η ЮГ I

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

Институт философии

М.А. Розов

ТЕОРИЯ
СОЦИАЛЬНЫХ ЭСТАФЕТ
И ПРОБЛЕМЫ
ЭПИСТЕМОЛОГИИ

МОСКВА
Новый хронограф
2008
УДК165
ББК 87-22
Р65

Розов М.А.
Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии / МЛ. Розов;
Рб5 Рос. акад. Наук, Ин-т философии. — М.: Новый хронограф, 2θθ8. —
352 с. - ISBN 978-5-94881-056-0

Книга посвящена проблемам эпистемологии и философии науки,

но имеет и более широкое звучание, касаясь теоретических и методоло­
гических основ гуманитарного и социального познания вообще. Автор
обсуждает проблему способа бытия семиотических объектов, опираясь
при этом на теорию социальных эстафет, которую он разрабатывает в
течение уже многих лет. В свете этой теории рассматриваются такие во­
просы, как природа идеального, строение науки и научного знания,
особенности изучения систем с рефлексией, принцип дополнительно­
сти в гуманитарных науках. Книга в той или иной степени будет инте­
ресна как специалистам в области эпистемологии и философии науки,
так и широкому кругу читателей.
Агентство CIP РГБ

© М.А. Розов. Автор, 2θθ8

ISBN 978-5-94881-056-0 © Издательство «Новый хронограф», 20о8
^•ОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 5
Глава I
ПРОБЛЕМА СПОСОБА БЫТИЯ
СЕМИОТИЧЕСКИХ ОБЪЕКТОВ ю
Улыбка Чеширского Кота ю
Загадочные правила 12
Трагедия и подвиг Фердинанда де Соссюра 14
«Морфологические» парадоксы в семиотике 20
Ходы в лабиринте 28
Бытие социальных норм 35

МИР СОЦИАЛЬНЫХ ЭСТАФЕТ

Глава II
СОЦИАЛЬНЫЕ ЭСТАФЕТЫ И КУМАТОИДЫ 38
Социальные куматоиды 38
Социальные эстафеты и традиции 47
А как же творчество? 55
Дополнение: все дороги ведут в Рим 57
Глава III
ЭСТАФЕТНЫЕ СТРУКТУРЫ
И СТАЦИОНАРНОСТЬ ЭСТАФЕТ 76
Возражения против идеи подражания ув
Эстафетные структуры 8з
Предметоцентризм и топоцентризм 99
Глава IV
МИР РЕАЛЬНЫХ И МНИМЫХ СВЯЗЕЙ но
Ф. де Соссюр и А. Эйнштейн. (Рискованные аналогии) но
Реальные и мнимые связи Н7
Понимающий и объясняющий подход 125

РЕФЛЕКСИЯ И РЕФЛЕКСИВНЫЕ
ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
Глава V
ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
СИСТЕМ С РЕФЛЕКСИЕЙ 135
Что такое рефлексия? 135
Системы с рефлексией 140
Две стратегии рефлектирующих систем 142
Подходы к изучению рефлектирующих систем 146
4 Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии
Глава VI
ЯВЛЕНИЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ
В ГУМАНИТАРНЫХ НАУКАХ 153
Принцип дополнительности в физике 154
Социальные эстафеты и принцип дополнительности 156
Проблема идеальных объектов 1бо
Трудности кодификации 165
Проблема презентизма и антикваризма 169
Наука и философия 177
Глава VII
РЕФЛЕКСИВНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ι8ι
Целеполагающая рефлексия ι8ι
Смена целевых установок ι86
Примеры рефлексивных преобразований 193

ЗНАНИЕ И НАУКА
Глава VIII
ПРОБЛЕМЫ АНАЛИЗА ЗНАНИЯ 203
Какие исходные проблемы надо решить? 204
Понимающий подход и проблема анализа знания 209
Знание и социальная память 215
Знание и эстафетные структуры коммуникации 222
Референция и репрезентация в составе знания 229
Рефлексивные преобразования знания 240
Проблема онтологизации 244
Глава IX
НАУКА КАК КУМАТОИД 251
Т. Кун и революция в философии науки 251
Дисциплинарная матрица 257
Основные группы научных программ 264
Дисциплинарные комплексы 277
Механизмы новаций 288
Модель науки Зоо
Глава X
СТРОЕНИЕ НАУЧНОЙ ТЕОРИИ 303
Особенности теории как системы знания 303
Открытия и изобретения 309
Конструктор и идеальные объекты теории з*3
Типы теорий 3i8
Теория и классификация 325
Эмпирическое и теоретическое исследование 336
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 342
 D ВЕДЕНИЕ

Эта книга скомпонована из нескольких десятков статей, напи­

санных и опубликованных за последние двадцать с лишним лет.
Я убрал неизбежные повторы, заново отредактировал текст, кое-
что добавил и постарался увязать все в более или менее строй­
ную систему. Последнее сделать было нетрудно, ибо все статьи
так или иначе были связаны с одной главной проблемой, кото­
рая мучила меня на протяжении всей жизни, начиная с первых
лет научной работы. Речь идет о проблеме способа бытия семио­
тических объектов, включая знаки, знания, научные теории, ли­
тературные произведения и т. д.
Не исключено, что роковую роль в выборе моих научных
ориентации сыграл Смоленский медицинский институт, в кото­
ром я проучился целый год, просиживая многие часы в анато­
мичке и держа в одной руке пинцет, а в другой скальпель. Мне
не суждено было стать врачом, но, перейдя на философский фа­
культет Ленинградского в то время университета, я уже не смог
отделаться от «анатомических» воспоминаний. Заинтересовав­
шись эпистемологией и философией науки, а только в этих об­
ластях философии, сравнительно далеких от идеологии, и можно
было тогда работать, я никак не мог понять, как следует строить
«анатомию» знания. Такие выражения, как «строение теории»
или «анатомия науки», постоянно встречались в литературе, но
никто не указывал на тот материал, который следовало анато­
мировать. Знание или наука были совершенно не похожи на та­
кие объекты, как кристалл горного хрусталя или окрашенный
гистологический препарат, который можно рассматривать под
микроскопом. Здесь мне явно не помогали ни скальпель, ни
микроскоп, ни рентгеновские лучи. Знание не имело материала,
субстанции, его нельзя было подержать в руках или положить на
лабораторный стол. Знание было объектом, полным тайны.
Не менее таинственными были и другие семиотические
объекты. Я не мог понять, где и как существуют знаки, научные
6 Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии
теории, литературные произведения. Очевидно, что роман Л.Н. Тол­
стого «Война и мир» нельзя идентифицировать с книгой, кото­
рая стоит у вас на полке или лежит на письменном столе. На
столе лежит переплетенная пачка бумаги с размещенными на
ней определенным образом пятнами краски и ничего больше.
А где же роман? Великая тайна заключена в том, что, беря в ру­
ки эту пачку бумаги и погружаясь в рассмотрение выстроенных
в ряды значков, мы вдруг попадаем в другой мир, в мир событий
и человеческих отношений позапрошлого века, в мир толстов­
ских героев. По аналогии с зеркалом назовем этот мир миром
Зазеркалья, и сразу же возникает проблема: где и как существует
этот мир? Чаще всего говорят, что он существует идеально, но
это мало что разъясняет. Как говорил еще Поль Гольбах: «Люди
всегда помогали своему незнанию вещей тем, что придумывали
слова, с которыми не могли связать никакого определенного со­
держания»1. Такое слово само по себе просто делает тайну все­
общей и привычной, оно даже ее как бы скрывает: «Это же иде­
альное», — говорим мы и успокаиваемся. А что это означает —
существовать в нашем сознании или существовать идеально?
Может быть, нам следует изучать физико-химические процессы
в наших нервных клетках? Такая точка зрения существует, но
едва ли она может удовлетворить гуманитарную науку. Гумани­
тарий изучает язык, литературу, искусство, развитие науки как
некоторые социальные, надличностные явления, как явления
истории, а не индивидуальной мозговой активности. Конечно,
без этой активности они не могли бы существовать, но это вовсе
не означает, что их можно свести к состоянию клеток нашего
мозга. Возьмем, например, язык. Мы все более или менее оди­
наково понимаем слова и предложения на нашем родном языке,
но это вовсе не является нашим врожденным свойством. Ведь ки­
таец, воспитанный в России, будет понимать русский язык, а не
китайский. А это означает, что существует некоторый механизм со­
гласования наших сознаний, наших ментальных миров, и этот
механизм должен собой представлять нечто надындивидуальное,
нечто внешнее по отношению к каждому из нас. Этот механизм
и есть язык как объект лингвистики. Где и как он существует,
что он собой представляет? Вот вам еще одна проблема, связан­
ная с предыдущей. Очевидно, что если бы мы не владели язы­
ком, то не было бы и литературных героев.
Могут сказать, что проблема, которой я заинтересовался,
идет еще от Платона, что вся история философии связана с об-
1
Гольбах П. Система природы. — Μ., 1940· С. 51.
Введение 7
суждением этой проблемы. Это и так и не так. Дело в том, что
любой вопрос, любая проблема, которые, казалось бы, постав­
лены очень давно и имеют многовековую историю, на самом де­
ле всегда существуют в конкретном контексте своего времени,
который в значительной степени определяет их содержание.
Я тоже столкнулся с этой столь древней проблемой в опреде­
ленном контексте и вовсе не собирался строить особую фило­
софскую систему или решать так называемый «основной вопрос
философии». Меня интересовали методы научной работы в об­
ласти семиотики, методы анализа семиотических объектов и обос­
нование этих методов. Проблема способа бытия, если хотите,
интересовала меня не столько как философа, сколько как учено­
го, который натолкнулся на трудности при исследовании своего
эмпирического материала. Это была не только теоретическая, но
и практическая проблема. А можно ли вообще говорить о строе­
нии знания или литературного произведения, можно ли говорить
об их структуре, если эти явления удивительным образом лише­
ны субстанции? Не анализировать же нам книгу, которая лежит
на столе и которую можно, ничего не меняя в сути дела, заменить
на другую, в другом переплете, но с тем же самым содержанием,
которое, однако, не ясно где существует.
Позднее я обнаружил, что не столь уж одинок на темной
дороге, что моя проблема в таком же примерно конкретно-науч­
ном контексте обсуждалась и обсуждается в лингвистике, лите­
ратуроведении, праксеологии... К сожалению, я обнаруживал это
уже тогда и только тогда, когда сам приходил к тому или иному
предварительному решению. Когда это решение окончательно
оформилось в своих основных чертах, предшественники посы­
пались как из ведра. Теперь я ясно вижу, что, сам того не осоз­
навая, впитал в себя идеи многих и многих исследователей,
которыми восхищаюсь и которым благодарен. К числу предше­
ственников я при этом отношу не только тех, с которыми я со­
гласен, но и тех, которые, как мне представляется, «сбились с
дороги». При исследовании лабиринта нам недостаточно найти
правильный путь к выходу, для полноты картины надо знать и все
тупики. И знак тупика на дороге не менее значим, чем все ос­
тальные дорожные знаки. В данной книге, однако, я не имел
возможности останавливаться детально на истории вопроса и
отдать должное всем тем, кто в той или иной степени определил
мой собственный взгляд на проблему. Это, вероятно, задача осо­
бой книги. Некоторые короткие заметки по поводу предшест­
вующего состояния идей, из которых выросла теория социаль­
ных эстафет, содержатся в дополнении ко второй главе. При
8 Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии
желании этот раздел можно пропустить без ущерба для понима­
ния книги в целом.
Назову все же основные фигуры, которые постоянно возни­
кают сейчас на моем горизонте как некоторые опорные пункты
или точки отсчета. Это не значит, что я опирался на них в ходе
своих поисков, но сейчас, когда моя концепция уже построена,
я ясно вижу, что довольно часто изобретал велосипеды, и что
уже многие до меня шли по тому же пути. «Поиск предшествен­
ников, — говорил известный наш философ Б.С. Грязнов, — это
точка роста науки». Очень верная и глубокая мысль. Такой поиск
всегда проясняет и обогащает картину. Представьте себе человека,
который волею судеб вырос без родителей в каком-то приюте,
а потом уже взрослым вдруг узнает, что он — потомок богатого и
знатного рода. По меньшей мере, это приятно и прибавляет жиз­
ненных сил, даже если нет никаких надежд унаследовать титул
или поместье.
Проблему способа бытия семиотических объектов впервые
со всей остротой поставил великий лингвист Фердинанд де Сос-
сюр, осознавший, что в языке нет субстанции, и это легло в ос­
нову его интеллектуальной трагедии. Многие обсуждали эту
проблему, но на меня в свое время наибольшее впечатление
произвела работа Карла Поппера об объективном знании и его
концепция «третьего мира». Я решительно не согласен с этой
концепцией, но я восхищаюсь ею, ибо это был трудный шаг в
построении научной эпистемологии. Чтобы изучать знание, нам
надо как бы отторгнуть его от себя в виде особого объекта, а это
крайне трудно сделать, ибо, на первый взгляд, знание существу­
ет в нас самих как некоторое ментальное состояние. Именно эту
проблему, проблему объективации и попытался решить Карл
Поппер. Наконец, моим непосредственным предшественником в
развитии концепции социальных эстафет является французский
социолог Габриель Тард, создавший теорию волн подражания.
Тард не обсуждал и не решал проблем семиотики или эпистемо­
логии, но именно его аналогия между социальными процессами
трансляции опыта и волной позволяет, как мне представляется,
существенно продвинуться в решении именно этих проблем.
Образ одиночной волны на поверхности водоема, которая по­
стоянно обновляет себя по материалу, включая в колебательное
движение все новые и новые частицы воды, лежит в основе моих
представлений о субстанциальности семиотических объектов.
В этом плане всю мою концепцию, которая будет изложена в
этой книге, можно назвать волновой семиотикой. Основная идея
в том, что знак, знание, литературное произведение — это свое-
Введение 9
образные социальные «волны», которые я называю социальны­
ми куматоидами. Наконец, хочу подчеркнуть, что в моей работе
очень большую роль всегда играли аналогии с естествознанием
и в первую очередь с физикой. В качестве главной фигуры здесь
выступает Нильс Бор с его попытками обобщить квантовомеха-
нический принцип дополнительности на гуманитарные науки.
Влияние Бора определило многие идеи этой книги.
Строя теорию социальных эстафет, я, прежде всего, оттал­
кивался от эпистемологических проблем, связанных с анализом
науки и научного знания. Эта проблематика определяет основ­
ное содержание книги. Здесь можно выделить четыре основных
раздела. Глава первая ставит проблему способа бытия семиоти­
ческих объектов. Это своеобразная завязка «интриги», на фоне
которой в следующих трех главах излагается теория социальных
эстафет и куматоидов, которая призвана решить проблему спо­
соба бытия, но естественно, как это часто бывает, далеко выхо­
дит со своими выводами за рамки исходной задачи. Следующие
три главы посвящены анализу систем с рефлексией, что позво­
ляет рассмотреть ряд методологических проблем, возникающих
при изучении социальных эстафет и куматоидов, и обобщить на
гуманитарные науки принцип дополнительности Н. Бора. Нако­
нец, четвертый раздел из трех глав уже непосредственно посвя­
щен исследованию науки и научного знания на базе введенных
теоретических представлений.
Глава I

I I роблема способа бытия

семиотических объектов

Проблема, о которой пойдет речь, не нова и имеет солидную

традицию обсуждения. Известные американские литературове­
ды Р.Уэллек и О.Уоррен пишут: «Прежде чем приступить к
анализу различных аспектов произведения искусства, мы долж­
ны коснуться чрезвычайно сложной эпистемологической про­
блемы, которую можно определить как "способ бытия" или же
как "онтологическую природу" литературного произведения»1.
Если проблема будет решена, отмечают они на той же странице,
то будет «найден путь к правильному анализу литературного
произведения». Сказанное с полным правом можно отнести к
анализу любых семиотических объектов: к знаку, знанию, науч­
ной теории... Я в принципе не представляю, как можно присту­
пать к их исследованию, не выяснив первоначально, хотя бы ги­
потетически, где и как они существуют. Должен признаться, что
работы, которые посвящены анализу научного знания или лите­
ратурного произведения, но не начинаются с обсуждения ука­
занной проблемы, для меня просто не представляют интереса,
ибо очевидно, что автор сам не знает, о чем говорит.

УЛЫБКА ЧЕШИРСКОГО КОТА

В чем же сложность проблемы и почему она возникает? Вспом­
ним Льюиса Кэрролла и его знаменитого Чеширского Кота, ко­
торый исчезал, оставляя свою улыбку. Кот исчезал очень мед­
ленно, первым исчез кончик его хвоста, а последней — улыбка,
которая долго парила в воздухе, когда все остальное уже пропало.
1
Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. — М., 1978· С. 154·
Проблема способа бытия семиотических объектов 1 1
«Д-да! — подумала Алиса. — Видала я котов без улыбок, но
улыбка без кота! Такого я в жизни еще не встречала». А действи­
тельно ли Чеширский Кот — это такая уж редкость, как полагает
Алиса? Думаю, она ошибается: таких удивительных «котов» она
встречала много раз и на каждом шагу. Просто она не обращала
на них внимания в силу их привычности. Надо быть Ньютоном,
чтобы обратить внимание на упавшее яблоко и увидеть в этом
загадку.
Мартин Гарднер в своих примечаниях пишет, что «выраже­
ние "улыбка без кота" представляет собой неплохое описание
чистой математики». Вероятно, это так, но «чистой математи­
ки» Алиса еще не знала. Нельзя ли найти нечто более простое?
Давайте задумаемся, что, собственно говоря, нас удивляет в этой
таинственной улыбке, которая парит в воздухе? Мы привыкли,
что свойства, действия или состояния — это всегда характери­
стики каких-то вещей, какой-то субстанции. Кот может быть бе­
лым или черным, он может мурлыкать или улыбаться, но как
возможна улыбка без кота? Правда белизна возможна и без бе­
лых котов, но это будет, например, белизна снега, мела или лис­
та бумаги. Может быть, кот исчез, а улыбается воздух? Но мы
знаем, что воздух не может улыбаться, что вообще каждая вещь
тем и отличается от других вещей, что обладает ограниченным
набором возможностей. Но если так, то в лице улыбки знамени­
того Кота мы имеем действие или состояние, лишенное субстан­
ции, пример характеристики объекта без самого объекта. Мы
привыкли, что это возможно в абстракции, но никак не в рамках
эмпирической реальности. В эмпирии характеристика без объ­
екта — это то же самое, что и круглый квадрат!
А между тем, любое слово языка демонстрирует нам анало­
гичный парадокс. Где субстанция слова, можно ли его рассмат­
ривать как вещь, обладающую какими-то характеристиками?
Характеристики, разумеется, есть, они налицо. Слово «какаду»
вызывает у нас определенные ассоциации, а комбинация букв
«удакак» таких ассоциаций не вызывает. Мы понимаем почему-
то, что «какаду» — это существительное, а «летать» — глагол.
Выражение «какаду сидит в клетке» мы воспринимаем как
вполне осмысленное и понятное, а выражение «какаду — канон
справедливости» заставит нас задуматься и искать какой-то пе­
реносный смысл. Характеристики есть, а где субстанция, какой
вещи эти характеристики принадлежат? Может быть, материалу
слова, то есть определенному набору звуков или пятен краски на
бумаге? Но ни упругие колебания воздуха, ни пятна краски не
могут обладать указанными характеристиками. Более того, слово
12 Глава I

можно произносить разными голосами, записывать карандашом

или мелом, вырубать на камне... Оно остается тем же самым
словом, хотя один материал исчез и появился совсем иной. Мо­
жет быть, надо говорить о предметах и явлениях, которые мы
обозначаем словами? Однако из природы этих явлений никак не
вытекает необходимость именно этих слов для их обозначения.
Слово — это удивительный объект, оно обладает определенными
характеристиками, но не представлено никакой соответствую­
щей субстанцией. Строго говоря, его характеристики не являют­
ся свойствами в традиционном понимании, ибо свойства мы
привыкли всегда связывать с определенной вещью. Но разве пе­
ред нами не аналог улыбки Чеширского Кота?
Вполне понятно, что, столкнувшись с таким удивительным
явлением, мы задаем естественный вопрос: а где и как существу­
ет слово? Это и есть проблема способа бытия. И очевидно, что
названная проблема возникает не только применительно к сло­
ву, но и применительно ко всем семиотическим объектам: к лю­
бому знаку, знанию, научной теории, литературному произведе­
нию... Свод юридических законов может быть вырублен на
камне, представлен записями на глиняных табличках или папи­
русе, напечатан в современной типографии... Разве в рассматри­
ваемом плане это не то же самое, что и отдельное слово?
Интересно и важно, что круг рассматриваемых явлений
можно значительно расширить, что мы в дальнейшем и сдела­
ем. Представьте себе такое явление, как ректор университета.
Сегодня ректором является один человек, а через некоторое
время на его место приходит другой. Один из них приобретает
характеристики ректора, другой теряет, но едва ли это связано с
какими-то субстанциальными изменениями сменяющих друг
друга персонажей. Характеристика «быть ректором» как бы по­
висает в воздухе, она несубстанциальна, она не является атрибу­
том конкретного человека. Социологи говорят, что быть ректо­
ром — это значит занимать определенное место в социальном
пространстве. В дальнейшем мы к этому вернемся, ибо это тоже
требует разъяснений.

ОАГАЛОЧНЫЕ ПРАВИЛА

Напрашивается очень простой путь решения проблемы. Часто

говорят, что такие несубстанциальные, неатрибутивные характе­
ристики являются продуктом некоторого соглашения, продуктом
конвенции. Именно конвенция, образно выражаясь, «склеивает»
Проблема способа бытия семиотических объектов 13
материал и функцию, материал и его характеристики, которые
сами по себе не присущи данному материалу. Но как происходит
эта процедура «склеивания»? Вернемся к примеру с ректором.
Ректора либо выбирают, либо назначают. В обоих случаях мы
имеем какой-то текст, это либо протокол собрания, либо приказ
министерства, либо что-то подобное. Однако любой текст и сам
представляет собой нечто загадочное, ибо он состоит из слов,
а это значит, что, пытаясь решить проблему, мы тут же снова ее
порождаем. Другим хорошим примером являются шахматы. Фи­
гурки на шахматной доске тоже обладают неатрибутивными ха­
рактеристиками, ибо они могут быть сделаны из самого разного
материала и сами по себе могут перемещаться по доске любым
произвольным образом; участниками шахматных баталий их
делают правила шахматной игры, но эти правила опять-таки за­
писаны, т. е. являются обычным семиотическим объектом.
А где эти правила в случае языка и речи? Разве мы говорим
по каким-то правилам? «Очевидно, — пишет Н. Хомский,— что
каждый говорящий на языке овладел порождающей граммати­
кой, которая отражает знание им своего языка. Это не значит,
что он осознает правила грамматики, или даже что он в состоя­
нии их осознать, или что его суждения относительно интуитив­
ного знания им языка непременно правильны. Любая интерес­
ная порождающая грамматика будет иметь дело, по большей
части, с процессами мышления, которые в значительной степе­
ни находятся за пределами реального или даже потенциального
осознания; более того, вполне очевидно, что мнения и суждения
говорящего относительно его поведения и его компетенции мо­
гут быть ошибочными»2.
Итак, каждый говорящий «овладел порождающей грамма­
тикой», но это вовсе не значит, что он может сформулировать ее
правила. Он этими правилами овладел, но он их не осознает.
Разве это не загадка? Аналогичные высказывания мы встречаем
в работах психолингвиста Д. Слобина. «Мы уже не раз отмечали,
— пишет он, — что говорящий знает правила своего языка, что в
речи ребенка появляются различного рода правила... Слово
"правило" может создать у вас впечатление, что психолингвисты
предполагают у людей умение формулировать эксплицитные
грамматические правила и что дети обучаются этим правилам.
Конечно, мы имеем в виду совсем другое. Никто из нас не мо­
жет, например, сформулировать все правила английской грам­
матики »з. О каких же тогда правилах идет речь? «С точки зре-
2
Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. — М., 1972. С. 13.
3 СлобинД., ГрипДж. Психолингвистика. — М., 1976. С. 103.
14 Глава I

ния ученого, — пишет Слобин, — все сказанное означает, что

возможно описать поведение говорящего в терминах некоторой
системы правил. Однако такое описание не должно ставить пе­
ред собой цель доказать, что изобретенные учеными правила
реально существуют в сознании индивида в каком-то психоло­
гическом или физиологическом смысле»«. Как же именно и в
какой форме они существуют? Спрашивая это, мы и ставим про­
блему способа бытия семиотических объектов.
Вырисовывается следующая картина. Наблюдая поведение
человека, наблюдая, в частности, практику словоупотребления,
мы можем выявить в этом поведении некоторые закономерно­
сти или «правила», мы можем эти закономерности более или
менее четко сформулировать. Это, однако, не будет означать, что
человек в своей деятельности руководствуется этими правила­
ми, что они образуют внутренний механизм его поведения. Су­
ществует, следовательно, какой-то другой механизм. Напраши­
вается следующая естественнонаучная аналогия. Закон Бойля и
Мариотта описывает феноменологию «поведения» газа, но во­
все не выявляет внутренний механизм этого поведения. Послед­
ний вскрывается кинетической теорией газов. Только эта теория,
строго говоря, объясняет нам, что такое газ. Правила граммати­
ки в этом плане очень похожи на феноменологические законо­
мерности, а для решения проблемы способа бытия семиотических
объектов нам надо построить нечто аналогичное кинетической
теории. Только в этом случае, кстати, мы поймем, какой смысл
следует вкладывать в выражения типа «строение знака» или
«структура знания». Но мы здесь явно забегаем вперед.

I РАГЕДИЯ И ПОДВИГ
ФЕРДИНАНДА ДЕ СОССЮРА

1. Роковые проблемы
Вероятно, впервые и к тому же наиболее остро осознал обсуж­
даемую проблему один из крупнейших лингвистов конца XIX —
начала XX века Фердинанд де Соссюр. Он впервые обнаружил,
что в языке нет субстанции. В этом плане очень интересны его
отдельные заметки, которые так и не превратились в закончен­
ную работу.

4 Слобин Д., ГринДж. Психолингвистика. С. юб.

Проблема способа бытия семиотических объектов 15
«В другом месте мы покажем, — пишет он, — совершенную
иллюзорность предположения, что в лингвистике можно выде­
лить один ряд фактов — ЗВУКИ и другой ряд фактов — ЗНА­
ЧЕНИЯ, по той простой причине, что языковой факт по своей
сути не может состоять только из одной из указанных сущностей
и для его существования необходимо наличие СООТВЕТСТВИЯ,
но ни в коей мере СУБСТАНЦИИ или ДВУХ субстанций»5.
Нам, действительно, нужно именно соответствие, а не субстанция,
ибо соответствие в данном случае не определяется субстанцией.
И сколько бы мы ни изучали звуковую субстанцию или субстан­
цию стола, мы не поймем, почему слово «стол» соответствует
тому предмету, на котором стоит мой компьютер. Ну, разве это
не парадоксально!
«По мере того как мы углубляемся в предмет изучения лин­
гвистики, — пишет Соссюр, — мы все больше убеждаемся в спра­
ведливости утверждения, которое, признаться, дает нам бога­
тейшую пищу для размышления: в области лингвистики связь,
которую мы устанавливаем между объектами, предшествует са­
мим этим объектам и служит их определению»6. По поводу
этого последнего высказывания Эмиль Бенвенист пишет: «Это
кажущееся парадоксальным положение способно удивить еще и
теперь. Некоторые лингвисты упрекают Соссюра за то, что он
любит подчеркивать парадоксы в функционировании языка. Но
язык и есть как раз самое парадоксальное в мире, и жаль тех, кто
этого не видит»7.
Соссюр придает большое значение «произвольности связи
между смыслом и сомой» или между означаемым и означаю­
щим, возводя это в ранг «основополагающего принципа». И это
порождает пропасть между лингвистикой и естественными нау­
ками, где мы привыкли иметь дело с некоторой материальной
субстанцией и ее атрибутами. Очевидно, что смысл языкового
знака вовсе не является свойством или атрибутом соответст­
вующей акустической последовательности, а это требует, с точки
зрения Соссюра, пересмотра всех понятий лингвистики. «По­
скольку языковая деятельность никогда не проявляется в виде
<материи [зачеркнуто] субстанции>, — пишет он, — а только в
виде комбинированных или изолированных действий физиоло­
гических, физических, психических сил и поскольку, несмотря
на это, все наши разграничения понятий, вся наша терминология,
s Соссюр Фердинанд де. Заметки по общей лингвистике. — М., 1990. С. 129.
6
Там же. С. 109-110.
7 Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М., 1974· С. 56.
16 Глава I

все наши способы выражения отражают это неосознанное до­

пущение о наличии субстанции, приходится признать, что самой
существенной задачей теории языковой деятельности является
прежде всего прояснение того, как мы разграничиваем основные
понятия»8.
Лингвисты правы, Соссюр, действительно, умеет видеть па­
радоксы, ибо не менее парадоксальны и другие его высказыва­
ния. Вот характерный фрагмент из его черновых набросков:
«В других областях науки существуют заранее данные вещи,
объекты, которые можно затем рассматривать с разных точек
зрения. У нас же имеются прежде всего точки зрения, и уже с их
помощью создаются объекты... Это верно даже тогда, когда речь
идет о самом что ни на есть материальном факте, казалось бы
заранее определенном со всей ясностью, как, например, после­
довательность произнесенных звуков». Разве это не парадокс:
точка зрения на объект создает этот объект! Может быть, Соссюр
оговорился, может быть, — неправильный перевод? Нет. Эта
мысль в разных вариантах повторяется несколько раз на одной и
той же странице: «Самый общий смысл выдвигаемых нами по­
ложений таков, — пишет Соссюр. — В лингвистике запрещено
говорить, хотя мы постоянно это делаем, о "каком-либо объекте"
с различных точек зрения или об объекте вообще, потому что
именно точка зрения и создает этот объект»9.
Попробуем это разъяснить. Допустим, что мы слышим не­
которую последовательность звуков. Очевидно, что сама по себе
она может заинтересовать физика, но никак не лингвиста. Для
того чтобы эта последовательность стала фактом речи, мы долж­
ны связать с ней некоторый смысл, т. е. сформулировать некото­
рую точку зрения. Только в этом случае появляется и возмож­
ность выделить в указанной последовательности какие-то части,
например, слова. Но представим себе теперь, что мы слышим
несколько разных, хотя и сходных в чем-то звуковых последова­
тельностей. Можно ли считать, что мы имеем дело с одним и тем
же фактом? Можно, если с нашей точки зрения эти последова­
тельности выражают один и тот же смысл. И опять-таки точка
зрения является первичной и конституирует лингвистический
объект. «Языковой факт, — пишет Соссюр, — не существует вне
какого-либо отношения тождества. Но отношение тождества за­
висит от принятой точки зрения, которая может быть разной;
следовательно, ни один, даже мельчайший, языковой факт не
8
Соссюр Ф. Заметки по общей лингвистике. — М., 1990· С. 106-107.
9 Там же. С. но.
Проблема способа бытия семиотических объектов 17
существует независимо от той или иной точки зрения, которая
определяет проводимые нами разграничения»10.
Нечто подобное имеет место и за пределами лингвистики,
в других гуманитарных науках. Вот, например, как Б. Рассел объ­
ясняет, что такое суждение: «Суждение есть нечто такое, что
может быть высказано в любом языке: "Сократ смертен" и "So-
crate est mortel" выражают одно и то же суждение. И в одном
языке суждение может быть выражено разными способами, ска­
жем, различие между "Цезарь был убит в иды марта" и "в иды
марта случилось так, что Цезарь был убит» имеет чисто словес­
ный характер"»11. А стоит ли соглашаться с тем, что два послед­
них предложения, фиксирующие факт убийства Цезаря, дейст­
вительно имеют одно и то же значение? Во втором предложении
появляется особый смысловой оттенок, связанный с выражением
«случилось так», которого нет в первом предложении. Вопрос
наш, правда, адресован не Бертрану Расселу, а его переводчикам
на русский язык, но это в данном случае не имеет значения. Это
только еще раз подчеркивает, что существование такого объекта,
как суждение, и здесь определяется точкой зрения. Именно на­
ша точка зрения, наше понимание языковых выражений поро­
ждает такой объект, как суждение.
У Соссюра все логически последовательно. Если связь между
означающим и означаемым произвольна и не определена суб­
станциально звуками и значениями, значит, она определена ка­
кими-то внешними факторами. Соссюр предполагает, что это
наши точки зрения. Но как изучать такого рода явления, если
они порождены точками зрения самого исследователя, если их
нельзя от исследователя «оторвать», представить как некоторый
внешний по отношению к нему объект? Сталкивалось ли когда-
либо естествознание с такой парадоксальной ситуацией? Вообще
говоря, сталкивалось, но об этом мы поговорим позже.

2. Горе от ума
Соссюр умел видеть парадоксы, на которые другие не обращали
внимания. Это, вероятно, особенность гения. Но именно это
обернулось для него драмой мысли, определившей существен­
ным образом некоторые черты его научной биографии.
Уже первый его труд «Мемуар о первоначальной системе
гласных в индоевропейских языках», вышедший в 1878 году, ко-
10
Там же. С. 109.
11
Рассел Б. Исследования значения и истины. — М., 1999· С. 9·
18 Глава I

гда Соссюру было чуть больше двадцати лет, стал классическим

и, несомненно, сулил автору блестящую научную карьеру. И дей­
ствительно, всего через два года он успешно защищает доктор­
скую диссертацию и с ι88ο по 1891 год читает лекции в Париже
в Высшей практической школе. Наконец, в 1891 году он переез­
жает в Женеву, чтобы в качестве экстраординарного профессора
занять кафедру, которая создана специально для него. И тут
происходит что-то непонятное. В полном расцвете сил Соссюр
вдруг почти перестает писать. За последние 25 лет своей жизни
он публикует всего 28 работ, но большинство из них — это не­
большие заметки, объемом не более страницы каждая. Правда, в
это же время выходят его основополагающие статьи по литов­
ской акцентуации, но, как показывает A.A. Холодович в своей
биографии Соссюра, есть все основания полагать, что идеи этих
статей созрели и были сформулированы еще в предшествующий
парижский период12. И, наконец, в историю языкознания Сос­
сюр входит как автор знаменитого «Курса общей лингвистики»,
которого он никогда не писал и который составлен его учениками,
явно не конгениальными, по записям прочитанных им лекций.
«Что же удерживало его от публикаций? — спрашивает
Эмиль Бенвенист в своей статье "Соссюр полвека спустя". — Те­
перь мы начинаем понимать это. За этим молчанием скрывается
драма, которая, по-видимому, была мучительной, которая обо­
стрялась с годами, которая так и не нашла выхода. С одной сторо­
ны, она связана с обстоятельствами личного порядка, на которые
могли бы пролить некоторый свет свидетельства его близких и
друзей. Но главным образом это была драма мысли. В той самой
мере как Соссюр постепенно утверждался в своей собственной
истине, он отдалялся от своей эпохи, ибо эта истина заставляла
его отвергать все, что писалось и говорилось тогда о языке. Но,
колеблясь перед этим радикальным пересмотром идей, который
ощущался им как необходимый, он не мог решиться опублико­
вать хотя бы самую маленькую заметку, пока фундаментально не
обоснованы сами исходные положения теории»^. «Он хотел, —
продолжает Бенвенист, — заставить понять то заблуждение, в ко­
тором пребывала лингвистика, с тех пор как она изучает язык
как вещь, как живой организм или как некий материал, подле­
жащий анализу с помощью технических средств, или как сво­
бодную и непрерывную творческую деятельность человеческого
12
Холодович А А. Ф. де Соссюр. Жизнь и труды //Фердинанд де Соссюр.
Труды по языкознанию. — M., 1977- С. 666-667.
*з Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М., 1974· С. 51-52-
Проблема способа бытия семиотических объектов 19
воображения. Нужно вернуться к первоосновам, открыть язык
как объект, который не может быть сравним ни с чем»1«.
Вот несколько отрывков из письма Соссюра Мейе от 4 янва­
ря 1894 года, которые подтверждают точку зрения Бенвениста.
Касаясь своих статей о литовской акцентуации, Соссюр пишет:
«Но мне порядком опротивело все это, как и вообще трудность
написать десять строчек о языке с точки зрения здравого смыс­
ла... Полная нелепость современной терминологии, необходи­
мость реформировать ее, а для этого показать, что за объект пред­
ставляет собой язык, взятый вообще, беспрестанно портят мне
это наслаждение от моих исторических занятий, хотя мое самое
заветное желание — не быть вынужденным заниматься языком,
взятым вообще. Против моего желания это кончится, вероятно,
книгой, в которой я без энтузиазма и страсти объясню, почему
среди употребляемых лингвистических терминов нет ни одного,
в котором я нашел бы хоть какой-то смысл. И только после это­
го, признаюсь, я смог бы возобновить свою работу с того места,
на котором ее оставил»^.
«Показать, что за объект представляет собой язык, взятый
вообще» — вот задача, которая остановила Соссюра в его кон­
кретных исследованиях, остановила до конца его жизни, в то
время как масса рядовых лингвистов спокойно продолжала свое
безмятежное существование. Так, может быть, и не стоило
браться за эту задачу? Может быть, но Соссюру, вероятно, не по­
зволяла это сделать его непререкаемая научная честность. И не­
вольно в сознании всплывает аналогия между ним и Эйнштейном,
который тоже последние десятилетия своей жизни посвятил
созданию единой теории поля, так и не решив поставленную за­
дачу. «Прошло десять лет, — пишет по этому поводу А. Пайс в
книге об Эйнштейне, — затем еще десять и еще, но положение
не изменилось — он все писал и писал без успеха до самой смер­
ти. Возможно, все его усилия были напрасны, но он считал себя
обязанным делать то, что казалось ему наиболее важным, и ни­
когда не боялся поступать именно так. Такова была его судь­
ба»16.
Соссюр, как нам представляется, не решил поставленную
проблему, хотя почти вплотную подошел к этому решению. Но,
строго говоря, как мы постараемся показать ниже, для него как
лингвиста, погруженного в конкретную проблематику, такое ре-
ч Там же. С. 54·
« Там же. С. 52.
16
Пайс А. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. — М., 1989·
С. 3ΐ4·
20 Глава I
шение мало что давало. Оно расширяло методологический кру­
гозор и помогало более строго сопоставить лингвистику с естест­
венными науками, но вовсе не порождало легко реализуемых ис­
следовательских программ. Скорей всего, оно порождало новые
проблемы, и не исключено, что Соссюр в какой-то степени это
понимал.

«/УЮРФОЛОГИЧЕСКИЕ» ПАРАДОКСЫ
В СЕМИОТИКЕ
Итак, язык, равно как и семиотические объекты вообще, нельзя
изучать как некоторые вещи, как некоторый материал, они не
похожи на минералы, горные породы или на биологический ор­
ганизм, который можно анатомировать. При анализе знака, зна­
ния, литературного произведения нам не помогут ни химиче­
ские реактивы, ни микроскоп, ни нож анатома. А суть в том, что
они не имеют субстанции, а, следовательно, и свойств в традици­
онном смысле слова. Их характеристики не связаны с материалом
и как бы повисают в воздухе. Проблему способа бытия семиоти­
ческих объектов можно поэтому конкретизировать как проблему
субстанциальности или атрибутивности. Но тогда возникает прин­
ципиальный вопрос. Мы постоянно говорим о строении знания,
о структуре художественного текста и т. д. А правомерно ли это?
Имеют ли указанные явления, лишенные субстанции, структуру,
строение, состоят ли они из каких-то элементов или эти катего­
рии бессмысленно здесь употреблять?
Сам Соссюр отвечал на этот вопрос отрицательно. «Можно ли
вообразить себе анатомический анализ слова? — спрашивает он
в одном из фрагментов и отвечает. — Нет. Причина следующая:
анатом выделяет в организме такие части, которые после пре­
кращения в них жизнедеятельности тем не менее остаются
фактами этой жизнедеятельности. С точки зрения анатомии
желудок есть вещь, каковой он является и при жизни с точки
зрения физиологии; поэтому анатом никогда не разрезает желу­
док пополам, а отделяет его, следуя очертаниям, которые дикту­
ются и устанавливаются жизнью. Они заставляют анатома обхо­
дить желудок и не дают ему в то же время возможности спутать
желудок с селезенкой или чем-либо иным... Возьмем теперь ли­
шенное жизни слово (его звуковую субстанцию): представляет
ли оно собой по-прежнему тело, имеющее некую организацию?
Никоим образом, ни в коей мере. Действие основополагающего
Проблема способа бытия семиотических объектов 21
принципа произвольности связи между смыслом и сомой с не­
избежностью приводит к тому, что то, что совсем недавно было
словом..., оказывается всего лишь аморфной массой.,.»1?.

ι. Волшебство волшебной сказки

И действительно, все известные мне попытки «анатомирова­
ния» семиотических объектов так или иначе приводили к пара­
доксам. Рассмотрим, например, классическую работу В.Я. Проппа
«Морфология сказки»18, опубликованную впервые в 1928 году.
Автор ставит перед собой крайне интересную и смелую задачу —
реализовать естественнонаучный подход к анализу волшебных
сказок, опираясь на аналогию с морфологией растений. Русские
волшебные сказки знакомы нам с детства, все знают о Бабе-Яге
и избушке на курьих ножках, все помнят, как гуси-лебеди унесли
Иванушку, и многое другое. Вообще-то волшебные сказки очень
разнообразны и по сюжетам, и по характеру действующих лиц.
И тем не менее Пропп показал, что все они, несмотря на их ви­
димое разнообразие, имеют одну и ту же скрытую структуру.
Оказалось, что, как бы ни менялся характер действующих лиц,
их функции остаются в основном постоянными. Допустим, на­
пример, что в разных сказках нам встретились такие эпизоды:
ι) царь посылает Ивана за царевной, и Иван отправляется; 2) се­
стра посылает брата за лекарством, и брат отправляется; з) куз-
нец посылает батрака за коровой, и батрак отправляется. Здесь в
качестве инвариантов выступают две функции: отсылка и выход
в поиск. Что же касается персонажей, мотивировки отсылки и
прочее, то это «величины» переменные. Оказалось, что число
функций ограничено (31 функция), а последовательность их все­
гда в основном одинакова. Это, несомненно, очень интересно.
Чем это объяснить?
На этот вопрос Пропп отвечает в другой своей работе — «Ис­
торические корни волшебной сказки»1?. Древней основой сказ­
ки, с его точки зрения, является магический обряд инициации,
широко распространенный в родовых обществах, обряд, в ходе
которого юношей и девушек переводили в полноправных чле­
нов племени. Пропп пишет: «Совпадение композиции мифов и
сказок с той последовательностью событий, которые имели место
при посвящении, заставляет думать, что рассказывали то самое,
что происходило с юношей, но рассказывали это не о нем, а о

'? Соссюр Ф. Заметки по общей лингвистике. С. 1б2.

18
Пропп ВЯ. Морфология сказки. — М., 1969.
1
9 Пропп ВЯ. Исторические корни волшебной сказки. — Л., 1986.
22 Глава I

предке, учредителе рода и обычаев, который, родившись чудес­

ным образом, побывал в царстве медведей, волков и пр., принес
оттуда огонь, магические пляски (те самые, которым обучают
юношей) и т. д. Эти события вначале не столько рассказывались,
сколько изображались условно драматически... Посвящаемому
здесь рассказывался смысл тех событий, которые над ним совер­
шались. Рассказы уподобляли его тому, о ком рассказывали. Рас­
сказы составляли часть культа и находились под запретом»20.
Мысль Проппа сводится к следующему: первобытный обряд
инициации сопровождался рассказом, истолковывающим его со­
держание; обряд умер, а рассказ продолжает жить до сих пор и
передается от поколения к поколению. Иными словами, вол­
шебная сказка, которую мы слушаем в детстве и которую сами
рассказываем или читаем своим детям, — это некое подобие
волны, докатившейся до нас от древних времен магических охот­
ничьих ритуалов.
Но вернемся к морфологии сказки, как ее себе представляет
Пропп. В каждой сказке, как и в любом художественном произ­
ведении, есть действующие лица, которые как-то взаимодейст­
вуют друг с другом. Это и есть «морфология» данной конкрет­
ной сказки. Пропп обнаружил, что если построить некоторое
обобщенное описание такой «морфологии», заменив конкрет­
ных действующих лиц переменными и типологизировав функ­
ции, то мы получаем одну и ту же структуру для всех волшебных
сказок. Это, разумеется, очень интересный результат, это откры­
тие, значение которого я не склонен отрицать. Именно это от­
крытие дало Проппу основания для выявления исторических
корней волшебной сказки. Но построил ли Пропп морфологию?
Сам он позднее писал, что решить эту задачу не удалось, что он
выявил не морфологию, а композицию сказки. «Я должен при­
знаться, — писал он, — что термин "морфология", которым я ко­
гда-то так дорожил и который я заимствовал у Гете, вкладывая в
него не только научный, но и какой-то философский и даже по­
этический смысл, выбран был не совсем удачно. Если быть со­
вершенно точным, то надо было говорить не "морфология", а
взять понятие гораздо более узкое и сказать "композиция" и так
и назвать: "Композиция фольклорной волшебной сказки"»21.
А как же с морфологией? Ведь задача состояла именно в том,
чтобы выявить структуру, строение сказки. Пропп ведь признает,
что термин был выбран не случайно, что он был для него очень
20
Пропп ВЯ. Исторические корни волшебной сказки. С. 354-355·
21
Пропп ВЯ. Фольклор и действительность. — М., 1976. С. 141.
Проблема способа бытия семиотических объектов 23
значим. Чем же обусловлен отказ от этого термина, а следова­
тельно, и от аналогии с морфологией растений, которая явно
присутствовала в работе? Пропп этого не объясняет, но это дос­
таточно очевидно. Сказка существует реально в физическом
пространстве и времени, а действующих лиц, образующих ее
структуру, никогда реально не существовало. Как реальный ис­
торический объект может состоять из несуществующих элемен­
тов? Разве не парадокс! И действительно, какая же это морфоло­
гия? Это можно понять только как волшебство волшебной
сказки.

2. «Волшебный треугольник»
Любопытно, что тот же самый парадокс повторяется и в других
случаях исследования морфологии семиотических объектов, что
явно показывает наличие здесь некоторой закономерности. Рас­
смотрим сравнительно простой пример, который плюс ко всему
понадобится нам и в дальнейшем. Вспомним теорию собствен­
ных имен Готтлоба Фреге, известного логика и математика, ко­
торый вряд ли нуждается в рекомендациях. Собственное имя
типа «Вальтер Скотт» можно, согласно этой концепции, пред­
ставить в виде треугольника, вершины которого — это имя как
таковое, денотат, т. е. обозначаемый предмет, и смысл. Под
смыслом при этом Фреге понимает «конкретный способ задания
обозначаемого»22, т. е., вероятно, знание каких-то его признаков.
Например, выражения «утренняя звезда» и «вечерняя звезда»
обозначают один и тот же объект, планету Венера, но имеют раз­
ный смысл, ибо выделяют этот объект по разным признакам.
Схемы, подобные треугольнику, постоянно встречаются в ли­
тературе по семиотике. Иногда их называют треугольником Фреге,
иногда треугольником Огдена-Ричардса, иногда семантическим
треугольником. Существуют различные варианты их интерпре­
тации, не имеющие, однако, для нас принципиального значе­
ния, т. к. вопрос, который нас интересует, может быть с равным
правом поставлен относительно всех существующих здесь ва­
риаций. А вопрос звучит так: что изображают или что вообще
могут изображать подобного рода схемы? На первый взгляд, пе­
ред нами изображение некоторой структуры, некоторого строе­
ния. Рисунок напоминает структурную химическую формулу,
в которой какие-то «атомы» помещены в вершины треугольни­
ка, образованного соответствующими связями. Но можно ли это

22 фреге Г. Логика и логическая семантика. — Μ., 2θθθ. С. 231.

24 Глава I

так понимать? Обратите внимание, имя «Вальтер Скотт» посто­

янно произносится или пишется, т. е. реально существует в на­
шем обиходе, а вот шотландский писатель, носивший это имя,
давно умер. Могут ли они входить в качестве элементов в состав
одного и того же «соединения»? Вероятно, нет. А как быть со
смыслом? Если имя — это пятна краски или звуковые колеба­
ния, то где существует смысл? Иногда говорят, что «смысл (или
концепт) — это постулированный абстрактный объект с опреде­
ленными постулированными свойствами»2з. Иными словами
речь идет о некотором идеальном объекте. Но если так, то се­
мантический треугольник становится подлинно волшебным.
Представьте себе такую фантастическую структуру: у пирса сто­
ит вполне реальный корабль, матросы набраны из команды
Христофора Колумба, а командир — капитан Немо. Разве это не
похоже на семантический треугольник?

Имя

Денотат Смысл

А что собой представляют связи между выделенными «эле­

ментами»? Очевидно, что они никак не обусловлены материалом
и свойствами самих этих «элементов». Если нам дано некоторое
множество имен и соответствующих предметов, то человек, не
знающий языка, никогда не установит, как называется тот или
иной предмет. Мы предполагаем, разумеется, что он не пользу­
ется при этом услугами носителей языка, а исходит только из
анализа материала имен и предметов. Все это уже давно извест­
но и было сформулировано Ф. де Соссюром в форме принципа
произвольности языкового знака. Но что же тогда мы делаем,
2
з ЧерчА. Введение а математическую логику. — М., i960. С. 343·
Проблема способа бытия семиотических объектов 25
выделяя в знаке имя, смысл и денотат, и что изображает так на­
зываемый семантический треугольник? Мне представляется, что
мои коллеги, гуманитарии, не очень-то озабочены этим вопро­
сом. Интуитивно все мы, так или иначе, полагаем, что имя вовсе
не связано с денотатом, что связывает их человек в своей рече­
вой практике, что смысл — это наше понимание знака, а семан­
тический треугольник фиксирует некоторые мнимые связи. Од­
нако на схеме все это отсутствует, нет там ни человека, ни его
деятельности, ни его «понимания».
Как же возникает этот фантастический треугольник, в чем
его тайна? Представьте себе, что вы формулируете правила шах­
матных ходов. Можно сказать так: «Слона надо перемещать только
по диагоналям». Правило звучит в этом случае как предписание,
адресованное игроку и диктующее ему определенный способ
действия с деревянной фигуркой на доске. Но возможна и дру­
гая формулировка, которая очень часто встречается: «Слон хо­
дит только по диагоналям». В этом случае самой деревянной
фигурке как бы приписывается некоторая избирательность, не­
которое свойство, которое реально у нее отсутствует. Но в такой же
степени возможны две разных формулировки применительно к
имени: 1. Именем «Вальтер Скотт» мы обозначаем шотландско­
го писателя; 2. Имя «Вальтер Скотт» обозначает шотландского
писателя. В этом свете треугольник Фреге фиксирует не строе­
ние, не структуру, а некоторое общее правило использования
имени. Правило это гласит: именем следует обозначать некото­
рый предмет, выделенный нами по таким-то признакам. Но, как
и в случае с шахматами, это правило можно сформулировать и
иначе. «Мы будем говорить, — пишет А. Черч, — что имя обо­
значает или называет свой денотат и выражает его смысл.
Мы можем сказать и короче, что имя имеет данный денотат и
имеет данный смысл. О смысле мы говорим, что он определяет
денотат или что он есть концепт этого денотата »2«. Вот и возни­
кает семантический треугольник, который создает иллюзию ат­
рибутивности, иллюзию наличия реальных связей, иллюзию ка­
кой-то структуры. Однако реальные связи надо искать в совсем
другом мире.

3. Мир идеальных объектов

Приведем еще один пример, связанный уже с анализом не сказ­
ки или имени, а научной теории. Вот что пишет по этому поводу
один из ведущих наших специалистов по философии науки
2
4 Там же. С. 19.
26 Глава I

B.C. Степин: «Своеобразной клеточкой организации теоретиче­

ских знаний на каждом из его подуровней является двухслойная
конструкция — теоретическая модель и формулируемый относи­
тельно нее теоретический закон»25. Как же устроены теоретичес­
кие модели? «В качестве их элементов, — продолжает B.C. Степин, —
выступают абстрактные объекты (теоретические конструкты),
которые находятся в строго определенных связях и отношениях
друг с другом». Надо уточнить, что понимается под абстрактны­
ми объектами. На одной из предыдущих страниц автор, проти­
вопоставляя эмпирическое и теоретическое исследование, дает
следующий ответ на этот вопрос. «Но и язык теоретического ис­
следования отличается от языка эмпирических описаний. В ка­
честве его основы выступают теоретические термины, смыслом
которых являются теоретические идеальные объекты. Их также
называют идеализированными объектами, абстрактными объ­
ектами или теоретическими конструктами»26. Итак, в качестве
элементов теоретической модели выступают смыслы теоретиче­
ских терминов, «которые находятся в строго определенных свя­
зях и отношениях друг с другом». Интересно, какие же это свя­
зи? И тут мы получаем совершенно неожиданный ответ, правда
не в общей форме, а в виде конкретного примера. «Например,
если изучаются механические колебания тел (маятник, тело на
пружине и т. д.), то чтобы выявить закон их движения, вводят
представление о материальной точке, которая периодически от­
клоняется от положения равновесия и вновь возвращается в это
положение. Само это представление имеет смысл только тогда,
когда зафиксирована система отсчета. А это — второй теоретиче­
ский конструкт, фигурирующий в теории колебаний. Он соответ­
ствует идеализированному представлению физической лаборато­
рии, снабженной часами и линейками. Наконец, для выявления
закона колебаний необходим еще один абстрактный объект —
квазиупругая сила, которая вводится по признаку: приводить в
движение материальную точку, возвращая ее к положению рав­
новесия »2?. Но вдумайтесь, что же это такое? Неужели смысл
термина «квазиупругая сила» способен приводить в движение
смысл термина «материальная точка»?! Не слишком ли это,
господа! Неужели смысл термина «мышь» может быть пойман и
беспощадно съеден смыслом термина «кошка»? И вообще, как
это возможно, чтобы структуру теории как реального социокуль-
2
5 Степин B.C., Горохов В.Г., Розов MA. Философия науки и техники. — М.,
1996. С. 217-
26
Там же. С. 194 ·
2
7 Там же. С. 2i8.
Проблема способа бытия семиотических объектов 27
турного явления составляли идеальные объекты, существенным
свойством которых является то, что они реально не существуют.
Это, как нетрудно видеть, тот же парадокс, что и у Проппа, что
еще раз подчеркивает закономерность подобного рода парадок­
сальности.
Нет, речь идет не о случайных ошибках того или иного ав­
тора, а об устойчивой традиции, которая постоянно воспроизво­
дится то на одном, то на другом материале, уходя своими кор­
нями в далекое прошлое. Мы сталкиваемся здесь с проблемой,
которая, как мы полагаем, является кардинальной для любой
области гуманитарного знания. Она в следующем: что мы долж­
ны изучать, говоря о морфологии сказки или любого литератур­
ного произведения вообще, содержание этого произведения или
то «устройство», благодаря которому это содержание существу­
ет? Иными словами, должны мы искать эту морфологию в на­
шем пространстве и времени или во внутреннем пространстве и
времени соответствующего произведения? Надо сказать, что
традиционно анализ морфологии (состава, строения) всегда был
связан с задачами объяснения наблюдаемых свойств. Так, на­
пример, обстоит дело при исследовании структуры кристаллов
или при изучении анатомии и физиологии животных и расте­
ний. Что же нуждается в объяснении, если речь идет о строении
литературного произведения? Прежде всего, вероятно, то, что
пятна краски на бумаге, именуемые текстом, способны таким
удивительным образом воздействовать на наше сознание, поро­
ждая там то или иное содержание. В анализе, следовательно, нуж­
дается не это содержание, а нечто другое, что его порождает.
Поясним сказанное с помощью простой аналогии. Представь­
те себе зеркало, в котором отражается ринг и бой боксеров. Воз­
можны различные подходы к изучению этой ситуации. Во-первых,
можно изучать зеркало, его свойства, его строение. Это один
подход. При этом нам будет безразлично, что именно отражает­
ся в зеркале в данный момент. Важно выяснить, что такое зер­
кало, как оно устроено и как и почему возникает отражение.
При этом было бы крайне странно говорить, что зеркало в дан­
ный момент состоит из боксеров, которые пытаются нокаутиро­
вать друг друга. В такой же степени нельзя выразиться и в более
общем плане, сказав, что отражение — это набор особых зер­
кальных объектов, взаимодействующих друг с другом. Зеркало —
это стекло, покрытое с одной стороны амальгамой, а изображе­
ние возникает за счет отражения световых лучей. Все происхо­
дящее подчиняется законам оптики, но никак не правилам про­
ведения боксерских соревнований. Возможен, однако, и другой
28 Глава I

подход: нас может интересовать, что именно отражено в зерка­

ле. В этом случае, наблюдая отражение, мы его интерпретируем
как нечто происходящее за пределами зеркала. Само зеркало
нас при этом почти не интересует, нас интересует поединок бок­
серов. Правда, наблюдаем мы этот поединок именно в зеркале и
поэтому должны учитывать возможные искажения. Иными сло­
вами, мы должны различать реальные объекты и, если можно
так выразиться, «зеркальные конструкты». Можно заменить
зеркало изображением на киноэкране или на экране телевизора,
и наша аналогия станет еще более полной, ибо объекты в зерка­
ле всегда имеют своих реальных прототипов, чего нельзя сказать
о сказочных героях или о героях на экране.
Великая магия текста как раз в том и состоит, что мы видим
прежде всего мир действующих лиц, а вовсе не то устройство,
которое вызывает их к жизни. И поэтому, говоря о строении, о
морфологии такого рода произведений, мы постоянно идем по
пути В.Я. Проппа, хотя, строго говоря, строение надо искать со­
всем в другом. Точнее, любой текст имеет далеко не одну морфо­
логию: он имеет морфологию содержания и морфологию «уст­
ройства», которое это содержание порождает. Это как и в случае
калейдоскопа, где можно описывать и калейдоскоп как таковой,
и те узоры, которые в нем возникают. Нельзя только смешивать
одно с другим. Но смешение происходит, ибо мы невольно под­
даемся магии текста.

Л ОДЫ В ЛАБИРИНТЕ
В семиотике и эпистемологии существует несколько направле­
ний в решении этой проблемы. Рассмотрим некоторые из них,
которые мне представляются тупиковыми для гуманитарной
науки.

1. Физиология как спасительная соломинка

Одно из этих направлений апеллирует к физиологическим про­
цессам в мозге. Вот как начинается книга Г. Хакен, М. Хакен-
Крелль «Тайны восприятия»: «Читая эти слова, Вы, конечно же,
понимаете, что книга, которую вы держите в руках, — это часть
реального мира. Но осознаете ли Вы, что эта книга существует и
в Вашем мозге? Скорее всего, Вы согласитесь с этим: да, сущест­
вует — как идея. Исследователи мозга возразят: нет, книга суще­
ствует в мозге совершенно материально. Как это возможно? Ну,
Проблема способа бытия семиотических объектов 29
скажем, в виде электрических и химических процессов»28. Я ни в
коем случае не отрицаю значения физиологии мозга, но едва ли
такой физиологический подход должен удовлетворять предста­
вителей гуманитарной науки. Неужели анализ «Войны и мира»
мы будем сводить к исследованию процессов в нервных клетках?
И тем не менее мы имеем немало сторонников такой позиции и
среди гуманитариев. Думаю, что это некоторое иллюзорное само­
утешение.
Возьмем в качестве примера книгу американского лингвис­
та У.Л. Чейфа «Значение и структура языка», вышедшую в свет
через 55 л е т после знаменитого «Курса общей лингвистики».
Книга Чейфа — это не рядовая публикация. «Не без веских на то
оснований, — отмечает С.Д. Кацнельсон в своем послесловии, —
она претендует на роль программной декларации нового на­
правления, призванной сменить как дескриптивную лингвисти­
ку, эту американскую разновидность структурализма, так и но­
вейшее направление в истории американского языкознания —
порождающую грамматику Н. Хомского и его единомышленни-
КОВ»29.
Для обоих направлений, которым противостоит книга Чей­
фа, характерно, с точки зрения автора, недоверие к семантиче­
ским данным и вытекающее из этого пристрастие к фонетике.
«Сопутствующим фактором, который особенно усилил фонети­
ческий крен в нынешнем столетии, — пишет Чейф, — явилось
влияние на лингвистику, так же как и на психологию, убежде­
ния, что прогресс науки возможен лишь в том случае, если огра­
ничить свой интерес "жесткими фактами", т. е. фактами непо­
средственно наблюдаемыми, например, фактами поведения или
воспроизведения звуков. Наблюдение над значением в значи­
тельной степени зависит от интроспекции, а данные, полученные
таким образом, считались слишком непостоянными и слишком
субъективными, чтобы наука могла принимать их всерьез»з°.
Мы привели эту цитату, преследуя две цели: во-первых, она
характеризует ситуацию в языкознании, во-вторых, показывает,
как сам Чейф осознает метод своей работы. Этот метод — ин­
троспекция. Именно интроспекцию он и проповедует в своей кни­
ге. Остановимся на этом несколько более подробно. Автор пола­
гает, что «идеи или понятия являются реальными сущностями в
сознании людей и что посредством языка они обозначаются
28
Хакен Г., Хакен-Крелпь М. Тайны восприятия. — М., 2002. С. 8.
2
9 Кацнельсон С. Семантико-грамматическая концепция У Л . Ч е й ф а //Чейф У.
З н а ч е н и е и структура языка. — М., 1975· С. 4 0 7 .
з° Чейф У З н а ч е н и е и структура языка. — М., 1975· С. 76.
30 Глава I

звуками, так что могут быть переданы из сознания одного инди­

видуума в сознание другой^ 1 . Следовательно, изучать значения —
это значит изучать понятия в нашем сознании. «Широко рас­
пространенный пессимизм в отношении данных понятийного
характера, — пишет Чейф, — во многом проистекает из укоре­
нившегося скептицизма по отношению к интроспекции, или са­
монаблюдению, как методу научного исследования. Если поня­
тия находятся в нашем сознании, то именно там их и следует
искать, но поступать таким образом означало бы навлечь на себя
анафему со стороны бихевиористски настроенных исследовате­
лей недавнего прошлого »з2.
Но что же собой представляют эти так называемые понятия,
которые Чейф с такой легкостью обнаруживает в собственном
сознании путем интроспекции. Каков способ их бытия? На этот
вопрос мы получаем достаточно определенный, хотя и несколь­
ко обескураживающий ответ. «Что же касается понятий, — пи­
шет автор, — то они находятся глубоко внутри нервной системы
человека. Можно предположить, что они обладают какой-то физи­
ческой, электрохимической природой, но пока мы не в состоя­
нии прямым образом использовать этот факт в лингвистических
целях»зз. Поскольку понятия неразрывно связаны со словом, то,
очевидно, что и весь язык как некоторая целостность существует
в глубинах нашей нервной системы в форме каких-то физиче­
ских или химических процессов. Неясно, правда, зачем нужно
такое решение, если лингвистика не способна пока использовать
это в своих целях. Настанет ли вообще такое время, когда она
будет это использовать? А потом, неужели можно изучать или
даже просто фиксировать наличие подобных процессов путем
интроспекции?
Очень любопытна полемика с бихевиоризмом, в которую
тут же вступает Чейф. Эмпирическая наука, утверждают бихе-
виористы, не может довольствоваться методикой, при которой
чсловек заглядывает в свое сознание, причем каждый в свое
собственное. «А почему бы и нет? — настаивает Чейф. — Подра­
зумевается, что каждый найдет нечто другое, что умы различ­
ных носителей языка не содержат ничего принципиально обще­
го. Если бы это было так, то как мог бы язык выполнять те
функции, которые он явно выполняет? Язык дает возможность
говорящему брать понятия, находящиеся в его собственном соз­
нании, и вызывать эти понятия в сознании своего слушателя.
31 Чейф У. Значение и структура языка. С. 91.
32 Там ж е . С. 93·
33 Там же. С. 92.
Проблема способа бытия семиотических объектов 31
Звуки, которые передаются от него к слушателю, как правило,
не порождают новых понятийных единиц в сознании последне­
го. Они активизируют уже имеющиеся там понятия, понятия,
которые являются общими для говорящего и слушающего»з4.
Итак, интроспекция возможна, ибо, как полагает Чейф, в сознании
разных людей мы находим одни и те же понятия. А почему они
одни и те же? Кто их, образно говоря, «синхронизировал»?
Итак, если Соссюр отрицал наличие какой-либо языковой
субстанции, то у Чейфа она налицо в виде физических или элек­
трохимических процессов в нашем мозгу. Неясно только, почему
эти процессы так согласованы, что можно говорить об одних и
тех же понятиях у разных носителей языка. Либо язык есть не­
что биологически наследуемое, либо существует какой-то соци­
альный механизм, обеспечивающий эту согласованность? А мо­
жет быть, этот социальный механизм и есть язык? Если так, то
нам необходима вовсе не интроспекция, а какие-то другие мето­
ды. Такого вопроса Чейф не ставит.
Хотя Чейф, казалось бы, противостоит Н. Хомскому, послед­
ний в своем курсе лекций «Язык и проблемы знания», прочи­
танном в 1987 году, формулирует аналогичные установки. Вот
что он пишет по этому поводу: «Человек, говорящий на каком-
либо языке, развил определенную систему знаний, представлен­
ную тем или иным образом в его сознании и в конечном счете в
мозгу в виде какой-то физической конфигурации. Проводя ис­
следования в этом направлении, мы сталкиваемся с рядом вопро­
сов, и среди них следующие:
1. Что это за система знаний? Что находится в сознании/
мозгу говорящего на английском, испанском или японском языке?
2. Как эта система знаний возникает в сознании/мозгу?
3. Как это знание используется в речи (или вторичных сис­
темах, таких, как письмо)?
4. Каковы физические механизмы, служащие материальной
основой как для самой системы знаний, так и для ее использо­
вания? »35.
Лингвистика, согласно Хомскому, сама не занимается иссле­
дованием механизмов работы мозга, но она подготавливает для
этого некоторую проблемную базу. «Как только лингвист сможет
дать ответы на вопросы ι, 2 и з, ученый, занимающийся пробле­
мами мозга, сможет начать исследование физических механиз-
34 Там же. С. 93·
^ХомскийН. Язык и мышление. Язык и проблемы знания. — Благове­
щенск, 2000. С. 125-
32 Глава I
мов, которые проявляют свойства, вскрытые абстрактной лин­
гвистической теорией. Без ответов на эти вопросы исследовате­
ли мозга не знают, чего они ищут; в этом отношении они рабо­
тают вслепую»з6. В подтверждение своей точки зрения Хомский
проводит аналогию с развитием химии. Лингвистика и физио­
логия мозга, с его точки зрения, относятся друг к другу пример­
но так, как химия и квантовая механика.
«Это обычное явление в естественных науках, — пишет он. —
Так, химия XIX века занималась свойствами химических эле­
ментов и строила модели химических соединений (например,
бензольного кольца). Она разработала такие понятия, как ва­
лентность, молекула и периодическая система элементов. Все
это делалось на абстрактном уровне. Как все это могло быть свя­
зано с более фундаментальными физическими механизмами,
было неизвестно, и на самом деле было много споров о том, об­
ладают эти понятия какой-либо "физической реальностью" или
же они всего лишь удобные мифы, придуманные для того, что­
бы с их помощью упорядочить данные опыта. Это абстрактное
исследование ставило проблемы перед физиками: раскрыть фи­
зические механизмы, которые проявляют эти свойства. Замеча­
тельные успехи физики XX века давали все более изощренные и
убедительные решения этих проблем в поисках, которые, по
мнению некоторых, уже близки к "окончательному и полному
ответу".
Изучение сознания/мозга сегодня было бы полезно осмыс­
лить сходным образом. Когда мы говорим о сознании, мы рас­
суждаем, абстрагируясь от пока еще неизвестных физических
механизмов мозга, подобно тем, кто говорил о валентности ки­
слорода или бензольном кольце, абстрагируясь от физических
механизмов, тогда еще неизвестных. Точно так же, как открытия
химиков подготавливали почву для последующего изучения ме­
ханизмов, лежащих в их основе, сегодня открытия лингвиста-
психолога подготавливают почву для последующего изучения
механизмов мозга, — изучения, которое при отсутствии такого
понимания, выраженного на абстрактном уровне, обречено блуж­
дать в потемках, не зная, чего оно ищет»з7.
Хотелось бы подчеркнуть следующее: 1. Язык, по Хомскому,
это некоторая система знаний, представленная «в конечном сче­
те в мозгу в виде какой-то физической конфигурации». 2. Если
Соссюр всячески подчеркивает своеобразие объекта лингвисти-
36 Хомский Н. Язык и м ы ш л е н и е . С. 127.
37 Там же. С. 128.
Проблема способа бытия семиотических объектов 33
ки по сравнению с естественными науками, то Хомский, напро­
тив, ищет и находит достаточно прямые аналогии. Я лично вся­
чески приветствую такого рода аналогии, но постараюсь в даль­
нейшем показать, что аналогии Хомского неудачны.

2. «Третий мир» Карла Поппера

Вспомним теперь совсем другую и, я бы сказал, грандиозную
и впечатляющую попытку решить проблему способа бытия се­
миотических объектов. Это концепция «третьего мира» К. Поп-
пера. Согласно этой концепции, существуют три разных мира:
есть мир физических объектов, есть субъективный мир менталь­
ных состояний и есть особый, третий мир объективного знания.
Если кто-либо говорит, что он знает биографию Фердинанда де
Соссюра, он фиксирует тем самым свое субъективное состояние.
Но если мы утверждаем, что предсказания современной кванто­
вой электродинамики полностью согласуются с эксперименталь­
ными данными, то квантовая электродинамика и эксперимен­
тальные данные выступают как некоторое объективное знание,
как представители третьего мира. Научные теории, проблемы и
проблемные ситуации, как и сам язык, который их фиксирует, —
все это относится к третьему миру. Он представлен книгами,
библиотеками, музеями, т. е. существует в некоторой овеществ­
ленной форме.
Для разъяснения своей точки зрения Поппер использует
биологические аналогии. Есть жизнедеятельность животных, а есть
продукты этой жизнедеятельности (паутина пауков, гнезда птиц,
хатки бобров...), которые существуют сами по себе. Именно эти
последние и представляют собой аналог третьего мира. Поппер
всячески подчеркивает, что изучение такого рода «объективных
структур» — это задача более фундаментальная, чем исследова­
ние самих процессов жизнедеятельности. Затем он продолжает:
«Высказанные соображения могут быть, конечно, применены и
к продуктам человеческой деятельности, таким как дома, орудия
труда или произведения искусства. Особенно важно для нас то,
что они применимы и к тому, что мы называем "языком" и "нау-
кой"»з8. Язык, следовательно, в отличие от речи, — это полно­
правный представитель третьего мира.
Но перейдем к самому главному. Что же собой представля­
ют названные выше представители третьего мира, каков способ
их существования? Поппер рассматривает этот вопрос в основном
38
Поппер К. Логика и рост научного знания. — М., 1983. С. 448.
34 Глава I
на примере книг. Книга, с его точки зрения, вовсе не обязатель­
но предполагает читателя, она остается книгой и в том случае,
если ее никто никогда не читал. В такой же степени, например,
как осиное гнездо остается осиным гнездом, даже если в нем
никогда не жили осы. Главное, что книга в принципе может
быть прочитана и понята. «Именно возможность или потенци­
альность некоторой вещи быть понятой, ее диспозиционный ха­
рактер быть понятой и интерпретированной, или неправильно
понятой и неправильно интерпретированной, делает ее книгой.
И эта потенциальная возможность или диспозиция книг могут
существовать, не будучи когда-либо актуализированными или
реализованными »39.
Сказанное означает, что представители третьего мира — это
просто особые предметы (тексты), которые, как и любые пред­
меты, обладают определенными свойствами. Специфика их в
том, что в число этих свойств входит способность быть поняты­
ми и интерпретированными. Казалось бы, такой подход предос­
тавляет гуманитарным наукам возможность сохранить свой объ­
ект исследования, не прибегая к помощи физиологов. Но тут как
раз мы и сталкиваемся с проблемой, на которую неоднократно
указывал Фердинанд де Соссюр: в силу произвольности языко­
вого знака текст не обладает никакими атрибутивными характе­
ристиками, он не есть субстанция. Птичье гнездо в силу своей
материальной, субстанциональной природы, пригодно для пти­
цы, но непригодно для собаки или бобра. А последовательности
звуков или пятен на бумаге сами по себе могут обозначать все,
что угодно, или ничего не обозначать. Мы пока не нашли суб­
станцию знания.
И все же научные или литературные произведения доступ­
ны нашему изучению, прежде всего в виде текстов. Мы не хотим
при этом сказать, что произведение и текст совпадают. Рукопись
книги или статьи может сгореть, но было бы странно утвер­
ждать, что сгорело знание или роман. Мы не скажем так даже в
том случае, если рукопись существовала в единственном экзем­
пляре и ее невозможно восстановить. Это значит, что каждый из
нас интуитивно различает текст и произведение, интуитивно
чувствует, что за текстом «кроется» нечто, не совпадающее с
ним по материалу и неспособное образовывать химические со­
единения с кислородом. Что это такое, какова его природа?
Текст становится знанием или литературным произведени­
ем только в силу нашей способности понимания. Надо, следова-

39 Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 451·

Проблема способа бытия семиотических объектов 35
тельно, объяснить эту человеческую способность. Мы при этом
вовсе не толкаем гносеолога и семиотика к постановке совер­
шенно бесперспективной и тупиковой для них задачи изучения
электрохимических процессов в нервных клетках человека. Ра­
зумеется, нет. Без этих процессов человек не мог бы мыслить, не
мог бы оперировать понятиями и не мог бы понимать текст. Это
так. И тем не менее не в них в первую очередь следует искать
разгадку природы знания. Дело в том, что понимание того или
иного текста — это отнюдь не только индивидуальный акт. Лю­
ди, включенные в определенный социокультурный контекст,
понимают один и тот же текст примерно одинаково. Должны,
следовательно, существовать какие-то объективные механизмы,
обеспечивающие общезначимый, социальный характер пони­
мания, механизмы, согласовывающие, организующие поведение
людей в их отношении к отдельным знакам или тексту. Эти ме­
ханизмы, которые мы в дальнейшем будем рассматривать как
механизмы социальной памяти, и должны стать основным объ­
ектом изучения, выступая при этом по отношению к исследова­
телю как нечто внешнее и от него не зависящее. Именно здесь,
как нам представляется, следует искать ответ и на вопрос о спо­
собе бытия тех имплицитных правил, о которых пишут Н. Хом-
ский и Д. Слобин, и на вопрос об онтологическом статусе семио­
тических объектов вообще.

ЬыТИЕ СОЦИАЛЬНЫХ НОРМ

Вернемся теперь к авторам, с высказываний которых мы начи­
нали эту главу. Я имею в виду американских литературоведов
Уэллека и Уоррена. Мне представляется, что их позиция вполне
заслуживает внимания.
Разбирая вопрос о способе бытия, они выделяют следующие
точки зрения: 1. Литературное произведение — это строки, нане­
сенные чернилами на бумагу, тушью на пергамент или резцом —
на камень. 2. Литературное произведение — это последователь­
ность звуков, издаваемых тем, кто его читает или декламирует.
3- Литературное произведение — это опыт читателя, оно иден­
тично тем душевным состояниям или процессам, которые на­
блюдаются, когда мы читаем или слушаем литературное произве­
дение. 4· Литературное произведение — это опыт самого автора,
осознанный и представленный в виде авторского замысла или
бессознательный. 5- Литературное произведение — это социаль­
ный опыт, это опыт, общий всем, кто воспринимает данное про­
изведение.
36 Глава I

В чем же суть позиции самих авторов? Литературное произ­

ведение, с их точки зрения, должно быть рассмотрено как «со­
вокупность некоторых норм, связанных отношениями структу­
ры и лишь частично раскрывающихся в непосредственном
опыте... читателей. Каждый отдельно взятый опыт (чтение, ис­
полнение и т.д.) представляет собой лишь более или менее
удачную попытку уловить и выразить эту совокупность норм и
критериев»«0. Под «нормой» при этом понимаются «те импли­
цитные нормы, которые необходимо вычленить из каждого ин­
дивидуального опыта восприятия художественного произведения
и которые в совокупности составляют истинное произведение
искусства как определенную целостность »41. Мы попадаем, каза­
лось бы, в уже знакомую нам сферу имплицитных правил, суще­
ствование которых отмечают Хомский и психолингвисты. Есть,
однако, и существенные различия. Р. Уэллек и О. Уоррен тоже в
свою очередь проводят аналогию с языком, но подчеркивают
при этом социальный, интерсубъективный характер искомых
норм и правил. «Система языка... — это совокупность правил и
норм, взаимоотношения и действие которых мы можем просле­
дить и описать, не нарушая присущей данной системе соотне­
сенности и целостности, хотя в речи отдельных индивидуумов
мы сталкиваемся со всевозможными отклонениями от системы,
нарушениями ее и неполнотой ее элементов. В этом смысле про­
изведение словесного искусства в том же положении, что и
язык. Как индивидуумы, мы никогда не сможем выразить за­
ключенную в нем систему полностью, точно так же как полно­
стью и в совершенстве использовать наш язык>и2.
Но можно ли считать, что приведенная точка зрения есть
решение вопроса? Авторы сами понимают, что нет. «Понимание
литературного произведения как стратифицированной системы
норм, — пишут они, — оставляет открытым вопрос о том, каков
же способ бытия этой системы. Чтобы найти верное решение,
следовало бы затронуть здесь полемику номинализма и реализ­
ма, ментализма и бихевиоризма — короче говоря, весь круг ос­
новных проблем эпистемологии»4з. Авторы не идут, однако, по
этому пути, стремясь, по их словам, только к тому, чтобы избе­
жать крайностей: крайнего платонизма и крайнего номинализма.
Свою позицию они резюмируют в следующем отрывке, который,
несмотря на его длину, стоит привести полностью. «Таким обра-

4° Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. — М., 1978. С. 154·

41 Там ж е . С. 164.
42 Там ж е . С. 1б6.
43 Там ж е . С. 167.
Проблема способа бытия семиотических объектов 37
зом, художественное произведение предстает как обладающий
особой онтологической природой объект познания sui generis.
Оно не является по своей природе ни чем-то существующим в
самой реальной жизни (физическим, наподобие монумента), ни
чем-то существующим в душевной жизни (психологическим,
наподобие тех реакций, что вызываются светом или болью), ни
чем-то существующим идеально (наподобие треугольника). Оно
представляет собой систему норм, в которых запечатлены иде­
альные понятия интерсубъективного характера. Эти понятия,
очевидно, существуют в совокупности общественных идей и из­
меняются вместе с изменениями данной совокупности; они от­
крываются нам только через индивидуальный душевный опыт и
опираются на звуковую структуру тех лингвистических единиц,
из которых состоит текст произведения»^.
Итак, литературное произведение не является ни чем-то фи­
зическим, ни чем-то психологическим, ни чем-то существую­
щим наподобие идеальных объектов науки, Что же это за обра­
зование, каков его онтологический статус? Авторы не отвечают
на этот вопрос с достаточной определенностью, и их рассужде­
ния хорошо иллюстрируют сложность проблемы и хаос, кото­
рый в настоящее время здесь наблюдается. И все же некоторый
шаг вперед здесь налицо: искать ответ, вероятно, надо на пути
анализа социальных норм. Мы можем при этом ставить перед
собой две задачи: 1. Выявить содержание этих норм и сформу­
лировать его в явной форме, т. е. в форме более или менее одно­
значно понимаемых правил; 2. Выяснить, как эти нормы были
«записаны» до нашей их расшифровки, в каком виде они суще­
ствовали сами по себе. Очевидно, что эти две задачи не совпа­
дают друг с другом. Нас в дальнейшем в первую очередь будет
интересовать вторая из этих задач. Вопрос о способе бытия се­
миотических объектов трансформируется, таким образом, в но­
вый вопрос: где и как существуют социальные нормы? Именно
этим мы и займемся в следующей главе.

44 Там же. С. 170.

Мир социальных эстафет
Глава II

С
^ • о ц и а л ь н ы е эстафеты
и куматоиды

В этой главе мы изложим основные представления теории соци­

альных эстафет, которые, как нам представляется, позволяют ре­
шить проблему способа бытия семиотических объектов и пре­
одолеть как парадокс Чеширского Кота, так и морфологический
парадокс. В последующих главах эта теория будет значительно
детализирована.

СОЦИАЛЬНЫЕ КУМАТОИДЫ

1. Социум как «волна»

Уже давно было замечено, что социальные явления напоминают
волны. Об этом еще в конце XIX века писал, например, извест­
ный французский социолог Г. Тард в своей работе «Законы под­
ражания». Рассмотрим эту аналогию более подробно, ибо она
вполне этого заслуживает. Представьте себе одиночную волну,
которая бежит по поверхности водоема. Это очень интересное
явление. Волна бежит, но частицы воды вовсе не перемещаются
вместе с ней. Они описывают некоторые заданные этой волной
замкнутые траектории и остаются на месте. Допустим, что мы
каким-то образом перемещаемся вместе с волной. Относительно
нас волна неподвижна, но через нее протекают все новые и но­
вые частицы воды. Что же такое волна? Она есть нечто совер­
шенно неуловимое, ибо она все время обновляет себя. Волну нель­
зя идентифицировать с каким-то материалом, с каким-то куском
вещества. Ее нельзя поймать и подержать в руках или зачерп­
нуть ведром. Ну, разве это не улыбка Чеширского Кота? Еще
Социальные эстафеты и куматоиды 39
один пример. Представьте себе, что у красного светофора вы­
строилось много машин. Вот загорелся зеленый сигнал, и ма­
шины начинают двигаться одна за другой. Это тоже некоторое
подобие волны, которая распространяется в направлении про­
тивоположном движению машин. Удивительно, но этой способ­
ностью постоянного самообновления и относительного безраз­
личия к материалу обладают и все социальные явления в очень
широком диапазоне.
Возьмем в качестве первого примера Московский универси­
тет. В свое время он сменил здания и остался тем не менее Мос­
ковским университетом. Каждые пять лет полностью сменяется
состав студентов, каждые три года — состав аспирантов, меняют­
ся преподаватели и администраторы, но мы по-прежнему гово­
рим о Московском университете. Разве не напоминает он волну
по признаку постоянного обновления материала? Но в такой же
степени напоминает волну и любая должность в рамках универ­
ситета, например, ректор или декан философского факультета.
Эти должности в разное время занимают разные люди, сменяя
друг друга. Очевидно, что все сказанное можно повторить при­
менительно к любому социальному институту, применительно к
заводу, воинской части, научному учреждению. Общество в це­
лом тоже волноподобно, ибо постоянно воспроизводит себя от
поколения к поколению в виде сложной программы поведения
людей, но на все новом и новом материале.
Будем все явления подобного типа называть социальными
куматоидами (от греческого κύμα - волна). Социальный кума-
тоид — это объект, представляющий собой реализацию некоторой
социальной программы поведения1 на постоянно сменяющем
друг друга материале и в этом плане отдаленно напоминающий
одиночную волну на поверхности водоема, которая в своем дви­
жении заставляет колебаться все новые и новые частицы воды.
Эта особенность волны — относительная независимость от мате­
риала, на котором она живет, — позволяет выделить как в при­
роде, так и в обществе, широкий класс волноподобных явлений,
объединенных указанной особенностью.

2. Природные куматоиды
Нас в первую очередь интересуют, разумеется, куматоиды соци­
альные, но в плане уточнения и расширения наших представле­
ний полезно показать, что и в природе можно выделить широкий
1
Слово «программа» мы употребляем пока в некотором метафорическом
смысле, но в дальнейшем этот термин получит более точное определение.
40 Глава II

класс волноподобных явлений. Это, например, смерч, лесной по­

жар, живой организм... В. Гейзенберг приписывает Н. Бору та­
кие слова: «Но организмы — не статические образования. Древ­
нее сравнение живого существа с пламенем говорит о том, что
живые организмы, подобно пламени, представляют собой такую
форму, через которую материя в известном смысле проходит как
поток»2. Сравнение не столь уж древнее. «Живой организм, —
писал наш известный биолог В.Н. Беклемишев, — не обладает
постоянством материала — форма его подобна форме пламени,
образованного потоком быстро несущихся раскаленных частиц;
частицы сменяются, форма остается»з. Беклемишев при этом
ссылается на Кювье, который писал: «Жизнь есть вихрь, то бо­
лее быстрый, то более медленный, более сложный или менее
сложный, увлекающий в одном и том же направлении одинако­
вые молекулы. Но каждая отдельная молекула вступает в него и
покидает его, и это длится непрерывно, так что форма живого
вещества более существенна, чем материал »4.
Основатель кибернетики Норберт Винер сравнивает живой
организм с сигналом, который можно передать по радио или те­
левидению. «Мы лишь водовороты в вечно текущей реке, — пи­
шет он. — Мы представляем собой не вещество, которое сохра­
няется, а форму строения, которая увековечивает себя. Форма
строения представляет собой сигнал, и она может быть передана
в качестве сигнала»5.
Понятие природного куматоида может сослужить хорошую
службу при обсуждении многих методологических проблем ес­
тествознания. Приведем пример. В биологии принято выделять
три концепции вида: типологическую, или эссенциалистскую,
номиналистическую и биологическую6. Уже в этом противопос­
тавлении есть некоторое смешение понятий. Первые две концеп­
ции имеют давнюю философскую традицию и связаны с попыт­
ками постичь природу общих понятий. Эссенциализм полагает,
что эти понятия фиксируют некоторую объективную идеальную
сущность, в то время как номинализм признает реальность толь­
ко индивидов, относя общие понятия к числу искусственных
творений нашего разума, которым в природе как таковой ничего
не соответствует. Биологическая концепция вида, строго говоря,
2
Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. — М., 1989· С. 233·
3 Беклемишев В.Н. Об общих принципах организации жизни. Биоценоло-
гические основы сравнительной паразитологии. — М., 1970. С. η.
4 Там же.
s Винер Н. Кибернетика и общество. — М., 1958· С. 104.
6
Майр Э. Принципы зоологической систематики. — М., 1971· С. 38-40·
Социальные эстафеты и куматоиды 41
не имеет никакого отношения к этой философской дискуссии,
ибо она вовсе не обсуждает природу общего. Вид, как пишет
Э. Майр, — это «генетическая единица, включающая большой
взаимосвязанный генофонд, тогда как особь — всего лишь некий
сосуд, содержащий малую часть генофонда в течение короткого
периода»?. Обратим внимание — «генетическая единица». Раз­
ве не ясно из этого, что биологический вид — это вовсе не так­
сон, а индивид, или, выражаясь более точно, индивидуальный
куматоид, т. е. некоторая индивидуальная биологическая про­
грамма, живущая на множестве сменяющих друг друга особей.
Поэтому, признавая реальность вида, но отрицая реальность
высших таксонов, биологи оказываются на позициях обыкновен­
ного номинализма, которому, якобы, только-только противопос-
тавились.
И еще один последний пример. Физическое пространство-
время — это тоже куматоид. Мы привыкли говорить, что каж­
дый предмет занимает определенное место в пространстве. Но
что такое место? Там, где был цветущий луг, можно посеять пше­
ницу или посадить лес или построить дом или проложить доро­
гу... Место остается тем же самым местом, хотя каждый раз оно
представлено разным материалом, разными предметами или
событиями. Оно остается тем же самым, ибо определено своим
положением относительно других мест. Говоря точнее, мы долж­
ны выбрать некоторое тело отсчета и определить координаты
нашего места. Но выбранное тело отсчета — это тоже некоторый
материал, который может быть заменен другим материалом.
Заменить сразу все — это значит уничтожить «память», в кото­
рой записано расположение мест. Следовательно, должна суще­
ствовать некоторая преемственность, мы должны иметь воз­
можность перейти к другой системе отсчета, преобразовав
соответствующим образом наши координаты. Физическая теория
пространства и времени теснейшим образом связана с такого
рода преобразованиями. В классической физике это — преобра­
зования Галилея, в релятивистской — преобразования Лоренца.
Аналогичным образом можно рассмотреть и отрезок времени,
который всегда представлен множеством различных событий.
Одним из этих событий может быть, например, перемещение
стрелки нашего секундомера, другим — удары нашего пульса
или движение бегуна от старта до финиша. Итак, одно и то же
место может быть представлено разным материалом в разные
отрезки времени, и именно это позволяет нам выделить место
7 Майр Э. Популяции, виды и эволюция. — M., 1974- С. 21.
42 Глава II

как особую реальность. В такой же степени один и тот же отре­

зок времени представлен различными событиями в разных мес­
тах. Уже здесь проглядывает тесная связь пространства-времени
и движения. Если бы все «замерло», мы не имели бы ни про­
странства, ни времени.

3- Примеры социальных куматоидов

Но вернемся в сферу наук об обществе. Примерами социальных
куматоидов могут служить: 1. Социальные роли, такие как бух­
галтер, столяр, ректор МГУ, президент США... В каждом из этих
случаев речь идет о некоторой программе деятельности, кото­
рую в разное время и в разном предметном окружении реализуют
разные люди, постоянно сменяющие друг друга. 2. Социальные
институты, такие как газета, научно-исследовательский инсти­
тут, университет, политическая партия, воинское подразделе­
ние... Здесь опять-таки все меняется, кроме некоторой совокуп­
ности взаимосвязанных программ деятельности людей. 3· Этнос
или нация. 4· Язык, который постоянно воспроизводится и пе­
редается от поколения к поколению.
Другой пример социального куматоида — это такое явле­
ние, как образ жизни, т. е. постоянно воспроизводимый изо дня
в день или из года в год и передаваемый от поколения к поколе­
нию способ времяпровождения в том или ином сообществе лю­
дей. Вот, например, небольшой отрывок из работы известного
американского этнографа Маргарет Мид «Взросление на Самоа».
Глава называется «День на Самоа». «По всей деревне разносятся
ритмичные звуки тамтама, собирающего молодежь. Она сходит­
ся со всех концов деревни, держа в руках палки для вскапывания
земли, готовая отправиться в глубь острова, на огороды. Люди
повзрослее приступают к своим более уединенным занятиям, и
под конической крышей каждой хижины воцаряется обычная
утренняя жизнь. Маленькие дети, слишком голодные, чтобы
ждать завтрака, выпрашивают ломти холодного таро и жадно
грызут их. Женщины несут кипы белья к морю или к ручью на
дальнем конце деревни либо отправляются в глубь острова за
материалом для плетения. Девочки постарше идут ловить рыбу
на риф или усаживаются за плетение новых циновок»8.
Нет смысла продолжать эту цитату, ибо и так ясно, что речь
идет не о каком-то конкретном дне, а о последовательности со-
8
МидМ. Культура и мир детства. — М., 1988. С. 96-97·
Социальные эстафеты и куматоиды 43
бытии, которая воспроизводится и повторяется изо дня в день и из
года в год. Каждый день слышатся здесь звуки тамтама, каждый
день кто-то ловит рыбу или плетет циновки, каждый день кто-то
уходит работать на огороды. В совокупности все это и образует
образ жизни. Люди рождаются и умирают, сменяются поколе­
ния, а образ жизни может оставаться одним и тем же. И очевидно,
что в основе этой устойчивости и повторяемости лежат не сло­
весные инструкции, ибо таковых просто не существует, а меха­
низмы более фундаментальные — социальные эстафеты, т. е.
воспроизведение форм поведения и деятельности по непосред­
ственным образцам.
Примером куматоида может быть и такой сложный объект,
как город. Нетрудно заметить, что он постоянно обновляет себя
по материалу: сменяются поколения, строятся и перестраивают­
ся здания, прокладываются новые транспортные магистрали,
создаются или вырубаются парки... Короче говоря, непрерывно
меняются как сами люди, так и их предметное окружение. Но в
этом непрерывном потоке обновления можно выделить некото­
рые инварианты, которые и делают город городом. Город отли­
чается от деревни характером застройки, что свидетельствует,
вероятно, о наличии соответствующих традиций. Он отличается
характером деятельности людей, и можно говорить о традици­
онно городских и традиционно деревенских видах деятельности.
Наконец, очень часто при определении города указывают на
специфику городского образа жизни.9
Иными словами, город, как и университет, — это некоторая
очень сложная программа или, точнее, множество взаимодейст­
вующих друг с другом программ. Одни из них существуют в виде
словесных инструкций, другие используют специальные знако­
вые средства типа знаков уличного движения, третьи действуют
на уровне «молчаливых» традиций. Одни из этих программ
обеспечивают условия для реализации других, создавая или ор­
ганизуя соответствующим образом предметную или информа­
ционную среду. Современный городской образ жизни, напри­
мер, не может быть реализован при отсутствии транспортных и
телефонных сетей, централизованного водоснабжения, очист­
ных сооружений...
Будучи сложной программой, в рамках которой действуют
люди, город задает некоторое множество социальных мест, т. е.
некоторое социальное пространство. Можно изучать структуру
9 Боже-ГарнъеЖ., ШабоЖ. Очерки по географии городов. — М., 1967. С. 38.
44 Глава II

этого пространства, т. е. пытаться выявить все социальные места

и связи между ними. Делая это, мы исследуем ту же самую про­
грамму, но с особой точки зрения: нас интересует, как эта про­
грамма реализуется на человеческом материале. Человек, на­
пример, может сам сварить себе обед, спечь хлеб, сходить к реке
за водой, но он может пообедать в столовой, купить хлеб в мага­
зине, воспользоваться водопроводом. В первом случае о социаль­
ном пространстве нет особого смысла говорить: оно как бы «свер­
нуто» в точку, ибо один человек занимает сразу все социальные
места. Социальное пространство в полном смысле этого слова
возникает только во втором случае, когда та же самая программа
реализуется через взаимные отношения людей. Кстати, ситуа­
цию, когда повар оказался посетителем своей собственной сто­
ловой, не следует смешивать с первым случаем, ибо социальные
места здесь уже заданы и закреплены совокупностью других от­
ношений, отношений других людей.
Говоря, что город — это программа, мы вовсе не имеем в
виду, что все события, происходящие в городе, запрограммиро­
ваны. Город предоставляет человеку огромный набор образцов
поведения и деятельности, а следовательно, широкие возможно­
сти для выбора и комбинирования. Поэтому многие траектории
городского жителя своеобразны, неповторимы и представляют
собой продукт его индивидуального творчества. В этом город
существенно отличается от деревни, где выбор меньше и за­
программированность поэтому имеет более жесткий характер.
Конечно, и в городе есть стандартные и постоянно воспроизво­
димые траектории, которые характеризуют образ жизни отдель­
ных групп населения или городской образ жизни в целом. Но в
принципе город очень способствует творческой активности лич­
ности. Существует и еще одна причина, в силу которой далеко
не все события в городе запрограммированы. Мы имеем здесь
дело с взаимодействием людей, а результаты этого взаимодейст­
вия могут не зависеть от программ, реализуемых каждым из
участников. Шахматная партия, например, протекает в соответ­
ствии со строгими правилами, которые ни один из игроков не
может нарушить, но эти правила вовсе не предрешают исход
борьбы.
Пример с городом, с одной стороны, расширяет наши пред­
ставления о социальных куматоидах, а с другой, показывает, что
наличие социальных программ, если их много, не ограничивает
свободу человека, а напротив, является ее предпосылкой. В го­
роде человек более свободен, чем в деревне.
Социальные эстафеты и куматоиды 45
4. Семиотические объекты как куматоиды
В нашей социальной жизни мы буквально окружены куматои-
дами, мы представляем собой тот материал, на котором они жи­
вут, они выступают от нашего имени, они делают нас людьми.
Для гуманитарных наук очень важно, что к числу социальных
куматоидов принадлежат все семиотические объекты: знаки,
знания, литературные произведения, научные теории. Возьмем,
к примеру, любой знак языка. «Когда мы слышим на публичной
лекции, — пишет Ф. де Соссюр, — неоднократно повторяемое
обращение Messieurs! "господа!", мы ощущаем, что каждый раз
это то же самое выражение. Между тем вариации в произнесе­
нии и интонации его в разных оборотах речи представляют
весьма существенные различия, столь же существенные, как и
те, которые в других случаях служат для различения отдельных
слов...»10. Что же такое слово? Пример показывает, что перед
нами некоторая программа порождения определенных акусти­
ческих явлений, которая постоянно реализуется разными людь­
ми и в разных ситуациях. Этого, разумеется, еще недостаточно
для характеристики слова, ибо должна существовать и вторая
программа, определяющая, при каких именно обстоятельствах
следует порождать указанные акустические явления. Слово, сле­
довательно, — это, по крайней мере, две связанные друг с другом
социальные программы, одна из которых определяет условия
реализации другой. Материал слова все время меняется, меня­
ется каждый раз, когда мы его произносим. Но непрерывно ме­
няются и те предметы, которые слово обозначает. В городе каж­
дый дом вы можете назвать «домом», в лесу каждое дерево —
«деревом». Ананас покупают и съедают, но вновь купленный
ананас — это тоже «ананас». Очевидно, что перед нами пример
куматоида, слово как куматоид. Конечно, как и волна, куматоид
достаточно избирателен и живет только в определенной среде.
Океанские волны не распространяются в глубь континента, сло­
во «ананас» не обозначает дом или горную породу.
Но перейдем к такому явлению, как знание. Когда речь за­
ходит об анализе знания, о выявлении его строения, то, прежде
всего, бросается в глаза некоторая неопределенность в самой по­
становке задачи. Что, собственно говоря, мы должны исследо­
вать? Знание как объект совсем не похоже на то, с чем мы обычно
сталкиваемся, говоря о структуре или строении. Оно не похоже,
например, на кристалл или молекулу. Прежде всего бросается в
глаза его какая-то неопределенная пространственно-временная
10
Соссюр Ф. Труды по языкознанию. — M., 1977- С. 140.
46 Глава II

локализованное^. Действительно, где и как существует данное

конкретное знание? Непосредственно оно может быть представ­
лено пятнами типографской краски на бумаге или звуковыми
колебаниями, или царапинами на камне. Вряд ли, однако, мож­
но считать, что, повторяя одну и ту же фразу или размножая ру­
копись большим тиражом, мы тем самым увеличиваем количе­
ство знания. Мы что-то увеличиваем, но что? Очевидно, что все
экземпляры данного издания курса теоретической физики Лан­
дау и Лифшица содержат одно и то же знание, если там нет ти­
пографского брака, не вырваны страницы и т.д. Разве это не
странно?
Имея стакан воды, мы можем разлить воду в несколько ста­
канов, но ни один из них не будет при этом полным. Если коли­
чество стаканов сильно увеличить, то каждый в отдельности
окажется практически пустым. Со знанием этого не происходит,
ибо, размножая научную книгу или статью в большом количест­
ве экземпляров, мы в каждой из них получаем одно и то же зна­
ние, целиком, а не по частям. Знание в этом плане напоминает
сказочный неразменный рубль. И это еще раз подчеркивает,
что, говоря о строении знания, мы должны отбросить слишком
прямые аналогии со строением вещества.
Все указанные трудности преодолимы, если рассматривать
знание как куматоид. Оно в этом случае подобно волне, которая
все время представлена в новом материале. Разные экземпляры
одной и той же книги, тексты, написанные или произнесенные
вслух, — все это одно и то же знание, одна и та же «волна». Ма­
териал меняется, но «волна» одна и та же. Одну и ту же мысль
можно выразить различным образом, можно повторить несколь­
ко раз, можно записать на бумаге или на магнитофонной ленте.
Разве это не удивительно!
Указанная специфика семиотических явлений представля­
ется Соссюру настолько важной, что он тут же пытается осознать
ее с более общих позиций и ищет аналогичные примеры за пре­
делами языка. По сути дела, он вплотную подходит к понятию
куматоида. «Мы говорим, например, — пишет он, — о тождестве
по поводу двух скорых поездов "Женева-Париж" с отправлени­
ем в 8 ч. 45 м. веч., отходящих один за другим с интервалом в 24
часа. На наш взгляд, это тот же самый скорый поезд, а между
тем и паровоз, и вагоны, и поездная бригада — все в них, по-ви­
димому, разное»11. Да, конечно, почти все разное, но есть и неко­
торый инвариант — совокупность программ, определяющих дея-
11
Соссюр Ф. Труды по языкознанию. С. 141.
Социальные эстафеты и куматоиды 47
тельность поездной бригады. «Представление об одном и том же
скором поезде, — продолжает Соссюр, — складывается под влия­
нием времени его отправления, его маршрута и вообще всех тех
обстоятельств, которые отличают его от всех прочих поездов»12.
Но ведь время отправления и маршрут как раз и являются эле­
ментами той программы, которая существенно определяет дея­
тельность поездной бригады.
Понятие социального куматоида важно в том плане, что оно
задает особую онтологию при понимании социальных явлений и
ориентирует на выявление социальных программ, их взаимосвя­
зей и способов существования. Применительно к науке, напри­
мер, такой подход впервые реализовал Т. Кун, представив нор­
мальную науку как сообщество ученых, объединенных единой
программой — парадигмой, которая представлена чаще всего в
виде общепринятой в данном сообществе теории. Научное со­
общество постоянно меняется, а парадигма остается той же в сво­
их основных чертах. Но таким же образом можно представить и
литературу, и производство, и общество в целом. Так, например,
американские литературоведы Р. Уэллек и О. Уоррен, о которых
уже шла речь, обсуждая вопрос о способе бытия литературного
произведения и рассматривая его как стратифицированную сис­
тему социальных норм, тоже фактически подходят к понятию
куматоида.
Но вернемся опять к улыбке Чеширского Кота. Представьте
себе, что вы держите в руках том «Войны и мира». Вы можете
его сканировать, и он появится на экране вашего компьютера.
Здесь нет ни бумаги, ни пятен краски, вы можете легко изменять
размеры и форму шрифта. Старый материал исчез, появился со­
всем новый, но роман Толстого не претерпел никаких изменений.
Осталась та же самая программа, программа понимания, кото­
рая просто перекочевала на новый материал. Как же это проис­
ходит?

