Ю. М. Лотман. О Структурализме

Таллиннский университет
Институт гуманитарных наук

Лотмановский семиотический архив
Ю. М. ЛОТМАН
О СТРУКТУРАЛИЗМЕ
РАБОТЫ 1965–1970 ГОДОВ
Составление, подготовка текста,
сопроводительные статьи и комментарии
И. А. Пильщикова, Н. В. Поселягина
и М. В. Трунина
Под редакцией И. А. Пильщикова
Издательство ТЛУ
Таллинн 2018
PERIODICA Universitatis
Bibliotheca Tallinnensis
LOTMANIANA
Bibliotheca Lotmaniana
Ю. М. Лотман
О структурализме
Работы 1965–1970 годов
Издание подготовлено при поддержке Эстонского научного агентства

(Eesti Teadusagentuur, проект PUT634) и программы Dora Pluss
Оформление: Сирье Ратсо
© Таллиннский университет (тексты Ю. М. Лотмана), 2018

© И. А. Пильщиков, М. В. Трунин (составление, комментарии), 2018
© И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин (статьи), 2018
© Издательство Таллиннского университета, 2018
ISSN 1736-9185
ISBN 978-9985-58-862-8
TLU Kirjastus
Narva mnt 29
10120 Tallinn
www.tlupress.com
Отпечатано в типографии Pakett

СОДЕРЖАНИЕ
И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин

Проблемы генезиса и эволюции тартуско-московсковского
структурализма в работах Ю. М. Лотмана 1960-х и
начала 1970-х годов
(Вступительная статья) ................................................................................ 7
I
О принципах структурализма в литературоведении
(«Литературоведение должно быть наукой») ....................................... 65
Примечания И. А. Пильщикова и М. В. Трунина ................................. 83
Некоторые итоги и проблемы применения
точных методов в советском литературоведении .............................. 98
Примечания И. А. Пильщикова .............................................................. 118
Семиотика и литературоведение ......................................................... 143
Семиотика и гуманитарные науки ...................................................... 156
Примечания И. А. Пильщикова и М. В. Трунина ............................... 161
Современные перспективы семиотического изучения искусства.. 167
II
И. А. Пильщиков, М. В. Трунин
Статья Ю. М. Лотмана о структурализме
для «Краткой литературной энциклопедии»
(история несостоявшейся публикации) ..............................................209
6 Содержание
Структурализм в литературоведении
(статья для «Краткой литературной энциклопедии»)
Вариант 1 ...................................................................................................... 232
Вариант 2 ...................................................................................................... 238
Вариант 3 ......................................................................................................244
Ю. М. Лотман – рецензент статей о структурализме,
предназначенных для советских энциклопедических изданий ...282
Рецензия на статью Вяч. Вс. Иванова «Поэтика»,
предназначенную для «Краткой литературной энциклопедии».....300
Отзыв о статье Д. М. Сегала и Ю. П. Сенокосова
«Структурализм», предназначенной для
«Философской энциклопедии» ..............................................................306
Примечания И. А. Пильщикова и М. В. Трунина ...............................308
III
Вокруг подготовки и запрета русского издания работ
Яна Мукаржовского под редакцией Ю. М. Лотмана
и О. М. Малевича ....................................................................................... 315
Приложение. «Исследования по теории искусства»
Яна Мукаржовского в двух томах (состав и структура) ................. 350
Ян Мукаржовский – теоретик искусства ............................................ 356
Примечания И. А. Пильщикова ..............................................................390
Литература................................................................................................... 413
Указатель имен ...........................................................................................483
ПРОБЛЕМЫ ГЕНЕЗИСА И ЭВОЛЮЦИИ
ТАРТУСКО-МОСКОВСКОВСКОГО
СТРУКТУРАЛИЗМА В РАБОТАХ
Ю. М. ЛОТМАНА 1960-Х И НАЧАЛА
1970-Х ГОДОВ
(Вступительная статья)
И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин
Настоящим изданием открывается серия публикаций неизвестных

и малоизвестных работ Ю. М. Лотмана, посвященных тесно свя-
занным друг с другом темам – истокам литературоведческого струк-
турализма, вопросам структуральной поэтики и перспективам раз-
вития структурно-семиотического подхода к явлениям духовной
культуры.
В этот сборник включены работы 1965–1970 гг., отобранные по
двум критериям.
Во-первых, это тексты, не опубликованные при жизни автора или
публиковавшиеся только в измененном виде: статья «О принципах
структурализма в литературоведении», написанная в 1965 году и
напечатанная в сокращении под заглавием «Литературоведение
должно быть наукой» в 1967 году; внутренняя (издательская)
рецензия на статью Вяч. Вс. Иванова «Поэтика» для «Краткой лите-
ратурной энциклопедии» (конец 1966 – начало 1967 года); статья
«Структурализм в литературоведении», написанная для «Краткой
литературной энциклопедии» (конец 1967 – начало 1968 года), пере-
рабатывавшаяся по требованию редакции в 1968–1972 гг., но так и не
увидевшая свет при жизни автора (впервые напечатана в 2012 году);
издательская рецензия на статью Д. М. Сегала и Ю. П. Сенокосова
«Структурализм» для «Философской энцик лопедии» (1968–1969);
и статья «Ян Мукаржовский – теоретик искусства», написанная в
1969–1970 гг. для неосуществленного издания работ Мукаржовского
в русском переводе, готовившегося для московского издательства
8 И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин
«Искусство» (опубликована посмертно со значительными редактор-

скими изменениями).
Во-вторых, это статьи, написанные по-русски, но при жизни
автора выходившие только на других языках: «Некоторые итоги и
проблемы применения точных методов в советском литературо-
ведении» (опубликована в 1967 году по-итальянски, по-русски не
публиковалась); «Семиотика и литературоведение» (опубликована
в 1967 году по-эстонски, по-русски впервые напечатана в 2003
году); «Семиотика и гуманитарные науки» (опубликована в 1967
году по-эстонски с сокращениями, по-русски не публиковалась);
«Современные перспективы семиотического изучения искусства»
(опубликована в 1968 году по-эстонски в сокращенном виде, по-
русски не публиковалась).
В настоящем издании эти работы сгруппированы в три раздела
по хронологическому, жанровому и тематическому принципу.
Первый раздел составляют полемические и обзорные статьи
1960-х годов, посвященные обсуждению специфики структурно-
семиотического метода, насущных задач структурализма и его
исторических корней. Во втором разделе помещены материалы,
связанные с работой для энциклопедий на рубеже 1960-х и 1970-х
годов (статья Лотмана о структурализме, отзывы о ней, отзывы
Лотмана о статьях других авторов). Третий раздел содержит
материалы, связанные с историей организованного Ю. М. Лотманом
русского издания работ одного из основоположников чешского
структурализма Яна Мукаржовского.
Рассмотрим эти работы в связи с их историко-научным и био-
графическим контекстом.
Манифестом ранней лотмановской версии структурализма можно

считать статью «О разграничении лингвистического и лите-
ратуроведческого понятия структуры», опубликованную в тре-
тьем номере «Вопросов языкознания» за 1963 год (май – июнь)1.
1
Год спустя она была опубликована в переводе на французский язык в журна-
ле «Linguistics», основанном в 1963 году Петером де Риддером и К. Х. ван Схоне-
вельдом и выходившем в нидерландском издательстве «Mouton» (см. Lotman
Проблемы генезиса и эволюции тартуско-московсковского структурализма … 9
В ней определены основные задачи, методы и направления

исследования литературы, которые более подробно обсуждаются
в работах, включенных в настоящее издание. Статья начинается
с апологии «точных методов» в гуманитарном исследовании. По
мнению автора, лингвистика уже достигла определенных успе-
хов в их использовании; теперь дело за литературоведением. Но,
подходя к художественному тексту, «лингвист неизбежно столк-
нется с недостаточностью чисто языковедческих методов» (Лотман
1963: 46). Дело в том, что, по Лотману, природа вербального
знака в повседневной коммуникации и в художественном произ-
ведении различна: в одном случае перед нами собственно языко-
вая структура, в другом – «понятийная», «внеязыковая струк-
тура, выраженная средствами языка» (там же: 45, 49, 50). Согласно
Лотману, в обыденной коммуникации «с о д е р ж а н и е пере-
даваемой информации аморфно, не имеет своей внутренней
структуры. В обычном языковом акте мы имеем дело лишь с
одной структурой – структурой самого языка» (там же: 45). В
художественном тексте содержание структурно, поскольку оно
моделирует мир, а модель всегда структурна, поскольку она описы-
вает структурно значимые свойства объекта (там же: 50). Научный
и художественный языки Лотман противопоставляет разговорному
(как языки, имеющие структуру содержания, – языку, имеющему
аморфное содержание, формируемое и регулируемое контекстом).
Специфика словесного искусства заключается в неразрывном
единстве структуры содержания (модели мира) и структуры вы-
ражения (языка): «в словесном искусстве структура содержания
реализуется через структуру языка, образуя комплексное сложное
целое» (там же: 52). В искусстве, считает Лотман, нельзя изменить
структуру выражения, не изменив структуру содержания, et vice
versa. Изучение этой литературной структуры – актуальная задача
литературоведения.
Как видим, некоторые тезисы в этом программном выступлении
сформулированы чересчур радикально. Как писал М. М. Бахтин,
1964). Об этой статье Лотмана см. Shukman 1977: 69–72; Seyffert 1985: 193–194;
Золян 2017: 128–130.
определяя на рубеже 1960-х и 1970-х годов собственное отношение к

формализму и структурализму, «новое всегда на ранних и наиболее
творческих этапах своего развития принимает односторонние
и крайние формы» (Бахтин 2002, т. 6: 434). Лотман намеренно
заостряет проблемы и, видимо, поэтому абсолютизирует тенденции,
возводит крайние случаи в ранг закона. Так, получается, что лишь
художественное высказывание эксплицирует определенную модель
мира, а общеязыковое высказывание такой возможности лишено.
Но ведь и в сáмом обычном высказывании всегда присутствует
та или иная картина мира (с точки зрения индивидуальных но-
сителей – общеязыковая, с точки зрения носителей других языков –
лингвоспецифическая). Однако, действительно, в искусстве инфор-
мация о структуре мира оцелена (то есть является одной из целей
коммуникации), а в ситуации повседневного общения – не оцелена,
а обусловлена (то есть является условием коммуникации).
Говоря о семантической аморфности, Лотман, переосмысли-
вая положение Луи Ельмслева об «аморфности материала языко-
вого содержания», приводит две обширные цитаты из «Про-
ле гоменов к теории языка». Одна из них – рассуждение о
«нерас члененном аморфном континууме, на котором проложило
гра ни цы формирующее действие языков» (Ельмслев 1960: 310;
Лот ман 1963: 51–52) – подкрепляется у Ельмслева наглядным
при мером «цветового спектра, в котором каждый язык про-
извольно устанавливает свои границы» (Ельмслев 1960: 311).
В принадлежавшем Ю. М. Лотману экземпляре первого выпуска
серии «Новое в лингвистике», где был опубликован русский перевод
«Пролегоменов», пример с цветовым спектром со с. 311 отмечен
на полях тем же зеленым карандашом, что и фрагмент на с. 310,
процитированный в статье 1963 года2.
Тезис о контекстном регулировании и формовке содержа ния,
восходящий, как мы видим, непосредственно к Ельмслеву, имеет и
другой источник – книгу В. Н. Волошинова «Марксизм и филосо-
фия языка» (1929), соавтором и вдохновителем которой был Бахтин,
чье наследие реактуализировалось после выхода переработанного
2
JLSV, ф. 5 (библиотека Ю. М. Лотмана и З. Г. Минц), полка 14-3-7.
издания книги о Достоевском (Бахтин 1963). Впоследствии Лот-

ман неоднократно ссылался на «Марксизм и философию языка».
Этот труд он считал «классическим», безоговорочно признавая его
автором или соавтором М. М. Бахтина (см. Lotman 1968: 579; Лотман
1975б: 242; а также наст. изд., по указателю).
Возражая против соссюровской концепции языкового знака,
устанавливающего определенные отношения между линг висти-
ческой формой (означающим) и содержанием (означаемым), Бахтин
и Волошинов заявляют: «Смысл слова всецело определяется его
контекстом. В сущности, сколько контекстов употребления дан-
ного слова, – столько его значений» (Волошинов 1929: 95; 1930:
81). Но значение слóва по большей части не контекстуально, а
узуально, за исключением прономинализированных слов типа
штука, которыми можно обозначить практически всё, что угодно
(Шапир 2015: 475–476). Повседневная коммуникация в зна-
чительной степени состоит из стандартных фраз, приблизительно
описывающих всё разнообразие личных ситуаций. Фразы эти,
конечно, получают полноценное значение только в контексте, но
даже уникальный контекст не делает их в достаточной мере инди-
видуальными. Именно стереотипность обсуждаемых ситуаций и
стандартизованность их описаний приводят к тому, что обыден-
ный язык характеризуется пониженной – по сравнению с худо-
жественным высказыванием – индивидуальностью.
Очень скоро Лотман пересмотрит представление о художест-
венном произведении как тотально-целостной контекстно-не-
зависимой структуре. Между тем в статье 1963 года эта концепция
приводит к неразрешимым парадоксам. Так, исследователь готов
был «предположить, что если в языке допустимы разные пути
выражения одного и того же содержания, то в искусстве такой
возможности нет» (Лотман 1963: 52; ср. 1964а: 159–160). Нельзя,
однако, сказать, что художественное произведение настолько не-
повторимо, что в нем недопустимы разные пути выражения одного
и того же содержания, – достаточно вспомнить раздел «других
редакций и вариантов» в академических изданиях классики,
ситуации текстологической неопределенности, вариативность
текста в фольклоре, роль импровизации в разных видах искусства
(в том числе каденции в классических концертно-симфонических

формах) и т. п. Этот парадокс исследователь разрешит позже, в книге
«Структура художественного текста»:
<...> писатель действительно обладает свободой замены слов
или частей текста другими, семантически адекватными им.
Достаточно взглянуть на черновики многих писателей, чтобы
увидать этот процесс замены слов их синонимами. Однако с точки
зрения читателя картина представляется иной: читатель считает,
что предложенный ему текст (если речь идет о совершенном
произведении искусства) единственно возможный – «из песни
слова не выкинешь». Замена в тексте того или иного слова дает
для него не вариант содержания, а новое содержание (Лотман
1970а: 40).
Весь фрагмент, из которого взята приведенная цитата, был с из-

менениями и доработками перенесен в книгу из статьи «Некоторые
итоги и проблемы применения точных методов в советском
литературоведении», к обсуждению которой мы еще вернемся.
В 1964 году вышла первая теоретическая монография Лотмана,

открывшая серию тартуских «Трудов по знаковым системам», –
«Лекции по структуральной поэтике». В английской и эстонской
аннотациях, включенных в книгу, указано, что она «представляет
собой отредактированный курс лекций, прочитанных в Тартуском
государственном университете в 1958–1963 гг.» (Лотман 1964: 193,
194). Однако основу книги составляет один спецкурс, прочитанный
в течение осеннего семестра 1960 года 3. В лекциях присутствует
большинство примеров, впоследствии использованных в книге.
Из теоретических положений, не вошедших в печатный текст
«Лекций», крайне любопытно противопоставление «первичной»
и «вторичной» структур художественного текста. Первичная
структура – это материал, техника письма или обработки, стиль,
мироощущение, «конструктивная идея», «структурная идея» (в
3
Конспекты 13 лекций сделаны рукой З. Г. Минц. Первая запись – от 13 сентя-
бря 1960 г., последняя не датирована (JLSV, ф. 1, б/н).
спецкурсе еще не выработан единый терминологический аппарат).

