Сборник Кыргызской поэзии

Я пришел, а тебя, ненаглядная, нет.

Для меня ты луна, мирный льющая свет.
Что же делать, печалиться я не привык,
Разве мало на свете случается бед!

Я пришел. Что же ты не пришла, не пришла?!

Для чего мое сердце костром разожгла?
Ох, тернисты, извилисты к счастью пути, –
Ты б извилины жизни исправить могла.

Столько писем писала! Неужто их сжечь?

В них велась о любви, о свидании речь.
То взлетает, то падает наземь любовь,
Но частицы упавшие надо беречь!

Ладно, я подожду, обуздаю мечты,

Ведь и летом цветут, как весною, цветы.
Поважнее любовных бывают дела:
Знаю, на посевную уехала ты.

Знаю – надо, родная. Трудись веселей,

Землю пусть бороздят лемеха средь полей.
Пусть, питаясь тем хлебом, что сеешь сейчас.
Где-то вырастет парень меня поумней.

КИРГИЗСКИЕ ГОРЫ

Гора с горой сошлись, гора с горой срослись,

Гора из-за горы уходит вдаль и ввысь.
Ни дать ни взять – бредет верблюдов караван.
Неровной чередой хребты их поднялись.

Косые гребни скал безмерно высоки,

Вершины их – точь-в-точь алмазные клинки.
Сгрудились в тесноте обломки пирамид.
Оскалившись, торчат гигантские клыки.

Не сходят никогда с крутых вершин снега.

На солнце ледники блестят, как жемчуга.
Вдоль каменной гряды орел не пролетит,
Осилить этот путь способна лишь пурга.
Здесь, наверху, зима свой первый ткет ковер.
Здесь, наверху, весны рождается задор.
Еще погружены долины в темноту,
А серебро луны скользит по гребням гор.

Понятно, что и ночь здесь раньше настает.

Когда в долине мрак, в горах уже восход.
В часы, когда еще не пробудился мир,
Уже на гребнях гор от солнца рдеет лед.

БОЗ-БАЛА
(молодой паренек)

Мой ласковый мальчоночка,

Мой боз-бала,
С другою бродит до ночи
Вдоль нашего села.
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
В саду колхозном
Тебя ждала.
Ты ловко косишь
И лихо ждешь.
Зачем же эти косы
Своими не зовешь?

Веселый мой мальчоночка,

Мой боз-бала,
Я маюсь, точно лодочка
Без весла,
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Я возле речки
Тебя ждала.
Журчала речка звонкая –
Тебя звала.
Но ты прошел сторонкою
Сказал: «Не жди – дела».

Чего же ты куражишься,
Мой боз-бала?
Уж я ли не красивая?
Уж я ли не мила?
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Я возле виноградника
Тебя ждала.
Но ты, моя отрада,
Прошел к полям.
Сказал мне: «Встреч не надо,
Пока не кончим план».

Не прогадай, мальчоночка,
Мой боз-бала.
Недаром ходят парни
За мною вновь села.
Ой, боз-бала!
Ой, боз-бала!
Взгляни, с какою пышностью
Округа расцвела.
Пойдем же, мой молоденький,
С тобой вдвоем
Цветущим виноградником,
Что родной зовет!

РОДНОЙ ЯЗЫК

Родному языку любовь научит.

Родной язык вовеки не наскучит.
С младенчества меня учила мать
Родную речь любить и понимать.

Язык народа моего чудесен,

В нем отзвук слышу колыбельных песен.
И кажется, едва увидя свет,
Я лепетал: «Ата, апа, ат, эт…»

Мне страсть к труду, презренье к празднословью

Отец внушал, с великою любовью
Родному языку меня уча.
Я ощущал тепло его плеча.

Я петь привык на языке киргизском,

Любимом с детства, с колыбели близком.
Народов братских языки любя,
Родной язык, забуду ли тебя?

***

Светла и прозрачна вода,

И воздух наполнен прохладой.
Где б ни был, спешу я сюда,
Мне большего счастья не надо.
Уставший в дороге большой,
Губами к траве прикасаюсь
И вновь молодею душой,
И сил про запас набираюсь.

Радушны друзья и родня,

Приветливы рукопожатья.
И поит кумысом меня
Красавица в шелковом платье.

Гляжу, как в туманной дали

Мерцают снега Ала-Тоо.
И верю, что нету земли
Прекрасней родного джайлоо.

СИЛА МАТЕРИ

Мать говорит: «Нет вестей… Ветер ненастья крут..

Четыре года прошли – письма всё не идут.
Не зная, где мой сынок, где жеребёнок мой,
Как-то летом я сидела, сушила курут.

Выгнулась вдруг земля, двинулась гор круговерть

И покачнула двор, дрогнув, земная твердь.
Что же это кругом? Что предвещает гром?
Вижу: идёт мой сын, сын, одолевший смерть…

Это ведь Сила его поле согнула в дугу,

Плачу от радости я, слёз я унять не могу…»
Нет, это – сила твоя! Мама, сила твоя
Землю встряхнула, хребет переломила врагу!
Перевёл Михаил Синельников

***

— Все гибнет, меняется все, — говорят.

