Попытка свести другого с ума – как компонент этиологии и

психотерапии шизофрении1

Гарольд Ф. Сирлс

1959
Среди всех факторов в этиологии шизофрении, несомненно комплексных, и более
того, значительно отличающихся от случая к случаю, существует один специфический
компонент, который оказывает своё действие часто, и даже, согласно моему убеждению,
регулярно. Мой клинический опыт выявил то, что человек становится шизофреником в
том числе вследствие по большей части или целиком бессознательных длительных усилий
другого или других, играющих значительную роль в воспитании человека, усилий,
направленных на то, чтобы свести его с ума.

Я понимаю бессмысленность сведения комплексной этиологии шизофрении к

простой формуле, заключающейся в том, что человек становится шизофреником в
результате того, что некий другой человек сводит его с ума. Такая формула не учитывала
бы личной психологической активности человека в создавшейся ситуации, а также
многофакторности конкретных межличностных отношений, сложных групповых
процессов внутри семьи, более широких социо-динамических процессов, в рамках
которых семья функционирует. И здесь семья зачастую оказывается беспомощна перед
масштабными и трагическими обстоятельствами, которые не может ни контролировать,
ни предотвратить ни одна семья.

Ранее изданная литература

В профессиональной литературе я нашёл единственное исследование по данной

теме – это доклад Ариети (Arieti, 1955) и сведения, предоставленные исследовательской
группой, возглавляемой Джонсон в организации «Mayo Foundation» (Beckett et al., 1956;
and Johnson, Giffin, Watson & Beckett, 1956). Предоставленная ими информация всего
лишь затрагивает данную тему без детального исследования.

Ариети описывает то, что он называет «разыгранным вовне» или

«экстернализованным» психозом, объясняя это следующим образом: «… Такие люди
часто создают ситуацию, которая может породить или усилить психоз у других людей,
сами они при этом не проявляют явных психотических симптомов».

Джонсон и её коллеги, наблюдающие за шизофреническими пациентами и членами

их семей, сообщают, что их опыт работы подтвердил впечатление Ариети о том, что «… в
некоторых случаях родительское выражение враждебности через собственного ребенка
может одновременно вызывать психоз у ребенка и защищать от психоза самого родителя»
(Beckett et al. 1956). Во многих случаях они обнаруживали историю психологической
атаки родителя на ребёнка, и то, какой была эта атака, отражалось в ранних бредовых
идеях пациентов. Особенно интересно здесь то, что среди различных типов таких атак,
они описывают атаку в виде «…угрозы, что пациент сойдёт с ума».

1
Исправленная рукопись получена 19 сентября 1958 г.

1
 Хилл (Hill, 1955) не формулирует концепцию, которую я описываю в данной
статье, но показывает картину симбиотических отношений родитель-пациент, в которую
данная концепция крайне точно вписывается. Он говорит, что мать (или в некоторых
случаях отец) «создаёт условия безопасности жизни [ребёнка], соответствующие её
собственным потребностям в защите и проявлении агрессии, удовлетворение которых
ограждает саму мать от психоза». Один из подтекстов тщетности борьбы шизофреника за
зависимость-независимость, заключается в его вере, основанной на наблюдениях, в то, что
если он начнет поправляться и ему станет лучше в нормальном смысле, то его мать уйдёт
в психоз.

Боуэн (Bowen, 1956), занимавшийся сопровождением шизофренических пациентов

и их семей, пришел к аналогичному выводу. Другие авторы, чей подход к симбиотической
связи схож с позицией, описываемой в данной работе – это Ричард и Тильмэн (Reichard &
Tillman, 1950), Лидс и Лидс (Lidz & Lidz, 1952), а также Лиментани (Limentani, 1956).

Мои теоретические формулировки и примеры клинических случаев будут

представлены здесь по следующим пунктам: (А) способы свести другого с ума; (В)
мотивы, стоящие за попыткой свести другого с ума; (С) описываемый вид
взаимодействия в отношениях пациент – терапевт.

А. Способы свести другого с ума

Стараясь описать способы или техники, которые используются для того, чтобы
сделать другого сумасшедшим – или, используя профессиональную терминологию,
сделать шизофреником – я хочу подчеркнуть, что это усилие совершается на
преимущественно бессознательном уровне. Я убеждён, что это лишь один из компонентов
комплекса патогенных взаимосвязей и взаимодействий, который в полной мере не
поддаётся контролю ни одного из участников или их совместному контролю.

В целом, можно сказать, что запуск любого вида межличностного взаимодействия,

которое имеет тенденцию усиливать эмоциональный конфликт в другом человеке,
активируя различные зоны его психики и направляя эти зоны друг против друга, является
попыткой свести другого с ума (попыткой сделать его шизофреником).

Например, жена мужчины, находящегося в анализе, сообщает, что он постоянно

ставит под сомнение степень разумности её младшей сестры, хрупкой молодой женщины,
до тех пор, пока девушку не охватывает сильная тревога. Он делает это, регулярно
обращая её внимание на те зоны её личности, которые она слабо осознает, зоны,
противоречащие её представлению о том, кем она является. Это ослабляет вытеснение,
необходимое для поддержания функционирования Эго (возможности прибегнуть к
психотерапии у девушки нет), конфликт нарастает и вызывает тревогу. Аналогичным
способом можно наблюдать, как неопытный или бессознательно садистичный аналитик,
который делает множество преждевременных интерпретаций, тем самым делая пациента
сумасшедшим, способствует ослаблению Эго пациента вместо того, чтобы, следовать
своей осознанной цели и усиливать Эго пациента, помогая ему постепенно
ассимилировать ранее вытесненный материал путем более своевременных интерпретаций.

2
 Другой пример: человек может провоцировать другого сексуально в ситуации, где
второй будет катастрофично искать удовлетворение возникших сексуальных
потребностей. Подобная провокация также становится источником конфликта. В историях
шизофренических пациентов мы находим бесчисленные примеры таких ситуаций, когда
родитель ведёт себя по отношению к ребенку соблазняющим образом, что вызывает в
ребёнке острый конфликт между, с одной стороны, его сексуальными потребностями и, с
другой стороны, возмездием Супер-Эго (в соответствии с культурным табу на инцест).
Такое поведение также может становиться источником конфликта в ребёнке между, с
одной стороны, его желанием взрослеть, превращаясь в отдельного индивида, и, с другой
стороны, с его регрессивным желанием оставаться в симбиозе с родителем, ради чего он
готов пожертвовать собственными сексуальными желаниями, которые в рамках таких
регрессивных отношений становятся козырем ребёнка в игре в самореализацию.

Я полагаю, одновременная или быстро чередующаяся стимуляция – фрустрация

других потребностей в дополнение к сексуальным потребностям может иметь тот же
дезинтегрирующий эффект. Один пациент – мужчина, вышедший из психоза,
центральную роль в котором играли его интенсивные амбивалентные чувства к матери,
смог описать некоторые моменты из своих детских отношений с матерью. Отвергающее
отношение матери обнаружилось через его воспоминания о том, что он никогда не видел,
чтобы мать целовала отца, которого она подавляла и нещадно изводила. Пациент
вспомнил один случай, когда мать вот-вот должна была поцеловать отца. Этот момент
произошел в позднем детстве пациента, когда его отец попал в автомобильную аварию и
его везли на серьезную операцию. Когда отца завозили в операционную комнату, мать
наклонилась над ним, словно хотела поцеловать его, пациент увидел, что лицо отца
наполнилось радостным ожиданием. Но затем мать передумала и выпрямилась. Пациент
описывал этот случай с отчаянием, словно он сам в своей жизни много раз переживал
подобную фрустрацию на руках у матери.

Также можно провести аналогию с желанием или ощущением обязанности ребёнка

быть помогающим (например) родителю. Часто в историях шизофренических пациентов
мы находим ситуации, когда один или оба родителя хронически взывают к сочувствию и
пониманию со стороны ребёнка, ожидая от него то, что мы по сути можем назвать
терапевтической интервенцией. Но в то же время родители отвергают попытку ребёнка
помочь им. Таким образом, подлинное сочувствие ребёнка и желание помогать
смешивается с чувством вины, яростью и, возможно, прежде всего, чувством собственной
беспомощности и никчемности. Бэйтсон, Джексон, Хэйли и Виклэнд (Bateson, Jackson,
Haley & Weakland, 1956) описали противоречивые родительские предписания, носящие
характер «двойного посыла», как важный фактор в этиологии шизофрении.

Другая техника, близкая по смыслу к вышеописанной технике стимуляции –

фрустрации, заключается в том, что человек взаимодействует с другим человеком
одновременно на двух (возможно даже более) уровнях, которые не связаны между собой.
Это вынуждает другого человека диссоциировать свое участие на одном или другом
(возможно обоих) этих уровнях, так как он чувствует, что то, что от него требуется в
качестве ответа на одном уровне, является критически неадекватным с точки зрения
другого уровня, более осознаваемого и открытого.