Вторичная структура – это «картина мира», мировоззрение, «логи-
ческая идея». Первичная и вторичная структуры не равны «форме
и содержанию» или «материалу и содержанию», поскольку и та и
другая – формально-содержательные модели.
Не востребованная в «Структуральной поэтике», эта оппозиция
пригодилась для формулировки знаменитого противопоставления
«первичных» и «вторичных» моделирующих систем. В. А. Успенский
вспоминает, что, когда москвичи и тартусцы искали маскирующий
синоним для полузапретного термина «семиотика», это он
(цитируем)
предложил Лотману назвать его школы «Летними школами по
вторичным моделирующим системам». Название <...> обладало
следующими ключевыми достоинствами: 1) звучит очень
научно; 2) совершенно непонятно; 3) при большой нужде может
быть все же объяснено: первичные системы, моделирующие
действительность – это естественные языки, а все другие, над
ними надстроенные – вторичные. К этому названию невозможно
было придраться. <...> Я не скрывал от Лотмана развлекательно-
хулиганский характер моего предложения; тем не менее, к моему
удивлению, он сразу за него ухватился (В. Успенский 1995: 106–107).
Понятно, почему Лотман «сразу ухватился» за предложенное

псевдо терминологическое сочетание: оно оказалось созвучно
его собственным размышлениям четырехлетней давности: худо-
жественная литература надстраивается над естественным язы-
ком и представляет собой знаковую систему второго уровня,
наполняющую словесные конструкции качественно новой
семантикой. В редакционном предисловии ко второму тому «Трудов
по знаковым системам» Лотман дает определение, совмещающее
предложенную В. А. Успенским терминологию 4 и собственное
4
В статье о точных методах в советском литературоведении, опубликован-
ной по-итальянски в журнале «Strumenti critici», Лотман прямо указывает на
В. А. Успенского как автора обсуждаемого термина (Lotman 1967a: 122 [примеч. 2]
и примеч. ** на с. 112 наст. изд.). Владимир Андреевич Успенский (1930–2018) –
разграничение лингвистического и литературоведческого понятия

структуры:
Была достигнута договоренность под вторичными модели-
рующими системами понимать такие из них, которые, возникая
на основе языка (первичной системы), получают дополнительную
вторичную структуру особого типа. Таким образом, природа
вторичных моделирующих систем неизбежно включает весь
комплекс отношений, присущих лингвистическим структурам,
дополняясь более сложными конструктивными отношениями
второго ряда. Из этого с неизбежностью вытекает, что одним из
основных вопросов изучения вторичных моделирующих систем
является определение их отношения к языковым структурам. <...>
Бесспорно, что всякая знаковая система (в том числе и вторичная)
может рассматриваться как особого рода язык (Лотман 1965а: 6)5.
В «Лекциях по структуральной поэтике» Лотман отказывается

от тезиса об аморфности обыденного языка – системы хоть и
первичной, но также моделирующей реальность. Человеческий
язык не аморфен, и в этом его отличие как материала литературы от
материала других искусств. Камень и дерево внутренне структурны
как минерал и растение, но «до начала художественного акта»
аморфны с точки зрения художественной интенции и «нейтральны
по отношению к человеческому стремлению познать мир»
(Лотман 1964а: 47–48). Язык изначально структурен, семантичен и
семиотичен – он несет в себе картину мира, которая аккумулирует
опыт предшествующих носителей языка:
Языковая структура, имея целью систематизировать знаки кода
и сделать их пригодными для передачи информации, вместе с
тем, копирует представления человека о существующих в объек-
тивном мире связях. Структура языка представляет собой итог
математик, лингвист, ученик А. Н. Колмогорова, инициатор и участник первой

Летней семиотической школы (Кяэрику, 1964). Брат Б. А. Успенского.
5
О различении «первичных» и «вторичных» моделирующих систем в москов-
ско-тартуских концепциях см., в частности, Birnbaum 1990; в сопоставлении с
концепцией «systemes sémiologique seconds» у Ролана Барта: Monticelli 2016.
познавательного акта огромного значения. Художник слова

обращается к материалу, в котором конденсированы итоги
многовековой деятельности человека, направленной на познание
жизни (там же: 48).
Пафос книги – структуралистско-соссюрианский. Языковые эле-

менты и, по аналогии, элементы художественной структуры опре-
деляются не своими субстанциальными свойствами, а отноше-
ниями друг с другом, обусловливающими их соотнесенность и
противопоставленность (Лотман вводит неологизмы: «со-противо-
поставление», «со-противопоставимость»6) и своими функциями в
общей системе:
Особенность структурного изучения <языка, литературы,
любых явлений действительности. – Ред.> состоит в том, что
оно подразумевает не рассмотрение отдельных элементов в их
изолированности или механической соединенности, а опре-
деление соотношения элементов между собой и отношения их
к структурному целому. Оно неотделимо от изучения функ-
циональной природы системы и ее частей (Лотман 1964а: 5–6).
Тезис о том, что элементы системы «определяются не положи-

тельно – своим содержанием, но отрицательно – своими отно-
шениями к прочим членам системы», восходит к Соссюру (1977:
149), на которого Лотман прямо ссылается в «Лекциях» (Лотман
1964а: 47). Будущий участник тартуско-московской семиотической
школы М. Л. Гаспаров (1935–2005) считал этот тезис главным
достижением структуральной поэтики: «Самое главное и трудное в
<лотмановской. – Ред.> теории поэзии – относительность. Поэтика
структурализма – это поэтика не изолированных элементов
художественной системы, а отношений между ними» (Гаспаров
1994а: 12). Отношение противопоставления «предполагает не только
признаки, которыми отличаются друг от друга члены оппозиции,
6
См. Лотман 1964а: 80, 93, 95, 101, 103, 107–108, 112, 141, 144, 146, 151 и др. В ста-
тье 1963 года те же понятия (возможно, вследствие редакторского вмешательства)
обозначены как «со- и противопоставления» и «противопоставления-сопостав-
ления» (Лотман 1963: 49).
но и признаки, которые являются общими для обоих членов

оппозиции», указывал Н. С. Трубецкой (1960: 75), на которого также
ссылается Лотман (1964а: 20–21). Из этих фундаментальных тезисов
проистекает несколько важных следствий.
Во-первых, диалектика сходства и различия: «Чем больше
элементов сходства и чем содержательнее эти элементы, тем бóльшее
значение, бóльшую структурную весомость получают элементы
различия. <...> понятие сходства в искусстве диалектически сложно,
составлено из сходства и несходства; уподобление включает в себя и
противопоставление» (Лотман 1964а: 21, 23).
Во-вторых, это взаимосвязанность элементов текста, их реля-
ционность и функциональность: «Искусство – всегда функцио-
нально, всегда отношение» (там же: 22).
В-третьих, это распространение реляционного принципа
не только на формальные, но и на содержательные элементы
языка: «объем <любых. – Ред.> понятий раскрывается лишь с
учетом их взаимной обусловленности-противопоставленности в
<конкретную. – Ред.> эпоху» (там же: 24).
В-четвертых, это структурно-функциональная взаимо свя-
зан ность содержания и формы, выраженность семантических
противопоставлений через формальные бинарные оппозиции:
«<...> структурная поэтическая оппозиция воспринимается как
смысловая. Ее элементами оказываются слова, решительно не
соотносимые вне данной структуры, что раскрывает в самих этих
словах такую общность = различие, т. е. такое относительное содер-
жание, которое вне данной оппозиции оставалось бы решительно
невыявленным» (там же: 102–103).
Применение принципа бинарных оппозиций к описанию
семантики художественного текста на первых порах приводило
и к явным передержкам. К таковым следует отнести неудачную
попытку Лотмана совместить в оригинальной концепции
«архисемы» предложенное Н. С. Трубецким понятие «архифонемы»
с тыняновским принципом «единства и тесноты стихового ряда»7:
7
См. Трубецкой 1960; Тынянов 1924. Ср. Баевский 1994: 184 и примеч. 70 к ста-
тье «О принципах структурализма в литературоведении» (с. 96–97 наст. изд.).
Термин «архисема» образован по аналогии с «архифонемой» Тру-

бецкого для определения на уровне значений единицы, вклю-
чающей все общие элементы лексико-семантической оппозиции
(Лотман 1964а: 102).
По Лотману, в стихе «составляющие его слова теряют самостоя-

тельность – они входят в состав сложного семантического целого»
(там же: 141), которое образуется в результате сверхплотного
взаимодействия («взаимоналожения») лексем внутри поэтической
строки. В качестве примера исследователь приводит строки из
«Евгения Онегина»:
В стихах
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
<...> слова «утром», «уверен», «увижусь», которые в непоэтическом

тексте составляли бы самостоятельные и несопоставимые единицы,
начинают восприниматься в семантическом взаимоналожении.
<...> В данном случае, подобная единица содержания – результат
нейтрализации слов «утро», «уверен», «увижусь», их «архисема»,
включающая пересечение их семантических полей (там же: 101–
102).
Один из первых внимательных читателей «Лекций по структу-

ральной поэтике», К. Ф. Тарановский, на полях своего экземпляра
книги Лотмана возле пассажей на с. 102 и 141 оставил раздраженно-
негативные пометы8. Замечания Тарановского остались в мар-
гиналиях: рецензия на «Лекции», которую он, по-видимому, пла-
нировал, так и не была написана (см. Пильщиков 2016б).
Куда более благоприятное впечатление на современников
произвел другой тезис Лотмана – о том, что «художественное
произведение» как эстетическая структура «не исчерпывается
текстом»:
8
Библиотека Бернского университета, Швейцария (Universitätsbibliothek Bern,
Bern UB Slavistik, Freihandbereich, шифр: SLI RU g 579).
Текст – лишь один из элементов отношения. Реальная плоть

художественного произведения состоит из текста (системы
внут ритекстовых отношений) в его отношении к внетекстовой
реальности – действительности, литературным нормам, традиции,
представлениям (Лотман 1964а: 165).
На протяжении всей книги автор неоднократно подчеркивает

важность «разделения отношений на внутритекстовые и внетекс-
товые» (там же: 155), а заключительную, третью главу «Лекций»
называет «Текстовые и внетекстовые структуры».
«Кроме внутритекстовых отношений, есть еще внетекстовые, –
об этом Ю. М. Лотман не устает напоминать. Каждое слово в
стихотворении воспринимается не только на фоне всех других
слов в стихотворении, но и на фоне всех других поэтических (и
непоэтических) употреблений этого слова, хранящихся в памяти
читателя», – замечает М. Л. Гаспаров (1994а: 11). Для Лотмана,
однако, речь идет не только о слове: он уже близок к интерпретации
всех явлений культуры как принципиально «текстовых». В этом
отношении литературный текст оказывается сопостави́м с текстом
театральным, изобразительным, с нехудожественным текстом, с
репертуаром анонимных цитат, набором общеизвестных (в данной
культуре) фактов, форм поведения (поведенческие тексты) и т. д.
В концепции Лотмана внетекстовые отношения – это и отно-
шения текста с внетекстовой (экстралингвистической) действи-
тельностью, и отношения текста с другими текстами, задающими,
как сказали бы представители рецептивной эстетики, горизонт
читательского ожидания. Для конструирования как первого, так
и второго типа отношений «большую роль играет не только то,
чтò изображено, но и то, чтò не изображено» (Лотман 1964а: 25).
Исследователь «прав, когда подчеркивает, что прием есть не факт,
но отношение факта к фону, на который он проецируется, что
отсутствие приема может быть действеннее, чем его наличие»
(Гаспаров 1969: 514). Без знания того, что в тексте значимо от-
сутствует, текста не понять. Лотман дает этому явлению название:
«минус-прием».
С одной стороны, идея минус-приема подсказана концептом
«дырки» в современной молекулярной физике, на который прямо
ссылается автор: дырка «это – отсутствие материи в структурном

положении, подразумевающем ее присутствие» (Лотман 1964а: 59).
«Дырка» – такой же элемент структуры, как и материальные эле-
менты. Подобное представление ни в чем не противоречит пред-
ставлению о «нулевом» знаке («ноль звука», «нулевая морфема»
и пр.) в соссюрианской и пражской лингвистике (ср. Балли 1955:
177–181; Вахек 1964: 121–122; Якобсон 1985; см. М. Лотман 1998:
683–684). С другой стороны, Лотман развивает психологическую
концепцию «обманутого ожидания» («frustrated expectation»), кото-
рую Р. О. Якобсон в основополагающей статье «Linguistics and
Poetics» применил к анализу не содержательных, а формальных
элементов стиха (Jakobson 1960: 363, 366). Так же поступает и Лотман:
<...> входя в различные структуры целого, один и тот же
материальный элемент текста неизбежно приобретает различный,
порой противоположный, смысл. Особенно наглядно проявляется
это при использовании отрицательных приемов, «минус-приемов».
<...> Структурный анализ исходит из того, что художественный
прием – не материальный элемент текста, а отношение (Лотман
1964а: 5–6).
Наконец, еще один источник лотмановской концепции – тезис

Тынянова о действенности «отрицательного признака» «сглаженного
приема»:
Определение литературы, как динамической речевой конструкции,
не выдвигает само по себе требования обнажения приема. Бывают
эпохи, когда обнаженный прием, также как и всякий другой,
автоматизуется, – тогда он естественно вызывает требование
диалектически ему противоположного сглаженного приема. Этот
сглаженный прием будет в таких обстоятельствах динамичнее
чем обнаженный, ибо он сменит ставшее обычным соотношение
конструктивного принципа с материалом, а, стало быть, его
подчеркнет. «Отрицательный признак» сглаженной формы может
быть силен при автоматизации «положительного признака»
обнаженной (Тынянов 1924б: 107 [примеч. 1]).
Автора «Лекций по структуральной поэтике» интересуют не только

