ЖАЖЛШН

Собрание сочинений
Том пятый

Москва
РУССКАЯ КНИГА·
1996
Ui^jtM^^^y
30—40-е годы
87.3
И 46

Составление и комментарии
Ю. Т. Лисицы

Художник
Л. Ф. Шканов

Ильин И. А.
И46 Собрание сочинений: В 10 т. Т. 5. Сост. и коммент.
Ю. Т. Лисицы; Худож. Л. Ф. Шканов.-- М.: Русская
книга, 1996.- 608 с, 1 портр.
В 5-й том собрания сочинений И. Λ. Ильина включены его
работы «Основное нравственное противоречие войны», «О сопро­
тивлении злу силою», а также лекции и статьи, посвященные цен­
тральному вопросу нравственной философии - - проблеме добра и зла, их
внутренней духовной сущности и акту сопротивления злу. В приложении
помещена обширная полемика вокруг идей философа.

и 0301030000—010 б , 87.3.
N1105(03)96
ISBN 5-268-01393-9
ISBN 5-268-01188-х (т. 5)

© Лисица Ю. Т., 1995 г., составление н комментарии.

(g) Шкаиов Л. Ф., 1995 г., оформление.
 dt

ОСНОВНОЕ
НРАВСТВЕННОЕ
ПРОТИВОРЕЧИЕ
ВОЙНЫ
τ
 Нет в жизни более тяжелого во всех отношениях времени,
как время войны. Ко всем обычным бременам жизни, лежа­
щим на душе человека, ко всем затруднениям личного пути,
семейной жизни, экономического неустройства и обществен­
но-политического разлада война прибавляет новое и горшее
бремя, которое своими размерами и своею остротою может
отодвинуть на второй план все остальное. Это бремя войны
подавляет душу не столько количеством и объемом практи­
ческих задач и нужд, загромождающих собою весь жизнен­
ный горизонт, всю видимую перспективу творчества: здоро­
вая душа, полная энергии, только вырастет и окрепнет,
справляясь с заданиями, даже с виду непомерными: Геракл
будет ей прообразом, и тяжкий молот труда выкует из нее
поистине непобедимый булат. Война подавляет душу челове­
ка качеством и содержанием тех заданий, которые она обру­
шивает на нас, независимо от того, подготовились ли мы ду­
ховно к их разрешению или нет. Нравственно противоречи­
вый характер этих заданий составляет их главную тяготу.
С того момента, как начинается война, мы все живем под
гнетом этого противоречия; ощущение его не покидает нас
даже в те минуты, когда мы, по-видимому, забываем о нем.
Каждое известие, доходящее до нас с тех мест, где «наши»
и «враги» истребляют друг друга, обновляет в нас чувство
этого противоречия, заставляет душу вновь и вновь произне­
сти сразу одному и тому же явлению «да» и «нет». Мы не­
прерывно живем в атмосфере, заставляющей нас сочувство­
вать тому, что обычно вызывает в нас самое глубокое и ре­
шительное неприятие; однако это обычное и оправданное
неприятие не покидает нас и во время войны, но странным
образом уживается с определенным чувством удовлетворе­
ния и смутным, неопределенным полуоправданием неприем­
лемого. Война как будто переворачивает наши добрые по­
буждения и наши нравственные принципы в некоторых ос-
 И. А. ИЛЬИН

новных отношениях. Сознание беспомощно стоит перед непо­

нятным и этически невозможным явлением: по-видимому,
совесть дает сразу на один вопрос два противоречивых, два
взаимно исключающихся ответа. И перед нелепостью и проти-
воразумностью этого явления душа теряется и не видит ис­
хода: или совесть не есть последний и несомненный источник
нравственной очевидности? или есть положения, перед кото­
рыми она бессильна или inter arma 1 умолкают не только за­
коны, но и единый божественный закон добра? или же древ­
няя уверенность Канта в том, что голос совести есть в то же
время голос разума, покоилась на недоразумении?
Сомнение в совести, как в последнем и высшем источнике
нравственной очевидности,— вот первое глубокое последст­
вие, к которому философское сознание может быть, по-види­
мому, приведено войною. В самом деле, в момент, когда бе­
да, требующая решительных действий, уже разразилась,
когда нет времени для сосредоточенного предметного иссле­
дования и решения, когда нравственно спокойным может
быть лишь тот, для кого все на свете просто и ясно,— в этот
момент голос совести, по-видимому, не в силах «вывести нас
на дорогу». Практически говоря, противоречивый ответ го­
раздо тяжелее, чем полное отсутствие ответа: он даже не
оставляет душу в прежнем состоянии неуверенного вопро-
шания, но обостряет ее неуверенность, не позволяя сказать
ни одному исходу ни цельного «да», ни цельного «нет». Ка­
кой бы исход ни выбрал человек, смутное, но незаглушимое
чувство нравственного неодобрения обещает сопровождать
его на его пути, и от этого раскалывающего и обессиливаю­
щего душу чувства люди спасаются как кто может, стремясь
в огромном большинстве случаев уже не к нравственной
правоте и сознательности своего решения, а к его наимень­
шей жизненной и житейской обременительности; чувство
привязанности, правосознание, темперамент, давление обще­
ственного мнения и, главное, личный уклад бессознательной
душевной сферы довершают остальное. Нравственно это вы­
ражается в том, что душа незаметно, целесообразным расп­
ределением света и тени создает для себя возможность со­
средоточить внимание на отрицательных сторонах отвергае­
мого пути и на положительных чертах принимаемого исхода;
человек уговаривает и заговаривает себя, он вытесняет из
сферы сознания тяготящее и мучительное неодобрение свое­
го жизненного пути и приноровляется жить так, как если бы

8
 основное: НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

этого вытесненного вовсе не было. С виду он получает от

этого некоторое прагматическое преимущество; но на самом
деле это преимущество имеет сомнительную ценность: по­
давленный призыв совести может внезапно и быстро вспых­
нуть в виде стихийного нравственного отвращения к себе и к
своим поступкам и в конец обессилить душу; или же, в худ­
шем случае, душа, раз заглушившая и исказившая в себе,
да еще по такому огромному и острому нравственному во­
просу, голос совести,— заглушившая потому, что она не су­
мела интуитивно доискаться ответа, или мужественно выслу­
шать его, или неискаженно выразить его в разумных терми­
нах, - - душа теряет доверие к совести, желание испытывать
ее голос или даже способность найти к ней какой-нибудь до­
ступ. Конечно, не этим только, но отчасти и этим, объясня­
ется то своеобразное нравственное утомление и отупение, ко­
торое обнаруживается иногда в людях после войн и послед­
ствия которого проникают потом во весь строй жизни,
воспитания, общественности и религии воевавшего народа.
Позволительно ли убивать человека? Может ли человек
разрешить себе по совести убиение другого человека? Вот
вопрос, из которого, по-видимому, вырастает основное нрав­
ственное противоречие войны. Правда, этот вопрос ставится
перед нравственным сознанием не только войною, но и каж­
дою смертною казнью, каждым уголовным и политическим
убийством. Однако к обязательному участию в организован­
ном массовом убиении люди привлекаются только в эпоху
войны, будь то гражданская война в ее единичных или по­
всеместных вспышках или война международная. Можно,
конечно, попытаться смягчить эту заостренную постановку
вопроса и свести чуть ли не всю войну к непреднамеренной
стрельбе по «невидимому за расстоянием неприятелю»*. Од­
нако современная стратегия совершенно определенно при­
знает, что победа состоит в поражении живой силы против­
ника и что из четырех способов достигнуть'этого — убиения,
ранения, пленения и рассеяния — наиболее действительным
и целесообразным является первый. Рассеянный неприятель
может прийти в себя и собраться вновь; раненый может вы­
здороветь и вернуться в строй; пленного нужно стеречь, пе­
ревозить и содержать; убитый — изъят из живой силы про­
тивника окончательно и требует минимальных расходов на
* Срв. Вл. Соловьев. Оправдание добра. М. 1899, стр. 4972.
9
 И. А И Л Ь И Н

погребение. Из легкой раны и тяжелой раны, нанесенной не­

приятельскому воину, действительнее тяжелая рана; из тя­
желой раны и смерти целесообразнее смерть. Правда, право­
сознание нового времени признало принцип: «не делать вра­
гу больше зла, чем сколько того требуют цели войны», но
принцип этот ценен гораздо более тою нравственной тенден­
цией, которая за ним скрыта, чем своим формальным смыс­
лом. Эта тенденция предлагает удовольствоваться простым
выведением из строя, не настаивать на окончательном и вы­
годном способе, на истреблении живой силы противника; но
прямая и непосредственная цель войны предпочитает ист­
ребление. Во всяком случае, каждый идущий на войну не
сомневается в том, что ему предстоит; стрельба по невидимо­
му противнику имеет ту же задачу, как и стрельба по отчетли­
во рисующимся фигурам, и предполагает у стреляющего оди­
наковое намерение: огнестрельное оружие заряжается, а
холодное оружие оттачивается для живой силы неприятеля,
и если из нескольких тысяч пуль в действительности попада­
ет одна, то это происходит, конечно, не потому, что промах
есть цель и назначение выстрела. Точно так же у идущего на
войну наивною была бы надежда на то, что именно ему-то
и посчастливится не убить никого в сражении; плох тот во­
ин, который на это надеется, ибо за надеждою всегда скры­
вается желание, чтобы осуществился предмет надежды, и
это желание может в критический момент удержать подня­
тую руку, толкнуть стреляющего под локоть, задержать сло­
ва команды на устах командующего и нанести непоправимый
вред общему делу. Неприятель идет на нас не с тем, чтобы
сдаваться или бежать при приближении наших солдат, но
с тем, чтобы взять их при отсутствии сопротивления и убить
их, если они будут сопротивляться. Сражение непрерывно
ставит сражающегося в такое положение, при котором не­
искусно и неумело наносящий раны и причиняющий смерть
или нежелающий ранить и убивать предает свое дело, остав­
ляет свой народ беззащитным и содействует насильникам,
идущим его поработить и эксплуатировать.
Нет ничего более трудного, как «доказывать» верность
некоторых, по-видимому, основных аксиом, истинность кото­
рых кажется столь очевидной и несомненной, что ог них
можно отправляться, на них можно основываться, но вряд
ли возможно привести соображения их подтверждающие и
обосновывающие. К числу таких нравственных аксиом ири-
10
 Ul.riUöIlVJIl n K r t D Î . I D E n i l W L lirv

надлежит недопустимость убиения человеком человека

В убийстве человека есть нечто последнее и страшное:
мы все это остро чувствуем, но лишь с трудом можем ска­
зать, что именно ужасает в нем нашу мысль и вызывает Ε
нас чувство такого давящего гнета. По-видимому, три основ
ных мотива имеют здесь решающее значение.
Во-первых, глубина и таинственность самого процессе
жизни и смерти. Жизнь — это легкое, естественное состоя
ние наше, столь привычное и столь незаметное, пока ничтс
близкое и острое ему не угрожает, столь простое, что никтс
из нас не сумел бы даже рассказать, в чем оно состоит и чте
это мы делаем, чтобы «жить», как «это» нам удается,—
жизнь в самой сущности своей, в самом качестве своем не
разложима ни на какие составные элементы, но и в начале
и в конце, и во всем течении своем остается перед нами ре
альной тайной, которую легко испытывать, но трудно иссле
довать, которую можно без конца описывать, которую мь
можем разрушить, но которую мы не можем воссоздать. Но
вая жизнь может загореться от нас; и тем не менее тайнок
жизни мы не владеем. Мы можем остановить эмпирическуь
жизнь человека; и тем не менее мы не владеем и тайноь
смерти. Сокровенную природу жизни и смерти мы испытыва
ем как реальный предел нашего изволения, нашего нестес
ненного целеполагания, нашего усмотрения и распоряжения
Самое проникновенное аналитическое описание процесс,
жизни и смерти остается познавательной рефлексией и н
дает нам господства над реальною жизнью и реальноь
смертью. То, что живет — живет «само», и когда оно склоня
ется к своему концу, мы слишком скоро убеждаемся в свое
беспомощности. Жизнь есть нечто совершающееся «δΓ«
ύτοί», «a se ipso»3, и перед этою тайною внутренней само
чинности человек искони испытывал чувство религиозной
благоговения. Это чувство религиозного благоговения и по
буждает человека обращаться внутренно к Божеству во вс
те моменты, когда он прикасается реально к этим тайнам
когда он испытывает их ход и совершение. Это чувство мо
жет быть выражено так: «здесь я не властен; здесь воля мо
бессильна; здесь воля Высшего». Бесхитростное сознани
проще всего выражает это знакомое всем нам ощущени
словами: «такова воля Божия». При таком ощущении убий
ство естественно испытывается как насильственное и проиэ
вольное вторжение в сферу Божественной компетенции
и
 И. А. ИЛЬИН

премудрости. В вопросе жизни и смерти человека — человек

не властен; вот эта древняя и коренная уверенность, живу­
щая в душах людей. Это человеку не подчинено, и нет у него
полномочия решать, когда кому следует .окончить жизнь.
Устами стоиков4 человеческое мироощущение признало, что
жизнь есть прекарный5 дар Божества, т. е. что давший
жизнь может в любой момент отозвать из жизни6; в старину
сознание этой прекарности распространялось до известной
степени и на родителей, и это находило между прочим выра­
жение в том, что в древнем праве чадоубийство считалось не
квалифицированным, а привилегированным преступлением7.
Лишить жизни властен тот, кто властен дать ее и не дать,
чье целесознательное изволение владеет тайною жизни и
смерти. И когда человек убивает человека, то в сознании
людей встает естественный вопрос: «кто ты, что дерзаешь?»
Ты берешь, чего не дал; ты разрушаешь, чего не создал и че­
го создать не можешь; кто же ты, что дерзаешь? Убийство
есть всегда, по самой сущности своей, акт восстания и само­
вознесения над убиваемым, ибо решающий о сроках жизни
другого присваивает себе по отношению к нему последнюю
и величайшую власть, какая только может существовать на
свете: jus vitae ас necis8. Убивающий ставит себя в положе­
ние господина и владыки; мало того, он узурпирует Божие
дело и посягает на Божеское звание. Для того чтобы прекра­
щение жизни было действительно обосновано и мотивирова­
но как благо, необходимо поистине сверхчеловеческое веде­
ние о путях убиваемого, о судьбе его в мире и, следователь­
но, о судьбах и путях мира в целом. Мироощущение челове­
ка приписывает такое ведение только Богу; знание же людей
бессильно решать и решить эти вопросы.; Но в таком случае
убиение человека не может быть ни обосновано, ни мотиви­
ровано. Оно остается актом неоправдываемого произвола.
Мало того, убийство в самой сущности своей, независимо от
случайных переживаний убивающего, есть акт величайшей
гордыни: в нем кроется не только вознесение себя над убива­
емым человеком, но и равнопоставление себя Божеству. Че­
ловек присваивает себе по отношению к убиваемому силу
и власть Провидения, того совершенного деятеля, изволение
которого свободно от пределов и норм. Убивающий слагает
с себя последний предел, преступает самое страшное и всту­
пает в сферу вседозволенности. Достоевский с разительной
силою указал на эту предметную связь между правом на

12
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

убийство и моральною вседозволенностью. Однако все до­

зволено не тому, кто захочет «взять» власть, кто «осмелит­
ся» и посягнет. Все дозволено тому, кто обладает совершен­
ною волею и совершенным знанием и кто, в силу этого, не
может сотворить зла и совершить убийства; и потому, когда
Бог отзывает человека из жизни, то он не убивает, а полага­
ет ей конец. Убивающий же посягает на присвоение себе Бо-
жия совершенства и не понимает, что в самом посягании
скрыт высший приговор ему, ибо совершенная воля уже не
спрашивает, не порывается и не посягает, а непосредственно
осуществляет закон своей совершенной природы. Вот почему
мы испытываем по отношению к убившему то эмпирически
нередко ничем не оправдывающееся смутное чувство ужаса
и напряженной любознательности, которое вызывает в нас
образ ангела бездны Аваддона9.
Второй мотив, заставляющий нас тяготиться всяким
убийством, есть исключительная и абсолютная нелюбовность
этого акта. Какова бы ни была степень одухотворенности
любви, на что бы ни была направлена ее сила, любовь спаи­
вает живым творческим образом любящую душу с любимым
предметом. Творчество любви состоит именно в этом свое­
образном, не поддающемся отвлеченному пониманию снятии
пределов между обеими сторонами. Видимое эмпирическое
разъединение и уединенная замкнутость душ остаются пс
внешней форме и не исчезают. Но любовное отношение есть
способ жизни, реально преодолевающий эту атомистическук
изолированность. Начиная от элементарного и поверхност­
ного учета чужого существования в формах приличия и веж
ливости, восходя через любезность и деликатность к любов
ному общению и действительной любви, человечество выра
ботало целую сложную сеть приемов и способов взаимногс
нравственного приятия и взаимного нравственного проник
новения. Знание души о душе остается всегда ограниченныл
и скудным, но живое чувствование, слагающееся на путя;
предметно воспитанной и развитой интуиции, может дават1
неожиданные, ошеломляющие по силе адекватного проник
новения результаты. Любящая душа живет и общается по
средством художественного вчувствования в реальнук
жизнь людей. Это вчувствование совершается через макси
мальное приятие чужой жизни интересом, воображением
волей и мыслью любящего; душа, приемлющая чужой инте
рее и чужое содержание, сосредоточивает свое внимание ι
13
 И. А. ИЛЬИН

свою активность на осуществлении, удовлетворении, раскры­

тии и совершенствовании принятого; она перестает испыты­
вать чужое как чужое, но испытывает его как свое. Любовь
есть процесс реального духовного отождествления любящего
с любимым; в результате его возникает тождество, но, ко­
нечно, не то совпадающее единство одинаковых смысловых
содержаний, о котором трактуют учебники логики, но та не­
разрывная сращенность, то реальное целое, которое слага­
ется из различного и ведет к живому творческому богатству.
Когда любовное отношение взаимно и приятие сопровожда­
ется отдачей, тогда это тождество субъектов раскрывает не­
которую метафизическую глубину в общении людей, реаль­
ность которой признавалась и сущность которой описыва­
лась неоднократно в истории философии. Такая жизнь дает
возможность убедиться в том, что, в сущности говоря, каж­
дый из нас чувствует постоянно, хотя крайне редко дает себе
в этом отчет: в реальной жизни соединенности всех людей.
Эта соединенность состоит не только в том, что душа каждо­
го из нас носит и сосредоточивает в себе бесчисленное мно­
жество нитей, связующих ее живым образом с другими лю­
дьми, или что душа наша непрерывно, даже в одиночестве,
содрогается от уколов общения и сама наносит их, нередко
даже и не подозревая об этом; но самая пронизанность ду­
ши этими нитями раскрывается для того, кто их любовно ку­
льтивирует и завязывает, как непрерывная, сплошная
связь всех со всеми; эту непрерывную социально-духовную
ткань жизни любящая душа культивирует, растит и совер­
шенствует, тогда как нелюбящая душа рвет ее, комкает и
деградирует, страдая сама и причиняя страдания другим.
Любовь раскрывает людям не то, что все люди должны
связаться психически и духовно в живую непрерывную
сплошность, но что они уже связаны так, рады они этому
или не рады, хотят этого или не хотят; раскрыв это, она ука­
зывает им и высшую цель их жизни — в одухотворении и
установлении творческой сопринадлежности душ. Душа, жи­
вущая обычно в ощущении этого реального живого всеедин­
ства душ, привыкает к нему настолько, что каждое проявле­
ние розни и вражды, каждый недостаток со-чувствия и еди-
но-чувствия, со-мыслия и едино-мыслия, каждое отсутствие
едино-страдания и едино-радования вызывает в ней скорбь
и горе. В то же время она твердо знает, что каждый добрый
порыв, каждое нравственное усилие, каждое благое деяние
14
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