СОЦИАЛЬНЫЕ ЭСТАФЕТЫ И ТРАДИЦИИ

1. Понятие социальной эстафеты
Подойдем теперь к самому важному и принципиальному вопро­
су, который фактически уже был поставлен в первой главе. Если
социальные куматоиды — это достаточно сложные программы
поведения, связанные друг с другом, то каков способ существо-
12
Там же. С. 141.
48 Глава II

вания этих программ? Где и как они существуют, каков меха­

низм их существования? Я полагаю, что исходный, базовый ме­
ханизм существования социальных программ — это воспроизве­
дение тех или иных форм поведения или деятельности по
непосредственным образцам. Будем этот механизм называть со­
циальными эстафетами.
Простейшую эстафету можно представить следующим об­
разом: некто А осуществляет акцию Δ', которую Б рассматривает
как образец и воспроизводит в виде Δ". А и Б — это актуальные
участники эстафеты, они могут быть представлены как разными
людьми, так и одним человеком, который воспроизводит свои
собственные образцы. Наряду с актуальными участниками, мож­
но говорить и о потенциальных, к последним относятся те, кто
имеет образец Δ' в поле своего зрения и способен к его реализа­
ции, но фактически по тем или иным причинам этого не делает.
Все мы, например, являемся участниками эстафеты курения, ак­
туальными или потенциальными. Предполагается, что любая
реализация всегда в чем-то отличается от образца, что и нашло
отражение в приведенных обозначениях. Меняется при этом не
только характер действий, но и предметы, с которыми мы опе­
рируем. Иными словами, эстафета — это элементарный соци­
альный куматоид. В историческом развитии человека эстафеты
предшествуют речи и обеспечивают закрепление и трансляцию
первых трудовых навыков и технологий. Современный ребенок
осваивает язык не по словарям и учебникам, а опять-таки путем
воспроизведения образцов речевой деятельности, которые ему
демонстрируют окружающие его люди. Каждый человек с пер­
вых дней своей жизни становится актуальным или потенциаль­
ным участником огромного количества социальных эстафет, оп­
ределяющих его поведение, речь, восприятие мира.
Механизм воспроизведения образцов мало исследован. В ли­
тературе довольно часто говорят о подражании: ребенок осваи­
вает язык, подражая взрослым, один писатель может подражать
другому... Однако, термин «подражание» неудобен, т.к., начи­
ная с Г. Тарда и до настоящего времени, он впитал в себя боль­
шое количество различных и очень конкретных значений, чаще
всего связанных с психологией. «Подражание усматривают в
самых различных видах поведения, — пишет М. Оссовская. —
Мак-Даугал различал: ι) подражание в сфере эмоций, когда на
улыбку отвечают улыбкой, на плач — плачем; 2) повторение за
кем-то определенных движений, например, зевание, когда кто-
то зевает, или наклон тела в том же направлении, в каком на­
клоняется у нас на глазах канатоходец; з) стремление походить
Социальные эстафеты и куматоиды 49
на человека, вызывающего восхищение или уважение»^. О под­
ражании часто говорят как о побудительных мотивах, как о фак­
торе, который побуждает к действию. Г.И. Челпанов, например,
пишет: «Если мы видим, что кто-либо совершает какое-либо
действие, например, танцует, то и у нас, как известно, является
побуждение совершать это действие»1«.
Говоря о социальных эстафетах, мы будем отвлекаться от
всех подобных деталей, интересуясь только одним — способом
передачи опыта от одного человека к другому или от поколения
к поколению. Социальная эстафета в ее максимально простом
варианте — это воспроизведение различных форм человеческого
поведения или деятельности в условиях, когда в нашем распо­
ряжении нет никаких иных средств, кроме непосредственных
образцов. Такое воспроизведение мы и будем в дальнейшем на­
зывать непосредственными эстафетами или просто эстафетами,
когда нет особой необходимости подчеркивать их непосредст­
венный характер. Например, первоначальное усвоение языка
ребенком не предполагает ничего, кроме включения ребенка в
языковую среду. Фиксируя это, мы вовсе не собираемся исследо­
вать психологические механизмы усвоения языка. Важно только
одно: каковы бы ни были эти механизмы, у ребенка нет никаких
источников информации о языке, кроме демонстрируемых ему
образцов живой речи.
Наряду с непосредственными эстафетами, существуют и
опосредованные. Так, например, на базе развития языка и речи
появляется возможность воспроизводить поведение не прямо по
образцу, а по его описанию. Такие эстафеты мы будем называть
опосредованными или вербализованными. Но везде в дальней­
шем, где термин «эстафета» используется без всяких дальнейших
уточнений, следует иметь в виду воспроизведение каких-то ак­
ций по непосредственным образцам. Вербализация эстафет по­
рождает ряд проблем, о которых мы поговорим несколько ниже.
Отметим пока следующее: 1. Очевидно, что вербализованные эс­
тафеты предполагают существование языка и речи, которые са­
ми воспроизводятся по непосредственным образцам; 2. Строго
говоря, любое словесное описание недостаточно для воспроизве­
дения поведения или деятельности, если у нас при этом нет ни­
каких образцов хотя бы для элементарных операций. Последнее
замечание означает, что между вербализованными и непосред­
ственными эстафетами нет четкой границы.
»з Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. — М.,
1987. С. 34-
* Челпанов Г.И. Введение в философию. — М., 1912. С. 350·
50 Глава II

Введем еще несколько уточнений.

ι) Говоря об образцах, мы прежде всего имеем в виду образцы
живой деятельности или поведения, а не образцы одних только
вещей или ситуаций. Конечно, нельзя продемонстрировать дея­
тельность, не демонстрируя в то же время исходный материал,
орудия и продукты, но в деятельности все это увязано с теми
операциями, которые мы осуществляем. Возможны, однако, слу­
чаи, когда в нашем распоряжении имеется только образец про­
дукта, который был кем-то получен, и нам надо получить такой
же или аналогичный. Это особый случай, напоминающий эста­
фету, но гораздо более сложный, ибо непосредственный образец
действий здесь тоже отсутствует, как и в случае вербализован­
ных эстафет, и мы должны его реконструировать. Перед нами
еще один случай опосредованной эстафеты.
2) Мы до сих пор говорили только о тех образцах, которые
постоянно воспроизводятся. Но существуют и образцы-запреты,
образцы каких-либо акций, которые приводили к нежелательным
результатам. Вероятно, функционирование любой эстафеты ог­
раничено некоторым множеством ситуаций, за пределами кото­
рого нас будет постигать неудача при реализации образцов. Не
каждую собаку можно погладить, не все растения или грибы
можно употреблять в пищу, не по любой дороге можно проехать
на вашей автомашине, не любую задачу можно решить некоторым
привычным методом. Проблема в том, что образцы-запреты не
должны, казалось бы, постоянно воспроизводиться, в то время как
негативный опыт должен передаваться от человека к человеку,
от поколения к поколению. Мы не будем здесь рассматривать
эту проблему, но создается впечатление, что негативный опыт
закрепляется в социальной памяти значительно хуже, чем пози­
тивный, и человечество не склонно учиться на своих ошибках^.

2. Механизм воспроизведения образцов

Механизм воспроизведения образцов явно имеет не только био­
логический, но и социальный характер. Это последнее и должно
нас интересовать прежде всего. Ключевым положением являет­
ся следующее: отдельно взятый образец в принципе не может
быть однозначно воспроизведен в силу того, что все на все похоже
в том или ином отношении. Ребенок, которому сказали «это —
яблоко», указав на соответствующий предмет, может потом на-
« Некоторые соображения об образцах-запретах высказаны в моей статье
«От зерен фасоли к зернам истины», опубликованной в журнале «Вопросы фи­
лософии», 1990, № 7-
Социальные эстафеты и куматоиды 51
звать словом «яблоко» или «обоко» и яйцо, и зеленый карандаш,
и многое другое. Он при этом совершенно прав, ибо на яблоко в
том или ином отношении похоже множество предметов. Иными
словами, образец сам по себе не задает четкого множества воз­
можных реализаций. Если эстафетный механизм все же постоян­
но срабатывает, то только потому, что мы имеем дело не с одним,
а с множеством образцов, ограничивающих друг друга; образец
становится образцом только в контексте других образцов, других
эстафет, только в составе определенных эстафетных структур.
Это означает, что понять механизм эстафет нельзя в рамках
элементаристских представлений: отдельно взятых эстафет про­
сто не существует и не может существовать, они возникают толь­
ко в рамках некоторого эстафетного универсума, в рамках опре­
деленной социальной среды. Образцы воспроизводит вовсе не
отдельный человек как биологический индивид. В качестве уча­
стника тех или иных эстафет всегда выступает представитель
определенной Культуры.
Сказанное означает, что социальные эстафеты крайне ди­
намичны, ибо воспроизведение образцов существенно зависит
от обстоятельств, при которых это происходит, от конкретного
«контекста», заданного другими образцами. Эстафеты поэтому
ни в коем случае не следует смешивать с традициями, которые
существуют столетиями. Говоря о социальных эстафетах, мы
имеем в виду механизмы человеческого поведения здесь и сей­
час, т. е. в рамках конкретного среза времени, не имеющего, гру­
бо говоря, исторических масштабов. Речь идет о синхронии, а не
о диахронии. Может возникнуть вопрос, а какие конкретно от­
резки времени имеются в виду, где границы синхронии? На этот
вопрос нельзя точно ответить, но каждому ясно, что в некоторых
пределах мы можем предполагать постоянство нашего языка,
образа жизни, культуры в целом. Другое дело — традиции. На
протяжении столетий они реализуют себя в разных ситуациях и
социальных контекстах, существенно меняясь и сохраняя иногда
только видимость инвариантности.
Один из примеров традиции, насчитывающей многие сотни
лет, мы уже рассмотрели выше, анализируя работы В.Я. Проппа.
Важно, однако, подчеркнуть, что волшебная сказка не стацио­
нарна; возникнув в недрах первобытного обряда, она затем по­
стоянно изменяется. «Дальнейшее образование сюжета, — пишет
Пропп, — мы на основе всего здесь сказанного должны предста­
вить себе так, что данный стержень, раз создавшись, впитывает
в себя из новой, более поздней действительности, некоторые но­
вые частности или осложнения. С другой стороны, новая жизнь
52 Глава II

создает новые жанры (новеллистическая сказка), вырастающие

уже на иной почве, чем композиция и сюжет волшебной сказки.
Другими словами, развитие идет путем наслоений, путем замен,
переосмысления и т. д., с другой же стороны — путем новообра­
зований»16.
Конечно, для того чтобы жить так долго, сказка должна бы­
ла приобрести какие-то новые функции, какую-то новую роль,
которая оправдывала бы ее существование в мире, где уже нет
обряда инициации. Интересную гипотезу на этот счет высказы­
вает И.И. Ревзин: «Сказка функционирует в коллективе как об­
разец, парадигма... связного текста, на который носитель языка
ориентируется при составлении новых текстов»1?. В сказке, тут
же отмечает Ревзин, описывается некоторая игровая ситуация,
а «всякая игровая ситуация может рассматриваться как своеоб­
разная модель некоторых сложных ситуаций, с которыми, на­
пример, может столкнуться в жизни ребенок». Фактически Рев­
зин выделяет не одну функцию сказки, а две: 1. образец связного
текста; 2. модель реальных жизненных ситуаций. Таким обра­
зом, воспроизводимая по образцам от поколения к поколению
волшебная сказка начинает одновременно функционировать как
образец уже в совсем ином плане, как образец рассказа или ана­
лиза современных ситуаций. Это значит, что она становится одной
из программ в составе современных социальных куматоидов.
Пример показывает, что механизм жизни традиций — это
нечто гораздо более сложное, чем механизм социальных эста­
фет. На базе концепции эстафет нам надо еще построить теорию
традиций. Я говорю «на базе», ибо в каждом временном срезе
мы живем в мире эстафет и действуем в конечном итоге по не­
посредственным образцам. Возникает проблема стационарности
эстафет и традиций. В каких условиях они устойчивы, в каких,
напротив, начинают варьировать и разрушаться? Нельзя не вспом­
нить, что проблема устойчивости — это одна из основных про­
блем минувшего века. Проблема устойчивости атома породила
известные работы Н. Бора и была одним из истоков квантовой
механики. В рамках кибернетики и биологии возникли проблемы
самоорганизации и гомеостазиса. И.И. Шмальгаузен разработал
теорию стабилизирующего отбора. В этом плане аналогичная
проблема стационарности социальных эстафет вполне соответ­
ствует духу современной науки. Нельзя сказать, что она не раз-
16
Пропп ВЯ. Исторические корни волшебной сказки. — Л., 1986. С. 353~354·
ν Ревзин И.И. К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа
(анализ сказки и теория связности текста) //Типологические исследования по
фольклору. — М., 1975· С. 90.
Социальные эстафеты и куматоиды 53
рабатывается. «Консервирующие механизмы мифа, — пишут
В.В. Иванов и В.Н. Топоров, — достаточно многообразны. Само
наличие единой структуры, где каждый элемент (или функция)
предполагает наличие другого, за ним следующего в цепочке,
обеспечивает определенную устойчивость»18. В цепочке функ­
ций героев, описанных в сказке, нельзя изменить ни одной, не
меняя всей цепочки. Иными словами, композиция сказки может
быть изменена только в целом. В отличие от этого отдельные ге­
рои или способы действия могут замещать друг друга, не затра­
гивая существенным образом остальных элементов сказки. Имен­
но «сцепление» функций, их системность оказывается и здесь
решающим фактором стационарности.

3- Подведем некоторый итог

Мы старались показать, что все социальные явления — это кума­
тоиды, в основе жизни которых лежит механизм социальных эс­
тафет. Постоянно воспроизводимые образцы — это и есть ис­
ходный способ бытия социальных программ. На их основе
возникает язык и речь, и социальные программы приобретают
форму вербализованных образцов или конкретных словесных
предписаний. Мы сохраним термин «социальная программа»
для всех этих случаев, если для нас в той или иной ситуации их
различия не являются существенными. Мы будем использовать
этот термин и тогда, когда речь пойдет о сложных куматоидах,
которые трудно разложить на элементарные составляющие. Од­
нако надо иметь в виду, что именно понятие социальной эстафе­
ты, элементарного социального куматоида является ключевым
для всего дальнейшего изложения. Вводя это понятие, мы тем
самым получаем некоторый общий подход к изучению социаль­
ных явлений, некоторый зародыш особой фундаментальной дис­
циплины в рамках социальных наук. Социальные эстафеты — это,
образно говоря, «элементарные частицы», образующие социум.
И в такой же степени, как элементарные частицы в физике, они
не существуют изолированно, но только в рамках социального
целого. Вот что пишет об элементарных частицах один из круп­
ных современных физиков-теоретиков Дж. Уилер: «Самым по­
разительным в теории элементарных частиц является то обстоя­
тельство, что эта теория относится ко всему пространству сразу.
Например, Вселенная, содержащая один электрон, бессмысленна.
18
Иванов В.В., Топоров В.Н. Инвариант и трансформации в мифологиче­
ских и фольклорных текстах //Типологические исследования по фольклору. —
М., 1975- С. 49-
54 Глава II

Как было уже давно показано Дираком, электрон в этом случае

перешел бы в состояние с отрицательной энергией через фанта­
стически малое время. Наблюдаемая стабильность электрона от­
носительно радиационной катастрофы такого типа требует, чтобы
все состояния с отрицательной энергией были заполнены»^.
Иными словами, электрон не существует вне целого, каковым
является Вселенная. Разве не чувствуется здесь некоторая ана­
логия с нашим пониманием социальных эстафет?
Выражение «Социальные явления — это куматоиды» по сво­
ему методологическому статусу аналогично выражению типа
«Свет — это электромагнитная волна». В обоих случаях решает­
ся вопрос о способе бытия изучаемых объектов, вопрос, как мы
видели, достаточно запутанный в гуманитарных науках. В свете
сказанного мы можем подтвердить точку зрения Р. Уэллека и
О. Уоррена: да, все семиотические объекты, включая произведе­
ния литературы, как художественной, так и научной, — это «со­
вокупность некоторых норм, связанных отношением структуры».
Мы, однако, ответили и на вопрос о способе бытия этих норм.
Способ их бытия — это социальные эстафеты. Человек всегда
действует по имеющимся у него образцам, являясь актуальным
или потенциальным участником огромного количества эстафет.
И именно это определяет постоянное воспроизводство социаль­
ного целого, воспроизводство языка и речи, форм социального
поведения и практической деятельности. И это вовсе не какой-то
особый «третий мир» Карла Поппера. Мир социальных эстафет —
это мир физический, физический, разумеется, не в специально
научном смысле слова, а по своему онтологическому статусу.
Нас поэтому ни в коем случае не следует понимать в том смысле,
что мы проповедуем какой-либо естественнонаучный редукцио­
низм применительно к изучению социальных явлений. Отнюдь
нет. Более того, концепция социальных эстафет кладет жесткий
предел каким-либо редукционистским поползновениям в этой
области. Сколько бы мы ни изучали физические или химиче­
ские свойства воды, это не приведет к пониманию конкретной
волновой картины на поверхности океана в данный момент. Но
в такой же степени физическое или биологическое изучение че­
ловека никогда не объяснит нам состояния социальных «волн»,
именуемого Культурой.

w УилерДж. Гравитация, нейтрино и Вселенная. — М., 1962. С. 126.

Социальные эстафеты и куматоиды 55

А КАК ЖЕ ТВОРЧЕСТВО?
Но не превращаем ли мы тем самым человека с его творческими
потенциями и стремлением к новому в своеобразную копиро­
вальную машину, воспроизводящую без конца в рамках соци­
альных эстафет одни и те же приевшиеся формулы? Одна эта
мысль может отвратить нетерпеливого читателя от приятия всех
дальнейших рассуждений. Короче, не приводит ли излагаемая
концепция к неизбежному отрицанию творчества, новаций, раз­
вития? Вопрос вполне правомерный. И не только потому, что на
протяжении предшествующих страниц мы ратовали за сохране­
ние и воспроизведение, но и в более широком плане, ибо суще­
ствует уже многовековая традиция связывать творчество с пре­
ступлением и продажей души дьяволу.
Но так ли это? Действительно ли творчество и воспроизве­
дение, новации и сохранение так уж противоречат друг другу?
Нетрудно найти и прямо противоположные точки зрения. Борис
Пастернак, например, писал: «Новое возникает не в отмену ста­
рому, как обычно принято думать, но совершенно напротив, в вос­
хищенном воспроизведении образца»20. Это мнение поэта, а вот
аналогичное мнение физика В. Гейзенберга, которого, как и Б. Пас­
тернака, едва ли можно упрекнуть в отсутствии творческих уст­
ремлений: «В науке хорошую и плодотворную революцию можно
совершить только тогда, когда мы пытаемся внести как можно
меньше изменений...»21.
Под эти прозрения великих деятелей культуры не так уж
трудно подвести теоретическую базу. Да, мы призываем к сохра­
нению и воспроизведению образцов, но в какой степени это
осуществимо и осуществимо ли вообще? Можно показать, что че­
ловека в принципе нельзя превратить в копировальную машину.
И не потому, что он этому сопротивляется или чего-то не умеет,
а в силу не зависящих от человека обстоятельств. Воспроизведе­
ние образцов — это вовсе не слепое копирование, вовсе не бук­
вальное повторение того, что делалось раньше. Такое повторение
просто невозможно в силу постоянного изменения ситуации,
в силу изменения контекста. Даже тривиальный и, казалось бы,
очень стандартный производственный акт не может быть вос­
произведен без учета этого обстоятельства, ибо он с необходимо­
стью предполагает хотя бы смену материала и орудий труда. В та-
20
Пастернак Б. Охранная грамота //Пастернак Б. Воздушные пути. — М.,
1982. С. 256-257·
21
Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. — М., 1989. С. 267.
56 Глава II

кой же степени изучение языка — это не заучивание готовых

фраз, а приобретение способности понимать и строить новые фра­
зы по имеющимся образцам, но в трудно предсказуемом много­
образии ситуаций и контекстов.
Поэтому сохранение и воспроизведение — это всегда и ви­
доизменение с целью приспособления к новым условиям, видо­
изменения с целью выживания, а не с целью самоуничтожения.
Старые концепции, старые теории живут в составе современной
науки, но живут в новом контексте, а следовательно, приобрета­
ют новый смысл, новое содержание. Итак, сохранить — значит
видоизменить. Это общий закон как органического, так и социо­
культурного мира.
Ф. Ницше писал: «"Мыслить" в примитивном состоянии (до-
органическом) значит отстаивать известные формы, как у кри­
сталла. Самое существенное в нашем мышлении — это включе­
ние нового материала в старые схемы (прокрустово ложе),
уравнивание нового»22. Это верно, и это как раз и подхватила
современная философия науки в своих представлениях о пара­
дигмах, исследовательских программах и т. п. Мыслить и при
этом творчески мыслить — это значит реализовывать прошлый
опыт в новых условиях, это значит воспроизводить Прошлое
в Настоящем. Ниже мы рассмотрим все это более подробно.
Но что такое Прошлое в свете изложенных представлений?
Реализуя образцы, мы тем самым меняем контекст их существо­
вания. Современная наука и культура есть продукт реализации
прошлых образцов, но эти образцы в контексте современной
науки и культуры приобретают новый смысл и значение. Мы
смотрим в Прошлое из Настоящего, и это означает изменение
контекста его существования. Именно в силу этого мы способны
находить в Прошлом все новое содержание, а реализуя его, снова
обогащаем и видоизменяем контекст восприятия прошлых об­
разцов. Иными словами, социальный «генофонд» потенциально
бесконечен, ибо, черпая из него, мы тем самым его обогащаем.
К этому надо добавить еще одно крайне существенное об­
стоятельство. Изучая язык, мы не просто буквально заучиваем
услышанные фразы, ибо таким образом мы никогда не научи­
лись бы говорить. Опираясь на образцы воспринимаемых рече­
вых актов, мы учимся строить новые фразы, новые цепочки
предложений, используя другую лексику. Мы усваиваем про­
стейшие грамматические конструкции и начинаем их комбини­
ровать. Это напоминает детский конструктор из кубиков или ме-
22
Ницше Ф. Воля к власти. ПСС. — М., 1910. Т. 9· С. 231.
Социальные эстафеты и куматоилы 57
таллических деталей, на базе которого по заданным правилам
соединения элементов друг с другом можно создавать огромное
количество разнообразных конструкций. Такого рода конструк­
торы существуют во всех областях человеческой деятельности.
Мы поэтому не просто воспроизводим, не просто копируем
имеющиеся образцы, но конструируем в соответствии с этими
образцами новые способы деятельности. Существование такой
конструирующей (инженерной) деятельности отнюдь не проти­
воречит концепции социальных эстафет. Напротив, оно ее пред­
полагает и на ней основывается. Шахматная игра невозможна
без жестких правил, но на базе этих правил мы можем постро­
ить на шахматной доске огромное, практически бесконечное ко­
личество позиций. Я имею в виду не только практическую игру,
но и деятельность шахматных композиторов.

/ДОПОЛНЕНИЕ:
ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ
Этот раздел можно при желании пропустить, ибо он не вносит
ничего нового в основную логику изложения, но показывает, что
идея передачи опыта путем подражания уже давно живет в
Культуре и проявляет себя в разных контекстах и в разных сфе­
рах исследования. Нам представляется, что это одна из самых
фундаментальных идей на пути поиска тех социальных «генов»,
которые ответственны за воспроизводство Культуры. Речь идет о
некотором исходном и фундаментальном типе социального взаи­
модействия, с которым уже давно имеют дело многие общест­
венные дисциплины, иногда просто фиксируя его наличие и на­
зывая разными именами, иногда пытаясь вскрыть механизм.

1. Вездесущий «Рок»
Известный мыслитель прошлого века Генри Дэвид Торо писал:
«Когда я пытаюсь заказать себе одежду определенного фасона,
портниха важно говорит мне: "Такого сейчас никто не носит", не
уточняя, кто не носит, и словно повторяя слова авторитета, безлич­
ного, как Рок. Мне трудно заказать себе то, что мне надо, потому
что она просто не верит, что я говорю всерьез и действительно
могу быть так неблагоразумен. Услышав ее торжественную фра­
зу, я погружаюсь в раздумье, повторяя про себя каждое слово в
отдельности, пытаясь добраться до сущности и уяснить себе, кем
58 Глава II

мне приходятся эти Никто и почему они так авторитетны в во­

просе, столь близко меня касающемся»2з.
В настоящее время мы все больше осознаем огромную роль
этих подспудных социальных сил, которые постоянно дают о се­
бе знать, но пока еще не получили окончательного и достаточно
однозначного имени. Мы сталкиваемся с ними отнюдь не только
в ателье, но и в развитии науки, техники и литературы, во всех
сферах нашей как бытовой, так и общественной жизни, в сфере
международной и внутренней политики, при анализе нацио­
нальных конфликтов и в борьбе с бюрократией... Безликий Рок
Генри Торо присутствует повсеместно как в жизни индивида,
так и в ходе Истории, и не исключено, что именно здесь, т. е. по
его следам, должна пролегать основная магистраль развития со­
циальной теории вообще. Действительно, не пора ли нам, пред­
ставителям обществоведения, поставить, наконец, как это давно
сделано в физике, принципиальный вопрос о природе тех ис­
ходных взаимодействий, которые определяют в конечном итоге
все многообразие явлений социального бытия.
Трудность, однако, в том, что в данном случае безликость
равнозначна колоссальной многоликости, и мы пока не научи­
лись идентифицировать этот таинственный Рок во всех его мно­
гочисленных ипостасях. Мы говорим о моде, о традициях, о па­
радигмах, о стереотипах социального поведения, об идеалах и
нормах, о клише, о силе привычки, о роли образцов и подража­
ния... Каждый из этих терминов имеет некоторую, чаще всего
случайно сформировавшуюся область употребления, но посте­
пенно иррадиирует, выявляя тем самым свою потенциальную
универсальность. Так, например, термин «мода» вполне приме­
ним при обсуждении не только предметов туалета, но и модных
тем, проблем или направлений в науке или в искусстве. Понятие
«парадигма», перекочевав из лингвистики в философию и исто­
рию науки, приобретает сейчас все более и более общее звучание,
и мы начинаем говорить о парадигмальном поведении вообще,
имея в виду стереотипность, повторяемость, традиционность. Ана­
логичную тенденцию к иррадиации проявляет и термин «кли­
ше». «Место клише в жизни людей, видимо, очень велико, —
писал известный паремиолог Г.Л. Пермяков. — Ведь, по существу,
к клише следует отнести всякий стереотип, все воспроизводи­
мые по стандартной, заранее установленной схеме действия. Сюда,
в частности, можно отнести все стереотипные поведения (на­
пример, обряды), любые шаблонные действия (например, ремес-
2
з Торо Г Д. Уолден, или Жизнь в лесу. — М., 1979· С. 32.
Социальные эстафеты и куматоиды 59
ленные и другие производственные навыки) и вообще любые
действия, производимые автоматически»24.
Мы не хотим сказать, что все приведенные или подобные
им выражения обозначают в пределе одно и то же. Нет, разуме­
ется. Например, модные концепции или формы одежды сплошь
и рядом столь же тесно связаны с традициями, как и вышедшие
из моды. «Традиция» и «мода» — это, следовательно, разные
термины, и последний из них фиксирует только степень при­
верженности людей к тем или иным традициям или их вариа­
циям. Очевидно, однако, что в обоих случаях, т. е. действуя в
рамках традиции или подчиняясь моде, мы попадаем в ситуа­
цию, столь ярко описанную Г. Торо, и кто-то внушает нам в яв­
ной или неявной форме, что иначе сейчас не одеваются, не мыс­
лят, не поступают... И возникает вопрос: кем нам приходятся эти
всесильные Никто?
Нам важно следующее: ι. Специфика приведенных терми­
нов или выражений не связана с конкретными особенностями
той или иной сферы социальной жизни; 2. Все они выражают
наше отношение к каким-то очень общим и фундаментальным
социальным силам, вездесущим, как Рок. Именно эти силы нам
и хотелось бы выделить и сделать объектом специального рас­
смотрения. Это важно хотя бы потому, что в мире социальном
они столь же универсальны и вездесущи, как гравитация в мире
физики.
Как уже было сказано, одна из наиболее фундаментальных
идей, связанных с попытками зафиксировать и исследовать на­
званные силы, — это идея подражания. Она развивалась в рам­
ках лингвистики, когда речь заходила об усвоении языка ребен­
ком или при построении гипотез о происхождении языка и речи,
в рамках этологии, т. е. при изучении поведения животных, в
сфере теоретической социологии и культурологии... Но с идеей
подражания, как уже отмечалось, судьба сыграла довольно злую
шутку. Ей явно не повезло. Уже во французской социологии
конца прошлого века эта идея попала на развилку двух дорог,
каждая из которых вела в тупик. Первый путь завершился вели­
чественным, но шатким построением Г. Тарда, где подражание
рассматривается совершенно не дифференцированно как неко­
торый «макроскопический» социальный процесс и делается по­
пытка все, даже отношения господства и подчинения непосред­
ственно вывести из подражания. В начале второго пути стоит
такой авторитет, как Э. Дюркгейм, но здесь идея подражания,
2
4 Пермяков ГЛ. Основы структурной паремиологии. — М., 1988. С. 2о8.
60 Глава II

напротив, стала крайне дифференцироваться и мельчать, теряя

свое культурологическое звучание, и, наконец, почти иссякла,
как река в пустыне.
Мы пытаемся возродить эту идею, но на новом пути и с уче­
том критических нападок, которым она подверглась в середине
XX века со стороны некоторых лингвистов и психолингвистов.
Эти нападки, как нам представляется, помогают значительно
усилить идею и сделать ее гораздо более интересной. Теперь, прав­
да, это уже не идея подражания, она сменила имя, теперь это
идея социальных эстафет как исходных механизмов социальной
памяти. Нам нужен этот небольшой «маскарад», ибо теория со­
циальных эстафет не собирается взваливать на свои плечи груз
старых ошибок и коннотаций. Но мы тем не менее не отрицаем
и преемственности, о чем свидетельствует данный раздел.
Рассмотрим же основные пути проникновения идеи подра­
жания в сферу социо-гуманитарного знания. Не претендуя на
глубокий и тем более подробный анализ истории вопроса, мы
ограничимся рядом примеров. Мы будем брать их из разных
дисциплин, подчеркивая тем самым, что сходные представления
возникают в разное время и на разном материале. Это, вероятно,
не случайно: все дороги ведут в Рим.

2. Подражание у животных
Способность к подражанию присуща далеко не только человеку.
Скорей, мы имеем здесь дело с универсальным механизмом пе­
редачи опыта, который широко действует у всех видов млекопи­
тающих и птиц, а также у многих видов рыб. Уточним, однако,
что при этом имеется в виду. Известно, что у молоди стайных
рыб защитная реакция (бегство) на хищника формируется либо
при непосредственном контакте с нападающим хищником, либо
при виде того, как хищник поедает других членов стаи. Однако
стая в целом, как правило, всегда реагирует на хищника, хотя в
ее состав входят и необученные особи25. Здесь мы дважды стал­
киваемся с так называемым опосредованным или имитацион­
ным обучением, в основе которого лежит подражание. Первое —
это выработка реакции на хищника при виде гибели другого
члена стаи. Второе — подражание необученных членов стаи уже
обученным. Биологи нередко в обоих случаях говорят о подража­
нии, хотя случаи эти довольно явно отличаются друг от друга.
Необученная рыба спасается бегством от хищника в силу
того, что она в буквальном смысле слова повторяет, имитирует
2
$ Мантейфелъ Б.П. Экология поведения животных. — М, 1980. С. 86-89.
Социальные эстафеты и куматоиды 61
действия других рыб. Здесь подражание налицо. Но можно ли
считать подражанием ситуацию, когда рыба начинает бояться
хищника при виде нападения на другую рыбу? Чему она при
этом подражает? Может быть, тщетным попыткам жертвы спа­
стись? Есть, конечно, и нечто существенно общее в обоих случаях.
Это общее — способность реагировать на образец, ассимиляция
чужого опыта на базе его непосредственной наглядной демонст­
рации. Образец может быть позитивным и негативным. В одном
случае его воспроизводят, т. е. буквально подражают, в другом,
наоборот, не воспроизводят. Самое существенное здесь то, что
появился новый канал передачи информации: опыт передается
не путем биологического наследования и не на уровне индиви­
дуальной памяти, фиксирующей результаты прошлого поведе­
ния индивида, а путем демонстрации, на уровне образцов пове­
дения.
Огромное биологическое значение этого очевидно. Приоб­
ретение индивидуального опыта столкновения с хищником край­
не опасно. Что касается генетических механизмов, то они закре­
пляют такой опыт, если вообще закрепляют, крайне медленно.
Действие же по образцам позволяет всей стае хранить и исполь­
зовать опыт нескольких индивидов. Перед нами мощный меха­
низм обобществления, социализации опыта. Термин «подража­
ние» при этом не совсем удачен, ибо главное для нас — это
способность ассимиляции образцов, независимо от того, явля­
ются они позитивными или негативными. Пока, однако, мы со­
храним этот термин в силу его достаточно частого употребления
разными авторами.
Можно привести много примеров подражания у животных.
Сюда относятся, в частности, многочисленные факты обучения
родителями детенышей. Это — «школы» выдр, где молодые обу­
чаются плаванью и ловле рыбы, это обучение в семьях волков,
которое длится более года, это обучение ловле рыбы у бурых
медведей. Сейчас уже ясно, что многие особенности поведения
животных не наследуются, а передаются путем подражания. Так,
например, ягнята, выкормленные козами, брыкаются задними
ногами, как козы (овцам это несвойственно), и впоследствии бо­
ятся других овец26. Особенно развито имитационное поведение у
обезьян, что позволяет некоторым исследователям считать, что
формирование условных рефлексов происходит в обезьяньем
стаде преимущественно на основе подражания2?.
26
Там же. С. 102.
2
7 Фабри К.Э. Основы зоопсихологии. — МГУ, 1976. С. 84.
62 Глава II

Но, несомненно, максимальное развитие и значение такая

демонстрационная форма передачи опыта, связанная с дейст­
виями по образцам, получает в человеческом обществе, образуя
одну из основ его бытия. Эволюция человека — это эволюция
орудий труда, эволюция, совершенствование производственных
технологий. Мы не знаем другого механизма социализации это­
го опыта и передачи его от поколения к поколению, кроме меха­
низма непосредственной демонстрации и ассимиляции образ­
цов. Можно, конечно, фиксировать опыт средствами языка, но
сам язык, как мы видели, усваивается на уровне тех же самых
образцов, т. е. путем подражания. Все наталкивает на мысль, что
подражание, имитация или, точнее, действие по образцам — это
и есть исходный механизм социальной памяти.

3- Взгляды Гельвеция
Вероятно, одним из первых исследователей, систематически и
постоянно повторявших, что человек склонен к подражанию,
был Гельвеций. «Человек, как это доказывает опыт, — писал он, —
по природе своей склонен к подражанию, как обезьяна. Находясь
среди добродетельных граждан, он сам становится добродетель­
ным...»28. Гельвеций придает подражанию огромное значение и
уверен, что моральный человек является продуктом воспитания
и подражания. «Порок, — писал он, — передается путем зараже­
ния»2^ Эта аналогия между подражанием и заражением оказа­
лась очень стойкой и дала свои ростки уже на границе XIX и XX вв.
в виде концепции «психической заразы»з°.
«Человек, — писал Гельвеций, — вообще лишь отражает
идеи окружающих его лиц»зх. «Большинство людей повторяет
друг друга: это — путешественники, дающие одно и то же описа­
ние стран, по которым они наспех проехали или которых они
даже никогда не видели»з2. Трудно сказать, связывал ли Гельве­
ций названные им явления с подражанием, ибо сам термин в
приведенных высказываниях отсутствует. Но он неоднократно
подчеркивает стандартность явлений человеческой культуры и,
в частности, приводит следующую яркую аналогию: «В старин­
ных зрительных залах было, как говорят, устроено искусствен­
ное эхо, отражатели которого были в большом числе размещены
28
Гельвеций. Соч. Т. 2. — М., 1974· С· 533-
2
9 Т а м ж е . С. 274·
з° См.: ВигуруА., Жукелъе. Психическая зараза. — М., 1912.
31 Гельвеций. Указ. соч. С. 5 0 9 .
32 Там же. С. 281.
Социальные эстафеты и куматоиды 63
на небольшом расстоянии друг от друга, и было немного дейст­
вующих лиц на сцене. Но на сцене мира число самостоятельно
мыслящих людей точно так же очень незначительно, а эхо очень
громкое. Это эхо повсюду нас оглушает своим шумом»зз. Не­
вольно напрашивается идея придать подражанию глобальное
социологическое значение. Этой мысли, однако, Гельвеций ни­
где специально не развивает. Заслуга построения глобальной со­
циологической концепции подражания принадлежит его соотече­
ственнику, французскому социологу XIX века Габриелю Тарду.

4- Теория подражания в работах Г. Тарда

Основная и наиболее известная работа Г. Тарда «Законы подра­
жания» вышла в свет в 1890 году. «В общественном отношении, —
пишет Тард в самом начале работы, — все оказывается изобре­
тениями и подражаниями; подражания — это реки, вытекающие
из тех гор, что представляют собой изобретения»з4. Таким обра­
зом, Тард рисует глобальную картину социальной жизни, все
явления которой сводятся к двум основным факторам: к изобре­
тениям, или открытиям, и подражанию. Изобретения имеют
случайный характер. «Изменения эти, — пишет автор, — объяс­
няются возникновением случайных в известной степени (на­
сколько дело идет о месте и времени) великих идей, или вернее
значительного числа идей мелких и крупных... я позволяю себе
называть их общим именем изобретений или открытий »35. Не­
сколькими страницами ниже он продолжает: «Всякое повторе­
ние, будет ли то социальное, органическое или физическое, т. е.
подражательное, наследственное или вибрационное... вытекает
из нововведения, подобно тому, как всякий свет исходит из из­
вестного источника; таким образом, нормальное во всякого рода
познавании представляется вытекающим из случайного »з6.
Приведенные высказывания показывают, что Тард идет по
пути широких аналогий, сопоставляя социологию и естество­
знание. Естествоиспытатели, с его точки зрения, показывают
предмет своей науки в основном со стороны сходств и повторе­
ний, в то время как историки и социологи набрасывают покры­
вало на единообразную, правильную сторону социальных фактов,
на их повторяемость, выдвигая на первый план все случайное.
Именно подражание поэтому и следует сделать основным пред-
33 Там ж е .
34 Тард Г. Законы подражания. — СПб., 1892. С. 3-
35 Там же. С. 2.
36 Там ж е . С. η.
64 Глава II

метом изучения. «Социальный организм, — пишет Тард, — по

существу своему подражательный... подражание играет в обще­
ствах роль, аналогичную с наследственностью в физиологиче­
ских организмах или с волнообразным колебанием в мертвых
телах»з7. Эти аналогии звучат у Тарда на протяжении всей рабо­
ты: распространение идеи, потребности, обряда и распростране­
ние света от источника или размножение животных от исходной
пары. «Все цивилизации, даже самые несходные, суть лучи, вы­
шедшие из одного и того же первоначального фокуса»з8.
Но как объяснить сами открытия, сами изобретения? Тут
Тард высказывает, как нам представляется, гениальную мысль:
«Всякое изобретение сводится к счастливой встрече в мыслящем
мозгу какого-нибудь подражательного течения с другим подра­
жательным потоком, усиливающим первый»39. «Все изобретения
и открытия представляют своего рода комбинации, элементами
которых служат подражания прежнему, не считая нескольких
чисто внешних прибавлений»4°. Тард при этом проводит пря­
мую аналогию с рефракцией и интерференцией волн. Возьмем,
например, изобретение парохода. Конечно, он представляет со­
бой нечто новое, но машина и мореплавание уже существовали,
их надо было только соединить. То же самое можно сказать и о
винтовом пароходе: пароход и винт уже существовали в момент
этого изобретения. Надо сказать, что примеры Тарда довольно
примитивны и неинтересны и не соответствуют значимости его
идеи.
В целом все, что мы изложили, очень напоминает аналогию
Гельвеция с эхом в зрительном зале: великие люди делают от­
крытия на сцене мира, а эхо-подражание бесконечно множится
и разносится во все стороны.
Перейдем теперь к более детальному анализу и оценке кон­
цепции Тарда. Похоже, что он схватывает явление подражания
на некотором глобальном феноменологическом уровне, как мож­
но схватить, например, явление жизни, наследственности, морфо­
логическое сходство живых организмов, не вникая во внутренние
механизмы, а фиксируя только абстрактным образом внешние
характеристики. «Всякие сходства социального происхождения, —
пишет он, — замечаемые в мире общественном, представляют
прямое или косвенное следствие подражания во всевозможных
его видах: подражания-обычая или подражания-моды, подра-

37 Тард Г. Законы подражания. С. и.

за Там же. С. 51.
39 Там же. С.45·
40 Т а м ж е . С. 4 6 .
Социальные эстафеты и куматоиды 65
жания-симпатии или подражания-повиновения, подражания-обу­
чения, или подражания-воспитания, подражания слепого или
подражания сознательного»«1. Высказывание во многом знаме­
нательное. Уже те виды подражания, которые здесь выделяет
Тард, показывают, что он не пытается разложить сложное на ка­
кие-то простые элементы.
Действительно, что такое подражание-повиновение? Если
есть повиновение, значит, есть приказание, значит, есть язык в
какой-то его форме. Но это значит, что перед нами не просто
подражание, а довольно сложное явление, сложная структура
социальной памяти. А потом почему все же «повиновение»?
Словесное предписание — это еще не приказ. Приказывать мо­
жет имеющий власть. Это значит, что акт коммуникации проис­
ходит в какой-то социальной среде с какими-то традициями,
с какими-то социальными отношениями. Одно дело — повинове­
ние ученика учителю в современной школе, другое — повиновение
раба своему господину. Поскольку общественные отношения вос­
производятся в конечном итоге тоже на уровне подражания, пови­
новение может оказаться очень сложным явлением как по струк­
туре, так и по содержанию.
А что такое подражание сознательное? Если связывать соз­
нание с наличием речевой деятельности, то и здесь мы имеем
дело не с исходными механизмами, а с чем-то вторичным и дос­
таточно сложным. Ничего этого Тард, вероятно, не осознает.
У него нет стремления свести сложное к простому, найти какие-то
элементарные механизмы воспроизводства деятельности. Но то­
гда не ясно, что же он называет подражанием. С одной стороны,
он утверждает, что «всякие сходства социального происхожде­
ния» можно объяснить подражанием, с другой, фактически само
подражание понимает глобально, как любое воспроизведение
сходного. Здесь явный круг. Нельзя объяснять феноменологию
феноменологией же, а Тард не идет дальше фиксации внешнего
сходства событий. Между тем, если мы хотим это сходство объ­
яснить, то надо исходить из подражания как некоторого элемен­
тарного акта, который, вообще говоря, едва ли можно непосред­
ственно наблюдать, как и атом. Похоже, однако, что для Тарда
подражание в его различных видах есть нечто неразложимое, по
крайней мере на социологическом уровне. Он пытается понять,
что такое подражание, углубляясь в психологию или физиологию
этого процесса, но совершенно не учитывая чисто социальную
сложность тех актов, которые он непосредственно наблюдает.

4» Там же. С.14.

66 Глава II

За этими непосредственно данными феноменами он уже не ищет

никакой реальности, кроме психо-физиологической.
При чтении Тарда невольно возникает вопрос: а чему имен­
но подражают? Сам он отвечает на это следующим образом: «То,
что изобретается, то, чему подражают, представляет собой не что
иное, как идею или желание, суждение или намерение, в кото­
рых проявляются в известной мере верование или хотение»«2.
Итак, открытие или изобретение, которым подражают, — это идеи.
Это, кстати, позволяет Тарду назвать всю свою теорию идеализ­
мом: «Это, если хотите, все еще идеализм, но идеализм, стре­
мящийся объяснить историю идеями ее деятелей, но не идеями
историка»4з. Тард не делает попыток, опираясь на свою теорию
подражания, объяснить, что такое идеи, он просто исходит из
существования последних как образцов для подражания. Но
идеи предполагают мышление, сознание, эти последние — язык.
Язык передается на уровне подражания... Не значит ли это, что
подражание представляет собой нечто гораздо более элементар­
ное и первичное по сравнению с мышлением, сознанием и идея­
ми? Не тут-то было! У Тарда мы встречаем такое высказывание:
«В начале какой-нибудь антропоид придумал первые начатки
бесформенного языка и грубой религии»««. Словечко «приду­
мал» сразу снимает всякие проблемы типа проблемы возникно­
вения речи. Если язык можно было придумать, значит, идеи есть
нечто первичное по отношению к языку.
Но чему же все-таки мы подражаем? Тард упорно не хочет
видеть материальной практической деятельности людей. С этим
связан и один из законов подражания, который он выделяет:
подражание идет от внутреннего к внешнему. Сначала подра­
жают идее, а потом ее выражению; сначала подражают цели, а
потом средству^. «Если говорят, что ученик подражает своему
учителю, когда повторяет его слова, то почему же нельзя ска­
зать, что он подражает ему еще раньше, именно усвояя мыслен­
но идею, выраженную затем словами»«6. «Подражание, следова­
тельно, идет от внутреннего к внешнему»«?. Но что же в таком
случае Тард понимает под подражанием? Скорей всего, это вовсе
не обезьяноподобное подражание Гельвеция. Подражание, по
Тарду, — это прежде всего понимание чужих идей с целью их
42 Тард Г. Законы подражания. С. 1 4 9 - 1 5 0 .
43 Там ж е . С. 3·
44 Там ж е . С. 4 4 ·
45 Там ж е . С. 213.
46 Там ж е . С. 2 0 3 .
47 Там ж е . С. 2 0 5 .
Социальные эстафеты и куматоиды 67
воплощения. Надо понять замысел изобретателя, чтобы сделать
машину, надо понять цель, чтобы подобрать соответствующие
средства. И очевидно, что ученик не должен механически зазуб­
ривать слова учителя, он должен понять содержащуюся в них
мысль, а потом воспроизвести ее своими словами. Все это озна­
чает, что Тард под подражанием понимает вовсе не непосредст­
венное воспроизведение образцов деятельности. Подражание у
него — это социальные традиции, передаваемые, транслируемые
на уровне идей и проектов.
Итак, подход Тарда — глобально феноменологический, и по­
этому само подражание теряет у него смысл исходного элемен­
тарного акта. Это, вероятно, не случайно и связано с общим по­
зитивистским мировоззрением и с установкой на отрицание
ненаблюдаемых сущностей. Возможно, что именно эта позити­
вистская исходная установка и связанный с ней отказ от генети­
ческого подхода приводит Тарда к смешению совершенно раз­
нородных явлений и в конечном итоге к тому, что в обществе он
вообще не видит ничего, кроме подражания. «Общество — это
подражание», — пишет он«8. Правда, в другой своей работе «Со­
циальная логика» Тард отмечает, что иногда его понимали непра­
вильно и что он не приписывает подражанию столь глобального
значения: «Ошибались только иногда относительно характера и
степени той важности, какую я приписываю подражанию. Оно
по моим взглядам есть только социальная память, а если память —
фундамент ума, то это не будет еще его здание»49. И действитель­
но, ум Тард не сводит к подражанию. Зато социальное неравен­
ство, с его точки зрения, прямо из него вытекает. Дело, видите
ли, в том, что А подражает В, а В в свою очередь А не подражает.
Этой первоначальной несимметричностью отношения подража­
ния Тард пытается объяснить существование каст5°. Развитие
общества, с его точки зрения, с самых первых шагов предполага­
ет авторитет и только потом, т. е. в эпоху развитой цивилизации
наступает равенство. Именно подражание при этом повлекло за
собой социальную иерархию людей: «Это было неизбежно, по­
тому что отношение образца и копии было отношением апосто­
ла к неофиту, властелина к подцанному»51.

48 Там ж е . С.74·
49 Тард Г. Социальная логика. — СПб., 1901. С. 4 - 5 -
5° Тард Г. Законы подражания. С. 7 8 .
si Там ж е . С. 218.
68 Глава II

5. Критика Г. Тарда Г.В. Плехановым

И все же, несомненно, именно Г. Тарду следует приписать заслу­
гу первой глобальной постановки вопроса о природе социальной
памяти и первую систематическую попытку связать эту природу
с законами подражания. Книгу Тарда высоко оценивал Г.В. Пле­
ханов: «Тард, написавший о законах подражания очень инте­
ресное исследование, видит в нем как бы душу общества... Что
подражание играло очень большую роль в истории всех наших
идей, вкусов, моды и обычаев, это не подлежит ни малейшему
сомнению»52. И тут же двумя строками ниже Г.В. Плеханов пи­
шет: «Но так же мало может подлежать сомнению и то обстоя­
тельство, что Тард поставил исследование законов подражания
на ложную основу».
В чем же суть возражений Г.В. Плеханова? «Когда рестав­
рация Стюартов временно восстановила в Англии господство
старого дворянства, — пишет он, — это дворянство не только не
обнаружило ни малейшего стремления подражать крайним
представителям революционной мелкой буржуазии, пуританам,
но проявило сильнейшую склонность к привычкам и вкусам,
прямо противоположным пуританским правилам жизни. Пури­
танская строгость нравов уступила место самой невероятной
распущенности. Тогда стало хорошим тоном любить и делать то,
что запрещали пуритане. Пуритане были очень религиозны;
светские люди времен реставрации щеголяли своим безбожием.
Пуритане преследовали театр и литературу; их падение дало
сигнал к новому и сильному увлечению театром и литературой...
Пуритане запрещали игру в карты; после реставрации картеж­
ная игра стала страстью и т. д. и т. д. Словом, тут действовало не
подражание, а противоречие, которое, очевидно, тоже коренит­
ся в свойствах человеческой природы»53.
Сам по себе пример Г.В. Плеханова еще не есть возражение,
и Тарда легко защитить. Да, старое дворянство играло в карты,
не подражая в этом пуританам. Но ведь не они изобрели кар­
точную игру. Значит, не подражая пуританам, они подражали
кому-то другому. Да, падение пуритан привело к увлечению те­
атром и литературой. Но сам же Плеханов несколькими страни­
цами дальше отмечает, что «английские аристократы, жившие
во Франции во время своего изгнания, познакомились там с фран­
цузской литературой и французским театром, которые пред­
ставляли собой образцовый, единственный в своем роде продукт
s2 Плеханов Г.В. Избр. философские произведения. Т. 5· — М., 1958. С. 295·
53 Там же. С. 295·
Социальные эстафеты и куматоиды 69
утонченного аристократического общества»54. Значит, не под­
ражая пуританам, английские дворяне подражали французской
аристократии.
Но Плеханов, как мы уже видели, и не отрицает подража­
ния. Его интересует другой вопрос: почему человек в одних об­
щественных условиях выбирает одни образцы для подражания,
а в других — другие? Вот что он пишет: «Но почему же противо­
речие, коренящееся в свойствах человеческой природы, прояви­
лось с такой силой в Англии XVII века во взаимных отношениях
буржуазии и дворянства? Потому, что это был век очень сильно­
го обострения борьбы между дворянством и буржуазией... Стало
быть, мы можем сказать, что хотя у человека, несомненно, есть
сильное стремление к подражанию, но это стремление проявля­
ется лишь при известных общественных отношениях»55. И далее
Плеханов ссылается на Францию XVII века, где буржуазия охот­
но, хотя и не очень удачно, подражала дворянству.
Сказанное показывает, что Плеханов возражает не против
идеи подражания как таковой, эту идею он даже поддерживает,
но против глобализма Тарда, сводящего все явления в обществе
к подражанию. И здесь Плеханов, несомненно, прав. Подража­
ние — это способ трансляции деятельности людей, способ вос­
производства этой деятельности. Но можно ли сводить историю
к деятельности? Вероятно, нельзя, хотя, вообще говоря, в исто­
рии нет ничего, кроме деятельности отдельных людей. Возьмем
в качестве простой модели шахматы. Каждый шахматист, сидя
за доской и рассчитывая варианты, опирается на определенные
имеющиеся у него образцы, но это вовсе не означает, что итого­
вая позиция, которая сложилась, скажем, к концу дебютной стадии
партии, была кем-то предусмотрена и в этом плане скопирована.
Однако эта позиция существенно определяет дальнейший выбор
образцов для каждого из шахматистов. Мы получаем на модели
как раз ту ситуацию, о которой говорил Плеханов: каждый шах­
матист, разыгрывая ту или иную позицию, опирается, как пра­
вило, на определенные образцы, но выбор этих образцов в зна­
чительной степени диктуется позицией.

6. Э. Дюркгейм о подражании
Много писал о подражании один из ведущих социологов конца
XIX — начала XX века Эмиль Дюркгейм. Его взгляды, однако,
резко расходятся со взглядами Г. Тарда. Если Тард понимает под

54 Там же. С. зоо.

55 Там же.
70 Глава II

подражанием глобальную трансляцию идей, то Дюркгейм скло­

нен к дифференцированному, аналитическому подходу и уточ­
нению понятий. И прежде всего он не склонен приписывать
подражанию всеобъемлющей роли в развитии общества. «Чело­
век обладает способностью подражать другому человеку вне
всякой с ним солидарности, вне общей зависимости от одной
социальной группы, и распространение подражания, само по се­
бе, бессильно создать взаимную связь между людьми »s6. Дюрк­
гейм показывает, что термин «подражание» используется в трех
различных смыслах. Первый смысл — это действие толпы, в со­
ставе которой люди взаимно разжигают и инициируют друг дру­
га, это «способность состояний сознания, одновременно пере­
живаемых некоторым числом разных индивидов, действовать
друг на друга и комбинировать между собой таким образом, что
в результате получается известное новое состояние»57. Второй
смысл связан с такими явлениями, как следование моде или
обычаю. «То же самое название, — пишет Дюркгейм, — дается
заложенной в человеке потребности приводить себя в состояние
гармонии с окружающим его обществом и с этой целью усваи­
вать тот образ мыслей и действий, который в этом обществе яв­
ляется общепризнанным»58. Третий смысл — это подражание
ради подражания. Мы смеемся, например, если вокруг нас сме­
ются. «Может случиться, что мы воспроизводим поступок, со­
вершившийся у нас на глазах или дошедший до нашего сведе­
ния, только потому, что он случился в нашем присутствии или
доведен до нашего сведения. Сам по себе поступок этот не обла­
дает никакими внутренними достоинствами, ради которых
стоило бы повторять его»59.
Какой же смысл термина «подражание» выбрать? «Совер­
шенно разное дело, — пишет Дюркгейм, — чувствовать сообща,
преклоняться перед авторитетом общественного мнения и авто­
матически повторять то, что делают другие»60. Действия толпы
Дюркгейм не связывает с подражанием, ибо решающую роль, с
его точки зрения, здесь играет влияние общих условий, общей
ситуации. Подчинение моде, обычаям, принципам морали — это
тоже не подражание, ибо мы совершаем этот поступок не просто
потому, что он был раз осуществлен, а потому, что он носит на
себе печать общественного одобрения, к которому мы привыкли

s6 Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. — СПб., 1912. С. 132.

57 Там же. С. 134·
s8 Там же.
59 Там же. С. 135·
6
°Там же. С. 141-142.
Социальные эстафеты и куматоиды 71
относиться с уважением и противиться которому значило бы об­
речь себя на серьезные неприятности. «Способ нашего подчине­
ния нравам и модам своей страны не имеет ничего общего с ма­
шинальным подражанием»61.
Окончательный итог рассуждений Дюркгейма таков: «Мы
назовем подражанием акт, которому непосредственно предше­
ствует представление сходного акта, ранее совершенного другим
человеком, причем между представлением и выполнением не
происходит никакой — сознательной или бессознательной — ум­
ственной работы, относящейся к внутренним свойствам воспро­
изводимого действия»62. Нетрудно видеть, что Дюркгейм таким
образом присоединяется к третьему смыслу термина «подража­
ние», рассматривая его как машинальный акт, осуществляемый
ради него самого. Но это фактически означает полное отрица­
ние всей концепции Г. Тарда, ибо последний утверждает, что
подражание идет от внутреннего к внешнему, от идеи к ее вы­
ражению, от цели к средству, а это трудно примирить с маши­
нальным характером этого акта. Дюркгейм в своем понимании
гораздо ближе к Гельвецию: подражание — это нечто сближаю­
щее человека с обезьяной.
В концепции Дюркгейма бросается в глаза одна существен­
ная особенность. Его интересует не столько подражание как та­
ковое, т. е. факт воспроизведения образца, сколько те стимулы,
которые заставляют человека что-либо воспроизводить. Следо­
вание моде он не относит к подражанию не потому, что там нет
отношения «образец-реализация», а потому, что стимулом к
этой реализации является общественное мнение. Но постойте,
какое нам дело до этого? Допустим, внешние обстоятельства
требуют, чтобы человек был модно одет, но в его распоряжении
нет ни выставок, ни демонстраций, ни соответствующих журна­
лов... Очевидно, что положение его безнадежно. С другой сторо­
ны, если он попадает в среду, где есть модники и модницы, где
ему постоянно демонстрируют образцы, тогда он может выпол­
нить требования, но одним-единственным образом — он должен
подражать, т. е. действовать по образцам. Подражание — это свое­
образная форма чтения, это процедура выбора из памяти. Если
память организована в форме текста, мы читаем; если это за­
пись на магнитофонной ленте, мы должны включить магнито­
фон; если это живые образцы поведения и деятельности, мы
должны подражать. Было бы странно утверждать, что чтение не
61
Там же. С. 139·
62
Там же. С. ИЗ·
72 Глава II

является чтением, если нас к нему принуждают; что подлинное

чтение — это чтение машинальное.
Дюркгейм не учитывает еще одного обстоятельства. В обще­
стве, где существует мода и общественное мнение, существует,
как правило, и разное к ним отношение. Отрицательное отно­
шение к моде, т. е. протест против общественного мнения, — это
тоже следование определенным образцам. Поэтому наличие внеш­
них стимулов, которое мешает Дюркгейму увидеть подражание в
актах следования моде, оказывается столь же связанным с об­
разцами, а следовательно, и с подражанием, как и сама мода.

7- Речь ребенка и подражание

Идея подражания получила широкое распространение в лин­
гвистике при обсуждении проблемы формирования детской ре­
чи. Каким образом язык передается от поколения к поколению?
К этому вопросу мы будем еще возвращаться много раз, а пока
остановимся на точке зрения, которая достаточно долго каза­
лась почти очевидной. Суть ее в том, что ребенок усваивает язык
путем подражания. Вот как эта точка зрения представлена у од­
ного из самых крупных лингвистов XX века Л. Блумфилда.
«Мы не знаем точно, как дети учатся говорить, — пишет
Блумфилд, — но очевидно, что этот процесс заключается при­
мерно в следующем...»6з. Далее он выделяет пять пунктов, кото­
рые мы изложим с некоторыми сокращениями. Первый пункт —
это детский лепет. «Под влиянием разнообразных стимулов ре­
бенок производит и повторяет какие-то звуки. Эта способность
является, по-видимому, наследственной. Предположим, что ре­
бенок произносит какой-то звук, который мы изобразим как
da... Звуковые колебания доходят до барабанных перепонок ре­
бенка в тот момент, когда он продолжает повторять эти движе­
ния. Так рождается навык: когда ребенок слышит сходный звук,
он склонен производить ртом те же движения, повторяя тот же
звук da. Такое лепетание учит его воспроизводить те звуки, ко­
торые он слышит».
Перед нами очень важный этап: ребенок как бы готовит ма­
териал для будущей речи. Но материал — это еще не речь, как
глина — еще не скульптура. Следующий пункт — это превраще­
ние ребенка в «скульптора». «Какой-либо человек, скажем, мать
ребенка, произносит в его присутствии звук, напоминающий
один из слогов его лепета. Например, она говорит: doll "кукла".
6
з Здесь и далее: Блумфилд Л. Язык. — М., 1968. С. 44~45-
Социальные эстафеты и куматоиды 73
Когда эти звуки достигнут слуха ребенка, в действие вступает его
первый навык, и он лепечет слог da, наиболее близкий слову
doll. Мы говорим, что ребенок начинает "подражать"». Здесь мы
снова прервем Блумфилда, чтобы подчеркнуть важность этого
момента. Уже владея материалом речи, ребенок начинает этот
материал оформлять путем подражания. Иного пути у него, ве­
роятно, и нет. Способность к лепету является наследственной, но
именно на базе подражания лепет превращается в одном случае
в английский, а в другом — в русский язык.
Но подражать ребенок должен не просто звукам, а речевой
деятельности взрослых, в рамках которой эти звуки включены в
определенные предметные ситуации и в ситуации коммуника­
ции. Этому посвящены следующие два пункта в изложении
Блумфилда. «Мать, разумеется, употребляет те или иные слова,
когда налицо соответствующий стимул. Она говорит doll "кукла",
когда она действительно показывает или дает ребенку куклу. Ре­
бенок видит куклу, берет ее и одновременно слышит и говорит
слово doll (то есть da), и это повторяется до тех пор, пока ребенок
не выработает нового навыка: достаточно ему увидеть куклу или
потрогать ее, чтобы он сказал da. Теперь он уже овладел сло­
вом». В других ситуациях, с которыми сталкивается ребенок, это
слово может приобретать значение требования или просьбы. Ре­
бенок подходит «к абстрактной или смещенной... речи: он назы­
вает предмет, даже когда этот предмет отсутствует».
И наконец, последнее, что отмечает Блумфилд, — это по­
стоянную корректировку речи ребенка со стороны окружающих.
«Если он говорит достаточно внятно, старшие понимают его, то
есть дают ему куклу... С другой стороны, если он произносит
свое da, da неправильно, то есть если оно резко отличается от
обычной формы взрослых — doll, то его родители не получают
стимула и не дают ребенку куклы».
Перед нами, вообще говоря, очень сложный и явно недоста­
точно изученный процесс, и все же ясно, что главным фактором
усвоения речи является подражание. Все остальное дает либо
подготовительный материал, либо средства корректировки, ис­
правления неудачных попыток. Важно, что попытки эти не слу­
чайны, не произвольны, но представляют собой подражание
(иногда используют термин «имитация») деятельности окружаю­
щих. В противном случае мы должны будем построить модель,
в соответствии с которой ребенок перебирает случайным обра­
зом все возможные слоги и их комбинации, пока не достигает
нужного эффекта в общении, т. е. пока его не поймут. Ребенок,
появляясь на свет, уже застает сложившуюся систему речевой
74 Глава II

деятельности людей. Он должен включиться в эту деятельность.

Его исходные предпосылки — это детский лепет и способность к
подражанию. Именно последняя и направляет ребенка по крат­
чайшему пути, не заставляя его перебирать все возможные вари­
анты слов или грамматических построений в надежде на после­
дующий «естественный отбор». Отбор, конечно, во всех случаях
играет свою роль, но одно дело переделать da в doll, беря doll в
качестве образца для подражания, другое — прийти к doll путем
случайного перебора всех комбинаций звуков, которые находят­
ся в распоряжении ребенка.
«Единственным механизмом, подключающим ребенка к язы­
ковой среде, — пишет Б.Ф. Поршнев, — является подражание.
У ребенка нет наследственного предрасположения к родному
языку, он может овладеть любым. Психологи, педагоги и лингвис­
ты, изучившие речь детей, показали, что поначалу ребенок обуча­
ется звукам, словам, формам родной речи только и исключитель­
но через внешнее, не несущее смысловой нагрузки, механическое
подражание речи окружающих его людей »К Нельзя, впрочем,
не отметить, что эта точка зрения не является единственной и
что в последние годы она вызывает целый ряд возражений. Об­
зор и анализ этих возражений мы отложим, однако, до того мо­
мента, когда подготовим предварительно необходимый концеп­
туальный аппарат.
* ·* *
Подведем некоторый итог. Мы видели, что уже в работах
Гельвеция есть зародыши двух пониманий подражания. С одной
стороны, речь идет о некоторой поведенческой реакции челове­
ка, сближающей его с обезьяной, и Гельвеций на эту аналогию
прямо указывает. С другой стороны, говорится о стандартах
культуры, о повторении людьми одних и тех же идей, о том, что
эхо, исходящее из немногих источников, множится и заполняет
«зрительный зал» мира. Гельвеций, как мы уже отмечали, не
использует в этом втором случае термина «подражание», но он
сам собой напрашивается, ибо рассуждения и первого, и второго
рода тесно связаны в рамках одного контекста. Нам представля­
ется, что работы Э. Дюркгейма, посвященные подражанию, — это
развитие первого из зародышей. Здесь подражание — это бес­
сознательный поведенческий акт, требующий для своего пони­
мания психологического или физиологического исследования.
Линия Дюркгейма дала свои ростки в психологию, где она была,
6
4 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. — М., 1974· С. 3*9-320.
Социальные эстафеты и куматоилы 75
вероятно, значительно усилена еще влиянием соответствующих
биологических работ. Уже Ч. Дарвин, например, обращал вни­
мание на явление подражания у детей и на роль подражания
при развитии речи65. Напротив, исследования Г. Тарда, несмот­
ря на внешний психологизм, — это развитие второго зародыша,
связанного с пониманием подражания как трансляции идей, как
социальной, культурной традиции. Мы не беремся утверждать,
что Тард действительно оказал влияние на развитие работ в
этом направлении, мы просто оцениваем его результаты по су­
ществу, безотносительно к тому, в какой степени они были под­
хвачены его последователями.
А последователи, конечно, есть, и прямо или косвенно, но
Тард звучит и в гуманитарной науке XX века. Вот, в частности,
высказывание из черновых набросков нашего известного лите­
ратуроведа Б.И. Ярхо: «Открытие "закона волн" в литературе
было бы венцом точного литературоведения, ибо оно позво­
лило бы окончательно включить литературу в общий поток
жизни»66. О каких волнах идет речь? Не о тех ли, о которых пи­
сал Тард? Ярхо, судя по всему, понимал значение этой идеи, хотя
и видел ее реализацию только в будущем. И тем не менее, как
нам представляется, идею подражания и в тардовском ее вари­
анте в настоящее время солидно «затаскали», она стала слиш­
ком очевидной, слишком проходной. «Явления подражательно­
сти, — пишет Д.С. Лихачев, — так же стары, как и литература»6?.
Я бы сказал: гораздо старше. Но не слишком ли мы к этому при­
выкли? Когда к идеям привыкают, они перестают развиваться.

6
5 Дарвин Ч. Биографический очерк одного ребенка //Собр. соч. Т. 5- — М.,
1953- С. 937- 938.
66
Ярхо Б.И. Методология точного литературоведения (набросок плана)
//Труды по знаковым системам. Вып. 4- — Тарту, 1969. С. 526.
6
? Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. — M., 1979- С 184.
Глава III

v-Устафетные структуры
и стационарность эстафет

Как мы уже говорили, отдельно взятый образец не задает четко­

го множества возможных реализаций, а это означает, что от­
дельные, изолированные эстафеты вообще реально не сущест­
вуют. Для их существования необходим определенный контекст
в виде множества других эстафет. Эстафеты существуют только в
составе эстафетных структур. Иными словами, воспроизведение
образцов существенным образом социально обусловлено, обу­
словлено, строго говоря, всей Культурой. Непонимание этого
фактора приводит к многочисленным возражениям против идеи
подражания, с которыми мы сталкиваемся в современной лите­
ратуре и, прежде всего, в лингвистике. В данной главе мы попы­
таемся по возможности конкретизировать это положение и рас­
смотрим следующие три вопроса: ι. Возражения против идеи
подражания; 2. Некоторые типы эстафетных структур; 3· Неиз­
бежность отказа от элементаристских представлений при изуче­
нии социальных эстафет.

ООЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ ИДЕИ ПОДРАЖАНИЯ

A.M. Шахнарович пишет: «С конца прошлого века и до самого
последнего времени считалось, что основой, необходимым и
достаточным условием развития речи является практика, ими­
тация тех элементов языка, которые ребенок слышит в речи
взрослых»1. «До самого последнего времени тезис о доминиро­
вании имитации и практической тренировки при овладении
1
Сорокин ЮΑ., Тарасов Е.Ф., Шахнарович A.M. Теоретические и приклад­
ные проблемы речевого общения. — М., 1979- С. 193·
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 77
языком считался аксиомой. Однако сравнительно недавно поя­
вились психолингвистические исследования (в том числе и экс­
периментальные), которые ставят под сомнение правильность
этой "незыблемой" аксиомы»2. В другой работе с участием того
же автора мысль сформулирована в еще более резкой форме:
«Теперь мы можем смело отбросить эту теорию на основании
приведенных фактов языкового развития, на основании данных,
полученных в экспериментах»з.

1. Концепция Н. Хомского
Нам представляется, что возражения против идеи подражания
или имитации наиболее четко и полно сформулировал Н. Хом-
ский в работе «Аспекты теории синтаксиса». Из каких предпо­
сылок он исходит? «Лингвистическая теория, — пишет он, —
имеет дело, в первую очередь, с идеальным говорящим-слушаю­
щим, существующим в совершенно однородной речевой общности,
который знает свой язык в совершенстве и не зависит от таких
грамматически несущественных условий, как ограничения па­
мяти, рассеянность, перемена внимания и интереса, ошибки (слу­
чайные или закономерные) в применении своего знания языка
при его реальном употреблении»4. Иными словами, допускается
идеальное знание языка отдельным человеком, отдельным го­
ворящим-слушающим. Это знание, по Хомскому, не зависит от
употребления, а только в нем проявляется, но проявляется с ис­
кажениями и ошибками. «Таким образом, мы проводим фунда­
ментальное различие между компетенцией (знанием своего
языка говорящим-слушающим) и употреблением (реальным ис­
пользованием языка в конкретных ситуациях). Только в идеали­
зированном случае... употребление является непосредственным
отражением компетенции »5.
Итак, первый тезис: человек обладает некоторой языковой
компетенцией, некоторым полным знанием языка, которое про­
является в актах употребления. Обратите внимание, только про­
является, но не формируется. Что же собой представляет эта язы­
ковая компетенция и как она существует? Оказывается, что это
та же самая порождающая грамматика, которую должна постро­
ить лингвистика, но в некоторой скрытой, имплицитной форме
своего существования. Это набор тех «странных правил», о ко-
2
Там же. С. 194·
3 Негневицкая Е.И., ШахнаровичА.М. Язык и дети. — М., 1981. С. 38.
4 Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. — М., 1972· С. д.
s Там же. С. 9-
78 Глава III

торых мы уже писали в предыдущей главе. Человек «знает» сис­

тему этих правил, но не может их сформулировать. Это знание
проявляется в употреблении языка в говорении и понимании,
но проявляется не полностью, а только частично. Хомский далек
от мысли, что указанная «компетенция» только и существует в
актах употребления, существует не статично, как нечто данное,
а только в непрерывной динамике употребления языка.
Естественно, что при такой исходной позиции у Хомского
возникают существенные трудности. Он хорошо видит, что по­
строение порождающей грамматики — дело крайне трудоемкое
и требующее огромного эмпирического материала. Это так, если
за это берется лингвист. Но человек-то усваивает язык и усваи­
вает его на ограниченном материале и за ограниченное время.
Забавное противоречие: умудренный опытом ученый терпит
фиаско, а ребенок решает задачу почти шутя. Может ли нам по­
мочь в этой ситуации ссылка на воспроизведение образцов? Ра­
зумеется, нет, ибо это означало бы, что ребенок, формируя свою
языковую компетенцию, проделал огромную работу, непосильную
для всей совокупности лингвистов, и заложил в память огром­
нейшее и исчерпывающее количество образцов. «Нормальное
использование языка, — пишет Хомский, — носит новаторский
характер в том смысле, что многое из того, что мы говорим в хо­
де нормального использования языка, является совершенно но­
вым, а не повторением чего-либо слышанного ранее, и даже не
является чем-либо "подобным" по "модели" (в любом подходя­
щем смысле слов "подобный" и "модель") тем предложениям
или связным текстам, которые мы слышали в прошлом»6. Воз­
ражения Хомского впечатляют и могут показаться очень силь­
ными. «Несомненный факт состоит в том, — продолжает он на
той же странице, — что число предложений родного языка, ко­
торые человек сразу поймет, не ощущая трудности или необыч­
ности, является астрономическим и что число моделей, лежащих
в основе нормального использования языка и соответствующих
осмысленным и легко воспринимаемым предложениям на на­
шем родном языке, является величиной, на несколько порядков
большей, чем число секунд в жизни человека».
Хомский находит только один выход: «Мы должны постули­
ровать врожденную структуру, которая достаточно содержатель­
на, чтобы объяснить несоответствие между опытом и знанием,
структуру, которая может объяснить порождение эмпирически
обоснованных порождающих грамматик при заданных ограни-
6
Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. С. 23.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 79
чениях времени и доступа к данным »7. Итак, Хомский приходит
к идее врожденности некоторой фундаментальной структуры
языка. Я полагаю, что его вынуждают к этому его же исходные
представления о языковой компетенции, которая существует им­
плицитно в сознании говорящего-слушающего как нечто данное
и предшествующее развитой речи.
Однако сам Хомский, даже не подозревая об этом, наталки­
вает своего читателя и на совсем другое решение. Он пишет:
«Запись естественной речи показывает, сколь многочисленны в
ней обмолвки, отклонения от правил, изменение плана в сере­
дине высказывания и т. д. Задачей лингвиста, так же как и ре­
бенка, овладевающего языком, является выявить из данных
употребления лежащую в их основе систему правил, которой ов­
ладел говорящий-слушающий и которую он использует в реаль­
ном употреблении»8. А должен ли ребенок делать то же самое,
что лингвист, и делает ли он это?
Хомский различает две характеристики предложения: грам-
матичность и допустимость. Предложение может быть построе­
но по правилам порождающей грамматики и тогда оно грамма­
тично. Но это еще не означает его допустимости. Допустимые
предложения — это предложения, которые легко понимаются (без
помощи карандаша и бумаги, как говорит Хомский), естествен­
ны, не являются странными или нелепыми. Допустимость свя­
зана не с языковой компетенцией, а с употреблением языка. И вот
оказывается, что «совершенно невозможно характеризовать не­
допустимые предложения в грамматических терминах. Так, мы не
можем сформулировать конкретных правил грамматики, кото­
рые исключали бы недопустимые предложения »9. Но ведь оче­
видно, что говорим мы в основном именно на уровне допусти­
мых предложений, на уровне предложений, легко понимаемых
без помощи карандаша и бумаги. Это очевидно, ибо в против­
ном случае мы просто не понимали бы друг друга. А как же быть
с правилами? Правил-то, как утверждает Хомский, здесь ника­
ких нет. Вот тут-то и обнаруживается, что «знание» языка можно
и, вероятно, просто необходимо связывать не с какой-то скрытой
компетенцией, а с употреблением. Может быть, этого «знания»
без употребления просто не существует. Речь идет о том, что че­
ловек строит в своей речи много разных фраз, допуская различ­
ные сбои и ошибки, но функционируют, т. е. достигают цели,
только допустимые предложения. Все остальные цели не дости-
7 Хомский Н. Язык и мышление. — М., 1972. С. 97·
8
Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. С. ю.
9 СлобинД., ГринДж. Психолингвистика. — М., 1976. С. 1б.
80 Глава III

гают, и человек вынужден их исправлять или заменять другими.

Мы получаем совсем иной способ бытия языка, чем тот, который
предлагает Хомский.
В чем суть этого способа бытия? Во-первых, тот факт, что
человек говорит с ошибками, а это признает Хомский, означает,
что эстафеты языка, если таковые существуют, сами по себе не­
стационарны. Уже сам факт нестационарности позволяет снять
приведенные выше возражения Хомского. Никто, вероятно, не
будет утверждать, что в основе нашего алфавита лежит какая-
нибудь врожденная структура. Очевидно также, что мы усваива­
ем алфавит, учимся читать и писать по образцам, по прописям.
Но на основании этих, достаточно к тому же унифицированных
образцов, мы порождаем огромное количество конкретных инди­
видуальных вариантов, огромное количество почерков, которые,
хотя и не всегда, ухитряемся понимать. Понимание и является
некоторым фактором, который ограничивает наши бесконечные
возможности новаций при написании букв. Отдельно взятые эс­
тафеты нестационарны, но, взаимодействуя друг с другом, они
ограничивают возможности вариаций. Языковая компетенция
не есть принадлежность одного человека, которого мы именуем
носителем языка. Эта компетенция задана всей совокупной ди­
намикой речевой коммуникации.

2. Критика идеи подражания в психолингвистике

А.М. Шахнарович, на которого мы ссылались в начале главы, пи­
шет, что идеи подражания или имитации получили свое полное
опровержение в психолингвистике. Нам представляется, однако,
что аргументы психолингвистов не отличаются существенным
образом от аргументов Хомского. Здесь тоже, в частности, всплы­
вает проблема имплицитных правил, которыми якобы владеет
говорящий-слушающий, но которые он неспособен сформули­
ровать.
Какие же конкретные данные свидетельствуют о наличии у
ребенка указанных правил? «Мы можем быть абсолютно увере­
ны, — пишет Слобин, — что ребенок обладает какой-то системой
правил, если его речь подчиняется каким-то закономерностям,
если он переносит эти закономерности на новые случаи и если
он может определить отклонения от этих закономерностей в
своей речи и в речи других»10. Вот один из фактов, который при­
водится в качестве доказательства наличия у ребенка правил.
10
Слобин Д., ГринДж. Психолингвистика. С 105.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 81
Ребенку показывают картинку, на которой изображено малень­
кое животное под названием Wug. Затем его просят описать дру­
гую картинку, где изображено два таких животных. «Если ребе­
нок говорит Wugs, это является убедительным доказательством
того, что он знает, как при помощи данного окончания постро­
ить форму множественного числа в английском языке, несмотря
на то, что он, безусловно, не слышал никогда раньше слово
Wug»11.
А почему не предположить, что ребенок действует по об­
разцам, что перед нами самая обыкновенная эстафета? Д. Сло-
бин возражает на это, в частности, следующим образом: «Пси­
хологи, изучающие развитие, не могут рассматривать овладение
речью детьми только в терминах таких переменных, как "имита­
ция" и "подкрепление", потому что ребенок овладевает не набо­
ром высказываний, а системой правил для обработки высказы­
ваний»12. Возражения такого рода свидетельствуют только о том,
что под подражанием, под имитацией Слобин, как и Хомский,
понимает буквальное воспроизведение каких-либо слов или
фраз. Фактически предполагается, что ребенок, если он подра­
жает, должен заучивать язык так, точно он весь состоит из раз и
навсегда данных фраз, которые только и можно повторять. Но
мы уже видели, что в таком случае не может быть и речи о вос­
произведении по образцу даже элементарных актов производст­
венной деятельности, ибо любой акт — это не просто повторение
механически заученного, но перенос способа действия на новые
объекты, в некоторую другую ситуацию. Нечто подобное мы на­
блюдаем и у ребенка в случае со словом Wug. Итак, очень узкое
понимание подражания мешает Д. Слобину увидеть в поведении
ребенка социальные эстафеты. Подражание он понимает только
как буквальное повторение, как снятие точной копии.
Против чего же конкретно возражают и что предлагают
психолингвисты? «Гипотеза о доминировании имитации при
развитии речевой деятельности ребенка не может объяснить та­
кие факты, как появление в детской речи неологизмов, фразо­
вых структур и грамматических форм, которые ребенок никогда
не мог слышать от взрослых, т. е. явлений, отсутствующих в
норме языка, — образце, на который ребенок ориентируется»^.
Вот один из таких фактов. Английские дети постоянно слышат в
речи взрослых формы прошедшего времени неправильных гла-
11
Там же. С. 104.
12
Там же. С. 52.
*з Сорокин ЮЛ., Тарасов Е.Ф., Шахнарович А.М. Теоретические и при­
кладные проблемы речевого общения. С. 194·
82 Глава III

голов: came, went, sat. Если верен тезис об имитации, то эти

формы, постоянно употребляемые и воспринимаемые, должны
быть наиболее устойчивыми. Но это наблюдается лишь до опре­
деленного момента. Как только ребенок «постигает» регуляр­
ную модель образования прошедшего времени, он начинает го­
ворить corned и sitted. Какой же вывод делают на основании
этого факта психолингвисты? «Генерализация оказывается силь­
нее, чем имитация и речевая практика»1«. «Эти исследования
дают серьезные основания считать генерализацию, а не имита­
цию, центральным процессом овладения речью»^.
Это противопоставление имитации, подражания и генера­
лизации очень показательно. Оно опять-таки свидетельствует,
что подражание понимается как точное, буквальное воспроизве­
дение какого-то образца или, точнее, какого-то идеала, с кото­
рым этот образец связывается в голове взрослого человека. Но
разве возможно подражание без генерализации? Мы уже много
раз к этому возвращались. Допустим, что у нас есть образец осу­
ществления некоторой деятельности Δ с объектом К. Подражать —
это значит, вероятно, повторить Δ, но уже с другим объектом
Кх и т. д. Так, во всяком случае, чаще всего бывает в практиче­
ской деятельности, ибо нельзя дважды что-то съесть, дважды
срубить одно и то же дерево, дважды сломать одну и ту же вет­
ку... Но это легко обобщить и на все случаи подражания, ибо
любые действия повторяются в разных ситуациях, в разных ус­
ловиях места и времени. Значит, имитация — это перенос дейст­
вий с одного объекта на другой, из одной ситуации в другую.
Разве это не то же самое, что и генерализация? Такое противо­
поставление тем более странно, что сами же психолингвисты
подчеркивают, что «при овладении языковой действительно­
стью, ребенок ведет себя (действует) так же, как и при овладении
предметной действительностью. При овладении формами слов
(морфологией) ребенок действует с ними как с предметами»16.
Какие же выходы из положения предлагают психолингви­
сты? «Для современных теорий и исследований в этой области, —
пишет Слобин, — наиболее характерным является стремление
установить универсальность этого процесса и существование врож­
денных биологических факторов, определяющих эту универсаль­
ность»1^ У нас нет оснований отрицать наличие таких биологи-
и Сорокин ЮЛ., Тарасов Е.Ф., ШахнаровичА.М. Теоретические и приклад­
ные проблемы речевого общения. С. 194~195·
»s Там же. С. 195·
16
Там же. С. 198.
ν Слобин Д., ГринДж. Психолингвистика. С. 107.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 83
ческих факторов, но мы полагаем, что предварительно надо вы­
яснить, действительно ли мы нуждаемся в этой гипотезе. Путь
поиска врожденных факторов явно идет от Н. Хомского.
Несколько иные идеи сформулированы у Н.И.Жинкина.
«Ребенок не умеет подражать взрослому, — пишет он, — да и
взрослый не знает, как нужно обращаться с ребенком, чтобы он
подражал и заговорил. Практическое усвоение языка как рече­
вого навыка, необходимого для коммуникации, происходит по
типу самонаучения. Птица научается летать не потому, что ее
учили аэронавтике, а потому, что сама пробует свои крылья для
полета. Так же поступает и ребенок, пробуя говорить»18. Но
можно ли так научиться речи? Попытки ребенка говорить — это
детский лепет, его еще надо превратить в язык. И неужели путем
самонаучения можно заговорить на том или ином конкретном
языке? И почему ребенок путем самонаучения в одной ситуации
начинает говорить по-русски, а в другой — по-английски? «Само­
научение, — пишет Жинкин, — есть не что иное, как формиро­
вание языка в естественных условиях речевой коммуникации,
вызываемой насущными потребностями ребенка»^. Вот с этим
уже вполне можно согласиться, но это никак не противоречит
идее воспроизведения образцов.

ч^СТАФЕТНЫЕ СТРУКТУРЫ
Для того чтобы выяснить механизмы относительной стационар­
ности в воспроизведении социального поведения людей и со­
циума в целом, крайне важно выявить основные типы связей
между социальными эстафетами, типы их взаимодействия. Это,
однако, достаточно сложная задача, в решении которой автор
пока мало продвинулся. Мы остановимся поэтому только на не­
которых сравнительно простых случаях, которые все же проли­
вают некоторый свет на проблему и помогают уточнить наши
представления о социальных эстафетах.

1. Конкуренция образцов, или модель Парменида

На протяжении своей жизни человек является актуальным или
потенциальным участником огромного количества эстафет. Об­
разно выражаясь, в его «поле зрения», включая и память, име­
ется огромное количество образцов. Мы будем говорить, что че-
18
Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. — М., 1982. С. 55·
»9 Там же. С. 88.
84 Глава III

ловек живет в объединении эстафет. Относительную стационар­

ность словоупотребления часто можно объяснить тем, что об­
разцы конкурируют друг с другом.
Ребенок, который называет словом «обоко» не только ябло­
ко, но и яйцо, и зеленый карандаш, может это делать прежде
всего потому, что у него просто нет еще других имен для всех
этих предметов. Иными словами, можно предположить, что имен­
но отсутствие других слов обусловливает как бы наличие боль­
шого количества степеней свободы в речевой деятельности ре­
бенка. У слова «обоко» нет конкурентов, оно ничем не стеснено
в своей экспансии и поэтому легко захватывает все новые облас­
ти значений. Другое дело — взрослый, владеющий языком: весь
мир вокруг него точно разбит на участки, каждый из которых
уже несет на себе имя своего владельца; это напоминает поли­
тическую карту мира, на которой совсем не осталось ничейной
земли. И как любая попытка передела мира в смысле наруше­
ния государственных границ наталкивается на сопротивление и
чревата войной, так и в практике словоупотребления каждое
слово вынуждено считаться с системой языка в целом и может
рассчитывать только на немногочисленные «пустоши».
Это напоминает концепцию античного мыслителя Парме-
нида, который выводил невозможность движения из отсутствия
небытия (пустоты), из того, что «все заполнено бытием». У по­
следователя Парменида Мелисса эта мысль приобретает сле­
дующий вид: «Равным образом нет движения. Ибо (сущему) не­
куда отойти, но (все) полно. В самом деле, если бы существовала
пустота, то (сущее) отступало бы в пустое пространство. Но раз
пустоты нет, ему некуда уйти»20. Примерно также стационарность
словоупотребления можно объяснить тем, что все уже занято,
что в рамках развитого языка нет «пустоты». Образец, который
мы можем копировать, не задает поля реализаций, однако это
поле задано, ограничено всей совокупностью других образцов,
системой языка в целом. Но это означает, что и усваивается
язык только как некоторое целое, что нельзя усвоить референ­
цию отдельно взятого слова вне этого целого.
«Ребенок, овладевающий английским языком, — пишет
Джон Лайонз, — не может овладеть сначала референцией слова
green, а затем, поочередно, референцией слова blue или yellow
так, чтобы в конкретный момент времени можно было бы ска­
зать, что он знает референцию одного слова, но не знает рефе­
ренции другого... Следует предположить, что на протяжении
20
Цит. по: История философии в 3-х томах. Т. ι. — M., 1941· С. 78.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 85
определенного периода времени ребенок постепенно узнает по­
зицию слова green относительно слова blue и yellow, а слова yellow
относительно слов green и orange и т. д. до тех пор, пока он не
узнает позиции каждого цветообозначения относительно его со­
седа в данной лексической системе и приблизительного прохо­
ждения границ той области в континууме данного поля, которая
покрывается каждым словом»21. Итак, отдельное цветообозна-
чение просто не имеет определенной референции, оно приобре­
тает ее только в единстве с совокупностью других цветообозна-
чений. Иными словами, содержание эстафет, их относительная
стационарность, сам факт их существования — это эффект со­
циокультурной целостности.
Разумеется, модель Парменида предполагает, что различ­
ные образцы как-то «взаимодействуют» друг с другом, оказывая
друг другу какое-то «сопротивление». Точнее, взаимодействуют
не образцы, а люди, которые их реализуют. Человек, нарушив­
ший границы возможных реализаций, наталкивается на непо­
нимание, его действия оспариваются, их пытаются исправлять.
Описан, например, такой случай из практики преподавания
геометрии в шестом классе средней школы. «"Возьмем прямую", —
говорит учитель и чертит ее в наклонном положении по отно­
шению к краю доски. "Зачем такая? Это не прямая! Это кривая!" —
раздаются голоса в классе»22. Место оказалось занятым, и это
значит, что учителю придется преодолевать сопротивление,
разрушая установившиеся границы и создавая новые.
Сказанное означает, что речь формируется как некоторая
целостность, как некоторая динамическая система, в рамках ко­
торой огромное количество эстафет как-то взаимодействуют друг
с другом и друг друга стабилизируют. Стационарность отдельно
взятой эстафеты — это всегда только некоторая кажимость, ибо
в действительности мы имеем здесь феномен всей человеческой
деятельности как универсума. Как броуновское движение части­
цы бессмысленно объяснять какими-либо имманентными при­
чинами, ибо оно вызвано огромным количеством столкновений
с молекулами жидкости или газа, так и поле реализаций относи­
тельно стационарной эстафеты — это нечто не столько имма­
нентное, сколько обусловленное всем окружением.
Модель Парменида наталкивает на биологические анало­
гии. В естественных экологических системах все сбалансирова­
но, но стоит какому-либо виду попасть в новые для него условия,
21
ЛайонзДж. Введение в теоретическую лингвистику. — М., 1978· С. 454~455-
22
Зыкова В.И. Очерки психологии усвоения начальных геометрических зна­
ний. — М., 1955· С. ю.
86 Глава III

и он может дать неожиданный пик размножения, как кролики в

Австралии. Нечто подобное происходит и в сфере языка, в прак­
тике словоупотребления, если какой-либо термин начинает упо­
требляться в новых для него контекстах, где появляются новые,
но снимаются старые ограничения. Так, например, термин «ин­
формация», имеющий в рамках теории Шеннона четко фикси­
рованное значение, моментально утратил свою четкость, как толь­
ко стал использоваться за пределами этой теории. Он стал сразу
же столь неопределенным, что сам Шеннон вынужден был воз­
ражать против такого его употребления.
Очень любопытно в этом плане положение понятий физи­
ки, ибо они живут как бы в двух мирах одновременно, функцио­
нируя, с одной стороны, в математическом «каркасе» теории, а с
другой, — входя в ту же теорию в составе различных формулиро­
вок на естественном языке. В первом случае наблюдается значи­
тельная стационарность, во втором нередко — большая неопреде­
ленность. Показательна, с этой точки зрения, история развития
понятия «масса». Ньютон понимает массу как количество мате­
рии, связывая ее с плотностью и с объемом. «Количество материи
(масса) есть мера таковой, устанавливаемая пропорционально
плотности и объему ее»2з. Не прослеживая целиком историю
этого понятия, приведем только несколько других определений.
Вот определение Сен-Венана: «Масса тела есть отношение двух
чисел — числа частей данного тела к числу частей стандартного
тела. При этом части, будучи разделены, при взаимном попар­
ном столкновении сообщают друг другу равные и противополож­
но направленные скорости»2«. Определение П. Аппеля: «Масса
материальной точки представляет собой постоянное отношение,
которое существует между интенсивностью постоянной силы
и ускорением, приобретенным этой точкой под действием этой
силы»25. Определение Герца: «Число материальных частиц в
любой части пространства, сравнимое с числом материальных
частиц, находящихся в некоторой выбранной части пространст­
ва в определенное время, называется массой, содержащейся в
первой части пространства»26. Джеммер, из работы которого мы
взяли все эти примеры, пишет: «Современный физик с полным
правом может гордиться своими эффектными достижениями в
науке и технике. Однако он всегда должен сознавать, что фун-

23 Цит. по: Джеммер М. Понятие массы в классической и современной фи­

зике. — М., 1967. С. 7 0 .
2
4 Там ж е . С. 97·
25 Там же. С. 96.
26
Там же. С. πι.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 87

дамент его впечатляющего здания, основные понятия его науки,

как, например, понятие массы, опутаны серьезными неопреде­
ленностями и приводящими в смущение трудностями, которые
до сих пор еще не преодолены»2?. Соглашаясь с Джеммером,
нельзя в то же время не отметить, что физики в подавляющем
большинстве случаев не испытывают трудностей, оперируя с по­
нятием «масса», ибо на уровне математической схемы теории
оно достаточно стационарно.
Очевидно, что любой естественный язык отнюдь не являет­
ся абсолютно стационарным. Факт его постоянного изменения
не нуждается в доказательствах. Нам хотелось бы только обра­
тить внимание на то, что ребенок в его оперировании словом
«обоко» не так уж отличается от взрослых. Мы же говорим о яб­
локе раздора, о лошади в яблоках, об адамовом яблоке или о
глазных яблоках... Список таких употреблений можно без труда
увеличить. Просто темпы такого расширения поля значений здесь
существенно замедлены, в чем и сказывается сковывающее влия­
ние лексической системы как целого.
Но иногда развитие научных понятий, если они не включены
в достаточно жесткую схему теории, очень напоминают «обоко».
Такова, например, история геологического понятия «геосинк­
линаль». Оно возникло в работе американских геологов Холла и
Дэна на материале изучения геологии Северной Америки. На­
чиная с их работ, в качестве типичного примера в американской
геологии всегда фигурировала Аппалачская геосинклиналь. В 1900
году эстафету подхватывает французский геолог Ог, но он вос­
принимает американские представления с точки зрения задач
исследования геологии Европы. Примером геосинклинали для
европейских геологов становится Альпийская геосинклиналь.
Уже это приводит к существенному расхождению европейской и
американской традиций. К чему все это привело в конечном
итоге, видно из следующего высказывания Ж. Обуэна в работе,
специально посвященной концепции геосинклиналей: «Можно
констатировать почти что без преувеличения, что в течение ряда
лет слово "геосинклиналь" имело различные значения для каж­
дого геолога, и в настоящее время многие авторы вполне оправ­
данно не решаются применять этот термин из опасения, что он
будет неправильно понят. Насущный вопрос заключается в том,
следует ли сохранить термин геосинклиналь или надо отказаться
от него, и если сохранить, то какое дать ему определение?»28.
2
7 Там же. С. 230.
28
ОбуэнЖ. Геосинклинали. — М., 1967. С. 6.
88 Глава III

2. Эстафеты на эстафетах
Напомним, что эстафета — это элементарный куматоид, некото­
рая социальная «волна», которая все время обновляет себя по
материалу. Иными словами, одним из существенных моментов в
ее функционировании является феномен замещения, состоящий
в том, что люди постоянно воспроизводят некоторые стандарт­
ные действия в постоянно изменяющихся условиях и, в частно­
сти, постоянно замещая одни объекты оперирования другими.
Очевидно, что один и тот же кокосовый орех нельзя расколоть
дважды, один и тот же апельсин дважды очистить. Те объекты,
которые в рамках одной и той же эстафеты замещают друг дру­
га, мы воспринимаем как сходные, как относящиеся к одному
классу. Конечно, возможны и такие эстафеты, в рамках которых
никакого замещения объектов не происходит. Представьте себе,
что вы повторяете за преподавателем физкультуры гимнастиче­
ские упражнения, размахивая руками, приседая, делая накло­
ны и т. д. Вам ничего не надо варьировать, ничего изменять, на­
до только повторять то, что делает преподаватель.
Для детализации этих представлений вернемся еще раз к
языку и рассмотрим различные виды эстафет, которые здесь
имеют место. О. Есперсен различает среди продуктов языковой
деятельности формулы и свободные выражения. Так, например,
выражение «How do you do?» («Как поживаете?») в качестве об­
разца отлично от выражения «I gave the boy a lump of sugar» («Я дал
мальчику кусок сахара»). В первом выражении ничего нельзя
изменить, нельзя даже переставить ударение, это застывшая фор­
мула, которая воспринимается и передается как целое. Второе
выражение имеет совсем иной характер. В нем можно выделять
и даже заменять отдельные слова, делать паузу и т. п. «В то вре­
мя как при употреблении формул все дело в памяти и в воспро­
изведении усвоенного, свободные выражения требуют умствен­
ной деятельности иного рода; говорящий должен создавать их в
каждом конкретном случае заново, включая в предложение не­
обходимые для этого случая слова... Важно то, что, создавая
предложение, говорящий опирается на определенный образец.
Независимо от того, какие слова он подбирает, он строит пред­
ложение по этому образцу»2^.
Может показаться, что О. Есперсен чуть ли не противоречит
сам себе. То, что формулы воспроизводятся путем дублирования
образцов, — это почти очевидно. Но как же можно говорить об
образцах для свободных выражений, если «говорящий должен
2
9 Есперсен О. Философия грамматики. — M., 1958- С. 17.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 89
создавать их в каждом конкретном случае заново»? Но Есперсен
настаивает на своей мысли и даже приводит пример. Предложе­
ния «Джон дал Мэри яблоко» и «Мой дядя одолжил столяру
5 шиллингов» являются, с его точки зрения, аналогичными и
созданы по единому образцу. «В обоих случаях налицо один и тот
же тип предложения. Слова, из которых состоят эти предложе­
ния, различны, но тип один и тот же»з°. Нетрудно видеть, что кон­
цепция Есперсена вступает в явное противоречие с тем, что пи­
шут Хомский или Слобин.
Перед нами две существенно различные ситуации воспро­
изведения образцов. В первом случае все очень напоминает по­
вторение гимнастических упражнений. Ситуация здесь, конеч­
но, меняется, но никаких объектных замещений не происходит.
Второй случай, казалось бы, похож на раскалывание ореха или
на изготовление глиняной посуды. Здесь для реализации образ­
цов нам нужен все новый и новый материал, либо новые орехи,
либо новая глина. В примерах Есперсена, однако, образец реа­
лизуется на совершенно особом материале, там происходит за­
мещение не вещей, а слов, а каждое слово — это социальный ку-
матоид. Иными словами, мы имеем здесь особую эстафетную
структуру: одна эстафета реализуется на материале других эста­
фет, которые постоянно замещают друг друга. Эти последние мы
будем называть функционально эквивалентными. В одном случае
происходит замещение функционально эквивалентных объектов
(назовем это предметным замещением), в другом — замещение
функционально эквивалентных эстафет или куматоидов.
Приведем несколько простых примеров за пределами языка
и речи. Представим себе группу детей, которые, прыгая на песке,
отмечают чертой дальность прыжка. Эта игра может воспроиз­
водиться по образцу в разных условиях и на разном грунте, но до
определенных пределов. Допустим, например, что дети перешли
с земли на асфальт. В этих условиях старые образцы не срабаты­
вают, т. к. на асфальте нельзя провести черту рукой или палоч­
кой, как это делалось на песке. Надо, вероятно, использовать
мел, но мы утверждаем, что перейти в рамках данной эстафеты
путем простого замещения от черты на песке, проведенной па­
лочкой, к меловой черте на асфальте невозможно. Это нечто бо­
лее сложное, чем замещение одного объекта другим в ходе сра­
батывания эстафеты. Мел и образцы его использования должны
появиться каким-то иным путем. Но если допустить, что дети
уже умеют пользоваться мелом, что они, например, пишут ме-

з° Там же.
90 Глава III

лом в школе на доске, тогда при переходе на асфальт они легко

заменят один метод на другой. Важно уловить принципиальное
различие между предметным замещением при воспроизведении
образца, и замещением эстафет. Важно при этом обратить вни­
мание на следующее. Если мы умеем писать мелом, то в рамках
этой эстафеты переход от доски к забору или от забора к асфаль­
ту — это предметное замещение, замещение объектов, на кото­
рых мы пишем. Но в рамках эстафеты соревнований по прыжкам
переход от черты, проведенной палочкой, к черте меловой — это
замещение не объектов, с которыми мы оперируем, а эстафет.
Продолжим анализ приведенного примера. Очевидно, что
прыжок можно заменить метанием копья, диска или камня, по-
прежнему отмечая дальность броска с помощью черты. Это опять-
таки не предметное замещение при воспроизведении образца,
а результат разного выбора из нескольких функционально экви­
валентных эстафет. Можно представить дело следующим обра­
зом. Имеется некоторый исходный образец соревнования. В на­
шем условном примере — это прыжки на песке и отметка их
дальности с помощью черты, которая проводится рукой или па­
лочкой. Разумеется, в случае серьезного исследования выделение
такого образца — это задача исторического анализа. А дальше
этот образец играет роль своеобразной «монтажной схемы» в
силу того, что мы начинаем заменять отдельные его составляю­
щие другими, функционально эквивалентными эстафетами.
Прыжок можно заменить метанием копья, черту на песке — ме­
ловой чертой на асфальте. Мы получаем множество эстафетных
структур, смонтированных на базе некоторой исходной «мон­
тажной схемы».
Приведем еще один достаточно прозрачный пример. Каж­
дому ребенку мы присваиваем имя, т. е. существует эстафета
присваивания имен, эстафета номинации. Но ведь каждый ре­
бенок получает свое собственное имя из некоторого набора
стандартных имен. Можно ли это рассматривать как предметное
замещение? Есть эстафета номинации, которая реализуется на
материале разных детей и разных имен. Смена детей — это
предметное замещение, а что касается имен, то каждое из них
представляет собой некоторую эстафету. Имя само по себе — это
некоторое акустическое образование, которое мы должны уметь
постоянно воспроизводить. Свой денотат оно приобретает только
в рамках эстафеты именования. Языковые формулы, о которых
пишет О. Есперсен, очень напоминают имена. С одной стороны,
они должны просто воспроизводиться как некоторые звуковые
комплексы, но, с другой, мы должны иметь эстафету, которая
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 91
увязывала бы их воспроизведение с определенными ситуация­
ми. Не всегда же уместно сказать «How do you do»!
Нечто аналогичное «монтажным схемам» можно наблюдать
и в истории научного эксперимента. На это впервые обратил
внимание Э. Мах в статье «О скорости света»з1. Возьмем экспе­
римент, предложенный еще Галилеем. Два наблюдателя, снаб­
женных потайными фонарями, помещаются на значительном
расстоянии друг от друга в пунктах А и В. Первый наблюдатель в
определенное время открывает свой фонарь. Второй наблюда­
тель должен сделать то же самое, как только увидит свет перво­
го. Очевидно, что время, прошедшее с момента посылки сигнала
до его возвращения, это и есть время, необходимое свету, чтобы
дважды пройти расстояние AB. Анализируя затем реально осу­
ществляемые в истории эксперименты по определению скоро­
сти света, Мах показывает, что все они осуществлены по схеме
Галилея, но с подключением других функционально эквива­
лентных эстафет. Так, например, наблюдателя в пункте В можно
заменить зеркалом, а действия наблюдателя в пункте А, кото­
рый то открывает, то закрывает фонарь, — вращающимся дис­
ком с отверстием. «Если мы присмотримся ближе к аппарату
Физо, — пишет Мах, — то мы найдем в нем что-то знакомое:
ту же самую диспозицию, которая предполагалась и в опыте Га­
лилея »з2.

