Вы находитесь на странице: 1из 712

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ

СОЦИАЛЬНАЯ
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ.
ИДЕИ, МЕТОДЫ, ПРОГРАММЫ

Под редакцией И. Т. Касавина

МОСКВА
КАН(Ц|Н+

2010
УДК 1/14,16
ББК
87,2
С 69

Рекомендовано к печати
Ученым Советом Института философии РАН
Редколлегии
И.Т. Касавин, чл.-корр. РАН (ответственный и научный редактор),
Л .д. Маркова, доктор философских наук; Л. А. Микешина, доктор философских наук;
Ю.С. Моркина, кандидат философских наук [уч. секретарь)
Рецензенты
доктор философских наук И.А. Герасимова
доктор философских наук И.II. Грифцова
Подготовлено к печати при поддержке РГНФ грант № 06-03-00275а
Издание осуществлено при поддержке Российского гуманитарного
научного фонда (РГНФ) издательским проект 09-03-16080д

С 69 Социальная эпистемология: идеи, методы, программы / Под редакцией И. Т. Ка-


савина. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010. — 712 с.

ISBN 978-5-88373-238-0.
Социальная эпистемология - одна из современных областей исследования знания,
которая последние 30 лет активно развивается на Западе и в России, продуцирует
новые
подходы и порождает дискуссии.
Теоретическое значение социальной эпистемологии определяется центральной
ро-
лью общества в процессе формирования знания. Ее практическая важность связана с
ее
возможной ролью в пересгройке социальных институтов, ориентированных на хране-
ние, переработку и производство информации. В методологическом отношении ее
от-
личает восприятие идей, результатов и методов социальных и гуманитарных наук
в процессе философского анализа познавательного процесса, которое само стало воз-
можным лишь в силу обретения самой философией социально-философской ориента-
ции. Именно потому, что знание и познание были поняты как элементы более
широкой
области - мира человеческой деятельности и общения, - анализ познания стал
усваивать
представления, заимствованные из соответствующих научных дисциплин.
В какой мере и в какой степени содержание и форма знания определяются
параметра-
ми группы и общества, в которых оно производится? Каково соотношение
предметных и
социокультурных факторов детерминации познавательною процесса? Что еще. кроме
куль-
турных и социальных содержаний, способен обнаружить в знании эпистемолог?
Авторы
данной коллективной монографии размышляют об этих и иных проблемах, о путях
развития
социальной эпистемологии, анализируют споры, ведущиеся в ее рамках. Книга даег
читате-

УДК 1/14,16
ББК 87,2

ISBN 978-5-88373-238-0 © И.Т Касавин (составление),


2010
© Коллектив авторов (тексты),
2010
© Издательство «Канон +»
СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВА 1. Социальная эпистемология: к истории


и постановке проблемы..................................................................................... 3
Р А З Д Е Л I. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ ............................. 15
ГЛАВА 2.
Контекстуализм.................................................................................................... 15
ГЛАВА 3.
Герменевтика и эпистемология ......................................................................... 36
ГЛАВА 4.
Дискурс ................................................................................................................... 77
ГЛАВА 5.
Интерсубъективность как проблема социальной
эпистемологии..................................................................................................... 94
ГЛАВА 6. Смысл ...................................................................................................................... 116
ГЛАВА 7. Релятивизм ............................................................................................................. 128
I JIABА 8. Практическое знание.......................................................................................... 160
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт:
социально-эпистемологический анализ ........................................................ 179
ГЛАВА 10. Категориальные сдвиги в неклассическом мышлении .............................. 193

Р А З Д Е Л И. МЕЖДИСЦИПЛИНАРНАЯ МЕТОДОЛОГИЯ
В ГУМАНИТАРНЫХ НАУКАХ............................................. 257
ГЛАВА 11. Междисциплинарность в эпистемологии .................................................... 257
ГЛАВА 12. Эпистемология и анализ языковых практик ............................................... 263
ГЛАВА 13. «Новая парадигма» социальных наук: линии развития совре менного
конструктивизма ................................................................................................ 279
ГЛАВА 14. Инструментально-дименсиональный метод наблюдения
в социальной мысли........................................................................................ 299
ГЛАВА 15. Феноменологический проект методологии
социального анализа...................................................................................... 324
ГЛАВА 16. Социально-эпистемологический подход
к паранаучному знанию.................................................................................. 343
ГЛАВА 17. Историческая археология: эпистемологический анализ ......................... 363

Р А З Д Е Л III. СИТУАЦИОННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ......................... 385


ГЛАВА 18.
Ситуация и контекст........................................................................................ 385
ГЛАВА 19.
Понятие ситуационных исследований ( case studies ) ................................. 392
ГЛАВА 20.
Социальная эпистемология университета .................................................. 417
ГЛАВА 21.
Оксфордские доны: опыт микросоциологии .............................................. 449
ГЛАВА 22.
Антропная и кармическая версии современного
научно-религиозного дуализма................................................................... 466
ГЛАВА 23. Пределы реальности в антропологическом исследовании
религии (М. Дуглас и К. Гирц).................................................................... 492

3
Р А З Д Е Л IV. ФОРМИРОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ
СОЦИАЛЬНОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ ....................................... 514
ГЛАВА 24. У истоков коммуникативно-семиотического полхода
в социальной эпистемологии ....................................................................... 514
ГЛАВА 25. М.М. Бахтин:
Переосмысление эпистемологических категорий .................................. 535
ГЛАВА 26. Людвик Флек:
От сравнительной к социальной эпистемологии ...................................... 566
ГЛАВА 27. Философские предпосылки
феноменологической эпистемологии......................................................... 586
ГЛАВА 28. Новый взгляд на старую дискуссию.
О книге С. Фуллера «Кун против Поппера».............................................. 604
ГЛАВА 29. Социальная теория познания Эдинбургской школы ................................ 615
ГЛАВА 30. «Веритизм» Э. Голдмана как нормативистское направление
в социальной эпистемологии ....................................................................... 641
ГЛАВА 31. Социальная эпистемология С. Фуллера ...................................................... 671

Р А З Д Е Л У .............................................................. 693
ГЛАВА 32. Дискуссия о статусе и задачах социальной эпистемологии . .. 693

4
ГЛАВА 1
СОЦИАЛЬНАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ: К
ИСТОРИИ И ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Современное состояние вопроса

Социальная эпистемология - одна из современных областей ис -


следования познавательного процесса, которая последние тридцать лет
активно развивается, продуцирует новые подходы и порождает
дискуссии. Ее концептуальным ядром является тезис о социальной
природе и социальной обусловленности познания, который у разных
исследователей получает собственную интерпретацию и из которого
делаются разные выводы. В рамках социальной эпистемологии можно
выделить три основных направления, связанных соответственно с
именами их представителей: Дэвида Блура (Эдинбург), Стива Фулле- ра
(Уорвик) и Элвина Голдмана (Аризона). Каждое из них по-своему
позиционируется по отношению к классической эпистемологии и фи -
лософии вообще. Так, Д. Блур в духе «натуралистического тренда»
придает статус «подлинной теории познания» когнитивной социоло гии 1 .
Э. Голдман признает значение многих научных дисциплин для теории
познания, но подчеркивает, что она должна быть не просто их
эмпирическим объединением 2 . Эпистемологии следует сохранять свое
отличие от «позитивных наук»; не только описание познавательного
процесса, но и его нормативная оценка в отношении истинности и
обоснованности составляет сущность его «социальной эпистемики». С.
Фуллер занимает промежуточную позицию и идет по пути синте -
зирования философии К. Поппера, Ю. Хабермаса и М. Фуко . Он рас -
сматривает социальную эпистемологию не просто как одну из версий
современной теории познания, но как ее глобальную и интегративную
перспективу.
Среди периодических изданий, близких социальной эпистемоло гии,
можно выделить журналы «Social Epistemology» (США), «Epis- teme»
(Великобритания), «Science in Context» (Израиль-США).

1
C m.: Bloor D. Science and Social Imagery. L., 1976.
2
C m.: Goldman A. Foundations of Social Hpistemics // Synthese. V. 73. N 1. 1987.
3
C m.: Fuller S. Social lipistemology. Bloomington, 1988.

5
ГЛАВА 1

Обстоятельный анализ социальной эпистемологии дает Э. Голдман в


одноименной статье в Стэнфордской философской энциклопедии 1 .
Вначале он формулирует ее незамысловатое определение как «иссле -
дования социальных измерений знания или информации». Однако он
сразу же обнаруживает существенно разные мнения о том, что охва -
тывает собой термин «знание», какова сфера «социального» и какого
рода должно быть социально-эпистемологическое исследование и его
цель. Согласно некоторым авторам, позицию которых выражает сам
Голдман, социальная эпистемология должна сохранить основную ус -
тановку классической эпистемологии, учитывая, впрочем, то, что по -
следняя была слишком индивидуалистичной. Согласно другим авто рам,
наиболее известным из которых является Блур, социальная эпи -
стемология должна быть более радикальным отходом от классической и
при этом вообще сменить ее на посту данной дисциплины.
Классический подход может быть реализован, по крайней мере, в
двух формах. Первый из них делает акцент на традиционной эписте-
мической цели получения истинных убеждений. Он связан с исследо -
ванием социальных практик с точки зрения их влияния на истинност ные
значения убеждений субъектов. Второй, более слабый, классиче ский
подход фокусируется на эпистемической цели получения обоснованных
или рациональных убеждений. Применительно к сфере социального он
концентрируется, к примеру, на том, в каких случаях познающий субъект
имеет основания или оправдания для принятия утверждений или мнений
других субъектов.
Сторонники неклассического подхода, напротив, почти не исполь -
зуют понятия типа истины или обоснования. Обращаясь к социаль ным
измерениям знания, они рассматривают знание как то, во что просто
верится, а также исследуют то, каким образом убеждения ин-
ституциализованы в том или ином сообществе, культуре или контек сте.
Таким образом, они стремятся идентифицировать социальные силы и
влияния, ответственные за производство знания.
Теоретическое значение социальной эпистемологии определяется
центральной ролью общества в процессе формирования знания, а также и
тем, что главная движущая сила современного общества - это
информация, или знание. Отсюда вытекает и практическая важность
социальной эпистемологии: она связана с ее возможной ролью в пере -
стройке социальных институтов, ориентированных на хранение, пере -
работку и производство информации.
Краткий экскурс в историю социальной эпистемологии важен для
понимания того, что она возникла вовсе не на пустом месте и, более того,
представляет собой синтез нескольких философских и специаль

1
См.: http://plato.stanford.edu/entrics/cpistcmology-social/ Г олдман, впрочем, не лишен
тенденциозности, поскольку даже не упоминает ключевую работу своего оппонента Д.
Ьлура «Wittgenstein. A Social Theory of Knowledge». L., 1983.

6
Социальная эпистемология к истории и постановке проблемы

но-научных концепций. Имеется общее согласие по поводу того, что в


своих истоках она восходит к К. Марксу и его анализу идеологии как
ложного сознания. Мы могли бы существенно дополнить эту ква -
лификацию, указав на целый ряд идей и подходов К. Маркса, без которых
трудно представить себе современный социальный ана лиз знания. Это
его критика товарного фетишизма, идея духовного и практически-
духовного производства, практической природы по знания. Однако в
центре его взглядов находится принципиальная мысль о том, что сфера
духа не парит в воздухе, но опирается на поч ву социально-культурной
деятельности и коммуникации людей опре деленной исторической эпохи.
Немецкие социальные мыслители, прежде всего, К. Мангейм, М. Вебер,
Ю. Хабермас, восприняли идеи Маркса всерьез и развивали их, уточняя
понятие идеологии, связи познания и интересов, взаимодействия науки,
культуры, техники и производства. Другим источником социальной
эпистемологии стали дискуссии внутри постпозитивистской философии
науки, и, прежде всего, идеи «исторической школы». Далее,
методологические подходы в лингвистике и социальной антропологии
(коммуникативно-семиоти- ческий подход, контекстуализм,
лингвистическая прагматика), психологии (гештальтизм, теория
деятельности), а также междисциплинар ные методы типа case studies и
дискурс-анализа, оказались третьим источников социальной
эпистемологии. И, наконец, надо учесть, что как направление она
развивалась в рамках аналитической философии, и потому идеи J1.
Витгенштейна и его последователей сформировали ее концептуальные
рамки.
Первое упоминание термина «социальная эпистемология» состоя лось
еще до того, как его применили ведущие представители этого
направления 1 . Джесс Шера, неизвестный философам теоретик биб-
лиотечного дела, использовала данный термин для обозначения пред мета
своего исследования: «Социальная эпистемология исследует то, как
знание существует в обществе... В фокусе этой дисциплины должны
находиться производство, развитие, накопление и потребле ние всех форм
мышления в контексте общения и всех областей сово купного социального
производства»^. В это самое время методы соци альной эпистемологии
только начинали практиковаться в социологии и истории науки. Речь
идет об Эдинбургской школе социологии научного знания (Б. Барнс, Д.
Блур), антропологии науки (И. Элкана, К. Кнорр-Цетина), дискурс-
анализе (М. Малкей, Б. Латур, С. Вулгар),

1
В то время как Блур использует термин « social theory of knowledge», а Голд- ман -
«social epistemics», Фуллер обозначает свою концепцию, как « social episte- mology», и
основывает одноименный журнал.
" SheraJ. Sociological Foundations of Librarianship, N.Y., 1970. P . 86.

7
ГЛАВА 1

в феминистской эпистемологии (Дж. Курани), о таких исследователях,


как Т. Кун, М. Фуко, П. Форман, С. Шейпин.
В России социальная эпистемология долгое время существовала без
использования этого самоназвания. Однако в работах Л.С. Косаре вой,
J1.A. Марковой, J1.A. Микешиной, Н.М. Смирновой, З.А. Соку- лер, В.Г.
Федотовой, В.А. Лекторского, М.К. Петрова, B.C. Стёпина, В.П.
Филатова и других (среди них и автор этих строк) также практи ковались
близкие ей подходы 1 . Мы надеемся, что развитию социальной
эпистемологии в России будет способствовать создание одно именного
сектора в Институте философии РАН в июне 2005 г.

О предмете социальной эпистемологии


При всей очевидности центрального вопроса - что такое социаль -
ность? - он редко ставится явным образом и столь же редко целена -
правленно решается в известных мне зарубежных трудах по социаль ной
эпистемологии. Ответ на него, видимо, признается очевидным и, по сути
выходящим за сферу предмета этой дисциплины. Как прави ло, дается
весьма банальное определение социальности как интересов,
политических сил, сферы нерационального, интеракций, групп и со -
обществ. Получается, что социальная эпистемология просто заимст вует
элемент предметной области из социологии, культурологии, ис тории и
социальной психологии, что вполне укладывается в натурали стическую
направленность ряда течений современной философии. Однако
собственно философское мышление, как правило, предполага ет иную
позицию. К примеру, когда речь идет о предмете философии как анализе
соотношения человека и мира, места человека в мире, фи лософия не
может ограничиваться заимствованием представлений о человеке из
биологии и психологии и представлений о мире из космо логии.
Философия дает самостоятельные определения человека и ми ра, исходя
как раз из их соотносительности и строя специфическое понятие «мир
человека». Поэтому одна из главных задач социальной эпистемологии
сегодня - понять, о какой социальности идет речь в контексте
философского анализа знания.
Уточнить общее понимание предмета социальной эпистемологии -
отношение знания к социальности и отношение социальности к зна нию -
до некоторой степени позволяет, как мы полагаем, нижесле дующая
типология социальности.

1
Подробнее об этом см.: Kasavin /. In the former Soviet Union. Studies in Social
Epistcmology 11 Social Epistemology. 1993. № 2. В России первой публикацией, в
названии которой фигурирует термин «социальная эпистемология», является перевод
статьи Рома Харрс «Социальная эпистемология: передача знания посред ством речи»
(«Вопросы философии». 1992. № 9).

8
Социальная эпистемология к истории и постановке проблемы

Первый тип социальности представляет собой пронизанность зна ния


формами деятельности и общения, способность выражать их спе -
цифическим образом, путем усвоения и отображения их структуры. Это
«внутренняя социальность» познания, - свойство, которое при суще
когнитивной активности человека, даже если он выключен из всех
наличных социальных связей (Робинзон Крузо). Способность субъекта
мыслить, обобщая свои практические акты и подвергая реф лексии
процедуры самого мышления, есть заложенный в человека об разованием
и опытом социокультурый продукт. Одновременно субъ ект продуцирует
идеальные схемы и проводит мысленные экспери менты, создавая условия
возможности деятельности и общения. Вплетенность знания в структуры
практической деятельности и коммуникации (М. Полани) также придает
ему специфическую обусловленность указанного выше типа.
Второй тип социальности - «внешняя социальность» - выступает как
зависимость пространственно-временных характеристик знания от
состояния общественных систем (скорость, широта, глубина, откры тость,
скрытость). Социальные системы также формируют требования к знанию
и критерии его приемлемости. Познающий субъект исполь зует образы и
аналогии, почерпнутые в современном ему обществе.
Естественнонаучный атомизм инспирировался индивидуалистической
идеологией и моралью. В рамках механистической парадигмы сам Бог
получал интерпретацию «верховного часовщика». Методология эмпи -
ризма и экспериментализма обязана путешествиям и приключениям в
контексте великих географических открытий. Все это - знаки отне -
сенности знания к эпохе Нового времени. Зависимость от социальных
институтов - политических, экономических, религиозных и пр. - также
характеризует внешнюю социальность знания.
Третий тип социальности представлен «открытой социальностью».
Она выражает включенность знания в культурную динамику, или то
обстоятельство, что совокупная сфера культуры является основным
когнитивным ресурсом человека. Способность человека снять с биб -
лиотечной полки произвольно выбранную книгу и впасть в зависи мость
от прочитанных мыслей есть признак его принадлежности к культуре.
Таков, по мысли И. Бродского, «поэт, то есть - человек, лег ко впадающий
в зависимость от порядка чужих слов, чужих разме ров» ; человек, всегда
готовый «поклониться тени» 2 . «Подлинный поэт не бежит от влияний и
преемственности, но зачастую лелеет их и всячески подчеркивает. Нет
ничего физически (физиологически

1
Бродский И. Примечание к комментарию // Бродский И. Сочинения. Екате ринбург,
2003. С. 776.
" «Поклониться тени» - так назвал И. Бродский свое эссе, в котором он отдал
поэтический долг английскому поэту Уистану Хыо Одену.См.: Бродский И. Поклониться
тени // Бродский И. Сочинения. Екатеринбург, 2003.

9
ГЛАВА 1

даже) более отрадного, чем повторять про себя или вслух чьи-либо
строки. Боязнь влияния, боязнь зависимости - это боязнь - и болезнь -
дикаря, но не культуры, которая вся - преемственность, вся - эхо» .
Культура - источник творчества; творчество есть открытость знания
культуре; творить можно лишь стоя на плечах титанов. То обстоя -
тельство, что знание существует в форме многообразия, во множестве
различных культурных форм и типов, которые взаимодействуют друг с
другом, есть наиболее рельефное проявление открытой социально сти. В
частности, анализ соотношения научных и вненаучных форм знания,
получивший распространение в России с середины восьмиде сятых годов
прошлого века', шел как раз в русле исследования откры той
социальности знания.
Конкретное исследование типов социальности предполагает во -
влечение в эпистемологический оборот результатов и методов соци-
ально-гуманитарных наук. Отсюда - существенность междисципли нарной
ориентации социальной эпистемологии.

Методы социальной эпистемологии


Восприятие идей, результатов и методов наук о познании в про цессе
философского анализа познавательного процесса стало возмож ным уже
благодаря отказу от позитивистской и сциентистской идео логий.
Согласно последней, перенос понятий и методов должен про исходить из
более развитых в менее развитые науки, как это и имело место в истории.
More geometricum, логицизм, физикализм, эволюционизм - из этого ряда
явлений, относящихся к междиципли- нарности классического типа.
Понятая как взаимодействия наук и дисциплин, подвижности
дисциплинарных границ в познании в це лом, она ограничена
классическим естествознанием XVII-X1X веков.
С возникновением ряда гуманитарных наук и формированием но вой
роли философии в диалоге с науками междисциплинарность при обретает
неклассические черты. Она проявляется не только в форме идейных и
методологических заимствований из других наук, но и как
методологическая рефлексия, проблематизирующая и предмет, и ме тод, и
конкретные темы, выходящие за границы одной дисциплины. При этом
философский анализ познания начинает не просто усваивать
представления, заимствованные из иных научных дисциплин, но и
включается в методологические дискуссии по поводу понятий и про блем,
значимых для эпистемологии.

1
/уродский //. Примечание к комментарию // Бродский И. Сочинения. Екате ринбург,
2003. С. 768.
~ См.: Заблуждающийся разум? Многообразие пненаучного знания / Отв. ред. И.Т.
Касавин. М.. 1990.

10
Социальная эпистемология к истории и постановке проблемы

Поэтому и современное состояние социальной эпистемологии в целом


характеризуется методологическими контроверзами. Среди них спор по
поводу натурализма в эпистемологии и возможности фило софской
эпистемологии вообще. Далее немало копий сломано в обсу ждении
возможности чисто дескриптивной эпистемологии и неустра нимости
нормативизма. С этим связана проблема объективности и релятивизма:
является ли социокультурная относительность знания основанием для
отказа от понятия истины? И, наконец, для социаль ной эпистемологии
важен вопрос о том, имеют ли когнитивные науки в узком смысле
(когнитивная психология, прежде всего) отношение к социальному
анализу знания, и где границы междисциплинарного взаимодействия?
В ряду конкретных методик социальной эпистемологии ведущее
место занимают заимствования из социально-гуманитарных наук. Из
истории и социологии науки перенимается практика case studies и field
studies лабораторий и научных сообществ. Теория риторики применя ется
как подход к анализу научного дискурса 1 . Еще один аналитический
метод, используемый в социальной эпистемологии, - это теория
вероятности. К примеру, она может использоваться для предписыва ния
рациональных изменений в степени убежденности познавательно го
субъекта, в оценке степени доверия к другим субъектам и их степе ни
убежденности 2 . Для социальной эпистемологии могут быть полез ны
также некоторые методы экономического анализа, теория игр 3 . Как
междисциплинарный подход, наиболее рельефно социальная эпи -
стемология реализует себя в форме case-studies. Можно выделить ос-
новной, пусть и неполный, набор понятий и методов, на которые она при
этом опирается: идея «полного описания» Г. Райла, тезис онтоло гической
относительности У. Куайна, гештальтпсихологическое до полнение, метод
«grid and group analysis» антрополога M. Дуглас, методика «плотного
описания» культуролога К. Гирца, «прикладная социология» А. Шюца. В
целом, идея ситуационных исследований состоит в наиболее полном и
теоретически ненагруженном описании конкретного познавательного
эпизода, с тем чтобы продемонстриро вать («показать», в терминологии Л.
Витгенштейна) социальность познания. Точнее, задача в том, чтобы
показать, как социальные факторы определяют принципиальные решения
познающего субъекта (формирование, выдвижение, обоснование, выбор
идеи или концепции). Однако всю социальную эпистемологию не следует
сводить

1
См.: McCloskey D. The Rhetoric of Economics, Madison, 1985; Philosophy, Rhe toric,
and the End of Knowledge, Madison, 1993.
2
См.: Lehrer K., Wagner C. Rational Consensus in Scicnce and Society. Dordrecht, 1981.

См., например, анализ дилеммы заключенных: Blinov Л. Knowledge and Social


Suboptimaiity // «Knowledge and Society». Papers of the international symposium. Moscow,
2005.

11
ГЛАВА 1

только к этой эмпирической, прикладной и ориентированной на ряд


когнитивных дисциплин форме исследований. В том же случае, когда
начинает решительно превалировать приверженность методу «case-
studies» и стремление редуцировать к нему всю эпистемологическую
методологию, сторонники социальной эпистемологии рискуют сде лать
односторонний выбор в пользу натурализма, дескриптивизма и
релятивизма.

Прикладная эпистемология?
Э. Голдман подчеркивает прикладные возможности социальной
эпистемологии. Прикладное исследование можно определить в общем
виде как использование методологических средств некоторой дисцип -
лины для решения задач, выходящих за сферу ее предметной области.
Исходя из относительного различия теоретических задач (внутреннее
потребление смыслов) и практических задач (внешнее потребление
смыслов), можно выделить теоретическое и практическое прикладные
исследования. Примером теоретического прикладного исследования в
социальной эпистемологии является историческое case study. Практи-
ческое прикладное исследование в социальной эпистемологии может
представлять собой полевое исследование разного рода социальных
практик с точки зрения хранения, распределения, обмена, производст ва и
использования знаний. В современном информационном общест ве, или
«обществе знаний», эта область практически безгранична. Здесь поиск
истины, способы аргументации и основания для принятия решения в
области права; хранение, распределение и потребления знаний с
помощью книг, библиотек, компьютера, Интернета; опери рование со
знанием и сознанием во всех сферах журналистики; в сис темах
образования; в политических, церковных и иных социальных институтах.
В идеале можно допустить, что использование практического при -
кладного исследования для решения широкого круга социально-
политических задач в рамках социальной эпистемологии отличается от
PR-технологий отсутствием политической ангажированности.
Практические рекомендации вытекают из теоретического анализа си -
туации в целостном контексте и ориентированы на оптимизацию по -
знавательных процедур, а не на достижение политических целей. Од -
новременно практические прикладные исследования дают материал для
социально-эпистемологических обобщений. Едва ли существует какая-
либо иная эпистемология, столь органично нацеленная на при кладные
результаты.

12
Социальная эпистемология к истории и постановке проблемы

Перспективы социальной эпистемологии


Некоторые представители социальной эпистемологии считают по -
нятия рациональности, истины, нормативности вообще чуждыми со-
циально-эпистемологическому подходу. Это путь к минимизации фи -
лософии в анализе знания, к превращению последней в отрасль со -
циологии или психологии. Но даже при этом трудно полностью
отказаться от некоторых основных норм рационального дискурса, ко -
торые ограничивают свободу вседозволенности в теоретическом соз -
нании. Стратегия на сохранение и переосмысление основных эписте -
мологических категорий и проблем составляет основу той версии со -
циальной эпистемологии, которую разрабатывает автор этих строк и ряд
его коллег.
Первый принципиальный тезис нашего подхода мы обозначаем как
антропологизм: человек обладает разумом, который выделяет его из
других явлений природы, наделяя его особыми способностями и особой
ответственностью. Антропологизм противостоит тотальному экологизму
и биологизму, которые утверждают равенство всех биоло гических видов
и примат природной обусловленности человека перед социокультурной.
Второй тезис, тезис рефлексивности, подчеркивает различие образа и
объекта, знания и сознания, метода и деятельности и указывает на то, что
нормативный подход относится только к первым членам этих дихотомий.
Этот тезис противостоит крайнему дескриптивизму в стиле
Витгенштейна, преувеличивающего значение ситуационных
исследований и практики включенного наблюдения.
Критицизм является третьим тезисом новой социальной эписте -
мологии. Он предполагает радикальное сомнение, применение «брит вы
Оккама» к результатам интерпретации, интуитивного озарения и
креативного воображения. Острие критики нацелено при этом на мис -
тический интуитивизм как эпистемологическую практику подключе ния к
«потоку мирового сознания». Это не означает ограничения эпи -
стемологического анализа научным знанием. Формы вненаучного знания
следует, несомненно, изучать, используя при этом объектив ные
источники - результаты религиоведческих, этнографических,
культурологических исследований.
И, наконец, следует сохранить регулятивный идеал истины как
условие теоретического познания и его анализа. При этом надлежит
построить типологическое определение истины, которое допускало бы
операциональное использование в контексте многообразия типов знания
и деятельности. Эта позиция противостоит как наивному реа лизму, так и
релятивизму.
И последнее, характеризующее особую проблемность социальной
эпистемологии. Дело в том, что истоки дискуссий и основных контро верз
коренятся в принципиальном и до конца неразрешимом противо

13
ГЛАВА 1

речии, свойственном всякому социально-эпистемологическому иссле -


дованию. Знание (как предмет исследования) противостоит познанию
(как реальности, состоящей в производстве смыслов). Объективность
исследования (эмпирическая и логическая, с использованием резуль татов
и методов специальных наук) может быть обеспечена только при анализе
знания, текста. Однако предмет исследования - лишь срез социальной
реальности, содержание которой вносится в предмет из вне, с помощью
интерпретации, не ограниченной предметом и питае мой интуицией,
«живым созерцанием», креативным мышлением, во ображением. Только
так постигается процесс реального познания, языковый дискурс,
экзистенциальное переживание. Социальная эпистемология, желая
схватить социокультурную и субъективно-антро- пологическую
реальность познания как процесса и одновременно обеспечить
интерсубъективную обоснованность своих выводов, вы нуждена
постоянно комбинировать фактуальность и логичность, с одной стороны,
с интуицией и воображением, с другой. Это проти воречие, вместе с тем,
не свидетельствует о принципиальной дефект ности социальной
эпистемологии. Оно образует постоянное проблем ное поле,
существенное для данного подхода в его философском измерении, и
одновременно находит периодическое разрешение в конкретных case-
studies, где социальная эпистемология выступает как междисциплинарное
исследование.
Автор этих строк с симпатией относится к ряду идей и подходов Д.
Блура, С. Фуллера и Э. Голдмана, не являясь последователем ни одного
из них. Главный недостаток их концепций в том, что они не выходят за
пределы конфронтации классической и неклассической эпистемологии,
философского и натуралистического проектов иссле дования познания.
Представляется, что современную эпистемологию надо строить на новых
основаниях, понимая ее как снятие противопо ложности классического и
неклассического подходов. Это будет по- стнеклассическая теория
познания, сохраняющая роль философии, с одной стороны, и признающая
важность междисциплинарного взаимодействия, с другой. Тем самым
открывается возможность для разрешения современных контроверз и
объединения конкурирующих методологических подходов. Не стоит,
впрочем, надеяться на какую- то фундаментальную устойчивость такого
синтеза. Проблемы, над которыми задумываются социальные
эпистемологи, являются философскими в той степени, в какой они
оказываются неразрешимыми; специальные же задачи могут успешно
решаться в рамках исторического, социологического, психологического и
других способов исследования знания. Основные проблемы требуют и
всегда будут требовать критической рефлексии, питаемой миграционным
архетипом, который побуждает постоянно переходить от дескриптивизма
и эмпиризма к нормативизму и трансцендентализму, и обратно.

14
РАЗДЕЛ I
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ

ГЛАВА 2
КОНТЕКСТУАЛИЗМ

Социально-эпистемологический анализ, так же как и иные эписте -


мологические направления, находится под влиянием «лингвистиче ского
поворота». Отсюда - необходимость анализа ряда лингвистиче ских
категорий (значение, смысл, знак, текст, дискурс, контекст), ак тивно
вовлекаемых в теоретико-познавательный оборот последние полвека. Так,
в частности, анализ понятия «текст» подводит к мысли, что
текстуальность, несмотря на свою всеобъемлющую и универсаль ную
культурную роль, должна быть понята не сама из себя, но по от ношению
к чему-то иному. Исследование текста как синхронного сре за языка
обнаруживает в себе следы - речи, деятельности, диахронии, с одной
стороны, и условий, окружения, контекста - с другой. Именно контекст и
связанные с ним проблемы будут предметом нашего рас смотрения в
данной главе.

Неочевидность контекста
Осознание природы и следствий лингвистического поворота в
эпистемологии предполагает фокусирование на том историческом по
своему значению моменте, когда произошло «крушение Вавилонской
башни», - осознание непреодолимого различия национальных языков.
Этот момент, многократно повторяющийся в истории, знаменует со бой
разрыв семантического пространства. Как ни странно, такой раз рыв
происходит вовсе не с очередным этапом социальной или нацио нальной
дифференциации. Наоборот, это случается в периоды актив ного
межгруппового взаимодействия, когда нарушаются групповые границы и
происходит невыносимое для человека смешение несо

15
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

вместимого. Возможно, что этапы развития герменевтического метода


соотносимы именно с такими ситуациями, когда контекст познания и
выражения, ранее не подвергавшийся вопросам и сомнениям, отныне
утрачивает очевидность. Так, юридическая герменевтика возникает в
эпоху резкой экспансии Рима на сопредельные регионы как выраже ние
необходимости применить римские законы на иной социальной и
культурной почве. Формирование библейской экзегетики отражает собой
распространение христианства среди языческих народов. Каб -
балистический и схоластический методы истолкования священных
текстов приобретают популярность в эпоху крестовых походов, фео -
дальных войн и глобальных миграций. Рождение филологической
герменевтики созвучно «открытию Востока» Европой, возникновению
этнографии и буржуазным революциям, разрушившим социальные
границы. Именно в такие моменты слова утрачивали привычное упот -
ребление, появлялась необходимость в истолковании, и звучали фразы
типа «Значение слова - это его употребление», «Смысл слова произ веден
от его контекста».
Философская герменевтика с ее настойчивым вслушиванием в язык
вызывается к жизни осознанием того обстоятельства, что язык - вовсе не
беспроблемное средство самовыражения и коммуникации, но сложный,
саморазвивающийся объект, для вхождения в контакт с ко торым
требуется особое искусство. Данная сложность языка высвечи вается
особенно ярко, когда его контекст утрачивает прежнюю оче видность.
Указание на контекстуальную относительность слова или фразы отныне
превращается в методологическую максиму, ибо язык живет во
множестве взаимопересекающихся, равно легальных, хотя и по-своему
значимых, в разной степени денотативных и коннотатив- ных контекстов.
Антропологический поворот и соответствующая ему эпистемоло -
гическая программа в феноменологии результировались в понятии
«жизненный мир» 1 . Подобная же программа герменевтики, выразив шая
собой лингвистический поворот, строится вокруг понятий пони мания и
интерпретации, прояснение которых осуществляется путем обращения к
самоочевидному казалось бы понятию «контекст». Эта программа,
впрочем, не ограничивается герменевтикой, обнаруживая выраженную
тенденцию к междисциплинарности. Перечислим хотя бы некоторые из
дисциплин, которые используют понятие контекста. Это эпистемология,
лингвистика, социальная антропология, психология, ис тория науки,
когнитивистика, история философии и даже теология. Со ответственно
можно говорить о различных типах контекстуализма. Их анализ
показывает, что на самом деле понятие контекста не только не
самоочевидно, но представляет собой серьезную проблему.

1
См.: И.Т. Касавин. Мир науки и жизненный мир // Эпистемология и фило софия
науки. 2005. № 2.

16
ГЛАВА 2. Контекстуализм

Впрочем, неочевидность понятия «контекст» попадает в фокус


теоретического внимания только в том случае, если мы проводим раз-
личие между специально-научными теориями контекста и философской
проблематизацией данного понятия. Теории контекста имеет своим
предметом различные типы целостности и взаимосвязей иссле дуемого
феномена, его включенности в язык, в наличную ситуацию деятельности
и коммуникации, в локальную и универсальную культу ру. Философская
рефлексия ставит другие вопросы. Каковы же они?
Допустим, что понимание слова предполагает учет многообразных
контекстов. Тогда в пределе его смысл фактически оказывается конг -
ломератом слабо связанных между собой смысловых элементов. Но как
же тогда сохранить идентичность смысла, если слово оказывается столь
расплывчатым и многозначным, как обеспечить адекватность понимания
и взаимопонимания?
Предположим, что генезис или функционирование некоторого фе -
номена культуры (в искусстве, религии, науке и пр.) обусловлен ря дом
детерминант, или контекстов. Однако данный феномен также ха -
рактеризуется собственной идентичностью, отличием от своих кон -
текстов. Каковы же границы редукционизма в контекстуальном
объяснении? Сводим ли объясняемый феномен к совокупности кон -
текстов? Например, наука - к историческим условиям своего форми -
рования? Пусть каждая теория зависит от присущего ей научного, со -
циального и культурного контекста. Сравнимы ли в таком случае раз ные,
в том числе исторически и культурно дистанцированные теории?
Возможна ли их независимая истинностная оценка, их рациональный
выбор?
Обсуждение этих и других подобных вопросов не дает оконча -
тельного ответа, но углубляет понимание вечных философских про блем,
кроющихся за терминами «смысл», «объяснение» или «истина», а также
способствует прояснению конкретных методологических ди лемм,
возникающих в науках и культуре в целом.

Типы контекстуализма
Контексты понимания. Герменевтическая позиция
Следует подчеркнуть, что в рамках герменевтики понятие контек ста
не получает эксплицитной тематизации. Однако проблематика
индивидуальности говорящего и понимающего (Ф. Шлейермахер), время
и временность в экзистенциальном проекте (М. Хайдеггер), история,
традиция и язык герменевтического опыта (Х.-Г. Гадамер) - все эти
концепции артикулируют «контексты» герменевтического субъекта,
которые при всех различиях аналогичны известным поняти ям
теоретической лингвистики.

17
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Индивидуальность и интерпретация (Шлейермахер). Всякий акт


понимания есть оборачивание акта речи 1 . Герменевтика призвана по-
казать, как данные на уровне языка значения слов в процессе речевого
использования и понимания конкретизируются и превращаются в смыслы.
Различаются два процесса истолкования. «Грамматическая», или
«объективная», интерпретация состоит в лингвистическом истол ковании
языковой формы текста, в анализе правильного применения слова, в
выявлении подлинного авторского смысла. «Техническая»
(«психологическая», «субъективная») призвана раскрыть личность автора
в ее специфичности и его стиль как единство языка и представ лений 2 ,
осуществить «превращение» интерпретатора в автора. Первые контексты,
связанные с позицией интерпретатора, суть присущие последнему
специфические условия и предпосылки (его индивиду альное знание,
языковый талант, талант знания человеческих особен ностей). Вторые
контексты открываются в самом процессе истолкования, который
направлен на то, чтобы в круговороте целого и части попытаться понять
стихию языка из его внешних взаимосвязей, и на оборот. В языке
конструируются непосредственные контексты текста и с помощью языка
реконструируются его опосредованные предпосылки и контексты.
Контексты, создавая смысл текста, только и обнаруживают сам текст.
Понимание бытия (Хайдеггер). Заменяя понятие субъекта «Дазай- ном»,
«здесь-бытием», Хайдеггер меняет гносеологическую ориента цию
Шлейермахера на экзистенциальную. Дазайн выделяет себя из прочего
существующего тем, что он «онтологичен», т.е. существует в понимании
бытия и в деятельности в мире. Его контексты образуют модальности
бытия-в-мире: «страх», «забота», «понимание», «речь» и пр., в которых
раскрываются «событие» других и его собственные бытийственные
возможности 3 . По отношению к этим экзистенциальным контекстам,
центрирующимся вокруг субъекта и необходимым для обоснования
смысла и его понимания, все прочие, объективиро ванные и когнитивные
контексты, являются вторичными. Фундамен том всех смыслов
объявляются структуры бытия-в-мире; только в многообразии
экзистенциальных отношений конструирует себя мир и вся
герменевтическая работа в объективированном смысле. Речь первично
артикулирует открытие данности мира в бытийственных связях субъекта,
и только вторично она опредмечивает их в высказы ваниях и
интерпретациях, в «теоретических» представлениях смы слов, находящих
свою основу в экзистенциальных, временных, жиз ненных контекстах
отдельного субъекта. В дальнейшем, погружая «Дазайн» в «Бытие» и
отказываясь от своих, как он сам их называет,

1
См.: Schleiermacher F.D.E. Hermeneutik. Heidelberg, 1959. S. 80.
2
Ibid. S. 108.
3
См.: Heidegger M. Sein und Zeit. Tubingen, 1967 (1927). S. 144, 117.

18
ГЛАВА 2. Контекстуализм

«антропологических, субъективистских и индивидуалистических»


заблуждений, Хайдеггер обессмысливает введенные им ранее пред -
ставления об индивидуальных контекстах 1 .
Языковость и историчность понимания (Гадамер). Хайдегге- ровская
тематика истории и историчности, вытекающая из структуры
временности, подхватывается Г.Г. Гадамером и по-новому истолко -
вывается применительно к герменевтическому опыту. Понятие герме -
невтической ситуации и принцип влияния истории (\Virkungs- geschichte)
артикулируют историчность контекстов, конституирую щих понимание.
«\Virkungsgeschichte» определяется как столкновение традиций предмета
с индивидуальной историчностью интерпретатора. Ситуация
представляет собой место, ограничивающее возможности зрения. То, что
может быть увидено, - это горизонт, круг зрения, включающий и
ограничивающий все, что можно увидеть из данного пункта. (Гуссерль
придавал термину «горизонт» другой смысл. Это - выступающая в
интенциональной связи с миром пространственно- временная
неопределенность среды (ип^еЬигщ), окружения, в кото ром
тематизируется и тем самым определяется воспринимаемое и пе -
реживаемое 2 .)
Язык, а не экзистенциальные связи, как у Хайдеггера, есть основа
всякого опыта. Историчность и конечность языка определяют не только
наш доступ к миру; в языке получают осмысленный образ тра диции, в
которых мы встречаемся со всякого рода историчностью, а также
герменевтические ситуации, в которые мы встроены. «Бытие, доступное
пониманию, есть язык», - пишет Гадамер . Итак, традиция, влияние
истории, горизонт, герменевтическая ситуация, язык суть те контексты, в
которых производятся смыслы и осуществляется герменевтический опыт.

Контекст речи. Аналитическая позидия


Проблема контекста, являясь герменевтической проблемой, в то же
время не ограничена континентальной (немецкоязычной) герме -
невтической традицией. Понятая как философия языка, герменевтика
получает распространение и в аналитической (лингвистической) фи -
лософии, для которой понятие контекста оказывается столь же значи мым.
Исторически оно разрабатывалось в школе британского контек-

1
См.: Heidegger Л/. Beitrage zur Philosophic (Vom Ereignis). Frankfurt a. M., 1989. S.
295, 500.
2
См.: Husserl E. Ideen zu einer reinen Phanomenologie und phanomenologischen
Philosophic. Buch I, Haag. 1913/1950. S. 58.
3
Gadamer H.-G. Wahrheit und Methodc. Grundzuege einer philosophischen Her-
meneutik. Tuebingen, 1975. S. 450 (в неточном русском переволе: «Бытие, которое может
быть понято, есть язык» (Гадамер Х.-Г. Истина и метол. М., 1988. С. 548).

19
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

стуализма (Б. Малиновский, Дж. Фёрс). Современные же аналитиче ские


дискуссии по проблеме контекста производны от столкновения позиций,
идущих от Д. Юма (скептицизм), от Дж. Мура (здравый смысл) и от Л.
Витгенштейна (идея контекста). Контекстуализм под черкивает
зависимость смысла и значения единиц языка от включен ности в
синтаксические, семантические и прагматические системы, от ситуации
употребления, культуры и истории. Скептицизм доводит программу
контекстуализма до крайне релятивистских следствий. Философия
здравого смысла, напротив, отрицает необходимость кон текстуального
подхода. Современный эпистемологический контек стуализм возник,
таким образом, как ответ на скептическое отрицание возможности знания
мира вокруг нас и на упрощенное обоснование возможности такого
знания. Относясь всерьез к проблемам, которые ставит скептицизм,
контекстуализм стремится разрешить явный конфликт между
следующими утверждениями:
(1) Я знаю, что у меня есть руки 1 .
(2) Но я не знаю, что у меня есть руки, если я не знаю, что не яв ляюсь
мозгом в бочке (Ъга\п-\п-а-\а12или В1У - лишенным тела, погруженным в
чан питательной жидкости и стимулируемым электрохимическим путем,
что вызывает чувственные восприятия в точности такие же, какие
возникают у меня в условиях, рассматриваемых как обычные).
(3) Я не знаю, что я не являюсь мозгом в бочке.
Взятые вместе, эти утверждения представляют собой головоломку.
(1), (2) и (3) являются сами по себе возможными, но взаимно несо -
вместимыми. (1) возможно без всяких объяснений. (3) возможно, по -
скольку чтобы знать, что я не являюсь В1У, я должен отказаться от
возможности, что я - В1У. И все же В1У и я имеем одинаковые чувст -
венные восприятия. И мне и ему кажется, что мы сидим за столом и
печатаем на компьютере. Соответственно, мои восприятия не дают
основания предпочитать одну из этих позиций. И я не могу исклю чить,
что являюсь мозгом без тела. Все это - аргументы в пользу воз можности
(3), т.е. скептицизма.
(2) всегда сохраняет свой статус возможности, неважно, сколь вы соко
или низко мы устанавливаем критерии знания. Кейт Дероуз за щищает
позицию 3 , согласно которой мое знание (2) так же основа тельно, как и
мое знание (1). Если так, то (2) истинно независимо от контекстов и
независимо от эпистемических стандартов.

1
Ср. с известным аргументом Дж. Мура ( М у р Дж.Э. Защита здравого смыс-
ла//Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998).
~ «Мозги в бочке» - известный мысленный эксперимент X. Патнсма. См.: 11атнем X.
Разум, истина и история. М., 2002. С. 19.
3
См.: DeRose К. Solving the Skeptical Problem // Keith DeRosc and led A. War- field.
cds.. Skepticism: A Contemporary Reader. Oxford, 1999.

20
ГЛАВА 2. Контекстуализм

Если даже (1), (2) и (3) и являются сами по себе истинными, то вместе
они невозможны; следовательно, нужно отбросить хотя бы одну из них.
Но какую?
Пытаясь ответить на этот вопрос, контекстуалисты утверждают, что
термин «знать» является или функционирует как индексикаль- ный 1 , т.е.
как выражение, семантический контекст которого (значе ние) зависит от
контекста его использования. Например, слово «здесь» индексикально.
Если я говорю: «Джон находится здесь», то смысл этого зависит от того,
где нахожусь я сам. Таким образом, «я» является также индексикальным:
его смысл зависит от того, кто себя им называет.
Если «знать» индексикально, то его семантический контекст зави сит
от контекста употребления. Это значит, что «знать» в сложных
лексических конструкциях, в свою очередь, влияет на их семантиче ский
контекст, в том числе и на семантический контекст эпистемиче- ских
атрибуций (высказываний, приписывающих знание чему-либо). Иными
словами, условия истинности высказываний, приписывающих и
отрицающих знание (высказывания типа «Б знает, что Р» и «Б не знает,
что Р» и их подобия), варьируются в зависимости от контекста их
артикуляции. В частности, варьируются эпистемические стандар ты,
которым 8 соответствует или не соответствует 2 .
Контекстуалисты отвечают, что (1), (2) и (3), вопреки видимости, на
деле не находятся в конфликте. Следует различать контексты, ко торые
устанавливают очень высокие эпистемические стандарты, и контексты,
которые устанавливают достаточно низкие эпистемиче ские стандарты.
Поэтому (1) ложно в первых контекстах и истинно во вторых; (3),
наоборот, истинно в первом и ложно во втором типе кон текстов. Различая
контексты как условия истинности, мы сохраняем и науку, и
повседневность, и значение скептических аргументов.
Более того, согласно контекстуализму, в абсолютном статистиче ском
большинстве контекстов эпистемические стандарты довольно низки.
Скептицизм вообще не релевантен для обыденного сознания. Принимая
(1), достаточно отбросить (2), а также утверждения о том, что вместо рук
у меня щупальца или когти. Для этого хватает моего чувственного опыта.
Если же конфликт между (1), (2) и (3) в действительности не имеет
места, то почему же мы ставим проблему именно так? Потому, отве чают
контекстуалисты, что мы постоянно переходим от одного кон текста к
другому и даже спутываем их между собой. Рассуждая обыч но в рамках
эпистемически сниженных контекстах, мы признаем (1) истинным. Но
стоит начать рассматривать (3), как в фокус внимания

1
Лингвисты часто используют вместо термина «индекс» термин «деиксис».
2
DeRose К. Solving the Skeptical Problem. С. 187.

21
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

попадает В1У, и мы начинаем рассматривать скептический сценарий.


Тогда мы переходим в иные контексты и повышаем эпистемические
критерии, что позволяет нам считать (3) истинным. Конфликт, таким
образом, имеет мнимый характер или, точнее, обязан динамике наше го
знания 1 .

Контекст в аналитической2 психологии


Одним из первых психологов, осознавшим значение контекста в
познании, был Карл Бюлер. Он сформулировал «теорию окрестно сти»,
или языкового окружения (итГеМЬеопе): «Не нужно быть спе циалистом,
дабы понять, что важнейшая и наиболее значимая окрест ность языкового
знака представлена его контекстом; единичное явля ет себя в связи с
другими себе подобными, и эта связь выступает в качестве окрестности,
наполненной динамикой и влиянием» . Здесь Бюлер обнаруживает свою
приверженность гештальттеоретической парадигме (Эренфельс и Криз),
согласно которой единичные элементы образуют изменчивые
целостности и переживаются в контексте последних. Перенос
гештапьттеории из психологии в теорию языка (из теории цвета было
взято, в частности, понятие «поле» - Ре1с1) означал, что отдельные
языковые феномены рассматриваются не изолированно, но лишь в
отношении к доминирующим над ними целостностям.
Сходную позицию отстаивал примерно в то же время Л.С. Выгот -
ский: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который
оно вплетено, интеллектуальные и аффективные содержания, и начи нает
значить больше и меньше, чем содержится в его значении, когда мы его
рассматриваем изолированно и вне контекста: больше - пото му что круг
его значений расширяется, приобретая еще целый ряд зон, наполненных
новым содержанием; меньше - потому, что абстрактное значение слова
ограничивается и сужается тем, что слово означает только в данном
контексте... В этом отношении смысл слова является неисчерпаемым...
Слово приобретает свой смысл только во фразе, сама фраза приобретает
смысл только в контексте абзаца, абзац - в контексте книги, книга - в
контексте всего творчества автора» 4 .

1
См. подробнее: Black Т. A Moorean Response to Brain-in-a-Vat Scepticism //
Australasian Journal of Philosophy. 2002. V. 80. P. 148-163; Black T. Relevant Alternatives
and the Shifting Standards for Knowledge // Southwest Philosophy Review, 2002. V. 18. P. 23-
32.
«Аналитической» сегодня часто называют психологию, ориентирующую ся на идеи
аналитической философии (не путать с аналитической психологией К. Юнга).

3
Biihler К. Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache. Stuttgart, 1934/1965. S.
155.
4
Выготский Jl.C. Избранные психологические исследования. M., 1956. С. 370.

22
ГЛАВА 2. Контекстуализм

Современный контекетуализм в психологии представляет собой


заимствование из философии науки. Так, в частности, реляционная
теория фреймов (ЯЁТ) основана на функциональном контекстуализме, как
он формулирется Гиффордом и Хэйесом 1 . Функциональный кон-
текетуализм - концепция, развиваемая в русле философского прагма -
тизма. Контекетуализм характеризуется своей базисной метафорой и
критерием истины . Базисная метафора служит главной аналогией, с
помощью которой теоретик подходит к пониманию мира, а критерий
истины дает основу для оценки состоятельности анализа.
Базисная метафора контекстуачизма. Это есть текущее действие,
понятое в своих структурно-функциональных деталях и во взаи -
моотношении с той системой, частью которой они являются. Это чте ние
книги, поедание бутерброда, преподавание в классе и т.п. Такие события
- конкретные практические акты, которые «производятся кем-то в
некоторых целях в некотором контексте» 3 .
«Контекст» в данном смысле - это не просто физический, но исто -
рический контекст: контекст-как-история, а не «контекст-как-мес- то» 4 .
Это употребление термина, по-видимому, ведет начало от поня тия
контекста Дж. Дьюи как «исторической ситуативности значения и
функции поведения» 5 . Функция данного акта отражает собой влияние
прошлых событий и служит для влияния на будущие события в посто янно
изменяющейся, динамической манере. Исходя из этого, Пеппер называет
базисную метафору контекстуализма также «историческим событием» 6 .
Контекстуалисты рассматривают акт и контекст как единое интер -
активное целое и разделяют его на отдельные части только для дос -
тижения практических целей. Подходы, которые, к примеру, расчле няют
поведенческие события на изолированные «стимулы» и «реак ции»,
подчинены достижению некоторой цели (предсказанию и влия нию на
поведение), а не раскрытию «истинной» организации и струк туры
Вселенной. Подобные различения в контекстуализме играют не
фундаментальную, а утилитарную роль.
Критерий истины в контекстуализме. В прагматизме истина и значение
идеи состоят в их функции, или полезности, а не в том,

1
Gifford E. V., Hayes S. C. Functional contextual ism: A pragmatic philosophy for
behavioral science // O'Donohue W., Kitchener R. (Eds.) Handbook of behaviorism. San Diego,
1999. P. 285-327; Hayes S. C. Analytic goals and the varieties of scientific contextual ism //
Hayes S. C. etc. (Eds.) Varieties of scientific contextual ism. Reno. NV. 1993. P. 11-27.

2
C m.: Pepper S. C. World hypotheses: A study in evidence. Berkeley, CA. 1942.
3
Reese //. XV. Contcxtualism and dialectical materialism // Hayes S. C. etc. (Eds.)
Varieties of scientific contextualism. P. 72.
4
Morris E. K. Some reflections on contextualism, mechanism, and behavior analy sis // The
Psychological Record, 47. 1997. P. 529-542.
5
Ibid. P. 533.
6
U HT. com . P. 232.

23
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

насколько хорошо они претендуют на отражение реальности. Крите рий


истины в контекстуализме, ориентированном на философию прагматизма,
именуется «успешной работой»: анализу приписывается истинность, или
валидность, поскольку он ведет к эффективному дей ствию или
достижению некоторой цели. Это понятие истины не тре бует и даже не
касается существования абсолютных, фундаменталистских истин или
допущений по поводу Вселенной. Для контекстуали- ста идеи
верифицируются сериями человеческого опыта; идея «значения»
существенно определяется своими эмпирическими, или практическими
следствиями, а «истина» идеи - тем, насколько эти следствия отражают
успешное действие. Как пишет У. Джеймс, «ис тина идеи - это не
застойное качество, присущее ей. Истина случается с идеей. Идея
становится истинной, она делается истинной благодаря событиям» 1 .
Вариации контекстуализма. Аналитические цели жизненно важны для
контекстуалистской концепции потому, что аналитические орудия
контекстуализма - базисная метафора и критерий истины - зависят от
цели анализа и не работают без их ясного выделения. Прагматический
критерий истины как «успешной работы» остается бессмысленным вне
эксплицитной формулировки цели, поскольку «успех» измеряется лишь
относительно достижения некоторой цели 2 .
Подобно этому, базисная метафора «действия-в-контексте» оста ется
бессмысленной без формулировки эксплицитной цели, ибо не дает
основы для ограничения анализа контекста некоторым набором
исторических событий и обстоятельств. Без ясной цели контекстуа- лист
может анализировать бесконечный контекст некоторого непре рывного
действия, никогда не зная, где остановиться и когда анализ приобретет
должную полноту и совершенство, чтобы быть названным «истинным»
или «полезным».
Концептуалисты могут и в самом деле принимают различные ана -
литические цели, в соответствии с чем Хэйес и различает его вариан ты:
дескриптивный и функциональный контекстуализм.
Дескриптивный контекстуалисты стремятся понять сложность и
богатство целостного события через личностное и эстетическое вос -
приятие его проявлений и участников. Этот подход обнаруживает
сильную приверженность базисной метафоре контекстуализма и об -
наруживает сходство с исторической наукой, в которой истории про -
шлого конструируются для понимания события как целого. Знание,
конструируемое дескриптивными контекстуалистами, носит, по мне нию
Морриса, личностный, эфемерный, чувственно-конкретный ха рактер и
ограничено пространственно-временными параметрами. Как и
исторический нарратив, это знание отражает глубинно-личностное

' James IV. Hssays in pragmatism. N.Y., 1907/1948. P. 161. ~


См.: Dewey J. Hssays in experimental logic. N.Y., 1916/1953.

24
ГЛАВА 2. Контекстуализм

понимание отдельного события, которое происходит в конкретном месте


и в конкретное время. Большинство типов контекстуализма^ включая
социальный конструктивизм 1 , драматургию 2 , герменевтику и
4
нарративные подходы , суть примеры дескриптивного контекстуа- лизма.
Функциональные контекстуалисты, напротив, стремятся предсказывать
и воздействовать на события, используя эмпирически фундиро ванные
понятия и правила 5 . Этот подход обнаруживает сильную приверженность
исключительно практическому критерию истины и ориентируется на
естествознание или технику, в которых общие правила и принципы
используются, к примеру, как принципы физики для кон струирования
моста. Правила или теории, не вносящие вклад в дости жение некоторой
практической цели, игнорируются или отбрасыва ются. Знание,
конструируемое функциональными контекстуалистами, носит общий,
абстрактный характер и не ограничено пространствен но-временными
параметрами. Подобно научному принципу, это зна ние применимо ко
всем или многим аналогичным событиям, незави симо от их
пространственно-временной определенности.
Функциональный контекстуализм и анализ поведения. В психологии
функциональный контекстуализм развивался в явном виде как философия
науки. В частности, он был предложен в качестве фило софской основы
поведенческого анализа (behavior analysis) - области, включающей как
экспериментальный, так и прикладной анализ пове дения. С точки зрения
функционального контекстуализма анализ поведения является
естественной наукой о поведении, которая стремится «к развитию
организованной системы эмпирически фундированных и
артикулированных понятий и правил, позволяющих с высокой точ ностью,
глубиной и в надлежащем объеме предсказывать поведенче ские
феномены и влиять на них» 6 .
Точность означает, что для объяснения или описания данных фе -
номенов с помощью набора аналитических понятий существует отно -
сительно немного способов. Под объемом имеется в виду, что эти по

1
C m.: Gergen K.J. The social constructionist movement in modern psychology //
American Psychologist, 1985. 40, 266-275; Rosnow R.L., Georgoudi M. (IZds). Contex- tualism
and understanding in behavioral science: Implications for research and theory. N.Y., 1986.

2
Scheibe K.E. Dramapsych: Getting serious about context // Hayes S. C. etc. (Eds.)
Varieties of scientific contextualism. Reno, NV, 1993.
3
Dougher M.J. Interpretive and hermeneutic research methods in the contextualis- tic
analysis of verbal behavior // Ibid.
4
Sarbin T.R. The narrative as a root metaphor for psychology // Sarbin T.R. (Ed.)
Narrative psychology: The storied nature of human conduct. N.Y., 1986.
5
Biglan A., Hayes S C. Should the behavioral sciences become more pragmatic? The case
for functional contextualism in research on human behavior // Applied and Preventive
Psychology: Current Scientific Perspectives, 1996. 5, 47-57.
6
Ibid. P. 50-51.

25
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

нятия пригодны для анализа широкого круга феноменов (как скоро это не
мешает точности). Глубина означает, что «аналитические понятия одного
уровня анализа (например, психологического) когерентны понятиям
других уровней (например, антропологического)» 1 .
Изучая наличные и исторические контексты, в которых протекает
поведение, исследователи стремятся создавать аналитические понятия и
правила, которые полезны для предсказания и изменения поведения в
разнообразных типах окружения. Те же самые понятия и правила могут
быть, таким образом, использованы для описания и интерпре тации
поведенческих феноменов, которые практически или теорети чески
невозможно предсказать или изменить в настоящее время. Здесь Биглэн и
Хэйес фактически соглашаются со Б. Скиннером 2 .
Наиболее хорошо развитые правила такого рода - это относящие ся к
классическому и операциональному «кондиционированию» (operant
conditioning) - такие, как принцип подкрепления (reinforcement) Б.
Скиннера. В нем базисная аналитическая единица - это «оперант»
(operant), представляющая собой трехтерминовую или многотермино-
вую «контингенцию» (связь трех и более факторов контекста). «Опе рант»
- это функционально определяемый класс реакций, которые случаются в
данном контексте как его следствия. Ключевые свойства «операнта» -
антецедентные события, поведение и следствия - обра зуют
аналитическую рамку, внутри которой оперирует исследователь
психологии поведения. Поведение определяется своим контекстом (т.е.
антецедентными и консеквентными событиями), и текущее дей ствие
(performance) понимается как функция индивидуальной истории научения
относительно тех антецедентов и консеквентов.
Функциональные контекстуалисты рассматривают поведение как
неразрывное с его контекстом, и оперант выступает, таким образом, как
холистская, интерактивная единица. Это не «механическая компо зиция из
фиксированных операций, выделенных стимулов, реакций и
функциональных следствий. Это - все данные элементы в единстве,
принципиально неотделимые друг от д|эуга... каждый термин опреде -
ляется другими и неотделим от целого» .
Важно также заметить, что аналитики поведения в отличие от
большинства психологов практикуют довольно необычный подход,
включая в свою дефиницию поведения как публичные, или открытые для
наблюдения события (ходьба или смех), так и приватные, или за крытые
для наблюдения (мышление или чувствование). Они рассмат ривают как
поведение всякое организмическое событие, и эта дефиниция «охватывает
все вещи, которые делаются людьми, независимо

1
Big/an A. Changing culture practices: A contextualistic framework for interven tion
research. Reno, NV. 1995. P. 29.
" C m.: Skinner B. F. About behaviorism. New York, 1974.
3
Clifford E. I'., Hcives S. C. Functional contextualism. P. 295.

