КРАСНЫЙ Бубен
Ответственность за подлинность цитат и последствия шуток
– на совести коллективного бессознательного.
Предисловие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
– Разве интеллигенты пьют кровь?
– А как же!..
Глава первая
БУБИЙСТВО
У мужчины был нос, который называют в деревне рулем, глубоко сидящие темные
глаза, бородка, как у Калинина, черные с проседью волосы торчали из-под красной
бейсболки с портретом бульдога. Одет он был в американские джинсы и клетчатую
фланелевую рубаху.
Его баба была помельче. И нос у нее был помельче, и ростом она была пониже. И
худая, как шкилетина. А одета была в плащ и беретку с хвостиком.
Андрей Яковлевич притормозил и слез с велосипеда. Он сразу почувствовал, что
бутылка, которую он искал всё утро, сама едет к нему в горло.
– Здрасьте, – сказал он, приподнимая дерматиновую кепку. Мужик перестал толкать
машину.
– Здравствуйте… Вот, застряли немного… – сказал он.
Андрей Яковлевич прислонил велосипед к дереву, обошел машину вокруг и
усмехнулся.
– Ни хера себе!.. Немного – он говорит!.. Ну, коли немного, то я тогда пошел… – при
этом Колчанов стоял на месте и никуда не уходил, – а вы тута колупайтеся до вечера…
Мужик понял намек и спросил:
– Вы, наверное, здешний?
Колчанов кивнул:
– Ну! А ты что думал, что я австрийский бориген? – он усмехнулся. – Совершаю
кругосветное путешествие на лисопеде с кунгурой в кармане!
Мужик оценил шутку и засмеялся.
– Нет, я так не думал. Я думаю, что вы местный и можете нам помочь…
– Дык, это, – Колчанов поскреб небритый подбородок, – помочь я, конечно, могу
добрым людям… Я тут, почитай, всю жизнь живу… Меня тут кажная собака знает… Знает и
уважает… Потому что я тут не последний, тому подобное, человек… – Он постучал по
капоту. – Можно помочь… Звать меня Андрей Яковлевич… Кого хошь спроси – кто такой
Колчанов, все тебе скажут…
– Дегенгард Георгий Адамович… – сказал мужик.
«Ага!» – подумал Колчанов.
– А это моя супруга Раиса Павловна. – Баба кивнула головой.
– Андрей Яковлевич я… Колчанов, – он протянул руку. – Жаль, выпить не взял… за
знакомство.
– Так у нас есть, – мужик открыл багажник, и Колчанов увидел там пол-ящика белой.
Он даже зажмурился. «Одной бутылкой они от меня хрен отделаются!»
Мужик вытащил бутылку и два пластмассовых стаканчика:
– Только я за рулем, – сказал он. – Выпейте с Раисой.
– Ну и что, – Колчанов усмехнулся, – я тоже за рулем, – он показал на велосипед.
Мужик засмеялся:
– Очень приятно, что в деревне сохранились носители природного юмора, – он открыл
бутылку и налил сначала Колчанову, а потом жене.
– Мне чуть-чуть, – остановила его руку Раиса Павловна.
– Ну, за знакомство, и чтоб не последняя, – Колчанов выпил, вытащил из кармана
яблоко, понюхал и протянул бабе. – Закуси!
– Спасибо, – женщина взяла яблоко, но есть не стала, а тихонько засунула его куда-то в
рукав.
Колчанов это заметил: «Брезгует курва». Водка уже подействовала, и Андрея
Яковлевича отпустило.
– Какими судьбами в наших местах? – спросил он.
– Да вот… Хотим у вас в деревне домик купить… Потянуло с годами, знаете ли, к
природе…
– Это хорошо… – Колчанов посмотрел на бутылку и подумал: «И чего это тянет жидов
к нашей природе?» – Значит, решили у нас, так сказать, обосноваться…
– Мы слышали, – высунулась вперед баба, – что у вас тут недорого можно домик
купить…
– Может, и недорого можно, – неопределенно ответил Колчанов. – Смотря у кого
покупать… Ты налил бы, хозяин, еще по стопке, чтоб я подумал…
Мужик налил.
– Мне больше не надо, – его баба прикрыла стаканчик ладонью.
– Хорошая водка, – похвалил Колчанов. – Где брали?
– В Москве.
– А… В Москве продукты хорошие… А люди – говно… Я вас-то, конечно, не имею в
виду… Вы-то, я вижу, люди не такие… А так… сколько я в Москву езжу – говно там люди…
Мужик вздохнул:
– Почему-то складывается такое мнение у людей в регионах…
– Конечно, – Колчанов прищурился и, не вынимая пачки, достал из кармана
беломорину. – Какое уж тут мое мнение может складываться, коли люди говно… Зажрались
там… всего до хера… вот говно из москвичей и повылазило… Ты не обижайся, Адамыч…
Ты, я вижу, из других… – Колчанов еще раз обошел машину. – Как засела-то! – Он присел на
корточки. – Без трактора не обойтись… Ну, повезло вам, москвичи, что на меня нарвались! А
то б сидели до вечера в грязи… Я, короче, поеду за трактором… К моему другу Мишке
Коновалову… Он мне трактор, конечно, даст… Но я ему за это буду должен… – Колчанов
помялся, – бутылку… У Мишки такие расценки… высокие…
– Нет проблем, – мужик открыл багажник, вытащил бутылку и протянул Колчанову.
– Вы-то понимаете, – Андрей Яковлевич сунул бутылку в карман пиджака, – я ж не
себе… Я-то с вас ничего б не взял… Я всю жизнь прожил – ни хера ничего не нажил… Одну
язву нажил… Потому что такой бескорыстный я есть человек, ни с кого за всю жизнь ничего
лишнего не брал… Вот и живу весь в говне… Налей, Адамыч, еще на посошок, чтоб мне
побыстрее педали крутить.
Мишка Коновалов, слава Богу, был дома. Он, пьяный, спал на крыльце. В этот день
Мишка помогал соседям выкапывать картошку, и его отблагодарили.
Трактор стоял рядом с домом.
Колчанов обрадовался – можно было взять трактор незаметно и не делиться с Мишкой.
Он спрятал велосипед в кустах, огляделся и спрятал там же бутылку, зарыл ее в листья.
Сел на трактор и погнал вытаскивать евреев.
Мишка Коновалов, проезжая утром на тракторе мимо нехорошего дома, увидел, что
ворота открыты настежь. Он остановился и пошел посмотреть. Мишка заглянул осторожно
во двор. Во дворе никого не было. Он прошел внутрь.
В доме Мишка нашел трупы застреленных москвичей, кучу каких-то пробирок и
мензурок, какие-то подозрительные химикаты и старинную книгу с нерусскими буквами.
Коновалов побежал за мужиками.
Вызвали милицию из Моршанска. Приехало двое – сержант и капитан. Капитан
осмотрел трупы и пришел к такому предварительному выводу: дачники застрелены. Их кто-
то застрелил.
Трупы погрузили в воронок и увезли. А дом заколотили и опечатали.
А на следующий день из Моршанска приехал сын Борьки Сарапаева Ванька, который
работал там милиционером, и рассказал, что трупы дачников из морга исчезли вместе с
санитаром Сергеем Кузовым. Ведется следствие.
Похоже было, что убийцы заметали следы. Мнения на этот счет сложились разные.
Одни говорили, что евреи прислали какому-то султану испорченные органы, и за это султан
подослал к ним убийцу моджахеда из Афганистана. Другие говорили, что они не поделили
деньги с московскими чиновниками, с помощью которых забирали детей из детских домов.
А Семен Абатуров сказал, что это чистая метахизика, но не объяснил, что имеет в виду.
Глава вторая
УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА КАРТОФЕЛЬНОМ ПОЛЕ
Через день Петька рассказывал, что нечистая сила забралась к нему в дом и там
устроила бардак, а его, Петьку, не пускала на рыбалку, крепко схватив волосатыми лапами за
удочку. Но он развернулся и дал ей в пятак. А после этого началась у них битва и Сила
сломала Петьке удочку, оборвала крючок и засунула Петьку ногами в ведро.
Деревенские смекнули, что это помершие Дегенгарды продолжают безобразить в
деревне после смерти.
Через день Петька Углов снова пошел на пруд, прикармливать рыбу для ночной
рыбалки.
На берегу сидел дед Семен. Вернее сказать, лежал под ветками ивы. Ему кто-то
заботливо подложил под голову полено.
Петька нагнулся. От деда за версту разило сивухой. Но Углов этого не почувствовал,
потому что привык к этому запаху с детства.
Он только подумал, что люди в их деревне живут добрые и отзывчивые, что в городе
хрен бы кто пьяному человеку подложил под голову полено. Петька вспомнил, как много лет
назад он поехал в Москву посмотреть Олимпиаду-80 и что из этого получилось…
В поезде Петька познакомился с девушкой Таней. Она ему очень понравилась. Таня
училась в Москве в медицинском институте, а сейчас ехала на практику. Петька наврал, что
он спортсмен – прыгун с шестом – и едет в Москву участвовать в Олимпиаде.
– А где ваш шест? – спросила Таня.
– Эх, Таня, – Петька наморщился, – шест я покажу тебе в Москве. Он такой длинный,
что в поезд его не затянешь.
В вагоне-ресторане, куда Петька пригласил Таню отметить знакомство, он перепил и
раздухарился. Он схватил стул и, пользуясь им как шестом, стал перепрыгивать через столы,
попадая ботинками по головам мужчин и коленкам женщин. Петька перебил всю посуду и
хотел выбросить в окошко одного москвича в очках, который сделал Петьке замечание. В
конце концов Углова сняли с поезда в Рязани и посадили на пятнадцать суток. К тому
времени, когда Петьку освободили, Олимпиада закончилась, и кончились деньги. В Москву
было ехать незачем и не на что. К тому же Углов узнал, что пока он сидел, умер Владимир
Семенович Высоцкий. А Петька Углов из-за этих штопаных московских очкариков не смог
подставить Высоцкому свое плечо, чтобы поддержать его в трудный час.
Со временем у Петьки сложился в голове складный рассказ о тех событиях, и Петька
делился им с теми, кого уважал.
Выпив стакан и поморщившись, Петька начинал рассказывать:
– Прослышал я от моего кореша армейского, который в Москве живет, что тяжелый
выдался восьмидесятый год у Владимира Семеновича. Со всех сторон, – рассказывал
Высоцкий моему другу, – обложили меня, короче, темные силы. Не дают мне гады
нормально жить и работать, сочинять песни для всей страны и радовать население новыми
работами в кино. Давят меня, как будто… это самое… прессом, не пускают за границу к
жене, за то, что я не побоялся рассказать народу правду. Сажают меня менты, почитай,
каждую неделю, чтобы я подорвал окончательно в ЛТП здоровье. И за что сажают ведь
суки?!. Выпьешь на СВОИ с мужиками и идешь на улице, даже не шатаешься. А они налетят
сразу, завернут руки за спину, как немецкому фашисту! Как будто я не Владимир Высоцкий,
а ханыга какой-то! А как же мне не выпить-то, когда меня в кино не снимают!… Шукшин
Вася хотел кино снимать «Кто же убил Есенина?». Правдивое кино, как сионисты убили
Есенина, русского поэта. А Шукшин их на чистую воду!.. Меня позвал на главную роль
друга Есенина – чекиста. А сионисты разнюхали про эти творческие планы и Шукшина тоже
угандошили несчастным случаем. И нет теперь, стало быть, ни кино, ни друга моего
любимого – Василия Макаровича! – сказал это Высоцкий, и слеза его прошибла. – И ко мне,
говорит, подбирается теперь всякая нечисть! Жить мне осталось считанные дни, ежли не
найду я поддержки в народе!.. А кореш мой Высоцкому и говорит: – Погоди, Семеныч, рано
тебя еще хоронить. Песни твои нужны и кинороли, в том числе Жеглов, чтобы людям
русским глаза открывать! А есть у меня в деревне Красный Бубен лучший друг Петька
Углов, служили с ним вместе, ели кашу из одного котелка. Охраняли границы нашей
Родины, чтобы ни одна гадина к нам не пролезла через колючку! Я, говорит, за Петьку
ручаюсь головой, потому что, говорит, знаю его, как себя, и уверен в его твердой руке и
верном глазе. Стреляет этот Петька с обоих рук вслепую, бегает быстрее твоей собаки, а уж
при самообороне вырвет кому хошь ноги и вместо рук вставит их обратно кверх ногами. Мы
моего друга Петьку в столицу вызовем, дадим ему задание – ЛИЧНО отвечать перед
народом и партией за народного певца, и днем и ночью, быть, значит, рядом, как
Саньчапанса! И он тебе какую хочешь народную поддержку окажет и отмудохает – на кого
только покажешь, которые, суки, тебе житья не дают! Работай после этого, дорогой наш
товарищ Высоцкий, сочиняй спокойно побольше песен, пой их где только пожелаешь и
снимайся в каких душе угодно фильмах. Тылы и фланги – ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – у тебя… стало
быть… будут НЕ ЗНАМО КАК НАДЕЖНО прикрыты. Только свистнешь – а Петька уже
кому надо нос сворачивает на сторону. Работай, мол, Володя, одним паразитом меньше…
Высоцкий, как это услышал, повеселел. – Вот спасибо, говорит, теперь я спокоен и напишу
щас новую песню про то, бляха, какие, замечательные люди у нас по деревням. И написал
такую песню:
Петька поправил полено под головой деда Семена. Уже темнело. Он высыпал отруби в
пруд на свое любимое место возле коряги и пошел домой, выпить самогона и посмотреть по
телевизору кино про войну.
Петька шел по дороге и курил.
За спиной зазвенел велосипедный звонок. Углов обернулся. Сзади крутил педали
Андрей Яковлевич Колчанов.
– Привет, Петька, – поздоровался Колчанов. – А где Чапаев? – Это была его коронная
шутка. Колчанов всегда так шутил, когда встречал Петьку.
– В пруду теперь живет, – ответил Петька. – Теперь он человек-анхимия, морской
дьявол. Я его прикармливать ходил отрубями…
– Ну ты даешь! – Колчанов поравнялся с Петькой, слез с седла и пошел рядом.
Вытащил из кармана папиросу, закурил.
– А ты откуда, на ночь глядя, едешь, Колчан? – спросил Петька незлобно.
– Да вот, еду от Васьки… – Он помолчал. – Надо по дороге картошки накопать… Дай
спички.
– Пососи у птички, – Петька протянул коробок.
Вышли к полю.
Андрей Яковлевич огляделся.
– Вроде, никого…
– Да ты не ссы, – сказал Петька, – никого нет. Один дед Семен у пруда спит… В
говно… Я ему полено под голову подложил…
– На хер?
– Чтоб не сблевал.
– Это правильно… Подержи лисапед, я быстро…
Колчанов снял с багажника сумку, вытащил из нее саперную лопатку, которую подарил
ему сын, подошел к ботве, поплевал на руки и несколько раз копнул.
Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер. Закаркали поднявшиеся в воздух вороны.
И что-то неясное, но тревожное почувствовалось в воздухе. В том числе завоняло
какой-то дрянью.
– Чего это?.. – Андрей Яковлевич схватился рукой за кепку, которую чуть не сорвало с
головы.
Ему показалось, что у чучела, стоявшего неподалеку, сверкнули недобрым светом
глаза-пуговицы, а нарисованный рот на мгновение скривился в ухмылке.
Петьке тоже сделалось не по себе, но привычка шутить победила.
– Японский цунами, – пошутил он и нажал на велосипедный звонок.
Колчанов вздрогнул.
– Хе-хе, – он схватился за ботву и потянул. – Не лезет, сука! – удивился он и
попробовал еще раз. – Не пойму, то ли земля ссохлась, то ли картошки больно до хрена!
– Фиг там, Яковлич, – ответил Петька. – Старый ты стал… Не можешь ботву
выдернуть. Пора тебе на погост в мавзолей…
Колчанов обиделся.
– Пошел ты!.. Я еще всех вас переживу и на ваших похоронах набухаюсь! – Он дернул
куст.
Еще один порыв ветра заставил взмахнуть чучело рукавами. Закаркали вороны. Их
огромная стая поднялась в небо и закрыла собою полную луну.
Колчанов, на всякий случай, перекрестился. Он допускал, что Бог, в принципе, есть и
может помочь ему в затруднительном положении.
У Петьки ветром вырвало изо рта окурок. Он выругался.
– Что за херня, Петька? – Колчанов вопросительно посмотрел в небо. – Как будто война
началась…
– Современная война такая, что кнопку нажал – и копец всему… Хорош кота тянуть:
выкапывай – и пошли отсюда… Я еще по телевизору хочу кино посмотреть про фашистов…
– Он вытащил сигарету и чиркнул спичкой, но опять налетел ветер. – Черт! Штопаный!
– К ночи не поминай, а то накличешь, – Колчанов огляделся, и ему опять показалось,
что чучело ожило и усмехается нарисованным ртом. – Ладно, – он схватился за куст и,
дернув что есть мочи, вырвал его.
Картошка, висевшая на ботве, была гигантского размера, каждая величиной с
небольшую голову.
– Ни хэ себе! – хохотнул Колчанов. – Вот так бульба! – Он стряхнул картошку об
землю и руками полез в лунку посмотреть, не осталось ли там еще.
Вдруг лицо Колчанова вытянулось, а брови поползли вверх.
– Петька, – выдавил он сиплым голосом, – меня что-то схватило и вниз тянет! Помоги!
Петька увидел, как Колчанова всего дернуло и как он напрягся, сопротивляясь
неведомой силе.
Петька растерялся. Он держал велосипед и боялся почему-то его отпустить.
– Петька! – закричал Колчанов, подняв перекошенное лицо.
– Помоги, Петька-а-а! – Он опять дернулся и ушел в землю по плечи. – По-мо-ги-те! У-
би-ва-ют!
Углов хотел помочь, но словно прирос к велосипеду и не мог пошевелиться.
Голова Колчанова отогнулась назад, как у человека, которого засасывает в болото, и он
из последних сил старается оставить нос и рот на поверхности. Колчанов растопырил ноги,
стараясь зацепиться ими за ботву. Но ноги все равно скользили к лунке.
– Ой! Больно! Больно, бляха-муха! – заорал он на всю округу. – Руки отпусти, сука!
Сука-бл…
Крик оборвался на полуслове.
Колчанова сильно дернуло, и его голова ушла в землю. На поверхности остались
только рваные офицерские брюки да голенища яловых сапог – наследство погибшего сына.
Еще рывок – и из земли торчат только подошвы. Еще рывок – и земля с краев посыпалась в
опустевшую зловещую лунку…
Заухал вдалеке над лесом филин.
Петька вздрогнул. По его лицу пробежала судорога, как будто он проснулся среди ночи
в глубоком похмелье. Захотелось блевануть. Петька мотнул головой, стряхивая оцепенение.
А может, и не было ничего? Может, всё ему только показалось? Ведь он же
современный человек и понимает, что такого в жизни не бывает, а бывает только в кино и в
иностранных книжках. Такими историями пугают друг друга перед сном дети. Такой
страшилкой хорошо припугнуть бабу-дуру, потому что, как показывает практика, они с
перепугу лучше пялятся.
Петьке изо всех сил хотелось так думать, чтобы не свихнуться. Но что же он держит в
руках? Откуда тогда у него в руках руль велосипеда Колчанова? Откуда взялась сумка на
кустах картошки и откуда лежит рядом саперная лопатка?
Углова крупно затрясло, зубы во рту бешено застучали. Велосипед упал на землю.
– Бзынь-нь-нь! – звякнул звонок.
– Ух-ху-ху! – заухал снова над лесом филин.
Петька поднял к темному небу белое от ужаса лицо. С неба на него смотрела зловещая
луна. Ее круглый диск навис над полем, как будто специально для того, чтобы охвативший
Петьку Углова ужас перешел в истерическую панику.
Петька заорал бессмысленный звук, обхватил голову руками и кинулся прочь через
картофельное поле. Он налетел на чучело и сшиб его на землю. На голове у Углова осталась
дырявая шляпа пугала. Но Петька этого не заметил, он бежал и бежал, не разбирая дороги и
хрипя, как напуганная лошадь. Ему мерещилось, что сзади за ним катятся гигантские
картофелины, а ботва тянет к нему свои ветки, чтобы схватить Углова за ноги и утянуть
вслед за Колчановым под землю.
Не помня как, Петька добежал до дома, влетел в избу, задвинул засов, накинул крючок
и подпер дверь бревном. Потом кинулся к печке, вытащил из-за нее четверть и прямо из
горлышка выхлестал грамм триста-четыреста.
Потихонечку он начал успокаиваться. Поставил бутылку на стол, сел напротив и
смотрел на нее не отрываясь. Потом налил стакан, выпил медленно, поставил рядом с
бутылкой и уставился теперь на стакан. Вздохнул. Почесал лоб и почувствовал на голове
чужой головной убор. Осторожно снял его и осмотрел. Он не мог сообразить – что это за
дырявая шляпа и откуда она взялась на его голове. Тогда Петька положил шляпу на стол
рядом со стаканом и долго на нее смотрел. Потом налил себе еще, выпил и, размахнувшись,
швырнул стакан об печку. Стакан разлетелся на мелкие осколки. Несколько осколков
отлетело Петьке на грудь. Он стряхнул стекло, допил остатки самогона прямо из бутылки,
послал бутылку вслед за стаканом, а сам застонал и уронил голову на стол.
Глава третья
ВЕТЕРАНЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ИЗ АДА
Дед Семен проснулся от холода. Он открыл глаза и увидел над собой кровавый лунный
диск. В его возрасте спать на улице по такой погоде было не очень-то полезно. Дед
поежился, сел и почувствовал вспышку внезапной боли в затылке.
– Топтаный павлин! – вырвалось у Абатурова. Он поднял полешко, на котором лежала
голова, и осмотрел. Пучок седых волос остался на полене, прилипнув к смоле.
– Я бы тому чудозвону, – сказал дед вслух, – который мне это полено подложил под
голову, вставил бы его с удовольствием в сраку! – Он размахнулся и отшвырнул деревяшку в
кусты.
С кряхтением поднялся на ноги. Кости ломило. Руки и ноги двигались с трудом.
Возраст уже не тот, а тут еще нажрался, как молодой, на сырой земле полежал и всё такое…
Дед Семен подошел к берегу, нагнулся и плеснул в лицо воды.
По воде пошли круги, и деду показалось, что между его вибрирующим отражением и
вибрирующим отражением луны втиснулась еще какая-то вибрирующая тень.
Дед Семен охнул и обернулся. Но ничего такого не заметил.
– Руки-ноги не ходют, – сказал он вслух, – и глаза не видют! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!
И пошел прочь.
Тьма…
Он взял у тьмы всё, что хотел, всё, что было ему нужно. И использовал…
Он чувствовал голод…
Это мешало…
Но было приятно…
Еще что-то…
Он начал перебирать ощущения…
Голод…
Страх…
Запах…
Сила…
Радость…
Боль…
Гнев…
Вожделение…
Страдание…
Ревность…
Зависть…
Холод…
Тепло…
Усталость…
Время…
Время приходит…
Пора…
Дурман…
Щекотно…
Чешется…
Болит живот…
Хорошо!..
Ноги!..
Хорошо!..
Ноги стоят!..
Хорошо!..
Я испытываю удовольствие от того, что стоят ноги!..
Я… Я… Я думаю мозгом… Мозг в голове… У головы есть уши, через
которые я слышу звуки Макрокосмоса… У головы есть нос, которым я чувствую
запахи Макрокосмоса… У головы есть волосы для красоты… У головы есть глаза,
чтобы различать красоту и уродство!.. Глаза!
Он открыл глаза и сказал вслух:
– У головы есть рот, который говорит о том, что у меня есть сердце для
перекачивания крови, есть почки, есть печень, есть легкие, есть туловище, где всё
это находится, и на туловище есть руки, ноги и половой орган. Мой рот служит для
приема пищи, которая нужна мне, чтобы убить чувство голода. – Он слушал свой
голос и голос ему нравился. Он огляделся.
Голый, на холодной земле, посреди поля. Ночь. Звезды в вышине. Полная
луна.
Он сделал шаг. Еще один. Еще. Пошел.
Из-под куста выскочил заяц и побежал прочь, напуганный его
приближением.
Он прыгнул, схватил зайца, разорвал его на две части и вонзил острые зубы в
еще живую, теплую плоть. Кровь текла по подбородку. Он смеялся от восторга и
удовольствия. Он съел зайца целиком, вместе со шкурой и костями. Он отер
тыльной стороной руки с подбородка кровь зайца и зашагал вперед, туда, где на
краю поля стоял замок.
Он уже дошел до края поля, когда завыла сирена и тревожный голос
произнес:
– Ахтунг! Ахтунг!..
Он шел и думал, что жизнь, которая оказалось такой короткой и тяжелой, практически
подходила к концу, он устал за нее, а помирать все-таки не хотелось, потому что почти
ничего интересного не успел дед Семен получить от жизни.
Он остановился, вздохнул и сказал вслух:
– Эх!
И пошел дальше.
Родился дед Семен в этой же деревне, подрос, начал работать в колхозе, потом война,
потом вернулся и думал, что теперь-то начнется жизнь… А она так и не началась. До пенсии
дотянул, а жизни не почувствовал. Ну женился после войны на Нюрке… Нормальная, в
общем, баба, не хуже, чем у других… Только родить никого не смогла… А так, всё как у
людей – не лучше и не хуже… И обижаться вроде бы не на что… Однако почему-то было
обидно деду Семену, что жизнь прошла как-то зря и неинтересно. Когда-то дед Семен
собирался пойти работать в Уголовный Розыск, но Нюрка не пустила… Дед Семен вздохнул.
Ему стало жаль, что он не смог тогда проявить характер. Если бы он устроился в УгРо,
жизнь была бы куда как интереснее… Погони за бандитами, перестрелки, операции, слежка
и всё такое. Вот это настоящая была бы жизнь! И если бы его даже убили на задании враги,
он бы и умер, как герой, с удовольствием и сознанием – зачем он умирает, сознанием, что
геройская жизнь прожита не зря и заканчивается очень интересно. Возможно, после его
такой смерти, деревню Красный Бубен переименовали б даже в честь деда Семена в
Абатурово.
Единственное светлое пятно в жизни, которое дед вспоминал всегда с чувством, была
война. Там Семен Абатуров впервые понял, что такое настоящая жизнь, всю ее полноту и
остроту. Ему нравилось, что каждое мгновение на войне имеет смысл и может стать
последним. Это чувство крайней опасности очень нравилось Семену Абатурову.
Однажды, уже в Германии, в самом конце войны, с дедом Семеном произошла
странная история. Наши только что заняли город Фрайберг. И Семен с друзьями пошли
прогуляться. Прогулки по вражескому городу тоже нравились Семену. Можно было
неожиданно нарваться на затаившегося фрица или на что-нибудь заминированное
фашистами. Конечно, не хотелось погибать в самом конце войны, но любопытство и
бодрящее чувство опасности заставляли идти на риск. К тому же в захваченных городах
было чем поживиться. А деду Семену очень хотелось привезти в Красный Бубен что-нибудь
такое, чтобы все обосрались… Ну, не говоря уже о немках… Немки сильно нравились
Семену Абатурову. Таких жоп и титек, как у немок, он раньше не видел. Конечно и польки
были ничего, и чешки с румынками тоже… Но немки были для Семена, как окончательный и
заслуженный приз. Когда он драл немок, у него было такое ощущение, что он дерет в их
лице всю фашистскую Германию. Семен даже кричал для их удовольствия по-немецки
«Хенде Хох» и «Гитлер капут».
И вот он с друзьями-однополчанами Мишкой Стропалевым и Андреем Жадовым шел
по отбитому у фашистов Фрайбергу, прихлебывая из фляги спирт. Семен, Мишка и Андрей
были не разлей вода. Всю войну они прошагали бок о бок, не раз спасали друг друга от
смерти, делились последним, и теперь в Германии все трофеи тоже делили поровну.
Они долго гуляли по незнакомому городу, пока не вышли к какому-то старинному
полуразбомбленному замку.
– Ничего себе, фашисты жили! – присвистнул Жадов. – Мы всю войну в землянках
промудохались, а они, гады…
– Ладно, Андрюха, – Мишка похлопал товарища по плечу, – с войны вернемся,
каждому по дворцу построим! Заживем, как фашисты!
– А я высоко жить не привык, – сказал Семен. – У меня от высоты голова кружится и
тошнит. Я в Москве на Чертовом колесе катался и блеванул оттуда.
– Ну и прекрасно, – сказал Мишка. – Снизу, например, фашист идет, а ты на него
сверху блюешь.
– Или ссышь, – добавил Жадов. Друзья расхохотались своим мечтам.
Решили посмотреть замок внутри, чтобы узнать на практике, как устраивать после
Победы дворцы на Родине. Они прошли сквозь полуразвалившиеся ворота и оказались во
внутреннем дворе с колодцем посредине. Хотелось пить, но из колодца пить поостереглись –
мало ли какой туда дряни напускали фашисты, чтобы отравить русских освободителей.
Освободители обошли двор кругом и подошли к железной кованой двери с кольцом
заместо ручки. Кольцо торчало из бронзовой головы носорога. На роге у носорога была
наколота рейхсмарка.
– Как это понимать? – Жадов снял очки и протер их бархатным носовым платком,
взятым у одной немки на память о встрече.
– Вход платный? – предположил Стропалев.
– Мы их фашистские деньги отменили, – сказал Семен, снял марку с рога, порвал на
кусочки и подкинул в воздух.
Мелкие обрывки опустились на выложенный булыжниками пол, как новогоднее
конфетти. Андрей подергал кольцо.
– Заперто!
– Поправимо! – Мишка снял с плеча автомат ППШ. – Отойдите…
Жадов и Абатуров отошли в сторону, закурили американские сигареты «Каракум» с
верблюдом на пачке.
– Тра-та-та! – застрочил автомат.
Но универсальная отмычка военного времени на этот раз не сработала. Железная дверь
выдержала.
– Ничего! – сказал Стропалев, отстегивая гранату. – Все смотались за колодец!
Жадов и Абатуров присели за колодцем. Через секунду к ним присоединился
Стропалев.
– Получи, фашист, гранату!
Раздался взрыв, и на друзей упало ведро с колодца. Ведро наделось Стропалеву на
голову, и Мишка стал похож на Тевтонского рыцаря в гимнастерке.
– У-у! – загудел Стропалев в ведре.
А Семен флягой треснул по ведру сверху.
– Ты чего?! – Мишка снял ведро. – Оглохнуть же можно!
Они выбрались из-за колодца. Дверь валялась на земле.
Проход был свободен.
Друзья вошли внутрь. Было темно. Стропалев включил трофейный немецкий фонарик
и посветил вокруг.
Они стояли в коридоре, на стенах которого висели рыцарские гербы и портрет какого-
то немца в рогатой каске.
– Что за рожа? – спросил Жадов. – Чего-то я не узнаю, – он приподнял очки и встал на
цыпочки перед портретом. – Вроде, не Гитлер…
– Наверное, Геббельс, – предположил Стропалев. – Или Моцарт…
– Моцарт не фашист, – возразил Жадов.
– Один хер, – сказал Абатуров.
– Тут слова в углу написаны. – Жадов стал читать по складам: – Теофраст Кохаузен…
Вот такие и отравили Моцарта!
Семену на мгновение показалось, что портрет немца живой. Немец на портрете
нахмурил брови, посмотрел на Андрея неодобрительно и сверкнул зелеными глазами…
По затылку у Семена побежали мурашки. Он подтолкнул в бок Мишку.
– Ты ничего не заметил?..
– Что? – Мишка потянулся к автомату.
– Да так… – Семен заглянул за портрет. – Я в кино одном видел, что в таких портретах
делают дырки в глазах и оттуда подсматривают…
Дырок в портрете не оказалось.
Мишка докурил сигарету и окурком пририсовал портрету немецкие усы вверх. А потом
плюнул на бычок и прилепил его немцу ко рту.
– Покури, фриц.
Семену вновь показалось, что портрет живой и недовольный. Но он списал это на счет
тусклого освещения, действия спирта и необычной обстановки. Однако, незаметно от
товарищей, на всякий случай, перекрестился.
Друзья пошли по коридору дальше. На стенах висели и другие красноносые немцы в
париках и бледные немки с завитыми кудрями. Но солдаты перестали обращать на них
внимание. Живопись им уже надоела. Они же не знали никого из тех, кто был изображен на
полотнах, а поэтому им было неинтересно на них смотреть. Подумаешь – немцы.
Наконец коридор закончился, и друзья оказались в огромном зале с высоченными
потолками. В зале царил хаос. Тут и там валялись перевернутые старинные кресла. Посреди
помещения стоял громадный дубовый стол, заваленный посудой – помятыми
металлическими кубками и тарелками, битыми фарфоровыми вазами, гнутыми
подсвечниками, огромными вилками с отломанными перекрученными зубцами и прочим
хламом. В самом центре на столе лежала люстра диаметром метра три-четыре. Видимо, в
разгар немецкого пиршества люстра грохнулась с потолка на стол и покалечила посуду.
Может быть, люстра задела и кого-нибудь из людей, но трупов не было. Только гигантская
ваза для фруктов валялась на полу.
– Неплохо, видать, немцы погуляли, – сказал Жадов, подходя к столу. Он взял мятый
кубок. – Люстру кокнули.
– Это от бомбы, – сказал Семен.
Мишка Стропалев посмотрел наверх:
– Может, и от бомбы… А может, какой-нибудь фриц подвыпивший подпрыгнул со
стола, уцепился за нее, раскачался и навернулся.
– Гитлер капут, – закончил Семен.
Друзья расхохотались. Их голоса диким эхом отозвались под потолком, вибрируя и
искажаясь. Оттуда вылетела целая стая отвратительных перепончатокрылых летучих мышей.
Солдаты вскинули автоматы и полоснули очередями по летающей мерзости.
Грохот поднялся такой, что нормальный человек сразу бы сошел с ума. Нормальный-
обычный, но не закаленные в топке войны русские солдаты!
– Гады какие! – крикнул Жадов.
– Не хуже фашистов! – добавил Семен.
– Кончай стрелять! – крикнул Мишка. – А то охренеть можно! – Он опустил автомат и
покрутил в ухе пальцем, чтобы лучше слышать.
Семен прекратил стрельбу. А Жадов, увлекшись, перевел автомат на стол и расстрелял
несколько тарелок и один кувшин. Простреленный кувшин слетел со стола и покатился по
каменному полу к старинному шкафу с резными ножками. Жадов подбежал и хотел двинуть
по кувшину сапогом, но промахнулся и угодил ногой в дверцу шкафа. От удара со шкафа
свалилась толстая книга прямо на голову Андрея. Жадов присел. У него с носа соскочили
очки.
– Фашистская сволочь!
Он нагнулся, взял книгу и сдул с нее пыль. Стропалев чихнул.
– Какая-то старинная книга, – Андрей поднял очки. – Какие-то тут знаки на обложке
кобылистические…
– Какие же это у кобыл знаки? – спросил Семен.
– Кобылистические знаки, – пояснил Жадов, – это знаки колдунов… закорючки такие,
навроде фашистских… – Он открыл обложку. – Ого! Какая гарнитура интересная! Как будто
ручкой написано… Бурыми чернилами.