3- Сопряженность эстафет
Особым и очень важным случаем связи эстафет является их со­
пряженность, состоящая в том, что реализация образцов в рам­
ках одной эстафеты является условием реализации образцов
другой. Простейший случай — это эстафеты производства и по­
требления. Надо только иметь в виду, что речь идет вовсе не о
связях актов деятельности, а о связях образцов. Если два чело­
века А и Б работают в сопряженных эстафетах, то А рассматри­
вает в качестве своего продукта предполагаемую деятельность
Б, а для Б акции А выступают как условие его собственных дей­
ствий. Иными словами, А и В работают в рамках одного и того
же сложного образца, представленного цепочкой из двух актов
Da и De> но воспринимают этот образец, структурируют его раз­
личным образом. А воспринимает De как продукт своей дея­
тельности, т. е. структурирует образец как DaP (£>б), где Ρ обо­
значает продукт, а Б воспринимает Da как условие, при котором

з1МахЭ. Популярно-научные очерки. — СПб., 1909·

32 Там же. С. 48.
92 Глава III

надо действовать, и образец выглядит как U (ДО De, где U обо­

значает условия.
Можно выделить несколько видов сопряженности. Мы бу­
дем говорить о материальной сопряженности, если некоторый
материальный продукт Da используется в De как объект опери­
рования. В противном случае, если такого объекта-посредника
нет, мы будем говорить о композиции эстафет. Если, например,
вы поднимаете руку, останавливая такси, то имеет место компо­
зиция. Все это, однако, нуждается в уточнениях и в дальнейшей
детализации. На некоторые возникающие здесь трудности мы
будем указывать по ходу дела. Чаще всего термин «сопряжен­
ность» будет в дальнейшем использоваться как общий термин,
без учета указанных различений.
Как мы уже отметили, речь идет не просто о связях актов
деятельности. Археолог изучает орудия первобытного человека,
т. е. продукты его деятельности, они ему совершенно необходи­
мы для реконструкции прошлого, но никакой сопряженности
эстафет здесь нет. Сплошь и рядом человек участвует в произ­
водстве некоторого продукта, не зная, где он будет использован,
и это опять-таки исключает сопряженность. Мы идем в аптеку
покупать какой-нибудь лекарственный препарат, не имея ника­
ких представлений о характере его производства. Мы при этом,
конечно, связаны с производителем, но никакой сопряженности
соответствующих эстафет здесь опять-таки нет. Но зато сопря­
жены эстафеты использования аптеки и использования лекарст­
венного препарата.
Рассмотрим теперь более сложный пример. Представьте се­
бе, что вы выходите из зрительного зала после спектакля и хоти­
те получить в гардеробе свое пальто. Вы подходите к барьеру,
вынимаете из кармана номерок... Вы не говорите при этом ни
слова, но сделанного достаточно, чтобы гардеробщик подошел к
вам, взял номерок и принес пальто. Объясняли ли вам когда-
нибудь специально, как пользоваться гардеробом? Вероятно,
нет. А если и объясняли, то в принципе можно было этого и не
делать. Поток людей идет в гардероб на ваших глазах, и все де­
лают одно и то же. Вы можете просто воспроизводить сущест­
вующие образцы, подражая другим зрителям, которые вместе с
вами выходят из зала. Итак, есть эстафета поведения зрителей
в гардеробе. А как действует гардеробщик? В принципе, его тоже
не обязательно специально инструктировать. Мы полагаем, что
любой зритель мог бы стать и гардеробщиком, ибо он много раз
наблюдал, что делает человек, выполняя эту работу. Итак, есть
еще одна эстафета, которая определяет поведение гардеробщика.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 93
Зрители подражают зрителям, гардеробщики — гардеробщикам.
Как же эти две эстафеты связаны друг с другом?
Поведение зрителя, вынимающего номерок и подходящего
к барьеру, выступает для гардеробщика как некоторый фактор
выбора, определяющий его дальнейшую деятельность. Соответ­
ствующим образом и для самого зрителя его акции с демонстра­
цией номерка имеют смысл лишь постольку, поскольку они вы­
зывают ответную реакцию гардеробщика. Эту реакцию зритель
может рассматривать как непосредственный продукт своих дей­
ствий. Сказанное означает, что в качестве образца и для зрителя,
и для гардеробщика выступает одна и та же целостная ситуация,
включающая в себя предшествующее поведение обоих дейст­
вующих лиц. Правда, структурируется эта ситуация различным
образом. Образцы поведения зрителей важны гардеробщику,
хотя он эти образцы и не воспроизводит. В такой же степени об­
разцы поведения гардеробщиков важны для зрителя, хотя вос­
производит их не он, а гардеробщик.
Нетрудно видеть, что мы далеко не полностью проанализи­
ровали эстафетную структуру театрального гардероба. Мы начали
с ситуации, когда спектакль уже закончился. Но вернемся назад
к тому моменту, когда зритель еще только входит в театральный
вестибюль. Здесь наблюдается уже несколько иной «ритуал»,
ибо и зритель, и гардеробщик работают в других эстафетах и
реализуют другой набор действий. Зритель предъявляет не но­
мерок, а пальто, гардеробщик выдает не пальто, а номерок. Эс­
тафеты отличаются друг от друга по содержанию, но связь их
друг с другом та же самая, это связь сопряженности. Можно
продолжить анализ и выделить еще более сложную структуру.
Мы имеем здесь две группы сопряженных эстафет N2 и N2, кото­
рые реализуются последовательно во времени. А как эти группы
связаны друг с другом? Очевидно, что зритель, отдавая пальто,
создает условия для действий гардеробщика в JV,. Но в такой же
степени гардеробщик, беря пальто и отдавая зрителю номерок,
создает условия для действий зрителя в N2. Иными словами,
зритель и гардеробщик взаимно создают друг для друга условия
для реализации определенных действий. Назовем такую струк­
туру взаимной сопряженностью. И зритель, и гардеробщик ра­
ботают здесь в рамках достаточно сложно организованного об­
разца, структурируя его различным образом. Операции с пальто
и номерком в NJy имеют в глазах зрителя своим результатом
действия гардеробщика в N2, когда тот берет номерок и возвра­
щает пальто. Но в такой же степени действия гардеробщика в N,
имеют, с его точки зрения, своим результатом поведение зрите­
ля в N2, когда тот отдает номерок и забирает пальто.
94 Глава III

В рамках сопряженных и взаимно сопряженных эстафет

осуществляется огромное количество самых разнообразных ви­
дов деятельности. Содержание образцов меняется, эстафетная
структура остается той же самой. Вы приходите в магазин, и вас
обслуживает продавец, вы работаете в рамках образцов покупа­
теля, продавец реализует свои профессиональные образцы, но и
здесь имеет место сопряженность эстафет продавца и покупате­
ля. Вы приходите в ресторан, садитесь за столик, к вам подходит
официант... И опять ситуация сопряженности. Могут сказать,
что во всех этих случаях имеет место и речевая коммуникация,
что очень сильно усложняет картину. Это так, но от этого можно
отвлечься, чтобы выделить интересующую нас связь саму по себе.
Очевидно, что и в магазине, и в ресторане, как и в гардеробе, мы
можем обойтись и без знания языка. Более того, в ситуациях
взаимно сопряженных эстафет это гораздо легче сделать, чем во
многих других случаях.
В гардеробе присутствует такое «действующее лицо», как
номерок, явно имеющий семиотическую природу, но и от него
можно избавиться, если посетителей немного и гардеробщик
просто знает всех в лицо. Представьте себе маленькое учрежде­
ние с небольшим количеством сотрудников. Вы входите в гарде­
роб, и вам тут же подают пальто без всякого номерка. Сам ваш
подход к барьеру гардероба становится значащим актом. Не ис­
ключена такая сценка. Вы подходите к гардеробу, а гардероб­
щик говорит: «А вы сегодня не раздевались». Это значит, что
само ваше появление было воспринято как некоторый запрос.
Думаю, что ситуацию сопряженности эстафет можно рассматри­
вать как простейшую модель коммуникации. Очевидно, кстати,
что номерок можно заменить словом: вам сообщают ваш номер,
и вы его запоминаете.
Все это указанное разнообразие случаев сопряженности по­
казывает, что последнюю можно рассматривать как некоторую
эстафетную структуру, живущую на множестве функционально
эквивалентных эстафет. В разных ситуациях номерок можно за­
менить словом или жестом, можно сообщать гардеробщику не
номер, а описание пальто или шубы. Действия посетителя и гар­
деробщика можно заменить на действия продавца и покупателя
или на действия двух шахматистов, разыгрывающих партию.
Мы имеем здесь некоторую «блок-схему», способную порождать
огромное количество конкретных эстафетных структур.
Очевидно, что сопряженность — это важный фактор стацио­
нарности эстафет. В ресторане, в гардеробе, в магазине, в произ­
водстве, в актах коммуникации, во всех случаях сопряженности
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 95
вы как бы попадаете под достаточно жесткий контроль «потре­
бителя» ваших действий.

4- Явления интеграции и дифференциации

эстафет
Выше мы уже видели, что в случае сопряженности эстафет в ка­
честве образцов выступают одни и те же целостностные образо­
вания, которые участники разных эстафет интерпретируют и
структурируют различным образом. Означает ли это, что участ­
ники работают в объединении эстафет, что сопряженность озна­
чает и объединение? Полагаю, что каждый посетитель театра
смог бы работать и гардеробщиком без какого-либо предвари­
тельного обучения. Но это вовсе не означает, что зритель может
стать актером, хотя частично образцы деятельности актера у него
в поле зрения. Именно частично, а не полностью. Если отвлечь­
ся от таких явлений, как талант, то, вероятно, каждый способен
стать актером, пройдя процесс обучения. В такой же степени,
приходя в аптеку, мы наблюдаем деятельность аптекаря, но тоже
только частично. Он выдает известный нам препарат, и только
это мы и способны воспроизвести.
Представим себе конвейер, на котором осуществляется це­
почка сопряженных актов деятельности, т. е. таких, в которых
каждый предыдущий акт является условием для последующего.
Допустим, что образцы всех этих актов находятся в поле зрения
некоторого участника и все являются для него вполне воспроиз­
водимыми. Тогда возможны две разные ситуации: 1. Наш участник
может работать только на одном месте конвейера или попере­
менно работать на разных местах, никогда, однако, не реализуя
весь процесс целиком. 2. Он может заменить собой весь конвей­
ер, последовательно выполняя всю цепочку актов. В первом слу­
чае мы будем говорить о дифференцированном объединении
сопряженных эстафет, во втором — об интегрированном. Переход
от одних объединений к другим будем соответственно называть
интеграцией и дифференциацией. Применительно к взаимной
сопряженности интеграция означает переход к «самообслужи­
ванию». Например, в случае гардероба это такая вполне реаль­
ная ситуация, когда каждый человек сам вешает свое пальто,
сам берет номерок и т. д.
Рассмотрим то же самое применительно к шахматной пар­
тии. Прежде всего, очевидно, что мы имеем здесь дело с двумя
сопряженными множествами эстафет, в которых поочередно ра­
ботают партнеры. Я говорю о множествах эстафет, т. к. каждый
96 Глава III

шахматист опирается в своей игре на почти необозримое коли­

чество образцов. Когда один из шахматистов делает ход, он тем
самым создает на доске ситуацию, в которой должен действовать
его партнер. При ответном ходе партнеры как бы меняются мес­
тами. Интеграция выглядит здесь как переход к игре с самим со­
бой. В шахматах это имеет огромное значение как в случае рас­
чета вариантов за доской, так и при домашнем анализе. Следует,
однако, иметь в виду, что все шахматисты владеют правилами
игры, но в остальном образцы, в соответствии с которыми они
действуют, могут существенно не совпадать. Этим, в частности,
может быть обусловлена неожиданность ответа противника.
Говоря о шахматах, мы в данном случае очень упрощаем си­
туацию, ибо шахматы или шахматная партия предполагают очень
сложную эстафетную структуру. Поставим хотя бы вопрос, о ка­
кой сопряженности идет речь? Это материальная сопряженность
или композиция? С одной стороны, шахматисты передвигают
фигурки на шахматной доске, все время изменяя позицию, ко­
торая, казалось бы, представлена вполне материально как набор
определенных вещей. Но это иллюзия, ибо в свете всего сказан­
ного выше шахматная позиция — это чисто семиотический объ­
ект, который, как и любой знак, можно представить в разном
материале, например, в виде диаграммы или символической за­
писи. Шахматная позиция не имеет субстанции. Мы пока не бу­
дем более детально анализировать эту ситуацию.
Представим теперь себе первоклассника, которого родители
отправляют утром в школу. Приказания и напоминания прямо
градом сыплются на малыша: «Не забудь ранец!»; «Надень шап­
ку!»; «Зашнуруй ботинок!»... Эти приказания первоклассник
выполнять умеет. Умеет он и приказывать или требовать что-то
от других. Говоря «умеет», мы подразумеваем тот факт, что он
владеет соответствующими образцами и способен их реализо­
вать. Чего же ему не хватает? Не хватает интеграции указанных
групп эстафет. Взрослый отличается от ребенка в данном случае
тем, что он контролирует сам себя, вступая сам с собой в отноше­
ния взаимной сопряженности. Но разве не напоминает это нам
явление интериоризации, которое, начиная с работ Л.С. Выгот­
ского и Ж. Пиаже, легло в основу нашего понимания мышления?
«Изучая процессы высших функций у детей, — пишет
Л.С. Выготский, — мы пришли к следующему, потрясшему нас
выводу: всякая высшая форма поведения появляется в своем
развитии на сцене дважды — сперва как коллективная форма
поведения, как функция интерпсихологическая, затем как функ­
ция интрапсихологическая, как известный способ поведения.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 97
Мы не замечаем этого факта только потому, что он слишком по­
вседневен и мы к нему поэтому слепы. Ярчайший пример — речь.
Речь первоначально — средство связи между ребенком и окру­
жающими, но когда ребенок начинает говорить про себя, это
можно рассматривать как перенесение коллективной формы по­
ведения в практику личного поведения»зз. Разве не напоминает
то, о чем говорит Выготский, уже разобранное нами чисто фор­
мально явление интеграции эстафет, находящихся в отношении
взаимной сопряженности? В тот период, когда речь — это только
средство связи между ребенком и окружающими, мы имеем диф­
ференцированное объединение эстафет построения и понима­
ния речевых сигналов, когда говорящий и понимающий — это
всегда разные люди. Интеграция состоит в том, что участник эс­
тафет переходит к своеобразному самообслуживанию, он начи­
нает говорить сам с собой. Таким образом, представление об ин­
теграции взаимно сопряженных эстафет можно рассматривать
как абстрактную модель явления интериоризации.
Но интериоризация тесно связана с мышлением. «Если мы
обратимся к современным экспериментальным работам, — про­
должает Выготский, — то впервые Ж. Пиаже высказал и под­
твердил то положение, что мышление у детей дошкольного воз­
раста появляется не раньше, чем в их коллективе появится спор.
Прежде чем дети не сумеют поспорить и привести аргументы,
у них нет никакого мышления... Мышление, особенно в дошко­
льном возрасте, появляется как перенесение ситуации спора
внутрь, обсуждение в самом себе»з4. Спор в нашей терминоло­
гии — это взаимная композиция двух эстафет, нечто аналогич­
ное шахматной партии. Интегрированное объединение приво­
дит здесь, как мы видели, к игре с самим собой. Но нечто
аналогичное имеет в виду и Выготский: «Но вот что представля­
ет для нас чрезвычайный интерес: следовательно, первоначаль­
но всякая высшая функция была разделена между двумя людь­
ми, была взаимным психологическим процессом. Один процесс
происходил в моем мозгу, другой —- в мозгу того, с кем я спорю:
"Это место мое". — "Нет, мое". — "Я его занял раньше". Система
мышления здесь разделена между двумя детьми. То же самое и в
диалоге: я говорю — вы меня понимаете. Лишь позднее я начи­
наю говорить сам для себя»з5.
Очень важно подчеркнуть смысл нашего сопоставления. Мы
не переоткрываем то, что сделали Л.С. Выготский и Ж. Пиаже.
33 Выготский Л.С. Собр. соч. Т. 1. — М., 1982. С. 115.
34 Т а м ж е . С. 115.
35 Там же. С. 115-116.
98 Глава III

Интериоризация — это понятие психологии. Наша задача — по­

казать, что это явление может быть описано на предлагаемом
нами языке. В такой же степени, например, теория химического
строения Бутлерова не претендует на то, чтобы переоткрывать
уже известные соединения, но только на то, чтобы описать их на
языке структурных формул. Наш подход при этом отличается не
только тем, что мы вводим новую терминологию. Выготский,
как мы видели, говорит о психологических процессах, о процес­
сах, происходящих в мозгу, нас же интересует механизм и струк­
тура социальной памяти, т. е. характер вне нас существующих
образцов деятельности, связи воспроизведения, наличие тех или
иных образцов в поле зрения участников, типы эстафетных струк­
тур и т. д. Иначе говоря, объектом нашего исследования является,
вообще говоря, совсем иная действительность. Очевидно, одна­
ко, что процессы мышления реализуются на базе определенных
социальных образцов, в рамках эстафетных структур, что они,
где бы они ни происходили, социально обусловлены. Конечно,
эти образцы должны быть воспринимаемы, они должны стать
содержанием нашей индивидуальной памяти, ибо в противном
случае невозможно и их воспроизведение. На этом уровне своего
существования они и попадают, как правило, в поле зрения пси­
холога. Поэтому для психологии интериоризация связана с пред­
ставлением о внутреннем плане сознания, о действиях во внутрен­
нем плане. Это, однако, полностью выпадает из сферы нашего
рассмотрения.
Это не означает, что работы психологов в этой области не
представляют интереса для теории социальных эстафет. Так,
например, в исследованиях С.Г.Якобсон, посвященных разви­
тию механизмов этического поведения детейз6, хорошо показа­
но, что интеграция — это далеко не всегда легко идущая пере­
стройка. Суть экспериментов в следующем: 1. Детям предлагают
делить игрушки и отбирают тех, кто делит несправедливо, т. е.
большую часть оставляет себе. Дальнейшая работа ведется только
с этими детьми. 2. С детьми разбирают сказку А. Толстого «Зо­
лотой ключик, или Приключения Буратино» с целью сделать
Буратино и Карабаса эталонами справедливости и несправедли­
вости, в частности, справедливого и несправедливого распреде­
ления. Оценка дележа как справедливого или несправедливого
на этом этапе проводится безотносительно к действиям конкрет­
ного ребенка. Хотя дети очень эмоционально относятся к образам
Буратино и Карабаса и правильно интерпретируют их в этиче-

з6 Якобсон СТ. Анализ психологических механизмов регуляции этического

поведения детей //Вопросы психологии. 1979· № 1.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 99
ских категориях, никакого прогресса в характере дележа игру­
шек не наблюдается. 3· Следующий этап экспериментов состоит
в том, что несправедливое действие ребенка оценивается другими
детьми, причем они безошибочно соотносят его с образом Караба-
са, т. е. с отрицательным эталоном. И снова, как и прежде, ника­
кого изменения в характере распределения игрушек нет. Картина
очень любопытна: дети имеют образец и эталон оценки (им да­
вали не только эталон, но и образец его использования, ибо в
противном случае нет и эталона), они правильно оценивают дру­
гих участников эксперимента, но не себя. При этом никто не хочет
быть Карабасом и отрицает это, если другие пытаются навязать
ему такую самооценку. 4· Решающий и самый трудный этап экспе­
римента состоит в том, что ребенку, с одной стороны, внушают,
что якобы все считают его похожим на Буратино, а с другой, в
личной и интимной беседе добиваются от него признания того
факта, что в данном конкретном дележе он поступил как Карабас.
Задача — сделать ребенка объектом самооценки, заставить его
использовать те образцы, на которые он опирался в межлично­
стном общении, при определении отношения к самому себе. Ра­
зумеется, это легче сделать, если оценка имеет положительный
характер. Это как бы пробивает дорогу для отрицательной само­
оценки в данном конкретном случае. Если экспериментатору
удалось этого добиться, характер дележа резко меняется в сто­
рону справедливости.
Хотя обсуждение экспериментального материала в работе
С.Г. Якобсон имеет чисто психологическую направленность, са­
ми эксперименты — это планомерное построение и перестройка
эстафет моральной оценки поведения. С таким же успехом эти
эксперименты могли бы лечь в основу разработки эксперимен­
тальной теории социальных эстафет.

I 1РЕДМЕТОЦЕНТРИЗМ
И ТОПОЦЕНТРИЗМ
Подведем некоторый итог: мы выяснили, что отдельно взятый
образец не задает, не определяет никакого четкого множества
возможных реализаций, т. е., строго говоря, вовсе не является
образцом; он становится таковым только в «контексте» конкрет­
ной ситуации и множества других эстафет37. Мы предложили
37 Это понятие «контекст» мы будем употреблять в дальнейшем в обоб­
щенном смысле как обозначение и некоторой социальной эстафетной целостно­
сти, в рамках которой мы действуем, и тех конкретных предметных ситуаций, в
которых это происходит.
100 Глава III

два типа связей, которые определяют относительную стацио­

нарность эстафет. Во-первых, это конкуренция эстафет, во-вто­
рых, их сопряженность. Очевидно, например, что при взаимной
сопряженности эстафет каждый участник контролирует другого,
принимая или не принимая его продукт. В гардеробе или в мага­
зине вас могут не понять, если вы ведете себя в той или иной
степени неадекватно. Нечто подобное имеет место и в актах ре­
чевой коммуникации. «Можно сказать, — пишет Л.В. Щерба, —
что интересы понимания и говорения прямо противоположны и
историю языка можно представить как постоянное возникнове­
ние этих противоречий и их преодоленное8. Но человек посто­
янно несет и преодолевает это противоречие в самом себе. Инте­
грация взаимно сопряженных эстафет позволяет ему выступать
одновременно и в положении говорящего, и в положении пони­
мающего, исправлять самого себя, подыскивать нужное слово
или выражение. Без такой «автокоммуникации» не мог бы су­
ществовать ни развитый язык, ни человеческое сознание.
Было бы в высшей степени неверно воспринимать все ска­
занное в свете привычных и достаточно тривиальных представ­
лений: да, все зависит от обстоятельств, от окружения, любой
предмет меняется под воздействием внешних условий... Нет, де­
ло не в этом. Мы сталкиваемся здесь с принципиально новой си­
туацией. Отдельные образцы, отдельные слова просто не суще­
ствуют вне контекста, контекст их не изменяет, а — порождает.
Иными словами, мы должны перестать мыслить в рамках идео­
логии элементаризма, согласно которой целое состоит из частей.
Человек живет и действует в некотором универсуме эстафет, но,
если мы попытаемся разобрать это множество на отдельные
элементы, нас постигнет неудача, ибо элементы при этом теря­
ют свою определенность. Ситуация несколько парадоксальная:
целое существует как нечто достаточно определенное во всех
своих частях, но эти части при попытке их выделения фактиче­
ски перестают существовать. Это вполне заслуживает более под­
робного рассмотрения.

1. В преддверии революции
«Природа не начинает с элементов, как вынуждены начинать с них
мы»з9, — писал Э. Мах в самом конце XIX века. В какой-то сте­
пени эта фраза предвосхищает одну из крупнейших революций
38 Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. — Л., 1974· С. 3 0 .
39 Мах Э. Механика. Историко-критический очерк ее развития //Альберт
Эйнштейн и теория гравитации. — M., 1979- С. 58·
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 1 01
в методологии науки, которая захватила все следующее столетие
и еще далека от полного завершения. Имя ее — кризис элемен-
таризма. Это революция тихая и бескровная, без грома пушек и
без знамен, хотя значение ее трудно переоценить. Мы привыкли
к тому, что все состоит из каких-то частей, что все можно разло­
жить на элементы или собрать из этих элементов, мы привыкли
к тому, что мир состоит из атомов. Этому учил еще Демокрит.
И вот сейчас этот «краеугольный камень» вдруг зашатался у нас
под ногами.
Где-то в начале двадцатых годов в «Экспериментальной ла­
боратории» известного кинорежиссера Л.В. Кулешова был по­
ставлен такой эксперимент. Взяв из старого фильма крупный
план актера Мозжухина (притом весьма невыразительный), Ку­
лешов смонтировал его с кадрами, на которых были изображе­
ны тарелка супа, гроб и ребенок. Когда смонтированные таким
образом три сцены были показаны непосвященным и ничего не
подозревающим зрителям, они были поражены, с каким искус­
ством Мозжухин последовательно передает чувство голода, глу­
бокой печали и отцовского умиления«0.
«Но это же просто иллюзия! — может воскликнуть чита­
тель. — На самом деле лицо Мозжухина ничего не выражало!»
А что такое «на самом деле»? Эксперимент показывает, что все,
что мы воспринимаем, мы всегда воспринимаем в определенном
окружении, в определенном контексте, и этот контекст сущест­
венно определяет характер восприятия. Да, конечно, тот же круп­
ный план Мозжухина может выглядеть и крайне невыразительно,
но ведь тоже в некотором контексте. Иными словами, невырази­
тельность — это тоже эффект окружения. А можем ли мы что-
либо наблюдать вне контекста? Нет, разумеется, хотя бы потому,
что и мы сами образуем этот контекст. Нельзя же наблюдать без
наблюдателя.
Кулешов, проводя свой эксперимент, хотел продемонстри­
ровать значение монтажа и вряд ли подозревал, что полученный
результат способен поколебать традиционное мировоззрение.
Еще в меньшей степени, вероятно, он пытался посягать на вели­
чие Демокрита. Но те выводы, которые не сделал Кулешов, сде­
лал в 1924 году крупный психолог начала XX века Макс Верт-
геймер. О работе Кулешова он, скорее всего, просто не знал, но в
психологии к тому времени накопилось уже немало подобных
экспериментов. И вот Вертгеймер понял, что все это коренным

4° СадульЖ. История киноискусства. — М., 1957· С. 173·

102 Глава III

образом противоречит господствующему в науке традиционно­

му способу мышления. Но предоставим слово самому ученому.
«Долгое время казалось само собой разумеющимся... — пи­
шет Вертгеймер, — что наука может строиться только следую­
щим образом: если я имею что-то, что должно быть исследовано
научно.., тогда сначала я должен понять это как составное, как
какой-то комплекс, который необходимо расчленить на состав­
ляющие элементы, изучить закономерные отношения, существую­
щие между ними, и лишь затем я прихожу к решению проблемы:
путем составления имеющихся элементов... я восстанавливаю
комплекс». Нетрудно видеть, что речь идет о единстве анализа и
синтеза в научном мышлении. И именно от этого традиционно­
го подхода мы, с точки зрения Вертгеймера, должны отказаться.
Все дело в том, пишет он, что «существуют связи, при которых
то, что происходит в целом, не выводится из элементов, сущест­
вующих якобы в виде отдельных кусков, связываемых потом
вместе, а, напротив, то, что проявляется в отдельной части этого
целого, определяется внутренним структурным законом всего
этого целого »41.
Хорошо видно, что Вертгеймеру далеко не просто все это
формулировать, но ведь и речь идет не о простых вещах, а об от­
казе от многовековых традиций мышления, о нащупывании со­
вершенно новых путей. Мир оказался совсем не таким, как
предполагали раньше, он не состоит из отдельных элементов,
образующих в совокупности целое, ибо сами эти элементы толь­
ко в составе целого и возникают. Возьмем, к примеру, воспри­
ятие музыкальной мелодии. Можно предположить, и это кажет­
ся вполне правдоподобным, что первичным при восприятии
являются отдельные тона, которые выступают в качестве эле­
ментов, а потом появляется мелодия как сумма этих отдельных
тонов. Однако эксперименты, на которые, кстати, и ссылается
Вертгеймер, наталкивают на противоположную версию: то, что
дано в мелодии, не строится на базе отдельных тонов, но, наобо­
рот, сами эти тона возникают только в составе мелодии. Разве
это не напоминает ситуацию с лицом Мозжухина?

2. Кризис здравого смысла

Приведенные факты никак не укладываются в рамки элемента-
ризма, т. е. в рамки мировоззрения, согласно которому все в ми­
ре состоит из частей, может быть разобрано на эти части и из
41 Вертгеймер М. О гештальттеории //Хрестоматия по истории психоло­
гии. — М., 1980. С. 86.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 1 03
них вновь составлено. Впрочем, категории целого и части уже
давно не работают в биологии в том смысле слова, что процесс
разборки здесь необратим, и анатомия имеет дело с мертвым,
а не с живым. Но жизнь — это очень специфическое явление,
своеобразие которого всегда бросалось в глаза и ни у кого не вы­
зывало сомнения. Может быть, поэтому трудности элементариз-
ма при изучении жизни не воспринимались как общенаучная
революция. Тем более, что элементаристские представления дол­
гое время были основой успешного развития таких дисциплин,
как физика или химия, где атомистика еще в начале прошлого
века давала свои наиболее зрелые плоды.
Да и осознаем ли мы полностью, насколько глубоко элемен-
таризм проникает в наше сознание, до какой степени он прони­
зывает все наши представления о мире? Мы с раннего детства
складываем кубики, собираем и разбираем пирамидки, строим
карточные домики, мы привыкли, что любую машину можно
разобрать на отдельные детали, что вода состоит из водорода и
кислорода, что атом можно разложить на элементарные части­
цы... Конечно, уже довольно давно возникал вполне правомер­
ный вопрос: а как далеко мы можем зайти в этом процессе раз­
деления целого на отдельные части, можно ли считать этот
процесс бесконечным или существует некий предел? Вопрос не
имел ответа, но это еще не было основанием для отказа от эле-
ментаризма. Он продолжал жить и определять наше мировос­
приятие даже в тех ситуациях, где, казалось бы, представления
о целом и части уже никак не выдерживали критики. Не нужно
далеко ходить, возьмем обыкновенную бутылку. Разве не привык­
ли мы выделять такие ее «части», как горлышко, корпус, дно?
Но разве это части в строгом смысле этого слова?
Элементаризм, однако, далеко не всегда выступает в столь
явном виде. Дело в том, что он имеет своего двойника в форме
наших традиционных представлений о вещах, их свойствах и
отношениях. Принято считать, что любая вещь обладает свойст­
вами и вступает в определенные отношения с другими вещами.
При этом предполагается, что вещь есть нечто первичное или,
точнее, определяющее по отношению к ее свойствам и отноше­
ниям в том смысле слова, что эти свойства и отношения можно
вывести и объяснить из знания состава и строения вещи, из зна­
ния того материала, из которого эта вещь сделана. Если у нас не
идут часы, мы несем их к часовщику, который открывает крыш­
ку и заглядывает в механизм, ища там причину изменения
свойств. Если физик хочет объяснить какие-либо свойства газа,
например, его упругость, он опять-таки анализирует его внут-
104 Глава III

ренний «механизм», предполагая, что газ состоит из множества

беспорядочно движущихся молекул. Мы с детства привыкаем,
что объяснение свойств надо искать внутри вещи, что свойства
есть проявление внутренней природы вещей. В дальнейшем мы
будем называть такое мировосприятие предметоцентризмом.
Как уже было сказано, предметоцентризм — это двойник
элементаризма. Он позволяет рассматривать каждый предмет,
каждую вещь как нечто самостоятельное и самодостаточное, как
нечто существующее само по себе в силу своей собственной внут­
ренней природы. Так и получается, что мир распадается на мно­
жество вещей, каждая вещь — на множество элементов, каждый
из таких элементов — это тоже вещь... Конечно, нетрудно при­
вести примеры, показывающие, что предметоцентризм не про­
ходит. Не нужно далеко ходить, ибо в предшествующих главах
мы уже привели достаточное количество примеров. И семиоти­
ка, и социология сталкиваются с объектами, которые удиви­
тельным образом лишены субстанции. Очевидно, что бессмыс­
ленно искать причину особенностей того или иного социального
места в материале человека, который это место занимает. Это
очевидно, но вряд ли достаточно, чтобы сокрушить предмето­
центризм, который глубоко укоренился в нашем сознании.
Устойчивость предметоцентризма хорошо иллюстрирует раз­
витие трудовой теории стоимости. Особенно ярко это проявляет­
ся в рассуждениях К. Маркса. Возьмем, к примеру, его полемику
с английским экономистом С. Бейли. Бейли пишет: «Подобно то­
му, как мы не можем говорить о расстоянии какого-нибудь
предмета, не предполагая другого предмета, с которым он нахо­
дится в этом отношении, точно так же мы не можем говорить о
стоимости товара иначе, как по отношению к другому товару».
Итак, стоимость, по Бейли, есть нечто заданное самим отноше­
нием. Как же реагирует на это К. Маркс? «Когда мы говорим о
расстоянии как об отношении между двумя вещами, — пишет
он, — мы предполагаем нечто "внутренне присущее" самим ве­
щам, некое их "свойство", которое позволяет им находиться на
расстоянии друг от друга»«2. Расстояние, следовательно, — это не
«чистое» отношение, но проявление некоторой внутренней
природы вещей.
А как же быть со стоимостью? Маркс постоянно подчерки­
вает, что стоимость никак не связана с геометрическими, физи­
ческими, химическими и прочими природными характеристи­
ками товара, что его телесные свойства определяют полезность,

42 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. — М., 1964. С. 145·

Эстафетные структуры и стационарность эстафет 1 05
но не стоимость. Стоимость — это общественное отношение. Мо­
жет показаться, что предметоцентризм рухнул. Не тут-то было,
этого Маркс не может допустить. Он тут же вводит в рассмотрение
новую «субстанцию» — абстрактный общественно-необходимый
труд, затраченный на производство товара. И вот все товары
предстают перед нами как «овеществление», «материализация»
или «кристаллизация» затраченного на их производство труда.
«Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции, —
пишет Маркс, — они — стоимости, товарные стоимости»43. Но
видел ли кто-нибудь кристаллы труда? Нет, разумеется, не видел
и не увидит. Маркс даже не ставит слово «кристалл» в кавычки,
хотя очевидно, что перед нами чистейшей воды метафора. Эта
метафора, однако, позволяет Марксу сохранить привычные спо­
собы рассуждения и соответствующий этому язык. «Товарные
тела, — пишет он, — представляют собою соединение двух эле­
ментов — вещества природы и труда»*".
Да, разумеется, расставание не может быть простым и без­
болезненным, уж слишком свыклись мы с элементаризмом,
слишком глубоко укоренился он в нашей интуиции. Но в XX ве­
ке в борьбу вступают представители физики, а это признанный
лидер наук о природе. Вот что пишет известный физик Д. Бом в
своем курсе квантовой механики: «Следует предостеречь от
предположения, что электрон является сложным материальным
образованием, состоящим из многих составных частей.., кванто­
вая теория требует, чтобы мы совсем отказались от представле­
ния, что электрон, или какое-нибудь другое материальное обра­
зование, обладает какими-то внутренними свойствами... Эти
выводы противоречат представлениям, которые долгое время
господствовали как в физике, так и в большинстве других облас­
тей науки: а именно, что вселенную следует рассматривать со­
стоящей из независимых и отдельных частей, которые взаимо­
действуют по точным динамическим законам и тем самым
образуют одно целое»«5. Обратите внимание, речь идет не толь­
ко о таком специфическом объекте, как электрон, но и о любом
материальном образовании, включая вселенную в целом. В со­
временной физике это иногда называют принципом несепара­
бельности. Вот как это звучит в курсе квантовой механики
А. Садбери: «Квантовая механика в принципе отрицает возмож­
ность описания мира путем деления его на части с полным опи-

« Маркс К. Капитал. Т. ι. — Л., 1951. С. 44·

44 Там ж е . С. 49-
45 Бом Д. Квантовая теория. — М., 1965· С. 1 7 0 - 1 7 1 .
106 Глава III

санием каждой отдельной части — именно эту процедуру часто

считают неотъемлемой характеристикой научного прогресса »46.
Здесь, как и у Бома, речь идет о мире в целом и в такой же сте­
пени, как и у психолога Вертгеймера, отрицаются традиционные
методы анализа и синтеза. Выше мы уже неоднократно подчер­
кивали, что принцип несепарабельности действует и в мире со­
циальных эстафет, а это означает, что и в мире социальных яв­
лений вообще. Вспомним в заключение известное высказывание
Гейзенберга: «Нам неминуемо приходится пользоваться язы­
ком, коренящимся в традиционной философии. Мы спрашива­
ем: из чего состоит протон? Можно ли разделить электрон или
он неделим? Прост или составен квант света? Но все эти вопросы
поставлены неправильно, потому что слова "делить" и "состоит
из" в значительной мере утратили свой смысл. Нам следовало бы
соответственно приспособить наш язык и наше мышление, а зна­
чит и нашу философию природы к этой новой ситуации »47.

3. Внутренняя и внешняя память

Итак, со всех сторон нам говорят, что элементаризм рухнул, что
мир не состоит из вещей, обладающих свойствами, что традици­
онные аналитико-синтетические методы рассуждения уже не
работают... Говорят-то говорят, но для того чтобы это принять,
нам мало одного авторитета крупных ученых. Нам мало об этом
слышать, нам недостаточно даже это понимать в рамках тех или
иных теоретических концепций, нам надо это прочувствовать на
очень простом и доступном, на почти бытовом материале, ибо
именно на таком материале живет традиционный элементаризм
и предметоцентризм. Да не обвинят нас в кровожадности, но как
принято было говорить, врага надо бить на его же собственной
территории. И я полагаю, что именно гуманитарные науки пре­
доставляют нам эту территорию, территорию привычную и дос­
тупную каждому. Мы уже видели, как развивается этот отказ от
элементаризма, мы приводили соответствующие высказывания
Фердинанда де Соссюра и Ю.М. Лотмана.
Попробуем построить очень простой и почти бытовой пример.
Нам понадобится термин «память». В настоящее время этот
термин приобретает все более и более общее значение. Мы гово­
рим не только о памяти животных и человека в обычном смысле
4 6 Садбери А. Квантовая механика и физика элементарных частиц. — М.,
1989. С. 291.
47 Гейзенберг В. Шаги за горизонт. — М., 19&7- С. 172.
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 1 07
этого слова, но и о генетической памяти, о памяти вычислительных
машин, о социальной памяти и даже о механике тел с памятью,
т. е. тел, которые «помнят» свои деформации. Конечно, первона­
чально такого рода обобщения имели явный привкус метафоры,
но время идет, и нам все труднее найти точную границу между
метафорическим значением этого термина и буквальным.
Для дальнейшего изложения нам будет удобно использо­
вать термин «память» в максимально общем и, может быть, не­
сколько непривычном его значении. Представьте себе множество
шариков разного диаметра и доску с отверстиями. Пройдет ли
данный шарик в определенное отверстие? Ответ на этот вопрос
можно найти экспериментально, сделав попытку поместить ша­
рик в отверстие, но можно пойти и другим путем, измерив диа­
метр шарика и отверстия. Будем говорить, что шарик «помнит»,
пройдет ли он в данное отверстие или нет, что это «записано» в
материале шарика. Акт измерения в таком случае будет выгля­
деть как считывание информации, записанной в памяти. Анало­
гичным образом тогда можно говорить, что мышьяк помнит, что
он ядовит, что сахар помнит, что он растворим в воде, что алмаз
помнит свою твердость... В данном случае перед нами очевидная
метафора, но надо отметить, что приемы такого рода постоянно
встречаются в науке и могут иметь немаловажное эвристическое
значение. Само победное шествие термина «память» уже в дос­
таточной степени это доказывает.
Память, связанную с материалом вещи, мы будем называть
ее внутренней памятью. Представление, согласно которому
свойства записаны во внутренней памяти вещей, — это и есть
предметоцентризм. Так, например, с точки зрения К. Маркса,
товары помнят свою стоимость или, что то же самое, помнят, ка­
кое количество общественно-необходимого труда затрачено на
их производство. Как это записано в памяти товара? Для ответа
Маркс и вводит представление о материализации или кристал­
лизации труда. А как будет выглядеть противоположная точка
зрения? Отказаться от предметоцентризма — это значит пока­
зать, что характеристики вещей могут не зависеть от их мате­
риала, могут быть зафиксированы, записаны каким-то иным об­
разом, не во внутренней, а во внешней памяти. Будем именовать
такую точку зрения топоцентризмом: «элементы» не существу­
ют сами по себе, их характеристики определяются местом в со­
ставе некоторой целостности.
А можно ли представить себе такую «систему», в рамках ко­
торой ни один «элемент» не помнит своих характеристик, но все
они записаны в памяти целого? Такой «элемент» уже не будет
108 Глава III

элементом в обычном смысле этого слова, ибо его нельзя выде­

лить, не утратив его «свойств». В равной степени такая «система»
уже не соответствует нашему обычному представлению о систе­
мах, ибо, строго говоря, она не состоит из элементов. Но воз­
можно ли это? Не представляется ли абсурдной идея такого уст­
ройства памяти, ни один элемент которого сам по себе ничего не
помнит?
Построим некоторую игру, напоминающую детскую игру
в испорченный телефон. N участников размещают по кругу, и
задают одно-единственное правило: каждый должен воспроиз­
водит то, что делает его сосед слева. Будем полагать, что N доста­
точно велико, например, N = юоо. После этого одному из участ­
ников зачитывают длинный список из N/2 пятизначных чисел.
И вот все игроки начинают по очереди воспроизводить этот спи­
сок, хотя ни один из них его не помнит. Очевидно, что такая
«система» может воспроизводить не только список чисел, но и
большой текст, и комплекс упражнений, и какой-либо набор
трудовых операций... Набор воспроизводимых действий почти
ничем не ограничен, лишь бы эти действия допускали непосред­
ственную демонстрацию. Наконец, каждого отдельного человека
можно заменить группой, которая будет выполнять некоторую
коллективную деятельность. Главное в том, что воспроизводи­
мое поведение, которое может быть и достаточно сложным, за­
писано не во внутренней памяти участников, а во внешней па­
мяти, которая задана всей совокупностью играющих. Конечно,
для воспроизведения некоторого действия, скажем, для повто­
рения пятизначного числа, участник должен его запомнить на
некоторое время At. Тогда нашу систему можно разобрать на от­
дельные элементы только на этот промежуток времени. Если же
мы разберем ее на некоторое время Г, где Τ > At, то обратная
сборка будет уже невозможна. Нетрудно видеть, что мы построи­
ли модель социальной эстафеты.
Можно, конечно, возразить: каждый участник должен об­
ладать способностью к подражанию, и эта способность должна
быть записана в его внутренней памяти. Но, во-первых, даже ес­
ли допустить, что способность воспроизводить образцы есть не­
что изначально присущее игрокам, то и тогда эта способность
сама по себе совершенно не сопоставима по содержанию с тем
разнообразием и богатством характеристик, которые могут при­
обретать участники в рамках нашей игры. А, во-вторых, и это
главное, любой образец может быть воспроизведен очень раз­
личным образом в зависимости от контекста. Как мы уже неод-
Эстафетные структуры и стационарность эстафет 1 09
нократно отмечали, отдельно взятый образец не определяет ни­
какого четкого множества реализаций хотя бы потому, что все
на все похоже в том или ином отношении. Иными словами, спо­
собность воспроизводить образцы тем или иным способом — это
тоже характеристика, «записанная» в памяти некоторой соци­
альной целостности. А это означает, что предметоцентризм —
это в принципе устаревшая методология в рамках всех социаль­
ных дисциплин. В частности, возвращаясь к началу главы, хоте­
лось бы отметить, что представление Н. Хомского о языковой
компетенции, якобы присущей носителю языка, целиком вы­
держаны в рамках предметоцентризма.
Глава IV

M ир реальных
и мнимых связей

Вводя представление о социальных куматоидах и эстафетах, мы

фактически решаем проблему способа бытия широкого класса
социальных явлений, включая семиотические объекты. Мы ре­
шаем проблему Фердинанда де Соссюра и разгадываем загад­
ку Чеширского Кота. Знаменитая его улыбка — это просто «волна»,
которая бежит, пересаживаясь с одного материала на другой, не
идентифицируя себя ни с какой определенной субстанцией. Од­
на из главных задач этой главы — объяснить морфологический
парадокс.

ΔΕ СОССЮР и А. ЭЙНШТЕЙН.
(РИСКОВАННЫЕ АНАЛОГИИ)
Попробуем продолжить наши аналогии с физикой. Речь, разу­
меется, не идет о доказательстве или обосновании изложенных
представлений. Однако аналогии такого рода имеют несомнен­
ную эвристическую ценность и позволяют взглянуть на обсуж­
даемую проблему с более общей точки зрения. Дело в том, что
на уровне принципиальных категориальных представлений не­
которые концепции физики очень напоминают гуманитарную
науку. Здесь в ряде случаев наблюдается явный категориальный
изоморфизм. Сопоставим на этом уровне излагаемую концеп­
цию с общей теорией относительности Эйнштейна. Мы не пре­
тендуем при этом, разумеется, ни на аналогичную значимость, ни
на аналогичный уровень разработки нашей концепции. Но тео­
рия Эйнштейна, как нам представляется, помогает понять с об­
щих позиций как саму проблему способа бытия в гуманитарных
науках, так и предложенное ее решение.
Мир реальных и мнимых связей 111
А. Эйнштейн, излагая общую теорию относительности, пи­
сал: «Поле тяготения обладает одним в высшей степени замеча­
тельным свойством, имеющим фундаментальное значение для
дальнейшего. Тела, которые движутся исключительно под дей­
ствием поля тяжести, испытывают ускорение, не зависящее ни
от материала, ни от физического состояния тела»1. И дейст­
вительно, странно. Мы привыкли, что свойства окружающих нас
вещей зависят от того, из чего они сделаны, и если, например,
сахар сладкий, а соль соленая, то это объясняется разным хими­
ческим составом. И вот оказывается, что характер материала
никак не влияет на ускорение тела в поле тяжести. Это может
быть газ, жидкость или твердое тело, они могут иметь разный
химический состав, представлять собой кусок плазмы и т. д. Раз­
ве это не та же самая ситуация отсутствия субстанции, с которой
мы сталкиваемся в гуманитарных науках и о которой писал
Фердинанд де Соссюр? Вспомним примеры, которые мы уже
приводили. Возьмем ректора какого-либо университета или пре­
зидента США. Очевидно, что каждый из них обладает опре­
деленными характеристиками, которые нельзя объяснить ни
анатомическими, ни физиологическими их особенностями. Эти
характеристики остаются инвариантными при замене одного
ректора или президента другим. Можно сказать, что Соссюр и
Эйнштейн не только пережили сходные интеллектуальные тра­
гедии, они столкнулись и с аналогичными проблемами.
Интересно, что объяснение явлений такого типа и физика, и
социальные науки ищут сходным путем. Общая теория относи­
тельности объясняет гравитацию кривизной пространства-вре­
мени, тем, что геометрия реального пространства-времени — это
геометрия не Евклида, а Римана. Социолог скажет, что ректор
или президент — это люди, занимающие определенные места в
социальном «пространстве», и именно социальное «пространство»
определяет их характеристики. Тут важно следующее. При изу­
чении того или иного объекта у нас два возможных пути движе­
ния: объяснение особенностей объекта мы ищем либо в его ма­
териале, исследуя его состав и строение, либо в особенностях той
целостности, того универсума, в рамках которого данный объект
существует. Эйнштейн впервые в истории естествознания выби­
рает второй путь. Это революция! Но на тот же путь, правда,
робко и нерешительно вступает и социология. Эйнштейн, разу­
меется, говорит о физическом пространстве-времени, а социолог —
о пространстве социальном. Итак, и физика в лице общей тео-
1
Эйнштейн А. Собр. науч. трудов. Тл. — M., 1965. С. 562.
112 Глава IV

рии относительности, и гуманитарные науки избрали в настоя­

щее время второй путь. Используя введенную выше терминоло­
гию, можно сказать, что они избрали путь топоцентризма, отка­
завшись от предметоцентристских представлений.
Приведем по этому поводу замечательные рассуждения
Ю.М. Лотмана из его статьи «О семиосфере». «Современная се­
миотика, — пишет Лотман, — переживает процесс пересмотра
некоторых основных понятий»2. В чем же суть этого пересмот­
ра? У истоков семиотики лежат две научные традиции, одна из
которых восходит к Пирсу и Моррису, а другая основывается на
тезисах Соссюра и Пражской школы. Однако при всем отличии
этих подходов в них есть одна существенная общность: за основу
берется простейший, атомарный элемент, представленный в
первом случае отдельным изолированным знаком, а во втором —
отдельным актом коммуникации. И именно этот «атомизм» или
элементаризм в настоящее время нуждается в пересмотрез. Эле-
ментаризм в семиотике изжил себя.
«Такой подход, — пишет Лотман, — отвечал известному пра­
вилу научного мышления: восходить от простого к сложному —
и на первом этапе безусловно себя оправдал. Однако в нем таит­
ся и опасность: эвристическая целесообразность (удобство ана­
лиза) начинает восприниматься как онтологическое свойство
объекта, которому приписывается структура, восходящая от про­
стых и четко очерченных атомарных элементов к постепенному
их усложнению. Сложный объект сводится к сумме простых.
Пройденный за последние двадцать пять лет путь семиоти­
ческих исследований позволяет на многое взглянуть иначе. Как
можно теперь предположить, четкие и функционально однознач­
ные системы в реальном функционировании не существуют са­
ми по себе, в изолированном виде. Вычленение их обусловлено
лишь эвристической необходимостью. Ни одна из них, взятая
отдельно, фактически не работоспособна. Они функционируют,
лишь будучи погружены в некий семиотический континуум, за­
полненный разнотипными и находящимися на разном уровне
организации семиотическими образованиями. Такой континуум
мы, по аналогии с введенным В.И. Вернадским понятием "био­
сфера", называем семиосферой»«.
2
Лотман ЮМ. Избранные статьи. Т. ι. — Таллинн, 1992. С. и.
3 Мне представляется, что Лотман не совсем справедлив по отношению
к Соссюру. Именно Соссюр, как показано в первой главе, утверждал, что в языке
отношения первичны по отношению к объектам. Какой же это элементаризм?
4 Лотман ЮМ. Указ. соч. С. η - ΐ 2 .
Мир реальных и мнимых связей 113
Лотман, как мы видим, ссылается на Вернадского, но с та­
ким же успехом он мог бы сослаться и на Эйнштейна. Разумеется,
в обоих случаях речь может идти только о метафорах, ибо только
метафорически можно говорить о социальном пространстве или
сопоставлять семиосферу и биосферу.
Существуют две программы развития физики. Ч. Мизнер и
Дж. Уилер в свое время сформулировали их следующим обра­
зом: «Имеются две прямо противоположные точки зрения на
сущность физики: ι) Пространственно-временной континуум слу­
жит лишь ареной проявления полей и частиц. Эти последние
сущности чужды геометрии. Их следует добавить к геометрии
для того, чтобы вообще можно было говорить о какой-либо фи­
зике. 2) В мире нет ничего, кроме пустого искривленного про­
странства. Материя, заряд, электромагнетизм и другие поля яв­
ляются лишь проявлением искривления пространства. Физика
есть геометрия»^. Казалось бы, какое до этого дело представи­
телям гуманитарной науки?! Но в свете приведенных примеров
можно только повторить: не спрашивай, по ком звонит колокол,
ибо он звонит по тебе.
Что же такое социальное пространство? Выше мы говорили
о физическом пространстве-времени, рассматривая его как при­
мер природного куматоида. Но наряду с этим можно встретить и
такие, например, понятия как «географическое пространство»,
«геологическое время», «социальное пространство» и т. п. О чем
идет речь? Очевидно, что понятия такого типа возникают на ба­
зе представлений о физическом пространстве и времени, но пути
их формирования принципиально различны. Первый путь — это
путь конкретизации. Я, к примеру, могу говорить не только о
физическом пространстве вообще, но и о пространстве моего ка­
бинета или о пространстве Солнечной системы. Представление о
физико-географическом пространстве, т. е. о пространстве, ко­
торое непосредственно связано с поверхностью Земли и проис­
ходящими на ней явлениями, возникает именно на этом пути.
Другое дело — «социальное пространство». Это понятие строится
не путем конкретизации физических представлений, а, скорее,
по аналогии с ними или, точнее, по их образцу, но применительно
к совсем иной области. Именно поэтому понятие «социальное
пространство» несет на себе существенный оттенок метафорич­
ности. Рассмотрим это более подробно.
Говоря о физическом пространстве, мы начинали с понятия
«место». Есть ли что-либо подобное в мире социальных явле-
5 Уилер Дж. Гравитация, нейтрино и вселенная. — М., 1962. С. 218.
114 Глава IV

ний? Нетрудно обнаружить, что есть. Это социальные места или

социальные роли, которые определяются нашими функциями в
составе социального целого или, точнее, теми программами, ко­
торые мы в составе этого целого реализуем. Быть студентом, де­
каном факультета, ректором университета — это значит зани­
мать определенные социальные места. Строго говоря, занимать
место в социальном пространстве могут и различные матери­
альные предметы, если их характеристики, способы употребле­
ния социально запрограммированы. Каждое такое место обла­
дает всеми признаками куматоида: оно допускает полную смену
материала, сохраняя при этом соответствующие социальные
программы в качестве инварианта. Мы постоянно «перемеща­
емся» в социальном пространстве, «переходя» с одного места на
другое, от одной роли к другой. Это могут быть как карьерные
перемещения, занимающие иногда много времени, так и каждо­
дневные, постоянно повторяющиеся акции смены ролей. Утром,
например, выходя на работу, мы превращаемся в уличных пе­
шеходов, играя тем самым определенную социальную роль и
вступая в соответствующие отношения с другими пешеходами,
милицией, водителями транспорта. Позднее мы становимся пас­
сажирами метро или автобуса, студентами, преподавателями,
бизнесменами, продавцами магазинов.., потом превращаемся в
покупателей, в читателей той или иной газеты, в зрителей у эк­
рана телевизора. Важно подчеркнуть, что подобные «перемеще­
ния» в социальном пространстве отнюдь не всегда и не обяза­
тельно связаны с перемещением в пространстве физическом.
Так, например, совсем не исключено, что читатель газеты, просто
сняв телефонную трубку, может превратиться в ректора универ­
ситета или в одного из поклонников его секретарши.
Означает ли последнее, что социальное пространство никак
не связано с пространством физическим? Нет, не означает, ибо,
вообще говоря, социальные программы не безразличны к тем
физическим условиям, в которых они реализуются. Так, напри­
мер, в самом конце 1950-х-начале 1960-х годов на первых эта­
пах формирования Сибирского отделения Академии Наук в Но­
восибирске целый институт мог располагаться в одной комнате
или в квартире жилого дома, и это создавало условия для тесных
контактов и общения ученых всех рангов, от академика до млад­
шего научного сотрудника. Иными словами, теснота чисто фи­
зического характера приводила к разрушению социального дис­
танцирования. Но вот выросли здания институтов, появились
кабинеты, приемные, и директор стал уже почти недоступен для
рядового сотрудника, служебная иерархия получила возмож­
ность реализовать себя в полной мере.
Мир реальных и мнимых связей 115
Не исключено, что приведенный пример моделирует те яв­
ления, которые находятся в центре внимания социальной гео­
графии. Так, например, теория центральных мест Кристалл ера,
с одной стороны, представляет собой анализ социальных, эко­
номических связей, существующих между населенными пунк­
тами в рамках некоторой территории. Это анализ социального
пространства, где центральное место определенного ранга, заня­
тое тем или иным городом, напоминает место декана или ректора
университета. Это особенно бросается в глаза, если рассматри­
вать административные функции города. Но, с другой стороны,
та же теория рассматривает вопрос о том, как указанные связи
реализуются в конкретных условиях географического простран­
ства. И здесь, как это знает любой географ, неоднородность по­
следнего может существенно повлиять на реализацию социаль­
ных связей. Поэтому, если сетка Кристаллера не представлена
на карте той или иной территории, то это отнюдь не ставит под
сомнение его концепцию как теорию социального пространства.
Итак, место в физическом пространстве характеризуется его
координатами. Место в пространстве социальном задано про­
граммами, определяющими взаимоотношения людей. Это могут
быть какие-то служебные инструкции, но, прежде всего и глав­
ным образом, это образцы поведения, т. е. социальные эстафеты.
Иными словами, место в социальном «пространстве» — это со­
циальный куматоид, это сложная социальная программа, суще­
ствующая в конечном итоге в виде некоторой совокупности
социальных эстафет. Мы говорим «в конечном итоге», ибо пись­
менный или устный текст, с помощью которого мы можем за­
фиксировать эту программу, сам в свою очередь предполагает
наличие эстафет речевой деятельности. Между местом в про­
странстве социальном и в пространстве физическом есть доста­
точно глубокая аналогия, ибо, как уже отмечалось, место в фи­
зическом пространстве — это тоже куматоид (разумеется, не
социальный): одно и то же место могут занимать разные тела,
сменяя друг друга, но сохраняя в качестве инварианта коорди­
наты этого места, что тоже существенно определяет взаимоот­
ношения этих тел.
Но продолжим дальше наши сопоставления с общей теорией
относительности. Мы, разумеется, вовсе не собираемся полно­
стью идентифицировать проблемы физики и социальных дисци­
плин или тем более отождествлять человека с некоторым телом,
обладающим гравитационной массой. Нам важно подчеркнуть,
однако, некоторую аналогию, которая может иметь эвристиче­
ское значение. Как мы уже сказали, Эйнштейн объясняет грави-
116 Глава IV

тацию кривизной пространства-времени. Свободные тела без

воздействия сил движутся в этом пространстве по инерции, но
не по прямым, как в евклидовом пространстве, а по геодезиче­
ским, что и создает иллюзию наличия сил. В популярной лите­
ратуре это обычно иллюстрируют следующим образом. Пред­
ставьте себе, что вы двумерные существа, подобные теням, и что
живете вы на поверхности сферы. Третьего измерения для вас
вообще не существует. Передвигаясь в вашем двумерном про­
странстве и производя измерения, вы обнаружите, что ваше
пространство неевклидово, так как окажется, что сумма углов
треугольника больше ι8ο°. Свободные тела в этом пространстве
будут двигаться по геодезическим, которые на глобусе представ­
лены меридианами (но не широтами). Можно обобщить сказан­
ное на четырехмерное пространство-время, которое и фигурирует
в общей теории относительности. Введение четвертого измере­
ния имеет принципиальное значение. В нашем привычном трех­
мерном пространстве траектории пули и брошенного камня бу­
дут иметь разную кривизну, но в четырехмерном пространстве
времени кривизна их траекторий будет одного порядка. Они бу­
дут двигаться по геодезическим. Общая теория относительности
достаточно сложная теория, но для нас в данном случае важно
следующее: силы гравитации — это, как и силы инерции, мни­
мые силы. Эйнштейну удалось построить такую теорию гравита­
ции, «в которой поле тяготения как таковое вообще не сущест­
вует»6. «Пафос Максвелла — поля, пафос Эйнштейна — отказ от
какого-либо поля! »7 Но как и почему искривляется пространство?
Его кривизна зависит от наличия материи. «Пространство воз­
действует на материю, " у к а з ы в а я " е й, как двигаться. Материя в
свою очередь оказывает обратное действие на пространство,
"указывая" ему, как искривляться»8. Но нечто подобное имеет
место и в нашей модели. «Пространство» социальных эстафет
определяет поведение людей, занимающих те или иные соци­
альные места, а поведение этих людей в свою очередь, выступая
в функции образцов, задает «пространство» эстафет. При этом,
что важно, в гуманитарных науках и вообще в науках об общест­
ве постоянно возникает возможность появления мнимых связей,
мнимых сил, аналогичных силам инерции или гравитации. Рас­
смотрим это более подробно.
6
Зельдович Я.Б., Хлопов М.Ю. Драма идей в познании природы. — М., 1988.
С. 148.
7 Там же. С. 156.
в
Мизнер Ч., Торн К., УилерДж. Гравитация. Т. ι. — M., 1977· С. 3i - 32.
Мир реальных и мнимых связей 117

ГЕАЛЫНЫЕ И МНИМЫЕ СВЯЗИ

1. Общественные отношения
и семантический треугольник
Что собой представляют так называемые общественные отно­
шения, например, отношения собственности? Мы говорим, что
человеку принадлежит данная автомашина или данный кусок
земли. Существует ли какая-либо связь между человеком и при­
надлежащим ему предметом? Строго говоря, никакой связи нет,
если только не говорить о каких-то физических связях. Отноше­
ния собственности закреплены либо на уровне традиции, либо
на уровне юридических документов. Иными словами, отноше­
ния собственности — это некоторая социальная программа, су­
ществующая в конечном итоге на уровне социальных эстафет.
Связь человека с предметом в данном случае — это мнимая связь,
подлинная связь — это связь человека с социумом, связь вос­
произведения образцов поведения. Именно эта эстафетная связь
лежит в основе всех явлений социальной жизни. Представьте
себе бой двух боксеров или схватку борцов. Казалось бы, это чисто
физическое силовое взаимодействие, но ведь оно тоже социаль­
но занормировано, оно реализуется по некоторым образцам, ибо
в противном случае не было бы ни бокса, ни борьбы.
Но вернемся теперь к семиотике и к конкретному примеру,
частично уже разобранному выше, к так называемому семанти­
ческому треугольнику. Его парадоксальность не случайна, ибо,
если знак — это социальный куматоид, то его строение надо ис­
кать не в мире отношений вещей типа имени и денотата, а в ми­
ре социальных эстафет. Описание знака по схеме Фреге — это
фиксация мнимых связей, подобных связям актеров на сцене.
Никто не сомневается в том, что актер, исполняющий роль
Отелло, ревнует Дездемону не сам по себе, а потому, что так тре­
бует пьеса, т. е. некоторая социальная программа. Но в такой же
степени имя и денотат тоже «играют» свои роли в рамках «пьесы»,
именуемой языком. Соссюровская проблема субстанции возни­
кает только потому, что мы рассматриваем мнимые связи, не
видя связей подлинных. Это феномен неполноты выделения
системы. Подлинные связи — это связи воспроизведения соци­
альных образцов. Связь обозначающего и обозначаемого не
произвольна, но она обусловлена не материалом имени или де­
нотата, а тем, что эти предметы попали в сферу действия опре­
деленной социальной «волны». Но именно эта «волна» и выпала
из поля зрения Соссюра. Выражаясь более точно, он, конечно же,
118 Глава IV

понимал, что «язык представляет собой традицию »9, но деталь­

ное исследование этого вопроса уводило бы его далеко в сторону
от лингвистики как таковой, за пределы ее уже сложившегося
предмета исследования.

2. Природа идеального
С неполнотой выделения системы связана и проблема идеально­
го. Часто говорят, что герои литературного произведения, на­
пример, герои Толстого, существуют идеально, в некотором иде­
альном мире. А что такое идеальное, каков способ его бытия, где
и как оно существует? Нельзя ли это рассмотреть в свете кон­
цепции социальных эстафет?
До нас дошла старая легенда, повествующая о соревновании
двух живописцев. Оба выставили свои полотна на суд автори­
тетного жюри. Когда первый отдернул занавес, все увидели, что
на картине изображены гроздья винограда, и птицы сразу стали
слетаться, чтобы клевать ягоды. Судьи были восхищены мастер­
ством художника, достигшего такого сходства с реальностью.
«Теперь вы откройте свою картину», — попросили они второго
мастера. «А она открыта!» — ответил тот, и сразу стало ясно, что
на картине изображен занавес. Согласно легенде, победу одер­
жал второй художник, ибо если первый ввел в заблуждение
птиц, то второй — самих судей.
Легенда интересна, ибо наталкивает нас на следующий во­
прос: а действительно ли картина должна обманывать зрителя?
Вероятно, нет. Пока судьи видели занавес, они просто не видели
картины, ее для них не существовало. А когда они увидели кар­
тину, исчез занавес. Исчез ли? Говорят, что он исчез как некото­
рая материальная реальность, но остался идеально в простран­
стве картины. Этот занавес нельзя пощупать, нельзя отдернуть,
с ним нельзя оперировать как с реальным занавесом, но в то же
время мы его видим и любуемся его тяжелыми складками. Ле­
генда позволяет выделить три разных позиции, которые можно
занимать по отношению к картине. Во-первых, можно отожде­
ствлять изображение с реальным объектом. В этом случае для
нас не существует никакой картины. Во-вторых, можно не ви­
деть изображение, но видеть холст, покрытый пятнами краски.
Картина в этом случае тоже отсутствует. Она возникает только в
рамках третьей позиции, когда зритель соединяет, казалось бы,
несоединимое. Он понимает, что перед ним размалеванный холст,
9 Соссюр Ф. Заметки по общей лингвистике. — М., 1990. С. 67.
Мир реальных и мнимых связей 119
но любуется гроздьями винограда или складками занавеса. Рас­
смотрим более детально эту третью позицию, ибо здесь как раз и
возникает феномен идеального.
Итак, мы понимаем, что перед нами холст и краски, но ви­
дим нечто другое, чего на самом деле нет. Имея перед собой оп­
ределённый предмет с конкретными свойствами, мы относимся
к нему так, точно у него есть и совсем другие, отсутствующие на
самом деле свойства. Как это возможно? За счет чего возникает
столь парадоксальная ситуация? Для большей общности приве­
дем еще один пример, который к тому же в интересующем нас
плане является и более прозрачным. Представим себе фигуры
на шахматной доске. С одной стороны, это самые обыкновенные
деревяшки причудливой формы, но, с другой, вдруг оказывает­
ся, что они должны занимать на доске строго определенное по­
ложение и перемещаться строго определенным образом. Мы
при этом хорошо понимаем, что имеем дело с деревянными фи­
гурками и что перемещать их можно многими произвольными
способами. Их можно, например, катать по доске, можно встря­
хивать и бросать, как игральные кости... Но тогда это уже не бу­
дут шахматные фигуры. Подбрасывать можно деревяшку, но не
ферзя. В такой же степени можно свернуть в трубку картину с
изображением горного озера, но мы сворачиваем при этом
холст, но не озеро. Ферзь на шахматной доске и озеро на картине
очень напоминают друг друга. Но ферзь задан правилами игры,
и именно эти условные правила делают обыкновенную дере­
вяшку важным участником шахматного сражения. Спрашивает­
ся, а не существует ли аналогичных «правил», определяющих
наше восприятие картины?
Разумеется, существуют, но в отличие от шахматной игры
они нигде четко не сформулированы, хотя мы с раннего детства
учим ребенка рисовать и понимать различные изображения. Эти
«правила», существующие в основном в виде образцов, как раз и
порождают феномен идеального. Суть в том, что эти «правила»
не связаны с материалом картины, они не являются ее атрибу­
тами. Отсутствие атрибутивности и осознается как нечто не ма­
териальное, т. е. идеальное. Иными словами, восприятие карти­
ны требует понимания языка живописи, который, кстати, может
быть и очень условным, а усвоение языка — это воспроизведе­
ние существующих вокруг нас образцов поведения других лю­
дей. Ничего «идеального» здесь нет, оно ускользает от нашего
анализа, как некая бесплотная тень. Крестьянин старой русской
деревни верил, что у него в хате живет домовой. Что значит ве­
рил? Он общался с ним, разговаривал, вел себя соответствую-
120 Глава IV

щим образом... Казалось бы, вот типичный случай: домового

в действительности нет, но он существует идеально, иначе как
объяснить поведение крестьянина? Ничуть не бывало! Перед нами
обычное явление рассмотренного типа, когда поведение человека
не может быть однозначно выведено из ситуации, но определя­
ется социальной наследственностью, традицией, т. е. в конечном
итоге социальными эстафетами.
Так называемые идеальные объекты открыл Платон более
двух тысяч лет тому назад. И это было великое открытие. Об
этих идеальных объектах мы постоянно говорим до сих пор, как
только речь заходит об анализе или об интерпретации наших
знаний, как в науке, так и в других сферах культуры. Мы не мо­
жем обойтись без этих идеальных объектов, чем и определяется
величие сделанного в свое время открытия. Что же открыл Пла­
тон, если говорить об этом более конкретно? Он обнаружил, на­
пример, что при доказательстве теоремы геометр делает чертеж,
но говорит вовсе не о том, что он начертил, а о чем-то другом.
Вот как это звучит в «Государстве»: «Но ведь когда они вдобавок
пользуются чертежами и делают отсюда выводы, их мысль об­
ращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он слу­
жит. Выводы свои они делают только для четырехугольника са­
мого по себе и его диагонали, а не для той диагонали, которую
они начертили»10.
И действительно, представьте себе древнегреческого гео­
метра, который, доказывая теорему, чертит что-то на песке или
на восковой дощечке, и никто при этом не придирается к каче­
ству чертежа и не говорит, что изображенный квадрат — это во­
все не квадрат, ибо стороны его не равны, а углы не прямые... Да
и не нужно углубляться в такую древность, ибо нечто подобное
мы наблюдаем и сейчас, как в школе, так и в ВУЗе. Почему же
никто не возражает? Да потому, что всем интуитивно ясно, что
операции с чертежом на доске осуществляются по некоторым
правилам, никак не связанным с качеством изображения. Это
примерно то же самое, как и передвижение шахматных фигурок
по доске. Понятие идеального — это следствие неполноты выде­
ления изучаемого объекта, это осознание той «тени», которую
мир эстафет отбрасывает на все окружающие нас предметы.
Означает ли сказанное, что понятие идеального не имеет
смысла? Нет, конечно. Далеко не всегда рационально рассмат­
ривать ту или иную систему в целом, учитывая все многообразие
взаимосвязей. Но за неполноту выделения всегда приходится
10
Платон. Соч. в трех томах. Т.з. ч.1. — Μ., ΐ97ΐ· С. 318.
Мир реальных и мнимых связей 121
платить и, в частности, понятиями, подобными понятию иде­
ального. Идеальное в этом плане очень напоминает силы инер­
ции. Представим себе закрытый вагон, который движется рав­
номерно и прямолинейно. На полу вагона лежит бильярдный
шар. Допустим теперь, что мы начинаем тормозить, приклады­
вая каким-либо образом к вагону силу, например, прижимая к
колесам тормозные колодки. Вагон замедляет свое движение,
а бильярдный шар, продолжая двигаться равномерно и прямоли­
нейно, приобретает ускорение относительно стенок вагона. Так
выглядит все с точки зрения внешнего наблюдателя, выделяю­
щего всю систему взаимодействий. Ему, в частности, очевидно,
что на шар не действует никакая сила, сила действует на вагон.
Совсем иная ситуация складывается для наблюдателя внут­
ри вагона. Он вообще не знает, движется вагон или покоится, но
вдруг начинает замечать, что все вещи в вагоне приобретают ус­
корение. Ускорение можно объяснить только наличием силы, но
окружающие его вещи ни с чем не взаимодействуют, что явно
противоречит третьему закону Ньютона. И тогда внутренний на­
блюдатель вводит представление об особых силах, о силах инер­
ции, которые являются фиктивными, но позволяют ему пони­
мать происходящее, не выходя за пределы вагона. Фиктивные
силы — это плата за неполноту выделения системы.
Также и понятие идеального. Ограничив себя рассмотрени­
ем отношения «человек — вещь» или «объект — субъект», мы
как бы попадаем в закрытый вагон, но сразу обнаруживаем, что
в рамках выделенного таким образом мира мы далеко не все
можем объяснить. И тогда мы вводим особые «идеальные силы»,
которые в действительности есть лишь проявление реальных
социальных сил. Специальный детальный анализ этих послед­
них далеко не всегда оправдан, ибо представляет собой особую и
чаще всего достаточно сложную задачу. Не всегда поэтому ра­
ционально «выходить из вагона».

3. Мнимые связи в социальной географии

Нам представляется, что сказанное имеет значение и далеко за
пределами семиотики и эпистемологии. Обратимся к социаль­
ной географии, где широко распространены так называемые
системные представления. Рассмотрим конкретный и достаточ­
но красноречивый пример. Вот как выглядит «базисная модель
рекреационной системы», приведенная в «Толковом словаре ту­
ристических терминов»11. Здесь ГО — группа отдыхающих; ПК —
" Зорин И., Квартальное В. Толковый словарь туристических терминов. —
Москва-Афины, 1994· С. 209.
122 Глава IV

природный комплекс; ТС — технические системы (материальная

база туризма и рекреационная инфраструктура); ОУ — орган управ­
ления; ОП — обслуживающий персонал.

Бросается в глаза колоссальная неоднородность этой систе­

мы: здесь и люди, и природные комплексы, и технические сис­
темы. Как это все можно объединить, какие связи здесь сущест­
вуют? Расшифруем содержание стрелок на приведенной схеме.

— это внешние связи системы;

— связи между подсистемами;
— команды управления;
— информация о состоянии подсистем.

Сразу возникает много вопросов. Как, например, органы

управления могут подавать команды природному комплексу или
техническим системам? Строго говоря, команды мы можем по­
давать только самим себе или другим людям. В настоящее время
мы используем это понятие и применительно к компьютеру, но
маловероятно, что под техническими системами на данной схеме
имеются в виду компьютеры или роботы. Авторы схемы предпо-
Мир реальных и мнимых связей 123
лагают, вероятно, наличие таких групп людей, которые как-то пре­
образуют или охраняют природные комплексы и оперируют с
техническими системами. Скорей всего, это то, что выделено как
обслуживающий персонал. Но в таком случае ОУ могут быть
связаны только с ОП или с ГО и ни с чем больше. Командные
связи органов управления с природным комплексом и техниче­
скими системами — это миф.
Но перейдем к связям между подсистемами. Очевидно, что
связи между ПК и ТС, с одной стороны, и обслуживающим пер­
соналом, с другой, — это связи человека с объектом его деятель­
ности. Это примерно такая же связь, как связь плотника с топором
и бревном. Странно, что такой связи нет между обслуживающим
персоналом и группой отдыхающих. Неужели ОП не включает в
свой состав поваров, проводников, врачей? Но возникает и дру­
гой вопрос: а что собой представляют во всех этих случаях об­
ратные связи? Да, плотник оперирует с топором и бревном, он
включает их в некоторое механическое взаимодействие, которое
уже не входит в сферу изучения социальных наук. Но как при
этом бревно воздействует на плотника? В рамках социальных
дисциплин нас может интересовать следующее: плотник после
каждого удара по бревну должен оценить ситуацию и опреде­
лить, добился он желаемого или нет. Но это уже информацион­
ные или когнитивные связи, которые обозначены на схеме дру­
гими стрелками.
И, наконец, — что собой представляют связи между природ­
ными комплексами и техническими системами? Есть ли связь
между бревном и топором, независимо от программ человече­
ской деятельности? Разумеется, нет. Но в такой же степени нет
никаких связей и между окружающей природой и котельной,
которая отапливает пансионат, если эта котельная и пансионат
не функционируют. Строго говоря, только программы человече­
ской деятельности делают окружающие объекты пансионатами,
котельными, техническими устройствами, зонами отдыха. Без
этих программ здание пансионата — это просто груда кирпичей,
расположение которых не имеет решительно никакого значе­
ния. Короче говоря, объекты, выделенные на схеме, не сущест­
вуют без указанных связей, а связи — заданы программами че­
ловеческой деятельности.
Все указанные трудности и вопросы могут быть легко уст­
ранены, если мы поймем, что рекреационная система, как и все
социальные образования подобного типа, — это куматоиды. Ис­
чезает при этом и указанная неоднородность системы, ибо любой
куматоид — это совокупность постоянно реализуемых и взаимо-
124 Глава IV

действующих друг с другом социальных программ. Никаких дру­

гих элементов там просто нет. А как же быть тогда с техниче­
скими системами, природными комплексами и прочими веще­
ственными образованиями, которые заполняют территорию?
Они что исчезли, аннигилировали? Ни в коем случае! Секрет
очень прост: все эти вещественные образования образуют ту
среду, на которой живет куматоид, и только благодаря куматоиду
они приобретают свои функциональные характеристики, пре­
вращаясь в зоны отдыха, технические сооружения, заповедники,
государства и прочее. Можно ли сказать, что волна, бегущая по
поверхности водоема, состоит из волны самой по себе и воды?
Согласитесь, это было бы довольно странное утверждение. Да,
волна — это определенное возмущение среды, да, среда влияет
на «жизнь» волны, но срабатывают ли здесь традиционные сис­
темные представления? А ведь социальные куматоиды в этом
отношении очень напоминают волну. И не следует ли в рамках
географии пересмотреть все базовые категориальные представ­
ления в свете волновой онтологии? Вероятно, да, но это, разуме­
ется, не задача данной работы. Мы вынуждены ограничиться
только постановкой проблемы.
Поясним сказанное еще раз и на тривиально простом при­
мере. Представьте себе, что вы сидите за столом и пьете чай. На
столе чашки, блюдца, ложки, чайник, сахарница... Можно ли
сказать, что эти предметы на столе сами по себе образуют систему?
Разве между ними существуют какие-либо связи, кроме грави­
тационных? Было бы, поэтому, ошибкой говорить, что блюдце
связано с чашкой, а чашка с чайником, и рисовать какие-либо
стрелки. Да, мы ставим чашку на блюдце, наливаем чай, кладем
сахар... Но все это есть реализация определенной социальной
программы, определенной традиции. Кажущиеся связи предме­
тов на столе — это мнимые связи, реальные связи кроются в ме­
ханизмах эстафет. Тот факт, что мы действуем с указанными
предметами именно так, а не иначе, записано в социальной па­
мяти. Разумеется, все эти предметы должны обладать опреде­
ленными свойствами, так как не совсем удобно кипятить чай в
чашке или в ложке, и уж никак нельзя размешивать сахар чай­
ником. Однако это не исключает потенциального множества са­
мых различных применений этих предметов в рамках других
программ.
Все это не выявлено на приведенном выше системном изо­
бражении рекреационной системы, не выявлено, но потенци­
ально присутствует. Географы, строго говоря, уже давно изучают
социальные программы, но часто тщательно это «скрывают» как
Мир реальных и мнимых связей 125
от других, так и от самих себя. Они даже фиксируют их содержа­
ние, но довольно своеобразным способом. Вернемся к нашему
примеру с чаепитием. Предположим, что мы все же изобразили
на схеме все предметы, расположенные на столе и связали их
стрелками. Будем их, как и в рассмотренном выше случае, име­
новать «связями между подсистемами». После этого введем фи­
гуру «управляющего», в роли которого будет выступать группа
людей, пьющих чай. На схеме, естественно, возникнут и «ко­
манды управления», и «информация о состоянии подсистем».
Забавно, что на полученной схеме не зафиксирована в явном
виде программа, в рамках которой действует наш «управляю­
щий», но если мы попросим теперь расшифровать наши стрел­
ки, то получим изложение содержания этой программы. Попро­
буйте сами и убедитесь.

I ЮНИМАЮЩИЙ И ОБЪЯСНЯЮЩИЙ
подход
1. Два подхода к описанию эстафет
Описание любой эстафеты предполагает, во-первых, характери­
стику ее содержания и, во-вторых — характеристику ее строения
или структуры. Содержание — это то, что передается от участни­
ка к участнику. Иначе говоря, описание содержания — это опи­
сание определенных актов поведения или деятельности. Такое
описание может иметь конкретный или абстрактный характер,
оно может фиксировать только самые принципиальные харак­
теристики деятельности или вдаваться в детали — во всех этих
случаях мы будем говорить о характеристике содержания. Иными
словами, описывая содержание, мы исследуем образцы. В отли­
чие от этого описание строения или структуры — это анализ тех
связей или отношений, которые имеют место в рамках эстафе­
ты или между разными эстафетами, т. е. описание эстафетных
структур.
Описание содержания образцов мы будем называть пони­
мающим подходом, выявление соответствующих эстафетных струк­
тур — подходом объясняющим. Рассмотрим простейший случай:
некто А осуществляет акцию Δ', которую Б рассматривает как
образец и воспроизводит в виде Δ". Конкретизируя, что собой
представляют Δ' или Δ", мы реализуем понимающий подход, ут­
верждая, что Б действует по образцу А, — подход объясняющий.
Здесь все примитивно просто. Однако, как мы уже отмечали, эс-
126 Глава IV

тафеты не существуют изолированно вне контекста других эста­

фет. Только контекст придает им относительную стационарность.
Поэтому объясняющий подход — это всегда анализ некоторых
достаточно сложных эстафетных структур.
Если, например, мы говорим, что именем «Вальтер Скотт»
называют шотландского писателя, написавшего роман «Айвенго»,
то в простейшем случае мы описываем некоторую практику ис­
пользования данного имени, т. е. некоторые образцы. Могут ска­
зать, что мы используем это имя не по образцам, а в соответст­
вии со словесными инструкциями, которые можно найти в
любом энциклопедическом словаре. Это так. Но в таком случае
сами эти инструкции представляют собой в конечном итоге опи­
сание образцов словоупотребления. Объясняющий подход связан
с решением задач, которые представляются мне гораздо более
сложными. Мы должны ответить на вопрос: в рамках какой эс­
тафетной структуры воспроизводится данный образец, в рамках
какой структуры он воспринимается именно как акт имено­
вания?
Представьте, например, такую ситуацию, которую автор лич­
но наблюдал. В дом входит пожилая женщина, и ей навстречу
поднимается большая собака. «Фу! — говорит хозяин. — На ме­
сто!» «Какое странное имя — Фу», — удивляется женщина. Оче­
видно, что команду «фу» она раньше не слышала и в приведен­
ном контексте приняла ее за имя собаки. Каков же должен быть
контекст словоупотребления, какие образцы надо продемонст­
рировать, чтобы женщине стало ясно, что речь идет о команде,
а не об имени? Можно, конечно, просто сказать, что «фу» — это
не имя. Но разве относительно огромного количества слов на­
шего языка нам что-то подобное говорили? Очевидно, что нет.
Какова же та эстафетная структура, которая управляет вос­
произведением данного образца именно как образца именова­
ния. Она не проста. Можно ли, например, сказать, что для этого
нам достаточно простого остенсивного определения, т. е. опреде­
ления через указание? Вспомните рассуждения Л. Витгенштейна
по этому поводу. Если я указал на некоторого человека и произ­
нес слово Петр, то откуда вы знаете, что я назвал собственное
имя этого человека, а не его национальность или специальность,
не цвет его рубашки и т. д.? Конечно, как мы уже показали, здесь
имеет место конкуренция со стороны других образцов, ибо на­
циональность, специальность и прочее обозначаются другими
словами. Но плюс к этому мы воспринимаем ситуацию в свете
множества других образцов использования собственных имен.
При этом в качестве образцов фигурируют не отдельные акты
Мир реальных и мнимых связей 127
именования, а их постоянное воспроизведение применительно
к тому или другому человеку. Мы же понимаем, что есть разница
между использованием таких ситуативных характеристик, как
«улыбается», «работает», «спит», и использованием собственных
имен. Это не дано в отдельных актах именования. Это означает,
что в данном случае некоторая эстафета использования нового
имени строится по образцу других функционально эквивалентных
эстафет. В качестве образца выступает не отдельный акт имено­
вания, а образцы воспроизведения этого акта. В свете предыду­
щей главы мы должны сказать, что имеем здесь эстафету, жи­
вущую на множестве других эстафет.
Вспомним аналогию с зеркалом и Зазеркальем. Описание
того, что отражено в зеркале, — это аналог понимающего подхо­
да, а объясняющий подход — это выяснение того, как зеркало
устроено. В одном и том же зеркале могут отражаться разные
предметы; иными словами, устройство инвариантно относитель­
но смены содержания Зазеркалья. В такой же степени в некото­
рых пределах разное содержание может транслироваться в рамках
одной и той же эстафетной структуры. Например, использова­
ние разных собственных имен предполагает одну и ту же эста­
фетную структуру. В одном случае мы называем ребенка Петром,
в другом — Иваном, нет оснований предполагать, что при этом
меняются связи эстафет, в рамках которых мы действуем.
Как известно, существуют разные формы объяснения. Можно,
например, объясняя некоторое явление, ссылаться на его проис­
хождение, на механизмы его возникновения. Это генетическое
объяснение. Примером могут служить гипотезы о происхожде­
нии солнечной системы. Можно, объясняя те или иные особен­
ности явления, анализировать его строение, его структуру. Так,
например, мы поступаем, объясняя правильную геометрическую
форму кристаллов. Генетическое объяснение в гуманитарных нау­
ках обычно связано с выявлением исторических традиций. Анализ
эстафетных структур фактически отсутствует. Для иллюстрации
вернемся к работам В.Я. Проппа. Его «Морфология сказки» пред­
ставляет собой описание сказки как образца, на который опира­
ется рассказчик. Неслучайно Пропп отмечал, что, исходя из его
схемы, «можно самому сочинять бесконечное количество ска­
зок, которые все будут строиться по тем же законам, что и на­
родная»12. Иными словами, в указанной работе Пропп реализует
понимающий подход, он анализирует Зазеркалье. Другая работа
Проппа — «Исторические корни волшебной сказки» — это при-
12
Пропп ВЯ. Фольклор и действительность. — М., 1976. С. 145·
128 Глава IV

мер объясняющего подхода, но здесь речь идет не об эстафетных

структурах, а о традиции. Можно ли тогда говорить, что Пропп
вскрыл морфологию сказки?
Остановимся еще на одном способе объяснения. Иногда мы
объясняем тот или иной способ действия его целесообразностью.
Не наличием тех или иных образцов или традиций, а стремле­
нием к получению определенного результата. Это может иметь
место при описании как исторических событий, так и техноло­
гических процессов. Возьмем простейший пример: «мы консер­
вируем продукты, ибо иначе они испортятся». Можно ли ска­
зать, что в данном случае мы реализуем объясняющий подход
при изучении деятельности в указанном выше понимании? Ни в
коем случае. Речь опять-таки идет об описании содержания об­
разцов. Любая деятельность предполагает наличие цели, ибо в
противном случае она просто не является деятельностью. Но от­
дельно взятый образец поведения может быть реализован в ус­
ловиях разных целевых установок. Два научных работника ставят
один и тот же эксперимент, но один заинтересован в решении
какой-то проблемы, а для другого на первом месте защита дис­
сертации. Два абитуриента сдают вступительные экзамены в уни­
верситет, но один хочет посвятить себя научной работе, а другой —
избежать призыва в армию. Но целевая установка может быть
выявлена только в рамках некоторой эстафетной структуры, ко­
торая задает образцы использования продуктов одного акта в
качестве условий реализации другого. Речь идет о сопряженно­
сти. Иными словами, мы имеем здесь дело с цепочками актов,
выступающих в качестве образцов. Телеологические объяснения
и представляют собой вербализацию сложных образцов такого
типа.

2. Анализ сложных семиотических объектов

Мы пока говорили в основном об эстафетах и о таких сравни­
тельно простых семиотических объектах, как знак. Разумеется,
при переходе к научным теориям или литературным произведе­
ниям ситуация сильно усложняется. Что здесь следует рассматри­
вать в качестве понимающего подхода, содержание каких образ­
цов надо описывать? Можно предложить несколько вариантов.
Рассмотрим это на примере произведений литературы.
Во-первых, любое такое произведение можно, как и волшебную
сказку, рассматривать в качестве образца для написания анало­
гичных произведений. В 1870 году один из крупнейших наших
литературоведов А.Н. Веселовский прочитал в С.-Петербургском
Мир реальных и мнимых связей 129
университете вступительную лекцию в курсе истории всеобщей
литературы. Ратуя за сравнительный метод в литературоведении,
Веселовский писал: «...Нет повести или романа, которых поло­
жения не напомнили бы нам подобные же, встреченные нами
при другом случае, может быть, несколько переиначенные и с
другими именами. Интриги, находящиеся в обращении у рома­
нистов, сводятся к небольшому числу, которое легко свести к еще
меньшему числу более общих типов: сцены любви и ненависти,
борьбы и преследования встречаются нам однообразно в романе
и новелле, в легенде и сказке или, лучше сказать, однообразно
провожают нас от мифической сказки к новелле и легенде и до­
водят до современного романа»^. Если акцентировать внимание
на этой повторяемости, то понимающий подход к произведению
будет напоминать анализ «морфологии» сказки у Проппа.
Во-вторых, любое литературное произведение является про­
дуктом деятельности художника, и понимающий подход может
состоять в описании именно этой деятельности, реальной или
воображаемой, в качестве образца для воспроизведения. Я гово­
рю «воображаемой», ибо чаще всего деятельность реконструи­
руется по продукту, т. е. анализируя уже готовое произведение,
мы пытаемся сформулировать те правила или принципы, кото­
рыми якобы руководствовался художник. Это примерно так, как
если бы мы, имея готовый сосуд, попытались бы восстановить
технологию его изготовления. Такого рода задачи приходится ре­
шать археологу. Иногда это очень трудно сделать, как, например,
в случае египетских пирамид. Думаю, что при анализе литера­
турного произведения мы сталкиваемся с задачей, по крайней
мере, не менее сложной. И если нам говорят, что писатель ис­
пользовал те или иные приемы или методы для воздействия на
читателя, то всегда следует отдавать себе отчет в том, что, скорее
всего, это придумал сам исследователь, анализируя произведе­
ние. Неслучайно же говорят, что все знают, как сделан «Дон Ки­
хот», но никто не знает, как его сделать. У нас есть образец про­
дукта, которого не было у Сервантеса. Мы реконструируем его
методы именно по этому продукту, а он действовал, вероятно,
в рамках совсем других образцов.
В-третьих, литературное произведение, как и любой продукт,
не только создается, но и используется. Понимающий подход
может поэтому состоять в описании того, как читатель использу­
ет или должен использовать литературное произведение, т. е. в
задании образцов использования. Писатель описывает поведе-
*з Веселовский А.Н. Историческая поэтика. — М., 1989. С. 40.
130 Глава IV

ние своих героев в тех или иных конкретных жизненных ситуа­

циях, задавая фактически образцы такого поведения. Не секрет,
что читатель сплошь и рядом начинает воспроизводить эти об­
разцы. Ю.М. Лотман, например, пишет, что в произведениях Ры­
леева «Наталия Долгорукова» и «Войнаровский» «был создан
стереотип поведения женщины-героини», которому и следовали
жены декабристов1«. Описание этих образцов, этих заданных
стереотипов и может представлять собой понимающий подход к
произведению. Здесь, однако, нам нужны дополнительные разъ­
яснения. Постойте, может возразить читатель, эти же образцы
уже описаны художником! Дело в том, что возможны разные
уровни описания. Можно опять-таки провести некоторую анало­
гию с естествознанием или математикой. В египетских матема­
тических папирусах мы сталкиваемся с образцами решенных за­
дач, но там нет правил их решения. Приведены конкретные
численные условия, конкретные вычисления, их результат и ни­
чего больше. Читатель еще должен понять, что его задача по­
добна той, которая приведена в папирусе, и суметь провести
аналогичные вычисления. Уже современный школьник опира­
ется не только на такие образцы, но и на правила. Он, например,
знает, что площадь треугольника равна половине произведения
основания на высоту. Настоящий художник не диктует нам ни­
каких правил, не строит обобщений, не дает оценок, он описы­
вает поведение героев во всей их конкретности. Такое описание,
как и непосредственный образец, не задает четкого множества
возможных реализаций. Оно допускает разные интерпретации.
Понимающий подход состоит в рационализации этого образца,
в его более или менее однозначной, но абстрактной формулиров­
ке. Известно, что одно и то же произведение различным обра­
зом истолковывается в разные исторические эпохи или различ­
ными режиссерами, если речь идет о театральных постановках
или кино.
Речь, разумеется, вовсе не обязательно идет о подражании
героям того или иного произведения. Писатель описывает опре­
деленную конкретную жизненную ситуацию, которая может стать
репрезентатором, моделью при анализе окружающей читателя
действительности. Мы при этом не воспроизводим образцы, а рас­
познаем в реальной жизни описанные ситуации. Они становятся
средством познания, средством нашей ориентации в сложном
мире человеческих характеров и отношений. Это напоминает
диагностику болезней или распознавание растений, животных или

ч Лотман ЮМ. Избранные статьи. Т. ι. — Таллинн, 1992. С. 316.

Мир реальных и мнимых связей 131
грибов. Но одно дело, если вам просто показали гриб или цве­
ток, а другое, если перечислили его признаки, район произрас­
тания и т.д. Нечто подобное происходит и при понимающем
подходе к литературному произведению. Вспомните, например,
с детства знакомую статью Добролюбова «Что такое обломов­
щина».
Итак, литературное произведение представляет собой, с од­
ной стороны, образец рассказа в соответствии с которым можно
строить другие рассказы, с другой — продукт некоторой дея­
тельности, которая предполагала наличие определенных образ­
цов, и, наконец, оно как-то используется читателем и, в частности,
задает образцы поведения или жизненных ситуаций. Понимаю­
щий подход предполагает содержательное описание всех указан­
ных образцов. Что касается объясняющего подхода, то он должен
быть направлен на выявление тех эстафетных структур, которые
определяли деятельность автора и восприятие читателя.

3- Подход понимающий
и феноменологический
Вернемся опять к нашим аналогиям с физикой. Обратим внима­
ние на следующее: если гуманитарии противопоставляют объяс­
няющий подход понимающему, то в физике он издавна противо­
поставляется феноменологическому описанию^, т. е. внешнему
описанию поведения физической системы без анализа его меха­
низмов. Вот пример такого противопоставления: «Существуют
два метода изучения состояний макроскопических систем —
термодинамический и статистический. Термодинамический
метод не опирается ни на какие модельные представления об
атомно-молекулярной структуре вещества и является по своей
сути методом феноменологическим. Это значит, что задачей
термодинамического метода является установление связей меж­
ду непосредственно наблюдаемыми (измеряемыми в макроско­
пических опытах) величинами, такими, как давление, объем,
температура, концентрация раствора, напряженность электри­
ческого или магнитного поля, световой поток и т. д. Наоборот,
никакие величины, связанные с атомно-молекулярной структу­
рой вещества (размеры атома или молекулы, их массы, количе­
ство и т. д.) не входят в рассмотрение при термодинамическом
подходе к решению задач»16. Итак, феноменологический метод
χ
5 Это не следует связывать с феноменологией как философской концепцией.
16
Румер Ю.Б., Рывкин М.Ш. Термодинамика, статистическая физика и ки­
нетика. — М., 1977· С. п .
132 Глава IV

или подход — это описание некоторой наблюдаемой картины

без попытки объяснить происходящее. Напротив, объяснение —
скажем, поведения газа — предполагает построение атомно-мо-
лекулярных моделей.
Все это можно сформулировать в более общем плане с по­
мощью представлений о «черном» и «белом» ящиках. Пред­
ставьте себе ящик, имеющий вход и выход и способный как-то
преобразовывать входные воздействия в выходные. Мы при этом
не открываем ящик и не имеем представления о том, как он уст­
роен. Единственное, что мы можем, — это наблюдать входные и
выходные сигналы и устанавливать связи между ними. Поступая
таким образом, мы имеем дело с «черным ящиком», который и
моделирует феноменологический подход. Но можно «вскрыть»
ящик, сделав доступным его внутреннее устройство и объяснив
таким образом, как он работает. Сделав это, мы превращаем
«черный ящик» в «белый». Дело, однако, в том, что чаще всего
никакого буквального вскрытия не происходит, а если и проис­
ходит, то оказывается недостаточным для описания механизма
поведения системы. Механизм приходится теоретически конст­
руировать на базе уже накопленного опыта. Неслучайно один
остроумный ученый сравнил исследователя с человеком, кото­
рый, сидя в концертном зале и слушая музыку, должен ответить
на вопрос, как устроен рояль.
Так нельзя ли представить так называемый понимающий
подход как подход феноменологический? Действительно, что
мы описываем, говоря о понимании имени, если не феномено­
логию человеческого поведения со знаком? Именем «Вальтер
Скотт», говорим мы, обозначают шотландского писателя, автора
«Уэверли». Мы описываем именно феноменологию, не вдаваясь
в те механизмы, которые закрепляют такое поведение. Сказан­
ное можно, естественно, обобщить на все случаи понимающего
подхода, на понимающий подход к пословице, к литературному
произведению, к любой деятельности вообще. Вот, например,
описание одной из технологий гончарного производства: «Если
делается большой сосуд, то в начале гончар вытягивает на круге
половину будущей емкости (до участка перехода тулова в плечи­
ко). Эту часть снимает с круга и вытягивает вторую (верхнюю)
часть отдельно. Затем соединяет обе вытянутые части»1?. Чем
это отличается от описания способа употребления имени? Перед
нами чисто феноменологическое описание: фиксируется после­
довательность непосредственно наблюдаемых операций, кото-

»7 БобринскийАА. Гончарство Восточной Европы. — М., 1978. С. 6о.

Мир реальных и мнимых связей 133
рые осуществляет гончар, если ему надо сделать большой сосуд.
Можно представить все это как «черный ящик», где на входе —
определенная задача, а на выходе — описанная производствен­
ная процедура. Мы при этом не объясняем, почему гончар по­
ступает именно так, в какой форме и где существуют те «про­
граммы», которые он реализует.
Итак, понимающий подход, связанный с вербализацией со­
держания образцов, представляет собой феноменологическое
описание определенного поведения или деятельности. Это, во-
первых, позволяет нам сопоставить гуманитарные и естествен­
ные науки и выявить в данном случае определенный категори­
альный изоморфизм. Очевидно, что резкое противопоставление
наук объясняющих и понимающих, с чем мы нередко сталкива­
емся, не имеет под собой достаточных оснований. А во-вторых,
мы получаем возможность вскрыть причину морфологического
парадокса. Дело в том, что анализ структуры, строения всегда
исторически был связан с задачами объяснения некоторой фе­
номенологии. Мы исследуем устройство машины, чтобы объяс­
нить ее функционирование, исследуем анатомию и физиологию
живых организмов опять-таки для объяснения тех или иных
жизненных проявлений, строим модель газа или кристалла для
того, чтобы объяснить их свойства. И вот неожиданно при анали­
зе семиотических объектов наблюдается некоторый методоло­
гический нонсенс: описание феноменологии поведения или дея­
тельности вдруг выдается за описание строения или структуры.
Вернемся к нашим примерам. Пропп описывает образец,
в соответствии с которым рассказывается сказка, он описывает
феноменологию поведения рассказчика, а именует это морфо­
логией сказки. Семантический треугольник — это схематическое
изображение того факта, что собственное имя используется для
обозначения определенного объекта (денотата), выделенного по
тем или иным признакам. Но само изображение наталкивает на
мысль о том, что речь идет о строении знака. Очевидно, что, изла­
гая теорию, мы говорим об определенных идеальных объектах,
которые, образно выражаясь, являются действующими лицами
теории, но если этих действующих лиц мы будем считать эле­
ментами, образующими структуру теории, то это означает, что
мы пошли по стопам Проппа.
Описывая любую практическую деятельность, мы можем вы­
делить там задачу этой деятельности, объекты или материал,
с которыми мы действуем, используемые средства или приспособ­
ления, осуществляемые операции, их последовательность и про­
межуточные продукты. Такие описания мы находим уже у Ари-
134 Глава IV

стотеля. В приведенном выше описании работы гончара все это

присутствует. Задача — сделать большой сосуд; объект или ма­
териал — глина; средство — гончарный круг; все остальное —
описание последовательности операций с указанием промежу­
точных продуктов. Но означает ли это, что мы выявили строе­
ние деятельности, ее структуру? В данном случае совершенно
очевидно, что речь идет о феноменологическом описании. Вы­
деленные предметы сами по себе никак не связаны, глина не
взаимодействует с гончарным кругом или с человеком, если, ко­
нечно, он на нее не наступил. Только некоторая социальная про­
грамма превращает человека в гончара, глину в материал для
сосуда, гончарный круг в средство производства. Материальные
объекты, становясь объектами, средствами или продуктами дея­
тельности, занимают тем самым и определенные места в соци­
альном пространстве, которое и определяет их характеристики.
Это характеристики особого типа, они несубстанциональны, их
можно назвать идеальными характеристиками. Они заданы со­
циальной программой, содержание которой мы описали, но спо­
соб бытия не выявили. Иными словами, мы остались в рамках
понимающего подхода.
* * *
Сформулируем кратко основные тезисы данной главы, важ­
ные для дальнейшего изложения. 1. Описание любой эстафеты
предполагает, во-первых, характеристику ее содержания и, во-вто­
рых, — характеристику ее строения или структуры. В первом
случае речь идет о содержании воспроизводимых образцов, во
втором — о выявлении эстафетных структур. 2. Описание содер­
жания образцов совпадает с феноменологическим описанием
человеческого поведения или деятельности и не претендует на
их объяснение. Объяснение связано с выявлением эстафетных
структур. 3· В естественных науках объясняющий подход приня­
то противопоставлять феноменологическому, в гуманитарных —
понимающему. Есть все основания предполагать, что понимаю­
щий подход в гуманитарных науках — это и есть феноменологи­
ческое описание человеческого поведения или деятельности.
4- Морфологический парадокс возникает за счет того, что опи­
сание феноменологии мы пытаемся представить как анализ
структуры, строения объекта. При этом неизбежно возникают
мнимые связи, за которыми скрываются социальные програм­
мы. Например, фигурки на шахматной доске сами по себе никак
не взаимодействуют друг с другом, их «жизнь» на шахматной
доске целиком задана правилами игры.
Рефлексия и рефлексивные преобразования
Глава V

I I роблемы исследования
систем с рефлексией

Как уже отмечалось выше, на базе формирования языка и речи

происходит вербализация образцов и переход от непосредствен­
ных социальных эстафет к опосредованным. Это отнюдь не отме­
няет исходного эстафетного механизма, но значительно обогаща­
ет картину социальной реальности и порождает новые проблемы.
Прежде всего, мы сталкиваемся здесь с явлением рефлексии и с
особенностями изучения рефлектирующих систем. Действитель­
но, любая вербализация образцов представляет собой акт осоз­
нания того, что мы делаем или должны делать, являясь тем самым
актом рефлексии. Поэтому теория опосредованных социальных
эстафет неизбежно совпадает в своих основах с теорией рефлек­
сии и систем с рефлексией.

