1.

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ
Самой важной своей проблемы наука еще не обнаружила.
Эрвин Шредингер
1. История до Фрейда
"Главным вкладом Фрейда в науку, – пишет Эрнест Джонс, – считается его концепция о
бессознательном", однако тут же замечает, что сам Фрейд на праздновании своего семидесятилетия
сказал: "Поэты и философы открыли подсознание задолго до меня. Я лишь нашел научный метод
изучения бессознательного".
Задолго до Фрейда любознательные умы пытались исследовать ту область разума за пределами
нашего сознания, которая, презрев всякие претензии резона и морали, остается главной движущей
силой деятельности человека. В XIX веке ряд мыслителей в своих философских, а зачастую и
поэтических изысканиях приблизились к открытию бессознательного. Артур Шопенгауэр разработал
философскую систему, провозглашающую главенство воли и инстинктов над мыслью и разумом. Он
искал высший источник разума и находил, что этот источник – воля, считая ее стержнем, основанием
всего живого. Он построил концепцию воли в природе, поскольку человек, по его мнению, лишь
одно из ее проявлений, для которого интеллект есть не что иное, как второстепенное, подчиненное
проявление и бледное отражение. Понятие воли он использовал весьма широко, включая сюда и
инстинкты, и влечения, и либидо. По его мнению, воля имеет по большей части бессознательный
характер, а сознание и разум есть не более чем инструмент воли. В основе его пессимизма лежало
осознание того, что претензия разума на первородство есть всего лишь иллюзия. В своем очерке
"Трансцендентные соображения по поводу видимого рисунка судьбы индивида" он утверждает:
"Точно так же, как во сне именно наша воля подсознательно определяет нашу объективную судьбу,
ибо все, что в ней содержится, проистекает изнутри нас, и как каждый из нас является тайным
режиссером собственных сновидений, так и в реальности существует единственная сущность – наша
собственная воля, – которая определяет нашу судьбу. Мы сами как бы вызываем те события, которые
происходят с нами". Весь комплекс его размышлений, включая и сексуальные воззрения, есть не что
иное, как философское предвосхищение психоаналитических концепций.
Правда, ярче всех других философов XIX века обратил внимание европейской науки на
психические силы, лежащие за пределами сознания и разума, именно Ницше. Томас Манн считал его
величайшим в истории человеческого мышления психологом и исследователем морали.
Современники поражались полемическому характеру трудов Ницше и его яростным нападкам на
существовавшие тогда идеологию, общественный порядок, официальную религию и общепринятую
мораль. Ницше стремился раскрыть для всех ту мысль, что человек – существо заблуждающееся и
постоянно стремящееся обмануть окружающих его людей. При всем том, что человек открывает для
внешнего мира, всегда остается вопрос: что еще остается скрытым? От чего он старается отвлечь
наше внимание? Какие предубеждения, предрассудки старается скрыть? Насколько искусно и тонко
это делается? Насколько глубоко он обманывает себя в этом случае? Ницше неистощим в своих
попытках показать, насколько любое чувство, мнение, отношение, поведение или добродетель имеют
в основании самообман или неосознанную ложь. "Всякий человек далек от своей сущности,
бессознательное есть неотъемлемая часть индивида, сознание же – это не более чем зашифрованная
формула бессознательного, более или менее надуманный комментарий к неосознанному, вероятно,
непознаваемому, но ощущаемому тексту".
Ницше понимал бессознательное как область неясных, смешанных мыслей, чувств и инстинктов и
в то же время как область воспроизведения прошлых стадий существования как индивида, так и
вида. Неясность, затуманенность, беспорядок и бессвязность наших сновидений напоминают
состояние человеческого разума на самых ранних стадиях его становления. Таким образом, он
заложил в психоаналитической теории основу исторического подхода, при котором придается
большое значение прошлым событиям, а в поисках причин расстройств и неврозов, испытываемых
взрослыми людьми, принято обращаться к раннему детству. Более того, он разделял особый интерес
Фрейда к ранним периодам существования человечества. Сновидения также напоминали Ницше о
коллективных галлюцинациях, свойственных целым сообществам доисторического человека. "Так,
во сне и в сновидениях мы вновь повторяем урок, усвоенный древ- ним человечеством. Сновидения
есть воспроизведение фрагментов нашего собственного прошлого и прошлого всего человечества. То
же относится и к взрывам неконтролируемых страстей и к психическим заболеваниям".
Под именем запрещения Ницше описывает то, что сегодня известно как вытеснение. Он
применяет это понятие к ощущению и памяти: "Забывание не есть лишь сила инерции... напротив,
это активная и, в самом строгом смысле, положительная способность к запрещению. "Я сделал это",
– говорит моя память. "Я не мог этого сделать", – противоречит гордость, своей непреклонностью
заставляя память уступить".* Ницше интуитивно пришел к озарению, ставшему ядром психоанализа,
к которому сам Фрейд подходит постепенно и с трудом в ходе работы с пациентами. Понятие
вытеснения дает нам возможность проанализировать, как важные в эмоциональном плане
переживания, по той или иной причине непереносимые для сознания, отбрасываются в глубину
подсознания, продолжая оказывать влияние на психику и проявляясь в искаженных и часто
невразумительных формах, внешне лишенных всякого смысла. Невротические симптомы,
сновидения, странные фантазии, навязчивые идеи или поведение – вот некоторые из путей,
которыми подсознание пытается выразить себя, обходя, так сказать, цензуру сознания, цензуру Эго.
Эти проявления бессознательного не ограничиваются невротическими симптомами, их можно
проследить в широком спектре переживаний, общих для всего человечества.
* Фридрих Ницше. Утренняя заря.
Мориц Бенедикт, еще один из влиятельных предшественников психоанализа, говорил о важности
тайных переживаний, дрем наяву, фантазий, подавленных желаний и амбиций, о важности
сексуального элемента в жизни обычного человека, а также в возникновении случаев истерии и
других неврозов. Он также описал случаи, когда ему удавалось достичь великолепных
психотерапевтических результатов в лечении больных путем избавления их от патогенных секретов.
В 1868 году он опубликовал четыре истории болезни – случаи мужской истерии, корни которой он
видел в плохом обращении с пациентами в детстве, – и провозгласил необходимость психотерапии.
Он описал то, что называл второй жизнью, отмечая существование и важность такой тайной жизни
для многих и многих людей, и патогенную роль этих тайн, почти всегда содержащих некий аспект
сексуальной жизни пациентов.*
* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.
Нелишне будет отметить здесь, что уже в XVIII веке философ Лейбниц утверждал, что важная
часть психической жизни человека скрыта от его сознательного разума, и предложил первую теорию
бессознательного. Он указал на слабые ощущения, относя к ним те, которые находятся ниже порога
сознательных ощущений, несмотря на то что играют важную роль в нашей психической жизни. Это
понятие слабых ощущений от Лейбница перенял Дж.Ф. Гербарт. Он понимал порог как некую
поверхность, на которой бесконечно меняющиеся ощущения и представления постоянно борются
друг с другом. Более сильные толкают слабые за порог, подавленные представления и ощущения
стремятся вырваться на поверхность и часто поэтому отождествляют себя с другими
представлениями. Находясь ниже порога, неясные представления образуют некий хор,
сопровождающий драму, разыгрывающуюся на поверхности сознания. Гербарт выработал
математические формулы взаимодействия сил между ощущениями. Несмотря на то что его теория
бессознательного в большой степени умозрительна, она оказала заметное влияние на германскую
психологию XIX века, создав интеллектуальный климат, который, без сомнения, стимулировал
исследования Фрейда и дал ему возможность упорно двигаться вперед в своей научной деятельности.
Здесь нет необходимости вдаваться далее в историю рассуждений и исследований по поводу
бессознательного, но стоит напомнить себе, что Фрейд не просто изобрел это понятие, как, похоже,
полагают многие из современных философов и психологов. Он сумел перевести самые субъективные
и личные из всех человеческих переживаний в область научного исследования. Это само по себе
может считаться наиболее выдающимся из достижений Фрейда. И это можно назвать революцией
Фрейда в науке.
2. Психоанализ как наука о внутренней сущности
Хорошо известно, что Фрейд получил прекрасное образование в области физиологии и анатомии
нервной системы и считался блестящим неврологом. Вероятно, не столь хорошо известно, какое
глубокое влияние оказало на него классическое образование, как восхищался он трудами великих
писателей и гуманистов, отождествляя себя с ними. В его кабинете висели портреты его научных
кумиров и учителей – Брюкке и Шарко, и рядом – портрет Монтеня, великого гуманиста. Его любовь
к научным исследованиям никогда не подавляла в нем интереса к субъективному опыту,
переживаниям людей. В самом деле, его всегда интересовала проблема взаимоотношений между
субъективным опытом и объективными явлениями, между психикой и физиологией нервной системы
как двумя аспектами одного и того же феномена; он никогда не утверждал, что предметом
исключительного внимания психолога должен быть лишь один из них.
 В своей последней работе, написанной в Лондоне незадолго до кончины, он отмечал: "Мы знаем
две стороны того, что мы называем душой (или психикой): во-первых, ее телесный орган и место
действия – мозг (или нервную систему) и, во- вторых, наши сознательные действия, являющиеся
непосредственными характеристиками, которые нельзя объяснить описательным способом".*
* Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ.
Фрейд не только объединил два аспекта разума – его физические и психические проявления – в
своих собственных исследованиях, но свел воедино два основных направления европейской научной
мысли, создав на их основе единую концепцию. Ему удалось преодолеть видимые противоречия,
которые разводили теоретические исследования по двум противоборствующим лагерям:
интроспективной традиции гуманистов, берущей начало из Ренессанса – от Пико делла Мирандолы к
Монтеню и великим поэтам – Шекспиру, Гёте и Шиллеру, и чисто научной традиции, которую
представляли среди других Гальтон и Вундт, Гельмгольц, Павлов и Брюкке.
Разумеется, в процессе развития то одна, то другая сторона имела тенденцию доминировать.
Однако и в выборе медицины как профессии, и в решении целиком посвятить себя естественным
наукам Фрейд явно испытал влияние гётевского "Очерка о природе".
В школьные годы Фрейд зачитывался "Метаморфозами" Овидия, с их поэтическим изложением
греческих мифов. Саллюстом, "Речами" Цицерона, "Эклогами" и "Энеидой" Вергилия, поэмами
Горация и "Историей" Тацита. Греческая литература – "Анабасис" и "Киропедия" Ксенофонта –
познакомила Фрейда с историей борьбы греков против Персии, дала возможность поразмышлять о
характере Кира, об образовании, которое тот получил. У Геродота он прочел о смерти Дария, о
вторжении Ксеркса в Грецию, о битве при Фермопилах; кроме того, он изучал "Речи" Демосфена,
"Аякса" и "Антигону" Софокла, "Илиаду" и "Одиссею" Гомера, "Апологию" и "Критона" Платонаю.*
* См.: Джон И. Гидо и Г.Х. Поллок. Фрейд: слияние науки и гуманизма.
Библиотека Фрейда в Лондоне свидетельствует о его глубоком увлечении историей, археологией,
классическим древним искусством и литературой. Он обладал обширной коллекцией
археологических древностей, подписывался на журналы по археологии и даже гордился, что прочел
больше книг по археологии, нежели по психологии. Нет ничего удивительного в том, что основатель
учения о психоанализе пытается заглянуть в глубь исчезнувшей цивилизации: археология и
психоанализ имеют много общего между собой, и там и тут – попытки заглянуть в прошлое и понять
его посредством изучения сохранившихся остатков (С.С. Бернфельд, 1951). Его любовь к литературе
ушедших времен, так же как и наследию различных древних культур, давала возможность
подтвердить универсальную природу психоаналитических находок. В течение всей жизни его
поддерживала уверенность, что открытия, сделанные в специфических условиях клинических
наблюдений, имеют общий характер, а предвестников этих открытий можно найти и в древних
культурах, и в трудах великих писателей западной цивилизации. Частые ссылки Фрейда на
классические мифы, употребление греческих имен и названий – Эдип, Электра, Танатос, Нарцисс –
при обозначении психологических понятий говорят не только о прекрасном знании древней
литературы, но и о его стремлении придать более широкое значение своим клиническим находкам.
Через свой интерес к литературе и драме, и в особенности к произведениям Гёте, Фрейд
познакомился с романтизмом с его особой тягой к иррациональному и бессознательному. Однако его
стремлению к тому, чтобы ограничить рассуждения и сосредоточиться на строгом наблюдении,
помогло то высокое внимание к науке, которое было характерно для второй половины XIX века и
которое показало ему путь, наиболее приближавший его к осуществлению своих замыслов и
стремлений. Фрейд пишет: "Меня очень заинтересовали теории Дарвина, в то время весьма
знаменитые, заинтересовали тем, что они давали надежду чрезвычайного прогресса в нашем
понимании мира; а решение изучать медицину пришло ко мне после лекции профессора Карла
Брюля, на которой я впервые услышал изумительный "Очерк о Природе" Гёте. «Природа! –
воскликнул Гёте. – Она окружает нас, обнимает нас. Невозможно отделиться от нее так же, как
углубиться в нее. Не спрашивая и не предупреждая нас, она вовлекает нас в хоровод своего танца и
влечет за собой до тех пор, пока мы не выпадаем в изнеможении из ее объятий... У нее своя цель, она
постоянно продолжает свой род... Она скрывает в себе всеохватное стремление, не ведомое никому...
Она вобрала меня в себя. Она так же и отбросит меня от себя, я отдаю себя в ее власть. Пусть она
командует мной. Ей никогда не надоест ее труд. И не мне судить о ней. Нет, что правда, что ложь –
она определит сама. Все добро и все зло – в ней одной»" (1780).
Можно рассматривать гётевский очерк как романтическую картину, где природа нарисована как
прекрасная, щедрая мать, дающая своим любимым детям привилегию узнать ее секреты. Интересно
заметить, что многих ученых побудила к исследованию Природы именно эта "святая искра
любопытства", по определению Эйнштейна, несмотря на то что первый романтический импульс они
трансформировали в строгое научное исследование. Так, Брюкке и Дюбуа-Реймон, выдающиеся
представители механистической школы в биологии, в юности принесли "торжественную клятву",
обещая изучать природу и материю как нечто способное вызвать чувства, как притягательные, так и
отталкивающие, отразив таким образом романтическую природу своих последующих научных
теорий.
В XIX веке вера в научное знание как главный источник понимания мира и разрешения всех
невзгод мира – вера, которую Фрейд сохранил до конца своей жизни, – стала вытеснять надежды,
возлагавшиеся прежде попеременно то на религию, то на политические акции или философию. "В
юности я испытывал непреодолимое стремление понять хотя бы часть мировых загадок, окружавших
нас, а может быть, и внести свой вклад в их решение. Вышло так, что самым реальным путем
достижения этих целей оказалась медицина".
Изучая медицину, он обнаружил, что его стремление решить некоторые загадки мироздания
вплотную связано с загадкой живых существ. Его потянуло к биологии, через нее – к зоологии и
изучению нервной системы и, наконец, к тому, что стало его судьбой, главной целью его
исследований, – изучению разума. Интерес к биологии обнаружился у него на третьем году
студенчества; десять часов в неделю он посвящал чистой зоологии, помимо обычного курса
анатомии и физиологии, но продолжал также слушать лекции по философии профессора Брентано. В
конце семестра он впервые занялся собственным научным исследованием. Ему была поручена
курсовая работа по изучению строения половой системы угря. Проблема эта занимала ученых со
времен Аристотеля, ибо до тех пор никому не удавалось наблюдать личинку угря по причине
удивительной миграции взрослых особей во время брачного периода. Хотя работа удовлетворила его
профессора, сам Фрейд не был доволен результатом своих исследований. Но несмотря на
собственное недовольство первым научным трудом, он был принят в члены Института физиологии,
имевшего к тому времени серьезный научный авторитет среди зарубежных ученых. Директор
института профессор Брюкке поручил Фрейду заниматься гистологией нервных клеток. Ему удалось
доказать, что клетки нервной системы низших животных имеют нечто общее с клетками нервной
системы высших животных и что бытовавшее в то время резкое их разделение не имеет под собой
основания. По словам Эрнеста Джонса, работа, написанная Фрейдом по этому вопросу, была
значительно выше уровнем, нежели работа начинающего ученого. Любой зоолог мог бы гордиться
таким открытием.
В своем следующем исследовании он занялся микроскопическим изучением ткани нервных клеток
и вновь сделал важное открытие по поводу соотношения между структурой и функцией нервных
клеток, предвосхитив будущее открытие нейронной теории. Многие из биографов Фрейда отмечали,
что, не будь он столь осторожен в подаче своих открытий в области неврологических исследований,
мировая слава пришла бы к нему уже в молодости.
Он проработал в институте Брюкке с 1876 по 1882 год и все ожидал своего назначения
ассистентом, как только этот пост освободится. Но, помимо психиатрии, непосредственно медицина
его мало интересовала. Он сам говорит, что был очень нерадив в изучении собственно медицинских
предметов и получил медицинский диплом лишь в 1881 году, в возрасте 25 лет. Он постоянно
упоминал в своих мемуарах, что гораздо сильнее его интересовала научная работа, нежели
медицинская практика. По- видимому, самым сильным стремлением его было найти что-то новое и
продвинуть таким образом наше общее знание. Однако в 1882 году, когда ему было 26 лет, его
педагог посоветовал оставить теоретические занятия в связи с тяжелым финансовым положением
Фрейда. Покинув лабораторию физиологии, Фрейд занял место младшего ординатора в клинике,
работая сразу в нескольких отделениях. "И все-таки я остался верен тому направлению работы, с
которого начинал. Брюкке предложил мне заняться изучением спинного мозга представителей
одного из низших классов рыб; теперь же я переключился на центральную нервную систему
человека. И тот факт, что для начала я выбрал исследование продолговатого мозга, лишний раз
доказывает преемственность моих исследований".