есть действительное, истинное завоевание всего человечест­

ва; ибо даже те, кто не узнают ничего о самом порыве,
усилии и деянии, не узнают, в чем он был, и не узнают даже
вообще, что он был, получат незаметно и понесут в себе и
передадут другим его плоды и отражения; а если этот порыв
и это деяние найдут в себе любовную встречу и любовное
отражение, то сила их удесятерится, передаваясь от души
к душе. Но такая душа знает также, что каждый разрыв Ε
социально-духовной ткани, каждый акт отторжения, обидь
и насилия умножается в душах людей по тому же самом>
закону и так же точно передается от души к душе, особен
но если сила любви не успевает вовремя погасить его раз­
рушительный огонь и исцелить состоявшиеся разрывы
В этом ведении и в этом делании живет такая душа потому
что она постоянно и подлинно испытывает, что род человече­
ский душевно и духовно един; душевно един — ибо живет
в сплошном реальном взаимодействии; духовно един — ибс
творчески восходит к единой истине, единому добру и едино?
красоте. Философия не раз пыталась дать разумное выраже­
ние этому мироощущению, смутно и нередко искажение
изображавшемуся и в различных религиозных течениях, ν
нам достаточно здесь указать на это для того, чтобы снят!
с себя возможный упрек в произвольном изобретении.
Вот этот-то нравственно-духовный строй и порядок нару
шается и разрушается сильнее всего человекоубийством
Убийство есть не только отказ от любовного признания это!
связи между человеком и человеком, но решительное упраз
днение самой возможности восстановления и поддержаню
этой связи в будущем. Убивающий ставит себя к убиваемо
му в отношение полного нравственного отрыва, такого отры
ва, который вообще ни при каких условиях не может состо
яться между людьми; потому что даже ненависть, доведен
ная до такой степени, что у человека чернеет в глазах πρι
виде врага и белый свет кажется ему отвратительным от то
го только, что тот существует,— даже такая ненависть ест
лишь выражение огромной трагической связи, спаявшей не
навидящего с его врагом: правда, эта связь выродилась
деградировала, но интенсивность ее только упрочилась и ча
сто за нею скрывается возможность страстной привязанное
ти. Убивающий слеп к этой связи, скрепляющей его с ег
жертвой: он чувствует себя оторвавшимся, и чувство этого οι
рыва необходимо ему для того, чтобы преодолеть все внутрег
15
 И. А. И Л Ь И Н

ние сдержки и моральные запреты. Наличность любовного,

художественно вчувствующегося отношения делает убийство
невозможным*. Убийство предполагает разрыв и ожесточе­
ние. Оно предполагает сознание или ощущение окончатель­
ной невозможности склонить, убедить или исправить; и с
другой стороны, совершенную исключенность самопочинной
и добровольной уступки. Оно предполагает, следовательно,
такое, наличность чего не может быть ничем доказана; ибо
где же и в чем предел убеждений и доброй воли? Убиваю­
щий не может помнить об этом; ибо если будет помнить, то
не убьет. Он должен быть твердо уверен или уверить себя,
что ему осталось одно только средство: сила и страх силы.
И даже не сила, потому что убить может и слабый, если он
хитер или ловок; не сила, а явное или тайное насилие. В той
душевной атмосфере, зрелым плодом которой является
убийство, любовность разлагается и вытесняется чуть ли не
во всех своих составных элементах: чувство живого тожде­
ства уступает свое место ощущению законченной противопо­
ложности; вместо едино-чувствия воцаряется безжалост­
ность и ощущение несовместимости; вместо уступчивой щед­
рости выступает непреклонный animus sibi habendi10; наси­
лие возносится над убеждением; страх и подозрение вытес­
няют доверие; гаснет уважение и доброжелательство; чело­
век видит в человеке зловредность, подлежащую искорене­
нию, и позволяет себе все.
Такова смутная и далеко не всегда целиком представлен­
ная и развитая психика того, кто нападает для убиения.
Именно основные указанные черты ее готовят убивающему
глубокий и мучительный кризис. Этот кризис вызывается,
во-первых, тем обстоятельством, что никакие, ни субъектив­
ные, ни объективные, условия не могут сделать убийство
нравственно обоснованным или хотя бы только доказать, что
оно было единственным и поэтому неизбежным средством.
Правда, положение того, кто убил в состоянии необходимой
обороны, является, по-видимому, менее тяжким в нравствен­
ном отношении. Однако и перед ним может встать вопрос:
так ли уж ценна была та цель, ради которой он обратился
к этому «неизбежному» средству и так ли уж «неизбежно»
было само средство? Во всех случаях убийство может и дол-

* Кажущимся исключением являются те случаи, когда убийства явля­

ются скрытою формою самоубийства.

16
 ОСНОВНОЙ НРАВСТВЕННО!·; П Р О Т И В О Р Е Ч И Е ВОЙНЫ

жно испытываться как своего рода нравственное testimoni­

um paupertatis", которое выдал себе убивший. Ибо никакой,
и даже самый утонченный, казуизм не будет в состоянии до­
казать, что «не было другого исхода». Много оправданий
и отговорок можно придумать здесь, чтобы успокоить встре­
воженную душу и заставить умолкнуть взывающую совесть.
Но если прислушаться к ее как всегда максимальному зову
и формулировать его точно, то встанет вопрос: все ли ты
сделал в жизни своей для того, чтобы убийство не стало для
тебя «единственным» и «неизбежным» средством? Все ли си­
лы ты положил на то, чтобы не было на свете людей, способ­
ных к такому глубокому выпадению из живого всечеловече­
ского братства? Не вернулась ли к тебе в этом нападении на
тебя та незаметно рассеянная тобою по чужим душам масса
обид, притеснений и унижений, которая ныне собралась вое­
дино? Такие вопросы поставит совесть убившему в состоя­
нии необходимой обороны. Что же испытает тот, кто убил,
нападая?
Но кризис, переживаемый убившим, оказывается еще бо­
лее глубоким оттого, что самый акт убийства устанавливает
между ним и павшим от его руки особую, мучительную пс
своей интенсивности и по отсутствию творческой перспекти­
вы духовно-нравственную связь. И в этом выражается с пол
ною очевидностью невозможность для человека разрушив
духовную ткань человеческого всеединства. Ощущение 3Τοί
связи, сковывающей убившего с убитым, может достигнуть
сознания очень быстро, как только спадет отреагированная
волна посягнувшего ожесточения. Момент убийства, оказы­
вается тогда, стал роковым не только для убитого, но и для
убившего; этот момент, в который он чувствовал себя резке
порвавшим нить общечеловеческой связи и нравственногс
соединства, восставшим и захватившим Божеские права на/
убитым, позволившим себе все и в такую сторону осущест
вившим эту вседозволенность, тот момент, когда он совер
шил свое непоправимое дело и в ожесточении душевнол*
взял на себя роль судьбы в жизни убитого,— этот момен·
самою остротою и безмер'ностью своею приковывает его ду
шу к себе и к непроявляющейся больше, умолкшей душ«
погибшего. Человеку свойственно вообще по многу раз пере
живать заново свои поступки; эта работа воображения мо
жет 13иметь, как показал психоанализ12, огромное катартиче
ское значение, но при неумелости и беспомощности она мо
17
 И. А. ИЛЬИН

жет настолько же сковать свободу жизни, сделать душу

рабом ее прошлого и в острых случаях увести ее в прямой
недуг. Убийство является для убившего истинным душевным
ранением, приковывающим его интимною, единственною в
своем роде связью к убитому; воображение его, как бы пре­
следуемое фуриями, непрестанно влечется вспять, отдаваясь
сразу двум противоположным жаждам: пережить убийство
как несостоявшееся, а себя как не убившего, и в то же время
повторить момент убийства с его опьянением состоявшегося
посягательства, разрядившегося ожесточения и осуществ­
ленной вседозволенности. Душу обуревает мучительная
смесь из жалости и ожесточения, и ни одно из этих противо­
положных чувств не может найти себе творческого исхода,
потому что человека, на котором теперь сосредоточились эти
настроения и на которого обрушилось некогда ожесточение,
нет среди живых. Убийство есть истинный акт жизненного
и душевного саморазрушения, выполненный над собою:
«Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухло­
пал себя, навеки!.. А старушонку эту черт убил, а не я...»,—
восклицает Раскольников14. Судьбы убившего и убитого
скрещиваются и расходятся, сломленные. Момент убийства
раскалывает жизнь убившего, освещает ее всю по-новому
и возлагает на нее неразрешимую проблему.
Именно с этим в теснейшей связи стоит третий мотив, пу­
гающий и угнетающий наше сознание при каждому убийст­
ве: это полная и безусловная непоправимость того, что имеет
произойти и потом происходит. Правда, абсолютно говоря,
непоправимо все, что происходит во времени: прошлое без­
различно поглощает все, что совершается, и не в наших си­
лах вообще сделать что-нибудь состоявшееся небывшим.
С этой точки зрения непоправима каждая обида, каждая
неправда, каждый укол. Но в другом отношении, в другом
порядке, в порядке любви — все это поправимо, ибо может
быть заглажено, исцелено и погашено. Обида еще не беда
и не трагедия, пока жив обиженный; до тех пор остается еще
творческий исход; жизненная перспектива еще открыта,
злая воля еще не затянула на себе мертвую петлю. Еще не
оборвалось таинственное, неповторяемое творчество индиви­
дуального мира; еще не утрачена возможность исправить те
ранения и убрать те жизненные препоны, которые обидчик
внес и воздвиг на пути восхождения этого мира к добру и
духу. Убийство, наоборот, по самой сущности своей носит
18
 ОСНОВНОЕ: НРАВСТВЕННОЙ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

характер безвозвратности; духовный отрыв и духовное вое

стание получают в нем окончательное, непоправимое выра
жение в виде телесновеществе иного разрушения. Убиваю
щий готовит себе моменты самого тяжкого, самого подавля
ющего бессилия: духовного бессилия перед вещественно!
невосстановимостью, им самим вызванною к бытию. Вообщ<
говоря, страшно не умереть, а умирать; страшна не смерть
а непоправимость; страшно это сознание, что «больше ни
когда». И вот перед этим «никогда» убивающий ставит и се
бя и убиваемого, и притом в самый тягостный момент дл:
обоих — в момент ощущения себя вырванным из живого ре
ального всечеловеческого единства. Переносить отвращени
и ненависть вообще мучительно; видеть, что другой унижае
себя до ненависти по отношению ко мне, и чувствовать, чт·
он переживает меня как униженное в его воображении и от
вратительное ничтожество, является великой тяготою. Il·
почувствовать себя лицом к лицу с человеком или с людьми
которые ожесточились до такой степени, что видят в убиени
меня и друзей моих главную цель своей сознательной наиря
женной деятельности и чуть ли не высший подвиг своей жиз
ни; увидеть это воочию, почувствовать на себе хотя бы н.
миг всю сосредоточенную силу этого окаянного ожесточени
и в этот миг умереть, в сознании своей отторженности и из
вергнутости, есть поистине величайшая духовная мука и
возможных на земле. Здесь подавляет духовно та сил
озлобления, которая может скапливаться и загораться
людских сердцах и которая, может быть, ни в чем так ярк
не выражается, как в приговорах к смертной казни: одиноч
ное заключение закрепляет чувство отторженности, а прс
цессуальные и формальные сроки превращают смерть в мед
ленное умирание.
Эта непоправимость, объективно говоря, выражается
том, что убитый уносит с собою сложный и неповторяем
своеобразный мир, прогрессивное восхождение и одухотве
рение которого насильственно обрывается актом убийствг
Прекращение этого жизненного потока вносит сразу цело
опустошение в обставший его социальный круг. Каждьи
знавший умершего, чувствует, как в его собственной душ
ликвидируется целый сектор живых взаимодействий, чувст
и отношений; как угасает живая часть его личности; как оС
разуется пустота и зияние в его мироощущении. Это и име
в виду Шлейермахер, когда говорил, что уход друзей и
19
 И. А. И Л Ь И Н

жизни есть не их смерть, а умирание оставшегося друга15.

И вот на этих путях прежде всего, хотя не только на них,
убийство ранит и вовлекает в свое дело широкую обществен­
ную периферию. Каждый, коснувшийся убийства через зна­
комство с одною из сторон или по рассказам, оказывается
участником его post factum, переживая, часто незаметно для
самого себя, воображением, чувством или даже хотением со­
вершившееся дело, входя через художественное отождеств­
ление то в положение убивающего, то в положение убитого,
силясь «понять», т. е. реально пережить как свое то, что там
произошло. Есть и в обычное время особые любители, кото­
рые посещают заседания суда, посвященные рассмотрению
дел об убийстве, которые любят раздирающие драмы и кине­
матографические ужасы. Эпоха войны заставляет, может
быть, всех нас пережить в воображении перестрелку, кава­
лерийскую атаку и штыковой бой; она делает всех нас, и
сражающихся и несражающихся, соучастниками и сови-
новниками в организованном и планомерном убивании.
И нет нравственных оснований к тому, чтобы мы закрывали
себе на это глаза.
Никто не вздумает утверждать, что каждое убийство,
происходящее на поле сражения, сопровождается в душе
убивающего переживанием всех указанных мотивов и их от­
тенков. Самая форма войны и ее объявления смягчает одно,
облегчает другое, освобождает, по-видимому, душу от
третьего. Прежде всего самое решение убивать не падает
всем своим бременем на душу убивающего. Участие в войне
есть для каждого участника акт повиновения внешнему при­
казу, который исходит от органов государства, действующих
на основании правовых полномочий; для огромного боль­
шинства правовым велением определяется и самая обязан­
ность участвовать, и форма участия, и момент действия ору­
жием. Все те, кто признают и испытывают моральное значе­
ние государственного сожительства и повиновения праву,
получают в этом некоторый противовес по отношению к ка­
тегорическому «запрету», идущему от совести. Однако этот
противовес, облегчающий с виду момент выбора и решения,
на самом деле только затрудняет и осложняет его. Глубокое
нравственное «отрицание», принятое волею и раскрытое ра­
зумом, сталкивается с признанием того морального значе­
ния, в котором нельзя отказать развитому правосознанию
и добровольному право-повиновению, и здесь обнаружива-
20
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

ется то первое и, в сущности, самое поверхностное нравст­

венное противоречие, которое встает в душе человека во вре­
мя каждой войны и которое каждый из нас должен выносить
и решить индивидуально. Состоится ли война — это не зави­
сит от индивидуального решения воина; но будет ли он в
этой войне убивать, это дело его совести и его самостоятель­
ного, одинокого решения. И с точки зрения социальной пси­
хологии нужно сказать, что та война, в которой большинст­
во индивидуально решающих душ не имеет глубоких и ду­
ховно значительных побуждений, могущих вызвать в душе
решимость не избегать убийства и не останавливаться перед
ним,— есть война, заранее обреченная на неудачу.
Далее, тот основной противно-любовный отрыв, который
лежит в основании всякого убийства, не падает в войне всею
своею тяжестью на индивидуальную душу. Он облегчен уже
тем одним, что накопление враждебной энергии совершается
всем социальным коллективом; это накопление начинается
задолго до войны; оно идет, незаметно нарастая; оно пита­
ется самыми корнями экономического, национального и по­
литического строя, мало того, самыми глубокими слоями об­
щего психического уклада человека и его биологической ор­
ганизации; наконец, оно разряжается одновременно, для
всех одинаково, бросая народ на народ и ставя личное со­
знание перед совершившимся фактом объявленной войны.
Мы все живем, нередко сами того не замечая, огромною си­
лою инерции, приемля весь основной уклад жизни, нашед­
ший себе бытовое и юридическое закрепление и прочную
поддержку, непреодолимую, конечно, для индивидуальных,
разрозненных сил. И вот каждый из нас, всю жизнь участ­
вуя в колоссальном накоплении враждебной энергии, всю
жизнь не выходя из строя общественных отношений, осно­
ванного именно не на щедрости, не на доверии и любовно-
сти,— каждый из нас в момент объявления войны полагает,
что он «неповинен» в стрясшемся несчастии и что причины
беды лежат в чьих-то ошибках, в чьем-то чужом упорстве
и хищничестве. Социальная дифференциация вводит нас
здесь в жестокое заблуждение: государственный орган, учи­
тывающий конфликт, констатирующий невозможность даль­
нейших мирных переговоров и организующий военное осу­
ществление распри, является в наших глазах виновником и
чуть ли не создателем столкновения. Вина перелагается с
нас, мы умываем руки и облегчаем себе самочувствие слепо­
тою.
21
 И А. ИЛЬИН

Бесспорно, в сражении индивидуально определенная

вспышка ненависти и ожесточения появляется нередко лишь
в самый последний момент рукопашного боя; но враждебное
настроение должно неизбежно питаться всем огромным кол­
лективом армии. Общая солидарная враждебная напряжен­
ность снимает с личной души бремя индивидуально вынаши­
ваемой и индивидуально направленной ненависти, и этим до
известной степени объясняется то быстрое смягчение, кото­
рое обнаруживают иногда атакующие солдаты по отноше­
нию к несопротивляющемуся, индивидуально сдающемуся в
плен врагу. Однако бывает и так, что, ворвавшись в тран­
шею врага, солдаты перекалывают всех без разбора. И если
вспомнить призыв германского императора, обращенный к
отправлявшимся в Китай отрядам: «не давать пощады», и
если подумать о тех ложных сведениях, которые распростра­
нены в германской армии по вопросу о том, как обходятся
русские с военнопленными и т. д.,— то нужно будет при­
знать, что уровень коллективного ненавистничества может
быть доведен в индивидуальных душах до очень высокой
черты. Самая система вооруженного мира свидетельствует
о том, какие колоссальные запасы вражды и страха скапли­
ваются в людях и народах; достаточно подумать о том, ско­
лько решимости убить укрывается в каждой выделанной в
мирное время шрапнели и гранате; сколько силы и энергии
полагается каждым народом на то, чтобы сообщить миллио­
нам людей умение целесообразно управлять орудиями смер­
ти, с каким удовлетворением мы узнаем о каждой малейшей
победе, одержанной нашими войсками, «отвлекаясь» будто
бы при этом от мысли о числе убитых врагов; достаточно об­
ратить внимание на тот ненавистнический, подчас прямо
кровожадный тон, в котором ведется вся малоблагородная
пресса воюющих стран, и мы признаем, что всякая война без
исключения есть нравственно виновное делание. Эту винов­
ность войны чувствуют нередко и сами сражающиеся, осо­
бенно те, кому пришлось пережить бой на близком расстоя­
нии; потому они нередко и уклоняются от любопытствую­
щих, неделикатных расспросов.
Напрасно было бы пытаться умалить виновность, испы­
тываемую каждым из нас во время войны, ссылкою на то,
что сражающийся сам идет на смерть, или указанием на то,
что война ведется в открытую. Личная опасность, которой
подвергается убивающий, нисколько не умаляет его вины,
22
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