26
ГЛАВА 2. Контекстуализм

от того, доступны ли они наблюдению» 1 . Поэтому все события, обычно


называемые мышлением, познанием, установкой, чувствами и т.д.,
рассматриваются бихевиоральными аналитиками как поведение и
включаются, тем самым, в сферу их интереса.
Импликации аналитической цели. Принятие аналитической цели
предвидения и влияния на поведенческие события на фоне расшири -
тельного определения поведения ведет к ряду важных следствий для
контекстуалистской науки о поведении. Фактически многие отличи -
тельные характеристики поведенческого анализа как контекстуалист ской
науки развивались непосредственно из этой главной цели.
Отказ от мешпалистского и когпитивистского объяснения поведения. Как
указывают Биглэн и Хэйес, многие психологические ис следования
основаны на развитии моделей, описывающих, как ги потетические
конструкты и медиативные когнитивные механизмы детерминируют
поведение. Эти модели в целом причисляют поведен ческие события к
когнитивным схемам индивида, информационно обрабатывающим
механизмам, к мозговой активности, к стилям обучения, установкам,
ожиданиям, конструктам, эмоциям, мышлению, чувствам и иным
внутренним событиям. И пусть эти модели могут давать довольно точные
предсказания поведения, но они мало что да ют для понимания того, как
на поведение влиять.
Когда внутренним событиям приписывается способность вызы вать
или объяснять публичное поведение - без отсылки к воздействию
переменных, относящихся к окружению или истории, - мы оказыва емся
бессильны изменить как внешнее поведение, так и внутренние события. К
сожалению, иронизируют Хэйес и Бронстейн, большинст во из нас не
могут прибегнуть к нейрохирургии, чтобы непосредст венно изменить
функционирование мозга у того или иного субъекта, а также
попрактиковать метод «вулканического оттаивания созна ния» 2 , чтобы
пощипать чью-то когнитивную схему или иные меха низмы внутреннего
контроля. Мы должны использовать поведение для поиска решений того,
как изменить наше окружение. Все, что мы способны сделать, чтобы
повлиять на действия индивида - прочесть лекцию или провести
терапевтический сеанс, - случается в окружении этого индивида, в
контексте его поведения 3 .
В дополнение к этому подразумеваемые «причины» поведения в
когнитивных и менталистских моделях сами являются организмиче-

1
Biglan A. Changing culture practices: A contextualistic framework for interven tion
research. P. 46.
2
«Vulcan mind-meld», по выражению Роденберри, продюсера известного аме-
риканского сериала - Star trek (Roddenberry G. Star trek. Television series. Los Angeles:
NBC, 1966.
3
См.: Hayes S. C., Brownstein A. J. Mental ism, behavior-behavior relations, and a
behavior-analytic view of the purposes of science // The Behavior Analyst. 9 (2). 1986. P. 175-
190.

27
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

скими событиями (т.е. поведенческим актом), которые требуют объ -


яснения. Что есть причина когнитивной стратегии, и как мы можем
изменить ее протекание? Или чем является ожидание некоторой функции,
и как мы можем ее изменить? Еще раз - исследователи по ведения ищут
ответы на эти вопросы в окружении, или, точнее, в пол ной прижизненной
истории взаимодействия индивида и его окруже ния. Познание и прочие
внутренние события интерпретируются путем обращения к
индивидуальной истории обучения и социализации, а не к неким
скрытым процессам как причинам и контролирующим ин станциям
внешнего поведения.
Иными словами, бихевиоральные аналитики убеждены, что люди
учатся мыслить, рассуждать, планировать, приписывать значение, ре шать
проблемы и т.п. при помощи отношений с природным и соци альным
окружением. Фокусируя внимание на истории обучения, или на
контексте, аналитики надеются лучше понять, как лучше создавать
условия обучения, которые эффективно изменяют когнитивные собы тия
(цель психотерапии), или создавать и поддерживать новые типы
когнитивных событий (цель обучения).
Акцепт на функциональных отношениях между поведением и элементами
окружения. Бихевиоральный анализ пытается выделить те поддающиеся
манипуляции аспекты окружения, которые влияют на возникновение и
вероятность как приватных, так и публичных пове денческих феноменов.
В фокусе оказываются не отношения между разными организмическими
явлениями, но функциональные отношения между организмическими
явлениями и окружением.
Предпочтение экспериментальных методов исследования. Наиболее
эффективная стратегия идентификации переменных, позво ляющих
предсказывать и влиять на поведение, - контролируемый эксперимент.
Явления в контексте поведения становятся объектом систематического
манипулирования, и затем наблюдаются следствия этого в поведении.
Функциональные контекстуалисты предпочитают экспериментальную
технику, которая направлена на повторяющиеся измерения
индивидуального поведения; и они поощряют использова ние различных
методологических подходов, как скоро измерение ре зультатов
производится относительно прагматических целей. Конфи гурация
группы, в которой используется межсубъектное сравнение, может быть
применена для целей функционального контекстуализма. А
корреляционное или прогностическое исследование в состоянии дать
ключ к контекстуальным переменным, влияющим на поведение.
Качественные методы также применимы в функциональном контек-
стуализме, в частности, для идентификации событий и переменных в
отдаленном прошлом индивида. Они тоже влияют на текущую дея -
тельность, но не столь эффективны для тестирования воздействия
28
ГЛАВА 2. Контекстуализм

контекстуальных переменных на поведение или для проверки общей


применимости принципов как экспериментальных процедур 1 .

Контекст в социальной антропологии и


лингвистике
Социальные науки пережили в 90-х годах XX века этнографиче ский
поворот, который проявился, в том числе, и в осознании специ фики
гуманитарных наук и в роли так называемых качественных ис следований.
Последние годы ведущие антропологи, психологи и со циологи обсуждают
то, каким образом качественные методологии дали новые возможности
для понимания когнитивного, эмоционального и поведенческого
развития, а также тех проблем, которые харак теризуют современное
общество. В одной из книг, подводящих итоги этнографическому
повороту 2 , авторы, исходя из современной постпо зитивистской
философии науки, пытаются построить обоснование этнографического
знания. Они дают обстоятельный обзор качествен ных методов - от
включенного наблюдения до герменевтической ра боты с текстом. Помимо
этого этнографические методы применяются к экзистенциальным
проблемам в контексте человеческой биографии и к социальным
проблемам (нищета, расизм, меньшинства, преступ ность). Позиционируя
этнографические исследования в центре соци- ально-научного знания,
авторы показывают эпистемологическое значение проблем контекста,
значения и субъективности в науках о пове дении. Однако в целом
социальные антропологи не слишком озабочены методологической
проблематикой. Они просто стремятся объяснить и понять социальное и
культурное многообразие, включая отношения между культурой и
властью. Главное достоинство этой дисциплины состоит в ее способности
локализировать конкретные социальные феномены в рамках широкого
компаративного контекста. Признание важности многообразия
человеческого мира дает социальным антропологам доступ к обширному
кругу решений социальных и культурных проблем. Ключевые темы этой
дисциплины образуют некий набор (полевые исследования, политика и
власть, системы лечения, классы и касты, мифы, ритуалы, родство и
колониализм), и все это рассматривается в стиле Л. Витгенштейна как
формы культурной жизни, между которыми нет иерархической
соподчиненности. И все

1
Дискуссии в аналитической психологии и аналитической философии созна ния
реконструируются, среди прочего, на примере понятий «функционализм» и
«интенциональность» в кн.: Юдина Н.С. Головоломки проблемы сознания. М., 2004. С.
31-48.
2
См.: Jessor R., Shweder R.A., Colby A. (Eds.) Ethnography and Human Development:
Context and Meaning in Social Inquiry. Chicago. 1996. 530 p.

29
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

же обойтись без выделения некоторых измерений контекста не удает ся.


Как правило, они сводятся к четырем основным 1 . Это, во-первых,
окружение (setting), или социальные и пространственные рамки, в ко -
торых происходят интеракции. Во-вторых, это поведенческая среда
(behavioral environment), т.е. способ, с помощью которого участники
используют свои тела и поведение как ресурсы для фреймирования и
организации разговора (жесты, позы, взгляды). Далее к ним причисля ется
языковой контекст (language as context) - способ, которым сам разговор
озвучивает и продуцирует контекст для другого разговора (к примеру,
церковный язык, с одной стороны, и обыденный язык, с дру гой). И от
всего этого этнографы отличают экстраситуационный контекст (extra-
situational context), или то, что следовало бы назвать контекстом
культуры. Ведь адекватное понимание всякой интеракции требует фоно -
вого знания (background knowledge), которое выходит далеко за пределы
локального разговора и непосредственного окружения.
Во многом современные дискуссии определяются традицией бри -
танской школы «контекстуализма» 2 , которая зародилась в работах Б.
Малиновского и Дж. Фёрта в 30-е годы XX века. Малиновский под -
черкивает преимущество антропологического изучения языка перед
абстрактно-лингвистическим. Антрополог имеет дело с живой, устной
речью и ее многообразными контекстами, с формированием и разви тием
языка; лингвист - исключительно со статичными структурами, с
письменной речью и языковым контекстом (в полном соответствии с
программой Ф. Соссюра). Социокультурные способы понимания языка
открывают, очевидно, новую перспективу. Формальным возра жением
против подхода Малиновского может служить то, что у него предмет
объяснения (язык) оказывается проще, чем средства объясне ния
(многообразные контексты), в то время как в объяснении следует
двигаться от простого к сложному. Впрочем, этот довод никогда не играл
решающей роли в науке, лишь отчасти следующей методологи ческому
принципу простоты.
Язык, по Малиновскому, выступает, таким образом, в целом ряде
различных контекстов. Он вводит различие, с одной стороны, между
«лингвистическим» (текстуальным) контекстом, или буквально «ко-
текстом» языка, и, с другой, - с ситуационным контекстом речи 3 . В
рамках устной речи ситуацией может быть либо актуальная ситуация,
либо совокупность культурных традиций. Применительно к письмен ному
тексту Малиновский указывает на единственный вид контекс

1
C m.: Goodwin, Ch., Duranti A. Rethinking Context: An Introduction // Duranti A.,
Goodwin C. (Eds.) Rethinking Context: Language as an Interactive Phenomenon Cam bridge:
Cambridge University Press, 1991. P. 1-42.
~ C m.: E. Steiner. Die Lntwicklung des Britischen Kontcxtualismus. Heidelberg. 1983.

3
C m.: Malinovski B. The problem of meaning in the primitive languages // Ogden C. K..
Richards I. A. Meaning of Meaning L.. 1923. P. 451-510.

30
ГЛАВА 2. Контекстуализм

та - собственно языковый контекст. И Малиновский, и Фёрт возра жают


против менталистского истолкования языка, согласно которому мысль и
слово образуют две автономные сферы бытия, а язык высту пает как
артикуляция скрытых душевных процессов. Напротив, речь, языковый
акт и разговор являются формами социального поведения, в которые, как
их функции, вплетены формы сознания 1 .
Если смотреть на концепцию Малиновского в перспективе, то к
ситуационному контексту, осознавая, видимо, известные проблемы,
Малиновский позже добавляет «контекст культуры». Однако и с са мим
ситуационным контекстом, как его нередко представляют, не все обстоит
просто. Слова действительно ситуационно определяются кон текстом
ситуации, если проследить последнюю до мелочей, что теоретическими
средствами невозможно. Поэтому нужно «вживаться», входить в
отношение «учитель-ученик», чтобы слова обрели значе ние. И здесь
оказывается не важна физическая форма слова (фразы) - подобно тому,
как ребенок (или собака) реагируют не на слово, а на жест и интонацию.
Если двоим понятна ситуация, то вообще можно молчать. Далее, по мере
социализации человек обретает многообразие отношений, выходит из
ситуационной зависимости, значения универсализируются; это и есть
процесс приобщения к контексту культуры.
Дж. Фёрт, приспосабливая идеи Малиновского к задачам собст венно
лингвистического исследования, не останавливается на этом и выделяет
факторы детерминации контекста, подразделяя их на внут ренние и
внешние 2 . К внутренним он причисляет индивидов со свой ственными им
качествами, включая их языковые и внеязыковые дей ствия; предметы, а
также внеязыковые и внеличностные события; ре зультаты языковых
действий за пределами языка. Внешними детерминантами контекста, по
Фёрту, выступают экономическая, социальная и религиозная структура
общества, к которому относятся участники коммуникации; тип дискурса
(монолог, рассказ, хор и пр.); коммуникационные партнеры и способы их
общения (устный, письменный); наконец, функциональный тип речи
(приказ, похвала, вопрос и пр.). Это различение внешних и внутренних
факторов кажется эпистемологу на первый взгляд многообещающим, но
на деле страдает нечеткостью: к внешним факторам контекста
причисляется как сам язык, так и социум в целом, хотя язык находится,
так сказать, внутри контекста. Видимо, Фёрта следует понимать так, что
контекст располагается между языком и обществом и служит медиумом
их взаимодействия (см. схему 1).

1
Firth J R . The Tonges of Men and Speech. L., 1964. P. 173. Кстати, здесь кон-
тскстуализм очень любопытно сплетается с функционализмом как методологиче ской
программой, основателем которой был также Малиновский: сознание интер претируется
как функция языкового поведения, а языковое поведение, в свою очередь, - как функция
социального контекста, в который оно включено.
2
Firth J.R. Selected Papers of J.R. Firth 1952-1959, L. P. 177-178.

31
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Для эпистемологии важно в многообразии отношений, образующих


целостный контекст текста, выделить стык между контекстом ситуации и
так называемым субъективным контекстом. На этом стыке располагается
знание, присущее говорящему; иначе - языковая ком петенция. Дж.
Лайонс 1 фиксирует шесть ее компонентов.
Во-первых, речь идет о знании деиктического (грамматически выра -
женного) и социального (определяемого культурой) статуса говорящего -
того, как человек позиционируется по отношению к партнеру по комму -
никации; например, какие личные местоимения используются (ты-вы, я-
мы, мы-они), какой тип общения присущ данному субъекту.
Во-вторых, в языковую компетенцию входит знание о соответствии
языкового сообщения предмету коммуникации. Например, если вы при -
обретаете водопроводные трубы, то, формулируя заказ, можете действо -
вать на разных уровнях этого соответствия и выбрать одно из следую щих
выражений: «водопроводные трубы», «пластиковые водопровод ные
трубы», «металлопластиковые водопроводные трубы», «трубы РЕ- X»
или «трубы РЕ-Х диаметром полдюйма». Именно в последнем слу чае у
вас больше всего возможностей установить соответствие вашего
высказывания предмету, хотя знание маркировки и не означает точного
знания того, насколько данная труба соответствует вашей задаче.
В-третьих, использование вами определенных грамматических и
лексических форм свидетельствует о знании по поводу адекватного
расположения сказанного в пространстве и времени. Иначе вы не про сто
опоздаете на встречу, но и вообще не сможете занять правильную
позицию между действием и мыслью о нем, между причиной и след -
ствием, объяснением и предвидением.

1
См.: 1.уотА 8етапПс5. СатЬпс^е, 1977. Р. 572-582.

32
ГЛАВА 2. Контекстуализм

Существенным, в-четвертых, оказывается и знание о релевантно сти


медиума и концептуальной стратегии (письменная или устная речь).
Выступая на митинге, нелепо читать по бумажке длинные, пе -
регруженные причастными оборотами фразы. Готовя к публикации текст
статьи, недостаточно просто перепечатать с магнитофонной кас сеты
лекцию. Выступление по радио ближе к письменному тексту, чем
выступление по телевидению и т.д.
В-пятых, в определенных случаях важно знание об уровне фор -
мальности коммуникативной ситуации. Это частично пересекается с
вышесказанным; но главное в том, что высокий уровень формально сти
обязывает к большой точности языкового выражения. Наконец, языковая
компетенция предполагает знание о соответствии высказы вания
социальным параметрам ситуации (ситуационный контекст
специфических форм деятельности и общения, характеризуемый кон -
стантными правилами поведения и констелляцией ролей). Здесь перед
нами довольно полное описание видов знания, явно или неявно при -
сутствующего в языке и объединяющего субъекта, объект высказыва ния,
способ языкового выражения и его многообразные контексты.
Однако многообразие контекстуальных факторов, относящихся как к
языку, так и к его окружению, и различающихся применительно к устной
и письменной речи, составляет реальную проблему для лин гвистов,
которые не находят алгоритмического способа распознавания
существенных и несущественных факторов. Вот типичное свидетель ство
данного положения дел: «Нам следует продумать длинные пе речни
контекстуальных факторов. Проблема в том, что мир предлага ет нам
столь бесконечное разнообразие ситуаций. Мы должны учить ся
концентрироваться на тех признаках, которые релевантны для нашей
цели, и игнорировать остальные» 1 . Примечательно, что под этим может
немедленно подписаться и современный эпистемолог, занятый процессом
социокультурной реконструкции некоторой познавательной ситуации.
Как выделить и структурировать, иерархизи- ровать факторы, влияющие
на процесс познания в конкретном случае? Какие из них и когда играют
решающую и второстепенную роль? Ка кова степень такого влияния? Все
это по-прежнему открытые вопросы. Баланс между наукой и искусством
остается поэтому неизбежной стратегией контекстуальной
реконструкции. Ее методология далека от алгоритмичности; она, скорее,
ситуативна.
Эти и другие проблемы этнографического контекстуализма высве тила
уже на рубеже 70-х и 80-х годов XX века интерпретативная ан тропология
Клиффорда Гирца. К. Гирц революционизировал антропо логию своей
теорией «плотного описания» («thick description»). Чтобы создать эту
теорию, Гирц подверг критике существующие теории ин

1
Entoist N.E. Categories of Situational Context from the Perspectives of Stylistics //
Language l eaching and Linguistics. Abstracts 13, 1980. S. 90.

2 Зак. 275 33
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

терпретации культур, а также понятия человека и сознания. Ядро его


теории культуры состоит в том, что все культуры отличаются и отде лены
друг от друга и что этнографы и антропологи должны анализи ровать
каждый феномен в рамках культурного контекста, а не путем
конкретизации абстрактных теорий. В качестве примера антропологи -
ческого метода он использовал пример Г. Райла с морганием глаза и его
интерпретацией тремя возможными способами. Интерпретация поведения
в соответствии с универсальными стандартами объявляется
неэффективным методом.
Гирц разрабатывал многообразные методологические стратегии,
работая как деконструкционист по отношению к наличным концепци ям,
заполняя оставленные ими лакуны. К примеру, вместо того, чтобы просто
представить новую концепцию человека, он деконструирует теории,
испытавшие влияние классической антропологии и филосо фии
Просвещения. Он подчеркивает проблемы, возникающие от «ин -
формационного разрыва», когда культура встраивается в области,
внутренне не связанные с ней. Согласно его собственной теории, быть
человеком значит, жить в рамках некоторой культуры. Он отвергает
понятие константности человеческой природы (человека обыденно го -
«Everyman»), формулируемое вне пространственно-временных
параметров. Используя технику микроистории, он показывает, как в
культуре бали быть человеком означает быть балинезийцем. Быть
человеком означает иметь культуру. Здесь Гирц допускает противоре чие,
трактуя культуру как общее и абстрактное понятие, хотя он отри цает
существование культурных универсалий.
Гирц отказывается от общих понятий истины, религии или обычая,
считая, что такие понятия унифицируют людей, не позволяют учиты вать
их различия. Доказывая это, он копается в деталях и демонстри рует
специфические черты религиозных взглядов и ритуалов. Кроме этого
Гирц критикует доминирующий взгляд на эволюцию сознания. При этом
он обращается не столько к анализу искусства, истории или нравов, но
использует научные данные, касающиеся антропогенеза. Согласно Гирцу,
ранние гуманоиды возникали в большей степени в результате эволюции
культуры, чем в результате биологической эволюции. Он обращает
внимание на неточности современных эволюционистских концепций. К
примеру, даже если некоторые животные могут «мыслить» без помощи
культуры, из этого не следует, что так оно и было в истории высших
приматов. Доказывая положение о развитии культуры как социальной
деятельности, он обращается к примерам из истории языкового развития
(Эллен Келлер и пр.); к тому, как дети считают на пальцах еще до того,
как в состоянии проделывать это в уме.
При всей убедительности аргументов Гирца нельзя, не впадая в
противоречие, отрицать универсалии, но применять конкретные по нятия
в общей теории. В частности, Гирц утверждает, что чтение про

34
ГЛАВА 2. Контекстуализм

себя (Райл специально анализирует это понятие) возникает только после


того, как люди освоили книгопечатание. Достаточно указать на
неточность этой исторической справки, и теория Гирца рассыпается: в
этом обычная слабость общей концепции, построенной на частном
примере. Далее, ему не удается дать хорошее определение культуры. Оно
остается абстрактным, что неудовлетворительно, по крайней ме ре, для
педагогических целей. Кроме того, он даже не пытается спра виться с
проблемой релятивизма, которая вытекает из его позиции. Всякая
относительность в культуре не существует, если нет культур ных
универсалий. Истина не может быть относительной, если нет об щего
понятия об истине, которое характеризуется этим признаком. Разные
культуры не могут быть равно значимыми, равно приемлемы ми, если не
приписывать культуре наличие некоторых фундаменталь ных практик.
Релятивизм чреват принижением различий вместо того, чтобы эти
различия выделять и по достоинству оценивать. И, конечно, под
вопросом остается возможность культурного взаимопонимания.
Сомнения возникают и по поводу научного статуса культурной ан -
тропологии, которую можно практиковать только в той культуре, в
которой она возникла, и нельзя изучать как науку представителям иных
культур. Если логически продолжить аргументы Гирца, то куль туры
обречены на взаимонепонимание, а гуманитарные науки оказы ваются
бессмысленны.
***

Плодотворность контекстуализма как специально-научной мето -


дологической программы проявляется в результатах конкретных лин -
гвистических и этнографических исследований. Однако анализ поня тия
«контекст», типология контекстов, связь многообразных контек стов с
текстом и дискурсом, как правило, не находится в фокусе интереса
ученых-гуманитариев. Этот материал и получает философ- ско-
методологическое осмысление, в первую очередь, в социальной
эпистемологии.

35
ГЛАВА 3
ГЕРМЕНЕВТИКА И
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
«...Фундаментальная истина герменевтики такова:
истину не может познавать и сообщать кто-то один.
Всемерно поддерживать диалог, давать сказать свое
слово и инакомыслящему, уметь усваивать
произносимое им - вот в чем душа герменевтики».
Г.-Г.Гадамер. К русским читателям

Когнитивные практики, их диалог и синтез.


Герменевтика и эпистемология
В XIX веке в полной мере проявилась неудовлетворенность гно -
сеологией как предельно абстрактной теорией познания, имеющей дело с
субъектом как чистой функцией познавательной деятельности в
отвлечении от каких-либо других свойств и отношений познающего
человека. В первую очередь эта проблема возникла при обращении к
знанию об обществе и духе - к социально-гуманитарным наукам, ис -
следователей которых, в частности В. Дильтея, Г.-Г. Гадамера, Г. Зим-
меля и др., уже не удовлетворял собственно сциентистский и натура -
листический подход, опиравшийся на идеалы классической науки, где
максимальное отвлечение от познающего субъекта считали условием
объективной истинности знания. Вместе с тем в философии, наряду с
классическим учением о познании, существовал и развивался под ход,
имеющий отношение к языку, к пониманию, истолкованию тек стов,
активной роли традиций субъекта в его истории и культуре, - это
герменевтика как одна из ведущих когнитивных практик.
Современная неклассическая эпистемология, обращающаяся к че -
ловеку познающему в его целостности, и, с другой стороны, философ ская
герменевтика могут быть рассмотрены как два типа когнитивных
практик, существенно дополняющих и обогащающих друг друга.
Практики понимаются при этом как формы дискурсивных практик,
возникающие и становящиеся в контексте социокультурной практики в
целом, в сфере философии - в частности. Каждая из практик как не кая
целостность имеет «концептуальное ядро» - ту или иную теорию,
концепцию, построенную на собственных базисных понятиях и прин -
ципах, предпосылках и основаниях онтологического и эпистемологи

36
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

ческого характера, а также набор методологических и эвристических


следствий и регулятивов. Следует отметить, что характер и степень
взаимосвязи когнитивных практик - синтез, диалог, консенсус/диссен-
сус - всегда определяются конкретно, в данной сфере знания и усло вий;
они плодотворны, если предполагают толерантность и следуют
принципам коммуникативной рациональности. По существу, диалог,
синтез когнитивных практик - это проявление коммуникативной при роды
познания в целом, философского в частности, которая не учиты валась в
классической теории познания. Признание коммуникативно сти познания
предполагает переоценку фундаментализма, признание многомерного
образа реальности, а также неустранимой множествен ности описаний и
«точек зрения», отношения дополнительности и взаимодействия между
ними. Преодоление тотального господства одной (любой) доктрины - это,
по существу, не только идеологическое, но и методологическое
требование для философии познания XXI века.
Отношение эпистемологии и герменевтики как двух типов когни -
тивных практик изменялось в истории философии и продолжает ме няться
сегодня. Общая тенденция, «вековой тренд», изменения - от
противостояния, взаимного неприятия в XIX веке до диалога, и в ряде
случаев синтеза, идей, принципов и подходов к познанию и субъекту в
XX веке и сегодня. Главная причина - изменения, происходящие в самой
теории познания: от предельно абстрактной традиционной гно сеологии с
ее трансцендентальным или сенсуалистическим субъектом к современной
эпистемологии, исследующей способы обогащения абстракций субъекта и
познания путем включения исторического контекста и социокультурных
ценностей, от чего категорически отвлекались. Проблема состоит именно
в том, чтобы, приближаясь к реальному процессу познания, «снижая»
уровень абстракции, найти адекватные философские понятия и принципы,
новые абстракции, не оказываясь при этом в сфере психологии и избегая
упрощенных форм релятивизма, переосмыслив в целом природу и смысл
последнего.
Сегодня вполне определенно проявилась тенденция не только со -
хранить субъект, но представить его в теории познания как целост ность,
в единстве чувствования, мышления и деятельности, что соответствует
другой традиции европейской философии - экзистенциаль но-
антропологической: не менее значимой, чем абстрактно-гносеоло-
гическая, рассудочно-рациональная, но существующей в ее тени и до
поры угнетаемая ею. Можно согласиться с П. Рикером, который счи тал,
что «конкретной философии субъекта ведь никогда не было; ско рее,
существовали лишь следующие друг за другом стили рефлек сии,
результат прогресса переопределения, вдохновляемого самим
опровержением» 1 . Герменевтика как культурно-исторический и фило -
софский опыт понимания и истолкования субъекта в культурно-исто

1
Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002. С 208-209.

37
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

рическом контексте может способствовать решению и этой проблемы,


стоящей перед теорией познания.
Итак, опыт герменевтики может быть полезен для преодоления ог -
раниченности традиционной теории познания, где представлен пре дельно
абстрактный субъект в форме чувственного или логического (абстрактно-
теоретического) знания, а проблемы языка и познания, культуры,
социума и ценностей в познании вынесены за ее пределы. Конкретно это
состоит в следующем:
• если мы ищем способы введения в философию познания не только
теоретизированного, трансцендентального субъекта как «соз нания
вообще», но менее абстрактного, целостного субъекта, в един стве его
мышления, воли, чувства, веры, повседневной жизни, то нам необходимо
учесть опыт герменевтики и примыкающих к ней фено менологии,
философии жизни и экзистенциализма. Принципиально и
методологически необходим диалог традиций и различных подхо дов к
субъекту, к познанию в целом;
• если познание имеет дело с текстами (соответственно контекста ми и
подтекстами), символами - в целом с языком, в котором человек
познающий «преднаходит» себя, - то необходимо использовать опыт
герменевтики, поскольку она - общая теория понимания, интерпрета ции
текстов, знаковых систем, символов;
• если в знании и познавательной деятельности существуют явные и
неявные предпосылки, основания - вообще неявные компоненты
различного типа, - то необходимы экспликация, истолкование, интер -
претация, а следовательно - опыт герменевтики по их изучению и
применению;
• если в познавательной деятельности и в формировании знания мы
опираемся на смыслополагание или раскрытие уже существующих
смыслов, на постижение значения знаков - интерпретацию, - то мы
неизбежно выходим на проблемное поле герменевтики, а субъект
предстает как «человек интерпретирующий»;
• если теория познания обращается к дологическим, допонятий- ным,
допредикативным - вообще к дорефлексивным - формам и ком понентам,
признает необходимость выявления их роли в любом познании, то опыт
герменевтики по изучению пред-знания, пред-мнения, пред-рассудков в
форме «нерационального априори», «жизненного мира», «повседневного
знания», традиций и т. п. оказывается в этом случае наиболее значимым;
• если всякое познание осуществляется в общении, диалоге, во
взаимодействии Я и Ты, Я и Другой, что предполагает понимание как
«проникновение в другое сознание с помощью внешнего обозначе ния»
(П. Рикёр), то опыт герменевтики оказывается незаменимым.
В значительной мере я обращаюсь к опыту герменевтики, имею щей
дело не только с текстами, но и с пониманием как неотъемлемым
моментом бытия субъекта, где познающий человек предстает не как

38
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

отражающий, но как интерпретирующий и самоинтерпретирующийся


субъект. Оставаясь субъектом познания, он предстает теперь как за -
дающий предметные смыслы, непрерывно понимающий, интерпрети -
рующий, расшифровывающий глубинные смыслы, которые стоят за
очевидными, поверхностными смыслами, буквальными значениями. Эта
деятельность мышления оказывается не менее значимой, чем обычная
кумуляция знаний, которую она существенно дополняет; по этому
интерпретация (истолкование) должна быть признана фунда ментальным
феноменом, исследована как способ бытия, которое, по Хайдеггеру,
существует понимая; а также как способ истолкования текстов,
смыслосчитывающая и смыслополагающая операции; нако нец, как
общенаучный метод с фиксированными правилами перевода формальных
символов и понятий на язык содержательного знания.
Традиционная теория познания, следовавшая в своем развитии и
функционировании образцам и критериям наиболее развитых естест -
венных наук, в первую очередь физики, по существу не вводила вре мя,
темпоральность в свой понятийный аппарат в эксплицитной фор ме и
имела в виду только пространство-время как формы существова ния
материи. Время, историчность, прошлое, настоящее, будущее были
объектом изучения в конкретных областях познания, но концеп туальная
гносеология отвлекалась от них. Данный уровень абстрак ции, в частности
отвлечение от историзма, рассматривался необходимым для теории
познания, изучающей объективно истинное, всеобщее и необходимое
знание. Соответственно, проблемы чувственного и логического познания,
категорий субъекта и объекта, природы истины и другие ставились и
решались в теории познания, как правило, без учета времени. Отвлекаясь
от признаков, свойств, определяемых временем, стремились «очистить»
познание от всех изменяющихся, релятивных моментов. Проблема
«познание и время» рассматривалась за пределами собственно теории
познания, преимущественно в истории науки, истории философии или в
антропологических исследованиях. Изменение отношения к роли и
смыслам времени ставит и перед эпистемологией задачу заново освоить
понятие времени в контексте новых представлений. Конкретный шаг в
этом направлении - стремление учесть то, что уже было сделано, в
частности, в сфере методологии гуманитарного знания и близкого к нему
опыта герменевтики.

Из истории философской герменевтики как


негносеологического типа познавательной
практики
Герменевтика понимается сегодня, по крайней мере, в трех смыс лах:
как искусство понимания, постижения смыслов и значения зна ков; как
теория и общие правила интерпретации текстов; наконец, как

39
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

философское учение об онтологии понимания и эпистемологии ин -


терпретации. Она возникла и развивалась в конкретных формах - в
толковании сакральных, исторических или художественных текстов.
Потребность в истолковании связывается с существованием «темных
мест» в текстах и с недоверием к традиционным способам их понимания.
Филологическая герменевтика формировалась как теория интер -
претации и критики. Ее традиции заложены в древнегреческой фило -
софии. Так, Платон в диалоге «Ион», размышляя о «божественнейшем из
поэтов» Гомере, словами Сократа говорит об особой роли рапсода: он
должен стать для слушателей истолкователем замысла поэта. В диалогах
«Софист» и «Кратил» вопросы о значении слов, их истолко вании
связываются с проблемами познания и логики. У Аристотеля в работе,
прямо названной «Об истолковании» («Peri hermeneias»), hermeneia
относится не только к аллегории, но ко всему дискурсу, ко всем
логическим формам суждений и выражения мысли, что, по- видимому,
представляется философу важнейшими моментами истол кования 1 . В
наше время Г.-Г. Гадамер обосновал «герменевтическую актуальность
Аристотеля», показав, что Аристотелево описание эти ческого феномена и
добродетели нравственного знания - своего рода модель
герменевтической проблемы". Расцвет филологической герме невтики
связан с интерпретацией текстов греко-латинской античности в эпоху
Возрождения. В дальнейшем исследовались не только особенность
филологической герменевтики: сама филология стала рас сматриваться
как лежащая в основе герменевтики наука о слове, рас крывающая его
жизнь в обстоятельствах употребления и развития. Понимание смысла
слов самих по себе предстало как грамматическая интерпретация, а
смысла слов в связи с реальными отношениями - как историческая
интерпретация (И. Эрнести, А. Бек, Ф. Шлейермахер). В. Гумбольдтом
была выдвинута проблема понимания как основная функция языка; при
этом язык рассматривался как «орган внутреннего бытия человека» и
посредник между мыслящими субъектами. Все богатство языка
включается в предмет герменевтики, а в основание ее методов вводится
языкознание. Это способствует созданию об щей теории герменевтики,
где главными становятся проблемы обоснования интерпретации, ее
нормативных принципов; вычленяются типы интерпретации (например,
историческая, словесная и техниче ская - по Ф. Блассу). Существенное
место отводится дополняющей герменевтику критике, задача которой
состоит в том, чтобы оценить произведение словесности по отношению к
тому, чем ему следовало быть .

1
Платон. Ион. Кратил // Соч.: В 4 т. Т. 1. М., 1990; Платон. Софист. Т. 2. М., 1993.
Аристотель. Об истолковании // Соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1978.
" Гадамер Х.-1\ Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988. С.
369.
3
Класс Ф. Герменевтика и критика. Одесса, 1891. Работа в значительной сте пени
базируется на идеях Ф. Шлейермахера.

40
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

Очевидно, что развитие конкретных герменевтик сопровождалось


разработкой общетеоретических проблем, что послужило началом и
предпосылкой формирования общей теории понимания, имеющей
преимущественно философский статус. Герменевтика как общая тео рия
понимания разрабатывалась Ф. Шлейермахером - крупнейшим
представителем немецкой «романтической школы» конца XVIII - на чала
XIX веков, родоначальником философской герменевтики Нового времени.
Он поставил перед собой задачу создать универсальную фи лософскую
герменевтику как науку о понимании, в отличие от спе циальных
герменевтик, занимающихся анализом языковых форм и конструктов.
Шлейермахер вычленил три ступени понимания: в по вседневной жизни, в
специальных герменевтиках и понимание как искусство, осуществляемое
по правилам. Грамматический и психоло гический уровни
герменевтического анализа он рассмотрел как рекон струкцию
«определенного конечного из неопределенного бесконеч ного»; он
распространил это положение на взаимное определение, ограничение
языка и индивидуального мышления, учитывая «предна- ходимость»
автора в родном языке. Сегодня эта идея остается одной из значимых для
философии познания, но все еще недостаточно внедренной и
осмысленной. Им разработан метод дивинации как проник новения,
вчувствования в психологию другого «Я», что послужило поводом к
обвинению его в «психологизме» и несправедливо закрыло эту проблему
для философии познания. Он дополнил дивинацию методом
компаративного анализа, или сравнительного понимания, су щественно
меняющего «чисто психологический» характер «вжива ния» в
индивидуальное сознание Другого и учитывающего общезначимые
параметры познания и понимания.
Шлейермахер придавал особое значение правилам понимания и в
«Компендиумном изложении 1919 года» предложил семь правил ин -
терпретации, в значительной мере напоминающих филологические
требования. Он обобщил и развил высказанные до него соображения о
герменевтическом круге, применяемом в противоположность ин дукции и
дедукции. Герменевтический круг - это процесс бесконеч ного,
«циклического» уточнения смыслов и значений, «самонахожде ние
думающего духа», движение в рамках оппозиций, прежде всего -
оппозиции части и целого: для понимания целого необходимо понять его
части, но для понимания частей необходимо иметь представление о
целом. Или: исходя из данного употребления, определить значение; и,
исходя из значения, найти употребление, заданное в качестве неиз -
вестного. Важнейшие принципы общей теории понимания Шлейер-
махера - уравнять позиции истолкователя и автора для «уничтоже ния»
исторической дистанции, и понимать автора лучше, чем он сам себя
понимал 1 . Герменевтика предстает здесь как искусство понима

1
Шлейермахер Ф. Герменевтика / Пер. с нем. АЛ. Вольского. СПб., 2004.

41
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ния не столько объективных смыслов, сколько мыслящих индивиду -


альностей. Философская герменевтика Шлейермахера - это своего рода
«революция», сравнимая с той, которую «осуществила ориенти рующаяся
на естествознание философия Канта» (П. Рикёр).
Серьезное продвижение проблем герменевтики в контексте мето -
дологии исторического и в целом гуманитарного познания произошло в
исследованиях В. Дильтея, критиковавшего традиционную гносео логию,
но не желавшего утратить ее респектабельность и рациональ ный статус.
Он разрабатывал герменевтику как методологию наук о культуре.
Разделение знания на науки о природе и науки о культуре, а также
обобщение идей и принципов специальных герменевтик, по пытка
создания общей теории понимания - все это убедило Дильтея в
возможности рассматривать герменевтику как «органон наук о ду хе». Он
стремился осуществить то, что впрямую не сделал Кант, - «критику
исторического разума». Необходимо понять, как историче ский опыт
может стать наукой, если в историческом мире отсутствует естественно-
научная причинность, но имеет место связность и темпо- ральность
жизни, «течение жизни», переживание как «проживание жизни».
Основой объяснения познания и его понятий становится человек в
многообразии его сил и способностей как «волящее, чувствующее,
представляющее существо». Особую значимость в науках о духе по -
лучают нерасчлененность «Я» и мира, субъекта и объекта; специфи -
ческий способ данности внутреннего опыта, самодостоверного и «пе -
реживаемого», исходя из него самого. Как представитель «философии
жизни» Дильтей вводит в герменевтику понятие жизни, трактуя ее не в
биологическом или прагматическом смысле, но как внутреннее вос -
приятие нашей души, непосредственное впечатление от возникающих в
сознании «фактов». В поиске теоретического обоснования наук о духе
Дильтей обращался к «описательной психологии», но отказался от нее,
перейдя, по существу, полностью на герменевтические пред посылки и
основания. Понимание при таком подходе приобретает но вые черты:
осознается, что понимание себя возможно через понима ние Другого,
предполагает наличие общей для них духовной инстан ции. Это
«объективный дух», «медиум сообщества» (общепринятые значения как
выражения жизни, стиль жизни и общения, обычаи), по зволяющий найти
общность между отдельными проявлениями жизни. Высшие формы
понимания - это транспозиция (перенесение-себя-на- место-другого),
сопереживание, подражание. Понимание не сводимо к процедуре мысли,
содержит иррациональное, не может быть репре зентировано формулами
логических операций: оно предстает как ис толкование, интерпретация
устойчиво фиксированных проявлений жизни, языка, культуры
прошлого, а герменевтика - как искусство такого истолкования. Эти
серьезные усилия Дильтея найти способы постижения не абстрактных
«теоретизированных» объектов эписте

42
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

мологии или гносеологии, но познание реального, «живого», индиви -


дуализированного, осуществляющего исторически определенную ду -
ховную жизнедеятельность целостного человека в системе его ценно стей
и смыслов, начинают достойно оцениваться современными фи лософами .
Развитие герменевтики тесно переплетено с идеями феноменоло гии,
становящимися и разворачивающимися в трудах Э. Гуссерля. Его
феноменология становится предпосылкой философской герменевти ки. В
чем особенности ее как когнитивной практики? Это поиск рационализма
нового вида, отказ от исходных идеализаций и утвержде ние возможности
описания спонтанно-смысловой жизни сознания, превращение его в
основной предмет исследования. Особенно значимым для обсуждаемой
проблематики стало понятие интенционально- сти сознания, его
направленности на объект как основной характери стики. Это не реальная
связь субъекта и объекта, но задание смысла объекта, преодоление
разобщенности чувственного и рационального, субъективного и
объективного, индивидуального и надындивидуаль ного.
Фундаментальным моментом предстает открытая Гуссерлем структура
интенционального отношения; в частности, постоянно при сутствующий в
настоящем предшествующий опыт, предвосхищающая способность
восприятия, преодоление его собственной фактичности. Из этого
следуют, в конечном счете, проблема историчности фунда ментального
сознания, «универсальное историческое априори», «фон, или горизонт,
неизвестных реальностей», «тематическое» и «нетема тическое»
содержание сознания 2 .
Расширение проблематики и существенное переосмысление преж них
представлений Гуссерль осуществил при рассмотрении фунда ментальной
проблемы кризиса европейской науки. Критика рациона лизма и
«научного объективизма» как причин кризиса науки, поиск выхода из
кризиса как признание «человеческих смыслов» науки, универсальности
познавательной деятельности, охватывающей «всю сферу суждения -
предикативную и допредикативную, - различные акты веры», желания и
устремления, практические цели и ценностные ориентации, введение
понятия «жизненный мир» как сферы «извест ного всем, непосредственно-
очевидного», «круга уверенностей», принятых как безусловно значимых и
практически апробированных, - все

1
Дилыпей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литера туры
XIX-XX вв. М., 1987; Дилыпей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы
философии. 1988. № 4: Dilthey W. Introduction to the Human Sciences // Selected Works. Vol.
1. Princeton, New Jersey, 1991.
~ Гуссерль Э. Логические исследования. Ч. 1. Пролегомены к чистой логике. П16.,
1909; Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологоческой философии. Кн. 1.
Общее введение в чистую феноменологию / Пер. А.В. Ми хайлова. М., 1999; Иигардеи Р.
Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля. М. 1999.

43
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

это становится предпосылкой и основой объективного, научного по -


знания, осуществляемого целостным субъектом - человеком по знающим 1 .
Идеи герменевтики существенно обогатил М. Хайдеггер, для ко -
торого понимание - это фундаментальный способ человеческого бытия.
Такой принципиально онтологический поворот, значительно от личающий
его от Гуссерля, стал основой хайдеггеровской концепции
герменевтической интерпретации и фундаментально изменил видение
самой проблематики, представив интерпретацию текстов как способ
«опрашивания» бытия. Тем самым был осуществлен переход от фе -
номенологии сознания Гуссерля к феноменологии бытия Хайдеггера, от
всеобщих структур сознания самих по себе к связи сознания с ми ром,
через которую «говорит» сам мир. Это движение сопровожда лось
отказом от понятий традиционной гносеологии и категорий субъекта,
объекта, познания как отражения и репрезентации, от поня тий духа и
материи. Для рассмотрения исторических «конструкций» разума и
анализа человеческого существования с целью выявления их
предпосылок Хайдеггер применяет феноменологический метод, по -
нимаемый им как раскрытие структуры здесь-бытия (ЭаБет). В той мере,
в какой этот метод позволяет понять смысл бытия того сущего, которое
есть мы сами и которое открыто нам лишь через нас самих, он может
рассматриваться и как герменевтический. Преодолевая тради ционную
теорию познания, Хайдеггер видит ошибку Декарта в том, что на место
бытия человека он поставил субъектно-объектные отно шения, и
сущностью человека стало познание, а не бытие. Меняется также и
понимание сознания, которое с необходимостью трактуется им как
определенный способ бытия, выйти на уровень которого озна чает
раскрыть и описать дологические, допредикативные структуры. По своей
природе они изначальнее, чем сознаваемое «Я», предстают как
«сокрытые феномены», «нетематическое поле переживания». Хайдеггер
выявляет в качестве вполне очевидных два вида понима ния: первичное -
это открытость, настроенность, дорефлексивное пред-понимание, или
горизонт, от которого нельзя освободиться, не разрушив познание
вообще; вторичное - это понимание, близкое реф лексии, не способ бытия,
но вид познания. Он возникает на рефлек сивном уровне, как, скажем,
филологическая интерпретация текстов или герменевтическая
интерпретация философских текстов (например, «Изречения
Анаксимандра»), осуществленная самим Хайдеггером.
Для философии познания, предполагающей историчность познава -
тельной деятельности и форм знания, значима и идея Хайдеггера об

1
Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменоло гия //
Вопросы философии. 1992. № 7; Гайденко 11.П. Научная рациональность и философский
разум в интерпретации Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. 1992. №7.

44
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

истории, которая в его видении всегда укоренена в пред-понимании


историка. Перед философом и исследователем наук о духе, культуре
стоит задача не построить методологию исторических наук, но осуще -
ствить теорию исторического бытия, онтологию истории. Хайдеггер
проводит деструкцию классического историзма, гегелевского понятия
глобальной «всемирной истории», и настаивает на историчности ОаБет,
человеческого бытия. Оно изначально, безотносительно к сме не периодов
и эпох общественного развития; человеческое существо вание становится
со-бытием, но быть со-бытием - значит, быть самим собой, сбываться,
самоосуществляться, а не воплощать «законы исто рии». Для понимания
такой фундаментальной проблемы, как философия познания и язык,
также рассматриваемой преимущественно в гносеологическом ключе,
важны идеи Хайдеггера о языке, осмысление языка как реальности здесь-
бытия, в которой явлено, воплощено пред-понимание. Изначальность
речи - это артикуляция понимания, предпосланности истолкования и
высказывания. Высказывание Хайдеггера о языке как «осуществляемом
бытием и пронизанным его строем доме бытия» приобрело поистине
афористический смысл. Это уже не лингвистическое, но
герменевтическое обращение к языку, предполагающее услышать, как в
языке «говорит само бытие» 1 .
В полной мере философская герменевтика оформляется в работах
Гадамера, который стремился осмыслить «наработанные» идеи и
осуществить их синтез, а также преодолеть гносеологическую ориен-
тацию, обратиться к онтологии, выяснить условия возможности по -
нимания при сохранении целостного человеческого опыта и жизнен ной
практики. Особенность и своеобразие его «бытия в философии» -
несистемность, открытость философствования. Наиболее значимые новые
идеи связаны с интерпретацией исторических фактов и призна нием
конструктивной роли «временной дистанции» между созданием текста и
его истолкованием. Укорененность субъекта-интерпретатора в истории
продуктивна для понимания, «историчность» которого также
принципиально неснимаема. Она базируется на пред-знании и пред-
понимании, а также на пред-рассудках, которые являются в большей мере
исторической действительностью бытия индивида, чем рассудок,
поскольку предстают как отложившиеся в языке схема- тизмы опыта.
Преодоление всех предрассудков - это предрассудок Просвещения как
особая установка сознания, убежденного в приори тете разума над
действительностью. Гадамер разработал концепцию традиций,
рассматривая «событие традиции» как присутствие истории в
современности. Знание создается в рамках традиции, и само пости жение
истины, ее проблематизация, имеют временную структуру. На

1
Хайдеггер М. Бытие и время/ Пер В.В. Бибихина. М., 1997; Хайдеггер М. Время и
бытие. Статьи и выступления. М., 1993; Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентному.
Новая онтология XX века. М., 1997.

45
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

хождение внутри традиции, причастность к общему смыслу - важная


предпосылка понимания, предполагающая взаимодействие смыслов,
«слияние горизонтов» автора и интерпретатора. Для Гадамера пони мание
- это развертывание имманентной логики предмета; понять текст
означает понять «суть дела», обсуждаемого автором, произвести свой
смысл по отношению к нему, а не реконструировать авторский 1 . Вместе с
тем, как отмечает Ю. Хабермас в известной дискуссии с Га- дамером,
существует опасность догматического принятия «власти традиции»,
принудительного «фундаментального консенсуса» по от ношению к ней.
Однако Гадамер специально подчеркивает необходимость
«герменевтически вышколенного сознания» как осознания соб ственной
предпосылочности.
Что особенно значимо для философии познания - так это усилия
Гадамера преодолеть гносеологическую ориентацию, обратиться к
онтологии, выяснить условия возможности понимания при сохране нии
«целостного человеческого опыта и жизненной практики». Он стремился
посредством герменевтической рефлексии раскрыть усло вия истины,
предшествующие логике исследования; преодолеть одно значную
ориентацию на науку, поскольку «познание социально- исторического
мира не может подняться до уровня науки путем при менения
индуктивных методов естественных наук». В качестве моде ли
герменевтического постижения специфического вида истины Га дамер
рассматривал искусство, полагая, что этот главный когнитив ный
феномен недоступен человеку иным путем. Обращение к искус ству, к
онтологии игры, необходимо потому, что способ бытия произ ведений
искусства иной, нежели объектов естествознания: он прибли жает к
герменевтическому, в отличие от гносеологического, понима нию истины.
Идеи Гадамера о языке как среде герменевтического опыта являются
опорными для понимания места «проблемы языка» в философии
познания и нового вйдения человека познающего, кото рый
«преднаходит» себя в языке, участвуя в диалоге-разговоре, «воз делывает
общее поле говоримого». Язык фундаментально переосмыс ливается и
предстает как горизонт герменевтической онтологии.
Особое слово в герменевтике - синтез герменевтики и феномено -
логии, осуществлявшийся и Хайдеггером, и Гадамером, но ставший
непосредственным предметом внимания у П.Рикёра, называвшего этот
синтез «прививкой» герменевтики к феноменологии. Исходные
основания - учение Гуссерля о «жизненном мире», а также онтология
Хайдеггера и психоанализ Фрейда. Задачу герменевтического пости -
жения он видит в обосновании роли человека как субъекта культурно-

1
Гадамер А.-Г. Истина и метол: Основы философской герменевтики. М., 1988;
Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.. 1991; The Philosophy ofllans- Georg (iadamer
// The Library of Living Philosophers. Vol. XXIV. Chicago and La Salle. Illinoois, 1997.

46
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

исторического творчества, благодаря которому осуществляется связь


времен. Его персоналистические увлечения способствовали понима нию
того, что именно личность - место рождения значений, культур ных
смыслов; и задача философии - создание метода анализа челове ческой
субъективности как творца мира культуры. Конструирование значения
«Я» может быть осуществлено на стыке и с применением средств
аналитической философии, феноменологии и герменевтики,
соответственно лингвистическому, практическому и этическому уровням
«Я» и субъекта.
Рикёр стремится выйти из «заколдованного круга» субъектно-
объектной проблематики, обращаясь к вопросу о бытии, находя глу -
бинные связи исторического бытия с совокупным бытием, которое
изначальнее теоретико-познавательного субъектно-объектного отно -
шения. Для преодоления гносеологизма становится важным призна ние
существования «горизонта мира» еще до объективности, а действительной
жизни - еще до субъекта теории познания. Вопрос об исти не
рассматривается Рикёром вслед за Гадамером не как вопрос о методе, но
как проявление бытия для бытия; тогда как понимание предстает не
способом познания или «реакцией» наук о духе на метод естественно-
научного объяснения, но способом существования как
интерпретированного бытия. Рикёр вводит понятия прямого и косвен ного
смыслов, полагая, что «нет символики до говорящего человека».
Интерпретацию он рассматривает как расшифровку глубинного смыс ла,
стоящего за очевидным, буквальным смыслом; выявляет соотно шение
формы интерпретации с теоретической структурой герменев тической
системы. В его текстах герменевтическая проблематика су щественно
расширяется прежде всего путем соотнесения и даже синтеза; в частности
- герменевтики и структурной антропологии, герменевтической
интерпретации фрейдизма и, разумеется, герменев тики и феноменологии.
Рикёр вводит в иррациональные компоненты познания рациональные
способы интерпретации, реализуя особый тип «научной объективности».
Разрабатывая проблему «конфликта интерпретаций», Рикёр вы явил
два способа обоснования герменевтики путем обращения к фе -
номенологии. Первый путь, в соответствии с идеями Хайдеггера и
Гадамера, - обращение к онтологии понимания, рассмотрение пони мания
не как способа познания, но как способа бытия. На место эпи стемологии
интерпретации ставится онтология понимания. Герменев тика перестает
рассматриваться как метод и, уходя из сферы традиционной гносеологии
и заколдованного круга субъектно-объектных отношений, ставит вопрос о
бытии, которое существует понимая. Вопрос об историчности,
противостоянии наук о культуре естествозна нию, наконец об истине,
перестает быть вопросом о методе, но стано вится проблемой проявления
бытия для бытия, чье существование заключается в понимании бытия.
Рикёр называл это «революцией»,

47
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

приведшей к онтологии понимания, одновременно полагая, что воз можен


второй путь сочленения герменевтики с феноменологией, на котором
можно найти «органон» для обоснования исторических наук и преодолеть
«конфликт интерпретаций». Второй путь - это онтоло гия понимания в ее
соотнесении с эпистемологией интерпретации, исходящей из
семантического, рефлексивного и экзистенциального планов.
Современной философской герменевтике присуще стремле ние к
комплементарности, к диалогу и синтезу с другими типами фи -
лософствования и системами знания. Рикёр «прививает» герменевтику к
феноменологии, соотносит с персонализмом, структурализмом, пси -
хоанализом, религией; стремясь осмыслить повествовательные функ ции
культуры, соединяет генетику с лингвистическим анализом и ана -
литической философией, от герменевтики текста переходит к герме -
невтике социального действия 1 .
Интересны, но, к сожалению, еще недостаточно изучены, идеи
герменевтики, представленные в русской философии, особенно в тру дах
Г.Г. Шпета и М.М. Бахтина. (См. главу о последнем.)

Идеи Г.Г. Шпета о герменевтике и


методологии гуманитарного знания.
В начале XX века Шпет - последователь Гуссерля - излагал ос новные
идеи феноменологии в собственной интерпретации и разработке.
Исследуя соотношение явления и смысла, проблемы фено менологии как
основной науки, а также внутреннюю форму слова, противостоял
неокантианству, соотнося образование смысла в абст рактном аспекте и в
исторической конкретности, разрабатывая учение об универсальном
характере словесного знака. Для него «бытие разу ма состоит в
герменевтических функциях». В рукописи «Герменевти ка и ее проблемы»
Шпет осуществил уникальную реконструкцию исторического развития
герменевтики, анализ и описание последова тельного становления во
времени основных герменевтических принципов и понятий, их эволюции
в изменяющихся социально-исто- рических условиях. От практических
герменевтических методик он переходит к философскому учению,
осуществляет исторический синтез как концептуальное обогащение
современной герменевтики и ее идей. Особое значение для
эпистемологии и философии познания имеют его идеи об истории как
предмете логики; рассмотрение истории как эмпирической науки,
лежащей в основании всех наук. Философия языка разрабатывалась им
как философия культуры, где адек

1
Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995; Рикёр II.
Герменевтика. Эгика. Политика. М., 1995.

48
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

ватный метод (метод Шпета) - «интерпретирующая диалектика науч ных


понятий». В целом герменевтика предстает как своя теория познания для
исторической науки, как наук о духе, культуре в целом, как учение об
истолковании смыслов, текстов и переживаний на осно ве социальных
актов понимания и взаимопонимания 1 .
Шпет - один из крупных не только российских, но европейских
мыслителей, разрабатывавших методологию наук о духе, наук о куль туре,
владел традицией классического рационализма, вместе с тем
оригинальным способом сочетая принципы классической диалектики,
феноменологии и герменевтики, продолжал вторую традицию евро -
пейской философии - экзистенциально-антропологическую, - выяв ляя
возможности рационального построения гуманитарного знания. Эта
позиция четко выражена в его оценке герменевтической филосо фии,
которая, несмотря на нетрадиционность способа философствова ния,
«остается рациональной философией, философией разума». При знавая
существенное значение герменевтики для гуманитарного знания, Шпет
раньше многих, в частности М. Хайдеггера, оценил идеи В. Дильтея,
особенно для методологии исторической науки. Другой тип
рациональности - это, прежде всего, другой способ мыслить, по скольку
«переход от знака к смыслу есть вовсе не «умозаключение», а
непосредственный акт "усмотрения" смысла»; при этом смысл «рас -
крывается перед нами как разумное основание, заложенное в самой
сущности». <...> «Рационализм - первое слово, постоянное, и оста нется
последним словом европейской философии» 2 . Такова принципиальная
позиция Шпета, с которой он исследует проблемы филосо фии, включая в
их число герменевтику и феноменологию, а также гу манитарное знание в
целом и науки - историю, эстетику, психологию, в том числе этническую
и другие.
Исследования Шпета в области исторического знания (традиция,
созданная В. Дильтеем), эстетики, психологии, проблемы сознания,
логики, философии языка и слова отражают стремление не только по -
лучить частные результаты в каждой области, но, как это теперь стало
очевидным, разработать фундаментальные основания, базовые поня тия и
принципы общей методологии и философии социально- гуманитарных
наук. По существу, он стремился показать, что эти об ласти знания не
менее, чем естественные науки, рациональны, хотя тип рациональности и
способы описания и обоснования могут быть и существенно иными.
Сравнивая естественные и гуманитарные нау

1
Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Он же. Мысль и слово. Избран ные труды.
М., 2005; Шпет Г.Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее
проблемы // Там же; Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова. Эподы и вариации на темы
Гумбольдта // Он же. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии
культуры. М., 2007.
2
Шпет Г.Г. Мудрость или разум? // Он же. Философские этюды. М., 1994. С. 316-
317.

49
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ки, Шпет отмечал удивительное изменение представлений о законах и


опыте: «...Казалось когда-то, что мертвая "физическая" природа под -
чинена строгости прямо-таки математических законов. Это время давно
стало воспоминанием. Эмпирический мир оказался много шире. "Опыт"
далеко вышел за пределы "физического" опыта, и один за другим
эмпирические предметы входили в состав научного знания: живая
природа, душа, наконец, социальная и историческая "природа". И чем
более широкую область захватывал опыт, тем яснее станови лось, что
строгость "законов природы" есть мнимая строгость, что, как нам ни
хочется, чтобы эти законы были строги, но на самом деле они - только
эмпиричны» . Относительность и релятивность познания становились
общепризнанными, «припевом, который разучивается в детском саду
науки».
Важнейшей особенностью общества как объекта социально-гума-
нитарного познания является вхождение в его содержание и структуру
субъекта, наделенного сознанием и активно действующего, как опре -
деляющего компонента исследуемой социальной реальности и «мира
человека». Из этого следует, что исследователь имеет дело с реально стью
особого рода - со сферой объективации содержания человече ского
сознания, с областью смыслов и значений, требующих специ альных
методологических приемов, отсутствующих в арсенале есте ственных
наук. Здесь другая онтология познания. Пониманию этого
способствовало обращение к герменевтике, и Шпет выходит в сферу
языка, слова, логики, от чувственности и интеллектуальной интуиции к
открытой им «интеллигибельной интуиции». Существенно и то, что
исследование объекта в этом случае осуществляется всегда с опреде -
ленных ценностных позиций, установок и интересов; и поэтому воз -
никает необходимость показать специфику не только объекта, но и
субъекта социально-гуманитарного познания. Очевидно, что оно
осуществляется социально сформированным и заинтересованным
субъектом, органически связано с его мировоззрением, а также с эт -
нической, национальной и групповой идеологией.
Еще в начале XX века Шпет понял эту ситуацию; его размышле ния
значимы и сегодня. Они перекликаются с идеями М. Хайдеггера о
времени картины мира, о ее истории. Мир предстал в виде картины перед
человеком-субъектом, стал оцениваться «от человека и по чело веку»
(антропология и мировоззрение). Сложилась ситуация, когда человек
признается принадлежащим бытию, но при этом остается «чу жаком»
(Хайдеггер) для него. Эта позиция, составляющая суть естест -
веннонаучного подхода, господствует и сегодня, полагая наш разум вне
мира, противопоставленным ему, наблюдающим его извне, а за тем
репрезентирующим, осмысливающим, фиксирующим в знании.

