


2





3


 4

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ…………………………………………………….. 6

Глава I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ…………………..... 15
Эпистемология, ее предмет и характер исследуемых вопро-
сов. Онтологизм, скептицизм и критицизм в эпистемоло-
гии. Что такое знание? Знания и их основания. Классиче-
ский эпистемологический фундаментализм. Методологи-
ческий номинализм: стандартная концепция науки. Про-
блема базисных знаний. О «первичности». Перцептивное
знание. Здравый смысл. Наивный реализм. Научное знание.
Критический, научный реализм

Глава II. ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ СХЕМЫ

И ИХ РОЛЬ В НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ…………………..... 50
Многообразие эпистемологических схем. Познавательная
установка античности. Когнитивная практика средневе-
ковья. Познавательное отношение Нового времени. Ста-
новление субъекта науки. Формирование метода науки.
Современные эпистемологические подходы. Деятельност-
но-практическая эпистемология. Социосинергетика. Тео-
рия социального конструкционизма. Теория коммуникатив-
ного действия

Глава III. ИСТОРИЯ НАУЧНОГО МЕТОДА……………….. 63

Античность и средние века. Эпистемология Нового време-
ни. Формирование классической науки. Конвенционализм.
Неопозитивизм. Аналитические подходы. Постпозити-
визм. Скрещение сетей и наука быстрых открытий

Глава IV. ПРИРОДА НАУКИ И КРИТЕРИИ

НАУЧНОГО ЗНАНИЯ……………………………………….. 140
Природа науки. Критерии научности. Модели науки. Клас-
сическая модель науки. Неклассическая модель науки.
Постнеклассическая модель науки
 5

Глава V. НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ……… 156

Организационные формы науки.
Наука и экономика. Наука и власть. Наука и идеология.
Наука и образование

Глава VI. ОБРАЗЫ НАУКИ ИНФОРМАЦИОННОГО

ОБЩЕСТВА……………………………………………............ 190
Информационное общество. Образы современной науки.
Познавательная инфраструктура современного общества.
Философские основания функционирования науки в инфор-
мационном обществе (Э. Гидденс, Ю. Хабермас, О. Тоф-
флер, И. Ракитов).
Методологический потенциал информационного подхода в
современном научном познании. Эпистемологический ста-
тус экспертного знания в когнитивном пространстве ин-
формационного общества. От информационного общества
к обществам знания

Глава VII. СТРОЕНИЕ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ……………... 238

Категориальный анализ научного аппарата.
Уровни научного исследования: эмпирия и теория. Взаимо-
действие уровней исследования: проблема – гипотеза – за-
кон – теория.
Научное познание как деятельность. Сознание – познание –
научное познание.
Методология. Методика. Методы. Конкретно-научные
методы. Общелогические методы.
Научные знания как результат научной деятельности

Глава VIII. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

ВОЗНИКНОВЕНИЯ НАУК ОБ ОБЩЕСТВЕ
И ЧЕЛОВЕКЕ………………………………. 280
Становление оснований социально-гуманитарных наук
(СГН).
Генезис оснований СГН в ориентации на идеал естество-
знания (натурцентристская ориентация или стратегия).
Становление оснований СГН в ориентации на их собствен-
ную природу (культур центристская стратегия)
 6

Глава IX. МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ В СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОМ 303
ПОЗНАНИИ……………………………………………………
Специфика субъекта и объекта в социально-гуманитарных
исследованиях.
Особенности постановки проблем в социально-
гуманитарных исследованиях.
Выбор объекта и предмета исследования в социально-
гуманитарном познании.
Методы исследования эмпирического уровня. Методы ис-
следования теоретического уровня

Глава X. СТРУКТУРА НАУЧНОГО ДИСКУРСА В

СОЦИОГУМАНИТАРНОМ ПОЗНАНИИ …………………. 349
Способы моделирования социокультурного процесса.
Дискурс. Научный дискурс. Структурные компоненты
(слои) дискурса в социально-гуманитарных науках.
Классический тип моделирования социокультурного про-
цесса.
Неклассические способы моделирования социокультурного
процесса

Глава XI. ЭТОС НАУКИ……………………………………… 355

Внешний этос науки (наука и общество).
Внутренний этос науки.
Нормы научной деятельности

БИБЛИОГРАФИЯ……………………………………………... 404
 7

ВВЕДЕНИЕ

Научное знание рассматривается как высшее интеллекту-

альное достижение нашего общества. Правительства, частные
фонды и бизнес поддерживают научные исследования, хотя они
дорогостоящи, и не всегда приводят к непосредственным практи-
ческим выгодам.
Научные достижения удостаиваются признания на каждом
уровне, от вознаграждения на местных экспозициях научных до-
стижений до Нобелевских премий. Все музеи западного мира
хранят и демонстрируют документы, касающиеся научных до-
стижений и изобретений. И всё же, несмотря на внушительные
возможности научного прогресса и всего внимания, обращенного
на науку и ученых, до сих пор остаётся много вопросов о природе
науки и содержании ее теорий. Такие вопросы обычно не подни-
маются в исследованиях конкретных наук. Это – поле деятельно-
сти философии науки.
В самом широком понимании, философия науки – есть ис-
следование философских вопросов, являющихся результатом
размышлений над наукой. Эти вопросы являются философскими
из-за их предельно общего, фундаментального характера, и их
сопротивления разрешению эмпирическими дисциплинами, та-
кими как история, социология или психология.
Различие между философией и историей науки и другими
дисциплинами, которые изучают науку, может быть проиллю-
стрировано противопоставлением различных видов вопросов.
Например, вопрос «Когда была открыта планета Нептун?», явля-
ется, прежде всего, вопросом для историков, а не для филосо-
фов1. Точно так же, задаваясь вопросами «Почему советские био-
логи при Сталине отреклись от менделевской генетики», или
«Почему Джеймс Уотсон недооценивал вклад Розалинды Фрэн-

1
Философию науки, в данном случае, интересуют проблемы, связанные с природой от-
крытия. Например, предположите, что астроном фотографирует вечернее небо через
телескоп, который является достаточно мощным, чтобы увидеть Нептун. До того вре-
мени, никто не видел эту планету. Хотя астроном видит изображение планеты и фикси-
рует положение небесного тела, он полагает, что это – «только звезда», но не новая
планета. Можно ли считать в данном случае, что астроном обнаружил планету Нептун?
 8

клин в исследования, которые привели к открытию двойной

структуры спирали ДНК», вы находитесь в пределах областей
социологии, политической науки и психологии. Эти вопросы
контрастируют со следующими: «Когда теория считается под-
твержденной», «Должны ли мы быть реалистами относительно
всех аспектов известных теорий», «Что есть законы природы».
Подобные вопросы подвергают сомнению стереотипы и являют-
ся философскими. На них нельзя ответить, просто узнавая, что
случилось в прошлом или чему теперь верят люди.
По подобным причинам, на философские вопросы о науке
нельзя ответить конкретным наукам. Например, генетик в инсти-
туте онкологии мог бы спросить, рождаются ли определенные
люди с врожденным иммунитетом к определенным болезням, и
попытаться ответить на данный вопрос посредством эмпириче-
ского исследования. Но если этот же генетик спросит: «Что явля-
ется законом природы», или «Что является наукой», или «Когда
теория подтверждена», он не получит ответ, занимаясь научным
исследованием.
Основные вопросы в философии науки не принадлежат
науке как таковой; они – о науке, но не части её. Конечно, ученые
могут быть (и иногда были и есть), философами науки. Дело в
том, что когда люди занимаются философией науки, они (обыч-
но) не практикуют науку по существу, и большинство философов
науки (по крайней мере, в двадцатом столетии) не практиковало
непосредственных занятий наукой. Таким образом, философия
науки не есть ветвь науки, но принадлежит философии, и пересе-
кается с другими областями философии, такими как эпистемоло-
гия, метафизика и философия языка.
Все вышеизложенные вопросы касательно природы науки,
сложны и трудны, и не удивительно, что мнения философов
науки (и ученых, интересующихся философией науки) относи-
тельно данных проблем значительно разнятся. В двадцатом сто-
летии доминировали две противоположные установки, в рамках
которых разрабатывали указанную проблематику. Более ранняя
традиция, развитая логическими позитивистами (члены Венского
кружка), стремилась выстроить строгие стандарты для филосо-
фии науки, аналогичные, насколько это возможно, стандартам
научности в естествознании. Это была попытка свести филосо-
 9

фию к логическим исследованиям природы научных понятий и

научного объяснения, изучению отношений между эмпирически-
ми данными и теорией. Желание точности привело их к интен-
сивному использованию языка и методов символической логики.
Логические позитивисты выступали за необходимость установ-
ления границ между научным и не-научным знанием; различия
между фактами и ценностями; различия между языком наблюде-
ния, описывающим эмпирические объекты и языком описания
теоретических объектов; и различия между методами открытия и
подтверждения.
Они выступали за установление ясных значений терминов,
используемых в науке. Высказывались мнения о необходимости
поиска критерия инвариантного значения терминов, в то время
как сама наука склонялась к конвенциональному подходу в опре-
делении научной терминологии. Эти усилия были связаны с по-
иском достоверных оснований, связанных с фактами наблюде-
ния, фундирующих научные теории. Хотя отстаивалось мнение,
что именно подтверждение теории, а не открытие фактов, есть
основная задача науки, сторонники логических подходов разде-
ляли оптимизм относительно способности науки обеспечить под-
линное знание о независимо от нас существующем мире.
Во время Второй мировой войны многие из этих философов
покинули континентальную Европу, перебравшись в Англию и
Соединенные Штаты, где их работы оказали значительное влия-
ние на развитие философии науки в англоговорящем мире. Даже
на уровне вузовского образования их влияние было велико.
Карл Г. Гемпель, например, эмигрировавший в США из Герма-
нии, буквально определил философию естественных наук для по-
колений студентов, которые знакомились с тем, что, собственно,
представляет из себя философское осмысление науки, по его ра-
боте «Философия естествознания» (1966). Влияние и широкая из-
вестность подхода, предлагаемого Гемпелем в этом труде, оправ-
дывают его название: «стандартная концепция науки».
Однако в течение последующих лет положения стандартной
концепции науки подверглись серьезной критике. (В том числе, и
сам Гемпель критиковал некоторые из собственных подходов,
отстаиваемых им ранее). Главное возражение состояло в том, что
стандартная концепция не может принять во внимание соотно-
 10

шение истории науки и философии науки. Критики «стандартно-

го представления» цитируют «Структуру научных революций»
Томаса Куна (1962, 1970), который утверждает, что учебники по
конкретным наукам игнорируют историю науки и искажают ис-
тинную сущность ее развития; представляют науку в целом как
накопление новых открытий, беспрерывную цепь теорий, кото-
рые прямо основываются на предыдущих и добавляют новые от-
крытия к уже имеющемуся знанию. Кун привлекает внимание к
революционному характеру науки – замене устаревших теорий
более новыми, которые являются настолько отличными от старых
представлений, что ставят совсем иные проблемы и пытаются
описать их и подходы к их решению, используя совершенно но-
вый язык. Он также привлекает внимание к «иррациональным»
аспектам изменений в науке, то есть, к тем особенностям научно-
го развития, которые не могут быть полностью объяснены в тер-
минах приверженности ученых «фактам» и логике – Кун утвер-
ждает, что только невнимание к истории науки могло привести к
искаженному представлению о науке, присутствующему в учеб-
никах.
Обращаясь к взглядам Куна, критики стандартной концеп-
ции науки говорят, что она воплощает и насаждает антиистори-
ческое представление о научной деятельности, подчеркивая ло-
гические особенности науки, игнорируя культурный контекст
научной деятельности, который существенно влияет на стиль ин-
терпретации и содержание ее результатов. Кроме того, критики
утверждают, что отказ принимать во внимание риторические
особенности научного дискурса приводит к искаженному пони-
манию того, как действительно работает наука. Они утверждают,
что общественные идеалы и индивидуальные ценности исследо-
вателей влияют не только на выбор научных проблем и подходов
к их решению, но и на интерпретацию полученных результатов.
Они поддерживают взгляд Куна, что так называемые факты мо-
гут быть обнаружены только посредством теорий, которые, в
свою очередь, являются продуктами, созданными людьми опре-
деленной культуры. Таким образом, научные теории никогда не
свободны полностью от ценностей и установок определенной
культуры.
 11

И стандартная концепция, и критически настроенные по от-

ношению к ней альтернативы имеют достоинства и недостатки.
Эти подходы слишком сложны, чтобы их можно было предста-
вить кратко, доступно и без упрощения; вышеприведенное крат-
кое резюме предназначено только для того, чтобы обрисовать чи-
тателю предмет дискуссии.
Цель издания «Эпистемология: основная проблематики и
эволюция подходов в философии науки», как раз и состоит в том,
чтобы ознакомить вас с основными течениями и дискуссиями в
философии науки. Прежде всего, издание предназначено для ис-
пользования во вводных курсах для обоих уровней дипломиро-
ванных специалистов и аспирантов. Чтобы удержать объем книги
в пределах управляемых границ, пришлось принять трудные ре-
шения о том, что включать и что исключать из содержания мате-
риала. В принятии этих решений мы руководствовались нашим
собственным опытом преподавания и рекомендациями наших ре-
цензентов, которые внесли значительный вклад в создание книги.
Первое и до некоторой степени самое легкое решение, кото-
рое мы приняли изначально, состояло в том, чтобы избежать ос-
новополагающих вопросов о понятиях, структуре и содержании
специфических теорий, и сосредоточиться только на общих про-
блемах, которые возникают на пересечении научных дисциплин.
Таким образом, авторские тексты сгруппированы вокруг различ-
ных философских тем и проблем, а не конкретных теорий или
наук. Детали частных научных теорий, вводятся редко и только
тогда, когда есть необходимость проиллюстрировать философ-
ское положение или аргумент. Таким образом, мы надеемся из-
бежать западни превращения курса философии науки в миникурс
об эволюции конкретных наук и удержать центр внимания на
философии в рассуждениях о науке. Подобный подход дает пре-
имущество и при создании курсов, основанных на этой книге, до-
ступных для студентов (даже тех, которые создаются для студен-
тов уровня бакалавра), чьи познания в науках могут быть не-
большими или несущественными.
Последствия такого подхода касательно тем и проблем, в
том, что главы «Эпистемологии», хотя и уделяют некоторое вни-
мание существующему историческому фону, но этот подход не
является историческим по своей сути и объему, независимо чему
 12

он посвящен – идеям, аргументам, или философам. Что соединяет

тексты – так это то, что они центрированы на общих темах, аргу-
ментах и критике, независимо от того, к какой философской тра-
диции, стилистике письма, или школе принадлежат авторы. Наш
подход не является и антиисторическим, но он является, в значи-
тельной степени, а-историческим.
Из-за многих острых разногласий в пределах философии
науки и нерешенного характера почти всех фундаментальных во-
просов, в которых философы вопрошают о науке, стиль резюме,
как нам кажется, является единственным оправданным выбором
для книги, предназначенной для использования в учебной ауди-
тории. Оригинальные тексты по философии науки (первоисточ-
ники) сами по себе порождают трудность, которой каждый пре-
подаватель вынужден противостоять. Едва ли любой из текстов,
будь то старая классика или совершенно новые статьи, был напи-
сан с расчетом на его понимание студентами. Скорее, они были
изданы в книгах и профессиональных журналах, к которым об-
ращаются, прежде всего, специалисты. Таким образом, они часто
предполагают понимание проблем, положений и аргументов, и в
философии науки, и в философии вообще, в которых большин-
ство студентов и аспирантов испытывают затруднения. Следова-
тельно, даже самые одаренные учащиеся могут найти, что мате-
риал, который их просят прочитать, обсудить, и оценить, труден
для понимания. Самая общая жалоба, высказанная преподавате-
лями, с которыми мы сотрудничали на протяжении нескольких
лет планирования и написания этой книги, – то, что многие из
текстов, в том числе в существующих антологиях, являются
слишком сложными – они делают слишком много ссылок на ис-
торию науки, и ссылаются слишком часто на философские идеи и
аргументы, неизвестные начинающим изучать курс студентам и
аспирантам. То, что было необходимо издать, и что мы попробо-
вали осуществить здесь, в этой книге, это серьезное и всесторон-
нее введение, которое будет действительно помогать студентам в
их первом знакомстве с философией науки и с текстами по фило-
софии науки. Нахождение необходимого стиля изложения и
уровня сложности/доступности материала является важным до-
стижением и преимуществом данной книги. Мы стремились
скомпоновать материал каждой главы так, чтобы им можно было
 13

пользоваться независимо от остальных, но чтобы максимизиро-

вать педагогическую полноценность издания, каждый текст свя-
зан с одной или несколькими главами издания.
Различие между учебным пособием и сборником статей
находится в их организации. Но любая система разделения до не-
которой степени искусственна и вводит в заблуждение: искус-
ственна из-за взаимосвязанного характера проблем в философии
науки и вводит в заблуждение, потому что может породить пред-
положение, что тексты в одной главе не связаны с текстами в
другой. Таким образом, при работе с любым сводом текстов по-
добного вида читатель должен принять во внимание, что не все
материалы, подходящие, скажем, для темы научных законов, бу-
дут найдены в главе, посвященной структуре и строению научно-
го знания, и что связанные с этой темой тексты могут появиться в
главах по истории науки и общей философской эпистемологии
(как действительно, в нашем случае и происходит). Кроме того,
эта книга, не есть расширенный рассказ с началом, серединой, и
концом. Читатели не должны полагать себя принужденными по
приказу глав или даже, в большинстве случаев, по приказу тек-
стов в пределах этих глав, решать, что прочитать сначала, а что
прочитать потом. Мы организовали материал, пытаясь везде, где
возможно сочетать тексты, которые говорят о тех же самых или
близко связанных проблемах, но мы отдаем себе отчет, что суще-
ствует и много других подходов, которые могут быть предпочти-
тельными, в зависимости от интересов и целей обучения.
Подход к философии науки, представленный в нашей рабо-
те, не есть следование какой-то конкретной концепции филосо-
фии науки. Книга включает темы, необходимые для любого адек-
ватного введения в философию науки: история науки; проблемы
методологии, объяснения и подтверждения; реализм и природа
научных теорий; научный прогресс; наука как социальный ин-
ститут; этос науки.
Вернуться к оглавлению
 14

Авторский коллектив:
введение, главы 1, 3 – доктор философских наук, профессор
Игорь Григорьевич Митченков (Кузбасский государственный
технический университет);

главы 2, 4 – доктор философских наук, профессор Ирина Васи-

льевна Черникова (национальный исследовательский Томский
государственный университет);

главы 5, 6 – доктор философских наук, профессор Нелли Пет-

ровна Лукина (национальный исследовательский Томский госу-
дарственный университет);

глава 7 – кандидат физико-математических наук, доцент Михаил

Ицекович Баумгартэн (Кузбасский государственный техниче-
ский университет);

главы 8, 10 – доктор философских наук, профессор Маргарита

Павловна Завьялова (национальный исследовательский Том-
ский государственный университет);

главы 9, 11 – кандидат философских наук, доцент Светлана Бо-

рисовна Максюкова (Кузбасский государственный технический
университет).
Вернуться к оглавлению
 15

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ

Эпистемология, ее предмет и характер исследуемых во-

просов
Термин «эпистемология» происходит от древнегреческого
слова «эпистеме» (episteme – знание). В самом широком смысле
слова эпистемология – это раздел философии, в котором изуча-
ются проблемы природы познания и его результат – знание. Тра-
диционно анализ знания входил в теоретическую философию,
наряду с учением о бытии – онтологией. В классической новоев-
ропейской философии этот анализ обычно осуществлялся в рам-
ках общего учения о «человеческом разуме». Так было у Декарта,
Локка, Лейбница, Юма, Канта, заложивших фундамент наших
представлений о познании. С середины XIX в. эта часть филосо-
фии стала пониматься как особая дисциплина. Тогда ее обычно
называли гносеологией (от древнегр. gnosis – гносис, познание)
или теорией познания. В последние десятилетия чаще всего ис-
пользуется принятое в англоязычных странах слово эпистемоло-
гия. Каких-то особо глубоких причин для этих терминологиче-
ских изменений не существует. Они, прежде всего, отражают тот
факт, что большинство работ по теории знания пишут англо-
язычные философы. Поэтому, если вы будете встречать любой из
названных терминов, имейте в виду, что они обозначают пример-
но одну и ту же область философии.
При этом следует отличать эпистемологию от методологии
науки, занимающейся описанием методов, использующихся раз-
личными науками, и от логики, – знания о связи форм, в которых
протекает человеческое мышление, независимо от его содержа-
ния. Разумеется, границы эпистемологии определены не очень
четко: куда, скажем, отнести математику – к логике или к эпи-
стемологии математики? Куда отнести индуктивный метод ис-
следования, который, коротко говоря, позволяет перейти от част-
ного к общему? К методологии или к эпистемологии? Или такие
понятия, как «классовая борьба», «историческая каузальность»,
представляют ли они собой просто рабочий инструмент гумани-
тарных наук или это содержательные концепции? На эти вопросы
 16

невозможно ответить, потому что в процессе мышления проис-

ходит взаимопроникновение и даже сращивание всех процессов.
Мы будем рассматривать эпистемологию с точки зрения филосо-
фии науки, изучающей средства и методы научного познания, хо-
тя никто нам не запрещает при необходимости связать ее с про-
блемой априорного познания или обратиться за примерами к ме-
тодологии отдельных наук.
«Что я могу знать?» – так Иммануил Кант сформулировал об-
щий вопрос, на который должна ответить теория познания. Этот во-
прос при дальнейшем анализе разветвляется на множество других.
Существуют ли бесспорные, абсолютно достоверные основания или
источники знания? Если такие основания существуют, то можно ли
опираясь на них, как на фундамент, строить системы истинного зна-
ния? Если же таких оснований нет, то как мы можем получить до-
стоверное знание? Каковы основные формы человеческого знания?
Можно ли найти критерии, позволяющие четко отграничить знание
и спекулятивные построения? Существуют ли границы познания?
Можем ли мы знать о состояниях сознания другого человека? Что
такое истина и достижима ли она в человеческом познании? Эти и
подобные им вопросы и являются предметом обсуждения в эписте-
мологии.
Эпистемология – это часть философии, которая изучает то,
как мы получаем знание о разных предметах, каковы границы
нашего знания, насколько достоверно или недостоверно челове-
ческое знание.
Онтологизм, скептицизм и критицизм в эпистемологии
Эпистемологический поворот
Есть три основных установки, исходя из которых философы
пытаются ответить на перечисленные выше вопросы. Первую из
них можно назвать онтологической эпистемологией. Онтология
есть учение о бытии, и придерживающиеся этого подхода фило-
софы сначала предлагают некоторую картину реальности, а по-
том объясняют, как и почему эту реальность может познать чело-
век. Например, Платон, который создал одно из первых система-
тических учений о познании, считал, что основу всего сущего со-
ставляет особый мир идей (или форм). Это была его онтология.
Исходя из нее, он выстраивал эпистемологию: объяснял, как
именно идеи созерцаются человеческой душой и как это позволя-
 17

ет человеку познавать окружающий мир вещей (см. гл. III). Ос-

новной аргумент против онтологической эпистемологии состоит
в том, что ее сторонники сначала некритически вводят опреде-
ленное знание о реальности, чтобы потом на этой аксиоматиче-
ской основе объяснять, что есть знание и как оно возможно как
таковое.
Начиная с XVII века, первенство онтологии над эпистемологи-
ей стало ставиться под сомнение. Учение о познании начали рас-
сматривать как исходную философскую дисциплину. Часто это
называют эпистемологическим поворотом, произошедшим в фило-
софии Нового времени благодаря работам Декарта «Правила для
руководства ума», Локка «Опыт о человеческом разумении», Лейб-
ница «Новый опыт о человеческом разуме», Беркли «Трактат о
началах человеческого знания», Юма «Трактат о человеческой при-
роде», Канта «Критика чистого разума» и других. Они пытались по-
нять каковы познавательные способности человека, каковы возмож-
ности и пределы его чувств и разума. Как мы познаем мир – пре-
имущественно с помощью наших органов чувств (зрения, слуха,
осязания), или же посредством размышления, или как-то объединяя
данные чувств с идеями разума? Впервые данный ход мыслей мож-
но найти у Декарта, но, возможно, ярче всех эту новую стратегию
выразил во введении к «Трактату о человеческой природе» Дэвид
Юм.
Уже в рамках эпистемологического поворота возможны два
основных пути. Первый выбрали сторонники скептической эпи-
стемологии. Самый знаменитый из них, Декарт, предложил начать
с радикального сомнения: пока мы не докажем, что можем хоть
что-то знать с полной достоверностью, мы не должны утверждать,
что в мире нечто реально существует, а не является лишь нашей
фантазией, сновидением или иллюзией. Декарт считал, что он
нашел такие абсолютно достоверные элементы знания, опираясь
на которые, можно идти по пути познания. Однако критики Де-
карта, прежде всего, Юм, полагали его преодоление скептицизма
недостаточно строгим. Они считали, что универсальное сомнение
вообще непреодолимо. Более того, при универсальном скептициз-
ме мы не будем знать даже того, что к любому знанию необходи-
мо подходить критически, ибо это утверждение тоже есть некое
знание.
 18

Другой путь, наиболее распространенный в наши дни, пред-

лагает критическая эпистемология. В ясном виде такой подход
сформулировал Кант, который исходил из того, что люди обла-
дают знанием – и в науке, и в повседневной жизни. Но это знание
окружено и переплетено с тем, что только кажется знанием, а на
самом деле может быть или спекулятивной метафизикой (Кант
называл ее «сновидением ума»), или ложной претензией на ясно-
видение («сновидение чувств»), или суждениями о том, что вы-
ходит за границы возможностей человеческого знания (например,
о «мире в целом»). Критическим в данном случае будет подход,
который выявляет основания различных феноменов знания, ана-
лизирует условия их возможности и подтверждает или, напротив,
отвергает их претензии на роль знания. Один из крупнейших эпи-
стемологов XX в. англичанин Бертран Рассел (1872–1970) писал в
этой связи: «Критицизм стремится не к тому, чтобы отказаться –
без достаточных на то оснований – от знаний, но к тому, чтобы
рассмотреть каждую часть кажущегося знания по заслугам и
удержать то, что будет казаться знанием и по завершении этого
рассмотрения. Мы должны, конечно, опустить и после этого воз-
можность ошибки, ибо безошибочность недоступна человеку.
Философия может справедливо утверждать, что она уменьшает
возможность ошибки, и что – в некоторых случаях – она низво-
дит эту возможность до столь малых размеров, что ею можно
пренебречь. Сделать большее не представляется возможным в
мире, где случаются ошибки; и на большее не будет притязать ни
один благоразумный защитник философии» [13].
В каждой из рассмотренных позиций есть свой резон. Так,
очень трудно говорить о познании, не предположив что-то о со-
держимом реальности. Кант, например, опирался на определен-
ные допущения о природе человека (а это тоже реальность): о
существовании у него универсальных и априорных (доопытных)
форм созерцания и мышления. В свою очередь, скептицизм явля-
ется важным моментом всякого серьезного анализа знания: ника-
кой из видов человеческого знания не является столь совершен-
ным, чтобы его достоверность нельзя было поставить под сомне-
ние. Но критическая позиция в эпистемологии является наиболее
уместной и плодотворной, ибо она позволяет избежать как дог-
матических допущений, так и чрезмерной подозрительности
 19

скептиков, отрицающих саму возможность для человека обладать

знанием.
Что такое знание?
Платон утверждал, что когда мы говорим, что знаем нечто,
мы полагаем, что имеем об этом «нечто» достаточно правильное
и достоверное представление. Мы также убеждены в том, что
наши представления не являются заблуждением, иллюзией или
только нашим личным мнением. Наконец, мы можем привести
какие-то обоснования и аргументы, подкрепляющие эти убежде-
ния. Таким образом, в нашей обычной жизни мы считаем знани-
ем такие убеждения, которые соответствуют реальному положе-
нию дел, и которые имеют определенные основания.
Общий дух этого характерного для здравого смысла понима-
ния знания сохраняется и в эпистемологии, которая вместе с тем
уточняет и проясняет заложенные в этом понимании моменты.
Стандартная эпистемологическая трактовка того, что «субъект S
знает некий предмет Р» включает в себя следующие три условия:
(1) условие истинности (адекватности) - «S знает Р, если ис-
тинно, что Р». Я знаю, что Томск расположен севернее Кемерово,
если Томск действительно расположен севернее Кемерово. Если
же я утверждаю, что Томь впадает в Тихий океан, то это мое
утверждение будет не знанием, а ошибочным мнением, заблуж-
дением.
(2) условие убежденности (веры, приемлемости) - «если S
знает Р, то S убежден (верит) в Р». Когда я говорю, например, что
знаю, что в России есть президент, то я верю, что он действи-
тельно существует. В обычных случаях знание, собственно, и
есть такое убеждение или такая вера, их невозможно разделить.
(3) условие обоснованности - «S знает Р, когда может
обосновать свое убеждение в Р». Это условие позволяет отграни-
чить знание от догадок или случайных совпадений.
Итак, в соответствии с этой «трехчастной» трактовкой можно
дать такое краткое определение: знание есть истинное мнение,
имеющее основания. Определение кажется достаточно простым и
применимым ко всем видам знания. Однако это не так. Оно скры-
вает под собой проблему. Например, мы считаем, что механика
Ньютона не вполне адекватна и что ее сменила более точная теория
Эйнштейна. Но разве теория Ньютона в результате перестала быть
 20

знанием? И была ли она знанием до Эйнштейна, когда в ее истин-

ности было убеждено большинство людей? Как может обосновы-
ваться знание, и существуют ли достаточные основания? Этот во-
прос также далек от ясности. Далее, гипотезу обычно рассматри-
вают как форму знания, однако нередко ученые не слишком убеж-
дены в верности выдвигаемых ими гипотез.
Виды знания.
Проще всего увидеть многообразие видов знания, если по-
смотреть, как слово «знать» используется в нашем языке. Рас-
смотрим такие предложения.
Я знаю, как играть на гитаре.
Я знаю, как починить этот автомобиль.
Я знаю Иванова десять лет.
Я хорошо знаю Москву.
Я знаю, что сумма углов треугольника равна двум прямым
углам.
Я знаю, что кит – млекопитающее.
В этих, на первый взгляд, сходных предложениях слово
«знаю» используется в существенно разных смыслах. В первых
двух знание означает компетенцию, умение или возможность
сделать что-то. В эпистемологии его называют «знанием-
мастерством» или «знанием как» [13].
В следующих двух примерах знание – это «знание-
знакомство». Оно предполагает способность опознать человека
или некий объект.
В последних предложениях знание – это «знание что», зна-
ние, которое выражает и характеризует некое состояние дел:
наличие у предметов определенных свойств, отношений, законо-
мерностей и т.п. Знание представляет здесь некоторого рода ин-
формацию.
Нетрудно видеть, что «знание как» и «знание-знакомство»
мало соответствуют стандартному пониманию знания. По суще-
ству к ним неприменимы понятия рутинности и обоснованности.
Можно хорошо или поверхностно знать Иванова, но можем ли
мы знать его «правильно», «истинно»? При этом грани между
названными типами знания не являются четкими. Так, знание
Москвы предполагает, что я обладаю определенной информацией
о размерах города, числе его жителей, о том, что он стоит на реке
 21

Москва и т.п. Однако это знание – прежде всего знакомство с го-

родом, способность хорошо ориентироваться в нем. В эпистемо-
логии же главное внимание уделяется анализу «знания, что».
Только его можно недвусмысленно оценивать как обоснованное
и необоснованное, как верное и недостоверное, истинное или
ложное. Именно поиски способов обоснования этого знания, кри-
териев его достоверности, истинности, издавна были основным
мотивом философского анализа знания.
Но даже с этим видом знания дела обстоят непросто. Были
предложены примеры, в которых убеждения обладают всеми
тремя характеристиками знания, но, все же не являются знанием.
Вот один из таких простейших примеров, который приводит Пла-
тон в диалоге «Менон».
Допустим, вам необходимо попасть в город Ларис, но вы не
знаете точной дороги. Дойдя до развилки, вы решили уточнить
направление движения у прохожего: направо следует повернуть
или налево. Прохожий, как пишет Платон, не зная точно, где рас-
положен Ларис, но, очень желая быть полезным, говорит вам:
«идите по правой дороге». Вы направляетесь по правой дороге и
приходите в Ларис. Платон задается вопросом: всё то время, ко-
гда вы шли по правой дороге, до того как прийти в Ларис, вы об-
ладали знанием, где он находится? Очевидно, нет. Вы поверили
на слово, доверились не проверенной информации. У вас было
мнение, но не знание.
Можно, однако, чтобы избежать подобных коллизий, сде-
лать наше требование к знанию более строгим – потребовать,
например, чтобы убеждения, претендующие на роль знания, опи-
рались только на такие посылки и данные, которые можно рас-
сматривать как достоверные и безошибочные – предельные осно-
вания.
Знания и их основания. Классический эпистемологиче-
ский фундаментализм
В философии всегда предпринимались попытки свести все
многообразие мира к чему-то определенному, элементарному,
фундаментальному, к «предельным основаниям». Стремясь обна-
ружить сущность за явлениями, истину за мнением, прибегали к
различного рода приемам, результаты применения которых были
отличны от исходной констатации и представлялись более глубо-
 22

ким и одновременно ясным знанием о мире. Введение таких по-

нятий, как субстанция и атрибуты, материя и дух, причинность и
следствие, необходимость и случайность, знание и его критерии
были результатами критической проясняющей деятельности ра-
зума. По сути дела, применялся метод редукции – редукция дей-
ствительности к некоторым сущностям (идеальным формам, ма-
терии, монадам, Абсолютному духу, логическим атомам и т.д.); в
этике – редукция моральных актов к «благим» и «дурным»; в
гносеологии – редукция логического содержания высказывания к
некоторым подтверждающим данным (ощущениям, представле-
ниям, отчетливым идеям, фактам и т.д.). При этом редукция ни-
когда не была самоцелью. Она осуществлялась для воссоздания
полномасштабной подлинной картины мира и знания.
Представление о том, что знание должно строиться на твер-
дых, достоверных и безошибочных основаниях, является наибо-
лее почтенной и влиятельной позицией в теории познания. Ее
можно найти у античных философов, но в наиболее четком и
программном виде она была декларирована в Новое время Ф.
Бэконом, Р. Декартом, Дж. Локком. Это представление можно
назвать «классическим фундаментализмом», поскольку оно до-
минировало в классической философии, принимается многими и
до сих пор, а все альтернативы ему пока еще можно описать как
более или менее серьезные отклонения от него.
В классическом фундаментализме все наши представления
разделяются на два класса: те, которые основываются или выводят-
ся из каких-то других, и те, истинность которых не основана и не
связана с достоверностью и истинностью других положений. Мож-
но сказать, что эти последние представления основаны на самих се-
бе. Они-то и считаются последним основанием, фундаментом наше-
го знания. Строение знания здесь напоминает вид постройки: пред-
полагается, что в знании существуют некоторые твердыни, не под-
верженные ошибкам базисные элементы, на которых как на фунда-
менте воздвигается с помощью логически контролируемых проце-
дур – дедукции или индукции – надстройка всего остального знания.
Существует два вида эпистемологического фундаментализ-
ма – рационалистический и номиналистический.
Методологический реализм
Методологический реализм: метафизика Платона
 23

Представителями первого были Платон, Аристотель, Де-

карт, которые полагали, что с помощью интуиции можно обна-
ружить настолько ясные, отчетливые и самоочевидные идеи, что
в их достоверности невозможно усомниться. Отправляясь от этих
базисных идей, с помощью дедукции можно строить всю осталь-
ную систему знания, подобно тому, как в геометрии Евклида из
немногих аксиом выводится все наше знание о геометрических
фигурах. Как решение проблемы предельных оснований, посту-
лируется метафизический метод: интеллектуальная интуиция, ко-
торая выражается в высказывании, имеющем смысл, где «иметь
смысл» означает соотнесение всякого знака с метапространством
(миром идей) уже наличествующих интерпретаций этого знака. В
итоге, познавательный дискурс является репрезентационным, т.е.
следующим экспликации наличествующих в объективном мире
смыслов. Бытие репрезентируется в виде сущностей, они истин-
ные референты бытия. Познание при этом есть репрезентация, то
есть, ментальное «схватывание» сути бытия.
Первые указания на наличие реальности по ту сторону фи-
зической, и ее значения для понимания мира, встречается в пла-
тоновском определении того, что находится за пределами науч-
ного знания. Платон усматривал в познании физического мира
лишь материал для догадок (мнений) и посторонних рассужде-
ний. Дисциплины, к которым Платон относился со всей серьезно-
стью – это, прежде всего, математика и ее применения в астроно-
мии. Но за их пределами он утверждал существование знания,
понятие о котором и будет для нас первым определением того,
что позже получит имя метафизики.
Платон доказывает необходимость знания за пределами
науки, опираясь на критику дедукции – метода в основном матема-
тического. В самом деле, математика состоит из дисциплин, кото-
рые «по привычке мы не раз называли… науками», – пишет Пла-
тон, потому что они достигают доказательства и потому, что они
способны установить истину. Однако своим исходным пунктом де-
дуктивные доказательства имеют ряд понятий и положений, обос-
нование которых не даётся. Эти первичные данные, из которых ис-
ходит математик, не могут быть, следовательно, названы в соб-
ственном смысле слова «началами», если под началом подразуме-
 24

вать абсолютно достоверный и исходный пункт мысли. Самое

большее, их можно принимать как «гипотезы» или «предположе-
ния». А поскольку, математическое доказательство возможно толь-
ко при наличии ряда аксиом – а, по Платону, они не более чем
предположения, – то в этом случае математическая истина оказы-
вается и ограниченной, и гипотетической. Следовательно, нельзя
называть математику наукой (Платон), т.к. разум в этом случае вы-
нужден пользоваться предпосылками и потому не восходит к нача-
лу, так как он не в состоянии выйти за пределы «предполагаемого»,
чтобы подняться выше. Главное для математики – процедура умо-
заключений; истинность же начал – вне сферы ее интересов. Метод
же, который можно не обинуясь назвать методом настоящей науки,
или мысли, таков: отбрасывая предположения, он подходит к пер-
воначалу с целью его обосновать.
Необходимость превзойти тот тип знания, который расхо-
жее мнение считает научным, Платон выводит из потребности в
таком абсолютном начале знания, чтобы его можно было в пол-
ном смысле слова называть «первоначалом». Знание, которое
может требуемым образом достичь вершины, Платон отождеств-
ляет с диалектикой. Именно она дает нам возможность получить
абсолютно рациональное знание, которое движется от идеи к
идее, не прикасаясь ни к чему чувственному. «Диалектика
устремляется к началу всего, которое уже не предположительно.
Достигнув его и придерживаясь того, с чем оно связано, она при-
ходит затем к заключениям, вовсе не пользуясь ничем чувствен-
ным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и ее вы-
воды относятся только к ним» [9, с. 45].
Математика пользуется дедукциями, но что предшествует
дедуктивным посылкам; что означают математические аксиомы?
Почему они – аксиомы? Можно таким образом утверждать, что
Платон впервые заявил о необходимости знания по ту сторону
науки, но что при этом его собственные заявления по поводу это-
го абсолютного знания остались манифестацией программы, не
более того. Платонизм не смог определить ни содержание этого
знания, ни алгоритм метода его постижения, который лишь са-
мым общим образом обозначен как диалектика.
Методологический реализм: аристотелевская программа
науки.
 25

Сам Платон, пытаясь решить проблему предельных основа-

ний, постулировал знание, которое не нуждается в основаниях.
Такое знание достигается посредством интеллектуальной интуи-
ции и представляет собой приобщение к «идеям» (сущностным
основаниям) бытия.
Эти взгляды были заимствованы Аристотелем, который,
опираясь на них, создал первый проект «научного знания». Этот
проект создается на базе метафизических посылок (лингвистиче-
ский анализ бытия, выявление сущностных характеристик объек-
тов, неэмпирическая природа знания, интеллектуальная интуиция
как метод познания).
В разделении знания и мнения Аристотель следует за Плато-
ном. В то же время, он настаивает на том, что знание, или «наука»,
может быть двух родов – либо демонстративным, либо интуитив-
ным. Демонстративное знание представляет собой знание «при-
чин». Оно состоит из утверждений, которые могут быть доказа-
тельствами, т.е. демонстративное знание – это заключения вместе с
их силлогистическими доказательствами, или демонстрациями (ко-
торые фиксируют «причины» в своих «средних терминах»). Инту-
итивное знание состоит в «схватывании» «неделимой формы»,
сущности или сущностной природы вещи (если она «непосред-
ственна», т.е. если «причина» вещи тождественна с ее сущностной
природой). Интуитивное знание является первоначальным источ-
ником всей науки, поскольку оно формирует первоначальные ба-
зисные посылки для всех доказательств (демонстраций).
Без сомнения, Аристотель был прав, когда утверждал, что
мы не должны пытаться доказать или снабдить доказательствами,
или демонстрациями, все наше знание. Каждое доказательство
должно исходить из посылок. Доказательство как таковое, т.е.
выведение следствий из посылок, никогда не может установить
истинность какого-либо заключения, а может только показать,
что заключение будет истинным при условии истинности посы-
лок. Если бы мы потребовали, чтобы посылки, в свою очередь,
были доказаны, вопрос об истинности был бы только сдвинут на
другую ступень, к новому множеству посылок и т.д. до бесконеч-
ности. Именно для того, чтобы избежать этого бесконечного ре-
гресса оснований, Аристотель полагал, что нам следует допу-
стить, что существуют посылки, являющиеся, безусловно, истин-
 26

ными и не нуждающиеся ни в каком доказательстве. Он называл

их «базисными посылками». Если мы признаем верными методы,
при помощи которых выводятся заключения из этих базисных
посылок, то можно сказать, что, по Аристотелю, все научное зна-
ние содержится в этих базисных посылках, и что мы обрели бы
полное знание, если бы смогли построить энциклопедически
полный список всех таких базисных посылок. Но как отыскать
эти базисные посылки? Подобно Платону, Аристотель полагал,
что мы, в конце концов, получаем все знание посредством интуи-
тивного «схватывания» сущности вещей. «Ведь знание об от-
дельной вещи мы имеем тогда, когда мы узнали суть ее бытия», -
пишет Аристотель и продолжает: «знать отдельную вещь – зна-
чит знать суть ее бытия» [1, с. 196]. «Базисная посылка», по Ари-
стотелю, есть не что иное, как высказывание, описывающее суть
бытия (сущность) вещи. Такое высказывание и есть то, что он
называет определением. Таким образом, все «базисные посылки
доказательств» являются определениями.
Каким же образом строится определение? Примером опреде-
ления является следующее высказывание: «Щенок – это молодой
пес». Субъект этого определения-предложения – термин «щенок»
- называется термином, подлежащим определению (или определя-
емым термином); слова «молодой пес» - это определяющая фор-
мула. Как правило, определяющая формула длиннее и сложнее
определяемого термина, иногда намного. Аристотель рассматри-
вал термин, подлежащий определению, как имя сущности вещи, а
определяющую формулу как описание этой сущности. И он
настаивал на том, что определяющая формула должна давать ис-
черпывающее описание сущности, или существенных признаков,
рассматриваемой вещи. Таким образом, предложение типа «У
щенка четыре ноги», хотя истинно, тем не менее, не является
адекватным определением, поскольку оно не исчерпывает того,
что может быть названо сутью щенка; оно истинно также и для
лошади. Подобным же образом высказывание «Щенок – коричне-
вый», будучи истинным для некоторых, не истинно для всех щен-
ков, оно также описывает не существенный, а только случайный
признак вещи, обозначаемой определяемым термином.
Самыми трудными вопросами в теории определений явля-
ются следующие вопросы: каким образом мы можем получить
 27

определения или базисные посылки и удостовериться в том, что

они истинны? На каком основании мы можем считать, что в про-
цессе определения мы не ошиблись, не «схватили» ложную сущ-
ность? Хотя Аристотель не высказывается ясно по этому поводу,
несомненно, он и здесь в основном следует Платону. Платон
учил, что мы можем созерцать идеи с помощью некоторого рода
безошибочной интеллектуальной интуиции, т.е. мы видим их
или смотрим на них при помощи наших «духовных очей». Этот
процесс можно понимать по аналогии со зрением, но зависит он
только от одного интеллекта и исключает любой чувственный
элемент. Воззрение Аристотеля менее радикально, чем концеп-
ция Платона, но, в конечном счете, совершенно с ней совпадает.
Хотя Аристотель и учит, что мы приходим к определению только
после многих наблюдений, он предполагает, что чувственный
опыт сам по себе не схватывает универсальную сущность и не
может, следовательно, полностью детерминировать определение.
Тем самым Аристотель просто постулирует, что у нас есть интел-
лектуальная интуиция, т.е. духовная или интеллектуальная спо-
собность, которая позволяет нам безошибочно схватывать сущ-
ности вещей и познавать их. Аристотель также предполагает, что
если мы с помощью интуиции познаем сущность, мы будем спо-
собны описать и, следовательно, определить эту сущность. Об-
щепризнанно, что его аргументы во «Второй аналитике» в пользу
этой теории не сильны. Они состоят только в указании на то, что
наше знание базисных посылок не может быть демонстративным,
поскольку это привело бы к регрессу в бесконечность, и что ба-
зисные посылки должны быть, по крайней мере, столь же истин-
ными и столь же достоверными, как и заключения, основанные на
них. «Не может быть науки о началах, – пишет он, – а так как
только интеллектуальная интуиция может быть истиннее, чем
наука, то она (интуиция) будет иметь своим предметом начала» [1]
– базисные посылки. В трактате «О душе» и в теологической ча-
сти «Метафизики» мы встречаемся с дальнейшим развитием этого
аргумента – теорией интеллектуальной интуиции. Такая интуи-
ция входит в соприкосновение со своим предметом – сущностью –
и даже становится тождественной ей. «Знание в действительности
есть то же, что его предмет» [1]. Это – гилозоизм.
 28

Подводя итоги этого краткого анализа теории определений

Аристотеля, можно дать следующее описание аристотелевского
идеала совершенного и полного знания. Мы не ошибемся, если
скажем, что Аристотель видел конечную цель всех исследований в
составлении энциклопедии, содержащей интуитивные определе-
ния всех сущностей, т.е. их имена вместе с определяющими фор-
мулами, и что он считал прогрессом знания постепенное пополне-
ние такой энциклопедии, расширение ее, заполнение в ней пробе-
лов и, конечно, силлогистическое выведение из нее «всей сово-
купности фактов», которая и составляет демонстративное знание.
Нет никаких сомнений в том, что воззрения Аристотеля на
предмет продуцирования «научного» знания находятся в серьезном
противоречии с методами современной науки. (Имеются в виду эм-
пирические науки, а не чистая математика) Обратимся к критике
аристотелевского подхода к продуцированию истинного знания,
предпринятой К. Поппером. Прежде всего, отмечает Поппер, следу-
ет отметить, что хотя в науке прилагаются все возможные усилия,
чтобы обнаружить истину, научное сообщество осознает тот факт,
что никогда не может быть уверенным, что обнаружило ее. «Про-
шлые неудачи научили нас не считать, что мы получаем оконча-
тельные решения. Мы научились больше не расстраиваться по по-
воду крушения наших научных теорий, поскольку способны в
большинстве случаев со значительной степенью уверенности вы-
брать из двух теорий лучшую. Мы можем, следовательно, знать, что
мы прогрессируем, и именно это знание для большинства из нас
компенсирует потерю иллюзии окончательности и достоверности
наших выводов» [10, с. 214]. Другими словами, мы знаем, что наши
научные теории навсегда должны остаться только гипотезами, но во
многих важных случаях мы можем выяснить, лучше ли новая гипо-
теза старой или нет. Дело в том, что если они различны, то они
должны вести к различным предсказаниям, которые, как правило,
можно проверить экспериментально. На основе такого решающего
эксперимента иногда можно обнаружить, что новая теория приводит
к удовлетворительным результатам там, где старая оказалась несо-
стоятельной. В результате можно сказать, что в поиске истины
научная достоверность заменена научным прогрессом. И этот взгляд
на научный метод подкрепляется развитием самой науки. Дело в
том, что наука развивается не путем постепенного накопления эн-
 29

циклопедической информации, как думал Аристотель, а движется

значительно более революционным путем. Она прогрессирует бла-
годаря смелым идеям, выдвижению новых все более странных тео-
рий (таких, как теория, по которой Земля не плоская, и «метрическое
пространство»» не является плоским) и ниспровержению старых
теорий.
Однако такой подход к научному методу означает, что в
науке нет «знания» в том смысле, в котором понимали это слово
Платон и Аристотель, т.е. в том смысле, в котором оно влечет за
собой окончательность. В науке никогда не бывает достаточных
оснований для уверенности в том, что мы уже достигли истины.
То, что мы обычно называем «научным знанием», как правило, не
является знанием в платоновско-аристотелевском смысле, а, ско-
рее, представляет собой информацию, касающуюся различных
соперничающих гипотез и способа, при помощи которого они
выдерживают разнообразные проверки (К. Поппер). Это – если
использовать язык Платона и Аристотеля – информация, касаю-
щаяся самого последнего и наилучшим образом проверенного
научного «мнения». Такое воззрение означает также, что в науке
не существует доказательств (за исключением, конечно, чистой
математики и логики). В эмпирических науках, а только они и
могут снабжать нас информацией о мире, в котором мы живем,
вообще нет доказательств, если под «доказательством» имеется в
виду аргументация, которая раз и навсегда устанавливает истин-
ность теории. Что же касается чистой математики и логики, кото-
рые допускают доказательства, то они не дают нам никакой ин-
формации о мире, а только разрабатывают средства его описания.
Однако, хотя доказательства не играют какой-либо роли в эмпи-
рических науках, аргументация там имеет место. Действительно,
ее роль, по крайней мере, не менее существенна, чем та, которую
играют в эмпирической науке наблюдение и эксперимент.
Обратим внимание на еще один важный момент. Аристотель
вслед за Платоном утверждал, что мы обладаем способностью –
интеллектуальной интуицией, – с помощью которой мы можем
зрительно представлять сущности и устанавливать, какие опреде-
ления являются правильными. Многие философы были согласны с
этим положением. Другие, следуя Канту, утверждают, что у нас нет
способности такого рода. Поппер полагал, что у нас есть нечто, что
 30

может быть охарактеризовано как «интеллектуальная интуиция»,

или точнее – некоторые наши интеллектуальные восприятия можно
охарактеризовать таким образом. Каждый, кто «понимает» какую-
либо идею, точку зрения или арифметический метод, например,
умножение, в том смысле, что он «чувствует их», мог бы сказать,
что он понимает эти вещи интуитивно. И действительно, суще-
ствуют бесчисленные интеллектуальные восприятия такого типа.
Вместе с тем современная наука настаивает на том, что такие вос-
приятия, как бы они ни были существенны для научной деятельно-
сти, никогда не могут служить установлению истинности какой-
либо идеи или теории, независимо от того, что такие идеи или тео-
рии интуитивно ощущаются истинными или «самоочевидными».
Интуиции такого рода даже не могут служить аргументами,
хотя они могут побуждать к поиску аргументов. Дело в том, что
другой человек вполне может иметь столь же сильную интуицию
ложности обсуждаемой теории. Путь науки усеян отвергнутыми
теориями, которые когда-то провозглашались самоочевидными.
Фрэнсис Бэкон, к примеру, насмехался над теми, кто отрицал са-
моочевидную истину, согласно которой Солнце и звезды враща-
ются вокруг явно покоящейся Земли. «Интуиция, безусловно, иг-
рает огромную роль в жизни ученого, равно, как и в жизни поэта.
Она ведет его к открытию, но она же может привести его и к по-
ражению» (Б. Рассел). Тем не менее, она всегда остается, так ска-
зать, его личным делом. Наука не спрашивает, каким образом
ученый пришел к своим идеям, она интересуется только аргу-
ментами, которые могут быть проверены каждым. Великий
математик Гаусс очень точно описал эту ситуацию, воскликнув:
«Вот мой результат, но я пока не знаю, как его получить». Все
это, конечно, применимо и к аристотелевской доктрине интел-
лектуальной интуиции сущностей. Поэтому она не есть метод
науки.
К. Поппер обращает внимание на то, что роль определений в
науке также весьма отлична от той, которую им приписывал Ари-
стотель [11] . Он учил, что в определении мы сначала указываем на
сущность, – возможно, называя ее, – а затем описываем ее с помо-
щью определяющей формулы. В результате построенное определе-
ние аналогично обычному использованию предложений типа «Этот
щенок – коричневый»: мы сначала указываем на определенную
 31

вещь, говоря «этот щенок», и затем описываем ее как «коричне-

вую». Аристотель учил, что, описывая таким образом сущность, на
которую указывает подлежащий определению термин, мы также
порождаем или объясняем значение этого термина. Соответственно,
определение может одновременно отвечать на два тесно связанных
вопроса. Первый: «Что это такое?», например, «Что такое щенок?».
Этот вопрос о том, какая сущность обозначается определяемым
термином. Второй: «Что этот термин означает?», например, «Что
означает “щенок”»? Это вопрос о значении термина (а именно –
термина, который обозначает сущность). В настоящем контексте нет
необходимости различать два этих вопроса. Скорее, важнее рас-
смотреть, что они имеют общего. Обратим внимание на тот факт,
что оба эти вопроса говорят о термине, который расположен в
определении с левой стороны, а ответ дается в определяющей
формуле, которая расположена с правой стороны. Этот факт ха-
рактеризует метафизическое мировоззрение, не имеющее ничего
общего с научным методом определений.
В то время как метафизическая интерпретация читает опре-
деления традиционным для себя способом, т.е. слева направо, мы
можем сказать, что определение, как оно используется в совре-
менной науке, следует читать в обратном направлении – справа
налево. Современная наука начинает с определяющей формулы и
ищет для нее краткое обозначение. Поэтому научный взгляд на
определение «Щенок – это молодой пес» предполагает, что это
определение представляет собой ответ на вопрос: «Как мы будем
называть молодого пса?», а вовсе не ответ на вопрос «Что такое
щенок?». (Вопросы типа «Что такое жизнь?» или «Что такое
тяготение?» не играют в науке никакой роли.) Использование
определений, характеризуемое подходом «справа налево», назы-
вается в методологии науки номиналистской интерпретацией в
противоположность аристотелевской реалистской интерпретации
определений. В современной науке используются только номи-
налистские определения, т.е. вводятся сокращенные обозначения
или символы для того, чтобы сократить длинный текст. Отсюда
сразу же ясно, почему определения не играют заметной роли в
науке. Дело в том, что сокращенные обозначения всегда, есте-
ственно, можно заменить более длинными выражениями – опре-
деляющими формулами, – вместо которых они и используются. В
 32

некоторых случаях это сделает научный язык весьма громоздким,

придется тратить много бумаги и времени. Однако при этом не
будет потеряно ни малейшего кусочка фактической информации.
«Научное знание», в собственном смысле этого термина, совер-
шенно не изменится, если мы устраним все определения. Един-
ственный проигрыш будет связан с используемым языком, но не
с его точностью, а только с его краткостью.
Таким образом, контраст между современным взглядом на
роль определений и воззрениями Аристотеля очень большой. Для
Аристотеля «сущностные» определения представляют собой
принципы, из которых выводится все наше знание, следователь-
но, они должны содержать все наше знание. Они также служат и
для подстановки длинных формул вместо коротких, в противопо-
ложность этому, научные, или номиналистские, определения во-
обще не содержат не только знания, но даже и «мнения». Они
только вводят новые произвольные сокращенные обозначения,
т.е. помогают сократить длинный текст.
Определение не в большей степени может установить значе-
ние термина, чем логический вывод установить истинность выска-
зывания. И то, и другое только откладывают решение соответ-
ствующей проблемы. Логический вывод сводит проблему истин-
ности высказывания к проблеме истинности посылок; определе-
ние сводит проблему значения к значению определяющих терми-
нов (т.е. терминов, которые составляют определяющую формулу).
Однако эти последние по многим причинам, скорее всего, будут
столь же смутными и путанными, сколь и термины, определение
которых мы пытаемся построить. В любом случае нам далее при-
дется определять термины из определяющей формулы, что приве-
дет к новым терминам, которые, в свою очередь, также должны
быть определены, и так далее до бесконечности. Нетрудно заме-
тить, что требование, согласно которому следует определять все
наше термины, столь же несостоятельно, как и требование, со-
гласно которому следует доказывать все наши утверждения.
Однако не подлежит сомнению, что требование, согласно ко-
торому мы должны выражаться ясно и недвусмысленно, очень
важно и должно быть выполнено. Может ли номиналистский
взгляд удовлетворить ему? И может ли номинализм избежать ре-
гресса в бесконечность? Может. Для номиналистской позиции не
 33

существует трудности, аналогичной регрессу в бесконечность. Как

мы видели, определения нужны науке не для того, чтобы опреде-
лять значения терминов, а с целью введения удобных сокращенных
обозначений. Поэтому наука не зависит от определений. Все опре-
деления можно исключить без боязни потери имеющейся инфор-
мации. Отсюда следует, что в науке все действительно необходи-
мые термины неопределяемы. Каким же образом тогда в науке
устанавливаются значения терминов? В целом ситуация выглядит
следующим образом. Наука старается, чтобы формулируемые вы-
сказывания вообще не зависели от значений терминов. Даже если
дается определение термина, из него никогда не пытаются вывести
какую-нибудь информацию или основывать на нем дальнейшие
рассуждения. Именно поэтому научные термины приносят ученым
так мало хлопот. Они не перегружают их и стремятся приписать им
как можно меньше веса. Можно даже сказать, что наука не прини-
мает «значение» терминов слишком всерьез и допускает некоторую
их неясность (поскольку они используются только для практиче-
ского применения). Точность в формулировках достигается не пу-
тем уменьшения связанной с ними неясности, а тщательностью
подгонки формулировок под факты таким образом, чтобы возмож-
ные оттенки значений используемых терминов не играли особой
роли. Таким образом, избегают споров о словах.
Воззрение, согласно которому точность науки и научного
языка зависит от точности терминов, конечно, выглядит весьма
привлекательно, но, тем не менее, оно – предрассудок. Точность
языка в большей степени зависит от стремления не перегружать
термины с целью быть точными. Как пишет К. Поппер, «термины
типа «дюна» или «ветер» несомненно весьма неясны. (Сколько
сантиметров должна быть высота песчаной кучи, чтобы ее можно
было назвать «дюной»? Как быстро должен двигаться воздух,
чтобы его перемещение можно было назвать «ветром»?) Однако
для многих задач геолога или метеоролога эти термины доста-
точно точны. А если для других целей требуется более высокая
степень точности, всегда можно уточнить: «дюна от 50 до 100
сантиметров высоты» или «ветер со скоростью от 5 до 10 метров
в секунду»» [11, с. 45]. Положение в более точных науках являет-
ся аналогичным. Но в этом случае мы имеем дело с конвенциона-
лизмом, - соглашением научного сообщества по поводу того, что
 34

считать точным, истинным, аксиоматичным. Мы вернемся к кон-

венционализму ниже, после того как рассмотрим номиналистиче-
ский подход к продуцированию знания.
Методологический номинализм: стандартная концепция
науки
В номиналистическом фундаментализме, отстаивающем
значение опыта, в качестве базисных элементов берутся данные
непосредственного чувственного опыта. Здесь получает свое
выражение главный принцип эмпиризма – все наше знание явля-
ется производным от наших ощущений. Только суждения, выра-
жающие непосредственную фиксацию фактов с помощью орга-
нов чувств, являются самодостаточными. Напротив, все осталь-
ные суждения нуждаются в поддержке и могут получить ее толь-
ко от суждений чувственного опыта.
В качестве иллюстрации обратимся к теории Карла Гемпеля,
предложившего объяснение работы ученых, которое приобрело
чрезвычайную известность и было едва ли не общепринятым
вплоть до последнего времени [8]. Согласно Гемпелю наука осно-
вывается на гипотетико-дедуктивном методе. Это означает, что во
всех исследовательских областях ученые начинают с того, что про-
изводят наблюдения и фиксируют их результаты; затем формули-
руют гипотетический закон, объясняющий эти наблюдения; нако-
нец, этот закон используется как посылка в дедуктивном выводе.
Рассмотрим простой пример:

Шаг: 1 Возьмем электрическую батарею и несколько про-

водов и попытаемся пропустить электрический ток че-
рез разные предметы, сделанные из серебра, железа,
меди, латуни и других металлов. Запишем результат
наблюдения: все эти предметы проводят электриче-
ство.
Шаг 2: Сформулируем гипотетический закон – «Все ме-
таллы проводят электричество»
Шаг 3: Используем этот закон как посылку в дедукции,
например:
Все металлы проводят электричество.
Ртуть – металл.
Следовательно, ртуть проводит электричество.
 35

Гемпелевская модель объясняющего закона сформулирова-

ла весьма устойчивое представление о строении научного знания,
которое в эпистемологии получило название стандартной кон-
цепции науки (СКН). По-видимому, ее разделяли большинство
ученых, по крайней мере, представителей естественных наук.
Согласно этой концепции, мир изучаемых наукой явлений
рассматривается как существующий реально и в своих характе-
ристиках не зависящий от познающего его человека.
В познании человек начинает с того, что открывает – на ос-
нове наблюдений и экспериментов – факты. Факты рассматри-
ваются как нечто преднаходимое в природе – они существуют в
ней и ждут своего открытия.
Хотя мир очень разнообразен и постоянно изменяется, стан-
дартная концепция утверждает, что его пронизывают неизменные
единообразия, которые связывают факты. Эти единообразия
наука выражает в виде законов различной степени общности.
Среди этих законов выделяются два основных класса: законы эм-
пирические и законы теоретические.
Эмпирические законы устанавливаются путем обобщения
данных наблюдений и экспериментов, они выражают такие регу-
лярные отношения между вещами, которые наблюдаются непо-
средственно или с помощью достаточно простых приборов. Ина-
че говоря, эти законы описывают поведение наблюдаемых объ-
ектов [5].
Наряду с законами этого вида существуют более абстракт-
ные – теоретические законы. В число описываемых ими объектов
входят такие, которые невозможно непосредственно наблюдать,
например, атомы, генетический код и т.п. Теоретические законы
невозможно вывести путем индуктивного обобщения наблюдае-
мых фактов. Считается, что в дело тут вступает интеллектуаль-
ная интуиция ученого – на некоторое время он должен оторвать-
ся от фактичности и попытаться выдвинуть некоторое умозри-
тельное предположение – теоретическую гипотезу. Возникает
вопрос – как можно убедиться в правильности этих гипотез, как
выбрать из многих возможных ту, которую можно рассматривать
как объективный закон природы? Проверка на достоверность
научных гипотез происходит путем логического выведения (де-
дукции) из них более частных положений, которые могут объяс-
 36

нять наблюдаемые регулярности, т.е. эмпирических законов.