хотя его самоотвержение и его мужество могут сиять из-за

этой вины истинным нравственным достижением. То обстоя­
тельство, что война ведется в открытую, также не меняет де­
ла; во время дуэли открытой опасности подвергаются обе
стороны, и тем не менее убийство, состоявшееся на дуэли,
остается убийством. Никто не подумает приравнивать убий­
ство в сражении — коварному нападению из-за угла, совер­
шаемому убийцею из личной корысти. Убийство в сражении
нельзя назвать ни гнусным, ни трусливым, ни лично-коры­
стным делом; хотя от коварства и жестокости оно нередко не
свободно. Мало того, сражающийся проявляет почти всегда
высшее жизненное самоотвержение; но и это не меняет сущ­
ности рассматриваемого нами вопроса: мертвое рассудочное
учение о сверхдолжных делах слишком уж наивно в своем
формальном количественном подходе к добру и злу, для тоге
чтобы современное утонченное чувство ответственности со­
гласилось принять его и применить к личной жизни. Война
как организованное убиение остается нашею общею виною
которая справедливо тяготит даже тех, кто сам не участвует
в сражениях: ибо мы слишком хорошо понимаем, что мы не
убиваем сейчас только потому, что за нас убивают другие.
Наконец, не может помочь и указание на то, что ВОЙНЕ
начата не нами, а врагом, что мы находимся в состоянш-
«необходимой обороны». Признак необходимой обороны
справедливо учитываемый правом, успокаивает только т^
душу, которая привыкла не беспокоить себя действительныιν
голосом совести: пусть обороняющийся не замышлял убий
ства и не хотел его, однако он его совершил, и для развитой
чувства ответственности этого довольно. Далее, помимо это
го, принцип необходимой обороны, примененный к войне ра
ди ее нравственного оправдания, дает очень поверхностное
внешнее понимание этого стихийного коллективного пронес
са: война, как было только что указано, не есть явление слу
чайное или произвольно созданное; наоборот, она есть зре
лый и неизбежный плод всего нашего жизненного уклада
Наконец, весь этот аргумент представляет собою попытк-
укрыть вопрос о личном поведении и личной вине за плечам
коллектива, решить вопрос о нравственной доброкачествен
ности убийства указанием на то, что весь народ вынужде!
защищаться от нападения.
Но именно здесь и обнаруживается та основная ошибка
которая кроется в принципе: цель оправдывает средстве
23
 И. А. ИЛЬИН

Эта ошибка состоит в том, что не различается вопрос о

нравственной доброкачественности деяния и вопрос о прак­
тической целесообразности его как средства, ведущего к ви­
димому осуществлению благой цели. Нравственная доброка­
чественность деяния на самом деле рассматривается и кон­
статируется совершенно независимо от его практической
пригодности, важности или «неизбежности». Вопрос этот ре­
шается в особом самостоятельном теоретическом рассмотре­
нии, имеющем два этапа: преимущественно интуитивный и
преимущественно рефлективный. В интуитивном рассмотре­
нии испытывается, раскрывается и осмысливается само по
себе бессловесное и часто лишь смутно импульсивное пока­
зание того исконного и первоначального доброго желания,
которое обычно именуется совестью; это показание бывает
всегда по существу максимально, и раскрытие его описывает
или формулирует некоторый идеальный образ действия, или
способ чувствования, или вид отношения. Второй этап, состо­
ит в сопоставляющем сличении оцениваемого деяния с тем
идеальным образом действий, который формулирован в ре­
зультате первого рассмотрения; совпадение черт того и дру­
гого дает нравственное одобрение деяния, несовпадение дает
его нравственное неодобрение. Такова с виду простая и эле­
ментарная схема того теоретического исследования, которое
в осуществлении своем, при правильной и углубленной по­
становке проблемы, нередко ведет к самым серьезным
осложнениям и затруднениям; во всяком случае, вопрос о
доброкачественности деяния решается им окончательно и бес­
поворотно, и никакие стечения обстоятельств, никакие прак­
тические осложнения и безвыходности не могут изменить
что-либо в этой оценке.
Поэтому вопрос о практическом исходе есть вопрос само­
стоятельный, подлежащий особому рассмотрению, и смеше­
ние этих двух вопросов нередко ведет к самому опасному ли­
цемерию. Различие этих вопросов ясно уже из той, слишком
часто осуществляемой людьми возможности, при которой че­
ловек, отчетливо или смутно сознавая недоброкачествен­
ность известного образа действий, тем не менее избирает
именно его, по соображениям целесообразности, не имею­
щим никакого отношения к нравственности. И когда чело­
век, поступая таким образом, все-таки оставляет в своем со­
знании уверенность, что он выбрал «лучший» исход, то он
легко делается жертвой злокачественного quaternio termino-
24
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРКЧИЁ ВОЙНЫ

rum16: ибо не всякий «лучший» по целесообразности исход

есть «лучший» в смысле нравственной доброкачественности.
Жизненная «целесообразность» или даже «неизбеж­
ность» деяния бессильна изменить что-либо в его нравствен­
ной недоброкачественности; потому что вопрос о нравствен­
ной ценности цели и вопрос о нравственной ценности сред­
ства суть два вполне самостоятельные вопроса. Нравственнс
доброкачественное деяние может быть post factum использо
вано для нравственно негодной цели, и обратно: нравственнс
негодный поступок может послужить истинно ценному делу
Бесспорно, человек, искренно преследующий благородная
цель и обращающийся на своем пути к нравственно предосу
дительным средствам, менее заслуживает порицания, чел
тот, кто осуществляет дурными делами дурную цель. Однак»
этика исследует сущность добра, т. е. нравственно совершен
ного состояния души, и не творит суда над живыми и мерт
выми людьми; этот суд предполагает «обнаружение» все.
дел и помыслов; такое знание друг о друге не дается людям
и отсутствие его слишком легко превращает нравственны
суд в праздные пересуды. Осуждение или одобрение челове
ка не то же самое, что осуждение или одобрение деяния,
это принципиальное различие в предмете и акте суждени
слишком легко забывается и затушевывается в повседнеЕ
ном, нефилософском обсуждении нравственных вопросо!
Можно преклоняться перед человеком и его сильным, живы
духом и в то же время признавать состав вины в его де*
НИИ*.

* Задачей философии является прежде всего увести нравственное ра

смотрение из той смутной и непосредственной, житейской атмосферы, в ю
торой неясность порождает не-предметное и неверное решение; потому ч:
интуитивно-предметная жизнь и житейское бывание слишком часто явл:
ются враждебными друг другу. Величайшей ошибкой Вл. Соловьева явл
ется то, что он пытался рассмотреть эту проблему именно в форме жите
ской беседы. В его «Трех разговорах» строгое формулирование проблем
отсутствует за житейскою ненадобностью; философский анализ заменен
противоположность диалогам Платона) диалогическим разложением ι
обывательские типы; настроение сходит за аргумент; личное удовлетвор
ние, полученное кем-нибудь от своего поступка, принимается за испытан
нравственной очевидности; ловкий оборот спора и ненаходчивость проти
ника ведут к решению вопроса. Глубокие и предметные нравственные иск
иия Л. Н. Толстого переданы без понимания в форме несправедливой кар
катуры. Форма этого произведения тесно связана с его содержанием, и в
вместе только загромоздило путь философского исследования.

25
 И. А. ИЛЬИН

Замечательно, что вся эта постановка вопроса об оправ­

дании дурных средств благою целью сложилась в пределах
этики, утратившей свое автономное значение. Эта постанов­
ка вопроса выросла не в рассмотрении по существу добра
и зла, но в религиозном обсуждении простимости и непро-
стимости грехов, позволенности и непозволенности извест­
ных деяний. Извинить (excusare) и признать позволенным
(cui licitus est finis, etiam licent media ) с точки зрения той
или иной религиозной догмы можно и заведомо дурные дея­
ния, как то и делали иезуиты19. И тем не менее «качество по­
ступка» не «определяется его конечной целью».
Никто не должен закрывать себе глаза на нравственную
природу войны. Мучения и убийства, которые люди чинят
друг другу в сражении, не станут ни благим, ни праведным,
ни святым делом, каким бы целям они ни служили. Но каж­
дый раз, как человек, имея возможность выбирать и решать,
совершает нравственно недоброкачественное деяние, он не­
сет на себе вину; поэтому война есть наша общая великая
вина. Никакие казуистические или пробабилистические20 со­
ображения не должны заслонять от нас этого вывода.
Но что же остается делать тому, кто признает это? Не
участвовать в войне. По-видимому, непротивление нападаю­
щему есть единственный остающийся исход?
Учение о несопротивлении нападающему как об одном из
действительных нравственных средств борьбы со злым и
хищным желанием нападающего было по справедливости
недооценено в то время, когда его выдвинул Лев Николае­
вич Толстой. Полагали, что достаточно указать на возмож­
ное исключение из общего правила, и от идеи ничего не оста­
нется. А между тем это далеко не так. Каждый раз, как че­
ловек в жизненной борьбе обращается к насилию, он должен
сознавать, что отступает от порядка любовной связи и выда­
ет себе нравственно testimonium paupertatis; он должен со­
знавать и признавать, что прибегает к средству нравственно
неоправдываемому, что он ставит человеческие отношения
на почву страха и коварства, что он порывает со строем, по­
коящимся на уважении, свободной очевидности, доверии и
щедрости, что он вступает на тот путь, естественным предеС
лом которого является убийство. Каждый из нас чувствует,
что «насилие» и «насильник» суть термины, скрывающие в
себе нравственное осуждение; что обращение к насилию
должно иметь каждый раз какие-то «исключительные» осно-
26
 ОСНОВНОЕ НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ ВОЙНЫ

вания; что строй, покоящийся на насилии, есть нечто нрав­

ственно одиозное и духовно невыносимое.
Однако принцип, выдвинутый Л. Н. Толстым, глубже и
шире, чем это кажется на первый взгляд. Он устанавливает
максимальную щедрость в отдаче того, чем другой желает
завладеть; он устанавливает ее как основную нравственно
верную линию поведения или, отвлеченно говоря, как норму.
Но именно прн этом углубленном понимании он и обнаружи­
вает свой естественный предел. На что же может распро­
страняться эта щедрость? Очевидно, на те конечные и вре­
менные блага — вещи и жизненные удобства,— которыми я
владею. Однако наряду с такими конечными и временными
благами есть блага, образующие то, что следует называть
духовным достоянием; это духовное достояние, принадлежа­
щее с виду отдельным людям и народам, но представляющее
собою поистине общечеловеческое духовное достояние, не
может стать предметом щедрой отдачи потому, что отдать —
значит здесь предать и отречься. Как возможно, например,
не противиться человеку, понуждающему меня к соверше
нию низкого дела? Ведь это значило бы отречься от своегс
человеческого достоинства; а в таком положении должна из
менить всякая щедрость. Или как возможно не противитьс?
народу, который восстал для того, чтобы лишить нас свобод
ной самобытной жизии и насильственно подчинить нас чуж
дым нам формам и велениям? Ведь это значило бы отречьс?
от того, ради чего вообще только и стоит жить на свете, от
речься от самозаконного служения духу. Это было бы уж
не щедростью, а духовным самоубийством.
Щедрым вообще можно быть только в отдаче того, чт<
принадлежит самому щедрому. Нельзя предоставить сильно
му угнетать слабого; нельзя быть щедрым в отдаче чужоп
блага или чужой жизни; нельзя дать поработить себя; нель
зя дать истребить свой народ и свое искусство; нельзя от
речься от своих убеждений и верований. И если бы опас
ность грозила всем этим духовным благам или хотя бы однс
му из них, то вопрос о несопротивлении нападающему па
бы сам собою. В сказке Л. Н. Толстого «Об Иване дураке»:
война тараканского царя с Ивановым народом кончаете
быстро от того, что дураки не обороняются, а добровольн
отдают свое добро насильничающим солдатам; солдата
становится «скучно» и «гнусно», и войско разбегается. ЧУ
тая эту сказку, невольно соглашаешься, что дуракам Иване
27
 И. А. И Л Ь И Н

ва царства воевать не стоило. Но если есть в жизни людей

такое духовное достояние, которое они любят больше себя
и которое стоит защищать хотя бы ценою мучений и смерти,
и если этому достоянию грозит опасность от нападения на­
сильников, то как же не отозваться им доброю волею и го­
товностью на призыв к защите от нападения*?
Бывают в жизни человека такие положения, когда вся
прошлая виновная жизнь его приводит его к необходимости
взять на себя открыто и сознательно новую вину. И если че­
ловек оказывается неспособным к этому, то нравственная
и духовная жизнь его терпит величайшее крушение. Эта не­
обходимость не есть в таких случаях необходимость его лич­
ного интереса (например: посредством нового подлога
скрыть целый ряд прежних подлогов и злоупотреблений).
Эта необходимость не есть и необходимость «нравственного
долженствования»; убить человека может быть делом право­
вой обязанности, но не делом нравственного долга. Необхо­
димость убиения обнаруживается в порядке эмпирических
причин и следствий или, говоря практически, в порядке жиз­
ненных целей и средств. Слепая, жадная, беспомощная дея­
тельность люден ставит их в такие реальные условия, при
которых для них не остается нравственно праведного исхо­
да, ибо всякое возможное действие неминуемо включит в се­
бя деяния, противные голосу совести. Потому что совесть
при всех обстоятельствах и во всех условиях сохраняет свое
значение неуклонного призыва к максимальному добру и к
совершенному воленаправлению. Напрасно приписывать ей
значение практического раздаятеля советов, «соглашающе­
гося на компромисс» или учитывающего соображения полез­
ности и удобства: это значит превращать истинного даймо-
ния23 в житейскую опытность софиста24. Совесть несомненно
зовет нас на защиту слабого от сильного; на защиту свобод­
ной и достойной жизни; на защиту духовного достояния; на
самоотвержение и самоотдачу. Необходимость же убивать
встает перед нами в порядке нашей эмпирической беспомощ­
ности и скопившихся тягостных итогов всей нашей прошлой,
нравственно неверной жизни. Это средство не может быть
одобрено совестью и должно быть принято нами как новая
вина наша со всем мужеством и со всей бодростью сознате-

* Нравственное значение такой духовной обороны я пытался выяснить

в публичной лекции о «Духовном смысле войны», текст которой должен по­
явиться в печати в самом непродолжительном времени22.
28
 основное: НРАВСТВЕННОЕ ПРОТИВОРЕЧИТ, ВОЙНЫ

льно живущего духа. Непреклонная воля защитить и отсто­

ять питается сознанием нравственно праведной цели; но ре­
шимость убить приемлется сознанием и волею с ощущением
вины как неправедное и духовно-мучительное средство, при­
емлется с решением: увести потом свою жизнь с путей этой
слепой безвыходности. Так бывает в тех случаях, когда дли­
тельное пренебрежение к интересам духовной жизни, к со­
держанию нравственных требований или к судьбе духовногс
достояния ставит под угрозу самую сущность или самук
возможность достойной, творческой жизни. В таком положе­
нии человеку приходится, например, раскрывать накопившу­
юся в жизни внутреннюю ложь, хотя бы другому ГфИШЛОС!
вследствие этого пережить тяжелый душевный кризис, гро
зящий ему смертью; в таком положении человек, открытс
и сознательно приемля новую вину, идет на войну, спаса*
и отстаивая духовное достояние своего народа.
В этом принятии на себя последствий своего виновной
делания, хотя бы они, как в данном случае, имели форму но
вой, тягчайшей вины, есть черта истинного героизма, трога
ющего душу и не позволяющего произнести слово осужде
ния. Мало того, именно на войне эта решимость принять н;
себя новую вину выливается неизбежно в форму бескоры
стного и самоотверженного духовно-творческого напряже
ния, высота и чистота которого не имеет подчас равной себе
Нравственное противоречие не разрешается и не устраняет
ся в этом героическом исходе, но приемлется и изживаете:
во всем своем значении и во всей своей глубине. Это не зна
чит, что такой путь ведет к деятельности, которая являете:
всецело предосудительной в нравственном отношении; уча
стие в войне заставляет душу принять и пережить высшу!·
нравственную трагедию: осуществить свой, может быть
единственный и лучший, духовный взлет в форме участи,
в организованном убиении людей. Дело людей на войне ела
гается из лучшего и худшего, из высшего и низшего, и
этом трагедия войны; она является зрелым плодом ее нраЕ
ственной противоречивости. Вот почему мы испытываем во?
ну как злосчастную тьму, в которой загораются слепящи
лучи света. И для того чтобы конец войны был как све'
возгоревшийся над тьмою, но не как тьма, поглотивша
свет, необходим во время войны тот истинный, духовны!
творческий подъем, в котором человек не закрывает себ
глаза на виновность своего решения и своего дела, но виде

29
 И. Л. И Л Ь И Н

все как есть и мужественно приемлет виновный подвиг. Ви­

новность деяния не исчезает, но остается; герой открыто из­
бирает неправедный путь, ибо праведного пути нет в его рас­
поряжении. Он следует голосу совести, зовущей его к защи­
те духа, но средства, к которым он обращается, ложатся на
душу его виною и бременем. Только истинное духовное горе­
ние может дать достаточно силы, чтобы человек не изнемог
под этим гнетом.
Приемля свою вину, зная е е и « г умаляя ее, героическая
душа идет навстречу своей судьбе, не укрываясь за ссылка­
ми на тот максимальный голос доброты, на который она до
сих пор обращала так мало внимания. Человек, умевший
всю жизнь грешить в своих интересах и судорожно отыски­
вающий нравственно-безукоризненный исход в момент, ког­
да естественные плоды его жизни воздвигли угрозу духов­
ным основам существования его и его народа, являет собою
картину величайшего лицемерия. Напротив, в приятии по­
следствий своей вины и своей жизни скрыта возможность
очищения и обновления. Необходимо только не закрывать
себе глаза на свою вину в прошлом и на ту вину, которая
ждет в будущем и уже совершается при нашей поддержке
и нашем участии. Тогда останется непоколебленным наше
доверие к голосу совести и тогда будущее откроется нам как
возможность освобождения от кошмара прошлого.
О СОПРОТИВЛЕНИИ
ЗЛУ силою
 И сделав бич из веревок, выгнал из
храма всех, также и овец, и волов, и
деньги у меновщиков рассыпал, а сто­
лы их опрокинул.
Иоанна II, 15.