В это время Фрейд начал активно работать в Институте анатомии мозга, и профессор Мейнерт
был настолько восхищен его результатами, что предложил ему полностью посвятить себя
исследованиям и взял на себя его педагогическую нагрузку. Несмотря на то что Фрейд все больше
углублялся в изучение нервных болезней, он нашел, что анатомия мозга не дает ответов на многие
вопросы в этой области и мало помогает в практической работе с пациентами. В то время в Вене
было мало специалистов в этой области медицины и, следовательно, недостаточно возможностей для
изучения ее. Мейнерт был блестящим специалистом в области анатомии мозга, но плохо
ориентировался в психиатрии. Он считал все психозы результатом заболевания передних отделов
мозга (хотя анатомическая патология их была еще неизвестна), а кататонию – последствием
менингита основания мозга. Психиатрия в то время была, по выражению Зильбоорга, "анатомо-
физиологической церебральной мифологией".* Вдалеке, правда, уже сверкало имя Шарко, великого
французского невролога, и Фрейд решил найти возможность поехать в Париж, чтобы учиться у него.
Он задумал вначале получить место лектора по нервным болезням в Венском университете,
поскольку это дало бы ему возможность поехать в Париж. Пока же он продолжал трудиться
младшим ординатором и изучать неврологию, а также опубликовал несколько работ с клиническими
наблюдениями по органическим расстройствам нервной системы. Эти работы принесли ему
известность как неврологу, и в 1885 году он был назначен приват-доцентом невропатологии – весьма
престижный пост, давший ему возможность читать лекции по нервным болезням. Вскоре после этого
ему предоставили стипендию для учебы за границей – в основном благодаря "горячему" ходатайству
Брюкке, – и осенью того же года он уже смог уехать в Париж. В тот период его интерес был все еще
направлен в сторону анатомии мозга, и одной из главных целей поездки к Шарко было побольше
узнать о неврологии. Но в глубине души таилось что-то еще, что он надеялся постичь с помощью
знаменитого французского профессора.
* Г. Зильбоорг. Фундаментальная психиатрическая ориентация Фрейда.
Несмотря на то что Фрейд высоко ценил клинический опыт и любил заниматься клиническими
наблюдениями в области неврологии и физиологии и уже достиг серьезного признания как
исследователь, с теоретической точки зрения эти исследования его не вполне удовлетворяли.
Нейрофизиологические изыскания не давали ответов на то, что интересовало его больше всего, –
психологические мотивации человеческого поведения и его нарушений. И хотя он часто и подолгу
занимался исключительно клиническими наблюдениями, как гуманист он не переставал задаваться
вопросами о взаимоотношениях между психическими процессами и физиологическими
проявлениями. Этот его интерес получил особенно сильный толчок в связи с одним событием,
происшедшим в 1882 году, когда он еще работал в лаборатории Брюкке: это было в тот день, когда
Брейер рассказал ему историю болезни Анны О., которую он лечил почти два года. Подробности
этого случая поразили воображение Фрейда, в особенности та деталь, что истерические симптомы,
наблюдавшиеся у Анны О., исчезли навсегда после того, как под гипнозом раскрылись
обстоятельства, послужившие их источником, и напряжение было снято.
Метод Брейера, в то время считавшийся весьма необычным, дал ему возможность проникнуть в
этиологию истерических симптомов и понять их значение: они раскрывали душевные процессы,
забытые идеи и воспоминания, которые оказались напрямую связаны с физиологическими
нарушениями у пациентки. Несомненно, рассказ Брейера о своем опыте в случае с Анной О. стал
решающим фактором в том, что Фрейд хотя и не сразу, а через несколько лет обратился к проблеме
психоневрозов.
Так случилось, что его поездка к Шарко вновь вынесла эти проблемы на первый план и стала
главным толчком к переходу от нейрофизиологических исследований к психопатологии. Как заметил
Эрнест Джонс: "Определенно, интерес Фрейда к истерии, а затем к психопатологии вообще
подогрело его общение с Шарко, проторившее путь к возобновлению наблюдений, начатых
Брейером, и в конечном итоге к развитию психоанализа". Но самое сильное влияние на Фрейда
оказало знакомство с гипнозом в клинике Шарко. Спустя много лет он писал, что тем, кто не верил в
существование бессознательного, он всегда советовал приглядеться к поразительным процессам,
происходящим под воздействием гипноза. Нет сомнений, что именно феномен гипнотического
внушения заставил его признать власть бессознательных мыслей над органическими и
психологическими функциями организма.
Шарко, будучи специалистом по органическим заболеваниям нервной системы, чрезвычайно
заинтересовался пациентами, страдающими истерией. До того как он начал исследовать эти
симптомы, медики считали, что истерия не заслуживает их внимания, и пациенты с таким диагнозом
зачастую рассматривались как симулянты, если не хуже.* Шарко был самым блестящим
наблюдателем и классификатором во всей истории психиатрии и неврологии. Его потрясающая
способность связывать внешне совершенно разрозненные симптомы в общий синдром позволила ему
объединить различные компоненты истерик в единый синдром. Фрейд заметил: "Мне кажется, что
мышление его устроено таким образом, что он не может успокоиться до тех пор, пока не определит
до конца и не классифицирует то или иное явление". Но, добавляет Фрейд: "И при этом он будет
спать спокойно, не найдя приемлемого объяснения данного явления". Шарко признавал, что истерия
– это психическое заболевание, но – осознавая, что болезнь связана с рядом душевных и
эмоциональных факторов, – тем не менее упорно придерживался концепции врожденной невропатии.
Это колебание, шатание между душевными и физическими определениями сочеталось у него с
подобным же колебанием между признанием сексуального фактора и попытками доказать, что
невроз не обязательно связан с половой системой, как предполагалось раньше. Несмотря на то что в
большинстве случаев он признавал связь между истерическим неврозом и сексуальностью, ему не
удалось сделать следующий шаг, а именно теоретически обосновать связь болезни с сексуальными
влечениями, хотя в своих клинических наблюдениях и описании историй болезни он принимал это
как данность.
* См.: У А. Стюарт. Психоанализ: первое десятилетие.
Основной вклад Шарко в изучение истерии помимо детального описания проявлений этой
болезни состоит в том, что он продемонстрировал возможность вызывать истерические симптомы
при помощи гипнотического внушения и, более того, возможность – также при помощи гипноза –
снимать как истинные, так и искусственно внушенные симптомы.
Фрейд вспоминает, что его особенно поразил тот факт, что Шарко при помощи гипнотического
внушения мог вызывать паралич и контрактуры и что все проявления этих внушенных заболеваний в
малейших деталях совпадали с непроизвольными приступами.
Несмотря на то что Шарко в исследовании истерии придерживался физико-неврологического
подхода, как клиницист он выступал в роли психотерапевта. Он пользовался методом гипноза,
внушения, побуждения, методом перенесения, то есть часто использовал влияние собственной
харизматической личности на пациента. То есть, как мы отметили, он прекрасно осознавал
психологические факторы, описывал их в историях болезни, и Фрейд опирался на его опыт, когда
начал развивать собственные теории. Таким образом, визит в Париж существенно помог Фрейду в
том, чтобы разорвать смирительную рубашку нейрофизиологического подхода к психиатрии – те
путы, которые в его время отождествлялись с серьезной наукой и которые уже в наше время вновь
претендуют на главенство в "практической психиатрии". Шарко не столько как невролог, но скорее
как психотерапевт помог Фрейду разобраться в факторах, вызывающих невротические заболевания.
Фрейд писал: "Господин Шарко первым научил нас обращаться к психологии, для того чтобы
объяснять явления истерических неврозов".
Независимо от теоретических взглядов Шарко на нейрофизиологическую предрасположенность в
случаях истерик и несмотря на то, что он не мог систематизировать или осмыслить и объяснить
фактор эмоциональных травм, тем не менее он с поразительной проницательностью понял их
важность для истерии. К 1885 году он был, похоже, уверен в том, что истерия требует
психотерапевтического лечения: "Мы имеем здесь случай физического недуга; но только путем
психиатрического лечения мы можем надеяться избавиться от него".
Множество сходных моментов между гипнотическим внушением Шарко и методами лечения
Брейером Анны О. побудило Фрейда к тому, чтобы рассказать об этом случае Шарко, но, к его
большому разочарованию, на Шарко открытие Брейера впечатления не произвело.
Осенью 1886 года Фрейд вернулся в Вену и начал работать как специалист по нервным болезням.
Он вновь обратился к наблюдениям Брейера и расспросил его подробнее об истории болезни Анны
О. Пациентка – молодая девушка, одаренная и весьма образованная, – заболела в период, когда ей
пришлось ухаживать за больным отцом, к которому она относилась с особой нежностью и любовью.
К тому времени, когда Брейер стал лечить ее, картина болезни представляла собой пеструю смесь
симптомов, от паралича и контрактур до различной степени торможения и потери ориентации.
Случайное наблюдение подсказало ему, что пациентке можно облегчить состояние помутнения
сознания, если побудить ее выразить словами те маниакальные фантазии, которыми она в тот момент
была поглощена. Поняв это, Брейер выработал новую методику лечения. Он погружал больную в
состояние глубокого гипноза и заставлял ее рассказывать, что ее угнетает. Сняв таким образом
приступы депрессии, он вновь использовал этот метод уже для того, чтобы снять симптомы
торможения и физических расстройств. В состоянии бодрствования девушка, как и другие пациенты,
не могла рассказать, каким образом возникли симптомы ее болезни, ибо не находила никакой связи с
реальными событиями своей жизни. В состоянии же гипноза она немедленно восстанавливала
недостающую связь. Когда пациентка вспоминала некоторые ситуации, высоко заряженные в
эмоциональном смысле, то, выражая свободно эти эмоции, она освобождалась от напряжения и
симптом исчезал безвозвратно. Таким способом ценой долгих и упорных усилий Брейеру удалось
снять все симптомы болезни. Фрейду тут же пришло на ум, нельзя ли перенести метод,
использованный однократно, на все подобные случаи. Открытие Брейера показалось Фрейду столь
фундаментальным, что он был уверен, методика должна сработать в любом случае истерии. Но, как
он заметил, "ответ на этот вопрос может дать только практика". Он начал пользоваться методом
Брейера, общаясь со своими пациентами. После многолетних наблюдений, показавших, что метод
неизбежно работает в любом случае истерии, поддающемся гипнотическому лечению, набрав
достаточно материала в виде конкретных историй болезни, аналогичных первому случаю, Фрейд
предложил Брейеру опубликовать совместную работу по данной теме. В 1893 году они опубликовали
статью "О психическом механизме истерических явлений", за которой в 1895 году последовала книга
"Исследования истерии". Брейер назвал свой метод методом "катарсиса"" терапевтическую цель
данного метода он видел в том, чтобы направить закрепленный аффект, выражающийся в одном из
симптомов, в нормальное русло, дав таким образом возможность пациенту избавиться от него. Эта
совместная книга подчеркивала важность эмоциональной сферы и необходимость отличать
психические процессы бессознательного характера от процессов сознательных; в книге впервые
вводилось понятие динамического фактора, который предполагает, что симптом возникает в
результате сдерживания аффекта, и экономического фактора, рассматривающего тот же самый
симптом как продукт или эквивалент некоего количества энергии, которая должна была
высвободиться иным способом.
Брейер признавал присутствие сексуального фактора в истерии, однако был чрезвычайно
нерешителен в том, чтобы обосновать это теоретически. И тем не менее Брейер, видимо, был уверен
в сексуальной этиологии нервных расстройств; в некоторых своих работах он как бы между прочим
признает это как нечто само собой разумеющееся. Так, в своей части "Исследований истерии" он
пишет: "Сексуальный инстинкт есть, без сомнения, наиболее мощный источник постоянных взрывов
возбуждения и, как следствие, неврозов". И все-таки он все более неохотно следовал за Фрейдом в
его исследованиях сексуальной жизни пациентов и тех далеко идущих выводах, которые Фрейд
начал делать на основании своих наблюдений. Многие пытались найти причину, почему Брейер был
столь нерешителен в том, чтобы признать наличие сексуального фактора в случаях истерии, но,
каковы бы ни были причины, нерешительность эту разделяли в то время многие неврологи и
психологи, будучи не в силах преодолеть глубоко укоренившиеся табу, наложенные на сексуальную
сферу цивилизацией.
Набирая опыт, Фрейд убедился, что в основе явления невроза лежит не просто любое
эмоциональное возбуждение, но, как правило, связанное с сексуальной сферой – будь это текущий
конфликт сексуального характера или результат более ранних сексуальных переживаний. Он
вспоминал "Я не был подготовлен к такому выводу, вовсе не предвосхищал его, ибо начал свои
наблюдения над невротиками совершенно беспристрастно".
Под влиянием этих неожиданных открытий Фрейд сделал весьма решительный шаг. Он вышел за
пределы одного заболевания – истерии – и начал изучать сексуальную жизнь так называемых
неврастеников, многочисленных пациентов, приходивших к нему на прием.
Убедившись в том, что сексуальный фактор значительно ускоряет развитие симптомов истерии и
неврастении, он попытался разобраться в том, что за механизм управляет подавлением сексуальных
воспоминаний, их трансформацией и в конечном счете превращением в болезненный симптом. Хотя
в процессе лечения весьма существенно помогал гипноз, расширяя рамки сознания пациента и
помогая вспомнить то, что было скрыто от него в состоянии бодрствования, тем не менее Фрейд
нашел, что эта методика ограничена тем, что различные пациенты поддаются ей очень неодинаково.
Фрейд поехал в Нанси к Бернхейму с тем, чтобы узнать больше об этой методике и
усовершенствовать ее, и там он стал свидетелем эксперимента, сыгравшего очень важную роль в
объяснении проблемы забывания, прояснении того, как и почему удается пациентам забыть
некоторые из самых сильных эмоциональных переживаний. Когда один из пациентов Бернхейма
проснулся после состояния сомнамбулизма, он как будто потерял всякое понятие о том, что с ним
происходило в то время, когда он спал. Бернхейм утверждал, что на самом деле память об этом
присутствовала у пациента все время; если он, положив свою ладонь на лоб пациента, настаивал на
том, чтобы пациент вспомнил, говоря, что ему следует выразить это словами, то забытое
действительно возвращалось, сначала нерешительно и слабо, а затем лавинообразно и совершенно
четко.
 Фрейд решил действовать точно так же со своими пациентами, побуждая их вспомнить все, что с
ними было во время гипноза. Он заметил, что пациенты должны фактически "знать" все то, что до
сих пор являлось им только в состоянии гипноза, и провел аналогию между событиями,
забываемыми после пробуждения от гипноза, и забытыми событиями, играющими важную роль в
истерии. Он предположил, что, подбадривая и побуждая пациента к воспоминанию, помогая ему
касанием своей руки, он сможет вытащить на поверхность сознания забытые факты или связи.
Благодаря тому озарению, которое помогает гению перешагнуть границы упорных, трудных
экспериментов, доступных обычному таланту, он сравнил те события, которые кажутся забытыми
после пробуждения от гипноза, с травматическими событиями невротиков, либо полностью
забываемыми, либо вытесненными за пределы сознания. Итак, он отбросил гипноз как таковой,
оставив от него только просьбу к пациенту лечь на кушетку. Доктор при этом стоял сзади так, что он
видел пациента, но тот не видел его. Интересно отметить, как ликовал Фрейд, избавившись таким
образом от ограниченности гипноза.
Ожидания Фрейда сбылись, однако вместе с новой методикой пришли и новые проблемы в
процессе катарсиса. Его новая методика позволила значительно расширить поле наблюдения за
функциями человеческой психики. И все-таки он не переставал задаваться вопросом, каким же
образом пациенты, забыв такие важные факты из своей внутренней жизни или внешние события, тем
не менее вспоминали их при применении определенной методики. Исчерпывающий ответ на этот
вопрос дали дальнейшие наблюдения. Все, что забывалось, носило непременно болезненный
характер: это были либо пугающие события, либо факты, очень неприятные или постыдные с точки
зрения личности индивида. Для того чтобы вывести эти события на уровень сознания, врачу
приходилось преодолевать сопротивление со стороны пациента. Обобщив свои наблюдения, Фрейд
получил теорию вытеснения.
В случаях невроза инстинкт, побуждение или волнующая ситуация вытесняются из сознания
путем двигательной разрядки, однако импульс сохраняет всю полноту энергии. Ученый назвал этот
процесс вытеснением. Он заметил: "Это было нечто новое, до сих пор никто не знал ничего
подобного о психике человека". Совершенно очевидно, что это был элементарный защитный
механизм, подобный попытке убежать от чего-то. Подавленный и неосознаваемый импульс был в
состоянии найти выход и удовлетворение окольными путями, сводя на нет саму цель вытеснения. В
случае конвер-сивной истерии окольный путь приводил к нервным ресурсам организма,
подавленный импульс пробивал себе выход в том или ином слабом месте и объявлял о себе
симптомами. Симптомы, таким образом, являлись результатом некоего компромисса, ибо как
суррогат удовлетворения импульса имели искаженную форму, делающую их неузнаваемыми и в
этом виде приемлемыми для Эго.