1
Шпет Г.Г. Мудрость или разум? // Он же. Философские этюды. М., 1994. С. 254-
255.

50
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

В науках о духе, где главное - внутренняя реальность и жизнен ный


опыт, содержатся в качестве непосредственных данностей фун -
даментальные связи и отношения окружающего мира, которые мы
познаем из личного опыта. И если гуманитарные науки остаются в сфере
конкретного жизненного опыта, то понятия и конструкции есте ственных
наук утрачивают свою связь с этим опытом. Соответственно встает
проблема: как можно понять онтологию гуманитарного знания? Как
можно совместить в гуманитарном знании конкретный жизнен ный опыт с
требованием научной достоверности? Этими проблемами был озабочен и
Шпет. Стремясь вслед за А. Бергсоном расчистить «родник живого
знания» и споря с ним, он осознает, что «ограничен ности
интеллектуального противостоит беспорядок интуитивного, условной
незыблемости понятий - безусловная случайность потока жизни. <...>
Меняющееся, преходящее, текущее, всеми своими разно образными
голосами призывает нас признать его собственную необ ходимость быть
таким, ...попытаться проникнуть взором сквозь него и увидеть там ту
сущность, что составляет и его собственную необхо димую основу, исход,
принцип и начало» 1 - вечное, непреходящее бытие идеальное.
Эту возможность и важность проникновения с помощью «интел -
лектуальной интуиции» через разные формы преходящего к глубин ному
уровню бытия Шпет, не претендуя на методологическую безу пречность,
неожиданно иллюстрирует обращением к социальному бытию. Однако в
действительности внимание философа к этой форме бытия не случайно;
сама проблема как бы «на кончике языка» или подспудно все время
присутствует при рассмотрении глубинных предпосылок познания в
целом, гуманитарного в частности. Но не как пример, а как реальную
проблему, он будет ее обсуждать в других контекстах, в частности в
«Явлении и смысле» при обсуждении мысли Э. Гуссерля из «Идей I» о
том, что «всякий вид бытия... имеет сообразно сущности свои способы
данности и, следовательно, свои способы метода познания». Шпету
важно не только это, но также и то, какие виды бытия выделяет немецкий
философ. Оказывается, что среди видов бытия он не называет особый вид
эмпирического бытия - бытие социальное, которое должно иметь и свою
особую данность, и свой особый способ познания. Гуссерль отказывается
признать социальное бытие «первично дающим актом» и поэтому не
выделяет социальное бытие как особый вид бытия. Позиция Шпета
принципиально иная: перспективы, которые открываются при обращении
к проблеме социального бытия, «показывают в совершенно новом виде
решительно все предметы как научного знания, так и философского, сама
феноменология испытывает при этом значительные модификации.
Именно исследование вопроса о природе социального бытия приводит к
при

1
Шпет Г.Г. Явление и смысл. С. 12.

51
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

знанию игнорируемого до сих пор фактора, который только и делает


познание тем, что оно есть, показывает, как оно есть...» 1 .
Одна из особенностей разработанной Шпетом методологии - об -
ращение не только к общим проблемам, но и к конкретным вопросам
различных гуманитарных наук, результаты и значение которых еще
предстоит оценить. Это, прежде всего, его «лингвистический и герме -
невтический поворот», а также исследование логических и методоло -
гических проблем конкретных наук и поиск их решения; в частности, в
историческом знании и этнической психологии, проблемы которых
значимы и сегодня.
«Лингвистический и герменевтический поворот» - главные про блемы
методологии гуманитарного знания Шпета. Философия языка- термин,
редко применяемый Шпетом, но по существу очерчивающий круг
проблем языка и слова, которыми увлеченно занимался философ. Уже в
начале XX века он осознал необходимость того, чем будет за нят весь этот
век, - постижением многосмысленности и многофунк циональности языка
как текста, речи, письма, слова, их существова ния в языке естественном
и обыденном, в языках науки и культуры, а также в особой
социокультурной сфере - общения и коммуникации как передачи
информации. В текстах, посвященных языку и слову, Шпет предстает как
мыслитель, плодотворно сочетающий философский и лингвистический
подходы к решению как философских вопро сов, так и проблем
методологии гуманитарных наук. Следует подчеркнуть, что
«лингвистический поворот» он осуществил самостоя тельно и лично; и
тем более потому, что, как известно, не имел возможности познакомиться
с работами ведущих европейских философов языка и логиков после
смены строя в России. Но, по-видимому, еще большее значение имела его
личная позиция - интерес к языку, к «семасиологической логике», к слову
как особому феномену культуры и всех гуманитарных наук.
Одно из направлений его работы в этой области - обращение к
«классике», что присутствует во всех его текстах и особенно про явилось
в монографии «Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы
Гумбольдта» (1927). По отношению к Гумбольдту здесь он осознает
многое из того, что М. Хайдеггер, размышлявший как фило соф, а не
филолог, изложит позже в своем известном докладе «Путь к языку»
(1959), основой которого во многом стали также идеи В.Гумбольдта,
позволяющие открыться «общему кругозору для вгля- дывания в язык».
Шпет полагал, что почти через век «идеи Гумбольд та приобретают для
лингвистики значение принципов» и никоим

1
Шпет Г Г . Явление и смысл. С. 111. Подробную разработку понятия «соци альное»
Шпет предпринял в Заключении к части II «Истории как проблемы логи ки». См.: Шпет
Г.Г. История как проблема логики: Критические и методологиче ские исследования.
Материалы; В 2-х ч. М., 2002. С. 1011-1031.

52
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

образом не устаревают; вместе с тем он оставляет для себя свободу как в


понимании текстов Гумбольдта, так и в понимании самого язы ка, вводя
скромный подзаголовок об этюдах, вариациях и даже «фантазиях» по
этому поводу, т.е. не претендуя на разработку лингвисти ческой
концепции. В результате исследования проблемы языка в це лом в его
культурно-историческом аспекте, а также в ходе анализа главного
понятия Гумбольдта - «внутренняя форма языка», Шпет, опираясь на свое
понимание места и роли слова, приходит к выводу о существовании
«внутренней формы слова» и принимает это понятие как базовое для
дальнейшего анализа. Разумеется, погружение Шпета в работы и идеи В.
Гумбольдта носят достаточно специальный харак тер и требуют
отдельного исследования не только философов, но и лингвистов. Вместе
с тем общезначимый характер для понимании ситуации имеет мысль
Шпета об «общем повороте» как переоценке «прежних грандиозных
философских построений с целью извлечения из них... жизнеспособного,
и развития его в положительном направлении» 1 . И именно в связи с этим
«поворотом» находились и вновь издаваемые труды (1903) В.
Гумбольдта, что, как можно предполо жить, послужило и
«лингвистическому повороту», свой вклад в который сделал Шпет.
«Лингвистический поворот» у Шпета, как известно, имеет и дру гую
форму: исследования природы целостных филологических, исто рических,
вообще гуманитарных текстов, их понимания и интерпре тации, что с
необходимостью потребовало обращения к герменевтике как
философском учении о них. Своеобразием этого «поворота» у Шпета
является то, что совершается он, в первую очередь, в контек сте его
размышлений о проблемах феноменологии, оценок ее возмож ностей и
методов. Исследуя понимание смысла в гуссерлевской фе номенологии,
философ приходит к принципиальному выводу: смысл не сводится, как у
Гуссерля, к значению; он предполагает «акты, оду шевляющие всякое
положение» - «герменевтические акты» - и рассмотрение предмета в
единстве с его «живым интимным смыслом». «Акт осмысления,
следовательно, или герменевтический акт, нужда ется и в
соответственном определении термина для того, что корреля тивно
выполняет «выражение», для смысла в положении, и это есть ничто иное,
как "интерпретация" или "истолкование"»".
Существенное «дополнение» феноменологии герменевтикой и
дальнейшее ее изучение и развитие - важнейшая особенность шпетов-
ской философии и предпосылка дальнейшего развития его «проекта»
методологии гуманитарного знания. Характерное для Шпета глубин ное
изучение вопроса привело впоследствии к созданию своего рода

1
Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Г умбольд та.
Иваново, 1999. С. 7.
" Шпет Г.Г. Явление и смысл. С. 166, а также 114-115, 117, 164.

53
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

истории герменевтики - «Герменевтика и ее проблемы» (рукопись, 1918),


- значение которой еще не оценено в полной мере и сегодня. Это не
просто богатейший компендиум, история учений о герменев тике и ее
развитии от «эмпирически-практических формул до их принципиального
и философского обоснования», но и фундаменталь ное исследование
собственно природы и проблем гуманитарных наук, их взаимодействия и
соотношения с философией. Одна из важнейших проблем как
герменевтики, так и гуманитарного знания в целом - ин терпретация, ее
эпистемологические смыслы и особенности, а также типология.
Рассмотрено понимание интерпретации от священных тек стов до
филологии и истории, от Платона, Аристотеля, Августина, Флация до Ф.
Шлейермахера, А. Бека, Дж. Дройзена, Э. Шпрангера, В. Дильтея и
других. Шпет исследует различные концепции и типы интерпретации -
грамматической, «технической», психологической и исторической, -
имеющей значение для любой познавательной деятельности, особенно
для социально-гуманитарного знания. Современные отечественные
философы обращаются к этой работе философа, как и к теме
интерпретации - герменевтике в целом 1 .
С позиций герменевтики Шпет исследовал также проблемы мето -
дологии и логики исторической науки. Эта область наиболее обстоя -
тельно разработана философом. По Шпету, «...первое место и руково -
дящую роль среди всех эмпирических наук должна занимать не какая-
нибудь из отвлеченных формальных наук, а та наука, которая пред ставит
собою образец наиболее совершенного познания конкретного в его
неограниченной полноте. Такой наукой может быть только история. <...>
История должна занять руководящее место в классифи кации
эмпирических наук не только по приемам, которыми она поль зуется при
изучении действительности, но и по тем методам, к кото рым она прибегает
в изображении действительности, - методам, имеющим целью адекватное
выражение "того, что есть, как оно есть' 4 »*'. Представленные в работе
«Герменевтика и ее проблемы» мыслителями разных стран и эпох
трактовки исторической интерпре тации меньше всего удовлетворяли
философа, особенно потому, что в эти же годы он завершал критические
и методологические исследования на тему «История как проблема
логики» (1916), обстоятельно продумывая базовые принципы и понятия
методологии исторической науки, как никто из русских философов до
него. Обстоятельность проявлялась, прежде всего, в том, что Шпет
осмыслил значительный объем литературы, осуществил критико-
аналитическую оценку боль

1
Одна из первых работ: Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное позна ние. М.,
1991; об интерпретации см.: Микеишна Л . Л . Философия познания. Полемические главы.
М., 2002. Гл. VIII.
2
Шпет Г Г . История как предмет логики // Историко-философский ежегод
ник'88. М., 1988. С. 299-300.

54
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

шинства концепций исторического знания, или «философии истории»,


предложенных ведущими европейскими мыслителями; но объемный том
более тысячи страниц, содержащий множество обобщений и ме -
тодологических выводов, получил достаточно скромный подзаголовок
«Материалы». Результаты исследований русского философа значимы не
только для отечественной методологии социального и гуманитар ного
знания, но и для философии науки в целом, что подтверждается
совпадением проблем и областей исследования, к которым обраща лись
его современники - европейские философы, в частности Э. Кас- сирер,
Г.Зиммель и другие.
Для него очевидно, что «историческое познание есть познание ин -
терпретирующее, герменевтическое, требующее понимания. Логика
исторического познания... есть логика принципиально семасиологи -
ческая, принципиально всеобъемлющая. Но через это и философия как
знание, излагаемое по этой логике, становится в особо углублен ном
смысле исторической философией или также герменевтической,
уразумевающей философией. Такова печать логики на философию» 1 .
Такое понимание соотношения логики исторического знания, герме -
невтики и философии, имеющее несомненное значение для гумани -
тарного знания, в полной мере не осмыслено и сегодня, несмотря на то,
что потребность в особой логике для этого типа знания признается все
большим числом исследователей.
Среди конкретных направлений в развитии методологии гумани -
тарных наук, наряду с «лингвистическим поворотом» и логикой исто -
рического знания, несомненный интерес представляет исследование
Шпетом этнической психологии, ее философско-методологических
проблем. Обсуждение предмета и задач этнической психологии Шпет
осуществляет в историческом и историко-философском контексте,
проводя тщательный анализ и обоснованную критику в первую оче редь
таких представителей этого направления, как В. Вундт, М. Лаца- рус, X.
Штейнталь за убеждение, что язык, религия, искусство и лите ратура,
нравы, обычаи и т.д. «должны быть объясняемы из внутренне го существа
духа, т.е. должны быть сведены к своим психологическим основаниям»".
Позиция самого Шпета состоит в том, что язык, мифы, нравы,
учреждения, социальные группы - это различного рода взаи модействия,
его результаты, социачьный факт, а не психологический процесс.
Соответственно, их изучают общие науки - социология, ис тория,
этнология - и специальные: языкознание, науки о праве, рели гии, история
учреждений и др. Наиболее значима лингвистика во всех вариантах
учений о языке и его истории, исследующих проблемы фи лософии языка,
религии, права. Поэтому и в этнографии и этнологии,

1
Шпет Г.Г. Мудрость или разум? С. 304-305.
" Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию // Он же. Сочинения. М., 1989. С.
487

55
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

как в «науках о культуре» в целом, нет необходимости все рассматри вать


с психологических позиций, отводить особую роль именно пси хологии.
Этот принцип должен быть реализован и в отношении понятий,
прежде всего, базовых - «духа» и «коллективности», - которые долж ны
применяться в сфере социального, исторического и этнического не в
психологическом смысле. Чтобы обосновать это требование, Шпет
эксплицирует шесть значений понятия «дух», тем самым уточняя по -
нятийный аппарат не только этнической психологии, но и «наук о ду хе» в
целом, которые также не должны разрабатываться на психоло гической
основе.
Исследуя предмет и «место» этнической психологии среди других
наук, Шпет обосновывает, что она не является «объяснительной, ос -
новной для других наук дисциплиной», но предстает как « описательная
психология, изучающая типические коллективные переживания». В связи с
этим Шпет ставит проблему соотношения описательных и
объяснительных наук, их эпистемологического и методологического
различия. Он считает необходимым учесть распространенное мнение
(отмечу, что это мнение господствует и сегодня. - Л.М.), «согласно
которому описание вообще лишь предварительная ступень в научной
работе. За описанием необходимо должно следовать объяснение, которое
будто бы только и делает науку наукою. Такое мнение есть от голосок
старого рационалистического, восходящего к Аристотелю представления
об истинном и высшем познании как познании из при- чин. В
действительности отношение описательных и объяснительных наук вовсе
не есть простая последовательность двух ступеней. Оба типа наук
существуют рядом» 1 . У каждого из них свои цели и «спосо бы бытия»,
описание в своей высшей стадии применяет классифика цию и
систематизацию. Объяснение возможно там, где получены более общие
положения, указывающие на причины объясняемых явлений. Между
ними предполагается связь, не отменяющая их специ фические цели и
методы. Такая взвешенная оценка соотношения этих методов и типов
наук весьма значима для понимания природы и характера «научности»
гуманитарных наук.
Исследование предмета и методов этнической психологии приво дит
Шпета еще к одной фундаментальной для гуманитарных наук теме -
проблеме типического. Как отмечалось ранее, он обсуждал проблему
типического еще в работе «Сознание и его собственник» в свя зи с
неприемлемостью «логики объема» и «экземплярного» подхода при
обобщении Я или субъекта. Именно здесь был поставлен вопрос о
необходимости разработки понятия «типическое» для наук о куль туре.
Особенно существенно то, что Шпет тщательно определяет саму

1
Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию // Он же. Сочинения. М., 1989. С.
448-449.

56
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

природу типического в этом контексте, где имеет место не абстракция


обобщения, как в естественных науках, но «типического индивиду -
ального». «Единственность индивидуального не уничтожается, если мы,
заглядывая в его сущность, устанавливаем «типическое» и изображаем
его в ему единственно присущей структуре» 1 .
Споря с Г. Зиммелем о понимании социальной психологии, Шпет
вместе с тем поддерживает его важную идею: тип «не есть какой- либо
особый реальный носитель душевных свойств, а есть некоторая
идеальная конструкция. Этим Зиммель дает очень много. Ведь уста -
новление типа не есть изучение индивида как индивида, а есть ориги -
нальное образование, принципы которого не совпадают с принципами
построения общего понятия. <...> Тип не есть "носитель" в смысле
субстанции, и именно поэтому изучение типического не может быть
объяснительным, но он может быть "выразителем" в смысле репре -
зентации, и притом коллективного по преимуществу» 2 . Идеальность
такого типа тоже особого рода; и когда Шпет употребляет понятие
«идеально-типическое», он четко различает общность идеального ти па
как сопоставление объема и содержания понятия, как общего и ча стного
(это понятие М. Вебера, но оно может употребляться и в физи ке); и, с
другой стороны, «идеально-типическое» как единичное, ин дивидуальное,
выражающее тип, - индивидуальное, содержащее «общное». В первый ряд
оно не должно входить, так как «мы выходим здесь на иной логический
план».
В ходе методологического анализа предмета этнической психоло гии,
Шпет делает еще одно открытие, опережая многих специалистов в этой
области: - он предложил семиотическую концепцию этниче ской
психологии, которая предшествует, в частности, наиболее зна чимой
сегодня семиотической концепции культуры американского антрополога
и этнографа К. Гирца, анализ которой - «дело науки не
экспериментальной, занятой поисками законов, но интерпретативной,
занятой поисками значений» 3 . Уже в начале века Шпет осознает, что
этническая психология - наука особого типа, и «как бы мы ни опреде ляли
собственный предмет этнической психологии, ясно, что сфера этого
предмета не есть ни область непосредственного наблюдения при помощи
органов чувств, ни область самонаблюдения, ни, наконец, область
идеальных конструкций. Сфера этнической психологии априорно
намечается как сфера доступного нам через понимание не которой
системы знаков, следовательно, ее предмет постигается толь ко путем
расшифровки и интерпретации этих знаков. <...> Мы имеем дело со
знаками, которые служат не только указаниями на вещи, но выражают
также некоторое значение. Показать, в чем состоит это зна

1
Шпет Г Г . Созиаиие и его собственник. С. 114.
2
Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. С. 555.
3
Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004. С. 11; Geertz С. The Interpretation of
Cultures. N.Y., 1973.

57
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

чение, и есть не что иное, как раскрыть соответствующий предмет с его


содержанием, т. е. в нашем случае это есть путь уже к точному
фиксированию предмета этнической психологии. <...> Значение может
оказаться не только психологическим, но, например, также или только
историческим, или тем и другим, но при разных отправных пунктах
интерпретации» 1 . Соответственно язык осознается как естественный и
близкий прототип и репрезентант всякого выражения: он «основа» не
только этнологии и этнической психологии, но и всех наук о социальном.
Но в таком случае базовыми моментами этих наук становятся понимание,
интерпретация и герменевтика. Шпет прови дел это в начале XX века и
успел немало сделать, исследуя герменевтику, интерпретацию, особую
роль языка и семиотическую природу культуры.
Его идеи и труды в этой области могут быть в полной мере оцене ны в
современном контексте. Процедура интерпретации рассматрива ется
сегодня как базовая в этнометодологии, где осуществляется вы явление и
истолкование скрытых, неосознаваемых, нерефлексивных механизмов
коммуникации - процесса обмена значениями в повсе дневной речи.
Коммуникация между людьми содержит больший объ ем значимой
информации, чем ее словесное выражение, поскольку в ней необходимо
присутствуют также неявное, фоновое знание, скрытые смыслы и
значения, подразумеваемые участниками общения, что и требует
специального истолкования и интерпретации. Эти осо бенности объекта
этнографии были приняты во внимание, в частно сти, Г. Гарфинкелем в
его пионерской работе «Исследования по этнометодологии»" (1967), где
этнометодология обосновывается как общая методология социальных
наук (мысль, созвучная идеям Шпета), а интерпретация рассматривается
как ее универсальный метод. При этом социальная реальность становится
продуктом интерпретационной деятельности, использующей схемы
обыденного сознания и опыта.
Если вернуться к «интерпретативной теории культуры» К. Гирца, то в
его концепции сочетаются как собственно методологический, так и
экзистенциально-герменевтический подходы. В работе этнографа, с его
точки зрения, главным является не столько наблюдение, сколько
экспликация, и даже «экспликация экспликаций», т.е. выявление не -
явного и его истолкование. Этнограф сталкивается с множеством
сложных концептуальных структур, перемешанных и наложенных одна
на другую, неупорядоченных и нечетких, значение которых он должен
понять и адекватно интерпретировать. Суть антропологиче

1
Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. С. 514. Garfinkel I I . Studies in
ethnometodology. Hnglwood, Cliffs, 1967. См. также: Огурцов A . I I . Этнометодология и
этнографическое изучение науки // Современная западная социология науки.
Критический анализ. М.. 1988.

58
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

ской интерпретации состоит в том, что она должна быть выполнена,


исходя из тех же позиций, из которых исходят люди, когда сами ин -
терпретируют свой опыт; из того, что имеют в виду сами информан ты,
или что они думают, будто имеют в виду. Антропологическая и
этнографическая работа предстает, таким образом, как интерпретация
второго и третьего порядков, поскольку первичную (интуитивную)
интерпретацию может создать только человек, непосредственно при -
надлежащий к изучаемой культуре. Серьезной проблемой при этом
становится верификация, или оценка, степень убедительности которой
измеряется не объемом неинтерпретированного материала, а силой
научного воображения, открывающего ученому жизнь чужого народа.
Таким образом, разработка методологии науки на стыке феноме -
нологии, герменевтики и классической диалектики, а также обраще ние
Шпета к конкретным гуманитарным наукам, позволило ему уви деть
множество общеметодологических проблем и предложить свое решение
их задолго до многих европейских и отечественных исследователей
философии и методологии науки. В целом, в его трудах со средоточено
множество плодотворных идей в этой области, о которых не подозревали
ни зарубежные, ни отечественные философы, по скольку публикации не
были известны и тем более не были переведены на европейские языки.
Даже по необходимости беглый экскурс в историю герменевтики и
обращение к главным ее типам и представителям показывает глуби ну и
богатство ее опыта в познании, понимании и интерпретации. В контексте
герменевтики субъект предстает как человек интерпрети рующий,
герменевтическое понимание которого предполагает разгра ничение
субъекта отвлеченно-теоретического мира и субъекта как
«индивидуально ответственно мыслящего» в реальном бытии-собы тии
(М.М. Бахтин). Познание, понимание и интерпретация предпола гаются
укорененными в историческом и социокультурном контексте, тесно
связанными с жизнью, традицией и историей.
В целом синтез когнитивных практик, включая и герменевтику, имеет
в виду «объединение усилий» и можно, вслед за Ю. Хаберма- сом,
выразить недоверие всем тем, кто претендует на единственно правильное
решение и предлагает «некий ключевой подход». Сегодня «истины
рассеяны по многим универсумам дискурсов, они больше не поддаются
иерархизации, но в каждом из этих дискурсов мы упорно ищем
прозрений, которые могли бы убедить всех»]. В философии познания
господствующими должны стать принципы диалога, «круглого стола», а
возможно и синтеза.
Очевидно, что проблемы философии познания тесно переплетают ся с
проблемами и опытом герменевтики как типом когнитивной прак

1
Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. (Лекции и интервью. Мо сква,
апрель 1989 г.). М., 1992. С. 83.

59
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

тики, имеющей дело с языком, текстами, значениями и смыслами, оз -


начающими и означаемыми. Традиционная гносеология, по существу,
«обходилась» без анализа языка, или предельно ограничивала его
функции, не обращалась к смыслам и значениям, к выявлению роли
языковых феноменов в чувственном и абстрактно-логическом позна нии,
что сегодня представляется невозможным. Именно практика гер -
меневтики прежде всего подсказывает, в каких формах, понятиях и
концептах, с помощью каких приемов, богатейший опыт языка мо жет
быть включен в философию познания, освоен ею.

Герменевтика: целостный подход к


языку человека познающего
Для философии познания, рассматривающей «чистый гносеоло- гизм»
как частный случай абстрагируемого, в частности, от языка, учения о
познании, осуществляемый в герменевтике подход к языку как «опыту
мира» весьма значим и конструктивен. Он позволяет раз мышлять о языке
в познании, перейдя с уровня отдельных понятий и предложений на
уровень целостного подхода, где язык предстает не только системой
знаков и их значений, в «мыслеоформляющей» и коммуникативной
функциях, но и как культурно-историческая «уни версальная среда»,
«горизонт онтологии» в целом, где человек по знающий «преднаходит»
себя и свою сущность. В то же время, вклю чаясь в индивидуальный
смысловой контекст, разные уровни и формы социально и
коммуникативно обусловленного языка, как и «языковое мировидение»
(В. Гумбольдт) в целом, обретают личностную форму.
Обращение к языку естественным образом вводит в познание эм -
пирического субъекта и самого носителя языка - целостного человека
познающего; тем самым преодолеваются чрезмерные абстракции гно -
сеологии, а также их безоговорочное гипостазирование, при котором
реальный познавательный процесс, живое знание и познающий заме -
нялись «фикциями». Анализ такой языковой структурной «единицы» как
концепт - способ задания объекта в полноте его конкретности и
целостности - дает возможность увидеть, как происходило и проис ходит
движение от непосредственного, целого к предельной абстрак ции,
выраженной в понятии. Точно так же можно проследить и обрат ный путь
от абстрактных понятий гносеологии к феномену, где со храняется
момент историзма, темпоральные характеристики, локальной в культуре
определенности, - т.е. к концепту. Это помогает понять особенность
философских и гуманитарных текстов вообще, где господствуют часто не
строго определяемые логические понятия, а именно концепты,
выражающие, скорее, интуитивно, нежели логи чески, схватываемые
смыслы. Выясняется также возможность (и пра вомерность!) пользоваться
в философии познания не только абстракт

60
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

но -гносеологическими и логическими понятиями, но и концептами как


когнитивными сущностями, предстающими в виде «смыслообра- зов», а
также сложных структурных образований из элементов раз личной, в том
числе дологической, довербальной природы. Тем самым преодолеваются
абстрактные схемы и понятия традиционной гносео логии, а вместе с
развитием рациональной модели целостного познания, с необходимостью
включающей язык и его структурные формы, расширяется содержание
самого представления о рациональности.
Обращение к «языку как опыту мира» (Гадамер) переводит саму
проблематику с уровня предложений и их совокупности на уровень
целостного подхода к языку человека познающего, где язык - это уже не
столько «средство», система знаков и их значения, сколько куль- турно-
историчский контекст и, более того, «горизонт онтологии». В этом случае
опыт герменевтики, ее «онтологический поворот», оказывается предельно
значимым для философии познания, преодолевающей «чистый
гносеологизм».
Уже романтическая герменевтика в идеях Шлейермахера, обраща ясь к
грамматическому и психологическому видам истолкования, ви дит
возможность их реконструкции как «определенного конечного из
неопределенного бесконечного» 1 . За этим усматривается «напряженное
единство», диалектика двух свойств языка: одно состоит в том, что язык
обновляется, изменяется в результате воздействия на него автора с его
индивидуальными особенностями; другое в том, что ав тор, «инициатор
речи», создавая текст, зависит от всех особенностей, правил и норм,
лексики языка. Бесконечные возможности индивиду ального
самовыражения автора в конкретном произведении ограниче ны и
определены языком как целостностью. В этом смысле автор
«преднаходит» себя, как и любой человек, в языке. Вместе с тем бес -
конечные смысловые значения знаков языка (слов, предложений) оп -
ределяются данным индивидуальным контекстом - воззрениями,
представлениями, опытом автора. Возникает определенная конструк ция -
текст автора, - в котором «живая сила» его личности привносит в
материал языка новые формы и смыслы. Таким образом, здесь по- своему
проявляется «круговая структура» мышления и понимания, языка и
текста: как конструкция определенного конечного из неопре деленного
бесконечного 2 .
Представляет интерес подход Г. Шпета, рассмотревшего при ана лизе
общей теории понимания Шлейермахера соотношение вычле ненных
немецким герменевтиком двух методов - исторического и ди-

1
Schleiermacher F.D.E. Hermeneutik. Heidelberg, 1974. S. 78.
2
Ibid. S. 76-78; Габитова P.M. «Универсальная» герменевтика Фридриха
Шлейермахера // Герменевтика: история и современность (Критические очерки). М., 1985.
С. 64-69. Автор отмечает также, что Шлейермахер в работе «О различ ных методах
перевода» понимает язык как «историческую вещь», утверждая, что не может быть
«правильного чувства языка» без «чувства его истории».

61
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

винаторного - с языком и речевыми формами в объективном и субъ -


ективном планах. Объективно-исторический метод рассматривает данную
речь в целом всего языка как продукт языка; объективно- дивинаторный -
«предчувствует», как данная речь сама становится источником развития
речи. Напротив, субъективно-исторический метод показывает речь как
факт, данный в душе; субъективно-дивина- торный - «предчувствует»
развитие мысли в самом говорящем. Соот ветственно, объективная
сторона относится к интерпретации языка, субъективная - к
интерпретации автора. У Шлейермахера уравнива ются в правах оба
момента интерпретации. Но «не правильнее ли, - спрашивает Шпет, -
вообще связать интерпретацию языка только с историей, а понимание
автора как лица предоставить дивинации?» 1 Дело в том, что, по Шпету,
«говоря о "психологической интерпретации" и подразумевая под
предметом вскрываемого смысла душу, лицо, народ или любой иной
коллектив, мы выражаемся неточно. Мы их не интерпретируем, и
следовательно, и не понимаем - мы в них про никаем, чуем их,
симпатизируем, "симпатически" (не интеллектуально) понимаем, и как
бы мы еще ни выражались, но не понимаем в строгом смысле этого
термина, обозначающего некоторый акт раскрытия смысла» 2 .
Оценивая значение романтической герменевтики в целом при оп -
ределении роли языка, Гадамер прежде всего говорит об особой за слуге
немецких романтиков, благодаря которым понятие интерпрета ции
утрачивает «педагогически-окказиональное» значение (XVIII век) и
занимает систематическое место, обусловленное ключевым положе нием
языка для философии в целом. После них становится невозмож ным
понимание и истолкование объяснять простым присоединением понятий,
взятых из некоего готового языкового запаса. Язык теперь понимается
как «универсальная среда», в которой осуществляется понимание с
помощью истолкования. Оно развертывается в среде языка, стремящегося
выразить в словах сам предмет и одновременно являющегося языком
самого толкователя 3 . Очевидно, что Шлейер- махер касался только
отдельных сторон философии языка, а действи тельным создателем ее
был, как подчеркивает Гадамер, В. Гумбольдт, хотя и «следует
остерегаться тех отблесков, которые отбрасывает на него открытое им
сравнительное языкознание и психология наро дов» . Идеи Гумбольдта о
языке как особой «энергии», как «особен ном мировидении» и другие
привлекли внимание ведущих представи

1
Шпет Г Г . Герменевтика и ее проблемы // Контекст. Литературно-теоре- тические
исследования. М., 1990. С. 248.
2
Там же. С. 250-251.
3
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С.
452.
4
Там же. С. 508.

62
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

телей герменевтики - Гадамера и Хайдеггера, - принимавших эти идеи как


исходные в рассуждении о языке и его онтологической роли. Гумбольдт
справедливо поставлен в ряд с другими герменевтиками; он признан не
только как один из основоположников языкознания, но и как создатель
особой концепции языка, где понимание выдвигается на передний план.
Исследователи рассматривают соотношение «теории сравнитель ного
языкознания» и теории познания, что, прежде всего, предполага ет
выяснение вопроса об отношении Гумбольдта к гносеологии Канта,
которую он хорошо знал, но которой вряд ли безоговорочно следовал. По
аналогии с Кантом, Гумбольдт переходил от внешних явлений к глубинам
человеческого мышления и познания. Как Кантом в познании, им
преодолевается «наивный реализм» в теории языка, и это оз начает, что для
каждого из них главным был не предмет в эмпириче ской данности, а
выявление условий и путей превращения предметов в объекты сознания и
познания. Описывая эти отношения, Г. Рами- швили ссылается на Э.
Кассирера, на его труд «Кантианские элементы в философии языка В. фон
Гумбольдта», в котором отмечен «пробел» в общей ориентации
критической философии, созданной Кантом, и не заложены основания для
того, чтобы определить и выделить такую важную сферу, как сфера языка в
ее духовной самобытности. На фоне «мира сущего» (природной
каузальности) и «мира должного» (идей долженствования и свободы как
двух центров критического учения), язык предстает как периферийное
явление; поэтому система Канта состоит из логики, этики и эстетики, но
не включает проблемы и темы языка. На это указывал Гердер,
понимавший язык как «органон, живой инструмент» разума, «великий
организатор людей», связующее звено от человека к человеку - новая
сфера для наук о культуре и духе. Именно он ставил вопрос: как возможна
критика человеческого разума без критики человеческого языка? 1
Существенны мысли Гумбольдта о понимании, которое трактуется вовсе
не как лишь овладение смыслом слов и предложений, но как
осуществляющееся «посредством духовной деятельности» на основе двух
важных факторов. Прежде всего, - это общение («наличие слушающего и
отвечающего»), при котором слово обретает свою сущность, а язык -
полноту. В общении он видит даже своего рода «спа сение» от
заблуждений, поскольку при всем том, что познание истины и ее
достоверность заложены в самом человеке, его духовное устрем ление к
ней всегда подвержено опасностям, преодоление которых, по Гумбольдту,
гарантирует постоянное общение с другими людьми, по

1
Рамишвнли Г.В. Вильгельм фон Гумбольдт - основоположник теоретическо го
языкознания // Гумбольдт В.фон. Избр. труды по языкознанию. М, 1984. С. 26-27; Гулыга
Л.В. Г ердер. М., 1963; Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.

63
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

скольку речевая деятельность предстает как соединение индивидуаль ных


восприятий с общей природой человека. Кроме того, понимание опирается
на внутреннюю самостоятельную деятельность, на воспри ятие стимула,
вызывающего в случае понимания тождественные явле ния, что не было бы
возможным, «если бы за различиями отдельных людей не стояло бы, лишь
расщепляясь на отдельные индивидуально сти, единство человеческой
природы» 1 . Язык в целом не только создает возможность мышления и
понимания, фиксацию результатов этого процесса в значениях слов и
грамматических категориях, но предполагает такой феномен, как языковая
апперцепция, или «языковое ми- ровидение». Вводя этот термин,
Гумбольдт полагал, что «язык - это мир, лежащий между миром внешних
явлений и внутренним миром человека»; что «язык - не просто средство
обмена, служащее взаимопониманию, а поистине мир, который
внутренняя работа духовной силы призвана поставить между собою и
предметами...», что их «различие состоит не только в отличиях звуков и
знаков, но и в различии самих мировидений» 2 . Язык отображает не
столько свойства внеязы- кового мира, сколько способ, каким дан этот
мир человеку, каковы отношения человека к миру. Эти отношения, само
«мировидение», зависят от семантического членения, присущего каждому
языку.
Следует отметить, что Гумбольдт достаточно часто выходит впря мую
на проблемы теории познания, связывая ее категории субъектив ного,
объективного, истины с языком, как с деятельностью и мирови- дением. В
результате того, что язык принадлежит целому народу, передается,
смешиваясь, очищаясь, преображаясь, от поколения к поко лению, от
народа к народу, он, в конечном счете, создает человече ский род в целом;
тем самым язык становится «великим средством преобразования
субъективного в объективное, переходя от всегда ог раниченного
индивидуального к всеобъемлющему бытию» 3 . Гумбольдт проницательно
подмечает, что по отношению к познаваемому язык субъективен, но для
субъекта он объективен, поскольку есть «от звук общей природы
человека». Что касается истины, то он обнару живает, как уже отмечалось,
возможность уточнять достоверность знания, очищать его от
заблуждений, благодаря коммуникативности познания и использования
языка. Кроме того, из зависимости мысли и слова следует, по Гумбольдту,
что языки являются не только выражением известной истины, но - что
особенно важно - и средством открытия новой истины. Для него
совокупность познаваемого - целина, которую предстоит обработать
мысли. «Наступает процесс внутреннего восприятия и творчества, из
которого и становится совершенно очевидным, что объективная истина
проистекает от полноты сил

1
Гумбольдт В. фон. Избр. труды по языкознанию. М., 1984. С. 78.
2
Там же. С. 304, 171,319.
3
Там же. С.318.

64
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

субъективно индивидуального. Это возможно только посредством языка и


через язык» 1 , который, в свою очередь, выводит познание на объективные
моменты.
Итак, на передний план выдвигаются особые свойства языка, свя -
занные с внутренней деятельностью духа, где язык выступает не про сто
как средство для взаимопонимания, но как подлинный мир между духом
(субъектом) и предметами. Отмечая эту важную особенность у Гумбольдта
и не переставая удивляться его глубинным прозрениям в существо языка,
Хайдеггер в статье «Путь к языку» ставит вопрос: почему он схватывает
язык именно как мир и мировоззрение? И сам отвечает: «Потому что его
путь к языку обусловлен не столько языком как языком, сколько
стремлением в единой картине представить совокупность духовно-
исторического развития человечества в его цельно сти, но одновременно
также и в его всегдашней индивидуальности. ...Гумбольдтовский путь к
языку берет курс на человека, ведет через язык и сквозь него к иному: к
вскрытию и изображению духовного развития человеческого рода» 2 .
Хайдеггер, высоко оценивший трактат «О различии строения человеческих
языков...» как определяющий всю последующую лингвистику и
философию языка, полагал, что это ос нова, «общий кругозор для
вглядывания в язык», чтобы «дать слово языку как языку».
Гадамер во всех своих работах об языке также исходит из идей
Гумбольдта, стремясь обосновать «онтологический поворот герменев -
тики», рассматривая, в частности в «Истине и методе», язык как среду
герменевтического опыта, как горизонт герменевтической онтологии и
опыт мира, полагая необходимым обосновать языковой характер
герменевтического процесса, а вербальность - как определение гер -
меневтического предмета. Язык для человека - не просто «оснастка»; на
нем основано и в нем выражается то, что есть мир. Присутствие этого
мира, его тут-бытие, есть бытие языковое. Язык не обладает са -
мостоятельным бытием по отношению к этому миру, но подлинное бытие
языка состоит именно в том, что в нем выражается мир. «Ис конная
человечность языка означает вместе с тем исконно языковой характер
человеческого бытия-в-мире» 3 .
Эти базисные положения герменевтики в понимании языка и бы тия
человека мне представляются определяющими для понимания
познавательной деятельности, философии познания в целом. Позна ние
осуществляется только внутри «человечески-языкового видения мира»;
мир - целое, с которым соотносится наш опыт, схематизиро ванный с
помощью языка. Но признание этого не означает замкнутость познающего
в одном языковом мире, исключающем все другие

' Гумбольдт В. фон. Избр. труды по языкознанию. М., 1984. С. 320.


" Хайдеггер М. Путь к языку // Время и
бытие. С. 263. Гадамер Х.-Г. Истина и
метод. С. 513.
3 Зак. 275 65
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

перспективы. Мы всегда можем выйти в иные миры-языки, преодо леть


предрассудки и границы нашего прежнего опыта мира, не поки дая и не
отрицая при этом собственное языковое мировидение, а лишь расширяя
его, дополняя другими «картинами».
Гадамер приходит к выводу, что «языковой опыт мира "абсолю -
тен", ...поскольку охватывает собой всякое в-себе-бытие, в какой бы связи
(отношении) оно ни представало перед нами. Языковой харак тер нашего
опыта мира предшествует всему, что мы познаем и выска зываем в
качестве сущего. Основополагающая связь между языком и миром не
означает поэтому, что мир становится предметом языка. Скорее то, что
является предметом познания и высказывания, все гда уже окружено
мировым горизонтом языка» 1 . Очевидно, что эти идеи герменевтики, в
соотношении с различными концепциями языка, должны лечь в основания
современной эпистемологии, эпистемологии гуманитарных и социальных
наук, философии познания в целом, разрабатываемой в контексте
социума, антропологии и культурно- исторических предпосылок. Рикер, в
частности, вывел герменевтическую проблематику языка на одну из
конкретных форм гуманитарного знания, рассматривая «торжество языка
над насилием» и осуществив герменевтический подход к философии
права. Собственно, для эпистемологии здесь содержится важное следствие
- выявление «четырех разновидностей субъекта», что имеет особое
значение для методологии социальных и гуманитарных наук. Это -
субъект высказывания, речи; субъект действия, поступка, изменяющего
мир; субъект «повествовательной идентичности», рассказа - «самой
формы существования субъекта во времени»; субъект, «способный
считать себя ответственным», отвечать за поступки и их последствия 2 .
Несомненно значимыми для проблемы познания являются не только связь
языка и мира, но и ряд важных особенностей самого языка в его
отношении к нашему сознанию и знанию. Именно Гадамером подмечено,
что язык не является инструментом, таким орудием, которое можно
применять или не применять (быть временно как бы безъязыким) в
зависимости от потребности. В действительности, мы «всегда охвачены
языком», не существуем без него; если даже молчим, не говорим, «в языке
мы обычно так же дома, как и в мире». Он определил три основные ха -
рактеристики языка, которые, как мне представляется, не учиты ваются в
полной мере при когнитивных оценках языка. Прежде все го - это
«реальное самозабвение языка»: удивительное свойство, про являющееся в
том, что все «параметры» языка - структура, граммати ка, синтаксис и
другие - не осознаются в живом языке, и можно даже

1
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 520, 518-519. См. также: Гадамар Х.-Г. Человек и
язык // От >1 к ДРУГОМУ. Минск, 1997.
~ Рикёр //. Торжество языка над насилием. Герменстический подход к фило софии
права // Вопросы философии. 1996. № 4. С. 30.

66
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

выявить зависимость, что чем язык более живой, тем он менее осозна ется,
как бы прячется за тем, «что им сказывается». Нужны специаль ные усилия
для выделения лингвистических характеристик, что воз можно лишь при
отстраненном, абстрактном отношении к языку, или необходимо при
изучении чужого языка 1 . Если это учесть, то роль языка в познании
должна рассматриваться не только в плане когнитивных и
коммуникативных возможностей морфологии, семантики, словарного и
категориального содержания языка, письменного текста, но и с учетом тех
явно не обозначенных представлений о мире (картины мира), традиций
культуры, менталитета говорящих и мыслящих на этом языке, которые
проявляют в самом говорении как живом знании и общении, т.е. в
реальной жизни языка и человека в нем. И тогда на первое место выходят
не только формально и достаточно жест ко организованные свойства и
параметры языка, но и его неопреде ленные, стихийные, подразумеваемые
и неявные смыслы и значения. Само отношение к четкости и нечеткости в
языке существенно меняется.
Вторая характеристика языка, выделяемая Гадамером - «безлич ность»,
- означает, что говорение не относится к сфере «Л», но к сфе ре «Мы» и
формы протекания разговора (диалога) можно описать по нятием игры,
«игры речей и ответов», что перекликается с метафорой языковой игры у
Витгенштейна. Эта особенность языка также значи ма для понимания его
миссии в познании, поскольку помогает уловить духовную реальность
языка в единстве с виртуальными феноменами познания - с новой
реальностью, возникающей в диалоге, - а также в скрытых смыслах
текстов, возникающих на границе двух сознаний - автора и читателя.
Третье качество, по Гадамеру, - универсальность языка как уни -
версальность разума, с которой «шагает в ногу» умение говорить; сам
разговор «обладает внутренней бесконечностью»; его «обрыв» сохра няет
возможность возобновления бесконечного диалога, в пространстве
которого находятся все вопросы и ответы. Таким образом, в целом
Гадамер полагал, что осуществлен «онтологический поворот
герменевтики на путеводной нити языка», и в таком качестве герме -
невтика обретает особое значение для эпистемологии.

Герменевтика,
философия жизни и эпистемология
Философия познания нуждается в обогащении понятийного аппа рата в
связи с расширением представлений о рациональности и вклю

1
Гадамер Г.-Г. Человек и язык // От Я к ДРУГОМУ. Минск, 1997. С. 138.

67
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

чением в когнитивные тексты, наряду с трансцендентальным субъек том,


эмпирического субъекта познания. Необязательно изобретать новые
термины; речь идет, скорее, о признании правомерности ис пользования
многих уже известных понятий в таких пограничных фи лософских
сферах, как герменевтика, феноменология, философская антропология,
учения о культуре и языке. Все шире в эпистемологию входят понятия
текста, смысла, значения, понимания и интерпрета ции, а также
интенциональности, интерсубъективности и коммуника ции, жизненного
мира и жизни в ее небиологическом значении.
Обращение к жизни как феномену культуры и истории обусловле но,
во-первых, необходимостью постижения изначального опыта вос приятия
реальности и выявления непосредственного, дорефлексивно- го, знания,
предшествующего разделению на субъект и объект; во- вторых,
осознанием недостаточности, неполноты абстракции чистого сознания -
логической конструкции, в конечном счете лишающей че ловека
познающего тех связей, которые соединяют его с реальным миром.
Введение понятия «жизнь» означает признание значимости эмпирического
субъекта как наделенного жизнью индивида. Единичное-всеобщее в таком
случае предстает как живое бытие реальности, обладающей
темпоральностью, связностью и целостностью. Обраще ние к феномену
жизни предполагает расширение сферы рационально го, введение новых
его типов и, соответственно, понятий и средств концептуализации; а
также принципов перехода иррационального в рациональное, порождение
новых форм иррационального, что осуществляется постоянно в любом
познании и должно быть также признано законной процедурой в научном
познании в целом.
Как многозначное и синтетическое понятие, жизнь меняет свое со -
держание в зависимости от области применения. В гуманитарных тек стах
это понятие приобрело культурно-исторические и философские значения,
в которых на первый план выходят интуитивно постигае мые первичность
жизненной реальности, ее темпоральность, собы тийность и
непрерывность течения. Биологические смыслы и даже аллюзии в
понимании жизни отсутствуют у Дильтея, для которого эта категория
становится фундаментальной при разработке методологии наук о культуре
(о духе) и «критике исторического разума». В «Вве дении в науки о духе»
(1883) он размышляет о трудностях и неудачах знаменитой исторической
школы (ее известными представителями были Б. Нибур, Я. Гримм, Ф.
Савиньи и А. Бек), которая, опираясь на чисто эмпирические методы
исследования, не создала никакого объяснительного метода и не смогла
поэтому «выстроить самостоятельную систему наук о духе».
Сопротивляясь перенесению на историю естественно-научных принципов
и методов, как это делали О. Конт, Дж.Ст. Милль и Г. Бокль,
«историческая школа не пошла дальше бессильных протестов от имени
воззрения, более жизненного и глубоко

68
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

го, но оказавшегося не способным ни к саморазвитию, ни к самообос-


нованию, в адрес воззрения, более скудного и приземленного, зато
мастерски владеющего анализом» 1 .
Для Дильтея жизнь - это жизнеосуществление в истории и культу ре.
Он ставит перед собой задачу философски обосновать принципы
исторического познания, и в целом конкретных наук об обществе, ис ходя
из «внутреннего опыта» и фактов сознания, связанных с ним. Именно это
он называет теоретико-познавательной точкой зрения, полагающей, что
«наш образ природы в целом оказывается простой тенью, которую
отбрасывает скрытая от нас действительность, тогда как реальностью, как
она есть, мы обладаем, наоборот, только в дан ных внутреннего опыта и в
фактах сознания» 2 . Однако его не удовлетворяет причинно-следственная
модель сознания, мир научных абстракций, из которого исключен сам
человек; не удовлетворяет и сконструированный Локком, Юмом и Кантом
субъект, в жилах которого течет «разжиженный сок разума как голой
мыслительной деятельности». Он стремится к «человеку как целому», в
многообразии его сил и способностей, как «воляще-чувствующе-
представляющему существу», и принимает в качестве метода опыт, в
котором каждая составная часть абстрактного мышления соотносится с
целым человеческой природы, как она предстает в языке и истории.
Важнейшими составляющими нашего образа действительности и нашего
познания ее являются, по существу, «живое единство личности, внешний
мир, индивиды вне нас, их жизнь во времени, их взаимодействие» 3 . Все
это, как и познание исторических взаимосвязей, может быть объяснено из
целого человеческой природы и на основе жизни как входящих в круг
жизпеосуществления. Для Дильтея «познание не является первичным
способом конструирования реальности, оно всегда имеет дело с ре -
альностью конституированной, осмысленной в актах жизнеосуществ-
ления. Логическая очевидность, последовательность умозаключений
всегда вторичны по отношению к целокупности жизненных отноше ний, в
которых создается мир, доступный познанию» 4 .

1
Дилыпей В. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения Общества
и истории // Собр. соч. Т. 1. М., 2000. С. 272; Dilthey IV. Introduction to the Human Sciences
// Selected Works. Vol. 1. Princeton, New Jersey, 1991. P. 48.
" Гам же. С. 273-274; ibid. P.50. Из этого следует, что, вопреки Канту, Диль- тей
«наивно» убежден, что возможно познание реальности как она есть, стоит только
обратиться к внутреннему опыту, - в отличие от наивного реализма, обра щающегося к
внешнему опыту.
* Гам же. С.274; ibid. Р. 50-51.
Это подчеркивает современный исследователь Дильтея Н.С.Плотников (Плотников П
С. Жизнь и история. Философская программа Вильгельма Дильтея. М., 2000.
57), но еще раньше в научной биографии Дильтея немецкий исследователь М.
Фришейзен-Колер писал о том, что для тгого мыслителя «прежде всякого мышле ния о
жизни дана сама жизнь и заключенные в ней невыразимые, никогда не исчерпы ваемые
мыслью переживания внугреннего опыта» (Фришейзен-Колер А/. Вильгельм Дильтей как
философ //Логос. Книги 1 и 2. М., 1912-1913. С. 326.

69
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Вернуть целостного человека в науки о духе и в познание в целом,


возможно лишь через обращение к жизни, данной во внутреннем опы те
как нечто непосредственное и целостное. Как подчеркивал М.Фришейзен-
Колер, для Дильтея философия - это «рефлексия жизни на самое себя»; а
переживание, чувство жизни, жизненный опыт, жиз ненное отношение
обозначают «внутреннее восприятие нашей души, непосредственное
впечатление возникающих в сознании фактов и со стояний того, что
является самым достоверным для нас... Эта само достоверность
внутреннего опыта - единственный прочный и непри косновенный
фундамент» 1 . Именно на него, как на несомненное и ис тинное, должно
опираться в познании, поскольку объективное позна ние внешнего мира
всегда может быть спорным; суждения о том, что лежит в основе явлений,
всегда носят гипотетический характер.
Дильтей руководствовался главным принципом - познать жизнь из нее
самой - и стремился представить мышление и познание как имма нентные
жизни, полагая, что внутри самой жизни формируются объ ективные
структуры и связи, с помощью которых осуществляется ее саморефлексия.
Каковы эти структуры и связи и соответствующие им категориальные
определения? Какова жизнь как действительность, как историческая форма
бытия? Как дается жизнь другого и какими методами она постигается?
Ответы на эти вопросы стали условием построения новой теории знания,
учитывающей специфику внутреннего опыта, - переживания жизни.
Основополагающим для всех определений жизни, по Дильтею, яв -
ляется ее телторальность, проявляющаяся в «течении жизни», одно-
временности, последовательности, временного интервала, длительно сти,
изменения. Переживание времени определяет содержание нашей жизни как
беспрестанное движение вперед, в котором настоящее ста новится
прошлым, а будущее - настоящим. Собственно настоящее никогда не
существует: мы лишь переживаем как настоящее то, что только что было.
Время существует только в единстве с содержанием: с наполняющей его
человеческой деятельностью, историей и культурой. Никакая
интроспекция не может постичь «живое время», его сущ ность; человек
познает себя и других через понимание, и только в истории, а не
посредством интроспекции; необходимы иные, существующие в
философии и в науке о культуре, герменевтические способы.
Жизненный процесс, по Дильтею, состоит из внутренне связанных
друг с другом переживаний как особого рода действительности, кото рая
существует не в мире, но во внутреннем наблюдении, в сознании самого
себя. Каждое отдельное переживание соотнесено с «Л»; во всем духовном
мире мы находим связность - категорию, возникающую из жизни,
являющуюся структурой, связывающую переживания.

1
Фришейзеп-Колер М. Вильгельм Дильтей как философ // Логос. Книги 1 и 2. М..
1912-1913.С. 329.

70
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

Духовная жизнь возникает на почве физического мира и является высшей


ступенью эволюции, предполагая связные переживания. Но с
переживанием мы уже переходим из мира физических феноменов в сферу
духовности, и тем самым - в область наук о духе. В целом зна ние о
духовном мире складывается из взаимодействия переживания, из
понимания других людей, из исторического постижения субъектов
истории, из объективного духа 1 .
Способы понимания различаются в зависимости от типа проявле ния
жизни. К первому отнесены образования мысли; в частности, по нятия и
суждения, которые высвобождены из переживания; а понима ние
направлено только на содержание мысли и ничего не говорит о скрытой
подоснове и полноте душевной жизни. Другой тип прояв ления жизни -
поступок, в котором следует отличать состояние ду шевной жизни,
выражающееся в поступке, от жизненной связи, в которой коренится это
состояние. Поступок выражает лишь часть нашего существа, возможности
которого он своим свершением уничтожает; и, соответственно, поступок
также высвобождается из подосновы жизненной связи. Наконец,
существует такое проявление жизни, как выражение переживания, которое
относительно душевной связи может сказать больше, чем интроспекция.
Выражение переживания «поднимается из глубин, не освещенных
сознанием» и оценивается не в познавательных оценках «истинно» или
«ложно», но с позиций правдивого или неправдивого суждения. Именно
на границе между знанием и действием открываются глубины жизни,
недоступные наблюдению, рефлексии и теории. Различные типы
проявлений жизни и их своеобразное сочетание определяют тот факт, что
каждая жизнь имеет свой собственный смысл, а непосредственным
выражением осмысления жизни становится биография, наиболее
«инструктивная» форма, в которой представлено понимание жизни. Это
«праклеточка истории», в которой ход жизни осознается самостью в
последовательности, и исторические категории вырастают из нее".
Дильтей озабочен проблемой «непроницаемости» жизни для по знания;
он осознает, что естествознание обладает своим «всеобщим схематизмом»
в понятии причинности, господствующей в физическом мире и в
специфической методологии, и стремится разработать иные категории,
необходимые для новой методологии, для определения нашего отношения
к жизни через понимание. Это категории значения, ценности, цели,
развития и идеала; причем «значение», имеющее непосредственную связь
с пониманием, - это всеохватывающая катего рия, благодаря которой
постигается жизнь как целое. Она характери зует отношение элементов
жизни к целому, коренящемуся в сущности

1
Дильтей В. Наброски к критике исторического разума / Вопросы филосо фии. 1988.
№4. С. 136-138.
2
Там же. С. 141-142.

71
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

жизни. Любой жизненный план - как знак особого рода: это выраже ние
понимания значения жизни. И можно даже провести аналогию с
конструированием смысла и значений слов и предложений при кон -
струировании значения элементов жизни из их взаимосвязи. Особыми
возможностями познания жизни обладает поэзия, которая связана с
«комплексом действий жизни», с переживаемым или понимаемым
событием. Поэт вновь создает в своих переживаниях отношение к жизни,
утраченное при интеллектуальном подходе и под воздейст вием
практических интересов. Глубины жизни, недоступные наблю дению и
рассудку, извлекаются на свет. В поэзии не существует метод понимания
жизни; явления жизни не упорядочены; она становится непосредственным
выражением жизни как свободное творчество, при дающее зримое
событийное выражение значимости жизни. В отличие от поэта, историк,
также стремящийся познать жизнь, выявляет и упо рядочивает взаимосвязь
действия, осознает реальный ход событий жизни. Здесь выясняется очень
важный момент: проявления жизни одновременно предстают как
репрезентация всеобщего. История обнаруживает себя как одна из форм
проявления жизни, как объективация жизни во времени, организация
жизни в соответствии с отношениями времени и действия - как никогда не
завершаемое целое 1 .
Исследователи идей Дильтея подчеркивают, что, в отличие от дру гих
философов жизни, он совершенно определенно рассматривал жизнь в
качестве жизнеосуществления под углом зрения истории культуры и
общественно-исторической деятельности, полагая при этом, что она
первична по отношению к эпистемологическим конструкциям. Эти поиски
позволяли Дильтею преодолевать представления не только о
традиционном теоретико-познавательном субъекте, сконструированном
Локком, Юмом и Кантом, но и критицизм неоканти анцев. Одновременно
он стремился обнаружить связь со «спекулятивной» философией, отмечая
у Фихте понимание «Я» не как субстанции, а как жизни, деятельности,
динамизма, распознавая в гегелевском «духе» жизненность подлинно
исторического понятия.

Науки о духе - выражение сознающей себя


жизни.
По Гадамеру, действительные мосты к жизни были наведены, прежде
всего, близким для Дильтея мыслителем Йорком фон Вартен- бургом,
разрабатывавшим такое понятие жизненности, которое объ- емлет и
спекулятивный и эмпирический подходы. Особенно значима его идея
структурного соответствия жизни и самосознания, которую уже развивал
в «Феноменологии духа» и в рукописях последних лет

1
Дильтей В. Категории жизни // Вопросы философии. 1995. № 10. С. 135-139.

72
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

жизни Гегель. Между жизнью и самосознанием была подмечена неко торая


аналогия; прежде всего, в том, что живое существо отличает себя от мира,
но и включает в себя все необходимое из этого мира; также и
самосознание все и каждое делает предметом своего знания, но знает в
этом самое себя. Жизненное не может быть познано пред метным
сознанием, в него нельзя проникнуть извне; его можно испы тать только
изнутри, способом самоощущения, погружения внутрь собственной
жизненности. Граф Йорк соответствие жизни и самосоз нания не только
сохраняет как метафизическую взаимосвязь, следуя Гегелю, но принимает
его как методологический принцип, возвращаясь к жизни с теоретико-
познавательной целью. Необходим такой об раз мысли, в котором жизнь и
история принимаются в принципиальном единстве, а действительность
теряет навязанную метафизикой изначальную разделенность на дух и
природу. Всему миру присуща жизненность; история и культура
возвращаются в природу, «вновь становятся землей». Размышляя об этих
проблемах в «Истине и методе», Гадамер приходит к выводу, что граф
Йорк помог увидеть в дальнейшем связь между гегелевской
феноменологией духа и гус- серлевской феноменологией
трансцендентальной субъективности, что выразилось в обращении
Гуссерля от объективности науки к «жиз ненному миру» и категории
жизни 1 .
Естествознание как наука, полагал Гуссерль, ничего не может ска зать
нам о наших жизненных нуждах, о смысле или бессмысленности всего
человеческого существования. Наука утрачивает свою жизнен ную
значимость, поскольку забыт смысловой фундамент естествозна ния,
человеческого знания вообще, - «жизненный мир» как мир «субъективно-
соотносительного», в котором присутствуют наши цели и устремления,
обыденный опыт, культурно-исторические реалии, не тождественные
объектам естественно-научного анализа. Введение понятия «жизненный
мир» позволило Гуссерлю существенно расши рить сферу познавательной
деятельности субъекта. Он критикует философию Нового времени за то,
что она, по существу, отождествила познание с его частным, хотя и
важным, видом - научным познанием; тогда как познание во всей его
широте включает «разум и неразумное, несозерцаемое и созерцаемое»,
охватывает всю сферу предикативных и допредикативных суждений,
различные акты веры. Стремление обратиться к «точке зрения жизни»,
особенно проявившееся в поздней философии Гуссерля, привело к
постижению «жизни сознания», его отдельных переживаний, а также
скрытых, имплицитных интенцио- нальностей сознания как целостности
во всей ее бытийной значимости. Но, по существу, речь шла уже не
столько о сознании или о субъ

1
Гадамер Х- Г. Истина и метол. Основы философской герменевтики. М.. • 988. С.
302-305. О графе Йорке см. также: Михаилов И.Л. Ранний Хайдеггер: Между
феноменологией и философией жизни. М., 1999. С. 15-24.

