотом. Он ползает
на четвереньках по полу, боится хотя бы на минуту оторваться от него. Его
постоянно преследует навязчивый страх потерять опору. Только когда он
прикасается к грубо отесанным половым доскам, его боязнь исчезает и он
чувствует успокоение, но всегда плачет, как ребенок, когда его хотят под-
нять... А Татьяна… Татьяна умерла.
Елена. Умерла? Что ты говоришь? Так неожиданно.
Валентин. Это неожиданность для тебя?
Елена. Люди, которых любишь, кажутся бессмертными.
Валентин. Нет. Она умерла. Умерла легко и быстро; сердечная недоста-
точность моментально положила конец всему. Когда ей стало плохо, возле
нее никого не оказалось; так и умерла она в полном одиночестве среди пу-
стой, темной квартиры; нашли ее на третий день, когда уже ничем нельзя
помочь. Говорят, что все существо таких людей пронизывает невыносимая,
31
мучительная боль, а когда отпускает, они облегченно вздыхают последним
сладким вздохом.
Елена. Замолчи! Не могу! Не могу больше!
Валентин. Лена, и вот теперь моя очередь. Подумай только, что потом,
даже если тебе захочется что-то изменить, ничего не получится, потому
что тот мир будет существовать только в воспоминаниях, потому что не
будет его главных действующих лиц... Того времени больше не будет и нас
не будет.
Елена (горько). Одна. Опять одна... Каждый час каждого дня знать, что
вас нет, каждый час каждого дня думать о вас, томиться воспоминаниями
о вас, отсчитывать час за часом время, проведенное без вас и молиться,
молиться. (С ужасом.) Нет, не могу! Не могу!
Валентин (хочет поменять тему разговора, потому что физически
устал). Как хорошо на этой площади. Ты только посмотри! Здесь все ды-
шит вечностью.
Елена. Да-да хорошо. (С невидящим взглядом.) Я вижу красивое правиль-
ное и благородное лицо, оно озарено мягким ласковым светом откуда-то из
глубины души… В нем столько одухотворенного и совсем нет раздраже-
ния, муки, озлобленности, от этого оно кажется неземным. Голос твой мяг-
кий и ровный, как будто доносится из другого мира, и нет в нем надлома
и горечи. Твое тело, сильное и гибкое, повинуется каждой прихоти твоих
мыслей и, как бескостное, передвигается в трехмерном пространстве. Твои
сильные руки напоминают модель для упражнений желающих стать ху-
дожниками. И я не могу поверить, что это молодое по-спартански закален-
ное тело умирает. Слишком велик контраст и невероятно сильно хочется,
чтобы все это было о ком-то другом, незнакомом и далеком, абстрактном
человеке. Не могу поверить! Не могу! Не могу!
Валентин. Скоро болезнь оставит неизгладимые следы и это лицо пре-
вратится в малоподвижную маску, а тело высохнет и станет дряхлым и ис-
тощенным, и тогда никто не будет удивляться, что этот немощный старец
умирает. А пока я могу вводить в заблуждение своей беспечностью и внеш-
ним благополучием. А что, я еще произвожу впечатление человека, кото-
рый может назваться здоровым?
Елена (оживленно пытается угодить). Да, я бы никогда не догадалась.
Валентин. Это стоит неимоверных усилий. Я никому не говорил, что со
мной.
Елена. А слухи?
Валентин. Слухи ходят. Но это все домыслы, догадки, предположения,
они ничего не стоят, пока их не подтвердишь. Но я не хочу их подтверж-
дать. Ты спрашиваешь, почему?
Елена. Я ничего не говорила. Тебе послышалось.
32
Валентин. А мне показалось, что ты спросила: «Почему?».
Елена. Ты просто хотел, чтобы я спросила.
Валентин. Да, наверное. Ради каких-то пяти минут самообмана, игры во-
ображения. Мне приятно хотя бы пять минут быть таким, каким я был.
Забыть обо всем и жить только настоящим. Вокруг все те же люди, в их
глазах все та же вера, вера в то, что я силен, неуязвим, способен совершать
невозможное... Эта вера окрыляет, дает силы, поддерживает, не позволяет
отчаиваться.
Елена. Но ведь рано или поздно все станет очевидным?
Валентин. Да, конечно. Рано или поздно, без комментариев и долгих объ-
яснений, все прозреют и всё поймут сами. Но мне, поглощенному и под-
чиненному иной реальности, земные страсти будут уже безразличны. В
мыслях перенесшиеся в иное бытие, раздражаются всякий раз, когда им
приходится отвлекаться на обременительную заботу о своем непослушном
и бренном теле.
Елена. Ты возбужден, сбиваешься, тебя становится все сложнее и слож-
нее понимать, не закончив одну мысль, ты перескакиваешь на другую…
Валентин (не обращая внимания). Но ведь вначале ты что-то заподозрила,
зачем же теперь так живо доказываешь совсем другое.
Елена. Я не знала и ничего бы не узнала, если бы ты сам не сказал, да я и
не могла даже подозревать, что может случиться такая трагедия
Валентин. Вначале ты смутила меня, и я не знал, что сказать, чем воз-
разить, чтобы скрыть волнение, настолько ты оказалась проницательной.
Эта одинокая и уставшая женщина может видеть так глубоко и далеко, что
перед ней, как на ладони, предстают человеческие судьбы и для нее не су-
ществует тайн. Провидческая проницательность. Мы не виделись целую
вечность, но только один взгляд − и тебе сразу стало все понятно, и ты
увидела то, что не замечали остальные − те, кто эти годы был подле меня.
Елена. Ты очень бледный. Ты устал.
Валентин. Нет, ничего. Ты говорила о грустных глазах, в их глубине не
что иное, как приговор судьбы. Ты права, ты заметила это, ты увидела. Зна-
чит недолго, значит недолго.
Елена. Да что ты. Тише. Тише.
Валентин. Мой верный пес незадолго до кончины уже знал, что с ним
будет, к моему ужасу на улице он терся головой о высохшую, изъеденную
молью, жучьем и сапрофитами, порыжевшую кошачью шкуру, хотя раньше
он сторонился всего мертвого, а все собаки обходили его на значительном
расстоянии.
Елена плачет.
Валентин. Я не хотел говорить, по крайней мере, это не входило в мои
планы. Это вышло непроизвольно. Ведь теперь, когда занимаешь у вечно-
33
сти каждый час, чтобы успеть сделать что-то безотлагательное, все вос- Елена. Мое лицо невыразительно, на нем слишком много морщин.
принимается совсем по-другому и все становится совсем иным. И когда Валентин. Во время танца оно преобразится.
ты из страха, что не сможешь танцевать, не танцуешь − подумай только, не Елена. А дочь?
потому, что ты не можешь, а потому что ты боишься, что не можешь танце- Валентин. Она скажет спасибо за те минуты восторга, который разбудит в
вать − то не знаешь, какой привести довод, чтобы вывести тебя из царства ней наш танец. (Пауза.) И только этим ты можешь возразить мне? (Смеется
теней, где время не движется и все запретно. легко и радостно.) Но тогда – да?
Елена (как в лихорадке). Нет, сейчас я ничего не боюсь, сейчас такое чув- Елена. Да.
ство, будто настал судный час, время стало и мы дошли до грани, за ко-
торой скрыто неподвластное нашему уму, может быть, хаос, может быть, Звучит музыка Альфреда Шнитке танго из Кончерто гроссо №1. Елена танцует неу-
блаженство. Но эта неизвестность страшит и заставляет откладывать по- мело и неуверенно: время сделало свое дело. Но это преодолимо, и она это понима-
следний разделяющий шаг, потому что он все равно, что в омут броситься. ет. В глазах ее светится восторг, страха нет, она упивается музыкой и наслаждается
танцем. В конце танца Валентин перебрасывает ее, как плащ, через руку, встряхива-
Надо собрать все мужество, всю веру, чтобы все-таки сделать его. Только
ет, бросает на пол и уходит.
это вера особого свойства, когда безоговорочно, безропотно подчиняешься
независящему от тебя с единственной мыслью, что так надо и необходимо,
Валентин (уходя). Я жду, жду, жду...
а значит, с благодарностью принимаешь предначертанное.
Валентин. Лена, успех возможен только при страстном желании, таком,
Занавес
когда каждая минута кажется пустой тратой времени, если она не прибли-
жает, хотя бы на шаг к заветному. И если желание настолько велико, то все
остальное: мелкие преграды, досадные неудачи, провалы, минуты расте-
рянности, хандра, сомнения, − преодолимы и разрушаются рано или позд-
но под натиском желания и тех сил, которыми эти желания пробуждаются.
Елена. Как горят твои глаза! Да, мы будем верить, что та страшная бо-
лезнь, которая подтачивает тебя, будет вылечена, ты даже не сомневайся,
все чаще и чаще появляются заметки, что час разгадки ее близок, а прогно-
зы день ото дня более оптимистичны, а значит, скоро от нее не останется
и следа. Мы будем верить, что я смогу танцевать с прежней убедительно-
стью. Слышишь, ты пришел пригласить меня на танец, так вот, я согласна
танцевать. Я принимаю твое приглашение. Я принимаю!
Валентин. Я явился не ради красивых слов о даре, грехе. Ты тянула, но
тянул и я. Я хотел, чтобы ты почувствовала себя настолько цельной, сво-
бодной от уныния, чтобы поверить в собственные силы. Я ждал, пока твои
чувства обретут первозданную чистоту. И я дождался. Но я хочу большего.
Я хочу, чтобы ты не просто согласилась танцевать. Я хочу, чтобы ты согла-
силась танцевать прямо здесь, прямо сейчас.
Елена. Это невозможно. Существует тысячи но.
Валентин. Это призраки.
Елена. Это реальность и с ней надо считаться. Посмотри на мои ноги.
Они не только обезображены, но и непослушны.
Валентин. Это пройдет со временем.
Елена. Моя спина не гибка, а руки безвольны.
Валентин. Это пустяки.

34 35
 ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Уинстон Черчилль (Черчилль).
Франклин Делано Рузвельт (Рузвельт).
Клементина, жена У. Черчилля.
Рандольф, сын У. Черчилля.
Сара, дочь У. Черчилля.
У и н с то н Памела, жена РандольфA.
Джон, брат У. Черчилля.
Биркенхед, друг У. Черчилля, один из ораторов
пьеса в ДВУХ действиях консервативной партии.
Бивербрук, друг У. Черчилля, принадлежал к
партии консерваторов, во время войны
министр снабжения.
Десмонд Мортон (Мортон), друг У. Черчилля со
времен Первой мировой войны. Далее
занимал пост в разведке.
Колвилл, личный секретарь У. Черчилля.
Линдеман, профессор, советник У. Черчилля.
Лорд Моран, врач У. Черчилля.
Гарриман, представитель Ф. Рузвельта.
Гопкинс, советник Ф. Рузвельта.
Журналистка.
Секретарь.
Камердинер.