узкометодологические, но и общеэстетические проблемы. Более того,
первая глава книги носит одновременно скромное и амбициозное
название «Некоторые вопросы общей теории искусства». В связи с
фундаментальной проблемой отличия искусства от не-искусства
Лотман поднимает «вопрос об особой образности и эмоцио-
нальности, которые иногда считаются определяющим приз-
наком поэзии» (Лотман 1964а: 69). Конкретно он имеет в виду
Л. И. Тимофеева и его «Очерки теории и истории русского стиха»
(Тимофеев 1958: 20–22). В седьмой лекции вышеупомянутого
спецкурса по теории литературы (26 сентября 1960 г.) Лотман
противопоставлял обыденную речь поэтической, пользуясь
тимофеевской оппозицией логического и эмоционального. Но уже в
статье «О разграничении лингвистического и литературоведческого
понятия структуры» он выступил против использования антитезы
«эмоционального и логического как основы для разграничения
искусства и не искусства» (Лотман 1963: 49). Если Тимофеев про-
тивопоставляет научный и разговорный языки художественному
(как логические – эмоциональному), то Лотман склонен противо-
поставлять научный и художественный языки разговорному
(как языки, имеющие структуру содержания, – языку, имеющему
аморфное содержание). В «Лекциях» Лотман по-прежнему отвергает
мысль Тимофеева «о том, что именно эмоциональность определяет
специфику поэзии», но уже с иных позиций – отстаивая «тезис об
особой смысловой насыщенности стихотворного текста» (Лотман
1964а: 69, ср. 134).
Л. И. Тимофеев (1904–1984) начинал работу в стиховедении
под руководством одного из пионеров статистического подхода
к литературе Б. И. Ярхо, участвовал в сборнике Подсекции тео-
ретической поэтики ГАХН «Ars poetica», но затем перешел на более
безопасные марксистские позиции. Будучи избран в 1958 году
членом-корреспондентом Академии наук СССР (а еще раньше –
действительным членом Академии педагогических наук), он занимал
достаточно высокое положение в академической иерархии и к концу
1950-х стал официальным главой полузадушенного советского
стиховедения. Должностная компетенция Тимофеева выходила
за рамки узкой специальности. Он был автором многократно

переиздававшихся пособий – учебника по теории литературы и
«Краткого словаря литературоведческих терминов»9. В «Лекциях
по структуральной поэтике» Лотман оспаривает определение
ритма, данное в этом словаре (Тимофеев, Венгров 1955: 117) и сдер-
жанно отзывается о тимофеевской теории стиховой интонации
(Тимофеев 1958: 109–116; см. Лотман 1964а: 92, 134)10. Однако разно-
гласия Лотмана с Тимофеевым не ограничивались вопросами
стиховедения.
В апрельском номере «Вопросов литературы» за 1963 год была

опубликована резко критическая статья Тимофеева, озаглавленная
«Сорок лет спустя... (Число и чувство меры в изучении поэтики)»,
в которой он разразился упреками в адрес молодого московского
структурализма, разрабатывающего точные и структурно-
семиотические методы исследования литературы и возрождающего
«давно уже преодоленные нашим литературоведением» «и давно
уже обветшавшие традиции формализма» (Тимофеев 1963: 62,
65), от которых снова, как и сорок лет назад, нужно защитить
советскую науку. Объектом тимофеевской критики стали участники
Симпозиума по структурному изучению знаковых систем в
Институте славяноведения АН СССР в Москве (1962) – И. И. Ревзин
(1923–1974), В. Н. Топоров (1928–2005), Вяч. Вс. Иванов (1929–2017),
Б. А. Успенский (род. 1937), С. К. Шаумян (1916–2007), Ю. К. Лекомцев
(1929–1984), А. К. Жолковский (род. 1937), Ю. К. Щеглов (1937–
2009), А. М. Кондратов (1937–1993; имена перечислены в порядке
их появления в статье Тимофеева). По мнению критика, –
«Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов, Б. Томашевский, В. Шкловский,
Р. Якобсон» – это «исследователи крупного масштаба», «которые
9
В библиотеке Ю. М. Лотмана и З. Г. Минц сохранилось четыре издания
тимофеевского учебника – «Теория литературы: Основы науки о литературе»
(1948; содержит многочисленные пометы владельцев) и «Основы теории литера-
туры» в изданиях 1959, 1963 и 1971 гг. (JLSV, ф. 5, полка 12-8-4).
10
Подробнее об отношении Лотмана к стиховедческой концепции Тимофеева
см. Пильщиков, Трунин 2015: 37–40, 45–49.
(за исключением последнего) в последующей работе давно отошли

от своих позиций» (Тимофеев 1963: 63). В их ранних работах «при
ошибочности их общей концепции мы находим ряд глубоких
частных наблюдений в области поэтики» (там же: 78), но в целом
«частные удачи их ранних отдельных наблюдений и выводов» (там
же: 63) возникли не благодаря, а вопреки формальному методу.
Тем не менее, удивляется бывший ученик ультраформалиста Ярхо,
молодые семиотики-структуралисты объявляют «откровенно
формалистическую концепцию искусства <...> „плодотворной
инициативой, проявленной рядом ученых еще в 20-х годах“»
(там же: 63). Тимофеев цитирует здесь развернутую рецензию
И. И. Ревзина и В. Н. Топорова на исследование М. Янакиева
«Българско стихознание» (Янакиев 1960), опубликованную в 3-м
номере «Вопросов языкознания» за 1962 год:
<...> поскольку стихотворная речь может рассматриваться как
особым образом организованный язык, изучение поэтического
языка является одной из задач лингвистики. Признание этого
положения логически вытекает из плодотворной инициативы,
проявленной рядом ученых еще в 20-х годах, и из специфических
особенностей современного структурного языкознания (Ревзин,
Топоров 1962: 126).
В примечании к этому месту авторы поясняют, чью именно

«плодотворную инициативу» они имеют в виду, – это «работы
Томашевского, Тынянова, Якобсона, Эйхенбаума, Жирмунского,
Якубинского и др., а также ряд публикаций в сборниках „Поэтика“,
„Ars poetica“ и др.» (Ревзин, Топоров 1962: 126 [примеч. 3]). Ирония
ситуации заключается в том, что исследователями поэтического
языка, чьи труды составили стиховедческий том из серии «Ars
poetica» (сб. II, 1928), были Б. И. Ярхо и его аспиранты по ГАХН –
М. П. Штокмар и Л. И. Тимофеев. Таким образом, автор статьи о
чувстве меры в изучении поэтики подспудно отказывается и от
своих собственных ранних работ11.
11
Новейшая по тому времени книга Тимофеева «Очерки теории и истории рус-
ского стиха» (1958) также упоминается в рецензии в связи с произошедшим «в по-
Мирослав Янакиев (1923–1998) – болгарский лингвист, в

работах по стилистике и стиховедению использовавший методы
математической логики, теории информации и статистики. На его
монографию 1960 года Лотман будет неоднократно ссылаться в
связи с вопросом о верлибре и о «заумном» языке12. Нет сомнения,
что внимание Лотмана к этой книге было привлечено именно
рецензией Ревзина и Топорова, содержание которой не сводится к
оценке книги болгарского ученого. Многие тезисы рецензии сов-
падают с положениями топоровского реферата статьи Якобсона
«Linguistics and Poetics». Реферат, напечатанный в сборнике
«Структурно-типологические исследования», изданном, как и тезисы
структуралистского симпозиума, Сектором структурной типологии
славянских языков Института славяноведения в 1962 г., начинается с
того же определения поэзии, которое уже встретилось нам в цитате
из рецензии на книгу Янакиева:
В настоящее время трудно спорить с тем, что поэзия может
и должна рассматриваться как о с о б ы м о б р а з о м
о р г а н и з о в а н н ы й я з ы к. Отсюда и современный статут
поэтики, определяющий ее в качестве одной из лингвистических
дисциплин (Топоров 1962в: 264).
следние годы <...> несомненным оживлением славянского стиховедения» (Ревзин,

Топоров 1962: 127, 128 [примеч. 10 к с. 127]).
12
См. Лотман 1964а: 50 (примеч. 2), 58, 99; 1970а: 129, 372, 373, 376 (примеч. 1,
12–13, 48 к гл. 6); 1972: 23 (примеч. 1), 30. В начале 1980-х годов Янакиев подвергал-
ся гонениям в Болгарии; Лотман написал в его поддержку письмо (TÜR, ф. 136, ед.
хр. 304, л. 67–68), опубликованное в еженедельнике Союза болгарских писателей
«Литературен фронт» от 11–18 марта 1982 г. (см. Калинова 2015; Лотман, Успен-
ский 2016: 548–549). Лотман, в частности, писал: «Я давно слежу за той чрезвы-
чайно плодотворной и, я бы сказал, новаторской работой, которую проделыва-
ет в вопросах болгарской стилистики и поэтики, их изучения и популяризации
М. Янакиев. Еще в 1964 г., разрабатывая проблемы структурного анализа по-
эзии, я обратился в поисках стимулирующих идей к книге Янакиева “Българско
стихознание” (София, 1960) и нашел там исключительно интересные и глубокие
идеи, которые имел честь и удовольствие цитировать в своей книге “Лекции по
структуральной поэтике”» (л. 67).
Если тезис о том, что «поэтика может рассматриваться как

неотъемлемая часть лингвистики» (Jakobson 1960: 350), восходит
непосредственно к реферируемому источнику, то первое,
выделенное разрядкой предложение принадлежит В. Н. Топорову.
Эта формулировка начала восприниматься как девиз московского
(а затем и московско-тартуского) структурализма и активно
использоваться как его сторонниками, так и его противниками13.
Лотман воспроизводит ее в книге «Анализ поэтического текста», в
концептуальном аппарате которой понятие «организации» играет
самую существенную роль:
<...> и текст отдельного стихотворения, и искусство отдельной
эпохи могут быть представлены в виде единой структуры,
организованной по определенным, только ей присущим
внутренним законам (Лотман 1972а: 9).
Язык – структура иерархическая. Он распадается на элементы

разных уровней. <...> Каждый из уровней организован по
определенной, имманентно ему присущей системе правил (там
же: 19).
Поэтический текст представляет собой особым образом орга ни-

зованный язык. <...> Если мы рассматриваем данный поэтический
текст как особым образом организованный язык, то последний
будет в нем реализован полностью. То, что представляло часть
системы, окажется всей системой (там же: 85–86).
Предварительные формулировки присутствуют уже в «Лекциях по

структуральной поэтике»:
<...> поэзия представляет собой не украшенную деловую
информацию, а о с о б ы й я з ы к, приспособленный для
моделирования и передачи наиболее сложных и иным способом
не подлежащих познанию и передаче сведений <...> Поэтический
13
См. Палиевский 1963: 193; Кожинов 1965: 77, 94. В дискуссионной реплике
А. В. Чичерина (1967: 63, 64) и в посмертно изданной книге В. В. Виноградова (1971:
4) цитата приписана самому Якобсону и теперь подчас ошибочно фигурирует как
подлинно якобсоновская.
текст можно определить как человеческую речь, особым образом

сконструированную в связи с необходимостью создания особо
сложных моделей-знаков для сверхсложных явлений<->денотатов
(Лотман 1964а: 189).
Таким образом, от противопоставления «структуры» и «аморф-

ности» Лотман постепенно переходит к представлениям (1) о
языке как рабочей структурной модели для описания любых
культурных систем и (2) о языке как своего рода «матрешке»,
где уровни всё увеличивающейся степени сложности, но изо-
морфные друг другу, как бы «вложены» один в другой. Поэзия из
второго, «надстроечного» уровня над естественным языком на-
чинает постепенно превращаться в концепции Лотмана в особый
язык, который не просто усложняет язык повседневных ком-
муникаций, а представляет собой отдельную, качественно иную
семиотическую систему, не выводимую (или выводимую с боль-
шими семантическими потерями) из языка первого уровня. Вместе
с тем эта система изоморфна естественному языку: принципы
организации ее структуры подобны принципам организации
структуры естественного языка, на котором написан поэтический
текст.
Вернемся к статье Тимофеева. Главная претензия, которую
он предъявляет московским структуралистам, заключается в
том, что их подсчеты не связаны «с живым процессом течения и
восприятия художественной речи и текста, с целостностью ее
строя» (Тимофеев 1963: 80). Не поддающаяся анализу целостность
противопоставляется атомистическому механицизму и упрощен-
честву формализма и структурализма. Однако в данном случае
такие утверждения – не просто проработочные заклинания.
Тимофеев спорит со структуралистами с позиций собственной
концепции, которая к тому времени уже была основательно рас-
критикована М. Л. Гаспаровым в его первой стиховедческой публи-
кации – рецензии на тимофеевские «Очерки теории и истории
русского стиха» (Тимофеев 1958). В изложении рецензента, «стих,
по Тимофееву, представляет собой неразрывное единство много-
образных художественных средств: интонационных, ритмических,
аллите рационных» (Гаспаров 1958: 208). При этом стих как
целостность не самодостаточен – он, в свою очередь, является не-

отъемлемой частью языка:
Все элементы стиха существуют в самом языке <...>. Однако в стихе
они выделены, подчеркнуты, усилены («типизированы», по не
совсем удачному выражению автора). Это выделение происходит
благодаря эмоционально-экспрессивной интонации, которая
лежит в основе всякого стиха (там же).
Вот почему Тимофеев специальное внимание уделяет проблеме

интонации в художественном тексте (см. Тимофеев 1963: 73–74).
Постановка «целостности» во главу угла привела Тимофеева к
утверждению, что «все без исключения особенности стихотворной
формы обусловлены содержанием данного стихотворения и ничем
иным» (Гаспаров 1958: 210). Поэтому Тимофеева раздражали
московские структуралисты с их с намеренно упрощающей моделью
соотношения элементов формы и содержания в художественном
произведении. Вступая в спор, он, без сомнения, держал в голове
критику Гаспарова, чье имя фигурирует в числе участников
семиотического симпозиума 1962 года. В своей рецензии младший
стиховед говорит о том, что главный порок концепции его старшего
коллеги заключается в отчуждении формы от содержания:
<...> мы не можем подойти к содержанию данного произведения
иначе, как через его форму, и если мы допускаем, что форма
сочинения может не соответствовать его содержанию, то этим
самым мы заранее лишаем себя возможности судить об этом
содержании. Даже в самом слабом стихотворении форма и
содержание едины <...>.
Изучение элементов стиха в их единстве и самого стиха в
его связи с содержанием произведения – действительно, именно
такова цель, к которой должна стремиться советская наука о стихе.
Но трудно прийти к этой цели, пытаясь сразу сделать последний
шаг, не сделав первого (Гаспаров 1958: 212).
Между тем штудии участников семиотического симпозиума,

вызвавшие гневную отповедь Тимофеева, как раз и стали попыткой
сделать такой первый шаг.
В своем экземпляре «Вопросов литературы» со статьей

Тимофеева14 Лотман отметил только один пассаж:
Современные последователи ОПОЯЗа возрождают самые худшие
его стороны. Перед нами образец весьма негативного сим-
биоза в науке. Сторонники математической поэтики, исходя
из крайне обедненного представления о языке, питают теоре-
тиков формализма, и в свою очередь теоретики формализма
подсказывают математикам пути, уводящие от реального пред-
ставления о художественном слове (Тимофеев 1963: 78).
Речь у Тимофеева идет о работах группы А. Н. Колмогорова, воз-

родившего и развившего методику теоретико-вероятностного и
статистического изучения стиха. Их исследования, однако, идут
вразрез с литературоведческой традицией, и это плохо:
Как видно, интерес к вопросам поэтики, который связан с перс-
пективами развития кибернетики и математической лингвистики,
представляется чрезвычайно существенным <...>. Но пока что
включение литературоведческого опыта в эту важную работу
привело к явному отступлению от того, что было за это время
достигнуто нашим литературоведением, – «традиционным лите-
ратуроведением», как его сейчас называют представители мате-
матической поэтики (там же: 68).
Выступление Тимофеева необычайно вдохновило следующего,