Грозные и судьбоносные события, постигшие нашу чудес­

ную и несчастную родину, проносятся опаляющим и очисти­
тельным огнем в наших душах. В этом огне горят все лож­
ные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строи­
лась идеология прежней русской интеллигенции. На этих
основах нельзя было строить Россию; эти заблуждения и
предрассудки вели ее к разложению и гибели. В этом огне
обновляется наше религиозное и государственное служение,
отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша лю­
бовь и воля. И первое, что возродится в нас через это — бу­
дет религиозная и государственная мудрость восточного
Православия и особенно русского Православия. Как обно­
вившаяся икона являет царственные лики древнего письма,
утраченные и забытые нами, но незримо присутствовавшие
и не покидавшие нас, так в нашем новом видении и волении
да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших
предков и строила нашу святую Русь!
В поисках этого видения мыслью и любовью обращаюсь
к вам, белые воины, носители православного меча, доброво­
льцы русского государственного тягла! В вас живет право­
славная рыцарская традиция; вы жизнью и смертью утвер­
дились в древнем и правом духе служения; вы соблюли зна­
мена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю эти
страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою и
молитва ваша да будет мечом!

Ко всем друзьям и единомышленникам, которые помогли

мне в этой работе, и особенно к издателю этой книги я на­
всегда сохраню в душе благодарное чувство.
А втор.
2 И. А. Ильин, т. 5 33
 1. ВВЕДЕНИЕ
В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его
к испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и про­
зревает; прозревшему взору дается источник мудрости —
очевидность.
Но первое условие умудрения — это честность с самим
собою и с предметом перед лицом Божиим.
Может ли человек, стремящийся к нравственному совер­
шенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли че­
ловек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и
свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою?
Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки
и нового разрешения. Ныне особенно, впервые, как никогда
раньше, ибо беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле,
не имея в опыте подлинного зла; а нашему поколению опыт
зла дан с особенною силою, впервые, как никогда раньше.
В итоге долго назревавшего процесса злу удалось ныне
освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и
внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои кры­
лья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои
пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя,
формулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою,
нескрытую более природу и явило миру свое духовное естес­
тво. Ничего равносильного и равнопорочного этому челове­
ческая история еще не видала или, во всяком случае, не по­
мнит. Столь подлинное зло впервые дано человеческому духу
с такою откровенностью. И понятно, что при свете этой но­
вой данности многие проблемы духовной культуры и филосо­
фии, особенно те, которые имеют непосредственное отноше­
ние к идеям добра и зла, наполняются новым содержанием,
получают новое значение, по-ночому освещаются и требуют
предметного пересмотра. И прежде всего — с виду мораль
но-практический, а по существу глубокий, религиозно-мета-
34
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

физический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходи­

мых и достойных путях этого сопротивления.
Этот вопрос надо поставить и р а з р е ш и т ь философически,
как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуман­
ной постановки и беспристрастного решения. Д л я этого не­
обходимо прежде всего отрешиться от преждевременных и
торопливых выводов применительно к своей личности, к ее
прошлым действиям и будущим путям. Исследователь не
д о л ж е н предварять своего исследования отпугивающими
возможностями или перспективами; он не должен торопить­
ся судить свое прошлое или позволять чужому осуждению
проникать в глубину сердца. Каково бы ни было последнее
решение вопроса, оно не может быть практически единым
или одинаковым д л я всех: наивность всеуравнивающей, отв­
леченной морали д а в н о у ж е осознана в философии, и требо­
вать, чтобы «все всегда» сопротивлялись злу силою или что­
бы «никто никогда» не сопротивлялся силою злу,— бессмыс­
ленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти
к проблеме честно, искренно, зорко; все додумать и догово­
рить, не прячась трусливо и не у п р о щ а я ; не з а г о в а р и в а я се­
бя словами аффектированной добродетели и не увлекая себя
ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сло­
жен; всякое упрощение здесь вредно и чревато ложными в ы :
водами и теориями; всякая неясность опасна и теоретически,
и практически; всякое малодушие и с к а ж а е т формулу вопро­
са; всякое пристрастие и с к а ж а е т формулу ответа.
Но именно поэтому необходимо р а з навсегда отрешиться
от той постановки вопроса, которую с такой слепой настой­
чивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски не­
искушенные души г р а ф Л . Н. Толстой, его сподвижники и
ученики. О т п р а в л я я с ь от чисто личного, предметно не углуб­
ленного и непроверенного опыта «любви» и «зла», предрешая
этим и глубину, и ширину самого вопроса, урезывая свободу
своего нравственного видения чисто личными отвращениями
и предпочтениями, не подвергая внимательному анализу ни
одного из обсуждаемых духовных содержаний (напр.: «на­
силие», «зло», «религиозность»), у м а л ч и в а я о первоосновах
и торопясь с категорическим ответом, эта группа морализи­
рующих публицистов неверно поставила вопрос и неверно
р а з р е ш и л а его; и затем со страстностью, нередко доходив­
шею до озлобления, отстаивала свое неверное решение не­
верного вопроса как Богооткровенную истину. И так как ма-
2**
35
 И. А. И Л Ь И Н

териал истории, биологии, психологии, этики, политики и

всей духовной культуры не укладывался в рассудочные схе­
мы и формулы, а схемы и формулы претендовали на всеоб­
щее значение и не мирились с исключениями*, то естествен­
но начался отбор «подходящего» материала и отвержение
«неподходящего», причем недостаток первого восполнялся
художественно «убедительными» построениями. Проповедо­
вался наивно-идиллический взгляд на человеческое сущест­
во**, а черные бездны истории и души обходились и замал­
чивались. Производилось неверное межевание добра и зла:
герои относились к злодеям; натуры безвольные, робкие,
ипохондрические, патриотически мертвенные, противограж-
данственные -- превозносились как добродетельные***. Иск­
ренние наивности**** чередовались с нарочитыми парадокса­
ми*****, возражения отводились как софизмы; несогласные и
непокорные объявлялись людьми порочными, подкупны­
ми, своекорыстными, лицемерами******. Вся сила личного да-

* Срв.: Л . Толстой. «Закон насилия», стр. 55'. « К р у г чтения», т. I I ,

стр. 162—165 2 .
* * Срв.: Л . Толстой. «Закон насилия», стр. 53, 79, 80. « К р у г чтения»,
т. I I I , стр. 155 и д р .
* * * Напр.: когда часовой убивает бегущего преступника, то это есть
«подлость и низость». «Царство Божие», стр. 76 3 ; или: «пьяный сифилитик
Петр со своими шутами» — там ж е , стр. 90; и т. под.
* * * * Напр.: «животные ж и в у т мирно без государственного насилия»
( Л . Толстой. « З а к о н насилия», стр. 129); «всякая присяга вымогается у лю­
дей для зла» («В чем моя вера», стр. 9 2 4 ) ; срв. «Царство Божие»: «теперь
у ж е нет тех особенных насильников, от которых государство могло з а щ и ­
щать нас» (стр. 6 6 ) ; преступники «суть такие ж е л ю д и , к а к и все мы, и точ­
но так ж е любящие совершать преступления, к а к и те, против которых они
их совершают» (стр. 6 6 ) ; «все европейские народы исповедуют одинаковые
принципы свободы и братства и потому не нуждаются в защите друг от дру­
га» (стр. 6 7 ) ; срв.: о «бесполезности... и нелепости собирания податей с тру­
дового народа» ( ( с т р . ) 7 1 ) ; «сумма насилия ни в к а к о м случае не может
увеличиться от того, что власть перейдет от одних людей к другим» ( ( с т р . )
9 0 ) ; «государственная власть всегда принадлежит худшим и злым» ( ( с т р . )
89 и ел.); «злые всегда властвуют над добрыми и всегда насилуют их»
( ( с т р . ) 90) и т. под.
* * * * * Напр.: «Политическая деятельность... правителей и их помощни­
ков... есть в сущности самая пустая, притом ж е и вредная человеческая дея­
тельность» («Закон насилия», < с т р . > 134 и д р . ) .
* * * * * * Напр.: «Степень отрицания учения о непротивлении и непонима­
ние его всегда пропорциональна степени власти, богатства, цивилизации лю­
дей» («Закон насилия», ( с т р . ) 171; срв. ( с т р . ) 2 2 — 2 7 , 4 3 , 1 7 0 ) . Государст­
венные властители суть «большею частью подкупленные насильники», точно

4fi
 О СОПРОТИВЛР.НИИ ЗЛУ с и л о ю

ра вождя и вся фанатическая ограниченность его последова

телей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим соб
ственную ошибку и распространить в душах собственное за
блуждение. И естественно, что учение, узаконивающее ела
бость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безво
лию, снимающее с души общественные и граждански
обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя миро
здания, должно было иметь успех среди людей особенно не
умных, безвольных, малообразованных и склонных к упро
щающему, наивно-идиллическому миросозерцанию. Так слу
чилось, что учение графа Л. Н. Толстого и его последовате
лей привлекало к себе слабых и простодушных люде?
и придавая себе ложную видимость согласия с духом Хри
стова учения, отравляло русскую религиозную и политиче
скую культуру.
Русская философия должна вскрыть все это незаметн
внедрившееся в души гнездо опытных и идейных ошибок
постараться раз навсегда удалить отсюда все неясности
наивности, всякое малодушие и пристрастие. В этом ее рели
гиозное, научное и патриотическое призвание: помочь ела
бым увидеть и окрепнуть, а сильным удостовериться и умул
риться.

2. О САМОПРЕДАНИИ ЗЛУ
В самом преддверии проблемы необходимо установить
очевидностью, что о несопротивлении злу в буквально!
смысле этого слова никто из честных людей и не думает; чт
одна склонность к такому несопротивлению превращает че
ловека из нравственного врача и духовного субъекта —
нравственного пациента и в объект духовного воспитани?
А это значит, что не он будет обсуждать проблему непротиЕ
ления, а уже про него будет идти спор, что именно с ним д«

такие же, как разбойники на больших дорогах. (Там же, стр. 80; срв. <стр.
110,129). «Признание необходимости противления злу насилием есть не чт
иное, как только оправдание людьми своих привычных, излюбленных пор<
ков: мести, корысти, зависти, честолюбия, властолюбия, гордости, трусост
злости» («Закон насилия», стр. 143). Срв. еще утверждение, что сенато
министр, моиарх — гаже и хуже палача и шпиона, ибо прикрываются лиц*
мерием. (Там же, стр. 147.) Известно, что количество таких утверждени
может быть увеличено во много раз, ибо Л. Н. Толстой был щедр на подо*
ные характеристики.
37
 И. А. ИЛЬИН

лать и как именно следует противиться ему или чему-то, что

есть в нем.
В самом деле, что означало бы «непротивление» в смысле
отсутствия всякого сопротивления? Это означало бы приятие
зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы,
объема и власти. Если бы при таких условиях восстание зла
произошло, а несопротивление продолжалось, то это означа­
ло бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нем и,
наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его
рассадник, наслаждение им и поглощение им. Это было бы,
в начале, добровольное саморастление и самозаражение; это
было бы, в конце, активное распространение заразы среди
других людей и вовлечение их в сопогибель. Но тот, кто со­
всем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от пори­
цания его; ибо порицание, хотя бы вполне внутреннее и мол­
чаливое (если бы таковое было возможно!), есть уже внут­
реннее сопротивление, чреватое практическими выводами
и напряжениями, борьбой и сопротивлением. Мало того, по­
ка живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвраще­
ние, до тех пор человек еще сопротивляется: он, может быть,
восстает нецельно, но он все-таки раздвоен, он борется внут­
ри себя и вследствие этого самое приятие зла не удается
ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу
внутренно: осуждает его, возмущается, разоблачает его пе­
ред самим собою, не поддается его страхам и соблазнам; и
даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с
духом, негодует на себя, отвращается от него и очищается
в покаянии; даже захлебываясь, сопротивляется и не тонет.
Но именно поэтому полное отсутствие всякого сопротивле­
ния — и внешнего, и внутреннего, требует, чтобы прекрати­
лось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возоблада­
ло одобрение зла. Поэтому несопротивляющийся злу рано
или поздно приходит к необходимости уверить себя, что
зло — не совсем плохо и не так уж безусловно есть зло; что
в нем есть некоторые положительные черты, что их притом
немало, что они, может быть, даже преобладают. И лишь по
мере того, как ему удается уговорить себя, заговорить свое
здоровое отвращение и уверить себя в белизне черноты, уга­
сают остатки сопротивления и осуществляется самопреда­
ние. И когда отвращение стихает и зло уже не переживается
как зло, тогда приятие незаметно становится цельным: душа
начинает верить, что черное — бело, приспособляется и

.48
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

уподобляется, становится сама черною, и вот у ж е одобряет

и н а с л а ж д а е т с я и, естественно, восхваляет то, что д а е т e i
наслаждение.
Т а к о в духовный закон: несопротивляющийся злу погло­
щается им и становится одержимым. И б о «зло» — не пусто«
слово, не отвлеченное понятие, не логическая возможность
и не «результат субъективной оценки». З л о есть, прежде все
го, душевная склонность человека, присущая к а ж д о м у и;
нас; как бы некоторое, живущее в нас страстное тяготенш
к разнузданию зверя, тяготение, всегда стремящееся к р а с
ширению своей власти и к полноте з а х в а т а . Встречая отказь
и запреты, н а т а л к и в а я с ь на стойкие пресечения, поддержи
вающие духовные и моральные грани личного и обществен
ного бытия, оно стремится просочиться сквозь эти препоны
усыпить бдительность совести и правосознания, ослабить си
лу стыда и о т в р а щ е н и я , принять приемлемое обличие и, есл!^
в о з м о ж н о , то р а с ш а т а т ь и р а з л о ж и т ь эти живые грани, эт(
з и ж д у щ и е формы личного духа, как бы опрокинуть и рассы
пать волевые стены индивидуального кремля. Духовное вое
питание человека состоит в построении этих стен и, что ещ<
важнее, в сообщении человеку потребности и умения само
стоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены
Чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и пра
восознания, потребность в красоте и в духовном сорадова
нии живущему, любовь к Богу и родине — все эти HCTOKI
живой духовности в единой и совместной работе создают ι
человеке те духовные необходимости и невозможности, кото
рым сознание придает форму убеждений, а бессознатель
ное — форму благородного х а р а к т е р а . И вот, эти духов
ные необходимости поступать «так-то» и н е в о з м о ж н о с п
поступить «иначе» сообщают единство и определенност
личному бытию; они с л а г а ю т некий духовный уклад, как бь
живой костяк личного духа, поддерживающий его строение
его оформленное бытие, с о о б щ а ю щ и й ему его мощь и дер
ж а в у . Р а з м я г ч е н и е этого духовного костяка, распадение это
го духовного уклада означало бы духовный конец личности
превращение ее в жертву дурных страстей и внешних воз
действий, в о з в р а щ е н и е ее в то хаотически-разреженное со
стояние, где духовных необходимостей нет, а душевные воз
можности неисчислимы.
Понятно, что чем бесхарактернее и беспринципнее чело
век, тем б л и ж е он к этому состоянию и тем естественнее дл
39
 И. А. ИЛЬИН

него совсем не сопротивляться злу. И обратно, чем менее че­

ловек сопротивляется злу, тем более он приближается к это­
му состоянию, попирая сам свои «убеждения» и расшатывая
сам свой «характер». Несопротивляющийся сам разламыва­
ет стены своего духовного кремля; сам принимает тот яд, от
действия которого размягчаются кости в организме*. И есте­
ственно, что от несопротивления злу злая страсть расширяет
свое господство до полноты: куски страсти, уже облагоро­
женные, совлекают с себя ризы своего благородства и вли­
ваются в общий мятеж; они уже не держат грань и предел,
но сами предаются бывшему врагу и вскипают злом. Злая
одержимость становится цельною и влечет душу на своих
путях, по своим законам. Одержимый злою страстью, несо­
противляющийся буйствует потому, что сам отверг все удер­
живающее, направляющее и оформляющее: вся сопротив­
лявшаяся сила стала силою самого буреносящего зла, и ды­
хание гибели питается ожесточением самого погибающего.
Вот почему конец его неистовства есть конец его душевно-
телесного бытия: безумие или смерть.
Такое разложение духовности в душе может наступить
у слабого человека в зрелом возрасте; но оно может вести
свое начало от детства, и притом или так, что первоначаль­
ное зерно духовности, потенциально имеющееся у каждого
человека, совсем не было вызвано к живой самодеятельно­
сти, или же оно оказалось, в результате внутренней слабости
и внешних соблазнов, творчески нежизнеспособным и бес­
плодным. Во всех случаях слагается картина внутреннего
недуга, имеющая чрезвычайное психопатологическое значе­
ние и интерес. Человек, духовно дефективный с детства, мо­
жет выработать в себе даже особый душевный уклад, кото­
рый при поверхностном наблюдении может быть принят за
«характер», и особые воззрения, которые по ошибке прини­
маются за «убеждения». На самом же деле он, беспринцип-
* Следует заметить, что такому внутреннему «несопротивлению» до из­
вестной степени сродни практика «хлыстовства»5, отнюдь не являющаяся
специфическим созданием русского сектантства, а наблюдавшаяся в самые
различные времена и у разных народов. Однако хлыстовская практика со­
знательно организует и ограничивает несопротивление страстям для изве­
стного использования их и освобождения от них. Формула православного
аскетизма гласит: «томлю томящаго мя ради духовного очищения». Форму­
ла хлыстовства: «предаюсь томящему мя ради душевного облегчения». Не­
сопротивляющийся хлыст имеет вместо идеи — малодушие, вместо духов­
ной цели—душевную причину, вместо достижения — гибель.
40
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ с и л о ю

ный и бесхарактерный, остается всегда рабом своих дурных

страстей, пленником выработавшихся душевных механиз­
мов, одержащих его и всесильных в его жизни, лишенных
духовного измерения и слагающих кривую его отвратитель­
ного поведения. Он не сопротивляется им, но изворотливо
наслаждается их игрой, заставляя наивных людей прини­
мать его злую одержимость за «волю», его инстинктивную
хитрость за «ум», порывы его злых страстей за «чувства».
Влачась в противодуховных страстях, он выговаривает свою
природу в соответствующей противодуховной «идеологии»,
в которой радикальное и всестороннее безбожие сливается
воедино с немучительной для него самого душевной бо­
лезнью и законченным нравственным идиотизмом. Естест­
венно, что духовно здоровые люди вызывают у такого чело­
века лишь раздражение и злобу и разжигают в нем больное
властолюбие, в проявлениях которого вспышки мании вели­
чия неизбежно чередуются со вспышками мании преследова­
ния.
После духовных бед, разразившихся над миром в первую
четверть двадцатого века, нетрудно представить себе, что
может создать кадр таких, одержимых злобою, агрессивно
изуверствующих людей.
В противоположность этому, всякая зрелая религия не
только открывает природу «блага», но и научает борьбе со
злом. Вся дохристианская восточная аскетика имеет два ук­
лона: отрицательный — поборающий и положительный —
возводящий.6 Это есть то самое «не во плоти воинствование»
(«стратейя» ), о котором разъясняет Коринфянам апостол
Павел*. Однако нигде, кажется, это внутреннее сопротивле­
ние злу не разработано с такою глубиною и мудростью, как
у аскетических учителей восточного православия. Объекти­
вируя начало зла в образ невещественных демонов**, Анто­
ний Великий1214, Макарий Великий1315, Марк Подвижник, Еф­
рем Сирианин , Иоанн Лествичник и другие учат неутоми­
мой внутренней «брани» с «непримечаемыми» и «ненасилую-

* Коринфянам. X. 3- 57. Срв. также у Климента Римского8 Epist. а<

Cor., стр. 37 о том, что пороки побеждаются только через «агонидзестай:
и «стратеуэстай»9.
** У Марка Подвижника 10 и Иоанна Кассиана" можно найти, одна
ко, прямые указания на то, что злое начало остается имманентным челове
ческой душе.