– А что написано-то? – спросил Стропалев, заглядывая Андрею через левое плечо.
– Не по-нашему… То ли по-немецки, то ли по-еврейски… Буквы, вроде, немецкие, а
слова – непонятно чьи… – Он нагнулся и прочитал: – Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-
бэн.
Только Жадов прочитал эти слова, как стены замка задрожали, зашатались, и с потолка
на солдат посыпались мелкие камушки. Летучие мыши снова заметались под потолком. И
друзья решили, что началась бомбежка.
Они кинулись к входной двери, но у них перед носом потолок в коридоре рухнул и
проход завалило камнями. Друзья застыли перед завалом, не зная что делать. Но в
следующую секунду бомбардировка уже закончилась.
– Что делать будем? – спросил Стропалев.
– Попробуем поискать другой выход, – сказал Жадов.
– Через окна хрен пролезешь, – Семен посмотрел наверх.
Друзья обошли зал и у противоположной стены обнаружили дверь. За дверью оказался
коридор. Пошли вперед. Вдруг Жадов, который шел первым, резко остановился.
– Странно, – сказал он, показывая фонариком на стену. – Точно такой портрет, как и
там, где мы проходили.
На стене висел портрет того же немца, только с настоящими усами кверху и с сигарой
во рту.
– Во, Мишка, как ты угадал ему усы с папиросой добавить! – воскликнул Абатуров.
– Меня мать, когда я в школе учился, – ответил Мишка, – в изостудию отдала из-за
талантов. – Он вытащил изо рта сигарету и подрисовал немцу круглые очки.
Коридор привел друзей в зал.
– Ни хрена! – вырвалось у Стропалева. Жадов присвистнул.
А Семен не знал, что сказать, но ему сделалось как-то не по себе.
В зале, в который они вошли, всё было точно такое, как и в предыдущем. Точно такая
люстра лежала на точно таком дубовом столе. В углу стоял точно такой шкаф.
– А вон и кувшин, который я прострелил! – закричал Жадов.
Он взял в руки кувшин с дырками от пуль.
– А вон и книга, – Жадов показал пальцем. – Ну точно, мы дали круг и пришли опять в
ту же комнату.
– Как это мы так? – Стропалев почесал затылок.
– Пошли снова, – сказал Семен. – Надо выбираться отсюда, а то скоро стемнеет.
Они вошли в дверь и пошли по темному коридору.
– Жрать охота, – сказал Стропалев.
– Надо успеть к ужину, – добавил Жадов.
– Сука! – крикнул Семен. – Я споткнулся об кирпич!
– Не щелкай клювом, – сказал ему Стропалев.
– Ты в логове врага, – добавил Жадов.
– Пошли все на хрен! – ответил Абатуров. – Учители!
– Черт! – сказал Жадов. – Очки соскочили.
Он остановился, ему на спину налетел Стропалев, а ему на спину налетел Абатуров.
– Чё встал?! – крикнул Стропалев.
– Очки уронил!
– Поднимай и пошли! – крикнул из-за Мишки Семен.
– Легко сказать, когда я их не вижу! – Андрей опустился на коленки и стал шарить
руками. – Есть! – Он поднял очки, надел и сам стал подниматься. Но вдруг застыл, не
распрямившись как следует. – Гляди-ка, братцы!
На стене висел портрет знакомого немца с поднятыми вверх усами, с сигарой и в
круглых очках.
– Говно какое-то, – сказал Стропалев.
Семен, который стоял сзади всех, перекрестился и сплюнул через плечо.
– Что-то тут не то, – сказал Андрей. – Ну а если мы ему хер на лбу нарисуем?
Стропалев вынул изо рта окурок, но хера на лбу рисовать не стал, а нарисовал
торчащие изо рта зубы.
– Зря ты, Миш, зубы ему нарисовал, – поежился Абатуров. – Лучше уж хер… А то…
– А чё?
– А ничё…
– Пошли, – Жадов двинулся вперед.
– Погоди, – остановил его Стропалев. – Я ссать хочу.
Мишка поставил автомат к стенке и нассал в угол.
И опять Семену показалось, что портрет поморщился.
Коридор вывел в зал, похожий как две капли воды на предыдущий. Бойцы молча
прошли через него к противоположной двери и вошли в коридор. Если б они были не втроем,
то, наверное, подумали бы, что спят или сошли с ума.
– Если бы вас не было со мной, – сказал Жадов, – то я подумал бы, что сплю или
свихнулся.
Стропалев хмыкнул.
Семен перекрестился и сказал:
– Лучше бы мы сюда вообще не заходили… Может, вернемся в первый зал, рванем
гранату, где завал, и всё?
– Граната такой завал не возьмет… – Жадов замер и медленно поднял руку, показывая
на стену.
На стене висел портрет немца. Ко всему, что уже было, добавились торчащие изо рта
желтые клыки вампира с капельками крови на концах.
– А-а-а! – закричал Стропалев, перехватил автомат и выпустил по портрету очередь.
Очередь отозвалась оглушительным треском стен и потолков. А из продырявленного
наискосок немца хлынули струйки багровой крови.
Друзья бросились бежать. Первым теперь бежал Семен. За ним – Мишка. Последним,
придерживая очки, бежал Андрей.
Вдруг Семен застыл как вкопанный. Мишка налетел на него сзади и чуть не опрокинул.
Жадов ткнулся в спину Стропалева и тоже застыл с раскрытым ртом.
Они стояли на пороге точно такого же зала, как и прежде, но вместо беспорядка и
разрухи в зале было все наоборот.
Люстра висела на потолке и освещала пространство тысячью свечей. Вся посуда, целая
и невредимая, стояла на столе. В тарелках дымились куски сочного мяса, обложенные по
краям ломтиками румяного жареного картофеля, зеленью, кружками помидоров и огурцов.
Громадная ваза ломилась от фруктов, на ее позолоченных блюдах, насаженных на
серебряный стержень, лежали грозди зеленого и черного винограда, бархатные желтые
персики и глянцевые рыжие мандарины выглядывали из-под длинных бананов и шершавых
бурых ананасов с зелеными хвостиками-хохолками. Еще там были, кажется, сливы, груши,
яблоки и какие-то фрукты, названия которых солдаты не знали. Три поросенка с морковками
во рту блестели поджаренными боками, осетр в длинной тарелке разваливался на
аппетитные кружки. И много-много бутылок с вином, запечатанных сургучом.
Но это было не главное. Если бы только это! Если бы только этот стол, какой во время
войны можно было увидеть только на картине, а не так вот прямо перед собой! Русские
солдаты, которые повидали за годы войны всякого, конечно бы, выдержали и это. Но то
главное, что они увидели еще, чуть не уложило их в обморок, как немецких культурных
женщин от запаха солдатских портянок.
За столом в дубовом кресле с подлокотниками сидел в смокинге и белой рубашке
немец с портрета. На вид немцу было лет пятьдесят с небольшим. Впрочем, могло быть и
сорок, и шестьдесят. Его лицо ежесекундно как будто изменялось, оставаясь вроде бы
неподвижным.
Немец поднялся навстречу, кивнул головой и сказал на чистом русском языке:
– Здравствуйте, товарищи освободители! Как удачно, что вы оказались в нужное время
в нужном месте. Я тут, признаться, скучаю один. И сегодня как раз думал – как было бы
славно разделить мою скромную трапезу с мужественными воинами восточными славянами.
Я не раз гостил в вашей прекрасной стране и имею очень высокое мнение о вашем великом
народе. Народе-труженике, народе-художнике, народе-освободителе угнетенных. Я сам не
раз бывал угнетен западноевропейскими поработителями и скрывался от них в России. Там,
в этой суровой заснеженной стране, я понял, что такое свобода и оценил по достоинству
благородство и гостеприимство русских. И теперь я хочу, в знак благодарности, совершить
ответный жест. – Он сделал приглашающий жест к столу. – Прошу же, товарищи бойцы,
сесть за стол и разделить со мной ужин.
Друзья не знали, что делать. Всё это было как-то уж слишком. Замок этот, портрет
какой-то шибздопляцкий – то у него усы отрастают, то очки… А теперь еще этот немец
живой… только без зубов… И говорит на чистом русском языке… Может, он шпион из
Абвера?.. Или, может, он генерал Власов, вол-чина позорный?.. Но говорил разумно и
угощал пожрать… А солдаты усвоили, что от приглашений пожрать в военное время не
отказываются. К тому же они так проголодались, что в тишине зала было слышно, как урчат
их желудки.
– А чем докажешь, что еда не отравлена? – спросил Стропалев, грозно сдвинув брови к
переносице. – А то мы знаем вас… фашистов…
– Я не фашист никакой, – незнакомец развел руками, – и никогда фашистом не был…
Жидомасоном меня еще можно назвать с некоторой натяжкой… Но фашистом – извините…
Сами вы фашист, – добавил он обиженным тоном.
– Что ты сказал, фриц?! – Мишка перехватил автомат. – Это я-то фашист?!. Да ты за
такие слова!.. – Он чуть не задохнулся от ярости. – Я из тебя сейчас сделаю котлету по-
киевски! Ты знаешь, что такое котлета по-киевски?!. Ферштеен зи зих?!.
– Да, – ответил немец. – Прекрасно знаю. Свернутое в трубочку мясо курицы со
сливочным маслом внутри… Правильно?
Мишка опустил автомат.
– Правильно… – ответил он немцу. – Еще раз меня фашистом назовешь, получишь
пулю в живот…
– Больше не назову, – сказал немец, прикладывая ладонь в блестящей черной перчатке
к груди. – Теперь я понимаю, что, на ваш взгляд, немцу называться фашистом естественно, а
русскому – противоестественно… – Он на мгновение задумался. – Тогда я вас буду называть
противофашистами…
– Нечего болтать! – сказал Мишка. – Давай ешь – на что я тебе укажу.
Мишка подошел к столу и стал тыкать пальцами в блюда, а немец их пробовал. Когда
немец почти всё перепробовал и с ним ничего не случилось, бойцы сели за стол, положив
автоматы на колени.
– Из-за вашей проверки я так объелся, – немец похлопал себя по животу, – что теперь
могу покушать только маленький кусочек пудинга. – Он приподнял крышку с блюда и
положил себе на тарелку серебряной ложкой небольшой кусочек пудинга с изюмом. – По
моим наблюдениям, русские люди недоверчивы к иностранцам. Это, мне кажется, вызвано
неблагородным поведением иностранцев, которые плохо себя ведут в гостях.
– Это точно! – согласился Мишка, накладывая рыбу. – Ведут себя, как свиньи!
– Кто к нам с мечом придет, – добавил Семен, как Александр Невский, – тот от меча и
погибнет!
– Хм… – немец ложечкой отломил от пудинга и отправил в рот. – А кто с ложкой
придет?.. От ложки, вероятно, погибнет?..
– Да, – сказал Мишка. – Хоть с ложкой, хоть с вилкой!
– Но мы не познакомились… Давайте наполним наши бокалы и выпьем за знакомство.
Вы какое вино предпочитаете?
– Мы предпочитаем вино – водку, – ответил за всех Мишка.
– Какую водку? – спросил немец.
Мишка насупился.
– Тебе ж говорят – водку!.. А ты говоришь – какую! Водка – это водка! Шнапс!
– Извините, не хотел вас обидеть.
Немец взял со стола темную бутылку и разлил всем по полному бокалу прозрачной
жидкости.
Миша понюхал.
– Пахнет водкой… А ну-ка, немец, махни!
– С удовольствием! Меня зовут Себастьян Кохаузен. – Кохаузен пригубил из бокала.
– Э-э, Себастьян, так у нас не принято. До дна!
– Ну, до дна так до дна, – он допил и поставил бокал на стол.
Солдаты немного подождали и, увидев, что с немцем опять ничего страшного не
происходит, подняли свои бокалы.
– Михаил…
– Андрей…
– Семен…
– За победу над фашистами!
Бзынь! Буль-буль…
Водка разошлась по телу приятной теплой волной.
– Повторим, – Мишка пододвинул свой бокал.
Кохаузен налил всем еще.
Выпили.
– Ты откуда здесь такой взялся? – спросил Мишка.
– И почему так чисто по-русски шпрехаешь? – добавил Андрей.
– Ты случайно не генерал Власов? – поинтересовался Семен.
Кохаузен улыбнулся.
– Увы, я не генерал Власов… Вы, товарищи противофашисты, наверное, подумали, что
раз я живу во дворце, – он обвел вокруг рукой, – если уж я не фашист, то непременно
немецкий барон-кровопийца. А это совсем и не так… На самом деле, я старый сотрудник
КОМИНТЕРНА, соратник Владимира Ульянова!.. – он сделал паузу, оценивая,
произведенное впечатление. – Я, между прочим, вместе с Лениным ехал в Россию в
пломбированном вагоне, помогать ему делать революцию!
– Пиз…шь?! – выдохнул Стропалев.
– Извините?
– Я говорю: пиз…шь!.. Чего-то мы тебе не верим!
– Видали мы таких биздаболов! – добавил Семен. – С Лениным его запломбировали!
Вот гусь!
– Пломбируев! – Андрей захмелел.
Немец вроде бы ничуть не обиделся.
– Ну что ж, мне вполне понятно ваше недоверие, – сказал он. – Во-первых,
действительно, сложно поверить, что на войне в каком-то замке сидит какой-то, как вы
выражаетесь, Пломбируй и уверяет, что он соратник Ленина. И всё же это так. И если вы,
товарищи противофашисты, не возражаете, я расскажу вам, как это было.
– Ну, попробуй, – Мишка отломил от поросенка ногу и впился зубами в румяную
хрустящую кожу. – А мы пока поедим.
Себастьян Кохаузен взял с бюро коробку с сигарами.
– Разрешите вам предложить?
Солдаты взяли по две и вставили их себе за уши.
– Итак, я начинаю… Я родился в преуспевающей немецкой семье. Мой папа был
преуспевающий фабрикант, производитель чугуна и стали. Мама – баронесса фон Петц. Но и
мама и папа мне с юности не нравились. Я долго не мог понять почему, пока в шестнадцать
лет не прочитал все труды Маркса и Энгельса. И тогда я всё понял. Мои родители были мне
чужды, потому что они являлись яркими представителями класса эксплуататоров. А я не мог
олицетворять себя с этим классом. И всё же это были мои родные мама и папа, и я ужасно
мучился и страдал, не зная, как мне поступить. Мои противоречия разрешились чудесным
образом после знакомства с Владимиром Ульяновым, который в то время находился в
Германии. Мы познакомились с ним в пивной «У Шульмана», куда я частенько захаживал
залить свое горе двумя-тремя кружечками светлого пива.
– Чего это Ленин делал в пивной? – подозрительно спросил Семен.
– Читал газету и пил кофе с молоком и сахаром…
– Ладно…
– Много раз я замечал в пивной этого странного человека с большим лбом и
пронзительными умными глазами. Мне ужасно хотелось с ним познакомиться, но не было
повода. Мы, немцы, более скованны, чем русские, и не можем знакомиться просто так.
Частенько Ленин приходил в пивную с шахматной доской и играл в шахматы с хозяином
заведения на чашку кофе. И вот однажды, когда хозяин Шульман приболел и лежал на
втором этаже в постели, Владимир Ильич, оглядев заведение, пригласил меня совершенно
запросто сыграть с ним партию. Для русских, как вы сами знаете, обратиться к незнакомцу
не составляет никакого труда. Так мы познакомились, и уже через три часа мне казалось, что
я знал этого человека всю жизнь. Мы подружились. Позже Ульянов объяснил мне мою
проблему с родителями. Он объяснил, что я родился среди буржуазии, а воспитывался среди
интеллигентов. Интеллигенты – это говно, а буржуазия – вчерашний день, который скоро
похоронят пролетарии всех стран. Когда я это узнал, мне стало легко и свободно.
– Может, ты и врешь, – сказал Семен, – но слова эти чисто ленинские. Потому что
никто кроме Ленина не мог сказать так хорошо! Интеллигенция – говно, буржуи –
покойники. Выпьем за Ленина! Он вечно живой!
– Именно – вечно живой! – воскликнул Себастьян Кохаузен. – Вы очень хорошо
заметили это!
– Хрен ли ты говоришь заметил! У нас все это знают! – гордо ответил солдат.
– Все знают, да не все понимают! – Кохаузен поднял бокал. – Я заметил, что русский
знает больше, чем немец понимает!
– В сто раз! – сказал Мишка.
– Как минимум, – добавил Андрей.
– Сравнил жопу с пальцем, – Семен усмехнулся.
Выпили.
– Я продолжаю… В семнадцатом году мы сели с Лениным и Надеждой
Константиновной Крупской в пломбированный вагон и поехали в Россию делать
социалистическую революцию. В этом же вагоне ехали другие революционеры. В том числе
Лев Троцкий и Инесса Арманд. Троцкого подсадили немцы, чтобы он вредил по дороге
Ленину, мешал ему сосредоточиться на планах вооруженного восстания… Вы не поверите,
но в то время у Ленина и Инессы была яркая любовь, какой могут любить друг друга только
пламенные революционеры. Ленин и Арманд искали удобного случая, чтобы уединиться и
предаться любви. Но так, чтобы при этом не оскорбить чувств другой пламенной
революционерки Надежды Константиновны Крупской… Тогда Ленин сказал мне
следующее:
– Себастьян, – он взял меня под руку и повел по коридору вагона, подальше от своего
купе, – мне стали известны коварные планы вредителя Троцкого. Еврейский мировой
капитал поручил ему скомпрометировать меня в глазах моей революционной жены и всего
мирового пролетариата. Троцкий получил задание накрыть нас с Инессой в тамбуре, когда
мы будем там встречаться!.. Наше дело под угрозой! Ты же знаешь, Себастьян, Надежду
Константиновну! Если она узнает, что я того Инессу, русская революция может выйти
криво!.. Мы не должны допустить искажения исторической перспективы, потому что все
условия для революции созрели – верхи не хотят, а низы не могут… Дорогой немецкий
товарищ, ты должен отвлечь на себя Троцкого. Я бы сам выкинул эту сволочь в окошко, но
ты же знаешь, что в нашем вагоне их нет. И еще, Троцкий нам пока нужен, чтобы
перехитрить еврейский мировой капитал… Сегодня ночью, в три часа, я встречаюсь с
Инессой в тамбуре. А ты должен задержать Троцкого.
Ночью, когда Владимир Ильич скрывался в тамбуре с Инессой Арманд, я стоял в
коридоре и внимательно смотрел по сторонам. Вдруг из своего купе вышел Троцкий и на
цыпочках направился по коридору в сторону тамбура. В одной руке – фотокамера, в другой –
магниевая вспышка, во рту – свисток. «Ну, подожди, – подумал я, – сейчас ты попробуешь
моего немецкого кулака!» Я вжался в стену, а когда Троцкий подошел поближе, выскочил
неожиданно, вырвал у него из руки фотокамеру и, ударив фотокамерой ему в челюсть, загнал
свисток Троцкому в глотку. Троцкий упал без сознания. Магниевая вспышка вспыхнула, и у
Троцкого сгорели все волосы на голове.
Всю оставшуюся до России дорогу Троцкий проехал лысый, со свистком в горле,
поэтому он все время свистел, когда дышал, и не мог больше незаметно подкрасться к
Ленину. Владимир Ильич спокойно скрывался с Инессой в тамбуре. И еще Ленин всё время
хлопал Троцкого по гладкой голове и говорил: Не свисти, Лев Давыдыч, а то денег не
будет.
Именно после этого случая среди коммунистов появилось выражение «Свистит, как
Троцкий».
Себастьян Кохаузен дернул себя за волосы, и они остались у него в руке. На солдат,
лукаво улыбаясь, глядел совершенно лысый человек с усами, как у кота. На его носу
блеснуло пенсне.
Мишка всем корпусом подался вперед, что-то знакомое промелькнуло в лице
полысевшего иностранца.
Справа закричал Жадов:
– Ребята, да это же Троцкий! Стреляй в гада!
Бойцы вскинули автоматы и застрочили в лысого.
Троцкий задергался в кресле. Его белая рубаха в одно мгновение стала красной, как у
цыгана. Пенсне разлетелось на тысячу осколков. Но, несмотря на умопомрачительное
количество свинца, он всё не падал и не падал, он махал руками и кричал: «Ой! Ой! Я
умираю!»
Расстреляли по целому магазину. Отстегнули их, чтобы вставить новые и продолжить
убивать гада.
Но тут Троцкий упал головой на стол и замер. По скатерти вокруг расползалось
багровое пятно.
– Кабздец, – сказал Семен, опуская ствол.
Вдруг сверху затрещало, и на стол рухнула люстра, едва не задев бойцов. Они
отскочили в сторону и застыли. Ваза с фруктами полетела на пол.
Ощущение, что случится что-то еще, потихоньку отступало.
– Бля… – сказал Семен в полной тишине, и всем стало легче.
– Ни хрена себе! – Мишка сдвинул на затылок пилотку. – Троцкого убили… Самого…
– Во-ка… – Андрей снял очки. – Медаль или орден дадут, как думаете?
– Орден, – твердо ответил Семен. – Железнобетонно!
– Бери выше, – Мишка рассеянно посмотрел на трупа. – Вы, ребята, подумайте башкой,
кого мы только что захерачили! Подумайте своими дурацкими чайниками, какую мы гадюку
историческую угондошили! Подумайте, подумайте только, что это за вредная манда с ушами
истекает поганой кровью на столе! Это истекает кровью та самая гнида, которая залупалась
на самого Ленина!.. – Мишка окинул всех ошалевшим взглядом. – Нет, ребята, за такого
трупа ордена маловато!.. Будем мы, я предполагаю, как герои советского народа, ездить
везде на автомобилях, и все нас будут цветами закидывать, а лучшие бабы Москвы и
Ленинграда будут брать у нас в рот по первому требованию!
– Думаешь, Мишка, Героев дадут?! – спросил Андрей. Его рука повисла в воздухе с
очками.
– Аквивалентно! – ответил Стропалев. – Считай, мы почти самого Гитлера шпокнули в
мировом масштабе!
– Ну, это ты загнул! – возразил Семен, желая в это поверить. – Гитлер поглавнее
Троцкого будет… Вон он чего наделал… Урод в жопе ноги…
– А Троцкий кто по-твоему?!
– Хватит, – остановил их Жадов. – Надо еще труп этот начальству предъявить, чтобы
оно знало, что мы делом занимались, а не немок натягивали. Давай его на плащ-палатку – и
потащили…
– Жалко плащ-палатку-то… Давай штору сорвем.
Сорвали штору. Расстелили ее возле стола.
– Берись, Андрюха, за Троцкого слева, – скомандовал Мишка. – А я справа. А ты,
Семен, за ноги тащи.
Они взяли покойника и перенесли на штору. Троцкий был тяжелый, как кирпичи.
Бойцов это не удивило, они знали, что совершать геройские поступки не легко.
Когда укладывали Троцкого на штору, у него из кармана выпала серебряная шкатулка с
драгоценными камнями. Шкатулка была такая красивая, что невозможно было оторвать от
нее глаз. Даже казалось, что она тебя примагничивает. Солдаты, уставившись на шкатулку,
застыли с покойником на руках.
– Семен, – Мишка встряхнул головой, – возьми пока себе эту хреновину, а потом
разберемся.
Семен положил ноги Троцкого на тряпку, а шкатулку в карман.
Они завернули Троцкого в штору и закинули на плечи.
– А как выбираться-то будем?
– Попробуем той же дорогой… Куда-то идти-то надо…
– Ну, пошли…
Солдаты вошли в дверь и снова оказались в темном коридоре. Впереди покойника нес
Жадов с фонариком во рту. В середине нес Стропалев. Последним нес ноги Семен Абатуров.
– О-о-о-о! – вскрикнул вдруг Жадов. Фонарик выпал у него изо рта, ударился об пол и
погас. – Я автомат там забыл! Кладем Троцкого, я за автоматом сбегаю!
– Ну что ж ты, Андрюха, такой раздолбай Веревкин! Беги быстрее.
Они положили труп на пол. Жадов пошарил по полу руками, нашел фонарик, потряс
его. Фонарик замигал неровным светом, но все-таки загорелся.
– Немецкий, – отметил Андрей. – Крепкая вещь!
Он побежал назад, и Мишка с Семеном снова оказались в темноте.
– Всё Андрюха вечно забывает, – сказал Мишка. – Башка у него дырявая!
– Очкастые все такие, – подтвердил Семен. – У них память ухудшается от очков…
– Ага… Покурим?
– Давай…
– На сигарету…
– Где она?..
– В манде… Вот она…
– На хэ… намотана…
Вспыхнула в темноте Мишкина зажигалка из гильзы. Запахло бензином.
– Смотри-ка, Сема! – Мишка поднес зажигалку к стене. На стене висел портрет немца-
Троцкого. Все лицо у портрета было в крови. Кровь капала с подбородка на рубаху, которая
из белой превратилась в красную, как у цыгана.
Семен взмок.
Мишка провел пальцем по холсту… На пальце осталась кровь!
– Ни хрена себе картина! – он вытер палец о стену.
– Мишка! – крикнул Семен. – Троцкий в шторе шевелится!
– Гаси его!
Мишка и Семен наставили автоматы на сверток и расстреляли его.
Эхо очередей прокатилось по коридору, разлетаясь на множество отголосков, и
растворилось в темноте.
– Вот живучая гадина! – Мишка запалил зажигалку. – Никак его не убьешь…
– Контра…
– Гидра…
– Что-то Андрюха не идет…
– Давай посмотрим, убили мы его наконец…
– Ну на хрен… Неохота разворачивать…
– Да ладно… А вдруг он опять живой…
– Если хочешь, смотри, а я не буду…
– Ну и черт с тобой!.. Что, обдристался?
– Сам ты обдристался! Просто не хочу…
– Обдристался-обдристался… Дристун…
– Пошел ты в жопу!
– Сам ты пошел в жопу!
– Шел бы я, да очередь твоя!
– Ну и хрен с тобой!
Мишка нагнулся и, морщась, откинул край шторы в сторону. И тут же сел на пол.
– Мама родная! – вскрикнул он. – Мы… мы… Андрюху расстреляли!
– Как это?! Ты что несешь?! – Семен шагнул вперед. – Дай зажигалку!
Мишка протянул. Семен посветил вниз и остолбенел. В шторе, вместо Троцкого, лежал
залитый кровью Жадов в разбитых очках и с перекошенным от ужаса лицом. Рот у него был
открыт и слабо светился. Кто-то запихнул Андрею в глотку фонарик.
– Как это?!. – прошептал Семен. – Андрюха же за автоматом пошел… Как это может
быть?!.
Семен услышал сдавленный Мишкин хрип. Он резко обернулся и увидел, что
окровавленный портрет Троцкого до пояса вылез из рамы и душит Мишку своими ужасными
руками. У Мишки повылазили из орбит глаза, а его лицо, и без того не худое, стало
надуваться, как воздушный шар. Уши оттопырились и разбухли, а потом вытянулись вверх,
как у черта. Нос округлился и стал похож на свиной пятачок. Из подбородка полезла щетина.
А волосы встали дыбом.
Семен схватил себя за рот.
А голова Стропалева продолжала надуваться и видоизменяться. Она была уже
величиной с полковой барабан, когда Семена схватили за гимнастерку чьи-то руки и
потянули вниз.
Семен от неожиданности едва не потерял равновесие. Он увидел, что расстрелянный
ими Андрюха Жадов сидит на окровавленной шторе с закатившимися глазами и тянет
Семена на себя.
Семен закричал:
– Пусти, сука! – и прикладом автомата ударил взбесившегося покойника в грудь.
Руки Жадова оторвались от туловища и остались висеть на семеновской гимнастерке. А
туловище упало на штору. Жадов страшно зашипел, зарычал и завыл. Его глаза сделались
красными, как паровозная топка, и из них выскочило два луча, которые начали шарить в
темноте, нащупывая Семена.
– Се-е-мё-о-он! – загудел Жадов голосом, ухающим, как у совы. – Сдавайся, Се-е-мё-о-
он!
Семен отступил назад. Руки Жадова, оставшиеся на семеновской гимнастерке,
поползли к его шее, перебирая холодными пальцами. Семен схватил руки почти у самого
горла и попытался их отодрать, но они вцепились в гимнастерку мертвой хваткой и крепко за
нее держались. Едва Семен ослабил хватку, как руки снова поползли вверх.
Семен быстро отпустил руки Жадова, а своими руками взялся за гимнастерку сзади и
содрал ее через голову вместе с чужими руками, оставшись в исподней рубахе.
– На! – он швырнул гимнастерку с мертвыми руками в Жадова.
Гимнастерка накрыла тому голову, красные лучи его глаз погасли.
– У-у-у! – завыл из-под гимнастерки зловещий голос. Кто-то схватил Семена сзади и
швырнул об стену. Семен больно ударился плечом, упал на пол, но тут же вскочил. Он
увидел, что над ним стоит Мишка Стропалев, окончательно превратившийся в черта с
огромной волосатой головой. Изо рта у Стропалева торчали острые желтые клыки, капала
ядовитая слюна и шел зеленый дым. Мишка растопырил руки, оскалился и подался вперед.
Из-под разорванной на груди гимнастерки высовывали головы черные змеи с раздвоенными
языками. Сильный хвост за Мишкиной спиной ходил вправо-влево и бил по полу. Кирзовые
сапоги на ногах лопнули, обнажив раздвоенные копыта.
– Убей его! – услышал Семен крик Троцкого. Троцкий вылез из портрета почти весь и
подталкивал Стропалева сзади.
Стропалев с вытаращенными глазами обернулся к своему новому хозяину и что-то
вопросительно прорычал.
– Убей его! – снова крикнул Троцкий.
Мишка повернулся обратно к Семену и изготовился к прыжку.
Семен в ужасе вжался в стену и закрыл лицо рукой, случайно зацепив большим
пальцем шнурок, на котором висел крестик.
Чудовище застыло.
Мгновенно Семен все понял. Он пнул черта сапогом по яйцам. Мишка-Черт перегнулся
пополам и дико заорал.
Семен швырнул в черта зажигалку. Черт вспыхнул, как стог сена. И в языках пламени
Семен увидел, как скукоживается и лопается чертова кожа. Отвратительно завоняло паленой
шерстью и чем-то еще таким, что христианскому человеку нюхать совершенно невозможно.
Всё случилось так быстро, что если бы Семен захотел засечь время, не прошло бы и
трех секунд. А в следующую секунду он уже бежал прочь по коридору, крича вслух «Отче
Наш».
Сзади слышался топот и рев гнавшейся за ним нечисти. Но Семен бежал, не
оглядываясь. Ему очень хотелось оглянуться, но внутренний голос говорил, что если он
оглянется – ему конец. Если он оглянется, с ним произойдет то же самое, что и с той теткой
из Библии (имени он не помнил), которая тоже от кого-то бежала, оглянулась и превратилась
в телеграфный столб. Абатуров понимал, что если он оглянется и увидит – что там бежит,
его ноги прирастут к полу и он не сможет больше ими управлять.
Семен бежал и бежал по темным коридорам замка, поворачивая то налево, то направо.
А сзади все слышался рев демонов и перестук сатанинских копыт. Семен, не оглядываясь,
положил на плечо автомат стволом назад и нажал на курок. Автомат запрыгал на плече.
Грохот вылетающих пуль заглушил звуки дьяволов. Семен подумал, что попал и дьяволы
умерли. Ствол автомата сильно нагрелся и обжигал плечо, как адская сковородка. Но Семен
терпел и продолжал стрелять, пока не расстрелял весь магазин. Когда грохот стрельбы затих,
Абатуров снова услышал стук копыт и зверское рычание.
– Господи! – крикнул он в потолок. – Господи, помоги! Помилуй, Господи! Если
спасешь меня, Господи, всю жизнь Тебе отдам! Церковь построю! Господи! Господи!
Господи!..
Он бежал и чувствовал, как силы покидают его, а преследователи все ближе и ближе.
Он уже ощущал их замогильное дыхание сзади и слышал, как клацают их вонючие желтые
зубы. Еще мгновение – и нечисть настигнет его, повалит на пол, и он потеряет не только
жизнь, но и бессмертную душу. А это гораздо страшнее смерти. В боях с фашистами Семен
не трусил, ему было страшно, он совсем не хотел умирать… но это был иной страх, страх к
которому можно привыкнуть и броситься, если надо, на вражескую амбразуру или штык.
Такая смерть подводила героический итог всей жизни, и бессмертная душа должна была, по
всем понятиям, попасть прямиком в Рай…
И вдруг Семен увидел в стене приоткрытую низкую дверцу. Низкую настолько, что
пролезть в нее можно было только встав на четвереньки. Семен не стал долго раздумывать.
Он упал на колени, вполз в дверцу и оказался в таком же узком и низком коридоре-норе,
двигаться по которому можно было только вперед и на карачках.
«Мишка со своей вздутой башкой не пролезет!» – понял он, быстро перебирая ногами и
руками. Дверь сзади хлопнула, и Семен услышал усиленное узким коридором рычание
дьяволов. Он пополз быстрее. Непонятно было – то ли дьяволам все-таки удалось пролезть и
они ползут за ним, то ли они рычат в дверь.
Впереди посветлело. Семен вполз в какой-то подвал и захлопнул за собой дверцу.
На стене подвала горел факел и коптил стену. Семен огляделся. В углу стоял ящик с
кусками мела для побелки. Абатуров схватил один кусок и начертил на двери крест. Потом,
как Хома Брут, ползая на коленках, быстро очертил вокруг себя круг, встал в центре и начал
безостановочно креститься, повторяя слова молитв.
– Господи, спаси на небеси… Аллилуйя… Помилуй мя, грешного… да святится имя
Твое… да пребудет царствие Твое… во веки веков… Аминь… Аминь… Аминь…
Нечисть с ужасной силой врезалась в дверь. Дверь содрогнулась и сверху посыпались
камешки и известка.
– У-у-у! – услышал Семен зловещее нечеловеческое рычание.
Еще один удар потряс дверь. Но и он не смог сокрушить силу животворящей молитвы
и чудотворного креста, который нарисовал Абатуров.
Семен увидел, что крест на двери засиял золотистым светом и во все четыре стороны от
него разошлись ослепительные лучи. Сила Бога перекрыла проход нечисти в подвал и
заслонила бессмертную душу Семена Абатурова от гибели.
Стало тихо.
Семен, на всякий случай, посидел в кругу еще пару минут, а потом на четвереньках
осторожно подполз к двери и прислонил к ней ухо.
Тишина.
Дрожащей рукой он вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил от факела и съехал
по стене вниз, вконец обессилев. Он сидел у стены и курил, глядя в одну точку. Всё что
случилось с ним никак не укладывалось в голове.
Как он оказался здесь… где его друзья… что это с ним было… откуда взялся в
немецком замке Троцкий… и что теперь делать?
Он не знал.
Вдруг за дверью послышался шепот.
Семен вздрогнул.
– Семен! – услышал он из-за двери голос Жадова. – Пусти нас, Семен! За нами гонится
Троцкий!
– Пусти, Семен! – прибавил Стропалев. – Он уже рядом! Спаси нас, Семен! – Раздался
стук.
Голоса звучали по-настоящему. Семен уже потянулся было к двери, но в последний
момент отдернул руку. Внутреннее чувство подсказало, что это Лукавый хочет его обмануть.
В дверь снова постучали.