куда более непримиримого критика новейших гуманитарных
веяний. В декабрьском номере журнала «Знамя» за 1963 год поя-
вилась статья П. В. Палиевского «О структурализме в литера-
туроведении». В ней «нерасторжимая целостность» и подобные
понятия, такие как «единство», «бесконечность», «неисчерпаемость»
и т. д., превращаются в магические формулы, не имеющие под
собой позитивного содержания. Призывы структуралистов к
математизации гуманитарных наук вызвали у Палиевского еще
большее раздражение, чем у Тимофеева. Не оспаривая успехов
структурной лингвистики, Палиевский сомневается в самой
14
JLSV, ф. 5, полка 7-1-3.
возможности структурной поэтики. По его мнению, «попытки

струк турализма поймать, ограничить, запереть с помощью
математики неисчерпаемость поэтического содержания совер-
шенно безосновательны» (Палиевский 1963: 195). Презирая
«недостаточность и узость рассудочно-расчленяющей мысли»,
критик на полном серьезе заявляет, что «литературоведение
<...> должно <...> быть одновременно и точным и неточным,
приближаться к четким, рациональным определениям и в то же
время не отпускать, не терять из смысла еще неопределенное»
(там же: 190).
В «Лекциях по структуральной поэтике» Лотман язвительно
замечает, что «эта откровенная защита наиболее плоского
интуитивизма в науке скорей поражает экстравагантностью, чем
убедительностью» (Лотман 1964а: 4). При этом автор оспаривает
Палиевского, не называя его имени15 (в то время как полемическая
ссылка на Тимофеева в книге есть)16. Статью Палиевского Лотман
считал ниже критики, характеризуя ее сразу по прочтении
(в письме к Б. Ф. Егорову от 24 января 1964 г.) следующими словами:
«Палиевский – дурак, дурак, дурак!!! И с претензией + 5% легкого
доноса» (Лотман, Минц, Егоров 2012: 311).
Во введении к «Лекциям» Лотман парирует нападки
Тимофеева и Палиевского на структурализм и точные методы в
литературоведении эффектной цитатой из Маркса о том, «что наука
только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться
математикой»:
Утверждение о том, что применение математических (то есть
структурных и статистических) методов в принципе приводит к
возрождению формализма, находится в вопиющем противоречии
с известным мнением К. Маркса, сохраненным для нас памятью
Поля Лафарга <...>.
15
Ср. примеч. 12 к статье «Некоторые итоги и проблемы применения точных
методов в советском литературоведении» (с. 122 наст. изд.).
16
Палиевский, который назвал книгу Лотмана «косвенно включившейся в по-
лемику» о структурализме (Палиевский 1966: 234), очевидно, опознал себя как
адресата лотмановской критики.
Странно после этого звучат утверждения некоторых иссле-

дователей, которые во имя марксизма доказывают не неудачность
тех или иных конкретных опытов по применению математических
методов в гуманитарных науках, а принципиальную невоз-
можность подобного применения и бесполезность (даже вред-
ность) каких бы то ни было поисков в этой области. Таким образом,
никаких принципиальных возражений против применения
точных, математических методов в гуманитарных науках с точки
зрения марксистской теории научного мышления выдвинуть
нельзя (Лотман 1964а: 7–8).
Та же цитата из Лафарга о Марксе и пользе математики появ-

ляется в статье Лотмана «О принципах структурализма в литера-
туроведении». Первый завершенный вариант ее датирован 1 августа
1965 года, а опубликована она была в январском номере «Вопросов
литературы» за 1967 год под редакторским заглавием «Литера-
туроведение должно быть наукой»17. Лотман начинает статью с
кратких возражений Тимофееву и Палиевскому, а затем переходит
к полемике с третьим автором, который, по его мнению, «выгодно
отличается» от двух предыдущих, поскольку хотя бы «стремится
понять позицию тех, с кем вступает в спор» (Лотман 1967б: 91;
ср. наст. изд., с. 66). Речь идет о В. В. Кожинове (1930–2001), чьи
взгляды сформировались под воздействием Бахтина.
Статья Кожинова «Возможна ли структурная поэтика?» по-
явилась в июньском номере «Вопросов литературы» за 1965 год.
Она была напечатана в рубрике «Проблемы теории» как ответная
реплика на опубликованную там же статью И. И. Ревзина «О целях
структурного изучения художественного творчества», которая, в
свою очередь, представляла собой развернутый ответ Палиевскому18.
Важнейшее возражение Ревзина на претензии Палиевского –
указание на отсутствие у последнего позитивной программы:
17
За полгода до публикации, в переписке с редакцией журнала статья еще фигу-
рирует под авторским заглавием (см. письмо заведующего отделом теории «Вопро-
сов литературы» С. В. Ломинадзе Ю. М. Лотману от 10 мая 1966 г.; JLSV, ф. 1, б/н).
18
Ответом на статью Ревзина стала еще одна статья Палиевского в «Знамени»,
не содержавшая уже никаких новых аргументов (см. Палиевский 1966).
У критика П. Палиевского абсолютно нет никакой положительной

программы. Он вполне серьезно советует литературоведам
«ловить неуловимое» (Ревзин 1965б: 80).
У структуралистов же такая программа есть, и квинтэссенцией ее

является всё та же топоровская формула:
Формулировка: поэзия есть «особым образом организованный
язык» – <...> это положительная программа поиска <...> (там
же: 77).
Но цель эта слишком амбициозна, чтобы достичь ее сразу. На

первых порах задачи структурного изучения литературы скромнее:
Положительная программа, выдвинутая структурным направ-
лением в поэтике, состоит в том, что, прежде чем анализировать
в целом произведения большой литературы точными мето-
дами, нужно найти способы научного описания таких про-
стейших составляющих художественного построения, как ритм,
рифма, строфика, длина предложений, соотношение числа
прилагательных и глаголов и т. д. и т. п., то есть явлений повторяю-
щихся, массовых, причем таких, что их совокупность есть легко
обозримый ансамбль. <...> Прежде чем приступать к изучению
больших форм большой литературы структурными методами
<...> необходимо отработать соответствующие методы на более
простых, массовых объектах (там же: 80, 82).
Лотман до конца жизни помнил об этом постулате Ревзина, который

он печатно поддержал в пику антиструктуралистам, но с которым
в действительности с самого начала согласен не был (см. Поселягин
2011: 122–123). В «Не-мемуарах» он рассказывал:
Тартуский и московский центры шли из разных точек и в значи-
тельной мере разными путями. Московский в основном бази-
ровался на опыте лингвистических исследований и изучении
архаических форм культуры. Более того, если фольклор и
такие виды литературы, как детектив, то есть жанры, ориенти-
рованные на традицию, на замкнутые языки, считались естест-
венным полигоном семиотики, то возможность применения
семиотических методов для сложных незамкнутых систем, типа

современного искусства, вообще подвергалась сомнению.
На первой Летней школе на эту тему произошла очень острая
дискуссия между мной и И. И. Ревзиным <...>. Ревзин, гениальный
лингвист <...>, слишком рано умер, именно в тот момент, когда
он находился на пороге принципиально новых семиотических
идей. Но в первой Летней школе он решительно отстаивал
неприложимость семиотических методов к индивидуальному
творчеству, ограничивая их пределами фольклора (Лотман
1995а: 48).
Однако даже такая умеренная программа не устроила оппонента

Ревзина – Кожинова. Хотя, по его словам, принцип изучения
простых и массовых явлений средствами семиотики «вполне»
его «удовлетворял», в анализе простых знаковых форм он готов
был видеть не начало большого пути, а предел возможностей
структурно-семиотического метода (см. Кожинов 1965: 89–90).
Поэтому формула Топорова, выдвинутая Ревзиным в качестве
положительной программы структурного изучения поэзии,
возвращает поэтику в методологический тупик 1920-х годов. Если
структуралисты призывают возрождать наследие формалистов,
то есть «представителей Петроградского общества изучения
поэтического языка и Московского лингвистического кружка»,
то Кожинов предлагает следовать заветам их критиков, которые
уже тогда, в 1920-е годы, спорили с формалистами и, «преодолев
опоязовское наследие», предложили собственные подходы к поэтике
(Кожинов 1965: 90). Их имена Кожинов перечисляет в специальном
примечании: это Г. О. Винокур периода работы в ГАХН19,
Б. М. Энгельгардт, М. М. Бахтин в трех лицах (П. Н. Медведев,
19
Винокур, который (наряду с Якобсоном, М. Н. Петерсоном, А. А. Буслаевым
и Н. Ф. Яковлевым) был одним из председателей Московского лингвистического
кружка (МЛК), с середины 1920-х годов всё более критично относился к концеп-
циям Опояза и «опоязовского» крыла МЛК – Якобсона и его сторонников (см.
Шапир 1990: 287, 296–297, 312–313, 315 и др.; 1999; Гиндин 1996а; 1996б; 1998). См.
также примеч. 44 к статье Ю. М. Лотмана «Ян Мукаржовский – теоретик искус-
ства» (с. 396 наст. изд.).
В. Н. Волошинов и сам Бахтин), а также параформалисты С. М. Бон-

ди и В. В. Виноградов (там же: 90 [примеч. 1]).
Свою аргументацию Кожинов выстраивает как серию не совсем
адекватных пересказов концепций некоторых из вышеназванных
ученых. Так, он цитирует важный тезис из поздней статьи
Винокура «Понятие поэтического языка» (1947): «<...> искусство
объясняют по аналогии с языком, тогда как, наоборот, ту особую
функцию языка, которую мы называем поэтической, следовало
бы объяснять по аналогии с другими видами искусства» (Винокур
1959: 390; Кожинов 1965: 91). Из этого критик делает вывод, «что
„языком поэзии“ управляют совершенно иные законы, нежели
языком как таковым» (Кожинов 1965: 94). Однако Винокур
противопоставлял не поэтический язык «языку как таковому», а
язык в поэтической функции – языку в коммуникативной функции
(функции повседневного общения). Важнейшее значение термина
«поэтический язык», утверждал ученый, – это такое, при котором
отношение между языком и поэзией мыслится не как связь того или
иного рода <...>, а как свое законное т о ж е с т в о, так что я з ы к
и е с т ь с а м п о с е б е п о э з и я. Здесь уже возникает
вопрос об особой, п о э т и ч е с к о й ф у н к ц и и я з ы к а,
которая не совпадает с функцией языка как средства обычного
общения, а представляется ее своеобразным обосложнением
(Винокур 1959: 390).
В другой цитируемой Кожиновым работе («Об изучении языка

литературных произведений», 1946) Винокур, разбирая те же
вопросы, замечает, что «язык в поэтическом произведении <...>
с а м представляет собой известное произведение искусства, и в
этом качестве он составляет предмет особой научной проблемы»,
а поэтому «лингвистика вообще есть наука о в с я к о м языке,
в том числе и о языке художественном» (Винокур 1959: 245, 255).
То есть Винокур, вопреки Кожинову, не утверждает, что поэзия
не язык и ее нельзя изучать лингвистическими методами, –
он утверждает, что поэтическая функция языка надстраивается
над коммуникативной, усложняя структуру поэтического
высказывания. Это повторяет и Кожинов, но снова подменяет
понятие «языка как средства общения» «языком как таковым»,

поэтому у него получается, что в поэзии «слова вступают <...> в
принципиально своеобразные отношения, несвойственные языку»
(Кожинов 1965: 94). На это Лотман никак не отреагировал – скорее
всего, он не нашел ниспровержения структуральной поэтики в
винокуровской концепции (даже в той форме, какую она приобрела
в пересказе Кожинова). Более того, в своей ответной реплике
Лотман справедливо включил Винокура в число непосредственных
предшественников современного структурализма. Показательно,
что в лотмановском экземпляре журнала пометы в этой части статьи
Кожинова отсутствуют, тогда как вторая ее половина испещрена
маргиналиями.
Следующий пункт антиструктуралистской критики – ново-
модная наука семиотика, которую Кожинов, передразнивая своего
оппонента Ревзина, назвавшего метод моделирования «мощным
орудием познания сложных явлений реальной действительности»
и «мощным инструментом литературоведческого исследования»
(Ревзин 1965б: 76, 85), иронически именует «мощным орудием»
изучения поэзии (Кожинов 1965: 94). Как и в предыдущем случае,
полемист предпочитает приводить заимствованные аргументы,
перемежая пространные выписки с собственными вольными
интерпретациями и выводами. На этот раз источником заемного
вдохновения стала книга Бахтина–Волошинова «Марксизм и
философия языка» (выписки из нее занимают в статье Кожинова
не меньше трех страниц кряду).
В отличие от московских семиотиков, которые интерпретировали
сигнал как разновидность знака либо его материальный компонент,
а сигнальные системы – как простейшие разновидности знаковых
систем (см. ССИЗС: 3, 7–8, 44, 65, 78–79 и др.; Пятигорский 1962а;
Зализняк 1962; и др.), для Бахтина и бахтинистов эти сущности
полярно противоположны. И говорящий и понимающий вос-
принимают любую языковую форму не как «неподвижный,
себетож дественный», «устойчивый и всегда себе равный сигнал,
а как всегда изменчивый и гибкий знак» (Волошинов 1930: 69).
Ухватившись за это противопоставление, Кожинов делает далеко
идущий вывод о том, что семиотика в принципе неспособна перейти
от анализа простейших систем к более сложным: «предметом

семиотики являются не знаковые системы в собственном смысле,
но системы сигналов», «и поэтому» (!) она «не может претендовать
на подлинное исследование внутренней сущности языка, не говоря
уже о поэзии» (Кожинов 1965: 101). Эти суждения Лотман отчеркнул
на полях, снабдив их возмущенно-недоуменным «Почему?»20. О
раздражении, которое вызвали у него кожиновские инсинуации,
свидетельствуют его непосредственные реакции на прочитанное.
Во фразе: «Мне могут возразить, что та реальность, которую я
называю знаком <...>, и не входит в компетенцию семиотики»
(там же), – Лотман подчеркнул слова «которую я называю знаком»
и язвительно обыграл неудачный оборот в рукописи своего
ответа Кожинову: «Это звучит как „огурец, который я называю
интегралом“» (наст. изд., с. 85). Не меньшее раздражение вызвало
у него отождествление «неподвижного» и «устойчивого» сигнала с
важнейшим для структурной лингвистики понятием «инварианта».
Возле соответствующего замечания Кожинова (1965: 98) Лотман
записывает: «не знает, что такое инвариант» – и подробно
разбирает это недоразумение в своей ответной статье (см. наст. изд.,
с. 67–69 и примеч. 12, 19 и 20 на с. 84–86).
Более пригодным для анализа поэзии Кожинов, как и его «пред-
шественники» Тимофеев и Палиевский, считал традиционное
литературоведение. Если бы некто, пишет Кожинов, «пожелал
проникнуть в знаковую природу поэтического произведения»
с помощью семиотических методов, то они, методы, сами
«воспротивились бы этому» (?!) и исследователю «пришлось бы
вернуться к „традиционной“ методологии» (Кожинов 1965: 106).
Это странное рассуждение Лотман тоже отчеркнул на полях –
видимо, не только в силу его загадочности, но и потому, что
расшифровывающее тезис Кожинова примечание прямо отсылает
к «Лекциям по структуральной поэтике»:
Так получилось, например, в недавно изданной работе Ю. Лотмана
<...>. Он объявляет свой метод «структурным» и широко
использует семиотическую терминологию. Но в его интересной и
20
JLSV, ф. 5, полка 7-1-3.
содержательной работе нет по существу никакого структурализма