36 37
 Действие первое
Посвящается моей бабушке А. Н. С.
Сцена первая
В 20-е годы в жизни ЧерчилЛя наступила пауза. Он уединяется в семейном кругу в
только что приобретенном загородном доме в Чартвилле. Действие происходит в
столовой, сообщающейся с террасой с видомна прекрасный сад, луга и пруд.
Черчилль. Я рада, как никогда. Теперь у нас есть загородный дом всего в
часе езды от Лондона. Жизнь на лоне природы удивительна. Суета город-
ской жизни остается где-то далеко.
Черчилль. Это не так сложно.
Клементина. Ты говоришь так, потому что никогда не бываешь дома, даже
когда находишься дома. Разговоры ты ведешь о выборах, о сложившейся
ситуации в общественной жизни. Для тебя дом – это нечто само собой раз-
умеющееся, существующее как день, ночь, солнце, луна. Оно есть, и все.
Оно вне твоих интересов. Но с чем ты останешься, когда политический
взлет закончится? С этим, по твоим словам, «несложным»?
Черчилль. Он уже закончился.
Клементина. Неправда.
Черчилль. Бедная моя Клементина, ты устала. Настал час упрекам. Я го-
тов слушать их до бесконечности. Я дал повод для них. К тому же у меня
теперь достаточно времени, чтобы их выслушивать.
Клементина. Нет, упрекать мне тебя не в чем.
Черчилль. Клемми, ты умеешь терпеть, ты умеешь ждать. Я же не умею
ждать, не умею терпеть, а если приходится подчиниться, то стараюсь де-
лать это как можно грациознее.
Клементина. Как ни странно, именно в этот сложный период мы смогли
сделать верный и очень своевременный шаг – купить дом. Конечно, у нас
есть заветная цель − вернуться в парламент. Но не надо умалять важность
этой покупки.
Черчилль. Как отважно ты защищаешь свой мир. Приобрести дом − это не
так сложно. Конечно, хорошим подспорьем оказались и наследство марки-
зы Лондендерри, и гонорар за «Мировой кризис».
Клементина. А еще гонорар по 30 фунтов за 4 картины, выставленные то-
бой в Париже. Как ни странно, но им нашлись покупатели!
38
Черчилль. Это самое дорогое вознаграждение, которое мне пришлось по-
лучать за мой труд. Но все это не может…
Клементина. Я понимаю, о чем бы мы ни говорили, мы говорим об одном
и том же, возвращаемся к одному и тому же. Наш мир сузился. Нас по-
стоянно гложет мысль о временной неудаче. Но ведь когда-то этот период
закончится…
Черчилль. Ты думаешь?
Клементина. Конечно. Сегодня должен приехать твой брат.
Черчилль. Джон…
Клементина. Тебе нельзя находиться долго в одиночестве. Ты – деятель-
ная натура.
Черчилль. Может быть и нельзя.
Клементина. Я помню, как ты увлекся пилотажем − 140 вылетов. Удержать
тебя было невозможно, ты не чувствовал опасности. А она была…
Черчилль. Это ни с чем несравнимое удовольствие – рассекать воздух, па-
рить над землей, быть оторванным от нее, быть выше облаков, где так тихо,
словно там правят законы покоя и созерцательного величия.
Клементина. Но будучи прямой противоположностью тому миру, будучи
нетерпеливым и невыдержанным, ты не мог быть в безопасности, управляя
самолетом.
Черчилль. Но все ведь обошлось как нельзя более удачно.
Клементина. К счастью, авария, из которой ты вышел с легкими царапи-
нами, вразумила тебя.
Черчилль. Дважды не стоило искушать судьбу.
Клементина. Судьба милостива и не дала случиться наихудшему.
Черчилль. Я гонялся за заоблачной мечтой, и, надо сказать, судьба поды-
грывала мне.
Клементина. Это вовсе не заоблачная мечта, а часть реальности, но буду-
щей.
Черчилль. Если бы так! Многое мне было дано от рождения: принадлеж-
ность к одному из знатнейших семейств. Но это был лишь залог судьбы, а
она ведь ростовщик, еще какой ростовщик – ссужает, а потом ты должен
выплатить долг, и еще проценты, иначе в расход.
Клементина. Ты сейчас очень раздосадован неприятностями.
Черчилль. Да. Я – человек и у меня есть, от чего болеть сердцу. Этот тем-
ный период – это не только утерянный пост военно-морского министра,
но и испытания, которые трудно пережить любому человеку: смерть лю-
бимой дочери − хорошенькой маленькой девочки, смерть матери, которая
вела меня и была полна веры в мои силы. Она, как никто другой, возлагала
на меня огромные надежды, а ведь в школе я не был силен.
Клементина. Ты ведь нетерпелив, а школа требует терпения и усидчиво-
сти.
39
 Черчилль. А вот классическая литература, высокий стиль, лишенный су-
еты, он увлекал, рисовал иной мир – мир героев, красивых, отважных, рав-
ных богам. Я мог заучивать наизусть целые главы Гомера.
Клементина. Преуспевать во всем и всегда ‑ удел немногих. Сейчас же
судьба дает тебе передышку, чтобы обдумать то, что было, собраться с си-
лами и приготовиться к тому, что будет. А может быть, путь к удаче лежит
через неудачи.
Черчилль. Мой корабль, увы, осел на мели и там недвижим пребывает.
Клемми, я − воин. Повелевать ходом войны – вот моя стихия.
Клементина. Но настал час мира. Пора перековать оружие в плуги.
Черчилль. Увы, мир нескоро воцарится. Море хранит нашу отчизну и
это создает впечатление неуязвимости и вселяет уверенность, что так бу-
дет всегда. Но оружие совершенствуется, становится сложнее, мощнее, и
нельзя проявлять недальновидность. Мы должны защищаться с воздуха,
мы должны защищаться на суше. Все движется к катастрофе, к крушению.
Клементина. Но, Уинстон, оглянись вокруг. Действительность совсем
иная, никакого намека на катастрофу. Это столовая: стол, шкафы, откры-
тое окно. Сама жизнь вливается в эту комнату. Впусти жизнь в свое сердце.
Забудь хаос военных лет.
Черчилль. О, мудрая Клементина! Но я не могу сидеть, сложа руки, и
ждать! В чем найти себе применение?
Клементина. Твой кипучий темперамент найдет себе применение даже в
сельском размеренном течении жизни.
Черчилль. Не могу представить.
Клементина. Кто знает, почему так сложились обстоятельства? Дорога к
дому для Одиссея оказалась слишком долгой − длиною в 20 лет.
Черчилль. Гомер был сказочником и любил приукрасить правду так, что
она казалась сказкой, а вымысел приобретал правдивый вид.
Клементина. Может быть, судьба предоставляет передышку перед чем-то
очень важным.
Черчилль. Ты думаешь?
Клементина. Я не знаю, Уинстон. Не знаю. Надо принимать неудачу как
залог будущих побед.
Черчилль. Пусть так. Но в один день оказаться не у дел… А что дальше,
Клементина? Я так озабочен настоящим. Я не могу видеть будущее.
Клементина. Уинни, я понимаю, как сложно приходится тебе теперь, но
обида – плохой советчик. Сейчас не стоит размышлять о причинах вещей.
Прозрение на истинное положение наступает в покое. Мне кажется, что у
тебя есть все, чтобы быть счастливым. Здесь, оглядываясь на произошед-
шее, ты поймешь, что было не так и в чем твоя сила, и тогда откроется
будущее. Новое…
40
Черчилль. Новое… Ты думаешь, Клементина?
Клементина. Я верю.
Черчилль. Мама тоже верила, но при ее жизни мне не удалось оправдать
надежд.
Клементина. К тому же, вокруг тебя всегда столько людей, что тебе не
придется сидеть, сложа руки!
За дверями столовой раздаются голоса. Появляется Камердинер, за ним в комнату
входят Джон и Биркенхед.
Камердинер. Сэр, пожаловали Ваш брат и лорд Биркенхед. (Уходит.)
Черчилль. А вот и долгожданные визитеры.
Джон. Добрый день.
Черчилль. Пришли протянуть руку утопающему? Визит вежливости, но
и на этом спасибо.
Биркенхед. Со стороны не все так плохо, как вам кажется. Новый дом,
живопись, литературные труды.
Черчилль. Нет. Не пытайтесь меня разубедить. Я конченый человек. В по-
литику дважды не въезжают на триумфальной колеснице.
Джон. Но мне никогда не приходилось достигать и десятой доли твоего
успеха или успеха, который выпал на долю нашего знаменитого предка −
Джона Черчилля, Первого герцога Марльборо. Уинстон, природа щедро на-
градила тебя.
Черчилль. Нет, я конченый человек…
Биркенхед. Вы не можете им быть в 40 лет, обладая такими исключитель-
ными способностями.
Черчилль. Нет. Разве можно вновь достигнуть того, чем я был еще неко-
торое время назад?
Биркенхед. Судьба переменчива. Вы это знаете.
Черчилль. Я не умею ждать. Вы понимаете, что мое политическое вос-
хождение может не повториться, как у большинства политиков.
Биркенхед. Вы абсолютно не вписываетесь в до сих пор известное. К тому
же у консерваторов появился новый и набирающий силы противник – лей-
бористы. Но никто из консерваторов не обладает равной вам силой и энер-
гией, чтобы сдержать их наступление. Так что – sursum corda1. Есть все
основания полагать, что вы долго не засидитесь за вашим мольбертом.
Черчилль. Вы так думаете?
Биркенхед. А как ваши успехи в живописи?
Джон. Жаль, что вы не застали его за работой в кремовой блузе до колен.
  Вознесём сердца 2 (лат.)
1
41
 Черчилль. Его Гвендолайн (кивая на Джона) выглядела такой обворожи-
тельной во время занятия живописью, и у нее недурно получалось, так что
я не смог удержаться и не последовать ее примеру. Ах, восхитительная
Гвендолайн, она мне дала магическое лекарство от скуки!
Джон (лорду Биркенхеду). Уинстон так серьезно относится к искусству,
что не может простить кузине Клер, что она сделала бюст Ленина и пере-
дала его в Москву. Видимо, ты не простишь и не заговоришь с ней до конца
своих дней!
Черчилль. Да, не прощу. Нельзя быть такой экзальтированной дамочкой
и забывать о семейных корнях. Эта большевицкая сила поднялась, чтобы
уничтожить нам подобных и смутить тысячелетний ход истории, чтобы
сказать: «Должно быть все иначе, должно быть так, как мы хотим»!
Биркенхед. Так каковы же ваши успехи в живописи, Черчилль?
Черчилль. Живопись спасительна. Это − великое утешение. Она помогает
пережить уход из адмиралтейства. Один мазок, второй, третий – из ничего
появляется слепок окружающего. Никуда не надо спешить, ничего не надо
– только вот так: раз − два, раз − два, раз − два.
Клементина. Это больше похоже на армейский счет.
Черчилль. Я всего лишь солдат Ее Высочества.
Клементина. Или благородный Дон Кихот, восставший против невиди-
мых врагов.
Черчилль. День можно считать прожитым зря, если не написано двух кар-
тин. Послушайте, это удивительная вещь! Вы просто никогда не задумы-
вались. Наш мозг преобразует язык света в привычный для него сигнал.
А потом эта криптограмма попадает на холст и в таком виде становится
понятной другим. В таком виде другие могут расшифровать язык света.
Биркенхед. Черчилль, вы − страстная натура и далеко пойдете в своей
любви к живописи.
Черчилль. Но вы же знаете, что успехи в живописи делает некто, по имени
Чарльз Морен. Моя же участь сидеть в затворничестве.
Биркенхед. В это с трудом верится!
Черчилль. Вы же знаете, что на моих руках крови больше, чем краски.
Биркенхед (тихо). Какое удивительное создание! Какой причудливый
нрав! Он то полон надежд, то придавлен тоской.
Черчилль. Один из мальчиков в гимназии, где учился Рандольф, отка-
зался дружить с ним. Я был причиной гибели его отца. Галиполли – моя
Голгофа. Мне не хотелось бросать в мясорубку мировой войны англичан.
Мне казалось, что флота будет достаточно для захвата Дарданелл, но тур-
ки проявили невиданное упорство, и мы понесли значимые потери. Бес-
перспективность операции стала очевидной. Флот не создан для штурма
крепостей.
42
Биркенхед. Это точно. Полно. Вы извлекли уроки.
Черчилль. Извлек. На всю жизнь.
Биркенхед. Более того, вы достаточно и даже чрезмерно наказаны.
Черчилль. Если мне придется руководить морской операцией, то она бу-
дет проводиться только тогда, когда я буду уверен в наименьших потерях и
успешном ее завершении. Это будет взвешенный план.
Биркенхед. Все-таки вы полны надежд! А какие у вас планы обустрой-
ства вашего землевладение? Я слышал невероятные вещи, будто вы берете
уроки каменной кладки. Видимо, нам надо незамедлительно позаботиться
об избытке энергии, переполняющей вас, и направить ее в должное русло.
Черчилль. Проекты – самые неожиданные.
Биркенхед. Так вы расскажете, Уинстон, что же все-таки здесь будет? Го-
род Солнца или феодальная крепость?
Черчилль. Я намерен в недалеком будущем вступить в профсоюзы ка-
менщиков, но, боюсь, меня подвергнут очередным нападкам. Я планирую
построить пруды – для плавания, и может быть, для разведения форели и
карпа. Для этого мне и нужны уроки, и еще мне нужна помощь, физиче-
ская сила, приезжайте, я вас обучу разом и кладке, и устроению земельных
участков, и строительству прудов.
Биркенхед. Уинстон, да вы самый хлопотливый и дальновидный землев-
ладелец в округе.
Черчилль. Вы видели наших английских хряков? Неправда ли, они пре-
лестны?
Биркенхед. Я бы не стал так говорить. Мне кажется, они уродливы.
Черчилль. Они красивы в своей уродливости. Быть может, когда-нибудь
мне удастся получить награды за лучших свиноматок и доказать всем, что
они ничуть не хуже, чем все то, что мы называем хорошим и красивым. Со-
ревнование – вот что привлекает.
Биркенхед. Сложно поверить, что человек, еще недавно разрабатывавший
планы военных действий, сидевший в окопах на линии фронта, противо-
борствовавший коммунизму и большевикам, размышляет о прудах с кар-
пами и форелью, о свиноматках, о кирпичной кладке…
Черчилль. А что в этом удивительного? Быть может, кого-то такое поло-
жение дел радует.
Биркенхед. Полно, Уинстон, разжалобите. Я и так сам не свой, увидев
перемены, произошедшие с вами.
Черчилль. Теперь меня никто не сможет назвать «вечно спешащим субъ-
ектом». Теперь я веду размеренный образ жизни в сельском уединении.
Биркенхед. Какое же это уединение, когда визитер за визитером прихо-
дит сюда! Да и темы разговоров не переменились! Благодаря вам политики
переместилась на лоно природы.
43
 Черчилль. Чем выше взлет, тем тяжелее падение, тем сложнее начать
жизнь без того, что ее наполняло. Вы, Биркенхед, − одно из самых важных
и нужных приобретений моей жизни.
Биркенхед. Да бросьте причитать, Уинстон. Выход есть, есть перспекти-
вы, и они не абстрактные. Но воля ваша. Если вам нравится окружающее и
вы готовы посвятить ему оставшуюся жизнь, я не буду спорить и больше
не заговорю на эту тему.
Черчилль. А что вы думаете, еще что-то может измениться?
Джон. Уинстон, не для участи неудачника рожала тебя Сара Дженнингс.
Не для того в спешке ты явился на свет, чтобы сдаться так просто. Ей каза-
лось, что ты должен достичь большего, чем отец. Она припрятала на всякий
случай мантию министра финансов, принадлежавшую некогда ему. Давай
поищем ее.
Черчилль. Увы, я лишь повторил его судьбу неудачника.
Джон. Нет, ты не имеешь права так говорить. Вы − разные. Отец при-
нял политическую отставку как злой рок, смирился с ней, и это поставило
крест на его дальнейшей карьере. Ты тоже можешь смириться, как и он, и
тебя забудут, но у тебя есть возможность решительно действовать.
Черчилль. Результат одинаков.
Биркенхед. Уинстон, бьюсь об заклад, вы не достигли тех высот, о кото-
рых мечтали в самом смелом воображении.
Черчилль. Увы, я не смогу что-либо изменить.
Биркенхед. Сожалею, что в последнее время только и занимаюсь, что уго-
ворами разочарованного друга, который хочет чувствовать себя несчаст-
ным, в то время как надо действовать.
Черчилль. Что же может мне помочь в данной ситуации?
Биркенхед. Ваш темперамент, ваша сила, ваше красноречие. Я вам гово-
рил, что ни один из консерваторов не обладает и одной десятой ваших ка-
честв.
Черчилль. Потраченные десять лет в рядах либералов на противодействие
консерваторам показали, что мое красноречие не эффективно. Почему же
вы думаете, что оно сможет что-либо изменить?
Биркенхед. Взгляните на проблему с другой стороны, Уинстон. Консер-
ваторы нуждаются в свежей крови, крови бретера. Вам никто не помешает
повторить то, что вы уже однажды сделали. К тому же правда состоит в
том, что вы не либерал.
Черчилль. Что же вы предлагаете, я не могу никак понять?
Биркенхед. Снова поменять партию, как вы уже однажды делали.
Черчилль. Меня обвинят в двуличии, политическом вероломстве.
Биркенхед. Вас и так обвиняют в этом, после того как вы бросили консер-
ваторов. Одним обвинением больше, что меняется?
44
Черчилль. Но это невозможно.
Биркенхед. Ваш основной противник, который мешал вашему возвраще-
нию к консерваторам, недавно умер.
Черчилль. Вряд ли он одобрил бы такое решение.
Биркенхед. Из глубины шести футов сложно что-либо оспаривать. И
еще… Вот-вот освободится одно парламентское место. Время действовать.
Одни помнят о вашем происхождении, и вам удастся заручиться их под-
держкой, другие же были дружны с вашей матушкой, и вы можете рассчи-
тывать на их помощь.
Черчилль. Я должен поразмыслить и оценить шансы. «Париж стоит мес-
сы». Это можно принять как руководство к действию...
Биркенхед. Думайте, Уинстон, это лучше, чем впадать в уныние.
Черчилль. Клемми, мой друг и советчик, что ты думаешь? В тяжелые ми-
нуты я оказываюсь в обществе женщин, которые скрашивают темную по-
лосу жизни.
Клементина. Я призываю к борьбе.
Черчилль. С кем или с чем? В каком двигаться направлении? Может луч-
ше рисовать маслом и писать исторические труды – о войне, о семье, о ми-
ровом кризисе? Раньше все было просто. Теперь я не знаю, чего ожидать,
что делать.
Клементина. Если бы я знала! Только ты знаешь, что надо делать. Только
ты один найдешь выход. Всякий шаг будет оправдан по истечении времени.
Торопись! Время не ждет. Оно выбирает новых героев, старых же предает
забвению.
Черчилль. Мой ангел, Клементина, хотя ты и не можешь дать определен-
ного совета, но спасибо за веру в меня.
Джон. В этой ситуации ты должен найти самый неожиданный выход. Ты
всегда рассчитывал на собственные силы.
Черчилль. Вы хотите чего-то сверхъестественного. Я могу еще быть по-
лезным, безусловно. Я могу еще сослужить добрую службу, не стоит спи-
сывать меня на покой.
Джон. Да, ты должен поступить самым неожиданным образом, как де-
лал это до сих пор. В непредсказуемости − твоя сила. После потери кресла
военно-морского министра, ты принял самое неожиданное для всех реше-
ние – уехать на передовую. Ты по доброй воле решил рискнуть жизнью. Кто
может похвастаться такой отвагой! Но и там ты не дал о себе забыть. Что ты
сделал дальше, чтобы завоевать симпатию сослуживцев?
Черчилль. Действительно, было, было, было... Началось все с неожидан-
ного, но не менее важного врага для нас всех – вшей.
Джон. Вот именно. Ты прочитал лекцию о вреде и методах борьбы со
вшами.
45
 Черчилль. Иначе быть не могло. Их укусы болезненны и к тому же могли
привести к сыпняку. Мне надо было позаботиться о жизни вверенных мне
людей. Несмотря на войну, мы не должны порывать с цивилизованной жиз-
нью. Моя ванная следует за мной даже если я оказываюсь в Египте.
Джон. Ты не находишь, что ситуация была весьма пикантной: вши, пото-
мок графа Мальборо в условиях передовой. Еще долгое время оппонентам
пришлось суетиться, чтобы ты не получил должности бригадного генера-
ла, а лишь подполковника пехотного батальона.
Черчилль. Им не надо было стараться. Это могла сделать в любой момент
шальная пуля или неудачно взорвавшийся снаряд.
Клементина. Зачем так шутить? А ведь это могло произойти, окажись ты
в блиндаже, когда в него угодил фугас, а не в штабе, куда по счастливой
случайности ты отправился с донесением.
Джон. Именно в этом: в твоей непредсказуемости, несмотря на всю от-
чаянность ситуации, твоя сила.
Черчилль. Клементина, ангел мой, так что же мне делать?
Клементина. Уинни, конечно мне больше нравиться, когда ты в кругу се-
мьи: за мольбертом или занят благоустройством приобретенного участка.
У тебя одинаково хорошо получается рисовать, делать кирпичную кладку
или разводить живность отличных пород.
Джон. Но готов ли ты, Уинстон Спенсер Черчилль, все оставшееся время
провести за благоустройством участка, рисованием, разведением свинома-
ток?
Клементина. Конечно, Уинстон, это не жизнь для тебя. А потому иди даль-
ше. Иди.
Черчилль. Я бы мог быть полезен в час опасности, но меня воспринимают
как дополнительную опасность. А потому я и глазом не успел моргнуть,
как оказался без работы, без места в парламенте, без партии и даже без
аппендикса.
Клементина. Превратности политики неисчерпаемы. Ты прекрасно зна-
ешь, что я буду рядом всегда.
Черчилль. Да. Ты была рядом во время последней избирательной кампа-
нии в парламент, когда мне били стекла в машине, махали кулаками перед
носом, угрожая. Тогда в Лондоне я столкнулся с самой страшной толпой,
которую когда-либо видел в Англии за все двадцать пять лет моей обще-
ственной жизни. Они больше походили на русских волков, чем на англий-
ских рабочих.
Клементина. Может, теперь ты найдешь вдохновение в старых друзьях.
Дружба, рожденная в молодости, самая крепкая.
Черчилль. Кто же захочет принять в свой стан перебежчика.
46
Клементина. Сразу нет. Но шаг за шагом − может быть. Потребуется вре-
мя. Смягчатся сердца, станет очевидным, что между вами не так уж много
противоречий, и немало общего. Может, карта ляжет и судьба подыграет.
Джон. Для гибеллинов был он гвельф, для гвельфов гибеллином.
Биркенхед. Это легко поправимый момент.
Черчилль. У меня со многими сохранились хорошие отношения. Ведь на
виду можно быть непримиримыми оппозиционерами, а за кулисами хлебо-
солами и друзьями.
Клементина. Ты волен поступать, как знаешь. Но с ними у тебя больше
общего, чем с либералами, к которым ты примкнул. Каждый имеет право
на поиск, даже ценой серьезных ошибок. Важны выводы. Ты сделал свои
выводы.
Черчилль. Итак, партия консерваторов. Все это требует размышлений. Не-
обходимы продуманные решения. А пока они эмоциональны и фантастичны,
но они вселяют надежду. Теперь я вижу парус в безбрежном синем океане. Я
обдумаю и приму решение. Но все еще помнят Галлиполи. Воздушные же
замки легко возводятся, но очень больно, когда они разрушаются.
Сцена вторая
Действие происходит через год, накануне избрания Черчилля министром финансов.
Черчилль внимательно следит за перестановками в кабинете министров в тайной на-
дежде получить какую-либо должность. В разгар ежегодно проводимого детского
праздника в загородном доме в Чартвилле появляется Биркенхед, чтобы сообщить
обнадеживающие новости.
Биркенхед. Уинстон, я менее всего ожидал увидеть вас ряженым, пугаю-
щим детей.
Черчилль. Биркенхед, вы первым приехали сюда, на детский праздник.
Биркенхед. Вы полагаете, я еще не вышел из этого возраста?
Черчилль. Не до шуток. Видимо вам есть, что сообщить мне. Ценю вашу
расторопность.
Биркенхед. Детский праздник − наиболее подходящий момент, чтобы за-
няться делом. Я действительно спешил, мне не терпится обсудить много
безотлагательного и не очень, но весьма любопытного.
Черчилль. Давайте уединимся, хотя сделать это нелегко. Во время дет-
ских праздников дети становятся хозяевами положения. Они устанавлива-
ют порядки.
Биркенхед. Думаю, что разговор не займет много времени.
Черчилль (зовет, направляясь к портьере). Рандольф, Рандольф! Я знаю,
ты спрятался за шторой, чтобы быть первым попавшимся в лапы свирепого
47
монстра. Поди сюда. Вот тебе накидка и плащ, замени меня в этом нелегком
деле.
Рандольф. Но все будут недовольны, отец.
Черчилль. Я возлагаю на тебя надежды, ты растешь опорой мне, а это пре-
красный способ доказать, что я не ошибаюсь в тебе.
Рандольф. Но я хочу быть с вами.
Черчилль. Исполни эту обязанность и приходи к нам.
Рандольф нехотя надевает плащ и маску на себя. Уинстон поправляет костюм на сыне.
Вот так будет лучше. Не забудь, Сара пугается, когда на нее резко бро-
саются со спины справа. После нападения ее надо потрепать за чудный но-
сик, это ободрит ее. А теперь, вперед!
Рандольф кивает головой, убегает. Черчилль обращается к Биркенхеду.
А по-вашему, я должен пребывать в смятенных чувствах? Переживать,
что завтра решается моя судьба? Войду ли я в кабинет министров или оста-
нусь за бортом? Тот, кто долго ждет, не спешит заглядывать в будущее.
Биркенхед. Возможно, вы правы. Но обстоятельства могут сложиться так,
что вас вырвут из этого милого круга домашних обязанностей. Если вам
безразлично, то давайте подождем до завтра, которое прояснит всю ситу-
ацию. Не будем тратить время на досужие разговоры. А теперь я могу со
спокойным сердцем удалиться.
Черчилль. Постойте, не делайте неправильных выводов. Конечно, вну-
тренне я сгораю от нетерпения. Игра с детьми отвлекает. Вы − мое един-
ственное связующее звено с внешним миром.
Биркенхед. Таким образом, происходящее все же задевает вас за живое.
Черчилль. Безусловно. Биркенхед, когда я сделал повторную попытку вер-
нуться в партию консерваторов, оказавшуюся удачной, когда я вновь сту-
пил в парламент, я сделал свою ставку. Если ваша лошадь бежит на скачках,
вы же не хотите, чтобы она проиграла? Вы желаете ей только победы…
Биркенхед. Тогда вам стоит, друг мой, поверить в провидение.
Черчилль. Удача – лишь следствие неустанного и кропотливого труда.
Биркенхед. Прочтите. Я принес вам одну из газет. Весьма любопытно.
Иногда слухи опережают события.
Черчилль. Это малодостоверная информация. Вы сами можете пролить
больше света, чем этот пересказ от третьего лица.
Биркенхед. И все же, мне бы очень хотелось, чтобы вы прочли вот этот
заголовок.
48
Клементина (приближаясь). Уинстон, гости подъезжают и мне приходит-
ся встречать их в одиночестве.
Биркенхед. Тогда я сам прочту вам.
Черчилль. Подождите несколько мгновений. Женщины прекрасны, когда
их безмятежный покой ничто не нарушает. А мне бы не хотелось во время
праздника привносить смуту и беспокойство.
Клементина. Опять безотлагательные дела?
Черчилль. Да, радость очей моих.
Клементина. Что опять произошло, Биркенхед? Радостное или печальное?
У вас очень озадаченное лицо.
Биркенхед. Что вы, мадам. Мы о праздном.
Клементина. И все же, вы судорожно сжимает газету, словно все дело в
ней. Дайте ее сюда, удалим этот элемент волнения. Вот так лучше.
Биркенхед. Но, постойте…
Клементина. Сегодня я имею право диктовать условия. Что там? Очеред-
ная сенсация, потрясающая Лондон? Посмотрим, что же написано больши-
ми буквами на первой странице…
Черчилль. Клементина, может, не стоит проявлять такую настойчивость?
Ведь не все то правда, что пишут в газетах.
Клементина (читает вслух заголовок). «Он уже во второй раз покидает то-
нущий корабль, и вторично в награду за свой ценный инстинкт получает
не только возможность всплыть, но и высокий пост». (Вопросительно смо-
трит на Биркенхеда, ища подтверждение своим догадкам.)
Биркенхед. Мы пока ничего не можем утверждать, завтра все прояснится.
Клементина. Но об этом говорят, как о свершившемся факте, и, как всегда,
Уинни, тебя хотят растерзать. (БиркенхедУ.) С его возвращением в парламент
у нас воцарился долгожданный покой, которому вновь что-то угрожает.
Биркенхед. По всей видимости, не угрожает.
Черчилль. Еще несколько минут, Клемми. Мы не можем прервать раз-
говор сию минуту.
Клементина. Хорошо. У вас есть на то причины. Роль арбитра детского
спектакля придется исполнять как всегда мне. Мне придется решать, у кого
костюм красивее и кто был лучшим.
Черчилль. Да, тебе видней, Клемми. Ты так хорошо разбираешься в дет-
ских тонкостях. (Клементина уходит.)
Биркенхед. Безусловно, вы не знаете интригу последнего дня, хотя кое-
что вам все же известно.
Черчилль. Не интригуйте, Биркенхед. Вся страна знает о формировании
нового кабинета министров.
49
 Биркенхед. Не юлите, Уинстон. Вы прекрасно осведомлены, что он бу-
дет сформирован не без вашего участия. Вы просто удалились и замерли в
ожидании, чтобы никто не заметил, как сильно вы желаете попасть в него.
Разве нет?
Черчилль. Не буду отпираться − да. Но продолжайте, иначе я не узнаю
последних новостей.
Биркенхед. Все прекрасно понимают, что оставаясь за пределами ново-
го правительства, вы можете обрушить свое красноречие против него. Это
создаст огромную проблему и осложнит ситуацию, особенно когда растет
влияние лейбористов.
Черчилль. Вряд ли такое сомнительное обстоятельство может на что-то
повлиять.
Биркенхед. Вы недооцениваете происходящее. В вас никто не сомнева-
ется. Та передышка, которую предоставила вам судьба, подходит к концу.
Черчилль. Мне не простят Галлиполи, с которого и началась череда не-
приятностей.
Биркенхед. Послушайте, Уинстон, может, вас и не вернут в адмиралтей-
ство, как предполагали первоначальные планы, но всякий иной пост тоже
представляется очередной победой. Вспомните, еще год назад вы были в
депрессии и не видели никаких перспектив.
Черчилль. Вы правы. Даже портфель канцлера герцогства Ланкастерско-
го − хорошо оплачиваемая должность без определенных обязанностей −
кажется манной небесной.
Биркенхед. Уинстон, но судьба изредка предоставляет шансы, превосхо-
дящие самые смелые наши ожидания.
Черчилль. Повторяю − и это искренне − это маловероятно.
Биркенхед. Я знаю, о чем говорю.
Черчилль. Допустим, что это так. Но к чему вы клоните?
Биркенхед. Обстоятельства могут сложиться так, что тот, кому пред-
назначается портфель канцлера казначейства, не согласится принять эту
должность. А вероятность такого развития событий велика! Поэтому у вас
есть шанс получить должность министра финансов.
Черчилль. Лучше не обманывать себя тщетными надеждами. Я с большой
радостью принял даже пост канцлера герцогства Ланкастерского.
Биркенхед. Чем дальше кажется нам цель, тем ближе мы оказываемся к
ней.
Черчилль. Предоставим дню завтрашнему разрешить эту загадку.
Биркенхед. Уинстон, к чему эти пораженческие настроения?
Черчилль. Видимо, сейчас надо вернуться к гостям, детям. Они − не ра-
дужные мечты, а реальность и будущее. Идемте. Время пришло и надо вер-
нуться.
50
Черчилль распахивает дверь, и на сцену врывается праздник. Свет, много людей,
вальсирующие пары, дети в костюмах. И все это кружатся под звуки неистовой
музыки, закручивающей и подчиняющей атмосфере праздника. Уинстона подхваты-
вают дети, он их кружит, наталкивается на группу джентльменов и жестикулируя,
что-то обсуждает с ним. Праздник продолжается. Клементина отрывает Уинстона от
разговоров, приглашая на тур вальса, и он радостно вальсирует с ней. Через мгно-
вение все на сцене погружается в темноту, за исключением танцующих Клементины
и Уинстона.
Черчилль. Клемми, ты прекрасна. Этот наряд наполняет кровь сладким дур-
маном, от которого я теряю самообладание и попадаю под наплыв чувств.
Клементина. Правда? Тебе нравится? Мне казалось, все твои мысли со-
средоточены на какой-то очередной идее, обсуждая которую ваш мужской
клуб не заметил, как прошел детский праздник.
Черчилль. Достаточно одного взгляда, чтобы оценить, как хороша жен-
щина.
Клементина. Один взгляд – это несколько секунд. Несколько секунд жен-
щинам, а все остальное время… чему оно посвящено? Что же вас волновало
сегодня?
Черчилль. В неведении заключен огромный смысл.
Клементина. И все же, интересно знать...
Черчилль. Мы говорили о женщинах… Как они хороши в хлопотах о де-
тях среди семейного праздника.
Клементина. Нет, это неправда. На ваших лицах было написано совсем
другое.
Черчилль. Ты прекрасно знаешь, о чем мы говорили. Рандольф был с
нами, он может подтвердить.
Клементина. Он подтвердит любые твои слова, но если начнешь что-то
спрашивать, он − неприступная стена, молчит.
Черчилль. Хороший сын.
Клементина. Ты не видел, какой красивый наряд мы сшили для Дианы и
как она была хороша.
Черчилль. Она не может не быть хороша, она ведь моя дочь.
Клементина. Почему бы не сказать, что она похожа на меня.
Черчилль. Надо внимательно изучить этот вопрос. Действительно ли ее
красота твоя? (Берет за подбородок и внимательно рассматривает.) Выра-
зительные и улыбающиеся глаза. Вот по ним пробежал ироничный огонек.
Что за тайная мысль пробудила его? Бархатные брови...
Клементина. Ты говорил о крови со сладким дурманом, о наплыве
чувств…
Черчилль. Клемми, но ты сама ушла от этого разговора. Но я могу про-
должить…
51
 Клементина. Пусть недосказанные слова с опозданием, но долетят до меня.
Черчилль. Достойная супруга: она не только хороша, но и умна.
Клементина.И что же ты хотел мне сказать?
Черчилль. Глядя на тебя в этом изумительном платье, я понимаю поэтов,
которые писали стихи во имя женского начала: красоты и нежности.
Клементина. И что же заставляло поэтов писать?
Черчилль. Необходимость стихами зарабатывать на наряды дамам серд-
ца, от которых они становились еще краше и притягивали еще сильнее.
Клементина. Я же думала, что-то большее, чем необходимость зарабаты-
вать. Видимо, в этот раз ошиблась.
Черчилль. Я готов писать десятки статей, очерков, чтобы ты могла приоб-
ретать все эти туалеты, в которых ты чувствуешь себя прекрасной Еленой,
и которые нас, мужчин, пьянят, заставляют биться сердце и кровь делают
чужой.
Клементина. Одну минутку, Уинстон. (Озадаченно подходит к столику,
берет небольшой листок бумаги и что-то пишет, складывает.)
Черчилль. Рандольф, Сара, Диана, Мэри – это все цветы, среди которых
легко, прекрасно, тепло. (Клементина подходит и вкладывает в руку записку.)
Что это?
Клементина. Награда за слова.
Черчилль. Слова слетают с языка, когда говорит сердце. Но я люблю по-
лучать вот такие записочки, на которых написано твоей рукой немного, но
многое…
Клементина. И что же там написано, Уинстон?
Черчилль. Невзрачный листок бумаги – привычное средство обращения к
вечно задерживающемуся допоздна супругу.
Клементина. И что же там написано, Уинстон?
Черчилль. Возможно, долгожданное «Приходи».
Клементина. Может, все-таки стоит прочесть? Нельзя быть уверенным в
своих домыслах. Мне надо к детям, праздник заканчивается (Уходит.)
Черчилль. Да… Да… Не уходи. Я прочту сейчас же. Неумолима, как Пар-
ки, свершающие свое возмездие. (Читает вслух.) «Приходи сегодня». (Вдо-
гонку ушедшей.) Клемми, самая застенчивая из женщин, зачем же сеять со-
мнения?
Клементина (с порога комнаты). Чтобы ты прочел.
Черчилль. Эти белые листки бумаги с заклинанием «Приходи» обладают
магической силой.
Сцена третья
Май 1940 года. Европа все больше и больше погружается в хаос войны, никто не
может предсказать, что будет дальше. Ужас фашизма, как магма взорвавшегося
вулкана, поглощал все новые территории. Рейх захватил Данию и Норвегию, а в
52
ночь на 10 мая начал вторжение во Францию, Бельгию, Голландию. Нужно было
решительное противодействия. Политика «умиротворения», которой следовала
Великобритания, оказалась безрезультатной. В Чартвилле Черчилль, Клементина, Би-
вербрук, Линдеман, Секретарь находятся в томительном ожидании, кого же назначать
премьер министром Великобритании.
Клементина. Это один из самых беспокойных дней в нашей жизни. (Улы-
бается.) Нет, это один из многих беспокойных дней. Их было очень много:
отставка из адмиралтейства, потеря места в парламенте, момент избрания
министром финансов, потом снова годы вне правительства, когда почуяв
опасность со стороны Германии, он, как вещая Кассандра, звал перековать
плуги на пушки.
Бивербрук. Уинстон и спокойная жизнь – несовместимые вещи. Только
близкие люди знают, как тяжело иной раз приходилось.
Черчилль (появляясь в обществе девушки). Вот еще одна неожиданность
этого дня − представитель прессы. Она появилась словно из-под земли. От-
казать не мог. Она выбрала удачный момент.
Клементина. Присаживайтесь к нам. Видите, вы не одна, нас много.
Журналистка. Я понимаю, что мое присутствие излишне.
Линдеман. Никто и никогда не сможет понять, что чувствует третий лиш-
ний, не побывав в его шкуре хотя бы раз. А у нас, собравшихся, богатый
жизненный опыт.
Клементина. Что вы, милочка, ваше появление вполне желанно, вы може-
те внести что-то свежее в нашу беседу, а то мы топчемся на одном месте.
Это мучительно.
Черчилль. Садитесь. Что же вы застыли, как мраморная статуя? Вам ка-
жется необычным, удачной картой, подброшенной судьбой, оказаться в
кругу нашей семьи и друзей?
Журналистка. Я не ожидала.
Черчилль. Боги были благосклонны к вам сегодня.
Журналистка. Не знаю, кому обязана такому случаю, но я его ценю; ценю,
потому что могу подсмотреть украдкой за героем дня. А что чувствуете Вы
в такой переломный момент?
Черчилль. Не время для пространных речей, но вопрос задан и приходит-
ся отвечать.
Клементина. А разве не для этого ты пригласил ее сюда?
Журналистка. Я понимаю, что вопросы вас отвлекают, но сейчас на по-
роге войны крайне важно для всех слышать слова поддержки, слова, про-
ливающие свет на происходящее и возможное будущее.
Черчилль. Что может чувствовать человек, на глазах которого развали-
вается мир? Достигнуть взаимопонимания не удалось. Страны Европы
остались поодиночке и оказались удобной мишенью. Divide et impera1! Что
1
  Разделяй и властвуй (лат.)
53
может быть надежнее этого принципа, принесшего многим честолюбцам
победу и славу? Чаяния народов – пустой звук, усилия дипломатов и по-
литиков бессильны и напоминают пасхальные сладости на стол волкодаву.
События неукоснительно приближают нас к развязке.
Линдеман (Черчиллю). Дорогой друг, не забывайте, что не все так безнадеж-
но: при расщеплении ядер атомов высвобождается огромная энергия. Если
ее пустить в нужное русло, то Гитлер будет сметен.
Журналистка. Это правда? Вы говорите о каком-то новом оружии?
Бивербрук (Журналистке). Вы гоняетесь за сенсациями? Вы должны пони-
мать, что разговоры военного времени всегда посвящены соотношению сил
и вооружений, очередным маневрам противника, разработкам новых видов
оружия. Ничего сверхъестественного в словах профессора нет.
Линдеман. Действительно, я говорю всего лишь о последних достижени-
ях физики, которым, я предполагаю, можно найти и военное применение.
Но это всего лишь предположения.
Бивербрук. У этой очень смелой идеи пока нет доказательств.
Линдеман. Осторожней, с таких предположений все и начинается. Исто-
рия человечества состоит из догадок, в процессе доказательства которых
свершались открытия, меняющие качество жизни. Черчилль когда-то осоз-
нал необходимость в машинах, защищенных от мин и снарядов броней, а
теперь танки есть на вооружении у всех армий. Условия нынешней войны
наталкивают на мысль о создании нового мощного оружия, которое позво-
лит одержать молниеносную победу в войне.
Клементина. Как странно, обладая орудиями убийств, человечество не мо-
жет остановиться и все время совершенствует их, чтобы все лучше и лучше
убивать.
Черчилль. Увы, словами защитить себя невозможно. Дорогая, пока есть
борьба интересов, конфликты неизбежны. Возможно, опыт этой войны,
когда все мы оказались разъединены, подтолкнет Европу к объединению и
созданию общей системы безопасности и управления.
Журналистка. Вы говорите об объединении Европы, когда над ней навис
дамоклов меч?
Черчилль. Я лишь предполагаю, что будет после окончания войны.
Журналистка. Вы уверены, что Гитлер будет остановлен?
Бивербрук. А вы думаете иначе? (В сторону.) А она быстро перешла в на-
ступление!
Черчилль. Я сам когда-то рвался в бой.
Биркенхед. Только теперь, когда вы близки к цели, вы проявляете медли-
тельность и боитесь действовать. Того гляди, шанс будет упущен.
Черчилль. Упущен ли?
Бивербрук. Близится вечер, а еще ничего не произошло. Еще нет известий об
54
отставке Чемберлена и о том, кто же будет формировать кабинет министров,
есть только возможные кандидаты: вы и лорд Галифакс. А еще двумя днями
раньше я упрашивал вас заявить свои претензии на пост премьер-министра.
Черчилль. Когда фашизм поглотил Европу, не приходится диктовать свои
условия. В сложившихся чрезвычайных обстоятельсвах я готов служить
своей стране под руководством кого угодно.
Бивербрук. Слишком много патетики. Этот «кто угодно» еще недавно
радостно полагал, что равновесие сил в Европе находится в руках Лиги
Наций. Этот «кто угодно» вернувшись из Мюнхена, где без боя сдал Че-
хословакию, считал, что привез мир этого времени. Разве могли договорен-
ности Чемберлена быть защитой от силы и мощи оружия и марширующих
солдат Рейха? Наивно полагать, что привезенные соГлашения о мире могли
остановить эту хитрую лису Гитлера. Если Гитлер искал мир, то зачем ему
так много вооруженных солдат? И о чем можно договариваться с таким
монстром, отведавшим крови? Он не сможет остановиться, пока смерть не
положит этому конец. Единственный, кто любит драку – это вы, Уинстон.
Единственный, кто готовился к ней – это Вы.
Черчилль. Увы, миротворец — это тот, кто кормит крокодила в надежде,
что тот съест его последним.
Секретарь. Вам звонят.
Черчилль. Сегодня все звонки срочные. (Снимает трубку.) Слушаю. Что
происходит?
Клементина. Свершилось? Тебя назначили?
Черчилль (отрицательно качает головой). Ведет переговоры? Но сколько
можно? Стоят на своем? Звоните еще раз, как только что-то прояснится.
Бивербрук. Что происходит?
Черчилль. Пока ничего не известно. Чемберлен продолжает упорствовать
и в условиях начавшегося вторжения во Францию пытается создать коали-
ционное правительство под своим руководством.
Бивербрук. Успокойтесь, Черчилль. Думаю, это ни к чему не приведет.
Лейбористы и либералы против. Их не устраивает правительство во главе
с Чемберленом. Вы знаете очень много и обо всем. Именно вы, Черчилль,
выражаете волю народа к сопротивлению, а не те, кто пытается умиротво-
рять и отдавать средиземноморские колонии в обмен на тишину и покой
на острове. Чемберлену следует уступить дорогу и это понимают многие.
Ждем. Ждем. Скоро все прояснится.
Черчилль. Это может решиться не сегодня.
Бивербрук. Не думаю. Времени слишком мало. Над Европой сгущаются
тучи. Враг, уверенный в своей силе, рвется к безраздельному господству.
Для этого надо сделать несколько шагов – раздавить Францию, Голландию,
Бельгию и выбрать очередную жертву – Англию или Россию.
55
 Клементина. Вы думаете война возможна? После Первой мировой войны
мы были глубоко убеждены, что на всем свете воцарится мир.
Линдеман. Она уже идет. Логика зла иная и в ее изощренные хитроспле-
тения невозможно проникнуть. Ведь не ради оливковых рощ, муз и богов
точат копья!
Клементина. Вы правы.
Линдеман. Европе 6000 лет. Ефрейтор диктует Европе, какой ей быть. Он
начинал как художник, но судьба распорядилась иначе. А ведь все его бата-
лии могли разворачиваться только в картинах.
Черчилль. На него подействовал хлор Первой мировой войны и потеря
зрения от него. И вот тогда, объятый тьмой, он перекраивал в мыслях Евро-
пу и устанавливал свой порядок.
Клементина. Уинстон, успокой мое растревоженное опасностью сердце.
Черчилль. Клемми, ты и сама все понимаешь. Все изменилось. Столь-
ко усилий прилагается, чтобы отвести угрозу от этой священной земли,
и никакой уверенности нет, что мы на йоту преуспели. Надо бить во все
колокола. Дорога каждая минута, каждый день, который складывается из
этих драгоценных минут. Мы медленно скатываемся туда, откуда один вы-
ход − война.
Клементина. Разве такое может быть?
Черчилль. Всюду и в любое время, даже в тихие и спокойные дни, я слы-
шу гонг Одина, сзывающего воинов на Валгаллу.
Бивербрук. И несмотря на это, мне стоило огромных усилий убедить вас
хотя бы промолчать в ответ, когда Чемберлен вас спросит, войдете ли вы в
состав правительства, возглавляемого Галифаксом.
Черчилль. Если бы все было так просто! Но после взлетов и падений при-
ходится оценивать шансы на победу, чтобы предупредить поражение. А по-
тому я не тороплюсь принимать скоропалительные решения.
Клементина. Но, Уинни, все сложилось не так плохо: сначала военно-мор-
ской министр, потом министр финансов, снова военно-морской министр.
Бивербрук. Не ставьте точку, Клементина.
Клементина. Верно. Есть еще порох в пороховницах. Уинстон, ты слы-
шишь меня?
Черчилль нервно прохаживается, поглощенный своими мыслями.
Черчилль (задумчиво). Да. Слышу. Порой мне кажется, что вокруг меня
маршируют солдаты. Сначала удар каблуков о мостовую немногочислен-
ный и едва различимый, но потом он нарастает, становится отчетливым и
громким, будто марширует огромная армия, которая переустроит мир на
56
свой лад. И я понимаю: надо действовать. Надо каждый день что-то делать,
чтобы положить конец этому маршу.
Секретарь. Еще один звонок. Ответите?
Черчилль. Да. (В трубку.) Слушаю. Да… Едет? Приехал? А как долго это
может продолжаться? Хорошо. Спасибо. Звоните, если что-то прояснится.
Может не понадобиться? Как так? Да? Добрая шутка − соль всей земли. До
свиданья.
Клементина. Что тебе сказали?
Черчилль. Пока ничего особенного, просто держат в курсе новостей.
Клементина. И что это за новости?
Черчилль. Чемберлен в Букингемском дворце.
Бивербрук. Наконец он сделал единственно верный шаг!
Журналистка. А что последует за этим? Его отставка? Все об этом только
и говорят в последнее время.
Бивербрук. Да.
Журналистка. И кто же станет премьер-министром?
Бивербрук. Вы умеете ждать?
Журналистка. Да.
Бивербрук. Вот и прекрасно, подождите самую малость. Тем, кто умеет
ждать, достается многое.
Линдеман. Если у вас есть наблюдательность, то усмотрите некоторую
взаимосвязь между вашим присутствием здесь и возможными последстви-
ями решения вопроса о новом премьер-министре. Если вы усмотрите эту
взаимосвязь, то окажетесь не так уж далеки от истины.
Бивербрук (глядя на Журналистку). Иной раз так интересно наблюдать за
выражением крайнего удивления на лицах людей.
Линдеман. Да. Весьма интересно.
Журналистка (Уинстону). Может это покажется неуместным, но вы гово-
рили, что готовились к войне. Но как? Вы вернулись в кабинет министров
только в сентябре, когда война только набирала обороты, и Германия на-
пала на Польшу.
Бивербрук. Не в один день начинается война.
Журналистка. Верно.
Черчилль. Еще после Первой мировой войны было очевидно, что Герма-
нии навязан такой мир, который она захочет исправить любой ценой. Са-
молюбие воинствующих германских племен было уязвлено, и в один пре-
красный момент оно грозило обернуться еще одной трагедией. Я наблюдал
за тем, что происходило в Германии, и взывал к сопротивлению. Остальное
вам расскажет Линдеман.
Линдеман. Действительно, мисс, не стоит мешать нашему дорогому другу
сегодня. Вы и сами прекрасно все знаете. Франция получила территории,
57
возвела укрепления и думала, что они непреодолимы. Большевизм пред-
ставлял не меньшую опасность, чем фашизм, а потому помощь Советской
России отвергали. Мы же пошли по пути умиротворения. И только Герма-
ния действовала решительно: пожар в Рейхстаге, выход из Лиги Наций и
конференции по разоружению, избрание Шикельгрубера на пост фюрера и
рейхсканцлера Рейха, ночь длинных ножей и расправа с соперниками. Объ-
единив усилия мы еще могли противостоять в 1936 или даже в 1938 году,
когда Гитлер был слаб и пользовался нашей разрозненностью. Но случи-
лось то, что случилось. Теперь же мы не успеваем за увеличившейся силой
противника, подкрепленной завоеванной Польшей и добровольно отдан-
ной Чехией.
Клементина. Не люблю ждать, но это неотъемлемая часть жизни. Время
так тянется.
Бивербрук (смеясь). Это от безделья.
Черчилль (БивербрукУ). Среди этой дружеской атмосферы на одно мгно-
венье забываешь обо всем. Но почему так долго? Может, нашли какую-то
другую кандидатуру?
Бивербрук. Если это и случится, то просуществует она не долго. Вы как
нельзя лучше отражаете дух времени.
Секретарь (входя и обращаясь к Уинстону).Сэр, Вам звонят.
Бивербрук. А вот и он долгожданный! Берите трубку, Уинстон.
Клементина (видя замешательство Уинстона). Не похоже, чтобы ты мог
растеряться!
Черчилль. Конечно нет. (Берет трубку.) Слушаю. Да. Да. Конечно. При-
буду. Я вам крайне признателен. Да. Спасибо. (Кладет трубку.) Вот и все…
Клементина. Уинстон, скажи и нам новость. Мы слышали только «да, да,
да».
Черчилль (Клементине). Свершилось. И только ты знаешь, как нелегок был
путь.
Бивербрук. Уинстон, но все трудности еще впереди. В нелегкий час осу-
ществилась ваша мечта, и вы стали премьер-министром.
Журналистка. Вас можно поздравить? Все решено?
Черчилль. Да.
Клементина приближается к Черчиллю и обнимает его, Бивербрук и Линдеман жмут ему
руку.
Действительность лучше, чем счастливый сон о ней. Теперь надо только
дождаться утра.
Клементина (Уинстону). Я бесконечно рада. Молчишь? Не можешь гово-
рить? Радость какая!
58
Все фигуры застывают на несколько минут и погружаются в полумрак. Свет на-
правлен на Черчилля. Он стоит с устремленным вдаль взглядом, на экранах беззвуч-
но идут хроники грядущей войны. Звучит звукозапись монолога Черчилля.
Черчилль. Меня создало время, сотканное из войн, и оно же вознесло меня
на небывалую высоту. Кто бы мог подумать, что жестокое время войны ста-
нет моим звездным часом и сделает меня героем. Трудности, неудачи не
могли сломить меня, они только укрепили мою решимость и уверенность
в правоте. Я шел за моей путеводной звездой к моей конечной цели, я шел
всю мою жизнь к этому моменту. Знал ли я? Знал. Знал… Германия посеяла
драконовы зубы и настало время собирать урожай. Настало время реши-
тельных людей, способных драться, настало время решительных действий
и необходимости предугадывать события и идти на шаг впереди противни-
ка. Личность творит историю. И мы впишем в историю еще немало счаст-
ливых и славных страниц. К сожалению, мне нечего предложить, кроме
крови, труда, пота и слез.
Загорается свет и освещает присутствующих, всё снова приходит в движение.
Клементина. У тебя такой взгляд, словно ты видишь будущее.
Линдеман. Мы еще не знаем, что нас ожидает впереди.
Черчилль. Дорогие мои, я с нетерпением жду утра.
Сцена темнеет
Сцена четвертая
Время утреннее. Черчилль лежит на кровати в спальне, вокруг него нагромождение
бумаг, газет и он бегло их просматривает.
Черчилль. Где взять деньги?
Колвилл. Вечный вопрос.
Черчилль. Мы не можем сидеть сложа руки, когда над нами летают само-
леты врага и бомбят. Мы должны действовать.
Колвилл. Понимаю, но мы будем в безопасности только, когда сможем
противопоставить противнику равную силу.
Черчилль. Правильно. Поэтому мы должны продолжать строить суда, са-
молеты, танки, иначе мы будем выглядеть как приманка, как жирная коро-
ва – легкая добыча на обед монстру. Где взять деньги?
Колвилл. Борьба в одиночку с противником сильным и напористым —
нелегкая задача.
59
 Черчилль. Тем не менее, мы боремся.
Колвилл. Гитлер обещает долгую жизнь Рейху − тысячу лет, но он падет.
Черчилль. Мы будем содействовать этому, мы будем сражаться до послед-
ней капли крови, чтобы стереть тиранию. Европа должна быть свободной.
Если объединение государств и возникнет, то только добровольное. Но сна-
чала мы уничтожим тирана. Где взять деньги?
Колвилл. Увы, действительность такова, что эти деньги будут выброше-
ны на ветер. Они смогли бы найти достойное применение в другое время.
Черчилль. Нет, они будут вложены в свободное будущее. Разве может еф-
рейтор управлять миром? Эти деньги будут истрачены на противостояние
злу, невиданному по масштабу и чудовищности. Священный долг Англии
объединить малые народы Европы и создать противовес любому, решив-
шему установить единоличное господство в Европе. Так было во времена