Теория вытеснения стала краеугольным камнем для понимания невроза с точки зрения
психоанализа. В связи с этим приходилось пересмотреть и задачи терапии. Целью терапии теперь
была не "абреакция", то есть разрядка аффекта, сбившегося с пути, но раскрытие подавленных
импульсов и замещение их сознательным суждением, которое могло привести либо к принятию, либо
к отвержению того, что прежде психика была не в состоянии признать. Другими словами, некоторые
воспоминания и импульсы, существование которых Эго отказывалось признать, нужно было принять
и понять, таким образом освободившись от них. Этот новый метод Фрейд не стал называть
катарсисом, решив использовать термин психоанализ.
Изучение фактора вытеснения и других явлений требовало от теории психоанализа твердого
признания понятия бессознательного. Фрейд пришел к заключению, что все, относящееся к психике,
в первую очередь неосознанно; дальнейшее – "сознательное" – качество может присутствовать, а
может и отсутствовать. Разумеется, эта идея тут же подверглась яростным нападкам философов, для
которых понятия "сознание" и "разум" (психика) были идентичны и которые не могли представить
себе такое явление, как "бессознательный разум". Фрейд не позволил себе поддаться этим наскокам,
которые он назвал философской идиосинкразией. Тщательное изучение материала различных
патологий, о которых философы и не подозревали, не оставляло ему никакой альтернативы. Кто бы
ни стал утверждать, что скрытые процессы, обнаруженные в ходе психоанализа, принадлежат
некоему другому сознанию, неизбежно пришел бы к концепции о сознании, неизвестном самому
индивиду, то есть "бессознательном сознании", что вряд ли можно предпочесть понятию
"бессознательного разума".
Исследования Фрейда в области скрытых причин неврозов все чаще приводили его к выявлению
конфликтов между сексуальными импульсами индивида и его сопротивлением сексуальному
инстинкту. В поисках патогенных ситуаций, в которых проявлялось подавление сексуальности, в
результате рождались симптомы, замещавшие подавленные импульсы, Фрейд все дальше углублялся
в юные годы жизни пациентов и в конце концов остановился на самых ранних стадиях детства.
Впечатления этого периода жизни, хотя и были по большей части скрыты в глубинах памяти,
оставляли неизгладимый след в психике пациента и, в частности, закладывали основу любого
нервного расстройства, случавшегося в более позднем возрасте.
Много лет спустя Фенихель заметил: "Чем тщательнее изучаешь психогенезис системы, тем
определеннее ассоциации пациента уводят в глубь прошлых лет его жизни и в конечном итоге к
самому раннему детству". Однако, поскольку эти ранние переживания детства почти всегда связаны
с сексуальными возбуждениями и противодействием им, Фрейд столкнулся с проблемой
младенческой сексуальности, вновь абсолютно новым понятием, вступающим в противоречие с
самым сильным из людских предрассудков. Не многие из открытий психоаналитической теории
столкнулись с таким всеобщим противодействием и вызвали столь сильный взрыв негодования, как
утверждение, что сексуальная функция рождается на самой ранней стадии жизни и обнаруживает
свое присутствие весьма недвусмысленно даже в детстве. И тем не менее именно это открытие
психоанализа легче всего продемонстрировать, и весьма ярко. Фрейд, однако, пришел к выводу, что
невротические симптомы отнюдь не всегда связаны с реально происшедшими событиями, которые
вспоминает пациент, но и с фантазиями, которые выражают желания и влечения, и что в том, что
касается неврозов, психическая реальность и фантазии играют более значимую роль, нежели
материальные события.
Во время лечения по его тогдашней методике большинство пациентов воспроизводили сцены из
собственного детства, где они подвергались сексуальному насилию со стороны кого-либо из
взрослых. У пациенток в роли насильника почти всегда выступал отец. "Я верил этим историям, –
вспоминает Фрейд, – и заключил соответственно, что нашел корни последующего невроза именно в
переживаниях сексуального насилия в детские годы. Когда же впоследствии я вынужден был
признать, что эти акты насилия не имели места в реальности и были лишь фантазиями моих
пациентов, я был совершенно ошарашен". Однако тот период, что последовал за первоначальным
шоком от собственного легковерия и, соответственно, ложных теоретических посылок, оказался
неожиданно самым плодотворным временем в развитии его науки, ибо он впервые фактически
столкнулся с Эдиповым комплексом , который впоследствии сыграл столь существенную роль, но
который Фрейд на первом этапе не распознал под личиной фантазий. Когда же ошибка прояснилась,
перед ученым открылся путь к изучению детской сексуальности.
Анализ детских воспоминаний его пациентов показал, что сексуальность отнюдь не
ограничивается рамками половой системы, что дети вовсе не лишены сексуальности, как
предполагалось раньше; напротив, они обладают широким спектром сексуальных влечений и в
разные периоды развития те или иные влечения преобладают над другими. Фрейд нашел, что
сексуальная функция существует уже на ранней стадии развития индивида, однако она связана с
множеством других жизненно важных функций и не проявляется самостоятельно до определенного,
более позднего, возраста; ей приходится пройти долгий и сложный процесс развития прежде, чем
стать тем, что мы знаем как нормальную половую сексуальную жизнь взрослого человека. Фрейд
определил, что сексуальность – это не инстинкт, проявляющийся в какой-либо строго определенной
форме, а скорее вид энергии, способный преобразовываться многократно в течение жизни индивида,
и, более того, он сделал вывод, что подобные трансформации происходили с достаточной
регулярностью у всех индивидов, с которыми ему приходилось сталкиваться в своей практике.
Именно эта регулярность эволюционных трансформаций побудила Фрейда сформулировать
закон сексуального развития , который с того времени многократно подтверждался в процессе
психоанализа детей и взрослых. Фрейд, однако, нашел, что процесс сексуального развития может
быть и нарушен, заблокирован на каком-либо этапе и индивид будет страдать от фиксации на какой-
то одной сексуальной идее.
Самой примечательной чертой сексуальной жизни человека является то, что она развивается
двумя волнами с интервалом между ними. Первое осознание генитальной сексуальности приходит к
ребенку на четвертом-пятом году жизни. Однако это раннее развитие пресекается в зародыше
прежде, чем успевает достичь физиологического завершения: сексуальные влечения к родителю
противоположного пола подавляются и наступает латентный период, длящийся до срока полового
созревания, пубертата. Именно в этот период происходит формирование личности в области морали
и совести. Из всех живых существ на земле лишь человек обнаруживает это двойное начало в
сексуальном развитии, и, вероятно, оно и является определяющим фактором в предрасположенности
человека к неврозам. В период полового созревания возрождаются влечения и взаимоотношения
ранних лет ребенка, а вместе с ними и эмоциональные связи его Эдипова комплекса. Сексуальная
жизнь индивида в этот период – это борьба между импульсами и влечениями ранних лет и их
сдерживанием и подавлением в латентный период.
В своих многочисленных дополнениях к книге "Три статьи по теории полового влечения" Фрейд
все больше настаивал на том, что необходимо отделить понятие сексуальности от слишком тесной
связи с половыми органами и рассматривать ее как более широкое понятие энергии, целью и
результатом действия которой является чувство удовольствия и лишь второстепенной целью – задача
воспроизводства. Одним из самых выдающихся достижений Фрейда было открытие, что сексуальная
энергия, или либидо, присутствует во всех процессах организма и отнюдь не ограничивается
гениталиями, что все важнейшие физические процессы имеют сексуальную подоплеку и что
сексуальные расстройства могут стать причиной нарушения физических функций организма.
Рассматривая эту проблему с точки зрения психоанализа, считал Фрейд, можно найти объяснение
даже самым странным и экстравагантным извращениям, трактуя их как проявления младенческих
форм сексуальности, к которым регрессировало либидо. Цель этих проявлений та же, что и в
младенчестве, то есть в начале развития либидо, а именно получение удовольствия.
Неожиданные открытия Фрейда о детской сексуальности были сделаны первоначально через
психоанализ взрослых пациентов. Однако позднее он смог получить достоверное и детальное
подтверждение этому, наблюдая непосредственно за детьми. "Право, убедиться в регулярной
сексуальной энергии детей настолько легко и просто, что поистине удивительно, как же человечеству
удалось пройти мимо этого факта и так долго верить в отсутствие сексуальности у детей". Это
удивительное обстоятельство, должно быть, связано с неким пробелом в памяти, куда большинство
взрослых старается спрятать собственное младенчество.
Итак, основными составляющими теоретической структуры психоанализа стали теории
сопротивления и регрессии, теория бессознательного, этиологической значимости сексуальной
жизни и важности младенческих переживаний. Сама же техника психоанализа постепенно менялась
и получила свое высшее развитие в методике свободных ассоциаций , став в конечном итоге
основным методом психоаналитического лечения. Вместо того чтобы заставлять пациента отвечать
на какие-либо конкретные вопросы или говорить на заданную тему, Фрейд предлагал теперь
говорить все, что придет пациенту в голову, не давая его мыслям никакого конкретного направления.
Важно было, чтобы пациент непременно буквально выражал любую мысль, приходившую в голову,
не давая себе критически осмысливать сказанное, чтобы не отбросить какую-либо из мыслей как
неважную или не имеющую смысла. Этот способ был назван основным правилом психоанализа. Он
позволял изучать процессы сопротивления, или цензуры и перенесения, играющие важную роль
в сновидениях.
С помощью метода свободных ассоциаций и связанного с ним искусства толкования психоанализ
смог показать, что в сновидениях есть определенный смысл, который можно разгадать. Сновидения
по структуре схожи с невротическим симптомом: они являются компромиссом между стремлением
подавленного импульса к выходу и сопротивлением самоцензуры Эго. Поскольку симптомы и
сновидения имеют общие корни, они одинаково непонятны и равным образом требуют толкования.
Толкование сновидений стало, таким образом, важным аспектом психоаналитической терапии,
поскольку было ясно, что сновидения открывают путь к забытым детским переживаниям и что этот
путь позволяет по большей части избавиться от младенческой амнезии .
Психоанализ пользуется не только методом толкования сновидений, но исследует также
многочисленные оговорки и ошибки, которые делают люди, – так называемые симптоматические
действия. В своей книге "Психология обыденной жизни" Фрейд указал, что эти явления отнюдь не
случайны, что они имеют смысл, поддающийся толкованию, поэтому вполне справедливо сделать на
этой основе вывод о присутствии торможения или подавленных импульсов и влечений.
Первоначально психоанализ был связан лишь с лечением патологических явлений, однако когда дело
дошло до сновидений, то здесь приходилось говорить не о патологических симптомах, но о явлениях
нормальной душевной жизни любого здорового человека. Если сновидения по структуре схожи с
симптомами, если их толкование требует тех же исходных посылок – подавления импульсов,
замещения, перенесения, компромиссов, разделения сознательного и бессознательного на разные
психические системы, – то психоанализ перестает быть лишь вспомогательной наукой в области
психопатологии; скорее он становится фундаментом для новой глубокой науки о душе и разуме,
необходимой для понимания нормальных явлений. Постулаты и открытия этой науки могли быть
отнесены и к другим явлениям душевной жизни: открывался широкий путь для универсальных
исследований.
3. Был ли Фрейд прав?
Во многом благодаря новаторским изысканиям Фрейда ныне повсеместно признается, что психика
человека имеет такие области, о существовании которых мы не подозреваем, но которые тем не
менее оказывают влияние на наше поведение и мысли и, более того, способны стать причиной не
только психологических, но и физических расстройств. Общепризнано, что забытые переживания и
травмы, неосознанные влечения, страхи или отвращение влияют на нашу психику, и многие
психоаналитические термины, такие, как вытеснение, запрещение и фрустрация, комплекс вины,
Супер-Эго, Эдипов комплекс, сублимация, идентификация, сексуальный символизм, стали
практически общеупотребительными словами.
Без сомнения, психоанализ оказал глубочайшее влияние на современное искусство, литературу и
антропологию. Шёнберг, Малер, Андре Бретон, Поль Клее, Пикассо, а в литературе – Томас Манн,
Джеймс Джойс, Франц Кафка, Вирджиния Вульф, Эрнест Хемингуэй, Стефан Цвейг, Герман Гессе и
многие другие лелеяли надежду, что эта новая наука проложит путь к новому гуманизму, к
человеческим отношениям иного качества – более свободным и терпимым, нежели те, что
свойственны нашему невротическому миру, одержимому страхом и ненавистью. Томас Манн
выразил это так: "Можете назвать это утопией, если угодно, но мне не кажется невероятной мысль,
что разрешение наших великих страхов, нашей всеобщей ненависти, перестройка их отношения к
миру нашего бессознательного может в один прекрасный день стать великим целителем,
возвысившись от помощи отдельному человеку к новому, мудрому и свободному человечеству".
Но нынче, спустя около полувека после смерти Фрейда, неизбежно возникают новые вопросы о
некоторых аспектах психоаналитического лечения и его методики. Самый очевидный вопрос,
задаваемый постоянно и часто в критическом тоне, – это вопрос о том, насколько открытия Фрейда,
сделанные в ходе наблюдений за невротиками, применимы к нормальным, здоровым людям, то есть
открыл ли он универсальные законы, регулирующие психические процессы человеческого
организма, или эти законы применимы только к невротикам; далее, не характерны ли те
расстройства, что он наблюдал и лечил, только для людей, живущих в определенной
социокультурной среде, а именно представителей среднего и высшего классов, задавленных
репрессивными моральными правилами буржуазной культуры конца XIX и начала XX века. Можно
ли на основе психоанализа утверждать, что и в наше время, когда сексуальные табу уже не столь
прочны, как в викторианскую эпоху, люди подвержены тем же психологическим травмам и что
теоретические выводы Фрейда столь же пригодны для понимания психологических процессов и
расстройств, характерных для конца нынешнего столетия?
Нет сомнений, что культурная среда нашего времени претерпела значительные изменения.
Сексуальные табу, тиранически отягощавшие людей, существенно ослабли, кстати, в значительной
степени благодаря именно новаторской работе Фрейда. Нынче, напротив, подчеркивается
необходимость сексуального удовлетворения, а викторианский пуританизм и ханжество стали
предметом всеобщих насмешек. Даже так называемые сексуальные извращения, на которые в
прошлом веке смотрели с ужасом как на источник стыда и позора для того, кто имел несчастье
испытывать подобные влечения, сегодня не производят уже такого шокирующего впечатления.
Детей с раннего возраста просвещают в вопросах секса, гомосексуализма и лесбиянства, и горе тем,
кто сохранил предубеждение против таких форм любви и высказывает свое отвращение к ним.
Сексуальность во всех ее проявлениях считается столь же нормальной, как существование мужского
и женского пола, как равенство всех классов, рас, религий и культур; точно так же, как с различной
степенью страстности клеймится стремление к превосходству одних над другими. В демонологии
конца XX века сексуальные, расовые и религиозные предрассудки считаются смертным грехом.
Можно было бы сказать, что мы достигли поистине психологической утопии и что битва Фрейда,
Райха и всей армии психоаналитиков, либертарианцев и гуманистов в полном смысле слова
выиграна.
Однако же, даже беглого взгляда на поведенческие расстройства, случаи наркомании, насилия,
хулиганства и психопатической агрессии, захлестнувшие город, равно как и на столь же
многочисленные случаи психозов и неврозов, требующих профессионального лечения, достаточно,
чтобы понять, что сексуальное раскрепощение, происшедшее в последние десятилетия, отнюдь не
оправдало надежд, которые питали первооткрыватели. Пожалуй, эти движения за сексуальное
раскрепощение можно было бы рассматривать как некую идеологическую позицию, часто служащую
политическим интересам, весьма мало связанным с глубокими и неизменными пластами нашей
психической структуры. Похоже, что старые табу, торможения и комплексы по сути своей остались
неизменными. Просто проявления наших психических конфликтов переместились из одной
плоскости в другую. Стремление к сексуальному удовлетворению, в прошлые времена по большей
части блокированное из-за моральных требований христианской патриархальной культуры и
находившее выход через широкий диапазон невротических симптомов, нынче легче находит
разрядку, и сексуальные влечения больше не играют преимущественной роли в образовании
неврозов. (Даже при том, что сексуальные табу и конфликты ни в коей мере не нашли своего полного
решения в наш век вседозволенности.) Но здесь существует определенный парадокс: если новая
вседозволенность, без сомнения, в большой мере освободила сексуальность от старых запретов в
среде подростков и взрослых, то детская сексуальность все еще находится в плену неразберихи,
тревог и табу. Интимная, инстинктивная, эротическая связь между матерью и младенцем во многих
отношениях претерпела глубокие нарушения. Всевозможные научные брошюры и учебники, которые
современные матери считают необходимым изучать, свидетельствуют скорее о растущей
неуверенности матерей, нежели об ощущении спокойствия и уверенности. В то же время мы
наблюдаем глубокие изменения в природе Супер-Эго как на индивидуальном уровне, так и на уровне
общественной культуры. Немало книг написано по поводу "общества без отца" или "угасания образа
отца", равно как о "личностном кризисе", в особенности в среде молодежи. Роль той культуры,
которая создает модель, помогающую молодежи формировать свою личность, резко изменилась,
сместившись от авторитарной и репрессивной к пустой и бессмысленной в своей вседозволенности.
Из-за собственной неуверенности отцы не в состоянии передать своим детям нормы и принципы,
необходимые для формирования собственного Эго, с безразличием и беззаботностью откликаясь на
их потребности.