в собственном смысле слова, исключая некоторые рассуждения
общего характера (Кожинов 1965: 106 [примеч. 1]).
Так Лотман оказался «втянут» в полемику. И в ней он, разумеется,

выступил на стороне тех, кого критикуют Тимофеев, Палиевский и
Кожинов21.
Примерно на треть статья Лотмана – полемическая; более того, в
ее тексте, помимо прямого спора с оппонентами, обнаруживаются
и неявные отсылки к их суждениям и даже личностям22. Еще две
трети статьи занимает изложение основных принципов лите-
ратуроведческого структурализма. Заключаются они в следующем.
Структурализм не механистичен:
Одним из основных принципов структурализма является отказ
от анализа по принципу механического перечня признаков: худо-
жественное произведение не сумма признаков, а функциони-
рующая система, структура (Лотман 1967б: 93–94; наст. изд., с. 71).
Это положение было уже выдвинуто в «Лекциях по структуральной

поэтике» (см. выше). Одним из его следствий стала концепция
«минус-приема», конспективно изложенная в первоначальной вер-
сии статьи для «Вопросов литературы», но не попавшая в опуб-
ликованный вариант23.
«Структурализм не противник историзма» (Лотман 1967б: 94;
наст. изд., с. 72). Изучение любой функционирующей системы
или структуры подразумевает ее синхронический анализ.
Однако противопоставление синхронии и диахронии имеет «не
принципиальный, а эвристический характер» (там же). Эта проблема
была впервые поднята в «пражских» тезисах Ю. Н. Тынянова и
Р. О. Якобсона. Соавторы объявляют ревизию «синхронической
концепции» Ф. де Соссюра и Женевской школы:
21
Более подробный обзор советской «дискуссии о структурализме» 1963–
1967 гг. см. в книге П. Сейфферта (Seyffert 1985: 172–253; ср. также Shukman 1977a:
200–204).
22
См., например, примеч. 13, 47 и 56 к обсуждаемой статье.
23
См. наст. изд., с. 76 и примеч. 58 на с. 93.
Чистый синхронизм теперь оказывается иллюзией: каждая

синхроническая система имеет свое прошедшее и будущее
как неотделимые структурные элементы системы (a. архаизм
как стилевой факт; языковый и литературный фон, который
осознается как изживаемый, старомодный стиль; b. новаторские
тен денции в языке и литературе, осознаваемые как инновация
системы) (Тынянов, Якобсон 1928: 36).
В следующем, 1929 году пункт о соотношении синхронического

и диахронического методов был в развернутой форме включен в
подготовленный Якобсоном раздел 1b Тезисов Пражского линг-
вистического кружка, представленных на Первом Между народном
съезде славистов в Праге, и в брошюру Якобсона «Remarques sur
l’évolution phonologique du russe» (Jakobson 1929a; см. Вахек 1964: 195–
196 [s. v. «Синхрония и диахрония»]; Depretto 2009: 142–143; Matějka
1997: 181). В последней Якобсон характеризует подобные явления
как примеры «проекции диахронии в синхронию (projection de la
diachronie dans la synchronie)» (Jakobson 1929a: 15). В том же 1929 году
в газетной заметке о Съезде славистов Якобсон впервые применил
заимствованный у психологов термин «структурализм» к новой
методологии исследования языка и словесности (Jakobson 1929b: 11;
см. Steiner 1976: 381, 378 [note 1]; 1982a: 309; Rudy 1976: 508, 516). Хотя в
своей статье Лотман на перечисленные работы не ссылается, именно
в Тынянове и Якобсоне он видел первооткрывателей структурно-
функционального подхода к литературе.
Элементы структуры отличаются друг от друга не материально,
а функционально. Функция любого элемента как языковой, так
и литературной структуры – смыслоразличительная. Из этого
следует, что один и тот же по своему материальному составу элемент
«получает различный смысл в зависимости от того, в систему
каких оппозиций мы его включим» (Лотман 1967б: 97; наст. изд.,
с. 77). Эти отличия Лотман, вслед за Якобсоном и московскими
структуралистами, мыслит в форме дихотомий (бинарных
оппозиций), а не, например, трихотомий (как в семиотике Пирса).
Согласно этому взгляду, любая многочленная оппозиция может
быть сведена к набору бинарных оппозиций, причем оппози-
ций привативных (типа «A vs. –A»), а не эквиполентных (типа

«A vs. B»)24.
Для автора важно подчеркнуть, что «новые» методологические
принципы не противоречат «традиционным», а существенным
образом дополняют их. Не называя имен, Лотман возражает, в
частности, Л. И. Тимофееву, который безапелляционно заявил, что
работа структуралистов привела «к явному отступлению от того,
что было за это время достигнуто нашим литературоведением, –
„традиционным литературоведением“» (Тимофеев 1963: 68):
Структуралисты отличаются от своих оппонентов совсем не тем,
что якобы отрицают «традиционное литературоведение». Просто
в понятие «традиции» вкладывается разное содержание (Лотман
1967б: 94; наст. изд., с. 72).
Здесь Лотман вновь поднимает вопрос о генеалогии отечественного

структурализма (впервые это было сделано в предисловии к «Лек-
циям по структуральной поэтике» – см. Лотман 1964а: 13–14).
Финал статьи также представляет собой завуалированный
ответ Тимофееву, который, заметив, что «перспективы развития
кибернетики и математической лингвистики» предъявляют «новые
требования и к литературоведению», тут же высказал сомнение,
что оно «окажется в состоянии внести какой-либо вклад в решение
этих задач» (Тимофеев 1963: 68). Вне этого контекста трудно оценить
риторический пафос пассажа, завершающего полемическую реплику
Лотмана: «быть литературоведом становится трудно и в ближайшее
время станет еще неизмеримо труднее», поскольку гуманитарий
должен «совместить в себе литературоведа, лингвиста и математика»
(Лотман 1967б: 100; наст. изд., с. 82).
Статья Лотмана оказалась последним словом в полемике,
возражений на нее в печати не появилось25. Однако Кожинов
и Палиевский решили дать свой ответ тартуско-московским
24
Классификацию оппозиций по отношению между их терминами см. Трубец-
кой 1960: 82–85.
25
28 марта 1967 г. Вяч. Вс. Иванов писал Лотману: «Из статей в „Вопросах ли-
тературы“<,> по общему мнению<,> только Ваша пока что была деловой» (TÜR,
ф. 135, ед. хр. Bc551, л. 22 об.).
струк туралистам в виде сборника статей «Формальный метод

в эстетике. Материалы», заявку на который они подали в изда-
тельство «Искусство» 24 февраля 1967 г. Годом ранее в то же изда-
тельство были направлены заявки Вяч. Вс. Иванова, Лотмана и
Б. А. Успенского на их книги «С. М. Эйзенштейн и современная
наука об искусстве», «Структура художественного текста» и «Поэ-
тика композиции»26. В аннотации, где прочитываются следы описан-
ной выше полемики, проект характеризовался так (в правом верхнем
углу первого листа стоит резолюция рукой директора издательства
Е. И. Савостьянова: «Согласен»):
В последние годы происходит явное оживление формалистических
тенденций в нашей эстетике. Это связано с попытками создания
«математически-точной» эстетики, которая в целях упрощения,
«формализации» художественных явлений обращается к опыту
ОПОЯЗ’а, ЛЕФ’а и т. п. течений 1920-х гг., и с переизданием (вполне,
конечно, уместным, если речь идет о критическом изучении
истории эстетики) ряда работ, возникших в той или иной связи с
формальным методом эстетики.
Представляется очень своевременным и важным издание
сборника материалов, отразивших борьбу вокруг формального
метода в период его развития в нашей стране. Дело идет о
работах, которые давно стали библиографической редкостью
и совершенно недоступны сколько-нибудь широкому кругу
читателей. Между тем в этих работах, написанных серьезными и
талантливыми авторами, дано глубокое освещение и объективная
оценка формального метода в эстетике. Особенно существенную
роль сыграет предлагаемый сборник материалов для молодых
исследователей в области эстетики и искусствознания (в частности,
для студентов и аспирантов), которые часто не знают реальной
истории формального метода, а иногда даже не подозревают,
как и с какими доводами выступали сторонники и противники
26
См. об этом подробнее в статье «Вокруг подготовки и запрета русского изда-
ния работ Яна Мукаржовского...» (с. 315–320 наст. изд.).
формального метода, наконец, к каким объективным выводам

пришла сама дискуссия.
Состав сборника представляется в следующем виде:
1) Вступительная статья (3 а. л.);
2) Статья Б. М. Эйхенбаума «Вокруг вопроса о „формалистах“»
(см. «Печать и революция», 1924, кн. 5, стр. 1–12) – 1 а. л.;
3) Статья Б. В. Томашевского «Формальный метод» (см. Сб. ст.
«Современная литература», Л., 1925, стр. 144–153) – 1 а. л.;
4) Статья В. М. Жирмунского «К вопросу о „формальном
методе“» (см. кн.: Вальцель О., «Проблема формы в поэзии»,
П., 1923, стр. 1–23) – 1 а. л.;
5) Статья А. В. Луначарского «Формализм в науке об искусстве»
(см. «Печать и революция», 1924, кн. 5, стр. 19–31) – 1 а. л.;
6) Статья Б. М. Эйхенбаума «Теория „формального метода“»
(см. его кн. «Литература», Л., 1927, стр. 116–148) – 1 а. л.;
7) Фрагменты из книги Б. М. Энгельгардта «Формальный
метод в истории литературы» (Л., 1927) – 3 а. л.;
8) Статья С. А. Аскольдова «Форма и содержание в искусстве
слова» (см. альманах «Литературная мысль», Л., 1925,
стр. 305–341) – 2 а. л.;
9) Фрагменты из книги П. Н. Медведева «Формальный метод
в литературоведении» (Л., 1928) – 7 а. л.;
10) Фрагменты из книги В. Н. Волошинова «Марксизм и
философия языка» (Л., 1930) – 3 а. л.;
11) Комментарии – 1 а. л.;
12) Библиография – 1 а. л.
Объем сборника в целом – 25 а. л.
Срок предоставления готовой рукописи – 1 декабря 1967 года.
24. 2. 67 Ст. научные сотрудники Отдела комплексных

теоретических проблем ИМЛИ АН СССР
<подпись> В. В. Кожинов
< подпись> П. В. Палиевский27
27
РГАЛИ, ф. 652 (издательство «Искусство»), оп. 13, ед. хр. 983, л. 1–2.
Проект этого издания, однако, остался нереализованным, причем

не из-за сопротивления издательства, а потому, что соредакторы
даже после одной пролонгации и «несмотря на многочисленные
напоминания» не подготовили рукопись в срок28.
Следующая статья Лотмана по интересующей нас тематике была

опубликована по-итальянски – в переводе Витторио Страды
в журнале «Strumenti critici» (Lotman 1967a). Она называется
«Некоторые итоги и проблемы применения точных методов в
советском литературоведении» и состоит из трех частей – обзорной,
полемической и программной. Под «точными» методами Лотман
понимает две группы методов – «структурные и математические»
(наст. изд., с. 98; Lotman 1967a: 107). Первая часть статьи заключает
в себе краткий очерк их развития с 1920-х годов. Область русской
филологии, в которой точные методы начали развиваться раньше,
чем в смежных областях, – это стиховедение. Об основных этапах
в истории этой дисциплины, отражающей все основные тенденции
развития «точного литературоведения», М. Л. Гаспаров писал:
История применения точных методов в стиховедении распадается
на три периода <...>. Первый период отмечен господством
позитивизма в литературоведении; второй период проходит
под знаком лингвистического структурализма; третий период
характеризуется влиянием теории информации и семиотики
(Гаспаров 1974: 37).
Цитируемая работа М. Л. Гаспарова «Точные методы в русском

стиховедении: итоги и перспективы» была напечатана в качестве
первой главы его монографии «Современный русский стих» (1974)29,
однако закончена была гораздо раньше, в 1967 г.30, и сдана в сборник
статей о точных и семиотических методах в филологических науках,
который Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский готовили к публикации
28
См. там же, л. 4–8.
29
Под заглавием «Квантитативные методы в русском стиховедении: итоги и
перспективы» (Гаспаров 1974: 18–38).
30
См. письмо Ю. М. Лотмана Б. А. Успенскому от 22 сентября 1967 г. (Лотман,
Успенский 2016: 105).
по-итальянски в издательстве «Einaudi» (вышел в 1973 году)31.

Статья Лотмана о точных методах в советском литературоведении
непосредственно предшествовала работе над этим сборником.
Основная задача статьи – определить проблемное поле, задан-
ное новой формирующейся парадигмой науки о литературе. Исход-
ные ориентиры Лотман нашел в программном, по его собственной
характеристике, предисловии к тезисам московского Симпозиума
по структурному изучению знаковых систем, написанном
Вяч. Вс. Ивановым, где обосновывается связь между структурными,
семиотическими и математическими методами в гуманитарных
науках. Во-первых, «роль семиотических методов для всех смежных
гуманитарных наук смело может быть сопоставлена со значением
математики для естественных наук» (Иванов 1962б: 8). Во-вторых,
«семиотика, как и все другие гуманитарные науки, постепенно все
больше проникается математическими идеями и методами» (там же).
В-третьих, основоположниками семиотики были, с одной стороны,
Пирс, а с другой – Соссюр; отсюда методологическая ориентация
европейской семиотики на соссюрианскую (структурную) линг-
вистику. Наконец, к триаде «структурная лингвистика – семиотика –
математика» подключается цикл «дисциплин, группирующихся
вокруг кибернетики», – прежде всего теория информации (там же).
По Лотману, создаваемая парадигма должна позволить но-
выми средствами решать задачи, поставленные еще русскими
форма листами: «современный этап в развитии советского
литературоведения, во многом примыкая к трудам исследователей
1920-х гг., основывается на достижениях структурной лингвистики,
семиотики, теории информации, кибернетики» (наст. изд., с. 99–100;
Lotman 1967a: 109). В неопубликованной энциклопедической статье
о кибернетике и литературоведении32 он пишет, что «структурные
31
См. Lotman, Uspenskij (a cura di) 1973. Часть материалов, включая статью
Гаспарова, сохранилась в лотмановском архиве (TÜR, ф. 136, ед. хр. 459). Эти ма-
териалы готовились к публикации в IV томе тартуских «Трудов по знаковым си-
стемам» (1969), однако обсуждаемая работа Гаспарова так и не появилась в печати
по-русски в виде отдельной статьи.
32
См. о ней наст. изд., с. 212–213.
исследования основаны на семиотике – науке о знаковых системах»