Испанской монархии, Наполеона, Вильгельма. Такова историческая миссия
Англии. Я решил. Надо писать письмо.
Колвилл. Письмо? Кому?
Черчилль. У нас есть друг, который понимает многое, и мы можем рас-
считывать на него. Надо только обратить взгляд за океан, и да поможет нам
случай убедить его.
Колвилл. Да, когда зло вступило в альянс, быть в одиночестве для Брита-
нии – это непосильное бремя.
Черчилль. Письмо Рузвельту должно быть убедительным. Над его госу-
дарством нависла не меньшая опасность, чем над нами. Думаю, что он не
может пока ее оценить.
Камердинер. Пришел господин Мортон.
Черчилль. Мы договаривались о встрече. Пусть войдет. (КолвиллУ.) Мы
потом обсудим содержание письма.
Черчилль встает с кровати, Колвилл уходит.
Черчилль. Доброе утро, Мортон. Когда-то окопы Первой мировой столкну-
ли и связали нас прочно. И мы с тех пор вынуждены говорить о войне.
Мортон. В этом наше преимущество. Если в мирное время мы и говорили
о войне, то для того, чтобы быть готовыми к этому моменту испытаний.
Черчилль. Увы. Мы не готовы. Нас бомбят вопреки нашим ожиданиям не
по укрепленным коммуникациям, аэродромам, базам, заводам, а по жилым
кварталам. Что вам удалось узнать?
Мортон. Разведка докладывает, что до 21 сентября вермахт начнет штурм
острова.
Черчилль. Гитлер слишком самонадеян. У них нет судов для высадки пе-
хоты.
60
Мортон. Мы не всегда можем предугадать действия противника, а они
могут оказаться самыми неожиданными. Франция продержалась не более
месяца. Уже после первых пяти дней стало очевидным, что они не могут
сопротивляться силе Рейха.
Черчилль. Да, досадно. Гитлер рассчитывает на превосходство в возду-
хе. То небольшое преимущество в бомбардировщиках не дает возможности
выиграть при вторжении на остров.
Мортон. Вы же знаете, враг может принимать самое непредсказуемое ре-
шение.
Черчилль. Итак, 21 сентября... Они готовились к высадке 16 июля, но те-
перь сроки сдвинулись. Чем дальше, тем больше потерь с их стороны…
Мортон. Увы, и с нашей.
Черчилль. Это может охладить пыл Гитлера. Штурм острова может не
состояться вообще.
Мортон. Да, люфтваффе несут потери. Можно сказать одно: у них не по-
лучилось на этот раз так гладко, как они хотели. С потерями им приходится
считаться.
Черчилль. Они могут атаковать еще почти весь октябрь, потом погода не
позволит.
Мортон. Могут.
Черчилль. Вам не передать, Мортон, что творится у меня в душе, когда
я брожу среди разрушенных бомбежкой домов, вижу людей, оставшихся
без крова и потерявших близких. У меня наворачиваются слезы на глаза.
Видеть все это – невыносимая мука и быть бессильным при этом – это тер-
зающая боль.
Мортон. Не время поддаваться эмоциям. Враги хотят пробудить в нас от-
чаяние, а как только мы это почувствуем – мы сразу проиграем. Ночные
бомбежки наших спящих городов придуманы не для уничтожения оборо-
нительных укреплений, а чтобы посеять страх, чтобы испортить нас из-
нутри.
Черчилль. Там, среди ужаса войны, руин и погибших, меня пронизыва-
ет острое чувство уверенности в наших силах. Наш путь сопротивления
– единственно возможный. И я готов убедить в этом всех. Нас не запугать
фугасами и разрывающимися снарядами. Не запугать. У меня есть силы
спасти эту страну, и я ее спасу!
Мортон. Мы остались одни.
Черчилль. Знаю. Но Великобритания не может удовлетворить амбиций
Гитлера. Он неизбежно устремит взоры в сторону России, с ее размерами,
ее ресурсами.
Мортон. Что, если Вермахт примет решение напасть на нас, или Россия
быстро капитулирует, и мы снова окажемся под ударом?
61
 Черчилль. Мы должны быть готовы и к такому развитию событий. Я был
убежден когда-то, что Гитлеру не преодолеть линию Мажино, не пройти во
Францию. Но я заблуждался.
Мортон. Мы упустили шанс противостоять нацизму.
Черчилль. Мы должны считаться с настоящим, а не оплакивать упущен-
ные возможности в прошлом. Да, когда-то Англия и Франция упустили
шанс объединить усилия с Советами и сломать шею Гитлеру. Это могло
изменить ход истории.
Мортон. А в настоящем Россия связана пактом о ненападении с Герма-
нией.
Черчилль. Да. Бойтесь данайцев, дары приносящих! Россия должна была
позаботиться о себе, и она приняла рациональное решение. Но для ефрей-
тора не существует правил.
Мортон. Он о вас также не высокого мнения. (Смеются.) Для него вы
плутократ номер один.
Черчилль. Знаю. Знаю, Мортон. Он боится удара со спины.
Мортон. Теперь у нас много общих интересов с Советами, и видимо, мы
еще окажемся вместе с ними в одной упряжке.
Черчилль. Возможно. Теперь только союз трех держав – Великобритании,
Америки, Советов может быть судьбоносным.
Мортон. Америка безмолвствует.
Черчилль. Пока не сложились условия для этого союза. Пока я могу толь-
ко оборонять остров в одиночестве. Пока я только могу поднимать дух со-
противления.
Мортон. У Вас это получается.
Черчилль. Не всегда.
Мортон. Вам доверяет большинство англичан. Недавно читал в газете
письмо пожилой дамы. У меня есть вырезка.
Черчилль. Не будем читать, это пустая трата времени.
Мортон. Это может укрепить ваше сопротивление.
Черчилль. У меня есть дети, скоро появится внук, они в опасности, как и
все, и я должен о них позаботиться. Десмонд, конечно же, я устал, здоровье
подводит.
Мортон. Все находятся в огромном напряжении и все понимают близость
беды.
Черчилль. Сейчас все зависит от нашей авиации. Быть или не быть 21
сентября, зависит от одиннадцатой бригады. Многое зависит от немногих.
Надо ускорить подготовку летчиков.
Мортон. Мы набрали, но требуется время.
Черчилль. А времени нет. Надо сократить длительность подготовки.
Мортон. Уинстон, вы приносите в жертву молодых и неопытных. Это без-
рассудство – бросать в бой малоподготовленных бойцов.
62
Черчилль. Сейчас военное время и то, что допустимо в мирное время, не
подходит в настоящий момент. Слишком велика цена. Нам нужны летчики.
Нужны.
Мортон. Но…
Черчилль (перебивает жестко). Каким образом мы можем изменить ко-
личество летчиков? Только ускорив их подготовку. Сейчас война.
Мортон. Верно.
Черчилль. Хорошо, что вы согласились.
Мортон. Уинстон, я понимаю, вы напряжены.
Черчилль. Ответственность за происходящее на мне. Не об этом ли писа-
ла та англичанка, о которой вы говорили?
Мортон. Да. Да. Разумеется, все сводилось именно к этой идее.
Черчилль. Вы словно переменились. Больше не противоречите.
Мортон. Я не хочу усложнять и без того трудную ситуацию. Если быть
точным, то она говорила, что вы как бойцовский бульдог приползете к нам
на четвереньках, неузнаваемый, весь в крови, но счастливый и с сердцем
врага в зубах.
Черчилль. Люди должны привыкнуть жить в условиях постоянной опас-
ности – это теперь неотъемлемая часть нашей жизни. Усилия газет, радио
должны быть направлены на достижение одной цели – приближение по-
беды.
Мортон. Газетчики проявляют осторожность, чтобы не усиливать боль и
смятение.
Черчилль. Это хорошо. Нельзя сеять смуту в этот недобрый час. Я не могу
представить Гитлера въезжающим в Букингемский дворец. Это выше моих
сил.
Мортон. Думаю, что это не случится. Гитлер наткнулся на сопротивле-
ние, на твердость духа в борьбе с ним.
Черчилль. Исход борьбы скоро решится... Десмонт, а как поживают наши
золотые яйца?
Мортон (после паузы). Ах, яйца… Неожиданная перемена темы смутила.
Черчилль. Гусыни высиживают золотые яйца?
Мортон. Да. Но гусыням это стоит огромных усилий.
Черчилль. Каких бы усилий это ни стоило, нам нужны шифровальные
коды не только люфтваффе, но и военно-морского флота, и даже Рейха.
Мортон. Приходится обрабатывать от 350 до 1000 сообщений.
Черчилль. Наши суда пересекают Атлантику, находясь под постоянным
прицелом. Мы не можем рисковать.
Мортон. Немецкая шифровальная машина «Enigma» производит двести
миллионов преобразований с одним знаком и нашему «Колоссу» уже под
63
силу дешифровать послания люфтваффе, а значит рано или поздно будут
решены и другие задачи.
Черчилль. Военное время требует огромного напряжения и геройства во
всем, иначе мы можем опоздать, проиграть. Вы должны спешить.
Мортон. Вы же понимаете, что данные разведки не всегда дают возмож-
ность предотвратить катастрофу. Силы бывают неравными.
Черчилль. Даже в условиях неравенства сил можно оказывать противо-
действие и наносить болезненные удары.
Мортон. Бороться до конца, не жалея себя – это все понятно.
Черчилль. Это не совсем то, о чем я говорю.
Мортон. Вы изредка озадачиваете неожиданными заключениями.
Черчилль. В англо-бурской войне меня спасла случайность.
Мортон. Это, пожалуй, знают все. Но какой же вывод в применении к со-
временной войне мы должны сделать из спасшей вас случайности?
Черчилль. Первый дом, в который я постучался, принадлежал англича-
нину.
Мортон. Вы считаете необходимым организовывать сопротивление в
тылу врага?
Черчилль. Да. Даже при неравенстве сил у сопротивляющихся есть много
преимуществ – они могут наносить неожиданные и болезненные удары.
Мортон. Согласен.
Черчилль. Действуйте, Мортон. Адью.
Сцена пятая
Ноябрь 1940 года. Время послеобеденное. Гостиная комната в резиденции премьер-
министра на Даунинг стрит, 10.
Черчилль. Внук – это новая жизнь, продолжение жизни. Он явился слов-
но назло всем смертям. Эти звуки детского плача среди серен воздушной
тревоги звучат как гимн жизни, как ее торжество над тем, что пытается ее
уничтожить.
Памела. Я рада, что родился мальчик. Он появился в тяжелое время. И
пока он не осознает ужаса происходящего, у нас есть время исправить си-
туацию.
Черчилль. Ты полна оптимизма, и это радует. Ребенок – это хороший знак.
Пэм, ты даже представить не можешь, что означает для меня этот плач мла-
денца. Представь, что будет с усатым ефрейтором, когда он узнает, что на
Даунинг стрит, 10 появился еще один Уинстон Черчилль.
64
Памела. Когда же вы узнали, что его назовут Уинстоном?
Черчилль. Не забывай, что в этой стране я узнаю новости одним из пер-
вых или делаю их сам.
Памела. Вполне возможно. Но эту новость мы с Рандольфом хотели пре-
поднести вам сегодня.
Черчилль. Мне показалось, что такого красивого малыша надо назвать
Уинстоном, чтобы его имя звучало величественно – Уинстон Рандольф
Черчилль.
Памела. Звучит раскатисто, как гром. Но это может привнести много пу-
таницы.
Черчилль. Как хорошо, что ваше и мое мнение совпали. Как хорошо, когда
в семье царит единодушие.
Памела. Имея перед глазами такой пример отваги, силы, решительности,
обаяния, разве я могла назвать малыша иначе?
Черчилль. Спасибо, Пэм. Тебе надо больше бывать на воздухе.
Памела. Но там отчаяние, боль, страдания.
Черчилль. Иного времени в нашем распоряжении не будет. Пэм, я дого-
ворился с журналом, чтобы сделали ваши снимки с малышом. С минуты
на минуту мы ждем гостей, чтобы отметить появление мальчика на свет.
Несправедливо оставить Унни без праздника.
Памела. Я еще не привыкла к стремительности ваших действий. Сейчас
война. Настроение − не праздничное. Личное отступает на второй план. На
первый план выходит война, воля одного подчиняет всех своему жуткому
замыслу.
Черчилль. И вопреки всему, праздник должен состояться. Но мы не мо-
жем ждать до вечера. Вечер − неспокойное время. По вечерам нас атакует
враг и наша Святая земля разрывается от его снарядов.
Памела. Хорошо. Убедили. Попробую хоть как-то приукрасить себя.
Черчилль. Пэм, не спеши уходить. Ты выглядишь как Аврора: свежа,
Мила, тепла, нежна. Ты так хороша!
Памела. Нарядное платье и украшение освежат и подчеркнут торжествен-
ность момента. Рандольф мог бы внести разнообразие в наш разговор, но он
задерживается, может быть из-за каких-то срочных дел...
Черчилль. Ты думаешь, из-за срочных? (Не дожидаясь ответа продол-
жает.) Пэм, я не всегда нахожу с ним общий язык… Пэм, у него очень
вспыльчивый характер. Изредка он начинает говорить и не может вовремя
остановиться, не замечает, как задевает не только самолюбие других, но и
их достоинство. Иногда он бывает невыносим…
Памела. Он бывает вспыльчив, но я не замечала, чтобы он мог обидеть
меня. Это все милые особенности его характера.
Черчилль. Пэм, хорошо, что ты умеешь не замечать в нем многое, что не-
навистно другим.
65
 Памела. Но он же плоть от плоти ваш.
Черчилль. Между нами есть определенная разница. У него есть влиятель-
ный отец, который поддерживает все его начинания. Мой же отец умер
рано, и я должен был пробивать дорогу сам.
Памела. Но вы родились с серебряной ложкой в руках. Перед вами откры-
вались огромные возможности, ведь вы принадлежали к одной из самых
значимых фамилий Британии.
Черчилль. Пэм, ты ошибаешься. Да, я принадлежал, но не был прямым
наследником. Да, у меня были выигрышные карты, но ими надо было еще
распорядиться так, чтобы они этот выигрыш принесли. Мне удалось сде-
лать имя Черчиллей весомым и значимым.
Памела. У Рандольфа есть неосознанное стремление подражать вам, но у
него нет такой силы и воли, чтобы обрести желаемое.
Черчилль. Ты права в одном. Я не могу осуждать его – он мой ребенок.
Сара, моя бесценная Сара тоже не хотела слушать меня, хотя я ей желал
лучшей доли. Но она оказалась норовистой лошадкой, сбежала в Америку
с актером и делает попытку стать знаменитой актрисой. Пусть она доволь-
ствуется тем, что имеет, раз уж она этого так сильно хотела.
Памела. А пока Рандольф заботливый отец. Конечно, он не всегда пун-
ктуален, и не всегда помнит, о чем мы договаривались. Вот и сегодня, ума
не приложу, чем он занимается. Он должен был уже час назад прибыть
сюда, преисполненный радостью отцовства и сыновнего почтения.
Черчилль. Все это требует большой ответственности. Боюсь, что наш ге-
рой не способен на такое. От ответственности он бежит.
Памела. Не судите его так строго. Не всякому дано играть значительную
роль в жизни, но для всех нас, значимых и малозначимых, находится место
в ней.
Черчилль. У него есть одна страсть, как и у многих мужчин, ему нравятся
красивые женщины. Он скоро прибудет. Тем более, и мне он обещал быть
к трем.
Памела. Надеюсь, надеюсь, надеюсь...
Черчилль. С чего начинается семья? С того, что молодой человек влю-
бляется в девушку, — другой способ пока еще не изобретен. А пока я буду
радоваться твоей красоте.
Памела. Что вы такое говорите!
Черчилль. В тебе есть мир и тепло, ты заботишься о малыше, о новой
жизни, в то время как все мои мысли о войне. Наполни этот дом теплом, мо-
лодостью, миром, и ты будешь его добрым хранителем, ты будешь полно-
правной хозяйкой в нем.
Памела. Разве это в моих силах?
Черчилль. Да. Клементина – прекрасная хозяйка, но она стала раздражи-
66
тельной, особенно после ее слабости к молодому и чувственному фотогра-
фу или, не помню, торговцу картинами. Словно что-то давно дремлющее в
глубине ее души проснулось и вырвалось наружу, по ходу, как смерч, сме-
тая все подряд.
Клементина (заходя в гостиную). Все готово. Готовы Мэриголд, Диана.
Черчилль. Клемми, ты всегда так заботлива и так добра к нам всем, что
мы не можем не ценить это.
Клементина. Малыш спит крепким сном. Похоже, что он очень спокойный
мальчик.
Черчилль. Мы ждем Рандольфа. Все собрались, но его нет. Это не хорошо,
что он нас заставляет ждать, ведь это мы гости на его празднике.
Клементина. Пришел твой брат Джон и его семья.
Памела. Но могло произойти что-то непредвиденное, что его и задержало.
Черчилль. Погодите горячиться. Рандольф скоро придет.
Камердинер. Прибыли репортеры из журнала по вашей просьбе.
Черчилль. Да, мы их ждем. Проводите их в комнату. Рандольф всегда за-
ставляет себя ждать.
Памела. Уинни спит. Его не хочется будить. Да и время смутное. Давайте
отложим фотографирование.
Черчилль. Дети меняются быстро, очень быстро. Сохраним на память и
этот момент, кода Уинни так беззащитен и бессмысленно глядит на мир. Он
еще не способен видеть большую его часть, а мы задаемся вопросом, что
ожидает его в будущем. Идемте.
Свет гаснет, на экране появляются фотографии Уинстона Черчилля, членов его семьи
и последними − его внука-тезки. Свет зажигается. Появляется Рандольф.
Рандольф. Праздник уже в разгаре, а мне казалось, что я важная его со-
ставляющая. Но нет, оказывается, ошибался.
Черчилль. Видимо, это из разряда таких радостных событий, на которые
ты не спешишь.
Рандольф. Как вы славно обходитесь без меня. Если я исчезну, вы, навер-
ное, даже и не заметите, не удивитесь, может быть даже обрадуетесь.
Памела. Мы очень тебя ждали.
Черчилль. Ты задержался. Не стоит предъявлять нам счет.
Рандольф. Виноват – задержался. (Памеле.) Почему ты не дождалась меня?
Я ведь тоже чуточку, но виноват в появлении Уинстона на свет.
Памела. Почему это так взволновало тебя? Ведь ничего страшного не
произошло.
Рандольф. Кто-нибудь будет считаться со мной? Или меня принимают за
пустозвона?
67
 Клементина. Рандольф, ты переигрываешь и портишь один из светлых и
радостных дней Пэм. Как это нелегко − посмотреть на происходящее гла-
зами других людей!
Рандольф. Я не играю. Пэм, я менее всего ожидал это от тебя. Почему ты
поступаешь так, как он хочет?
Памела. А что в этом плохого, доставлять удовольствие тем, кто так мно-
го значит для нас?
Черчилль. Интересно, как далеко это может зайти.
Клементина. Рандольф, не забывай, что она родила твоего ребенка, а мы
собрались по поводу его рождения.
Рандольф. Не забываю, прекраснейшая из матерей.
Клементина. Может, на этом нам поставить точку? Мне кажется это са-
мым разумным.
Памела. Повода для недовольства нет, успокойся. Мы ждали тебя. Пред-
ставь, мы сделали первую фотографию Уинстона.
Рандольф. Выбран очень удачный момент, когда его отца не было рядом.
Кругом одни выдающиеся личности, которые заняты решением задач и до-
стижением поставленных целей.
Клементина. Благородный труд гораздо лучше, чем чувство отчаяния.
Рандольф. А что делать тем, кто не может решать сложных задач, не мо-
жет быть весомым?
Черчилль. Жить.
Рандольф. А что такое жить? Кто-нибудь может сказать? У меня не полу-
чается жить. Я не могу стать великим журналистом. Не могу стать выдаю-
щимся политиком.
Клементина. Но тебе дана редкая возможность попробовать и то и другое.
Рандольф (Черчиллю). В вашей жизни была и Индия, и англо-бурская во-
йна с бегством из плена...
Черчилль. Но эпизод мог окончиться плачевно.
Рандольф. Была Куба, окопы Первой мировой войны, адмиралтейство,
хроники мирового кризиса и семьи Мальборо. И это все досталось одному
человеку, в то время как другим приходятся ждать улыбки судьбы годами.
Клементина. Рандольф, мы не понимаем тебя.
Рандольф. Что вы не понимаете? Почему одним дано все, а другим совсем
немногое? Сколько раз мне приходится задавать этот вопрос! А ответа нет.
Клементина. Он не понимает, что говорит.
Черчилль. Ты напоминаешь блудного сына, который сбился с дороги.
Рандольф. Но я не брошусь к вам.
Памела (испуганно Рандольфу). Давай на несколько минут уйдем. Все ведь
хорошо. Ты так много сделал и надо еще чуточку постараться. Все образу-
ется.
68
Рандольф. Ты еще не привыкла к таким милым семейным сценам. Они
− неотъемлемая часть счастливой супружеской жизни. Бывают моменты,
когда супруги готовы выцарапать друг другу глаза, а потом все проходит,
наступает штиль, затишье, мир.
Клементина. Может быть он не в духе? (РандольфУ). Ты решил удивить нас
правдой мира, раскрыть подвохи и темные углы его. Не очень удачная идея.
Рандольф. У отца их рождается до сотни в день и только четыре ока-
зываются стоящими. (Памеле). Для тебя мой отец кажется героем в ореоле
славы, святым спасителем. А он такой же человек. Пэм, что ты можешь
мне сказать там, наедине? Ты больше времени проводишь у зеркала, чем в
разговорах со мной, и тебя гораздо больше интересуют взгляды, которыми
одаривают тебя мужчины.
Памела. Зачем ты так? Тебе будет стыдно потом.
Рандольф. А разве неправда? Правда. Сара вообразила, что станет вели-
кой актрисой, сбежала в Америку и все еще полна решимости ею стать.
Клементина. Она на многое способна.
Рандольф. Но только не на долгий труд. Она скоро вернется! Поверьте
мне… Когда поймет, что великой актрисы из нее не получится.
Черчилль. Достаточно. Если моя любимая беглянка решит вернуться, я
встречу ее с распростертыми объятиями. Пусть возвращается. Вместе лег-
че пережить невзгоды. Достаточно, Рандольф.
Рандольф. Нет, не достаточно.
Клементина. Ты в плохом настроении. Не надо терзать Пэм, не надо пы-
таться упрекать меня и весь мир. Наверное, у тебя закончились деньги. И
это − основная причина этих излияний. Что приумолк? Я ведь прав!
Рандольф. А вы когда-нибудь ошибаетесь? Никогда. Деньги – это только
часть проблемы.
Черчилль. Это часть и очень весомая. Она породила бурю в стакане воды.
Все очень просто.
Рандольф. А вы разве не ощущаете недостаток денег?
Черчилль. Я не могу их тратить на праздное времяпровождение. Ран-
дольф, лучше оставить все это, пока мы не зашли слишком далеко, пока
не пришлось для усмирения вызывать гвардейцев. Сделай это ради наших
дам, которые ждут от нас поддержки в этот нелегкий час.
Рандольф. Они куда более подготовлены к трудностям и могут их терпе-
ливо переносить. Так что вы зря их принимаете за овечек, нуждающихся в
надежном пастыре.
Черчилль. Прекрати.
Рандольф. Я припоминаю, что-то в таком духе говорили в ваш адрес: «Он
далеко не самый талантливый наш политик, но обаятелен и джентльмен до
мозга костей».
69
 Клементина. Прекрати, или мы все уйдем, и ты останешься наедине со
своей совестью.
Рандольф. Мама, неужели вы думаете, что большую половину человече-
ства волнуют проблемы совести! Нет. Иначе мы бы не слышали сейчас воя
сирен воздушной тревоги.
Клементина. Очень жаль.
Черчилль. Да, действительно, мы не услышали воздушной тревоги. Вам
всем небезопасно оставаться здесь. Лучше уйти в убежище.
Памела. Как все быстро закончилось!
Клементина. Зато этот короткий момент, как проблеск молнии, осветил на
мгновение темноту.
Черчилль. Рандольф успел выговориться.
Рандольф. И это все?
Черчилль. Да, Рандольф, торжество окончено.
Рандольф. Что же я вам наговорил!
Черчилль. Увы, момент праздника упущен.
Памела. Пойдем, Рандольф.
Черчилль. Я останусь. Когда в этом доме находишься один и слышишь
звуки рвущихся снарядов, то какая-то неведомая сила заставляет бороться
до конца.
Входит Колвилл.
Колвилл. Письмо от Потуса. Я не хотел прерывать ваши семейные тор-
жества.
Клементина. Мы пойдем в убежище. Никак не могу привыкнуть к бом-
бежкам.
Рандольф. Неужели к ним можно привыкнуть?
Клементина, Пэм и Рандольф уходят.
Черчилль. Торжество было недолгим. Радостный момент был омрачен, и
я чувствую легкое раздражение. Пожалуй, сейчас самый подходящий мо-
мент для письма. Посмотрим, что пишет наш дорогой заокеанский друг.
(Открывает письмо, читает, меняется в лице, нервно кашляет.)
Колвилл. Что-то не так?
Черчилль. Франклин хочет услышать какой-то определенный ответ о со-
вместном создании урановой бомбы.
Колвилл. Он прав: надо спешить. Ведь кто-то другой может оказаться
первым в деле, последствия которого пока непредсказуемы, но могут при-
вести к невиданному по силе разрушению.
70
Черчилль. Подготовка к войне, невиданной по размаху, привела к необ-
ходимости создания оружия, которое способно мигом прекратить войну,
принеся его обладателю победу.
Колвилл. И каков будет ваш ответ?
Черчилль. Пока наши ученые впереди, и они в состоянии решить эту за-
дачу самостоятельно. Возможно, нам удастся создать бомбу первыми.
Колвилл. Человек ставит цели и человек достигает поставленные цели.
Черчилль. Да. Предварительные расчеты наделяют это оружие сверхмо-
щью, но ни один ученый по обе стороны Атлантики не может гарантиро-
вать удачу предприятию. На проект же необходимо затратить сотни милли-
онов фунтов стерлингов. Мыслимое ли это дело, вложить в журавля в небе,
когда идет война, Королевство бомбят и всюду рыскают шпионы Рейха. Да
еще неизвестно, выстоят ли русские, и не обратится ли вся мощь фашист-
ского удара на нашу святую землю.
Колвилл. Гитлер может всех обогнать. Объединение же усилий посодей-
ствует быстрым результатам.
Черчилль. Я не совсем уверен, будут ли совместные усилия более эффек-
тивными. Поэтому я предпочитаю не спешить с ответом.
Колвилл. Но оправдано ли такое соревнование в условиях военного вре-
мени между партнерами?
Черчилль. Посмотрим. Что еще?
Колвилл. Еще одно сообщение разведки с пометкой «Важно и срочно».
Черчилль (разворачивает и читает). А это уже воодушевляющая но-
вость!
Колвилл. Британия спасена?
Черчилль. Пока нет. Но вы мыслите в верном направлении. Гитлер отка-
зался от вторжения в Великобританию и готовит план следующей кампа-
нии. Итак, вероятность нападения на остров сведена до минимума. Следу-
ющей мишенью может быть только СССР.
Колвилл. Но разве это не равносильно нашему спасению?
Черчилль. Нет. СССР может капитулировать еще до начала войны. И
только война СССР и Германии позволит нам выжить и дождаться, когда
США выступят на нашей стороне.
Колвилл. Все очень рационально.
Черчилль. Итак, Колвилл, что бы ни произошло, помните золотое прави-
ло: не будите меня ранее восьми часов. Ничто не должно мешать вырабо-
танным годами привычкам. Только если Гитлер вторгнется на Британские
острова, вы можете сообщить об этом, не мешкая.
Сцена темнеет
Занавес
71
 Действие второе
Сцена первая
Июль 1941 года. Выходные дни. Чекере. Черчилль в восточном шелковом халате.
В гостиной с вывешенным экраном для просмотра фильма Бивербрук, Гарриман,
Мортон, Колвилл.
Черчилль. После напряженной недели, что может быть лучше принятой
ванны, обеда в компании друзей-единомышленников и какого-нибудь ув-
лекательного занятия, например, кинематографа!
Мортон. Гарриман предпочел бы общество вашей очаровательной невест-
ки. Что скажете, Аверелл?
Гарриман. Без комментариев. Господин премьер-министр напоминает
восточного пашу, который ожидает в дар на блюде голову своего врага.
Черчилль. Я не Соломея. Каков бы ни был враг, о средневековой расправе
с ним и речи не может быть, его ждет суд и приговор суда.
Бивербрук. Верно.
Черчилль. Не могу отказать себе в удовольствии посмотреть этот фильм
еще раз. Чем больше его смотришь, тем больше хочется его видеть. Привя-
занность сердец двух сильных людей прошла испытания разлукой и смер-
тью.
Бивербрук. Уинстон, я знаю, кажется, о каком фильме идет речь. Вы всегда
любили выдающихся личностей, а адмирал Нельсон фигура обаятельная.
Черчилль. Вы догадались. Это несомненная удача создателя фильма.
Мортон. Давайте внесем определенность, мы говорим о «Леди Гамиль-
тон»?
Черчилль. Да. Вы, Мортон, всегда требуете ясности. Хочу сказать, что я
тоже не люблю неопределенность. Мы долгое время не знали, как будут
развиваться события. Но теперь война между СССР и Германией прояснила
ситуацию. Теперь надо искать выход, как остановить ефрейтора.
Бивербрук. А я терялся в догадках, кто же первым заговорит о войне.
Черчилль. Видимо, это право принадлежит премьер-министру.
Бивербрук. Русским нужна помощь. Вы ее обещали 22 июня и 12 июля,
подписав соглашение о совместных действиях.
Черчилль. По мере сил и возможностей мы будем ее оказывать.
Колвилл. Вас знают как архиантикоммуниста. Но вы оказываете помощь
ненавистной вам державе.
Черчилль. Я не изменил своих взглядов, я не отказываюсь ни от одного
своего сказанного слова, но теперь над нами нависла еще большая опас-
ность. Мы должны проявлять гибкость.
72
Мортон. В Болгарии, ходят слухи…
Черчилль. Вы верите слухам?
Мортон. Тем, которые подогревают нашу надежду в это смутное время −
да.
Черчилль. Настало время разрушений. Невозможно пока строить какие-
либо прогнозы.
Гарриман. Думаю, что возможно, и даже разные. Но каким образом будут
развиваться события – это пока загадка истории.
Черчилль. Не могу даже на секунду представить Гитлера повелителем
мира и судеб. Мы должны объединить усилия Великобритании, Америки,
России и противопоставить равную силу злу. И тогда мы выиграем!
Гарриман. Но Соединенные Штаты не спешат вмешиваться в военные дей-
ствия в Европе, мы сохраняем свой нейтралитет.
Бивербрук. Это вполне объяснимо: кто захочет вступить в войну, находясь
на расстоянии от театра военных действий!
Черчилль. В этом и состоит сложность текущего момента. Я провожу до-
статочно времени в написании посланий этому выдающемуся человеку,
моему товарищу, господину президенту, который многое способен пред-
угадать. Я пытаюсь уверить его, что ось зла, этот союз Германии, Италии и
Японии, представляет опасность не только для Европы. Но мне не удается
убедить его вступить в войну.
Бивербрук. Вы требуете невозможного. Слишком велика ответственность.
Гарриман. Господин президент уполномочил меня напомнить, что в слу-
чае прямого нападения на Великобританию, Соединенные Штаты незамед-
лительно обязуются объявить войну и защитить мир.
Черчилль. Прошу передать мои заверения, что и Великобритания в рав-
ной степени обязуется считать врагом всякого, напавшего на дружествен-
ную нам страну, с которой у нас слишком много общего.
Гарриман. Но вы все еще находитесь под прицелом. Вероятность вторже-
ния на остров сохраняется.
Черчилль. Пока идет война с русскими, это невозможно. Гитлер боится
войны на два фронта. В данный момент он уверен в невозможности войны
в Европе на два фронта.
Гарриман. А какие основания у него для такой уверенности?
Черчилль. Это слишком сложный вопрос. Видимо, обстоятельства теку-
щей ситуации дают ему полную уверенность в этом.
Бивербрук. А что думаете вы о войне на два фронта? Ведь это напрямую
зависит от вас.
Черчилль. Думаю, что пока это невозможно. Ведь кроме острова, у нас
есть еще и колонии. Борьба за них свяжет все наши силы. Битва за колонии
еще только начинается. К тому же пока неизвестен исход войны Германии
с СССР.
73
 Гарриман. Но как долго продлится русское сопротивление? Могут ли они
выиграть?
Черчилль. Вы и сами можете попробовать ответить на этот вопрос. Поли-
тический талант заключается в умении предсказать, что может произойти
завтра, на следующей неделе, через месяц, через год. А потом объяснить,
почему это не произошло.
Колвилл. Силы фашистов превышают русские. У них пятикратное пре-
восходство в живой силе, трехкратное − в артиллерии и танках. Почти по-
ловина русской авиации была разбита за несколько первых часов вторже-
ния. План Гитлера за пять месяцев оказаться в Москве и выиграть войну не
так уж фантастичен. Делайте выводы.
Черчилль. Русские знали о неизбежности войны. Они не могли не знать:
это знали мы, знали Штаты. Но все обстояло так, словно они забыли об
опасности. Они выполняли условия пакта о ненападении, в то время как
враг у границ накапливал вооружение.
Бивербрук. Это один из неудачных способов отсрочить войну.
Мортон. Но что ждет королевство через пять месяцев, когда русские усту-
пят натиску врага и проиграют?
Черчилль. После войны, независимо от ее исхода, Советы и Германия бу-
дут ослаблены, обескровлены.
Гарриман.. Наш президент верит в победу русских. Почему? Этому нет
объяснений. Но он уверен в их способности сражаться и побеждать.
Бивербрук. Я тоже верю в способность русских к сопротивлению.
Мортон. Но пока нет никаких фактов, свидетельствующих о возможной
победе русских в отдаленном будущем.
Бивербрук. Действительно, нет. Если не принимать в расчет неисчерпа-
емый человеческий ресурс русских, их закаленность в классовой борьбе,
сделавшей их монолитными и идейными, кроме того, эти поколения еще
помнят войну и знают как воевать. Учтите еще тот факт, что русские не
проиграли ни одну войну, в которой шла речь о защите и выживании их
земли. Словно их земля, как магнит, притягивает зло, оно ступает на их
землю со своими грандиозными планами и разбивается о нее.
Гарриман. Любопытно… А вы говорили, что нет никаких фактов, говоря-
щих за победу русских.
Мортон. Я слышал, у них есть пословица: «Кто на Русь с мечом пойдет,
тот от меча и погибнет».
Черчилль. Никогда не слышал.
Мортон. Русские продержаться четыре месяца, может быть шесть, может
быть год, после чего их силы будут отброшены к Уралу или за Урал и война
будет проиграна.
Черчилль. События не всегда принимают наихудший оборот, который ри-
74
сует наше отчаяние. Но почему ефрейтором овладела такая жажда власти?
Вы так пристально смотрите на меня.
Бивербрук. Ответы на такого рода вопросы надо искать в нас самих.
Черчилль. Вы намекаете на мое честолюбие, позволившее преодолеть
многое и оказаться в кресле премьер-министра во время мировой драки?
Бивербрук. Мне сложно объяснить желание человеческого существа по-
велевать всем миром, когда в его абсолютной власти уже есть большое и
сильное государство − Германия.
Черчилль. Верно, Германия никого не боится, во главе ее кучка торже-
ствующих головорезов.
Бивербрук. Таковы нравы нашего времени. Они позволяют захватывать и
переделывать земли.
Черчилль. Дело в Либенсраум − жизненном пространстве. Им нужно жиз-
ненное пространство для 70 миллионов арийцев. Они вынуждены погло-
тить Польшу, Данцигский коридор, Белоруссию, Украину. Их территории
важны для жизни Рейха.
Колвилл. И Англия будет спокойно смотреть на то, как это произойдет,
чтобы в свой час быть тоже поглощенной?
Черчилль. А вот этого я не говорил.
Гарриман. Что же вы намерены делать?
Черчилль. Сплотить весь мир против Германии.
Гарриман. Разумно.
Черчилль. Обладающий способностью командовать другими представля-
ет гораздо большую ценность, чем многие тысячи людей, склонных пови-
новаться чужой воле.
Мортон. Что бы это могло быть? Это не стихи.
Бивербрук. С таким тезисом и настроением вас не поддержит парламент.
Будут назначены досрочные выборы.
Черчилль. Мы будем бороться со сказавшим это. Я некогда предупреждал
Риббентропа, что если они ввергнут всех нас в великую войну, то Англия
сплотит весь мир против них, как и в прошлый раз.
Бивербрук. Пришло время сдержать слово.
Черчилль. Да. Как ни странно это звучит, я испытываю чувство облегче-
ния. Время неопределенности кончилось. Мы получили отсрочку. Народ
же, вступивший в войну, заслуживает уважение. (Мортону.) Вы не договори-
ли что-то любопытное.
Мортон. Не припомню. Наверное, что-то незначительное.
Черчилль. О слухах в Болгарии.
Мортон. Право, может не стоит об этом. Это было неуместно с моей сто-
роны.
Черчилль. Допустим, но вы разбудили мое любопытство.
75
 Мортон. Там будто бы появилась прорицательница.
Черчилль. Допустим. Как она появилась? Не свалилась же она с неба?
Мортон. Говорят, что так оно и было.
Черчилль. С неба?
Мортон. Не совсем так, но что-то в этом роде.
Черчилль. Это удваивает мое любопытство.
Мортон. Она слепа и слышит голос, который велит ей говорить о войне.
Черчилль. Голос?
Мортон. И что еще... долгих четыре года предстоят впереди. У русских
тоже есть человек, способности которого проверял Кремль, он утверждает,
что Гитлер проиграет войну.
Черчилль. Разве можно этому верить?
Мортон. За это он объявлен врагом Рейха и его ждет расправа. Он еврей.
Вы можете не верить, а вот Гитлер это воспринимает очень серьезно.
Бивербрук. Перед лицом опасности люди начинают искать иррациональ-
ные объяснения. Все это уводит от действительности. Но вселяет надежду.
Черчилль. В настоящем положении я вижу только один выход: надо ехать
в Америку и договариваться об объединении усилий. Необходима встреча.
Франклин удивительно тонко все понимает, его интуиция сравнима разве
что с предсказателями.
Гарриман. Господин президент будет рад встрече.
Черчилль. Вот и хорошо. Теперь мы можем прервать наши размышления
и посмотреть фильм. Вы не возражаете?
Бивербрук. Кто пожелает спорить с вами? Это бесполезно.
Гарриман. Судя по всему, к этой теме мы будем еще не раз возвращаться.
Почему бы не прервать «наши размышления»!
Бивербрук. Уинстон, когда-нибудь вас обвинят в диктаторских замашках
и захотят выбросить из седла при первой возможности.
Черчилль. Мы еще только в начале долгого пути. Я люблю, когда после
разумных прений кворум все-таки приходит к согласию.
На экране появляются кадры из фильма «Леди Гамильтон».
Сцена темнеет.
Сцена вторая
Август 1941 года. Черчилль приехал в США в поисках союза и поддержки. Одна из
кают военного корабля «Огаста» − плавучего кабинета РузвельтА. Кроме всего не-
обходимого для работы, в каюте стоит игорный стол. Яркая лампа-абажур свисает
76
с потолка. Входят Черчилль, Рузвельт, Гарриман, Гопкинс. Рузвельт в кресле в синем сви-
тере с вышитыми красными буквами FDR.
Рузвельт. Этот безумный день, необходимость видеться с большим коли-
чеством людей, много высказываться, – могут истощить и самого сильного.
Здесь тихо, спокойно. Мы можем, Уинстон, обсудить происходящее в дру-
жеской беседе.
Гопкинс. Мы соблюли все меры предосторожности и ускользнули от на-
зойливой прессы. Они до сих пор считают вас отправившимся на отдых и
рыбную ловлю.
Рузвельт. Да, ловко получилось.
Гарриман. Если понимать все не буквально, то рано или поздно нам при-
дется поймать крупную хищную рыбу по имени Гитлер.
Черчилль. Да, это лишь начало. Говорят, что вы, господин президент,
успешный рыбак?
Гопкинс. Да. Великий белый отец – успешный рыбак!
Рузвельт. Я готов рассказать историю о переменчивости фортуны. Да и
вам ли, Уинстон, не знать об этом. Однажды мы решили последовать совету
Хемингуэя. Мы сделали все, как он сказал, чтобы наконец-таки вернуться с
огромным уловом. Мы отправились в пролив Мона, забросили оперенные
крючки со свиным салом, но ничего не поймали… Абсолютно, ничего…
Гарриман. Каждый рыбак мечтает поймать диковинную рыбу огромных
размеров или дюжину таких рыб.
Рузвельт. Видимо, такое не может происходить каждый раз.
Черчилль. В начале нашего пути и вы, и я занимали один пост – возглав-
ляли адмиралтейство.
Рузвельт. Да, странное стечение обстоятельств. Я люблю море, его без-
мятежный покой или, наоборот, неистовство. Мы так малы, а оно так без-
брежно. Использую всякую возможность, чтобы оказаться на палубе.
Черчилль. А знаете, чем я был поражен за время пребывания здесь, в
Америке? Вокруг нет страха, боли, неопределенности. Мир втянут в войну.
Вы же живете словно ничего не произошло.
Гопкинс. Пока Сатана сражается с Люцифером, мы продолжаем жить.
Мы находимся слишком далеко, война может не докатиться до нас.
Гарриман. Я не так беспечен. Мир становится слишком малым, так что
Европа не так уж далека, и эхо войны все-таки докатится и до нас.
Рузвельт. Конечно, все вокруг претерпело изменения, мы же остались
прежними. Возможно, это недальновидно. Возможно, это будет иметь ряд
неожиданных последствий для нас.
Гарриман. Уверяю вас, что господин премьер-министр Его Величества
поступил бы так же и остался сторонним наблюдателем.
77
 Черчилль. Возможно, вы и правы, но я бы не сидел, сложа руки, в ожида-
нии. Враг может нанести в любой момент удар, пока вы думаете, что эхо
войны до вас не докатится.
Рузвельт. Есть еще весьма странное совпадение, связывающее нас. Наши
отцы обменялись некогда рукопожатиями при встрече у нас дома, в Гайд-
парке.
Черчилль. Все эти незначительные штрихи могут быть основой для дове-
рительных взаимоотношений между нашими прекрасными странами.
Гопкинс. Вы предлагаете «гражданский брак» между нашими странами?
Черчилль. Мир втянут в очередную войну, и я предлагаю, как и ваши ге-
нералы, начать активные военные действия.
Рузвельт. Послушайте, Уинстон, давайте сделаем сегодня перерыв. Не-
большой. В дальнейшем же я обещаю вести себя неосторожно и вызыва-
юще в отношении Германии, чтобы создать инцидент для начала военных
действий. Но после об этом. Мы должны сделать перерыв.
Гопкинс. Хозяин хочет сделать небольшой перерыв? Так не сыграть ли
нам в покер?
Рузвельт (ГопкинсУ). Вы предупредительны, и все понимаете верно. (Чер-
чиллю.) Мне хотелось, чтобы вы оставались с нами. Мы же попробуем разо-
браться с тем, что заставило вас искать нашей незамысловатой компании.
Черчилль. Я не возражаю против игры, но сам воздержусь.
Рузвельт. Неужели в Соединенном королевстве закончились деньги, и вы
боитесь проиграть?
Черчилль. Не в бровь, а в глаз.
Рузвельт. И в чем же проблема?
Черчилль. Это очень щепетильный момент. Согласитесь, что несправед-
ливо, чтобы победа была завоевана нашей кровью, цивилизация спасена,
а мы при этом остались раздетыми до нитки, лишенными всех наших ак-
тивов. Это не может отвечать моральным принципам и интересам наших
стран.
Рузвельт. Что вы предлагаете, Уинтсон?
Черчилль. Мы приобретаем лишь необходимое для обороны наших инте-
ресов, но это требует огромных трат.
Рузвельт. Я делаю все возможное, Уинстон. Мы вытягиваем вас всеми
силами из долговой петли. К счастью, я имею право передавать вооружение
другой стране во имя интересов нашего государства. Но требуется время,
чтобы преодолеть здесь сопротивление не желающих слышать о войне и
военных расходах.
Черчилль. Помните, что мы готовы идти на любые жертвы, чтобы опла-
тить наши военные заказы, но мы не можем оплатить их все сразу, они пре-
восходят наши возможности.
78
Рузвельт. Хорошо, Уинстон. А теперь, Гопкинс, раздавайте. Игра так ув-
лекает. В нашей жизни много ролей: отец, сын, муж, гражданин. Каждая из
них требует исполнения определенного круга обязанностей. Вот я отец и
повелительным тоном говорю: ты должен, ты обязан, плохо, хорошо. Вот я
муж: Милая, дорогая, превосходная, великолепная. И все это роли со своим
текстом. Мы играем, даже когда нам кажется, что не играем.
Гопкинс. Спасибо за уроки актерского мастерства. Делаем ставки. Игра
началась.
Гарриман. Флоп. Открываем карты.
Гопкинс (Рузвельту). Вы изменились в лице.
Рузвельт. Я утраиваю ставку. Да, Уинстон, ваша жизнь полна ярких со-
бытий…
Гопкинс. Уравниваю ставку. (Смотрит на Гарримана, но тот отрицатель-
но качает головой.)
Черчилль. Судьба хранит.
Рузвельт. Открывайте следующую карту.
Черчилль. В поиски этих событий я пускался сам: Индия, Судан, Куба.
Скоро список пополнится страной, которую я хотел задушить еще при ее
зарождении – Советами.
Рузвельт. Меня же, дорогой премьер-министр, судьба сделала неподвиж-
ным. Я был лишен свободы передвижения. Я должен был преодолеть этот
недуг. Санаторий в горах, гейзерный бассейн, ежедневные тренировки, ни-
какой уверенности в победе. Я мог остаться инвалидом, а довелось решать
судьбы своего народа и мира.
Черчилль. К испытаниям должен быть готов каждый.
Гопкинс. Такой вывод может сделать стоящий человек. За вашу голову
когда-то просили 5000 фунтов.
Черчилль. 250 фунтов стерлингов.
Гопкинс. Не так уж и много.
Гарриман. Сколько сейчас заплатил бы Гитлер, чтобы у власти стоял бо-
лее сговорчивый человек, нежели вы!
Черчилль. Мы ведь тоже платим огромную цену за то, чтобы устранить
эту причину хаоса.
Рузвельт. Да, это справедливое замечание.
Черчилль. Тогда, во время англо-бурской войны меня спасла чистая слу-
чайность, теперь же нам нужна слаженная система, договоренность, чтобы
противостоять врагу. Мы остались поодиночке перед лицом опасности и
проиграли. Теперь нам надо объединиться, чтобы выиграть. Это я и хотел
обсудить.
Рузвельт. Конечно же, дорогой премьер-министр. Мы это обсудим не-
сколько позже.
79
 Гопкинс. Прошу простить за вмешательство, но вы делаете ставку?
Рузвельт. Да. Еще двойную.
Гарриман. Тоже двойную.
Гопкинс. На этот раз тройную.
Рузвельт. Дорогой Уинстон! Я слышал о вашем бегстве из плена во время
англо-бурской войны, но не все так хорошо запоминается, как со слов вино-
вника тех событий. Было бы интересно услышать.
Гопкинс. Я открываю пятую карту. Отлично.
Черчилль. Признателен вам за проявляемый интерес, за те безграничные
доверительные отношения, установившиеся между нами. Это характери-
зует вас как дальновидного деятеля, человека с глубоким пониманием и
интуицией.
Рузвельт. Уинстон, по части красноречия с вами сложно тягаться. Могу
заверить, что я был рад некогда начать с вами переписку, потому что видел
в вас огромную силу и желание к сопротивлению сгущающимся, сгущаю-
щимся…
Гопкинс (подсказывает). Тучам…
Рузвельт. Можно и так. Сгущающимся тучам в Европе. Когда-то вам уда-
лось уцелеть. Расскажите.
Черчилль. Мы вынуждены были обороняться, когда наш бронированный
поезд сошел с рельсов глубоко в тылу буров. Нас забрали в плен. Меня как
военного корреспондента Монинг-пост должны были выпустить. Но я сра-
жался наравне со всеми с оружием в руках.
Рузвельт. Сложно вас представить стоящим в стороне и наблюдающим за
ходом военных действий. (Гарриману.) Последняя карта не оправдала моих
ожиданий. Это не то, что бы я хотел увидеть.
Черчилль. Вы правы. Это нельзя представить, как и тот приговор, кото-
рый меня ожидал – расстрел.
Рузвельт. Но судьба была благосклонна к вам.
Черчилль. Быть может. Тогда еще не пробил мой час.
Рузвельт. Да. У каждого свой час.
Черчилль. Видимо, вы над этим размышляли.
Рандольф. А разве вам самому не приходилось?
Черчилль. Мне? Я все-таки жизнелюб и жизнь должна бить вокруг клю-
чом.
Рузвельт. Это вас очевидно и спасло. (Гарриману и Гопкинсу.) Открываем.
Кто удачливее?
Гопкинс. У меня стрит.
Гарриман. Двойка.
Рузвельт. Тройка. Если бы не последняя карта, то я мог выиграть. Гарри-
ман, вы оказались любимцем фортуны. Будете раздавать.
80
Гарриман. Я не возражаю.
Рузвельт. Но продолжайте, Уинстон.
Черчилль. У вас на лице написано, что вы расстроены.
Рузвельт. Нет, что вы. Может быть чуточку (широко улыбаясь). И то толь-
ко потому, что вы приостановились и не продолжаете.
Гопкинс. Да, весьма любопытно, что же вас спасло?
Черчилль. Я перебрался через ограду школы, где нас держали, впрыгнул
в поезд, ехал почти всю ночь и незадолго до станции на рассвете выпрыг-
нул. Совершенно обессиленный, я шел в направлении светящихся огней
и, к счастью, натолкнулся на дом англичанина, единственный на десятки
миль. Это и спасло меня.
Рузвельт. Это история отважного героя, которая заставляет проникнуть-
ся к нему еще большей симпатией.
Черчилль. Может, в минуты сомнений вы вспомните о храбрости и ис-
кренности жителей Соединенного королевства, и это подтолкнет вас к пра-
вильному решению. Ваш покорный слуга, военный моряк, будет сражаться
до последнего, воодушевленный дружбой с таким сильным партнером.
Рузвельт. Уинстон, ваши выступления всегда блистательны.
Гарриман. Можно делать ставки.
Рузвельт. Выбора нет − половина.
Гарриман. Открываем.
Гопкинс. Тройная.
Гарриман. Ставка. Открываем дальше?
Рузвельт. Да. (Уинстону.) Они выдают человека с благородным и отважным
сердцем.
Гопкинс. Еще тройная.
Гарриман (Гопкинсу). У вас не развилось случайно, друг мой, головокруже-
ния от успеха?
Гопкинс. Это всего лишь покер.
Гарриман. Может, стоит осмотреться по сторонам и вглядеться в выраже-
ние лиц, и тогда вам не захочется так рваться на передний план.
Гопкинс ( Рузвельту). Ваши ставки.
Рузвельт (озадаченно). Пока только ставка.
Гарриман. Открываем дальше. Продолжаем делать ставки. У меня двой-
ная.
Рузвельт. Двойная.
Гопкинс. Только двойная. (Черчиллю.) Здесь говорили о благородном и
отважном сердце? Нередко у истоков благородного происхождения стоит
женское очарование. Оно производит неизгладимое впечатление на…, ска-
жем, на особ королевской крови, после чего открываются неограниченные
возможности для всей семьи, произведшей это женское очарование на свет.
81
 Рузвельт. Гопкинс, что за идеи! Но разве можно восставать против при-
роды, одарившей женское существо красотой. Что скажете, Уинстон?
Черчилль. Ваше окружение проявляет осведомленность в вопросах моей
родословной и, кажется, неплохо знает, как прекрасно была сложена моя
далекая родственница Арабелла, и какое это произвело неизгладимое впе-
чатление на будущего короля Якова, и какое благоприятное влияние оча-
рование оказало на продвижение ее брата Джона, обладателя также бли-
стательной внешности. Да, его подъем был стремительным. Но только ре-
шительность, военные способности, отвага могут объяснить то, что он не
проиграл ни одного военного сражения. Имя герцога Мальборо завоевано
в честном бою и по праву отнесено к 100 лучшим фамилиям Соединенного
королевства. В годы противостояния Англии испанскому и французскому
господству ему удалось в безнадежной ситуации, при перевесе в силах вра-
га в десять раз, совершить удачный маневр и выиграть Бленхейм и поло-
жить конец испано-французскому господству.
Гопкинс. Не думал, что попаду на урок истории.
Рузвельт (Черчиллю). Дорогой Уинстон, вам предстоит предпринять не
мало решительных и серьезных действий, которые сделают вас не менее
значимой фигурой в истории.
Гарриман. Открываем последнюю карту?
Рузвельт. Да, сегодня это будет последней картой.
Гарриман. Опять фортуна на стороне Гопкинса.
Рузвельт. В этот раз у меня совсем неудачный расклад. Стоит обратиться
к более серьезным делам.
Черчилль. Думаю, что мы можем обсудить вопросы военных поставок,
дальнейших действий и помощи Советам.
Гопкинс. Продолжим?
Рузвельт. Нет. Семеро против – один за, решение принято. Но прежде,
Уинстон, я вам приготовлю коктейль. Мне бы хотелось угостить вас ве-
селящей смесью. Правда, Гопкинс всегда сомневается во вкусовых досто-
инствах изготовляемых мною напитков. Но никто ни разу не жаловался.
(Направляется к бару, смешивает.)
Гопкинс (улыбается). Не удивительно, от такого внимания все теряют
дар речи.
Рузвельт. С шуткой веселее жить.
Черчилль. Да. Этот неожиданный жест будет дорог мне, как жест дружбы.
Гопкинс. Босс, мы можем идти?
Рузвельт. Да.
Гарриман и Гопкинс уходят.
Уинстон, какие у нас планы?
82
Черчилль (подходит к бару, рассматривает, наблюдает за Рузвельтом).
Здесь есть много дорогих и тонких вин. Будет интересно попробовать бу-
кет из них.
Рузвельт (продолжает готовить). Итак, Уинстон, что же мы можем
предпринять в настоящих условиях?
Черчилль. Вести войну или быть в состоянии войны – расходное дело.
Мы не можем оказать сопротивление основным силам нацистов по другую
сторону пролива. Но мы можем действовать там, где у противника не такой
перевес – на Средиземноморье.
Рузвельт. Готово. Вот ваш коктейль. Я внимательно слушаю вас. Увы, я
не могу его попробовать.
Черчилль. Спасибо, дорогой друг. Смешение вин рождает новый вкус, и
их букет действует с двойной силой. Так и наш альянс мог бы оказаться не-
ожиданным для противника и внести смятение в его ряды.
Рузвельт. Уинстон, вы знаете, что возможности нашей помощи ограниче-
ны. Наша страна не желает участвовать в войне, не имея на то серьезных
оснований, по крайней мере, общественное мнение не готово к войне. Поэ-
тому все наше военное сотрудничество должно походить на коммерческую
сделку: вы платите – мы поставляем. Все просто.
Черчилль. Неужели в такой прекрасной стране с огромными возможно-
стями так мало людей, способных оценить всю степень угрозы нацизма,
ведь это угроза не только Европе.
Рузвельт. Уинстон, не горячитесь. Понимают, но их голоса в меньшин-
стве и пока не могут получить перевес.
Черчилль. Надеюсь, вы среди них.