Теоретические законы относятся к эмпирическим законам при-
близительно так же, как эти последние относятся к фактам.
Эту стандартную модель можно изобразить с помощью сле-
дующей схемы:

T1 T2 теоретические
законы

дедукция

E1 E2 E3 эмпирические
законы

обобщение
(индукция)

гипотеза f1 f2 f3 f4 f5 f6 факты

эмпирический базис

Но, гипотетико-дедуктивная модель научного знания от-

нюдь не служит исчерпывающим объяснением научного мышле-
ния. Во-первых, она упускает из виду или сводит к минимуму
роль, которую играют в науке ненаблюдаемые (теоретические)
сущности, такие как, например, гравитация или магнетизм. Во-
вторых, она гипертрофирует роль наблюдений, и вообще эмпи-
рического материала, для построения научного знания.
Помимо прочего, гемпелевская модель вновь возвращает
нас к проблеме базисного знания (предельных оснований). По су-
ти, эта проблема может быть сформулирована так: с чего начина-
ется наука?
Проблема базисных знаний
Очевидно, что наука предполагает обработку эмпирических
наблюдений (фактов) и выработку (создание) понятий, которыми
они (факты) обозначаются. Возникает вопрос: как соотносятся
между собой факты и абстрактные мысленные образы (понятия).
Как они (понятия) создаются?
 37

Человек – единственный среди живых существ – владеет ре-

чью. Слова этой речи обозначают не только отдельные конкрет-
ные предметы, но и мысленные образы классов предметов. Чело-
век может вспомнить, что он видел или испытал, так как он соот-
носит со всем пережитым словесные обозначения этого. Непо-
средственное восприятие объективной реальности органами
чувств есть перцепция, а мысленные образы этой действительно-
сти называются понятиями. Некоторые исследователи полагают,
что именно перцепции воспроизводят реальность, тогда как мыс-
ленные образы, будучи логическим обобщением, не имеют к ней
никого отношения.
На самом деле отношения между перцепциями и понятиями
намного сложнее. В настоящее время установлено, что люди раз-
ных культур и даже отдельные индивидуумы, воспитанные в од-
ной и той же культурной среде, создают различные мысленные
образы реальности и что их восприятие (перцепции) объективной
реальности зависит от этих же сложившихся стереотипов. Так,
например, у некоторых африканских народностей восприятие
цвета ограничивается лишь красным и синим, потому что в их
языке имеются только два слова для обозначения этих противо-
положных участков спектра видимого цвета. В результате люди
не воспринимают такие промежуточные цвета, как оранжевый,
желтый или зеленый: для них, это всего лишь оттенки красного
или синего. В то же время художник, развивший свою способ-
ность распознавать цвета и располагающий большим набором
словесных символов для их обозначения, может владеть обшир-
ной цветовой гаммой. Непосредственное восприятие объектов и
явлений (перцепция) зависит столь очевидно от мысленных обра-
зов (понятий), сложившихся в уме наблюдателя, что само пред-
ставление о воспринимаемой реальности нуждается в пересмот-
ре. Утверждение о том, что некто может подойти к решению про-
блемы с «чистым» сознанием, то есть без каких бы то ни было
предшествующих мыслей и соображений, не что иное, как нон-
сенс; такое утверждение может означать только, что некто не
осознает своих прежних представлений и потому не зависит от
них. Такое состояние одинаковой невозможности воспользовать-
ся ни роем навеянных мысленных образов, ни предшествующими
 38

непосредственными восприятиями бывает лишь у только что ро-

дившихся младенцев.
Наблюдения и факты не свободны от влияния теорий. Мы
изучаем вещи, задавшись некой целью, а значит, имея некие
представления о чем-то. Очевидно, что ученый не может стать
беспристрастным наблюдателем, то есть сделать так, чтобы его
привычный взгляд на мир не влиял на формирование образа ис-
следуемого им явления или объекта.
Данную проблему исследовал Витгенштейн [3], хотя и по
другим основаниям (анализируя проблемы дедукции), но выводы,
к которым он приходит, аналогичны приведенным выше.
Таким образом, мы сталкиваемся с очевидным парадоксом.
Понятия определяют то, что наблюдатель воспринимает; в то же
время понятия образуются в результате обобщения предшеству-
ющих восприятий. Получается, что обладающий знаниями
наблюдатель учится для усвоения множества понятий с тем, что-
бы затем уточнить или изменить эти понятия в процессе своей
профессиональной деятельности. В любой научной сфере и в
каждый данный момент времени профессионалы своим непрере-
каемым авторитетом определяют, какие понятия и методы иссле-
дования следует считать приемлемыми – они-то и служат путе-
водной нитью для ученых. Такая господствующая доктрина дик-
тует, какие именно проблемы следует считать достойными изу-
чения и какой характер ответов на поставленные вопросы можно
воспринимать как профессионально допустимый (парадигма).
Но, тем не менее, во все времена признанные понятия и основан-
ные на них методы исследования подвергались сомнению и оспа-
ривались, а несомненное движение вперед достигалось лишь в
тех случаях, когда одна из рабочих гипотез сменялось новой.
С учетом вышеизложенного стандартная концепция науки
была «модернизирована». Если гемпелевская СКН была пред-
ставлена схематично в виде пирамиды, который явно указывал на
наличие основания научного знания (эмпирический базис), то
«модернизированная» СКН схематично представлена в виде кру-
га, что означает, отсутствие ясного представления о «началах»,
базисе научного знания.
Итак, согласно «модернизированной» СКН, научное знание
предполагает восприятия, или перцепции, – это эмпирические
 39

наблюдения, то есть наблюдения, осуществленные с помощью

органов чувств и основанные на непосредственном опыте. Эмпи-
рическое наблюдение иногда называют действительным, или ис-
тинным, утверждением. Но с той точки зрения, что изложена
выше, реально воспринимаемые объекты (предметы и явления)
находятся в тесной зависимости, а может быть, и определяются
через понятия. Понятие – это мысленный образ вещи или собы-
тия, выраженный через слово. Как таковой, термин «понятие» яв-
ляется универсалией, за которой стоит целая иерархия идей от
простой генерализации (обобщения) до абстрактной теории. Сло-
ва, используемые для обозначения членов этой иерархии, в
большинстве своем плохо определены, перекрывают друг друга и
часто используются одним и тем же автором в разных смыслах.
Обсуждаемая здесь иерархия заимствована с некоторыми изме-
нениями из работы Уолтера Л. Уоллеса «Научная теория» [20] и
показана в виде диаграммы (см. рис.).

теории
законы

индуктивные дедуктивные
умозаключения умозаключения

эмпирические
обобщения гипотезы

измерения
и градации перцепции

В ее основании располагаются наблюдения того вида,

который мы называем «перцепцией». Круговая форма диаграммы
 40

показывает, что гипотезы играют важную роль в выборе наблю-

дений. Далее, наблюдения, которые всегда обладают свойством
уникальности, генерализируются, превращаясь в то, что Уоллес
назвал эмпирическим обобщением. Перед этим наблюдения
должны подвергнуться масштабированию и измерению. Затем,
посредством операций индуктивной логики и при некоторой по-
мощи интуиции и воображения, эмпирические обобщения могут
быть абстрагированы в теорию. Теория, однако, не может быть
проверена непосредственным наблюдением. Теория признается
«хорошей», если позволяет путем дедукции выводить многочис-
ленные гипотезы. Последние подлежат затем проверке через
наблюдения и при удаче могут служить источником новой ин-
формации, не предполагавшейся в прежних наблюдениях.
Что касается «закона» науки, требуется уточнить – что он
есть и для чего он служит? Брейтуэйт определяет закон как «ге-
нерализацию, не ограниченную рамками пространства и време-
ни» [15], или, другими словами, генерализацию всеобъемлющей
применимости. В этом смысле закон должен размещаться на схе-
ме между эмпирической генерализацией и теорией. Различие
между только генерализацией (обобщением) и законом должно
опираться на две отличительные особенности: эмпирическая ге-
нерализация имеет отношение лишь к отдельному месту про-
странства или отдельному отрезку времени, тогда как закон уни-
версален; и второе – закон охватывает один из аспектов еще бо-
лее абстрактной теории1.
В использовании слова «закон» существуют две главные
трудности. Прежде всего, вне зависимости от того, пользуются ли
этим словом в специальном смысле или нет, известно, что неко-
торые люди и даже некоторые ученые придают слову «закон» ан-
тропоморфное звучание: закон управляет событиями и его нару-

1
Коул и Кинг насчитали шесть различных значений, относящихся к слову «закон»
(Cole J.P., King. Theories in Science. C.A.M., John Wiley & Sons,1968). В свою очередь
Голледж и Амидео также выделили шесть видов закона, причем ни один из них не со-
ответствовал тем, о которых говорили Коул и Кинг (Golledge R., Amedeo D. On Lows in
Science. Fnnals AAG, 1968). Анализ употребления этого слова другими авторами обна-
ружил большую эмоциональность в представлениях о том, как следует определять по-
нятие «закон», однако найти какую-то общую платформу для его определения не уда-
лось. (Minshull R. Science: Theory & Practice. London: Hutchinson University Library,
1970).
 41

шение ведет к наказанию. На самом деле истина заключается в

том, что не научный закон управляет событиями, а события, ко-
торые он обобщает, управляют им, то есть закон проявляется че-
рез события. Таким образом, слово может затемнить мысль. Но
еще более важным фактом является то, что закон в том прямом
смысле, какой вкладывал в него Брейтуэйт, вообще вряд ли мо-
жет быть выведен из любой сферы наблюдения (например, по-
скольку географы имеют дело с объектами и событиями на по-
верхности Земли, их обобщения не могут быть универсально ис-
тинными или, во всяком случае, их нельзя верифицировать как
универсальные из географических наблюдений). Лишь законы
физики и химии можно считать универсальными; однако даже в
физической науке существуют некоторые неопределенности, де-
лающие необходимым использование понятий вероятности –
речь идет о стохастических законах. Но в тех случаях, когда
нельзя предсказать каждую ситуацию, законы физики говорят о
всеобщей, или универсальной, вероятности того или иного собы-
тия. Что же касается социальных и поведенческих наук, то в них
закон может быть назван универсальным лишь применительно к
миру человека и его окружения, состоящего из вещей и событий,
приуроченных в своем местоположении к поверхности средней
по размерам планеты, находящейся в крайне неординарной взаи-
мосвязи со звездой средних размеров, называемой Солнцем.
Тем не менее, слово «закон» широко используется исследо-
вателями всех специальностей – все они не считают возможным
отказаться от него. Как указывал Брейтуэйт, очень хорошие ре-
зультаты могут быть получены при работе с рядом более аб-
страктных эмпирических обобщений, которые в этом случае сле-
дует приравнивать к законам. Такой закон может быть применен
к более широкому кругу явлений, чем обобщение. И все же очень
важно помнить об указанных различиях и не злоупотреблять
применением этого понятия там, где в ходе исследования можно
обойтись и без него.

В заключении, подчеркнем еще раз важный пункт, общий

для обоих видов эпистемологического фундаментализма. Базис-
ное знание, трактуемое в одном случае как ясные идеи разума, а в
другом – как данные непосредственного чувственного опыта,
 42

предлагалось на роль базисного потому, что оно истолковывалось

как абсолютно достоверное и в принципе не подверженное
ошибкам. Именно поэтому оно, во-первых, может быть фунда-
ментом и, во-вторых, от него достоверность и истинность могут
транслироваться, распространяться на все остальное знание.
Нетрудно видеть теперь, чем должна заниматься эпистемо-
логия согласно классическому фундаментализму. Она должна
показать, как наши представления и убеждения о мире природы,
о нашей истории и возможном будущем, о состояниях сознания
других людей и т.п. могут быть обоснованы, исходя из базиса,
ограниченного, например, только утверждениями о данных
нашего чувственного опыта. Если это удастся сделать, то эписте-
мология выполнит свою задачу, если нет – то нам придется пе-
рейти в стан скептиков.
Но выводы, к которым приходит современная эпистемоло-
гия, и которые отражены в концепции «модернизированной»
СКН, свидетельствуют о том, что наука не обладает знанием, в
смысле его окончательности и фундаментальности. Аксиоматика
(фундаментальность знания) заменяется конвенциями.
О «первичности». Выводы
Необходимо отметить, что никому из представителей клас-
сического фундаментализма не удалось показать, что на основе
столь жестких и узких условий можно обосновать или оправдать
реальное знание, которым люди обладают в повседневной жизни
и в науке. Первым начал сдавать позиции рационалистический
фундаментализм: одна за другой терпели неудачу попытки обна-
ружить среди огромного многообразия идей, гипотез и постула-
тов некие абсолютные, всеми разделяемые первые принципы
знания. Но и эмпирики не слишком преуспели, поскольку их
непогрешимые чувственные данные оказались слишком зыбкими
и аморфными, чтобы держать на себе весь массив человеческого
знания.
Уже у Канта ясно виден отход от фундаментализма. Он счи-
тал, что ни чувственные восприятия сами по себе, ни одни только
рациональные идеи не могут быть положены в основу знания. В
«Критике чистого разума» он пишет, что наша природа такова,
что созерцания могут быть только чувственными, т.е. содержат в
себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас. Способ-
 43

ность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассу-

док. Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой.
Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рас-
судка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли, без содержания
пусты, созерцания без понятий слепы... Эти две способности не
могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не может
созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соеди-
нения их может возникнуть знание. В современной эпистемоло-
гии вопрос о первичности тех или иных видов знания уже не свя-
зывается так непосредственно с «природой человека». Чаще ста-
раются понять, в каком отношении определенное знание может
рассматриваться как исходное, и как связаны между собой ос-
новные виды знания.
К таковым обычно относят: перцептивное знание (чувствен-
но данное), повседневное знание (здравый смысл) и научное зна-
ние. Возникает проблема их взаимоотношения. Можно сформу-
лировать следующие тезисы о видах знания, входящих в этот
треугольник.
Чувственные данные первичны в смысле данности, очевид-
ности. Они выражают исходный контакт человека с реальностью.
В этом отношении ничего более первичного нет. Знание здравого
смысла первично в концептуальном отношении. Именно в среде
объектов обычного практического опыта сложился наш язык,
сформировались наши основные понятия, в том числе и те, кото-
рые широко используются в науке.
Знание об объектах науки, особенно о микрочастицах (элек-
тронах, атомах и т.п.), первично в онтологическом отношении.
Мы полагаем, что законы поведения этих объектов дают наибо-
лее достоверное и согласованное объяснение того, что существу-
ет и происходит в мире, в том числе и того, почему в мире суще-
ствуют камни, деревья, а также животные и люди – с их органами
чувств и чувственными данными.
Нетрудно заметить, что в результате мы получаем в нашем
треугольнике такой тип взаимоотношений, когда каждый из ос-
новных видов знания необходим и первичен в определенном от-
ношении. Одновременно ни один из них не образует самодоста-
точную, независимую от других сферу знания. Это относится и к
самому простому виду знания – чувственному восприятию
 44

Перцептивное знание
В чувственном восприятии реальность непосредственно да-
ется человеку. Мы не ощущаем какой-то сложной работы созна-
ния, когда воспринимаем стоящий перед нами дом или когда
слышим раскат грома. Между тем перцептивное знание устроено
очень непросто. Психологи уже многие десятилетия изучают то,
как человек воспринимает окружающий мир, но многое в этом
процессе продолжает оставаться неясным. Простейшими эле-
ментами перцептивного опыта являются ощущения, возникаю-
щие в результате отдельных воздействий реальности на органы
чувств. Различают пять основных видов («модальностей») ощу-
щений: зрительные, звуковые, осязательные (тактильные), вкусо-
вые и обонятельные. Считается, что наиболее важной для челове-
ка является зрительная модальность, поскольку через нее посту-
пает более 80% чувственной информации. Различные модально-
сти качественно отличаются друг от друга – цвета совершенно не
похожи на звуки, а звуки на запахи. И между тем в нашем созна-
нии различные данные моментально и совершенно незаметно для
нас объединяются в целостный образ предмета. Это происходит в
восприятии. В нем на основе ощущений разной модальности син-
тезируется устойчивый и, что очень важно, амодальный (т.е. инва-
риантный, один и тот же в разных модальностях) предмет чув-
ственного опыта. Представьте себе, что мимо вас, громыхая, про-
носится грузовик. Это вызывает потоки являющихся ощущений
разной модальности: вы видите увеличивающуюся и уменьшаю-
щуюся форму машины, игру цветов на кузове, усиление и умень-
шение рева мотора, появление запаха выхлопных газов и т.п. Все
эти потоки существуют сами по себе, но соединены в одном вос-
принимаемом объекте – автомобиле. Это основное свойство вос-
приятия называется его предметным характерам: мы принимаем
не отдельные «картинки», а предмет как нечто целое и устойчи-
вое, например, мы видим не отдельные проекции дома, а строение,
которое можно обойти кругом, в которое можно войти и т.п.
С предметным характером тесно связаны такие свойства
восприятия, как его константность и осмысленность. Вот мы
держим и перемещаем перед собой книгу. Проекция по отноше-
нию к глазу предстает то как трапеция, то как прямоугольник, то
как ромб, по ней пробегают светотени и т.п. Но, несмотря на это,
 45

мы воспринимаем книгу как устойчивый предмет прямоугольной

формы, имеющий один и тот же цвет обложки и не меняющий
свои размеры при удалении его от глаза. В этом проявляется кон-
стантность восприятия. В восприятие встроено понимание вещей,
и это понимание организует наш чувственный опыт, в результате
чего в этом опыте нам дается не калейдоскоп ощущений и обра-
зов, но осмысленный и устойчивый окружающий мир. Присут-
ствие смыслового момента в восприятии хорошо иллюстрирует
знаменитая картинка, которую иногда называют «утко-
кроликом» Витгенштейна [3]. Хотя проекция контура на сетчатке
глаза остается постоянной, мы видим на рисунке то утку, то кро-
лика в зависимости оттого, какое значение придает сознание этой
двусмысленной картинке.
Итак, кажущееся на первый взгляд простой и непосред-
ственной рецепцией, перцептивное знание на самом деле включа-
ет в себя важные составляющие рационального характера. Мы
видим не только глазом, но и разумам. В современной психоло-
гии это обстоятельство фиксируется в таких понятиях, как «ра-
зумный глаз», «визуальное мышление». Для эпистемологии это
важно потому, что в свете сказанного перцептивное знание уже
не может рассматриваться как совокупность первичных и непо-
средственных чувственных данных, которые настолько самодо-
статочны и безошибочны, что могут составлять базис всех других
видов знания. Так, очевидно, что большинство из тех значений и
смыслов, которые организуют восприятие, связаны с нашим язы-
ком и здравым смыслом [4].
Здравый смысл. Наивный реализм
Что означает тезис о том, что здравый смысл является пер-
вичным в концептуальном отношении? Сравним то, как человек
приобретает здравый смысл, с тем, как он осваивает более специ-
ализированные и более сложные виды знания – научное, техни-
ческое, религиозное и т.п.
Здравый смысл – это представления людей о природе, обще-
стве, самих себе, складывающиеся под воздействием их повсе-
дневного жизненного опыта и общения. В процессе эволюции
общества, культуры и человеческого мышления эти представле-
ния проходят довольно жесткий отбор. Лишь такое знание за-
крепляется в арсенале здравого смысла, которое достаточно адек-
 46

ватно отражает среду человеческой жизнедеятельности и соот-

ветствует его формам практики. Важно подчеркнуть, что здраво-
му смыслу с его «житейскими понятиями» (как их называл из-
вестный психолог Л. С. Выготский) никто не обучает специально
и планомерно. Он осваивается людьми в естественном жизнен-
ном процессе, в повседневном общении людей, в частности детей
и взрослых, в действиях с предметами нашего обычного жизнен-
ного мира. Это сходно с тем, как мы осваиваем родной язык, с
которым, кстати сказать, здравый смысл связан очень тесно.
Важно и то, что для своего освоения здравый смысл не тре-
бует какого-либо предварительного знания. Он не является пере-
интерпретацией знания о вещах, известных нам каким-то иным
образом. Мир впервые предстает в сознании человека в формах и
понятиях повседневного здравого смысла. Именно поэтому мы
можем говорить о его концептуальной первичности.
Здесь можно привести такую, достаточно точную, аналогию.
Подобно тому, как мы изучаем и осваиваем второй (иностран-
ный) язык на базе первого (родного) языка, так и научным или
другим специализированным знанием мы овладеваем на основе
нашего «первого» знания – неспециализированного, более или
менее применимого ко всем сферам человеческого опыта здраво-
го смысла. Но и усвоив сколь угодно большие запасы теоретиче-
ского знания, мы не перестаем оставаться субъектами обыденной
жизни, и в большинстве ситуаций используем здравый смысл как
неизбежный для нас и универсальный вид знания [7].
Некоторые философы, в частности, Платон и Гегель, очень
невысоко оценивали познавательное значение здравого смысла и
считали, что наука и философия радикальным образом порывают
с его «плоскими и вульгарными истинами» и строят свой, совер-
шенно иной теоретический мир. Сегодня мы так не думаем. Здра-
вый смысл и естественный язык продолжают оставаться концеп-
туально истоком даже самых абстрактных теоретических постро-
ений и специализированных языков науки. Но возникает вопрос:
если здравый смысл столь хорош, то зачем тогда вообще нужна
наука? Дело в том, что хотя здравый смысл необходим и неизбе-
жен в концептуальном отношении, то, что он утверждает о суще-
ствовании и свойствах вещей, в определенном смысле является
ложным. Это связано с наивным реализмом – общей эпистемоло-
 47

гической установкой, встроенной в повседневное мышление.

Наивный реализм – это убеждение в том, что реально все,
что нормальный человек воспринимает в нормальных условиях
(при хорошем освещении, в подходящей перспективе и т.п.) и
описывает общепринятым и соответствующим фактам языком.
Конечно, могут встречаться обманы чувств, иллюзии (например,
преломление палки на границе воды и воздуха, увеличение раз-
меров солнечного диска при закате и т.д.), но все это, с точки
зрения наивного реализма, единичные явления. В целом же мир,
окружающий нас, мир цветных, пахнущих и звучащих вещей –
деревьев с шелестящей листвой, журчащей воды, столов и стуль-
ев и т.п. – именно таков, каким мы его воспринимаем.
Между тем наука говорит нам, что ароматические молекулы
не пахнут сами по себе, что звуки и цвета – волновые процессы,
что все эти цветные макрообъекты на самом деле являются компо-
зициями огромного числа бесцветных и беззвучных микрочастиц.
Научное знание. Критический, научный реализм
Хотя ученые и признают, что в своей деятельности опира-
ются на здравый смысл, они подчеркивают, что единственно
надежным средством достижения истинного знания о мире явля-
ется научное исследование, в котором данные наблюдений и экс-
периментов истолковываются и объясняются с помощью специ-
альных средств – научных теорий.
Эпистемологической установкой науки также является реа-
лизм, но только не «наивный», как в здравом смысле, а «науч-
ный», или «критический» реализм [14]. Согласно научному реа-
лизму подлинным онтологическим статусом обладают только та-
кие объекты – предметы, процессы, свойства, взаимосвязи, – кото-
рые полагаются и описываются научными теориями. Иными сло-
вами, не перцептивный опыт с его чувственными данными, не
здравый смысл с его наивным реализмом, не философия с ее таин-
ственными субстанциями и категориями, а позитивное научное
знание говорит нам о том, какие именно объекты существуют в
мире и каковы их подлинные свойства. Важным моментом в реа-
лизме науки является его критический характер. В нем уделяется
большое внимание критическому анализу механизмов и методов
познания, способам подтверждения и обоснования знания. Непо-
средственности обычного чувственного восприятия и здравого
 48

смысла критический реализм противопоставляет тезис о том, что

адекватность знания достигается в результате сложного, опосредо-
ванного и критически контролируемого процесса познания. Имен-
но поэтому мы в целом должны доверять результатам науки и счи-
тать, как уже отмечалось выше, что именно научные теории дают
наиболее достоверное и согласованное знание о том, что реально
существует в мире и каковы законы жизни этой реальности [12].
С этим можно согласиться с той оговоркой, что и научное
знание открыто для эпистемологической критики. Научные тео-
рии являются продуктом человеческой изобретательности и, как
таковые, они подвержены ошибкам подобно любым другим ре-
зультатам деятельности человека. Теории в этом смысле – лишь
предположения о реальности, которые могут меняться и на са-
мом деле довольно существенно изменяются в ходе историческо-
го развития науки. То, что наука утверждала о реальности сто лет
назад, очень существенно отличается от того, что она говорит се-
годня. Обнаружился также существенный факт: для любой опре-
деленной области действительности всегда можно построить не-
сколько теорий, объясняющих все наблюдаемые явления, но от-
личающихся по своим онтологическим допущениям, т.е. по тем
объектам, которые они полагают как реально существующие. Ка-
кую из этих теорий следует предпочесть, и какая из них может
считаться описанием реальности как таковой?
Основные виды человеческого знания предстают в довольно
сложном переплетении, и ни один из них не может рассматривать-
ся как фундаментальный самодостаточный, независимый от дру-
гих и единственный источник достоверного, истинного знания.

Литература
1. Аристотель. Метафизика / Аристотель. Сочинения. В 4-х
т. – Т. 1. – М., 1975.
2. Витгенштейн, Л. Логико-философский трактат. – М.,
1994.
3. Витгенштейн, Л. Философские работы. – Ч. I. – М., 1994.
4. Дэвидсон, Д. Об идее концептуальной схемы // Аналити-
ческая философия. Избранные тексты. – М., 1993.
5. Дюгем, П. Физическая теория, ее цель и строение. –
СПб., 1910.
 49

6. Карнап, Р. Значение и необходимость. Приложение А.

Эмпиризм, семантика и онтология. – М., 1958.
7. Куайн, У. Две догмы эмпиризма / С точки зрения логики.
9 логико-философских очерков. – Томск, 2003.
8. Пассмор, Дж. Современные философы. – М., 2002.
9. Платон. Тимей / Платон. Сочинения. В 3-х т. – Т. 1. – М.,
1968.
10. Поппер, К. Логика и рост научного знания. – М., 1983.
11. Поппер, К. Объективное знание. Эволюционный подход.
– М., 2002.
12. Пуанкаре, А. О науке. – М., 1983.
13. Рассел, Б. Проблемы философии. Гл. 14. «Пределы фило-
софского знания», Гл. 5 «Знание – знакомство и знание – описа-
ние».
14. Серл, Дж. Рациональность и реализм: что поставлено на
карту? // Путь. – 1994. – № 6.
15. Braithwaite R.B. Scientific Explanation. NY: Harper Bros.
(Harper Torchbooks); Cambridge: At the University Press, 1960.
16. Cole J.P., King. Theories in Science. – C.A.M., John Wiley
& Sons, 1968.
17. Golledge, R. On Lows in Science / R. Golledge, D. Amedeo.
– Finals AAG, 1968.
18. Minshull, R. Science: Theory & Practice. – London:
Hutchinson University Library, 1970.
19. Rorty, R. Solidarity or Objectivity? // Post-Analytic Philoso-
phy.
20. Wallace, W.L. Scientific Theory, an Introduction. – Chicago,
1969: IX.
Вернуться к оглавлению
 50

II. ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ СХЕМЫ

И ИХ РОЛЬ В НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ

Научные исследования всегда вписаны в более широкий

контекст, характеризующий способ познавательного отношения к
миру, господствующий в конкретный исторический период. По-
знание является продуктом историческим и культурно-
социальным, оно всегда определенным образом онтологически
обосновано. Эти важнейшие положения, характеризующие при-
роду познания, были осознаны и сформулированы в работах оте-
чественных и зарубежных гносеологов [5, 7, 10, 14, 6]. Одной из
наиболее важных нам представляется идея о множестве когни-
тивных практик, в которых познание трактуется различным обра-
зом [10, с. 79].
В отношении к научному познанию нами были сформули-
рованы идеи о многообразии эпистемологических схем, на осно-
ве которых происходило формирование различных версий науч-
ности – науки античности (эпистема), средневековой науки (док-
трина схоластики), классической науки Нового времени, неклас-
сической науки и постнеклассической науки [11, 12].
Познавательная установка античности – созерцание. Истина
достигалась на пути умозрения. Греческим мыслителям, как от-
мечал М. Хайдеггер, даже в голову не приходило, что общее
можно понять через единичное. Такое познавательное отношение
к миру было обусловлено онтологически. В греческом космосе
все взаимосвязано, гармонично, и гармонизирующим принципом
выступает сама природа. Космос подобен живому организму, он
мыслится как способный к спонтанному созиданию. Поэтому че-
ловек в сотворчестве занят тем, что пытается радикально постичь
сам принцип бытия. Причем рациональное постижение означает
постичь и логически, и этически. О. Шпенглер, говоря о физиче-
ской концепции греков, отмечал, что для них созерцание было
непосредственным переживанием глаза. Для грека вся суть в ви-
димости, поэтому в созерцании, как опыте, он владел физикой
(природой). Уже Аристотель выделял многообразные типы зна-
ния: эпистема, техне, эмпейриа и другие. Весьма распространен-
ной трактовкой знания в античности было умение действовать по
 51

образцу, уметь воспроизвести. В других культурно-исторических

традициях также отмечалось многообразие трактовок знания.
Наиболее известные из них: знание как информационная копия
объекта; знание как представление, мысль субъекта; знание как
конструкция.
Существует зависимость выбора модели знания от того, как
понимается собственно процесс познания. Так, например, в эпи-
стемологии, трактующей познание как отражение объекта субъ-
ектом, как копирование объекта, знание понимается как инфор-
мационная копия. Понятия знания, познания, субъекта и объекта
имели различную интерпретацию в культурно-исторических эпо-
хах. В работе Л. А. Микешиной [10] упоминается интересная
классификация американского профессора Р. Д. Мастерса, в ко-
торой выделяются три принципиально различных подхода к зна-
нию: интуиция, верификация (выдвижение и проверка эмпириче-
ской гипотезы) и соответствие образцу (делание под паттерн).
Согласно интуитивной модели опыт познания понимается как
интуитивное понимание. Эта модель близка постмодернизму. Ве-
рификация или эмпирическая проверка гипотезы – это общеиз-
вестная модель научного познания, представленная как в позити-
визме (логический позитивизм), так и постпозитивизме (напри-
мер, фальсификационизм К. Поппера). Здесь знание возникает
как форма его «делания», исследователь конструирует то, что
может быть проверено в эксперименте. Третья модель – соответ-
ствие образцу, здесь знание возникает как состязание образца и
мысли. В отличие от интуиции, где познание тождественно чув-
ствованию, или верификации гипотезы, где знание – это творе-
ние, «делание», сравнение с образцом требует смотрения, наблю-
дения, видения. Эта модель восходит к античной традиции мысли
(Платон, Аристотель).
В понимании субъекта познания в античности выделяется
традиция, намеченная Платоном (объективно-трансценден-
талистская), согласно которой субъектом познания является без-
личностный разум; у Платона это душа. В то же время познаю-
щий субъект в античности воздерживается от притязаний на аб-
солютную истину, он скорее скептик. «Сам космос сочиняет дра-
мы и комедии, которые мы исполняем, философу достаточно
знать только одно: что он актер и больше ничего» [8, с. 168].
 52

В средневековой культуре формируется новая когнитивная

практика – герменевтическая. Здесь разум получает основания в
особой человеческой деятельности, кредо которой выражено Ав-
густином «верь, чтобы понимать». Познание становится истолко-
ванием, знание в герменевтической модели есть интерпретация.
В понимании субъекта и объекта во многом воспроизводится ан-
тичная традиция. Так, в томизме познание есть обогащение души
субстанциальными формами познаваемых предметов, предмет
как бы «входит» в познающий субъект. В средневековой схола-
стике субъект воспроизводит онтологические параметры матери-
альных вещей.
Познавательное отношение Нового времени построено на
субъектно-объектном противопоставлении, которое, в свою оче-
редь, явилось следствием разрушения гармоничного космоса. В
философии Нового времени происходит формирование гносеоло-
гического субъекта как отдельной, но обобщенной, идеализиро-
ванной личности, обладающей способностью рационального по-
знания. Экспериментальное естествознание Нового времени ста-
ло возможным в результате трех основных процессов – это фор-
мирование объекта науки, формирование субъекта познаватель-
ной деятельности и формирование нового метода познания. Объ-
ектом науки Нового времени становится природа, понимаемая
как пустое пространство, заполненное веществом. Разрушение
гармоничного космоса античности явилось тем пусковым про-
цессом, в ходе которого произошла десакрализация природы,
превращение ее в «унылую штуку». Вещь лишилась качества и
смысла, она перестала быть символом, тайной. Природный мир
стал «квантифицированной реальностью», которая, чтобы быть
понятой, должна быть посчитана и измерена. Если в миропони-
мании греков каждая вещь имела своего духа – защитника, то по
отношению к «обездушенной» природе стало возможным другое
взаимодействие – испытание, она стала объектом.
Становление субъекта науки – это процесс становления че-
ловека, способного доверять собственной интеллектуальной ин-
туиции, способного догматам вероучения и авторитарному зна-
нию противопоставить самостоятельное интеллектуальное твор-
чество. Такая трансформация сознания явилась скорее актом во-
ли, нежели разума. Особую роль на этом пути становления субъ-
 53

екта научной деятельности, человека, способного доверять соб-

ственной интеллектуальной интуиции и называемого self-made-
man, сыграла эпоха Реформации. Через ожесточение веры вплоть
до полного искоренения рассудочности, привычного здравого
смысла и очевидности, происходило формирование нового виде-
ния – теоретического видения, которое так привычно для совре-
менного человека, свободно ориентирующегося в мире абстракт-
ных объектов и виртуальных сущностей. Для того чтобы вклю-
чить механизм теоретического видения, необходимо было отка-
заться от здравого смысла как очевидности и сформировать иной
здравый смысл, постигаемый очами разума. Этот переход и опре-
делил переход к Новому времени, когда разум стал не описывать
законы природы, а предписывать.
Третьим, но не по значимости, а по порядку перечисленных
условий формирования экспериментальной науки был процесс
формирования метода науки Нового времени – метода измерения.
Опыт, понимаемый как измерение, эксперимент стал тем мето-
дом, который позволил «читать» вторую книгу – книгу Природы.
Экспериментальный метод был основан на системе идеалов и
ценностей, задающих новое отношение к природе.
Таким образом, то, что называется современным научным
мышлением, имеет в качестве условия своей возможности целую
систему предпосылок. Субъектно-объектная эпистемология по-
коится на картезианском каркасе мира, на мировосприятии, в ко-
тором человек, в отличие от других явлений природного мира,
наделен душой и разумом. Природа в техногенной культуре по-
степенно становилась не «храмом», а «мастерской», «окружаю-
щей средой», средством социального прогресса человечества.
Научное мышление, сформировавшееся в эпоху Нового
времени и являющееся господствующим по сей день, в отличие
от мышления античности возникало и развивалось в рамках ре-
презентативной модели познания. Познание как представление -
это изменение вектора мышления: не от объекта к субъекту, а от
субъекта к объекту. В этом состояла суть коперниканского пере-
ворота в гносеологии, совершенного И. Кантом. Однако культур-
но-социально и исторически он стал возможен благодаря цен-
ностно-мировоззренческим трансформациям Нового времени.
Суть этих трансформаций, как отмечал М. Хайдеггер, в том, что
 54

эпоха становится новой, а время называют Новым временем, ко-

гда человек сам от себя и для себя начинает задавать меру суще-
му. В репрезентативной модели знание становится представлени-
ем. Субъектом познания является мыслящий индивид. Но и эта
познавательная схема не позволила философам от Декарта до
Канта включительно обосновать познаваемость.
Новая эпистемологическая схема, получившая название де-
ятельностно-практической эпистемологии, сформировалась на
основе диалектико-материалистической трактовки познания. В
ней познание трактуется не как простое отражение типа фото-
графирования, копирования субъектом объекта, а как более
сложный процесс. Этот процесс есть своего рода челночное дви-
жение – от субъекта к объекту и обратно, в ходе которого перво-
начальная теоретическая модель проецируется на объективную
реальность, сопоставляется с ней, преобразуется и вновь проеци-
руется. Так осуществляется «доводка» теоретической модели.
Здесь сохраняется репрезентативная модель знания, знание как
представление, но представление, которое не только субъективно
конструируется, но постоянно в проективной практической дея-
тельности проверяется и подправляется. Такая трактовка позна-
вательного процесса напоминает деятельность ремесленника,
техника с создаваемыми им вещами. Задуманные мастером, они
как бы преобразуются, шлифуются, и в ходе такой деятельности
удается достичь адекватного соответствия знания объекту. Эта
эпистемологическая модель является наиболее распространенной
в современном естественнонаучном познании. Наиболее распро-
страненной, но не единственной.
Начиная со второй половины ХХ в. теория знания как мен-
тального представления была поставлена под сомнение. В совре-
менном естествознании актуализированы такие эпистемологиче-
ские схемы, которые обозначаются как диалоговая эпистемоло-
гия и эволюционная эпистемология.
Диалоговая эпистемология является, как известно, практи-
кой гуманитарного познания. М.М. Бахтин отмечал различие
естественнонаучного и гуманитарного: «Точные науки – это мо-
нологичная форма знания: интеллект созерцает вещь и высказы-
вается о ней. Здесь только один субъект – познающий (созерца-
ющий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит
 55

только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе чело-

век) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как та-
ковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как
субъект он не может оставаться субъектом, став безгласным, сле-
довательно, познание его может быть только диалогическим»
[2, с. 383].
Однако в современном научном познании происходят изме-
нения, говорящие если не об исчезновении границ между есте-
ственнонаучным и гуманитарным познанием, то о проникнове-
нии методов гуманитарных наук в естествознание, и, наоборот, о
применении методов естественных наук в гуманитарном позна-
нии. Так, герменевтика становится актуальной для естествозна-
ния; синергетический подход, возникший в естествознании, сего-
дня преобразуется в социосинергетику. Современная наука, ори-
ентированная на изучение саморазвивающихся объектов, таких
сложных природных комплексов, включающих человека, как
биосфера и ноосфера, вынуждена включать во внутринаучный
контекст то, что раньше стремилась элиминировать – человека. В
познании такого рода объектов, называемых «человекоразмер-
ными», позиции внешнего наблюдателя не существует. Ранее та-
кая гносеологическая ситуация характеризовала только гумани-
тарное знание. Познавательная ситуация второй половины ХХ в.
характеризовалась стиранием грани между естественнонаучным
и гуманитарным знанием. Эпистемологическая ситуация, воз-
никшая в связи с изучением человекоразмерных объектов, полу-
чила дальнейшее развитие в контексте холистического мирови-
дения, в котором человек не часть, а микрокосм. Центральной в
холистическом мировидении является идея целостности мира и
человека, включенности человека в саму ткань природных про-
цессов. Наряду с еще сохраняющейся дисциплинарной организа-
цией знания идет активное формирование междисциплинарного
знания, в котором науки объединяются для решения конкретной
проблемы. Это новое знание является содружеством естествен-
нонаучного и гуманитарного подходов, местом, где устанавлива-
ется новое отношение человека к природе – отношение диалога.
Для нового этапа развития науки характерно снятие субъект-
но-объектного дуализма, в результате уходит со сцены науки «аб-
солютный наблюдатель», занимающий позицию внешнего наблю-
 56

дателя. Необходимой предпосылкой эпохи диалога становится от-

каз от субъектно-объектного дуализма в познании, когда субъект и
объект принимаются в их равной ипостаси. Гуманизация знания,
отмечаемая в современном естествознании, не означает отказа от
объективности, но указывает на новое понимание объективности,
природа как бы проговаривает себя через человека.
Постнеклассическая наука, ядром которой является эволю-
ционно-синергетическая парадигма, характеризуется также эко-
логизацией мышления, разрушающей миф о всесилии науки,
иным способом объяснения мира, где истина конструируется, а
не предстает как слепок объекта. Происходит переход от статиче-
ского, структурно ориентированного мышления к мышлению ди-
намическому, ориентированному на процесс. Синергетика - одна
из тех междисциплинарных областей, где происходит формиро-
вание нового эпистемологического горизонта. Онтология синер-
гетики - это онтология целостного мира, синергетика перебрасы-
вает мостик от неживого к живому, выявляет универсализм про-
цессов самоорганизации, уже поэтому синергетика диалогична.
Важным шагом на пути к диалогическому разуму является заме-
на субъектно-объектного языка на связку «наблюдатель-
наблюдаемое». Такой переход «позволяет в духе боровского
принципа соответствия, сохраняя коммуникативную связанность
нашего опыта и не проводя особых различий между опытом
внутренним и опытом внешним, наладить диалог традиционной
философии и квантоворелятивистского естествознания». Взаимо-
переходы между внутренним и внешним являются естественно
возникающими в синергетике, и в этом видится основание пере-
хода от позиции трансцендентального к позиции диалога, «меж-
личностной когнитивной коммуникации «Я-другой» [1, с. 20].
Такому подходу соответствует концепция наблюдаемости и
восприятия, где не проводится жесткого различия на наблюдате-
ля и внешний физический мир. Примечательно, что не в есте-
ствознании, а в психологии такая теория зрительного восприятия
была предложена американским психологом Дж. Гибсоном. В
контексте синергетической парадигмы интерес к этой теории еще
более возрастает. В теории Дж. Гибсона, которую он назвал
«экологическим подходом», восприятие – это не процесс внутри
субъекта, а способ действия субъекта в мире.
 57

В проективно-конструктивной теории познания предполага-

лось наложение на мир объектов результатов конструктивной,
теоретической деятельности сознания. Согласно Гибсону, имеет
место прямое извлечение информации о реальности, которую он
называет не физическим миром, а окружающим миром. «Видеть
окружающий мир – значит извлекать информацию из объемлю-
щего светового строя... Регистрируется, запечатлевается и сохра-
няется информация, а не чувственные данные» [4, с. 375, 393].
Гибсон подчеркивает, что извлечение информации есть не дис-
кретный акт, а процесс – «поток, аналогичный потоку сознания»,
причем непрерывный процесс восприятия предполагает и вос-
приятие самого себя. Извлечение информации, в том числе и ви-
зуальной, оказывается скорее психологическим процессом, чем
физиологическим. В этом случае познание подобно свободному
коммуникативному процессу, в котором порождаются устойчи-
вые смысловые структуры. При этом свобода предстает как са-
моорганизующиеся отношения всех участников процесса: чело-
века, его ценностей с тем, что вне человека. В системе «Человек –
Природа» такого рода отношения определяются сегодня как ко-
эволюция.
Теория знания как ментального представления была постав-
лена под сомнение и в теории социального конструкционизма.
Эта теория наиболее распространена в современной социологии
науки. Новая парадигма знания связана с отказом от метафоры
сознания как зеркала внешнего мира. Она в значительной степени
опирается на идеи Л. Витгенштейна, на его концепцию значения
слова, сопряженного с конкретным видом социальной практики
(языковой игрой).
В центре внимания конструкционизма оказались процессы
восприятия, интерпретации, хранения, воспроизводства инфор-
мации. Средством и способом символического обмена выступает
лингвистическая коммуникация, в процессе которой возникают
относительно устойчивые формы понимания мира. Здесь знание
перестает быть индивидуальным достоянием, а становится про-
дуктом деятельности членов социума. Отрицается репрезента-
тивная природа знания, а укрепляется социально-комму
никативная эпистемология, которая распространяется сегодня не
только в гуманитарном знании, но и в естествознании. Истина
 58

перестает быть аналогом эмпирической достоверности, а пре-

вращается в средство укрепления социальных позиций.
Популярный французский психолог С. Московичи показал,
что когнитивные системы, упорядочивающие образ мира, соци-
альны как с точки зрения своего генезиса, так и в содержатель-
ном отношении. Основные понятия, составляющие их, берут
начало в повседневной межличностной коммуникации. Тем са-
мым когнитивный и коммуникативный аспекты представлений
неотделимы друг от друга. Исходной идеей новой версии знания
является тезис о том, что социальное измерение не добавляется
posthoc к когнитивным моделям, скорее наоборот, знание следует
рассматривать как форму социального дискурса. Сторонники
конструктивистской трактовки знания указывают, что традици-
онная познавательная схема «субъект – объект – ментальное
представление – знание» является функцией лингвистических
конвенций, утвердившихся в культурных традициях и стандартах
научного дискурса.
В отличие от постмодернизма, заменившего изучение пси-
хологических процессов (смерть субъекта) анализом дискурсив-
ных позиций участников лингвистической деятельности, новей-
ший когнитивизм (позиция С. Московичи) преодолевает крайно-
сти как репрезентативной концепции знания, так и постпозити-
вистской (языковые игры). Новый когнитивизм признает относи-
тельную автономию социальной реальности и ее «власть» над
индивидом, но в тоже время он обращается к изучению тех про-
цессов, посредством которых психологические феномены проду-
цируют эту реальность, оставаясь ее продуктами. Субъект не ко-
пирует объект, а вступает с ним в отношение, названное Ю. Ха-
бермасом отношением коммуникативного действия. Происходит
возврат к знанию – представлению, но представление здесь слу-
жит выражением и субъекта и объективного мира, являясь про-
дуктом их отношений.
Одним из основных понятий теории коммуникативного дей-
ствия Ю. Хабермаса является понятие коммуникативного разума
или коммуникативной рациональности. Коммуникативная раци-
ональность призвана противостоять формальной научной рацио-
нальности, которая связана, по словам Хабермаса, с «ополови-
ненным разумом». Научная рациональность, возникнув в теоре-
 59

тической сфере, приобрела в сциентистской культуре всеобъем-

лющий смысл, стала практикой жизни. Всеобъемлющий разум
превратился в «инструментальный разум». Были утрачены пер-
воначальные смысл и ценности рациональности – ориентирован-
ность на человека и его духовные потребности. Возобладали
формализм, логичность и материальные ценности, эффектив-
ность. Цель, поставленная Ю. Хабермасом – выработать теорию
социальной рациональности. Социальная рациональность должна
опираться не только на науку и знание, но на культуру, язык, фи-
лософию и т.д. Новая рациональность в теории Ю. Хабермаса из-
начально была ориентирована на связь между различными дис-
циплинами знания и сферами культуры. Поэтому в центре ее ока-
залось понятие коммуникативной рациональности. Коммуника-
ция - центральное понятие теории Ю. Хабермаса, поскольку в ней
связываются когнитивный опыт, ценностные ориентации и соци-
альная, практическая деятельность.
Еще один подход – эволюционная эпистемология – пред-
ставляет эпистемологическую схему, в которой познание пони-
мается как целостный физиологически-ментальный процесс.
Эволюционная эпистемология дает ответ на проблему, постав-
ленную Кантом – откуда приходят априорные формы познания?
Ядро кантовского априоризма в том, что человек подходит к яв-
лениям с определенными формами созерцания и мышления, с
помощью которых упорядочивает эти явления. В эволюционной
эпистемологии разум в процессе приобретения знаний следует
определенному заранее заданному шаблону мышления (pattern).
Идея, как отмечают сторонники эволюционной эпистемологии,
заключается в том, что существует изоморфизм форм между кон-
цептуальной сетью науки и концептуальным порядком разума,
т.е. концептуальное развитие науки идет параллельно концепту-
альному развитию разума. При этом разум не остается пассив-
ным, но и не отрывается от онтологической основы, он взаимо-
действует с этой сетью и преобразует ее.
В контексте эволюционной эпистемологии предлагаются
варианты решения многих проблем, которые характеризуют
трансформацию философского основания постнеклассической
науки. В качестве примера сошлемся на конструктивное обсуж-
дение с позиций эволюционной эпистемологии проблемы объек-
 60

тивности научного знания. К. Поппер утверждает, что должен

существовать параллелизм между структурными единицами тре-
тьего мира знаний и сущностями второго мира – мира ментально-
го. «Мы понимаем потому, что когнитивный порядок как бы при-
вит нашему разуму. Только признавая, что разум есть часть роста
знания, мы можем прийти к идее объективного знания» [14, с.
267]. Для того чтобы сохранить объективность научного поиска
как цель и ценность, К. Поппер перевел обсуждение этой про-
блемы на уровень соотношений концептуальных каркасов и по-
казал, что факты и наблюдения теоретически опосредованы. В
попперовской философии объективность знания исключает абсо-
лютность знания. Никакое объективное знание не может быть аб-
солютным. Объективное знание должно быть проверяемым; про-
веряемым, значит опровержимым; опровержимым, значит, не аб-
солютным.
С позиций эволюционной эпистемологии характеризуют
процесс познания У. Матурана и Ф. Варела. Они внесли суще-
ственный вклад в формирование эволюционной эпистемологии,
обосновав с учетом новейших достижений науки биологические
корни человеческого понимания. Целью исследования было «по-
нять регулярности мира без какой-либо независимой от нас точки
отсчета» [9, с. 213]. Познание не репрезентация, а действие, в ко-
тором нерасторжимое единство обретают наше бытие, наша ак-
тивность и наше познание. Знание – эффективное действие в той
области, в которой ожидается ответ. Возникающая эпистемоло-
гическая модель пригодна для описания мира – как сложноорга-
низованного процесса, мира как развивающейся системной це-
лостности. Его описание опирается на идеи глобального эволю-
ционизма, системности, нелинейности, здесь снимаются дуализ-
мы субъекта и объекта, психического и физического.
Эволюционной эпистемологии близка натурализованная
эпистемология У. Куайна. Анализируя проблему референции, он
пришел к выводу, что онтологический спор следует вести на язы-
ке семантики, но это не означает, что вопрос является лингвисти-
ческим. Старая эпистемология пыталась включить в себя есте-
ственную науку, она строила ее из чувственных данных. Напро-
тив, эпистемология в ее новом облике сама включена в есте-
ственную науку как раздел психологии. Но при этом и прежнее
 61

притязание на включение естественной науки в рамки эпистемо-

логии сохраняет свою силу. «Я сторонник соотнесения науки с ее
чувственными данными», заключает У. Куайн [6, с. 3-20].
Как видим, в эпистемологических схемах, на которые опи-
рается современное научное познание, наиболее распространена
модель познания как конструкции. Как эпистемологический кон-
структивизм можно характеризовать и модель теоретического
знания, предложенную В.С. Степиным. Цель теории познания –
привести сознание в соприкосновение с реальностью. По мнению
В. С. Степина, «теоретические схемы конструируются на основе
фундаментальных моделей, первоначально выступающих в виде
гипотез, пригодность которых верифицируется позже» [13, с.
260]. Обсуждению подлежит вопрос: чья конструкция? Здесь
спектр вариантов ответов весьма широкий, от бессознательного
Лакана до идей самоконструирования, автопоэзиса в когнитив-
ных системах.
Х. Ленк выдвигает средний вариант: мир реален, но каждое
представление о нем и его частях или сущностях следует пони-
мать как схематически интерпретационистское и даже деятель-
ностно структурированное. Вводить модели вместо теорий явно
недостаточно, нужны и модели, и законы, и теории. Потом можно
обсуждать, как эти аналитические решения связаны, так сказать,
с реальными ситуациями и их объяснениями в каждом отдельном
случае [13, с. 296, 298].
В постнеклассической науке происходит скрещивание
«субъект – объект – средство». Меняются и онтологические
представления, в частности, о существовании. В классической
науке существовать – это быть наблюдаемым, измеряемым. В не-
классической существование означает соответствие теории: «су-
ществовать – это быть значением квантифицированной перемен-
ной». В постнеклассической науке – существование задается
опять по–новому. И. Пригожин отмечает, что «существовать не
означает отвергать время и видеть себя в статической Вселенной.
Быть может, мы вправе сказать, что существовать – значит быть
частью вселенной, претерпевающей процесс «конструирования»,
в которую мы погружены. Существовать – это участвовать»
[3, с. 254].
 62

Литература
1. Аршинов, В. И. Коммуникативные стратегии синергети-
ки // Онтология и теория синергетики. – М., 1997.
2. Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. – М.,
1980.
3. Вызов познанию. Стратегии развития науки в современ-
ном мире. – М., 2004
4. Гибсон, Дж. Экологический подход к зрительному вос-
приятию. – М., 1988.
5. Гносеология в системе философского мировоззрения. –
М., 1983.
6. Куайн, У. Эмпирические свидетельства // Вест. Москов.
ун-та. – Сер. Философия. – 2003. – № 3.
7. Лекторский, В. А. Эпистемология классическая и неклас-
сическая. – М. 2001.
8. Лосев, А.Ф. Дерзание духа. – М., 1988.
9. Матурана, У. Древо познания: биологические корни че-
ловеческого понимания / У. Матурана, Ф. Варела. – М., 2001.
10. Микешина, Л. А. Философия познания. – М., 2002.
11. Черникова, И. В. Эпистемологическое обоснование
научных концепций // Материалы 3-й Всероссийской конферен-
ции «Традиционные инновационные процессы в образовании». –
Томск, 1998.
12. Черникова, И. В. История и философия науки. – Томск,
2001.
13. Человек. Наука. Цивилизация. К 70-летию академика
В. С. Степина. – М., 2004.
14. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук.
Карл Поппер и его критики. – М., 2000.
Вернуться к оглавлению
 63

III. ИСТОРИЯ НАУЧНОГО МЕТОДА

АНТИЧНОСТЬ И СРЕДНИЕ ВЕКА

Античность
В античные времена науку отождествляли со знанием как
таковым; досократики, так же как и Платон, видели в науке по-
следний уровень углубленного познания Вселенной; и сразу же
возник вопрос о способах, методах познания и о категориях, в ко-
торых оно должно выражаться. Платон предложил учение о том,
что истину о мире можно обнаружить лишь в глобальном, еди-
ном видении реальности. Множество объектов, которые мы мо-
жем наблюдать в повседневном опыте, запечатлеваются в созна-
нии в виде образа, идеи. Тогда реальность можно «обдумывать».
Идеи («образы», «сущности», «формы») первичны, они и есть
фундаментальный уровень бытия или само бытие. А физический
мир – это всего лишь материальный эквивалент идеи. Знание –
есть знание идеи, сущности.
Платон разработал метафизический метод: интеллектуаль-
ная интуиция, которая выражается в высказывании, имеющим
смысл, где «иметь смысл» означает соотнесение всякого знака с
метапространством (миром идей) уже наличествующих интер-
претаций этого знака. В итоге, познавательный дискурс стано-
вится репрезентационным, т.е. следующим экспликации наличе-
ствующих в объективном мире смыслов. Бытие репрезентируется
в виде сущностей, они истинные референты бытия. Познание,
при этом, есть именно репрезентация, то есть ментальное «схва-
тывание» сути бытия. В таком случае, получаем следующую схе-
му познания: Сущность (идея) – понятие – референт понятия
(объект суждения), придающий понятию смысл и значение. Для
того, чтобы убедиться в истинности знания, требуется подтвер-
ждение того, что речь идет об адекватном соотношении идеи и ее
референта. Истинность знания – есть соответствие идеи референ-
ту, а ложность – несоответствие референта идее.
Аристотель, вслед за Платоном, делит мир на две ипостаси:
мир физический и мир метафизический. Обычное (физическое)
пространство характеризуется тем, что в нем все подвержено иг-
ре случая. Священное (метафизическое) пространство исполнено
 64

высшим смыслом, чуждо всякой случайности и вечно. Это про-

тивопоставление имело решающее значение для оценки Аристо-
телем возможности количественного описания природы. Если те-
ла неизменны, то есть остаются тождественными самим себе, то
они допускают возможность описания собственной сути при по-
мощи математических идеализаций. Например, это возможно для
понимания движения небесных тел: звезд и планет: они не рас-
сматривались как имеющие физическую природу (их помещали в
надлунный мир).
Физическому же миру математическая строгость и точность
не присущи. Неточности природных процессов подходит лишь
приближенное описание. Причем, за этими размышлениями не
последовало создание никакой математической теории, связан-
ной с расчетом движения небесных тел. Аристотель и его после-
дователи больше интересовались вопросом «почему» что-то про-
исходит, чем «как» это происходит. Именно второй вопрос и по-
родил галилеевский подход к пониманию движения как количе-
ственных изменений, подлежащих математическому исчислению
и выводу о том, что «Бог говорит с человеком на языке математи-
ки», и второму выводу, вытекающему логически из первого, что
познать что-либо, значит, описать это на языке математики.
Аристотеля интересовал ответ на вопрос «почему происхо-
дит движение?» (небесных тел, или развития зародышей, семян –
факт развития рассматривался Аристотелем как момент всеобще-
го движения), для ответа на который, Аристотель создает учение
об энтелехии, которое позже было подхвачено христианской фи-
лософией. Идеи (или, по терминологии Аристотеля, «формы»)
суть причины развития мира,– и это значит, что они являются
творческой силой, движущей отдельные вещи к цели их суще-
ствования (благу). Источник движения – Бог. Он – перводвига-
тель [23, гл. XXIII].