А что если я, не меняясь заранее,
Возьму и отправлюсь отсюда в Ак-Су,
Как только настанет пора угасанья.

Возьму и отправлюсь отсюда в Ак-Су.

И тысячу лет не приеду ни разу,
И стану есть желтые дыни, как мед.
Скажите на милость, кому я обязан?
Возьму и отправлюсь отсюда в Токмак.
И тысячу лет не приеду ни разу
Отправлюсь и буду там есть виноград.
Скажите на милость, кому я обязан?

Возьму и отправлюсь отсюда в Нарын.

И тысячу лет не приеду ни разу.
И буду там пить я кумыс и айран.
Скажите на милость, кому я обязан?

РОДИНА

Снег, Мороз жестокий. Крутит ветер тьму.

Потеплей оденься, родина моя!
Я пойду с тобою в бурю, в холод, я
И мороз, и вьюгу на себя приму.

Мрак вокруг сгустился, неприглядна ночь

Берегись засады, родина моя!
И врагов удары встречу грудью я
На себя приму их, чтоб тебе помочь.

Вот и нет морозов, вот и нет снегов!

Все вокруг яснеет, родина моя!
Ты сильна, свободна, весела — и я
За твою твердыню умереть готов.

ПАМЯТЬ ОБО МНЕ

Постелят мне камень, накроют песком,

Но, если строка моя вспыхнет хоть в ком,
Могильные плиты я сброшу с себя
И в росной степи проскачу рысаком!
1945

ПОЛИВЩИК

Поливщик поле поливает.

Вода металлом отливает.
А ненаглядная хозяйка
Пришла. Садится. Отдыхает.

Он едет на конях горячих,

На скакунах, а не на клячах.
А расторопная хозяйка
Румяный вынула калачик.

Обширна вешняя запашка.

Потна поливщика рубашка.
Заботлива его хозяйка:
Полна бараньим жиром чашка.

Поливщик трудится недаром,

Вода бежит в кипенье яром.
Но терпеливая хозяйка
Всё ждет с кипящим самоваром.

Вот наконец туман поднялся.

Вот наконец и муж примчался.
Не зря ждала его хозяйка,
К устам губами он прижался.

ИССЫК-КУЛЬ

Иссык-Куль, я тобою любуюсь всегда.

Песнь моя, будь прозрачна, как эта вода…
Свет зари, что встает, Иссык-Куль, над тобою
Как меня утешал он в былые года!

Иссык-Куль, я всю жизнь тебя слушать готов.

Ты вдохнул в мои песни прохладу ветров,
Ты прекрасен, когда белизною сверкают,
Бурно пенятся гребни тяжелых валов.

Иссык-Куль, пока жив ты, и я не умру.

Я люблю твоих бурь благодатных игру,
Я судьбу свою благословляю за щедрость,
Что дано мне писать возле волн на ветру.

Мое озеро, пенясь, грози облакам,

Улыбайся зарей ослепительной нам,
А бездарных поэтов, слагающих вирши
Вроде этих, хлещи ты волной по щекам!

МАЛЯР

Пришел маляр и наш покрасил дом,

И словно солнце поселилось в нем.
Вот этот человек в спецовке старой,
Он радость нам принес своим трудом.
В ненастье дом сияет, как дворец,
Сын улыбается, поет отец.
Вот этот человек в спецовке грязной,
Он — с чистым сердцем — светлых дел творец.

Веселье в доме, всюду звонкий смех,

Как будто праздник, торжество у всех,
В труде есть благородство,- благороден
С простою речью этот человек.

Он поздно лег и на рассвете встал

Прекрасен труд, велик он или мал
Но почему ж отец мой, век кочуя,
Такого в жизни мастерства не знал?

ДЖЕНИШБЕК

Поэма

Родной Иссык-Куль, то спокойный, то гневный

Мой лучший товарищ, мой друг задушевный.
Охваченный горечи черным огнем,
Опору для жизни я чувствовал в нем.

Со мной Иссык-Куль навсегда неразлучен:

Понятен он мне, если хмурится тучей,
А если ласкается к берегу он,
Как я, он, мне кажется, нежно влюблен…

Дает Иссык-Куль наш свободу волнам,

Те мчатся подобно лихим скакунам.
Светясь изнутри, разгоняет он тьму –
Огни пароходов плывут по нему…

Привольно живут в Иссык-кульском краю:

Джигитам своих дочерей отдают.
Сегодня встречает народ сыновей,
Что были в разлуке с отчизной своей.

Вот якорь бросает большой пароход:

Как взнузданный конь, он все рвется вперед,
И сразу наполнена пристань людьми:
– О мой верблюжонок! Отца обними!