Рузвельт. Это ничего не может изменить, Уинстон.
Черчилль. Это угроза не только Европе, но и интересам Америки. Это
переустройство мира, которое приведет к потере сфер влияния ваших и
наших. Ведь история Америки неотделима от нашей. И теперь вы – наша
надежда на победу.
Рузвельт. Но все же война за независимость изменила ход событий. Мы
приобрели суверенность.
Черчилль. Тем не менее, вы не станете отрицать, что в данный момент и
в обозримом будущем у нас общие интересы, а потому мы связаны единой
нитью. Не так ли?
Рузвельт. Несомненно, Уинстон. Надо продолжать разработки нового
мощного оружия.
Черчилль. Работы идут полным ходом, но это требует огромных затрат. К
тому же не так легко создавать оружие, когда всюду рыщут шпионы рейха
и в любой момент пушки Гитлера могут вновь устремиться против нас.
Рузвельт. Видимо, поэтому, Уинстон, вы так долго уклонялись от моего
83
предложения о совместной разработке и выслали группу ученых, только
когда мы сделали ряд многообещающих продвижений.
Черчилль. Мы были в больших трудах и заботах. В первую очередь нам
приходилось думать о том, как защитить остров и создать противовоздуш-
ную оборону, нам приходилось нелегко, и потому мы медлили. Согласитесь,
что такой незначительный нюанс, который имеет разумное объяснение, не
может каким-то образом повлиять на наше сотрудничество, которое так не-
обходимо в этот час всеобщей беды, в час, когда мы находимся в затрудни-
тельном положении и боремся в одиночку за спасение свободного мира.
Рузвельт. Конечно нет, Уинстон. Но пока сокрушительный вражеский
удар обошел вас стороной и обрушился на Советы.
Черчилль. Если русские проиграют до наступления Рождества, мы вновь
окажемся в опасности.
Рузвельт. Если… Вы думаете, они проиграют?
Черчилль. Я не могу утверждать.
Рузвельт. Если… Когда-то Ганнибал прислал гневное письмо жителям
Лаоконии, что если он войдет в Спарту, то испепелит ее. На это он получил
краткий ответ: «Если….»
Черчилль. И что же? Надо полагать, он не победил.
Рузвельт. Совершенно верно. Единственный шанс отвести угрозу от
острова – помочь русским в этой войне, несмотря на то, что вы непримири-
мый антикоммунист.
Черчилль. Теперь русские наши союзники. А ведь мы могли примкнуть к
сильнейшему и поживиться вместе с ним плодами завоеваний.
Рузвельт. Трудно представить вас заодно с Гитлером.
Черчилль. Верно. Все обиженные могут искать нашей поддержки, и мы
поможем восстановить суверенитет.
Рузвельт. Вы преувеличиваете, Уинстон. Рано говорить о восстановлении
суверенитета, находясь под прицелом такого мощного и многочисленного
противника.
Черчилль. В союзе трех величественных держав – залог будущей победы.
Если взглянуть на карту, то разве эти три великих государства − США,
Британия, Советы − не смогут противостоять Гитлеру? Превосходя во мно-
го раз размером территорий, количеством людей и техническими возмож-
ностями, этот союз может остановить Гитлера.
Рузвельт. Терпение, Уинстон. Быть может, и для этого союза настанет час.
Черчилль. Но вы не можете не осознавать, что этот святой союз может
спасти человечество от гуннской солдатни, беспрепятственно марширую-
щей по Европе.
Рузвельт. Я прекрасно понимаю ваши настроения, но пока мы не можем
присоединиться к вашей коалиции с Советами. Всему свой час.
84
Черчилль. Увы, политика – не точная наука. Будем надеяться, что та
ошибка, которую допустил Гитлер станет началом его конца. Он расчища-
ет жизненное пространство от ненужных людей – евреев и других. А это
тупик, из которого не выходят победителем.
Рузвельт. Нужен инцидент, который позволит начать военные маневры. Но
сперва мы должны наметить какие-то принципы наших дальнейших действий,
и так, чтобы их нельзя было воспринять как повод для объявления нам войны.
Черчилль. Гитлер боится такого противника, как вы. Вы должны это по-
нимать.
Рузвельт. Вы же знаете, Уинстон, наше государство сознательно избегало
участия в каких-либо военных конфликтах. Промышленность не приспосо-
блена к военным целям. Гитлер, вероятно, это знает.
Черчилль. Гитлер хочет заручиться сочувствием крупного капитала и
правых в наших странах. А потом, разъединив нас, со всей силой обру-
шиться на нас. Это даст ему возможность установить свой порядок в Ев-
ропе. Нет, никаких переговоров с диктатором, и никаких уступок ему не
может быть. Документ, устанавливающий направление наших дальнейших
взаимоотношений и действий, еще раз покажет Гитлеру, что мы на разных
полюсах с ним и противостоим ему, и защищаем интересы свободного че-
ловечества, в котором есть место каждому, а не избранным. И это противо-
стояние будет длиться до капитуляции Гитлера.
Рузвельт. Документ мог бы называться Атлантическая хартия. Как ни
странно, в это нелегкое военное время осознаешь важность существования
без войны. Для этого всем государствам следует отказаться от применения
силы, иначе они должны быть разоружены.
Черчилль. Когда победа кажется чем-то призрачным − маяком среди ту-
манного и безбрежного океана − мы закладываем основы будущего мира.
Господин президент, это поддержит дух покоренных народов и всех осталь-
ных, кто борется.
Рузвельт. Уинстон, увы, несмотря на все ваши желания, мы не можем
принять военные обязательства, и в печати это будет подано именно так.
Черчилль. Я все понимаю. И могу уверить вас, что если на великую Ре-
спублику, президентом которой вы являетесь, нападет какое-либо государ-
ство, мы сочтем его нашим врагом и объявим войну.
Рузвельт. Благодарю, Уинстон. Вы так неистово и горячо противодей-
ствуете враждебным силам, пожелавшим переустроить мир.
Черчилль. Но нам нужны самолеты, около 2000 в месяц, нужны, как воз-
дух, торговые суда, которые позволят осуществлять перевозки сырья и во-
оружения. Именно торговые суда – залог нашего будущего успеха.
Рузвельт. Мы рассмотрим этот вопрос, но военная промышленность не
может пока поддерживать такие объемные заказы. Необходимо время, что-
бы она смогла работать в новых масштабах.
85
 Черчилль. Это может занять около двух лет, но не бойтесь этих перемен,
когда силы тирана ослабнут, то многим странам потребуется оружие, что-
бы отстоять независимость.
Рузвельт. Хорошо, Уинстон, мы сделаем все возможное.
Черчилль. Я горячо верю вам. Вы способны сделать такой шаг, который
будут восхвалять потомки по обе стороны Атлантики.
Рузвельт. Возможно, потомки будут думать о своих проблемах, а не о нас
– призраках из прошлого. А мы должны разрешать проблемы нашего вре-
мени.
Черчилль. Возможно, им доведется жить в мире без войн.
Рузвельт. Меня интересуют ваши союзнические обязательства в отноше-
нии русских. Мне бы хотелось, чтобы вы информировали о ваших перего-
ворах с русскими, чтобы действовать сообща.
Черчилль. Скоро начнутся официальные переговоры и будет ясно, что и
в каком количестве им необходимо. Но я на страже интересов Британии.
Рузвельт. Они находятся в тяжелом положении.
Черчилль. Мы тоже находимся в состоянии войны, и нам требуется во-
оружение для защиты нашей метрополии в Африке. Мы должны оторвать
необходимое нам, чтобы передать нашим союзникам, не зная, смогут ли
они выстоять.
Рузвельт. Но у вас нет выбора, Уинстон, иначе вы рискуете остаться на-
едине с Гитлером без союзника.
Черчилль. Есть еще один нюанс – русские просят о проведении военной
операции в Европе, чтобы отвлечь нацистские дивизии.
Рузвельт. Второй фронт?
Черчилль. Это может повлечь неоправданные жертвы с нашей стороны и
нанести урон нашему делу. Бросить врагу на растерзание двести – триста
тысяч человек не имея никакой цели… Это ли не самое большое безрас-
судство? К тому же операции такого рода требует серьезной подготовки.
Рузвельт. Безусловно, силы нужны для защиты острова и колоний вдоль
Средиземного моря.
Черчилль. Никто не может предугадать, чем может обернуться проигрыш
в такой наспех предпринятой операции, когда враг силен, и никто не может
его остановить.
Рузвельт. По всей видимости, русские неоднократно будут возвращаться
к этому вопросу. Положение дел на фронте плачевно: армии отступают и
попадают в окружение.
Черчилль. Господин президент, я должен проявлять осторожность. Вас
избирают на определенный срок, и вы − хозяин положения все это время.
Положение Сталина незыблемо. Меня же могут устранить в любой момент
путем голосования в палате общин. Вы можете приказывать, я же могу
только убеждать и уговаривать.
86
Рузвельт. Друг мой, вы славны тем, что рано или поздно можете убедить
всех в своей правоте.
Черчилль. Я не могу удовлетворяться ответом «нет».
Сцена темнеет.
Сцена третья
Марокко. Пальмы, горы, терраса, площадка для гольфа, зелено-синие тени, отбра-
сываемые предметами, с лимонно-желтыми бликами отражающегося в них тепло-
го североафриканского солнца.
Голос за сценой. 1944 год еще только начинался. Ушедший же 1943 при-
нес долгожданные победы на поле брани: состоялись переломные и судь-
боносные Сталинградская битва, битва при Аль-Аламейне, которые оспо-
рили непобедимость Рейха и были предвестниками грядущих перемен.
Остались позади годы неопределенности, когда исход войны был непред-
сказуем. Долгое время неразрешимый вопрос об открытии второго фронта
сдвинулся с мертвой точки. Союзники осознали его важность для устрой-
ства послевоенной Европы, а потому, преодолевая множество сомнений и
противоречий, после затяжных переговоров приняли в Тегеране решение о
высадке десанта в Европе, детали же планируемых операций «Оверлорд»
и «Наковальня» обсуждались до самого момента их проведения. На стыке
1943 − 1944 Черчилль получил небольшую передышку, чтобы восстано-
вить поубавившиеся силы в тепле и свете марокканского солнца.
Клементина. Уинстон, тебе нужна эта передышка как воздух. Болезнь не
появляется внезапно. Она − результат длительного напряжения. Твое недо-
могание испугало нас всех, и в первую очередь твоего врача. Даже самый
неутомимый из неутомимых может почувствовать потребность в отдыхе.
Черчилль. Я вас напугал? Поверь мне – это пустяк, о котором можно за-
быть.
Клементина. Пустяк? Тяжелая пневмония, да еще сердечные приступы!
Черчилль. Пневмония излечима. Мне дали какой-то порошок и я почув-
ствовал себя Гераклом, победившим лирнейскую Гидру. А сердце… с ним
шутки плохи! У кого оно не болит? Времена-то какие!
Клементина.Когда меня попросили не оставлять тебя в одиночестве и
срочно вылететь в Карфаген, недобрые предчувствия закрались в душу.
Черчилль. Сердечный друг, все позади.
Клементина. Кто знает, чем это могло обернуться, если бы такой опытный
врач, как Лорд Моран, своевременно не предпринял меры.
87
 Черчилль. Когда я увидел тебя на африканском континенте, я даже не мог
заподозрить, насколько плохо обстоят дела. Ни одна черта твоего дорогого
лица не дрогнула, оно выражало спокойствие, которое передавалось мне.
Клементина. К счастью, все самое худшее уже позади. Можно строить
дальнейшие планы.
Черчилль. Верно, Клемми.
Клементина. За последние четыре года ты преодолел 180 тысяч киломе-
тров, провел 792 часа в морских путешествиях и 335 часов − в воздушных
перелетах. Добавь к тому многочисленные встречи, заседания, продолжа-
ющиеся ночь напролет, − все это не могло не сказаться на здоровье. А еще
виски и сигары! Нет, здесь мы положим конец этим слабостям, во имя тво-
его быстрейшего выздоровления и будущих побед.
Черчилль. Клемми, я хочу признаться тебе – я счастлив, как никогда.
Силы возвращаются. Еще несколько дней назад я ощущал такую тяжесть,
словно взвалил на свои плечи весь мир, и этот груз давил на меня, и я почти
был им раздавлен. Теперь же, словно за плечами выросли крылья, я чув-
ствую прилив сил, которые надо направить в нужное русло.
Клементина. Кризис позади, доктор говорит. Солнце и теплый воздух Ма-
рокко вдохнут в тебя жизнь. К тому же здесь ты в безопасности, не то что
в Карфагене.
Черчилль. Да. Здесь хорошо.
Клементина. Я рада, что мы ускользнули из Карфагена перед самым но-
сом рыскающих осведомителей Рейха.
Черчилль. Да, Клемми, военное время не позволяет жить в свое удоволь-
ствие, не дает нам возможности отдыхать. Отдых – это большая роскошь.
Если бы не настойчивость лорда Морана, я не устроил бы себе такой трех-
недельный перерыв.
Клементина. А отдохнуть необходимо.
Черчилль. Ни одно лекарство мира не сравниться с той нежной заботой,
которой нас окружают женщины, и именно это скрашивает самые ненаст-
ные периоды нашей жизни. Клемми, ты в сочетании с теплым воздухом и
огромных размеров солнцем Африки возвращаешь уставшего и слегка при-
болевшего полковника Уоррена к жизни.
Клементина. Ничего себе, слегка приболевшего!
Черчилль. Клемми, изредка излишняя забота может привести к стесне-
нию и неудобствам.
Клементина. Я знаю, к чему ты клонишь, Уинни, и хочу предупредить:
моя забота не сможет изменить ход болезни, если ты не откажешься от си-
гар и горячительных напитков.
Черчилль. Клемми, но мы устроены так, что идем на поводу у наших при-
вязанностей и слабостей и не можем им противостоять.
88
Клементина. Еще бы!
Черчилль. Ты поджимаешь губы! Твоя твердость под стать моему упрям-
ству, но в этот раз мне придется уступить, ведь я чувствую себя гораздо
лучше, следуя твоим советам.
Клементина. Да, Уинстон, придется уступить. Пневмония представляет
не меньшую опасность, чем Гитлер.
Черчилль. Как ты думаешь, когда закончится война?
Клементина. Откуда мне знать? Даже ты не знаешь ответа на этот вопрос.
Рано или поздно все плохое заканчивается.
Черчилль. Может быть в 1944, в конце года?
Клементина. Не похоже.
Черчилль. Да, ты права, вряд ли это будет в 1944 году. А может, в 1945?
Клементина. Возможно. Все меняется, меняется быстро и вопреки нашим
ожиданиям. Лишь конец 1944 откроет нам глаза на 1945 год. Но прежде мы
должны прошагать день за днем целый год.
Черчилль. Меня не покидает чувство, что я не успеваю за событиями.
Клементина. Этого не может быть, скорее события не успевают за тобой.
Черчилль. В Тегеране Рузвельт даже не пожелал со мной встретиться. Зато
он встречался с Джо Сталиным. Какие планы вынашивали они, о чем дого-
ворились? А после, на банкете по случаю моего дня рождения, они сидели,
как ни в чем не бывало, величественные и неприступные как Джамалунг-
ма. За каждым из них огромные территории, многомиллионные народы и
хорошо вооруженные сухопутные войска, авиация и флот. В ближайшем
будущем им предстоит решить судьбу народов Европы. Возможно, они не
будут считаться с нашим мнением, доводами, интересами.
Клементина. Уинстон, не раздражайся, иначе будет испорчен многообе-
щающий день.
Черчилль. Верно. Они желали мне здоровья, которого хватило ненадолго.
То был торжественный и незабываемый момент.
Черчилль. Бесспорно.
Черчилль. А что нам обещает день?
Клементина. Шумный пикник, закат солнца. Приедет твой сын и твой
друг.
Черчилль. Да, помню.
Клементина. Пока на фронте новогодняя передышка, ты мог бы все-таки
отдохнуть от дел, подточивших твое здоровье.
Черчилль. Отличная идея, Клемми! Так и сделаем. Доктор рекомендовал
двигаться, чтобы усилить вентиляцию легких. Это приведет к быстрейше-
му выздоровлению.
Уинстон включает патефон. Звучат песни Веры Линн «Белые скалы Дувра»,
«Встретимсяснова». Он начинает двигаться под музыку.
89
 Клементина. Что ты делаешь?
Черчилль. Танцую. А что?
Клементина. Сначала ты пугаешь своим нездоровьем и раздражительно-
стью. Потом вдруг пускаешься в пляс.
Черчилль. Присоединяйся, и тогда тебе не покажется это странным.
Клементина. Нет уж, уволь, я полюбуюсь со стороны. Тебе надо копить
силы.
Черчилль. Клемми, ты так внимательна ко мне.
Клементина. Возможно. А ты очень словоохотлив.
Черчилль. Будь я менее словоохотлив, кого бы я смог убедить? Франклина
Рузвельта, который с осторожностью принимает любое решение, или Джо
Сталина, который три года обвиняет нас в бездействии? Ты бы видела в Те-
геране Франклина и Джо, первый походил на американского бизона, второй
же − на русского медведя.
Клементина. А на кого был похож ты?
Черчилль. Я же больше напоминал ослика, который единственный из
всех знает верную дорогу. Давай прекратим, что-то снова я не в духе.
Клементина. А вот и Сара. когда она их расправит, и будет парить в свободном небе Европы. Время
Черчилль. Наше прелестное создание. Здравствуй, мой милый сержантик.
Сара. Папа, что-то не так? У тебя такое нерадостное выражение лица.
Тебе нездоровится?
Черчилль. Нет. Я танцую, как видишь.
Сара. Правильно. Во всем мире празднуют Новый год. Ты же знаешь, что
прилетит Рандольф?
Черчилль. Да. И еще Бивербрук.
Сара. Они не хотят оставлять тебя в одиночестве.
Черчилль. Мы сможем обсудить с ними ситуацию на фронте и наши даль-
нейшие планы.
Сара. Опять!
Черчилль. Вокруг меня благоухают такие прекрасные цветы, среди кото-
рых я верно и быстро иду на поправку.
Сара. Папа! Ты преувеличиваешь.
Черчилль. Я прекрасно вижу, что в ваших глазах горит беспокойство обо
мне и моем здоровье.
Сара. Папа, но забота о твоем здоровье − дело государственной важности.
Кто станет у штурвала и поведет страну через тернии к звездам? Только ты!
Черчилль. Мне нравится твоя уверенность, моя маленькая утешительни-
ца, отрада моих глаз. В тебе бурлит горячая кровь.
Клементина. Не увлекайся, Уинстон.
Черчилль. Я люблю эту пару живых глаз и непокорный нрав. Здесь гораз-
до лучше, чем в Тегеране.
90
Сара. Конечно. Там, в Тегеране, ты очень волновался…
Черчилль. Разве это было заметно?
Сара. Да. Ты даже песню напевал. Видимо, ты чувствовал, что не все
идет гладко. Вот это напряжение…
Черчилль (повторяет как эхо). Не могло не сказаться на твоем здоровье…
Сара. А откуда ты знаешь, что я собиралась сказать?
Черчилль. И ты, и Клемми говорите о моем здоровье одними и теми же
словами.
Сара. Ты сильный человек, папа. Иной уже расклеился бы, был, может, меж-
ду небом и землей, но к счастью, ты принимаешь гостей, обсуждаешь сложив-
шуюся ситуацию, твои щеки розовеют, а аппетит становится отменным.
Черчилль. Что же, ты права, мне гораздо лучше. Во-первых, я поправля-
юсь. Во-вторых, наметилась некоторая определенность в наших дальней-
ших действиях − мы будем готовить операцию по высадке войск в Европе,
и в третьих, все не так уж и плохо.
Сара. Отлично, папа. Я слишком сильно волновалась за тебя.
Черчилль. Не все так безнадежно в нашем деле. Есть уже на горизонте
проблеск Победы, она машет своими крыльями, и не за горами тот час,
думать о будущем. Интересно, а у него возникают мысли о конце? Как он
себе его представляет?
Клементина. Ты имеешь в виду Гитлера?
Черчилль. Да. Мысли о кончине приходят в определенном возрасте, при
определенном настроении и обстоятельствах.
Сара. Думаю, нет.
Черчилль. Неужели он не понимает, что крепнут наши силы и удар ста-
новится мощнее.
Сара. Главное, чтобы у тебя не было таких срывов со здоровьем, как те-
перь, после Тегерана.
Черчилль. Ты − мой прекрасный сержант из службы сухопутных войск.
Сара. За время войны я привыкла ожидать сирену воздушной тревоги, а
здесь – только пение птиц. Война где-то далеко. Здесь не слышно и не вид-
но ее отблесков, а потому можно любоваться горами, сине-голубым небом,
зелеными склонами гор.
Черчилль. Вот и чудесно.
Сара. Да!
Сара подпевает играющей музыке и начинает двигаться в такт с ней. Уинстон под-
хватывает и песню, и дочь, и они начинают танцевать.
Клементина. Осторожно, еще рано для таких нагрузок.
Черчилль. Не рано. Сара, ты легка как пушинка. Все самое худшее позади.
91
 У Черчилля начинается приступ кашля.
Сара. Что же ты, папочка! Я думала, что тебе уже лучше, но это не так.
Черчилль. Мне гораздо лучше, Сара.
Клементина. Садись. Я пошлю за врачом. Лорд Моран живет напротив.
Будет в одно мгновенье здесь.
Сара. Папа, не пугай меня.
Черчилль. Не думай о плохом, думай о хорошем. К тому же, мне назначи-
ли новый порошок, убивающий возбудителей пневмоний. Нет причин для
беспокойства.
Клементина (по телефону). Лорд Моран, мы вас ждем. У премьер-мини-
стра был приступ сильнейшего кашля.
Черчилль. Клемми, частное лицо, отдыхающее в Марокко, зовут полков-
ником Уорреном, иначе разведка противника очень быстро узнает о моем
местоположении.
Клементина (отмахиваясь). Не до того. Как ты себя чувствуешь?
Черчилль. Отлично.
Клементина. Если бы!
Лорд Моран (вбегает). Доброе утро!
Черчилль. Доброе утро. Вы так спешите к нам на чашку чая?
Клементина. Уинстон, не время шутить.
Черчилль. Шутка жить помогает.
Лорд Моран. Я должен послушать ваши легкие. Вы еще слабы, Уинстон.
Понимаю, что ваш неистощимый темперамент не позволяет вести спокой-
ный образ жизни. Но вы переоцениваете ваши физические силы. Нужно
время, не стоит торопиться.
Черчилль. Время − это то, чего никогда не хватает. К тому же переоцени-
вающий собственные силы пациент может пережить своего доктора, соиз-
меряющего силы и возможности.
Лорд Моран. Это вполне вероятно... Безусловно, вы представляете интерес
как человек с силой воли, двигающей горы, демонстрирующей чудеса по-
беды над недугом.
Черчилль. Я не чувствую себя больным серьезным недугом и во мне жив
интерес к жизни.
Лорд Моран. Но ваши дамы напуганы, чтобы вернуть им спокойствие,
дайте же мне возможность прослушать ваши легкие.
Черчилль. Хорошо, но может быть не стоит пугать дам?
Клементина. Мы выйдем. Но прошу вас, убедитесь, что он вне опасности.
Несколько минут назад у него был сильнейший кашель! И что нам делать,
чтобы это не повторилось?
Лорд Моран. Я обещаю сделать все от меня зависящее.
92
Клементина. Спасибо. Сара, нам надо выйти. (Клементина уходит.)
Сара. Но почему я не могу остаться? Мне надо убедиться незамедлитель-
но, что все хорошо.
Черчилль. Подожди несколько минут, дружок.
Сара. Выставляют за дверь как девчонку! (Сара с недовольным видом ухо-
дит.)
Черчилль. Спасибо. Что же я должен делать?
Лорд Моран. Воздержитесь от высказываний и просто дышите. Задержите
дыхание на вдохе, а теперь выдохните.
Черчилль. Правильно ли я делаю?
Лорд Моран. Абсолютно правильно. Только не разговаривайте.
Черчилль. Не тратьте понапрасну время. Я иду на поправку, не правда ли?
Лорд Моран. Безусловно. Легкие чисты, сердце бьется равномерно. Все не
так уж плохо. Но вначале было далеко не так хорошо…
Черчилль. Вы преувеличиваете.
Лорд Моран. Принимая во внимание нагрузки и переутомления, с кото-
рыми вам приходится сталкиваться ежедневно, все было очень непредска-
зуемо.
Черчилль. Не хотите ли сказать, что невидимый глазом стрептококк, о
котором вы рассказывали, может привести к гибели человека?
Лорд Моран. Вы недооцениваете противника.
Черчилль. Почему же?
Лорд Моран. Во время болезни количество стрептококков в организме
превосходит во много раз все войска Рейха.
Черчилль. Неужели?
Лорд Моран. Да. А потому необходимо создание коалиции между врачом,
пациентом и его родственниками.
Черчилль. Вполне возможно.
Лорд Моран. Увы, жертвы эпидемий во много раз превосходят жертвы
войн. Пневмония, осложненная гипертонией и стенокардией, вызывала
опасения. Но новый препарат быстро поставил вас на ноги. Чтобы избежать
возвращения болезни, необходимо отдохнуть и восстановить силы.
Черчилль. Думаете так просто, среди войны и необходимости принимать
молниеносные решения удалиться, спрятаться в живописном оазисе пу-
стыни Сахары и вести размеренную жизнь: завтрак, лекарства, прогулка в
горы, пикник, гольф, ужин, закат, − и так изо дня в день.
Лорд Моран. Согласитесь, что три недели ничего не решат в ходе войны.
Атмосфера же здесь отличается от Лондона. К тому же, не драматизируйте,
Уинстон. Не было еще и дня, чтобы вы не обсуждали с приезжающими из
Великобритании и Америки ситуацию на фронте, будущие планы военных
операций и время окончания войны. Так что о мещанской жизни не при-
93
ходится и говорить. И вы прекрасно осознаете, что победа над Гитлером не
за горами.
Черчилль. Не скрою, вы абсолютно правы, что без ущерба для общего
дела я могу еще некоторое время оставаться здесь.
Лорд Моран. Война достигла кульминации – развязка близится.
Черчилль. На ваш взгляд, когда? Вы умеете заглядывать в будущее и
строить прогнозы.
Лорд Моран. Они касаются жизни отдельного человека, но не народов. Это
по вашей части.
Черчилль. И все-таки?
Лорд Моран. Не могу знать. Меня более всего волнует ваше состояние. С
моей стороны хочу заметить, что вам следует продолжать принимать по-
рошок от кашля, так благотворно повлиявший на ваше здоровье.
Черчилль. Что еще?
Лорд Моран. Соблюдать режим дня, в котором необходимо предусмотреть
много времени для сна. И еще сердечное средство.
Черчилль. Отлично.
Лорд Моран. Очень подозрительно. Вы слишком быстро соглашаетесь.
Черчилль. Да. Спасибо вам. Через час-два здесь будет шумно: приедут
Бивербрук, Рандольф, к ним присоединятся Колвилл и наши женщины.
Приходите. Мы бы сыграли партию в гольф, слушали музыку и наслажда-
лись вкусными блюдами – здесь очень неплохой повар, а потом мы будем
смотреть закат и с благодарностью провожать еще один день нашей жизни.
Лорд Моран. От такого соблазна сложно удержаться. Да и стоит ли!
Черчилль. Приходите. Не говорите Клемми ничего, что бы ее могло рас-
строить, невозможно все время слушать о порошках, режиме дня, необхо-
димости набирать силы и соблюдать советы доктора.
Лорд Моран. Понимаю.
Черчилль. Вот и прекрасно.
Лорд Моран. До встречи. (Уходит.)
Черчилль (громко). Колвилл! Колвилл, где же вы? Срочно. Это просто
невыносимо. Все время разговаривать о здоровье, только от этого можно
сделаться больным.
Колвилл. Да, господин премьер-министр, я все слышал.
Черчилль. Что же вы спите на ходу! Невозможно дождаться, когда вы по-
явитесь!
Колвилл. Простите. Просили сообщить вам, что с минуты на минуту
приедут Рандольф и лорд Бивербрук, они прилетели и их вскорости до-
ставят сюда. Подготовлен прекрасный ужин и ждут ваших распоряжений.
Черчилль. Перспективы отличные. И все же, у нас есть несколько минут?
Колвилл. По всей видимости, да.
94
Черчилль. Узнайте, есть ли возможность связаться с Франклином. В этом
году я еще не слышал голоса своего дражайшего друга.
Колвилл. Звонок будет относительно ранним, вы можете застать Рузвель-
та врасплох. (Уходит и появляется через минуту.)
Черчилль. Проверим прочность нашей дружбы. Он первым начал пере-
писку со мной, когда я еще не был премьер-министром, но грозные времена
уже приближались.
Колвилл. Разговор может состояться, вас ждут.
Сцена темнеет, свет освещает только Черчилля, берущего телефонную трубку, Руз-
вельта, появляющегося с телефонным аппаратом на другом конце сцены.
Черчилль. Алло. Военный моряк рад приветствовать вас, дорогой мой
друг.
Рузвельт. Узнал о вашем нездоровье. Собирался вам звонить, но вы опе-
редили.
Черчилль. Я помог осуществить ваши добрые намерения.
Рузвельт. Все ли хорошо в вашем доме и как поживает кормчий?
Черчилль. День изо дня становится лучше, благодарю. В доме некоторое
затишье, но оно накануне решительного броска. Вы все также убеждены в
его необходимости?
Рузвельт. Мои генералы рвутся в бой. Они уверены в успехе. Им не по-
нятны наши отсрочки операции по высадке десанта.
Черчилль. Я не вижу смысла в этой операции, и я буду повторять это каж-
дый раз. Русские сильны и в состоянии справиться сами.
Рузвельт. Это долгий разговор. Мы можем обсудить после.
Черчилль. Поверьте мне, друг мой, как вы делали уже много раз, ибо наша
дружба проверена трудностями военного времени, не стоит ввязываться в
бой теперь. Зачем рисковать кровью молодых, бравых английских и амери-
канских парней? Кто будет отвечать за эти непрожитые жизни?
Рузвельт. Это уже решенный вопрос. Уинстон, для чего было обзаводить-
ся современным вооружением, строить суда, самолеты, танки? Чтобы си-
деть на берегу и быть сторонним наблюдателем, наносить блошиные укусы
где-то в Средиземном море? Выжидать и на бумаге рассчитывать возмож-
ные шансы победы и предстоящие потери?
Черчилль. Нет, дорогой господин президент, мой бесценный Потус, мой
верный соратник, с которым нас объединяют несколько лет успешных со-
вместных действий, вы собираетесь поступить неразумно и бросить луч-
шие силы под шквал свинца. Время еще не пришло для таких решительных
действий.
Рузвельт. Вы предлагаете ждать, словно не верите в собственные силы.
95
Нет, наши генералы хотят быть в гуще событий, им нужны победы, они
военные и им нужен бой, а не действия в Средиземном море, на окраинах,
где враг слаб. Воевать на периферии – это все равно, что колоть медведя
булавкой.
Черчилль. Операция по высадке десанта возможна, но позднее, когда враг
станет слабым и более сговорчивым
Рузвельт. Нам нужен сокрушительный удар. Сокрушительным может
быть только нанесенный в сердце удар. Сердце – это Берлин, следователь-
но, наш путь лежит туда! Все уже оговорено в Тегеране, а сейчас мы лишь
выполним то, о чем договорились.
Черчилль. Да, видимо, ничего нельзя изменить.
Рузвельт. Поверьте мне, настало время решительных действий. Выздо-
равливайте, набирайтесь сил, Уинстон. В здоровом теле здоровый дух. До
встречи.
Черчилль. Да. Благодарю. Пусть вам сопутствует успех, и мудрость будет
вам помощницей во всех делах и начинаниях.
Прожектор, освещающий Рузвельта, гаснет. Слышен телефонный гудок прерванно-
го разговора, заставляющий Черчилля положить трубку. У него растерянный вид.
Колвилл! Настал момент, когда я не могу повлиять на нашего заокеан-
ского друга. Он упорствует. Я воспламеняюсь. Ничего не остается, как на-
сладиться покоем североафриканской жизни.
Сцена четвертая
Время близкое к закату. Над линией горизонта лениво зависло огром-
ное марокканское солнце. На террасе пансионата собрались Черчилль,
Клементина, Сара, Рандольф, Бивербрук, Колвилл.
Черчилль. А вот и долгожданные гости!
Рандольф. Не видно, чтобы нас ждали. Нет ни ужина по случаю прибы-
тия проголодавшихся в дороге гостей, ни радостного приветствия. Лицо у
вас обеспокоенное.
Черчилль. Нельзя же вести все время праздную жизнь!
Рандольф. Разве мы ведем праздную жизнь? Я меняюсь, отец, под бреме-
нем ответственности, возложенной на нас войной.
Черчилль. Посмотрим. Природу человека сложно изменить.
Рандольф. Если продолжать в том же духе, то долгожданное единение
семьи не состоится.
96
Черчилль. Будет. Повздорили и забыли. Небольшие разногласия возмож-
ны, они лишний раз доказывают, как дороги два спорящих друг другу.
Рандольф. Мне Сара успела рассказать, как обстоят дела. Она говорит,
что нельзя обольщаться вешним улучшением вашего состояния. В любой
момент все может измениться.
Черчилль. Ох, уж эта Сара! Пора бы ей позаботиться об уставшем брате
не на словах.
Сара. У нас все готово к запоздавшему ужину.
Черчилль. Лорд Бивербрук, видимо, тоже устал.
Черчилль. Бивербрук!
Бивербрук. Я не устал. (Уинстону.) Я рад встрече. Я решил навестить вас,
когда узнал про недуг. Как вы, Уинстон?
Черчилль. Вы знаете, как я дорожу вами, друг мой! Ничто так не радует,
как старая дружба.
Бивербрук. Вы так и не ответили, как вы?
Черчилль. Жизнь – это движение от одной трудности к другой с нараста-
ющим оптимизмом. Я оптимистичен и считаю, что почти здоров.
Бивербрук. Я летел сюда, чтобы убедиться − вы вне опасности. Я летел
вытянуть вас из очередной переделки.
Черчилль. Сейчас дела обстоят гораздо лучше.
Бивербрук. Вот и хорошо.
Черчилль. Мы вернемся через несколько минут, чтобы устроить сытный и
вкусный ужин. А пока, Сара, идем и предоставим им возможность побыть
наедине. (Сара и Клементина уходят.)
Бивербрук. Рассказывайте, Уинстон, что же произошло?
Черчилль. Понимаю, что Клементина просила не вести разговоры о во-
йне, но от слова, данного ей, я вас освобождаю.
Бивербрук. Хорошо. С этой минуты я больше ничем не связан и готов об-
суждать любую интересующую вас тему.
Черчилль. Хороший разговор может поставить на ноги больного.
Бивербрук. Вполне согласен.
Черчилль. Теперь я более оптимистичен, чем в начале войны, когда не-
виданная доселе угроза нависла над всеми нами. Оптимизм − отличное
качество. Теперь на горизонте брезжит рассвет, но появляются другие про-
блемы.
Бивербрук. Да. Но что же вам кажется неясным?
Черчилль. Разногласий становится все больше и одно из них – границы в
послевоенном мире, далее – открытие второго фронта… Мы едва находим
общий язык перед лицом опасности, но что будет после, когда ее не станет?
Бивербрук. Закон эволюции гласит, что выживает лишь наиболее полез-
ное в окружающих условиях. Ненужное исчезает.
97
 Черчилль. Возможно.
Бивербрук. Вопрос об открытии второго фронта уже решен. С той напори-
стостью, с которой действует Америка, дело будет доведено до конца даже
без вашего благословения.
Черчилль. Действительно, Рузвельта и его генералов невозможно удер-
жать от этой сомнительной операции с высадкой десанта.
Бивербрук. Чем же она сомнительна?
Черчилль. Исход операции непредсказуем. Шутка ли! Необходимо удер-
жаться на береговой линии и противостоять укрепленному на суше и спря-
танному от пуль противнику. При этом высаживающиеся войска видны как
на ладони.
Бивербрук. Прекрасная мишень!
Черчилль. Все это ведет к неоправданным жертвам, которых можно из-
бежать.
Бивербрук. На войне действуют другие правила, другая логика.
Черчилль. Блиндажи, блокгаузы, заминированные пляжи, противотанко-
вые рвы с колючей проволокой, пулеметные гнезда, − как вы думаете, лег-
ко ли это преодолеть? Десанту неминуемо придется столкнуться со всеми
этими преградами.
Бивербрук. Признайтесь, что пока Роммель укреплял береговую линию,
вы тоже не бездействовали.
Черчилль. Да. Это так. Роммель же спокоен и не боится за исход сражения.
Бивербрук. Роммелю, с его усыпленной бдительностью, придется осоз-
нать, что жизнь полна неожиданностей. Вы готовились с изобретательно-
стью, достойной вашего предка Джона Мальборо.
Черчилль. Это преувеличение, хотя и очень лестное.
Бивербрук. А ведь он выиграл сражение у противника, во много раз пре-
восходящего численностью.
Черчилль. Да, тактически он переиграл противника. Напав в совершенно
неожиданном месте, он посеял панику.
Бивербрук. В вас течет та же кровь, и вы способны на успех такого же
масштаба. Если учесть ваше превосходство в двадцать пять раз в воздухе
и множество технических новшеств: танки, преодолевающие минные поля,
танки-амфибии, новые огнеметы, − то у вас прекрасные шансы.
Черчилль. А количество жертв вы можете предположить? Если это без-
рассудство произойдет, я буду с моими войсками. Я вместе с ними пойду
на штурм вражеских укреплений. Я буду с ними, в эпицентре сражения!
Бивербрук. Не мы начали войну. Мы вынуждены противостоять и защи-
щать себя.
Черчилль. Безусловно, в ваших словах есть логика. Когда в Тегеране мы
собрались, чтобы отметить мой день рождения с товарищами, с которыми
98
нас объединило общее дело, я осознал, что я едва ли не самый зрелый: Руз-
вельту − 53, Сталину − 63, мне же − 67 лет.
Бивербрук. Что я слышу, Уинстон! Вы собрались на покой?? Не припом-
ню, чтобы вы хотели удалиться от дел.
Черчилль. Не до шуток, Бивербрук. Рузвельт упорствует, не хочет при-
слушаться к моим словам.
Бивербрук. Да, но и вы упорствуете.
Черчилль. Почему они не хотят согласиться на продвижение по Европе со
стороны Апеннинского полуострова? Надо лишь убедить турецкое прави-
тельство поддержать наши войска.
Бивербрук. Несмотря на все ваши старания, пока этого не удалось сделать.
Черчилль. Верно. Но Рузвельт думает, что за пять-шесть дней десантной
операции он решит проблему и отбросит противника.
Бивербрук. Вы думаете, что нет?
Черчилль. Даже Господу Богу понадобилось десять дней, чтобы сотво-
рить мир.
Рандольф. Я молчал и не вмешивался, но неужели вы собираетесь вы-
играть войну, сидя за письменным столом? Ваш добрый друг Франклин
дал полный вперед и перешел от слов к делу, он собирается воевать. Народ
же устал от бомбежек. Он хочет перемен и решительных действий, которые
изменят жизнь. А вы предлагаете топтаться на месте.
Черчилль. Нет. Военные действия идут в Италии.
Рандольф. Турки не вступят в войну, можете их уговаривать еще тысячу
лет, но это бесполезно. Наступление же в Италии захлебнулось. Так что
ваша последняя идея с продвижением через Апеннинский полуостров, ко-
торую вы пытаетесь всем навязать, ничего не стоит.
Черчилль. Вот как! Великий стратег, Рандольф Фредерик Эдвард Спенсер
Черчилль, подсказывает верный путь, как выиграть войну.
Рандольф. Вы не идете вперед со знаменем победы. Вы меньше всего по-
ходите на флагман, которому народ доверил свою судьбу. Но народ жаждет
победы, ему нужны новые и свежие силы и идеи.
Клементина (заглядывая на террасу). Все готово для ужина. А атмосфера
здесь накаленная!
Черчилль. Рандольф решил высказаться.
Клементина. Рандольф, почему ты не можешь хоть изредка оставить свои
мысли при себе.
Черчилль. Не кори его, Клемми. Интересно выслушать иную точку зре-
ния.
Рандольф. И остаться при своей! Как это похоже на вас!
Черчилль (Бивербруку). Вы тоже так считаете?
Бивербрук. Я не согласен с общим тоном разговора.
99
 Черчилль. Но что-то же вы находите здравым в этой полной сыновней
любви браваде?
Рандольф. Неправда, я ничего не сказал обидного.
Клементина. Это ты так считаешь.
Рандольф. Разве? Вы так оберегаете отца, мама.
Черчилль. Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей.
Продолжайте, не обращайте внимания на нашу междоусобную войну. Я
остаюсь Уинстоном Черчиллем, а он – моим сыном Рандольфом Черчил-
лем. (Берет бутерброд и стакан содовой.) Ничто не мешает наслаждаться
этими сэндвичами и вот этой содовой, у которой есть большой недостаток –
она не согревает кровь немолодого и уставшего полковника Уоррена. Клем-
ми, как жалко, что к ней нельзя подмешать виски или что-нибудь покрепче.
Клементина. Да, нельзя. Я прекрасно понимаю, но не позволю испортить
наши маленькие победы над недугом.
Черчилль. Увы. Слышите, Бивербрук, теперь мой основной враг – стреп-
тококк. Из-за него приходится забыть о вредных привычках. (С сэндвичем
и содовой в руках начинает ритмично передвигаться.) Присоединяйтесь.
Хорошее настроение – залог здоровья и великих дел.
Бивербрук. Не скрою, слегка голоден, да и воздух, окружение располагают
к приятному времяпровождению.
Черчилль. Однако, постойте, вы не закончили мысль.
Бивербрук. А , вы все еще об этом! Это может нарушить общее праздное
настроение.
Черчилль. Поздно отступать.
Бивербрук. Враг теряет силу, это верно. Народ ждет улучшения жизни,
ведь он перенес лишения, потери, боль. Враг, союзники, война требуют
много внимания в ущерб внутренним интересам, на них просто не остает-
ся времени.
Черчилль. Продолжайте.
Бивербрук. Увидев в вас силу, сдерживающую развитие и движение впе-
ред, вас могут посчитать балластом, останавливающим подъем воздушно-
го шара, и попытаются избавиться при первом возможном случае.
Черчилль. Вы так считаете?
Бивербрук. Дайте закончить, Уинстон. Порою, убедить вас невозможно
и некоторых это откровенно раздражает, некоторые видят в вашем лице
очередного узурпатора.
Клементина. Это кажется игрой вашего воображения.
Бивербрук. Пусть так. Не воспринимайте мои слова в штыки. Моя задача
предвидеть возможные негативные и позитивные обстоятельства и пред-
упреждать о них, а не становиться на тропу войны. Если я преувеличил, то
я буду только рад, что мои опасения − игра воображения.
100
Черчилль. Все это мне кажется маловероятным. Время покажет.
Бивербрук. Пусть так. Но осторожность никогда не помешает, мой доро-
гой друг.
Сара (входя на террасу). У вас такие сосредоточенные лица. Что здесь
произошло?
Черчилль. Ничего такого, чтобы тебе так волноваться.
Сара. Пришел доктор.
Черчилль. Я не нуждаюсь в осмотре.
Лорд Моран. Конечно же, вы идете на поправку и вечернего осмотра, как
ранее, не будет.
Черчилль. Вот и хорошо. Итак, оставим сомнения, опасения и будем лю-
боваться этим склоняющимся к горизонту солнцем, огромным и прекрас-
ным. Оно согревает и наполняет жизнь надеждами на лучшее. Оно такое
большое в этих широтах, почти размером с горизонт. Клемми, что ты чув-
ствуешь, глядя на него?
Клементина. Безмятежность.
Черчилль. А ты, Сара?
Сара. Оно царит. Все меркнет в сравнение с ним.
Черчилль. А вы, Бивербрук?
Бивербрук. Природа щедро одарила эти широты. Здесь все очень больших
размеров: листва, солнце во весь горизонт. На смену ему придет такого же
размера луна. Есть на чем остановиться взгляду, и есть чем полюбоваться.
Лорд Моран. Древние египтяне не могли не воспринимать этот медленно
проплывающий огненный и жизнь дающий диск иначе, чем божество − Бог
Ра, бог Солнца.
Рандольф. Общество расчувствовалось. Обычный закат. Скоро станет
темно. И вообще, это напоминает сеанс массовой психотерапии.
Лорд Моран (Черчиллю). Сейчас вы больше похожи на египетского жреца
бога Ра. Он же дает своему служителю силу победы над тьмой.
Черчилль. Увы, пока говорят пушки, музы молчат.
Бивербрук. Не за горами тот час, когда умолкнут пушки.
Черчилль. Это так. Важность этого момента состоит в том, что мы можем
сказать наверняка − не за горами тот час, когда умолкнут пушки.
Сара. Подумать только! Совсем скоро, может через год или меньше, мы
все вернемся к спокойной жизни, в которой появится время для заката, рас-
света, дневных радостей и ночных утех. Какое счастье! Как мне хорошо
от мысли о конце этого ужасного, страшного, жуткого периода. Близится
время перемен и новых начинаний. Я словно сбросила сковывающий тяже-
лейший панцирь и почувствовала легкость.
Клементина. Сара, еще не время давать волю чувствам, еще льется рекой
кровь. Просто ты находишься в тысячи миль от атмосферы напряжения, где
каждую минуту подстерегает опасность.
101
 Рандольф. Здесь ее опьянили воздух, теплота солнца и раскованность ат-
мосферы.
Сара. Да нет же, неужели вы не чувствуете, что близится счастливый ко-
нец?
Лорд Моран. Похоже, он не у всех будет счастливым. Во многих семьях
есть потери.
Черчилль. Да. Да. Верно. Есть что-то неуловимо грустное в закате. Что-то
заканчивается, замирает, уходит в небытие. Что готовит нам завтра? Это
одна из первооснов жизни. Давайте помолчим несколько минут. А потом
продолжим наш вечер.
Сцена пятая
Май 1945 года оказался судьбоносным и поставил точку в долгом и страдном пе-
риоде войны. В июле 1945 года на Потсдамской конференции решались вопросы
устройства послевоенного мира. Двадцать пятого июля Черчилль покинул перегово-
ры, чтобы участвовать в выборах в парламент, которые, как ему казалось, принесут
победу консерваторам и продлят его пребывание на посту премьер-министра еще
на один срок. Во второй половине дня, 26 июля, должна была появиться ясность
в положении дел. Черчилль, находясь в томительном ожидании, собрал семейный
обед по случаю предстоящей победы консервативной партии. В комнате Клементина,
Сара, Рандольф, Бивербрук, Лорд Моран. Черчилль вчерном фраке, в белом жилете и белой
бабочке, соответствующих торжественности момента.
Клементина. 26 июля 1945 года. Волнительный день!
Черчилль. Да. Решается моя судьба.
Бивербрук. Обещания, данные вами в начале войны, не были брошенны-
ми на ветер словами, вы сделали их реальностью, и оправдали наши ожи-
дания. Исполнив свой долг, вы подали в отставку и теперь хотите быть из-
бранным народом, избавленным от страха надвигающейся катастрофы. Вы
поступили благороднейшим образом. Нет, никто вас не может обвинить в
диктаторских замашках.
Черчилль. Я чувствую себя одиноким без войны.
Бивербрук. Да. Это был лучший ваш час.
Лорд Моран. Когда же мы узнаем результаты?
Колвилл. Осталось совсем недолго. Скоро большая часть голосов будет
известна.
Бивербрук. Ожидание – это наинеприятнейшая вещь. А разве до сих пор
ничего не известно?
Колвилл. Я бы не стал забегать вперед.
102
Бивербрук. Вы юлите, Колвилл.
Колвилл. Нет. Могу лишь сказать, что совершенно неизвестный канди-
дат в избирательном округе нашего премьер-министра не так уж намного
от него отстает.
Бивербрук. Неужели?
Колвилл. Да, так и есть. Остальное я непременно уточню. (Уходит.)
Черчилль. Теперь я понимаю, что моя мечта быть избранным свободным
народом, вступающим в новый период жизни, близка к провалу.
Рандольф. Вы допускаете, что можете проиграть, вы, всегда верящий в
победу и правоту выбранного курса?
Черчилль. Возможно.
Сара. Рандольф, ты хочешь нам всем испортить настроение.
Рандольф. Вовсе не собираюсь.
Сара. Пэм не выдержала и ускользнула от тебя при первом удобном слу-
чае.
Рандольф. Тебя бы отшлепать хорошенько.
Сара. Только попробуй.
Черчилль. Сара, будь посдержанней.
Рандольф. А что касается настроения, то избиратели вместо меня могут
запросто его испортить, и очень скоро.
Сара. Неправда. Неужели неясно, что Уинстон Черчилль единственный
достоин быть премьер-министром, и доказал он это всеми предыдущими
годами и долгожданной победой.
Рандольф. Откуда ты все знаешь?
Сара. Разве кто-то из претендентов может предъявить столько примеров
побед?
Рандольф. И неудач!
Клементина. Что же заставляет нас расписывать мир в серо-черные кра-
ски в этот красивый июльский день? Ведь мы прекрасно знаем как тяжело
и болезненно отреагирует на поражение наш благороднейший из героев.
Почему мы говорим о наихудшем?
Черчилль. Возможно, для этого есть веские основания. Сегодня среди
ночи я проснулся с сильным и волнующим чувством приближающейся не-
удачи и неминуемого поражения. Казалось, что из-под ног уходит твердь.
Клементина. Мне кажется, что это не так уж и плохо.
Черчилль. Это не так, Клемми! И чем же хорош такой поворот дел? Вкус
победы может уловить лишь тот, кто знает цену одной секунды, а она во
время войны способна унести жизнь. А сколько таких секунд в одном дне
войны? А в месяце? В году? Надо пройти через все моменты войны, чтобы
ощутить непостижимую силу Победы. Надо пройти начало войны, когда
неясно, что делать, но очевидно − надо сражаться! Надо пройти разгар во-
103
йны, когда объединенными усилиями удалось остановить наступление и
изменить ход войны, и конец войны, когда ее исход уже очевиден, но не-
обходимо обезопасить мир от посягательств новых честолюбцев, создав
механизмы предотвращения новой войны. Для нас, усталых и измотанных,
обедневших, но не устрашившихся, победа − это поистине великий момент.
И вот сейчас я могу лишиться всего!
Клементина. Можешь лишиться всего?
Черчилль. Я не смогу вернуться в Потсдам, я не смогу повлиять на ход
событий. Ты не можешь этого понять!
Клементина. Может, в этом хорошего и не много, но и плохого ничего нет.
Ты сохранишь подорванные силы на долгую жизнь в кругу семьи.
Черчилль. Разве это жизнь? Нет, Клемми! Время послевоенных начина-
ний важно не менее самой победы. Клемми, тебе не передать, как я хочу
быть в этот момент у руля! Мы на распутье. Позади нас пепелище, а впе-
реди множество возможностей и дорог. И надо выбрать наикратчайшую к
счастью.
Клементина. Конечно, ты, так много сделавший для победы, достоин бо-
лее всех.
Сара. Я больше всех буду рада победе.
Черчилль. Увы, можно выиграть войну и не выиграть на выборах.
Рандольф. Что я слышу! Можно расходиться по домам? Торжественный
обед по поводу победы консервативной партии не состоится?
Клементина. Состоится. Кто сказал, что нет?
Входят Колвилл, Мортон.
Колвилл. Вы рано радуетесь.
Мортон. Приветствую вас и близких вам в эту нелегкую минуту.
Черчилль. Почему нелегкую?
Мортон. В древнем мире приносивших дурную весть казнили.
Черчилль. И что же вы хотели сообщить мне?
Колвилл. Это очень прискорбная новость.
Сара. Нет!
Мортон. Мужайтесь, Уинстон, на вашу долю пришлось много испыта-
ний, но жизнь приготовила вам еще одно.
Бивербрук. Говорите, Колвилл.
Колвилл. Я даже не знаю с чего начать.
Бивербрук. Начните с фактов. Сколько голосов у консерваторов?
Колвилл. 213.
Бивербрук. У лейбористов?
Колвилл. Увы, 393.
104
Бивербрук. Да, ничего хорошего.
Сара (в слезах). Нет, этого не может быть, не может быть, не может быть!
Рандольф. Как видишь, это произошло.
Сара. Это беспечность, это легкомыслие!
Клементина. Сара, успокойся!
Лорд Моран. Я оставил все свои вещи в Берлине, чтобы в ближайшее вре-
мя вернуться туда с вверенным мне подопечным.
Рандольф. Значит, придется отправиться за вещами без подопечного.
Сара. Это в высшей степени несправедливо!
Клементина. Послушай, Уинстон, возможно, в этом есть скрытое благо.
Уинстон, ты слышишь?
Черчилль. Да. Такое скрытое, что мне его не рассмотреть.
Сара (бросаясь на шею Уинстона). Что же теперь?
Черчилль. Когда я уезжал из Потсдама, я обещал вернуться через 48 ча-
сов. Но вместо этого мне придется с отставкой отправиться к Его Королев-
скому Высочеству. А в Потсдам… в Потсдам дорога закрыта. Эпоха велико-
го антигитлеровского союза кончилась. Там остался только Джо. Русские
выстрадали эту победу и числом понесенных потерь искупили все прежнее
зло.
Бивербрук. Однажды вас уже списали на покой. Но вы вернулись.
Колвилл. Увы, эта новость поразила меня как гром.
Рандольф. Они решили выстрелом в голову умертвить отслужившую
скаковую лошадку, потому что она стара и никто не делает ставки на нее.
Правда, она могла бы еще выиграть несколько заездов.
Бивербрук. Сложно объяснить произошедшее.
Рандольф. То, что случается, случается вовремя.
Сара. Что же теперь? Что же теперь? Что же теперь?
Черчилль. Жить. Жизнь продолжается. Пусть не оправдались наши на-
дежды сегодня, но это не значит, что завтра не сулит нам радостных пере-
мен.
Все фигуры застывают на несколько минут и погружаются в полумрак. Свет на-
правлен на Черчилля. Он стоит с устремленным вдаль взглядом. Звучит голос Чер-
чилля.
Голос Черчилля. Неблагодарность к своим великим людям есть харак-
терная черта сильных народов. Мы бессильны иногда изменить приговор
судьбы и выбор народа. И ничего не остается, как безмолвно согласиться и
уйти, уступив место более удачливым. Не быть по достоинству оцененным
светом и не таить обиду − разве это не возвышенно! Дойти до финала и не
участвовать в нем! (Прерывается, чтобы справиться с волнением.) Пройдя
105
путь войны, я так хотел пройти и путь победы. Казалось, что как никто
иной, я имею право вкусить сладкие и долгожданные ее плоды. Но я больше
не нужен британскому народу, увы, они могут справиться без меня. Только
сильнейший из народов может вести себя так уверенно и беспечно. Время
уходит, новые веяния наполняют мир, и как знать, может мне за ними более
не угнаться. Я привык творить историю своими руками, но настал момент,
когда она обошла меня и пустилась в ведомый только ей ход, отряхнув неза-
дачливого путника, не сумевшего рассчитать все ее превратности. Но я был
счастлив, прокладывая ее неторопливый путь какой-то миг. Мне остается
только выразить британскому народу, от имени которого я действовал в эти
опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую, неизмен-
ную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи, и
за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге.