– Семен, ну что же ты не открываешь?! Ты что, сука вонючая, хочешь, чтобы нас,
твоих товарищей, Троцкий захреначил?!
– Ты что, предатель, Семен?!
– Ты ж нас фашистам предаешь! Открывай!
– Вспомни, говно, как мы с тобой всем делились?! А ты!..
– Иуда!
Жадов и Стропалев говорили, как в жизни, Семен снова засомневался и опять было
потянулся к двери, но тут вспомнил, как у Стропалева надувалась голова, а у Жадова
оторвались руки, и сказал твердо:
– Не открою! Ибо не Мишка вы и Андрюха, а демоны! Хрен вам!
За дверью помолчали.
– Что, не откроешь? – спросил Мишка. – Пойдешь под трибунал за предательство!
– Во вам, демонам! – Семен потряс перед дверью дулей. – Никто меня не осудит за то,
что я своего Бога истинного не предал, как вы, Иуды адские! А вот вам будет говна на орехи!
За то, что стали вы слуги Сатаны и меня, православного, затянуть стараетесь! – Абатуров
машинально стал говорить на церковный манер. – Истинно говорю, ибо защищают меня
христианский крест и молитва, а вам, диаволам, будет капец! Во веки веков! Аминь! –
Абатуров поднял перед собой нательный крестик и перекрестил им дверь.
За дверью раздался жуткий, нечеловеческий стон. Семен задрожал. Он перекрестил
дверь снова и крикнул:
– Сгинь, нечистая сила! Убирайся!
Вопли грешников усилились, а из-под двери повалил густой красный дым. Клубы дыма
окутали Семена Абатурова и он упал в обморок.
Очнулся Семен оттого, что где-то неподалеку закричал недорезанный немецкий петух.
– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
Абатуров открыл глаза и обнаружил себя лежащим на куче мусора посреди развалин,
лицом вверх. В чистом синем небе кружился советский истребитель.
Семен сел и огляделся. Место было незнакомое. Какие-то руины какого-то замка…
Что со мною было? Где я? Где Мишка и Андрюха?
Постепенно Семен все вспомнил, но его мозг отказывался верить. Скорее всего, они
попали под бомбежку и он потерял сознание. А всё, что он вспомнил, ему попросту
приснилось.
Семен встал… Голова болела. А ноги плохо слушались, как будто он накануне
пробежал сто километров.
А где гимнастерка?.. Почему я в одной рубахе?.. Немцы, суки, сняли!.. А кому еще?!.
Абатуров полез в карман за сигаретами и вытащил шкатулку.
Его кинуло в пот! Это была та самая шкатулка, которая в его сне выпала из кармана
Троцкого! Все у него в голове перепуталось…
В части, куда Семен добрался лишь к вечеру, проплутав весь день по незнакомому
городу, он рассказал, что попал с друзьями под бомбежку, был контужен, а друзей потерял…
Стропалева и Жадова так и не нашли и записали их пропавшими без вести.
А того, что Абатуров вспомнил, он никому не рассказывал. Еще бы, такое
рассказывать! Все равно бы никто не поверил, а куда надо, за такие истории, попал бы
определенно.
Шкатулку же Семен открыть не смог. Он решил, что ее открывает какой-то скрытый
механизм, но его секрета так и не разгадал, хоть и нажимал на все выпуклости.
Ладно, — решил тогда Абатуров, – вещь дорогая, пусть пока лежит на черный день, а
я ее потом продам.
Этот случай, как ни хотел Семен забыть, он помнил всю жизнь. И так уж получилось,
что это и было самым ярким пятном всей его жизни.
3
Дед Семен шел по дороге, курил. У картофельного поля он опять почувствовал какую-
то тревогу. Дед остановился и огляделся. Неприятное ощущение, внезапно его охватившее,
было каким-то знакомым, будто дед Семен уже его испытывал.
Он вздрогнул – на краю поля стоял темный силуэт. Семен напряг зрение, пытаясь
разглядеть, кто это стоит там, но зрение было уже не таким, как раньше.
Вдруг силуэт поднял руку и произнес:
– Здорово, дед!
Семен узнал голос Андрея Яковлевича Колчанова.
– Ты, Колчан?..
– Я…
– Головка от руля!.. Фули ты меня испугал в темноте, рожа?..
– Ты еще не видел, как пугают! – ответил Колчанов и засмеялся нехорошо. Он стоял
так, что Семен никак не мог разглядеть его лица.
Дед опять почувствовал тревогу. Что-то ему тут не нравилось. Какая-то здесь была
явная или скрытая подлянка.
– Ты чего, Колчан, тут среди ночи делаешь? – спросил он осторожно.
– У меня здесь свидание назначено…
– С чучелой что ли? – Семен показал на пугало.
– Не, не с чучелой, – ответил Колчанов спокойно.
– А с кем? – дед Семен нервничал, ему хотелось поскорее отсюда уйти.
– С тобой, – сказал Колчанов и усмехнулся.
Семена замутило. На кончике носа выступили капельки пота.
– С тобой, дед, – повторил Колчанов. – Раз уж ты пришел, то с тобой… Я, дед,
картошки набрал… мешок… Один не могу на лисапед загрузить. Помоги, дед, мешок на
багажник закинуть…
Семен вздохнул.
– Жадный ты, Колчан!.. На хрен тебе картошки столько?.. Один же живешь!.. Своя,
наверно, на огороде гниет… картошка!..
– Не твое дело! Я, может, жениться задумал…
— На ком же?..
– Секрет…
– Небось, на приданое губу раскатал?!. Ой и жадный ты, Колчан! А жадность – первый
в мире грех! Гитлер вот пожадничал – Францию, Польшу и тому подобное прибрал к рукам,
а всё ему, значит, не хватало. Захотелось ему Россию захапать – тут ему и вилы. Пожадничал
потому что… Так и ты, Колчан… Дом продал евреям, а меня ни разу как следует не
угостил… Небось, и деньги-то все зарыл где-нибудь, чтоб сгнили они, как твоя картошка… –
Семен все не мог разглядеть лица Колчанова.
– Не пи…ди, – коротко ответил Колчанов. – Берись за мешок.
Мешок был огромных размеров. Таких Семен никогда не видел и чем-то он ему не
понравился.
– Ну набрал!
– Давай хватайся!
Семен нагнулся, ухватился за углы… Что-то в мешке было не то…
– Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Дак его не то что поднять – его с места не сдвинешь!
– Эх, блин! – буркнул Колчанов. – Чего делать-то?
– Не знаю! Твой мешок-то, что хочешь, то и делай, а я пошел спать…
– Погоди, дед… Давай тогда отсыплем маленько… Черт с ней! Отвезу в два захода…
Ты, дед, мешок-то развяжи, а я сзади дерну, чтоб маленько повысыпалось…
Семен нагнулся, дернул за грязную веревку. Мешок раскрылся, и из него выпала
человеческая нога. Семен остолбенел.
Колчанов засмеялся страшным смехом и покрылся бурым мехом. Неожиданно сильным
движением он встряхнул мешок.
Из мешка на землю выпрыгнули (мама родная!) Мишка Стропалев и Андрей Жадов.
Они выпрыгнули, присели и бросились на деда Семена.
Чья-то невидимая, но добрая рука пригнула Семена к земле. Демоны пролетели над
ним и врезались в чучело. Толстая палка чучела не выдержала удара сатанинских сил,
переломилась и упала вместе с демонами.
Семен вскочил. Колчанов, растопыря руки, двинулся на него, переваливаясь с боку на
бок. Глаза Колчанова горели в темноте жутким красным огнем. Семен наконец-то смог
разглядеть его лицо. Господи боже мой! Это было уже другое лицо, совсем не такое, какое
бывает у людей!
– У-ха-ха! – засмеялся Колчанов так, что задрожала земля, а картофельная ботва
поникла. – Попался, старый пердун!
– А-ха-ха! – услышал Семен сзади и оглянулся. Мишка и Андрюшка надвигались на
него, крутя хвостами.
Причем оторванные руки Жадова летали вокруг его головы самостоятельно.
– Давно не виделись, солдат! – зашипел Мишка.
– Хенде хох! – крикнул Жадов своим рукам.
Руки взлетели вверх и заняли над Андрюхиной головой выжидательную позицию, как
два «мессершмитта», мелко подрагивая и шевеля желтыми пальцами с длинными острыми
ногтями, под которые набилась черная могильная земля.
– Ахтунг! – скомандовал Жадов.
Семен понял, что еще мгновение и ему конец. Он схватил валявшийся на земле мешок
и хлестнул им Колчанова по его дьявольской морде. Колчанов не удержался на ногах, упал
на четвереньки и щелкнул зубами. Семен, как молодой, перепрыгнул через сатаниста и
побежал в деревню.
– Взять его! – услышал он сзади дикий крик Жадова. Семен понял, что Андрюха дал
команду своим летающим рукам, и руки, как самолеты, сорвались с места и летят за
Семеном, оставляя за собой черный клубящийся след адского дыма.
Семен прибавил ходу. Головой он понимал, что от нечисти на этот раз ему не убежать,
но все-таки верил, что Бог не оставит его на растерзание и спасет его бессмертную душу.
Дорога пошла в горку, и бежать пожилому стало совсем тяжело. Семен задыхался. Он
чувствовал спиной, что руки Жадова совсем рядом и вот-вот вцепятся ему в горло. Боковым
зрением он заметил, как руки обходят его с флангов, чтобы получше схватить. Ужас обуял
Семена, и в момент, когда руки начали смыкаться на его шее, невидимая добрая сила сделала
Семену подножку, и он со всей скорости полетел на землю. Руки дьявола, не успев
затормозить, врезались в землю и увязли в ней по локоть.
Семен вскочил, набросил на жадовские руки мешок и побежал дальше. Сзади рычали и
завывали дьяволы. Сильные дьяволы догоняли старого деда.
Семен выскочил на холм и прижался на секунду к тонкой березе, чтобы перевести
дыхание. Силы были на исходе. Из-за тучи выглянула луна, осветила край деревни и маковку
церкви с крестом, церкви, построенной им. Сзади опять зарычали. Семен собрался и
бросился вперед, держа ориентир на церковь.
В деревне завыли все собаки, учуявшие нечистую силу.
Семен бежал по узкой тропинке, и его ноги слышали, как земля содрогается от топота
дьявольских копыт. Дьяволы догоняли его.
Давай, Семен, поднажми! Еще чуть-чуть – и всё! Там они тебя не достанут! Ну же,
ну!
Когда до церкви оставалось несколько метров, ноги подвели, и Семен упал, сильно
ударившись о землю ребрами. Но боли он не почувствовал. Боль от удара – ерунда перед
ужасом вечных мук!
Абатуров пополз вперед, царапая землю скрюченными пальцами. Коленки его тут же
намокли от ночной росы.
– Ху-ху-хыр-р! – услышал он над головой дьявольский хохот.
Всё!
Дед собрал все оставшиеся силы и, как молодой спортсмен, рванулся с земли,
совершил неимоверный прыжок к церкви, на лету распахнул дверь и оказался внутри.
Дверь закрылась за ним сама.
Первым подбежал Колчанов. Он схватился за ручку и взвыл от боли. Его ладонь
задымилась от прикосновения к раскаленному металлу.
Глава четвертая
ЮРИЙ ВСТУПАЕТ В СЛУЧАЙНУЮ СВЯЗЬ
Юра остановил жигуль на шоссе и вышел купить сигарет в придорожном киоске. Небо
было синее и ясное, но в воздухе уже чувствовалась осенняя свежесть.
Эх! Жалко лета!
Это лето Мешалкин провожал с грустью. Он не ездил ни на юг, ни на север и вообще
не был в отпуске, просто он отправил своих в деревню и целых три с лишним месяца был
предоставлен самому себе. Нельзя сказать, что Юра пустился в разгул. Нет, этого сказать
нельзя. Конечно, он встретился с двумя давними подружками и приятно провел с ними
время, не беспокоясь о том, что его ждут дома, что от него будет пахнуть женскими духами и
тому подобное… Но все-таки, это было не главное. Главное было то, что ему наконец-то
удалось побыть одному и, не отвлекаясь ни на что, заниматься своим любимым делом –
вырезанием из дерева. Как же здорово сидеть на балконе и орудовать резцами, когда тебя
никто не дергает за штаны и не кричит, что ты везде соришь стружкой! Как же здорово
знать, что тебя не прервут на самом интересном месте, чтобы сообщить, что рассказала по
телефону какая-нибудь тетя Мотя про какого-нибудь дядю Петю! За это лето Юра успел
вырезать как никогда много. Два ряда кухонных полок (которые он сам, кстати, сделал),
были плотно заставлены вкусно пахнущими фигурками! Сколько же он всего вырезал? Юра
наморщил лоб и начал про себя считать: больше сотни солдатиков российской, французской
и германской армий; композиция «Три медведя ловят Машу»; кинетические игрушки «Куры
клюющие» и «Как медведь с кузнецом долбят молотками по пеньку»; композиция из русской
сказки «Волк ловит хвостом рыбу»; композиция «Лиса и виноград»; три африканские маски;
подсвечник для жены; для детей семью Микки-Маусов (маму, папу, сына и дочку) и много
еще чего другого.
Юра подошел к киоску и протянул в окошко купюру:
– Пачку «Удара по Америке»!
Рука из окошка взяла деньги и положила пачку «Золотой Явы». Рука была тонкая,
белая и красивая. На безымянном пальце поблескивало аккуратное колечко с рубинчиком.
Юре рука понравилась. Он, как художник и творец, понимал толк в красивом, а красивые
руки встречаются не часто. Юра нагнулся и заглянул в окошко, чтобы посмотреть, кто там
сидит.
Чувство прекрасного и на этот раз не подвело его. В киоске сидела красивая девушка
лет двадцати – двадцати пяти. Мешалкину стало приятно, что он угадал лицо по руке. «По
закону гармонии, – почему-то подумал он, – можно восстановить из маленького кусочка
прекрасного большое прекрасное целое. Если бы меня уполномочили реставратором, уж я
бы точно показал, какие у Венеры Милосской были руки… А у Сфинкса лицо…»
– Хороший денек, – сказал он, чтобы оправдать свое заглядывание внутрь. – Далеко
еще до Красного Бубна?
– Ага, – ответила девушка, – километров двадцать…
Юра побарабанил пальцами по прилавку, думая, что бы еще сказать.
– Не страшно вам сидеть здесь одной?.. Вы такая красивая… Вас могут обидеть
шоферы…
– А я не трусиха. У меня вот что есть, – девушка вытащила из-под прилавка пистолет.
– Ого!.. Настоящий?
– Газовый. Но с близкого расстояния можно глаз выбить.
– А что, приходилось уже?
– Нет, но если что – рука не дрогнет. Я в тире тренируюсь.
– Ну и как успехи?
– Из пятидесяти выбиваю сорок пять.
– Ничего себе!.. Как-то не вяжется пистолет с вашими руками…
– Это почему?
– У вас такие руки красивые и женственные.
– Правда?
– Я немного художник и кое-что в красоте понимаю… Я бы очень хотел, если бы это
было возможно, вырезать вашу скульптуру из дерева.
– А вы что, скульптор?
– Минуточку, – Юра поднял руку. – Я бы хотел подарить вам одну мою скульптуру на
память. Малую, так сказать, форму.
Он вернулся к машине, вытащил из бардачка деревянную белку и направился к киоску,
подняв ее перед собой за подставку.
Пока он ходил, девушка вышла из киоска и курила рядом, прислонившись спиной к
стенке. На ней была короткая юбка и едва прикрывавшая живот белая облегающая маечка с
надписью «Love». Ноги и грудь у нее были не хуже рук. Юра почувствовал возбуждение.
– Это вам, – он протянул белку.
– Ой!.. Ну что вы… Мне неудобно…
– Что вы говорите?! Такая красивая девушка, как вы, должна владеть красивыми
вещами… Берите-берите, – Юра сунул белку ей в руки.
– Белка… Шишку грызет! Какая прелесть!
– Строго говоря, она грызет не саму шишку, а орехи, которые в шишке находятся.
– Вы, правда, сами вырезали?
– Не верите?!. Я вырезал ее вот этими самыми руками. И мне вдвойне приятно, что эта
белка попала в хорошие руки…
Девушка подняла белку на уровень глаз и смотрела на нее с восхищением.
– Надо же! Мои подруги умрут от зависти! Настоящий скульптор подарил мне свою
скульптуру! Еще не поверят!
– Вот тут на подставке – мои инициалы. И я вам дам свой рабочий телефон. Можно
позвонить, и я подтвержу, что это я вам подарил… Потому что вы такая прекрасная…
Кстати, мы не познакомились… Вот, видите, здесь написано: Мешалкин Ю. Мешалкин – это
я. А зовут меня Юра.
– Света…
– Вот и познакомились. А нет ли у вас ручки, чтобы записать телефон?
– Пойдемте в киоск, там есть.
Ага, – подумал Мешалкин и сказал:
– Ага.
Они прошли в киоск. Света вырвала листок из журнала учета проданного товара и
протянула Юре вместе с привязанным к журналу карандашом.
Он написал телефон.
– Вот и всё… звоните, когда захотите… – Можно было ехать дальше, но как-то не
хотелось так сразу прерывать этого случайного, но такого приятного знакомства. Юра взял с
витрины банку очаковского джин-тоника и повертел, разглядывая этикетку. – А вы здесь
одна работаете?
– Сутки через двое… Нас всего два продавца… А хозяин один… Айзер…
– Понятно…
– А давайте за знакомство, – неожиданно предложила Света, – выпьем с вами по
баночке джин-тоника!
– Я бы с огромным удовольствием, но я же за рулем…
– Да ерунда, – девушка махнула рукой. – Вам до деревни ехать осталось десять минут, а
милиции здесь практически никакой… Раз – и готово!
– Да? – Мешалкину почему-то очень понравилось последнее замечание Светланы. – Ну,
давайте!
– И жвачка есть. Зажуете – и не пахнет. Юра открыл две банки, они чокнулись.
– За знакомство, – сказала Света.
– И за вас, за прекрасных дам, – Юра запрокинул голову и в его рот потекла
освежающая газированная жидкость.
Пока его голова была запрокинута, Мешалкин обдумывал перспективы задержки в
дороге, встречи с женой, в смысле ее возможных подозрений, но эти мысли были где-то
сзади, а на переднем плане были перспективы легкого флирта и связанные с ним
последствия.
– Хороший напиток, – сказал Юра, прощупывая почву. – Пьется, как лимонад, а
вставляет, как крепкое пиво.
– Как это вставляет?
– Ну… – Юра покраснел, уловив двусмысленность. – Я хотел сказать, балдеешь от него
капитально…
– Может, тогда еще по баночке?..
– А не слишком будет?.. – Мешалкин неуверенно возразил. – Все-таки я за рулем…
– Мы же взрослые люди!
– Ладно, уговорили…
Они выпили еще по банке, и Юра почувствовал себя смелее. И поэтому, когда Светлана
предложила выпить еще, он уже не сомневался. Ему сделалось так хорошо, как бывало не
часто. Юра приобнял Светлану за плечо и стал рассказывать ей об интересной жизни
скульптора, о том, как он работает, какие он задумал новые композиции и о выставке своих
работ во Дворце культуры металлургов. Света слушала, приоткрыв рот. Видно было, что ей
не хватает той культурной жизни, которая кипит в Москве. А еще Мешалкин рассказал, что
он живет в одном подъезде с киноартистом Леонидом Куравлевым и часто встречается с ним
в магазине. Иногда они даже запросто бухают с артистом в гараже.
– Вот так, – говорил Юра, – как мы с тобой. Простецкий мужик! Но не дурак! Голова у
него на плечах! И режиссеры его очень ценят!
Так, слово за слово и жест за жестом, Юра поймал себя на том, что он снял со
Светланы трусики и отступать некуда. Да и не хочется. Тем более что и Светлана была на
подъеме.
Секс в киоске получился захватывающим и каким-то космическим. Таких сексов в
жизни Юры было немного. Секс без неоправданных надежд и разочарований. Таких сексов
бывает немного в жизни каждого человека. Ну, может быть, четыре…
Светлана выглядела еще прекраснее. Она прерывисто дышала.
Они улыбнулись друг другу, говоря глазами то, о чем не хотелось сейчас говорить
словами. Слова не могли этого передать.
Юра гладил Свету по волосам. А она целовала ему грудь.
Вдруг завизжали тормоза и хлопнула дверца.
Светлана резко отстранила Мешалкина, вырываясь из его объятий.
– Прячься за коробками! Хозяин приехал!
Юра полез за коробки, застегивая на ходу штаны.
Глава пятая
ЗЕЛЕНЫЕ ПОМИДОРЫ
Татьяна давно собрала вещи и уже нервничала. Юра всё не ехал и не ехал. Верочка с
совком и ведерком забежала на веранду и крикнула:
– Мама! А где папа?!
– Скоро приедет, – Татьяна отвернулась.
Где его, правда, черти носят? Давно уже должен быть!
Она села у окошка и стала перебирать фасоль, которую вырастила сама. В этот раз ее
увезти домой не получится. Слишком мало в машине места, а нужно уместиться самим, еще
забрать одежду и прочее такое, что могут украсть. А за урожаем уж придется приезжать
специально. И не один раз! Вон, сколько всего выращено! Целая куча! Сколько труда
положено! Сколько она воды перетаскала! Сколько сорняков повыдергала потрескавшимися
от работы руками! Говорила же ему – купи прицеп к машине! Так нет – лень жопу поднять!
Только бы от семьи подальше – на балкон – и стругать свою деревянную дребедень! Кому
это надо?! Понятно, когда мальцы, вроде нашего Игорька, себе пистолетики выстругивают!
А этот-то куда?! Лет уже – слава богу, а всё какой ерундой занимается! За всё время только
два раза и приехал! И тут от него помощи никакой! Походил, походил, три грядки вскопал –
и на рыбалку! Говорит: куда ты столько насажала! А как картошку с огурцами зимой жрать
или как соления банку за банкой открывать – это он не отказывается! Паразит! Это для него
– как с неба упало! А что за этим стоит тяжелый труд его жены – он не вспоминает! Конечно,
я бы тоже лучше сидела и лепила что-нибудь из пластилина и на пианино ставила, если бы у
меня не было такого чувства ответственности перед своей семьей! Конечно, сослал меня на
каторгу и рад! Что я ему – домработница?! Батрачка я ему, что ли?! Другие у всех жены
уважают себя как женщины, в бассейнах плавают, в солярии загорают и делают себе
прически в салонах красоты!.. Ходят на концерты, по ресторанам, ездят отдыхать за
границу… Одна я, как Золушка, пашу на него всю жизнь и радости не вижу.
Таня увидела в окно, что Игорек в кошках, которые нашел в сарае, лезет на
телеграфный столб и уже долез до половины. Таня представила, что будет, когда он
доберется до верхушки и схватится руками за провода высокого напряжения. Она
испугалась, бросила фасоль и побежала к двери, наступая ногами на зеленые помидоры,
разложенные на газетах. Помидоры лопались, в разные стороны летели брызги.
Глава шестая
ВОРОНЫ В РОССИИ НЕ КАРКАЮТ ЗРЯ
Дорога, дорога
Петляет впереди
Налево, направо
Бараночку крути…
Глава седьмая
ЧЕМОДАН НИКИТИНА
Когда приехал Юра, было уже совсем темно. У калитки его встречала Татьяна с
тряпкой в руках. Юра сразу понял, что сейчас начнется. Он заглушил мотор, вздохнул, вылез
из машины и направился к калитке.
Он шел специально медленно, на ходу соображая, какую занять позицию по вопросу
опоздания, чтобы ослабить напряжение. Он перебрал в голове несколько возможных
вариантов, но потом махнул рукой, потому что, в принципе, знал, что Таню убедить словами
невозможно.
Он вытащил пачку «Явы», закурил и подошел к калитке, улыбаясь, что наконец-то
увидел свою жену, по которой сильно соскучился.
Таня размашистым движением закинула тряпку на забор.
– Интересно… Интересно, что это тебя так задержало?.. Что именно для тебя важнее,
чем твоя жена и дети, которые тебя с утра ждут?.. – она подбоченилась.
Юра затянулся.
– Да ладно, чего ты… – виновато улыбнулся он.
– Чего я?!. Чего я?!. Он спрашивает – чего я?!. Я всё лето гну спину, как батрачка!
Таскаю огромные ведра с водой! Делаю заготовки, которые ты будешь жрать всю зиму,
только для того, чтобы прокормить семью, раз уж ты не можешь заработать достаточно
денег, чтобы покупать всё это на рынке! За всё лето ты приехал два раза и то ни хера не
делал, а вместо того, чтобы помогать, ловил дохлых карасей для кошки! Хотя бы сегодня, в
последний день, ты мог меня разгрузить?! Ты мог приехать вовремя, чтобы помочь собраться
и уехать засветло?! Я кручусь, как белка в колесе, укладываю вещи, собираю помидоры, и
еще должна успевать смотреть за твоими детьми, которые все в тебя! Вместо того чтобы
матери помогать, одна колотит весь день по ведру, а у меня и без того голова от всего
раскалывается! А Игорь из-за тебя, из-за того, что ты вовремя не приехал, упал со столба и
мог бы разбиться! Спасибо тебе, дорогой, за твое внимание к нам! К жене своей и к детям!
Проходи теперь поужинай, – Таня раскрыла перед ним калитку. – Проголодался, наверное,
дорогой, пока неизвестно где шлялся? Иди поешь! Всё на столе! Картошечка своя, огурчики
малосольные, помидорчики, зелень, котлеты! – Она схватила тряпку и закинула себе на
плечо. – Давай-давай, проходи, господин Мешалкин!
– Я есть не хочу, – буркнул Юра и прошел в калитку.
– А и почему же ты не хочешь есть?!. – Таня приблизила к нему лицо и высунула
кончик языка. – Может, тебя уже где-то накормили?! А?! Ну, скажи, кто тебя накормил?! Что
молчишь-то?!. Или ты какую-нибудь профуру сводил в ресторан?!. На это у тебя денег
хватит! Не жену же в ресторан водить! А ты знаешь, когда я последний раз в ресторан
ходила, а?!. Ты думаешь, я не хочу в ресторан?!. Ты думаешь, мне больше нравится на
грядках всё лето мудохаться?!. Скотина!
– Да что ты пристала! – не выдержал Юра. Он знал, по опыту, что лучше бы не
возражать, а дать возможность жене выговорить всё до конца, чтобы она быстрее
успокоилась. Но он опять не сдержался. – Да не ходил я ни в какие рестораны! Я по дороге
сломался и машину чинил! Вот и задержался!
– Ага! Машину он чинил! Тебе было недостаточно того времени, пока мы были в
деревне, чтобы как следует отремонтировать машину и забрать нас отсюда, как людей, без
приключений! Нет же, вместо этого ты, небось, пьянствовал в гараже с Куравлевым! Ну-ка,
ну-ка… Да от тебя и сейчас пахнет!.. Ну ты, Мешалкин, докатился – за рулем уже пьешь! Ну,
я не знаю!.. – от возмущения у Татьяны надулись щеки. – Всё! Никуда я с тобой не поеду,
пока не протрезвеешь! И детей не отпущу! Не хватало еще, чтобы ты детей угробил!
Убийца!
Это была последняя капля.
– Да пошла ты!.. – Юра выплюнул бычок, который, как ракета, умчался в темноту. – Я
после твоих сраных выступлений сам никуда не поеду! Меня от твоей тупости трясет!
Видишь тебя три раза за лето, и ты за это короткое время успеваешь вылить на меня всю
помойку, которая накопилась у тебя в твоем! мусорном! баке! – Он постучал себя кулаком по
голове.
– Не хочу я жрать твою картошечку, твою зелень, твои огурчики-помидорчики на
газетах, и видеть тебя не хочу! Я пошел на пруд! Завтра утром поедем!
Юра демонстративно прошел в сарай и хотел взять удочку, но ее на месте не оказалось.
– Где моя удочка?! – крикнул он из глубины сарая.
– Где твоя удочка?! – Татьяна вбежала следом. – А вот где! – Она вытащила удочку из
кучи лопат, сломала об колено и швырнула под ноги Мешалкину. – Вот твоя удочка!
Юра поднял с пола обломки и посмотрел на жену так, что та побледнела и отступила
назад.
– Сука ты!.. И ведьма!.. Ну и черт с тобой! Я всё равно пойду на пруд! – Он отодвинул
Таню в сторону и пошел.
У калитки Юра обернулся:
– А удилище я новое срежу! Чай, не без рук!
– Сволочь! – закричала ему в спину Татьяна. – Ты мне всю жизнь испортил! – И
заплакала.
Юра уходил, не оборачиваясь. А если бы знал, что видит жену в последний раз,
наверное, обернулся бы, чтобы запомнить ее на всю жизнь.
Юра подошел к осине и отломал длинную палку. Привязал леску и вспомнил, что
пошел на рыбалку без наживки. Сплюнул.
В темноте раскапывать червей было не очень-то. Но не возвращаться же?.. Юра
вздохнул, вытащил из внутреннего кармана резец, который всегда носил с собой, и начал им
ковырять землю.
От земли шел какой-то странный неприятный запах, как будто в этой местности
протухло что-то гигантское. Юре это не понравилось. Он отошел подальше и покопал там.
Вони было не меньше. Юра посветил зажигалкой в лунку. В земляной стенке шевелил вялым
концом полудохлый червяк. Юра ухватил его двумя пальцами и выдернул. Чпо-ок! Чтобы
червяк не потерялся, Юра тут же насадил его на крючок и пошел к воде.
Он забросил удочку и сел на полено, которое валялось тут же. И закурил. Выглянула
луна, осветив купол церкви на противоположном берегу пруда и тропинку, ведущую к ней.
Вдруг на том берегу кто-то выскочил на пригорок и с криком бросился вниз, в сторону
церкви. Чего кричали, Юра не разобрал. Три какие-то тени пробежали следом за первой. В
деревне завыли собаки. В церкви хлопнула дверь. А через несколько секунд опять кто-то
дико закричал.
Кому это приспичило среди ночи помолиться?..
Юра к религии относился снисходительно. Он считал, что какие-то Высшие Силы
Разума, наверное, присутствуют, но к церкви они навряд ли имеют отношение. Ну разве ж
может Высший Разум проявлять себя через деревянное здание, в котором толкаются глупые
старухи в черных платках?! Делать Высшему Разуму больше не фига, чем проявлять себя
там! Высший Разум это, скорее всего, инопланетяне, которые транспортируются на большой
скорости в летающих тарелках.
Юра почувствовал, что штаны прилипли к бревну, на котором он сидел. Он резко
привстал, и полено поднялось вместе с ним. Он дернул задницей. Крак – полено отвалилось.
Мешалкин пощупал сзади. Штаны были в смоле и с дыркой.
Таня швырнула тряпку в темноту, вслед мужу, и быстрым шагом вернулась в дом. Села
на табурет и уставилась в стену, где висел выцветший прошлогодний календарь с обезьяной
на унитазе и надписью «Радио России».
Он подонок!.. Я загубила свою жизнь!.. Если бы не дети, я давно бы от него ушла!.. И
всё было бы по-другому!.. Все мужики сволочи!.. В следующий раз я бы знала, за кого
выходить замуж и как себя вести!.. Я бы вышла замуж за какого-нибудь до дика с хорошей
зарплатой и без всяких там художеств в голове. Наподобие Стасика Соловьева! Ну и пусть
он несимпатичный! Зато бы он не выступал, любил бы меня и делал бы всё, что от него
требуется! А к его внешности я бы привыкла как-нибудь! Подумаешь, внешность – ночью
темно! Он и сейчас готов на мне жениться! Во всяком случае, когда мы встречались с ним
в последний раз на квартире у Ирки, он так и сказал: Бросай ты, Танька, своего художника
на букву Хэ и выходи за меня! Я тебя буду на руках носить… А я ему ответила: А как же
дети?.. Нет, я не могу… Так я ему тогда ответила… Вот подрастут дети чуть-чуть,
станут понимать, что с таким мудаком мамке жить невозможно, вот тогда и уйду к
Соловьеву!..
Таня встала и прошла в избу, посмотреть – как там дети. Дети смотрели телевизор. Шел
какой-то американский фильм. Дети с интересом наблюдали, как из шкафа в спальне вылез
мертвец в болячках и напал на парочку, которая занималась сексом.
Татьяна издала вопль. Дети подскочили, подумав, что это кричат на экране.
Таня вырвала вилку из розетки и закричала на детей:
– Что вы смотрите?! Кто вам это разрешил смотреть?! Это смотреть нельзя! Это
гадость! Гадость! И в кого вы такие уроды?! Ну-ка быстро мыть ноги и спать!
Когда дети ушли на веранду мыть ноги, Таня подумала: Если Мешалкина кто сейчас у
пруда увидит, подумают: Ну и сволочь у него жена! Муж приехал, а она его с дороги не
накормила, и он пошел, как дурак, рыбу ловить! Как будто у него дома-семьи нету!..
Скажут, что я плохая хозяйка, и у меня будут неприятности… В деревне всё сразу
становится известно… А мне тут еще жить да жить… Знает этот гад, как похуже
сделать, чтобы я за ним побежала! Всё так повернет, что все равно я в говне, а он весь в
белом! Паразит! Вот выйду за Стасика, всё будет по-другому!.. Ну что… надо идти за
этим говноловом!.. Таня уложила детей, взяла фонарик и отправилась в темноту.
Фонарик выхватывал из темноты маленькое круглое пятно желтого света. Ночи в это
время года были особенно темными. Но если бы луна не скрылась за облаками, было бы,
конечно, не так темно и можно было бы обойтись без фонарика.
Фонарик замигал и стал судорожно гаснуть. Батарейки садились.
Говорила же этому уроду: Привези нам батарейки! Привези нам батарейки!.. Привези
нам батарейки!.. Куда там! Куда там! Разве он о семье думает! У него в голове более
возвышенные мысли – как с Куравлевым нажраться и показывать ему свои деревянные
сувениры! Куравлев тоже хорош! Куравлев тоже хорош! Вместо того чтобы Мешалкина
осадить и сказать: Брось ты это занятие! Или уж, на худой конец, иди кружок веди за
деньги в клуб… А он: Какой ты, Юра, молодец, талант, художник! Беги за бутылкой…
Тьфу! Художник! Тьфу! Художник! Художник! Лучше бы паркет дома положил, раз он так
дерево любит! Вырежет какую-нибудь фигню и сует под нос – По-ню-хай-как-пах-нет!
Тьфу!
Фонарик моргнул в последний раз и потух окончательно. Стало совершенно темно.
Таня остановилась и потрясла его, но это не помогло.
Вот сейчас упаду в темноте в яму и ногу сломаю! Сломаю ногу! Вот и всё! Всё из-за
этого придурка! Говорила же мне мама: Не выходи ты, Танька, за него, ничего хорошего у
тебя с ним не получится! У него одна дурь в голове! А я не послушала, дура! Дура! Теперь
мучаюсь! Мучаюсь теперь! Мучаюсь!
Она осторожно пошла вперед. Идти было страшновато. К страху упасть и покалечиться
примешивалось еще что-то. Что-то пугало Татьяну в этой темноте. То ли крики ночных птиц,
то ли огоньки светлячков на кустах, то ли первобытный страх человека перед темнотой.