(JLSV, ф. 1, б/н, л. 3). Математические методы – это прежде всего
методы статистические (там же, л. 2), а также методы теории
информации. Разработкой и тех и других в СССР занималась группа
Колмогорова. Неслучайно Лотман хотел видеть математиков – в
первую очередь А. Н. Колмогорова и В. А. Успенского – в числе
авторов вышеупомянутого итальянского сборника33.
Круг проблем, связанных с применением методов теории
информации в науках филологического цикла, определился в ряде
пионерских работ 1960–1966 гг. Первой из них должна быть названа
статья И. М. Яглома, Р. Л. Добрушина и А. М. Яглома «Теория
информации и лингвистика», опубликованная в первом номере
«Вопросов языкознания» за 1960 год. В ней определены основные
аспекты функционирования языка, в изучении которых может
оказать помощь теория информации: речь как вероятностный
процесс; энтропия и информация этого вероятностного процесса;
избыточность языка, повышающая его предсказуемость; сравнение
разных видов избыточности; сравнение разных текстов и разных
языков по параметру избыточности; несмысловая (невербальная)
информация; практические приложения теории информации:
механический перевод и реферирование, передача речи по любым
линиям связи и методы кодирования речи, описание статистических
характеристик языка (Яглом, Добрушин, Яглом 1960)34.
Вслед за этой важной работой в ноябрьском номере журнала
«Знание – сила» появилась научно-популярная статья «Биты, буквы,
поэзия», описывающая перспективы применения теории инфор-
мации не только в языкознании, но и в теории стиха (Кондратов
1961). Она подписана поэтом-экспериментатором, полиматом,
33
См. письма Б. А. Успенского к Ю. М. Лотману от июня и августа 1967 г. (Лот-
ман, Успенский 2016: 96, 101).
34
Вклад авторов статьи в решение указанных проблем ею не ограничивается:
так, под редакцией и с примечаниями Р. Л. Добрушина вышло русское издание
работ Клода Шеннона (Шеннон 1963), а А. М. и И. М. Ягломам принадлежит книга
«Вероятность и информация» (Яглом, Яглом 1960; 1-е изд.: 1957; 3-е изд., перераб.
и доп., 1973), впоследствии переведенная на французский, немецкий и чешский
языки.
популяризатором лингвистики, математики, археологии, географии

и океанологии А. М. Кондратовым (1937–1993)35, однако в оглавлении
номера указан не один, а два автора: А. Кондратов и Р. Добрушин.
По предположению В. А. Успенского, «Добрушин в последний
момент снял свою фамилию, будучи недоволен кондратовскими
неточностями»: при всей «увлекательности и талантливости» книг
и статей Кондратова «точность и аккуратность не вписывались в
его исследовательский метод» (В. Успенский 1997: 179 [примеч. 21 к
п. 3.2]; 2002: 693 [примеч. 21 к п. 3.2]).
В следующем году вышла научно-популярная брошюра
Кондратова «Математика и поэзия» (Кондратов 1962а) и совместная
статья Колмогорова и Кондратова «Ритмика поэм Маяковского»,
напечатанная в 3-м номере «Вопросов языкознания» (Колмогоров,
Кондратов 1962). Этой статьей открывается серия стиховедческих
публикаций Колмогорова с соавторами и solo, ознаменовавшая
новый (по сравнению с работами Андрея Белого 1910 года, работами
Б. В. Томашевского 1910–1920-х годов, работами Б. И. Ярхо и его
группы 1920–1930-х годов и работами К. Ф. Тарановского 1950-х
годов) этап в статистическом и теоретико-вероятностном изучении
стиха36. Однако вскоре Колмогоров отказался от сотрудничества
с Кондратовым из-за его исследовательской неаккуратности (ср.
Колмогоров 1963: 64).
Основы колмогоровского подхода к анализу стиха были впер-
вые изложены автором в лекции «Комбинаторика, статистика и
теория вероятностей в стиховедении», открывшей Совещание по
применению математических методов к изучению языка художест-
венной литературы, состоявшееся в городе Горьком (ныне – вновь
Нижний Новгород) 23–27 сентября 1961 г. На том же совещании
Колмогоров прочитал доклад «Энтропия речи и стихосложение»,
который так и не был опубликован и стал известен по пересказам
35
См. посвященный Кондратову спецвыпуск журнала «Russian Literature» (2015,
vol. LXXVII, № 1/2) и, в частности, вступительную статью к нему (Орлицкий,
Павловец 2015).
36
См. примеч. 6 и 97 к статье «Структурализм в литературоведении» для КЛЭ
(наст. изд., с. 252 и 272).
участников совещания37. Колмогоровская теория речевой энтропии

нашла более широкое применение, не ограниченное стиховедением:
она имеет важные следствия для общей теории искусства.
Таким образом, определились две области применения теории
информации в поэтике: статистико-вероятностное изучение стиха
и художественной прозы (продолжение исследований 1910–1930-
х годов с коррекцией накопившихся ошибок и неточностей) и
измерение энтропии художественной речи (новое направление,
опирающееся на идеи Шеннона и его последователей). Обе эти темы
обсуждаются в статье Лотмана о точных методах – первая вкратце,
вторая подробно (общеэстетические проблемы интересовали его
больше, чем частные стиховедческие).
Значительное место в статье занимает полемика с Колмогоровым.
Лотман предлагает усложнить колмогоровскую модель энтропии
художественного текста: текст с точки зрения его автора не
равен тому же тексту, воспринимаемому читателем или слу-
шателем. Для автора и читателя один и тот же текст будет иметь
разные показатели энтропии, поскольку читатель склонен
интерпретировать факт поэтического языка как факт поэтического
содержания. Для читателя любой троп – это не один из множества
синонимичных способов выражения одной и той же мысли, а
манифестация неповторимой авторской картины мира. Поэтому
«энтропия гибкости <поэтического> языка переходит в энтропию
разнообразия особого поэтического содержания» (наст. изд., с. 106;
Lotman 1967a: 116). Кроме того, модель Колмогорова не учитывает
специфики художественного высказывания по сравнению с
нехудожественным языковым сообщением. Обсуждаемый
фрагмент статьи перешел с изменениями в монографию «Структура
художественного текста» (Лотман 1970а: 37–41).
В статье Лотмана впервые проведено противопоставление мос-
ковского структурно-семиотического подхода тартускому. Если
первый ограничивается изучением элементарных культурных
явлений, то второй переходит к исследованию более сложных
37
См. примеч. 21–23, 25–28 и 32–33 к статье «Некоторые итоги и проблемы при-
менения точных методов в советском литературоведении» (наст. изд., с. 126–131).
культурных комплексов. Здесь Лотман впервые печатно выражает

несогласие с позицией И. И. Ревзина, с которой раньше в силу
корпоративных соображений полемизировал только устно:
ощущая себя в оппозиции к советскому филологическому истеб-
лишменту, участники тартуско-московской школы и близкие
к ней исследователи вплоть до второй половины 1980-х годов
придерживались корпоративной солидарности, выступали единым
фронтом и старались не проводить публично полемик о методе.
Дальнейший ход рассуждений таков: элементарные явления
можно изучать чисто синхронически, тогда как сложные требуют
диахронического анализа, поскольку такого рода системы содержат
в себе собственную историю. Вот почему структуралист не может
ограничиваться синхронией, а «вынужден быть историком» (наст.
изд., с. 113; Lotman 1967a: 123; курсив автора). Вся вторая половина
статьи посвящена проблеме взаимодействия исторических
(диахронных) и структурных (синхронных) методов изучения
художественных текстов и культуры в целом.
Одна из сквозных мыслей Лотмана – восстановление в правах
традиции 1920-х годов и создание на ее базе новых направлений
научных исследований. В 1920-е годы в литературоведении доми-
нировали формалистические синхронные методы, в 1930-е их
вытеснили диахронические – историко-литературные. Сейчас,
в конце 1960-х годов, – по Лотману, – время синтеза. Тем самым
обосновывается высказанное в статье из «Вопросов литературы»
утверждение, что структурализм не противоречит историзму.
Лотман подчеркивал: «Я очень серьезно отношусь к вопросу исто-
рических корней структурализма в русском литературоведении»38.
Интерес к генезису собственной научной мысли может быть, помимо
прочего, объяснен необходимостью самолегитимации. Лотман
не устает напоминать, что советский структурализм – отнюдь не
дань интеллектуальной моде и не популярное западное веяние.
Неформальное объединение ученых, которое вскоре получит
название тартуско-московской семиотической школы (ТМШ),
не возникло под случайным внешним воздействием (например,
38
Письмо к В. Ю. Розенцвейгу от 23 ноября 1965 г. (TÜR, ф. 135, ед. хр. Br1228, л. 4).
французского структурализма или американской семиотики), а

глубоко укоренено в отечественной традиции и представляет собой
закономерный этап развития науки. Поэтому в дальнейшем Лотман,
предлагая разные варианты описания генезиса ТМШ, неизменно
интерпретировал развитие филологической науки в терминах
гегельянской триады («тезис – антитезис – синтез»). Роль тезиса в
этих схемах всегда играл Опояз, роль синтеза – ТМШ, а на роль
антитезиса подбирались научные направления, наиболее актуальные
в данный момент для Лотмана и его единомышленников. В статьях
1967 года функцию антитезиса берут на себя историко-литературные
штудии предвоенного десятилетия (прежде всего работы
Г. А. Гуковского). Впоследствии эта схема будет скорректирована и
усложнена.
В начале 1967 года вышли еще две статьи Лотмана о структурализме

и семиотике, опубликованные на этот раз по-эстонски. Первая
из них, появившаяся в академическом журнале «Keel ja Kirjan-
dus» («Язык и литература»), озаглавлена «Семиотика и литера-
туроведение» (Lotman 1967b). Тематически она примыкает к статье,
опубликованной в «Вопросах литературы» (Лотман 1967б), и в
значительной степени пересекается текстуально с ней, а также со
статьей из «Вопросов языкознания» (Лотман 1963) и с «Лекциями
по структуральной поэтике» (Лотман 1964а). Но ее содержание не
сводится к уже сказанному по-русски: именно в статье из «Keel ja
Kirjandus» Лотман впервые заговорил о семиотическом подходе
к явлениям литературы. Более того, это первая статья Лотмана, в
названии которой появляется слово семиотика39. Очевидно, по-
эстонски уже можно было, не скрываясь, говорить о семиотике, а по-
русски приходилось изобретать эвфемистические термины – такие,
как «вторичные моделирующие системы».
По определению, данному Вяч. Вс. Ивановым в предисловии
к тезисам Симпозиума 1962 года, «семиотика – это новая наука,
39
Ранее лишь единожды, в заглавии кратких тезисов доклада Лотмана в первой
Летней школе по вторичным моделирующим системам, было употреблено при-
лагательное семиотический («Игра как семиотическая проблема и ее отношение к
природе искусства» – см. Лотман 1964б).
объектом которой являются любые системы знаков, используемые

в человеческом обществе» (Иванов 1962б: 3). Лотмана в этот период
семиотика начинает интересовать как наука, закономерности
которой выявляются в литературе и – шире – в искусстве и
художественном творчестве в целом. Для изучения литературы
методы структурной лингвистики могут быть дополнены
семиотическими методами (очень скоро Лотман начнет именовать
их структурно-семиотическими), а синхронический анализ текста –
диахроническим анализом функционирования произведения
в изменяющемся историческом контексте. Впоследствии это
позволит ему сопоставлять художественные знаковые системы с
нехудожественными и псевдохудожественными – такими, как
эстетизированное или идеологически нагруженное бытовое
поведение. Характерно, однако, что даже в этом случае Лотман будет
говорить не о «семиотике», а о «поэтике» поведения (см. Лотман
1977в).
В статье «Семиотика и литературоведение», несмотря на вы-
несенный в заглавие провокативный термин, речь идет не столь-
ко о семиотике как отдельной дисциплине, сколько о струк-
турном подходе к литературе, который Лотман, следуя Соссюру,
отождествляет с семиологическим (семиотическим). При этом
новые методы он стремится применить, обращаясь к своей
основной специальности – истории русской литературы. В последние
полвека, замечает он, историков литературы неоднократно упре-
кали в субъективности. Они неточно мыслят и пользуются
расплывчатыми терминами. Между тем научные термины должны
быть точны по определению. Привычные историко-литературные
ярлыки «романтизм» или «реализм» – не термины, потому что их
содержание является предметом споров. Однако не стоит отрицать
достижения традиционного литературоведения: оно добилось
многого, особенно в области фактографии. Но, занимаясь чистой
фактографией, нельзя ответить на ряд важных вопросов, таких как
вопрос об изменяющемся значении произведений классической
литературы в разные эпохи.
Другой порок традиционного литературоведения – неумение
диалектически осмыслить отношения между формой и содер-
жанием. Литературоведы по отдельности изучают «идеи» писателя

и его «мастерство». Хорошим индикатором здесь является
школьное обучение литературе: зачем читать роман или поэму,
если их идеи можно изложить на двух страницах учебника? Лотман
цитирует высказывание Толстого об «Анне Карениной» из письма
Н. Н. Страхову от 23 апреля 1876 г., которое уже приводил в этой
связи в «Лекциях по структуральной поэтике» (Лотман 1964а: 63):
пересказать роман невозможно, для этого его придется теми же
самыми словами написать заново (наст. изд., с. 145–147).
Таким образом, художественная идея отличается от
нехудожественной тем, что она имеет собственную структуру и вне
ее не может существовать. «Бесчисленные сцепления» элементов
текста, составляющие, по Толстому, «сущность искусства», – это и
есть художественная структура. Отношение художественной идеи к
построению произведения, не устает напоминать Лотман, подобно
отношению жизни к биологической структуре клетки. В биологии
уже не найдется виталиста, взявшегося бы изучать жизнь как
таковую, вне реальной организации материи, которая является ее
носительницей.
Художественную структуру следует изучать как «особым образом
организованный язык» (об этой формулировке см. выше, с. 22–25).
В современной семиотике под языком подразумевается система
знаков, которая регулируется своей «грамматикой» (то есть системой
правил):
Естественные языки <...> – наиболее распространенный вид
«языков» в этом смысле. Но не единственный. Можно, например,
классический балет, пантомиму, театр кукол, литературу того или
иного направления <...> рассматривать как своеобразные языки
со своими – особыми для каждого – знаками и «грамматиками»
(наст. изд., с. 150).
Отсюда один шаг до идеи культурного полиглотизма: если «языков

культуры» много, то с точки зрения семиотической культурологии
любая культура многоязычна и внутренне гетерогенна.
Пропагандировать семиотику в Эстонии удавалось не только
в академической периодике, но и в массовой печати. Об этом
свидетельствует заметка Лотмана, опубликованная в газете «Noorte

Hääl» («Голос молодежи») – печатном органе эстонского комсомола. В
рукописи Лотман пробовал разные варианты заголовка: «Семиотика
и литературоведение», «Семиотика и гуманитарные науки» 40.
Пользуясь тем, что эта публикационная площадка предоставляла
бóльшую дискурсивную свободу, он позволил себе более широ-
кое рассуждение: описание не только и не столько важности
структурных методов для гуманитарных наук, сколько значимости
семиотики для человека и культуры в целом. Семиотика вновь
легитимизируется посредством теории информации и кибернетики:
Но здесь мы сталкиваемся с истиной, установленной современной
теорией информации и кибернетикой: только структуры могут
быть носителями информации – разрозненные, случайные
скопления фактов не могут заключать и передавать информацию.
Любой язык, в том числе язык искусства – всегда структура (наст.
изд., с. 158).
В этой же заметке вновь возникают тезисы, что семиотика изучает