По лицу Черчилля течет слеза, он исчезает в темноте, на экране появляются кадры

из хроники с Черчиллем, его лицо в разные периоды жизни, и последние фотографии
У Н ЕС ЕН Н Ы Е Н А Д Е Ж ДО Й
глубоко старика с горящими, пронизывающими насквозь глазами.

Голос (из-за сцены). Черчилль оказался вновь у руля через 10 лет, но его время уже
пьеса в двух действиях
ушло…

Занавес

106 107

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Александра Сергеевна Березина.
Мила Александровна Дорожкина, дочь Алексан-
дры Сергеевны.
Андрей Николаевич Дорожкин, муж Милы.
Даниил Дорожкин, их сын.
Инна Михайловна Евсеева, подруга Милы.
Настя Евсеева, дочь Инны.
Саша Полиндромов, племянник Милы.
Ната Полиндромова, жена Александра.
Катерина, младшая сестра НатЫ ПолиндромовОЙ.
Ирина Емельяновна Кабакова, подруга Милы.
Сергей Юрьевич Кабаков, муж Ирины.
Юрий Кабаков, сын Ирины и Сергея.
Юрий Слученко, друг Саши Полиндромова.
108
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Над ветками, не имеющими почек,
кружат золотые фениксы.
Под деревом, не отбрасывающим тени,
бродят яшмовые слоны1.
Небольших размеров комната. Ее белые стены создают впечатление аккуратности
и пустоты, которая со временем будет превращена в уют домашнего очага. В цен-
тре стол с настольными часами Гжель, в углу диван со сломанной ножкой. По всей
комнате беспорядочно расставлены немногочисленные перевезенные вещи. На
стене висит масштабное перевернутое фотографическое изображение Венеры Ми-
лосской. Раздаются ритмичные звуки проезжающих автомобилей и порывы ветра,
перерастающие в убаюкивающую музыку2. В комнате Ната и Юрий Слученко.
Ната. Переезды, бесконечные переезды. Кочуешь с места на место, не
привязываясь ни к одному из них. Каждый раз вновь и вновь, собирая
вещи, перебираешься куда-то еще. Сколько их было? А сколько еще будет?
Страшно подумать. Неужели так всю жизнь? Кто сможет ответить: когда
нам, крепким молодым и сильным, которые шутя могут сражаться с труд-
ностями и неудобствами кочевой жизни, все-таки выпадет счастье обрести
долгожданное пристанище, которое ждешь как манны небесной, долго и
трудно. А когда получаешь, то понимаешь, что силы ушли, что перешагнул
вторую половину жизни, и той легкой радости уже нет. (ЮРЕ.) Ты не слуша-
ешь? Глаза застыли, как у каменных изваяний. Понимаю, эта бытовая тема
не касалась тебя, а потому неинтересна тебе.
Юрий Слученко (задумчиво). Напротив, Наташенька, я очень вниматель-
но слушаю, но выводы оставляю при себе. Благодаря вам я познакомился
почти со всеми окраинами нашего разросшегося города. Где я только не
побывал, следуя за вами и вашей кочевой звездой! Поразительно… Город
меняется и растет, ширится и высится, меняется его лицо.
Ната. Но это невыносимо, все время ходить по кругу – из одного места в
другое.
Юрий Слученко. По спирали. (Пауза.) Но ваш Ноев ковчег с вами. Ты даже
не можешь понять, что эта кажущаяся тебе малость так весома и важна.
Солнце взойдет…
1
Дзенрин Кюсю.
2
  Классическая либо народные напевы.
109
 Ната. Что ты имеешь в виду? (Улыбается.) Солнце взойдет…
Юрий Слученко. Так, мысли вслух. Все образуется.
Ната. Я не хочу поднимать яблоко раздора. Пусть оно останется там, куда
ты его бросил. Эти переезды утомительны, в них теряется что-то важное.
Важное уходит с каждым пересчетом свертков, которые должны быть упа-
кованы, вынесены, погружены, перевезены, выгружены, внесены, распако-
ваны и разложены. Это важное теряется за хлопотами переезда, и когда по-
кидаешь пустую квартиру, по которой гуляет ветер и эхо, с легким вздохом
сожаленья вырывается целый мир с его теплом и уютом. К новому месту
стараешься не привыкать, готовый, в силу привычки и обстоятельств, со-
рваться с него в любую минуту. Такая жизнь не позволяет ни к чему при-
вязываться, и ко всему начинаешь относиться поверхностно. (Видит Сашу,
вносящего коробки.) Сюда. Только не в ту комнату. Сюда. Сюда. Скоро?
Саша. Скоро, очень скоро. Еще чуть-чуть, потерпи.
Ната. Хорошо. Иди.
Саша. Пришла Настя.
Ната. Вовремя. (Иронично.) Не задержалась. Не было и раза, чтобы она
не опоздала. Как не опоздать! Ведь она не носит часы, живет по какому-
то внутреннему распорядку времени, опаздывая везде и всегда, никогда не
оправдываясь по поводу опоздания, пожимая только плечами в ответ на
упреки. Это у нее так мило получается, что даже невозможно обидеться.
Саша. Она внизу. Я просил ее подождать, пока разузнаю обстановку
здесь.
Ната. Дал бы ей авоську, чтобы помогла. (Кивает в сторону Юрия.) А она
знает?
Саша. Нет. Мне пора. Пока она там, я с вами. Она такая же. Не измени-
лась. Время идет, а вы не меняетесь. Вне времени… (Ласково смотрит на
Нату.)
Ната. Хорошо. Заканчивай поскорее, и мы соберемся на новом месте и
откроем еще одну страницу нашей жизни.
Саша. Спешу. Лечу. (Уходит.)
Юрий Слученко. Настя?
Ната. Мы тебе не сказали. Все стихийно вышло: мы не знали, что ты при-
дешь. Ты удивлен?
Юрий Слученко. В этом нет ничего удивительного и неожиданного, ведь вы
с ней не один пуд соли съели. В такой переломный период вашей жизни ее
появление оправдано и естественно. Настя… это словно из другой жизни…
Ната. А для тебя она что-то значит?
Юрий Слученко. Для меня? А почему ты спрашиваешь?
Ната. Мне казалось… имею ли я право вмешиваться. Не знаю… Видимо
нет… Ведь столько времени прошло.
110
Юрий Слученко. Я хочу предупредить, этот разговор вряд ли уместен.
Ната. От чего же? Кто знает… Может быть с ней связаны твои неоправ-
данные мечты, надежды… Юра, я ведь не желаю зла. Пойми мои лучшие
намерения и прими мое дружеское участие как должное.
Юрий Слученко. Это было так давно, слишком давно, я часто думал…
Ната. Часто?
Юрий Слученко. Нет.
Ната. Почему же ты так спешно разуверяешь?
Юрий Слученко. Я думал, что случайно столкнувшись с ней на улице среди
множества незнакомых людей, я бы даже не узнал ее, потому что черты ее
лица почти стерлись из памяти, осталось только какое-то теплое чувство.
Тот мир канул в Лету, и она с ним.
Ната. Но она – реальность. Через несколько мгновений она войдет, нач-
нет говорить, на тебя повеет ароматом ее слов, улыбок, всего ее существа.
Ее очарование не минет тебя.
Юрий Слученко. Нет. Пять лет мы находились вдали друг от друга. Стоит
ли вспоминать прошлое?
Ната. Изредка случай помогает там, где не помогло искусство. Что такое
пять лет в глазах бесконечности? Но ведь тогда ты выглядел потерявшим
голову. Или это был каприз?
Юрий Слученко. Тогда я потратил на нее два дня. Теперь мне ничего не
надо.
Ната. Жаль. (Молчание.) Мне нечего сказать... Интересно, как сложатся
ваши судьбы, разделенные временем и упорством… Любопытно. (Входит
Настя.)
Настя. Какой душный и густой воздух, он предвещает полуденный зной
и грозу к концу дня. Но, по всей видимости, не будет ни того, ни друго-
го. Проливного дождя давно ждут на этой недавно вспаханной и засеянной
земле. Доброе утро, Наташенька, доброе утро и твоему собеседнику.
Ната. Ты его знаешь, посмотри внимательно.
Настя (растерянно). Юрий?
Ната. Он самый.
Настя. Доброе утро, Юрий. Не знала, что утро настолько добрым окажет-
ся. Вот и встретились, вот и свиделись. Неожиданно. Странно. Не знаешь,
где судьба подстерегает. Когда, где, почему, − тысячи вопросов, а ответ –
вся жизнь.
Юрий Слученко. Да-да. (Нате.) Я был прав. Неожиданно столкнувшись со
мной, она не узнала бы меня. Разные люди: нет точек соприкосновения.
Когда-то были, но не случилось…
Настя. Почему нет точек соприкосновения? В повседневной суете забы-
вается второстепенное, мелочи, но остается волнующее, впечатляющее,
трогающее сердце и душу. Я ничего не забыла, Юрий… Разве можно…
111
 Ната. Постойте! (Всплеснула руками.) Опять из вида ускользнула мелочь.
(Смеется.) За всем не уследишь. Вспомнила про вазу. Огромнейшая, краси-
вейшая ваза… Она дорога как память. А Саша при переносе неаккуратным
движением может разбить ее. Хорошо, что вспомнила… Сейчас вернусь.
Юрий Слученко (недовольно). Ната, а что за ваза? Не припомню у вас ее.
Ната. Ваза из китайского фарфора с причудливыми растительными ор-
наментами вперемешку с фантастическими драконами и сценами из кре-
стьянского уклада рисовой страны. Саша подарил мне ее по случаю рож-
дения ребенка. Фарфор хрупок и изящен, а роспись тонка и нежна. Так что
любое неосторожное движение может разрушить этот мир, созданный
фантазией художника. Помню, как на пороге роддома Саша дожидался нас
с Лизой сжимая вазу в руках. Ваза сияла в лучах солнца, но его улыбка при
нашем появлении была еще ослепительнее. Он обещал что-то особенное,
памятное, но я не ожидала получить в подарок вазу. Неожиданно было. Так
мы и поехали домой, если это можно было назвать домом, с двумя свертка-
ми. Да что это я. Постойте, я сейчас вернусь.
Настя. Обросла домашними хлопотами. Оставайся, не уходи. Не уходи,
побудь со мной… Мне надо с тобой поговорить: много и о важном.
Ната. День большой, будет время и для разговоров. Приду скоро. Ты
опоздала, помнишь ли это? (Уходит.)
Настя. Пристыдила. А пока я хотела возразить, ушла, убежала, улетела.
Быстра, легка, неуловима.
Юрий Слученко. Ведь это уловка, чтобы оставить нас tet-a-tet… Ей кажет-
ся, что пять лет ничего не значат… Но она ошибается. Почему все верят в
желаемое, но избегают действительности и правды… (Усмехается.)
Настя. Юрий… Настя вздрагивает, бледнеет, лицо выражает муку. Она не может возразить и без-
Юрий Слученко. Приходится молить провидение, чтобы оно послало в эту
комнату кого угодно, лишь бы не было этой тягостной мизансцены. Наташа
никогда ничего не понимает, живет придуманными историями. И этот раз
не исключение.
Настя (с трудом, испытывая определенную неуверенность и конфуз). Я
думала о возможности… о необходимости… встречи, чтобы восстановить
мир…
Юрий Слученко. К чему? Что это меняет?
Настя. На протяжении нескольких лет мне это казалось важным… Увы,
у меня не было возможности объясниться раньше. Пустив все на самотек, я
положилась на случай в надежде когда-то встретить тебя и сгладить непри-
ятный осадок от того внезапно разорванного знакомства. Как ни странно,
встреча состоялась, неожиданная, застигнувшая врасплох… (Замолкает
на мгновенье, переводя дух.) Но ты раздражен… Делаешь все, чтобы оттол-
кнуть… Понимаю, что все сказанное сейчас обернется против меня, распа-
112
лит и твое, и мое неудовольствие, и будет еще хуже. Понимаешь, когда на-
казывает Юпитер, он лишает разума… И тогда делают ошибку за ошибкой.
И хорошо, если это будут поправимые ошибки, а если нет? А если ценой
этих ошибок будет целая длинная изуродованная жизнь? А если еще не
одна жизнь, а две? Юрий… постой, ведь разговор нужен.
Юрий Слученко. Нет. Помилосердствуйте, сударыня. А вот кто-то идет.
Слышите шаги?
Ната (входя в комнату). Этот диван еще одного переезда не вынесет. Мы
его сбили гвоздями, и он чудом одним держится.
Юрий Слученко. Гвоздями, а не чудом.
Ната. Какие у вас лица! Настя, да ты зарделась, будто Аврора дотрону-
лась до тебя легким прикосновением божественной руки. А ты знаешь, кто
пришел? День сюрпризов. Никогда не догадаешься… Мила Александровна
и Андрей Николаевич, они первые ласточки, а потом обещали быть Алек-
сандра Сергеевна, Кабаковы… (Напряженная пауза.)
Юрий Слученко. Неужели все эти люди поместятся в этой квартирке?
Настя. Неожиданные визитеры. Я их так давно не видела. (Пауза.)
Ната. Я, наверное, не вовремя. Нет, я все-таки пойду. Я ведь еще не пред-
упредила Сашу. Надо с вазой аккуратно, где найдешь вторую такую?
Юрий Слученко (вдогонку уходящей Нате). Наташа, вернись! Твоя торопли-
вая поспешность никому не нужна: ни мне, ни твоей подруге. Зачем огля-
дываться назад, зачем сожалеть об упущенных возможностях? Я не возвра-
щаюсь к одной женщине дважды. Этому правилу я никогда не изменяю –
это мой категорический императив.
ропотно соглашается. Теперь этот человек отыгрывался на ней: загнав ее в угол,
наносил удар за ударом, которые больно ранили ее. Этот человек мог отпустить ее
с миром, ведь все закончилось пять лет назад, не успев начаться, но мира он не хо-
тел. Ему казалось, что он имеет полное право унизить ее, и, как Икар на восковых
крыльях, он взлетел вверх вопреки правилам и рассудку.
Настя. Я не чувствую себя виноватой. Наша встреча состоялась через пять
лет после первого скоротечного знакомства и первого взаимного восторга,
который каждый из нас выражал по-своему: ты – открыто, а я сдержанно.
В то время я была длинноволосой девушкой-дикаркой, отстраненной, ви-
тавшей в мире книг, музыки, картин. Тогда нам было неполных 21 − мне
и 22 − тебе. Будь ты более убедителен, все сложилось иначе. Я помню все,
что ты говорил в те два дня, каждый твой жест и горячее чувство прикосно-
вения твоей руки, крепкой и уверенной, когда ты вел меня во время танца.
Оно было сильным, волнующим, оно пробудило что-то смутное, отрадное,
113
сладкое, и я боялась поддаться этому наваждению, новому для меня. Потом
было прощание, наивно юношеское, и больше мы не виделись. А теперь я
не могу понять, почему стала причиной неудовольствия и ожесточенности.
Ты обижен, и эти пять лет ты помнил обиду. Почему?
Свет гаснет, сцена погружается в темноту, за исключением Насти, которую освещает
луч прожектора. Играет дивная музыка. На стену проецируются картины великих
мастеров архитектурные памятники, так чтобы была видна эволюция живописи и
архитектуры.
Настя. Сложно понять, почему все так складывается. Видимо, в этом и
состоит судьба, которая соединяет людей, разъединяет их и снова соеди-
няет, чтобы однажды привести к тому, что называется «жизненный путь».
Когда-нибудь в будущем мне станет понятно, почему все так складывалось
в прошлом, а промахи и поражения окажутся победами, подарившими
счастливую жизнь. А теперь − полный вперед и только вперед, не останав-
ливаясь и не оглядываясь. Это кратчайшая дорога к будущему.
Загорается свет, действие продолжается.
Юрий Слученко. Все сказано. А вот и Наташа. Вовремя.
Настя. Да, вовремя. Я ведь ни о чем не прошу, пойми меня правильно. Я
не хочу навязывать свое общество, коль оно тебя так тяготит.
Настя, направляясь к выходу, не слыша и не видя ничего, наталкивается на медлен-
но входящую Нату. Она пытается избежать встречи.
Ната. Ты уходишь?
Настя. Нет, я вернусь. (Уходит.)
Ната. Странно. Что же все-таки происходит? Не понимаю. Ведь она нра-
вилась тебе. Нравилась, даже больше – очень нравилась.
Юрий Слученко. Я на нее два дня потратил!
Ната. Я это уже слышала! Целых два дня! Два дня – это целая вечность
для любящего сердца.
Юрий Слученко. Не иронизируй. Я думал, что у вас с Сашей есть целая веч-
ность вдвоем – поэтому о Ноевом ковчеге вспомнил, а ты вдруг о переездах
заговорила, о диване, о сундуках. Словно вы просто живете под одной кры-
шей и это единственное, что вас объединяет.
Ната. Ты про Лизуню забыл. Она уже ходит, скоро бегать начнет. Разрез
глаз у нее Сашенькин, а цвет мой. Она – наша радость, она и смысл, и связь,
и наш мир. Юрий, боже мой, сколько желчи в твоих словах. Почему? Я всег-
да спрашиваю, почему ты так ведешь себя… К нему с дружеским участием,
114
тепло и по доброму, а он резко и неожиданно больно отвечает, словно на-
носит ответный удар стоя на ринге, сражаясь за призовое место. Интересно,
за какой наградой ты вечно находишься в погоне?
Входят Дорожкины.
Дорожкин (продолжая речь, начатую на лестничной площадке). …а ведь
награду и искать не надо, она здесь, вот в этих стенах… Мы пришли по-
смотреть на фундамент нового домашнего очага, который закладывается
в этом месте, сегодня, сейчас… Шампанское… Внесите шампанское. (Вле-
тает Настя.)
Настя (Дорожкину). Да вы шутник! Шутить изволил шутник. Шампанское
не для шутника. Услышала ваш голос, обрадовалась и вернулась с полпути.
Дорожкин. Настя, какое чудо! И ты здесь!
Мила. Настя! Припоминаю, Ната говорила, что вы дружны…
Дорожкин (Насте). Вот уж кого не ожидал встретить! (Наигранно с задо-
ром.) Почему не сообщили, что Настасья явится сюда… явится в сопрово-
ждении нескладного, но примечательного молодого человека?
Юрий Слученко. Вы ошибаетесь.
Дорожкин. Неужели? Каюсь… (Ната и Настя смеются.) Слышать их звон-
кий смех среди этой неустроенности, этого беспорядка − вот ради чего сто-
ит жить. Смейтесь, девушки, смейтесь, красивые…
Настя. Не поверите: Инна Михайловна к вам сегодня собиралась с визи-
том, и если ничего не изменило ее планы, то она уже вышла и направляется
к вам. Но никого не застанет.
ДорожкинА. Как жалко.
Звонок по телефону. Ната отвечает.
Дорожкин. Какое неприятное стечение обстоятельств. Мы давно хотели
видеть ее.
Ната. Инна Михайловна всегда невозмутимым голосом отвечает: «Насти
нет дома». А Настя в это время на службе. На службе она и в девять, и в
десять часов вечера. Катя приехала. Сейчас войдет. Юрий, ты ее не узнаешь
– она подросла, повзрослела, изменилась. А теперь принимайте − светла
девица Екатерина. Прошу любить и жаловать.
Входит Катя.
Катя (с улыбкой). Так странно, я вдруг почувствовала себя таинственной
незнакомкой. А я ведь всех знаю и все знакомы со мной. Наташа, ты даже
самую мелочь раздуваешь до невероятных размеров.
115
 Юрий Слученко. Доброе утро, Катя.
Катя. Доброе.
Ната (Юре). Эта девушка с темными глазами и не сходящей с лица улыбкой
− та девочка-подросток, с которой на моей свадьбе ты даже не попрощал-
ся. Ты, если не ошибаюсь, увлекся спором об отставке какого-то крупного
деятеля.
Юрий Слученко. Изменилась.
Катя.Я не изменилась. Это вы прозрели. Открыли глаза и посмотрели
иным взглядом, как смотрят на взрослую женщину.
Юрий Слученко. Вот как? Но об этом еще рано говорить.
Мила приветствует Катю поцелуем.
Катя. Мила, ты же знаешь, что я не люблю таких приветствий с поцелу-
ями.
Мила. Давно не виделись, рада встречи. Ах да, теперь с ней нельзя не
считаться, у нее свое мнение. Каждый ее каприз – закон, который надо ис-
полнять.
Дорожкин. Здесь все ушло в каприз, больно взбалмошная, а ведь в та-
ком возрасте еще книжки читают, слушают, запоминают, словом, учатся,
учатся жить, а не свой закон устанавливают. (Раздается звонок, говорит
по телефону.)
Катя. Всегда так. Одно и тоже. Поучают: каждый сверчок знай свой ше-
сток.
Мила. Оставим это. (Насте.) Так что же мама?
Настя (растерянно). А? Вы ко мне?
Мила. Да, милочка, к тебе. Как ее дела? Ты понимаешь, что нас интересу-
ет? Вот уже два года прошло, а воз и ныне там….
Настя. Она ждет, когда пробьет ее час, и из-за этого приостановилась
жизнь в нашем доме. Томительное ожидание, когда новое нельзя начинать,
потому что старое не доведено до конца. Вынужденная остановка. Из-за по-
стоянных и непредвиденных отсрочек мы даже не знаем, когда ей все-таки
удастся защитить давно написанный труд. Но мы верим, надеемся, ждем.
Дорожкин. Звонили Кабаковы. Они спешат к нам, у них есть какая-то
новость, которую отказываются сообщить по телефону. Они обещали, что
по дороге сюда заберут не только Александру Сергеевну, но и Инну, если
она окажется там.
Мила. Ната, нам очень неудобно, что Саша трудится, суетится, а мы −
лишь сторонние наблюдатели. Может, мы еще можем как-то помочь?
Ната. Мила Александровна, вы нам дороги как гости, ведь вы так редко у
нас бываете, словно избегаете. Но зато всегда приглашаете к себе.
116
Дорожкин. Какая угодливость! Согласитесь, ведь она угодливая?
Мила. Нужное качество во все времена.
Дорожкин. Разговоры отнимают драгоценное время, и только дела крас-
норечиво говорят. Идемте и поможем Саше…
Ната. Да, давайте ему поможем.
Все уходят за исключением Юрия Слученко. Катя, заметив это, решает остаться.
Катя. Я так рада, что ужасные назидательные разговоры с уходом этих
людей прекратятся. Я счастлива снова увидеться…
Юрий Слученко (пытаясь предупредить горячую поспешность Кати). Вес-
на. Новые силы. Новые надежды. Заражаешься безудержным желанием
жить, которое излучается всем растущим и цветущим.
Катя. Я люблю весну, потому что родилась весной.
Юрий Слученко. Любишь, потому что родилась весной? Я не ослышался?
Катя. Да. Но я не умею и не могу говорить о погоде. Разговоры о ней
могут длиться бесконечно. К тому же здесь неуютно. Эти тюки, нагромож-
дение вещей, приближающиеся и удаляющиеся голоса, призывы о помо-
щи мешают. Я так ждала этой встречи. Мне так хочется сбежать с вами
и говорить, говорить… Понимаете? Слушать вас одно удовольствие. Ведь
сейчас можно сбежать, никто и не заметит, потому что все суетятся. Только
решайтесь быстрее. Не люблю ждать. Сюда идут. Быстрее. Пошли. Пошли
же. Идемте же. Идем. Не стой, застыв как изваяние.
Юрий Слученко. Я не понимаю, что происходит! Катя, я не понимаю, зачем
все это?
Катя. Недалеко от дома парк. В такое время там только мамаши присматри-
вают за своими расшалившимися детьми. Там цветет бузина и сирень. Быстрее,
только быстрее. Это опьяняет. Идем. Тебе не может это не понравится. Идем…
Юрий Слученко стоит в нерешительности. Его что-то сдерживает. Но задор молодой
девушки, сулящей много услад, подталкивает его. Жест его выражает: была не
была, будущее покажет. Это будет потом. А сейчас – она, с блестящими окру-
гленными глазами. И он идет за ней, словно во сне.
Катя. Вот и чудесно! Вот и славно! Хороший мой! Ты никогда не забу-
дешь эту весну, так же как и эту встречу, я тебе обещаю. Идем… Вот и
славно. Вот и чудно. Я столько мечтала о таком моменте в дни разлуки. Раз-
луки, именно разлуки. Все эти недели и месяцы были разлукой для меня.
Почему ты улыбаешься?
Юрий Слученко. Да я тебя совсем не помню. Не помню. Абсолютно забыл.
Помнил другую. Помнил до боли. Странно, а теперь мне кажется, что я
только тебя одну и знал. Странно все это.
117
 Катя. Не говори ничего, не говори. Ты и я… Только ты и я. И вокруг этот
дикий теплый сладкий воздух. Скажи, ты ведь ждал этой встречи со мной?
Ждал ведь? Почему молчишь? Скажи да… Это так просто – да. Скажи…
Да… Даже, если это неправда.
Юрий Слученко (громко смеется). Видимо, я теряю голову.
Катя. Ведь ждал же…
Юрий Слученко смеется.
Идем. Идем же. Да. Ждал. Конечно же, ждал. Не говори ничего. Не гово-
ри. Молчи. Нам будет хорошо, зачем так долго думать. Забудь. Забудь все.
Ведь ты со мной. И нам хорошо. И нам сладко. Поверь своим чувствам – это
единственное чему можно верить. Идем. Идем же. Скорее.
Юрий Слученко. Кому-то чувство вечное и трепетное, а кому-то земное и
сиюминутное.
Уходят. Входят Ната и Настя.
Ната. Катя, Катя… Я слышала ее голос и слышу ее смех где-то. Сбежала.
Она не любит все то, что обременяет и утруждает. Но она еще так юна, и это
ее оправдание, ей позволено почти все. Юность − ее козырь.
Настя. Мы не были такими беззаботными. Время было другое. И что-то
другое было в укладе жизни, другие правила игры, другое в образе мыс-
лей... Почему с такой легкостью от всего этого отказались? Ведь когда от-
правляются в дорогу, собирают все самое ценное, а здесь его выбросили
как ненужное, не задумываясь и не переживая о потере… Откуда такая не-
дальновидность? Может быть, в дороге лучше налегке?
Ната. О чем ты? Не скрою, мы Катю замуж хотим поскорее выдать. Она
у нас очень увлекающаяся, боимся, что такая легкомысленность ей может
навредить. Ой, не надо было говорить об этом.
Настя. Отчего же? Теперь понятно, почему появилась твоя сестра на ме-
роприятии, которое требует работы, хотя она ей совсем не по нраву. Не
случайность и то, что здесь оказался Юрий. Грустно все это, грустно.
Ната (смеется). Нет, не правда. Они случайно встретились.
Настя (улыбается). Может быть.
Ната. Послушай, я Лизуне такой комбинезон связала… Как только все
приведем в полный порядок, расставим, распакуем, разложим, я тебе пока-
жу… Она не понимает… но ей очень нравится… Смеется, улыбается… Что
же ты грустишь? Почему так задумчива?
Настя. Такое чувство, словно живу чужой жизнью, в ожидании каких-то
перемен, которые ввернут ее в нужное русло. Средневековые романы со-
118
держат простой рецепт: если счастье ускользает, а будущее призрачно и
неопределенно, то надо отправиться на поиски их. И потому, рискуя жиз-
нью, рыцари пускались в странствия, полные доблестных дел и подвигов.
Может, они и не находили то, что искали, но зато они получали нечто боль-
шее – истину.
Ната. Что ты надумала? Что решила, милая? Что случилось? Чем могу
помочь? Что произошло? В какое странствие решила отправиться?
Настя. Не знаю. Не спрашивай.
Ната. Что Юрий?
Настя. Он странный человек. Из того, что он говорил, кое-что малообъ-
яснимо.
Ната. Он очень раздражен.
Настя. Неужели?
Ната. Он таким никогда не был. Обычно он общительный и очень милый
собеседник, готовый помочь советом. Но то, как он ведет последние пол-
часа, ему не свойственно, поверь мне. Он сама дерзость. Что с ним и что с
тобой? Он не скажет. Но ты? Ведь ты можешь что-нибудь объяснить?
Настя. Нет. Я знаю только то, что ничего не знаю. Пять лет, которые мы
не виделись, не перешагнешь за десять минут. Хотя иной раз и их достаточ-
но, если сердце способно прощать.
Ната. Для чего достаточно?
Настя. Он гордый человек?
Ната. Ты спрашиваешь?
Настя. Да.
Ната. Гордый ли? Так сразу и не скажешь. Я ему многое прощаю. Но
больше да, чем нет.
Настя. Гордый человек словно покрыт коркой льда, и через этот тонкий
покров не доходят никакие добрые чувства.
Ната. А ты сделала что-нибудь, чтобы перешагнуть через эти пять лет?
Настя. Я хотела мира.
Ната. А зачем? И о каком мире ты говоришь?
Настя. Боль, горе, печаль, переосмысление прошлого, радость долго-
жданной встречи, − все многочисленные проявления того момента упря-
тать в одно восклицанье: «Я никогда дважды не возвращаюсь к одной жен-
щине». Несправедливо одной фразой перечеркнуть многогранность пере-
живаний!
Ната. Это он сказал?
Настя. Да. И ты сама это слышала.
Ната (смеется с некоторым облегчением). Да, слышала… Он таков. Я его
знаю достаточно хорошо: сказано – сделано. Вот и хорошо.
Настя. Поясни. Разве ты можешь знать его хорошо? Мне казалось, что
он открывается не всем. А дар видеть людей насквозь − очень редкий рад!
119
 Ната (с улыбкой). После разговора с ним на тебе лица не было! Видимо
беседа приняла неожиданный поворот? Ведь не всё победы, могут быть и
промахи.
Настя. Я все меньше и меньше понимаю: ты рада, но чему?
Ната. Ты привыкла к успеху.
Настя. Ната! Зачем же так?
Ната. Тебя очень любили в твоей семье, ты избалована вниманием. Но
окружающие безразличны и при малейшей возможности не упускают слу-
чая заговорить о себе.
Настя. А это к чему? Да, долго прорастало зерно зла и проросло в самую
неподходящую минуту. Твой интерес к Юрию мне понятен, твоя сестра вы-
росла. В тебе говорит громкий голос сестринского долга.
Ната. Ты проиграла в простой повседневной жизни. Сознайся, ты про-
играла: жизнь идет своим ходом, рождаются дети, растут, а ты идешь по
непонятной дороге, в конце которой что-то неопределенное. Семья, дети
− вот жизненная истина.
Входят Дорожкины.
Настя (Нате). Жизнь – это не битва. Это радость существования каждый
день.
Дорожкин. Пока мы осматривались, разговор затронул трепетную тему
ценности человеческой жизни. Ощущение жизни приходит, когда ее теря-
ешь.
Мила. Ты о чем?
Дорожкин. Одна актриса, из талантливых, в порыве безрассудства реши-
ла сжечь себя. Сжечь, как сжигают ненужные, отслужившие вещи, старые
бумаги, осенние опавшие листья. Видимо, понадобилось несколько секунд,
мгновений, чтобы увидеть в ином свете пережитое и прожитое, и тогда
жизнь показалось невыносимо сладкой и притягательной, бесценной. И
тогда, цепляясь за нее, она тушила пожиравшее ее пламя и кричала истош-
ным голосом: «Спасите…Помогите…. Я жить хочу… Жить».
Мила. Помилуй Бог, зачем ты об этом? Не к месту и не ко времени.
Дорожкин. Бесценная человеческая жизнь может быть прервана каждую
минуту бесконечным множеством неожиданных перипетий, пожаром, по-
топом и иной разбушевавшейся стихией, несчастным случаем, а с тем ухо-
дят надежды близких, родных. Зачем же сознательно прерывать жизнь?
Входит Саша с большой вазой.
Ната (Саше). Вот она, наша красивая. Давай ее сюда. Осторожно. (Саша
передает вазу Нате, она делает неловкое движение и роняет вазу, та разби-
вается.) Нет! (Закрывает лицо руками.) Нет, только не это. Я больше всего
120
боялась, что она разобьется и сама разбила… Что же это такое? Как такое
могло случиться? Где вторую найдешь такую? Я как чувствовала… Я пы-
талась предупредить...
Дорожкин. Даже вазу жалко потерять.
Мила. Это все твои рассуждения под руку. Уймись наконец. Помоги луч-
ше им – не словом, а делом. Возьми какую-нибудь вещицу и втащи ее на
вершину Синая… Где труд, там и слово молвить лишнее некогда. Хозяе-
ва устали… А ведь ваза могла остаться целой, если бы ты с силой вновь
пришедшего побеспокоился о ней. В солнечное весеннее утро ты завел до-
ждливые, вечерние разговоры. Придется покупать вазу. А она непростая.
Посмотри.
Дорожкин. Вазу купим, еще лучше найдем, вот увидите… Милочка, На-
точка, Настенька, ведь ваза – это так просто… Две, три вазы – это так про-
сто… Будет другая ваза. Все будет. И счастье будет, вот увидите, так много,
сколько осколков в этой вазе.
Настя. Столько много? Столько много одному человеку не надо.
Саша. Идемте, и закончим. Если каждый возьмет еще по одной вещи, то
мы быстро покончим с выгрузкой нашего скарба, и у нас будет праздник по
этому поводу. Чем быстрее, тем лучше…
Входит Юрий.
Дорожкин. Идем, Александр… Мила, нам нужны ваши улыбки, с осталь-
ным − мы сами справимся и без вашей помощи.
Ната. Да. Да. Мы для Лизуни, нашей доченьки, готовы сделать все воз-
можное и невозможное, чтобы в ее распоряжении было все, что она поже-
лает. Что заложим мы в нее сейчас, тем она и будет.
Юрий Слученко. Фантазии! Что можно заложить ребенку, сидя у телевизо-
ра целый день и смотря бесконечные фильмы, в которых бушуют простые
страсти, и развязку предсказываешь задолго до окончания?
Дорожкин. Идемте. Время не ждет. (С улыбкой.) Два портрета вызывают
у меня восторг от происходящих с человеком метаморфозов – это юноша
в красном берете кисти Рафаэля и портрет кардинала, написанный Тициа-
ном. Не помню имени.
Юрий Слученко. Пьетро Бембо.
Дорожкин. Вполне возможно… Но это один и тот же человек! В начале
жизненного пути − это восторженный юноша со светлой улыбкой, в конце
− седовласый согбенный старец с потухшим взором от тяжести прожитых
лет. Сколько в глазах юноши ожидания, надежды, он словно вопрошает бу-
дущее, у старца-кардинала − полное их отсутствие.
121
 Саша, Дорожкин, Слученко уходят.
Ната. Несколько минут тишины. Мы Лизоньку маме отвезли, а вечером
вернем ее. Кабаковы едут. (Пренебрежительно.) Эту давнюю дружбу До-
рожкиных и Кабаковых водой не разольешь.
Настя. Я хотела говорить с тобой, но, вижу, не случится.
Ната. События свершаются по спирали: несмотря на кажущееся много-
образие их, по существу всегда происходит одно и тоже.
Настя. И что же возвращается на круги своя?
Ната. Как только Мила Александровна к нам в гости жалует, Кабаковы
всегда за ней следуют и всегда с неожиданными новостями, которыми надо
безотлагательно поделиться.
Настя. Они одни едут или с сыном?
Ната. Одни.
Настя. Я их так давно не видела, я бы с удовольствием встретилась с
ними.
Ната. С удовольствием? В прошлый раз они приехали навеселе по пово-
ду окончания университета их сыном. А Лизонька еще совсем малышом
была. Они шумели, не обращая ни на кого внимания, словно вся Вселенная
сошлась на их сыне, подшучивали над моим материнским волнением. А
потом внезапно все уехали. Странная дружба.
Настя. Давняя дружба, длиною в двадцать пять лет, поэтому и счет даль-
ний. Ближний счет − дальняя дружба. Их было три подруги: вместе учи-
лись, потом жизнь параллельно шла, каждая ушла в нехитрые семейные
хлопоты, потом снова встретились, забыли старые обиды.
Ната. Знаем, знаем причину их обид друг на друга, кроющуюся в самом
господине Дорожкине, который некогда был очень привлекательным моло-
дым человеком. Он был дружен и с Ириной, и с Милой. Две подруги в нем
души не чаяли.
Настя. Действительно, у Андрея Николаевича есть врожденная неосоз-
нанная им способность нравиться женщинам всех возрастов. Это и теперь
сохранилось.
Ната. Мне Мила все рассказала. Андрей Николаевич долго был холостя-
ком, и когда собрался жениться, Ирина уже была несвободна, а Мила, так
сложилось, дождалась его. Спустя некоторое время первая семья Ирины
распалась, и она повторно вышла замуж.
Настя. Все образовалось в жизни как Милы, так и Ирины.
Ната. Видимо, не все. Кабаков при любой возможности упрекает и кри-
тикует Андрея Николаевича, особенно в присутствии Ирины.
Настя. Ни Милу, ни Ирину эти словесные войны их мужей не настора-
живают. Ведь у родных людей нет недостатков, есть лишь особенности ха-
рактера.
122
Ната. Словом, есть что-то нездоровое в их дружбе. Что будет, если вме-
сто слов они вооружатся мечом?
Настя. Думаю, что до этого не дойдет. Возобладают благоразумие, тер-
пимость и снисходительность.
Ната. Все так свято чтят дружбу. Эти узы взаимопомощи, основанные
на близости духа и интересов. Все это хорошо. Но что может быть важнее
семьи? Родные изо дня в день рядом, все мысли о них, им все прощаешь,
потому что составляешь единое целое с ними. Для меня всего дороже ин-
тересы семьи.
Входят Кабаковы. Ирина, не обращая ни на что внимания, осматривается вокруг,
словно прощается со всем, у нее отсутствующий вид.
Кабаков (иронично). А, провинциальная девушка Наташа! Она в который
раз борется с трудностями переезда. Она обладает завидным упорством в
погоне за этим фетишем – столичной жизнью. Чем плох домик в деревне!
Тишина, покой, столько времени для размышлений и жизнь на лоне при-
роды.
Ната. Здравствуйте, господин Кабаков... Вы всегда все называете своими
именами, и от того все так прагматично: ни дипломатии, ни одухотворен-
ности. Да и вам ли судить меня: у нас теперь так много схожего. Ведь вы
тоже захотели большего, чем тихая и размеренная жизнь. А домик в де-
ревне хорош только, чтобы перевести дух, почерпнуть силы, как Ахилл, и
опять вернуться в бурный круговорот жизни.
Кабаков. В круговороте можно потерять себя. К сожалению, большин-
ство не пользуются привилегиями столицы – плодами просвещения и куль-
туры.
Настя (Ирине). Здравствуйте, помните ли вы меня?
Ирина (словно пробуждаясь). Здравствуйте. Что-то очень знакомое, но не
припоминаю...
Настя. Я Настя Евсеева. «Я» звучит как-то очень надменно, неудобно его
произносить.
Ирина. Евсеева? Как интересно. Я так давно не видела вас.
Настя. Да, давно.
Ирина. Неожиданно. Сергей Юрьевич, это Настя. Вы ее видели еще ма-
ленькой у Инны, моей подруги, когда мы встречались – Мила, Инна и я.
Кабаков (улыбается). Вот как? Теперь это совершенно другое существо.
Настя. Одну минутку… (Кабакову.) Ната обычно проявляет поразитель-
ную осведомленность в житейских вопросах и просто так ничего не гово-
рит. Поясните, пожалуйста, что означает: «Вы тоже предпочли нечто боль-
шее, чем тихая и размеренная жизнь»?
123
 Кабаков. Если отвечать на ваш вопрос, то пока ничего не произошло, но
скоро ожидаем крупных перемен.
Настя (с огромным личным интересом и покраснев). Каких? Извините,
видимо, нескромно об этом спрашивать?
Кабаков (расхохотался, говорит с удовольствием). Да полно, я ведь не
девица на выданье, чтобы иметь личные сердечные секреты. Это что-то
сравнимое с бегством Моисея из Египта.
Ната. Вы падки, однако, на аллегории.
Настя. Вы уезжаете?
Кабаков. Да. И если не вдаваться в тонкости, то работа требует того.
Ната. И эту радостную весть вы и приехали безотлагательно сообщить
нам? Ведь вы рады?
Кабаков (задумчиво). Мне, далеко не молодому человеку, сложно отве-
тить однозначно, ведь необходимо бросить все, и, в первую очередь, осед-
лую жизнь с ее удобствами. Но мы движимы слепой верой в лучшее, а вре-
мя − судья, оно все покажет. Мы привезли Александру Сергеевну. Вот и
она, кажется.
Входят Александра Сергеевна, Дорожкин, Слученко.
Ната (быстро и тихо говорит Насте). Он не может и не хочет признать,
что уезжает по убеждению Дорожкина.
Александра Сергеевна (КабаковЫМ). Извините, не могу удержаться и промол-
чать. Начинаю не со «здравствуйте», а с вопроса. Куда вы едете? Почему
вы готовы бросить все, абсолютно все, и уехать? Все говорят, что лучше
синица в руках, чем журавль в небе. А вы уезжаете в никуда. Что ждет вас?
А что ждет тех, кого вы оставляете?
Кабаков. Ваше неудовольствие абсолютно справедливо. Но на переправе
коней не меняют.
Александра Сергеевна. Чтобы изменить коренным образом жизнь, у вас
должны быть веские основания. Когда я спрашиваю «почему», я не полу-
чаю ответ, который оправдывает такой решительный шаг. «Ради детей»!
Но они и сами в состоянии позаботиться о себе. Выросли и должны сами
распоряжаться своей жизнью.
Настя (Нате). Куда уезжает?
Ната. За тридевять земель.
Настя. На землю Гайавата?
Ната. Нет, Христофора Колумба.
Юрий Слученко (Нате). Это одно и тоже. Только Гайават был раньше Хри-
стофора Колумба.
Дорожкин. Александра Сергеевна, но еще ничего не произошло. Зачем
же стулья ломать?
124
Кабаков. Это все эмоции и адреналин. Разметавшиеся волосы, горящие
глаза, бледность кожи. Хорошо, когда человек умеет выплеснуть их, опу-
стошить наполненный до краев сосуд, тогда в нем становится тихо, и он
может услышать. Дорогая Александра Сергеевна, милая вы наша, успо-
койтесь, присядьте, оглянитесь вокруг. Ведь не нужны веские причины и
объяснения: мир изменился, и в нем стираются границы между территори-
ями, культурами, жизненными укладами. И нет необходимости все время
оставаться на одном месте. Человек должен быть там, где ему хорошо и
комфортно.
Юрий Слученко. Скорее, сытнее.
Кабаков. Простите, но я не мыслю так примитивно. Огромные расстоя-
ния преодолеваются за считанные часы, и это сближает людей, живущих
в противоположных концах мира, который не так уж огромен, как некогда
казалось грекам. У человека должна быть свобода выбора и действий. Тогда
он может парить в небе как дельтаплан.
Юрий Слученко. Но ведь вы говорили о комфортности как о царстве Мамо-
ны. А на нашей земле истину и правду ищут, а этот путь тернист и полон
лишений.
Кабаков. Этот путь полон лишений особенно в старости, которая у всех
одинаково не обеспечена.
Юрий Слученко (с насмешкой). Так вы от необеспеченной старости бежи-
те?
Входит Мила.
Мила. Мама?
Александра Сергеевна. Кабаковы заехали за мной и доставили сюда.
Мила. А Инна? Она должна была зайти к тебе.
Александра Сергеевна. Нет, не успела. Увы… Мне так хотелось взглянуть
на очередное пристанище Наты. Каждый раз она думает, что надолго об-
устраивается на новом месте, но хозяин просит прибавки, и в очередной раз
приходится переезжать.
Дорожкин. От перемены мест слагаемых сумма не изменяется. Вопрос
остается открытыми, а его решение может тянуться до бесконечности.
Кабаков. Безысходность. Безысходность. Если проблему нельзя разре-
шить − надо изменить к ней отношение, это избавит от болезни неотреаги-
рованных эмоций.
Ната. Тогда порадуйте меня добрым советом: как можно изменить отно-
шение к проблеме? Забыть о житейских неурядицах и посвятить себя без-
заветному служению человечеству? Или же пустится в пляс и прожигание
жизни?
125
 Кабаков. Отправиться на поиски счастья в далекий поход по неизведан-
ным землям.
Александра Сергеевна. Хватит того, что вы отправляетесь за тридевять зе-
мель. Но смею заметить, что проблемы везде абсолютно одинаковые. Более
того, они передаются из поколения в поколение, становясь вечной темой.
Ната (Кабакову). Вы предлагаете быть перекати-полем? Мама и Алексан-
дер пытаются решить нашу проблему. (Кабаков резко поворачивается к Нате
с лицом, подчеркнуто выражающим немое удивление. Ната продолжает.)
Ведь надо воспитывать дочку. Я хочу, чтобы она выросла одаренным чело-
веком. Это так важно!
Ирина. Таланты раздаются свыше.
Кабаков. Аллилуйя! Все матери похожи друг на друга в восхвалении сво-
их детей и ослеплении ими. (Пауза). А здесь особый случай.
Дорожкин (примирительно). Нельзя отрицать, что роль матери в жизни
ребенка велика. Именно она определяет его характер и внутреннее содер-
жание.
Мила. А чем же заняты мужчины в это время?
Кабаков (с улыбкой). Они безгранично доверяют своим женам.
Мила. Мило. Очень мило.
Кабаков. В воспитании самая разумная тактика это быть скупыми на
похвалы или же ограничиваться нейтральным «неплохо», что поощряет к
дальнейшему совершенствованию. (Уходит.)
Юрий Слученко (вдогонку). Вы предлагаете спартанское воспитание!
Ирина (обращаясь к Саше) Добропорядочный гражданин, преуспевающий
по службе, хороший семьянин – все эти добродетели не дают возможности
иметь свой дом.
Дорожкин. Ничего страшного, перемелется, мука будет.
Ирина (без пафоса). Забыла вам сообщить: мы уезжаем. Мы уже сказали
Александре Сергеевне, поэтому она в так взволнованном состоянии.
Дорожкин (иронично). Скоро сказка сказывается, да не скоро дело дела-
ется.
Ирина. Все очень определенно. Мы должны выехать в течение месяца.
Кабаков доволен. Я же не знаю, что делать. Этот извечный вопрос «Что
делать?» имеет разный контекст в разное время.
ДорожкинА. Почему месяц?
Ирина. Пришло уведомление, что мы должны в течение месяца выехать.
Друзья мои, мы все полагали, что обещанного три года ждут. Бесконечная
и изнурительная волокита с бумагами предвещало это. И вот когда доку-
менты приняли к рассмотрению, все моментально разрешилось: мы долж-
ны выехать в кротчайший срок. Мыслимое ли дело – месяц! У нас только
месяц, чтобы довести до конца все дела и собрать вещи. Я не знаю, за что
126
хвататься. Но самое сложное – это сказать матери. Она поддерживает нас
во всем, потому что видит огромные возможности для нас. Ее доброта не
знает границ.
Александра Сергеевна (безвольно опускаясь на стул). Мила… Мила…
Дорожкин. Мама, откройте глаза. Что произошло?
Мила. Мама, тебе плохо? Вызвать врача?
Александра Сергеевна. Разве врач поможет? Я подумала, что могу вас так
же быстро потерять.
Мила. У Иры быстро получилось. У нас же это долго тянется и еще неиз-
вестно, чем закончится. Неопределенность. Но ты же знаешь, Андрюша так
хочет, а мое место подле мужа.
Александра Сергеевна. А подле пожилой матери? Нет?
Дорожкин. Это сложный вопрос, и не стоит к нему возвращаться.
Мила. Есть же брат. Он будет заботиться о тебе.
Александра Сергеевна. Но ведь ты моя любимая дочь. Дочь, которую мы
с Александром Николаевичем растили с такой любовью, и потому ты не
знала никаких хлопот. Мы были на страже. А теперь я тебе доставляю хло-
поты, и ты бежишь от них, потому что не привыкла. Есть множество детей,
которые пренебрегают собственными интересами и бросают все ради сво-
их родителей, и есть дети, которые пренебрегаю родителями ради своих
интересов.
Ирина. Они будут приезжать.
Дорожкин. Мы еще пока никуда не едем.
Мила. Все так затянулось. Может быть, это хорошо.
Александра Сергеевна. Только вне дороги встречаются препятствия. Вам не
стоит уезжать. У Ирины и Сергея гладко и быстро все прошло, в то время
как вашему отъезду столько препятсвий. Материнское предчувствие ни-
когда не подводит. Но кто прислушается к нему?
Дорожкин. Проблема квартирного вопроса перешла в конфликт поколе-
ний. За спором мы и забыли, что произошли два несомненно положитель-
ных события: переезд Наты и известие о близком отъезде Ирины. Давай-
те же отпразднуем их незамедлительно! Долой разногласия, объявляется
перемирие. Запрещается использовать все виды оружия, в том числе и сло-
весного.
Мила. Очередной праздник, словно на острове Свободы. У Наташи не но-
воселье, а один из многочисленных переездов. О празднике и речи не было.
Дорожкин. Я за неожиданное в нашей жизни! За то, что происходит во-
преки нашим планам, ожиданиям. Оно привносит новизну, избавляет от
рутины, стереотипов, косности. Это как свежий ветер, влетающий в душ-
ную комнату, сдувающий пыль, переворачивающий старые бумаги. Ми-
лочка, ведь это такой неожиданный поворот: у Ирины такое краеугольное
127
событие, которого мы все с нетерпением ждали. Стоит ли очернять свет-
лый миг жизненных перемен. Это надо отметить. Правда, Ната? Ната, верь
мне, мы можем менять ход событий к лучшему. (Ната молчит.)
Мила (глядя пристально на Дорожкина). Ничего чрезвычайного и сверхъе-
стественно радостного не произошло. Переезд больше касается Ирины, чем
нас.
Дорожкин. Мила, да с каких это пор мы стали делить: касается не касает-
ся... Неужели мы тихо и спокойно разойдемся, расставив Наташины кульки?
Входит Саша, Кабаков и Катя. Саша замирает на несколько мгновений, пытаясь разо-
браться в происходящем. Катя направляется к Юрию Слученко, обольстительно улы-
баясь только ему одному.
Саша. Дело сделано, господа. Спасибо огромное за поддержку. Будем на-
деяться, что нескоро нам понадобится ваша помощь в таком тонком деле,
как переезд.
Дорожкин. Саша, наша помощь оказалась условной. Ты почти все сам на
своих плечах перенес.
Ната. Саша, не спеши прощаться с гостями. У Ирины Емельяновны и
Сергея Юрьевича произошло важное событие, и его необходимо отметить.
Ирина. Ничего страшного, можно и разойтись. Не время еще веселиться.
Ната (видя Катю, берущую Юрия под руку). А почему не время веселить-
ся? Мила Александровна, в таком беспорядке много неудобств, но это не
может помешать нашему празднику-экспромту. Я прошу извинения, но я
пока не знаю, где и что лежит, а потому мне нужна помощь. Юрий, Катя,
вся надежда на вас! Идемте на кухню... В шесть рук мы быстро справимся.
Настя, оставайся здесь.
Александра Сергеевна (Нате). Погоди. Не спеши. Мы, Наташенька, наверное,
пойдем. Вам еще много хлопот предстоит. А мы уж, прости, не хотим стес-
нять тебя.
Дорожкин. Мнения разделились. И мой голос не имеет веса.
Ирина. Почему не имеет веса? Мила, неужели не поддержишь любимого
мужа? Ната, Юрий, Катя вместе быстро подготовят стол. Ведь так? Такая
нерешительность не хорошо. Ведь мы на месте топчемся.
Юрий Слученко. Нерешительность – характерная черта интеллигенции.
Саша. Буриданов осел умер, выбирая между равноценным, не в состо-
янии что-то предпочесть. Решено. Когда еще мы соберемся все вместе и
будем в хорошем расположении духа от чрезвычайной новости? Видимо,
нескоро. А может быть…
Ната. Не продолжай…
Саша (глядя выразительно на Юрия Слученко и Катю). Кто знает…
128
Катя не обращает внимание на слова сестры и продолжает глядеть на Юрия Слученко
не отрывая глаз.
Ната. Катя, ты слышишь меня? Мне нужна твоя помощь. Может быть, и
Юрий будет любезен помочь? Я почти не оставляю вам права выбора.
Юрий Слученко. Сложно отказывать женщинам.
Дорожкин. И мы должны привнести лепту в праздник. Саша, будь нашим
провожатым по окрестным достопримечательностям. Ирина, Мила, ведь
это место находится на перекрестке истории. Совсем неподалеку отсюда
есть некогда процветавшее дворянское гнездо: парк с системой каналов и
прудов, и в нем − усадьба. Там есть на что посмотреть, хотя не все сохрани-
лось до наших дней.
Катя (смеясь). Парк отменный: тенистый и много в нем … живописных
и таинственных мест.
Дорожкин. Таинственных? Задор в твоих глазах подсказывает, что хотела
сказать укромных? Так? Думаю, не этим славен парк. Там есть нечто более
ценное, достойное нашего внимания. Это обручальный дуб!
Саша. Мы ведь только переехали и провожатый по парку из меня пока
никудышный.
Ната (Саше негромко). Я ничего не понимаю. То торжество, то субботняя
прогулка по парку для осмотра достопримечательностей. А мне еще надо
так много домашних дел сделать (Уходит вместе с Катей, Юрой).
Мила. Я тоже не могу понять, откуда такая непоследовательность в делах
и словах. Саша только переехал и, несомненно, устал. Ему не до прогулок.
К тому же, нам надо позаботиться о хлебе насущном для праздника.
Дорожкин. Эту проблему мы решим по ходу .
Ирина. Мила, ведь в этой прогулке что-то большее: «И дым отечества нам
сладок и приятен».
ДорожкинА. Разве я препятствую? Нет. А согласны ли все остальные?
Александра Сергеевна. А стоит ли идти?
Саша. Стоит. История государства слагается из летописи веков былых и
тех памятников, которые дошли до наших времен.
Кабаков. Интересно взглянуть, чем вы так восхищаетесь.
Дорожкин. Предпочитающие душную неустроенную комнату свежему
ветру и прикосновению к таинству былых веков могут остаться. Но день
просто создан для выхода на пленэр.
Мила. Хорошо, в добрый путь.
Дорожкины, Кабаковы, Александра Сергеевна, Саша уходят. Настя остается. Она ходит по
комнате, разглядывает обстановку и кружится в вальсе между вещей. Ее радует
тишина. Входит Ната.
129
 Ната. Настя? Публика ушла?
Настя. Культпоход по окрестностям. Андрей Николаевич всех на выход
организовал, массовик-затейник. Умеет он уговаривать. Даже Александра
Сергеевна пошла, а Саша − гид.
Ната. Организаторский талант. А Саша… он в своем амплуа… история
‑ его страсть, обо всем забывает и говорит, говорит часами. Этот выход
может затянуться надолго. Он столько историй сказывал мне, интересных,
захватывающих… с жаром. Разве запомнишь все. Изредка я заглядывалась
на этот жар, блеск глаз, на сценические жесты и не вслушивалась, а он го-
ворил и говорил. Что же ты не пошла?
Настя. Душа не лежит к шумным прогулкам сегодня.
Ната. Вот и выдалась нам минутка наедине побыть. Я дела кухонные
оставила на Катю и… может тебе неприятно – на Юрия… Они там вместе
справляются и так ладно, будто созданы друг для друга. Любо посмотреть.
Настя. Не знаю. Я боюсь судить о чем-то, но мне кажется… Да, да… ка-
жется, что это слишком наивно… это твоя иллюзия… Не знаю, может быть,
я ошибаюсь, ведь у тебя ладно получалось в таких вопросах.
Ната. Не в пример тебе.
Настя. А ты рада? Но чему? Все это так странно...
Ната. Это жизнь.
Настя. Жизнь прекрасна. А твои слова нет. Отступая, можно выиграть.
Кутузов, сдав Москву, выиграл войну и славой в веках покрыл свое имя. А
теперь одиночество памятника, поставленного ему в Смоленске, разделя-
ют птицы, чинно сидящие на фельдмаршальском плече. Вот какими могут
быть плоды славы! Я шла сюда поговорить по душам, но не случилось… И
теперь уже никогда не случиться.
Ната. Как знаешь. Я сейчас вернусь.
Ната уходит. Входит Александра Сергеевна.
Настя. Александра Сергеевна?
Александра Сергеевна. Мне не осилить эту прогулку. Что-то гонит меня из
этой шумной компании. В них кипит, бурлит энергия, которой достаточно,
чтобы свернуть горы или обосноваться на новом месте. Они воодушевле-
ны, а я не чувствую ничего этого. Грусть, как волна, накатывает на меня.
Они стали чужими на мгновение, и я ушла... А что же ты не пошла? Там
красиво и дивно.
Настя. Я тоже чувствую чуждость этому веселью.
Александра Сергеевна. Глядя на них, я понимаю, что когда-то в очень ско-
ром будущем и я услышу от них: «Мы должны уехать». Они будут ста-
раться сделать это безболезненно, но их ласковые и вкрадчивые слова буду
ранить до глубины сердца. Так почему ты не пошла со всеми?
130
Настя. Даже не знаю... (Ее голос дрогнул.) Не знаю, что сказать…
Александра Сергеевна. Я вижу слезы на твоих глазах. Ты плачешь? Не-
счастья делают людей более сострадательными и более внимательными к
переживаниям других. Что случилось, милочка? Можешь ли эту тайну до-
верить мне?
Настя. Какую тайну?
Александра Сергеевна. Самую важную…
Настя. Когда поднимается густой туман, невозможно разобраться, что
вокруг и что впереди. Вот и я утратила дорогу среди этой суеты.
Александра Сергеевна. Избегай болотных огоньков. (Настя засмеялась.) Ма-
тери плачут по детям, девушки же плачут по любимым. Видишь, как про-
сто разобраться в причине слез.
Настя. Как развязать этот гордиев узел?
Александра Сергеевна. Разрубить.
Настя. Это единственный выход.
Александра Сергеевна. Момент истины настал. Тебе ничего не хочется ска-
зать?
Настя. Я шла к подруге, нуждаясь в ее совете. А нашла, что именно ей
я менее всего могу доверять и, более того, должна держаться как можно
дальше. Рассказываю же все пожилой женщине, которая находится в пред-
чувствии печальных перемен и несмотря на это, она слушает меня и глаза
ее полны искреннего участия.
Александра Сергеевна. Какие бы жизненные невзгоды не проносились над
нами, все проходит. Надо только сдержать первый порыв эмоций, но это −
самое сложное.
Настя. Сложно смириться, когда дорогое сердцу существо уезжает, ход
событий изменить нельзя, и остается сдаться на их милость.
Александра Сергеевна. Кого-то радует отъезд, и он предвкушает грядущие
перемены, кого-то же, наоборот, ввергает в печаль. Странно, что такой без-
умной идее, как переезд, приносится в жертву такое трепетное чувство. По-
стой, милая, я не так быстра в догадках… Ведь годы летят наши годы летят.
Но между двумя событиями – приходом Кабаковых, их отъездом и твоей
печалью, есть какая-то связь? Или мне показалось?
Настя. Это ведь не важно.
Александра Сергеевна. Я ошиблась. Видимо, нет связи. Кабаковы никогда
не поддерживали, противились многочисленным романам сынам… Их
было не мало. Они считали их преждевременными и ранними. Сердцу не
прикажешь, когда оно есть. Но, увы…
Настя. Как вы сказали?
Настя смотрит как человек, прикоснувшийся к чему-то очень земному. Как утопаю-
щий она сделала судорожный вдох и закашляла.
131
 Настя (смеется). Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю.
Александра Сергеевна. То слезы, то смех. Или смех сквозь слезы. Иов по-
терял больше. Нам не посылают испытаний больших, чем можем вынести.
Испытывают все… веру, мужество, любовь… И тебе дадут того, кто будет о
тебе заботиться. Мне снился сон некогда, в девичестве, когда я была в боль-
ших сомнениях. Летит на меня голубь белый, преодолевая все возможные
преграды. Я его к сердцу подношу, прикладываю и слышу голос: «Я хочу
познакомить тебя с человеком, чтобы он заботился о тебе». Так и вышло.
Душа в душу, как один день, жизнь прожили.
Входит Юрий Слученко.
Александра Сергеевна. Вырвались из душной кухоньки? Как говорил один
великий артист, есть дамы, которые не могут хладнокровно видеть гуляю-
щего на свободе холостяка, они не заснут спокойно, пока не свяжут узами
брака счастливого молодого человека, который еще хочет жить, скитаться
по свету, а не запираться у душного семейного очага.
Юрий Слученко. Вы правы, я вырвался на свободу. Нет ничего более проти-
воречащего природе, чем женщина с четким планом действия.
Настя (улыбается). Сложно было вырваться от Наты?
Юрий Слученко. Нет, ведь я устоял против тебя.
Настя. Как жалко, что с моим образом у тебя связано так много непри-
ятного. Поверь, я не думала, не желала ничего… (С грустью.) В противопо-
ложность тебе, я сохранила светлые воспоминания.
Ната (заглядывая в комнату). Юра, нам тебя не хватает… Мы рассчиты-
вали на твою помощь и без тебя нам не одолеть всего.
Юрий Слученко. Увольте. Я не скрываю, что у меня нет ни склонностей, ни
желания проводить время на кухоньке, разве только за философскими раз-
говорами, но это в другом месте. Ната, тебе помогает сестра, и ты можешь
воспользоваться отзывчивостью Анастасии, которой пренебрегла.
Александра Сергеевна. Возражаю. С высоты моего возраста кажется нераз-
умным отвечать так резко.
Юрий Слученко. В приглашении Наты есть тайная мысль, ведомая только
пригласившей. Кто-то, либо я, либо она (указывая на Настю), своим неожи-
данным приходом смешали карты.
Александра Сергеевна. Что же вы не сбежали с обществом на природу? Све-
жий воздух, прекрасные пейзажи облагородили бы вас и образ ваших мыс-
лей.
Юрий Слученко. Я уже был сегодня… в тенистом парке, по странному сте-
чению обстоятельств, кажущемуся теперь ошибкой.
Александра Сергеевна. В чем же вы заблуждались, друг мой?
132
Юрий Слученко. Жизнь покажет… Эта территория изведала все войны по-
следнего времени, и ее вновь и вновь возводят из руин и пепла. И то немно-
го, что пережило нашествие, вызывает восторг. Я заранее знаю, что гуля-
ющие, вернувшись, будут восклицать: «Каков красавец, этот обручальный
дуб». Мимо него, действительно, нельзя пройти, он великолепен и непо-
вторим. На его веку не одно поколение минуло в подлунном мире. Век де-
ревьев дольше, чем человека. Под тяжестью лет он склонился с вершины
холма над оврагом. Пары влюбленных приходят к нему скрепить завидным
долголетьем свой союз. Дуб − символ бесконечности бытия.
Александра Сергеевна. У вас тонко чувствующее сердце, но в образе мыс-
лей временами бывает надлом. Но почему? Кто скажет?
Юрий Слученко. Вы ошибаетесь. Вот единственный возможный разумный
ответ. Я ухожу. Желаю здравствовать.
Александра Сергеевна. Так почему же вы спасаетесь бегством? А как вы-
глядит дуб? Обручальный…
Юрий. Вы можете взглянуть сами. Это недалеко.
Александра Сергеевна. Как пройти туда?
Юрий. Долго объяснять. Я мог бы проводить вас.
Александра Сергеевна. Какой любезный молодой человек.
Юрий Слученко (улыбаясь). Спасаюсь бегством.
Александра Сергеевна. Тщетная предосторожность. (Юрий смеется.) От себя
не убежать. (Насте). Что же ты притихла, Милая?
Настя. Попутного ветра вам и безоблачного неба.
Александра Сергеевна (смотрит на Настю, хочет что-то сказать, потом
смотрит на Юрия). Идемте, молодой человек.
Александра Сергеевна и Юрий Слученко уходят. Через некоторое время входит
Юрий Кабаков.
Юрий Кабаков. Ошибки не может быть. Дверь нараспашку, сумки, ящики,
мешки, вещи… Куда забросила судьба!
Настя. Странная магнетическая квартирка. Только воцаряется долго-
жданная тишина, как сразу же кого-то забрасывает судьба.
Юрий Кабаков. Здесь есть кто-то! Скажите, пожалуйста, милая барышня,
это квартира, сейчас вспомню фамилию… Перевертышей? Не спешите от-
ветить нет. Перевертыши…. Полиндромовы. Здесь проживают господа По-
линдромовы?
Настя (резко поворачиваясь и удивляясь). Да.
Юрий Кабаков (смеется). Какая неожиданная встреча. Передо мной яви-
лась ты, как мимолетное виденье … (Резко обрывает.) Ты всегда встреча-
ешься в самый неподходящий момент.
133
 Настя. В чем состоит неудачность момента нашей встречи на этот раз?
Юрий Кабаков. Ты не поймешь.
Настя. А тебе не кажется странным, что я тоже в этой квартире? Твои
родители будут с минуту на минуту.
Юрий Кабаков. Верно. Они настояли, чтобы я срочно приехал сюда, хотели
сообщить что-то.
Настя. Я знаю.
Юрий Кабаков. Что знаешь?
Настя. Только то, что я ничего не знаю.
Юрий Кабаков. Вот именно.
Настя. Все же я что-то знаю. И это обрадует тебя. (Смотрит пристально.)
Юрий Кабаков. Что же это?
Настя. Но для других, окружающих тебя, это совершенно нерадостное
событие. Оно причиняет боль.
Юрий Кабаков. Сколько можно тянуть?
Настя. Вы должны уехать.
Юрий Кабаков. Это не новость для меня. И тебя это удивило? Только ты
одна не знала. Думаю, не из-за этого были сорваны мои многочисленные
планы на этот вечер.
Настя. Нет, ты не понял. Вы должны уехать в течение месяца. Твои роди-
тели получили официальную бумагу, в соответствии с которой вы должны
выехать в кротчайший срок.
Юрий Кабаков. Месяц… Не год, не два… Месяц… Этого достаточно, что-
бы распрощаться со всем и всеми и устремиться на новый простор. Я уже
предчувствую, как все будет.
Настя. А как все будет?
Юрий Кабаков. Хорошо. Очень хорошо. Отлично.
Настя. Юрий, неужели тебя ничего не удерживает здесь, ничего не до-
рого? И ты с такой легкостью все бросаешь, словно уставший путник тяже-
лый груз, и летишь, летишь в неизвестном направлении, в terra incognita�.
Юрий Кабаков. Что же может удержать меня здесь?
Настя. Друзья, какое-то чувство…
Юрий Кабаков (смеется). Там такие же люди, те же чувства. Люди и их ин-
тересы везде одинаковы, они одинаковы на разных ландшафтах, одинако-
вы на протяжении разных исторических эпох. Мой девиз: быть открытым
для перемен, а это возможно, когда ничем не связан. Что же ты смотришь
на меня так пристально? Что же ты не можешь оторвать взгляда? О каком
чувстве ты говоришь?