41
 И. А. ИЛЬИН

щими» «приражениями злых помыслов», а Иоанн Кассиан

прямо указывает на то, что «никто не может быть прельщен
диаволом, кроме того, кто «сам восхощет дать ему своей во­
ли согласие'»*. Духовный опыт человечества свидетельст­
вует о том, что несоиротивляющийся злу не сопротивляется
ему именно постольку, поскольку он сам уже зол, поскольку
он внутренно принял его и стал им. И потому предложение,
всплывающее иногда в периоды острого искушения,— «пре­
даться злу, чтобы изжить его и обновиться им»,— исходит
всегда от тех слоев души или соответственно от тех людей,
которые уже сдались и жаждут дальнейшего падения: это
прикровенный голос самого зла.
Нет сомнения, что граф Л. Н. Толстой и примыкающие
к нему моралисты совсем не призывают к такому полному
несопротивлению, которое было бы равносильно доброволь­
ному нравственному саморазвращению. И неправ был бы
тот, кто попытался бы понять их в этом смысле. Напротив,
их идея состоит именно в том, что борьба со злом необходи­
ма, но что ее целиком следует перенести во внутренний мир
человека, и притом именно того человека, который сам в се­
бе эту борьбу ведет; такой борец со злом может найти в их
писаниях даже целый ряд полезных советов. «Непротивле­
ние», о котором они пишут и говорят, не означает внутрен­
нюю сдачу и присоединение ко злу; наоборот, оно есть осо­
бый вид сопротивления, т. е. неприятия, осуждения, отвер­
жения и противодействия. Их «непротивление» означает
противление и борьбу; однако лишь некоторыми, излюблен­
ными средствами. Они приемлют цель— преодоление зла**,
но делают своеобразный выбор в путях и средствах. Их уче­
ние есть учение не столько о зле, сколько о том, как именно
не следует его преодолевать.
Само собою разумеется, что только такая борющаяся
природа их «непротивления» дает основание философически
обсуждать их утверждения. Однако такое обсуждение не мо­
жет принять ни выдвинутую ими постановку вопроса, ни тем
более даваемый ими ответ.
* Курсив мой.
** Впрочем, у Толстого можно найти и такую непростительную форму­
лу: «не противьтесь злу»; так он считает возможным передавать слова Хри­
ста (Мтф. V, 39; по-гречески: «то понэро», т. е. дурному человеку). Срв.
«В чем моя вера», стр. 12, 13, 14, 16 и 43; иногда он добавляет «или злому»,
стр. 14, 15, так, как если бы это было равнозначно.
42
 -—^ .
О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ с и л о ю

3. О ДОБРЕ И ЗЛЕ
Проблему сопротивления злу невозможно поставить пра
вильно, не определив сначала «местонахождение» и сущ
ность зла.
Так, прежде всего, «зло», о сопротивлении котором;
здесь идет речь, есть зло не внешнее, а внутреннее. Как 6ι
ни были велики и стихийны внешние, вещественные разру
шения и уничтожения, они не составляют зла: ни астраль
ные катастрофы, ни гибнущие от землетрясения и ураган
города, ни высыхающие от засухи посевы, ни затопляемы
поселения, ни горящие леса. Как бы ни страдал от них чело
век, какие бы печальные последствия они не влекли за ее
бою, материальная природа, как таковая, даже в самых
виду нецелесообразных проявлениях своих не становится о
этого ни доброю, ни злою. Самое применение идеи зла
этим явлениям осталось в наследство от той эпохи, когд
всеодушевляющее человеческое воображение усматривал
живого душевно-духовного деятеля за каждым явление
природы и приписывало всякий вред какому-нибудь зложс
лательному вредителю. Правда, стихийные естественны
бедствия могут развязать зло в человеческих душах, иб
слабые люди с трудом выносят опасность гибели, быстро д«
морализуются и предаются самым постыдным влечения\
однако люди, сильные духом, отвечают на внешние бедстви
обратным процессом — духовным очищением и укрепление
в добре, о чем достаточно свидетельствуют хотя бы доше/
шие до нас исторические описания великой европейской ч\
мы16. Понятно, что внешне-материальный процесс, пробуя
дающий в одних душах божественные силы и развязывак
щий в других диавола, не является сам по себе ни добро!>
ни злом.
Зло начинается там, где начинается человек, и прито
именно не человеческое тело во всех его состояниях и пр<
явлениях, как таковых, а человеческий душевно-духовны
мир — это истинное местонахождение добра и зла. Никакс
внешнее состояние человеческого тела само по себе, никакс
внешний «поступок» человека сам по себе, т. е. взятый и о*
суждаемый отдельно, отрешенно от скрытого за ним или m
родившего его душевно-духовного состояния, не может бы
ни добрым, ни злым.
Так, телесное страдание может повести одного челове1
43
 И. А. ИЛЬИН

к беспредметной злобе и животному огрубению, а другого —

к очищающей любви и духовной прозорливости; и понятно,
что став для первого возбудителем зла, а для второго —
пробудителем добра, оно само по себе не было и не стало ни
злом, ни добром. Именно на этой двуликости телесных лише­
ний и страданий настаивали мудрые стоики*, научая людей
обезвреживать их яд и извлекать из них духовное целение.
Точно так же все телодвижения человека, слагающие
внешнюю видимость его деяния, могут проистекать и из доб­
рых, и из злых побуждений и сами по себе не бывают ни доб­
рыми, ни злыми. Самое свирепое выражение лица может не
таить за собою злых чувств; самая «обидная неучтивость»
может проистекать из рассеянности, вызванной глубоким го­
рем или научной сосредоточенностью; самое резкое телодви­
жение может оказаться непроизвольным рефлексом; самые
«оскорбительные» слова могут оказаться произнесенными на
сцене или в бреду; самый тяжелый удар мог быть нечаянным
или предназначенным для спасения; самый ужасный разрез
на теле может быть произведен по мотивам хирургическим
или религиозно-очистительным. В жизни человека нет и не
может быть ни «добра», ни «зла», которые имели бы чисто
телесную природу. Самое применение этих идей к телу, теле­
сному состоянию или телесному проявлению, вне их отноше­
ния к внутреннему миру,— нелепо и бессмысленно. Это, ко­
нечно, не значит, что внешнее, телесное выражение совсем
безразлично перед лицом добра и зла или что человек может
делать вовне все что ему угодно. Нет; но это значит, что
внешнее подлежит нравственно-духовному рассмотрению
лишь постольку, поскольку оно проявило или проявляет
внутреннее, душевно-духовное состояние человека: его наме­
рение, его решение, его чувствование, его помысел и т. д. Де­
ло обстоит так, что «внутреннее», даже совсем не проявлен­
ное вовне или, по крайней мере, никем извне не воспринятое,
уже есть добро, или 'зло, или их трагическое смешение;
«внешнее» же может быть только проявлением, обнаружени­
ем этого внутреннего добра, или зла, или их трагического
смешения, но само не может быть ни добром, ни злом. Перед
лицом добра и зла всякий поступок человека таков, каков он
внутренне и изнутри, а не таков, каким он кому-нибудь пока­
зался внешне или извне. Только наивные люди могут думать,
* Срв., напр., трактаты Сенеки17.
44
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

что улыбка всегда добра, что поклон всегда учтив, чтс

уступчивость всегда доброжелательна, что толчок всегда
оскорбителен, что у д а р всегда в ы р а ж а е т в р а ж д у , а причине­
ние страданий — ненависть. При нравственном и религиоз­
ном подходе «внешнее» оценивается исключительно к а к знак
«внутреннего», т. е. устанавливается ценность не «внешне­
го», а «внутреннего, явленного во внешнем», и далее, внут­
реннего, породившего возможность такого внешнего прояв­
ления. Именно поэтому два с виду совершенно одинаковых
внешних поступка могут оказаться имеющими совершенно
различную, может быть, прямо противоположную нравствен­
ную и религиозную ценность: два пожертвования, две под­
писи под одним документом, два поступления в полк, две
смерти в бою... Казалось бы, что христианское сознание не
должно было бы нуждаться в таких, почти аксиоматических,
разъяснениях...
Но если, таким образом, настоящее местонахождение до­
бра и зла есть именно во внутреннем, душевно-духовном мире
человека, то это означает, что борьба со злом и преодоление
зла могут произойти и должны достигаться именно во внут­
ренних усилиях и преображение будет именно внутренним
достижением. Какой бы «праведности» или, вернее, мораль­
ной верности ни достиг человек в своих внешних проявлени­
ях и делах, все его достижение, несмотря на его обществен­
ную полезность, не будет иметь намерения добра без внут­
реннего, качественного перерождения души. Внешний обряд
доброты не делает человека добрым: он остается нравствен­
но мертвым фарисеем, повапленным гробом18. До тех пор,
пока самая глубина его личной страсти не вострепещет по­
следними корнями своими от луча Божией очевидности и не
ответит на этот луч целостным приятием в любви, радости
и смертном решении, никакая внешня^ корректность, выдер­
жанность и полезность не дадут ему победы над злом. Ибо
систематически непроявляемое зло не перестает жить в душе
и, может быть, втайне владеет ею; и обычно бывает даже
так, что оно незаметно просачивается во все внешне прави­
льные поступки морального человека и отравляет их ядом
недоброжелательства, зависти, злости, мести и интриги. Ко­
нечно, внешние воздействия, идущие от природы и от людей,
начиная от благоухания цветка и величия гор и кончая
смертью друга и примером праведника, могут пронзить мер­
твую душу лучом Божественного откровения; но самое пре-

45
 И А. И Л Ь И Н

обряжение и заключительная преображенность всегда быва­

ли и будут внутренним, душевно-духовным процессом и со­
стоянием. Вызвать в себе эту потрясающую, таинственную
встречу личной страстной глубины с Божиим лучом и закре­
пить ее силою духовного убеждения и духовного характе­
ра — это значит бороться со злом в самом существе его и
одолеть. Кто хочет подлинно воспротивиться злу и пре­
одолеть его, тот должен не просто подавить его внешние
проявления и не только пресечь его внутренний напор; он
должен достигнуть того, чтобы злая страсть его собственной
души из своей собственной глубины, обратившись, увидела;
увидев, загорелась; загоревшись, очистилась; очистившись,
переродилась; переродившись, перестала быть в своем злом
обличий. Переживающий это, присутствует в самом себе при
обращении своего личного сатаны; таинственный огонь —
его собственный и в то же время больше, чем его собствен­
ный,— прожигает извечную неисправимость его души до са­
мого дна; из самой темноты ее, из последней бездны, устами
этой бездны возносится молитва благодарения и радости:
душа исцеляется вся и вся сияет светом и уже по-новому об­
ращается к Богу, к людям и к миру. Такое состояние души
достижимо только на внутренних путях одухотворения и
любви.
Добро и зло в их существенном содержании определяют­
ся через наличность или отсутствие именно этих двух сочета­
ющихся признаков: любви и одухотворения.
Человек духовен тогда и постольку, поскольку он добро­
вольно и самодеятельно обращен к объективному совершен­
ству, нуждаясь в нем, отыскивая его и любя его, измеряя
жизнь и оценивая жизненное содержание мерою их подлин­
ной божественности (истинности, прекрасности, правоты,
любовности, героизма). Однако настоящую силу и цельность
одухотворение приобретает только тогда, когда оно несомо
полнотою (плеромою ) глубокой и искренней любви к со­
вершенству и его живым проявлениям. Без плеромы душа,
даже с верною направленностью, раздроблена, экстенсивна,
холодна, мертва, творчески непродуктивна.
Человек любовен тогда и постольку, поскольку он обра­
щен к жизненному содержанию силою приемлющего едине­
ния, тою силою, которая устанавливает живое тождество
между приемлющим и приемлемым, увеличивая до беспре­
дельности объем и глубину первого и сообщая второму чув-
46
 о СОПРОТИВЛЕНИИ злу силою

ства прощенности, примеренности, достоинства, силы и сво­

боды. Однако любовь приобретает настоящий предмет для
своего единения и свою настоящую чистоту только тогда,
когда она одухотворяется в своем направлении и избрании,
т. е. обращается к объективно-совершенному в вещах и в
людях, приемля именно его и вступая в живое тождество
именно с ним. Без духовности —любовь слепа, пристрастна,
своекорыстна, подвержена опошлению и уродству.
Согласно этому, добро есть одухотворенная (или, иначе,
религиозно-опредмеченная, от слова «предмет») любовь,
зло — противодуховная вражда. Добро есть любящая сила
духа; зло — слепая сила ненависти. Добро по самой природе
своей религиозно, ибо оно состоит в зрячей и целостной пре­
данности Божественному. Зло по самому естеству своему
противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающей­
ся отвращенности от Божественного. Это значит, что добре
не есть просто «любовь» или просто «духовная» зрячесть
ибо религиозно неосмысленная страстность и холодная пре­
тенциозность не создадут святости. И точно так же это зна
чит, что зло не есть просто «вражда» или просто «духовная
слепота», ибо вражда ко злу не есть зло; и беспомощное ме
тание непрозревшей любви не составляет порочности. Толь
ко духовно слепой может восхвалять любовь, как таковую
принимая ее за высшее достижение, и осуждать всякое про
явление враждебного отвращения. Только человек, мертвыЕ
в любви, может восхвалять верный духовный вкус, как тако
вой, принимая его за высшее достижение, и презирать иск
реннее и цельное заблуждение духовно непрозревшей любви
Такова сущность добра и зла; и может быть, христианском}
сознанию достаточно вспомнить о наибольшей Евангельско{
заповеди (полнота любви к совершенному Отцу20), для тоге
чтобы в нем угасли последние сомнения.
При таком положении дел внутреннее местонахожденш
зла и внутренняя преоборимость его становятся вполне оче
видными. Настоящее одоление зла начинается через глубин
ное преображение духовной слепоты — в духовную зрячесть
а замыкающейся, отрицающей вражды — в благодатноеп
приемлющей любви. Необходимо, чтобы духовно прозрелс
не только вражда, но и любовь. Необходимо, чтобы любовьк
загорелась не только духовная слепота, но и духовная зря
честь. В освобожденной от зла, преображенной душе одухот
воренная любовь становится подлинным, глубочайшим исто
47
 И. А. ИЛЬИН

ком личной жизни, так что все в душе делается ее живым

видоизменением: и служба дня, и восприятие музыки, и чте­
ние папируса, и созерцание горной грозы; и то высшее, стро­
гое беспристрастие, в котором монах, ученый и судья выдер­
живают и себя, и других; и даже та безжалостная вражда
ко злу в себе и в других, которая необходима пророку, госу­
дарственному вождю и воину.
Такое преображение только и может быть осуществлено
во внутренней духовной самодеятельности человека, ибо лю­
бовь не может загореться и одухотвориться по чужому при­
казу, а духовность может расцвести и насытиться полнотой
(плеромой) только в длительном религиозно-нравственном
самоочищении души. Конечно, помощь других может быть
здесь велика и могущественна: и близких людей, и далеких;
и семьи, и церкви; и в свободном научении духовному пути
(методу), и в пробуждении любви,живою любовью. И понят­
но, чем огненнее и прозорливее дух, тем большему он научит
других в свободном общении,— и словом, и делом, и обличе­
нием, и утешением, и деятельным милосердием, и щедрою
уступчивостью; и чем глубже и чище помогающая любовь,
тем легче и плодотворнее передается ее огонь в душу друго­
го, не горящего. Душа, сопротивляющаяся злу, нуждается
для победы в любовности и духовности, и тот, кто дает ей
духа через любовь и любви в духе, тот ломогает ее победе
и сопротивляется злу не только в себе, но и в другом. Пре­
ображение зла только и может быть осуществлено тою си­
лою, в слепом искажении которой зло как раз и состоит: то­
лько сама духовно зрячая любовь может взять на себя эту
задачу и победно разрешить ее до конца; только она может
найти доступ в ту бездну слепого ожесточения и безбожного
своекорыстия, из глубины которой должно начаться обраще­
ние, очищение и перерождение... И для христианского созна­
ния здесь, кажется, не может быть ни спорного, ни сомни­
тельного.
И вот, когда граф Л. Н. Толстой и его единомышленники
призывают к внутреннему преодолению зла*, к самосовер­
шенствованию**, к любви***; когда они настаивают на не­
обходимости строгого суда над собою, на необходимости

* Напр., «Круг чтения», II, 18-21, 56—59.

** Напр., «Круг чтения», II, 261.
*** «Закон насилия», 54, 122, 173.
48
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ с и л о ю

различать «человека» и «зло в нем»*, на неправильное^

сведения всей борьбы со злом к одному внешнему принужде
нию**, на духовном и нравственном преимуществе убеж
дения***, то они следуют в этом за священной традицие:
христианства; и они правы. Таинственный процесс расцвет,
добра и преображения зла осуществляется, конечно, любо
вью, а не принуждением, и противиться злу следует из люб
ви, от любви и посредством любви.
Но тот, кто признает это по изложенным выше основани
ям, тот не только не обязан, но и не может принять во<
остальную часть их учения, принципиально отрицающую за
ставление, как таковое.
В самом деле, если одухотворенная любовь имеет способ
ность преображать зло, то значит ли это, что в общем вели
ком процессе сопротивления злу заставление совершенно не
мощно, бесцельно, вредно и гибельно? Можно ли умозаклю
чить от необходимости добровольного самосовершенствова
ния — к необходимости предоставления злодеям доброволь
но и беспрепятственно злодействовать? Если я обязан тве
рить нравственное очищение внутри себя, то означает л
это, что злодей имеет право изживать свое зло во внешни
злодеяниях? Если «человек» и «зло в нем» не одно и то ж«
то разве нельзя воздействовать на «человека» так, чтобы эт
воздействие благодетельно передалось именно «злу», в не:
живущему? Одним заставлением невозможно победить зле
выводимо ли из этого полное отвержение заставления? Ра;
ве более глубокое исключает более элементарное? И разв
дело творческого преображения души возможно только пр
внешней нестесненности злодея?
Или же «принуждение» — есть само по себе зло? И лк
бовь исключает «принуждение» принципиально?