Христианство
Аристотелевское видение мира не устраивало христианских
средневековых мыслителей. Мир казался слишком независимым
от воли Бога. Христианство практиковало другой подход: Бог –
основа умопостигаемости мира. При этом, именно христианство
впервые вводит идею выделенности, трансценденции субъекта
 65

(человека) по отношению к наблюдаемому миру. Эта трансцен-

денция есть проявление сути человека – его подобия Богу. Чело-
век не является частью природы, которую он познает и описывает.
Человеческая душа, сотворенная по божественному образу, спо-
собна постичь рациональные истины, заложенные в самой основе
плана творения, и, следовательно, постепенно приближается к
знанию мира, которым сам Бог владеет интуитивно, во всей пол-
ноте и мгновенно. Человек получает санкцию Бога на познание
Природы.
Человеческий разум, которым наделено подчиняющееся за-
конам природы тело, получает доступ к сокровенной точке, отку-
да Бог наблюдает за миром, к божественному плану, осязаемым
выражением которого является наш мир. Но сам разум остается
вне своих собственных достижений: все, что составляет живую
ткань природы – запахи, краски, звуки – субъект может описать
лишь как вторичные, производные качества, не входящие в со-
держимое мира, а всего лишь продуцируемые на него нашим ра-
зумом. Принижение природы происходит параллельно с возвели-
чением всего, что ускользает от нее,– Бога и Человека.
К концу средних веков оформляются фундаментальные ас-
пекты науки в ее классическом варианте, которые в явном виде
манифестируются в Новое время в работах Декарта, Локка, Ла-
гранжа и других:
1) наука есть рациональное познание мира (пока еще не
уточняется, что исключительно материального);
2) познание объективно в той мере, в какой из него исклю-
чен наблюдатель, а само познание произведено из точки, лежа-
щей de jure вне мира, т.е. с божественной точки зрения, с самого
начала доступной человеческой душе, сотворенной по образу и
подобию Бога.
Такая наука претендует на открытие единственной истины о
мире, одного языка, который даст нам ключ к пониманию всей
Природы (говоря современным языком, фундаментального уров-
ня бытия, по отношению к которому производно все существую-
щее). Это – вечный дискурс.
Таким образом, познать – значит точно репрезентировать то,
что находится вне ума; поэтому постижение возможности и при-
роды познания означает понимание способа конструирования
 66

умом таких репрезентаций [25]. Возникла необходимость в об-

щей теории репрезентаций, которая была предложена Декартом,
уточнена Локком и окончательно была оформлена Кантом, в виде
эпистемологии (теории познания), которая до середины XIX века
носила нормативную модальность: предписывала науке метод
получения знания.

ФИЛОСОФИЯ НОВОГО ВРЕМЕНИ. ФОРМИРОВАНИЕ

КЛАССИЧЕСКОЙ НАУКИ.
Бэкон: концепция идолов
Фрэнсис Бэкон (1561–1626) стал основоположником науч-
ного метода, согласно которому всякое знание должно базиро-
ваться на фактах и эксперименте. Тем самым он отверг концеп-
цию Аристотеля о цели как конечной причине: вместо того чтобы
наблюдать за природой согласно заранее установленным поняти-
ям об искомом (аксиомам), Бэкон изучает отдельные явления, а
по результатам полученных данных выводит общие принципы.
Он полагал, что при сборе данных нужно не только отыскивать
то, что подтверждает наши мысли, но и учитывать противореча-
щие им факты. Иными словами, вы не можете утверждать, что
ваша теория базируется на фактах, если основываетесь только на
тех из них, которые укладываются в эту теорию. Решающая про-
верка теории наступает, когда вы отыскиваете факты, противоре-
чащие ей. Тогда становится ясно, что у вас проблемы либо со
сбором фактов, либо сама теория нуждается в пересмотре. Этим
он предвосхитил Карла Поппера, сделавшего фальсификацию, а
не верификацию подлинной проверкой гипотезы.
В целом, Бэкон усматривал в природе механическую при-
чинность. Иначе говоря, все происходит вследствие каких-то
причин или условий (Аристотель назвал бы это воздействием,
или началом движения), что полностью исключает цель как ко-
нечную причину, то есть суть вещей заключается непосредствен-
но в прошлом, а не определяется целями, отнесенными к буду-
щему.
Подобное освобождение от постоянной оглядки на конеч-
ную цель во многом способствовало развитию науки, сосредото-
чению ее внимания на причинности вещей, отходу от расплывча-
тости тезисов о сущностях и возможностях.
 67

Наука также стала отходить от субъективных и религиозных

взглядов на мир. Это не означало что ученые, вообще не испове-
довали никакой религии. Бэкон и другие (включая Ньютона)
склонялись к признанию двух божественных книг: одной была
Библия – истина поведанная людям Богом, другой – Природа. Но
механическая причинность привела к устранению влияния рели-
гии и личности на научный метод.
Это означало, что наука могла исследовать мир методично,
рационально и беспристрастно. В то же время, лишившись воз-
можное прибегать к религиозным и субъективным доводам для
своего оправдания, она должна была демонстрировать практиче-
скую выгоду своих открытий.
Демаркация науки и философии.
Главной задачей науки для Бэкона, являлась материальная
отдача – максимизация благополучия и дохода. Наука должна
быть утилитарной. Ее цель – польза. Вместо того чтобы наблю-
дать за природой согласно заранее установленным понятиям об
искомом (аксиомам), Бэкон призывает изучать отдельные явления,
а по результатам полученных данных выводить общие принципы.
Это удар по аристотелевской концепции «конечной причины».
Пример. По Аристотелю, наука – это поиск сущностей,
которые следует выражать в определениях. С позиции Аристо-
теля сущность желудя заключается в его превращении в дуб.
Рост желудя вызван усилиями реализовать эту возможность. С
позиции современной науки желудь превращается в дуб в том, и
только в том случае, если он попадает в нужную среду обитания
и растет на основе заложенного в нем генетического кода, ко-
торый обусловливает этот процесс. Таким образом, Аристо-
тель говорит: «Если вы хотите ЭТО понять, смотрите, куда
оно направляется», тогда как современная наука утверждает:
«Если вы хотите ЭТО понять, смотрите, откуда оно пришло и
куда ему определено идти».
Как писал Бэкон: «Разум должен быть адекватен материаль-
ным вещам». Для этого был предложен критико-рефлексивный
метод очищения разума от заблуждений и схоластических
наслоений. Очищение сознания от непродуктивных привычек
ума – идолов [25, т. 3, гл. 3.7.].
 68

Их несколько, одни из них – это идолы рода. Они связаны с

отождествлением человеком собственной природы с природой
вещей. Наша природа – телеологическая. Человек связывает свое
существование с определенной целью, предназначением (для че-
го существует? Зачем? Почему?). Бэкон полагает, что эти вопро-
сы, обращенные к природе, не имеют смысла.
Другой вид заблуждений – идолы пещеры, связанные с
убеждением о привилегированном положении человека в приро-
де. Считалось, что видение человеком мира есть точное, един-
ственно правильное восприятие мира. Бэкон: продуктивное вос-
приятие природы – это восприятие такое, которое представляло
бы мир таким, каков он есть сам по себе, как если бы в нем не
существовало человека.
Следующий вид идолов – идолы рынка: неправильное ис-
пользование слов, связанное с нерефлексивным отношением к их
значениям. Слова используются с уже устоявшимися значениями,
которые полагаются истинными. Слова, по Бэкону, замещают
физические объекты: вместо того, чтобы удостоверится в истин-
ности значения посредством экспериментальных процедур, люди
используют старые понятия, объединяют их объемы, строят на их
основе теории, которые оказываются далекими от истины, пото-
му, что изначально не были фундированы опытом.
И последний вид заблуждений разума – идолы театра. Они
проистекают из безусловного подчинения авторитетам. Речь
идет, в первую очередь, об авторитете аристотелевской традиции
в познании, связанной с метафизикой.
Освободившись от указанных заблуждений и используя ин-
дуктивный метод, исследователи смогут изучить природу. При
этом, Бэкон отказывался обсуждать недостатки индуктивного ме-
тода, полагая, что иного научного инструментария нет.
Индукция означает сбор конкретных фактов и затем обоб-
щение этих фактов. Таким образом, она базируется на опыте,
наблюдении и эксперименте. Индуктивное рассуждение как та-
ковое не сохраняет истину, поскольку формулируемые им обоб-
щения не полны (не всеобщи); например, они применяются к бу-
дущему, а не только к прошлому и настоящему. Конечно, обоб-
щения, основанные на наблюдении фактов, насколько мы знаем,
часто истинны. Дело в том, что истинность конечного числа суж-
 69

дений о конкретных вещах (например, этот лебедь белый, тот ле-

бедь белый, этот (третий) лебедь белый и т.д.) совместима с воз-
можной ложностью основанного на них универсального обобще-
ния (все прошлые, настоящие и будущие лебеди – белые). По-
скольку сбор фактов, сколь бы многочисленны они ни были, не
гарантирует истинности результирующих универсальных обоб-
щений, некоторые философы утверждают, что индуктивное рас-
суждение по сути недостоверно [24, гл. 6].
Вопрос о достоверности индукции в Новое время впервые
был поставлен Юмом, а потом обсуждался Расселом в книге «Че-
ловеческое познание. Его сфера и границы».
Воспользуемся примером Бертрана Рассела. Все уверены,
что завтра взойдет солнце. Но как мы можем знать, что произой-
дет завтра? Ведь завтра еще не настало. Люди уверены, что солн-
це завтра взойдет, поскольку оно всегда всходило в прошлом.
Другими словами, все мы верим, что будущее будет похоже на
прошлое. Но откуда у нас такая уверенность? Рассел сравнивает
наше уверенное предсказание восхода солнца с твердой верой
цыпленка, думающего, что хозяин будет кормить его вечно. Но
однажды хозяин решит отобедать цыпленком и тем покажет, что
вера последнего в хозяйскую благожелательность была ошибоч-
ной. Будущее этого цыпленка не похоже на его прошлое.
Насколько мы знаем, может оказаться ошибочной и наша вера в
сходство между будущим и прошлым. Следовательно, из приме-
ра с цыпленком ясно, что индуктивное рассуждение может быть
очень рискованным.
Проблему индукции можно выразить в форме дилеммы. Или
индуктивное рассуждение замыкается в логическом круге, или
его можно свести к дедукции. Если оно замыкается в логическом
круге, то оно необоснованно. Если его можно свести к дедукции,
тогда оно уже не индукция. Что значит – замыкаться в логиче-
ском круге? Допустим, мы предсказываем, что солнце взойдет
завтра. На чем основано наше предсказание? На нашем знании,
что солнце всегда всходило в прошлом. Вспомним о цыпленке и
спросим: достаточно ли это наше основание? Возможно, мы от-
ветим: да, это достаточное основание, поскольку мы знаем, что в
прошлом будущее всегда было похоже на прошлое; прошедшее
прошлое было похоже на прошедшее будущее.
 70

Можно видеть, что второе основание просто повторяет пер-

вое основание в новой форме; поэтому оправдание правильности
первого основания не выходит за пределы логического круга
[24, гл. 6].
Последующая философия попыталась предложить альтерна-
тивы индуктивной методологии науки.

Декарт: концепция сознания

Декарт начинает обоснование специфики научного знания с
верного указания на то, что предшествующая философия не
предложила метода поиска абсолютно достоверных начал, что
ставит под вопрос истинность научных утверждений.
Фундаментом науки должны быть такие принципы позна-
ния, которые бы позволяли говорить об аутентичности научных
описаний реальному положению вещей.
Декарт был убежден (будучи математиком), что все науки
смогут придать своим положениям характер всеобщности, если
будут следовать схеме метода арифметики и геометрии, построе-
ния которых вытекают из простых и ясных принципов – начал
(аксиом). Им он придавал первостепенное значение. Исходные
начала должны быть ясны до самоочевидности и исключать при
обращении к ним малейшие сомнения в их истинности.
Эти «начала» должны быть фундаментом любого знания.
Начала не должны быть выводными. В противном случае, они не
будут безусловно простыми и очевидными, иначе существовало
бы более простое начало, которое было бы более первичным. По-
этому «начала» науки должны быть, безусловно, первыми. По
этой причине Декарт считал интуитивный способ познания более
достоверным, чем дедуктивный, поскольку посредством интел-
лектуальной интуиции непосредственно усматриваются простые
и ясные принципы науки – аксиомы. А вытекающие из этих
принципов положения и следствия могут быть познаны уже при
помощи дедукции. Интеллектуальная интуиция рассматрива-
лась как начальный этап познания. Следующий этап – радикаль-
ное сомнение, с целью уточнения статуса гносеологической про-
дуктивности интуиции (истинная она, или ложная).
 71

Таким образом, логика построения научного метода подво-

дит Декарта к необходимости ответа на вопрос: насколько, вооб-
ще наш ум склонен к ошибкам?
Истина возможна тогда, когда ее продуцирует чистый –
очищенный от конкретных характеристик познающего человека –
ум. В современной терминологии – чистое сознание, свободное
от эмпирических характеристик Я (познающего субъекта)
[13, гл. III].
Проследим аргументацию Декарта в пользу данного тезиса.
Знаменитый пример с воском из «Рассуждения о методе», иллю-
стрирует опасность заблуждений в суждениях, если они фунди-
рованы чувственным опытом. Чтобы избежать этой опасности,
потребовалось не только вывести за скобки научного метода все
алгоритмы, связанные с чувственным познанием, суждениями
повседневного опыта, но и вообще, игнорировать в процедурах
познания факт телесности, протяженности, места, движения, как
моментов связанных с выработкой суждений иной, нежели науч-
ная, природы – мнений.
Но что остается за пределами человеческой телесности,
вещности мира как такового, или в терминологии Декарта, «res
extensa» – «вещи протяженной»? Ответ Декарта: «res cogitans» –
«вещь мыслящая». В процедурах познания участвует не эмпири-
ческое Я (Я, в качестве нашего представления о самости; наше
самовосприятие, самоидентификация), а Я как cogito (Я, как со-
знание, где «сознание» есть условие и инструмент познания).
Конституирование Я как cogito, есть полная и безапелляционная
утрата эмпирических характеристик познания. Субъект познания
– есть чистая мысль, лишенная всякой субъективности и субъ-
ектности. Эмпирическое Я должно быть полностью элиминиро-
вано из сферы познания, поскольку субъективность привносит в
процедуру познания только искажения, и истина, в этом случае,
недостижима.
Таким образом, в процедуре познания участвует не кон-
кретный индивид (эмпирическое Я), а чистое сознание (Я транс-
цендентальное – cogito – сознание) безотносительно к его носи-
телю, и объект – то, на что направлена познавательная актив-
ность сознания. С этого времени исключение субъекта из фило-
 72

софских учений о познании стало рассматриваться в качестве не-

обходимого условия объективности научного знания.
Отсюда, и сам человек есть только то, что обладает сознани-
ем (принципом и условием познания). Это – носитель сознания.
Следовательно, человек – это продукт тройной абстрагирующей
рефлексии. Это:
1. Сознание (cogito): Я трансцендентальное.
2. Субъект обладатель (носитель) сознания: Я эмпирическое.
3. Живая психофизическая личность.
В схеме метода Декарта нет условий для интерсубъективно-
сти, поскольку cogito вне модуса человеческого бытия. С другой
стороны, Я эмпирическое – есть способ самоидентификации лич-
ности, закрытой для постороннего исследователя. Но каким обра-
зом, в таком случае, происходит генерализация продуктов позна-
вательной активности человека (личности)? Как они становятся
общезначимыми: объективными? Ответ Декарта: посредством
методического сомнения, которое гарантирует ясность, четкость,
а следовательно истинность (объективность) знания. Здесь логи-
чески возникает следующий вопрос: почему методическое со-
мнение гарантирует ясность и четкость познания? И для ответа
на этот вопрос, Декарт вводит фигуру Бога, как гаранта истинно-
сти познания. Идея Бога выполняет функцию трансценденталь-
ного субъекта: непогрешимого и совершенного сознания вообще.

Рождение субъект-объектных отношений. Декарт, Кант

Термин «субъект» понимается Декартом буквально, – sub-
jectum – а именно, как тот, КТО получает/вводит (инъекция) дан-
ные в сознание.
Объект – это то, ЧТО предстает взору; пред-ставленное. Это
то, на ЧТО направлена активность сознания, что пред-ставлено
сознанию как нечто (некое сущее), что требуется познать, ввести
в сознание.
Таким образом, изучить что-либо, значит представить по-
знающему человеку (который в этом случае является тем, перед
кем находится объект – т.е. subject’ом) предмет познания и
осмыслить его. В рамках данной схемы, сущее/объект впредь
должно представлять, показывать (репрезентировать) себя (быть
 73

картиной, по Рорти) субъекту/репрезентанту сущего, которым

становится человек.
Познание сводится к точной репрезентации, которая осу-
ществляется в рамках субъект-объектных отношений. Субъект-
объектные отношения получают статус противостояния, оппози-
ции, чего не было до становления картезианского подхода. Де-
карт поставил на место человека его мышление. По сути, речь
идет о том, что реальный мир копируется и предстает в сознании
в виде идей. Декартовская теория познания порождает так назы-
ваемую проблему «трансцендентального прыжка»: постулируется
абсолютная независимость внешнего объекта познания и в то же
время допускается «выход», «прыжок» сознания вовне и «схва-
тывание» субстанционально отличного от сознания объекта. Де-
карт не объясняет (если не считать объяснением отсылки к «ве-
ликодушному Богу», санкционирующего процедуру познания),
каким образом неоднородное становится однородным. Вариант
объяснения присутствует в «английском эмпиризме»: данное
противоречие является логическим и его невозможно преодо-
леть. Поэтому, единственно корректным подходом может быть
следующий: познание возможно в однородной среде и ею могут
быть только идеи.
Возникает проблема «занавеса идей» [25, т. 3, гл. 9.6.], как
ее сформулировал Дж. Локк. Всё – идеи. И ощущения, это тоже
идеи (мы видим во сне свет, или желтые цветы, или ощущаем
вкус соли, сахара и т.д.). Он полагает, что поиск фундирующих
знание начал, может внести ясность в то, какого рода идеи про-
дуцирует сознание – истинные или ложные, что имеет первичное
значение для познания. К числу фундирующих начал он относит
так называемые «первичные качества» вещей – их геометриче-
ские характеристики. Вторичные качества – запахи, цвет, вкус и
пр. не подлежат проверки на адекватность их восприятия и опи-
сания. Беркли выступает с критикой подобного подхода: имеет
ли идея стола (его представление в уме) те же самые геометриче-
ские характеристики, что и сам стол? И философия рационализма
совершает дрейф от картезианского «ума-как-разума» к «уму-
как-внутреннему пространству» (Рорти). Основными вопросами
стали: «Как удостовериться в точности репрезентаций? Как осво-
бодиться от занавеса идей?».
 74

У Локка, Беркли, Юма знание достигается посредством за-

мыкания гносеологического акта психологическими данными
опыта.
Иммануил Кант обратил внимание на связующую роль ло-
гических, формальных сторон в достижении единства опыта, но
оторвал их от внешнего мира и противопоставил ему. Кант пока-
зал, что говоря о каком-либо объекте, мы никогда не описываем
его таким, каков он есть «сам по себе» независимо от его воздей-
ствия на нас, существ с определенной рациональной природой и
биологической конституцией. Любое познание содержит формы
априори (пространственные и временные границы для чувствен-
ного познания, категории рассудка для рационального познания);
эти формы, независимые от опыта и предшествующие ему, вно-
сят синтетические связи в познаваемый объект, в результате чего
человеческий разум способен высказать априорно синтетические
суждения, согласованное единство которых составляет науку.
Данная система объединяет эмпирические и рационально-
реалистические гносеологические подходы. Кант рационалист,
поскольку утверждает, что познание сводится к сознанию позна-
ющего субъекта, а познанный объект является лишь явлением со-
знания, чистым феноменом; он эмпирик, потому что, с одной
стороны, он утверждает, что это познание одинаково для всех,
что гарантирует его объективность, а с другой стороны, он до-
пускает существование ноумена в виде независимого от опыта и
выходящего за его пределы субъекта (это то, что он называет
трансцендентальным бытием).
Сам Кант называл свою систему «трансцендентальным иде-
ализмом» и полагал, что с ее помощью метафизически обосновал
возможность и доказательность математики и естественных наук.
Но, Кант имел дело не со всей математикой, а только с математи-
кой своего времени; его теория времени и пространства не под-
тверждает ни неевклидову геометрию, ни теорию бесконечных
единств, ни теорию пространства-времени Эйнштейна. Филосо-
фия Канта соответствует только физике Ньютона; но его таблица
двенадцати категорий (априорных форм рационального мышле-
ния) не содержит и не может содержать категории современной
физики (индетерминизм, теорию непрерывности, теорию вероят-
ности). Кант только упорядоченно перенес в философские тер-
 75

мины понятия, царившие в науке в конце 18-го века и получен-

ные им в университете; он подтвердил современный ему способ
понимания мира, и, в какой-то мере, затормозил развитие позна-
ния, настаивая на том, что феномен есть непременно то, чем его
делают категории, и что в этом состоит наука. Система понятий,
список которых был установлен раз и навсегда, упускают все
многообразие мира, его интерпретаций, и возможную эволюцию
познающего мир отношения.
Действительность Канта напоминает бесформенное тесто,
которое раскатывается во времени и пространстве, а категории –
это своего рода матрица, штампующая из этого теста одинаковое
печенье. Кантовская теория сводилась к тому, что познающий
субъект сам «учреждает» природу.
Со времен Канта можно говорить о становлении двух тради-
ций в западной философии: англосаксонской и континентальной
(германской). Их отличие выражается в противоположных уста-
новках по отношению к Канту. Англосаксонская традиция отбра-
сывает кантовскую проблему о синтетических априорных истинах
как неверное понимание природы математики и, таким образом,
рассматривает эпистемологию как обновление эмпирического
подхода. В ходе этого обновления эпистемология была отделена
от психологии, поскольку рассматривалась как изучение очевид-
ных отношений между основными и не основными суждениями, а
сами эти суждения рассматривались скорее как дело логики, а не
эмпирического факта. В германской традиции, защита идей
«учреждения» природы, объекта познания умом, познавательной
активностью «духа» была оставлена в качестве отличительной
миссии философии. Англосаксонская традиция – логический эм-
пиризм, аналитическая философия – были отвергнуты большин-
ством континентальных философов, поскольку она не являлась
«трансцендентальным» направлением и, следовательно, не была
методологически обоснованной. Даже те, кто сильнейшим обра-
зом сомневался в большинстве кантовских доктрин, никогда не
сомневался в том, что «трансцендентальный поворот» является
существенным. А в англосаксонской традиции считалось, что так
называемый «лингвистический поворот» сделал работу по демар-
кации науки и не-науки, освобождая в то же время философию от
следов «идеализма», или искушений впасть в него.
 76

Ричард Рорти так реконструирует линейную последователь-

ность становления эпистемологии от античности до Канта [26]:
на первом этапе, процедура установления «оснований» веры в
истинность суждения и, следовательно, поиск этих предельных
оснований. Следующая стадия заключалась в том, чтобы понять,
что познать что-либо – означает понять, как функционирует со-
знание и, таким образом, рассматривать познание как ансамбль
точных репрезентаций (Декарт). Затем приходит идея, что способ
обладания точными репрезентациями, означает нахождение
внутри сознания специального привилегированного класса ре-
презентаций (априорных форм). Эти привилегированные репре-
зентации и являются основаниями познания (Кант).

Коперник и Галилей: толкования и доказательства

В эпоху Возрождения, а затем и Реформации в Европе утвер-
ждается значимость человеческого разума, его способность оспа-
ривать сложившиеся представления. Широкое распространение
получает скептицизм. XVII век стал периодом политических
столкновений. Об этом свидетельствуют гражданская война в Ан-
глии и ее последствия. Развитие науки в такое время происходит на
основе новых идей, утверждающих личную свободу и упразднение
традиционной власти, как политической, так и религиозной.
Перемены, произошедшие с момента привлечения доводов
разума и фактов, отчетливо просматриваются на примере то-
гдашней астрономии. Польский монах Николай Коперник выска-
зывал взгляды на природу Вселенной, которые даже спустя сто
лет после его смерти считались весьма спорными. В своем сочи-
нении «Об обращении небесных сфер» он утверждает, что Солн-
це, а не Земля, находится в центре мироздания и что Земля за
сутки обращается вокруг своей оси, а за год – вокруг Солнца. Он
также говорит об отсутствии смещения относительного положе-
ния звезд, если смотреть на них с разных точек Земли. Отсюда он
делал вывод, что звезды находятся значительно дальше Солнца.
Конечно же, подобные открытия противоречили общепринятой
космологии Птолемея. В предисловии к своей книге Коперник
указывал, что она не претендует на отображение строения Все-
ленной, а лишь предлагает иной, более удобный способ расчета
движения планет. Однако тщательно подобранные им данные
 77

наталкивали на мысль о противоречиях между ними и общепри-

нятым взглядом на мироустройство [25, т. 3, гл. 2.3].
Коперник в действительности предлагал более совершенное
истолкование ретроградного движения планет, которое в старой,
птолемеевской системе приходилось рассчитывать, прибегая к
сложной системе эпициклов (эпицикл – путь, очерчиваемый точ-
кой на окружности, когда сама окружность движется по большей
окружности). Однако в созданной Коперником гелиоцентриче-
ской модели Вселенной планеты имели круговые орбиты (в ту
пору об эллиптической орбите вообще не шла речь), поэтому
вряд ли Коперник, также использовавший идею эпициклов, мог
существенно упростить эти расчеты.
Теория Коперника рождала множество вопросов. Например:
если Земля вращается, почему она не сбрасывает всё со своей по-
верхности? Отвечая на этот вопрос, Коперник исходил из Ари-
стотелевых представлений. Он утверждал, что плохие послед-
ствия не могут быть вызваны естественным движением и что
вращение нашей планеты не вызывает постоянного ветра из-за
наличия атмосферы, содержащей «землю» (одну из четырех сти-
хий Аристотеля) и тем самым вращающейся в согласии с самой
планетой. Позже Ньютон объяснит это действием силы тяготения
и законов движения. Коперник же тогда не смог вырваться из
привычных схем мышления.
Таким образом, Коперник, а позже Галилей вовсе не отделя-
ли доводы разума и опыта от Аристотелевой традиции и слепой
религиозной веры. Возникла необходимость выбора между дока-
зательством и толкованием. Можно утверждать, что предложен-
ный Коперником взгляд на Вселенную действительно упрощал
вычисления, но вовсе не отражал реальность. Так что не предрас-
судки мешали более столетия принять его теорию, а некоторые
действительные проблемы в его концепции, не нашедшие разре-
шения. При проведении наблюдения, Коперник, в отсутствие те-
лескопа, полагался лишь на невооруженный глаз и математику.
Было бы ошибочно считать, что Коперник совершил пере-
ворот в восприятии Вселенной, позволив восторжествовать дово-
дам разума и фактам. На самом деле, несмотря на говорящую об
обратном объективную реальность, он оспаривал сложность
 78

предсказания движения планет, основанного на птолемеевом

наследии, и пытался иначе взглянуть на имеющиеся данные.
В этом и заключается значение Коперника для философии
науки: он продемонстрировал возможность различных толкова-
ний одних и тех же фактов, выдвижения альтернативных теорий
и выбора из них более простой, позволяющей сделать более точ-
ные выводы.
Коперник шел в направлении, которое в последующие че-
тыре столетия полностью изменило наш образ мышления.
Тихо Браге (1546 – 1601) полагал, что все планеты (в то
время были известны Меркурий, Венера, Марс, Земля, Юпитер и
Сатурн) движутся вокруг Солнца, но при этом и само Солнце, и
планеты вращаются вокруг Земли. Однако проблема была в том,
что эти теории основывались на наблюдениях за движением пла-
нет и Солнца относительно Земли, результаты которых и пыта-
лись потом объяснить. Галилей, хотя и считал космологию Браге
неверной и предпочитал систему Коперника, указывал на то, что
о верности какой-либо из систем (Браге или Коперника) говорить
трудно, основываясь на их расчетах, и в качестве своего доказа-
тельства выдвигал идею о том, что приливы подтверждают дви-
жение самой Земли. Иоганна Кеплера (1571 – 1630) тоже интере-
совали причины приливов. Он верно заметил, что они в некото-
рой степени обусловлены воздействием Луны, но не мог опреде-
лить, каким образом тело может оказывать влияние на таком рас-
стоянии, и потому был вынужден говорить о «сродстве Луны с
водой». Современник Кеплера Галилей критиковал эти утвер-
ждения, заявляя, что благородней было бы просто признаться в
неведении и что концепции Кеплера кажется солиднее, но абсо-
лютно неверна.
Кеплер порвал еще одну нить, связывающую его с аристоте-
левской философией. Наблюдая за обращением Марса, он выявил
различия между своими наблюдениями и тем, что должно было
происходить по его расчетам. Он делает вывод, что орбита Марса
скорее походит на эллипс, а не на окружность и Солнце находит-
ся в одном из фокусов этого эллипса. Данная гипотеза противо-
речила положению Аристотеля, согласно которому совершенным
движением является круговое и потому небесные тела должны
двигаться по кругу. Большинство астрономов пытались поддер-
 79

жать идею о совершенстве кругового движения, полагая, что ор-

биты планет на самом деле являются эпициклами.
И, тем не менее, именно благодаря Галилею поставленные
Коперником вопросы стали решаться. Задавшись целью доказать,
что природа живет по определенным математическим законам,
Галилей ставил эксперименты с помощью различных приборов.
Спустя несколько столетий Эйнштейн назовет его «отцом совре-
менной физики».
Главным инструментом, который Галилей использовал для
своих наблюдений, был сделанный им из подзорной трубы теле-
скоп. Этот прибор позволил ему обнаружить явления, которые
имели большое значение для развития космологии. Так, Галилей
увидел, что движущиеся звезды (планеты) несхожи с неподвиж-
ными звездами и представляют собой сферы, светящиеся отра-
женным светом. Он также обнаружил фазы Венеры, что опровер-
гало теорию Птолемея, поскольку доказывало вращение Венеры
вокруг Солнца. Кроме этих наблюдений, ставших возможными
благодаря применению телескопа, Галилей не имел никаких дру-
гих доказательств правоты своего предположения о верности си-
стемы Коперника.
Как известно, Святой престол в 1616 году объявил, что «ис-
тина откровения», содержащаяся в Библии, говорит о вращении
Солнца вокруг Земли, но Галилей, решив избежать конфликта с
церковью, пошел на компромисс с папой Урбаном VIII, заявив,
что система Коперника есть лишь средство, упрощающее астро-
логические расчеты. Это был вполне оправданный шаг, посколь-
ку ни Галилей, ни кто-либо другой не могли предложить убеди-
тельного доказательства в пользу своих гипотез.
В 1632 году Галилей издает «Диалог о двух великих систе-
мах мира – птолемеевой и коперниковой», где, сравнив обе си-
стемы, приходит к выводу о правоте Коперника. Однако, достиг-
нув своей цели и доказав, что Коперник описал действительную
Вселенную, он нарушил свою договоренность с папой.
Чтобы не вызвать гнева Урбана VIII, Галилей использовал
форму диалога сторон, представляющих две системы мироустрой-
ства, в котором участвует и третья сторона, выступающая в роли
судьи. Словами своего героя Сальвиати он приводит доводы в
пользу Коперника, не говоря напрямую о том, что разделяет его
 80

взгляды. В завуалированной форме Галилей затрагивает в Диалоге

важнейшие вопросы о роли фактов и авторитетов в поиске истины.
В ответ на контраргумент о том, что вращение Земли люди
должны были бы ощущать, Галилей уверенно заявляет, что ника-
кой опыт на Земле не может доказать ее движение, и приводит
пример с большим судном. Находясь внутри такого судна, гово-
рит он, не ощущаешь его движения. И бабочка, и рыба в подоб-
ной обстановке двигались бы обычно, совершенно не замечая пе-
ремещений судна. Стало быть, находясь на поверхности Земли,
нельзя ощущать ее движение.
В конце диалога становится ясно, что доводы в пользу Ко-
перника преобладают. Движение планет, годовое перемещение
солнечных пятен и приливы свидетельствуют о действительном
(а не только теоретическом) вращении Земли вокруг Солнца.
Именно этот тезис Галилея и столкнулся с официально принятой
точкой зрения.
Над ученым устроили судилище и вынудили покаяться. В
свою защиту он привел результаты размышлений и наблюдений,
пытаясь оспорить буквальное толкование Библии и авторитет
церкви. В обвинении, предъявленном церковью Галилею, приня-
то видеть знаковое событие. Но все гораздо сложнее. Многое то-
гда оставалось недоказанным, и религиозные круги, как и науч-
ные, разделились на два лагеря. Нельзя сказать также, что цер-
ковь полностью отвергла Галилея. Как известно, значительная
часть ее высших иерархов (включая папу Урбана VIII) прежде не
высказывалась против его трудов. Некий прелат даже выступил в
защиту ученого, когда один из священников стал угрожать ему
карой за распространение взглядов, противоречащих букве Писа-
ния. Прелата явно раздосадовали наивность и формализм обви-
нителя.
Галилей всегда стремился к простоте объяснения явлений.
Сравним картины Вселенной Птолемея и Коперника. В птолеме-
евой системе не только Солнце, но и планеты, а также все недви-
жимые звезды совершали за сутки полный оборот вокруг Земли.
Гораздо проще выглядит эта картина, если исходить из того, что
движется Земля. Траекторию перемещения солнечных пятен, ока-
зывающуюся либо выпуклой, либо вогнутой, Птолемей, при
наблюдении за ними всего лишь в течение двух дней в году, объ-
 81

яснял сложным рядом вращений Солнца. Значительно проще бы-

ло предположить, что такая траектория пятен наблюдается с Зем-
ли, движущейся наклонно относительно своей орбиты.
Последний труд Галилея стал одним из величайших фило-
софских прорывов. Представляя свою книгу Беседы и математи-
ческие доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки,
относящихся к механике и местному движению (издана в 1638
году), он делает следующее поразительное заключение: причина
ускорения движения падающих тел вовсе не обязательна для ис-
следования.
Это имело очень важное значение. Согласно Аристотелю,
необходимо было искать причину отдельного явления, то есть по-
чему оно произошло и каковы его смысл и цель. Из сказанного Га-
лилеем следует, что надо изучать, как это произошло, а не почему.
Конечные причины тем самым были устранены из мира науки.

Ньютоново мировосприятие
В своем главном труде «Математические начала натураль-
ной философии» Исаак Ньютон (1643 1727) исследовал мир с по-
мощью математики. Введением понятия абсолютного простран-
ства, времени, массы, силы, скорости, ускорения и открытием за-
конов движения физических тел, он заложил основу для развития
физики. Его теории господствовали в науке вплоть до революци-
онных открытий XX века. Даже теперь, когда его физика призна-
на неприменимой к объяснению космических и субатомных яв-
лений, открытые Ньютоном законы движения служат практиче-
ским руководством для многих простых физических расчетов и
основой большинства технологий, вошедших в нашу жизнь.
Аристотель утверждал, что тело тяготеет к своему есте-
ственному месту в мире. Первый закон Ньютона говорит о том,
что оно остается в состоянии покоя или равномерного и прямо-
линейного движения до воздействия на него сторонней силы.
Здесь уже нет общей теории целеполагания, а есть фактор нали-
чия только сил, вызывающих изменения. Вселенную у Ньютона
подталкивают но не влекут за собой. Прошлое, а не будущее
определяет происходящее.
Значимость мировосприятия Ньютона заключается не толь-
ко в открытых им основополагающих законах движения, но и в
 82

общих взглядах на мир как разумное умопостигаемое простран-

ство, где любое действие можно начертать и выразить математи-
чески. Картина мира Ньютона с точки зрения науки начала XXI
века кажется ограниченной, грубой и механистической, но имен-
но такой взгляд стал основой для развития теоретических и при-
кладных наук в последующие двести лет.
С утверждением мировоззрения Ньютона философия изме-
нила свое предназначение, перейдя от метафизических рассужде-
ний о природе реального к исследованию и доказательству логи-
ческими и научными методами формулируемых принципов. Нель-
зя забывать о роли других выдающихся ученых в истории науки,
например Роберта Бойля (1627–1691), в конце XVII века совер-
шившего фундаментальное открытие в химии, показав, как проис-
ходит соединение элементов, или Джона Дальтона (1766 – 1844),
столетие спустя исследовавшего атомарное строение молекул.
Вместе с развитием научных теорий утверждалась и сама
наука. XVII век стал свидетелем образования Академии наук во
Франции и Лондонского королевского общества естествоиспыта-
телей, дата образования которого – 30 марта 1660 года, – считает-
ся днем рождения современной науки.

В данном разделе мы коснулись традиционного представле-

ния о том, как развитие современной науки постепенно опровер-
гало концепции Аристотеля и как ученые XVI–XVIII веков вы-
ступили против его философии, усиленно поддерживаемой като-
лической церковью. Такое представление не вполне верно. На
самом деле Аристотеля (и других античных философов) продол-
жали изучать, а его идеи сохраняли значительное влияние даже
после полного утверждения современной науки. Дело в том, что
как видно, например, из трудов Бэкона и Декарта, четыре причи-
ны Аристотеля были успешно заменены двумя: «материей» и
«действием». Тем самым мир удалось представить в виде меха-
низма, состоящего главным образом из физических тел, причин-
но связанных друг с другом. Были отброшены аристотелевы
«форма», придающая облик и слаженность сложной сущности, и
«цель», представляющая общий план движения этой сущности.
Иначе говоря, на пути от античной греческой и средневеко-
вой мысли к философии Нового времени все меньше методов
 83

считались допустимыми для рассмотрения предметов и их связей

с остальным миром. Появляется совершенно новое понятие –
движение материи. Сосредоточение на «действии» позволило до-
биться больших успехов в предсказании физических явлений и
выведении научных законов. Те стороны учения Аристотеля, ко-
торые более не принимались в расчет, обрели статус «метафизи-
ческих» и были отнесены к философии и религии.
Утверждению ньютоновского взгляда на мир способствова-
ли коренные изменения, происшедшие в восприятии мира сами-
ми философами. Томас Гоббс разделял материалистическое ми-
ровоззрение, считая концепцию «бестелесной субстанции» внут-
ренне противоречивой. Все сущее должно иметь некую физиче-
скую форму. Даже разум виделся ему неким механизмом, а мыс-
ли представлялись движением материи в мозге. Одним словом,
всё считалось пребывающей в движении материей.
Велись споры и о природе и объективности человеческих
ощущений. Локк разграничил первичные и вторичные качества,
что имело важное значение для науки. Другие (например, Декарт)
ставили под сомнение эффективность опыта при поиске досто-
верных знаний.
Все эти философские споры и природе действительности и
ее восприятии, которые велись, естественно, в отсутствие фило-
софии науки, составили ту плодотворную среду, в которой и про-
исходило становление различных научных концепций.

КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ
Конвенционализм (основоположником которого является
французский математик Анри Пуанкаре, 1854–1912 гг.) занимает
нейтральную позицию между методологическим реализмом и
номинализмом, утверждая, что математические понятия являются
просто соглашениями между учеными, которые дают определе-
ние правилам аксиоматического метода построения научных тео-
рий. Проблема конвенций и возникает в случае постановки об-
щей проблемы выбора теории. Как было показано выше, выбор
не определяется опытным оправданием высказываний или логи-
ческим «следованием» теории из опыта. Уиллард Куайн утвер-
ждал, что теории столь недоопределены имеющимися фактами,
что можно произвольно придерживаться любой из них. Выбира-
 84

ют из «веера» предложенных теорий наиболее пригодную, вы-

державшую наиболее жесткие проверки, и наиболее продуктив-
ную в качестве инструмента познания.
Пуанкаре пришел к идее о конвенциональном статусе науч-
ных теорий анализируя последствия открытия неевклидовой гео-
метрии [22].
Это открытие (Лобачевский, 1826) внесло коренные измене-
ния в представления не только о природе пространства, но и в
понимание природы научного знания. Из новых геометрических
теорий было элиминировано созерцание: геометрия алгебраизи-
ровалась и ее аксиомы перестали быть «очевидными истинами».
Их заменили простые и чистые «начала», конвенционально вы-
бранные как исходные моменты. Концепция аксиом-конвенций,
вытекающая из неевклидовой геометрии, повлекла за собой мас-
су проблем. Пока под аксиомами подразумевали принципы объ-
ективной истины, истинность теоретической системы была га-
рантирована. Корректная дедукция из истинных посылок порож-
дает только истинные следствия. Но когда снят вопрос об истин-
ности и ложности исходных положений, как можно удостове-
риться в истинности теории в целом, и в частности, в истинности
онтологии, продуцируемой на основе теории? Например, какова
истинная природа пространства – евклидова или неевклидова?
Использовать для его описания теоремы Евклида или теоремы
Лобачевского и Римана? Ответ Пуанкаре: «Геометрические акси-
омы – не синтетические априорные суждения и не эксперимен-
тальные факты. Они суть конвенции, наш выбор осуществляется
из всех возможных соглашений. Ведомый экспериментальными
данными, этот выбор все же остается свободным от сковываю-
щей необходимости избегать какого бы то ни было противоречия.
Так постулаты могут оставаться строго истинными даже тогда,
когда экспериментальные законы, определившие наш выбор, яв-
ляются не более чем приблизительными. Другими словами, гео-
метрические аксиомы (не говоря уже об арифметических) есть не
что иное, как замаскированные дефиниции. Так что же следует
ответить на вопрос об истинности Евклидовой геометрии? Во-
прос лишен смысла… Одна геометрия не может быть более ис-
тинной, чем другая; более удобной – да, может» [22].
 85

В тоже время, Пуанкаре старался показать, что конвенции,

будучи свободным творением, не являются произвольными.
Опыт хотя и не принуждает ученого принять определенную кон-
венцию, но по крайней мере ориентирует его в каком-то одном
направлении.
Воспользуемся излюбленным примером Пуанкаре – ученый
при выборе между птолемеевым и коперниковым описанием
движения планет на самом деле выбирает конвенцию, а не фик-
сирует факт. Объективность науки имеет своим источником то
обстоятельство, что ученые, как только конвенция найдена, при-
ходят к согласию относительно ее преимуществ. Поэтому Гали-
лей, полагал Пуанкаре, боролся за Истину, хотя Истина и не со-
всем то, что о ней думал Галилей.
Это позволило Пьеру Дюгему, высказать мнение, что Пуан-
каре слишком пренебрегал эмпирическими основаниями науки.
Дюгем признает, что от научных теорий отказываются с большой
неохотой, порой много времени спустя после получения экспе-
риментального подтверждения их несостоятельности; однако он
не согласен с тем, что они представляют собой чистые конвен-
ции, что никакой эксперимент в принципе не может их опроверг-
нуть. Свою цель он видит в выработке такой трактовки научных
теорий, которая бы предполагала необходимость их эмпириче-
ской проверки и в то же время признавала бы, что эта проверка
не является прямой и не имеет непосредственного эффекта.
Согласно Дюгему, методологи впадают в опасное заблужде-
ние: они уподобляют физические теории эмпирическим гипоте-
зам таких наук, как психология, или даже гипотезам из повсе-
дневной жизни. Но если подобные гипотезы описывают свойства
отдельных объектов наблюдения, то физический закон, по мне-
нию Дюгема, является абстрактным и символическим. Он отсы-
лает к массам, давлениям, объемам, а не к физическим объектам.
Говоря о «наблюдаемом» давлении или температуре, ученый
должен помнить, предупреждает Дюгем, что его «наблюдение»
предполагает теоретическое отношение, т. е. отношение между
температурой и изменением объема ртути в столбике термометра.
Поэтому совершенно неверно полагать, что физическая наука со-
стоит из эмпирических гипотез, которые можно окончательно
обосновать или окончательно опровергнуть с помощью «наблю-
 86

дений»; так называемые «наблюдения» сами предполагают науч-

ные теории, и вполне может оказаться, что нашим наблюдениям
противоречит не гипотеза, а одна из этих теорий.
Процедура проведения физических исследований в описа-
нии Дюгема включает четыре стадии. Вначале ученый вычленяет
то, что представляется ему наиболее простыми элементами физи-
ческих процессов – здесь, очевидно, возможны ошибки; хотя он
может не знать, как дальше разлагаются эти элементы, однако на
их основе он может конструировать более сложные процессы. За-
тем он представляет эти элементы в математической форме; на
этом этапе, безусловно, присутствует чисто конвенциональный
элемент (как и в случае, когда физик выбирает стоградусную
шкалу для символического представления температуры). Далее,
напрягая свое творческое математическое воображение, он со-
единяет эти символы в общую теорию.
До этого момента опыт бессилен корректировать физика;
пока его работа не содержит внутренних противоречий, она не-
уязвима. Однако в конце он возвращается к «опыту», но не к го-
лым фактам, а к экспериментальным законам. Если из его теории
выводимы известные экспериментальные законы, то он считает
ее истинной; если же выводимые следствия несовместимы с экс-
периментальными законами (какую бы степень точности ни до-
пускали его приборы), то он отказывается от своей теории как
ложной – или, по крайней мере, вносит некоторые изменения в
нее. На этой стадии, таким образом, экспериментальные законы
играют решающую роль.
В целом, физическая теория, утверждает Дюгем, не является
«объяснением»; объяснение должно быть оставлено метафизикам
[25, т. 4, гл. 10.2]. По его словам, теория – это «система матема-
тических предложений, имеющая целью репрезентацию как
можно более простым, полным и точным образом всей совокуп-
ности экспериментальных законов». В историческом развитии
физики Дюгем видит непрерывную борьбу между «природой, не
устающей производить», и «разумом, без устали дознающимся до
сути природы». Экспериментатор неустанно обнаруживает неиз-
вестные доселе факты и формулирует новые законы, теоретик
непрерывно разрабатывает все более точные и экономичные си-
стемы, чтобы человеческий ум смог сохранить все эти богатства.
 87

«Сконструированная человеческим умом физическая теория ни-

когда не предлагает объяснений реальности, скрывающейся за
чувственно воспринимаемой поверхностью явлений. Но совер-
шенство, логический порядок, в пространстве которых физик
размещает экспериментальные законы, есть не что иное, как от-
ражение онтологического порядка» [25, т. 4, гл. 10.2].
Законы природы являются, по мнению конвенционалистов,
нашими собственными свободными творениями, произвольными
решениями и соглашениями. Они просты, в отличие от самой
Природы. Естественные науки представляют собой не картину
природы, но логическую конструкцию, мир понятий. Этот искус-
ственный мир и есть мир науки, где наблюдение и измерение
определяются принятыми законами, а не наоборот.

Конвенционализм закрыл, на сегодняшний день, проблему

«предельных оснований бытия и познания», заменив их научны-
ми соглашениями и договоренностями, и, по сути, заменил пла-
тонистскую, фундаменталистскую позицию в гносеологии на ре-
лятивную.
При этом вплоть до начала ХХ века эпистемология в общем и
целом следовали кантовской традиции, видя в науке некий логиче-
ский и внеисторический корпус знаний (вечный дискурс), автоном-
ный сектор культуры, позволяющий оценивать все остальные ее
формы. Требование строгости и аналитичности вылилось в прове-
дение огромного количества различий: теоретического – эмпириче-
ского; аналитического – синтетического; фактуального – ценност-
ного; значений – референтов; случайного – необходимого; духов-
ного – телесного; науки – философии и т.д. Посылка, лежащая за
всеми этими различениями, была кантовская – определить «под-
линные фундаменты» знания и четкие критерии, на основании ко-
торых можно сказать, чем одно отличается от другого.
По сути, речь шла о поиске метаосновы знаний (предельных
оснований), репрезентируемой единственно верным описанием, и
о существовании привилегированной репрезентации этой ме-
таосновы. Подобный подход базировался на специфическом
представлении о познании как выражении некоторого трансцен-
дентного смысла (Бытия, Логоса, Бога), который сообщает объек-
тивность своим репрезентациям или описаниям. Разнообразие
 88

языков описания и алгоритмов познания рассматривалось как

проявление и сосуществование в рамках одного семантического
пространства метазнания, или мета-словаря. Считалось, что уни-
версум a priori располагает общими для всех универсальными
значениями, которые раскрываются и исследователями, и реци-
пиентами – теми, кто претендует на осмысление полученных ре-
зультатов, онтологически гарантируя успех взаимопонимания.
Полагалось, что структура языка изоморфна структуре ре-
альности (своеобразному метаязыку). Только в таком случае по-
знание может обеспечить успех научного понимания мира.
Другая стратегия анализа проблемы, развиваемая предста-
вителями лингвистической философии, ориентировалась на по-
нимание культуры как определенного способа самоописания, ко-
торый не связан требованием выражения какого-либо внекуль-
турного значения. Различные словари рассматривались не с точки
зрения метаязыка, сообщающего общий всем возможным описа-
ниям трансцендентный смысл, а как альтернативные языковые
игры, или формы жизни, которые не отсылают к чему-то помимо
самого языка. Языковой код не требует своего обоснования через
отнесение к некоторой реальности, которая не есть часть самой
языковой игры. Описание объекта в этом смысле становилось са-
мореферентным, отсылающим только к самому себе. С этих по-
зиций, попытки научно установить и описать некоторые универ-
сальные закономерности, свойственные миру, рассматривались
как еще одна языковая игра, не имеющая привилегированного по-
ложения среди множества других подобных описаний (например,
мифических или религиозных). Таким образом, объем понятия
«реальность» становился зависим от конкретного языка, детерми-
нируемого определенной формой жизни и следовательно имел от-
носительный характер, не выражая никаких эпистемологических
характеристик восприятия людьми внешнего мира. Претензия на
универсальность научного описания нейтрализовалась признани-
ем относительности его концептуальных правил. Однако это не
означало принципиальной невозможности познания. При попытке
познания мира исследователь вынужден создавать описания, ис-
пользуя разнообразные комбинации выражений, которые заранее
непредвиденны, адаптируя язык науки к новым ситуациям и кон-
текстам, накладывая новые схемы на содержание нашего опыта.
 89

Это языковое творчество является основным условием научной

коммуникации. Поскольку в том случае, если индивиды опериру-
ют различными описаниями, основным условием успеха их взаи-
мопонимания будет способность достичь такого кода коммуника-
ции, который будет общезначим для всех ее участников.
Данный подход всегда сталкивался с проблемой релятиви-
зации знания. Но обвинение в релятивизме имеет силу, пока при-
знается существование нейтрального способа демонстрации –
окуляра, независящего от субъекта познания и служащего гаран-
том возможности любой коммуникации. Цена подобной объек-
тивности – унификация описаний, стремление осуществить жест-
кий контроль над различными «формами жизни» (Витгенштейн)
с точки зрения их соответствия или несоответствия контрольной
инстанции анализа – трансцендентальному коду, истине в по-
следней инстанции. Если не прибегать к такому внелингвистиче-
скому гаранту познания, остается только одно – конвенция (со-
лидарность) как единственная возможность понимания.
Следует отметить, что перевод проблемы познания в сферу
конвенций и анализа языка не делает саму проблему более или
менее решенной. Это показывает лишь то, что существующие
решения проблемы могут быть скорректированы и дополнены
возможностью ее аналитической формулировки. Аналитическая
философия не может дать единственно верное решение проблемы
научного познания. Но аналитическая философия наделяет но-
вым ракурсом рассмотрения те проблемы, решением которых за-
нята эпистемология.
Представим наиболее значимые эпистемологические подхо-
ды в рамках аналитической философии.

НЕОПОЗИТИВИЗМ
Позитивизм: система единой науки
Логики и математики оттачивали свой инструментарий, ис-
пользуя формализацию и аксиоматический метод (в области со-
временной формальной логики, исследующей системы и понятия;
в области аксиом, как исходного предложения какой-либо науч-
ной теории; в металогике). Но во всех случаях они сталкивались с
проблемой абсолютной истины, ее недостижимостью, и необхо-
димости замены ее конвенциями. Легко можно доказать гар-
 90

монию логического анализа знания и внутреннюю истинность

аксиоматической системы: но не рискуем ли мы, таким образом,
прийти к занятию бессмысленной игрой? И не получим ли мы
огромную тавтологию?
Таковы исходные воззрения предтечи Венского кружка,
Эрнста Маха: истина лежит не в условных логических наимено-
ваниях, а в первичных комплексах ощущений. Постепенно груп-
па молодых ученых – Рудольф Карнап, Людвиг Витгенштейн,
Мориц Шлик, Отто Нейрат и др., сформулировала проблему по-
нятия науки в следующей форме:
- логика является формализованной системой;
- математика является формализованной системой;
- математика не может выводиться из логики, если только не
допустить произвольно аксиому сводимости (математики к логике);
- математика не сводится к одному только формализму;
необходимо добавить интуицию натуральных целых чисел (ин-
туиционизм);
- наиболее развитые научные дисциплины могут быть вы-
ражены средствами математики (это относится к квантовой фи-
зике);
- эти научные дисциплины не сводятся исключительно к ма-
тематическим моделям: они основаны на фундаментальной экс-
периментальной базе;
- остальные научные дисциплины не достигли уровня разви-
тия квантовой физики, а значит, и уровня математизации, и ничто
не мешает нам предположить, что они его достигнут в один пре-
красный день;
- при этих условиях можно любую науку свести к двум па-
раметрам: эмпирическому и логическому (формальному), а со-
вершенно безукоризненной наукой будет та, формализм которой
будет совершенно адекватен совокупности возможных опытов.
Построение совершенной науки должно поэтому проходить
в несколько этапов:
1. Провести все возможные опыты: это эмпирически этап.
2. Построить формализованную систему чисто логических
выражений, т.е. совершенный формализованный язык: это роль
синтактики (термин выбран по аналогии с лингвистикой).
 91

3. Проанализировать этот язык не только с точки зрения

выражений, но также и значения, смысла: это роль семантики.
4. Изучить, наконец, этот язык в деле, по отношению к
пользователям, т.е. к людям, которые понимают знаковую систе-
му этого языка и реагируют на нее: это роль прагматики.
Это чисто теоретические указания; практически им следова-
ли не в полном объеме, когда учреждали естественные языки и ко-
гда создавали научные теории. И действительно, что собственно
представляет естественный язык? Это знаковая система, т.е., си-
стема условных обозначений, которые для выполнения своего
предназначения должны подчиняться правилам синтаксиса (в
лингвистическом смысле слова), должны выполнять се-
мантическую функцию (высказывание несет определенный
смысл).
Эта система служит инструментом общения между людьми,
которые ею пользуются; сообщения, которые естественный язык
передает, являются лингвистическим выражением нашего опыта
(внешнего и внутреннего). Точно так же наука выражает в урав-
нениях наш опыт; когда речь идет о физике, синтактика является
не чем иным, как формализованным языком математики.
Самобытность Венского кружка состояла именно в том, что
его участники предвидели, что все науки примут общий для всех
язык, абсолютно формализованный и абсолютно осмысленный,
обеспечивающий, следовательно, всеобщее согласие. Такой язык
позволит осуществить принцип экономии мышления (старая идея
Маха), позволит систематизировать знания, т.е. воссоединить
науку, избавиться от вредных последствий смешения языков
(«вавилонского столпотворения»), но особенно – и в этом и со-
стоит главная цель, к которой следует стремиться,– он защитит
ум от ошибок, поскольку в силу своей формализации он сможет
передать лишь выражения, обладающие смыслом и значением.
Наиболее разработанной частью программы Венского
кружка является синтаксис, который изучали Карнап («Логиче-
ский синтаксис языка», 1934 г.) и Витгенштейн («Логико-
философский трактат», 1921 г.). Раньше считалось, что языком
науки является язык математики; Огюст Конт, например, в своей
классификации наук выделяет математические науки, которые
считает научным инструментом, пригодным для всех других
 92

наук. Самобытность логического позитивизма состояла в том, что

эта роль была передана логистике, т.е. математической логике,
разработанной Фреге и Расселом, и наиболее формализованной
части математики (теории множеств). Карнапу удалось свести
всю математическую логику к проблемам теории логического
синтаксиса; подобная работа может быть сделана и в отношении
математики (если повторить, вслед за Расселом и Уайтхедом, по-
пытку логического обоснования математики, то достаточно будет
только первой части операции); эта «синтаксизация» ничего не
меняет в содержании логики и математики: логический синтаксис
просто утверждает, что логические формы не являются содержа-
тельной областью, открываемой разумом, но – лишь названиями
(логический номинализм).
Чтобы хорошо понять важность этого учения, необходимо
вернуться к тому различию, которое проводил Кант между суж-
дениями а рriori и а рosteriori. По мнению Канта, необходимым
является только априорное суждение, и такие суждения могут
быть двух видов: аналитическими или синтетическими. В апри-
орном аналитическом предложении (представители номинали-
стического направления в логике отождествляют суждение с
предложением) предикат полностью входит в объем субъекта:
сказать, что «Холостяк – есть неженатый мужчина», – это просто-
напросто разъяснить термин «холостяк», т.е. высказать тавтоло-
гию: ничего дополнительного в выводе, по сравнению с посыл-
кой, не имеется. Зато синтетическое априорное предложение дает
нам новые сведения о субъекте, например: «Любое тело подчиня-
ется закону всемирного тяготения»; если бы подобное суждение
было лишь отражением нашего опыта, оно не было бы априор-
ным и не являлось бы необходимым; его необходимость происте-
кает из того факта, что оно предшествует опыту (речь идет о ло-
гическом предшествовании, а не хронологическом), я могу его
высказать, благодаря существованию категорий – организующих
принципов процесса мышления. Для позитивистов Венского
кружка это различие не имеет никакого значения: единственно
возможными априорными суждениями являются суждения ана-
литические, поскольку любое другое выражение имеет какую-
нибудь синтетическую связь, а значит – зависит от опыта.
 93

Кстати, отметим, что такой отказ от априорных синтетиче-

ских суждений поднимает серьезный вопрос относительно досто-
верности математики: по мнению Канта, математическая необхо-
димость основывалась на возможности высказать априорные
синтетические суждения, обоснованные существованием априор-
ных форм чувственности (пространство и время). По мнению
Карнапа, Морриса (а также Рассела), математически дос-
товерность отсылает, через аксиому сводимости, к логической
достоверности, необходимость которой гарантируется тем фак-
том, что она является тавтологической (аналитической). Итак, все
законы формальной логики являются тавтологическими. Синтак-
сис Карнапа является в конечном счете синтаксисом тавтологии.
Что такое тавтология? В классической логике – это предло-
жение, основанное на принципе тождества, такое, как «а есть а»,
или «х & х = х» (значок & читается как «союз» он означает опе-
рацию соединения обоих множеств; если х –«животные», то мы
имеем тавтологию. «Животные, соединенные с животными, дают
животных»). Витгенштейн расширил это определение, предложив
назвать тавтологией любое составное высказывание (состоящее
из простых), которое остается безусловно истинностным, неза-
висимо от истинности составляющих его предложений («Трак-
тат», 4.46) [3, с. 33]; например, предложение: «Дождь идет, или
дождь не идет», состоящее из двух простых предложений, явля-
ется всегда истинностным, к какому бы из двух предложений
(«Дождь идет», «Дождь не идет»), мы бы ни применили значение
«истина» или «ложь». Таким образом, сказать, что данное мате-
матическое выражение является тавтологическим (а они все яв-
ляются таковыми для членов Венского кружка), означает, что все
они «всегда истинностны» в качестве сложных предложений и
что, раз уж мы имеем дело с аксиомами и правилами логических
исчислений, они все сводятся к цепочкам тождеств на основе по-
сылок теории.
Все, что не является аналитическим в познании, т.е. все то,
что не относится к формализованному логико-математическому
языку, является синтетическим: речь идет об экспериментально
установленных фактах, о логических связях, которые мы уста-
навливаем между этими фактами, т.е. в конечном счете о наших
восприятиях. Несомненно, перцептивные восприятия не дают чи-
 94

стого знания: к ним всегда примешивается субъективное толко-

вание (вино кажется горьким больному, но сладким здоровому и
т.д.), и любое восприятие является также конструктивным по-
строением; тем не менее приходится их принимать за основание
любой науки. Мир является совокупностью фактов, которые я
воспринимаю с помощью моих чувств; затем я перевожу эти впе-
чатления в термины восприятия (естественный язык) и провожу с
ними логическую операцию (классификация, измерение), которая
превращает их в объекты мысли (например, в числа). Вот к этим-
то объектам и применяется логико-математический язык и логи-
ческий синтаксис.
Если мы сейчас отвлечемся от синтаксиса и заинтересуемся
значением выражений, сложившихся в живой речи, то мы ока-
жемся в разделе семантики, которой занимались логики Львов-
ско-Варшавской школы (Тарский) и логики Венского кружка
(Р. Карнап, Ч. Моррис, Р. М. Мартин); логическая семантика
подразделяется на экстенсиональную логику, связанную с теори-
ей моделей, и интенсиональную логику, которая основана на раз-
личии, проводимом между обозначением и значением.
Итак, предположим, что мы имеем формализованный язык,
синтаксис которого известен. Заняться семантикой этого языка
означает в первую очередь установить связи между выражениями
языка и объектами логического исследования; мы сможем тогда
сказать, что такой-то знак обозначает такой-то объект, что такая-
то пропозициональная функция Y(х) проверена путем включения
множества объектов, таких, как х = а, множество, определенное
через х, и т.д. Семантика занимается изучением отношений меж-
ду знаками, или знаковыми системами, и объектами, или класса-
ми объектов, к которым они относятся. Мы обнаружим таким об-
разом семантическую истину предложения, независимо от его
формальной истинности. Основная проблема, естественно, со-
стоит в том, чтобы перевести теоремы языка в значащие предло-
жения и задуматься над тем, при каких условиях истинная теоре-
ма языка становится истинным предложением перевода.
Проблемы, поднятые семантикой и теорией моделей
(Т. Скулем), чрезвычайно сложны, и большинство из них еще не
нашло своего решения. Кроме того, их изложение потребовало
бы слишком много технических терминов, что неприемлемо для
 95

книги такого рода, поэтому читателя, интересующегося этим во-

просом, мы отсылаем к специальной литературе.
Обратим внимание на эпистемологическую позицию Вен-
ского кружка, как ее понимал Ч. Моррис, которая связана с очень
важными прагматическими соображениям (социология науки и
т.д.). И действительно, современная наука является коллектив-
ным творчеством, в котором корпоративное сотрудничество иг-
рает важнейшую роль; не существует научного прогресса без эк-
зотерических связей между людьми, поэтому необходимы все-
общий язык, знаковая система, а так же правила, позволяющие
правильно пользоваться этой знаковой системой.

АНАЛИТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ В ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Логический атомизм: Б. Рассел и Л. Витгенштейн
Бертран Рассел был убежден, что истинные высказывания о
мире возможны только в том случае, если структура мира и логи-
ческая структура языка (на котором мы высказываем суждения о
мире) будут соответствовать друг другу.
Причем, Рассел изначально задает логику и ее язык, на ко-
тором можно будет выразить все, что можно говорить о мире –
Principia Mathematica. Это логика функций истинности. В ней ис-
тинность каждого сложного высказывания, в конечном счете, яв-
ляется функцией или следствием истинности простых, далее не-
разложимых высказываний. В такой логической системе должны
быть независимые друг от друга элементарные предложения, ис-
тинность которых не зависит от истинности других столь же эле-
ментарных предложений. Рассел называет их атомарными пред-
ложениями.
Возьмем, к примеру, два таких предложения: «Он красив» и
«Он умен». Истинность одного не зависит от истинности другого.
Но из этих атомарных предложений можно, связывая их друг с
другом, построить более сложные предложения. Например, «Он
красив и умен», «Он красив и не умен», «Он некрасив, и он
умен», etc.
Таким образом, все предложения языка представляют ре-
зультат операций истинности с элементарными предложениями.
Или: все сложные предложения могут быть сведены к простым,
атомарным (элементарным).
 96

В логическом атомизме Рассела и структура мира должна

быть такой же. Иначе говоря, ее основу должны составлять, так
называемые атомарные факты. Сами по себе атомарные факты,
по Расселу, есть нечто абсолютно простое. Это то, что делает
предложения истинным. Атомарные факты построены из еди-
ничных вещей или объектов и их свойств или отношений.
Например, «Это – красное», «А больше В», «С между В и А». Не-
трудно заметить, что такая онтологическая структура мира, пред-
ставляет собой онтологизацию того, что Рассел считал логиче-
ской структурой языка.
Идеи Рассела были развиты в «Логико-философском тракта-
те» Л. Витгенштейна, который полагал, что предложение есть не
что иное, как образ, или логическая фотография факта. В пред-
ложении должно быть в точности столько различных частей,
сколько их в положении вещей, которое оно изображает [4, с. 22].
Предложение есть образ действительности, потому что мы знаем
представленное им положение вещей, если мы понимаем данное
предложение. И мы понимаем предложение без того, чтобы нам
объясняли его смысл. Почему это возможно? Потому что пред-
ложение само показывает свой смысл. Предложение показывает
как обстоит дело, если оно истинно. И оно говорит, что дело об-
стоит именно так. Эту ситуацию наглядно можно представить на
примере предложения, которое часто фигурирует в рабатах логи-
ческих атомистов: «Кошка на коврике». Изображение описанного
им положения вещей показывает все три элемента: коврик, кош-
ку, и ее положение на коврике. Таковы, по Витгенштейну, отно-
шения языка к действительности.
Несомненно, Витгенштейн предпринял интересную попыт-
ку проанализировать отношение языка к миру. Несомненно и то,
что эта попытка закончилась неудачей. Вопрос, на который хоте-
ли ответить логические атомисты, это, как получается, что то, что
мы говорим о мире, оказывается истинным или ложным? Пред-
полагалось наличие: 1. своеобразной структуры мира; 2. идеаль-
ного языка, структура которого в точности отображала структуру
мира. Каждое слово в предложениях должно было соответство-
вать некоторой неделимой единице в мире – атомарному факту.
Атомарные факты же должны были с абсолютной точностью
отображаться в элементарных (атомарных) предложениях.
 97

Как отмечает В.П. Филатов, следует учитывать, что, во-

первых, учение об «атомарных фактах» создавалось, с целью под-
вести онтологическую базу под определенную логическую систе-
му – Principia Mathematica. Однако, логик много, а мир один. И
Principia Mathematica – это только одна из возможных логик. Во-
вторых, если бы логика Principia Mathematica имела абсолютное
(универсальное) значение, то рассел-витгенштейновская система
могла бы претендовать на то, чтобы позиционировать себя как
теорию истины. Можно было бы рассуждать таким образом: логи-
ка и ее язык сформировались под воздействием структуры дей-
ствительности, и отображают ее. Поэтому, зная структуру языка,
мы можем от нее спуститься к структуре мира. Но мы не распола-
гаем средствами, гарантирующими то, что Principia Mathematica
есть абсолютная (универсальная) логическая система.
Взгляды позднего Витгенштейна на природу и функцию
языка, весьма отличны от тех, что имели место в «Логико-
философском трактате». Они изложены в «Философских иссле-
дованиях». Он признает, что простых, атомарных фактов – нет;
что абсолютно «простого» («атомарного факта») нигде нельзя
встретить; что говорить о «простом», можно лишь в относитель-
ном смысле [30]. Говоря о «простом», требуется всегда указы-
вать, по отношению к чему берется это «простое», в каком кон-
тексте оно размещается. Отдельное слово вовсе не обязательно
должно обозначать один и тот же объект, оно может иметь мно-
жество значений, определяемых контекстом.
Идея сведения значения к объекту была отброшена, и в
«Философских исследованиях», Витгенштейн предлагает отка-
заться от конструирования идеального логического языка, и за-
няться анализом языка обыденного, разговорного. Основная идея
его новых взглядов заключается в том, что значение слова не есть
какой-либо объект, который слово обозначает или репрезентиру-
ет (кроме имен собственных, но это – частный случай, хотя и
здесь значение – конвенционально). Значение слова есть его упо-
требление в языке [4, с. 134]. Рассуждения Витгенштейна следу-
ющие: когда ребенок учится говорить, когда человек изучает
иностранный язык, им обязательно приходится объяснять значе-
ние каждого слова, и они должны понимать эти значения, чтобы
уметь говорить на данном языке. Поэтому сказать, что человек
 98

знает значение слова – это сказать, что он умеет пользоваться

этим словом; что ему известны общепринятые правила его упо-
требления. Отсюда следует, что говорить о значении слова, зна-
чит говорить о способе его употребления в языке. Но этих спосо-
бов несметное множество. При этом никакой отдельный способ
не является привилегированным, в смысле определения значения.
Никакое словоупотребление не может считаться основным.
В качестве примера можно привести употребление таких
слов как «знать» и «ходить».

Иван знает таблицу умножения Я хожу в университет

Она знала лучшие дни Ходят слухи
Он знает, что я тоже это знаю Ходить следует с туза треф

Словами пользуются в контексте (форма жизни), в какой-то

языковой системе, специфические правила которой определяют
употребление слов. Эти правила Витгенштейн называет игрой.
Употребление слов в языке – есть языковая игра. Как мячом в
разных игровых ситуациях (футбол, волейбол, баскетбол, теннис
и пр.) пользуются по-разному, так и одними и теми же словами в
разных ситуационных контекстах обозначают разные объекты.
Ситуационный контекст, в случае употребления языка,
Витгенштейн обозначает как «форму жизни». Формы жизни – это
формации человеческой деятельности и коммуникации: они
имеют свои регламенты (правила), и они то и определяют
значение слова.
Формы жизни научают нас правильному слово
употреблению. Но почему оно правильное? Потому что так
говорят все; потому что всех научили говорить так с детства. Это
значит, что общество сформировалось таким образом, что
некоторые вещи оно принимает как абсолютно достоверные, и
эта достоверность закреплена в языке. Во все эти вещи мы верим
безоговорочно. Что это за вещи? Например, математические
аксиомы и выражения: «ноль и единица – есть число», «если две
величины равны третий, то они равны между собой» и т.д. На чем
основана наша вера? Витгенштейн дает парадоксальный ответ:
трудность заключается в том, чтобы понять отсутствие
оснований у нашей веры. Фраза «Мы вполне уверены в этом» не
 99

означает, что каждый в отдельности уверен в этом, но что мы

принадлежим к сообществу, которое объединено наукой и
воспитанием. Значение, в конце концов, основывается на
одобрении. Значения – это знаки, употребляемые ситуативно
определенным образом; это – конвенции.
Соответственно, постулируется полный отказ от какого-
либо эпистемологического фундаментализма, от поиска каких-
либо предельных оснований и оснований вообще, и научных
оснований, в частности.

Теория языковых каркасов Рудольфа Карнапа

В отличие от Витгенштейна, у Карнапа на первом месте сто-
яла позитивная задача – прояснить язык науки, в частности от-
ношение между теорией и эмпирическими наблюдениями, между
аналитическими и синтетическими суждениями, между понятия-
ми, стоящими на разных уровнях абстракции и т.п. Хотя общая
гносеологическая стратегия была элементаристской и фундамен-
талистской, но в качестве предельных оснований знания выделя-
лись не ощущения, а «базисные понятия» или «протокольные вы-
сказывания», к которым можно редуцировать любое научное
знание.
Речь идет о теории языковых каркасов, согласно которой
следует проводить различие между двумя вопросами: о суще-
ствовании абстрактных объектов, постулируемых данной теорией
(внутренние вопросы), и о существовании мира вещей, к которым
относится теория (внешние вопросы). Теоретически правомерно
говорить о существовании объектов только в рамках первого во-
проса, «внешний» вопрос о языковом каркасе теории и его отно-
шении к реальности не является вообще познавательным.
Внутренние вопросы всегда связаны с некоторым языковым
каркасом, представляющим собой систему способов речи (или
форм выражения), подчиненных определенным правилам. По
мнению Карнапа, в рамках внутренних вопросов «признать что-
либо реальной вещью или событием – значит суметь включить
эту вещь в систему других вещей, признанных реальными, в со-
ответствии с правилами каркаса».
Внешние вопросы касаются существования всей системы
объектов, признаваемых в данном языковом каркасе, т.е. касается
 100

принятия или неприятия самого языкового каркаса. Поскольку

принятие языкового каркаса можно расценивать только как более
или менее целесообразное, плодотворное, ведущее к той цели,
которой служит язык, Карнап объявляет внешние вопросы праг-
матическими вопросами, или вопросами веры. Т.е., вопрос о том,
из каких объектов состоит мир (или, иначе – какие объекты су-
ществуют в мире) связан с принятием определенной концепту-
альной схемы. А принятие концептуальной схемы, по существу,
означает выбор определенного языка (т.к. если в языке нет слова,
описывающего какой-либо объект, то для носителя данного языка
не существует и самого объекта) [8].

Уиллардван Орман Куайн: догмы эмпиризма

Опубликованная в 1951 году статья Куайна «Две догмы эм-
пиризма» послужила толчком к развитию дискуссии о несоизме-
римости концептуальных (языковых) каркасов и несоизмеримо-
сти перевода (а, следовательно, и референции).
Куайн обрушился на две разные, но, как он считает, связан-
ные между собой «догмы» научных реалистов: согласно первой
из них, существует коренное различие между неподверженными
пересмотру (аналитическими) и подверженными пересмотру
(синтетическими) высказываниями, т.е. речь идет о демаркации
истин разума и истин факта, или разведению идей, с одной сто-
роны, и фактических данных – с другой; согласно второй, любое
осмысленное предложение строится на основе непосредственно-
го опыта.
Относительно первой догмы – о существовании резкой ди-
хотомии аналитических и синтетических суждений – как уже от-
мечалось выше со времен Канта, принято считать, что существу-
ет принципиальное различие высказываний, истинность которых
определена значением используемых в них терминов (истины ло-
гики и математики), и высказываний, истинность которых зави-
сит от эмпирического подтверждения (истины эмпирических
наук). Контраргумент Куайна состоял из трех положений:
1) идея Канта о существовании чего-то познаваемого apriori
или полностью независимого от всякого опыта является ложной;
2) мы принимаем предложения логики и математики не в
силу их априорности, а по эмпирическим соображениям;
 101

3) между предельными случаями аналитических и синтети-

ческих суждений нет принципиального различия: между ними
лежит континуум высказываний, имеющих прагматическую
направленность.
По его мнению, формальные критерии аналитичности не
более удовлетворительны, чем эпистемологические. Рассмотрим
общепринятый ход рассуждения: высказывание «ни один холо-
стяк не женат» является аналитическим, т.к. его можно превра-
тить в тавтологию, подставив синоним «неженатый человек» на
место «холостяка». Но как, спрашивает Куайн, мы можем утвер-
ждать, что «неженатый человек» и «холостяк»– синонимы? Ко-
нечно, можно прибегнуть к близлежащему словарю и принять его
лексикографическую формулировку. Но это означало бы «наде-
вать хомут с хвоста». Лексикография – эмпирическая наука, и ес-
ли она отождествляет «холостяка» с «неженатым человеком», то
лишь поскольку верит в синонимическую связь этих двух линг-
вистических форм. Однако предполагаемая синонимия должна
быть еще доказана и уточнена лингвистическими способами ис-
пользования [11, с. 28]. С момента, когда установлено, что дефи-
ниция не есть лексикографическая регистрация синонимии, ее
нельзя принять в качестве обоснования,– полагает Куайн. То же
самое справедливо и для эксплицитных дефиниций, цель которых
– выявить очищенный смысл. Такая экспликация, даже если она
не есть простая и чистая регистрация предшествующей синони-
мии определяющего термина и термина, обозначающего то, что
требуется определить, основывается все же на других предше-
ствующих синонимиях. Конечно, есть чистые дефиниции, экс-
плицитные конвенции (Поппер), вводящие новые символы в це-
лях сокращения. Это очевидный случай синонимии,– пишет
Куайн,– созданный для дефиниции; вот если бы все виды сино-
нимии были такими понятными. Однако во всех прочих случаях
дефиниция опирается на синонимию, вместо того чтобы сначала
объяснить ее [11, с. 29].
Таким образом, понятие синонимии пока не удается прояс-
нить надлежащим и убедительным образом, как и понятие анали-
тичности. Отсюда следует, что все, кажущееся понятным как
априори, на деле не очевидно, и между аналитическими и синте-
тическими суждениями нет четко обозначенной разделительной
 102

линии. Верить, что таковая существует, значит, по сути, разде-

лять «внеэмпирическую догму эмпириков», что является метафи-
зическим моментом веры [11, с. 39].
Он вполне готов допустить, что есть некоторые высказыва-
ния, например, арифметические, от которых мы можем отказать-
ся только в самом крайнем случае, но он отрицает существование
таких высказываний, которые в принципе нельзя будет опроверг-
нуть в свете будущего опыта.
Вторым доктринальным тезисом эмпириков был тезис об
эмпирической верификации (подтверждаемости) высказываний.
Это – радикальный редукционизм. Эта догма утверждает, что
«каждое осмысленное суждение переводимо в суждение (истин-
ное или ложное) о непосредственном опыте» [11, с. 41]. Ради-
кальный редукционизм в такой формулировке по существу при-
равнивается к теории верификации, согласно которой смысл
суждения состоит в методе, с помощью которого мы нечто
утверждаем или опровергаем. Локк и Юм, комментирует Куайн,
требовали, чтобы каждая идея была связана с чувственным ис-
точником. И Карнап пытался определить язык на основе чув-
ственных данных и показать, как в них можно перевести любой
дискурс – предложение за предложением.
Догма эмпиризма исходит из посылки, что любую дефини-
цию, взятую изолированно от других, можно подтвердить или
опровергнуть. Эмпиризм движется от слов к пропозициям, от них
– к концептуальным схемам. И все потому, пишет Куайн, что
наши суждения о внешнем мире подлежат суду чувственного
опыта не по отдельности, а все вместе. Другими словами «един-
ство меры эмпирической осмысленности дает сама наука в ее
глобальности».
Такая позиция (эпистемологический холизм) уже была вы-
сказана П. Дюгемом в работе «Физическая теория, ее цель и
строение» [6]. Сегодня она носит название «тезиса Дюгема-
Куайна». Все наше познание касается опыта лишь по периферии.
Или, если воспользоваться другим образом, наука в ее глобально-
сти похожа на силовое поле, крайние точки которого образуют
опыт [11, с. 44].
После всего сказанного становится очевидным, что неверно
говорить об эмпирическом содержании специфической пропози-
 103

ции, особенно если последняя находится далеко от периферии.

Отсутствие демаркационной линии между синтетическими и ана-
литическими суждениями означает, что только суждение, весьма
близкое к периферии, можно считать верным, несмотря на любой
противоположный опыт, сославшись на галлюцинации или мо-
дифицируя некоторые из пропозиций, называемых логическими
законами. Аналогичным образом можно сказать, что ни у одного
суждения, по той же самой причине, нет иммунитета от ошибок и
корректив [11, с. 45].
Деструкция догмы эмпиризма заканчивается критикой разли-
чия синтетических и аналитических суждений. Вне теоретического
контекста нет никакого смысла спрашивать, является ли данное
суждение аналитическим или синтетическим. Наука в целом зави-
сит одновременно от языка и опыта, поэтому ничего определенного
нельзя сказать об отдельно взятом научном суждении.
В работе «Слово и объект» прорабатывается, по сути вит-
генштейновская, теория значения: значения слов и выражений
зависит от их языкового использования сообществом. Эта теория
связывается с «принципом неопределенности перевода», что
подразумевает упрощение коннотатов и критику платонистиче-
скогосемантизма.
Рассуждения о неопределенности перевода Куайн начинает
с разъяснения того, что он называет «стимул-значением» выска-
зывания. Это – класс стимулов определенного рода, побуждаю-
щих человека согласиться с высказыванием. Так, например, если
произносят: «Автомобиль!», то стимул-значение может включать
в себя пыль, поднявшуюся над дорогой, звуки гудка и мотора, за-
пах горючего, визг тормозов, а также видимое наличие есте-
ственного объекта определенного вида и размера. Предложения,
которые описывают ситуации связанные со стимул-значениями,
Куайн называет «каузальными» («причинными»).
Существует другой вид предложений – «устойчивые пред-
ложения». К ним относятся такие предложения как, например,
«Автомобиль опасен». Понимание устойчивых предложений мо-
жет быть не связанным со знанием стимул-значений. Например,
можно не знать, что такое автомобиль, но увидев его впервые в
жизни, мчавшегося с большой скоростью, понять, что этот объект
может представлять угрозу для жизни.
 104

Если предложения связаны с одним и тем же стимул-

значением, они являются синонимичными. Таковыми являются
устойчивые предложения, которые лингвист, анализирующей со-
вершенно незнакомый ему язык, может переводить с достаточной
долей уверенности. Но, допустим, лингвист изучающий язык ту-
земцев, указывает на виднеющийся над поверхностью воды аку-
лий плавник, и произносит слово «gavagai». Как его перевести?
Как «плавник», как «акула», как «часть акулы», как «опасная си-
туация»? Согласно Куайну, все эти варианты перевода являются
равно приемлемыми, поскольку они обладают одинаковым сти-
мул-значением.
Таким образом, понятие «стимул-значение» выражает тот
факт, что условия истинности любого предложения (т.е. некото-
рое положение дел в мире) выступают в качестве стимула для
определенной вербальной диспозиции носителей языка, т.е. для
диспозиции к согласию или несогласию с данным предложением.
Возможность альтернативных и равно приемлемых схем перево-
да свидетельствует о неопределенности перевода. Эта неопреде-
ленность объясняется тем, что разные языки могут давать
разные концептуализации мира. И если лингвист переводит
«gavagai» как «акула», то это означает, что он просто навязывает
свою концептуальную схему, проистекающую из нашей склонно-
сти воспринимать мир состоящим из целостных и устойчивых
образований – объектов. Неопределенность перевода одновре-
менно означает и неопределенность референции. Каждому слову
соответствует не какой-то вполне определенный референт, а це-
лое множество, что обусловлено принадлежностью этого слова к
разным концептуальным схемам. Истины благодаря значению не
существует.
В данном случае, существенной реинтерпретации – в сторо-
ну релятивизации – была подвергнута идея Карнапа о концепту-
альных каркасах. Суть карнаповской идеи состояла в том, что во-
прос о существовании каких-либо объектов можно ставить толь-
ко в рамках языка теории, постулирующей их существование; за
ее пределами ставить внешние по отношению к ней вопросы не-
правомерно, они носят прагматический, а не теоретический ха-
рактер. Вместе с тем, Карнап не отрицал возможности трансля-
ции одной теории в другую; через процедуру трансляции мысли-
 105

лось достижение идеала «единой науки». Куайн отверг идею

трансляции и выдвинул концепцию онтологической относитель-
ности и неопределенности перевода (а соответственно, и рефе-
ренции). Не только одна научная теория не может быть ретранс-
лирована в другую, но язык какой-либо культуры и предложения
этого языка не могут быть адекватно, т.е. без семантических ис-
кажений, переведены на другой язык.
Что касается науки, то Куайн считает, что ее понятиям соот-
ветствуют онтологические референты. Однако об их реальности
можно говорить только исходя из веры в принятую теорию:
«быть – значит быть значением… переменной». Онтология явля-
ется проекцией науки, и ее объекты совпадают с теми, которые
допускаются в языковом каркасе той или иной научной теории.
Хотя Куайн был человеком разрушившим барьеры между
структурой мышления (аналитические суждения) и его содержа-
нием (синтетические суждения), он при этом не подвергал со-
мнению законность эпистемологического субъекта, который для
него был некоторым образом «первичен» по отношению к миру.
В конечном счете, такая позиция является картезианской и даже
солипсистской, т.к. приводит к убеждению, что каждый из нас
наделен способностью строить свой собственный мир, начиная с
первично данных восприятий. Именно этот вывод послужил от-
правной точкой критики Куайна со стороны Д. Дэвидсона и У.
Селларса. Вслед за Куайном они внесли существенную лепту в
анализ проблемы «эмпиризма».

Уиллард ванн Селларс: миф данного

Селларс считал, что классическая эпистемологическая тра-
диция спутала причинный процесс приобретения знания с вопро-
сом его обоснования. Его рассуждения приведены в работе «Эм-
пиризм и философия ума». Проследим их.
Процедура подведения оснований, представляет собой в
платонистской традиции причинное условие для возникновения
того, что принято называть знанием. Но эта процедура не являет-
ся основанием познания. Всякое осознание фактов, видов,
сходств и т.д. (и апелляция к ним), и даже осознание единично-
стей – это дело лингвистики. Селларс настаивает на том, что даже
осознание таких фактов, видов и сходств, которые принадлежат
 106

непосредственному опыту, предопределяется процессом освое-

ния языка.
Существует осознание чувственных данных (это есть пове-
денческие реакции) и осознание логических резонов (суждений).
Осознание в первом смысле – это сигнальная система. Осознание
во втором смысле – это аргументация: обоснование одних пропо-
зиций посредством других.
Таким образом, по Селларсу, нет такой вещи, как обосно-
ванная вера не являющаяся пропозиционной, и нет такой вещи
как обоснование, которое не есть отношение между пропозиция-
ми. Поэтому говорить о нашем знакомстве с краснотой или же с
примерами красноты как об «основании» (в противоположность
причинному условию) нашего знания того, что этот объект
«красный» или «краснота есть цвет», всегда ошибочно.
Селларс практикует витгенштейновский подход, согласно
которому обладание концептом заключается в использовании
слов, следовательно, природа языка такова, что он не обеспечива-
ет проникновения в «суть бытия вещи», в «истинное значение». В
таком случае, практика аргументации – это социальная практика,
а не эпистемическая. Объективная реальность сама по себе, вне
пропозициональных структур, нам не доступна. Наличие «сырых
ощущений», перцепций, которые есть зеркальное отражение ре-
ального положения вещей – это Миф Данного.
Эмпиризм же всегда исходил из данного мифа, из представ-
ления о том, что первичным значением обладают именно непо-
средственные данные чувственного опыта, а все остальные виды
знания надстраиваются над ними. Миф живуч в силу того, что эпи-
стемологами не выделялась языковая компонента, а внутренние со-
бытия сознания ошибочно наделялись качеством непосредственно-
сти. На самом деле всё познание, включая различение человеком
своих чувственных переживаний, детерминировано процессом
обучения языку, научением соотносить внутренние события орга-
низма с понятиями и умением лингвистически их оформлять.
В отличие от Куайна, который все же предполагал наличие
эмпирических оснований, Селларс считает, что ощущения, как и
физические объекты, распознаются в рамках принятой концепту-
альной (языковой) схемы и удостоверяются в зависимости от
имеющихся в ней средств. Поэтому любые утверждения относи-
 107

тельно эмпирического опыта, якобы основывающиеся на некото-

ром достоверном экстралингвистическом фундаменте, несостоя-
тельны.
Процесс познание есть набор эпистемических правил, не
нуждающийся в эмпирических или «онтологических» основани-
ях. Общество есть источник эпистемического авторитета.

Дональд Дэвидсон: концептуальная схема и содержание

Работа Д. Дэвидсона «Об идее концептуальной схемы» по-
священа опровержению одной из «опьяняющих и экзотических»,
по его словам, концепций, вокруг которой, начиная с Карнапа, в
аналитической философии ведутся жаркие дебаты. Суть этой
концепции состоит в том, что разные концептуальные схемы
(или разные языки) включают в себя разные метафизики. Поэто-
му адекватный перевод одной схемы в другую, например, физики
Ньютона в физику теории относительности или языка племени
хопи на английский язык, невозможен. Вести разговор об объек-
тивной истине неправомерно, ибо истина органически сопряжена
с системой какого-то конкретного концептуального каркаса, вне
его истинное утверждение может быть заблуждением или вообще
теряет смысл. Наиболее четко релятивистская идея концептуаль-
ной схемы оформлена в концепции неопределенности перевода
У. Куайна. При всем том, что своим острием она была направле-
на против эмпиризма, эта концепция, считает Дэвидсон, не озна-
чала полного с ним разрыва. По Куайну, концептуальные схемы,
являясь холистскими, различаются между собой (и непереводи-
мы) только в своих сердцевинных значениях, но на своих нижних
уровнях соприкасаются с опытом через «стимул-значения» напо-
минающие знакомые «чувственные данные». Куайн много сил
потратил на то, чтобы показать связь слов с миром на основе
натуралистической эпистемологии. Его позиция повлияла на ис-
кания многих американских аналитиков. Диагноз Дэвидсона сле-
дующий: концепция Куайна является «новой догмой эмпиризма».
Как и многие другие, Куайн полагал, что он устранил «догмы эм-
пиризма» тем, что отказался от дихотомии аналитико-
синтетического и принял концептуальный релятивизм. Однако
это не так. «Вместо аналитико-синтетического дуализма мы по-
лучили дуализм концептуальной схемы и эмпирического содер-
 108

жания... Я настаиваю на том, что этот дуализм схемы и содержа-

ния, т. е. организующей схемы и того, что ожидает организации,
не может быть представлен в рациональной форме. Он сам есть
догма эмпиризма – третья догма. Третья, и, возможно, последняя,
поскольку, если мы ее отбросим, то вообще станет сомнительно,
сохранится ли нечто, называемое эмпиризмом» [5, с. 151]. Куайн
не смог освободиться от догмы перцептивного солипсизма, гово-
рящего о личном характере сознания.
Контраргумент Дэвидсона таков: сама идея, что мы можем
мыслить и рассуждать об альтернативных концептуальных схе-
мах, предполагает, что мы уже мыслим различие, следовательно,
уже полагаем нашу собственную схему основой для фиксации
различия, ибо понять инаковость другой схемы, значит «ретранс-
лировать» ее в нашу собственную схему. Нельзя понять и полно-
стью отвергнуть иную схему, поскольку это требует, чтобы мы
приняли ее за некоторое истинное верование, с тем чтобы можно
было опровергнуть ее как ложное верование.
Основной порок теорий Карнапа, Куайна и Селларса, по Дэ-
видсону, состоит в том, что несмотря на релятивизм, язык (и кон-
цептуальные схемы) в них выступают посредниками между со-
знанием и нейтральной реальностью. Отсюда их озабоченность
вопросом, как наши концептуальные каркасы (предсказания, ор-
ганизации, согласования) относятся к опыту (природе, реально-
сти, чувственным данным). На самом деле нужно вообще отбро-
сить идею языка как посредника между Я и Реальностью или
между нашими конвенциями и природой. Язык – это только шу-
мы и метки, имеющие метафорическое значение, их не следует
подразделять на имеющие буквальное значение и не имеющие
его.
По Дэвидсону, ни язык, ни мышление не организуют вос-
принимаемую реальность согласно фиксированным концепту-
альным схемам, поскольку и они, и мир являются лишь частью
интерсубъективной концептуальной структуры.
Таким образом, даже тезис Куайна о несовместимости руко-
водств по переводу становится сомнительным, поскольку Дэвид-
сон утверждает, что невозможно утратить способность говорить
на языке, не утратив в то же время способность мыслить. Мыс-
лить значит общаться. Полный универсум – как субъективный,
 109

так и объективный – схвачен герменевтической сетью знаков.

Сама по себе реальность есть не что иное, как сплав языка и
интерпретации.
В отличие от Куайна, нейрофизиология – физическая реаль-
ность возбуждений нервной системы во всей ее неповторимости
и субъективной чувственности – не является для Дэвидсона ис-
ходным пунктом. Не существует чисто субъективных восприятий
или реакций, которые можно было бы рассматривать в качестве
исходных элементов, организуемых затем в некоторую концепту-
альную структуру. Ничто в мире не является результатом просто-
го возбуждения нервной системы. Абсолютно все есть «ситуа-
ция» или «событие», которые зависят от нашей коммуникации с
другими людьми и объектами, интегрированными вместе с нами
в один и тот же контекст значения.
Мышление зависит от треугольника отношений, включаю-
щего по крайней мере двух собеседников и ряд общих для них
событий. Индивиду даны не показания органов чувств, а вот этот
коммуникативный треугольник. Основой познания является не
восприятие, а интерсубъективность и интерпретация. Изменение
мышления и познания не имеет ни корней, ни структуры – ни
объективных, ни субъективных. Его никогда нельзя вернуть к
началу, его можно приписать лишь динамическому взаимоотно-
шению трех сторон, включающему в себя двух собеседников и
ситуационный контекст.
Однако, утверждая несостоятельность как старых – неопо-
зитивистских – догм эмпиризма, так и новых, основанных на идее
концептуальной схемы, Дэвидсон настаивает на сохранении по-
нятия «объективная истина». Для чего это понятие нужно пе-
ревести из плоскости верификации в плоскость коммуникации.
«Отбрасывая свою зависимость от понятия неинтерпретируемой
реальности как чего-то находящегося вне всех схем и науки, мы
не отказываемся от понятия объективной истины... Конечно, ис-
тина предложений является относительной к языку, но она объ-
ективна, насколько это возможно». Однако при этом никогда не
следует забывать, что истина достигается не на основе принципа
отыскания общего основания для различных теорий, а на прин-
ципе доверии к носителям другого языка. «Создав теорию, кото-
рая согласовывает доверие и формальные условия для теории, мы
 110

сделаем все, что может быть сделано для обеспечения коммуни-

кации, да ничего большего и не требуется». Все вопросы, касаю-
щиеся отношения сознания и языка к Вселенной являются кау-
зальными, а не вопросами гносеологической репрезентации.
По сути, Дэвидсон возрождает и детально разрабатывает
теорию, согласно которой значение предложения определяется
условиями его истинности [15, гл. IV].

Нельсон Гудмен: плюралистические версии мира

Согласно Гудмену никакой эмпирический фундаментализм
в отношении содержания высказывания не может быть доказан;
любой разговор об объективном содержании высказываний са-
мопротиворечив, поскольку понятия изначально «нагружены»–
предикатами, схемами, неосознанными посылками, образами и
т.п. Поэтому гносеологическую связку «истина-ложь» лучше за-
менить на прагматическую связку «правильное-неправильное».
Язык является границей мира: «Мы можем иметь слова без ми-
ра, но не мир без слов или других символов». Ученые и философы,
как и люди искусства, не преднаходят, а фабрикуют факты и
занимаются различными способами миросозидания. Для опреде-
ления «каков мир на самом деле» или для выбора из многообра-
зия миров «правильного» у человека нет иных критериев, кроме
эстетических и прагматических соображений, а также «внутрен-
ней совести».
Таким образом, правильных версий описания мира много.
Они представлены не только наукой, но и обыденным сознанием
и разными видами искусства. Невозможно сравнить эти описа-
ния с реальностью, как она есть вне какого-либо описания. Со-
гласно Гудмену, мы можем сравнивать только разные версии
друг с другом и при отборе правильной среди них, мы пользуемся
такими критериями, как когерентность описания, дедуктивная и
индуктивная правильность, простота, сфера действия и т.д. В ре-
зультате «истина», как соответствие действительности исчезает,
и вместо нее вводятся такие понятия как «когерентность», «пра-
вильность подгонки», «рациональная утверждаемость».
Когда констатируются расхождения во мнениях относи-
тельно общей структуры мира, обычно придерживаются позиции,
согласно которой, констатируемые «варианты» структурирования
 111

мира являются правильными или неправильными в зависимости

от того, как мир в действительности структурирован. Гудменот-
вергает неявное допущение, на которое опирается эта процедура,
т.е. допущение о том, что вариант является правильным, если мир
имеет такой-то характер.
Нам следует, скорее, признать, считает Гудмен, что характер
«мира» зависит от правильности нашего описания. Ибо «мы не
можем проверить какой-то вариант, сравнив его с миром, кото-
рый никем не описан, не изображен, не воспринят». «Все, что мы
можем знать о мире,– говорит он,– содержится в правильных его
вариантах» [15, с. 96]. У нас нет возможности выйти за рамки
конкретного «варианта», с тем, чтобы установить, каков же «мир
в действительности,– также, как утверждал Беркли, у нас нет
возможности выйти за рамки наших конкретных перцепций, с
тем, чтобы установить, какова же в действительности «лежащая в
основе вещей субстанция».
Поэтому Гудмен называет себя плюралистом. Он поясняет,
что не против науки; его выводит из себя мистический или гума-
нистический обскурантизм.
Все многочисленные миры («плюралистические версии Ми-
ра»), за исключением тех, что не удовлетворяют определенным
ограничениям, можно считать действительными. При этом,
Гудмен категорически отвергал физикализм, согласно которому
физика имеет превосходство над другими вариантами и все в се-
бя включает, так что любой другой «вариант должен быть либо
редуцируемым к ней, либо бессмысленным».
Каким образом «создаются» миры? Мы не можем создавать
миры из ничего; скорее, мы переделываем, чем создаем заново –
переделываем мир, который стал для нас привычным. Мы совер-
шаем это, говорит Гудмен, путем разложения, удаления, допол-
нения, переоценки, выстраивания в новом порядке. Но что слу-
жит нам ограничением? И когда следует говорить, что наша пере-
делка мира оказалась успешной? Критерием, как мы обычно отве-
чаем, является истина. Но ее нельзя больше трактовать как «соот-
ветствие реальности». Скорее, «вариант считается истинным то-
гда, когда он не подрывает никаких твердых убеждений и не
нарушает никаких собственных правил». К «твердым убеждени-
ям» могут в данный момент времени относиться «долговечные от-
 112

ражения в сознании законов логики, мимолетные отражения те-

кущих наблюдений и другие убеждения и предрассудки, укоре-
нившееся с разной степенью прочности». Правила могут касаться
«выбора между альтернативными системами отсчета, оценками и
основаниями для построения выводов». Черта между убеждения-
ми и правилами не является «ни четкой, ни устойчивой».
Так, предложение о точках – если воспользоваться излюб-
ленным примером Гудмена – может быть истинным в системе,
где точки определяются индивидуальным образом и где приняты
номиналистические правила, и ложным в системе, которая исхо-
дит из другого определения точек и принимает «платонистиче-
ские» правила. Истину, подчеркивает он далее, открыть очень
просто при условии, что мы будем обращать внимание только на
тривиальности. Ученые занимаются поиском области примене-
ния и простоты, а не истин. А поскольку нам следует считать
«вариантом» наряду с выраженной словесно теорией не выра-
женную в словах картину, будет лучше говорить о «правильно-
сти», а не об «истине». Истина, вообще отходит у Гудмена на
второй план, становясь подчиненной «корректности», «правиль-
ности» или «рациональной утверждаемости» или заменяясь эти-
ми понятиями, а «правильность подгонки» становится централь-
ным понятием.
Речь идет не о «подгонке» к независимо существующему ми-
ру, а о «подгонке» версии в рамках (к рамкам) определенной си-
стемы. Для выбора между системами существует множество кри-
териев. Они включают когерентность, дедуктивную правильность,
индуктивную правильность, экстраполируемость, простоту, об-
ласть действия, изначальную правдоподобность. Можно ли с по-
мощью этих критериев помешать сползанию радикального реля-
тивизма в скептицизм – в этом состоит главный спорный вопрос.
Таким образом, чистый факт и незаинтересованный глаз –
просто мифы. Глаз, как пишет Гудмен, отталкивает, организует,
ассоциирует, классифицирует, анализирует и конструирует. Он
не столько отражает, сколько собирает и разрабатывает, ничего
не видит «раздетым», без каких-либо атрибутов. Так называемый
«невинный глаз» слеп, а «девственный ум» бесплоден и пуст. Так
называемые «факты» всегда сфабрикованы той или иной версией
 113

мира. На вопрос, каков мир, нельзя ответить, абстрагируясь от

версии мира.
Аналитическая эпистемология приходит к выводу, что лю-
бые формы интеллектуальной деятельности представляют собой
артефакты, детерминированные социальной и исторической сти-
хией языка. Философские проблемы, декартовские дуализмы,
кантовские дихотомии, споры об отношении концептуальных
схем и реальности, парадигмах и несоизмеримости – псевдоспо-
ры, «языковые игры», не имеющие естественного основания, а
следовательно, и теоретического значения. Научная рациональ-
ность тоже без естественных корней. Это – проекция языковых и
социальных каркасов.
Вся западная традиция мысли была построена на различе-
нии «мнения» и «знания» и движима динамикой нахождения
«объективной» истины, не зависящей от местнических практик и
ограниченных верований. Заданный Платоном импульс поиска
«Истины» и «Объективности» побуждал философов искать фун-
даменты знания в чем-то транскультурном, трансисторическом –
в чувственных данных, очевидностях разума, биологической
природе человека. Ницше, развенчавший трансцендентное, Дьюи,
прагматизировавший опыт, аналитики и постмодернисты, подо-
рвавшие идею «фундамента знания», Кун, историцировавший
науку, вынуждают признать, что платоновский импульс направил
нас по ложному пути. Чтобы сойти с него, нужно отбросить по-
нятия «объективность», «истина», «рациональность», «реализм»
и одновременно реабилитировать понятия «веры», «мнения»,
«представления сообществ». «Лучший аргумент, который мы…
можем выдвинуть против реалистических защитников объектив-
ности, является ницшеанским – традиционный западный метафи-
зический способ утверждения наших привычек просто уже не ра-
ботает» [38, с. 15]. По сути, это удар по Канту и введенным им
дихотомии и демаркации науки, морали и искусства. Поскольку
не удалось обосновать различие факта и языка или найти крите-
рии соизмеримости различных языковых каркасов, то есть резон
в предположении об отсутствии демаркаций между наукой, фи-
лософией, литературой, искусством и политикой. В современной
мысли отказ от демаркации вылился в движение к дедисципли-
нарности.
 114

Один из контраргументов данной идеологии состоит в том,

что начав кампанию против объективности, постаналитики и
постмодернисты не сформулировали развернутой теоретической
системы контраргументов. Посягнув на то, что обобщенно можно
назвать «Западной Рационалистической Традицией», пишет Дж.
Сёрл, они не смогли представить доводы, которые эта традиция
могла бы посчитать за серьезные и достойные того, чтобы их
учитывать. «Все сводится к ощущению, что Западная Рационали-
стическая Традиция устарела и должна быть потеснена. Нам объ-
являют, что мы живем в постмодерную эпоху, однако в подтвер-
ждение не приводят никаких аргументов, как будто это смена по-
годы, не нуждающаяся в доказательствах. Между тем повседнев-
ная научная и философская практика функционирует в соответ-
ствии с нормами рациональности: естествознание, экономика,
инженерные науки, математика как ориентировались на идеал
истины рационалистической традиции, так и будут на него ори-
ентироваться. Философы как верили в то, что рациональность да-
ет множество ценных процедур, методов, канонов, формальных
средств, позволяющих оценивать и сравнивать альтернативные
утверждения, так и продолжают держаться своей веры»
[27, с. 213].
В заключении вернемся снова к эмпиризму. Постаналитиче-
ская философия построена на посылке, что крушение эмпиризма
есть факт абсолютный, не подлежащий реинтерпретации и реви-
зии. В этом видится суть крушения авторитета рационализма во-
обще. С нашей точки зрения, вопрос о том, «как слова сцепляются
с миром», не закрыт, как не закрыты вопросы о природе языка,
природе сознания, природе реальности и многие другие. Мы не
беремся судить о том, в каком направлении пойдет дальше дис-
куссия. Выскажем предположение, что ее векторы во многом бу-
дут зависеть от появления новых научных фактов об отношении
биологического и социального. Утверждение о том, что мы не
можем эмпирически показать, «как слова сцепляются с миром»,
имплицитно включает в себя посылку, что мы не знаем, как соци-
альное взаимодействует с биологическим (и физическим). Конеч-
но, эта проблема огромной трудности и вряд ли решаема вообще.
Вполне возможно, что «лингвистический поворот» сменится
каким-либо другим. Не исключено, особенно учитывая активиза-
 115

цию атак постаналитиков и постмодернистов, что этот поворот

будет в сторону литературы и всего того, что традиционно отно-
силось к гуманитаристике и «романтике». Однако маловероятно,
что в эпоху, когда доминантной формой культуры выступает
наука, гуманитарные романтические проекты надолго останутся
без конкурентов. Несомненно одно, и конвенционализм, и анали-
тическая философия, где истина относительна к концептуальной
схеме, т.е. к языку, ставят проблему аксиоматического и концеп-
туального релятивизма.

ПОСТПОЗИТИВИЗМ
К. Поппер: принципы научного познания
Концепции Карла Поппера (1902 – 1994) явились одним из
средоточий развития философии XX в. И в современном мире его
имя остается в центре дискуссий по наиболее актуальным про-
блемам философии. Работы Поппера открыли новый этап в раз-
витии философии науки – этап, пришедший на смену неопозити-
визму и получивший название постпозитивизма.
В первой половине XX века философия (метафизика) была
подвергнута одной из самых серьезных критических атак. Отри-
цание метафизики как философского учения о внеэмпирических
первоосновах и первопричинах было осуществлено неопозитиви-
стами. Неопозитивизм обвинил метафизику в неспособности ста-
вить реальные проблемы, а ее принципы и понятия охарактеризо-
вал как бессмысленные.
Поппер выступил по существу с защитой метафизики и фи-
лософии. Его позицию по этой проблеме можно представить в
следующих положениях:
- метафизика не является наукой, но она не бессмысленна и
может играть в науке как позитивную, так и негативную роль.
Поппер подчеркивает огромную роль метафизики в развитии
научного знания;
- критерием разграничения науки и метафизики выступает
принцип фальсифицируемости ;
- философия и наука находятся в тесном единстве.
Проблема демаркации.
Проблему разграничения философии и науки или нахожде-
ния критерия, который даст средства для выявления различия
 116

между эмпирическими науками, с одной стороны, и математикой,

логикой, а также «метафизическими» системами – с другой, Поп-
пер называет проблемой демаркации. Эту проблему наряду с
проблемой индукции Поппер считает фундаментальной для тео-
рии познания. В ней источник почти всех других проблем теории
познания.
Позитивисты, с точки зрения Поппера, признают научными
только те понятия представления или идеи, которые «выводимы
из опыта» или логически сводимы к элементам чувственного
опыта.
Неопозитивисты рассматривали науку не как систему поня-
тий, а как систему высказываний и признают научными, осмыс-
ленными, имеющими значение высказывания, сводимые к элемен-
тарным (или «атомарным») высказываниям об опыте – «суждени-
ям восприятия», «протокольным предложениям». Такой критерий
демаркации обозначается неопозитивистами как верификация.
Верификация связана с индукцией, так как предполагает
выведение универсальных высказываний (гипотез или теорий) из
сингулярных (элементарных, «частных», «единичных») высказы-
ваний, являющихся своего рода отчетами о результатах наблюде-
ний или экспериментов. Критерий демаркации неопозитивистов
Поппер характеризует как догму значения. Этот критерий, по его
мнению, равносилен требованию, что все высказывания в эмпи-
рической науке (или все высказывания, «имеющие значение»)
должны обладать качеством, которое давало бы возможность
определить их истинность или ложность. Поппер согласен с вы-
водом неопозитивистов, что метафизические высказывания неве-
рифицируемы, так как несводимы к протокольным высказывани-
ям. Однако он утверждает, что научные высказывания и прежде
всего научные законы и теоретические построения также невери-
фицируемы. Любой закон выходит за пределы опыта, т.е. неве-
рифицируем. Общие законы выходят за пределы любого конеч-
ного числа случаев своего соблюдения. Эти утверждение связано
с проблемой индукции. Поппер выступает с резкой критикой ин-
дуктивного метода и считает, что его в науке не существует. Ин-
дукция – это все успешные алгоритмы деятельности.
Как известно, индуктивные выводы проблематичны. Сомни-
тельным считается общий (всеобщий) вывод на основе конечного
 117

числа наблюдений. Не является обоснованным и вывод об истин-

ности всеобщих высказываний на основе их эмпирических под-
тверждений. Эмпирические подтверждения не позволяют опре-
делить истинность наших теорий, считает Поппер. Непрерывный
поток подтверждений и наблюдений может «верифицировать»
ненаучные теории, например астрологию с огромной массой эм-
пирического материала, опирающегося на наблюдения, гороско-
пы и биографии. Псевдотеории могут быть выражены в научной
форме, опираться на опыт (нередко специально подобранный), но
иметь больше общего с примитивными мифами, чем с наукой. К
таким теориям Поппер относит психоанализ 3. Фрейда, индиви-
дуальную психологию А. Адлера, теорию истории К. Маркса.
Если принцип верификации не способен разграничивать мета-
физику и науку, то что тогда является критерием их демаркации?
Вместо принципа верифицируемости Поппер выдвигает
принцип фальсифицируемости. «Не верифицируемость, а фаль-
сифицируемость системы следует рассматривать в качестве кри-
терия демаркации».
Фальсифицируемость системы – это форма не подтвержде-
ния или оправдания теоретической системы (или универсального
высказывания), а принцип ее опровержения. Опровергать ту или
иную систему можно логически, а можно эмпирически, опираясь
на опыт. Именно второй вид опровержения Поппер связывает с
фальсифицируемостью. «Эмпирическая система должна допус-
кать опровержение опытом». «Я... признаю некоторую систему
эмпирической, или научной, только в том случае, если имеется
возможность ее опытной проверки» [18, с. 38].
Естественно-научные теории, или законы природы, имеют
логическую форму универсальных высказываний. При опреде-
ленной переформулировке законы природы выступают в форме
запретов. Например, закон сохранения энергии можно выразить в
форме «Не существует вечного двигателя» (Поппер обозначает
такую форму как «высказывания о несуществовании», «неэкзи-
стенциальные высказывания»). В такой формулировке законы
природы не утверждают, что нечто существует или происходит, а
отрицают существование чего-то. Они настаивают на несуще-
ствовании определенных вещей или положений дел, запрещая
или устраняя их. Именно в силу этого законы природы фальси-
 118

фицируемы, т.е. могут прийти в столкновение с опытом. Если мы

признаем истинным некоторое сингулярное высказывание, кото-
рое нарушает запрещение и говорит о существовании вещи (или
события), устраняемой законом, то этот закон опровергнут.
(Примером возможного опровержения закона о несуществовании
вечного двигателя является высказывание «В таком-то месте су-
ществует аппарат, представляющий собой вечный двигатель».)
Подытоживая рассуждения о фальсифицируемости, Поппер
пишет: «Каждая настоящая проверка теории является попыткой
ее фальсифицировать, т.е. опровергнуть. Проверяемость есть
фальсифицируемость... Теория, неопровержимая никакими мыс-
ленными событиями, является ненаучной. Неопровержимость
представляет собой не достоинство теории (как часто думают), а
ее порок... Каждая «хорошая» научная теория является некото-
рым запрещением: она запрещает появление определенных собы-
тий. Чем больше теория запрещает, тем она лучше» [18, с. 68-69].
Что касается подтверждений, то «легко получить подтвер-
ждения, или верификации, почти для каждой теории, если мы
ищем подтверждений». Подтверждения следует принимать во
внимание только в том случае, если они являются результатом
рискованных предсказаний [18, с. 68-69].
Отрицая подтверждения и индукцию, на которой основаны
подтверждения, Поппер ограничивает роль опыта в познаватель-
ном процессе.
Важно не упускать из виду, что под наукой Поппер понимает
эмпирические, экспериментальные науки. И в этом аспекте его вы-
вод о том, что «критерий фальсифицируемости с достаточной точ-
ностью отличает теоретические системы эмпирических наук от си-
стем метафизики» [18, с. 286], является вполне убедительным.

Эволюционные модели науки (Т. Кун и И. Лакатос)

Модель развития науки Томаса Куна.
Особое место в философии науки XX в. занимает концепция
американского философа и историка науки Томаса Сэмюеля Ку-
на (1929 – 1996). В своей книге «Структура научных революций»,
Кун выразил достаточно оригинальное представление о природе
науки, общих закономерностях ее функционирования и прогрес-
са, заметив, что «его цель состоит в том, чтобы обрисовать хотя
 119

бы схематично совершенно иную концепцию науки, которая вы-

рисовывается из исторического подхода к исследованию самой
научной деятельности» [10, с. 17].
В противоположность позитивистской традиции Кун прихо-
дит к убеждению, что путь к созданию подлинной теории науки
лежит через изучение истории науки, а само ее развитие идет не
путем плавного наращивания новых знаний на старые, а через
коренную трансформацию и смену ведущих представлений, т.е.
через периодически происходящие научные революции.
Понятие «парадигма» в концепции Куна.
Новым в толковании научной революции у Куна является
понятие парадигмы, которое он определяет как признанные все-
ми научные достижения, которые в течение определенного вре-
мени дают научному сообществу модель постановки проблем и
их решений. Иначе говоря, парадигма есть совокупность наибо-
лее общих идей и методологических установок в науке, призна-
ваемых всем научным сообществом и в определенный период
времени направляющих научные исследования. Примерами по-
добных теорий служит физика Аристотеля, механика и оптика
Ньютона, электродинамика Максвелла, теория относительности
Эйнштейна и ряд других теорий.
Парадигма, по Куну, или, как он ее предложил называть в
дальнейшем, «дисциплинарная матрица» имеет определенную
структуру.
Во-первых, в структуру парадигмы входят «символические
обобщения»– те выражения, которые используются членами
научной группы без сомнений и разногласий и которые могут
быть облечены в логическую форму, легко формализуются или
выражаются словами, например: «элементы соединяются в по-
стоянных массовых пропорциях» или «действие равно противо-
действию». Эти обобщения внешне напоминают законы природы
(например, закон Джоуля – Ленца или закон Ома).
Во-вторых, в структуру дисциплинарной матрицы Кун
включает «метафизические части парадигм»– общепризнанные
предписания типа «теплота представляет собой кинетическую
энергию частей, составляющих тело». Они, по его мнению,
«снабжают научную группу предпочтительными и допустимыми
аналогиями и метафорами и помогают определить, что должно
 120

быть принято в качестве решения головоломки и в качестве объ-

яснения. И, наоборот, позволяют уточнить перечень нерешенных
головоломок, способствуя в оценке значимости каждой из них»
[10, с. 240].
В-третьих, в структуру парадигмы входят ценности, «при-
чем по возможности эти ценности должны быть простыми, не
самопротиворечивыми и правдоподобными, т.е. совместимыми с
другими, параллельно и независимо развитыми теориями... В
значительно большей степени, чем другие виды компонентов
дисциплинарной матрицы, ценности могут быть общими для лю-
дей, которые в то же время применяют их по-разному»
[10, с. 241].
В-четвертых, элементом дисциплинарной матрицы высту-
пают у Куна общепризнанные «образцы»– совокупность обще-
принятых стандартов – схем решения некоторых конкретных за-
дач. Так, «все физики начинают с изучения одних и тех же образ-
цов: задачи – наклонная плоскость, конический маятник, кепле-
ровские орбиты; инструменты – верньер, калориметр, мостик
Уитстона» [10, с. 244]. Овладевая этими классическими образца-
ми, ученый глубже постигает основы своей науки, обучается
применять их в конкретных ситуациях и овладевает специальной
техникой изучения тех явлений, которые образуют предмет дан-
ной научной дисциплины и становятся основой их деятельности в
периоды «нормальной науки».
Роль научного сообщества в мире науки.
С понятием парадигмы тесно связано понятие научного со-
общества. В некотором смысле эти понятия синонимичны. «Па-
радигма – это то, что объединяет членов научного сообщества, и,
наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих
парадигму» [10, с. 229]. Представители научного сообщества, как
правило, имеют определенную научную специальность, получи-
ли сходное образование и профессиональные навыки. Каждое
научное сообщество имеет свой собственный предмет исследова-
ния. Большинство ученых-исследователей, по мнению Куна, сра-
зу решают вопрос о своей принадлежности тому или иному науч-
ному сообществу, все члены которого придерживаются опреде-
ленной парадигмы. Если вы не разделяете веру в парадигму, вы
остаетесь за пределами научного сообщества.
 121

Понятие научного сообщества после выхода книги Куна

«Структура научных революций» прочно вошло в обиход всех
областей науки, и сама наука стала мыслиться не как система
знаний, а прежде всего как деятельность научных сообществ. Од-
нако в деятельности научных сообществ Кун отмечает некоторые
недостатки, ведь «поскольку внимание различных научных со-
обществ концентрируется на различных предметах исследования,
то профессиональные коммуникации между обособленными
научными группами иногда затруднительны; результатом оказы-
вается непонимание, а оно в дальнейшем может привести к зна-
чительным и непредвиденным заранее расхождениям» [10, с.
231]. Представители разных научных сообществ зачастую гово-
рят на «разных языках» и не понимают друг друга.
Эволюция развития науки.
Рассматривая историю развития науки. Кун выделяет преж-
де всего допарадигмальный период, который, по его мнению, ха-
рактерен для зарождения любой науки, прежде чем эта наука вы-
работает свою первую, признанную всеми теорию, иначе говоря,
парадигму.
На смену допарадигмальной науке приходит зрелая наука,
которая характеризуется тем, что в данный момент в ней суще-
ствует не более одной парадигмы. В своем развитии она прохо-
дит последовательно несколько этапов – от «нормальной науки»
(когда господствует принятая научным сообществом парадигма)
до периода распада парадигмы, получившего название научной
революции.
«Нормальная наука», с точки зрения Куна, «означает иссле-
дование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых
научных достижений, которые в течение некоторого времени
признаются определенным научным сообществом как основа для
его дальнейшей практической деятельности» [10, с. 28]. Ученые,
научная деятельность которых строится на основе одинаковых
парадигм, опираются на одни и те же правила и стандарты науч-
ной практики. Эта общность установок и видимая согласован-
ность, которую они обеспечивают, выступают предпосылками
для генезиса «нормальной науки».
В отличие от Поппера, считавшего, что ученые постоянно
думают о том, как бы опровергнуть существующие и признанные
 122

теории, и с этой целью стремятся к постановке опровергающих

экспериментов, Кун убежден, что «...ученые в русле нормальной
науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому
же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими. Напро-
тив, исследование в нормальной науке направлено на разработку
тех явлений и теорий, существование которых парадигма заведо-
мо предполагает» [10, с. 46].
Таким образом, «нормальная наука» практически не ориен-
тируется на крупные открытия. Она обеспечивает лишь преем-
ственность традиций того или иного направления, накапливая
информацию, уточняя известные факты. «Нормальная наука»
предстает у Куна как «решение головоломок». Есть образец ре-
шения, есть правила игры, известно, что задача разрешима, а на
долю ученого выпадает возможность попробовать свою личную
изобретательность при заданных условиях. Это объясняет при-
влекательность нормальной науки для ученого. До тех пор пока
решение головоломок протекает успешно, парадигма выступает
как надежный инструмент познания. Но вполне может оказаться,
что некоторые задачи-головоломки, несмотря на все усилия уче-
ных, так и не поддаются решению. Доверие к парадигме падает.
Наступает состояние, которое Кун называет кризисом. Под
нарастающим кризисом он понимает постоянную неспособность
«нормальной науки» решать ее головоломки в той мере, в какой
она должна это делать, и тем более возникающие в науке анома-
лии, что порождает резко выраженную профессиональную не-
уверенность в научной среде. Нормальное исследование замира-
ет. Наука по сути дела перестает функционировать.
Понятие «научная революция».
Период кризиса заканчивается только тогда, когда одна из
предложенных гипотез доказывает свою способность справиться
с существующими проблемами, объяснить непонятные факты и
благодаря этому привлекает на свою сторону большую часть
ученых. Эту смену парадигм, переход к новой парадигме Кун
называет научной революцией. «Переход от парадигмы в кризис-
ный период к новой парадигме, от которой может родиться новая
традиция «нормальной науки», представляет собой процесс дале-
ко не кумулятивный и не такой, который мог бы быть осуществ-
лен посредством более четкой разработки или расширения старой
 123

парадигмы. Этот процесс скорее напоминает реконструкцию об-

ласти на новых основаниях, реконструкцию, которая изменяет
некоторые наиболее элементарные теоретические обобщения в
данной области, а также многие методы и приложения парадиг-
мы» [10, с. 120].
Каждая научная революция изменяет существующую кар-
тину мира и открывает новые закономерности, которые не могут
быть поняты в рамках прежних предписаний. «Поэтому,– отме-
чает Кун,– во время революции, когда начинает изменяться нор-
мальная научная традиция, ученый должен научиться заново вос-
принимать окружающий мир» [10, с. 152]. Научная революция
значительно меняет историческую перспективу исследований и
влияет на структуру научных работ и учебников. Она затрагивает
стиль мышления и может по своим последствиям выходить за
рамки той области, где произошла.
Таким образом, научная революция как смена парадигм не
подлежит рационально-логическому объяснению, потому что
суть дела в профессиональном самочувствии научного сообще-
ства: либо сообщество обладает средствам и решения головолом-
ки, либо нет, и тогда сообщество их создает. Научная революция
приводит к отбрасыванию всего того, что было получено на
предыдущем этапе, работа науки начинается как бы заново, на
пустом месте.
Подводя итог, можно отметить, что как ни одна другая ра-
бота, книга Куна возбудила интерес к проблеме объяснения ме-
ханизма смены представлений в науке, то есть по существу к
проблеме движения научного знания... она в значительной степе-
ни стимулировала и продолжает стимулировать исследования в
этом направлении.