Настя. Юрий…
Юрий Кабаков. О чувствах надо забыть.
Настя. Когда чувства есть, о них сложно забыть… Юрий, мне казалось,
что…
134
Юрий Кабаков. Говори яснее. Говори. Ведь по глазам вижу, что-то хочешь
сказать. Лови момент. Быть может, судьба больше не предоставит такого
случая.
Настя. Все так сложно, не просто.
Юрий Кабаков. А может наоборот. Все слишком просто и только человек
все усложняет. И?
Настя. Я даже не знаю, что сказать...
Юрий Кабаков. Момент прошел.
Настя. Постой. Все это время ты мне был дорог, очень дорог. Я много
думала о тебе. С тобой связано столько радостных минут. Но ты с такой
легкостью от них отступаешь, что я могу только сказать: моей любви ни-
когда тебя не достигнуть.
Юрий Кабаков (смеется). Любопытно. Весьма любопытно. Продолжай. Я
слушаю и не могу понять, чем: словами, жестом, взглядом − я дал повод
такому чувству. Ведь ничего не было. Абсолютно ничего не было.
Настя. Ничего?
Юрий Кабаков. Ничего.
Настя. Ведь ты все видел, понимал. Почему ты не остановил? Но… При
наших встречах я видела сияющие и радостные широко открытые глаза.
Юрий Кабаков. Глаза... Разве это что-то значит?
Настя. А та встреча на площади в майских теплых сумерках с сиреневым
небом и розовыми облаками. Помнишь?
Юрий Кабаков. Помню. И что же? Что может означать простой взгляд?
Многие девушки в своей жизни объяснялись в чувствах, не имея на то ни-
каких оснований. Но почему в таком вопросе, не терпящем суеты, все так
торопливы? Почему не остановил? Не скрою, я не могу отказаться от удо-
вольствия выслушать сердечные излияния. В этом столько экспрессии, жи-
вости. Надо же мне развлекаться и веселиться. Любопытно наблюдать, как
рушится тщательно воздвигнутый воздушный замок. Как разочарованная
служительница храма Киприды сменяет милость на гнев и негодование. Я
хочу быть честен: я не мог думать о чем-то длительном и серьезном, ведь
мы уезжаем… Мы можем больше никогда не увидеться.
Настя. Но так нельзя. Когда тебе понадобится близкий человек, его может
не оказаться рядом. Его вообще можно не найти...
Юрий Кабаков. А мне на это наплевать. С невестами надо бороться, а тещ
отстреливать. И вообще, ты о чем?
Сцена погружается в темноту. Прожектор высвечивает Настю.
Настя. Мне приходится перевернуть страницу в книге жизни и начать с
чистого листа. Сейчас сложно, как никогда, представить, что в ней будет
135
написано. В жизни нет хоженых троп и тот, кто в пути, одинок и в опас-
ности.
Свет загорается.
Юрий Кабаков. Да что с тобой? Когда закончится это тягостное молчание?
Жизнь – игра.
Настя (смотрит застывшими глазами). Мы говорим на разных языках.
(Выбегает из квартиры.)
Юрий Кабаков. Не понимаю, чего они все хотят?
Входит Катя.
Какая барышня! В таком унылом месте и такие розы процветают. Каки-
ми судьбами?
Катя. Это вы должны ответить на мой вопрос. Что вы здесь делаете?
Юрий Кабаков. Выискиваю тайные и сокровенные места!
Катя. Неизвестный мужчина в пустой и открытой квартире. (Играя, по-
тому что знает Юрия Кабакова заочно.) Ведь можно всякое подумать.
Юрий Кабаков. Вы ведь тоже стоите в пустой квартире с открытыми две-
рями…
Катя. Я у своей сестры. Еще несколько минут назад здесь было так люд-
но, что негде яблоку упасть. Невозможно было уединиться. Кто же вы? Бла-
городных кровей или авантюрных?
Юрий Кабаков. Какой смысл в знакомстве, если оно не продлится и часа?
А почему вы хотели уединиться? Вы не похожи на девушку, сторонящуюся
всех благ земных. Мне казалось, что здесь будет шумный и веселый пир по
случаю переезда. Но ошибся.
Катя (не совсем поняв). Человеку свойственно ошибаться. Может, мне са-
мое время караул кричать?
Юрий Кабаков. Адью! Не извольте беспокоиться, я ухожу. Девушки имеют
обыкновение досаждать. Я искал своих родителей, которые просили явиться
по этому адресу, но здесь я никого не нашел. Вернее, нашел, но не то, что искал.
Катя. Вас давно ждут.
Юрий Кабаков. Так вы знали, кто я? Женщины – лицемерное племя!
Катя. Догадывалась. Вы – Юрий.
Юрий Кабаков. Так точно.
Катя. Так уж случилось, что всех молодых неженатых людей, собрав-
шихся в этой убогой квартирке, зовут Юриями. Как моя сестрица будет
жить в ней!
Юрий Кабаков. Все течет, все меняется. Маленькая квартирка сегодня
предвещает большой дом завтра. Так это с моим тезкой вы хотели уеди-
136
ниться, но не получилось? (Пауза.) Жаль, очень жаль. А я, барышня, на вас
глаз положил.
Катя. Видимо, вы привыкли к быстрым победам, потому что прекрасно
знаете, что внешне неотразимы.
Юрий Кабаков смотрит в распакованное зеркало, стоящее не диване.
Юрий Кабаков. Зачем было звать в экстренном порядке? (Передразнива-
ет дикторов, сообщающих о чрезвычайной важности происшествиях.)
«Всем, всем, всем. Срочно».
Катя. Вам придется подождать несколько минут. Скоро придут ваши
родственники. Намечается торжество по поводу радостной новости – ва-
шего скорого отъезда.
Юрий Кабаков. Отъезда? Мы уже уезжаем?
Катя. Вы так удивлены?
Юрий Кабаков. Нет. Любопытство женщин не знает границ. Поедешь со
мной? Понравилась ты мне очень. Миндалевидные жгучие глаза. (Напева-
ет пылко.) Очи черные, очи страстные и прекрасные. Как люблю я вас…
Катя. Поеду.
Юрий Кабаков. Неужели? Восхитительное простодушие. «Иди сюда, иди
на перекресток моих больших и неуклюжих рук. Не хочешь? Оставайся и
зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем».
Катя. Это что-то очень знакомое. Я где-то слышала…
Юрий Кабаков. Читала… читала… на уроках литературы. (Приближается
к Кате.) Ma chère1, вы прелестны. Я не смогу без вас и дня прожить.
Катя. Это тоже что-то очень знакомое.
Юрий Кабаков. Я буду одинок там, на чужбине, и только ты сможешь из-
бавить меня от одиночества.
Катя. Так быстро и просто бывает только, когда недоброе затевается…
Юрий Кабаков. Разве я лукавлю, говоря, что ты очаровательна?
Катя. Спасибо огромное за комплимент. Может, в этом вы и правы, но в
остальном нет искренности, а есть подтекст. Нет в этом отвлеченного вос-
хищения.
Юрий Кабаков. Отвлеченное восхищение – вот, что банально и смешно.
Катя. Да. Отвлеченное восхищение, например, Венерой из Милоса.
Юрий Кабаков. Ах да, сделанной из неподражаемой белизны мрамора и
чьи формы безукоризненны.
Катя. Да.
Юрий Кабаков. Так ведь Венера Милосская – безрукая! А Парфенон, в ко-
тором воскуривали фимиам греческим Богам, полуразрушен и камень вы-
  Моя дорогая (фр.)
1
137
ветрен. Но рядом стоит не холодное изваяние, а существо, в котором бьет
жизнь… горячее, пьянящее. И невозможно находится в состоянии отвле-
ченного восхищения… (Приближается к Кате вплотную, берет ее руки и
целует их. Входит Юрий Слученко.)
Юрий Кабаков. И по закону жанра в кульминационный момент входит тре-
тий лишний.
Юрий Слученко. Чем, сударь, я мог помешать вам?
Катя. Это Кабаков-младший.
Юрий Слученко. Вас ждут давно. Не дождавшись, общество разошлось.
Катя (подходит к Юрию Слученко, берет его под руку и обращается к
Юрию Кабакову). Теперь я, действительно, могу согласиться с приглашением.
(Едко.) Теперь могу! Сударь, вы хотели злоупотребить хозяйским гостепри-
имством.
Юрий Кабаков (в сторону). Как странно, эта Нимфетка не приняла за чи-
стую монету то, что приняла та – другая. Парадокс.
Входит Настя.
Настя. Какая сцена, достойная пера Софокла!
Юрий Слученко. Чем же?
Настя. Один не умеет прощать, а второй ни к чему не способен. Откуда
такое самолюбие? А как мужчины пожимают друг другу руку при встрече!
Словно клянутся в вечной круговой поруке, обязуются в братской взаимо-
помощи.
Юрий Кабаков (насмешливо). Ба, да это же филиппика.
Входят Александра Сергеевна, Дорожкины, Кабаковы.
Дорожкин. Настя, каждый раз, когда я вхожу, ты окружена молодыми
людьми. И всякий раз у тебя растерянное лицо. Сожалею, что ты не была с
нами и не видела многовековой дуб.
Настя. Вы все мокрые, но свежие, бодрые. Уж не молодильные яблочки
на дубе том росли?
Юрий Кабаков (Ирине). Зачем было звать в срочном порядке?
Ирина. Я рада, Юрий, что ты нашел нас.
Юрий Кабаков (улыбаясь). Между нами невидимая связь, которая притяги-
вает, где бы мы не находились. Я уже все знаю.
Ирина. Знаешь?
Юрий. Да. Мне сказали новость, ради которой мне пришлось сюда при-
ехать. Вы можете только подтвердить ее верность. Нам надо уехать в тече-
ние месяца.
Ирина. Да, это так. (Юрий идет к выходу.) Куда ты?
138
Юрий Кабаков. Я поехал собираться. Вы могли бы сообщить просто, без
пафоса.
Ирина. По телефону нельзя. Понимаю, у тебя свой распорядок жизни. В
красивый майский день во второй его половине ты предпочитаешь быть
предоставленным себе, но настал момент, когда все это необходимо забыть,
забыть, забыть...
Дорожкин. Зачем сгущать краски? Зачем требовать самоотречения и
жертв от молодого человека?
Кабаков. Какие жертвы? Отказаться от развлечений хотя бы на один вечер?
Юрий Кабаков уходит.
Ирина. Ушел, ни с кем не попрощавшись.
Александра Сергеевна (Насте, которая напряженно вслушивается в разговор
Кабаковых). Мы с Юрием так и не дошли до местной достопримечательно-
сти − обручального дуба, который непонятно каким чудом уцелел. Нас по-
вернул на полпути ветер и огромная иссиня-черного цвета туча, мчащаяся
на всех парусах. Этот зловещий и тревожный цвет не предвещал ничего
хорошего.
Дорожкин. А мы успели дойти до дуба, но краток был радостный миг.
Надвигающаяся гроза и дождь вернули нас обратно. Только стихия, непо-
бедимая и непредсказуемая, вмешивается в планы человека, меняет их. Мы
не в силах противостоять ей. Как первобытные люди, мы ей подчиняемся,
уступаем ее напору.
Кабаков (обращается к Ирине иронично). Он из разряда редкой породы со-
зерцателей. (ДорожкинУ.) Человек способен вмешиваться в природу вещей.
Дорожкин. Это очень самонадеянно. Это ложное преувеличение сил. Че-
ловек лишь предугадывает угрозу стихии и уступает.
Кабаков. Неужели в просвещенной голове есть место такому сладкому
заблуждению? Словно перед нами полное суеверных страхов доисториче-
ское существо, одушевляющее и возвышающее все, что выше понимания.
Ирина. Господа, господа! Соблюдайте спокойствие. Сереженька, поубавь
свое бунтарство. Может быть, это один из самых спокойных дней, которые
нам осталось провести среди своих близких, друзей, на земле, вскормив-
шей такой величавый дуб. Кто бы мог подумать, что среди обыденности
парка и города, можно встретить такое чудо. Он как символ живущего в
этой стране народа, за внешним спокойствием которого временами прогля-
дывает величественное, мощное, незыблемое.
Нарастает шум дождя, ударяющегося о стекла. Он становится очень сильным и
отвлекает внимание присутствующих. Они замирают, смотря на заливаемые до-
ждем окна.
139
 Дорожкин. Окно от дождя, как картина пуантилистов: точки, точки, точ-
ки, которые сливаются и превращаются в рисунок. Весенние ливни корот-
ки. Скоро все кончится.
Мила. Как только закончится дождь, мы пойдем. Не будем больше утруж-
дать Нату.
Александра Сергеевна. Странный день…
Ирина. Так давайте же отложим заботы, забудем о печалях и насладимся
кратким мигом встречи.
Кабаков. Слова первого тоста сказаны.
Ната (входя). У нас все готово, давайте пройдем на кухню. Это един-
ственное место, где не преследует чувство неустроенности.
Дорожкин. «Авось хоть распарит кручину хлебнувшая чаю душа». Шаг
за шагом не без противодействий наша встреча приблизилась к кульми-
национному моменту. (Видя, что Настя не двигается, обращается к ней.)
Идем.
Настя (тихо ДорожкинУ). Нет. Я не могу.
Дорожкин. Что же случилось?
Настя. Ничего. Я не могу больше оставаться здесь…
Дорожкин. Как так? Теперь нельзя уклонятся от праздника.
Настя. Не терзайте. Будьте другом, отпустите меня. Не держите. Я не
могу оставаться здесь. Помогите мне лучше уйти незаметно.
Дорожкин. Я удивлен.
Настя. Я буду вам очень признательна. Я знаю, что этот словесный штамп
неудачен, но общепринятыми фразами очень удобно пользоваться, когда
все вокруг вызывает смятение. Простите, что это идет вразрез с общим на-
строением.
Дорожкин. Идем. (Понимающе берет Настю за плечи и продвигает к вы-
ходу из комнаты.)
Мила (тихо ДорожкиНУ и Насте). Куда вы? Ведь торжество только начина-
ется и ты его застрельщик.
Дорожкин (тихо и спокойно). Мы через минуту вернемся.
Мила. Там такой проливной дождь!
Дорожкин. Дождь почти кончился. (Настя и Дорожкин направляются к вы-
ходу из комнаты).
Саша. Мы благодарны за вашу отзывчивость и готовность помочь, пусть
наше радушие сгладит отсутствие уюта и неустроенность этого места, и у
вас сохранятся теплые воспоминания об этом майском дне, о произошед-
ших событиях и об этом доме.
Мила. Будет тебе, Сашенька.
Александра Сергеевна. Если не принимать многое во внимание, то можно с
легкостью разделить ваше настроение и приглашение. Идемте.
140
КабакоВЫ, ДорожкиНА, Александра Сергеевна, Слученко, Саша, Ната идут к выходу из комна-
ты, в котором высится фигура ДорожкиНА.
Ната. А вы первый… всех опередили.
Дорожкин. Не совсем так.
Саша (Юрию). Идем, мой товарищ, которого я оставил без внимания во-
преки всем правилам гостеприимства. Но таковы законы повседневной су-
етливой жизни: мы не всегда делаем то, что обязаны и хотим делать. При-
ходится отступать от правил.
Ната (осматриваясь). А где Настя?
Дорожкин. Она только что ушла.
Ната. Вот так просто ушла?
Дорожкин. Да, она ушла не прощаясь.
Юрий Слученко. Ушла? (Растерян. Хочет что-то сделать: бежать, до-
гнать, но понимает всю бесполезность этого шага, а потому безропотно
сдается, подчиняясь обстоятельствам).
Александра Сергеевна. Видимо у нее были на то основания.
Ната (тихо Юрию Слученко). Тебя ожидает Катя. Ты вскружил ей голову, и
она говорит, что ей так сладко в твоих объятиях! (Юрий Слученко вздрагива-
ет от неожиданности. Ната продолжает громко.) Идемте, но не обессудьте
за скромность приема таких замечательных гостей.
Александра Сергеевна. Да, идемте.
Все уходят.
Сцена темнеет
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Квартира ДорожкиНЫХ. Действие происходит перед их отъездом. Чемоданы компак-
тно составлены в углу комнаты. Раздается входной звонок, но никто не открывает.
В незамкнутую дверь робко входит Настя.
Настя. Дверь открыта. Пусто. Поглощенные очень важным, отъезжаю-
щие не слышат прибывающих провожающих. Тихо... Ни звука, словно ни-
кого нет.
Бесшумно выплывает Александра Сергеевна.
141
 Александра Сергеевна. Нет, есть. Правда, тихо? Теперь так будет всегда. Их
нет.
Настя. Здравствуйте, Александра Сергеевна.
Александра Сергеевна. Проходи.
Настя. Отъезд, казалось, должен был наложить отпечаток на находяще-
еся здесь. Но все упорядоченно, правильно. Глядя на это, никогда не ска-
жешь, что хозяева отправляются в дальнюю дорогу и, более того, вернутся
нескоро.
Александра Сергеевна. Или никогда.
Настя. «Никогда» звучит фатально. Это слово не подходит для живущих,
оно связано с чем-то уходящим в небытие.
Александра Сергеевна. Это только в молодости кажется, что время безгра-
нично и его так много. Но это легкомысленность молодости. Во второй по-
ловине жизни словно спускаешься с горы, с ускорением. Летишь, не в силах
остановиться, приближаясь к заветной черте. «Никогда» пугает, но разве
кто-то может его предотвратить?
Настя. Видимо нет. Но это слово страшит своей определенностью.
Александра Сергеевна. Ты рано пришла.
Настя. Мы договаривались на это время. Двенадцать часов.
Александра Сергеевна. Уже двенадцать? Как время летит! Как одно мгно-
венье.
Настя (дотрагивается до темного пятна на обоях, где долго висела кар-
тина). Ведь здесь висела картина? Белые пионы в стеклянном графине.
Очень колоритная акварель. Вы всегда сидели под ней и сами напоминали
этот розово-белый воздушный букет. Пожалуй, это единственный признак
перемен.
Александра Сергеевна. Да. Милочка любит эту картину, и для нее это вос-
поминание о доме. Она забирает ее с собой.
Настя. Стало неуютно без картины.
Александра Сергеевна. Ты находишь? Постой, у меня есть какая-то картина
в рамке. Вот она. (Достает из шкафа небольшую репродукцию.) Повесим
ее, чтобы скрасить эту оголенную плоскость. Придадим ей живописность.
Настя (с очень удрученным видом). Вы хотите повесить эту репродукцию?
Александра Сергеевна. Будет мило. Очень мило. Ты не находишь?
Настя. Может быть. (Вешает репродукцию и внимательно смотрит на
Александру Сергеевну).
Александра Сергеевна. Нет, она не очень подходит сюда. Снимай. Не смотри
на меня так пристально. (С навернувшимися слезами.) Ведь нет необходи-
мости объяснять, что происходит.
Настя. Нет необходимости.
Александра Сергеевна. Я многое не понимаю, но и мешать не имею права. Я
менее всего хочу быть помехой. Ведь старость – это болезни, немощность,
142
раздражительность. Оставшись здесь, им со всем этим придется сталки-
ваться, а мне не хочется усложнять их жизнь. Но их счастье я видела…, я
вижу в другом.
Настя (подходит к шкафу, берет там колокольчик и звонит, Александра
Сергеевна вздрагивает). Может, есть неотложные дела, с которыми я могла
бы помочь?
Александра Сергеевна. Неотложных дел нет. Давно все готово. Три дня на-
зад все собрано. Осталась только формальность – перешагнуть через порог
дома, с которым связана вся предыдущая жизнь Милы. Они будут слишком
далеко... Я привыкла, что они всегда рядом. Это чувство близкого человека
рядом очень важно. И когда они уедут, а это произойдет через четыре часа,
образуется невосполнимое чувство пустоты, которое не покинет до самого
конца.
Настя. Нет, прошу вас! О каком конце вы говорите?
Александра Сергеевна. Всему рано или поздно приходит конец. Vita brevis…
Ars longa1. Люди, творящие прекрасное, переживают столетия.
Настя. Не отчаивайтесь.
Александра Сергеевна. Мы строили этот дом с моим мужем семь долгих
лет. Думали, что он принесет счастье нашим детям и станет их домом, их
убежищем. Мы хотели, чтобы в нем забыв о трудностях, о неурядицах
дольнего мира, отдыхали душой, чтобы это была крепость любви и добро-
желательности. Конечно, родительскую любовь принимают как само со-
бой разумеющееся. Каждая вещь здесь − это целая жизнь, и неправда, что
у вещей нет жизни, как ни странно, они разделяют наше счастье и наши
беды. Этот комод достался мне в приданое от бабушки, в нем спрятано мно-
го ненужных вещей, но когда-то они были незаменимы, наполняли чей-то
мир. Теперь я так же стара, как и моя бабушка, и невероятно смешно звучит
всякое упоминание о моем приданом. Я стала ненужной вещью, которую
пришло время сменить на что-то более удобное и бесхлопотное. Что по-
делаешь, я действительно не успеваю за жизнью, отстаю, отстаю… А мы с
мужем не выбросили комод, хотя он абсолютно не вязался с новой домаш-
ней обстановкой: разве можно было избавиться от этих карточек, образков,
крестиков, детских игрушек, от этих живых свидетелей уже несуществую-
щих людей. Разве можно? Они пробудили нас к жизни, так говорил Алек-
сандр… А эта софа… Мы долго искали ее… Мила за одно лето вымахала
на десять сантиметров и не помещалась на прежней детской кровати, и мы
в спешке пытались найти этой барышне хоть что-нибудь подходящее для
сна. Но не тут-то было… И вот однажды пред нами предстала аккуратная
огромная софа, при одном виде которой становилось тепло, уютно и кло-
  Жизнь коротка, искусство долговечно (лат.)
1
143
нило ко сну. Александр сразу прокричал: «Эврика!». Цветы обивки благо-
ухали, он хотел, чтобы его дочь просыпалась среди этого сада. Так мы и
купили софу. А теперь нет ни Александра Николаевича, ничего нет. И дочь
где-то далеко. Впереди только старость и одиночество...
Настя. Вы должны сохранять присутствие духа. Не грустите. Все устро-
ится. По-другому, не так как вы думаете и видите, но обязательно устроит-
ся. Все пойдет своим размеренным ходом, и вы привыкните. Ведь все идет
к лучшему. Так давайте доверимся судьбе, будем довольны тем, что она нам
предоставляет, и не будем терять надежды. Как еще можно вас утешить и
увести от отчаяния – этой опасной дороги в никуда?
Александра Сергеевна. Не надо утешать, это бессмысленно. Бессмыслен-
ным кажется и этот переезд. Ведь у них все есть. Что их гонит в неизвест-
ность? Кабаковы рады переезду на новое место, как дети. И этой радости им
хватит до конца жизни. Они все время сравнивают прошедшее и кажущее-
ся выигрышным настоящее. Жизнь как праздник!
Настя. А почему, Александра Сергеевна? Что случилось? Я ведь почти
ничего не знаю о них, только, может быть, в общих чертах.
Александра Сергеевна. Сейчас достану из ларчика, который «просто откры-
вался», заветное письмо и ты все поймешь. Вот оно. Правильным и акку-
ратным подчерком исписано 6 листов, и нельзя не догадаться, что это писал
довольный человек.
Настя. Подчерк мужской.. Кто пишет? Не впечатлительная Ирина, а кто-то из
мужчин? Серж? (Александра Сергеевна отрицательно мотает головой.) Юрий?
Александра Сергеевна. Он писал нашему Даниилу, зная, что тот очень ждет
отъезда, и это письмо раздразнит его. На Даниила письмо произвело па-
рализующий эффект, он перестал ходить на службу и только ждет, ждет,
ждет… Прочти. Ты читаешь?
Настя (с удивлением и радостью). Как интересно! Письмо Юрия...
Александра Сергеевна. Читай вслух.
Настя (читает торопливо, монотонно, будто пытается, как можно
быстрей, дойти до кульминационного момента). Туман сделал день не-
обычным: такое впечатление, будто ты один на всем белом свете. Лыжи
совершенно неуправляемы. На них несёт по льду, выносит на бугор. Пы-
таясь просто удержаться на ногах, ударяешься о следующий бугор − и так
весь спуск с вершины до подножья. Были в консерватории бабочек, в этих
оранжереях с тропическим климатом и растениями, среди которых летают
тысячи этих экзотических созданий. Ты ходишь, смотришь, чувствуешь их
красоту, в то время как снаружи все завалено снегом − нет ни роз, ни тюль-
панов, ни цветущих сакур...
Настя замолкает, но продолжает читать, а потом, быстро перелистав все страницы,
безжизненно опускает их и не читает более.
144
Александра Сергеевна. Что прекратила?
Настя. Бессмысленно, вы и так все знаете.
Александра Сергеевна. Правда. Описания бытия раба божьего Юрия. И ни-
какого сожаления и грусти о пережитом и оставленном здесь. Никакой но-
стальгии.
Настя. Да. Чужая душа – потемки. Мы не можем знать, что происходит
внутри.
Александра Сергеевна. Здесь и между строк читать не приходится – все по-
нятно, он как открытая книга, страницы которой гоняет ветер, дующий из
незакрытого окна. (Пауза.) Скоро должна подойти Ната. Бедная девочка, ее
душа надорвалась еще в молодости…
Настя. Ната? Я не вхожа к ним более.
Александра Сергеевна. Почему же так?
Настя. Что-то потребительское в их отношении к окружающим оттол-
кнуло меня. Я знаю, что они все-таки построили свой дом, и теперь всему
миру должны, но это уже другая история.
Александра Сергеевна. Странно, ведь дружба, возникающая в юности, –
одно из самых крепких чувств, которое прощает обиды и промахи. Иной
раз повздорят до драки, а потом мир и согласие.
Настя. Я вернусь когда-нибудь к ним, но пока мне нечего им рассказать:
все так неустроенно и неопределенно в моей жизни. Ведущие оседлый об-
раз жизни вряд ли поймут путешествующих.
Александра Сергеевна. На это всегда можно возразить. Есть такие, которые
находятся в дороге и при этом не покидают дома, и есть такие, которые по-
кинув дом, не находятся в дороге. Чувствую, что не расскажешь мне всей
правды, которая на сердце.
Настя. Вы правы, во всем этом слишком много личного. Кто старое по-
мянет, тому и глаз вон.
Звучит тихая мелодия – начало лейтмотива нашествия из Ленинградской симфо-
нии Шестоковича. В комнату вплывает Ната.
Александра Сергеевна. Мы только что вспоминали вас.
Ната. И мы, направляясь к вам, думали о вас. Мила и Андрей Николае-
вич добились своего.
Настя. Но какой ценой!
Ната. Анастасия! И ты в этом месте! А ты все по гостям ?
Настя. Пытаешься обвинить в праздном отношении к жизни? Я не иска-
ла легких путей. Стремилась к прекрасному, но жизнь – очень практичное
мероприятие, оно не любит мечтающих и устремленных к этим мечтам.
Александра Сергеевна. Ната, как ваши дела?
145
 Ната. Я не могу нарадоваться нашему новому дому.
Александра Сергеевна. Дом – это те две комнаты, которые вы приобрели по-
сле многочисленных переездов?
Ната. Они кажутся огромными, просторными. Из окна видно озеро. Этой
весной на него приземлились лебеди. Сначала немного, а потом больше и
больше. Я учила дочурку считать и она насчитала двадцать шесть.
Александра Сергеевна. Идиллия, идиллия, идиллия...
Ната. Хочется большего, но Александр не всегда так успешен, как мы
ожидаем от него.
Александра Сергеевна. На Сашу и так возложена сложнейшая из задач: уго-
дить честолюбивым планам жены, которая предпочитает получать от жиз-
ни все сполна.
Ната. А разве комфортная жизнь не признак успеха и удачно сложившей-
ся карьеры?
Александра Сергеевна. Были в истории эпохи, когда люди искали истину,
привнося новые гуманистические идеалы. Теперь же Мамона собирает
дань.
Ната. Не понимаю, почему вы так ожесточены и что вам так не нравится?
Разве можно согласиться с жизнью полной трудностей и лишений?
Александра Сергеевна. А вы не заметили, Ната, что они всегда есть? Пре-
пятствия, преодолевая которые вы достигаете заветного, делают жизнь от-
раднее. Ведь ваше жилище мало и непривлекательно. Но то долгое ожида-
ние, скитание из угла в угол, сделало его вожделенным и удивительным.
Ната. Вы словно желаете пристыдить, но я живу в свое время. Мне по-
нятен ход событий в нем. Мне нравится мое время. Вы же − человек другой
эпохи, которая уходит в небытие.
Настя. Ната, ты говоришь, словно победитель!
Александра Сергеевна. Я очень задержалась здесь. Надо позвонить и узнать,
где Мила. Что-то они долго не идут. Как можно так надолго уходить в та-
кой ответственный момент! (Уходит.)
Ната. Ты не изменилась, ни внешне, ни внутренне – борец за женские
права.
Настя. Мы не виделись почти два года, откуда ты можешь знать о моем
внутреннем и сокровенном? Проницательный человек может интуитивно
почувствовать, но ведь у тебя нет этого качества.
Ната. Полно. Что нового?
Настя. Все течет, все изменяется.
Ната. Ты столько лет делаешь труд, но никак не можешь завершить его.
Настя. Во всяком новом начинании есть сложности. Мой руководитель
– мечтатель: ставит почти недостижимые цели, и взваливает груз невоз-
можного на диссертанта. Я завершила успешно свой труд, несмотря на всю
его невыполнимость. Теперь я свободна.
146
Ната. Как так?
Настя. Сладок миг окончания долгого периода.
Ната. Мой Саша тоже пишет труд. Он замечателен и умен, но он еще не
окончил. Но это не за горами. Очень скоро он защитит его. Он очень боль-
шая умница, и к тому же ему приходится решать много других проблем,
самых важных.
Настя. Никто не сомневается в важности решаемых им проблем.
Ната. У нас есть ребенок, есть дом. К тому же, я давно хотела рассказать
тебе о Юрии Слученко.
Настя. Не хочется вспоминать о нем. Это было так давно.
Ната. Неужели?
Настя. Возможно, мне интересно, как сложилась его судьба. По проше-
ствие лет люди так меняются, что объясняешь былые дружеские чувства,
лишь обстоятельствами, заставлявшими быть вместе.
Ната. Например?
Настя. Пример стоит прямо передо мной.
Ната. Что ты имеешь в виду?
Настя. Это так… Красавица, в которую были влюблены все мальчишки
в школе, полнеет до неузнаваемости, так что слышатся удивленные возгла-
сы: «Неужели она?»
Ната. Ах, это… Ты как будто убегаешь от вестей о Юрии.
Настя. Я думаю об уезжающих. Их отсутствие больно ранит Александру
Сергеевну. Она с жадностью тянется к ним, ее пугает предстоящее одино-
чество. Человек рождается королем, а умирает в изгнании. В сравнении с
ее волнениями, все остальное кажется ничтожно малым. Заботясь о дру-
гих, забываешь о себе. Если хочешь, Наташа, расскажи о Юре. Ведь тебе
так не терпится рассказать чрезвычайную новость. Я это по глазам вижу.
Ната. Длинная тирада.
Настя. Авгуры говорят на непонятном для окружающих языке.
Ната. Неужели тебе не интересно узнать?
Настя. Не знаю.
Ната. У Юрия теперь большая семья.
Настя. Действительно, какая интересная новость.!
Ната. Правда? Он женат и у него родилась или вот-вот родится дочь. И
все это произошло за удивительно короткий срок: последние три месяца.
Настя (молчит, потом смеется). Комичная новость, ты не находишь?
Ната. Да, ты права. (С недоумением пожимает плечами, потом тоже
смеется.) Он всегда уверял нас, что о женитьбе он думать не хочет и про-
изойдет это нескоро. А в результате все случилось быстро и внезапно. Мы,
как его друзья, терялись в предположениях, кто с ним будет рядом, ожидая
что-то возвышенное. Но оказалось что-то очень земное, практичное. Его
147
роман был окутан атмосферой таинственности. Он женился в спешке, не
уведомив и не пригласив ни одного из своих друзей. Мы узнали даже не от
него самого, а у друзей его друзей, случайно позвонив им. Видимо я слиш-
ком много сказала. Может быть, не стоило говорить? Мы его поздравили с
радостным событием. Что же ты молчишь?
Настя (выходя из оцепенения). Поздравили? Может быть, его надо было
спасать от такого внезапного свалившегося счастья, а не поздравлять?
Ната. В жизни все так непредсказуемо.
Настя. Да, у жизни свои планы, и часто они не совпадают с нашими. Это
приводит к лучшему, или, наоборот, к худшему.
Ната. В тебе никогда не было чувства зависимости от обстоятельств, ка-
залось, что ты удачно лавируешь между ними как сноубордист, скользящий
и увертывающийся от снежных лавин.
Настя. Извини, мне как-то не по себе и я не могу отреагировать должным
образом на красивое сравнение. А вот и Александра Сергеевна, дорогая.
Александра Сергеевна. «Не превозмочь в дремучей жизни страха». Разве
можно проявлять такое ребячество: исчезнуть так надолго, когда до отъез-
да осталось совсем ничего? Я словно заевшая виниловая пластинка, говорю
об одном и том же много раз. (Подходит к пианино, трогает его, как тро-
гают дорогое памяти.) Это свидетель моей молодости.
Ната. Я никогда не знала, что вы играли на фортепьяно. Я думала, что
Мила музицировала. Оказывается, что его истинная хозяйка − вы.
Александра Сергеевна. Когда-то я играла на нем бесконечные уроки. Паль-
цы неверно ударяли по клавишам, заставляя меня повторять и повторять
урок, от чего сама музыка становилась невыносимой. Из-за несовершен-
ства координации детские кисти были медлительными и неловкими. Те-
перь же артриты сделали их малоподвижными. Можно ли такими руками
что-либо сыграть?
Настя. Попробуйте.
Александра Сергеевна. Интересная идея, но боюсь, что она неосуществима.
Ната. Попробуйте.
Александра Сергеевна садится за фортепиано. Играет сначала медленно, с опаской, как
играют разучивая новый урок. Потом получается лучше и лучше, она начинает
импровизировать. Настя радостно смеяться, аплодирует в такт, потом пускается в
танец. Приближается к Александре Сергеевне и смотрит ей в глаза.
Настя. Вы − просто чудо. Так хорошо получается! Удивительно…
Александра Сергеевна. А вот эта мелодия, как вы находите ее? (Играет тему
врагов из симфонии Д. Шостаковича «Ленинградская». Сначала тихо, а по-
том с нарастающей громкостью.) Мне всегда казалось, что эта мелодия
148
изображает параноидальную идею, охватывающую сначала незаметно, а
потом сильнее и сильнее, которая парализует гуманное, цивилизованное в
человеке, делая его варваром, готовым на все. Разве то, что было свершено
за годы нашествия, может уложиться в голове здорового человека? У чело-
вечества, стремящегося к добру, нет средств защиты от абсолютного зла.
В момент бурных аккордов темы врагов появляются отъезжающие, входят гусь-
ком, по одному.
Дорожкин. У вас веселье, а не царство меланхолии. Вы, видимо, ликуете
по поводу нашего отъезда.
Ната. Неплохая идея.
Дорожкин. Мы пытались избежать напряженной атмосферы и тягостных
минут прощания. Как говорится, следуйте природе вещей, вашей собствен-
ной природе и вы будете идти свободно и беспечно.
Александра Сергеевна. Так вот почему вы так долго отсутствовали! Пони-
маю, бравурная музыка, улыбающиеся лица, вальсирующая Анастасия вы-
зывают ваше недоумение. Пусть так: мы будем шутить, улыбаться, радо-
ваться и вести себя, словно вы переезжаете в новый дом по соседству. А вы
знаете, что за музыка звучала?
Мила. Шостакович. К чему все это?
Александра Сергеевна. Ведь не всякий может без остановки перечислить
пять опер или пять сочинивших их композиторов.
Ната. Эта музыка теперь мало кому интересна.
Дорожкин. Неужели?
Мила. Вот видите, далеко и ходить не надо. Наглядный пример перед
нами.
Дорожкин (Александре Сергеевне). Сыграйте лучше полонез Огинского. Я не
люблю прощаний, в них столько излишнего драматизма. Жизнь – это путь.
Необходимость в движении и перемещении − от незнания к знанию, из од-
ного места в другое − неотъемлемая часть человеческого естества. Древние
египтяне изображали жизнь как тоннель, по которому они устремлялись к
Осирису.
Александра Сергеевна (музицируя). В поисках счастья бросают эту плодо-
роднейшую из земель на плечи немощных старух и мечтательных девиц.
Но это неизбежно, это вечный зов. Стремление к поиску чего-то недости-
жимого: счастья, справедливости и истины, − передается у нас из поко-
ления в поколения с молоком материи. Сколько голов сложили в поисках
идеального места – Града Китежа, Беловодья, да все понапрасну. Пока есть
мечта, настоящего мало.
Дорожкин. Как вы думаете, можно ли сохранять спокойствие, когда, про-
ждав транспорт сорок минут и не попав из-за этого к врачу, чувствуешь
149
беспомощность? Когда ждешь этот захудалый трамвай как единственное
спасенье и радуешься ему как ребенок, когда он приходит? При этом по-
нимаешь, что ничего не остается, как подчиниться неторопливому ходу со-
бытий, в котором нет никаких правил, закономерностей, и все случайно и
хаотично.
Александра Сергеевна. Это минутная слабость, и она не может быть при-
чиной эмиграции.
Мила. Завтра наступит другой день.
Дорожкин. Это в аллегоричном смысле?
Мила. Нет, в прямом. Завтра наступит другой день, и трамвай раство-
рится в других хлопотах.
Александра Сергеевна. Нет, не из-за гуся поссорились Иван Иванович и
Иван Никифорович. Трамвай – это слишком мало.
Мила (пытается перевести разговор). Пойми, мы волнуемся, и это пере-
дается тебе. Атмосфера накаляется, электризуется словно перед грозой.
Александра Сергеевна. Почему вас так долго не было? Ведь ты уедешь, и мы
увидимся не скоро.
Мила. Мы бродили по городу, по маленьким улочкам, по уютным сквери-
кам с фонтанами. Новое всегда страшит, в старом же столько обыденности.
А эта отрадная для души прогулка успокаивает и приносит умиротворен-
ность. Мы звонили Ирине еще раз.
Александра Сергеевна. Вы ведь уже давно договорились с ней обо всем.
Мила (неуверенно, задумываясь, стоит ли говорить далее). Да, мы до-
говорились. Все устроено, нам есть, где остановиться первое время. А если
будет что-то не так, то всегда сможем вернуться. И все же…
Александра Сергеевна. И все же? Минуты сомнения? Ведь то, от чего вы
бежите, не так ужасно. Жизнь налаживается. (Подходит к Миле, берет за
руки, дотрагивается рукой до щек, лба.) Холодные, белые руки, словно без-
жизненные, а щеки − красные, горят.
Мила. Волнительно, словно перед большим сражением. Как все будет?
Ирина и Серж нас не встретят. Сначала охотно соглашались, а теперь их
планы изменились. Их, кажется, пригласили на какое-то торжество, кото-
рое они не могут пропустить по ряду причин, которые трудно объяснить.
Они понимают всю сложность вновь приезжающих, но уверены, что мы
справимся. Почему так?
Александра Сергеевна. Вам надо рассчитывать только на ваши собственные
силы. У вас есть ваши интересы, планы, надежды, и у других людей есть их
интересы, планы, надежды.
Ната. Во сколько вы приедете?
Мила. Почти в полдень.
Ната. Ведь Андрей Николаевич такой вездесущий и всемогущий. Вы
сами доберетесь и осмотрите город, если усталость не помешает.
150
Мила. Да, Ната, это так. Но не в этом дело.
Александра Сергеевна. Вам помогут материнские молитвы.
Мила. Мама…
Александра Сергеевна. А чем я еще могу помочь?
Мила. Как только мы уедем, ты будешь предоставлена заботам брата.
Я бы не оставила тебя в абсолютном одиночестве. Брат будет с тобой, он
любит тебя очень сильно. Он не согласился с нашим решением уехать, ви-
дишь, он даже не пришел в последний день, чтобы проводить нас. Но к тебе
он придет.
Александра Сергеевна. Не волнуйся, Мила, я не боюсь умирать. В сущно-
сти, я уже так устала жить.
Мила. Не говори так. Ведь это разрывает мое сердце. Ты не можешь не
знать, как волнителен этот переезд... Андрюше кажется все простым, мне
же, наоборот, сложным. Как приспособиться к новому, когда привыкать к
новому окружению и языку сложно, потому что есть многолетние привя-
занности и нет такой убежденности в своих силах.
Настя. В самой жизни столько энергии и силы, которые позволяют вы-
живать в сложнейших обстоятельствах и преодолевать невозможное.
Александра Сергеевна. А что делать, если жизненные силы день за днем
уходят?
Мила. Мама… (Поспешно уходит, утирая глаза и пытаясь это скрыть.)
Александра Сергеевна. Мила… Она такая хрупкая и так зависима от обстоя-
тельств. Боюсь, что если со мной что-то случится, она даже не сможет при-
ехать ко мне... Ладно, что загадывать наперед... Что же я превращаю в муку
и пытку наши последние золотые мгновенья вместе! (Убеждает себя.) Все
хорошо. Все идет как нельзя лучше…
Входят Дорожкин и Мила с высушенными наспех глазами.
Настя. Недавно я была у Елены Семеновны, матери Ирины.
Мила. Мы ее часто навещаем, в том числе и по поручению Ирины.
Настя. Она грустит об уехавшей дочери. У нее очень печальные глаза. Не-
хорошо, когда старые люди предоставлены сами себе. Несмотря на то, что
они из последних сил храбрятся, боясь показаться слабыми, немощными,
зависимыми, они, как никто другой, нуждаются в опеке.
Мила. Ирина должна приехать скоро, через месяц.
Настя. Елена Семеновна живет ожиданием этой встречи. Она двадцать
раз повторила о приезде дочери, словно забываясь.
Дорожкин. Весна, цветы, зеленая листва и старые березы, выкармливаю-
щие клейкие ростки живительными соками, − все это важно в круговерти
жизни…
151
 Мила. Она заболела.
Настя. Да? А мне она ничего не сказала.
Дорожкин. Она второй месяц выздороветь не может. Слаба очень.
Настя. Я видела, что она напряжена, взволнована… Она мечется в зам-
кнутом мире, видит какие-то мучительные сны, от которых просыпается в
холодном поту. А она была веселой и бойкой еще год назад. У нее появилась
галерея фотографий, перевязанных черной лентой: отца, матери, братьев,
сестер, племянниц, племянников, многие из которых гораздо моложе ее.
Она прекрасно понимает, что логическим довершением всего этого будет
она сама. Она показывала мне свои фотографии и приказала выбрать одну,
чтобы я помнила ее именно такой… И я выбрала – фотографию улыбаю-
щейся жизнерадостной женщины…
Мила. Она пишет книгу… Пишет, чтобы жить… Кроме героизма, кото-
рый проявляется в экстремальных условиях, есть еще и персональное му-
жество, когда преодолевая невзгоды и трудности, человек идет далее не
останавливаясь.
Входит Инна.
Инна. Милочка, дорогая, здравствуй. И вы, Александра Сергеевна, здрав-
ствуйте долгие лета! У вас все нараспашку, на телефонные и входные звон-
ки не отвечаете, словно жизнь замерла в этом доме.
Мила. Здравствуй. Хлопоты, хлопоты, хлопоты...
Александра Сергеевна. Вы сами их устроили.
В темноте исчезают Александра Сергеевна, Дорожкин, Настя, Ната. Свет прожектора вы-
свечивает Инну и Милу.
Мила (кивает в сторону Александры Сергеевны). Если бы не мама, было бы
намного легче.
Инна. Да, выбор сделан, и надо быть последовательными теперь.
Мила. Спасибо, что пришла.
Инна. Что ты, Милочка, зачем столько напрасных слов!
Мила. Твои глаза светятся, в них столько тепла, это согревает в тот мо-
мент, когда вокруг столько грустных взглядов.
Инна. Да что ты, Милочка! Просто сказывается напряжение многих дней.
Твое волнение усиливает раздражение от окружающего.
Мила. Такое чувство, словно, я в пустыне, и вокруг ни души.
Инна. Надо успокоиться.
Мила. Через несколько часов эта удивительная связь будет разорвана. И
это сделаю я сама: разрежу пуповину, соединяющую меня и дорогое суще-
152
ство. Андрюшенька даже не сомневается в правильности сделанного выбо-
ра и в том, что все сложится, как нельзя лучше. А если нет? Если это лишь
воздушные замки, которые так легко возводятся и с такой болью разруша-
ются? Кто ответит?
Инна. Надо верить в лучшее, и пусть это станет жизненным кредо, кото-
рое, как маяк в ненастье и шторм, выведет на безопасный путь. Мы всегда
что-либо преодолеваем: боль, сложности, хитросплетения судьбы. И это у
всех. Но рано или поздно все разрешается.
Мила. А как же твоя жизнь?
Инна. Причем здесь это?
Мила. А в ней разрешаются проблемы?
Инна (с уверенностью). Рано или поздно разрешаются.
Мила. Но восемнадцать лет ты живешь под одной крышей с бывшим су-
пругом, который за все это время не проронил ни слова, и ничего при этом
не меняется.
Инна. Это вынужденная ситуация. Когда что-то так долго тянется и нет
возможности изменить, то понимаешь, что иногда обстоятельства выше
нас. Думаю, что эта тема исчерпана. К чему к ней возвращаться?
Мила. Да, ты права. Не место и не время об этом. Полно. Надо остано-
виться.
Инна (смеясь легко). Но рано или поздно все разрешится. Сложно понять,
почему два абсолютно чужих человека приговорены жить под одной кры-
шей. Сложно понять, почему огромное множество людей испытывают та-
кие же неудобства. Такова наша действительность.
Мила. Коммунальная квартира.
Инна. Сложно понять, почему человек может хранить молчание восем-
надцать лет. Но все это второстепенно, потому что теперь более всего меня
пугает одиночество Насти.
Мила. Андрюшенька настроил долгосрочных прожектов. Он хочет, что-
бы и вы попытали счастье, уехав отсюда.
Инна. Это невозможно. У меня старая болящая мама, живущая моей по-
мощью. В своем почтенном возрасте за восемьдесят она содержит дом с
клочком животворящей земли. Зимой ей очень одиноко, летом же она не
может без этой спасительной жизни заодно с природой: вставать с восхо-
дом солнца, ждать дождя, облагораживать землю. Я не могу ее оставить и
уехать. Пусть у вас все сложится, и вы будете слать нам счастливые письма.
Мила. Замечательно... Так просто.
Инна (берет колокольчик и звонит). Это звук надежды: успокоительный
и радостный звон. Однажды, находясь в горах ночью во время грозы, мы
зависли в фуникулере над пропастью на несколько секунд, которые каза-
лись бесконечными. Ветер завывал, внизу у подножия сверкали молнии,
беззвучно и зловеще. И было так темно.
153
 Мила. Жутко.
Мила. И вдруг внизу прозвенел колокольчик, на шее обеспокоенной ко-
ровы. И эти звуки жизни заставили нас засмеяться. И мы смеялись, пока не
почувствовали, что равномерно, как по маслу, скользим все ниже и ниже.
Через несколько минут мы стояли на земной тверди, радуясь этому. (Снова
звонит в колокольчик, смеется.) Так давай же светлой радостью развеем
печаль и грусть расставанья! Ведь за расставанием следует встреча.
Мила. Да, встреча. Из всех моих подруг мама более любила тебя.
Инна. Мила, чувство любви или нелюбви – это взаимное чувство. И по-
тому хочу уверить тебя, что Александра Сергеевна мне дорога и потому
я буду навещать ее, как это делала всегда, все эти годы. Но это не сможет
заменить ей тебя, увы…
Мила. Именно об этом я хотела говорить. Все мысли о ней, о маме, я о
другом не могу думать.
Инна. Лишь по малейшему мы должны догадываться о главном.
В зоне действия прожектора появляется Дорожкин.
Дорожкин. Не помешал?
Мила. Чем же?
Дорожкин. Тем, что вмешиваюсь в ваш разговор.
Мила. Нет. Твой целеустремленный взгляд, направленный из глубины в
будущее, не терпит сомнений и вселяет спокойствие и уверенность в бла-
гополучном исходе задуманного. Внешне ты, как неприступная скала, как
изваяние греческих героев. Но внутренне? Посмотри, Андрюшенька, ведь
ты неправильно пуговку застегнул.
Дорожкин. Неужели? Женщины доводят нас и наши стремления до со-
вершенства.
Мила (подходит и застегивает пуговку воротничка). Никто не знает, что
творится в твоей душе, ведь ты ни с кем не делишься своими переживани-
ями.
Дорожкин. Даниил должен был прийти. Его нет.
Мила. Мне кажется, что я слышу его голос. Он, наверное, где-то с Настей
или Натой.
Гаснет свет. Исчезают персонажи предыдущей сцены, и свет высвечивает Настю.
Она поднимает голову и жмурится в лучах света, бьющего ей в лицо.
Настя. Странный день. Редкий… Он запомнится этими проводами. В рас-
ставании всегда есть грусть. Но жизнь – это ожидание перемен к лучшему,
это надежда на лучшее. Войны, катастрофы, переустройство уклада жиз-
154
ни – все это лишает человека надежд и мечты. И тогда в ее поисках, человек
бежит в никуда. Грустно.
Даниил. Настя!
Настя. Да, это ты Даниил? Я думала, что одна.
Даниил. Несмотря на то, что я здесь и говорю с тобой, ты одинока.
Настя (растерянно, не совсем понимая, так как еще погружена в свое).
Да. Кто знает, что далеко за туманными волнами есть прекрасный мир меч-
ты?
Даниил. Кругом суета сует. Всё готово, но все волнуются, не находят
себе места.
Настя. Да.
Даниил. Слишком однообразно: да, да, да. Который час?
Настя (встрепенулась). Мне показалось, что, наоборот, царит натяну-
тость.
Даниил. Ты не слышишь.
Настя. Почему?
Даниил. Ты где-то там, далеко, за туманными волнами в поисках мира
мечты. Ты не слышишь, потому что я спросил который час, а ты не отве-
тила.
Настя. Ведь у тебя часы на руке. Посмотри.
Даниил. Знаю. Но я хотел услышать от тебя, ведь мои часы уже переведе-
ны на другое время.
Настя. Как быстро...
Даниил. Мои же внутренние часы спешат, и потому все кажется таким
медленным.
Настя. Четырнадцать часов тридцать минут. Удовлетворен?
Даниил. Более чем.
Настя. Я сейчас вспомнила что-то из очень раннего детства. Обычно вос-
поминания такого возраста не сохраняются в памяти. Помню как в этой
комнате, мы сидели у пианино и ударяли пальцами по клавишам. Инстру-
мент издавал дикие, но красивые звуки. Родители что-то говорили, видимо
эта какофония раздражала их. Но разве можно остановить разгорячивших-
ся детей?
Даниил. Я вообще этого не помню.
Настя (напевает). Это было недавно, это было давно.
Даниил. Игра в четыре руки. Можем возобновить наши экзерсисы, толь-
ко вот мастерства с тех пор не прибавилось.
Настя. Да.
Даниил. Опять «да»! Тысяча односложных ответов. До отъезда осталось
тридцать минут. До отправления поезда час и сорок минут.
Настя. Считаешь каждую минуту?
155
 Даниил. Нет.
Настя. Скоро.
Даниил. Да, скоро. Я могу впоследствии написать.
Настя. Не давай обещаний, которые не в состоянии выполнить.
Даниил. Я могу написать тебе.
Настя. Ты не напишешь.
Даниил. Ты думаешь, что сейчас мои нервы накалены, и я даю обещания,
которые не в состоянии выполнить?
Настя. Да. Ты правильно все понял. Недавно я была поражена... Может
быть, тебе не интересно?
Даниил. Говори.
Настя. Недавно один иудей объявил, что загадки русской души не суще-
ствует. Почему они всегда предают людей, с которыми находятся рядом?
Даниил. К чему это отступление? Я не совсем понял, как оно связано с
нашим разговором?
Настя. Просто. Если загадки русской души не существует, то ты быстро
привыкнешь к новому окружению. Связь с прошлым прервется, и оно от-
далится. «Десять лет я не мог найти дорогу назад, а теперь позабыл, откуда
пришел». (Замыкается в молчании.)
Даниил. Спасибо, что пришла проводить.
Настя. Не за что. (Замолкает.)
Даниил. Что же ты молчишь? (Берет Настю за подбородок, поднимает
лицо к свету и изучает.) Ты совсем рядом. Я дотрагиваюсь до тебя. И в тоже
время ты так недосягаемо далека. (Настя отстраняется.)
Настя. Нет, это ты через сутки будешь недосягаем. У греков край земли
находился у Гибралтарских столпов. А ты будешь еще дальше, на той зем-
ле, о существовании которой они даже не подозревали. И только поиски
Эльдорадо и географическая ошибка привели к неизведанному.
Даниил. Я ждал это мгновенья отъезда два года. Оно изменит мою жизнь
коренным образом.
Настя. Каким же?
Даниил. Разве ты можешь понять, не оказавшись в подобной ситуации?
Настя. А мне казалось, что жизнь развивается по одним и тем же законам
вот уже четыре миллиарда лет. Счастье – внутреннее ощущение. Можно
быть счастливым от дуновения ветра или от чего-то еще более простого.
Даниил. Это твой рецепт счастья. Оно же – экзотическое многокомпо-
нентное блюдо.
Настя. Да.
Появляется Дорожкин.
156
Дорожкин.
На далекой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей.
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья.
На Венере, ах, на Венере
Нету смерти терпкой и душной.
Если умирают на Венере
Превращаются в пар воздушный1.
(ДаниилУ.) Наступает трудный момент расставанья. Нам надо проявить
выдержку и спокойствие. Мила не сомкнула глаз ночью, давала волю сле-
зам и была в большом волнении. Слабые они, женщины. Непредсказуемы
в своей слабости.
Даниил. Сделаем все возможное…
Дорожкин. Момент расставанья может оказаться очень тревожным, со
слезами, чего я более всего боюсь. Или же, наоборот, окажется часом про-
щения, примирения и от того теплым и светлым. Но каким бы он ни был,
мы должны пройти через миг прощания и довести до логического конца
то, что задумали, привели в действие и два года ожидали. Что же, в путь!
Даниил. Неужели долгожданный момент настал?
Дорожкин. Помни, мы должны сохранять спокойствие, несмотря на гро-
зящие ненастье, шторм, ливень, гром, град. Когда они пройдут воцариться
солнце, тишина и покой.
Даниил. Верю.
Дорожкин. Тогда идем. И попытаемся нашим хладнокровием противо-
стоять горячности и сентиментальности наших дам.
Даниил. Я готов на все, только бы скрасить прощальные и грустные ми-
нуты.
Дорожкин (подходит к столу, берет какие-то предметы). Тогда возьми
оставшееся и идем.
Даниил (задумавшись на мгновенье, в нерешительности). Настя, ты
едешь со всеми на вокзал?
Настя. Нет. Я остаюсь здесь до возвращения Александры Сергеевны. Я
ей нужнее, чем вам, окруженным большим количеством провожающих.
Даниил. Тогда я могу только сказать – до скорой встречи. (Взяв находяще-
еся на столе, Даниил удаляется.)
Настя (уходящему Даниилу). Счастливого пути. (Пауза.) Вот и все.
  Н.Гумилев.
1
157
Свет гаснет и через несколько мгновений вспыхивает, освещая присутствующих в
комнате Александру Сергеевну, Милу, Инну, Нату, Сашу, Дорожкина, Даниила.
Дорожкин. Наш час пробил, и потому я здесь и как глашатай объявляю,
что в грядущие полчаса мы покидаем это место и дружно едем на вокзал.
Нам нужна ваша помощь и искренность вашей поддержки, чтобы скрасить
грустные минуты нашего отъезда.
Саша. Помочь рады в любой час и при любых обстоятельствах. Не в тя-
гость, а в радость.
Ната. Молодец Сашенька! Ты так хорошо сказал.
Мила. Мама, что же ты молчишь?
Александра Сергеевна. Я слушаю и не могу поверить, что вы уезжаете и
это произойдет в течение какого-то получаса. Я помню зарождение идеи,
сначала как что-то робкое, как просто предположение, на которое я даже не
обратила внимание. Потом она все чаще и чаще стала обсуждаться. Каково
же было мое удивление, когда от слов вы перешли к действиям. Но даже
тогда еще была надежда, что этот план не осуществится. Теперь все за-
шло слишком далеко, да и я примирилась с мыслью, что вас подле меня не
будет. Теперь настал кульминационный момент, подытоживающий долгий
этап созревания и воплощения идеи. Пришло время переступить порог от-
чего дома. И это произойдет через несколько минут.
Мила. Мама! Мама! (Бросается на шею, плачет.)
Александра Сергеевна. Бедное дитя, между двумя огнями…
Дорожкин. Мила, ты накаляешь и без того тяжелую атмосферу.
Александра Сергеевна. В этом нет твоей вины, Мила. Не надо плакать. Бу-
дем тверды как кремень и доведем начатое до конца. (Очень отрешенно,
с видом человека решившегося на отчаянное.) В этом, видимо, и состоит
наша судьба. Судьба быть порознь. Так идем же вперед, не останавливаясь.
Дорожкин. Александра Сергеевна, снимаю шляпу.
Александра Сергеевна. Ее нет на твоей голове, Андрей Николаевич.
Дорожкин. Образно. Преклоняюсь перед вашим мужеством и великоду-
шием. Вы − удивительный человек! И миг сей прекрасен!
Александра Сергеевна. Наше поколение много пережило. Выстояло. Можем
выносить невзгоды.
Ната. Мы будем всегда подле вас. Вы не одна.
Дорожкин. Мы с Даниилом хотим смягчить прощальный миг бесхи-
тростным угощением, которое могут предложить отъезжающие в дальнее
странствие. Давайте скрепим наш дружеский союз.
Мила. Да, давайте. Инна, идем ближе.
Даниил разливает шампанское.
Мила. Андрюшенька, скажешь что-нибудь?
158
Саша. Перед воинским походом или битвой полководец произносил во-
одушевляющую речь, поднимающую на ратный подвиг.
Дорожкин. «А на прощанье я вам скажу»… скажу коротко и просто:
«Друзья мои, священен наш союз».
Мила. Получилось слишком коротко, а потому даем еще пять минут на
выступление.
Дорожкин. Гуляя по улице, рассматривая деревья, небо, траву, людей я ду-
мал всегда вот о чем: быть частью этой жизни и чувствовать себя ее частью,
может ли это быть смыслом жизни? Прожитое нами оставит ли след? Эпоха
Ренессанса! Какое созидательное время, принесшее столько гармоничного
в музыку, живопись, скульптуру, архитектуру, науку! Будет ли наше время
таким же созидательным? Или оно будет временем разрушений и посева дра-
коновых зубов? Мы уезжаем, но мы не покидаем вас. В будущем нас ждут
радостные мгновенья встречи после недолгого расставанья. Нами движет
жажда перемен. Долго время тянется лишь у бездействующих; у человека,
движимого устремлениями, время летит незаметно. За грядущую встречу!
Поднимают бокалы.
Мила. А теперь должна и я сказать. Бесценная, любимая мама, у меня
непрестанно будет возникать непреодолимое желание услышать твой го-
лос, внять твоему доброму совету, дотронуться до твоих рук, убеленной
головы. Но ты будешь далеко… Если можешь, не осуждай и прости нас,
пошедших на поводу у своих желаний. Вот и все.
Дорожкин. Последнее слово сказано. Надо собираться и уходить.
Мила (с испугом). Уходить? Уже?
Дорожкин. Да.
Александра Сергеевна. Еще не все. Надо обязательно присесть перед долгой доро-
гой, чтобы легкой и нетрудной была. Соберитесь с мыслями, с силами и в добрый
путь. Нельзя предотвратить неизбежное. Примите родительское благословение.
Дорожкин. Неожиданно. Но мы признательны.
Александра Сергеевна идет за образом, после чего благословляет отъезжающих.
Александра Сергеевна. От всего сердца и из любви к вам благословляю на
дела добрые. Пусть вы будете удостоены милости иметь силу победы над
злом, пламенеющие сердца и премудрость. Пусть вы будете удостоены ми-
лости отличать истину от неправды.
Дорожкины склоняют головы. После благословления Мила берет материнскую руку,
целует, прикладывает к щеке в слезах.
159
 Мила. Нельзя выразить всю степень моей признательности и любви.
Александра Сергеевна. Что ты, деточка, не время для слез теперь, не время.
Идемте, чтобы не опоздать. Идемте.
Инна. Настя! Настя! (Настя выходит из соседней комнаты.) Настя, мы
уходим. Ты идешь с нами?
Настя. Нет. Я остаюсь до возвращения Александры Сергеевны. Я нужнее
здесь, чем там. Смотри, сколько провожающих.
Даниил. До встречи.
Настя. Мы уже прощались.
Мила. Такая тяжесть на душе от этого прощания с местом, где провел
всю жизнь. Ведь я жила здесь всю жизнь, от самого рождения. Шутка ли!
Дорожкин. Это сказываются осложнения болезни, называемой оседлая
жизнь.
Александра Сергеевна. Давайте скорее. Время не ждет. Время − судья всему,
и оно неумолимо. Оно требует, чтобы мы торопились.
Мила. Спасибо всему находящемуся здесь, наполнявшему нашу жизнь
уютом и удобствами. Здесь было так хорошо, и вот настал момент, когда я
должна сказать: «До свидания, до скорой встречи». Идемте, господа. Сле-
зы застилают глаза. Андрюшенька, Даниил дайте руку. Не оступиться бы.
Мама, дай руку. Не уходи далеко.
Инна. А вещи? Вы взяли? Ничего не забыли?
Мила. Их немного: стоят на выходе, остальные − уже в пути.
Дорожкин. Наши чемоданы еще большие путешественники, чем мы.
Саша. Вы идите, идите. Мы с вещами поможем.
Дорожкин. В путь. В добрый путь, и пусть попутный ветер перемен приведет
нас в пункт назначения: к заветному, к нашей мечте. Мила, сделай шаг навстречу
своему будущему, переступи порог, не томись, не мучайся сомнениями.
Мила выходит робко, как будто этот шаг за пределы ее многолетнего при-
станища был самым трудным в ее жизни. За ней тихо, гуськом покинули
дом все гости.
Дорожкин. Вот, пожалуй, и все. Свершилось! Закрывай, Настя, дверь! За-
крывай!
Настя. Вы рады? Я чувствую это по патетическим ноткам в вашем голосе.
Дорожкин. Я всегда надеюсь на лучшее.
Настя. Всего хорошего на вашем новом пути. Всего хорошего.
Дверь захлопывается, слышны звуки запираемых замков, и вместе с ними все ис-
чезает в темноте, словно погружается в Лету. Так продолжается несколько минут, в
которые звучит музыка Сен-Санса «Лебедь», чтобы каждому дать возможность по-
быть наедине с собой. На трех экранах, позволяющих получить изображение раз-
мером с оригинал, проецируется этот танец в исполнении трех великих балерин.
После этого часы бьют пять ударов, они пробуждают Гею к жизни, зажигается свет
и вместе с ним слышен звонок в дверь.
160
Настя. Ужели Александра Сергеевна? Да, пять часов. Это, по всей види-
мости, она. (Открывает дверь.)
Входит Александра Сергеевна.
Александра Сергеевна. Вот я и дома. Теперь можно дать волю чувствам.
Мне все еще кажется, что они передумают и вернутся, и все опять завер-
тится, закружится.
Настя. Вас, так мужественно державшуюся в последние минуты перед
выходом, сложно представить убитой горем и в отчаянии. Давайте отгоним
грустные мысли и будем жить дальше. Приготовить чай?
Александра Сергеевна. Не стоит утруждать себя. Я ничего не хочу. Мне надо
было ободрить их. Никто не знал, что творилось у меня на сердце и в душе.
Я боялась даже подумать, что будет, когда они уедут… И вот теперь их
нет… Уехали. Тихо, как тихо! Все замерло, остановилось, только часы бес-
покойно стучат. Остановлю их. (Останавливает стрелки.) Вот так лучше.
Я никогда раньше не могла представить, что в этом доме может быть так
тихо и так пусто. Постоянные гости, разговоры за полночь, детский смех,
игры наполняли эти прямоугольные комнаты жизнью и казалось, что все
это будет продолжаться до бесконечности, и ничто не нарушит заведенный
порядок. Увы… Я смотрела уходящему поезду вслед, подмигивающему
удаляющимися огнями, и чем меньше и призрачнее они становились, тем
сильнее рвалась невидимая связь, соединявшая нас. Все казалось предот-
вратимым… Но когда пространство захлопнулось за ними, поглотив поезд,
и я увидела пустую железнодорожную колею, стало понятно, что этот мир
семейного счастья окончился.
Настя. Александра Сергеевна…
Александра Сергеевна (перебивает, желая предупредить утешения). Ты
понимаешь всю бесполезность утешений? Они бессмысленны…
Настя. Я понимаю. И потому хотела предложить вернуться к нашему не-
давнему разговору и что-либо повесить на место увезенной картины.
Александра Сергеевна. Помню. По дороге домой я думала об этом и, кажет-
ся, нашла выход. У меня есть зеркало, и оно впишется в интерьер. Но мне
нужно твое мнение по этому поводу. Я взволнованна и взгляд лишен объ-
ективности.
Приносит зеркало и сама идет к стене, чтобы примерить его.
Настя. Давайте посмотрим. Можно мне помочь вам? Ведь это не так лег-
ко удержать зеркало…
Александра Сергеевна. Оно легкое. Смотри, ведь неплохо смотрится (При-
меряет на стену).
161
 Настя. Да, действительно неплохо. Лучше, чем репродукция.
Александра Сергеевна. Вот и разрешили задачу!