идею (т. е. семантику) художественного произведения, которая
неотделима от формы этого произведения и образует с ней нерас-
торжимое целое – структуру; что точные методы исследования
структуры текста не направлены на создание «машинной поэзии»
(в чем структуралистов активно обвиняли оппоненты, прежде
всего Палиевский), а даже если бы и были направлены, то лишь
помогли бы отделить хорошую, т. е. нешаблонную, поэзию от
плохой; и, наконец, что структурные методы полезны для изучения
литературных текстов на любых этапах, начиная со школьной
практики. Вместе с тем примечательны некоторые обобщающие
фразы Лотмана, такие как: «Жизнь человека и человеческого
коллектива органически связана с получением информации: человек
окружен постоянным потоком информации, исходящей от природы,
других людей и других человеческих коллективов», или: «Красота –
это информация, и она имеет свою структуру» (наст. изд., с. 157,
160). Брошенные как бы вскользь, они намечают будущий переход
40
См. наст. изд., примеч. 1 на с. 161.
Лотмана от структуралистского анализа художественных текстов к

гораздо более масштабному проекту описания семиосферы, которая
воплотит в себе все информационное пространство человечества,
далеко выходящее за пределы не только литературы, но и любых
других культурных артефактов.
Текст Лотмана напечатан в одной подборке с репликами доцен-
та Тартуского университета лингвиста Хуно Рятсепа и молодого
поэта и филолога Яна Каплинского под общим заголовком «Semioo-
tika, lingvistika, kirjandusteadus...» («Семиотика, лингвистика,
литературоведение...»). Однако еще одна статья на близкую тему,
озаглавленная «Семиотика и сегодняшний мир» (1970) и пред-
назначавшаяся для публикации в главной официальной газете
советской Эстонии «Rahva Hääl» («Голос народа»), была отвергнута
редакцией41.
В октябрьском номере «Keel ja Kirjandus» за 1968 год Лотман,
продолжая тему структурно-семиотических исследований,
вписывает советскую семиотику в широкий международный
контекст. Опубликованная в этом номере статья носит заглавие
«Современные перспективы семиотического изучения искусства»
(в эстонском заголовке – не «перспективы», а «tulemusi», то есть
‘результаты’). Здесь Лотман продолжает трансформировать тот
историко-научный бэкграунд, в котором позиционировали семио-
тику его московские коллеги. Литературоведение, которое должно
обогатиться математическими методами и строгостью анали-
тического мышления кибернетики, вместе с тем, по мысли Лотмана,
не отказывается и от собственных гуманитарных оснований.
Обзорный характер статьи позволяет автору подробнее высказаться
об исторических корнях структурно-семиотических методов:
«Мысль о применении семиотических методов к гуманитарным
наукам связана с влиянием идей, почерпнутых из точных наук, но у
нее есть прочный корень в истории самой филологии» (с. 170 наст.
изд.).
Историко-научная рефлексия служила Лотману основой для
разработки новых методов исследования. Неслучайно в те же годы
41
Впервые: Лотман 2003: 98–101; в настоящий сборник не включена.
он открыл специальный раздел в «Трудах по знаковым системам»:

«исторические корни структурализма как научного направления»
(Лотман 1965: 8), – где публиковалось наследие широкого
круга гуманитариев: от Тынянова, Проппа, Ярхо и Бахтина до
О. М. Фрейденберг и П. А. Флоренского. В статье для «Keel ja Kir-
jandus» также очерчивается широкий историко-филологический
контекст, в который вписывается семиотика; в нем наряду с Опоязом
и Проппом апологетически упоминается книга «Марксизм и
философия языка» Волошинова–Бахтина. Негативно оценивается
только «яфетическая теория» Н. Я. Марра, точнее, тот факт, что
при Сталине она стала инструментом идеологического давления
на науку.
Лотман подчеркивает, что речь в его обзоре идет о генезисе и
современном состоянии именно литературоведческого струк-
турализма и намеренно оставляет в стороне «дискуссию о струк-
турализме как философском направлении, развернувшуюся во
французской прессе» (см. с. 175 наст. изд. и примеч. 42 на с. 194).
О французских оппонентах структурализма он в то время
высказывался весьма категорично:
Я за эти дни просмотрел кое-что из дискуссий о структура лизме
во Франции – и там говорят то же, что Кожинов и Палиевский
(письмо к Б. А. Успенскому от конца февраля 1968 года; Лотман,
Успенский 2016: 128).
Лотман не ставит своей целью «освещать состояние структурно-

семиотических изучений в СССР и США», а останавливается
«на значительно более скромной теме – обзоре некоторых ито-
гов работы французских, чехословацких и польских ученых
в области применения структурно-семиотических методов к
литературоведению» (с. 173 наст. изд.). В энциклопедической
статье «Структурализм», речь о которой пойдет ниже, Лотман
повторил этот тезис, выделив те же страны в качестве передовых:
«С<труктурализм> получил значительное распространение в
мировом литературоведении. Наибольших научных результатов
добились ученые Чехословакии, Польши и Франции» (с. 236 наст.
изд.). Лотман указывает на ученых, связанных с русской формальной
школой, как на родоначальников каждого национального

варианта структурализма, что соотносится с его собственными
представлениями о генезисе обсуждаемого научного направления,
в которых Опояз всегда представлял собой исходный тезис. На
место «антитезиса» в случае польского структурализма ставится то
львовско-варшавская школа логики, то феноменологическая поэтика
Ингардена, а в случае чешского – Пражский лингвистический
кружок.
Весь раздел, посвященный структурно-семиотическим иссле-
дованиям в Чехословакии, в опубликованный вариант статьи,
однако, не вошел – скорее всего, он был исключен в связи с
подавлением Пражской весны и оккупацией Чехословакии
странами Варшавского договора в августе 1968 года (статья
вышла в октябрьском номере журнала). Публично упоминать
деятельность чехословацких ученых на таком политическом фоне
было опасно. Большое внимание в обзоре уделялось Пражскому
лингвистическому кружку, что в глазах советских властей могло
выглядеть как дополнительное свидетельство неблагонадежности.
С первых шагов нового направления (структурализма, который,
строго говоря, следовало бы именовать неоструктурализмом
или структуралистским возрождением) и новой дисциплины
(семиотики) начинается рефлексия об истоках и исторических
корнях бурно развивающейся науки. Интересно, что у формалистов
это было не вполне так: первая полноценная генетическая
авторефлексия – брненский курс Якобсона 1935 года (см. Jako-
bson 2005; Якобсон 2011), и притом что первая ретроспектива
относится к началу 1920-х годов (Якобсон, Богатырев 1923), в ней
не рассматриваются вопросы генезиса. Пристальное внимание к
проблеме генезиса структурализма и поиску предшественников
было связано с необходимостью скорейшей самолегитимации,
которая была продиктована в том числе вненаучными обстоя-
тельствами.
—
После 1968 года Лотман и другие участники ТМШ столкнулись с

тем, что их семиотические работы обзорного и манифестарного
характера не принимаются к печати в центральной советской на-
учной прессе. Во втором разделе настоящего тома опубликованы
материалы по истории подготовки и тексты нескольких вариантов
статьи Лотмана о литературоведческом структурализме, заказанной
«Краткой литературной энциклопедией», но так и не принятой к
печати.
Работа Лотмана над статьей «Структурализм в литературо-
ведении» совпадает по времени с его рецензиями на энцикло-
педические статьи коллег. Мы помещаем здесь две таких рецензии –
на статью Вяч. Вс. Иванова «Поэтика», написанную для «Краткой
литературной энциклопедии», и на статью Д. М. Сегала и философа
Ю. П. Сенокосова «Структурализм», написанную для «Философской
энциклопедии».
На рубеже 1970-х годов Лотман сталкивался с идеологическими
сложностями и с запретами не только как автор, но и как пуб-
ликатор. Особенно показательной в этом отношении оказалась
история его взаимодействия с издательством «Искусство», кото-
рое поначалу согласилось выпустить большую серию книг по
семиотике. Однако после выхода первых двух книг – «Поэтики
композиции» (Успенский 1970а) и «Структуры художественного
текста» (Лотман 1970а) – издательство под сильным идеологическим
давлением свернуло проект. Жертвами ухудшения идеологического
климата стали, помимо прочих, сборник «Семиотика искусства»,
где должны были быть представлены как работы тартуских
и московских структуралистов, так и тех, кого они считали
своими наставниками (П. Г. Богатырев, М. М. Бахтин), а также
двухтомное издание статей выдающегося чешского литературоведа
и искусствоведа, члена Пражского лингвистического кружка Яна
Мукаржовского. Двухтомник должен был выйти под редакцией и с
комментариями Лотмана и его друзей, специалистов по чешской и
словацкой культуре О. М. Малевича и В. А. Каменской. Собранная,
прокомментированная и переведенная на русский книга выйдет
лишь спустя двадцать лет (1994, 1996), причем оба тома будут
напечатаны в разных издательствах как отдельные, не связанные
друг с другом издания. В третьем разделе мы публикуем материалы

по истории этого несостоявшегося издания и не публиковавшийся
ранее первоначальный текст статьи Лотмана «Ян Мукаржовский –
теоретик искусства», которой должен был открываться двухтомник.
Материалы, публикуемые во втором и третьем разделах
настоящей книги, снабжены собственными сопроводительными
статьями, посвященными по преимуществу вопросам социологии
науки в Советском Союзе конца 1960-х и начала 1970-х годов. Здесь
мы рассмотрим лишь концептуальные составляющие указанных
работ Лотмана.
Научный пафос статьи «Структурализм в литературоведении» –
в необходимости перехода от исследования языка к исследованию
текста, ставшему впоследствии «фирменным знаком» ТМШ:
«Особенностью тартуской структурально-семиотической школы
является ее выраженная текстоцентричность: не язык, не знак, не
структура, не бинарные оппозиции, не грамматические правила,
а текст является центром ее концептуальной системы» (М. Лотман
1995: 214).
Постановка текста в центр поля исследования влечет за собой
изучение трех его основных составляющих: синтактики (или син-
тагматики), семантики и прагматики. Их изучение Лотман связы-
вает с этапами развития структурализма: имманентное изучение
текстов, исследование связи структурной организации текстов
с их значением, наконец – «рассмотрение места художественных
текстов в общей системе культуры: соотношения литературы с
идеологическими моделями различных уровней и эпох» (с. 241,
249 наст. изд.). В имманентном изучении текстов больше дру-
гих преуспели представители русской формальной школы,
среди которых Лотман выделяет Тынянова как исследователя,
испытывавшего наибольший интерес к семантике художественной
формы. Внутри ТМШ не было консенсуса в вопросе о том, кого из
предшественников считать первопроходцами в изучении семантики.
Лотман – со всеми необходимыми оговорками – выдвигал в качестве
такой фигуры О. М. Фрейденберг.
Представление об эволюции восточноевропейского струк-
турализма как о сдвиге предмета исследования от «имманентной
структуры текста» к «тексту в системе культуры» наиболее от-

четливо проявилось в работах Лотмана начала 1970-х годов.
Эта концепция изложена в его неопубликованной статье «Не-
которые проблемы сравнительного изучения художественных
текстов», которой мы планируем открыть второй том нашей
серии публикаций (некоторые фрагменты из нее приведены в
комментарии). Статья имеет не только методологический, но и
историко-научный характер, причем этот второй аспект оказывается
для Лотмана едва ли не более важным. Именно в этой статье, как
и в предисловии к книге Мукаржовского, в генеалогию ТМШ
вписывается Пражский лингвистический кружок (ПЛК).
Основной историко-научный сюжет обеих статей Лотмана,
касающийся генезиса тартуско-московского структурализма,
строится по модели «тезис – антитезис – синтез». В России форма-
лизму Опояза противопоставлена, по Лотману, «семантическая
палеонтология» марровцев (Московский лингвистический
кружок, особенно шпетианское крыло, до середины 1970-х годов
участники ТМШ знали плохо). Из марристов Лотман ценит (и готов
отстаивать!) только Фрейденберг. Но реальное «снятие» (Aufhebung)
указанных «тезиса» и «антитезиса», по Лотману, представляет собой
функциональный структурализм пражской школы (прежде всего
труды Якобсона и Мукаржовского). Марристы отрицают Опояз и
не учитывают его достижений. Однако, как пишет Лотман в статье
о Мукаржовском,
плодотворной могла быть только та критика формалистов,
которая дополнила бы анализ синтагматической структуры
семантической, а всю целостность художественного построения
рассматривала бы как взаимное напряжение этих двух принципов
организации. Критика же, которая просто отбрасывала самую
проблему синтагматического анализа внутренней конструкции
текста, была шагом назад (наст. изд., с. 363).
ПЛК развивает идеи Опояза, доводя их до отрицания некоторых

исходных («узкоформалистических») постулатов. Именно пражская
школа, по Лотману, «сумела осуществить конструктивную критику
формализма, подтвердив невольно положение Ю. Н. Тынянова о
том, что в области культуры нет более опасных критиков, чем

непосредственные преемники» (наст. изд., с. 365). Пражский
структурализм работал с семантикой, не игнорируя форму. Отсюда
берет начало структурализм тартуско-московский.
Историки ТМШ отмечали, что участники школы мало ссылаются
на ПЛК в целом и на Мукаржовского в частности (Günter 1974:
142; Seyffert 1985: 356–357 [note 9]). Томас Г. Виннер возражает:
влияние ПЛК на ТМШ всё равно было значительным и шло через
Якобсона (Winner 1988: 410). Однако в конце 1960-х годов Лотман
познакомился с работами Мукаржовского непосредственно. В
предисловии к несостоявшемуся изданию статей чешского ученого
на русском языке он писал:
Актуальность этих построений для настоящего дня особенно
очевидна в свете недавней дискуссии, в ходе которой некоторые
авторы высказывали убеждение в том, что статичность –
неотъемлемое, якобы, свойство структуры и обращение к ней
равнозначно «убийству» души искусства. Знакомство с работами
Мукаржовского, вероятно, значительно бы повысило научный
уровень дискуссии (наст. изд., с. 372).
Мукаржовский переосмысливает понятие системы и структуры

динамически и диалектически:
Сама категория структуры трактуется Мукаржовским диалекти-
чески как иерархия связей, находящихся в постоянной борьбе,
в ходе которой противоположности переходят друг в друга, а
полюса меняются местами (наст. изд., с. 358).
По Лотману, «разработка понятия структурного напряжения со-

ставляет одно из крупнейших завоеваний чешского структура-
лизма» (наст. изд., с. 371). Посредником между ранними форма лис-
тическими работами и зрелым структурализмом вновь оказывается
тыняновский функционализм:
Следует отметить, что в советском литературоведении в анало-
гичном направлении работала мысль Ю. Н. Тынянова, для кото-
рого динамизм соотнесения структурных рядов и понятие доми-
нанты также определили интерес к энергетическим показателям

текста (наст. изд., с. 371).
Непосредственным источником понятия «доминанта» в теории