Методология исследовательских программ Имре Лакатоса

Идеи Поппера получили дальнейшее развитие в работах его
ученика – Имре Лакатоса (1922 – 1974). Также как и Поппер, Ла-
катос считает, что философское изучение науки должно сосредо-
точиться прежде всего на выявлении ее рациональных оснований,
определяющих профессиональную деятельность ученого. Однако
если с точки зрения Поппера, когда на смену одной теории при-
ходит другая, старая теория отвергается полностью, то, по Лака-
 124

тосу, рост знания осуществляется в форме критического диалога

конкурирующих исследовательских программ, представляющих
собой совокупность теорий, связанных непрерывно развиваю-
щимся основанием, общностью основополагающих идей и прин-
ципов.
«Я смотрю на непрерывность науки сквозь "попперовские
очки", – признавался ученый. – Поэтому там, где Кун видит "па-
радигмы", я вижу еще и рациональные "исследовательские про-
граммы"» [12, с. 148]. Именно они являются основной фундамен-
тальной единицей развития науки.
Структура исследовательской программы включает в себя:
- жесткое ядро – исходное основание, представляющее со-
бой совокупность конкретно научных и онтологических допуще-
ний, сохраняющихся без изменения во всех теориях научной про-
граммы. Оно принимается и признается неопровержимым;
- «защитный пояс», состоящий из вспомогательных гипотез
и обеспечивающий сохранность «жесткого ядра» от опроверже-
ний. Он должен приспосабливаться, видоизменяться, адаптируясь
к аномалиям или, возможно, полностью заменяться;
- нормативные методологические правила, предписывающие
(«положительная» эвристика) или запрещающие («отрицатель-
ная» эвристика) определенные направления дальнейшего научно-
го исследования. Правила «положительной» эвристики показы-
вают, как видоизменить опровергаемые варианты, как модифи-
цировать гипотезы «защитного пояса», какие новые модели необ-
ходимо разработать для расширения области применения про-
граммы.
Правила «отрицательной эвристики» говорят о том, каких
путей следует избегать в дальнейшем исследовании. Поскольку
они запрещают переосмысливать «жесткое ядро» исследователь-
ской программы даже в случае столкновения с аномалиями, ис-
следовательская программа обладает своего рода догматизмом.
Но эта догматическая верность однажды принятой теории имеет
позитивное значение. Без нее ученые бы отказались от теории
раньше, чем смогли бы понять ее потенциал, силу и значение.
Тем самым «отрицательная» эвристика способствует более пол-
ному пониманию силы и преимуществ той или иной теории.
 125

В развитии исследовательской программы, по Лакатосу,

можно выделить две стадии – прогрессивную и регрессивную.
Исследовательская программа считается прогрессирующей тогда,
когда ее теоретический рост предвосхищает ее эмпирический
рост, т.е. когда она с некоторым успехом может предсказывать
новые факты («прогрессивный сдвиг проблемы»). Программа ре-
грессирует, если ее теоретический рост отстает от ее эмпириче-
ского роста, т.е. когда она дает только запоздалые объяснения
новым фактам («регрессивный сдвиг проблемы»). Вырождающи-
еся теории заняты в основном самооправданием. Когда появляет-
ся соперничающая исследовательская программа, которая в со-
стоянии объяснить эмпирический успех своей предшественницы,
превосходит ее по своему эвристическому потенциалу и способ-
ности предсказывать новые факты, можно говорить об отказе от
предшествующей исследовательской программы.
В противоположность модели Поппера, в которой за вы-
движением некоторой гипотезы следует ее опровержение, Лака-
тос считает, что безусловно следует сохранять «жесткое ядро»
исследовательской программы, пока происходит «прогрессивный
сдвиг проблемы». Лишь с разрушением ядра программы осу-
ществляется переход к новой исследовательской программе, ина-
че говоря, происходит научная революция.
Научные революции как раз и предполагают вытеснение
прогрессивными исследовательскими программами своих пред-
шественниц, исчерпавших внутренние резервы развития. Однако
для Лакатоса научные революции не играют той существенной
роли, какую они играли у Куна, поскольку в науке почти никогда
не бывает периодов безраздельного господства какой-либо одной
программы, а сосуществуют и соперничают друг с другом раз-
личные программы, теории и идеи. Одни из них на некоторое
время становятся доминирующими, другие оттесняются на зад-
ний план, третьи – перерабатываются и реконструируются. По-
этому если революции и происходят, то это не слишком «сотря-
сает» основы науки: многие ученые продолжают заниматься сво-
им делом, даже не обратив особого внимания на совершившийся
переворот. В то же время отказ от регрессирующей программы не
простой акт. Ученый не обязательно должен реагировать на ано-
малии и вправе проявить упорство в защите своих взглядов. Ла-
 126

катос утверждает, что можно «прогрессивно» защитить любую

теорию, даже если она ложная.
Итак, концепция исследовательских программ Лакатоса,
преодолевая многие крайности предшествующих теорий и, не-
смотря на некоторые свои недостатки, на сегодняшний день яв-
ляется одним из лучших достижений современной философии
науки.

Научные традиции и научные революции

В динамике научного знания особую роль играет перестрой-
ка исследовательских стратегий, задаваемых основаниями
науки,– научные революции.
Основания науки обеспечивают рост знания до тех пор, пока
общие черты системной организации изучаемых объектов учиты-
вает картина мира, а методы освоения этих объектов соответ-
ствуют сложившимся идеалам и нормам исследования. По мере
развития наука может столкнуться с принципиально новыми ти-
пами объектов, требующими видения реальности, отличного от
того, которое предполагает сложившаяся картина мира. Новые
объекты могут потребовать изменения схемы метода познава-
тельной деятельности, представленной системой идеалов и норм
исследования. В этой ситуации рост научного знания предполага-
ет перестройку оснований науки, которая может осуществляться:
во-первых, как революция, связанная с трансформацией научной
картины мира без существенных изменений идеалов и норм ис-
следования; во-вторых, как революция, в период которой вместе
с научной картиной мира радикально меняются идеалы и нормы
науки.
История естествознания дает образцы обоих вариантов ин-
тенсивного роста знаний. Примером первого может служить пе-
реход от механистической к электродинамической картине мира,
осуществленный в физике последней четверти XIX в. в связи с
построением классической теории электромагнитного поля. Этот
переход сопровождался довольно радикальной перестройкой ви-
дения физической реальности, но значительно не изменил позна-
вательных установок классической физики: сохранилось понима-
ние объяснения как поиска субстанциональных оснований объяс-
няемых явлений и жестко детерминированных связей между яв-
 127

лениями; из принципов объяснения и обоснования элиминирова-

лись любые указания на средства наблюдения и операциональ-
ные структуры, посредством которых выявляется сущность ис-
следуемых объектов, и т.д. Примером второго варианта является
история квантово-релятивистской физики, характеризовавшаяся
перестройкой классических идеалов объяснения, описания, обос-
нования и организации знаний.
Новая научная картина мира исследуемой реальности и но-
вые нормы познавательной деятельности, утверждаясь в некото-
рой науке, затем могут оказать революционизирующее воздей-
ствие на другие науки. Здесь можно выделить два пути пере-
стройки оснований исследования: 1) за счет внутридисциплинар-
ного развития знаний; 2) за счет междисциплинарных связей,
«прививки» парадигмальных установок одной науки к другой.
Эти пути в реальности как бы накладываются друг на друга, по-
этому в большинстве случаев правильнее говорить о доминиро-
вании одного из них в каждой из наук на том или ином этапе ее
исторического развития.
Перестройка оснований научной дисциплины в результате
ее внутреннего развития обычно начинается с накопления фак-
тов, которые не находят объяснения в рамках сложившейся кар-
тины мира. Такие факты выражают характеристики объектов но-
вых типов, которые наука втягивает в орбиту исследования в
процессе решения специальных эмпирических и теоретических
задач.
К обнаружению указанных объектов может привести со-
вершенствование средств и методов исследования, например по-
явление новых приборов, аппаратуры, приемов наблюдения, но-
вых математических средств и т.д. В системе новых фактов могут
быть не только аномалии, не получающие своего теоретического
объяснения, но и факты, приводящие к парадоксам при попытках
их теоретической ассимиляции. Парадоксы могут возникать вна-
чале в рамках конкретных теоретических моделей при попытке
объяснения явлений.
Пересмотр научной картины мира и идеалов познания все-
гда начинается с критического осмысления их природы. Если ра-
нее они воспринимались как выражение самой сущности иссле-
дуемой реальности и процедур научного познания, то теперь осо-
 128

знается их относительный, преходящий характер. Такое осозна-

ние предполагает постановку вопросов об отношении картины
мира к исследуемой реальности и понимании историчности идеа-
лов познания. Постановка таких вопросов означает, что исследо-
ватель из сферы специально научных проблем выходит за сферу
философской проблематики. Философский анализ является необ-
ходимым моментом критики старых оснований научного поиска.
Кроме этой критической функции философия выполняет
конструктивную функцию, помогая выработать новые основания
исследования. Ни картина мира, ни идеалы объяснения, обосно-
вания и организации знаний не могут быть получены чисто ин-
дуктивным путем из нового эмпирического материала. Новый
эмпирический материал может обнаружить лишь несоответствие
старого видения новой реальности, но сам по себе не указывает,
как нужно перестроить это видение.
Перестройка научных картин мира и идеалов познания тре-
бует особых идей, которые позволяют перегруппировать элемен-
ты старых представлений о реальности и процедурах ее познания,
элиминировать часть из них, включить новые элементы с тем,
чтобы разрешить имеющиеся парадоксы и ассимилировать
накопленные факты. Такие идеи формируются в сфере философ-
ского анализа познавательных ситуаций науки. Они играют роль
весьма общей эвристики, обеспечивающей интенсивное развитие
исследований.
На современном этапе развития научного знания усилива-
ются процессы взаимодействия наук, в связи с чем способы пере-
стройки оснований за счет «прививки» парадигмальных устано-
вок одной науки к другой начинают все активнее влиять на внут-
ридисциплинарные механизмы интенсивного роста знаний и да-
же управлять этими механизмами.
Перестройка оснований исследования означает изменение
самой стратегии научного поиска. Однако всякая новая стратегия
утверждается не сразу, а в длительной борьбе с прежними уста-
новками и традиционным видением реальности.
В период научной революции имеется несколько возмож-
ных путей роста знания, которые, однако, не все реализуются в
действительной истории науки. Можно выделить два аспекта не-
линейности роста знании.
 129

Первый аспект связан с конкуренцией исследовательских

программ в рамках отдельной отрасли науки. Победа одной и,
поражение другой программы направляют развитие этой отрасли
науки по определенному руслу, но вместе с тем закрывают какие-
то иные пути ее возможного развития.
Второй аспект связан со взаимодействием научных дисци-
плин, обусловленным в свою очередь особенностями исследуе-
мых объектов и социокультурной среды, внутри которой разви-
вается наука.
Возникновение новых отраслей знания, смена лидеров
науки, научные революции, связанные с преобразованием карти-
ны исследуемой реальности и нормативов научной деятельности
в отдельных ее отраслях, могут оказывать существенное воздей-
ствие на другие отрасли знания, изменяя их видение реальности,
их идеалы и нормы исследования. Все эти процессы взаимодей-
ствия наук опосредуются различными феноменами культуры и
сами оказывают на них активное воздействие.
В эпоху научных революций, когда осуществляется пере-
стройка оснований науки, культура как бы отбирает из несколь-
ких потенциально возможных линий будущей истории науки те,
которые наилучшим образом соответствуют фундаментальным
ценностям и мировоззренческим структурам, доминирующим в
данной культуре.
Итак, логика традиций и новаций указывает, с одной сторо-
ны, на необходимость сохранения преемственности, наличную
совокупность методов, приемов и навыков; с другой стороны,
демонстрант потенциал: превосходящий способ репродукции
накопленного опыта, предлагающий созидание нового и уни-
кального.

СКРЕЩЕНИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ СЕТЕЙ И НАУКА

БЫСТРЫХ ОТКРЫТИЙ [9]
Р. Коллинз практикует социологический подход к понима-
нию природы науки и ее эффективности. Согласно Коллинзу, для
этих целей особо следует обратить внимание на период научной
революции (XVII век), когда в теории познания происходит два
главных структурных изменения:
 130

1. Специализированное знание о природе отделяется,

оставляя позади сузившуюся, хотя и более очерченную сферу фи-
лософии.Что касается естествознания, то дело здесь не просто в
новом сосредоточении внимания на законах о природе, и не в
растущем напоре со стороны эмпиризма, и даже не в появлении
самой практики экспериментирования. Произошедшее социаль-
ное изменение интеллектуального мира состоит в том, что вни-
мание фокусируется на быстро смещающемся фронте передо-
вых исследований, а происходит это в результате технологиза-
ции данного фронта исследований. Происходит изобретение но-
вых способов работы («техник») вначале в математике (формали-
зация), а затем в эмпирическом исследовании. Данная техника
включает в себя процедуры, которыми можно было оперировать
в целях совершения новых открытий, и вместе с тем, она позво-
ляет воспроизводить результаты и, следовательно, возможность
их перенесения в неких стандартизированных формах в другие
места.
За прошедшие века сеть исследовательских техник и прибо-
ров вступила в симбиоз с человеческой сетью интеллектуалов.
Теперь в области исследований появляется альтернативная орга-
низация, сфокусированная на быстром совершении открытий и
оставляющая за собой шлейф научного консенсуса – наука быст-
рых открытий).
2. Вытеснение церкви из сферы контроля над основными
средствами интеллектуального производства.
В том числе, как следствие борьбы за секуляризацию систе-
мы образования, унаследованной от средневековой церкви. Борь-
ба обретает форму университетской революции, начатой в Гер-
мании около 1800 г. и постепенно распространившейся на все
другие ведущие образовательные системы.
Связь между двумя указанными изменениями является
структурной: организационный распад церкви заставил интел-
лектуалов-теологов повсюду искать новых союзов, усилил энер-
гетический накал конфликтов в астрономии и математике, а так-
же придал им всеобщую значимость. На некоторое время состя-
зание в области технических новшеств стало основным фокусом
интеллектуального внимания. По мере создания исследователь-
ских техник быстрых открытий, недавно ставшие столь престиж-
 131

ными математика и естествознание превратились в ресурсы, под-

хваченные практически всеми фракциями, борющимися за
власть, которая оставалась им в наследство от уходящей церкви.

Наука быстрых открытий

Научная революция отнюдь не тождественна возникнове-
нию науки. Знание, основанное на наблюдении и вычислении,
существовало во всех основных мировых религиях задолго до со-
бытий в Европе 1600-х гг. Что же сделала научная революция для
изменения науки как формы социальной организации? Ответ на
данный вопрос, полагает Коллинз, не должен сводиться только к
большей обоснованности научных знаний Нового времени. Неко-
торые разделы китайской или греческой математики, биологии
или планетарной астрономии могут оцениваться как вполне до-
стоверные даже с современной европейской точки зрения, так что
обоснованность здесь не является отличительной характеристи-
кой. Оставляя в стороне проблемы, касающиеся содержания
науки, следует обратить внимание на два основных социальных
отличия.
Во-первых, европейская наука продвигалась намного быст-
рее. Она была сфокусирована на быстро перемещающемся фрон-
те исследований: в течение нескольких лет совершались и обсуж-
дались новые открытия, а затем ученые переходили к чему-
нибудь иному. Европейские интеллектуалы весьма ясно осозна-
вали идущий процесс быстрых открытий. В научном мировоззре-
нии Ф. Бэкона, Р. Декарта и Р. Бойля мы обнаруживаем в экспли-
цитной форме – представление о том, что метод совершения от-
крытий найден и что будущие проблемы быстро будут решены.
Здесь выражена не только идеология; начиная с раннего времени
и в самом деле шло непрерывно ускорявшееся накопление науч-
но-исследовательской литературы.
Таким образом, Коллинз обозначает науку до и после науч-
ной революции соответственно как «традиционную науку» и
«науку быстрых открытий».
Во-вторых, европейская наука добилась более высокой сте-
пени согласия, или консенсуса. Нельзя сказать, что в ней не было
споров; скорее, в течение ряда лет научные споры получали со-
циальные разрешения, а затем сообщество ученых уже рассмат-
 132

ривало прежние проблемы как разрешенные и сосредоточивалась

на новых. И вновь европейские интеллектуалы ясно осознавали эту
особенность; после 1600 г. они обычно превозносили естествозна-
ние и математику как примеры наиболее высокого уровня консен-
суса, которого только можно достичь. Вообще говоря, в неевропей-
ской науке подобного согласия было гораздо меньше, и у нее почти
(или вовсе) не было репутации образца прочного знания.
В науке быстрых открытий исследователи приходят к со-
гласию, причем прежняя работа либо включается как частный
вклад, либо считается устаревшей.
Рассмотрим социологические следствия научного консенсу-
са для структурной организации данного сообщества. Означает
ли появление согласия то, что наука избегает состязательности –
движущей силы развития в интеллектуальных областях, в отли-
чие от философии, которая остается верной разделению на фрак-
ции, т.е. существованию нескольких активных позиций?
В действительности, и в науке на различных этапах иссле-
довательского процесса обнаруживаются оба этих паттерна.
Наука основана на состязательности и спорах, пока тема нахо-
дится на переднем крае исследовательского фронта. В конце
концов споры разрешаются, и ученые покидают проигравшие по-
зиции. В этот момент выигравшая позиция воспринимается как
достоверное знание, а внимание перемещается к каким-то иным
проблемам. Таковы рассмотренные Бруно Латуром два лика
науки: «делающаяся наука» (“science-in-the-making”) ведет себя
как философия; «уже сделанная наука» (“science-already-made”) –
это наука после перемещения фронта исследований, когда преоб-
ладают консенсус и кумулятивность. Наука на исследовательском
фронте воплощает борьбу идей и интерпретаций, однако со вре-
менем эта борьба прекращается главным образом потому, что
ученые больше склонны продвигаться к новому исследователь-
скому фронту, чем оставаться защищать проигравшие позиции.
Таким образом, из двух аспектов отличия науки от философии –
достигаемый в конечном итоге консенсус и быстро продвигаю-
щийся исследовательский фронт – именно последний обусловли-
вает появление первого аспекта различия (между наукой и фило-
софией).
 133

Наука достигает социального консенсуса, потому что ис-

следовательский фронт продолжает продвигаться и проще со-
здать репутацию в изучении новых тем, чем цепляться за ста-
рые.
Каковы же тогда социальные условия, создавшие данное со-
четание быстро движущегося фронта исследований и согласия
относительно ранее полученных результатов? Одной из возмож-
ных причин является эмпиризм. К 1600-м гг. в Европе развива-
лось много различных типов организации эмпирических исследо-
ваний. В 1543 г. опыты по препарированию на медицинском фа-
культете в Падуе явились началом новой анатомии Везалия; с
1576 по 1600 г. в обсерваториях Тихо Браге в Дании и Праге бы-
ли получены детальные астрономические данные; к концу 1600-х
гг. с подлинным энтузиазмом началось создание частных натура-
листических коллекций. Однако, уточняет Коллинз, отличие
между европейской наукой быстрых открытий и традиционной
наукой состоит не в эмпиризме. Традиционная наука по существу
является вполне эмпирической. Мы видим пределы накопления
эмпирических данных на примере официальных китайских аст-
рономических учреждений, которые не приводили ни к быстрым
открытиям, ни к консенсусу, несмотря на столетия наблюдений.
Можно заключить, что сам по себе эмпиризм не ведет к по-
явлению высоких уровней интеллектуальной абстракции и си-
стематизации; происходит же это, только если натуралисты-
эмпирики вступают в контакт с интеллектуальным сообществом
конкурирующих между собой философов. «Филосо-
фия+эмпиризм» еще не создают науку с исследовательским
фронтом, однако философские сети являются одним из необхо-
димых ингредиентов.
Что еще требуется? Двумя другими возможными компонен-
тами являются технология исследований и математика. Они обе
ускоренно развиваются в период научной революции. В некото-
ром отношении эти линии развития альтернативны; какие-то со-
ставляющие бурного развития науки, например результаты, по-
лученные Галилеем или Бойлем, связаны с исследовательскими
технологиями; другие, например астрономия Коперника и Кепле-
ра, были, по существу, основаны на применении математики. Но
на более глубоком уровне, как исследовательская технология, так
 134

и математика того времени развивались в рамках сходной соци-

альной организации.
Технологизация исследовательского фронта
Исследовательский фронт образуется на переднем крае
развития технологий научного поиска. Научная революция
совпала с началом движения этого технологического фронта раз-
работки лабораторного оборудования, а также инструментов
наблюдения и измерения.
Главный динамизм научных открытий задается скорее раз-
витием лабораторного оборудования, чем разработкой теорий.
Примером бурного роста науки 1600-х гг. служит использование
Галилеем телескопа для открытия новых явлений в астрономии.
Галилей перенимал или изобретал технологии: маятник для из-
мерения времени, линзы для телескопа и микроскопа. Его после-
дователи изобретали барометры, термометры и вакуумные насо-
сы. Последовала волна подражания методу Галилея – использо-
ванию новых инструментов для совершения открытий. Видоиз-
менения телескопа привели к появлению микроскопа, тем самым
к открытиям в других областях, весьма далеких от галилеевской
механики и астрономии. Общая концепция – испытывать новые
приборы для проведения экспериментов – привела самого Гали-
лея к использованию наклонных плоскостей в изучении механи-
ки; применение уже существующих насосов способствовало по-
явлению новых приборов и открытий, связанных с давлением и
температурой.
Технологии развиваются через частные усовершенствова-
ния, или переделки. Ранние машины видоизменялись, приспосаб-
ливались к новым обстоятельствам, сочетались с другими линия-
ми развития технологий. Поэтому они могут пониматься как са-
мостоятельные сети, а еще точнее – генеалогии; появляется зна-
чимая преемственность от машины к машине, а не просто от
личности к личности. Технология обычно существует в соб-
ственном историческом потоке еще до того, как ее подхватывает
та или иная интеллектуальная сеть; так, линзы до их приспособ-
ления к научным целям в поколении Галилея уже использовались
в стеклах очков, появившихся в 1200-х гг; Бойль и Герике стали
использовать насосы, применявшиеся в шахтах, для проведения
научных экспериментов. Но в мире практической деятельности,
 135

отличном от интеллектуального, технология, как правило, не яв-

ляется предметом экспериментирования и изменения. Однако ко-
гда интеллектуальная сеть организуется вокруг применения ис-
следовательского оборудования, члены сети начинают подправ-
лять и совершенствовать технологию для получения явлений,
которые они могут использовать в своей аргументации и соответ-
ствующей борьбе за внимание. Исследовательская технология –
это не воплощенная теория, но воплощенное накопление практи-
ки; лабораторное оборудование на фронте передовых исследова-
ний является воплощением многих поколений предыдущих усо-
вершенствований. Научные теории представляют собой идеоло-
гии – интерпретации, полученные в ходе социальных перегово-
ров,– которые узаконивают данную генеалогию технических пе-
ределок.
Таким образом, исследовательская технология создает
быстро продвигающийся исследовательский фронт с достижени-
ем согласия по мере прохождения его переднего края. Т.е. –
науку.
«Нормальная наука» состоит в осуществлении небольших
модификаций имеющегося оборудования с последующим наблю-
дением эмпирических результатов или в приспособлении обору-
дования к незатронутым пока областям наблюдения. Более рево-
люционные способы развития могут быть получены через изоб-
ретение новых видов оборудования, обычно с помощью анало-
гии, новых сочетаний или нового применения прежней аппарату-
ры, при целенаправленном скрещивании разных генеалогических
линий лабораторного оборудования.
Телескоп и микроскоп позволили выявить новые области ре-
альности, открытия в которых уже более или менее гарантирова-
лись; изобретение в конце 1700-х гг. электрической батареи и ее
использование в электролизе привело к открытию десятков хими-
ческих элементов; точно также ряд поколений ускорителей частиц
привел к следующему раунду открытий; смещение от оптической
к радиофизической астрономии – наряду с объединением спектро-
скопического анализа с основанной на сложной оптике фотогра-
фии – расширило диапазон наблюдаемых небесных явлений.
 136

Когда совершенствование предыдущего поколения исследо-

вательского оборудования становится нормой, ученые начинают
ждать новых открытий как чего-то вполне обычного.
Особенно большое внимание уделяется тому, кто использу-
ет новейшее оборудование на переднем крае исследования. Но-
вые открытия затмевают старые. Как только данная область пере-
стает быть источником горячих исследовательских новостей,
складывается социальный консенсус. Ученые прекращают состя-
заться по поводу прежних предметов теоретической конкурен-
ции, поскольку они могут перейти к переднему краю наиболее
нового и наиболее успешного оборудования; исследователи ухо-
дят от старых споров и поэтому могут переходить к новым. Ко-
нечно, не все оставляют прежние позиции. Томас Кун утверждал,
что сторонники побежденной парадигмы никогда не сдаются –
они вымирают. Вероятно, при достаточно быстром продвижении
фронта исследований приверженцы прежних теорий столь же
быстро теряют внимание (со стороны научного сообщества), так
что, пишет Коллинз, упрямство приносит им мало пользы.
Существует еще один способ, посредством которого иссле-
довательская технология производит консенсус. Когда испыты-
вается новая технология, практическая деятельность в ходе науч-
ного исследования состоит в переделке этого оборудования ради
получения новых явлений, а затем в дальнейших усовершенство-
ваниях вплоть до устойчивой воспроизводимости данных явле-
ний. Это не является простым или автоматическим процессом.
Потребовалось около 15 лет для того, чтобы поколение воздуш-
ных насосов Бойля стало давать одинаковые результаты; сегодня
также идут бурные споры, поскольку холодный термоядерный
синтез или гравитационные волны еще не могут быть получены
рутинным способом [39, с. 274-276]. Оборудование – и вместе с
ним теория – одновременно доводятся до совершенства тогда, ко-
гда экспериментальные эффекты становятся рутинными, то есть
когда аппаратура воплощает в себе достаточный объем прошлой
практики усовершенствований, так что можно следовать явно
заданным процедурам и получать ожидаемые результаты. Имен-
но технологическая воспроизводимость создает представление о
науке как о чем-то определенном и потому объективном.
 137

*****
Наука конструируется социально, но необходимо подчерк-
нуть, что она строится не столько с помощью выдвижения идей
по поводу мироздания (идеалистический конструктивизм),
сколько через преобладание вполне физических практик, вопло-
щенных в материальном оборудовании (то, что могло бы быть
названо материалистическим конструктивизмом). Вероятно,
другая линия исследовательского оборудования или другая линия
совершенствования аппаратуры также способны привести к вос-
производимому результату, и он мог бы соединиться с другой
линией идейных интерпретаций. Поскольку научные открытия
появляются вследствие новых сочетаний разных генеалогий ис-
следовательского оборудования, то гипотетически возможна вее-
рообразная структура путей получения открытия, хотя по неко-
торым из них никто затем не идет из-за эффектов социального
фокуса внимания (его смещения). В ходе истории различные
науки могли бы строиться из одного и того же исходного пункта.
Именно социальный процесс присоединения к той линии разви-
тия оборудования, которая совершенствуется на исследователь-
ском фронте быстрее всех остальных, отсекает некоторые из этих
возможных направлений и выводит на первый план только одно
из них.
Формула науки с высокой степенью консенсуса такова: кон-
курентные философские сети + эмпирические исследования,
осуществляемые с помощью быстро продвигающейся генеалоги-
ческой линии исследовательских технологий.

Литература
1. Аристотель. Метафизика / Аристотель. Сочинения. В 4-х
т. – Т. 1. – М., 1975.
2. Аналитическая философия /под ред. Лебедева. – М.:
РУДН, 2006.
3. Витгенштейн, Л. Логико-философский трактат. – М.,
1994.
4. Витгенштейн, Л. Философские работы. – Ч. I. – М., 1994.
5. Дэвидсон, Д. Об идее концептуальной схемы // Аналити-
ческая философия. Избранные тексты. – М., 1993.
 138

6. Дюгем, П. Физическая теория, ее цель и строение. – СПб.,

1910.
7. История и философия науки (Философия науки) / под ред.
Крянева Ю.В. и Мотореной Л.В. – М., 2007. Р. 1.6, 1.7, 5.2.
8. Карнап, Р. Значение и необходимость. Приложение А.
Эмпиризм, семантика и онтология. – М., 1958.
9. Коллинз, Р. Социология философий. – Новосибирск: Си-
бирский хронограф, 2002. – 1283 с. Гл. 10. Скрещение сетей и
наука быстрых открытий.
10. Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.
11. Куайн, У. Две догмы эмпиризма / С точки зрения логики.
9 логико-философских очерков. – Томск, 2003.
12. Лакатос И. Методология научных исследовательских
программ // Вопросы философии. 1995. № 4.
13. Микешина, Л. А. Философия познания. Полемические
главы. – М.: Прогресс-Традиция, 2002. Гл. III «Феномен Я и
субъект в философии Декарта», с. 123-152.
14. Норман, Г.Э. Карл Поппер о ключевых проблемах науки
XX века // Вопросы философии. 2003. № 5.
15. Пассмор, Дж. Современные философы. – М., 2002.
16. Платон. Тимей / Платон. Сочинения. В 3-х т. – Т. 1. – М.,
1968.
17. Поппер, К. Логика научного исследования. – М., 2005.
18. Поппер, К. Объективное знание. Эволюционный подход.
– М., 2002.
19. Поппер, К. Открытое общество и его враги. Т. 2. Время
лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. – М., 1992.
20. Поппер, К. Предположения и опровержения. Рост науч-
ного знания. – М., 2004.
21. Попов, П.С. История логики Нового времени. – М.: Изд-
во МГУ, 1960. Гл. XIII. «Д. С. Милль и его система логики».
22. Пуанкаре, А. О науке. – М., 1983. Гл. III. «Неевклидовы
геометрические системы».
23. Рассел, Б. История Западной философии. Гл. XXIII «Фи-
зика Аристотеля».
24. Рассел, Б. Проблемы философии. Гл. 6 «Об индукции».
25. Реале, Д. Западная философия от истоков до наших дней
/ Д. Реале, Д. Антисери
 139

26. Рорти, Р. Философия как зеркало природы. Гл. 3.4. «По-

знание как нуждающееся в «основаниях».
27. Серл, Дж. Рациональность и реализм: что поставлено на
карту? // Путь. – 1994. – № 6. Оригинал: SearlJ.R. Rationalityan-
dRealism, What is at Stake? // Daedalus, Cambr (Mass), 1993, vol.
122, № 4, p. 55-83.
28. Степин, В. С. Философская антропология и философия
науки. – М., 1992.
29. Томпсон, М. Философия науки. – М.: Гранд, 2003. Гл. I,
раздел «Становление современной науки». С. 30-43.
30. Филатов, В. П. Философия / под ред. В. Д. Губина. – М. :
TOH-TONE, 1996. Гл. 5. Философия техники.
31. Философия / под ред. А. Ф. Зотова. – М.: Академический
проект, 2007. Раздел 5. Гл. 6. «Философия науки» Ч. 3, 4, 5. С. 634
– 652.
32. Эпистемология. Основная проблематика и эволюция
подходов в философии науки / под ред. И. Г. Митченкова. Томск-
Кемерово, 2007.
33. Яковлева, Л. И. Очерки по философии Нового времени.
Гл. III «Картина мира Нового времени», п.1, 2, с. 52-87 // Хресто-
матия по Западной философии XVII – XVIII веков. М.: Гранд,
2003.
34. Braithwaite, R.B. Scientific Explanation. – NY., 1960.
35. Cole J.P., King. Theories in Science. – C.A.M., John Wiley
& Sons, 1968.
36. Golledge, R. On Lows in Science / R. Golledge, D. Amedeo.
– Finals AAG, 1968.
37. Minshull, R. Science: Theory & Practice. – London:
Hutchinson University Library, 1970.
38. Rorty, R. Solidarity or Objectivity? // Post-Analytic Philoso-
phy.
39. Shapin S., Schaffer S. Leviathan and the air-pump. Hobbes,
boyes, and the experimental life. Princeton University Press, 1986.
40. Wallace, W.L. Scientific Theory, an Introduction. – Chicago,
1969.
Вернуться к оглавлению
 140

IV. ПРИРОДА НАУКИ И КРИТЕРИИ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

Природа науки
Что собой представляет современная наука? С одной сторо-
ны, можно выделить основные характеристики традиционной
науки, основы которой транслируются через школьное образова-
ние. С другой стороны, обозначились черты новой формирую-
щейся научной парадигмы, так называемой постнеклассической
науки. Становящуюся научную картину мира называют эволю-
ционно-синергетической, она является ядром постнеклассической
научности.
Сопоставляя прежние представления и формирующиеся,
ученые видят различия в установках и ценностях традиционной и
новой научных картин мира. Например, Фрэнк Капра выделяет
следующие базисные различия: в традиционном мировосприятии
все вещи рассматриваются как материальные единицы, поддаю-
щиеся измерению, а в новом, подходе, материя трактуется как со-
вокупность упорядоченных потоков энергии, которые, взаимо-
действуя, могут порождать непредсказуемые процессы и авто-
номно возникающие феномены. Традиционное восприятие мира
атомистично и фрагментарно, а новый взгляд учитывает связи
между людьми, между людьми и природой, и даже между зем-
ным шаром и остальной Вселенной. Традиционное восприятие
мира характеризуется пониманием природы как механизма, а но-
вый взгляд трактует природу как спонтанную самоорганизую-
щуюся целостность организмического толка. В своем практиче-
ском преломлении традиционное восприятие мира ставит во гла-
ву угла развитие техники, а новый взгляд знаменует отход от ма-
нипулятивной направленности. Возрастает значение информа-
ции, коммуникации, коэволюции, толерантности и в социальных
отношениях, и в отношениях «человек – природа». Традиционное
восприятие мира возводит экономический рост в ранг вершины
общественного прогресса, экономика рассматривается как поле
битвы, на котором люди, предприятия, нации борются за выжи-
вание и прибыль. Новый взгляд базируется на таких ценностях
как взаимное приспособление людей друг к другу, на примире-
 141

нии, на учете отношений между людьми и другими видами жи-

вых существ, на ценностях биосферы.
Современная наука формирует новые представления о при-
родных процессах в различных областях знания. На смену моде-
ли расширяющейся Вселенной пришла инфляционная космоло-
гия. Удивительные открытия в этой сфере науки меняют наше
представление об устройстве Вселенной. Установлено, что 92%
массы Вселенной относится к так называемой скрытой массе,
называемой «темная материя». Исследования квантового вакуума
открывают физикам самоорганизующуюся многоуровневую си-
стему, которая по сложности сопоставляется специалистами с со-
циальными системами. Науки о живом претерпевают не менее
революционные изменения. Биотехнологии по сути дела подвели
к рубежу искусственного конструирования жизни и человека.
Представление о мире, которое складывается в современной
науке, столь радикально меняется, что это затрагивает не только
профессиональные круги, но и является основой нового мирови-
дения и, следовательно, ведет к новому образу отношений «Чело-
век – Мир». Изменение мировоззрения означает не только фор-
мирование новой картины мира, но и становление новых устано-
вок, ценностей, определяющих деятельность человека в природе
и обществе.
Происходящие парадигмальные перемены находят осмыс-
ление в трудах философов и ученых, однако этого не достаточно.
Решение основных проблем нашего времени «требует радикаль-
ного сдвига в наших представлениях, в мышлении, в системе
наших ценностей. Мы стоим на пороге фундаментальных пере-
мен в научном и социальном мировоззрении, смены парадигм по
своей радикальности сравнимой с революцией Коперника. Но
понимание этого еще даже не забрезжило в сознании большин-
ства политических лидеров» [3, с. 20], так оценивает происходя-
щую в современной науке революцию Ф. Капра.
Капра отмечает, что парадигма, доминировавшая в нашей
культуре несколько столетий, включает в себя определенный
набор глубоко укоренившихся идей и ценностей. Среди них:
взгляд на Вселенную как на некую механическую систему, ском-
понованную из элементарных строительных блоков, взгляд на
человеческое тело как на машину, взгляд на жизнь в обществе
 142

как на конкурентную борьбу за выживание, убежденность в том,

что неограниченный материальный прогресс достигается путем
экономического и технологического развития.
Формирующееся научное мировоззрение называют холи-
стическим мировоззрением. Его становление характеризуется
формированием нового мышления и новых ценностей. Среди но-
вых ценностей кооперация, партнерство, коммуникативность, ин-
теграция. Линейное мышление и редукционизм вытесняются се-
тевым или системным мышлением, которое характеризуется как
контекстуальное, процессуальное.
В свете обозначенных перемен в системе научного мировоз-
зрения, казалось бы, уже ясные представления о том, что такое
наука, научная истина, научное знание, научный метод вновь
требуется осмыслить, осознать глубину трансформаций в системе
научного знания.
Чтобы ответить на вопрос, что такое наука, не достаточно
ограничиться определением. Существуют различные дефиниции
науки: наука – теория предметности (М. Хайдеггер); наука – ин-
теллектуальное чувство природы (О. Шпенглер); наука – дея-
тельность, направленная на производство нового знания
(В. С. Степин); наука – целокупность истинных предложений
(Л. Витгенштейн) и другие.
Такие афористические определения содержат смысл, кото-
рый постигается в процессе изучения сложной, многоаспектной,
исторически изменчивой природы науки. Наука изучается в трех
основных аспектах. Наука это специфический тип знания, кото-
рому свойственно постоянное стремление к истине. Наука осо-
бый вид деятельности, направленной на теоретическое воспроиз-
ведение действительности. Наука – это социальный институт, ре-
гулирующий отношения научного сообщества, общества и при-
роды.
Итак, науку можно определить как теоретическое знание об
объекте, как особый рациональный способ познания мира, осно-
ванный на эмпирической проверке или математическом доказа-
тельстве. Более глубокое понимание природы науки является
предметом философии науки. Под философией науки будем по-
нимать раздел философии, где предметом философской рефлек-
сии служит наука во всей полноте проявлений, т.е. как теория и
 143

метод, как система знаний, как социальный институт, как дея-

тельность. Такое понимание философии науки позволяет инте-
грировать в целостное системное исследование ее составляющие
– методологию науки, социологию науки, психологию научного
творчества, исследование оснований науки, историю науки, про-
читанную глазами философа.
Философский анализ науки – это рефлексия по поводу того,
что собой представляет наука, каковы ее основания, универсалии
и традиции, на которых она базируется, механизмы и тенденции
ее развития, а также методы, язык и структура. Это попытка вы-
явить критерии научности, механизмы и цели ее развития, преде-
лы и ограничения, характеризующие науку. Одним словом, фи-
лософский анализ науки – это самосознание науки. Наука о самой
себе не может высказаться как наука, она не может стать предме-
том научного эксперимента.
Между тем, и для человечества в целом, возлагавшего
именно на науку надежды на достижение социального прогресса,
и для каждого конкретного субъекта, профессионально занима-
ющегося научной деятельностью, важно уметь поставить вопрос
об основаниях и специфике научной деятельности вообще и сво-
ей, в частности. Особенно такие вопросы актуальны в кризисные
моменты развития науки, именно такова современная ситуация.
Сегодня радикально изменилось представление о природе: «вре-
мя и сложность» характеризуют не только социум и мир живого,
но и физическую реальность. Естественно, что и познавательное
отношение к миру должно меняться. Поэтому проблемы филосо-
фии науки сегодня особенно актуальны.
На основании чего дается оценка научности? Философы
науки связывают научность, прежде всего с методом. М. Томпсон
пишет, что различие между наукой и лженаукой по существу
определяется методом, а не содержанием. Для классической па-
радигмы научности характерна универсалистская методология
науки, которая предполагает методологию науки как систему ме-
тодов, приложимых в любой науке. Таким универсальным ин-
струментарием познания служил гипотетико-дедуктивный метод
в математизированном знании, сравнительно-исторический – в
гуманитарном. Современная наука отстаивает идею принципи-
альной множественности описаний и объяснений. Но при этом
 144

сохраняется требование системной связности знания, ясности и

методологической прозрачности исходных принципов и посылок,
последовательности и аргументированности научного дискурса.
Критерии научности
Вспомним, как изменялись представления по поводу крите-
риев научности. Научность должна основываться на методах, ис-
пользуемых для сбора данных и на готовности подвергнуть ре-
зультаты анализу. Позитивисты выдвинули в качестве основного
критерия научности – принцип верификации – эмпирической
проверяемости высказываний. К. Поппер считает, что науку от-
личает критичность (фальсификационизм). В классической эпи-
стемологии критериями научности выступали фундаментализм,
универсализм, редукционизм1. Важнейшей установкой научного
познания является научный реализм – убеждение, лежащее в ос-
новании научного мировоззрения естествоиспытателя. Научный
реализм – позиция, согласно которой существует реальный мир,
события в котором воспринимаются сознанием субъекта. Объек-
ты научного исследования это не фрагменты предметной реаль-
ности, хотя и они могут быть объектом эмпирического уровня
исследования. Наука изучает реальность в форме модельной кон-
струкции, не реальность как таковую, а идеализированную ре-
альность.
Выделяют уровни научного исследования – эмпирический и
теоретический, каждый из которых характеризуется специфиче-
скими методами и формами познания. Предметом теоретического
уровня познания являются теоретические объекты. Это не онто-

1
Фундаментализм – убеждение, что в основании науки лежит базисный слой знания, из
которого выводимы основные положения. Фундаментализм следует понимать, как уста-
новку на поиск идеала знания, на основе которого решается задача критики, этот идеал
должен быть обоснован. Универсализм – убеждение в том, что законы науки применимы
ко всем природным явлениям. Редукционизм – исследовательская стратегия по обеспе-
чению синтеза научного знания. Редукция (лат reduction – возвращение, отодвигание
назад) – сведение сложного процесса к более простому. Редукционистская стратегия ле-
жит в основе зарождения и функционирования науки как системы доказательного зна-
ния. Противоположной редукционизму стратегией мышления является холизм. Фило-
софский смысл редукционизма в том, что в этом методологическом приеме отражено
убеждение в единстве научного знания. Редукционизм, отмечал В. А. Энгельгардт, обо-
значает принцип исследования, основанный на убеждении, что путь к познанию сложно-
го лежит через расчленение этого сложного на все более простые части.
 145

логические сущности, а логически организованные модели, вы-

сказывания. Теоретические объекты науки создаются путем ра-
ционального моделирования эмпирических объектов, благодаря
применению к эмпирическим объектам операций абстрагирова-
ния и идеализации. Эмпирические объекты науки – это тоже аб-
страктные объекты, представляющие собой результаты мыслен-
ной обработки результатов чувственного познания.
Итак, наука имеет дело не с вещами, а с моделями, высказы-
ваниями. М. Томпсон отмечает, что науку можно рассматривать
как некую форму языка, сконструированную человеком. Наука
есть сплетение слов, представлений, математических расчетов,
формул, теорий. Вот почему, отмечает М. Томпсон, возможна и
нужна философия науки. Ибо сразу после проведения изысканий
и опытов, их результаты оцениваются, обретая свое место внутри
этого вечно меняющегося сплетения высказываний. Философия
способна напомнить ученым, что факты всегда содержат элемент
интерпретации [9, с. 151].
Можно выделить несколько различных представлений о
природе научного познания. Исторически первой была позиция,
обозначаемая сегодня, как наивный реализм, согласно которой
наука описывает реальность, как она есть на самом деле. Ученый
действует в соответствии со строгими правилами, теории явля-
ются обобщением фактов. Противоположной позиции свойствен-
но представлять научное познание как интерпретацию. Согласно
такой точке зрения ученый действует, как ему представляется
продуктивным и прагматически ценным. Наиболее взвешенной,
на наш взгляд, является понимание познания как сложного про-
цесса, в котором имеют место различные когнитивные практики,
это и отражение, и репрезентация, и интерпретация. А деятель-
ность ученого обусловлена и взаимодействием с объектом, и
сложившимися в практике нормативами взаимодействия с науч-
ным сообществом.
На уровне обыденного сознания наука отождествляется с
рациональностью, точностью и объективностью, наука предлага-
ет знание, не подлежащее толкованиям, общепринятое, универ-
сальное (наука – точное, ясное знание об объекте). К ненаучным,
как правило, относят рассуждения, субъективные мнения, нагру-
женные эмоциями, переживаниями. Таково представление о
 146

научности на уровне обыденного сознания. При более глубоком

рассмотрении убедимся, что вопрос о критериях научности не так
однозначен, особенно сегодня, на этапе формирования новой
научной рациональности.
Модели науки
Важно сознавать культурно-исторический характер науки и
историчность критериев научности. Выделяют классическую, не-
классическую и постнеклассическую науку. Такие критерии
классической науки, как объективность, универсализм научных
законов, интерсубъективность, нацеленность на истину в постне-
классической науке, если не отброшены полностью, то суще-
ственно ослаблены. В этой связи следует анализировать динами-
ку науки в западноевропейской культуре с целью понимания ее
настоящего и тенденций развития.
Одна из первых моделей науки – кумулятивная модель (от
лат. «cumulatio»– увеличение), характеризовала науку как посте-
пенное накопление знаний, как совокупность твердо установлен-
ных и доказанных истин, наука представлялась как своего рода
склад абсолютных истин. История науки виделась как непрерыв-
ный рост знаний, причем, точных знаний.
В рамках деятельностного подхода акцент был перенесен на
вид познавательной деятельности, характеризующий науку. Это
может быть наблюдение, измерение, эксперимент, как например,
в опытной науке Нового времени, или созерцание, «умное зре-
ние»– в системе Античности. Анализируя структуру науки, ее
функции, выделяют основную единицу научного знания, клеточ-
ку организма науки. Так, в позитивистской философии это – тео-
рия. Историки науки предлагали в качестве функционирующей
структурной единицы рассматривать научное понятие
(С. Тулмин), исследовательскую программу (И. Лакатос), пара-
дигму (Т. Кун). Парадигма – образец (греч.) решения тех или
иных проблем.
Совокупность критериев научности определяет вполне кон-
кретную модель науки, которую обозначают термином классиче-
ская наука. Система выделенных критериев научности может
быть представлена следующим образом. Во-первых, научность
отождествляется с объективностью. Объективность понимается
как нацеленность на объект, как объектность. Для науки – все
 147

объект, постигаемый через опыт. Вторая особенность науки –

опытный характер знания. Наблюдение, эксперимент, измерение
– основные методы получения и подтверждения знания. В этой
связи к научному эксперименту предъявляется требование вос-
производимости и повторяемости. Опыт в любое время и в лю-
бом месте может быть повторен и его результат не изменится.
Научный результат не зависит от того, кто его получил.
Третий постулат классической модели науки, касающийся
общезначимости, достоверности и универсальности научного
знания, носит название принципа интерсубъективности. Согласно
последнему, научное высказывание будет тем достоверней, чем
меньше содержит субъективных привнесений. Классическая
наука стремилась элиминировать (от лат eliminare – изгонять),
исключить субъекта из контекста внутринаучных построений.
Наука должна давать совершенно достоверное знание, оконча-
тельно обоснованное. Это требование связывают с фундамента-
лизмом научного знания, его обозначают также как критерий
универсализма.
Наконец, научное знание – это знание, нацеленное на поиск
истины. Глубокая связь классической научности и истинности
выражена бытовавшим утверждением: быть научным, значит,
быть истинным. Истина – это лакмусовая бумага для проверки на
научность. Никакое другое знание не оценивается на истинность:
ни стихи, ни музыкальное произведение, ни религиозный трактат.
Именно истинность научных знаний делает их универсальными и
всеобщими, позволяет воплощать и применять в технике, в си-
стемах управления.
Критерии научности – объективность, истинность, ин-
терсубъективность, универсализм, воспроизводимость, достовер-
ность и опытность знания характеризуют классическую модель
науки. Это своего рода идеальная модель, которой в реальной ис-
тории науки вряд ли соответствовало какое-либо теоретическое
построение. Как правило, в учебниках приводятся не все здесь
перечисленные критерии научности, а только некоторые из них,
например, экспериментальный характер и достоверность научных
высказываний, или универсализм и фундаментализм. Дело в том,
что указанные критерии представляют собой систему ограниче-
ний, чрезвычайно тесно связанных друг с другом, в некотором
 148

смысле, тавтологичных. Стоит отказаться от одного, как окажут-

ся невыполнимыми все остальные. Система требований, предъяв-
ляемых к знанию, тестируемому на научность, далеко не случай-
на, а обусловлена той социокультурной ситуацией, в которой
формировалась классическая наука. Покажем это на примере по-
стулата интерсубъективности.
Требование интерсубъективности характеризует именно
классическую модель науки, оно выполняло своего рода защит-
ную функцию в период формирования науки в эпоху Нового
времени. Тогда задача заключалась в том, чтобы отстоять само-
стоятельность и независимость нового формирующегося знания
от Священного писания, отстоять независимость нового образа
мысли, опирающегося на доверие собственной интеллектуальной
интуиции, от догматов вероучения.
Творцы новоевропейской науки Г. Галилей, И. Кеплер,
Ф. Бэкон, Р. Декарт учились и учили новой истине, получить ко-
торую возможно, прислушиваясь не к Слову Божьему, а из экс-
перимента или теоретической деятельности самого познающего
субъекта. При этом важно, что субъект познавательной деятель-
ности не отмечен никаким особым знаком, это не личность, не
индивидуальность, это просто субъект рациональной деятельно-
сти, характеризуемый универсальным свойством – способностью
мышления.
Отстаивая научную истину как знание, свободное от всякой
догмы и от авторитетов, Декарт отмечал, что истины движутся в
свете как «монета, которая не понижается в ценности, вылезет ли
она из мужицкого кошелька, выходит ли из казны». Ф. Бэкон за-
креплял объективное представление об истине, утверждая, что
достоверность истины отнюдь не определяется характером объ-
екта, знание о котором оценивается на истинность, его близостью
к Богу. Он сравнивал свет истины с солнцем, которое «одинаково
проникает и во дворцы, и в клоаки, и все же не оскверняется».
Тем самым пионеры науки освобождали концепцию истины от
морализаторства, боролись со средневековой традицией, в кото-
рой истина – это Бог, и различные формы человеческой деятель-
ности оценивались по принципу: та «благородней», которая бли-
же к Богу.
 149

Наука XVII в. как социальное явление – это, прежде всего,

средство стабилизации общества. В античности действовали тра-
диции, социальный порядок в Средневековье поддерживался
церковью, благодаря авторитету и традициям. Социальная ситуа-
ция Нового времени, характеризуемая расколом церкви, крити-
кой авторитетов, нуждалась в новой опоре, как средстве ориента-
ции в мире. Эту функцию выполнило объективное знание. Наука,
ориентированная на отражение объекта, на добывание объектив-
ной истины, должна была стремиться к освобождению от субъек-
тивности, прежде всего, в следующих аспектах. Из контекста
науки исключались высшие смыслы, целевые причины. Призна-
вались только действительные причины, и природа виделась про-
стой, лишенной качественности и смыслов, подобной механизму.
В XVII в. изменилось, прежде всего, чувствование бытия, в меха-
нистической картине мира человек был «выброшен» из природы,
противопоставлен природе, и это определяло основания новой
субъектно-объектной гносеологии.
Классическая модель науки, характеризуемая указанными
принципами и, прежде всего, принципом интерсубъективности,
не претерпела каких-либо существенных изменений вплоть до
конца XVIII века. Трансформация научности началась раньше,
чем принято считать, связывая ее с проникновением субъектив-
ных привнесений в контекст науки через учет условий познания
(принцип дополнительности Н. Бора). В динамике европейской
науки выделяют три этапа эволюции науки: классический, не-
классический и постнеклассический. В классическом типе науч-
ной рациональности внимание сосредоточено на объекте,
насколько это возможно выносится за скобки все, что относится к
субъекту и средствам деятельности. Для неклассической рацио-
нальности характерна идея зависимости, связи объекта со сред-
ствами и операциями деятельности, учет этих средств и операций
является условием получения истинного знания об объекте.
Постнеклассическая рациональность соотносит знания не только
со средствами познания, но и с ценностными структурами дея-
тельности. Историчность научной рациональности обуславливает
изменение критериев и установок, характеризующих научное по-
знание. Так, вместо фундаментализма и универсализма, рассмат-
ривается вероятностная трактовка научного знания – пробаби-
 150

лизм и фаллибилизм, установка, согласно которой знание изна-

чально подвержено ошибкам, оно является лишь приближением к
истине. Наряду с редукционистской методологий все чаще ис-
пользуется холистский подход. Все большее значение в измере-
нии науки приобретает понимание социальной ориентированно-
сти науки. В этой связи для понимания природы науки актуально
различать образы науки.
Известно высказывание Отто Нейрата о том, что наука по-
добна лодке, которую приходится перестраивать прямо на плаву,
не заходя в док. Современные исследователи, развивая этот об-
раз, отмечают, что из парусного брига наука превращается в суд-
но на воздушной подушке, имея ввиду использование таких тех-
нических средств и таких методов, что при этом наука отрывает-
ся от эмпирического базиса, «корабль научных теорий ХХ века
как бы парит в невесомости, над поверхностью воды – над своим
эмпирическим базисом» [7, с. 237]. Так, А. В. Павленко в книге
«Эпистемологический поворот в космологии» пишет, что совре-
менная инфляционная космология, не имеет и в принципе не мо-
жет иметь эмпирического обоснования. Б. Грин в книге «Элегант-
ная Вселенная» так же отмечает, что современное поколение фи-
зиков, работающих в области теории суперструн идут на риск, т.к.
их теории не имея никакой обратной связи с экспериментом, мо-
гут никогда не получить подтверждения. Вследствие этого ставит-
ся под сомнение объективность как ценность науки. Усиливаются
тенденции релятивизации и гуманизации научного познания, обо-
значим основные контексты, обуславливающие эти тенденции.
Если в начале ХХ века интерпретативные модели познания
характеризовали гуманитарные науки, то, начиная с середины ХХ
века, в методологии естественных наук все больше осознавались
интерпретативные и конструктивистские параметры знания. Бы-
ло показано, что факты теоретически нагружены, что процедурой
формирования научного факта является, в том числе, и выбор
теории для интерпретации данных наблюдения. Исследуя наблю-
даемость как метод эмпирического познания, выявили сложность
и этой базовой процедуры.
В эволюционной эпистемологии и когнитивной психологии
восприятие оказывается под самым пристальным вниманием эпи-
стемологов. Наша сетчатка воспринимает достигающие ее свето-
 151

вые лучи в двух измерениях, и, тем не менее, мы видим вещи в

трехмерном пространстве без помощи сознательного вывода. Из-
вестно о существовании «слепого пятна» в нашем восприятии,
что объясняют наличием на сетчатке участка не чувствительного
к свету. Что в таком случае считать наблюдением и возможно ли
объективное знание в науке? Постнеклассическая наука изучает
«человекоразмерные» объекты, сложные системы, динамичные и
спонтанные, с применением соответствующих когнитивных
практик (интерпретационистских, конструктивистских). Таким
образом, релятивизация научного знания обусловлена объектив-
ным развитием самой науки.
Гуманизацию научного познания связывают с осознанием
присутствия человеческих смыслов в основании науки. Влияние
на науку человеческих параметров очевидно при смене парадиг-
мы. Так при формировании неклассической науки острые дис-
куссии вокруг понимания природы квантово-механической ре-
альности. Примечательна дискуссия Эйнштейна и Тагора по по-
воду характера научной истины. А. Эйнштейн убежден, что не
зависящей от человека реальности должна соответствовать одна
истина. Р. Тагор обращает внимание на то, что, оставаясь наце-
ленной на выявление общих закономерностей, наука все равно
человечна. Наука занимается рассмотрением того, что не ограни-
чено отдельной личностью, она является внеличным человече-
ским миром истин. Абсолютной истины в науке быть не может,
но отказ от абсолютной истины не означает субъективизма науки
в смысле отказа от объективности. Что же тогда есть объективная
истина в науке? По мнению А. Эйнштейна, это та истина, которая
согласуется с общечеловеческой истиной и соответствует реаль-
ности. Р. Тагор ставит под сомнение не существование объектив-
ной реальности, а единственность истины отвечающей реально-
сти. В процессе постижения истины происходит извечный кон-
фликт между универсальным человеческим разумом и ограни-
ченным разумом отдельного индивидуума, если бы и была какая-
нибудь абсолютная истина, независящая от человека, то для нас
она бы была абсолютно не существующей. То, что мы называем
истиной, заключается в рациональной гармонии между субъек-
тивным и объективным аспектом реальности, каждый из которых
принадлежит Универсальному Человеку [10, с.132-133]. Правота
 152

Тагора подтверждается современной наукой, что бы мы ни назы-

вали реальностью, она открывается нам только в процессе актив-
ного построения, в котором мы участвуем.
В научном познании двойственность истины находит выра-
жение в двойном смысле идеала объективности, который имеет
реальный и одновременно социально-культурный аспекты. Ука-
зывая на двойной смысл идеала объективности, Г. Башляр отме-
чал: если бы мы искали знание в области чувственно–наглядного,
прибегая к силе памяти, мир был бы нашим представлением. Ес-
ли бы мы были наоборот, целиком привязаны к обществу, то ис-
кали бы знания только на стороне всеобщего, полезного и мир
стал бы нашим соглашением. На самом деле научная истина есть
предсказание, или лучше сказать, предначертание [1, c. 35-36].
Субъективный аспект в истине присутствует всегда, ибо она яв-
ляется знанием и принадлежит субъекту. Но в то же время истина
объективна, ибо имеет свойства быть знанием чего-то. Объектив-
ный аспект истины определяется самой вещью, тем, что дано в
восприятии. Субъективный аспект определяется формой воспри-
ятия. Феноменологический метод в философии сосредоточен на
этой стороне познания, а именно на способе, каким вещь дана
субъекту. На способ, каким реальность дана сознанию, особое
внимание обращает феноменология. Характеризуя феноменоло-
гическое познание, К. А. Свасьян отмечает, что глядя на вещь,
мы одновременно творим ей контекст восприятия, некий смысло-
вой горизонт, на фоне которого она и может быть воспринята
[8, c. 128].
Другой представитель феноменологии Гильдебранд также
понимает познание как восприятие, некое духовное обладание,
истолкование. Приведем его рассуждения, излагаемые в работе
«Что такое философия». Смысл познания в том, что объект
«схватывается» личностью. Познание не есть суждение, не есть
убеждение. Любое познание имеет активную компоненту, кото-
рую можно назвать «интеллектуальным сопутствием объекту».
Мы должны различать два вида зависимости от сознания, или два
вида субъективного: деформация реальности или иллюзия; про-
явление реальности, содержащее важное, обращенное к человеку
послание. Видимый образ природы, являющийся важным носите-
лем ценностей, содержащий в себе специфическую весть созна-
 153

нию человека, обладает абсолютной значимостью и реальностью,

хотя он и предполагает существование сознания для того, чтобы
быть понятым и даже для того, чтобы конституироваться
[2, c. 248]. Гильдебранд различает два вида близости к объекту. С
одной стороны, мы приближаемся к объектам, когда движемся
между ними, это научный способ познания. С другой стороны,
объекты могут быть приближены к нам в результате экзистенци-
ального контакта с ними. Наука изучает предмет в аспекте кон-
кретного проявления, а философия – в аспекте сущностного про-
явления. Но и наука, и философия дают интеллектуальный срез
реальности.
Обобщая понимание истины в философии, Р. Рорти выделил
две традиции – это традиция Платона – Канта – Гегеля, тракто-
вавших движение к истине как движение к представлению о мире
«как он есть сам по себе», им основа достоверных суждений ви-
делась в чувственных данных и ясных идеях. Представители дру-
гой традиции, где ставится под сомнение способ мышления в оп-
позициях субъект-объект, не рассматривают истину как эписте-
мологический феномен. К ней Рорти отнес себя, а также Витген-
штейна, Хайдеггера, Гадамера, Фуко, Деррида, Патнема, Куна, а
также Куайна и Дьюи. Вместо понятия истины он предлагает
идею солидарности. Опасность такой позиции для познания во-
обще и научного познания в частности очевидна, ибо, разрушая
истину как основу рациональности, разрушаем сам разум, тем
самым подрываем основы человеческого существования.
Критика Р. Рорти репрезентативной модели познания приве-
ла не к концу эпистемологии, а стимулировала ее развитие. В кон-
це XX века в эпистемологии актуализированы такие когнитивные
практики как интерпретационистская, конструктивистская, эво-
люционная эпистемология. Формируется неклассическая эписте-
мология, для которой характерны: посткритицизм, где поиск са-
модостоверности сменяет установка, что всякая критика предпо-
лагает точку опоры (поздние работы Витгенштейна), неявное зна-
ние; нефундаменталистское понимание обоснования знания (ре-
ляйэбилизм, когнитивные науки, эволюционная эпистемология,
социальная эпистемология…) или отказ от самой эпистемологии и
замена ее герменевтикой, как у Р. Рорти; отказ от субъектоцен-
тризма проявился в «распаковывании» субъекта, когда субъект
 154

понимается не как непосредственная данность, а как формирую-

щийся в коммуникативных отношениях с другими субъектами;
отказ от наукоцентризма связан с выявлением значения ненауч-
ных форм рациональности в познании, наука важнейший, но не
единственный способ познания реальности [4, c. 15-20].
Вследствие отмеченных трансформаций во второй половине
ХХ века сложился новый образ науки – культурологический:
«Ведущей в наши дни является альтернатива между эпистемоло-
гическим и культурно-историческим подходами к науке, между
двумя образами науки – или как системы предложений различ-
ных уровней, или как культуры» [6, c. 94]. Единицей анализа
науки стал дискурс (дискурс стал пониматься как нелинейная ор-
ганизация речевой коммуникации). Наука трактуется как много-
образие форм дискурса, как нарратив. Это называют риториче-
ским поворотом в анализе знания. В когнитивное пространство
вводятся воображение, воля, ценностные ориентиры, аффекты.
Теоретическое знание предстает как момент дискурсивной прак-
тики, а базисные допущения и модели как определенные диспо-
зиции составляющие актов мышления – наблюдения, измерения,
поиска правил соответствия между эмпирическим и теоретиче-
ским языками, моделирования, концептуализации, построения
идеальных объектов и т.д. Научное познание оказывается взаи-
модействием различных акторов – членов научного сообщества.
Утверждается вероятностная трактовка научного знания и проба-
билизм в качестве фундаментальной концепции, в которой дается
оценка и интерпретация знания [6, c. 96].
Что касается объективистского образа науки, то он сохраня-
ется. Сохраняет свое значение объективность как главная цен-
ность науки, это отмечает Е. А. Мамчур, проанализировавшая
образы науки в современной культуре [5]. Однако трактовка объ-
ективности меняется. Объективность больше не отождествляется
с объектностью и не противопоставляется субъективности. Объ-
ективность понимается, как способность давать относительно ис-
тинное представление о предмете и как беспристрастность иссле-
дования.
Объективистский и культурологический образы науки не
противостоят друг другу, а дополняют друг друга, Один подход
не отрицает другой, а вводятся новые параметры рассмотрения
 155

сложнейшего феномена – наука и научное знание. Изменяются

парадигмы научной рациональности, идеалы научности, напол-
няются новым смыслом категории, характеризующие научное
знание, но сохраняет актуальность главная цель научной дея-
тельности – получение знания, адекватного действительности,
позволяющее человеку взаимодействовать с миром.