ΊΤΟ ТАКОЕ РЕФЛЕКСИЯ?

1. Традиционное понимание
В существующей литературе понятие рефлексии используется,
как правило, в очень общем и достаточно расплывчатом смысле
этого слова. При этом существует манера перечисления разных
точек зрения от Локка до наших дней, что еще более усугубляет
многозначность и неопределенность термина. Разумеется, в кон­
тексте той или иной системы философских взглядов слово «реф­
лексия» приобретает особый смысл. Мы, однако, ставим своей
задачей рассмотреть такое явление, как рефлексия или, точнее,
системы с рефлексией, не в историко-философской ретроспек-
136 Глава V

тиве, a в контексте вполне современных проблем, с которыми

постоянно сталкивается гуманитарная наука, сталкивается лю­
бой гуманитарий независимо от того, осознает он это или не
осознает.
В «Новой философской энциклопедии» 2θθΐ года читаем
следующее: «Рефлексия — понятие философского дискурса, ха­
рактеризующее форму теоретической деятельности человека,
которая направлена на осмысление своих собственных действий,
культуры и ее оснований; деятельность самопознания, раскры­
вающая специфику душевно-духовного мира человека. Рефлексия
в конечном итоге есть осознание практики, мира культуры и ее
модусов — науки, искусства, религии и самой философии»1.
Здесь бросается в глаза странное сочетание сравнительно
простых и понятных утверждений с утверждениями очень
сложными по своему содержанию и поэтому достаточно неопре­
деленными. Автор точно боится, что определяемый термин ока­
жется слишком простым и понятным, и поэтому тут же добавляет
«сложности». Судите сами. Сказано, что рефлексия — это дея­
тельность человека, «которая направлена на осмысление своих
собственных действий». На первый взгляд кажется, что все по­
нятно. Но тут же добавлено, что это «форма теоретической дея­
тельности», что это раскрытие специфики «душевно-духовного
мира человека», что это осознание оснований культуры. Сказа­
но, что «рефлексия в конечном итоге есть осознание практики».
Опять-таки более или менее ясно, но тут же появляется мир
культуры и ее модусы. Нужно ли сразу осуществлять такой ска­
чок от осознания человеческих действий до выявления исход­
ных оснований культуры? Впрочем, мы в данном случае вовсе не
критикуем автора. Он писал энциклопедическую статью, кото­
рая призвана была отразить реальную практику словоупотреб­
ления, а под рефлексией действительно понимают и одно, и дру­
гое, и третье.
Но теоретические проблемы, как нам представляется, воз­
никают только на базе более или менее простых и четких моде­
лей и тогда, когда наши понятия более или менее определены.
Иными словами, подлинная сложность в смысле богатства по­
знавательных возможностей, задач и результатов — это следст­
вие простоты. Поэтому мы начнем с уточнения того, что мы бу­
дем понимать под рефлексией или системами с рефлексией, и
постараемся ограничить себя рассмотрением максимально про­
стых ситуаций. Возьмем самое простое и, казалось бы, понятное:
1
Новая философская энциклопедия. Т. 3· — M., 200i. С. 445·
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 37
рефлексия — это форма деятельности человека, «которая направ­
лена на осмысление своих собственных действий». Это очень
традиционное представление, почти проходная фраза. Мы при­
мем это в качестве исходного пункта для обсуждения, оставляя
за собой право отказаться в дальнейшем от такого понимания
или, по крайней мере, существенно его уточнить. А уточнения
явно необходимы. Например, следует ли понимать под рефлек­
сией осознание тех или иных действий самим индивидом, кото­
рый их осуществляет, или такое осознание может быть осущест­
влено и другим человеком, наблюдающим происходящее со
стороны? Следует ли под рефлексивным осознанием понимать
некоторое словесное описание или возможна рефлексия, не вы­
раженная в языке?

2. Рефлексия и деятельность
Но дело не только в уточнениях. А нельзя ли высказать против
такого понимания какие-либо принципиальные возражения?
Нам представляется, что можно. Обратим внимание на следую­
щие два пункта: 1. Рефлексия рассматривается как форма дея­
тельности; 2. Она представляет собой осознание человеческих
действий. Начнем с вопроса: а что понимается под человечески­
ми действиями, которые подлежат осознанию? Очевидно, что
наши действия — это вовсе не физические и не физиологические
явления. Допустим, мы говорим, что человек написал на доске
слово «ангел». Почему мы выделили именно это действие как
нечто законченное? Можно представить это действие как со­
стоящее из нескольких тоже законченных действий: написание
буквы «а», буквы «н» и т. д. Но ведь с точки зрения физики или
физиологии такое разбиение совершенно не оправдано: человек
писал слово, не отрывая руки, процесс трения не прекращался,
мел продолжал разрушаться, мышцы продолжали работать...
Может быть, законченность действия определяется получением
продукта, т. е. в данном случае отдельных букв или слова «ан­
гел» в целом? Но это тоже определяется не физикой и не фи­
зиологией, а прежде всего той задачей, которую мы перед собой
поставили. Кроме того, любая буква или слово могут быть пред­
ставлены в огромном количестве вариантов, которые мы поче­
му-то воспринимаем как одно и то же. Уже Ф. де Соссюр пони­
мал бесперспективность концентрации внимания на чисто
физических и физиологических аспектах речи: «Если бы оказа­
лось возможным при помощи киносъемки воспроизвести все
138 Глава V

движения рта или гортани, порождающие звуковую цепочку, то

в этой смене артикуляций нельзя было бы вскрыть внутренние
членения: начало одного звука и конец другого»2. Итак, что же
такое действие, и не является ли это действие, которое мы якобы
осознаем в рефлексии, продуктом самой рефлексии?
Полагаю, что это именно так. Вспомним известную притчу
о Шартрском соборе. На строительстве собора в средневековом
городе Шартре спросили трех человек, каждый из которых катил
тачку с камнями, что они делают. Первый пробормотал: «Тачку
тяжелую качу, пропади она пропадом». Второй сказал: «Зараба­
тываю хлеб семье». А третий ответил с гордостью: «Я строю Шартр-
ский собор!» Оставим в стороне этическое содержание притчи.
Нам важно следующее: на этой модели хорошо видно, что дея­
тельность — это продукт рефлексии. Надо различать поток че­
ловеческой активности сам по себе и деятельность, которая все­
гда связана с постановкой некоторой цели. Только осознание
цели, т. е. конечного продукта, который должен быть получен,
превращает физическую активность в деятельность. В активно­
сти самой по себе мы не способны однозначно выделить даже
отдельные операции, ибо операция тоже задается путем указа­
ния на некоторый промежуточный продукт. Это примерно так
же, как нельзя выделить слова в потоке речи на незнакомом нам
языке.
Итак, рефлексия — это не столько осмысление, сколько по­
рождение человеческой деятельности или человеческих дейст­
вий. Возникает, однако, кардинальный вопрос: а можно ли в та­
ком случае саму рефлексию считать деятельностью? Согласно
всему уже сказанному, рефлексия в исходной своей форме не
может быть деятельностью, ибо для этого она сама нуждается в
рефлексии. Ну, а что же она такое? Простое и привычное утвер­
ждение, согласно которому рефлексия есть осознание наших
действий, при более внимательном рассмотрении перерастает
в проблему.
Для ответа попробуем несколько дифференцировать наши
представления. Начнем с примера. Любой ученый-эксперимен­
татор, поставив какой-то эксперимент, строит затем его описа­
ние. Вероятно, это акт рефлексии. Но построенное описание в
принципе должно отвечать на два вопроса: 1. Что именно было
сделано? 2. С какой целью это делалось? Ответ на первый вопрос —
это описательная компонента рефлексии, ответ на второй — ком-
2
Соссюр Ф. Труды по языкознанию. — М., 1977· С. 75·
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 39
понента целеполагающая. В принципе, как следует из уже ска­
занного, первое, т. е. описание, невозможно без второго. И если
речь идет об операциях, которые мы представляем как далее не­
разложимые, то указанные компоненты полностью совпадают.
Сравним друг с другом два описания: 1. «Я пишу книгу»; 2. «Я пи­
шу диссертацию». Перед нами два действия с разными целевыми
установками. Но можно ли здесь выделить и обособить описа­
тельную компоненту? Вероятно, нет. Но в случае сложных актов
деятельности, в составе которых мы выделяем и перечисляем
последовательные цепочки операций, такое перечисление отно­
сительно обособляется от целевой установки акта в целом. Оче­
видно, например, что написание книги или диссертации можно
разложить на множество более элементарных действий, и не ис­
ключено, что они в обоих случаях будут существенно совпадать.
Совпадают операции, но не целевые установки.
В случае с Шартрским собором у первого из опрошенных
доминирует описательная компонента, у остальных — целепола-
гание. Описание эксперимента в принципе предполагает пере­
числение реализованных операций, т. е. существенное присутст­
вие описательной компоненты. Цель при этом иногда вовсе и не
указывается. Но откуда мы знаем, что речь идет именно об экс­
перименте, а не о получении, например, какого-то вещества? Пу­
тем непосредственного наблюдения за действиями химика мы
едва ли сумеем это установить. Но та ситуация, в которой осуще­
ствляются действия, а также включение полученного описания в
текст монографии или статьи позволяют предполагать, что речь
идет именно об эксперименте, а не о производственном акте.
Целевая установка здесь задана наукой в целом. Впрочем, как
все мы понимаем, целевые установки отдельного ученого вовсе
не обязательно совпадают с ценностями науки как социального
института.
Теперь мы можем ответить на некоторые поставленные
выше вопросы. Очевидно, например, что описательная компо­
нента рефлексии всегда представлена в языковой форме, но этого
нельзя сказать о целеполагании. Столь же очевидно, что описа­
ние производственного акта или проведенного эксперимента —
это некоторые целенаправленные акты деятельности, в которых
описание выступает в качестве продукта. Но этого опять-таки
нельзя сказать об акте целеполагания. Однако, строго говоря,
рефлексия выступает как некоторая целостность, и акт целепо­
лагания играет в ее составе ведущую роль. Поэтому нам еще пред­
стоит ответить на многие вопросы относительно того, что такое
рефлексия.
140 Глава V

ОиСТЕМЫ С РЕФЛЕКСИЕЙ
Но оставим пока все это в стороне и попробуем хотя бы грубо
и предварительно уточнить, об объектах какого типа пойдет
речь в данной главе. Под системами с рефлексией мы будем по­
нимать такие социальные образования, которые, осуществляя оп­
ределенное поведение, способны это поведение описывать в виде
последовательности целенаправленных действий и использовать
полученные описания для дальнейшего воспроизводства этих
действий. Под поведением при этом мы понимаем просто неко­
торую активность безотносительно к ее целям и продуктам. Мож­
но, например, сказать, что человек идет по дороге, не фиксируя,
куда именно он идет и зачем. Именно рефлексия превращает
поведение в деятельность, фиксируя цель, ради которой это по­
ведение осуществляется.
В окружающей нас социальной реальности мы постоянно
сталкиваемся с рефлексией и с рефлектирующими системами.
Ученый ставит эксперимент и его описывает, чтобы другие чле­
ны научного сообщества могли его повторить. Это и есть реф­
лексия. Носители языка осуществляют определенное речевое
поведение, не нуждаясь при этом в каких-либо правилах. Но эти
правила нужны для того, кто хочет усовершенствовать или зано­
во освоить этот язык. И вот появляются словари и нормативные
грамматики, задающие правила словоупотребления и построе­
ния предложений, предписывающие нам, что надо делать, что­
бы выразить в данном языке то или иное содержание. Это тоже
рефлексия. Влияет ли она на самих носителей языка? Полагаю,
да. Она в какой-то степени канонизирует язык, закрепляя его
нормы. Очевидно, что такая рефлексия и сама должна быть вы­
ражена в языке. Столь же очевидно, что указанное каноническое
описание языка реализует не каждый говорящий на этом языке,
а лингвист, который его исследует, опираясь при этом отнюдь не
только на собственный опыт. Иными словами, рефлексию по
поводу каких-либо действий вовсе не обязательно должен осу­
ществлять тот, кто действует. К этому последнему пункту мы еще
вернемся.
Можно сказать, что речевое общение людей, наука, произ­
водство, литература и т. п. — все это системы с рефлексией. Все
социальные образования, в рамках которых люди реализуют оп­
ределенное поведение, фиксируя при этом в языке цели и нор­
мы этого поведения, — все это системы с рефлексией. Для кон­
траста приведем еще один пример. Представим себе археолога,
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 41
который реконструирует и описывает технологию производства
каменных орудий эпохи палеолита. Можно ли считать, что он
осуществляет акты рефлексии? Вероятно, нет, ибо полученные
описания никак не могут быть заимствованы и использованы
первобытным человеком, поведение которого фиксирует архео­
лог. Иными словами, рефлексия — это не просто некоторое опи­
сание человеческого поведения. Это такое описание, которое
становится или в принципе может стать элементом той системы,
которая это поведение осуществляет. Именно поэтому мы пред­
почитаем говорить не о рефлексии самой по себе, а о системах
с рефлексией.
Применение этого термина к науке может вызвать некото­
рое недоумение, с которым автор неоднократно сталкивался.
Действительно, разве наука познает и описывает сама себя, раз­
ве в этом ее задача? Очевидно, что, по крайней мере, естество­
знание нацелено не на изучение науки, а на изучение природных
явлений. Но, строго говоря, самих себя не изучают и гуманитар­
ные дисциплины. Науковедение, например, строит знания не о
себе, а о физике, химии, биологии... Короче, наука познает внеш­
ние по отношению к ней явления, но никак не себя самое.
Все это так, и тем не менее наука не существует без описа­
ния экспериментов и методов исследования, без формулировки
своих задач, без обсуждения предмета отдельных дисциплин...
Более того, при ближайшем рассмотрении довольно легко прий­
ти к выводу, что фактически почти все в науке сводится к реф­
лексии. Кое-что, разумеется, надо отбросить с самого начала.
Рассмотрим это более подробно. Стоит хотя бы бегло просмот­
реть с десяток учебных курсов или монографий из разных об­
ластей знания, и мы найдем уйму сведений и об истории этих
областей, и о закономерностях их развития. Нет никаких осно­
ваний относить все это к научной рефлексии. Просто любой
ученый, будучи химиком или биологом, может в то же время ин­
тересоваться и живописью, и историей своей науки, и теорией
познания. Живописью или историей в данном случае интересу­
ется физик, а не физика, ученый, а не наука.
Но, даже отбросив все эти привходящие компоненты науч­
ных текстов и сосредоточив свое внимание на науке как таковой,
мы не избавимся от представления, что наука — это и есть реф­
лексия. Действительно, можно ли провести резкую границу ме­
жду описанием объекта и описанием деятельности с объектом,
между знанием о мире и знанием возможностей и границ чело­
веческой деятельности? Представьте себе, что вы описываете
способ получения какого-либо химического соединения. Следу-
142 Глава V

ет ли рассматривать это как описание деятельности химика, т. е.

как продукт его рефлексии, или перед нами характеристика по­
лучаемого вещества? Очевидно, что имеет место и первое, и вто­
рое одновременно и, более того, едва ли можно названные ас­
пекты полностью отделить и противопоставить друг другу.
Любые знания о мире связаны в конечном итоге с человеческой
практикой, с человеческой деятельностью, без этой связи они,
вероятно, просто не существуют. Но что же в таком случае в нау­
ке не является рефлексией?
Наука, несомненно, не ставит перед собой задач самопозна­
ния, ее задача — познание некоторой внешней реальности. Но,
решая эту задачу, она вынуждена постоянно фиксировать в язы­
ке проделанную работу, осуществляя тем самым и акты рефлек­
сии. Так что же она делает: познает мир или себя самое? Думаю,
что ключ к разгадке дает нам притча о Шартрском соборе. Чело­
век, который, согласно его утверждению, строит собор, одно­
временно зарабатывает и хлеб семье. Наука тоже прежде всего
познает мир, но одновременно строит и рефлексивную картину
деятельности ученых. В последующих главах мы рассмотрим это
более подробно.

/ \ в Е СТРАТЕГИИ РЕФЛЕКТИРУЮЩИХ
СИСТЕМ
В «Воспоминаниях» Ксенофонта до нас дошел следующий раз­
говор Сократа с Евфидемомз. Сократ спрашивает, куда отнести
ложь, к делам справедливым или несправедливым. Евфидем от­
носит ее в разряд несправедливых дел. В этот же разряд попа­
дают у него обман, воровство и похищение людей для продажи в
рабство. Сократ переспрашивает его, можно ли что-нибудь из
перечисленного считать справедливым, но Евфидем отвечает
решительным отрицанием. Тогда Сократ задает вопрос такого
рода: справедливы ли обман неприятеля, грабеж жителей не­
приятельского города и продажа их в рабство? И все эти поступ­
ки Евфидем признает справедливыми. Он уточняет свою точку
зрения и говорит, что несправедливо обманывать не врагов,
а друзей. Но Сократ опять приводит пример: а справедливо ли
обманом дать лекарство больному ребенку? И Евфидем вынуж­
ден признать это справедливым.

з Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. — М., 1993· С. 119-121.

Проблемы исследования систем с рефлексией 1 43
В контексте нашего обсуждения разговор интересен тем, что
демонстрирует достаточно простой и ясный пример рефлекси­
рующей системы. Действительно, Сократ фактически требует от
Евфидема рефлексивного осознания того, что тот понимает под
несправедливостью, требует осознания или вербализации образ­
цов словоупотребления. Евфидем формулирует несколько «пра­
вил», утверждая, что несправедливыми следует считать ложь, гра­
беж, продажу в рабство. Важно подчеркнуть, что любая попытка
уточнения или определения такого рода понятий, которые до
этого использовались только в рамках непосредственных эста­
фет словоупотребления, представляет собой типичный акт реф­
лексии.
Но вернемся к беседе Сократа, ибо мы далеко не исчерпали
ее содержания. Евфидем не только рефлектирует, он почему-то
тут же отказывается от результатов своей рефлексии. Что же за­
ставляет его неожиданно отказаться от им же сформулирован­
ных правил? Ведь, казалось бы, на последующие вопросы Со­
крата он должен отвечать примерно так: «Но я же уже сказал,
Сократ, что ложь несправедлива!» Но Евфидем этого не делает,
он сразу сдается перед лицом некоторой невидимой для нас си­
лы. Впрочем, сила эта, как мы понимаем, просто представлена
набором образцов словоупотребления, которые находятся в поле
зрения Евфидема. Сократ просто о них напоминает. И вот эти
образцы оказываются «сильнее» сформулированных в рефлек­
сии правил.
Все это интересно в том плане, что демонстрирует две воз­
можных стратегии поведения рефлектирующей системы. Первая
стратегия состоит в том, чтобы в ситуациях, когда рефлексивные
предписания противоречат непосредственным образцам, отда­
вать предпочтение последним. Именно так и поступает Евфи­
дем. Стратегии подобного рода достаточно распространены в
науке. Речь при этом идет не только о продуктах рефлексии
в буквальном смысле слова, но и о вербальных программах во­
обще. Приведем пример из истории геологии, хорошо это иллю­
стрирующий.
Академик Н.М. Страхов в своей работе, посвященной исто­
рии развития отечественной литологии, отмечает, что еще в
1923 г. Я.В. Самойловым была сформулирована программа ра­
бот по изучению осадков и осадочных пород. Эту программу
Страхов оценивает очень высоко. Статья Я.В. Самойлова, — пи­
шет он, — «сознательно ставила задачу создания литологии имен­
но как науки и в соответствии с этим разработала глубоко про-
144 Глава V

думанную программу исследований»4. И тут же Страхов пишет:

«К сожалению, эта статья давно и глубоко забыта»5. И как забыта!
Оказывается, что она не упоминается ни в солидных историче­
ских обзорах, ни в юбилейных статьях, посвященных литологии,
ни в одном из учебников и, наконец, она даже не фигурировала
в дискуссии по литологическим проблемам, где центральное ме­
сто занимали вопросы методологии. Что же произошло? Как
могла быть забыта такая интересная и значимая работа? Отве­
чая на этот вопрос, Н.М. Страхов формулирует следующее общее
положение, которое можно назвать законом Страхова: «Судьбы
программных статей вообще, — пишет он, — за редчайшим ис­
ключением, одинаковы: если эту программу не реализует сам
автор ее (вместе с коллективом) или же кто-либо из учени­
ков, действительно проникнувшийся идеями учителя, то она
быстро забывается, а реальная научная работа идет совсем
по другому руслу»6. А нельзя ли это обобщить в виде такого ут­
верждения: непосредственные образцы «сильнее» вербализо­
ванных предписаний?
В работе Н.М. Страхова содержится любопытный факт, на
который нельзя не обратить внимания. Он пишет, что еще при
жизни Самойлова им и его сотрудниками «проводится изучение
и освоение методов механического анализа осадков и выбор из
них наилучшего, налаживается методика химического и особен­
но спектроскопического анализа осадков и пород. Перед Бюро
Международного геологического конгресса им ставится вопрос о
необходимости "единства механической характеристики осадоч­
ных пород", т. е. о выборе единой шкалы размерных фракций
зерен и их номенклатуры »7. А страницей позже, говоря об уче­
никах Самойлова, Страхов отмечает, что в их исследованиях по­
лучили развитие лишь некоторые идеи учителя, «касающиеся
технических приемов работы (механический анализ, его стан­
дартизация), но вовсе утрачена основная идейная установка».
Но ведь технические приемы работы — это как раз то, что было
начато еще при жизни Я.В. Самойлова, то, что он оставил своим
ученикам на уровне непосредственных образцов. Именно это они
и взяли, утратив программу в целом, которую Самойлов мог ука­
зать только в форме словесного предписания.

4 Страхов Н.М. Развитие литогенетических идей в России и СССР. — М.,

1971· С. 13-
s Там же.
6
Там же. С. ι8.
7 Там же. С. 17.
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 45
Возможна и вторая стратегия. Мы при этом не рассматрива­
ем тех случаев, когда непосредственных образцов вообще нет в
поле нашего зрения. Очевидно, что тогда нам ничего не остает­
ся, как действовать в рамках опосредованной эстафеты. Но дру­
гая стратегия возможна и в описанной ситуации. Как уже отме­
чалось, Евфидем мог занять такую позицию: «Я же уже сказал,
Сократ, что ложь несправедлива». Определяющим при этом ста­
новится рефлексия, рефлексивные предписания заглушают непо­
средственные образцы. Такая позиция — это позиция теоретика.
При последовательном ее проведении она с необходимостью по­
рождает различного рода идеализации в качестве защитных
поясов. Попробуем продолжить беседу при условии, что Евфи­
дем занимает именно такую позицию. Сократ, допустим, указы­
вает, что на войне, если мы не обманем противника, то можем
погибнуть сами, а если не дадим обманом лекарство больному
сыну, то он может умереть. А справедливо ли это? Как быть Ев-
фидему? Один из возможных путей состоит в следующем: «Ты
спрашиваешь меня, что такое справедливость, Сократ, я отве­
чаю. А можно ли быть справедливым в этом мире — это другой
вопрос». Такой ответ и равносилен появлению идеализации:
справедливость определяется для некоторого идеального мира.
Ситуации подобного рода постоянно встречаются в науке.
Вот пример такой смены стратегий применительно к механике.
В предисловии к лекциям Н.Е. Жуковского «Теоретическая ме­
ханика» Вл. Голубев пишет, что «эти лекции являются итогом
весьма длительной преподавательской работы знаменитого рус­
ского ученого и представляют собой замечательный памятник
решительного перелома в воззрениях на роль и значение меха­
ники...» В чем же Голубев видит суть указанного перелома? «До
Н.Е. Жуковского, — продолжает он, — университетский курс ме­
ханики рассматривался как чисто умозрительный, а сама теоре­
тическая механика рассматривалась как часть математики... Для
лекций Н.Е. Жуковского характерен решительный отказ от по­
добной точки зрения. Н.Е. Жуковский рассматривает механику
как естественную науку, изучающую механические движения,
наблюдаемые в природе...»8. Можно с улыбкой сказать, что Жу­
ковский занимает ту же позицию, что и Евфидем, опираясь на
образцы практической и экспериментальной деятельности. А вот
с математиками Сократу пришлось бы туго, и никакого диалога
не получилось.
8
Жуковский Н.Е. Теоретическая механика. — М.-Л., 1950· С. 9-
146 Глава V

Две стратегии рефлексии часто дают о себе знать при обсу­

ждении вопросов терминологии. В одном случае большое зна­
чение придается исходному смыслу слов, в другом — они просто
игнорируются. В математике и физике доминирует вторая стра­
тегия: цвет кварков не имеет ничего общего с цветом в обычном
смысле слова, алгебраическое кольцо — с кольцом обручальным.
В гуманитарных науках, напротив, превалирует первая стратегия.

п,юдходы к ИЗУЧЕНИЮ
РЕФЛЕКТИРУЮЩИХ СИСТЕМ
1. Надрефлексивная позиция
Систему с рефлексией можно представить как состоящую из
двух блоков, связанных друг с другом прямой и обратной свя­
зью, где блок D — это поведение системы, a R — рефлексия, т. е.
определенное описание реализуемых акций. Будем пока фикси­
ровать свое внимание в основном на описатель­
R I ных компонентах рефлексии. Трудность, однако, в
том, что совершенно не ясно, как исследовать сис­
тему такого рода. Мы сталкиваемся здесь с пара­
доксальной ситуацией: изучаемая система сама
но себя описывает, и при этом нет оснований пола­
гать, что ее описания в чем-то неадекватны. Мож­
но ли найти что-либо подобное в мире естествознания? На пер­
вый взгляд кажется, что нет. Ни атомы, ни элементарные части­
цы не рассказывают физику о своем поведении на родном ему
языке.
Проанализируем ситуацию более подробно. Допустим, фи­
зик или химик ставят научный эксперимент и публикуют ста­
тью, в которой осознают и описывают осуществленные акции.
Как должен поступать исследователь науки, историк или фило­
соф? У него два пути. Первый — просто заимствовать рефлек­
сивные описания и в лучшем случае их как-то систематизиро­
вать. Мы, таким образом, фактически отказываемся от какого-
либо самостоятельного исследования и присваиваем себе чужие
результаты. Не секрет, что это и фактически имеет место. Напри­
мер, в философской литературе очень часто можно встретить ут­
верждение, что теория строится относительно так называемых
идеальных объектов типа материальной точки, абсолютно твер­
дого тела и т. д. Но об этом на каждом шагу пишут сами иссле­
дователи, т. е. представители тех научных областей, которые при-
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 47
зван изучать философ науки. Если мы спросим у философа, что
собой представляет такой идеализированный объект, как мате­
риальная точка, то он тоже, как правило, повторит формулировку,
которую легко найти в любом курсе механики. Уверен, что мно­
гие из моих коллег просто пожмут плечами и спросят: «А как же
иначе?»
Существует, вероятно, второй путь — надо найти собствен­
ную исследовательскую позицию, собственный подход, отлич­
ный от рефлексии. Можно, например, рассуждать так: рефлек­
сию интересует поведение системы, а нас — система в целом,
включая и саму рефлексию. В этом случае иногда говорят о двух
исследовательских позициях: «внутренней» и «внешней». Ис­
следователь рефлектирующей системы пытается как бы вывести
себя за пределы этой системы и посмотреть на нее со стороны.
Назовем такую позицию надрефлексивной.
Схематически это можно изобразить следующим образом.
Четырехугольник N обозначает здесь «внешнего» наблюдателя,
занимающего надрефлексивную позицию, а пунктирная линия
выделяет систему с рефлексией как некоторую целостность. Речь
при этом идет, разумеется, не о пространственных отношениях,
а о специфике исследовательской позиции, о специфике подхода
к исследованию объекта. Можно поэтому с рефлексивных пози­
ций описывать поведение других людей, а можно занять над­
рефлексивную позицию по отношению к самому себе.
На схеме, казалось бы, все просто, но от трудностей мы не
избавились. Как должен работать исследователь, занимая место
N? Можно сказать, что он должен описать поведение системы Д
затем описание этого поведения в R и, наконец, обратное воз­
действие R на D. Но ведь поведение системы уже зафиксировано
в рефлексии. Должны ли мы просто повторить это описание?
Одно дело, если бы рефлексия ошибалась, и мы имели бы воз­
можность ее исправлять. Тогда схема наших рассуждений могла
бы иметь такой вид: система на самом деле реализует поведение
А, но рефлексия воспринимает его τ г
как D2, что приводит к следующим
последствиям... Но мы, как уже
отмечалось выше, вправе предпо­ R
лагать, что рефлексия вполне аде­ àν
—• Ν
кватна. Конечно, она может быть ^
и ошибочной, но это никак нельзя
брать за правило. А тогда работа D
исследователя начинает выглядеть
как некоторая тавтология: систе- L
148 Глава V

ма реализует поведение ft, рефлексия описывает это поведение

как ft, в силу чего система продолжает повторять это поведение,
т. е. ft.
Однако, и это принципиально важно, тавтологии можно из­
бежать за счет ряда дополнительных предположений. Допустим,
что первоначально поведение системы осуществлялось без ка­
ких-либо описаний, т. е. в рамках непосредственных социальных
эстафет. Предположение вполне правомерное, ибо, как мы уже
видели, большинство наших акций именно так и осуществляет­
ся. Что же происходит, когда возникают рефлексивные описа­
ния нашего поведения? Появляется принципиально новый ме­
ханизм социальной памяти, новый механизм воспроизведения
поведенческих актов. Одно дело освоение родного языка ребен­
ком, другое — освоение его по грамматикам и словарям, как это
часто делают взрослые люди.
Обратите внимание, в приведенном рассуждении уже нет ни­
какой тавтологичное™. Но за счет чего? За счет того, что мы ста­
ли говорить не только о содержании поведения, но и о его меха­
низмах, о механизмах воспроизводства поведенческих актов. Но,
может быть, в этом и состоит специфика надрефлексивной пози­
ции? Рефлексия описывает содержание поведения, его феноме­
нологию, а исследователь N плюс к этому — механизмы его вос­
произведения и, главное, их взаимоотношения друг с другом.

2. Особенности рефлексивного описания

Близкую позицию занимает П. Фейерабенд, противопоставляя
друг другу участника процесса и внешнего наблюдателя. «На­
блюдатель хочет знать, что происходит, а участник — что ему
делать. Наблюдатель описывает жизнь, в которой сам не участ­
вует (разве только случайно), участник же хочет устроить свою
собственную жизнь и спрашивает себя, какую позицию он дол­
жен занять по отношению к факторам, пытающимся повлиять
на нее»9. Обратите внимание, участника интересуют конкретные
программы: что следует делать в данной ситуации. А наблюдатель
просто описывает жизнь, включая не только программы дея­
тельности, но, вероятно, и механизмы их формирования и раз­
вития.
Если принять противопоставление Фейерабенда, то рефлексия
всегда утилитарна: она отталкивается от задачи, которую надо
'9 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. — М., 1986.
С. 480-481.
Проблемы исследования систем с рефлексией 1 49
решить, она пытается построить акт деятельности, который при­
водил бы в данных условиях к решению этой задачи. Характер
процедур, которые она при этом фиксирует, определяется имен­
но задачей и обстоятельствами. Ее при этом совершенно не ин­
тересуют объективные механизмы нашего поведения: почему,
например, одни и те же задачи человек решал различным обра­
зом в разные исторические эпохи, почему мы действуем или ве­
дем себя так, а не иначе, и действительно ли это обусловлено си­
туацией, а не традицией? Ее это не интересует, ибо, вообще
говоря, не помогает решению ее задач. В отличие от этого пози­
ция надрефлексивная — это, прежде всего, позиция ученого, ко­
торый, фиксируя феноменологию поведения, пытается ее объяс­
нить на базе выявления каких-то социальных механизмов.
Итак, можно внести еще одно уточнение в наше понимание
рефлексии. В дальнейшем мы будем предполагать, что речь идет
об описании феноменологии человеческого поведения в форме
целенаправленной деятельности. Иными словами, если мы на­
чинали с функциональной характеристики рефлексии просто как
описания человеческой активности, то теперь мы можем специ­
фицировать ее по содержанию, противопоставляя друг другу фе­
номенологический и объясняющий подходы. Можно поэтому
говорить, что человек, фиксирующий в своем описании феноме­
нологию деятельности, стоит на рефлексивной позиции, которая
фактически совпадает с понимающим подходом. Эта позиция
дает о себе знать при обсуждении широкого круга проблем теории
познания, эпистемологии и философии науки. В частности, на­
пример, любая попытка объяснить или вывести те или иные
особенности познания из объекта — это скрытое свидетельство
рефлексивной позиции. Рефлексия, как мы уже отмечали, всегда
рассматривает поведение в свете решения определенной задачи
при определенных объективных обстоятельствах. В частности,
хотелось бы подтвердить, что все телеологические объяснения
того или иного поведения, о которых речь шла выше, представ­
ляют собой его рефлексивное описание, ибо фиксируют содер­
жание образцов в форме целесообразной деятельности.

3. Парадоксы рефлексивной позиции

Противопоставление рефлексивного и надрефлексивного под­
ходов принципиально важно для семиотики и эпистемологии,
избавляя их от многих методологических трудностей и парадок­
сов. Исследуя, например, науку с рефлексивных позиций, мы не
только начинаем заниматься своеобразным «плагиатом», но плюс
150 Глава V

к этому сплошь и рядом берем на себя обязанности участника

исследовательского процесса. С этим, в частности, связаны труд­
ности, с которыми сталкивается лингвистика при изучении
значений. Вот что пишет по этому поводу известный лингвист
Л. Блумфилд: «Ситуации, которые побуждают человека гово­
рить, охватывают все предметы и события во вселенной. Чтобы
дать научно точные определения значения для каждой формы
языка, мы должны были бы иметь точные научные сведения обо
всем, что окружает говорящего. Однако реальный объем челове­
ческих знаний чрезвычайно мал»10. Именно этот факт приводит
Блумфилда к мысли, что «определение значений является уяз­
вимым звеном в науке о языке и останется таковым до тех пор,
пока человеческие познания не сделают огромного шага вперед
по сравнению с современным их состоянием»11.
Получается так, что, описывая язык, описывая наши поня­
тия, мы одновременно описываем и мир; выделив для изучения,
казалось бы, очень локальный объект — значение, мы, сами того
не желая, взвалили на свои плечи непосильную задачу разви­
вать человеческие знания о Вселенной. Разве это не парадокс!
В чем же дело? А в том, что, встав на рефлексивную позицию, мы
тем самым стали и участниками процесса развития языка, стали
элементом рефлектирующей системы. Но язык эволюционирует
только в составе Культуры в целом. Поэтому, начав с изучения
языка, мы и попадаем неминуемо в мир познания вообще.
Но действительно ли это так? Давайте попробуем не пойти
по этому пути. Нас не интересует ни мир атомов и молекул, ни
мир галактик и звездных скоплений, нас интересует человече­
ский язык, человеческие понятия. Есть, например, такое понятие
«поваренная соль», которым мы постоянно пользуемся в быту.
Описывая в связи с этим феноменологию человеческого поведе­
ния, мы обнаружим, что это слово используется доя обозначения
класса ситуаций, в которых так или иначе присутствует некото­
рое вещество, обладающее определенными специфическими при­
знаками. Но, сказав это, мы уже снова попали на путь описания
совсем не тех объектов, с которых начинали: мы начали с языка,
а кончили веществами и их признаками. Идя дальше в этом на­
правлении, мы обнаруживаем, что слово «поваренная соль» обо­
значает NaCl. Это нам подсказывает химия. А если бы химия
этого еще не знала? Неужели задача лингвиста или логика мо­
жет состоять в том, чтобы самостоятельно разрабатывать соот-
10
Блумфилд Л. Язык. 1968. С. 142.
11
Там же. С. 143·
Проблемы исследования систем с рефлексией 151
ветствующие представления? А теперь давайте подумаем о том,
что происходит, когда речь идет не о бытовых понятиях, а о значе­
нии научных терминов. Неужели в задачи исследователя науки
входит определение значений таких понятий, как «масса» «эн­
тропия», «энергия» и т. д.?! Выше мы видели, что и сами физи­
ки не очень-то с этим справляются.
Нечто аналогичное имеет место и при попытках рефлек­
сивного описания исторического развития наук. Приведем кон­
кретный пример, показывающий реальность этой проблемы.
Допустим, что историк математики пытается описать способы
работы Евклида. Он обнаруживает, что в своих доказательствах
Евклид интуитивно опирается на некоторые предпосылки, кото­
рые им самим явно не сформулированы. Казалось бы, описание
того, что делал и как рассуждал Евклид, предполагает точную
формулировку указанных предпосылок. Посмотрим, однако, к
чему приведет такого рода экспликация. Мы получим, вероятно,
нечто похожее на аксиоматику Гильберта, т. е. не только переве­
дем труд, созданный примерно за триста лет до нашей эры, на
математический язык конца XIX века, но и сильно двинем гео­
метрию вперед. Парадоксальный результат: историк хочет опи­
сать развитие науки, а оказывается ее творцом.
В чем же дело? Очевидно, что Евклид не мыслил в рамках
аксиоматики Гильберта. Он просто опирался на современные
ему образцы геометрических рассуждений. Утверждая это, мы,
однако, фиксируем только некоторый механизм его деятельно­
сти, но ничего не говорим о ее содержании. Хотелось бы, разу­
меется, что-то сказать и о содержании, но это неизбежно приво­
дит к фиксации феноменологии соответствующей деятельности,
т. е. к ее характеристике с рефлексивных позиций. Эксплицируя
неявные аксиомы Евклида, историк как раз и получает такого
рода характеристику. То, что это делает не сам Евклид, не имеет
в данном случае никакого значения. Перед нами рефлексия, ко­
торую осуществляет историк над деятельностью Евклида.
***
Итак, любую социальную эстафету можно рассматривать
с двух точек зрения: во-первых, можно фиксировать средствами
языка содержание образцов, во-вторых, — выявлять те эстафет­
ные структуры, благодаря которым как раз это содержание и
существует. Первая точка зрения — это позиция рефлексии, ко­
торая, как было показано, совпадает с понимающим подходом,
вторая связана с объясняющим подходом. Рефлексия, фиксируя
содержание социальной памяти, играет очень важную роль в про-
152 Глава V

цессах социализации и трансляции опыта, но ее при этом не ин­

тересует, как эта социальная память устроена. Она сама образует
элемент этого устройства на определенном этапе его развития.
Очевидно, что возникновение речи и переход от непосредственных
образцов к языковым средствам фиксации опыта — это револю­
ция в развитии человечества. И революция эта проходит много
этапов от ситуативных актов коммуникации до развития совре­
менных систем знания. Что же такое надрефлексивная позиция?
Она не совпадает ни с понимающим, ни с объясняющим подхо­
дом, ее задача прежде всего — анализ их взаимоотношения.
Иными словами, объектом изучения должна стать сама рефлек­
тирующая система как целое, закономерности ее жизни и функ­
ционирования.
Глава VI

ХЬление дополнительности
в гуманитарных науках

Как видно из предыдущего, основная проблема, которую необ­

ходимо решить в рамках надрефлексивной позиции, это про­
блема соотношения феноменологии деятельности и ее механиз­
ма. Именно этим мы и займемся в данной главе. Эстафетная
модель позволяет показать, что это соотношение не столь уж
тривиально и является некоторым аналогом принципа дополни­
тельности Н. Бора. Думаю, что это не случайно, т. к. и в физике
существует точка зрения, согласно которой феноменологическая
термодинамика и статистическая физика взаимно дополнитель­
ны. В обоих случаях речь идет о соотношении двух подходов, ко­
торые аналогичны с категориальной точки зрения.
Мы попробуем показать, что попытки дать максимально
точное описание феноменологии деятельности несовместимы с
точным описанием механизма и наоборот. Тут возможны разные
способы рассуждения, но главное, на что все они опираются, —
это тезис, согласно которому отдельно взятый образец не задает
четкого множества возможных реализаций. Это множество су­
щественно определяется как объективной ситуацией, так и всей
эстафетной структурой.
Принцип дополнительности Нильса Бора лег в основу так на­
зываемой копенгагенской интерпретации квантовой механики и
на протяжении многих лет был объектом дискуссий и обсужде­
ний. Казалось бы, что общего между этим принципом, вызванным
к жизни развитием физики XX века, и гуманитарными науками,
представители которых в основной своей массе всегда сторони­
лись как физики, так и точного естествознания вообще. И тем не
менее и сам Бор, и ряд крупнейших специалистов в области гу­
манитарного знания — таких, например, как Роман Якобсон или
М.М. Бахтин, сразу же осознали общенаучное значение принци-
154 Глава VI
na дополнительности. Н. Бор, в частности, прекрасно понимал,
что речь идет о новой методологии, о новом понимании позна­
ния вообще и что предметные границы физики не играют здесь
никакой существенной роли. Его попытки рассмотреть пробле­
мы гуманитарного познания в свете дополнительности носили,
однако, частный и фрагментарный характер, хотя, несомненно,
изобиловали прозрениями. Теория социальных эстафет, вскры­
вая исходный, базовый механизм существования социальных
явлений, позволяет легко обобщить этот принцип на гумани­
тарное познание вообще.

I 1РИНЦИП ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ
В ФИЗИКЕ
Но начнем с физики. Принцип дополнительности здесь тесно
связан с соотношением неопределенностей Гейзенберга. Соотно­
шение неопределенностей показывает, что у микрообъекта есть
такие характеристики, которые нельзя одновременно точно оп­
ределить. Так, например, можно измерить импульс электрона
или его координату, но нельзя одновременно точно измерить
обе эти величины. Иными словами, зная точно положение элек­
трона, физик ничего не может сказать о значении его импульса
и наоборот. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с чем-то таким,
что противоречит не только классической физике, но и здравому
смыслу. О чем идет речь? Об ограниченности наших возможно­
стей измерения? О чем-то принципиально непознаваемом? Прин­
цип дополнительности и отвечает на эти вопросы. Он не просто
повторяет соотношение неопределенностей Гейзенберга, но дает
ему содержательную интерпретацию.
Суть в том, что в квантовой механике не существует понятия
траектории частицы. А если электрон не имеет определенной
траектории, то он не имеет и таких динамических характери­
стик, как импульс и координата. Бессмысленно, следовательно,
говорить, что электрон сам по себе находится там-то или имеет
такую-то скорость. Эти характеристики возникают только при
взаимодействии частицы с макроприбором. Оказывается, что
приборные установки для измерения импульса и координаты
несовместимы и поэтому в условиях определения одной харак­
теристики другие объективно не определены. Такие характери­
стики и называются дополнительными.
Вот как формулируется принцип дополнительности в одном
из современных курсов квантовой механики: «Описание физи-
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 55
ческих свойств микроскопических объектов на классическом языке
требует использования пар дополнительных переменных, при­
чем каждый член пары определяется тем точнее, чем менее точно
определяется другой»1. Здесь подчеркивается главное отличие
квантовой механики от классической: все динамические пере­
менные квантовой системы не могут быть одновременно опреде­
лены с идеальной точностью.
Явление дополнительности в квантовой механике не следу­
ет путать с ситуациями, которые можно образно обозначить как
трудности с обратной стороной медали. Да, конечно, иногда мы
видим одну сторону медали, но не видим другую и наоборот. Мы
уверены, однако, что обратная сторона существует и что факт
наличия или отсутствия наблюдателя не оказывает на нее ника­
кого воздействия. Мы поэтому можем попеременно изучить обе
стороны медали и, объединив результаты, получить полное ее
описание. В отличие от этого квантовомеханическая ситуация
означала бы, что при точном описании лицевой стороны медали
обратная сторона вообще не определена. «Каждое точное знание
местоположения частицы, — пишет В. Паули, — имеет одновре­
менно следствием не только незнание, но и принципиальную
неопределенность импульса и наоборот. Различие между (прин­
ципиальной) неопределенностью и незнанием имеет решающее
для всей квантовой теории значение»2.
Идея дополнительности связана с принципиально новым
пониманием прибора. В рамках классических представлений
прибор — это только средство для выявления тех или иных ха­
рактеристик объекта, которые существуют сами по себе, т. е. не­
зависимо от прибора. Мы уверены, например, что температура
воздуха на улице имеет определенное значение, независимо от
того, измеряли мы ее термометром или нет. В отличие от этого в
квантовой механике в принципе нельзя говорить об импульсе
или координате микрообъекта безотносительно к прибору. Фи­
зики, как мы уже указывали выше, проводят в этом пункте ана­
логию между квантовой механикой и теорией относительности,
говоря об относительности к средствам наблюдения. Иными сло­
вами, в такой же степени, как нельзя описать движение тела, не
указав систему отсчета, так нельзя говорить и о дополнительных
характеристиках микрообъекта, не фиксируя экспериментальную
ситуацию наблюдения.
Во всем этом есть еще одна сторона, о которой уже шла речь
выше. Мы привыкли познавать мир, разделяя его на части и опи-
1
МессиаА. Квантовая механика. Том ι. — M., 1978. С. 154·
2
Паули В. Общие принципы волновой механики. — М.-Л., 1947· С. 1б.
156 Глава VI

сывая затем каждую из частей и их взаимодействие. Нетрудно

видеть, что все сказанное о дополнительности противоречит та­
кому подходу, ибо в квантовой механике мы не можем говорить
о динамических характеристиках таких «частей» вне их взаимо­
действия с макроприбором. Отсюда уже вытекает принцип несе­
парабельности.
Как мы уже отмечали, Бор придавал своему принципу об­
щее методологическое и мировоззренческое значение, пытаясь
применить его не только в физике, но и в биологии, и в гумани­
тарных науках. В частности, по свидетельству Гейзенберга, он
утверждал в своих беседах, что феноменологическая термоди­
намика и статистическая физика взаимно дополнительны и что
результаты одной из них нельзя однозначно сопоставлять с ре­
зультатами другой. «Ситуация наблюдения, в которой произво­
дится измерение температуры или снятие показаний термомет­
ра, находится во взаимоисключающем отношении с другой
ситуацией, в которой могут быть определены координаты и ско­
рости всех входящих в рассмотрение частиц»з. А нельзя ли рас­
пространить этот принцип и на соотношение понимающего (фе­
номенологического) и объясняющего подходов в гуманитарных
науках? Мне представляется, что можно. Академик А.Б. Мигдал
писал о принципе дополнительности: «В физике идея Бора при­
водит к количественным соотношениям, что и доказывает ее
важность. В других областях идея дополнительности на первый
взгляд кажется почти тривиальной. Однако ее ценность доказы­
вается тем, что она помогает в поисках направления разви­
тия... »4. Мы все же попробуем обосновать свою точку зрения, не­
смотря на ее кажущуюся «тривиальность».

С О Ц И А Л Ь Н Ы Е ЭСТАФЕТЫ
и ПРИНЦИП ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ
Начнем с примера, который уже приводился в первой главе. Ре­
бенок, которому сказали «это — яблоко», указав на соответст­
вующий предмет, может потом назвать словом «яблоко» или
«обоко» и яйцо, и зеленый карандаш, и многое другое. Образец,
в соответствии с которым действует ребенок, мы в данном слу­
чае знаем, ибо сами его продемонстрировали. Иными словами,
мы знаем тот эстафетный механизм, который объясняет его дей-
3 Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. — М., 19Ö9- С. 229.
4 Мигдал А.Б. Физика и философия //Вопросы философии. 1990· № ι. С. 17.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 57
ствия. Но можем ли мы описать содержание этого образца? Стро­
го говоря, в данной ситуации оно объективно не определено, ибо
отдельный образец не задает никакого четкого множества воз­
можных реализаций. Можно возразить: мы же описали этот об­
разец, сказав, что указали ребенку на яблоко. Да, описали, но в
рамках совсем другого контекста, в рамках сложнейших эста­
фетных структур языка. Здесь этот образец, действительно, при­
обретает некоторое относительно определенное содержание, но
оно обусловлено не той эстафетной структурой, в которой дейст­
вовал ребенок. В такой же степени нельзя, наблюдая представлен­
ную ситуацию, сказать, что ребенок назвал «обоком» яйцо. Он на­
звал «обоком» нечто похожее на яблоко, но никак не яйцо. Мы
снова зафиксировали феноменологию его поведения в рамках
наших эстафетных структур, которых нет у ребенка.
Сказанное легко обобщить на анализ любого слова. Как уже
отмечалось, слова естественного языка мы используем, как пра­
вило, следуя непосредственным образцам словоупотребления.
Но образцы сами по себе не задают четкого множества возможных
реализаций. Все существенно зависит от эстафетного контекста,
от практической ситуации. Иными словами, в практике слово­
употребления слово вообще не имеет строго определенного со­
держания. А это уже означает, что понимающий подход, претен­
дующий на вербализацию этого «содержания», не столько его
фиксирует, сколько конструирует заново. Описывая эстафетные
структуры, в рамках которых слово употребляется, мы не опре­
деляем еще его содержания, а строя содержание, строим тем са­
мым и новую эстафетную структуру. Разве это не дополнитель­
ность?
На уровне общих рассуждений все выглядит следующим
образом. Пусть мы имеем некоторое слово К, которое воспроиз­
водится по образцам в рамках эстафетной структуры Slf именно
эта структура определяет характер воспроизведения, т. е., если
можно так сказать, и «содержание» образцов. Мы ставим слово
«содержание» в кавычки, ибо, строго говоря, оно никогда одно­
значно не определено. Допустим, что мы пытаемся максимально
точно отобразить это «содержание» в языке. Но язык — это тоже
множество эстафет, и каждое описание — это воспроизведение
тех или иных образцов речи. Эти последние существуют в неко­
торой лингвистической эстафетной структуре S2, которая в свою
очередь тоже определяет характер их воспроизведения. Таким
образом, слово К неизбежно воспринимается в разных контек­
стах S, и S2, и имеет поэтому, если опять-таки можно так выра­
зиться, разное «содержание». Описывая эстафетные структуры
158 Глава VI

словоупотребления, мы не определяем однозначно того содер­

жания, которое зафиксировано в описании феноменологии ре­
чевого поведения, а феноменологическое описание этого пове­
дения в свою очередь фиксирует содержание, заданное при
участии другой эстафетной структуры, эстафетной структуры
языка. По сути дела, это «содержание» и есть в определенной
степени порождение самого языка.
А существует ли вообще это содержание в практике воспро­
изведения непосредственных образцов? Если и существует, то,
строго говоря, мы ничего не можем о нем сказать, ибо сказать —
значит породить новое содержание. Но анализ практики вос­
произведения образцов дает основания полагать, что такого со­
держания вообще не существует или, точнее, оно есть нечто
крайне неопределенное. Это обусловлено тем, что практика вос­
произведения образцов очень ситуативна и контекст воспроиз­
ведения постоянно меняется. Более того, изменение контекста
имманентно присуще любой эстафете, ибо каждый акт воспроиз­
ведения ее образцов задает новые образцы. Вернемся к ситуации
с «обоко». Здесь каждый шаг воспроизведения образцов меняет
те условия, в которых ребенок будет действовать дальше. Напри­
мер, назвав «обоком» яйцо, он подготовил условия, при которых
можно обозначить таким же образом любой белый предмет.
Но для более полного сопоставления с квантовой механи­
кой нам тоже нужно ввести такой объект, как прибор. Что вы­
ступает в роли прибора при исследовании социальных эстафет?
Таким прибором может быть только сам человек. Именно он,
взаимодействуя с социальными эстафетами, порождает все их
характеристики. Он может быть участником эстафеты и просто
воспроизводить образцы, он может осуществлять акты рефлек­
сии и эти образцы описывать. Он при этом постоянно выступает
в двух ипостасях, выступает в роли двух разных приборов. В од­
ном случае, он просто участник некоторой эстафеты Slt в другом —
участник эстафет языка и речи S2. В первом случае он практиче­
ски действует, демонстрируя нам реализацию тех или иных об­
разцов, во втором — он их описывает, осуществляя акты рефлек­
сии. Совместимы ли эти две «приборные установки»? Нет, ибо
нельзя одновременно работать в двух разных эстафетных струк­
турах. Выше мы уже говорили о двух стратегиях рефлектирую­
щих систем. Если мы, являясь участником некоторой эстафет­
ной структуры, строим в то же время и описания образцов, то у
нас два пути: либо мы, следуя образцам, постоянно отказываемся
от своих описаний, как это делает Евфидем, либо мы начинаем
действовать в соответствии с описаниями, перестав тем самым
быть участником исходной эстафеты.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 59
Возможно, что именно так рассуждал и сам Нильс Бор.
Начнем с нескольких его замечаний. В поисках аналогий для
квантовомеханического принципа дополнительности он писал в
1929 г.: «Строго говоря, глубокий анализ любого понятия и его
непосредственное применение взаимно исключают друг друга»5.
Проходит почти два десятка лет, и в 1948 г. Бор повторяет ту же
мысль: «Практическое применение всякого слова находится в
дополнительном отношении с попытками его строгого опреде­
ления»6. Что имеется в виду? Сам Бор явно скупится на разъяс­
нения, но нам представляется, что интуиция его не обманывает
и приведенные высказывания заслуживают детального анализа.
Обратите внимание, Бор фактически утверждает, что в ходе прак­
тического использования слова, мы не можем его точно опреде­
лить, а, дав точное определение, теряем возможность практиче­
ского использования. Ну, разве это не парадокс?!
В свете представлений о человеке в роли прибора это более
или менее понятно. В одной из своих ипостасей он просто прак­
тически реализует образцы. Можно даже представить себе экс­
периментальную ситуацию, когда мы демонстрируем человеку
определенный образец деятельности с целью выяснения того,
как он будет его воспроизводить. Пример такого эксперимента с
ребенком мы уже анализировали. В этой ситуации мы в лучшем
случае хотя бы частично выясняем некоторую эстафетную струк­
туру, а «содержание» образца демонстрируется только в виде его
реализаций и объективно не определено. Но почему при перехо­
де к точному описанию мы теряем возможность практического
использования? Суть в следующем. Практическое использова­
ние слова, как мы уже говорили, ситуативно, зависит от разных
обстоятельств, и при его точном определении нам необходимо в
той или иной форме абстрагироваться от изменения этих об­
стоятельств, т. е. построить некоторую идеализацию. Но тогда
обнаруживается, что это слово нигде не применимо в реальных
ситуациях.
Попробуем с учетом сказанного точно описать содержание
понятия «стол». Допустим, мы пишем: «Стол обязательно имеет
горизонтальную и ровную поверхность». Строго горизонтальную
и ровную или нет? Как ответить на этот вопрос? Правильный от­
вет такой: «Все зависит от обстоятельств». Действительно, в од­
ной ситуации, нас удовлетворит и сравнительно неровный и не
очень горизонтальный стол, в другой — нет. В туристическом
походе столом можно назвать и болотную кочку, на которой мы

s Бор Н. Избранные научные труды. Т. II. — М., 1971 · С. 58.

6
Там же. С. 398.
160 Глава VI

расстелили карту или расставили еду. Все зависит от обстоя­

тельств. Но этот ответ означает, что мы просто отказались дать
точное описание стола. Можно, однако, дать и такую формулиров­
ку, которая заведомо удовлетворит нас при всех обстоятельствах:
«Стол имеет идеально горизонтальную и ровную поверхность».
Исключено, чтобы кто-либо в той или иной ситуации забрако­
вал стол («Да какой это стол!») на том основании, что он слиш­
ком горизонтальный или слишком ровный. Вот мы и решили
задачу точного описания, беда только в том, что мы теперь не
можем продемонстрировать ни одного реального образца номи­
нации «это — стол», ибо описанных столов просто не существу­
ет. Иными словами, имея образцы и действуя соответствующим
образом, мы не можем зафиксировать правило нашего действия,
т. е содержание образцов, ибо этого содержания просто нет, оно
объективно не определено. А при попытке предусмотреть все
возможные вариации и сформулировать общее правило дейст­
вия, мы не можем предъявить образец реализации этого прави­
ла, ибо оно в принципе нереализуемо. Ниже мы вернемся к это­
му еще раз при анализе идеальных объектов науки.
Итак, описание содержания образцов и описание соответст­
вующих эстафетных структур взаимно дополнительны, иными
словами, дополнительны понимающий и объясняющий подхо­
ды. Поскольку эстафеты — это базовый механизм социальной
памяти, то можно говорить о дополнительности при описании
содержания и строения социальной памяти. Мы рассмотрели
это на элементарно простых примерах, но все сказанное легко
обобщить на гораздо более сложные случаи. Принцип дополни­
тельности позволяет подойти с единой точки зрения к большому
количеству, казалось бы, разнородных проблем, с которыми мы
сталкиваемся в разных областях гуманитарного знания. Рассмот­
рим несколько конкретных примеров.

Ι ΙΡΟΒΛΕΜΑ ИДЕАЛЬНЫХ ОБЪЕКТОВ

Сказанное о слове можно отнести к любому общему утвержде­
нию или к любой теории. Здесь можно полностью повторить
сказанное Бором: практическое применение теории находится в
дополнительном отношении с попытками строгого описания сфе­
ры ее применимости. Так называемые идеализированные объ­
екты типа материальной точки — это как раз один из вариантов
рефлексивного осознания сферы применимости теории. С одной
стороны, материальных точек не существует, и поэтому механи-
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 61
ка точки, если мы попытались точно зафиксировать сферу ее
применения, нигде не применима. Но, с другой стороны, как мы
все знаем, механика точки повсеместно применяется в практи­
ческой жизни, применяется там, где поставленные задачи по­
зволяют представить то или иное реальное тело как точку. Од­
нако общего правила такого применения не существует.
Нечто аналогичное сказал однажды А. Эйнштейн о матема­
тике: «Если теоремы математики прилагаются к отражению ре­
ального мира, они не точны; они точны до тех пор, пока они не
ссылаются на действительность»?. Итак, если мы точно их фор­
мулируем, они нигде не применимы, а если мы их практически
применяем, то не можем точно их сформулировать. Эйнштейн
говорит фактически то же самое, что и Бор, но, разумеется, не
усматривает в этом принципа дополнительности, который он, как
известно, вообще не принимал.
Воспользуемся для дальнейшего изложения очень удобны­
ми примерами, которые приводит А. Лебег в своей книге «Об
измерении величин». Он пишет: «Как происходит то, что мы так
часто ошибаемся, если уверены, что применяем опытные резуль­
таты? Это потому, что границы такого результата не всегда хо­
рошо известны. Когда мы говорим: натертая стеклянная палочка
притягивает к себе маленькие кусочки бумаги, то мы предпола­
гаем выполненным ряд подразумеваемых и малоизвестных ус­
ловий: предполагается уже известным, что такое стекло, бумага,
что имеют в виду под словом "тереть"; предполагаются данными
время, расстояния, массы, атмосферные условия и т. д.»8.
Итак, представьте себе, что вы наблюдали эксперимент с на­
тиранием стеклянной палочки и пытаетесь его воспроизвести.
Иногда вам это удается, иногда нет. Причина в том, согласно
Лебегу, что вы не выяснили всех обстоятельств, и ваше описание
не является достаточно полным и детальным. Но все же сплошь
и рядом вы действуете достаточно успешно. Чем это объяснить?
Тем, вероятно, что в вашем распоряжении есть множество образ­
цов. Это, кстати, давно замечено и зафиксировано в литературе:
«Как подчеркивали ученые в ходе неформального обсуждения, —
пишут Гилберт и Малкей, — роль интуиции в эксперименталь­
ной работе объясняется тем, что работа в лаборатории — это и
ряд сугубо практических действий. Они не поддаются точному
описанию и их можно должным образом усвоить, лишь порабо­
тав вместе с опытным экспериментатором»^.

7 Эйнштейн А. Собр. научных трудов. Т. 2. — М., 1966. С. 83.

8
Лебег А. Об измерении величин. — М., i960. С. 21.
9 Гилберт Дж., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. — М., 1987· С. 77·
162 Глава VI

Может появиться мысль, что нам необходимо по возможно­

сти детализировать описания, выясняя все обстоятельства и за­
давая тем самым точные границы применимости полученных
результатов. Едва ли это возможно. Вернемся к Лебегу. Идеалом
в этом плане, с его точки зрения, является арифметика. «Что же
касается арифметики, — пишет он, — то она пользуется лишь
небольшим числом опытов, каждый из которых был огромное
число раз повторен человеком с тех пор, как люди существуют.
Таким образом, мы знаем совершенно точно, в каких случаях
арифметика применима, в каких нет. В последнем случае мы и
не пытаемся делать это. Мы так привыкли применять арифме­
тику лишь тогда, когда она применима, что забываем о сущест­
вовании таких случаев, когда она не применима»10. А дальше у
Лебега следует очень интересное рассуждение, которое нельзя
не привести полностью.
«Мы утверждаем, например, что два и два будет четыре.
Я наливаю две жидкости в один стакан и две жидкости — в дру­
гой, затем сливаю все в один сосуд. Будет ли он содержать четы­
ре жидкости? "Это недобросовестно, ответите вы: это не ариф­
метический вопрос." Я сажаю в клетку пару животных, затем
еще одну пару; сколько животных будет в клетке? "Ваша недоб­
росовестность, скажете вы, еще более вопиюща, так как ответ за­
висит от породы животных: может случиться, что один зверь
пожрет другого; нужно также знать, должно ли производить учет
немедленно или через год, в течение которого животные могут
издохнуть или дать приплод. В сущности вы говорите о совокуп­
ностях, про которые неизвестно, неизменны ли они, сохраняет
ли каждый предмет совокупности свою индивидуальность и нет
ли предметов, исчезающих или вновь появляющихся"»11.
Что же следует из этих примеров? Знаем ли мы условия
применимости арифметики? Если под знанием понимать явное
знание, т. е. некоторое правило, то оно, вероятно, будет звучать
так: арифметика применима к таким совокупностям, элементы
которых не взаимодействуют друг с другом, не изменяются, не
исчезают и не возникают. Но это означает, что арифметика вообще
нигде не применима, ибо таких совокупностей просто не суще­
ствует. Если же речь идет о практических ситуациях, в которых
мы по тем или иным соображениям можем пренебречь измен­
чивостью элементов, то многообразие таких ситуаций, очевидно,
не поддается описанию. Сам А. Лебег пишет по этому поводу,
что сформулированное в приведенном выше отрывке правило
10
Лебег А. Указ. соч. С. 21.
11
Там же.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 63
«сводится к утверждению, что арифметика применима тогда,
когда она применима»12.
Подведем некоторый итог. Давно замечено, что теория
предполагает идеализации, что она строится для так называе­
мых идеальных объектов типа материальных точек, твердых тел,
идеальных жидкостей и т. п. Г. Биркгоф приводит в своей «Гид­
родинамике» высказывание, которое вполне может стать фольк­
лорным: «Гидродинамики разделялись на инженеров-гидравликов,
которые наблюдали то, что нельзя было объяснить, и математи­
ков, которые объясняли то, что нельзя было наблюдать»^. Все
это, однако, никогда, как правило, не осознавали с точки зрения
принципа дополнительности. Говорят чаще всего о чрезмерной
сложности действительности, о необходимости упрощений и т. д.
Но на простых примерах А.Лебега хорошо видно, что точно
сформулированная теория нигде не применима, а для эмпири­
ческих ситуаций ее фактического применения нельзя построить
никакой точной теории. Картина опять-таки очень напоминает
то, что писал Н. Бор о понятии. И здесь тоже практическое при­
менение теории находится в дополнительном отношении к по­
пыткам ее точной формулировки.
В этом свете становится понятным известное высказывание
Н. Бора, согласно которому истина и ясность взаимно дополни­
тельны. Если мы хотим сформулировать точное общее утвер­
ждение, то это, как правило, предполагает некоторую идеализа­
цию и в этом смысле не соответствует эмпирической реальности.
Если же мы хотим добиться этого соответствия, то нам придется
делать бесконечное количество оговорок, предусматривая все
возможные изменения ситуации, о которой мы говорим. Попро­
буйте, например, описать путь к вашей даче от ближайшей станции
электрички, но так, чтобы этим описанием можно было пользо­
ваться при всех обстоятельствах. В одном случае вам помешает
пройти сильный дождь, который размыл дорогу, в другом —
сильный снегопад, в третьем окажется, что все перекопано для
прокладки каких-то труб... Но можно ли предусмотреть все эти
обстоятельства? Остается только одно — сказать, что ваше опи­
сание относится к некоторой идеальной дороге, которая всегда
проходима. Это просто и ясно, но какое это имеет отношение
к истине?
Но почему мы осознаем все объекты такого рода как иде­
альные? Можно ли посмотреть на это с тех позиций, которые бы­
ли изложены в четвертой главе? Несомненно, да. Суть не только
12
Там же.
*з Биркгоф Г. Гидродинамика. — М., 1963· С. \η.
164 Глава VI

и не столько в том, что никаких идеальных множеств, идеальных

дорог или материальных точек не существует в эмпирической
реальности. В условиях решения той или иной задачи мы можем
вполне реальное тело принять за материальную точку, вполне
реальную дорогу — за идеальную. Суть в том, что характеристи­
ки этих объектов определяются не их материалом, а нашим «со­
глашением», социальной памятью. Их свойства и связи имеют
не физическую, а социальную природу, это воображаемые, мни­
мые свойства и связи. На базе реальных объектов мы организуем
некоторую теоретическую «игру» по заданным правилам при­
мерно так же, как шахматную игру на материале деревянных
или пластмассовых фигурок. Такую «игру» во второй главе мы
назвали конструктором, точнее, вероятно, надо говорить о тео­
ретическом конструкторе. Мы еще раз вернемся к этому вопросу
в последней главе.
Все сказанное применительно к понятиям или к теориям
может быть отнесено и ко многим другим явлениям, иногда, ка­
залось бы, достаточно далеким от науки. Возьмем в качестве
примера суд присяжных. В основе его возникновения лежат те же
самые закономерности и, прежде всего, явление дополнительно­
сти в изложенном выше понимании. Любой закон, если его точ­
но сформулировать, практически не применим, ибо неизбежно
предполагает наличие некоторых идеальных преступников и иде­
альные преступления. Поэтому именно присяжные, действуя в
рамках житейского опыта, т. е. по имеющимся у них образцам,
должны определить, виновен человек или нет. Я отвлекаюсь при
этом от многообразия форм, в которых существует суд присяж­
ных, суть от этого не меняется. Ученый сам постоянно как бы вы­
ступает в двух лицах: ему нужны строгие законы, и здесь он, как
и почтенный судья, живет в мире идеализации, но он ищет и прак­
тических применений своей теории, что требует опыта и интуи­
ции, и где строгие границы расплываются и становятся почти
призрачными. Обратите внимание, какое удивительное сходство
ситуаций из разных сфер социальной жизни. Механика в каче­
стве строгой теории построена для идеальных объектов. И вот
между теорией и практикой возникает посредник, определяю­
щий, где применима данная теория, а где нет. Он при этом уже
не имеет в своем распоряжении строгих правил, но имеет опыт,
т. е. образцы инженерной деятельности. В такой же степени воз­
никает посредник между абстрактным и точным юридическим
законом и практикой его применения.
Принцип дополнительности позволяет рассмотреть с еди­
ной точки зрения большое количество проблем, возникающих
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 65
в сфере социального познания, и более глубоко понять связан­
ные с решением этих проблем трудности. Нам становится яс­
ным, как соотносятся друг с другом понимающий и объясняю­
щий подход в гуманитарном исследовании. Мы понимаем, что
рефлексия, фиксируя в языке содержание образцов, находится в
дополнительном отношении к описанию соответствующих эста­
фетных структур. Принцип дополнительности проливает новый
свет на вопрос о соотношении теории и практики и на многие
другие проблемы. Приведем несколько примеров.

1РУДНОСТИ КОДИФИКАЦИИ^
С явлением дополнительности мы постоянно сталкиваемся при
попытке занормировать (кодифицировать) ту или иную сферу
поведения или деятельности. Трудности, которые при этом воз­
никают, не осознаются, как правило, в форме соответствующего
принципа, но его там нетрудно увидеть. Просто авторы сплошь
и рядом не доводят свой анализ до логического конца.

1. Проблема языковой кодификации

Одна из таких проблем, при разработке которой дополнитель­
ность достаточно очевидна, — это проблема описания языковой
нормы или, что то же самое, проблема кодификации. В.А. Ицко-
вич пишет: «Имплицитно норма выступает в виде образца или,
точнее, текстов, считаемых образцовыми. В этой своей ипостаси
норма проявляется в неявной, несформулированной, неописан­
ной форме, представляет собой, так сказать, "вещь в себе"»^.
Кодификация — это описание объективно существующих образ­
цов, фиксация их содержания. Но здесь мы неизбежно сталки­
ваемся с уже проанализированными трудностями. В.А. Ицкович
пишет: «Кодификация более или менее точно отражает современ­
ную ей языковую норму, но, как правило, она никогда не бывает
полностью идентична языковой норме. Неадекватность кодифи­
кации литературной норме объясняется... ретроспективностью
кодификации, ее ориентацией на образцы, хронологически уда­
ленные от современности»16.

ч Мы заимствуем этот термин в лингвистике, но будем использовать его

в обобщенном значении как описание норм, обеспечивающих воспроизводство
не только языка, но и любой деятельности.
»s Ицкович ВЛ. Очерки синтаксической нормы. — М., 1982. С. ю.
16
Там же. С. 12.
166 Глава VI

А можно ли этого избежать? Из всего изложенного следует,

что мы сталкиваемся здесь с принципиальной трудностью. Желая
сформулировать точные правила, исследователь должен обеспе­
чить себя эмпирическим материалом, т. е. большим количеством
текстов. Но это приводит к ретроспективности кодификации, к
отрыву ее от реально функционирующих механизмов речевой
деятельности, ибо мы не учитываем при этом нестационарность
и эволюцию эстафет. Казалось бы, ошибку можно исправить, ес­
ли ограничиться текстами, взятыми в достаточно узком срезе
времени, однако, как мы видели, отдельно взятые образцы просто
не имеют сколько-нибудь определенного содержания. Их опи­
сание демонстрирует только возможности нашего языка, языка-
описания. Итак, набирая материал, мы отрываемся в своих фор­
мулировках от реальной речевой практики, а сужая материал,
все больше уходим в сферу неопределенности и произвола.
Итак, языковая норма существует первоначально импли­
цитно в виде образца и «проявляется в неявной, несформулиро­
ванной, неописанной форме». Ицкович не конкретизирует, что
это за способ проявления, но, вероятно, следует говорить о соци­
альных эстафетах. Далее Ицкович утверждает, что кодификация
более или менее точно отражает языковую норму, но никогда не
бывает полностью ей идентична. Тут явно сквозит предположение,
что эта норма объективно представляет собой нечто определен­
ное. А так ли это, если образец не задает точно его возможные
реализации? Стоило Ицковичу конкретизировать, что он пони­
мает под формой проявления образца, и я полагаю, он бы при­
шел к принципу дополнительности.

2. Проблема предмета науки

Любой учебный курс начинается с попытки определения пред­
мета соответствующей дисциплины; дискуссии на эту тему со­
провождают, как правило, возникновение новых дисциплин или
существенные сдвиги в развитии старых. Судьба этих дискуссий
довольно примечательна: они ничем не кончаются в том смыс­
ле, что никогда не удается дать какую-либо точную и содержа­
тельную формулировку, которая всех бы удовлетворила. И тем
не менее дискуссии утихают, и соответствующие области спо­
койно развиваются, хотя точных определений предмета не было
и нет. Показательно, что в сфере наиболее развитых и, казалось бы,
давно сложившихся дисциплин дело обстоит отнюдь не лучше,
чем у «первоклашек», и физику не легче определить предмет
своей науки, чем кому-либо другому.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 67
«Непреходящий интерес к этой проблеме, — пишет Л.С. Сы­
чева, — дискуссии вокруг предметов самых разных наук обу­
словлены тем, что это, вероятно, одна из фундаментальных ор­
ганизационных проблем в развитии науки... Для организации
научной деятельности нужно задать ее нормативы: представле­
ния о специфике объекта, о средствах и методах исследования,
о характере задач и результатов и т. п. Очевидно, однако, что
деятельность людей в науке организуется не только на таком аб­
страктном уровне. Есть и другие способы существования норма­
тивов в науке — конкретные образцы работы и продуктов, закре­
пленные традицией и интуицией разграничения типов про­
блем и т.д. »v.
Мы привели эту цитату потому, что она исчерпывающим
образом характеризует ситуацию и сразу наталкивает на анало­
гии с рассмотренными выше соображениями Н. Бора. Наука в
данном случае подобна слову или понятию: она тоже куматоид,
тоже представляет собой некоторую сложную программу, суще­
ствующую на уровне образцов. И мы можем либо практически
работать в рамках соответствующих эстафет, либо описывать
транслируемое содержание. Перефразируя Н. Бора, можно ска­
зать: практическая работа в области той или иной науки нахо­
дится в дополнительном отношении к попыткам строгого опре­
деления предмета этой науки.
Что же из этого практически следует? То, прежде всего, что
все даваемые определения никогда не схватывают и не могут
схватить реальной динамики науки на данном этапе ее разви­
тия. И при этом, чем конкретнее и полнее такие определения,
тем в большей степени их следует рассматривать как проекты,
характеризующие, скорее, их автора и его возможности, чем
науку в ее объективном движении. Значит ли, что такие опреде­
ления вообще бесполезны? Нет, разумеется. Проблема предмета,
пишет Л.С. Сычева, «это вспышка самосознания науки в те пе­
риоды, когда стихийно действующие механизмы регулирования
либо еще не сложились окончательно, либо разладились по тем
или иным причинам»18. Так, например, общая характеристика
предмета, конечно, имеет смысл в начале учебного курса, когда
у читателя или слушателя действительно еще отсутствуют ка­
кие-либо «стихийно действующие механизмы регулирования».
Но такие характеристики не должны быть очень детальными
ν Сычева Л.С. Современные процессы формирования наук. — Новоси­
бирск, 1984. С. 100-101.
18
Там же. С. ιοί.
168 Глава VI

и жесткими, да и едва ли какой-либо автор к этому реально стре­

мится.
Здесь опять-таки налицо достаточно полная аналогия с язы­
ком. Мы не обращаемся к толковому словарю по поводу тех
слов, которые постоянно у нас в употреблении. Словарь нужен
тогда, когда слово является новым и «стихийные механизмы»,
т. е. соответствующие образцы словоупотребления, отсутствуют.
Словарь в этих условиях, разумеется, помогает, хотя и не следует
надеяться, что можно овладеть словом на базе абстрактных оп­
ределений. Нужны опять-таки образцы словоупотребления, и ав­
торы словарных статей чаще всего и идут именно по этому пути.
Мы уже отмечали выше, что абстрактные определения тер­
минов сплошь и рядом либо отсутствуют, либо не играют суще­
ственной роли даже в таких «точных» науках, как физика. Так, на­
пример, автор известного в свое время «Курса химической физики»
А. Эйкен откровенно признавал: «При более подробном рас­
смотрении оказывается, что мы вовсе не знаем или по крайней
мере не можем непосредственно точно определить, что именно
следует подразумевать под "теплотой"»1^ И это отнюдь не слу­
чайное и не исключительное признание. «Итак, приходится кон­
статировать, — пишет К.А. Путилов в своем курсе термодинами­
ки, — что в учебных и специальных руководствах с определением
понятия "тепло" дело обстоит довольно неблагополучно. Любо­
пытно отметить, что даже терминологическая комиссия Акаде­
мии наук СССР, работавшая под руководством академика С.А. Чап­
лыгина и Д.С. Лотте, уклонилась от определения терминов
"теплота" и "работа"»20. Количество примеров такого рода мож­
но значительно увеличить.

3- «Потенциал» пословицы
Приведем теперь конкретный пример понимающего подхода
к анализу пословицы, описанный A.A. Крикманном. Автор от­
мечает, что «пословичный текст оказывается неопределенным
"потенциалом" не только по отношению к конкретным возмож­
ностям употребления, но и по отношению к своим возможным
абстрактным семантическим описаниям: мы можем давать по­
словице несколько разных описаний, ни одно из которых не бу­
дет исчерпывающим и из числа которых трудно предпочесть
одно другому»21. В качестве иллюстрации автор берет эстонскую
»9 Эйкен А. Курс химической физики. Вып. ι. — M., 1935· С. 86.
20
Путилов ΚΑ. Термодинамика. — M., 1971· С. 44·
21
Крикманн А А. Некоторые аспекты семантической неопределенности по­
словицы //Паремиологический сборник. — М., 1978· С. 86.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 69
пословицу «пустой мешок не стоит». Очевидно, что мы исполь­
зуем пословицу, следуя определенным образцам, а эти образцы
не задают четкого множества возможных реализаций. Послови­
ца имеет неопределенный «потенциал» возможных употребле­
ний. Попытаемся, однако, зафиксировать более или менее точно
этот «потенциал», т. е. описать содержание пословицы. К чему
это приведет? Автор дает несколько описаний и в том числе сле­
дующее: «Если объект, у которого, в зависимости от его сущно­
сти или по каким-нибудь внешним и случайным обстоятельст­
вам, отсутствует (или не является реальной) возможность
перейти в качественно более высокое или более негэнтропийное
состояние, не достигнет этого и в действительности, пока суще­
ствуют причины, отрицающие или минимизирующие эту воз­
можность (если они не являются сущностными); и если даже он
по каким-либо внешним или случайным обстоятельствам попал
в это состояние, то не может пребывать в нем после прекраще­
ния влияния этих случайных факторов». Такое описание может
вызвать только улыбку, но мы приводим его, чтобы подтвердить
оценку самого автора, который пишет, что описания такого рода
«в значительной мере отражают не свойства самого описывае­
мого объекта, а особенности языка описания и сознания описы­
вающего»22. Вот вам один из парадоксов понимающего подхода.
Разве не проглядывает и здесь принцип дополнительности?
Надрефлексивная позиция, как мы стараемся показать, не
отрицает понимающий подход к описанию семиотических объ­
ектов, но тесно связана с осознанием дополнительности пони­
мающего и объясняющего подходов. Уже это осознание должно
удерживать исследователя от чрезмерной активности. Это осо­
бенно важно в области изучения истории науки или культуры,
когда остро стоит вопрос о том, чтобы избежать чрезмерной мо­
дернизации прошлого. Установку на модернизацию принято у
нас называть презентизмом, противоположную установку — ан-
тикваризмом. Их соотношение заслуживает специального рас­
смотрения.

I 1РОБАЕМАПРЕЗЕНТИЗМА
И АНТИКВАРИЗМА
Проблема презентизма и антикваризма — это одна из принци­
пиальных проблем исторического исследования. Наиболее ост­
ро она стоит и наиболее активно обсуждается в рамках истории
22
Там же.
170 Глава VI

науки2з. Дело в том, что, описывая взгляды мыслителей далекого

прошлого, мы невольно их искажаем, невольно модернизируем,
переосмысливая, переизлагая на современном языке и оценивая
в свете современных представлений. Существуют два разных
взгляда, точнее, две установки по этому поводу. Первая утвержда­
ет, что модернизация неизбежна, ибо язык современной науки,
современное понимание проблем — это единственные средства в
руках историка, на которые он может опираться в своей работе.
Эта установка и получила название презентизма. Противники
этой установки, антикваристы, рассматривают модернизацию
прошлого как явление крайне отрицательное и требуют от исто­
рика, чтобы он вжился в прошлое, научился смотреть на мир
глазами представителей изучаемой эпохи, оценивал те или иные
идеи в контексте этой эпохи, а не с точки зрения современной
науки. Позиция антикваристов чаще всего слаба и неубедительна:
ну, допустим, что мы вжились в эпоху, но описать все это нам все
равно надо на современном языке и для современного читателя.
Реальный историк чаще всего занимает позицию умеренного
презентизма: он признает неизбежность модернизации, но пы­
тается избежать крайностей с помощью всяческих оговорок.
Попробуем показать, что позиция антиквариста может быть
не менее убедительной, чем презентизм, и что обе эти установки
имеют право на существование и взаимно дополнительны. Для
этого, однако, нам надо несколько уточнить каждую из позиций.
Это значит, что мы будем сопоставлять не реальные взгляды,
принадлежащие конкретным исследователям, а некоторые иде­
альные установки, которые, как нам представляется, только и воз­
можны в данной ситуации.
Любой историк должен понимать и понимает, что истори­
ческий источник написан не на языке современной науки, что
его содержание надо реконструировать и попытаться перевести на
современный язык. В противном случае, кстати, источник про­
сто не был бы источником. Иными словами, историк, понимая,
насколько это возможно, язык источника, должен описать его
содержание на языке, доступном современному человеку. По­
нимать язык источника — это и значит, кстати, вжиться в эпоху
и почувствовать, осознать ее контекст. Такую позицию я и буду
называть презентизмом. Я не оговорился, именно презентиз-
мом, ибо последний связан не с плохим знанием языка источ­
ника, а с наличием перевода. Реальный перевод может быть
2
з См., например: Демидов С.С. Презентизм и антикваризм в историко-ма-
тематическом исследовании //Вопросы истории естествознания и техники. 1994·
№з.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 71
разным, может в разной степени учитывать специфику языка
прошлого, здесь поэтому возможны дискуссии, как и в теории
перевода. Но любой перевод, и ниже мы постараемся это пока­
зать, всегда неточен, особенно если речь идет о совсем другой
эпохе.
«Но что же такое антикваризм? — может спросить удивлен­
ный читатель. — Вы так определили презентизм, что ему уже
нечего противопоставить!» На первый взгляд это действительно
так, но только на первый взгляд. Историк науки так привык по­
нимать источник и переводить его содержание на современный
язык, так привык к «понимающему» подходу, что не сразу ви­
дит, что фактически и в его собственной работе далеко не все к
этому сводится. Как уже было сказано, абсолютно точный пере­
вод невозможен, но иногда мы обращаем на это внимание, ино­
гда нет. Как поступает переводчик, когда невозможность пере­
вода становится очевидной?
Рассмотрим конкретный пример. Допустим, в тексте встре­
чается английская поговорка «Mad as a hatter». Буквальный ее
перевод — «Безумен как шляпник». Но он решительно ничего не
дает, ибо шляпник в русской культуре никак не ассоциируется с
безумием. Как же быть? Вот примечания, которыми сопровож­
дается поговорка в русском издании книги Льюиса Кэрролла
«Алиса в стране чудес»: «Скорее всего, эта поговорка обязана
своим происхождением тому факту, что до совсем недавнего
времени шляпники действительно сходили с ума. Ртуть, исполь­
зуемая при обработке фетра, ...нередко вызывала ртутное отрав­
ление. Жертвы этого отравления страдали судорогами, ...и это
отражалось на их глазах и конечностях и затрудняло речь»2«.
Не трудно видеть, что перед нами объяснение того, как воз­
никла данная поговорка, описание, если хотите, того контекста,
который ее породил. Кстати, что очень важно, носители англий­
ского языка могут всего этого не знать и тем не менее использо­
вать поговорку. Сам комментатор не очень в себе уверен и по­
этому начинает свои рассуждения с осторожного «скорее всего».
В такой же степени, например, русский человек использует вы­
ражение «Бить баклуши», нередко не зная, что именно породило
традицию такого словоупотребления. Это значит, что коммента­
тор описал не содержание, не понимание поговорки, а нечто со­
всем другое, он описал возникновение традиции. Англичанин,
действуя в рамках современных ему эстафетных структур и часто
при этом, не зная об их истоках, «правильно» использует поговор-

24 Кэрролл Л. Алиса в стране чудес и в Зазеркалье. — M., 197Ô. С. 53·

172 Глава VI

ку в тех или иных ситуациях. Комментатор объяснил нам ее

происхождение. Значит ли это, что мы теперь ее понимаем? По­
лагаю, что нет, ибо у нас отсутствует ощущение того, где и когда
эта поговорка уместна, какими оттенками смысла она обладает в
реальной английской речи. Все это далеко не всегда полностью
соответствует происхождению. Например, русское выражение
«Скатертью дорога» по происхождению связано с представлени­
ем о дороге гладкой и чистой, как скатерть, но вспомним исто­
рию, рассказанную Като Ломб о венгерском переводчике, кото­
рый из самых лучших побуждений использовал это выражение,
провожая высокопоставленного русского гостя25. Осознавая кон­
текст, в котором могло возникнуть данное выражение, он тем не
менее не понимал его подлинного смысла.
А как живет, в какой форме существует этот подлинный
смысл, каков способ его бытия? Очевидно, что речь должна идти
о социальных эстафетах современного словоупотребления. Поль­
зуясь родным языком, мы действуем не по каким-либо четко
сформулированным правилам, а в соответствии с образцами
живой речевой деятельности, которые у нас постоянно перед
глазами. И это касается не только языка обыденной жизни, но в
значительной степени и научного языка. Понимающий и объяс­
няющий подходы в этой ситуации выглядят как два разных спо­
соба описания одной и той же эстафеты: мы можем попытаться
описать то содержание, которое в рамках этой эстафеты переда­
ется, а можем — путь и механизм передачи. Я, например, могу
точно сказать, что русское слово «взбутетенить» встретил в сво­
ей жизни только один раз, в стихотворении Некрасова «Псовая
охота». Этим определен механизм передачи содержания, с дан­
ным словом связанного, но само содержание пока никак не опи­
сано. Каково же это содержание? У Некрасова сказано: «Мы-ста
тебя взбутетеним дубьем вместе с горластым твоим холуем». Со­
гласно контексту я полагаю, что слово «взбутетенить» означает
примерно то же, что и «избить», но только примерно, ибо оно
наверняка имеет какие-то неизвестные мне оттенки.
Но вернемся к основной теме. Мысль моя сводится к сле­
дующему: для характеристики антикваризма нам надо выйти за
рамки понимающего подхода, ибо антикваризм связан не с по­
ниманием, а с объяснением. Да, конечно, антикварист отказыва­
ется от описания источника со стороны его содержания, но это не
означает, что он отказывается от его описания вообще, что он про­
сто предъявляет нам источник без всяких комментариев. Нет, он
2
5 Ломб К. Как я изучаю языки. — М., 1978. С. 109.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 73

описывает источник и при этом описывает его на вполне совре­

менном языке. Просто выражение «современный язык» имеет в
истории науки, по крайней мере, два значения. Можно, напри­
мер, описывать математический текст прошлого на языке со­
временной математики, а можно на языке современной культу­
рологии или философии науки. Антикваризм отказывается от
первого, но отнюдь не от последнего. Если в первом случае речь
идет о переизложении источника, об его интерпретации на со­
временном языке, то во втором — мы должны выявить и описать
социокультурный контекст возникновения и функционирования
источника, те традиции и эстафетные структуры, которые все
это определяли и определяют. Антикваризм — это не понимаю­
щий, а объясняющий подход. Иными словами, все зависит от то­
го, какими средствами владеет историк науки, какой понятий­
ный аппарат он использует в своей работе. Если историк
математики опирается прежде всего на свое знание математики,
это почти однозначно причисляет его к лагерю презентистов. Но
если в его лексиконе начинают доминировать такие термины,
как «нормы», «образцы», «традиции» и т. п., которые вовсе не
являются понятиями математики, то это свидетельствует о пере­
ходе на позиции антикваризма.
Сказанное означает, что дилемма презентизма и антиква­
ризма —- это частный случай традиционного для гуманитарной
науки и уже рассмотренного выше противопоставления пони­
мания и объяснения. «...Литературовед, — писал М.М. Бахтин, —
спорит (полемизирует) с автором или героем и одновременно
объясняет его как сплошь каузально детерминированного (со­
циально, психологически, биологически). Обе точки зрения оп­
равданы, но в определенных, методологически осознанных гра­
ницах и без смешения»26. Заменим литературоведа историком
науки. «Полемика» с ученым далекого прошлого предполагает
понимание его точек зрения, предполагает их переизложение на
современном языке. Только осуществив такой перевод и при этом
достаточно квалифицированный, мы можем как-то оценить уро­
вень прошлых знаний, сопоставить их с представлениями со­
временной науки. Это в достаточной степени очевидно. Но не
менее очевидно и то, что историка интересует не только содер­
жание тех или иных научных идей, но и их обусловленность
традициями эпохи, их, как выражается Бахтин, «каузальная де­
терминированность». Последнее вовсе не предполагает переиз­
ложения содержания источника на современном языке, более
26
Бахтин ММ. Эстетика словесного творчества. — М., 1979· С. 343·
174 Глава VI

того, оно несовместимо с таким переизложением, ибо мы стал­

киваемся здесь с дополнительностью понимающего и объяс­
няющего подхода.
Приведем конкретный пример, иллюстрирующий оба под­
хода в их соотношении друг с другом. Рассмотрим с этой точки
зрения представления Галилео Галилея о скорости равномерно­
го движения. «Движением равномерным или единообразным, —
пишет Галилей, — я называю такое, при котором расстояния,
проходимые движущимся телом в любые равные промежутки
времени, равны между собою»2?. Чуть ниже Галилей формули­
рует четыре аксиомы и доказывает на их основе шесть теорем,
которыми исчерпывается его учение о равномерном движении.
И аксиомы, и теоремы достаточно примечательны, и поэтому
мы приведем в качестве примера две формулировки. Вот одна
из аксиом: «При большей скорости движения в равные проме­
жутки времени проходятся большие расстояния, нежели при
меньшей»28. А вот последняя из теорем: «Если два тела движут­
ся равномерно, то отношение скоростей их равняется отноше­
нию пройденных расстояний, умноженному на обратное отно­
шение времен движения»2?.
Что означает в приведенных текстах термин «скорость»,
можно ли его понимать в нашем современном смысле этого сло­
ва? Автор комментариев А.Н.Долгов склонен, вероятно, отве­
тить на этот вопрос вполне положительно. Вот что он пишет по
данному поводу: «Если мы обозначим скорость этого движения
через V, время через Τ и пройденный путь через S, то в соответ­
ствии с определением равномерного движения будем иметь, что
5= УТ»з°. Иными словами, у Галилея просто нет наших привыч­
ных обозначений, но стоит их ввести, и текст, созданный в нача­
ле XVII века, становится вполне современным. И действительно,
все, что утверждает и доказывает Галилей, вполне соответствует
нашим современным представлениям, мы нигде не можем ему
возразить. Не ясно только следующее: во-первых, почему он
формулирует аксиому, которая тождественна формуле S=VT и
уже вытекает, согласно Долгову, из определения, а во-вторых,
почему он вынужден доказывать такие вещи, которые в наше
время очевидны даже для школьника? Возьмем приведенную
выше теорему, ну, разве она нуждается в доказательстве? Ведь
2
7 Галилео Галилей. Сочинения. Т. I. — М.-Л., 1934· С. 282.
28
Там же. С. 283.
2
9 Там же. С. 290.
30 Там же. С. 650.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 75
если S = VT, то V=S/T, a из этого прямо следует то, что требуется
доказать. Не все, вероятно, так просто, как кажется коммента­
тору?
Формула V=S/T для Галилея, скорее всего, была просто не­
возможна. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Эйлер уже во
второй половине XVIII века, вводя эту формулу, вынужден спе­
циально объяснять, что она не представляет собой бессмыслицу.
«Здесь может, пожалуй, — пишет он, — возникнуть сомнение по
поводу того, каким образом можно делить путь на время, так как
ведь это — величины разнородные, и, следовательно, невозмож­
но указать, сколько раз промежуток времени, например в ю ми­
нут, содержится в пути длиной, например в ю футов»з1. Еще
раньше на эту трудность обращает внимание Безу в своих ком­
ментариях к «Динамике» Даламбера: «Поскольку путь и время
являются величинами разного рода, ...всякому ясно, что путь
нельзя делить на время. Поэтому, когда говорят, что скорости
находятся в том же отношении, как пути, деленные на проме­
жутки времени, этим кратко выражают то, что скорости пропор­
циональны отношениям расстояний к общей мере расстояний,
деленным на отношения времен к общей мере времен»з2. Безу
при этом ссылается на следующий отрывок из «Энциклопедии»:
«Когда говорят, что прямоугольник равен произведению его ос­
нования на высоту, это в более развернутом виде обозначает
следующее. Если мы имеем два прямоугольника и если мы
возьмем какую-нибудь линейную величину а в качестве общей
меры для оснований и высот этих прямоугольников и если, да­
лее, В будет числом.., выражающим, сколько раз а содержится в
основании первого прямоугольника, H — числом, выражающим,
сколько раз то же а содержится в высоте первого прямоугольни­
ка, далее Ъ — числом, выражающим, сколько раз а содержится в
основании второго прямоугольника, a h — числом, выражаю­
щим, сколько раз а содержится в высоте этого прямоугольника,
то площади данных прямоугольников относятся друг к другу как
произведение чисел Б и Я к произведению чисел Ъ и /Р>ЗЗ.
Я привожу все эти отрывки для того, чтобы показать, в ка­
ких оговорках и разъяснениях нуждались выражения типа S=VT
или V= S/T не только во времена Галилея, но и спустя более чем
столетие после него. Становится очевидным, что переводить выска­
зывания Галилея на язык привычной нам символики, как это
делает А.Н. Долгов, — акция отнюдь не безопасная. Мы тем са-

з» Эйлер Л. Основы динамики точки. — М.-Л., 1938. С. 287.

3 2 ДаламберЖ. Динамика. — М.-Л., 1950. С. 48.
33 Там же. С. 325-326.
176 Глава VI

мым игнорируем по меньшей мере целое столетие развития

мысли. Но как же тогда следует понимать Галилея, можно ли
его перевести на современный язык? Я полагаю, что нельзя, ибо
он мыслит в принципиально иных образцах. Для нас понятие
«скорость» давно уже неразрывно связано, «слито» с соответст­
вующим математическим выражением. Для Галилея такое
«слияние», скорее всего, представлялось бы бессмысленным.
Поясню это более подробно.
Сравним друг с другом следующие два высказывания:
1. Земля больше Луны; 2. Площадь моего стола можно опреде­
лить, измерив его длину и ширину и перемножив результаты.
Очевидно, что в первом случае, высказывание фиксирует неко­
торое объективное отношение между Землей и Луной. Второе
высказывание каждый поймет несколько иначе: перед нами
указание способа вычисления. А как следует понимать выраже­
ние V=S/T? Существуют по крайней мере три способа. Во-
первых, его можно понимать как фиксацию некоторого объек­
тивного отношения, т. е. по образцу первого высказывания.
Кстати, только в этом случае и возникают трудности, связанные
с тем, что путь не состоит из единиц времени. Важно подчерк­
нуть, что символы, входящие в состав нашего выражения, вос­
принимаются при этом просто как сокращения слов естествен­
ного языка, а знак деления обозначает некоторую физическую
операцию. Во-вторых, указанное выражение можно понимать как
алгоритм вычисления или как операциональное определение
скорости, т. е. по образцу второго высказывания. Тогда, разуме­
ется, никаких указанных выше трудностей не возникает. Симво­
лы и здесь функционируют как сокращения слов естественного
языка, но обозначают уже не путь, скорость и время, а результаты
соответствующих измерений. Символ деления обозначает уже
не физическую, а математическую операцию. Именно по этому
пути понимания идет, вероятно, Безу.
Существует, однако, и третий способ понимания. Он состоит
в том, что мы включаем нашу формулу в состав следующего вы­
сказывания: «V=S/T— это математическая модель равномерно­
го движения». Само выражение V=S/T уже не воспринимается
при этом как самостоятельное высказывание, но выступает как
особый математический объект, а входящие в его состав симво­
лы — это уже не слова естественного языка, а элементы матема­
тической оперативной системы. Именно такое понимание и ха­
рактерно, как правило, для современной науки. Оно и означает
полное «слияние» понятия «скорость» с соответствующим ма­
тематическим выражением. Что касается Галилея, то он, веро-
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 77

ятно, мыслит в рамках первого из приведенных нами образцов

и воспринимает любые символические выражения в традициях
естественного языка, что делает для него совершенно невозмож­
ным современное выражение для скорости. Хотелось бы под­
черкнуть, что речь идет об изменении самого характера знания,
о скрытой, но достаточно фундаментальной революции в стиле
мышления.
Итак, пытаясь перевести текст Галилея на язык современ­
ной науки, мы рискуем пройти мимо той революции в стиле
мышления, которая отделяет нас от XVII века. Но фиксируя эту
революцию, фиксируя тот факт, что Галилей работал совсем в
других традициях, мы вовсе не продвигаемся в ответе на вопрос:
как же следует понимать его термин «скорость»? Мы, конечно,
ставим запрет на слишком современные толкования, но вовсе не
предлагаем чего-то взамен. Получается так, что истинная исто­
рия молчит, а история говорящая — вводит в заблуждение.

П А У К А И ФИЛОСОФИЯ
Нам представляется, что принцип дополнительности способен
пролить свет не только на решение методологических проблем
гуманитарного знания, но и на проблемы соотношения разных
сфер Культуры и, в частности, на соотношение науки и филосо­
фии. Обсуждение этого последнего вопроса удобно начать с этики
и только потом попытаться обобщить полученные результаты.
Во введении к своей широко известной «Истории западной
философии» Б. Рассел пишет следующее: «Концепции жизни и
мира (world), которые мы называем "философскими", являются
результатом двух факторов: один из них представляет собой
унаследованные религиозные и этические концепции, другой —
такого рода исследования, которые могут быть названы "науч­
ными", употребляя это слово в самом широком смысле. Отдель­
ные философы сильно различаются между собой в зависимости
от пропорции, в какой эти два фактора входили в их систему, но
наличие обоих является в определенной степени тем, что харак­
теризует философию »34.
Рассел фиксирует только некоторое фактическое положение
дела. Но возникает принципиальный вопрос: как соотносятся друг
с другом выделенные им «факторы» или, точнее, парадигмы
философствования, одну из которых он полагает научной, а дру-

34 Рассел Б. История западной философии. Т. I. — М., 1993· С. η.