В такой ситуации люди ощущают себя в отрыве от окружающего мира, где их истинные
потребности не признаются. И они пытаются выразить себя в формах агрессивных или садистских
либо через искусство, литературу, технологию, через сугубо трезвое, безличностное, лишенное
чувств преклонение перед научным фактом, а также через политику или бизнес. Конкуренция и
самоутверждение – главная движущая сила в стремлении восстановить утерянное чувство личных
связей. Все большее число людей утрачивают способность удовлетворить собственные
нарциссические потребности, и именно с этими формами невроза, где чувства изоляции и
отчуждения достигают различной степени безумия, больше всего сталкиваются психотерапевты в
наше время.
Примечательно, что преобладающее чувство утраты способности удовлетворить нарциссические
потребности оказало заметное влияние и на современные психоаналитические теории, и даже на
другие терапевтические школы. Их внимание, переключившись с изучения либидо,
сконцентрировалось на необходимости и важности взаимных связей. Чувство изолированности,
характерное для современного индивида, в большей степени, нежели сексуальная репрессия,
побудило психологов (возможно, неосознанно) подчеркнуть важность удовлетворения
нарциссических потребностей, обратить больше внимания на функции Эго и на особенности
личности индивида. Среди родоначальников этого движения наиболее крупные фигуры – это
Альфред Адлер, Х.С. Салливан, Хайнц Хартманн, Эрих Фромм, Карен Хорни, Карл Роджерс, а из
более близких по времени к нам – У.Р. Фэрберн и Гарри Гантрип. Важный вклад в это движение,
известное под разными названиями – психология Эго, теория межличностных отношений,
взаимодействие с объектом, – внесла и Анна Фрейд. Современная теория психоанализа особое
внимание уделяет проблеме Я и делает особый упор на субъективных процессах как главном поле
применения психотерапии. Приверженцы этой теории в той или иной мере гордятся тем, что
осовременили и усовершенствовали выводы Фрейда, и, как пишет Гантрип, "ссылки на Фрейда в
области психоанализа сегодня подобны ссылкам на Ньютона в физике".
4. Как мы понимаем термин "либидо"?
Сначала мы должны сказать несколько слов о самой теории либидо, ибо это основополагающий
момент в теории психоанализа и, по всей вероятности, чаще всего понимаемый превратно. Когда мы
употребляем термин "сексуальность", или "либидо", мы подразумеваем влечение индивида к особе
противоположного пола, и в частности влечение половое, естественно возникающее между людьми и
толкающее их друг к другу, часто вопреки самым сильным препятствиям и трудностям. Может
подразумеваться и влечение к человеку того же пола. Этот термин употребляется по отношению к
людям подросткового возраста или взрослым, подавившим в себе ранние проявления сексуальности,
сосредоточенной в то время не столько на гениталиях, сколько на более широком поле физических
потребностей, таких, как оральные ощущения, эротические ощущения от прикосновений,
потребность ласки и защиты, наконец, анальные и мочеиспускательные функции.
Психоанализ показывает, что действия губ и рта, функции мускулатуры, ощущения кожного
покрова, мочеиспускательные и анальные функции, даже процесс мышления, смотрения, слушания,
касания, ощущения вкуса – все заключает в себе эротический компонент, и сексуальность, связанная
с гениталиями, есть лишь один из многих компонентов либидо, хотя и один из самых важных. Таким
образом, мы можем определить либидо как некую энергию, или побуждение, пронизывающее живой
организм и ищущее выхода, разрядки через целый ряд физических и органических функций. В
процессе развития индивида эти функции могут по очереди выходить на первый план. О том, что
различные области сексуального влечения не исчезают в период господства генитальной
сексуальности, говорит тот факт, что в нормальном процессе любовных игр первые эротические
действия – поцелуи, ласки, взгляды, поглаживания – играют очень важную роль, а собственно
половой акт есть кульминация сексуальных потребностей индивида. Каждый завершенный половой
акт зрелого взрослого есть фактически краткое повторение его сексуального развития.
Надо сказать, однако, что, столь широко трактуя понятие либидо, Фрейд создал великую путаницу
не только для себя, но и для своих последователей, и дебаты о точном определении либидо по сей
день занимают психоаналитиков и их оппонентов. Разумеется, Фрейд был решительно против того,
чтобы свести сексуальное влечение к некоему неопределенному метафизическому понятию; это,
конечно, сделало бы его более приемлемым для репрессивных предрассудков, господствующих в
нашем цивилизованном обществе, но одновременно и принизило бы значение его открытия
относительно роли сексуальности в происхождении неврозов, равно как и в жизни обыкновенных,
нормальных людей. Все его споры с Адлером, Юнгом и более поздними ревизионистскими школами
в основном вращались вокруг этой проблемы.
В своих первых попытках дать определение понятия "инстинкт" и описать его функции в
психической жизни человека Фрейд был в плену популярной тогда идеи о том, что жизнь любого
живого организма, человека в том числе, определяется наличием двух основных инстинктов, а
именно инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода, то есть сохранения данного вида,
и что инстинкты эти проявляются в двух сильнейших потребностях – чувствах голода и любви.
Являя собой фундаментальный дуализм и зачастую находясь во взаимном противоречии, эти две
потребности тем не менее существуют независимо друг от друга. В тот период Фрейд думал, что
любая попытка найти некий общий источник этих двух инстинктов обречена на неудачу. И
соответственно, предложил концепцию Эго-инстинктов как противопоставление сексуальным
инстинктам. Под первыми он подразумевал все, что связано с самосохранением, защитой и
развитием индивида, ко вторым относил все содержание сексуальной жизни – как взрослой, так и
младенческой и извращенной. Его исследования в области неврозов привели Фрейда к мысли о том,
что Эго есть репрессивная, сдерживающая сила, а сексуальный инстинкт – сила подавленная,
ограниченная, часто имеющая выход только лишь через посредство невротических симптомов.
Поскольку при анализе своих пациентов он выявил, что источником большинства невротических
расстройств служило подавленное сексуальное влечение, он сумел обосновать природу неосознанной
сексуальности человека и разработать свою теорию либидо. Исследуя сексуальность, Фрейд
постепенно понял, что сексуальный инстинкт служит не только цели воспроизводства и продолжения
рода, но также и цели утверждения и сохранения самого индивида. Таким образом, энергия либидо
направлена и в сторону нарциссических функций Эго, и в сторону генитальной сексуальности и,
более того, участвует во всех главных физических функциях организма. Без понимания этих
глубинных связей, утверждает Фрейд, совершенно невозможно разобраться в фантазиях или
стремлениях человека, основанных на часто неосознаваемых эротических влечениях, и понять язык
симптомов. "Таким образом, – продолжает он, – когда мы начинаем более детально изучать Эго, мы
приходим к пониманию идеи нарциссизма, и тогда контраст между Эго- инстинктами и
сексуальными инстинктами практически теряет силу".
Такой вывод, однако, поставил Фрейда перед дилеммой: если две силы – Эго-инстинкты и
сексуальные инстинкты – практически не отличаются друг от друга, если нет необходимости делать
разграничение между ними, напрашивается мысль, что можно заменить их определение единым
понятием психической энергии. Но как только мы приравниваем либидо к общей психической
энергии, скажем "elan vital" – жизненной силе – и т.п., мы вступаем в область значений,
неподвластных конкретному научному определению, против чего, как мы уже упоминали, Фрейд
восставал категорически, И тем не менее Фрейду пришлось признать наличие некоего
универсального, биологического влечения, присущего всем живым организмам. Этому влечению он
дал имя Эрос.
Но тут встала другая проблема: какую же роль отдать в этом случае инстинкту агрессии, без
сомнения играющему важную роль в жизни любого организма – как животного, так и человеческого?
Если рассматривать Эрос как жизнеутверждающий инстинкт или побуждение, то инстинкт агрессии
неизбежно предстает как его мощный противник, вносящий в психический и биологический мир
ненависть и разрушение. Поскольку невозможно отрицать реальное существование агрессии, Фрейд
нашел очень простое решение: он вновь вводит понятие дуализма, которое ранее применялось им в
отношении сексуального инстинкта и инстинкта самосохранения, то есть энергии Эго и сексуальной
энергии, и создает величественную теорию вечного конфликта между Эросом и Танатосом,
инстинктом самосохранения и инстинктом смерти. Но, несмотря на то что он говорит об этих двух
силах как о вечных антагонистах, я покажу, что этот антагонизм, абсолютно реальный в
психологической и политической жизни человека, не носит фундаментального характера, ибо
агрессия сама по себе есть проявление Эроса. Существует ряд условий, при которых Эрос –
жизненная сила – должен преодолевать барьеры, возникающие на его пути и несущие угрозу его
самосохранению или даже самому его существованию. Без сомнения, агрессивность во многих
случаях можно рассматривать как защитный механизм Эроса, она находит свое выражение в труде, в
творчестве и служит защите самой жизни в битве за выживание. И в этом направлении, как мы
увидим, она отлична от импульса разрушения. Однако и здесь мы вновь видим парадокс, ибо
разрушительный импульс сам по себе может быть источником удовлетворения, выражаясь в садизме,
удовольствии от причинения вреда или смерти, отказе от всякой экспансивности и веселья; но даже в
этом мы находим слияние либидо и импульса разрушения, и, конечно, само по себе странно, что
чувственное удовлетворение может при некоторых условиях быть достигнуто через проявление
импульса разрушения и даже самоуничтожения.
Как врач я поставил перед собой задачу выяснить, каким образом эротический импульс может
обратиться против себя, как подавленное либидо может пробудить импульс разрушения, каким
образом импульс роста и развития живого может превращаться в противоположный импульс отказа
от жизни. И действительно, наблюдая эти превращения, можно видеть рождение невротических или
психотических симптомов, понять, каким путем нацию вдруг охватывает ярость и ненависть,
стремление убивать и разрушать, как люди могут уничтожать все, что они сами создали. Ибо нет
сомнения, что самоубийственные стремления всегда играли и продолжают играть важную роль в
человеческой истории, равно как и в жизни индивидов.
Если мы отказываемся принять упрощенческое объяснение Фрейда в отношении этих трагических
парадоксов, свойственных человечеству с незапамятных времен, как неизбежный дуализм между
Эросом и Танатосом, то мы будем вынуждены вновь пуститься на поиски причин и корней с еще
большей тщательностью и усердием. Но именно так и происходит научный прогресс.
Психоаналитический метод, его постоянное развитие и совершенствование дают нам возможность
проникнуть в тайный мир разума, мир более богатый и волнующий, чем его может описать самый
талантливый драматург.

2. РАННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
1. Непознанный разум младенца
Один из парадоксов эволюции человека состоит в том, что родители по большей части остаются в
полном неведении относительно эмоциональных переживаний и душевного развития своих детей.
Дихотомия между восприятием родителями поведения ребенка и их неумением понять, "что же на
самом деле происходит у него в душе", является отражением всеобщей нашей неспособности понять
другого человека, а подчас и самого себя. Если животные вырабатывают различные сигнальные
системы, которые инстинктивно узнают и понимают представители того же вида, то человек
опирается на язык и символические движения и жесты, которые очень часто не дают возможности
другим понять, что он имеет в виду.
Еще не научившись говорить, младенец передает свои ощущения и желания в довербальной
форме, при помощи телодвижений, звуков, жестов и гримас. И хотя многие из них вызывают у
родителей инстинктивный отклик, совершенно очевидно, что большая часть младенческих эмоций и
движений остается непонятой и смущает и беспокоит родителей.
 У младенца развиваются также поведенческие навыки, незаметные со стороны: он может
напрягать мускулы шеи и челюсти, сосать свой язык или без конца ощупывать им нёбо, напрягать
горло, как бы задыхаясь, задерживать дыхание, закатывать глаза, сжимать мышцы живота, втягивать
анальные или мочеиспускательные мускулы, стенки вагины, вытягивать ноги вверх или представлять
себя невидимым или даже несуществующим – и это всего лишь немногие из огромного числа очень
странных действий, незаметных окружающим. Они общаются с родителями через некое смутное
ощущение тревоги и беспокойства, которое невозможно осознанно определить. И даже многие
явные, заметные действия, как, например, навязчивые позы, повторяемые действия и знаки, есть
лишь довербальный сигнальный способ общения, недоступный сознательному пониманию. На самом
же деле даже при овладении речью только малый спектр переживаний, ощущений и чувств может
быть адекватно передан и понят.
Все сказанное касается не только наших взаимоотношений с детьми или младенцами и взрослыми
индивидами, но справедливо и в отношении поведения сообществ и их культур, их ритуалов и
мифов, их религий. Все они выражают чувства, переживания, конфликты, которые язык, слова не в
состоянии адекватно передать. Да и сами слова подразумевают часто понятия, недоступные общему
пониманию. Язык, разумеется, – это лишь одна из форм выражения коллективных эмоций: танец,
музыка, живопись, скульптура, архитектура и ритуальные обряды – все служит для выражения
культурных и религиозных ценностей, однако, чем более развита культура, тем, без сомнения,
больше она опирается на язык как средство коммуникации. Драматургия, поэзия, басни и романы,
теологические и философские системы, идеологические представления – все это попытки передать
миру часть человеческого опыта.
Даже боги, так, как они представлены в живописи, скульптуре или писаниях, сохраняют свою
таинственность и могут быть доступны лишь через шаманов и священнослужителей, через сложную
иерархию магов и прорицателей. Споры теологов и философские системы также не способны
проникнуть в суть и смысл тех богов, которым они пытаются дать определение. Другими словами,
то, что выражено словами или жестами, символами или иным способом, есть лишь малая часть того,
что происходит в нашем сознании. Но непреодолимое стремление разобраться в той области разума,
что скрыта от сознательного понимания, представляет собой постоянный вызов, вечный стимулятор
человеческого любопытства. Здесь уместно сказать пару слов о психологическом времени. За девять
месяцев созревания плода эмбрион проходит стадии развития, как бы повторяющие все стадии
развития вида, – одноклеточный организм, рыба, рептилия, млекопитающее, человек. Этот так
называемый биогенетический закон, сформулированный в начале века германским эмбриологом
Эрнстом Хэкелем, был широко признан в то время. Позднее ряд биологов, не найдя в своих
наблюдениях совладений в ходе развития плода с развитием вида, подвергли этот закон критике, но
затем он вновь обратил на себя внимание ученых. Ибо несмотря на то, что во многих деталях он
противоречит процессу эволюции, он тем не менее предлагает интересный взгляд на эмбриональное
развитие. Не обсуждая достоинства или недостатки самого биогенетического закона, просто скажем,
что эмбриону внутриутробное состояние кажется чрезвычайно долгим. (Можно с полным
основанием говорить о психологическом опыте плода, во всяком случае в течение двух последних
месяцев развития.)
Психологическое ощущение времени является, так сказать, относительным. День младенца
кажется значительно длиннее дня взрослого человека, хотя и у взрослого бывает ощущение, что
время остановилось, – в моменты чрезвычайной опасности или радости. Таким образом, можно
сказать, что в состоянии обостренного внимания или повышенного чувственного восприятия время
движется медленнее, чем обычно.
Младенцы реагируют на ощущения более интенсивно и целеустремленно: переживания
поглощают их целиком, каждый данный момент кажется бесконечным, осознание его не разбавлено
чувством пропорции, когда каждый момент воспринимается как один из многих ему подобных в
целой цепи событий.
Чем старше мы становимся, тем менее интенсивно реагируем на любой опыт, и по времени он нам
кажется все короче. Для младенца же день – это маленькая вечность и каждое ее мгновение –
огромное событие.
Все эти соображения имеют важное значение, если мы попытаемся понять воздействие
младенческого опыта на психологию индивида. Если мы принимаем, что младенчество человека
длится очень долго, то поймем и то, что даже подавленные и чаще всего давно забытые
младенческие переживания играют очень большую роль в нашей эмоциональной жизни. Ребенок
продолжает жить в душе взрослого значительно дольше, нежели мы это осознаем, и детские
впечатления, зависимость и комплексы и в дальнейшем оказывают сильное влияние на нашу
способность разобраться в окружающем мире. На социальном уровне, как мы увидим, мышление
взрослого человека сохраняет многие аспекты младенческого опыта и во многом опирается на
социальный эквивалент отеческой защиты и уверенности. Отношение ребенка к родителям, его
близость или конфликты с ними перенесутся на отношение взрослого индивида к его социальному
окружению, на его идеологические, политические, социальные и религиозные ориентации.
2. Начальные стадии: оральное либидо и его трансформации
Если мы хотим понять, что такое шок рождения, который многие авторы приравнивают к
ощущению смерти или по крайней мере к жесточайшей травме, нам следует принять во внимание
громадную длительность психологического времени пребывания внутри утробы. Во время рождения
младенец изгоняется из безопасного и уютного мира матки, к которому он привык за время долгой
своей эволюции, чтобы встретиться с совершенно незнакомым и странным окружением. Природа,
однако, обеспечивает новорожденное существо связующим звеном с этим новым миром, снабжая его
губы чувственными ощущениями. Когда ребенок отрывается от привычного ему мира, большая часть
его либидо сосредоточивается в его губах и они приобретают чрезвычайную чувствительность.
Важно осознать, что младенец не только пассивно принимает материнское молоко, когда сосок ее
груди попадает в рот, но инстинктивно тянется к соску, как только почувствует контакт с ним. Его
губы представляют собой в это время орган ориентации и исследования примерно так же, как у
приматов. Как только он ощущает близость материнского тела, в особенности когда входит в
чувственный контакт с грудью, его губы тянутся к соскам и пробуждается сосательный рефлекс. Не
будет преувеличением сказать, что новорожденный видит губами, что его губы являются центром
внимания, ориентации и удовлетворения, и очень скоро он начинает осознавать это ощущение
матери и ее чувственный отклик через осязание сосков. И так же, как центр внимания и ориентации
сосредоточен в его губах – самой чувственной части его тела, – так и соски матери становятся для
него центром мироздания, средоточием всех его потребностей. Более того, соски матери становятся
не только центром внимания младенца, но и главной областью ее собственного общения с
младенцем. Поистине материнская грудь становится для младенца его вселенной.