Литература
1. Башляр, Г. Новый рационализм. – М. : Изд-во Про-
гресс,1987.
2. Гильдебранд, Дитрих фон. Что такое философия. – СПб. :
Изд-во Алетейя, 1997.
3. Капра, Ф. Паутина жизни. – М. : Изд-во София, 2003.
4. Лекторский, В. А. О классической и неклассической эпи-
стемологии // На пути к неклассической эпистемологии. – М.:
Изд-во ИФРАН, 2009.
5. Мамчур, Е. А. Образы науки в современной культуре. –
М. : Изд-во Канон+ РООИ «Реабилитация», 2008.
6. Огурцов, А. П. Философия науки как конкуренция иссле-
довательских программ//Методология науки: исследовательские
программы. – М. : Изд-во ИФРАН, 2007.
7. Огурцов, А. П. Философия науки. Вып. 14. – М. : Изд-во
ИФРАН, 2009.
8. Свасьян, К. А. Феноменологическое познание. – Ереван:
Изд-во АН Армянской ССР, 1987.
9. Томпсон, М. Философия науки. – М. : Изд-во политиче-
ской литературы, 2003.
10. Эйнштейн, А. Природа реальности (беседа с Р. Тагором)
// Собр. Научных трудов. Т. IV. – М. : Изд-во иностранной лите-
ратуры, 1967.
Вернуться к оглавлению
 156

V. НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ

Определение науки как социального института фиксирует тот

факт, что научная деятельность осуществляется в рамках специ-
альных организационных форм. Это придает науке черты устойчи-
вой социальной системы, структурированной определенным обра-
зом. Организационная структура науки – это совокупность отно-
шений между учеными, между сообществами ученых, между науч-
ной сферой в целом и другими социальными образованиями.
Специфика науки как социальной системы связана с ее со-
циальной функцией. Общество создает институт науки для реше-
ния стоящих перед ним познавательных задач, которые чаще
формулируются как задачи практические. Объектом познания яв-
ляется природа, социум, а целью – получение фундаментальных
и прикладных знаний. Как социальная сфера наука вовлечена в
многочисленные отношения с другими сферами общества. По-
этому в научную деятельность включены экономические, право-
вые, педагогические, административно-хозяйственные, полити-
ческие моменты. В рамках анализа науки как социального инсти-
тута проблематизируются такие разделы: наука и экономика,
наука и власть, наука и образование, наука и идеология и др.
Потребность в осмыслении науки как социального института
реализовалась в особом социологическом анализе, в рамках спе-
циальной дисциплины – социологии науки. У ее истоков стояли
Дж. Бернал, Д. Блур, М. Малкей, Р. Мертон, Д. Прайс и др.

Организационные формы науки

Самой крупной формой организации науки предстает сам
социальный институт науки. Далее выделяется научное сообще-
ство – социальная группа, выбравшая для себя науку как сферу
профессиональной деятельности. Следующая организационная
форма – научные дисциплины, научные специальности и области.
Они выделяются с целью административного ранжирования
научной деятельности и ее финансовой поддержки.
Наиболее интересной моделью для анализа организацион-
ных форм научной деятельности является научное сообщество,
поскольку в нем концентрируется именно социальный смысл
 157

науки. Научному сообществу как социальной группе присуща

внутренняя регуляция своей профессиональной деятельности.
Механизмом такой регуляции является кодекс профессиональной
чести ученых или этос науки, исследованию которого посвящены
работы Р. Мертона.
Понятие «научное сообщество» получило признание благо-
даря книге Т. Куна «Структура научных революций», где научное
сообщество определяется как объединение ученых в социальную
группу, которая разделяет без разногласия общие научные поло-
жения, метафизические принципы, ценности, образцы деятельно-
сти, то есть парадигму. Научное сообщество – это группа ученых,
работающих в рамках определенной парадигмы.
Научные сообщества возникают на формальном и нефор-
мальном уровнях. Формальные сообщества объединяют ученых
одной специальности, деятельность которых поддержана адми-
нистративно. Это также научные коллективы, работающие над
конкретной темой и по завершении работы распадающиеся. Для
сложных, комплексных, стратегических программ, требующих
концентрации ученых различных направлений, дорогостоящего
оборудования, мощного технического обеспечения создаются це-
левые научные организации с международным статусом и ста-
бильным финансированием.
Неформальные научные объединения структурируются как
естественная консолидация ученых вокруг научной темы, про-
блемы. Это неформальные исследовательские группы, научные
традиции, научные школы.
Научная традиция ассоциируется с понятием личностного
знания (термин М. Полани). Традиция – это тонкое, неформали-
зуемое, неявное знание, навык, умение, передающиеся в обще-
нии. Научная традиция представляет собой устойчивую совокуп-
ность фундаментальных теоретических убеждений, методологи-
ческих предпочтений, которые позволяют длительное время до-
стигать хороших научных результатов. Научная традиция благо-
даря образованию, наставничеству постоянно воспроизводится,
совершенствуется, обновляется, не теряя при этом эвристическо-
го потенциала.
Как вариант научной традиции может быть рассмотрена
научная школа. Это научное сообщество, связанное с определен-
 158

ным научным центром, университетом, лабораторией, кафедрой.

Научная школа консолидируется вокруг личности выдающегося
ученого (Геттингенская школа Д. Гильберта, Копенгагенская
школа Н. Бора, отечественная химическая школа Н. Н. Семенова,
математическая школа А. Колмагорова).
Генезис научных школ прослеживается с античных времен,
когда в древнегреческих философских и медицинских школах
вызревали начала методологических установок, которые подго-
товили не только создание первых научных теорий, но и образцы
межличностных отношений в науке. Изменяясь во времени,
научная школа сохраняет характерные особенности, выделяющие
ее из других форм коллективного научного творчества. Научная
школа – это наличие отношений «учитель – ученики», «основа-
тель – последователи», неформальный характер межличностного
общения, забота о подготовке научной смены. Системообразую-
щим фактором научной школы является личность ее создателя,
задающая программу исследования, а также определяющая стиль
деятельности и мышления в науке, традиции, нравственную ат-
мосферу. Внутри школы происходит формирование ученого, его
воспитание в определенной научной традиции, трансляция зна-
ния и методологического мастерства от одного поколения ученых
к другому. Научные школы – это высокие культурные образцы
профессиональной научной деятельности. Однако оборотной
стороной научной школы, особенно в период ее вырождения,
оказываются догматизм, эпигонство, некритическое отношение к
своим результатам.
Причина, по которой ученые объединяются в сообщества,
связана, прежде всего, с коммуникациями. Чтобы проводить ис-
следовательскую работу, необходимо знать, что сделали и делают
другие. Каждый ученый видит мир сквозь оптику своих предше-
ственников и коллег. Для этого он должен иметь доступ к их тру-
дам. Это происходит путем обмена письмами, участия в дискус-
сиях, конференциях, ознакомления с научной литературой. Сбор
информации и обмен идеями – важнейшая предпосылка научной
работы, и как бы хорошо ни была оборудована лаборатория, она
никогда не добьется значительных результатов, находясь в изо-
ляции. Таким образом, деятельность научных сообществ – это
наличие интенсивных коммуникационных процессов.
 159

Феномен научных коммуникаций также является предметом

социологических исследований. Принято выделять формальную
и неформальную коммуникацию в науке.
Формальная коммуникация реализуется в печатной продук-
ции. Основа формальной коммуникации – научная статья в спе-
циализированном журнале, которая с середины XIX века являет-
ся главной единицей научной информации, сообщающая о по-
следних достижениях в той или иной области исследований.
Позднее в научном сообществе стали циркулировать другие фор-
мы печатной продукции – анонсы, рецензии, рефераты, обзоры,
краткие сообщения. В связи с информатизацией коммуникатив-
ных каналов формальные научные публикации переживают рево-
люционные изменения, в частности, создаются информационно-
справочные системы, банки данных и т.д.
Неформальная коммуникация в социологии ассоциируется с
понятием «невидимого колледжа». Термин восходит к XVII веку.
«Невидимый колледж»– это сеть личных связей и каналов ком-
муникации ученых, которые они устанавливают по поводу про-
блем, над которыми работают.
Рост объема информации к концу 60-х годов ХХ века стал
настолько стремительным, что научные публикации в специали-
зированных журналах пришлось дополнять системой «преприн-
тов», то есть рассылкой специалистам ротапринтных экземпляров
предварительных результатов исследований до их формальной
публикации. Именно такую группу ученых специалистов социо-
лог Д. Прайс назвал «невидимым колледжем». «Невидимый кол-
ледж»– это неформальная структура, которую ученые создали с
целью достижения истины на основе консенсуса. Научные ре-
зультаты проходят здесь через мощные фильтры научного сооб-
щества – «невидимого колледжа», в котором все равны – и сту-
дент, и именитый профессор, и Нобелевский лауреат. Именно эта
форма научной коммуникации составляет саму сущность науки.
«Видимые колледжи» возникли с появлением научных об-
ществ в XVII веке, таких как Лондонское Королевское общество
(1662 год), Парижская академия наук (1700 год) и др. К 1790 году
насчитывалось около 220 подобных научных обществ. Вначале
они функционировали как «невидимые колледжи», как место
встреч ученых для обсуждения научных проблем. Позднее они
 160

стали институализироваться, то есть издавать научные журналы,

просить и получать финансы для проведения исследований,
нанимать научный и вспомогательный персонал. Возникла си-
стема научных обществ, ассоциаций, союзов, журналов, клубов,
цель которых – заботиться о нуждах ученых. Помимо основной
задачи – продуцирования научного знания, они выполняют и
другие важные функции: выступают в роли группы давления на
общество и формулируют требования ученых, связанные с уве-
личением ассигнований на исследования, строительством новых
лабораторий и институтов, повышением оплаты труда ученых.

Наука и экономика
К числу главных резервов повышения конкурентоспособно-
сти России в ближайшие десятилетия относится наукоемкая эко-
номика, основанная на интенсивных процессах создания и распро-
странения знаний, их проникновения во все сферы общественной
деятельности и жизни личности. В свою очередь перспективы но-
вой экономики напрямую зависят от качества и конкурентоспо-
собности человеческого капитала страны. Под человеческим ка-
питалом в литературе понимается интеллект, знания, умения, об-
разование, здоровье. Подобной точки зрения придерживается
С. В. Дружинина, полагающая, что человеческий капитал – это
наиболее ценный ресурс… Именно человеческий капитал, а не за-
воды, оборудование и производственные запасы, является крае-
угольным камнем экономического роста и эффективности [6].
Сегодня труд в развитых странах становится интеллекту-
альным, а наука из силы, формировавшей и сохранявшей культу-
ру, превращается в профессию, включенную в систему трудовых
отношений, становясь, таким образом, одним из элементов эко-
номической подсистемы.
Интересной представляется точка зрения на взаимоотноше-
ние экономики и науки в условиях «постэкономического обще-
ства», представленной В. Л. Иноземцевым. Для данного типа об-
щества, полагает автор, становление знаний как центрального
элемента хозяйства обусловливает невозможность адекватной
оценки стоимости большинства благ ввиду неисчислимости цен-
ности основного ресурса производства, поскольку «результаты
творческой деятельности относятся, прежде всего, к тем отраслям
 161

производства, при обмене продуктами деятельности которых

принцип возмездности не может жестко соблюдаться. Знания и
информация не характеризуются свойствами конечности, исто-
щимости и потребляемости, доступ к ним не может быть, как
правило, ограничен, их тиражирование не требует затрат, подоб-
ных затратам на создание дополнительных материальных благ»
[9, с. 199-200].
Возрастающая значимость информации, знаний, а также их
создателей и носителей – ученых, в современном социально-
экономическом процессе, отмечена данным автором убедительно.
Однако означает ли нынешнее повышение роли информации и
научных знаний, что наука и ее принципы начинают жестко вли-
ять на закономерности мирового экономического развития? Или
место науки определено носителями экономической и государ-
ственной власти?
Современная наука представляет собой порождение капита-
лизма и зависит от него. Об этом в свое время много писали вид-
ные западные философы, социологи, экономисты (М. Вебер,
О. Шпенглер, Р. Мертон). Достаточно последовательно о роли
экономики капитализма в формировании и развитии науки вы-
сказался современный экономист и социолог И. Валлерстайн:
«…именно капитализм стал основой технологического развития,
а не наоборот. Это очень важно, поскольку именно здесь лежит
ключ к пониманию властных отношений. Коль скоро капитали-
сты направляют всю энергию на достижение максимизации при-
были, они будут делать все от них зависящее для снижения из-
держек производства и выпуска пользующейся спросом продук-
ции, а это предполагает применение рациональных методов не
только к самому процессу производства, но и к управлению им.
Поэтому они считают любые технологические достижения ис-
ключительно полезными и делают все возможное, чтобы способ-
ствовать развитию науки, стоящей за этими достижениями»
[4, с. 190-191].
Прежде всего, это выражается во внимании к научным от-
раслям со стороны экономической и политической власти по-
средством рычагов материального симулирования. В ведущих
странах средний размер оплаты труда в науке в два раза выше,
чем в других отраслях хозяйства в целом. Диктат финансово
 162

сильных по отношению к науке структур проникает в правила и

принципы ведения научных исследований, разъединяет научные
отрасли с целью неограниченного контроля над ними посред-
ством поддержки государства и различного рода фондов.
Положение науки в современной экономике обсуждается
также в связи с миграцией интеллектуалов. Основной тезис, с ко-
торым согласно большинство российских исследователей, заклю-
чается в том, что «утечка умов» по своей сути есть явление нега-
тивное для развития России и для ее места в мировом сообще-
стве. Масштабы миграции возрастают с развитием промышлен-
ности и транспорта, но экономические причины миграции явля-
ются определяющими. Исторические примеры этого явления
имели место в античности, в средние века, известно также влия-
ние немецких ученых на формирование российской академиче-
ской науки. Только начиная с ХХ века возобладал принцип ми-
грации ученых, который диктовался в значительной мере эконо-
мическими мотивами, как самих ученых, так и заказом из разви-
тых стран на специалистов в области математики, ядерной физи-
ки, биологии. Подсчеты специалистов показывают, что за период
после Второй мировой войны более половины всего прироста
выработки на душу населения США было получено за счет со-
здания новых технологий с привлечением ученых-эмигрантов.
Если говорить об экономических аспектах развития современ-
ной отечественной науки, то обращают на себя внимания две наибо-
лее острые темы, дискутируемые в литературе. Во-первых, пробле-
ма смены поколений в российской науке, в том числе усиливающие-
ся различия в ценностных ориентациях представителей различных
возрастных групп исследователей. Во-вторых, поиск ответа на во-
прос, что влияет на выбор профессии ученого в среде молодежи?
Социологические исследования, проводившиеся в двух тра-
диционно выделяемых возрастных группах – ученых до 35 лет и
их коллег старше 50 лет, оказались интересными в том плане, что
социализация указанных групп проходила в кардинально отли-
чающихся друг от друга социально-экономических и социокуль-
турных условиях существования науки как социального институ-
та. Существенная разница между респондентами проявилась в
ответах на вопрос о принципах финансирования науки. Почти
46% молодых ученых, включая аспирантов и студентов, которые
 163

получают поддержку через отечественные целевые программы и

зарубежные научные фонды, приветствуют грантовую систему
финансирования. Необходимость исключительно бюджетного
финансирования науки поддержали 19% представителей старше-
го поколения против 3,5% молодых коллег.
Проблема мобильности российских ученых, согласно со-
циологическим опросам, представлена следующим образом: 80%
молодых респондентов согласились бы поработать за границей от
полугода до двух лет. Среди опрошенных старше 50 лет подоб-
ное мнение высказали 50% [5].
Стремление молодых людей стать учеными во многом зави-
сит от экономической ситуации в стране, от востребованности
научного труда в рамках данного общества, от государственной
политики в области науки. В 60 – 70-е годы ХХ века сознательный
выбор профессии ученого всесторонне поддерживался государ-
ственной политикой в сфере образования и науки, формированием
высокого престижа научной деятельности, стремлением Советско-
го Союза занять достойное место среди других государств мира.
Что сегодня дает современному молодому человеку занятие
наукой в России? Согласно социологическому исследованию
«Студент и наука», проводившемуся в Новосибирском Академ-
городке, 79% студентов стремятся получить качественное обра-
зование, но первоначальной мотивацией обучения является явно
выраженное желание работать в зарубежных фирмах и лаборато-
риях (80% опрошенных).
Таким образом, современная российская академическая
наука и реально и потенциально готовит часть высококвалифи-
цированных специалистов для западной экономики, которая
нуждается в научных кадрах, особенно в разработчиках наукоем-
ких технологий.
Россия сможет сохранить статус достойной страны, стать
одним из ключевых субъектов глобальной экономики, если со-
средоточится на главном стратегическом ресурсе – производстве
знания. В 2000 году российские программисты заработали на за-
рубежных заказах 126 млн. долларов, в 2003 году – 348 млн. дол-
ларов. Обращает на себя внимание не столько величина доходов,
сколько тенденция их увеличения. По мнению Д. Сорокина, пре-
вращение российской экономики в мировой центр по производ-
 164

ству знания не выглядит фантастичным. Предпосылки для этого

существуют в виде растущей потребности в фундаментальных
разработках на внутреннем рынке, наличии исторического опыта
по мобилизации усилий в масштабах страны для решения науч-
но-технических задач, ориентации «экономики, производящей
знания» не только на экспорт интеллекта и энергетических ресур-
сов, но на эффективное соединение внутри страны наукоемких и
ресурсодобывающих отраслей, а не на их разъединение [23].

Наука и власть
Наука – это уникальный продукт западноевропейской циви-
лизации, явление специфичное в том смысле, что оно оказало
мощное влияние не только на мышление, но и на политический
строй, на стратегии властвования, доминирования.
Наука занимает уникальную позицию по отношению к вла-
сти: это единственный социальный институт, который консуль-
тирует правительство по многим вопросам, в том числе и по во-
просу, как тратить деньги на науку, ибо только ученые в состоя-
нии определить приоритетные направления исследований. В этом
аспекте ключевая роль науки – консультировать власть, прави-
тельство. Однако она не может выполнить эту роль, если станет
полностью зависимой от государственного аппарата, станет его
частью. Но независимость науки не означает ее изоляции.
Одним из аспектов данной тематики является проблема ро-
ли науки и научного мышления в разработке методов убеждения,
а также формы участия ученых в политическом процессе в каче-
стве идеологов и экспертов.
Возникает вопрос: как власть использует науку? На чем осно-
вано значение авторитета науки и участие ученых в политическом
процессе? Любой политический режим пристально следит за сфе-
рой, производящей знания, так как она влияет на идеологические
основания самого режима. Господствующая в данный момент в
обществе официальная идеология всегда влияла на познавательную
деятельность через социальные механизмы науки: распределение
средств, административную власть, приручение высшей научной
элиты. Для власти одобрение ученым ее стратегий носит харизма-
тический, то есть не рациональный, а скорее мистический характер.
В любые периоды политические решения не могут быть свобод-
 165

ными от идеологических предпочтений, но в моменты кризисов

или серьезных конфликтов эксперты-ученые совершенно открыто
используют авторитет рационального, как «свободного от ценно-
стей» научного знания в очевидно идеологических целях. Особо
деликатный случай составляет поведение ученых, которых привле-
кают для экспертизы в тех организациях, где они работают. То вли-
яние, которое приобрели в общественной жизни ученые как экс-
перты и идеологи, давно тревожит мыслителей как симптом куль-
турной болезни современной цивилизации. Чем больше решения
ученых затрагивают моральные ценности и интересы людей, тем
более рискованно подпадать под влияние их экспертизы.
Уже первые специалисты, которые назвали себя идеологами
(Д. де Трасси, Кабанис, Вольней), определили две главные сферы
духовной деятельности человека, которые надо взять под кон-
троль, чтобы программировать его мысли,– познание и общение.
В курсе «Идеологии», который они преподавали правящей элите
Франции, было три части: естествознание, языкознание и соб-
ственно идеология. Фундамент, в который надо закладывать идеи-
вирусы, был построен из знаний о мире, человеке и предполагал
обмен информацией. В XIX веке идеологи превращают науку в
механизм управления сознанием с помощью специально создан-
ного языка слов и языка чисел – метрической системы. Через эту
систему мер были связаны сферы познания и языка, с помощью
которых правящий слой стал господствовать над мыслями и сло-
вами о самых фундаментальных категориях бытия – пространстве
и времени. Сила убеждения чисел огромна. Идеологическая сила
числа многократно возрастает, когда числа связаны в математиче-
ские формулы и уравнения. Здравый смысл против них бессилен.
Мистическая сила математических формул породила специальный
жанр идеологической манипуляции, особенно в сфере экономики.
Принято считать, что власть оказывает влияние на основу
парадигмальности исключительно социально-гуманитарного зна-
ния. Одно из главных преимуществ естественных наук, состояв-
шее в том, что в их теориях почти нет прямых политических им-
пликаций, было взорвано Т. Куном и П. Фейерабендом. Их мето-
дологический почин привлек внимание к социокультурным и по-
литическим характеристикам любых теорий. Это позволило сде-
лать вывод о том, что и в естествознании многое сформулировано
 166

неточно, особенно на начальном этапе, и что на него также влия-

ют политические переговоры внутри научного сообщества.
Обоснование полной свободы познания – довольно трудная
задача. Не только эксперименты, представляющие собой вторже-
ние в объект, его существенное изменение, но даже наблюдение и
измерение далеко не всегда являются ценностно нейтральными.
Дж. П. Грант, критикуя тезис о социально-идеологической
нейтральности технологий, полагает, что между идеями, типичны-
ми для социума и научно-технической среды, существует органич-
ная связь. Он пишет: «Представления о справедливости, действу-
ющие в современных политических философиях, созданы той же
самой концепцией разума, которой созданы и технологии. Один и
тот же западный рационализм породил и современное естествозна-
ние, и современную политическую философию. Способы примене-
ния компьютера будут так или иначе продиктованы политикой в
широком смысле слова. А политика в нашу эпоху определяется
представлениями об обществе, коренящимся в том же самом пред-
ставлении о разумной рациональности, которым произведено на
свет новое взаимопереплетение искусств и наук» [19, с. 159].
Попытку рассмотреть феномен науки через контроверзу
«знание-власть» предпринимали многие философы. По мнению
З. Баумана, синдром «власть-знание», наиболее бросающийся в
глаза атрибут современности, возник в эпоху Просвещения.
Р. Барт трактует власть не как политический, а как идеоло-
гический феномен. Власть таится в любом дискурсе, манифести-
руя его как дискурс превосходства. Это помогает власти судить,
выбирать, продвигать, ставить себя на службу извне направляе-
мому знанию. Р. Барт пишет: «Власть оказывается вечной в исто-
рическом времени… Это нарост на транссоциальном организме,
связанный с целостной историей человечества, а не только с его
политической историей. Объект, в котором она гнездится «от ве-
ка» – языковая деятельность, язык» [2, с. 548].
Пытаясь выяснить взаимосвязь между властью и наукой,
французский философ М. Фуко представил науку как форму вла-
сти и обосновал идею «знания – власти». Он посчитал возмож-
ным отождествить отношения знания и власти. М. Фуко предло-
жил исследовательскую программу «археологии знания» для по-
иска первоначальных пластов человеческого знания, для выясне-
 167

ния условий исторического возникновения различных мысли-

тельных установок и социальных институтов нового времени, в
том числе и науки. Предельным уровнем исследования стали для
него отношения власти и знания, социального и познавательного
в каждый исторический период времени. Знание в конкретную
историческую эпоху определяется той или иной «социальной ме-
ханикой», «социальной технологией». Не существует чистого
знания, поскольку оно всегда строится в зависимости от отноше-
ний с властью. Знание никогда не может быть незаинтересован-
ным, оно инициируется не безличным поиском истины, но жела-
ниями, побуждениями, страстями, инстинктами, насилием.
Власть порождает знание, а знание есть власть. Знания произво-
дятся по определенным правилам наблюдения объектов, методам
их классификации. Само содержание знания оказывается обу-
словленным, в конечном счете, социальными механизмами, ины-
ми словами – властью. Субъект познания воспринимает мир та-
ким образом, который предписан ему сложившимися механизма-
ми власти. Власть производит знания, власть придает конечный
смысл всякой деятельности. Власть и знание непосредственно
предполагают друг друга, образуя комплексы власти – знания.
Именно различные исторические типы взаимоотношений
власти и знания становятся объектом рассмотрения М. Фуко в его
концепции «генеалогии власти», где он занят поиском генетиче-
ских следов власти. Исследование власти показательно с точки
зрения функционирования ее главных механизмов – дисциплини-
рования и надзора. Так, возникновение научного знания о чело-
веке в столь различных областях, как медицина, криминалистика,
педагогика, психология, патопсихология, по мнению М. Фуко,
рождается в казармах, больницах, школах, тюрьмах, мастерских,
заводах, где выковывались практические приемы и орудия соци-
ального контроля и дисциплинирования тела. Раскрывая сущ-
ность стратегий власти – знания, М. Фуко делает вывод о том,
что ни душа, ни тело не первичны, не свободны, а производны,
изначально определимы социальными механизмами власти.
Архивные и исторические исследования власти М. Фуко
связывает с понятием дискурса. Под дискурсом он понимает, с
одной стороны, набор исторических практик, с другой – теорети-
ческое понятие, объясняющее то, как люди реально живут, дума-
 168

ют, действуют в соответствии с существующими режимами ис-

тины. Дискурсы, в понимании М. Фуко, неотделимы от власти.
Власть создает дискурсы, собирая для них информацию, и уста-
навливает режим истины, который делает возможным опреде-
ленное знание. В своих исследованиях М. Фуко документально
подтвердил существование социальной базы для формирования
идей в таких практических областях, как психиатрия и право.
М. Фуко обращается к наследию «идеологов» XVIII века
(Ж. Кабанис, К. Вольней) и отмечает, что для конструирования
нового дискурса власти ими использованы социальные и куль-
турные трансформации, в результате чего идеология предстала и
как теория идей, знака, индивидуального генезиса ощущения, и
как теория социального сочетания интересов через обществен-
ный договор и упорядочение формирования социального тела.
Из доминирующей теории власти и теории политического
поля у французского философа П. Бурдье вытекает идея наличия
автономного поля науки как независимой инстанции производ-
ства знания. Эта теория конструктивна для аналитических целей
выяснения реальной зависимости науки от власти. «Автономная
коллективность ученых», оказывающихся «общественностью»
(термин Ю. Хабермаса), статус «свободно парящей интеллиген-
ции» (термин К. Манхейма) как научной общественности форми-
руют представление о связи научности с обращением к государ-
ству и власти от имени человечества. Ж. Ф. Лиотар об этом гово-
рит следующее: «От Просвещения приходит повествование об
эмансипации, легитимизирующее науку как истину, опирающую-
ся на автономию собеседников, включенных в этическую, соци-
альную, политическую практику» [13, с. 96-97]. Таким образом,
независимость как автономия науки и научного знания институ-
циализируется через функциональное смещение задач науки по
отношению к государству и социуму: от способности быть тех-
нологией и давать знание как средство к способности задавать
цель. Это также можно обозначить вектором движения науки от
«знания ради господства» (М. Шелер) к «критическому и эман-
сипаторскому знанию» (Ю. Хабермас).
В последние десятилетия в обществе усилились требования
установления социального контроля за развитием науки и техни-
ки. Углубляется понимание того, что важные решения по вопро-
 169

сам научно-технической политики должны приниматься не толь-

ко учеными и политиками, но и широкой общественностью. Го-
лос общественности оказывает влияние на планы размещения
АЭС, на регламентацию исследований в области здравоохране-
ния, генной инженерии, биотехнологии, на исследования в обла-
сти ядерного вооружения.
Наука должна давать отчет обществу, но вопрос заключается
в том, кто будет участвовать в установлении контроля, как он бу-
дет организован и насколько глубоко он будет входить в детали,
связанные с характером и процедурой научных исследований?

Наука и идеология
Идеология есть комплекс идей и концепций, с помощью ко-
торых человек понимает общество, социальный порядок и самого
себя в этом обществе и мире.
Идеология возникает в качестве особой практики в Новое
Время, когда происходит становление массового социального
субъекта, а наука приобретает ключевой статус. Одним из первых
термин «идеология» ввел французский философ Д. де Трасси, ис-
пользовав его в качестве синонима научного анализа, способно-
сти мыслить, позитивного знания. Однако привычным для фило-
софского дискурса остается значение термина «идеология», в ко-
тором она четко противопоставляется науке.
Идеология есть результат распада мифа и функционирует
как один из вариантов рефлексивной практики, представляя со-
бой противоречивый синтез рационального и нерационального. В
последнее время поиски релевантных структуре идеологии гно-
сеологических концептов сопровождаются ссылкой на сферу
трансрационального. Гносеологические исследования идеологии
пролегают в русле анализа символов, стереотипов, эмоций, под-
сознательного. С. Жижек отмечает, что в идеологии присутствует
интенция познать мир рационально, но она сопряжена с догад-
кой, что в этом мире есть нечто трансрациональное, неподотчет-
ное разуму.
Идеологическая рефлексивность, претендуя на рациональ-
ность, укрепляется и легитимизируется в постиндустриальный
период, с характерным для него высоким престижем науки. Под-
 170

разумевая под идеологией строительство мира идей, З. Бауман

видит начало ее влияния на интеллектуальный мир с XVIII века.
Идеология, ничего не продуцируя самостоятельно, осу-
ществляет, по выражению М. Мамардашвили, «рационализацию»
представлений, порожденных повседневностью. Она комбиниру-
ет, систематизирует эти представления, прибегая к использова-
нию философской, научной и прочей специализированной тер-
минологии и логико-методологических средств, но пользуется
ими формально. Идеология отличается, например, от социальной
науки тем, что, используя готовые выводы, она выстраивает
определенную модель действий и систему рационализации этих
действий, не обязательно совпадающую с научными выводами в
социальном познании.
Главную социальную опасность идеологии американский
социолог Ч. Р. Миллс видит в нарастании «рациональности без
разума», то есть в использовании рациональных средств науки
для достижения иррациональных целей.
Эксплуатация научного и философского арсенала сообщает
результатам идеологической рефлексии видимость строгой логи-
ческой последовательности и тем самым теоретичности. Идеоло-
гические конструкты (идеологемы) представляют собой рафини-
рованные систематизированные разработки, и эта утонченная си-
стемность в совокупности с научной терминологией оказывает
внушающее воздействие на сознание, готовое в любой системно-
сти видеть синоним строгости и научности. Идеология – неотъ-
емлемая часть социальной рациональности, которая обустраивает
собственную «экзистенциальную» территорию за счет чужих
практик, приспосабливаясь к чужим дискурсам.
Близость идеологии к философским системам позволяет ей
играть роль мировоззрения, редуцированного до прагматических
целей, ассоциирующихся с практиками социальной инженерии и
технологии. Идеология в своих основах пытается отвечать массо-
вым ожиданиям как теоретического, так и утилитарного сознания.
Конец XX века засвидетельствовал крушение большинства
идеологий, что позволило артикулировать тезис о «конце идеоло-
гии». Идея «конца идеологии», озвученная еще К. Манхеймом,
вступает, однако, в противоречие с законом «вечного возвраще-
ния», угаданного Ф. Ницше, в результате которого смерть одной
 171

из форм культуры сопровождается рождением новой. Ф. Ницше

разрабатывал теорию идеологии, проводя анализ социальной ми-
фологии, что привело его к выводу о «вечности» идеологии, по-
скольку она коренится в психологических и ценностных предпо-
сылках индивида. Идеологию нельзя устранить, как невозможно
устранить оценочные суждения. Идеология как часть культуры
не исчезает, а демонстрирует смену одних ее форм другими. Оче-
видно, что речь должна идти не о «конце идеологии», а о разру-
шении ее специализированных форм. Устойчивость архетипа
идеологии в общественном сознании и в социально-исторической
практике склонны видеть в том, что идеология есть в принципе
религиозно-мотивированная система ориентаций.
Таким образом, идея конца идеологии бессмысленна. Кон-
структивным представляется исследование тех различных набо-
ров предпосылок мысли и действия, которые предопределяют
наш выбор познавательной позиции и наш познавательный путь.
Неразработанность методологических оснований теории
идеологии побуждает искать варианты ее концептуализации на
пути взаимодополнительности представлений об идеологии как
систематизированном и теоретически обоснованном субъектив-
ном интересе (К. Маркс, Г. Маркузе, Л. Альтюссер); об идеоло-
гии как ценностной форме определенного социального порядка и
системе властных отношений легитимации (М. Вебер, Э. Дюрк-
гейм); об идеологии как феномене, имманентном социальным
структурам и языку (Р. Барт, Ж. Лакан, Ю. Кристева, М. Фуко).
Именно в этом смысловом перекрестье толкований идеологии
возможно обозначить механизм ее влияния на науку.
К. Маркс очертил контуры идеологии через анализ анато-
мии общественного сознания. Он выявил социально-
экономический детерминизм генезиса, циркуляции и смены раз-
личных форм общественного сознания. В методологическом
плане это положение, перенесенное в область познания, фикси-
рует тот факт, что «эпистемы», «парадигмы», «научно-
исследовательские программы» устроены одинаково по принци-
пу социально-классовой ангажированности, другими словами,
являются идеологиями.
Л. Альтюссер делает акцент на идеологических практиках, к
которым причисляет большинство аспектов социальной жизни, в
 172

частности, теоретические практики, подразумевая под ними про-

изводство знаний. Л. Альтюссер не отождествляет науку с идео-
логией, но указывает на универсальные структурные характери-
стики общества, которые соотносятся с универсальными струк-
турами человеческого мышления. Он определяет идеологию как
систему представлений с акцентом на их знаковый, смысловой
характер. Системы представлений являются системами значений,
посредством которых происходит организация нашего видения
мира. Анализ идеологии по Л. Альтюссеру предполагает иссле-
дование не только языка и представлений, но и материальных
форм – институтов и социальных практик, с помощью которых
мы живем и организуем свою жизнь.
Р. Барт полагает, что идеология функционирует в пределах
дискурса власти. Идеология означает самое внутреннее устрой-
ство языка и речи, посредством которых отдаются приказы и
формируются ценности (идеолекты). Идеология, с точки зрения
Р. Барта, – это фабрика смыслов. Язык здесь не является простым
орудием содержания, он активно это содержание производит,
направляет его к заранее выбранному значению.
Согласно М. Бахтину, все идеологическое обладает значе-
нием: оно представляет, изображает, замещает нечто вне его
находящееся, то есть является знаком. В мир идеологии может
войти только то, что социально значимо, а идеологический знак
определяется социальным кругозором данной эпохи и данной со-
циальной группы. Используя термин «идеология», он вводит по-
нятие идеологической среды, идеологического кругозора, цен-
ностного центра эпохи. М. Бахтин инициировал создание систе-
мы наук, объединенных общим предметом – идеологией, пони-
маемой в широком смысле. Среди наук об идеологии – психоло-
гии, литературоведения, языкознания – исключительное значение
было отдано последнему. Выделяя науку о языке, М. Бахтин под-
черкивал, что в ее предмет входит «жизненная идеология», не
охваченная другими науками, которая помимо собственной важ-
ности, является средой формирования специальных идеологий:
морали, права, науки. В этом плане неизбежным представляется
пересечение познавательных полей различных областей гумани-
тарного знания и инонаучных систем, включающих в себя лите-
ратуру, искусство, то есть то, что выходит за пределы науки.
 173

Идеологический дискурс по своей природе полисемичен, ибо в

нем выражен конфликт с другими ценностями, в него включены
голоса критиков и оппонентов, что требует пристального внима-
ния к идеологии как процедуре экспликации социальных голосов,
погруженных в толщу «другости», «чужой речи» [3].
Таким образом, наиболее перспективной линией концептуа-
лизации идеологии представляется анализ места и функции идео-
логического производства, воспроизводства и легитимизации в
науке через понимание идеологии как специфической знаковой
системы. Эта исследовательская перспектива поддержана и
Ю. Кристевой, утверждающей, что идеологема может быть пред-
ставлена в качестве материализованной интертекстуальной
функции, которую можно установить на разных уровнях текстов
и носителем которой является знак. В пределах этой позиции
представляется оправданным исследовательский интерес к семи-
озису идеологии или анализу генезиса и функционирования
идеологической знаковой системы. Идеология рассматривается
как органическая часть культурной матрицы. Главной социаль-
ной функцией идеологии в этом ракурсе является вторичное ко-
дирование и моделирование социальной реальности, происходя-
щее поверх культурной матрицы. Семиозис идеологии представ-
ляет способ символизации мира, результатом которого является
производство идеологических знаков и воспроизводство идеоло-
гической знаковой системы. Трактуя идеологию как семиотиче-
ский процесс, мы утверждаем, что идеология использует ту зна-
ковую систему культуры, в которую она включена и, таким обра-
зом, выступает в качестве ретранслятора культурных кодов свое-
го времени.
Семиотический подход к изучению идеологии предполагает
анализ того, как значение и смысл служат установлению и под-
держанию отношений доминирования.
Определение идеологии требует ее дополнительных экспли-
каций как неконстантной части культуры определенного социу-
ма, который интегрируется в науку. Как происходит такая инте-
грация? Динамику идеологии можно эксплицировать благодаря
«отсадкам истории», зафиксированным в виде прототипов, архи-
сюжетов, тематизаций, исторических и мифологических паралле-
лей логико-культурных детерминант. В литературоведении,
 174

например, эта проблема решается через введение понятий «ги-

пертемы» и «гипертекста», которые являются носителями выс-
шей темы и основой идеологического ядра произведения. В более
широком смысле идеология входит в культуру посредством пре-
цедентных текстов. Прецедентные тексты характеризуются:
1. Значимостью для той или иной личности в познаватель-
ном или эмоциональном отношении;
2. Сверхличностным характером, то есть распространенно-
стью и известностью в широком кругу предшественников и со-
временников;
3. Хрестоматийностью, то есть многократным использова-
нием [26, с. 45].
Знание прецедентных текстов есть показатель принадлеж-
ности к эпохе. Прецедентный текст выявляет иерархические сим-
волические характеристики картины мира и классифицирует их
по тому, насколько они значимы для социума. Прецедентные тек-
сты как воплощение культурно-значимых идей способствуют
концентрации понятий, более глубоко и полно отражающих бы-
тийный мир, процессы, происходящие в нем, а также возможно-
сти его познания. Прецедентные тексты формируют культурно-
языковую картину мира, которая в условиях господства субъек-
тивности, начавшегося с Нового времени, разворачиваются в ка-
честве индивидуальной картины мира в сознании личности. В от-
ношении бесписьменных обществ речь может идти о «сакраль-
ных текстах» (П. Бурдье), которые, войдя в коллективное управ-
ление в форме поговорок, гномической поэзии, могут функцио-
нировать как инструменты признанной власти, которую получа-
ют, присваивая себе инструменты интерпретации.
Американский философ науки Дж. Холтон предпринял раз-
работку концепции тематического анализа науки, который дает
возможность находить черты постоянства, некоторые относи-
тельно устойчивые структуры, воспроизводящиеся в науке даже в
периоды ее революционных изменений. Дж. Холтон настаивает
на отличии тематического анализа от юнговских «архетипов»,
куновских «парадигм», «эпистем» М. Фуко. Тематические пред-
почтения в большей степени обусловлены субъективностью уче-
ного, а не его социальным окружением или научным сообще-
ством. Это помогает объяснить формирование принадлежности к
 175

традиции, школе, направлению через маркированность традиции,

узнаваемость авторской стратегии. Выявление устойчивых тем,
приверженность им со стороны ученых, их погруженность в со-
циокультурный контекст позволяет рассматривать науку как вид
культурной деятельности с присущими ей универсальными тен-
денциями логического характера, но и зависимую от идеологии.
Основные объекты изучения в рамках тематического анализа -
слова, которые по самой своей природе скрывают человеческую
мысль в той же степени, в какой и открывают ее. Поэтому, счита-
ет Дж. Холтон, важной целью исторических исследований и са-
мой философии является обнаружение этих не переданных в сло-
вах мыслей, реконструкция скрытых процессов мышления, кото-
рые всегда прячутся за высказанными словами. Итоги научной
работы в рамках тематического анализа предполагают учет куль-
турной эволюции за пределами науки и ее влияние на науку через
технологию, этику, литературу, идеологию [29].
В последнее время в методологический оборот отечествен-
ной науки было введено емкое понятие логико-культурной доми-
нантности [22]. Понятие логико-культурной детерминанты при-
звано на междисциплинарном уровне выделять ситуацию вре-
менного преобладания, доминирования, господства определен-
ных понятий и устойчивых способов рассуждения в науке. Спе-
цифика логико-культурных детерминант, в отличие от классиче-
ских методологических единиц, ориентированных преимуще-
ственно на естествознание (парадигмы, исследовательские про-
граммы), направлена на различные пласты гуманитарной культу-
ры, доминирующие в разные исторические периоды. Благодаря
тому, что логико-культурная детерминанта сохраняет некоторую
целостность, ядро, это способствует подчиненности, общему
лейтмотиву, настроению или идее, охватывающим обширную
сферу междисциплинарных и межкультурных связей. По мнению
Г. Сориной, функцию логико-культурной детерминанты в разное
время выполняли такие разные методологические концепции и
одновременно идеологии, как позитивизм, прагматизм, «психоло-
гизм или антипсихологизм». Сам методологизм стал одной из ве-
дущих логико-культурных детерминант и идеологий в культуре
ХХ века.
 176

Таким образом, способы проникновения идеологии в науч-

ную практику реализуются незаметно, посредством доминирова-
ния институциональных структур, приоритетов исследователь-
ских стратегий, технологий и языков науки. Речь может также
идти о национально-ориентированных допущениях, пронизыва-
ющих всю культуру науки. Проникновение идеологии в науку
происходит в рамках определенной эпистемической системы, ко-
торая сама выступает как продукт более широкой социокультур-
ной парадигмы. После того, как эпистемическая система сформи-
ровалась, становится невозможным отделить социокультурные
компоненты от воздействия когнитивных факторов. Система
приобретает статус идеологии, жестко детерминируя последую-
щее развитие науки. Только в периоды научных революций про-
исходит разрыв со старой идеологией и переход к новой эписте-
мической системе, а, следовательно, к новой идеологии.
Методологическая артикуляция проблемы идеологических
детерминант знания требует своего обоснования в рамках опре-
деленной философии науки, задающей парадигмальные характе-
ристики того или иного образа науки. Становление современного
образа науки есть результат того, что так называемая телеологи-
ческая эпоха (в терминологии О. Конта) уступила место сначала
метафизической эпохе, а затем эпохе позитивистской, выразив-
шейся во взлете науки и техники. Позитивизм в качестве мощной
господствующей идеологии оказал влияние на все стороны соци-
альной жизни. Крупнейшие мыслители нашего столетия – Э. Гус-
серль, М. Хайдеггер, Ю. Хабермас – однозначно отметили гос-
подство объективности, логического формализма в современной
философии и науке. Соответствующая этим стандартам филосо-
фия науки исходила из позитивистского постулата, что образцом
научной рациональности является наука, освобожденная от цен-
ностей, идеологических суждений.
Ценности в момент становления науки перешли в ведение
религии, а объективные знания ориентированы были на истину, а
не на ценности. Уязвимость освобожденного от догм рациональ-
ного познания побуждала философов, например, Г. Гете, к поис-
ку особого типа научного мировоззрения, соединяющего знания
и ценности.
 177

К. Гемпель первым сделал прагматичный шаг в сторону от

позитивизма, создав новый образ науки, который допускал цен-
ности не только в контексте обоснования, но и в контексте от-
крытия. Т. Кун довел эту линию в философии науки до конца,
предположив, что научная рациональность всего лишь функция
парадигмы, внешние рамки, складывающиеся по ценностным
суждениям научного сообщества.
Благодаря Т. Куну произошло размежевание в философии
науки на экстерналистское и интерналистское направления. Пер-
вое сосредоточилось на социолого-исторических научных иссле-
дованиях в жанре «casestudy», демонстрируя социальную обу-
словленность знания и понимая научную рациональность описа-
тельно и свободно, как то, что делают ученые в повседневности и
в конкретных организационных условиях. Второе направление –
собственно философия науки – стало развиваться в гемпелевском
русле, решая вопрос о том, насколько в науке допустимы неко-
гнитивные вненаучные основания, то есть насколько решение
ученого принять или отклонить теорию может быть не формаль-
ным, а реально-ценностным.
Наиболее последовательно данную линию проводит британ-
ская исследовательница М. Хессе, которая полагает, что задача
философии науки состоит не в фиксации и слепом отражении
ценностных установок ученых, но в осознании того, что наука
является ценностносодержащим предприятием, в котором могут
наличествовать как правильные, так и неправильные ценности.
Модель М. Хессе исходит из того, что научная практика принци-
пиально ценностна, и ценностные суждения науку не портят, а,
значит, они оправданы. Основная цель науки состоит в аккуму-
ляции прагматически оправдавших себя истинных высказываний,
дающих возможность ориентироваться в окружающем мире и
управлять им. Отвечая на вопрос о том, что есть правильные цен-
ностные установки в науке, М. Хессе приходит к выводу, что это
вненаучные, мировоззренческие установки ученых, которые дик-
туются в высшей степени прагматической максимой на достиже-
ние результата, напрочь очищенного от любых идеологических
нагрузок. Другими словами, ученый не имеет права на какие бы
то ни было ценностные суждения вне этого сугубо прагматиче-
ского сознания. Он не имеет права приспосабливать науку к
 178

идеологии, но только вправе черпать идеологические установки

из самой научной прагматики. М. Хессе исходит из того, что
наука стремится не просто к знанию, самоценному в своей раз-
дробленности, а к некоему целостному знанию, в котором важны
не достижения отдельных теорий, но их «сети», совокупности.
Ученый, ориентированный на картину всеобщей взаимосвязи яв-
лений, всегда будет исходить из ценностей, предпочитающих
сходство, а не различие вещей. Прагматика науки не может допу-
стить, что любой объект, входящий в ее сферу, стал бы рассмат-
риваться привилегированно, как отличный от других объектов.
Отсюда правильной фундаментальной ценностью науки следует
признать приоритет сходства над различием.
Таким образом, решение проблемы идеологической нагру-
женности науки с интерналистских позиций позволяет противо-
стоять релятивизму методологических концепций историко-
социологической ориентации. Постулированный постпозитивиз-
мом релятивизм не в состоянии выполнить роль методологиче-
ского ориентира, исповедуя принцип интерпретации познания с
позиций его нестабильности и зависимости от различных условий
и ситуаций. Концепция М. Хессе представляется более продук-
тивной, так как решает обозначенную проблему в другом ключе.
Вопрос идеологии с ее точки зрения может быть поставлен сле-
дующим образом: если правильные ценностные установки выра-
батывает прагматичная наука, то именно она реально выполняет
в обществе культурную функцию, поставляя ему ценности, при-
чем, в отличие от идеологии, правильные ценности [см.: 30].
Следует отметить приспособление методологии науки к це-
лям идеологии. Помимо продукта науки (знания, научной карти-
ны мира) большим идеологическим потенциалом обладает сама
методология научного познания. Идеология стала пользоваться в
своих целях методологическими средствами, создаваемыми
наукой для познания. Например, мощным методологическим
приемом науки был и остается редукционизм – сведение объекта
к максимально простой, желательно механической системе, кото-
рую можно описать на языке математики. У распространенной в
естествознании идеологии редукционизма и сциентизма имеются
реальные социокультурные основания, к числу которых относит-
ся исключение из исследования в классическом неорганическом
 179

мире исторических аспектов. В физике исторический подход реа-

лизуется лишь в последние десятилетия, благодаря концепции
И. Пригожина. Немецкий философ Р. Ридль полагает, что сциен-
тистский редукционизм является идеологией квантифицирования
реальности. Эта идеология вырастает на недостатках наших форм
восприятия эмерджентности, скачкообразного возникновения но-
вых качеств. В совокупности с ограниченностью восприятия ис-
торичности это служит питательной почвой для точки зрения на
физику как «внеисторическую» науку. Развитие всего естество-
знания в русле данной идеологии препятствовало, и до сих пор
препятствует, взаимодействию с гуманитарными науками.
Редукционизм создал основу для огромных аналитических
возможностей науки, одновременно усложнив процедуру изуче-
ния сложных объектов: живой природы, человека. Способность
упрощать явление, изобретать простые и даже примитивные при-
чинно-следственные связи были использованы идеологией с це-
лью манипулирования массовым сознанием при помощи телеви-
дения, СМИ. У науки идеология переняла также эффективное ме-
тодологическое средство – представлять объект в виде модели –
от сложных аналоговых моделей до художественных метафор.
Все большее воздействие на сознание оказывает интеллектуаль-
ная конструкция самого высокого уровня – теория. Идеология
настолько эффективно использует научные теории, что они начи-
нают господствовать в культуре и воспринимаются обыденным
сознанием как вечные и очевидные истины.
Глубокие изменения в обществе невозможны без идеологи-
ческого обоснования. Наука участвует в формировании основ
идеологии через воздействие на самого человека путем измене-
ния картины мира, внедрения научного метода познания и мыш-
ления, путем создания нового языка. Картина мироздания как
естественный порядок вещей во все времена был важнейшим ин-
струментом воздействия на сознание. В любом обществе картина
мира служит для человека тем основанием, на котором строятся
представления об идеальном или допустимом устройстве обще-
ства. Любой претендующий на минимальную стабильность поли-
тический строй нуждается в обосновании своей законности, соот-
ветствии естественному порядку вещей, в таких аргументах, ко-
торые были бы убедительными для достаточно большой доли
 180

населения. Особенно наглядна роль идеологий в переломные мо-

менты жизни общества, когда происходит слом старых социаль-
ных структур, производственных отношений, системы власти.
Сама наука как часть культуры в эти моменты испытывает глубо-
кие преобразования.
В качестве примера можно привести взаимодействие науки
и идеологии на этапе становления буржуазного общества как об-
щества гражданского, с приоритетом индивидуалистического
мировоззрения, подкрепленного механистической картиной мира
и возрождением атомистической концепции. Философские осно-
вания индивидуализма, заложенные Т. Гоббсом, не потеряли сво-
ей актуальности и сегодня, они пронизывают идеологические ло-
зунги всякий раз, когда возникает необходимость легитимации
свободной рыночной экономики и соответствующего ей полити-
ческого порядка. Другой пример – идея прогресса, возникшая и
развитая в науке, которая стала одним из оснований идеологии
индустриального общества. Наука задала принципы легитимации
прогресса, опираясь на свой собственный образ как социального
института, доминирующего в культуре и общественной жизни.
Предлагая человеку определенную картину мира и форми-
руя его тип мышления, наука закладывает основания для приня-
тия фундаментальных постулатов идеологии. Прагматичная и
гибкая идеологическая практика, включающая разработку объяс-
няющих общество концепций и идей, превращение их в сообще-
ния и внедрение этих сообщений в общественное сознание, нуж-
дается в механизмах, переводящих научные знания на язык идео-
логии. Особый мир слов – логосфера – включает в себя язык как
средство общения и все формы вербального мышления, в кото-
ром мысли облекаются в слова. Язык как система понятий, слов,
благодаря которым человек воспринимает мир и общество, есть
самое главное средство подчинения. Уже Новое время потребо-
вало нового языка для объяснения мира, который был лишен свя-
тости. Естественный язык стал постепенно вытесняться специ-
ально создаваемым языком. Слова стали рациональными, очи-
щенными от множества уходящих в глубь веков ценностных
смыслов. Из науки в идеологию, а затем в обыденный язык пере-
шли в огромном количестве слова, не связанные с контекстом ре-
альной жизни. Когда вместо силы главным средством власти ста-
 181

ла манипуляция сознанием, власти понадобилась полная свобода

слова, то есть превращение его в безличный, неодухотворенный
инструмент.
Противоречат ли идеологические функции науки нормам
познавательного процесса? Реально присущие научной практике
и научному методу свойства – опираться на предположения, мо-
дели, неявное знание,– создают для ученого широкую область
неопределенности, в которой он может маневрировать в соответ-
ствии со своими идеологическими предпочтениями. Главное в
научной идеологии состоит не в том, что она открыто высказыва-
ет, а в том, что она замалчивает. Для обозначения и осмысления
явлений ученые пользуются нестрогой терминологией, взятой из
вненаучной практики. Уже отсюда вытекает возможность рас-
хождения во мнениях ученых, принадлежащих к разным груп-
пам. Особым типом неявных знаний считается та совокупность
не вполне научных представлений и верований, которую некото-
рые историки и философы науки называют научной идеологией.
М. Фуко, рассматривая идеологию в рамках схемы: дискур-
сивная практика – знание – наука, приходит к выводу, что наука
локализуется в поле знания и играет в нем определенную роль,
которая изменяется в соответствии с различными дискурсивными
формациями и преобразуется вместе с ними. М. Фуко делает сле-
дующие выводы. Во-первых, идеология не исключает научности.
Во-вторых, идеологическое функционирование науки может
быть обнаружено в качестве теоретических погрешностей, про-
тиворечий, лакун. В-третьих, исправляя ошибки и заблуждения,
дискурс не порывает с идеологией. Роль последней не уменьша-
ется по мере того, как возрастает точность и рассеивается лож-
ность [27, с. 185].
Таким образом, рассматривать реальную науку, игнорируя
ее связь с идеологией, было бы утопией. Поэтому Г. Башляр
настаивает на том, что настоящая философия науки призвана
осуществлять функцию надзора в отношении идеологических
поползновений, отделяя все, идущее от самой научной практики,
от внешних этой практике идеологических примесей.
Амбивалентность идеологии в современной науке состоит в
ее гибкой интегрированности в познавательный процесс на
уровне символов, стереотипов, эмоций, подсознательного. Науч-
 182

ные убеждения всегда имеют идеологический характер. Но идео-

логия и наука признаются несовместимыми, поскольку знание
разрушается, следуя идеологическим установкам. Исчерпавшая
себя идеология как форма освоения действительности через
призму корпоративных интересов науки должна быть заменена
иной идеологией, утверждающей мысль о том, что при любых
обстоятельствах познавательная экспансия должна получить гу-
манитарное и в широком смысле социокультурное обоснование.
Общей тенденцией постнеклассического этапа развития науки и
способа философской рефлексии о нем стало преобладание ак-
сиологической тематики. Современная наука выстраивает отно-
шения с новым типом идеологии, синтезирующей социальное и
культурное на уровне фундаментальных ценностей, этико-
гуманистических абсолютов, приоритетов рациональности и кри-
тичности. Эта идеология универсальна, ее суть выражается в от-
ветственности за поддержание жизни, выживание рода, создание
предпосылок дальнейшего развития истории. Предназначение
новой идеологии в выработке координат, куда вписываются все
проявления культуры, в том числе наука, по отношению к кото-
рой идеология должна выполнять важные регулятивные функ-
ции. Среди них легитимизирующая функция, которая проявляет-
ся в совокупности содержательных императивов, предписаний,
запретов, в которой новая идеология выступает определенной эв-
ристикой и представляет модельную схему деятельности, какой
она должна быть на практике, применительно к современной
науке. Потенциал идеологии нового типа направлен на перспек-
тивность развития науки в социокультурных координатах [8].