Нога провалилась в пустоту, Таня пролетела вперед и ударилась о землю. К счастью, не
сильно. Она поднялась. Коленка немного болела.
Вот так-то! Спасибо тебе, Мешалкин! Спасибо! Дождался ты наконец! Дождался!
Да! А в следующий раз я голову сверну, как ты этого давно добиваешься! Ты уже давно
хочешь свести в могилу мать своих детей! Давно уже хочешь! Да! Давно!
Таня выбралась из неглубокой ямы и пошла дальше, имея твердое намерение свернуть
шею, назло мужу.
Вдруг она уловила впереди какое-то движение. Таня остановилась.
Наверное, это Мешалкин…
— Юра, ты?! – крикнула она.
– Нет, – ответил незнакомый голос, – мы не Юра.
Из темноты появились две фигуры и остановились перед Таней.
Выглянула луна и осветила незнакомцев. Таня обомлела. Перед ней стояли два солдата,
как из кино про войну. Они были в плащ-палатках, в пилотках с красными звездами, на
груди у них висели автоматы с круглыми магазинами. Такие автоматы Таня видела только в
кино!
– Здравствуй, хозяйка, – сказал один.
А второй спросил:
– Нет ли, хозяйка, у вас в деревне фрицев?
Таня попятилась. Пять минут назад она вышла из совершенно обычного дома с
электрическим освещением, где работал телевизор и висела обезьяна на унитазе. Она сделала
несколько шагов в темноту и оказалась в месте, где творится что-то немыслимое и
несуразное.
– Хозяйка, ты что – немая? – переспросил первый.
– Или глухая? – добавил второй. – Фрицы, спрашиваем, есть в деревне?
– Ка-ка-ка… какие фрицы?..
– Вот-вот-вот… вот с такими рогами! – передразнил первый и приставил к голове два
пальца.
– Ты что, издеваешься над нами? Может, ты фрицам служишь?
– Ка-ка-ка… каким фрицам?.. Ребята, вы что, кино здесь снимаете про войну?
– Ага! Я артист Крючков! – ответил солдат потолще.
– А я артист Ильинский! – ответил солдат в очках. – Ты что, баба, совсем рехнулась?!
Какое кино?! Мы тебя русским языком спрашиваем – немцы в деревне есть?!
Таня совсем растерялась. Она вдруг вспомнила, что читала в каком-то фантастическом
рассказе, который ей подсунул Мешалкин, как главный герой пошел по городу, шел, шел,
провалился в яму времени и очутился на сто лет назад. Быть может, с ней случилось то же
самое?!. Какой ужас! Какой ужас! Но этого не может же быть! Не может быть! Это же был
всего лишь фантастический рассказ! Фантастический! В жизни такого не бывает!..
– Немцы?.. Так год-то сейчас какой?..
– Какой-какой! Суровый военный год! Красная Армия теснит фашистские полчища!
– А ты, конечно, этого всего не знаешь? Ты что, дура?! Или психическая?!
– Как же фашистские полчища?!. Я же после войны родилась!
– Что ж с того! И мы – после войны.
– Это всегда так. Война пройдет, детей нарожают, а на следующей войне их убьют. А
после новые опять родятся. И так далее…
– Сейчас 1999 год, – сказала Таня глухим голосом.
– Знаешь что, – процедил сквозь зубы солдат в очках, – ты нам, подруга, голову не
морочь! Видали мы таких до хрена!.. Ну, а коли ты, того-сего, очки тут втираешь, то чего-то,
значит, хочешь скрыть! А раз так, то ты, скорее всего, за фашистов! И мы сейчас с тобой
разберемся на месте!
Таня никогда бы не поверила, что ее обвинят в пособничестве фашистам, да еще в
такой темноте. Головой она, конечно, понимала, что всё что происходит – абсурд. Но
глазами своими она видела бойцов, а ушами слышала их суровые речи.
– Я фашистка?! – крикнула она. – Да у меня дед на войне погиб!
– Дед за баб не ответчик!
– У тебя дед погиб, а Андрюха обе руки на войне потерял! Мог бы со спокойной
совестью демобилизоваться и на вокзалах окурки собирать, а он не покинул поле боя! Теперь
ногами воюет!
Тот, что в очках, подпрыгнул неожиданно высоко и ударил ногой по столбу с
проводами. Столб переломился и рухнул. Провода натянулись и лопнули. Ночную темноту
прорезали зигзагообразные разряды электричества.
Татьяну охватил ужас. Творилось что-то невероятное. И появление солдат времен
войны, и их разговор, и то, как они ногами ломают столбы, – всё это не лезло ни в какие
ворота.
Женская интуиция говорила, что живой ей отсюда не уйти. Ноги подкашивались. На
лбу выступил холодный пот. Руки дрожали. Кожа покрылась мурашками.
– Товарищи бойцы, отпустите меня, – заскулила Татьяна. – У меня дети!.. Игорек и
Верочка!..
– Вот и хорошо, – сказал очкарик спокойно. – Мы тебя сейчас убьем, а твоих детей
воспитает Родина, как своих верных сыновей и дочерей, а не как пособников фашистов! – Он
страшно засмеялся. – Ты же мать, ты же хочешь, чтобы твои дети выросли настоящими
людьми, а не мразью, как ты?!
– Конечно, хочет! – поддакнул второй. – Думаешь, Андрюха, легко мразью жить?
Мучается, небось, она с утра до вечера. Света белого не видит.
– Скажи нам спасибо, фашистская подметка, что мы твои мучения теперь прекратим.
– Как ты хочешь умереть? Чтобы я тебя из автомата застрелил или чтобы тебя Андрюха
ногами забил?
Таня зарыдала.
– Не хочу-у-у!
Почему я стою на месте?! На месте?!. — пронеслось у нее в голове. – Почему я не
зову на помощь и не бегу отсюда подальше?..
Но ни язык, ни ноги, ни руки не слушались ее. Желудок скрутило, Татьяна
почувствовала, что ее сейчас вырвет. К дикому ужасу добавились физическая немощь и
чувство стыда за то, что ее сейчас стошнит при посторонних.
Чего я думаю?! Чего я думаю?! Меня сейчас убьют, а мне чего-то стыдно?! Чего мне
стыдиться?! Чего?! Меня же убивают! Убивают! А я их стыжусь!
Татьяну вырвало. Она согнулась пополам. Голова кружилась. Перед глазами
расходились радужные круги.
– Что, – очкарик наклонил к ней голову и заглянул в лицо, – наблевала? Наблевала,
гадина? Фу-у! Ай-яй-яй! Как не стыдно?! Что, не получается орать-то?! Только блевать
получается?! Не получается ногами-то бегать?!. От нас, сука, не удерешь! – Он снова
засмеялся. – Потому что мы тебя насквозь видим!
Таня заглянула в его глаза и почувствовала, как тонет в какой-то черной вязкой
трясине. Она испугалась еще больше и хотела отвернуться, но не могла.
– Капут тебе, Танечка! – сказал очкарик.
Откуда они знают мое имя?.. – последнее, что успела подумать Таня перед тем, как
увидела открытый рот с огромными волчьими клыками. Очкарик взвыл и впился зубами в ее
горло. Таня дернулась и почувствовала, как с другой стороны в шею вонзились зубы второго
бойца.
Вся деревня содрогнулась от звериного воя.
Глава восьмая
СТЫД
Мишка ехал к бабке Вере и испытывал те же чувства, что тогда, после свадьбы.
Он не доехал до бабки сто метров. Заглох трактор. Мишка спрыгнул на землю и сразу
услышал стук молотка. Он обошел трактор спереди, зашел за угол и увидел сына бабки Веры
с забинтованной головой, который уже чинил забор. Сын не приезжал к матери уже черт
знает сколько времени! И надо же ему было именно сегодня припереться!
Мишка вздохнул. Намечалось мордобитие.
Он вернулся к трактору, вытащил из-под сидения разводной ключ и положил в
широкий карман спецовки.
Так всегда. Едешь с открытой душой, а приезжаешь – бац тебе по яйцам!..
Коновалов вразвалочку пошел к дому.
– А еще, – донесся до него слабый голос бабки Веры, – когда я в луже лежала, он в
мене, аспид, камнем кинул! – Бабка заскулила: – Еле живая я, Витек, осталасяа-а-а!..
– Ничего, маманя! – Витя перебросил сигарету из одного угла рта в другой и вытер нос
тыльной стороной ладони. – Я ему ноги вырву и руки! Чтобы камнями не кидался в старых
людей! И меня поймут.
– Одна ты у меня надёжа, Витек, и осталась… Только редко приезжаешь… Некому
больную старуху защитить…
– Сама же знаешь, маманя, какая теперь жизнь сложная… С работы хрен, маманя,
отпускают… Я хотел, хотел ехать, да никак собраться не мог… А тут мне знак сверху… –
Пачкин показал пальцем в небо. – Сижу в тубзике, как вдруг мне кто-то тресь по заднице!
Оборачиваюсь – дыра в стене. Тут-то я и понял – пора маманю навестить! Старенькая она
уже… А ты обижаешься, как маленькая. Зря ты обижаешься!
– Да я, Витек, не обижаюсь… А просто старая я… И одна тута, как ворона… Видишь,
каково мне одной живется… Кто хочешь меня обидит и справедливости никакой не
доищешься, – бабка зарыдала.
– Ничего, маманя, – Витек стукнул молотком по гвоздю. – Я ж тебе сказал, что я
Мишку изуродую теперь… Сказал – сделал… Я его, маманя, к этому забору за руки, за ноги
приколочу и гвоздями утыкаю, как этого… святого Севастьяна.
– Это кто же? – бабка перестала плакать. – Я такого святого не знаю.
– Это американский. Я в музее, куда работать устроился, видел картину. Стоит у столба
весь утыканный гвоздями, как еж… Он у меня еще на коленях будет ползать и землю жрать,
Иуда!
Мишка постоял за кустами, потом вышел, подошел к Витьку сзади и молча стукнул его
по забинтованному затылку гаечным ключом. Витек повалился набок и замер. Мишка
развернулся и пошел прочь.
Бабка Вера открыла рот.
В этот день Мишка крепко напился из-за переживаний.
Глава девятая
РЫБАЛКА ЗАКОНЧИЛАСЬ КОНЧИНОЙ ЖЕНЫ
Мешалкин шел домой. Луна скрылась за тучами, стало совсем ничего не видно. Он
хотел достать зажигалку, но в кармане ее не оказалось. Видимо, она выпала, когда он
сражался с рыбой. Идти приходилось очень медленно и осторожно.
Ничего, — думал Юра, – зато в такой темноте никто из деревенских рыбу не
найдет… Как бы мне самому ее не потерять!.. Возьму из дома фонарик… Откуда же в
этом пруду взялась такая рыба?.. Мистика!.. Лохнесс в Тамбовской области!.. Я в газете
читал, как один дядя поймал в пруду гигантскую щуку, а на плавнике у нее кольцо
петровских времен… Вот и это, возможно, рыба-старожил… Это что касается ее
возраста… А что касается ее породы?.. Никогда я не видел таких рыб в прудах и реках
России, хотя я рыбак со стажем… И у Сабанеева я про такую не читал. Сабанеев про рыб
России знал всё… Скорее всего, это рыба-мутант. Тут недалеко находится военный
аэродром. Наверняка военные сливают в землю какие-нибудь вредные вещества. Вот тебе и
пожалуйста – появляются в прудах рыбы-мутанты!.. Безобразие!.. Может быть, я
предъявлю эту рыбу общественности, и мы тогда отстоим природу… Я природу люблю…
Наверное, поэтому меня тянет к дереву… Хорошо пахнет стружка… В каждом полене я
вижу скрывающиеся в нем малые формы…
В этот момент Юра наступил ногой на что-то живое. Это что-то вывернулось у него из-
под ноги и нанесло удары ниже пояса и в лицо. Юра охнул, согнулся и схватился руками за
низ живота.
– Ой!.. За что?! – выдавил он.
– Простите, – услышал он женский голос. – Я спала и думала, что на меня напал
маньяк.
– А вы кто?
– Я?.. Я туристка. Решила провести выходные вместе с природой.
Несмотря на боль, Мешалкин почувствовал к собеседнице расположение. И голос был
приятный. Жалко, что так темно.
– Я тоже люблю природу, – признался он, не отрывая рук от мошонки. – Извините, что
я на вас наступил. Ни фига не видно.
– Это вы меня извините… Я вас ни за что ни про что ударила…
– Ничего страшного… Мне ни капельки не больно…
– А что вы здесь делаете? Гуляете?..
– Нет… Я был на рыбалке…
– Вы любите ловить рыбу? – спросила Ирина (а это была она), вспоминая как она в
Америке ловила с яхты тунца.
– Да… Люблю… Вы знаете, я сейчас поймал такую невероятную рыбу! Если вы
любите природу, вы должны обязательно на нее посмотреть! Она такая огромная, что я
оставил ее на берегу и пошел за тележкой. Как жаль, что нет фотоаппарата, чтобы с ней
сфотографироваться, пока она еще не испортилась!
– У меня, к счастью, – сказала из темноты разведчица, – есть хороший фотоаппарат. –
(Еще бы у нее не было! У нее было целых два фотоаппарата. Один обыкновенный и другой –
в пуговице штормовки!) – Когда я выезжаю на природу, я всегда беру его с собой, чтобы
фотографировать интересные места.
– Какая удача! – Юра не поверил своим ушам, у него бешено заколотилось сердце. В
его голове замелькали возможные фотосюжеты:
Вот он стоит и держит рыбу за жабры.
Вот он лежит, подперев голову рукой, а перед ним лежит рыба, раскрывшая зубастый
рот.
Вот он поставил ногу на рыбу, как победитель. Вот он стоит, как на первом кадре, но с
линейкой, чтобы показать размеры.
– Пойдемте быстрее туда, к берегу! Вы увидите чудо природы и сфотографируетесь с
ним!
– Пойдемте, – согласилась девушка. – Только я рюкзак соберу. – Она скатала спальный
мешок.
– Кстати, у вас случайно нет линейки? – спросил Юра. Девушка остановилась.
– Чего?
– Линейки у вас нет?
– Зачем она вам?
– Хочу рыбу измерить.
– Нет, – ответила Ира. Хотя линейка у нее, конечно же, была. В ее кармане лежала
замаскированная под швейцарский армейский складной нож, специально разработанная в
ЦРУ штука, в которой чего только не было. В том числе и раздвижная шестиметровая
линейка. Но использовать ее для измерения какой-то рыбы, пойманной сумасшедшим
русским рыболовом, Ирине как-то не хотелось. Это не входило в ее планы.
– Жаль. Мы могли бы сфотографироваться с рыбой на фоне линейки, чтобы сразу было
видно, какой она длины.
– Я готова, – Ирина закинула на плечо рюкзак.
– Пойдемте тогда… Только осторожно наступайте, чтобы куда-нибудь не
провалиться… Очень темно…
– Вижу…
– А я ничего не вижу… А давайте, – предложил Юра, – вы вспышкой от фотоаппарата
будете освещать нам дорогу. – Он был сейчас на подъеме, и хорошие идеи сами собой
приходили в голову.
– Вообще-то, у меня фонарик есть, – ответила девушка немного обиженно. – Странно…
Вот вы отправились ночью на рыбалку и не подготовились совсем… Этого у вас нет…
другого…
– У меня и удочки не было… Вернее, была, но ее жена сломала… А я назло ей ушел на
рыбалку и сделал себе новую удочку из ветки!.. И поймал вот такую рыбу! Сейчас увидите –
обалдеете!
– А на что ловили? – Ирина рылась в рюкзаке. – Ага, вот он!..
– На червяка. Я выкопал себе червяка при свете зажигалки!
– Какой вы, оказывается… Трудности вас не останавливают… Что-то фонарик не
загорается…
– А вы потрясите… Да, трудностей я не боюсь… Трудности мобилизуют человека,
заставляют его собраться в клубок и действовать находчиво. В Евангелии сказано, что легче
верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное. Это
потому, что у богатого всё хорошо и он ленится, чтобы попасть в Царство Небесное. А тот, у
кого ничего нет… ни фонарика, ни удочки, ни червяка… как-нибудь извернется и Царствия
Небесного достигнет… Есть масса русских сказок на эту тему… Например, «Мужик и
Медведь»…
– А при чем здесь рыба? – спросила Ира.
– Рыба?.. Рыба – это символ раннего христианства.
– Понятно… А почему это такой символ?
– Не знаю… У символов, как правило, смысла нет… Символ и всё… – Юра
принюхался. – Не пойму… Чем это так воняет?.. И откуда только берется такой запах?..
– Да, – согласилась разведчица, – меня тоже преследует какой-то неприятный запах…
Нет ли тут поблизости каких-нибудь отстойников?..
– Фиг знает! Я не знаю, что такое отстойники, но раньше здесь так не воняло… Может,
и есть чего-то, раз рыбы такие попадаются… Ходишь, извините, как будто на дерьмо
наступил…
Ира тряхнула рукой, и фонарик наконец-то зажегся. Она увидела приятное лицо с
большими залысинами. Мужчина не вызывал антипатии. Он зажмурился и сказал:
– Ничего себе! Какой у вас яркий фонарик!.. Кстати, мы вот с вами разговариваем-
разговариваем уже столько, а до сих пор не познакомились. Меня зовут Юра… Мешалкин.
– А меня Ира.
– Очень приятно, Ира. Только я вас совершенно не вижу. Как-то получается, что вроде
бы мы познакомились, а вроде и нет. Вы не могли бы осветить свое лицо на минутку.
– Пожалуйста.
Ира посветила себе снизу в лицо.
Юра увидел очень симпатичную молодую женщину, выглядевшую точ-в-точ, как ему в
мечтах не раз представлялась подруга художника. Сердце заколотилось. Возможно, его
наконец настигла любовь с первого взгляда.
– Спасибо, – сказал он.
– Пойдемте. Что вы, в самом деле, застыли?
– А? – Мешалкин вздрогнул, приходя в себя. – Извините… Давайте мне фонарь, я буду
показывать дорогу…
Они зашагали к пруду. Впереди шел Мешалкин с фонариком.
– Далеко еще? – спросила Ира.
– Уже рядом… Вот она! – закричал он, направляя луч света на холмик из травы.
– Где?
– Здесь! Я ее замаскировал, чтобы не украли деревенские. А то знаете, какие тут люди
живут! Всё воруют… Вот…
Мешалкин вскочил.
– Дети?!. Как вы здесь оказались?!. Почему вы не спите?!.
– Мы боимся, – Верочка захныкала. – Нам приснился сон, что ты обижаешь ма-аму…
Юру бросило в жар.
Ничего себе картина! У пруда на поляне лежит мертвая жена, а рядом стоят дети,
которым, если и удастся что-то объяснить, они все равно останутся психическими
инвалидами на всю жизнь. Если бы он только знал, что сюда идут дети, он закидал бы
временно жену ветками, как рыбу, а потом бы что-нибудь придумал…
Мешалкин растерялся. Хорошо, что он, Мешалкин, стоит так, что жену, практически,
за ним не видно.
– Не плачь, мама обязательно найдется, – Игорек дернул сестренку за руку. – Папа, где
мама?
– Мама?.. – Мешалкин подумал, что он должен попытаться увести детей отсюда. – А
разве она не дома?.. Где же она тогда, интересно?.. Пойдемте ее поищем вместе… Мама,
ау! – крикнул он фальшивым голосом. – Мама, ау! Где ты?!
Над деревьями разнеслось эхо.
Он сделал шаг вперед и взял детей за руки. Их руки были неестественно холодны.
– Вы совсем замерзли, – сказал Мешалкин. – Вам нужно домой скорее… А то
простудитесь…
– Нет! – Верочка топнула ножкой. – Я без мамы домой не пойду!.. Где наша мама?!. –
Она опять заплакала. – Папа, где наша мама?!.
– Так вот же она лежит! – крикнул Игорек, показывая пальцем.
Дети вырвались из рук остолбеневшего Юры и побежали к матери.
– Мамочка, мамочка! Что ты тут лежишь?! Вставай, попку простудишь! – Верочка
обхватила маму за шею. – Мамочка, ты совсем холодная уже! Вставай, пойдем домой!
Игорь потянул маму за руку.
– Вставай, мама, пожалуйста!
Рука Татьяны выскользнула из его рук и шлепнулась на землю, как большой хвост
мертвой рыбы.
– Мама! Мама! Что с тобой?!. – Игорек присел на корточки. – Тебя папка обидел, да?! –
Последнюю фразу он почти прокричал, и на глазах у него выступили слезы. – Мама, что же
ты молчишь?!. – Он снова схватил ее за руку и сильно потряс.
Но рука и на этот раз безжизненно упала на землю. Верочка зарыдала так громко, что
Мешалкин почувствовал, как у него разрывается сердце.
– Я знаю, почему мама не встает!.. Ее папка убил!.. Папка, зачем ты маму убил?!. Папка
плохой!.. – Верочка повалилась на спину и принялась кататься по земле.
Игорек схватил Татьяну за платье и стал отчаянно дергать:
– Мама, мама, вставай! Вставай, мама!.. Я больше никогда не буду со столба падать!..
Мама, вставай!.. Я больше не буду воровать конфеты!.. Вставай, мама!.. Вставай же…
Мешалкину хотелось провалиться сквозь землю. Наверное, он отдал бы полжизни,
чтобы дети перестали рыдать. Он отдал бы полжизни, чтобы его жена, которая была для него
совершенно чужим человеком, ожила…
И случилось ЧУДО!
Тело Татьяны дернулось, она вытянула руки вперед и села.
От неожиданности Мешалкин подпрыгнул.
Значит, самое ужасное позади! К черту всю эту ругань! Ничего страшного! Завтра
они помирятся и уедут в Москву! Зато все живы и здоровы! Всё позади… А впереди
Москва…
Э, нет!
Татьяна, сидя с вытянутыми вперед руками, повернулась всем туловищем к
Мешалкину и произнесла каким-то скрежещущим голосом:
– Дети, это ваш папа меня обидел! О, как он меня обидел, нехороший, гадкий папа!
Паршивый Урфин Джюс!
В моменты сильного раздражения Татьяна обзывала Мешалкина Урфином Джюсом из-
за его увлечения деревянными фигурками. Юра почему-то страшно бесился. И Татьяна,
чувствуя это, использовала кличку, как козырную карту. Несколько раз Юра не выдерживал.
А один раз, по совету друга Гоши Карпова, он наполнил ванну водой, схватил жену за
волосы, макнул в воду, подержал там с минуту, а когда вытащил, намекнул, что в
следующий раз, если она будет обзываться, он вытаскивать ее не станет. Татьяна тогда так
перепугалась, что больше Мешалкина Урфином Джюсом не называла.
И вот опять! Радость неожиданного воскресения жены начала уступать место
раздражению, за которым (Мешалкин это чувствовал) пряталась глухая ярость.
Что за жизнь! Не успела жена воскреснуть, как ее опять понесло! Не успел я
подумать, что всё в порядке, как эта стерва всё опять испортила! И зачем только я на ней
женился!.. Юру всё время мучил этот вечный вопрос. Но он, как человек мыслящий, всякий
раз находил на него достойный ответ у великих мыслителей. Я женился, потому что «в
трудностях рождается опыт. А из опы та вырастает истина»(Эйнштейн). «Если сухое
дерево терпеливо поливать, то оно, быть может, зазеленеет» (Тарковский). А еще
Мешалкин часто вспоминал слова Сократа, который говорил, что если попадется хорошая
жена, то будешь царем, а если плохая – будешь философом. Юре, как человеку творческому,
импонировала мысль, что он философ. Философ, считал Мешалкин, лучше, чем царь.
Потому что великие мыслители не очень-то уважали царей. Тот же Сократ, Конфуций,
кажется… и другие тоже. А Диоген, так тот вообще сказал царю «подвинься»…
Ладно, я не стану ей ничего пока говорить… Все же она пережила болевой шок и,
возможно, себя не очень контролирует… Пусть пока обзывается, я потерплю…
Хотя терпеть было трудно.
– Подонок! – закричала Татьяна прямо при детях. – Ваш папа – подонок! Пока мы
ждали его дома, он встречался здесь с грязной, заразной гадиной! Да! Ваш папа нас
променял на проститутку! – Татьяна всем корпусом повернулась к дереву и указала за него
рукой. – Вон она прячется! Посмотрите, дети, на эту вонючую сучку!
Дети зарыдали.
– Па-а-апа! Па-а-апа! – Верочка терла кулаками глаза. – Зачем ты променял нас на
проститу-утку!
– Па-а-апа! Па-а-апа! – Игорек вытер рукавом под носом. – Зачем ты встречаешься с
вонючими су-учками!
– И кроме того, дети, – Татьяна опять развернулась всем корпусом (как-то
неестественно она поворачивалась), – ваш папа, сволочь такая, со своей проституткой
задумали убить вашу маму!
– Па-а-апа! Па-а-апа! – Верочка зарыдала громче. – Зачем ты со своей проституткой
хотел убить нашу ма-аму?!
– Па-а-апа! Па-а-апа! – Игорек тоже повысил голос. – Зачем ты такая сво-олочь?!
– Дети, хотите ли вы, чтобы у вас был папа убийца?!
– Нет, не хотим! – Верочка убрала от глаза один кулачок и посмотрела на Мешалкина
так, что ему показалось, что на него смотрит не собственная дочь, а собственная смерть.
– Вы хотите, дети, чтобы у нас был хороший папа?
– Да, хотим, – Игорек перестал вытирать под носом. – Хотим хорошего папу!
– Хотим хорошего папу!
– Хотим хорошего папу!
– Хотим хорошего папу!
Запричитали дети на разные голоса. Причитания становились всё громче и
превратились наконец в дикий ор.
Лицо Мешалкина исказила гримаса боли. Барабанные перепонки буквально лопались.
Дети ревели, как два реактивных самолета. Юра зажал ладонями уши. Но это не
подействовало. Он продолжал всё слышать точно так же.
– Мы все хотим хорошего папу! – произнесла Татьяна. – Поэтому давайте, дети, этого
плохого папу убьем!
– Убьем! Убьем плохого папу! – словно эхо откликнулись дети.
– И его проститутку тоже убьем вместе с ним!
– Убьем! Убьем проститутку!
Татьяна, как монстр из фильма ужасов, поднялась на ноги и с руками, вытянутыми
вперед, двинулась, переваливаясь с боку на бок, на Мешалкина.
А дети, глядя на маму, тоже выставили вперед руки и, переваливаясь, как она,
двинулись к дереву, за которым пряталась Ирина.
Мешалкин совсем растерялся. Вокруг творилось что-то абсолютно нереальное. Он
опять подумал, что видит сон. Не может же нормальный современный человек верить, что
такие вещи происходят на самом деле. Конечно, он, как человек культурный, увлекался
мистикой и готическими романами, но относил это к разряду искусства, а не жизни.
У Татьяны вспыхнули глаза, и длинные зеленые лучи прорезали темноту тамбовской
ночи.
– Я убью тебя, Мешалкин! – заревела она голосом ведьмы. – Ш-ш-ш!
– Мы убьем тебя, проститутка! – заревели в один голос дети. У них тоже вспыхнули
глаза.
Татьяна присела и развела в стороны руки с растопыренными пальцами. Щелк! – и из
кончиков пальцев вылезли страшные, уродливые, железные когти. Татьяна пошевелила
пальцами. Когти стучали друг о друга и позвякивали.
Крюгер! — услышал Мешалкин у себя в голове. – Я точно сплю! В жизни такого не
бывает! Мы же не в семнадцатом веке, когда верили в призраков! В жизни и так хватает
всякой мерзости… Я безусловно сплю и мне снится моя жена, потому что, когда я не сплю,
моя жена почти такая же. Я сплю сейчас в Москве и подсознательно помню, что завтра
мне нужно ехать забирать из деревни семью. И моя сущность, глубоко упрятанная во время
бодрствования внутри, во сне всплыла на поверхность, чтобы показать, что я вовсе не хочу
забирать никого из деревни, что мне и так хорошо. И еще сущность хочет показать, что
моя жена – сука. Опасная сука, я бы сказал… Спасибо, конечно, моему подсознанию, но уже
достаточно. Я всё понял! Я и так знаю! Хватит!.. Пора просыпаться!.. Пора вставать!..
Ку-ка-ре-ку!.. Ну же!.. Ну…
Мешалкин часто заморгал. Потом ударил себя по щеке ладонью.
Татьяна приближалась. Она, приседая и подпрыгивая, двигалась на Юру. Еще она
шипела и подвывала.
Мешалкин сделал шаг назад и больно ущипнул себя за ногу.
Сон не проходил.
Ну же… ну… Просыпайся, дурак… Она уже близко…
Ему, хоть он и понимал, что это сон, стало так страшно, что волосы у него на голове
встали торчком.
Хоть это и сон, а всё как по-настоящему!
— Сгинь, нечистая… – крикнул он первое, что вспомнил.
Татьяна подпрыгнула и засмеялась зловещим издевательским смехом…
В жизни она никогда так не смеялась. У нее вообще отсутствовало чувство юмора. Это
очень сильно раздражало Мешалкина, потому что он считал, что творческому человеку без
чувства юмора жить нельзя. Это уже не человек, а бревно или робот… Однажды они должны
были пойти в Театр Эстрады слушать Михаила Жванецкого. Мешалкин с большим трудом
сумел достать через Куравлева два билета. Он прибежал домой и с порога радостно сообщил
Татьяне, что сегодня вечером они идут… Угадай на кого?!. Ну на кого?.. Ну угадай с трех
раз?!. Делать мне нечего!.. Если бы ты знала на кого мы пойдем, ты бы так не говорила! У
тебя бы язык не повернулся бы!.. А ты бы только и рад был, чтобы у меня язык не
поворачивался!.. Мешалкин в сердцах хотел подтвердить это ее высказывание, но
сдержался, чтобы не испортить ТАКОЙ вечер. Всё нормально. Ты не знаешь, куда мы идем, а
как узнаешь, сразу обрадуешься!.. По-твоему, я такая дура, что вообще никогда ничего не
знаю! Конечно! Это ты у нас такой умный! Всё знаешь! Умник! А я у тебя только для того,
чтобы обслуживать тебя и твоих бешеных детей!.. Да помолчи ты в конце концов! Дай
сказать!.. Вот-вот! Вечно ты мне рот затыкаешь! Я вот твои речи должна с утра до
вечера слушать! Думаешь, мне очень интересно каждый день слушать, как ты палки
стругаешь?!. Да погоди ты! Я знаю, что ты мое творчество не уважаешь. Я понимаю,
откуда в тебе эта нетонкость натуры, но дай же мне сказать… Что?! – перебила
Татьяна. – Ты моих маму-папу не трогай! Ты их мизинца не стоишь!.. Чьего мизинца?
Маминого или папиного?.. – Мешалкин начинал заводиться. – Или общего их мизинца?!. Не
цепляйся к словам!.. Да послушай лучше, куда мы идем!.. С тобой вообще никуда ходить
неинтересно! У тебя все друзья придурки!.. Сама ты дура! — Мешалкин не терпел, когда
жена обижала его друзей. – Если у тебя в башке ничего нету, лучше помолчи! Лучше
послушай, куда мы идем!.. Да я тебя уже затрахалсь слушать! Иди куда хочешь сам!
Только без меня!.. Татьяна закусила зубами рукав, убежала в комнату и хлопнула дверью.
Юра понял, что в очередной раз, вместо праздника, он получил оскорбительный выговор. Он
так старался, с таким трудом достал билеты на Жванецкого, так радовался, и вот теперь –
НАТЕ! Но билеты лежали в кармане и не давали ему покоя. Он решил попытаться все-таки
помириться с женой, хотя внутри у него всё кипело. Юра постоял немного в коридоре,
сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом подошел к двери в комнату, собрал
волю в кулак и открыл дверь. Татьяна лежала на диване лицом вниз и противно
всхлипывала… Ну ладно, я тебе скажу на кого мы идем. На самом деле мы идем на
Жванецкого!.. Татьяна подняла голову и из-под руки посмотрела на Юру. Лицо у нее было
всё красное, но плакать она перестала. Юра переступил с ноги на ногу. Ну давай, чего ты,
собирайся… а то мы уже опаздываем… И тут раздался крик: Куда ты, сволочь, прошел в
ботинках! Я весь день полы мою, а ты ходишь в ботинках! Что я тебе – уборщица?!. Дура
ты, а не уборщица! Тупица! Мешалкин хлопнул дверью, прошел по коридору и хлопнул еще
и входной дверью. Сначала он хотел пойти в гараж и там напиться. Но потом подумал, что
это путь некультурного человека. К тому же в кармане лежали билеты на Жванецкого, а ему
так хотелось пойти на концерт. И он пошел. Возле Театра Эстрады толпился народ на
лишний билетик. Юра выбрал из толпы девушку посимпатичнее и предложил билетик ей.
Сколько я вам должна?.. Нисколько… Как это?.. Я вам дарю… Они сидели рядом в партере,
слушали любимого сатирика, смеялись, было так хорошо… А после концерта Мешалкин
предложил ей заехать в мастерскую его друга, гениального, но непризнанного, по понятным
причинам, уфимского художника Сутягина, чтобы посмотреть его работы. Там они выпили
азербайджанского коньяку, и как-то совершенно естественно она ему отдалась. Во время
этого дела Мешалкин подумал: Как хорошо себя чувствуешь с людьми, у которых есть
чувство юмора…
Юра отступил еще на шаг и наступил на удочку. Удочка, как швабра, подскочила и
стукнула его по спине. Юра автоматически схватил ее. Какое-никакое – оружие. Он
ухватился за удочку уже двумя руками и стал яростно размахивать ею перед собой.
Татьяна остановилась. Что-то ей пришлось не по вкусу.
Мешалкин вспомнил, что нечистая сила не любит осиновую древесину. Мне помогает
знание материала, – пронеслось у него в голове.
– Хо! – крикнул он и перешел в наступление. – Хо!
Татьяна отступила назад и зашипела по-другому. Теперь в ее шипении явно слышалась
нерешительность.
– Что, обосралась, ведьма?! – Мешалкин почувствовал себя увереннее. – Сейчас я тебя,
кикимора, отстегаю осинкой и в задницу тебе ее воткну, чтобы у тебя мозги вылезли из
ушей, или что у тебя там вместо мозга! – Он пошел вперед, размахивая перед собой
удилищем…
Ирина стояла за деревом и слушала весь этот странный, потусторонний (именно это
слово пришло к ней на ум) разговор. Непонятный не только американке, но и человеку
вообще. Стивен Кинг какой-то… — подумала она. Но отбросила последнюю мысль, как
человек разумный. Она знала, что такого быть не может. Но ее собираются убивать и сейчас,
видимо, убьют.
Дети шли прямо на нее, у них светились в темноте глаза, а на пальцах выросли лезвия,
как у Фредди Крюгера. Ирина выхватила из кармана швейцарский нож. Но что она могла с
ним сделать, когда у них таких ножей было по десять у каждого. Конечно, они дети, но в том
качестве, в котором они выступали, от взрослых они отличались только ростом. Хотя бы
этим нужно воспользоваться!..