Похоже, что природа наделила нас сигнальной системой для передачи либидозных ощущений в
форме чувственного наслаждения. Мы страстно тянемся к теплу чувственных переживаний и
осознаем это, ощущая радость и удовольствие. Но мы хотим также передать собственное либидо
другому существу, которое мы любим, и одним из самых важных стремлений отдать можно считать
материнское отношение к ребенку. Во взаимоотношениях матери и ребенка (как, впрочем, и вообще
в отношениях двух любящих людей) последний чувствует удовольствие от контакта с материнским
либидо, но одновременно ощущает и радость матери от этого; когда мы замечаем, что объект нашего
внимания отвечает радостью на наше желание, и чувствуем, что можем доставить удовольствие
тому, от кого зависим, это наполняет нас ощущением нужности, важности нашего существования. И
тогда мы впитываем в себя это удовольствие другого, довольные собой. Мы чувствуем, что объект
нашего желания прекрасен, да и сами мы как субъект тоже прекрасны, и мы чувствуем себя
замечательно. Нет сомнения в том, что эти ощущения радости и удовольствия содержат в себе и
эротический компонент. Чувство удовольствия, возбуждаемое младенцем у матери при контакте с
соском, сопровождается у нее широким спектром других эротических ощущений, вплоть до
вагинальных, и, напротив, у младенцев-мальчиков можно часто наблюдать выраженные генитальные
ощущения с эрекцией; несомненно, подобные же вагинальные ощущения присутствуют и у
младенцев-девочек.
Правда, эти фундаментальные процессы очень легко нарушить, особенно если мать страдает от
эротического торможения и определенной боязни удовольствия. Основной и, по всей видимости,
простой акт материнства может у разных людей подвергаться широчайшему спектру расстройств и
осложнений, которые непременно отзываются важными последствиями в психологическом развитии
ребенка.
Мелани Кляйн постоянно подчеркивала решающее значение отношения младенца к материнской
груди как основы развития личности и характера. В своей первопроходческой книге о детском
психоанализе она пролила свет на далекие и забытые периоды жизни индивида: "В течение всей
своей работы я придавала фундаментальное значение первому взаимоотношению младенца с
объектом – с материнской грудью и с матерью – и пришла к выводу, что, если этот первоначальный
объект запечатлевается в Эго с чувством относительной защищенности, он закладывает основу
удовлетворительного развития личности. Эту связь укрепляют врожденные факторы. Из-за
преобладания в этот период оральных импульсов грудь инстинктивно воспринимается как источник
питания и, в более глубоком смысле, как источник самой жизни. Душевная и физическая близость к
груди, дающей радость и удовлетворение, до некоторой степени – если все идет нормально –
восстанавливает утраченное предродовое единство с матерью и чувство защищенности, ему
сопутствующее. Во многом это зависит от способности младенца в нужной мере воспринять
энергию, получаемую от груди или ее символического заменителя – бутылочки; в этом случае мать
становится объектом любви. Вполне возможно, пребывание неотъемлемой частью материнского
организма в предродовой период оставляет у младенца врожденное чувство, что существует нечто
хорошее вне его, что удовлетворит все его желания и потребности. Эта хорошая грудь становится
частью его Эго, и младенец, бывший прежде внутри матери, теперь чувствует мать внутри себя.
Я не стала бы утверждать, что материнская грудь для младенца есть чисто физический объект. Все
его инстинктивные желания и неосознаваемые фантазии наделяют грудь качествами, далеко
превосходящими потребность в питании, которое она дает. Во время анализа пациентов мы
обнаруживаем, что грудь как положительный объект является прообразом вечного добра,
неистощимого терпения и щедрости и даже творческого начала. Именно эти фантазии и
инстинктивные потребности так обогащают первоначальный объект, что он навсегда остается
основой надежды, доверия и веры в добро".*
* Мелани Кляйн. Психоанализ детей. Хогарт Пресс, 1932.
Итак, Мелани Кляйн подчеркивает тот факт, что отнюдь не только молоко как питание важно для
развития личности. Младенцу необходимо ощутить чувство либидо, материнское чувство
удовольствия, чтобы между ним и матерью, а через нее – позднее – и со всем окружающим миром
установилась радостная и прочная связь.
Карл Абрахам, чьи исследования внесли огромный вклад в понимание начального развития
индивида, рассматривает две стадии развития орального либидо: сосательное, то есть либидо,
сосредоточенное в губах, совершенно лишенное, по его мнению, враждебности или агрессивности, и
зубное, то есть стадия каннибалистская, главной чертой которой является агрессия, инстинкт
разрушения. Такая схема развития, однако, слишком груба, ибо не учитывает большого числа
разнообразных откликов и либидозных ощущений уже в сосательной стадии. Карл Абрахам пишет:
"На первоначальном уровне оральное либидо младенца выражено в акте сосания. Это акт
объединения, включения, который, однако, не заканчивается исчезновением объекта. Дитя еще не
способно ощутить различие между внешним объектом и самим собой. На этом уровне Эго и объект –
понятия нерасторжимые. И сосущий младенец, и грудь, кормящая его, еще не разделяются. Более
того, у младенца еще не проснулись чувства любви или ненависти. Его психическое развитие,
соответственно, на этой стадии лишено проявлений амбивалентности. Следующий уровень этой
фазы отличается от первого тем, что сосательная активность младенца меняется на кусательную. Мы
должны принять во внимание то, что садизм очень тесно связан с мускульной системой. Ау самых
маленьких детей, без всякого сомнения, наиболее развитыми мускулами являются челюстные. Кроме
того, зубы – единственный их орган, достаточно твердый и крепкий, чтобы причинить боль какому-
либо объекту".*
* Карл Абрахам. Краткий очерк о развитии либидо. Хогарт Пресс.
Если Карл Абрахам утверждает, что на этой стадии не проявляются чувства любви или ненависти,
то, по Мелани Кляйн, существует возможность ощущения конфликта, осознания доброй или злой
груди, добрых или злых чувств и широкое поле для беспокойства или гнева. В процессе сосания
проявляются разнообразные ощущения, в зависимости от множества физических и психологических
характеристик матери, а также от того, было ли искусственное кормление начато с рождения или
введено позднее. Глубокий анализ показал, что младенец не только сам переживает сильнейшие
ощущения от контакта с грудью матери, но и глубоко чувствует, получает ли она удовольствие от
этого контакта или сдерживает свое либидо, чувствует ли себя напряженно, враждебно или с
любовью и волнением откликается на этот контакт, то есть нужен ли он матери или она относится к
нему с раздражением или безразличием. Мать, любящая ребенка, находит в нем источник
удовольствия, радуясь его удовольствию. В свою очередь ребенок ощущает ее как добрую мать и
себя как хорошего младенца. Та же мать, что переживает страх перед удовольствием, страдает от
сексуальных конфликтов или подавления либидозных ощущений, будет ощущать тревогу и от
контакта с младенцем; ребенок будет для нее источником беспокойства и тревоги, которые в свою
очередь будут передаваться младенцу, и он будет ощущать ее как недобрую мать и себя как плохого
ребенка. Я приведу несколько примеров из психоанализа, показывающих, насколько сложны и
глубоки оральные переживания младенца.
В своей психотерапевтической практике я разработал метод гипноид-анализа, дающий пациенту
возможность вернуться к самому раннему периоду своей жизни и вновь пережить младенческие
ощущения первых недель и месяцев своего существования. В состоянии внушенной регрессии
пациент чувствует себя младенцем и не только переживает младенческие ощущения, но и передает
их звуками и движениями, характерными для этого возраста. Но, хотя я и мог отнестись с некоторым
сочувствием к этим формам довербального общения, тем не менее для меня как взрослого они были
недостаточны для понимания того, что происходит в этот момент в душе пациента в роли младенца.
И я разработал новую технику, которая помогала передавать довербальные ощущения младенца в
речевую зону коры головного мозга и позволяла выразить их, таким образом, в форме речи.
Взрослый пациент способен получать сигналы своих младенческих ощущений и передавать их
словами. Другими словами, пациент не только научается вновь переживать свои младенческие
ощущения, о которых он давным-давно забыл (хотя они продолжают действовать в подсознательных
слоях психики), но и получает возможность рассказать о них словами.*
* См. мою книгу "Исследования в области бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1990).
Возвращая пациента в состояние младенчества, я прошу его почувствовать свои губы и, чуть
позже, передать словами свои ощущения. Фокусируя свое внимание на губах и осознавая ощущения
и влечения, которые это вызывает, он начинает чувствовать и прикосновение к соску и его вкусному
содержимому, его либидо. Неизбежно эти ощущения переходят на образ матери, он чувствует ее
отношение и состояние души, любит ли она свое дитя или отторгает его.
Вот лишь несколько отрывков из рассказов пациентов о своем младенческом опыте в отношении к
материнской груди.
М-р Дж.Д., 32 года, – глубокая депрессия и неспособность заниматься какой бы то ни было
деятельностью. Мать – практикующий врач, отношения с мужем очень нестабильные.
Я чувствую сосок – ощущение прекрасное, я очень доволен – великолепное ощущение во рту, в
горле и желудке. Но никак не могу почувствовать, что в душе у матери, она ничего не передает мне,
она не со мной, думает о чем-то другом. Она произносит: "Ну все, хватит и этого, достаточно". Я
ничего не могу понять, очень смущен и опечален. Почему достаточно? Почему нельзя поесть еще
немного? Я не голоден, но мне хочется продлить это чувство удовольствия. Почему это люди не
могут громко сказать, что это очень важно – почувствовать и передать удовольствие; матери должно
же быть приятно, что мне приятно это свободное ощущение обмена нашими либидо. Младенец не
любит того, кто лишает его удовольствия. Но контакт прервался, я не могу его восстановить, а когда
контакт устанавливается в следующий раз, я уже не могу доверять ей. Как было бы замечательно,
если бы грудь сама потянулась ко мне. Женщины странные существа, жестокие.
Миссис Р.Г., 34 года, – длительная депрессия, хроническая неспособность принять решение,
параноидальные тенденции, маниакальная нерешительность.
Мне это не нравится. Не нравится прикосновение этого вещества. Неподатливое, жесткое. И
молоко не дается мне так, как хочется мне. Брызгает струей, я не могу его контролировать. Это меня
раздражает. Все же жестко, не оставляет никакого выбора. Мне кажется, что раньше было что- то
более приятное. Это что-то такое большое, совсем не по мне, оно меня пугает. Вообще все вокруг
меня как будто не думает обо мне, очень страшно. Я чувствую себя одиноко, как будто вокруг никого
нет. Я все время в тревоге, и мне холодно – все вокруг кажется холодным. Молоко из этого льется, но
мне не попадает: это все время отбирают у меня. Если бы я могла хоть удержать это в руках. Эта
большая вещь меня все время тревожит, я очень напряжена, я не чувствую своего тела. Желудок
такой маленький. И вокруг себя ничего не чувствую. И я ухожу от окружения внутрь себя. Я вся в
себе. Не могу освободиться. Чувствую гнев и желание убить всех.
М-р Т.П., 35 лет, – сексуальный садизм, частое ощущение нереальности, неспособность взять на
себя инициативу, доминирующее чувство пассивности.
Сосок ничего особенного не вызывает во мне, никакого волнения. Сосательный рефлекс. Совсем
не люблю сосать, вроде и молока не очень хочется – оно и не сладкое, только густое. Конечно,
настоящее, но не сладкое. Никаких особых ощущений во рту; меня это не удовлетворяет, мне всегда
хочется чего-то другого. Мне хочется укусить сосок. Ощущения, которое я получаю от молока, мне
недостаточно, меня это не интересует. Вот если укусить, то это наполняет энергией все тело, а сосать
неинтересно.
 Матери не хватает теплоты. Мы не вместе, мы разделены. Она не может себе позволить, не может
ответить на потребность младенца. Она не может расслабиться, она слишком прозаичная и деловая.
У меня такое чувство пустоты – все внутри меня пусто. Боже мой, что же мне делать, не знаю.
Мисс Х.П., 31 год, – давняя нервная анорексия, депрессия и уход в себя.
Сосок ощущается как нечто безличное, как будто поролоновое с шишечкой. Неприятно. Как будто
тебя кормят насильно. Это угнетает. Чувство, как будто это кусок губки. Или похоже на кусок тряпки
или резины. Кто-то сует это мне в рот, чтобы успокоить меня. Что-то совсем нереальное. И когда оно
отстанет от меня? Нужно относиться к этому с безразличием. Похоже, что оно существует в вакууме.
Иногда оно кажется более приятным, но я ни за что не признаюсь в этом. Может быть, я и могла бы
получить от этого удовольствие, но не стану. Мать занята, у нее нет времени на меня, у нее много
проблем. Думаю, что я ей здесь не нужна.
Миссис К.Н., 42 года, – псориаз, периодические приступы депрессии.
Сосок не годится – он отвратителен. Мне нравится приласкаться к груди, но совсем не нравится
сосок; ужасно, что вся моя жизнь зависит от него. Мне не нравится сосать его. Мне не нравится ни
вкус, ни запах. И не сладко, и не тепло, и вообще плохо. Право, ужасный вкус. Малыш не хочет
глотать это, не нравится. Что это случилось с матерью? Она плохо себя чувствует, ей это все
навязано, она хочет, чтобы ее оставили в покое. Она не хочет, чтобы младенец сосал ее, ее
заставляют это делать, ее заставили иметь ребенка. Против воли. Ей приходится делиться с ним
своим телом, но тело не принимает ребенка, он как стервятник высасывает ее тело. Нет ничего
хорошего в отношениях между мной и матерью.
М-р М.Н., 32 года, – состояние параноидальной тревоги, агрессивное отторжение
противоположного пола, глубокое чувство изоляции.
Грудь – это что-то естественное, но, если я полюблю ее, я буду в ее власти и мы будем
неразделимы. Сначала все было в порядке. Не хочу вспоминать о ней ничего хорошего, это меня
раздражает. Ужасный гнев против матери. Она слишком много отдает, и тогда уже она зависит от
меня. Ей обязательно нужно делиться с кем-нибудь своим либидо – и получается, что на мне лежит
ответственность за это. Я не хочу отвечать за это. Мать думает, что я в ее власти. Это похоже на то,
как будто я проваливаюсь ей в рот. Надо думать, я ее возбуждаю. Не хочу быть источником ее
возбуждения, хочу быть независимым. Вот сейчас она ужасно довольна, она просто купается в
удовольствии. Мой рот – источник ее мастурбации, он очень напряжен. Я ее ненавижу. Тело гневно
хочет оторваться от нее. Не хочу быть игрушкой для мастурбации. Плечи мои оцепенели от ярости;
не собираюсь быть чьей-то игрушкой. Буду чувствовать себя отвратительно, если позволю себе
желание. Не могу двинуться.
Это всего лишь несколько примеров из выраженных словами первых впечатлений жизни, но они
дают нам представление о богатстве и разнообразии младенческих откликов на контакт с
материнской грудью и о том, что ребенок осознает, каков отклик матери на этот контакт. Разумеется,
нужно иметь в виду, что это осознание происходит не на уровне мышления или речи, но на
довербальном, инстинктивном уровне, когда все отмеченные реакции испытываются физически, так
сказать, всем телом. Другими словами, это соматические реакции на стимуляцию либидо ребенка. И
это позволяет нам понять, насколько сильно данные реакции влияют на всю соматическую структуру
ребенка и в свою очередь на развитие характера индивида. Позы, мышечные напряжения,
гормональные функции и деятельность всех органов, характер нарциссических ощущений,
отношение к объектам – все закладывается именно во время этих первых реакций.
У всех упомянутых пациентов, да, собственно, у всех, кто страдает различными формами
депрессии, тревожных состояний или дезориентации, в самом раннем периоде жизни сформировался
глубинный слой агрессивности, развитие и выражение которой зависят от способов подавления или
контроля в дальнейшем.
Рассмотрим подробнее, каким образом первоначальное либидо ребенка – потребность в любви –
трансформируется во множество различных форм гнева, напряжения, агрессивности и тревоги.
В самом начале нет никакого стремления к разрушению, к уничтожению объекта. Есть только
всепоглощающее желание восстановить утраченный при родах контакт с живым существом. Для
ребенка существует только жизнь или не-жизнь, неутоленный голод или удовлетворение его, ужас
изоляции или успокаивающее тепло контакта с живой субстанцией.
Младенец, только что переживший "смерть рождения", ужас расставания в момент родов, должен
во что бы то ни стало восстановить этот контакт с жизнью. Поскольку перерезанная пуповина
отделяет его от уютного мира материнской утробы, ему необходимо создать новый тип пуповины
для контакта с внешним миром при помощи новых взаимоотношений с матерью, и его губы ищут
новый источник жизни. Рот, губы в особенности ощущают инстинктивное влечение к соску, который
пробуждает в них сосательный рефлекс, заложенный еще у эмбриона. (Мы наблюдали, что часто
плод в последние шесть недель своей внутриутробной жизни сосет палец, чаще всего большой,
некоторые даже так и рождаются – с большим пальцем во рту.) Если рот младенца не ощущает на
губах либидозного тепла, его охватывает беспокойство сродни тому, что он почувствовал при
первоначальном расставании с утробой, которое Райх назвал травмой рождения; и напротив, он
испытывает уверенность, удовольствие и покой от того тепла и жизненной силы, которая изливается
на него из материнской груди.