3
 Например, в моей многолетней практике у меня был один или два случая работы с
физически привлекательными и зачастую соблазняющими параноидными
шизофреническими женщинами. В этих случаях мне было трудно удержать себя от того,
чтобы не начать сходить с ума, когда такая женщина одновременно: (а) вовлекала меня в
какие-то разговоры на политические и философские темы (в которых она выражала себя
по-деловому, мужеподобно, энергично, в то время как я с трудом мог вставить слово,
ощущая сильное желание спорить с ней, что я и делал); (б) прохаживалась по комнате или
ложилась на кровать в очень короткой юбке сексуально возбуждающим способом. Она не
говорила о сексе, за исключением начала часа, когда она обвиняла меня в похотливых,
эротических желаниях. Затем мы обсуждали теологию, философию и международную
политику. При этом мне казалось, что невербальное взаимодействие оставалось
откровенно сексуальным. Однако, я думаю, ключевой момент заключался в том, что (на
сознательном уровне) я не ощущал от неё подтверждения этого более скрытого уровня
взаимодействия. Это невербальное сексуальное взаимодействие казалось плодом моей
собственной фантазии. Несмотря на то, что я осознавал реальность своего ответа
одновременно на этих двух несвязанных уровнях, моё напряжение было настолько
велико, что мне казалось, я теряю рассудок. Я полагаю, что маленький ребёнок,
вовлеченный в такое откровенно расколотое взаимодействие с родителем, подвергается
серьёзной личной травме в подобных ситуациях, если они повторяются часто.

Другая техника, похожая на взаимодействие одного человека с другим

одновременно на двух или более разъединённых уровнях, заключается в мгновенном
переключении с одной эмоциональной волны на другую. Подобные ситуации мы часто
обнаруживаем в поведении родителей шизофренических пациентов. Например, мать
одного глубоко поврежденного шизофренического пациента говорила со скоростью
пулемета, выливая на меня бесконечный поток слов и предложений. Её речь была
настолько непоследовательна, а эмоциональный тон настолько сбивал с толку, что я
терялся. «Он был очень счастлив. Мне не верится, что всё это с ним происходит. Он
никогда не был подавлен, никогда. Он любил свою работу – чинить радио в магазине
мистера Митчелла в Левистоне. Мистер Митчелл – тот ещё перфекционист. Я не думаю,
что кто-то до Эдварда продержался в его магазине больше нескольких месяцев. Но Эдвард
отлично с ним ладил. Он приходил домой и говорил [мать изображает измученный вид]:
«Я больше не вынесу этого ни минуты!» Несколько месяцев до госпитализации пациент
провёл дома в компании матери. Мне показалось важным в связи с этим то, как в первые
месяцы госпитализации его словно атаковали вспыхивавшие чувства, которые часто
внезапно качественно менялись. И эти перемены отражались, в том числе в выражении
его лица. Так, сначала его лицо могло выражать смесь отвращения и ненависти, затем он
внезапно дергался, словно его ударяли чем-то тяжелым, и в следующее мгновение его
лицо выражало уже интенсивное переживание горя.

В моем понимании, это явление частично являлось результатом продолжительного

воздействия на него слабо интегрированной личности его матери, но я не исключаю
вероятности одновременного воздействия и его самого на мать. Более того, я с
удивлением обратил внимание на то, что его мать стала демонстрировать более высокий
уровень интеграции после того, как её сын был госпитализирован. Возможно, в ходе
моего интервью с ней, которое я упомянул выше, проведённого в момент госпитализации

4
сына, она проявляла остаточные действия её многолетнего пребывания рядом с крайне
слабо интегрированной, психотической личностью, со способностями которой атаковать
интегрированность другого я лично столкнулся в процессе работы с сыном. Всё это имеет
отношение к вопросу борьбы между ребёнком и родителем или пациентом и терапевтом
за то, чтобы свести друг друга с ума. Я ещё вернусь к этому вопросу.

Сиблинги другого мужчины, страдавшего от шизофрении, описывали их мать как

женщину, чьё эмоциональное состояние менялось так, что эти изменения невозможно
было предвидеть. Она могла вернуться из синагоги с блаженным выражением лица,
словно была погружена в радостное духовное переживание, а через какую-нибудь пару
минут она швыряла кастрюлю в кого-то из детей. В какие-то моменты она относилась к
пациенту тепло и нежно, но затем внезапно набрасывалась на него с яростными
обвинениями или начинала жестоко избивать его. Этому пациенту, который к началу
нашей терапевтической работы уже несколько лет страдал от параноидальной
шизофрении, потребовалось более трех лет интенсивной терапии, чтобы избавиться от
бредовой идеи, заключавшейся в том, что у него была не одна мать, а много разных
матерей. Он снова и снова возмущался, когда я говорил «Ваша мать», уверяя меня, что у
него никогда не было одной матери. Однажды он серьёзно и убедительно сказал мне:
«Когда Вы произносите слово «мать», я вижу вереницу разных женщин, каждая из
которых выражает свою, отличающуюся точку зрения».

Постоянные неожиданные переключения с одной темы разговора на другую,

иногда без заметного сдвига в чувственном содержании, сами по себе являются
специфическим видом межличностного взаимодействия, который может оказывать
значительный дезинтегрирующий эффект на психическое функционирование другого
человека. Это может подтвердить любой терапевт, имеющий опыт работы с пациентами,
которые подолгу пребывают в состояниях сильной спутанности.

Каждая из этих техник направлена на то, чтобы подорвать уверенность другого в

надежности его собственных эмоциональных реакций и его собственного восприятия
внешней реальности. (Данная формулировка принадлежит доктору Дональду Л. Бернхаму
(Dr. Donald L. Burnham). В одной из ранее упомянутых работ Джонсон (Johnson et al,
1956) мы находим следующее описание того, как складывались отношения
шизофренических пациентов с их родителями в детстве: «… Когда дети в таких семьях
сталкивались с яростью или гневом родителя, что происходило часто, родитель сразу же
начинал отрицать то, что он был зол, и настаивал на том, чтобы и ребёнок начал отрицать
этот факт. Таким образом, ребёнок сталкивался с дилеммой – верить ли родителю, или
доверять своим собственным чувствам». Выбор доверять собственным чувствам дал бы
сохранение прочного контакта с реальностью. Выбор верить родителю позволил бы
сохранить отношения, в которых ребёнок нуждается, но ценой нарушения собственного
восприятия реальности. Повторяющееся родительское отрицание приводило к тому, что
ребёнок оказывался неспособен развить адекватное тестирование реальности.

* Один мой пациент, которому все детство твердили «Ты сумасшедший!» каждый
раз, когда он распознавал родительское защитное отрицание, настолько утрачивал
доверие к своим собственным эмоциональным реакциям, что долгие годы полагался на
реакции своей собаки на того или иного человека, который встречался им на пути, чтобы

5
решить, добрый ли это человек, заслуживает ли он доверия, или это злой человек,
которого следует остерегаться *.

То, о чём я пишу в данной работе, тесно связано с совершенно иной областью
человеческой деятельности: международной политикой и войной. Я имею в виду технику
«промывания мозгов» и другие схожие техники. Прочитав недавно вышедшую крайне
интересную книгу Мерло под названием «Насилие над разумом» (Meerloo «The rape of the
mind», 1956), я был поражен сходством между сознательными, умышленными техниками
промывания мозгов, которые он описывает, и мешающими развитию Эго и
подрывающими Эго-функционирование бессознательными (или преимущественно
бессознательными) техниками, воздействие которых я обнаруживал в текущем и прошлом
опыте шизофренических пациентов. Одним из примеров подобного сходства является
навязанная изоляция того, кому промывают мозги, от всех, кроме его мучителей.
Взросление ребёнка, который становится шизофреником, часто сопровождается
специфическим поведением родителя, направленным на подрывание процессов
интеграции. Речь идёт о запрещении ребёнку обращаться к другим людям, которые могли
бы признать его собственные эмоциональные реакции адекватными и поддержать его в
его борьбе со страхом, внушаемом родителем и заключающемся в том, что ребёнок
должен быть сумасшедшим, раз он так «иррационально» реагирует на родителя.

В своей книге Мерло описывает процесс промывания мозгов на примере (а)

умышленных экспериментов, проводимых в рамках тоталитарной политической
идеологии; (б) скрытых культурных тенденций современного общества, проявляющихся
даже в политически демократических странах. Моя работа описывает во многом
аналогичные техники на еще одном примере – жизни шизофренических пациентов.

В. Мотивы, стоящие за попыткой свести с ума другого

Способ межличностного взаимодействия, направленный на то, чтобы свести

другого с ума, может основываться на различных мотивах. Возможно, в каждом
отдельном случае действует целый комплекс различных мотивов. Эти мотивы можно
представить в виде шкалы, на одном конце которой находится сильная враждебность, а на
другом – желание здоровых близких отношений с другим человеком и стремление к
самореализации. Я начну с более очевидных мотивов, которые касаются враждебности.

(1) Попытка свести другого с ума может по большей части являться

психологическим эквивалентом убийства. Она может изначально представлять собой
усилие, направленное на то, чтобы разрушить другого человека, избавиться от него, как
если бы человек оказался разрушен физически. В связи с этим интересно отметить, что в
законодательной системе существует строгое наказание за физическое убийство, но не
предусмотрено – или может быть совсем незначительным – наказание за психическое
убийство, за психологическое разрушение человека, за сведение его с ума. В рамках
понимания среднестатистического человека, не знакомого с законом в деталях,
единственной мерой наказания в этой области является косвенная и совершенно не

6
пугающая формулировка юридического обременения за «психическую жестокость», к
которой нередко взывают в многочисленных случаях расторжения брака.