4. О ЗАСТАВЛЕНИИ И НАСИЛИИ
Прежде чем обратиться к окончательной постановке ос
новной проблемы о сопротивлении злу силою, необходим
совершить еще несколько усилий, расчищающих дорог)
* Срв. «Круг чтения», I, 273; III, 101.
** Они называют его «насилием». Срв. «Круг чтения», II, 18- 2
162—165.
*** Напр., «Круг чтения». 111, 101, 248.
49
 И А. ИЛЬИН

Так, прежде всего, необходимо выяснить, что есть «принуж­

дение» и что есть «насилие»? Есть ли это одно и то же или
между тем и другим есть принципиальное различие? И если
есть, то в чем оно?
Для того чтобы разрешить этот существенный вопрос,
столь основательно запутанный сентиментальными морали­
стами и к тому же страдающий от недостатка соответствую­
щих слов в языке, следует обратиться сначала к общему,
родовому понятию, которое можно условно обозначить тер­
мином «заставления» (собственно говоря — «заставляюще­
го применения силы к человеческому существу»).
Заставлением следует называть такое наложение воли на
внутренний или внешний состав человека, которое обраща­
ется не к духовному видению и любовному приятию застав­
ляемой души непосредственно, а пытается понудить ее или
пресечь ее деятельность. Понятно, что если предварительное
обращение к духовному видению (будь то в словах убежде­
ния или в виде подставления ланиты) совершится и вызовет
в душе состояние очевидности, то возникнет свободное
убеждение, и тогда осуществляющееся действие волевой си­
лы будет органически-свободным, а не заставляющим; и точ­
но так же, если предварительное обращение к любовному
приятию вызовет в душе состояние любви, то возникнет со­
гласие и единение, и тогда осуществляющееся действие во­
левой силы будет органически-свободным, а не заставляю­
щим.
Такое заставляющее наложение воли на человеческую
жизнь может осуществляться в замкнутых пределах индиви­
дуального существа; человек может заставлять сам себя; но
оно может происходить и в общении двух или многих людей:
люди могут заставлять друг друга. Всякое заставление есть
или самозаставление, или заставление других. Далее, это за­
ставление может выражаться в воздействии на мотивы пове­
дения (например: авторитетный приказ, запрет*, угроза,
бойкот), но может выражаться и в непосредственном воз­
действии на человеческое тело (напр., толчок, удар, связы­
вание, запирание, убийство). Согласно этому, следует разли­
чать психическое заставление и физическое заставление;
* Понятно, что добровольное, основанное на убеждении подчинение
приказу (или запрету) выводит его из категории «актов заставления»: на­
чинается органически-свободная субординация, на которой покоится живая
сила всякой достойной и крепкой общественной организации.
50
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

причем и самозаставление, и з а с т а в л е н и е других може

иметь и психический, и физический характер.
Так, человек, умственно утомленный или засыпающий
или пересиливающий в себе непокорное чувство и в о о б р а ж е
ние; или совершающий нелюбимую душевную работу; ил
усваивающий что-нибудь механически (напр., заучнвани
наизусть, решение арифметических з а д а ч , некоторые внут
ренние у п р а ж н е н и я памяти и внимания и т. д . ) , — может иг
влечь себя и центр своего самочувствия из самовольно вл«
кущейся, одолевающей стихии лени, сна или н а с л а ж д е н а
переместить этот центр в целесообразно усиливающуюс
энергию духа и подвергнуть свою душевную стихию опред«
л я ю щ е м у з а с т а в л е н и ю . Человек может внутренно з а с т а в л я т
себя, п о н у ж д а я себя к усилиям и д а ж е понуждая себя к пс
нуждению.' Т а к о е состояние душевного самозаставлени
можно обозначить термином самопонуждения.
Подобно этому, возможно и физическое самозаставлени*
которое обычно бывает сопряжено с психическим. Таковь
например, все виды физического труда, совершаемого 6ί
прямого увлечения или хотя бы влечения к нему или выпси
няемого утомленным человеком; таковы многие виды тел«
сного лечения; такова неподвижность при мучительной оп
рации; таковы все аскетические у п р а ж н е н и я , связанные с τ
лесным страданием и не с о п р о в о ж д а е м ы е экстазом. В ЭТУ
случаях человек усиливается душевно, чтобы п р и н у д и т е л ^
вызвать в себе известные телесные состояния,— или акти:
ного порядка (напр., мускульное усилие), илн пассивно!
порядка (напр., стояние на столпе). Человек фактически ΜΙ
жет не только душевно понуждать себя, но и принужда;
себя к телесному свершению и несвершению известных п>
ступков. Такое состояние можно о б о з н а ч и т ь термином сам·
принуждения.
З а с т а в л я т ь других в о з м о ж н о только в психическом и
физическом порядке. ι
При н а д л е ж а щ е глубоком и широком понимании всяк1
приказ и запрет, не взывающий непосредственно к очевидн
сти и любви, а о б р а щ а ю щ и й с я к волевой энергии духа; вс
кая п о д к р е п л я ю щ а я приказ психическая изоляция (нап;
р а з р ы в отношений, исключение из клуба) и всякая угро
(в чем бы она ни состояла) — я в л я ю т с я видом психическо
з а с т а в л е н и я . Сущность этого з а с т а в л е н и я состоит в душе
ном давлении на волю человека, причем это давление дс
51
 И. А ИЛЬИН

жно побудить его собственную волю к известному решению

и, может быть, самозаставлению; строго говоря, это давле­
ние может только осложнить или видоизменить мотивацион-
ный процесс в душе заставляемого, сообщая ему новые мо­
тивы, не принятые им еще в порядке убежденности и предан­
ности, или усиливая и ослабляя уже имеющиеся. Понятно,
что это воздействие может встретить в душе такую энергию
сопротивления, что вся его сила окажется недостаточной;
ибо психическое заставление стремится, не стесняя внешнюю
свободу заставляемого, побудить его к тому, чтобы он сам
решил сделать что-то и не делать чего-то. Такое воздействие
побуждает и понуждает человека, подходя к нему «извне»,
но обращаясь к его душе и духу; поэтому можно условиться
называть его психическим понуждением.
Наконец, возможность физического воздействия на дру­
гих ради их заставления не вызывает, по-видимому, сомне­
ний. Однако заслуживает внимания то обстоятельство, что
всякое такое воздействие на чужое тело имеет неизбежные
психические последствия для заставляемого, начиная от не­
приятного ощущения (при толчке) и чувства боли (при пыт­
ке) и кончая невозможностью делать что угодно (при за­
ключении в тюрьме) и неспособностью желать или делать
что бы то ни было (при смертной казни). Огромное боль­
шинство этих воздействий (за исключением патологических
случаев зверообразно-ожесточенного насилия) осуществля­
ется именно ради таких психических отражений или послед­
ствий; этим и объясняется, почему физически заставляемые
обычно пытаются отделаться от заставляющих при помощи
уверения их в том, что они «согласны», что «волевое едине­
ние» наступило и что дальнейшее подчинение обеспечено.
Понятно, что арестовывая, связывая, мучая и запирая дру­
гого, человек не может непосредственно произвести в нем
желанные ему душевно-духовные изменения; он не может
распорядиться другим изнутри, заменить его волю своей во­
лей, вызвать в нем согласие, основанное на убежденности,
и поведение, основанное на добровольной преданности. Че­
ловеку не дано принуждать других к подлинным деяниям,
т. е. к духовно и душевно цельным поступкам; физическое
воздействие на другого далеко не всегда может даже выну­
дить у человека какой-нибудь неприемлемый для него внеш­
ний поступок (Муций Сцевола21, христианские мученики),
а духовное значение такого вынужденного внешнего поступ-
52
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ с и л о ю

ка (напр., неискреннего исповедания, вынужденной подписи

и т. д.) зависит от дальнейшего свободного признания его со
стороны того, кто уступил пытке (срв. процессы ведьм22, ле­
генду о Галилее23). Человек, физически понуждаемый дру­
гим, имеет всегда два исхода, избавляющие его от этого
внешнего напора: лицемерие и смерть; и только тот, кто убо­
ялся смерти или внутренно не выдержал необходимого при
лицемерии раздвоения личности, говорит о «принуждении»
как о возможном и состоявшемся событии; но и ему следует
помнить, что его «принужденность» сама собою угаснет в
момент его личного, духовного, чисто внутреннего восстания
и утверждения своей настоящей убежденности и искренней
преданности. Вот почему осторожнее и точнее говорить не
о физическом принуждении, а о физическом понуждении.
Понятно, наконец, что физическое заставление может
быть направлено на чужое делание и на чужое неделание.
В первом случае оно чрезвычайно ограничено в своих воз­
можностях: бессильное вызвать целостный поступок, вынуж­
денное всегда ожидать обороняющегося лицемерия со сто­
роны понуждаемого, оно может рассчитывать только на мед­
ленное влияние внешнего режима и его проникновение
в душу человека. Зато во втором случае физическое воздей­
ствие легче может рассчитывать на целесообразность и
успех: оно может пресечь известную деятельность, помешать
определенному человеку делать что-нибудь (конечно, не
всем и не во всем) или заставить его не делать. Отсюда воз­
можность, наряду с физическим понуждением, еще и физи­
ческого пресечения.
Таковы основные виды «заставления вообще»: самопо­
нуждение, самопринуждение, психическое понуждение, фи­
зическое понуждение и пресечение.
И вот, было бы глубокой духовной ошибкой приравнять
всякое заставление насилию и придать центральное значе­
ние этому последнему термину. В самом слове «насилие»
уже скрывается отрицательная оценка: «насилие» есть дея­
ние произвольное, необоснованное, возмутительное; «насиль­
ник» есть человек, преступающий рамки дозволенного, напа­
дающий, притесняющий — угнетатель и злодей. Против «на­
силия» надо протестовать, с ним надлежит бороться; во
всяком^ случае, человек, подвергшийся насилию, есть оби­
женный, угнетенный, заслуживающий сочувствия и помощи.
Одно применение этого ценностно и аффективно окрашенно-
53
 И. Л. ИЛЬИН

го термина вызывает в душе отрицательное напряжение и

предрешает исследуемый вопрос в отрицательном смысле.
Доказывать «допустимость» или «правомерность» наси­
лия — значит доказывать «допустимость недопустимого»
или «правомерность неправомерного»; реально, духовно и ло­
гически доказанное тотчас же оказывается аффективно от­
вергнутым и жизненно спорным: неверный термин раздваи­
вает душу и заслоняет ей очевидность.
Именно поэтому будет целесообразно сохранить термин
«насилие» для обозначения всех случаев предосудительного
заставления, исходящего из злой души или направляющего
на зло, и установить другие термины для обозначения не
предосудительного заставления, исходящего от доброжела­
тельной души или понуждающего ко благу. Тогда, например,
понятию самозаставления будут подчинены, с одной сторо­
ны, понятия самопонуждения и самопринуждения, с другой
стороны, соответствующие виды психического и физического
самонасилия; и далее, понятию внешнего заставления будут
подчинены, с одной стороны, понятия психического понужде­
ния, физического понуждения и пресечения, с другой сторо­
ны,— соответствующие виды психического насилия над дру­
гими; н только тогда сквозь прояснившуюся терминологию
впервые обнаружится самая проблема непредосудительного
заставления и его разновидностей.
Замечательно, что Л. Н. Толстой и его школа совершенно
не замечают сложности всего этого явления. Они знают то­
лько один термин, и притом именно тот, который предрешает
весь вопрос своею аффективною окраскою. Они говорят и
пишут только о насилии и, выбрав этот неудачный, отвраща­
ющийся термин, обеспечивают себе пристрастное и ослеп­
ленное отношение ко всей проблеме в целом. Это и естест­
венно: нет даже надобности быть сентиментальным морали­
стом для того, чтобы на вопрос о «допустимости» или
«похвальности» озлобленного безобразия и угнетения отве­
тить отрицательно. Однако эта единственность термина ук­
рывает за собою гораздо более глубокую ошибку: Л. Н. Тол­
стой и его школа не видят сложности в самом предмете. Они
не только называют всякое заставление насилием, но и от­
вергают всякое внешнее понуждение и пресечение как наси­
лие. Вообще говоря, термины «насилия» и «зла» употребля­
ются ими как равнозначные настолько, что самая проблема
непротивления «злу насилием» формулируется иногда как

54
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

проблема непротивления «злу злом»* или воздаяния «злом

за зло»**; именно поэтому насилие иногда приравнивается
«сатане»***, а пользование им описывается как путь «диаво-
ла»****. Понятно, что обращение к этому «сатанинскому злу»
воспрещается раз навсегда и без исключений*****, так что
лучше умереть или быть убитым, чем пустить в ход наси­
лие******; мало того, один из этих моралистов пытается даже
установить, что победивший силою «всегда и неизменно не­
прав», ибо «истина» и «Бог» всегда в «побежден­
ном»*******...
Справедливость требует признать, что все эти осуждения
не относятся ими к внутреннему самозаставлению, которое
упрощенно характеризуется как «насилие духа над пло­
тью********* и допускается в порядке нравственного дела­
ния. Однако пределами «своего тела********** допустимость
заставления и ограничивается: «чужая плоть» имеет «своегс
хозяина» и поэтому «насилие», направленное на другого, «не
нужно»**********; ведь невозможно доказать, что «другой^
неспособен к верному самоуправлению изнутри***********, г
отрицать «свободу» и «человека» недопустимо************
И поэтому всякое выхождение за пределы своего существг
признается необоснованным пользою, не вызванным необхо
димостью, вторгающимся в Божие дело, святотатственно за
мешающим волю Божию как якобы недостаточную и обнару
* Напр., Л. Толстой, «Закон насилия», стр. 55, 173-175. «Круг чте
ния», I, 238 —240; II, 163. «Три притчи», XIII, 184 (при ссылках на томы XI
XII, XIII, XIV имеется в виду 24издание полного собрания сочинений, вышел
шего в Москве у Кушнерева ). Срв. еще о приравнепии «силы», «наси
лия» и «зла»; «В чем моя вера», 94, 95, 193, 255, а также 17, 48, 9Е
249. В воззвании Гаррисона: «основное учение непротивления злу злом*
«Царство Божие», стр. З25. В «Катехизисе непротивления» Балу: «сатана
сатаною, зло -злом, неправда — неправдою», «Царство Божие», б2'1.
** «Круг чтения», III, 220; срв. «Крестник», т. XI, стр. 179.
*** «Круг чтения», I, 238-240.
**** «Круг чтения», II, 162 -165.
***** Л. Толстой, «Закон насилия», стр. 54, 55, 108, 109, 111
178. «Круг чтения», II, 162 -165; III, 6 1 " .
****** «Круг чтения», I, 238- 240; II, 162 -165.
******* «Круг чтения», II, 18—21.
******** «Круг чтения», II, 18.

*********** Л. Толстой. «Закон насилия», 53. «Круг чтения», II, 18

21; III, 15528.
************ «Круг чтения», II, 18—21.
55
 И. А. ильин

живающим в душе «насильника» прямое отрицание Бога*.

Надо предоставить других самим себе** и совсем прекратить
внешнюю борьбу со злом как неестественную и неплодотвор­
ную***. Надо перестать «устраивать жизнь других лю­
дей»**** и понять, что, кто бы нн сделал насилие и для
чего бы оно ни было сделано, все равно оно будет злом, без
всяких исключений*****. И все те, кто этого не хочет по­
нять и продолжает насильничать — разбойники на больших
дорогах******, революционеры*******, палачи, шпио-
ны********^ с е н а Т 0 р ы , министры, монархи, партийные лиде­
ры********* и все вообще политические деятели********** —
суть «заблудшие» и «большею частью подкупленные» лю-
ди#**********^ предающиеся своим «привычным, излюблен­
ным порокам: мести, корысти, зависти, честолюбию, власто­
любию, гордости, трусости, злости...»************.
Таким образом, из всей сферы волевого заставле-
ния Л. Н. Толстой и его единомышленники видят только са­
мопринуждение («насилие над своим телом») и физическое
насилие над другими; первое они одобряют, второе — безу­
словно отвергают. Однако при этом они явно относят физи­
ческое понуждение других и пресечение к сфере отвергаемо­
го «насилия» и, совсем не замечая, по-видимому, возможно­
сти психического понуждения других и психического наси­
лия над другими, отвергают все сразу как ненужное, злое
и безбожное вмешательство в чужую жизнь.
Это можно было бы для наглядности изобразить так, как
показано на прилагаемой таблице.

* «Круг чтения», II, 18—21.

** Л. Толстой. «Закон насилия», 152. «Круг чтения», II, 56—
59; III, 14.
*** «Круг чтения», II, 18—21; срв.: жить «без отпора». «В чем
счастье», т. XI, 212.
**** Л. Толстой. «Закон насилия», 152. «Перестать заботиться
о делах внешних и общих». «К вопросу о свободе воли», XI, 581.
***** «Круг чтения», II, 162—165. Срв. «Закон насилия», 54,
108, 109.
****** «Закон насилия», 80.
******* «Закон насилия», 134.
******** Там же, 147.
********** «Закон насилия», 53, 80, 129, 134, 139, 147.
*********** Там же 80.
************ «Закон насилия», 143.

.56
 Mffffi,
Действие волевой силы

органически цельное заставляющее

и"свободное"

внешнее заставление других

внутреннее самозаставление

психическое физическое
психическое физическое

самопонуждение самонасилие самопринуждение самонасилие

t
понуждение насилие понужде­ насилие
других над ние и над
другими пресечение другими

они не заметили они одобряют они не главный предмет

заметили их осуждения
и отвергли

они восхваляют

их обычная дилемма
 И. А. ИЛЬИН

5. О ПСИХИЧЕСКОМ ПОНУЖДЕНИИ
Вопреки всему этому, необходимо установить, что «за­
ставляющий» совсем не делает тем самым злое дело, и не
только тогда, когда он заставляет самого себя, но и тогда,
когда он заставляет других.
Так, вряд ли надо доказывать, что все основные виды са­
мопонуждения и самопринуждения имеют решающее значе­
ние в процессе внешней цивилизации и внутренней культуры
человека. Все состояние лени, дурных привычек, азарта, за­
поя и многое множество так называемых проблематических,
неудачливых, падших и даже порочных натур — имеют в ос­
нове своей неспособность к такому душевному и телесному
самопонуждению: или непропорциональную слабость понуж­
дающей воли, или непропорциональную силу дурных стра­
стей, или то и другое вместе. Те, кому когда-нибудь удава­
лось вчувствоваться и вдуматься в проблему духовного вос­
питания, тот должен был понять, что глубочайшая основа
и цель его состоит в самовоспитании и что процесс самовос­
питания состоит не только в пробуждении в самом себе оче­
видности и любви, но и в усилиях понуждающей и принуж­
дающей себя воли. Сентиментальный оптимизм в духе Руссо
и его современных сторонников характеризует людей, наив­
ных в опыте зла, и всегда дает право спросить, знают ли они
сами, что такое самовоспитание, и всегда ли им самим дава­
лось органически свободное и цельное действие волевой си­
лы в направлении на высшее благо?.. Тот, кто духовно вос­
питывает себя, тот хорошо знает, что такое самопонуждение
и самопринуждение.
Понятно, что заставлять и понуждать себя можно не то­
лько ко благу, но и ко злу. Так, психическое понуждение се­
бя к прощению обиды или к молитве не будет злым делом;
но понуждение себя к злопамятству, к обману или к доказы­
ванию заведомо ложной и духовно ядовитой теории, или к
сочинению льстивой оды будет психическим заставлением
себя ко злу, самонасилием. Точно так же физическое (строго
говоря — психофизическое) принуждение себя к мускульной
работе, к принятию горького лекарства, к суровому режиму
будет не злым делом, а самопринуждением; но тот, кто
заставляет себя, вопреки своей склонности, фальшиво
улыбаться, вкрадчиво льстить, произносить демагогичес­
кие речи или участвовать в кощунственных представлениях.
58
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

тот принуждает себя ко злу и насилует себя (психофизи­

чески).
И вот, в этом отношении задача каждого духовно воспи­
тывающего себя человека состоит в том, чтобы верно нахо­
дить грань между самопонуждением и самопринуждением,
с одной стороны, и самонасилием, с другой стороны, укреп­
ляя себя в первом и никогда не обращаясь ко второму: ибо
самонасилие всегда будет равноопасно и равноценно духов­
ному самопредательству*.
Благое самозаставление призвано вести активную борьбу
с противодуховным, озлобленным, упрямым «не хочется».
Неспособность к этой борьбе есть первое проявление бесха­
рактерности. И именно немощь в самопонуждении и само­
принуждении, эта слабость воли при силе злых страстей, вы­
двигает проблему духовной помощи, т. е. психического по­
нуждения, исходящего от других. Напрасно наивная мораль,
веруя в безусловную свободу воли, стала бы взывать здесь
к личному «усилию», которое якобы «ничего не стоит сде­
лать»**... Проблема бесхарактерности непостижима для ин­
детерминиста2^. Напрасно также наивный противник «наси­
лия», веруя в безусловную силу безвольной очевидности и
безвольной любви, стал бы «убеждать» и «зажигать» бесха­
рактерную душу. Проблема воспитания неразрешима для
сентиментального***. Помочь человеку, неспособному к бла­
гому самозаставлению, можно — или ослабляя силу его
страстей (катартический путь, к которому неспособен инде­
терминист), или укрепляя силу его воли (императивный
путь, к которому неспособен сентиментальный). Воспиты­
вать бесхарактерного ребенка или, что почти то же, бесха­
рактерного взрослого — значит не только будить в нем ду­
ховную зрячесть и зажигать в нем любовь, но катартически
учить его самопонуждению и императивно приучать его к са­
мопринуждению. Ибо для человека, неспособного к благому
самозаставлению, единственный путь, ведущий его к этому

* См. главу вторую.