178 Глава VI

гую — нет? Заметим, прежде всего, что эти парадигмы потенци­

ально присутствуют в составе любого раздела философии, вклю­
чая и этику, которую Рассел почему-то полностью идентифици­
рует с ненаучным «фактором» или с ненаучной парадигмой.
Начнем поэтому именно с этики.
Существует уже достаточно старое и традиционное противо­
поставление наук объясняющих и нормативных. Первые рассмат­
ривают явления с точки зрения их объективной обусловленности,
вторые — формулируют нормы, которым должно соответство­
вать наше поведение в тех или иных ситуациях. Этику при этом
традиционно относили к числу дисциплин нормативных, однако
всегда возникал вопрос: каким образом и на каком материале
мы формулируем этические нормы? Вот ответ, данный профес­
сором Г.И. Челпановым в широко известном в начале нашего
века учебнике «Введение в философию»: «Если сказать, что за­
дача этики заключается в определении того, что должно быть,
то спрашивается, каким же образом созидаются этические идеа­
лы? Здесь возможен один ответ: из того, что есть, делается вы­
вод к тому, что должно быть; законы долженствования получа­
ются из законов бытия при помощи идеализирования этих
последних»з5.
Но не означает ли сказанное, что мы не только предписыва­
ем этические нормы, но и описываем их как нечто фактически
существующее? Не вызывает сомнения, что этику можно строить
как вполне научную дисциплину, изучающую формирование и
развитие этических норм, их разнообразие у разных народов и в
разные исторические периоды. Правда в таком понимании она
была бы частью не столько философии, сколько культурологии.
Но можно ли и в философии обойтись без элементов вполне на­
учного подхода? Если следовать Челпанову, то нельзя. А между
тем утверждения научной и собственно философской этики отли­
чаются друг от друга самым принципиальным образом. Первые
претендуют на истинность, вторые не являются ни истинными,
ни ложными. Действительно, утверждение «Аристипп считал
высшим благом удовольствие», вероятно, является истинным,
или по крайней мере его можно пытаться обосновать, исходя из
имеющихся свидетельств. А вот утверждение «Удовольствие сле­
дует считать высшим благом» не является ни истинным, ни
ложным. Его нельзя доказать, его можно только проповедовать.
Челпанов, видимо, ошибается, полагая, что из факта существо­
вания логически следует долженствование. Но это уже другой
вопрос.
35 Челпанов Г.И. Введение в философию. — М., 1912. С. 316.
Явление дополнительности в гуманитарных науках 1 79
Как же соотносятся эти два подхода или две парадигмы
мышления? Нам представляется, что они дополнительны, но не
в тривиально бытовом смысле слова, а в том, который вложила в
этот термин квантовая механика. Попробуем это обосновать.
Начнем с того, что реально существующие этические нормы, в
рамках которых человек осуществляет свое поведение, как пра­
вило, нигде не сформулированы и представляют собой нечто
достаточно неопределенное. Они напоминают нормы языка, на­
рушение которых мы чувствуем, но которые не способен четко
зафиксировать ни один носитель языка. Нормы такого рода су­
ществуют на уровне воспроизведения непосредственных образ­
цов поведения и оценки, а образцы не задают четкого множества
возможных реализаций. Иными словами, имея дело с реальной
практикой речевого или этического поведения, мы можем за­
фиксировать механизмы этого поведения, но никак не точные
правила, ибо сам механизм противоречит их существованию.
Допустим теперь, что мы сами сконструировали эти прави­
ла, сконструировали, как отмечает Челпанов, путем «идеализи­
рования». Отмечает он это отнюдь не случайно, ибо, как мы уже
отмечали, любая попытка сформулировать какое-либо общее ут­
верждение, не учитывающее конкретных ситуативных обстоя­
тельств, требует идеализации. Но это фактически означает, что
точным правилам невозможно следовать в практической дея­
тельности. Вспомним механику, которая формулирует свои за­
коны для материальных точек и твердых тел, т. е. для объектов,
которых в эмпирической реальности просто не существует. Вот и
получается, как это ни парадоксально, что при изучении реально
существующих норм этики, мы не можем их точно сформулиро­
вать, не имея для этого оснований, а попытки чисто теоретиче­
ского построения таких формулировок приводят к невозможно­
сти их практической реализации. Думаю, что именно ситуация
дополнительности заставила А. Швейцера признать, что чистая
совесть — это выдумка дьявола.
Научный подход к этике связан, как нам представляется,
с надрефлексивной исследовательской позицией. Изучая систе­
му с ценностными установками, мы должны выявить реальные
традиции, с одной стороны, и осознание содержания этих тра­
диций, с другой. Мы при этом не должны сами претендовать на
точную формулировку каких-либо норм, правил или систем цен­
ностей, понимая, что это несовместимо с реальным эстафетным
механизмом жизни систем. Иными словами, мы должны мыс­
лить в рамках принципа дополнительности, что и составляет суть
надрефлексивной позиции.
180 Глава VI

Сказанное об этике легко обобщить на другие разделы фи­

лософии, например, на философию науки. Последняя изучает
нормы научного познания, которые опять-таки существуют,
прежде всего, на уровне воспроизведения непосредственных
образцов. Мы можем исследовать механизм существования и
воспроизведения этих норм, а можем поставить задачу их теоре­
тического конструирования, реализуя таким образом два допол­
нительных подхода. Второй из них уже давно получил название
методологии. Но философия науки не может изучать нормы в
полной абстракции от их содержания, а методология, в свою
очередь, должна осознавать природу и место создаваемых ей
теоретических конструктов.
* # *
Подводя общий итог, можно сказать, что принцип дополни­
тельности в гуманитарных науках оказывается применим к доста­
точно большому числу проблем, выявляя их внутреннее единст­
во и позволяя понять те трудности, с которыми обычно связано
их обсуждение. Мы перечислили далеко не все, ибо полнота и не
входила в нашу задачу. Большой интерес представляет тот факт,
что явление дополнительности в гуманитарных науках сопро­
вождается и другими не менее существенными аналогиями с
квантовой механикой: наличие волноподобных процессов (ку-
матоидов), явление несепарабельности. Все это наталкивает на
мысль о наличии глубокого методологического изоморфизма
физики и гуманитарного знания.
Глава VII
Ρ
I ефлексивные
преобразования

В пятой главе мы выделили в рефлексии описательную и целе-

полагающую компоненты. Рефлексия осознает человеческое по­
ведение в форме целенаправленной деятельности. Но что собой
представляет это целеполагание на уровне социальных эстафет?
Попробуем показать, что мы сталкиваемся здесь с очень инте­
ресным явлением, которое вполне заслуживает детального ана­
лиза.

ЦЕЛЕПОЛАГАЮЩАЯ РЕФЛЕКСИЯ

1. Поляризация образцов
Представьте себе, что некто осуществляет на ваших глазах опреде­
ленную деятельность и вы хотите ее воспроизвести. Легко обна­
ружить, что это невозможно сделать без некоторых дополнитель­
ных условий. Дело в том, что деятельность — это целенаправленный
акт, а перед вами только набор каких-то операций с каким-то
набором предметов. Прежде всего, вам надо выделить в этом на­
боре тот продукт, который требуется получить. Только в этом
случае можно представить образец как образец именно деятель­
ности. Будем называть это поляризацией образца. Образец надо
поляризовать, но как это сделать? Положение может спасти нали­
чие других образцов, например, образцов, в рамках которых на­
ши акции как-то обеспечивают друг друга и какая-то последующая
акция невозможна без предыдущей. Иными словами, можно опи­
раться на сопряженность эстафет. Допустим, человек заходит в
магазин и покупает пачку сигарет. Какова была его цель? Были
ему нужны сигареты или он хотел разменять крупную купюру?
182 Глава VU

ЕСЛИ ЭТО И МОЖНО ВЫЯСНИТЬ, ТО ТОЛЬКО В контексте предыдущих

и последующих действий. Мы, разумеется, предполагаем, что
никаких других средств трансляции у нас нет, и мы не можем
просто спросить: «Что ты делаешь?».
Поскольку, как уже отмечалось, рефлексия всегда фиксиру­
ет поведение в форме целенаправленных актов, мы можем дать
еще одно ее определение: рефлексия — это поляризация образ­
цов, воспроизводимых в рамках той или иной эстафетной струк­
туры. Но эти структуры, если они, в частности, включают в свой
состав эстафеты, сопряженные не с одной, а с несколькими дру­
гими эстафетами, допускают разную поляризацию. Будем такую
сопряженность называть поливалентной. Так, например, в си­
туации с Шартрским собором каждый участник с равным пра­
вом может рассматривать свои акции и как строительство собо­
ра, и как зарабатывание денег. Строго говоря, каждый из них
делает и то и другое, но целевые установки у них разные. Мож­
но, например, представить их поляризацию следующим обра­
зом: один из них рассматривает заработок как промежуточный
продукт, который позволяет ему строить собор, другой, наобо­
рот, рассматривает строительство собора как средство получе­
ния денег. Переход от одной поляризации к другой мы будем
называть рефлексивным преобразованием. Ниже мы постара­
емся показать, что исследование этих преобразований представ­
ляет существенный интерес и позволяет рассмотреть с единой
точки зрения большое количество разнообразных социальных
явлений. Кроме того, это исследование имеет и методологическое
значение, ибо помогает осознать и решить целый ряд проблем,
с которыми мы сталкиваемся при исследовании социальной ре­
альности.

2. Проблема Гилберта и Малкея

Начнем с проблемы, которая была четко осознана в книге Дж. Гил­
берта и М. Малкея «Открывая ящик Пандоры». Суть проблемы в
том, что деятельность не поддается «прямому наблюдению».
Вот что пишут авторы по этому поводу: «Наблюдаемые фивдче-
ские действия, производимые при выполнении эксперимента,
не дают ответа на вопрос, выполняется ли этот эксперимент с
целью опровержения некой гипотезы, или в поисках нового спо­
соба измерения известной переменной, или для обычной про­
верки экспериментального прибора и т. д. Установить, какое из
этих или других действий мы наблюдаем, в любом конкретном
случае можно, лишь обратившись к письменным или устным
Рефлексивные преобразования 183
свидетельствам участников»1. А можно ли доверять этим устным
или письменным свидетельствам? Представьте себе, что вы при­
сутствуете при постановке научного эксперимента. Как выявить
подлинные целевые установки участников? Где гарантия того,
что ученый стремится к получению научного результата, а не к
достижению следующей ступени в развитии своей карьеры? На­
до же различать «подлинные» целевые установки и их манифе­
стацию. А что значит «подлинные»? С точки зрения авторов,
«подлинное значение» наблюдаемых действий вариабельно и
зависит от контекста. При этом сами действующие лица посто­
янно заново интерпретируют одни и те же действия в зависимо­
сти от изменения социальных условий.
Окончательные выводы авторов сводятся к следующим двум
положениям: ι) «Самое правильное, видимо, понимать значение
социального действия не как единую характеристику актов, ко­
торые можно наблюдать в процессе их осуществления, а как веер
потенциальных возможностей действовать так или иначе, кото­
рые реализуются по-разному, путем различных интерпретаций,
вырабатываемых участниками в разных социальных контек­
стах»2. 2) «Социальный мир не состоит из дискретных одномер­
ных действий, которые могут быть более или менее точно опи­
саны»; его следует мыслить «в терминах неопределенных рядов
потенциально возможных языковых формул, которые могут
быть реализованы многими сильно различающимися способами
и к тому же постоянно переформулируются в ходе непрерывного
интерпретационного процесса»з. Первое положение, как нам
представляется, не вызывает сомнений, и выше мы уже неодно­
кратно к этому возвращались. Гораздо труднее, однако, согла­
ситься со вторым тезисом авторов. Исходя из того, что целена­
правленная деятельность часто предполагает вербализованную
рефлексию или ею сопровождается, они предлагают фактически
идентифицировать социальный мир с набором вербальных фор­
мул, социальную реальность — с реальностью языка. Это тем бо­
лее странно, что авторы тут же настаивают на зависимости всех
интерпретаций от социального контекста. Что же, этот контекст
тоже следует рассматривать как набор «потенциально возмож­
ных языковых формул»? А потом существуют ли какие-либо
инварианты при замене одних языковых формул другими? Не­
вольно напрашивается мысль, что из поля зрения авторов уди-
1
Гилберт Дж., МалкейМ. Открывая ящик Пандоры. Социологический ана­
лиз высказываний ученых. — М., 1987· С. 20.
2
Там же. С. 21.
3 Там же. С. 22.
184 Глава VII

вительным образом выпал целый слой социальной реальности,

а именно мир эстафетных структур. А между тем анализ этого
мира, и, в частности, анализ поливалентной сопряженности эс­
тафет помогает понять, чем обусловлена возможность различ­
ных интерпретаций наших действий, и выявить здесь некоторые
закономерности.

3- Этнографическая модель
Но постараемся показать, что проблема, поставленная Гилбер­
том и Малкеем, вполне реальна и с ней практически сталкивается
любой исследователь в области социальных дисциплин. Рас­
смотрим сравнительно простой и несколько искусственный при­
мер, который, однако, моделирует многие ситуации социального
познания. Представьте себе этнографа, который, наблюдая за дей­
ствиями аборигена в каком-нибудь еще не затронутом цивили­
зацией уголке Земли, пытается понять, что именно тот делает.
Непосредственно можно зафиксировать, что абориген бьет ка­
мень о камень. Это, однако, ничего не говорит о его целевых ус­
тановках. Может быть, он хочет получить острый осколок кам­
ня; может быть — искру для разжигания костра; не исключено,
что он подает звуковой сигнал или отпугивает змею. Каким дол­
жен быть ход мысли этнографа?
Первое, что напрашивается, — проследить дальнейшие дей­
ствия аборигена. Если, к примеру, он начинает раздувать затлев­
шийся мох, то есть основания предполагать, что именно этого он
и хотел. Другое дело, если он собирает затем разлетевшиеся ос­
колки камня. Не исключено, однако, что в обоих случаях абори­
ген воспользовался побочными результатами своих действий,
которые не были им заранее предусмотрены. С таким явлением
использования побочных результатов мы постоянно сталкиваем­
ся в развитии науки, культуры, техники. Но чем отличается ос­
новной результат от побочного, чем обусловлено это их проти­
вопоставление в нашем сознании?
Суть в том, что в нашем распоряжении есть еще один способ
рассуждения. Мы можем опираться в своей интерпретации на
характер не последующей, а предыдущей деятельности, на харак­
тер тех образцов, которые наличествуют в культуре аборигена.
Явно или неявно, но мы будем исходить при этом из предполо­
жения, что люди всегда действуют по образцам, выступая в ка­
честве участников множества социальных эстафет. Абориген,
с этой точки зрения, делает то, что обычно принято делать в та­
ких случаях в его ближайшем окружении. И если, согласно на-
Рефлексивные преобразования 185
шим предыдущим наблюдениям, его соплеменники в аналогич­
ных ситуациях всегда собирают острые осколки, а огонь добывают
трением, то это можно приписать и нашему персонажу. Противо­
поставление основных и побочных результатов деятельности
возникает в тех случаях, когда мы пытаемся сочетать оба приве­
денных способа рассуждения и оказывается, что выводы противо­
речат друг другу. Абориген, к примеру, начинает раздувать за­
тлевшийся мох, хотя ничего подобного не было в прошлом опыте
изготовления каменных орудий.
Но вернемся к этнографу. Может показаться, что он решил
теперь задачу однозначной интерпретации наблюдаемых дейст­
вий. Главное — это образцы, на которые опирается абориген, и
именно они определяют подлинное содержание того, что он де­
лает. Все остальное — побочные результаты. Рассуждая таким
образом, мы сильно упрощаем ситуацию. Дело в том, что и сам
абориген осознает свои акции и делает это примерно таким же
образом, как и этнограф. Иными словами, в его прошлом опыте
действия тоже имеют не только основной, но и побочный ре­
зультат, не получая, таким образом, однозначной функциональ­
ной определенности. Но если действия полифункциональны и
на уровне образцов, то как определить, на какой именно из воз­
можных вариантов ориентируется абориген в данном конкрет­
ном случае? Как быть, к примеру, если в его окружении принято
и подавать звуковые сигналы, и высекать искру?
Кстати, наличие образцов усложняет картину еще в одном
отношении. Не исключено ведь, что абориген вовсе не стремится
достигнуть конкретного практического результата, а только по­
казывает, как это можно сделать. Тот факт, что он на наших гла­
зах разжег костер или сделал каменный нож, вовсе не опровер­
гает это предположение. Иначе говоря, мы должны выделять в
каждом акте, с одной стороны, его непосредственные практиче­
ские результаты, а с другой — его нормативную функцию, функ­
цию образца. Что является главным, а что побочным? Наш эт­
нограф и здесь оказывается на развилке дорог.
Можно попытаться скорректировать наши выводы, исследуя
не прошлое и не будущее, а непосредственно ту ситуацию, в ко­
торой находится абориген. Что именно в этой ситуации побужда­
ет его к действию, чего именно ему не хватает? Если, например,
костер уже горит, то мало вероятно, что наш герой пытается
разжечь новый. Мало вероятно, но не исключено. Очевидно, что
ситуация сама по себе не определяет однозначно характер дей­
ствий и целевых установок. Представители разных традиций,
разных культур будут действовать различным образом при одних
186 Глава VII
и тех же обстоятельствах. И даже один и тот же человек, дважды
попадая в сходные условия, далеко не всегда ведет себя одина­
ково. Хотя, конечно, иногда анализ ситуации может дать и одно­
значный ответ. Никто не будет, например, демонстрировать об­
разец в отсутствие свидетелей.
Пример с этнографом показывает, что поляризация образ­
цов и осознание тех или иных акций в форме деятельности тесно
связаны с характером эстафетных структур, в сфере которых эти
акции происходят, и прежде всего с поливалентной сопряжен­
ностью эстафет. Сами эти структуры, оставаясь инвариантными,
позволяют рассматривать тот или иной образец в контексте раз­
ных сопряженных с ним эстафет, что меняет его поляризацию.
Можно, например, осознавать те или иные действия просто как
воспроизведение тех образцов, на базе которых они реализуются,
а можно — с точки зрения последующих актов, использующих
полученные результаты. В первом случае само воспроизведение
и будет продуктом деятельности. Можно выделить непосредст­
венную практическую функцию действий, связанную с получе­
нием какого-то материального продукта, а можно — их норма­
тивную функцию. Нам при этом несущественно, осуществляет ли
эту рефлексию внешний наблюдатель или сам участник процес­
са. Важна полифункциональность образца и связанная с этим
возможность разных его поляризаций. Такая поляризация вовсе
не предполагает обязательной вербализации, как этого факти­
чески требуют Гилберт и Малкей. Как видно из приведенного
примера, у нас есть возможность установить с некоторой веро­
ятностью характер поляризации, если мы рассматриваем ту или
иную акцию в достаточно богатом контексте других акций. Все
это, кстати, показывает, что не существует и не может существо­
вать отдельно взятый акт деятельности, он существует только в
универсуме других актов. В рамках предметоцентристских уста­
новок в принципе нельзя понять, что такое акт деятельности.

О МЕНА ЦЕЛЕВЫХ УСТАНОВОК

1. Рефлексивные преобразования
и рефлексивная симметрия
Переход от одной поляризации образца к другой мы будем на­
зывать рефлексивным преобразованием. Речь идет о смене целе­
вых установок. Вполне возможно, например, что абориген, о ко­
тором шла речь, первоначально хотел получить искру и поджечь
Рефлексивные преобразования 187
мох, но, заметив отскочивший острый осколок, переосмыслил все
свои действия в свете этого неожиданного результата. Смена це­
левых установок приводит к возникновению нового акта деятель­
ности. При этом сами действия остаются теми же самыми и реали­
зуются по тем же самым образцам. Если для актов деятельности
А и В существует такое преобразование, то эти акты мы будем
называть рефлексивно связанными.
Нетрудно заметить, что пример с аборигеном существенно
отличается от ситуации при строительстве Шартрского собора.
Во-первых, связь между разжиганием костра и изготовлением ка­
менного ножа в данном примере возникает совершенно случай­
но: хотел человек сделать одно, а неожиданно получилось другое.
Во-вторых, рефлексивное преобразование сопровождается здесь
выделением совершенно новых компонентов среды, на которых
осуществляется деятельность, иными словами, меняется ее объ­
ектное поле. Разжигание костра предполагает в качестве объекта
какое-то топливо, например, сухой мох, который вовсе не фигу­
рирует в акте изготовления ножа. Ничего этого нет в случае с
Шартрским собором. Здесь строительство собора и зарабатыва­
ние хлеба — это два рефлексивно связанных акта деятельности,
которые, строго говоря, просто не существуют друг без друга.
Нельзя строить собор, не зарабатывая при этом себе на хлеб. Та­
кое строительство долго не продлится, ибо закончится дистро­
фией. Но нельзя и зарабатывать на хлеб, ничего не производя
взамен, т. е. не строя в данном случае собор. Важно, что компо­
ненты объектного поля здесь остаются инвариантными, меняют­
ся только их ролевые функции. В одном случае собор является
конечным и основным продуктом, а зарплата — промежуточным,
в другом — наоборот. Один из участников строит собор для того,
чтобы заработать, другой зарабатывает, чтобы строить собор.
В случае с аборигеном меняется эстафетная структура, ибо возни­
кает новая сопряженность: образцы операций с камнем становятся
поливалентно сопряженными. В примере с Шартрским собором
рефлексивное преобразование сохраняет эстафетную структуру
инвариантной. Такие акты деятельности, которые отличаются друг
от друга только поляризацией образцов при сохранении объект­
ного поля, мы будем называть рефлексивно симметричными.
Мы не случайно все время вспоминаем о Шартрском соборе.
Теория часто строится следующим путем: исследуется некий «болт­
ливый» объект, а затем показывается, что к этому объекту мож­
но свести некоторое количество других явлений, гораздо более
«молчаливых». В развитии статики, например, таким болтливым
объектом были равноплечие весы, к которым, начиная с Архи-
188 Глава VII

меда, постепенно свели рычаг, ворот, наклонную плоскость и винт.

Ч. Дарвин в своей теории коралловых рифов отталкивается от
анализа береговых рифов как наиболее «прозрачного» случая,
а затем сводит к этому другие виды коралловых построек, вклю­
чая атоллы. Легенда о яблоке, которое якобы упало на голову
Ньютона, оправдана хотя бы потому, что именно падение обыч­
ных земных предметов было тем очевидным фактом, к которому
Ньютон сумел свести движение Луны, других планет и вообще
космических тел. Притча о Шартрском соборе тоже открывает
нам широкий и разнообразный мир рефлексивных преобразо­
ваний и рефлексивной симметрии. И нетрудно видеть, что она
изоморфна огромному количеству реальных сегодняшних ситуа­
ций, и строителей собора можно заменить любым специалистом
на его рабочем месте.

2. Симметрия и устойчивость
Л.Ю. Одинокова впервые обратила внимание на то, что рефлек­
сивная симметрия типа Шартрского собора — это условие устой­
чивости системы«. Действительно, строительство будет разви­
ваться успешно только в том случае, если те, кто зарабатывает
себе на хлеб, будут одновременно добросовестно строить собор,
а убежденные строители будут и зарабатывать на хлеб. В про­
тивном случае система становится неустойчивой и начинает за­
висеть от различных случайных обстоятельств. Представьте себе,
что снижается заработная плата. Это не означает, что рабочие
сразу начнут уходить, но многие из них уйдут, если подвернется
благоприятная возможность. Это как раз те, кто в первую оче­
редь зарабатывал хлеб семье.
Удивительно, но реальные ситуации, с которыми сталкива­
ется человечество в своей производственной деятельности и ко­
торые порождают современные проблемы устойчивости развития,
в значительной степени изоморфны воображаемому Шартрско-
му собору. Фактически идеи симметрии были уже у нашего зна­
менитого лесовода Г.Ф. Морозова, основателя учения о лесе как
географическом явлении. У него мы находим следующее правило
устойчивого лесопользования: «...рубки должны быть так орга­
низованы, чтобы во время их производства или следом за ними
возникал бы новый лес. Иначе говоря, чтобы рубка и возобнов-

4 Розов MA., Одинокова Л.Ю. Общественно-территориальные системы как

системы с рефлексией //Вторые сократические чтения по географии. — М.: Изд.
УРАО, 2001.
Рефлексивные преобразования 189
ление леса были синонимами »5. Иными словами, главной зада­
чей лесного хозяйства он считал создание нового леса в процессе
использования леса: «Естественным возобновлением называется
такое, когда новое поколение леса возникает во время процесса
рубки, как результат рубки, или после рубки, но в лесоводственно
допустимый срок; естественное возобновление происходит тогда,
когда в процессе потребления леса создается новый лес. Это-то и
есть жизненный нерв лесного хозяйства»6. «В лесоводстве.., —
писал Морозов, — есть два вида рубок, именно: ι) рубки главного
пользования ИЛИ, памятуя первый основной принцип постоян­
ства пользования, рубки возобновительные, 2) рубки промежу­
точного пользования или рубки ухода, а также воспитательные
рубки »7.
Обратите внимание: Морозов настаивает на том, чтобы руб­
ки и возобновление были «синонимами», чтобы рубки главного
пользования были рубками возобновительными. Но это как раз
и означает рефлексивную симметрию двух видов деятельности,
а именно — деятельности использования и возобновления леса.
Использование есть промежуточный этап возобновления, во­
зобновление — промежуточный этап использования. Кстати, ус­
ловие устойчивости строительства собора можно тоже образно
сформулировать на языке Морозова: зарабатывание хлеба семье
и строительство должны быть синонимами.
Нельзя не отметить, что принцип «рубки и возобновление —
синонимы» был в свое время подвергнут у нас ожесточенной и
чисто идеологической критике. Вот несколько отрывков из пре­
дисловия к седьмому изданию знаменитой книги Морозова «Уче­
ние о лесе» 1949 года. «Там, где поставлены лесопромышленные
задачи... принцип "рубки и возобновление — синонимы" не
применим и реакционен, ибо он мешает успешному выполне­
нию плана удовлетворения нашей потребности в древесине». «При
промышленных рубках размер их не ограничивается. В этом
случае следует действовать по принципу — взять древесины
больше, лучшего качества, в кратчайший срок, при наименьшей
затрате средств. Практически размер рубок определяется пропу­
скной способностью лесовозных путей...»8. «В условиях социа­
листического хозяйства принцип постоянства и равномерности
пользования лесом, как универсальный и всеобщий, является
s Морозов Г.Ф. Избранные труды. Τ. ι. — M., 1970· С. 477·
6
Там же. С. 478.
7 Там же. С. 478.
8
Морозов Г.Ф. Учение о лесе. М.-Л., 1949· С. 15.
190 Глава VII

неприемлемым и реакционным»9. Вот они установки, ведущие

прямиком в экологический кризис!
Но времена изменились, и идеи Г.Ф. Морозова имплицитно
звучат в работах современных географов. Так, например, Д.И. Лю-
ри отмечает, что на территориях с бедными ресурсами кризис­
ные ситуации наблюдаются гораздо реже, т. к. использование
бедных ресурсов постоянно требует их восстановления10. Наблю­
дается то, о чем говорил Г.Ф. Морозов: использование одновре­
менно и есть возобновление. Иными словами, на таких территори­
ях мы наблюдаем явную рефлексивную симметрию двух видов
деятельности. На территориях, богатых ресурсами, напротив, по­
добная симметрия нарушается, т. к. кризисные явления сущест­
вуют для субъектов деятельности только в далекой перспективе.
Например, как пишет Д.И. Люри: «Повышение ежегодных ле­
сопосадок медленнее всего происходит в группе стран с боль­
шими лесными запасами, а быстрее всего в тех, которые обделе­
ны этим богатством. Следствием этого стала парадоксальная на
первый взгляд ситуация: обезлесение характерно прежде всего
для стран с большей площадью лесов!»11.

3- Типы рефлексивных преобразований

Мы уже видели, что рефлексивные преобразования отличаются
друг от друга. В целях построения общей картины, с одной сто­
роны, и детализации наших представлений, с другой, попробуем
выделить основные типы таких преобразований. Представим
себе некоторую эстафету Slt сопряженную с двумя другими эс­
тафетами S2 и S3. Будем предполагать, что действия в рамках S,
полифункциональны и создают определенные условия для реа­
лизации образцов B S 2 H B S3. Каждый акт в рамках эстафеты Sly
с одной стороны, обеспечивает производство чего-то необходи­
мого для двух других эстафет, выполняя производственную функ­
цию. Но, с другой стороны, он воспроизводит какой-то предше­
ствующий акт и служит образцом для последующих, выполняя
функцию воспроизводства. Тогда для деятельности, реализуемой
в Sj, можно чисто формально выделить четыре основных типа
рефлексивных преобразований.
Перечислим эти типы полностью, хотя не все из них будут
представлять для нас интерес.
9 Там же. С. ι6.
10
Люри Д.И. Кризисы в системе природа — общество //Анатомия кризи­
сов. — М., 1999-
11
Люри Д.И. Взаимодействие природы и общества — путь к кризису-
//Анатомия кризисов. — М., 1999· С. 122.
Рефлексивные преобразования 191
ι) Рефлексивные преобразования, связанные с производст­
венной функцией, мы будем называть предмет-предметными
преобразованиями. Ситуации с Шартрским собором и с абори­
геном, раздувающим случайно полученную искру, следует отне­
сти именно к этому типу, невзирая на их уже отмеченные разли­
чия. Соответственно рефлексивную симметрию, связанную с
производственными функциями, мы будем именовать предмет­
но-предметной симметрией.
2) В сфере воспроизводства деятельности каждый акт вы­
ступает, с одной стороны, как повторение (имитация) предыду­
щего, а с другой, как образец (программа) ддя последующего. Воз­
можны ситуации, например, в процессе обучения, при которых
целевые установки связаны именно с имитацией или с демонст­
рацией образца. Предположим, что преподаватель английского
языка произносит фразу «What is the time?». Он при этом вовсе
не интересуется временем и не ждет от вас соответствующего от­
вета, он демонстрирует образец вопроса. Именно в такой демон­
страции и состоит его целевая установка. Вы, в свою очередь, не
собираетесь отвечать, а просто повторяете (имитируете) фразу
преподавателя, что тоже связано с вашей задачей изучения языка.
Но в идеальном случае вы ничем не отличаетесь от преподавате­
ля по характеру действий, происходит изменение одной только
целевой установки. Такие преобразования или соответствующую
симметрию мы будем называть программно-имитационными.
3) Реализуя тот или иной акт, вы можете ставить две разных
задачи: либо вы хотите получить какой-то продукт, важный для
S2 или для S3, либо вы хотите продемонстрировать образец полу­
чения этого продукта. Такое преобразование мы будем называть
программно-предметным. Очевидно, что возможна и соответст­
вующая симметрия. Ниже мы приведем примеры таких преоб­
разований из разных сфер жизни.
4) Наконец, возможны имитационно-предметные преобра­
зования. Они имеют место тогда, когда мы переключаемся с за­
дач получения некоторого продукта для S2 или для S3 на задачи
воспроизведения (имитации) образца или наоборот. Производя
продукт, мы воспроизводим образец, ибо другого пути у нас про­
сто нет, а воспроизводя образец, получаем и продукт, но целе­
вые установки у нас при этом разные. Представление об имита­
ционно-предметных преобразованиях помогает эксплицировать
интуицию многих литературоведов и культурологов, которые,
с одной стороны, понимают, что любой художник работает в оп­
ределенных традициях, а с другой — возражают против откро-
192 Глава VII

венного подражательства. Поскольку мы уже не будем к этому

возвращаться, приведем конкретный пример.
Вот что пишет по этому поводу В.Г. Белинский в одной из
своих ранних рецензий: «Что такое подражание? Гений создает
оригинально, самобытно, т. е. воспроизводит явления жизни в
образах новых, никому не доступных и никем не подозреваемых;
талант читает эти произведения, упояется, проникается ими,
живет в них; эти образы преследуют его, не дают ему покоя, и вот
он берется за перо, и вот его творение более или менее делается
отголоском творения гения, носит на себе явные следы его влия­
ния, хотя и не лишено собственных красот. Но в сем случае талант
и не хотел и не думал подражать: он только заплатил невольную
дань удивления и восторга гению, он только был увлечен тяго­
тением его силы... Но есть еще особенного рода подражатели.
Эти берут за образец какое-нибудь сочинение, хорошее или дур­
ное, например, хоть какой-нибудь забытый роман... и, не сводя с
него глаз, следя за ним шаг за шагом, силятся слепить что-
нибудь подобное»12.
Белинский явно преувеличивает самобытность гения. Дав­
но доказано, что и величайшие художники постоянно и активно
заимствовали у своих предшественников и современников. А вот
противопоставление таланта и бездарности как раз и иллюстри­
рует имитационно-предметную симметрию или, точнее, ее нару­
шение. Обратите внимание: «талант и не хотел и не думал под­
ражать», он только был увлечен тяготением силы гения. Иными
словами, художник, конечно, действует по образцам, но не в этом
его задача. Его увлекают какие-то события жизни, он ищет само­
выражение... Симметрию нарушает бездарность, для которой
важна копия как таковая и ничего больше.
В принципе, однако, второй вариант возможен и без нару­
шения симметрии. В воспоминаниях об Алексее Толстом приво­
дится следующий его рассказ: «Я считал, что величайшее сча­
стье писать, как Тургенев. Я читал его так много и часто, что мог
по началу его фразы продолжать дальше — как у него написано
или как он написал бы. Он будто заполнил меня всего. Так вот,
когда я принялся за прозу всерьез, я стал пытаться найти свой
язык, свой способ. Но смотрю — ничего не получается своего,
чистый Тургенев. Отдал рассказ в редакцию, жду, трушу, что
мне скажут: "Ну, что вы, молодой человек, нельзя же так, это ес­
ли не плагиат, то слепое подражание Тургеневу". Однако не за­
метили, сказали — очень мило, давайте еще. Потом, довольно
12
Белинский ВТ. ПСС. Τ. ι. — M., 1953. С. 105-106.
Рефлексивные преобразования 193
скоро, стали говорить, что чувствуется свой новый голос»^. По­
следнее означало, что помимо копирования Тургенева у Алексея
Толстого было что-то еще, решалась еще какая-то задача.
Приведенный факт, как, впрочем, и все предыдущее, нельзя
полностью понять, если не учитывать, что воспроизведение со­
циальных образцов отнюдь не противоречит появлению нового.
Социальные образцы всегда воспроизводятся в новой ситуации,
в новом контексте, с новыми объектами, и уже это делает вос­
произведение творческим актом. В частности, не так-то просто
писать, как Тургенев, если и конкретный материал, да и эпоха в
целом уже другие. В самой задаче уже заложено противоречие.
Писать в новых условиях полностью, как Тургенев, — это значит
изолировать себя от времени, перестать, строго говоря, быть пи­
сателем, т. е. писать уже совсем не так, как Тургенев.

I |РИМЕРЫ РЕФЛЕКСИВНЫХ
ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
Перейдем теперь к более детальному анализу отдельных видов
рефлексивных преобразований и постараемся показать, что вве­
денные понятия позволяют рассмотреть с единой точки зрения
достаточно большой круг явлений, включая иногда далеко не
столь уж и тривиальные случаи. Ограничимся предметными и
программно-предметными преобразованиями, которые нам по­
надобятся в дальнейшем при анализе науки и научного знания.

1. Что хотел сказать Некрасов?

Начнем с известного стихотворения H.A. Некрасова «Железная
дорога». Мальчик Ваня спрашивает своего отца-генерала: «Па­
паша! Кто строил эту дорогу?» «Граф Петр Андреевич Клейнми­
хель, душенька!» — отвечает генерал. Некрасов, казалось бы, с
этим не согласен: «Труд этот, Ваня, был страшно громаден — не
по плечу одному! » И действительно очевидно, что один человек
не способен своими руками выстроить железную дорогу. Кто же
ее строил? Народ? Некрасов, вероятно, должен был бы придер­
живаться именно этой точки зрения, но он пишет: «В мире есть
царь: этот царь беспощаден, голод названье ему... Он-то согнал
сюда массы народные...» Итак, получается, что народ не дорогу
строил, а спасался от голода, а это, согласитесь, несколько иная

*з Толстой Н. Из воспоминаний //Аврора. 1983. № ι. С. 90.

194 Глава VII

задача. Тут, однако, волею поэта за стеклами поезда появляется

жуткая толпа мертвецов, погибших при строительстве дороги,
и они заявляют: «В ночь эту лунную любо нам видеть свой труд!»
Но ведь если они не дорогу строили, а от голода спасались, то и
труд их в другом. Труд, правда, как показывает Некрасов, особых
плодов не принес: «Каждый подрядчику должен остался, стали
в копейку прогульные дни!» Нет, похоже, что дорогу все же
строил вышеупомянутый граф, если, конечно, и у него самого не
было каких-то иных целей. Но толпа мертвецов настаивает:
«Братья! Вы наши труды пожинаете! Нам же в земле истлевать
суждено...» «Вот они — нашей дороги строители!» — говорит
Некрасов. Генерал, разумеется, не согласен: «Ваш славянин,
англо-сакс и германец не создавать — разрушать мастера, варвары!
дикое скопище пьяниц!» И самое удивительное, что Некрасов не
возражает, а рисует заключительную картину, где обманутый на­
род, получив на водку, выражает свое полное удовлетворение:
«Выпряг народ лошадей — и купчину с криком ура! по дороге
помчал...»
Нетрудно видеть, что стихотворение дает нам две рефлек­
сивно связанные версии, очень напоминающие притчу о Шартр-
ском соборе. При этом позиция самого автора не так уж и ясна.
Похоже, что он просто хочет столкнуть эти две версии друг с
другом, понимая ограниченность каждой из них в отдельности.
Мы имеем здесь простую модель, пригодную, однако, для обсуж­
дения достаточно сложных вопросов, таких, например, как про­
блема исторической телеологии и ряда других. Особый интерес,
в частности, представляет явление нарушения симметрии в си­
туациях рассмотренного типа. Безбилетных пассажиров принято
называть «зайцами». Можно обобщить это понятие и говорить о
«социальных зайцах», которые, используя социальные институ­
ты и маскируясь под их представителей, преследуют совсем дру­
гие цели. Образно выражаясь, это люди, которые, зарабатывая
хлеб семье, только делают вид, что строят собор.

2. Язык и речь
Что бы мы ни делали, мы с необходимостью опираемся на имею­
щиеся у нас социальные образцы, а также заново их воспроиз­
водим и демонстрируем для окружающих нас людей. Иными
словами, мы одновременно и решаем какие-то практические за­
дачи, и транслируем опыт. Этот факт и лежит в основе программ­
но-предметной симметрии, которая, как нам представляется, спо­
собна пролить новый свет на многие традиционные проблемы.
Рефлексивные преобразования 195
Одна из таких проблем — это проблема противопоставле­
ния языка и речи. Не входя в обсуждение многочисленных дета­
лей и точек зрения, остановимся на известной и принципиаль­
ной статье Л.В. Щербы «О трояком аспекте языковых явлений и
об эксперименте в языкознании». Обратим внимание на следую­
щий достаточно очевидный факт: в окружающей нас социаль­
ной действительности языковые явления представлены, прежде
всего, процессами говорения и понимания, т. е. конкретной ре­
чевой деятельностью людей. Л.В. Щерба выделяет эту деятель­
ность в качестве первого аспекта языковых явлений, хотя, с точки
зрения дилетанта, на этом можно было бы и закончить. Приня­
то, однако, полагать, что участие в указанной деятельности тре­
бует знания языка, т. е. чего-то отличного от самой деятельно­
сти. Что же это такое? В качестве второго аспекта языковых
явлений Л.В. Щерба выделяет грамматики и словари, называя
их «языковыми системами», но очевидно, что носители языка
вполне могут без этого обойтись и обходились на протяжении
тысячелетий. Либо мы должны допустить, что языка просто не
было до лингвистов (такая точка зрения, кстати, существует),
либо наряду с уже указанными аспектами есть что-то еще. Это
третье Л.В. Щерба именует «языковым материалом». Языковые
системы, — пишет он, — «в непосредственном опыте... нам вовсе
не даны, а могут выводиться нами лишь из процессов говорения
и понимания, которые я называю в такой их функции "языко­
вым материалом" (третий аспект языковых явлений)»^.
Итак, обнаруживается, что речевая деятельность выступает
как бы в двух ипостасях: речевая деятельность как таковая и
языковой материал. Именно этот последний и дает нам возмож­
ность выводить правила грамматики, строить словари и вообще
отвечать на вопросы о том, как мы говорим. Но как же соотно­
сятся друг с другом эти две ипостаси? Вот здесь и напрашивается
мысль, что мы имеем дело с программно-предметной рефлек­
сивной симметрией. Речевая деятельность, с одной стороны, это
решение конкретных задач коммуникации, а с другой — образец
для воспроизведения этой самой речевой деятельности. Произ­
нося фразу «не забудьте взять зонтик», вы и понуждаете челове­
ка к определенному действию, и показываете, что и как следует
говорить в сходных ситуациях. Спросите у преподавателя анг­
лийского языка, как сказать «не забудьте взять зонтик», и он тут
же произнесет нечто эквивалентное по-английски. Характерно,
что вы вовсе не будете воспринимать его фразу как предписание,

ч Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. — Л., 1974· С. 26.

196 Глава VII

вы не спросите, например: «Какой зонтик?» Но именно так мы

относимся и к совокупности «текстов», образующих языковой
материал: мы не включаемся в соответствующие акты коммуни­
кации, а только заимствуем и анализируем образцы.
Языковый материал, как нам представляется, — это и есть
язык, язык как нечто объективно существующее и доступное изу­
чению. И это не просто тексты, а «совокупность всего говоримо­
го и понимаемого в определенной конкретной обстановке и в ту
или другую эпоху жизни данной общественной группы»^. Еще
точнее, это совокупная речевая деятельность, взятая в функции
образца, т. е. как опыт. Что касается языковой системы, которую
чаще всего и идентифицируют с языком, то она есть продукт вер­
бализации и теоретизации этого опыта, продукт изучения всего
того, что говорилось и понималось. Мы приходим, таким образом,
к тезису об исходной рефлексивной симметрии речи (речевой дея­
тельности) и языка. В дальнейшем, разумеется, эта симметрия
может и нарушаться, например, для мертвых языков.

3- Познание и практика
Помню разговор с известным, но рано ушедшим из жизни на­
шим философом B.C. Грязновым. Разговор этот состоялся на од­
ном из симпозиумов где-то в середине 70-х годов. Обсуждался
вопрос о связи познания и других сфер социальной практики
человека. «Мы рассматриваем познание и практическую деятель­
ность, — сказал Грязнов, — так, точно речь идет о разных явле­
ниях, но ведь фактически это как бы две проекции одного и того
же». И действительно, разве это не так? Только метафорическое
выражение «проекция» надо заменить на более конкретное —
«рефлексивное преобразование». Что бы мы ни делали, например,
в сфере материального производства, мы получаем не только
некоторый вещественный результат, но и накапливаем опыт, ко­
торый тоже, так или иначе, фиксируется в виде устных или
письменных текстов. Вопрос только в том, что мы рассматриваем
в качестве итогового продукта. Наука сплошь и рядом формиру­
ется за счет соответствующего рефлексивного переключения.
Стоит перелистать «Исследование о растениях» Феофраста, од­
ного из основателей ботаники как науки, и хорошо видно, что он
в значительной степени заимствует свои знания у садоводов, у
купцов, торгующих древесиной, у собирателей смолы и т. п., хо­
тя эти последние, строго говоря, вовсе не ставили перед собой

*5 Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность.

Рефлексивные преобразования 197
познавательных задач. Можно сказать, что рефлексивные пре­
образования лежат в основе формирования познания как особой
деятельности.
Научный эксперимент сплошь и рядом можно рассматри­
вать как нечто рефлексивно-симметричное практической деятель­
ности. Химик в лаборатории, с одной стороны, получает нужное
ему вещество, с другой — описывает процесс получения. Все за­
висит от того, что мы при этом считаем его основным продук­
том, полученное им вещество или знание. Можно продолжить
обобщение и сказать, что любая практическая деятельность реф­
лексивно симметрична соответствующей познавательной, ибо
любая практическая деятельность одновременно является и на­
коплением опыта, который закрепляется и фиксируется в той
или иной форме.
С каким видом рефлексивных преобразований мы здесь име­
ем дело? Может показаться, что речь идет о выборе между основ­
ным и побочным продуктом. В ходе практической деятельности
мы побочным образом накапливаем опыт, который фиксируем в
знании. Иными словами, может показаться, что речь идет о пред­
мет-предметных рефлексивных преобразованиях. Но рассмот­
рим максимально простой вариант, когда накапливаемый опыт
не вербализуется, а существует на уровне образцов. В этом слу­
чае, очевидно, что речь идет о программно-предметных преоб­
разованиях. Вербализация опыта просто маскирует суть дела. Хи­
мик, например, может получать какое-либо соединение, а может
считать своим продуктом знание о способе получения этого со­
единения. Но ведь знание это представляет собой не что иное,
как описание эксперимента в роли образца.
Т. Кун при построении своей дисциплинарной матрицы
уделяет большое внимание образцам решенных задач. Сам того
не замечая, он тем самым предоставляет нам еще один пример
программно-предметного рефлексивного преобразования. Реше­
ние каждой задачи дает в качестве результата не только конкрет­
ное знание, но и метод его получения. При этом первоначально
этот метод существует только в форме непосредственного образ­
ца. Первые математические рукописи, например, представляли
собой списки решенных задач, что свидетельствует о том> что
рефлексивное переключение уже имело место, ибо кого может
интересовать площадь конкретного земельного участка или гео­
метрической фигуры, числовые характеристики которых могут
уже никогда не повториться полностью. Кун показывает, что ска­
занное относится не только к далекому прошлому, но и к совре­
менной науке. Каждое конкретное рассуждение, каждая дока-
198 Глава VII

занная теорема, помимо своего непосредственного результата,

выступает и как образец для развития нашего мышления.
А вот другой пример связи практики и познания. Где-то
в начале тридцатых годов XX века планеристы начали развивать
искусство парения в термиках. Это был вид спорта. Но планер­
ные полеты стали в то время основным источником сведений о
природе конвективных движений и об образовании кучевых об­
лаков. То, что было спортом, стало научным методом. Это уже,
как нам представляется, пример предметного рефлексивного
преобразования. Цель планериста — как можно дольше про­
держаться в воздухе, а поиск термиков представляет для него
некоторый промежуточный продукт или средство. Но этот про­
межуточный продукт стал основным при изучении конвектив­
ных движений в атмосфере, а планер превратился в средство.
Рефлексивные преобразования постоянно имеют место в
развитии науки, но историки, к сожалению, почти не обращают
на них внимания. Наиболее очевидные примеры таких преобра­
зований — это основные и побочные результаты эксперимента.
Речь идет о предметных преобразованиях. Вот как описывает
ситуацию рефлексивного переключения Вильсон в своей нобе­
левской речи: «Чудесные оптические явления, возникающие, когда
Солнце освещает облака, возбудили во мне большой интерес и
навели меня на мысль воссоздать их искусственно в лаборатории.
В начале 1895 года я проделал для этой цели несколько экспе­
риментов, получая облака путем расширения влажного воздуха.
Почти сейчас же я встретился с некоторыми явлениями, которые
обещали быть более интересными, чем те оптические явления,
которые я намеревался исследовать»16. Речь идет, разумеется,
о треках, к изучению которых Вильсон и переходит. Таким обра­
зом, исходная цель сменяется новой целью, и мы получаем два
рефлексивно симметричных эксперимента. Конечно, в ходе даль­
нейшего исследования такая симметрия нарушается.
Другой пример напоминает ситуацию с Шартрским собо­
ром, хотя и более сложен. Н.Г. Чеботарев в своих примечаниях к
сочинениям Э. Галуа пишет следующее: «Интерес Галуа был на­
правлен главным образом на проблему решения уравнений в
радикалах, в то время как свои теоретические соображения он
рассматривал лишь как средство. Современные же математики
считают последнее наиболее драгоценной частью наследства Га­
луа »^. Математики и историки математики считают Галуа осно-
16
Глесстон С. Атом, атомное ядро, атомная энергия. — М., 1961. С. ι68.
»7 Галуа Э. Сочинения. — М.-Л., 1936. С. 165.
Рефлексивные преобразования 199
вателем одной из важнейших математических дисциплин —
теории групп. А так ли это? Галуа решал совсем иную задачу, а
исследование групп было для него промежуточным продуктом
или средством. Рефлексивное преобразование, в результате кото­
рого основной целью стало исследование групп, было осуществ­
лено уже после Галуа. Здесь таится серьезная методологическая
проблема. Историки осуществляют за Галуа то рефлексивное
преобразование, которое он сам не осуществил. Тем самым они
отказывают этому преобразованию в праве быть историческим
фактом. Рефлексивные преобразования, имевшие место в про­
шлом, представляются им с современной точки зрения чем-то
совершенно тривиальным. Они их просто не замечают, хотя фак­
тически речь нередко идет о крупных сдвигах в развитии науки.

4. Труд и отдых
Но оставим в стороне эпистемологию и философию науки и во­
обще философию и перейдем к проблемам рекреационной гео­
графии. Что такое рекреация или отдых? Б.Б. Родоман в своей
статье «Проблема охраны и возрождения мобильного туризма»18
пытается отличить деловую утилитарную поездку от туристиче­
ского путешествия. Внешне они могут ничем не отличаться друг
от друга, отличие только в целевых установках. В первом случае
человек стремится как можно быстрее достичь конечной точки
намеченного маршрута, во втором — наиболее интересным и
важным является само перемещение, позволяющее ознакомить­
ся с местностью, полюбоваться ландшафтами, получая от этого
удовольствие. Деловая поездка и путешествие как вид отдыха —
это акты деятельности, связанные предмет-предметным реф­
лексивным преобразованием.
Нельзя ли обобщить сказанное на другие виды рекреации?
Очевидно, что да. Охота, рыбная ловля, постановка палатки и
разжигание костра, сплав по реке на плоту или на лодке, работа
на садовом участке, ходьба, стрельба из лука, езда верхом... — все
эти виды отдыха представляют собой рефлексивно преобразо­
ванные акты трудовой деятельности прошлого или настоящего.
А существуют ли вообще такие формы трудовой деятельности,
которые еще не превратились или которые нельзя превратить в
отдых? В условиях бурного развития туристского бизнеса посто­
янно возникают новые виды рекреации, использующие все более
18
Родоман Б.Б. Проблема охраны и возрождения мобильного туризма
//Теоретические проблемы рекреационной географии. — М., 1989.
200 Глава VII

богатый спектр трудовых актов. Современные туристы могут на­

мыть золотой песок, сделать кувшин на гончарном круге, пора­
ботать лесорубами и даже слетать в космос. Вообще на рекреа­
ционных территориях, то есть на территориях, где население в
основном ориентированно на туристов как источник доходов,
многие виды местной хозяйственной деятельности претерпевают
рефлексивные преобразования. Один из видов такого преобра­
зования — превращение реальной деятельности в демонстраци­
онную. Туристам демонстрируют местные танцы и обряды, виды
национальных одежд, способы изготовления и использования
орудий... ъ. Л.Ю. Одинокова описывает крокодиловую ферму в
Коста-Рике, которая в значительной степени переключилась на
обслуживание туристов, что, кстати, сделало кормление кроко­
дилов похожим на достаточно рискованное цирковое представ­
ление20.

5. Что сделал А. Швейцер?

В речи представителя правительства Республики Габон Альбера
Бонго на похоронах Альберта Швейцера сказано следующее: «Для
нас, габонцев, эта мировая знаменитость, этот выдающийся фи­
лософ и тонкий художник, этот лауреат Нобелевской премии мира
был также — и это главное — нашим другом и братом, посвя­
тившим себя врачеванию наших язв, человеком, который принес
всего себя в дар той самой земле Габона, в которой он пустил
корни и которую полюбил всеми фибрами своей глубокой само­
забвенной души»21.
Да, Швейцер около пятидесяти лет провел в девственном
лесу экваториальной Африки, где построил больницу и самоот­
верженно лечил прокаженных негров, явно рискуя собственной
жизнью. «И это главное» для Республики Габон, как подчерки­
вает Бонго. А что сделал Швейцер для Европы, где он не прак­
тиковал в качестве врача и которую посещал не так уж и часто?
Конечно, он известный органист и музыковед, он автор своеоб­
разной этической системы, но в этом ли суть? Ведь основную

w Одинокова Л.Ю. Отдых и развлечения как социальные эстафеты //От

массовой культуры к культуре индивидуальных миров: новая парадигма циви­
лизации. — М., 1998.
20
Одинокова Л.Ю. Территориальные рекреационные системы как соци­
альные куматоиды //На теневой стороне. Материалы к истории семинара ΜΛ. Ро­
зова по эпистемологии и философии науки в Новосибирском Академгородке. —
Новосибирск, 2004-
21
Швейцер А. Письма из Ламбарене. — Л., 1978. С. 301.
Рефлексивные преобразования 201
часть своей жизни он посвятил все-таки Габону. Думаю, однако,
что именно это и обеспечило ему прочное место в истории евро­
пейской культуры. Он остался в ней как образец самоотверженно­
го служения идеалам гуманизма. Иными словами, Европа вос­
принимает его не столько в свете его врачебной деятельности и
ее результатов, сколько в свете этических проблем. Швейцер нам
важен как образец определенным образом прожитой жизни. На­
ше восприятие этой жизни явно связано с программно-предмет­
ным рефлексивным преобразованием.
Невольно вспоминается статья Эйнштейна «Мотивы науч­
ного исследования», посвященная Максу Планку. «Храм науки, —
пишет Эйнштейн, — строение многосложное. Различны пребы­
вающие в нем люди и приведшие их туда духовные силы. Некото­
рые занимаются наукой с гордым чувством своего интеллекту­
ального превосходства; для них наука является тем подходящим
спортом, который должен им дать полноту жизни и удовлетво­
рение честолюбия. Можно найти в храме и других: плоды своих
мыслей они приносят здесь в жертву только в утилитарных це­
лях. Если бы посланный богом ангел пришел в храм и изгнал из
него тех, кто принадлежит к этим двум категориям, то храм ка­
тастрофически опустел бы. Все-таки кое-кто из людей, как про­
шлого, так и нашего времени в нем бы остался. К числу этих лю­
дей принадлежит и наш Планк, и поэтому мы его любим» 22 .
К чему же стремятся люди, подобные Максу Планку? Они стре­
мятся, согласно Эйнштейну, к объективному видению и понима­
нию, т. е. к истине. Но ведь научные результаты получают и дру­
гие, преследуя совсем иную цель.
Перед нами типичная ситуация Шартрского собора. И все
хорошо, если соблюдается рефлексивная симметрия. А если есть
стремление к истине, и если этому отдана вся жизнь, а достойный
результат не получен, «собор» не выстроен. Что тогда? В науке
это вполне реальная драма. Ведь проработал же Эйнштейн око­
ло 28 лет своей жизни, пытаясь построить единую теорию поля,
и не получил результата. А Фердинанд де Соссюр, который за­
молчал на целые 25 лет, столкнувшись с проблемой субстанци­
альности языка!? Это, конечно, драма, но и тот и другой, незави­
симо от этих неудач, достаточно сделали в науке. А сколько в
науке честных тружеников, которые так и не добились результа­
та! Результат ведь в данном случае зависит не только от нас.
Вот отрывок из письма А.Ф. Лосева В.Ф. Асмусу 28.9.1973 г.:
«В течение нашей жизни мы с Вами работали каждый за десяте-
Эйнштейн А. Собр. науч. трудов. Т. IV. — М., 1967· С. 39·
202 Глава VII

рых. И в ответ на нашу работу каждый из нас тоже получал кри­

тику за десятерых. Вы, правда, сумели многих и во многом убе­
дить. Я же, кроме небольшой кучки энтузиастов античности и
античной философии, ровно никого ни в чем не убедил и поки­
даю земную жизнь с теми же пустыми руками, с какими и ро­
дился. Но ведь все эти дела вероятно меньше всего зависят от
нас. А то, что зависит от нас, любовь к науке, бескорыстная пре­
данность работе мысли, и независимость от текучих настроений
толпы, это уже во всяком случае наше с Вами внутреннее дело,
о котором не только ни с кем не хочется говорить, но даже и ме­
жду собою мы в течение десятков лет тоже не считали нужным
говорить»2з. А вот другая точка зрения, принадлежащая Генриху
Гейне: «Не только творчество, не только оставшиеся после нас
труды дают право на почетное признание после смерти, но и
стремление само по себе, в особенности, пожалуй, стремление
неудачное, потерпевшее крах»2«. Действительно, что является
главным итогом жизни человека, признание значимости его тру­
дов или сама эта жизнь как образец служения высоким идеалам?
Рефлексивные преобразования связаны здесь с обсуждением
достаточно глубоких этических проблем^.

2
3 В с п о м и н а я Β.Φ. Асмуса. — М., 2 0 0 1 . С. 279·
24 Гейне Г. Собр. соч. Т. η. — M., 1958. С. 183.
2
5 Розов МЛ. Прошлое как ценность //Путь. 1992. № 1.
Знание и наука
Глава VIII

I I роблемы анализа
знания

По сути дела, все предшествующее изложение готовило нас к то­

му, чтобы приступить к анализу более сложных семиотических
образований типа знания. Поскольку термин «знание» имеет
очень широкий спектр значений, необходимо с самого начала
зафиксировать то понимание, которого мы будем придержи­
ваться в данной работе. Речь не идет о дефиниции, нам пока
достаточно указать некоторые границы употребления термина,
за пределы которых мы не намерены выходить. Под знанием, вы­
ражаясь языком К. Поппера, мы будем понимать только «объек­
тивное знание», т. е. элемент «третьего мира». Это не означает,
что мы принимаем целиком всю концепцию Поппера, об этом
уже шла речь, но она удобна именно в качестве некоторого ог­
раничения. Иными словами, мы будем предполагать, что знание
всегда представлено в виде текста, устного или письменного, ко­
торый может быть понят достаточно широким кругом людей, на
понимание которых он рассчитан, и может быть оценен с точки
зрения его обоснованности, истинности или ложности. Послед­
нее позволяет нам не рассматривать такие языковые выраже­
ния, как лозунги, императивы или просьбы типа «закройте, по­
жалуйста, дверь», вопросы и т. д.
Мы при этом в отличие от Поппера, вовсе не полагаем, что
знание и текст — это нечто идентичное, что, сохраняя тексты на
стеллажах библиотек, мы сохраняем и знания. Как уже следует
из предыдущего, знание мы будем рассматривать как некоторый
социальный куматоид. Понятие социального куматоида задает
особую «волновую» онтологию при понимании всех социальных
явлений и позволяет рассмотреть их с некоторой единой точки
204 Глава VIII

зрения, ориентируя на выявление социальных программ, их

взаимосвязей и способов существования. Кроме того, сопостав­
ление с волновым движением позволяет понять некоторую стран­
ную «неуловимость» семиотических объектов типа знака, зна­
ния, литературного или научного произведения. Действительно,
что такое знание? Оно совершенно не похоже на какую-либо
вещь, например, на пепельницу, стоящую на столе. Изменив ма­
териал пепельницы, например, заменив стекло пластмассой или
металлом, мы получаем другую пепельницу. Но знание или про­
изведение могут существовать в устной традиции, могут быть
представлены в виде различных текстов, и это ничего не меняет
по существу. Мы говорим о разных изданиях какого-либо романа,
но это один и тот же роман, хотя изменилась и бумага, и шрифт,
и состав типографской краски. Любые семиотические объекты,
как мы уже отмечали, относительно безразличны к материалу, на
котором они живут. Кстати, сохраняя долгое время один и тот же
текст, мы вовсе не гарантируем тем самым сохранность знания
или произведения, ибо меняются социальные программы пони­
мания и интерпретации текста. С этим постоянно сталкиваются
историки. Сохранять текст иногда — это примерно то же самое,
что хранить следы волн на песке давно высохшего водоема.

1хАКИЕ ИСХОДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

НАДО РЕШИТЬ?
Об этих проблемах мы уже говорили в предыдущих главах. По­
вторим кое-что из сказанного в качестве подведения итога, но в
несколько ином варианте. Мы постоянно говорим о строении
или о структуре таких объектов, как знак, знание, теория, т. е. о
строении и структуре семиотических объектов, не задумываясь
при этом, а применимы ли в данном случае такие категории, как
строение и структура и, если да, то в каком смысле? Казалось бы,
все просто: мы давно привыкли, что живая ткань состоит из кле­
ток, вещество — из атомов и молекул, привыкли говорить о строе­
нии кристаллов или о строении Солнечной системы. Иными сло­
вами, мы привыкли работать в некоторой естественнонаучной
традиции и продолжаем это делать даже на фоне постоянного
осознания специфики гуманитарных наук. А между тем совсем
нетрудно привести примеры, где вопрос о структуре или строе­
нии, по меньшей мере, звучит несколько странно. Какова, на­
пример, структура войны ι8ΐ2 года или структура Бородинского
сражения? Более того, в рамках самого естествознания право-
Проблемы анализа знания 205
мерность вопроса о составе, о составных частях, а следовательно,
и о строении, по крайней мере, в традиционном смысле этого
слова уже сравнительно давно поставлена под сомнение.
Мы не хотим этим сказать, что вопрос о строении или
структуре семиотических объектов считаем в принципе непра­
вомерным. Ни в коем случае. Но постановка этого вопроса, не­
сомненно, требует специального методологического обсуждения
и, в частности, проведения детальных аналогий с естествознани­
ем. Мы опять-таки не утверждаем, что физика или химия дает
нам непререкаемые образцы, которым надо следовать. Мы этого
не утверждаем. Но дело в том, что этим образцам постоянно
фактически следуют, что и порождает такие категориальные об­
разования, как «структура текста» или «строение знания». Им
следуют чаще всего бессознательно и поэтому чисто номиналь­
но, что может породить, да и порождает, немало иллюзий. Этим
образцам следуют даже те представители гуманитарного знания,
которые на словах могут выступать как ярые противники каких-
либо аналогий с естествознанием. Но именно поэтому эти ана­
логии и необходимы, они необходимы для того, чтобы неявное
сделать явным.
Рассмотрим в свете сказанного некоторые проблемы, кото­
рые, как правило, связаны с любыми попытками использовать
термин «строение» или «структура» применительно к семиоти­
ческим объектам и, в частности, к знанию или отдельным его
видам, например, к теории.
ι). Обычно предполагается, что, приступая к анализу струк­
туры или строения тех или иных объектов, мы уже можем в
принципе ответить на вопрос, из чего вообще состоят объекты
данного типа. Было бы, например, совершенно невозможно по­
ставить вопрос о структуре молекул данного вещества до того,
как возникли в более или менее развитой форме атомно-
молекулярные представления. Атомная гипотеза, как известно,
исторически намного опередила конкретные химические анали­
зы. Иными словами, раньше надо построить принципиальную
гипотезу о строении знания вообще и только потом ставить за­
дачу анализа конкретных знаний. При этом хотелось бы обра­
тить внимание на тот факт, что отдельная клетка не является
тканью, а отдельная молекула — веществом. Вероятно, говоря о
строении знания, нам нужно «собрать» его из таких частей, ко­
торые уже не являлись бы знаниями. Представляется, что убе­
дительного решения этой задачи пока не существует, так как ни
в семиотике, ни в эпистемологии у нас нет пока никакого аналога
атомно-молекулярной теории. Выше, однако, мы уже предло-
206 Глава VIII

жили одно из возможных решений, a именно концепцию соци­

альных эстафет.
2). Как правило, выявление строения тех или иных объектов
исторически было связано с задачами объяснения их свойств, их
поведения, что существенно контролировало выдвижение тех
или иных гипотез. Например, кинетическая теория строения га­
за была призвана объяснить уже хорошо известные законы Бой-
ля-Мариотта и Гей-Люссака, тепловые явления и т. д. Гипотезы
о внутреннем строении кристаллов строились с целью объяснить
их правильную геометрическую форму. Короче говоря, в исто­
рии естествознания анализ строения всегда противопоставлялся
феноменологическому описанию явлений и имел своей целью
объяснение феноменологических закономерностей. Естественно
возникает вопрос: каковы в свете сказанного целевые установки
анализа знания? Не зафиксировав эти установки, мы утрачива­
ем какие-либо критерии для оценки эффективности предлагае­
мых решений. И тем не менее эти установки при анализе знания,
как правило, не фиксируются. Выше уже было дано объяснение
этого факта: под видом анализа строения или структуры в гума­
нитарных науках фиксируют феноменологию, т. е. как раз то,
что следует объяснять. Это и приводит к морфологическому па­
радоксу.
3). Необходимо обратить внимание еще на одну деталь. Ес­
ли в естествознании мы привыкли противопоставлять друг другу
подход объясняющий и феноменологический, то в науках гума­
нитарных не менее традиционно противопоставление объяс­
няющего и понимающего подходов. Вполне правомерен вопрос
о соотношении, о возможной корреляции этих противопостав­
лений, но, насколько нам известно, этот вопрос никогда не ста­
вился. Более того, в рамках противопоставления объяснения и
понимания естественные науки обычно целиком относят к объ­
ясняющим в отличие от наук гуманитарных, где господствует
понимающий подход. Природу мы объясняем, душевную жизнь
или художественное произведение мы должны понимать. Но,
как мы уже отмечали, проблема анализа структуры или строе­
ния всегда была связана с задачами именно объяснения. Не оз­
начает ли это, что, элиминируя объяснение, мы просто теряем
право на постановку вопроса о строении? В свете сказанного
почти очевидно, что анализ указанных противопоставлений
очень актуален в рамках семиотических и эпистемологических
исследований, и, в частности, при определении путей анализа
знания. Все эти вопросы мы тоже рассмотрели в предыдущих
главах.
Проблемы анализа знания 207
4). СЛОЖНОСТЬ И, я бы сказал, запутанность эпистемологиче­
ских исследований в первую очередь связана с тем, что знание —
это объект существующий как бы в двух мирах одновременно.
С одной стороны, это некоторые чувственно данные физические
явления: звуки человеческого голоса или пятна краски на бумаге;
но, с другой — это наши представления, образы, наше видение
мира, короче — наши ментальные состояния. Что именно мы
должны анализировать, выявляя строение знания? Вопрос отнюдь
не такой уж простой. Очевидно, что анализ материала текста
самого по себе ничего нам не дает. Этот материал может быть
самым разным по своей физической природе, более того, он
постоянно изменяется, выражая при этом одно и то же знание.
Но знание все же не существует без этого материала, ибо
ментальные состояния сами по себе — это тоже еще не знания.
Реальность, подлежащая изучению, как бы ускользает из наших
рук. Допустим, мы утверждаем, что в состав теории входят
идеальные объекты типа материальной точки или твердого тела,
что любая теория строится относительно идеальных объектов.
Что мы при этом анализируем, какую реальность, где и как су­
ществуют эти идеальные объекты, каков способ их бытия вне
нашего индивидуального сознания? Вопрос достаточно тради­
ционный для гуманитарного познания вообще, но, как нам
представляется, удовлетворительного решения он пока не име­
ет. Однако, не ответив на этот вопрос, мы не способны выйти за
пределы мира ментальных состояний. Определенные соображе­
ния по этому поводу я тоже уже высказал.
Наука привыкла иметь дело с внеположенной по отноше­
нию к нашему сознанию реальностью, и Карл Поппер, несомнен­
но, прав, пытаясь отличить знание от мира ментальных состоя­
ний и найти для него некоторый специфический статус. Однако,
поместив его в особый «третий мир», он, как нам представляет­
ся, не лишил его некоторого налета таинственности и неопреде­
ленности и уж во всяком случае не ответил на вопрос, из чего
оно состоит. «Объективное знание», согласно Попперу, — это то,
что хранится на полках библиотек, это мир текстов, которые мо­
гут в принципе продолжать существовать даже тогда, когда ис­
чезнет по тем или иным причинам наша цивилизация. Но мы
уже отмечали, что анализ материала текста самого по себе ничего
нам не дает для понимания знания и не позволяет, в частности,
объяснить, почему этот материал вызывает у нас именно такие,
а не иные ментальные состояния. Мы фактически отталкиваем­
ся от концепции Поппера, т. е. рассматриваем знание как неко­
торый объективный феномен, но даем при этом конкретную ин-
208 Глава VIII

терпретацию того, что представляет собой так называемый

«третий мир». Этот мир есть мир социальных эстафет и кума-
тоидов.
5- Успехи в изучении Природы всегда были существенно
связаны с абстракцией от тех ментальных состояний, которые
порождают в нас те или иные природные явления. На заре раз­
вития физики методологической основой такой абстракции бы­
ла концепция так называемых первичных и вторичных качеств,
восходящая еще к Демокриту. Трудно даже оценить гениаль­
ность его столь понятной для нас сегодня идеи: реально сущест­
вуют только атомы и пустота, а цвета, запахи, звуки, вкусовые
характеристики — все это результат воздействия атомов на наши
органы чувств. Бегут века, и вот через две тысячи лет Галилео
Галилей, рассуждая аналогичным образом, вплотную подходит
к кинетической теории теплоты. Судите сами: «Мы уже видели,
что многие ощущения, которые принято связывать с качества­
ми, имеющими своими носителями внешние тела, реально су­
ществуют только в нас... Я склонен думать, что и тепло принад­
лежит к числу таких свойств. Те материи, которые производят в
нас тепло и вызывают в нас ощущение теплоты (мы называем их
общим именем "огонь"), в действительности представляют собой
множество мельчайших частиц, обладающих определенными
формами и движущихся с определенными скоростями»1. А не
следует ли и нам при анализе знания осуществить подобный пе­
реход? Нас должны интересовать не ментальные состояния, а та
«материя», движение которой эти состояния в нас вызывает.
Иными словами, не следует ли нам попытаться построить по
аналогии с физикой «кинетическую» теорию знания? Именно
эту задачу мы и ставили в предыдущих главах.
Поясним более детально приведенную аналогию. Нагретое
тело, например, стакан с чаем вызывает у нас определенные
ощущения, которые мы можем сравнивать по степени интен­
сивности, оценивать как приятные или болезненные, подлин­
ные или иллюзорные и т. п. В такой же степени текст книги по­
рождает у нас богатый набор представлений, которые можно
анализировать и о которых можно рассказывать. Последнее
свидетельствует, вероятно, о так называемом понимающем под­
ходе. Физика, однако, интересуют не наши ощущения и не рас­
сказ о них, а то, что их вызывает. А это кинетическая энергия
движущихся молекул, т. е. феномен совсем другого мира. Но в
такой же степени нас должны интересовать не только наши пере-
1
Галилео Галилей. Пробирных дел мастер. — М., 1987· С. 226.
Проблемы анализа знания 209
живания при чтении книги, но и то, что их вызывает. Это, одна­
ко, не книга сама по себе, не пятна краски на бумаге, а нечто со­
всем другое. ДЛЯ эффекта понимания, например, мы должны знать
язык, владеть письменностью, обладать определенным уровнем
общей или профессиональной культуры, мы должны быть уча­
стником множества взаимодействующих социальных эстафет.
Не здесь ли следует искать «третий мир», необходимый для
объяснения факта понимания?
Итак, при анализе знания мы будем исходить из теории со­
циальных эстафет и предполагать, что именно социальные эста­
феты образуют структуру знания. Иными словами, знание мы
будем рассматривать как социальный куматоид. Самого же чело­
века, владеющего знанием и ведущего себя определенным обра­
зом по отношению к тексту, мы будем рассматривать как свое­
образный прибор, поведение которого надо интерпретировать
на языке теории социальных эстафет. Не нужно доказывать, что
это принципиально новый подход. Но его, однако, легче зая­
вить, чем практически реализовать. Автор сразу должен при­
знаться, что не далеко продвинулся на этом пути, и впереди еще
много трудностей и проблем. Но, по крайней мере, традицион­
ные сложности и парадоксы мы преодолели. Моя собственная
оценка ситуации следующая: мы построили некоторый аналог
атомно-молекулярной теории для гуманитарных наук, но еще не
овладели методами анализа отдельных соединений.

I ЮНИМАЮЩИЙ ПОДХОД
И ПРОБЛЕМА АНАЛИЗА ЗНАНИЯ
Рассмотрим теперь для контраста несколько наиболее интерес­
ных попыток анализа знания, которые предпринимались в на­
шей эпистемологической литературе, начиная с конца 1950-х
годов. Несмотря на очень разный в принципе характер этих ра­
бот, их объединяет то, что они выдержаны в русле понимающего
подхода.

1. Строение атрибутивного знания

Первая из них — это работа Г.П. Щедровицкого «О строении ат­
рибутивного знания». Она опубликована в 1958 году, когда Щед-
ровицкий еще только начинал свою научную карьеру. Это рабо­
та молодого и талантливого исследователя, явно претендующего
на поиск новых путей. Заметьте, установка на анализ именно
210 Глава VIII

строения здесь зафиксирована в самом названии работы. Про­

стейшее знание атрибутивного типа — номинативное знание ав­
тор изображает следующим образом: X (А), где X — это
объективное содержание, (А) — знаковая форма, а черта обозна­
чает «связь значения». Каков же характер этой связи? Вот что
пишет об этом сам Щедровицкий:
«Атрибутивное знание есть знание, полученное посредст­
вом одной или нескольких операций "практически-предметного
сравнения"... Чтобы разобрать механизм этой операции, пред­
ставим себе, что какой-то предмет X впервые попадает в сферу
коллективного производства. Чтобы обнаружить какие-либо из
его непосредственно чувственно невоспринимаемых свойств,
надо поставить его в отношение реального взаимодействия с ка­
ким-либо другим предметом... Например, чтобы выяснить, го­
рит этот предмет или нет, мы должны привести его во взаимо­
действие с огнем. Этого практически установленного отношения
взаимодействия достаточно для обнаружения свойства предмета
X, но, чтобы сообщить об обнаруженном свойстве и соответст­
венно об обнаруженном возможном способе использования
предметах другим членам коллектива, человек, оперирующий с
предметом X, должен еще сопоставить его с каким-либо другим
предметом А, обладающим тем же свойством и используемым
членами данного коллектива только со стороны этого свой­
ства... Проделанное таким путем отождествление позволяет
обозначить вновь вошедший в сферу коллективного производ­
ства предмет X тем же знаком (А), что и давно известный
предмет А...»2.
Операция практически-предметного сравнения складыва­
ется, согласно Щедровицкому, из двух существенно различных
действий: первое из них — это сопоставление различных пред­
метов, второе — отнесение знака (А) к одному из этих предметов,
а именно к предмету X. «Характер действий сопоставления и от­
несения, составляющих операцию практически-предметного
сравнения, — пишет Щедровицкий, — полностью определяет
строение полученного номинативного знания, характер связи
между его объективным содержанием и формой»з. Итак, связь
значения в выражении X (А) определяется операцией прак­
тически-предметного сравнения, описать эту связь — это значит
описать указанную операцию и ее составляющие.
Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, говоря
о строении знания, Щедровицкий на самом деле описывает про-
2
Щедровицкий ГЛ. Избранные труды. — М., 1995· С. 592-593·
3 Там же. С. 593·
Проблемы анализа знания 211
цедуру его получения, он описывает некоторый образец проце­
дуры распознавания или диагностики, который у него перед
глазами. При этом, что очень важно, он не ставит вопрос, поче­
му человек действует именно так, а не иначе. Он говорит о том,
как надо действовать, исходя из соображений целесообразности.
А это, как мы видели выше, признак понимающего, рефлексив­
ного подхода. Чтобы обнаружить какое-либо свойство предмета
X, — пишет он, — «надо поставить его в отношение реального
взаимодействия с каким-либо другим предметом». Откуда взялось
это утверждение и почему оно представляется таким очевид­
ным? Это ведь тоже вербализация каких-то образцов. При этом
заметьте: номинативное знание, вероятно, появилось уже на за­
ре формирования речи, а соответствующие образцы Щедровиц-
кий описывает с использованием такого абстрактного понятия
как «свойство», т. е. с использованием современного категори­
ального аппарата. Очевидно, что это откровенный презентизм,
но Щедровицкий этого не видит, ибо у него нет четкого осозна­
ния того, что он фактически делает. Но пойдем дальше. Нам,
оказывается, мало обнаружить свойство, нам еще необходимо
«сообщить об обнаруженном свойстве и соответственно об обна­
руженном возможном способе использования предмета X дру­
гим членам коллектива». А почему это необходимо, какие «си­
лы» заставляют нас это делать? Автор все время предлагает нам
свое понимание, но не задается вопросом о том, почему он по­
нимает так, а не иначе. А именно этот вопрос надо поставить в
первую очередь, если мы хотим выяснить, в каких образцах мы
работаем, понимая то или иное знание.
Во-вторых, а какое все это имеет отношение к «связи значе­
ния»? Стоит вдуматься в предложенные рассуждения, как стано­
вится ясно, что операция практически-предметного сравнения
уже предполагает наличие указанной связи и без нее невозмож­
на. Ведь эталон, с которым мы сопоставляем объект X, уже обо­
значен как (А). Что же собой представляет эта таинственная
связь и существует ли она? Как уже было показано выше, связь
это мнимая, ибо использование имени (А) в отношении к неко­
торому предмету определяется не самим именем и не предме­
том, а эстафетной структурой словоупотребления. Если мы уп­
ростим ситуацию и попробуем схематично описать образцы, в
которых мы употребляем или понимаем имя, то получим нечто
аналогичное треугольнику Фреге: имя (А) обозначает такой-то
предмет, выделяемый по таким-то признакам. Но Щедровиц­
кий, как ни странно, говоря о строении знания, интересуется во­
все не «связью значения», а «переносом» имени на новые объ­
екты, т. е. процедурой обобщения.
212 Глава VIII

Все это можно изложить и несколько иначе. Попробуем ис­

пользовать автора приведенного текста в качестве своеобразного
«прибора». Перед нами некоторая ситуация, которую мы обо­
значим как номинативное знание. Выглядит она примерно так:
человек поднимает руку и говорит — «огнеопасно». Мы, естест­
венно, ничего не понимаем и обращаемся к Г.П. Щедровицкому
за разъяснениями. В ответ мы получаем приведенный выше
текст. Будем рассматривать его как показания прибора и попро­
буем интерпретировать. Почему наш «прибор» реагирует на
данную ситуацию именно так, чем это обусловлено? Во-первых,
очевидно, что он, т. е. «прибор», включен в эстафеты речевой
коммуникации. В противном случае откуда эта уверенность, что
речь идет о некотором сообщении, что приобретенный опыт на­
до сообщить «другим членам коллектива»... Сама запись ситуа­
ции в виде схемы X (А) свидетельствует о понимании того,
что выражение «огнеопасно» относится к некоторому предмету,
на который указывает рука. Разве не ясно, что показания нашего
«прибора» обусловлены наличием каких-то сложных эстафет­
ных структур, участником которых он является? Здесь налицо и
эстафеты воспроизведения определенных исследовательских
процедур, и эстафеты речевой коммуникации, и эстафеты фик­
сации опыта в знаковой форме... Я уже не говорю о том катего­
риальном аппарате, которым владеет наш «прибор» и который
он использует для формулировки своих показаний.
Щедровицкий утверждает, что операция «практически-
предметного сравнения» полностью определяет связь между объ­
ективным содержанием и знаковой формой, т. е. связь X (А).
Но это некоторая мистификация. Очевидно, что знаковая форма
сама по себе никак с объективным содержанием не связана. Свя­
зываем их мы, используя знаковую форму определенным обра­
зом. Речь при этом идет не об одном акте такого использования,
а о некотором процессе постоянного воспроизведения сходных
актов, которые к тому же все время меняют свои вещественные
составляющие. То, что у Щедровицкого обозначено как (А) — это
не вещь, а некоторая программа или роль, о которой можно ска­
зать все то, что Фердинанд де Соссюр писал о слове «Messieurs».
Короче, мы имеем здесь дело с куматоидом, т. е. с эстафетой или
с множеством взаимосвязанных эстафет. Бросается в глаза, по
крайней мере, следующее: есть эстафеты воспроизведения опре­
деленных практических процедур, и есть эстафеты номинации.
Именно эти эстафеты, точнее, их содержание и описывает Щед­
ровицкий, говоря об операциях сопоставления и отнесения. Но
структуру знания образуют не такие «элементы», как X и (А),
а именно эстафеты и их связи. В данном конкретном случае речь
Проблемы анализа знания 213
идет о сопряженности эстафет. В довершение следует добавить,
что названные эстафеты не существуют изолированно, но только
в некотором эстафетном «контексте», что тоже следует учиты­
вать при описании строения номинативного знания. Мы полага­
ем, что только такой подход оправдывает использование в эпи­
стемологии понятий «строение» или «структура», очищая их
при этом от всяческих мистификаций.

2. Строение теории у И.В. Кузнецова

Остановимся кратко еще на одной интересной попытке анализа
знания, где речь идет, правда, уже не о простейших его формах,
а о таком сложном явлении, как научная теория. Попытка эта
представлена в статье известного философа советского периода
И.В. Кузнецова «Структура физической теории»«. Заметьте, и здесь
термин «структура» декларирован в самом названии работы.
«В структуре физической теории, — пишет автор, — можно
выделить следующие основные части: основание, ядро, воспро­
изведение... »5. Что же собой представляют эти части? Начнем с
основания. Сюда входят следующие элементы: эмпирический
базис, идеализированный объект и понятия, которые автор на­
зывает физическими величинами. Приведем несколько очень
важных для нашего анализа высказываний, показывающих, как
именно И.В. Кузнецов вводит перечисленные элементы. «Для то­
го чтобы возникла потребность в создании какой-либо новой
теории, необходимо обнаружение фактов, которые не могут быть
приведены в соответствие с ранее существовавшей теоретиче­
ской системой, противоречат ей»6. «Чтобы совершить переход
от эмпирического базиса к совокупности новых понятий, нужен
некоторый посредствующий мост. Им служит особый элемент
структуры теории, который можно назвать идеализированным
объектом, то есть абстрактной моделью, наделенной небольшим
числом весьма общих свойств и простой структурой»?. «Вместе с
разработкой и уточнением схемы идеализированного объекта
происходит введение целой системы фундаментальных понятий.
Каждое из них призвано быть характеристикой определенного
свойства этого объекта или некоторого аспекта его. Эти характе­
ристики называются физическими величинами»8.
* Кузнецов И.В. Структура физической теории //Вопросы философии. 1967.
№и.
s Там же. С. 87.
6
Там же.
7 Там же. С. 88.
8
Там же.
214 Глава VIII

Стоит вчитаться в эти отрывки, и создается впечатление,

что автор описывает вовсе не структуру, а некоторую необходи­
мую, с его точки зрения, последовательность акций, в ходе кото­
рых формируется теория. Точнее, он декларирует некоторую
общую феноменологию, некоторую последовательность актов по­
строения или изложения теории, пытаясь представить ее в каче­
стве образца или нормы. Это продолжается и дальше, когда речь
идет уже о ядре теории. Главным элементом здесь является сис­
тема общих законов, выраженных в математических уравнени­
ях. «Только на основе некоторого идеализированного объекта
могут быть сформулированы фундаментальные уравнения тео­
рии. С другой стороны, установление системы этих уравнений,
находящих при дальнейшем развитии теории опытное подтвер­
ждение, ведет к более детальной и глубокой разработке самого
идеализированного объекта или даже к его решительной пере­
стройке. В истории физики не раз бывало, что...»9. Но разве не
ясно, что речь идет о формировании и развитии теории? Автор
и сам это понимает, ссылаясь тут же на историю физики.
Интересно сравнить подход И.В. Кузнецова с разобранным
выше анализом номинативного знания Г.П. Щедровицкого. По
сути дела, это одно и то же, с учетом, разумеется, того факта, что
речь идет о разных семиотических образованиях. Щедровицкий
описывает операции построения номинативного знания, которые
представляются (вероятно, ошибочно) как сравнительно про­
стые. В статье И.В. Кузнецова фиксируются этапы исторического
формирования теории, и делается попытка представить это в
виде некоторой нормы. Автор понимает, правда, что он не спо­
собен сформулировать здесь какие-либо точные предписания:
«От эмпирического базиса до ядра теории для мысли исследова­
теля не существует каких-либо однозначно и строго определен­
ных логических путей»10. И все же изложение строится так, точ­
но мы описываем некоторые правила построения теории,
описываем некоторый образец. Таковы уж требования избран­
ного подхода.
В завершение несколько слов о третьей и последней «части»
теории, которая называется воспроизведением. Речь идет, по су­
ти дела, о функционировании готовой, сформировавшейся тео­
рии при объяснении конкретных явлений. Здесь уже существуют
достаточно строго определенные логические пути, на что и ука-
9 Кузнецов И.В. Структура физической теории. С. 90.
10
Там же. С. 94·
Проблемы анализа знания 215
зывает автор: «Иным оказывается переход от ядра теории к ее
следующему "этапу", где важнейшими структурными элемента­
ми выступают объяснение совокупности известных эмпирических
фактов и предсказание новых физических явлений. Эти элемен­
ты должны предстать как система строго выводимых следствий,
получаемых из ядра теории путем логической дедукции, подчи­
ненной точно сформулированным математическим специфика­
циям»11. Автор явно «проговаривается», указывая на переход к
следующему этапу. Правда слово «этап» он тут же ставит в ка­
вычки, что свидетельствует о его понимании возникающих труд­
ностей. Так что же мы описываем, структуру теории или этапы
ее исторического формирования? И как может функционирова­
ние теории быть в то же время и ее частью?
Категориальные неувязки подобного рода, как нам пред­
ставляется, совершенно неизбежны и неустранимы, если мы пы­
таемся анализировать строение или структуру теории в рамках
понимающего подхода. Последний, как было показано выше, эк­
вивалентен феноменологическому методу, который всегда тра­
диционно противопоставлялся построению структурных моделей.
Иными словами, в рассмотренных выше исследованиях изна­
чально присутствует противоречие между поставленной задачей
и избранным методом ее решения. Это, однако, вовсе не ошибка
именно избранных нами авторов, речь идет об общей традиции,
которая господствует в гуманитарных науках.

ОНАНИЕ И СОЦИАЛЬНАЯ
ПАМЯТЬ
Приступим теперь непосредственно к демонстрации нового под­
хода, к анализу знания как социального куматоида. Как уже от­
мечалось выше, задача выявления эстафетных структур, образую­
щих «тело» знания, еще очень далека от ее полного решения.
Поэтому сейчас трудно, да и преждевременно вдаваться в дета­
ли. Единственно, на что мы претендуем в данном разделе — это
на ряд соображений, указывающих направления дальнейших
поисков, а также на несколько иллюстраций, демонстрирующих
эффективность нового подхода. Мы начнем с простейшей, как
нам представляется, формы знания, а именно с описания образцов
деятельности или, что то же самое, с вербализации эстафет.
11
Там же. С. 95·
216 Глава VIII

ι. Знание как вербализация эстафет

Знание мы будем рассматривать как этап исторического разви­
тия социальной памяти. На первом этапе воспроизводство социума
осуществляется на базе механизма непосредственных социаль­
ных эстафет, второй этап — это формирование языка и речи и
переход от непосредственных эстафет к опосредованным. Здесь
и возникает знание в форме описания содержания образцов. Эта
форма вовсе не ушла в прошлое, она присутствует и в науке на
всех этапах ее развития.
Приведем несколько примеров. Вот отрывок из работы Эпи-
нуса, в которой он описывает свои опыты с турмалином: «Я ра­
зогрел турмалин на куске изрядно горячего металла в темной
комнате, где я находился некоторое время. Я прикоснулся к по­
верхности концом пальца и, прикоснувшись, увидел бледный
свет, который, казалось, исходил из пальца и расстилался по по­
верхности»12. А вот описание эксперимента из современного
учебника химии: «В трубке из тугоплавкого стекла нагревают на
пламени в токе хлора небольшой кусок металлического натрия.
Спустя некоторое время натрий соединяется с хлором, образуя
хлорид натрия NaCl, при этом появляется ослепительный жел­
тый свет»^.
Нетрудно видеть, что оба отрывка очень похожи друг на
друга, т. к. каждый из них представляет собой описание некото­
рого акта экспериментальной деятельности. Акты такого рода
могли бы в принципе воспроизводиться и по непосредственным
образцам, но это потребовало бы постоянного контакта всех фи­
зиков или химиков друг с другом, постоянной совместной рабо­
ты, что, разумеется, невозможно. Строго говоря, это совершенно
невозможно и по другой причине: количество подобных экспе­
риментов в науке таково, что у нас просто не хватит времени их
постоянно воспроизводить с целью демонстрации. Отсюда выте­
кает объективная необходимость вербализации образцов, и при­
веденные примеры — это один из фактов такой вербализации.
Мы получаем тем самым существенное развитие механизмов
социальной памяти и переходим от непосредственных эстафет
к эстафетам вербализованным, т. е. опосредованным.
Исключает ли это наличие непосредственных эстафет? Ни в
коем случае. Во-первых, мы теперь работаем в эстафетах языка
и речи, во-вторых, предполагается, что мы способны осуществ­
лять некоторый набор элементарных операций, которые уже не
12
Эпинус Ф.У.Т. Теория электричества и магнетизма. —Л., 1951· С. 425-426.
« Неницеску К. Общая химия. — М., 1968. С. 345·
Проблемы анализа знания 217
описываются. Очевидно, например, что описанный выше экспе­
римент получения NaCl не сумеет повторить человек, который
никогда не был в химической лаборатории. Что значит, напри­
мер, «нагревать на пламени в токе хлора»? Какой должна быть
экспериментальная установка? А как понимать выражение «не­
большой кусок металлического натрия»? Что значит «неболь­
шой»? Все эти подробности технологического характера в тексте
отсутствуют. И все же любой химик-экспериментатор сумеет
воспроизвести эксперимент, ибо недостающие детали — это не-
вербализованный опыт, передаваемый на уровне множества об­
разцов аналогичной лабораторной практики. А это уже означа­
ет, что «тело» знания образовано эстафетами далеко не только
языка, что в его создании принимает участие гораздо больший
массив социального опыта. Язык не фиксирует этот опыт, он
способен только его активизировать. Иными словами, хотя зна­
ние и не существует без языка и речи, в целом оно представляет
собой некоторое экстралингвистическое образование.
Приведенные описания обладают еще одной особенностью,
которая понадобится нам в дальнейшем. Говоря о знании, мы
всегда имеем в виду знание о чем-то, о каких-то объектах или
явлениях, иными словами, мы предполагаем, что знание имеет
референцию и что в качестве референта выступает изучаемая на­
ми реальность. Именно это, вероятно, приводит к тому, что знание
воспринимается, прежде всего, в отношении к объекту позна­
ния, порождая, в частности, сравнительную популярность кор­
респондентской концепции истины. А о чем идет речь в пред­
ставленных описаниях? Строго говоря, в описании Эпинуса речь
идет о нем самом или, точнее, о его действиях. Схема такая:
я сделал то-то и получил то-то. Будем такие описания называть
персонифицированными. При этом неважно, имеет такое описа­
ние вид «я сделал...» или «он (они) сделали». Важно, что в каче­
стве референта знания выступает какой-то действующий субъект,
который характеризуется путем указания на характер реализуе­
мых им действий. Можно сказать, что персонифицированные
знания отвечают на вопрос: какую деятельность или поведение
осуществлял некто N? Второй отрывок отличается от первого,
ибо персонификация в нем несколько завуалирована, но это, ско­
рее, только стилистическое отличие. Персонификация присутст­
вует благодаря слову «нагревают»: речь идет не о натрии, не о
хлоре, не о хлориде натрия, а о тех, кто осуществляет подобные
эксперименты.
Не исключено, что именно персонифицированные знания
породили первобытный миф, который повествует о некотором
218 Глава VIII

герое, научившем людей разжигать огонь, охотиться, соблюдать

определенные обычаи и т.д. Этот герой мыслится предметно,
как некоторое конкретное существо. В одном случае — это жив­
ший когда-то большой и сильный человек, в другом — братья-
близнецы. Весьма часто в роли такого мифического героя вы­
ступает какое-нибудь животное. По сути дела, мы имеем здесь
вербализованную эстафету, которая транслирует трудовые на­
выки, обычаи, этические нормы. «В общем, жизнь человека, —
пишет Б. Оля в книге о мифах Африки, — проходит, конечно,
теоретически, в непрерывном подражании герою основных ми­
фов. Связи, неизбежно устанавливаемые между героем мифа и
живой социальной единицей, по существу похожи на отражение
в зеркале, покрытом пылью веков»и. Мифологизация героя
происходит за счет того, что ему приписывается фактически весь
социальный опыт. Аналогичный процесс хорошо описан в сказ­
ке Гофмана «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер».
Важно отметить следующее. Можно воспроизводить «живые»
образцы, т. е. образцы поведения или деятельности, которые мы
реально наблюдаем. А можно подражать героям первобытных
мифов или литературным героям. В последнем случае мы имеем
дело с опосредованной эстафетой. Но воспроизведение вербали­
зованных образцов следует отличать от действий по правилам
или инструкциям. Последние тоже задают некоторую опосредо­
ванную эстафету, но уже несколько иного типа, хотя четкой гра­
ницы иногда нет. В художественной литературе мы имеем опи­
сание конкретных образцов человеческого поведения, которые
трудно превратить в инструкции. Такие описания чаще всего,
как и живые образцы, не задают четкого множества возможных
реализаций. Инструкций там, как правило, вообще нет. В даль­
нейшем при анализе науки и научных знаний мы столкнемся и с
тем, и с другим. При этом нередко одно и то же описание можно
воспроизводить и как образец, и как инструкцию. Разъясним это
на ряде примеров. Выражение «куй железо, пока горячо» можно
понимать буквально и воспроизводить как инструкцию, если вы
занимаетесь кузнечным ремеслом. Но его можно воспринимать
как образец поведения в совсем иных конкретных ситуациях, и
тогда это — пословица. Наше описание эксперимента с натрием
и хлором можно воспроизводить буквально, воспринимая это
описание как инструкцию, но можно попробовать поставить ана­
логичный эксперимент не с натрием, а с калием или магнием,
и тогда мы действуем по образцу. Различие это в дальнейшем

ч Оля Б. Боги тропической Африки. — М., 1976. С. з~4-

Проблемы анализа знания 219
приводит и к разным типам вербализации: одно дело — описа­
ние решения конкретной задачи, как в древнеегипетских папи­
русах, другое — формулировка типа «площадь треугольника равна
половине произведения основания на высоту».

2. Описания и предписания
Итак, вербализация эстафет предполагает, что мы способны
описывать существующие образцы и воспроизводить их в соот­
ветствии с этими описаниями. Очевидно, что речь идет о рефлек­
сии. Мы предполагаем пока для простоты, что речь идет только
о фиксации содержания уже существующих непосредственных
эстафет, а не о построении новых процедур деятельности, что
фактически постоянно имеет место. Нам важно подчеркнуть,
что вербализуются именно образцы некоторой эстафеты, что по­
лученный текст надо рассматривать в свете его эстафетных функ­
ций. Иными словами, мы имеем дело не просто с совокупностью
предложений некоторого языка, не просто со связным текстом,
а с текстом, включенным в состав опосредованной эстафеты.
Попробуем показать, что это постоянно проявляется в характере
нашего понимания указанных текстов.
В составе эстафеты любой акт деятельности выступает по­
переменно то как реализация предыдущего образца, то как об­
разец для последующих реализаций. Представим себе, например,
эстафету А -> В -> С, где участники А, В и С последовательно
воспроизводят деятельность друг друга. В этом случае действия
В можно рассматривать и как реализацию того образца, кото­
рый задан участником А, и как образец для участника С. Это
преобразование «реализация-образец» проявляется и в случае
вербально опосредованных эстафет. Вернемся с этой точки зре­
ния к описанию химического эксперимента. Обратите еще раз
внимание на то, как начинается приведенный выше отрывок:
«В трубке из тугоплавкого стекла нагревают...» Речь явно идет
об описании некоторой настоящей, а не будущей деятельности,
но это отнюдь не мешает нам воспринимать данное описание как
предписание, например, как рецепт получения NaCl. Преобра­
зование «реализация-образец» проявляется здесь в форме пре­
образования «описание-предписание». И действительно, разве
описание эксперимента с получением хлорида натрия мы пони­
маем только как фиксацию того, что делали или делают? Разве
не означает оно для нас некоторого указания такого типа: «На­
грейте кусок металлического натрия в токе хлора, и вы получите
хлорид натрия»? Вероятно, почти каждый согласится, что такое
220 Глава VIII

понимание имеет место, а это означает, что мы, сами того не

осознавая, преобразуем описания в предписания. Строго говоря,
без этого преобразования опосредованная эстафета вообще не
может существовать.
Представьте себе, что к вам обращается ваш знакомый за
советом, а вы отвечаете, что обычно в таких ситуациях поступа­
ют так-то и так-то. Дали вы совет или нет? Какое дело вашему
знакомому до того, как обычно поступают в подобных случаях?
Очевидно, что вы рассчитываете на то, что собеседник преобра­
зует описание в некоторую рекомендацию, т. е. в предписание,
но вы предоставляете сделать это ему самому, что, вообще гово­
ря, снимает с вас некоторую долю ответственности. Дело в том,
что в практических ситуациях истинное описание уже осуществ­
ленной и вполне успешной деятельности вовсе не гарантирует
истинность соответствующего предписания. Вспомним рассуж­
дения А. Лебега, приведенные в шестой главе. Почему мы так
часто ошибаемся, спрашивает Лебег, хотя уверены, что приме­
няем опытные результаты? Речь явно идет о преобразовании
описаний в предписания. Даже если мы правильно зафиксиро­
вали результаты эксперимента, это не означает, что его можно
успешно повторить по этому описанию. Лебег объясняет это тем,
что границы такого результата не всегда хорошо известны. Но
если речь идет о некоторых идеально стандартных ситуациях и
об одной-единственной эстафете, то всегда возможно и обратное
преобразование «предписание-описание». При этом вся эстафет­
ная структура остается инвариантной, изменяется только наша
целевая установка. В одном случае нас интересует факт реализа­
ции той или иной деятельности в прошлом, в другом — возмож­
ность ее реализации в будущем. Мы, следовательно, имеем здесь
особый случай рефлексивной симметрии. О рефлексивных пре­
образованиях знания мы специально поговорим ниже.
Конечно, существуют ситуации, когда описания не преобра­
зуются в предписания. Но это означает, что они существуют не в
виде опосредованной эстафеты, а в рамках других эстафетных
структур. Так, например, если речь идет о приоритете и утвер­
ждается, что именно этот человек впервые поставил такой-то
эксперимент или высказал определенную идею, то такое описа­
ние вовсе не обязательно превращается в предписание. Более то­
го, такое преобразование иногда и в принципе невозможно, ибо
нельзя дважды что-то сделать в первый раз. Другой пример —
описание в суде акта преступления. Прокурор или судья вовсе не
предполагают, что их описание преобразуется в предписание,
хотя, вообще говоря, кто-то и может это сделать.
Проблемы анализа знания 221
А теперь обратимся к еще одной особенности эстафеты. Она
живет только до тех пор, пока образцы реализуются. Неуспех
реализации ставит под угрозу существование эстафеты. Это от­
ношение мы переносим и на соответствующие описания. Мы
предполагаем, например, что указанные выше процедуры с кус­
ком металлического натрия действительно приведут нас к полу­
чению NaCl, и мы действительно будем наблюдать при этом яркую
вспышку желтого света. В противном случае мы охарактеризуем
предписание (инструкцию), на которое мы опирались, как лож­
ное или ошибочное. Предписание, но не описание. У описаний и
предписаний разные условия истинности. Кстати, они различны
и для образцов и инструкций. Практически реализуя инструк­
ции, мы можем судить об их истинности или ложности, но этого
нельзя сказать при реализации тех же описаний в качестве об­
разцов.
Относимся ли мы таким образом к любому тексту? Ни в ко­
ем случае. Читая, к примеру, роман Гончарова «Обломов», мы
уже из первого абзаца можем сделать вывод, что герой жил на
Гороховой улице, но никому, кроме разве литературоведа, и в
голову не придет проверять это утверждение по каким-либо ис­
точникам и оценивать его как истинное или ложное. В принципе
оно может оказаться и истинным, но при чтении романа такое
совпадение не будет играть решительно никакой роли. Русская
пословица «Хвалилась калина, что с медом хороша» представ­
ляет собой заведомо ложное утверждение, но это опять-таки ни­
кого не беспокоит. Дело в том, что приведенные тексты и созда­
ются, и функционируют в рамках существенно иных эстафетных
структур. Вообще вопрос об истинности или ложности описаний
и предписаний в рамках опосредованных эстафет нуждается в
специальном исследовании. Укажем только на некоторые пунк­
ты или аспекты этой темы. Очевидно, что далеко не все опосре­
дованные эстафеты связаны с построением знаний. Знания воз­
никают, прежде всего и главным образом, при вербализации
образцов деятельности. При этом можно с равным правом гово­
рить об истинности или ложности как описаний, так и соответ­
ствующих предписаний. Утверждение, построенное по схеме
«Я получил хлорид натрия таким-то образом», очевидно, либо
истинно, либо ложно. Но соответствующее предписание «Для
получения хлорида натрия надо действовать таким-то образом,
как действовал я» тоже вполне фальсифицируемо. Если же речь
идет об образцах поведения, а не деятельности, то их описания
либо истинны, либо ложны, но соответствующие предписания
не обладают этими характеристиками. Сравните, например, еле-
222 Глава VIII
дующие два предложения: «Петров всегда ездил в офис на так­
си» и «В офис надо всегда ездить на такси, как Петров». Первое
предложение можно проверить, второе нельзя проверить ни с
помощью наблюдения, ни с помощью теоретических рассужде­
ний. Это, впрочем, никому не мешает поступать как Петров, ста­
новясь участником вербализованной эстафеты. Подражание ли­
тературным героям тоже, как мы уже видели, не предполагает
оценки описаний с точки зрения их истинности или ложности.

ОНАНИЕ И ЭСТАФЕТНЫЕ СТРУКТУРЫ

КОММУНИКАЦИИ
Вернемся к описанию химического эксперимента с натрием
и хлором. Я думаю, что каждый интуитивно понимает, что в этом
описании содержится не только информация о том, что и как
делают химики, но и о таких объектах, как натрий, хлор, хлорид
натрия. Описание легко преобразовать не только в предписание,
но и в знания об указанных объектах. При этом мы просто иначе
организуем текст, ничего не меняя в содержании. Вот, напри­
мер, еще три возможных варианта: ι. «Натрий используют при
получении хлорида натрия NaCl. Для этого небольшой кусок ме­
таллического натрия помещают в трубку из тугоплавкого стекла
и нагревают на пламени в токе хлора. При реакции появляется
ослепительный желтый свет». 2. «Хлор используют при получении
хлорида натрия NaCl. Для этого небольшой кусок металлического
натрия помещают в трубку из тугоплавкого стекла и нагревают
на пламени в токе хлора. При реакции появляется ослепитель­
ный желтый свет». 3· «Хлорид натрия NaCl получают следую­
щим образом: небольшой кусок металлического натрия поме­
щают в трубку из тугоплавкого стекла и нагревают на пламени в
токе хлора. При реакции появляется ослепительный желтый свет».
Думаю, что за легкостью и понятностью таких преобразований
кроются какие-то дополнительные эстафетные структуры.