Если губы младенца ощущают удовлетворение от потока либидо, то устанавливается
естественный, врожденный ритм сокращения и расширения или расслабления, выражающийся в
активном, энергичном сосании, сопровождаемом такими же ритмичными глотанием, дыханием,
пищеварением и дефекацией. (Здесь я хотел бы привлечь внимание читателя к основополагающему
значению природного ритма сокращения и расширения, напряжения и расслабления, выраженного в
сосательном рефлексе, как основы всей органической жизни.) Губы младенца, охватывая сосок
материнской груди, должны стимулировать либидозный отклик у матери, который в свою очередь
вызывает у ребенка ощущение удовлетворения и наслаждения. Этот первоначальный обмен либидо
мы можем назвать расширительно-контактным либидо. Если же дитя не получает от матери
либидозного отклика, его расширительно- контактное либидо трансформируется в агрессивное
либидо. В первом случае мускулы слизистой оболочки губ смягчаются и сосут, как бы втягивают в
себя либидозные ощущения, в то время как во втором мышцы сокращаются, вызывая агрессивный
импульс. Если грудь представляется холодной, отторгающей, враждебной или тревожной, это
вызывает ответное беспокойство, и происходит судорожное сокращение мышц верхней и нижней
губы – верхних и нижних резцов. Это мышцы, ближе всего расположенные к поверхности губ, и при
их сокращении губы невольно делают кусательное движение, как и подразумевает само название
мышц. Беспокойство создает напряжение мускулатуры, и это может случиться в процессе сосания в
первые же дни.
Напряжение этих мышц вызывает более энергичное сосание, более резкое, рот с большей силой
захватывает сосок и сжимает его. Если при этом он ощущает поток либидо, то есть если мать
откликается на потребность младенца, напряжение губ смягчается, и он вновь начинает сосать
нормально, в нем пробуждается расширительно-контактное либидо. Однако, если дитя чувствует, что
мягкие, ненапряженные губы вновь блокируют поток материнского либидо, напряжение
возвращается и становится хроническим. Теперь только напряжение губной мускулатуры и более
агрессивный захват соска способны принести младенцу удовлетворение. Агрессивная функция губ в
дальнейшем приведет к развитию агрессивной структуры в целом. (Ибо всякая структура в основе
своей является следствием многократно повторяемой или закрепленной функции, это чрезвычайно
важно знать для понимания психосоматических процессов.) Мы должны помнить, что, не получая
потока либидо от груди, ребенок чувствует себя отвергнутым, пустым, он как бы не существует, и
действительно, его существованию угрожает реальная опасность. Таким образом, ясно, что
первичная агрессия есть способ добиться либидозного отклика, преодолеть разделяющий барьер,
объединиться с объектом и завладеть им, заставив его откликнуться. (Здесь я должен заметить, что
первым сигналом, определяющим качество материнского либидо, передающегося младенцу, является
ощущение вкуса. Не будет преувеличением сказать, что младенец пробует материнское отношение к
себе на вкус. Жесткое, несгибаемое либидо проявится через сосок и молоко, сделав его горьким, или
кислым, или просто безвкусным и неприятным, даже противным, как мы видим из рассказов о
первых жизненных впечатлениях, процитированных выше; в то же время грудь любящей матери,
изливающая тепло, будет на вкус сладкой и приятной. Нетрудно понять, что кислый или горький
вкус вызовет напряжение губной мускулатуры, в то время как сладкий – рефлекс расширения,
расслабления. Разумеется, сюда же относятся и ощущение запаха, прикосновения – осязание и
обоняние. Однако психологическое и физиологическое значение вкуса требует более глубокого
рассмотрения.)
Если рот и губы продолжают испытывать недостаток удовлетворения или чувство отторжения,
если мать откликается на потребность младенца с тревогой или даже сердито и враждебно,
сокращения мускулатуры распространяются от губ к очень важной и мощной мускульной системе
челюстей и на сосцевидные мышцы, и оральная активность передается к ним. Накопленная энергия
сосредоточивается во рту – в челюстях и щеках, – требуя разрядки, и инстинктивное кусательное
движение будет снимать напряжение еще задолго до того, как придет осознание этого акта.
Часто случается, что в таких случаях младенца переводят на искусственное кормление. Если
молоко из бутылки идет ровно и свободно, младенец и мать чувствуют облегчение, и ребенок может
избавиться от напряжения и ощущения тревоги. Однако бутылочка замещает грудь лишь частично –
ощущение тепла материнского тела все так же важно для ребенка, так что замена будет удачной
только в том случае, если мать щедро дарит ребенку любовь и внимание, дает ему почувствовать
тепло ее тела и ее собственную радость от этого контакта. Если же этот фактор компенсации
отсутствует, тревога и гнев младенца не утихают, но направляются на бутылочку и соску, куда он
переносит всю свою враждебность и агрессивность. Если эти чувства проявляются с силой еще до
появления соски, у младенца могут развиться фантазии, что он сам заставил грудь исчезнуть, или
повредил ее, или даже убил, сердито кусая ее. Отсюда может развиться зачаточное чувство
кровожадности, связанное с чувством вины, и тогда сам процесс сосания станет вызывать тревогу и
беспокойство. Вновь появится напряжение мускулов рта, челюсти станут жесткими, неподатливыми,
губы – чувствительными, сухими и болезненными. Ритм сосания сбивается, оно идет неровно,
напряженно и как бы через силу. Иногда ребенок вообще не может сосать губами и старается делать
это при помощи языка или челюстей. Молоко при этом часто проливается; напряженный рот может
вызвать общее ощущение стресса, сопровождаемое неловкими движениями, лишенными
координации.
Хотя считается, что младенец не способен осознанно воспринимать внешний объект, тем не менее
он определенно чувствует наличие некоего стимула, вызывающего у него те или иные ощущения во
рту или в теле. Эти ощущения могут ему не понравиться, тогда он постарается уклониться от них.
Случается, что младенец пытается отстранить от себя холодные, неприятные ощущения тем, что
сводит до минимума вообще все ощущения. Он может добиться этого, как бы отрицая или сводя к
минимуму свое отношение к вегетативным процессам, происходящим в его теле; другими словами,
уже на этой начальной стадии развития он обладает способностью сделать себя бесчувственным. Он
может, например, перестать дышать, глотать, может сделать губы твердыми, жесткими, сжать свой
желудок и вызвать рвотный симптом. И если в этом случае мы не можем говорить об уничтожении
объекта, то можем считать эти проявления своеобразной формой самоуничтожения. Неприятие
объекта и отказ от ощущений, если он выражается в конвульсиях или остановке дыхания, может
угрожать жизни младенца. Если же конвульсии, выражающие в этом возрасте мышечный отказ от
вегетативных ощущений и самоотрицание, становятся серьезным фактором защитного механизма в
развитии личности, то при определенных обстоятельствах они могут привести к кататонической
ригидности – ступору.
Другой формой самоотрицания и отторжения объекта является отказ младенца от дыхания, иными
словами, отказ включать в себя внешний мир, что может повести за собой возникновение
маниакальных шизофренических фантазий о том, что он уничтожил мир и может вновь воссоздать
его, делая выдох. Вы сможете убедиться, что процесс выдоха представляет собой форму примирения
с собой и своими ощущениями, а также доверие к внешнему миру. Например, в религиозных
представлениях дыхание есть важный образ творения или воссоздания – вспомним создание мира
жизни из первородной пустоты и хаоса с помощью божественного дыхания. Возможно,
первоначальное имя Иеговы было Иа-Ио, что означает дыхание. Иов – ветер. Руах Хакодеш – Святой
Дух, то есть Святое Дыхание. Тревога и напряжение оральной мускулатуры распространяются на
процесс глотания, создавая рефлекс затрудненного глотания (что мы обычно называем "подавиться"),
затрагивающий не только пищевод, желудок и анус, но и всю периферическую мускулатуру тела. (В
главе о нарциссизме я расскажу об этом процессе более подробно.)
Когда начинают расти зубы, они вбирают в себя уже укоренившееся агрессивное либидо.
Появление зубов отнюдь не рождает агрессивный импульс, как утверждали Карл Абрахам и ряд
других ученых, но придает ему значительно большую интенсивность. Агрессивное сосание
трансформируется в кровожадную форму агрессии. Если первый этап агрессивности, до появления
зубов, характерен напряженным захватом груди губами, сжиманием соска, то на втором этапе
появляется стремление кусать, проткнуть, порезать, как бы проникнуть внутрь. Я бы, однако,
предпочел назвать этот зубной, кровожадный импульс не столько разрушительным, как было
принято раньше, сколько агрессивно-проникающим, ибо стремление к разрушению на этой стадии
развития ребенка еще не успело сформироваться.
 Дело в том, что агрессивно-проникающий импульс выражает стремление врезаться, порвать
поверхность груди, отказывающей ребенку в жизненном тепле, не для того, чтобы ее уничтожить, а
для того, чтобы открыть ее, освободить от этой холодной поверхности. Младенец в буквальном
смысле пытается проникнуть сквозь холодный или безразличный слой первичного объекта, чтобы
освободить либидо, спрятанное за ним. Отнюдь не желая уничтожить грудь или заменяющий ее
объект, которые служат младенцу источником жизни, он просто стремится:
1. Освободиться от скопившегося напряжения при помощи усиленной активности челюстей и
зубов. Мы можем определить это как субъективное избавление от мускульных сокращений и
тревожного состояния для того, чтобы испытать чувство расслабления и расширения.
2. Поразить объект, который кажется ему сжатым, напряженным и лишающим его жизненной
силы, разорвать и проникнуть внутрь, расширить, так сказать, его, чтобы заставить его отдавать свое
тепло и либидо. Похоже, он инстинктивно понимает, что, если от поверхности желаемого объекта не
исходит живой отклик, он, должно быть, спрятан где-то внутри, под этой оболочкой.
Важность этих импульсов для развития структуры личности и для эволюции культурных
особенностей абсолютно очевидна. Как в интеллектуальной сфере, так и в области
профессиональной деятельности человек через труд всегда пытается трансформировать
окружающую среду, и его успехи в значительной степени зависят от интенсивности усилий, от
способности проникнуть в глубь вещей. Эрих Фромм назвал эти формы агрессивности
благотворными, или доброкачественными, противопоставляя их злокачественным – разрушительным
– формам агрессии.*
* См.: Эрих Фромм. Анатомия разрушительного импульса. Джонатан Кейп, 1974.
Можно систематизировать последовательность поведения в развитии младенца, которую мы
определили ранее как психобиологический процесс: 1) чувство голода и утраты вызывает ощущение
беспокойства, тревожность, что служит сигналом опасности; 2) беспокойство создает напряжение и
накопление энергии; 3) напряжение в свою очередь вызывает потребность агрессивного и мощного
выхода энергии, необходимость поразить этот чуждый объект с помощью челюстей, зубов, ногтей,
чтобы проникнуть сквозь его холодную поверхность и освободить скрытый под ней поток тепла и
либидо.
У многих индивидов челюсти и зубы остаются центром либидозной активности, а в некоторых
случаях – единственным источником получения удовольствия. Стремление кусать есть первичная
форма садистского импульса, и он может остаться на всю жизнь основным средоточием возбуждения
и наслаждения. Мне весьма часто приходилось наблюдать у таких людей явную сексуализацию
зубов, то есть сексуальное чувство, связанное с зубами, желание сильно укусить, прокусить плоть до
крови, которая часто ассоциируется с эликсиром жизни и может вызвать оргаистические ощущения.
Однако если младенец сильно сжимает губами и деснами сосок и кусает его, вызывая этим у матери
ответную реакцию тревоги или раздражения, то ребенок вбирает в себя ее ощущения, то есть
осознает ее тревогу или боль; он чувствует, что мать рефлекторно отдаляется от него, он боится, что
грудь исчезнет и не вернется вновь, что она не желает его, что мать не хочет отдавать ему свое
либидо. Этот страх заставляет его сосать сильнее и агрессивнее, держаться за сосок крепче, чтобы
все время ощущать его присутствие. Младенец не может выпустить объект, если он не удовлетворен,
если чувствует, что объект не хочет пойти ему навстречу. Ребенок чувствует, что объект рядом
только до тех пор, пока он крепко держится за него, и, как только хватка ослабнет, объект исчезнет и
не вернется. Из-за этого дитя все время в тревоге, не может расслабиться, боясь, что объект не
вернется, у него нет ощущения непрерывности существования. Таким образом, я сделал вывод, что
агрессивное побуждение является компенсаторным откликом инстинкта выживания на опасность
утраты или на отсутствие потока либидо, стремлением восстановить связь с утрачиваемым объектом,
пытаясь прорваться сквозь его защитную преграду, высвободить напряжение, накопившееся как в
объекте, так и в нем самом. Инстинкт выживания младенца получает агрессивное выражение, с тем
чтобы восстановить контакт с жизнью, разрушая барьеры, воздвигнутые первичным объектом на
пути удовлетворения его потребностей.
Вопрос о том, является ли агрессивное побуждение инстинктом или лишь вторичным импульсом,
по-прежнему занимает умы специалистов по психоанализу; решение этого вопроса имеет
существенное значение не только для лечения людей с расстройствами такого рода, но и для
понимания наших конфликтов в культурной сфере. Вряд ли стоит оспаривать важность этого
побуждения не только на уровне отдельного индивида и его личных фантазий, но и в области
поведения человека в обществе, равно как и отношений сообществ, государств, религий и рас между
собой. Всеобщее побуждение разорвать все, разбить и разломать особенно явственно проявляется,
когда люди чувствуют потребность освободиться от удушающих оков среды, подавляющей их
свободу и обрекающей их на духовное и материальное угнетение. Нет сомнений и в том, что
общество часто лишает людей возможности удовлетворить свои духовные потребности, и как
младенец набрасывается на лишенную тепла грудь, так и массы часто борются с социальным
укладом, если он представляется им безразличным и враждебным. Поразительно, однако, как группы
людей, совершающие акты агрессии с особой жестокостью, регрессируют к инфантильному уровню
психики и эмоций, не чувствуя тех страданий, которые они причиняют, но ощущая лишь опьянение и
возбуждение либидозного характера от своей жестокости.
Достаточно хорошо изучив силу агрессивного побуждения как в поведении индивида, так и в
поведении социума, я пришел к выводу, что основным фактором, ответственным за появление рода
человеческого, было именно зарождение глубокой агрессивности среди гоминидов ледникового
периода, развитие примата-убийцы. Я всегда подчеркивал, однако, что этот процесс нельзя
рассматривать как чисто биологический феномен, но как психологическое напластование на
биологическую эволюцию. Можно провести аналогию между ранней историей человечества и
первоначальной стадией развития индивида: холодная, не дающая удовлетворения грудь рождает
агрессивность так же, как холодная, скупая окружающая среда ледникового периода породила
агрессивно-садистские побуждения и фантазии у древнейших предков человека, превратив гоминида
в первобытного человека.*
* См. мою книгу "Социальная история бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1989).
Полярное противопоставление Эроса и Танатоса кажется мне лишь поверхностным обобщением
сложнейших процессов. Я хотел бы показать, что разрушительные импульсы существуют не как
отдельный независимый инстинкт, противоположный Эросу, но, напротив, рождаются из него
самого. Они представляют собой трансформацию Эроса, если агрессию можно рассматривать как
разрядку напряжения и освобождение от чувства тревоги и беспокойства. Ибо отказ в
удовлетворении потребности рождает напряжение, тревожное состояние и агрессивность.
3. Истоки импульса разрушения
Хотя человеческое дитя не обладает врожденным инстинктом разрушения объекта, от которого
зависит его существование (но в то же время способно на агрессию в неизмеримо большей степени,
нежели любой из детенышей животного мира), мы знаем, что человек может совершать акты насилия
и разрушения, доходящие до психопатии, а в социальном плане эти акты принимают формы
терроризма, войн и геноцида.
Каким же образом агрессия начинает ассоциироваться с разрушением? Если верно наше
утверждение, что на ранней оральной стадии либидо у младенца нет импульса разрушения,
следовательно, деструктивные фантазии начинают развиваться позднее. Образ разрушения обычно
рождается на следующей, "орально-каннибалистской" стадии, когда ребенок начинает есть. При
переходе на более твердую пищу он с удивлением и некоторым страхом замечает, что пища исчезает.
Поглощение объекта впервые сопровождается реальным исчезновением этого объекта. Именно в
этот период кусание и поглощение связываются с полным уничтожением объекта. Но даже тогда
ребенок испытывает еще множество разнообразных чувств и ощущений. Их качество зависит от
характера отношений в предыдущий период развития, определивших, будет ли поглощение пищи
носить беспокойно-агрессивный характер или нет. Агрессивный характер поглощения,
сопровождающийся реальным исчезновением пищи, будет непременно ассоциироваться с
разрушением.
Итак, откусывание и жевание пищи часто ассоциируются с фантазиями о кусании и причинении
боли материнской груди. Как пишет Мелани Кляйн: "Говоря о беспокойном и агрессивном ребенке,
мы можем сказать, что враждебность по отношению к материнской груди переносится на пищу,
которую ребенок поглощает; он ест ее агрессивно, и исчезновение пищи в процессе еды
воспринимается им как форма разрушения, уничтожения".
Если у многих младенцев побуждение укусить грудь вызывает сильнейшее беспокойство, тревогу,
что он нанесет ей увечье или она исчезнет вообще, то теперь ребенок сталкивается с ситуацией, когда
это побуждение поощряется, когда ему предлагается кусать объект и уничтожить его.