Однажды Ирина ехала из Тамбова в Моршанск на встречу со связным. Было уже
поздно, в вагоне электрички она сидела одна. Вошел пожилой мужчина и уселся напротив
Ирины. Он выглядел, как бывший работник народного образования на пенсии. Серая шляпа,
защитного цвета дождевик, короткие брюки и очки. На коленях – потертый кожаный
портфель. Вроде вид был вполне нормальный. Мужчина посмотрел в темное окно, сказал э-
хе-хе, покачал головой, вздохнул и вытащил из портфеля книгу в синей обложке. Раскрыл и
углубился в чтение. Почитав страницы две, он оторвался от книги, снова уставился в окно,
вздохнул, снял шляпу, провел рукой по волосам. И сказал как бы в сторону, ни к кому
конкретно не обращаясь:
– Безобразие. – Помолчал и добавил: – Свихнуться можно. – Потом медленно повернул
голову и сказал, глядя на Ирину, но как будто через нее. – Правда, дочка?..
– Что правда? – спросила Ирина.
– Вот пишут так, – мужчина хлопнул тыльной стороной ладони по книжке.
– Что пишут?
– Философию, – ответил мужчина. – Я, дочка, работал в школе учителем
обществоведения… Бронислав Иванович Магалаев меня зовут… Э-э… Вообще, я военное
дело в школе преподавал (сам я бывший военный), а потом вакансия открылась, я и думаю:
чего деньжат-то не подзаработать? Мели себе языком про общество и всё! Я в армии
научился трудностей не бояться. Нет таких вершин, которые нельзя превозмочь!.. А?.. Кто,
по вашему, это сказал?
– Суворов.
– Точно! Знаете историю! Похвально… Так вот. Прихожу я к директору школы и
говорю (а директор – мой кум): слушай, Алексеич, не бери ты никого со стороны. Дай-ка я
попробую. А если не получится, тогда посмотрим… Вот так и стал преподавать. И такой
хороший преподаватель из меня вышел! На все вопросы философии отвечал без запинки. А
ни одной книги по этому предмету я, между прочим, не читал тогда, и из философов знал
только Маркса и Энгельса. И еще знал, что Диоген жил в бочке, а Спиноза вроде танцевал (я
про это читал у кого-то). Но многие-то и этого не знают! Так что, считаю, преподаватель я
был хороший. А вот вышел на пенсию и заинтересовался, что это за предмет такой
философия. И вот теперь читаю и понимаю, какое это безобразие в широком смысле!
– Жизнь — безобразие? – осторожно спросила Ирина.
– Жизнь-то – само собой, – мужчина махнул рукой. – Философия эта вся – вот
безобразие, – он потыкал в книгу указательным пальцем. – Дармоеды и всё!
– Почему?
– Да вот послушайте, что я здесь вычитал!.. Оказывается, Диоген и Сократ были
гомосеки!.. А я эту дрянь детям преподавал!.. Один из них, как тут пишут, справлял свою…
э-э-э… сексуальную потребность при всех на площади! Ну, вы понимаете… не то чтобы он
на площади с кем-то это самое… а так… знаете ли… сам… с собой… ну… рукой имеется
ввиду. Да у нас в армии, если бы поймали за таким занятием, сразу бы голову оторвали и всё
остальное! А этот паразит Диоген при всех это делает! А второй Диоген про это
одобрительно пишет! – Мужчина показал пальцем на имя автора, Диогена Лаэртского. – Я,
правда, не понял до конца, может, это он сам про себя написал, и тогда уж это вообще все
границы переходит! Или у них в Греции Диогенов, как собак недорезанных!.. А вот Сократ
(тут так и пишут!) развращал малолетних. Причем, – мужчина поднял палец, – мальчиков! И
его жена про это прекрасно знала и терпела!.. И этому предмету я учил детей! – он гневно
швырнул книгу на сиденье рядом с собой. – Легко ли в таком возрасте узнать, чему я учил
детей за пятьдесят рублей в месяц! За пятьдесят, короче говоря, сребреников! Сам еще
напросился! ЧТО ЖЕ ЭТО, БЛЯДЬ, ЗА ОБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ТАКАЯ, ДАННАЯ
НАМ В ТАКИХ, БЛЯДЬ, ХУЕВЫХ ОЩУЩЕНИЯХ?!
– Не выражайтесь, – Ирина нахмурилась.
– Извините, – мужчина покраснел. – Право слово, вырвалось… Очень уж
разволновался…
Потом он рассказал Ирине еще что-то. Потом она задремала. А проснулась оттого, что
почувствовала, как ей расстегивают джинсы. Она открыла глаза и увидела склонившегося
над ней пенсионера без штанов. Его штука надулась и медленно покачивалась из стороны в
сторону прямо у нее перед глазами. Но это было не самое ужасное. Самое ужасное было то,
что в руке мужчина держал здоровый кухонный нож. И этот нож уже был занесен у нее над
горлом.
Моментально среагировав, Ирина пнула мужчину ногой по яйцам. Тот отлетел назад,
но тут же вскочил на ноги, будто молодой натренированный спортсмен. Ирина поняла, что
справиться с ним будет не очень легко, потому что он, скорее всего, сумасшедший, а
сумасшедшие в моменты припадков бывают нечеловечески сильны. Она бросилась к дверям.
Мужчина кинулся следом.
Ирина перебегала из вагона в вагон. Пенсионер с ножом не отставал. Как назло, в
вагонах не было ни одного человека.
Добежав до конца последнего вагона, Ирина, по инерции, дернула междувагонную
дверь, но та была закрыта. Ирина развернулась и увидела, что маньяк настигает ее. Она
схватила раздвижные двери и сжала их, что было сил обеими руками.
Мужчина подбежал и дернул дверь одной рукой. Не получилось. Тогда он взял нож в
зубы и стал раздвигать двери в разные стороны, как будто растягивал меха чудовищной
гармони. Мужчина сильно покраснел, и на лбу у него надулась синяя жила. Лицо
перекосило, изо рта по подбородку текла слюна, член раскачивался в такт колесам. Тук-тук!
Тук-тук!
Так они стояли лицом к лицу, разделенные одним прозрачным стеклом. Ирина
чувствовала, что долго не продержится.
Но, к счастью, поезд дернулся и остановился на станции. Ирина выскочила и побежала
по платформе вперед. Она пробежала, не оглядываясь, до конца, и тут мимо проехало окно
поезда с прижавшимся к нему искаженным лицом маньяка…
Девочка завибрировала тельцем, как реактивный самолет, который запустил все свои
моторы, но еще не сорвался с места. Ее глаза засверкали ярче. Она снова сложила перед
собой руки и стала похожа не только на самолет, но еще и на ныряльщика, который
готовится вспороть руками прозрачную воду бассейна. Только это будет не вода, это будет
человеческая плоть! Ее, Ирины, плоть, которую эта маленькая ведьма готовилась искромсать
на куски!
Тело девочки завибрировало сильнее. Мальчик подскочил на месте и двинулся к
Ирине. Не успею я досчитать до трех, как они бросятся на меня, и от меня ничего не
останется!
Вдруг зловещую ночную тишину прорезал громкий крик Юры:
– Что, обосралась, ведьма?! – кричал он. – Сейчас я тебя, кикимора, отстегаю осинкой и
в задницу тебе ее воткну, чтобы у тебя мозги вылезли из ушей, или что у тебя там заместо
мозга!
Юра шел вперед, размахивая перед собой какой-то палкой. А его жена, злобно шипя,
пятилась назад.
– Ирина, – крикнул он, – беги ко мне! Они боятся осины!
Ирина побежала к Мешалкину. Они обхватили друг друга за талию.
Татьяна и дети кружили вокруг них, но напасть не решались.
Не переставая размахивать удочкой, Юра и Ира понемногу отступали назад.
И тут в церкви за прудом ударили в колокола…
Глава десятая
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Петька Углов проснулся от какого-то грохота. Кто-то ломился в дверь и чего-то орал.
Петька не успел еще протрезветь и не мог пока как следует слышать, смотреть и думать. Но
то, что произошло на картофельном поле, он все равно помнил. И тот, кто стучал в дверь,
мог оказаться убийцей с картофельного поля. Петька был еще пьян, встать никак не
получалось. Но встать нужно было обязательно, иначе могло быть хуже. Нет, не зря Петька в
свое время едва не стал опорой Высоцкому – пить-то он пил, но ума не пропивал.
В дверь продолжали колотить. Петька попробовал подняться. С первого раза не
получилось. Не получилось и со второго. С третьего не получилось тоже. Только с пятого
раза Петьке удалось твердо спустить ноги на пол и сесть. Теперь он наберет воздуха и
встанет. Петька сосредоточился и встал с первого раза. Все-таки он молодец!
Углов ухватился рукой за металлический шарик на спинке кровати и стоял
пошатываясь, пытаясь поймать равновесие и расположить центр тяжести так, чтобы можно
было ходить. Сразу не получалось, но Петька себя успокоил – Раз встал, значит и
пойдешь…
С ним уже такое бывало. И всегда заканчивалось одинаково – Петька шел, как
Маресьев на протезах.
Наконец он поймал нужное положение, решительно оторвался от кровати и грохнулся
на пол, сбив по пути табуретку. Табуретка подскочила в воздух и больно ударила Петьку по
голове. У Углова из глаз посыпались искры. Но от удара Петька немного отрезвел и понял,
что тот, кто ломится в дверь, называет его по имени. Но это ни о чем не говорило – нечистая
сила, которая утащила Колчано-ва в лунку, легко могла выпытать у того, как Петьку зовут.
Стучи-стучи, стучалка! – прошептал Углов. – Меня не обдуришь!.. Ща доберусь до
топора и тогда – кто кому еще постучит в дверь!
Петька на четвереньках подполз к табуретке и, опираясь на нее, поднялся на ноги.
Стук в дверь прекратился и кричать перестали. Но застучали в окно. И закричали снова.
Из потока слов Петька уловил нецензурное выражение «пе-дараз» и обещание выбить
окно.
То, как его назвали, возмутило Углова до глубины души. А то, что нечисть собирается
выбить окно, заставило поменять тактику. Он, чтобы не искать топор, решил действовать
табуреткой.
Переставляя табурет перед собой, Петька двинулся к окну. По мере продвижения он
стал разбирать еще некоторые слова. Он разобрал слова «сука рваная», «за…бал» и еще
какое-то, типа «пи…дикляуз», но хуже. Он обиделся еще сильнее и хотел ответить, как
подобает русскому человеку, но не стал, чтобы не выдать свое местонахождение.
Тут по окну врезали так, что стекло разлетелось вдребезги и на пол посыпались
осколки. Петька увидел, как чья-то огромная волосатая лапа вынимает острые куски стекла,
оставшиеся в раме, чтобы при залезании не пораниться.
Углов прибавил скорости и к тому моменту, когда в окне показалась голова, он уже
стоял рядом с высоко поднятой табуреткой.
– Н-на! – выдохнул Петька и опустил табурет. – Сам пиз…икляуз!
Голова стукнулась об раму и уехала на улицу. Углов услышал глухой стук упавшего
тела. Он отдышался, поставил табурет, влез на него и выглянул из окна посмотреть, кого он
победил.
Но ноги подвели, Петька вывалился через окно и упал на тело незваного гостя.
Полежал немного… Нос уловил запах солярки. Петька скатился с тела на землю и
заглянул сбоку.
Мишка! – понял он.
Они вышли из дома. Было так темно, как бывает по ночам в это время года и еще когда
вдобавок луну закрывают тучи. Будто прячешься, как в детстве, в закрытом шкафу и
нюхаешь, как пахнет нафталином от бабушкиного жакета.
Петька включил фонарик, и друзья двинулись в сторону картофельного поля. За пояс
Углов засунул топор.
– Может, напрасно, – сказал ему на это Коновалов. – А то опять обоссышься
неизвестно чего и перетянешь мне в темноте, как табуретом.
– Держись от меня подальше, – посоветовал Петька. – А как тебя в канаву-то занесло?
– Как-как… Я что, помню!.. Сегодня день парадоксов… То я Витьку Пачкина ключом
по башке переключил, потом ты меня табуреткой… Теперь моя очередь!.. – он засмеялся. –
Цепная реакция!
Углов нахмурился.
– Вот уж, типа, хрен! Я, в отличие от вас, человек с головой, – он постучал по лбу
костяшками.
– Вот по ней и получишь!
– Не пи…
Неожиданно в церкви зазвонили колокола. Друзья замерли.
– Чего это среди ночи раззвонились?.. – Коновалов машинально перекрестился.
– Не знаю… Может, пожар?..
– Не… не пожар… Ночь темная, пожар бы видно было…
– Надо выпить, – Петька вытащил из-под телогрейки поллитровку и вынул зубами
пробку. – На, – он протянул бутылку Мишке.
Мишка приложился и сделал несколько больших глотков самогона. Пригнул куст
черноплодной рябины и откусил гроздь.
– Ты, как лошадь, – Петька принял бутылку. Выпил, понюхал рукав. – Мишка, давай,
на хрен, вернемся… Утром сходим, посмотрим…
Мишке тоже не хотелось идти, он ощущал тревогу, но знал, что перестанет себя
уважать, если зассыт при Углове.
– Если ты ссыкло, – сказал он, – то можешь возвращаться. А я пойду. – А про себя
подумал, что это был бы неплохой вариант. Если Петька сейчас пойдет домой, то ему совсем
не обязательно идти на поле.
– Я не ссыкло, – ответил Петька. – Просто чего мы там смотреть-то будем?! Дырку в
земле?!. Я в темноте-то и места не найду, наверно…
– Если признаешься, что набрехал, то не пойдем.
– Я?!. Сам ты!.. Я никогда не вру! – Углов ударил себя кулаком в грудь. – Петька Углов
всегда говорит правду!..
– Как же, – Коновалову к этому моменту уже совершенно не хотелось никуда идти, –
правду говорит! И про Высоцкого?!.
– ТЫ, ВЫСОЦКОГО… СЕМЕНЫЧА НЕ ТРОЖЬ! – Петька скрипнул зубами. – Если
бы меня тогда менты с поезда не сняли, он бы жив сейчас был! А ты, гад, мне такие слова!
Еврей ты, Мишка! Шихман твоя фамилия!
– Что-о?! – Коновалов схватил Петьку за грудки. – Пиз…икляуз! – Он был на голову
выше Углова. Одной рукой Коновалов снял с него засаленную кепку, отшвырнул ее в кусты
и врезал Углову кулаком сверху.
Петька осел. Тогда Коновалов немного отодвинул его от себя и добавил в нос. Петька
улетел в кусты. Бутылка выскочила у него из руки и упала в траву. Из нее потек самогон.
Коновалов поднял бутылку и допил, чтоб не пропадало. Пока он пил, Петька
подобрался к нему вплотную, как краб, и ударил Мишку ногой по яйцам. Коновалов
дернулся и едва не вышиб себе горлышком бутылки зубы. Он перехватил бутылку и врезал
Углову по голове. Петька отключился.
– Это тебе за табурет, – сказал Коновалов для очистки совести.
Мишке снился кошмарный сон. Он шел по деревне в магазин. Возле пруда спиной к
нему сидел с удочкой какой-то незнакомый человек в штормовке с капюшоном. Мишке это
не понравилось. Он не любил, когда чужие люди ловили рыбу в деревенском пруду. Пруд
деревенский, считал Мишка, значит и рыба в нем деревенская. А чужие рыбаки пусть
киздуют отсюдова. Коновалов подошел к человеку и сказал:
– Эй ты! Ты чего здесь ловишь?! Кто тебе разрешил?!
Человек даже не шелохнулся, как будто не к нему обращались.
– Эй ты! Я тебе говорю! Ты что глухой?!
Человек не двигался.
Мишка протянул руку, чтобы схватить рыбака за плечо и развернуть, но в это время
поплавок запрыгал и исчез под водой. Мишка остановился. Он решил дать возможность
этому мудаку вытянуть рыбу. Ему стало интересно, чего там попалось.
Человек, не оборачиваясь, привстал и дернул. Из воды показалась огромная рыбья
голова. Таких голов Коновалов в жизни не видел. Он очень удивился.
Неожиданно легко рыбак вытащил на берег огромную рыбу размером с большую
свинью. Удивительно, как не порвалась леска. Рыбак поднял рыбу на руки и потряс.
Пришло время вмешаться. Мишку возмутило, что кто-то чужой таскает таких здоровых
рыб из их пруда. Он схватил рыбака за плечо, повернул на себя и хотел сказать всё, что
собирался, но онемел от ужаса! Из-под капюшона на него уставился лысый череп. Череп
жутко оскалился, клацнул зубами и спросил:
– Что, рыбки хочешь?.. Ну на, бери, – рыбак-скелет кинул рыбу Мишке.
Рыба сбила Мишку с ног. Она придавила его к земле. От нее воняло, чешую покрывала
противная слизь. Внутри рыбы что-то толчками рвалось наружу. Мишку охватил ужас.
Брюхо рыбы лопнуло, разбрызгивая во все стороны желтую гнилую икру, и из него
стало вылезать какое-то ужасное существо. Мишка увидел страшную голову, которая была
похожа на человека без кожи, уродливого, кривого, с огромным ртом. Монстр ухватился за
края отверстия длинными тонкими пальцами с железными лезвиями вместо ногтей.
Коновалов закричал, сбросил с себя тухлую гадину, вскочил и побежал прочь.
Но проклятый скелет-рыболов сделал ему подсечку, и Мишка полетел вперед головой.
Он почувствовал, как за ноги его схватили костлявые руки скелета, а за руки – скользкие
пальцы твари, которая вылезла из рыбы.
Демоны подняли Мишку и потащили его к рыбе.
Мишка извивался, как червь, но у него не получалось вырваться из цепких лап
мертвецов.
Мертвецы затолкали Мишку в распоротое брюхо рыбы, потом зашили на рыбе шкуру и
прокричали рыбе в рот: Хамдэр мых марзак дыхн цадеф юфр-бэн!
И столкнули фаршированную Коноваловым рыбу в воду. Мишку тошнило от гнилого
мерзкого запаха. Он бился в утробе рыбы и кричал. Но помощи ждать было неоткуда. И
вдруг он услышал голос:
– Ишь, разорался!..
Мишка открыл глаза. Он был весь мокрый от пота. Руки тряслись. Слава Богу! Это –
сон!
Он приподнялся на локтях и тут увидел, что за столом кто-то сидит. В избе было темно,
он не мог разобрать кто это.
Если это Петька развязался, опять драться полезет! А сил у меня нету.
— Петька, ты?..
– Если я Петька, то ты Чапай, – ответили из темноты и засмеялись нехорошо.
Голос был не Петькин. Голос был знакомый, но чей именно, Мишка никак вспомнить
не мог. И при том, что голос был явно знакомый, он звучал необычно.
– Ты кто? – спросил Мишка.
– Черт в пальто!.. Не узнал?
– Делать мне нечего!.. Узнавалки узнавать!..
Из темноты засмеялись.
– Это я…
– Колчанов что ль? « Ну…
У Мишки отлегло. Х.орошо, что это не Петька. Очень уж драться неохота…
Тут он вспомнил, что Углов рассказывал ему какие-то небылицы про Колчанова. Будто
бы того затянуло в землю. Петька – дятел!
– А знаешь, Яковлевич, – сказал Мишка усмехнувшись, – Петька про тебя такую хрень
придумал!
– Что за хрень?
– Да – говорить смешно! Будто тебя за ноги под землю затащили!
– Ух ты!
– Ну! Сам знаешь, Петька того, шары зальет и несет невесть чего… То он Высоцкого
спасает, то тебя под землю провожает!
– Балабол хренов… А где он сам-то? Я к нему пришел. – Да я его связал, чтоб руки не
распускал.
– Это хорошо…
– А зачем он тебе ночью? – у Мишки в животе неприятно заурчало. А по спине
прошелся ветерок.
– Обещал мне помочь картошки с поля натырить… Я ему за это поставил уже…
– А… – Мишка успокоился. У него в голове уложилось примерно так: Петька взял у
Колчанова бутылку, выпил, и работать ему сразу расхотелось. Поэтому он с поля слинял, и
то, что он нехорошо поступил, заставило его рассказать о Яковличе всю эту дрянь. – Теперь
от него проку мало. Пьяный в жопу, – сказал Мишка.
– Да?.. А раз так, может, ты мне, Мишка, тогда поможешь?
– Знаешь чего, Яковлич… я с похмелья… Мне вставать в лом…
– Так я ж понимаю… – Колчанов вытащил из кармана бутылку и поставил на стол. –
Только я теперь ученый. Сначала дело, потом бухнем… – Он взял бутылку и спрятал
обратно в карман.
– Не… тогда я не пойду! Ты, Яковлич, издеваешься! У меня ж башка трещит, и ноги не
сгибаются! Того и гляди вырвет…
– Хорошо, – сказал Колчанов, – найдем другого, – он сделал вид, что собирается
уходить.
Мишка испугался, что упускает хорошую возможность. Он решил раскрутить
Колчанова на сто грамм для поправки, а потом обвинить его в жмотстве и никуда не пойти.
– Погоди, – сказал он. – Я согласен. Только сто грамм налей, чтобы я двигаться мог…
Иначе не получится.
– Ладно, – тот усмехнулся, и Мишке показалось, что Колчанов разгадал его план.
Ну и х… с ним! — подумал он. – Все равно выпью!
– Стакан-то есть? – спросил Колчанов.
– Зачем?! Я из горлышка могу. Давай сюда свою бутылку.
– Смотри, много не пей, – он протянул водку.
– Обижаешь, – Мишка перехватил бутылку и почувствовал, какая она холодная. –
Холодная какая, – сказал он. От вида запотевшей бутылки у него выделилась слюна.
НО НЕ ВСЁ, ЧТО ПРИЯТНО НА ГЛАЗ, ПРИЯТНО НА ВКУС!
– Из погреба…
Хрен ты меня в темноте проконтролируешь! Мишка приложился к горлышку. В
армии его научил друг-татарин Исмагилов пить водку, наливая ее прямо в пищевод. Таким
способом можно было за несколько секунд опорожнять вместительные емкости. Мишка
запрокинул бутылку, и жидкость полилась внутрь. Тут он сообразил, что пьет что-то не то.
Это не водка!.. Это… моча! Мишка никогда в жизни мочу не пил, но сомнений никаких не
было. Мишка опорожнил уже больше половины бутылки, и моча продолжала литься ему
внутрь. Он резко оторвал бутылку ото рта. Моча полилась на лицо. Глаза вылезли из орбит.
Он сплюнул с отвращением. Но толку от плевка было ноль. Мишка вскочил на ноги. Моча
ударила ему в голову. То, что он выпил, пи…ец как подействовало на него в моральном и
физическом смыслах. Он схватился руками за железную спинку кровати, и его вырвало
прямо в постель.
– У-ха-ха! – засмеялся Колчанов. Смех у него был лающий, как у собаки.
– Ты что, гад?! – задохнулся Мишка.
– У-ха-ха! – силуэт Колчанова на фоне окна оставался неподвижным, как манекен в
витрине магазина.
Мишку снова вывернуло.
– У-ха-ха! – лающий смех звенел у него в ушах.
– Я сейчас, Яковлич, хоть ты старик, отмудохаю тебя, как молодого!
– У-ха-ха!.. Ты думал, я дурак?! И не понял, что ты меня хочешь обмануть?! Водки
заглотить побольше, и ни хера не сделать! Все вы тут так живете! Только бы выжрать вам на
халяву и жопу чесать! – голос у Колчанова изменился, стал злой и похожий на голос артиста,
который, кажется, играл Гитлера. – Жизнь ваша никчемная! Зажились вы тут все! Пора вас
кончать!
Мишка замер. То, что он слышал, было невероятно. Услышать такое из уст Андрея
Яковлевича Колчанова, все равно, что услышать, как корова говорит лошади «Спокойной
ночи, лошадь». Что-то у Колчанова случилось с головой. Попросту говоря, он свихнулся. Не
удивительно, что Петька рассказывал про него такие вещи…
– Ага, – сказал Мишка. Скорее всего, Яковлича скоро заберут в психушку. А пока не
забрали, надо успеть его как следует отметелить за мочу. Такое не прощают никому. Мишка
поднялся с кровати и шагнул вперед.
Колчанов продолжал сидеть как сидел. Он то ли не понимал, то ли нисколько не
боялся, что его сейчас страшно изобьют.
В темноте, – подумал Мишка, – бить неинтересно. Нужно включить свет, чтобы
этому психованному было видно синяки!
Мишка протянул руку к выключателю, нащупал и повернул.
Хвост и уши Колчанова были похожи на собачьи. Но собачьи хвост и уши вызывали
симпатию, а колчановские – ужас!
– Сам ты на собаку похож, шкура! – сказал Колчанов, прочитав Мишкины мысли. – И
умрешь, как собака! – Он перевернул стол и встал.
Мишка обомлел. Новый Колчанов стал выше старого на метр. Старый Колчанов едва
доходил Мишке до носа. А этому, с рогами, Мишка не доставал до плеча. Преимущество
противника было очевидно, это не говоря про рога, когти и клыки, которые торчали у того
изо рта и упирались концами в щеки.
Колчанов пошевелил ушами, нагнул голову, зарычал и начал медленно наступать на
Мишку. Он легко перешагнул через стол.
Мишка попятился. Его глаза забегали туда-сюда в поисках чего-нибудь, чем бы можно
было защититься, а если повезет, долбануть черта промеж рогов. Он увидел топор, стоявший
у печки. Но Колчанов был гораздо ближе к топору, чем Мишка.
Колчанов уловил Мишкин взгляд и усмехнулся.
– И не думай, Мишка! Топором нас не зарубить! Хе-хе! А вот тебя можно, – он шагнул
к печке и поднял топор.
– Так нечестно, – сказал Мишка. – У тебя зубы, копыта, рога, а ты еще топор взял! А у
меня – хэ! – он развел руками. – Так нечестно!
– А водку на халяву пить честно?
– Что ты называешь водкой?
– Извини. Да, это была моча. Ты выпил мочи! Хе-хе! Мочи мертвеца!
Мишка почувствовал, что его сейчас опять вырвет.
– Говно ты, Яковлич! И при жизни говном был! И после смерти – говно!
– А вот мы посмотрим, чего из тебя после смерти получится! Очень нам любопытно это
посмотреть, будешь ты и после смерти мочу пить или нет!
Мишка, отступая, споткнулся о тело связанного Петьки и спиной полетел на пол.
Колчанов засмеялся, как Фантомас.
– Ха-ха-ха! – и схватился свободной рукой за живот. По его лицу побежали судороги. –
Конец тебе настал! – Он перешагнул через Петьку, подошел и занес топор над Мишкиной
головой. – Наколем дровишек-костишек!
Мишка резко перевернулся на бок. Лезвие топора вонзилось в деревянный пол,
разрубив доску пополам. Мишка двинул присевшему черту ногой между рогов. Колчанов
отлетел назад, перевалился через Петьку и растянулся на спине.
Мишка вскочил и бросился к окну. Он подбежал, оттолкнулся и рыбкой вылетел на
улицу. Перекувырнулся, встал на ноги и побежал что было мочи.
Он бежал, испытывая дикий страх и уколы стыда из-за того, что оставил в доме своего
друга Петьку, связанного и беззащитного.
Глава одиннадцатая
ЧУДО-КРЕСТ
Дед Семен стоял на коленях перед иконой Ильи Пророка и истово молился, быстро
крестясь и кладя поклоны. Всё в этой церкви дед Семен сделал своими руками. Когда он
вернулся в деревню с войны, он сдержал обещание, данное Богу, и построил в деревне
церковь. Церкви в деревне не было с тридцатых годов. В тридцатые старую церковь закрыли
и почти сразу после этого взорвали. Дед Семен помнил, как они пацанами бегали смотреть.
Взрывали долго. С первого раза старая церковь не поддалась (видно Богу это было не
угодно), только треснула стена и упал крест с купола. Крестом зашибло насмерть
председателя Комитета Бедноты Якова Колчанова. Крест, как ракета, взлетел в воздух,
описал немыслимую дугу и упал прямо на деревенского активиста. Бабки потом шептались,
что это сам Господь направил крест Яшке на затылок. После этого решили устроить
перерыв, чтобы похоронить Яшку и сделать организационные выводы. Во второй раз
взрывчатки положили в три или четыре раза больше и отошли подальше. Семен с пацанами
засели в кустах и смотрели оттуда, как церковь осела и рухнула. Все ребятишки прыгали и
кричали УРА. И Семен прыгал и кричал вместе со всеми. Но внутренне чувствовал, что это
нехорошо.
Попав в конце войны в такую дьявольскую переделку и чудом из нее выбравшись,
Семен уже не сомневался в существовании Бога. Он вернулся в деревню и построил, как
обещал, церковь. Хотя одному Богу известно, чего ему это стоило. За «стройку мракобесия»
Семена чуть не посадили. И не посадили только потому, что председатель колхоза считал,
что Семена надо отправить в психушку, а местный энкэвэдэшник хотел Семена арестовать.
Но тут умер Сталин, и про Семена забыли. Ограничились статьей в районной газете
«РЕСТАВРАТОРЫ МРАКОБЕСИЯ В КРАСНОМ БУБНЕ»… Шкатулку из Фрайберга Семен
спрятал в церкви, в тайнике. Какое-то внутреннее чувство заставило его поступить так…
Мишка Коновалов бежал так быстро, что если бы нашлось кому щелкать
секундомером, был бы зафиксирован новый рекорд скорости. И Мишка, конечно же,
получил бы достойный приз или премию. Или попал в «Книгу Рекордов Гиннесса» примерно
с такой подписью:
В селе Красный Бубен Тамбовской области тракторист Михаил Коновалов, не имея
соответствующей подготовки, предварительно употребив колоссальное количество
самогона низкого качества и получив табуреткой по голове, напуганный монстром с ушами
и хвостом, преодолел такое-то расстояние по пересеченной местности за рекордное время
для пьяных, побитых и напуганных трактористов.
Несмотря на бешеную скорость, которую Мишка развил, несмотря на свист в ушах и
хлестание по лицу ветками, он ощущал, как что-то страшное наступает ему на пятки и
дышит в затылок. Ужасная могильная вонь распространялась в воздухе. Но он не
оборачивался, потому что знал, что если обернется, то застынет от ужаса, как телеграфный
столб. Один раз кто-то прыгнул на него сзади и, не долетев самую малость, шмякнулся на
землю, пытаясь схватить Мишку за лодыжку. Что-то ледяное прикоснулось к ноге, по всему
телу пробежала дрожь. Он, не сбавляя скорости, лягнул пяткой. Нога провалилась во что-то
липкое и мерзкое. Мишку на бегу чуть не вырвало. Он стиснул зубы, чтобы не тошнило.
– Стой, раздолбай! – услышал он сзади свирепый рык монстра. – От нас не убежишь!
Голос не принадлежал Колчанову. Это был чей-то еще голос. Мишка понял, что
преследователей несколько. Ему стало еще хуже. Он повернул голову в сторону и блеванул.
– Сволочь! – крикнул кто-то обиженным нечеловеческим голосом. – Наблевал на меня!
Ну, за это мы из тебя всю душу вытрясем!
– Будешь умирать долго! – подхватил другой голос.
Мишка прибавил жару.
– Андрюха, – услышал он, – заходи с левого фланга!
Мишка увидел боковым зрением, как к его шее по воздуху подлетают летающие руки с
когтями-лезвиями. Он успел пригнуться, и руки, пролетев над ним, врезались когтями в
кого-то с другого бока.
– Ах ты! Ты чего приседаешь?! Ты у нас, комаринский, поприседаешь на сковородке!
Мишка скосил глаз и увидел топающего тяжелыми сапогами солдата в плащ-палатке,
из груди которого торчали воткнувшиеся по локоть руки. А сзади бежал Колчанов.
Мишка поднажал.
Из-за куста выскочил длинноухий заяц-русак и попал прямо под ноги солдату. Солдат
пнул зайца черным сапогом. Маленькое беззащитное тельце взлетело в воздух, сверкнув в
лунном свете короткой шерсткой, и упало на землю уже мертвым, с раздробленными
костями и вывалившимися из живота кишками.
– То же и с тобой будет! – закричал солдат-оборотень. – Ур-р-ра!
– Ур-р-ра! – откликнулся солдат с другого боку, тот самый, руки которого воткнулись в
грудь солдата, пнувшего кошку, то есть зайца.
– Дер-р-ржи его! – заревел Колчанов.
Опять в церкви зазвонили колокола. Мишка поднял голову и сразу понял, куда ему
надо бежать. Ему надо менять направление… двигать, короче, к храму.
Нужно было повернуть резко влево. Но резко на такой скорости поворачивать было
невозможно. Мишка мог налететь на безрукого солдата, либо просто не удержать равновесие
и упасть. А это значит, подписать себе смертный приговор или чего похуже (например,
приговор на вечные муки).
Если бы над деревней Красный Бубен пролетал в это время вертолет или самолет, и из
него выглянул бы летчик с прибором ночного видения на голове, то он бы увидел, как
четыре бледно-зеленые точки описывают по пересеченной местности плавную дугу влево.
Причем одна из точек чуть обгоняет три другие. Наверное, летчик смотрел бы на
движущиеся точки просто так, из чистой привычки к наблюдениям. Ему бы и в голову не
пришло, какая фантастическая трагедия разыгрывается на земле между этими точками.
Летчик бы снял с головы прибор ночного видения и сообщил бы на базу: Ничего
интересного не вижу.
Глава двенадцатая
НЕБО ВЫШЕ ВСЕГО
ХАМДЭР
Не может быть, – повторил Иван мысли. – Мне или мерещится, или это оптическое
явление, связанное с геомагнитными особенностями данной местности, наложившимися на
движение слоев в атмосфере. Я слышал, что так бывает… В пустынях, в океане, в районах
крайнего Севера, в Бермудском, наконец, треугольнике… Но почему слово?.. Почему не
просто свечение Земли? А какое-то чужое, неприятное слово? От которого делается
тревожно и по спине бегут мурашки, как в детстве, когда лежишь ночью один в комнате, и
вдруг скрипнул шкаф, и ты ждешь, кто оттуда вылезет… Слово… Слово… Почему слово?..
Быть может, это посланцы Вселенной?.. А что? В академии нам читали секретный
спецкурс об НЛО и как себя нужно вести при столкновении с ними. Говорили, что особенно
часто НЛО появляются в районах военных объектов. И теперь я наблюдаю, как наши
далекие братья по разуму посылают сигнал в Космос…
Иван повернул штурвал влево. Самолет сделал вираж, заходя на очередной круг. Перед
тем, как сообщать на базу о необычном явлении, он решил как следует всё рассмотреть,
чтобы не оказалось потом, что Киселев поднял шум зря. Чтобы острые на язык летчики не
подняли его на смех и к нему бы не приклеилась обидная кличка Ваня Хамдэр.
И еще свечение букв напомнило Ивану его детство. Точно так же светилась фигурка
фосфорного зеленого орла, который стоял у них на телевизоре в далекие семидесятые. Тогда
такие орлы на телевизорах были в большой моде и дефиците. Это был символ домашнего
уюта и достатка, как ковер на стене, как стенка, как хрустальная посуда, как книги классиков
за макулатуру. Орел стоял на своих крепких ногах на куске скалы, высоко задрав крылья,
готовый в любую секунду взмыть в небо. Наверное, этот орел и стал первой, как говорится,
ласточкой, которая определила профессию Ивана Киселева. Однажды, еще в первом классе,
Ванька влюбился в одноклассницу и, поддавшись внезапному импульсу, отломал у орла
крыло и подарил его своей возлюбленной… Он даже не мог теперь вспомнить, как ее звали.