1. Информационный рынок
и формирование знания
Дело в том, что опосредованные эстафеты, а следовательно, и опи­
сания образцов формируются и функционируют в актах коммуни­
кации. Описания всегда представляют собой ответ на некоторый
вопрос. Начнем с ситуации, о которой рассказывает Геродот:
«Есть у вавилонян... весьма разумный обычай. Страдающих ка-
Проблемы анализа знания 223
ким-нибудь недугом они выносят на рынок (у них ведь нет вра­
чей). Прохожие дают больному советы [о его болезни] (если кто-
нибудь из них или сам страдал подобным недугом, или видел
его у другого). Затем прохожие советуют больному и объясняют,
как сами они исцелились от подобного недуга или видели исце­
ление других. Молча проходить мимо больного человека у них
запрещено: каждый должен спрашивать, в чем его недуг»*5.
Ситуации подобного рода мы будем называть информаци­
онным рынком. В чем их специфика? Прежде всего в том, что
это особая форма социализации или обобществления опыта в
условиях, когда уже налицо развитая коммуникация, но еще не
существует «объективного знания» в виде особого «третьего ми­
ра». Идеальный информационный рынок не предполагает пись­
менности, и поэтому речь идет об организации не знаний, а но­
сителей опыта. Впрочем, нечто аналогичное информационному
рынку мы встречаем и сейчас, и при этом не только в быту, но и
в сфере науки: консилиумы, экспертиза, симпозиумы...
В простейшем случае информационный рынок предполага­
ет наличие «пациентов», которые задают вопросы, и «консуль­
тантов», предшествующий опыт которых позволяет найти ответ.
Знание возникает как результат соответствующего акта комму­
никации, как ответ на поставленный вопрос. Суть происходящего
в следующем: опыт консультанта недифференцирован, не орга­
низован, он что-то видел, с чем-то сталкивался, в его поле зре­
ния есть некоторый набор образцов, которые еще надо описать.
Только вопрос заставляет его просмотреть и организовать этот
опыт под определенным углом зрения. Только благодаря этому
и возникает знание, ибо оно предполагает референцию, т. е. все­
гда является знанием о чем-то. Обратите внимание, если чело­
век страдал каким-то недугом и вылечился, то полученный им
опыт вовсе не сводится к какому-то одному рецепту. В принци­
пе, вероятно, он может ответить на множество вопросов, касаю­
щихся и условий или причин заболевания, и симптомов болез­
ни, и методов лечения, и остающихся последствий, и своих
переживаний во время болезни... Его можно спросить о реакции
родственников, о компетентности консультантов, о стоимости ле­
чения и о состоянии его финансовых дел. И каждый раз, задавая
новый вопрос, мы будем получать новое, соответствующее этому
вопросу знание.
Я полагаю, что знание даже в его развитом современном
виде — это как бы «застывший» акт коммуникации в форме
*5Геродот. История. —Л., 1972. С. 74·
224 Глава VIII

«вопрос-ответ». Хорошей моделью происходящего может служить

следующий акт первобытного обмена между чукчами и чибуками
в Северной Америке, описанный Н.И. Зибером: «Чужеземец яв­
ляется, кладет на берег известные товары и затем удаляется; то­
гда является чибук, рассматривает вещи, кладет столько кож ря­
дом, сколько считает нужным дать, и уходит в свою очередь.
После этого чужеземец опять приближается и рассматривает
предложенное ему; если он удовлетворен этим, он берет шкуры
и оставляет вместо них товары; если же нет, то он оставляет все
вещи на месте, удаляется вторично и ожидает придачи от поку­
пателя. Так идет вся торговля, глухо и молчаливо»16. Нетрудно
видеть, что перед нами нечто очень напоминающее вопрос-от­
ветную форму коммуникации: выложенные на берег товары —
это вопрос, количество положенных рядом шкур — ответ. Но пред­
ставьте себе, что торговля закончена, а вы зафиксировали (запи­
сали или сфотографировали) окончательный результат; то, что
вы получили, очень напоминает прейскурант.
Некоторый аналог таких «застывших» актов коммуникации —
это простейшие из известных нам систем знания. Например,
древнеегипетские математические папирусы представляют со­
бой сборники задач с решениями. Аналогичный характер имеют
первые математические рукописи в России. Таковы и русские
травники и лечебники, первые из которых описывают способы
употребления лекарственных растений, а вторые — способы ле­
чения болезней. Здесь, правда, задача или вопрос редуцированы
до обозначения предмета, который нас интересует, но очевидно,
что, обращаясь к рукописным текстам такого рода, читатель все­
гда имел соответствующий вопрос в развернутой форме. Он, на­
пример, обращался к лечебнику, чтобы узнать метод лечения
определенной болезни, но к травнику, если его интересовали
целебные свойства какой-нибудь травы. Но вовсе не обязательно
уходить в далекое прошлое, так как и современная наука в изо­
билии демонстрирует нам аналогичные структуры. Стоит, на­
пример, открыть какой-либо современный курс механики, и мы
увидим, что автор последовательно ведет нас от решения про­
стых задач к задачам более сложным. Я не говорю уже о том, что
почти в любом курсе мы встречаем большое количество специ­
ально подобранных учебных задач с решениями.
В свете сказанного нельзя не согласиться с Коллингвудом,
который писал: «Свод знания состоит не из "предложений", "вы­
сказываний", "суждений" или других актов утвердительного мыш-
16
Зибер Н.И. Очерки первобытной экономической культуры. — М., 1937· С. 344·
Проблемы анализа знания 225
ления... и того, что ими утверждается... Знание состоит из всего
этого, вместе взятого, и вопросов, на которые оно дает ответы...
Вы никогда не сможете узнать смысл сказанного человеком с
помощью простого изучения устных или письменных высказы­
ваний, им сделанных, даже если он писал или говорил, полно­
стью владея языком и с совершенно честными намерениями.
Чтобы найти этот смысл, мы должны также знать, каков был во­
прос (вопрос, возникший в его собственном сознании и, по его
предположению, в нашем), на который написанное или сказан­
ное им должно послужить ответом»1?. В качестве иллюстрации
Коллингвуд приводит следующий пример. Допустим, у вас отка­
зал двигатель автомашины, и вы ищете неисправность. Прове­
рив первую свечу, вы констатируете: «Свеча номер один в по­
рядке». Выражает ли это высказывание то знание, которое вы
получили? Все зависит от вопроса. Скорее всего, в описанной си­
туации вас интересовала не свеча сама по себе, а причина отказа
двигателя, иными словами, вопрос звучал так: «Не потому ли
моя машина остановилась, что неисправна свеча номер один?»
Но тогда ясно, что в результате проверки вы получили знание
вовсе не о свече, а о двигателе.
Вернемся еще раз к информационному рынку. Вовсе не
обязательно представлять его только в виде консультации, где
одна сторона только задает вопросы, а другая отвечает. Более
развитая форма — это дискуссия. Если говорить, в частности, о
научных симпозиумах или семинарах, то они демонстрируют
как раз такую форму коммуникации. Но мышление, согласно
Л.С. Выготскому, — это интериоризированный спор, т. е. само
мышление есть порождение коммуникации. Не удивительно,
что спор легко выявляется и в строении, в организации научного
знания.
Приведем конкретный пример. Вот небольшой отрывок из
книги по биогеографии: «На Земле нет сколько-нибудь значи­
тельных пространств, лишенных жизни. Даже в самых сухих, ка­
залось бы, совсем безжизненных пустынях обнаруживается жизнь,
например, после дождя, когда пробуждаются наземные сине-зе­
леные водоросли, до этого находившиеся в состоянии анабиоза,
т. е. длительного покоя. Даже на льду обитают не только микро­
организмы, но и глетчерные блохи (снежные ногохвостки), а также
некоторые водоросли... Жизнь присутствует даже на больших глу­
бинах океанов, где слой биосферы достигает около ю км толщи­
ны»18. Разве не видно, что автор, выдвинув тезис о повсеместно-
ч Коллингвуд РДж. Идея истории. Автобиография. — М., 1980. С. 339·
18
Ярошенко IIД. Общая биогеография. — Μ., 1975- С. 15.
226 Глава VIII

ста жизни на Земле, в ходе дальнейшего изложения все время

отвечает на выдвигаемые кем-то «закулисные» возражения: «Ну,
как же нет мест, лишенных жизни? А пустыни и ледники? А глу­
бины океанов?» Чем богаче внутренний спор, который ведет сам
с собой автор, тем полнее и богаче будет изложение того или
иного тезиса.

2. Строение опосредованных эстафет

С какими же эстафетами и эстафетными структурами мы здесь
сталкиваемся? Как видно из предыдущего, на информационном
рынке уже в самом элементарном случае налицо эстафеты «па­
циента» Sj и эстафеты, в которых работает «консультант» S2. Ес­
ли не вдаваться в детали, то можно сказать, что мы имеем здесь
взаимную сопряженность двух эстафет, очень напоминающую
ситуацию гардероба, рассмотренную в третьей главе. Там посе­
титель, уходя, отдает номерок, а гардеробщик, взяв номерок, от­
дает пальто. Здесь один из участников задает вопрос, а другой
дает ответ. Все было бы просто, если бы у одного был готовый
список перенумерованных вопросов, а у другого перенумеро­
ванный список ответов. Но вопрос надо еще уметь поставить,
а ответ найти среди существующих образцов поведения или дея­
тельности и соответствующим образом сформулировать. Кроме
того, получив ответ, «пациент» должен быть способен его ис­
пользовать в качестве образца или инструкции.
Все это сильно усложняет картину. Мы не имеем возможно­
сти анализировать сложнейший мир лингвистических эстафет.
Мы просто будем предполагать, что язык и речь уже существу­
ют. Это, в частности, означает, что и «пациент», и «консультант»
владеют некоторым набором сходных образцов, который позво­
ляет им понимать друг друга. Но плюс к этому «консультант»
должен иметь набор образцов, которых нет у «пациента», а по­
следний — какие-то образцы, позволяющие ставить вопрос. Ос­
тановимся на последнем.
Что такое вопрос и как он ставится? Будем считать, что в рам­
ках информационного рынка вопрос — это некоторое требова­
ние, предписание, адресованное консультанту. Какую речевую фор­
му приобретает такое предписание, определяется эстафетными
структурами языка и речи, анализ которых, как мы уже отмеча­
ли, не входит в нашу задачу. Важно следующее. Предписания,
как мы видели, рефлексивно связаны с описаниями. Можно пред­
положить, что вопрос — это и есть результат такого рефлексив­
ного преобразования. Допустим, при описании образцов неко­
торой эстафеты мы получаем: «он измерил длину своего стола».
Проблемы анализа знания 227
Соответствующее предписание будет звучать так: «надо изме­
рить длину моего стола» или «измерь длину моего стола» или
«измерь длину комнаты». При этом происходит замещение од­
ного объекта другим. Такого рода выражения я и буду считать
вопросами, полагая, что их отличие от вопросительных предло­
жений в данном контексте несущественно.
Вот отрывок из папируса Ринда: «Тебе сказано: раздели ю
мер хлеба на ю человек, если разность между каждым челове­
ком и следующим за ним составляет х/% меры»^. Дальше следует
решение задачи. А вот аналогичная формулировка задачи из
Московского математического папируса: «Если вам скажут: кор­
зина (на 4У2) в диаметре и 4У2 в глубину, дай мне узнать по­
верхность»20. Обратите внимание, «пациент», т. е. тот, кто ста­
вит задачу, и «консультант», в данном случае древнеегипетский
писец, здесь представлены разными лицами, а вопрос сформу­
лирован в виде предписания. Очевидно, что вопрос «дай мне уз­
нать поверхность» может быть сформулирован только в том
случае, если в S7 уже есть образцы вычисления поверхностей или
образцы использования результатов таких вычислений. Вопрос
возникает либо при наличии разделения труда, либо в ситуации,
когда образцы в Si не помогают решить задачу.
Приведенная схема, конечно же, все упрощает, ибо предпо­
лагает, что у «консультанта» уже есть образцы решения задачи,
их надо только вербализовать. На информационном рынке Ге­
родота это действительно так. Но едва ли можно предполагать,
что египетские писцы всегда имели в своем распоряжении об­
разцы уже решенных задач. Чаще всего, вероятно, решение надо
было еще построить, сконструировать. Я имею в виду не нахож­
дение численного результата, а способ вычисления. В приведен­
ной задаче из папируса Ринда мы имеем дело с арифметической
прогрессией, где известно количество членов, сумма и разность.
Требуется определить члены этой прогрессии. Египтянин, судя
по всему, не владел методами даже элементарной алгебры, но
мог опираться в своих рассуждениях на анализ более простых
ситуаций. Он мог, например, взять последовательность нату­
ральных чисел от ι до ю, которая тоже представляет собой
арифметическую прогрессию, и путем простых проб обнару­
жить, что сумма первого и последнего члена равна одной пятой
суммы всех членов (55 и и ) , и что первый член прогрессии
в данном случае равен (11-9V2, где g — это разность прогрессии
χ
9 История математики. Τ. ι. — М., 1970. С. зо.
20
Ван дер Варден БЛ. Пробуждающаяся наука. — М., 1959· С. 45·
228 Глава VIII

(в данном случае единица), умноженная на 9 (ι·9)· Выяснив все

это, он уже получал образец решения задачи, что и требовалось,
ибо образец конкретного вычисления заменял египтянам наши
правила и алгоритмы.
Но нас интересует пока не процесс познания, не его методы,
а только эстафетный механизм вербализации эстафет. Нам, в ча­
стности, важно понять, почему описание одного и того же об­
разца может быть представлено разными знаниями, позволяет
понять те преобразования знания, о которых говорилось выше.
Вопрос «пациента» позволяет «консультанту» поляризовать
имеющиеся у него образцы. Но это не практический опыт «кон­
сультанта» зафиксированный в эстафетах S2. Поляризация этих
образцов задана сопряженностью с другими эстафетами прак­
тической деятельности, которые нуждаются для своего функ­
ционирования в продуктах S2. На поляризацию каких же образ­
цов влияет вопрос? Представьте себе, что химик осуществляет
все описанные выше действия с целью получения чистого хло­
рида натрия. Продукт определен, образец поляризован. Означа­
ет ли это, что все приведенные выше варианты описания, кроме
одного, невозможны? Разумеется, нет. Значит, речь идет о ка­
кой-то другой поляризации. Остается только одно: речь идет о
поляризации образцов эстафет вербализации, эстафет описания,
о вербализации образцов познавательных актов. Вопрос требует
получить знание определенной референции, он указывает, зна­
ние чего или о чем нужно «пациенту». Эстафеты постановки во­
просов находятся в отношении композиции с эстафетами верба­
лизации образцов и определяют характер их поляризации.
Сделаем теперь еще один шаг. В приведенных отрывках из
древнеегипетских папирусов спрашивающие и отвечающие,
«пациенты» и «консультанты» представлены разными лицами
и являются участниками разных эстафет, но ничто не мешает
нам интегрировать эти эстафеты в рамках деятельности одного
и того же лица. Это примерно так, как в гардеробе, который пе­
решел на самообслуживание и где мы сами вешаем пальто и бе­
рем номерок, интегрируя функции и посетителя, и гардеробщика.
Современное знание как раз и возникает за счет такой интегра­
ции. Мы постоянно это наблюдаем. На занятиях студент задает
вопросы, а преподаватель отвечает, на экзаменах они меняются
местами. Но в любом лекционном курсе преподаватель посто­
янно отвечает на вопросы, которые он сам и ставит. В знании
средствами языка зафиксировано отношение композиции эста­
фет «пациента» и «консультанта» при условии, что их эстафеты
интегрированы. Иными словами, речь идет об описании образ-
Проблемы анализа знания 229
цов интегрированных эстафет. Конечно, вопрос далеко не всегда
представлен в явном виде, часто мы просто формулируем ответ,
но вопрос проявляется в поляризации образцов описания, в со­
ответствующих целевых установках, и его, как показывает Кол-
лингвуд, легко реконструировать.
Не следует при этом забывать, что эстафетные структуры
коммуникации определяют только характер описания образцов,
они задают «монтажную схему» такого описания, но не его со­
держание и не его истинностные характеристики. В рамках при­
веденной схемы знание все время эволюционирует по содержа­
нию с изменением характера как вопросов, так и ответов. Плюс
к этому знание постоянно функционирует в качестве предписа­
ний, обеспечивая воспроизведение той или иной деятельности,
что в конечном итоге чаще всего и определяет его истинность
или ложность

РЕФЕРЕНЦИЯ И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ
в СОСТАВЕ ЗНАНИЯ
1. Что это такое?
Остановимся теперь более подробно на тех программах, которые
связаны с вопросом и ответом. Допустим, что мы отвечаем на
вопрос о способе получения хлорида натрия и описываем неко­
торый акт деятельности с натрием, хлором и т. д. Знание имеет
такой вид: «Хлорид натрия NaCl получают следующим образом:
небольшой кусок металлического натрия помещают в трубку из
тугоплавкого стекла и нагревают на пламени в токе хлора. При
реакции появляется ослепительный желтый свет». Вопрос в яв­
ной форме здесь не сформулирован, но присутствует, ибо, как
мы уже видели, данное описание можно без потери содержания
представить, по крайней мере, в четырех различных видах при
ответе на другие вопросы.
Именно вопрос выделяет хлорид натрия в качестве объекта
или референта знания. Очевидно, что мы при этом должны
уметь выделить это вещество из множества других веществ, мы
должны владеть программами его распознавания. В противном
случае наше знание будет беспредметным, будет знанием ни о
чем. Будем в дальнейшем говорить об эстафетах или програм­
мах референции и репрезентации. Первые определяют содер­
жание вопроса или предмет знания (о чем оно), вторые — со­
держание знания (что мы можем с предметом делать). Если,
230 Глава VIII

к примеру, мы задаем вопрос о химических свойствах натрия, то

предполагается, что мы умеем отличить натрий от других ве­
ществ и умеем определять соответствующие свойства, т. е. имеем
образцы каких-то экспериментов с натрием. Эти образцы могут
быть вербализованными или нет, это пока неважно, важно, что
они обеспечивают референцию знания, его предметную отне­
сенность и репрезентацию, т. е. реализацию какой-то деятельно­
сти с референтом.
Могут сказать, что в приведенном примере мы должны уметь
распознавать не только хлорид натрия, но и хлор, и натрий,
и тугоплавкое стекло. Несомненно, так. Фиксируя этот факт, мы
обогащаем наше представление об эстафетных структурах зна­
ния. Кратко можно сказать, что для построения и использования
знания о хлориде натрия нам надо владеть языком химии. Важ­
но, однако, следующее: отвечая на тот или иной вопрос, поляри­
зующий образцы описания акта деятельности, мы делим все эти
социальные эстафеты на две группы, на программы референции
и репрезентации.
Некоторое усложнение картины обусловлено, как отмечает
X. Патнэм, «разделением языкового труда»21. Немногие способ­
ны отличить мышьяк от других веществ, и тем не менее выра­
жение «Мышьяк ядовит» — это знание, ибо в нашем языковом
сообществе есть и постоянно воспроизводятся люди, владеющие
соответствующими методами химического анализа. Иными слова­
ми, в нашем сообществе «живут» эстафеты распознавания мышь­
яка, но далеко не все из нас являются их участниками. В такой же
степени выражение «Золото — драгоценный металл» мы с полным
правом воспринимаем как знание, хотя очень немногие сумеют
отличить золотое кольцо от подделки. Знание в этих случаях —
это достояние не отдельного человека, а общества в целом.
Можно сказать, что в этих ситуациях нет интеграции эстафет
референции и репрезентации.
Еще одно усложнение связано с тем, что наши знания имеют,
как правило, в качестве референта не реальные, а так называе­
мые идеальные объекты, что сильно усложняет программы ре­
ференции. В рамках теоретической «игры» по заданным прави­
лам мы можем решить какую-нибудь задачу, что-то рассчитать,
но у нас при этом нет никакого точного правила для отнесения
нашего результата к эмпирической реальности. Это, впрочем, мы
уже обсуждали в главе о принципе дополнительности.
21
Патнэм X. Значение и референция //Новое в зарубежной лингвистике. —
М., 1982. С. 383-385.
Проблемы анализа знания 231
2. Мир репрезентаторов
Но перейдем теперь к эстафетам, которые определяют содержа­
ние знания, т. е. к эстафетам-репрезентаторам. Что они собой
представляют? Надо сразу сказать, что здесь нас ждут новые
проблемы. В свете изложенного выше можно утверждать, что
репрезентаторы — это вербализация образцов той деятельности,
которая приводит нас к решению поставленной задачи. Это, в
частности, хорошо видно на материале приведенных выше при­
меров, каждый из которых фиксирует набор определенных экс­
периментальных процедур. Однако если собрать более богатую
коллекцию знаний, то окажется, что арсенал репрезентаторов
достаточно богат и разнообразен и вполне заслуживает специ­
ального анализа. В эпистемологии и философии науки, к сожа­
лению, не существует пока никакой более или менее детальной
классификации репрезентаторов, если не считать их категори­
альных характеристик. Традиция выделения типов знания по их
категориальному содержанию идет еще от Аристотеля, но такая
типология по определению является очень общей и при этом
чисто содержательной. Можно, например, попробовать разде­
лить все характеристики на качественные и количественные, но
в число последних попадут как результаты визуальных сопос­
тавлений, так и результаты сложнейших экспериментов.
Все примеры, приведенные выше, были связаны с описани­
ем экспериментальных процедур. Надо сказать, что такие опи­
сания занимают в науке значительное место. Но вот, например,
знание совсем другого типа: «Равнодействующая двух сил вы­
ражается по величине и направлению диагональю параллело­
грамма, построенного на слагаемых силах»22. Очевидно, что
строить параллелограмм можно только на отрезках прямых, но
никак не на силах. Эти последние, следовательно, надо еще изо­
бразить соответствующим образом. Репрезентация предполагает
здесь наличие определенных эстафет изображения объекта и эс­
тафет работы с этими изображениями. Говоря более конкретно,
мы должны уметь представить слагаемые силы в виде векторов
и уметь строить на них параллелограмм.
Когда мы говорим, что скорость равномерного прямоли­
нейного движения V равна S/T, мы имеем дело с репрезентато-
ром того же типа. В обоих случаях речь идет о сопряженности
двух эстафетных структур, в одной из которых мы получаем не­
которое изображение объекта, а в другой делаем это изображе­
ние элементом оперативной системы геометрии, арифметики,
22
Жуковский Н.Е. Теоретическая механика. — М.-Л., 1950. С. ι6ι.
232 Глава VIII

алгебры... Вероятно, все математические репрезентаторы имеют

в принципе такое строение, что, кстати, порождает достаточно
принципиальные гносеологические проблемы. Было бы, напри­
мер, крайней наивностью утверждать, что закон Бойля-Мариот-
та как бы существует в самом газе независимо от нашего познания,
независимо от развития культуры и, в частности, математики.
Очевидно, что между объемом и давлением газа нет такого от­
ношения, как умножение. Эти отношения существуют в мире
чисел, в мире, созданном человеком. Закон, следовательно, пред­
полагает наличие хотя бы элементарной алгебры или теории
пропорций. Прав Э. Мейерсон: «Закон природы, которого мы не
знаем, в строгом смысле слова не существует»2з. Но столь же на­
ивно полагать, что мы просто выдумали этот закон. Он возникает
как бы на стыке Природы и Социума, Природы и Мышления.
Развитие физики требует все более и более сложного мате­
матического аппарата. Фейнман писал: «Каждый новый наш за­
кон — чисто математическое утверждение, притом довольно
сложное и малопонятное. Ньютонова формулировка закона тя­
готения — это сравнительно простая математика. Но она стано­
вится все менее понятной и все более сложной по мере того, как
мы продвигаемся вперед. Почему? Не имею ни малейшего по­
нятия»2«. Развитие математики, по признанию самих физиков,
ведет к существенной перестройке мышления, подтверждая его
исторический характер, его социокультурную природу.
Вот что пишет французский физик Ж. Лошак об эволюции
физического мышления во второй половине XX века:
«Для Луи де Бройля характерно интуитивное мышление по­
средством простых конкретных и реалистических образов, при­
сущих трехмерному физическому пространству. Для него не имеют
онтологической ценности математические модели, в частности
геометрические представления в абстрактных пространствах; он
рассматривает их и использует лишь как удобные математиче­
ские инструменты, и совсем не они лежат в основе его физиче­
ской интуиции. Оперируя такими абстрактными понятиями, он
всегда помнит, что в действительности явления протекают в фи­
зическом пространстве, а потому математические рассуждения
имеют для него значение лишь тогда, когда он в любой момент
чувствует их связь с физическими законами в обычном про­
странстве. Но на его глазах рождался совершенно новый подход
к теоретической физике, который уже начал приносить свои пло-
2
3 Мейерсон Э. Тождественность и действительность. — СПб., 1912. С. 20.
2
4 Фейнман Р. Характер физических законов. — М., 1968. С. 39·
Проблемы анализа знания 233
ды. Он основывался на использовании в физике весьма абст­
рактных понятий, на описании законов природы не с помощью
пространственно-временных образов, а на основе алгебраиче­
ских понятий или геометрических построений в абстрактных,
чаще всего комплексных пространствах с большим числом из­
мерений. Абстрактный подход помогает развить у теоретиков
новый вид физической интуиции, если можно так выразиться,
интуиции второго порядка, которая все менее и менее непосред­
ственно опирается на физические факты, а выражается в форме
математических аналогий, алгебраических правил и законов сим­
метрии и групп преобразований. Теоретики стали ставить своей
целью не описание явлений, а предсказание. Их предпосылки и
рассуждения носят чисто математический характер, и становит­
ся очень трудным, если не сказать невозможным, обнаружить за
ними какие-либо физические образы, хотя формулы, к которым
они приходят, зачастую чудесным образом подтверждаются на
опыте»25.
Что следует из всего сказанного? Во-первых, ясно, что раз­
витие познания и мышления тесно связано с развитием арсенала
репрезентаторов. Во-вторых, этот арсенал целенаправленно на­
ми создается. Математика, например, — это индустрия репре­
зентаторов. Современная физика была бы невозможна без диф­
ференциальных уравнений, без теории групп, без тензорного
анализа, без теории линейных операторов... География была бы
невозможна без географической карты, а это предполагает и оп­
ределенную систему координат, и теорию картографических
проекций. Но дело не только в математике. Работая в том или
ином теоретическом конструкторе, мы постоянно конструируем
репрезентаторы для тех или иных явлений. Атомистика, напри­
мер, позволила нам понять, что такое газы, жидкости и кристал­
лы, что собой представляют химические соединения и т. д. В по­
знании, как нам представляется, можно выделить процессы
экстенсивного и интенсивного развития. В первом случае мы ос­
ваиваем мир в рамках одного и того же арсенала репрезентато­
ров, во втором происходит изменение самого этого арсенала.
На приведенных примерах видно, что математические ре­
презентаторы в естественных науках имеют как бы двухъярус­
ный характер. С одной стороны, мы работаем в некоторой опера­
тивной системе математики, с другой, мы должны соотнести все
2
5 Лошак Ж. Эволюция идей Луи де Бройля относительно интерпретации
квантовой механики ЦЛ. де Бройль. Соотношение неопределенностей Гейзен-
берга и вероятностная интерпретация волновой механики. — М., 1986. С. vj.
234 Глава VIII

это с физической реальностью. «Связную формулировку систем

мыслей, — писал В. Паули, — состоящую из математических урав­
нений и правил сопоставления их с данными опыта мы называем
физической теорией»26. Здесь явно подчеркивается «двухярус­
ный» характер репрезентации. О строении теории мы погово­
рим в последней главе.
Приведем теперь пример двухъярусной репрезентации, ко­
торая, однако, не относится к рассмотренному выше типу. Вот
как описывает A.A. Кузин ситуацию возникновения чертежа в
России: «Так, например, в XV в. в Москве сооружался Успенский
собор по образцу собора во Владимире. Перед постройкой во
Владимир были посланы мастера для "снятия меры с собора".
Каким образом посланные для снятия размеров храма во Вла­
димир каменотесы сообщили строителям в Москве и запомнили
сами внешний вид храма, его карнизы, купола, внутренние сво­
ды и т. д.? Могли ли они запомнить и воспроизвести при строи­
тельстве все эти детали, если в результате обмера Владимирского
собора не были созданы какие-либо графические изображения,
по которым производилось сооружение храма в Москве? »2?. Чер­
теж или рисунок храма, с одной стороны, фиксирует его форму,
а с другой, позволяет соотнести отдельные детали конструкции с
результатами измерения. Репрезентация первого яруса функ­
ционирует в данном случае как устройство памяти.
Подведем некоторый итог. Что собой представляет эста­
фетная структура знания в самых общих чертах? Как следует из
предыдущего, ее можно представить как некоторую эстафету на
эстафетах. Образцы коммуникации выступают здесь в качестве
некоторой монтажной схемы, которая организует образцы во­
просов и ответов, образцы референции и репрезентации. По­
следние в свою очередь могут обладать довольно сложной струк­
турой, но это уже другой этап анализа. Да простит мне читатель
такое сильное упрощение, но в чем-то это похоже на структуру
обыкновенного гардероба, которую мы уже анализировали в треть­
ей главе.

3. Проблема операциональности
Поставим теперь следующий фундаментальный вопрос: можно
ли любое знание свести в конечном итоге к описанию образцов
деятельности? Или несколько иначе: всегда ли в качестве репре-
26
Паули В. Физические очерки. — M., 1975- С· 23.
2
7 Кузин АЛ. Краткий о ч е р к и с т о р и и развития чертежа в России. — М.,
1956. С. 6-7.
Проблемы анализа знания 235
зентатора выступают эстафеты осуществления той или иной дея­
тельности, тех или иных операций? Строго говоря, из всего из­
ложенного напрашивается именно такой вывод. Это означает,
что любое наше знание операционально, что любая репрезента­
ция в той или иной форме описывает или предписывает какие-то
действия с объектом.
Попробуем рассмотреть некоторые из возможных возраже­
ний. Вообще говоря, они напрашиваются сами собой. Рассмот­
рим знание «мел бел». Что здесь выступает в качестве репрезен-
татора? На первый взгляд, приведенная формулировка не
содержит никаких указаний на действия. И все же утверждение
«мел бел» можно понимать следующим образом: я или кто-то
другой сравнил мел с эталонами цвета при таких-то условиях и
установил, что мел бел. Действительно, цвета предметов заданы
нам на уровне множества образцов сравнения с некоторыми
эталонными объектами и никак иначе. Иными словами, знание
и здесь сводимо к фиксации некоторых постоянно воспроизво­
димых действий и их результатов. Правда, деятельность носит
здесь несколько специфический характер — это деятельность
сравнения, предполагающая наличие эталонов. Будем называть
такие репрезентаторы морфологическими в отличие от функ­
циональных репрезентаторов28.
Аналогичным образом можно подойти к любому описанию.
Пусть вы хотите описать какой-либо стоящий перед вами пред­
мет. Вы можете указать его форму, размеры, цвет... Во всех этих
случаях вы должны опираться на набор каких-то эталонных
объектов, которые постоянно воспроизводятся в нашей Культуре
и поэтому общеизвестны. Очевидно, кстати, что такой набор
эталонов относителен к Культуре и может существенно меняться
при переходе от одной Культуры к другой. Так, например, на
уроках физики в русской школе преподаватель говорит учени­
кам, что существует семь основных цветов спектра, в то время как
на аналогичных уроках в английской школе речь идет о шести
цветах. В частности, это обусловлено тем, что в английском язы­
ке имеется одно недифференцированное прилагательное «blue»,
а русский язык делит эту часть спектра на два цвета — «синий» и
«голубой»29. Существуют языки, в которых есть всего два или
три недифференцированных названия цвета. Это примерно то
же самое, что и несовпадение единиц измерения в разных Куль­
турах или даже в разных профессиональных группах.
28
Степин B.C., Горохов ВТ., Розов МЛ. Философия науки и техники, — М.,
1996, С. 157-158.
2
9 Бархударов Л.С. Язык и перевод. — М., 1975· С. 87.
236 Глава VIII

Наука нуждается в сохранении огромного количества образ­

цов различных объектов, необходимых для их идентификации.
Это образцы минералов и горных пород, коллекции насекомых,
гербарии, зоологические музеи... Это, наконец, измерительные
эталоны. Не все образцы такого рода можно хранить, но они, так
или иначе, воспроизводятся в практической жизни, в научных
лабораториях или в Природе. Вот небольшой отрывок из книги,
посвященной фторорганическим соединениям: «Пентафторпи-
ридин — бесцветная жидкость с запахом ароматических гало-
генпроизводных»з°. Говорит ли вам что-либо этот отрывок, если
вы никогда не были в химической лаборатории и не имели дела
с ароматическими галогенпроизводными? В такой же степени,
если мы утверждаем, что газ имеет запах горького миндаля, то
это не несет почти никакой информации для человека, который
никогда не сталкивался с таким запахом.
Одной из особенностей знаний с морфологическими репре-
зентаторами является их частая зависимость от соответствую­
щей экспертизы. Как доказать, что мы в данном случае имеем
дело именно с таким цветом или именно с таким запахом? Нам
нужен опытный эксперт. Получается так: знание «Р» истинно,
если и только если эксперты считают, что Р. И это касается от­
нюдь не только цветообозначений или запахов. Вот интересное
признание известных биологов: «Согласно несколько цинично­
му, но содержащему долю истины определению, вид — это груп­
па особей, которую компетентный систематик считает видом»з!.
Все это можно обобщить и на описание самой деятельности.
Наблюдая поведение человека, мы должны выделить там от­
дельные операции, которые нам уже известны, которые представ­
лены какими-то общедоступными образцами. Это, казалось бы, не
похоже на шкалу цветов или измерительные эталоны, но нужно
иметь в виду, что последние в своем качестве быть эталонами
тоже заданы способами их употребления, т. е. не в статике, а в
динамике. Следовательно, вербализуя образцы деятельности с
объектом, мы строим его функциональную репрезентацию, но
само описание деятельности построено на базе морфологиче­
ских репрезентаций. В случае персонифицированных описаний
на первое место выступают морфологические репрезентаторы,
в случае предписаний —- функциональные. В случае с цветом мела
это будет выглядеть следующим образом: чтобы обнаружить,
что мел бел, надо сопоставить его при таких-то условиях с эта­
лонами цвета.

з° Синтезы фторорганических соединений. — М., 1973· С. 134·

з1 РомерА., Парсонс Т. Анатомия позвоночных. Т. 1. — М., 1992. С. ιη.
Проблемы анализа знания 237
Но даже если знание «мел бел» и можно расшифровать,
точнее, понять подобным образом, все равно остается вопрос: в
силу каких причин возникает такая формулировка, маскирую­
щая характер репрезентации? Можно ли это рассматривать как
своеобразную «стенографию» или мы сталкиваемся здесь с яв­
лениями более принципиального характера? Связано ли это с
изменением строения знания или перед нами только разные ва­
рианты речевого оформления? Рассмотрим в этой связи еще
один пример. Представьте себе, что вы измерили длину своего
стола и получили: длина стола — 1,5 метра. Здесь, как и в случае
с цветом мела, на первый взгляд не видно никакой операцио­
нальное™. Можно, конечно, предположить, как и в случае с ме­
лом, что в качестве репрезентатора выступает описание самой
процедуры измерения: я приложил сантиметровую ленту к сто­
лу, совместив левый край с цифрой ноль, и обнаружил, что пра­
вый край совпадает с цифрой 150. Это напоминает описание экс­
перимента. Но обычно мы просто говорим, что длина стола равна
1,5 метра. В чем же дело? Думаю, что мы здесь сталкиваемся с
двухъярусной репрезентацией о которой уже шла речь. Эстафе­
ты измерения сопряжены здесь с большим количеством других
эстафет, для которых важен именно численный результат изме­
рения. Зная длину стола, я могу сопоставить его с другим столом
или с шириной ниши в стене, куда я хотел бы его поставить, я мо­
гу определить, можно ли на нем разместить компьютер, принтер
и сканер... Количество таких задач трудно перечислить.
Двухъярусные репрезентаторы такого типа часто осознают­
ся в форме противопоставления знания как такового и метода
его получения. Возможность такого осознания предоставляется
нам, в частности, каждый раз, когда результат, полученный в рам­
ках одной эстафетной структуры, приобретает значимость в рамках
другой. Например, описание эксперимента Эпинуса с турмали­
ном, которое приводилось выше, или описание эксперимента с
получением хлорида натрия мы не воспринимаем в рамках та­
кого противопоставления, если эти описания служат только для
воспроизведения аналогичных экспериментов. Действительно,
можно ли здесь говорить о методе получения некоторого зна­
ния, если знание и является описанием метода? Получается так:
мы делали то-то и то-то и записали, что мы делали то-то и то-то.
Если продолжать, то возникает парадокс бесконечного описа­
ния, как в известной шутке о попе и его собакез2. Но пример с
получением хлорида натрия можно истолковать как экспери-

32 У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, в зем­
лю закопал и надпись написал: «У попа была собака, он ее любил...»
238 Глава VIII

ментальное доказательство того, что это вещество (поваренная

соль) состоит из натрия и хлора. И тогда появляется противо­
поставление метода и результата, ибо интерпретация экспери­
мента в форме утверждения о составе получена уже в рамках
других программ.
Обобщая сказанное, можно выделить два типа знаний, ко­
торые мы будем называть унивалентными и амбивалентными.
Специфической особенностью унивалентных знаний является то,
что описание способа их получения совпадает с самим итоговым
знанием. Например, знание, полученное в некотором эксперимен­
те, совпадает с описанием этого эксперимента. Операциональная
природа этих знаний, как правило, очевидна. Амбивалентные
знания в простейшем случае представляют собой описание экс­
перимента с интерпретацией. Вот пример, взятый из работы
Эпинуса, которую мы уже цитировали: «После того как турма­
лин был нагрет на раскаленном угле, я извлек его оттуда с по­
мощью щипчиков... и стал приближать к различного рода лег­
ковесным телам, рассыпанным по дощечке. Я заметил, что он
действует одинаково на все, притягивая и отталкивая... Этот
опыт подтвердил мое первоначальное положение о том, что дей­
ствие турмалина происходит от электричества»зз.
Обратите внимание, знание здесь состоит как бы из двух
частей. Первая — это описание эксперимента. В принципе на
этом Эпинус мог бы и закончить, и мы имели бы унивалентное
знание. Оно описывает некоторый акт деятельности, т. е. вполне
операционально. Вторая часть в принципе не может быть полу­
чена из описанного эксперимента самого по себе, она предпола­
гает наличие совсем других программ и экспериментов, связан­
ных с электризацией тел трением. Утверждается фактически,
что при нагревании турмалина с ним происходит то же самое,
что и при натирании янтаря или стеклянной трубки, он элек­
тризуется. В рефлексии амбивалентные знания осознаются либо
как описания метода получения итогового знания, либо как его
обоснование, либо, наконец, как объяснение непосредственного
результата эксперимента. Является ли итоговое знание опера­
циональным? Для ответа на этот вопрос надо выяснить, как это
знание используется, как оно функционирует. Это, однако, дале­
ко не всегда ясно.
Рассмотрим еще один вид знания, на первый взгляд ли­
шенный операциональности: «Земля имеет форму, близкую к
шару». Здесь тоже мы не видим непосредственного указания на
какие-либо операции, но они, очевидно, присутствуют, ибо мы
зз Эпинус Ф.У.Т. Теория электричества и магнетизма. — Л., 195*· С. 423·
Проблемы анализа знания 239
знаем методы вычисления площади или объема шара и многое
другое. Такого типа репрезентацию мы будем называть опосре­
дованной. Она имеет место во всех случаях, когда мы диагности­
руем то или иное явление, например, заболевание, когда распо­
знаем вид растения или минерала и т. д., если, разумеется, мы уже
сталкивались с такого рода объектами и у нас имеются образцы
соответствующего поведения.
И все же мы не решили проблему операциональное™ зна­
ния. Вот небольшой отрывок, взятый из курса общей химии:
«Хлор реагирует с водой с образованием хлористого водорода и
хлорноватистой кислоты...»з4. В чем специфика этого текста по
сравнению с предыдущими, которые мы уже анализировали?
Прежде всего, в некоторых особенностях нашего понимания.
Каждый, в частности, согласится, что в предыдущих примерах в
качестве агента действия выступал только человек, а химиче­
ские вещества играли, так сказать, пассивную роль, здесь же речь
идет о действиях как бы самого хлора. Этот последний как бы
занимает место экспериментатора. Едва ли нужно приводить
большое количество примеров, ибо и так ясно, что знания тако­
го рода повсеместно встречаются и в науке, и в быту. Они при­
сутствуют и в описании химического эксперимента с натрием и
хлором, но мы просто не обращали на это внимание. Вот отры­
вок из этого описания: «Спустя некоторое время натрий соеди­
няется с хлором, образуя хлорид натрия NaCl». A вот отрывок из
учебника физики, в целом явно описывающий или, точнее, пред­
писывающий некоторую экспериментальную деятельность: «Если
зарядить два легких тела, подвешенных на изолирующих шел­
ковых нитях, прикасаясь к ним стеклянной палочкой, потертой
о шелк, то оба тела отталкиваются»з5. Тела отталкиваются, тела
притягивают друг друга, химические вещества вступают в реак­
цию... Человек как действующее начало исчез, Природа живет
теперь сама по себе. Значит ли это, что мы должны пересмот­
реть всю изложенную концепцию знания?
При анализе фактов такого рода возможны, по крайней ме­
ре, два разных способа рассуждения. Во-первых, можно подойти
к приведенному отрывку примерно так же, как и к формулировке
«мел бел», и попытаться выявить его операциональное содержа­
ние. Действительно, утверждая, что хлор реагирует с водой с об­
разованием хлористого водорода и хлорноватистой кислоты, мы
тем самым хотим сказать и то, что, проделав определенные опе­
рации, мы получим именно указанные вещества. Такое понима-
34 Неницеску К. Общая х и м и я . — М., 1968. С. 345·
35 Калашников СТ. Электричество. — М., 1970· С. 14.
240 Глава VIII

ние вполне возможно, что свидетельствует, кстати, о наличии в

анализируемом знании всех уже выделенных эстафетных струк­
тур. Но объясняют ли последние все оттенки нашего понимания
приведенного текста? Почему мы понимаем его как акт передачи
хлору функции действующего лица, как описание действий, свой­
ственных самому хлору? Этот вопрос пока остается открытым.
Возможен и другой подход. Можно предположить, что мы
описываем явления природы по образцу описания человеческой
деятельности, что описания деятельности, т. е. вербализация об­
разцов — это «монтажная схема», в рамках которой строятся
описания природных объектов самих по себе. Все знания в таком
случае мы должны разделить на знания о деятельности и на
знания онтологизированные, рассматривая первые как образец
для построения вторых. Что в этом случае будет выступать в
функции репрезентатора в составе онтологизированных зна­
ний? Можно предположить, что человеческие действия, воспро­
изводимые на уровне эстафет, выступают как эталоны в рамках
морфологической репрезентации явлений природы. Такая ре­
презентация будет иметь оттенок метафоричности: ветер гонит
облака, колонна подпирает крышу, якорь удерживает корабль,
лев выходит на охоту, два тела притягивают друг друга...
Думаю, что оба подхода фиксируют вполне реальные про­
цессы и не противоречат друг другу. Но в то же время они не да­
ют возможности построить достаточно целостную картину строе­
ния знания, оставляя знания онтологизированные за пределами
изложенных представлений в качестве особого и достаточно спе­
цифического явления. Поскольку онтологизированные знания
занимают огромное место в науке, мы либо должны перестраи­
вать наши представления о деятельностной и операциональной
природе знания, либо рассмотреть знания онтологизированные
как результат каких-либо преобразований вербализованных об­
разцов. Вернемся с этой целью к анализу рефлексивных преоб­
разований, но теперь применительно к знанию.

ГЕФЛЕКСИВНЫЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ
ЗНАНИЯ
Познавательная деятельность, как и любая другая, предполагает
наличие определенных целевых установок. Сам факт отнесения
ее к деятельности познавательной связан с тем, что мы стремим­
ся к получению знаний. Именно этим производственный акт от­
личается от эксперимента. В одном случае нам нужно получить
Проблемы анализа знания 241
определенный материальный продукт, в другом — знание. Но
знания, как мы уже видели, отличаются друг от друга не только
по содержанию, но и характером тех вопросов, на которые они
отвечают. Вопросы, в частности, задают характер референции
искомого знания, определяя, что именно нас интересует, знание
о чем мы хотим получить. Поэтому сама познавательная дея­
тельность, точнее, ее образцы могут быть поляризованы раз­
личным образом в зависимости от характера исходных задач.
Предполагается при этом, что речь идет о вербализации одного
и того же образца, например, одного и того же эксперимента.
Очевидно, что в этом случае существует тесная связь между сменой
поляризации познавательных актов и преобразованием знания.
Последние мы тоже будем называть рефлексивными преобразо­
ваниями. Рассмотрим несколько примеров, с которыми мы фак­
тически уже сталкивались в этой главе, но в ином контексте об­
суждения.
Один из видов рефлексивных преобразований знания — это
преобразование описаний деятельности в предписания, о кото­
рых уже шла речь. Это связано с тем, что в рамках эстафетных
структур каждый акт представляет собой, с одной стороны, вос­
произведение предшествующего акта, а с другой — программу
для последующего. Мы можем поэтому описывать этот акт либо
как нечто уже ставшее, уже сделанное, либо как образец, который
еще надо реализовать. Вероятно, это можно связать с программ­
но-имитационными преобразованиями деятельности. Представь­
те себе, что вы хотите воспроизвести какой-то эксперимент. Вас
в этом случае интересует, все ли вы сделали именно так, как в
предыдущем случае, и ваш письменный отчет будет носить ха­
рактер описания: я делал то-то и то-то таким-то образом. Другое
дело, если вы хотите передать свой опыт и рассматриваете свое
описание как руководство к действию.
Что при этом происходит со знанием, с его эстафетными
структурами? Бросается в глаза, что, если описания очень часто
персонифицированы, то предписания эту персонификацию ут­
рачивают. Выше мы отмечали, что описания предполагают мор­
фологическую репрезентацию, а предписания — функциональ­
ную. Но в целом этот вопрос очень мало исследован. В реальном
тексте не всегда ясно, имеем мы дело с описанием уже реализо­
ванного акта или с предписанием. Рассмотрим следующий текст
из курса общей физики: «При поднесении заряженного тела к
незаряженному электроскопу можно видеть, что листочки от­
клоняются еще до соприкосновения с электроскопом»з6. Что пе-

з6 Калашников С.Г. Электричество. — М., 1970. С. 14.

242 Глава VIII

ред нами — обобщенное описание или предписание? Историк

науки мог бы, вероятно, конкретизировать эту фразу, указав, кто
именно впервые проделал подобный эксперимент и обратил
внимание на явление электрической индукции. Мы имели бы
персонифицированное описание. Приведенный текст легко пе­
реформулировать в очевидное предписание: поднесите заря­
женное тело к незаряженному электроскопу и вы увидите...
Здесь утрачена персонификация, и в качестве референта, веро­
ятно, выступает набор действий, которые характеризуются через
указание результата. Можно, очевидно, взять в качестве референ­
та именно результат, и тогда мы получим такое выражение:
электрическую индукцию можно наблюдать, если вы сделаете
то-то и то-то. Это показывает, что специфика описаний и пред­
писаний не сводится к смене референции.
Смена референции приводит к преобразованиям другого
типа, к предмет-предметным рефлексивным преобразованиям
знания. Описывая один и тот же акт деятельности, мы можем
строить знание о разных объектах, которые в эту деятельность
включены, о субъекте деятельности, об объекте, на который на­
правлены действия, о продукте. Примеры таких преобразований
мы уже приводили выше. Если рассматривать только операцио­
нальные знания, т. е. описания образцов деятельности, то на­
прашивается следующая общая схема классификации. Все эти
знания можно разбить на две группы, на описания и предписа­
ния. Первые фиксируют прошлую деятельность, вторые — эту
деятельность предписывают. Знания каждой из этих групп мо­
гут, в свою очередь, иметь разную форму в зависимости от выбо­
ра референции. Всем видам описаний можно тогда поставить в
соответствие особые формы предписаний, совпадающие с пер­
выми по референции. Давайте сравним хотя бы следующие ва­
рианты: 1. «Азотная кислота получается из чилийской селитры
посредством нагревания ее с серною кислотою »37. Здесь, оче­
видно, речь идет об уже реализованной или постоянно реали­
зуемой деятельности. Соответствующее предписание будет иметь
такой вид: для получения азотной кислоты надо взять чилий­
скую селитру и нагревать ее с серной кислотой. (Следуя тексту
Менделеева, мы опускаем технологические детали.) В обоих слу­
чаях здесь знание «ориентировано» на продукт, т. е. референтом
является азотная кислота. 2. Чилийскую селитру используют для
получения азотной кислоты путем нагревания ее с серной ки­
слотой. Чилийскую селитру можно (следует) использовать для

37 Менделеев Д. И. Основы химии. Т. ι. — М.-Л., 1947- С. 192.

Проблемы анализа знания 243
получения азотной кислоты путем нагревания ее с серной ки­
слотой. Здесь в обоих случаях в качестве референта выступает не
продукт деятельности, а объект. В данном случае — чилийская
селитра. Нетрудно видеть, что приведенные знания легко пре­
образовать и в такую форму, где референтом будет серная ки­
слота.
Приведем реальный пример такого преобразования. Вот
небольшой отрывок из «Основ химии» Д.И. Менделеева: «Ме­
таллический натрий сплавляется с большинством металлов, об­
разуя тот тип неопределенных соединений, который называется
сплавами. Так, если бросить натрий (имеющий чистую поверх­
ность) на ртуть, особенно нагретую, то происходит вспышка и
столь значительное отделение тепла, что часть ртути превраща­
ется в пар. Соединения или растворы натрия в ртути, или амаль­
гамы (сортучки) натрия, даже при 2 ч. натрия на ю о ч. ртути,
представляют уже тела твердые»з8. Тут описан эксперимент, яв­
но связанный с изучением свойств натрия. Но нечто подобное
повторяется и в разделе о ртути. «Ртуть, как жидкий металл,
способна растворять другие металлы и образовать твердые и
жидкие металлические растворы или сплавы. Они носят общее
название сортучек или амальгам»39. Очевидно, что в данном
случае один и тот же эксперимент и его описание могут быть
осознаны либо как характеристика натрия, либо как характери­
стика ртути. Это две разных рефлексивных установки.
Рефлексивные преобразования не следует смешивать с пра­
вилами логического вывода. Мы вовсе не исследуем, например,
вопрос о том, при каких условиях из истинных описаний следу­
ют истинные предписания или наоборот. Речь идет о другом, об
осознании одного и того же набора действий с точки зрения
разных целевых установок. Эти последние, как правило, не слу­
чайны, а опять-таки заданы некоторым эстафетным контекстом,
в рамках которой строится знание. Действительно, всегда суще­
ствуют образцы продуктов, задач, образцы целеполагания, су­
ществует потребитель, диктующий свои условия... В принципе
эстафеты такого рода тоже должны входить в состав знания
в качестве одного из его элементов.
Рассмотрим теперь знания, имеющие двухъярусную репре­
зентацию, которая позволяет выделить метод и результат. В этом
случае возможны программно-предметные преобразования.
Т. Кун, как известно, включает в свою дисциплинарную матрицу
38 Менделеев Д.И. Основы х и м и и . Т. 2. — М . - Л . , 1947· С. 18.
39 Там же. С. 109.
244 Глава VIII

образцы решенных задач, придавая им большое значение. Но

любая решенная задача в функции образца является примером
программно-предметного преобразования. С одной стороны, она
имеет некоторый полученный в ходе решения результат. Не ис­
ключено, что именно он первоначально и определял целевую
установку познавательного акта. Однако, с другой стороны, она
становится значимой именно как образец решения безотноси­
тельно к тому или иному конкретному результату. Это имеет ме­
сто уже в древнеегипетских математических папирусах.
Но ни один серьезный исследователь не признает результа­
та, если не указан метод его получения. А это значит, что в слу­
чае программно-предметных преобразований мы имеем два
описания одних и тех же акций, но как бы под разным углом
зрения. Их понимание, если попытаться его вербализовать, мо­
жет быть примерно таким: 1. То, что длина стола равна 150 см,
было получено (может быть получено) с помощью таких-то опе­
раций. 2. Длина стола, полученная с помощью таких-то опера­
ций, равна ISO см. В первом случае речь идет о методе, во втором —
0 результате. Вероятно, программно-предметные преобразова­
ния можно свести к смене референции в случае двухъярусных
репрезентаций. Иными словами, в обоих случаях речь идет о
смене референции, но применительно к знаниям, имеющим раз­
ное строение.

1 1РОБЛЕМАОНТОЛОГИЗАЦИИ

Переходим теперь к загадке онтологизированных знаний, где

описана не человеческая деятельность, а действия самих вещей,
которые взаимодействуют друг с другом, притягиваются или от­
талкиваются по определенным законам, вступают в химические
реакции и т. п. Можно ли их представить в одном ряду с опера­
циональными знаниями как результат каких-то рефлексивных
преобразований? Я думаю, что можно. Но начнем с изложения
другой точки зрения.

1. Подход Г.П. Щедровицкого

Проблема онтологизации, правда, в несколько иной формули­
ровке была поставлена Г.П. Щедровицким в 1966 году в статье
«Об исходных принципах анализа проблемы обучения и разви­
тия в рамках теории деятельности». В одном из разделов этой
статьи он выделяет три типа знаний: практико-методические,
Проблемы анализа знания 245
конструктивно-технические и научные. В чем же суть этой типо­
логии? Как уже было сказано, речь идет о трех типах знания.
Первый тип — это практико-методические знания. Они имеют
такой вид: чтобы получить продукт Е, надо взять объект Л и со­
вершить по отношению к нему действия α, β, γ. Второй тип —
знания конструктивно-технические: если к объекту Л применить
действия α, β, γ, то получится объект Е. Наконец, третий тип —
это научные знания. В качестве примеров Щедровицкий приво­
дит три варианта формы: 1. Объект А может преобразовываться
в объект Е; 2. При наличии условий ρ и ς с объектом А будут
происходить изменения Ь, с, d; 3. Изменения объекта А подчи­
няются закону F. В примечаниях автор справедливо отмечает,
что «вопрос о различии типов научных знаний почти не изучен
и не изучается в современной логике»«0.
Характеризуя знания первого типа, Щедровицкий подчер­
кивает, что они «организованы в виде предписаний для дея­
тельности» и ориентированы на получение определенного про­
дукта. Все объекты, указанные в этих знаниях, определяются
исключительно как объекты деятельности, т. е. как преобразуе­
мый материал, как продукт или как средства. Особенностью вто­
рого типа знаний является то, что их «смысловая структура»
«центрирована не на продукте, а на объекте преобразований».
Они говорят об объекте деятельности и о том, что с ним может
в ходе деятельности происходить. Между знаниями первого и
второго типа существует определенный закономерный переход,
о котором автор пишет следующее: «Хотя по форме и способу
своей организации практико-методические знания ориентиро­
ваны на новую, еще не свершившуюся деятельность — они гово­
рят о том, что нужно сделать — тем не менее по содержанию они
чаще всего лишь фиксируют опыт уже свершенных действий.
Каждому практико-методическому знанию соответствует одно
или несколько знаний, фиксирующих результаты прошлых дея-
тельностей, из переработки которых оно и возникает»«1. Сказан­
ное очень важно для дальнейшего анализа. Обратите внимание,
получается так, что конструктивно-технические знания фикси­
руют прошлый опыт, а знания практико-методические пред­
ставляют собой их переработку, совпадая фактически с ними по
содержанию. Похоже, что речь идет об описаниях и предписа­
ниях, связанных рефлексивными преобразованиями. Но не со­
всем ясно, почему знания, фиксирующие опыт уже осуществлен-

40 Щедровицкий Г.П. Избранные труды. — М., 1995· С. 215.

41 Там же. С. 212.
246 Глава VIII

ной деятельности, должны быть центрированы обязательно не

на продукте, а на объекте преобразований. А почему не так: про­
дукт Ε получают (получили, получается) путем реализации от­
носительно объекта Л действий α, β, γ? Речь явно идет о прошлой
деятельности, но знание центрировано на продукте, а не на объ­
екте. Но об этом ниже.
Перейдем к так называемым научным знаниям. Сразу скажу,
что мне не нравится этот термин, ибо легко показать, что в науке
мы постоянно встречаемся со знаниями всех трех типов. Я по­
этому предпочитаю различать знания операциональные и знания
онтологизированные, как это и было сделано выше. Полагаю,
что суть дела от этого не меняется. Георгий Петрович, вероятно,
не был бы со мной согласен, ибо он тут же пишет, что наука
«представляет собой совершенно новую сферу деятельности, ко­
торая буквально всем отличается от сферы практики и выработ­
ки практико-методических и конструктивно-технических зна­
ний»^. В чем же специфика научных знаний? Эти знания, —
пишет Щедровицкий, — «должны выделять и фиксировать не­
которые "естественные процессы", происходящие в объектах и
подчиненные их "внутренним" законам, причем в условиях, ко­
гда эти объекты включены в деятельность и оцениваются с точ­
ки зрения ее целей и механизмов»^. Итак, речь идет о фиксации
некоторых естественных процессов. Упоминание о деятельности
в этом контексте нуждается в расшифровке. Если я говорю, что
объект А при определенных условиях преобразуется в объект Е,
то никаких явных следов деятельности здесь не заметно. Возь­
мем конкретный пример: планеты вращаются вокруг Солнца по
эллиптическим орбитам. Где здесь фиксация деятельности? Ее
просто нет, хотя, разумеется, в рамках общих установок мы долж­
ны понимать, что всегда видим мир как бы через призму дея­
тельности, что прекрасно понимает и Щедровицкий, который,
кстати, немало сделал для развития знаменитого первого тезиса
Маркса о Фейербахе.
И вот возникает принципиально важная для философии нау­
ки проблема: если мы исторически начинаем с конструктивно-
технических и практико-методических знаний, фиксирующих,
согласно Георгию Петровичу, либо прошлую, либо предстоящую
деятельность, то как осуществляется переход к знаниям науч­
ным или онтологизированным, в которых фиксируются свойства
или действия самих объектов? Как на базе знаний о деятельно-
4 2 Щедровицкий Г.П. Избранные труды. С. 215.
43 Там же. С. 215.
Проблемы анализа знания 247
сти формируются знания об объектах самих по себе? Постановка
этой проблемы в самом начале бо-х годов — это безусловная за­
слуга Щедровицкого. Он предлагает и решение этой проблемы.
Суть его рассуждений в следующем. Реализуя практико-методи-
ческие знания, человек постоянно сталкивается с тем, что он да­
леко не всегда получает тот продукт, который был предусмотрен.
Это происходит потому, что объект имеет свою самостоятельную
«жизнь» и сопротивляется оказываемым на него воздействиям.
Это порождает ситуации «разрыва» и «создает необходимость в
принципиально новом подходе к миру объектов». Нужно объяс­
нить, выявить причину расхождений между ожидаемым и дей­
ствительным. «И эта установка, когда она складывается, создает
основную предпосылку для появления особой "объяснительной"
работы, а затем — научных знаний и собственно научного ана-
лиза»44.
Можно ли принять это объяснение? Лично у меня возника­
ют следующие сомнения.
ι. Науку никак нельзя связывать только с онтологизирован-
ными знаниями. Все приводимые выше примеры знаний имели
операциональный характер и представляли собой описания дея­
тельности. Такие примеры не нужно специально искать, наука без
них просто не существует. Более того, онтологизированные зна­
ния тоже встречаются не только в науке, но и в составе бытовых
знаний.
2. Онтологизированные знания в историческом времени поя­
вились задолго до возникновения науки. Уже первобытный че­
ловек приписывал явлениям и предметам природы способность
определенным образом действовать. И это было связано не с пре­
одолением ситуаций «разрыва», а со способностью социальных
эстафет «ассимилировать» все новый и новый материал, пока они
не встречают сопротивления. Это то же самое, как и способность
ребенка назвать яблоком зеленый карандаш.
3. Мы постоянно превращаем операциональные знания в онто­
логизированные, почти этого не замечая. Можно, например,
при формулировке правил шахматной игры сказать, что слона
перемещают (надо перемещать) только по диагоналям, а можно
сказать, что слон ходит только по диагоналям. Нетрудно видеть,
что в последнем случае способность ходить определенным спо­
собом приписывается самому слону. Переход от одной формы
выражения к другой, как и в случае рассмотренных выше реф­
лексивных преобразований, воспринимается как нечто несуще-
44 Там же. С. 214-
248 Глава VIII

ственное, как некоторая чисто грамматическая или стилистиче­

ская перестройка фразы.
4- Щедровицкий описывает возникновение онтологизиро-
ванных знаний с позиций человека, который этими знаниями
уже владеет и видит мир соответствующим образом. Он исходит,
в частности, из того, что объекты имеют свою собственную
«жизнь» и сопротивляются внешним воздействиям. Но из этого
в данном случае нельзя исходить, ибо именно такое видение как
раз и нуждается в объяснении.
5- Людям далекого прошлого Щедровицкий безоговорочно
приписывает свои собственные способности, ибо они, как он по­
лагает, способны осознать ситуацию «разрыва» и необходимость
разработки нового подхода к миру объектов, что порождает осо­
бую объяснительную работу, а уже потом научные, т. е. онтоло­
гизированные знания. И это все они проделывают до возникно­
вения знаний об объектах самих по себе?
6. Подчеркивая специфику научных знаний, Щедровицкий
пишет, что они фиксируют не деятельность, а некоторые «есте­
ственные процессы». Но это явная модернизация, ибо в тот пе­
риод, когда знания о действиях объектов самих по себе уже имели
место, у человека, скорее всего, не было представлений о естест­
венных процессах в отличие от искусственных. Такая оценка он-
тологизированных знаний с точки зрения современных катего­
риальных представлений не безобидна. Она создает иллюзию,
что формирование онтологизированных знаний было связано со
сложными процессами перестройки нашего мышления.

3- Смена персонификации
Я полагаю, что онтологизированные знания без особого труда
можно включить в общую картину, которая была мной нарисо­
вана, и представить как результат рефлексивных преобразова­
ний операциональных знаний. Речь пойдет о знаниях, которые
описывают не действия человека, не его поведение, а действия
или поведение самих объектов. Я могу, например, говорить, что
абориген подпирает шестом крышу своей хижины. Это будет
персонифицированное операциональное знание. Но можно ска­
зать и так: шест подпирает крышу хижины. Функции действую­
щего лица мы передали самому шесту. Это очень похоже на пер­
сонифицированное знание с той только разницей, что действует
не человек, а объект. Разве не кажется, что тут тоже имеет место
некоторое преобразование, которое постоянно встречается в на­
шей практике.
Проблемы анализа знания 249
Приведем реальный пример, удобный для анализа. Вот не­
большой отрывок из курса общей химии: «Железо с водой реа­
гирует лишь при высоких температурах с образованием окиси:
3Fe + 4Н 2 0 -• Fe^CL· + 4Н 2 . Эту реакцию осуществляют, пропус­
кая пары воды через фарфоровую или железную трубку, запол­
ненную железной стружкой или гвоздями, нагретыми до крас­
ного каления. Таким путем Лавуазье в 1783 г. установил состав
воды»45. Здесь налицо: а. Описание «действий» железа; б. Опи­
сание технологии эксперимента, где на первом месте уже дейст­
вия экспериментатора; в. Характеристика Лавуазье, который, как
указано, реализовал описанный эксперимент с целью изучения
не свойств железа, а состава воды. Несколько упрощая ситуацию
и убирая, прежде всего, описание механизма реакции, мы легко
построим на этом материале два типа знаний, фиксирующих
один и тот же эксперимент, ι. Лавуазье пропускал водяной пар
через раскаленные железные стружки и получил окись железа и
водород. 2. Железо при высоких температурах, например, при
контакте водяного пара с раскаленными железными стружками,
реагирует с водой, образуя окись железа и водород. В первом
случае это персонифицированное знание, во втором — онтоло-
гизированное.
Думаю, что в исторической ретроспективе, начиная с перво­
бытных времен, человек постоянно описывал поведение вещей
по образцу описания своего собственного поведения. В обоих
случаях это была персонифицированная форма описания, ибо в
тогдашнем сознании не было современного резкого противопос­
тавления человека и природных объектов. Это означает, что нам
не нужно искать каких-то особых механизмов исторического
формирования онтологизированных знаний. Они столь же пер­
вичны, как и описания деятельности. Проблема перехода от
описания деятельности к описанию объекта, проблема онтоло-
гизации возникает гораздо позднее, возникает задним числом,
когда появляется альтернатива искусственного и естественного,
человеческой целенаправленной деятельности и косной приро­
ды. Именно в свете современных категориальных представле­
ний такой переход представляется достаточно сложным и про­
блематичным. Обратите внимание, у нас обычно не возникает
никаких вопросов, когда речь идет об описании поведения жи­
вотных. Нашей интуиции не противоречит мысль, что знания
«человек разбивает камнем орех» и «шимпанзе разбивает кам­
нем орех» — это знания одного типа. А вот утверждение «камень
45 Там же. С. зю.
250 Глава VIII

разбивает орех» представляется особым видом знания. А нельзя

ли предположить, что речь идет просто о смене референции
применительно к персонифицированным знаниям? Иными сло­
вами, нельзя ли предположить, что онтологизация — это опре­
деленное рефлексивное преобразование персонифицированных
знаний?
Такая гипотеза позволяет рассмотреть все уже названные
виды знания с единой точки зрения: дан некоторый акт дея­
тельности производственной или экспериментальной, и мы мо­
жем его фиксировать в знании различным образом в зависимо­
сти от поставленной цели и сохраняя в основном одно и то же
содержание. Иными словами, мы имеем совокупность знаний,
фиксирующих один и тот же акт деятельности или сходные ак­
ты, и эти знания связаны некоторым набором рефлексивных
преобразований. Я не хочу сказать, что здесь всегда имеет место
рефлексивная симметрия. Она, вероятно, существует в некото­
рых достаточно простых или идеальных случаях, но реально по­
стоянно нарушается. Надо отметить также, что реальные описа­
ния деятельности носят, как правило, смешанный характер и
включают в свой состав знания онтологизированные. Примеры
этого мы уже приводили.
Возникает и еще одна проблема. А зачем нам нужен этот пе­
реход к онтологизированным знаниям, в чем значение процеду­
ры онтологизации? Здесь я и сейчас присоединяюсь к рассужде­
ниям Щедровицкого. В ходе деятельности мы очень часто
наталкиваемся на «сопротивление» объекта. Нам поэтому, пла­
нируя деятельность, надо знать не только характер наших про­
цедур, но и поведение объекта. Предписывая какие-то операции
с ножом, нам надо знать, что он режет; разжигая костер, надо
знать, что данные дрова хорошо горят; планируя осуществить
химическую реакцию, надо знать, что данные вещества при дан­
ных условиях реагируют определенным образом. Вот при фик­
сации деятельности и возникают две задачи: описание поведе­
ния человека и поведения объекта. Фактически мы почти всегда
фиксируем и то и другое, но одно выступает как главное, а вто­
рое — как второстепенное в зависимости от задачи.
Глава IX

I I аука как куматоид

Нам представляется, что история философии науки начинается

с работ Томаса Куна. До него говорили о научных методах, о на­
учных теориях, о проблеме демаркации науки и не науки, о соот­
ношении эмпирии и теории, но никто не пытался представить
науку как некоторое целостное образование. Можно сказать, что
науку исследовали с рефлексивных позиций, интересуясь в ос­
новном тем, как должен работать ученый. И тем более никто не
рассматривал саму рефлексию как одну из программ в составе
науки. Что собой представляет наука как некоторое особое обра­
зование, из чего она состоит, к какому классу объектов относится?
Все эти вопросы фактически оставались открытыми, если вооб­
ще серьезно ставились. Иногда науку рассматривали по тради­
ционной схеме анализа деятельности, выделяя там проблемы и
задачи, объект, средства, методы, продукт. Удивительно, но сами
участники процесса, т. е. ученые, оставались за рамками рассмот­
рения. Исследователей интересовали методы, которыми они ра­
ботают, но не они сами, они были адресатами получаемых зна­
ний, но не объектами исследования. Всему этому в значительной
степени положил конец именно Т. Кун.

I . 1ХУН И РЕВОЛЮЦИЯ
В ФИЛОСОФИИ НАУКИ
Имя Т. Куна в настоящее время еще непосредственно ассоции­
руется с бурной полемикой вокруг его книги «Структура науч­
ных революций». Эта полемика, с одной стороны, несомненно,
сделала эту книгу знаменитой, а с другой, в силу большой кон­
кретности и многообразия полемических придирок, заслонила
от нас то главное, что сделал Кун. Прижизненная полемика во-
252 Глава IX

обще очень часто выделяет в работе не столь уж существенные,

но бросающиеся в глаза детали, ибо полемист находится слиш­
ком близко и не способен одним взглядом охватить целое. Не
оценивая общего вида здания, он тут же усматривает криво ле­
жащий кирпич или разбитое зеркало и страстно возвещает об
этом миру, точно именно это и определяло замысел архитекто­
ра. Нечто подобное произошло и с концепцией Куна. Но сейчас
по прошествии времени пора очистить его портрет от следов
минувших боев и посмотреть на его работу как бы с некоторого
расстояния. Именно с этого мы и начнем данную главу. Однако,
оценивая вклад Куна в философию науки, нельзя не подумать о
перспективах дальнейшего развития его представлений. Более
того, именно в свете дальнейших перспектив и проступают доста­
точно четко контуры того, что именно он сделал. Фундамент мож­
но оценить только в предвидении того, каким будет здание.
В развитии многих научных дисциплин явно проглядывает
следующая закономерность: все начинается с утилитарного от­
ношения к объекту и с накопления чисто рецептурных знаний
практического характера, и только на следующем этапе нас на­
чинает интересовать объект сам по себе, независимо от его пользы
или вреда для человека. Это отмечали многие очень крупные
ученые. Вот, например, отрывок из доклада Д.К. Максвелла,
сделанного 15 сентября 1870 года: «Большой шаг вперед был
сделан в науке тогда, когда люди убедились, что для понимания
природы вещей они должны начать не с вопроса о том, хороша ли
вещь или плоха, вредна или полезна, но с вопроса о том, какого
она рода и сколь много ее имеется. Тогда впервые было признано,
что основными чертами, которые нужно познать при научном
исследовании, являются качество и количество»1. Максвелл явно
оценивает указанный шаг как некоторую научную революцию.
Нечто аналогичное пишет Э. Дюркгейм, обсуждая вопрос
о возникновении социологии. Отдавая честь создания этой нау­
ки О. Конту, он продолжает: «Конечно, в известном, очень ши­
роком, смысле слова размышление о предметах политической и
социальной жизни началось еще задолго до XIX века... Но все
эти различные исследования отличались одной существенной чер­
той от того, что означает слово "социология". Действительно,
они ставили себе задачей не описать и объяснить общества та­
кими, каковы они в данный момент на деле или каковы они бы­
ли на деле, а исследовать, чем должны быть общества, как они
должны сорганизоваться, чтобы быть по возможности совер-
1
Максвелл Д.К. Статьи и речи. — М., 1968. С. 6.
Наука как куматоид 253
шенными. Совсем иную цель ставит социология, изучающая
общества только для того, чтобы их познать и понять, подобно
тому как физик, химик, биолог изучают физические, химические
и биологические явления»2.
Дюркгейм ссылается на физику и химию в их уже достаточ­
но развитом состоянии, однако в своей истории эти дисциплины
прошли примерно тот же путь, что и социология. Вот известное
высказывание одного из основателей химии как науки Р. Бойля:
«Химики до сих пор руководствовались чересчур узкими прин­
ципами, не требовавшими особенно широкого умственного кру­
гозора; они усматривали свою задачу в приготовлении лекарств,
в извлечении и превращении металлов. Я смотрю на химию с
совершенно другой точки зрения; я смотрю на нее не как врач,
не как алхимик, а как должен смотреть на нее философ »з. Очень
похожее рассуждение мы находим и у Ньютона на первых же
страницах предисловия к первому изданию «Математических
начал натуральной философии». Противопоставляя свою работу
практической механике, он пишет: «Мы же рассуждаем не о ре­
меслах, а о философии, и пишем не о силах, заключенных в ру­
ках, а о силах природы...»4. Философия в данном контексте вы­
ступает, вероятно, как образец описания природы как таковой
безотносительно к практическим рецептам. В довершение при­
ведем пример из совсем другой области. Основателем научного
почвоведения считается В.В. Докучаев. При этом одна из основ­
ных его заслуг по всеобщему признанию в том, что он преодолел
чисто утилитарный подход к почве и стал рассматривать ее как
особое тело природы. Докучаев писал: «Несомненно, изучать дан­
ное явление, данный предмет природы с одной только утили­
тарной точки зрения всегда было и будет величайшей ошибкой,
ибо и явления и тела существуют в природе совершенно незави­
симо от нас»5.
Ньютон, Бойль, Докучаев — это крупнейшие революционе­
ры в истории науки. При этом сделанное ими не сводится только
к конкретным результатам в их области, их переворот связан с
принципиально новой методологической установкой на изуче­
ние природы как таковой, на изучение некоторого естественного
2
Дюркгейм Э. Социология и социальные науки //Метод в науках. — СПб.,
1911. С. 226.
зДжуа М. История химии. — М., 1968. С. 87.
4
ГригоръянА.Т., Зубов В.П. Очерки развития основных понятий механики.
— М., 1962. С. 12. Я беру эту цитату у Зубова, т. к. в переводе А.Н. Крылова слово
«философия» заменено на «физика».
s Докучаев В.В. Сочинения. Т. I. — М.-Л., 1949· С. 153·
254 Глава IX

объекта. Но аналогичную революцию, по моему убеждению, со­

вершил и Т. Кун в философии науки. Долгое время работы в
этой области имели в основном логико-методологический ха­
рактер. Это относится, в частности, и к идеям Венского кружка,
и к «Логике научного исследования» К. Поппера. Вот характер­
ное место, иллюстрирующее то, что я хочу сказать: «Мы не
должны, — пишет Поппер, — требовать возможности вьщелить
некоторую научную систему раз и навсегда в положительном
смысле, но обязаны потребовать, чтобы она имела такую логи­
ческую форму, которая позволяла бы посредством эмпирических
проверок вьщелить ее в отрицательном смысле: эмпирическая
система должна допускать опровержение путем опыта»6.
Обратите внимание, все здесь выдержано в модальности дол­
женствования: «мы не должны», мы «обязаны», «эмпирическая
система должна». Разве не напоминает это тот период социаль­
ных исследований, который, согласно Дюркгейму, предшество­
вал возникновению научной социологии? Заслуга Т. Куна, неза­
висимо от того, осознавал он это или нет, прежде всего в том,
что он перешел в исследованиях науки от модальности должен­
ствования к модальности существования, прочертив тем самым
границу между методологией и философией науки. Куна инте­
ресует не то, как должен работать ученый, а то, как он фактиче­
ски работает и в силу каких обстоятельств работает именно так,
а не иначе. Я полагаю, что только с этого момента мы и можем
говорить о возникновении философии науки в полном смысле
этого слова.
Итак, первое, что сделал Кун и что в исторической ретро­
спективе уже является революцией, — это подход к науке как к
естественному объекту. Но этот объект надо было еще вьщелить
и представить для исследования как некоторую целостность, ибо
совершенно неясно, о чем именно идет речь, когда произносят
слово «наука». Вспомним достаточно известную в свое время книгу
Дж. Бернала «Наука в истории общества»7. Бернал во введении
отказывается дать какое-либо определение науки и только пере­
числяет ее «аспекты»: 1. Наука — это социальный институт; 2. На­
ука — это метод; 3· Наука — это накопление научных традиций;
4- Наука —- это важный фактор поддержания и развития произ­
водства; 5· Наука — это один из наиболее сильных факторов
формирования убеждений и отношения к миру и человеку. Так
что же такое наука? Объект исследования нельзя задавать чисто
6
Поппер К. Логика и рост научного знания. — М., 1983. С. 63.
7 Бернал Дж. Наука в истории общества. — М., 1956.
Наука как куматоид 255
функционально. Об этом тоже свидетельствует история науки.
Например, заслуга Докучаева в развитии почвоведения состояла,
помимо уже указанного, в том, что он отказался от функциональ­
ного определения почвы как пахотного слоя, как того, что па­
шут, и выделил почву морфологически. Именно этот принципи­
альный шаг сделал и Кун, построив первую модель науки.
До Куна никакой модели не было. Философы науки или,
точнее, методологи говорили о научных теориях, о научных ме­
тодах, о научных открытиях, но не о науке. Методы и теории
создавал ученый, он осуществлял эксперименты, делал откры­
тия, он создавал «науку». «Наука» была чем-то внешним по от­
ношению к ученому, она была объектом его действий, продук­
том его творческой деятельности. Сам он при этом оставался в
полной тени. Это и понятно, если стоять на позициях методоло­
гии: методолог строит методы и вовсе не собирается изучать са­
мого себя. Кун в корне меняет ситуацию, ибо «нормальная» нау­
ка, с его точки зрения, — это сообщество ученых, объединенных
в своей работе некоторой достаточно сложной социальной про­
граммой, так называемой парадигмой. Не будем придираться к
неопределенности этого термина, он сделал свое дело, от него
теперь можно и отказаться. Важно, что не ученый как свобод­
ный творец делает науку, наоборот, она в значительной степени
«делает» его. Ученый социально запрограммирован в своих дей­
ствиях, он — это просто некоторый материал, на котором живут
социальные программы. В. Гейзенберг очень ярко высказался по
этому поводу: «Бросая ретроспективный взгляд на историю, мы
видим, что наша свобода в выборе проблем, похоже, очень неве­
лика. Мы привязаны к движению нашей истории, наша жизнь
есть частица этого движения, а наша свобода выбора ограниче­
на, по-видимому, волей решать, хотим мы или не хотим участ­
вовать в развитии, которое совершается в нашей современности
независимо от того, вносим ли мы в него какой-то свой вклад
или нет»8.
Итак, Т. Кун сделал два тесно связанных и принципиальных
шага в развитии философии науки. Первое — он подошел к науке
как к естественному объекту, противопоставив тем самым фило­
софию науки и методологию. Второе — он построил первую мо­
дель науки как естественного объекта, включив в состав науки
тех, кто в ней работает. В число последних, естественно, попадают
и сами методологи. Это главное, и это надо видеть за всеми де­
талями, неточностями и недоделками, которыми, неизбежно,
8
Гейзенберг В. Шаги за горизонт. — М., 1987. С. 227.
256 Глава IX

пестрит концепция Куна. Уже этого достаточно, чтобы считать

Куна фактическим основателем философии науки. Для этого у
нас не меньшие основания, чем для того, чтобы считать О. Конта
основателем социологии или В.В. Докучаева основателем науч­
ного почвоведения.
Но Кун сделал еще один принципиальный шаг. По сути де­
ла, он обрисовал нам в общих чертах перспективу дальнейших
исследований. Если наука — это некоторая сложная программа,
в рамках которой функционирует научное сообщество, то зада­
ча, очевидно, должна состоять в том, чтобы выявить способ бы­
тия и строение этой сложной программы, выявить ее составляю­
щие и связи между ними. Кун и сам начал двигаться именно в
этом направлении, введя понятие о дисциплинарной матрице.
Дальше он не пошел. Удивительно, что не пошли дальше и все
многочисленные критики Куна, которые неоднократно указыва­
ли на многозначность и неопределенность термина «парадигма».
Избыток критицизма присущ, как правило, тем, кто не способен
к собственному движению. У творцов нет на это времени.
В целях дальнейшего развития модели Куна полезно, как
нам представляется, ее обобщить и посмотреть на науку с более
широкой точки зрения. К какому классу явлений можно отнести
науку? Мы говорим, например, что молния — это электрический
разряд, что звук — это упругие волны, что теплота — это беспо­
рядочное движение образующих тело частиц... Очевидно, что
утверждения такого рода всегда означали некоторый сущест­
венный шаг в развитии той или иной научной области. Можно
ли сформулировать нечто аналогичное и применительно к са­
мой науке? В свете всего изложенного можно сказать, что наука —
это социальный куматоид, и Кун фактически впервые предста­
вил ее именно таким образом.
Получаем ли мы что-либо новое, обобщив модель Куна и вве­
дя представление о социальных куматоидах? Я полагаю, что
главное в следующем. Во-первых, мы имеем теперь возможность
построить однородную модель науки, модель, состоящую из од­
нотипных элементов. Можно выделять в науке знания, теории,
методы, приборы, проблемы и задачи, формальный аппарат,
картину мира или онтологию, идеалы и нормы... Все это, одна­
ко, социальные куматоиды, и надо их теперь в конечном итоге
свести к социальным эстафетам и их связям, ибо, если у Демо­
крита были только атомы и пустота, то у нас только эстафетные
структуры и ничего больше. Во-вторых, если у Куна мы имели
дело с одной или несколькими в основном вербализованными
программами (парадигма или дисциплинарная матрица), то с вве-
Наука как куматоид 257
дением эстафетных механизмов количество таких программ не­
измеримо возрастает, и ученый неожиданно приобретает свобо­
ду выбора, что является очень важной предпосылкой мышления
и творчества. В-третьих, явление осознания и вербализации эс­
тафетных программ и влияние этой вербализации на развитие
науки входит теперь в задачу нашего анализа, а это означает,
что мы должны рассматривать науку как систему с рефлексией,
т. е. как систему, которая постоянно строит описания своих соб­
ственных действий?.

/ДИСЦИПЛИНАРНАЯ МАТРИЦА
Вводя понятие парадигмы или дисциплинарной матрицы, Кун
рисовал картину науки очень крупными мазками, как рисует ху­
дожник отдаленный предмет. Может быть, только благодаря
этому он и сумел, не закопавшись в деталях, построить свою мо­
дель, в которой схвачено самое главное, схвачено то, что наука —
это социальный куматоид. Задача дальнейшего исследования,
несомненно, должна состоять в том, чтобы существенно детали­
зировать картину, выявляя все многообразие программ, которые
определяют деятельность ученого. Куну, как мне представляет­
ся, этого сделать не удалось. Это не обвинение. Уверен, что ана­
лиз науки с указанной точки зрения, т. е. с целью выделения ос­
новных входящих в ее состав программ, — это задача крайне
сложная и очень далекая от окончательного решения. У нас нет
пока ни классификации программ, ни представлений о типах и
механизмах их взаимодействия. Философия науки стоит пока
только на пороге того здания, которое следует осмотреть и запе­
чатлеть в «чертежах». И здесь мы должны идти рука об руку с
историками науки, перед которыми в свете указанной задачи
тоже открываются новые горизонты. Кстати, одна из заслуг Куна
состоит в том, что он заложил основы синтеза исторических
и философских исследований науки.
В данной работе я, разумеется, ни в коем случае не претен­
дую даже на грубый черновик эстафетной структуры науки в це­
лом или даже каких-то ее разделов. Моя задача — дать отдель­
ные иллюстрации такого анализа, более детального, чем у Куна.
Рассмотрим с этой точки зрения его дисциплинарную матрицу,
с помощью которой он пытается конкретизировать свое пред­
ставление о парадигме. Мне хочется подчеркнуть при этом, что
9 Степин B.C., Горохов ВТ., Розов МЛ. Философия науки и техники. — М.,
1996. С. 162-174·
258 Глава IX

я вовсе не собираюсь критиковать Куна. Он сделал свое дело, но

нам нужно идти дальше.
В состав дисциплинарной матрицы Кун включает следую­
щие четыре элемента:
1. «Символические обобщения» типа второго закона Нью­
тона, закона Ома, закона Джоуля-Ленца и т. д. Кун отмечает, что
не всегда такие обобщения получают форму математических
выражений, нередко они выражаются словами: «элементы соеди­
няются в постоянных весовых пропорциях», «действие равно про­
тиводействию» .
2. «Метафизические парадигмы», примерами которых мо­
гут служить общие утверждения такого типа: «Теплота пред­
ставляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело»
или «Все воспринимаемые нами явления существуют благодаря
взаимодействию в пустоте качественно однородных атомов».
3- Ценностные установки, принятые в научном сообществе
и проявляющие себя при выборе направлений исследования,
при оценке полученных результатов и состояния науки в целом.
4- Образцы решений конкретных задач и проблем, с кото­
рыми неизбежно сталкивается уже студент в процессе обучения.
Этому элементу дисциплинарной матрицы Кун придает особое
значение, ссылаясь при этом на концепцию неявного знания
М. По лани.
Первое, что бросается в глаза при анализе дисциплинарной
матрицы, — это отсутствие какого-либо единого принципа при
ее построении. Странно, например, что в качестве последнего эле­
мента дисциплинарной матрицы Кун рассматривает образцы
решений конкретных задач, т. е. не сами программы, а одну из
форм их существования. Но ведь в виде образцов могут сущест­
вовать программы самого разного типа. Огромное количество
навыков экспериментальной работы существует только в виде
непосредственных образцов. Каждая теория может быть образцом
для построения других теорий. Так, например, известный фи­
зик-теоретик Пьер Фейе пишет о квантовой электродинамике:
«Данная теория, удивительно хорошо согласующаяся с экспе­
риментом, послужила моделью при разработке теорий, описы­
вающих как слабое, так и сильное взаимодействие»10. Кстати,
ценностные установки научного сообщества, которые Кун выде­
ляет в качестве отдельного элемента своей матрицы, тоже в ос­
новном существуют на уровне образцов предпочтений. Я не ду­
маю, что когда-либо будут вербализованы образцы простоты
10
Фейе П. Суперсимметрия и объединение фундаментальных взаимодейст­
вий //Физика за рубежом. Серия А. — М., 1989. С. 119.
Наука как куматоил 259
или красоты теории. Таким образом, Кун не различает содержа­
ние программ и способ их существования.
Бросается в глаза и то, что, говоря об образцах, Кун допус­
кает сильное упрощение. Одно дело, например, наблюдая экспе­
римент в лаборатории, повторить его затем без всяких промежу­
точных записей или актов коммуникации, другое — решить
математическую задачу по образцу другой задачи, решение ко­
торой записано. Древние математические рукописи представля­
ли собой списки задач с решениями. Выше об этом уже шла
речь. Происходило следующее. Допустим, что в задаче-образце
требовалось определить площадь квадрата со стороной, равной
ίο, а в качестве решения записывалась процедура перемноже­
ния 10 на ίο. Такая в буквальном смысле задача могла в прин­
ципе никогда не повториться, но если встречалась задача, где
стороны квадрата равнялись 35> ее можно было решить по об­
разцу, умножив на этот раз 35 на 35· Очевидно, однако, что ре­
шение исходной задачи здесь записано, образец определенным
образом вербализован. Использовать в обоих случаях один и тот
же термин «образец» — это значит смешивать непосредствен­
ные образцы поведения, реализация которых и образует соци­
альные эстафеты, с некоторыми особыми формами вербализа­
ции, с опосредованными эстафетами.
В предыдущей главе мы отмечали, что вербализованные
образцы можно воспроизводить двояким образом, либо как об­
разцы, либо как инструкции. Допустим, у нас есть описание ка­
кого-либо эксперимента по измерению скорости света, напри­
мер эксперимента Физо. Если мы используем это описание для
того, чтобы воспроизвести еще раз этот эксперимент, то описа­
ние выступает как инструкция. Но можно по образцу экспери­
мента Физо построить установку для измерения скорости звука,
что и сделал в свое время физик Кениг в Париже11. Но что озна­
чает в данном случае «по образцу»? Кениг имел перед собой то
же самое описание, но вовсе не воспроизводил эксперимент Фи­
зо, а строил новый, но аналогичный эксперимент. Он, конечно,
действовал по образцу, но это был не непосредственный обра­
зец, а опосредованный.
Вернемся опять к примеру с образцами решенных задач.
Здесь мы имеем ту же ситуацию, как и с экспериментом Физо.
Перед нами описание решения именно данной конкретной за­
дачи, однако если мы с помощью этого описания решаем дру­
гую, но аналогичную задачу, то описание выступает либо в роли
11
МахЭ. Научно-популярные очерки. — СПб., 1909. С. 49·
260 Глава IX

особого «образца», либо в роли инструкции. Можно, например,

по образцу вычисления площади одного квадрата вычислить
площадь другого, а можно попробовать вычислить площадь
прямоугольного четырехугольника. Интересно, правда, что в даль­
нейшем очень часто происходит изменение способа вербализа­
ции, и мы вместо примеров с решениями формулируем именно
инструкцию типа «площадь квадрата равна произведению его
сторон». Но это тогда, следуя Куну, надо отнести уже к «симво­
лическим обобщениям», т. е. в другой раздел дисциплинарной
матрицы.
Итак, надо различать содержание программ и способ их су­
ществования. Хотя, строго говоря, нельзя сказать, что одна и та
же программа может существовать и на уровне словесных инст­
рукций, и на уровне непосредственных образцов. Выше уже было
показано, что вербализация меняет содержание, ибо отдельно
взятый непосредственный образец не задает четкого множества
возможных реализаций. И тем не менее между такими про­
граммами есть существенная преемственность. При перестройке
механизмов памяти основные элементы содержания остаются
инвариантными.
Перейдем к так называемым «метафизическим парадиг­
мам». В качестве примера Кун приводит такие утверждения:
«теплота представляет собой кинетическую энергию частей, со­
ставляющих тело»; «все воспринимаемые нами явления сущест­
вуют благодаря взаимодействию в пустоте качественно однород­
ных атомов». Утверждая, что наука — это социальный куматоид,
мы, вероятно, формулируем именно метафизическую парадигму
в понимании Куна. Но вернемся к примеру с атомистикой. Ни
один человек не поймет этого утверждения, если у него нет об­
разцов объяснения тех или иных явлений с опорой на атомную
гипотезу. Поэтому для современного человека даже с обыкновен­
ным школьным образованием за приведенной фразой «скрыва­
ются» образцы построения атомных моделей газа, жидкости,
твердого тела. Это примерно так, как за правилом буравчика
Максвелла «скрываются» образцы открывания бутылок с по­
мощью штопора или образцы использования винтов и шурупов.
Правда, в первом случае речь идет об опосредованных, а во вто­
ром — о непосредственных образцах. Итак, за формулировкой Ку­
на опять-таки стоят образцы объяснения множества явлений.
Атомистика в любой ее форме относится к особому типу
программ, которые мы будем именовать конструкторами по
аналогии с одноименными детскими игрушками. Это програм­
мы практического или теоретического конструирования изу-
Наука как куматоид 261
чаемых явлений на базе заданных элементов и «правил» их объ­
единения. «Правила» при этом чаще всего существуют на уров­
не опосредованных образцов конструирования. Можно привести
огромное количество примеров различного типа конструкторов.
Пусть, например, нам надо сосчитать некоторое множество
предметов. Задача сводится к тому, что нам надо построить,
сконструировать соответствующее число. Благодаря наличию у
нас десятичной позиционной системы счисления, даже ребенок
способен это сделать, т. е. построить сколь угодно большое нату­
ральное число. А ведь этого конструктора не было даже у знаме­
нитого Архимеда.
Другой пример — это различные системы координат. Если вы
хотите зафиксировать положение тела в пространстве, вам надо
соответствующее место теоретически сконструировать. Вот что
пишет по этому поводу Герман Вейль: «С помощью понятия ко­
ординат мы конструируем пространство как континуум воз­
можных местоположений из многообразия всех возможных
действительных чисел, не менее свободно созданного нами.
Только так удается расставить "пространственные метки" также
и в пустом пространстве, окружающем Землю, что в особенности
необходимо для астрономии. Именно в этом, в этой проекции
случайно встречающегося действительного (Wirkliches) на
фон a priori возможного, полученного нами в некотором конст­
руктивном процессе, я вижу решающую отличительную черту
теоретической науки»12.
Последняя фраза Вейля подчеркивает тот факт, что конст­
руктор очень часто существует в тесной связи с другими про­
граммами. Для того чтобы начать теоретически конструировать
какое-либо явление, надо это явление выделить: выделить мно­
жество, которое мы хотим сосчитать, выделить предмет, место­
положение которого надо определить. Надо, следовательно,
иметь и еще какую-то программу. В простейшем случае, вероят­
но, программу распознавания. Вот тут и происходит проекция
«случайно встречающегося действительного (Wirkliches) на
фон a priori возможного, полученного нами в некотором конст­
руктивном процессе».
Но чаще всего речь идет о том, чтобы сконструировать объ­
ект, обладающий определенными свойствами. Мы строим кине­
тическую модель газа, чтобы объяснить его «поведение» в разных
условиях, его упругость, обратную пропорциональность объема
и давления, температуру и т. п. Мы строим модель кристалла,
12
Вейль Г. Математическое мышление. — М., 1989. С. 6ι.
262 Глава IX

чтобы объяснить его геометрические характеристики. Но свой­

ства предметов должны быть выявлены и зафиксированы в рам­
ках каких-то программ. Назовем их предварительно, не настаивая
на этом вообще-то занятом термине, программами атрибуции.
Не исключено, что связь этих программ заложена глубоко в ма­
териальной практике человека, в образцах связи потребления и
производства. С одной стороны, мы испокон веков конструируем
и создаем хижины, дома, машины и т. п., а с другой, их исполь­
зуем. Отсюда и возникает потребность либо знать, как предмет
устроен, если мы знаем способ его использования, либо знать
его свойства, т. е. способ использования, если задана его конст­
рукция. Наша потребность в этом тоже определяется наличием
определенных образцов. Иными словами ситуации производства
и потребления образуют определенную монтажную схему, в рам­
ках которой организуются различные процедуры исследования
и их результаты.
Итак, «метафизические парадигмы» Куна — это множество
различных комплексных программ, которые еще нуждаются в
дальнейшей классификации. В какой-то степени Кун это пони­
мает. «Если бы мне пришлось переписать теперь книгу заново, —
пишет он,- я бы изобразил такие предписания как убеждения в
специфических моделях и расширил бы категориальные модели
настолько, что бы они включали так же более или менее эври­
стические варианты: электрическую цепь можно было бы рас­
сматривать как своего рода гидравлическую систему, находя­
щуюся в устойчивом состоянии; поведение молекул газа можно
было бы сопоставить с хаотическим движением маленьких упру­
гих бильярдных шариков»^.
Обратите внимание, Кун именует свои «метафизические па­
радигмы» предписаниями и связывает их с определенными моде­
лями. Ну, еще один шаг, и он ввел бы понятие конструктора. Что же
касается «эвристических вариантов», то речь, вероятно, должна
идти о формировании еще более сложной комплексной про­
граммы: атомистический конструктор, например, начинает взаимо­
действовать с механикой, и в кинетическую теорию газа врывает­
ся поток соответствующих достаточно разнообразных программ,
связанных с исследованием движения упругих шаров. Кун по­
чему-то не заметил, что реализация его плана в данном случае
приводит к сложной комбинации программ, которую уже никак
нельзя свести к «метафизической парадигме» в его понимании.
В частности, в данном случае из механики в атомистику в пер-
!
з Кун Т. Структура научных революций. — M., 1975- С. 231-232.
Наука как куматоил 263
вую очередь проникают так называемые «символические обоб­
щения», представляющие собой уже другой элемент дисципли­
нарной матрицы.
Перейдем к его рассмотрению. В качестве примеров «сим­
волических обобщений» Кун приводит первый закона Ньютона,
закона Ома, закон Джоуля-Ленца и т. п. Не так уж трудно пока­
зать, что мы имеем здесь дело с очень сложной программой.
Рассмотрим совсем, казалось бы, простой случай. Всем известно
символическое выражение для скорости равномерного движе­
ния: V=S/T. Но это выражение не имеет никакого смысла, если
мы не умеем измерять указанные величины: путь, время, ско­
рость. И очевидно, что нельзя делить путь на время, ибо опера­
ция деления — это операция над числами. Мы имеем здесь
связь, по крайней мере, двух типов программ: первое — это про­
граммы измерения, второе — программы арифметики. Измери­
тельные программы, вообще говоря, достаточно сложны, но мы
здесь максимально упростим ситуацию. Измерение, как и счет,
предполагает наличие некоторого конструктора, в рамках кото­
рого мы должны для данной величины построить определенное
рациональное число. Но результат измерения — это не число, а
знание, которое связывает измеряемую величину с числом и со­
ответствующим эталоном. Для того чтобы применить программы
арифметики, мы должны осуществить некоторую переориента­
цию и перейти от числа в его связи с измерительными програм­
мами к числу как объекту арифметики. Назовем это операцией
инверсии. Надо отметить, что соответствующая программа от­
сутствовала, например, в эпоху Галилея, и он поэтому вообще не
пользовался приведенной выше формулой. Формулу эту вводит
впервые Леонард Эйлер, объясняя, что она не бессмысленна,
ибо мы делим не путь на время, а отвлеченные числа. Операция
инверсии очень распространена в познании. Она, например, как
правило, имеет место при использовании математики в других
областях знания.
А не напоминает ли все это уже знакомую нам структуру?
Говоря о «метафизических парадигмах», мы конструировали
атомную модель газа, а затем связывали эту модель с програм­
мами механики. Теперь мы говорим о конструировании рацио­
нальных чисел для некоторых непосредственно данных величин
и связываем эти величины с программами арифметики. Конеч­
но, речь идет о конструкторах разного типа, хотя, строго говоря,
это еще надо убедительно показать. Механизм связи программ
тоже, вероятно, разный. Но изоморфизм обоих структур броса­
ется в глаза. Какие же у нас основания рассматривать их как
разные элементы дисциплинарной матрицы?
264 Глава IX

К этому можно добавить, что измерение связано с теорети­

ческим конструированием еще в одном отношении. Для того
чтобы измерять, мы должны теоретически сконструировать из­
меряемую величину. Нам надо ответить на вопросы: а что такое
длина, объем, температура, скорость и т. д. На эти вопросы мы
тоже часто отвечаем с опорой на тот или иной теоретический
конструктор. Но, как ни странно, один из таких ответов Кун от­
носит к «метафизическим парадигмам». «Я здесь имею в виду, —
пишет он, — общепризнанные предписания, такие, как: теплота
представляет собой кинетическую энергию частей, составляю­
щих тело»1«.
Становится ясно, что за выделенными Куном элементами
дисциплинарной матрицы кроются очень сложные программы,
иногда изоморфные по своей структуре, иногда совпадающие в
отдельных своих составляющих. Похоже, что Кун берет за осно­
ву своей типологии не программы и образуемые ими структуры,
а ситуативно различные формы вербализации отдельных эле­
ментов этих программ.

о СНОВНЫЕ ГРУППЫ
НАУЧНЫХ ПРОГРАММ
Можно ли усовершенствовать дисциплинарную матрицу Куна?
Думаю, что да. Попробуем, однако, максимально упростить на­
шу задачу. Как уже было сказано, мы не претендуем в данной
работе на выявление всего многообразия научных программ. Не
будем мы говорить и об эстафетной структуре конкретных науч­
ных дисциплин. Продвинуться вперед можно и на пути выделе­
ния основных групп научных программ, отличающихся друг от
друга по своим функциям в составе науки.