Неудивительно, что некоторые младенцы относятся к процессу еды с чувством неуверенности и
беспокойства и зачастую не могут проглотить предлагаемую пищу. Это явление нередко
рассматривается как симптом протеста, но, хотя этот фактор также играет немаловажную роль при
трудностях с кормлением, то беспокойство, которое возникает от страха полностью уничтожить
первичный объект, явно недооценено. При анализе пациентов, страдающих анорексией, если удается
регрессировать их к периоду младенчества, явно просматриваются травмы, связанные с боязнью
уничтожить материнскую грудь, и эти же травмы играют решающую роль в тех случаях, когда у
индивида проявляются причудливые пристрастия в еде или чрезмерное беспокойство по поводу
употребления мяса. Важная роль пищи и пищевых ритуалов у большинства народов уходит корнями
в эти младенческие переживания.
Но что же делать с побуждением убивать, разрывать объект на части, причинять ему боль и
заставить его страдать или вообще исчезнуть? Без сомнения, существуют агрессивные импульсы,
связанные с садистскими либидо, но есть и деструктивные, разрушительные. Но каким образом
можно рассматривать деструктивный импульс как потребность воссоздать жизнь, если сам импульс
состоит в том, чтобы сделать объект неживым? Думаю, нецелесообразно связывать этот импульс с
поглощением пищи. В действительности он, должно быть, сопряжен с побуждением отвергнуть,
отторгнуть объект. Если при агрессивной форме либидо мы зависим от объекта (термин "агрессия"
происходит от латинского "аггредере" – приблизиться), то деструктивный импульс стремится
устранить объект, заставить его исчезнуть. Однако мы не в состоянии одновременно и зависеть от
объекта, и поглотить его, заставить исчезнуть. Но в этом-то и ключ к ответу. Мы встречаемся с
явлением поглощения-отторжения, о котором я расскажу позднее и которое на этой ранней стадии
играет решающую роль в развитии психического аппарата. Тот неприятный объект, который
причиняет нам боль и тревогу, не отдает нам свое тепло и который мы должны впитать, поглотить,
одновременно вызывает в нас стремление отвергнуть его. Нам хочется избавиться от него, устранить
его, и это тоже причиняет нам боль и заставляет страдать. Мы хотим избавиться от этого страдания и
боли, причинив их самому объекту. Поглощение меняет знак на обратный – на выделение,
устранение. Здесь важно упомянуть, что любой импульс отторжения, то есть деструктивный
импульс, вызывает спазм в желудке или солнечном сплетении, когда мышцы сокращаются, как бы
стараясь извергнуть неприятный внутренний объект. Нам необходимо отвергнуть существование
объекта, не удовлетворившего наши потребности, нам хочется причинить ему ту же боль, что
причинил нам он, мы отказываем ему в праве на существование так же, как это сделал он по
отношению к нам, мы хотим избавиться от него и получить удовлетворение от его уничтожения.
Еще один важный момент: если младенец не чувствует ответной реакции родителей и ему никак
не удается повлиять на них с помощью агрессивных действий, его агрессия переходит в гнев –
бессильную ярость. Если страх и напряжение не имеют выхода, если попытки кусать, тянуть, крепко
сжать не дают нужного результата – расслабления, то это напряжение и страх превращаются в гнев, в
ярость. Гнев – это как бы взрыв агрессивного либидо, которое не может найти выход через
доступные младенцу средства. Объект, которым мы не можем манипулировать или завладеть,
кажется опасным и всесильным, его следует разрушить, то есть удалить из наших ощущений, чтобы
он больше не смог угрожать нам или разрушить нас.
В самом раннем возрасте в детских фантазиях появляются образы монстров со страшными зубами
или когтями, занимая большое место в сновидениях или снах наяву, где дети как бы вновь
проживают битвы далеких предков с дикими и опасными зверями; то, что было для предков
реальностью, возрождается в воображении ребенка, особенно в тех случаях, когда его собственные
агрессивные побуждения глубоко затронуты, но не находят адекватного выхода. Здесь очень важным
фактором становится чувство бессилия, невозможности получить поток жизненной силы от
отвергающего его объекта, трансформировать отвергающий объект в объект любящий, что
заставляет ребенка, а затем и взрослого стремиться к разрушению. В некоторых случаях эта тяга к
разрушению, которую Фромм назвал некрофилией, является основной формой получения
удовлетворения; это мы видим и в ряде социокультурных ситуаций, когда уничтожение врага или
ненавистной общественной системы представляется единственно приемлемым способом их
преодоления, при этом возможность альтернативного решения, трансформации опасной ситуации в
здоровую кажется немыслимой и поэтому невозможной.
Я должен здесь заметить, что фантазии о монстрах и опасностях мы не можем приписать разуму
младенцев, но это не означает, что они неспособны испытать их на уровне ощущений, нервных
реакций и даже физически всем телом. Возможно, первоначально страх и не вызовет отчетливых
образов неких опасных объектов, но, несомненно, пробудит чувство опасности, тревогу и гнев.
Позднее, когда начнет развиваться нарциссическое Эго, эти ощущения и рефлексы
трансформируются в визуальные образы и фантазии. Но давайте вернемся к поглощению пищи – еде
– и внутреннему ощущению хорошего и плохого объекта.
 4. Интроекция и идентификация
Если еда не ассоциируется с агрессивными побуждениями, то поглощение, объединение с
объектом не будет связываться с уничтожением объекта. Исчезновение пищи не будет ощущаться
как разрушение и уничтожение, поскольку добрая и любящая материнская грудь дает ощущение
постоянного притока, пополнения и, следовательно, повторения чувства удовольствия. Таким
образом, в процессе поглощения еды уже заложено предвкушение того, что это будет повторяться и в
дальнейшем. Как добрая грудь всегда рядом, так и еда всегда будет здесь, как бы жадно ни припадал
к пище рот и даже зубы. И в этом случае будет заметно, что ребенок не боится кусать зубами. Ведь
они же делают все правильно, они доставляют удовольствие, их активность поощряется. Если еда –
это как бы трансформировавшаяся грудь, то зубы заменили приятную сосательную активность губ,
десен и нёба. Поглощение ощущается как что-то хорошее и полезное, оно доставляет удовольствие, и
правда – кусание и жевание становятся созидательным процессом, то есть у таких детей зубная
мускулатура действует не как разрушительная сила, но как продуктивная. Поистине это отношение
любви между едоком и едой.
Итак, мы смело можем сказать, что поглощение отнюдь не равняется импульсу разрушения, но
характеризуется множеством различных чувств и переживаний. Так мы переходим к тому процессу,
который закладывает основу для осознания индивидом собственной личности. Проще говоря –
чувство поглощенного в себе объекта становится чувством собственного Я.
На бессознательном и младенческом уровне индивид отождествляет себя с тем первичным
объектом, который он поглощает, вбирает в себя и ощущает внутри себя. Как грудь и сосок могут
вызвать у младенца целую гамму разнообразных ощущений, так и усвоенный объект может иметь
множество различных качеств. Смысл в том, что ощущение самого себя во многом зависит от
ощущения усвоенного объекта – объекта внутри себя. Примером процесса идентификации через
поглощение может служить церемония поедания тотема для приобретения его качеств. Первобытный
человек в действительности поедает части тела своих предков для того, чтобы ему передалась их
сила, и для того, чтобы сохранить связь с ними. И хотя у современного цивилизованного человека эта
связь сохраняется при помощи различных символических актов, младенец ощущает свою личность
практически тем же способом, что и первобытный человек.
Поглощение, то есть помещение объекта внутрь себя путем поедания его, есть лишь продолжение
орального либидо – активности губ и рта, – и качество поглощенного объекта определяется в
основном теми ощущениями, которые ребенок испытывал в процессе сосания. Поглощение
неудовлетворительного, неприятного, холодного объекта отличается от поглощения приятного,
любящего, удовлетворительного объекта. Итак, мы поняли, что при спокойном и приятном сосании
поглощается молоко, а либидо и грудь матери остаются рядом как постоянный источник
удовлетворения. При агрессивном же сосании младенец нападает на грудь, боясь при этом, что он
причинит ей вред или она исчезнет совсем. От этого он неохотно отпускает ее, думая, что она больше
не вернется и он не получит ожидаемого удовольствия.
Он постоянно озабочен своим существованием, тем плохим объектом, который он поглощает, и,
поскольку тот не дает ему удовлетворения, на него приходится нападать. Гнев против груди,
которую он поглощает, оборачивается теперь внутрь его самого. Таким образом, способность
направить свою энергию вовне, на другой объект, затруднена, ибо его внимание всегда обращено на
это неприятное ощущение внутри. Внешний мир представляется ему пустым и холодным, лишенным
тепла, отчего он не способен сопереживать и сочувствовать чему-либо вокруг себя; все кажется
каким-то смутным, в нем нет радостного предвкушения периодически обновляющегося
удовольствия, нет ощущения постоянства.
Как мы уже обратили внимание, ребенок будет хватать, сжимать объект, лишающий его
удовольствия, чтобы силой выжать из него необходимые ему ощущения. Поэтому, почувствовав
объект внутри себя, он обратит свою агрессию против него, то есть фактически против себя. Он
будет сжиматься и напрягаться внутри точно так же, как он сжимал губами и ртом этот внешний
объект.
Другими словами, поглощенный объект требует такого же обращения, как и первичный внешний
объект или его заменители. Агрессия против объекта путем его поглощения, интернализации
обращается в агрессию против собственного Я. Если способность испытывать удовольствие с
помощью агрессии лежит в основе садизма, то интернализация объекта агрессии превращает садизм
в мазохизм. Это побуждение или скорее целый комплекс побуждений обычно глубоко подавляется и
трансформируется в страх перед агрессией со стороны, оно становится фундаментом
параноидальных фантазий и тревожных предчувствий, проявляющихся обычно в виде
беспричинного беспокойства, источник которого вроде бы невозможно определить. Прежде чем мы
рассмотрим важный процесс проекции – другой стороны интернализации, – следует сказать
несколько слов о зарождении нарциссизма и о психологии формирования Эго.
3. РОЖДЕНИЕ ЭГО*
1. Нарциссизм: Я и другие
Ближе к концу оральной фазы, обычно при отнятии от груди, с началом самостоятельного питания
либидизация переходит от рта и губ к другим частям тела и коже. Теперь ребенок начинает ощущать
качество предметов кожей, на ощупь, и осязание становится центром либидозных ощущений.
Тактильный контакт становится самым важным как новый вид осознания не только окружающей
младенца реальности, но и собственного физического существования. Начинает развиваться
собственный телесный образ, а вместе с ним закладывается и примитивное Эго. Таким образом, на
базе периферийного либидо складывается отчетливое осознание себя как отдельной личности. Это
нарциссическое Эго требует подпитки через физический контакт с матерью, получая удовлетворение
от ее внимания и прикосновения.
* Здесь я хотел бы привлечь внимание к проблеме перевода, которая оказалась достаточно
сложной в англоговорящих странах. Фрейда постоянно упрекали за "овеществление,
деперсонализацию" самых субъективных, очень личных переживаний и ощущений – через
определения Эго, Супер-Эго и Ид. Но нужно помнить, что сам он никогда не употреблял этих слов, а
говорил "Ich" или "selbst", что означает "Я" или "сам", а также "Uber-Ich" и "das Es", то есть "Сверх-
Я" и "Оно", взяв это от Гроддека. Латинские же термины – это изобретение англосаксонское,
связанное с традицией латинизировать все медицинские термины.
У ребенка будет хорошее мнение о себе и своем теле в том случае, если он ощущает материнские
объятия, ласковые прикосновения и внимание. Таким образом, при недостатке осязательного
контакта или его отсутствии можно говорить о нарциссическом голоде и недостатке
периферического либидо. Нарциссическое либидо есть, без сомнения, продолжение оральных
ощущений и распространение их на всю поверхность тела, в связи с чем ребенок начинает отчетливо
ощущать себя как отдельное существо. Потребность любви и тепла он будет чувствовать всем телом,
все его внимание теперь поглощено этим ощущением себя самого. В нем развивается новый интерес
к своему телу, он начинает изучать различные его части по мере того, как в них просыпается либидо.
Младенцу в это время необходим постоянный и тесный телесный контакт, чтобы он мог
почувствовать расширяющееся периферическое либидо и вместе с ним чувство удовольствия и
чувство собственного отдельного Я. Все его тело стремится впитать в себя материнское либидо, и
теперь не только губы, но и все существо его становится центром либидозного голода.
Основной поворот, происходящий на этом этапе, – это осознание тела как целой сущности и новое
ощущение собственно себя. Одновременно с осознанием себя как отдельной, целостной сущности
ребенок начинает воспринимать целиком и тело матери; так же как он постепенно развивает в себе
собственный образ (именно это как будто и является целью периферической либидизации), он
осознает и образ материнского тела, и постепенно образы других людей. Конечно, здесь еще нельзя
говорить об осознании личности матери, но определенно можно говорить о физическом ощущении
ее. Ребенок начинает различать объекты, проявлять к ним интерес, узнавать их очертания визуально
и осязательно. Другими словами, в нем развивается осознание внешнего окружения. Однако тело
матери, как прежде ее грудь и сосок, может ощущаться как холодный или безразличный объект, и
тогда тело младенца будет напряженным, или беспокойным, или тоже холодным и бесчувственным.
Поскольку описание психобиологических процессов, происходящих на различных стадиях
развития ребенка, не может донести до нас глубину и зачастую драматизм переживаний, которые он
испытывает, я приведу почти дословно часть сеанса, который я провел с пациентом, страдавшим
глубокой нарциссической депривацией.
М-р Т.Е., которому в то время было 36 лет, уже около двадцати лет страдал острым психозом –
психическим и эмоциональным параличом, полным отрывом от реальности, поскольку не чувствовал
себя реальной личностью, не ощущал собственного тела, кожи, рук и ног, половых органов. Более
того, окружающие его люди тоже казались ему нереальными, у него не было ощущения времени и
пространства. Ему настолько не удавалось связать события между собой, что все, что случилось с
ним за два-три часа или за день до этого, казалось, не имело отношения к настоящему моменту; когда
он был вне дома, мысль о доме была чем-то нереальным и бессмысленным, и наоборот.
 Сеанс психоанализа выявил типичный пример бессознательного процесса, блокированного
сильнейшим аффектом и расстройством ориентации. Большая часть лечения проводилась под
гипнозом. Пациент: "Мой желудок очень твердый, в металлической оболочке. Очень жесткий и
неподатливый, как будто он закован в толстый металл. Всю жизнь я с ним мучаюсь".
Когда я спросил его, как этот твердый металл оказался у него внутри, и перевел его внимание на
область рта, ему сначала показалось, что он проглотил лягушку. Тогда я попросил его рассказать об
ассоциациях, возникающих при образе лягушки, и он внезапно регрессировал к младенческим
образам и ощущениям. "Мать кажется жесткой, каменной; это жесткая каменная фигура, видимо
мраморная, как могильная плита, – слишком твердая для того, чтобы жить. Не могу произвести на
нее никакого впечатления, как на статую или памятник. Грудь у нее пустая и бесполезная – вся
высохла. Мать всегда холодная, далекая и больная. Она страдает. От нее веет ужасающей слабостью.
Двигается она всегда с трудом. Из колыбели я вижу ее лежащей в постели. Она такая бледная, седая;
совсем неживая, как камень, мне она кажется почти нереальной. Мне страшно и одиноко".
После нескольких воспоминаний в том же духе он продолжал: "Мама так часто болела. Ужасные
головные боли у нее были, ей все время приходилось чем-то их успокаивать, я до сих пор чувствую
запах этой повязки у нее на голове. Теперь я чувствую ее грудь, холодную и несчастную. Она как
будто деревянная, правда деревянная, совсем ненастоящая. Хочется зубами впиться в сосок, сделать
ей больно. Кошмар! Да что толку!" В конце сеанса он стал говорить о том, как ему хотелось
изуродовать тело матери и вообще женские тела, разорвать их, изрезать до крови. На другом сеансе у
него проявились фантазии о том, чтобы расчленять мужские тела, отрезать руки и ноги, головы и
половые члены. Это часто приводило к подсознательному побуждению изувечить себя самого, что и
случилось однажды, когда в двадцать лет он попытался сам себя кастрировать с помощью ножа.
У этого пациента сильнейшие каннибалистские импульсы перешли от области зубов – желание
укусить – к фантазиям об уничтожении тела вообще. Его сексуальные импульсы оказались на
фаллическо-садистском уровне, что вызвало в нем сильнейшую тревогу, ибо фаллос представлялся
ему в виде ножа, опасного орудия, способного терзать тела женщин, протыкая вагину и вырывая
ноги. Вполне понятно, что такие фантазии неизбежно должны были подавляться, вытесняться за
пределы сознания, так что он в буквальном смысле слова не мог даже думать о сексе; для него это
было абсолютно невыносимо, и его импотенция была настолько полной, что его гениталии вообще
не испытывали никакого сексуального импульса. Если он касался своих половых органов, то ощущал
их как нечто незнакомое и безжизненное. Здесь интересно обратить внимание на схожесть этих
ощущений и ощущений при контакте с материнским соском. Утратив всякий эротический контакт с
внешним миром, отгородившись от него полностью, он перестал чувствовать его как реальность и
женщины как сексуальный объект лишились для него какого бы то ни было значения. А весь мир
стал для него нереальным и бессмысленным.