Вот чудеса памяти! Орла он помнил отлично, а как звали ту девочку не помнил… Он помнил
только, как они сидели в подъезде под лестницей и смотрели, как светится в темноте орлиное
крыло. Потом Ванька нерешительно поцеловал ее в щеку и признался в любви. Девочка тоже
чмокнула его в щеку, и они договорились, что когда вырастут, поженятся и он будет
летчиком, а она – космонавткой. Потом Ваня пришел домой, и отец отлупил его ремнем.
Родители спрашивали, как ему могло прийти такое в голову – отломить у орла крыло! А
Ваня не знал что ответить. А когда родители спросили – куда он крыло дел, Ваня не
признался, потому что предавать любовь западло…
Самолет подлетал к деревне. Через пару секунд он должен был снова пролететь над тем
местом.
А может быть, это никакие не инопланетяне?.. Может, всё гораздо проще?.. Это
американские шпионы подают сигналы своим спутникам, что неподалеку расположен
русский военный аэродром. А загадочное слово ХАМДЭР, это, например, шифр… Может
быть, поэтому это слово мне и не понравилось… Интуиция?..
Он снова увидел внизу светящееся слово и решил, что пора сообщать на базу.
Коновалов почувствовал, что у него открылось второе дыхание. Он понял, что раз уж
черти существуют, то надо им в руки не даваться. Он уж, во всяком случае, не дастся.
Мишка рванул вперед, и его ноги замелькали так, как будто это были не ноги
тракториста, а колеса велосипедиста.
– Стой! Куда, гад! – услышал он позади.
Он прилично оторвался от чертей.
Церковь была уже недалеко. Каких-то четыре сотни метров осталось преодолеть, чтобы
оказаться за ее спасительными дверьми.
Вот ведь как человек быстро меняет свои взгляды! Еще несколько часов назад Мишка
не верил ни в черта, ни в Бога! А стоило ему убедиться в существовании чертей, и в Бога он
поверил уже автоматически. Добро и Зло шагают всегда рука об руку. А если нету Добра и
Зла, то что же есть?
И тут темное небо пронзил дикий рев. Мишка от неожиданности прыгнул вперед и
пролетел метра два-два с половиной, как заяц. Когда он опустился на землю, он заметил, что
над деревней, на необыкновенно низкой высоте, пронесся военный самолет. Все деревенские
знали, что неподалеку есть секретный военный аэродром. Часто видели в небе реактивные
самолеты. Но они летали очень высоко, настолько высоко, что их самих не было видно, а
видны были только белые следы, которые они оставляли за собой. И из-за этого они
воспринимались не как самолеты, а как часть местной природы, вроде птиц, облаков и
атмосферных осадков.
Самолет сделал в небе вираж и полетел обратно. Стихший было гул вновь начал
нарастать. Инстинктивно Мишка пригнулся к земле. Он бежал теперь головой вперед и
размахивал руками, как конькобежец.
Демоны заулюлюкали и закричали:
– Падай! Падай!
Мишка решил, что они кричат ему. И только потом он понял, что не ему.
– А вот уж хер! – крикнул он, не оборачиваясь.
– База! База! Прием! – Иван начал нервничать. Вроде волноваться было не из-за чего.
Но Иван нервничал. Это его удивило. Он не помнил, чтобы так волновался… Даже когда для
этого были серьезные причины, он всегда мог собраться, спокойно оценить обстановку и
найти правильное решение. Однажды во время тренировочного полета у него отказал
двигатель. Другой бы на его месте сразу наложил в штаны. Но не Киселев! Иван спокойно
оценил обстановку, выполнил все необходимые действия, предусмотренные инструкцией, и
только после того, как убедился, что двигатель запустить не удастся, нажал на кнопку
катапульты… В другой раз они с Юлей поехали отдыхать в Крым. Ехали через Москву. В
Москве провели полтора дня. Сходили в Большой Театр, в Третьяковскую галерею, посидели
в ресторане Седьмое Небо, а потом Юля захотела покататься на аттракционах в Парке
Культуры и Отдыха. Когда они катались на Американских Горках, заело мотор, и вагонетки
с отдыхающими застряли на самой верхотуре вниз головой. Немедленно началась паника.
Женщины и дети завопили. Да и мужчины повели себя недостойно (что с москвичей
возьмешь?). Но Иван не обосрался, как другие. Он сказал Юле «не бойся», выбрался из-под
блокирующей рамы, сделал подъем переворотом, как на турнике, спрыгнул на рельсы,
добежал до мотора и врезал по нему сапогом. Мотор загудел, вагонетки поехали к финишу.
Чтобы сгладить неловкость, аттракционщики предложили всем прокатиться еще разок
бесплатно. Но никто больше не поехал. Ивану тоже было неохота. Но он подумал, что раз
все обосрались, он не обосрется! И съездил один за всех…
А тут, непонятно из-за чего, Иван вдруг так разнервничался, что едва не потерял голову
и не выпустил из рук штурвала.
Ты что, Иван?! Сбрендил?! Успокойся. Возьми себя в руки.
Но руки предательски дрожали. Он покрылся холодным потом, накатила тошнота.
Единственное желание, которое осталось – немедленно улететь подальше от этого места и
никогда сюда больше не залетать.
– Да-да, Ваня… От тебя меня уже давно тошнит. А здесь хоть что-то новенькое. Свежая
струя. А твою бородавку я видеть больше не могу!
Ивана как будто молнией прошибло. Он еще надеялся, что это глупая шутка. Но про
бородавку в паху, кроме Юли, никто не знал. И она, наоборот, всегда делала вид, что
бородавка ей очень даже нравится. Дрянная обманщица! Шлюха! Так меня предать! Я не
могу!.. Как же после этого жить-то?! Как же жить, когда самый близкий человек так
надругался над верой в него!..
— Тошнит! – повторила Юля. – Ох, как тошнит! Фу!
У Ивана потемнело в глазах. Потом что-то красное вспыхнуло в голове. Потом синее.
Он уже не видел, что его самолет на огромной скорости несется к земле.
– Падай! Падай давай! – услышал он сквозь помехи в эфире.
А больше он ничего никогда не услышал. Самолет врезался в землю. Земля
содрогнулась, и вверх взметнулся столб огня, дыма и искореженного металла.
Коновалова взрывной волной отбросило в кусты. Самолет взорвался прямо перед ним.
И если бы он бежал быстрее, его бы теперь не было с нами. Но бежать быстрее он не мог,
потому что и так бежал быстро.
Бежал, бежал, да немного не добежал.
Мишка пролетел вперед, ветки больно хлестнули его по лицу. Он упал на землю. Нога
подвернулась. Мишку перекосило от боли, ударившей снизу вверх. Он попытался подняться,
но новая волна боли пронзила его, как спица. Черт! Ногу, кажется, подвихнул! Как же я
теперь убегу? Он услышал голоса.
– Куда этот идиот делся?! – спрашивал один рассерженный голос.
– База! База! Ответьте, наконец! – закричал Киселев в микрофон и не узнал свой голос.
Это был голос осипшего истеричного алкоголика, а не военного летчика, офицера-
испытателя.
– Ты что орешь? – услышал он в наушниках незнакомый голос. Иван знал голоса всех
диспетчеров. Их было всего два. Но этот голос он слышал впервые, и он ему сразу не
понравился… Всё же Иван обрадовался, что связь восстановлена. Ему стало полегче.
– Я ОРЕЛ! – крикнул он в ответ, но уже не так, как в прошлый раз. – Почему не
отвечали?
– Некогда было, – ответил голос.
– Как это некогда?! – удивился Иван такому наглому ответу. – Ты кто?
– Я? – переспросил голос. – Дед Пихто! Перепихиваюсь с твоей женой Юлькой! – голос
гадко захихикал. – Сначала мы перепихнулись на столе. А сейчас, орел, она сидит под
столом и берет за щеку.
– Ты врешь! – У Ивана лицо налилось краской, а глаза округлились. – Ты врешь,
подонок! Дай только до тебя добраться!
– Хрен ты до меня доберешься! И пока добираться будешь, мы еще десять раз успеем.
Хе-хе-хе!
– Заткнись, ублюдок! Я тебе не верю!
– Не веришь? Зря. На вот, послушай свою жену, Фома Неверующий.
Иван узнал в наушниках голос Юли:
– Да, Ваня, это правда, – она причмокнула. – Мне очень нравится…
– Нет! – закричал Иван. – Нет! Я не верю! Этого не может быть!
– Почему не может? – спросил мерзкий голос. – Очень даже может. Скажи ему, Юля,
чтоб он, наконец, поверил.
– Всё ты, очкастый! – крикнул второй. – Говорил тебе, хватать его надо! А ты – давай
поиграем, давай поиграем! Вот тебе Кохаузен поиграет теперь!
– Ты только ему не говори, – сказал первый.
– Он и сам всё знает! Видел, как он самолет приложил! Красота!..
– Где же этот гад?
– Найдем… Никуда не денется…
– Чую, где-то он рядом, – последний голос Мишка узнал. Голос принадлежал
Колчанову.
Мишка не стал дожидаться, пока его найдут, и пополз по-пластунски к церкви. И это
ему помогло. Монстры упустили его из виду. Они-то ждали, что он откуда-нибудь выскочит
и побежит. А он, тем временем, полз, прижимаясь к земле.
До церкви оставалось всего ничего. Каких-нибудь сто метров. Но для ползающего
человека, у которого не в порядке нога, это приличное расстояние. Каждый, кто побывал в
армии или на сборах, или просто над ним издевались где-нибудь в пионерском лагере, знает,
что такое ползать. На первый взгляд, ползать – это легко. Но, на самом деле, ползать тяжело.
Ползать – это тяжкий труд, подобный скоростному копанию земли. В этом процессе
участвуют практически все группы мышц, интенсивно вырабатывается молочная кислота,
которая, как известно, вызывает в организме ощущение усталости. Поэтому люди редко
ползают. Они предпочитают менее утомительные способы передвижения. А ползают только
в самых крайних случаях. Такой случай и был у Мишки. По-другому он двигаться не мог.
Давай, Мишка! Двигай локтями! Шевели коленками, если хочешь уберечь свою задницу
от этих самых… хер знает кто они такие…
Мишка занес вперед согнутую в локте руку, опустил ее на землю, и ее пронзила такая
острая боль, будто в нее воткнули десять тысяч иголок сразу! Мишка не успел
сконцентрировать свою волю и дико заорал:
– Бля-а-а-а!
Он наполз на свернувшегося клубком ежа. Ежей в деревне было полно. Они охотились
на крыс и мышей, которых было еще больше, чем ежей.
– Вот он! – крикнул Колчанов. Он показал на Мишку рукой и осветил его отблесками
адского пламени из глаз. – Хватайте его!
Демоны заулюлюкали и кинулись в погоню.
Мишка понял, что ползком ему не уйти. Он собрался, напрягся, встал на четвереньки и
побежал. Побежал, это, конечно, громко сказано. Мишка быстро перебирал двумя руками и
одной ногой, а вторая нога волочилась за ним, как хвост крокодила. И на левую руку
опираться было ужасно больно. Быстрее! Быстрее! Быстрее! Ты должен, Мишка! Господи,
помоги мне! Спаси меня, Господи!
Монстры догоняли.
Мишкина рука ушла в пустоту, он скатился в канаву и упал прямо на больную ногу. От
боли Мишка чуть не лишился сознания, чуть не сошел с ума. Господи! Теперь мне точно не
уйти! Он начал карабкаться вверх, но руки скользили по мокрой от ночной росы траве, а
нога болела так, как будто он засунул ее в печку. Все же ему удалось каким-то образом
выползти из канавы. Но монстры были уже совсем рядом, в трех-пяти метрах. Он уже
чувствовал их зловонное серное дыхание. Никогда раньше Мишка серу не нюхал, но теперь,
при таких страшных обстоятельствах, узнал, как она пахнет. Пахло ужасно.
– Хватай его! – закричал Колчанов. – Был тракторист, а стал табурет трехногий! Хватай
его, братцы, за яйца!
– Хватай!
– А-а-а-р-р!
Глава тринадцатая
ЛЮДИ И КОМАРЫ, ТРОЦКИЙ И ДР.
Сто миллионов лет назад на Земле ничего не было. Так, во всяком случае, считают
ученые. Они также считают, что человек появился на Земле миллион лет назад. Это одна из
самых крупных ошибок, которая, как будто крючком, потащила за собой все остальные
ошибки и привела современный мир к нынешнему плачевному состоянию. Если бы господа
ученые посмотрели на проблему происхождения человека с разных сторон, им бы,
возможно, не пришло в головы утверждать такие вредные постулаты. Впрочем, это обычное
состояние ученых – заметить одну сторону предмета и обрадоваться.
Если бы человечество осознавало в полной мере, что оно родилось не вчера, а имеет за
плечами сто миллионов лет развития – надо думать, оно бы уважало и себя, и все другие
существа тоже.
А так?
Как?
Человек живет подобно комару. Утром родился, днем полетал, насосался крови и
вечером помер, не оставив на Земле никакого следа кроме пятна комариной смерти на
стенке. Из-за скоропалительных выводов ученых, человечество ввергнуто в меланхолию,
депрессию и неверие в собственные силы. Человечество оправдывает свое безответственное
поведение тем, что оно еще слишком молодо, не накопило мозгов и, вообще говоря,
произошло от обезьян (отдельное «спасибо» мистеру Дарвину!). Нам вполне ясно, почему
человечество так себя некрасиво ведет. Нам вполне ясно, почему люди уничтожают друг
друга и человекоподобных по ничтожным и смешным поводам. Все только и делают, что
ищут такой повод! И его, естественно, находят! Сначала-то люди, вроде бы наоборот, ищут и
находят критерии подобия и на основании их объединяются в группы. А после того, как
группа оформилась, они с таким же энтузиазмом начинают искать и находить критерии
непохожести их группе. И сразу начинают, как говорится, мочить козлов.
Мы, конечно же, понимаем, что изменить тут ничего нельзя, а поэтому можем лишь
предложить как-то сделать так, чтобы в этом вопросе было побольше организованности. Раз
уж человечество стремится разделяться, мы бы предложили человечеству разделиться по
следующим двум признакам:
Пусть одна группа считает, что они произошли от обезьян.
А вторая пусть считает, что они произошли от инопланетян.
И всё! И никаких больше группировок не надо. Вполне достаточно этих двух. Если на
Земле останутся только две группировки, порядка станет гораздо больше. А кто не хочет,
чтобы было больше порядка? Только дебилы!
Но вернемся к истории. Никто не станет спорить с очевидной вещью, что добро и зло
появились гораздо раньше человека. И как только они появились, они тоже стали воевать,
как две группировки, которые мы предлагаем оставить. Неизвестно, кому эта война выгодна.
Неизвестно, кто ее ведет и чем она закончится. Неизвестно, на какой периферии этой войны
находится человечество и какова его роль в этой войне. Потому что человечество еще
слишком молодо и не может как следует осознать не только ЭТОГО, но и самое себя.
Лишь избранные люди иногда неосознанно выступают могучим орудием в руках одной
из СИЛ. Наносят, грубо говоря, мощный удар противоборствующей силе. Однако и от таких
людей ничего, как правило, не остается, кроме комариного пятна на стене…
– … Вот они меня и достали здесь, друзья мои боевые Андрюха и Мишка, – закончил
рассказывать дед Семен после того как выслушал историю Мешалкина и Ирины. – Мир
подходит к концу, – добавил он, вздохнув. – Все признаки налицо. Деньги кончились.
Продукты дорогие. У власти – слабаки. По телевизору показывают гомосеков и
трансвистелов… Природу засрали. Одна химия поверх природы, – он поднял палец, как
патриарх. – За эти гнусные грехи человечество получит! Со дня на день получит! Должно
получить! Истинно говорил мне мой дедушка перед войной! А я, дурак молодой, ему не
верил. Думал, он просто так брюзжит из-за некультурности. А вот прав был дед!..
Мешалкин шмыгнул носом. Он сидел на полу, уткнувшись головой в колени. Ирина
держала его за плечо и старалась успокоить. Шутка ли – человек лишился семьи! Жена и
двое детей в одночасье превратились в вампиров! Мешалкин никак не мог поверить в это.
Если бы его жена и дети утонули в пруду, попали под машину, сгорели в избе – ему было бы
легче в том смысле, что такая смерть укладывается в современные представления человека о
ней.
– Я не могу понять, – Юра закачался из стороны в сторону.
– Я ничего не могу понять!.. Я ничего не понимаю!.. Как же это?!. Это что же
происходит?!. Я сошел с ума!..
Ирина погладила Мешалкина по голове:
– Успокойся… Ты не сошел с ума. Если это так, мы все сошли с ума. Я, ты и дедушка…
– Нет! – Юра оторвал голову от колен, посмотрел вокруг безумными, красными от слез
глазами и уронил ее обратно. – Нет! Это я один сошел с ума, а вы мне все кажетесь!
– Мы тебе кажемся? – спросила Ирина. – Хорошо. Значит, мы тебе кажемся… Значит,
тебе кажется, что мы едва унесли ноги и прячемся в церкви! Значит, тебе кажется, что твоя
семья превратилась в вурдалаков! И ничего страшного не происходит. – При подготовке в
ЦРУ Ирина проходила курс – как снимать стрессы у людей в экстремальной ситуации.
Мешалкин перестал всхлипывать и опять оторвал голову от колен.
– Ничего страшного не происходит? А чего мы тогда здесь сидим?
– Мы здесь сидим, – сказал с амвона дед Семен, – потому что только святые стены
могут нас защитить от нечистой силы, которая пришла в Красный Бубен, чтобы утвердить
тут Власть Тьмы, воздвигнуть трон сатаны и посадить на него Люцифера! И жена твоя с
детьми отныне стали слугами дьявола! Поэтому нечего их жалеть!
– Как же нечего?! Верочка… Игорек… Таня… Как же нечего?!
– Нечего! – отрезал Абатуров. – Это раньше они были жена и дети, а теперь они
вельзевул и люцифер! Черти они теперь!
Мешалкин зарыдал.
– Что вы делаете, дедушка?! – воскликнула Ирина. – У человека горе. Я его успокоить
пытаюсь, а вы так жестоко говорите!
– А нечего лукавить! Лукавство – дело нечистого! А мы в святой церкви и должны
перед лицом Господа нашего, – Семен посмотрел на иконостас и перекрестился, – говорить
одну только правду! И если врать мы начнем теперь, когда всё так повернулось, то не
одолеть нам диявола и его свиту никогда! А станем мы сами свитою диявола поганого!
Ирина промолчала. Возражать этому упрямому старику было бесполезно. Возможно,
он прав. Разведчика может подстерегать всё что угодно. Она усвоила, что когда нет
возможности применить навыки, полученные при обучении, следует действовать по
обстоятельствам. Действовать так действовать!
– Хорошо, – сказала Ирина. – Но всё же постарайтесь помягче… Просто не нужно
говорить лишнего…
– А что я сказал? Это же правда, что его бывшая жена и дети теперь слуги дьявола.
Мешалкин вздрогнул и громко зарыдал в коленки:
– Неужели и дети! – послышался его, приглушенный ногами, голос. – А-а-а!
– Тихо, тихо, – Ирина погладила Юру, посмотрела на Абатурова и покачала головой,
как бы говоря: Что же вы, дедушка, творите с человеком.
Абатуров почесал бок.
– Если бы сейчас была нормальная обстановка, – сказал он раздумчиво, – то тогда,
конечно, приврать можно. Ничего страшного в этом нет. А на войне врать нельзя. Каждое
твое лживое слово идет на пользу противника. То есть, значит, сатаны. Ты же, девка, не
хочешь помогать дияволу?
– Нет, конечно.
– И не надо, – дед Семен посмотрел на руки. – Я вот вам говорил, как мы с Мишкой и
Андрюхой Троцкого расстреливали… Так вот… После войны дед по секрету рассказывал,
что Троцкий поначалу был неплохой мужик, а потом потихоньку стал врать… для пользы
общего дела… и докатился… Ты вот молодая, так слышала, небось – Троцкий, Троцкий. А
кто он да чего – толком не знаешь. И никто не знает, потому что тайная жизнь у него была, –
Абатуров подался вперед. – Настоящая фамилия у него Борщтейн!.. Из понятно кого… А
Ленин умный был, говорил ему: Куда ты, Давыдыч, с такой фамилией лезешь в революцию?
Мало, что ты мордой не того! Ну это – полбеды. А фамилию поменяй обязательно, чтоб
звучала нормально. Он и поменял на Троцкого. И первое время вел себя геройски. Но
брехать уже тогда начал. И брехал всем так, что Ленин сам его еле выносил, терпел только из
уважения к прошлым заслугам. А когда Ленин умер, Троцкий совсем забрехался. Сталин
терпел-терпел, а потом вызывает его после демонстрации и говорит: Давыдыч, ну ты же
старый человек, а такое несешь на людях! Постеснялся бы светлой памяти Ильича. А
Троцкий говорит: Ильич бы меня понял. Он один меня понимал. Всего только и было двое
пламенных революционеров – Ленин да я. А вы все остальные – говно! И ты, Сталин, тоже
говно! А Сталин в то время плевался из трубки отравленными наконечниками. Хотел он в
Троцкого плюнуть, да пожалел из уважения к ленинской памяти, потому что это всё было в
Мавзолее, у гроба Ленина. Знаешь что, Борщтейн, — Сталин сказал ему сурово. – Собирай
свои манатки и катись из СССР, пока я тебя не прихлопнул! И еще, за такие твои слова, во
всех странах, где ты прятаться станешь, нигде тебе покоя не будет! Потому что я всех
коммунистов на тебя натравлю! Весь КОМИНТЕРН!.. Троцкий от сталинского гнева
сбежал в Америку, а оттуда уже в Мексику. Приехал в Мексику, а его там, кроме
коммунистов, никто не знает. А коммунисты по заданию Сталина почитают за честь ему
кишки выпустить. Метался Троцкий, метался, а что делать?! Денег нету. А кроме как
брехать, ничего делать-то он и не умеет. А в мексиканские революционеры его не
принимают. Гонят отовсюду, как собаку. А жрать охота так, что живот сводит. Пошел он в
пустыню и кактусов нажрался, чтобы чем-то брюхо набить. Такой голодный был, что глотал
не жуя, вместе с колючками. Колючки-то ему с изнутри в кишки и навтыкались. Лег он на
землю чужую и чует, смерть его пришла. Солнце морду жарит. Мухи срут. Стервятники по
небу кружат, ждут падаль. Глаза закрыл Троцкий, лежит мучается: Неохота помирать. Мало
пожил. Многого еще не сделал. Кабы теперь кто помог, так отдал бы тому всё. Вдруг
чувствует – тень на глаза нашла. Смотрит, а над ним сам диавол стоит. Усмехнулся диавол и
говорит Троцкому: Могу помочь. Сделку предлагаю. Ты мне, само собой, душу, а я тебе –
что хочешь. Троцкий заупрямился. Я, говорит, не в том смысле, что всё отдам. Я, в
смысле, последнюю рубашку отдам. А больше у меня ничего нету… На хрен мне нужна твоя
рубашка, – диавол отвечает. – Я думал, ты серьезный человек, а ты и вправду, только
брехать научился! Правильно тебя из СССР выгнали!.. Так что подыхай здесь, как собака, с
кактусом в кишке! Страшно стало Троцкому умирать. Но душу терять еще страшнее. А
диавол хитрый говорит ему: Чего ты, Троцкий, ломаешься, как баба?! Ты и так, сам того не
зная, всю жизнь мне служишь своим враньем неумеренным. Душа твоя так и так моя после
смерти будет. А помрешь ты часа через два в диких мучениях. Я бы подождал, а только
мне твоя душа при жизни полезней. Думай сам – или помрешь через два часа в мучениях, и
душа все равно мне достанется, или жить будешь, как король!.. Подумал Троцкий и
согласился. Продал, значит, душу свою за богатство, славу и бессмертие. Купил дом
громадный, слуг там завел, сторожей наставил от мексиканских революционеров. И стал
книжки писать, а в книжках опять брехать обо всем – занялся любимым делом. Жил-жил,
горя не знал. Но потом одному мексиканскому революционеру все-таки удалось к нему сзади
подкрасться, когда Троцкий книгу писал про свою роль в мировой революции. Подкрался он
к нему и дал ледорубом по голове.
И зря. Вот если бы он ему срубил башку, тогда бы Троцкий умер, потому что без башки
бессмертные не живут. А он ему всадил прямо посередке, так что лезвие в башку по самую
рукоятку ушло и там застряло. Не помер Троцкий, а просто сильно перепугался и стал жить
дальше с топором в голове. Только ручку деревянную вытащил, чтоб она ему не мешала
шляпу надевать и ложиться на спину. И стало у него в голове навроде бы Железный занавес
между сторонами мозгов. Каждая сторона теперь отдельно думает. Одна, например, думает
идти направо, а другая – налево, и из-за этого ноги дергаются и разъезжаются в стороны. А
Троцкий…
Абатуров не закончил. Страшный грохот потряс церковь. Земля содрогнулась. Иконы
на стенах задрожали, и одна маленькая, но старая иконка сорвалась со стены и упала в угол.
Глава четырнадцатая
МЕСТЬ
Месть. За что люди мстят друг другу? Например, за то, что один другому нассал в
ботинок. Или – один у другого убил брата. Кто-то кого-то обозвал: жидом, ниггером,
кацапом, хохлом, лягушатником, макаронником, чурбаном, чуркистаном, узкоглазым,
желтожопым, красножопым, черножопым. Еще мстят за то, что распяли Христа. Мстят за то,
что едят свинину. Мстят за то, что не едят свинину, зато пьют кровь христианских
младенцев. Мстят за то, что дерут ишаков. Мстят за то, что не дерут ишаков. Мстят за
деревянных идолов. Мстят за то, что крестятся двумя пальцами. Мстят за то, что крестятся
тремя. Мстят за то, что показывают средний палец. Мстят тем, кто жрет палочками, как
дикари. Мстят тем, кто имеет много жен. Мстят тем, кто предлагает своих жен гостям. Мстят
тем, кто своих жен не предлагает, но зато пользуется женами гостей. Мстят за идиотские
спортивные игры. (Русские, например, смотрят с плохо скрытым раздражением на
американский футбол, им хочется надавать американцам по шее, чтобы они поняли, что
футбол – это игра, в которую играют ногами, в крайнем случае, головой! А американцы тоже
так же думают, только наоборот). Часто мстят за политику. Политика – один из самых
популярных поводов мщения. Мстят за то, что одним кажется, что их любимую партию
преследует партия уродов, негодяев и дураков. Женщины мстят по более мелким поводам.
Например, одна другой плюнула в кастрюлю. Ну и так далее. Можно бесконечно долго
перечислять причины мести. Как говорили древние, имя им Легион. Мы не в курсе, сколько
это точно, но звучит убедительно. Гораздо убедительнее, чем имя им Триллион.
Теперь о способах мести. Самый простой и распространенный способ – пойти и убить
врага. Желательно еще, чтобы смерть была мучительной, чтобы обидчик в полной мере мог
осознать перед смертью, за что он умирает и кто его убивает. А не так просто – бабах! и
нету! И никто не понял, что это месть была, а не несчастный случай. Неплохо это было
поставлено в свое время у горцев (в том числе корсиканцев, албанцев, латиноамериканцев).
Непонятно почему, может быть, воздух и острый перец так влияли на людей, но факт, что
если там кто-то кому-то насолил, то всё! – всем родственникам будет чем заняться несколько
последующих поколений, пока кто-то из них еще жив. Такая месть называется кровной. Но
убивать необязательно – можно засадить в тюрьму, оставить без работы, увести или
изнасиловать жену, разорить, нассать в ботинок.
Месть – один из главных рычагов мироустройства. Месть – обязательное условие
человеческой деятельности и существования. Мстить так же обязательно, как не портить
воздух в общественном месте. Не мстить – западло. Тот, кто не мстит, автоматически
попадает в разряд отверженных. Если же человек, как положено, мстит, он: раз – получает
удовольствие от активной деятельности, два – получает удовольствие, когда достигает цели,
три – если в процессе мщения он погибает, то погибает, как герой, отдавший жизнь за святое
дело. А если его сажают за убийство, то тоже он герой, как и в предыдущем случае…
Витек спал. Ему снилось, что он тореадор в Испании и на него несется громадный
разъяренный бык с остро заточенными гаечными ключами вместо рогов. Это был бык
Коновалов. Витек отскочил в сторону, и бык Коновалов протаранил рогами штакетник и
запутался в досках. Витек воинственно вскрикнул, отрубил ему хвост и отбежал подальше.
На трибунах поднялся шум, публика зааплодировала. Витек откинул полу телогрейки и
поклонился, придерживая одной рукой на голове шапку-ушанку, чтоб не свалилась. Боковым
зрением он заметил, что Коновалов-бык освободился и несется на него с огромной
скоростью. Мгновение – и Витек будет проткнут, подброшен и расплющен. Витек высоко
подпрыгнул, сделал в воздухе сальто назад, приземлился на спину Коновалова и схватил его
за гаечные ключи. Какой он, оказывается, ловкий тореадор. И как это раньше он про себя
ничего не знал! А то бы давно уже всем деревенским навешал кренделей и стал бы королем
Красного Бубна.
Коновалов взбесился. Он подпрыгнул, опустился на передние копыта, а задние задрал
повыше, с тем чтобы скинуть Витька через голову и затоптать. Витек еле удержался на спине
быка. Он выпустил из сапог раскладные шпоры и глубоко воткнул их под ребра быку
Мишке, в отместку за его подпрыгивания. Мишка Коновалов заорал нечеловеческим
голосом «My!» и стал беспорядочно скакать по арене. Витька мотало так, что шапка-ушанка
слетела с его головы и, перелетев на трибуну, повисла на каком-то болельщике. А челюсть у
Витька ходила ходуном, и зубы стучали друг о друга, как кастаньеты. Из карманов
высыпалась мелочь и раскатилась по арене. На арену выскочили пацаны и бросились ее
подбирать. Витек рассердился. Ему стало обидно, что пока он тут сражается с быком, у него
бессовестно тырят деньги.
– Не трожь! – заорал он, оборачиваясь.
Но тут Мишка так наподдал жопой, что Витька подкинуло и, если бы он не был такой
ловкий и не держался за рога, то свалился бы обязательно. Витек забыл про деньги и начал
крутить Коновалову рога на бок. Мишка не поддавался, поворачивая голову в обратную
сторону. Врешь! Куда тебе против Витька, короля Красного Бубна! Он с силой потянул
голову на себя, и один рог-ключ выломался из головы и остался у Витька в руке. Витек не
растерялся. Он размахнулся и как следует врезал Коновалову ключом по башке. У Мишки
подогнулись передние ноги. Он зашатался и рухнул на бок. Витек едва успел соскочить с
быка, чтобы тот не придавил его своей тушей.
На трибунах заревели. Вверх полетели шапки. Витек залез на подыхающего быка,
поднял руку с ключом вверх и замер в позе победителя на пьедестале. Настроение было
превосходное. Во-первых, он одолел такую силищу. Во-вторых, отомстил за какую-то обиду,
которую он, как следует, вспомнить не мог. В-третьих, он знал, что теперь его объявят
королем Красного Бубна и он всех подданных, в широком смысле, трахнет в жопу. А
Коновалова – если тот, конечно, выживет после того, как Витек выдернул у него рог, – он
вообще зачморит и смешает с говном. И еще Петьку Углова, дружка его, тоже угандошит за
компанию. Витек топнул ногой по Мишкиному боку. Бык вздрогнул, ударив по земле
остатком хвоста.
И тут из загона на арену вышел Кинг-Конг. Витек замер. Он видел его в кино, но не
предполагал, что ему придется сражаться с гигантской обезьяной один на один. Кинг-Конг
был ростом с пятиэтажный дом. У него были красные выпученные глаза, острые зубы,
страшные лапы и ноги такие, что Кинг-Конг мог спокойно раздавить не только Витька, а
целый грузовик с прицепом.
Витек спрыгнул с Коновалова и попятился. Кинг-Конг нагнулся, протянул вперед
мохнатую лапу и сгреб Витька в кулак. В следующий момент Витек уже находился перед
глазами ужасной обезьяны-гиганта. Кинг-Конг поднес Витька ближе, и зрачки зверя сошлись
у носа.
– Хр-р-ра-а-а-а! Хамдэр-р-р! – Кинг-Конг зарычал так, что у Витька чуть не лопнули
барабанные перепонки. Он увидел страшную черную пасть с черным языком. Ему
показалось, что на стенках горла, размером с пещеру, пляшут отблески огня, пылающего у
обезьяны внутри. Витек понял, что это вход в Ад. Изо рта на Витька так дохнуло смрадом
паленых душ, что его тут же вырвало зверю на язык. Обезьяна заревела и выплюнула рвоту
Витьку обратно в лицо. А потом завела лапу за спину и засунула Витька к себе в жопу. У
Витька перехватило дыхание. Дерьмо залепило ему уши, глаза, нос и рот. Он услышал в
недрах у зверя низкий рокочущий гул, который с каждой секундой становится всё громче и
приближается. Витек понял, что сейчас произойдет. Он понял, от чего он умрет. И это было
ужасно. Звук нарастал. Обезьяна смертельно пернула…
Витек слетел с кровати. Он сидел на полу и дико озирался кругом. Он слышал наяву
отзвуки того, что пережил во сне.
Стекла вылетели из окон и усыпали осколками весь пол. Со стены упала репродукция
картины «Аленушка», рамка раскололась на части. По зеркалу над умывальником пробежала
наискось трещина. Лампочка под потолком раскачивалась. А за окнами полыхало пламя.
В дверь влетела перепуганная бабка Вера.
– Ой-ёй-ёй! – она схватилась за голову. – Кажись, Витек, бонба упала! Война началась!
Ой-ёй-ёй!
Витек вскочил и сморщился от резкой боли в голове. Он поправил на лбу повязку и
высунулся в разбитое окно. На бугре перед церковью горели обломки самолета.
– Это, мамаша, не бомба! – крикнул он. – Это самолет пи…анулся! Пойдемте, мамаша,
смотреть чего осталось!
Глава пятнадцатая
СОБАКИ ЛОНДОНА
Ниггер умывает
Руки. Ниггер угорает
В огне Куклуксклана
Покурив крутого плана.
Рас-цве-тали-ябло-ни-и-гру-ши
По-плы-ли-ту-маны-над-ре-кой
Вы-хо-ди-ла-на-бе-рег-Ка-тю-ша
На-вы-сокий-бе-рег-на-кру-той…
Ой-ёй-ёй —
Глава шестнадцатая
ЖЕНИХ С ТОГО СВЕТА
Витя Пачкин прибежал к месту взрыва первым. Во всяком случае, никого он пока
поблизости не заметил.
На холме, недалеко от церкви, полыхало пламя. Витя остановился и огляделся
посмотреть – нет ли кого из деревенских. Но никого не заметил. Только маленькие
костерочки горели там и тут, по сторонам от основного пожарища. Его немного удивило, что
никого нет. Ну, нет и ладно…
Из пламени что-то торчало. Что-то черное. Витек подошел поближе. Мамочки!
Посреди огня возвышался столб, к которому был привязан человек.