Наука и образование
Вхождение человеческой цивилизации в информационное
общество актуализировало задачу своевременной подготовки
людей к новым условиям жизни и профессиональной деятельно-
сти в высокотехнологизированной и высокоавтоматизированной
среде, необходимости научить их самостоятельно действовать в
ней, эффективно использовать ее возможности и умению защи-
щаться от негативных воздействий.
Негативные воздействия осознаются как рассогласование
векторов гуманитарного и технологического развития общества.
 183

Скорость технологических трансформаций не позволяет статич-

ной и консервативной в определенном смысле слова гуманитар-
ной сфере реализовать функцию предвидения негативных изме-
нений в обществе и предложить рецепты социальной терапии.
Задачи образования заключаются в оперативном переформулиро-
вании когнитивных, этических, аксиологических координат об-
щественного развития.
Понятие образования определяется как процесс педагогиче-
ски организованной социализации, осуществляемый в интересах
личности и общества. Термин «образование» используется двоя-
ко: во-первых, для обозначения процесса и результата становле-
ния личности; во-вторых, для обозначения общественно органи-
зуемого и нормируемого процесса постоянной передачи предше-
ствующими поколениями последующим социально значимого
опыта, представляющего собой в онтогенетическом плане про-
цесс становления личности в соответствии с генетической и со-
циальной программами [12].
Система образования – основная детерминанта всех соци-
альных явлений, это упорядоченный социальный процесс фунди-
рования личности, имеющий целью реализацию общественного
заказа, направленный на формирование и развитие будущего
полноценного члена общества, способного к осуществлению по-
лезной деятельности и воплощению общественных идеалов. Со-
циализация индивида и первый опыт социального общения воз-
можны только в этой системе. Система образования является тем
социальным институтом, с которого начинается цивилизованное
общество.
В современном обществе отмечен процесс адаптации систе-
мы образования к происходящим изменениям, что нашло свое от-
ражение в разработке новой парадигмы образования. Основными
приоритетами новой парадигмы является смена вектора с позна-
ния окружающей действительности на деятельностное, целена-
правленное изменение мира. При этом основной акцент смещается
на формирование целостной личности как основной движущей
силы творческого воздействия на окружающий мир. Основой для
указанного процесса является гуманизация и гуманитаризация об-
разования на основе гуманистического мировоззрения.
 184

Задача образования должна заключаться в актуализации гу-

манизма, требующего нового подхода к формированию его прин-
ципов с учетом современных тенденций развития цивилизации.
Этот подход должен содержать в себе приоритет общечеловече-
ских ценностей, культуру, нравственное воспитание человека.
Данный подход принципиально важен, поскольку свидетельству-
ет не о технократическом, а о гуманитарном варианте решения
проблемы как переносе смысловой доминанты с технических
средств на вопросы адаптации личности к жизни в современном
обществе, таящем в себе угрозу дегуманизации и замены куль-
турных ценностей технологическими понятиями и принципами.
Специфика гуманитарного знания заложена в том, что его
объектом является искусственный мир – мир человека. Гумани-
тарные науки исследуют не столько материальность человека,
сколько его сознание, субъективность, духовную культуру. Что-
бы познать столь сложный объект, познать дух, необходимо по-
знающему вступить в общение, в диалог с познаваемым. Только в
диалоге возможно сопереживание, постижение, понимание смыс-
лов и ценностей другого. Отечественный исследователь, философ
и филолог М. М. Бахтин возводит гуманитарное мышление в ста-
тус всеобщего и оказавшего существенное влияние на логику
мышления и тип рациональности ХХ века.
Важное отличие гуманитарных наук от наук естественных
состоит в том, что, описывая реальность, они обязательно берут в
расчет аксиологическое измерение человеческих и общественных
потребностей. Они включают аспекты должного, желаемого,
ценного, то есть субъективно предпочтительного.
Современное социально-гуманитарное познание и образо-
вание понимаются и эксплицируются с учетом «коммуникатив-
ного поворота» как крупного сдвига парадигмального характера в
этой сфере. Это находит выражение в открытии на базе образова-
тельных программ специализаций коммуникативной направлен-
ности: связи с общественностью, реклама, маркетинговые ком-
муникации, специализированная журналистика. Социализация
коммуникативных образовательных продуктов и практик сопро-
вождается изменениями в эпистемологии социально-
гуманитарных наук.
 185

Новые стратегии образования направлены сегодня на лик-

видацию разрыва между необходимостью в обучении наукоем-
ким профессиям и гармоническим воспитанием личности в ин-
формационную эпоху. Современная культура требует небывалой
диверсификации и мультипликации источников образования. Ре-
структуризация всей сферы образования закладывает идеологию
перехода от традиционной системы к инновационной, базирую-
щейся на основном принципе – концепции непрерывного образо-
вания. В современных условиях на образование возложена задача
– стать социальным институтом, позволяющим учиться непре-
рывно, на различных уровнях профессионального образования:
среднем, высшем, послевузовском, дополнительном. Принцип
непрерывности является краеугольным в конструировании новой
парадигмы образовательной системы, успешное функционирова-
ние которой предполагает формирование условий для образова-
ния каждого человека на всех возрастных этапах его становления,
для всех уровней интеллектуального и духовного развития. Про-
цессы информатизации образования привели к появлению новых
форм, одной из которых является дистанционное образование.
Несомненно, что образование в условиях господства совре-
менной культуры перестает быть средством усвоения готовых
общепризнанных знаний, становясь способом информационного
обмена личности с окружающими людьми, обмена, который со-
вершается в каждом акте жизнедеятельности и на протяжении
всей жизни личности, обмена, который предполагает не только
усвоение, но и передачу, отдачу, генерирование информации в
обмен на полученную.
Реализация такого подхода возможна через развитие по-
требности в информации и ее доступности. Важнейшей потреб-
ностью человека на рубеже тысячелетий стала потребность в
быстром и качественном получении интересующей его информа-
ции. Информационные потребности общества постоянно растут,
что ведет к повышению значимости информации в развитии всех
сфер человеческой деятельности, включая образование.
Социокультурная составляющая информатизации образова-
ния реализуется с опорой на информационные и телекоммуника-
ционные технологии. Через образование идет прямое воздействие
информационных технологий на развитие культуры. В этом про-
 186

цессе отмечаются определенные противоречия между установка-

ми новой образовательной парадигмы и все большей интенсифи-
кацией информатизации образования, пространства, в котором
вырабатывается единая общечеловеческая культура.
Нельзя не согласиться с теоретиком информационного об-
щества Э. Тоффлером, что информационные технологии возник-
ли как средства обеспечения максимального качества доступно-
сти, оптимальности, полноты информации. Вместе с тем, эти по-
зитивные результаты сопровождаются целым рядом отрицатель-
ных последствий, в частности, постоянно возрастающий объем
информации, предоставляемый человеку компьютерными техно-
логиями, входит в противоречие со степенью образованности
огромной части населения.
При этом проблема оценки качества информации – важней-
шая проблема современного образования. Умение анализировать
информацию и мыслить вполне гармонично представлено в пара-
дигме философского направления инструментализма (Дж. Дьюи).
Подход, разработанный более ста лет тому назад, обретает новую
актуальность, т.к. предлагает процесс обучения мышлению с
максимальной гармонической полнотой. Его функционирование
основано на формировании личности в процессе созидательной
деятельности и предполагает оптимальное сочетание степени
свободы и ответственности человека, позволяющие раскрыть его
творческий потенциал.
Научно-философский подход к образованию требует рас-
смотрения его в контексте конкретной общественной реальности.
Реальность современного информационного общества формули-
рует запрос на «экологически» воспитанного и образованного че-
ловека, способного вырабатывать новые ценностные ориентиры,
нравственные критерии экологически ответственного отношения
к окружающему миру. Какие образовательно-воспитательные за-
дачи возникают в этой связи и какие стратегии образования будут
соответствовать поставленным задачам?
Во-первых, ядром образовательных стратегий провозглаша-
ется ноосферная философия, формирующая ноосферную картину
мира и способствующая утверждению и развитию разнообразных
моделей ноосферного образования как в системе среднего, так и
университетского образования.
 187

Во-вторых, в оценке перспектив человека в свете ноосфер-

ной концепции можно проследить две линии развития, которые
будут определять образовательные стратегии. Первая линия –
фактическое вытеснение человека технологиями и лишение его
условий и смысла существования. Вторая – выживание через
гармоничное взаимодействие естественного и искусственного.
В-третьих, проблема человека в экологическом контексте
переосмысливается в рамках нового гуманизма как основы обра-
зовательных стратегий. Новый гуманизм трактует человека как
ответственного субъекта истории и формируется на рациональ-
ной основе, путем повышения интеллектуального уровня челове-
ка, его экологической культуры и образования.
Ноосферное образование, таким образом, призвано изме-
нить ментальность человека, сформировать у него холистическое
сознание, основанное на понимании, что весь земной шар есть
«свой» дом, единый для всего человечества.
Итак, в условиях формирования информационного общества
образование приобретает значение, позволяющее говорить о нем
как о базисном социальном феномене. Формирование информа-
ционной культуры, критического интеллекта обучающихся спо-
собствует плюрализации представлений о реальности, снятию
неопределенности, что в свою очередь можно рассматривать как
условие для создания инновационного климата в обществе.
В современном образовательном процессе, в условиях инте-
грации социально-гуманитарного знания и нарастания тенденций
междисциплинарной взаимосвязи научного знания в целом, осо-
бую роль играют образовательные программы, способные объ-
единить фрагментарное научное знание и на новой основе
осмыслить сложную, нелинейную целостность, которую пред-
ставляет современная цивилизация, и дать конкретно-научные
рекомендации по решению ее проблем.
Проблема доступности специальных знаний – это не cтолько
проблема формального образования как такового, то есть не про-
блема овладения тем или иным корпусом знаний, сколько про-
блема практики общения как умения объяснить и умения понять.
В исследовательской сфере наиболее реальный путь в развитии
соответствующих навыков – это поощрение междисциплинарных
проектов, а в сфере образования – разработка специальных кур-
 188

сов, в рамках которых студенты различных специальностей по-

стигают содержание специфических дисциплинарных знаний.
При оценке социального значения современных образова-
тельных проектов следует учитывать возможность созидания в их
рамках ценностной конструкции духовного бытия участниками
образовательной деятельности (студенты и преподаватели), заин-
тересованными в поисках нравственных критериев самодоста-
точности. Возможна ориентация на авторские курсы в препода-
вании гуманитарных дисциплин, на наследие классики. Кризис
понимания, культуры состязательности, которые отмечаются се-
годня многими авторами, может быть преодолен не манипуля-
тивным интеллектом, а трудом разумной души.
Следует отметить, что инновационные формы организации
образовательного процесса, такие как проектный метод, метод
малых подвижных групп, увеличение объема самостоятельной
работы обучающихся, высоко оцениваются за возможность полу-
чить необходимую информацию и научиться самостоятельному
критическому мышлению.

Литература
1. Антонович, И. И. Социодинамика идеологий. – Минск,
1995.
2. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика, поэтика. – М.,
1989.
3. Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследо-
вания разных лет. – М.,1975.
4. Валлерстайн, И. Конец знакомого мира: Социология ХХI
века. – М., 2004.
5. Дежина, И. Г. Молодежь в науке // Социологический
журнал. – 2003. – № 1.
6. Дружинина, С. В. Закономерности движения трудовых
ресурсов в российской экономике. – СПб., 2002.
7. Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. – М., 1999.
8. Ильин, В. В. Классика – неклассика – неонеклассика: три
эпохи в развитии науки / Вест. Москов. ун-та. – Серия 7. – Фило-
софия. – 1993. – № 2.
9. Иноземцев, В. Л. За пределами экономического обще-
ства. – М., 1998.
 189

10. Кара-Мурза, С. Г. Идеология и мать ее наука. – М., 2002.

11. Коммуникация в современной науке. – М., 1976.
12. Леднев, В. С. Содержание образования: сущность, струк-
тура, перспективы. – М., 1999.
13. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна. – СПб., 1998.
14. Малкей, Н. Наука и социология знания. – М., 1983.
15. Матц, У. Идеологии как детерминанта политики в эпоху
модерна // Полис. – 1992. – № 1.
16. Миграция специалистов из России: причины, послед-
ствия, оценки. Вып. VI. Программа по исследованию миграции. –
М., 1994.
17. Наука и власть: Воспоминания ученых-гуманитариев и
обществоведов. – М., 2001.
18. Наумова, Т. Научная эмиграция из России // Свободная
мысль. – 2004. – № 3.
19. Новая технократическая волна на Западе. Сб. статей: пе-
реводы. – М., 1996.
20. Полани, М. Личностное знание. На пути к посткритиче-
ской философии. – М., 1985.
21. Прайс, А. Малая наука, большая наука // Наука о науке. –
М., 1966.
22. Сорина, Г. Б. Логико-культурная детерминанта. – М.,
1993.
23. Сорокин, Д. Россия перед вызовом: Политическая эконо-
мия ответа. – М., 2003.
24. Социальные характеристики научного сообщества Ново-
сибирского Академгородка. – Новосибирск, 2000.
25. Студент и наука. 2001 г.: Материалы социологического
исследования. – Новосибирск, 2002.
26. Суковатая, В. А. Прецедентные тексты в формировании
культурно-языковой картины мира // Вест. Харьков. ун-та. – №
373. – Харьков, 1992.
27. Фуко, М. Археология знания. – Киев,1996.
28. Фуко, М. Интеллектуалы и власть. – М., 2002.
29. Холтон, Дж. Тематический анализ науки. – М., 1981.
30. Hesse, M.B. Revolution and Reconstruction in the Philoso-
phy of Science. – Bloomington. L., 1980.
Вернуться к оглавлению
 190

VI. ОБРАЗЫ НАУКИ ИНФОРМАЦОННОГО ОБЩЕСТВА

Само название информационного общества указывает на

принцип, вокруг которого организовано данное социальное про-
странство – это информация, знания и наука. Информационное
общество возникает там, где главным становится управление не
материальными объектами, а символами, идеями, образами, ин-
теллектом, и где большинство работающих занято производ-
ством, переработкой, хранением и использованием информации,
особенно ее высшей формы – знания [15]. Признание ведущей
роли знания, науки, информации в становлении современного
общества и формирование новой познавательной ситуации полу-
чают легитимность при условии контроля над этими процессами,
который, в свою очередь, определяется тем, насколько полно они
изучены. Задачей философии с момента ее возникновения было
исследование феноменов знания, познания, а позднее – науки. В
основных смысловых контекстах, заданных философией и отра-
жающих целостное бытие науки, ее принято понимать как:
 особый тип человеческой деятельности;
 социальный институт, репрезентированный научным со-
обществом;
 эпистемический продукт (совокупность знаний).
Интегральная характеристика современной науки задается
через понятия «познавательной модели», «когнитивного образ-
ца», «образа науки».
Экспликация образа науки информационного общества
предполагает содержательный анализ существенных преобразо-
ваний в философии и методологии науки, исследовательский ин-
терес которых смещается от собственно логико-
методологического анализа науки к ее социальным и культурным
основаниям. Современные представления о науке формируются
не на интеллектуальной периферии, а на магистральных направ-
лениях общефилософского рассмотрения мира и его познания, в
рамках многофункционального знания, возникающего на пере-
крестке проблемных полей социологии и истории науки, эписте-
мологии, теории познания, социальной философии, когнитологии
и имеют ярко выраженный синтетический и подчеркнуто допол-
 191

нительный характер. Становление нового формата философии

науки оформляется в комплексную междисциплинарную про-
грамму, ассимилирующую различные сферы философского, ме-
танаучного и социального исследования с опорой на широкий
социокультурный контекст рассмотрения оснований, генезиса,
параметров научного знания и выяснения роли и перспектив
науки в обществе [см. :17, 31].
По-новому формулируется сама проблема оснований науки,
которые, по мнению В.С.Степина, «выступают, с одной стороны,
компонентом внутренней структуры науки, а с другой – ее ин-
фраструктуры, которая опосредует влияние на научное познание
социокультурных факторов и включение научных знаний в куль-
туру соответствующей исторической эпохи» [21, с. 11].
Осознается необходимость новых интерпретаций всей по-
знавательной деятельности человека в рамках нового предметно-
го поля, получившего название философии познания, которая со-
храняет свою абстрактно-гносеологическую и логико-
методологическую природу, «получая вместе с этим экзистенци-
ально-антропологическое, историко-метафизическое и эволюци-
онно-эпистемологическое осмысление» [16, с. 76]. В результате
получают обоснование не разрозненные идеалы и нормы науки, а
целостная система ценностно-мировоззренческого знания, кото-
рое интегрирует науку в контекст культуры и социума. В обозна-
ченных тенденциях следует усматривать зарождение новых при-
влекательных подходов к исследованию науки, таких как диалог,
коммуникация, дополнительность, синтез.
В настоящее время западная цивилизация приобретает все
более отчетливый информационно-технологический характер.
Познавательная ситуация в науке последних лет отличается из-
быточным предметным, информационно-когнитивным разнооб-
разием и растущей потребностью в знаниях. Прорыв в информа-
ционных технологиях повлек за собой изменение методов позна-
ния и форм научной коммуникации. Существенно поменялись
представления о способах приобретения, хранения, преобразова-
ния и воспроизведения информации, обнаружилась взаимозави-
симость вербальных, визуальных, аудиальных, кинестетических
способов кодирования и репрезентации знаний. Трансформиро-
вались аксиологические основания науки и научной деятельно-
 192

сти.В числе наукоцентрированных ценностей техногенной циви-

лизации в современной литературе называют:
 связь преобразовательной деятельности человека с наукой
и научной рациональностью;
 доминирование научно-технического взгляда на мир при-
роды и общества;
 установку на инновации и утилизацию научного знания со
стороны государства и транснациональных корпораций [см. : 12].
Постмодернистская философия формирует свои представ-
ления о современной науке, выделяя следующие характеристики:
 научное знание квалифицируется как особый вид инфор-
мации, упорядоченной и общественно значимой;
 четкая демаркация научного и ненаучного знания отсут-
ствует, поскольку дискурс науки в чистом виде не представлен;
 ориентация науки на междисциплинарные синтезы с це-
лью целостного видения объекта исследования;
 отказ от представления о безусловной ценности научного
знания;
 получение научного знания и его изменения связаны с се-
миотическими процедурами означивания и смыслообразования;
 парадоксальность развития науки, проявляется в отказе от
кумулятивистского и причинно-следственного характера получе-
ния научного знания;
 утверждается нарративный характер научного знания.
В качестве одной из характеристик постмодернистского об-
раза науки в литературе отмечаются также новые способы визуа-
лизации научного знания в ходе компьютеризации общества.
Знания кодируются в компьютерных базах данных, всевозмож-
ных алгоритмических и наглядных формах, в технологических
терминах «ноу-хау» [24, с. 108].
Образ современной науки окрашивается в консьюмерист-
ские тона, когда знания квалифицируются как природный ресурс,
подобный воздуху или воде. Маркетизация познавательной дея-
тельности угрожает статусу знания в классическом понимании,
способствует размыванию его ценностных границ, связанных с
понятием академической свободы, политической экономией до-
суга, исследованием сущности вещей вне прикладного контекста,
 193

возможностью тратить интеллектуальные ресурсы по своему

усмотрению. Понятие науки как производства знаний утрачивает
свой метафорический характер, поскольку знание производится
как вещь среди других вещей, оно становится товаром, в свои
права вступает экономика науки. Превращение науки в произво-
дительную силу общества ослабляет, если не сводит на нет ее
этическую размерность. Установка на утилизацию оказывается
доведенной до предела при переходе от информационного обще-
ства к обществам знания, в процессе которого появляются сле-
дующие качественные тенденции в развитии науки:
 технологическое применение фундаментальных наук;
 перенос индустриального развития в незападные страны;
 использование Интернета в экономике;
 превращение всемирной паутины в новую социальную
реальность;
 соединение специализированного знания с неявным, ав-
тохтонным, традиционным знанием [см. : 11].
Прагматичный подход к знанию в современных, технологи-
чески развитых регионах мира сложился в результате формиро-
вания массовой установки на утилизацию науки со стороны госу-
дарства и крупных национальных и транснациональных компа-
ний. «При активном инвестировании государства создавалась
технологическая ориентация науки, труд и технологии стали объ-
ектом изучения, корпоративный бизнес проявлял все большую
заинтересованность в прикладных профессиях, в методах эффек-
тивности используемого труда и технологий» [12, с. 33-34].
В литературе обсуждается вопрос об особенностях познава-
тельной инфраструктуры современного общества, переживающе-
го культурный излом, а потому «странного общества»
[см. : 9, с. 5]. Так, например, отмечаются тенденции, названные
когнитивной инфляцией сферы производства знаний, табуирова-
нием когнитивного разнообразия, технологической изоляцией
экономики знаний. Первая тенденция проявляется в социокуль-
турной и экономической области функционирования современ-
ной науки, где выстраивается когнитивная иерархия с высоким
статусом владельцев интеллектуального капитала, одновременно
доминирующих в экономической и политической сферах, а ниж-
 194

ний уровень принадлежит собственно ученым, «новому пролета-

риату», производящему знания. Захват когнитивного статуса
непрофессионалами деформирует ценностную сферу и культур-
ные механизмы производства знания.
Тенденция табуирования когнитивного разнообразия опасна
тем, что ведет к упадку качества профессионального и социаль-
ного функционирования индивида, которого требует культура
знания, ориентированная на ценности творчества, а не на воспро-
изведение стандартизированного познавательного поведения,
одобренного и закрепленного всеми ступенями официального
образования. Что касается технологической изоляции экономики
знаний, то это тенденция консервации знания и элиминирования
инноваций, проявляющая себе в архивировании бумажных отче-
тов о новых знаниевых продуктах или воплощении их только в
опытных образцах.
А. Л. Никифоров не без оснований утверждает: «В ХХ в.
прагматическая полезность научного знания стала определяю-
щим мотивом его получения: не любознательность, не стремле-
ние к истине, а прикладная ценность – вот чем направляются
ныне исследования в области естествознания». Этим процессам
не в меньшей степени подвержены общественные и гуманитар-
ные науки [18, с. 60]).
С подобными оценками солидаризируются постмодернист-
ские трактовки нового социального порядка, связанного с экс-
пансией информационных технологий, менеджмента знаний, по-
среднической деятельностью экспертизы. Лидирующей призна-
ется концепция знания как общественного блага, которая основа-
на на понятиях интеллектуального капитала, интеллектуальных
прав собственности, представления знания как экономического
товара, заказной науки. Перечисленные тенденции подрывают
идеал автономного знания, согласно которому, ученые сами ре-
шают, когда и в каком виде знания могут потребляться как тех-
нология или идеология.
Зафиксированные изменения требуют пересмотра философ-
ских оснований функционирования науки в информационном
обществе. Как проблему это рассматривают известные социаль-
ные теоретики. Так, британский социолог Э. Гидденс полагает,
что современное знание не дает уверенности, что ничего нельзя
 195

знать наверняка, поскольку стала очевидной ненадежность всех

прежних оснований теории познания. По его мнению, мы живем
в новой социальной реальности, когда эпоха рациональности уже
прошла и это делает перспективы общественного развития
крайне туманными, неподдающимися контролю и прогнозирова-
нию в глобальном масштабе.
Немецкий философ Ю. Хабермас в работе «Познание и ин-
терес» говорит о необходимости помнить, что знание формирует-
ся во имя социально значимых, общих интересов, лежащих в ос-
новании способов постижения реальности. Эти интересы консти-
туируют и направляют как знания, так и процесс познания. К та-
ким интересам он относит, во-первых, когнитивный интерес в
получении информации, которая расширяет власть нашего тех-
нического контроля. Затем фиксируется практический интерес,
реализуемый в интерпретациях, которые дают возможность ори-
ентироваться в реальности, оставаясь в рамках общих традиций.
И, наконец, эмансипационный интерес, который освобождает
знание от давления объективных сил и искаженной коммуника-
ции. Ю. Хабермас обращает наше внимание на то, что соблюде-
ние этих интересов традиционно возлагалось на эпистемологию
как раздел философии, занятой изучением и критикой знания. На
протяжении последних двух веков, констатирует Ю. Хабермас,
эпистемология как критика знания ставится под вопрос. Эписте-
мология ограничивается интересом к методологии и игнорирует
значимость познающего субъекта, рефлексирующего по поводу
своей деятельности [см. : 30].
Нельзя не согласиться и с американским социальным теоре-
тиком О. Тоффлером, который в известной работе «Третья вол-
на» говорит о том, что информационные технологии возникли
как средства обеспечения максимального качества, доступности,
оптимальности, полноты информации. Однако постоянно увели-
чивающийся объем информации, предоставляемой человеку ком-
пьютерными технологиями, входит в противоречие и с уровнем
образованности огромной части населения планеты, и с социаль-
ными возможностями контроля и экспертизы над использовани-
ем информации в асоциальных целях, и с психологическими воз-
можностями и масштабами социальной адаптации, переработки и
использования этой информации отдельной личностью. В проти-
 196

воречие входят также большие объемы информации, транслиру-

емые с помощью электронных технологий и заметное снижение
рефлексивности, критической избирательности, необходимых для
присутствия в информационном пространстве.
Актуализированная проблематика требует обсуждения сло-
жившегося положения дел с привлечением методологического и
теоретического инструментария, предлагаемого такими новыми
междисциплинарными направлениями как компьютерная эпи-
стемология и когнитология.
Направление «компьютерной эпистемологии» исследует
А. И. Ракитов. «Компьютерная революция, – полагает он, – двоя-
ким образом детерминирует создание новых методов и новой
проблематики в сфере эпистемологических исследований. Она,
во-первых, заставляет по-новому взглянуть на вопрос о возмож-
ности рассмотрения знаний как вполне объективной сложной по-
листруктурной системы, поддающейся четкому научному и в
пределе математическому представлению, и, во-вторых, застав-
ляет задуматься над тем, каким образом описанные и выявленные
структуры знания могут быть…представлены и реализованы тех-
ническими устройствами» [19, с. 80]. Традиционный для класси-
ческой теории познания вопрос о соотношении эмпирических и
теоретических знаний, в компьютерной эпистемологии преобра-
зован в вопрос о соотношении фактических знаний и правил опе-
рирования с ними. В этом аспекте уместно исследование позна-
вательной природы этих правил (баз знаний) и их эпистемологи-
ческого статуса. Новые тенденции в эпистемологии формулиру-
ются как две группы задач:
- исследовать познавательную функцию правил как особой
эпистемической категории,
- исследовать и выявить механизм рационализации и регу-
лятивной трансформации интеллектуального творчества
[20, с. 78].
Перед компьютерной эпистемологией, таким образом, стоят
не абстрактные, а вполне практические задачи анализа воспроиз-
ведения систем творческой деятельности в условиях компьютер-
ного моделирования знания, что позволит активизировать позна-
вательный потенциал человека, преодолеть естественную огра-
ниченность интеллектуальных ресурсов.
 197

К направлению компьютерной эпистемологии может быть

отнесено исследование автоформализации профессиональных
знаний, предпринятое Г. Р. Громовым [см. : 5]. Понятие техноло-
гической цивилизации тесно связано с накопленными и актуали-
зированными профессиональными знаниями. Отчужденные от
индивидуального творца, эти знания объединены сегодня поня-
тием «индустрии знания», что подчеркивает их формализован-
ный и безличностный характер. Математизация, а затем компью-
теризация науки оказалась решающим фактором в процессе от-
чуждения знания от их первичного носителя – ученого. Машино-
подобное бытие знания приводит не просто к стандартизации
разнообразных знаний и процессов мысли, но и к утрате некото-
рых из них, к снижению индивидуального начала, затруднениям
в передаче определенных форм мышления, например, философ-
ских и гуманитарных. Г. Р. Громов предполагает, что «…с появ-
лением компьютеров – впервые в человеческой истории оказался
возможным такой способ записи и долговременного хранения,
ранее формализованных математическими методами профессио-
нальных знаний, при котором эти знания могли непосредственно,
без промежуточного воздействия на человека, влиять на режим
работы производственного оборудования» [5, с. 173]. Однако, вся
область профессиональной человеческой деятельности, которая
принципиально поддается пока формализации, а значит, и авто-
матизации на базе компьютеров,– это тонкая поверхностная
пленка формализованных знаний, лишь слегка прикрывающая
поверхность океана накопленного человечеством неформального
знания. Процесс информатизации общества ознаменовался тен-
денцией широкой демократизации научного творчества. Изуче-
ние характера взаимодействия интуитивной и логической компо-
нент в творческом процессе оказалось актуальной проблемой,
определяющей методологические основы массовой компьютери-
зации. Персональные компьютеры и персональные вычисления
предоставили в массовом порядке возможность работать без по-
средников со средством автоматизированной обработки инфор-
мации. В этой ситуации появляется возможность автоформализа-
ции профессиональных знаний при помощи персональных ком-
пьютеров. Прежнее понятие формализации наполняется теперь
новым содержанием, выходящим за рамки дедуктивной логики.
 198

Автоформализация профессиональных знаний предлагается в ка-

честве альтернативного подхода представления знаний. Дуализм
творческого процесса предстает как синтез интуиции и формаль-
ной логики. «Феномен ПК позволил…не только исполнять на
компьютере формально поставленные задачи, но и помогать че-
ловеку в совершении «интимного» акта вычленения формализуе-
мой компоненты из его индивидуальных профессиональных зна-
ний. Необходимые для повышения эффективности такого про-
цесса научные методы и технические средства образуют в сово-
купности технологию автоформализации профессиональных зна-
ний» [5, с. 197-198].
Уточнение вопроса о формировании образа науки информа-
ционного общества необходимо в направлении разграничении
таких понятий как знания, информация, данные. С позиций ко-
гнитологии, полагает Л. А. Микешина, соотношение знания и
информации можно выразить формулой: информация – это зна-
ние минус человек; информация – знаковая оболочка знания.
Знание есть личное достояние знающих, перенимающих его друг
у друга, как образцы действия в процессах познания. Этого нель-
зя сказать об информации, которая в противоположность знанию
не является достоянием конкретной личности, она одинаково до-
ступна всем, хотя возможности превратить ее в знание у каждого
свои, опирающиеся на личный опыт и способности. Информаци-
онная модель знания (как записанная в компьютере, так и верба-
лизованная в тексте) является лишь намеком на представленное
знание, по которому человек способен творчески воссоздать само
знание [16, с. 365].
Четко и последовательно взаимоотношения понятий дан-
ных, информации и знания проанализированы А. И. Ракитовым.
Данные определяются им как результат языковой фиксации еди-
ничного наблюдения, эксперимента, факта или ситуации. Логика
взаимоотношений данных и знания следующая: для того, чтобы
данное, содержащее объективную информацию, могло быть ис-
пользовано человеком, оно должно быть включено в контекст
знаний, определенным образом соотнесено с ними, и только в
этом случае оно может эффективно использоваться как фактор
деятельности или получения новой информации. Лишь та ин-
формация, которая прошла ряд преобразований и зафиксирована
 199

в особых символических знаковых системах – языках – может

рассматриваться как знание. Знание, с его точки зрения, это не
вещь, не процесс, а некая особая система отношений, включаю-
щая отношения между знаками и внезнаковыми феноменами,
знаками и деятельностью, между различными знаковыми кон-
струкциями. Следовательно, знание можно рассматривать как
концентрированную, проверенную логикой, теорией и эмпирией
информацию [см. : 20]. Известный западный социолог науки
Г. В. Вайятт полагает также, что новая информация усваивается
лишь тогда, когда она без особого труда укладывается в обще-
принятые представления. Информация не признается в качестве
таковой, пока она не превращается в знание.
В этом же направлении разграничение смыслообразующих
для информационного общества понятий проводят и другие авто-
ры. Приведем определения информации и знания, принадлежа-
щие известному теоретику информационного общества М. Ка-
стельсу: «Информация – это организованные и переданные дан-
ные». В отношении знания он соглашается с определением
Д. Белла «…знания – это организованный комплекс описания
фактов или мыслей, представляющий взвешенное суждение или
экспериментальный результат, передаваемый в систематизиро-
ванном виде посредством общения [10, с. 38].
Информацию также соотносят со знанием, понимая ее как
сырье для получения знания. Так исследователь социальной ин-
формации В. Г. Афанасьев считает, что информация представляет
собой знания, сведения, сообщения о социальной форме движе-
ния материи и всех ее других формах в той мере, в какой они ис-
пользуются человеком и обществом.
Преобразование информации в знания – неоднозначный
процесс. По отношению к информации существенной оказывает-
ся процедура придания формы, упаковки фактических данных,
которыми можно манипулировать. Но, та же операция упаковки
важна и для знаний, когда мы говорим об их информационализа-
ции, о придании им материального измерения, оперативности.
Только в таком виде знание становится средством производства
новых знаний. Таким образом, производство знания всегда осно-
вано на рефлексивной и критической практике познания и на
преобразовании информации.
 200

Преобразование информации в знание предполагает работу

мысли, сама по себе информация может представлять собой гру-
бые данные, сырье для знания, либо вообще быть «незнанием».
Рефлексивный характер суждений, которые необходимы для пре-
образования информации в знание, представляет нечто большее,
чем простое эмпирическое подтверждение. Он подразумевает
владение некоторыми критическими и теоретическими когнитив-
ными способностями, развитие которых является задачей об-
ществ знания, системы образования всех уровней. Если и возни-
кает опасность утонуть в потоке информации, то именно знание
позволяет сориентироваться в мышлении.
Информация не представляет ценности, если отсутствует
возможность ее активного использования.
«Так, если информация действительно инструмент знания,
то сама по себе знанием она не является. Возникшая из желания
обмениваться знаниями и делая более эффективной их передачу,
информация остается формой знаний, точной и стабилизирован-
ной, индексированной по времени и пользователю. Поэтому ин-
формация является также потенциальным товаром, который по-
купается и продается на рынке, экономика которого основана на
раритетности, в то время как знание, вопреки некоторым ограни-
чениям (например, оборонные секреты, традиционные формы
эзотерических знаний), по праву принадлежит любому здраво-
мыслящему человеку, что отнюдь не противоречит необходимо-
сти обеспечивать защиту интеллектуальной собственности.
Чрезмерная важность, придаваемая информации в противовес
знаниям показывает, насколько глубокие изменения произошли в
нашем отношении к знанию вследствие распространения моделей
экономики неинтегрированного знания… Информация, даже если
она может быть «улучшена» (например, путем устранения помех
или ошибок при передаче), не обязательно имеет правильное
осмысление. И пока в мире не все будут иметь равные возможно-
сти в области образования, в вопросах доступа к информации и
ее здравой, и критичной оценки, ее анализа, сортировки и вклю-
чения наиболее интересной ее части в базу знаний, информация
будет оставаться только набором невразумительных сведений. К
тому же, избыток информации не обязательно ведет к прираще-
нию знания. В обществах знания каждый человек должен… раз-
 201

вивать когнитивные способности и критический ум, чтобы отли-

чать «полезную» информацию от бесполезной. Но и полезные
знания не всегда непосредственно и немедленно реализуемы в
экономике классического знания, т.к. «гуманистические» знания
и «научные» знания подчиняются различным стратегиям исполь-
зования информации» [11, с. 21-22].
Таким образом, знание обладает двумя особыми свойства-
ми: оно не является объектом соперничества (по истечении пери-
ода защиты, гарантированной правом на интеллектуальную соб-
ственность) и не обладает исключительностью. Это свойство
знания свидетельствует о том, что его использование одним че-
ловеком не препятствует его использованию другими людьми.
Как только знания становятся общественным достоянием, они
становятся общественным благом, которым все могут пользо-
ваться свободно. Следовательно, знания как таковые не могут яв-
ляться предметом эксклюзивной интеллектуальной собственно-
сти: в режим интеллектуальной собственности может войти толь-
ко выражение идеи или изобретение, а никак не исходные факты
или идеи, лежащие в их основе. В отличие от информации, при-
обретающей только тогда ценность, когда она является новой и
малоизвестной, знания по своей природе долговечны: они увели-
чиваются и углубляются со временем, благодаря получаемой
огласке и совместному их использованию. Знание не только не
может рассматриваться как товар, подлежащий коммерциализа-
ции наравне с другими, но и ценность оно приобретает лишь в
случае его совместного использования.
Подводя итог, сделаем следующие выводы. Реалии совре-
менной науки не позволяют сформировать ее однозначный образ,
отражающий познавательную картину информационного обще-
ства. С одной стороны, следует признать наличие интереса к дан-
ной проблематике и оптимистические прогнозы, как в отношении
этого исследовательского тренда, так и методологического арсе-
нала, предоставляемого философией познания для его продвиже-
ния. С другой стороны, есть озабоченность по поводу процессов,
деформирующих науку и лежащих в социокультурной и соци-
ально-экономической плоскости, где происходят изменения цен-
ностных ориентаций ученых, в свою очередь, инициирующих се-
рьезные изменения в самой сути научной деятельности и фено-
 202

мена науки в целом. Последнее обстоятельство вызывает желание

поразмышлять о том, является ли в действительности информа-
ционное общество обществом науки и знания, и какой образ
науки будет адекватным предлагаемым социокультурным реали-
ям.

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ИНФОРМАЦИОН-

НОГО ПОДХОДА В СОВРЕМЕННОМ НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ
В процессе междисциплинарной взаимозависимости и инте-
грации наук особое место занимает информационный подход.
Распространение информационного подхода в естественных и
общественных науках, начавшееся в 60-70-е годы прошлого века,
обогащало их понятийно-терминологический словарь (номина-
тивная функция) и расширяло методологический арсенал (описа-
тельно-объяснительная функция) [см. : 22, с. 73]. В современном
научном познании информационный подход рассматривается как
кроссдисциплинарное методологическое средство, инструмент
концептуального и категориального оформления корпуса есте-
ственных, социально-гуманитарных и технических наук.
В техническом аспекте информационный подход разработан
в рамках информатики. В пределах информатики как дисципли-
ны о переработке информации при помощи компьютера, инфор-
мация определяется функционально и системно. Информацион-
ный подход имеет здесь свою специфику, поскольку его аппарат
разработан в теориях передачи данных и алгоритмов как основы
для передачи данных (Найквист, Н. Винер, К. Шенон, А. Н. Кол-
магоров). Информационный подход берет начало в теории ком-
муникации. Его составными элементами является то, что подле-
жит и участвует в кодировании, то есть данные, код, кодирующие
и декодирующие устройства. С эпистемологических позиций ин-
формационный подход, с одной стороны, обеспечивает репрезен-
тативность как соответствие фактам реальности, а с другой – де-
монстрирует операциональность, состоящую в структурирова-
нии, формировании и манипулировании данными. С точки зрения
онтологии, информационный подход утверждает, что реальность
тождественна информации.
Интерес к информационному подходу в социально-
гуманитарном познании представляется актуальным и оправдан-
 203

ным, поскольку он направлен на понимание главных инструмен-

тов культуры: языка как средства общения и его социальных
функций, и знания как концентрации коллективной памяти и спо-
соба достижения равенства или дискриминации социальных
групп.
В современном социально-гуманитарном дискурсе понятие
информации используется в регистре своей универсальности. Ин-
формация трактуется не только как совокупность разнообразных
знаний, сосредоточенных в философии, науке, искусстве, но и как
элементарная функция человеческого поведения. Информация со-
циальна по своей природе. Социальная организация, в значитель-
ной мере, есть организация информации, поскольку общество ста-
новится возможным лишь в условиях существования определен-
ных способов обмена информацией между его субъектами.
На сегодняшний день можно констатировать, что информа-
ционный подход широко используется в различных регионах
знания в качестве междисциплинарного методологического ин-
струмента, объединяющего исследователей общими теоретиче-
скими моделями, концептуальными идеями, категориальным ап-
паратом. Специалист в области философии информатики Э. П.
Семенюк отмечает следующее: «…Характернейшая особенность
информационного подхода к познанию – общая ориентация уче-
ного на анализ именно информационного среза действительно-
сти. Задачей исследования, в конечном счете, является раскрытие
специфически неповторимой информационной роли каждого
конкретного феномена во всем богатстве его свойств и отноше-
ний» [23, с. 7-8].
Концептуальное поле информационного подхода тесно свя-
зано с когнитивной проблематикой, где он максимально демон-
стрирует свой междисциплинарный потенциал. В настоящее вре-
мя складывается комплекс когнитивных наук (когнитология),
объединяемых интересом к проблемам организации, представле-
ния, обработки и использования информации и знания. Когнито-
логия объединяет единой проблематикой и сходными методоло-
гическими принципами целый ряд дисциплин: эпистемологию и
методологию науки, психологию, антропологию, лингвистику,
теорию искусственного интеллекта, теорию информации, нейро-
физиологию.
 204

Ведущей методологией когнитивных наук является инфор-

мационный подход, рассматривающий человека и его взаимодей-
ствие с миром с точки зрения соответствующих информацион-
ных процессов приобретения, преобразования, представления,
хранения и воспроизводства информации и знания. Когнитоло-
гию отличает междисциплинарный характер представления зна-
ния и информации с точки зрения их содержания, интерпрета-
тивной деятельности субъекта познания, социокультурной обу-
словленности его поведения.
Рассмотрим применение информационного подхода к ста-
новлению такой науки как когнитивная психология. Когнитивная
психология – психология познавательных процессов, оказываю-
щая заметное влияние на эпистемологию, теорию творчества,
теорию понимания. В когнитивной психологии существует ряд
концептуальных моделей, предлагаемых для интерпретации по-
знавательных процессов. К их числу относятся исследования в
области лингвистики, искусственного интеллекта, теории инфор-
мации. Так лингвистика входит в ядро складывающегося ком-
плекса когнитивных наук, объединяемых по их интересу к про-
блемам организации, представления, обработки и использования
знания. Лингвистический аспект компьютеризации познаватель-
ной деятельности человека развернут в сторону определения ин-
формационной природы естественного языка, которая есть не
столько форма выражения готовых мыслей, сколько способ со-
держательной организации и представления знаний.
Информационный подход в рамках когнитивной психологии
опирается на понимание человека как активно действующего,
воспринимающего, продуцирующего и перерабатывающего ин-
формацию. Когнитивная психология в эмпирическом плане де-
монстрирует стремление подойти к процессам познания с точки
зрения индивидуального познающего субъекта, обращая внима-
ние на внутренние психические процессы, например, нейрофи-
зиологические, сопровождающие мыслительную деятельность,
процессы восприятия, образования понятий.
В научной психологии первой половины прошлого века до-
минирование бихевиоризма блокировало когнитивную проблема-
тику. Ситуация изменилась в конце 50-х годов под влиянием ки-
бернетики, теории информации, лингвистики, когда проблемы
 205

памяти, внимания, сознания, мышления и языка, а также распо-

знавания образов становятся ядром когнитивной парадигмы в
психологии, включающей в свой методологический арсенал ин-
формационный подход. В рамках кибернетической теории созна-
ние стало рассматриваться как высший информационный про-
дукт физиологической активности систем мозга на всех уровнях
его организации.
Первоначально когнитивная психология была нацелена на
механистическое понимание переработки информации по анало-
гии с тем, что происходит в компьютере (так называемая «ком-
пьютерная метафора»). Это привело к категориальному оформле-
нию понятий сигнала, информационного потока, фильтра. Само
понятие информации здесь использовано узко для обозначения
воспринимаемых раздражителей, их сигнальных свойств. Под
влиянием идей В. С. Выготского о роли социальных и культур-
ных взаимодействий в развитии высших психических функций,
англо-американская когнитивная психология (Дж. Брунер,
У. Найссер) предложила подход, суть которого состояла во все-
стороннем анализе процессов восприятия, мышления, категори-
зации, формирования сложнейших форм познавательной и твор-
ческой деятельности человека, с возможностью выхода за преде-
лы непосредственной информации.
В своей мыслительной деятельности субъект руководству-
ется определенными планами, правилами, стратегиями. Осново-
положник когнитивной психологии Дж. Брунер определял стра-
тегию как «…некоторый способ приобретения, сохранения и ис-
пользования информации, служащей достижению определенных
целей в том смысле, что он должен привести к определенным ре-
зультатам… Наши усилия, таким образом, направлены на отыс-
кание стратегий обращения с информацией и на попытки понять,
каким способом они отражают приспособление индивида к тому
сложному окружению, в котором ему приходится действовать»
[3, с. 136, 138].
Так, исследуя сложнейший когнитивный процесс образова-
ния понятий, Дж. Брунер подходит к категоризации с позиции
информационного подхода и формулирует следующие вопросы:
- как человек находит информацию, необходимую дл выде-
ления и усвоения понятия?
 206

- как он сохраняет информацию, полученную при столкно-

вении с возможно существенными событиями, с тем, чтобы ис-
пользовать ее в дальнейшем?
- каким образом сохраненная информация преобразуется в
форму, удобную для проверки гипотезы, еще не сформулирован-
ной к моменту встречи с новой информацией? [3, с. 132].
Отвечая на поставленные вопросы, психолог различает су-
щественную (релевантную) и несущественную информацию,
определяя первую как раздражитель, который используется для
подтверждения или опровержения субъектом гипотез относи-
тельно окружающей среды. При этом отмечается, что возникно-
вение гипотез зависит в большей степени от факторов мотивации
и личного опыта использования нестандартной информации. Дж.
Брунер делает вывод: «…Сложное восприятие, особенно в соци-
альной жизни, существенно связано с накоплением информа-
ции… Чем меньше неопределенность информации, тем меньше
влияние прошлого опыта при подтверждении гипотез и тем пол-
нее используется поступающая извне информация» [3, с. 98-99].
Подлинно творческой человеческой характеристикой оказы-
вается то, что человек постоянно выходит за пределы чувствен-
ных данных или связано со способностью уложить полученный
материал в некую обобщающую кодовую систему. «Кодовую си-
стему можно определить как неразрывное множество связанных
друг с другом отвлеченных категорий. Именно так человек груп-
пирует и связывает информацию об окружающем его мире. Си-
стема эта непрерывно подвергается изменению и реорганизации»
[3,с. 217]. Проблема творчества связана с нахождением эффек-
тивных кодовых систем, приложимых к непосредственной ин-
формации, но и со способностью к догадке, в каком случае при-
менение данной системы уместно. «Главный момент в творче-
ской деятельности выходит за пределы создания абстрагирован-
ных кодовых систем и состоит в соединении различных систем в
новую, более общую систему, позволяющую делать новые пред-
сказания» [3, с. 237].
Другой аспект творчества, по мнению Дж. Брунера, состоит
в выработке готовности к надлежащему использованию уже
усвоенных кодовых систем в «электрическом чувстве аналогии»
(Джемс). Это чувство состоит «в способности к интуитивной до-
 207

гадке о характере объекта еще до того, как мы будем в состоянии

определить его в качестве элемента более общего класса объек-
тов, с которыми мы имели дело раньше» [3, с. 221].
Таким образом, познавательная деятельность человека в ко-
гнитивной психологии характеризуется своей целостностью, в
которой соединены когнитивный, эмоциональный, моторный ас-
пекты. Она есть результат индивидуальной биографии, историче-
ски и социально ориентированной. Проблема интеллекта, мыш-
ления, сознания есть также проблема воли, потребностей, интуи-
ции.
В последующие периоды развитие когнитивных исследова-
ний с использованием методологии информационного подхода
развернулось в сторону проблем искусственного интеллекта, а
также субъективной сферы человека – личностных убеждений,
предпочтений, оценок. Исходя из этого, отметим приоритет гу-
манистического поворота когнитивной тематики, выразившейся в
переносе внимания ученых с объектов внешнего мира на субъек-
тивный внутренний мир человека. Когнитивные исследования
охватывают область интуиции, интеллекта, творческого мышле-
ния как процесса, связанного с особым, креативным способом
кодирования информации. В свою очередь, интуиция в рамках
когнитивной психологии трактуется как результат взаимодей-
ствия рационального и бессознательного, логического и мифоло-
гического в мышлении, когда актуализируется прошлый опыт
личности в построении образов на основе неосознанной инфор-
мации. В контексте когнитивной тематики обсуждаются пробле-
мы эмоционального интеллекта и эмоциональной информации
как приоритетной в восприятии информационного потока. Поиск
индивидуальных различий эмоционального интеллекта привлека-
ет интерес исследователей к таким, далеко отстоящим друг от
друга феноменам, как человеческие способности и процессы пе-
реработки информации. В результате информационный подход
оказывается релевантным для построения моделей эмоциональ-
ного интеллекта, а также описания и объяснения индивидуаль-
ных способностей переработки эмоциональной информации,
определяя их как субъективно-стабильные когнитивные стили,
благодаря которым возможно «когнитивное картографирование»
 208

(Ф. Джеймиссон), то есть помещение своего индивидуального

опыта в целостное интеллектуальное пространство.
Подводя итоги, отметим следующее:
- информационный подход в силу своей универсальности
способен обеспечить научные разработки в различных областях
знания интердисциплинарными методологическими установками
и категориальным аппаратом не только на теоретическом, но и
практическом уровне;
- на новом витке своего развития когнитивные науки пред-
ставляют собой междисциплинарное содружество, объединенное
общей проблематикой и методологическим оснащением – ин-
формационным подходом;
- на основе информационного подхода возможны междис-
циплинарные социокультурные концептуализациив области тео-
рий генно-культурной коэволюции с исследованием когнитивных
особенностей различных культурно-исторических типов мышле-
ния;
- наконец, информационный подход представляется пер-
спективным в плане социально-философского анализа феномена
информационного общества и постинформационных стадий его
развития.

ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ЭКСПЕРТНОГО

ЗНАНИЯ В КОГНИТИВНОМ ПРОСТРАНСТВЕ
ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА
Современная теоретико-познавательная ситуация отмечена
парадигмальным сдвигом от классической к неклассической эпи-
стемологии, рефлексирующей по поводу новой когнитивной ре-
альности: многообразия форм познания, их социокультурной де-
терминации, вариативности истины, усложнения процедур про-
изводства и трансляции знаний. Переход к неклассической эпи-
стемологии ознаменовался перефокусировкой внимания от тео-
рии к сценариям, проектам и прогнозам, от метода к дискурсу, от
понятия к метафоре, от истины к консенсусу [28, с. 80].
Наряду с устоявшимися названиями современного техноло-
гически развитого общества, как общества информационного,
технотронного, общества знания, когнитивного капитализма, су-
 209

ществует представление об обществе, в котором во всех сферах

жизни начинают доминировать «экспертные системы» [см. : 26].
Проблема специфики экспертного знания может быть сфор-
мулирована в русле современных тенденций изменения роли
науки и ее институциональных форм в информационном обще-
стве, в контексте его когнитивных, социальных и экономических
трансформаций. В обширном массиве информации, циркулиру-
ющей в интернет-пространстве, можно обнаружить электронные
публикации, мультимедийные продукты, научные и культурные
базы данных, то есть новые и многоликие формы знания, которые
требуют квалифицированного арбитража. В условиях провозгла-
шенного перехода от информационного общества к обществу
знания требуется каталогизация имеющегося знания, его класси-
фикация, поиск надежных критериев различия знания, информа-
ции, данных. Учитывая природу различных форм знания, необ-
ходимо провести разграничение между описанием фактов, мето-
дикой, отвечающей на вопрос «каким образом», объяснением, от-
вечающим на вопрос «почему», а также экспертным знанием.
Что такое экспертное знание в отличие от научного знания?
Каково соотношение деятельности эксперта и ученого? Как скла-
дывается нормативная база функционирования экспертного со-
общества? Поиск ответов на сформулированные вопросы имеет
смысл вести в границах методологического и социологического
анализа.
С методологической точки зрения важен вопрос о содержа-
нии и способах получения знаний (эпистемического продукта)
как результата науки и научной деятельности. Концептуализация
науки и знания невозможны без включения в эпистемологиче-
ский дискурс темы истины как профессионального регулятива и
ценности научного познания. Таким образом, эпистемологиче-
ский статус науки «связан с выделенностью науки из других про-
дуктов культуры по ее способности продуцировать объективную
истину» [1, с. 105]. Предложенный критерий может стать отправ-
ной точкой для сравнительного анализа научного и экспертного
знания.
Социологический анализ преследует цель показать влияние
тех или иных социальных факторов на формирование и деятель-
ность экспертного сообщества, которые непосредственно или
 210

опосредованно определяют характеристики экспертного знания.