В этот момент раздается неожиданный звонок в дверь и это пугает Александру Сер-
геевну, словно ей показалось что-то. Зеркало выскальзывает из ее рук и бьется.

Александра Сергеевна (обессилено и с застывшим ужасом на лице). А что

же дальше? (Приходя в себя.) Почему я так испугалась? Это ведь мой сын.
Он не пришел прощаться с Милой. Он рассорился с ней. Ой, как тяжело.
Настя (подходя к Александре Сергеевне и обнимая ее). Ничего, не волнуйтесь,
успокойтесь. Все устроится. Все как-нибудь устроится.
Александра Сергеевна. Спасибо тебе, милая. Спасибо. Прошлое осталось
позади. Что грядущее готовит нельзя и предугадать, потому что открыта
новая страница жизни, и я шагнула в новый день, как на неизведанную зем-
лю ступает первооткрыватель. Для начала пойду открою дверь. Пойду от-
крою. «А х, если бы в нашем мире
Н е п р я та л а с ь в т у ч и л у н а ,
Сцена темнеет
Н е о б л е та л и в и ш н и ! »
Занавес

Пьеса в ДВУХ действиях

162 163

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Глаша, Маруся, Люба, три подруги.
Лёша и Егор, два приятеля.
Андрей, муж Любы.
Тимофей, друг МАРУСИ.
164
Действие первое
Вдохновлено А.
Действие происходит в квартире, меблированной в сентиментальном стиле: в ней
много фотографий, старых вещей, напоминающих о тех, кто когда-то был рядом и
кого уже нет, но о которых хотят помнить, и потому оставляют свидетельства их
бытия - настенные часы с боем, вазы, старую этажерку с книгами, вязаные кру-
жевные салфетки. В гостиной комнате висит акварель - букет белых пионов в вазе,
стоит светлый диван, рядом с которым светильник в старинном стиле и столик с
резными ножками, сервированный для приёма чая.
Сцена первая
Три подруги – Глаша, Маруся, Люба – пьют безмолвно чай, думая о чем-то своём. Люба
время от времени оборачивается к зеркалу, каждый раз пытаясь убедиться, что она
все также хороша и свежа, как и час назад, когда вошла в эту комнату с улицы, где
ветер слегка растрепал её волосы и освежил цвет лица. Люба с любопытством рас-
сматривает притихших подруг, потом вспомнив что-то очень важное, прерывает
молчание.
Люба (Глаше). Глаша, я несколько минут не отрываясь за тобой слежу и
понимаю, ты ­– прекрасна.
Маруся (Любе). Люба, ведь всё это время ты любовалась только своим от-
ражением в зеркале, и вдруг ты замечаешь, что кто-то ещё выглядит хоро-
шо. Твой муж только и напевает: «Никто не сравнится с Матильдой моей!»,
– а ты ведёшь себя не иначе, как богиня утренней зари.
Люба. Я не могу допустить, чтобы он охладел ко мне пусть даже на одну
минуту. Я найду способ сделать так, чтобы в нём заиграли чувства с такой
же свежестью, как и в первый день нашей встречи. Это как во время скачек:
ты хочешь, чтобы лошадь, на которую ставишь, выигрывала.
Маруся (Любе). Не думала, что ты интересуешься скачками.
Глаша. Маруся, не мути прозрачную воду, иначе рассоримся, разбежим-
ся по своим углам, и будем сидеть там в одиночестве.
Люба. Я не буду одна, у меня все по-другому, не так, как у вас. Почему вы
ничего не хотите изменить? Не понимаю...
165
 Маруся (Любе). А ты закогтила себе молодца и сидишь как сторожевой
пёс.
Люба. Я никого не сторожу. Я устала от будней семейной жизни и хочу
перемен.
Глаша. Маруся, успокойся, у Любаши и без того хлопот хватает, просто
она плотно рот на замочке о них держит.
Маруся (Любе удивлённо). Это правда? У тебя есть хлопоты?
Люба (Марусе с раздражением). А ты сама попробуй догадаться.
Глаша. Маруся, Люба никогда не признается.
Люба. Рядом со мной очень надёжный человек, оберегающий меня от
невзгод.
Маруся. Такой надёжный, что ты норовишь каждую минуту сбежать от
него, забыть его как дурной сон, и закрутить романчик с любым, посмо-
тревшим на тебя более 30 секунд.
Люба. Я ведь всегда возвращаюсь к нему. Но мне нужна новизна чувств.
Ведь недаром меня назвали Любовь. Это чувство  переполняет  меня, оно
бьёт из меня ключом, как чистейшая родниковая вода. Оно воодушевляет
меня, без него жизнь превратилась бы в серую череду блеклых и зауныв-
ных дней. Что бы я делала,  если  бы не это волнующее чувство,  изредка
вспыхивающее и освещающее жизнь, как свет луны в ночные сумерки! Раз-
ве можно устоять перед светом, искрящимся из смотрящих на тебя с инте-
ресом глаз? Он притягивает. Он манит познать неизведанное. Нет, невоз-
можно устоять.
Маруся. Браво, какой порыв! Какое безрассудство.
Глаша. Любаша всегда была искренней в своих заблуждениях и откры-
той в своих чувствах.
Люба. Дар любви – это большое чудо, и я его жду изо дня в день.
Глаша. Два разных человека вдруг становятся дороги друг другу, их
души пронизывает невидимый  другим свет, и вот они не представляют
жизни друг без друга. Пожалуй, это можно назвать чудом.
Люба. Ты любишь сахарную вату, Глаша?
Глаша. Нет, она слишком приторная.
Люба. Посмотри на Марусю, она совсем сникла от твоих слов об объ-
единяющем души свете. Это слишком сладко. Всё совсем не так. Обычно....
Маруся. Люба, не усложняй жизнь Глаше.
Люба. Глаша, зачем идти на поводу у мечты? Она как болотные огоньки
манит вдаль... а там ничего нет...
Глаша. Вот и у меня... Казалось,  вспыхнуло невиданное чувство,  слов-
но из единого куска лепила природа и его и меня, но он отвернулся, ушёл,
чего-то другого захотела душа его.
Люба. Что ты заладила! Ведь нельзя горевать по прошлогоднему снегу.
166
С вами душно. Ещё пять минут и я задохнусь. Не хочу жить воспоминани-
ями, хочу жить настоящим.
Глаша. Люба, ты чем-то очень встревожена и говоришь очень необычно.
Люба. А что если так! Растревожено моё сердце, но пока не знаю, что де-
лать: или бежать, бороться с этим чувством и задушить в конце концов его
в себе, или отдаться этому наваждению, не думая о последствиях. Сегодня
всё решится.
Маруся. Постой, у тебя земля из-под ног уплывает. Когда говорить начи-
наешь – слушать это просто невозможно.
Люба. Пусть уплывает.
Глаша. Постой, не торопись. Ты можешь вразумительно сказать, что про-
исходит?
Маруся. Посмотри на неё, она влюбилась, и все же что-то останавлива-
ет её.
Люба. Глаша, ты всегда такая спокойная, можешь предвидеть или про-
считывать наперёд, понимаешь всё с полуслова или даже с одного взгляда.
Я не могу так, мне надо, чтобы всё бурлило вокруг, а размеренная жизнь, в
которой каждый шаг просчитан наперёд, не для меня.
Глаша. Я не знаю, что ты задумала, но идя на поводу у слепых стра-
стей, ты можешь навредить себе.
Маруся. Поздно, она вся горит и этот огонь Венеры не задует ни один
ветер. Ей нужно чувство полноты жизни.
Глаша. Может старомодно говорить об этом, но у тебя есть обязательства
перед очень хорошим и достойным человеком.
Люба. Хочешь отдам его тебе? Бери. Он очень удобен и приспособлен для
семейной жизни.
Глаша. Что ты говоришь!
Люба. Да,  он очень надёжный, очень степенный, правильный, и этого
же он ожидает от меня. Но от всего этого у меня идёт голова кругом и мне
хочется бежать: дышать, жить, чувствовать. К тому же, он с нетерпением
ждёт появления продолжения своего рода, и все его родные тоже ждут. Их
постоянные вопросы: «Когда, когда, когда...», – надоели. Почему их задают
мне, а не творцу всего сущего?
Глаша. Разве это плохо?
Маруся. Люба, может, стоит всё взвесить, прежде чем бросаться в омут. О
других, может, стоит подумать, ты не одна и не для тебя одной солнце све-
тит и земля вертится. Ты играешь сердцем любящего тебя мужа.
Люба. Не выходит с ребёнком так ровно и гладко, как ему хочется.
Глаша. Все решится в своё время.
Люба. И он говорит тоже самое: «Всё решится в своё время». А я даже не
знаю, может, нам и не стоит быть вместе?
167
 Маруся. Решила сбежать? А вдруг не за горами счастливые времена и ты
понапрасну мчишься в обратном направлении.
Люба. Я не могу ждать, я не могу жить мечтами. Мне хочется изменить
свою жизнь сию минуту.
Маруся.  Мне тоже  хочется  изменить положение вещей, но я рада даже
неопределённости. Если я начну добиваться определённости с Митей, то
могу потерять его. Вот и не хватает мне сил для решительных действий.
Пусть все идёт своим чередом.
Люба. Глаша, неужели тебе не хочется перемен?
Глаша. Перемен? Я пережила столько прекрасных и волнующих момен-
тов, конечно, были и разочарования, без них невозможно. Но они сделали
меня такой, какая я сейчас – открытой для перемен, открытой для нового и
прекрасного. Осталось дело за малым – узнать, что будет дальше.
Раздаётся звонок в дверь. Глаша смотрит на подруг удивлённо. Люба взволнована.
Маруся. Не только Люба полна сюрпризов, но и Глаша. Оказывается, Гла-
ша кого-то ждала, а мы к ней нечаянно нагрянули и лишили её прекрас-
ных и незабываемых мгновений.
Люба (с мольбой в голосе). Глаша, вся надежда только на тебя. Не гони ни
меня, ни того, кто позвонил в твою дверь.
Глаша. А ты знаешь, кто позвонил в дверь?
Люба. Да. Мне больше некого просить о помощи, кроме тебя. Мне надо
было обязательно встретиться с одним молодым человеком. Я пригласила
его сюда, к тебе.
Глаша. Чем дальше – тем интереснее. Ты перешла от слов к делу...
Маруся. А почему к ней? Надо было к себе, и сразу проверила бы, кто тебе
дороже – муж со своим простым и стабильным счастьем, либо любовник с
накалом страстей и неизвестностью в перспективе.
Люба. Мне не до того. Я ничего не понимаю. Молю тебя, Глаша, только
об одном: открой скорее дверь. Что нас ждёт, если ты не откроешь? Скука,
унылые разговоры о разбитых сердцах, неоправданных надеждах, об оди-
ночестве. Открой.
Глаша. Конечно, иду открывать. Но всё это может иметь отдалённые по-
следствия...
Люба. Иди, не думай о последствиях. Это Егор.
Раздаётся повторный звонок.
Люба. Глаша, прошу тебя...
Глаша. Хорошо. (Уходит открывать дверь.)
168
Маруся. Егор? Кто это?
Люба. Он был среди гостей на Рождество.
Маруся. Этот ветреник? Вот рассмешила, как же ты его уговорила?
Люба. А его не надо долго уговаривать, он всегда отвечает на зов одино-
кого и страдающего сердца.
Маруся. Люба, это ты одинокое и страдающее сердце?
Люба. Да.
Маруся. С трудом могу поверить, что прекрасная Матильда страдает!
Егор... Егор очень симпатичный молодой человек  и он делает всё, чтобы
нравиться окружающим, и это ему удаётся – ведь ты потеряла покой.
Люба. Он тебе тоже понравился? Ах да, зачем спрашивать, ведь вы не-
однократно мило улыбались друг другу во время Рождества, которое мы
праздновали шумной компанией.
Маруся. Да, он был мил и всем улыбался: и тебе, и Глаше, и мне. Толь-
ко ты эти улыбки на свой счёт принимала, и сделала из него доблестного
героя, который спасёт тебя из уже успевшего поднадоесть брачного зато-
ченья. Твоего мужа не было на празднике и твою фантазию некому было
сдерживать.
Люба.  Если молодой человек заинтересовал меня, почему я должна
скрывать и прятать это в себе? Почему бы мне ни открыть ему огонь моей
души? Егор откликнулся но мой порыв, и был рад встретиться.
Маруся. Теперь я понимаю, почему ты так неожиданно, позвонив мне и
Глаше, собрала нас здесь. Только зачем мы тебе? Мы только помеха для ва-
шего счастья.
Люба. Я может быть этого и хочу. Маруся, не суди строго, я в большом
затруднении: я не понимаю, что со мной происходит, меня непреодолимо
тянет к Егору, и всё же что-то меня сдерживает.
В комнату входят трое: озадаченная Глаша и два улыбающихся молодых человека.
Глаша. Я получила букет цветов, хотя он и предназначался Любе.
Егор. Нет, он предназначался хозяйке.
Люба. Какие красивые цветы! Как жалко, что этот изысканный букет не
достался мне, он был бы мне дорог как глоток свежей воды среди знойного
дня.
Маруся.  Он аляповатый.  Красные цветы, жёлтые цветы...  они  будора-
жат глаз.
Егор. А вы  не любите  ярких цветов?  Они говорят о цельности натуры,
решительном характере, позитивном настроении, иногда о страстных чув-
ствах, иногда о темпераменте. А бледные цвета – цвета уныния и меланхо-
лии.
169
 Маруся. Наоборот, человек уравновешенный выбирает бледные цвета, и
лишь человек, выведенный из равновесия нечаянной радостью или проис-
шествием,  нуждается в ярком. Что плохого в кремовых, белых и бледно-
розовых цветах? Они светлы, нежны и трепетны.
Егор. Белый цвет – это цвет мечты всех женщин, от которого мужчи-
ны всеми силами пытаются бежать. Но не всем, беднягам, удаётся.
Маруся. Вы белый цвет воспринимаете как цвет подвенечного платья?
Глаша. Дело идёт к словесному поединку.
Маруся (Егору). А что скажет друг ваш?
Егор (показывает на Лешу). Это – Алексей. Прошу любить и жаловать. Я
решил отправиться сюда не в одиночестве, а в компании с Алексеем. Благо,
что по дороге сюда я случайно встретил его и он согласился пойти со мной.
Маруся. Спасибо, что представили. Ваш визит застал нас врасплох.
Егор.  Неужели? А я был уверен, что нас ждут.  Я  с нетерпением летел
сюда. Ведь быть среди таких прекрасных созданий – одна отрада.
Маруся. Удивительно, что мы так быстро пришлись вам по душе!
Люба жестами умоляет Глашу о помощи.
Глаша (глядя на растерянную Любу и предпринимая попытку спасти под-
ругу). Несомненно, мы рады вашему приходу и очень ожидали появления
того, кого нам Люба так хвалила, и о ком так много слышали не раз.
Люба (Егору). Я не была до конца уверена, что ты согласишься прийти,
 Егор. Люба, когда бы ты со стороны взглянула на карие глаза, горящие
углями, на бледное лицо с припухшими губами, на тонкость пальцев рук,
на нежность кожи, тогда бы ты смогла понять, в каком смятении находится
душа моя и почему не смог я отказаться, чтоб ни прийти на рандеву.
Маруся. Люба, быть может он не с той ноги сегодня встал? Ведь он поёт
как соловей.
 Люба (Егору тихо). Я рада, что ты откликнулся на зов одинокого сердца.
Я не была уверена, что ты придёшь.
 Егор (Любе тихо). Как можно отказать порыву ищущего сердца, кото-
рый притворяет дверь  туда, где ожидают нас минуты радости и наслаж-
дений. Я не могу и не хочу пройти, плодов сладчайших не сорвав. Но я не
думал, что встречу здесь твоих подруг.
Люба (Егору тихо). Тогда зачем привёл ты Алексея? Ведь он здесь тоже
третий лишний.
Егор (Любе тихо). Но несмотря на это, мы ведь найдём возможность
остаться наедине?
Люба (Егору тихо). Скоро увидим.
Егор (Любе тихо). Ты сомневаешься в чём-то? Ты отводишь глаза. По-
170
смотри на меня и ответь. Ты смущена, что всё так просто и быстро?
Люба (Егору тихо). Я пока не вижу возможности остаться наедине.
Егор. Ты разочаровываешь меня: ведь ты упускаешь такой момент.
Глаша (Егору). Егор, почему твой друг все время молчит, как будто про-
глотил язык?
Егор. Он находится под впечатлением от происходящего: ведь он не мог
предположить с утра, что его ожидает вечером.
Леша. Да, мне необычным кажется, что нас не только не ждали, но и не
знали, что мы придём.
Егор. Ты ошибаешься. Нас ждали.
Леша. Я бы не был так оптимистичен в оценке происходящего. Возмож-
но, только одна женщина из присутствующих ждала, все остальные тер-
пят нас из-за её прихоти.
Егор. Ты усложняешь жизнь там, где в этом нет нужды. Нельзя ли вве-
риться мгновению, которое собрало вместе нас – свободных, молодых, го-
рячих. Оно ведь может стать причиной многих радостных минут в даль-
нейшем. А если долго рассуждать о неудобствах внезапного визита, то нас
впереди ожидает только скука.
Леша (Глаше). Простите за наше внезапное вторжение. 
Глаша. Поверьте, оно не доставило неудобств.
Леша. Немногословным был я потому, что с неподдельным интересом на-
блюдал за происходящим: мужчина и женщина, пожелавшие встретиться,
делают это в присутствии трёх других, двое из которых даже не подозре-
вали об этом рандеву при свидетелях.
Глаша.  Да, всё это выглядит очень странным. Но к чему это приведёт,
узнаем позже.
Леша. Верно. Поживём – увидим. Я мог бы вам помочь достать со шка-
фа вазу, в которую вы  сможет поставить эти яркие цветы.  Вы,  видимо,  о
них забыли.
Глаша. Цветы! Ах да! Как я могла о них забыть!
Леша. Так вам помочь? (Опускает вазу со шкафа.)
Глаша.  Да, достаньте вазу.  (Ставит цветы в вазу, снятую со шка-
фа.)  Любезно с вашей стороны  напомнить о цветах. Готово.  Опять вы
молчите. Вы так и будете всегда молчать?
Леша.  Увы, неловкое молчание.  Придите мне на помощь и поддер-
жите разговор каким-нибудь  вопросом. Я не так словоохотлив, как мой
друг, и потому бываю редко в центре женского внимания.
Глаша. Вы умаляете всё то, чем вас природа щедро наградила, а создавая
вас, она не поскупилась и пустила в ход свои лучшие краски. Пройти и не
заметить такую стать один слепой лишь может.
Леша. Вы очень откровенны и это вызывает удивленье.
171
 Глаша. Поверьте, в моих словах нет тайного умысла, и они не могут быть
угрозой для вашей свободы. Как можно не ценить открытость, которая как
искра рассекает темноту!
Леша. Когда слова участия звучат из уст обворожительного существа, то
можно потерять самообладание.
Глаша. Я дома и  потому не хочу скрываться  за какой-нибудь личи-
ной: мне хочется дышать свободно, быть самой собой, а не играть какую-
либо роль. Простите, если это вас смущает.
Леша. Слушать вас одно наслажденье, смотреть на вас – большая ра-
дость.
Глаша. Прекрасно. Тогда расскажите, как вы оказались здесь?
Леша. Все очень просто: на пути сюда  Егор,  случайно  меня  встретив,
упросил составить ему компанию. Ему, похоже, стоило огромных усилий
прийти сюда.
Глаша. Странно слышать, что такие баловни судьбы, как он, бывают чем-
то смущены. А чем заинтересовало вас предложение Егора?
Леша. Меня? Мне было любопытно, и к тому же, я не до конца осознавал,
куда  идём  мы и  зачем.  Но с  жизнелюбием  Егора,  с его чутьём на  всякий
адюльтер, я знал наверняка – скучать нам не придётся, сегодня в том числе.
Глаша. Так вы скучающий? Вы из тех, что ищут приключений, а потом
бегут во весь опор от их последствий?
Леша. Это не совсем так, но доля правды всё же в этом есть.
Глаша. Прелестно! Голубое небо заволокла большая дождевая туча.
Леша. Нет, небо ясное.
Глаша. Не воспринимайте всё буквально... Что вы за человек? И можно
ли вам доверять? Вот ещё одна загадка, которую нам предстоит разгадать.
Леша. Вы слишком серьёзно отнеслись ко мне. Я этого не стою.
Глаша. Вы сознательно отталкиваете тех, кто к вам приблизиться готов?
Леша. Возможно.
Глаша. Егор – известный ветреник, повеса. А вы искали тех же приклю-
чений, что и он?
Леша. Скорее я бежал от скуки. Ведь этот вечер мог я провести один, не
подвернись  Егор. А я попал туда, где все прекрасно и красиво и  глазу
любо дорого смотреть вокруг.
Глаша. А вы не замечали, что порою лести сложно возразить?
Леша. Возможно. Мы оказались заложниками судьбы, которая привно-
сит  неожиданность в обыденность  повседневной жизни.  Смотрите,  ваша
подруга  попала в  отчаянное  положение. Она зовёт вас, но вы увлече-
ны, её не замечая.
Глаша (увидев отчаянные жесты Любы, молящие помочь ей остаться на-
едине с Егором). Пора вмешаться.
172
Леша. Постойте, лучше наблюдать со стороны как далеко зайдёт Любовь
в любви. Ведь женщины порой способны на невероятные шаги, когда им
нравится мужчина.
Глаша. Вы предлагаете мне наблюдать со стороны, как моя подруга теря-
ет голову и чем дальше, тем больше?
Леша. Ваш порыв помочь вполне понятен, но не уверен я, что вашей под-
руге он пойдёт на пользу. Мне интересно, что сблизило таких различных
девушек, как вы?
Глаша. Мы разные, но нас объединяет стремление к большему, и в этом –
наше счастье и несчастье, может быть.
Леша. Охотно верю. Но едва ли Егора можно назвать «большим»... По-
хоже, у подруги вашей – другие взгляды, планы, интересы.
Глаша. Вы вряд ли сможете понять Любашу, она – ранимый, нежный че-
ловек. Но иногда её душа бывает неспокойной, как, например теперь, ког-
да импозантный молодой человек стоит рядом и увлечённо что-то говорит.
Леша.  А по-моему Егор едва скрывает скуку. А Любаша очень  симпа-
тична.
Глаша. Да, очень.
Маруся (Глаше). Иди скорее мне на помощь!
Глаша. Нет, ты иди ко мне.
Маруся (подходит к Глаше). Пойми, сейчас нельзя Любашу оставлять на-
едине с Егором.
Глаша. Ты ей мешаешь.
Маруся. Она сама себе мешает. Её как подменили. Она уже не наша Люба,
а другой нам незнакомый человек. Она в гипнозе от любви и не способна
видеть, слышать, думать. Она в Егоре души не чает и от того не замечает,
что он едва прислушивается к ней. Он для неё – герой. Ему не надо даже го-
ворить, ведь за него всё сделает её воображение.
Глаша. Она больна любовной лихорадкой, и наши отговоры её лишь будут
раздражать, она начнёт сердиться на каждого, кто будет против её чувств,
таких  искренних, благородных  и бескрайних.  Надо действовать, но по-
другому, и кажется я знаю как...
Леша. Мечты уводят далеко...
Глаша (внимательно глядя на Лёшу). И поможете мне в этом вы, ведь не-
спроста вас привела судьба сюда. 
Леша. Каким же образом смогу помочь? С трудом я это представляю!
Глаша.  Вы молоды, привлекательны, в вас гораздо больше обаяния,
чем в Егоре. Вы сможете увлечь Любашу, и на вашем фоне Егор покажется
ей простоватым чудаком.
Леша. Неужели вам так дорога подруга?
Глаша. Я не хочу видеть её несчастной.
173
 Маруся (Лёше). Можно я два слова ей скажу, которые  должны  остать-
ся только между нами.
Леша. Секреты девушек непостижимы, но тайну их необходимо сохра-
нять и потому вас оставляю. (Отходит в сторону.)
Маруся. Глаша, остановись! Зачем ты затеваешь это? Тебе самой не прочь
всмотреться в того, чьей помощью ты хочешь заручиться в спасении Лю-
баши.
Глаша. Клин клином вышибают, быть может, это только и спасёт, когда
имеешь дело с такой натурой страстной, как Любаша.
Маруся. Посмотри на истинное положение вещей: в глазах Алёши заго-
рается огонь, когда они встречаются с твоими, и лёгкая улыбка пробегает
по его лицу. А ты? Ты гонишь от себя его. Я никогда бы так не поступила.
Минуты узнаванья, так важные для двух сердец, ты хочешь их прервать,
чтобы спасти подругу. Зачем?
Глаша. А что плохого в том, чтобы помочь Любаше, не дав Егору, ей го-
лову вскружить.
Маруся. Слишком поздно. Она её уже потеряла.
Глаша. Нет. Не бывает поздно никогда.
Маруся. Упряма ты. Остановить тебя, как и Любашу, невозможно.
Глаша. Ты думаешь, что взгляд мужчины, пришедшего сюда искать ле-
карство от хандры, о чём-то может говорить? Для Лёши всё это – игра, за-
бава.
Маруся. Не знаешь ты, что там, в душе его творится, а разобраться в этом
не считаешь нужным, ведь ты поглощена решением проблем подруги. Но
Глаша, ты ведь хороша собой. И может он, не ты, попал в капкан и потому
пойдёт охотно на поводу твоих причуд.
Глаша. Вот и отлично. Коль красота – приманка, пусть сослужит службу
нам она, предупредив цепь из ошибок.
Маруся. Глаша, не удивляйся моему вопросу: нравится ли Алексей тебе?
Глаша. Он мил. Но никаких порывов сердца и движение души во мне не
разбудил. С ним интересно говорить, он обаятельно смеётся, и блеск в его
глазах горяч, глаза как два обсидиана, в них будто утопаешь. Да, красивые
глаза!
Маруся. Вот видишь, он понравился тебе, ты просто этого ещё не осозна-
ла. Ты могла бы, лучше разобравшись в Алексее, найти хотя бы друга в нем.
Глаша. Нет. Он мил мне, но не люб.
Маруся. А мне он очень симпатичен. Ты усомнилась в нём, но он не ка-
жется двуличным. Не станет он играть словами, и вряд ли будет флирто-
вать. О, как бы я хотела быть героиней его романа!
Глаша. Здесь воздух не здоров, летает в нем какой-то вирус, который под-
меняет кровь и делает её бурлящей и чужой. Ты ведь всегда мне говорила,
174
что жизнь без Тимофея кажется бесцветной и пустой, что в нём находишь
счастье. А теперь? Что изменилось?
Маруся. Да, говорила. Но что взамен даёт мне Тимофей? Он увлечён со-
бой. Я словно тень его желаний. Я будто эпизод в его красивой жизни. Могла
бы я и дальше закрывать на всё глаза, но невозможно бесконечно обманы-
вать себя и жить мечтами. Взглянув на Алексея раз, могу сказать одно: вот
он, тот милый идеал, который я в мечтах лелеяла годами.
Глаша. Не грусти, всё образуется: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
Лишь время вылечит печали, надежды новые подарит нам.
Маруся (звонит сотовый телефон). А вот и Тимофей! Лёгок на помине.
Прости, поговорю с ним. (По телефону.) Да, слушаю. Ты многое успел, ка-
кой ты молодец!  Возможно, потерял  ты больше... Ты хочешь  провести со
мною вечер? Ты свободен и я должна прийти к тебе? Да? Неделю я ждала
звонка и дождалась счастливого момента! Но не могу сейчас, у Глаши я в
гостях! Здесь Люба, Егор и друг его Алёша. Отказываюсь? Да! Я не хочу от-
сюда уходить, лишь потому, что ты того желаешь. Ты можешь к нам прие-
хать. Нет? Как знаешь... Не будем тратить время, его и так я потеряла очень
много, пока на поводу шла у тебя. Ты спрашиваешь, что не так? Пожалуй,
всё. Адью. (Прерывает разговор.)
Глаша. Зачем так резко? Потом ведь будешь мучиться, переживать.
Маруся. Лишь капля малая нужна, чтоб переполнить чашу.
Лёша. Могу побеспокоить вас: закончен ли секретный разговор?
Глаша(смеётся). Да.
Лёша. Так в чём же замысел ваш по спасению подруги?
Глаша. Ведь вы приехали с Егором, чтобы забыть о скуке?
Лёша. Возможно.
Глаша. А можете ответить поточнее? Да или нет?
Лёша. Гм... Думаю, я здесь, чтоб приглушить тоску по идеалу.
Глаша. Тоску по идеалу? Как ни странно, я тоже знаю это чувство.
Лёша. Тогда вы знаете, каким невыносимым порой оно бывает.
Глаша. Я не уверена, что идеал возможно отыскать.
Лёша (глядя в глаза Глаши и приближаясь к ней). А меня не покидает
чувство, что я нашёл его.
Маруся (тихо Глаше). Глаша, ты многое не замечаешь, ты не всегда верна
в оценке происходящего вокруг.
Глаша (Мане тихо). Я ему не доверяю. (Леше.) А что же идеал?
Лёша. Увы, он, как и всякий идеал, далёк и неприступен. Но эту тему я
хочу оставить и вернуться к придуманному вами плану.
Глаша. Я понимаю, вам покажется абсурдным то, о чём хочу вас попро-
сить. Но отнеситесь к этому серьёзно.
Лёша. Вы вправе положиться на меня, и если чем-нибудь смогу помочь,
я сделаю всё, что в моих силах.
175
 Глаша. Прошу вас, помогите спасти Любашу от неё самой.
Лёша. Но чем же я могу помочь ей? Объясните, какая связь меж мной и
ей?
Глаша. Любашу надо от соблазна уберечь. Ведь не сошёлся клином на
Егоре мир, есть и другие. А вы при ваших внешних данных могли бы разом
обойти его. Немного обходительности и комплиментов, двусмысленных
намёков и тогда, любая девушка окажется у вас в руках. А вам такой по-
лезен будет опыт. Вы сможете помочь нам?
Лёша.  Вы беспокоитесь  напрасно. Егор не  может  быть  угрозой сча-
стью Любы. Вглядитесь пристальней: ещё чуть-чуть и от неё он будет убе-
гать галопом. Едва скрывает скуку он уже. Егору важен сам момент победы:
чем тяжелее путь, тем слаще результат. Но приближаясь к цели, он теря-
ет интерес, скучает, жаждет новых приключений, которые его воодушевят.
Таков Егор, его нельзя исправить.
Глаша. Легко вести про всех и обо всем досужий пересуд, не лучше ли
нам вырвать из орлиных лап попавшую туда голубку. К тому же, сможе-
те извлечь не мало выгод вы, и отточить искусство обольщенья.
Лёша. Оно не нужно мне.
Глаша. Мне грустно слышать ваш отказ.
Лёша. Я не сказал вам нет.
Глаша. Я не ослышалась? Вы согласны?
Лёша. Вы просите о невозможном, но даже невозможное становится воз-
можным иногда. Я предпочту нелепым быть, играя Дон Жуана, чем видеть
как сменяет досада тёплый свет, идущий из ваших глаз. Они ведь созданы,
чтоб с радостью смотреть на мир и тем нас вдохновлять на подвиги, а ино-
гда на безрассудство. Я согласен.
Глаша. Спасибо, вы великодушны. И это открывает широту натуры ва-
шей.
Маруся (тихо Глаше). Смотри, готов из-за тебя участвовать он в авантю-
ре, а ты его подозреваешь неизвестно в чём.
Глаша (Мане). Я замечаю всё, но с выводами не спешу.
Лёша. Но есть один нюанс. Я соглашусь с одним условием.
Глаша. Есть «но»?
Лёша. Да. И вы должны принять участие в затее и Нессову рубаху на себя
надеть, как заставляете меня её примерить.
Маруся. Какая Нессова рубаха?
Глаша. Имеет он в виду тунику, пропитанную ядом, от которой погиб Ге-
ракл.
Маруся. Я всё равно не понимаю, зачем Глафире участвовать в игре?
Лёша. Затем, чтобы увлечь Егора, тем самым удержать его и отдалить от
Любы.
176
Маруся.  Нет в мире клина,  способного из Любы выбить убежденье,
что она нашла того, кого ждала так долго.
Лёша. Тогда нелёгкую задачу нам предстоит решить. Глаша, что скаже-
те? Егор красив, силен, и неужели вам не хочется сразиться за него?
Глаша. Я вряд ли подхожу на эту роль.
Лёша. Но если вам она не по душе, так почему я должен играть её?
Маруся (Глаше тихо). В ловушку угодила? Сама не хочешь делать то, что
заставляешь делать Алексея? (Громко.)  Послушайте, ведь я могу помочь
и эту роль влюблённой с лёгкостью сыграть, раз для Глафиры это сложно.
Смогу я волю чувству дать, которое так долго не востребованным было у
мужчины, которого боготворила.
Лёша (в сторону). Как тонок её мир. Увы, кто из мужчин захочет в этом
разобраться и стать хранителем её огня. (Марусе.) Той, что придумала всё
это, не надлежит быть в стороне.
Маруся.  Страсть, бьющая ключом во мне,  поможет убедительнее  быть.
Что скажете?
Глаша (Мрусе). В осиное гнездо тебе влезать не стоит.
Лёша (Марусе). Вы тоже можете не оставаться в стороне и проявлять вни-
мание к Егору. Поверьте, он способен успевать на трёх фронтах, поэтому его
внимание не обойдёт. Чем больше покорил Егор сердец, тем он счастливей.
Маруся. Отлично! Я не хочу быть в стороне, должна я в гуще быть собы-
тий. Поэтому, за дело!
Глаша. Простое стало сложным, запутался клубок. (Задумчиво отходит
к окну, смотрит в него, по всему видно, что Глаша озадачена.)
Маруся. Всё это масло подольёт в огонь, распалит нашего героя и вскру-
жит голову ему.
Лёша. Кому такое голову не вскружит: три девушки, одна другой краси-
вей, и все благоволят к нему!
Маруся. А вас такой успех не ослепил бы?!
Лёша. Отчасти, вы конечно правы. Но если среди трёх есть та, которая
сияет, как звезда средь зорьки на восходе, чьи чувства глубоки, как океан,
глаза – бездонны и теплы, то все другие меркнут, и остаётся лишь она одна,
чьим Дон Кихотом готов я стать, чтоб доказать, что я не шарлатан.
Маруся. Вы очень откровенны и ваше сердце, как проснувшийся вулкан.
Да, не скрою, вы очень милый человек.
Лёша. Итак, мы заключим союз, чтобы спасти подругу вашу. Возможно,
этот торопливый шаг в конце концов её не осчастливит. Но непреклонны
вы, уверены в успехе. Чтобы сорвать прекрасный из цветков, порою, мы
рискуем жизнью на краю обрыва. А потому готов в азартную игру сыграть.
Глаша, Маруся, вы согласны?
Маруся. Да. Интересно, на ком из нас троих в конце концов Егор свой вы-
бор остановит.
177
 Лёша (Глаше). Согласны ли вы словом «да» скрепить союз наш?
Глаша. Вы говорите, словно под венец ведёте. Я думала, всё оговорено
давно и не нужны слова нам клятвы.
Лёша. Да. Вы правы. Но почему же вы грустите? Скажите, что тревожит
вас?
Глаша. Не знаю, как объяснить...
Лёша. Может, я отпугиваю вас?
Глаша. Нет, что вы! Простое стало сложным и это может стать причиной
маленьких, но бед. Я словно у развилки двух дорог: опасна каждая из них,
но всё же выбор надо сделать.
Лёша. Да. Выбор надо сделать.
Глаша. Но как не ошибиться?
Лёша. Довериться друзьям.
Глаша. А можно ли им доверять?
Лёша. Могу сказать без колебаний – да.
Глаша (смотрит пристально на Лешу). Вы так уверенно сказали, что все
сомнения развеяли мои.  Глаша . Лёд – это вода и он способен расплавляться от тепла.
Лёша. Тогда пусть улыбнётся нам удача! Иду я в бой в личине Дон Жуа-
на. Увы, судьба играет с нами злые шутки иногда, но мы не прочь в ответ
и сами поиграть.
Маруся (Лёше). Любаша так  ослеплена, поэтому нелёгкую задачу нам
предстоит решить: ослепшему глаза открыть на прелесть красок мира.
Глаша. Итак, пора оставленных наедине героев потревожить. Вперёд! Те-
перь ваш, Лёша, ход.
Лёша (рассеянно). Уже?
Маруся (чтобы обратить внимание Егора и Любы, обращается к Лёше гром-
ко). Вы так дерзки! Кого вы из себя вообразили? Баловня судьбы? Вы ду-
маете, что можете пренебрегать  вниманием  Глафиры?  Я понимаю, перед
вами мир  играет множеством соблазнов  и  их  огни уводят вдаль. На что
внимание Глафиры вам, когда болотные огни дороже?!
Лёша. Постойте, я рад... Но не пойму, что происходит.
Маруся (ещё громче, чтобы Любаша и Егор обратили на неё внимание.) Вы
словно коркой льда покрыты, через которую добро пройти не может.
Лёша. Постойте, дайте в оправдание, хотя бы пару слов сказать.
Маруся. Достаточно вы говорили. Вы посмотрите в Глашины глаза – в
них появилась нотка грусти, и вы тому виной. Но разве вам до этого есть
дело! Да, ваш ровный голос, мягкий свет в глазах и устремлённость вдаль,
– всё это подкупает, притягивает к вам, и в том числе меня.
Лёша. Постойте, объясните, что всё это значит?
Маруся (тихо Лёше).  Мы ведь условились начать, поэтому не удивляй-
тесь. Но поверьте, обаяние – природная черта и вы награждены им свыше.  Егор (окидывая испытывающим взглядом Глашу и Лёшу). Опять о чём-то
178
Подходит Егор, оставив Любашу.
Егор. Что за шум?
Маруся. Егор, как хорошо, что ты к нам подошёл. Твой друг – причина
моего негодования, он отклонил внимание Глафиры и отказался говорить с
ней. Ты представляешь?
Лёша. Наоборот, я тронут глубоко её вниманием.
Егор. Тогда в чем дело?  (Лёше тихо.)  Ты делаешь успехи! Но зачем же
отклонять? Ты мог бы мимо не пройти и сладкие плоды сорвать утех лю-
бовных. (Глаше громко.)  Неужели в этом тихом человеке смогла ты искру
рассмотреть, способную разжечься в пламя? Похоже, ты переоценила на-
шего героя. Интересно, чем такой, как он, тебя привлёк?  (Лёше тихо.)  Не
думал, что в тебе соперника найду! Глафира мне казалась самой милой из
всех присутствующих здесь, но очень непреступной! И тут она сама к тебе
идёт. Я никогда такое бы не упустил!
Маруся. Лёша оказался холоднее льда.
Егор. Браво! Звучно! Я сражён! Но ты забыла о другом, что от излишне-
го тепла он может испаряться. Был, и не стало вдруг.
Глаша. Во всем должна быть мера.
Егор. Ведь это очень скучный вывод.
Глаша. Егор, мы это могли бы обсудить подробней, но вдалеке от посто-
ронних глаз.
Егор (в сторону). Какой приятный поворот событий, которого предста-
вить даже я не мог. (Глаше.) Глафира, ты из тех, кому я не способен отказать,
твоим капризам я готов всё время уступать. (Громко  Любе.) Я ненадолго
тебя оставлю, а ты должна узнать, из-за чего мой друг повёл себя так не-
разумно, когда вокруг него такой  прелестный сад с такими сочными со-
зревшими плодами.
Лёша. Зачем вокруг да около ходить, я не люблю юлить: ведь сердцу не
прикажешь. Мне по душе пришлась другая.
Егор. Сенсация! Но кто же та прекрасная Елена, которую ты Глаше пред-
почёл?
Лёша. Ведь это не досужий разговор, об этом вслух не говорят при по-
сторонних.
Егор. Да, творятся здесь дела! Здесь зона аномалий чувств.
Лёша (Глаше тихо). Представьте, как нелегко, одев кафтан с плеча чужо-
го, уютно чувствовать себя. Всему виною вы!
Глаша (тихо Лёше). Неплохо справились вы с ролью для начала. Вперёд!
Не отступайте и не причитайте, как нелегко приходится сегодня вам.
179
спорят двое. (Лёше.) В твоих глазах какой-то странный блеск. Ты говоришь
одно, в глазах – другое. (Глаше.)  Идём,  Глафира, я расскажу тебе, о чём
ты никогда не знала. Пойми, что красота должна быть достоянием многих,
беречь  её для одного – неблагоразумно.  Я  не способен оставаться равно-
душным к красоте: не властен над собой  я в тот момент, когда красави-
цу замечу.
Егор и Глаша отходят в сторону, Лёша стоит в нерешительности.
Маруся (Любе). Иди сюда. Совсем ты приумолкла, стоишь поодаль,  ниче-
го тебе не интересно. Мечтаешь?
Люба. О чем ещё могу я думать, когда слова нежны, а чувства горячи!
Минуты кажутся годами. Егор так мил, не правда ли?
Маруся. Любаша, посмотри каков герой! (Показывает на Лёшу.)
Люба. О чём ты?
Маруся. Он приглянулся нашей Глаше.
Люба. Кто? Этот молчаливый и нескладный парень?  Привязанности
сердца, порой, непросто объяснить. Он – прямая противоположность Его-
ру. В Егоре жизнь бурлит, горяч он, как огонь! А этот – тих, он не способен
чувствовать, любить, как будто в его жилах течёт вода, не кровь.
Маруся. Огонь – стихия, которую нам не понять, она не может подчи-
няться нам. Огонь опустошить всё может.
Люба. Огонь – извечный спутник жизни.
Маруся. А сколько мотыльков погибло, прилетая на огонь?
Люба. Опять! Заладили. Твердят одно и то же. Вы словно курицы, кудах-
чущие над цыплёнком.
Маруся. Взгляни на Алексея. Как хороши его глаза!
Люба. Он кажется нескладным. Постой, скажи мне, почему Егор с Глафи-
рой оживлённо говорят?
Маруся. Он утешает бедную Глафиру.
Люба. Бедную? Что с ней произошло?
Маруся. Ведь я тебе уже сказала.
Люба. Разве?
Маруся. Глафире приглянулся Леша. Она с ним много общего нашла. Она
могла бы с ним часами говорить, забыв о времени, таким он интересным
показался ей.
Люба (усмехаясь). Могла бы говорить с ним до утра?! Забавно. И что же
дальше?
Маруся. Глафира призналась, что он ей симпатичен.
Люба. Призналась тебе или ему?
Маруся. Ему... Алёше...
180
Люба. Так и сказала напрямик?
Маруся. Да.
Люба. Как не похоже на Глафиру, которая так скрытна по природе. Обыч-
но за её спокойным видом не распознать, что происходит у неё в душе. А
здесь она так быстро дала волю чувствам! Чем её тронул Алексей? Давай
попробуем узнать его получше, тогда, возможно, мы найдём ответ.
Маруся (в сторону). Прекрасный поворот событий. (Любе.) Но Леша ви-
дит в ней лишь друга.
Люба. В Глаше друга? Какая несуразность. Он, видимо, переодевшийся
монах, блюдущий целибат.
Маруся. Нет. Люба, он мужчина в полном смысле слова! Причиною всего
его симпатия к другой.
Люба. Истории о безответных чувствах стары как мир, ты этим нас не
удивишь. Но не  желала  бы  я оказаться на месте той, что безответно лю-
бит. Иногда бывает, что тот, кто дорог нам, увы, бывает увлечён другой.
Маруся. А почему не спросишь, кто другая?
Люба. Верно. Кем Лёша увлечён?
Маруся. Ему по нраву пришлась не кто-нибудь, а ты!
Люба (смеётся). Я? Как смешно. Скажи, что это шутка!
Маруся. Нет, я не шучу.
Люба (становится серьёзной). Не может быть! Но что Глафира в нём на-
шла!?
Маруся. Любаша, Милая Любаша, выбор Глаши мне понятен: так же как
и ей, мне Лёша показался очень милым. Но, увы, он видит лишь тебя, а мы
ему не интересны. Вот и сейчас он смотрит только на тебя, смущён, робеет.
Бывает сложно подойти лишь к той, которая дороже всех на свете. Преодо-
леть барьер, который разделяет двух людей бывает нелегко. Но надо быть
азартным игроком – играть и не бояться проиграть.
Люба. Маруся, скажи мне не юля, он нравится тебе?
Маруся. Да.
Люба. Отлично. Я иду к нему и от себя отважу, тогда Алёше не придётся
тратить время на меня. Я не люблю безмолвно ждущих, предпочитая им
решительных людей...
Маруся. Постой.
Люба. Не собираюсь ждать я ни минуты... 
Люба решительно направляется  к Лёше, и в этот момент  светосвещает Егора
и Глашу, все остальные исчезают в темноте сцены.
Егор (пристально наблюдая за Марусей и Глашей). Опять о чём-то две под-
руги оживлённо говорят. Как бы хотел их тайны я узнать!
181
 Глаша. К чему тебе сердечные секреты?
Егор. Чтобы побольше выгоды из них извлечь.
Глаша. Выходит, что любые средства хороши для достижения победы?
Ведь без успехов на сердечном фронте ты и минуту не способен жить, по-
добно рыбам без воды. Но как же следствия таких побед – разбитые сердца,
заплаканные лица?
Егор. Разочарование – не редкий спутник счастья, минут восторга и мгно-
вений наивысшей красоты. Что до меня, то отношусь я к скромным слугам
жизни, которые девицам помогают осознать всю полноту её. Глафира, ты
из тех, кому чужды порывы сердца, кто не способен  уловить всю красо-
ту мгновений, таким везде мерещится подвох, везде вам видятся злодеи.
Глаша. А тебе понятны только те, кто потеряв мгновенно голову, идти
готовы следом хоть на край земли. Пусть так, но у меня не меньше шан-
сов быть счастливой, чем у тебя, Егор.
Егор. Куда попал я! Какой в ней архаизм! Когда заходишь в старую квар-
тиру, где много пыли, душно и темно, открыв окно, впускаешь прежде све-
жий воздух, чтоб лёгкий ветер оживленье внёс и выветрил тлетворный за-
пах разрушенья. Глафира, доверься мне, избавься от оков, вдохни поглубже
свежий воздух и ощути порыв любви. Он в опьяняющих весенних ароматах
благоухающих цветов, в прозрачной глубине небес и наконец во взглядах,
которые бросают на тебя мужчины.
Глаша (притворно). Как сладко соловей поёт, я слушала бы его песни до
рассвета. И пусть они на неизвестном языке, но в мир мечты они уносят.
Егор. Нет, не мечтать они зовут, а отплатить монетой той же: за взгляд
внимания – проявлением интереса, за пылкую улыбку – улыбкой нежной.
Глаша. Что делать, если нет тех пылких глаз, которым хочется ответить?
Егор. Зачем так далеко ходить – они напротив и ждут ответа.
Глаша. Вот как? Прекрасно. Тогда прошу заметить, что мои глаза в ответ
им просияли.
Егор. Сияние в твоих глазах зажгло огонь в глубинах сердца моего.
Глаша. Но тот огонь недобрый, он привлекает мотыльков, чтоб крылья
им обжечь.
Егор. Не ожидал я от тебя такой огромной ложки дёгтя, испортившей ту
сладость, которая рождалась от тепла твоих сентиментальных слов.
Глаша (глядя в строну ЛЁши, но продолжая говорить Егору). Я лишь пы-
таюсь из царства грёз вернуть тебя на землю. Что проку в замках, которые
построены на зыбкой почве?
Егор. Я, вижу, ты говоришь со мной, а мысли заняты другим: не отрыва-
ясь ты следишь за Алексеем.
Глаша. Ты ошибаешься. Не всё тебе известно, не всё ты можешь пред-
сказать. Любаша – вот за кем слежу, а Лёша – просто рядом с ней. (В сто-
182
рону.) Да, нелегко с ним, с тёртым калачом, он видит всё насквозь. Но хи-
трость нам дана, чтоб мы могли перехитрить любого мудреца. (Егору.) А ты
Любаше тоже говорил о нежном свете глаз, о жизни полноте, и тем ей го-
лову вскружил?
Егор (в сторону).  О да, словами голову такой не вскружишь, но позво-
лить Алексею выиграть пари я не могу. Опять она взглянула на него украд-
кой. К чему смотреть на Любу ей? Нет, это вздор! Отговорки! И не успеешь
ахнуть, как из-за мужчин подруги превращаются в врагов, всю жизнь оби-
ду помня. (Глаше.) Вскружить Любаше голову не сложно, она – легка, по-
рывиста, открыта, и в вечных поисках любви. А вот тебя, Глафира, нелегко
увлечь. К тому же ты следишь за Алексеем, не отрывая взгляда от него. Не
понимаю почему?
Глаша. Нет, а впрочем, да. (Осеклась.) Твой друг мне нравится, зачем
скрывать. Но ты мне нравишься не меньше.
Егор (в сторону). Лукавит. Глазом не моргнёт. (Глаше.) Я что-то не могу
понять, так кто же всё-таки тебе по нраву? Я не кривлю душой и говорю от-
крыто: свободен я, но одиноким соколом, парящим в небе, не желаю быть,
и потому хочу быть в центре женского внимания.
Глаша смеётся.
Ты так смеёшься! Почему?
Глаша. Да потому что волк вдруг притворяется ягнёнком. Но из-под ове-
чьей шкуры виден серый хвост.
Егор.  Не иронизируй. Меня лишь отгоняешь этим. Поверив мне, могла
бы ты узнать всю радость бытия, и от того ты стала бы счастливей.
Глаша. Постой, я не гоню тебя. Но мне видны твои все недостатки.
Егор. А свои ты видишь?
Глаша. Благодарю, что ты напомнил мне о них.
Егор.  Ты всё  перевернула: я  говорил и думал о другом. Глафира, ты  –
идеал, который вожделеет в мечтах любой мужчина, и если есть какие-то
нюансы, они лишь оттеняют красоту твою.
Глаша (в сторону). Как изворотлив, скользок и хитёр. (Егору.) А что твой
друг? Он также ловок и всегда выходит из воды сухим? А может он тебе
прямая противоположность?
Егор. Узнаем через несколько часов, способен ли он женщин обольщать.
Глаша. Что всё это значит? Что мы узнаем через несколько часов?
Егор. А ты умеешь хранить секреты в тайне?
Глаша. А ты? Ведь ты секрет мне хочешь рассказать.
Егор. Глафира, я не способен от такой, как ты, что-либо утаить, и потому
я безгранично тебе верю.
183
 Глаша. Не томи, что за секрет?
Егор. Мой друг немногословен, он чудак, и женщины его вниманием об-
ходят. Идя сюда, мы спорили о том, что он за вечер сможет в пику мне по-
флиртовать с  красавицей  и привязать к себе. Он начал с тобой бойко, дол-
го говорил, но что-то не пошло и потому со всей любезностью своей пере-
ключился на твою подругу. Но с ней всё просто: только пальцем помани и
она уже бежать готова хоть на край земли.
Глаша. Нет, что-то здесь не так. Ведь у тебя всегда своя игра и говоришь
теперь ты мне неправду. Вы шли на встречу к Любе, не подозревая, что
встретите её подруг, а потому о споре не могло и речи быть. (Смотрит в
глаза Егора.) У тебя румянец на щеках! Красноречивее он всяких слов.
Егор. Глафира, у тебя прекрасная подруга, настал черёд вернуться к ней.
Тебе же я желаю наконец получше разобраться: поспорили мы с другом
или нет, и от чего, на женщин глядя, румянец проступает на лице мужчин.
Глаша. Нет, не беги к Любаше. Я не хотела тебя хоть чем-нибудь обидеть.
Постой, и про пари не всё понятно мне, быть может ты мне лучше растол-
куешь?
Егор. Зачем удерживаешь при себе и не даёшь уйти? Скажи, я чем-то за-
интересовал тебя? Ведь по твоим словам, манере поведения, я даже не могу
предположить, как ты относишься ко мне.
Глаша. Произнеси я «да» – твой пыл угаснет моментально и отдалишься
ты, а если ты услышишь «нет», то это оттолкнёт тебя. Не выставляя чувства
напоказ, скрывая то, что сердце нам волнует, интригу сберегаем до конца и
от того становимся желанней. Могу сказать одно: ты интересен мне.
Егор.  Я  рад, что позволяешь мне приблизиться к тебе. Я предвкушаю
то  мгновенье, когда смогу  с благоговеньем прикоснуться к тонкой коже
твоих рук, почувствовать идущее от них тепло, вглядеться в мягкий свет в
глазах, и аромат вишнёво-красных губ отведать.
Глаша. Увы, под натиском слов льстивых готовы бастионы пасть.
Егор. И твёрдый воск смягчается под действием тепла. Не бойся перемен,
которые в душе твоей сейчас творятся, откройся им и улыбнись.
Глаша (с иронией).  Удивлена, той лёгкости и быстроте,  с которой мы
приблизились друг к другу: недоброе твориться в один миг, хорошее же
созидается годами.
Егор. Ты видишь в серо-черных красках всё. Нет, не готова ты ещё услы-
шать нежность слов моих. Когда мужчина видит идеал, не будет он сидеть
по вечерам, на звезды глядя и мечтая, пойдёт он в бой, а бой решит судьба.
В комнату входит Маруся и замирает в нерешительности, она наблюдает за Глашей
и Егором, боясь им помешать.
Глаша. Егор, как ни хотелось бы продолжить разговор, но я должна тебя
оставить. Маруся с негодующим лицом идёт сюда и что-то хочет расска-
184
зать. (В сторону, уходя.)  К чему всё это приведёт? (Останавливается не-
далеко от выхода из комнаты возле Маруси и говорит с ней.)
Маруся. Да на тебе лица нет! Что произошло?
Глаша. Мне нужен перерыв, чтоб дух перевести. Едва я сдерживаю раз-
дражение от лицемерных разговоров, где каждый притворяется из выгоды
своей.
Маруся. Я могу занять Егора и «вызвать на себя огонь».
Глаша. Маруся, милая, побудь с ним, а я возьму тайм-аут и чуточку пе-
редохну. (Уходит.)
Маруся направляется к Егору.
Егор. Она стремительна, неуловима, и впереди меня на шаг идёт. И, тем
не менее, меня к ней тянет. Я чувствую, успех не за горами. Но что это, я
весь дрожу? Да, мне знакомо это чувство: она нужна мне, только с ней од-
ной смогу я обрести блаженство.
Маруся. Что, не смог Глафиру задержать? Найдя предлог, она мгновенно
упорхнула!
Егор. На смену ей пришёл ещё один цветок не менее красивый. Его охот-
но изучить готов и аромат его отведать.
Маруся. Со мной ты можешь много лишних слов не тратить, ведь виден
ты насквозь и интерес твой очевиден. Твой спутник Алексей попал впро-
сак. Ему нужна подмога.
Егор. А почему нужна подмога Алексею?
Маруся. Не так он пылок и речист, хотя достоинством отмечен.
Егор. Их надо только рассмотреть!
Маруся. Вкус истинный не может быть ни в сладком, ни в солёном, и так
же с настоящими людьми достоинства у них не ярки и не броски.
Егор. И что же дальше?
Маруся. Лёша проявляет интерес к Любаше, а он совсем неинтересен ей.
Егор. Не всякий выстрел цели достигает. Так почему же первая пристрел-
ка должна  удачной быть и Любу в чем-то убедить?  Ведь та, кому искус-
но расставлял я сети из лести  и из  сладких слов, мгновение назад  изящ-
но упорхнула,  оставив недоумевать меня:  задели ли мои слова  хоть что-
нибудь в её нежнейшем сердце.
Маруся. А если нет?
Егор. А если нет, то долго сокрушаться я не стану и в который раз пущусь
на поиск той, которая мне не откажет. Ведь верен тот лишь путь, что нам
сулит сопротивленье наименьшей силы! Все женщины, без исключения,
хороши, и лишь благодаря воображению одни нам кажутся желаннее дру-
гих.
185
 Маруся. Беглянка испугалась самоё себя и поспешила убежать, чтоб от-
дышаться. Ведь невозможно устоять под шквалистым огнём из комплемен-
тов. Поверь, ты зря её не удержали. Ты мог бы праздновать уже победу!
Егор. Какая живость мысли, ясный взор!
Маруся. Ты обо мне?
Егор. О ком ещё? Здесь только ты!
Маруся (наигранно). Как проницательность! За несколько минут спосо-
бен ты подметить суть любого человека.
Егор. Быть может, поспешил я с выбором объекта. Мила, улыбчива и не
жеманна, прекрасно говорит и не боится идти на поводу у чувств, не отме-
ряет каждый шаг, боясь ошибку сделать. Могу сказать одно, Маруся, ты –
великолепна!
Маруся. Я? Я польщена. Я думала, что ты пришёл сюда из-за Любаши, но
вот уже, как полчаса она с другим, а ты о ней забыв обхаживаешь Глашу.
Но ни Люба, ни Глафира, как оказалось, не нужны тебе. И всё лишь потому,
что предпочёл меня им? (Смеётся.)
Егор. Ты проницательна, как сама Астрея. В глазах Любаши было что-то,
что привлекло меня.  Искра была. Увы,  не  разгоревшись  в пламя,  она  по-
гасла. Передо мной теперь стоит цветок, которому нужны забота и тепло.
Маруся (в сторону). Сейчас попробую подлить в огонь я масла. (Егору.) Кто
мог подумать, что меня с цветком сравнят!  что упущу Любашу. (Уходит.)
Егор. Ты, видимо, не избалована вниманием мужчин. Достаточно быва-
ет одного мгновения, чтоб в жизни всё перевернуть.
Маруся. Смотри, Алёша с Глашей спорят жарко, а Люба, хлопнув дверью,
убежала.
Егор.  Оставь их, чему случиться суждено, тому ничем не помешаешь.
Постой, Любаша убежала? Она расстроена. Пора  к ней поспешить, а
то могу остаться не у дел я.
Маруся. За что ты борешься, милейший?
Егор. А ты поверишь мне, если скажу?
Маруся. Да.
Егор. За Любу. И к ней спешу.
Маруся. К Любе? Ведь ты отнекивался от неё всего лишь несколько ми-
нут назад.
Егор. Она обижена, ведь кто-то должен помочь обиду ей преодолеть.
Маруся. Стоп. Ничего не понимаю.
Егор. Адью, я ухожу.
Маруся. Иди к ней! Ты словно уж на сковородке.
Егор. А тебе уж замуж не в терпёж, и от таких, как ты, бежать подальше
надо.
Маруся. Беги, да только ноги не сломай.
186
Егор. Зато свободу мне не потерять.
Маруся. Залез медведь в медовый улей, да вдруг пчела ужалила его. Мы
начеку, когда охотники за сладким вдруг начинают серенады петь.
Егор. Всё это ерунда. Не унывай, когда останешься одна.
Маруся. Погнавшись сразу за тремя, ты можешь у разбитого корыта ока-
заться.
Егор. Одна уже в моих руках. 
Маруся. Не перепрыгнув, «гоп» не говорят.
Егор. Ты думаешь, я буду огорчён? Не выгорит мне с ней, к тебе вернусь
обратно.
Маруся. Ты думаешь, я буду ожидать, пока флиртуешь ты с другой? Твой
друг мне нравится гораздо больше.
Егор. Я вижу здравый смысл в существе, в котором вряд ли ожидал его я
встретить. Я поступил бы точно также. Ведь чувства эфемерны. И заблуж-
даются все те, кто думают о том, что они вечны. Жизнь интереснее, когда
в ней место переменам есть. Каких-то месяца два-три согласен я на посто-
янство, но далее – в дорогу, иначе не познать всю прелесть мира, где виш-
ни зацветают по весне, на небе серо-розовом парит полупрозрачная луна
и лица женщин хорошеют. Жизнь – это путь, который мы проходим в оди-
ночку, но есть в нем сладкие мгновения, когда мы не одни. Я ухожу. Боюсь,
Маруся.  В нём слишком много «Я». Он странный человек и соткан из
противоречий.
Сцена вторая
Егор выходит на крыльцо многоквартирного дома, где живёт ГЛАША. Темно. Тускло
горит уличный фонарь, в свете которого едва различимы прохожие. Егор буравит
глазами темноту в поисках Любы.
Егор (громко  зовёт).  Любовь! Любовь, не исчезай внезапно, словно
утренний туман, который испаряется лишь солнце заиграет, согрев лучами
всё вокруг. Любовь, будь благосклоннее ко мне, пришедшему сюда лишь
стоило тебе позвать. Любовь, мне не угнаться за тобой, и от того я чув-
ствую себя безумно одиноким. Дай мне лишь только шанс, я постараюсь
всё исправить. (Говорит себе.) Я вздрагиваю, называя её имя: «Любовь».
Со стороны я выгляжу как обезумевший влюблённый, который просит у
самой Венеры быть благосклоннее к нему. (Увидев Любу.) Глазам не верю:
ты не ушла, ты всё ещё со мной! О, моё счастье, не заставляй терзаться в
муках того, кто жаждет прикоснуться к твоей нежной коже и ощутить в
ней трепет и тепло.
187
 Люба.  Довольно, я не уходила. В квартире было душно, атмосфера на-
калилась. Я вышла, чтобы постоять в прохладной тишине сгущающихся
сумерек.
Егор. Скажи, что накалило атмосферу? И от чего бежала ты?
Люба. Глаша набросилась с упрёками на Алексея. Они готовы были за-
душить друг друга. Не понимаю, из-за чего два существа едва знакомых
могут препираться.
Егор. Упрёки женские бывают иногда так милы, что их легко опровер-
гать. Рассеивать же подозрения нужно, чтоб сохранить в душе любимой
мир. Из-за чего они могли так воевать?
Люба. Глафира обвиняла Алексея, что он поспорил с другом о том, что
преуспеет на любовном фронте и женщину сумеет за вечер соблазнить. Не
ты ли друг тот, с кем поспорил Алексей?
Егор. Нет. Мы не спорили. Тем более, я думал, что иду к тебе одной.
Люба. Тогда зачем пришёл ты с другом?
Егор.  А разве это важно, когда я весь горю тобой? Так что, Глафира с
Алексеем в ссоре?
Люба. Не знаю. Я ушла, я не хотела это слушать. Я дала тебе ещё один
шанс, но для чего, чтоб ты интересовался Глашей?
Егор. Постой, ведь я интересуюсь Алексеем!
Люба (раздражённо). Алексеем? Довольно, я ухожу! То, что ждала, я так
и не дождалась.
Егор.  Не стоит горячиться, дорогая, когда нас отделяют от блаженства
всего лишь несколько минут. Готова ли откликнуться на тот огонь, кото-
рый так давно во мне бушует, которым я тебя обжечь боюсь? Ты чувству-
ешь, меня пронизывает дрожь, которую унять одна лишь ты способна?
Люба (дотрагивается до Егора). Да, я чувствую живую плоть с взбесив-
шейся от жара кровью, я слышу сердца благовест. Нет, мне не преодолеть
тот магнетизм, который от неё исходит, и хочется закрыть глаза, сопротив-
ление ослабить, и частью твоей жизни стать, если позволишь мне, конеч-
но. Я благодарна, что ты есть, что для меня горишь ты. Я тонко чувствую
сказанное мне и я не представляю жизнь без твоих глаз живых и жарких.
(Будто просыпаясь.) Постой, зачем всё это говорю? Забудь!
Егор. Забыть? Нет никогда. Ведь я хотел услышать это с тех самых пор,
как получил твоё письмо, в котором между строк читалось одиночество
твоей души.
Люба. Что если то письмо по вздорной прихоти написано, под действием
мгновенья? Но ты поспешил ко мне в надежде поймать лёгкую добычу?
Егор. Зачем ты это говоришь? Не заглушай порыв живой души, которая
хотела жить, страдать, любить. Прорвался он из глубины, кипучий и не-
укротимый, сметая на своём пути ненужные табу. Прислушайся к себе, к
188
своим желаниям, к тому, что сердце говорит, всё остальное – эфемерно.
Люба.  Каких-то несколько минут назад открытость моих чувств тебе
была не интересна и ты скучающе зевал. И вдруг такие перемены!
Егор. У всякой розы есть шипы, но что в них проку, если из-за них нежней-
ший аромат цветов  становится  недостижимым.  Любаша, ты перевернула
мою жизнь, я больше не могу спокойно жить и о тебе не думать. Ведь до сих
пор мы не могли остаться тет-а-тет, вдали от посторонних взглядов.
Люба. Ты не казался скрытным по своей природе. Внимание других тебя
не остановит!
Егор. Ты думаешь, три пары глаз, которые следят за каждым нашим ша-
гом, не могут помешать дать волю чувствам, которые во мне были разбу-
жены твоим письмом? Ты думаешь, что я могу на обозренье выставлять
всё лучшее, чем дорожу? Наедине, когда помех не стало, личину равноду-
шия я наконец отбросил. Но, оказалось, я уже в немилость пал. Ты сомнева-
ешься? Раздражена? Ты не желаешь сделать шаг навстречу, в то время как
я сделал всё, что мог. Но звёзды, видимо, не так расположились и потому я
вынужден уйти один.
Люба (взволнованно). Как? Ты собираешься уйти?
Егор (оживлённо). Одно лишь слово и я останусь.
Люба. Ведь ты и я здесь оказались не случайно.
Егор.  О, дивные слова, слетают с губ прекрасных! Не останавливайся,
продолжай! Похоже, ты на правильном пути и примешь мудрое решение.
Люба (задумчиво и сомневаясь). А может лучше разойтись, пока не поздно?
Егор. Чтоб этот вечер был испорчен навсегда? Чтоб никогда не оправда-
лись наши ожиданья? Но ведь возможен и другой исход, и он мне кажется
логичней.
Люба. Да! Мы можем этот вечер вместе провести. Ведь оба мы из рук
удачу не упустим и одиночество нас тяготит. Нам остаётся только волю
чувствам дать. К чему всё это может привести? Пожалуй, нам не стоит вол-
новаться.
Егор. Я рад, что непреступная Богиня, сменила гнев на милость, наконец.
Люба. Мне кажется, что до сих пор я спала тихим сном и так могло тя-
нуться бесконечно. Но ты, живой, жизнелюбивый, вошёл внезапно в мою
жизнь и всё перевернул в ней. Теперь я точно знаю: жизнь – это счастливый
дар, и каждый её час счастливыми может сделать нас.
Егор.  Любаша, я  безумно  рад произошедшей перемене. Ты вся трепе-
щешь, словно тоненькая липка на ветру. О, как мне дорог этот трепет. (Об-
нимает её).  О, как бела, нежна, тепла твоя душа и как мне хочется быть
рядом. Настал черёд уйти к тебе, или ко мне, или ещё куда-то. Мы слишком
долго ждали и теперь пьяны друг другом. Но мы должны испить всю чашу
до конца. Что думаешь, моя желанная?
189
 Люба. Давай уйдём, немедленно, сейчас. Сбежим и будем счастливы друг
другом. Мне хочется, чтоб счастью узнаванья не было конца. Я рада быть
с тобой.
Егор (в сторону). Как ладно получилось! Лучше, чем я даже мог предпо-
ложить.
Люба. Что ты такое говоришь?
Егор. Я счастлив и тому причиной – ты.
Люба. Скажи мне, может это сон?
Егор. Не сон. Ведь ты – прекрасна, хороша, великолепна.
Люба, прильнув к Егору, прячется в его объятиях. Егор распускает её волосы, собран-
ные до того в причёску, и закрывает ими лицо Любы, оставляя губы и глаза. Долго
смотрит. Входят двое мужчин – андрей и Тимофей. В темноте, заслонённая фигурой
Егора, Любаша почти не видна.)
Тимофей. Когда вокруг благоухает всё, то чувства возникают быстро и
легко, они объединяют две судьбы в одну, как например, у этих двух влю-
блённых,  которые  опьянены друг другом и  попали в мир вне времени и
вне пространства. Как, думаешь, они поймут, если спросить у них который
час?
Андрей. Вряд ли. Как эта девушка похожа на мою любимую жену!
Тимофей.  Ты все ещё влюблён в  твою  жену, раз видишь её в первой
встречной. Попробуй сохранять рассудок трезвым, надежду не терять: она
не убежала от тебя, как кажется тебе. Она с подругами весь вечер обсужда-
ет проблем житейских круг.
Андрей (обращаясь к паре). Могу ли потревожить вас? Который час?
Люба. Счастливые часов не наблюдают.
Андрей (Тимофею). Знакомые до боли нотки услышал в голосе её.
Тимофей. Расстроенный не может здраво мыслить и многое мерещится ему.
Андрей. Зачем ей было так внезапно исчезать, на телефонные звонки не
отвечать? Недобрые предчувствия закрадываются в душу. Сейчас ещё раз
позвоню, и может быть она ответит, рассеяв все сомнения мои. (Звонит по
телефону. Раздаётся звонок телефона  Любаши, она обрывает входящий
звонок.)
Люба. Он будто чувствует меня на расстоянии.
Андрей (бросаясь к Жене). Любаша, зачем ты здесь? Кто этот человек и
что ты делаешь в его объятьях?
Люба. Андрей? Зачем преследуешь меня? Счастливее ты был бы, остав-
шись дома.
Андрей. Меня сюда провиденье вело. Теперь же на правах супруга, хочу
узнать, кто этот человек, с которым ты так миловалась, не отвечая на мои
звонки?
190
Тимофей. Любовный треугольник. Жена, любовник и обманутый супруг.
Егор. Так это муж твой, Люба? Я не знал, что ты не одинока. (Любе тихо.) Я
не хочу терять тебя, муж нам не может быть помехой.  Давай продолжим
позже,  когда улягутся все страсти и море снова станет тихим и бескрай-
ним. Прекрасно то, что нас соединило, не в праве им пренебрегать, должны
мы чувствам волю дать и пусть они, как к солнцу тянется побег, пробьются
сквозь ненастья....
Люба (тихо Егору). Не думала, что всё так обернётся. Я больше не могу
скрывать тех чувств, которые во мне кипят.
Егор (тихо Любе). Чуть-чуть повремени. Нельзя найти проверки лучшей
чувствам, чем время дать окрепнуть им. Не раскрывай всех карт супругу, и
будешь счастлива вдвойне: и он и я – мы будем при тебе.
Андрей. О чем вы шепчетесь? Моя бесценная Любаша, какие могут быть
секреты, когда мы жили душа в душу столько лет!
Люба (громко). Смущение долой! (Егору.) Знакомься, это мой супруг. Его
зовут Андреем. Андрей, а это – Егор.
Андрей (Любе). Я – супруг. А кто такой Егор?
Егор (Андрею). Был рад знакомству с вами. На вашем месте я бы такую пыл-
кую особу ни на минуту не оставлял одной. Её винить вам не в чем. Желаю
здравствовать, а мне пора, ведь сцены объясненья с мужем тяготят, увы, они
всегда печальны: обычно мужу не хватает мудрости простить жену. Мне ка-
жется, чем оставаться одному и зло таить на согрешившую супругу, уж луч-
ше всё простить и с другом жить, пока не протрубит прощальная труба.
Андрей. Ещё вы поучаете, как жить!
Егор. Не стоит бурю поднимать в стакане. Не стоит ревности давать вас
победить. Взгляните здраво: супруга ваша с вами, её у вас никто не отби-
рал. А если вы честолюбивы, то с честолюбием в любви до старости вам не
прожить. Простите, я увлёкся. 
Андрей. Когда б не вы, мужьям не приходилось волноваться, где их су-
пруги пропадают вечерами, не отвечая на звонки.
Егор (в сторону). Да если бы не мы, для многих жён осталось тайной, ка-
кие страсти дремлют в глубине души у них! (Тихо Любе.) Любаша... До сих
пор я слышу пряный и пьянящий аромат духов и сладость терпких губ со
вкусом земляники. Какая незадача! Так внезапно все оборвалось на самом
многообещающем моменте. (Громко.) Я удаляюсь. Где Лёша? Пора мне ра-
зобраться: смог преуспеть он на любовном фронте или нет, и выиграл ли я
у него пари ? (Уходит.)
Люба молчит и не хочет начинать разговор.
Тимофей. Многозначительная тишина, она мучительна и тяжела, её пре-
рвать никто не хочет первым. Я не хочу свидетелем быть сцен семейных, и
191
потому оставлю вас наедине. Тем временем найду свою плутовку, которой
вдруг в ребро ударил бес и захотелось ей со мной расстаться. (Уходит.)
Люба и Андрей остаются одни.
Андрей. Как хорошо, что он оставил нас! Пусть Тимофей эгоистичен, но
верно оценив момент, он понял, что ему не место здесь.
Люба. Что ты теперь собираешься делать?
Андрей. Пока не знаю. Я хотел с тобою обсудить, тем более, что заблуди-
лась ты впервые, и видимо, не так уж далеко ты в лес ушла.
Люба. Оправдываться не хочу, вымаливать прощение не буду. И к тому же,
угрызение совести совсем меня не мучит. Что сделано, того уж не вернуть.
Андрей. Задета за живое твоя гордость. Не знаешь, как величественна ты
сейчас. Нет, не могу рубить с плеча. Порою мы должны простить, чтобы
ошибку дать исправить. Тот, кто ошибку совершил хот раз, уже не совер-
шит её повторно. Хочу чтоб знала ты, мне нужно лишь одно: чтоб возвра-
щалась ты ко мне. И как никто другой на этом свете, готов принять тебя
такую, как ты есть.
Люба. А если не вернусь?
Андрей. Твоё решение я буду вынужден принять. А теперь иди ко мне ско-
рей и мы закончим эту ссору, чтобы по-новому на все взглянув, продолжить
рука об руку идти по жизни.
Люба (в сторону). Опять рутина ждёт меня. (Андрею.)  Теперь мне надо с
Глашей попрощаться.
Андрей. Я с ней не виделся давно.
Люба. Я быстро бы сама с ней попрощалась, а ты бы мог меня здесь по-
дождать.
Андрей. Сегодня привязанность к тебе прошла достаточное испытание и
была доказана не на словах, и потому не собираюсь больше ни на минуту
оставлять тебя одну. Покорная жена – предел мечтаний многих, но не меня,
которому в тебе так дороги огонь и живость. Я рад увидеть Глашу не менее,
чем ты. Идём.
Люба. Сейчас на несколько мгновений я предпочла бы с Глашей тет-а-тет
остаться. Но если непременно тебе необходимо меня сопровождать, то воз-
ражать не буду. Глафира вряд ли удивится очередному гостю, пришедшему
без предупрежденья.
Андрей. А кто ещё пришёл к Глафире без предупрежденья?
Люба. Сегодня все мужчины сюда являются, как будто это Рим, и все до-
роги сходятся на этом месте. И даже ты не исключенье.
Андрей. Не верю, что мужчины просто так оказываются в обществе пре-
лестных дам.
192
Люба. А разве есть чему здесь удивляться, когда две дамы свободны и
предоставлены себе?
Андрей. Но как же объяснить, что именно замужняя из них в руках при-
шедшего мужчины оказалась?
Люба. Я думаю, что жизнь в семье на ней не отложила отпечатка, и она
всё также интересна для мужчин.
Андрей. Поэтому её нельзя ни на минуту оставлять, чтобы не иску-
шать фортуну. Идём, я буду рад с Глафирой повидаться.
Сцена третья
В квартире Глаши. Глаша и Лёша выясняют отношения.
Глаша. Зачем заставили меня поверить в вас? Я к вам прониклась чув-
ством искреннего уваженья и ожидала тоже самое от вас. Вы заключи-
ли дерзкое пари, что проведёте вечер не один.
Лёша. Послушайте, сейчас вы не способны здраво мыслить, и что бы я
вам ни сказал, вы будете встречать в штыки.
Глаша. А что прикажете мне продолжать вам верить? Вам, кто пытаясь
выиграть пари, так много слов пустых бросал на ветер? И для чего? Чтоб
девушку увлечь и привязать к себе на время!
Лёша. Кто может упрекнуть свободного мужчину, что был вниматель-
ным и любезным он с понравившейся ему девушкой? И даже согласился ей
помочь спасти подругу от сомнительных похождений.
Глаша. Что проку в помощи такой, которая не достигает цели.
Лёша.  Я вас предупреждал, что лучше не пускаться в авантюру, что я
плохой игрок. 
Глаша. Так было ли пари?
Лёша. Вы доведёте до белой горячки.
Глаша. Так было или нет? Зачем юлить?
Лёша. Спор был, я не хочу юлить.
Глаша. Мне кажется, что лучше вам уйти. Не думаю, что оставаясь здесь,
поможете мне разрулить конфликт и всё исправить.
Лёша.  Не собираюсь рисоваться, казаться лучше, чем я есть,  но ду-
маю, настало время добавить к вашей версии мою, и может всё тогда в ином
предстанет свете. Мы спорили, не отпираюсь, но это была простая похваль-
ба мужчин, кто более успешен среди женщин. В тот миг не мог предвидеть
я, что ожидает впереди: мы шли на рандеву к одной, но неожиданно попали
к трём. Вот так случайно, не подозревая, я встретил очень светлое создание,
мимо которого не мог пройти, волнения которого мне были так понятны
193
и близки. Я был готов оберегать вас. Способны ли вы это осознать?  По-
верьте,  на душе моей спокойно и легко, как после исповеди.  Но если вы
полны негодованием, могу своим присутствием не раздражать и вас поки-
нуть навсегда.
Глаша. Нет, не уходите. Я словно через призму ваших глаз на произошед-
шее взглянула, и от того нахмуренное небо прояснилось и солнце выгляну-
ло из-за туч. Порою, искренность способна недоверие сломить, открыв для
понимания ближайшую дорогу. А ваш порыв всё лучшее  в вас  проявил,
и от того вдвойне он стал дороже. В часы сомнений и печали, не забывайте
этот день и знайте, что есть место в этом мире, где будут рады вам всегда.
Лёша. Я не ошибся в вас, и в том, что в вашем сердце место есть для неж-
ности и доброты,  и рядом с вами даже сложное становится простым.  Но
должен я уйти и друга увести, и этим положить конец всем приключени-
ям. Поэтому я оставляю вас немедленно. (Стремительно уходит.)
Глаша.  Ушёл без лишних слов, словно сбежал, и телефона не оставил.
Наверное, он раздражён, но маскирует это множеством учтивых слов. Как
жаль, есть что-то притягательное в нём.  найти. Теперь вооружённый пораженьем, я вижу выход, как преодолеть ни-
Сцена четвёртая
Действие происходит в другой комнате квартиры Глафиры. В ней находится Маруся и
к ней заглядывает лёша в поисках Егора.
Маруся. Безумный день. Смешались правда и обман! Чем это завершит-
ся?
В комнату заглядывает Алексей в поисках Егора. Видит, что его нет и
пытается уйти.
Алексей, не уходите! Пролейте свет на  истинное положение вещей.
Не кажется ли вам, что мы напрасно тратим силы и вопреки затее нашей,
Егор опять с Любашей?
Лёша. Теперь я понял, что мне надо делать, чтобы вернуть всё на круги
своя. (Старается улизнуть от Маруси.)
Маруся. Ах, Лёша, не уходите.
Лёша. Я ваше общество ценю и в ситуации другой я мог бы задержаться,
но загостились мы у вас, пора нам дать покой хозяйке. Как только мы поки-
нем вас, вся суета мгновенно прекратится и сможете вы с лёгкостью вздох-
нуть: Любовь не будет больше под прицелом навязчивых ухаживаний Егора.
Маруся. Опять Егор! Спешите увести Егора? Он всё равно найдёт, как
всё по-своему устроить и своего не упустить. Всё вертится вокруг него –
вы, Люба, Глаша, я. Он хаос внёс в наш будничный порядок, ему обязаны
194
знакомством с вами. Увы, должны спешить вы, и опять из-за него. И как
ни странно, но благодаря Егору, мы вдруг взглянули на себя со стороны,
увидели достоинства и недостатки. (Спешит, чтобы Леша не мог прервать).
Как жаль, что с вами мы общались так недолго.
Лёша. Есть что-то растревоженное в вас, и мне не хочется чтоб в одино-
честве вы оставались.
Маруся. Скажите, неужели у меня такой печальный вид, что вы из жало-
сти одной ко мне остались?
Лёша. Нет. Я думаю, вы из тех, которые у зеркала проводят не одну ми-
нуту, и доведя до блеска внешний вид, являются объектом для внимания
мужчин. Но если заглянуть в глаза, то сразу же видна в них грусть – печать
какого-то разочарования.
Маруся. Вы видите, словно рентген – насквозь. Скажите, неужели я со-
всем не нравлюсь вам?
Лёша. Вы и Глаша просили вам помочь, чтобы спасти Любашу от Егора.
Увы,  я  оказался здесь бессилен.  Порою неудачи позволяют верный путь
спосланные злоключения.
Маруся. И этот выход: увести Егора?
Лёша. Да.
Маруся. Но мне не хочется, чтоб уходили вы. Я не уверена, что вас ещё
увижу.
Лёша. Мир тесен.
Маруся. На случай полагаться, всё равно, что манну ждать. А мне же хо-
чется вас слышать, видеть, узнать вас лучше, и ответ найти, такой ли вы
великодушный и открытый человек, как кажетесь на первый взгляд.
Лёша. И что вы предлагаете?
Маруся. Вы, правда, кажетесь открытым, сильным, цельным, настоящим,
и это в вас притягивает, как магнит. Скажите, разве невозможно хотя бы
изредка встречаться с вами ? И если да, то как смогу я вас найти?
Лёша. Я очень удивлён такому интересу.
Маруся. Послушайте, не надо продолжать: по тону слышу – это вежли-
вый отказ.
Лёша. Вы сможете узнать всё через Глашу.
Маруся (в недоумении). Глашу!? Как? Вы продолжаете её боготворить, в
то время как она хотела лишь спасти подругу, и вашей помощью восполь-
зовалась для того. Но посмотрите и в мои глаза. (Становится очень близко
от Лёши и запрокидывает голову, так чтобы были видны её глаза.) Всмо-
тритесь, в них сияет нежность и тепло, которые вы пробудили.
Лёша. Я нахожу в вас чуткость и ранимость, и ими не хочу злоупотре-
блять, а потому прошу, остановитесь, иначе вы возненавидите меня, когда
195
на вашу пылкость не смогу взаимностью ответить. И ещё... В дверях, ока-
менев, стоит какой-то человек, на вас он смотрит пристально не отрывая
взгляда. Не знаете, кто он?
Маруся. Я не заметила его. (Оборачивается и видит Тимофея, меняется в
лице.)
Маруся. Зачем сюда пришёл?
Тимофей. Мне не понравилось, что ты сказала мне по телефону. Из мяг-
кого, податливого существа ты превратилась вдруг в мегеру.  Решил про-
верить, чем ты так увлечена.
Маруся. И Вааламова ослица может вдруг заговорить!
Тимофей. Придя сюда, я понял, в чём причина перемен: меняешь ты меня
на шило.
Маруся. Ты как всегда не справедлив. Впервые я сказала «нет», и ты остал-
ся в выходные без утех, которые нужны тебе для поддержания здоровья. Я
постоянно шла на поводу твоих капризов. Я думала, что осознав всю те-
плоту и нежность моих чувств, ты, наконец, проникнешься симпатией ко
мне. Но я напрасно ждала! Увы, немому не дано заговорить, глухому же не
суждено услышать. Не вижу будущего там, где одному приходится из кожи
лезть стараясь, второму же не хочется и пальцем шевелить от лени.
Тимофей. Не собираюсь я переживать: таких, как ты, на свете много, и с
лёгкостью замену я тебе найду. Давно хотел с тобой расстаться, и наконец
мне подвернулся подходящий шанс. (Лёше.) Желаю, наигравшись с этой ку-
клой, найти получше вариант. Её я с радостью вам уступаю.
Маруся. И это всё, что ты мне напоследок собираешься сказать?
Тимофей. Ты думала услышать что-то милое при расставании?
Маруся. Поверить не могу, ещё с утра я думала, что что-то значу для тебя,
что не отпустишь просто так. Но рано или поздно узнаем мы правду, какой
бы горькой ни была она.
Тимофей. Всему виною только ты; вот и вини себя теперь в произошед-
шем. (Уходит.)
Лёша. Едва я сдерживал себя, чтобы не вмешаться. Не думайте, что всё
произошло случайно. Мгновенно опадает только зрелый плод. Разлад дав-
но созрел и нужен был лишь повод. Но вы так стойко и достойно вынесли
его, что я не перестану вами восхищаться. Одно мне не понятно, что сбли-
жало вас?
Маруся. Я слишком долго спала крепким сном и грёзы мне казались явью.
Лёша. Всю тонкость жертвенной любви способны единицы оценить, но
ваш избранник не из их числа, иначе не оставил бы он вас и дорожил бы
как брильянтом.
Маруся. Ах, если бы зарделась зорька новых чувств!
Лёша.  Вы только что свободу обрели. Зачем опять в зависимость впа-
196
дать? Всмотритесь вдаль и вы увидите, что жизнь, как горизонт: там каж-
дый день восходит солнце и заходит. Поверьте, вы достойны быть счаст-
ливой, однако не такой ценой. Теперь вам надо поразмыслить над тем, что
только что произошло. А я тем временем займусь Егором. (Уходит.)
Маруся. Постойте...
Лёша не останавливается.
Его не удержать: идеей движим он, как лист гоним бывает ветром. Про-
лить свет истины на всё поможет лишь Глафира. Чем занята она теперь?
Сцена пятая
Глаша стоит в зале и мечтательно смотрит в окно. Её уединение нарушает Егор, толь-
ко что сбежавший от ЛюбЫ и её мужа.
Егор. Глафира, я едва тебя нашёл. Наперекор всем доводам рассудка, ни-
как я не могу забыть последний разговор, оборванный на полуслове. Хочу
его я завершить.
Глаша (иронично).  Не скрою, я удивлена.  Но что же тронуло тебя? Не
понимаю, что сыграло  злую шутку, что  изменяя самому себе, ты возвра-
щаешься ко мне? (В сторону.) Каков герой! Когда нащупает слабину, не
упускает своего: искусно завлекает в сети из сладких обещаний, но пустых.
Сомнению напрасные слова не подвергая, мы начинаем верить им, и вот по
уши мы во лжи.
Егор.  Ты была так подчёркнуто любезна, так  деликатна и нежна, что  я
мгновенно осознал твою всю необычность. В тебе переплелись неброское
очарование, возвышенность и тонкий ум. И захотелось мне узнать тебя по-
лучше.
Глаша (с наигранной наивностью). Выходит, я понравилась тебе?
Егор. Не в бровь, а в глаз! А ты бы предпочла, чтобы оставив за завесой
тайны свои надежды, тревоги и мечты, я говорил о моде, жизни звёзд, по-
годе, курьёзах, происшествиях, астрологическом прогнозе? Но это не сбли-
жает ни на шаг: два мира остаются далеки и свет их холоден, как свет от
гаснущей звезды.
Глаша. Ты перед всеми обнажаешься так быстро?
Егор. Не надо путать глупость и открытость. Нет, я лишь тому открыт,
кого хочу приблизить.
Глаша. Но для чего ты хочешь сблизиться со мной?
Егор. Ты словно малое дитя, которому не ясно самое простое:  я свою
душу настежь распахнул, как двери дома раскрывают широко перед дру-
197
зьями. Ты видишь, я горю, и мой огонь, зажжённый с алтаря Киприды, одна
лишь ты способна усмирить. Но ты так холодна, как мраморное изваянье
в лунном свете. (Подходит близко к Глаше, берет её ладони и целует их.)
Глаша. Ты думаешь, что белое и чёрное я не способна различать? И по-
тому не понимаю всю подоплёку твоих слов и для чего ты произносишь их?
Егор (стоит очень близко к Глаше, держит её руку в своих). Признай-
ся,  моя близость приятно согревает, иначе упорхнула бы как птичка из
моих твёрдых рук.
Глаша.  Ты понимаешь всю безнадёжность выходки твоей и потому
идёшь во банк. Я обещаю позабыть о произошедшем и сохранить лишь до-
брые воспоминания о тебе.
Егор.  Не слушай цензора внутри, который говорит: «Остановись, нель-
зя». Ведь он обкрадывает твою жизнь, и потому в глаза закрадывается
грусть, огонь в них блекнет, губы сохнут, увядают черты лицо становится
увядшим. Глаша, открой себя для жизни! (Порывисто обнимает Глашу, на-
брасываясь на неё словно тигр. Входит Леша. Глаша с отвращением выры-
вается из навязчивых объятий.)
Леша (Глаше). Как странно видеть вас в объятиях другого.
Егор (Лёше). Не во время пришёл! Ступай немного погуляй, тогда не бу-
дешь третьим лишним. Все девушки при мне, а ты – один. Ты видишь, спор
решён был в мою пользу, и от того теперь ты мой должник.
Глаша. Лёша, не слушайте его. Вы знаете, на что способен ваш попут-
чик? Он волю дал рукам. Я сделала огромную ошибку, оставшись с ним на-
едине и выслушать решив.
Егор. Мне о другом ты ворковала, как голубка. (Лёше.) Смотри, она зарде-
лась словно зорька, так сладко было ей со мной. Она ведь смущена и отри-
цает всё. Я по румянцу на её щеках всё понимаю. (Берёт за руку.) Смотри,
как сердце часто её бьётся.
Глаша (вырывая руку). Прочь руки от меня! Егор, ты строишь домыслы,
основываясь на моём румянце? Я возмущена. Ты, как никто другой, моим
гостеприимством злоупотребил, позволив проявить себя не с лучшей сто-
роны. Даю тебе минуту, чтобы уйти отсюда. Не думай, что ты можешь де-
лать всё, что придёт тебе на ум и это не найдёт сопротивленье. Я вынужде-
на твёрдость проявлять, когда наталкиваюсь на пример нахальства.
Леша. Егор, ты время зря не тратишь: Люба, Глаша. А кто дальше?
Глаша (Лёше). Поверив на слово Егору, вы проиграете пари. Но если вы при-
слушаетесь ко мне и не поверите словам Егора, то справедливо победите в споре.
Егор (в сторону). Я думал, что она –  тихоня, которую легко мне будет
соблазнить. Но на поверку оказалась, что она крепче камня, не уступив на-
плыву тёплых чувств. (Глаше.) Моя прекрасная, мы вместе будем очень скоро.
Глаша.  Никогда!  Не прячь, как страус, голову в песок: ты проиграл
198
пари.  Ведь я предпочитаю Алексея. Надеюсь, что он будет искренен со
мной.  Как жалко, что я раньше не сказала тебе это, тогда не  угодила бы
в такую топь и не увязла бы по уши в ней. (Лёше.)  Я рада, что, поверив в
лучшее во мне, вы рассудили здраво.
Лёша. Конечно, я не мог представить вас с Егором заодно. Вы слишком
разные. И быть на вашей стороне куда приятней, чем на стороне Егора.
Егор.  Глафира, не доверяй ему! Ведь спорил он со мной о том, что со-
блазнит Любашу. 
Глаша. И всё же, я верю Лёше, а не тебе, Егор.
Егор Какая незадача! Прощайте, я ухожу. (Выбегает.)
Лёша. Я с ним сейчас же разберусь. (Стремглав убегает вслед за Егором.)
Глаша. Куда же вы? Странно, но я верю: все неурядицы счастливо раз-
решатся скоро.
Входит Тимофей с раздражением на лице.
Глаша. Тимофей?
Тимофей. Все двери были нараспашку и я вошёл не позвонив.
Глаша. Какие же ветра тебя надули к нам? Не ожидала тебя встретить.
Тимофей. Глаша, ты всё ещё одна?
Глаша. Одна? Как ни хотела бы одной остаться, но это, видимо, не суж-
дено. Порою нас на прочность проверяют и нам приходится терпеть, чтобы
играть в игру, о правилах которой нам едва известно.
Тимофей (недовольно). Маруся, ещё вчера боготворившая меня, уже се-
годня мне дерзила, откаываясь встретиться со мной. Причина быстрых
перемен – её желание со мной расстаться.
Глаша.  Расстаться? Не может быть! Зачем ты говоришь о ней с таким
презрением?
Тимофей. А как иначе говорить об этом перекати-поле?! Ведь я нашёл
её с другим. И это после прошлых выходных, когда от нежных глупостей,
которые друг другу говорили, мгновенно пролетела ночь. Теперь мне не
о чем с Марусей говорить. А та, что всех желанней и милей, сейчас стоит
передо мною.
Глаша. Похоже жертвенность Маруси подкармливала себялюбие в тебе,
которое и разбудило деспотичность.
Тимофей. По-твоему, она нашла себе другого, чтобы от деспота сбежать?
Глаша  (в сторону).  Она, возможно, следуя за уговором, спасала Любу
от Егора. Какая незадача, должна придумать выход я, как помирить поссо-
рившуюся пару. (Тимофею.) Но Тимофей, возможно, ты погорячился. Здесь
очень многое произошло, перевернувшее вверх дном обычный ход собы-
тий. Я расскажу, что здесь произошло и почему Марусю ты застал с дру-
199
гим. Надеюсь, всё это поможет восстановить её в твоих глазах.
Тимофей. Так что же здесь произошло? И от чего своим  мужьям здесь
изменяют жёны?
Глаша. А были ли измены? Ты сгущаешь краски. Ты словно ожидал воз-
можности в Маруси усомниться и без оглядки от неё бежать.
Тимофей. Нет! Мы с Андреем пришли сюда и что нашли: Любаша обни-
мается с другим и более счастливого лица, чем в тот момент, я у неё давно
не видел, а Маруся.... Маруся, обо всем забыв, так флиртовала с молодым
мужчиной, что не заметила меня. Это ведь абсурд!
Глаша. Здесь Андрей?
Тимофей. Да, Люба на его звонки не отвечала, и это сильно мучило его,
не мог найти он места, пока меня не сговорил сюда прийти.
Глаша (в сторону). На грани срыва всё и может к катастрофе привести.
Но должен быть какой-то выход. Придётся что-то выдумать сейчас, чтоб
разрядить сгустившиеся тучи и как-то разрешить конфликт.
Тимофей. Ты погрустнела и притихла сразу. Неладное творилось здесь?
Глаша. Напротив. Мы, три подруги, собрались, как и всегда, чтоб обсу-
дить житейские проблемы.
Тимофей. Осведомлён прекрасно, о каких проблемах судачат девушки
оставшись tet -a-tet. Мне не хотелось бы им на язык попасться.
Глаша.  Я не хотела допускать тебя к моим секретам близко, но что не
сделаешь ради подруг. Продолжу... Молодые люди оказались не случайно
здесь, как и мои подруги. Порою чувства могут затуманить разум, и тог-
да ворона кажется орлом. Поэтому решила у подруг узнать, какое впечат-
ление на них произведёт понравившийся мне парень. Но чтобы всё есте-
ственным казалось, пришлось устроить встречу так, чтобы никто заранее
не догадался.
Тимофей. Но это ничего не объясняет.
Глаша. Имей терпенье, подожди, я до конца  ещё  не рассказала.  Чем
больше говорили мы, тем более раскованной беседа становилась. От тё-
плой атмосферы Егор вдруг стал приударять за мной, а тот, за кем мы на-
блюдали, краснел и стушевался под конец. Тогда Любаша, вызвав на себя
огонь, решила вывести Егора из игры. Андрей ошибку сделает рассорив-
шись с Любовью, ведь всё произошедшее случилось по моей вине.
Тимофей. Андрей и сам способен разобраться, что делать: воевать иль за-
мереть. Но почему Маруся говорила с другим мужчиной о любви?
Глаша.  Возможно Алексей нескладный, угловатый, порой не знает как
себя вести, но преисполнен благородства и от того он очень мил.
Тимофей. Он и Марусе показался очень милым, и потому её к нему непре-
одолимо потянуло?
Глаша. Как?
200
Тимофей. Удивлена?
Глаша. Ни сколько. В том, что она была с другим, моя вина и только. Я
лишь удивлена тому, как быстро ты поверил, что Маруся способна о тебе
забыть и убежать к другому.
Тимофей. Ты думаешь, Маруся не по прихоти своей с другим мужчиной
флиртовала? С трудом я в это верю!
Глаша. Ты думаешь, она способна пренебречь тобой? Из-за чего: каких-
то отдалённых перспектив когда-то быть с другим счастливой? Не лучше
ли держать в руках синицу, а не охотиться за журавлём? К тому же, если вас
двоих сравнить, то выиграешь безоговорочно ты сравненье: силен, решите-
лен, успешен, просчитываешь каждый шаг. Да, о таких как ты, все девушки
мечтают! Не отступилась бы подруга от тебя, но ей хотелось мне помочь
стать наконец счастливой .
Тимофей. Так в чём же эта помощь состояла?
Глаша. Открыть, что на душе у Алексея! Ведь он так скрытен по природе
и скован в выражении чувств. Поэтому так сложно разобраться, что за его
учтивостью стоит: симпатия или простая светская галантность, которая
мужчину не обязывает ни к чему.
Тимофей. Вот как! Женское коварство пытается перехитрить мужчин. И
как вы? Преуспели?
Глаша. Вышла незадача,  расстроившая всё: вдруг появился ты и шут-
ка обернулась настоящей катастрофой, рассорившей двух людей, которые
подходят так друг другу.
Тимофей. Эти незадачи случаются от лёгкой жизни!
Глаша. Нет, всё это зовётся «жизнь»: не могут девушки в безвестности то-
миться, им хочется узнать судьбу. Расчёт наш был такой: не связанный ни-
чем, на откровения Маруси Лёша взаимностью ответить мог, но если же он
увлечён другой, то будет оставаться безучастным. Так, нам казалось, смо-
жем мы приоткрыть завесу в его мир. 
Тимофей. На что вы, девушки, горазды, когда пытаетесь мужчин заво-
евать!
Глаша. Волнуясь от безызвестности и теряясь в догадках, вестей я ожи-
дала от подруги. Но неожиданно явился ты, смешав все карты. Наверное,
она огорчена. Пойду к ней и узнаю. Нет, к счастью, вот она.
Входит Маруся. Тимофей садится в кресло и исчезает из поля зрения.
Моя бесценная подруга, не торопись,  ты словом лишним можешь всё
испортить.
Маруся (не слушает). Удача отвернулась от меня.
Глаша.  Коль мы не можем знать всё наперёд, то нам не стоит фаталь-
201
ные прогнозы строить. Маруся, мне поскорее хочется узнать, как Алексей
ко мне относится. Что ты узнала?
Маруся (быстро и с чувством). А знаешь, ты не безразлична Алексею! И
у него все признаки любовной лихорадки: не слышит, не видит, сгорает. Он
телефон свой не даёт, других не замечает, ссылается всё время на тебя. Как
жаль, что это всё не для меня...
Глаша.  Маруся, дорогая, не стоит горевать. Дальнейшая судьба сейчас
зависит только от тебя. Теперь, когда я рассмотрела в Лёше достоинств ряд
и захотела познакомиться с ним лучше, он удалился, сжигая за собой мо-
сты, так что не знаю, как найти его в дальнейшем.
Маруся. Странно, а мне он говорил, что тебе оставил номер телефона. Вот
чудак!
Глаша. Да, странно!  (Тихо.)  Маруся, в кресле притаился Тимофей, он
напряжённо вслушивается в разговор, наверное, чтобы в измене уличить
тебя повторно.
Маруся (тихо Глаше). Ещё один чудак: не помирившись, снова лезет в
драку. И хочется ему повторно затевать скандал!? Мы только, что рассори-
лись и, видимо, надолго.
Глаша (тихо Марусе). Ты можешь всё исправить: решай сама. Его я убеди-
ла, что ревновал он зря: ведь ты меня спасала и потому пыталась выяснить
у Лёши, насколько нравлюсь я ему.
Маруся. Не думаю, что он поверил.
Глаша.  Тогда зачем он здесь и прячется за спинкой кресла? Из безраз-
личия к тебе?
Маруся.  Что если я поторопилась? У нас не раз происходили ссоры, и
примирялись мы не раз. И может, стоит нам попробовать начать сначала?
Глаша. Решай сама.
Маруся (тихо). Тогда тебе придётся подыграть. (Громко.) Представь, не-
поправимое произошло. Себе не нахожу я места.
Глаша. То совершеннейшая правда: нет на тебе лица, расстроена ты чем-
то очень сильно.
Маруся. Увидев с Алексеем рядом, тот, кто мне очень дорог был, в из-
мене обвинил, решил из жизни вычеркнуть, грозил немедленно другою за-
менить.
Глаша. Теперь я понимаю, почему он был внимателен ко мне.
Маруся. Представь, как искра вспыхнул он, забыв, как было хорошо нам
вместе. Всё это бросив в топку ревности, в одно мгновенье он порвал со
мной.
Тимофей (появляется на виду у девушек). Маруся, я вижу, ты расстроена
и это неподдельно? Поверь, всему виной бурлившая во мне досада, она мне
помешала разобраться сразу.  Я выбит был из колеи,  ведь  только дорогое
существо способно нанести болезненнейший из ударов.
202
Маруся. Ты нас подслушивал?
Тимофей. Я слышал лишь обрывки фраз. Увы, я много лишнего нагово-
рил тогда, когда увидел тебя с Глашиным поклонником.
Маруся. Возможно, была и моя вина в том, что сегодня приключилось.
Тимофей.  Сейчас мы на распутье.  Но нам необходимо сделать выбор:
предстанут завтра два несчастных человека порознь или  два счастливых
вместе. Храня обиду, мы расстанемся сейчас, чтобы найти рецепт для сча-
стья в одиночку, но позабыв обиду, сможем совместную дорогу к счастью
отыскать.
Маруся. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Ты де-
лаешь мне предложенье?
Тимофей.  Да. В несчастье все мы так разнимся, а счастье одинаково у
всех.
Глаша. Каким бы ни был сложным день, но, видимо, одна история счаст-
ливо разрешится.
Тимофей (Марусе). Проверка прочности на излом лишь улучшает качество
товара. Пройдя проверку на излом, мы можем быть уверены, что и в даль-
нейшем мы сможем вынести потоп, огонь, бичи и язвы и другое. Не убедил? 
Входят Люба, Андрей, Алексей. Глаша их останавливает, жестами показывает сохранять
спокойствие и не мешать Тимофею и Марусе.
Глаша (тихо говорит вошедшим). Позвольте Марусе сбросить груз и на-
конец какой-то сделать выбор. Настал ответственный момент.
Маруся. Я думала, что буду счастлива, как никогда, но я спокойна и ров-
на. Но так и быть, забудем о случившихся размолвках, зерно сомнений за-
родивших у меня, и будем двигаться вперёд. Но помни, Тимофей: на страже
счастья своего я буду и обижать себя не дам.
Тимофей. Я принимаю это без каких-то оговорок. Я знаю, я испытывал
твоё терпенье, но ты ждала так кротко, пока я оценю всю силу твоих чувств.
Люба. Я больше не хочу сидеть в укрытие и ждать. Маруся дорогая, со-
мненья прочь!
Маруся. Люба? И Андрей пришёл сюда?
Три подруги подходят друг к другу и обнимаются, радуясь счастливому разреше-
нию всех неурядиц этого дня.
Глаша (Любе). А у вас с Андреем всё в порядке?
Люба. Да. Всё разрешилось легче лёгкого. Кто мог подумать! Андрей со
мной, Егор рассеялся как мираж.
Глаша (Марусе). Сегодня странный, но счастливый, день. Ты счастлива
теперь?!
203
 Маруся. Да, я чувствую легко и радостно себя сейчас. нали о себе, заметили в друг друге то, что уж давно вы не ценили и снова
Тимофей (Андрею). Андрей, а как же ты? воцарился долгожданный мир. Могу сказать, что жизнь прекрасна, и если
Андрей. Как видишь, мы пока едины и неразделимы. кто-то думает, что это не так – пусть продолжает заблуждаться. Итак, мне
Тимофей. Сумел ты разобраться, что две подруги помогали третьей? в путь пора, я слишком загостился, в то время как мне хочется, чтоб всё во-
Андрей. Да, мне Люба что-то говорила, но я считал, что всё это увёртки. круг меня менялось – люди, лица, нравы, климат, флора, страны, города.
Тем лучше, если это так. Вопрос лишь в том, кого из них спасали. Нет, не могу на дух переносить размеренную жизнь, которой  грезят  эти
Тимофей. Глафиру. люди. Бежать! Бежать, пока свободен. (Зрителям.) А вы, милейшие, пусть
Андрей. Придётся эту версию принять без обиняков, иначе атмосфера ли- будет ваша жизнь благословенна. До встречи. Может, свидимся когда-ни-
кованья рассеется без следа. будь. (Уходит.)
Глаша (тихо Лёше). Прошу вас сохранить, что здесь произошло, в секре-
те. Ведь кончилось всё, как ни странно, хорошо.
Занавес
Лёша. Я тоже удивлён не меньше вас, что всё так разрешилось. Но види-
мо, иначе быть и не могло, когда прощение опережает гнев и страсть. А что
касается «всё сохранить в секрете», то нарушать установившийся здесь мир
и лад я и не собирался.
Глаша. Как хорошо, что понимаете вы с полуслова.
Лёша. Постойте, эта благодарность ни к чему. Ведь я сюда вернулся с
намерением узнать: не согласитесь ли вы встретиться со мной и тем про-
должить это странное знакомство?
Глаша. После всего, что здесь произошло,  я не могу ответить «нет». Я
думала, что в спешке вы ушли, чтоб избежать подобных разговоров.
Лёша. Простите, если был причиной вашего волненья: вот телефон мой.
Когда и где?
Глаша. В субботу, в старом парке у фонтана, в шесть.
Лёша. Вот ещё один конфуз счастливо разрешился.
Глаша. Верно.
Люба. А где Егор?
Маруся. Его и след простыл. О снах дурных мы забываем быстро.
Люба. Бывают сны, которые мы видим много раз. И рады им, какой бы
раз они ни повторялись.
Глаша (тихо Любе). Угомонись, едва сухой ты вышла из воды.
Люба (тихо Глаше). Смотри, как всё счастливо завершилось. Егор, пере-
мешав все карты, стронул лёд и многое у нас образовалось. Доволен муж,
что вновь обрёл меня, а я, что он готов на всё, лишь бы счастливой меня
сделать. Маруся перестала трепетать при виде Тимофея и стало ясно, что
их ждёт. И даже ты вступаешь в новый день с надеждой быть счастливой.
Леша. А ведь Егора след простыл. Где он теперь?