73
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ективности, сколько о выходе за пределы сознания к универсальной


деятельности - «действующей жизни». По Гадамеру, «жизнь» для
Гуссерля - это не только «безыскусная жизнь» естественной установ ки, но
она также трансцендентально редуцированная субъективность как
источник всех объективаций. Основатель феноменологии сделал возврат к
жизни универсальной философской темой, не сводимой к
методологическим проблемам наук о духе. «Жизненный мир» и смыс-
лополагание как основа всякого опыта изменили представление о по нятии
научной объективности, представшей как частный случай 1 . Обращение к
«деятельной жизни», по существу, свело на нет противопо ложность между
природой и духом. Используя понятие «жизнь», Гуссерль стремился
преодолеть наивность и мнимость контроверзы идеализма и реализма,
показать внутреннюю сопряженность субъективности и объективности как
«взаимосвязи переживаний», что говорит о его общности с Дильтеем в
стремлении к «конкретности жизни». Но, в отличие от графа Йорка, оба
они, противополагая себя метафизике, не обнаруживают
«спекулятивного» содержания понятия «жизнь», его связи с
метафизической традицией. «В действительности у обоих мыслителей
осталось неразвернутым спекулятивное содержание понятия жизни» (курсив
Гадамера. - JI.A.) . «Раздвоение науки и философии жизни в дильтеевском
анализе исторического сознания» имело своей причиной «непреодоленное
картезианство, из которого он исходит. Его теоретико-познавательные
размышления об основоположении наук о духе в действительности не
смыкаются с исходными посылками его философии жизни» 3 .
Размышляя о пути, пройденном Дильтеем, Р. Арон отмечал, что «...в
его работах действительно содержится... критика исторического познания,
относительность этого познания, исторический характер всех ценностей,
абсолютность становления и относительность истины и, наконец, в начале
и в конце исследования - философия человека как исторического
существа» 4 . Именно в этом контексте Арон рассматривает философию
жизни Дильтея как стремление осуществить синтез и преодолеть
противостояние рационализма и эмпиризма, умозрения и жизни, что
возможно лишь при «чистом, интегральном опи сании», которое
«объективно схватывает» познание как целое и «находит разум,
имманентный интуиции». Хотя французский философ не пользуется
понятием герменевтики и не говорит явно о переходе Дильтея от
аналитической психологии к герменевтике, но фактически

1
Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменоло гия //
Вопросы философии. 1992. № 7. См. также: Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 293-301.

2
Гам же. С. 301.
3
Гам же. С.281,288.
4
Арон Р. Критическая философия истории. Эссе о немецкой теории истории //
Избранное: Введение в философию истории. М.-СПб., 2000. С. 16-17.

74
ГЛАВА 3. Герменевтика и эпистемология

в его «Критической философии истории» (1938) это достаточно полно


показано и обосновано; в частности, при размышлении о категории жизни.
Прежде всего уточняется соотношение категорий субъекта, объекта и
жизни: абстрактный субъект должен быть заменен «живым»; жизнь есть
субъект, но, вместе с тем, она есть целое, и чтобы описать «жизнь-
субъект» и процесс познания, необходимо обратиться к «психическому
целому», которое является предметом наук о духе. И здесь выясняется,
что речь идет о жизни-субъекте и жизни-объекте одновременно. «Науки о
духе изучают постоянное движение от чув ственного к психическому: мы
оживляем объект, данный нам чувственно, путем интерпретации его
значения. Такой научный подход в то же время характерен и для
человеческой природы, ибо он представля ет собой возврат к первичному
действию самой жизни: переходя от внутреннего опыта к его выражению,
мы возвращаемся от выражения к жизни» 1 .
Итак, в отличие от наук о природе, конструирующих искусствен ные
системы и поэтому имеющих последовательный, линейный ха рактер,
науки о духе зависят друг от друга: здесь целое имманентно частям,
исследование идет по кругу от части к целому, от целого к части. Арон
невысоко оценивает такую «круговую методологию», но вынужден
признать, что для наук о духе она необходима, посколь ку они
предполагают «рефлексию человека над самим собой, рефлек сию, которая
сопровождает прожитую жизнь»; иными словами, «нау ки о духе служат
выражением сознающей себя жизни». Это означает, что они сохранят и
свою специфику, и не только особенности содержания, способы его
передачи, но и «характерную позицию субъекта», как жизни-субъекта в
одновременном статусе жизни-объекта.
Преобладание у Дильтея герменевтического подхода к категории
жизни и жизнеосуществлению проявляется и в обновлении старых и
введении новых понятий, раскрывающих проблему жизни, на что об -
ращает внимание Арон, поддерживая в целом расширение понятийно го
аппарата наук о духе, хотя он и не видит в этом герменевтического
подхода. Среди категорий укажу на такие, как «выражение жизни»,
«индивидуальное целое» («целое действия»), «экспрессия (экстерио-
ризация) жизни». Расширены значения, или специально уточнены,
понятия: «дух», который «не парит над материальными вещами, а свя зан с
почвой, с потребностью, с силой»; «объективный дух» - он не является
моментом развития между субъективным и абсолютным ду хом,
проявлением разума или универсального, но есть «проявление
психического целого, ибо субъект эволюции - сама жизнь». Вводятся и
специально эксплицируются понятия репрезентации, действия, энергии,
становления, длительности. Особое внимание - как Дильте- ем, так,
соответственно, и Ароном - уделяется герменевтическим ка

1
Арон Р. Критическая философия истории. Эссе о немецкой теории истории //
Избранное: Введение в философию истории. М.-С116., 2000.С. 45.

75
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

тегориям понимания и значения, без которых невозможно раскрыть


содержание жизни и всей проблематики.
Одна из трудных проблем наук о духе: «как познать жизнь, кото рая не
поддается непосредственному схватыванию, так как она есть непрерывная
эволюция? Внимание останавливает поток и таким образом получает не
жизнь, а форму» 1 . Понять жизнь можно только в последовательности ее
состояний, с помощью понятия «значение», по скольку между различными
формами реальности - физической и психической - существует «мир
смысла». Категория значения позволяет осуществить синтез цели,
ценности, установки жизненного опыта, что необходимо целостному
вйдению историка, для его созерцания и ретроспекции; последнее
существенно, так как «доступность пониманию появляется и существует
только ретроспективно» . В целом, несмотря на то, что Арон не
претендует на подробное изложение «теории кате горий жизни», ему
удалось с привлечением не только основных тек стов, но особенно
фрагментов, существенно прояснить понятийный аппарат дильтеевской
философии жизни, конструктивно-критически оценив его труды и усилия,
тем более что он сам искал решение на этом же пути.
Подводя итоги, следует, прежде всего, сказать, что реализация
принципа синтеза и диалога различных когнитивных практик в дан ном
исследовании, а также осмысление роли этого подхода в исследо ваниях
многих других авторов, подтверждает правомерность и про дуктивность
данного приема коммуникативной рациональности. Со четание
эпистемологии с герменевтикой, теоретико-познавательного с
интерпретативным, языковым подходом, дает возможность сущест венно
обогатить анализ всех форм познания - от обыденного до науч ного, от
наук о природе до наук о духе, культуре. Осуществляется дальнейшее
развитие категории субъекта от «высокоабстрактной по знающей
функции», «сознания вообще» до целостного субъекта ин-
терпретирующего в его философском понимании. Такой субъект, ос -
таваясь философской категорией, «обретает» язык, свое выражение в
тексте, системе знаков и символов, коммуникации; он не только «яв лен»,
но также имплицитно представлен через подтекст, контекст, «пред-
рассудки», «историческое априори», традиции и «жизненный мир».
Обогащается категориальный аппарат и арсенал методов, прин ципов
самой эпистемологии - в целом прослеживаются конкретные формы
проявления обновленной, неклассической эпистемологии с новыми
возможностями применения для анализа не только естествен- но-
научного, но и социально-гуманитарного знания.

1
Арон Р. Критическая философия истории. Эссе о немецкой теории истории //
Избранное: Введение в философию истории. М.-СПб., 2000.С. 50-51.
Там же. С. 52. Детальная экспликация понятий «значение», «понимание» даны
Ароном в Комментарии к этой работе (С. 206-207).

76
ГЛАВА 4
ДИСКУРС

Еще одно из высокопроблемных понятий, относящееся к концеп -


туальным основаниям социальной эпистемологии, - это дискурс. Фи-
лософский анализ проблемы дискурса означает шаг в сторону от тра -
диционной академической философии в направлении того, что порой
презрительно называют «постмодернизмом». В самом деле, это поня тие
отличает высокая степень неопределенности и дискуссионности 1 ; не ясен
его теоретический статус: быть может, это просто знак при надлежности к
«философской попсе»? Под вопросом остается и его дисциплинарная
принадлежность: относится ли оно к лингвистике, политологии,
социологии, эпистемологии? Вне сомнения можно кон статировать только
следующее. Дискурс-бум - следствие ряда интеллектуальных и социальных
факторов: современных технологий связи и власти СМИ, активной
междисциплинарной диффузии, лингвистического поворота в философии и
введения термина «коммуникация» в философское употребление .
Существует множество «теорий» и «дефиниций» дискурса. Самое общее,
мягкое и общепринятое из них идентифицирует дискурс с
аргументативной коммуникацией. Недостаточность его, а также
стремление понять, что дает теории познания разработка и использование
этого термина и понятия - исходный пункт нашего рассмотрения.

К истории термина и понятия


Термин «дискурс» (discursus (лат.), discourse (англ.), discours (фр.)>
discorso (итал.)) происходит от латинского «discurrere» - «обсуждение»,
«переговоры», даже «перебранка». Впервые как термин в этом значении он
стал использоваться в эпоху Возрождения 3 . К этому,

1
О неоднозначности термина «дискурс» см.: Гутнер Г.Б., Огурцов А.П. Дискурс //
Новая философская энциклопедия. М., 2001.
2
В античности и средневековье термин «коммуникация» (communicare - разделять)
использовался в основном для описания разговора человека с Богом. Впервые как
философский термин в: Jaspers К. Vernunft und Existenz. 3 Aufl. Munchen, 1960. S. 60.

3
Savonarola G. Prediche sopra PEsodo. 2 V. Rom. 1955. V. I. S. 299.

77
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

впрочем, добавлялись и другие оттенки смысла: «говорить о вещах


общественных так, как это соответствует их природе» .
В эпоху Возрождения, когда понятие «дискурс» начало вводиться в
оборот в итальянском языке как « С МБСОГБО », ОНО все еще имело негативный
смысл и означало: «вести не слишком внятный и долгий мо нолог,
уводящий в сторону от вопроса», «говорить много и ничего при этом не
сказать» (Дж. Савонарола). Возрождение, впрочем, внесло изменение в
каноны риторики. Дискурс становился целью удачно построенной речи,
путем, «который ведет от \nventio через сИБрозШо и е1осгйю к тетопа и
ргопипс'шШ, по выражению П. Рикёра 2 . Это метод, который при помощи
совершенного способа выражения артикулирует способности разума и
извлекает сокрытые истины из существа предмета.
Философия, риторика и теология Возрождения немало внесли в
развитие понятия «дискурс». Благодаря этому в начале Нового време ни с
дискурсом стали связывать обсуждение научных проблем в ти пичном для
той эпохи эссеистском стиле с использованием нацио нального (а не
латинского) языка - взять хотя бы известные примеры от Макиавелли до
Руссо 3 . Это изменение стиля рассуждения шло параллельно с крушением
средневековой картины мира и жесткой дисциплинарной структуры
средневековой учености, с отказом от анонимности и обретением
значимости индивидуального авторства текста. Экспериментальное
мышление ученого требовало иного стиля (позже зафиксированного в
форме «экспериментальных эссе» Р. Бой- ля), неформального,
соответствующего поисковой, незаданной постулатами,
исследовательской ориентации.
Одновременно происходила определенная догматизация самого
дискурса, приводящая к его другому пониманию. В этом контексте
историческая миссия дискурса состояла в создании «функционального
эквивалента божественному откровению» 4 . «Дискурсивным» стало
называться такое систематическое, методическое и в особенности по -
нятийное мышление, которое последовательно, по частям, представ ляет
некоторое целое и тем самым делает его познаваемым (Р. Де карт). Оно
было призвано компенсировать недостаток гносеологической способности
человека приходить к необходимому знанию путем

1
Cavalcanti В. La retorica. Vcncdig, 1569 (1559). P. 4.
2
Ricoer P. Geschichte unci Rhetorik // Der Sinn dcs Historischcn. Geschichtsphilo-
sophische Debatten. Frankfurt a. M., 1996. S. 108.
3
Вот лишь несколько примеров: Niccolo Machiavelli. Discorso sopra il riformar lo
Stato (1540); Rene Descartes. Discourse de la methode (1637); Galileo Galilei. Dis- corsi e
dimostrazioni matcmaliche intorno a due nuove scienzc (1638); Robert Boyle. A Discourse of
Things above Reason (1681); Gottfried Wilhelm Leibniz. Discours de Metaphysique (1686);
Jean-Jacques Rousseau. Discours sur les sciences et les arts (1750).

4
Diskurs: Begriff und Realisierung. H.-U. Nennen (Hg.). Wurzburg, 2000. S. VIII.

78
ГЛАВА 4. Дискурс

непосредственного созерцания. В силу линейной последовательности


такого рассуждения дискурс как монологически построенная речь, как
письмо, как систематический трактат в дальнейшем противопостав лялся
устному разговору, диалогу. Монолог содержал в себе постоян ные акты
самореференции говорящего, которые разворачивали ее соб ственную
внутреннюю динамику. (Заметим в скобках, что идея такого дискурса
столкнулась с сильным сопротивлением более раскованной ренессансной
традиции гуманистов, которая видела в данном понима нии дискурса
возвращение к устаревшему, догматическому стилю рассуждения 1 .)
В XVIII веке дискурс и трактат сосуществуют друг с другом, причем
дискурсивно-эссеистически порой обсуждаются естествен нонаучные
проблемы, а систематически трактуются гуманитарные (Г.К. Лихтенберг)\
В XIX веке из формы презентации точных наук практически пол -
ностью выживается литературность. Даже их эмпирический компо нент
отныне не допускает свободы изложения и должен подчиняться
формально-логическим критериям. Дискурс мигрирует в область эсте -
тического, в сферу реалистического и натуралистического француз ского
романа и готовит стилистическую базу для формирующихся гуманитарных
наук.
В XX столетии возникают многочисленные теории дискурса, ко торые,
в основном, относятся к двум направлениям. Во-первых, это немецкая
школа, которая, опираясь на Канта и англо-американские теории языковых
актов, формулировала этические принципы дискур са в рамках теории
коммуникативного действия . Во-вторых, речь идет о французской школе
дискурс-анализа 4 , которая объединяет критику рациональности Ницше и
Хайдеггера с постмодернистски понятым неоструктурализмом и
отождествляет дискурс с феноменом власти. Наконец, понятие дискурса
проникает в психологию, этнографию, социологию и другие социально-
гуманитарные науки 5 , а также

1
См.: Stierle К. Gesprach und Diskurs. Fin Versuch im Blick auf Montaigne, Des cartes
und Pascal // Das Gesprach. K. Stierle, R.Warnung (Hrsg.) Miinchen, 1984. S. 297-334, 304-
306.
2
См.: Schdne A. Aufklarung aus dem Geist der Experimentalphysik. Miinchen. 1982.

3
См: Хабермас 10. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000.

4
См.: Фуко М. Порядок дискурса: инагурационная лекция в Коллеж де Франс
2.12.1970 // Фуко М. Воля к истине: но ту сторону знания, власти и сексуальности. М.:
Магистериум, 1996. С. 49-96; Квадратура смысла. Французская школа анали за дискурса.
М., 1999.
5
См., например: Harre R. Hybrid Psychology: The marriage of discourse analysis with
neuroscience // Kasavin I. (Ed.) Knowledge and Society. Papers of international symposium.
Moscow, 2005; Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology: Beyond Attitudes and
Behaviour. London, 1987; Gilbert G. N., Mulkay M. Opening Pandora's Box: a sociological
analysis of scientists' discourse. Cambridge, 1984.

79
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

в теологию, фактически претендуя на статус междисциплинарной ме-


тодологической программы . В целом, как полагает В.В. Мароши, очевидны
две тенденции, которые могут сойтись воедино и разойтись: называть
«дискурсом» любую речевую (коммуникативную) практику, включая сюда
и невербальные единицы (жест, мимика, движение тела и т.д.) и
ограничить сферу дискурса «дискурсивным» (логико- формализованным,
понятийным, терминологичным и т.д.) 2 .

Дискурс начинается там, где


кончается дефиниция
Дискурс - понятие не чисто эпистемологическое. Напротив, его
характерной чертой является существенная политическая, социальная и
моральная нагруженность. Отсюда и вырастает то, что получило название
«дискурс-этики» Ю. Хабермаса 3 . Хабермас исходит из известных
сложностей обоснования морали, которые зафиксированы еще в принципе
«гильотины Юма». Д. Юм, апеллируя к тому, что вы сказывания о фактах
не могут с достоверностью подтвердить общие ценностные высказывания,
требовал отбросить последние. Хабермас стремится опровергнуть эту
скептическую позицию, согласно которой мораль не может быть
обоснована и уж точно не может быть обосно вана рационально, поскольку
разум относится лишь к сфере целесо образности (цель - средство). Он
исходит из того, что сфера морального обоснования ограничена значением
долженствования, присущим норме. Ссылаясь на П. Стросона 4 , Хабермас
показывает, что моральные проблемы актуализируются именно тогда,
когда в результате неудовлетворенных нормативных ожиданий возникает
болезненная эмоциональная реакция, не укладывающаяся в объективный
взгляд на вещи. Сфера морального, поэтому, не есть продукт логической
дефиниции или бесстрастной оценки. Напротив, она обозначает себя через
вовлеченность. Моральная рефлексия не может быть отделена от ак тивной
позиции участника, а обоснование нуждается в «перформа- тивной
(причастной, деятельностной) установке». Научное обоснова ние,
направленное на объяснение фактов, отличается от этического
«оправдания поступка». Чувства играют такую же роль в этическом
обосновании, как и эмпирические факты - в научном. Этическая леги -
тимность норм требует дискурсивно сформированного признания всех

1
См.: Касавин И Т . Контекстуализм как методологическая программа // Эпи -
стемология и философия науки. 2005. № 4.
2
См.: Мароши В В . Что есть дискурс? // Дискурс. 1996. № 2.
3
См.: Habermas J. Diskursethik - Notizen zu einem Begrundungsprogramm // Ders.,
Moralbewusstsein und kommunikatives Handeln. Frankfurt a. M, 1983. S. 53-125.
4
Strawson P.F. Freedom and Resentiment and Other Essays. L., 1974. P. 1-25.

80
ГЛАВА 4. Дискурс

участников ситуации - так гласит формальный принцип дискурс- этики.


Он основан на убеждении в том, что существуют «универсалии
употребления языка» 1 , в которых уже заложен универсалистский мо -
ральный принцип, но эта предпосылка принимается как само собой
разумеющееся. В таком случае построить «формальное обоснование
морали» не удается, ибо последняя предпосылка носит содержатель ный
характер.
На самом деле дискурс-этика Ю. Хабермаса и О. Апеля ставит за дачу
опосредованной оценки нормативной правильности действий и
практических суждений на основе тех смыслов, которые предпосыла ются
дискурсу. Вместо того, чтобы использовать для оценки некото рые
абстрактные принципы, ценности или нормы, сами требующие
обоснования, но не могущие, по сути, быть окончательно обоснован ными,
в качестве метанормы избирается отношение понимания. Если оно
устанавливается в ходе общения, то это и служит единственной и
неизбежной гарантией «морального» отношения друг к другу, гума низма.
Причем морального не в том смысле, который обязывает инди вида
поступать так, а не иначе, исходя из внешнего принуждения. Моральное
отношение возникает здесь как эпифеномен внутренней динамики
дискурса, определенных дискурсивных процедур, требую щих от
участников все более убедительных аргументов. Особую при кладную
остроту эта проблематика приобретает в контексте обсуждения
глобальных проблем, в частности, последствий научно-техниче- ского
прогресса.
Так, О. Апель формулирует широко обсуждаемую 2 «дилемму экс-
перта», ставящую под вопрос возможность обоснованного социально го
решения. Дело в том, что демократическое принятие решения тре бует
обсуждения и сравнения разных точек зрения, привлечения мно гих
экспертов. Но наука призвана искать истину, а если ученые не согласны
друг с другом, то они не обладают истиной, и их мнение не может быть
решающим. Демократическое решение контрастирует, тем самым, с
научной истиной: либо истина, либо демократия.
Мне представляется, что это звучит убедительно только в общем виде
в контексте естественных наук. Применительно же к социально-
гуманитарному знанию и решению актуальных общественных про блем эта
«дилемма» оказывается достаточно наивной. Апель полагает, что
расхождения между экспертами рождаются в основном в прикладных
областях в силу социального давления на науку, когда уче ным приходится
занимать некоторую социально-политическую позицию. Однако каждая
зрелая личность отличается как раз тем, что у нее

1
Habermas J. Moralitat und Sittlichkeit // Moralitat und Sittlichkeit, hrsg. V.W.
Kuhlmann. Frankfurt a. M., 1986. S. 25.
2
Gamm G. Diskurs und Risiko. Uber vvissenschaftliche und alltagspraktischc Rati-
onalitat // Diskurs: Begriff und Realisierung... S. 60.

81
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

уже сложилась такая позиция, и она ее отстаивает. Далее, представим себе,


что приглашают нескольких экспертов из одной и той же облас ти науки.
Возникает вопрос: где границы их необходимого и достаточного
количества?
Но на самом деле это выдуманная ситуация. Экспертиза отличает ся от
научной конференции тем, что в ее основе уже лежит опреде ленное
политическое решение, на основе которого осуществляется выбор
экспертов. Достаточно вспомнить, каких именно экономистов приглашали
для консультаций российские реформаторы и с какими из них они
находили общий язык. И это не столько политический произ вол, сколько
обычная практика экспертизы: множество экспертов, об суждающих
некоторую проблему, собирается из представителей разных наук, и их
мнения могут не совпадать именно потому, что нет единой науки с единой
истиной. Из столкновения разных истин, относящихся к разным наукам (а
также к другим областям), и рождаются предпосылки для принятия
решения.
Предпосылки, на основе которых строится «рефлексивное понятие
дискурса», являются частью коммуникационной теории Апеля- Хабермаса
(в отличие от историко-аналитического «формационного понятия
дискурса» Фуко). Согласно первому, «дискурсы представля ют собой
интерсубъективные процессы обоснованной коммуникации, нацеленной на
взаимопонимание» 1 . Свойства интерсубъективности и языкового обмена
дополняются рефлексивностью: дискурс возникает лишь тогда, когда
обычно не подвергаемые сомнению основания языка, действия и
мышления подвергаются проблематизации. Он предполагает спор об
основаниях. При этом участники стремятся снять кон фликт путем
обоснования собственной позиции. Однако это должно быть не просто
обыденное обоснование в контексте частной ситуации, но обоснование,
значимое для острых социальных конфликтов и ши рокой общественности.
Недостаточно привести просто основания сво ей позиции: это должны
быть основания наилучшие из возможных. В этом смысле дискурс
выступает как процесс взыскательной аргументации. Правила
аргументации задаются либеральной этической культурой собеседников
(неограниченный круг участников, их равен ство, честная артикуляция
позиции, стремление к пониманию оппонента и т.п.). Цель дискурса -
взаимопонимание в форме консенсуса или диссенсуса и, таким образом,
продвижение в разрешении конфликта. В пользу практики дискурса в
современных социальных условиях, считает Хабермас, свидетельствуют
лучшие долговременные результаты по сравнению с практикой принятия
авторитарных или догматических решений. Однако поскольку дискурс сам
по себе не является гарантией успеха, он должен быть разумно
институциализи-

1
К1етапп В. КопГПк1ЬсагЬеииг^ с1игсЬ УегяШпс^иг^. ОЬег^иг^еп ли Ве§п1Т ипс!
РипкПоп с1е5 СИБкигя // 015киг5: Ве§пГГипс! ЯеаП51егиг^... Б. 128.

82
ГЛАВА 4. Дискурс

рован и обеспечен правовым образом, а также дополнен деятельно стью


других институтов.
По сути, данная позиция содержит свою критику в самой себе. Каждый
элемент таким образом понятого дискурса может быть по ставлен под
вопрос. Это означает бесконечное вращение в кругу ин струментальных
вопросов без выхода к предмету. Цель дискурса - взаимопонимание -
изначально предполагает себя, иначе дискурс не возможен. Поэтому
действительной целью такого дискурса является лишь включение в дискурс
тех, кто еще в нем не участвует, и посте пенно приобщение их к
либеральной культуре спора. Однако для та кого приобщения требуется
мотивация, не зависимая от целей данного дискурса, что возможно лишь с
участием других институтов. Но в таком случае и конфликт может быть
разрешен с помощью иных, доста точно влиятельных институтов, и нужды
в дискурсе не возникает вообще. Впрочем, любая социальная
коммуникация может быть обозначена как дискурс, ведущийся, тем не
менее, на совершенно иных основаниях. Дискурсивная этика представляет
собой, поэтому, не более чем пропаганду определенной формы речевой
коммуникации, пропаганду, ведущуюся по мотивам, не имеющим
отношения к природе дискурса как такового.
«Понятие дискурса претерпевает, без сомнения, инфляцию, и ему не
удается приписать однозначное применение» 1 , - так звучит распро-
страненная сегодня точка зрения. Однако современное использование
этого понятия очевидно связано не только с определенными теорети -
ческими предпочтениями, но и с фактом общественного риска на фоне
глобальных проблем. Понятие риска включает в себя, по выражению
немецкого лингвиста У. Бека, «рефлексивность позднего модерна», будучи
относимо к ситуациям, требующим гласного общественного обсуждения.
В сущности, понятие дискурса оказывается знаковым для социально-
политического исследования, которое ориентиро вано не столько четкой
методологией, сколько актуальной общественной проблематикой (первое,
что приходит в этой связи в голову, - это политология). «В обоих
известных лагерях (имеются в виду немецкая и французская школы
дискурс-анализа - U.K.) понятие дискурса занимает место, которое,
собственно говоря, должен бы занимать анализ общественных институтов
и отношений власти... В некоторых дискуссиях дискурсу угрожает судьба
заклинания, да он уже и есть сейчас таков - аналог всяких неясностей»", -
замечает немецкий исследователь.
Для уяснения дискурса центральную роль играет старое понятие
правил, восходящее к Витгенштейну: именно из языковых правил, из
структуры языка дискурс-теоретики стремятся вывести структуру со -
циального события, обращаясь к предметно-ориентированной «семан

1
Brunner R. Praxis und Dikurs//Diskurs: BcgrilTund Realisierung... S. 141.
2
Ibid. S. 142.

83
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

тике отдельных знаков» (Етге^сИепБетап^к) 1 . Смысл языковой


прагматики - в рассмотрении языка как деятельности, которая кон -
ституирует мир социальности. Коль скоро дискурс структурируется
правилами, то понимание этих правил есть модель понимания соци альных
отношений. Очевидно, что стремление представить дискурс- теории как
социальные теории превышает возможности первых, мо гущих
претендовать лишь на роль элемента социальной теории. Это легко
увидеть из различия языковых правил, по Витгенштейну, и пра вил
социальных. Следует различать языковую практику и практику
социальную. Более того: как полагает Э. Гидденс, именно социальные
правила, бессознательные, недискурсивные, внутренне присущие со -
циальной деятельности, и образуют основу, являются конститутивными
для эксплицитных дискурсивных правил (норм, законов и проч.), которые
носят, в отличие от первых, характер санкционирования и являются формой
практически-духовного сознания 2 .
Из этого вытекает необходимость новой, собственно прагматиче ской
интерпретации дискурса для решения практических задач 3 , а не только
«обоснования универсальных норм», которым озабочен Ха- бермас.
Дискурсы должны быть дифференцированы по предметной области, по
субъектам, ситуациям; и обычное наукоотносительное понятие
рациональности не применимо к дискурсу хотя бы потому, что его
участниками могут быть простые граждане, не эксперты.
Дискурс-теории представляют собой «лишь языково-прагматиче- ский
перевод или переодевание издавна известных нормативных по стулатов и
идей (таких, как гуманность, свобода, равенство, справед ливость и проч.)
в соответствии с лингвистическим и прагматическим поворотом в
философии» 4 , - пишет критически настроенный немецкий исследователь.
И с ним можно согласиться. На месте дискурс- теоретиков следовало бы
сказать просто: предпосылками дискурса являются свобода, равенство,
гуманность и т.п., то есть наши нормативные убеждения, которые мы
рассматриваем как правильные и необходимые для разумной и гуманной
жизни. И это не чисто произвольные убеждения: мы можем их хорошо
обосновать. Мы считаем, что лучше жить в обществе, где приняты так
понимаемые дискурсивные правила, а не в обществе патерналистском,
авторитарном или тоталитарном. А тот, для кого данное обоснование
недостаточно и кому нужно «последнее обоснование», поскольку
философия другими вещами не занимается, выдвигает чересчур высокие
претензии и своими «доказательствами» никого не сможет убедить.
Интеллектуализм

1
Winch P. Die Idee der Sozialvvissenschaft und ihr Verhaltnis zur Philosophic. Frankfurt
a. M., 1974. S. 75.
2
CM .: Giddens A. Die Konstitution der Gesellschaft. Grundziige einer Theorie der
Strukturicrung. Frankfurt a. M.-N.Y., 1988. S. 73.
1
CM .: Scheit II. Diskurse etwas anders betrachtet // Diskurs: Begriff und Realisie- rung...
S. 183.
4
Ibid. S. 189.

84
ГЛАВА 4. Дискурс

и «просвещение» в морально-практических вопросах без соответст вующей


социальной и личностной мотивации не дают результата.
Почему же теоретиков дискурса так заботит проблема рациональ ности
и правил? Особой тайны в этом нет. Как только было осознано, что
дискурс представляет собой живую деятельность, а не конечный результат,
практическое, а не теоретическое предприятие, то вопрос о том, как
обеспечить общую платформу дискурса, встал во всей остро те. Различия
культурных традиций и социальных установлений не позволяют строить
обсуждения важных проблем так, чтобы они могли быть услышаны
людьми, принадлежащими к иной культуре и социу му. А это делает
дискурс, как правило, бессмысленным, поскольку едва ли не все
актуальные социальные проблемы порождены как раз «культур-шоком»,
социальной стратификацией и политическими конфликтами.

Современное значение понятия «дискурс»


Сегодня понятие дискурса индексирует собой двуединый сдвиг в
центральной проблеме философии - проблеме обоснования знания.
Дискурс противопоставляется трактату, неспециализированное повсе -
дневное мнение - профессиональному экспертному суждению, в осо -
бенности при обсуждении проблем общественной значимости. Это понятие
дискурса соответствует новой картине мира, которая отказывается от
монотеоретизма и от наукоцентризма. Отныне задача не ис черпывается
тем, чтобы поставить в центр одну из научных моделей мира: важно
оценить их по взаимным преимуществам и недостаткам 1 . Кроме того,
данное сопоставление производится не только в целях достижения научной
истины, но и на фоне мира повседневности и относительно простого
человека с его интересами и потребностями.
Быстрое и широкое распространение термина «дискурс» в гумани -
тарных науках уже вывело его пределы лингвистической определен ности,
но еще не дало его философского осмысления. Как же можно сузить и
уточнить понятие дискурса?
Во-первых, нужно сопоставить понятие дискурса с аналогичными
эпистемологическими понятиями. Таковыми являются понятия творческого
акта и метода познания. В обоих случаях речь идет о процес се развития
знания, в котором деятельность до определенной степени
регламентирована и одновременно вынуждена выходить за норматив ные и
эмпирические пределы. Данный процесс соединяет между со

1
«Дискурс можно было бы определить как такую инстанцию, с помощью ко торой
модели соотносятся между собой» (КоШИаси Р. 015кигз ипс! МосЗеП. ЬПб- ЮпБсИе ипс!
5у51етаи5с11е А5рек1е (Зеэ Diskursbegriffs ипс! \Ьг УеНшитя ги етег
anwendungsorienticrtcn 015киг51Ьеог1е// Г^кигз: Ве£п(Тund I I.-и. Ыеп-
пеп (Щ.). \Vurzburg, 2000. Б. 32.

85
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

бой ставшее знание и когнитивные ресурсы, или источники познания. Во-


вторых, из всех социально-политических оттенков смысла термина
«дискурс» нам представляется теоретически значимым только тот,
который подразумевает живой социальный акт дискуссии, или коммуникации.
Он опосредует собой взаимодействие индивидуальных соци альных
субъектов и социальных структур. В-третьих, из лингвистиче ских смыслов
этого термина стоит вернуться к теории дискурса как прагматически
ориентированного текста, которая восходит к работам Э. Бенвениста. Он
отличал текст как безлично-объективистское повествование от дискурса
как живой речи, предполагающей коммуникативные контексты
(говорящего, слушающего, намерение, место, время речи). Их различие,
по мысли Бенвениста, не совпадает с различием письменного и устного
текста 1 . Этот подход мне представляется оправданным. Вместе с тем в
современной лингвистической прагматике понятие текста включает в себя
понятие дискурса как свою частную форму. От этой традиции я вынужден
отойти: в моем понимании текст и дискурс являются лишь частично
пересекающимися понятиями. Я буду понимать дискурс как неоконченный
живой текст, взятый в момент его непосредственной включенности в акт
коммуникации, в ходе его взаимодействия с контекстом 2 . От дискурса
отличается текст, который уже отчужден от автора пространственны ми,
временными и иными индексикальными 3 параметрами. Чтобы понять
дискурс, можно задать вопрос говорящему; понимание же текста требует
«вопрошания контекста», контекстуализации письма, воз можной лишь в
процессе социокультурной реконструкции. В этом смысле нет устных
текстов, поскольку доступ к любому тексту возможен лишь через его
объективированного носителя, в анализе которого можно применить
научный принцип воспроизводимости. Устным же в буквальном смысле,
связанным с устами, то есть незавершенным, живым, может быть лишь
дискурс («прямой эфир»), пусть даже он реализуем не только аудио-, но и
визуальными способами, с помощью жестов, знаков, элементов
письменного текста. И сам процесс письма является дискурсом постольку,
поскольку он еще не завершен и связан с автором. К примеру, это -
процесс рисования или письма учителя на школьной доске перед
учениками, следящими за его деятельностью и готовыми задать вопрос.

1
См.: Веивенист J. Общая лингвистика. М., 1974. С. 276.
2
Кстати, как свидетельствует II.С. Автономова (Деррида и грамматология // Ж.
Деррида. Г 'раматология. М.. 2000. С. 92), «ранний Деррида, вопреки всем позднее
закрепившимся смыслам, называет дискурсом "живое осознанное пред ставление текста в
опыте пишущих и читающих"».
3
Р. Монтег ю так назвал контекстные координаты (говорящий, слушающий, время и
место речевого акта), от которых зависит значение предложения. См.: Montague R.
Pragmatics // Contemporary philosophy. - La philosophic eonlcmporaine. Florence, 1968. V. I.
P. 102-122.

86
ГЛАВА 4. Дискурс

Формы и типы дискурса


Один из современных классиков науки о языке М. Холлидей вы деляет
четыре типа дискурса: производство текста; отнесение к нему и
конструирование из него контекста ситуации; построение потенциала,
лежащего за данным текстом и ему подобными; отнесение к нему и
конструирование из него контекста культуры, лежащего за пределами
данной ситуации и ей подобными) 1 . Я предлагаю уточнение этой ти-
пологии на основе ряда взаимосвязанных понятий: социальности, тек ста и
контекста, а также времени и смысла.
Прежде всего, к дискурсу, если мы рассматриваем его как форму
знания, применимы общие эпистемологические таксономические
принципы, использованные в моих предыдущих работах". Так, это
касается типологии «практическое/практически-духовное/теоретиче- ское
знание» и деления по предмету, методу, исторической эпохе, ти пу
социальной детерминации и социального производства. Некоторые из этих
типологий, на первый взгляд, не требуют особенных поясне ний. Таково, к
примеру, различие дискурсов по предмету: политиче ский, научный,
художественный, религиозный, моральный и проч. Аналогично и
выделение античного, средневекового, гуманистическо го, нововременного
и прочих типов дискурса относительно исторической эпохи. Здесь
очевидна, вместе с тем, необходимость культуроло гической квалификации
каждой эпохи с точки зрения принятых стандартов чтения и письма 3 .
Для отнесения к типу социального производства можно использо вать
известный метод «grid-group analysis» М. Дуглас. Он позволяет выделить
четыре социальных общности по тому, насколько сильно («high» или
«low») в них выражена внутренняя структурность (grid) и групповая
граница (group). Наша модификация этой схемы относительно способов
социального производства дает типологию внут- рисоциалыюго и
внешнесоциального дискурсов, каждый из которых может быть также
продуктивным и рецептивным. Различие этих дискурсов определяется тем,
что они осуществляют использование и выработку смыслов на уровнях
внутренней и внешней социальности.
С помощью этой схемы возникает также возможность уточнения
вышеуказанной предметной типологии дискурса (Табл. 1). Если мы
заменяем измерение внутренней структурности (grid) текстом, а груп-
повую границу (group) контекстом, и предписываем каждому из них
способность быть выраженным сильно или слабо, то получаем четыре

1
См: Hallidciy М А К . The Notion of «Context» in Language Hducation // Text and
Context in Functional Linguistics / Ld. by M. Ghadessy. Amsterdam/Philadelphia, 1999. P. 23.

2
См.: Касавин И Т . Миграция. Креативность. Текст. Проблемы нсклассиче- ской
теории познания. СПб., 1998.
3
См., например: Касавин И.Т. Там же. Гл. III. § 3, 4.

87
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

группы. Первая из них (А - high text-high context), отличающаяся высокой


внутренней структурированностью текста, одновременно опре деляется и
жесткой контекстуальной, или социальной, привязкой. Это характеризует
политико-экономический дискурс, использующий рациональные стандарты
языка науки и одновременно отвечающий определенным общественным
реалиям и социальным целям (политиче ской эффективности,
экономической выгоде). Во второй группе (В - high text-low context) также
принят специализированный рациональный язык, но контекст
универсализируется, расплывается. Это - научный дискурс,
ориентированный понятиями истины, достоверности, обоснованности и не
ограниченный никакими внешними - предметными и социальными -
сферами.

Таблица 1

High context Low context

High text A Б

Low text С Д

Третья группа (С - low text-high context) представляет собой ху-


дожественный дискурс. Он характеризуется своеобразием индивидуального
стиля, не укладывающегося в унифицированные знаковые стандарты.
Одновременно искусство, как выражение исторической эпохи, несет в себе
отчетливый контекст, составляющий смысл произведения. И, наконец,
четвертая группа (D - low text-low context) обнаруживает близость
искусству благодаря субъективности своей языко вой артикуляции, а с
наукой ее роднит универсальность контекста. Это - моральный дискурс, в
котором Ю. Хабермас усмотрел родовые черты дискурса как такового. В
силу своей неопределенности он представляет собой, по сути,
внеинституциональный, или экстрапара- дигмальный, дискурс, сферу
становления (или разложения) всякого дискурса вообще.
При построении подобных типологий нужно учитывать ряд прин -
ципиальных ограничений. Во-первых, это касается условного, относи -
тельного различия выделяемых типов дискурса, а также и того, что живая
деятельность вообще сопротивляется и бежит всякой таксоно мии. И как
только мы начинаем типологизировать дискурс, мы попа даем в ловушку:
разговор переключается с дискурса на текст или, контекст.
Мы обратимся теперь к лингвистическому материалу и посмотрим
несколько подробнее, как может работать аналогия между дискурсом и
текстом.
Возьмем определение текста немецким лингвистом М. Диммле- ром:
«Текст есть синтаксически, семантически и прагматически коге

88
ГЛАВА 4. Дискурс

рентная и завершенная последовательность языковых знаков» 1 . Прин-


ципиальное отличие дискурса в том, что он не завершен. Поэтому можно
перефразировать приведенное определение так: дискурс есть незавершенная
последовательность языковых знаков, характеризуемая частичной
синтаксической, семантической и прагматической когерентностью. В
дальнейшем попробуем применить все то, что Диммлер говорит о
типологии текстов, к типологии дискурсов. Так, текст, а в нашем случае -
дискурс, тождествен практике употребления естественного языка. Эта
практика складывается, по Диммлеру, из трех базисных и внутренне
взаимосвязанных элементов: коммуникативной ситуации, функции текста
(в нашем случае - дискурса) и его содержания.
Так, коммуникативная ситуация как основа типологизации выражена
как минимум в технической модели: «передатчик - канал - прием ник».
Передатчик, или производитель дискурса, во многих случаях опре деляет
его природу (президентская речь, медицинская рекомендация, судебное
разбирательство, супружеская ссора). Если носителем дискурса не
является ответственное и компетентное лицо, то дискурс не может быть
причислен к данному классу и наделен адекватным смыслом.
Получатель, или реципиент, также в определенной мере, пусть и не
настолько строго, определяет класс дискурса (лекция предназначе на для
студентов, сказка - для детей, рассказ о любовных похождени ях - для
взрослых, сплетня о соседке - для женщин, спор на школьном собрании -
для учителей и учеников, предложение взятки - для чи новника и т.п.).
Однако на лекцию могут прийти коллеги, на школь ном собрании
присутствуют и родители, а дети обожают подслуши вать не
предназначенные для их ушей разговоры.
Доведенная до логического предела неопределенность продуцента и
реципиента дискурса оборачивается их анонимностью: анонимными
письмами, звонками, угрозами, признаниями в любви, доносами -
специфическими аномалиями, типичными для отклоняющихся ситуа ций
общения.
Канал представляет собой носителя языка, а основными каналами
являются оптические и акустические. Помимо этого важен учет вре -
менного фактора, задающего то, что может быть названо «степенью
консервированности дискурса», то есть разрыва между моментом его
производства и моментом его потребления. Введение фактора време ни в
языковую коммуникацию позволяет выделить три аспекта, или три этапа
бытия дискурса: первичную ситуацию, процесс консервиро вания и
вторичную ситуацию. Этот тезис существенно дополняет на шу концепцию
первичных и вторичных текстов 2 . С помощью ряда технических средств
можно законсервировать дискурс и превратить

1
01тт1ег М. Тех1к1а55спкоп2ср1е Иеи^ег Alltagssprache. Коттиткаиопззииа- иоп,
Тех1Гипкиоп ипс1 ТехипЬак а1э Ка!е§опеп а1Иа§55ргасЬПсЬсг Тех1к1а551Пка1юп.
ТиеЫг^еп, 1981. 5. 6.
2
См.: Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы нсклассиче- ской
теории познания. СПб., 1998. Гл. 5.

89
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

его в текст. Тем самым он делается применимым в другое время, в другом


месте и для других реципиентов, которые делают его пред метом
последующих дискурсов. Однако не только технические сред ства суть
условия превращения первичного дискурса во вторичный. Без
технических средств часто невозможна и первичная ситуация (те левизор,
радиоприемник, проектор и проч.), тем более что и в первич ной ситуации
часто используются «консервированные» дискурсы (магнитофонная
музыка как театральное сопровождение, «фанера» и проч.). Одновременно
даже простое применение технических средств предполагает
определенную обработку дискурса, подгоняющую его под данные
технические стандарты (определенные оптические и аку стические
эффекты). Если же понятие консервации истолковать с уче том функции
дискурса и его содержания, то реальная картина приоб ретает совершенно
иной уровень сложности.
Понимание функции дискурса основывается на том, что он, как
языковая деятельность, имеет цель, мотив, результат. Дискурсу свой -
ственны когнитивная, аксиологическая и прагматическая функции: он
способен сообщать знания, влиять на эмоциональное состояние, по -
буждать к действию. Основной целью дискурса является не что иное, как
координация деятельности людей в обществе. Средствами дости жения
этой цели выступает изменение ментальных состояний реципи ента: его
знания, оценок и ценностей, волевых импульсов. С точки зрения
отнесения к цели, дискурсы могут характеризоваться иерархи ей целей и
подчиненностью всех промежуточных целей одной глав ной цели. Таковы
так называемые гипотаксические дискурсы, приме ром которых может
служить обвинительная речь в суде. Паратакси- ческие дискурсы,
напротив, служат одновременно нескольким незави симым целям и потому
являются функционально неопределенными. Таковыми может быть
телефонный разговор, болтовня в курилке, радиопередача и т.п. В этом
смысле каждый дискурс есть совокупность частичных функциональных
текстов, каждый из которых также может быть поделен на соподчиненные
или независимые части.
Содержание дискурса находит выражение в теме как срезе контекста, в
котором он разворачивается. Любовная клятва, обвинение в супружеской
измене, мечты о замужестве имеют одну и ту же тему, различаясь по
функциям и ситуациям. Врачебная рекомендация и со вет аптекаря могут
касаться одного и то же объекта, но фармацевт не отпустит
сильнодействующее лекарство без рецепта. Тема представ ляет некоторый
предмет или событие и делает это специфическим образом: с помощью
остранения, или дистанцирования. Один из способов дистанцирования
определяется фактором времени: дискурс дистанцирован во времени от
события. В соответствии с этим дискурсы классифицируются на
предваряющий, одновременный и последующий: прогноз погоды,
спортивный репортаж, обзор событий и их вариации. Помимо этого
дискурс может быть дистанцирован и от места события: таковы рассказ о
путешествии, нотация автоинспектора, со

90
ГЛАВА 4. Дискурс

беседование в посольстве, местные новости. Далее, дискурс характе -


ризуется степенью общности и может обозначаться как генерализи рующий
или сингулярный. Примерами первого типа являются инст рукция или
ритуальная клятва; примерами второго - рассказ о себе, отчет о работе,
признание в любви.
Таким образом, лингвистическая типология текстов относительно
коммуникативной ситуации, функции и содержания вполне может быть
использована применительно к дискурсу.
Теперь добавим к паре «текст-дискурс» еще два члена - «кон текст» и
«смысл». Это позволит нам построить еще одну - методоло гическую -
типологию дискурсов. Мы видели, что консервация дис курса превращает
его в текст, который может выполнять функцию ресурса последующих
дискурсов, а артикуляция текста есть условие осуществления дискурса.
Тип дискурса, определяемый относительно текста, мы назовем
текстуальным. В нем находит реализацию процесс внутрисоциального
производства смыслов, лингвистически он выражается в интер- и
интратекстуальном взаимодействии, а его основной целью является
сообщение знания или определенного эмоционального состояния. В общем
комбинирование текстов есть универсальный метод ведения дискурса,
однако в наиболее чистом виде он характерен для профессионального
оперирования с языком в науке и искусстве, когда смысл дискурса
произволен от смысла ресурсных текстов. Создание «вторичных текстов»
есть прямой продукт текстуального дискурса.
Определяя дискурс относительно ситуации, мы получаем « ситуа-
ционный дискурс». Его место - сфера социальной практики, а основ ная
функция состоит в побуждении к действию. Судебная риторика, дискуссии
в коллективе, выяснения отношений с близкими - примеры такого типа
дискурса, в котором происходит внешнесоциальное про изводство
смыслов: смысл речи определяется потребностями коммуникации и
решения практических проблем. Искомым результатом такого дискурса
является не построение оригинальных текстов, но нахождение подходящей
словесной формулы для выхода из коммуникативной ситуации.
«Интерпретативный дискурс» есть результат определения дискурса
относительно смысла. Место такого дискурса - ситуации понимания во
всех областях жизни, в науке и литературе, в межкультурном взаимодей -
ствии, в общении с природой. Его функция заключается в создании иде -
альных конструкций, уподобляющих окружающий мир семиотической
системе и ставящих его в отношение к человеку. Это форма внутрисоци -
ального производства знания по созданию первичных текстов.
И, наконец, еще один тип дискурса определяется относительно
контекста. Это контекстуальный дискурс как форма внешнесоциаль- ного
производства знания, которая представляет собой процедуры
оперирования с контекстом: контекстуализация, деконтекстуализация,
реконтекстуализация. Здесь ресурсом и сферой реализации дискурса
выступает контекст культуры: одни знаковые системы противопос

91
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

тавляются другим как центр и периферия, как внутреннее и внешнее,


между которыми происходит обмен содержанием. Так формирующее ся
эмпирическое естествознание дистанцировалось от религиозных и
моральных контекстов; так современная теология использует для са -
мообоснования научные данные; так в современных постановках
Шекспира актеры носят джинсы и смотрят телевизор, а детские бест -
селлеры эксплуатируют тему средневековой магии. Вторичность та кого
дискурса бросается в глаза, однако его результатом порой оказы ваются
тексты, наделяющиеся статусом первичных.

Заключение
«Культура и ценность» - собрание афоризмов Витгенштейна - со -
держит следующее загадочное высказывание: «В разговоре: один че ловек
бросает мяч; другой не знает, должен ли он бросить его назад, или
другому, или оставить на земле, или подобрать и положить в кар ман и
т.д.» 1 . Это высказывание загадочно потому, что в подавляющем
большинстве обычных случаев два человека в разговоре не затрудня ются
в интерпретации и ответе на высказывания друг друга. Быть мо жет,
Витгенштейн хотел этим примером показать, что люди, вклю ченные в
коммуникацию, часто осознают ее по-своему и пытаются как можно
лучше определить, что за игра разыгрывается в настоящий момент,
каковы ее правила и цели, участники и границы. Он поясняет, как мне
кажется, эту свою мысль в «Философских исследованиях». «Мы с
легкостью можем вообразить людей, развлекающихся на поле с мячом;
они как бы начинают разные известные игры, но играют в них, не
заканчивая, и в промежутках бесцельно бросают мяч в небо, гоня ются
друг за другом, швыряют мяч друг в друга шутки ради и так да лее. И тут
кто-то скажет: "Все это время они играют в некую игру в мяч и в каждом
броске следуют определенному правилу"» 2 . Ирония Витгенштейна
призвана подчеркнуть: то, как происходит интерпрета ция и обмен
репликами в игре коммуникации, остается загадкой.
Цель современного дискурс-анализа в широком смысле - распутать или
хотя бы отчасти прояснить эту тайну, то есть описать игру, уточ нить ее
часто неясные правила, очертить ее границы и выявить ее уча стников,
тренеров и судей. Цель философской рефлексии по поводу понятия «дискурс»
несколько иная. Философия не создает научной теории дискурса, но
проблематизирует саму эту возможность. Она начинает с того, что
проводит различие между дискурсом и текстом как динамическим и
статическим элементами языка, как неоконченной и оконченной речью.
Первая для своего понимания требует диалога с другим, вторая - диалога
с самим собой (саморефлексии, интерпретации). Сама же деятельность
рефлексии или интерпретации

1
Wittgenstein L Culture and Value. Oxford, 1980. P. 74.
2
Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1978. P. 83.

92
ГЛАВА 4. Дискурс

может быть понята как дискурс по поводу текста, контекста или смысла.
Тогда динамика дискурса будет перемещением с одного уровня языка на
другой, с одного типа дискурса на другой. Она ока зывается миграцией,
или обменом содержанием между синтаксисом, семантикой и
ГЛАВА между
прагматикой, 5 текстом, контекстом и смыслом. Дискурс -
ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ
посредствующее звено между текстом и контекстом,КАК позво ляющее сделать
один текст контекстом другого, вовлечь контекст в текст, внести элементы
ПРОБЛЕМА
текста в неязыковые контексты, придать смысл тексту и окружающему
миру.СОЦИАЛЬНОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ
Одновременно миграционная природа дискурса проявляет себя в том,
что дискурс, вопреки вышесказанному, не может быть строго
противопоставлен тексту и контексту.можно
Проблему интерсубъективности Дискурс есть также
с полным разнообразное
правом отнести к
использование текстов иметафизики.
ведомству социальной их создание,Она и дискурс
задается же проблемами
образует деятельно-
выс шей
стно-коммуникативный контекст, который
степени сложности и абстрактности, или, по непосредственно
справедливому сопровож
за мечанию дает
Э.
текст или существует
Гуссерля, в качестве его скрытого
высшего философского достоинства. подтекста.
Важней шим аспектом
Эпистемологический
проблемы анализ понятия
интерсубъективности «дискурс»
становится по необходимости
поиск теоретических
выходит
основанийза репрезентации
пределы языка, вместе с тем
социального как уточняя наше представление
интерсубъективности высшегоо
познании
порядка. Этокакважнейшая
деятельности, связанной
проблема с языком
социальной самымИбо
онтологии. существен ным
социальные
образом. Дискурс
связи не даны - это форма чувст
в непосредственном витального знания,эмпирически.
венном опыте, находящегося Они,в
непосредственном
используя метафорувзаимодействии
Ч.Х. Кули, живут с его творцом и, человека.
в воображении одновременно,
«Жить св
условиями познания
обществе - значит быть(предметными,
в воображении социальными,
другого», иметькультурными).
референтную
Изучение речевого дискурса
группу подтверждения в разных самости.
собственной областях Но деятельности, и преж де
какова референтная
всего
группав науке,
общества философии,
в целом, теологии,
если идеологии
воздержаться позволяет более полно
от использования
охарактеризовать
трансценденталистской эти типы познания
метафоры с точки зрения
Бога-творца? их дина
В попытках мичности,
ответить на
креативности, живого функционирования в культуре.
этот вопрос, социально- философская мысль вкусила плоды парадокса Это, в свою очередь,
становится
референтного возможным по мереВтого,
самоописания. его как развиваются
основе специальные теории
- тот принципиальный для
дискурса (лингвистика
неклассической науки факт,дискурса,
что вв обществе
частности),нетдля которых может
привилегированной
оказаться
социальнойнебесполезен и соответствующий
позиции абсолютного наблюдателя, эпистемологический
с которой его анализможно
данной темы.как целое. И чем глубже «укорененность» социального
обозревать
Философу
теоретика в отличие дискурса вообще
толще социальных от текста
практик, тем вообще
сильнеенапоминает
зависимостькак
раз
теоретического описания общества от «места» социологического взгляда,и
о том, что отграничивает философское мышление от обыден ного
научного.
социально Идетерминированного
речь здесь идет неракурса о логике монологического
интерпретации. И в этомдис курса,
суть
которая
проблемы.воНо многом
не только.чужда современной философии. Философская
рефлексия,
В ситуациичасто представая
деградации перед нами в форме
социальных законченного
коммуникаций текста и-
феноменоло
упорядоченного,
гический анализ рационального рассуждения,
предельных оснований все же отлипоиск
социальности, чаетсяфунда
своей-
принципиальной незавершенностью.
ментальных жизнемировых констант Она выражена в стремлении
интерсубъективности становитсяне
строить законченные теории, но ставить и разрабаты
философской пропедевтикой «новой атомизации» и индивидуа лизации, вать проблемы,
подвергать
свойственных сомнению status quo,
современному обращать
обществу внимание на то, что выпадает
Постмодерна.
из Но социального фокуса и идеологического
проблема интерсубъективности мейн- стрима.
имеет и выраженный социаль- Этано-
характеризующая
эпистемологический философское
аспект. Он мышление
состоит незавершен ность, впредельных
в экспликации сущности,
не есть недоработанность,
оснований взаимопонимания которая будет когда-то
в социальном мире.преодолена.
С подобной Напротив,
- эпи -
это - форма открытости,
стемологической - точки которая
зрения точке пред почитает
исследовать проблемувопрос, которая-
интерсубъек
намеренно
тивности - преобразует точку в вопрос,
значит выговаривать умолчания, гра ницы всякого текста неяв
т.е. эксплицировать расширяя
до контуров культурного объекта, а культурный объект-до возможного
мира вообще.
94
93
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

ное, «фоновое» знание, которое не проблематизируется участниками


взаимодействия, а принимается как «само собой разумеющееся» в ка -
честве когнитивного фундамента коммуникации.
Решение проблемы интерсубъективности требует серьезных фило -
софских наработок. Одной из философски наиболее изощренных яв ляется
феноменологическая концепция интерсубъективности. К ана лизу ее
эвристического потенциала мы и обратимся 1 .

Трансцендентально-феноменологическая
концепция интерсубъективности
Основатель трансцендентальной феноменологии Э. Гуссерль мыс лит
интерсубъективность как априорно-идеальную общность (Сетеіп- БсЬай),
составляющую трансцендентальную предпосылку любого эм пирического
сообщества. Реальные социальные сообщества суть лишь посюсторонние
манифестации трансцендентально чистого содержания, которые «лишь
случайным образом могут быть не раскрыты». Впрочем, исследование
самих эмпирических сообществ не входило в исследовательскую задачу
основоположника феноменологии, поскольку в соответствии с
трансценденталистской установкой трансцендентально редуцированная
сфера сохраняет базис значений естественной установки сознания, но в
более «чистом», идеализированном виде. Для самого Э. Гуссерля
обращение к проблеме интерсубъективности имело совсем иной смысл.
Оно мотивировано стремлением более глубоко обосновать свою общую
философскую позицию, аргументированно ответить на обвинения в
«трансцендентальном солипсизме».
Основоположник феноменологии не возражал против квалифика ции
своей философской позиции как «трансцендентального идеализ ма». Но
обвинения в солипсизме решительно отвергал. Ощущение недостаточности
выдвинутого им в ходе полемики «трансценденталь ного аргумента», т.е.
уверения в том, что феноменологический «солипсизм» носит
исключительно методологический характер и ограничен рамками
трансцендентально-феноменологической сферы - и по будил основателя
феноменологии специально заняться проблемой интерсубъективности и
развернуть свою аргументацию в специальную теорию
феноменологического конституирования Другого.
Анализ процессов феноменологического конституирования Друго го и
форм его социальной организации нельзя трактовать ни как еще одну
попытку философского доказательства существования других

. 1 Подр. см.: Natalia Smirnova. A. Schutz's Contribution to Phcnomcnological The ory of


Intcrsubjcctivity // Analecta Ilusserliana, LXXIX. Kluwer Academic Publishers. 2004.

95
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

сознаний, ни как способ исследования конкретных механизмов меж -


личностных коммуникаций. В рамках трансцендентальной феномено логии
подобная задача означает интерпретацию Другого как консти -
туированного трансцендентальным сознанием идеального предмета,
обладающего собственным потоком сознания и атрибутами духовно сти.
Ибо предметность феноменологии идеальна. Феноменология имеет дело с
когнитивной реальностью, воплощенной в структурах человеческого
опыта, без апелляции к ее онтологическому статусу. «Бытие мира не
может быть для нас само собой разумеющимся фак том, но лишь
проблемой значимости», - убежден Э. Гуссерль 1 . «В том и состоит задача
феноменологической теории природы, - пишет он в письме к В. Дильтею
от 29 июня 1911 г., - чтобы подвергнуть сущностному исследованию
конституирующее природу сознание во всех его формообразованиях и
корреляциях и добиться, чтобы все принципы, которым a priori
подчиняется бытие в смысле природы, приобрели окончательную ясность,
и все проблемы, касающиеся корреляций бытия и сознания в этой сфере,
нашли свое решение» 2 . Демонстрируя процесс идеального
конституирования объектов как смысловых образований, феноменолог
преобразует проблемы традиционной онтологии в вопросы о необходимых
условиях и формах понимания бытия.
На ранних этапах своего творчества, т.е. до начала 30-х годов XX
века, основной задачей феноменологии Э. Гуссерль считал дости жение
абсолютно достоверного фундамента человеческого знания - «твердой
породы» научного мышления и любого рационального суж дения вообще.
Подобный фундамент мыслился им как предмет особо го рода философии -
подлинно универсальной науки о предельных основаниях человеческого
мышления. Это учение о Логосе бытия: об априорных формах всех
идеальных предметностей как центров мировых отношений. Таковыми
являются понятия мира, природы, пространства, времени, живых существ,
человека, души, тела, числа, социального сообщества и культуры.
Поэтому Р. Занер с полным на то основанием определяет феноменологию
как рефлексивный критицизм, эксплицирующий предпосылки любого
человеческого предприятия, включая и свое собственное. И «В той мере, в
какой я феноменолог, - полагает он, - меня интересует неявное, само
собой разумеющееся, - словом, фундаментальные предпосылки, без
которых изучаемое явление не могло бы быть тем, что оно есть. В этом
смысле феноменолог имеет дело с сущностью, неизменным при всех
изменениях»'. Феноменологическое исследование, продолжает Дж. Фэтас,

1
Гуссерль Э. Парижские доклады // Логос. 1991. № 2. С.9.
2
Ответ Э. Г уссерля на письмо Дильтея от 29 июня 1911 г. // Вопросы фило софии
1995. № 1.С. 146.
3
Zaner R. Solitude and Sociality: The Critical Foundation of the Social Sciences //
Phenomenology and Social Reality. Essays in Memory of A. Schutz. Tht Hague, Ni- jhoff,
1970. P. 32.