1. Функции программ, их строение

и содержание
Начнем с нескольких предварительных замечаний. Думаю, что
философию науки вообще не должны интересовать отдельные
программные индивиды, нам нужны не индивиды, а виды или
типы программ и их объединения в более крупные комплексы.
Можно, например, говорить о программах измерения или о про­
граммах распознавания предметов. Действуя по образцам, мы
ч Кун Т. Структура научных революций. С. 231.
Наука как куматоид 265
распознаем предметы в нашей квартире, родственников и зна­
комых, природные объекты, которые нас окружают, например,
виды животных, растений, минералов, горных пород. Очевидно,
что содержательно программа распознавания стола отличается
от программы распознавания стула, но, полагаю, что с функ­
циональной точки зрения их можно отнести к одному виду про­
грамм. Существуют вербализованные программы диагностики
типа биологических определителей. От программ непосредст­
венного распознавания они отличаются по своему строению, но
функционируют они аналогичным образом, и их, вероятно,
можно отнести к тому же виду. Мы при этом ни в коем случае не
должны ставить перед собой задачу вербализации программ,
т. е. задачу выявления их содержания, ибо это дело не философа
науки, а самого ученого. Не следует также предполагать, что
программа распознавания стола или стула — это нечто элемен­
тарное. Мы уже отмечали, что отдельно взятые образцы не зада­
ют никакого четкого множества возможных реализаций, образцы
и эстафеты существуют только в рамках эстафетного универсума.
Приведем еще один пример. В 1913 году Хевеши и Панет
открыли метод меченых атомов, экспериментальный метод, по­
лучивший затем широкое распространение в самых различных
исследованиях. Но в науке и до этого существовало огромное
количество экспериментальных методик, очень похожих на ме­
тод меченых атомов, хотя и совсем иных в плане конкретной
технологии. Сюда можно причислить, например, кольцевание
птиц с целью наблюдения за их перелетом, мечение муравьев в
муравейнике с целью проследить судьбу отдельного муравья, бу­
тылки с записками в океане для составления карты морских тече­
ний, ионизацию объема газа в трубе с целью измерения скорости
потока... Список можно продолжать очень долго, но и приве­
денные примеры показывают, что во всех этих случаях речь идет
о постановке меток с целью облегчить распознавание, облегчить
идентификацию объекта, перемещение которого мы хотим про­
следить. Впрочем, метить можно не только объект, но и его по­
ложение в пространстве. Так, например, Ч. Дарвин, наблюдая за
движением растений, приклеивал к проросткам стеклянную
нить с крошечным сургучным шариком на конце и через равные
промежутки времени отмечал тушью на стекле проекцию этого
шарика, полученную из некоторой неподвижной точки. И здесь
тоже используется постановка меток.
Думаю, что во всех этих случаях можно говорить об одном
и том же типе программ, об одной и той же монтажной схеме,
которая реализуется на материале разных технологий постановки
266 Глава IX

меток, на материале разных по содержанию, но функционально

эквивалентных программ. А образцы-предки этой методики на­
до, вероятно, искать в далекой древности, когда первобытный
охотник заламывал ветку на тропе, чтобы не сбиться с дороги,
или определял направление течения реки по брошенной в воду
щепке. Образцы подобного рода с детства у каждого в сознании,
ибо они буквально пронизывают нашу жизнь. Мы живем в окру­
жении меток, которые сами постоянно ставим. Это номера домов
и квартир, автомашин и троллейбусных маршрутов, это метки на
вещах, сдаваемых в прачечную, это номера на майках спортсме­
нов... Маленькие дети, прыгая на песке, уже ставят черту, чтобы
отметить дальность прыжка.
Приведенные примеры показывают, что научную програм­
му, отвлекаясь от ее содержания, можно характеризовать с точ­
ки зрения ее функций в составе науки и с точки зрения ее строе­
ния. Программы распознавания или диагностики, например,
могут входить в состав знания. Там они, в частности, могут вы­
ступать как программы референции. Это их функциональная
характеристика. Знание, следовательно, можно рассматривать
как некоторую монтажную схему, которая реализуется на разных
по содержанию, но функционально эквивалентных программах
референции и репрезентации. В качестве монтажной схемы, как
уже было показано, выступают здесь образцы коммуникации.
Очевидно, что социальные эстафеты непосредственного распозна­
вания отличаются от определителей видов растений или грибов
своим строением, как вообще отличаются непосредственные эс­
тафеты от опосредованных, но на первых шагах анализа на это
можно не обращать внимания. Метод постановки меток пред­
ставлен множеством различных технологий, но функционально
он, как правило, решает задачу идентификации, а с точки зре­
ния строения представляет собой эстафету на других функцио­
нально эквивалентных эстафетах. В дальнейшем мы будем в ос­
новном интересоваться прежде всего функциями, объединяя в
одну группу программы, очень разные по своему содержанию
и строению.
Нам представляется, что в составе науки можно выделить
следующие группы программ, отталкиваясь, прежде всего, от их
функциональных характеристик, ι) Программы получения зна­
ния. В их состав входят методические программы, программы
конструирования (конструкторы) и методологические програм­
мы. 2) Программы систематизации полученных знаний, кото­
рые мы будем называть коллекторскими программами^, з) Цен-
»s Степин B.C., Горохов ВТ., Розов МЛ. Философия науки и техники. С. 99-104.
Наука как куматоид 267
ностные или аксиологические программы. Рассмотрим в общих
чертах первые две группы. Аксиологические программы мы рас­
сматривать не будем, т. к. это непосредственно не связано с про­
блемами эпистемологии.

2. Программы получения знания

Методические программы — это конкретные программы по­
строения знания с указанием необходимых процедур. Сюда вхо­
дит: огромное количество непосредственных образцов тех или
иных экспериментов, представленных со всеми их технологиче­
скими деталями; вербализованные образцы экспериментальных
процедур и решений задач; методы исследования в форме инст­
рукций. Бросается в глаза огромное разнообразие методических
программ. Это методы измерения тех или иных величин или ме­
тоды их расчета, методы распознавания (диагностики) тех или
иных объектов, методы анализа состава изучаемых объектов,
например методы аналитической химии. Одни методы проблем­
но ориентированы, т. е. нацелены на получение знания заданного
типа. Таковы методы измерения. Другие не имеют жесткой про­
блемной ориентации и могут служить для решения разных за­
дач. Так, например, для изучения жизни муравьев строят искус­
ственный муравейник со стеклянными стенками. Мы при этом
можем видеть, что происходит внутри муравейника, но это еще
не определяет конкретных задач исследования. Использование
микроскопа или телескопа тоже можно отнести к методам, не
имеющим жесткой проблемной ориентации.
Все это многообразие трудно поддается классификации.
В первом приближении здесь можно выделить три типа про­
грамм: экспериментальные программы, программы наблюде­
ния (использование стеклянного муравейника или микроскопа)
и программы расчета, предполагающие использование матема­
тики. Мы при этом отвлекаемся от структурной неоднородности
этих программ и от того, что, строго говоря, они не существуют
изолированно вне программ другого типа, т. е. вне сложных про­
граммных комплексов, о которых мы говорили выше.
В частности, большинство методических программ не суще­
ствует без программ конструирования, т. е. без такого программ­
ного образования, как конструктор. Вспомним эксперимент Лавуа­
зье, доказывающий, что вода состоит из кислорода и водорода.
В целом перед нами некоторая методическая программа, неко­
торый непосредственный или вербализованный образец, который
можно воспроизводить. Но ведь совершенно очевидно, что экс­
периментальная ситуация возникла не сама по себе, не как слу-
268 Глава IX

чайное стечение обстоятельств, она была предварительно скон­

струирована, был построен, а затем реализован определенный
проект. Во-первых, Лавуазье уже знал, что химические вещества
состоят из некоторых исходных элементов. Во-вторых, он явно
предполагал, что вода содержит кислород, и что последний при
нагревании вступает в реакцию с железными опилками. Об этом
свидетельствует и конструкция самого эксперимента и его вы­
вод, согласно которому вода состоит из водорода и кислорода.
Обратите внимание, эксперимент можно было бы описать и по
такой схеме: мы делали то-то и то-то и получили такой-то ре­
зультат. А непосредственным результатом был водород и окись
железа. Утверждение о составе — это уже некоторая конструк­
ция, призванная объяснить непосредственный результат.
В науке мы сталкиваемся с огромным количеством различ­
ных программ конструирования. Примеры мы уже приводили
выше. Это и конструирование чисел, без чего невозможны счет и
измерение, и различные системы координат, без которых не­
возможно задать положение тела в пространстве. Это атомисти­
ка, позволяющая строить объяснения огромного количества фи­
зических и химических явлений. Это «силовой» конструктор в
статике, который позволяет нам оперировать с системами сил,
разлагая силы на составляющие, складывая их, перенося вдоль
линии действия и т. д. Способы конструирования иногда верба­
лизованы, но очень часто существуют на уровне образцов конст­
руирования репрезентаторов для тех или иных явлений, на уров­
не примеров их объяснения. При этом у нас есть образцы или
правила конструирования, но вовсе не указано, каким образом
получить репрезентатор для того или иного конкретного явления.
Вы можете знать, что все состоит из атомов, но это вовсе не оз­
начает, что вы тут же сумеете построить объяснение того, что газ
при расширении охлаждается. В геометрии Евклида доказатель­
ства основаны на преобразованиях чертежей. У нас есть образцы
таких преобразований, есть правила построения, но это вовсе не
означает, что у нас есть алгоритм для доказательства очередной
теоремы. Это, в частности, отличает конструкторы от методиче­
ских программ.
Перечисленные группы программ включают в себя, как мне
представляется, все элементы дисциплинарной матрицы Куна,
исключая только ценности. Перейдем к методологическим про­
граммам, которых у Куна нет. Эти программы носят эвристиче­
ский характер и представляют собой попытки использования в
рамках одной научной дисциплины опыта других научных дис­
циплин. Один из примеров методологического мышления мы
Наука как куматоид 269
уже обсуждали. Это попытка В.Я. Проппа построить морфоло­
гию сказки по образцу морфологии растений. Уже на этом при­
мере видно, что речь идет не об образцах деятельности, не об
образцах исследовательских процедур, а только об образце неко­
торого продукта, построенного в рамках совсем иной науки.
Путь к получению этого продукта еще надо найти, но образец
все же задает некоторый ориентир. Таким же образом возника­
ют методологические программы математизации или теорети-
зации науки, где в качестве образца выступает чаще всего физи­
ка. Выше мы видели, что и Ньютон, и Бойль опирались в своей
работе на образцы философии, которые задавали особый подход
к изучению природы, связанный с отказом от узких утилитарных
установок. Парадоксально, но, строя науку, они опирались на
образцы натурфилософии, которая по своим методам этой науке
противостояла.
Методологические программы разрушают жесткие границы
нормальной науки, о которой в основном говорит Кун, они, об­
разно выражаясь, выводят исследователя в межнаучное простран­
ство, где перед его взором разворачивается все многообразие
научных дисциплин, теорий, проблем, подходов. Это обогащает,
задает ориентиры, порождает аналогии, направляет на поиск ка­
тегориального изоморфизма разных областей знания. Выше мы
сами опирались на такой изоморфизм, сопоставляя физику с гу­
манитарными науками. Любая область знания поэтому — это не
замкнутая в себе «монада», лишенная окон, напротив, она все­
гда доступна «ветру» с широких научных просторов. И это каса­
ется не только естественнонаучных, но и гуманитарных дисцип­
лин. Вот что писал в 1930 году известный лингвист Н.С.Тру­
бецкой: «Современная фонология отличается прежде всего своим
последовательно структурным характером и систематическим
универсализмом, эпоха же, в которую мы живем, характеризует­
ся свойственной всем научным дисциплинам тенденцией к за­
мене атомистического подхода структуральным, а индивидуализ­
ма — универсализмом (разумеется, в философском смысле этих
терминов). Эта тенденция наблюдается и в физике, и в химии,
и в биологии, и в психологии, и в экономической науке, и т. д.
Следовательно, современная фонология — не изолированная нау­
ка. Она составляет часть широкого научного течения»16.
Более подробно мы рассмотрим методологические про­
граммы в разделе о механизмах новаций.

Цит. по: Бенвенист Э. Общая лингвистика. — M., 1974- С. 64.

270 Глава IX

3· Коллекторские программы
Нам представляется, что в рамках дисциплинарной матрицы
Кун не выделил целого класса программ, которые существенно
определяют как специфику науки в целом, так и ее дисципли­
нарную организацию. Речь идет о программах систематизации
знания. Давно известно, что разрозненные сведения о той или
иной области действительности еще не образуют научную дис­
циплину. Необходимо еще построение системы когерентных
знаний. Но если это так, то должны иметь место соответствую­
щие программы.
Начнем с примера. Известно, что знаменитый исследова­
тель Африки Давид Ливингстон в 1855 Г°ДУ открыл водопад
Виктория. Но так же известно, что этот водопад хорошо знали и
до него, и он имел даже свое название — Мосиоатунья1?. Так на­
зывали его местные жители. Что же открыл Ливингстон? От­
крыл уже открытое? Вопрос может показаться абсурдным, но он
хорошо показывает, что понятия «знать» или «открыть» имеют
разный смысл применительно к разным культурам и разным ис­
торическим этапам в развитии человечества. Для туземца знание —
это нечто передаваемое от отца к сыну или от соседа к соседу,
нечто существующее и воспроизводимое в рамках узкого сооб­
щества непосредственно общающихся друг с другом людей. Зна­
ние существует только в сфере непосредственной коммуникации.
В таких условиях водопад Виктория мог открываться и, вероятно,
открывался бесчисленное множество раз. Ливингстон открыл его
для науки, открыл раз и навсегда. И это вовсе не эгоцентризм
европейской культуры. Открыть для науки — это значит открыть
для человечества.
В чем же специфика научного открытия? Географы давно
решили этот вопрос применительно к открытию новых террито­
рий. Открытием называют первое посещение данной территории
представителями народов, владеющих письменностью, ее опи­
сание и нанесение на карту18. Обратим внимание на последнее:
все свои наблюдения географ связывает с картой. «Всякое геогра­
фическое исследование территории, — писал H.H. Баранский, —
если только оно является географическим не по одному назва­
нию, а по существу, исходит из карты уже существующей и при­
водит к дальнейшему дополнению и уточнению карты и всяче-
ν Ливингстон Д. Путешествия в Южной Африке. — М., 1956. С. 315·
18
Фрадкин Н.Г. Географические открытия и научное познание Земли. —
М., 1972. С. 15-16.
Наука как куматоил 271
скому обогащению ее содержания»^. Иными словами, карта
призвана суммировать все результаты региональных географи­
ческих исследований. Она выступает в этой своей функции как
коллекторская программа. Карты-рисунки небольших районов
появились, вероятно, уже у первобытного человека, но они иг­
рали роль ситуативных средств общения, и это вовсе не означа­
ло появления науки. Последняя появилась тогда, когда все кар­
ты свели воедино, и они стали функционировать как средство
общечеловеческой социальной памяти, как коллекторская про­
грамма географии.
Сказанное применительно к географии вполне можно рас­
пространить на научное познание вообще. Формирование науки —
это формирование механизмов глобальной, централизованной
социальной памяти, т. е. механизмов накопления и системати­
зации всех знаний, полученных и получаемых человечеством,
это формирование коллекторских программ. Эта сторона дела
давно замечена. «Потребность в знании, — писал Б.И. Ярхо, — есть
лишь бабушка науки. Матерью же является "потребность в со­
общении знаний"... Действительно, никакого научного познания
(в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наибо­
лее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмо­
циональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом.
Наука же есть рационализированное изложение познанного, ло­
гически оформленное описание той части мира, которую нам
удалось осознать, т. е. наука — особая форма сообщения (изло­
жения), а не познания»20.
С Ярхо, как нам кажется, нельзя согласиться полностью.
Верно ли, что не существует никакого научного познания в от­
личие от ненаучного? Ответ может быть только отрицательным.
Сам факт наличия коллекторских программ уже означает появ­
ление новых требований к процедурам получения знаний. Глав­
ное из этих требований — стандартизация. Она необходима, ибо
в противном случае отдельные результаты будут несопоставимы.
Наука требует поэтому описания образцов и формулировки
принципов исследования, ученый должен показать, как он при­
шел к тому или иному результату и почему он считает его ис­
тинным. Да, конечно, есть интуиция, фантазия, эмоциональный
тонус, но все это не принимается в расчет и полностью отфильт­
ровывается при записи в социальную память. Здесь все должно
1
? Баранский H.H., Преображенский А.И. Экономическая география. — М.,
1962. С. 5-
20
Ярхо Б.И. Методология точного литературоведения (набросок плана)
//Контекст. — М., 1984. С. 205.
272 Глава IX

быть отлито в стандартные, общепринятые формы. Поэтому та­

кие явления, как доказательство, обоснование, описание мето­
дики работы и т. п. — это необходимые особенности научного
познания, тесно связанные с коллекторскими программами.
Введение коллекторских программ придает модели науки
большую динамичность. Во-первых, систематизация знаний не­
избежно порождает дискуссию и научную критику. Может ли
это не сказываться на характере самого познания? Вспоминается
глубокая мысль К. Бэра, который непосредственно связывал
возникновение науки с задачами согласования разных точек
зрения. Наука, как он полагал, родилась в Александрии. С чем
это связано? «В Александрии, — писал Бэр — впервые родилась
критика. Уже стечение трех разных народов: египтян, греков и
евреев.., при разногласии прежних их понятий о предметах наук
должно было подать повод к происхождению критики. Но если
даже и не приписывать такой важности влиянию египетских
жрецов и евреев, которое и действительно обнаружилось несколь­
ко позже, то и тогда чрезвычайное накопление книг в Музее
естественно должно было вести к вопросу: чье же мнение осно­
вательнее? Соединение под одною кровлею совершенно незави­
симых мужей по разным отраслям наук долженствовало иметь
такое же действие»21.
Во-вторых, это порождает доказательство и обоснование.
Вот что пишет Б.Л. Ван дер Варден через сто с лишним лет после
Бэра, анализируя возникновение греческой математики: «В са­
мом начале, когда люди переживают первые радости открытий,
они занимаются задачами вроде следующих: как мне вычислить
площадь четырехугольника или круга, объем пирамиды или дли­
ну хорды или: как мне параллельно основанию разделить тра­
пецию на две равные части. Но это и будут как раз те задачи, ко­
торые решались в египетских и вавилонских текстах. И только
позже возникает вопрос: как мне всё это доказать?»22. Но в силу
каких причин осуществляется этот переход, каков его механизм?
Вот ответ Ван дер Вардена. «Этот вопрос (т. е. вопрос о доказа­
тельстве. — М. Р.), — пишет он, — становится основным именно
в то время, когда о достигнутых древней математикой результа­
тах, частью логически не увязанных, частью справедливых и ча­
стью ошибочных, узнает младшее поколение страстно любозна­
тельных чужеземцев. Во время Фалеса египетская и вавилонская
математика давно уже были мертвыми знаниями. Можно было
21
Бэр К. Взгляд на развитие наук //Избранные произведения русских есте­
ствоиспытателей первой половины XIX в. — М., 1959· С. 222.
22
Ван дер Варден БЛ. Пробуждающаяся наука. — M., 1959- С. 124.
Наука как куматоил 273
разобрать и показать Фалесу, как надо вычислять, но уже неиз­
вестен был ход рассуждений, лежащий в основе этих правил. От
вавилонян можно было узнать, что площадь круга равна зг2, а
египтяне уверяли, что она равна (8/9*2г)2. Каким же образом мог
Фалес отличить точные и правильные вычислительные форму­
лы от приближенных и ошибочных? Разумеется, при помощи
создания логически связанной системы»2з. Разве это не созвучно
тому, что пишет Бэр? В обоих случаях речь идет о согласовании
разных знаний. Следует, правда, отметить, что Ван дер Варден
не вскрывает механизм возникновения доказательства, он толь­
ко показывает, что в условиях согласования разных знаний оно
становится необходимым.
В-третьих, любой исследователь, принадлежащий к опреде­
ленному научному сообществу, может случайно, побочным об­
разом получать результаты, которые подхватывает другая кол-
лекторская программа. Броуновское движение открыл ботаник
Браун, при изучении цветочной пыльцы, но оно, как известно,
прочно обосновалось в области физики. Закон сохранения энер­
гии открыл в числе прочих врач Э. Майер. Швейцарский геолог
А. Грессли, сам того не подозревая, оказался основателем палео­
географии; а Р. Бойль — основателем экологического экспери­
мента, хотя он и не подозревал о появлении в далеком будущем
такой науки, как экология2«. Имя Чарльза Дарвина попало в ис­
торию идей и категорий математической статистики25. Все это —
«проказы» коллекторских программ, которые являются очень
важным фактором в развитии науки. Способность ассимилиро­
вать побочные результаты других научных дисциплин связывает
все науки в некоторое единство и означает невозможность дисци­
плинарной истории науки. Эта история должна быть всеобщей.
В-четвертых, согласование знаний порождает проблемы.
Иногда это проблемы выбора конкретных знаний или теорий,
т. е. проблемы доказательства и опровержения, о чем мы уже го­
ворили. Но иногда это проблемы, требующие построения новых
теорий. Так, например, противоречие между классической меха­
никой и электродинамикой Максвелла привело к созданию спе­
циальной теории относительности.
Где и как существуют коллекторские программы? Прежде
всего, это образцы учебных курсов или монографий, системати­
чески излагающих тот или иной предмет. Вот что пишет Чарльз

23 Там же.
2
4 Новиков ГА. Очерк истории экологии животных. — М., 1980. С. 9·
25 Карпенко Б.И. Развитие идей и категорий математической статистики. —
М., 1979·
274 Глава IX

Бодемер в предисловии к курсу эмбриологии: «В основу предла­

гаемого вниманию читателя труда положено 2-е издание книги
Л. Барта "Эмбриология" (ΐ953λ которая была полностью пере­
работана с учетом многих данных, полученных в области заро­
дышевого развития за последние 15 лет. В настоящее издание
включено более 8о новых фотографий, а многие из прежних ил­
люстраций переделаны. Следует отдать должное дальновидно­
сти д-ра Л. Барта: принятая им почти 2θ лет назад конструкция
учебника сохранена здесь почти без всяких изменений»26. Обра­
тите внимание, новый учебный курс пишется по образцу старо­
го, обновляется материал, но сохраняется структура.
В сфере коллекторских программ имеют место свои рево­
люционные сдвиги. Так, например, в 1907 году вышла в свет
книга профессора Петербургского университета В.М. Шимкевича
«Биологические основы зоологии». Она, как пишет В.В. Мала­
хов, впервые в учебной литературе представляла собой «не об­
зор различных сторон организации организмов по отдельным
систематическим группам от простейших до хордовых, а полный
очерк всей суммы биологических знаний того времени приме­
нительно к животным»2?. Такое построение учебных курсов ста­
ло традицией. Стоит, например, открыть хотя бы оглавление со­
временного учебника общей зоологии Э. Хадорна и Р. Венера28,
и ясно видно, что описание организации животных по система­
тическим группам занимает здесь только один раздел, а все ос­
тальные разделы — это фундаментальные дисциплины (генети­
ка и цитология, эмбриология, физиология, экология, теория
эволюции...), рассмотренные в их применении к зоологии.
В науке постоянно делаются попытки вербализации кол-
лекторских программ. Почти любой учебный курс начинается с
определения предмета соответствующей области знания. Речь
идет о том, что именно изучает данная дисциплина, какие задачи
ставит, какое она занимает место в системе близких дисциплин.
Иногда все это перерастает в бурные дискуссии о предмете той
или иной науки. Обсуждаются не методы исследования, не дос­
товерность и обоснованность тех или иных результатов, а границы
исследуемой области действительности и той области знаний, на
«присвоение» которой претендует данная дисциплина.
Чтобы понять, как и почему формируются коллекторские
программы, надо включить науку в более широкий социальный
26
Бодемер Ч. Современная эмбриология. — М., 1971· С. η.
2
7 Малахов В.В. Предисловие редактора перевода ЦХадорнЭ., Венер Р. Об­
щая зоология. — М., 1989. С. 5-
28
Хадорн Э.у Венер Р. Общая зоология. — М., 1989.
Наука как куматоид 275
контекст. Кроме программ и процедур получения знания, мы
должны рассмотреть механизмы их трансляции и использова­
ния. Наука при таком рассмотрении очень напоминает товар­
ный рынок или универмаг. У нас имеется огромное количество
производителей знания. Одни получают его целенаправленно,
другие — побочным образом в сфере практической деятельно­
сти. Но знания каким-то образом должны быть представлены
потребителю, который мог бы сравнительно легко найти именно
то, что ему нужно. В случае с товарами производитель привозит
свои продукты на рынок, где они концентрируются, классифи­
цируются и в таком виде предстают перед покупателем. Анало­
гичную роль выполняет универмаг. В случае с производством
знаний рынок или универмаг заменяют системы знания, орга­
низованные в виде множества взаимосвязанных дисциплин.
И рынок, и универмаг предполагают наличие каких-то про­
грамм организации товарной массы. В науке этому соответству­
ют коллекторские программы. Надо при этом иметь в виду, что
последние существенно определяются запросами потребителя.
Можно, например, писать учебник физики для врачей, а можно
для инженеров того или иного профиля. Это будут разные сис­
темы знания, изложенные различным образом. Иными словами,
в социуме существует много центров «кристаллизации» знания.
Необходимо поэтому различать научные и учебные предметы.
Ту или иную научную дисциплину представляют в основном те
коллекторские программы, которые строятся для специалистов
именно в этой области или для подготовки таких специалистов.
Однако, можно предположить, что наличие множества учебных
предметов вовсе не безразлично для той или иной науки. Это оп­
ределенная форма контакта различных дисциплин, приводящая,
например, к тому, что в обслуживающую дисциплину «прони­
кают» задачи из той области, которую она обслуживает. В ко­
нечном итоге это может порождать смежные дисциплины типа
биофизики, динамики океана, физики атмосферы, физики гро­
зы... Думаю, что это представляет интересную область исследо­
вания для философов и историков науки.
Я убежден, что нельзя построить удовлетворительную мо­
дель науки без учета коллекторских программ. Нетрудно пока­
зать, что именно они определяют в значительной степени дис­
циплинарную организацию науки, которая находит затем свое
отражение и в каталогах библиотек. Именно они, как нам пред­
ставляется, создают и организуют куновское научное сообщество.
В целом модель науки напоминает множество газет, каждая из
которых имеет свою тематику. Редактор газеты является здесь
276 Глава IX

носителем коллекторской программы, а репортеры, собираю­

щие информацию, владеют методами ее получения. Эти методы
могут и не отличаться друг от друга. Несомненно, что каждая га­
зета имеет своих корреспондентов, образующих некоторое со­
общество, но не исключено, что информация, полученная кор­
респондентом одной из газет, заинтересует и другую, хотя и в
несколько ином освещении. Все это имеет место и в науке. Ме­
тодические программы, например, как правило, кочуют из од­
ной области знания в другую. Методы физики или химии при­
меняются не только в других областях естествознания, но и в
науках об обществе. Это, однако, вовсе не оправдывает пополз­
новений редукционизма. Химия, например, останется химией,
несмотря на глобальное проникновение в область ее исследова­
ний методов современной физики. Границы науки определяют­
ся не программами получения знания, а коллекторскими про­
граммами.
Эта глубинная структура науки, связанная с наличием двух
групп программ, находит свое несколько огрубленное отражение
даже в дифференциации конкретных научных учреждений и
организаций. «Их бесчисленное множество, — пишет В.И. Вернад­
ский, — институты, лаборатории, обсерватории, научные экспеди­
ции, станции, картотеки, гербарии, международные и внутриго­
сударственные научные съезды и ассоциации, морские экспедиции
и приспособления для научной работы: суда, аэропланы, страто­
статы, заводские лаборатории и станции, организации внутри
трестов, библиотеки, реферативные журналы, таблицы констант,
геодезические и физические съемки, геологические, топографи­
ческие, почвенные и астрономические съемки, раскопки и буре­
ния и т. п.»29. Перечисление Вернадского достаточно хаотично,
но в нем легко выделить по крайней мере три основных группы
явлений: 1. Информационные рынки типа съездов, симпозиумов
и т. п.; 2. Исследовательские учреждения типа лабораторий, об­
серваторий, экспедиций; 3· Библиотеки, реферативные журна­
лы, картотеки, таблицы констант, т. е. различные формы орга­
низации получаемых в науке результатов, различные устройства
централизованной социальной памяти.
Макс Планк писал: «Наука представляет собой внутренне
единое целое. Ее разделение на отдельные области обусловлено
не столько природой вещей, сколько ограниченностью способ­
ности человеческого познания»з°. Вероятно, это не совсем точ-
2
9 Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. — М., 1988. С. i2i.
з° Планк M. Избранные труды. — М., 1975· С. 590·
Наука как куматоил 277
но. С таким же успехом можно сказать, что все успехи техники
вплоть до космических ракет обусловлены физической немощью
человека, его неспособностью быстро передвигаться, поднимать
большие тяжести, летать... Иными словами, получается так, что
человеческая мощь обусловлена его немощью. Приведенный
выше материал показывает, что научные знания организованы
по принципу оптимизации поиска нужной информации. Соци­
альная память развивается от стихийных и беспорядочных актов
коммуникации к информационному рынку, где организуются не
знания, а его носители, и, наконец, к системам знания, к некото­
рому подобию центрального универмага, где все распределено
по отделам и полкам для лучшего обозрения. И это не только
мощная «машина» централизованного обмена опытом, но и ге­
нератор проблем, и вообще мощный механизм, обеспечиваю­
щий динамику науки, ее быстрое развитие.

ДИСЦИПЛИНАРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ
В предыдущей главе мы говорили о рефлексивных преобразова­
ниях знания. Суть в том, что, описывая один и тот же образец,
мы можем ставить разные вопросы, получая при этом и разные
знания, которые в идеальном случае легко преобразуются друг в
друга. В таких идеальных случаях можно говорить о рефлексив­
но симметричных знаниях. Мы рассмотрели два вида рефлек­
сивных преобразований: предметные и программно-предметные.
В рамках развития науки знания разной рефлексивной ориента­
ции ассимилируют и разные коллекторские программы, пред­
ставляющие собой разные научные дисциплины или их разделы.
Иными словами, рефлексивные преобразования лежат в основе
дисциплинарной дифференциации науки. Группы наук, у исто­
ков которых лежит рефлексивное преобразование одних и тех
же знаний, мы будем называть дисциплинарными комплексами.
Проиллюстрируем это на ряде примеров.

1. Предмет-предметные комплексы
Как соотносятся друг с другом биология и биогеография? Автор
учебника по геоботанике А.Г. Воронов представляет себе биогео­
графию как пересечение двух четырехугольников, первый из ко­
торых изображает биологию, а второй — географиюз1. Что озна-

з1 Воронов AT. Геоботаника. — М., 1963. С. 19-

278 Глава IX

чает это пересечение, о каких множествах идет 1

речь? Воронов этого не разъясняет, но, скорее
всего, речь идет о пересечении массивов знаний.
В этом случае, однако, возникает еще один во­
прос: а почему одни и те же знания являются 2
одновременно и биологическими, и географи­
ческими?
Вот как рассматривает этот вопрос видный специалист по
географии растительности И. Шмитхюзен: «Несмотря на то, что
обе науки, как биология, так и география, занимаются вопросами
распространения жизни на Земле и проблемами, связанными с
распространением жизни (биохорологией), исходные позиции
и конечные цели у этих наук различны. Биология исследует жизнь,
формы ее проявления, процессы и законы ее развития, помимо
прочего, также и с точки зрения их распределения в пространстве.
Предметом географии является геосфера и ее деление на страны
и ландшафты, для характеристики которых наряду с другими
явлениями немаловажное значение имеет и их растительный
и животный мир»з2.
Разве не видно, что в простейшем случае речь идет о рефлек­
сивном преобразовании знания, о предмет-предметной рефлексив­
ной симметрии. Представьте себе, что перед вами несколько
занумерованных ящиков с шарами разного веса. Вы должны
взвесить шары и записать полученный результат. Разумеется,
у вас есть весы, и вы умеете ими пользоваться, но какой должна
быть форма записи? Если вас интересуют ящики и их содержи­
мое, то запись должна быть такой: «В ящике за номером К лежат
шары такого-то веса». Если же в первую очередь вас интересуют
шары, а не ящики, то и форма записи должна измениться: «Ша­
ры такого-то веса лежат в ящике за номером К». В одном случае,
расположив записи в определенном порядке, вы легко узнаете,
какие шары находятся в интересующем вас ящике. В другом —
вы легко найдете шар нужного вам веса.
Суть, однако, в том, что каждый акт взвешивания одновре­
менно дает вам информацию и о содержимом ящика, и о место­
нахождении шаров. Но записать это вы можете либо одним, либо
другим способом, получая два разных результата и два рефлек­
сивно симметричных познавательных акта. Важно, что рефлексив­
ная симметрия связана здесь и с соответствующей симметрией
знания. Нетрудно заметить, что одна запись легко преобразуется
в другую за счет операции смены референции без какого-либо

з2 Шмитхюзен И. Общая география растительности. — М., 1966. С. 14·

Наука как куматоид 279
изменения содержания. В одном случае, референтом является
ящик, в другом — шар. Разве не об этом пишет Шмитхюзен, ха­
рактеризуя соотношение биологии и географии?
Конечно, реально все обстоит гораздо сложнее, чем на на­
шей простой модели. Симметрию, как правило, можно наблю­
дать только в исходном пункте дифференциации дисциплин, в
дальнейшем она, как, вообще говоря, и любая симметрия нару­
шается. «Геоботаника, — пишет И. Шмитхюзен, — изучает сис­
тематические единицы растительного мира и растительные со­
общества с точки зрения их распространения и зависимости от
условий существования». «Предметом географии растительности
являются не отдельные растения и даже не их сообщества, а стра­
ны и ландшафты и их заполнение растительностью»зз. Уже здесь
видно нарушение симметрии. «Внешний облик растений опре­
деляет картину растительности, и тем самым в значительной сте­
пени и физиономию ландшафта, — пишет Шмитхюзен. — В ми­
ре растений существует столько различных типов растительных
форм, сколько имеется видов, так что охватить все это богатство с
точки зрения систематики представляется едва ли возможным.
Для географии растительности прежде всего важно объединение
растительных форм по тем признакам, которые наиболее суще­
ственны с географической точки зрения»34. Итак, биологическая
систематика Шмитхюзена уже не устраивает, а это и означает
нарушение симметрии.
Следует подчеркнуть, что я в данном случае вовсе не пыта­
юсь определить предмет той или иной дисциплины. Это задача
самих ученых, задача специалистов в соответствующей области.
Можно встретить учебные курсы по географии растений, в кото­
рых эта область знания характеризуется совсем не так, как у
Шмитхюзена, и рассматривается как раздел не географии, а био­
логии. Мне важно показать, что речь идет о разных рефлексив­
ных преобразованиях и что рефлексия самих ученых подчиняется
определенным закономерностям и отливается в определенные
формы таких преобразований.
Но по аналогии с биологией и биогеографией можно рас­
смотреть и такие научные дисциплины, как почвоведение и гео­
графия почв, климатология и география климатов, демография
и география населения, вулканология и география вулканов,
экономика и экономическая география, культурология и геогра­
фия культуры. Список можно продолжить, ибо любая область

33 Там же. С. 14-15·

34 Там же. С. 44·
280 Глава IX

знания, изучающая какие-либо явления, распределенные по по­

верхности Земли, может породить и порождает соответствующий
рефлексивно симметричный раздел географии. Все эти дисцип­
лины, т. е. география, взятая в единстве всех ее разделов, и сово­
купность ее предметных рефлексивных отображений, образуют
предмет-предметный комплекс научных дисциплин.
Ученые, работающие в рамках такого предмет-предметного
комплекса, могут ставить перед собой очень разные задачи, реа-
лизовывать разные программы, быть представителями разных
парадигм, но результаты в одной области будут рано или поздно
трансформироваться и попадать в другую рефлексивно симметрич­
ную область. Так, например, революция, осуществленная В.В. До­
кучаевым в почвоведении, революционизировала и географию
почв. Вообще любые принципиальные изменения в классифи­
кации климатов или вулканов, почв или типов культуры, чело­
веческих рас или форм хозяйственной деятельности рано или
поздно перестраивают и соответствующие географические разде­
лы, меняя схемы районирования, легенды карт и т. п.

2. Программно-предметные комплексы
Перейдем к программно-предметной симметрии. Выше, рас­
сматривая соотношение географии и биологии, мы опирались
на точку зрения И. Шмитхюзена. Но возможна и совсем другая
позиция. Например, по мнению Э. Мартонна, география, прежде
всего, является носителем определенного метода, существенный
компонент которого — «принцип пространственное™». Мартонн
пишет: «Ботаника изучает органы какого-либо растения, его ус­
ловия жизни, его положение в систематике; если же он пытается
определить его область распространения, он говорит, что дело
идет о "ботанической географии". Геолог анализирует механику
вулканического явления самого по себе; когда же он пытается
установить распределение вулканов по земной поверхности, то
он приходит к заключению, что это — область физической гео­
графии. Статистик манипулирует с цифрами, имея в виду уста­
новить ход различных демографических явлений; если же он
пробует составить себе представление о распределении населе­
ния по территории, он знает, что имеет дело с антропогеографи-
ей (географией человека)»35. Казалось бы, все очень похоже на
рассуждения Шмитхюзена с той, однако, разницей, что Мартонн
делает ударение на методе географии. Кто же из них прав? Ско­
рей всего, правы оба. Речь идет просто о разных симметричных

35 Мартонн Э. Основы физической географии. Т. ι. — М.-Л., 1939· С. ιη.

Наука как куматоид 281
преобразованиях, которые в одном случае делают географию
элементом предметно-предметного комплекса, а в другом — про­
граммно-предметного. В рамках последнего география выступа­
ет, вероятно, прежде всего, как картография. Неслучайно Э. Мар-
тонн пишет: «Из важности принципа просгранственности вытекает
столь же большое значение картографии. Не утверждая, что гео­
графия и картография являются синонимами, все же следует
отметить, что всякое исследование приобретает географический
отпечаток, когда пытаются выразить результаты его картогра­
фически »з6. Картографический метод — это основной метод гео­
графии. И подчеркивая плодотворность географической точки
зрения, автор утверждает: «Хорошая карта распределения вул­
канов совершенно необходима для исследования причин вулка-
низма»з7.
Приведем пример из другой области знания. Академик
Л.И. Мандельштам, обсуждая вопрос о предмете теории колеба­
ний, пишет: «Каковы же те признаки, по которым выделяется
учение о колебаниях? Присмотревшись, мы видим, что они прин­
ципиально отличны от тех, по которым делят физику на оптику,
акустику и т. д. Это последнее деление производится, очевидно,
по признаку физических явлений, которые мы одинаково вос­
принимаем. С электричеством и магнетизмом дело обстоит не­
сколько сложнее (у нас нет непосредственного восприятия этих
явлений), но я не буду на этом задерживаться. С колебаниями
дело обстоит принципиально иначе: мы выделяем их не по фи­
зическому содержанию нашего восприятия, а по общности мето­
да или подхода к изучению...»з8.
Мандельштам четко выявляет два способа обособления на­
учных дисциплин. Одни из них — такие, как оптика или акустика,
мы будем называть дисциплинами конкретно-предметной ори­
ентации, другие, как теория колебаний, — дисциплинами про­
граммно-методической ориентации. Первые строят знания о тех
или иных явлениях природы, вторые — разрабатывают методы
или подходы, необходимые для получения этих знаний. Вот еще
один аналогичный пример: «И термодинамика и статистическая
физика не имеют четко ограниченной области изучаемых физи­
ческих явлений в противоположность оптике, механике, элек­
тродинамике и другим разделам физики, а представляют собой
скорее методы изучения любых макроскопических систем »39.
36 Там ж е .
37 Там ж е .
38 Мандельштам Л.И. Лекции п о оптике, теории относительности и кван­
товой механике. — М., 1972. С. 4 0 1 - 4 0 2 .
39 Румер Ю.Б., Рывкин М.Ш. Т е р м о д и н а м и к а , статистическая ф и з и к а и к и ­
нетика. — М., 1972. С. 10.
282 Глава IX

Очевидно, однако, что дисциплины выделенных видов не

существуют и не могут существовать друг без друга. Трудно пред­
ставить себе теорию колебаний без механики, акустики, оптики и
т. д. Они неразрывно связаны в своем историческом развитии,
более того, они представляют собой очевидный пример программ­
но-предметной симметрии. Эта симметрия, конечно, нарушает­
ся в ходе обособления названных дисциплин, но ее следы всегда
присутствуют в соответствующих системах знания. Акустика или
оптика не обходятся без методов теории колебаний, а последняя —
без примеров из оптики или акустики.
Дисциплины конкретно-предметной и программно-методи­
ческой ориентации образуют сложные объединения, которые мы
будем называть программно-предметными комплексами. При
этом надо иметь в виду, что свою четкую ориентацию они как
раз и получают только в составе таких комплексов, и одна и та же
дисциплина в составе разных комплексов может иметь разную
ориентацию. Например, география, используя методы физики,
химии, биологии, выступает как предметно ориентированная.
Но та же география, как мы видели, нередко функционирует как
носитель метода или подхода и входит в программно-предмет­
ный комплекс уже совсем в другой роли.
Подавляющее большинство бросающихся в глаза связей ме­
жду науками обусловлено наличием программно-предметных
рефлексивных преобразований. И если открытия в области фи­
зики означают нередко переворот и в химии, и в геологии, и да­
же в археологии, если химия воздействует на биологию, то все
это представляет собой взаимодействие программ в рамках про­
граммно-предметного комплекса, но не идеализированного, а
реального, т. е. с нарушенной симметрией. И не только науки про­
граммно-методической ориентации влияют на предметно ори­
ентированные дисциплины, но и наоборот. Нельзя представить
себе развитие физики без геологии и минералогии, без янтаря и
турмалина, без кристаллов, без естественного магнетизма, без ас­
трономии с ее теорией Солнечной системы, без сверхпроводящей
керамики и многого другого.
Биологию тоже можно представить как некоторый про­
граммно-предметный комплекс. Так, например, Ю. Одум в своем
широко известном курсе «Основы экологии» подразделяет все
биологические дисциплины на фундаментальные и таксономи­
ческие. К первым относятся такие дисциплины, как морфология,
физиология, генетика, экология, молекулярная биология, теория
эволюции, биология развития. Ко вторым — зоология, ботаника,
бактериология или, если брать более мелкие подразделения, —
Наука как куматоил 283
фитология, протозоология, микология, орнитология, энтомоло­
гия и т. д. Одум предлагает графическую модель соотношения
этих дисциплин в виде круглого пирога, разделенного на гори­
зонтальные слои и вертикальные дольки: слои — это фундамен­
тальные подразделения, дольки — таксономические«0. Термин
«фундаментальный» в данном контексте не совсем удачен, но за
неимением лучшего мы будем им пользоваться.

Таксономические
подразделения

Первое, что бросается в глаза, — это то, что выделенные

дисциплины как-то очень тесно связаны друг с другом, а точнее,
просто неразделимы. Действительно, стоит, например, открыть
современный курс зоологии, и мы найдем там такие разделы,
как генетика животных, физиология животных, экология, срав­
нительная морфология, эволюция... Нечто подобное будет иметь
место и в курсе ботаники, энтомологии, микологии с той только
разницей, что там пойдет речь об экологии, морфологии, генети­
ке растений, насекомых или грибов... Эту неразделимость и под­
черкивает предложенная Одумом модель. Та или иная дисцип­
лина в рамках этой модели является таксономической в силу ее

«° Одум Ю. Основы экологии. — М., 1975· С. ю.

284 Глава IX

ориентации на изучение определенных групп организмов, в силу

того, что свою специфику она усматривает в характере референ­
ции получаемых знаний. Но необходимы еще программы и ме­
тоды описания, их определяют уже дисциплины фундаменталь­
ные. В некотором идеальном случае, который и представлен на
схеме слоеного пирога, каждая таксономическая дисциплина
должна использовать программы всех фундаментальных дисци­
плин, а каждая фундаментальная, следовательно, — входить в
состав всех таксономических. Конечно, «пирог» Одума отлича­
ется от программно-предметного комплекса, связанного с физи­
кой, но мы не будем здесь вдаваться в детали. Суть, вероятно,
в том, что понимается под методом в физике и биологии.
В рамках биологии фундаментальные науки в отличие от
таксономических должны усматривать свою специфику, прежде все­
го, в характере формулируемых задач и в особенностях общего под­
хода к объекту исследования. Именно это позволяет, в частности,
использовать такие термины, как «морфология», «анатомия», «фи­
зиология», «экология» в составе научных или литературных ме­
тафор: «морфология сказки», «экология науки», «политическая
анатомия Ирландии», «физиология нравов». Выражения такого
типа не вызывают протеста именно потому, что понимаются как
фиксация определенного подхода к изучению сказки, науки, нра­
вов. Мы привыкли к тому, что методы и подходы обычно легко
преодолевают границы отдельных научных дисциплин. Было бы,
однако, очень странно услышать об орнитологии сказки или
о микологии науки.
Впрочем, дисциплины, которые Одум считает таксономиче­
скими, т. е. предметно ориентированными, могут входить и в со­
став другого дисциплинарного комплекса, связанного с регио­
нальными исследованиями. При этом не исключено, что они
приобретают характер программно-методических дисциплин. На­
пример, некоторый географический район можно описать с точки
зрения зоологии, ботаники, орнитологии и т. д. Такой дисцип­
линарный комплекс может быть осознан и как предмет-пред­
метный, и как программно-предметный. Частично мы уже стал­
кивались с такой ситуацией, говоря о соотношении биологии и
географии, но надо иметь в виду, что не только география может
выступать по отношению к биологии в качестве дисциплины про­
граммно-методической ориентации, но и наоборот. Не следует
думать, что такое разное осознание, разные рефлексивные пре­
образования не оказывают влияния на дифференциацию наук,
на характер систематизации знаний, на стратегию развития той
или иной научной или учебной дисциплины.
Наука как куматоил 285
Сравним, например, друг с другом два курса палеонтологии
разных авторов. Достаточно сопоставить их оглавления, чтобы
понять, что в одном из них доминирует предметная ориентация,
а в другом — программно-методическая. При этом надо иметь в
виду, что объем этих курсов примерно одинаков. Вот основные
разделы первого курса«1. Часть 1. Основные положения и методы
палеонтологии. Часть 2. Палеозоология. Беспозвоночные. Часть 3-
Палеозоология. Хордовые. Часть 4- Палеоботаника. Часть 5- Ос­
новные этапы развития органического мира. Мы не имеем воз­
можности привести здесь оглавление целиком, ибо оно очень
детально, и соответствует основным разделам систематики жи­
вотных и растений. А вот две части, на которые разбит второй
курс42. Часть 1. Описание и классификация ископаемых остат­
ков. Часть 2. Применение данных палеонтологии. Совершенно
очевидно, что второй курс четко ориентирован на систематиза­
цию методов палеонтологических исследований и на использо­
вание данных палеонтологии в других областях науки. Тут сама
палеонтология дифференцируется внутри себя по принципу
программно-предметного рефлексивного преобразования.
Иногда формирование нового дисциплинарного комплекса
воспринимается как революция в развитии той или иной облас­
ти знания. Вот что пишет по этому поводу известный историк
Фернан Бродель. С его точки зрения, в современной историче­
ской науке происходит кардинальная революция. «Ремесло ис­
торика претерпело за последние полвека столь глубокие изме­
нения, что образ прошлого и поднимаемые этим прошлым
проблемы так же решительно переменились»^. В чем же Бродель
усматривает суть происходящих изменений? «Эта революция
в исторической науке, — продолжает он, — ...вызвана в первую
голову вторжением в открытое пространство истории многочис­
ленных наук о человеке: географии, политической экономии, де­
мографии, политологии, антропологии, этнологии, социальной
психологии, социологии и исследований культуры... Все они бро­
сают на историю свой отблеск, все задают прошлому новые во­
просы »44.
Если это и революция, а Бродель говорит о «резком пере­
смотре всех общепринятых точек зрения »45, то революция нового
4хДрущиц В.В., Обручева О.П. Палеонтология. — М., 1971·
42 РаупД., Стэнли С. Основы палеонтологии. — М., 1974·
43 Бродель Ф. Что такое Франция? Книга первая. Пространство и история. —
М., 1994· С. 7·
44 Там ж е .
45 Там же.
286 Глава IX

типа, который до сих пор почти не рассматривался в нашей фи­

лософии науки. Это не похоже на открытие принципиально новых
явлений типа радиоактивности или на создание новых теорий
типа квантовой механики. Революция состоит в формировании
некоторой системы тесно связанных дисциплин, в формирова­
нии дисциплинарного комплекса.

3. Объектно-инструментальные комплексы
Особый случай рефлексивных преобразований связан с амбива­
лентными знаниями, ориентированными на объяснение тех или
иных явлений, т. е. на построение объясняющих моделей. Назо­
вем такие преобразования объектно-инструментальными. Суть
их в следующем. В составе амбивалентных знаний указанного
типа всегда можно выделить некоторые явления, которые слу­
жат объектом объяснения, и некоторые теоретические конст­
рукции (модели), которые служат средством. Однако сами эти
модели возникают не случайно, мы их строим и видоизменяем в
соответствии с теми явлениями, которые надо объяснить. Ины­
ми словами, знание такого типа можно осознавать двояким об­
разом: либо как объяснение некоторых явлений, либо как обос­
нование и совершенствование соответствующих моделей.
Объект и средства как бы меняются местами.
Известному британскому географу Маккиндеру принадле­
жат слова: «География представляет науку о настоящем, объяс­
няемым прошлым, геология — науку о прошлом, объясняемом
при помощи современного»46. Эту мысль повторяет известный
революционер в области геоморфологии В.М. Дэвис: «Геология
изучает изменения, имевшие место в прошлом, ради них самих,
поскольку эта наука исследует историю Земли. География изу­
чает прошлое лишь постольку, поскольку она освещает настоя­
щее, ибо география в основном изучает Землю такой, какой она
представляется в настоящем »4?. Аналогичные утверждения мож­
но встретить и у современных исследователей: «Биогеографию
можно рассматривать либо как объяснение распространения ор­
ганизмов путем применения биологических и геологических
теорий, либо как исследование истории Земли. Последнее пре­
следовалось гипотезой сухопутных мостов, позднее — вегенеров-
ской гипотезой дрейфа континентов»«8.

4 6 Цит. по: Мартонн Э. Указ. соч. С. 26.

47 Дэвис В.М. Геоморфологические очерки. — М., 1962. С. д.
4 8 Паттерсон К. Задачи и методы биогеографии //Биосфера. Эволюция,
пространство, время. — М., 1988. С. 15.
Наука как куматоил 287
Итак, география, изучая настоящее, использует геологиче­
ские концепции в качестве средства, инструмента объяснения
этого настоящего. В свою очередь геология, изучая прошлое,
может реконструировать его только на основе настоящего и ис­
пользует географию в качестве средства для таких реконструк­
ций. Перед нами объектно-инструментальное преобразование,
но не отдельных знаний, а научных дисциплин. Изучение про­
шлого для геологии — это основная задача, а для географии —
средство. Напротив, изучение настоящего — это средство для
геологии, но основная задача для географа. Будем называть та­
кого рода образования объектно-инструментальными дисцип­
линарными комплексами. Нетрудно видеть, что в идеальном
случае речь идет об одних и тех же исследовательских процеду­
рах, но в рамках разных коллекторских программ.
Рассмотрим на конкретном примере, как осуществляется
взаимодействие различных традиций работы в рамках объект­
но-инструментального комплекса. Вот небольшой отрывок из
«Основ тектоники» Ж. Гогеля: «Ничто не отделяет современную
эпоху от прошедшего геологического времени, и тектонические
движения могут, следовательно, развиваться и в настоящее вре­
мя, по крайней мере в некоторых районах. Если эти движения
протекают слишком медленно, чтобы быть ощутимыми, можно
все же попытаться их установить, сравнивая рельеф местности с
тем, который должен был бы возникнуть под воздействием толь­
ко эрозионных процессов, определяющихся хорошо известными
в настоящее время закономерностями»^. Отрывок содержит крат­
кую формулировку геоморфологического метода обнаружения
тектонических движений. Но как это произошло, что геоморфо­
логия вмешалась в дела геологов?
Все начинается в конце XIX века, когда американский гео­
граф В.М. Дэвис разработал теорию географических циклов, т. е.
циклов эрозии, объясняющую формирование и развитие форм
рельефа. Модель, предложенная Дэвисом, предполагает исход­
ное тектоническое поднятие и дальнейшее действие эрозии и
денудации в условиях отсутствия тектонических движений. Дэ­
вис четко осознавал, что речь идет о некотором идеальном цик­
ле, который сравнительно редко фактически реализуется. От­
клонения эмпирической картины от идеальной модели Дэвис
объяснил рядом факторов, в том числе тем, что тектонические
движения продолжаются и в ходе цикла эрозии.
Таким образом, Дэвис строит теорию развития рельефа,
а ссылка на тектонические движения, которые сильно усложняют

^ГогелъЖ. Основы тектоники. — М., 1969. С. 19.

288 Глава IX

эмпирическую картину и вызывают отклонения от предсказа­

ний теории в рамках его коллекторской программы, — это своего
рода защитный пояс, т. е. средство, позволяющее теории высто­
ять. Геолог, однако, интересуется именно тектоникой, и факты
отклонения геоморфологической теории от эмпирии становятся
в рамках его программы средством обнаружения тектонических
движений. Иными словами, геоморфолог и специалист в облас­
ти тектоники работают в разных традициях и преследуют раз­
ные цели, но результаты, полученные в одной области, получа­
ют свое симметричное отображение в другой.
Приведем еще несколько примеров объектно-инструмен­
тальных комплексов. Выше мы противопоставляли геологию гео­
графии, но, строго говоря, речь должна идти об исторической
геологии, а не о геологии в целом. Геология фактически сама
представляет собой объектно-инструментальный комплекс, ибо,
изучая, к примеру, современные обнажения, геолог постоянно
делает выводы о далеком прошлом и наоборот. Другой пример —
история и источниковедение, которое рассматривают обычно
как вспомогательную историческую дисциплину. Исторический
источник — это нечто существующее в настоящем и доступное
непосредственному исследованию. Историк изучает прошлое, опи­
раясь на источники. Источниковед — настоящее, опираясь на
прошлое.

МЕХАНИЗМЫ НОВАЦИЙ
Проблематика, связанная с механизмами развития науки, выхо­
дит далеко за пределы данной книги, и мы обрисуем ее только в
самых общих чертах, иллюстрируя в основном роль социальных
программ и их связей в инновационном процессе. Можно ли по­
лучить что-то новое, действуя по существующим образцам? Пред­
полагает ли творчество разрушение традиций? Не противоречит
ли теория социальных эстафет очевидному факту быстрого про­
гресса науки? Вот проблемы, которые интересуют нас в первую
очередь. Принципиальный ответ на все эти вопросы мы уже дали
в конце второй главы. Здесь же мы ограничимся рядом кон­
кретных примеров, показывающих, что наличие огромного ко­
личества социальных программ, управляющих поведением уче­
ного, отнюдь не противоречит творческому процессу. Основной
наш тезис звучит так: для того чтобы совершить революцию, на­
до действовать в традициях.
Наука как куматоид 289
1. Традиции и новации
Силу этих традиций осознают и сами исследователи. Вот что
пишет наш известный географ и почвовед Б.Б. Полынов, цити­
руя, якобы, выдержки из дневника одного иностранного учено­
го: «Что бы я ни взял, будь то пробирка или стеклянная палоч­
ка, к чему бы я ни подошел: автоклаву или микроскопу, — все
это было когда-то кем-то придумано, и все это заставляет меня
делать определенные движения и принимать определенное по­
ложение. Я чувствую себя дрессированным животным, и это
сходство тем полнее, что, прежде чем научиться точно и быстро
выполнять безмолвные приказания всех этих вещей и скрытых
за ними призраков прошлого, я действительно прошел долгую
школу дрессировки студентом, докторантом и доктором». И далее:
«Никто не может меня упрекнуть в некорректном использова­
нии литературных источников. Самая мысль о плагиате вызыва­
ет у меня отвращение. И все же с моей стороны не потребовалось
особенного напряжения, чтобы убедиться, что в нескольких де­
сятках моих работ, составивших мне репутацию оригинального
ученого и охотно цитируемых моими коллегами и учениками,
нет ни одного факта и ни одной мысли, которая не была бы пре­
дусмотрена, подготовлена или так или иначе провоцирована
моими учителями, предшественниками или пререканиями моих
современников».
Может показаться, что перед нами карикатура. Но сам По­
лынов подытоживает приведенные записи следующим образом:
«Все, что писал автор дневника, есть не что иное, как действи­
тельные реальные условия творчества многих десятков, сотен
натуралистов всего мира. Мало того, это те самые условия, кото­
рые только и могут гарантировать развитие науки, т. е. исполь­
зование опыта прошлого и дальнейший рост бесконечного коли­
чества зародышей всякого рода идей, скрытых иногда в далеком
прошлом»5°. Обратите внимание, именно традиции, согласно
Полынову, «и могут гарантировать развитие науки».
Я не склонен недооценивать значение работ Т. Куна, но не
следует ли из приведенных цитат, что и он в своей концепции
парадигмальности науки не столь уж и оригинален? Кун, конеч­
но же, не читал Полынова, но идеи подобного рода висят в воз­
духе, уже Ф. Энгельс отмечал, что традиции в науке не менее
сильны, чем в католической церкви. Что же сделал Кун? Он ис­
пользовал эти идеи в совершенно новом контексте, в контексте

50 Полынов Б.Б. Докучаев и современное естествознание //Избранные тру­

ды. — М., 1956. С. 617.
290 Глава IX

построения модели науки. Смена контекста — это один из ос­

новных механизмов развития науки.
Рассмотрим с этой точки зрения один из этапов формиро­
вания химической атомистики. Известно, что очень существен­
ную роль в этом процессе сыграла гипотеза А. Авогадро, соглас­
но которой в равных объемах газа при одинаковых условиях
содержится одно и то же количество молекул. Известно также,
что Авогадро, формулируя свою гипотезу, опирался на второй
закон Гей-Люссака, утверждающий, что объемы реагирующих
газов находятся друг к другу в простых целочисленных отноше­
ниях. Возникает вопрос, который, к сожалению, редко ставят ис­
торики науки: а почему вдруг Гей-Люссак решил заниматься от­
ношением объемов реагирующих газов? Как возникла такая
задача? Интересно, что, закон Гей-Люссака впервые был опубли­
кован в ι8θ5 году в соавторстве с А. Гумбольдтом. Еще одна за­
гадка: откуда это соавторство? В книге Г.В. Быкова «Амедео Аво­
гадро» написано: «Вместе с Гумбольдтом и по его предложению
Гей-Люссак изучал методы определения кислорода в воздухе.
Они открыли, что в образовании воды из кислорода и водорода
участвуют всегда один объем первого и два объема второго)^1.
Итак, исследования Гей-Люссака были инициированы Гумбольд­
том и связаны не с атомистикой, а с методами определения ки­
слорода в воздухе. Но второй закон Гей-Люссака лег в основу
гипотезы Авогадро, т. е. в основу молекулярной теории. Разве не
интересно, что географ и путешественник Александр Гумбольдт
выступает вдруг в роли одного из основателей молекулярной
теории в химии!..
Посмотрим, в каком контексте проводились работы, свя­
занные со статьей 1805 года. «В эпоху, когда Гей-Люссак начи­
нал свою научную деятельность, — пишет Ф. Даннеман, — много
спорили о надежности употреблявшихся тогда для анализа ат­
мосферного воздуха методов. В особенности было широко рас­
пространено мнение, что процентное содержание кислорода в
воздухе, от которого зависит доброкачественность последнего,
подвержено колебаниям. Приборы, придуманные для опреде­
ления количества кислорода в воздухе, назывались поэтому эв­
диометрами (измерителями доброкачественности воздуха)»52.
Существовал, в частности, метод Вольта, основанный на соеди­
нении кислорода с водородом. Воздух смешивался с достаточным
количеством водорода, и смесь взрывалась с помощью электри­
ческой искры. Количество образовавшейся воды измерялось. Сам
si Быков Г.В. Амедео Авогадро. — М., 1970. С. 26.
s2 Даннеман Ф. История естествознания. Т. 3· — М.-Л., 1938· С. 255·
Наука как куматоид 291
Гей-Люссак не был чужд таким измерениям. В 1804 году он со­
вершил полет на воздушном шаре с водородом и поднялся на
высоту 7000 м. При этом он измерял состав воздуха и опроверг,
в частности, гипотезу, согласно которой гром — это взрыв гре­
мучего газа. Итак, все пришло из метеорологии. А причем здесь
Гумбольдт? Теперь все уже более или менее ясно. Гумбольдта
как географа и путешественника широкого профиля не могло не
интересовать исследование состава воздуха. Кстати, согласно Дан-
неману, работа 1805 года была посвящена усовершенствованию
эвдиометрических методов, а закон Гей-Люссака был побочным
результатомзз. А сам Гумбольдт, отправляясь в Южную Америку
в 1799 г., писал своим друзьям: «Какое открылось мне счастье.
У меня кружится голова от радости... Какой клад наблюдений
смогу я собрать для своего труда о построении земного шара».
«Я буду собирать растения и окаменелости, производить пре­
красными инструментами астрономические наблюдения, я буду
химически анализировать состав воздуха...»54. Все здесь перепле­
тено: метеорология, география, физика грозы, воздухоплавание.
И при этом легко заметить, что работа Гей-Люссака и Гумбольдта
достаточно традиционна.
И тем не менее она становится революционной, попадая
в другой контекст, в контекст обсуждения проблем химической
атомистики. Два объема водорода, соединяясь с одним объемом
кислорода, дают два объема водяного пара. Дальтон, который
предполагал, что молекула воды состоит из одного атома кисло­
рода и одного атома водорода, пытался защитить свою точку
зрения, утверждая, что равные объемы газов содержат разное
количество молекул. Авогадро утверждал противоположное, но
для этого ему пришлось предположить существование молеку­
лярного кислорода и водорода. Иными словами, закон Гей-Люс­
сака и соответствующие ему факты требуют построения различных
атомных моделей строения вещества, модернизируя и эти по­
следние. Унивалентное, по существу, знание Гей-Люссака и Гум­
больдта, соединяясь с атомистикой, становится амбивалентным.
Итак, один из механизмов новаций — это взаимодействие
различных уже сложившихся научных программ, когда резуль­
таты в рамках одной программы революционизируют другую.
Именно это имеет место в случае с гипотезой Авогадро. Харак­
тер такого взаимодействия может быть разным, в частности, мы
уже писали выше о взаимодействии программ получения зна-
53 Там же. С. 256.
54 Вулъф Е.В. Александр Гумбольдт. Биографический очерк //Гумбольдт А.
География растений. — М.-Л., 1936. С. 24-25.
292 Глава IX

ния и коллекторских программ. Добавим, что при таком взаи­

модействии большую роль играют рефлексивные преобразова­
ния, что приводит иногда к формированию новых научных дис­
циплин.
Примеры опять-таки уже приводились в предыдущих гла­
вах при обсуждении рефлексивных преобразований. Вспомним,
как формировалась теория групп путем рефлексивного переос­
мысления работ Э. Галуа. Другой пример — это формирование
палеогеографии на материале рефлексивного преобразования
геологических работ А. Грессли. Занимаясь в конце зо-х годов
XIX века изучением Юрских гор в Швейцарии, Грессли обнару­
жил, что в отложениях каждого стратиграфического горизонта,
если его прослеживать от места к месту, наблюдается изменение
как петрографического состава слагающих этот горизонт пород,
так и находящихся в них органических остатков. Это противоре­
чило существовавшим в то время представлениям, согласно
которым одновозрастные отложения должны везде иметь оди­
наковый петрографический состав и органические остатки. За­
интересованный новым для того времени явлением, Грессли
уже не мог ограничиться описанием только вертикальных раз­
резов, но прослеживал каждый стратиграфический горизонт как
можно дальше в горизонтальном направлении. Участки, образо­
ванные отложениями одного возраста, но отличающиеся друг от
друга и петрографическим составом, и палеонтологическими ос­
татками, он назвал фациями. Пытаясь объяснить обнаруженное
им явление, Грессли связывает происхождение фаций с разли­
чиями в условиях образования пород. «Модификации, как пет­
рографические, так и палеонтологические, обнаруживаемые стра­
тиграфическим горизонтом на площади его распространения, —
пишет он, — вызваны различиями местных условий и другими
причинами, которые в наши дни оказывают такое сильное влия­
ние на распределение живых существ на морском дне»55. Имен­
но в этом объяснении, согласно Ю.А. Соловьеву, и содержится
зародыш новой дисциплины палеогеографии6, Очевидно, что
перед нами амбивалентное знание. С одной стороны, его можно
представить как объяснение настоящего путем реконструкции
прошлого, с другой — как изучение прошлого на базе интерпре­
тации настоящего. Речь идет об объектно-инструментальном
преобразовании.

55 Цит. по: Крашенников Г.Ф. Учение о фациях. — М., 1971· С. 5·

s6 Соловьев ЮЛ. Становление палеогеографии //История геологии. — М.,
1973- С. 123-
Наука как куматоид 293
2. Методологические программы
Очень важным механизмом новаций являются методологические
программы, о которых уже говорилось выше. Д.К. Максвелл,
один из крупнейших мыслителей в истории человечества, писал:
«Среди ученых появляется иногда узкий профессиональный дух,
такой же, какой появляется среди людей, занимающихся какой-
либо другой специальностью. ...Мы теряем преимущество быть
объединением различных специальностей, если не пытаемся до
некоторой степени впитать дух науки даже со стороны тех, чья
специальная отрасль знания отлична от нашей »57.
Что же дает Максвеллу, посвятившему всю свою жизнь
прежде всего физике, основания возражать против «узкого про­
фессионального духа» и «мелких цеховых» интересов, которые
так характерны для современной науки? Соображения Максвел­
ла по этому поводу исключительно интересны и носят принци­
пиальный характер. В одном из своих докладов он пишет, что
«ознакомившись с рядом различных наук, исследователь заме­
чает, что математические процессы и ход рассуждения в разных
науках так похожи один на другой, что знание им одной науки
может стать чрезвычайно полезным подспорьем при изучении
другой»58. И дело, разумеется, не только в изучении, но и в ис­
следовании, в глубоком понимании тех или иных процессов.
Большое значение при этом Максвелл придает иллюстративно­
му методу и пишет, что «истинно научный иллюстративный ме­
тод есть метод, который позволяет понять какое-либо представ­
ление или закон одной отрасли науки с помощью представления
или закона, взятых из другой отрасли»59. «Обороты речи и
мышления, — продолжает он в том же докладе, — с помощью
которых мы переносим терминологию знакомой нам науки в
область науки, менее нам знакомой, можно назвать "научными
метафорами"... Характер действительно научной системы мета­
фор таков, что каждый термин в его метафорическом употреб­
лении содержит все те формальные соотношения с другими
терминами системы, какие он имел при своем первоначальном
употреблении. Данный метод является в этом случае истинно
научным, т. е. он есть не только законный продукт науки, но,
в свою очередь, может способствовать ее развитию».60
Иллюстративный метод и научные метафоры, о которых
пишет Максвелл, — это и есть то, что я называю методологиче-
57 Максвелл Д. К. Статьи и речи. — М., 1968. С. 31.
s8 Там же. С. η.
59 Там же. С. 8.
60
Там же. С. \η.
294 Глава IX

ским мышлением. Приведем несколько примеров. Уже сравни­

тельно давно, начиная со второй половины XIX века, существует
такой раздел биологической науки, как экология со своими спе­
цифическими проблемами и со своим пониманием предмета ис­
следования. Признанный основатель этой дисциплины Эрнст
Геккель определил ее в 1868 году как науку «об общих отноше­
ниях организма к окружающему внешнему миру, к органиче­
ским и неорганическим условиям существования»61. И вот не
проходит и ста лет, как термин «экология» начинает встречаться
все чаще и чаще в контекстах очень далеких от биологии. Появ­
ляются такие выражения, как социальная экология, культурная
экология, этническая экология, экология народонаселения, эко­
логия преступности, экологический подход в психологии, эколо­
гия науки... Что же произошло? Очевидно, что биологическая
дисциплина, изучающая условия существования живых орга­
низмов и взаимоотношения между организмами и средой оби­
тания, стала образцом (программой) для формирования целого
ряда направлений исследования, очень далеких от биологии по
своему конкретному содержанию. И очевидно также, что выра­
жения типа «экология науки» или «экология преступности» —
это по своему происхождению метафоры.
Явления такого рода не исключение. Например, основатель
социологии О. Конт подразделял эту науку на социальную ста­
тику и социальную динамику, явно опираясь на образец механи­
ки. Крупнейший французский социолог Э. Дюркгейм выделял в
социологии социальную морфологию и социальную физиоло­
гию, опираясь уже на образцы биологических дисциплин. Наш
широко известный отечественный фольклорист В.Я. Пропп на­
зывает свой основной труд «Морфология сказки» и не только
называет, но и сознательно пытается следовать избранному об­
разцу. «Слово морфология, — пишет он, — означает учение о
формах. В ботанике под морфологией понимается учение о со­
ставных частях растения, об их отношении друг к другу и к це­
лому, иными словами, учение о строении растения. О возможно­
сти понятия и термина морфология сказки никто не думал.
Между тем в области народной, фольклорной сказки рассмотре­
ние форм и установление закономерностей строя возможно с
такой же точностью, с какой возможна морфология органиче­
ских образований»62. Едва ли нужно доказывать, что и здесь та­
кие выражения, как «морфология сказки» или «социальная мор-
61
Ушман Г. Определение Эрнстом Геккелем понятия «экология» //Очерки
по истории экологии. — М., 1970. С. ι8.
62
Пропп ВЯ. Морфология сказки. — М., 1969· С. 7·
Наука как куматоид 295
фология» и «социальная физиология», имеют явное метафори­
ческое звучание.
Приведенные примеры как раз и иллюстрируют, что такое
методологическое мышление или методологические исследова­
тельские программы. Общеизвестно, что методы, разработанные
в рамках одной науки, могут затем успешно работать в сфере
других научных дисциплин. Физические методы исследования
широко применяются в химии, в биологии, в науках о Земле.
Биология и геология не могут обойтись без методов химического
анализа. Но в приведенном примере с экологией речь идет от­
нюдь не о заимствовании каких-либо биологических методов
или вообще о каком-либо биологическом подходе к преступно­
сти, к этносу или к науке. Биологическая дисциплина в целом
выступает здесь как образец для построения других научных
дисциплин, принципиально отличных по содержанию. Это
очень важное противопоставление. Можно использовать тот или
иной метод в разных сферах исследования, а можно строить но­
вый метод по образцу уже существующих; можно использовать
уже созданную теорию для решения конкретных задач, а можно
по образцу этой теории строить новую в рамках совсем другой
области знания. Методологическое мышление как раз и связано
с использованием уже имеющихся методов, теорий, научных
дисциплин в качестве образцов при обсуждении трудных про­
блем или при построении новых сфер исследования. Иными
словами, методологическое мышление предполагает выход за
рамки той или иной узкой специализации, оно в принципе яв­
ляется междисциплинарным.
Приведем еще один пример, ибо примеры в данном случае
гораздо красноречивее общих рассуждений. Один из основате­
лей электронной теории Г.А. Лорентц писал: «Электронную тео­
рию следует рассматривать как распространение на область элек­
тричества молекулярной и атомной теорий, которые уже вполне
оправдали себя во многих отраслях физики и химии»6з. Очевид­
но, что речь идет не просто о применении атомной или молеку­
лярной теории при изучении электрических явлений, так как ни
атомов, ни молекул в их обычном понимании мы здесь не име­
ем. Как же следует понимать термин «распространение»? Ответ
дает выступление Гельмгольца на Фарадеевских чтениях в ι88ι
году. «Если принять существование атомов химических элемен­
тов, — пишет Гельмгольц, — то нельзя удержаться от того, чтобы
не сделать дальнейшего заключения, что также и электричество,
6
з Лорентц ГА. Теория электронов. — М., 1956. С. 31·
296 Глава IX

как положительное, так и отрицательное, распадается на опре­

деленные элементарные кванты, которые ведут себя как атомы
электричества »Ч Хорошо видно, что химическая атомистика
выступает здесь как образец для построения совершенно новой
теории, а слово «атом» явно приобретает у Гельмгольца харак­
тер метафоры.
Попробуем теперь следовать упомянутому выше «иллюст­
ративному методу» Максвелла и для дальнейшей детализации
воспользуемся в качестве модели явлением, казалось бы, очень
далеко отстоящим от науки, а именно — таким фольклорным
жанром, как пословица.
Рассмотрим широко известные изречения: «Не в свои сани
не садись», «Куй железо, пока горячо», «У каждой палки два
конца» и т. п. Очевидно, что их можно понимать буквально, и в
некоторых случаях как раз буквальный смысл выступает на пер­
вый план. Правда этот буквальный смысл, как правило, доста­
точно тривиален и очевиден, и отнюдь не он сам по себе придает
пословице ее значимость. Значимость пословицы в том, что,
описывая некоторую тривиальную ситуацию, она делает ее об­
разцом для понимания целого класса других ситуаций, отнюдь
не столь очевидных. Допустим, вам предлагают новую долж­
ность, а приятель, с которым вы решили это обсудить, говорит:
«Не в свои сани не садись!» Но, помилуйте, никаких саней здесь
нет и в помине! А это значит, что использование пословицы в
данной ситуации предполагает метафору: новая должность —
это те же сани.
Любое пословичное изречение в его буквальном прочтении
можно с рядом оговорок уподобить элементарной теории, пред­
писывающей нам способ действия в некоторых ситуациях. Но в
такой же степени, как и пословица, любая теория может быть
использована не только в своем буквальном, но и в переносном
значении, порождая соответствующие метафоры типа: «Наука —
это организм» или «Электрон — это атом». В первом случае та­
кая метафора может натолкнуть нас на попытку построить эко­
логию или анатомию науки, во втором — на попытку построить
электронную теорию по образцу атомистики. Все это в более
элементарном виде можно рассмотреть и на материале исполь­
зования пословиц.
Представьте себе, что вы продолжаете обсуждать со своим
приятелем вопрос о переходе на новую работу, и он вам неожи­
данно говорит: «Куй железо, пока горячо». Что это может озна-
6
4 Цит. по: Зоммерфелъд А. Строение атома и спеюры. Т. ι. — M., 1956. С. 13.
Наука как куматоид 297
чать в условиях очевидного отсутствия и железа и кузницы?
«Вакансия — это то же железо», — говорит вам приятель, пред­
лагая тем самым построить новую «теорию» по образцу «тео­
рии» кузнечного ремесла. Эта новая «теория» может звучать
примерно так: «Переходя на новую работу, торопись, пока есть
вакансия». Разумеется, если та же пословица используется в дру­
гой ситуации, например, в условиях военных действий или ме­
дицинской практики, то и метафоры, и соответствующие «тео­
рии» будут другими. Каждая пословица рассматриваемого типа
способна породить бесконечное количество метафор и «теорий».
Но это в равной степени относится и к научной теории, к любой
науке, если мы начинаем ее рассматривать в роли образца для
воспроизведения.
А нельзя ли все множество «теорий», которое способна по­
родить та или иная пословица, сформулировать в виде одного
достаточно общего принципа? Этот вопрос мы уже рассматрива­
ли в свете принципа дополнительности. Строго говоря, нельзя,
хотя мы постоянно пытаемся это сделать и делаем с большим
или меньшим успехом. Например, пословицу «Куй железо, пока
горячо» можно попробовать заменить таким выражением: об­
стоятельства, если они сейчас и благоприятны для достижения
вашей цели, всегда могут измениться, поэтому не следует терять
время. В такой же степени и научные метафоры сплошь и рядом
трансформируются в методологические принципы. Как и в слу­
чае пословиц, такая трансформация требует очень общих поня­
тий типа «обстоятельства», «цель», «изменение»... Короче, речь
идет о философских категориях. Поэтому методологическое мыш­
ление и методологические программы можно охарактеризовать
как программы, имеющие принципиально категориальный ха­
рактер и в силу этого оторванные от специфического материала
той или иной области знания. Для них, как правило, не сущест­
вует предметных границ, и их могут успешно обсуждать пред­
ставители разных специальностей, не вдаваясь при этом в дета­
ли своих проблем.

3- «Странная» статья Д.И. Менделеева

Рассмотрим теперь еще один пример, интересный не только как
иллюстрация уже изложенного, но и сам по себе. Дело в том, что
речь пойдет о специальной демонстрации тех возможностей, кото­
рые предоставляет нам методологическое мышление.
В 1889 году Д.И. Менделеев сделал на VIII Съезде русских
естествоиспытателей и врачей очень странный и в то же время
298 Глава IX

красивый доклад «Приемы естествознания в изучении цен».

Странность доклада в том, что Менделеев, отталкиваясь от, ка­
залось бы, очень поверхностных аналогий, приходит к трудовой
теории стоимости, которая, однако, к этому времени не только
уже давно создана, но, несомненно, известна и самому Менде­
лееву. Во-первых, удивляет сам характер рассуждений, во-вто­
рых, возникает недоуменный вопрос: а с какой целью делался
этот доклад, что именно хотел доказать автор?
Ход мысли Менделеева примерно таков. «На первый взгляд
кажется, — пишет он, — что цены товаров по своей великой из­
менчивости, со спросом и предложением, со временем и местом,
вовсе не удовлетворяют требованиям, предъявляемым к предме­
там, изучаемым естественною философиею. Но я решаюсь гово­
рить о ценах на Съезде естествоиспытателей именно по той причи­
не, что в них можно подметить такую же стройность изменения,
какую мы видим, например, в удельных весах веществ»65.
И действительно, совершенно очевидно, что веса предметов
изменчивы не в меньшей степени, чем цены, и если мы хотим
подметить какую-либо закономерность, необходимо сравнивать
эти веса в некоторых фиксированных условиях. Мы, например,
говорим не просто о весе вещества, но о весе, отнесенном к еди­
нице объема, т. е. об удельном весе. Кроме того, «когда говорят
об удельных весах, то уже подразумевают не просто вес кубиче­
ской меры, а лишь в определенных условиях, например, при
температуре таяния льда и при взвешивании в пустоте... Подоб­
но этому, — пишет Менделеев, — должно ограничить и понятие
о цене товаров. Будем же говорить только о ценах современных.
Не коснемся столь же важного и интересного вопроса о годовых
и вообще исторических переменах цен, как важен и интересен
вопрос об изменениях удельных весов с нагреванием. С другой
стороны, станем подразумевать под ценами лишь те, которые
свойственны товарам не где-нибудь в определенном месте, а в тех
свободных и пустых пространствах открытых морей, где движут­
ся корабли, составляющие главнейшее орудие торговли»66.
Итак, первый шаг — это реализация общего методологиче­
ского принципа: сравнивать явления надо в одних и тех же фик­
сированных условиях. Менделеев, правда, не формулирует этого
принципа, но просто рассуждает о ценах примерно так же, как о
весах веществ. И если взвешивать надо в пустоте, то сравнивать
цены — в «свободных и пустых пространствах открытых морей».
6
5 Менделеев Д.И. Соч. Т. XXI. - М.-Л., 1952. С. 33·
66
Там же. С. 33-
Наука как куматоид 299
Разве это не метафора? Можно ли сказать, что речь идет об ис­
пользовании какого-либо метода естествознания? Думаю, что нет.
Предлагается новый метод, но по образцу уже существующего
в совсем другой области знания.
В дальнейшем Менделеев вводит понятия удельного объе­
ма, т. е. объема, отнесенного к единице веса, и удельной цены и
показывает, что оба показателя варьируют примерно в одних
и тех же пределах. Наибольший удельный объем у водорода,
наименьший — у платины. Наибольшую удельную цену имеет
золото, наименьшую — каменный уголь. Но не является ли все
это простой игрой в числа? И тут Менделеев делает еще один
шаг. «Моя мысль, — пишет он, — осталась бы невыясненною,
если бы я хоть вкратце не показал бы ту внутреннюю связь, ка­
кая всегда существует между числами и сущностью, между ме­
рою и ее внутренними причинами. Такое убеждение, бывшее у
пифагорейцев лишь откликом на подмеченную ими гармонию
звуков природы, стало уверенностью в естественной философии,
которая все свое содержимое стремится выразить числами, что­
бы через них скорее, проще и полнее, чем каким-либо иным пу­
тем, постичь [...] законы, управляющие видимым измеряемым
миром»6?. Перед нами на этот раз четко сформулированный ме­
тодологический принцип, и Менделеев стремится показать, что
он действует и в рассматриваемой ситуации, что численное
сходство изменений удельных объемов и цен не скользит по по­
верхности, но «проникает внутрь предмета».
Дальше следует удивительный текст, который нельзя не при­
вести целиком: «Газы, будучи легки, снабжены наиболее развитою
способностью распространяться во все стороны, удерживаются
на месте только внешними силами или сплошными преградами;
они способны сжиматься до известной критической плотности и
заключают в себе энергию, которою, можно, при известных ус­
ловиях, пользоваться для произведения работы, ведущей свое
начало от работы, приложенной к ним при их образовании. Все
то же находится в золоте и ему подобных дорогих товарах. Золото,
имея очень большую пудовую ценность, представляет товар, лег­
че всех других распространяющийся всюду в среде людской; его не
сдерживают ни таможни, ни запреты, и только держат железные
кладовые банков, играющие роль сосудов, в которых должно за­
пирать водород, чтобы он не прошел в малейшие трещины...
Наконец, как газы суть носители сокрытой энергии, полученной
6
? Там же. С. 38.
300 Глава IX

ими при образовании, так золото содержит в себе энергию люд­

ской работы, потраченной при его добыче...»68.
Смелость и широта аналогий может показаться излишней
и даже бесплодной, если бы не четкость окончательных выво­
дов. «Закончим параллель указанием на то, что приложив к ма­
лообъемным жидким и твердым телам известное количество рабо­
ты тепла, их превращают в болыпеобъемные газы. Также точно
из малоценных товаров через прибавку энергии труда можно
получать ценные товары... Вообще малоценные товары могут от
приложенной к ним работы настолько дорожать, что невольно
напрашивается сравнение цен с количеством труда, сокрытого в
товарах. И можно бы привести много доказательств тому, что
цена не столько определяется спросом и предложением, сколько
количеством потраченного труда...»69.
Красиво, но не очень ясно, с какой именно целью Менделе­
ев проводит все это рассуждение. Нам представляется, что цель
его отнюдь не в получении какого-либо конкретного результата,
который в данном случае уже давно известен, а в том, чтобы
продемонстрировать эффективность самих используемых мето­
дов. О каких же методах идет речь? Если верить названию ста­
тьи, то о методах естествознания. Возможно, что сам Менделеев
именно так и понимал задачу своего доклада. Но получилось у
него нечто другое. По сути дела, он последовательно сопоставляет
элементарные представления термодинамики с ситуацией в эко­
номической науке и ищет соответствий, ищет и находит некото­
рый возможный изоморфизм. Речь идет об эвристической силе
научных метафор, об эффективности методологического мыш­
ления. И действительно, метафорический характер приведенных
рассуждений достаточно очевиден: золото — это газ, железные
кладовые банков — это сосуды с газом... Разве это не напоминает
метафоры типа: «дороги — змеи» или «озеро — сапфир»?

М О Д Е Л Ь НАУКИ
Как же в свете всего изложенного выглядит наука? Сформулируем
это в виде нескольких основных тезисов, ι. Наука — это социаль­
ный куматоид, включающий в себя огромное количество про­
грамм, определяющих поведение и деятельность ученого. Эти
программы частично вербализованы, но в значительной своей
68
Менделеев Д.И. Соч. Т. XXI. С. 38-39-
6
9Тамже. С. 40.
Наука как куматоил 301
части существуют на уровне непосредственных эстафет. 2. Мож­
но выделить три основных группы программ: программы полу­
чения знания, коллекторские и аксиологические программы.
Именно коллекторские программы определяют дифференциа­
цию науки и лицо отдельных научных дисциплин. Они опреде­
ляют когерентность научных знаний, стандартизацию методов,
они фиксируют «ситуации разрыва» и порождают связанные с
этим проблемы. Что же касается программ получения знания
и в первую очередь методических программ, то они, образно
выражаясь, космополиты и легко преодолевают границы наук,
не нарушая их суверенитета. 3· В отличие от нормальной науки
Т. Куна предлагаемая модель открыта как по отношению к дру­
гим дисциплинам, так и по отношению к Культуре в целом.
Именно это и определяет динамичность науки. Ученый заимст­
вует методы и образцы из других сфер познания, он использует
научные метафоры, которые позволяют строить одни научные
дисциплины по образцу других. Место куновской парадигмы за­
нимают теперь коллекторские программы, которые способны
путем рефлексивных преобразований ассимилировать знания,
полученные за их пределами. 4· Наука динамична именно за
счет постоянного взаимодействия различных научных и внена-
учных программ. Отдельные научные дисциплины связаны друг
с другом рефлексивными преобразованиями и образуют дисци­
плинарные комплексы. Было бы ошибкой пытаться написать
историю той или иной научной дисциплины в изоляции от нау­
ки в целом. 5- Наука — это система с рефлексией. Научное знание
возникает как вербализация образцов, представляя собой продук­
ты описательной рефлексии. Эти знания постоянно осознаются
в свете разных познавательных задач, что приводит к рефлек­
сивным преобразованиям. Важно подчеркнуть, что исследова­
ние науки следует осуществлять с надрефлексивных позиций, не
подменяя самого ученого в его попытках вербализовать те про­
граммы, которые он реализует. Основная задача исследования —
выделение типов программ и их связей, выявление в конечном
итоге эстафетных структур знания и науки.
Приведенные тезисы в значительной степени ориентированы
на выявление механизмов новаций, механизмов динамики науки.
Это связано с тем, что мы отталкивались от модели Куна и пы­
тались ей противопоставиться. Нельзя, однако, не отметить, что
для XX в. скорей характерна переориентация с поиска причин
изменения и развития на анализ устойчивости, стационарности
и самоорганизации. В значительной степени это коснулось и фи­
лософии науки. Если раньше в свете концепции Куна основное
302 Глава IX

внимание привлекала проблема появления нового, механизмы

новаций, проблема смены парадигм, то теперь ясно, что в объяс­
нении нуждается и само явление парадигмальности. А чем обу­
словлена устойчивость научных теорий, что лежит в основе посто­
янства тех традиций, которые управляют процессом исследования
и роль которых Кун возвел в абсолют в своей концепции нор­
мальной науки? Приведем высказывание известного специалиста
в этой области Ст. Тулмина: «Почти во всей интеллектуальной
истории устойчивость и универсальность наших фундаменталь­
ных форм мышления считалась надлежащей и естественной;
тем феноменом, который нужно или доказать, или оправдать,
были интеллектуальные изменения. Наша нынешняя позиция
меняет ситуацию. Интеллектуальный поток, а не интеллектуаль­
ная неизменность — вот то, чего следует ожидать теперь; любые
постоянные, устойчивые или универсальные черты, которые мож­
но обнаружить в действительно существующих моделях мышле­
ния, становятся теперь теми "явлениями", которые требуют объ­
яснения»/70. Вопросы такого рода мы не поднимали в данной
главе, но они, так или иначе, обсуждались в предыдущих главах
в форме проблемы стационарности эстафет. Думаю, что меха­
низмы, о которых там шла речь (конкуренция и сопряженность
эстафет), действуют и в науке. Впрочем, эта тема нуждается в спе­
циальной разработке.

70 Тулмин С. Человеческое понимание. — М., 19Ö4- С. ю8.

Глава X

с
V ^ т р о е н и е научной
теории

Вопрос о строении, о структуре теории, как, впрочем, и вопрос

о строении знания вообще, — это, очевидно, один из основных
вопросов эпистемологии. Он, однако, не только достаточно сло­
жен сам по себе, но и крайне запутан наличием в этой области
целого ряда подходов и традиций, многие из которых развива­
лись без четкого осознания своих предпосылок. Одна из наибо­
лее значимых традиций при анализе знания — это формально­
логический подход, который в настоящее время достаточно раз­
вит и конституирован. Под теорией здесь, начиная с А. Тарского,
понимают обычно множество предложений, замкнутых относи­
тельно выводимости1. Я ни в коем случае не отрицаю правомер­
ности такого подхода и связанных с ним уже полученных ре­
зультатов. Он, однако, не помогает решить эпистемологические
проблемы, ибо просто не ставит вопрос о природе знания, о спо­
собе его бытия. Именно поэтому в данной работе избран совсем
иной путь: мы рассматриваем знание как социальный куматоид
и ставим задачу выявления входящих в него социальных про­
грамм и их связей.

о СОБЕННОСТИ ТЕОРИИ
КАК СИСТЕМЫ ЗНАНИЯ
В девятой главе мы уже рассмотрели вопрос о природе знания
в общих чертах, анализируя в основном элементарное знание,
которое в плане его вербальной фиксации можно выразить в од-
1
Смирнов В А. Логические методы анализа научного знания. — М., 19Ö7-
С. 23-24.
304 Глава X

ном или нескольких предложениях. Перейдем теперь от элемен­

тарного знания к теории. Мы при этом вовсе не настаиваем на
том, что здесь существует резкая граница. Просто нам было удоб­
но начинать с анализа отдельного предложения, в то время как
теория обычно выражается множеством предложений, представ­
ляя собой некоторую систему элементарных знаний. Мы, одна­
ко, как уже было отмечено, рассматриваем в качестве элементов
теории не предложения, а социальные программы. А последние
в значительной своей части одни и те же, как в случае теории,
так и в случае отдельного предложения. В теории тоже можно
выделить программы референции и программы репрезентации,
в ней налицо и программы рефлексии, а следовательно, имеют
место и рефлексивные преобразования.
В чем же все-таки специфика теории? Нам представляется,
что она в наличии особой программы, которую мы выше уже на­
звали теоретическим конструктором. Теория — это совокупность
знаний, объединенная тем, что все репрезентаторы в пределах
этой совокупности либо непосредственно строятся с помощью
некоторого конструктора, либо получаются путем конструктив­
ного преобразования изучаемых объектов и сведения их к объек­
там, уже изученным. Правила таких преобразований и образуют
теоретический конструктор. Так, например, в рамках атомисти­
ческих представлений мы можем сконструировать модель газа,
жидкости, твердого тела, можем сконструировать механизм ог­
ромного количества явлений. Указание на то, как построен, как
сконструирован объект — это и есть в данном случае репрезента-
тор. Но важно, что все эти репрезентаторы построены в рамках
одного конструктора.
Приведем несколько примеров, показывающих, как строятся,
как изобретаются репрезентаторы. В книге М. Юмана «Молния»
дан краткий очерк истории теоретических объяснений такого
явления, как гром2. В середине XIX века общепринятой была
«вакуумная теория». Предполагалось, что разряд молнии созда­
ет вакуум на своем пути, который затем заполняется воздухом,
вызывая соответствующий хлопок. Во второй половине XIX и в
начале XX века были опубликованы и другие объяснения. Меер-
сон в 1870 году предположил, что молния, проходя через облака,
разлагает воду на составляющие ее газы, которые, раскаляясь,
тут же взрываются, снова образуя воду. Рейнольде в 1903 году
предположил, что гром является результатом «паровых взры­
вов», возникающих при нагреве воды в канале разряда. Оба эти
2
Юман М. Молния. — М., 1972. С. 235-237·
Строение научной теории 305
предположения противоречили тому факту, что в лабораторных
условиях искры порождают звук в отсутствии воды или взры­
вающихся газов. В настоящее время принято объяснение Гирна,
высказанное еще в 1888 году. «Звук, который мы называем гро­
мом, является следствием того элементарного факта, что воздух,
пронизываемый электрической искрой, т. е. вспышкой молнии,
нагревается скачком до высокой температуры и вследствие этого
значительно увеличивается в объеме». Перед нами несколько
сравнительно очень простых теорий, сменяющих друг друга. Кон­
структоры здесь разные, но в каждом из них делается попытка
сконструировать одно и то же явление на базе уже имеющихся
знаний. Познание в данном случае напоминает работу инженера,
которому надо построить проект некоторого устройства с задан­
ными функциями.
Приведем еще несколько примеров, относительно которых
уже не может возникнуть сомнение, что перед нами действи­
тельно развитые теории. В «Началах» Евклида мы постоянно
сталкиваемся с преобразованиями геометрических фигур, с по­
мощью которых одни фигуры сводятся к другим. При этом свой­
ства последних либо уже изучены, либо заданы аксиоматически.
Так, например, получение репрезентатора для площади трапе­
ции предполагает сведение ее либо к прямоугольному четырех­
угольнику и двум прямоугольным треугольникам, либо к одно­
му треугольнику.
В статике Галилея на базе чисто технических преобразова­
ний все простые машины сводятся к рычагу. Легко, например,
показать, что ворот — это рычаг, более сложно, но возможно,
сделать это применительно к наклонной плоскости. В работе Га­
лилея равновесие на наклонной плоскости сводится к равнове­
сию коленчатого рычага с равными плечами, из которых одно
перпендикулярно наклонной плоскости, а другое направлено
горизонтально. Винт, в свою очередь, сводится к наклонной
плоскости. Делается это следующим образом. Первоначально
Галилей подчеркивает, что поднять груз, двигая его по наклон­
ной плоскости, — это то же самое, что протолкнуть наклонную
плоскость под неподвижный груз. Затем он пишет: «И вот, на­
конец: формой и первоначальной сущностью винта и является
именно такой треугольник.., который, проталкиваемый вперед,
проникает под тяжелое тело, которое нужно поднять, и поднима­
ет его, как говорится, себе на голову. Таково первоначальное про­
исхождение винта и, кто бы ни был его изобретатель, он, рассмот­
рев, каким образом треугольник.., продвигаясь вперед, поднимает
груз.., смог сделать из какого-то твердого материала подобное
306 Глава X

этому треугольнику орудие..; но, поразмыслив потом, как сде­

лать такую машину небольшой и придать ей удобную форму, он
взял тот же самый треугольник и обернул его вокруг цилиндра...
таким образом, чтобы высота этого треугольника... стала высо­
той цилиндра, а восходящая плоскость образовала бы на этом
цилиндре спираль.., которую в простонародье называют червем
винта...»з. Итак, винт — это наклонная плоскость, навернутая на
цилиндр. Позднее такой механический конструктор сменяется в
статике «силовым», который позволяет складывать силы и раз­
лагать их на составляющие, перемещать их вдоль линии дейст­
вия и т. д.
Теоретический конструктор далеко не всегда вербализуется.
Так, например, в статике Галилея автор явно работает по образ­
цам технического конструирования, которые нигде не зафикси­
рованы в виде правил. Однако даже если такие правила есть, нам
их явно недостаточно для теоретической работы. Это примерно
так же, как правил ходов в шахматах недостаточно для хорошей
игры. Шахматист всегда опирается в своей практике на множе­
ство образцов уже сыгранных партий. Но в такой же степени и в
геометрии Евклида, и в механике любая решенная задача или
доказанная теорема выступает и как образец теоретического кон­
струирования.
В достаточно развитых теоретических системах мы, как пра­
вило, сталкиваемся с разными типами конструирования, строго
говоря, с разными конструкторами. Рассмотрим это на материале
механики.
Начнем с решения практических задач, сформулированных
относительно реальных ситуаций. Задачи такого типа, как пра­
вило, представлены на языке других дисциплин или даже на
языке бытовом. Там может идти речь о планетах солнечной сис­
темы, о воздушных шарах, о самых разнообразных технических
конструкциях, о снарядах, выпущенных из орудий, или о камнях,
брошенных рукой, и т. д. и т. д. Все эти понятия не принадлежат
к концептуальному аппарату механики. Мы должны предста­
вить, репрезентировать все это как некоторую конструкцию, об­
разованную материальными точками, имеющими определенные
координаты, массы, скорости и ускорения, а также силами, при­
ложенными к этим точкам. Назовем этот конструктор основным
конструктором механики точки. Это примерно так же, как в
атомной теории мы должны интересующие нас явления, опи­
санные другими концептуальными средствами, сконструировать

з Галилео Галилей. Избранные труды. Т. 2. — М., 1964· С. 33·

Строение научной теории 307
в рамках представлений об атомах и их связях, т. е. тоже репре­
зентировать средствами основного конструктора атомистики.
Вот максимально простой пример. Задача формулируется
так: «Воздушный шар весом Ρ опускается с ускорением ш. Какой
груз Q (балласт) надо сбросить, чтобы шар стал подниматься с
таким же ускорением?»4. Непосредственно применять законы
Ньютона мы здесь не можем, ибо ситуация описана на другом
языке, фиксирующем в основном только некоторую внешнюю
феноменологию происходящего. Прежде всего, мы должны скон­
струировать аналогичную ситуацию в рамках механического
конструктора, где, строго говоря, нет воздушных шаров, а есть
только точки, обладающие массой, и действующие на них силы.
Мы должны построить репрезентатор для указанной ситуации.
Правила конструирования такого типа чаще всего не вербализо­
ваны и существуют на уровне образцов решенных задач. В данном
случае полученная конструкция выглядит следующим образом:
на воздушный шар (точку) массы Р/д действует в вертикальном
направлении сила тяжести Ρ и противоположно направленная
подъемная сила F, шар падает с ускорением и>. Теперь уже мож­
но применить второй закон Ньютона и составить соответствую­
щее уравнение.
Основной конструктор в механике точки — это довольно
сложное образование, ибо он включает в свой состав ряд сравни­
тельно самостоятельных дополнительных конструкторов. Напри­
мер, даже система координат, как мы уже отмечали, представля­
ет собой некоторый конструктор. Другие типы дополнительных
конструкторов представлены множеством разнообразных прие­
мов преобразования уже полученных теоретических конструк­
ций, которые позволяют свести одни задачи к другим, более
простым. Примеры таких преобразований мы уже приводили на
материале геометрии Евклида и статики Галилея. Другой при­
мер — принцип Даламбера, который позволяет свести задачи
динамики к более простым задачам статики. Но в механике мы
найдем огромное количество менее значимых преобразований
такого типа. Очевидно, например, что скорость точки ν, равно­
мерно движущейся по окружности, направлена по касательной к
этой окружности и равна 2nR/t, где t — время полного оборота.
Как определить в данной ситуации нормальное ускорение? Ока­
зывается, можно свести эту задачу к предыдущей с помощью
введенного Гамильтоном годографа. Составим годограф скоро­
стей, перенося все соответствующие вектора в начало координат.

4 Тарг СМ. Краткий курс теоретической механики. — М., 1963. С. 247·

308 Глава X

Мы получаем окружность радиуса υ. Поскольку нормальное ус­

корение касательно к этой окружности, задача сведена к преды­
дущей. Нормальное ускорение равно 2nv/t Дальше, уже с помо­
щью чисто математических преобразований, можно избавиться
от множителя 2π и получить всем известное со средней школы
выражение ш = v2/R.
В курсах механики начинают обычно с изучения движения
материальных точек, а затем переходят к рассмотрению случаев,
когда тело уже нельзя рассматривать как точку, когда необходи­
мо учитывать движение отдельных частей тела. «Чтобы приме­
нить к этим случаям то, что найдено для материальных точек, —
пишет В.Л. Кирпичев, — употребляют следующий искусствен­
ный прием: каждое тело мысленно разделяют на мелкие части и
считают их материальными точками. Таким образом, всякое те­
ло и любую комбинацию тел рассматривают как совокупность
большого числа материальных точек, как систему материальных
точек»5. Нетрудно видеть, что описанный здесь «искусственный
прием» — это один из типов теоретического конструирования
в механике.
Рассмотрим теперь область знания, очень далекую от физи­
ко-математических дисциплин. В океане встречаются кольцеоб­
разные острова, образованные кораллами. Это атоллы или ла­
гунные острова. Их загадка в том, что окружающий их океан
имеет, как правило, очень большие глубины, в то время как ко­
раллы живут только на мелководье. Известны вообще три типа
коралловых построек: береговые коралловые рифы, расположен­
ные непосредственно у берега и не представляющие собой ниче­
го загадочного, барьерные рифы, отделенные от берега лагуной,
и, наконец, совершенно изолированные и окруженные океаном
атоллы. Ч. Дарвин строит теорию, согласно которой атоллы об­
разуются за счет опускания океанического дна. При этом пред­
полагается, что опускание происходит достаточно медленно, чтобы
кораллы успевали расти и оставаться у поверхности. Два других
типа коралловых построек — это последовательные этапы раз­
вития атолла. Нетрудно видеть, что Дарвин с помощью некоторых
преобразований сводит атоллы к береговым рифам, что объяс­
няет и само существование, и некоторые особенности лагунных
островов.
Отличается ли теория Дарвина от предыдущих? Могут ска­
зать, что в дарвиновской теории мы онтологизируем наш конст­
руктор, предполагая, что нужные преобразования осуществляет
s Кирпичев BJ1. Беседы о механике. — М.-Л., 1951· С. и-12.
Строение научной теории 309
сама Природа. Думаю, что в значительной степени это связано
с различными рефлексивными программами. В геометрии Евк­
лида мы тоже можем не говорить о каких-либо нами осуществ­
ляемых преобразованиях, а утверждать, например, что любая
трапеция объективно состоит из прямоугольного четырехуголь­
ника и двух прямоугольных треугольников. Впрочем, некоторые
нюансы в изложении Дарвина вполне напоминают рассуждения
геометра при преобразовании чертежей. Первое изложение тео­
рии атоллов начинается такой фразой: «Итак, возьмем остров,
окаймленный береговыми рифами, строение которого очень
просто и легко объясняется; пусть этот остров со своими рифа­
ми... медленно погружается в океан»6. Бросается в глаза, что
Дарвин ведет себя как Бог или могущественный волшебник:
«Пусть этот остров со своими рифами медленно погружается в
океан», — говорит он, точно все силы мироздания только и ждут
его распоряжений. Но он не одинок. Нечто подобное можно
встретить в любом учебнике физики: «Пусть какое-нибудь тело
скользит по другому телу. Благодаря трению это движение будет
постепенно замедляться и, в конце концов, система придет в со­
стояние теплового равновесия, причем движение прекратится»7.
Оба отрывка очень напоминают какую-то игру: делается «ход»,
а потом обсуждаются его последствия. Действительно, представь­
те себе шахматистов, которые вслепую, т. е. не глядя на доску и
не передвигая фигур, анализируют какую-нибудь позицию:
«Пусть белые ходят Kg5, — говорит один, — тогда...» Разве это не
напоминает текст из учебника физики или фразу Дарвина?
Теоретическое конструирование, напоминающее деятельность
инженера-проектировщика, заставляет пересмотреть многие тра­
диционные представления о познании и, в частности, поставить
вопрос о том, что такое научное открытие.