2. Восприятие реальности
В последнем случае особенно интересно то, что ощущение безжизненности внешнего объекта
связано с неспособностью ориентироваться во времени и пространстве. У младенца одновременно с
зарождением либидозных ощущений на поверхности тела рождается и осознание границ, контуров
тела, которые находятся в непосредственной близости к внешнему миру. Таким образом он осознает
присутствие других объектов – внешних объектов, также заряженных энергией либидо и
реагирующих на либидозные ощущения его самого. Из нарциссического периферического либидо,
которое мы называем примитивным Эго, постепенно формируется собственно Эго с его сложной
системой взаимосвязей стимулов и откликов, а вместе с тем вырабатываются и средства познания
реальности, ее исследования. Для того чтобы сформировалось собственно Эго, нарциссическая
система, которая, по сути, является частью Ид, постепенно преобразуется в некий защитный слой
между первичными импульсами (импульсами Ид) и требованиями реальности, то есть окружающей
действительности. Его функция состоит в том, чтобы вклиниться между желанием действия и самим
действием, включив функции отсрочки и отбора, необходимые для защиты личности. Со временем
Эго формирует принцип реальности. Для того чтобы справиться с внутренними и внешними
импульсами, объединить их в некий порядок, который помогал бы восприятию и осознанию
окружающей действительности, Эго создает понятия времени и пространства.
Это доказывает тот факт, что в случае глубокой депривации нарциссического либидо ощущение
собственной личности и окружающей действительности лишается смысла и понятие о времени и
пространстве нарушается. Однако наиболее частое последствие нарушения нарциссического либидо
– это энергия, аккумулированная и заблокированная на телесной периферии, напряженная
мускулатура, чувство изолированности, отрешенности. Эти процессы часто сопровождаются садо-
мазохистскими побуждениями, ибо единственный способ оживить угасшие или болезненно
подавленные чувства, почувствовать полноту жизни – причинить боль другому объекту или самому
себе.
Приведенный случай ярко иллюстрирует, каким образом нарушение или утрата нарциссического
либидо может ухудшить процесс осознания своей личности и ощущение времени и пространства.
Можно прямо сказать, что понимание пространства или, лучше сказать, пространственные
ощущения зависят от осознания границ собственного тела. То есть от ощущения собственной
периферии как пространственной детерминанты зависит общее пространственное ощущение, и
можно даже утверждать, что при отсутствии периферического самоощущения не будет и ощущения
объектов, ощущения пространства. Итак, фундаментом для зарождения у человека категории
пространства и объема служит либидизация периферии тела.
Точно так же можно говорить о том, что чувство времени имеет в своей основе ощущение
движения, в частности движения тела и его частей, восприятие активной деятельности и,
следовательно, последовательности действий и событий. Если нет ощущения движений тела,
отсутствует и понятие о времени. Движение, энергия и действия дают представление о событиях, а
последовательность событий создает чувство времени. Другими словами: без нарциссического
либидо нет ощущения собственного тела, нет чувства пространства, а без расхода энергии на
движения тела, производящие некие действия, а значит и события, нет и чувства времени. Нет тела –
нет пространства; нет движения – нет и времени. Таким образом, категории времени, пространства,
объема, причинности, которые, как утверждал Кант, являются базисом для восприятия и понимания,
формируются только благодаря развитию нарциссического либидо. Эти соображения о влиянии
либидозных функций на ощущения пространства и времени имеют решающее значение не только
для построения философских концепций, но и для развития личности; они играют важную роль в
психологических расстройствах, что особенно заметно в случаях кататонической шизофрении.
Кататонию можно рассматривать как идеальный пример почти полного стирания из памяти
ощущений времени и пространства в связи с отсутствием движения и сильнейшим расстройством
нарциссических ощущений собственного Я. Анализ кататонических больных и особенно
воспоминания пациентов, излечившихся от этого заболевания, показывают, что в состоянии
кататонии они не ощущали течения времени. При хронической кататонии, как и при приступах ее,
больные испытывают чувство безвременья, а происходящие события воспринимаются ими как нечто
тусклое и темное, разрозненное (если воспринимаются вообще), без всякой связи и
последовательности.
Нарушения нарциссических ощущений всегда сопровождаются напряжением периферической
мускулатуры, выражающим скрытый гнев и агрессивность. Если прежде губы и рот напрягались, не
получая потока либидо, и в них развивался импульс агрессии, то позже точно так же напрягается
тело ребенка, если ему не хватает физического контакта. Более того, его собственная периферия
начинает служить как бы барьером для физических ощущений. Все мы знаем множество людей с
нарушениями нарциссических ощущений, их движения обычно угловаты, напряжены, что бы они ни
делали, они без конца натыкаются на предметы или спотыкаются. У меня был один такой пациент, и,
если он садился, ему непременно удавалось опрокинуть столик или наткнуться на какие-нибудь
другие вещи, часто и разбить что-нибудь, а после длительных извинений тут же опрокинуть что-
нибудь еще. Пациент, о котором я рассказывал до этого, постоянно падал со стула, опрокидывая его.
Он натыкался на мебель и даже стены, и за этой неуклюжестью нетрудно было разглядеть множество
различных сторон импульса разрушения.
У всех таких людей телесное беспокойство и гнев, хотя и тщательно скрытый за маской
сдержанности, непременно дают о себе знать. Собственно, кататонию можно рассматривать как
предельное подавление глубочайшего беспокойства и гнева, и анализ во всех без исключения
случаях выявляет фантазии разрушительного свойства, смысл которых – напасть на кого-то,
изувечить, расчленить, искромсать в куски. Это поистине предельное подавление сильнейшего
разрушительного импульса.
3. Что является задачей Эго
До сих пор мы говорили о нарциссизме как о выражении примитивного Эго, задачей которого
было осознание собственного существования, собственного телесного образа и образов других
объектов. Однако очень скоро интегративный фактор чисто телесных границ развивается в целую
систему ориентации, связанную не только с непосредственными ощущениями и импульсами, но и с
расширенным осознанием себя как объективной сущности, обладающей волей и способностью
совершать что-то, а также и нести ответственность за совершенное. Способность отмечать и
воспринимать события, то есть временную последовательность действий, а также воспринимать
объекты в пространственном соотношении постепенно приводит к осознанию себя как каузального
(причинного) фактора.
В период нарциссической стадии, начиная примерно с восемнадцати месяцев, у младенца
происходит буквально взрывное развитие как мускульного, двигательного умения, так и
информационных систем организма. Самой важной из этих новых информационных систем является,
без сомнения, зрительная. Зрение как бы расширяет величину, объем периферийного узнавания,
преодолевает пределы данной периферии, раздвигает ее границы. Глаза являются особым органом,
обеспечивающим особенно широкий и точный объем контакта и коммуникации. Они как бы
продолжение кожного покрова, так же как кожа была продолжением губ. Но хотя глаза так сказать,
принимают эстафету от кожного покрова и значительно расширяют информационное поле младенца,
они не устраняют сенсорный аппарат кожи. Кожный покров по-прежнему остается средством
контакта и получения информации, хотя и отодвигается как бы на второй план, а его ощущения и
способность передавать информацию становятся предсознательными. И все-таки кожа будет
продолжать получать ощущения и служить источником информации или понимания окружающих
событий, часто на уровне интуиции и даже телепатии. Телепатическое ощущение внешних событий
или чувств и настроя другого индивида весьма развито у животных, в то время как у человека оно
практически атрофировалось с развитием других органов чувств. Но и у человека периферийная
чувствительность играет все-таки значительно большую роль, чем мы себе представляем. Обычно
именно на ней лежит ответственность за наше чувство симпатии или антипатии, притяжения или
неприязни, она же играет важную, хотя и неосознаваемую роль в нашем выборе объекта: в
эротическом контакте она выходит на первый план, ибо здесь телесный контакт вновь имеет
первостепенное значение. Итак, хотя визуальный контакт становится главным, на него влияют
кожные ощущения и другие, например звуки и запахи. (Наше предрасположение – на какой объект
смотреть, а какой игнорировать, что мы ищем, а чего избегаем, – все это предопределено
глубинными слоями нашей психики, и толкование нашего зрительного опыта в значительной степени
зависит от предсознательных мотиваций.) Наши эмоции отражаются в глазах, которые блестят от
радости или напрягаются от тревоги или гнева – точно так же, как напрягались губы или все тело
младенца. Они закрываются в состоянии страха или торможения, как бы создавая ощущение
темноты, они расширяются и лучатся в момент приятного волнения, давая ощущение яркого света.
Поистине нет ничего удивительного в поговорке "глаза – зеркало души человека".
Глаза дают ребенку и новое ощущение собственного телесного образа – новое измерение в
самосознании, – младенец воспринимает свой образ, во многом основываясь на отражении этого
образа в глазах матери.
Со временем, когда развиваются органы чувств и появляется множество центров восприятия
информации и коммуникации ее вовне, индивиду требуется новое средство, или система, способная
интегрировать их функции, с тем чтобы поддерживать самосознание на нужном уровне. Именно эту
систему мы и называем Эго. Основной задачей Эго является задача координировать множественные
ощущения и импульсы, сводя весь переживаемый опыт в единство, называемое личностью. Эго
становится психической структурой, которая позволяет нарциссическому Я сформировать логически
связную организацию душевных процессов, к которым относятся все чувства и ощущения. Эго
контролирует и координирует не только получаемую сенсорную информацию, но также и
побуждение к движению, то есть выход энергии – разрядку возбуждения – во внешнюю среду. Как
определил Фрейд, Эго есть психическая структура, которая руководит собственными,
составляющими ее процессами. Это инстанция, трансформирующая ощущения в восприятия и
импульсы – в действия, акты воли. Она создает образы и понятия об интересах и целенаправленном
ожидании – предвкушении. Эго трансформирует личность, как я говорил выше, в активное волевое
существо, осознающее себя целеустремленным индивидом. Другими словами, через посредство Эго
человек осознает свои желания, свое отношение к внешнему миру, а также и отношение
окружающего мира к нему; он обретает самосознание.
Задачей Эго является обеспечение и охрана чувства целостности личности; это центр, вокруг
которого вращается все и который ощущает себя незыблемой постоянной среди потока ощущений.
Даже тогда, когда тело индивида развивается, изменяется, когда его чувства и разум претерпевают
множество трансформаций и Эго осознает эти изменения, тем не менее оно воспринимает себя как
нечто постоянное и неизменное. Из тысяч побуждений, жаждущих вырваться наружу, из тысяч
внешних стимулов, требующих отклика, Эго выбирает те, что соответствуют его представлению о
собственном образе. Иными словами, Эго есть не только координирующая сила, но и инструмент
отбора, стремящийся сохранить определенное психическое равновесие.
Важно, однако, не забывать о законе многослойности психики, действительном для любого
индивида. Эго не просто автономно откликается на импульсы и стимулы, на него постоянно влияет
действие нижних, более примитивных уровней психики; более ранние слои питают его отклики, и
его задачей является либо задать им определенные пределы разрядки или удовлетворения, либо
подавить их, смягчить и довести до уровня, приемлемого для собственного образа и его понимания
реальности. Как только Эго сформировалось, действие ранних слоев психики весьма удобно
определяется как отклики до-Эго, и Эго пытается их контролировать или воспрепятствовать их
выходу на уровень сознания. Поэтому они превращаются в предсознательное, лишь мимолетно
вторгаясь в сознание, и всегда представляют собой мишень для репрессивной, отборочной функции
Эго. Существуют, кроме того, архаичные, или примитивные, импульсы, абсолютно неприемлемые
для самосознания Эго, вследствие чего они обязательно подавляются, и мы говорим о них как о
бессознательных, принадлежащих области Ид (Оно). Эти влечения, которые мы называем
примитивными, или архаичными, с точки зрения Эго есть не что иное, как унаследованные Эго
младенческие отклики, которые оно вынуждено исключать из своей новой системы ценностей. С
генетической точки зрения Эго представляет собой ту часть психики, которая развивается из
нарциссического либидо – периферийного либидо – и принимает на себя задачу познакомить
собственную сущность с внешним миром и миром Ид, осуществляя таким образом охранную
функцию. Эго служит защите организма, получая внешние импульсы так же, как получает их любой
корковый слой, окружающий живые организмы. И так же, как кожный покров организма защищает
целостность тела, задача Эго – обеспечить сохранность ощущения личности и ее цельности.
Но хотя в этом заключается первостепенная функция и задача Эго, путей и средств к
осуществлению этой функции великое множество.
4. АНАЛЬНОЕ ЛИБИДО И ПРОЕКЦИЯ
1. Волшебное Я
Поскольку у человека реакции и ориентации не определяются только лишь инстинктами, задача
идентификации, осознания себя как личности приобретает особое значение. Можно фактически
говорить о психобиологическом вакууме, который необходимо заполнить, чему и служит
постоянный поиск собственной индивидуальности.*
* См.: Дж. Франкл. Социальная история бессознательного. Опен Гейт Пресс, 1989.
В период господства орального либидо идентификация происходит при помощи интроекции
первичного объекта, когда младенец отождествляет себя с тем, что он поглощает; во время
нарциссической фазы его либидо концентрируется на собственном теле, то есть его представление о
себе определяется ощущением собственной периферии. В период анальной фазы он отождествляет
себя с тем, что он испускает из себя, то есть, проецируя себя вовне, он ощущает себя объектом и
затем идентифицируется с тем объектом, который только что произвел.
Существует в основном два типа проекции: один можно было бы назвать первичной проекцией,
или проекцией самоутверждения, другой тип – это проекция расщепления. В первом случае ребенок
идентифицируется с продуктом собственного тела, в то время как в другом этой идентификации не
происходит. Он отделяет себя от продукта своего тела, и этот внешний объект представляется ему
совершенно независимым от него, не имеющим с ним ничего общего.
В то время как импульсы оральной фазы сосредоточены на потреблении и поглощении внешних
объектов, основные импульсы анальной фазы сосредоточены на том, что выделяется изнутри. Когда
существенная часть либидо перемещается на анальные функции, младенец начинает осознавать
собственное чувство удовольствия, связанное с дефекацией, начинает испытывать глубокий интерес
к анальному содержимому. Объект, который исходит из него и который он наблюдает, чрезвычайно
занимает и завораживает его. Он чувствует, что это часть его самого, извергнутая во внешний мир из
какой-то скрытой части его тела, до сих пор ему неизвестной. Этот объект кажется ему драгоценным
и совсем живым, он его притягивает.
Мне приходилось неоднократно наблюдать, как во время регрессии к состоянию младенчества
пациенты вновь испытывали детский интерес к фекалиям, описывая их как нечто драгоценное,
блестящее, мерцающее и волнующее. Интересно отметить, насколько горд бывает ребенок, наблюдая
это волшебное вещество, которое только что вышло из него. Он пытается потрогать его,
почувствовать, понюхать свое драгоценное сокровище, поиграть с ним, взять его в рот и в конце
концов размазать по телу, чтобы ощутить контакт с тем, что было только что у него внутри.
Младенцу любопытно обнаружить себя в своих фекалиях, он будет пытаться вылепить из них
подобие себя – человека – как первичное изображение человеческой индивидуальности. (Платон
был, пожалуй, более проницателен, чем мы думаем, когда считал живот вместилищем души, ибо
вполне обоснованно полагать, что мы суть то, что есть внутри нас, – с чем мы, поглощая,
отождествляем себя.) Если между младенцем и матерью установились отношения любви и доверия,
ребенок как бы приносит продукт своего тела в дар матери как самую интимную и драгоценную
часть себя. Большинство матерей инстинктивно хвалят ребенка, выражая удовольствие и радуясь
подарку. Либидо, вначале воплощенное в молоке, которое дитя получало от матери, теперь
воплощается и материализуется, так сказать, в фекалиях, и младенец утверждает свою личность,
отдавая их в дар матери и получая от нее отклик в виде удовлетворения, – ведь он ждет, что она
будет рада его подарку.
Надо ли говорить, однако, что в процессе анальной проекции происходит множество различных
расстройств и нарушений. Мы можем разделить эти расстройства на три категории.
1. Неизбежные и характерные для всего человеческого рода, а во многих отношениях имеющие
решающее значение для эволюции человека.
2. Расстройства, вызванные нарушениями и депривацией орального или нарциссического
либидо и перенесенные на стадию анальной проекции.
3. Расстройства, связанные с материнской тревогой или испугом по поводу анальной
деятельности младенца. Такая реакция тревоги может быть результатом собственных комплексов и
подавленных импульсов матери из-за определенных табу, которым она подчинялась и которые
выражаются затем в целом ряде невротических реакций и воспроизводятся впоследствии в ее
младенце.
Нет никакого сомнения, что табу на контакт с фекалиями характерны для всего человеческого
рода; в отличие от древних предков человека – приматов, которые являются вегетарианцами и часто
трогают свои фекалии и берут их в рот – точно так же, как пытается сделать это младенец, – у
человека как плотоядного существа фекалии ядовиты и опасны для здоровья. Любопытство и тяга
младенца к собственному анальному содержимому, желание потрогать его и попробовать на вкус
вызывают обычно у родителей резко отрицательную реакцию вплоть до угрозы наказания. В
результате волнующие и приятные анальные ощущения превращаются у ребенка в тревожные и
пугающие – хороший продукт, воплощение нарциссического Эго, превращается в скверный и
неприятный, и очарование преображается в отвращение. Фекалии младенца, питающегося
исключительно материнским молоком, редко вызывают отрицательную реакцию у матери. Только
тогда, когда ребенок начинает есть твердую пищу, включая мясо, его фекалии становятся
неприятными.
Всеобщее табу и последующая трансформация хорошего анального продукта в скверный и
угрожающий объект не устраняют, однако, либидозного интереса к анальному содержимому, не
меняют его направление, перенося интерес на какой-либо естественный объект,