96
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема.

начинается в молчании. Это молчание - борьба за то, чтобы «видеть»


явления столь же ясно, сколь это возможно в непосредственном опы те, в
опыте нашего сознания этих вещей 1 .
Фундаментальным понятием феноменологической психологии яв ляется
заимствованное у А. Бергсона понятие-метафора «поток созна ния» 2 .
Человек живет в нем как в непосредственной данности своего
психофизического Я. В дорефлексивной установке он не выделяет себя из
потока сознания, в котором сознающий субъект и его пред метный мир
образуют нераздельное целое. Метафора «потока» озна чает, что сознание
не слагается из дискретных актов осознания, а яв ляется непрерывно
длящимся процессом. Первой из экспликаций горизонта моего бытия, с
которой я сталкиваюсь, обращаясь к собст венному потоку сознания,
рассуждает Э. Гуссерль, - это моя имма нентная временность в форме
длящегося бесконечного потока переживаний 3 . Проживаемая
«временность» стабилизирует структуры человеческого бытия. Чтобы
сохранить самоидентичность, т.е. оставаться собою, сознание должно
непрерывно меняться, подобно сказочным героям Зазеркалья Л. Кэррола,
которые непрерывно бегут, чтобы ос таваться на месте. Речь идет о
«переживаемом времени», далеко не всегда совпадающим с
астрономическим, о времени-проживании как мериле человеческого
«взросления». Внутреннее время (психологиче ская длительность) столь же
отлично от астрономического, как и человеческое переживание - от
тикания метронома. Каждый переживаемый миг внутреннего времени
уникален. В поток сознания нельзя войти дважды. Э. Гуссерль убежден в
том, что один и тот же опыт нельзя пережить заново, поскольку для
подобного повторения отсутствуют сопутствующие изначальному опыту
ментально-аффективные «окаймления». «Поток мысли», «поток опыта»,
«поток размышления», «поток персональной жизни сознания», наконец,
«когитации» - таковы термины, используемые У. Джемсом, а впоследствии
и Э. Гуссерлем, для характеристики жизни сознания.
Э. Гуссерль не только синтезировал идеи А. Бергсона и У. Джемса, но
и развил их в соответствии с собственным когнитивным проек том -
исследования предельных оснований человеческого знания и
происхождения важнейших общекультурных понятий. Его концепту альной
основой стала теория «чистого» сознания трансцендентально го субъекта.
В соответствии с унаследованной от Канта трансценден- талистской
установкой , феноменологическая методология стремится

1
Psathas G. (ed.) Phenomenological Sociology. Issues and Applications. Toronto, 1973.
Introduction. Р X I 1 1 .
2
См: Бергсон А. Материя и память. Собр. соч. Т. 1.
3
См: Молчанов В.И Время и сознание: Критика феноменологической фило софии. М.,
1988.
4
См: Гайденко П.П. Гуссерль и Кант: проблема трансцендентальной филосо фии //
Философия Канта и современность. М., 1974; Мотрошилова Н.В. Гуссерль и Кант:
проблема «трансцендентальной» философии // Философия Канта и совре менность. М.,
1974.
4 Зак. 275 97
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

полностью десубъективизировать, очистить от психологических на -


слоений внутренний опыт и выявить его общезначимое содержание в
«чистом» сознании трансцендентального субъекта. «Феноменология Э.
Гуссерля возникла как радикально субъективный и строго индиви -
дуалистский метод изучения явлений и сущностей сознания, - утвер ждает
Г. Вагнер. - Элементарной областью ее исследования являются
наблюдаемые формы непосредственного когнитивного опыта и реф -
лексии» 1 .
Хотя мы живем в нашем потоке сознания, сама жизнь сознания, в
которой происходит конституирование объектов, замечает Э. Гус серль,
обычно остается незамеченной, ускользает от нашего взора, подобно тому,
как в процессе зрительного восприятия мы видим вещь, но не замечаем
процесса ее видения. Сосредоточившись на объектах, мы упускаем из виду
сами акты субъективного опыта, посредством которых объекты
конституируются в качестве предметов опыта. Что бы их обнаружить,
необходимо изменить дорефлексивную позицию - ориентацию на объекты
- и «повернуться к себе», осуществив специ фический акт рефлексии в
отношении собственного опыта. В рефлексии же обнаруживается и
фундаментальное свойство сознания - ин- тенциональность, нацеленность
сознания на объект, о котором я думаю, воспринимаю, размышляю, быть
может, воображаю. Любой опыт, т.о., детерминирован интенциональным
объектом, т.е. тем, сознанием чего он является. Восходящий к Ф. Брентано
принцип интен- циональности имманентно содержит отрицание
значимости жесткой субъект-объектной дихотомии как непроясненной
метафизической предпосылки классической теории познания.
Интенциональность объектов сознания означает, что не существует
сознания как tabula rasa, т.е. в качестве чистого сознания, лишенного
какого бы то ни было содержания. Сознание всегда является сознанием
чего-то и не может быть отделено от объекта, на который направлено.
«Основное свойство форм сознания, в которых я живу как Д есть так
называемая интенциональность, есть соответствующее осознание
(Bewussthaben) чего-либо», - убежден Э. Гуссерль . Принцип
интенциональности означает, что именно человеческое сознание,
направленное на объект человеческого интереса, наделяет его значением,
отнюдь не присущим объекту «самому по себе».
Изучая состав опыта, его структуру и механизмы его образования, мы
движемся путем, противоположным его генезису, начиная с кон кретного
содержания предметного мира через исследование акта восприятия к
общим механизмам конституирования предметов опыта и, наконец, к
изначальным данным сознания. В результате подобного

1
lagner //. The Scope of Phenomenologtcal Sociology: Consideration and Sugges tion //
Phenomenology and Social Reality. Essays in Memory of A. Schutz. Nijhoff, 1970. P. 61.
~ Гуссерль Э. Парижские доклады // Логос. 1991. № 2. С. 12-13.

98
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

исследования опыт сознания предстает как неразрывное единство


предметности (Э. Гуссерль называет ее поэмой) с содержанием акта
восприятия предмета (ноэзой), Процесс освоения предмета сознанием,
таким образом, выступает, по Э. Гуссерлю, как ноэтико-ноэмати- ческое
единство, конституируемое совокупностью интенциональных актов. В
подобном единстве «тает», обнаруживает свои пределы при сущее
классической рациональности традиционное раздвоение позна вательного
отношения на «субъект» и «объект». Свойственные клас сической
рациональности представления о том, что анализ наличного состава
знания позволяет выделить в нем содержание, присущее объ екту «самому
по себе», с одной стороны, и характеристики познава тельной активности
субъекта, с другой, Э. Гуссерль считает объективистской иллюзией. Он
убежден в том, что трансцендирование до уровня объекта «самого по
себе» невозможно. Самое большее, на что может рассчитывать
феноменолог, - это вычленение нередуцируемого остатка
интенционального предмета (ноэмы), с одной стороны, и акта его
конституирования (ноэзы), с другой. Характеристика же предмета
трансцендентально-редуцированной сферы как ноэтико-ноэматиче- ского
единства развивает изложенную в «Логических исследованиях» трактовку
понятия предмета познания как предмета интереса («пред мет интереса и
есть понятие интенционального предмета») - тезис, навеянный
бергсоновскими рассуждениями о том, что напряженность сознания
(«внимание к жизни») производна от главного регулятива нашего опыта -
когнитивного интереса 1 .
Феноменологическая рефлексия является не только операцией об -
наружения структуры сознания и механизмов его деятельности, но и
конституирования любых форм идеальных предметностей, т.е. смы слов.
Феноменологически понятый смысл нельзя обнаружить в гото вом виде как
нечто, существующее либо в сознании субъекта, либо в самом объекте,
который следует лишь «обнаружить». В каждом акте сознания он
созидается заново. Операциональной базой «сотворения смыслов» у Э.
Гуссерля выступает рефлексия. Такого рода понимание заметно
расходится с присущим классическому рационализму пред ставлением о
рефлексии как о способе «раскрытия» готового смысла, как мыслительной
деятельности по анализу готового осмысленного содержания,
нуждающегося лишь в дополнительном прояснении. Од нако, наделяя
рефлексию смыслообразующей силой, основоположник
трансцендентальной феноменологии отнюдь не приписывает смыслу
статуса онтологически объективной Идеи, или Сущности, на манер
гегелевской «феноменологии духа». Феноменология Э. Гуссерля тем и
отлична от гегелевской феноменологии, что в ней нет «самоотчуж -
дающегося» Абсолютного (объективного) духа, порождающего все
многообразие природы и культуры. Место гегелевского Абсолютного

1
Бергсон А. Материя и память // Собр. соч. Т. 1. С. 168.

99
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

духа у Э. Гуссерля занимает трансцендентальное сознание, а место


«объективного мира» - предметный мир, коррелятивный трансцен -
дентальному субъекту.
Движение феноменологической мысли в направлении исследова ния
конструктивно-креативной способности человеческого мышления
существенно развивает и дополняет гуссерлев анализ противоположно
направленных когнитивных процессов - редукции к трансценденталь но-
феноменологической сфере. Ибо конститутивные предметы как продукты
конструктивной деятельности трансцендентального сознания обретают
высшую достоверность благодаря происхождению из сферы абсолютной
феноменологической достоверности.
Анализ процессов феноменологического конституирования пред -
ставляет собой описание форм конститутивной активности трансцен -
дентального субъекта. Он включает в себя механизмы конституирова ния
любых идеальных предметностей, включая собственное Эго и его
феноменологические аналоги - Alter ego и общий для них интерсубъ-
ективный мир. В свете конститутивной методологии предметность
феноменологии не только идеальна, но и категориальна, т.е. имеет
источник в конструктивной деятельности сознания. Именно на этот аспект
конструктивной деятельности сознания сделан акцент в «Кар тезианских
размышлениях» Э. Гуссерля. Он и является наиболее важ ным для
реконструкции основополагающих идей феноменологической теории
интерсубъективности.

Alter Ego как аппрезентадия Я


Феноменология жизненного мира основана на представлении об
интерсубъективности человеческого бытия. В конститутивной фено -
менологии Э. Гуссерля Другой дан и как телесный объект, и как субъ ект
психической жизни, т.е. обладающий собственным потоком соз нания. Но
если тело Другого репрезентируется в изначальном присут ствии, то его
психическая жизнь дана не непосредственно, но лишь в со-присутствии
(не репрезентативно, а аппрезентативно). И лишь зрительное восприятие
взаимосогласованных кинэстетических движений Другого, сходных с
моими собственными, позволяет конституи ровать систему
высокоорганизованных индикаторов его психической жизни и опыта
(аппрезентаций). Исследование процесса идеального конституирования
Другого представляет собою феноменологическое описание постижения
смысла Другого как обладающего независимым существованием. Подобное
исследование составляет предмет трансцендентальной теории опыта
Другого или трансцендентальной теории интерсубъективности. Ее
значение в рамках феноменологии оказалось куда большим, чем способ
опровержения традиционных для Э. Гуссерля обвинений в солипсизме.
Описывая конституирование Другого,

100
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

трансцендентальная теория интерсубъективности обосновывает фе -


номенологическую теорию природы и культуры как идеальных кор релятов
интерсубъективного опыта. Выводя за пределы смыслов Ego как центра
собственного тела, Другой отсылает к смыслам трансцендентных
предметов - природы и культуры. Именно бытие Другого порождает
смыслы важнейших трансценденций. Феноменологическая теория
интерсубъективности, т.о., выводит Э. Гуссерля как на про блемы
феноменологии природы, так и на проблемы феноменологиче ской
онтологии культуры. В рамках феноменологической теории опыта Другого
социальный мир предстает как смысловой горизо)1т человеческой жизни.
Э. Гуссерль определяет процесс феноменологического конституи-
рования Другого как описание пути, ведущего от имманентности
трансцендентального Ego к трансцендентности Alter ego. Исходной
методологической процедурой процесса феноменологического кон-
ституирования Другого Э. Гуссерль считает редукцию к сфере при-
надлежности (Eigenheitssphaere), или тематическую редукцию (эпо- хэ).
Она выявляет в сфере опыта трансцендентального субъекта то, что не
является для него чужим. Смысл тематической редукции, т.о., состоит в
исключении из поля рефлексивного анализа всех характери стик чужой
субъективности. Редукция к сфере принадлежности (при- мордиальной
сфере) нацелена на то, чтобы схватить смыслы чужого бытия как не-
собственного, но понимаемого по аналогии с ним. Я должен сначала
истолковать собственное как таковое, рассуждает Э. Гуссерль, чтобы
понять, что в нем получает смысл бытия как не собственного, но
аппрезентируемого по аналогии с ним.
Тематическое выключение конститутивных факторов опыта Другого не
идентично ранее осуществленному абстрагированию от есте ственной
установки сознания. Тематическая редукция не касается он тологического
содержания сознания: она лишь сужает поле видения трансцендентального
субъекта в рамках трансцендентально-редуцированной сферы. В подобных
нюансах коренится существенное отличие тематической редукции Э.
Гуссерля от описанной Ж.-П. Сартром «не- антизации» (от фр. le Neant -
ничто): способности сознания «раскалывать» бытие, порождая в нем
трещины из «ничто» 1 . Неантизация - не только предельный вариант
редукции. Она осуществляется не в когнитивном, а в экзистенциальном
пространстве, в пространстве человеческого бытия, экзистенции.
Подобных «обращений» конститутивной методологии, т.е. превращения
рационалистической деятельности по конституированию смыслов, в
вариант субъективистской онтологии, предпринятых его учениками М.
Хайдеггером и Ж.П. Сартром,

1
Sartre J - P . L'Etre et le Neant. Essai d'ontologie phcnomrnologique. Pasis, 1968. P. 37-
57.

101
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

сам Э. Гуссерль, как известно, не одобрял 1 . Тематическая редукция, или


редукция к сфере принадлежности, т.о., не затрагивает трансцен -
дентально-феноменологическую. Если последняя принципиально из меняет
познавательную установку субъекта, освобождая его ото всех
предваряющих истолкований, то редукция к сфере принадлежности - это
не более чем конструктивная абстракция для решения определен ной
познавательной задачи. Элиминируя предикаты чужой субъек тивности,
она сужает горизонт сознания трансцендентального Ego до тех
синтетических единств (идеальных предметностей), которые не отделимы
от него самого.
В сфере принадлежности я обнаруживаю один объект, заметно от -
личающийся от других, рассуждает Э. Гуссерль. Это собственное те ло,
которым я могу управлять. Оно также является сенсорным полем моего
опыта. Придавая философское, и более того, когнитивное значение
телесности, Э. Гуссерль, таким образом, отходит от классически-
рационалистических представлений о человеке как бестелесном субъекте,
идентичном чистому сознанию. Сужая горизонт сознания
трансцендентального субъекта до сферы принадлежности, тематиче ская
редукция наделяет его тело смыслом организма, данного непо средственно
в синтезе изначального самоиспытания. Организму приписываются все
поля впечатлений - от простейших типа «тепло-холодно» до самых
возвышенных духовных переживаний. Благодаря изначальной связи моего
Я с его телесной организацией, данной как возможность управлять
собственным телом, полагает Э. Гуссерль, я постигаю себя как целостное
психофизическое единство.
В сфере принадлежности трансцендентальное Ego конституирует себя
как полюс многообразных чувственных переживаний, привычек,
ценностей. То, что входит в мое душевное бытие, полагает Э. Гус серль,
охватывает и процесс конституирования существующего для меня мира, а
также его разделение на то, что свойственно мне, и на чужое. При этом Э.
Гуссерль полагает, что Ego интенционально несет в себе различение того,
что является им самим, и того, что им не явля ется. Ведь само
осуществление редукции к сфере принадлежности предполагает, что не
все свойственные Ego модусы сознания являются одновременно и
модусами самосознания. Поэтому уже в изначальном синтезе
самоиспытания Ego переживает себя составной частью множества
внешних ему объектов и проводит различие между собою и тем, что им
самим не является.
Тематически исключив результаты синтезирующей деятельности
сознания, направленной на Другого, рассуждает Э. Гуссерль, я полу чаю в
выделенной интенциональности новый смысл бытия, выходя

1
См: Молчанов Н И . Онтология и обоснование феноменологии у Гуссерля и
Хайдеггера // Проблемы онтологии в современной буржуазной философии. Рига. 1988. С.
81-100.

102
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

щий за пределы совокупности характеристик, свойственных мне са мому.


Подобный не редуцируемый к собственному психофизическому Я остаток
конституирует другое Ego - Alter ego, - не являющееся моим собственным,
но «отраженное в нем» . Таким образом, второе Я конституировано как
производное от собственного. Другой, полагает Э. Гуссерль, по
изначальному замыслу своего конституирования от сылает меня ко мне
самому как к «первому творению». Другой есть отражение меня самого;
отражение не в буквальном смысле слова, на манер наивно-реалистической
теории отражения, но как восприятие по аналогии. Поясним.
Изначально Другой, как и любой предмет трансцендентально-
феноменологической сферы, конституирован как смысловое единство
посредством синтетической деятельности сознания. Однако консти-
туирование Другого как идеальной предметности, очевидно, не исчер-
пывает его специфики, отличия от других объектов трансценденталь ного
опыта. Ведь подобная операция, наделяя его смыслом интенцио- нального
предмета, еще не наделяет его смыслом человека как психофизического
единства. Специфика феноменологического пред ставления Другого в опыте
сознания трансцендентального субъекта состоит в определении таких схем
идеального конституирования, посредством которых Другой дан как
обладающий собственным потоком сознания и свойственным ему миром
интенциональных предметно- стей. Это означает, что механизм
конституирования Другого обладает важной особенностью: с одной
стороны, он конституируется как предмет трансцендентально-
феноменологической сферы, с другой - как организм с атрибутами
духовности.
Специфическая трудность конституирования Другого как обладающего
собственным потоком сознания состоит в том, что чужой поток сознания
не может быть дан в опыте непосредственно. Он мыс лим лишь как аналог
того, что свойственно мне, рассуждает Э. Гус серль, в качестве
интенциональной модификации моего собственного сознания. Иными
словами, опыт чужого сознания феноменологически открывается мне лишь
через уподобление моему собственному. Подобное сходство и
обнаруживает редукция к сфере принадлежности.
Используя непосредственный доступ к собственному телу, редук ция к
сфере принадлежности обнаруживает и способность им управ лять.
Наблюдая за выразительными (кинэстетическими ) движениями Другого, я
могу предположить наличие в нем сходной с моею способ ности,
открывающей его нефизическое, но психофизическое измере ние. А
поскольку в моей сфере принадлежности смысл организма присущ
единственно моему телу, функционально схожее с ним тело за пределами
сферы принадлежности по аналогии обретает значение организма.
Подобное уподобление и представляет собой аппрезента- цию -
ассоциативное наложение характеристик одного трансценден тального
предмета, лежащего в основании апперцепции, на функцио

103
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

нально сходный с ним, т.е. идентификацию смысла одного предмета со


смыслом другого. Внешняя аналогичность поведения такого пред мета
моему собственному поведению, рассуждает Э. Гуссерль, а так же
сходство его физического облика с моим, приводит к ассоциатив ному
осознанию сходства моего организма с телом Другого. Пробуждая
чувственный образ моего собственного тела, уподобляющая ассоциация
превращает его тело из das Korp в das Leib - в телесную плоть при чужой
душе.
Э. Гуссерль неоднократно подчеркивал, что операция ассоциатив ного
переноса смысла организма с собственного тела на тело Другого не
является ни индуктивным выводом, ни рассуждением по аналогии, ни
дискурсивным мышлением вообще. Установление сходства как
аналогизирующий перенос ранее освоенного предметного смысла на
новый - одна из фундаментальных процедур обыденного мышления,
лежащая в основе типизации. Подобная операция представляет собой
«приписывание» вещи к известному уже типу, идентификацию с тем, что
«уже было», «осовременивание» как наиболее простой способ мышления в
естественной установке обуздать бесконечность неисчислимого
многообразия.
Спонтанному подверствыванию под образец в естественной уста новке
сознания в трансцендентально-феноменологической сфере со ответствует
процедура апалогизирующей апперцепции (verahnlichende Apperzeption). Для
своего осуществления она требует актуального присутствия того
смыслового образца - «первого творения» (die Urs- tiftung), - в отношении
которого подобный предметный смысл конституирован впервые. В
трансцендентальной теории опыта Другого роль «первого творения» играет
собственное тело, непосредственно данное в опыте самовосприятия.
Аппрезентация осуществляется в форме «спаривающей ассоциа ции»,
или образования пар (Paarung), с последующим переходом ко
множественным конфигурациям. Спаривающая ассоциация представ ляет
собой отождествление двух сходных интенциональных предметов в одном
совместно разделяемом значении. Перенос смысла на то, с чем
образовалась пара, - это восприятие одного в соответствии со смыслом
другого. Аппрезентация конституирует функциональное сообщество
одного восприятия, в пределах которого следует различать то, что
воспринято в нем непосредственно, и то, что непосредственно не
воспринимается, но наличествует совместно. Любая аппрезентация, таким
образом, является трансцендирующим восприятием: она пола гает больше,
чем актуально дано в наличии (praesent macht).
Применительно к трансцендентальной теории опыта Другого это
означает следующее. Если в поле восприятия попадает тело вне сферы
принадлежности, которое ведет себя аналогично моему собственному и к
тому же обладает с ним структурным сходством, рассуждает Э. Гуссерль,
оно образует пару с моим собственным. В рамках вновь

104
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

образованного единства и осуществляется процесс ассоциативного пере -


носа предметного смысла. При этом собственное тело как продукт ранее
осуществленных конститутивных синтезов самовосприятия обладает в
паре статусом смыслового образца, «первого творения» (die Urstiftung).
В рамках трансцендентальной теории опыта Другого смысловой
образец как матрица смыслов всех возможных Других представляет собою
не просто человеческое тело, но нераздельное психофизическое единство,
уникальное взаимоотношение субъекта с собственной те лесностью.
Поэтому аналогизирующая апперцепция, строго говоря, уподобляет друг
другу не тела, а процессы непрерывно возобновляю щейся данности тела
самому себе при сохранении уникального харак тера их индивидуальных
взаимоотношений. Смысл аналогизирующей апперцепции состоит в том,
что члены спаренного единства, будучи неповторимы, разделяют друг с
другом схожее отношение.
Феноменологическая теория интерсубъективности исходит из то го,
что поток сознания Другого не дан непосредственно. Поэтому, в отличие от
непосредственного постижения смысла собственного организма,
восприятие Другого всегда опосредовано. Подобная опо- средованность,
подчеркивает Э. Гуссерль, составляет сущность аппре- зентации.
Аппрезентируемый предмет дан как аналог чего-то другого. Поэтому
аппрезентация нуждается в постоянном подтверждении дос тупными
презентациями, т.е. в «осовременивании», в связывании ас социативными
отношениями с «первым творением». Применительно к
феноменологической теории опыта Другого, роль верифицирующей
презентации играет его поведение (das Gebaren). Узнаваемые телесные
движения (рук, ног, глаз) постоянно подтверждают стиль собст венного
чувственного процесса. Впоследствии над этим надстраива ется
вчувствование в определенные образования высшей психической сферы,
проявляющиеся в телесных реакциях веселья, гнева или печа ли. Сколь ни
индивидуальны высшие психические процессы, но фе номенологически
они могут стать мне понятны в результате ассоциативного сходства с
моими собственными, благодаря доступности знакомого мне
«эмпирически проявляющегося жизненного стиля». Воспринимаемая в
опыте чужая телесность манифестирует себя как всегда изменчивая, но
образующая некоторое психофизическое единство, т.е. обладающая
взаимосогласованной манерой поведения. Наблюдаемые психические
процессы обладают «синтетической взаимосвязью форм», доступной
пониманию по аналогии с собственным поведением. Иными словами, если
я могу зафиксировать сходный с моим взаимосогласованный характер
поведения Другого, рассуждает Э. Гуссерль, он признается организмом,
управляющим своим телом. Если же подобная взаимосогласованность
отсутствует, чужое тело признается организмом лишь по видимости.
Но Alter ego не является простым дубликатом моей телесности. Оно
воспринимается в модусе «там» (illic), в то время, как мое собст

105
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

венное тело - в модусе «здесь» (hie). Таким образом, тело Другого ап-
презентирует мое собственное в модусе пространственной возможно сти,
т.е. по аналогии с тем, «как если бы я был там», утверждает Э. Гуссерль.
Однако собственный жизненный мир организован вокруг
пространственного положения «здесь». Несмотря на все перемещения, я
не перестаю быть центром собственного мира, заданного в модусе
абсолютного «здесь». Другие пространственные модусы актуально не
доступны даже гениальному актеру, вжившемуся в роль своего персо нажа.
Поэтому их восприятие как центра чужого мира и функ ционального
центра поведения Другого является опосредованным, данным в модусе
пространственной возможности. Именно аппрезен- тативный характер
постижения Другого, заключает Э. Гуссерль, позволяет сделать вывод о его
самостоятельном, т.е. не зависящем от меня, существовании. Именно
различие в модусах данности, фундаментальное для феноменологической
теории Другого, конституирует независимость Alter Ego как суверенного
психофизического единства.
Конститутивная методология исходит из того, что объективность (т.е.
всеобщность и необходимость) любого конститутивного предме та, в том
числе и Другого в качестве «второго //», гарантирована следованием
определенным процедурам феноменологического консти- туирования.
Если трансцендентальный субъект действует в соответст вии с
описанными выше конститутивными принципами - ассоциа цией,
образованием пар и аппрезентацией, - то конституирование Другого,
обладающего независимым существованием, не только воз можно, но и
«трансцендентально неизбежно».
Ранее уже отмечалось, что значимость феноменологической тео рии
интерсубъективности куда выше, чем полемическое опроверже ние
обвинений в солипсизме. В ее рамках сформулированы конститу тивные
принципы, позволяющие не только наделить смыслом незави симого
существования Alter Ego, но и осуществить переход от
трансцендентальной эгологии (феноменологической теории чистого опыта
трансцендентального субъекта) к феноменологической онтоло гии, к
феноменологии трансцендентальной интерсубъективности, т.е. к
исследованию социальных сообществ и культуры. Каким же об разом?
Первой существующей между нами общностью, образующей фун -
дамент прочих интерсубъективных общностей более высокого поряд ка,
является общность природы, полагает Э. Гуссерль. Множество «там», по
Э. Гуссерлю, образует идеализацию бесконечной открыто сти,
трансцендентной горизонту собственного Ego. Объекты же с предикатами
духовности отсылают нас к Другому как соучастнику в определении
смыслов идеальных предметностей культуры. Иными словами,
конституируя независимость Другого, мы тем самым конституируем и
независимое существование общего для нас интерсубъективного мира -
природы - как общего базиса всех интерсубъективных

106
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

сообществ. Во-первых, постоянное присутствие моего собственного тела


как матрицы смыслов всех возможных Других превращает поле опыта
трансцендентального субъекта в бытие-для-нас - смысл, кото рым оно до
конституирования Другого не обладало. Во-вторых, данность Другого в
модусе пространственной возможности «как если бы я был там», т.е.
различие пространственной перспективы означает вы ход за пределы
сферы принадлежности к новому феноменальному миру, не являющемуся
моим собственным. Идеализация бесконечной феноменологической
открытости порождает смысл общего для нас и независимого от каждого
интерсубъективного мира - идеального коррелята интерсубъективного
опыта. Трансцендентальная интерсубъективность, т.о., предшествует
любой объективности и обосновывает ее. Быть объективным - значит быть
воспринимаемым другим сознанием, нести в себе отпечаток
принадлежности общему миру. В самой объективности присутствует
взгляд другого, а интенциональ- ная жизнь сознания оказывается
внутренне интерсубъективной.
Другие не воспринимаются как разделенные на отдельные едини цы.
Напротив, никакое множество монад не мыслимо иначе, как явно или
неявно превращенное в сообщество, т.е. как конституирующих
объективный мир и себя самих в качестве живых человеческих су ществ.
Совместное их бытие предполагает сосуществование во време ни.
Априори, правда, можно помыслить, что любая группа монад об ладает
некой интерсубъективностью и своим миром, который, воз можно,
выглядит иначе и не имеет связи с другими. Однако, полагает Э. Гуссерль,
в сознании трансцендентального субъекта изначально заложены структуры
совместного существования (МЦ-Бет) с другими монадами. Подобные
сообщества - суть миры с открытыми гори зонтами, которые лишь
случайным образом могут быть не раскрыты.
Интерсубъективность как бытие взаимосогласованного опыта
предполагает изначальную гармонию монад, образование интермона-
дических сообществ. Правда, другие, как утверждает Э. Гуссерль, ре ально
отделены от моей монады, поскольку никакая связь не ведет от их
переживаний к моим, и наоборот. Этому способствует и различие в
модусах пространственной данности. Тем не менее, он убежден в том, что
мы обладаем взаимным бытием-друг-для-друга, благодаря кото рому я и
любой другой выступаем как человек среди людей. Этот мир обретает
статус человеческого, социального мира как потенциально бесконечного
горизонта взаимосогласованного опыта. В каждом человеке он
конституируется в его интенциональных переживаниях, в ду шевной
жизни. Аппрезентирующий опыт Другого, являясь личностным, носит и
социальный характер, поскольку его результатом стано вится
конституирование совместного интерсубъективного мира. Таким образом,
опыт феноменологического конституирования Другого изначально
содержит в зародыше все возможные смысловые фор мы социальных
коммуникаций. Тщательное изучение 'этих форм в их

107
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

различных составах, убежден Э. Гуссерль, делает «трансцендентально


понятной» суть любой социальности.
Аналогичным образом у Э. Гуссерля конституируется специфиче ски
человеческий мир культуры. Для каждого из нас, утверждает он, мир дан
исключительно как общий мир культуры, в той или иной сте пени
доступный каждому. Однако, исходя из сущностных оснований
конституирования, эту доступность нельзя считать безусловной. Че ловек
живет в природе, которую он в индивидуальной и совместной
деятельности трансформирует в значимый для себя мир культуры.
Поэтому на одном и том же «материале» природы сосуществует бес -
численное множество миров человеческой культуры. Проблема же
понимания чужой культуры связана с особенностями конституирова ния
любого из возможных и действительных миров. Чужая культура доступна
лишь как ранее описанный опыт Другого, посредством «вчувствования» в
значения других культур. Слияние отдельных культурных горизонтов и
образование культурного сообщества, полагает Э. Гуссерль, является
результатом «вчувствования» в чужие значения. Таково
трансцендентально-феноменологические представление об истоках
человеческого понимания. А трансцендентальная теория
интерсубъективности перерастает в феноменологическую культуро логию:
в конститутивную теорию смыслов наиболее значимых поня тий
человеческой культуры - культурных универсалий. Они суть се -
диментации общечеловеческого опыта и опорные пункты взаимопо -
нимания людей. Разработку этой поистине исполинской проблемы Э.
Гуссерль завещал своим ученикам.

Когнитивные импликадии
транс ден дентальной интерсубъективности
Однако найденное им решение основополагающей для социаль ных
наук проблемы интерсубъективности удовлетворило далеко не всех его
учеников и последователей. И вот почему. Как феноменолог, Э. Гуссерль
исследует процесс конституирования смысла Другого в пространстве
эгологической сферы, т.е. в пределах чистого опыта трансцендентального
субъекта. Предложенные им процедуры фено менологического
конституирования смысла Другого, по замыслу Э. Гуссерля, должны
сделать «трансцендентально понятной» суть любого сообщества, любой
социальности. Но если, по мысли Э. Гуссер ля, анализ любого состава
знания, осуществленный в трансценден- тально-редуцированной сфере,
сохраняет структуру значений естественной установки сознания, то в
отношении интерсубъективности подобного соответствия между
феноменологической и естественной установками не существует. Ибо это
проблема особого рода. Многие

108
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

исследователи полагают, что монадическая концепция сознания и ак цент


на персональную очевидность препятствуют продуктивному ис -
следованию форм социальной организации. А. Шюц солидаризируется с
Ж.-П. Сартром 1 в том, что проблема Другого в феноменологии Э. Гуссерля
сводится к отношению между трансцендентальными субъектами. Без
сомнения, «это одна из самых трудных проблем фе номенологии, возможно
неразрешимая, - примирить понятие трансцендентального Ego как
источника конституирования мира с идеей плюральности
сосуществующих трансцендентальных субъектов. Наш главный источник,
V Картезианское размышление, показывает не то, как Другой
конституируется в качестве трансцендентальной субъек тивности, но лишь
как он конституируется в качестве посюстороннего психофизического
единства» 2 , - полагает А. Шюц. Его последователь Ф. Даллмер убежден в
том, что исходная эгологическая установка приводит к тому, что
интерсубъективные отношения рассматриваются лишь как серия
аналоговых опытов, и потому предстают не более, чем синхронизацией
монологов 3 .
С позиций естественной установки сознания, решение Э. Гуссерля
действительно самопротиворечиво: речь идет о том, чтобы обосновать
существование другого как обладающего присущим ему, и независи мым
от моего, потоком сознания, не выходя за пределы трансценден тального
сознания, да еще и абстрагированного (в результате транс цендентально-
феноменологической редукции) ото всех онтологических импликаций и
предикатов собственной субъективности! Но с точки зрения
последовательного феноменолога, подобное решение не заключает
противоречия: найти феноменологическое решение проблемы
интерсубъективности - значит показать, посредством каких процедур
феноменологического конституирования Другой мыслим как идеальный
предмет особого рода, обладающий собственным по током сознания с
имманентно присущими ему механизмами ментальной активности.
Напомним, что в качестве такой процедуры для Э. Гуссерля выступает
аналогизирующая апперцепция, основанная, в свою очередь, на
способности чистого сознания к спонтанному улавливанию сходства и к
последующему переносу ранее конституированного предметного смысла
на сходный объект.
Но представителя конкретных когнитивных наук такое решение
удовлетворить не может. Ведь существование Другого и его «вторая
производная» - общий интерсубъективный мир - гарантированы

1
Sartre J-P. L'etre et le Neant. Essai d'ontologie phenomcnologiquc. Gallimard, 1968. P.
275-310.
2
Schutz A. On Husserl's Theory of the Other // Collected Papers. The Hague, 1962. Vol.
L P . 194.
3
Dallmayr F. Phenomenology and Marxism: A Salute to Enzo Paci // Phenome nology and
Social Reality. NijhofT, 1970. P. 307.

109
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

столь непроясненной и лишь «интуитивно постигаемой» способно стью


человеческого сознания, как спонтанное улавливание сходства! Более
того. Понятие потока сознания феноменологически фундамен тально. Это
изначальная данность сознания, схватываемая непосред ственно. Еще А.
Бергсон полагал, что наличие собственного потока сознания не подлежит
вопрошанию. Любые сомнения в его данности Э. Гуссерль, вслед за А.
Бергсоном, считает «слишком метафизическими». Поток же сознания
Другого ни при каких обстоятельствах не может быть дан
непосредственно. Он может быть воспринят лишь аппрезентативно, по
аналогии. Это означает, что чужое сознание не может быть всецело
открыто мне даже в самых интимных переживаниях, рассуждает А. Шюц.
Ни при каких условиях мы не можем пережить в сознании все богатство и
своеобразие чужой личности. «Следует подчеркнуть, - настаивает он, - что
эта трансцендентальная интерсубъективность существует исключительно
во мне, медитирующем Эго. Она конституируется исключительно из
ресурсов моей интенциональности, но таким образом, что является той же
самой трансцендентальной интерсубъективностью в каждом отдельном че -
ловеческом бытии, в его интенциональном опыте» 1 . Даже гениальный
актер, вжившийся в роль своего персонажа, лишь имитирует его, играя в
чужую субъективность. А это означает, солидаризируется с А. Шюцем его
испанский коллега экзистенциальный феноменолог X. Ортегаи-Гассет, что
аналогизирующая апперцепция, «отвечающая» за перенос предметного
смысла с моего собственного организма на организм другого, базируется
исключительно на аналогии телесного облика - das Когр. По мнению X.
Ортеги, Э. Гуссерль недооценивает того факта, что моему наблюдению
открыт лишь внешний облик чужой телесности, в то время как свое
собственное тело я испытываю во внутреннем опыте. Но столь
фундаментальное различие в содержании «внешнего» и «внутреннего»
опыта, убежден Ортега, не может быть сведено к проводимому Э.
Гуссерлем различению пространственных перспектив «здесь» и «там». А
из того, что аналогия почти исключи тельно сводится к сходству внешнего
облика, следует, что она просто невозможна, если я - мужчина, а другой -
женщина. Ведь введя понятие «горизонта нормальности» опыта, Э.
Гуссерль предусмотрел лишь ситуацию, в которой аппрезентируемый
Другой - калека. Его увечье конституируется как отклонение от нормы. Но
любое ли отклонение можно заранее предусмотреть? Другой у Э. Гуссерля,
заключает X. Ортега, остается всего лишь отблеском собственной
телесности, Alter ego в буквальном смысле слова\ Это подверстанная под
процедуры феноменологического конституирования абстракция Другого.

1
Schutz A. Phenomenology and the Social Sciences // Luckman Th. (ed.) Phmome- nology
and Sociology. Penguin, 1978. P. 128.
-Ortega y Gusset. Man and People. N.Y., 1957. P. 121-128.

110
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

Подвергая критике гуссерлевскую теорию Alter Ego как аналоговой


проекции или транспозиции собственного тела на место другого, X. Ортега
ссылается на то, что реальность Другого в ее конкретном проявлении не
постижима для меня, как и моя для него. И хотя утвер ждение о том, что
искомая аналогия имеет место не столько между телами, сколько между
отношением сознания к собственному телу, т.е. к умению им управлять,
логически выводима из рассуждений Э. Гуссерля, сам он об этом, к
сожалению, прямо не говорит.
Более того. Как уже отмечалось, феноменологически существова ние
интерсубъективного мира «производно» от объективности Другого. Именно
бытие Другого конституирует наше общее окружение, со вместно
разделяемый социальный мир. Э. Гуссерль мыслит его как смысловое
пространство трансцендентального опыта, превращающее поле опыта
трансцендентального субъекта в бытие-для-лас. Но если убедительность
приведенного выше решения проблемы бытия Другого ставится под
сомнение, то и проблема конституирования общего интерсубъективного
мира не должна считаться решенной 1 . Собственно философских методов
для анализа социологически значимых аспектов интерсубъективности,
заключает А. Шюц, недостаточно.
Однако он не умаляет заслуг Э. Гуссерля в разработке философ ских
подходов к проблеме «чужих сознаний», решение которой не может
апеллировать лишь к эмпирической очевидности или к мораль ному
долженствованию. Основатель социальной феноменологии ви дит
непреходящую заслугу Э. Гуссерля в том, что он с исчерпываю щей
полнотой продемонстрировал неразрешимость социологически
релевантных аспектов проблемы интерсубъективности средствами
трансцендентальной феноменологии, и тем самым, независимо от то го,
каким виделось решение ему лично, продемонстрировал необхо димость
привлечения и иных, научно ориентированных, подходов.

Alter Ego как продукт


темпоральной синхронизации
В отличие от Э. Гуссерля, работавшего с трансцендентально чис тыми
структурами сознания и сосредоточившегося на собственно фи лософских
аспектах интерсубъективности, А. Шюц убежден в том, что в рамках
естественной установки сознания существование Другого не
проблематизируется. «Если придерживаться естественной установ ки как
человека среди людей, - утверждает А. Шюц, - то существова ние других не
более проблематично для нас, чем существование внешнего мира. Мы
просто родились в мире других, и до тех пор, пока придерживаемся
естественной установки, не сомневаемся, что дру

1
SchutzA. Collected Papers. Vol. 1. P. 148.

111
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

гой человек действительно существует. Только если радикальные со -


липсисты и бихевиористы требуют доказательства этого факта, то
оказывается, что существование другого оказывается "слабой данно стью".
Но в естественной установке даже эти мыслители не сомнева ются в этой
"данности". Иначе они не смогли бы встречать коллег на конгрессах, где
доказывали бы, что существование других - под во просом. Поскольку
человеческие существа не состряпаны, подобно гомункулам, в пробирках,
но рождены матерями, сфера "Мы" наивно предполагается» .
Интерсубъективный мир рассматривается как данный человеку в
повседневной жизни. Это мир, существовавший до его рождения и данный
ему в опыте и интерпретациях других. Интерсубъективность отличает
сферу повседневной жизни от множества других реальностей - конечных
областей значений. Человек одинок в мире собствен ных снов и грез, но
мир повседневной жизни он разделяет с другими. Он знает, что его
естественная установка в этом мире соответствует естественным
установкам других. У них те же самые объективации, организующие этот
мир. Еще более важно, полагают П. Бергер и Т. Лукман, то, что «я знаю,
что существует соответствие между моими и их смыслами в этом мире,
что мы разделяем здравый смысл относительно этой реальности.
Естественная установка является установкой здравого смысла как раз
потому, что относится к миру, общему для многих людей. Здравый смысл
- это то знание, которое я разделяю с другими в нормальной,
самоочевидной рутине повседневной жизни» 2 . Поэтому мир повседневной
жизни мыслится как состоящий из набора интерсубъективных объектов,
разделяемых с другими и данных в опыте и интерпретациях других, -
«общий всем нам». Даже моя уникальная биографическая ситуация,
рассуждает А. Шюц, создана мною лишь в определенной степени. Я
всегда нахожусь внутри исторического - как природного, так и
социокультурного - мира, который существовал до моего рождения и
останется таковым после моей смерти. Другие также находятся в
биографически уникальных ситуациях в мире, который, подобно моему,
сгруппирован вокруг их «здесь и теперь» исторически данного мира
природы, общества и культуры 3 .
Человек в естественной установке не проблематизирует, а прини мает
как сами собой разумеющиеся телесную организацию других людей, их
сознательную жизнь, возможность взаимных коммуника ций,
историческую данность социальной организации, природы и культуры.
Осознавать себя в отношении к общему окружению - зна чит быть
объединенным с другими в человеческом сообществе. Вхо

1
SchutzA. Collected Papers. Vol. 1. P. 163.
2
Berger P. Luckmann T. The Social Construction of Reality. P. 23.
3
Schutz A. On Phenomenology and Social Relations. P. 163.

112
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

дящие в общее коммуникативное окружение даны друг другу не как


объекты, а как взаимосубъекты, «личности, кон-социальные в социе-
тальном сообществе личностей. Социальность конституируется ком -
муникативными действиями» 1 . Но в пределах общего окружения каждый
субъект имеет свое собственное субъективное окружение, свой
собственный мир, данный лишь ему одному. Он воспринимает тот же
объект, что и его партнер, но в иной пространственной перспективе,
обусловленной его местоположением.
Темпоральная структура интерсубъективного мира очень сложна.
Каждый субъект помещен сразу в нескольких ее временных измере ниях: в
длящееся внутреннее время - в сферу конституирования опы та; время уже
конституированного опыта, данного в рефлексии, на основе которого он
размышляет и действует; наконец, в интерсубъек тивное, гражданское
время, образующее единый порядок времени со всеми субъективными
временами. В этом последнем вещь, данная одному в интерсубъективном
«сейчас», дана другому в том же модусе.
Вместе с тем А. Шюц хорошо понимал, что наивная вера в суще -
ствование других людей, присущая естественной установке сознания, не
является решением проблемы теоретической репрезентации соци ального и
не в состоянии обеспечить надежное когнитивное основа ние
теоретической социологии. «Результаты анализа земных дел не могут
служить основой утверждения (метафизического или онтологи ческого)
нашего верования в существование других людей», - при знает он 2 .
Гуссерлево же решение проблемы интерсубъективности справедливо лишь
в отношении трансцендентального субъекта, абстрагированного от
естественной установки сознания, наличной соци альности. Осознание
недостаточности апелляции к естественной установке сознания побуждает
А. Шюца развернуть свои рассуждениия о «посюсторонних», социально-
философских аспектах интерсубъективности в социально-
феноменологическую концепцию Alter Ego.
В когнитивном отношении наиболее значимой характеристикой
интерсубъективности является взаимопонимание. Понимание осуще -
ствляется посредством приписывания субъективных значений. В рас -
смотрении этого процесса А. Шюц движется от простейшего случая -
отношения двух человек - к более сложным формам социального
взаимодействия. Слушая лекцию, рассуждает он, мы непосредственно
участвуем в развитии потока сознания другого. Но, делая это, мы
принимаем существенно иную, чем лектор, установку. Согласно фе -
номенологической теории рефлексии, наш собственный опыт наделен
значением лишь по прошествии пережитого события или его отдель ных
этапов, т.е. в прошедшем совершенном времени. Феноменологи чески
понятая рефлексия - всегда выход за пределы «живого настоя

1
Schutz A. On Phenomenology and Social Relations. P. 165.
2
Ibid. P. 167.

113
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

щего». Но чтобы схватить смыслы чужой речи, нет нужды мысленно


останавливать чужой поток сознания и переводить его в иной времен ной
модус (modo praeterito), из «теперь» в «только что», как свой соб ственный.
Мы разделяем с ним «живое настоящее» и можем постиг нуть его
одновременной с ним интенциональной активностью собственного
сознания, рассуждает А. Шюц 1 . Слушая другого, мы схватываем чужую
мысль не в модусе предшествования, как свою собствен ную, а в живом
настоящем, т.е. как данную «сейчас», а не «только что». Иными словами,
мы можем схватить чужой поток сознания в живом настоящем, в то время
как свой собственный - лишь ретроспективно, в рефлексии. Речь Другого и
наше восприятие ее на слух даны в опыте как живая одновременность. Как
далеко мы последуем за развитием его мысли, зависит от обстоятельств.
Но в той мере, в какой мы это делаем, мы участвуем в живом настоящем
сознания другого. «Этот опыт сознания Другого в живой одновременности
с моим я предлагаю назвать всеобщим тезисом существования Alter ego», -
заключает он 2 . Феноменологическое значение термина Alter ego
подразумевает, что поток сознания Другого обладает теми же ха-
рактеристиками, что и наше собственное. Жизнь его сознания имеет ту же
самую темпоральную структуру; ему присущи градации различ ных
уровней внимания, специфический опыт удержания в памяти (ретенции),
антиципации (протенции), способность к рефлексии. «Второе Яу> может
рефлексивно узнавать себя в опыте, но может и наблюдать мой
собственный поток сознания в живом настоящем.
Потенциально каждый из нас может уйти в прошлую жизнь своего
сознания, насколько позволяют его воспоминания, в то время как на ше
знание Другого ограничено лишь наблюдаемыми проявлениями его жизни.
И в этом смысле мы, конечно, знаем о себе больше, чем о Другом. Но,
вместе с тем, в определенном смысле мы знаем о Другом больше, чем о
себе, поскольку мы воспринимаем в опыте мысль и по ступки Другого в
живом настоящем, в то время как свои собствен ные - лишь в рефлексии.
На подобном различии в модусах временной данности и основан по
видимости парадоксальный вывод социальных феноменологов о том, что в
настоящем мы знаем другого лучше, чем себя. Я знаю о Другом, и он знает
обо мне больше, чем каждый из нас знает о себе самом в живой
одновременности нашего совместного бытия. Это общее нам обоим бытие
и является сферой «Мы». Это сфера дорефлексивного совместного
проживания. Мы проживаем в ней одновременно, не прибегая к
рефлексии, тогда как «Я» возникает в нашем сознании лишь в
рефлексивном повороте. Мы можем постичь лишь прошлую стадию
собственного поведения в modo praeterito, в то время как поступки Другого
доступны восприятию и могут быть наде

1
Schutz Л. On Phenomenology and Social Relations. P. 166.
2
Ibid. P. 167.

114
ГЛАВА 5. Интерсубъективность как проблема...

лены значением в живом исполнении. Таким образом, если в транс -


цендентальной теории интерсубъективности Э. Гуссерля различия в
модусах пространственной данности конститутивны для наделения Другого
смыслом самостоятельного, независимого существования, то
социологический аспект интерсубъективности акцентирует значи мость
темпоральной синхронизации потоков сознания.
Социальные феноменологи убеждены в том, что, обеспечивая воз -
можность непосредственной эмпирической фиксации человеческих
действий, всеобщий тезис Alter ego является необходимым и достаточным
основанием для эмпирических социальных наук. Это означа ет, что все
наше знание социального мира, включая его наиболее от даленные от
повседневной жизни явления, равно как и эмпирическое многообразие
типов социальных общностей, основаны на способно сти воспринимать в
опыте Alter ego в живом настоящем.
Обладающий собственным потоком сознания и атрибутами духов -
ности, Alter ego выступает всеобщим прообразом, архетипом воспри ятия
Другого. Именно в аппрезентативном уподоблении Другого нам самим А.
Шюц видит ключ к решению «королевского» вопроса фено менологии
социального мира: как возможна реконструкция субъек тивных смыслов
действия? каким образом мы можем приписать им значение? Решение
этого вопроса претендует на феноменологическое прояснение
возможности взаимопонимания людей и социальных коммуникаций как
таковых. Это «вопрос вопросов» всей понимающей социологии. Значение
социально-феноменологического анализа проблемы понимания Другого
выходит далеко за рамки собственно пони мающей социологии и вносит
существенный вклад в становление неклассической парадигмы
социального знания как таковой.

115
ГЛАВА
6
СМЫС
Л
Социальная эпистемология языка не может пройти мимо такого
понятия, как «смысл», со времен древнегреческой античности нахо -
дящегося в фокусе философского, логического и лингвистического
исследования. В чем социальная природа смысла? В способности
«осаждать» и хранить в себе социальный опыт вообще? Или речь идет, в
первую очередь, о специфических формах этого опыта, благо даря
которым предметы и явления независимой от человека реально сти
вовлекаются в сферу жизненного мира? Смысл как продукт креа тивной

О смысле слова «смысл»


Вопрос о смысле, о возможности определения этого понятия, о
понимания смысла языковых и всяких культурных феноменов, смысла
жизни, бытия в целом (включая природу) издавна относился к наибо лее
сложным разделам философского мышления. Современная фило софия
языка не минула этой проблемы, результатом чего является многообразие
представлений о смысле, каждое из которых соответст вует, видимо, целям
автора. Желанием внести некоторую долю един ства в многообразие,
произнеся собственное осмысленное слово, и продиктованы настоящие
размышления.
Мы будем понимать смысл (sense, meaning - англ., Sinn, Bedeu- tung -
нем.) как понятие, обозначающее отнесенность знака, явления, события к
человеку или некоторому высшему существу (в широком употреблении), а
также как понятие, характеризующее содержание языковых выражений (в
узком употреблении). Первый акт мышления - это вопрос о смысле как о
том, что не дано в повседневном созерцании, но требует проникновения в
скрытую сущность слов, вещей и отношений. Осмысленность мира прямо
пропорциональна глубине индивидуального и социального освоения
культуры и способности к творчеству. И именно в философии постоянно и
целенаправленно ставится вопрос об условиях возможности мира
культуры, мира для человека вообще; вопрос, ответ на который включает
в себя апелляцию к смыслу как к элементарному кирпичику культурной и
окульту

116
ГЛАВА 6. Смысл

ренной реальности. Смысл - это вызов, который человек бросает


непостижимой и неподвластной ему - бессмысленной - реальности. И
стоит только реальности ответить, как человек открывает в себе демиурга,
а в реальности - сферу приложения своих сил.
О термине. В мышлении человек занимается операциями со смыслом:
вопрошанием смысла, поиском, обнаружением, приписыва нием смысла.
Он осмысливает, переосмысливает, обессмысливает окружающий мир и
себя самого, открывает соответствия и несоизмеримость смыслов.
Обнаружение того обстоятельства, что ни знак, ни действие, ни иное
событие само по себе не исчерпывается своим чув ственно данным бытием,
становится первой постановкой проблемы смысла как поиска цели,
назначения, причины, основания, сущности. Поэтому смысл изначально
предполагает расширяющееся пространство деятельности, дистанцию,
путь, который следует преодолеть для увеличения массива своего знания.
Так, Р. Лотце определяет смысл (Sinn) в общей форме как мыслительную
направленность, или «путь к достижению некоторой ценности» 1 . В
немецком языке это понимание смысла основано на ряде этимологических
интуиций. Так, корень слова Sinn обнаруживается в германском «sinAa», в
готтском «sinAs» (ход), или «sinAan» (идти), или староверхненемецком
<sinnan> (ехать, идти, стремиться). При этом всякий староверхненемецкий
глагол физического движения означает одновременно в переносном
смысле и психическое движение. Тем самым «sinnan» первоначально
получает в новом верхненемецком значение «sinnen» (сознательно или
мысленно следовать за чем-то, в мышлении подходить к проблеме, при -
ближаться к пониманию вещи). Этот оттенок слова «sinnan» может
являться исходным пунктом историко-языкового объяснения значения
немецкого существительного «Sinn», из которого исходят немецкие
философы и лингвисты 2 . Кстати, изначально данный эпистемологический
контекст слова «смысл» в немецком языке не позволяет сводить его
просто к переводу английского «meaning», под которым обычно имеется в
виду не более чем лексическое содержание некоторого вы ражения.
Понимание смысла как пути близко тому толкованию этого слова,
которое проглядывает у В. Даля , когда он разбирает глагол «смыш лять,
смыслить» в качестве «намереваться», «стремиться», «затевать»,
«готовить», «добывать», «промышлять». Отсюда «смышленый», или
«сметливый», человек - это не тот, который понимает суть событий, но
преимущественно тот, кто способен найти путь реализации замыс ла, т.е.
находчивый, расчетливый (смета!), догадливый, изворотливый.

1
Lotze R.H. Logik 3: Vom Erkennen (Hg. G. Gabriel). Hamburg, 1989. XVII.
2
См.: Heyde J.E. Vom Sinn des Wortes Sinn // R. Wisser (Hg.). Sinn und Sein. Tubingen.
1960. S. 71.
3
Даль В. Толковый словарь: В 4-х т. Т. IV. М., 1991.С. 240-241.

117
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Мышление и смыслообразование оказываются, тем самым, процесса ми


интенционального проектирования, а его результат - смысл - представляет
собой концентрацию культурной ценности сформиро ванного объекта
(«сила», «значение», «разум», «толк», «суть»). Смысл и процесс, ведущий
к нему - мышление, - это и есть та самая движу щая сила, которая
побуждает человека к поступку

К истории философской
постановки проблемы
Как почти у всякой фундаментальной философской проблемы, ис токи
проблемы смысла могут быть прослежены вплоть до Платона и Библии.
Пусть современные дискуссии о смысле и значении суще ственно
отличаются от античных, в которых фигурируют такие поня тия, как
греческое «ьетаь^а» или латинское «signiflcatio». И тем не менее вопрос о
соотношении имени и предмета, а также о возможных посредниках между
ними, был вполне актуален для античных и сред невековых авторов. Один
из первых примеров тому мы находим в платоновском диалоге «Кратил»,
где обсуждается адекватность имен «по природе» и «по установлению» и
тем самым отношение между названием и называемым. Аристотель, по-
видимому, впервые высказывает мысль о том, что слова связаны с
человеческими представлениями, которые в свою очередь относятся к
вещам или даже вызываются ими: «...то, что в звукосочетаниях, - это
знаки представлений в душе, а письмена - знаки того, что в
звукосочетаниях. Подобно тому, как письмена не одни и те же у всех
[людей], так и звукосочетания не одни и те же. Однако представления в
душе, непосредственные знаки которых суть то, что в звукосочетаниях, у
всех [людей] одни и те же, точно так же одни и те же и предметы, подобия
которых суть представления» 1 .
Логические и философско-языковые размышления стоиков содер жали
дальнейшее развитие данной проблематики. Стоики различали помимо
обозначающего (языкового выражения) и реальной вещи (объекта
обозначения) еще и обозначаемое в смысле мыслимого или
подразумеваемого предмета (1ек/оп, 1ек(ау. Он уподоблялся посреднику
между вещью, вызывающей представление, и представлением как
психической, или ментальной, структурой. Эти соображения стоиков, от
которых отправлялся и Августин, содержали в себе предвосхище ние того,
что Г. Фреге много позже назвал «смыслом языкового вы ражения». Спор
об универсалиях в Средние века в основном развора чивался вокруг
сформулированной уже в античности триады «слово-

1
Аристотель. Сочинения: В 4-х т. Т. 2. М., 1978. С. 93.
2
См. например: Секст Эмпирик. Сочинения: В 2-х т. М.. 1976. С. 329.

118
ГЛАВА 6. Смысл

предмет-смысл», последний член которой нашел специальное обос нование


в так называемом «концептуализме» П. Абеляра 1 .
Современная тематизация смысла началась в XIX века, когда
сформировалось известное поле напряжения при отпочковании сим -
волической логики и экспериментальной психологии от академиче ской
философии. В последней, впрочем, уже сложились предпосылки для
альтернативных - психологической и логической - интерпретаций
феномена смысла. Попыткам четко выразить эти альтернативы был
посвящен едва ли не весь нововременной период развития проблемы. Так,
в философии эмпиризма смысл ассоциировался с содержанием
чувственного опыта, в той или иной мере связанного с миром за пре делами
сознания. Номиналистическая критика абстрактных понятий Дж. Беркли и
Д. Юмом позже была, в сущности, воспроизведена в расселовской
двухчастной семантике, направленной на критику трех- частной семантики
Г. Фреге. И в целом философия позитивизма унас ледовала эмпиристскую
постановку и решение проблемы смысла: смысл является общезначимым
ментальным содержанием знаков языка, которые некоторым образом
относятся к наблюдаемой реальности. И напротив: необщезначимые и не
связанные с чувственными данными психические содержания являются
бессмысленными или неразрешимыми (логически или физически)". В
нововременном рационализме, в свою очередь, смысл связывался с
трансцендентной или трансцендентальной реальностью, что, напротив,
подчеркивало внеэмпири- ческий характер смыслообразования, которое
возводилось к верховной духовной субстанции (Богу) или к глубинам
человеческого сознания. Дилемма смысла как предмета эмпирической
психологии или логики стала ключевой для споров об «элиминации
психологизма» и «эмпирической обосновании науки», которые
развернулись в начале XX века в различных направлениях европейской
эпистемологической мысли. Здесь предстояло пройти путь от
субстанциалистской к функ- ционалистской интерпретации смысла.

«Смысл» в аналитической философии


Рассмотрение проблемы смысла в аналитической философии по -
зволило провести различие между общефилософским подходом к смыслу и
анализом смысла в таких частных контекстах, как «смысл текста», «смысл
действия» или «смысл жизни». Это обусловило, с од ной стороны,
большую ясность рассуждений, но одновременно свело

1
См. 1к'ретина С.С. Концептуализм Абеляра. М.. 1994.
~ Эту позицию достаточно ясно выражает, например, К. Айдукевич, говоря об
аксиоматических и эмпирических «правилах смысла» ( Ajdukevich К. Sprache und Sinn //
Erkenntnis IV, 1934. S. 100-138).