формалистов стала книга Бродера Христиансена «Философия
ис кусства», вышедшая по-немецки в 1909 году и по-русски (в
переводе Г. П. Федотова) в 1911 году. Согласно Христиансену,
эстетический объект создается благодаря перцепционному синтезу
всех впечатлений, получаемых от артефакта. В синтезе участвуют
четыре фактора (Faktoren): предмет / содержание (Gegenstand), форма
(Form), материал (Stoff ) и технические средства (Methode / Hantie-
rung; в русском переводе: прием(ы)). Один из факторов, занимающий
в синтезе господствующее положение, называется «доминантой»
(die Dominante) (см. Christiansen 1909: 241 и далее; Христиансен 1911:
204 и далее). На Христиансена прямо ссылается Б. М. Эйхенбаум,
который первым из русских формалистов использовал обсуждаемый
концепт в книге «Мелодика русского лирического стиха», вышедшей
в 1922 году (Эйхенбаум 1922а: 9). Ю. Н. Тынянов в статье «Ода
как ораторский жанр», датированной тем же 1922 годом, но
переработанной и опубликованной лишь в 1927 году, называет имена
обоих предшественников, Христиансена и Эйхенбаума (Тынянов
1927б: 102).
В соответствии с концепцией Тынянова, изложенной в его
книге «Проблема стихотворного языка», доминанта, или, что то же,
«конструктивный принцип», определяет «отношение конструктив-
ного фактора к подчиненным» (Тынянов 1924а: 261–262). Конструк-
тивный фактор является организующим по отношению к другим
факторам и «деформирует» (трансформирует) их: в произведении
«один момент может быть выдвинут за счет остальных, отчего
эти остальные деформируются, а иногда низводятся до степени
нейтрального реквизита» (Тынянов 1924а: 8). Таким образом,
Тынянов модифицирует терминологическую пару «факторы –
доминанта», которая присутствует уже у Христиансена. Эйхенбаум
в статье «Теория „формального метода“» (1925) описывает эту кон-
цепцию как личный вклад Тынянова в разработку теории доми-
нанты (Эйхенбаум 1927а: 140).
Проблеме доминанты посвящена восьмая, заключительная

лекция спецкурса о русском формализме, прочитанного Якобсоном
по-чешски в Брненском университете в 1935 году42. Полный текст
спецкурса был впервые опубликован на чешском языке в 2005 году,
а в русском переводе – в 2011 году, однако лекция о доминанте
стала известна гораздо раньше, еще при жизни исследователя.
Она была опубликована в виде отдельной статьи в 1971 году по-
английски (Jakobson 1971e), в 1973 году по-французски в переводе
с английского (Jakobson 1973), а в 1976 году по-русски (также в
переводе с английского) – в «Хрестоматии по теоретическому
литературоведению», изданной И. А. Черновым в качестве учебного
материала для студентов Тартуского университета (Чернов 1976:
56–63). В начале статьи Якобсон называет доминанту «одним из
важнейших, наиболее разработанных и продуктивных понятий в
теории русского формализма» и дает дефиницию:
Доминанту можно определить как фокусирующий компонент
[the focusing component] художественного произведения: она
подчиняет, определяет и трансформирует остальные компоненты.
Именно доминанта обеспечивает целостность структуры (Jakobson
1971e: 82).
Словосочетанием «focusing component» в английском тексте пере-

ведено чешское словосочетание «směrodatná složka» [‘ведущий,
направляющий компонент’, от směr ‘направление’] (Jakobson
2005: 87).
Тыняновскую теорию доминанты развил Мукаржовский в
статье «Jazyk spisovný a jazyk básnický» [«Литературный язык и
поэтический язык»] (Mukařovský 1932; русский перевод: Мукар-
жовский 1967). Конструктивное господство одного элемента над
другими он называет «актуализацией» (aktualisace). По Мукар-
жовскому, доминанта деформирует всю систему текста, актуа-
лизируя одни элементы и отодвигая другие на задний план43.
42
О доминанте Якобсон рассказывал 6 июня 1935 г.
43
Пражцы соотносили концепцию актуализации не только с концепцией до-
минанты, но и с разработанной Шкловским концепцией «автоматизации /
Термин актуализация, ставший известным благодаря указанной

работе Мукаржовского и Тезисам ПЛК (1929), обычно переводят на
английский как foregrounding [‘выдвижение на первый план’]. Этот
глоссирующий перевод предложил в 1964 году Пол Гарвин (Garvin
1964: 43–44), и с тех пор он стал общепринятым44.
Идею доминанты Тынянов связывает с идеей «динамики»,
понимаемой в данном случае как неустойчивость деформированного
словесного материала в художественном произведении, противо-
поставленная стабильности недеформированного (то есть
эстетически нейтрального) материала45. По Тынянову, «форма лите-
ратурного произведения должна быть осознана как динамическая»:
Динамизм этот сказывается <...> в понятии конструктивного прин-
ципа. Не все факторы слова равноценны; динамическая форма
образуется <...> их взаимодействием и, стало быть, выдвиганием
одной группы факторов за счет другой. При этом выдвинутый
фактор деформирует подчиненные (Тынянов 1924а: 10).
Вывод:
Единство произведения не есть замкнутая симметрическая
целостность, а развертывающаяся динамическая целостность;
между ее элементами нет статического знака равенства и
сложения, но всегда есть динамический знак соотносительности
и интеграции (Тынянов 1924а: 10).
Эйхенбаум приводил эту цитату в «Теории „формального ме-

тода“» (Эйхенбаум 1927а: 140), а Лотман – в статье «О некоторых
деавтоматизации» восприятия, отождествляя актуализацию с деавтоматизацией

(Тезисы ПЛК 1929: 29; Гавранек 1967: 354–361).
44
Б. И. Ярхо переосмыслил «опоязовскую» концепцию доминанты в терминах
квантитативной поэтики (см. Чернов 1976: 64–65; Пильщиков 2015: 326). Подроб-
нее о концепции «доминанты» см. Erlich 1965: 199–200, 212–215; Тоддес, Чудаков,
Чудакова, 1977: 494 [примеч. 2]; Hansen-Löve 1978: 310–319; 1986; Ханзен-Лёве 2001:
300–309; Steiner 1984: 104–106; Davydov 1985: 97–103; Шапир 1990: 278 [примеч. 32];
Heller 2005: 206–208; 2010: 36–38; Пильщиков 2016а: 212–216.
45
О тыняновских концепциях динамики см. Тоддес, Чудаков, Чудакова 1977:
509–510; об их развитии в работах Мукаржовского и Лотмана см. Пильщиков
2018.
принципиальных трудностях в структурном описании текста»

(Лотман 1969д: 478). Мукаржовский, развивая мысли Тынянова,
описывает актуализацию как динамический процесс:
Доминантой является тот компонент произведения, который
при водит в движение и определяет отношения всех прочих
компонентов.
<...> доминанта придает поэтическому произведению
единство. Однако это единство sui generis, характер которого в
эсте тике обозначали как „единство в разнообразии“, единство
дина мическое, в котором одновременно ощущается гармония и
отсутствие ее <...> (Мукаржовский 1967: 411, 412)46.
Через несколько лет в ходе методологической дискуссии в ПЛК

10 декабря 1934 г. Мукаржовский проведет по этой черте границу
между структурализмом и формализмом:
Научное направление, представленное Пражским лингвистическим
кружком, основывается в области литературоведения как на
отечественных [domácích] предпосылках, так и на импульсах
формализма, и определяет себя как структурализм, основным
понятием которого является структура, динамическое целое
[struktura, celek dynamický] (SaS 1935: 190; ср. Sládek 2015b: 61–62;
Гланц 2016: 110–111).
В ответ прозвучала реплика Якобсона:

Структурализм многое почерпнул у формализма, но не может
придерживаться тех его тезисов, которые просто представляли
46
Подробнее эта мысль развернута в Тезисах ПЛК 1935 года, которыми откры-
вается журнал ПЛК «Slovo a slovesnost»: «Поэтическое произведение образует
структуру, то есть целое, различные составные элементы которого приобрета-
ют однозначный смысл только в связи с прочими элементами, так что все целое
оказывается нерасчленимым и тем самым динамичным в том смысле, что его
элементы функционируют в нем не как мертвый строительный материал, а как
силы, действующие друг на друга и зачастую в противоположном направлении»
(Úvodem 1935: 5; русский перевод фрагмента: Вахек 1964: 163). Тезисы 1935 года,
так же, как и Тезисы 1929 года, были составлены Б. Гавранком, В. Матезиусом,
Я. Мукаржовским, Б. Трнкой и Р. Якобсоном.
собой детскую болезнь [dětskou nemocí] нового направления в

литературоведении. Формализм эволюционировал по направ-
лению к диалектическому методу [k dialektické metodě], но он все
еще был сильно обременен механистическим наследием [mecha-
nistickým dědictvím] (SaS 1935: 192).
Характерно, что Якобсон в 1935 году применяет определение

«механистический (взгляд)» [mechanistické nazírání] (Jakobson
2005: 93) не к ранним работам Шкловского, а к статьям Тынянова
1924–1927 годов, непосредственно предшествующих совместным
«пражским» тезисам Якобсона и Тынянова 1928 года. Таким об-
разом, первые самоопределения структурализма в конце 1920-х и
начале 1930-х годов нашли продолжение в лотмановской критике
раннего формализма с позиций «динамического» подхода к
явлениям культуры.
Концепция «текста в системе культуры», намеченная Лотманом
на рубеже 1960–1970-х годов и легитимированная вышеописанным
историко-гуманитарным контекстом, в дальнейшем станет одним
из магистральных направлений его работы. Краткие и как бы
высказанные à propos элементы более широких обобщений, время
от времени возникающие в его статьях уже на этом этапе (особенно
в публицистике – см. статью «Семиотика и гуманитарные науки»),
получат развитие в 1970–1980-е годы в лотмановской концепции
семиосферы. Тем не менее уже в работах второй половины 1960-х
видно, как возникают предпосылки к будущему «повороту»
лотмановской теории – от структурного анализа отдельного кон-
кретного текста к семиотическому рассмотрению его в контексте
знаковых систем культуры разного масштаба и сложности.
Тексты Ю. М. Лотмана воспроизводятся по наиболее авторитет-

ному печатному или рукописному источнику; выбор источника
оговаривается в примечаниях. Разночтения источников вос-
производятся выборочно. Зачеркивания обозначаются квад рат-
ными скобками, редакторские конъектуры – угловыми скобками,
авторские подчеркивания: обычные и волнистые – курсивом,
двойные и пунктирные – разрядкой. Дополнительные обозначения
оговариваются в текстологических примечаниях к статьям.

Очевидные описки и опечатки исправляются без оговорок.
Постраничные примечания под астерисками принадлежат
Ю. М. Лотману, примечания под цифрами в конце текстов – пуб-
ликаторам.
Значительный объем примечаний и сопроводительных статей,
который иным читателям может показаться чрезмерным, вызван
желанием как можно полнее реконструировать интеллектуаль-
ный и культурный контекст публикуемых работ, отделенных от
нас полувековой дистанцией. Мы хотели бы, чтобы коммента-
рий к этой книге мог служить путеводителем по литератур-
ному струк турализму советского периода, подобно тому, как
комментарии Е. А. Тоддеса, А. П. Чудакова и М. О. Чудаковой к
трудам Ю. Н. Тынянова и комментарии М. И. Шапира к трудам
Г. О. Винокура стали историко-научными путеводителями по
петроградскому и московскому формализму.
Мы признательны за помощь и советы Наталии Автономовой,
Томашу Гланцу, Ксении Григорьевой, Екатерине Гунашвили, Андрею
Добрицыну, Сурену Золяну, Роберту Колару, Яну Левченко, Михаилу
Лотману, Ваану Навасардяну, Пирет Пейкер, Галине Пономарёвой,
Питеру Стейнеру, Габриэлю Суперфину, Галину Тиханову, Борису
Успенскому и Артему Шеле. Запоздалые слова благодарности –
ушедшим от нас Вячеславу Всеволодовичу Иванову и Владимиру
Андреевичу Успенскому, памяти которых мы посвящаем эту
книгу.

Ю. М. Лотман. О Структурализме

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Ю. М. Лотман. О Структурализме

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Таллиннский университет

Институт гуманитарных наук

Под редакцией И. А. Пильщикова

Издание подготовлено при поддержке Эстонского научного агентства

Оформление: Сирье Ратсо

© Таллиннский университет (тексты Ю. М. Лотмана), 2018

Отпечатано в типографии Pakett

И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин

И. А. Пильщиков, Н. В. Поселягин, М. В. Трунин

Настоящим изданием открывается серия публикаций неизвестных

«Искусство» (опубликована посмертно со значительными редактор-

Манифестом ранней лотмановской версии структурализма можно

В ней определены основные задачи, методы и направления

определяя на рубеже 1960-х и 1970-х годов собственное отношение к

издания книги о Достоевском (Бахтин 1963). Впоследствии Лот-

(в том числе каденции в классических концертно-симфонических

Весь фрагмент, из которого взята приведенная цитата, был с из-

В 1964 году вышла первая теоретическая монография Лотмана,

спецкурсе еще не выработан единый терминологический аппарат).

Понятно, почему Лотман «сразу ухватился» за предложенное

разграничение лингвистического и литературоведческого понятия

В «Лекциях по структуральной поэтике» Лотман отказывается

математик, лингвист, ученик А. Н. Колмогорова, инициатор и участник первой

познавательного акта огромного значения. Художник слова

Пафос книги – структуралистско-соссюрианский. Языковые эле-

Тезис о том, что элементы системы «определяются не положи-

но и признаки, которые являются общими для обоих членов

Термин «архисема» образован по аналогии с «архифонемой» Тру-

По Лотману, в стихе «составляющие его слова теряют самостоя-

<...> слова «утром», «уверен», «увижусь», которые в непоэтическом

Один из первых внимательных читателей «Лекций по структу-

Текст – лишь один из элементов отношения. Реальная плоть

На протяжении всей книги автор неоднократно подчеркивает

ссылается автор: дырка «это – отсутствие материи в структурном

Наконец, еще один источник лотмановской концепции – тезис

Автора «Лекций по структуральной поэтике» интересуют не только

за рамки узкой специальности. Он был автором многократно

В апрельском номере «Вопросов литературы» за 1963 год была

(за исключением последнего) в последующей работе давно отошли

В примечании к этому месту авторы поясняют, чью именно

Мирослав Янакиев (1923–1998) – болгарский лингвист, в

следние годы <...> несомненным оживлением славянского стиховедения» (Ревзин,

Если тезис о том, что «поэтика может рассматриваться как

Язык – структура иерархическая. Он распадается на элементы

Поэтический текст представляет собой особым образом орга ни-

Предварительные формулировки присутствуют уже в «Лекциях по

текст можно определить как человеческую речь, особым образом

Таким образом, от противопоставления «структуры» и «аморф-

целостность не самодостаточен – он, в свою очередь, является не-

Вот почему Тимофеев специальное внимание уделяет проблеме

Между тем штудии участников семиотического симпозиума,

В своем экземпляре «Вопросов литературы» со статьей

Речь у Тимофеева идет о работах группы А. Н. Колмогорова, воз-

Выступление Тимофеева необычайно вдохновило следующего,

возможности структурной поэтики. По его мнению, «попытки

Странно после этого звучат утверждения некоторых иссле-

Та же цитата из Лафарга о Марксе и пользе математики появ-

У критика П. Палиевского абсолютно нет никакой положительной

У структуралистов же такая программа есть, и квинтэссенцией ее

Но цель эта слишком амбициозна, чтобы достичь ее сразу. На

Лотман до конца жизни помнил об этом постулате Ревзина, который

семиотических методов для сложных незамкнутых систем, типа

Однако даже такая умеренная программа не устроила оппонента

В. Н. Волошинов и сам Бахтин), а также параформалисты С. М. Бон-