** Срв. у Толстого: «Стоит людям только понять это... для того чтобы...
каждый отдельный человек достиг высшего блага»... «К вопросу о свободе
воли», XI, 581. По-видимому, Толстой считает, что люди несвободны толькс
в «делах внешних и общих» (там же).
*** Срв. у Толстого, XI, 617. «Часовщик»: «только обращайтесь, как ча­
совщик: нежно, осторожно»...
59
 И. А. ИЛЬИН

искусству — есть испытание внешнего давления, исходящего

от других.
Понятно, что человек тем более нуждается в этом содей­
ствии, в этой духовной помощи со стороны, чем менее его
жизнь строится силами очевидности и любви и чем менее он
способен к самозаставлению. Самое поведение такого чело­
века, его слова, его волеизъявления, его поступки взывают
ко всем окружающим о волевой помощи; он сам, может
быть, не просит се, отчасти потому, что не понимает, чего
именно ему недостает, и не догадывается о возможной помо­
щи со стороны, отчасти потому, что ему мешает в этом недо­
статок смирения, дурное самолюбие и чувство ложного сты­
да. Зато самая жизнь его молчаливо молит о спасении или,
по крайней мере, о помощи; и поскольку корень его страда­
ния лежит в безвольной неспособности к самопонуждению,
он нуждается не в уговаривании и не в возбуждении любви,
а именно в духовно-психическом понуждении. Бесхарактер­
ный человек изнемогает, не справляясь с задачею духовного
самовоспитания; ему не удается определить и ограничить се­
бя волею; ему объективно необходима помощь со стороны;
и не находя ее, он предается необуздываемому течению стра­
стей и пороков. Напрасно было бы ссылаться перед лицом
этой задачи на «чужого хозяина» и на «личное самоуправле­
ние...» Все многое множество людей, не выработавших в се­
бе волевого характера, не имеющих ни «царя в голове», ни
властвующих святынь в сердце, доказывает каждым своим
поступком свою неспособность к самоуправлению и свою по­
требность в социальном воспитании. И трагедия тех, кто бе­
жит от этой задачи, состоит в том, что она остается для них
неизбывною...
Все люди непрерывно воспитывают друг друга — хотят
они этого или не хотят, сознают они это или не сознают,
умеют или не умеют, радеют или небрегут. Они воспитывают
друг друга всяким проявлением своим: ответом и интона­
цией, улыбкой и ее отсутствием, приходом и уходом, воскли­
цанием и умолчанием, просьбою и требованием, общением
и бойкотом. Каждое возражение, каждое неодобрение, каж­
дый протест исправляет и подкрепляет внешнюю грань чело­
веческой личности: человек есть существо общественно зави­
симое и общественно приспособляющееся, и чем бесхарак­
тернее человек, тем сильнее действует этот закон возврата
и отражения. Но именно поэтому отсутствие возражения, не-
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

одобрения и протеста придает внешней грани человеческого

существа уверенную развязанность, дурную беспорядоч­
ность, склонность к безудержному напору. Люди воспитыва­
ют друг друга не только деланием — уверенными ответными
поступками, но и неделанием — вялым, уклончивым, безво­
льным отсутствием ответного поступка. И если, с одной сто­
роны, резкий ответ, грубое требование, злобный поступок
могут не исправить, а озлобить того, против кого они направ­
лены, то, с другой стороны, уклонение от энергичного, опре­
деленно порицающего поступка может быть равносильно по­
пущению, потаканию, соучастию. Во взаимном обществен­
ном воспитании людей — как младших, так и старших, каь
начальствующих, так и подчиненных — необходимо не толь­
ко мягкое «нет» в ореоле уговаривающей любви, но и твер­
дое «нет» в атмосфере наступающего разъединения и вот
уже наступившего отрыва. Человек злодействует не толькс
потому, что он злодей, а еще потому, что он приучен к этом}
безвольным самоунижением окружающих. Рабовладени«
развращает не только раба, но и рабовладельца; разнуздан
ный человек разнуздан не только самим собою, но и обще
ственной средою, позволившею ему разнуздать себя; деспот
невозможен, если нет пресмыкающихся; «все позволено» то
лько там, где люди друг другу все позволили.
От Бога и от природы устроено так, что люди «влияют*
друг на друга не только преднамеренно, но и непреднамерен
но; и избежать этого нельзя. Подобно тому, как таинствен­
ный процесс внутреннего очищения духом и любовью неиз­
бежно, хотя и невольно, выражается во взгляде, в голосе
в жесте, в походке, и столь же неизбежно, хотя часто и бес
сознательно, действует на других умиротворяюще и одухот
воряюще, как бы вызывая своим скрытым пением ответно«
пение; подобно этому, энергичная воля действует укрепляю
ще, оформляюще и увлекающе на окружающих людей, кар
бы вызывая творческим ритмом — творческий ритм.
Но избегать сознательно и преднамеренно этого влияния
можно только в силу беспочвенной мнительности и печаль
ного недоразумения. Мнительный человек преувеличенно бо
ится повредить и потому вредит вдвое — ибо он действует
нерешительно и действует, попуская, взращивая слабоволие
в себе и сея безволие вокруг, вызывая в себе самом неуве
ренность в своей правоте и вызывая в других представление
о своей неверности добру. И если он при этом уверяет себя
fil
 И. А. ИЛЬИН

что он «устранился» и «предоставил» другим делать что

угодно, то он в довершение всего обманывает и себя, и их.
Подобно тому, как «доказательство» помогает другому
видеть и признать, а сильная, искренняя любовь помогает
другому загореться и полюбить, подобно этому, крепкая,
формирующая воля помогает другому принять решение,
определиться и поддержать духовную грань своей личности.
И это происходит, не только в том порядке, что волевой акт
действует своим непосредственным примером, заражением,
наведением, увлечением («суггестия»3 ), но и в том порядке,
что воля к чужому волению помогает безвольному осущест­
вить волевой акт.
К этому участию чужой воли в укреплении и воспитании
своей собственной люди настолько привыкают с раннего дет­
ства, что потом, приняв это участие и использовав его, забы­
вают о нем и начинают искренне отрицать его, его значение
и его пользу. Сознание или даже смутное чувство, что «дру­
гой» человек хочет, чтобы я хотел того-то, всегда было и все­
гда будет одним из самых могучих средств человеческого
воспитания; и это средство действует тем сильнее, чем авто­
ритетнее этот другой, чем определеннее и непреклоннее его
изволение, чем вернее оно пред лицом Божиим, чем импозан­
тнее оно выражено, чем ответственнее должно быть решение
и чем слабее воля воспитываемого.
Человек с детства воспринимает в душу поток чужого
воспитывающего волеизъявления; уже тогда, когда сила
очевидности еще не пробудилась в его душе и сила любви
еще не одухотворилась в нем для самовоспитания, в душу
его как бы вливалась воля других людей, направленная на
определение, оформление и укрепление его воли; еще не бу­
дучи в состоянии строить себя самостоятельно, он строил
себя авторитетным, налагавшимся на него изволением дру­
гих,— родителей, церкви, учителей, государственной влас­
ти,— научаясь верному, твердому воленаправлению. И толь­
ко всепоглощающая работа бессознательно могла позволить
ему впоследствии забыть о полученных волевых благах и
провозгласить учение о зловредности и ненужности этих
благ.
В процессе духовного роста человечества запасы верно
направленной волевой энергии накопляются, отрешаются от
единичных, субъективных носителей, находят себе новые, не­
умирающие, общественно-организованные центры и способы
62
 о СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

воздействия, и в этом сосредоточенном и закрепленном виде

передаются из поколения в поколение. Образуются как бы
безличные резервуары внешней воспитывающей воли, тс
скрывающиеся за неуловимым обликом «приличия» и «так­
та», то проявляющиеся в потоке «распоряжений» и «зако­
нов»; то поддерживаемые простым и безличным обществен­
ным «осуждением», то скрепляемые действием целой систе­
мы организованных учреждений. И главная цель всего этогс
личного понуждения и сверхличного давления состоит, ко­
нечно, не в том, чтобы «насильственно», физически принуж­
дать людей к известному поведению: это было бы и неосуще­
ствимо, и никому не нужно; да и самое намерение добиться
этого не могло бы зародиться у душевно здорового человека.
Нет, воспитываемый — и ребенок, и взрослый — остается
при всех условиях самоуправляющимся, автономным цент­
ром (личностью, субъектом права, гражданином), волеизъ­
явление и почин которого не могут быть заменены ничем
внешним. И задача этого воздействия на его автономную
волю состоит в том, чтобы побудить его самого к необходи­
мому и духовно верному автономному самопринуждению
Задача общественно-организованного психического по­
нуждения сводится к укреплению и исправлению духовногс
самозаставления человека. И это относится не к человеку,
уже сильному во зле (ему это не поможет), а к человеку
слабому в добре, но еще не окрепшему во зле. Для него пси­
хическое понуждение, идущее со стороны и обращающееся
к его воле, может и должно быть могучим подспорьем в деле
самовоспитания. Конечно, идея добра и справедливости до­
ступна и его опыту: ибо этот предмет, сам по себе, открыт
всегда и всем людям; но испытание этого предмета, осуще­
ствляющееся в акте совести и очень часто дающее людям
категорические указания, мало приемлемые для их личногс
самосохранения, слишком часто остается отвлеченной воз­
можностью и неосущестляемой способностью. Это испытание
требует личных духовных усилий, и от этих усилий челове?
слишком часто готов уклониться. Психическое давление изв­
не понуждает его или сначала совершить эти усилия, постиг­
нуть во внутреннем опыте законы справедливости и взаимно­
сти, строящие здоровое общежитие, и тогда свободно совер
шить необходимые поступки, или же сначала подвергнуть
себя самопринуждению и потом разобраться в том, что с
ним произошло...
63
 И. А. И Л Ь И Н

И вот, необходимо признать, что правовые и государст­

венные законы суть не законы насилия*, а законы психиче­
ского понуждения, преследующие именно эту цель и обра­
щающиеся к автономным субъектам права для того, чтобы
суггестивно сообщить их воле верное направление для само­
руководства и самовоспитания. В основной своей идее и в
своем нормальном действии правовой закон есть формула
зрелого правосознания, закрепленная мыслью, выдвинутая
волею и идущая на помощь незрелому, но воспитывающему
себя правосознанию; при этом именно волевой элемент зако­
на представляет собою начало психического понуждения.
Правовой закон отнюдь не насилует человека, не попирает
его достоинства и не отменяет его духовного самоуправле­
ния: напротив, он только и живет, только и действует, только
и совершенствуется от свободного личного приятия и само­
вменения. Однако он при этом властно понуждает психику
человека — и непосредственным импонированием авторите­
та, и формою приказа-запрета-позволения, и сознанием об­
щественно-организованного мнения, и, наконец, перспекти­
вою вероятных и даже наверное предстоящих неприятных
последствий: неодобрения, огласки, явок в суд, убытков, а
может быть, и исключения из известного общественного кру­
га, и даже физического понуждения и пресечения... И все
эти психические силы (ибо опасение физического принужде­
ния действует не физически, а психически!) побуждают его
сделать те внутренние усилия для «усмотрения» и «изволе­
ния», которые были необходимы, которые он мог сделать, но
которых почему-то доселе сам по себе не совершал...
Но если всего этого психического понуждения оказыва­
ется недостаточно и понуждаемый все-таки предпочитает не
«усматривать» и не подвергать себя необходимому самопри­
нуждению? Тогда остается два исхода: или предоставить
ему свободу произвола и злодеяния, признать, что приказ
и запрет не поддерживаются ничем, кроме порицания и бой­
кота, и тем самым придвинуть к прочной и злой воле соблаз­
нительную идею внешней препятственности; или же обрати­
ться к физическому воздействию...
* Срв. у Толстого: «весь сложный механизм наших учреждений, имею­
щих целью насилие». «В чем моя вера», стр. 47. «Царство Божие», гл. V,
V I , V I I , V I I I ; или еще: «власть есть приложение к человеку веревки, цепи...
кнута... ножа, топора». «Царство Божие», стр. 61; «основа власти есть телес­
ное насилие». Там же, стр. 61.

64
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ с и л о ю

Но, может быть, это и значит воспротивиться «злу

злом»? Может быть, не психическое понуждение, а физиче­
ское понуждение и пресечение есть сущее зло и путь диаво-
ла?

6. О ФИЗИЧЕСКОМ ПОНУЖДЕНИИ И ПРЕСЕЧЕНИИ

Именно в этой связи и только в этой связи правильно
подходить к проблеме физического заставления других лю­
дей. Потому что этот вид заставления, прежде всего, не са-
модовлеющ и не отрешен от других видов, а является их
опорой и закреплением. Физическое воздействие на других
людей образует последнюю и крайнюю стадию заставляю­
щего понуждения; оно выступает тогда, когда самозаставле-
ние не действует, а внешнее психическое понуждение оказы­
вается недостаточным или несостоятельным. Конечно, нату­
ры упрощенные и грубые, порывистые, неуравновешенные
и злые бывают склонны упускать из вида эту связь и прене­
брегают этой градацией; однако принципиально это дела не
меняет: нет такого средства, нет такого лекарства или яда,
которым люди не могли бы злоупотребить по легкомыслию
или по необузданности, и все эти злоупотребления нисколько
не опорочивают данных средств, как таковых. Чрезмерность
идет не от средства, а от неумеренного человека; неумест­
ность или несвоевременность данного лекарства не свидете­
льствует о его «злых» свойствах; мышьяк отравляет, но мы­
шьяк и вылечивает; и не наивно ли думать, что бездарный
и неумелый хирург, вообразивший к тому же, что оперирова­
ние есть панацея, компрометирует хирургию? Без крайности
не следует ампутировать; значит ли это, что ампутация, са­
ма по себе, есть зло и что ампутирующий делает свое дело
из мести, зависти, властолюбия и злости? Не наивно ли при­
писывать водолечению то, что проистекает от злоупотребле­
ния водолечением? Или деньги повинны в растратах мота
и злодействах детопокупателя? И правильно ли, умно ли по­
ступает воспитатель, научающий ребенка бить тот стул, с
который он ушибся? Конечно, тому, кто не выдержал иску­
шения, свойственно винить во всем искушающие обстоятель
ства, а слабый человек обвиняет во всех своих падениях «по
путывающего» черта; однако есть исходы более достойны«
и состоятельные в духовном отношении...
Аналитические соображения, изложенные выше, застав
3 И. А. Ильин, т. 5 65
 И. А. ИЛЬИН

ляют признать, что физическое понуждение человека челове­

ком не есть зло; и далее, что зло отнюдь не сводимо ни к
причинению физических страданий ближнему, ни к воздей­
ствию на дух человека через посредство его тела.
Внешнее физическое воздействие, как таковое, не есть
зло уже по одному тому, что ничто внешнее, само по себе, не
может быть ни добром, ни злом: оно может быть только про­
явлением внутреннего добра или зла. Тот, кто нравственно
осуждает внешнее, тот или совершает нелепость, прилагая
нравственные понятия без всякого смысла, или же, сам того
не замечая, он осуждает не внешнее, а внутреннее, которое,
может, и не заслуживает осуждения. Так, имеет смысл ска­
зать, что «свирепая мстительность есть зло», но не имеет
смысла сказать, что «кровавый разрез есть зло». Точно так
же имеет смысл сказать, что «ненависть, приведшая к
отравлению, есть зло»; но бессмысленно говорить, что «вве­
дение яда в чужой организм есть зло».
Но если бы кто-нибудь захотел утверждать, что всякое
физическое воздействие на другого есть зло, поскольку оно
состоялось преднамеренно, то и это было бы несостоятельно.
Всякое преднамеренное физическое воздействие на другого
есть, конечно, проявление волевого усилия и волевого дей­
ствия; однако усилие воли, само по себе, не есть зло: ибо оно
может прямо обслуживать требования очевидности и любви;
оно может порываться им навстречу; оно может условно
предварять и временно заменять их. «Воля» может быть зла,
и тогда она оказывается противодуховною и противолюбов-
ною, она отрывается от своего видения и от своей глубокой,
творчески зиждущей силы, становится слепа, беспочвенна
и разрушительна и превращается в механизм злобной одер­
жимости; но она может и не быть зла, и тогда она пребывает
верна своей природе: она видит и выбирает, она не влечется,
а направляет, она творит и строит даже тогда, когда во
внешней видимости что-нибудь уничтожает. Поэтому мало
указать на преднамеренность физического воздействия, для
того чтобы осудить и отвергнуть заставление, как таковое.
Ввиду этого внешнее физическое заставление не подлежит
осуждению ни в силу своей «внешней телесности», ни в силу
своей «волевой преднамеренности». Обе черты могут быть
налицо без того, чтобы состоялось злодеяние. Так, строжай­
ший запрет самовольному ребенку ехать на лодке в бурное
море, запрет, сопровождаемый угрозою запереть его и, нако-
66
 О СОПРОТИВЛЕНИИ i.I.V ГИЛОК1