Я не критикую закон и не предлагаю менять его; я полагаю, что было бы бесполезно

прописывать в законе необходимость доказывать, что один человек в значительной
степени способствовал тому, чтобы другой «сошёл с ума». Я лишь обозначаю, что в
рамках нашей актуальной законодательной системы человек может чувствовать себя
огражденным от физического убийства, но одновременно он не может чувствовать то же
самое в отношении психологического убийства.

Здесь следует отметить, что психоз, достаточно сильный, чтобы стать основанием
для многолетней госпитализации, способен надолго оградить пациента от участия в жизни
его семьи, и более эффективно его могла бы оградить только смерть. Известны случаи,
когда родители госпитализированного ребёнка, длительно пребывающего в состоянии
психоза, дают понять окружающим, что ребёнок умер. Достаточно часто остальные члены
семьи стараются не упоминать о госпитализированном в своей повседневной жизни,
общении с друзьями и знакомыми и не обсуждать с самим госпитализированным
семейные дела, не сообщать ему об изменениях в жизни семьи, как если бы он «ушёл».

Говоря об этом мотиве, я приведу случай работы с молодой женщиной, которая

находилась на госпитализации более трёх лет в связи с диагнозом шизофрения и которая
за это время смогла рассказать мне некоторые подробности её жизни внутри семьи до
начала болезни.

У пациентки была сестра на два года младше неё. Обе девочки были симпатичные.
Мать и отец внушали обеим, что единственный смысл жизни девочки – выйти замуж за
социально выдающегося, богатого мужчину. Каждая из девочек фантазировала, что
является женой отца, что было связано с тем, что мать занимала в семье исключенную
позицию, лишённую достоинства. Вследствие этого девочки интенсивно и открыто
конкурировали друг с другом.

На одной из терапевтических сессий моя пациентка вспомнила время (за два года до
её первой госпитализации), когда её сестра была обманута мужчиной, который ушёл от
неё к её «подруге» Мэри, с которой она сама его познакомила. Пациентка рассказала, что
примерно в течение года после этого её сестра не снимала черные очки, бродила по дому,
говоря, что убьёт себя, и рыдала. Пациентка сказала, что эти черные очки «сводили её
сестру с ума». Она также добавила: «Моя сестра говорила, что много читала, поэтому не
свихнется». И она прокомментировала для меня, что «зависть и ненависть … и все
издевательства… делают человека сумасшедшим». Она говорила о том, «как сильно Сара
(сестра пациентки) завидовала Мэри». У меня возникла мысль, что это было смещение,
что, на самом деле, она хотела бы сказать «… завидовала мне». От других её рассказов у
меня также возникло чёткое ощущение, что сестры сильно завидовали друг другу в тот
период. Я обратил внимание, что когда она периодически говорила о страданиях своей
сестры, на её лице систематически появлялась садистическая улыбка. Однажды она
сказала: «Если два человека хотят одну и ту же вещь, они вынуждены ненавидеть друг
друга и испытывать зависть». Позже она рассуждала о том, как сильно человек может
завидовать другому и ненавидеть его, если тот стоит на пути к желаемому чему-то или

7
кому-то. Я как бы между делом бросил, что естественно, что в такой ситуации человек
чувствует так, будто хочет убить другого, избавиться от него. На это она ответила:
«Убивать нельзя», и это звучало так, как если бы она уже думала об убийстве, но
столкнулась с фактом, что убийство, по каким-то непонятным для неё причинам,
запрещено.

Среди прочего история этой девушки содержит эпизоды, когда она вербально
грозила убить сестру – «Я нападу на тебя, когда ты будешь стоять ко мне спиной и не
увидишь» – и случай, когда она схватила молоток и угрожала убить им свою мать. Сестра
пациентки, которая через несколько месяцев после первой госпитализации пациентки
вышла замуж, не хотела пускать пациентку в свой дом из страха, что пациентка убьёт её
маленького ребёнка. Одним словом, семья воспринимала её угрозы убить достаточно
серьёзно.

Теперь, на терапевтической сессии, поразмыслив, она сказала: «Убивать нельзя», и

многозначительно добавила: «Но есть и другие способы». В другой раз, описывая
депрессивные симптомы своей сестры, она начала напевать по памяти слова из абсурдной
песни «Мэйрзи впадает в детство» (Mairzy Doats), которая была популярна в то время.
Она постоянно сомневалась, пелось ли в песне имя «Мэйрзи». Дважды она сказала, что
иногда ей кажется, что это «Мэйрзи», а иногда – что это «Мэри». В связи с этим мне
показалось, что в тот период, когда сестра пациентки находилась в депрессии, пациентка
изводила её тем, что спрашивала об этой песне и постоянно напоминала сестре
ненавидимое ею имя «Мэри» – имя бывшей подруги сестры, которая увела у неё молодого
человека и, в конце концов, вышла за него замуж.

Данный случай слишком объёмен, чтобы описать его здесь целиком. Однако суть
его заключалась в том, что пациентка очевидно чувствовала себя вовлечённой в
отчаянную борьбу с сестрой за то, кто кого первым сведёт с ума. Однажды пациентка
вспомнила с ярко выраженной тревогой: «Сара сказала, что я имела к этому какое-то
отношение». Под «этим» пациентка имела в виду депрессию Сары. Она процитировала
слова Сары: «Надеюсь, ты никогда этого не добьёшься». Эта фраза несомненно носила
зловещий, угрожающий оттенок для пациентки. У меня появилось чёткое ощущение, что
она чувствует вину за болезнь сестры, чувствует, что сестра обвиняет её в случившемся, и
боится, что сестра отомстит ей, заставив так же заболеть.

Речь идёт о том, что я называю «(по)желанием психоза», которое целиком

аналогично «(по)желанию смерти». В нескольких клинических случаях я обнаруживал у
пациентов, которые будучи детьми, до начала собственного заболевания, столкнулись с
опытом, когда их родителей госпитализировали по причине психоза, вину за вытесненное
«(по)желание психоза», сходное с порождающим вину «(по)желанием смерти» у тех
людей, у которых умирает ненавидимый ими родитель. Пациенты, которые
демонстрируют эту вину за «(по)желание психоза», очевидно, живут с ощущением, что
когда-то им удалось одержать верх в обоюдной борьбе с собственным родителем, где
каждый стремился свести другого с ума. Последующее развитие собственного психоза у
таких пациентов может отчасти быть связано с чувством вины и страхом перед местью
родителя, которые вытекают из дуэли предыдущих лет. В случае, который я описал выше,
сестра пациентки не была госпитализирована. Однако остальные обстоятельства были

8
такими же, как у пациентов, в чьём детстве мать или отец были госпитализированы в
состоянии психоза.

Тот способ межличностного взаимодействия, который я описываю в данной статье

как усилие, направленное на то, чтобы свести другого с ума, вероятно, было привычным
способом, которым разные члены семьи моей пациентки взаимодействовали друг с
другом в течение многих лет. Я приведу только один отрывок из истории этой семьи. В
детстве и подростковом возрасте пациентка испытывала сильную тревогу по поводу её
зубов, так как она потеряла несколько зубов в одном происшествии на детской площадке.
Отец часто пугал и изводил её, говоря: «Я собираюсь вынуть твои зубы и использовать их
как метку для мяча для игры в гольф». По словам администратора психиатрической
лечебницы, в течение нескольких первых месяцев госпитализации в Честнат Лодж
пациентка «пресмыкалась в ужасе», постоянно ища подтверждение того, что её зубам и
другим частям тела не причинят вреда. После нескольких лет терапии мне стала понятна
её убеждённость в том, что члены её семьи, испытывая к ней ненависть и зависть,
действовали сообща, чтобы свести её с ума и таким образом освободить свой дом от её
присутствия. Несмотря на то, что это едва ли является точной целостной картиной того,
что произошло, я полагаю, что это весьма точное описание части того, что случилось.

(2) Мотивом усилия, направленного на то, чтобы свести другого с ума, может быть
желание экстернализовать/вынести вовне собственное сумасшествие, несущее угрозу, и
таким образом избавиться от него. Известно, что семьи шизофренических пациентов
имеют склонность общаться с пациентом словно он семейный «дурачок», словно он
является хранилищем всего сумасшествия остальных членов семьи. В книге Хилла (Hill,
1955), о которой я говорил выше, содержатся ценные наблюдения, которые помогают
ухватить идею о том, что сумасшествие пациента в значительной степени сводится к
интроекту сумасшедшего родителя (в моём опыте работы и в опыте работы Хилла этим
родителем обычно оказывалась мать), который, будучи интроецирован, захватывает
собственное Супер-Эго человека, остающееся иррациональным и деформированным. В
той степени, в которой этот процесс имеет место в отношениях матери с её ребёнком,
матери удаётся экстернализовать собственное сумасшествие в ребёнка. Моя концепция
попытки свести другого с ума во многом основана, как я упоминал ранее, на тех выводах,
к которым пришёл Хилл.