119
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

дискуссии к техническим вопросам, во многом удаленным и от анали за


реального научного знания, и от смысложизненных проблем.
Исходя из общих положений об отношении тождества, Фреге ус -
танавливает, что языковые знаки не только указывают на предметы, но
одновременно включают в себя и «способ данности» обозначаемых
предметов, или то, как они существуют 1 . Он приходит к выводу, что
помимо значения языковых знаков, т.е. отнесенности к предмету, имеет
место и смысловая отнесенность. Благодаря Фреге, интенсио- нальность
(более поздний термин Р. Карнапа) выражений в семантике была понята
уже не как индивидуальная внутрипсихическая сущность, но как
интерсубъективная абстрактная предметность, которая доступна ясной
дефиниции. Было признано, что индивидуальное пси хическое состояние
играет некоторую роль лишь в процессе понима ния интенсиональности
выражений. Однако почти сразу возникли проблемы с интенсиональным
содержанием единичных терминов (собственных имен и обозначений) - их
смыслом являются, по Фреге, индивидуальные понятия. Отсутствие
таковых означает и отсутствие интенсионального содержания. К примеру,
именам «Иван» или «Ганс» нельзя сопоставить какие-то понятия, поэтому
они лишь обозначают всех людей, названных этим именем, и не имеют
иного содержания.
Впрочем, то обстоятельство, что у имен порой отсутствует смысл и
есть только значение, сегодня можно объяснить доминированием чисто
логического взгляда на имя над эпистемологическим и культу -
рологическим. На деле забвение смысла имени собственного пред ставляет
собой проблему культурной динамики. Изначально имена обладали
смыслом в силу магических функций, выполняемых языком, и слитности
имени и предмета. Как только смысл имени был избавлен от предметности
и обрел полную прозрачность, он был заменен меха ническим
«значением», стал рассматриваться как неизменное и общее и исчез за
ненадобностью. Вспомним, к примеру, что «исконно русское» имя «Иван»
(производное от библейского «Иоанн») на древне еврейском языке
означает «Бог даровал». Именование человека (ини циации, крещение,
астрологическая идентификация и пр.) связывает его с мифологической
традицией, которая в дальнейшем становится фактором личностной
детерминации. Имя оборачивается символом, историческим прецедентом,
судьбой, но вся эта линия рассуждения в стиле М. Элиаде долгое время
проходит мимо аналитической философии.
На деле не только имена собственные, но и любые слова испыты вают
дефицит однозначного смысла, ибо денотат всегда окружен об лаком
коннотаций, а эмпирический критерий демаркации денотата

1
См.: Г^е О. ОЬег 8тп ипс1 Вес1еиШг^ // в. Гипк^оп, В<^п1Т, Вс-
(ЗеиШпё. СюШг^еп. 1980(1892). 5. 41.

120
ГЛАВА 6. Смысл

и коннотата невозможно окончательным образом обосновать. Зна менитый


аргумент У. Куайна против однозначной определенности смысла вытекает
из гипотезы лингвистической относительности и не-
додетерминированности понятия эмпирическими индексными выра -
жениями, которая обнаруживается при исследовании синонимии тер минов
и предложений 1 . Лишь в совокупности предложений теории или языка
каждое отдельное предложение приобретает смысл 2 . Тезис Куайна о
невозможности радикального перевода заострил до предела альтернативу
«смысл или перевод». Как замечает М.К. Петров, «восходившая к
Аристотелю гипотеза отмеченности предложений смыс лом как их
неотъемлемым внутренним свойством и феномен перевода оказываются в
отношении взаимоисключения. Мы обязаны либо при нять гипотезу
множественности типологически различенных смыслов (основная идея
лингвистической относительности) и поставить крест, вывести из поля
лингвистического зрения феномен перевода, сколько бы он ни
подтверждался эмпирией, либо же, сохраняя феномен перевода, отказаться
от идеи отмеченности предложений смыслом как неотторжимым
свойством высших единиц языка, от идеи устойчивого и полного
распределения корпуса языкового значения в эти высшие единицы-
предложения» 3 . Таким образом приоритетные аргументы получили
сторонники холистической трактовки смысла. И одновре менно были
поставлены границы «чисто научному», или натурали стическому,
обсуждению проблемы смысла, принципиальная неразрешимость которой
в очередной раз обнаружила ее фундаментальный философский характер.

«Смысл» в феноменологии и герменевтике


Феноменология смысла в значительной мере восприняла програм му
нововременного рационализма в его немецком классическом вари анте.
Ранний Гуссерль, вслед за И.Г. Фихте, убежден, что фундамент сознания
состоит в конституировании смысла. Восприятие оказывает ся вторично по
отношению к смыслополаганию, поскольку восприни мается только уже
осмысленное целое (это положение немедленно использовали сторонники
гештальтпсихологии). В акте конституиро- вания наряду со смыслом
субъект полагает и всю совокупность своих смысловых связей,
относящихся к его актуальному и потенциальному опыту, т.е. полагает
горизонт. По Гуссерлю, смысл, или ноэма, харак теризуется идеальностью
и объективностью, что отличает его от конкретного ментального события,
т.е. акта означивания или осмысления,

1
См. Куайн У. Слово и объект. М., 2000.
2
См.: Куайн В. Онтологическая относительность // Современная философия науки.
М., 1994.
3
Петров М.К Язык. Знак. Культура. М., 1991. С. 62.

121
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

с одной стороны, и от трансцендентального способа полагания смыс ла,


или ноэзиса, - с другой.
Еще до формирования гуссерлевского учения важнейшей парадигмой
гуманитарно-научного мышления становится герменевтика, в дальнейшем
частично слившаяся с феноменологическим движением и усвоившая его
результаты. В ее современных версиях два типа гер меневтического метода
различаются относительно способа оперирования со смыслом:
разворачивание смысла и редукция смысла. Сто ронником первого -
общефилософского - является Гадамер, опирающийся на Хайдеггера,
Гуссерля, Дильтея и Шлейермахера. Второй - специальнонаучный -
представлен литературоведами, правоведами, психологами, этнографами,
которые исходят из семиотической и лин- гвистико-аналитической
традиции. Так, Э. Бетти и Э. Хирш противо поставили философской
герменевтике Гадамера специальнонаучный, или «традиционный»
герменевтический подход, общий для библейской экзегетики,
юридической и филологической интерпретации тек стов. В то время как
задача специальных герменевтических теорий формулируется как
методологические правила реконструкции и понимания авторского
смысла текста, целью философской герменевтики является анализ
языкового опыта как особой формы человеческого отношения к миру 1 .
Поэтому в смыслоразвертывающей (философской$) герменевтике
смысл выступает как содержание сложных смысловых структур, ко торые,
по Дильтею, могут быть отнесены к некоторым изначальным
переживаниям. Понимание есть обратный перевод смысловой струк туры в
«духовную жизненность ее истока», т.е. в снятый ею историче ский опыт.
Как во всяком процессе перевода, для понимания справед лив, помимо
условия полноты смысла сообщения, принцип герменевтической
отчетливости (ЬаЩегкеи), предполагающий единство предпонимания у
автора и читателя: реципиент должен исходить из истинности сказанного,
если он хочет сформулировать гипотезу пере вода или правило
интерпретации. Лишь после их последующего ин дуктивного
подтверждения становится возможно суждение по пово ду
представленного в тексте содержания, а также по поводу смыс лового
различия языка автора и читателя. Средством исключения ошибок
понимания служит как анализ внутритекстового контекста (Х.Г. Гадамер),
так и реконструкция ситуационного контекста (К. Яс- перс), позволяющая
нам поставить себя на место предполагаемого адресата.
Как ни странно, но для феноменологии, как и для позитивизма, смысл
(ноэма) выступает как то общее, что объединяет разные языко

1
См.: Hirsch Е. D. The aims of interpretation. Chicago. 1976; Betti K. Allgemeine
Auslegungslehre als Methodik der Geisteswissensehaften. Tubingen. 1967; Луков В.A. Теория
персональных моделей в истории литературы. М.. 2006.

122
ГЛАВА 6. Смысл

вые феномены: это - характеристика синонимичных выражений, имеющих


разное значение (денотат).
В целом философия XX века оставалась во власти противостояния
субстанциалистской и функционалистской интерпретации понятия
«смысл», отчасти совпадающими с противоположностями атомизма и
холизма, натурализма и культурцентризма. Сторонники первой пола гали,
что смысл (слова, действия, реальности) - это то, что может быть
локализировано, найдено, проанализировано и понято с той или иной
степенью успешности. Сторонники второй никакого смысла не
усматривают ни в языке или в мозгу, ни в обществе или в природе, если он
не внесен в них человеком. Найдено и понято может быть лишь то, что
сделано и продумано человеком. Поскольку же люди отличаются друг от
друга, то успешность понимания также ограничена. Проблема
интерсубъективности смысла оказывается трудноразрешимой для обеих
конкурирующих концепций, которые претерпевают диффузию и
дивергенцию. Принцип недоопределенности перевода ведет сторонников
У. Куайна к методологическому релятивизму, а сторонники
гуссерлевского солипсизма дают интерпретацию смысло- образованию и
смыслополаганию как самореализации экзистенции. Последним шансом
для аналитиков, как и для феноменологов, остает ся понятие
интенциональности, призванное ввести в феномен сознания, и тем самым в
смысл, динамическую способность и соответст вующую объяснительную
силу. И здесь немалые надежды возлагаются на проведенную Гуссерлем
фундаментальную дифференцию между определением сознания, с одной
стороны, как содержания мысли, и, с другой, как акта мышления,
интенции, смыслообразования.

Парадоксальность смысла
Так стоит ли проводить вслед за Г. Фреге различие между значе нием и
смыслом, или вообще отказаться от понятия «смысл», согла шаясь с У.
Куайном? Имеет ли смысл отношение к реальности вне нас, или только к
способу организации нашего сознания?
«Усваивая значения слов, мы усваиваем общечеловеческий опыт,
отражая объективный мир с различной полнотой и глубиной, - пишет А.Р.
Лурия. - "Значение" есть устойчивая система обобщений, стоя щая за
словом, одинаковая для всех, людей, причем эта система может иметь только
разную глубину, разную обобщенность, разную широту охвата
обозначаемых им предметов, но она обязательно сохраняет неизменное
"ядро 4 - - определенный набор связей. Рядом с этим поня тием значения мы
можем, однако, выделить другое понятие, которое обычно обозначается
термином "смысл". Под смыслом, в отличие от значения, мы понимаем
индивидуальное значение слова, выделенное из этой объективной системы
связей; оно состоит из тех связей, кото

123
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

рые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации. По этому


если "значение" слова является объективным отражением сис темы связей
и отношений, то "смысл" - это привнесение субъектив ных аспектов
значения соответственно данному моменту и ситуации» 1 .
При всей плодотворности столь резкое различение значения и смысла
как объективного и субъективного, коллективного и инди видуального
является слишком сильной абстракцией. Во-первых, оно не учитывает
различия разных языковых единиц (имен, пропозиций, предложений,
малых и больших текстов). К примеру, если С. Крипке называет имена
«жесткими десигнаторами», значение которых сохраняется во всех
возможных мирах, то тот же тезис в отношении пред ложений он не
считает возможным обосновать. Во-вторых, одинако вые слова нередко
имеют совсем разные значения, которые становятся ясны только из
смыслового контекста предложения, а разные слова могут быть близки по
смыслу, но различны по значению (проблема омонимии и синонимии). В-
третьих, смысл слова вообще обусловли вает акт обозначения, и тем самым
значение становится зависимым от смысла. Но в чем тогда объективность
значения, если оно определяется субъективным смыслом слова или
предложения? Наконец, как быть с «кентавром», т.е. с типом слов, смысл
которых («мифический гибрид человека и коня») как бы отрицает
возможность их значения? На деле оказывается, что их значение столь же
реально, что и значение всякого ненаблюдаемого объекта, существуя, как
и смысл, по крайней мере, в мире человеческой культуры.
Стремлением избавиться от этих проблем вызвана иная крайность -
отказ от различения смысла и значения в пользу реальности последне го.
Это еще один тупик в современных дискуссиях о значении, кото рые
ориентированы на известные аргументы У. Куайна, С. Крипке и X.
Патнема. Ряд аналитических философов, развивая программу фи-
зикализма в философии сознания и языка, фактически отказываются от
понятия сознания и тем самым от понятия «смысл». «Слова не зна чат
ничего. Лишь когда мыслящий субъект использует их, они что- либо стоят
и имеют значение в определенном смысле. Они суть инст рументы»", - уже
давно написали авторы известной работы, повторяя Л. Витгенштейна.
Многочисленные концепции смысла (ментализм, контекстуализм,
экстернализм) фиксируют отдельные аспекты континуума,
разворачивающегося между «значением» и «смыслом», из чего вытекают
и чересчур расширительные, и радикально элиминативист- ские
интерпретации.
При этом напрашивается парадоксальный вывод: несмотря на то, что
проблема смысла занимает практически всех, практически ни

1
Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1979. С. 53.
2
Ogden С. К., Richards J.A. Die Bedeutung der Bedeutung. Frankfurt a. M., 1974. S. 17.

124
ГЛАВА 6. Смысл

кто не озабочен еюй как таковой самой по себе. Анализ понятия «смысл»
выступает как средство решения других проблем. Их, по крайней мере,
три: обоснование знания (науки), понимание культуры (языка) или
единства личности.
Одновременно тот, кто в явном виде задается вопросом о смысле,
спрашивает на деле о его этическом измерении, о смысле жизни, или об
иных прикладных темах, и не анализирует природу смысла как та ковую.
Следовательно, тот, кто специально занят вопросом о смысле, на деле этим
вопросом специально не интересуется. Таким образом, ни всеобщий
интерес, ни специальный интерес к проблеме смыс ла не являются
внутренне мотивированными.
Где же нащупываются, вопреки очевидным тупикам, новые пово роты
данной проблемы? Они возникают на пути формирования не -
классической эпистемологии, которая пересматривает традиционные
категории (знания, сознания, истины, науки, теории, опыта и пр.), по -
казывает их конкретно-историческое и социокультурное измерение и
одновременно расширяет сферу их применимости в многообразных
контекстах. Так, у позднего Гуссерля смысл - уже не столько свойст во
рефлексивной логики мышления, сколько элемент жизненного ми ра. Эту
программу разворачивал в дальнейшем К. Ясперс, связав понятие смысла
с понятием экзистенциальной ситуации. М. Бахтин и Ю. Лотман
истолковывали смысл языковых единиц в контексте жи вого общения,
понимания и культурного взаимодействия. В социоло гии близкие идеи
развивает Т. Дридзе, используя понятие «конкрет ной жизненной
ситуации» 1 . Нечто подобное, пусть и на свой аналитический лад,
высказывали С. Крипке и X. Патнем (каузальная теория референции 2 ) в
отношении уже не «Lebenswelt», но «possible worlds».
Неклассическое истолкование понятия «смысл» порывает с тради -
цией отождествления стандартных коммуникативных ситуаций с си -
туациями понимания. Стандартные ситуации характеризуются не тем,
что в них смысл общезначим; в них смысла нет вообще. Длительное
повторение вслух некоторого слова есть модель стандартной ситуа ции, в
которой происходит стирание смысла. В стандартных ситуаци ях
употребления языка нет никакого понимания: вопросы и ответы
собеседников автоматизированы, и никто не задумывается о смысле
слов. «Подайте мне, пожалуйста, сахар», - обращается один собесед ник к
другому в ситуации совместного чаепития. В качестве обычной реакции
на эту просьбу происходит перемещение сахарницы по столу в
направлении просителя, а вопрос о смысле слова «сахар» оценивает-

1
См.: Дридзе Т. М. Две новые парадигмы для социального познания и соци альной
практики // Россия: трансформирующееся общество. М., 2001.
2
Очевидна связь этой теории с известной фразой Л. Витгенштейна: «Мы, ко нечно,
можем возомнить, будто именование представляет собой некий удиви тельный
душевный акт, чуть ли не крещение предмета» ( Витгенштейн Л. Философские
исследования. С. 95-96).

125
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ея как неуместный. Однако на столе иногда присутствует несколь ко


сортов сахара; в сахарнице может оказаться крупная соль или мышьяк;
или же собеседник рискнет назвать сахар «белой смертью» и призвать
вообще отказаться от его использования. Автоматизиро ванное действие
противится осмыслению в силу принципа дополнительности. Наивные
читатели Витгенштейна заблуждаются: стандартное употребление слов
не только не производит значения и смысла, но исключает их подобно
тому, как нельзя забивать гвоздь, думая о свойствах молотка.
И напротив: ситуация понимания возникает в результате вопроса о
смысле (герменевтическое первенство вопроса, по Гадамеру). «Смыслом
я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает,
лишено для нас смысла» 1 . Вопрошая о смысле знакомых слов, действий
и явлений, человек освобождается от социальных сте реотипов и магии
языка, которые рождают абстракции и лишают со бытия реальной жизни
смысла. Нестандартные ситуации деятельности и коммуникации,
требующие поисково-исследовательской активности в условиях
многообразного и меняющегося окружения, инициируют смысловое
моделирование, построение идеального плана, мысленный эксперимент.
Тем самым смысл утрачивает свойства субстанциально сти,
общезначимости, данности, и в нем начинает проглядывать уни -
кальность и функциональная изменчивость сознания, обусловленные
конкретной культурной и экзистенциальной ситуацией субъекта. Здесь и
выясняется, что смысл не дан изначально, но и не задан одно значно: он
задается всякий раз заново. Осмысленно только то, что осмыслено по-
новому; восприятие смысла - всегда творчество, осмысление мира на свой лад;
смыслообразование есть иносказание. Из уникальности смысла как
продукта индивидуального мышления вытекает и многообразие
значений: человек, относясь творчески к употреблению языка,
порождает особый мир. Смысл исчезает в рутин ном восприятии слова;
понимание - не что иное, как внесение ново го. Нельзя понять смысл,
вложенный другим, не модифицируя его. В этом отношении подлинное
понимание есть сознательное непонимание оригинала путем его
самостоятельного переосмысления. Отсюда неверно, что простое
понимание смысла слова позволяет адекватно действовать. Лишь более
глубокое понимание, оперативно учитывающее детали изменяющейся
конкретной ситуации, влечет адекватное действие. Когда люди говорят,
что они понимают смысл высказыва ния так же, как и другие, то они
имеют в виду некоторый тривиальный пласт значения и смысла,
достаточный для стандартных ситуаций поведения и общения. В них
люди действуют и мыслят как автоматы, а не как одушевленные
индивиды; они играют социальные роли, а не реализуют свое творческое
начало. Глубина понимания в пределе изо

1
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 350.

126
ГЛАВА 6. Смысл

лирует субъекта от других; мудрец живет в пустыне, наслаждается


одиночеством и рассказывает непонятные притчи. Так смысл вообще
связан со смыслом индивидуальной жизни.
В свете данного подхода к понятию «смысл» типология смыслов
ГЛАВАспециальной
оказывается 7 задачей, решаемой применительно к кон -
кретной исследовательской цели. Мы неоднократно пользовались двумя
РЕЛЯТИВИЗ
способами классификации смыслов, различая их в контекстах
М
практического, практически-духовного и теоретического знания, а также
говоря о смыслах как результатах социального производства и продуктах
социального использования на уровнях внешней и внут ренней
Почему проблема
социальности. Эти способырелятивизма сталаизвестные
фактически включают сегодняразличия
предельно
между актуальной?
личностными, ситуативными и универсально-культурными
смыслами, а также ряд других значимых дифференций. Од нако в
Существует
настоящем несколько
изложении ответов
речь шла на этот
о смысле как вопрос,
таковом,дополняющих друг
о наиболее общем
друга.
и неотъемлемом признаке смысла как понятия и феномена. Поэтому,
Первый. Понятие
подытоживая, релятивизма
достаточно стало широко
сказать, что применяться
для в мето -
неклассической
дологии социальных
эпистемологии и гуманитарных
смысл выступаетнаук,продуктом
приобретая нейтральные или
теоретиче ского,
позитивные смыслы.
критического и философско-энциклопедического мышления,
Второй. Оновыражение,
определяющего стало заново осмысливаться
действие эпистемологами
и всякое событие и фило
в многообраз ных-
софами науки в новых контекстах не только при методологическом
контекстах. Именно так и Гегель, и Гуссерль понимали задачу
анализе естественных
философской наук,устанавливающей
рефлексии, но особенно в ходевысокую
выяснения особенно
планку стей
смысла
наук об обществе и человеке.
перед миром и человеком.
Третий. Эти науки стали рассматриваться с позиций другой онто -
логии, иного типа рациональности, где идеалы и критерии научного,
объективно истинного знания отличаются от этих «параметров» есте -
ственных наук.
Четвертый. Меняются иерархия эпистемологических и методоло -
гических ценностей, смыслы ряда просвещенческих идеалов, а также
отрицательных для классической науки понятий и методологий, таких
как релятивизм, эклектика (Г. Зиммель о природе социологии как не -
обходимо эклектической науке), индетерминизм, самореференция (Н.
Луман), конвенция, историзм (как релятивизм), а также плюра лизм и
полипарадигмальность (социология, лингвистика, этническая
психология, история экономики и др.), конституирование и конструи -
рование (в феноменологической социологии), априорная интерсубъ -
ективная значимость и коммуникативность как основания для рацио -
нальности (К.-О. Апель); дается их новое эпистемологическое толко -
вание и оценки.
Пятый. Соответственно меняется и понимание природы истины;
выявляются ее новые смыслы, особенно в науках об обществе, вклю -
чающих истинность как «общезначимость» на основе «неограничен ного
критического коммуникативного сообщества», и так называемую
«консенсусную истину» (К.-О. Апель), что неприемлемо для традиций
классической науки и теории отражения.

128
127
ГЛАВА 7. Релятивизм

Перед эпистемологией возникли трудные задачи: осмыслить как


новые феномены, особенно в связи с обращением к опыту социально-
гуманитарного знания, так и понять изменения и новые смыслы клас -
сических понятий в контексте этих наук и наук о природе, в опреде -
ленных случаях поменяв даже знаки их оценки и преодолев «априор ный
негативизм».
Эти наблюдения подтверждаются методологическими и эпистемо -
логическими ситуациями, прежде всего, в науках об обществе, куль туре
и человеке. Так, в социальной психологии, и в частности в этни ческой и
кросс-культурной психологии, понятие релятивизма исполь зуется в
нейтральном смысле для обозначения одной из тенденций в понимании
культурных различий наряду с универсализмом и абсо лютизмом. Если
абсолютизм исходит из идеи одинаковости культур, а универсализм - из
культурной общности, то релятивизм утверждает равноценность культур
и одновременное признание значительных различий между ними. Его
главный принцип, по Ф. Боасу, - культуры равные, но разные.
«Релятивизм предполагает отрицание этноцентри ческой позиции, выход
за пределы своей культуры и попытку пони мания и сочувствия к другой
культуре. Принятие идей релятивизма требует проявления толерантности
со стороны представителей разных культур, понимания и признания
равнозначности культур, равноправия представителей различных этносов
в обществе, уважения их обычаев и традиций, верований и ценностей» 1 .
Таким образом, столь сложный объект исследования, как кросс-
культурное взаимодействие, исследуется не линейно, но в системе
координат универсальности, релятивизма, абсолютизма. Из этого
делаются также и методологические выводы, позволяющие корректно
понимать суть релятивизма. Так, шведский социолог П. Монсон
формулирует определенную методологическую позицию: «Не
существует исключительно одного самого правильного способа изучения
общества, не содержащего в себе противоречий и не создающего
научных проблем. Все зависит от того, как исследователь понимает
общество и какой способ соотношения себя с ним выбирает» 2 . Тем
самым подчеркивается зависимость исследователя от влияния
социокультурных факторов, необходимость

1
Почебут Л.Г. Взаимопонимание культур: Методология и методы этниче ской и
кросс-культурной психологии. Психология межэтнической толерантности. СПб., 2005.
С. 13.
2
Монсон II. Лодка на аллеях парка. Введение в социологию. М., 1994. С. 13. Этот
методологический принцип осознается многими представителями социаль
ных и гуманитарных наук, но недостаточно изучен эпистемологами. Вместе с тем все
больше философов обращаются к сфере антропологии с опорой на социаль ную
эпистемологию и, в связи с этим, к проблемам релятивизма. См.. например:
Уинч II. Идея социальной науки и ее отношение к философии. М., 1996: Медведев И В.
Философско-методологические проблемы кросс-культурной интерпрета ции. Тамбов,
2007. Последняя работа основана на идеях Л. Витгенштейна.
5 Зак. 275 129
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

преодоления собственного этноцентризма и осуществления эксплика ции


и рефлексии собственных предпосылок в целом. Близкие идеи, по
существу, поддерживает И. Берлин, отвечая в интервью на вопрос о
культурных различиях: культурный релятивизм не является проти -
воположностью принципа универсальности; существуют «универ сальные
ценности», относящиеся к эмпирическим свойствам челове чества как
предпосылки любой нормальной человеческой жизни. Из сочетания
релятивизма и универсализма он делает вывод и для уче ных, обсуждая
релятивные моменты в плюрализме: «Окончательных ответов на вопросы
нравственности, политики и другие ценностные вопросы не существует;
более того, некоторые из ответов... несовмес тимы друг с другом.
Поэтому необходимо создать жизненное про странство для
сосуществования несовместимых ценностей» 1 . Таким образом,
становится очевидным, что содержание понятия релятивизма
существенно расширяется и обогащается, испытывая на себе не толь ко
влияние новых методологий, но и социокультурных факторов; в
частности, например, соотнесения релятивизма и толерантности как
условия успешного познавательного действия. Очевидно, что реляти визм
необходимо осмысливать и оценивать в контексте диалога раз ных
подходов и концепций, отношения дополнительности и возмож ного
синтеза многообразных когнитивных практик.

Из современной нсторни проблемы релятивизма


Феномен когнитивного релятивизма, как он представлен в контек сте
и идеалах классической рациональности, подвергается критике и
категорическому неприятию. Здесь господствуют представления об
абсолютной истине, об абсолютном наблюдателе, о признании ис тины
как объективного, независимого от сознания, адекватного зна ния и
релятивизм не может быть признан как имеющий право быть. Однако
многолетняя борьба с этим феноменом не дает результата, и, как
показали исследования философов последних веков, релятивизм имеет
онтологические, эпистемологические, лингвистические, социо -
культурные и исторические предпосылки и основания, которые с не -
обходимостью воспроизводят релятивность получаемого знания.
В ряде работ, где исследуется положение дел в современной фи -
лософии в целом, в эпистемологии в частности, Р. Рорти говорит о
существовании двух традиций, в определенной степени связанных с
различием в трактовке истины. Одна из них - это традиция Плато-

1
Джаханбеглу Р. Разговоры с сэром Исайей Берлиным // Слово. Word. М., 2007. №
56.

130
ГЛАВА 7. Релятивизм

иа-Канта-Гегеля, понимавших движение к истине, как движение к


верному представлению о мире «как он есть сам по себе», и основу
достоверных суждений видевших в чувственных данных и ясных иде ях
(АэипсШопаНБт). Другую традицию, рассматривая ее наряду с пер вой,
Рорти обозначает условно, как «релятивизм». Тем самым про блема
релятивизма обретает общефилософский характер и не сводит ся лишь к
эпистемологическому феномену. К «релятивистам» сегодня относят
таких европейских философов, как Витгенштейн, Хайдеггер, Сартр,
Гадамер, Фуко, Деррида, и представителей американской фи лософии -
Джемса, Дьюи и самого Рорти, а также Куайна, Патнэма, Дэвидсона,
Куна, идеи которых не могут быть отвергнуты современ ной философией.
Они не считают себя противниками рационализма и не утверждают, что
истины - это всего лишь удобные фикции; но, отказываются от
«традиционного философского проекта - найти не что столь прочное и
неизменное, что могло бы служить критерием для суждений, ...от мысли,
что существуют некие безусловные, транс культурные моральные
ценности, моральные нормы, коренящиеся в неизменной,
внеисторической человеческой природе» 1 . Эта новая традиция
предполагает «смену языка» и «способов говорить» (отказ от языка
Платона), неприятие старых философских догм; и в первую очередь
ставит под сомнение способ мышления в оппозициях субъ ект - объект,
абсолютное-относительное, найденное-сделанное, реал ьное-кажу щееся.
Классический подход к релятивизму при анализе обоснования
объективности знания представлен у одного из лидеров баденской
школы - Г. Риккерта; в частности, во «Введении в трансценденталь ную
философию», где релятивизму посвящен специальный неболь шой раздел.
Он исходит из того, что мышление в качестве познавания обязательно
предполагает долженствование как необходимость в су ждении. При этом
долженствование носит трансцендентный характер, поскольку только в
этом случае оно может быть «ручающимся за объ ективность предметом».
Это обеспечивается тем, что истинность не обходимого суждения должна
быть признана действительной вне времени и совершенно независимой
от всякого познающего субъекта. Итак, «трансцендентное
долженствование неотделимо от понятия истины», которое, в свою
очередь, допускает, что мы в несомненных суждениях обладаем истиной.
Особенность релятивизма в этом контексте состоит в том, что
признаваемое в суждении долженствование не является
трансцендентным и зависит от познающего субъекта; со ответственно,
всякая истина понимается как относительная. Это в свою очередь,
означает, что нет абсолютной необходимости отве

1
Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное // Философский прагматизм Ричарда
Рорти и российский контекст. М., 1997. С. 12, 13-20; Рорти Р. Философия и зеркало
природы. Новосибирск, 1997.
131
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

чать на вопрос однозначно - да или нет; - что всегда возможно и то, и


другое; «чувство необходимости» в суждении не имеет значения, а
считать истинным то или иное суждение - дело вкуса познающего
субъекта. Если существует только относительная истина, то «нет ни -
какой разницы между глупым суеверием и научным исследованием.
...Слово "истина" вообще совершенно теряет свой смысл, который у него
есть только тогда, когда одна истина выставляется в противо положность
многим индивидуальным мнениям» 1 .
Однако положение об относительной истине достаточно легко оп -
ровергается, как полагает Риккерт, несколькими аргументами. Прежде
всего, защитники гносеологического релятивизма, признающие отно -
сительность истины и утверждающие, что нет никакого истинного
суждения, сами непоследовательны, так как, отвергая абсолютность
истинного суждения, они вместе с тем опровергают и свое собствен ное
утверждение об относительности истины. Даже солипсист имеет право
хотя бы свою теорию считать истинной; релятивист лишен та кой
возможности и поэтому «истинного релятивиста никогда и не бы ло».
«Кто утверждает что-нибудь, то этим предполагает, что истина
существует» 2 . Или, возможно, релятивисты правы, когда они призна ют
истину как воззрение большинства людей, выросших при одних и тех же
условиях, как истину рода, различая истинное и ложное с по мощью
количественного критерия. Но в таком случае не было бы не -
обходимости в трудных поисках истины многими учеными-одиноч-
ками: истину «находили» бы и обосновывали с помощью голосования
большинства. Наконец, следует отметить еще один значимый случай:
когда мы имеем дело с истиной простого констатирования фактов в
исследовании, тогда вообще не имеет смысла говорить об относи -
тельности истины: она здесь явлена во всей своей очевидности, что
релятивизм не может не признать.
Анализируя релятивизм, Риккерт исходит из того, что возможны
различные ошибки и заблуждения познающего, но «одно суждение не
может быть ложным - суждение, что ценность истины абсолютно
действительна. Это достовернейшее суждение, какое мы можем пред -
ставить себе, потому что оно есть условие всякого суждения»". Таким
образом, проблема релятивизма разрешается и «преодолевается», по -
скольку признается доказанным, что теоретический субъект находит ся в
зависимости от необходимости в суждении, а само трансцендент ное
долженствование есть условие всякого суждения, независимо от
гносеологической концепции, в том числе включающей скептицизм.
Соответственно в этом случае решать проблемы релятивизма предла -
гается с помощью перехода на трансцендентальный уровень, что, как

1
Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Предмет позна ния // Он
же. Философия жизни. Киев, 1998. С. 99.
2
Там же. С. 101.
3
Там же. С. 102.
132
ГЛАВА 7. Релятивизм

очевидно, оставляет «за бортом» многие ситуации, в частности, исто -


рического релятивизма.
Мне представляется, что в своей системе рассуждений - в понима нии
трансцендентного долженствования, относительности истины, «истины
рода» (общезначимости), суждений факта - Риккерт вполне убедителен,
однако сами «опоры» его концепции при критическом рассмотрении
оказываются не столь прочными и безусловными. Трансцендентное
долженствование предполагает предельно абстрактные и искусственные
условия познания - его независимость от времени и человека, - что не
соответствует реальному познавательному процессу. Относительность
истины истолковывается иначе в других концепциях; например, в
диалектико-материалистической, где она понимается не как
субъективный произвол, но как незавершенность и неполнота; т.е.
рассматривается в развитии, пределом и целью которо го предстает
абсолютная истина. Суждения факта коррелятивны ме тодам их
получения и интерпретируются в контексте той или иной теории; отсюда
- их истинное значение неоднозначно. Наконец, про блема истинности
как общезначимости (истины большинства, рода) существенно
усложняется в контексте интерсубъективности, призна ния
коммуникативной природы познания и социокультурной обу -
словленности направлений поиска и способов решения проблем в ус -
ловиях выбора. Все это говорит о том, что исследование проблемы
релятивизма должно было быть продолжено.
Ситуацию образно определил Л.И. Шестов: «Риккерт, как и Гус серль,
всеми силами старается отбиться от когтистого зверя реляти визма,
беспощадно скребущего ученую совесть философствующего человека» 1 .
Однако Гуссерль исследует проблему более обстоятельно, а в последние
годы жизни - не только на логико-методологическом, но и на
общефилософском уровне.
В первой части «Логических исследований» Гуссерль рассматри вает
релятивизм в соотнесении со скептицизмом и психологизмом, который и
есть, по существу, во всех своих проявлениях не что иное, как
релятивизм, хотя и не всегда распознанный и явно признанный. Он
различает два вида релятивизма - индивидуальный и специфический, -
которым сразу же дает критику. Индивидуальный релятивизм очерчен
известной формулой Протагора «человек есть мера всех ве щей»,
которую Гуссерль толкует в том смысле, что истинно для вся кого то, что
ему кажется истинным; всякая истина и познание в целом

1
Шестов Л И. Memento mori // Соч.: В 2-х т. Т. 1. С. 210. Ученик и последо ватель
Гуссерля Р. Ингарден в энциклопедическом очерке «Философия Эдмунда Гуссерля»
теоретически объясняет это стремление феноменолога: «К критике Гуссерля побудили
прежде всего скептические и релятивистские следствия пси хологической логики; ведь
Гуссерль с самою начала собственного философство вания противопоставлял свои
взгляды скептицизму и релятивизму в познании и искал пути их преодоления»
(Философские исследования. 1995. № 4. С. 246).

133
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

относительны (гипотетичны) в зависимости от суждения индивиду -


ального субъекта. Это явный релятивизм и почти «наглый скепти цизм»,
который утверждает истину только для самого себя, а не саму по себе,
что опровергается уже будучи высказанным, если исходить из
объективности всего логического. Специфический релятивизм берет за
основу не отдельного индивида, но человека как такового, как «форму
общечеловеческой субъективности», в частности, антрополо гизм. Для
каждого «вида судящих существ» истинно то, что истинно сообразно их
организации и законам их мышления и ложно для су ществ иного вида.
Но это неприемлемо, поскольку одно и то же суж дение не может быть
одновременно и истинным, и ложным. «Что ис тинно, то абсолютно,
истинно "само по себе"; истина тождественно едина, воспринимают ли
ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги. Об этой истине
говорят логические законы, и мы все, по скольку мы не ослеплены
релятивизмом, говорим об истине в смысле идеального единства в
противовес реальному многообразию рас, индивидов и переживаний» .
Гуссерль подвергает критике специфический релятивизм и реля -
тивизм в более широком смысле слова, обнаруживая различного рода
противоречия. В частности, он указывает на ошибки в рассуждении в
нескольких случаях: когда изменяется смысл слова «истина», но со -
храняется притязание говорить об истине в том смысле, который ус -
тановлен логическими принципами; когда смешивается суждение как
содержание суждения, т.е. как «идеальное единство», с единичным
реальным фактом суждения; когда логические принципы выводят из
фактов, которые «случайны», и законы становятся относительными,
зависимыми от обосновывающих их фактов. В целом, по Гуссерлю
периода «Логических исследований», «всякое учение, которое либо по
образцу эмпиризма понимает чисто логические законы, как эмпириче -
ски-психические законы, либо по образцу априоризма более или ме нее
мифически сводит их к известным "первоначальным формам" или
"функциональным свойствам" (человеческого) разума, к "сознанию
вообще", как к (человеческому) "видовому разуму", к "психофизиче ской
организации" человека... - всякое такое учение ео ipso релятиви- стично,
и именно принадлежит к виду специфического релятивизма» 2 .
Наиболее обстоятельное обсуждение гуссерлевского способа ре -
шения проблемы релятивизма осуществил, как известно, Л.И. Шестов в
работе «Memento mori», написанной по поводу «Логических иссле

1
[уссерль Э. Логические исследования // Ч. 1. Пролегомены к чистой логике. СПб..
1909. С. 101-102. Критикуемый Гуссерлем за психологизм и релятивизм логик Эрдман
использует понятия «логические сверхчеловеки, для которых наши основоположения
необязательны», и «обыденные логические люди».
2
Там же. С. 107. Критикуя Эрдмана, Гуссерль выражает главную мысль в краткой
афористической форме: «Кто релятивирует основные логические истины, релятивирует
и всякую истину вообще» ( Гам же. С. 132-133).
134
ГЛАВА 7. Релятивизм

дований», теории познания Гуссерля этого периода. Шестов напоми нает,


что уже Аристотель как общеизвестную истину признавал внут реннее
противоречие релятивизма (допускается как абсолютно истин ное
положение, не признающее абсолютно истинных положений), тем самым
уничтожающего самого себя. Гуссерль, по Шестову, беспо щадно
разыскивает следы релятивизма во всех современных теориях познания и
проявляет в этом отношении настойчивость и последова тельность,
полагая специфический релятивизм столь же абсурдным, как и
индивидуальный. Он четко разводит генетические и логические вопросы
теории познания, сознательно отвлекаясь от происхождения истины, тем
самым предотвращая психологизм и релятивизм. Как и неокантианцы, он
не может «проверять притязания разума изыска ниями о его
происхождении». Его безусловный рационализм в «Логи ческих
исследованиях» основывается, как считает Шестов, на прин ципиальных
положениях: теория, исключающая всякие теории, бес смысленна;
гносеологическая точка зрения противостоит психологической; и лучше
бы устранить всякую теорию познания, поскольку разум не нуждается в
оправдании, а сам все может оправдать; идеальные предметы входят в
одну категорию с реальными по общему признаку - бытию, или
существованию. Если эти положения принять, то психоло гизму
(соответственно, и релятивизму) придется навсегда покинуть об ласть
философии, где «воцарится царство абсолютных истин».
Очевидно, что решение проблемы преодоления психологизма и
релятивизма на пути освобождения сознания и разума от реального
человека и мира - это путь трансцендентальной философии, выявив шей
богатейшие возможности мира абстракций и идеализаций, но ут ратившей
целостного познающего человека. Как известно, и сам Гус серль позднего
периода осознал неудовлетворительность, неполноту и односторонность
такой позиции и, преодолевая объективизм и нату рализм в познании,
вновь ввел человека и «жизненный мир» в основа ния научного знания,
понимая, что «столь же не чужда и повседневная жизнь человечества
истине как цели и задачи, хотя истина и обнару живается здесь лишь в
своей обособленности и релятивности» 1 .
Мне представляется, что эпистемология должна пройти путь Гуссер -
ля, осознав, что сведение «человеческого измерения» в познании (созна -
нии) только к психологическому (психическому) и толкование реляти -
визма только на этой основе существенно обедняют и даже искажают

1
Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменоло гия //
Вопросы философии. 1992. № 7. С. 143. Анализ идеи «жизненного мира» и проблемы
психологизма осуществлены в следующих работах отечественных фи лософов:
Мотрошшова П.В. Принципы и противоречия феноменологической философии. М.,
1968. С. 105-112; Она же. Понятие и концепция жизненног о мира в поздней
философии Эдмунда Гуссерля // Вопросы философии. 2007. № 7. 9; Гийденко 11.11.
Научная рациональность и философский разум в интерпретации Хчмунда Гуссерля //
Вопросы философии. 1992. № 7. С. 130-131.

135
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

саму проблему истинного познания. С введением «жизненного мира» и


осознанием присутствия человеческих смыслов в основании науки Гус -
серль, по существу, признал объективную значимость культурно-
исторических и социально-психологических параметров познания, хотя
и остался противником психологизма в традиционном (индивидуально-
психическом) смысле. Гуссерль, как представляется, осознал неполноту
и односторонность категорического антипсихологизма, различил
оттенки смыслов самого психологизма, традиционно вбиравшего в себя
все вне- теоретические и внелогические образования, а также выявил
возможности «непсихологического» подхода к различным явлениям
сознания.
Последние работы Гуссерля лежали уже в русле иного, более тон -
кого и дифференцированного, понимания эмпиризма, психологизма и
релятивизма. В этот период менялась и сама постановка проблемы
истины и ее релятивности, поскольку были осознаны их экзистенци -
альные смыслы и несводимость (нередуцируемость) к формализован ной
логике и к феноменам «чистого сознания». Гуссерль пересмотрел и свое
отношение к В. Дильтею, к его идеям, о чем говорит, в частно сти, их
переписка в последний год жизни Дильтея 1 . Изменилось и его
отношение к истории, к историзму и даже к историческому реляти визму.
Отношение Гуссерля к историзму менялось на протяжении всей его
жизни; он стремился разрешить конфликт между трансцен дентальной
философией и «исторически ориентированной» философией, о чем
писал, в частности, в письме к Р. Ингардену, настаивая на важности и
необходимости нового подхода к истории, критикуя тра диционную
эпистемологию, игнорировавшую исторический подход".
Ж. Деррида в известном «Введении» к «Началу геометрии» Гус серля
цитирует письмо Л. Леви-Брюлю (1935), где Гуссерль говорит о
«неоспоримой правомерности, которой обладает исторический реля -
тивизм как антропологический факт», а права так понятого релятивизма
удерживаются и «сохраняются» с помощью производимого
трансцендентальной феноменологией «интенционального анализа».
Таким образом, заключает автор «Введения», «Гуссерль признает право
за релятивизмом, привязанным к историко-антропологическим "фактам"
как таковым и в их фактичности. Это право Гуссерль ни когда не
оспаривал» 3 .
Особую значимость имеет трактовка релятивности знания в со -
циологии знания, в частности в эпистемологии К.Манхейма - одного из
основоположников этого направления. Уже в докторской диссерта ции
«Структурный анализ теории познания» (1922) он отмечает такую
1
Переписка Вильгельма Дильтея с Эдмундом Гуссерлем // Вопросы филосо фии.
1995. № 10. С. 144-150.
2
Carr D. Phenomenology and the Problem of History. A Stady ofllusscrPs Tran -
scendental Philosophy. Tvanston. 1974. P. xxi-xxii. Kapp Д. ссылается на следующее
издание: Ilusscrl И. Bride an Roman Ingarden ( The Hague, 1968. P. 89).
3
Деррида Ж. Введение // Гуссерль Э. Начало геометрии. М., 1996. С. 147.
136
ГЛАВА 7. Релятивизм

особенность, как существование различных типов эпистемологии в


зависимости от того, какие предпосылки и какая наука лежат в ее ос -
новании - психология, логика или онтология. В целом, теория позна ния
имеет как аналитический, так и аксиологический аспекты. При анализе
собственно эпистемологических проблем выясняется, что ка тегории
«субъект», «объект», «Я» меняют свое содержание в зависи мости от
этих базовых дисциплин, которые дают различные объекти вации этих
понятий. Субъект, по существу, конструируется, а не по знается
действительно, непосредственно. Постоянным, и в этом смысле
собственно теоретико-познавательным, является лишь «логи ческое
напряжение между субъектом и объектом познания, их корре ляция» 1 .
Таким образом, уже сама концепция эпистемологии Манхей- ма
содержит в себе моменты многообразия, изменчивости, релятивно сти,
существенно отличающие ее от традиционной рационалисти ческой, а по
существу «абсолютистской» и догматически неизменной, теории
познания.
Манхейм со всей определенностью выражал свое отношение к ре -
лятивизму и стремился прояснить различные смыслы самого феноме на
релятивности. Он не разделял «широко распространенные страхи перед
релятивизмом» и полагал, что это «модное словечко» употреб ляют, веря
что тем самым «тотчас уничтожают оппонента». Для него релятивизм,
«акцентирующий трудности задачи и привлекающий внимание ко всему
тому, что направлено на формулирование гипотез», предпочтительнее
«абсолютизма», который, провозглашая абсолютность собственной
позиции, на деле оказывается не менее «част ным подходом»,
«неспособным взяться за разрешение проблемы эпи стемологического
аппарата, когда дело доходит до повременного и ситуационного
определения»". Манхейм обозначает саму суть про блемы: знание,
претендующее на «абсолютность», на «истину в се бе», - это знание,
фиксирующее с помощью логико-эпистемологи ческих средств объект вне
времени, изменений и динамизма, вне перспективы и ситуации, но по
существу, а не по претензиям, являющее ся «частным подходом». В то
время, как релятивизм открыто не претендует на «истину в себе» и на
окончательность полученного знания, а стремится найти средства и
приемы - «эпистемологический аппарат» - для повременного и
ситуационно обусловленного, относительного и конкретного процесса
получения знания.
Именно в связи с этим Манхейм вводит понятия «динамические
стандарты мышления и практики», «динамическая истина», полагая, что
«будет создан стандарт динамики, ее форма и переопределено со -
отношение между абсолютным и относительным соответствием но

1
Манхейм К. Структурный анализ эпистемологии. М.. 1992. С. 22. а также 15-21.
2
Манхейм К. Очерки социологии знания. Теория познания - мировоззрение -
историзм. М., 1998. С. 246. Примечание 1.
137
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

вому динамическому видению» 1 . Такой подход позволит преодолеть гак


называемый «безусловный релятивизм», внутреннюю противоре чивость
которого отметил еще Платон, указавший, что утверждение
относительности само претендует на абсолютную ценность. В то же
время не следует считать релятивизмом признание того, что «абсо -
лютное начало» может быть понято только в генетическом процессе и с
определенных позиций, во времени и в ситуации: это другое, а именно
«статистическое и динамическое качество концепции исти ны». То, что
истина «доступна только в разных плоскостях, - это само по себе аспект
этой истины, множественность же этих плоскостей подразумевает не
произвольный их характер, а всего-навсего их при ближение к
подвижному объекту с подвижных позиций»".
Расширение проблемного поля и разработку понятийного аппарата в
сфере социологии знания Манхейм осуществил, прежде всего, путем
выявления специфики этой новой области эпистемологии, определе ния
когнитивной значимости внетеоретических условий знания. Как теория,
социология знания должна быть учением об «экзистенциаль ной
обусловленности знания»; как метод - о его историко-социологи- ческой
обусловленности. При этом необходимо преодолеть «расплыв чатую,
непродуманную, и поэтому неплодотворную, форму реляти визма в
науке»; но не посредством исключения или «боязливого игно рирования
данных о социальной обусловленности знания», а путем ме тодического
изучения и введения этих данных в рамки самой науки.
Для дальнейшего исследования феномена релятивности знания
Манхейм вводит понятие «реляционирования» - в отличие от тради -
ционно понимаемого релятивизма. Субъект реляционирует, если со -
относит высказывание с определенной интерпретацией мира и соци -
альной структурой как ее предпосылкой, если осуществляет отнесение
отдельных духовных образований ко всей структуре исторического и
социального субъекта. При этом не утрачивается объективность вос -
приятия, познания в целом; они лишь достигаются косвенно, резуль таты
обеспечены аспектом познания, присущим данному наблюдате лю.
«Результатом такого подхода также является не релятивизм в том
смысле, что принять можно любое мнение; реляционизм в нашем по -
нимании означает, что формулировка любого высказывания всегда носит
реляционный характер. В релятивизм этот реляционизм перехо дит в том
случае, если он сочетается с прежним статическим идеалом вечных,
оторванных от наблюдателя и перспективы его видения истин и если о
нем судят с позиций этого чуждого ему идеала абсолютной истины» . В
конечном счете Манхейм полагает, что для достижения

1
Манхейм К. Очерки социологии знания. Теория познания - мировоззрение -
историзм. М.. 1998. С. 169.
Там же.
3
Манхейм К. Идеология и утопия // Он же. Диагноз нашего времени (Лики
культуры). М.. 1994. С. 251.
138
ГЛАВА 7. Релятивизм

объективности возможно согласование, или даже синтез, выводов,


полученных в разных перспективах, под разным углом зрения. Саму
экзистенциональную обусловленность необходимо рассматривать как
постоянный фактор природы познания, а представление о сфере «ис тины
в себе» оценивать как неоправданную гипотезу. Таким образом,
разрабатывая эпистемологию познания в контексте социально-исто -
рической обусловленности, Манхейм, не ограничиваясь критико-ана-
литическим подходом, положил начало регулярной позитивной разра -
ботке понятия и феномена релятивизма.
Особую значимость для эпистемологии вообще и социологии зна ния
в частности имеет сегодня проблема историзма, безусловным следствием
которого часто полагают релятивизм. По Манхейму, исто ризм не
является модой или «искусственным изобретением»; он - ор ганически
сформировавшееся мировоззрение, которое лежит в основе современной
науки и научной методологии, а также логики, эписте мологии и
онтологии. Следуя Э. Трельчу, Манхейм полагает, что само становление
историзма связано с идеей эволюции - основополагаю щим принципом,
раскрывающим становление поздней формы из ран ней, а также
взаимообусловленность отдельных линий эволюции. Ра зумеется, для
становления историзма значима сама способность вос принимать
«состояние беспрерывных перемен и роста»; однако простая регистрация
факта изменения, «мобильности» обычаев, рели гий, институтов еще не
раскрывает суть историзма как мировоззре ния: базируясь на таком
представлении, мы приходим только к какой- либо из форм релятивизма,
но не историзма как основополагающего и унифицирующего принципа.
Именно историзм в его методологически зрелой форме обеспечивает, по
Манхейму, научное объективно истинное познание, предотвращая
ошибки вульгарного релятивизма.
Эти размышления были весьма значимы для Манхейма, прежде всего,
потому, что одной из его целей было исследование историче ского знания
и историзма, который часто интерпретируют именно как релятивизм,
поскольку всякое историческое действие и решение - от носительны и не
имеют эпистемологических стандартов; а сам исто ризм угрожает
идеалам Просвещения - идее вечного тождества и априорного характера
формальных категорий Разума. Концепция «ди намической истины»
значима для историзма не только в силу того, что позволяет существенно
уточнить и переоценить понятие релятивизма, но также и потому, что в
ней с необходимостью присутствует иерспективистский смысл,
понимание того, что «историчность иссле дуемых нами культурных
феноменов может явиться совершенно в ином свете, на другом уровне
исследования и с другой точки зрения. Истина в перспективистском
смысле подразумевает, что в конкретной исторической констелляции
может быть только один перспективист-

139
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ский вывод» 1 . Тем самым Манхейм приходит к выводу, что «историзм


расходится с релятивизмом», поскольку из принципов прагматизма вовсе
не вытекает относительность всякого исторического знания, а различные
интерпретации истории не противоречат друг другу, созда вая панораму
одного и того же содержания с разных точек зрения. По его мнению, и
Трельч фактически приходит к этим выводам, хотя и не дает более
развернутого объяснения. Он объединяет в своем лице са мобытного
знатока и академического ученого, одновременно стре мится «быть у
сути вещей; его теоретические интересы не игнориру ют страдания
взбудораженного мира»**.
Манхейм предлагает свое объяснение существующему в филосо фии
отождествлению историзма и релятивизма, которое мне пред ставляется
вполне убедительным. Он исходит из того, что «идея стой кой
идентичности, вечного тождества и априорного характера фор мальных
категорий Разума составляет суть философии Просвещения; ей историзм
угрожает уже самим своим появлением» 3 . «Идеал вековечного
тождественного Разума» - это руководящий принцип эписте мологии,
выстроенной post factum, на основе методологии «точных» наук; именно
такой «сконструированный статический Разум» допус кает формальные
структуры и твердые правила, «утопию надвремен- ной системы
стандартов и ценностей». Таким образом, релятивизм возникает
вследствие несоответствия между новым пониманием структуры
познания, учитывающим «прагматические, внетеоретиче- ские
устремления человека», и еще не овладевшей этим пониманием теорией
познания. Но если в качестве исходной взять «динамическую область
истории», то возникает совершенно другая, по своим принци пам, теория
познания 4 , которую и стремится разработать Манхейм. Однако нельзя
сказать, что эти проблемы были им решены в полной мере; поэтому
сегодня к ним вновь и вновь возвращаются, тем более что
актуализировались проблемы методологии социального и гумани тарного
знания.

1
Мангейм К. Очерки социологии знания. Теория познания - мировоззрение -
историзм. С. 170.
2
Гам же. С. 134. См.: Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая про блема
философии истории. М. 1994. С. 14-16. Однако в литературе существует также мнение,
что «взгляд на "историзм" как на понятийный эквивалент реляти визма и психологизма
сложился в западной литературе благодаря работам Эрнста Трельча и Фридриха
Майнеке» (см. комментарий B.C. Малахова к тексту Г.-Г.Гадамера «Актуальность
прекрасного». М., 1991. С. 341).
3
Гам же. С. 125-126.
4
Там же. С. 125-129. Манхейм особенно настаивал на том, что «только исто ризм,
который занят поиском правды самой истории и который стремится к тому, чтобы
выяснить связь между фактом и ценностью, может иметь подлинный инте рес к
проблеме истории и социологии мысли» ( Гам же. С. 137).
140
ГЛАВА 7. Релятивизм

Изменение образа науки и современное


понимание природы релятивизма
Продолжая исследование соотношения историзма и релятивизма, за
«рационалистический историзм» в наше время выступал известный
французский социолог П. Бурдье, вспоминая при этом социологию
познания К. Манхейма и Э. Дюркгейма. Он тесно связывает эту про -
блему с «горячим сюжетом»: выяснением научного статуса общест-
вознания, которое многими методологами проблематизируется, преж де
всего, в связи с его «априорной ненаучностью», поскольку, по их
мнению, ученый, будучи погруженным в изучаемую социальную ре -
альность, не может быть объективным. Эта ситуация усугубляется
постпозитивистским радикализмом, подвергающим сомнению науч ность
вообще, а социальных наук в особенности. Бурдье полагает, что можно
признать «некое предрасположение подвергать сомнению аб солютизм
разума... т.е. культивировать здоровый релятивизм» 1 . Однако такая
установка не должна превращаться в бесплодный нигилизм или
эклектическое примирение позитивизма с историзмом. Существу ет
необходимость исследовать так называемую несовместимость ис торизма
и рационализма (созданную, по существу, искусственно) и
эксплицировать методологические основания социальных наук. Про -
блема действительно существует, и она состоит в том, чтобы понять,
«как можно избежать релятивизм» и каким образом социальные науки,
находясь на позициях «радикального историзма», не разрушают себя.
Социальные науки, полагает Бурдье, могут попробовать избежать
исторический релятивизм, если аналитики будут опираться на прин цип
«двойной историзации», когда «опасности пассивной релятивиза ции
продуктов речи могут быть ограничены, и даже устранены, если мы
подвергнем историзации, с одной стороны, познающего субъекта, а с
другой - познаваемый объект» 2 . Иными словами, самому исследователю
необходимо осознавать свою историчность как принадлеж ность к той
или иной традиции, культуре, времени, а также к школе, направлению, и
историчность объекта, также заданного в определен ном, по
терминологии Бурдье, «поле производства». Аналитик, как правило,
забывает осуществлять эту процедуру, неявно и неосознанно полагая
себя «вне истории» и автономии «поля производства» знания. В более
общем виде принцип двойной историзации Бурдье называет «принципом
двойной объективации» и рассматривает его в качестве необходимого
условия аналитической работы в социальных науках. «Объективация
субъекта объективации» - сложная и трудоемкая ра

1
Бурдье П. За рационалистический историзм // 8/Д'97. Альманах Российско-
французского центра социологических исследований. М., 1996. С. 11.
2
Там же. С. 22.
141
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

бота по осуществлению рефлексии. Производя эту работу, надо пом нить,


что «значительная часть нашего бессознательного есть не что иное, как
история образовательных институций, продуктом которых мы
являемся» 1 ; что необходимо анализировать всю «совокупность
универсумов», в которых формируется наше мышление, поскольку за
социальными детерминантами, определяющими нашу позицию, стоят
еще более фундаментальные и менее заметные; и мы не можем, осу -
ществляя исследование социальной реальности, «выводить себя из этого
мира». Таким образом, «только погружаясь в самую глубину истории, мы
можем освободиться от нее»; только погружаясь в историчность нашего
объекта, мы сможем увидеть, что существует транс-историческая
истина\ Таким образом, реализация принципа двойной объективации,
или историзации, позволяет осуществить «здоровый релятивизм»,
обновление и радикализацию категорий мышления, предпосылок,
представлений об истинном, с помощью методологических процедур и
«операций научной практики» - исто рической рефлексии, очищенной от
ошибок, связанных с «иллюзией деисторизированной,аисторической
мысли».
Итак, несмотря на все эпистемологические «приключения», преж де
всего именно в социологии познания проблема релятивизма стала
разрабатываться как неотъемлемая данность реального познания. Ее
контекстом и неизменными спутниками остаются психологизм и ис -
торизм; сегодня она тесно связывается как с развитием самой теории
познания, нуждающейся в новых подходах в связи с признанием влияния
«вненаучных», прагматических факторов познавательной деятельности,
так и с разработкой методологии исторической науки, оценкой места и
значимости феномена «историзма» в целом.
Необходимо принять во внимание, что разработка методологии
социально-гуманитарного, исторического знания осуществляется се -
годня с опорой не только на методологию объяснения, но и на герме -
невтическую традицию - на традицию понимания. Такое сочетание
может дать положительный результат для преодоления релятивизма и
получения объективной истины в сфере знания другого типа рацио -
нальности. Г.-Г. Гадамер в обращении к русским читателям вслед за
Гуссерлем говорил об определенном «повороте» - «переходе от мира
науки к миру жизни»; а за теорией познания стоит не «факт науки и его
философское оправдание», но «в наши дни мы ждем от филосо фии
"жизненного мира" всей широты жизненного опыта и его оправ дания,
его прояснения и обогащения»'. По существу, он назвал пред

1
Бурдье II. За рационалистический историзм // S/A'97. Альманах Российско-
французского центра социологических исследований. М., 1996. С. 25. См. также:
Бурдье II. Начала. Choses elites. М., 1994. С. 141-146.
~ Гам же. С. 27.
3
Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 7.
142
ГЛАВА 7. Релятивизм

посылки переосмысления релятивизма, сочетавшегося с гуманитар ным


знанием и историзмом. «...Гуссерлевская феноменология жиз ненного
мира, подвергающая критике методологизм неокантианских школ,
философия жизни, за которой стоял европейский феномен Фридриха
Ницше, и экзистенциальная философия, вышедшая из ра дикально
переосмысленного историзма Вильгельма Дильтея...» 1 .
Значение герменевтического подхода для решения проблемы ре -
лятивизма в социально-гуманитарном знании подтверждает извест ный
американский социолог Дж. Александер, показавший, что боль шинство
философов и социологов оказались в тисках «эпистемологи ческой
дилеммы» - между теоретизмом и релятивизмом, - что это действительно
реальная проблема эпистемологии и философии науки для социологии.
Он стремится найти пути решения проблемы общей теории в этой науке
и обсуждает усилия других социологов и философов. Один из
возможных путей - обращение к герменевтике, так как именно она,
стремясь преодолеть абстракцию гносеологического субъекта и
традиционное «раздвоение» на субъектно-объектные отношения,
обращается к тому, что М. Шелер называл философствова нием «из
полноты переживания жизни», предполагающей цели, цен ности и
интересы. Именно теория и практика герменевтики, прежде всего,
подсказывают, в каких формах, понятиях и концептах, с помо щью каких
теоретических и иных приемов, минуя «вульгарный» реля тивизм,
богатейший опыт языка, жизни, целей и ценностей, может быть включен
в теоретическую социологию и освоен ею.
Александер приветствует, в частности, смену позиций другого
известного американского ученого позитивистской ориентации - Р.
Бернстайна, - который признал, что герменевтическое понимание не
является антитезой ни разуму, ни социальной науке, ни поиску
универсалий. И этот социолог теперь против ложной дихотомии: либо
неизменные стандарты рациональности, либо множество конкури рующих
стандартов (релятивизм); речь должна идти о «разумах, запе чатленных в
практиках». Вместе с тем, как бы высоко ни оценивалась важность
герменевтического измерения для социальных наук, необ ходимо,
полагал Бернстайн, принимать во внимание и результа ты причинных и
теоретических объяснений социальных феноменов, а также значение
научного метода 2 .
Идеи герменевтического подхода к возможности релятивизма в
науках о духе, культуре существенно обогатили саму проблему, вы ведя
ее из плоского «сциентистского» понимания. Эти идеи получили

1
Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М. 1991. С. 9.
~ Александер Дж. Общая теория в состоянии постпозитивизма: «эпистемоло -
гическая дилемма» и поиск присутствующего разума // Социология: методология,
методы, математические модели. М., 2004. № 18. С. 168, 170, 184; Bemstain R.J. Beyond
Objectivism and Relativism. Philadelphia, 1983. P. 160, 169.
143
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

в наше время также фундаментальное развитие в работах К.-О. Апеля,


который, разрабатывая концепцию «понимания-объяснения» для наук о
духе, ставил, в частности, задачу преодоления как «квазипозитиви -
стского историзма и релятивизма» в споре с Г.Х. фон Вригтом, так и
разработки «историзма-релятивизма герменевтики» 1 .
Этапом в развитии понимания релятивизма стали исследования Ст.
Тулмина, вышедшего на вопрос о релятивизме в контексте про блемы
рациональности. Он убежден, что «проблемы рациональности в точном
смысле слова связаны не со специфическими интеллекту альными
доктринами, которые человек или профессиональная группа принимает
на каждом данном этапе времени, но скорее с теми условиями и образом
действий, которые подготавливают его к критике и изменению этих доктрин,
когда наступает время» 2. Рациональность науки, по Тулмину,
воплощается не в теоретических системах, но в процедурах научного
поиска и концептуальных изменений, ве дущих к успешному результату.
Логические правила и нормы необходимы для «внутренней четкости
формулировок»; они предполагаются рациональностью, но не
исчерпывают, и даже не определяют, ее в полной мере, поскольку
рациональность заключается в процедурах «интеллектуальной
инициативы», управляющих историческим развитием и научным
открытием. Именно в этом контексте переосмысли ваются в
эпистемологии Тулмина иррациональность и релятивизм, которые, по
сути, перестают жестко связываться с применением или неприменением
формально-логического обоснования. Известны труд ности, с какими
Тулмин отстаивал свой подход к рациональности и релятивизму, и его
радость, когда И.Лакатос пришел к выводу, что в методологии
естественных наук должно присутствовать нечто вроде исторической
релятивности (в отличие от релятивизма), и к отрицанию концепции,
полагающей, что «общие научные стандарты являют ся неизменяемыми и
разум способен познать их a priori»3.
Не имея возможности обстоятельно рассмотреть идеи представ -
ленных философов 4 , можно, тем не менее обоснованно отметить, что в
их работах, в частности, методология гуманитарного знания полу чила
опыт своего развития вне концепции «единства науки», т.е. не по образу
и подобию естествознания; но в то же время она не была выве

1
Аре! К.-О. Understanding and Explanation /А Transcendental-Pragmatic Perspective.
Cambr. Mass., L. 1984; Вригт фон Г.Х. Логико-философские исследования: Изб|э. труды.
М., 1986; Wright von G.I I. (Explanation and Understanding. L. 1971.
~ Тулмин Ст. Человеческое понимание. М., 1984. С. 97, 141. См. также: IIo- pvc B.II.
Цена «гибкой» рациональности (о философии науки Ст. Тулмина) // Фи лософия науки.
Вып. 5. М.. 1999.
3
Тулмин Ст. История, практика и «третий мир» (трудности методологии Ла-
катоса) // Философия науки. Выи. 5. С. 277.
4
См.: Микешина JI.А. Философия познания: Полемические главы. М., 2002. Гл. IX.