Ветер донес до Пачкина запах жареного мяса. Витек отпрянул назад и потер глаза.
Человек не исчез. И запах тоже. Теперь Пачкин разглядел его получше. На столбе висел
мужчина в летчицком шлеме. Его голова была опущена на грудь, а руки скручены над
головой. За столбом Витек увидел догорающий хвост самолета.
Кто-то сзади положил Витьку руку на плечо.
– Ваши документы! – произнес хриплый голос. Пачкин вздрогнул. Он не слышал, как к
нему кто-то подошел.
Сзади стоял солдат в пилотке и плащ-палатке.
– Ваши документы! – повторил он.
У солдата был доисторический вид, как будто он сбежал со съемок фильма про
Великую Отечественную войну.
– А чё такое? – ответил Витек.
– Хрен через плечо!.. Документы!
– А ты кто такой?!
– Сейчас узнаешь, – молниеносным движением солдат выхватил из-под плащ-палатки
автомат ППШ и двинул прикладом Витьку в челюсть.
Пачкин отлетел. Когда голова снова начала соображать, она сообразила, что в ней стало
на… раз, два, три… несколько зубов меньше. Витек сплюнул зубы на ладонь, другой рукой
потрогал разбитые губы. С детства он не помнил, чтобы ему доставалось так, как сегодня.
Сначала получил по голове от шлюхи, потом от Коновалова гаечным ключом, теперь ни за
что ни про что выбили зубы. Нет, не зря ему так не хотелось ехать домой, в деревню. Он не
был здесь несколько лет и отвык от такого беспорядка. Все же в городе так часто по морде не
дают. И еще он подумал, где же он будет зубы вставлять с теперешними-то ценами.
– Ты чё дерешься?! С ума сошел?! – Витек поднял глаза и увидел перед собой дуло
автомата.
– Документы давай! Последний раз повторяю! – щелкнул затвор.
Витек наконец понял, что его могут убить, и полез в задний карман брюк. Вытащил
паспорт и протянул солдату.
– Так, – солдат раскрыл документ. – Виктор, значит, Пачкин. – Он захлопнул паспорт и
швырнул в огонь.
– Ты чего делаешь?! – закричал Витек и метнулся вперед за паспортом.
Но тут же повалился на землю, сбитый тяжелым прикладом.
– Тебе он больше не нужен, – сказал солдат будничным тоном. – Мертвецам паспорта
не нужны. Теперь у тебя не будет ни имени, ни фамилии, ни паспорта, ни прописки, ни
всякой другой такой ерунды… Да…
– Как же это я буду без паспорта?..
– Хе-хе, – осклабился солдат. – Так и будешь ты теперь беспаспортный труп.
– Как это?!. За что?! – всхлипнул Пачкин.
– Очень просто. Упал и разбился сверхсекретный военный самолет, – солдат показал
пальцем за спину. – Упал?
– Упал…
– Едем дальше… Как ты, Пачкин, понимаешь, это абсурд. Не можем же мы делать
сверхсекретные самолеты, которые разбиваются, как обыкновенные? Не можем?
– Не можем…
– Правильно… Поэтому летчика за то, что он самолет угробил, который таких
деньжищ стоил, мы, как видишь, поджариваем… Поджариваем?
– Поджариваем…
– Ведь он заслужил?
– Он… заслужил…
– Ну вот! А всех свидетелей гибели сверхнадежного самолета мы пускаем в расход,
чтобы разговоров не было. Пускаем?
Ужасная логика солдата дошла до Витька. Логика железная, не допускающая
возражений.
– Я никому не скажу, – просипел Пачкин.
– Все так говорят, а потом ползут слухи вредные… Ты вот, вижу, мужик-то неплохой…
Но тоже… потерпишь-потерпишь, а потом нажрешься и разболтаешь по пьянке. Водку-то
пьешь?
– Только по праздникам, – замотал головой Витек.
– Вот в праздник и разболтаешь!.. Испортишь людям праздник…
– Не разболтаю! Клянусь, не разболтаю! – Витек подполз к солдату и стал целовать ему
сапоги.
– Ну… это ты брось, – солдат легонько двинул Витька каблуком в ухо. – Не при старом
режиме!.. Да… Ну, не знаю, что и делать с тобой…
– Пощадите! У меня мать старая! На кого я ее брошу?!
– О матери ты, Пачкин, не волнуйся… Мы о ней позаботимся…
– У меня невеста в городе! В музее работает! Музейный работник!
– Невеста у тебя?.. Любишь ее?
– Люблю! Люблю!
– Ну, не знаю… Ну, как мне с тобой быть? У меня приказ. А приказ надо выполнять…
Не знаю, не знаю… Может, ты знаешь, как мне быть?
– Я никому не скажу, – Витек заплакал.
– Это ты говорил уже… А я тебе на это уже ответил… А ты мне предложи что-нибудь,
чтобы я тебе навстречу мог пойти…
– Я никому не скажу…
– Ну что ты заладил одно и то же, как попугай?.. Вот видишь, ничего ты мне
предложить не можешь… А ведь это тебе надо, а не мне… Мне-то что за тебя думать? Зачем
мне это? Я тебя застрелю сейчас и всё, и ничего думать не надо… Хе-хе… А ты, если не
хочешь умирать, должен не просто словами пустыми отделаться, а пожертвовать чем-то…
Чем-то пожертвовать…
Витек вытащил из кармана кошелек и протянул солдату:
– Вот, возьми! Это всё, что у меня есть! Солдат взял, открыл кошелек, поглядел внутрь:
– Деньги?..
– Деньги!
– Тфу! Твои деньги и так мои будут, когда я тебя расстреляю… Нашел чем
пожертвовать! Это не жертва! Жертва, это то, чего тебе действительно жалко до слез, но все
же подешевле жизни… Намек понял?.. Постой! Кажется, я придумал!.. Давай-ка тебе,
Пачкин, язык отрежем! Чтоб ты не разболтал!
Витя упал на спину.
– Не хочешь?.. Ну, как знаешь, – солдат навел ему в лоб дуло автомата. – А я ведь, как
лучше хотел… Пожалел тебя…
– Стой! Не стреляй! Давай отрежем!
– Молодец! Правильный выбор! Так на твоем месте поступил бы каждый, – солдат
вытащил из-за пояса штык-нож. – Высовывай свой язык.
Витя покрылся испариной и медленно высунул язык. Язык дрожал, с него текла по
подбородку слюна.
Невозможно описать, какие мучения испытал Пачкин, когда солдат, ухватив кончик
языка одной рукой, другой резал по живому… Туда… сюда… туда… сюда… Боль… кровь…
душераздирающее мычание… слезы… Кровь… Кровь… Кровь хлестала фонтаном… Он
давился ею… Она текла у него по подбородку и стекала по груди и шее на траву…
– Готово! – солдат показал Пачкину его отрезанный язык. – Вот он! Смотри, Пачкин,
какой у тебя язык был! Он бы мог стать причиной стольких бед и несчастий. Но не стал.
Наоборот, благодаря моей солдатской смекалке, ты жив остался. Поедешь теперь к невесте…
музейному работнику… Мамку старую увидишь…
Витек плакал. Он не мог поверить, что всё это происходит наяву.
– Ну что ты плачешь? Радоваться надо, Пачкин, что жив остался, а ты плачешь!.. Ну, не
сможешь ты теперь разговаривать. Ну и что! Зато лишнего не сболтнешь! А если уж очень
надо тебе будет чего-нибудь сообщить, так ты возьми карандаш с бумагой и напиши, чего
тебе надо. Грамотность у нас в стране поголовная! Правильно?..
Витек механически кивнул.
– Постой!.. Как же это?! Чуть было я не упустил! – солдат хлопнул себя ладонью по
лбу. – Ты же можешь и вредное чего написать! Например, про самолет! Как же это я… Едва
не опростоволосился!.. Давай-ка мы, Пачкин, тебе еще руку отрежем, чтоб ты написать
ничего не смог!
Витек замычал и попытался отползти. Но солдат придавил его коленом к земле с такой
силой, что Пачкин чуть не задохнулся.
– Куда ты, Пачкин?!. Подожди… немного…
Солдат воткнул нож Виктору в плечо и медленно стал перепиливать кость.
Пачкин потерял сознание.
Очнулся он оттого, что солдат бил его по щекам. Правой руки уже не было.
– Слушай, Пачкин, я чего подумал-то… Ведь ты же, при желании, и левой писать
можешь… не так красиво, но можешь… А вдруг, ты вообще левша и захотел меня
обдурить?! Ох ты, Пачкин, какой хитрец! – солдат погрозил Виктору пальцем. – Хитрец ты,
Пачкин!.. Но русского солдата не обдуришь!.. Переворачивайся на живот, а то мне так
неудобно тебе руку резать… Ну что ты лежишь, как бревно?.. Не можешь, что ли,
перевернуться? Ну, давай, я тебе помогу, – солдат перевернул Пачкина на живот. – Сейчас,
Пачкин.
Он воткнул нож в левое плечо, и Виктор снова потерял сознание…
Придя в себя перед смертью, он увидел склонившееся над ним знакомое лицо
мамкиного соседа Колчанова. Колчанов неприятно улыбался и махал Пачкину его же
отрезанной рукой.
– Привет, Витька! Что, обманули дурака на четыре кулака?! – Он швырнул руку
Пачкину на живот и засмеялся. Потом сложил ладони ковшиком, подставил их под Витькино
плечо, из которого хлестала кровь, набрал полную пригоршню и напился…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
– Бог един, – сказал Мешалкин и снял с плеча кол.
Глава первая
ИСКУССТВО ВМЕСТО ТАБЛЕТОК
Что это за голова торчит снизу? И чего это она такое кричит?
Дегенгард Георгий Адамович проработал в Музее Искусств двадцать лет, и ему было
очень обидно, что теперь, когда над Россией засветился луч надежды и свободы, вместе со
свободомыслием, за которое сложило головы столько русских интеллигентов, пришло
засилие хамства. Когда свежий ветер перемен растрепал прически людей, доселе боявшихся
лишний раз громко вздохнуть, и они, эти люди, обрадовались тому, что им выпало счастье
своими глазами увидеть то, о чем они и не мечтали, случилось неожиданное. Люди поняли
свободу НЕПРАВИЛЬНО! Не как возможность высказывать свое мнение о чем угодно, не
оглядываясь через плечо, не как возможность сходить в музей и посмотреть на всё что
хочешь, не как возможность прийти в кино и увидеть фильм Тарковского или Вайды без
купюр, не как возможность прийти в библиотеку и взять любую (ЛЮБУЮ!) книгу о чем
угодно, не как возможность участвовать в управлении государством путем свободного
голосования за кого-нибудь, а совсем по-другому! Какая-то дрянь вместо этого вышла! Люди
расценили полученную ими свободу как свободу гадить друг другу на голову! Гады!
Свобода слова свелась к безнаказанной матерщине в общественных местах! Вместо музеев –
ночные клубы с проститутками и наркоманами! Молодежь засунула в уши дебильники,
чтобы не слушать умных советов старшего поколения. В кино и по телевизору – пропаганда
насилия и сексуальных извращений. А какие печатают, продают и читают книги! Уму
непостижимо! Вместо того чтобы читать Достоевского, Гоголя и Пушкина, которые
наконец-то появились в свободной продаже, читают всякую дрянь, чушь, мусор и гадость! А
Пушкин, Гоголь и Достоевский пылятся на полках магазинов невостребованные! А за какие
голосуют партии?! За партии негодяев, воров и мошенников! И даже (невозможно себе
представить!) за фашистов и коммунистов! Убить человека стало легче легкого! Заплати
наемному убийце за грязную работу и всё! И можешь, если денег хватит, убивать кого
хочешь – хочешь банкира, хочешь президента, хочешь популярного телевизионного
ведущего, если тебе не понравилось, как он подстригся.
Всё это так действовало на Георгия Адамовича, что он ходил, опустив низко голову, и
думал – как же это так?.. Ко всему этому, еще и зарплату платить практически перестали. А
то, что изредка и нерегулярно платили – зарплатой не назовешь. Вот и получалось – всё, за
что лучшие умы погибали в лагерях и подвалах Лубянки, всё это ЗРЯ! А почему так
получилось? Георгий Адамович долго над этим размышлял. И наконец понял, почему так
вышло. Потому что настоящие люди (интеллигенты духа), только благодаря которым и
произошли перемены, эти люди, выполнив свою работу, посчитали нескромным занимать
руководящие посты в обновленной стране. Они выполнили свой долг и скромно отошли в
сторону. А к власти ринулась оголтелая свора проходимцев, спекулянтов, барыг и хамов.
Они тут же крепко окопались в своих кожаных креслах, как спруты распустили
щупальца во все стороны, и как клещи стали сосать кровь страны.
Георгий Адамович много читал по философии. И имел свое оригинальное мнение по
многим вечным вопросам. Он, в частности, не соглашался с мнениями Платона и некоторых
других древних философов, что государством должна управлять олигархия ученых,
мыслителей и интеллектуалов. Всегда Георгий Адамович отдавал предпочтение
демократическому устройству государства, когда у власти стоит народ. И вот теперь, когда
он увидел, во что превратилась демократия, он понял, что древние греки были правы.
ОЛИГАРХИЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ РАЗУМНЕЕ, ЧЕМ ДЕМОКРАТИЯ ОЛИГОФРЕНОВ!
Проблемы общегосударственные напрямую отражались на проблемах музея, в котором
Георгий Адамович проработал столько лет, и который он любил и считал делом всей своей
жизни. В запасниках музея находилось множество экспонатов, которые по понятным
причинам в советское время нельзя было выставлять. Георгий Адамович неоднократно
пытался добиться разрешения на это, ему было до слез обидно, что люди не видят такие
прекрасные вещи. Но чиновники от культуры не разрешали. Дело, конечно, хорошее, —
говорили они Георгию Адамовичу, – но… знаете ли… – Чиновники разводили руками,
задирали подбородки к потолку и затем смотрели на Дегенгарда в том смысле, что он и сам
должен понимать, почему делать этого нельзя. А нельзя было этого делать тогда по двум
причинам: Идеологической и Политической. Большинство экспонатов было вывезено во
время войны из Германии, и официально СССР не признавал этого факта. Вытащить же
экспонаты из запасников было равнозначно признанию. За этим могло последовать
требование возвратить награбленное, а возвращать, естественно, не хотелось. Вот и
приходилось советским музеям выступать в роли, так сказать, собак на сене.
Но когда старый ненавистный режим рухнул, Георгий Адамович первым делом пришел
к новому руководству и сказал: Пора вытаскивать из запасников произведения искусства,
потому что теперь, когда народ вдохнул свободы, ему очень полезно и своевременно будет
поднять свой культурный уровень с помощью того, чего ему раньше не давали созерцать.
Каково же было удивление Дегенгарда, когда в ответ на свою пламенную речь он услышал
от директора, что он, Георгий Адамович, конечно же прав, что его мысли отражают глубину
изменений в обществе и даже несколько опережают события, являясь своего рода вестником
еще более лучших перемен, которые нас, несомненно, ожидают в скором будущем, и
руководство очень ценит опыт, знание и многие лета добросовестного труда Георгия
Адамовича, и будет ходатайствовать в Министерстве культуры, чтобы его наградили
орденом «Знак Почета», и так далее в том же духе… но… хотя предложение Георгия
Адамовича и заслуживает безусловного внимания и, в целом, оно верное, но все-таки
доставать трофейные произведения искусства из запасников преждевременно, потому что
сейчас, когда вот-вот должна рухнуть Берлинская Стена, неизвестно, как Объединенная
Германия посмотрит на такие демонстрации с позиции силы. Всё же, Георгий Адамович, —
сказал в заключение новый директор, отставной полковник ПВО, – мы, по сравнению с
немцами, сильное государство, и немцы могут расценить такие демонстрации, как
издевательство над их тевтонским достоинством. Вроде того, будто мы их в рот е…ли,
как дураков! Не обижайся, Георгий Адамович, на такие мои замечания, но пока доставать
рано. Время еще не пришло. Как же так, – возразил Георгий Адамович. – Вы же очень
удачно помянули тевтонцев. Когда они еще в первый раз на нас нападали, наш князь
Александр Невский произнес исторические слова, которые вы, как человек военный, должны
хорошо помнить, и вы, как военный же человек, должны хорошо помнить, скольких
миллионов жизней стоила нам эта агрессия! Так неужели же мы не можем позволить людям,
за все перенесенные ужасы, муки и потери, ходить в музей и наслаждаться произведениями
искусства, которые пылятся в запасниках зря?!
Но договориться с директором не удалось. А Георгий Адамович так надеялся, так
надеялся! Он так надеялся, что даже не сомневался нисколько в том, что всё будет как надо.
Дегенгард настолько в этом не сомневался, что заранее начал работы по подготовке
экспозиции. И многое успел подготовить. Он даже два названия для выставки придумал.
«КУЛЬТУРНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ» и «ВОЗВРАЩЕНИЕ КУЛЬТУРЫ». Дегенгард не знал,
какое лучше…
Именно с этого момента Георгий Адамович начал разочаровываться в происходящих
переменах и впал в меланхолию.
Георгий Адамович не заметил, как закончился рабочий день, так он был поражен тем,
что обнаружил в книге. В дверь с той стороны постучал Хомяков.
– Адамыч! – крикнул он. – Ты домой-то собираешься?!
Дегенгард вздрогнул.
– Засиделся ты чего-то… Мы через пятнадцать минут закрываем!..
– Иду!.. Сейчас иду… – Георгий Адамович помрачнел. Он понял, что сейчас придется
положить книгу на место в шкаф и уйти домой. И еще он понял, что если расстанется теперь
с книгой, то не сможет уснуть до утра и, дай бог, чтобы с ним не случилось инфаркта.
Профессиональная этика не позволяла Дегенгарду выносить экспонаты из музея. Но на этот
раз он понял, что умрет, если не вынесет.
Дегенгард решился. Он положил книгу в портфель, щелкнул замочками и выключил
настольную лампу.
Проходя мимо Хомякова, Георгий Адамович немного заволновался. Впервые он
выносил что-то из музея. Конечно, ни у кого не могло и мысли возникнуть, чтобы его
обыскивать, но всё же…
Хомяков ел вареное яйцо и запивал чаем из стакана в подстаканнике.
– Пока, Степаныч, – Дегенгард помахал Хомякову рукой.
– Привет жене, – Хомяков приподнял стакан.
Жена Дегенгарда Раиса раньше тоже работала в музее, и Хомяков ее знал. А теперь
вышла на пенсию и сидела с внуками. Их сын Лешка еще в школе ударился в сторону
прикладной математики, потом закончил университет и теперь работал программистом,
зарабатывал хорошие деньги. Незаметно как-то так получилось, что Лешка помогал
родителям сводить концы с концами. На зарплату и пенсию прожить было невозможно даже
с их скромными запросами. А так, с Лешкиной помощью, они как-то обходились… Только
немного обидно было за себя. Не потому, что сын зарабатывает, а потому, что они, отдавшие
культуре всю жизнь, не могут себя обеспечить.
Это была книга предсказаний и тайных доктрин. Она была написана на старонемецком.
Георгий Адамович изучал немецкий в школе и в институте, и не забыл его до сих пор из-за
работы. Масса трофейных экспонатов сопровождалась документацией на немецком языке.
Поэтому Дегенгард смог читать книгу и почти всё в ней понимал. Это был мертвый диалект
старонемецкого. Мертвый диалект народа, которого больше уже не существовало, он
безвозвратно исчез в трясине времен. Память о нем еще жила, но слабела с каждым годом.
Написал книгу некий Теофраст Себастьян Кохаузен. И Дегенгард понял, что перед ним
лежит книга нового древнего Нострадамуса. Это была не книга, а бомба. Предсказания
Нострадамуса бледнели в сравнении с ней. Как бы сказал сын Георгия Адамовича Лешка –
Нострадамус курит. Читая Нострадамуса, приходится пробиваться через туманность,
двусмысленность и недосказанность. Его предсказания можно было трактовать, собственно
говоря, как угодно. И поэтому Нострадамус во многом разочаровывал. Возможно, это были и
никакие не предсказания, а поэтические откровения, спровоцированные курениями опиума.
А в этой книге всё было не так. Все предсказания были изложены ясно, точно и однозначно.
Они не вызывали никаких сомнений и разочарований, и трактовать их было невозможно.
Есть такие вещи, которые трактовать невозможно, например, выражение «Пошел на хер».
Можно трактовать причину, по которой тебя послали, а саму формулировку трактовать
нельзя. Она ОДНОЗНАЧНА, как вода, земля, огонь и воздух. Вот какая это была книга. И
сомнений она никаких не вызывала. Например, в ней было написано, что в 1911 году потонет
гигантский океанский лайнер «Титаник», а в 1986 году взорвется четвертый энергоблок на
Чернобыльской атомной станции, когда Гитлер нападет на Россию, когда он женится на Еве
Браун и когда отравится, когда американцы сделают вид, что они высадились на Луне, и
когда они сбросят атомную бомбу на Хиросиму. С точностью поразительной Кохаузен
описал в книге русскую Перестройку так, что с его слов можно было нарисовать фотороботы
Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича с пятном на голове. Ельцину Кохаузен отвел
места поменьше. Георгий Адамович с нетерпением перевернул страницу, чтобы скорее
посмотреть, кто же будет править Россией после Ельцина – коммунисты, демократы, Юрий
Лужков или Владимир Жириновский? Но на следующей странице сведений об этом не
обнаружил. А обнаружил сведения лишь о том, что американский президент Билл Клинтон
опять кого-то трахнул.
В книге раскрывались и некоторые секреты. Например, в ней было написано, что
известный нацист Мартин Борман живет в Бразилии. Было конкретно указано, в каком он
живет городе, под какой фамилией, какое у него семейное положение, и где он прячет золото
Партии. А все корабли и самолеты, пропавшие в Бермудском треугольнике, можно найти в
Антарктиде на такой-то широте и долготе под многометровым слоем льда. На последних
страницах помещался раздел «Конец Света», но туда Георгий Адамович заглядывать
побоялся. Дегенгард не без основания полагал, что Конец Света не за горами, и что если он
об этом будет знать точно, то опустит руки и не сможет ничего делать. А это, по мнению
Георгия Адамовича, было абсолютно неправильно. Если ты сегодня жив, а завтра умрешь,
всё равно надо что-то делать. Но если точно знаешь, что завтра умрешь, делать что-то
сегодня становится очень трудно, практически невозможно. Поэтому лучше и не знать
ничего. Не зря же культурная традиция православия запрещает людям заглядывать в
будущее. Очень даже разумно. Как все деятели культуры, Георгий Адамович относился к
религии и, в частности, к православию, как к культурной традиции, благодаря которой люди
создали множество прекрасных произведений искусства. Построили прекрасные храмы,
написали великолепные иконы. А сколько сюжетов дала религия, особенно христианство,
для живописцев, скульпторов и… да что там говорить – религиозными сюжетами полны все
виды искусства, даже такие, как цирк, балет и опера! Даже эстрада! «Рождественские,
например, Встречи с Аллой Пугачевой». Хотя и минусы у религии, как и у всего остального,
есть. И их немало. Например, государство после революции отобрало у церкви храмы и
устроило во многих из них музеи. И если задуматься немного, были в этом и свои
положительные стороны: в храмы ходили только верующие люди, а в музеи ходят все, имея
равную возможность прикоснуться к красоте. А недавно процесс пошел в обратную сторону
– храмы начали возвращать церкви, а церковь бесцеремонно выгоняет из храмов музейных
работников, благодаря стараниям которых культурные ценности сохранились до нашего
времени. Выгоняют интеллигентных специалистов, а на их место ставят неграмотных
монахов, которые и монахами-то стали не из благородных побуждений, а оттого, что
оказались непригодными ни к какому роду деятельности. Георгий Адамович точно знал, что
среди священников полно бывших бомжей, алкоголиков и наркоманов. Всю жизнь они
предавались низким удовольствиям и тунеядствовали, а когда их прижало, подались в
религию, потому что там бесплатно кормят, дают крышу над головой и не надо по-
настоящему работать. Стой себе в метро с железным ящиком на шее и собирай милостыню.
Набрал сколько надо, пошел поел, выпил. Короче, эти опустившиеся, слабые, ни на что не
годные люди неожиданно для себя выиграли приз. Организация, в которую они вступили,
вдруг вознеслась и вознесла автоматически и их самих. Теперь бывшие наркоманы и
алкоголики заняли такие места, о которых они раньше и мечтать не могли. И как и во всех
остальных областях жизни, интеллигентных специалистов вытеснили хамы.
Только, в данном случае, хамы церковные еще более отвратительные, чем хамы
мирские. Новых хозяев храмов Георгий Адамович для себя называл «Хамы Из Храма»,
которые теперь налезли еще и на телевидение и вовсю учат людей – что хорошо, что плохо,
кого-чего любить, кого-чего ненавидеть, почему нельзя заниматься медитацией и почему
православная церковь против таких занятий. Георгий Адамович сам три года, по совету
сына, занимался йогой, и ничего с ним страшного не случилось. Наоборот, он чувствовал
себя гораздо лучше, сбросил лишний вес, отказался от курения, и сердце почти перестало
болеть. А вот сейчас, когда он из-за нехватки времени перестал заниматься йогой, сердце
дает о себе знать чаще. Вот и теперь, когда Дегенгард обо всем этом подумал, сердце опять
заболело. Тема Пришествия Хама настолько волновала Георгия Адамовича, что даже от
такой удивительной книги она отвлекла его на несколько минут и заставила съесть
нитроглицерин.
– Что это у тебя, Жора, с шеей? – спросила утром Раиса, когда Георгий Адамович
спустил ноги с кровати и сидел на краю, растирая рукой затекшее плечо.
– Ерунда… Прыщик вскочил, – коротко ответил Дегенгард, чтобы не беспокоить
супругу и не вдаваться в длинные объяснения, – он очень не любил по утрам разговаривать.
– А мне сон такой снился необычный, – Раиса потерла лоб. – Про Пушкина… Как
будто Пушкин воскрес, но его никто не признает… Говорят: Не может быть, чтобы вы
воскресли… А я везде хожу и всех убеждаю, что это же Пушкин! А они говорят: Хорошо,
тогда пусть покажет документы. А я говорю: Он же не по документам Пушкин, а по таланту.
А они говорят: Раз он по документам не Пушкин, то пусть идет гуляет… И вот я вижу, что
Пушкин гуляет грустный, а я иду за ним. Приходим на Пушкинскую площадь. Я смотрю, а
памятника Пушкину нет, один постамент стоит. Я говорю Пушкину: Идея! Залезайте,
Александр Сергеевич, на свое место и читайте свои стихи! Они услышат, какие вы стихи
читаете, и это их убедит, что вы живой. Пушкин залезает на постамент. Его губы трогает
горькая улыбка, и вдруг он читает:
Я поднимаю свой бокал
Чтоб выпить за твое здоровье
Чтоб насмерть захлебнулись кровью
И хам и жулик и нахал…
Сон Раи отвлек Георгия Адамовича от мыслей о книге, но как только он вошел в кухню
и увидел за окном сидевшую на ветке ворону, Дегенгард сразу вспомнил про книгу опять.
Цепочка ассоциации в его голове сложилась примерно так: ворона – природа – дача –
деревня – Красный Бубен – излучение звезды РЭДМАХ – книга Кохаузена. Из задумчивости
его вывел голос жены:
– Жора, ты что там увидел? – спросила она, заглядывая ему в лицо.
– А?.. – Дегенгард вздрогнул. – Да так… задумался…
– Обо мне?
– О ком же еще? – он обнял Раю и поцеловал в лоб. Поставил чайник, снял с полки
пачку чая. Руки его двигались, но голова была занята книгой. Георгий Адамович подумал: А
не рассказать ли всё жене, ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной. Он не
был уверен, что она всё правильно поймет, но ему очень хотелось… Он было уже раскрыл
рот, но вспомнил про Пушкина из ее сна, про то, как сон на нее подействовал, и передумал.
Он подумал, что это станет для нее слишком большим потрясением.
Однажды уже был такой случай. Георгий Адамович уговорил Раю сходить в кино,
посмотреть картину Хичкока «ПСИХО». Гнетущая атмосфера фильма и извращенная
фантазия мастера ужасов так подействовала на Раису, что у нее отнялся язык, и пока они
ехали из кинотеатра домой, Рая не могла говорить. Она смотрела на Дегенгарда глазами,
полными паники и укоризны. Георгию Адамовичу было не по себе – он, вопреки Раиным
протестам, потащил ее на фильм, после которого можно остаться инвалидом на всю жизнь.
Он представил себе, каково ему будет жить с человеком, который из-за него лишился дара
речи. У Георгия Адамовича похолодели конечности, а на лице выступили капельки пота.
Наравне с этим он поймал себя на подлой мыслишке, что немая жена – может, это и ничего.
Но эту мысль он тут же с негодованием загнал в трясину подсознания. Как только они
пришли домой, Георгий Адамович сразу сел звонить знакомому доктору. И в тот самый
момент, когда он снял трубку, услышал за спиной хриплый голос супруги: Жора, не надо.
Мне уже лучше. Георгий Адамович с облегчением повесил трубку на рычаг… В
дальнейшем, размышляя над этой историей, он понял, почему Рая внезапно заговорила. Она
испугалась снова, когда он позвонил доктору. Она с детства боялась врачей. И этот испуг
вышиб ее из немоты. Первый испуг от фильма отнял у нее язык, а второй испуг из-за доктора
– вернул его на место…
Георгий Адамович решил до времени ничего жене не говорить. Он решил, что когда
окончательно во всем разберется и поймет, что ему со всем этим знанием делать, вот тогда
он осторожно и взвешенно обо всем ей и расскажет.
Глава вторая
СУДЬБЫ НАХОДКА
Георгий Адамович нес в портфеле самую важную книгу на Земле. И настроение из-за
этого было какое-то странное. То вдруг его охватывал сильный испуг – а вдруг сейчас на
него налетит грабитель, выхватит из рук портфель и скроется. И тогда Дегенгард крепче
сжимал ручку портфеля. То вдруг он думал, что на перекрестке его остановит милиционер и
потребует показать, что у него в портфеле. Выяснится, что он украл из музея книгу, его
выгонят, в лучшем случае, с работы, а книгу отберут. То вдруг Георгий Адамович ощущал
невероятную гордость, что он единственный на Земле носитель тайного знания…
Игорь Степанович Хомяков сидел за своим столом и отгадывал очередной кроссворд.
– Привет, Степаныч, – поздоровался Дегенгард.
– Привет, – Хомяков взглянул на него поверх очков. – Столица государства в Азии из
пяти букв, вторая «е?
– Пекин.
– Подходит… Китайцы достали.
– Почему? – удивился Дегенгард.
– Как почему?.. Завалили все рынки своими говенными шмотками! Я зятю купил
пуховик китайский, а из него весь пух повылазил за две недели! Ну не суки! Косоглазые!
Мало их на Даманском пожгли! Надо было побольше! Я как раз тогда служил на китайской
границе. Насмотрелся на их рожи! Знаешь, Адамыч, какая у них форма? У них в штанах
сзади специальная дырка, чтобы срать садиться, штаны не снимая! Засра ли всю границу
маоисты херовы! Хунвейбины, мать их!.. И зять у меня мудак тоже! Еще хуже китайца! Ни
хрена дома ничего не делает. Дочь меня просит – чего починить-отремонтировать. А сам
он… в игрушки играется. Из деревяшек всякую фигню вырезает! На хрен она кому нужна! –
Хомяков нагнулся, вытащил из стола деревянную фигурку Деда Мороза и хлопнул по
столешнице. – Вот! Подарил на Новый Год! Мудилу этого! Как будто я пацан, в солдатики
играю!
Георгий Адамович взял Деда Мороза.
– Вырезано умело…
– Надо свое умение к нужным вещам, я считаю, прикладывать, а не к фигне всякой!
Проводку починить или машину стиральную разобрать – вот где умение мужика нужно, – он
забрал Деда Мороза из рук Дегенгарда и кинул в ящик. – И дома у него везде стружки-
опилки. Как будто он Винни-Пух, а не взрослый мужик с двумя детьми на шее! – Хомяков
скорчил рожу. – И фамилия-то у него знаешь, Адамыч, какая?.. Мешалкин! Тьфу! Если б
твоя дочь с такой фамилией проживала?! А?
– У меня сын, – ответил Дегенгард нейтрально.
– Тебе повезло. Сын – это другое дело. Одно дело, когда сын блядует, другое дело –
дочь, – непонятно к чему прибавил Хомяков.
Георгий Адамович кивнул, но уточнять, что тот имел в виду, ему не захотелось.
– Пойду поработаю, – он приподнял портфель, но тут же его опустил.
– Давай, – согласился Хомяков и уткнулся в кроссворд.
За окном стучали каблуки прохожих. Последние несколько лет мода менялась так
быстро, что угнаться за ней было совершенно невозможно. Только что в моде были толстые
подошвы и квадратные носы, как вдруг опять вернулись острые носы и высокие каблуки. Но
и им не суждено было долго доминировать на ногах. На глазах прорастала какая-то другая
тенденция…
В окно заглянула кошка, которая, наверное, надеялась увидеть за стеклом полового
партнера или мышь, но увидев, что в подвале одни произведения искусства, она
разочарованно отвернулась и пошла прочь, подняв хвост. Кошку искусство не интересовало,
в этом она была схожа с некоторыми людьми.
Георгий Адамович отвернулся от окна и тут же забыл про кошку. Повесил плащ на
крючок, прислушался – не идет ли кто за дверью, поставил портфель на стол, вытащил книгу
и сразу отключился…
Он читал о том, что нужно делать, чтобы излучение звезды принесло им наибольшую
пользу. Всё было расписано по шагам. Всё было понятно и доступно для осуществления. И
походило на учебное пособие «Алхимия для начинающих». Не так давно Георгий Адамович
прочитал книгу, посвященную мировоззрению алхимиков. Эту книгу порекомендовала ему
жена, которая в последнее время увлеклась эзотерическими учениями. Дегенгард это дело,
как культурный человек, не то чтобы не одобрял, но считал, что такие увлечения полезны
только в плане расширения кругозора и поэтому должны иметь какие-то границы. А Рая не
всегда знала меру. Иногда она перебарщивала (что, в общем, свойственно женщинам). Но
Дегенгард считал – пусть увлекается. У женщин гораздо опаснее, когда у них внутри, как
они говорят, возникают пустоты. Эти пустоты гораздо хуже, чем такие вот увлечения.
Пустоты доставляют гораздо больше хлопот, они действуют, как черные дыры, которые
засасывают энергию мужчин, неосторожно к ним приблизившихся. Георгий Адамович как-
то поделился этим наблюдением со своим другом, поэтом-бардом Вадимом Борчевским, и
он, с разрешения Дегенгарда, использовал эту тему в своей песне. Вот какая песня у него
получилась:
Я включаю телевизор
Что мне покажет эфир?