В другой своей работе (1958) я предположил, что самым важным компонентом в

описываемых взаимоотношениях между матерью и ребёнком является искренняя любовь
ребёнка к матери и забота о ней, любовь и забота сильные настолько, чтобы побудить
ребёнка взаимодействовать с матерью в настолько паталогической интеграции. Одним
словом, ребёнок любит мать настолько сильно, что приносит свою собственную
развивающуюся индивидуальность в жертву симбиозу, который крайне необходим для
психического функционирования матери.

(3) Другой мотив, стоящий за усилием свести другого с ума, – это, во многих
случаях, желание сделать передышку в невыносимо конфликтной ситуации, наполненной
тревожным ожиданием. Например, если ребёнок постоянно живёт под угрозой, что его
мать сойдёт с ума, что станет катастрофой для него самого, так как из его жизни пропадёт
человек, который ему жизненно необходим, ребёнок может захотеть сделать всё

9
возможное, чтобы самому свести её с ума и таким образом ликвидировать угрозу, которая
висит над его головой подобно Дамоклову мечу. Если его падение неизбежно, можно хотя
бы получить удовлетворение от того, что неминуемая катастрофа является делом
собственных рук.

Ежедневно в нашей психиатрической практике мы видим, что пациенты стремятся

сами навлечь на себя любую катастрофу, которую они ощущают, как нечто неизбежное, и
это является способом заглушить невыносимые чувства беспомощности и тревожной
неопределенности перед лицом этой катастрофы.

Мучительно небезопасная природа постоянно амбивалентных отношений, которые

существуют в младенчестве и детстве между человеком, который затем развивает
шизофрению, и его матерью или отцом описаны в работах Хилла (Hill, 1955), Ариети
(Arieti, 1955), Боуэна (Bowen, 1956), а также в моих работах (1951). Любой человек,
участвовавший в длительной терапевтической работе с шизофреником, мог через
собственные переносные отношения с пациентом на себе ощутить взаимную, крайне
интенсивную амбивалентность, которая существовала между пациентом и его более
значимым с точки зрения патологии родителем.

(4) На удивление часто – и в историях пациентов, и в раскрытии их отношений с

родителями в детстве через развитие переноса – встречается факт, что они в какой-то
момент детства открывали для себя, что один из их родителей был «слегка того». Ребёнок
чувствовал – я полагаю, зачастую верно – что сумасшествие родителя было настолько
трудно уловимым и скрытым от общества, проявляющимся только в отношениях с самим
ребёнком так, что он был единственным, кто знал о масштабе этого сумасшествия. В
таких обстоятельствах это знание оставалось отягчённым виной секретом ребёнка; он
одновременно чувствовал собственную ответственность за родительское сумасшествие и
тяготился и самим сумасшествием – так как родитель чаще всего искал удовлетворения
психотических потребностей через ребёнка – и собственным знанием о существовании
этого сумасшествия.

В такой ситуации вызревает желание ребёнка спровоцировать родителя на

открытый психоз – свести родителя с ума так, чтобы его сумасшествие стало очевидным
для окружающих людей – так, чтобы семья и общество разделили бы с ребёнком эту
ношу. Пациенты с подобным предпсихотическим опытом встречаются намного чаще, чем
пациенты, один из родителей которых действительно впадал в открытый психоз и был
госпитализирован.

Формулируя эти идеи, я не забываю о вероятности, что пациент, пытающийся

противостоять развивающемуся психозу, будет проецировать грозящее ему
«сумасшествие» на одного из родителей. Такое происходит часто и, полагаю, даже
регулярно. Но тот процесс, который я описал, не редко дополняет картину.

(5) Наиболее сильный и часто встречающийся мотив свести другого с ума – это
желание найти родственную душу, чтобы скрасить невыносимое одиночество. Этот мотив
чётко прослеживался у родителей, поддерживавших симбиотические отношения с
ребёнком, в каждом из длительных клинических случаев шизофренических пациентов, с

10
которыми мне удавалось прояснить их отношения в детстве. Слабо интегрированный
родитель, как правило, очень одинок и испытывает голод по тому, кто мог бы разделить с
ним (или с ней) личные эмоциональные переживания и искажённое видение мира.

Следующее описание санитаром его разговора с 28-летним пациентом-

шизофреником показывает, как работает этот мотив:

Всё утро Карл оставался тихим, словно подавленным – и вдруг он заговорил о

болезни своей матери. Он сказал, что завидовал своей старшей сестре, потому что ей не
пришлось нести на себе груз материнской болезни. (Сестра здорова). Что его мать
«опробовала» свои параноидальные идеи на нём. Она бродила по дому, опускала жалюзи,
проверяла, нет ли кого поблизости, а потом подробно рассказывала сыну свои явно
параноидные идеи о соседях и друзьях. Он очень философски проговорил, что чувствовал,
что в её болезни ей нужна была компания – что ей было настолько одиноко, что она
была вынуждена использовать сына таким способом… У него возникают мысли, что
люди говорят о нём, он озвучивает их в наивной и откровенной манере.

Отражение этого родительского мотива можно увидеть в фанатичной преданности

пациентов своим родителям, преданности, которую в психотерапии хронической
шизофрении удаётся преодолеть только спустя годы напряжённой работы пациента и
терапевта. Эту же преданность можно заметить в том, как часто глубоко нарушенные
пациенты галлюцинируют о своём родителе как об идеальном человеке. В своей работе я
замечал, что идеализированный родитель часто расщепляется на две части –
персонификацию зла и персонификацию любви и защиты. С наиболее нарушенными
пациентами могут потребоваться месяцы тяжёлого терапевтического труда, прежде чем
терапевт начнёт выделять в том, как пациент видит его самого, градиент либидинозно
катектированной реальности, схожий с галлюцинаторным, но субъективно живым и
реальным восприятием пациентом родительских образов. И, как уже отмечалось выше,
этот мотив становится очевидным в том, как родитель изо всех сил и всеми имеющимися
в распоряжении средствами борется против совместного усилия пациента и терапевта
освободить пациента от его волшебно «близкого», магически «понимаемого и
понимающего» родителя, отношения с которым носят характер «двое против целого
мира».

Я не говорил о контрастирующем здоровом желании родителей помочь своему

ребёнку достичь истинной зрелости, противостоящем субъективно взаимно всемогущей,
небесной любви, которая на деле оборачивается крайне амбивалентной, психотической
связью. Не бывает родителей, которые были бы лишены этого здорового родительского
желания, и зачастую, согласно моему опыту, это желание оказывается достаточно
сильным, чтобы позволить родителям вносить свой необходимый вклад в то усилие,
которое делают пациент и терапевт. Тем не менее, справедливым остаётся тот факт, что
младенческая всемогущая связь между «наиболее слабой», наименее зрелой стороной
личности родителя с одной стороны и личностью пациента с другой, согласно моему
опыту, представляет из себя серьёзное препятствие на пути пациента к выздоровлению.

Эта связь воспроизводится в развивающемся переносе актуальных отношений

между пациентом и терапевтом, и терапевт неизбежно и глубоко погружается в

11
субъективное переживание волшебной близости и разделяемого с пациентом
всемогущества. Я считаю, что очаровывающая/порабощающая природа этой фазы во
многих случаях объясняет, почему терапия этих пациентов требует много времени.
Терапевт, как минимум одной ногой, оказывается внутри психологического процесса, в
который вовлечен пациент, а именно процесса поддержания расщепления между
«хорошей самостью» и «плохой самостью» пациента; на деле, как правило, терапевт
оказывается внутри этого процесса обеими ногами на N-ное количество месяцев. И тогда
оба, и терапевт, и пациент, проводят долгое время, наслаждаясь исключительно
«хорошим» переживанием себя и другого, в то время как «плохие» элементы отношений
удерживаются вытесненными или проецируются на мир за пределами «гнёздышка». Эти
переживания позволяют терапевту понять на своем опыте, насколько сильным был тот
соблазн, которому пациент подвергался в детстве со стороны родителя, соблазн быть
«сумасшедшим» вдвоём с родителем.

(6) Следующий мотив делает очевидной сложность интерперсональных отношений,

комплексность того, что происходит в реальности, что превращает любую попытку
описать отношения (как ту, что я предпринимаю в данной статье) в грубое и чрезмерное
упрощение.

Способ межличностного взаимодействия, имеющий все признаки усилия,

направленного на то, чтобы свести другого с ума, в действительности, может
мотивироваться сильным сознательным или бессознательным желанием вовлечь другого в
более здоровые близкие отношения, усилить его интегрированность как в отношениях с
кем-то другим, так и в отношениях с самим собой. Фактически, успешная
психотерапевтическая интервенция часто принимает точно такую же внешнюю форму.

В данном случае сознательная или бессознательная попытка активизировать

диссоциированные или вытесненные элементы психики другого человека направлена не
на то, чтобы затопить его Эго ставшими доступными содержаниями, но на то, чтобы Эго
интегрировало эти содержания. Конечно, я не имею в виду, что инициатор подобного рода
взаимодействия осознает, что он делает, и детально планирует свои действия.