Все, присутствующие на сцене, замирают, словно останавливается кадр. Егор ходит

между Любой, Глашей, Марусей, Андреем, Тимофеем, Лёшей и внимательно рассматривает их.

Егор.  Как бы не так! Я  здесь, за вашим тихим счастьем наблюдаю.  Вы

вынырнули на одно мгновенье из повседневной суеты, и много нового уз-

204 205

Од и н о к а я бе л а я ц а п л я
д а л ьн его п ол ё та
пьеса в двух действиях
206
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Елизавета , высокопоставленное лицо.
Анри, старший сын Елизаветы.
Анна, жена Анри.
В и л ь я м, внук ЕлизаветЫ, сын Анри и А н н ы.
Фредерик, младший сын ЕлизаветЫ.
Генриетта, сестра ЕлизаветЫ.
Леди Алиса, биограф ЕлизаветЫ.
Софи, невеста ФРедерикА.
Саддам, финансовый магнат, иммигрант.
Рудольф, врач, сын СаддамА.
Артур, телохранитель.
Дворецкий.
Камердинер.
207

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Галерея дворца. Раннее утро, но в этом месте всегда темно. В него редко загля-
дывают люди, и совсем не заглядывает свет. Сюда не проникают звуки внешнего
мира, а история идёт своим размеренным ходом вне этих стен, увешанных от пола
до потолка портретами основателей династии и их бесчисленными потомками. Зо-
лочёные массивы рам потускнели от пыли. Пыль, этот аэрозоль разрушения, везде
и даже в воздухе. В галерею входит Елизавета и уверенным твёрдым шагом направ-
ляется к стене с висящей картиной, освещает её. Не отрывая взгляда, она долго
смотрит на портрет мужчины и тяжело вздыхает. День своего рождения она пред-
почла начать в этом месте.
Елизавета. Тихо… Все спят. Через каких-то полчаса закипит дворцовая
жизнь: встанут слуги, секретари, начнётся суета сует, – придёт в движе-
ние многовековой и хорошо слаженный механизм. Он так же крепок, так
же незыблем, как и в незапамятные дни его основания. В мелких заботах
незаметно пролетит день. Со всех уголков подлунного мира посыплются
поздравительные телеграммы, официальные и неофициальные, не переста-
вая зазвонят телефонные аппараты, многочисленные визитёры взволнован-
ными голосами наперебой будут поздравлять. А вечером напряжение раз-
рядится огромным балом, фейерверками, всеобщим ликованием. Тысячи
приглашённых, тысячи улыбающихся лиц, искренне или наигранно, – все
они придут разделить мою радость. Так было всегда. Так и останется. Это
мой день... От чего только не радостно? Как здесь тихо, спокойно. В этой
комнате все весомо и сделано на века, с каждого портрета сквозит преем-
ственность поколений, здесь чувствуешь себя звеном в неведомой беско-
нечной цепи. Кто я? Странно, почему я задаю этот вопрос в казалось бы
счастливый и безоблачный день моей жизни. Я пытаюсь убедить себя, что
все складывается как нельзя лучше, а на душе тревожно, предчувствие над-
вигающейся грозы. (Вздыхает.) Надо взять себя в руки. Это же нелепо идти
на поводу у предчувствий и страха. Знобит. Щеки горят. Холодно. Голова
208
болит, будто сдавили железным кольцом. Тысячи мелких искр вспыхивает
перед глазами. Откуда этот гул, словно при землетрясении? Темно, душно,
запах гари... Нет, это не гарь. Показалось... Душно… Пыль! Кругом одна
пыль, нечем дышать. Что это? Свет... Где свет? Воздух... Где воздух?
Елизавета опрометью бросается к окну, открывает шторы, распахивает ставни, све-
жий ветер и лучи восходящего солнца врываются в комнату и бесцеремонно хозяй-
ничают в ней. Она тяжело и часто дышит, не может нарадоваться солнечному утру.
Дышу, будто никогда ранее не дышала таким свежим и прохладным воз-
духом, радуюсь свету, будто раньше не жила и не видела его. Как хорошо!
Я даже не могу передать, как хорошо. Никто не поверит, что может быть
так хорошо только от порыва ветра и солнечного света. Долой пыль, долой
уныние. Я боялась, что будет дождь. Боялась, что дома, деревья накроет гу-
стая, вязкая серая масса. Но на небе ни облака. Солнце встаёт уверенно, его
восхождению ничего не мешает, его лучи везде. Долой страх. Здравствуй
утро, здравствуй новый день моей жизни. Снова я сильная, уверенная, ре-
шительная, а не мучимая сомнениями и одиночеством. Солнце, твои жи-
вительные лучи проникают вглубь, наполняют жизнь смыслом. Накануне
разгорелся спор, есть ли польза от солнечных лучей человеку, кто-то гово-
рил, что кроме вреда от них ничего нет, что электрическая лампочка куда
более совершенна и безопасна. А этот весельчак – доктор без практики
– доказывал, что человек приспособился к вредоносной части солнечных
лучей, а лампочка, несмотря на все её совершенства, никогда не сможет за-
менить солнце. (Обращаясь к портрету отца.) Истосковалась по тебе, тво-
им добрым словам, шуткам. Одиноко и грустно, уходит наше время, наши
силы. Изредка среди житейской суеты оглянусь вокруг, а там все чужое, и
тебя рядом нет. Я люблю этот портрет. Меткий глаз художника подметил,
а талантливая рука изобразила тебя таким, каким ты был на самом деле.
Ты, как живой, смотришь на меня и улыбаешься. Ты не соглашался делать
портрет, а потом уступил. Ты хотел, чтобы рисовали не монарха, а простого
смертного – добропорядочного отца семейства и мужа. Ты боялся иметь
такое же напряжённое с нахмуренными бровями лицо, как на большинстве
портретов в этой комнате. Недавно я перебирала старые фотографии, но на
них ты выцвел, глаза потускнели и у тебя отсутствующий вид неживого
человека. (Елизавета прислушивается к шуму, раздающемуся где-то в глу-
бине комнаты.) Что за шум? Здесь кто-то есть. Кто мог оказаться в этом
забытом месте ранним утром? (Елизавета открывает убежище нарушителя
спокойствия, им оказывается Вильям.) Ты? Ты напугал меня. Что ты здесь
делаешь?
209
 Вильям. Подслушиваю.
Елизавета. Очень откровенно и лаконично!
Вильям. А почему вы так напуганы? Вы думали, что какой-нибудь ин-
триган пытается разузнать вашу слабость, а потом поведать всему миру,
нанеся вам и всей монархии сокрушительный удар? Нет, это всего лишь
я – ваш внук, второй в списке о рангах.
Елизавета. Очень недостойно второго в табеле о наследниках.
Вильям. Да, недостойно. Я не спорю. Более того, я раскаиваюсь. Но этим
я хотел приблизиться к вам. (Елизавета улыбается.) Почему вы смеётесь?
Елизавета. Разве я смеюсь?
Вильям. Улыбаетесь... Я готов быть наказанным. Но вы должны меня
простить. Прощать – это величественно. Преследовать, обижаться – это
удел смертных. Вы должны парить высоко-высоко.
Елизавета. Как ты себе это представляешь?
Вильям. Не знаю.
Елизавета. Какие книги ты читаешь? Какие-нибудь рыцарские похожде-
ния, полные средневековой романтики и веры в долг, честь, искреннее и
преданное служение избраннице.
Вильям. Откуда вы знаете?
Елизавета. Не трудно догадаться, все юноши читают примерно одно и
тоже, а потом разочаровываются: ни чести, ни долга, ни совести, ни кос-
мического смысла, а только однообразная повседневная жизнь. Но об этой
тайне вы нигде не прочтёте. Вы узнаете о ней много позже, когда пройдёте
через пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет своим ходом.
Вильям. Я возражаю.
Елизавета. На твои возражения ответит жизнь.
Вильям. Вы думаете, что я ничего не понял? Рыцари, романтика, придёт
время и оно расставит точки над «i». Я не все понял умом, но сердцем я по-
чувствовал все ваше одиночество.
Елизавета. Иди.
Вильям. Вы гоните меня, потому что я знаю вашу тайну.
Елизавета. Сегодня утром я хочу побыть одна.
Вильям. Ещё одна простая истина: вы боитесь старости.
Елизавета. Ты действительно не по годам сообразителен и очень искре-
нен. Иди.
Вильям. Хорошо. Я ухожу.
Елизавета. Постой. Ты пишешь стихи? Я давно знаю об этом, но спра-
шиваю только сейчас, когда искренность необходима, как воздух, чтобы
разрушить двусмысленность.
Вильям. Откуда вы знаете?
Елизавета. Ты не ответил.
210
Вильям. Да. Я пишу, но это мало похоже на стихи.
Елизавета. Но твоей матери они очень-очень нравятся.
Вильям. Откуда вы знаете, что они нравятся ей? К вам на исповедь не
придёшь: вы обо всем осведомлены.
Елизавета. Ты даже не можешь представить, как много я знаю...
Вильям. Зачем вам?
Елизавета. Это даёт преимущества: знаешь всему цену.
Вильям. А какая у меня цена?
Елизавета. У тебя на лице написано, что ты не умеешь лгать.
Вильям. Но ведь это не интересно.
Елизавета. Что не интересно?
Вильям. Не проще ли верить в людей, а не следить за ними, подозревая
в каждом их слове, поступке двусмысленность, лесть, корысть. Не проще
ли радоваться жизни, каждому её часу, чем поджидать подвох и постоянно
готовиться к нему. Жить, как сатиры: солнце светит, небо лазурное, трава
зелёная. Да, там в кустах девятиглавая Лернейская гидра, готовая растер-
зать в любую минуту, но в ожидании её броска и жала можно не заметить
ни зелени, ни ультрамарина, ни белила, и жизнь пройдёт мимо.
Елизавета. В твоих стихах что-то есть. В тебе самом что-то есть – непо-
стижимое, неуловимое. Посмотришь: человек, как человек, – да только не
такой ты: не так улыбаешься, не так говоришь, да и смотришь ты как-то
издалека, нет, не свысока, а издалека, из твоего особенного мира с солнцем,
зеленью и сатирами. Ты – мечтатель, решивший перевернуть мир. И даже
в том, как ты мнёшь в руках снег, есть что-то особенное. Я не могу оши-
баться…
Вильям. Почему вы не можете ошибаться?
Елизавета. Я слишком много видела разных людей, их судьбы проходили
перед моими глазами.
Вильям (смущённо). Я счастливый человек: у меня есть два читателя, до-
рогих мне.
Елизавета. Я в детстве не любила стихи: не любила их читать, учить наи-
зусть. У меня хорошо получалась арифметика, я с лёгкостью решала при-
меры и задачи: знаешь формулы, подставляешь, – вот и готово решение. А
со стихами все сложнее: никогда не знаешь, что произойдёт в следующей
строфе. Когда дело доходило до сочинений, я не знала ни с чего начать, ни
чем окончить. Проходили часы, а на листке появлялись всего лишь две-три
строчки. А теперь иди. Сегодня особый день.
Вильям. А что в нем особенного?
Елизавета. Верно, он похож на многие длинные дни моей жизни...
Вильям. Я тоже думал, что сегодня необычный день и ждал чуда. Я про-
брался к вам среди ночи.
211
 Елизавета. Что ты делал у меня в спальне?
Вильям. Ждал чуда… Вы спали тихо, как спят все, уставшие от много-
численных забот. Временами ваше дыхание было таким бесшумным и не-
уловимым, что я подскакивал к вам в страхе, что с вами что-то произошло и
надо немедленно оказывать помощь: делать искусственное дыхание, звать
врачей. Но вы крепко, очень крепко спали.
Елизавета (раздражённо). Ты ждал чуда и потому не отходил ни на шаг?
Вильям. Оно произошло, но несколько другое, чем ожидал...
Елизавета. И что же это было?
Вильям. Если бы миллионы людей увидели вас спящей, как дитя, монар-
хию бы упразднили.
Елизавета. Меня никто не видел спящей, как дитя. Я даже не хочу слы-
шать об упразднении монархии, после того, как было положено столько
сил. Довольно. Я хочу побыть одна до того как все проснутся и начнётся
праздничная суета. Хотя погоди. Вот что я хотела спросить. Когда ты стоял
возле меня, а я крепко спала, не хотелось ли тебе хотя бы сотую долю се-
кунды, чтобы я не дышала?
Вильям (кротко). Вы все равно не поверите.
Елизавета. Будь искренним со мной до конца. Не надо лгать. Ничего не
бойся. Скажи, хотя бы сотую долю секунды ты хотел, чтобы я не дышала?
Почему ты молчишь?
Вильям (тихо). Нет.
Елизавета. Что ты сказал? Ты сказал: «Нет»?
Вильям. Да.
Елизавета (смеётся). Так я и знала.
Вильям. Вы думаете, что за вашей спиной плетутся заговоры, кипят стра-
сти и все считают ваши дни? А этого ничего нет!
Елизавета. Ты разочаровал меня. Разочаровал... Вокруг одна ложь.
Вильям. Я знал, я говорил, что вы не поверите. Увы, действие должно на-
чинаться с землетрясения, а потом страсти должны нарастать.
Елизавета. Тебе не надо оправдываться. Придёт твой законный черед,
только когда – не известно, никому не известно. Теперь иди!
Вильям. Нет, теперь я не уйду, теперь нельзя уходить! Теперь вы выслу-
шаете меня до конца. Зачем мне желать вам смерти? Это унизительно.
Елизавета. Гордый человек.
Вильям. Я пришёл к вам, надеясь увидеть чудо. Мне казалось, что день
грядущий будет особенным, и что вы тоже должны быть особенной – не
такой, как в другие. Не могу сказать, чего именно я ожидал. Может, что
вы вдруг засветитесь тонким иссини-холодным светом и вокруг вашей го-
ловы возникнет нимб, или что сюда стройной чередой сойдут ангелы, как
на средневековых картинах времён инквизиции, и поздравят с праздником.
212
Время шло, а ничего такого не происходило. Занимался рассвет на востоке.
Словом, это был самый обычный день.
Елизавета. Обычный?
Вильям. Обычный. И вы были самой обыкновенной женщиной, женщи-
ной со смертною судьбой. Понимаете? В вас ничего не было королевского.
Елизавета. И это тебя удивило? Это было открытием для тебя?
Вильям. Видимо, да. Это и было чудо, которого я так ожидал.
Елизавета (смеётся). А что мать твоя? В ней тоже ничего королевского нет?
Вильям (решительно). Нет. Ничего нет. Ничего в ней нет королевского.
Она бегает босиком по траве, ведёт дневники, протягивает руку каждому,
кто нуждается в помощи. Она добра, доброта её не наигранная, а сердечная,
только страдает она сильно, много плачет, а боль все равно выплакать не
может и рассказать никому тоже не может, так в одиночестве и живёт.
Елизавета. А насчёт дневников ты правду говорил?
Вильям (сконфуженно от оплошности). Не подумал и сказал, просто так
сказал.
Елизавета. Это мы ещё узнаем!
Вильям. Когда вы спали, ваше лицо было безмятежным, напряжение ис-
чезло, морщины вокруг глаз расправились. Вы были красивы. А в какой-то
момент вы улыбнулись. Что за улыбка играла на вашем лице! Невозможно
описать её, загадочную, лёгкую, ласковую. Иногда при свете дня я думаю:
лучше бы вы не улыбались той искусственной улыбкой, которая как маска
застывает на вашем лице и не идёт из вашего сердца.
Елизавета. Мне на одно мгновенье показалось, то ли во сне, то ли в полу-
дрёме, что кто-то дотрагивается до моего лба.
Вильям. Это был я. Я не мог удержаться. Но не это главное. Что вам сни-
лось? Мне интересно.
Елизавета. А почему ты спрашиваешь?
Вильям. Просто так, из любопытства. В какой-то момент во сне вы ча-
сто дышали, будто бежали от гнавшихся за вами неудач или ненасытных
кровожадных преследователей. Вы вздыхали, временами даже стонали, а
потом выкрикнули испуганно: «Дым, гарь, огонь. Помогите».
Елизавета. Тише. Подожди. Не говори ничего.
Вильям. Вам страшно?
Елизавета. Да, мне страшно.
Вильям. Вам, охраняемой бесчисленными стражами, вам, окружённой
бесчисленными слугами, секретарями, готовыми выполнить любую вашу
прихоть, страшно?
Елизавета. Да.
Вильям. Почему?
Елизавета. Это невозможно объяснить. Это выше моего понимания.
213
 Вильям. Закройте глаза. У вас красивые глаза, но сейчас закройте их.
Елизавета. Я не вижу в этом необходимости.
Вильям. Пожалуйста, я вас очень прошу.
Елизавета. Хорошо.
Вильям. Что вы видите? Вы видите чёрную безжизненную массу с расхо-
дящимися серыми кругами? Не открывайте глаза, прошу вас! Большинство
людей видит именно это, по ночам их мучает бессонница, боли в правом
подреберье и изжога. По утрам они сильно раздражаются и готовы негодо-
вать по любому поводу. Это пройдёт. Откройте глаза.
Елизавета. Как светло.
Вильям. У меня есть для вас подарок.
Елизавета. Сейчас не время для подарков. После.
Вильям. Я хочу быть первым. К тому же у меня не простой подарок, он по-
теряет смысл среди блеска и великолепия. Подождите немного. (Убегает.)
Елизавета. Чудак. Но я что-то жду от этого мальчика. Видимо, чуда.
Вбегает Вильям с маленьким полевым цветком.
Что это?
Вильям. Это подарок.
Елизавета. Это напомнило один давно забытый, но очень важный момент
из моей жизни.
Вильям. Знаю. Научились ли вы с незапамятных времён молодости при-
нимать жалкие подарки?
Елизавета. Это неожиданный подарок, но не такой жалкий, как ты думаешь.
Вильям (цитирует). «В цветке нечётное количество лепестков. И если
первый будет, «ЛЮБИТ», то и последний будет, «ЛЮБИТ». И это будет
именно так. Я подарил ей один единственный цветок, он терялся среди её
великолепия и казался жалким и сиротливым. Она не привыкла получать
такие маленькие подарки. Растерялась. Щеки её раскраснелись. Она долго
не могла поднять глаза, в ней шла борьба. Простота подарка озадачила её,
но только на несколько мгновений. Она не знала, что сказать, что ответить.
Когда она все же взглянула, в её глазах было любопытство, она изучала
меня. И только потом одобрительно улыбнулась. Она была впервые в рас-
терянности, и она ей шла. Она была совсем другим человеком».
Елизавета. Я краснею, как в те далёкие времена. Я почувствовала себя
юной девочкой, у которой вся жизнь впереди.
Входит Анри.
Анри. Утро доброе.
Елизавета. Да, доброе, очень доброе.
214
Анри. Какая сцена! Раннее утро, полевой цветок, молодой человек с пре-
клонённым коленом и горящими глазами. Романтично!
Елизавета (Вильяму). Иди, я тебя не прошу, я тебе приказываю. Иди. Ни-
чего не говори больше, я всё прекрасно понимаю. Ты даже не знаешь, как я
ценю твой подарок. Это самый лучший подарок в моей жизни. Видишь, я
хорошая ученица: я научилась принимать маленькие подарки. Интересно,
откуда ты все знаешь?
Вильям. Мне рассказывал подаривший этот цветок
Елизавета (Вильяму). Ни слова больше! Иди. Иди.
Вильям уходит.
(Обращается к Анри.) Я тебе хотела что-то сказать, о чем-то просить. Но
о чем? Эта история отвлекла меня.
Анри. Неужели вы любите такие цветы?
Елизавета. Это нечто большее, чем просто цветы.
Анри. Вы, такая величественная, вы, чью красоту оттеняют золото, сере-
бро, драгоценности, тронуты этим подарком?
Елизавета. Да. Это удивляет тебя? Когда-то твой отец преподнёс мне та-
кой же подарок.
Анри. Если это так, то у вас тонкая душа и чувствительное сердце.
Елизавета. Возможно. Что же я хотела сказать? Не помню.
Анри. Оставьте! Оно вернётся также внезапно, как и улетело.
Елизавета. Ты сегодня будешь на празднике?
Анри. Мы давно договорились. Постойте, я не поздравил вас. Поздрав-
ляю. (Целует руку.)
Елизавета. Порой мне хочется, чтобы ты был со мной мягче.
Анри. Вы всегда можете рассчитывать на меня и мою помощь. Вам не-
возможно отказать, иначе я чувствую себя провинившимся мальчишкой. Я
сделаю всё, что смогу: говорите, просите, получите.
Елизавета. Я вспомнила... Для меня очень важно, чтобы ты обязательно
выполнил мою просьбу.
Анри. Что же вы хотите?
Елизавета. Я хочу малость: сделай одолжение, сегодня вечером на празд-
нике оставь гостей, оставь эти никому ненужные споры и не бросай супру-
гу. Не удивляйся просьбе, я просто хочу, чтобы вопреки всем пересудам,
все увидели крепкую и дружную семью, увидели, что у монархии есть бу-
дущее, она крепка и ей ничего не угрожает.
Анри. Мне не сложно обещать. Пообещав, я конечно же исполню. Но
Анна абсолютно непредсказуема.
Елизавета. Я понимаю. Но ты первым сделай шаг ей навстречу. Пусть враж-
дебность и холодность будут идти от неё, и пусть все это видят и знают.
215
 Анри. Ей простят. Она прощает и ей простят. Она говорит, что будет коро-
левой сердец. Это леди Алиса писала в одном из романов. Они очень близки.
Елизавета. Анна ждёт и хочет, чтобы ты пошёл ей на встречу. Так хочет,
что помани её пальцем, она всё простит, всё забудет, всё начнёт сначала.
Анри. Ей надо что-то совсем иное – большее, чем то, о чем просите вы. Её
не обманешь. Она посмотрит в глаза и все поймёт.
Елизавета. И что она поймёт?
Анри. Что ничего нет, кроме необходимости.
Елизавета. А как же сын?
Анри. Дети – самое больное, неразрешимое.
Елизавета. Так ты обещаешь?
Анри. Обещаю.
Елизавета. И ещё: твой сын предоставлен сам себе. Обращай больше вни-
мания на него, чтобы он не чувствовал себя в этих стенах чужим. Он не до-
рожит этим местом и тяготится им. Ты не заметил? Цветок, слезы в глазах.
Анри. Он впечатлителен. Но это поправимо: только он закончит учёбу –
сразу же отправится на военную службу. Пусть послужит.
Елизавета. Не делай этого. Он сам решит, чем ему заняться.
Анри. Служба сделает его серьёзным, волевым человеком.
Елизавета. Я повторяю, он сам сделает выбор.
Анри. Действительно, с вашей стороны гуманно предоставить ему свобо-
ду выбора, но почему в своё время вы её не предоставили мне?
Елизавета. Просто с ним всё ясно и понятно. А с тобой всё было по-
другому, неопределённо.
Анри. А с ним все определённо и ясно? Но почему?
Елизавета. Что ты спросил? Я не расслышала. У меня болит голова.
Анри. До сих пор он не проявлял особых способностей.
Елизавета. Ты об этом!
Анри. Он образован, но ничем не отличается от его сверстников
Елизавета. С ним давно всё решено.
Анри. Кто решил? Вы?
Елизавета. Нет не я. Но как ты раздражён! Думаешь, я излишне вмеши-
ваюсь в твою и его жизнь. Поверь, я бессильна в этом вопросе и ничего не
могу изменить. Вместо нас решили. От рождения было дано и было решено.
Анри. О чем Вы? Второе место в ранге наследников не основание, чтобы
не служить.
Елизавета. Не понял, не знаешь.
Анри. Я хотел вам кое-что сказать.
Елизавета. Я слушаю.
Анри. Сейчас к вам придёт леди Алиса. Она спешит, торопится, боится,
что не успеет. У неё безотлагательное дело.
216
Елизавета. Дела все после. Я хочу побыть несколько минут одна, ведь це-
лый день пройдёт в хлопотах.
Анри. Это очень важно.
Елизавета. А почему такая спешка? Почему именно сегодня?
Анри. Её с минуты на минуты приведёт Анна. Леди Алиса всегда соблю-
дала правила дворцового этикета и заранее договаривалась, но теперь при-
дётся не по правилам. Ждать нельзя, иначе, говорит, поздно будет.
Елизавета. А что за повод? Что случилось?
Анри. Она считает, что сегодня её последний день.
Елизавета. Вот как! Тогда это не серьёзно. Вздор.
Анри. Она в этом убеждена, считает нас невеждами, жалеет нас. Я хотел
послать за врачом, но она отказалась, говорит, никчёмные они спасатели:
разве можно лекарствами спасти человека?
Елизавета. Она раздражена из-за нездоровья.
Анри. Просила звать Рудольфа. Его видеть хочет. Говорит, что он един-
ственный способен помочь: от одного звука его голоса можно выздороветь:
сядет, выслушает, успокоит, обнадёжит. Вы говорили, что голова у вас бо-
лит, нейроциркуляторная дистония, видимо? Обратитесь к нему. Этот фо-
кусник, забывший названия лекарств, путающий диагнозы, с трудом поды-
скивающий слова, вам поможет. (Недобро.) Это по его части.
Елизавета. Она действительно верит, что сегодня её последний день? Ты
ничего не перепутал? Или это капризы больного человека?
Анри. Ещё как верит, иначе не беспокоила бы. Она прекрасно знает, что
сегодня ваш день рождения. Она очень печальна и смотрит с жалостью,
зрачки неестественно расширены, будто от невыносимой внутренней боли,
но страха нет.
Елизавета. А ещё что-нибудь особенное есть?
Анри. Бледность. Глаза соскальзывают с предметов, останавливаются и
смотрят вглубь. А что она видит там – неизвестно: может наши судьбы, мо-
жет нашу суть, может иной мир, построенный по иным законам и из друго-
го материала. А вот и внезапные визитёры. Только для вашего спокойствия
говорю: постарайтесь не заглядывать в глубину её глаз – там бездна. При-
нимайте. А я с вашего позволения пойду.
Елизавета. Нет, останься! Ты мне нужен здесь.
Входит Леди Алиса под руку с Анной.
Анна (Елизавете). Доброе утро. Вам сегодня не до неожиданных визитё-
ров, у вас сегодня долгий, сложный и напряжённый день. Но дело спешное.
Елизавета. Мне уже доложили. (леди Алисе.) Что случилось?
Леди Алиса. Прошу простить меня, непрошеную гостью. Я быстро, всего
лишь несколько минут. По глазам вижу, что заняты, и что не время. Не
217
знаю с чего начать, всё кажется важным. Мне захотелось ещё раз взгля-
нуть на вас, слишком многое связывает, слишком многое пережито. Я была
счастлива Вашим счастьем, постоянно наблюдая за Вами со стороны, и
этим тёплым чувством наполнено все, что я делала для Вас и во имя Вас.
Ни одной минуты ни одного дня я не сомневалась в выборе этого пути. И
теперь, оглядываясь назад, я ни о чем не жалею. Я рада и радость моя лёг-
кая. У меня так легко на душе. Мне тяжело стоять, мои ноги нестерпимо
болят и каждый шаг – мука, но в душе так спокойно, как никогда ранее не
было. Я несла свою ношу с лёгкостью, но сегодня донесла её до конца и она
спала с плеч. И от того мне так свободно, будто через мгновенье я полечу
в небесную высь, сольюсь с этой невообразимой лазурью, стану её часть�
В комнату медленно входит Рудольф и Вильям.
Анна. А вот и он! (Рудольфу.) Где так долго можно пропадать? Два часа
прошло.
Рудольф. Утро доброе. (Анне.) Что случилось? Вместо приветствия я слы-
шу упрёки и нотки недовольства в вашем голосе. (леди Алисе). Доброе утро,
моя прекрасная леди. Вы прекрасны, но сегодня Вы необычайно бледны.
Здесь у всех, если не расстроенные лица со слезами на глазах, то, по край-
ней мере, встревоженные, удивлённые, озадаченные. А знаете, я давно при-
ехал во дворец. Но дорогу к вам никак не мог найти. Не могу привыкнуть