144
ГЛАВА 7. Релятивизм

дена за пределы научной методологии, что представляется мне весьма


плодотворной складывающейся традицией. Сегодня становится все более
очевидным, что необходимо различать значения и формы реля тивности и
релятивизма; а именно: релятивность как свойство самого знания,
отражающее изменчивость объекта, обстоятельств его суще ствования и
способов его интерпретации; релятивизм как концепция, признающая
необходимость эпистемологического осмысления приро ды релятивности
мира и знания; релятивизм как тенденция абсолюти зации релятивности
знания, отрицающий объективность истины, ко торая при этом
отождествляется с абсолютной истиной.
Как важная предпосылка, понимание природы релятивизма во всех
его смыслах предполагает также преодоление наивно-реалистического
представления о познании; выяснение того, что операции познания не
сводятся к процедурами отражения и не исчерпываются ими. Нет также
прямого следования от содержания сознания к внешнему миру.
Рассуждая об этом, американский философ Т. Рокмор справедливо
полагает: «Иначе, чем на вероятностных основаниях, невозможно знать,
что идея разума соответствует независимому объекту. Ибо мы никогда
не можем сравнить представление о независимой реальности с самой
независимой реальностью» 1 . Он исходит из того, что вся фун -
даменталистская (фундационистская) традиция от Декарта к Канту
терпит неудачу, и после Канта есть лишь два разумных подхода -
скептицизм, борьба с которым оборачивается догматизмом, и реляти -
визм, утверждающий, что знание не имеет абсолютного обоснования. Со
времен Платона философы считают необходимым бороться с реля -
тивизмом, но «мало кто глубоко размышлял о его законных источниках
(курсив мой. - Л.М.)». Ситуация усугубляется тем, по мнению Рокмора,
что отрицательное отношение к «моральному релятивизму» как бы
переносится на эпистемологический релятивизм, тем самым затемняя
правомерность и суть самой проблемы.
Очевидно, что в эпистемологии проблема релятивизма признается с
необходимостью, однако ее толкования и оценки имеют значитель ный
разброс: от утопического и догматического стремления «искоре нить»
все его следы, как отрицательные явления в познании, до пони мания
неотъемлемости этого феномена познания; от признания так
называемого индифферентного релятивизма (термин Н. Решера) до
стремления осознать многообразие форм релятивизма и оценок его роли
в достижении когнитивных результатов. При этом следует учи тывать,
что существуют и объективные предпосылки изменений по нимания
природы и роли релятивности знания и релятивизма, - это изменение
типа рациональности и образа самой науки от классиче ской к
неклассической и от модерна к постмодерну.

1
Рокмор Т. Математика, фундаментализм и герменевтика // Вопросы фило софии.
1997. № 2. С. 89.

145
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Индифферентный релятивизм в полной мере представлен у Г1.


Фейерабенда с его девизом «anything goes!», которому он следовал,
сочетая идеи критического рационализма, позднего Витгенштейна и
«научного материализма», а также принимая во внимание влияние
различных социально-политических идей и движений на мировоззре ние
ученых. Оценки «методологии анархизма» уже даны в философии науки,
однако связанная с ним трактовка релятивизма специально не
рассматривалась. Прежде всего, известный методолог также выступил
против традиционного понимания рациональности, способствующей
прогрессу науки, как следованию системе правил, принципов, методу
научного познания. «Единственным принципом, не препятствующим
прогрессу, является принцип ''допустимо все"... Идея метода, содер -
жащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы
научной деятельности, сталкивается со значительными трудностями при
сопоставлении с результатами исторического исследования» 1 . Более
того, выясняется, что сознательное или непроизвольное нару шение
правил привело ко многим значительным достижениям в есте -
ствознании; например, к построению теории дисперсии, к квантовой
теории, стереохимии, к волновой теории света и других теорий; т.е.
способствовало прогрессу науки. Анализ истории науки показывает, что
релятивность принципов и правил метода - или, по выражению
Фейерабенда, «либеральная практика» - привычна для науки, «разум на и
абсолютно необходима» для ее развития.
Он, по существу, разрабатывал крайнюю форму релятивизма, по -
лучившую название «методологический анархизм», руководствуясь при
этом вполне благими намерениями. Прежде всего, следует учиты вать,
что «сложная обстановка, складывающаяся в результате неожи данных и
непредсказуемых изменений, требует разнообразных дейст вий и
отвергает анализ, опирающийся на правила, которые установле ны
заранее без учета постоянно меняющихся условий истории» 2 .
Предложена целая программа релятивистской (анархистской) методо -
логии, главными позициями которой являются контриндуктивные
действия; в частности, такие, как выдвижение гипотез, противореча щих
хорошо подтвержденным теориям или хорошо обоснованным фактам,
наблюдениям и экспериментальным результатам. Последнее вовсе не
является абсурдным, «ненаучным», требованием, если учесть, что в
основе фактов могут лежать так называемые «естествен ные
интерпретации», ошибочность или несовместимость которых с теорией
не очевидна и требует специального выявления (что показали
исследования Галилея). Что касается соотношения теории и факта, то

1
Фейерабенд II. Избранные труды по методологии науки. М.. 1986. С. 153;
Feyerabend Р.К. Against Method. Outline of an anarchistic theory of knowledge. L., 1975.

~ Фейерабенд II. Избранные труды по методологии науки. С. 148-149. 146


ГЛАВА 7. Релятивизм

Фейерабенд, как известно, обосновал идею о «теоретической нагру-


женности» факта, эмпирических данных в целом. Он показал, что тео рия
может превратиться в «жесткую идеологию» и тогда «концепту альный
аппарат теории и эмоции, связанные с его применением, про низывают
все средства коммуникации, все действия и всю жизнь общества,
обеспечивают успех таких методов, как трансценденталь ная дедукция,
анализ употребления слов, феноменологический ана лиз... Результаты
наблюдений также будут говорить в пользу данной теории, поскольку
они формулируются в ее терминах. Создается впе чатление, что истина
наконец достигнута. Но в то же время ясно, что всякий контакт с миром
был утрачен, а достигнутая под видом абсо лютной истины стабильность
есть не что иное, как результат абсолютного конформизма^.
Из этого следует, что все время необходимо искать новые методы и
создавать новые теории, но использовать их до тех пор, пока они
«работают», не превращая в догму и не связывая истинность и рацио -
нальность только с истинностью и рациональностью этих методов и
теорий. Релятивизм Фейерабенда проявился не только в такой мето -
дологии, но также и в том, что он, наряду с историко-научными пред -
посылками, стремился учитывать психологические и социально-поли -
тические факторы развития знания. Эти в целом значительные идеи,
требующие специального позитивного анализа при изучении реальной
науки, привели Фейерабенда к крайне релятивистским выводам - и по
отношению к рациональности, и по отношению к истине, которую он, по
существу, отрицает. В 70-80-е годы его идеи широко обсуждались,
отвергались сторонниками фундационизма, но оказались близки ми
критикам «сциентистского оптимизма», а также постмодернизму; в
частности, принципам плюрализма, диверсификации, многомерного
образа реальности, идеям историчности и многообразия типов рацио -
нальности, которые сегодня вызывают все больший интерес.
Обращение к релятивизму в истории идей и принципов математи ки и
физики показывает, что он вовсе не возникает только как следст вие
социальных, культурно-исторических, социальных и психологи ческих
факторов развития науки. Мне представляется, что здесь также
необходимо провести различение причин релятивизма: внутренних, как
филиации идей и логико-методологических принципов, и внеш них -
социокультурных факторов в науке. Иными словами, нельзя утверждать,
что релятивизм появляется потому, что развитие науки философы
стремятся объяснить с привлечением факторов культурно-

1
Фейерабенд //. Избранные труды по методологии науки. С. 177. Считаю, что
справедливую и конструктиную оценку позиции Фейерабенда дал B.C. Швырёв.
подчеркнувший мысль методолога о возможности догматизации и авторитарно сти
стандартов и принципов рациональной теоретической концепции. См.: Швырёв ВС.
Рациональность как ценность культуры // Вопросы философии. 1992. № 6. С. 92, 97.

147
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

исторического характера; известен даже соответствующий термин -


«культурный релятивизм», - и именно в этом русле лежит выявление
специального направления (или традиции) в философии познания и
науки, называемого «релятивизмом».
Один из современных философов науки (естествознания) Я.Ха- кинг
в своей известной книге «Представление и вмешательство. На чальные
вопросы философии естественных наук» (1982) вообще не употребляет
понятие «релятивизм»; и не только потому, что его цель - «научный
реализм», а не рациональность и «разум», но и пото му, как я понимаю,
что его представление о рациональности, истине, об «образе науки» в
целом не нуждается в этом термине. Он стоит на стороне Фейерабенда,
который был «давним врагом догматической рациональности» и
призывал к тому, чтобы не было канонов рацио нальности,
привилегированных «хороших оснований», предпочти тельной науки или
парадигмы. Для него рациональность тоже «лише на очарования»; а как
способ мыслить о содержании естественной науки реализм «гораздо
интереснее», поскольку относительно объек тов, упоминаемых в теории,
она говорит, что они действительно должны существовать. Изменение
отношения к рациональности, разумеется, не означает перехода в
иррационализм; дело в другом; в изменении представлений о самой
рациональности. Необходимо считаться с тем, что существует много
типов рациональности, стилей мышления, методов, «образов жизни»,
представляющих различные, но рациональные доводы. Общепризнанно
также, что локальные принципы и стандарты оценки теорий не являются
постоянными и всегда менялись в истории науки. Наконец, для Хакинга
уже само собой разумеется, что не должно быть «деисторизации» науки:
«знание само по себе - исторически развивающаяся сущность»;
«посмотрите, какими историцистами мы уже стали. Лаудан выводит свои
заключения к 'из существующей исторической очевидности"» 1 .
Для Хакинга это не релятивизм, о котором нет необходимости
вспоминать, потому что изменился сам «образ науки»: она стала бли же к
реальности, к живому, изменяющемуся, творческому человече скому
познанию, предполагающему многообразие, изменение и смену канонов
и принципов научной рациональности. Опираясь на образ, навеянный
Ницше, он пишет: «Философы долго делали из науки му мию. Когда же
труп был, наконец распеленут и философы увидели останки
исторического процесса становления и открытия, они приду мали для
себя кризис рациональности» 2 . Признаками этого кризиса,

1
Хакинг Я. Представление и вмешательство. Начальные вопросы философии
естественных наук. М., 1998. С. 31-32.
2
Гам же. С. 17. В качестве эпиграфа Хакинг берет следующую мысль Ницше из
«Сумерков идолов»: «Вы спрашиваете меня, какие черты философов вызывают
идиосинкразию?.. Например, отсутствие у них исторического чувства, их нена
148
ГЛАВА 7. Релятивизм

как считалось, и были психологизм, историзм и релятивизм, с кото рыми


философы науки стремились бороться. Однако эта ситуация со -
ответствовала образу «мумифицированной науки», которую Хакинг
представил следующим образом.
Наилучшим образцом рационального мышления являются естест -
венные науки. Существует четкое различие между наблюдением и
теорией; рост знания кумулятивен. Наука имеет довольно строгую
дедуктивную структуру и строгую терминологию. Утверждается
единство науки, что означает: все науки должны иметь ту же методо -
логию, что и физика; все естественные науки, в частности биология и
химия, могут быть сведены к одной - физике. Признавалось фунда -
ментальное отличие контекста подтверждения от контекста открытия.
Наконец, исследователей так понимаемой науки не интересо вали
история и обстоятельства открытия, психологические предпо сылки и
социокультурные факторы. В целом - это аисторичная эпистемология,
рассматривающая науку вне времени, вне историче ских изменений . При
всех специфических и даже, казалось бы, про тивоположных вариантах
понимания науки (например, Р. Карнапом или К. Поппером) базовый
образ науки был именно таким; а измене ние данного идеала
рациональности - например, при включении в эпистемологический
анализ психологических, исторических или социокультурных
предпосылок - с необходимостью рассматривалось как релятивизм.
Выразители классической рациональности, модерна в науке и культуре -
это сторонники мышления в бинарных оппозициях:
объективное/субъективное, автономное/включенное в культуру и
социум, монистическое/плюралистическое, абсолютное/относитель ное,
истинное (т.е. как есть на самом деле) / ложное (т.е. как деформи -
рованное психологическим, социокультурным воздействием). Однако
этот язык Платона и Аристотеля, такой привычный для нас и даже
решающий определенные задачи, не фиксирует и не предлагает новое
или более глубокое видение многих сложных проблем, а, скорее, стре -
мится сделать их маргинальными и отправить в резервацию под на -
званием «релятивизм».
Различные варианты релятивизма исследовал американский фило-
соф-аналитик Н. Решер, предложивший свое вйдение роли субъектно го
фактора и границ когнитивного релятивизма. Он исходил из того, что
«реальная истина» одна, но множество исследователей в истории
познания имеют различные представления о ней в соответствии с
временем и обстоятельствами. Соответственно: релятивизм как док трина
строится на признании «базисного многообразия», или потен

висть к становлению, их егиитицизм. Они воображают, что делают честь какой- нибудь
вещи, если деисторизируют ее, sub specie aeterni, - если делают из нее мумию» (Нищие
Ф. Сочинения: в 2-х т. 'Г. 2. М., 1990. С. 568).
1
Хакинг Я. Представление и вмешательство. С. 21-22.
149
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

циально изменчивого основания, и «базисного равенства» всех стан -


дартов оценивания. Виды релятивизма определяются Решером на ос нове
отношения к рациональности. Распространенный вариант - эгалитарный
релятивизм, - по сути, отрицает рациональность как тако вую, носит
индифферентный характер, поскольку исходит из при знания всех
альтернатив, критериев и стандартов различных групп рационально
эквивалентными. Ни одно из сообществ не облада ет
«привилегированной гносеологической позицией», нет высшего
«апелляционного суда» и законной когнитивной приемлемости. Именно
такой релятивизм, как мы видели, лежит в основании «мето -
дологического анархизма» Фейерабенда. В отличие от скептика, не
принимающего реальность истины, индифферентный релятивист от -
рицает существование достаточных оснований для признания какого-
либо положения дел за истинное.
Решер не может отрицать, что существует много аргументов, иду щих
от культуры, истории, дарвинистской биологии, антропологиче ских и
социологических исследований, в пользу когнитивного реляти визма.
Однако признать состоятельность понимания последнего как
индифферентного релятивизма, «легитимного» для эпистемологии, он не
может и поэтому предлагает иную аналитику проблемы. Прежде всего,
он исходит из того, что должно быть признано понятие рацио нальности,
четко определяющее круг референций, инвариантное раз личным формам
ее проявления. «Рациональность, как мы ее понима ем, есть разумное
стремление к адекватным решениям - с использова нием релевантной
информации и убедительных принципов рассуждения при решении
отвлеченных и практических проблем» 1 . Очевидно, что это определение
рациональности релевантно эпистемологическому контексту и не
притязает, в соответствии с принципами автора, на роль всеобщего,
универсального; несколько смущает лишь понятие «убедительные
принципы», имеющее психологическую окраску (убедительные для
кого?). Но в том-то и дело, что Решер считает главным условием
«прерогативу исследователя», т.е. решающей является «на ша
собственная позиция» и наше понятие предмета рассуждения. Чтобы
быть рациональным, исследователь должен рассматривать «положение
вещей на основе собственной позиции». Релятивизм ин дифферентен, но
не для самого исследователя, который имеет собст венное основание
рационального суждения, свои стандарты и критерии. Признавая право
за другими иметь свои стандарты и привилегии, мы, тем не менее, «сами
занимаем - и должны занимать - особую по зицию с особыми интересами
и особыми практическими и интеллектуальными инструментами для их
реализации. Что касается нас, то реально существует только одно особое
множество стандартов для

1
Решер //. Границы когнитивного релятивизма // Вопросы философии. 1995. № 4.
С. 38.
150
ГЛАВА 7. Релятивизм

того, чтобы делать такие оценки и выводы - именно наше, - которое мы


действительно принимаем при условиях и обстоятельствах нашей
жизни» 1 . Именно первичность наших собственных стандартов рацио -
нальности Решер ставит во главу угла и предлагает принцип «опоры на
собственные силы». Если антирелятивисты заняты поисками «ког -
нитивных универсалий», то мы можем осуществлять исследование
только при условии, что убеждены в эффективности нашей когнитивной
позиции, в ее рациональной оправданности. Именно здесь, по Ре- шеру,
заканчивается «гносеологический релятивизм», потому что мы, обладая
«прерогативой спрашивающего», задаем «поле рационально сти»,
систему стандартов, критериев и понятий; тем самым устанав ливаем
определенность и снимаем релятивность (относительность). Мы
«арбитры концептуального содержания предмета в рамках налич ной
постановки вопроса». Эти «более глубокие» принципы разума заключены
в самом понятии предмета, и рациональность требует, чтобы мы
согласовали наши суждения со структурой наличного опы та: иной путь
был бы иррациональным^. Вывод из этого один: реляти визм имеет свои
границы, мы сами должны быть «арбитрами разум ности» и
рассматривать свои стандарты как оптимальные, что и вы ражает, по
Решеру, сущность критериологического эгоцентризма.
Концепция Решера полностью опирается на принцип доверия от -
дельному (автономному) субъекту, и, по-видимому, ей не чужд тезис
Протагора «Человек есть мера всем вещам...», которого до сих пор
числят среди «основоположников» релятивизма 3 . По-видимому, он прав,
что «человекоразмерный» подход и есть тот рациональный путь, на
основе которого должна выстраиваться эпистемология, содержа щая
моменты релятивности в том случае, если от проблемы не «отде -
лываются», ссылаясь на единственно верный формально-логический
подход. Истина не носит абсолютный характер, она относительна и
обосновывается только в контексте нашей целеполагающей дея -
тельности. Объективность истины понимается как инвариантность
«наших» относительных истин. Выбор и определенность перспекти вы,
системы стандартов и критериев - непосредственный путь к исти не в
заданных условиях; буквально понимаемая индифферентность (все
альтернативы равноправны) ведет к отрицанию истины. Все это, как
представляется, позволяет снять отрицательные последствия релятивиз -
ма, не утратив, в то же время, конкретную отнесенность к истине.
Однако в концепции Решера совсем не учтены такие важные фак -
торы, как интерсубъективность, диалог и коммуникация в научном

1
Решер //. Границы когнитивного релятивизма// Вопросы философии. 1995. № 4.
С. 40.
2
Гам же. С. 44.
3
См.. например: A Companion to Hpistemology. I'd. Dancv J., Sosa Г. Blackwell,
1993. P. 429.
151
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

сообществе, которые позволяют действительно преодолеть «крите-


риологический эгоцентризм» и индивидуальное обоснование истины.
Правда, не исключено, что проблема релятивизма будет в этом случае
рассматриваться уже как проблема, возникающая за пределами от -
дельной парадигмы и научного сообщества, за что часто и обвиняется Т.
Кун в релятивизме. Но это означает только то, что субъект позна ния -
это не только автономный индивид, как это, по существу, следу ет из
приведенных ранее рассуждений Решера, но и коллективный субъект -
научное сообщество, к которому, как я полагаю, могут быть отнесены
его рассуждения о преодолении релятивизма, но без «крите-
риологического эгоцентризма». Общность предметного мира, некото рых
предпосылок и традиций - даже при различных стандартах - по зволяет
вести диалог, использовать систему аргументации, отличить истинное
знание от неистинного, тем самым расширяя поле опреде ленности,
строгости и доказательности рассуждений, т.е. сферы дос товерного и
рационального.

Конструктивные функднн релятивности


знания и релятивизм как кондепдия
Общепризнано положение о том, что необходимо различать реля -
тивность как свойство самого знания, отражающее изменчивость объ -
екта, обстоятельства его существования и способы его интерпретации, и
релятивизм как тенденцию абсолютизации релятивности знания. Однако
возникает вопрос: если релятивность объективна и может рас -
сматриваться как онтологическая предпосылка релятивизма, то поче му
эпистемологической форме - концепции релятивизма - дается только
отрицательная оценка, с которой надо «бороться»? Очевидно, что
релятивизм имеет свою онтологию - релятивность того, что по знается, и
релятивность методов и концепций, эпистемологических приемов самого
познания, его идеалов и принципов.
Очевидно, что релятивизм не является неким самостоятельным
направлением среди других, но настойчиво проявляется как неотъем -
лемое свойство познания вообще, современного особенно, для кото рого
характерен плюрализм «миров», подходов, критериев, систем ценностей,
парадигм. Психологизм, тесно связанный с релятивизмом, не должен
быть простым «изгоем» при анализе познавательной дея тельности и
знания, тем более при развитии когнитивной психологии и разработке
антитезы «психологизм-антипсихологизм». Проблемы, характеризующие
субъекта и его познание в психологическом ключе, должны быть
переведены на язык философии; осмыслены, выражаясь словами Канта,
как «интеллектуальное представление о самодеятельности мыслящего
субъекта» 1 , и решаемы теоретическими и логиче

1
Кант /7. Критика чистою разума. М., 1994. С. 177.

152
ГЛАВА 7. Релятивизм

скими средствами в философии познания; например, на уровне «ме-


тапсихологизма» (В.Н. Брюшинкин).
Историзм, отождествлявшийся с релятивизмом и поэтому оцени -
вавшийся отрицательно, также не входил в поле рационального по -
знания. Очевидно, что поскольку реальное, «фактическое» знание имеет
свою историю и формируется в контексте истории культуры и социума,
то должны быть найдены формы рационального осмысления историзма и
введения его в философию познания. Именно Дильтей для
рационального отображения историзма и релятивности стремился
разработать новые категории, - такие, как ценности, цели, развитие,
идеал, особенно категорию значения, с помощью которой жизнь в ее
истории постигается как целое. Разрабатывая методологию историче -
ского знания, наук о духе в целом, он искал и предлагал новые спосо бы
и типы рациональности, передающие релятивность исторического
познания, но стремящиеся сохранить «научность» и преодолеть не -
обоснованный релятивизм.
Опыт Гуссерля показывает одно из возможных направлений ра -
ционального осмысления присутствия человеческих смыслов в науч ном
познании и признания существования наряду с миром науки свя занного с
ним и по-своему значимого мира повседневности. Проблема
релятивизма, таким образом, обретает новый контекст и грани рас -
смотрения, что нашло отражение в концепции А. Шюца о смысло вом
строении социального мира в «феноменологической социологии» в
целом.
Осмысление и дальнейшая разработка проблемы релятивизм -
психологизм - историзм получает новые импульсы при исследовании
эпистемологических проблем социологии познания, исходившей из того,
что изучение релятивизма особенно значимо для этой области знания и
одновременно связано с переосмыслением эпистемологии, теории
познания в целом. Возможно следует, вслед за Манхеймом, различать
релятивизм и реляционизм и вообще обогатить понятийный аппарат,
рассуждая об оттенках и нюансах релятивности знания, до биваясь не
черно-белого, но многоцветного и более тонкого анализа этого
феномена, что представлено в концепциях, например, Тулмина и Решера.
Кроме того, при оценке историзма в познании, по- видимому,
исследователю необходимо осознавать свою историчность как
принадлежность к традиции, культуре, направлению, а также ис -
торичность объекта (принцип двойной историзации Бурдье), что явля -
ется необходимым условием аналитической работы в социальных
науках. Соответственно, при размышлении о психологизме надо учи -
тывать, что наше бессознательное, которое «подключается» к рефлек сии,
в значительной мере обусловлено историей образовательных ин -
ституций, продуктом которых мы являемся.
Судьба проблемы релятивизма во многом определялась тем, как
понимается сама рациональность и насколько эпистемологи и ученые

153
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

подвержены, по выражению Тулмина, «культу систематичности» вы -


сказываний, понятий, знания в целом. Соответственно, в этом случае
чаще всего рациональное отождествляют с логическим, тогда как да леко
не всегда концептуальные изменения описываются полностью в
логических терминах и законах. Конструктивное понимание и при нятие
релятивизма как «гносеологической реальности» получает свое
основание в объективном расхождении опыта, в наличной информа ции,
в изменчивости системы ценностей, верований, оценок. Выход не в
разработке алгоритма или особой логике дискурса, но только в том,
чтобы в этой неопределенной, неформализованной ситуации принять на
себя ответственность за когнитивный выбор и решение. Релятивизм,
оказывается, не только говорит о возможности свободы вы бора, но
может отражать также моральную незрелость исследовате ля, неумение
сделать выбор и принять ответственность за его последствия.
В эпистемологические отношения включаются ценностные - мо -
ральные - нормы и требования, и, по-видимому, решение проблемы
релятивизма невозможно без кантовского «практического разума». В
отличие от трансцендентальных ценностей неокантианцев, здесь
регулирующая функция передается индивидуальным ценностям само го
субъекта познания, и именно они должны определять объективный
выбор. Такой ход рассуждения, как выясняется, лежит в русле идей
античной философии, для которой были близки цели и смыслы чело -
веческой деятельности; а также идей Декарта, Локка, Юма, которые не
ставили явно проблему свободы науки от ценностей и не разводили
жестко, как в современной науке, «факты» и «ценности», полагая мо -
ральные нормы непосредственно включенными в научный метод.
Классическая научная рациональность все еще широко представ лена
как традиция в современной науке, которая часто не готова при знать
историческую отнесенность научного знания к социальному контексту,
основана на неадекватной концепции свободного от ценно стей научного
знания, не осознает повсеместную неопределенность, нелинейность и
хаотичность не только в социальных и культурных, но и в природных
явлениях.
Плюрализм, с которым часто связывают релятивизм, пришел в
эпистемологию и методологию из самой науки конца XX века, кото рая
исследует «множество миров»: мир малых скоростей, мир, где скорость
приближается к световой, мир микрочастиц и мир макротел. В таком
случае наука не только допускает сосуществование и диалог разных
типов мышления, рациональности, в том числе и неклассиче ского типа,
но даже и нуждается в этом. Предполагается равноправное
существование разного типа научных парадигм и теорий, возникших на
разных логических основаниях и предпосылках. На постнекласси-
ческом этапе науки плюрализм, «человекоразмерность» становятся ее
фундаментальной особенностью, что убедительно обосновывается,

154
ГЛАВА 7. Релятивизм

например, самим фактом возникновения и развития синергетики, для


которой «многоликость» обусловлена бесконечным многообразием
вовлеченных в познание процессов самоорганизации различных школ и
направлений. Размышляя об этом, В.И. Аршинов подчеркивает: «Это не
означает, что в синергетике находит свое новое оправдание релятивизм.
Она оправдывает разнообразие научных направлений, научных теорий,
моделей, подходов, стимулирует отход от такого ви дения проблемы, в
соответствии с которым разнообразие моделей, теорий, подходов
рассматривается как нечто негативное и подрываю щее науку как единое
целое» 1 . По существу, опираясь на синергетику, Аршинов отвергает
плоский, вульгарный релятивизм по принципу «все дозволено!», но
безусловно поддерживает идею разнообразия, свойственную науке на
всех этапах ее исторической эволюции, и со глашается с парадоксальной
мыслью Хакинга: «Идеальной целью науки является не единство, а
величайшая множественность».
Очевидно, что решение проблемы релятивности знания, выявле ние
законных источников релятивизма - это фундаментальная задача
современной эпистемологии, теории познания в целом. Преодолевая
крайние представления теории отражения и наивного реализма, мы
должны признать, что всякое знание, которое достигает человек и ко -
торым он пользуется в своей деятельности, носит принципиально ре -
лятивный характер. Это не может оцениваться отрицательно, по скольку
является не только характеристикой знания, но и неотъемле мым
свойством познавательной способности человека, результат которой
может быть лишь относительно устойчивым, относительно истинным и
постоянным. Можно лишь выдвигать гипотезу о реаль ных свойствах и
отношениях объектов, о ситуации и положении дел, и тем самым с
необходимостью осуществлять интерпретацию. Г. Фол- лмер,
развертывая учение об эволюционной теории познания и пред варяя его
формулированием исходных принципиальных идей о познании и
действительности, среди базовых положений указывает на то, что
«абсолютного (беспредпосылочного) познания не существует. Все
познание гипотетично. Это релятивизирующее утверждение действи -
тельно не только по отношению к научному познанию, но также по
отношению к донаучному опыту и восприятию»". При этом особо

1
Аршинов В. И. Синергетика как феномен постнеклассической науки. М.. 1999. С.
9; Он же. Когнитивные стратегии синергетики // Отология и эпистемо логия
синергетики. М.. 1997; см. также: Князева Е.П., Курдюмов С П . Основания синергетики.
СПб., 2002.
Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. М., 1998. С. 62. Fine в 1941 году
близкую мысль высказал К. Лоренц: «Природа всех истин состоит в том. что они суть
рабочие гипотезы»: «мы должны в любой момент быть готовы отбросить наши
излюбленные теории, когда новые факты тгого требуют. Но даже при том, что ничто не
''абсолютно истинно", всякий новый фрагмент знания, всякая новая истина суть тем не
менее шаг вперед...». См.: Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной
биологии // Эволюция. Язык. Познание. М., 2000. С. 28-29.

155
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

подчеркивается, что в восприятии также выдвигаются гипотезы о


внешнем мире, находящиеся в большем или меньшем соответствии с
внешними структурами.
Итак, главная форма активности познающего субъекта - это вы -
движение по отношению к явлениям реального мира интерпретатив- ной
гипотезы, ее обоснование, выявление предпосылок, форм и спо собов
проверки и подтверждения, что происходит на всех уровнях и этапах
познания - как обыденного, так и научного. Этим определя ются также
необходимость и конструктивная роль в познавательной деятельности
когнитивной веры; т.е. принятия на веру интерпретатив- ного знания,
истинность которого не носит абсолютный характер, что и делает
возможным возникновение релятивизма в различных формах. Эта
проблема переходит из сферы собственно когнитивного в сферу бытия
субъекта, в условия возможности его познания и дея тельности. Как
известно, сопровождающая релятивность знания достоверность, или
уверенность, может рассматриваться, по Л. Витген штейну, не только как
эпистемологическая характеристика, но и как одна из базовых «форм
жизни».
Фундаментальность проблемы релятивизма очевидна, но, по-
видимому, необходимо рассмотреть предпосылки этого феномена как в
культуре, социуме, так и в самой европейской философии. Прежде всего
- это исторически сложившиеся логико-методологическая и эк -
зистенциально-антропологическая традиции, которые не равноценны,
хотя обе имеют право на существование и являются своего рода за -
воеванием философии. Первая традиция оказалась тесно связанной с
научным познанием, с его объективностью и факту ал ьностью, хо рошо
вписалась в идеалы рациональности и в парадигму отражения,
соответствовала натуралистическому подходу в познании. Именно эти
особенности стали причиной ее глубокого внедрения в европейскую
науку и культуру. Но, при всей ее значимости, она приложима только к
идеализированному миру теоретизма, где господствуют абстракции
«сознания вообще», претендующие на выражение сущности и отвле -
чение от всего несущественного, в том числе и от важнейших пара -
метров человеческой личности и жизнедеятельности, ее социальной и
культурно-исторической обусловленности, что, в целом, соответст вует
классической форме научной рациональности.
Вторая, экзистенциально-антропологическая, традиция познания и
истины не имела в европейской философии, науке, культуре в целом
такого значения, как первая, и именно прежде всего в этом они не
равноценны. Для второго подхода как бы еще не пришло время ново го
полноценного выхода на сцену европейской культуры; не вызрели идеи,
не сложился понятийный базис, а гуманистическая значимость
концепции еще не могла победить опасений впасть в психологизм и
релятивизм. Традиционный логико-гносеологический подход к по

156
ГЛАВА 7. Релятивизм

знанию сыграл историческую роль в философии, науке, культуре в


целом; наработанные им понятия и идеи по-прежнему широко ис -
пользуются в мире «теоретизма», но, несмотря на его сложившийся
приоритет, пришло время, когда должны быть осознаны, приняты во
внимание природа и действительные смыслы этих абстракций, а так же
их «нежизненность», ограниченность, определенного рода искус -
ственность и инструментальность. Очевидно, что абстракции этого
подхода построены путем принципиальной элиминации субъекта, ис -
ключения «человеческого измерения», которое и объявлялось «несу -
щественным», хотя для человеческого познания таковым быть не могло. В
этой традиции преодоление психологизма и релятивизма дости галось
«хирургическим» способом: удалением самого человека из его познания.
Рассматриваемые традиции неравноценны также и потому, что эк -
зистенциально-антропологический подход относится не к некой авто -
номной области «научного» или «вненаучного» знания, но ко всему
познанию в целом, где эти области - лишь виды знания, связанные с
определенными типами практик. Вторая традиция укоренена в про блеме
бытия субъекта, которому открывается «непотаенное» как бы тие сущего;
а обладание истиной, в свою очередь, предстает как «ус ловие
возможности» бытия субъекта, выступает его онтологической
характеристикой. Эта традиция отличается целостным подходом к
результатам познавательной деятельности, поскольку принимает во
внимание не только рациональное, но и иррациональное, не только
истину, но и заблуждение, осуществляя содержательный анализ их
смыслов. Этой традиции соответствуют также рассмотрение в целост -
ности различных типов знания, признание правомерности их сущест -
вования и выполнения различных функций. При этом признается их
гносеологическое своеобразие, и понятие «научный» не выполняет
оценочные функции, но лишь обозначает один из типов знания. Свой -
ства того или иного знания выводятся не из традиционных «вечных»
критериев рациональности, но из свойств познающего субъекта и
практических контекстов его деятельности, общения, реального мира;
отсюда и возникает проблема релятивизма 1 .

1
Различие традиций осознавалось уже в XIX веке с возникновением «роман тизма»
(братья Шлегели, Шлейермахер и др.), противопоставленного классиче скому подходу.
Как показал Цв. Тодоров, классические концепции связаны с единственностью идеала,
«романтизм» - с множественностью; в первом случае система господствует над
историей, во втором - история над системой; и прихо дится отказаться от «единой
концептуальной рамки», что, естественно, предпо лагает релятивность знания. Тодоров
полагает, что оба подхода приводят к де формации реальности, и должна быть
реализована дополнительность или совме стное философствование. См.: Тодоров Цв.
Теории символа. М., 1998. С. 195-198; 365-367.

157
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Предпосылками релятивизма в познании предстают такие свойства


действительности, как изменчивость, развитие, объективная неопре -
деленность свойств и процессов, развитие и изменение самого челове ка,
общества, человечества в целом. Это традиционно признаваемые и
описываемые характеристики мира, которые не могут быть отри цаемы;
но не всегда с ними соотносят возникновение релятивизма, или делают
это достаточно поверхностно и тривиально.
Особую роль в образовании релятивных моментов познания игра ют
допонятийные формы обыденного познания, его эмпирические формы.
Как отмечали П. Бергер и Т. Лукман, «все типизации обыден ного
мышления сами являются интегральными элементами конкрет- но-
исторического и социально-культурного жизненного мира (Leben- swelt),
в рамках которого они считаются само собой разумеющимися и
социально признанными. Наряду с другими вещами, их структура оп -
ределяет социальное распределение знания, его относительность и
соответствие конкретному социальному окружению конкретной группы
в конкретной исторической ситуации. Здесь находят свое основание
проблемы релятивизма, историцизма и так называемой социологии знания» .
Эти авторы говорят еще об одном явлении, которое, на мой взгляд,
также может рассматриваться как объективно существующее основа ние,
или предпосылка, когнитивного релятивизма и плюрализма миров.
Субъект осознает мир как состоящий из множества реальностей, и
познаваемые объекты представлены сознанию в составляю щих их
элементах разных сфер реальности. Прежде всего - это практически
«главная» реальность повседневной жизни; она упорядо чена,
систематизирована, представлена в образцах понимания и ре -
презентации, схемах типизации, соответствующим принятым языком.
Устойчивость, нерелятивность знания в повседневности определяются
именно этими специально заданными ее свойствами, конвенциональ ное
принятие которых поддерживается интерсубъективностью, а так же
принятой «непроблематичностью» повседневного жизненного ми ра,
который человек разделяет с другими людьми. Но рано или поздно
возникают проблемы, решение которых требует выхода из этой
«главной» и всеобщей реальности, обращения к другим, иным по сво ей
природе, реальностям. Это реальности науки, театра, игры, снови дений,
мира религий, что прежде всего требует изменения повседнев ного языка,
мышления, эмоций, действия в «предлагаемых обстоя тельствах», часто -
выхода в виртуальные реальности. Возникает проблема: как
интерпретировать сосуществование этих реальностей,

1
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по
социолог ии знания. М., 1995. С. 32.

158
ГЛАВА 7. Релятивизм

их вкрапление в повседневную - практически «главную» - реаль ность?


Как строить знание об этих реальностях, - знание, которое с
необходимостью будет релятивным, тем более что при переходе от
реальности к реальности меняется язык описания 1 ?
В заключение хочу расставить все точки над i и подчеркнуть, что
применение понятия релятивизма требует достаточно филигранной
работы, понимания всех тонкостей ситуации, когда релятивизм пра -
вомерен и необходим для методологии той или иной социальной, гу -
манитарной науки; а тем более требует корректного использования этого
понятия в методологии естествознания. Однако оценки по- прежнему
очень жестко расходятся, и сторонники признания необхо димости
релятивизма сегодня настаивают на своей правоте не менее жестко, чем
антирелятивисты. Так, известный философ Д. Блур в све те своей
«сильной программы» видит различие релятивистов и анти релятивистов
в том, что последние понимают истину как истину абсо лютную. В таком
случае антирелятивисты опаснее, чем релятивисты; антирелятивизм
приобретает «теологический» характер, его «лейб лом» становится
«абсолют». Отсюда однозначный вывод шотландско го философа:
«Релятивизм - это обоснованный (just) эпистемологии- ческий атеизм,
тогда как антирелятивизм есть замаскированная (disguise) теология»".
Итак, очевидно, что релятивизм тоже может быть абсолютизирован; а
корректность и тонкость анализа требуется как для положительной, так и
для отрицательной оценки такого феномена, как противостояние
антирелятивизм-релятивизм.

1
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат но
социологии знания. М., 1995. С. 40-44.
2
Bloor D. Epistcmic Grace: Antirelativism as Theology in Disguise // Common
Knowledge. Vol. 13. Issue 2-3. Spring-Fall. 2007. P. 278.
159
ГЛАВА 8
ПРАКТИЧЕСКОЕ
ЗНАНИЕ

Думать, вообще изучать мир и свое отношение к нему, людям не


всегда удается в позиции роденовского мыслителя, уютно устроивше -
гося на обочине быстротекущего потока жизни. Отвлеченное, концеп -
туальное познание глобальных и вечных сторон бытия - предназначе ние
ученых, теоретиков, идеологов. Практикам приходится рассуж дать над
своими насущными задачами по ходу самой жизни, глядя на мир
«изнутри» разнообразных видов деятельности. Проблематика по добного
«нечистого» разума редко удостаивалась внимания философ ской теории
познания. Познавательные запросы и возможности самой практики
почитались ею, чаще всего, вторичными, тривиальными по сравнению со
специализированным духовым производство «настоящих» знаний.
Только с дисциплинарным оформлением современно го -
неклассического или же социального - варианта эпистемологии
рефлексия над по-настоящему практическим разумом заметно активи -
зировалась (между прочим, в этом, на мой взгляд, одна из причин ны -
нешнего переименования «гносеологии» в «эпистемологию»).
В нашей стране пионерскими социально-эпистемологическими
исследованиями стали, прежде всего, такие проекты, как цикл работ
И.Т. Касавина и его сотрудников о вненаучном знании самого разного
толка; штудии Б.В. Маркова и некоторых его петербургских коллег по
истории и теории менталитета; а также смежные разработки предста -
вителей конкретно-гуманитарного знания - психологов, лингвистов,
историков, этнологов и археологов - когнитивистской же направлен -
ности. Автор этих строк сумел как-то «отметиться» в нескольких из
названных исследовательских коллективах 1 .

1
См., если угодно, такие публикации: Щавелёва С П . О методологической
культуре практического социального действия // Общее и особенное в методоло гии
социальных исследований. Л., 1986; Практическое познание как философско-
методологическая проблема // Философские науки. 1990. № 3: Практическое зна чение
гуманитарного знания // Гуманитарное знание: сущность и функции. СПб., 1991:
Практический разум как категория философии и психологии // Мышление и общение в
практической деятельности. Ярославль. 1992; Апология практического разума //
Человек - Философия - Гуманизм. Тезисы докладов и выступлений I Российского
философского конгресса: В 7-ми т. Т. 3. Онтология, гносеология,

160
ГЛАВА 8. Практическое знание

В данном разделе коллективного труда по социальной эпистемоло гии


я постарался вернуть внимание коллег к центральному концепту любой
когнитивистики - к знанию, его специфике, структуре и функци ям, - но
именно в составе предметно-практической деятельности \

ОТЛИЧИЯ практического познания

Что значит знать? Вот, друг


мой, в чем вопрос. На этот счет у
нас не всё в порядке.
Гёте. Фауст

Специфика того варианта познания, который не отвлечен от прак -


тики, а непосредственно подключен к ее регуляции, обнаруживается,
главным образом, по двум основаниям. Глядя извне, со стороны, не -
обходимо сравнение такого познания с духовно-теоретической дея -
тельностью, с ее отличительными чертами. Взятая изнутри, в контек сте
самой практики, ее когнитивная подсистема предопределена ус ловиями,
целями и средствами чувственно-предметных действий.
Интеллекту и всем остальным познавательным способностям
практика, прежде всего, свойственна отчетливая ориентация на ко нечный
результат деятельности по изменению или сохранению опре деленного
участка действительности в нужном отношении. Субъекту практического
познания необходимо узнать свой объект так и на столько, чтобы
обеспечить решение определенной производственной, вообще
социальной, задачи в отведенные природой и обществом сро ки и в
соответствии со своими собственными возможностями. Отсюда вытекает
целый ряд существенных детерминант и особенностей при кладной
мысли. Для научно-исследовательской работы определенную ценность
имеет заключение, ошибочное в целом; приемы, неправиль ные в
конечном счете, но дающие глубокое, оригинальное освещение
отдельных сторон изучаемого вопроса. В творческое наследие масте ров
искусства органично входят наброски, эскизы, этюды и прочие пробы их
творческих сил. На практике же решение, ведущее к проигрышу, дело, по
любым причинам не доведенное до конца, все

логика и аналитическая философия. СПб., 1997; Духовная практика // Философия и


будущее цивилизации: Тезисы докладов и выступлений IV Российского фило софского
конгресса: В 5-ти т. Т. 3. М., 2005; Историческое познание и ценности практики //
Наука глазами гуманитария. М., 2005.
1
Понятие практики, сложности его определения, расширение объема пой ка
тегории до границ так называемой «духовной практики» рассмотрены, в частно
сти. в кн.: Щавелёв С П . Iфактическое познание: Философско-методологическис
очерки. Воронеж, 1994. С. 45-57 («К философской пракссологии: деятельность,
практика и познание»).
6 Зак. 275 161
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

гда останутся неприемлемым браком, несмотря ни на какие частные


находки и промежуточные успехи.
Знания ради знания только объекта (как в естествознании) или еще
субъекта (как в гуманитарных науках) недостаточны на практике. Ее
гносеологический фокус - способ эффективного воздействия субъекта на
объект. Представления об объективных возможностях предмета перейти
в нужное качество дополняются здесь субъективными оцен ками
способов такого перевода. Проверка результатов практического
познания совпадает с их использованием работающим человеком. На -
лицо своего рода когнитивный максимализм практического деяте ля - у
него нет выбора между познанием и неведением. Для субъекта
духовного производства познание мира - личный интерес, нравствен ный
долг, может быть, смысл жизни. Для осуществителя производства более
или менее материального сопутствующее последнему позна ние -
необходимое условие выживания.
В составе практики собственно идеальные, в том числе познава -
тельные, приемы и операции, как правило, подчинены внешним по -
ступкам: предметным действиям. В науке, даже экспериментальной,
наоборот, манипуляции ученого с вещами, приборами должны под -
крепить, или опровергнуть некую идею. О практическом же мышле нии,
а тем более о наглядном восприятии предмета труда можно ска зать, что
они осуществляются исключительно ради действия и очень часто
самими действиями (согласно определению С.Л. Рубинштейна). Здесь
имеет место развитое наглядно-образное и наглядно-дейст венное
сознание, когда субъект выходит из проблемной ситуации, ау-
диовизуально воспринимая вещи и физически оперируя с ними. От -
дельные шаги на этом пути суть опредмеченные, материализованные
знания практика.
Вместе с тем, о своей практике человек размышляет не только в
момент ее непосредственного совершения. Один из важных информа -
ционных ресурсов практического опыта - перемена занятий и даже
отдых от них. В последнем случае периодически совершается своего
рода мысленный эксперимент, совершаемый человеком над некими
основаниями своей жизнедеятельности. Интеллектуально насыщенная
«праздность, - по словам Г.К. Честертона, - способность увидеть все то,
что в другое время скрыто от нашего взгляда. В час досуга, при условии,
конечно, что мы умеем им распорядиться, дерево может рас сказать нам
занимательную историю, камень прочтет свои дивные стихи...»
Психологический настрой на работу и даже логические решения ее
ключевых проблем очень часто рождаются до прихода на рабочее место.

1
Честертон Г.К. Писатель в газете: Художественная публицистика. М., 1984. С.
288.

162
ГЛАВА 8. Практическое знание

Финалистские, к нужному результату устремления прикладной,


мысли далеко не всегда реализуются прямолинейно и тем более не
одномоментно. Чаще всего путь к непосредственно полезной истине
изобилует преградами, которым соответствуют «черные дыры» отсут -
ствия или недостатка информации для правильного решения. Наряду с
проверенными, надежными знаниями, практики вынуждены использо -
вать знание вероятностное, неточное, которому наука не расположена
верить. Преодолевая хронический дефицит информации, практиче ское
познание вынуждено сообразовывать ее всякий раз заново с ог ромным
разнообразием подвижных жизненных явлений. Бесконечные «поиски
абсолюта» обессмысливают его работу, что символично по казано
Бальзаком в одноименном рассказе. Характерно также призна ние Ф.
Кука, объявившего, что он достиг Северного полюса. «Я нико гда не
утверждал и не утверждаю, - подчеркивал он, - что находился в той
самой точке, где земная ось с абсолютной точностью пронзает
поверхность Земли. Я достиг полюса с точностью, доступной для его
отыскания в настоящем и, возможно, в будущем» \
Держа в уме очередную цель своей умственной и физической ра боты,
опытный деятель предпочитает обдумывать ее поэтапно, дабы не
переусложнить схему вариантов своего поведения. Вот показатель ное
признание из дневника другого путешественника: «А уж каким образом
мы сумеем преодолеть сотни футов опаснейшего пути по скалам, таща
на себе тяжелые тюки и оружие, мы пока не думали. Вот когда отыщем
путь, вернее, если отыщем, тогда и подумаем. Мы продолжали плыть,
принимая и тут же отвергая одно решение за другим...» \
Оперативность и ситуативная конкретность практического позна ния
связаны, прежде всего, с временным ограничением большинства стадий
материального производства, с цикличностью социальной жиз ни в
целом. Чувства и мысли практика вовлечены в объективные и по
преимуществу необратимые процессы движения природы и общества и
вынуждены применяться «здесь-теперь». Ему приходится решать задачу
освоения действительности чаще всего однократно, вовремя, а не
вариабельно, серийно, рано или поздно, что допускается в науке или
искусстве. Общая интенсификация визуальных и интеллектуаль ных
процессов на практике вызвана такими обстоятельствами, как сезонность
времен года; недельные, суточные ритмы труда; догово ренность или же
конкуренция между производителями товаров и услуг; общественные и
личные потребности вообще. По выражению

1
Кук Ф. Мое обретение полюса. М., 1987. С. 25.
2
Норвуд В. Один в джут лях: Приключения в лесах Вритаиской Гвианы и
Вразилии. М.. 1992. С. 131.

163
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

мрачно настроенного литературного персонажа, «настоящий герой - это


вовсе не Время, это - Отсутствие времени. Нам надо идти в ногу, равняя
шаг, по дороге в тюрьму смерти. Побег невозможен» 1 .
Пока человек жив, ход событий способенили безмерно увеличить
цену одной и той же порции знаний, или может свести ее к нулю. Зем -
ледельцу, допустим, ни к чему метеорологический прогноз, посту -
пивший вслед за видимой переменой погоды; уточненный патолого -
анатомом диагноз не поможет скончавшемуся пациенту; полководец
спишет со счетов разведчика, подавшего свое донесение к исходу ге -
нерального сражения. Как определил поэт, «оно опоздало на полчаса; не
нужно, я все уже знаю сам».
На практике времени подыгрывает пространство. Топологическая
организация объекта социального действия задана принудительно для
его субъекта и в значительной своей части не подконтрольна ему. Сте -
пень полноты и точности практически используемого знания должна
соответствовать этим обстоятельствам. Опять налицо контраст с объ -
ектом занятий ученых, и даже художников, более или менее идеали -
зированным или типизированным их абстрагирующей мыслью, вооб -
ражением. Философ, естествоиспытатель, деятель искусства вправе
«стереть случайные черты» в своем вйдении мира. Картину преобра -
зуемой реальности, напротив, отличает предельная детализирован-
ность: она остается открытой любым «вводным» обстоятельствам.
Пренебрежение случайностями, мелочами, неожиданностями может
дорого обойтись практику. Великий образец практического ума - На -
полеон I - старался никогда не терять из виду детали, поучая этому
сподвижников. Вот типичный для Бонапарта пассаж: «Под Монтебел- ло
я приказал Келлерману идти в атаку с 800 всадниками, и он отсек 6000
венгерских гренадеров на глазах австрийской кавалерии. Эта кавалерия
стояла в полулье от поля боя и подтягивалась в течение четверти часа. Я
заметил, что исход сражения всегда зависит от этой четверти часа» 2 . В
конце концов, практику все равно: от крупного или отмелкого просчета
потерпеть неудачу.
Присущее всякому целесообразному поведению единство всех
психических процессов достигает на пратике максимума. Собственно
познавательные и экспрессивные, интенциональные, мнемические,
коммуникативные сферы психики тут синкретизируются, образуя ди -
намичные комплексы (вроде «переживающего разума», «думающе го
сердца», «осмысленной воли» и т.п.). «Познавательный квант» (А.А.
Ухтомский) практики объединяет знания, эмоции и, главное, волевую
уверенность деятеля в успехе работы. Ведь чувственно- предметную
деятельность сопровождает личное соперничество, даже
противоборство, людей, их характеров, чувств и настроений, мотивов

' Миллер Г. Тропик Рака.


СПб., 1992. С. 12. " Вейдер
/>. Блистательный
164
ГЛАВА 8. Практическое знание

и целей. Поэтому влияние индивидуальных различий и межличност ного


общения на когнитивные процессы практики особенно велико.
Практическое познание в его сложных, развитых формах, при всей их
жизненной ангажированности, никак не должно считаться исклю -
чительно утилитарным; оно не сводится к своекорыстной, сиюминут ной
выгоде. Результат интеллектуальных усилий и здесь призван быть
достоин человека. Кроме сугубо материального успеха и в связи с ним,
подлинно практический разум предусматривает одухотворен ность
жизни. Плохо, если в обществе «выработался эдакий кодекс, который
называется "практичным взглядом на вещи". И человек на чинает искать
себе место, где лучше, спокойнее, обеспеченнее. Счита ет себя взрослым
и умным. А жизнь идет мимо. Он не живет, а суще ствует» 1 . Творчество в
практическом познании шире непосредствен ной «пользы»; оно
предполагает обеспечение реальной деятельностью возвышенных
идеалов добра, справедливости и красоты. Только тогда позволительно
говорить о практическом разуме.
Конечно, практика практике рознь. Консервативные тенденции в
политике и экономике, пережившие себя традиции и ритуалы обще -
ственных отношений, ложные стереотипы поведения рождают соот -
ветствующие искажения и сбои в информационном обеспечении со -
циального действия. Критическая рефлексия над содеянным и плани -
руемым, творческое сомнение в застойных и реакционных явлениях
жизни как предпосылка к их отрицанию - важные показатели эффек -
тивности практического познания. Оно по природе своей являет ся
открытой системой, ибо выполнение заданий повышенной трудно сти
предполагает инициативу, импровизацию со стороны работника.
«Осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее
сознание» 2 . Возобновляя деятельность, субъект практики всякий раз
учитывает данный, материализованный в предмете труда, опыт уже как
методологическую предпосылку, и цикл «практика-позна ние-практика»
повторяется на более или менее высокой основе.
Перечисленные и другие возможные отличия познания, осуществ -
ляемого самими практиками, от остальных разновидностей человече -
ского разума не стоит ни преувеличивать, ни недооценивать. Когни -
тивное обеспечение практики представляет собой столь же многомер ный
и важный феномен, как и традиционно выделяемые направления
духовного творчества вроде науки, философии или искусства. Про -
грессивной тенденцией развития материального и идейного производ -
ства выступает закономерное взаимообогащение, равноправный диа лог
отдельных их отраслей.

1
Куваев О. Дневник прибрежного плавания. М.. 1988. С. 337.
1
Леонтьев А.II. Деятельность. Сознание. Личность. М.-Норонеж. 2005. С. 129.

165
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Очертив в первом приближении исходные отличия познания в


контексте живой практики, попробуем наметить его самую общую
структуру, т.е. главные направления использования практического по
природе знания.

Обыденное познание и мир повседневности

Проходя сквозь века и страны в обличье всех рас земных,


Я сжился с Богами Торжищ и чтил по-своему их.
Я видел их мощь и их немощь, я дань им платил сполна.
По Боги Азбучных Истин - вот Боги на все времена!
Р.Киплинг. Боги Азбучных Истин

Именно обыденный опыт людей многие философы охотно ото -


ждествляют с практическим знанием в целом. Повседневный, зазем -
ленный навык освоения непосредственных условий быта и сравни тельно
простого труда так нередко и титулуется: обыденно-практи ческое
(со)знание. При этом утверждается: «Обыденное суждение не разрывно
связано с действием. Само практическое действие - это объ ективизация,
воплощение обыденного сознания» 1 . Или что-нибудь в этом роде.
С гносеологической стороны обыденное сознание чаще всего оце -
нивалось как зеркальное отражение науки. Т.е. житейской осведом -
ленности сначала приписываются сходные с научным исследованием
задачи и критерии качества знания, а затем ей же присваиваются пря мо
противоположные науке свойства: бессистемность, субъективная
заинтересованность, излишне эмоциональная окраска, слабая обосно -
ванность, стихийность формирования, дорефлективность, отсутствие
теоретической строгости и т.д. Практический деятель в эпистемологи -
ческом зеркале получается не ученым, и только. Практика, таким об -
разом, трактуется не дифференцированно, а главное - обедненно. Ведь
сфера революционно-преобразующей и реставрационно-охрани-

1
Назарова О. //. О характере ценностного преобразования бытия во вненауч- ном
социальном нознании // Социальные функции научных и вненаучных форм знания. М.,
1987. С. 7.
Отождествление обыденного и практического (со) знания допускается боль -
шинством авторов, затрагивавших эту тему. См.: Кукушкина Е.И. Познание, язык,
культура: Некоторые гносеологические аспекты проблемы. М., 1984 (раздел «Наука и
практическое сознание»): Москвичев Л. I I . Знания о мире и мир знаний. М.. 1989;
Сильд.шэ И. Я. Знания: (Когигология). Таллинн. 1987; Пукшаискии Б.Я. Обыденное
знание: Опыт философского осмысления. Л., 1987: многие др.
Первым разграничил >ти два типа знания И.Т. Касавин. у которого сложилась
несколько иная, чем в моей работе, классификация направлений человеческого
познания.