Мартин Бубер2 (Friedman, 1955), философ и теолог, называет подобное

стимулирование внутриличностной и межличностной интеграции другого человека или
содействие его самореализации частью сущности отношений любви. Бубер говорит об
этом как о «делании другого человека существующим/настоящим», и когда этот процесс
становится взаимным, возникает «взаимное подтверждение». Бубер пишет: «Помощь,
которую люди оказывают друг другу в том, чтобы становиться самими собой, ведёт к
расцвету жизни внутри человеческих отношений» (Limentani, 1956).

Другими словами, я полагаю, что сущность отношений любви подразумевает

отношение к другому человеку как к целостности, включая те ситуации, когда другой
человек сам не осознает себя как целостность и когда такое отношение предполагает, что
мы находим в человеке личность, являющуюся нечто большим, чем та личность, которой
человек сам себя осознает, и апеллируем к ней (в частности в отношениях с маленьким
2
Прим. переводчика: Мартин Бубер – еврейский экзистенциальный философ, теоретик сионизма, также близкий к иудейскому
религиозному анархизму. Центральная идея философии Бубера — фундаментальная ситуация сосуществования Я с другой личностью,
существования, как «со-бытия» с другими людьми. (Википедия)

12
ребёнком или с психически больным взрослым человеком, и, хоть и в меньшей степени, в
отношениях с остальными людьми).

Таким образом, возвращаясь к тому, что может казаться усилием, направленным на

сведение другого с ума, мы обнаруживаем, что это усилие может быть очень близко к
попытке содействия другому на его пути к большей интегрированности, и тогда это
усилие может быть рассмотрено, как сущность отношений любви. Истинное же усилие
свести другого с ума – ослабить интегрированность его личности, уменьшить область Эго
и расширить область процессов диссоциации и вытеснения внутри его личности – можно
рассматривать как полную противоположность отношений любви, которые описывает
Бубер.

Я подозреваю, что во многих случаях, когда родители провоцируют «схождение с

ума» у своего сына или дочери, психоз ребёнка представляет собой своего рода провал
сознательной или бессознательной попытки родителя помочь ребёнку достичь более
зрелой интеграции. Любой аналитик подтвердит, что никто и никогда не может точно
знать, каковы пределы способностей Эго другого человека. Вполне вероятно, что
родители часто совершают действия, аналогичные несвоевременным или же плохо
отвечающим потребностям Эго пациента интервенциям терапевта, которые не дают
желаемого результата в виде дальнейшей интеграции пациента, но имеют
дезинтегрирующий эффект.

Я думаю здесь важно отметить, что в очень многих случаях развития психоза
предшествующие психозу события, которые сами по себе могут быть разными, по своей
сути приводят пациента к осознанию некой правды о самом себе и о своих отношениях с
другими членами семьи, такой правды, которая является действительно ценной, такой
правды, в которой пациент давно нуждается и которая может стать основой для
интенсивного развития Эго и ускоренной интеграции личности. Но эта правда слишком
резко попадает в Эго пациента и не может быть ассимилирована, и Эго регрессирует,
дистанцируясь от тех содержаний, которые по оказываемому ими эффекту подобны
открытому ящику Пандоры. Таким образом, то, что могло бы стать и что, вероятно,
становится ценным, творческим, интегрирующим опытом роста у большинства людей,
никогда не обращавшихся к психиатру, здесь превращается в опыт развития психоза как
выстраивания различных патологических защит (деллюзии, галлюцинаций,
деперсонализации и т. д.), направленных против осознания этой правды.

В психотерапии от терапевта часто требуется привносить в процесс новые

содержания, умело дозируя их количество и оценивая их своевременность. Это же
привнесение нового даёт абсолютно противоположный желаемому результат, если новый
материал предлагается не так умело (по причине неопытности терапевта или потому что в
отношении терапевта к пациенту ненависть преобладает над любовью). Например,
преждевременные интерпретации могут оказывать на пациента не интегрирующий, а
дезинтегрирующий эффект.

(7) Следующий мотив, о котором я буду говорить, можно рассматривать в связи с

выводом, сделанным Хиллом. Это вывод о том, что мать шизофреника даёт ребёнку

13
почувствовать угрозу, что она сойдет с ума, если ребенок психологически сепарируется от
неё и станет отдельным индивидом.

Данный мотив заключается в следующем: ребёнок может переживать своё желание

индивидуации как желание свести свою мать с ума. Мать реагирует на его желание
индивидуации как на попытку свести её с ума. И таким образом, мне кажется совершенно
естественным то, что такой ребёнок может оказаться неспособным различить свои
нормальные и ценные усилия стать индивидуумом, с одной стороны, и чудовищное
желание свести с ума свою мать, на которое мать позже неоднократно реагирует,
подтверждая реальность этого намерения.

Я думаю, подобная психодинамика совершенно аналогична ситуации, когда мать

заявляет, что если её ребёнок действительно станет взрослым, это её убьёт. Согласно
тому, что мы обнаруживаем в клинической работе, в этом случае ребёнок начинает
переживать свои обычные желания стать отдельным индивидуумом, как чудовищное
желание убить свою мать. Хилл рассматривает эту идею в своей книге.

Если мы попробуем взглянуть немного дальше на отношения ребёнка с матерью,

которую описывает Хилл, и сместим фокус так, чтобы визуализировать борьбу между
матерью и ребенком в стремлении свести друг друга с ума, то появляется еще один
интересный момент: мнимые попытки матери свести ребёнка с ума могут содержать в
себе ядро доброкачественной мотивации помочь ребёнку стать отдельным индивидуумом,
несмотря на то, что сама мать этого не осознаёт. Возможно, что в понимании такой матери
психологическая сепарация и индивидуация настолько сливаются с сумасшествием, что
она не может воспринимать этот мотив как желание помочь ребенку стать отдельным. Но
вполне возможно, что здоровая часть матери чувствует, что ребёнку необходимо нечто,
чего она не даёт, нечто чрезвычайно важное, и тогда та часть матери, которая якобы
пытается свести ребёнка с ума, пытается, на самом деле, помочь ребёнку стать
индивидуумом.

В психотерапевтических отношениях мы обнаруживаем то, что такой пациент,

вследствие пережитого им прошлого, склонен реагировать на своё развитие, сепарацию и
рост Эго как на сумасшествие, вызывающее нарастающую тревогу. А терапевт (который
на данном этапе работы занимает в переносе позицию матери) склонен также проживать
эту тревогу. Соответственно оба участника склонны бессознательно удерживать
симбиотические отношения друг с другом из обоюдных опасений, что иначе пациент
окончательно сойдёт с ума, а на самом деле, из опасений, что пациент выйдет из
симбиотического состояния в здоровую отдельность. Эта формулировка соответствует
комментарию Салита-Пемов3 (в личном разговоре) о том, что «отдельность пациента
[шизофреника] частично обитает в его симптомах».

(8) Последний мотив, согласно моему опыту, фактически является самым частым и
самым мощным из всех остальных мотивов. Здесь я упомяну о нем кратко, поскольку я
уже затрагивал его в обсуждении мотива (5) и потому что много заключительных страниц
3
Прим. переводчика: Szalita-Pemow Alberta B. – одна из авторов статьи «The 'Intuitive Process' and its Relation to Work with
Schizophrenics» («Интуитивные процессы и их отношение к работе с шизофрениками»), опубликованной в Journal of the American
Psychoanalytic Association, 1955.

14
этой работы будут посвящены именно ему. Этот мотив заключается в достижении,
увековечении или вторичном захвате удовлетворения, присущего симбиотическому типу
связи. Очень часто мы обнаруживаем, что источником усилий, направленных на то, чтобы
свести другого с ума или увековечить его сумасшествие, является бессознательная борьба
обоих участников за удовлетворение, которое предлагает симбиотическая связь, пусть
даже ценой сопровождающих её аспектов тревоги и фрустрации.

Я не буду обсуждать другие возможные мотивы, стоящие за попыткой свести

другого с ума. Несомненно, вы можете найти другие, и некоторые из них могут оказаться
также важны, как и те мотивы, которые я описал. Но описанные мной восемь мотивов,
согласно моему опыту, являются наиболее часто встречающимися и весомыми.

С. Отношения пациент – терапевт

Значительная часть клинического опыта, который привёл меня к центральной

гипотезе данной работы, состоит из наблюдений за отношениями пациентов с группой их
родителей и членов семьи и группой пациентов и персонала больницы. Если бы я мог
написать более подробно, я бы представил данные, показывающие то, что в обеих
ситуациях, включение пациента в группу во многих случаях принимает форму взаимной
борьбы за то, чтобы свести друг друга с ума.

Но, поскольку я считаю, что, в целом, там действуют те же самые

психодинамические процессы, а единственное принципиальное отличие заключается в
том, что они действуют в отношениях с группой, а не в диаде, и поскольку меня в
большей степени интересует индивидуальная терапия, то я сосредоточу свои дальнейшие
рассуждения в контексте отношений пациент – терапевт.