Например, важным представляется исследование по социологии
информационных процессов, анализ роли экспертов в системе
принятия решений на различных уровнях.
Экспертное знание относится к разделу специальных зна-
ний. Производство таких знаний осуществляется, прежде всего, в
научно-технической, социальной, политической сферах деятель-
ности и оказывает влияние на процедуру принятия компетентных
решений. Для разрешения разного рода проблемных ситуаций
требуется обращение «к специализированному профессиональ-
ному знанию, т.е. экспертному знанию, каким обладают – в силу
их образования и опыта – лишь немногие, вполне определенные
люди – эксперты» [8, с. 48].
Деятельность эксперта построена с опорой на авторитет
научного знания, с методологически предписанными ему требо-
ваниями и нормами объективности, беспристрастности, следова-
нии научному методу. Внешними атрибутами эксперта является
владение аналитическими навыками для принятия решений. Оте-
чественный исследователь С. Кара-Мурза предлагает следующее
определение: «…Эксперты – очень небольшая и специфическая
часть «сообщества знающих людей». Хотя они к этому большому
сообществу принадлежат и питаются его «продуктом» (знанием,
методом, языком), их функция – легитимировать решения поли-
тиков с помощью авторитета знания. Эта функция идеологиче-
ская, возникшая в индустриальном обществе» [8, с. 176].
Таким образом, сообщество экспертов обладает признанным
статусом «осведомленного меньшинства», имеющего собствен-
ный дискурс, апробированную методологию, набор профессио-
нальных приемов и норм деятельности, критическая рефлексия в
отношении которых ослаблена или исключена. Экспертное со-
общество в своей идеологической проекции выступает как ин-
струмент манипуляции общественным сознанием, в частности,
через отключение от рациональных критериев, внедрение в логи-
ческое мышление «программ-вирусов», использование слов-амеб,
не обладающих прямым или глубинным смыслом. Одним из при-
знаков экспертного знания является его терминологическая рас-
плывчатость.
 211

С. Г. Кара-Мурза отмечает также аутизм как методологиче-

скую характеристику экспертного знания. Аутистическое мыш-
ление экспертов тенденциозно, в нем доминирует тот или иной
образ, который культивируется и навязывается обществу через
манипулятивные стратегии. Аутистическое мышление отключает
рациональные критерии выбора и, тем самым, противостоит
мышлению логическому. В методологическом арсенале эксперт-
ного знания содержится редукционизм и стереотипизация (упро-
щение) проблем, игнорирование критериев подобия, разрушаю-
щих логику, умолчание или некогерентные утверждения, внедре-
ние ложных понятий и концепций, манипуляция образами, созда-
ние мифов [см. : 8, с. 199].
Поскольку экспертиза ориентирована на производство спе-
циальных знаний, то возникает вопрос о соотношении таких зна-
ний и повседневного, обыденного понимания.
Традиция противопоставления обыденного понимания и
экспертного знания строится на основании их идеально-
типического различия. У. Джемс отмечал существенное различие
между двумя типами знания: тем, которое он называл «знанием
о…», то есть поверхностным знанием, и более детальным «зна-
комством с…», то есть знанием, закрепленным благодаря его
действительному использованию [цит. по: 13, с. 407]. Мы можем
воспользоваться этой классификацией для сравнения обыденного
и экспертного знания. Первое (обыденное знание) приблизитель-
но, несистематизировано, основано на целом ряде неосознавае-
мых допущений, второе (экспертное) – точное и систематическое
знание, основанное на эмпирическом изучении. Последнее обсто-
ятельство укрепляет доверие к выводам экспертов как к истине в
последней инстанции.
Однако, как полагают некоторые авторы, «…более углуб-
ленное рассмотрение показывает, что экспертное знание гораздо
более связано с повседневным пониманием, чем это обычно
предполагается, и что в ходе экспертизы, как правило, использу-
ется методология решения проблем, свойственная повседневному
мышлению» [7, с. 49]. Обыденное и экспертное знание объединя-
ет присутствие человеческих интересов, формирующихся в по-
вседневной практической деятельности. Но не только область ин-
тересов, внешняя по отношению к экспертизе, а и внутренняя,
 212

формальная организация экспертного знания не позволяет ото-

рвать его от повседневности и представить как некую обособлен-
ную сферу, где царствуют строгость и объективность.
В плотных социокоммуникативных процессах информаци-
онного общества профессиональное знание и повседневное по-
нимание проникают друг в друга. Коммуникация вмещает в себя
разные типы социального и когнитивного действия, оставаясь
при этом полем создания и распространения смысловых струк-
тур, обмена смысловыми конструктами, потребления смысловых
единиц. В несущей конструкции социальных коммуникаций об-
наруживаются перцептивные структуры, знаки и значения, обра-
зы и представления, символы, схемы и рецепты, рациональные и
аффективные типы действия. Таким образом, социальная комму-
никация универсально опосредует любые практики и действия,
что влияет на содержание профессиональной аналитической (как
научной, так и экспертной), регулятивной и управленческой дея-
тельности в пространстве информационного общества.
Специфика экспертизы наиболее отчетливо проявляется в
социальной сфере, где постановка проблемы, результаты ее ре-
шения испытывают колоссальные эпистемологические издержки
в виде опоры на вненаучные знания и придание им научной фор-
мы в процессе внедрения в практику, сообразуясь с сиюминут-
ными политическими или идеологическими целями. В отноше-
нии этого типа экспертного знания чаще всего используется по-
нятие псевдонауки как массива публикаций или сообщений, вы-
глядящих как научные, но направленных не на пополнение эмпи-
рических знаний, которые научное сообщество могло бы исполь-
зовать и подвергать критическому анализу, а на продвижение
планов политического, идеологического или экономического по-
рядка.
Экспертное знание активно используется для нужд социаль-
ного прогнозирования и проектирования. Идея о том, что буду-
щее можно планировать и детально предсказывать, получила раз-
витие после второй мировой войны, когда ряд американских моз-
говых центров приступил к интенсивному исследованию будуще-
го. Способами такого исследования стали метод прогнозирования
«Дельфи», разработанный в «Рэнд корпорейшн» Норманом Дал-
 213

ки, и метод составления сценариев, предложенный Гудзоновским

институтом Германа Кана [см. : 6].
Суть дельфийского метода заключается в мысленном про-
никновении в будущее с использованием экстраполяции тенден-
ций, симуляции, математического моделирования, морфологиче-
ского анализа, построения «дерева целей». Дельфийский метод
зарекомендовал себя как наиболее эффективный, поскольку он не
создает застывшего образа будущего, а служит информационной
основой для принятия решений в области развития техники и
технологии. Данная методология имеет отчетливо футурологиче-
ский характер и реализуется посредством опроса мнений большо-
го количества экспертов по различным темам, что позволяет вы-
явить отправные точки в предвидении грядущих изменений и об-
судить их. При повторном опросе экспертам предлагается обос-
новать или изменить свое мнение. Процесс опроса повторяется
несколько раз с целью сближения мнений или признания невоз-
можности такого сближения. С организационной точки зрения
дельфийская методология исходит из принципов анонимности
экспертизы, исключения влияния психологических факторов,
например, институционального или личностного доминирования.
Дельфийская методология опирается не только на философскую
базу футурологии, но и на частные мнения и разного рода алар-
мистские предостережения, высказанные в художественной фор-
ме (А. Кларк, А. Азимов, С. Лем).
Необходимо отметить, что наука и проектирование методо-
логически и интенционально различаются: наука изучает то, что
есть, а проектирование нацелено на то, чего нет. В этой связи
особое значение имеет исследование генетической связи повсе-
дневного понимания, экспертизы и социальных наук. Отрыв со-
циального познания от социальной практики есть результат недо-
статочной рефлексии ученых по отношению к лежащим в повсе-
дневности основаниям их научной деятельности. К области этих
оснований принадлежит изучение связи социальных наук – их
методов, понятий и теорий – с повседневным пониманием и с
обыденными представлениями, входящими в состав, в том числе,
и экспертного знания.
Исследователь в области социальной философии В.Г. Федо-
това, отмечает эффективное технологическое внедрение науки в
 214

производство, медицину, в сельское хозяйство, в развитие транс-

порта и вооружений, «… однако ее приложение и применение
для получения социальных инноваций, позволяющих приспосо-
бить общество к меняющимся условиям и новым технологиям,
заметные социальные научные проекты просто отсутствуют» [28,
с. 415]. Эта брешь могла бы быть заполнена сценарным прогно-
зированием. Сценарная методология эффективна с точки зрения
присущей ей комбинаторики и перспективна, в первую очередь в
социальном прогнозировании. Выделяются сценарии – образы,
своего рода видение направленности развития; сценарии – трен-
ды как способ выявления тенденций возможного будущего; сце-
нарии – проекты с интенцией конструирования желаемого буду-
щего; сценарии – идеологии, выдвигающие привлекательные
идеи и мобилизующие общество. Таким образом, сценарное про-
гнозирование признает многовариантность и многовекторность
развития и ориентируется на конструирование будущего, опира-
ясь не только на субъективные мотивы и предпочтения, но и на
объективные предпосылки, подкрепленные научным знанием.
Реализации сценарного прогнозирования препятствует, по мне-
нию В. Г. Федотовой, вторжение в этот процесс манипулятивных
практик в виде политической технологии, имагологии, заказной
экспертизы. Политические технологии подменяют значимые со-
циальные проекты разного рода пиар-акциями. Имагология ис-
кажает картину социальной реальности, выстроенную социоло-
гической наукой, виртуализируя и релятивизируя содержание ре-
альности в целях манипулирования общественным сознанием с
использованием односторонней коммуникации и провокации. Об
экспертизе, в контексте манипулятивных стратегий можно гово-
рить как «…о деятельности группы ученых, обслуживающих
властные решения, или …как о деятельности той группы ученых,
которую власть в те или иные периоды выбирает для экспертизы»
[28, с. 422].
Таким образом, экспертиза является источником новой ин-
формации, однако в ходе экспертной деятельности осуществляет-
ся отбор и селекция информации по признаку актуальности и
включенности в континуум прикладных или фундаментальных
дисциплин, а также прогнозов и проектов. В результате эксперт-
ной деятельности формируется сравнительно объемный и уни-
 215

версальный рынок переработанной информации в виде справоч-

ников, таблиц данных, периодических сводок, отчетов, которыми
пользуются инженеры, технические сотрудники, политики, ши-
рокие слои населения. Если в области фундаментальных научных
исследований отбор, синтез, оценка информации зависит от кол-
легиальных процедур и традиций ее распространения, то экс-
пертное знание выполняет, как правило, легитимирующую функ-
цию, усиливая или ослабляя позиции той или иной (доминиру-
ющей в обществе, властной) группы. Сама легитимация апелли-
рует к процедурам, не имеющим когнитивного статуса: усилению
риторической роли экспертного сообщества, дезактуализации
контраргументов, интерпретативной гибкости научных и техни-
ческих утверждений.
Нормативная организация сообщества экспертов наклады-
вает отпечаток на эпистемологические процедуры отделения во-
просов истинного от вопросов должного, то есть установления
фактов от принятия политических решений, существования мно-
гообразных точек зрения на специальные вопросы, «характери-
зующиеся одинаковой или сопоставимой степенью воспринима-
емой валидности» [13, с. 48].
Рассматривая особенность экспертной деятельности и экс-
пертного знания в социологическом аспекте, следует сказать, что
понимание знания и науки не является исторически нейтральным.
Традиционными функциями науки считается выявление и
изучение законов природы, поиск путей их применения в практи-
ческой деятельности человека, накопление и обобщение произ-
водственных знаний, использование их для разработки новой
техники, технологии, организации и управления, изучение зако-
нов развития общества, накопление и обобщение социального
опыта, разработка новых идей, теорий и программ социального
развития. Академический порядок знания связан с переработкой,
теоретизацией и производством знания, а технологический поря-
док знания направлен на поиск, упорядочение и использование
уже имеющегося знания в прикладных целях.
Наряду с эмпирическим задачами экспериментальной про-
верки гипотез и аналитическими задачами исследования концеп-
ций и построения тематических моделей, наука демонстрирует
способность к обоснованным предсказаниям. Ученые считают
 216

своей обязанностью предоставление независимых консультаций,

исходя из проверенных знаний, которыми они располагают.
Для науки как социального института наиболее характер-
ными оказываются процессы когнитивной и профессиональной
специализации, что приводит к возрастанию эзотеричности зна-
ния и корпоративизации научного сообщества. Внутренняя логи-
ка решения научных проблем приводит к усложнению концепту-
ального аппарата науки и методологического инструментария.
Традиционные инстанции (академии наук, исследователь-
ские институты и лаборатории) связаны с классическими форма-
ми научного обмена внутри страны и за ее рубежами. Распро-
странение стратегической информации не является их первооче-
редной задачей. Они также оказываются далекими от процедуры
принятия решений. Многие ученые и инженеры оказываются
плохими агентами по передаче знания. Их опыт и подготовка ча-
сто не дают навыков учета экономических факторов, влияющих
на приложение полученных результатов, понимания того, как
действуют коммерческие факторы и ограничения. В большей
своей части инженеры работают в организациях с развитой бю-
рократической структурой и стремящихся к получению прибыли.
Этот факт влияет на их поведение с точки зрения коммуникаци-
онной свободы. В попытках обеспечить и защитить право соб-
ственности организации выстраивают барьеры, мешающие рас-
пространению результатов исследований, усиливают режим сек-
ретности, проводят мероприятия по селекции информации.
Современная рационализированная эпоха трактует любое
знание в утилитарном регистре как универсальное, организаци-
онное, нацеленное на экономическую результативность меропри-
ятие. Подобное понимание знания является результатом обоб-
щенной коммуникации, свойственной современному информаци-
онному обществу.
Конституирующим фактором новых форм социальности
информационного общества провозглашается знание как ядро
экономики, как пусковой механизм трансформации социальных
структур. В этой связи особый статус придается сообществу уче-
ных как генератору новых социальных связей. Информационное
общество оказывается таким типом социума, в котором владение
областью нематериального приносит больше стратегических вы-
 217

год и больше власти над областью материального. Признано, что

некоторые виды нематериальной деятельности, связанные с
научными исследованиями, образованием и услугами, имеют
тенденцию к тому, чтобы занять более заметное место в мировой
экономике. Еще одной особенностью информационного обще-
ства является виртуализация науки, экономики и других сфер
общественной жизни. Создаются виртуальные предприятия, не
привязанные к определенному месту, к национальному государ-
ству, которые за счет своевременно получаемой и быстро перера-
батываемой информации могут гибко реагировать на запросы
рынка, колебания интересов потребителя, самоперестраиваясь в
соответствии с этими запросами, становясь саморефлексивной
системой.
Развитие интернета также вносит существенные изменения
в обозначенные процессы. Новые информационно-
коммуникационные технологии оказывают значительное влияние
на способы создания знаний. Они обеспечивают значительный
прогресс в области доступности и управления знаниями. Созда-
ется иллюзия, что достаточно научиться отличать, что является
грубой информацией или ошибочным утверждением от того, что
может быть основой подлинного знания, и интернет станет ги-
гантским резервуаром идей в форме информации или знания.
Еще одной особенностью оказывается сверхдатизация – пе-
ренасыщение данными, то есть индивидуальными эмпирически-
ми описаниями, заполняющими каналы интернет-коммуникаций.
Наблюдаемый избыток информации сможет стать средством для
получения дополнительного знания только в том случае, если ин-
струменты, позволяющие обрабатывать эту информацию и пре-
образовывать ее в знание посредством работы мысли, окажутся
на должном уровне. Циркуляция знаний предполагает иную при-
роду информационных обменов. Речь может идти о взаимозаме-
няемости понятий знания и информации только в единственном
случае, если это усваиваемые и обмениваемые знания в адекват-
ной информационной форме.
Информационная теория знания понимает под знанием
прагматическую конструкцию, лишенную человеческого содер-
жания и социальной рефлексивности, направленную на рациона-
лизацию отношений человека к окружающему миру. С эпистемо-
 218

логической точки зрения это определенное, конкретное знание, а

его продуктом является команда и контроль.
Тенденции долгосрочного развития науки на стыке эконо-
мики, политики и производства в предлагаемых информацион-
ным обществом условиях, приводят к тому, что возникает новая,
включенная в систему принятия решений наука, которая обладает
существенными особенностями. К их числу относится то, что
знания становятся руководством к действию, происходит конвер-
генция академического и технологического порядков знания.
Эффект сциентизации различных сфер общественной жиз-
ни, включая политику, приводит к стиранию институциональных
границ науки, к размыванию академической культуры производ-
ства знания, которая покоится на традициях уникальной комби-
нации конкуренции, взаимного доверия и коллегиальной крити-
ки. Подвергаются коррозии представления о науке как о системе,
в которой труд каждого человека суммируется ради достижения
общих целей и оказывается важным для обеспечения стабильно-
сти этой системы и соответствующей мотивации ее членов.
Наука не рассматривается более как закрытая, но идеальная со-
циальная система по сравнению с другими общественными ин-
ститутами, то есть как система, в которой преобладают общие
цели и где культивируется корпоративные ценности сотрудниче-
ства, кооперации, критики.
В информационном обществе знания оказываются товаром в
виде кодифицированной и подлежащей обмену информации.
Знание в результате обработки в базах данных, экономической
мотивации научных исследований, интегрированности в произ-
водство в качестве технонауки, фактора власти и орудия кон-
троля, в конечном счете, подвергается саморазрушению.
Системный подход к науке и технологии есть фиксирование
тесной связи с экономикой, политикой и обществом, осуществля-
емое в рамках прагматического контекста. Знание и, следова-
тельно, наука превращается в исходную информацию для эконо-
мической деятельности, а новые технологии изменяют способы
научной коммуникации. Консьюмеристская составляющая зна-
ния как товара закрепляется терминологически: появляются по-
нятия «универмагов мысли», «супермаркетов, торгующих ин-
формацией или стандартизированными когнитивными навыка-
 219

ми», используются выражения «снимать сливки на рынке науко-

емких товаров», «иметь и использовать монополию на новизну».
Cитуация в науке потребовала новых организационных
форм экспертных сообществ, какими оказались, например, аме-
риканские «фабрики мысли», уникальные учреждения, изучаю-
щие вопросы, относящиеся к политике и применению техноло-
гий. Чем «фабрики мысли» отличаются от других научно-
исследовательских организаций?
Во-первых, они не имеют твердо установленных финансо-
вых целей и обязательной структурной принадлежности. При
этом они должны быть постоянно действующими организациями
в отличие от исследовательской комиссии или специальной груп-
пы, выполняющей временную задачу.
Во-вторых, главная функция «фабрик мысли» в установле-
нии связи между знанием и властью, между наукой и техникой, с
одной стороны, и разработкой политики в широких областях,
представляющих интерес – с другой.
В-третьих, они ориентированы на научную методологию, но
их деятельность не ограничивается научной тематикой. Они об-
ладают значительной степенью свободы как при определении
проблемы, которую они решают, так и при подготовке формули-
ровок и рекомендаций.
В-четвертых, они определяют деятельность значительной
части остального научного мира. «Фабрики мысли» могут спо-
собствовать изменению целей и направления деятельности, что
определяет характер заданий, которые получают другие исследо-
вательские организации.
В-пятых, масштаб и сфера их деятельности простирается на
группы, составляющие по заданию правительства прогноз буду-
щей политики в области образования, на фирмы, консультирую-
щие правительство по вопросам новых научных методов, или же
группу ученых, объединяющихся в научный коллектив для изу-
чения будущего технологии или демократии [6, с. 36-38].
По содержанию деятельности это консультативные группы,
региональные исследовательские центры, бюро анализа и приори-
тетов, национальные институты, управления по контролю. «Фаб-
рики мысли» принадлежат к организациям политическим, которые
проводят свои изыскания, руководствуясь определенной идеоло-
 220

гической линией, обеспечивая использование, мобилизацию име-

ющейся информации и знания в интересах определенных полити-
ческих кругов, для достижения определенных целей и задач.
Однако роль этих организаций определяется еще и тем, что
они, во-первых, осуществляют получение новых знаний, новой
научно-технической информации по широкому, но имеющему
определенную направленность, кругу вопросов, во-вторых, пред-
ставляют собой канал поступления сведений, знаний, информа-
ции, необходимых для принятия решений заказчиком, в первую
очередь, государственным аппаратом. Учреждения типа «фабрик
мысли» являются формой, которая позволяет объединить пред-
ставителей различных научных специальностей, являющихся но-
сителями информации по различным отраслям наук, для решения
сложных междисциплинарных проблем. Они также представляют
специфическую форму концентрации и мобилизации средств,
финансовых и интеллектуальных, предназначенных на научную и
информационную работу. Рекомендации, которые они предо-
ставляют правительству, нельзя разработать в официальных ор-
ганах и учреждениях, сотрудники которых приспособили свое
мышление к повседневным потребностям и решению конкрет-
ных, узких задач.
С интеграцией науки в процессы политического регулиро-
вания и экономической оценки она утрачивает свою этическую
нейтральность, которая связывается с объективностью научного
знания, с консенсусом научного сообщества в отношении истин-
ности знания и критериев ее подтверждения. Возникает ситуация,
когда «…система науки более не в состоянии контролировать с
помощью своих внутренних стандартов и критериев качество по-
лучаемого знания и способы его применения, а также механизмы
экспертной оценки. Решающим становится не столько объектив-
ность знания, сколько практическая польза его в самых различ-
ных сферах применения. Такого рода изменения затрагивают не
только участие так называемой дилетантской публики в решени-
ях по поводу бюджета научных исследований или в определении
исследовательских приоритетов, но и эпистемологическое ядро
науки» [4, с. 68].
Современная научная политика в широком смысле слова –
это разработка норм, которой занимаются государственные орга-
 221

ны и многосторонние международные организации. Инстанции,

управляющие наукой, исходят из потребности иметь ясное пред-
ставление о том, что, как и с какими результатами делают ученые
и инженеры, когда и какую прибыль можно ожидать от научных
исследований и технических разработок. Самый высокий уровень
принятия решений требует наличия достоверных и соответственно
адаптированных научных и технологических знаний. Возникают
конкурирующие политические концепции относительно того, ка-
кую социальную и экономическую роль должна играть наука.
Вопрос о присвоении знаний является одним из важнейших
в современной научной политике. Подлинной проблемой оказы-
вается интерпретация научных расчетов и поиск выгоды. Сейчас
невозможным оказывается различие между тем, что обладает до-
стоинствами научной теории или имеет рыночную цену. Особый
интерес представляет понятие инноваций, позволяющее вывести
на передний план роль властных инстанций и лиц, принимающих
решения в области управления научной и технической средой.
Многообразные инвестиции оказываются краеугольным
камнем любой стратегии научного развития, существование ко-
торого невозможно без политической архитектуры. Проблема не
сводится только к объемам финансирования. Здесь решаются и
такие задачи, как информирование предприятий и гражданского
общества относительно научно-технических инноваций, создание
правового контроля и процедур мониторинга науки и техносфе-
ры. Управление наукой и технологией со стороны государствен-
ных и политических структур ведется в сфере предложения и
продвижения, предпочтительных с точки зрения действующих
лиц, моделей функционирования науки, когда приоритетными
объявляются либо фундаментальные исследования, либо внедре-
ние новых технологий, либо поощрение государственного или
частного сектора, либо рынка.
Правящие круги должны следить за тем, чтобы стратегиче-
ски важная информация становилась доступной для них через
сеть агентств, автономных советов, интегрированных в государ-
ственные органы. Именно в этих условиях увеличивается роль
экспертных сообществ. Они возникают как посреднические
структуры и сети, действующие с целью ознакомления предприя-
тий с логикой науки, а исследовательских учреждений с логикой
 222

рынка и внедрения новых знаний на уровне технологий. В про-

мышленно развитых странах эксперты ставят на первое место в
своей деятельности необходимость обеспечения внедрения ре-
зультатов научно-технической деятельности, свободу рынка.
Знания и информация превращаются в стратегические ре-
сурсы, что подтверждается расширением секретности в произ-
водственной сфере, борьбой за доступ к когнитивным ресурсам.
Идут процессы изоляции целых массивов научно-технического
знания, подпадающего под режим конфиденциальности или сек-
ретности по причинам стратегического или военного характера.
Секретные протоколы, конфиденциальные доклады порождают
ассиметричное противостояние между производителями и поль-
зователями когнитивного контента. Практикой становится эли-
тарный характер обсуждения важных стратегических вопросов
узким кругом лиц, организаций или стран. Формируется власть
ограниченного круга экспертов, специалистов по государствен-
ным делам, возникает злоупотребление властью экспертов,
нажим на них со стороны групп влияния. Знание является само
по себе местом осуществления власти, так как оно интегрировано
в самую глубину социальных структур, экспертное знание в ги-
пертрофированном виде реализует эту тенденцию.
В литературе отмечается технократический характер экс-
пертного сообщества. Из числа привилегированного меньшин-
ства создается слой менеджеров, призванных принимать решения
за остальное сообщество, в том числе в плане выбора направле-
ния научно-технического развития. Ключевые фигуры, принима-
ющие решения – исследователи, преподаватели, журналисты, от-
ветственные деятели неправительственных организаций, пред-
ставители творческих профессий. Новые организационные фор-
мы – смешанные форумы, гражданские конференции, дискуссии
с привлечением лиц, наделенных правом принятия решений, пар-
ламентариев, представителей частного сектора и гражданского
общества. Атмосфера закрытости, секретности, имеющая след-
ствием ограничение доступа к информации, приводит к невоз-
можности эффективного оперирования информацией.
Экспертные структуры формируются на базе международ-
ных коллоквиумов, специализированных научных изданий.
Научные общества утрачивают национальные черты, растворяясь
 223

среди международных организаций. Новые научные общества

имеют структуру, свойственную мультинациональным организа-
циям, возникающим на основе самоорганизации, носящей спон-
танный и децентрализованный характер. Отсутствует признак
территориальности. Организация перемещается из университет-
ских городов в отели, собираясь по случаю проведения тематиче-
ских конгрессов. Финансирование идет по линии независимых от
академической среды источников (грантов, контрактов с неака-
демическими организациями).
Экспертному знанию соответствуют особого рода коммуни-
кации, связанные с распространением итоговой информации о ре-
зультатах исследований в форме научно-технических отчетов как
специализированного полуформального документа. Это отчет для
финансирующей организации, где она оповещается о полученных
данных и результатах, о применяемых методах исследования.
Гибкая система распространения отчетов минимизирует контроль
авторов предоставляемых материалов над этим видом коммуника-
ции и дальнейшим использованием полученных результатов.
В рамках существующих форм экспертного знания его при-
менение не затрагивает когнитивного содержания научных про-
блем. Экспертные стратегии относятся к инструментам информа-
ционного «менеджмента», обеспечивающего доступность не
столько знания, сколько информации. Формируется новая соци-
альная реальность, в которой принятие решений зависит от каче-
ства и объема информации и тех, кто работает с информацион-
ными системами, кто интерпретирует полученные результаты,
кто первым получает к ним доступ и преимущество их первого
истолкования. Современный эксперт – это датократ, то есть влия-
тельный советник, специалист в области информационных тех-
нологий, который умеет собирать, обрабатывать, систематизиро-
вать и оценивать потоки данных, формулировать альтернативные
решения и взвешивать их возможные последствия. Прерогатива
современных экспертов – информационный сервис, а влияние
кроется в их функции информаторов, отвечающих на вопросы,
которые им задают, предлагающие решение задач, которые перед
ними ставят. Эксперт – датократ является примером профессио-
нала в организации, для которого высшим критерием истины ока-
зываются корпоративные интересы.
 224

Экспертные оценки, на которых основывается принятие ре-

шений по поводу финансирования исследований, их обществен-
ной значимости, могут зависеть от личного мнения и предпочте-
ний экспертов и представляемых ими лоббирующих групп. Кри-
терии, способы и методики определения приоритетов в этом во-
просе ведут к непредвиденному деформированию научного
ландшафта и исследовательского сообщества. Развитие науки в
заданном экспертами направлении может привести к деформации
социального института науки, инструментализации научного ис-
следования и технического действия, в том числе и для достиже-
ния узко корпоративных интересов отдельных социальных групп,
обслуживаемых экспертами.
Деятельность сообщества экспертов, то есть лиц, связанных
с производством и обращением экспертного знания, может быть
осознана и содержательно обсуждаться как проблема не только
обеспечения технической доступности информации, тенденциоз-
ной в силу ее ангажированности, но как проблема доступности
объективного знания относительно социально значимых проек-
тов. Именно свободный доступ к информации и знанию приводит
к разрушению доминирования экспертократии, поскольку осно-
вой этого доминирования является ее исключительное право на
владение недоступной другим информацией, которая циркулиру-
ет по закрытым каналам, часто неполная или заведомо фальси-
фицированная.
Таким образом, свободный доступ к информации и участие
широких кругов населения в обсуждении крупных технических
проектов создает условия для преодоления власти технократии и
экспертократии. Однако, в условиях, когда принятие большин-
ства общественно-значимых решений возможно только на основе
специальных (экспертных) знаний, апелляция к демократическим
процедурам принятия решений оборачивается манипуляцией об-
щественным сознанием. «Поставленный перед возможностью –
или необходимостью – участвовать в принятии решений, требу-
ющих специальных знаний, гражданин, не обладающий такими
знаниями, теряет всякую гражданскую автономность: он вольно
или невольно легитимирует и усиливает позиции одной из групп
экспертов, участвовавших в формировании самой ситуации, в ко-
торой задействованы демократические процедуры» [26, с. 47-48].
 225

К тому же, доступность знания для широкого круга лиц зависит

от подготовленности, когнитивных способностей, регламентации
доступа к содержательной информации.
Между основными нормами деятельности экспертного и
научного сообщества возникает разрыв, связанный с ориентацией
науки на свободное и широкое обсуждение актуальных проблем,
и контролем над информацией со стороны экспертов. Извращен-
но понимаемое стремление к сохранению промышленных секре-
тов вступает в противоречие с нравственным императивом уче-
ного, в соответствии с которым он обязан довести до обществен-
ности результаты своей работы, особенно если их применение
сопряжено с рисками.
Возникает ряд вопросов, связанных с тем, возможно ли об-
суждать проблемы академической свободы в политических и про-
мышленных кругах, а в научных исследованиях применять элемен-
ты менеджмента? Как примирить научный рационализм с обще-
ственной целесообразностью, а всеобщие интересы с частными?
Ответы на поставленные вопросы лежат, очевидно, в плос-
кости сближения нормативной базы функционирования научных
исследований и экспертной деятельности. Основой сближения
должна стать не только междисциплинарность знания, но и ис-
пользование общего правового и экономического инструмента-
рия в регулировании деятельности экспертного и научного сооб-
ществ. Необходимость соблюдать принципы нормативной коэво-
люции осознается остро в связи с тем, что правовые нормы раз-
рабатываются профессионалами в области промышленной соб-
ственности – консультантами и экспертами по патентному праву,
а также промышленниками без широких консультаций с научным
сообществом. Кроме того, это касается и самих ученых, которые
выступают одновременно в роли экспертов, и в роли граждан.

ОТ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА К ОБЩЕСТВАМ

ЗНАНИЯ
В данном разделе рассматривается проблема возможности
заимствования западного опыта теоретического осмысления и
практического перехода от информационного общества к новой
фазе современного высокотехнологичного развития, получивше-
го название общества знания.
 226

Предполагается ответить на следующие вопросы: почему на

смену концепции информационного общества приходит концеп-
ция общества знания? Какие смыслы и ценности сформулированы
в рамках западной теории общества знания? Как проецируется за-
падная теория и практика общества знания на российские реалии?
Понятие общества знания впервые было использовано в
1969 году университетским профессором Петером Друкером и
получило распространение в литературе в 90-е годы как синони-
мичное понятию обучающегося общества. Некоторые исследова-
тели, подыскивая точный русскоязычный эквивалент термину
«knowledge-based-society», рассматривают его как усиленный ва-
риант понятия информационного общества, фиксирующего осо-
бую роль знаний как наиболее ценной формы информации. Кон-
цепция общества знания возникла как итог критического осмыс-
ления западными интеллектуалами опыта информационного об-
щества. Интенсивные разработки концепции информационного
общества, начавшиеся во второй половине ХХ века, в настоящее
время пересматриваются в связи с их неадекватностью для по-
нимания современной социальной реальности. Критике подвер-
гается само понятие информации, осуществляется его декон-
струкция как понятия-абстракции высокого порядка, не фикси-
рующего специфику современного общества и потому не являю-
щегося эффективным средством концептуализации. Отвергается
также логика узко-технологического детерминизма, сводящего
сущность информационного общества исключительно к дости-
жениям технического порядка, когда революция в сфере инфор-
мационных технологий и коммуникации трактуется как исчерпы-
вающая характеристика информационного общества, претенду-
ющего на статус единственно возможной формы социального
устройства. Ощущается также концептуальный социально-
философский дефицит и теоретические трудности, поскольку за
понятиями информационного общества и общества знания не
стоят сформировавшиеся теории, имеющие развитый набор аб-
страктных объектов и признанный научный статус. В условиях
терминологической импровизации и ситуативного использования
понятий формируется практика разрозненной аналитики отдель-
ных аспектов социальных структур, как информационного обще-
ства, так и общества знания. Отсутствие надежного маркера для
 227

проведения сравнительного анализа обусловлено дефицитом

связного теоретического горизонта, способствующего выявлению
«реперных» точек перехода от информационного общества к об-
ществу знания.
Выработка целостного структурирующего взгляда, поиск
нового системного качества, позволяющего упорядочить накоп-
ленные факты, имеющиеся точки зрения и аксиомы в рамках со-
циологических, футурологических, философских и экономиче-
ских концепций, претендующих на комплексный анализ соци-
альных изменений последних десятилетий осуществляется, на
наш взгляд, в пространстве индустриальной парадигмы роста и
развития, в свою очередь претерпевшей существенные транс-
формации с момента своего возникновения до настоящего време-
ни. На начальном этапе развития социально-философской теории
современного общества активно стал использоваться префикс
«пост», подчеркивающий разрыв новой, постиндустриальной
эпохи с предшествующей, то есть индустриальной. Одной из са-
мых авторитетных теорий такого типа стала постиндустриальная
концепция Д. Белла, которая складывалась как футурологическое
описание грядущего социального устройства, призванного смяг-
чить кризисные тенденции начала 70-х годов ХХ века. Эта задача
не была столь актуальной в годы послевоенного подъема эконо-
мики, развития потребительского капитализма, индустрии раз-
влечений, обусловленных научно-техническими достижениями
50-60-х гг., когда возникли многочисленные теории «индустри-
ального общества», «общества потребления», «общества благо-
денствия», а Д. Белл написал известную работу с оптимистичным
названием «Конец идеологии». Однако уже в последующих рабо-
тах «Грядущее постиндустриальное общество» (1973 г.) и «Куль-
турные противоречия капитализма» (1979 г.) идеология актуали-
зировалась как осознание необходимости в обосновании новых
структурных изменений в социальной системе капиталистическо-
го общества. В конечном итоге Д. Беллом были сформулированы
следующие долгосрочные тенденции развития индустриализма,
переходящего в постиндустриальную фазу:
 усиление роли науки и когнитивных ценностей как ос-
новных институциональных потребностей общества;
 228

 компетентность в выработке и принятии решений в про-

цессе научной экспертизы, обеспечивающие ученым непосред-
ственное участие в политическом процессе;
 бюрократизация умственного труда, деформирующая
определение традиционных интеллектуальных целей и ценно-
стей;
 увеличение численности и социального веса технической
интеллигенции провоцирующее конфликты с гуманитарной и ли-
тературной интеллигенцией, что обостряет проблему «двух куль-
тур» - научно-технической и гуманитарной и повышает роль уни-
верситетов в ее решении;
 в целом моральный климат отдаленного будущего в
постиндустриальном обществе будет зависеть от статуса и этиче-
ских норм науки, от нарастания или преодоления индивидуализ-
ма с его проекциями в авангардистскую культуру и массовый по-
требительский гедонизм [см. : 29].
В предложенной концепции пересмотр социальных ориен-
тиров отталкивался от сциентификации всех областей жизни, то
есть признания того факта, что знания и информация являются
осью современного общества. Впоследствии Д.Белл отказался от
понятия постиндустриального общества в пользу информацион-
ного. Номинативный сдвиг, совершенный Д.Беллом, наметил
вектор перехода от индустриального к постиндустриальному, за-
тем информационному обществу, а от него к обществу знания,
не только как формам движения социальной реальности, но и как
к объектам научного анализа.
Представители постмодернизма также обратили внимание
на социокультурные основания перемен последней четверти ХХ
века и роль знания в этих процессах. Работа Ж.-Ф. Лиотара «Со-
стояние постмодерна» (1979 г.) представляет своеобразный отчет
об эпистемологических последствиях достижений естественных
наук, которые совпали с началом постиндустриального общества.
Ж.-Ф. Лиотар фиксирует тезис о знании как главной экономиче-
ской силе общества, но одновременно отмечает утрату его тради-
ционной легитимации. Наука не более чем одна из языковых игр,
она потеряла имперские привилегии по отношению к другим
знаниям эпохи модерна. Наука характеризуется становлением
 229

плюрализма в аргументации, технизацией доказательства, сведе-

нием истины к результативности. Новая легитимация знания со-
держится в его эффективности. Трансформация науки происхо-
дит в условиях дискредитации больших нарративов модерна:
немецкого идеализма, повествующего о духе как последователь-
ном развертывании истины и французской истории об эмансипа-
ционной роли революции и человеке как герое, освобождающем
самого себя через продвижение в познании. Таким образом,
Ж.-Ф. Лиотар исследовал современность как стадию когнитивно-
го развития, размышлял об эпистемологической судьбе есте-
ственных наук, при этом фиксируя радикальное изменение во
всех сферах человеческого существования. Кризис метанарратива
устанавливает критическое отношение к любой системе идей,
претендующих на универсальность и устанавливающей идеоло-
гическую монополию. Релятивизация и децентрация в системе
знания не предполагает привилегированного доступа к истине,
что принципиально меняет роль и значение ученых как основных
субъектов продуцирования знания [см. : 14]. Узловые моменты
постиндустриальной концепции и аргументы ее критики позво-
ляют сделать некоторые предварительные выводы. Во-первых,
несмотря на то, что темпоральное определение постиндустриа-
лизма лишено серьезной периодизации, он вырастает из инду-
стриализма, его фундаментальных мировоззренческих установок
на прогресс, унификацию, стандартизацию, универсализацию.
«Эмпирической основой эпистемологии современных обществ
является индустриализация с ее бесконечным удовлетворением
все возрастающих потребностей при помощи увеличивающихся
богатств, улучшения технологий, силы науки, всеобщего образо-
вания, индивидуальных свобод» – утверждает профессор Манче-
стерского университета Т. Шанин [25, с. 111]. Во-вторых, разви-
ваемая на основе постиндустриальных предпосылок идеология
информационного общества, предполагает поступательное дви-
жение человечества, в направлении заданном все тем же инду-
стриальным вектором. Безусловно, информационное общество
демонстрирует изменения, которые присутствуют не только в
технологиях, но и в социальных институтах, общественной жиз-
ни. Концепция общества знания в западной академической среде
рассматривается как альтернатива информационному обществу,
 230

однако, она возникла как результат переноса идей экономическо-

го порядка в широкое поле социальных исследований, проблема-
тика которых уже была сформулирована в теориях информаци-
онного общества. Акцент на идеалах научности и воспроизвод-
стве знаний как факторе устойчивого развития общества, измене-
ния в когнитивно-информационной составляющей современного
труда и общественного производства, требования к системе выс-
шего образования – это социально-философское содержание ока-
зывается общим для теории информационного общества и обще-
ства знания и позволяет рассматривать их как разновидности од-
ной парадигмы. В таком случае мы имеем количественное нарас-
тание уже имеющихся тенденций и параметров, без выхода на
качественные характеристики общества знания. Обратимся к ав-
торитету немецкого исследователя Г. Бехманна, который полага-
ет, что отличия общества знания от индустриального общества
могут быть выявлены на основе его типического способа произ-
водства, а именно фордизма, преобразующего природные ресур-
сы в средства потребления, фабричного труда на основе принци-
па тейлоризма и возникновения в постиндустриальный период
процессов тертиаризации, то есть экономики услуг, как альтерна-
тивы промышленному производству. «Переход к обществу зна-
ния – это дематериализация и сокращение энергозависимости при
одновременном возрастании роли информации и знания. Этот
тренд сопровождается процессами глобализации, требующими
высокого уровня информационного и организационного обеспе-
чения в сфере управления техническим производством»
[2, с. 117]. Данная характеристика не представляется исчерпыва-
ющей, поскольку просто фиксирует переход от фордистско-
кейнсианской модели западного массового производства, под-
держиваемого государством и функционирующей с 1940 по 1980
годы, к модели постфордистской, без указания ее особенностей.
Более содержательным представляется другое высказывание
Г. Бехманна о том, что «…решающим для перехода к обществу
знания является то, что знание предполагает активное участие в
наращивании культурных ресурсов общества. Научное знание
способствует тому, что материальное покорение природы транс-
формируется в научно контролируемый процесс. Это не означает,
что у общества исчезают другие источники знания, такие как жи-
 231

тейская мудрость, религиозное знание, поэтическая интуиция»

[2,с. 118].
Проект общества знания в геополитическом контексте мо-
жет рассматриваться как альтернатива объединенной Европы
американскому варианту общества потребления и его концептуа-
лизации в теориях информационного общества. В написании ана-
литического доклада «К обществам знания», инициированного
ЮНЕСКО, приняли участие ведущие философы и социальные
теоретики современности: Д. Ваттимо, Ж. Деррида, М. Кастельс,
Ю. Кристева, Б. Латур, П. Рикер, А. Турен, Ю. Хабермас и др.
Общество знания, по мнению авторов доклада, ориентируется на
духовное и интеллектуальное развитие, демократические ценно-
сти и саморазвитие личности, выработку новых форм солидарно-
сти. Представления об обществах знания позволяют переосмыс-
лить саму концепцию развития с точки зрения ценности челове-
ческого капитала и многообразия систем знаний, включая муд-
рость, автохтонные (местные) и рецептурные знания. Парадигма
роста и развития как квинтэссенция идеологии индустриализма и
содержащая в себе идею общества знания, требует также прояс-
нения его перспектив, конечных целей, вызовов и рисков, сопро-
вождающих процесс становления этой формы социального
устройства.
Идеологический посыл концепции общества знания в свер-
нутом виде заключается в тезисе о долгосрочном развитии со-
временного общества на стыке науки, экономики, политики, об-
разования. Если потенциал информационного общества основан
на достижениях технологии, то развитие общества знания подра-
зумевает более широкие социальные, политические, этические
параметры. В рамках концепции общества знания были сформу-
лированы следующие приоритеты: более справедливая оценка
существующих знаний для борьбы с цифровым, когнитивным и
лингвистическим расколом, сформировавшимся в информацион-
ном обществе; более широкое участие заинтересованных лиц в
решении вопроса равного доступа к знаниям; более успешная ин-
теграция политических действий в области знания [11]. Таким
образом, переход от информационного общества к обществам
знания квалифицируется как переход к новой не столько техно-
логической, сколько социальной парадигме. Роль знания артику-
 232

лируется в двух аспектах: оно не только ключевой элемент эко-

номического развития, но также фактор, способствующий разви-
тию человечества в плане обретения самостоятельности отдель-
ными людьми. В основе общества знания лежит осознанная по-
требность и реальная возможность находить, производить, обра-
батывать, преобразовывать, распространять и использовать ин-
формацию с целью получения и применения знаний, необходи-
мых для развития человечества. Задачей общества знания являет-
ся развитие критических и теоретических когнитивных способно-
стей. В концепции общества знания формулируется тезис о том,
что наиболее распространенным и возобновляемым ресурсом в
мире является способность к творчеству, нуждающаяся в защите
и поощрении. Для этого необходимо расширение прав и возмож-
ностей отдельной личности, которые реализуются в пространстве
интеграции, солидарности и участия.
Таким образом, общества знания призваны осуществить то,
что не удалось в полной мере информационному обществу – до-
биться диалога между культурами и новых форм демократиче-
ского сотрудничества, способствующих достижению подлинного
смыслового взаимопонимания. Концепция обществ знания опи-
рается на представление о том, что создание таких обществ от-
крывает путь к гуманизации глобализационных процессов по-
средством устранения водоразделов и запретов как между Севе-
ром и Югом, так и внутри каждого общества. Важность, которую
приобретает национальное, культурное и лингвистическое мно-
гообразие подчеркивает, насколько проблема доступа к знаниям
неотделима от условий их создания. С обществами знания связа-
но представление о более адекватном решении проблемы полу-
чения знаний, чем просто наличие технологического доступа к
информации, которым определяется сущность информационного
общества. Для создания обществ знания невозможно ограничить-
ся только свободой передачи информации, необходимо обмени-
ваться информацией, сопоставлять, критиковать, оценивать и
осмысливать информацию, опираясь на ее научный и философ-
ский анализ, с тем, чтобы каждый заинтересованный человек мог
производить новые знания на основе информационных потоков.
Знание рассматривается с этих позиций как инструмент критиче-
ского анализа, рефлексии в отношении обрушивающегося на че-
 233

ловечество потока информации. Таким образом, растущее несо-

ответствие между информацией и знанием, разрыв между разви-
тыми и развивающимися секторами мира побуждают видеть пер-
спективу устойчивого развития человечества на пути становле-
ния общества знания как синтеза достижений информационного
общества, экономики, основанной на знаниях, обучающегося об-
щества, обучения для всех в течение всей жизни.
Являются ли общества знания источниками новых рисков?
В аналитическом отчете названы некоторые из них, хотя трудно
согласиться с тем, что предпосылок для них в предшествующий
период не существовало. Общества знания называют обществами
технологического наблюдения или контрольной революцией, ко-
торая находится в центре цифровой революции. Здесь мы имеем
дело с конфликтом ценностей поощрения открытости и свободы
информации и незаконным вторжением в личную сферу, что
приводит к смешению «знания для всех со знанием обо всех»
[11, с. 50]. В области культуры малообещающей признана тен-
денция превращения общества знания в общество всеобщего раз-
влечения. «Призрак пустого легкомыслия начинает преследовать
наши насыщенные зрелищами общества» [11, с. 62]. В области
высшего образования эксперты обеспокоены его коммерциализа-
цией, стремлением университетов к получению прибыли, а так
же тем, что на мировом рынке высшего образования развиваю-
щимся странам отводится роль потребителя [11, с. 93]. Отличи-
тельной чертой обществ знания оказывается привилегированное
положение некоторых областей знания – информатики, биологии,
нанотехнологии, подъем которых сопровождается мощной меж-
дисциплинарной интеграцией и усилением влиянии экспертного
сообщества, в которое входят сами ученые. Эксперты в качестве
сообщества знающих людей, легитимируют решения политиков с
помощью авторитета знания, реализуя идеологическую функцию,
возникшую в индустриальном обществе. Что же касается гумани-
тарной составляющей общества знания, то ключевые фигуры,
связанные с его появлением – преподаватели, исследователи в
области социогуманитарных наук, люди творческого труда, жур-
налисты, ответственные деятели неправительственных организа-
ций – несут ответственность за возрождение критической и гума-
нистической традиции, призванной подвергать сомнению обос-
 234

нованность политических решений в области научных исследо-

ваний, развития новых технологий, управления рисками, анти-
кризисного управления, охраны окружающей среды, образова-
ния, здравоохранения [11, с. 201]. Успехи гуманитарной обще-
ственности в этом направлении с неизбежностью сделают обще-
ство знания прогнозируемым обществом.
Таким образом, подводя итоги, перечислим те ценности,
которые лежат в основании общества знания и призваны придать
знаниям человеческое измерение. Во-первых, процесс гомогени-
зации культур, за которым следует вымирание языков и культур-
ных традиций во многих регионах мира, ставит в число перво-
очередных задач общества знания сохранение лингвистического
многообразия. Многоязычие облегчает доступ к знаниям на всех
уровнях обучения. Ценность лингвистического разнообразия за-
ключается в том, что помимо кодифицированных знаний и от-
форматированной информации, оно сохраняет и продвигает «жи-
вые» знания – местные (автохтонные), ноу-хау, устные традиции,
повседневные знания. Взаимодополнение знаний, подчиняющих-
ся разным режимам функционирования, позволяет сохранять
уникальные типы мышления, его когнитивную гибкость и вариа-
тивность.
Во-вторых, общество знания декларирует ценность перево-
да, как социокультурной и лингвистической практики, устанав-
ливающей диалог, взаимопонимание и согласие между цивилиза-
циями, странами и отдельными людьми. Перевод выполняет мис-
сию посредника между культурным и когнитивным разнообрази-
ем и универсальным характером знания.
В-третьих, как обучающееся, общество знания не может
быть обществом единственной информации. Двойной образова-
тельный курс, провозглашенный ценностью общества знания, с
одной стороны, устанавливает равновесие между языками меж-
национального общения и родными языками, с другой – в усло-
виях гегемонии технических наук, дополняет их гуманитарными
знаниями.
Проблема отечественных проекций западного опыта по-
строения общества знания, лежит в области рассмотрения усло-
вий, особенностей, интенсивности и перспектив его формирова-
ния в России. Условно можно говорить о западном и восточном
 235

пути формирования общества знания. Рецепция западного опыта

возможна при условии понимания того, что эта модель основана
на особой цивилизационной парадигме, ядром которой является
процедурный подход ко всем явлениям жизни, включая либера-
лизацию рынка информационных супермагистралей, их универ-
сальное обслуживание, а также делиберативную форму демокра-
тии и т.п. Восприятие западной модели должно учитывать поли-
тико-экономические, культурные, демографические, географиче-
ские особенности российской действительности, тяготеющей к
сотрудничеству государства и рынка, к традиционным ценностям
патернализма, медленным темпам социальных преобразований,
островным характером информатизации социальных процессов.
Интерес к проблемам повышения качества и эффективности ис-
пользования человеческого потенциала со стороны такой автори-
тетной международной организации как ЮНЕСКО, разработка
международных и региональных программ адаптации различных
стран мира к вызовам общества знания инициировали разработку
Стратегии развития информационного общества в России, утвер-
жденную Советом Безопасности РФ до 2015 года. Этот про-
граммный документ в контексте концепции обществ знания отда-
ет приоритет научным знаниям как реальному фактору экономи-
ки, повышению качества образования, развитию человеческого
потенциала, расширению прав и возможностей граждан в полу-
чении и использовании информации и знаний. «Точками роста»
общества знания в России является широкая диверсификация об-
разования, пристальное внимание к проблемам его качества и ре-
левантности как условии вхождения в мировое образовательное
пространство.

Литература
1. Баженов, Л. Б. Обладает ли наука особым эпистемоло-
гическим статутом? // Вопросы философии, 1998, № 7.
2. Бехманн, Г. Общество знания – краткий обзор теорети-
ческих поисков. // Вопросы философии, 2010, № 2. С. 113-126.
3. Брунер, Дж. Психология познания. За пределами непо-
средственной информации / перевод с англ. – М.: Изд-
во«Прогресс», 1977.
 236

4. Горохов, В. Г. Научно-техническая политика в обществе

не-знания // «Вопросы философии», 2007, № 12.
5. Громов, Г. Р. От гиперкниги к гипермозгу: информаци-
онные технологии эпохи Интернета. – М.: 2004.
6. Диксон, П. Фабрики мысли / пер. с англ. – М. : «Про-
гресс», 1976.
7. Ионин, Л. Г. Понимание и экспертиза // Вопросы фило-
софии, 1991, № 10.
8. Кара-Мурза, С. Г. Идеология и мать ее наука. – М. : Ал-
горитм, 2002.
9. Карпов, А. О. «Странное общество» и производство зна-
ний //Эпистемология и философия науки. – М., 2007. Т. XI, № 1.
10. Кастельс, М. Информационная эпоха: экономика, обще-
ство и культура. – М., 2000.
11. К обществам знания. Всемирный доклад ЮНЕСКО. –
Париж, Изд-во ЮНЕСКО, 2005.
12. Колпаков, В. А. Общество знания. Опыт философско-
методологического анализа // Вопросы философии, 2008.
13. Коул, Дж. Р. Схемы интеллектуального влияния в науч-
ных исследованиях. – Коммуникация в современной науке.
Сборник переводов. – М. : Изд-во «Прогресс», 1976.
14. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна. – СПб. : Але-
тейя, 1998. – 160 с.
15. Лукина, Н. П. Информационное общество: состояние и
перспективы социально-философского исследования // Открытое
и дистанционное образование, № 1, 2003.
16. Микешина, Л. А. Философия науки. – М. : Прогресс-
Традиция, 2005.
17. Микешина, Л. А. Прорыв в новую эпистемологическую
проблематику // Эпистемология и философия науки. – М., 2009.
Т. ХIХ, № 1.
18. Никифоров, А. Л. Фундаментальная наука умирает? //
Вопросы философии, 2008,
19. Ракитов, А. И. Информация, наука, технология в гло-
бальных исторических изменениях. – М., 1998.
20. Ракитов, А. И.Философия компьютерной революции /
А. И. Ракитов, Т. В. Андрианова // Вопросы философии, 1986, № 4.
 237

21. Степин, В. С. Философская антропология и философия

науки. – М., 1992.
22. Соколов, А. В. Философия информации: учеб пособие. –
Челябинск, 2011.
23. Семенюк, Э. П. Информационный подход к познанию
действительности. – Киев,1988. – 240 с.
24. Хлебникова, О. В. Образ науки в постмодернизме. //
Эпистемология и философия науки. 2006. Т. VII, № 1.
25. Шанин, Т. Формы хозяйства вне систем // Вопросы фи-
лософии , 1990, № 8. С. 109-115.
26. Шкурко, А. В. Проблема демократизации экспертного
знания в информационном обществе // Технологии информаци-
онного общества – Интернет и современное общество: труды VII
Всероссийской объединенной конференции. – Санкт-Петербург,
10-12 ноября 2004, г. СПб. : Изд-во Филологического ф-та
СПбГУ, 2004.
27. Уэбстер, Ф. Теории информационного общества. – М.:
2004.
28. Федотова, В. Г. Хорошее общество. – М. : Прогресс –
Традиция, 2005.
29. Bell D The Cultural Contradictions of Capitalism – London
1979 418 р.
30. Habermas J. Erkentnis und Interesse – Frankfurt am Main,
1968.
31. Tsoukas, H. Complex Knowledge. Studies in Organizational
Epistemelogy // Oxford: Oxford University Press, 2005.
Вернуться к оглавлению
 238

VII. СТРОЕНИЕ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

В научной и учебной литературе философия и методология

науки включает в себя следующие разделы: наука – понятие и фе-
номен; образ науки; возникновение науки; история науки; истори-
ческие типы науки; модели истории науки; модели развития науки;
особенности современного этапа развития науки; институализация
науки; наука и философия; традиции и новации в развитии науки;
типы научной рациональности; научные революции; структура
научного знания; динамика научного знания; уровни научного по-
знания: эмпирический и теоретический; особенности процесса по-
знания; эпистемология; методы научного познания; методология
науки; методология научного исследования; функции научного ис-
следования; философские проблемы конкретных наук; идеалы
научности, нормы и ценности; ответственность ученого; этика
науки.
В этой главе рассмотрим лишь следующие: структура науч-
ного знания; динамика научного знания; уровни научного позна-
ния: эмпирический и теоретический; особенности процесса по-
знания; эпистемология; методы научного познания; методология
науки; методология научного исследования; функции научного
исследования; философские проблемы конкретных наук.
Введение
В первом приближении в философии науки можно выделить
три основополагающих понятия: наука, научное познание и науч-
ное знание, которые на наш взгляд, необходимо каким-то образом
разделять.
Обзор учебной и научной литературы показывает, что каждое
из этих понятий имеет своё определенное содержание. Рассматривая
понятия в упрощенном варианте, мы стараемся отойти от полемики,
которую ведут философы о языке науки, о вопросах интерпретации
тех или иных терминов, их смысловых значений и т. п., а приводим
общепринятый в сфере естествознания, понятийный аппарат.
Рассмотрим развитие понятия «наука» начиная с середины
прошлого века. Само понятие «наука» неоднозначно и полемич-


В большей мере предназначено аспирантам естественнонаучного профиля. При этом
использовались наиболее доступные источники, касающиеся философии науки.
 239

но. Приведем некоторые определения в их исторической после-

довательности. Ракитов А. И. формулирует несколько требова-
ний, которым должна удовлетворять наука: «1. Наука есть зна-
ние, зафиксированное в определенной системе знаков, построен-
ной на основе точных правил. 2. Следовательно, наука всегда
фиксируется в максимально определенном (для каждого истори-
ческого уровня) языке». 3. Наука есть система знаний о законах
функционирования и развития объектов. 4. Наука представляет
знания, эмпирически проверяемые и подтверждаемые. 5. Наука
представляет собой систему непрерывно возрастающих, попол-
няющихся знаний. Это пополнение происходит при помощи
наиболее совершенных методов… 6. Наука обладает составом, в
который входят:  - предмет (совокупность проблем и задач, ре-
шаемых наукой);  - теория и гипотеза;  - метод;  - факт, т. е.
описание эмпирического материала» [28, с. 105-106].
Швырев В. С. так характеризует науку [37, с. 3]: «В образе
науки четко осознается то принципиальное обстоятельство, что
научно – познавательная деятельность осуществляется всегда, так
сказать, в определяющей системе когнитивных координат, в свою
очередь определяемых соответствующими стилями мышления,
«парадигмами», «темами», «исследовательскими программами»,
составляющими исходные предпосылки формирования конкрет-
ного содержания научных концепций, теорий, объяснительных
схем и пр. Сами эти исходные предпосылки носят исторический
характер и, так или иначе, детерминируются социокультурным
контекстом эпохи».
В философском энциклопедическом словаре [35, с. 393] трак-
туется: «Наука, сфера человеческой деятельности, функцией кото-
рой является выработка и теоретическая систематизация объектив-
ных знаний о действительности… Понятие «наука» включает в се-
бя как деятельность по получению нового знания, так и результат
этой деятельности – сумму полученных к данному моменту науч-
ных знаний, образующих в совокупности научную картину мира».
Канке В. А. дает более лаконичную формулировку
[9, с. 266]: «Наука – это деятельность человека по выработке, си-
стематизации и проверке знаний». Дальнейшее развитие опреде-
ления науки мы находим у В. П. Кохановского [14, с. 22-23]:
 240

«Наука – есть форма духовной деятельности людей, направлен-

ная на производство знаний о природе, обществе и самом позна-
нии, имеющая непосредственной целью постижение истины и
открытие объективных законов на основе обобщения реальных
фактов в их взаимосвязи, для того, чтобы предвидеть тенденцию
развития действительности и способствовать ее изменению».
Канке В. А., спустя три года после публикации цитируемой рабо-
ты [9], так формулирует понятие «наука» [8, с. 156]: «Наука – это
высокоспециализированная деятельность человека по выработке,
систематизации, проверке знаний с целью их высокоэффективно-
го использования. Наука – это знание, достигшее оптимальности
по критериям обоснованности, достоверности, непротиворечиво-
сти, точности и плодотворности».
Степин В. С. в «Новейшем философском словаре» [25, с.
661] краток: «Наука – особый вид познавательной деятельности,
направленной на выработку объективных, системно организо-
ванных и обоснованных знаний о мире».
Более расширенное толкование науки дает Т. Г. Лешкевич
[20, с. 84]: «Наука, имея многочисленные определения, выступает
в трех основных ипостасях. Она понимается либо как форма дея-
тельности, либо как система или совокупность дисциплинарных
знаний или же, как социальный институт. В первом случае наука
предстает как особый способ деятельности, направленный на
фактически выверенное и логически упорядоченное познание
предметов и процессов окружающей действительности… Во вто-
ром истолковании, когда наука выступает как система знаний,
отвечающих критериям объективности, адекватности, истинно-
сти, научное знание пытается обеспечить себе зону автономии и
быть нейтральным по отношению к идеологическим и политиче-
ским приоритетам… Третье, институциональное понимание
науки, подчеркивает ее социальную природу и объективирует ее
бытие в качестве формы общественного сознания».
Наконец, Е. В. Ушаков [33, с. 20] как бы подытоживает все
вышесказанное:
«Само понятие науки многозначно. Так, принято различать
следующие разновидности:
1) наука как система знаний;
2) наука как деятельность;
 241

3) наука как социальный институт;

4) наука как культурно-исторический феномен».
Таким образом, видно, что понятие «наука» приобретает
расширительное толкование. Необходимость экспериментально-
го подтверждения (вспомним Р. Бэкона) ушла в тень – она подра-
зумевается, в явном виде или косвенном, но не акцентируется
уже в определениях. Более широкое толкование включает теперь
и социо-гуманитарные аспекты науки и научной деятельности.
Структура научного знания
Результатом познания является приобретаемое знание. В яв-
ном виде экспликация понятия «научное знание» в литературе не
дается. Рассматривается понятие «знание», в неявной, либо в яв-
ной форме; говорится о знании, относящемся к науке. Так,
например, утверждается, что «высшая форма организации знания
– теория или системы теорий, объединяемые в научные дисци-
плины. Процессы развития знания характеризуются движением
от незнания к знанию, переходом от донаучного к научному зна-
нию, сменой научных теорий» [35, с. 199].
Копнин П. В. дает более развернутую картину понятия «зна-
ние»: «знание – необходимый элемент и предпосылка практиче-
ской деятельности человека. Знание – это совокупность идей чело-
века, в которых он выражает свое теоретическое освоение предме-
том. Знание – форма деятельности субъекта, в которой целесооб-
разно, практически – направленно отражены вещи, процессы объ-
ективной реальности. Знание как необходимый элемент и предпо-
сылка практического отношения человека к миру является процес-
сом создания идей, целенаправленно, идеально отражающих объ-
ективную реальность в формах его деятельности и существующих
в виде определенной языковой системы» [11, с. 296-307].
В «Новейшем философском словаре» понятие «знание»
подразделяется на два типа по уровню его функционирования:
обыденное знание повседневной жизни и специализированное
знание (научное, религиозное, философское и т.д.) [25, с. 392].
Общеизвестно разделение знания на донаучное, научное и
вненаучное.
Наука, как система знания, имеет свою структуру, выпол-
няющую определенные логические функции… Элементами ло-
 242

гической структуры науки являются: 1) основания, 2) законы, 3)

основные понятия, 4) теории, 5) идеи [11, с. 494-497].
«Методологическое знание по содержанию принципиально
отличается от предметного знания. Содержание последнего от-
ражает свойства и природу исследуемого явления, фиксирует за-
коны его внутреннего строения и сущности, отвечая на вопросы:
каков предмет и почему он является именно таким. Методологи-
ческое знание непосредственно относится к структуре деятельно-
сти, знания и средств его получения, осмысления и проверки, от-
вечая на вопросы: какова исследовательская деятельность, струк-
тура ее предмета и средств? Каковы исходные принципы, подхо-
ды и процедуры исследования, логические основы языка, выра-
жающего полученные результаты? Почему деятельность иссле-
дователя является именно такой?» [38, с. 103].
«Что касается структуры методологического знания, отра-
жающей строение методологической деятельности и ее предме-
тов, то здесь достаточно общепринятым стало выделение по
крайней мере двух уровней: общеметодологического и специаль-
ного, частнометодологического знания. Специфика частного ме-
тодологического знания (в математике, физике, биологии, меди-
цине) определяется особенностями познавательной деятельности
в данной области: свойствами и структурой ее предмета, методов
его исследования, конкретных условий познания и особым харак-
тером того отношения, в котором находится жизнедеятельность
субъекта (человека, социальной группы, общества) к данному
объекту в определенных исторических условиях» [38, с. 106].
«Знание – отражение объективных характеристик действи-
тельности в сознании человека» [35, с. 199]. Иная трактовка дана
С. А. Лебедевым: «знание – кодифицируемая и благодаря этому
идентифицируемая информация любого рода. В зависимости от
средств кодификации сознанием информации различают перцеп-
тивное и понятийное знание, дискурсное и интуитивное, явное и не-
явное (латентное), эмпирическое и теоретическое, научное и внена-
учное и др.» [17, с. 69]. Он же [18, с. 124] трактует понятие «научное
знание» как «объектный вид знания, удовлетворяющий следующим
требованиям: определенность, доказательность, системность, прове-
ряемость, полезность, рефлексивность, методологичность, откры-
тость к критике, способность к изменению и улучшению».
 243

Будем считать, что научное знание есть знание, относимое к

науке и основанное на рациональности. Рассмотрим структуру
научного знания. Прежде всего, следует понимать, что научное
знание представляет собой сложную иерархически разветвлен-
ную структуру и имеющую определенные уровни. Наиболее про-
сто в структуре научного знания можно выделить следующие
уровни: знания всей науки, знания определенной научной обла-
сти (например, одной из фундаментальных наук) и локальное
знание, соотносящееся с конкретной теорией [34, с. 112-115].
Первый уровень научных знаний состоит из знаний, вклю-
чающих математику, логику, естествознание, технические и тех-
нологические науки, социальные и гуманитарные науки, ком-
плексные и междисциплинарные знания. Второй уровень вычле-
няет определенную научную область, детерминированную опре-
деленными объектами исследования и объединенными общей па-
радигмой или теорией. К ним можно отнести знания в физике,
химии, биологии, геологии, технике и т.п. Локальное знание кон-
кретизирует второй уровень, детализируя объекты познания.
Например, в физике имеем знания в таких областях как механика,
электромагнетизм, оптика, ядерная физика, термодинамика, фи-
зика плазмы и т. п. Дальнейший процесс уточнения объектов ис-
следований соответствует дифференциации науки. Кроме того,
каждый из этих уровней может расслоиться на: эмпирический,
теоретический и философский уровни.
Вышесказанное можно проиллюстрировать схемой:
ВСЁ НАУЧНОЕ ЗНАНИЕ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ

Научная Научная Научная

область 1 область 2 область N

Локальное Локальное Локальное Локальное

Знание 1 Знание 2 Знание 3 Знание n

Эмпирическое Теоретическое Философское

знание знание (метатеоретическое)

знание
 244

Следует обратить внимание и на тот факт, что имеются раз-

ные виды научного знания, такие как: «чувственное, эмпириче-
ское, теоретическое, метатеоретическое, аналитическое и синте-
тическое, предпосылочное и выводное, атрибутивное и ценност-
ное, объектно-описательное и нормативно-методологическое,
идеографическое и номотетическое, дискурсное и интуитивное,
явное и неявное, личностное и общезначимое и др.» [18, с. 125].
В зависимости от особенностей научной области структура
ее знаний может быть различной. Так, например, в естественных
науках выделяют чувственное, эмпирическое, теоретическое, ме-
татеоретическое, интерпретативное и математическое знания, а в
технонауках – онтологическое, метрологическое, модельно-
проективное, эмпирическое, теоретическое, обыденное, метатео-
ретическое знания [18, с. 152-157].

Классификация наук
Историческая ретроспектива развития науки показывает
наличие попыток проведения классификации имеющихся на
определенный момент времени знаний. Коротко ознакомимся с
некоторыми из них [15, с. 24-36; 24, с. 167-172; 16, с. 39-45].
Считается, что первым предпринял попытку классификации
наук Аристотель. Все знания, совпадавшие в тот период с фило-
софией, он расчленил на три части: теоретическая, практическая
и творческая. Теоретическое знание было также разделено на
первую философию (учение о предельных основаниях бытия),
математику и физику, изучающую состояние тел в природе. В
свою классификацию он не включил созданную им логику, счи-
тая ее общим методом познания наук.
Следующую попытку предпринял Ф. Бэкон. За основу клас-
сификации он принял познавательные способности человека: па-
мять, рассудок и воображение. Соответственно этому он разде-
лил науки на историю, теоретические науки и искусство. Теоре-
тические науки он определял как философию в широком смысле
слова, которые состоит из «первой философии», включающую в
себя естественную теологию, антропологию и философию при-
роды. Антропология состоит из гражданской философии (т.е. по-
литики) и философии человека, состоящую в свою очередь из
психологии, логики, теории познания и этики. Кроме того, он в
 245

качестве инструментов выделил науки, изучающие мышление –

логику, диалектику, теорию познания и риторику.
Рене Декарт в основу своей классификации положил мета-
форический образ дерева, где корень это философия как учение о
первопричинах, ствол это физика, а крона дерева состоит из ме-
ханики, медицины и этики.
По Гегелю, который в базис квалификации наук положил
диалектический метод на идеалистической основе, развитие
науки происходит по принципу триад. Первый уровень – это ло-
гика, философия природы и философия духа. На втором уровне:
логика состоит из учения о бытии, учения о сущности и учения о
понятии; философия природы – из учения о механических явле-
ниях, учения о химических явлениях и учения об органических
явлениях; философия �