166
ГЛАВА 8. Практическое знание

тельной деятельности отнюдь не ограничивается так называемой бы -


товой, «кухонно-дачной» работой по лично-семейному самообслужи -
ванию, где чаще всего достаточно здравого смысла и остальных, дей -
ствительно скромных, познавательных возможностей стихийно-эмпи -
рического субъекта. Л иные виды практики - производственная, об -
щественно-политическая, опытно-экспериментальная и др. - ведь не
менее сложны и особенно важны для уразумения, нежели сами по се бе
почтенные научно-теоретические занятия. Сугубо житейская смет ка,
конечно, несравненно чаще возвышенного ума приходит на вы ручку
практику. В свою очередь, ученый или художник легче возвы шается,
когда надо, над бытом, чем делец любого сорта. Однако по природе
своей взятое в целом практическое познание не сводимо к обыденным
пластам общественного или индивидуального сознания. (}дни
когнитивные моменты повседневности преодолеваются и отбра сываются
не только теоретическим, но и практическим разумом; дру гие
учитываются и рационализируются последним; третьи образуют
универсальные предпосылки всякого познания, включая научное.
Само выражение «обыденность» и его синонимы применительно к
гносеологии не слишком удачны. С легкой руки Гегеля, они приоб рели
негативный, пренебрежительный оттенок: если понимать до словно,
обыденно лишь то, что происходит каждый день, все будни подряд. Для
ученого, допустим, его исследовательские штудии - такая же
всежизненная обыденность, как для представителей физического или
управленческого труда их рабочие обязанности. К тому же реше ние
любых задач, даже самых экстраординарных и возвышенных, по
сравнению с прозой будничной жизни включает немалый процент вполне
стандартных, сугубо исполнительских операций, доводящих новаторские
идеи до реализации, или обслуживающих генератора та ких идей. В этом
смысле повседневность поистине всеобъемлюща и неизбежна,
достаточно противоречива, удивительно многолика, час то неожиданна.
Обыденное знание чаще всего сопоставляют с научно-теорети-
ческим. Но то и другое может вовсе не встречаться в архаичном пре деле,
а может мирно уживаться и дополнять друг друга в современном идеале.
Гораздо логичнее сравнивать повседневное сознание с психи кой
человека, измененной праздничным или вообще ритуальным экс- газом.
Ведь чувства и мысли как теоретика, так и практика нуждаются 1Ю
временам в отдыхе от должного и серьезного. Не одни поэты обла дают
потребностью хотя бы изредка «смазать карту будня», разомк нуть круг
привычных ощущений и дум. Тогда наивный реализм по вседневности и
калиброванный разум профессии отступают перед вспышками
карнавального, хороводного «безумия», пиршественного ликования,
игрового азарта, о чем речь пойдет в последней главе.

167
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Помимо всего прочего, оргаистическая в той или иной степени ат -


мосфера «красного дня календаря» позволяет увидеть вещи и людей с
неожиданной, часто тайной, запретной стороны: подсмотреть «изнан ку
бытия». Праздничные измерения сознания решительно поворачи вают
его вплотную к нравственным и эстетическим сторонам жизни,
приглушаемых предыдущей обыденностью. Тем самым на какое-то
время подчеркивается целостность человеческой души, выявляется ее
полное предназначение к счастью и совершенству своего обладателя.
Праздник - оригинальная форма и необходимая школа, так сказать,
допознавания жизни. Внеобыденное обогащение жизненного, духов ного
опыта небесполезно и на будничное будущее.
Над житейской суетой воспаряет, кроме того, сознание, ритуали -
зированное церковной или светской мистерией - серьезным, но ус -
ловным, чисто символическим действом: будь то храмовая служба или
партийное собрание. Для организаторов подобные мероприятия носят
вполне, практичный деловой характер (независимо от возмож ных и у
них иллюзий, либо опасений насчет степени рациональности
происходящего на подмостках ритуала). Что касается «массовки» на
официальных демонстрациях, «веры, надежды, любви» к божеству не -
бесному или земному, то здесь с сознанием дело обстоит сложнее.
Имевшиеся в истории попытки развенчать одни духовно-практи ческие
мистерии обычно влекли за собой создание других, только с обратным
знаком (сравним хотя бы постановку христианских церк вей по местам
разоренных языческих капищ, робеспьеровский культ «верховного
существа» или же раскаты «Интернационала» под сво дами кремлевских
дворцов). Очевидно, некие формы символизации коллективизма,
«овнешнення» людской общности коренятся в приро де массового
сознания. Его обыденность прерывается не только же ланными человеку
паузами веселья или благоговения, но и обстоя тельствами неприятно,
зловеще экстраординарными - вроде стихийного бедствия в природе,
несчастного случая в технике или социаль ного катаклизма военно-
революционного типа. Пиковые, пограничные ситуации в общественной
и личной жизни (включая столь массо- видные, как тяжелая болезнь или
невосполнимая утрата, грубое насилие или серьезная неудача, наконец -
испытания вроде родов или климакса у женщин, вообще старения или
инвалидности) редко у кого проходят бесследно для физического
самочувствия и душевной организации личности.
На развалинах традиционного уклада жизни, поскольку она еще
продолжается, возникает, разумеется, своя, новая обыденность - при -
митивная и мучительная. Для теории познания важно было бы кон -
цептуально зафиксировать неизбежное изменение, потрясение обще -
человеческого и конкретно-исторического строя мыслей и чувств в
переходные, кризисные, экстремальные моменты развития общества и
самого индивида. Существующие очерки необычных состояний

168
ГЛАВА 8. Практическое знание

обычного сознания либо носят литературно-художественный характер (у


экзистенциалистов и близких к ним направлении философии и ис -
кусства), либо скатываются к мистике не самого лучшего сорта (как )го
можно видеть у мыслителей, поэтизирующих наркотики, - К. Кас-
танеды, С. Грофа и др.).
Как видно, праздник, ритуал и беда бросают вызов обыденным
представлениям людей чаще, нежели наука или любая другая теория.
Обыденные знания, в точном смысле этого слова, охватывают не -
обходимые всем и всегда, массовидные и вечные отношения человека к
действительности: к природе, к самому себе и к окружающим лю дям. А
именно: нужнейшие навыки самообслуживания и взаимопо мощи;
базовые приемы ручного, физического труда, необходимые для ведения
домашнего хозяйства и обустройства жилища; утвердившиеся формы
каждодневного общения с использованием естественного язы ка н
невербальных знаковых систем (мимики, жестов и др.); семанти ческие
коды и прочие аксессуары половой любви, продолжения рода н
домашнего воспитания потомства; традиции отдыха и игровых за бав;
празднования разных знаменательностей и чествования святынь; умения
ориентироваться на местности; посильное врачевание недугов; защиту
при опасности; а также многие другие слагаемые нашего по ведения в
житейских ситуациях.
Перед нами архетип - и генетически, и актуально - всякого иного,
специализированного знания; древнейший и постоянно востребусмый
фонд информации о мире, каким он прямо обращен к человеку. «Не
входя сами по себе в административное устройство или в право, в войну
или идеологию, повседневная среда и быт образуют их подпочву и
подсознание» 1 , - подмечает историк. Информационные «флюиды»
повседневности проникают во все без исключения закоул ки
человеческой души. Именно через гносеологические и психологи ческие
«фильтры» обыденности проходят в индивидуальное и коллек тивное
сознание данные из всех остальных источников человеческого опыта -
образовательных, профессиональных и др.
Вместе с тем объем и ассортимент обыденных познаний варьиру -
ются, и довольно широко, в связи с культурно-историческими усло виями
жизни народов и отдельных социальных слоев, макро- и микро групп.
Допустим, житейский образ мыслей чукчи-оленевода, зимую щего в
промерзшей тундре, радикально отличается от повседневного
умонастроения инженера-программиста из Москвы. Однако сама гно -
сеологическая природа до- и ненаучного знания представляется более
усредненной, едва ли не вечной, общечеловеческой способностью и
ценностью.
В последнее время много говорится об онаучивании и окульту -
ривании, о неуклонном просвещении обыденного сознания. Оно,

1
Кнабе Г.С. Дреннии Рим - история и нонседнсшюсть. М.. 2006. С\ 7.

169
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

в самом деле, по-своему откликается на ход исторического прогресса, во


многом видоизменяется со сменой цивилизаций. Информационный
запас, да и репертуар праксеологических схем и подручных техноло гий
обыденного опыта наших дней, несравненно обогатились, по сравнению
с прошлыми эпохами, за счет промышленного переворота и особенно
научно-технической революции (хотя по той же причине есть и потери
обыденных знаний, о чем - ниже).
Но затрагивают ли происходящие перемены содержания обыден ного
сознания его познавательную специфику? На наш взгляд - вряд ли.
Допустим, устройство телеги или кареты более или менее точно
представлялось, надо полагать, всеми нашими предками. А сознает ли
абсолютное большинство пассажиров трамвая или автобуса природу
электрического тока, либо химический состав топлива, прочие естест -
веннонаучные предпосылки конструирования и функционирования
нынешней бытовой техники? Едва ли в большей степени, чем какой-
нибудь Илья Муромец понимал физиологию своего верного «сивки-
бурки». Обыденная мысль неизбежно превращает доступные ей про -
дукты науки и профессиональной практики в своеобразный «черный
ящик», где ей вполне ясен только «вход» (как включить аппарат и
управлять им) и «выход» (чего ждать от исправного устройства).
Повседневный опыт своеобразно реагирует на развитие науки и
техники. Он расширяется за счет их достижений или суживается в связи
с их же экологически и антропологически вредными последст виями. Но
и в том, и в другом случае предусмотрительно сохраняет
гносеологический иммунитет к слишком заумным (с его домашних,
уличных, городских или сельских позиций) объяснительным системам
разных наук и сложных профессий. Дальше здравомыслия практиче -
скому сознанию отступать некуда! Для гносеологии здесь «человече ское,
слишком человеческое». Утрата или порча здравого рассудка
автоматически аннигилирует всю остальную личность, целую общ ность
людей, не говоря уже о всем остальном, внеобыденном М Ы Н 1 Ле - нии. Как
удачно выразился Гегель, разум без рассудка - ничто; а вот рассудок и
без разума - нечто.
Практическое, да и не одно практическое, познание начинается с
лучших, сильных сторон житейского здравомыслия. В своих более
сложных, специализированных формах знание поддерживает смысло вую
и методическую преемственность со своими обыденными пред -
посылками, одновременно расширяя и углубляя их пределы 1 .

1
См. подробнее: Касавин И Т . , Щавелёв С П . Анализ повседневности. М.. 2004.

170
ГЛАВА 8. Практическое знание

Народная мудрость и
специализированный труд
Старательно мы наблюдаем свет.
Старательно людей мы наблюдаем, И
чудеса постигнуть уповаем. Какой же
плод науки, долгих лет? Что, наконец,
подсмотрят очи зорки? Что, наконец,
поймет надменный ум. На высоте всех
опытов и дум Что? - точный смысл
народной поговорки.
Е. А. Баратынский

Другой типичный источник пополнения практических познаний -


опыт массовых профессий, базисных отраслей материального произ -
водства и прочих общесоциальных инфраструктур (вроде обмена про -
дуктами труда или управления). Любая из них тесно связана с быто вой.
малодифференцированной практикой. Однако вряд ли стоит их
отождествлять. Особенно потому, что у них неодинаковые познава -
тельные возможности. Перед нами диалектика общего и особенного в
человеческой жизни. Те гносеологические характеристики, которые
философы так легко переносят с обыденного сознания на всю практи ку,
чаще всего существенно видоизменяются (вплоть до перехода в свою
противоположность) внутри усложненно-специализированных отделов
практики.
Общежитейские выводы здравого смысла рождаются и усваива ются
спонтанно, по мере взросления человека и его приспособления к миру,
приобщения к жизненным заботам. Тогда как знания и навыки труженика
профессионала даются только целенаправленной подго товкой, в итоге
более или менее длительного ученичества но определенной
специальности и опыта занятий ею.
Обыденное знание, далее, в значительной степени тиражировано,
усреднено для большинства представителей огромных социальных
групп: землячеств, этносов, сословий, поколений и др. В какой-то ме ре
обыденные знания по своему содержанию общечеловечны (что яр ко
демонстрируется параллельным открытием многих завоеваний ци -
вилизации в изолированных друг от друга районах древней ойкуме ны).
Большей или меньшей, но, как правило, достаточной долей
здравомыслия наделен каждый дееспособный человек. Специализиро -
ванные же знания практиков доступны далеко не всем людям. Нужной
для успеха определенного дела такой информацией в полном объеме и
соответствующими ей навыками труда владеет лишь мастер соответ -
ствующей квалификации - крестьянин-хлебороб, животновод; рабо- чий-
станочник, шахтер, строитель и т. д.; менеджер низшего, среднего пли
высшего звена в социальном управлении; участники множества

171
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

других направлении и уровней практики. Есть целый ряд особо ин -


теллектуальных практик, чья «когнитивная планка» стоит выше дру гих:
инженерия, медицина, педагогика, политика, дипломатия, право- охрана,
военное дело, различные их ответвления и сочетания.
Общежитейские представления в массе своей весьма устойчивы и
долговечны. Многие из них уходят корнями в предшествующие, по рой
весьма и весьма отдаленные, периоды истории. Интеллектуальное
обеспечение производительного труда гораздо динамичнее. Оно все
скорее и полнее отражает ход научно-технического прогресса, состоя ние
рынка сбыта и предложения товарных услуг. С технологией вче рашнего
дня даже в X веке древнерусский кузнец или гончар не смог ли бы
поддержать рентабельность своего промысла. В наши дни боль шинство
серьезных профессий стали поразительно наукоемкими,
восприимчивыми к передовым инженерно-техническим разработкам.
Закономерное углубление общественного разделения труда поста -
вило специализированный труд в центр практического освоения мира.
Совокупная картина преобразуемой реальности складывается под
влиянием достижений и возможностей самых разных профессий. Но -
сители книжной, наукообразной культуры ценили в «простом челове ке»
многое - «натуру», «душу», фольклорное искусство, домостроев скую
мораль и т. п., - но чаще всего упускали из виду живую энцик лопедию
практических знаний народа. В.А. Солоухин поправляет такое упущение
на весьма показательном материале - отечественном: «Говорим все
время о бывшей России как стране сплошной неграмот ности, темноты и
невежества. Как будто грамотность только в том, чтобы знать буквы
алфавита и уметь что-нибудь прочитать и что- нибудь нацарапать на
бумаге. Ведь было полно умельцев, мастеров своего дела. Разве столяр-
краснодеревщик, изучивший все тонкости дерева; разве чеканщик по
серебру; разве плотник, умевший срубить Кижи; разве пчеловод,
изучивший все повадки пчел; разве иконопи сец, овладевший
мастерством живописи; разве травник, проникший в тайны трав; разве
даже печник или горшечник, один из них складывающий печи с
прекрасной тягой и прекрасно удерживающие тепло, а другой
обжигающий горшки со звоном почти без фарфора, - разве они были
безграмотны в своем деле, если были мастера высокого класса?» 1
Одно из наиболее емких определений гносеологии практики - по -
нятия народной мудрости. Так можно называть своеобразный синтез
здравого смысла и лучших традиций профессионализированного тру да.
В мудрости любого народа обобщены и опыт повседневного вы живания
на протяжении веков, и познания, накопленные к сегодняш нему дню с
помощью важнейших профессий практики. Ведь охота, рыболовство и
собирательство, земледелие и скотоводство, ремесло

1
Солоухин В.А. Камешки на ладони. М.. 1988. С. 378-379.

172
ГЛАВА 8. Практическое знание

и жилищное строительство, путешествия, торговля, война и многие


другие направления практической деятельности представляют собой, по
сути, эксперимент, длящийся на протяжении многих тысяч лет на
широких просторах Земли благодаря сотням поколений, думающих над
своим трудом и бытом людей. Столь естественным образом кри -
сталлизуются рациональные выводы вековых практических познаний.
Одновременно народная мудрость более или менее успешно противо -
стоит темным, иррациональным слагаемым массового сознания; аб -
сурдным, пережиточным пластам мышления типичных представите лей
того же самого этноса.
Из поколения в поколение передаются и «шлифуются», «доводят ся»
до совершенства маленькие шедевры сословного или общенарод ного
опыта: приметы, поверия, присказки, поговорки, пословицы, прибаутки,
сказы, припевы, заговоры, причитания, плачи, разные обычаи и обряды
трудящейся отдыхающей, молящейся, играющей жизни. Они
предусматривают все без исключения моменты индиви дуального бытия,
разные состояния души, множество проблемных ситуаций работы и
досуга. В этих фольклорных миниатюрах, как пра вило, тесно
переплетены логические, нравственные и эстетические начала.
Рассматриваемые явления общественного сознания и поведения
именуются еще «народной наукой», «протонаукой», «этнонауками» (В.П.
Филатов). Едва ли это точные названия. Их дали со стороны
представители науки. Сами носители традиционной мудрости вовсе не
претендуют на лавры ученого-астронома, физика, биолога и пр.
(исключение составляет так называемая «народная медицина»). Народ
как был, так и остался практиком. Трудящиеся достигали удачных для
себя эмпирических обобщений всегда, задолго до первых ростков
подлинно научного знания и потом независимо от него. Народная
мудрость как бы дублирует, страхует науку в познании мира. Их объ -
яснительные схемы и методы взаимно дополнительны, но отнюдь не
взаимозаменяемы. Некоторый обмен информацией между народной
мудростью и наукой, отмечаемый в наши дни, вовсе не нарушает
«гносеологической суверенности» обеих. Допустим, генетика произ вела
переворот в области селекции животных и растений. Ее рекомен дации и
методики используются образованными агрономами и ското водами. Но
представления рядовых крестьян о «семени и племени» остаются
примерно такими же, какими они были задолго до опытов Г. Менделя.
Еще более разительную конкуренцию официальной ме дицине составляют
знахари из народа, с лихвой восполняющие недос таток лекарственных
средств психотерапевтическим внушением.
Не только природа, но и общественная жизнь людей раньше, а то и
лучше науки отражается житейской мудростью. Вот, скажем, юри сты
продолжают спорить о теоретической сущности права. Но все пробелы в
философской юриспруденции нисколько не мешали на

173
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

всем протяжении цивилизации решать казусы судебной практики с


поразительной тонкостью. А политики демонстрируют свои диплома -
тические и административные способности тогда и там, когда и где ни о
каких теориях государства слыхом не слыхали. И рыночное хозяй ство
развивается, несмотря на полемику разных школ экономической науки.
То, чего никак не может гарантировать дипломированная педа гогика -
физическое и умственное формирование полноценной лично сти, -
испокон веку осуществляет педагогика народная.
Конечно, прикладные выводы разных наук - где раньше, где поз же -
обогащают отдельные области сугубо практического познания. Однако
гносеологу, кроме того, важно отметить закономерные преде лы их
взаимовлияния. Наука неизбежно вульгаризируется, опускается до
«мичуринской биологии» Т.Д. Лысенко или до «биоэнергетики»
экстрасенсов наших дней, если свои объяснительные задачи подменя ет
непосредственно утилитарной выгодой.
Не стоит видеть в старинном, вечном «зазоре» между мудростью
обычных людей и исследованиями ученых недостатки тех и других. Они
отражают разные горизонты бытия природы и человека, собст венные
аспекты жизни и мысли, совместимые, в принципе, лишь час тично. Если
бы человечество сложа руки дожидалось научного истол кования таких
природных явлений, как энергия, теплота, гравитация и т.п., таких
социальных феноменов, как власть, собственность, мо раль, право и т.д.,
оно не смогло бы перебраться из дикости в цивили зацию. Человек же
покорил сушу, воды, земные недра еще в новом каменном веке и
успешно хозяйничал на всей планете с тех пор. Наука и основанная на
ней инженерия взяли реванш у непосредственного трудового опыта
только в нашем столетии, проникнув в атмосферу, в ближний космос и в
микромир.
После дифференциации науки и других специализированных форм
общественного сознания практика получает с их стороны мощную и все
растущую информационную и технологическую поддержку. Соб -
ственный результат науки - теоретическое знание - все чаще и быст рее
становится первым шагом дальнейшей практической деятельно сти. С
позиций сциентизма в перспективе может даже померещиться редукция
практического знания за счет научного или, допустим, мас совая
эстетизация народной культуры. Подобный взгляд близорук. Каждая из
традиционно разделившихся форм социального отражения выделяет, в
конечном счете, общие, закономерные, необходимые чер ты природной и
общественной реальности. Так возникают категория, принцип, закон
науки; прецедент или норма права; заповедь морали или религии;
эстетический идеал или художественный образ-тип; лю бой другой
концептуализированный вывод. Практику же всегда «ос тается»
применить столь универсальные положения ко всегда новым,
неожиданным, частным обстоятельствам своей жизнедеятельности;
определить открытую наукой и культурой «спокойную» (Гегель) сущ

174
ГЛАВА 8. Практическое знание

ность среди бесконечного разнообразия ее подвижных явлении; отде лить


главное от второстепенного, закономерное от случайного, по части
судить о целом.
Следовательно, практическое знание не просто одна из форм вос -
произведения действительности, рядоположенная с другими, но, ско рее,
способ объединения остальных форм осознания мира, примене ния
разного по происхождению идейного, мыслительного материала к
производственной, общественно-политической, бытовой, остальной
чувственно-предметной деятельности. Как писал Д. Лукач, «жизнь по -
стоянно обогащается высшими достижениями человеческого духа,
усваивает их для своих практических потребностей, порождает новые
вопросы и требования, ведущие в свою очередь к новым ответвлениям
более высоких форм объективизации практики» 1 . Само по себе гене-
рализированное «книжное знание» вне промежуточных звеньев, без
конкретизирующих приемов его творческого соединения с практи ческим
опытом познания, не слишком полезно на деле. Социальные и
гносеологические механизмы взаимного влияния абстрагирующей и
прикладной мысли - одна из самых актуальных философских про блем.

Функции практического знания

...Я читал на призрачной скрижали Свои слова, дела и помышленья.


/У. С. Гумилёв.
Думы.

Как и любой другой тип знания, то, что непосредственно ориенти -


ровано на практику, обладает не только определенной структурой (один
из вариантов которой очерчен нами только что), но и взаимо связанными
функциями. Их можно по-разному называть и группиро вать, имея в виду
те или другие субъектно-объектные отношения ре альной жизни человека
и общества, которые практическое знание опосредует и моделирует.
Если взять целевое назначение сведений, необходимых работнику
любой специальности для жизнедеятельности человека вообще, то
первой их функцией будет информационная, описательно-объясни -
тельная, собственно когнитивная. Она состоит в отображении свойств и
отношений непосредственно окружающей практика природной и
социальной среды, главным образом - объекта материальных воздей -
ствий, а вместе с тем - в попутной оценке возможностей самого субъ -
екта. Источником «первоначального накопления» информационных-

1
Лукач Д. Своеобразие клети чес ко го. М., 1985. Г. 1. С. 7.

175
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ресурсов людям служат, прежде всего, сенсорно-перцептивная отдача от


прямых физических контактов с предметами в процессе труда:
аудиовизуальные, кинестетические и прочие ощущения и представле ния.
Так называемое ручное, или же наглядно-действенное, мышле ние, и в
фило-, и в онтогенезе познавательных способностей человека, по ходу
мало-мальски сложной и масштабной работы дополняется (благодаря
интериоризации внешних орудийных операций и обобщения опыта
индивидов социумом) гораздо более емким и глубоким словесно-
понятийным, логическим выражением знания. Знакомые традиционной
гносеологии формы перцепции и интеллекта на прак тике образуют
усложненные структуры, напрямую связанные с раз личными
социокультурными детерминантами (речь о которых - в сле дующем
параграфе).
Информационное обеспечение текущей практики в норме отлича ется
разумной достаточностью. Познание ради самого знания ей вовсе не
свойственно. Преодолимый дефицит знаний (как правило, вербали-
зируемых, понятийных) гораздо легче переносится субъектом пред -
метной деятельности, чем, как ни странно, их переизбыток, способ ный
чересчур усложнить или даже парализовать процесс принятия и
выполнения решений. Использование, а часто само получение, прак -
тического знания означает его оперативную проверку на соответствие
реальным целям и возможностям индивидуального и группового
субъекта материального преобразования или стабилизации мира.
Поэтому следующую функцию знания, пригодного практикам, по -
зволительно считать экспрессивно-аксиологической. Она выражает
оценочные отношения человека к своей работе, к ее задачам и резуль -
татам. к сотрудникам и потребителям продукта труда. Практику, как
никому другому в сложном мире деятельностей, необходимо знать
ценность и уметь оценить знание; сущее (истина) повернется у него
должным (оценкой). Нужное ему знание аксиологично в большей сте -
пени, нежели любое другое. Оно ведь всегда затрагивает первосте -
пенные интересы людей, их жгучие потребности и сокровенные моти вы.
Особенно это заметно в нестандартных, экстремальных обстоя тельствах
жизни и деятельности. Тогда от качества информации и способностей к
ее обработке (на что в современных человеко-ма шинных системах
отводятся секунды) зависят решения и поступки, жизненно важные для
личности и для всего общества. Будем помнить горькие уроки морских,
авиационных, энергетических и прочих катастроф, когда первопричиной
беды служили фальсифицированные данные, недооценка опасности
ошибочного решения, неверная реакция на критическую обстановку со
стороны руководителей и исполнителей технически сложного действия.
Модус убеждения, чувство ответственности - это необходимая стадия
практической реализации знаний. Гносеологические критерии правоты
(«истина-ложь») допол-
176
ГЛАВА 8. Практическое знание

мяются в контексте социальной деятельности нравственными («доб ро-


зло») и эстетическими («прекрасное - безобразное»).
Дополнительный аргумент в пользу высказанного тезиса дают нам
случаи общественного запрета на то или иное знание как вред ное,
опасное для людей. Большинство методологов и рефлектирую щих
специалистов-ученых не признают областей действительности, в
принципе закрытых для научного исследования. С точки зрения фи -
лософа романтической эпохи, «ни одна часть Вселенной не является
недоступной для человеческого познания» 1 . Предостережения звучат
относительно социальных, политических последствий неосторожного
обращения с отдельными открытиями (в ядерной физике, в генной
инженерии, в медицине, в некоторых других областях прикладного
знания). Коллективное мнение всегда осуждало, а власти запрещали
практике антисоциальные, аморальные познания и соответствующие им
способы действия (сегодняшняя иллюстрация - меры против про -
ституции и наркомании перед лицом СПИД-угрозы; дебаты властей и
общественности разных стран о возможностях клонирования и по другим
биоэтическим вопросам).
Другое дело, что подобные внешние санкции не всегда срабаты вают,
и «ядовитые» знания о «технологии» преступных деяний все- таки
просачиваются в души людей с отклоняющимся поведением. В
отдельных случаях некоторые варианты фиктивного, а то и прямо
деструктивного знания сознательно культивируются власть имущими
ради поддержания своего господства, экономических или политиче ских
дивидендов, с ними связанных. Таковы, например, некоторые явно
человеконенавистнические идеологии вроде расизма, шовиниз ма,
нацизма и т.п., которым силой или обманутыми утопическими по сулами
прокладывали путь к власти разные партии и общественные движения в
своих узкокорыстных интересах. Знание - сила, но эта сила не должна
служить злому делу.
Основной, интегрирующей остальные, функциональной опреде -
ленностью практического знания является консультативно-дирек тивная
или регулятивная. Истинность и ценность имеющегося знания в уме
практика преломляются через правильность, через эффектив ность,
целесообразность дальнейших действий. Изучая действитель ность, он
ищет намека, совета, пожелания, требования относительно лучших
способов разрешения жизненных и производственных задач. Итог
познавательных усилий работника - построение и корректировка
идеальной схемы конструктивной деятельности («ум - источник дей -
ствия», по Аристотелю). Отдельные практические шаги суть опредме-
ченные, материализованные знания субъекта общественного развития.
Степень императивности знания на практике варьируется в доста -
точно широких пределах: от общей ориентации в окружающей ситуа

1
/ужон Ф. Великое Восстановление Паук // Соч.: В 2-х г. Т. I. С. 87.

177
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ции благодаря базисным способам живого созерцания - через пони мание


обстановки в категориях и фигурах логики, интуитивно-лич- ностных
образах - до решения поступать определенным образом в соответствии с
идеей, регулятивным принципом, целой методикой, прочими видами
предписывающего знания.
Разграничение перечисленных функций практического знания но сит
достаточно условный характер. Они взаимосвязаны и дополняют друг
друга при реальной циркуляции знания внутри осуществляю щейся
деятельности. Получение необходимой практику информации до
известной степени регулируется его поступками, а регуляция со -
вершаемых им же действий базируется на адекватной умственной
картине переживаемого момента жизни.
Возможно говорить также о других, относительно самостоятель ных,
функциях прикладных познаний. Скажем, о коммуникативной
(интегративной), о педагогической (учебно-воспитательной), о науч но-
исследовательской (практика как естественный эксперимент, час тично
обобщаемый учеными) и т.д. Однако подобная детализация уже не
должна радикально изменить наши взгляды на природу и структу ру
практического знания. Оно, судя по всему уже нами рассмотрен ному,
представляет собой полноценный и равноправный с другими типами
знания вариант отражения и проектирования действитель ности.
Таким образом, к сегодняшнему дню теоретико-методологическая
реабилитация познания, непосредственно обслуживающего практику,
вполне назрела. Гигантская интеллектуализация материального про -
изводства и досуга, демократизация общественной жизни на протяже нии
минувшего и начавшегося столетий ярко подчеркивают ограни ченность
старой схемы двух основных уровней познания - обыден ного и научного.
Нисколько не умаляя постоянно растущей и в прин ципе незаменимой
роли науки в отражении и проектировании дейст вительности, пора
обратить равноценное внимание философии и других гуманитарных
дисциплин на третий, относительно самостоятель ный и вполне
полноценный, хотя и весьма своеобразный, аспект человеческого
познания - практический.

178
ГЛАВА 9
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ОПЫТ:
СОЦИАЛЬНО-
ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ
АНАЛИЗ

Социально-эпистемологический ракурс исследования подразуме вает,


в числе прочего, обращение к социальному контексту явлений, к
пространству конкретных культурно-исторических реалий. Подход,
разрабатываемый в рамках социальной эпистемологии, способствует
пониманию исследуемого объекта в различных типических проявле ниях
и интерпретациях, в его ценностной нагруженности и культур ной
уникальности 1 . Эти особенности анализа, как представляется, важно
использовать применительно к экзистенциальному опыту, ко торый, в
основном, трактовался и трактуется как феномен индивиду ального
становления. Так, в раннем экзистенциализме опыт выступает как
содержание внутреннего мира субъекта, как существование чело века в
мире, как преодоление отчуждения, как возможность подлин ной
самореализации человека в его целостности, но с акцентом на
первичности индивидуального существования. На первый план вы -
двигается вопрос о смысле жизни и способе бытия уникальной чело -
веческой личности. Несмотря на то, что в рамках экзистенциализма в той
или иной мере выражен социальный смысл экзистенции в фило софских и
литературных произведениях (например, у А. Камю), на первый план
выходит «онтологический», т.е. относящийся к жизни сознания самого
по себе, смысл переживаний, а вовсе не конкретно- социальный, на чем
сосредоточена социальная эпистемология. Экзистенциализм в целом в
понимании духовного бытия личности практически не выходит на
социальный контекст его формирования и реше ния коренных проблем
существования: отношения к смерти, обрете ния причастности миру,
преодоления экзистенциального одиночества.
В данной статье мне хотелось бы акцентировать внимание на связи
социального и экзистенциального в опыте, выражающей неразрыв ность
индивидуального бытия человека в мире, индивидуального ста новления
с бытием с другими и через других. Эта связь помогает про

1
См. материалы дискуссии о специфике социальной лшетемологии в жур нале
«Эпистемология и философия науки». 2007. № 4 (особенно: И.Т. Касании, 11.М.
Смирнова).

179
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

яснить, с одной стороны то, как экзистенциальные переживания раз -


виваются в поле индивидуального личностного опыта, а с другой - как
они отражают и воспроизводят «экзистенциальные традиции»: дух
своего времени, тип общества, характер культуры.
Экзистенциальная проблематика, в свою очередь, дает важный им -
пульс социальной эпистемологии, которая порой, апеллируя к А. Шю-
цу, сводит социальность к непроблематизированной повседневности, к
некоторой фоновой рутине. Г. Марсель, говоря об историко-фило-
софском исследовании и сути его «конкретной философии», высказы вает
следующую позицию: «..тот, кто не пережил философскую про блему,
кто не был ею захвачен, никоим образом не может понять, что же
означала эта проблема для тех, кто жил до него: здесь ситуация меняется
и сама история философии предполагает философию, и не наоборот». И
далее: «И философия, и искусство нацелены на раскры тие скрытых
структур» 1 . Как мне кажется, по аналогии с этими раз мышлениями Г.
Марселя, социально-эпистемологические исследова ния требуют в ряде
случаев обращения именно к экзистенциальному контексту проблемы,
проживанию ее экзистенциального содержания, который дан автору
через философские источники, через произведе ния искусства,
исторические документы, личные свидетельства, через персональный
социальный опыт.

Отношение к бытию -
переживание и сознавание
Экзистенциальный опыт нередко понимают как область уникаль ных,
предельных ситуаций и переживаний, которые меняют внутрен ний мир
личности, ее отношение к реальности: от трепета, страха, одиночества,
ощущения непредсказуемости жизни - до переживания благоговения,
моральной ответственности, глубокого контакта с ми ром. И, пожалуй,
переживание является основной его характеристи кой, - элементом,
который сопровождает его становление. В этом смысле
экзистенциальный опыт сугубо индивидуален, решение экзи -
стенциальных проблем есть всегда преломление их через индивиду -
альное становление. Любой опыт формируется в ходе личностного
восприятия реальности и контакта с ней, в ходе проживания реально сти.
Индивидуальная приоритетность личностного опыта свойственна
феноменологической интерпретации опыта сознания, восходящей к
трансцендентальной феноменологии Э. Гуссерля. Это всегда опыт
персоны, личности, а не сообщества; и он имеет экзистенциальную
основу, несет в себе глубокую индивидуальность, интимность, смысл
для себя, образуя основу персональной идентичности. В данном слу

1
Марсель Г. Опыт конкретной философии. М., 2004. С. 51.

180
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт.

чае личностный опыт и есть опыт экзистенциальный, сопряженный с


переживанием, приводящий не просто к знанию как к элементу опы та, а
к личностно-пережитому знанию.
Реальность «переживания» является отправной точкой экзистен ции и
экзистенциального опыта - пунктом, из которого исходят раз личные
течения философии существования. Причастность к миру, отношение к
миру, прежде всего, переживается, и только потом осоз нается. Г.
Марсель в «Метафизическом дневнике» называет такое глу бинное
постижение реальности «таинством». Это те формы отноше ния к миру,
опыт которых для человека как живого субъекта совер шенно отличен от
сферы «проблемного», рефлексивного. Ими полна жизнь: опыт
поглощающих чувств, состояний, опыт чрезвычайно зна чимых событий.
Таинство переживается, противопоставление внеш него и внутреннего в
данном случае теряет смысл. Рефлексивное же мышление связано с
проблемой; она помещается перед человеком как нечто, требующее
формирования определенного отношения. Фундаментальное различие
между проблемой и тайной состоит в том, что с проблемой человек
сталкивается, обнаруживает ее перед собой, но может ее охватить и
разрешить; а тайна есть нечто, во что он вовле чен, следовательно, она
мыслится как сфера, в которой теряется смысл различия между «во мне»
и «передо мной» и его изначальная значимость 1 .
Очевидно, что экзистенциальное переживание не может не приво дить
хотя бы к простейшей рефлексии над этим переживанием и об -
стоятельствами, которые его вызвали. Экзистенциальный опыт обла дает
когнитивной ценностью, структурирует переживания, включает
осмысление, формирование установок и ценностей по отношению к
отдельным аспектам человеческого существования. Однако и всякое
осознание смысла является экзистенциальным, способным организо -
вывать духовное становление личности именно вследствие своей со -
пряженности с переживанием.
Экзистенциальный опыт связан с «сознаванием бытия» в том смысле,
о котором говорил М. Хайдеггер: человек определяет себя в мире,
существует онтологически по отношению к миру, к отдельным вещам и
событиям. Лишь в онтологическом модусе существования человек
соприкасается с собой как творением собственной самости и потому
обладает возможностью изменить себя. Человек осознает в себе
детерминирующую и детерминированную стороны. В романе «Волхв»
Дж. Фаулз выражает такое переживание от лица Николая: «Мне явилась
истинная реальность, рассказывающая о себе универ сальным языком; не
стало ни религии, ни общества, ни человеческой солидарности: все эти
идеалы под гипнозом обратились в ничто. Ни

1
См.: Марсель Г. Метафизический дневник // Г. Марсель. Выть и иметь. Но -
вочеркасск, 1994. С. 85-87.

181
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

пантеизма, ни гуманизма. Но нечто гораздо более объемное, безраз -


личное и непостижимое. Эта реальность пребывала в вечном взаимо -
действии. Не добро и не зло, не красота и не безобразие. Ни влечения,
ни неприязни. Только взаимодействие. И безмерное одиночество ин -
дивида, его предельная отчужденность от того, что им не является,
совпали с предельным взаимопроникновением всего и вся. Крайности
сливались, ибо обусловливали друг друга. Равнодушие вещей было не -
отъемлемо от их родственности. Мне внезапно, с неведомой до сих пор
ясностью, открылось, что иное существует наравне с Я\ Суждения, же-
лания, мудрость, доброта, образованность, эрудиция, членение мира,
разновидности знания, чувственность, эротика - все это показалось
вторичным. Мне не хотелось описывать или определять это
взаимодействие, я жаждал принять в нем участие - и не просто жаждал,
но и принимал. Воля покинула меня. Смысла не было. Одно лишь
существование» 1 .
Экзистенциальный опыт следует представлять как такое единство
переживания и осознания, которое, с одной стороны, отталкивается от
реальности существования, а с другой стороны, проясняет для челове ка
эту реальность в основных жизненных дихотомиях: в желании жизни и
осознании смерти, в необходимости защиты, связи с чем-то большим, в
стремлении к установлению устойчивости жизни и отсутствии
перечисленного, в осознании личностью собственной изолиро ванности
по отношению к друг им и миру в целом". Эти дихотомии - непрерывные
источники становления, которые, оставляя необходи мость все нового и
нового поиска и решения, способствуют развитию личности. Важно
подчеркнуть, что они разворачиваются в социальном континууме, в поле
конкретного жизненного мира личности и культу ры, личности и
общества.

Экзистенция, социальность, повседневность


В значении, связанном с переживанием, экзистенциальный опыт
противопоставляется повседневному и социальному видам опыта, от -
ражающим упорядоченное, устоявшееся бытие человека и решение им
стандартных жизненных ситуаций. Разумеется, такое противопостав -
ление решает определенные исследовательские задачи, но возможно
только на определенном уровне абстракции, когда и то, и другое
предстают как идеальные типы, необходимые для проведения границ
между понятиями. В действительности же любое реальное событие
жизни человека происходит в конкретной социальной среде и имеет как
повседневную, так и экзистенциальную стороны.

' Дж. Фаулг Волхв: Роман. М., 2004. С. 248.


" Рассмотрение лих экзистенциальных дихотомий на примере конкретных
жизненных ситуаций см.: Ялом //. Экзистенциальная психотерапия. М.. 2008. С. 12-15.

182
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт.

Кроме того, экзистенциальным опыт является не только наличным


переживанием, но и интегрирующим результатом жизни человека,
итогом ситуаций, которые он проживал с детства, обретая образцы и
модели поступков, критерии оценок. Используя феноменологическую
терминологию, это можно назвать «седиментацией», или «осадком» (А.
Шюц) прожитой жизни, который вбирает переживания личности. Это
опыт, который формируется не только скачкообразно, через пре дельные
переживания, но и постепенно, что может происходить как
непосредственно, так и опосредованно.
Непосредственный экзистенциальный опыт есть как раз эта об ласть
эмоциональных переживаний, связанных с особо значимыми событиями
жизни данной личности, затрагивающих ценностно-смысло- вые
параметры ее отношения к реальности и к самой себе. Это пе реживание
впоследствии получает рациональное оформление, осознание или
вытесняется в область арефлексивного, существуя «за кадром», но в той
или иной мере определяя стремления и поступки личности.
Экзистенциальные переживания дают импульс к обобщениям, ста вят
под сомнение - или, напротив, утверждают - какую-либо фунда -
ментальную для жизни данного человека идею. Причем первостепен ной
значимостью здесь обладают даже не эти события сами по себе, но то,
как они переживаются человеком, какое значение для него при обретают.
Они могут ставить под сомнение элементы социального опыта, могут
стать поводом для трансформации убеждений личности, изменения
самоотношения, понимания своего места в мире и взаимодействий с
другими людьми.
Экзистенциальный опыт отдельной личности может формировать ся и
опосредованно, когда он вырастает из сопереживания, воспри ятия
жизненных ситуаций, происходящих с другими, посторонними людьми; а
также через искусство, особенно литературу, театр, кино, предлагающие
экзистенциальные ситуации в объективированном виде произведения
культуры. В этом случае человек взаимодействует с кол лективным,
культурно-историческим типом 'экзистенциального сознания,
сформированным на определенном этапе развития общества.
Культурно-исторический тип экзистенциального опыта есть не что
иное, как системная совокупность опредмеченных, объективирован ных
экзистенциальных переживания. Экзистенциальный опыт, обре тая в
коммуникации языковую и символическую форму, становится
социальным, фиксирует конкретную фазу в развитии человека и его
мышления, духовных, ценностных ориентиров, выражает мироощу щение
человека в конкретную эпоху. Это феномен не надысториче- ский, как
полагали экзистенциалисты, но, напротив, вбирающий в се бя
сущностные вопросы личностного существования, способ решения
которых связан с особенностями культуры, традициями в понимании
мира, человека и их бытия. Экзистенциальный опыт, таким образом,
выступает как синтез индивидуального и надындивидуального: он во

183
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

многом задан культурным пространством, но, проходя сквозь время,


воспроизводит проблемы личностного существования на индивиду -
альном уровне снова и снова.
Социальный опыт можно рассматривать как фон, как почву для
экзистенциальных переживаний и формирования опыта существова ния.
Говоря о социальном опыте, мы имеем в виду область социаль ных
отношений, освоение тех образцов поведения, нормативов, кото рые
делают человека членом общества. Социальный опыт - коммуни -
кативный опыт; это включенность человека в пространство взаимо -
действия с другими людьми в рамках как первичных, так и вторичных
социальных групп. Человек находится в межличностном, групповом
социальном поле и наделяет происходящие с ним события социаль ными
смыслами. Он формирует и адресует эти смыслы другим, - той группе,
которую признает для себя референтной. Социальное окруже ние,
значимые люди и контакты с ними, социальные ситуации задают
смысловые координаты выбора личностью целей, ценностных крите -
риев, образцов поведения, а также влияют на скрытые психологиче ские
детерминанты характера.
В этой связи социальный опыт опосредует экзистенциальный, ока -
зывает существеннейшее влияние на его формирование. Опыт социа -
лизации закладывает основания и механизмы отношения человека к
миру с самого раннего детства. Вспомним, что в психоаналитиче ских
концепциях основное внимание уделяется первым стадиям пси -
хосоциального развития ребенка, когда наблюдается его зависимость от
матери или от других взрослых, проявляющих о нем заботу. Они
передают ребенку чувство постоянства и тождества переживаний. Это
еще не отношение к* действительности, это - отношение в действи-
тельности. По утверждению психоаналитиков, в дальнейшем, на про -
тяжении всей жизни, человек способен противостоять состояниям
лишенности, отторгнутости с помощью «основополагающей веры»,
охватывающей целый спектр переживаний - от сознательных до бес -
сознательных.
В отношении социального опыта можно заметить, что он касается в
основном сферы естественной установки (в феноменологической
терминологии), стандартных жизненных ситуаций, где главное место
принадлежит традиции, устоявшимся образцам поведения. Это - су -
ществование в привычной среде, в некоторой степени беспроблемное,
когда человек включен в установленный процесс повседневной жиз ни,
не ведающей мучительных альтернатив, и опирается на общие ве -
рования, определяющие видение мира и самого себя.
Социальная реальность взывает к установленному порядку, покою,
структуре, что, в свою очередь, обеспечивает общественную устойчи -
вость, социальную гармонию, и без чего невозможно видеть общест во.
Вспомним, какое значение придавали Э. Дюркгейм и М. Вебер
социальным связям и устоявшейся повседневности. Упорядоченная

184
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт.

повседневность, по М. Веберу, дарует людям надежду на некое опре -


деленное будущее; они мыслят его в позитивном русле. Надежда на
будущее выполняет адаптирующую и ценностно-сохраняющую функ -
цию. Э. Дюркгейм, говоря о социальных связях, придавал им цен -
тральное интегрирующее значение в отношении человека к обществу.
Напротив, ослабление, разрыв социальных связей (семейных, эконо -
мических, политических, религиозных) ведет к социальной аномии и к
самоубийствам, как одному из ее проявлений.
Повседневный и социальный опыт отражают формирование жиз -
ненного пространства, где существует личность, с которым она себя
идентифицирует. Однако жизненное пространство нельзя определить
перечислением постоянных элементов быта, мира вещей, межлично -
стного общения, видов деятельности. Оно экзистенциально «собра но»,
интегрировано, или должно быть таковым. В. Франкл в своих
психотерапевтических работах описывал ситуацию, когда к нему на
прием приходили успешные люди, имеющие все необходимое для жизни
и реализации: деньги, семью, дом, дело 1 . Но они испытывали состояние,
которое В. Франкл называет «экзистенциальным вакуумом», - утрату
смысла всего имеющегося. Внутренний кризис, кото рый переживался
этими людьми, выражался в пустоте и серости жиз ни, в отсутствии
значимых переживаний. Получается, что жизненное пространство
зависит от экзистенциального состояния, может быть пустым в момент
депрессии, а через какое-то время, в период душев ного подъема, может
наделять существование человека смыслом. Экзи стенциальный смысл
жизни собирает элементы жизненного пространст ва человека в единое
целое, всему отводит свое место и значение.
Важно, что в периоды удовлетворенности жизненным пространст вом,
или просто его устроенности, повседневный опыт не проблема-
тизируется до тех пор, пока некоторые причины не разрушают сло -
жившейся личностной установки по отношению к жизни. Порой
имеющееся нужно утратить, либо осознать возможность скорой утра ты,
чтобы понять и оценить его смысл, изменить то, что хотелось, но по тем
или иным причинам откладывалось. Утрата позволяет распо знать,
осознать ценность, уникальность этого жизненного пространст ва. Для
перехода к состоянию сознавания бытия в том смысле, о кото ром писал
М. Хайдеггер, нужны предельные переживания, среди ко торых
выделяется переживание и сознавание смерти. И. Ялом, описы вая работу
с людьми, больными раком, писал, что, узнав о собствен ной болезни, они
принимали решения, которые давно откладывали: разрыв с супругом,
переезд, смена вида деятельности". В жизненное пространство вносились
изменения, когда осознавалась необратимость времени, неотвратимость
смерти. Экзистенциальное, в данном случае, выступает как механизм
изменения отношения к социальному.

1
См.: Франкл В. Человек в поисках смысла. М.. 1990.
2
См.: Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М.. 2008. С. 44-53.

185
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Угроза личной смерти может заставить личность более открыто и


реально посмотреть на прожитую до этого жизнь, на саму себя, на
отношения с окружающими. В рассказе Л.Н. Толстого «Смерть Ивана
Ильича» мы находим такую личностную трансформацию смертельно
заболевшего человека. Иван Ильич понимает, что во многом непра -
вильно жил и неправильно относился к людям. В результате, за срав -
нительно короткий по сравнению с прожитой жизнью период, он зна -
чительно продвинулся в своем личностном развитии, самовосприятии,
достиг нового уровня эмпатии в общении с людьми.
Осознание экзистенциальной ценности жизненного пространства
может проявиться и в результате его резкого кризисного изменения,
когда социальная среда и повседневность переходят в другое состоя ние.
Утраченное прошлое обретает для личности недоступный ранее смысл.
Это касается, например, ситуаций миграции, когда человек оказывается
совершенно в иной среде, в иной системе оценок, взаи моотношений. А.
Шюц в работе «Возвращающийся домой» показыва ет, как меняется
личностное отношение к элементам ушедшего, при вычного образа
жизни, повернувшегося новой, экзистенциально- значимой стороной.
Проблемность такого опыта состоит в том, что личность совершает
путешествие в мир иных представлений, крите риев и ценностей.
Возвращение в мир ушедшей повседневности, к привычному порядку
вещей и событий, может быть как нельзя более желанным. По
возвращении человек ожидает вернуться в окружение, где уже был,
которое знает, и ожидает увидеть все таким же, как пре жде. Он может
идеализировать эту бывшую некогда привычной среду. Однако,
несмотря на то, что повседневность существует в том же по рядке, как и
до пережитого, личность меняется сама, приобретая но вый уникальный
опыт. Осознавая бесповоротность и весомость изме нений, человек
находится как бы между двух миров, не имея ни одно го из них, - мир
прошлого и мир будущего. Жить как прежде уже не получится: это уже
не соответствует новому опыту личности; а буду щего еще нет: оно
должно быть создано. Человек находится в ситуации потерянного бытия.
И возвращение домой - не просто возврат в привыч ную среду: это
адаптация к прошлому, ставшему далеким и новым.
Помимо обретения ценности привычной социальной среды в ряде
особенно кризисных событий, экзистенциальное помогает справиться с
тяготами настоящего. Например, такими ситуациями выживания
являются война, эпидемия. Человек выживает в этой пограничной си -
туации, имея экзистенциальный смысл дальнейшего существования, что
убедительно показывает В. Франкл, рассказывая о поведении и
выживании людей в Освенциме. Причем этот экзистенциальный смысл
может касаться не каких-то «высоких» ценностей, а, напротив,
простейшего порядка жизни. Умение строить свою жизнь в условии- ях
неопределенности, которая носит как метафизический, так и кон -
кретный, бытовой характер, выступает показателем сложившейся си

186
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт.

лы личности. Л. Камю в романе «Чума» иллюстрирует «падение», резкую


негативную перемену повседневности и социальных отноше ний, когда на
фоне болезни и массовых смертей теряется ценность каждодневных
трудов и человеческого общения. Один из персона жей - старик,
начавший стрелять в людей с балкона - совершенно ут ратил чувство
ценности человеческой жизни и взаимопомощи кон кретным людям.
Другие герои, напротив, демонстрируют душевную стойкость, веру в
будущее или способность к борьбе, несмотря на не верие в выживание.
Важно, что экзистенциальное значение могут иметь как ординар ные,
так и неординарные события. Неординарные события могут представать
как ординарные для внешнего окружения (рядовая встре ча, успех или
неудача), в то время как самим человеком они могут оцениваться как
уникальные, имеющие судьбоносное значение, при зывающие его к
важнейшему решению. Они индивидуально нестан дартны и являются
образцом для последующего опыта. Ситуация может оказать столь
сильное влияние на личность, что эмпирические обстоятельства станут
неважными, вторичными. В вышеуказанном романе Дж. Фаулз
описывается переживание героя, попавшего в сре ду, которая изменила
его отношение к бытию так, что ему стало даже неважно, что
впоследствии произошло там, в этой среде. Экзистенци альное
переживание как бы отменило последующий эмпирический интерес,
осталось в его жизни только в том, минувшем виде: «Бывают мгновения,
которые обладают столь сильным воздействием на душу, что и подумать
страшно о том, что когда-нибудь им наступит предел. Для меня время в
Сейдварре остановилось навеки. И мне не инте ресно, что сталось с
заимкой. И как поживают ее обитатели, если еще поживают» 1 .
Одновременно с этим экзистенциальная ситуация, которая может
быть представлена ситуацией выживания, страдания, ломающей по -
вседневность, напротив, приковывает внимание человека к утрачен ному
порядку жизни. Тогда доминирующим и экзистенциальным ока зывается
как раз утраченное эмпирическое существование. Это хоро шо показано
В. Гроссманом в романе «Жизнь и судьба», где описываются жизни,
переживания, мысли людей в водовороте войны. Один из военных,
претерпевающий тяготы военного времени, лишен ный простейших
условий существования, ловит себя на мысли, что он не думает уже о
«высоком», к чему обращался ранее. Все его мысли теперь
сосредоточены на пище, на воспоминаниях и представлениях о еде,
тепле, уюте. Эти, почти незаметные ранее, условия повседнев ного
существования оцениваются теперь как приоритетные и опреде ляющие
все другие.

1
Фаулз Дж. Волх»: Роман. М.. 2004. С. 323.

187
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

Проблемность опыта.
Трансцендирование и обретение Другого
Исследования экзистенциального содержания опыта позволяют
обогатить философское понимание последнего. В эмпирической фи -
лософии опыт рассматривается, прежде всего, в познавательном кон -
тексте как кумулятивный процесс накопления информации, знания,
ощущений, но в некотором отрыве от личностных переживаний, от
влияния уникальных жизненных ситуаций, в которых вскрывается
проблемность человеческого существования. Представления об экзи -
стенции позволяют обогатить философское представление об опыте в
целом и представить его как процесс, формирующийся в результате
проживания судьбоносных событий.
Главной особенностью экзистенциального опыта являются сверх -
повседневные ситуации и переживания, которые могут трансформи -
ровать в сознании человека социальные убеждения и нормы, цели и
ценностные ориентиры. Отличие экзистенциального опыта как когни -
тивного и ценностного феномена состоит в его трансцендентально-
метафизическом содержании, через которое социальное бытие напол -
няется смыслами, выходящими за их пределы.
Становление экзистенциального опыта вызвано особой, метафизи -
ческой болью человека, воспроизводящей внутреннюю дискуссию об
основополагающих проблемах существования, образующих уникаль -
ность человеческой ситуации. Экзистенциальный опыт - опыт про -
блемного существования, но проблемного не в когнитивном смысле; он
охватывает ситуации осознанного личностного выбора, в большей
степени связанного с сомнением и затрагивающего ключевые духов ные
проблемы существования. Это опыт преодоления, самостановле ния,
неудовлетворенности, переживания, меняющего личностное бы тие и
самоотношение. Человек никогда не находит смысла в повсе дневной и
социальной реальности окончательно, навсегда; в высшем смысле он
всегда неудовлетворен, и эта неудовлетворенность высту пает и
показателем, и механизмом экзистенциального поиска. При этом субъект
сам может разрушать установившееся равновесие, на правляя активность
на новые формы взаимодействия 1 . Интересную

1
Особый интерес в понимании становления человека как его постоянного на -
пряжения представляют взгляды Г.В.Ф. Гегеля. Гегелевская интерпретация тер мина
«становление» может быть применена и к пониманию становления лично сти. носящего
постоянный характер. Становление - тго категория отношения, взаимодействия,
характеризующая «беспокойство внутри себя», изначально при сущее бытию, почему
Г.В.Ф. Гегель и писал, что «начало само есть становление». (Гегель Г.В.Ф. Соч. Зг.
1932. Т. 1. С. 153). Становление оказывается «безудерж ным движением», которое как
разрушительно (переход от бытия к ничто), так и созидательно (переход от ничто к
бытию) (там же. С. 156). Характеристику фено мена становления см.: Нарекай 11. С.
Западноевропейская философия XIX века. М.. 1976. С. 296.

188
ГЛАВА 9. Экзистенциальный опыт.

мысль, отражающую напряженное искание смысла, высказал И.В. Гё те:


«Меня всегда называли баловнем судьбы. Я и не собираюсь брюз жать по
поводу своей участи или сетовать на жизнь. Но, по существу, вся она -
усилия и тяжкий труд, и я смело могу сказать, что за 75 лет не было у
меня месяца, прожитого в свое удовольствие. Вечно я воро чал камень,
который так и не лег на место» 1 .
Человеческое существование возможно лишь при наличии посто -
янного усилия, выводящего его за пределы повседневного существо -
вания, преобразующего стремления и создающего новую систему ко -
ординат жизнедеятельности. Личность, занимая определенную пози цию
по отношению к бытию, противостоит не только миру, но и са мой себе, -
тому, что стало в ней актуальным на настоящий момент. Это актуальное
выступает как предмет рефлексии человека, выраба тывающей не только
его отношение к жизни, но и к самому себе - к прошлому, настоящему и
будущему. Реалии повседневной социаль ной жизни сопровождаются
экзистенциальным самопознанием. Жиз ненный путь героя романа С.
Моэма «Бремя страстей человеческих» - Филипа Кэри - показывает
читателю пример становления характера личности, переживающей
поворотные события и условия жизни: собственные физические
недостатки, осмеяние со стороны сверстников, неразделенную любовь,
крайнюю бедность. Все это порождает мучительную рефлексию
человека, который пытается выстроить свою жизнь, сложить ее в единый
«узор ковра», несмотря на многочислен ные перипетии. В соответствии с
этим меняется и его социальная роль, его окружение. И в преодолении
этих перипетий формируется и проявляется экзистенциальный опыт
сильной личности, умеющей находить их смысл или признавать
бессмысленность. Главный герой, в частности, понимает, что «он
принимал свое уродство, которое так калечило его жизнь; он знал, что
оно ожесточило его душу, но именно благодаря ему он приобрел
благотворную способность к самопознанию. Без нее он не мог бы так
остро ощущать красоту, страстно любить искусство и литературу,
взволнованно следить за сложной драмой жизни. Издевки и презрение,
которым он подвергался, заставили его углубиться в себя и вырастили
цветы - теперь уже они никогда не утратят своего аромата» 2 .
Сложность и трагичность экзистенциальных переживаний и экзи -
стенциального опыта состоят в том, что, в большинстве случаев, - это
опыт личной катастрофы, раздвоения, когда меняется система ценно стей,
рушится привычная система убеждений и критерии оценок. Он возникает
и трансформируется на динамических границах жизненных этапов,
кризисов, вызывающих феномен «разделенного Я». Призна

1
Эккерман II.И Разговоры о Гете. М., 1981. С. 101.
2
Моэм У С. Бремя страстей человеческих // Собрание сочинений. Т. 1. М„ 1991.
С. 653.

189
РАЗДЕЛ I. Концептуальные основания

ком трансформации, актуализации экзистенциального опыта является


фактор рубежа, рубежного сознания, метафизическое ощущение ката -
строфы - как в индивидуальном, так и в коллективном модусах. В си -
туациях предельного опыта происходит разрыв в привычной повсед -
невности, обычные заботы обнаруживают свою несущественность.
Переживая этот разрыв, человек подходит к необходимости осознания и
понимания своего места в мире через иную систему идентификации,
способен обнаружить новые смыслы.
Принимая ответственность и совершая те или иные поступки, раз -
решая экзистенциальную ситуацию, человек даже не может быть уве рен
в их «правильности», поскольку экзистенциальные проблемы не имеют
окончательного или однозначного решения, уготовленных пу тей, четких
эталонов. Уникальность смысла выступает одновременно и даром, и
бременем, заставляя личность постоянно пребывать в поиске и
связанном с ним сомнением, неуверенностью. Собственная сущность
человека, смысл его судьбы, в какой-то мере всегда остается вне зоны
его понимания. В этом - трагизм, неустойчивость, и вместе с тем
основание для поиска, для новых открытий, для творческого свободного
акта действия. И в этом важнейший смысл экзистенции: она никогда не
есть, но всегда только становится в процессе постанов ки и разрешения
личностью предельных смысложизненных вопросов, формирования на
этой основе миро- и самоотношения, системы ценностей и типа
активности в отношении к определенным ситуациям.
Экзистенциальное переживание выступает как трансцендирование по
отношению к социальной реальности. На страницах книги «Экзи -
стенциальная психотерапия» И. Ялом задает вопрос: когда человек
открывает для себя экзистенциальные данности? И отвечает на него:
«Когда мы ''заключаем в скобки" повседневный мир, т.е. отстраняем ся
от него; когда глубоко размышляем о своей ситуации в мире, о своем
бытии, границах и возможностях; когда касаемся почвы, предлежащей
всем остальным почвам, - мы неизбежно встречаемся с данностями
существования...» 1 . Это происходит путем глубокой лич ностной
рефлексии, катализатором которой часто служит экстремаль ный опыт,
связанный с пограничными ситуациями (например, угрозой личной
смерти, принятием важного необратимого решения, измене нием базовой
смыслообразующей системы). Всякое событие экзи стенциального опыта
- это трансформация понимания личностью процесса конкретной жизни,