Согласно моему опыту, именно в отношениях пациент – терапевт можно наиболее

чётко различить этот способ взаимодействия – стремление свести другого человека с ума.
В частности, этот тип отношений преобладает в начале терапии, когда шизофренический
пациент вовлекается в работу и развивает перенос на терапевта. На этом этапе между
пациентом и терапевтом воссоздается та борьба за сведение друг друга с ума, которая
ранее разворачивалась между пациентом и его родителем. На основании моей
собственной терапевтической работы и того, что я наблюдал в работе других терапевтов в
психиатрической больнице Честнат Лодж, у меня сложилось впечатление, что подобный
этап наступает в любом успешном курсе психотерапии с пациентом-шизофреником. Я
считаю, что в большинстве случаев на этом этапе психотерапевт оказывается глубоко
погружен в такую борьбу и всерьёз чувствует, что его личная интеграция находится, в той
или иной степени, в реальной опасности. Вовлеченность терапевта на этом этапе развития
переноса необходима и является одним из основных элементов психотерапии
шизофреников. Иногда рост напряжения затрудняет продолжение работы.

Один из моих пациентов-шизофреников, мужчина, в течение двух лет говорил мне:

«Вы, доктор Сирлс, странный!», «Вы сумасшедший, доктор Сирлс!», «Вы мыслите
странно». И он добавлял со знающим видом: «Вы ведь не ведёте себя с другими людьми
так, как ведёте себя со мной, не так ли?» В развитии переноса этого человека ко мне как к
материнской фигуре было прекрасно видно, что в ранние годы он неоднократно проверял

15
разумность своей матери, вовлекая её в разные ситуации и наблюдая за тем, будет ли она
реагировать обычным образом или проявит ненормальность. Мать, которая умерла за
несколько лет до госпитализации пациента, была ярко выраженной шизоидной
личностью, с которой пациент жил в типично симбиотических отношениях в течение
многих лет. Другие члены семьи, трепетно относившиеся к своей репутации,
отгораживались и относились с пренебрежением к этой странной матери и её ребёнку, что
было не менее странно, чем поведение самой матери.

В работе с этим пациентом борьба за то, чтобы свести другого с ума, разыгрывалась
с необычайной интенсивностью. Он непрерывно проверял меня, как ранее проверял свою
шизоидную мать, стремясь найти доказательства, которые подтвердили бы постоянно
мучившие его подозрения, что я слегка, или даже не слегка, выжил из ума. Много лет он с
выматывающей настойчивостью снова и снова воспринимал ситуацию через
примитивные стереотипы, в которых он наклеивал на себя ярлык здорового и хорошего, а
на меня ярлык извращённого и злого. Время от времени он придирался ко мне в настолько
насмешливой, саркастичной, осуждающей и обвиняющей манере, в которой, очевидно,
ранее мать обращалась к нему, что мне требовались усилия, чтобы остаться в комнате. Он
снова и снова обвинял меня в том, что я свожу его с ума 4. После многих часов, которые я
провёл рядом с этим пациентом, будучи вынужденным сражаться за то, чтобы сохранить
своё психическое здоровье и здравомыслие, я постепенно начал понимать, что эти часто
повторяющиеся обвинения меня в попытке свести его с ума, возможно, содержат
проекцию.

В течение того часа, который я работал с 24-х летней женщиной-шизофреничкой,

меня затопили чувства растерянности и нереальности, когда пациентка, личность со
множественным бредом, начала читать мне книгу про обучение японской игре Го.
Казалось, она находила скрытый смысл практически в каждом слове и даже почти в
каждом слоге. Она постоянно значительно поглядывала на меня с саркастической
улыбкой, словно была убеждена в том, что я тоже знал скрытое значение, которое она
здесь обнаружила. Побыв некоторое время в состоянии дезинтеграции, я осознал, какой
напуганной, недоверчивой и изолированной была эта женщина. Она проделывала со мной
то же самое, что в детстве проделывала с ней её мать, когда брала её в кино и постоянно
повторяла ей: «А теперь подумай!», что пациентка воспринимала – и я полагаю,
воспринимала верно – как приказ матери, чтобы дочь почувствовала то тайное, особое
значение, скрытое в фильме, которое сама мать обнаружила в фильме. При этом, мать
оставалась крайне психотической личностью всё детство пациентки. Пациентка лишалась
сил из-за невыполнимости этого задания (успешно выполнить которое означало бы
разделить материнский психоз), что произошло и со мной в течение той сессии, когда она
читала про Го. К тому же, немного позже она рассказала мне о том, как подобным же
образом часами читала матери, пока та занималась домашними делами. И мне стало
очевидно, что она извлекала много садистического удовольствия из ощущения своей
способности доводить мать до безумия её же способом. Много раз я видел, как она сидела

4
Мужчина-шизофреник, который после нескольких месяцев молчания начал разговаривать со своим терапевтом, повторял в
тревожном протесте: «Вы говорите слишком странно… Вы совершенно безумный». После визита своей матери он с тревогой
утверждал, что мать хотела убить его, он говорил о том, что мать делает его больным и что именно она упекла брата пациента в
монастырь (брат пациента – монах). Через несколько месяцев те же самые чувства возникли в обвинениях терапевта: «Вы хотели убить
меня, Вы делаете меня больным … безумные мысли. Вы говорите слишком странно».

16
с триумфальной улыбкой после того, как ей удавалось совершенно меня озадачить и
довести до ощущения небезопасности, используя хаотичную вербализацию бредовых
идей.

С самого раннего детства разные члены семьи постоянно говорили этой женщине:
«Ты сумасшедшая!» в ответ на её вопросы, которые она задавала, чтобы разрешить
сомнения, которые, в некоторой степени, часто переживают все дети, если они попадают в
непривычные, сложные ситуации. Однажды она описала мне это так: «Когда я только
намеревалась открыть рот, шесть или восемь из них [т.е. другие члены ее необычайно
большой семьи] затыкали мне рот и говорили, что я сумасшедшая, до тех пор, пока я не
начинала сомневаться, не теряю ли я действительно разум». Мне стало достаточно
очевидно, что взаимная борьба свести друг друга с ума происходила между этой
женщиной – с одной стороны, и другими членами её семьи – с другой стороны. То же
самое проявлялось с особой интенсивностью между пациенткой и её матерью –
чрезвычайно изменчивой личностью (по словам одного из братьев пациентки). В течение
нескольких лет после начала нашей терапии пациентка оставалась убеждена в том, что её
мать была не одной личностью, а несколькими. Однажды она сказала мне следующие
слова, отражающие борьбу за то, чтобы свести другого с ума: «Они всегда говорили «Ты
психованная! Будь осторожна, а не то кончишь в психушке!» Вот какие они, но они
никогда этого не признают».

Однако в работе с этой женщиной существовали намёки на то, что её попытки

свести меня с ума (как материнскую фигуру в переносе на данном этапе терапии) порой
мотивировались не столько садистическим удовольствием от дезорганизации моей
психики и не потребностью поместить в меня её психоз, а скорее, подлинным
беспокойством обо мне. В такие моменты взаимодействие между нами развивалось так,
как если бы я был в позиции её больной матери, которой требовалось лечение, которое
пациентка была не в силах осуществить. И это целиком соответствовало ситуации,
происходившей в её детстве, в её отношениях с психически больной матерью, которая
никогда не получала профессионального лечения своей хронической «амбулаторной»
шизофрении.

Этот аспект переноса проявил себя, когда на одной из сессий мы достаточно

активно обменивались взглядами, а ближе к концу сессии пациентка начала выражать
протест следующими словами: «Почему бы тебе не поехать в психиатрическую
больницу?» – вот о чем Вы просите меня всё это время, пока говорите». Она сказала это
не враждебно, а с беспокойством и беспомощностью, словно она несла ответственность за
помещение меня в психиатрическую больницу и чувствовала, что она не в силах
выполнить это обязательство. Две недели спустя на другой сессии она потребовала:
«Когда же они собираются отправить Вас в психиатрическую больницу? … Я знаю, Вы
пытаетесь попасть туда». В таких случаях я предполагаю, что одним из действующих
факторов была проекция её собственного бессознательного желания быть отправленной в
психиатрическую больницу. Вместе с этим, всё это настолько точно соотносится с
отношениями, которые были сформированы между ней и её матерью. Кроме того,
существовало много дополнительных признаков того, что она относилась ко мне как к

17
собственной матери из её детства, поэтому я убежден в значимости переноса, который
описал выше, и его влиянии на то, как она реагировала на меня.

Выше описанные примеры преимущественно иллюстрируют попытки пациентов

свести своего терапевта с ума. Мой клинический материал, основанный на собственной
терапевтической работе и на наблюдениях за другими терапевтами, показывает, что
терапевты, в не меньшей степени, чем пациенты, используют (я еще раз подчеркиваю –
преимущественно бессознательно) полную гамму моделей или техник, которые я описал
ранее в этой статье. И их мотивы так же разнообразны, как и мотивы пациентов.