ней, завершающийся ввиду непослушания осуществлением

угрозы, невозможно признать злодеянием; физическое пре­
сечение состоится, но осудить его как «насилие» значило бы
проявить полное невнимание к нравственной сущности по­
ступка. Подобно этому, если мои друзья, видя, что я одер­
жим буйным гневом, что я порываюсь к убийству и не внем­
лю уговорам, свяжут меня и запрут, пока не пройдет припа­
док озлобления, то они не «насилие» совершат надо мною,
а окажут мне величайшее духовное благодеяние и естествен­
но, что я сохраню к ним благодарное чувство до конца моих
дней. Напротив, приказ вымогателя уплатить непричитаю-
щиеся ему деньги, сопровождаемый угрозою замучить похи­
щенного ребенка и завершающийся, ввиду неуплаты, осуще­
ствлением угрозы, будет подлинным злодеянием; и только
духовная и терминологическая ослепленность может прирав­
нять все эти поступки в общем отвержении «насилия, как
такового».
Все это означает, что вопрос о нравственной ценности
внешнего физического заставления зависит не от «внешней
телесности» воздействия и не от «волевой преднамереннос­
ти» поступка, а от состояния души и духа физически воздей­
ствующего человека.
Физическое заставление было бы проявлением зла, если
бы оно по самому существу своему было противодуховно и
противолюбовно. Однако на самом деле оно нисколько не
враждебно ни духу, ни любви. Оно есть проявление того, что
заставляющий обращается в заставляемом не непосредст­
венно к очевидности и любви, которые принципиально и пс
существу совсем не вынудимы, а к его воле, подвергая ее че­
рез посредство тела понуждению или прямому внешнему
ограничению. Такое понуждение и пресечение может проис­
текать не из зла, может подвигать человека не ко злу, может
иметь в виду не злую цель. Так, зло отрицает дух и очевид­
ность, стремится обессилить их, разложить и прекратить; на­
против, физическое понуждение и пресечение, в отличие от
злого насилия, не отрицают духа и очевидности, не стремятся
обессилить их, разложить и прекратить: они только апелли
руют не к очевидности, а к человеческой воле, или понуждая
ее к самопринуждению, или пресекая ей возможность злы>
проявлений вовне. Подобно этому зло отрицает любовь ι
любовное единение, стремится обессилить их, выродить и по
гасить; напротив, физическое понуждение и пресечение, в от
 И. А. ИЛЬИН

личие от злого насилия, не отрицают любви и любовного еди­

нения, совсем не стремятся обессилить их, выродить и пога­
сить: они апеллируют только не к любви, а к человеческой
воле, или понуждая ее к самопринуждению, или пресекая ее
внешние злые проявления.
Физическое понуждение и пресечение было бы противо-
духовно, если бы оно полагало конец или стремилось бы по­
ложить конец духовному самовоспитанию понуждаемого,
расшатывая его волю, или повреждая его очевидность, или
стремясь подавить совсем его очевидность и его волю. Но
это относится только к особым, специфически-дурным спосо­
бам физического воздействия, разрушающим телесное и ду­
шевное здоровье понуждаемого (лишение пищи, сна, обяза­
тельные непосильные работы, физическая пытка, навязывае­
мое общение со злодеями и т. под.); однако противоду-
ховность противодуховного понуждения не свидетельствует
о противодуховности всякого понуждения. На самом же деле
назначение физического понуждения и пресечения состоит
как раз в обратном: не расшатать волю, а побудить ее к
усилию; не подавить волю, а вызвать ее самодеятельность
в верном направлении; не повредить или подавить очевид­
ность, а пресечь наружное буйство слепоты, пролагая этим
путь к открытию внутреннего ока и, может быть, к его про­
зрению. Вызвать благую очевидность физическое понужде­
ние само по себе, конечно, не может; но, например, изоляция
разнузданного человека, заставляя его остановить внешнее
изживание своих дурных склонностей и страстей, побуждает
его сосредоточиться на своих внутренних состояниях, в кото­
рых его душа может и должна при благоприятных обстоя­
тельствах перегореть и преобразиться: для многих людей ли­
шение свободы внешнего буйства есть первое условие для
приобретения внутренней свободы, т. е. для духовного очи­
щения, увидения и покаяния. Итак, дурные виды физическо­
го понуждения и пресечения могут духовно повредить по­
нуждаемому; но это не значит, что «злы» и «вредны» все ви­
ды понуждения.
Точно так же физическое понуждение было бы противо-
любовно, если бы заменяло, подавляло или полагало конец
приемлющему единению людей, проявляя злобную враждеб­
ность к понуждаемому, или понуждая его самого к злобной
вражде, или призывая всех остальных людей ненавидеть по­
нуждаемого или друг друга. Но все это относится только к
68
 О СОПРОТИВЛПНИИ ЗЛУ с и л о ю

особым, специфическим дурным способам понуждения и пре­

сечения, которые именно в силу этого приближаются к наси­
лию и подлежат отвержению (грубое, оскорбительное обра­
щение с заключенными; телесные наказания; лишение их
всякого проявления любви — свиданий, передач, чтения, бо­
гослужения, духовника; снабжение их исключительно чело­
веконенавистнической литературой и т. под.); однако проти-
волюбовность противолюбовного понуждения совсем не сви­
детельствует о противолюбовности всякого понуждения.
Правда, бывает так, что люди, понуждая других, впадают
в озлобление; или становятся профессиональными пресека-
телями от внутренней злобности (тюремщики, палачи); но
позволительно ли обобщать это в том смысле, что всякий,
участвующий в понуждении или пресечении, ненавистничает
или что понуждение совершается ради взаимного озлобле­
ния? Разве есть такое дело или такая профессия, при кото­
рых люди не впадали бы в злобу и ненависть? Но именно
те, кто творят государственное понуждение или пресечение,
нуждаются не в злобе, а в беспристрастности, не в ненави­
сти, а в выдержанном душевном равновесии, не в мститель­
ности, а в справедливости. Правда, им необходима волевая
выдержка, строгость и личная храбрость, но разве это то же
самое, что злоба и ненависть? Правда, они должны быть
свободны от попускающей сентиментальности и беспочвен­
ной жалостливости, но разве это есть то же самое, что лю­
бовь и духовное единение? Конечно, озлобленный застави-
тель духовно вредит и заставляемому, и другим людям, и
всему государству; но откуда же известно, что всякий, пре­
секающий злодейство, есть человеконенавистник? Откудг
берется вся эта сказка о добрых, притесняемых злодеях* и с
злодейски оскорбленных, прочно ненавистничающих госу
дарственных деятелях? И не следует ли покончить раз на­
всегда с этой глупой и вредной сказкой?
Нельзя не признать, что физическое понуждение и пресе
чение является почти всегда неприятным и часто даже ду
шевно мучительным, и притом не только для понуждаемого
но и для понуждающего. Но ведь только совсем наивный ге
донист может думать, что все «приятное» и «вызывающее
удовольствие» есть добро. На самом деле слишком часто бы
вает так, что зло приятно людям, а добро неприятно. Да, фи

* Срв. «Закон насилия», 139. «Круг чтения», I, 238—240; III, 101 — 103.

69
 И. А. ИЛЬИН

зическое пресечение лишает человека удовольствий и причи­

няет страдание, но истинный воспитатель знает, что любовь
к воспитываемому совсем не должна выражаться в достав­
лении ему удовольствий и в опасливом ограждении его от
страданий. Напротив, именно в страданиях, особенно посы­
лаемых человеку в мудрой мере, душа углубляется, крепнет
и прозревает; и именно в удовольствиях, особенно при несо­
блюдении в них мудрой меры, душа предается злым страс­
тям и слепнет. Конечно, человек, грубо оттолкнутый, помя­
тый, связанный, может быть, даже надолго заключенный в
тюрьму, переживает неприятные, может быть, мучительные
часы и дни; но это далеко не означает, что на него обруши­
лась чужая злоба, что он стал предметом ненависти и что
все это принуждает его к ответному озлоблению и угашению
в себе любви. Напротив, пережитые им неприятности и стра­
дания могли быть причинены ему волею, желающею и ему,
и другим добра, и могут стать для него источником величай­
шего жизненного блага. Правда, «злобное насилие» часто
(хотя и не всегда) вызывает в душе потерпевшего злое чув­
ство; но здесь идет речь не о «злобном» и не о «насилии».
Можно допустить, что и не озлобленное физическое пресече­
ние вызовет в арестованном злое чувство. Но разве есть во­
обще такой поступок, который был бы обеспечен от ответно­
го злого чувства, и разве не бывает так, что люди отвечают
ненавистью на благотворение праведника? Значит ли это,
что из опасения людской злобы следует воздерживаться от
всяких, и даже от искренно благожелательных, поступков?
Конечно, нет. И вот подобно этому, если физическое понуж­
дение необходимо, но вызывает у понуждаемого злое чувст­
во, то это не означает, что следует воздержаться от понуж­
дения, но означает, что сначала понуждение должно состо­
яться, а потом должны быть приняты другие, не физические
меры для того, чтобы злое чувство было преодолено и пре­
ображено самою озлобленною душою. И это возможно пото­
му, что понуждение есть проявление не злобы, а духовной
требовательности, волевой твердости и строгости; а стро­
гость, твердость и требовательность совсем не противолю-
бовны; и задача понуждения состоит совсем не в насажде­
нии вражды и ненависти, а наоборот — в пресечении душев­
ного механизма ненависти и вражды, стремящегося вы­
рваться наружу и закрепить себя в непоправимых поступ­
ках.

70
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

Но, может быть, порочность физического понуждения и

пресечения коренится не в злобности понуждающего духа,
а в самом способе воздействия человека на человека?

7. О СИЛЕ И ЗЛЕ
По-видимому, в физическом понуждении и пресечении
как способе воздействия есть три момента, которые могут
казаться противодуховными и противолюбовными: во-пер­
вых, обращение к человеческой воле, как таковой, помимс
очевидности и любви, во-вторых, воздействие на чужую во­
лю независимо от ее согласия и, может быть, даже вопреки
ее согласию и, в-третьих, воздействие на чужую волю черег
тело понуждаемого. Действительно, этому способу воздейст
вия присущи все три момента и притом, конечно, не порознь
а во взаимном сращении: физическое понуждение и пресече
ние обращается не к очевидности и любви, а действует нг
тело понуждаемого вопреки его согласию. Именно это соеди
нение всех трех черт нередко производит на сентименталь
ные души такое впечатление, которое вызывает в них возму
щение, протест и отвержение возмутительного «насилия».
Однако физическое понуждение и пресечение, действите
льно включая в себя все эти три момента, совсем еще не ста
новится от этого злым делом или «злым способом общения»
Оно может быть и должно быть не противодуховным и н,
противолюбовным; в этом его существенное отличие от наси
лия; и именно в эту меру и только в эту меру оно подлежи
духовному и нравственному приятию.
В самом деле, духовность человека состоит в том, что о
сам автономно ищет, желает и имеет в виду объективное ее
вершенство, воспитывая себя к этому видению и творчеств)
Именно в этой природе своей и в этом дыхании своем внут
ренняя свобода человека священна и внешние проявления е
неприкосновенны. Именно направленность духовного ока н
совершенство святит силу внутреннего самоуправления
придает внешнему поступку человека значение духовного ее
бытия; именно сила внутреннего самоуправления оформляс
личность духовно видящего человека, и тогда его внешне
поведение не нуждается в пресечении и не терпит понужде
ния. Мало того, пока цела в человеке сила духовно-волевог
самоуправления, до тех пор ошибка в видимом содержани
нуждается не в пресечении и не в понуждении, а в одиноко

71
 И. А. ИЛЬИН

или совместном исправлении; и пока цела в человеке воле­

вая направленность ока на совершенство, до тех пор сла­
бость автономного само-стояния нуждается не в пресечении
и понуждении, а в любовном содействии усилиям самовоспи­
тания.
Но если человек наполняет свою самостоятельность злы­
ми деяниями, злоупотребляя своею автономиею и унизитель­
но извращая этим свою духовность, то его личность оказы­
вается в глубоком внутреннем раздвоении. С одной стороны,
его духовность потенциально не угасает: где-то, в неосуще-
ствляющейся глубине своей, она сохраняет способность об­
ратить око к духовному совершенству и вступить на путь са­
мообуздания и самоуправления, и только особые данные,
свидетельствующие о наличности абсолютного злодейства,
могут заставить совсем не считаться с этой возможностью.
Но, с другой стороны, оказывается, что силы его души фак­
тически поглощены противо-духовными содержаниями и
противолюбовными стремлениями; духовное око его закрыто
или ослеплено; страсти и деяния его дышат враждою и разъ­
единением. Он осуществляет не духовность свою, а противо-
духовность, и присущая ему сила любовного приятия — из­
вращена и губительна. Очевидность не правит его волею, лю­
бовь не насыщает ее; он живет и действует не как духовно
свободный господин своей души и своего поведения, а как
беспомощный раб своих злых влечений и душевных механиз­
мов. Он становится не тем, к чему он потенциально призван;
и не может стать тем, что он есть в своей неосуществляющей-
ся сокровенности. Его личность состоит из мертвеющего ду­
ха и напряженно живущей противодуховности, из угасаю­
щей любви, холодно-безразличного цинизма и жгучей злобы.
И вот, именно двойственный состав его личности ставит
перед другими, духовно здоровыми людьми задачу понужде­
ния и пресечения.
Ясно уже, что тот, кто сопротивляется такой деятельно­
сти такого человека, борется не с духом, а с противодуховно-
стью и противодействует не любви, а бесстыдной злобе. Его
энергия направлена не против неосуществляющейся, мертве­
ющей сокровенности злодея, а против его осуществляющей­
ся, одержащей его душу и насыщающей его внешние поступ­
ки стихии. С самого начала не подлежит сомнению, что об­
ращение к воле злобствующего не только не исключает
параллельного обращения к его очевидности и любви, но на-
72
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

оборот: нередко оно впервые делает его возможным, ибо

злобно-буйствующий, пока не обуздает волею свою одержи­
мость, не способен внять убеждающему голосу, и лучи чу­
жой любви только слепят и раздражают его неистовость;
а обуздать волею своею одержимость он не может и «не за­
хочет» без чужого помогающего понуждения и пресечения.
Чем цельнее и законченнее в своем злодействе злодейская
душа, тем слабее в ней те душевные органы, которые способ­
ны внять духовному видению и умилиться в поющей любви:
ибо одержащие ее страсти поглощают в своем напряжении
и непрестанном изживании именно те самые силы и способ­
ности души, в преображенном и облагороженном действии
которых расцветают любовь и очевидность. Злодей мог бы
любить, если бы не уложил всю силу любви в услаждающий
его поток цинично-ненавистного мучительства; злодей мог
бы видеть и Бога в горних, и силу добра в совести, и доль­
нюю красоту, и права человека, если бы вся видящая сила
его не ушла в злую хитрость и расчетливо извивающуюся
интригу. И тот, кто останавливает это извержение злобы,
кто пресекает этот изливающийся вовне поток, тот ставит
душу в положение внешней безвыходности, бесплодного
скопления внутренней энергии и неизбежного перегорания ее
в мятущемся и гложущем страдании. Эта обращенность во­
внутрь есть первое и необходимое условие для очищения и
преображения души, если она вообще еще способна к этому.
Вот почему пресекающий внешнее злодейство злодея есть не
враг любви и очевидности, но и не творческий побудитель их,
а только их необходимый и верный слуга.
Однако обращаясь к воле злодея, он имеет перед собою
не здоровую внутреннюю силу, способную к самопонужде­
нию и самообузданию, а расшатанную, разложившуюся, мя­
тущуюся похоть. Если это воля, то воля слепая; не ведущая,
а одержимая; не выбирающая, а нагруженная; и если вла­
ствующая, то из-под власти злобных страстей. Это «воля»,
не знающая самообуздания и не желающая знать его; и при­
том уже настолько внутренно мотивированная, что сила пси­
хического понуждения, идущего извне, оказывается бессиль­
ною и несостоятельною. Однако это есть все-таки «воля»,
выявляющая, объективирующая себя в потоке внешних дей­
ствий и поступков, которые дают ей жизненное удовлетворе­
ние. Настаивать на том, что внешнее давление на эту «волю»
допустимо только с ее предварительного согласия, может то-
73
 И. А. И Л Ь И Н

лько духовно и психологически наивный человек: ибо только

духовная наивность способна благоговеть перед автономией
злобной п'охрти; и только психологическая наивность может
допустить, что злая похоть изъявит свое согласие на то, что­
бы внешнее вмешательство лишило ее ее наслаждений. Поэ­
тому не следует ослепляться и затрудняться этим «несогласи­
ем» злодейской похоти. Злодей, конечно, «не согласен» на
это злобою своею; и это естественно, ибо зло было бы не
злом, а добродушною слабостью, если бы оно мирилось с
противодействием. Но сопротивляющийся, понуждая и пре­
секая, внешне поражая активную злую похоть злодея, дол­
жен обращаться к его потенциальной духовности в уверен­
ности, что это духовное воление, поскольку оно еще живо,
находится на его стороне. Автономия злодея была бы свя­
щенна только тогда, если бы она и в злобе, и в злодеяниях
оставалась бы проявлением духа, но на самом деле она есть
проявление иротиводуховности; и сущность ее уже не в са­
мозаконности (авто-номии) и не в самоуправлении, а в без­
законии и саморазнуздании.
Наконец, все это понуждающее и пресекающее сопротив­
ление отнюдь не становится проявлением зла или злым де­
лом от того, что оно передается человеку через посредство
его тела.
В самом деле, тело человека не выше его души и не свя­
щеннее его духа. Оно есть не что иное, как внешняя явь его
внутреннего существа, или, что то же, овеществленное бы­
тие его личности. Тело человека укрывает за собою и его
дух, и его страсти, но укрывает их так, что телесно обнару­
живает их, как бы высказывает их на другом, чувственно
внешнем языке; так что прозорливый глаз может как бы
прочесть душевную речь человека за органическою аллего­
рией) (буквально: ино-сказанием) его внешнего состава и его
внешних проявлений. Быть может, язык тела, этой вещест­
венной ткани невещественной доброты и злобы, элементар­
нее, грубее душевно-духовного языка; но в земной жизни
людям, укрытым порознь за своими индивидуальными тела­
ми, не дано сообщаться друг с другом иначе, как через по­
средство их тел: взглядом, голосом, жестом, касанием пере­
дают они друг другу о своих внутренних состояниях и отно­
шениях, сигнализируя произвольно и непроизвольно. И если
неизбежно и допустимо, чтобы человек человеку телесно вы­
ражал сочувствие, одобрение и приятие, то столь же неиз-
74
 О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ силою

бежно и допустимо, чтобы люди телесно передавали дру

другу несочувствие, неодобрение и неприятие, т. е. и духов
ное осуждение, и праведный гнев, и волевое нротиводеист
вие.
И вот, физическое воздействие на другого человека прс
тив его согласия и в знак решительного волевого сопроти!
ления его духовно неодобряемому, внешнему поведению, мс
жет оказываться единственным, духовно точным и духовн
искренним словом общения между людьми. И притом Tai
что это воздействие, душевно напрягая и потрясая обе стс
роны и формулируя их духовное расхождение и борьбу н
языке физической силы, отнюдь не становится враждебны
ни верно понятой духовности человека, ни верно понятс
любви. Духовно здоровый человек не может не возмущатьс
при виде внутренно торжеству