ОТКРЫТИЯ И ИЗОБРЕТЕНИЯ

Традиционно мы различаем и противопоставляем друг другу от­

крытия и изобретения. Лауреат нобелевской премии 1904 г
У. Рамзай пишет: «Между открытием и изобретением есть из­
вестная разница. Открытие раскрывает, что существовало и рань­
ше, но не было еще известно. Изобретение есть создание чего-то
6
Дарвин Ч. Путешествие натуралиста вокруг света. Соч. Τ. ι. — М.-Л., 1935·
С 395-
τ Ландау ЛД., АхиезерА.И., Лифшщ ЕМ. Курс общей физики. — М., 1965.
С. 189.
310 Глава X

такого, что до сих пор не существовало еще. Тем не менее пола­

гаю, что как изобретение, так и открытие делаются почти оди­
наковым образом»8. Вспоминая знаменитую задачу о короне ца­
ря Гиерона, Рамзай пишет, что установление того, что корона
состоит из золота, — это открытие, а метод определения удель­
ного веса твердых тел был изобретением Архимеда.
Возникает много вопросов и предположений.
1. Продукты развития науки в очень значительной своей
части состоят из методов. Это методы экспериментальные и тео­
ретические, методы измерения и расчета, методы объяснения
или прогнозирования явлений. Не означает ли это, что история
познания и науки — это, прежде всего, история не открытий,
а изобретений?
2. Не получается ли так, что открыть в природе можно толь­
ко то, что уже было предварительно изобретено? Действительно,
как появляется задача с короной Гиерона? Царь подозревает,
что его обманули, и корона сделана не из золота, а из сплава зо­
лота с серебром. Он хочет это проверить. Архимед устанавлива­
ет, что корона сделана не из сплава. Но это означает, что ука­
занный сплав уже изобретен, что люди уже умеют сплавлять
металлы. В противном случае нечего и проверять. Или другой
пример: допустим, что ботаник открыл новый вид растений. Но
что значит «новый»? Это значит, вероятно, что обнаруженное рас­
тение не укладывается в существующую классификацию. Но клас­
сификация в таком случае уже должна быть построена. Класси­
фикацию мы не открываем, мы ее изобретаем.
3. Можно ли отнести к числу открытий «открытие» новой
химической реакции или того «факта», что вода состоит из ки­
слорода и водорода? Мы же должны предварительно построить,
изобрести определенный способ действия, мы должны постро­
ить проект эксперимента. Известный эксперимент Лавуазье по
разложению воды, о котором мы уже говорили, предполагал про­
пускание водяного пара через раскаленные железные стружки с
последующим собиранием выделяющегося газа (водорода). Но
такая установка не могла возникнуть случайно. Ясно, что Лавуа­
зье все предвидел и заранее проектировал. Где же здесь открытие?
Похоже, что оно состоит в простой проверке того, что изобрете­
но. Лавуазье изобрел установку для получения окиси железа и
водорода и убедился в ходе эксперимента, что установка работа­
ет именно так, как предполагалось. Но ведь таким способом
проверяется любое изобретение. Можно возразить и сказать, что
8
Рамсей У., Оствальд В. Популярно-научные очерки. — Петроград, 1920. С. 3·
Строение научной теории 311
открытие состоит совсем в другом: открытие — это наша интер­
претация указанного эксперимента. Да, мы получили окись же­
леза и водород, и на этом основании утверждаем, что вода со­
стоит из водорода и кислорода. Но можно ли это открыть? Это
тоже можно только изобрести. Мы должны «придумать», что
есть вещества простые и сложные, что сложные «составлены» из
простых. Мы при этом, вероятно, рассуждаем по аналогии с дру­
гими изобретениями: дом состоит из бревен или камней, ткань
из отдельных нитей... Бросается в глаза, что Лавуазье уже дол­
жен был знать или предполагать, что кислород вступит в соеди­
нение с железными опилками, а водород выделится в виде газа.
Итак, в эксперименте Лавуазье перед нами не одно, а два изо­
бретения, каким-то образом связанные друг с другом. Мы, с од­
ной стороны, изобретаем некоторое «устройство» для вещества,
предполагая, что есть вещества простые и сложные и сложные
состоят из простых, а с другой — изобретаем эксперимент, ре­
зультаты которого можно предсказать с опорой на это «устрой­
ство». Так что же является открытием? Может быть, оно в про­
верке соответствия и связи двух изобретений?
4- А можно ли открыть закон Природы? Думаю, что и зако­
ны мы не открываем, а изобретаем. Возьмем, например, всем
известный закон Кулона для двух точечных зарядов:

F=fm

Разве такую формулу можно открыть? Ее же заведомо нет

в Природе, т. к. операции умножения, деления, возведения в
степень существуют для чисел, а не для электрических зарядов
и расстояний. А числа, равно как и вся система арифметики и ал­
гебры, изобретены человеком. Я уже не говорю о точечных заря­
дах, которых тоже нет в Природе. Как же возникает такой закон?
Здесь можно рассуждать по аналогии с предыдущим случаем.
Перед нами тоже два связанных друг с другом изобретения:
с одной стороны, мы должны изобрести измерительный экспе­
римент, дающий нам определенные числовые значения, а с дру­
гой — изобрести соответствующую математическую конструкцию.
Все это напоминает задачу с моделированием «черного ящика».
В данном случае такой ящик представлен экспериментами Ку­
лона, где на вход подаются некоторые числовые значения, за­
данные экспериментатором, а на выходе мы получаем другие
значения, выдаваемые нам измерительным устройством. Задача
312 Глава X

в том, чтобы сконструировать другой «ящик», который перера­

батывал бы числовые параметры аналогичным образом. Такая
конструкция может быть математической, механической, биоло­
гической... — это уже другой вопрос.
Итак, во всех приведенных случаях мы сталкиваемся не
столько с открытиями, сколько с изобретениями, т. е. с продук­
тами инженерной конструкторской работы. «Если бы не инже­
нерное образование, — написал в своих воспоминаниях великий
физик Дирак, — я, наверное, никогда не добился бы успеха в
своей последующей деятельности»?. Но не означает ли это, что
все наши знания — это продукты вольной игры воображения?
Разумеется, нет. Инженер или изобретатель всегда тесно связан
в своей работе с желанием или требованием, чтобы созданная
им конструкция функционировала определенным заданным об­
разом. Но что значит «функционировала»? Если речь идет о ма­
шинах того или иного типа, то это означает, что они могут быть
успешно включены в нашу деятельность, которая, в свою оче­
редь, тоже изобретена. Наши операции, наши действия не выте­
кают из природы объекта, они им только контролируются.
Кстати, хочется подчеркнуть, что описание наших действий
тоже носит специфический характер, ибо мы при этом фиксиру­
ем не просто то, что, согласно традициям классического эмпи­
ризма, дано нам в наблюдении, а то, что сами уже запланирова­
ли и сами реализуем. И это относится, в принципе, к любому
знанию, ибо оно, как было показано, в исходной своей точке яв­
ляется вербализацией образцов деятельности. Ситуация напо­
минает развитие речи у ребенка. Ребенок начинает с лепета, т. е.
с беспорядочного произнесения самых различных звуков и их
сочетаний. Он набирает опыт акустического конструирования,
а потом начинает распознавать в речи взрослых им же создан­
ные конструкции. Невольно возникает вопрос, а что собой пред­
ставляет так называемое эмпирическое исследование? К этому
вопросу мы вернемся в конце главы.
Человек уже давно живет не столько в мире первозданной
Природы, сколько в мире им самим созданных вещей. Частично
эти вещи возникали случайно и как бы побочным образом в хо­
де человеческой практики, но в очень значительной своей части
они были сознательно сконструированы и построены. Окружаю­
щий нас мир в этом плане — это продукт инженерного конст­
руирования, продукт реализации инженерных проектов. И по мере
эволюции этого мира изменялось и поведение человека, изме-
ν Дирак ПА.М. Воспоминания о необычайной эпохе. — М., 1990· С. п.
Строение научной теории 313
нялся и разнообразился мир возможных действий и их комби­
наций. Было время, когда не было такой операции, как зажечь
спичку, или нажать кнопку, или повернуть ключ в замке зажи­
гания, или войти в интернет... Такой список можно продолжать
и продолжать, включая в него как каждодневные бытовые, так и
производственные операции. Думаю, что именно опыт практи­
ческой инженерной работы и задает образцы теоретического
конструирования и построения теории.

КОНСТРУКТОР
И ИДЕАЛЬНЫЕ ОБЪЕКТЫ ТЕОРИИ
Конструктором мы будем называть некоторое множество объек­
тов, для которых заданы определенные способы их преобразо­
вания и с помощью которых мы можем создавать, хотя бы на
уровне проектов, те или иные конструкции с заданными свойст­
вами. Всем известны детские конструкторы типа кубиков, из ко­
торых можно собирать различные строения, или набора метал­
лических деталей для сборки разнообразных машин. В нашей
повседневной жизни мы постоянно что-то конструируем, пере­
бирая различные возможные варианты. Допустим, вы переехали
в новую квартиру и расставляете мебель. В поисках наилучшего
способа размещения, вы тоже работаете в некотором конструк­
торе. Здесь нет четкого набора сформулированных правил, но
очевидно, что нельзя перегородить столом дверь или шкафом
закрыть окно, нельзя поставить диван так, чтобы не открыва­
лись дверцы шкафа, и т. д. Дело вообще не в правилах, если под
правилами иметь в виду четкие словесные формулировки. Спо­
собы работы в рамках конструктора могут быть заданы и в виде
постоянно воспроизводимых образцов, т. е. на уровне социаль­
ных эстафет.
Любое изобретение предполагает поиск и перебор каких-то
вариантов, т. е. работу в рамках определенных конструкторов.
Они при этом, разумеется, отличаются друг от друга. Создатель
авиационных двигателей работает не в том конструкторе, в ко­
тором работает архитектор, хотя не исключено и их частичное
пересечение. Репрезентаторы, на базе которых строится теорети­
ческое знание, тоже изобретаются, т. е. конструируются, а следо­
вательно, предполагают наличие соответствующего конструктора.
Следует, однако, сделать существенное дополнение. Изобрета­
тель вовсе не обязательно должен перебирать какие-то комби­
нации из реальных деталей. Чаще всего он сидит за кульманом
314 Глава X

или за письменным столом, а может быть, выгуливает собаку или

даже спит. Все это, в принципе, не мешает его работе, ибо он ра­
ботает в рамках особого конструктора, который мы и называем
теоретическим. Это не означает, что изобретатель в принципе
не работает с какими-то материальными объектами, важно, что он
может работать и без них.
Теоретический конструктор обладает одной существенной
особенностью: в его рамках мы предполагаем, что реализация
заданных образцов или правил всегда возможна и всегда приводит
к одному и тому же результату, иначе говоря, мы не учитываем и
не оговариваем множества различных привходящих обстоя­
тельств, которые подстерегают нас при работе с эмпирическими
объектами... Возникает естественный вопрос: с чем же мы рабо­
таем, с чем оперируем в рамках теоретического конструктора?
Очевидно, что не с реальными объектами, с которыми всегда мо­
жет что-то не получиться. Часто говорят в таких случаях о дей­
ствиях с так называемыми идеальными или идеализированными
объектами. Вот определение мысленного эксперимента, данное в
Философском энциклопедическом словаре: «Относясь к области
теоретического знания, он представляет собой систему мыслен­
ных процедур, проводимых над идеализированными объектами»10.
Есть, оказывается, особые мысленные процедуры, которые даже
образуют систему. Может быть, и есть, но как их обнаружить и
зафиксировать имеющимися у нас средствами? Это, к сожале­
нию, отсылает нас в мир ментальных состояний, который, как нам
представляется, совершенно недоступен в настоящее время объек­
тивному исследованию.
Можно, однако, полностью обойтись без подобных представ­
лений. Строго говоря, никаких идеальных объектов не существует.
С нашей точки зрения, тайна работы в теоретическом конструк­
торе кроется в актах коммуникации. Вот забивает человек гвоздь,
и нет у нас никакого сомнения, что он при этом работает с такими
материальными объектами, как доска, гвоздь, молоток. Очевид­
но также, что он много раз видел, как забивают гвозди, и дейст­
вует, воспроизводя имеющиеся у него образцы. И вот возникает
ситуация, когда нужно объяснить другому, как забивается гвоздь.
«Приставьте гвоздь острием перпендикулярно к нужному месту
на доске, — говорит этот человек, — ударьте по шляпке молот­
ком. Теперь гвоздь вошел в доску на некоторую глубину. Пусть
он уже держится сам, и вы можете отпустить руку...» Возникает
вопрос: с какими объектами действует сам инструктор? А не за-
10
Философский энциклопедический словарь. — М., 1989· С. 759·
Строение научной теории 315
бивает ли он при этом в своей голове некий идеальный гвоздь?
Да ведь ничего не изменилось, кроме одного: раньше плотник
непосредственно воспроизводил образцы своего ремесла, а теперь
он вынужден их вербализовать в форме набора команд. С чем же
он оперирует? Да, разумеется, с этими самыми образцами и ко­
мандами. Кстати, в качестве образцов может при этом выступать
реальная, материальная деятельность, но, подавая команды, наш
инструктор все же работает в теоретическом конструкторе, ибо
предполагает, что все его команды реализуемы и в данной кон­
кретной ситуации, отличной от той, которую он когда-то наблю­
дал. Что касается ученика, то он сплошь и рядом может столк­
нуться с тем, что гвоздь неожиданно согнется или сломается,
молоток соскользнет и ударит по пальцу и т. п.
Не случайно поэтому теоретические тексты очень напоми­
нают такого рода команды. Надо, правда, при этом учитывать,
что в естествознании мы сталкиваемся чаще всего с онтологизи-
рованными конструкторами, где действия приписаны самим
объектам. Но очень часто теоретический конструктор представ­
ляет собой набор предписаний, напоминающих нашу инструк­
цию по забиванию гвоздя. Связь этих предписаний с образцами
материальной деятельности здесь очевидна. Вот отрывок из
«Термодинамики» Энрико Ферми. Вводя понятие механическо­
го эквивалента теплоты, Ферми предлагает перевести некоторый
объем воды из начального состояния с температурой Та в со­
стояние с температурой Тв двумя разными способами. 1. «Нагре­
ваем воду, помещая ее над пламенем, и повышаем температуру
от начальной величины Та до конечной Тв». 2. «Повышаем тем­
пературу воды от Та до Тв, нагревая ее посредством трения. С од­
ного конца сосуда погружаем в воду маленькую установку из
прикрепленных к оси лопастей, которые, вращаясь, размешива­
ют воду. Температура воды возрастает непрерывно до тех пор,
пока лопасти продолжают вращаться»11.
Здесь может возникнуть естественный вопрос: а почему, соб­
ственно говоря, текст Ферми свидетельствует о работе в теорети­
ческом конструкторе? А не представляет ли он собой простое
описание реальных экспериментов, которые, несомненно, имели
место в истории физики? Ни в коем случае. Описание реального
эксперимента — это фиксация того, что произошло в определен­
ном месте и в определенное время, а инструкция, которая стро­
ится на этой основе, неизбежно предполагает, что ее предписания
всегда осуществимы при указанных условиях. Это и является
признаком теоретического конструирования.
11
Ферми Э. Термодинамика. — Харьков, 1969. С. 19-20.
316 Глава X

И все же, с чем же мы оперируем, работая в теоретическом

конструкторе? Имеет ли научная рефлексия какие-то основания
вводить этот термин «идеальный объект»? Имеет. В четвертой
главе мы детально рассмотрели этот вопрос. Так называемые
идеальные объекты — это объекты, с которыми мы работаем по
правилам, характеристики которых определяются не их матери­
альной природой, а социальной памятью. Вернемся к аналогии с
шахматами. Деревянная фигурка на доске почему-то перемеща­
ется только по диагоналям, хотя это никак не вытекает из ее ма­
териальной природы. Мы говорим, что это некоторый идеаль­
ный объект — шахматный слон. Но ничего идеального здесь нет,
ибо социальная память, социальные эстафеты, которые опреде­
ляют правила игры, — это объекты нашего физического мира.
Но правила шахматной игры — это в значительной степени
произвольная выдумка, а так ли дело обстоит в случае теорети­
ческого конструктора? Разумеется, не так. Представьте себе, что
перед вами стоит задача освоить вождение автомобиля без вся­
кой посторонней помощи. Вы действуете методом проб и оши­
бок, поворачивая какие-то рычаги, нажимая кнопки... В итоге
вы формулируете правила, фиксирующие определенный харак­
тер действий: как завести двигатель, как переключать скорости
и т. д. В дальнейшем вы действуете именно по правилам и може­
те руководить аналогичными действиями других. Произошло ли
какое-то существенное изменение ситуации? Произошло. Рань­
ше вы оперировали с материальным автомобилем, а теперь, если
следовать традиционной терминологии, с идеальным. Раньше
ваши действия «контролировала» материальная природа объек­
та, а теперь непосредственные или вербализованные образцы.
Вернемся к тексту Ферми. Он возникает в итоге сходного
процесса. В истории физики имели место аналогичные экспе­
рименты, например, широко известный эксперимент Джоуля.
На базе этих экспериментов возникали определенные правила
или образцы поведения, которые и позволяют производить так
называемый мысленный эксперимент. Происходит переключе­
ние с действий по «правилам» или по «воле» объекта на дейст­
вия по правилам социума. При этом не имеет особого значения,
действуем ли мы реально или на уровне проектирования. В шах­
матах, например, мы оперируем с «идеальными» объектами не
только тогда, когда играем вслепую или рассчитываем варианты
в уме, но и тогда, когда двигаем в соответствии с правилами
вполне материальные фигурки по доске.
Итак, в «идеальных» объектах теории нет ничего метафи­
зического. Просто их свойства «записаны» не в их сплошь и ря-
Строение научной теории 317
дом случайном материале, а в некоторой внешней по отноше­
нию к ним социальной памяти. Впрочем, как мы уже говорили,
если эти свойства «записаны» и в самом объекте, это ничего не
меняет в сути дела. Режиссер может подобрать актера очень по­
хожего по характеру на литературного героя, но актер остается
актером, ибо он в отличие от героя все же нуждается в пьесе
и вынужден действовать по ее канонам.
«Идеальные» объекты теории задаются двумя, вообще го­
воря, разными группами программ: во-первых, это программы
конструирования, во-вторых, программы референции. Вот, на­
пример, характеристика материальной точки в университетском
курсе теоретической механики А.П. Маркеева. «Материальная
точка в теоретической механике, — пишет автор, — представляет
собой геометрическую точку, наделенную механическими свой­
ствами. Эти свойства точки определяются законами (аксио­
мами) динамики...»12. Совершенно очевидно, что речь идет о
некоторой новой роли, которую геометрическая точка призвана
играть в механике, а законы Ньютона как раз и представляют
собой описание этой роли, которую точка, как и любой актер,
обязана «заучить». А вот определение, данное в курсе теорети­
ческой физики Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшица: «Одним из основ­
ных понятий механики является понятие материальной точки.
Под этим названием понимают тело, размерами которого можно
пренебречь при описании его движения. Разумеется, возмож­
ность такого пренебрежения зависит от конкретных условий той
или иной задачи. Так планеты можно считать материальными
точками при изучении их движения вокруг Солнца, но, конечно,
не при рассмотрении их суточного вращения»^. Нужно ли спе­
циально доказывать, что речь идет фактически о совсем другом
понятии? У А.П. Маркеева материальная точка играет роли, за­
данные законами Ньютона. У Ландау и Лифшица материальная
точка определяется нормами применимости теории. Разумеется,
оба понятия тесно связаны, но одно возникает в рамках осозна­
ния программ теоретического конструирования, а другое — про­
грамм референции. Иными словами, материальная точка — это
сложное программное образование, достаточно сложный соци­
альный куматоид. Выше мы обсуждали идеализированные объ­
екты в свете принципа дополнительности, сказанное там отно­
сится ко всем видам таких объектов.
Следует отметить, что идеальные объекты второго типа воз­
никают в рамках программ референции любого общего знания
12
МаркеевЛ.П. Теоретическая механика. — М., 1990. С. 70.
*з Ландау ЛД., Лифшиц ЕМ. Механика. — М., 1958- С. 9·
318 Глава X

и часто вообще при отсутствии какого-либо конструктора. Так,

например, знание «снег бел» тоже предполагает идеализацию,
так как, применяя это знание, мы вынуждены предположить,
что снег существует в некоторых нормальных условиях, т. е. при
отсутствии заводских труб, городской грязи и пыли, вулканиче­
ских извержений и т. д. Кроме того, надо предусмотреть опреде­
ленные условия освещения и многое другое. Короче, речь идет о
некотором «нормальном» снеге, которого, строго говоря, реально
не существует. Даже в местах, удаленных от цивилизации, на снеж­
ных вершинах или в глухой тайге снег далеко не всегда бел.

1ИПЫ ТЕОРИЙ

Можно выделить три типа теорий в зависимости от способа по­

строения конструктора: теории инквизитные, эксквизитные (от
двух латинских слов, связанных с понятием исследования in-
quisivi, ex-quisivi) и квазиэксквизитные.
ι. В случае инквизитных теорий конструктор задан на мно­
жестве самих изучаемых объектов. Так, например, в геометрии
Евклида заданы правила преобразования геометрических фигур,
правила построения, с помощью которых мы можем редуциро­
вать одни объекты к другим, уже изученным. Нечто аналогичное
мы имеем в истории развития статики. В статике Галилея на ба­
зе чисто технических преобразований все простые машины сво­
дятся к рычагу. Работа в таком чисто техническом конструкторе
требует большой изобретательности. Вот, например, как Лагранж
описывает редукцию коленчатого рычага к прямолинейному:
«Прежде всего ясно, что коленчатый равноплечий рычаг, кото­
рый может вращаться около своей вершины, будет поддержи­
ваться в состоянии равновесия двумя равными силами, прило­
женными к концам плеч и направленными перпендикулярно к
последним и, следовательно, стремящимися вращать их в про­
тивоположные стороны. Пусть теперь имеется прямолинейный
неравноплечий рычаг, одно плечо которого равно плечу колен­
чатого равноплечного рычага и нагружено тяжестью, эквива­
лентной каждой из равных сил, приложенных к плечам колен­
чатого рычага; другое плечо этого рычага имеет любую длину и
в конечной точке его помещен такой груз, что рычаг находится в
равновесии. Представим себе, что этот рычаг наложен на равно­
плечий коленчатый рычаг таким образом, что точка опоры пря­
молинейного рычага совпадает с вершиной коленчатого рычага
и первое плечо первого совпадает с каким-нибудь плечом второ-
Строение научной теории 319
го, причем обе силы, приложенные к совпавшим теперь конечным
точкам обоих рычагов, имеют противоположное направление.
Тогда обе эти силы друг друга взаимно уничтожат и соответст­
вующие плечи обоих рычагов, на которые эти силы действуют,
потеряют всякое значение. А так как в результате суперпозиции
общее равновесие не нарушится, то оставшийся налицо нерав­
ноплечий коленчатый рычаг, в конечных точках которого при­
ложены перпендикулярно направленные силы, величины кото­
рых обратно пропорциональны длине плеч, будет находиться в
равновесии, — подобно тому, как это имеет место при прямоли­
нейном рычаге»1«.
Дарвиновская теория атоллов — это тоже инквизитная тео­
рия. Дарвин преобразует коралловые постройки, которые он
изучает, и превращает береговой риф в атолл, объясняя тем са­
мым свойства последнего. От статики эта теория отличается тем,
что Дарвин онтологизирует свой конструктор, предполагая, что
нужные преобразования осуществляет сама Природа. Некото­
рый материал для обсуждения проблемы онтологизации дает
история развития эволюционных идей в биологии. Первые ва­
рианты связаны здесь с попытками построить инквизитную тео­
рию на базе чисто технических преобразований одних организмов
в другие. Вот красноречивый отрывок из сочинений великого
естествоиспытателя XVIII века Бюффона: «Возьмите скелет чело­
века, наклоните кости таза, укоротите кости бедер, голеней и рук,
удлините таковые ступней и ладоней, соедините вместе фалан­
ги, удлините челюсти, сократив лобную кость, и, наконец, удли­
ните так же позвоночник: этот скелет перестанет быть останка­
ми человека, это будет скелет лошади»^. Рассуждения такого
рода были в ту эпоху достаточно парадигмальными. П. Кампер,
будучи не только ученым, но и художником, проделывал подоб­
ные преобразования с помощью рисунков, превращая, напри­
мер, корову в страуса. Жоффруа Сент-Илер построил удивитель­
ную концепцию, согласно которой млекопитающие есть как бы
вывернутые наизнанку насекомые: если у млекопитающих внут­
ренние органы расположены вокруг позвоночника, то у насеко­
мых — внутри хитиновой трубки. Однако если в механике по­
добные преобразования в рамках теоретического конструктора
соответствовали образцам реальной материальной деятельно­
сти, то в биологии уже в XVIII веке начинают искать какие-то
силы Природы, ответственные за эти метаморфозы. Интересно,
^Лагранж. Аналитическая механика. Τ. ι. — М.-Л., 1938· С. 14.
*5 Цит. по: Канаев И.И. Очерки из истории сравнительной анатомии до
Дарвина. — М.-Л., 1963. С. 35·
320 Глава X

что после ряда попыток (Жоффруа Сен-Илер, Ламарк) Дарвин,

наконец, строит удовлетворительную инквизитную теорию пу­
тем онтологизации деятельности селекционеров.
Частным случаем инквизитных теорий является гештальт-
конструирование (конструирование гештальта), особенности ко­
торого мы проиллюстрируем на материале «Механических про­
блем», написанных в начале III века в эллинистическом Египте.
Приведем несколько отрывков из этого сочинения16. 1. «Весло
является рычагом. Действительно, опорой будет уключина, /ибо
она неподвижна,/ подымаемой тяжестью — море, которое весло
отталкивает; движущим же рычагом является матрос». 2. «По ка­
кой причине небольшое кормило, находящееся на самом конце
судна, обладает такой силой, что под действием небольшой ру­
коятки усилием одного человека, и то без напряжения, приво­
дятся в движение большие громады судов? Может быть потому,
что кормило есть рычаг, и кормчий приводит его в действие. То­
гда место, где кормило прикрепляется к судну, будет точкой
опоры, весь руль — рычагом, море — поднимаемой тяжестью,
а кормчий — движущим». 3· «По какой причине, когда два че­
ловека несут один груз на шесте или на чём-нибудь подобном,
они испытывают неодинаковые давления, если груз не находится
в середине, но тот испытывает большее, к кому груз ближе? Мо­
жет быть, потому, что в таком случае шест становится рычагом,
груз — точкой опоры, ближайший к грузу несущий его — дви­
жимым, а другой — движущим. Действительно, чем больше рас­
стояние от груза, тем легче несущему двигать и тем больше он
будет придавливать книзу другого, как будто положенный и ста­
новящийся опорой груз оказывает сопротивление. При положе­
нии же груза в середине [шеста] тяжесть у одного из несущих не
больше, чем у другого. Ничто уже не приводит шест в движение,
и для обоих [несущих] тяжесть становится одинаковой».
Перед нами здесь довольно своеобразная ситуация. Рычаг,
вероятно, представляется автору «Механических проблем» как
некоторая конкретная техническая конструкция, контекстуаль­
но и функционально отличная от весла, кормила или шеста для
переноса тяжестей. Рычаг, например, — это устройство для пере­
мещения груза или выворачивания камней. Ну, какое это имеет
отношение к веслу, кормилу или к шесту с грузом? На первый
взгляд — никакого. Эти устройства используются в разных сфе­
рах деятельности, для решения разных задач и возникали, веро­
ятно, независимо друг от друга. Но теория рычага уже существует,
16
Мы пользуемся неопубликованным переводом И.Н. Весел овского-
Строение научной теории 321
и поэтому важно понять, что и все перечисленные устройства —
это тоже рычаг. И автор действительно сводит их к рычагу, хотя
в его арсенале нет никаких технических преобразований как в
статике Галилея. Но есть ли в таком случае здесь конструирова­
ние и можно ли здесь говорить о теории?
Все очень напоминает рисунки-загадки. Нарисован, напри­
мер, лес и требуется в частоте ветвей найти оленя. Изображение
оленя действительно есть, но оно замаскировано, ибо образую­
щие его элементы явно несут другую функциональную нагрузку.
Нам надо, например, понять, что из этих вот веток складывают­
ся очертания головы и рогов оленя, а вот этот сук дает очертания
его спины. Фактически мы конструируем изображение оленя,
выделяя в рисунке нужные нам элементы, которые сами по себе,
казалось бы, никак с оленем не связаны. В такой же степени и
автор «Механических проблем» должен сообразить, что в случае
с веслом море является поднимаемой тяжестью, а при переноске
груза на шесте этот груз является точкой опоры. Конструирова­
ние такого рода мы и называем гештальт-конструированием.
Конструирование такого типа часто присутствует в составе
реальных преобразований в качестве некоторой составной части.
Это хорошо видно в доказательствах Евклида, где имеют место
два акта конструирования: первое — это преобразование черте­
жей; второе — выделение на полученном чертеже нужных для
доказательства фигур. Например, для определения суммы углов
треугольника мы проводим через вершину треугольника линию
параллельную основанию, после чего усматриваем на чертеже
накрест лежащие и смежные углы. Допустим, мой собеседник
чего-то не видит: «Ну, где здесь накрест лежащие углы?» Вот
смотрите, скажу я, две параллельные линии, вот линия, которая
их пересекает... Я конструирую из элементов, которые уже при­
сутствуют, я не меняю их связей, я просто выделю их из контек­
ста старого чертежа и помещаю в новый контекст.
2. Перейдем к эксквизитным теориям. Здесь изучаемые яв­
ления теоретически строятся на базе конструктора, который задан
на объектах совсем другой природы. Например, в кинетической
теории материи изучаемые объекты типа газа строятся на базе
атомных представлений, причем, что очень важно, движение и
столкновение атомов подчиняется законам механики. Конструк­
тор, таким образом, частично заимствуется из другой области
знания, но за счет некоторых промежуточных предположений.
Предполагается в частности, как это делает Больцман, что ато­
мы — это упругие шарики. Теория приобретает как бы две экс­
периментальные базы: экспериментальное изучение газов, с од­
ной стороны, и эксперименты в механике, с другой.
322 Глава X

Как видно из сказанного, эксквизитные теории имеют до­

вольно сложное строение. Кинетическая теория газов складыва­
ется в традициях атомистики, механики, в традициях экспери­
ментального изучения газа. Она фактически включает в себя
основные представления механики как теории. Поэтому и ее ис­
торическое развитие многопланово, она меняет свое лицо в зави­
симости от развития всех указанных традиций и теорий, включая,
например, эволюцию наших атомно-молекулярных представле­
ний и возникновение квантовой механики.
В рамках эксквизитных теорий изучаемые объекты первона­
чально описываются с точки зрения их функций, на базе функцио­
нальных репрезентаторов, а уже потом изобретается конструкция,
способная объяснить их поведение. В этом случае построение экс-
квизитной теории очень напоминает работу инженера-конструк­
тора, который должен спроектировать устройство с заданными
функциональными характеристиками. Так, например, кинети­
ческая теория газов строилась с учетом уже известных газовых
законов, атомная модель кристаллов пыталась объяснить их сим­
метрию.
Вот пример такого конструирования в кинетической теории
газов. Известно, что газ при расширении охлаждается. Это его
функциональная характеристика. Вот как строится его теорети­
ческое объяснение: «Представим себе сосуд с газом в виде ци­
линдра с поршнем. Пусть поршень поднимается вверх со скоро­
стью V (газ расширяется) Рассмотрим некоторую молекулу,
движущуюся со скоростью С в том же направлении, что и пор­
шень. Если скорость этой "догоняющей" поршень молекулы от­
носительно стенок сосуда равна С, то относительно поршня ее
скорость равна С - V. После того как наша молекула «догонит»
поршень и произойдет упругий удар, ее скорость относительно
поршня должна остаться по-прежнему С - V, хотя теперь она
уже движется не вслед за поршнем, а от него. Это значит, что
скорость ее относительно стенок сосуда должна быть меньше,
чем прежняя, на величину 2.V. Таким образом, все молекулы,
сталкивающиеся с движущимся поршнем, отражаются от него с
меньшей, чем до удара, скоростью. Это и приводит к уменьше­
нию средней скорости молекул, а значит, и к понижению темпе­
ратуры»1^ Фактически перед нами пример работы не в одном,
а сразу в двух конструкторах. В рамках первого строится некото­
рая макроскопическая ситуация: «Пусть поршень поднимает­
ся...» В рамках второго — конструируется и «разыгрывается» со­
ответствующая ситуация на молекулярном уровне.

ν Кикоин И.К., Кикоин А.К. Молекулярная физика. — М., 1963. C.129-130.

Строение научной теории 323
Совсем другой пример эксквизитных теорий — это теории
математизированные, где главную роль начинает играть мате­
матический конструктор. Простейшие случаи связаны здесь с
использованием геометрических методов в механике и астроно­
мии. Уже Эратосфен в III веке до н. э., измеряя длину меридиа­
на, строит чертеж, в котором наряду с кругом, изображающим
Землю, и радиусами, присутствуют также падающие на Землю
солнечные лучи в виде параллельных прямых линий. Чертеж,
таким образом, сводит в единый геометрический образ совер­
шенно разные объекты, нивелируя их различия и позволяя ис­
пользовать в дальнейшем чисто геометрические рассуждения.
Можно сказать, что именно в таких ситуациях геометрия впер­
вые начинает функционировать не как теория реального про­
странства, а как математический аппарат, допускающий разные
интерпретации. Можно привести огромное количество анало­
гичных и более красноречивых примеров, но это потребует чер­
тежей и сильно увеличит объем главы. Нет здесь места и для
рассмотрения современных математизированных теорий. Укажем
только на огромную роль этих последних в современной науке,
а также на тот факт, что бурное развитие математических репре-
зентаторов в XX веке существенно изменило характер или стиль
мышления. Речь, разумеется, идет прежде всего о физике.
3- Как уже отмечалось, эксквизитные теории строятся на
«стыках» разных традиций, разных научных дисциплин, кото­
рые в принципе могли бы развиваться и самостоятельно. Квази-
эксквизитные теории очень на них похожи, но отличаются од­
ним существенным качеством. Конструктор здесь тоже задан на
множестве особых объектов, которые не совпадают с изучаемым
материалом, но правила работы в нем не имеют самостоятель­
ного обоснования в какой-либо другой области знания. Чаще
всего они заимствуются из сферы оперирования с теми явле­
ниями, которые являются непосредственными объектами нашего
исследования, а иногда представляют собой некоторые удобные
априорные допущения.
Примером может служить теория электрических явлений
Б. Франклина. Приведем ее достаточно компактное изложение,
данное проф. Ив. Двигубским в его «Физике» 1814 года издания.
«Франклин и его последователи полагают: ι) что во всей вселен­
ной разлита особая чрезвычайно упругая, тонкая жидкая мате­
рия, производящая все явления, называемые электрическими;
2) что частицы сей жидкости сами себя отталкивают, а привле­
кают все другие тела; з) что все тела имеют в себе известное ко­
личество сей материи, зависящее от их сродства с нею, и в сем
324 Глава X

случае не показывают никакого знака электричества; почему

и говорят, что они находятся в своем естественном состоянии;
4) что они бывают в состоянии положительном, когда приобре­
тут более сей материи, и 5) в состоянии отрицательном, когда
потеряют несколько сей материи собственной; 6) что электриче­
ские явления приметными делаются, когда материя сия перехо­
дит из одних тел в другие или разделяется»18.
Что здесь бросается в глаза? Во-первых, наличие большого
числа априорных допущений типа «сродства» с электрической
материей. Во-вторых, предположение, что частицы электриче­
ской жидкости сами себя отталкивают, но привлекают другие
тела. Это положение явно заимствовано из опытов с наэлектри­
зованными телами. С одной стороны, Франклин строит свой кон­
структор для того, чтобы объяснить эти опыты, а с другой, частич­
но переносит в свой конструктор то, что надо объяснить.
В ходе исторического развития квазиэксквизитные теории
сплошь и рядом превращаются в эксквизитные в связи развити­
ем соответствующих областей знания. Например, все теории хи­
мического строения до появления квантовой механики были
квазиэксквизитными, но превратились в эксквизитные, когда
возникла квантовая химия и теория химической связи. Другой
пример. Уже в XVI веке, изучая заразные болезни, Джироламо
Фракасторо строит теорию, согласно которой заражение проис­
ходит по причине наличия особых «семян», способных порож­
дать себе подобных. Эта теория становится эксквизитной в связи
с развитием микробиологии. Аналогичным образом генетику
Менделя можно считать квазиэксквизитной теорией до тех пор,
пока не была выявлена химическая природа гена. Как видно из
сказанного, развитие эксквизитных теорий порождает особый вид
дисциплинарных комплексов, который, вероятно, можно отне­
сти к числу уже выделенных выше. Но это еще ждет своего спе­
циального исследования.
В истории науки имеет место и переход от инквизитных
теорий к квазиэксквизитным. Например, как мы уже говорили,
в механике первоначально развивались инквизитные теории. Од­
нако после введения понятия силы и появления соответствую­
щего конструктора, задающего операции над силами, мы полу­
чили квазиэксквизитную теорию. Теперь при изучении тех или
иных механических конструкций нам надо «выявить» систему
действующих сил. Иными словами, одну конструкцию нам надо
18
Цит. по: Лебедев В. Электричество, магнетизм и электротехника в их ис­
торическом развитии. — М.-Л., 1937· С. 49·
Строение научной теории 325
заменить другой, с которой мы умеем работать. Я поставил вы­
ше слово «выявить» в кавычки, имея в виду следующее: «Оче­
видно, — пишет Г. Кирхгоф, — что если определенное движение
точки происходит под действием нескольких сил, то однозначно
определена лишь их равнодействующая; каждую же из сил в от­
дельности, кроме одной, можно взять произвольной... Из этого
следует, что после введения системы сил вместо простых сил ме­
ханика не в состоянии дать исчерпывающего понятия силы»1?.
Иными словами, и здесь речь идет не о выявлении, не об откры­
тии, а о конструировании или изобретении.
Мы выделили очень простые, элементарные виды теорий,
точнее, мы их тоже сконструировали. Если же говорить о реаль­
ных теоретических системах современной науки, типа механики,
то они достаточно сложны и включают в себя разные типы кон­
структоров, которые иногда формировались в разное время, а сей­
час сосуществуют в современном контексте. Анализ таких слож­
ных систем — очень интересная задача.

I ЕОРИЯ И КЛАССИФИКАЦИЯ

1. Предметно-дистинктивные системы знаний

Во всем многообразии систем знания, с которыми мы сталкива­
емся в науке, довольно четко и явно выделяются две группы.
К первой относятся построения, которые мы, несмотря на все их
различия, привыкли величать теориями, хотя на первый взгляд
теория происхождения видов Дарвина совсем не похожа на ме­
ханику Ньютона, а эта последняя на теорию химического строе­
ния Бутлерова. Ко второй группе относятся системы, в основе
которых лежат такие образования, как классификация, типоло­
гия, районирование, периодизация и т. п. Во всех этих случаях
речь идет об описании некоторого многообразия явлений как бы
по частям, по отдельным видам, типам, классам, районам, пе­
риодам. Всю эту группу мы будем называть предметно-дистинк-
тивными системами знаний, ибо знание организуется в соответ­
ствии с различной группировкой изучаемых предметов.
Районирование или периодизация отличаются от класси­
фикации способом выделения и организации этих предметов.
Классификация группирует предметы по принципу их сходства
и различия, не предполагая в обязательном порядке, что эти
»9 Кирхгоф Г. Механика. — М., 1962. С. 13.
326 Глава X

предметы как-то объединены в пространстве или во времени

и взаимодействуют друг с другом. Она ложится в основу системы
знаний, но в принципе может и не задавать системного видения
реальности. Например, в одну и ту же группу растений или жи­
вотных могут быть отнесены виды, которые в природе никогда
не встречаются и не встречались. В отличие от этого райониро­
вание выделяет группы явлений, которые пространственно объ­
единены и имеют общие границы распространения. Выделенные
районы граничат и взаимодействуют друг с другом в рамках не­
которой объемлющей территории. В такой же степени периоди­
зация объединяет явления по принципу их отнесенности к неко­
торому отрезку исторического времени.
Вообще говоря, соотношение разных типов предметно-дис-
тинктивных систем — это достаточно запутанный вопрос. Напри­
мер, существовала и частично продолжается до сих пор многолет­
няя дискуссия о соотношении классификации и районирования.
Здесь, однако, не место анализировать этот вопрос. Нам хоте­
лось бы подчеркнуть не столько различие, сколько сходство всех
этих систем, ибо все сказанное ниже в равной степени относится
и к системам знания, основанным на районировании, и к систе­
мам, связанным с периодизацией. Было бы, однако, неверно и
полностью идентифицировать эти способы организации знания
хотя бы потому, что они приводят к разным результатам. В ис­
торической науке, например, мы встречаем и периодизацию, и
районирование, что приводит, с одной стороны, к выделению
таких исторических дисциплин как история античности или ис­
тория Средних веков, а с другой, — дисциплин типа истории Фран­
ции или истории России. К предметно-дистинктивным системам
знания следует, вероятно, отнести и те случаи, когда некоторый
сложный системный объект описывается по отдельным составным
частям. Так, например, в анатомии растений традиционно
выделяются такие разделы, как «стебель», «лист», «корень»,
«цветок»...
Теорию принято противопоставлять эмпирии или практике,
мы тоже в дальнейшем вынуждены будем это сделать. Противо­
поставление теории и классификации или теории и предметно-
дистинктивных систем знания вообще встречается гораздо реже.
Вот одна из таких попыток. Географ Престон Джемс пишет: «Гео­
граф всегда должен стремиться к обобщениям и выявлению
группировок, согласно отобранным критериям, к установлению
обоснованных классификаций. Это метод общий для всех наук.
Однако в науке встречается два вида обобщений: те, которые
применяются при классификации явлений, и те, которые служат
Строение научной теории 327
для описания идеальных условий изолированных процессов.
География преимущественно имеет дело с первыми...»20. Термин
«теория» здесь не упоминается, но речь явно идет об идеализа­
ции, которую традиционно принято связывать именно с теоре­
тическими системами знаний.
В 1970-е годы у нас в стране сформировалось целое класси­
фикационное движение, захватившее представителей тех облас­
тей, где остро стоит проблема классификации, но совсем не за­
тронувшее дисциплины, в которых есть развитые теоретические
построения и вообще традиции теоретической работы. Иными
словами, это движение как бы практически противопоставило
классификацию и теорию, а также два типа дисциплин, одни из
которых ставят классификационную проблему и пытаются ее
решить, а другие практически с ней не сталкиваются. Однако
многочисленные обсуждения, которые имели место в рамках это­
го движения, касались в основном методики классификации, а не
соотношения классификации и теории. Это не случайно, ибо,
строго говоря, в то время был не ясен даже сам принцип их про­
тивопоставления.
Действительно, как противопоставить классификацию и тео­
рию? Мы, конечно, в большинстве случаев без особого труда
отличаем одно от другого, но в этом различении нет никакой
принципиальной альтернативности. Более того, теория и клас­
сификация постоянно соседствуют друг с другом, ничуть, каза­
лось бы, друг другу не противореча. Очевидно, например, что
механика применима при изучении механических явлений, а био­
логические теории — типа теории происхождения видов — при
изучении явлений биологических. Это выглядит даже как про­
стая тавтология. Но не означает ли это все же, что совокупность
имеющихся у нас теорий порождает и некоторую типологию яв­
лений, что теории сами организованы по предметно-дистинктив-
ному принципу? Где же здесь альтернативность противопостав­
ления? Не удивительно, что в литературе мы сталкиваемся по
этому вопросу с большим многообразием точек зрения или, точнее,
с большим разнообразием достаточно расплывчатых словесных
формулировок. Одни авторы полагают, что классификация —
это необходимый этап формирования теории, другие рассмат­
ривают ее как наглядную форму выражения теории, третьи фак­
тически отождествляют теорию и классификацию, приписывая
последней функции моделирования21.
20
Американская география. — М., 1957· С. 29.
21
См.: Розова С.С. Классификационная проблема в современной науке. —
Новосибирск. 1986. С. 71-73·
328 Глава X

В данной работе этот вопрос представляет для нас интерес,

по крайней мере, в силу трех обстоятельств. Во-первых, его об­
суждение позволяет оттенить специфику теории как системы
знаний. Во-вторых, речь идет, по сути дела, о разных коллектор-
ских программах, что дополняет материал предыдущей главы.
В-третьих, наконец, мы сталкиваемся при обсуждении этого во­
проса с новыми типами рефлексивных преобразований, которые
мы обошли в предыдущих главах.

2. Особенности классификации
Что же такое классификация и в чем ее особенности? Прежде
всего, как уже фактически сказано, она представляет собой не­
которую коллекторскую программу. Системы знания, в основе
организации которых лежит классификация, принято называть
таксономическими. Обычно достаточно взглянуть на оглавление
учебного руководства или монографии, чтобы понять, что ты
имеешь дело с таксономической системой. Возьмем в качестве
примера «Опыт описательной минералогии» В.И. Вернадского,
в двух томах22. Первый том посвящен описанию самородных
элементов, второй — описанию сернистых и селенистых соеди­
нений. Описание самородных элементов разбито на две боль­
шие части: твердые и жидкие самородные элементы и газооб­
разные элементы. Внутри каждой из частей существуют более
детальные подразделения вплоть до выделения отдельных видов
минералов. Нетрудно видеть, что мы имеем дело с классифика­
цией. Аналогичным образом строится любой курс описательной
минералогии, описательной зоологии или ботаники, палеонто­
логии, петрографии и т. д. Классификация лежит в основе опи­
сания свойств различных соединений в курсах органической
или неорганической химии. Короче, мы имеем дело с достаточ­
но распространенным в науке явлением.
Но вернемся к Вернадскому. Легко заметить, что оглавле­
ние его труда собрано как бы на базе двух основных элементов.
Первый — это классификация минералов, второй — программа
описания отдельных видов или групп минералов, которая с не­
значительными вариациями повторяется на протяжении всего
оглавления, а следовательно, и всей книги. Вот эта программа
на примере описания самородного свинца: химический состав и
физические свойства; нахождение в земной коре; самородный
свинец в России; изменение самородного свинца, труд человека;
22
Вернадский В.И. Избр. соч. Т. 2. — М., 1955; Т. 3· — Μ., 1959-
Строение научной теории 329
определение. В реализации трех пунктов из этой программы Вер­
надский видел основную новизну и значение своего труда. Во-пер­
вых, он ставил задачу пересмотра «природных химических
соединений Земли с точки зрения процессов, в ней идущих»;
во-вторых, он старался «выяснить значение человека в генезисе
минералов»; наконец, в-третьих, работа претендовала на то, что­
бы «дать, по возможности, полную топографическую минерало­
гию Российской империи »2з. Короче, важность своей работы Вер­
надский усматривал отнюдь не в классификации минералов, а в
тех знаниях, которые классификация организует.
В чем же суть классификации как коллекторской програм­
мы? Ответ достаточно очевиден: в основу систематизации зна­
ний классификация кладет их референцию, она разбивает мно­
жество изучаемых объектов на подмножества по некоторым
заданным признакам, систематизируя тем самым и знания об
этих объектах. Для наглядности таксономическую систему можно
представить как набор определенным образом организованных
ячеек памяти, каждая из которых содержит сведения о некотором
виде объектов, т. е. то, что мы именуем репрезентаторами. А мож­
но ли выделить классификацию как таковую из этой системы
знаний? Вероятно, да. Но это будет набор пустых ячеек памяти,
не ясно, для какой цели организованных. В форме высказыва­
ния это будет выглядеть следующим образом: множество объек­
тов К можно разбить на такие-то подмножества. Проблема, однако,
в том, что любое множество реальных объектов можно разбить
на подмножества очень большим количеством способов, и у нас
в рамках классификации как таковой нет никаких критериев
выбора.
Именно поэтому классификация часто осознается исследо­
вателями как нечто в значительной степени произвольное. «Клас­
сификация минералов, — пишет Вернадский, — играет в минерало­
гии такую же подчиненную роль, какую занимает классификация
химических соединений в современной химии. Как среди соеди­
нений углерода, так и при изучении минералов, эти вопросы в
значительной мере открыты личным взглядам, вкусам, научным
построениям исследователя. И в минералогии, как и в химии,
классификации минералов могут и должны быть иными у вся­
кого научного работника, пытающегося охватить целиком всю
область минералогии»24. В литературе можно встретить немало
аналогичных высказываний, подчеркивающих неоднозначность
2
3 Там же. Т. 2. С. 9·
2
4 Там же. С. и .
330 Глава X

и даже субъективность классификационных подразделений. «Боль­

шое число видов, обладающих множеством таксономических при­
знаков, можно распределить по группам многими очень различ­
ными способами. Какую классификацию из нескольких следует
применить? Какая из них верно отражает филогению? Иногда
кажется, что ответов на эти вопросы столько же, сколько таксо-
номистов. Говорили даже, что таксономия на этом уровне не
наука, а искусство, и что ее методы не поддаются четкому и ло­
гичному объяснению»^. Чаще всего трудности такого рода свя­
зывают с группами выше видового уровня, но можно встретить
аналогичные признания и применительно к видам. Повторим еще
раз высказывание Ромера и Парсонса, которое мы уже приводи­
ли в восьмой главе, но по другому поводу: «Согласно несколько
циничному, но содержащему долю истины определению, вид —
это группа особей, которую компетентный систематик считает
видом»26. Аналогичные высказывания можно встретить и в гео­
графии применительно к районированию. Вот что пишет по этому
поводу американский географ Престон Джемс: «Однако "пра­
вильной" системы районов, или системы "подлинных районов",
не существует; ни одна система районов не является абсолютно
верной, так же как и все остальные не являются полностью оши­
бочными »27.
Что из всего этого следует? Прежде всего то, что классифи­
кацию надо рассматривать в контексте таксономических систем
знания и не вырывать из этого контекста. Иными словами, мы
должны руководствоваться теми же принципами, что и при изу­
чении социальных эстафет и социальных программ вообще. Вне
конкретного контекста других образцов или других программ
они представляют собой нечто неопределенное. Этот общий прин­
цип следует отнести и ко всем наукообразующим программам,
о которых мы говорили в предыдущей главе. Программы полу­
чения знаний и коллекторские программы связаны в науке тес­
нейшим образом и взаимно определяют друг друга.
Применительно к классификации это давно осознается пред­
ставителями разных научных областей. Вернадский, например,
подчеркивает, что, поставив перед минералогией новые задачи,
он вынужден был изменить и классификацию. «В связи с этим, —
пишет он, — мною критически пересмотрены все данные, ка­
сающиеся генезиса минералов и их химического состава. Оче-
2
5 РаупД.у Стенли С. Основы палеонтологии. — М., 1974· С· 134·
26
РомерА., Парсонс Т. Анатомия позвоночных. Τ.ι. — M., 1992· С. 27-
^Американская география. — М., 1957· С. зо·
Строение научной теории 331
видно, это вызвало необходимость новой классификации мине­
ралов, которая была мною выработана...»28. Иными словами,
в рамках таксономической системы знания классификация как бы
подконтрольна требованиям того целого, в рамках которого она
должна играть определенную роль. Система в целом как бы высту­
пает здесь в функции режиссера.
В связи с этим возникает вопрос об особого рода дисципли­
нарных комплексах, которые нами еще не выделены. Сопоставим
друг с другом два высказывания разных авторов, которые хоро­
шо дополняют друг друга. Речь идет о рефлексивном осознании
взаимных функций и отношений, определенной соподчиненно-
сти внутри некоторой группы научных дисциплин. Можно, на­
пример, считать, что вся биология работает на теорию эволю­
ции. Вот конкретный пример такой точки зрения: «По существу
накопление данных по географии растений и животных, уста­
новление точных границ и взаимоотношений тех или иных жи­
вотных или растительных групп в природе, выяснение тончай­
шего строения клетки или особенностей оплодотворения, даже
открытие кода наследственности — важны не столько сами по
себе, сколько потому, что они помогают нам понять общие зако­
номерности существования и развития живого на Земле. Таким
образом, любое биологическое исследование оказывается оп­
равданным лишь в том случае, если оно имеет более близкий
или более далекий, но обязательно эволюционный "выход"»2^.
Систематика в этом случае тоже, вероятно, работает на теорию
эволюции.
Но с таким же правом можно считать, что сама теория эво­
люции, а следовательно, и вся биология работает на классифи­
кацию организмов. Приведем соответствующее высказывание.
«Классификации постоянно изменяются. Частично это является
результатом расширения наших знаний о богатстве живого ми­
ра. Частично приходится создавать новые высшие категории,
чтобы отразить различия между новыми и давно известными
видами. Кроме того изменения в классификации обусловлены
накоплением теоретических знаний о механизмах эволюции.
Поэтому можно сказать, что классификация всегда отражает со­
временный ей уровень эволюционного мышления. Системы клас­
сификации, используемые разными одинаково высококвалифи­
цированными учеными, обычно различаются просто потому, что
по-разному интерпретируется эволюция»з°.
28
Вернадский В.И. И з б р . соч. Т. 2. С.д.
2
9 Тимофеев-Ресовский Н.В., Воронцов H.H., ЯблоковА.В. Краткий очерк т е о ­
рии эволюции. — М., 1969· С. 9-
30 РаупД., Стенли С. Основы палеонтологии. — М., 1974· С. 125.
332 Глава X

Итак, классификация строится под определенную систему

знаний, которую она должна как-то упорядочить и систематизи­
ровать, а развитие этой системы знаний приводит к перестройке
классификации. Уже это подсказывает мысль, что теория, на­
пример, теория эволюции и соответствующая классификация
должны быть не только очень тесно связаны, но и представлять
собой некоторое единое целое. А нельзя ли представить класси­
фикацию и теорию как разные рефлексивные осознания одного
и того же по содержанию знания? К этому вопросу мы вернемся
чуть ниже, а пока попробуем сопоставить теоретические и так­
сономические системы знаний с точки зрения их принципиаль­
ного различия.

3- Классификация и теория
как системы знания
Говоря о таксономических системах знания, мы основной упор
делали на референцию, ибо именно референция лежит в основе
организации знания в рамках таксономических или вообще
предметно-дистинктивных систем. Принцип здесь такой: объе­
диняются знания, имеющие одну и ту же референцию. Они как
бы записываются в одну и ту же ячейку памяти. При этом харак­
тер репрезентации может быть самым различным. Поскольку
сами такие ячейки нередко объединяются в агрегаты на тех или
иных основаниях (разных, например, в случае классификации
или районирования), то и система в целом приобретает иерар­
хический характер.
В рамках теоретических систем принцип организации пря­
мо противоположный, так как решающую роль начинает здесь
играть не референция, а репрезентация. Суть в том, что теория
объединяет знания на том основании, что они получены в рамках
одного теоретического конструктора. Так, например, в рамках ки­
нетической теории материи один из ее основателей Клаузиус
объединяет исследования самых различных, казалось бы, явле­
ний, включая и выяснение природы теплоты, и объяснение дав­
ления газа, и анализ теплопроводности, и объяснение процесса
испарения, и причины отклонения газов от закона Бойля-Ма-
риотта и Гей-Люссака.,.31 Теория объединяет все, что она может
объяснить.
Л. По л инг пишет, что среди ученых существует два понима­
ния теории. В первом смысле — это некоторая проверенная ги-
з* Клаузиус Р. Кинетическая теория газов //Основатели кинетической тео­
рии материи. — М.-Л., 1937·
Строение научной теории 333
потеза сама по себе, во втором — систематизированный комплекс
знаний, основанный на этой гипотезе. «Под "атомистической
теорией", следовательно, понимают, не только представление о
том, что вещество состоит из атомов, но и обобщение всех фак­
тических данных, которые могут быть объяснены и истолкованы
на основании представлений об атомах, а также положения, вы­
двинутые для объяснения свойств веществ на основании их
атомного строения »s2.
Мы придерживаемся второго понимания, т. е. будем рас­
сматривать теорию, как и классификацию, не саму по себе, а как
организованную систему знаний. Вне этой системы остается
один конструктор, который можно изучать только как некоторое
подобие объектов математики. Вот, например, два определения
предмета теории игр. 1. «Теория игр есть теория математических
моделей таких явлений, в которых участники ("игроки") имеют
различные интересы и располагают для достижения своих целей
более или менее свободно выбираемыми путями ("стратегиями") »зз.
2. «Теория игр — это математическая дисциплина, которая уста­
навливает правила поведения в конфликтных ситуациях, обес­
печивающие достижение лучших (в некотором заранее заданном
смысле) результатов »34. Я не думаю, что авторы приведенных
определений собирались как-то противоречить друг другу, и поч­
ти уверен, что между ними при встрече не возникло бы никакого
спора. И тем не менее их рукой двигало отнюдь не одно и то же
интуитивное видение предмета той области, которую они пыта­
лись определить. Суть в том, что в первом случае речь идет о
теории математических моделей некоторых ситуаций, а во вто­
ром — о теории самих этих ситуаций. А это, вообще говоря, да­
леко не одно и то же. (Вспомните пример с «Теоретической ме­
ханикой» Н.Е. Жуковского в пятой главе.)
Итак, в определенном смысле классификация и теория пря­
мо противоположны друг другу, они выглядят как две разные
стратегии, два принципиально разных способа мышления. Это
можно проиллюстрировать на простом искусственном примере.
Представьте себе следующую ситуацию: вы встречаете человека,
который кажется вам незнакомым, но вам говорят, что это ваш
бывший сослуживец, но отпустивший усы и бороду. Ситуация
проста и тем не менее вполне заслуживает анализа. Вы помните
своего сослуживца, но не узнаете его в человеке, которого встре-
32 Полине Л. Общая химия. — М., 1974· С. 22-23.
33 Воробьев H.H. Матричные игры / / М а т р и ч н ы е игры. — М., 1961. С. η.
34 Ляпунов АА. Предисловие к книге I /Льюис ΡД. и РайфаХ. Игры и ре­
шения. — М., 1961. С. 5-
334 Глава X

тили, этого последнего вы склонны считать другим человеком.

Вы, таким образом, осуществили операцию различения (дис-
тинкции), построили, если хотите, некоторую примитивную клас­
сификацию. Эта классификация, однако, оказывается разрушен­
ной за счет следующего аргумента: встреченный человек — это
тот, кого вы давно знаете, но знаете без усов и без бороды. Иными
словами, это звучит так: если бы убрать усы и бороду, то это был бы
тот же человек, которого вы давно знаете.
Перед нами два разных акта. Первый фиксирует некоторую
наличную реальность: встреченного человека вы распознаете
как нового, как отличного от знакомых вам людей. Он ведь и
действительно отличен от них. Второй акт, напротив, фиксирует
не наличное бытие, а некоторую возможность, некоторую дис­
позицию. Это, как я уже сказал, разрушает исходную классифи­
кацию (дистинкцию), заменяя ее новой: исходная дистинкция
просто фиксировала наличие двух разных предметов, новая за­
дает преобразование одного в другой, что позволяет, кстати,
перенести на нового, якобы, человека уже накопленный опыт
общения с вашим давним сослуживцем. Ситуацию можно не­
сколько усложнить, предполагая, что окружающие нас люди все
время изменяют свою внешность, отпуская или сбривая бороду
и усы, крася волосы, меняя одежду... Один способ мышления
при этом состоит в том, то мы будем постоянно фиксировать
различия, относя бородатых или безбородых, брюнетов или
блондинов и т. д. к разным видам или типам. Это классифика­
ционный или дистинктивный способ мышления. Другой способ,
который мы назовем диспозициональным, состоит в постоян­
ных попытках разоблачить маскировку и идентифицировать
людей, которые изменили свою внешность: А ничем не отличал­
ся бы от В, если бы был без бороды. Но для этого надо иметь осно­
вания, надо иначе представлять себе человека, надо представлять
его как существо, способное к постоянному изменению своей
внешности определенным количеством способов. Такое представ­
ление в данном случае — это и есть конструктор.
Вернемся теперь к дарвиновской теории происхождения
атоллов. Как мы уже отмечали, ей предшествовала классифика­
ция коралловых рифов, которая выделяла рифы береговые, барь­
ерные и атоллы. Как соотносится с этой классификацией теория
Дарвина? Начнем с того, что она очень напоминает рассмотрен­
ное выше разоблачение маскировки. Классификатор, встретив в
разное время человека с бородой и с усами, человека только
с усами и человека и без усов, и без бороды, вьщелил три разных
Строение научной теории 335
вида. Но пришел теоретик и показал, что речь идет об одном
и том же субъекте, который постепенно освобождался от воло­
сяного покрова. Два разных подхода, о которых шла речь, налицо,
но стоит обратить внимание на одну деталь. Разоблачив маски­
ровку, теоретик, строго говоря, не уничтожил классификацию,
он, скорее, ее объяснил и тем самым подтвердил, вложив в нее,
правда, несколько иное содержание.
И действительно, теория Дарвина тоже не отбрасывает ис­
ходную классификацию. Более того, эта классификация теперь
как бы вытекает из теории и в то же время нужна, ибо для каждо­
го типа коралловых построек теория строит определенные ре-
презентаторы. Эти типы теперь характеризуются как разные этапы
развития берегового рифа. Что же перед нами, теория или клас­
сификация? Что построил Дарвин — генетическую теорию атол­
лов или генетическую классификацию коралловых рифов? Ве­
роятно, и то и другое, нам нужно только объяснить механизм
нашего собственного видения. Как и в случае других рефлексив­
ных преобразований, все определяется той целевой установкой,
которую мы ставим в ходе исследования или использования по­
лученных знаний. Если задача состояла в том, чтобы как-то упо­
рядочить собранный при исследовании коралловых построек
материал, т. е. построить таксономическую систему знания, то тео­
рия Дарвина будет выглядеть как теоретическое обоснование
классификации. Если же нас интересуют тектонические процес­
сы и, в частности, опускание дна океана, то классификация ри­
фов будет выступать как эмпирическое обоснование теории Дар­
вина.
Я полагаю, что в принципе любая теория может быть рас­
смотрена как классификация, а любая достаточно развитая клас­
сификация одновременно с точностью до рефлексивного преоб­
разования представляет собой и теорию. Современная таблица
Менделеева это одновременно и теория и классификация, атом-
но-молекулярная теория в химии лежит в основе классифика­
ции химических соединений, эволюционная теория в биологии,
как уже отмечалось, лежит в основе современной систематики.
Это единство теории и классификации четко осознавал Н. Бор:
«Под теоретическим объяснением явлений природы мы вообще
понимаем классификацию наблюдений в некоторой области с
помощью аналогий, заимствованных из других областей, где, как
считается, мы имеем дело с более простыми явлениями»35.
35 Бор Н. Избр. науч. труды. — М., 1970. С. 452·
336 Глава X

ЭМПИРИЧЕСКОЕ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ
ИССЛЕДОВАНИЕ
Последний вопрос, который мне хотелось бы рассмотреть, — это
традиционное противопоставление эмпирического и теоретиче­
ского исследования. Еще сравнительно недавно было почти об­
щепринято, что эмпирическое познание связано с наблюдением
и экспериментом, что оно предполагает непосредственный кон­
такт с изучаемым объектом. Однако не сложно показать, и сей­
час это уже прописная истина, что непосредственность этого
контакта есть нечто крайне относительное и неопределенное.
Например, если вы измеряете длину стола обыкновенной сан­
тиметровой линейкой, никто, вероятно, не усомнится, что речь
идет об эмпирическом исследовании. Хотя легко сообразить, что
для такого измерения нам нужно не только понятие длины, но и
множество рациональных чисел, т. е. некоторый теоретический
конструктор. А если вы измеряете площадь вашего кабинета?
Мы сталкиваемся в этом случае с так называемым косвенным
измерением, которое предполагает вычисление. Тем не менее,
и здесь все, вероятно, согласятся, что результат получен эмпи­
рическим путем, хотя мы и опирались при этом не только на
прямые измерения, но и на знание азов евклидовой геометрии.
Примеры подобного рода можно продолжить. Считается, что
Милликен эмпирически измерил заряд электрона. Но непосред­
ственно он имел дело с микроскопом и наблюдал перемещение
заряженных капелек масла в поле конденсатора. Для того чтобы
связать эти последние с зарядом электрона, нужно опираться на
достаточно сложные теоретические предположения. А что собой
представляют эти последние?
Если следовать давней традиции, то теоретическое исследо­
вание, в отличие от эмпирического, следует, вероятно, понимать
как исследование, основанное не на наблюдении или экспери­
менте, а на уже накопленном опыте, на предшествующих, уже
полученных знаниях. Точнее, мы должны иметь теоретический
конструктор. Разумеется, и эксперимент ставится на базе уже
имеющегося опыта хотя бы потому, что любой экспериментатор
работает в определенных уже сложившихся традициях. Это
можно сказать и о наблюдении. Но здесь все же результат иссле­
дования определяется не традициями самими по себе и не нако­
пленными знаниями, а именно наблюдением или экспериментом.
Непосредственный контакт с объектом является здесь необхо­
димым посредником между накопленным опытом и новым зна-
Строение научной теории 337
нием. Можно ли сказать, что специфика теоретического иссле­
дования состоит в отсутствии такого посредника? Ни в коем слу­
чае. Выше мы уже показали, что работа в теоретическом конст­
рукторе без наблюдения или эксперимента превращает любую
науку в подобие математики. Как классификацию мы должны
рассматривать в составе таксономической системы знания, так и
теория — это не просто работа с некоторыми так называемыми
идеальными объектами, а вся система знаний, связанная с объ­
яснением результатов эксперимента или наблюдения.
Итак, любое исследование, которое нам хотелось бы считать
эмпирическим, предполагает наличие теоретических предпосы­
лок, а любая теория строится как интерпретация некоторых эм­
пирических данных. Эмпирическое исследование не существует
без теоретического и наоборот. Бросается в глаза, что они пред­
ставляют собой как бы две стороны одной и той же медали. Мы
используем барометр для изучения атмосферного давления, и
это — некоторая эмпирическая процедура. Но в свое время
представление об атмосферном давлении появилось как теоре­
тическая конструкция, необходимая для объяснения поведения
барометра. Это было теоретическим актом. Треки в камере Виль­
сона, когда они были случайно обнаружены, первоначально по­
лучили теоретическое объяснение, а уже потом стали средством
изучения элементарных частиц.
То или иное наблюдение, если оно не связано с какими-ли­
бо теоретическими конструкциями, просто остается, как прави­
ло, за пределами науки. О нем можно сообщить широкой публи­
ке, но ни одна из научных дисциплин не будет иметь оснований
считать его своим фактом. Хороший пример — открытие броунов­
ского движения. Первоначально оно не привлекло к себе почти
никакого внимания физиков и целых 50 лет оставалось без объ­
яснения. Б.И. Давыдов в предисловии к книге «Брауновское дви­
жение» пишет: «Открытие брауновского движения в свое время
привлекло к себе мало внимания. Это объясняется прежде всего
тем, что имеющихся тогда в физике теоретических представле­
ний было недостаточно для его объяснения»з6. Итак, явление не
потому оставалось без объяснения, что на него не обратили
должного внимания, а наоборот: на него не обращали внима­
ния, ибо не могли объяснить. Факт не существует без теории, как
и теория без факта. К тому же без объяснения у нас нет никаких
оснований относить данное явление именно к физике. Коллек-
торская программа физики не может его ассимилировать.
з6 Давыдов Б.И. Предисловие редактора //Брауновское движение. — Л.,
1936. С. 6.
338 Глава X

Однако с развитием кинетической теории теплоты сразу не­

сколько авторов предлагают соответствующую концепцию бро­
уновского движения. Оно было теоретически сконструировано.
Вот как это выглядит в работе Дельсо: «В случае большой по­
верхности (частицы) молекулярные удары, являющиеся причи­
ной давления, не производят никакого действия на взвешенное
тело, так как в общем они совершенно равномерно толкают тело
со всех сторон. Если же поверхность тела так мала, что непра­
вильности толчков не могут уравновеситься, то мы будем иметь
дело с давлениями, меняющимися от точки к точке. Тогда закон
больших чисел уже не приводит к выравниванию давлений и их
равнодействующая уже не будет равна нулю»з7.
И сразу же броуновское движение стало фактом физики,
фактом физической атомистики. Но вот что пишет Ж. Перрен:
«Вместо того, чтобы принимать как данную эту гипотезу (имеет­
ся в виду атомно-молекулярная гипотеза. — М. Р.) и приложить
ее к объяснению Броуновского движения, мне кажется предпоч­
тительнее показать, что она может быть логически выведена из
этого явления»з8. Обратите внимание, что предлагает Перрен?
Он предлагает изменить наше целеполагание. Если раньше мы
объясняли броуновское движение, строя его атомно-молекуляр-
ную теорию, то теперь, согласно предложению Перрена, мы
должны обосновывать и развивать эту теорию, опираясь на факт
броуновского движения. Первоначально объектом изучения было
броуновское движение, теперь из объекта оно превращается в
средство, а объектом становится атомно-молекулярное строение
вещества. Раньше мы строили теоретическое объяснение неко­
торого наблюдаемого факта, теперь речь идет об эмпирическом
обосновании теории. Не напоминает ли это нам объектно-ин­
струментальное рефлексивное преобразование?
Итак, эмпирическое и теоретическое знание не просто тесно
связаны, они представляют собой единое целое. Одно и то же
исследование является, с моей точки зрения, и эмпирическим,
и теоретическим. Все зависит от рефлексивной установки. Рас­
смотрим сравнительно простой пример. Уже очень давно было
замечено, что удаляющийся корабль как бы опускается за горизонт.
Интерпретацию и объяснение этого наблюдения дают представ­
ления о шарообразности Земли. Возникает естественный во­
прос, что мы здесь имеем: эмпирическое доказательство того,
37 Давыдов Б.И. Предисловие редактора //Брауновское движение. С. η.
&PerrinJ. Броуновское движение и действительность молекул. — СПб.,
1912. С. 8.
Строение научной теории 339
что Земля — это шар, или теорию, которая объясняет наблюдае­
мые факты? В литературе можно встретить утверждения и пер­
вого, и второго типа. Аналогичный вопрос можно поставить и
относительно эксперимента Милликена. Как уже было сказано,
он определяет заряд электрона, наблюдая особенности поведения
заряженных капелек масла в поле конденсатора. Идет ли речь о
теоретическом объяснении этой наблюдаемой картины или об
эмпирическом измерении заряда электрона, как это обычно
представляют?
Все определяется нашими рефлексивными установками,
а точнее, тем, как мы ставим вопрос, задавая тем самым рефе­
ренцию получаемого знания. Если, например, мы строим знание
о наблюдаемых фактах, желая их объяснить, и именно наблю­
даемые феномены выступают как объект исследования, то в це­
лом все выглядит как построение теории этих феноменов. Если же,
наоборот, данные наблюдения или эксперимента мы рассматри­
ваем только как средство обоснования детализации или проверки
тех представлений, которые перед этим претендовали на роль тео­
рии, то все исследование приобретает эмпирический характер.
Думаю, что в простейших случаях эмпирическое и теорети­
ческое могут быть полностью симметричны в том смысле слова,
что любая теоретическая конструкция строится для объяснения
наблюдаемых фактов, а эти факты в свою очередь обосновывают
теоретическую конструкцию. Симметрия, разумеется, как и вся­
кая симметрия, нарушается. Например, превращая механику в
дисциплину, подобную математике, механик фактически отка­
зывается от задачи построения механических моделей реальных
объектов и от эмпирической проверки этих моделей. Его интере­
сует только сам механический конструктор как, например, шахма­
тиста — шахматные позиции. Можно сказать, что при таком
преобразовании нарушается симметрия эмпирического и теоре­
тического, ибо рефлексия жестко закрепляет только один вариант
видения. Можно закрепить и другой вариант, порождая иллю­
зию чисто эмпирических исследований и эмпирических знаний.
Нам важно подчеркнуть, что все это можно рассматривать как
проявление рефлексивных программ, входящих в состав любого
знания и теории в том числе.
В заключение попробуем показать, что простейшие рефлек­
сивные преобразования эмпирического в теоретическое и на­
оборот постоянно имеют место и на бытовом уровне. У Льва Тол­
стого в повести «Казаки» есть следующий эпизод. Оленин едет
на Кавказ и с нетерпением ждет вида снеговых гор, про которые
ему уже много говорили. «Один раз, перед вечером, ногаец-ям-
340 Глава X

щик плетью указал из-за туч на горы. Оленин с жадностью стал

вглядываться, но было пасмурно и облака до половины застила­
ли горы. Оленину виднелось что-то серое, белое, курчавое, и, как
он ни старался, он не мог найти ничего хорошего в виде гор, про
которые он столько читал и слышал. Он подумал, что горы и об­
лака имеют совершенно одинаковый вид и что особенная красо­
та снеговых гор, о которых ему толковали, есть такая же выдум­
ка, как музыка Баха и любовь к женщине, в которые он не верил, —
и он перестал дожидаться гор. Но на другой день, рано утром, он
проснулся от свежести в своей перекладной и равнодушно
взглянул направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он уви­
дал, в шагах двадцати от себя, как ему показалось в первую ми­
нуту, чисто-белые громады с их нежными очертаниями и при­
чудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого
неба. И когда он понял всю даль между ним и горами и небом,
всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконеч­
ность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встрях­
нулся, чтобы проснуться. Горы были все те же.
Что это? Что это такое? — спросил он у ямщика.
А, горы, — отвечал равнодушно ногаец».
Обратите внимание, перед вечером ногаец видит и распо­
знает горы, хотя их до половины застилают облака. Перед нами
явная интерпретация и объяснение непосредственно восприни­
маемого. Наблюдаемое совсем не похоже на горы, и ход мысли
ногайца можно представить следующим образом: да, то, что я
вижу не похоже на горы, но это потому, что я вижу их из-за туч,
не будь туч, и горы имели бы нормальный вид. Это напоминает
рассуждения Галилея, когда он утверждает, что все тела падают
с одинаковым ускорением, а отклонения от этой картины обу­
словлены сопротивлением среды.
Положение Оленина совсем иное: он много слышал про кра­
соту гор, и чисто теоретически представляет, что это такое, но,
воспринимая что-то серое, белое и курчавое, приходит к выводу,
что горы похожи на облака, и что особая их красота — это вы­
думка. Ногаец теоретически объясняет то, что видит, Оленин же
на базе непосредственного наблюдения изменяет свое теорети­
ческое представление о горах. Если первый реализует элементар­
ную акцию теоретического исследования, то второй — эмпириче­
ского. Но вот наступает ясное утро, и Оленин видит удивительную
картину горных хребтов, которые, как ему кажется, возвышают­
ся совсем рядом с ним. Именно видимое нуждается здесь в ин­
терпретации, в объяснении. Это и проявляется тут же в форме
Строение научной теории 341
вопроса: «Что это такое?» — восклицает Оленин. «А, горы», — по­
могает ему ямщик, завершая тем самым элементарную теорети­
ческую акцию.
* #*
Известный физик Г. Бонди писал, что в каждом способном
физике сидит талантливый инженер. Я попытался показать, что
это относится не только к физике, но и к науке в целом. Я опи­
рался при этом на факты теоретического мышления, ибо для ра­
боты экспериментатора сказанное Бонди достаточно очевидно.
Что касается теоретического конструирования, то это явление,
хотя оно и не является новым для эпистемологии и философии
науки, явно недостаточно исследовано. А оно повсеместно при­
сутствует в познании, при этом далеко не только в рамках тео­
рии. Уже простой счет каких-либо предметов предполагает, что
мы способны строить, конструировать числа. Любая система ко­
ординат, как отмечал Г. Вейль, представляет собой конструктор.
Это, однако, само по себе не порождает теории. Классификации,
как уже было показано, — это тоже наши изобретения. Опреде­
лить специфику каждого из этих случаев — особая задача, кото­
рую у нас здесь не было возможности обсуждать.
ОАКЛЮЧЕНИЕ

Я не хотел бы подводить итоги. Мне хочется только повторить

слова Монтеня: «Это искренняя книга, читатель». Она есть про­
дукт долгих поисков и размышлений, которые продолжаются и
сейчас, и я не хочу останавливаться. Я изложил свои мысли по
возможности ясно, не скрывая при этом их незавершенности.
Я далек от того, чтобы считать предложенные решения оконча­
тельными. И я, вероятно, долго еще не писал бы эту книгу, ибо
думать и искать гораздо интересней, чем писать и подводить
итоги. Окончательным толчком послужила басня Козьмы Прут­
кова:

Однажды нес пастух куда-то молоко,

Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! он тебе не попадался?

Я вдруг понял, что басня эта про меня и что нельзя нести
свое «молоко» до бесконечности. И читатель меня так и не встре­
тит, да и молоко прокиснет.
Если меня спросят, что я считаю главным в этой книге,
я отвечу: главное — это решение проблемы способа бытия се­
миотических объектов. Нельзя исследовать знаки, знание, науку,
литературу, не выяснив в принципе, с объектами какого рода мы
имеем дело. Возьмем хотя бы такое явление, как смысл знака
или предложения. Стоит с этим столкнуться, и начинаются уди­
вительные приключения человеческой мысли в его попытках
схватить и тривиализировать довольно нетривиальную ситуацию.
«Слово "смысл" (meaning) — своеобразная "блудница" среди
слов, — пишет К. Черри.- Это коварная искусительница, способ­
ная совратить писателя или оратора с праведного пути интел­
лектуального безгрешия»1. И трудность прежде всего в том, что
1
Черри К. Человек и информация. — М., 1972. С. 144·
Заключение 343
смысл, или содержание текста, словно сопротивляются оттор­
жению от исследователя, их никак не удается «оттолкнуть» на
нужное для объективного анализа расстояние. Мне, кажется, это
удалось с помощью таких представлений, как социальные эста­
феты и куматоиды. Я лично не склонен преуменьшать значение
этих понятий.
А все остальное — это попытка разъяснить и детализировать
исходное принципиальное решение. Я убежден, что мне пока не
удалось сделать это с должной полнотой. В книге есть противо­
речие между значимостью замысла и его реализацией. По край­
ней мере, таково самоощущение автора. И это не случайно. Анализ
эстафетных структур знания и науки наталкивается на сущест­
венные трудности в силу отсутствия какой-то объективной мето­
дики. Думаю, что это можно преодолеть. Кроме того, у меня нет
адекватных изобразительных средств, с помощью которых мож­
но было бы такие структуры зафиксировать и сделать изложе­
ние более наглядным. Я иногда чувствую себя так, как химик,
если бы он не имел возможности написать структурные форму­
лы химических соединений.
Предложенное решение проблемы способа бытия — это в
определенном смысле тяжелое решение. Прежде всего, оно накла­
дывает на исследователя много строгих ограничений, оно огра­
ничивает его столь привычную в этой области свободу. Я уже
много лет чувствую на себе оковы этого решения. Мы так при­
выкли заимствовать результаты научной рефлексии, так при­
выкли излагать содержание социальных норм, не задумываясь о
том, что именно мы делаем... И вдруг на все это накладывается
запрет. Создается впечатление, что богатейший мир знания и
науки, который ты исследуешь, вдруг померк и погас, потерял
разнообразие красок. Тебе решительно нечего сказать, ибо мир
эстафетных структур, хотя и заявлен, но еще не открыт. И если в
мире рефлексии на тебя работает огромное количество умных
и даже великих людей, то здесь ты должен начинать заново.
Есть основания полагать, что Т. Кун хотел пойти по тому же
пути. Джон Хорган, которому удалось взять у него интервью,
рассказывает, что в одной из статей Кун ввел понятие «образец»
взамен парадигмы, но затем отказался от него. «Послушайте,
если вы ухватились за хвост медведя, — сказал Кун по этому по­
воду, — наступает момент, когда вы должны его отпустить и от­
ступить»2. Означает ли эта фраза, что Кун натолкнулся на труд­
ности, с которыми знаком и я? Не знаю. Вероятно, однако, что
2
Хорган Дж. Революционер поневоле //В мире науки. 1991· № η. С. 95·
344 Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии
на интервьюера фраза произвела впечатление, ибо интервью со­
провождается фотографией с такой подписью: Способен ли Кун
«отпустить медведя»?
Насколько крепко я сам ухватился за этого «медведя» и не
совершил ли при этом роковую ошибку, судить читателю. Мне
же остается только повторить слова Габриеля Тарда, одного из
основателей «волновой социологии»: «Подобно тому, как семя,
упавшее на землю, может найти ее для себя недостаточно при­
годной, я тоже мог оказаться недостаточно подготовленным для
развития моей идеи. Желательно, чтобы в таком случае она, бла­
годаря этой книге, могла быть усвоена умом, лучше подготов­
ленным для ее надлежащей культивировки»з.

з Тард Г. Законы подражания. — СПб., 1892. С. и.

 Издательство
НОВЫЙ ХРОНОГРАФ
в 2007-2008 годах
Вышли в свет:
Серия «Российское общество. Современные исследования»
И.С. Розенталь
«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец
XVIII — начало XX вв.
В монографии, освещающей историю клубов в России, впервые прослеживается
связь между развитием клубной культуры и процессами формирования и распростране­
ния общественного мнения на основе повседневного взаимопроникновения обыденного
сознания элитных групп общества и общественно-политической мысли. Рассматривают­
ся состав, типология и функции клубов, место клубов в диалоге культур России и Запа­
да, взаимоотношения клубов с государством и с другими общественными объединения­
ми, роль клубов в трансформации российского общества. Особое внимание уделено
политическим клубам, появившимся в России в начале XX в. одновременно с возникно­
вением многопартийности и Государственной думы.

А.Е. Иванов
Еврейское студенчество в Российской империи начала XX века. Каким оно было?
Опыт социокультурного портретирования. Под редакцией О.В. Будницкого.
Книга посвящена подведению итогов исторического, на протяжении XIX — начала
XX века, формирования новой генерации молодой еврейской интеллигенции в лице ев­
рейского студенчества. Социокультурные итоги этого процесса репрезентированы в ма­
териалах четырех еврейско-студенческих переписей, осуществленных студентами выс­
ших учебных заведений Киева, Одессы, Москвы в 1909—1913 годах. Их аналитический
свод осуществлялся по следующим тематическим срезам: субсоциальная характеристика
еврейского студенчества; академическая проблематика, связанная с его учебой в высшей
школе; национально-культурный облик студентов-евреев; их общественно-политические
симпатии и антипатии. Эту часть исследования предваряет очерк правительственной по­
литики XIX — начала XX века в отношении допуска «лиц иудейского исповедания»
в имперскую среднюю и высшую школу.

A.C. Туманова
Общественные организации и русская публика в начале XX века
Исследуя историю общественных организаций в дореволюционной России, автор по
сути дела исследует историю становления гражданского общества в нашей стране. Ранее
закрытая для отечественных историков не только в силу идейных соображений, но и по
причине крестьянской специфики страны, эта тема сегодня, в условиях острой конфрон­
тации взглядов на прошлое России и, соответственно, ее будущее, приобретает особый
смысл и значение. .

Александр Куприянов
Городская культура русской провинции. Конец XVIII-первая половина XIX века.
В книге исследуются механизмы коммуникации между столичной и провинциаль­
ной культурой в процессе формирования русской национальной культуры. Важную роль
в трансляции форм и ценностей формирующейся национальной культуры играли раз­
личные институты новой светской культуры (школы, ведомственные и публичные биб­
лиотеки, театры и благородные собрания) в конце XVIII — первой половине XIX века.
Именно эти институты, в первую очередь, и создавали социокультурный потенциал об­
щества.
346 Издательство «Новый хронограф» в 2007-2008 гг.
В центре книги не история появления и развития учреждений культуры и даже не
культура города, но культура горожан, их социокультурные представления о «себе» и
«других», о государственной власти и самоуправлении, о городском социуме и сослов­
ном строе, о труде и богатстве, о счастье и других жизненных ценностях Важная роль
отводится также изучению практик самоидентефикации и формированию новой город­
ской идентичности, проявляющихся как в письменных текстах, адресованных власти
или предназначавшихся для самого автора, так и утверждавшихся в городском костюме
и во всем внешнем облике горожан. Эти представления и поиски собственной идентич­
ности рассматриваются в связи с практиками участия в управлении делами города.

Александр Янов
Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах.
Кн. 2. Загадка николаевской России. 1825-1855
Вторая книга трилогии известного историка и политического публициста Алексан­
дра Янова посвящена эпохе Николая I. За событиями второй четверти XIX века автор
обнаруживает характерные и не слишком привлекательные черты русской истории ,
сформировавшиеся задолго до Николая I и в известной степени сохраняющиеся по сей день.
Приводимые Яновым параллели с современными политическими событиями впечатлят
любого неравнодушного к судьбам своей страны читателя, даже далекого от размышле­
ний об отечественной истории. Однако автор не стремится убедить нас в том, что исто­
рия повторяется, а пытается понять, как найти выход из этой «дурной бесконечности».

И. Г. Яковенко
Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы
Издание второе, исправленное и дополненное.
Работа посвящена проблеме национальных интересов России в процессе формиро­
вания нового общества. Предпринята попытка определиться в понятиях и разграничить
такие сущности, как нация и национальное государство, с одной стороны, и империя,
реализующая качественно иной тип государственности, с другой.

В. Д. Жукоцкий, З.Р. Жукоцкая

Русская реформация XX века.
Сборник статей посвящен одной из актуальных тем современной культурологии —
всестороннему изучению советской эпохи как органической части истории русской
культуры: обнаружению ее смысла и предназначения, выявлению ее культурно-
исторических предпосылок и достигнутых результатов. Впервые в отечественной лите­
ратуре предпринята попытка осмысления советской культуры и религии советизма в ка­
тегориях реформационного движения, понимания реформации как универсалии куль­
туры. Автор задается вопросом: можно ли предположить, что в основе советской
культуры лежит не логика политического переворота, а исторически необходимый алго­
ритм эволюции культурного целого России? Имеет ли вообще национальная культура
алгоритмическое исчисление? А с другой стороны, может ли состояться культурология
как самостоятельная научная дисциплина без собственного языка культурологического
программирования? Решая задачи русской культурной истории, автор одновременно
проверяет на прочность методологию новой отрасли гуманитарного знания.
Книга предназначена для специалистов в области философии, культурологии, со­
циологии, политологии и истории. Также может быть интересна и более широкому кру­
гу читателей, неравнодушных к проблематике сборника.

A.A. Ильюхов
Проституция в России с XVII века до 1917 года
Проституция явление общемировое и историческое, она существует многие тысячи
лет, меняется лишь система ее организации, размах и место, которое она занимает в об­
ществе. Даже в жестокие годы инквизиции в Европе и строгих нравственных правил
Издательство «Новый хронограф» в 2007-2008 гг. 347
в средневековой России явление это «имело место», хотя как проблема не осознавалась.
Естественно, формы ее проявления были совсем иными, чем в наше время. Показать
«лицо», а точнее, проявления проституции, а также способы борьбы с этим злом в Рос­
сии с конца XVII до начала XX в. и составляет задачу данного исследования. Порази­
тельным является тот факт, что и 100, и более лет назад характер проституции был такой же,
как и в наши дни. Были и «белые рабыни» и «международный торг женщинами», и на­
сильственное обращение в проститутки, и проституция из бедности, и сутенёры и мно­
гое, многое другое. Только вот притоны и публичные дома держали не бандиты, а «мадам»
(впрочем, как будет показано в работе, иногда с бандитскими замашками).
Обращение к истории проституции имеет несомненную практическую значимость.
Стоявший перед российским обществом более столетия назад вопрос о том, разрешать
проституцию или нет, сохраняет и сегодня свою остроту. Возможно, показ и анализ мер
по борьбе с проституцией в России за более чем столетний период будет полезен и сего­
дня. Ведь часто новое есть не более чем «хорошо забытое старое».
Говоря о проституции в России, автор имеет в виду Российскую империю в рас­
сматриваемый период. Поэтому в работе приводятся данные и о Польше, и об Украине,
и о Прибалтике, и о Средней Азии, и о других территориях ныне ставших независимыми
государствами. Исследование завершается революционным 1917 годом.

| А. С. Ахиезер \
ТРУДЫ. Том II
В сборник вошли статьи, написанные известным исследователем российского обще­
ства Ахиезером A.C. и его учениками. Они направлены на дальнейшее углубление со­
циокультурной методологии, исследование динамики российского общества, в центре
которых человек как субъект, т.е. источник творчества, с последующим анализом разви­
тия особой потребности в полноте бытия, составляющей основу существования человека.
Особое внимание уделено дальнейшему углублению социокультурной динамики
российского общества, исследуются возможности очередной, пятой по предлагаемой
методологии, национальной катастрофы в стране.
Существенное место в исследованиях занимает дальнейшее углубление важнейших
категорий социокультурной теории. Публикуются также персоналии на В.Библера и Г.
Гольца — людей, чей вклад в российскую философию и науку еще недостаточно оценен.
В «Трудах» публикуются работы учеников А.С.Ахиезера, использующих его мето­
дологию, Все они - доктора философских наук.
Все работы ранее не публиковались.

\А.С. Ахиезер]
Россия: критика исторического опыта
Издание третье, дополненное и исправленное
В своем фундаментальном труде , выходящем уже третьим изданием, автор раскры­
вает не столько события, сколько их нравственный философско-исторический смысл, их
воспроизводственную суть: как и почему общество сохраняет само себя и какие угрозы ве­
дут его к национальным катастрофам. Каков механизм возникновения катастроф в рос­
сийской истории — как реальных, четыре раза взрывавших российскую государствен­
ность, и потенциальных? В чем их причина? — Поиски ответа на эти вопросы привели к
созданию новой интерпретации российской истории и потребовали создания социо­
культурного словаря, составившего научный аппарат социальной теории А.С.Ахиезера.
В настоящем издании словарь приводится в сокращенном виде. Полное издание словаря
было осуществлено в 1997 году, в качестве 2-ого тома второго издания этой книги.
348 Издательство «Новый хронограф» в 2007-2008 гг.
Серия
«От первого лица: история России в воспоминаниях,
дневниках, письмах»
Ю.А. Jlaöac
Когда я был большой
Автор воспоминаний, сын известного художника А. Лабаса, рос в художественной
среде Москвы 30-х годов прошлого века, буквально пропитанной семейными преданиями
и героикой первых послереволюционных лет. Хронологически воспоминания охватывают
конец Х1Х-го м весь «советский» XX век. Его печать лежит на всем, о чем повествуется
в этой книге, соединяя самым причудливым образом прозаическое с фантастическим,
высокое с низким и трагическое с пародийным. Сама стилистика воспоминаний прони­
зана духом того времени, по ходу великого эксперимента утратившим не только былую
притягательность, но и веру в возможность его осуществления. Символически звучат
слова в последнем абзаце воспоминаний: «Кидай якорь! — Но он же не привязан! — от­
ветил старпомех. — Все равно кидай! — Не растерялся капитан. — Авось малость по­
держит!» Будем надеяться.
Публикацию сопровождают редкие фотографии из личного архива автора.

В. Л. Русланов
Дом в Левшинском
Книга включает воспоминания двух поколений Руслановых и охватывает почти весь
XX век. Основу книги составили воспоминания старейших артистов театра им. Евг. Вах­
тангова — Льва Петровича Русланова (Сергиенко) и его жены Нины Павловны Русино-
вой, Народной артистки РСФСР. Младшее поколение Руслановых представлено воспо­
минаниями, к сожалению незаконченными, их сына Вадима Львовича Русланова, в
прошлом солиста Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии.
Основная часть воспоминаний посвящена истории возникновения и становления те­
атра им. Вахтангова. Вахтанговский театр — особый образ Москвы XX века. Ведь он
один из немногих появился едва ли не с рождением века и прошел с ним до самого его
конца, перевалив в век следующий. У этого театра оказалась необыкновенно счастливая
судьба. Об этом в какой-то мере повествуют и эти воспоминания. Но главный их инте­
рес и очарование в рассказах о судьбах актеров, обитателей дома № 8 в Большом Лев­
шинском переулке.
Ценность воспоминаний — в благодарной памяти их автора, а их прелесть — в све­
жести чувств, с которыми они написаны.
Публикацию сопровождает множество редких фотографий из семейного архива
Сергеенко-Руслановых.

Издания вне серий

3. Галили, В.Миллер, А.Ненароков, Л.Хеймсон.
РСДРП (о) в 1917 году. Историко-документальные очерки.
Подготовленное группой российских и американских историков и архивистов ис­
следование, подводит итог многолетней работе по подготовке и публикации многотом­
ного издания документов партии меньшевиков. Исследование позволяет представить
эволюцию позиции меньшевиков по ключевым вопросам революции: о власти, войне,
экономическом положении и, — что самое главное, полностью меняет традиционные
представления о меньшевиках.
Издание снабжено вводной главой, комментариями и научно-справочным аппаратом.
Издательство «Новый хронограф» в 2007-2008 гг. 349
Александр Рабинович
БОЛЬШЕВИКИ У ВЛАСТИ. Первый год советской эпохи в Петрограде. Пер. с англ.
В новой книге, основанной на ранее неизвестных, рассекреченных документах из
российских и зарубежных архивов, автор не только ищет ответы на вопросы о причинах
перерождения партии большевиков и свертывании демократии, закончившихся установле­
нием жесткой коммунистической диктатуры, но и создает убедительную картину мно­
гогранной жизни Петрограда в первый год существования советской власти.

На приеме у Сталина
Журналы (тетради) записей лиц, принятых И.В.Сталиным в 1924-1953 гг.
Публикуются сохранившиеся в Архиве Президента РФ записи дежурных секретарей
приемной И.В.Сталина за 1924-1953 гг., в которых каждый день с точностью до минуты
фиксировалось время пребывания в кремлевском кабинете Сталина всех его посетителей.
Издание сопровождает обширный научный комментарий, включающий сведения
обо всех посетителях кремлевского кабинета Сталина. Эта публикация представляет ис­
следователям богатейший фактический материал по истории СССР сталинской эпохи.

До конца 2008 года выйдут в свет:

Серия
«Российское общество. Современные исследования»
Пихоя Р.Г.
Москва. Кремль. Власть. В 2-х тт.
Книга посвящена политической истории России во второй половине XX — начале
XXI века. В ней исследованы процессы эволюции власти в СССР, особенности органи­
зации ее функционирования, механизмы принятия решений во внешней и внутренней
политике страны. Детально и последовательно проанализирована деятельность по госу­
дарственному управлению Сталина, Берии, Маленкова, Хрущева, Брежнева, Андропова.
Особое место в книге занимает проблема распада СССР, совокупность причин право­
вых, экономических, социально-политических и психологических приведших к неожи­
данному финалу. В этой связи исследовано крушение советской системы, вызванное, в
частности, противоречием между принципами «всевластия Советов» и разделения вла­
стей. В книге впервые обстоятельно исследована деятельность съездов и Верховного
Совета Российской Федерации, особенности политико-конституционного кризиса 1993
года.
Книга написана на основе богатейшей информации из архивов Секретариата, По­
литбюро ЦК КПСС, Верховного Совета РФ.

Нике H.H.
Московская профессура: вторая половина XIX — начала XX вв.
Социокультурный аспект
В книге исследуется научно-педагогическая и культурно-просветительская деятель­
ность московской профессуры во второй половине XIX — начале XX века. Работа вы­
полнена на основе анализа системы ценностных ориентации, социально-психологичес­
ких установок и организации повседневной жизни московской профессуры, а также
традиций общения и взаимодействия в межличностном и социокультурном пространст­
ве Москвы в этот период времени. Работа основывается на разнообразном круге источ­
ников, включая и документы личного происхождения, дающие представление о жизни и
деятельности 70 московских профессоров, работавших в различных учебных заведениях
с середины XIX века до 1917 года. Издание иллюстрировано и снабжено библиографией,
подробными комментариями и именным указателем
350 Издательство «Новый хронограф» в 2007-2008 гг.
Давыдов А.П.
Душа ГОГОЛЯ.
В книге анализируется внутренний конфликт Н.В. Гоголя между двумя представле­
ниями о Боге — Богочеловеком Иисусом, у которого Гоголь учился познанию человече­
ского, и Богом-отцом, хозяином Царства небесного. Основной вопрос, терзавший Гого­
ля: что спасает душу — служение людям через художественное творчество или
служение Богу-отцу через ритуал. Этот конфликт между ценностями этого и того мира
нарастал в душе Гоголя постепенно и определял многие его метания, когда он либо отка­
зывался от многих своих произведений, либо брался объяснять читателя их духовно-
нравственную сторону.

Попова АД.
Фемида в эпоху преобразований: судебные реформы 1864 г. и рубежа XX-XXI в
в контексте модернизации
Монография посвящена исследованию роли судебной реформы в сложном преобра­
зовательном процессе, который переживает последние полтора десятилетия российское
общество. В работе впервые ставится задача подведения итогов современной судебной
реформы и выявления ее значения для общества и для всего процесса модернизации.
Автор показывает значение преобразований в судебном ведомстве для процесса модер­
низации, исследуя сразу две судебные реформы, которые проводились в сложные пере­
ломные моменты развития общества: в 1864 г. и на рубеже XX-XXI вв. На основе широ­
кого круга источников, большинство из которых вводятся в научный оборот впервые,
автор изучает цели, задачи и содержание судебных реформ в контексте всего модерни-
зационного процесса и преобразований в политической, экономической, социальной и
культурных сферах, а также взаимоотношение судов с другими ветвями власти — зако­
нодательной и исполнительной, проблему финансирования судебного ведомства, реше­
ние кадрового вопроса, загруженность судей, отношение к суду общества, доступность
суда для граждан. В работе анализируется общественное значение обеих судебных ре­
форм, их влияние на процесс формирования гражданского общества. В монографии
впервые проведена сравнительная оценка результатов реализации современной судеб­
ной реформы и реформы 1864 г., проанализирована точность воплощения той модели
судопроизводства, которая была задумана авторами Судебных Уставов и авторами Кон­
цепции судебной реформы 1991 г. Книга представляет интерес для историков, юристов,
работников правоохранительных органов и для всех, кто интересуется историей судеб­
ного ведомства.

Александр Янов
Россия и Европа. В трех книгах. 1462-1921.
Кн. первая. Европейское столетие России. 1480-1560
В трилогии нет стандартного, строго хронологического описания прошлого России
(читатель его он легко отыщет в школьных или вузовских учебниках). Трилогия предла­
гает то, чего в учебниках нет. А именно историю повторяющихся выпадений России из
Европы и связанных с ними национальных катастроф.
Первая книга состоит из трех практически равных частей. Одна посвящена подроб­
ному исследованию Европейского столетия России; другая — теоретическому осмысле­
нию первой в ее прошлом политической катастрофы — в отечественной и западной ис­
торической литературе; последняя, наконец, — старинному историографическому спору
о сути этой катастрофы, названной по имени его зачинателя Иванианой.
Издательство «Новый хронограф)) в 2007-2008 гг 351
Серия
«От первого лица: история России в воспоминаниях,
дневниках, письмах»
Семенов-Тян-Шанский В. П.
То, что прошло. В 2-х томах
Воспоминания В.П.Семенова-Тян-Шанского, крупнейшего географа, хронологиче­
ски продолжают воспоминания отца и деда (конец XVIII — первые две трети XIX века)
и охватывают значительный период времени с 70-х годов XIX века до 40-х годов XX ве­
ка. Уникальные как по охвату, так и по содержанию эти воспоминания являются цен­
нейшим историческим источником. Написанные хорошим русским языком они дают яс­
ное представление о жизни страны в этот отрезок времени и, пожалуй, наиболее
значимы для понимания случившегося со страной в XX веке. Немаловажна и позиция
автора воспоминаний — подлинного патриота и гражданина своей страны.
Издание сопровождают научный комментарий, указатели и биография ученого, вво­
дящие в научный оборот большое количество неопубликованных источников. Немалый
культурный и научный интерес представляют также вошедшие в издание редкие фото­
графии из семейного архива Семеновых-Тян-Шанских.

Издания вне серий

А. Махнева. Т. Нефедова. А. Треивиш
Московская область сегодня и завтра: тенденции и перспективы пространственно­
го развития.
Московская область — не просто зона влияния столицы, а сложное образование,
крупнейшая агломерация страны, особый урбанизированный и субурбанизированный
регион, стремящийся стать равноправным партнером столицы.
Авторы дают современный портрет области, территориальные сдвиги в ней во время
кризиса 1990-х гг. и в период выхода из него в 2000-х гг. Раскрываются особенности
расселения, рынка земли и жилья, основные сдвиги в экономике, социальной сфере и
формирование основного пространственного каркаса развития области. Книга предлага­
ет читателю проехать по четырем лучам от столицы до окраин области (на север, юг, за­
пад и восток) и увидеть, как меняется сама местность и жизнь на ней. И, наконец, в ней
сделана попытка рассмотрения возможных сценариев развития области.
Книга адресована широкому кругу читателей: научным работникам, преподавателям
и студентам, а также всем, кто интересуется окружением столицы России.
 Научное издание

Розов Михаил Александрович

ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ЭСТАФЕТ
И ПРОБЛЕМЫ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Издатель Леонид Янович

Отв. за выпуск Л. Янович

Редактор И. Кускова.
Художник Л. Янович
Корректор А. Гринина
Верстка и оригинал-макет С. Щербина

ISBN 978-5-94881-056-0

Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2
9530000 — книги, брошюры

НП издательство «Новый хронограф»

Тел.: (095) 671-0095

Реализация: 8-917-547-8424
E-mail: nkhronograf@mail.ruf
http://www.novhron.info

Формат 60x90/16. Бумага офс. № ι

Усл.-печ. л. 22. Тираж 2000 экз. Заказ № 160т

Отпечатано с готовых диапозитивов заказчика

в типографии ФКП НИИ «Геодезия»
141292, Московская обл., г. Красноармейск,
пр. Испытателей, 14