Я полагаю, что в каждом конкретном случае стремление терапевта свести пациента

с ума возникает из двух источников: (а) из самой природы переноса пациента, а именно
типа отношений «или свести другого с ума – или быть сведённым с ума самому», когда
терапевт оказывается втянут в эту модель отношений, комплементарную данному
переносу; (b) из черт характера терапевта, выходящих за пределы его отношений с
конкретным пациентом, в виде бессознательной тенденции свести другого человека с ума,
причем любого другого, с кем он устанавливает значимые близкие отношения
(несомненно, у разных терапевтов она имеет разную силу, но, вероятно, в той или иной
степени, присутствует в констеляции индивидуальных черт любого терапевта).

Итак, когда мы исследуем какие-либо конкретные отношения между пациентом и

терапевтом и обнаруживаем, что их отношения на этом этапе характеризуются
преимущественно взаимной борьбой между двумя участниками за то, чтобы свести с ума
друг друга, то вполне вероятно, что поведение данного психотерапевта отчасти и, я
думаю, в большинстве случаев преимущественно, основано на первом (а) варианте
нормальной реакции терапевта на перенос пациента.

Но, на мой взгляд, в значительной части таких случаев, когда терапевт

поведенчески включается в эту борьбу, второй источник (b) также играет свою большую
или меньшую роль. К моему большому разочарованию, я обнаружил неопровержимое
доказательство наличия такой черты в собственном характере, на достаточно поздней
стадии моего личного анализа (около семи лет назад). Черта, которую я обнаружил,
действовала не только в отношении одного или двух пациентов, с которыми я работал в то
время, но в отношении всех пациентов, а также в отношении многих других людей:
родственников, друзей и знакомых. Следующие общие соображения указывают на
довольно широкую распространённость такой черты характера среди психотерапевтов и
психоаналитиков.

(1) Обсессивно-компульсивный тип структуры личности, конечно, не редкость

среди терапевтов и аналитиков. Не думаю, что такая структура личности преобладает
среди нас, однако любые неофициальные наблюдения указывают на то, что эта структура
встречается среди нас так же часто, как и среди остального населения, так как наша
культура высоко ценит такие обсессивно-компульсивные черты характера, как
организованность, конкурентоспособность, интеллектуализацию и так далее.

Хорошо известно, что одним из основных защитных механизмов обсессивно-

компульсивного типа является реактивное образование. Поэтому неудивительно, что

18
выбор профессии значительного числа психотерапевтов и психоаналитиков отчасти
основывается на реактивном образовании против бессознательных желаний, которые
являются полной противоположностью тем сознательным усилиям, которые они делают
повседневной работе. То есть, подобно тому, что нас не удивляет, что хирург в ходе
своего психоанализа выдает мощные и глубоко вытесненные желания физически
расчленять других людей, мы должны быть готовы увидеть наличие подобных мощных
глубоко вытесненных желаний расчленить структуру личности другого человека у многих
из нас, кто выбрал профессию лечить психические болезни.

(2) Расширяя предложенную выше в пункте (1) гипотетическую аргументацию, мы

приходим к пониманию того, что в тренинговом анализе людей, которые выбрали
психотерапию или психоанализ в качестве профессии, анализируемый столкнулся бы с
большим сопротивлением признанию в себе таких желаний, как те, о которых идет речь
здесь – свести другого с ума, поскольку эти желания напрямую противоречат его
подлинному яркому интересу помогать в исцелении психических заболеваний.
Следовательно, эти бессознательные желания, эта черта личности, которая, по понятным
причинам, может ускользнуть от обнаружения и тщательной проработки в тренинговом
анализе, и сам выбор профессии могут никогда не быть раскрыты как составляющая часть
борьбы анализируемого с его бессознательными желаниями способствовать личностной
дезинтеграции других людей.

Я думаю, более точно это можно описать следующим образом: желание сводить
другого человека с ума является частью безгранично разнообразной констелляции
личности эмоционально здоровых людей; выбор профессии терапевтов и аналитиков в
некоторых случаях, по крайней мере там, где личностная структура специалиста является
обсессивно-компульсивной, обусловлен борьбой его личности с более сильными
бессознательными желаниями этого конкретного типа; и наконец, терапевты и аналитики
выбирают посвятить себя особому делу жизни – облегчению психических заболеваний,
поэтому им особенно трудно позволить себе осознать наличие этих качественно
нормальных желаний в самих себе.

(3) Так многие из нас демонстрируют постоянную готовность рассматривать то или

иное функциональное психическое расстройство или какого-то конкретного пациента как
«нечто неизлечимое», вопреки множеству убедительных доказательств обратного. В связи
с этим возникает предположение, что подобная склонность к принятию ненаучной
«безнадёжной» позиции в действительности маскирует бессознательную инвестицию
терапевта в удержание этих конкретных пациентов в их болезнях. Затрагивая этот момент,
я не хочу приуменьшать те крайне серьёзные трудности, которые стоят на пути
выздоровления многих пациентов с психическими расстройствами. И напротив, мой
личный опыт такой сложной работы с хронически психотическими пациентами привёл
меня к убеждению, что в нашу трудную работу важно, по возможности, не вносить свои
собственные дополнительные осложняющие факторы.

Я много раз видел (в своей работе с хронически психотическими или

невротическими пациентами, в своем опыте супервизий с примерно двадцатью другими
терапевтами в Честнат Лодж и в других местах, а также во время выступлений других
терапевтов, представлявших свою работу), насколько сильно в ходе нашей работы с

19
пациентом мы склонны к развитию безнадежной позиции, которая является средством
бессознательного стремления к отрицаемому, но, на самом деле, глубоко ценному
удовлетворению, которое мы получаем от симбиотического способа связи с пациентом.
На этом этапе мы невольно склонны изо всех сил противиться тому, чтобы пациент сделал
важный шаг вперёд, когда что-то внутри нас чувствует, что этот шаг вот-вот будет сделан.
Время от времени перед значимым продвижением в терапии или пациент, или терапевт
проживает фазу безнадёжности. Эта безнадёжность теперь в ретроспективе может быть
рассмотрена как проявление взаимного удержания симбиотической модели отношений
друг с другом.

В настоящее время существует множество статей и книг, в которых подчёркивается

патогенное значение такой модели отношений в воспитании пациента, особенно
шизофренического. Но я думаю, мы недооценили интенсивно удовлетворяющие элементы
этой модели отношений, отношений, которые позволяют каждому участнику
наслаждаться как инфантильным удовлетворением, так и фантазиями всемогущей матери.
Я считаю, что одной из главных причин сложности вылечивания шизофрении, является
то, что терапевт находит в себе много внутреннего сопротивления тому, чтобы помочь
пациенту выйти из воссозданных в переносе симбиотических отношений пациента и
родителя. Терапевт, как и пациент, склонен сомневаться в возможной выгоде более
зрелых отношений, ради которой, если можно так выразиться, стоило бы отказаться от
симбиотических отношений, которые, несмотря на их мучительность, предоставляют
также и более полное удовлетворение.

Всякий раз, когда мне удавалось получить подробные данные о подобных

ситуациях, я обнаруживал, как можно было предположить, что взаимная борьба между
пациентом и терапевтом за сведение друг друга с ума возникает на пороге необычайно
большого шага вперёд в терапии пациента, и последующие события доказывали это. Как
будто они оба борются за рецидив – возвращение к симбиотической связи – и против
проявления прогресса в терапии.

Я не хочу создавать впечатление того, что после одного такого прорыва

терапевтический путь заключается не более, чем в широкой, гладкой финишной прямой.
Эта борьба должна происходить снова и снова в переносе в проработке симбиотической
связи пациента с матерью. Хотя в последующих повторениях он имеет тенденцию
происходить с меньшей разрушительностью, время от времени на порогах успешных
стадий ослабления симбиотической связи терапевт регулярно обнаруживает себя
ощущающим глубокое отчаяние и чувствует себя сводимым с ума этим невозможным
пациентом. Это можно сравнить с тем, как плод анатомически становится отдельным от
матери. Необходимо не одно, а большое количество труда и усилий прежде, чем ребенок
полностью выйдет из матери. Маргарет Литтл в статье «Контрперенос и реакция на него
пациента» (1951) описывает следующие моменты касательно этого:

«Сознательно и, конечно же, в значительной степени бессознательно, мы все хотим,

чтобы наши пациенты выздоравливали, и мы можем легко идентифицироваться с ними в
их желании выздороветь, то есть с их Эго. Но бессознательно мы склонны также
идентифицироваться с Супер-Эго пациента и его Ид, а, следовательно, и с его запретами
на выздоровление и его желанием оставаться больным и зависимым, и, таким образом, мы

20
можем замедлить его выздоровление. Бессознательно мы можем использовать болезнь
пациента в наших собственных целях, как либидозных, так и агрессивных, и он быстро
отреагирует на это.

Пациент, который в течение большого времени находится в анализе, обычно

становится объектом любви своего аналитика; он – тот человек, которому аналитик хочет
сделать репарацию, а репарационные импульсы, даже когда они осознаны, могут через
частичное вытеснение приводить к повторению. Таким образом у аналитика возникает
необходимость снова и снова улучшать пациента (делать репарацию в его сторону), что
фактически означает – делать его снова и снова больным, чтобы потом вновь улучшить
его [курсив Г.Ф. Сирлса]».