Шум встреч затихает. Расходятся в горы –

Который пешком, на повозке который.
Как мчится ручей к Иссык-Кулю весной,
Так сын возвращается в дом свой родной…
И пристань пустеет. Стоит над водой
Один только старец с седой бородой…
Как будто летел легендарный скакун,
И ногу поранил себе наскоку…

Кто он – вам расскажут его земляки.

Минбаем зовут старика. От тоски
По сыну он ходит с другими сюда:
Зовет его даль и пугает вода.

Был сын у Минбая джигит и храбрец.

Недаром назвал при рожденье отец
Его Дженишбеком. Всегда побеждать
Он должен был в жизни и горя не знать.

Но что-то не едет на родину сын –

Минбай возвращается в горы один,
С тяжелою думой, с надеждой в груди,
Что все-таки встреча еще впереди…

Идет посмотреть, не приехал ли сын,

И мать Дженишбека. Тяжелый кувшин
С кумысом несет, но чужих сыновей
Она угощает из чаши своей.

Иной раз бывает, что ветер и ночь

На пристани видят Минбаеву дочь:
Любимого брата встречает сестра
И в черные волны глядит до утра…

Но всех безутешней несчастный отец.

Измучился он ожиданьем вконец,
Все ждет, хоть уж пристань пуста и темна –
Лишь плещется тяжко о берег волна…

«О жизнь! Ты ведь щедрой к Минбаю была!

Ты в дар ему сына – джигита дала.
Что ж мечется сердце в груди старика,
Как мечется конь, потеряв седока?

О жизнь! Ты нам даришь любовь и семью,

Но разве не ценим мы ласку твою?
Так что ж ты утешить отца не могла,
И словно орел он, лишенный крыла?»

Так думал старик, вновь оставшись один, –

Ему все мерещится маленьким сын…
– О боже, – вздыхает Минбай в забытьи,
– Как помыслы трудно постигнуть твои!
Но время ему возвращаться домой.
Пред ним его путь, завороженный тьмой…
Махая камчою, он едет во тьму,
Боясь, что надежда изменит ему…

Но нет, он не может вернуться в свой дом,

Где все ожидают их с сыном вдвоем…
Он с другом старинным не виделся век,
Он едет туда, где живет Курманбек.

Живет Курманбек уже семьдесят лет –

Но крепче мужчины в окрестности нет.
Так руку при встрече он жмет, что джигит
– Силач – с удивленьем вдогонку глядит…

С поклоном вошел к Курманбеку Минбай.

Садятся друзья, разыскали насвай
И друга опять упрекнул Курманбек,
За то, что в тоске тот проводит свой век.

«Как ты слабоволен! По правде сказать

Привык ты себя беспрерывно терзать!
Пристало ль джигиту унылым ходить.
О горе своем все твердить да твердить?!

Коль жив Дженишбек – он вернется к отцу!

Погиб – все равно тебе ныть не к лицу!
Героя с тобою оплачет страна –
Нас всех обездолила эта война.

Я сам проводил шестерых сыновей,

Но мир не печалил печалью своей!..
Ведь только двоих я увидел в живых,
Но слез ты ни разу не видел моих!

Ты сразу не слышал, признайся, Минбай,

Что я говорил: эх, мол, что за судьба!..
Смотри-ка, восьмой мне десяток идет,
А младшему сыну исполнился год!..

И может, по зову родимой страны

И этот уйдет по дорогам войны.
Что ж делать, раз этого требует честь
– Не только семья – у нас Родина есть!»

Минбай подошел, и под полог взглянул,

А мальчик ручонки к нему протянул…
Волнуясь, воскликнул Минбай: «Курманбек!
Пусть будет твой сын, как и мой Дженишбек!
Рука его в битвах да будет легка!
Пусть стар я – дорога сынов далека.
Сейчас ровно год с окончанья войны
Девятое мая – рожденье страны!»

И старый Минбай снова сел на коня,

И к пристани едет. Там, тайну храня
Гудит Иссык-Куль и встает, разъярен,
И волны со всех набегают сторон…

Да, сын Дженишбек был джигит и храбрец,

Он пал, как герой, как отважный боец.
Не знает отец, что глубок его сон –
Что сын под Варшавою пулей сражен…

Он умер во имя Победы, и вот

Шумит Иссык-Куль и, волнуясь, встает!
Посмертную славу поет он бойцу,
Последний привет он приносит отцу…

И катятся волны под грохот суровый –

Несут они сына последнее слово,
Не слышит Минбай, и стоит он один –
Надеется все, не вернется ли сын?

Отец, не дождешься ты этого дня…

Ты к пристани гонишь напрасно коня!
Но радостный голос сыновний дойдет
Девятого мая к тебе – каждый год!

Шумит Иссык-Куль… Он поет о тебе –

О воле, о мощи, о славной судьбе…
Светясь изнутри, разгоняет он тьму,
Огни пароходов плывут по нему…