Если использовать этот повторяющийся процесс должным образом, то он может

стать прогрессивным, и «делание пациента больным» примет необходимую и
эффективную форму, когда терапевт открывает доступ к тревогам, которые могут быть
интерпретированы и проработаны. Но это предполагает бессознательную готовность
аналитика позволить своему пациенту выздороветь, стать независимым и покинуть его…

На основании моего (1955) собственного опыта, в отличие от Ричарда и Тильмэна

(Reichard & Tillman, 1950), Лидса и Лидса (Lidz & Lidz, 1952), Лиментани (Limentani,
1956) я считаю, что терапевт предлагает пациенту нечто новое и терапевтичное. Терапевт
предлагает не избегать развития симбиотической взаимной зависимости с пациентом, а
скорее, принять как факт то, что пациенту удалось стать для терапевта кем-то значимым.
Это признание терапевтом своей зависимости от пациента является тем, что мать не
смогла дать пациенту.

Я считаю, что в подавляющем большинстве случаев, когда пациент и терапевт

работают вместе достаточно долго для того, чтобы между ними могла развиться прочная
симбиотическая связь, и оба чувствуют безнадёжность работы, мы можем найти много
доказательств того, что каждый из них бессознательно борется за то, чтобы свети с ума
другого или, говоря точнее, удерживать другого в его сумасшествии так, чтобы он был
вынужден цепляться за этот крайне незрелый и, следовательно, «больной», но глубоко
удовлетворяющий, симбиотический способ отношений с другим человеком.

Вполне возможно, что широко распространенная – не только среди пациентов с

шизофренией, но и среди профессионалов, которые их лечат, – потребность отрицать
удовлетворяющий аспект симбиотических отношений, объясняет высокую
жизнеспособность противоречащей здравому смыслу концепции под названием
«шизофреногенная мать». То есть, возможно, на бессознательном уровне мы находимся
настолько сильно под влиянием удовлетворения, которое предлагает такая мать в своей
симбиотической модели отношений, что мы вынуждены отрицать наши регрессивные
желания в данном направлении. Однако одновременно на сознательном уровне мы
воспринимаем и научно описываем эту мать как совершенно ужасную «шизофреногенную
мать», которую не пожелаешь и врагу.

(4) Личные способы реагирования на взаимодействие с пациентом у многих

терапевтов и аналитиков часто кажутся такими, словно они направлены на то, чтобы

21
свести пациента с ума (или сделать его еще более сумасшедшим), и крайне трудно
отнести этот феномен целиком к отсутствию клинического опыта, навыков и
восприимчивости. То есть я предполагаю, что многие случаи неуклюжей терапевтической
техники, которая способствует дальнейшей дезинтеграции, а не интеграции пациента,
могут быть связаны с хронически вытесненными (и, следовательно, хронически
присутствующими) желаниями терапевта сводить с ума другого человека.

Часто встречаются случаи, когда у нас, терапевтов, есть сильная тенденция

реагировать только на одну сторону амбивалентных чувств пациента. К примеру, когда
госпитализированный пациент-шизофреник проявляет грубо нарушенное поведение,
давая нам знать, что у него есть бессознательная потребность в безопасности
продолжения госпитализации, однако сознательно он требует, чтобы его выпустили, то
мы можем успокаивающим тоном ответить ему: «Я понимаю, что вы действительно
хотите остаться в больнице и боитесь выходить». Этот пример демонстрирует грубость
психотерапевтической техники, которая не экстремально часто встречается в такой
суровой форме, хотя я наблюдал и позже осознал, что в своей работе я использовал такие
же грубые нетерапевтичные техники. В действительности, подобные нетерапевтичные
техники работы, но выраженные в более мягкой форме, встречаются с очень большой
частотой (в этой статье эти моменты рассматриваются применительно к психоанализу, а
также к психотерапии, хотя с особенным преобладанием в последней). Многие
невротические пациенты в анализе часто чувствуют, что аналитик сводит их с ума,
поскольку он в большинстве случаев стремится снижать значение сознательных чувств и
ощущений пациента, но при этом реагирует на предсознательные или бессознательные
сообщения, словно именно они проистекают исключительно из настоящих, подлинных
желаний и ощущений.

Преодоление такого способа реагирования не является для терапевта и аналитика

просто вопросом изучения техники, которая лучше подойдет неподдельно
амбивалентному слабо интегрированному состоянию пациента. Чтобы стать более
полезным для своих пациентов, он к тому же должен быть готов столкнуться со своим
личным конфликтом между желанием помочь пациенту стать более интегрированным
(что означает зрелость и здоровье) и, с другой стороны, с желанием удерживать пациента
или даже разрушать его путём увековечивания или усугубления его болезни, его слабо
интегрированного состояния. Только такой способ личного осознания подготовит
аналитика быть максимально полезным пациентам – и шизофреникам, и пациентам на
грани шизофрении5 – и в частности помочь им в критической фазе переноса, которую я
описал в данной статье.

Благодарность

Следующие терапевты предоставили мне своё разрешение использовать здесь

данные о своих пациентах: Доктор Сесил С. Х. Календер (Dr. Cecil C. H. Cullander),

5
Прим. переводчика: здесь в тексте используется термин «borderline-schizophrenic patients». В русском языке данный термин
отсутствует. Согласно словарю: исторически относится к состоянию, в котором пациент в основном находится в контакте с
реальностью, тем не менее, может непоследовательно проявлять симптомы шизофрении, особенно при стрессе. Включено в DSM-11
как латентная форма шизофрении. https://psychologydictionary.org/borderline-schizophrenia/

22
Доктор Джарл Э. Дируд (Dr. Jarl E. Dyrud), Доктор Джон П. Форт (Dr. John P. Fort),
Доктор Лесли Шаффер (Dr. Leslie Schaffer), Доктор Роджер Л. Шапиро (Dr. Roger L.
Shapiro), Доктор Джозеф Х. Смит (Dr. Joseph H. Smith), и Доктор Наоми К. Веннер (Dr.
Naomi K. Wenner). Относительно теоретических формулировок, касающихся этих данных,
я один несу ответственность. Это исследование было поддержано грантом Фонда Форда в
Исследовательском Институте Честнат Лодж. Сокращенный вариант этой статьи был
прочитан на втором ежегодном симпозиуме в Честнат Лодж, 31 октября 1956 года.

Список литературы

1. ARIETI, S. (1955). Interpretation of Schizophrenia. New York: Robert Brunner.

2. BATESON, G., JACKSON, D. D., HALEY, J. & WEAKLAND, J. (1956). Toward a
Theory of Schizophrenia. Behavioral Sci. 1, 251-64.

3. BECKETT, P. G. S., ROBINSON, D. B., FRAZIER, S. H., STEINHILBER, R. M.,

DUNCAN, G. M., ESTES, H. R., LITIN, E. M., GRAITAN, R. T., LORTON, W. L.,
WILLIAMS, G. E. & JOHNSON, A. M. (1956). Studies in Schizophrenia at the Mayo Clinic. I.
The significance of exogenous traumata in the genesis of schizophrenia. Psychiatry, 19, 137-42.

4. BOWEN, L. M. (1956). In transcript of the Combined Clinical Staffs of the National

Institutes of Health, Clinical Center Auditorium, March 29, 1956, mimeographed by the
Department of Health, Education, and Welfare; National Institutes of Health, Bethesda,
Maryland.

5. FRIEDMAN, M. S. (1955). Martin Buber-The Life of Dialogue. Chicago: the University

of Chicago Press.

6. HILL, L. B. (1955). Psychotherapeutic Intervention in Schizophrenia. Chicago: The

University of Chicago Press.

7. JOHNSON, A. M., GIFFIN, М. E., WATSON, Е. J. & BECKETT, Р. G. S. (1956).

Studies in schizophrenia at the Mayo Clinic. II. Observations on ego functions in schizophrenia.
Psychiatry, 19, 143-48.

8. LIDZ, R. W. & LIDZ, T. (1952). Therapeutic considerations arising from the intense
symbiotic needs of schizophrenic patients. In Psychotherapy with Schizophrenics, edited by
Brody, E. B. & Redlich, F. C. New York: International Universities Press.

9. LIMENTANI. D, (1956). Symbiotic identification in schizophrenia. Psychiatry, 19, 23 1-

6.

10. LITTLE, M. (1951). Counter-transference and the patient’s response to it. Int. J. Psycho-
anal. 32, 32-40.

11. MEERLOO, J. A. M. (1956). The Rape of the Mind-The Psychology of Thought

Control, Menticide, and Brainwashing. Cleveland and New York: The World Publishing
Company.

23
 12. REICHARD, S. & TILLMAN, C. (1950). Patterns of parent-child relationships in
schizophrenia. Psychiatry, 13, 247-57.

13. SEARLES, H. F. (1951). Data concerning certain manifestations of incorporation.

Psychiatry, 14, 397-413.

14. SEARLES, H. F. (1955). Dependency processes in the psychotherapy of schizophrenia.

J. Amer. Psa. Ass., 3, 19-66.

15. SEARLES, H. F. (1958). Positive feelings in the relationship between the schizophrenic
and his mother. Int. J. Psycho-anal. 39. To appear.

24