На экране Мона Лиза
Рекламирует кефир
Припев:
Эй-хей-хей
Вся наша жизнь
Опасная игра
Женщина —
Черная дыра
Женщина —
Черная дыра
Женщина —
Черная дыра
Я выключаю телевизор
Но звенит телефон
А я трубку не беру
И выхожу на балкон
Эй-хей-хей
Вся наша жизнь
Опасная игра
Женщина —
Черная дыра
Женщина —
Черная дыра
Женщина —
Черная дыра
Иногда судьба оставляет нам находки в самых неожиданных местах. Мог ли Георгий
Адамович подумать, что сидя на корточках в нечистом туалете, он услышит название места,
ставшего для него средоточием всех помыслов и надежд. Да… Иной раз судьба выкидывает
такие штуки, что и поверить-то потом невозможно. Когда слышишь о подобных
совпадениях, думаешь – врут, так в жизни не бывает… Обычно, не бывает. Но иногда
бывает… Очень редко…
Георгий Адамович сидел на распутье. У него было несколько вариантов. Один вариант
– бесшумно выбраться из туалета.
Второй – специально чем-нибудь загреметь и напугать извращенцев, чтоб им
неповадно было. (Какого черта я должен проявлять деликатность в сторону тех, кто
совокупляется в туалете?!) Третий вариант – пересидеть любовников в кабинке,
подождать, пока они не уберутся первыми. Этот вариант казался самым простым и
правильным, потому что Георгию Адамовичу Витек теперь мог пригодиться, и портить с
ним отношения, несмотря на то, что он такой свинья, было бы стратегически неверно. Но у
Дегенгарда так затекли ноги и так противно прилипала к спине мокрая и холодная рубашка,
что терпеть дальше не было сил. Тем более, у него появились кое-какие мысли, реализация
которых могла поменять ситуацию, не прибегая к помощи этой гориллы…
Стараясь не шуметь, Дегенгард покинул туалет и решил к себе в комнату пока не
возвращаться, а пройтись по улице, чтобы подышать свежим воздухом и дать рубашке
высохнуть.
– Игорь Степанович, – сказал он, проходя мимо Хомякова, – я на полчасика…
– Сигарет мне купи, – попросил Хомяков. – «Яву».
– Ага.
– Денег тебе дать?
– Потом рассчитаемся.
Май выдался теплым. Такого мая Георгий Адамович давно не помнил. Еще неделю
такой погоды – и зацветет сирень. Дегенгард любил сирень. Ему нравились эти душистые
ароматные цветы, налитые соками весенней свежести. Такие простые, но такие
трогательные, что прикоснувшись к ним, сразу чувствуешь – жизнь вечна. Георгий
Адамович читал в одной исторической книге, как один голландский специалист, попавший в
Россию при Петре Первом, впервые увидев сирень, сравнил ее с гиацинтом. Голландец
говорил, что сирень является примитивной разновидностью гиацинта, которая растет на
дереве. Дегенгард не мог согласиться с таким утверждением. Он несколько раз про себя
спорил со своим историческим оппонентом и приводил разные кудреватые выражения в духе
Жан-Жака Руссо, почему сирень ни в чем не уступает и даже превосходит
западноевропейский цветок. Дегенгард прокручивал в голове десятки доводов,
подтвержденных цитатами, стихами и картинами, говорившими в его пользу.
Георгий Адамович присел на лавку напротив фонтана. Снял пиджак, положил его на
колени. Теплые солнечные лучи ласково грели спину. От рубашки поднимался пар. У
фонтана играли дети. Маленький мальчик перегнулся через бортик и таскал за веревочку
пластмассовую лодку. Второй мальчик макал в воду железный грузовик. Студенты со
студентками пили пиво. Студентки сняли туфельки и опустили ноги в воду. Студенты
громко смеялись глупым шуткам. До Дегенгарда доносились обрывки их бессмысленных
разговоров…
Дегенгард щурился на весенний пейзаж и думал: Неплохая бы могла получиться
картина, если бы мастер, например, Коровин, приложил к ней свою кисть… Еще бы убрать
отсюда кое-что лишнее… например, студентов с пивом или хотя бы пиво из рук…
От мыслей его отвлек грузно опустившийся рядом пенсионер с палкой. На голове у
него была надета устаревшего фасона фетровая шляпа. Когда-то (Георгий Адамович хорошо
это почему-то запомнил) такие шляпы стоили приличных денег, и купить ее мог не каждый.
Костюм на пенсионере тоже был из дорогой материи, но опять же устаревшего фасона и
сильно поношенный. Локти блестели, а кое-где виднелась аккуратная штопка. Пенсионер
положил подбородок на палку и сказал:
– О-хо-хо… Плохие времена, – покосился на Георгия Адамовича, и на его лице
появилось выражение удовлетворения тем, что его соседом по лавке оказался тоже пожилой
человек, который способен понять, о чем он вздыхает.
Дегенгард кивнул, но промолчал, потому что тоже понял, кто присел рядом, и не хотел
вступать в беседу с подобным субъектом.
Однако пенсионер истолковал кивок Дегенгарда как ответ и продолжил:
– Да… Говно… Одно кругом говно теперь… Вылезло говно и всё засрало…
Дегенгард вспомнил про туалет, из которого вышел, и машинально кивнул.
Лицо пенсионера потеплело:
– Точно, а?.. Вот именно!.. Раньше-то говно не пускали! Не было хода говну…
Перекрыты были для говна все пути! Извне и изнутри! Всё было в рамках, – пенсионер
рубанул ребром ладони по воздуху. – А вот пустили тонкую струйку в восемьдесят пятом – и
вон чего из этого вышло! Говно вышло из берегов и всё затопило!.. Вот вы, я вижу, человек с
мозгом… Вот скажите мне тогда: нравится вам сейчас жить?..
Георгий Адамович ерзнул. Положение затруднительное. За сегодня это уже второй раз.
Первый раз в туалете. Второй раз на лавке. Ему не хотелось вступать в разговор с партийным
пенсионером, и логичнее всего было бы встать и уйти. Но то, что было бы правильно в
отношении к абстрактному партийному пенсионеру, было совершенно неправильно в
отношении к человеку в возрасте. Этические понятия Георгия Адамовича не разрешали ему
поступать с людьми по-хамски. Кроме того, вести разговор в таких, извините, терминах
казалось ему совершенно недопустимо. Однако он сам недавно вышел из туалета, и эти
неприятные воспоминания были еще живы. Георгий Адамович тоже был недоволен жизнью,
но принципиально не хотел солидаризироваться с подобными элементами. И кивнул в
третий раз.
– Я вижу, вы человек с понятиями, – сказал пенсионер. – Вон, посмотрите на этих
сопляков, – он показал палкой на студентов. – Сидят пьют пиво. Напьются и утонут в
фонтане! И поделом! В наше время разрешали на улице пиво пить?! Нет, конечно! За
распитие спиртных напитков в общественных местах – штраф или пятнадцать суток!
Справедливость в высшем смысле! А теперь?.. Вот я, всю жизнь в обкоме проработал
инструктором. Занимался полезным для всей страны делом. На таких как я – всё держалось!
А теперь я за бортом, никому не нужен, и пенсия у меня такая, что пива на нее не попьешь!
Дрянь получается, уважаемый! Сейчас многие говорят, что жизнь-де тогда была плохая… Не
согласен… Может, и была плохая для сумасшедших, дураков, забулдыг (хотя тут я не
уверен, они тогда хотя бы крышу над головой имели и кусок хлеба) и дис-сидюг засранных,
которых если бы посильнее давили, то, может, и не дожили бы теперь до такого срама! А
большинству людей жилось нормально. Только говну было плохо. А теперь говну-то как раз
и хорошо, а всем остальным – плохо. Ерунда получается, – пенсионер прижал палку ногами
и развел руками. – Вот вы, любезный, кем работаете?.. А, впрочем, постойте! Хотите, я
угадаю, кем вы работаете?.. Вы, скорее всего, работник культуры… Я угадал?.. – И не
дожидаясь ответа, продолжил. – Скорее всего, вы вон в том музее работаете, а сюда
подышать вышли… А денег вам теперь платят мало, и культура наша в упадке…
Дегенгард удивился этим словам. Он вдруг понял, что разговаривает с живым
человеком, а не с абстрактным идеологическим противником. Оказывается, партийные
работники тоже могут быть людьми и понимать что-то в жизни. А он-то считал, что они
злобные и тупые ослы, просиживающие штаны за народные деньги.
– Вижу по вашим глазам, что я угадал, – пенсионер хлопнул в ладоши. – Ауфидерзейн,
культура!
– Вот именно, – буркнул Дегенгард. – Хоть я и не разделяю ваших идей, но у меня
такое мнение, что мы с вами, будучи идеологическими противниками, думали, что есть
только мы и вы. А нас и вас обставили какие-то третьи. Какие-то третьи захватили власть.
Только кто они, откуда они взялись и какую они представляют формацию – я до сих пор не
пойму.
– Хрен ли ж тут не понимать, – пенсионер усмехнулся. – Тоже мне – теорема
гипотенузы! – он уже хотел продолжить, но запнулся и повернул голову к Дегенгарду. – Вот
ваша, извините, как фамилия?
– Дегенгард, – Георгию Адамовичу не понравился этот вопрос, который ему и раньше
задавали довольно часто. – Я догадываюсь, почему вы спросили, – он насупился.
– Дегенгард… это хорошо. А то знаете ли, некоторые до сих пор делают вид, что ни о
чем не догадываются… Да-да… – он посмотрел на фонтан и покачал головой. – Победила
именно эта формация… И уехала в Израиль, греться на солнышке… И оттуда по
трубопроводу сосет нашу кровь…
Дегенгард нахмурился. Он не любил таких разговоров.
– Согласно теориям ваших же вождей, Маркса и Энгельса, – сказал он, четко
выговаривая каждое слово, – нет такой формации, которую вы имеете в виду.
– Это почему – нет? – ответил пенсионер. – А мацу, по-вашему, кто ест? А «Семь
Сорок» кто поет? А в кого арабы камнями кидаются? А Ротшильд, извините? А синагоги –
это что, грузинская кличка?.. Как видите, везде наследила эта формация, а вы говорите –
нету!
– Вы, гражданин хороший, путаете формацию и национальность.
– Почему национальность не может быть формацией, если они только своим помогают
и под себя гребут?
– А почему же ваши, повторяю, Маркс и Энгельс не заметили этого? Почему у них
этого нигде не написано?
– Потому, естественно, что они сами принадлежали к этой же формации.
Дегенгард фыркнул.
– Следуя вашей логике, получается, что как теперь, так и раньше у власти была эта
формация.
– Нет. Вы плохо разбираетесь в историческом процессе. Что б вам стало ясно, я
объясню. В начале века в России усилилась еврейская активность, вызванная их торгашеской
непоседливостью, жадностью, завистью и нечистоплотностью. Русские здоровые силы
воспользовались их активностью, чтобы смести прогнивший режим самодержавия за счет
евреев. Евреи сделали всю грязную работу и сидели ждали, когда их похвалят. Но русским
здоровым силам они уже больше были не нужны. Евреи выполнили свою историческую
функцию в России и должны были покинуть корабль истории, как балласт. Их и того…
почистили… Но почистили, как оказалось, не очень тщательно. Многие из них скрылись за
русскими фамилиями или в глухих селениях. Они затаились до времени, а потом, когда
пустили тонкую струйку говна, повылазили, перестроили свои ряды и захватили власть.
Про…бали мы, дорогой товарищ, свое время!
Георгий Адамович обхватил голову руками и покачался.
– А где же были здоровые русские силы, когда евреи захватывали власть? – спросил он.
– Евреи развратили русских наркотиками, антинародным телевидением, порнографией,
сексом и импортными продуктами!
– Сначала я подумал, что вы адекватны, – Дегенгард постучал по лбу пальцем. – Но
теперь я вижу, что с вами и с такими, как вы, разговаривать не о чем. Все вы – выжившие из
ума рептилии, которые пока не вымрут, не успокоятся. – У Георгия Адамовича разболелась
голова. – Мне неприятно с вами рядом сидеть, – он встал.
– Ишь ты! – пенсионер усмехнулся. – Неприятно ему со мной сидеть? Как будто мне
приятно сидеть с жидом! Я сразу понял, кто ты, собака шестиконечная! Тьфу, – он плюнул
Дегенгарду на ботинок.
Дегенгард сдержался. Он не хотел связываться с маразматиком. Он сделал шаг, чтобы
побыстрее уйти. Но пенсионер сунул ему палку между ног, и Георгий Адамович упал на
асфальт. Он ударился лбом. Перед глазами вспыхнул яркий свет. Он услышал ржание
студентов: Шоу Бенни Хилла!.. Дегенгарда охватила ярость. Он почувствовал, как всё, что
составляло его гуманистическую натуру – куда-то спряталось. А наверх выползло темное,
первобытное, звериное. Дегенгард захотел убивать, крушить, ломать, насиловать, рвать
зубами. Ему захотелось, чтобы текла кровь, захотелось выдергивать у трупов зубы, отрывать
им уши и снимать скальпы. Ему хотелось убивать, наслаждаясь мучениями жертв, их
криками, стонами, их обмоченным от страха бельем, их пахнущим ужасом потом. Он
почувствовал себя Годзиллой. Он медленно поднялся на корточки и увидел перед собой
ухмыляющееся лицо врага.
– Что, жид, рубель нашел?
Дегенгард схватился за палку, перебирая по ней руками встал и дернул палку на себя.
Пенсионер чуть не слетел с лавки, но палку не выпустил. Тогда Георгий Адамович уперся
одной ногой ему в живот и выдернул чего хотел. Размахнулся и врезал растерявшемуся
пенсионеру палкой посередине шляпы. Шляпа налезла на нос и окрасилась кровью.
Пенсионер свалился под лавку.
Георгий Адамович отшвырнул палку в сторону. Сел на лавку. Всё это произошло так
быстро, что он не успел подумать ни одной мысли. Он машинально сунул руку в карман,
вытащил пачку сигарет, которую купил для Хомякова, вынул сигарету, вставил в рот
фильтром вперед и так и застыл. Он сидел и ничего не соображал.
Как сквозь туман, до него доносились голоса детей: Дяденька милиционер, вот этот
дядя дедушку стукнул… Он ему по голове палкой как даст… как даст… Дядя милиционер,
его расстреляют?.. Кыш отсюда…
Дегенгарда отвезли в отделение.
Сквозь какую-то муть Дегенгард с трудом различал свои ноги. Левая нога стояла
спокойно, а правая монотонно стучала по полу носком-каблуком ботинка. Носком-каблуком,
носком-каблуком, носком-каблуком… Георгий Адамович поднял голову и увидел
милиционера. Он понял, что это милиционер. Это был точно милиционер, но он как-то плыл
у Дегенгарда перед глазами и что-то говорил. Что-то неразборчивое: Бу-бу-бу… бу-бу-бу…
бу-бу-бу…
Георгий Адамович тоже попробовал сказать бу-бу-бу.
Милиционер примолк.
Георгий Адамович повернул голову и увидел рядом с милиционером кого-то, похожего
на Хомякова. Дегенгард прищурился. Определенно, это был Хомяков. У Хомякова качалась
голова.
Георгий Адамович никак не мог вспомнить, где он.
Хомяков подошел к нему, взял под руку и поднял со стула.
– Бу-бу-бу, – сказал он.
– Бу-бу-бу, – ответил Георгий Адамович.
И Хомяков куда-то его повел по какому-то коридору.
Идти было тяжело. Правая нога не слушалась Дегенгарда и приплясывала сама по себе.
Она не шла, как левая. Дегенгард резко остановился и попробовал дальше прыгать на одной
ноге. Он сделал несколько прыжков и упал. Разбил лицо, но боли не почувствовал. Только
челюсть немного отвисла и не закрывалась до конца.
Над ним наклонился Хомяков.
– Бу-бу-бу, – сказал он.
На этот раз Дегенгард не смог ему ответить тем же. Из-за челюсти.
Хомяков поднял его и повел дальше.
Они вышли на улицу. Было темно.
Хомяков подвел его к машине и положил Дегенгарда животом на капот, а сам пошел
открывать дверь. Пока Хомяков возился с дверью, Дегенгард сполз с капота и резко сел на
задницу. Но боли опять не почувствовал. Боль он почувствовал только на следующий день.
Хорошо еще, что руками он успел схватиться за колесо, а то бы ударился об асфальт
затылком. Он подумал, что навсегда избавился от чувства боли, и обрадовался этому.
Хомяков всплеснул руками и побежал поднимать Дегенгарда. Он с трудом запихнул
его на заднее сиденье, закрыл за ним дверь и сел за руль.
Как только машина тронулась, Дегенгард опять куда-то провалился…
ЭТО НЕ ШУТКА!
– А-а-а! – закричал Георгий Адамович и открыл глаза. Он, весь мокрый, лежал у себя
дома на диване. На стульях перед диваном сидела, сгорбившись, Раиса и вытирала влажные
глаза платочком. Рядом с ней сидел Хомяков.
Дегенгард шевельнулся и почувствовал боль во всем теле. Даже копчик болел. Откуда
эта боль?.. Он совершенно не помнил, что с ним произошло и как он оказался на диване.
Отчетливые воспоминания заканчивались разговором с пенсионером на лавке у фонтана. А
потом… потом… Потом он не помнил… Сознание человека устроено так, что человек не
может осознать того момента, когда он отключился или заснул. Зато когда человек
включается или просыпается, он отчетливо помнит момент включения или просыпания.
Дегенгард попытался сесть. Ему это почти удалось, но в решающий момент рука
подвернулась, и он плюхнулся на диван.
– Что со мной случилось? У меня инсульт? – спросил он, но услышал что-то вроде «О
амой уилось? У эа иуль?» С челюстью было что-то не то. Она не слушалась, говорить было
больно.
– Ну вот, – сказал Хомяков. – Слава Богу, очнулся… Теперь всё нормально будет…
– Ой, Жорочка, – запричитала Раиса.
Хомяков похлопал ее по плечу.
– Не переживайте, Раиса Павловна. Он мужик крепкий… Полежит и встанет… А вот
челюсть надо бы ему на место поставить. У меня в армии были такие случаи после
рукопашного боя. Меня один прапорщик научил. Нужен карандаш. У вас карандаш
найдется?
Раиса встала, сунула мокрый платок в карман фартука и пошла за карандашом.
Хомяков похлопал Дегенгарда по руке.
– Держись, Адамыч… Сейчас мы тебя частично починим… Народными средствами…
При выражении «народные средства» Дегенгард вспомнил, что что-то хотел спросить у
Хомякова, что-то важное, но что конкретно – он вспомнить никак не мог…
Георгий Адамович поморщился.
Раиса принесла карандаш.
– Ну вот, – Хомяков осмотрел карандаш критически. – ТМ… Ладно, сгодится… Вы,
Раиса Павловна, отвернитесь лучше… Я при женщинах не могу.
– А вы уверены, Игорь Степанович? Вы знаете, что нужно делать? – робко спросила
Раиса.
– Так точно, кру-гом!
Раиса отвернулась.
– Потерпи, Адамыч. Одна секунда – и всё, – он вставил карандаш Дегенгарду в рот,
надавил на него пальцем и неожиданно резко ударил снизу кулаком по челюсти.
У Дегенгарда перед глазами взорвался салют. Резкая боль пронзила его от затылка до
пяток. Дегенгарда охватила такая дикая ярость, что он дернулся, выплюнул карандаш, сел,
схватил Хомякова за грудки и заорал не своим голосом:
– Ты что делаешь?!
Хомяков отпрянул и удивился. А потом улыбнулся и сказал:
– Ну вот, всё в порядке! Заговорил.
Дегенгард остановился, заставил себя медленно отпустить Хомякова, посмотрел на
руки. Ярость прошла.
– Извини… Что-то я не то… – он потрогал челюсть.
– Нормально всё, – Хомяков облегченно выдохнул, но отодвинул стул подальше. –
После того как ты уделал пенсионера и забулдыгу, я считаю – мне повезло, – он засмеялся. –
Однако удивил ты нас, Адамыч, сегодня, честное слово… Я думал, ты интеллигент
маломощный, а ты вон, оказывается, какой боец! Спецназовец!
Дегенгард ничего не понимал. Хомяков говорил что-то такое, что явно имело к нему, к
Дегенгарду, непосредственное отношение, но… Ерунда какая-то!
– Ты о чем это, Степаныч?
– Как о чем? – удивился Хомяков. – О тебе!.. Герой!.. Ты что, не помнишь ничего?
– Нет…
– Не помнишь?.. Ого!.. Ты ж, Адамыч, голыми руками… и ногами… чуть не убил двух
человек!.. Ну, этого забулдыгу в камере – хрен с ним, за него спрос небольшой… Решили,
что он сам на тебя рыпнулся, а ты защищался удачно… – Хомяков вскинул кулаки и помахал
ими в воздухе. – А вот с пенсионером неприятность посерьезнее… Он в больницу угодил с
переломами… Придется это как-нибудь улаживать… Ну… ты даешь… Иногда, – Хомяков
задумался, – даже довольно часто, мне тоже хочется кому-нибудь нос свернуть и зубы
вышибить… Но, боюсь увлечься… А ты – молодец, – он хлопнул Дегенгарда по плечу…
Осознав случившееся, Дегенгард снова погрузился в какой-то туман, правда, не такой
плотный, в каком он побывал до этого, но растянувшийся на несколько дней.
Глава третья
ДОМИК В ДЕРЕВНЕ
Оставшись без работы и осмыслив всё что произошло, Георгий Адамович наметил
следующий план действий. Он решил, что должен поехать в Красный Бубен, во что бы то ни
стало поселиться там и ждать излучения. Даже если никакого излучения не будет, то и тут он
остается в выигрыше. Он знавал множество людей, которые тоже занимались всю жизнь
любимым делом и, после того как их отправляли на пенсию, сгорали как бессмысленные
свечки на порывистом ветру. Они замыкались в четырех стенах своих маленьких квартир и
ждали смерти. Им казалось, что они отработали свое и больше жить незачем. И эта установка
срабатывала – они быстро умирали… Далеко за примером Георгию Адамовичу не надо было
ходить. Его дядя Михаил Артурович Дегенгард работал инженером-теплотехником. Он всей
душой любил свое дело и считал теплотехнику царицей всех наук. Он говорил: Посмотрите
вокруг, и вы безусловно поймете, что ни один объект не обходится без теплотехнических
сооружений. Глупец тот, кто не видит очевидных вещей: Теплотехника – Царица всех
Наук! И слова дяди не были лишены оснований. За свою жизнь он изобрел и запатентовал
множество теплотехнических изобретений, многими из которых до сих пор пользуются люди
и организации всего мира. Но преклонные года дяди пришлись, к его несчастью, на наше
время, когда заслуженных людей списывали со счетов молодые хамы. Дядю отправили на
пенсию, где он через несколько месяцев умер в полном одиночестве и маразме. Его нашли
сидящим у батареи центрального отопления. Он прислонился к ней спиной, а рядом лежала
записка. Дело было зимой, батареи были очень горячие. Георгий Адамович хорошо помнил,
какой жуткий запах стоял в квартире и как выглядел дядя. Как монстр из фильма ужасов. А в
записке было написано: «Холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо,
холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно,
горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо,
холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно,
горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо, холодно, горячо,
холодно, горячо…»
Нет, Георгия Адамовича такая кончина не устраивала. В последнее время у него,
наоборот, появилась сильная воля к жизни. Он не хотел умирать в четырех стенах, как
умирали некоторые до него. Нет, и еще раз нет! Он поедет в деревню, купит там дом и станет
жить с женой на свежем воздухе, питаясь натуральными продуктами с собственного огорода,
ведя простую, но осмысленную жизнь. Дядя помер, потому что у него пропала цель, а
Георгий Адамович не умрет. У него есть цель. И такой цели позавидовали бы лучшие
представители человечества.
Пора было двигаться по направлению к Красному Бубну.
Глава первая
ЭМИССАР ЗВЕЗДЫ
Георгий Адамович услышал сквозь сон, как заголосил в отдалении петух, а потом
замычала корова. Он открыл глаза. Сверху, на оклеенном бумагой потолке, сидела жирная
муха и чистила лапки. Георгий Адамович провел сегодня с Раисой первую ночь в деревне.
Было как-то непривычно, но хорошо. Городской житель в деревне чувствует себя первое
время немного не в своей тарелке. Ему не хватает шума и суеты города. Ему странно видеть,
как буквально в трех метрах от него прохаживается свинья, а с забора косится петух,
покачивая блестящим разноцветным хвостом. Особенно хвост удивлял Георгия Адамовича –
ему казался очень странным факт, что из обычной куриной задницы растут такие разные по
цвету перья. Как же это так – из одной жопы такие разные перья! Парадокс!
Георгий Адамович откинул одеяло и спустил босые ноги на деревянный пол. Раиса
заворочалась во сне и перевернулась на другой бок. Дегенгард осторожно, стараясь не
скрипеть, вышел из комнаты и тихонько прикрыл за собой дверь. В сенях было темно,
Георгий Адамович налетел головой на висевшее ведро. Он обхватил его руками, чтобы
приглушить звук. Из ведра неожиданно вылетел воробей и заметался в темных сенях.
Дегенгард нащупал ручку двери, распахнул ее, и воробей тут же выскочил на свободу.
Георгий Адамович проследовал за воробьем. Он вышел на крыльцо, потянулся и
огляделся. Забор надо поменять. Забора как такового, можно сказать, и не было. Просто
вокруг дома на нескольких гнилых столбах была натянута ржавая и дырявая железная сетка.
По дороге шел, пошатываясь, Колчанов.
– Доброе утро, Андрей Яковлевич, – поздоровался Дегенгард.
Колчанов остановился, тяжело вздохнул, поднял голову.
– А… это ты, Абрамыч… – он подошел к забору и взялся руками за сетку. Забор
угрожающе зашатался. – Бистец, – прибавил Колчанов. – Как травят Россию!.. У тебя
поправиться нечем?
– Найдется, – Георгий Адамович пошел в избу за водкой.
Раиса уже проснулась и сидела на кровати, заплетая волосы в косу.
Дегенгард достал из стола бутылку.
– Ты что это? – спросила жена.
– Колчанов там. Просит опохмелиться.
– Ты с ума сошел?! Его ж потом не отвадишь!.. Вся деревня будет знать, что здесь
наливают!..
– Я уже пообещал, – Дегенгард вздохнул. Он понимал, что жена права… В деревенской
жизни все-таки есть и неприятные стороны… Но где ж их нет? Разве что, на Луне или на
Марсе…
– Ну иди уж… Но больше так не надо…
– Хорошо…
– Всю бутылку-то зачем несешь? Налей ему в кружку. Налей и отнеси.
Дегенгард налил в кружку и пошел, стараясь не расплескать. Колчанов спал. Он
продавил сетку забора и лежал на ней под углом.
Георгию Адамовичу это не понравилось. Забор был уже его, а не Колчанова, и
Колчанов не имел права его ломать. Он поставил кружку на крыльцо и потряс сетку с
Колчановым.
– Яковлевич, поднимайся, а то сейчас упадешь… Я тебе водки принес…
Колчанов не просыпался, пока не услышал слово «водка».
– Давай сюда, умру сейчас, – сказал он и открыл глаза.
– Ты поднимись сначала, а то ты мне забор сломаешь…
– Не могу… Сначала выпить дай… Ноги, как неживые…
Дегенгард вздохнул и принес кружку.
Колчанов выдохнул и стал пить, раскачиваясь на сетке забора. Не успев допить до
конца, он поперхнулся, закашлялся, перевалился на бок, и его стошнило прямо на сетку.
Дегенгард еле успел отскочить. Он почувствовал, как в нем просыпается и шевелится
ярость. Но постарался загнать ее поглубже. Ссориться с местными было нельзя. Это могло
всё испортить.
Колчанов схватился руками за сетку и попытался встать. Но свалился в собственную
блевотину.
– Пля, Абрамыч, не во время ты мне принес… Вся водка пропала… Помоги, пля,
встать-то!
Дегенгард брезгливо протянул руку и помог Колчанову подняться.
Колчанов вытащил из кармана помятую пачку «Беломора», закурил.
– Как тебе, Абрамыч, в моем доме-то живется, нормально?..
Дегенгарду снова не понравилось, что Колчанов назвал дом своим, но и тут он
сдержался и не стал возражать.
– Нормально.
– Ясное дело… Такой хороший дом!.. Да еще так дешево достался… Не каждому такая
везуха… Я б на твоем месте, Абрамыч, поил бы меня теперь до смерти…
Дегенгард промолчал.
– Точно говорю, – Колчанов пошатался. – Ты вот думаешь, от чего я запил опять?.. Всё
из-за тебя!.. Меня ж вся деревня застыдила! Продал, говорят, так дешево дом Абрамы-чам…
Дурак, говорят, ты, Яковлич… Говорят, понаедут теперь из Москвы эти самые… и всё тут у
нас задарма и скупят, а нам – хэ соси… Выселят в сараи, как скотину… Принеси еще…
Видишь, не в то горло мне ваша водочка пошла…
Дегенгард вздохнул и пошел в дом.
Раиса включила плитку и жарила яичницу с помидорами и зеленым луком.
– Еще просит налить ему, – сказал Дегенгард виновато.
– Нечего, – ответила Раиса, не оборачиваясь. – Я в окно видела – он и так на ногах не
стоит. Хватит ему наливать. И вообще, пора это дело прекращать.
– Чего прекращать-то? Я, что ли, его сюда позвал? Он, конечно, хам, но я же не могу
тоже с ним по-хамски… сказать ему: иди отсюда, у меня ничего нет… Он же подумает, что я
жадный и такой же, как он, хам… Я так не могу себя вести… Это мой нравственный
императив…
– Всю жизнь ты такой, – сказала Раиса, немного сердясь. – Все вы мужчины такие! У
них нравственные императивы кругом, а женщины вместо них разгребают, – она положила
нож на стол и вытерла руки тряпкой. – Следи, чтоб яичница не сгорела.
Раиса пошла к Колчанову.
В окно Георгий Адамович видел, как жена подошла к бывшему хозяину дома, что-то
сказала ему и подтолкнула легонько. Колчанов что-то ответил, но видно было, что понял –
тут ему не обломится. Он махнул рукой и пошел, шатаясь, по дороге. Отойдя немного,
Колчанов обернулся, сказал что-то еще и погрозил Раисе пальцем. Раиса что-то ответила и
пошла к дому.
Георгий Адамович почувствовал запах горелого. Он вспомнил, что ему велено было
следить за яичницей.
Вошла Раиса.
– Ну вот! Ничего тебе нельзя доверить, – она подбежала к плитке и спихнула с
конфорки сковородку. Из-под крышки валил густой дым.
– Что он тебе говорил? – спросил Дегенгард.
– Что-что… Что всегда нам говорят… Назвал нас жидами…
Дегенгард поморщился.
– Ты же знаешь, – сказал он извиняющимся тоном, – что у меня в последнее время
приступы неконтролируемой ярости… Я почувствовал, что закипаю… Если бы я второй раз
к нему вышел, я бы его, наверное, избил до полусмерти… Как бы мы здесь потом жили?.. А
нам нужно жить именно здесь… Ты же знаешь… Мы приехали не просто в деревню, нам
нужна именно эта деревня… Потерпи, Раечка, скоро всё закончится…
Георгий Адамович оставил жену следить за домом, а сам несколько дней ездил по
городам и селениям Тамбовщины и скупал всё необходимое. Тамбов, Моршанск, Ракша,
Хлудово… Ночевать приходилось в машине. На третьи сутки Дегенгард вернулся в Красный
Бубен усталый, небритый, с синяками под глазами, но счастливый, потому что ему удалось
достать всё необходимое.
Закрыв за собой ворота, Георгий Адамович начал разгружаться. Чего-то в дом, чего-то
в сарай.
Раиса молча наблюдала с крыльца. В одной руке она держала новую сковородку,
которую Дегенгард приобрел недорого в Моршанске.
Он вытащил из багажника четыре примуса.
– Какие они красивые! – восхитилась Раиса. – Это для кухни?
– Нет. Это для алхимической подготовки.
– А для кухни не купил?
– Нет.
– Надо было купить. Вдруг электричество отрубят.
– Тогда на улице разведем костер и будем варить в ведре.
– Хочу примус, – заупрямилась Раиса.
– На пока, – сказал Георгий Адамович, подумав, и отдал жене один примус. – Потом
наиграешься, я у тебя заберу.
Следовало в определенном порядке расставить тигли, трубки и реторты и перегонять
смешанные в определенных пропорциях металлы и реактивы непрерывно в течение двух
месяцев. В результате этого процесса должна была произойти не только трансформация
металлов, но и трансформация личности химика. А что делать дальше, новая личность
уразумеет сама, когда настанет время (то есть Излучение).
Георгий и Раиса расставили всё в полном соответствии с инструкциями и приступили к
процессу. Георгий Адамович, по совету жены, взялся вести дневник. И аккуратно вел его до
самого конца.
И пошла работа. Уже через две недели появились первые результаты. Из одной трубки
потекла тонкая струйка какой-то прозрачной жидкости, по запаху напоминавшей карамель.
Дегенгард нашел в книге намек на то, что эту воду следует пить понемногу и регулярно
перед едой. Книга предупреждала, что если выпить за раз более полстакана, можно получить
расстройство памяти. Георгий Адамович и Раиса выпивали по рюмочке жидкости перед
обедом и чувствовали себя помолодевшими лет на двадцать. У них обострилось всё. Даже
половое влечение. Теперь каждую ночь они занимались сексом и получали множественные
оргазмы, как семнадцатилетние школьники. Но их секс был даже лучше, чем у подростков,
кроме дикой страсти у них был еще и опыт, сын ошибок. Изменялась также и внешность. У
Георгия Адамовича стало меньше седины и разгладились почти все морщины, пропал живот,
нос заострился, а из глаз исчезли лопнувшие кровеносные сосуды, и белок приобрел
здоровый голубоватый оттенок. К Раисе возвращалась фигура, которой она гордилась в
девичестве и от которой ничего не осталось. Ее шея стала гладкой, а с лица исчезли все
бородавки. Исчезли на руках пигментационные пятна, а на ногах пропали варикозные вены.
Супруги отказались от очков, потому что их зрение стало не просто хорошим, а таким
хорошим, что позволяло им ночью ходить в туалет без фонарика. Они видели в темноте не
просто хорошо, но и далеко. И еще, вопреки всем законам природы, у них начали выпадать
старые зубы, а на их месте росли новые крепкие белые зубы.
Раиса попробовала добавлять эликсир молодости в лейку и поливать этим раствором
огород. Результаты поразили! Кусты помидоров выросли величиной с кукурузу, а сами
томаты – величиной с арбуз, огурцы выросли величиной с кабачки! В петрушке, сельдерее и
укропе можно было заблудиться. А в тыкве – держать овчарку.
– А ты не хотела ехать, – говорил Георгий Адамович супруге.
– Почему это я не хотела? Я хотела.
– Хотела, да не очень. А вон чего из этого получилось, – Дегенгард сам не понимал, что
его заставляло вести такие бестолковые разговоры, и приписывал это общему омоложению.
Ум приходит с возрастом. Георгию Адамовичу следовало бы как-то обратить внимание на
то, что он утрачивает нажитый ум, но это его почему-то совершенно не беспокоило. Главное,
зачем он здесь находится, он понимал, а остальное не так уж важно. Если бы внутри
Дегенгарда сохранился голос разума, он бы, вероятно, сказал ему: Георгий, ты ведешь себя,
как наркоман, переступивший опасную черту, за которой всё неважно, кроме химического
препарата. Но голос молчал.
Всё чаще Георгию Адамовичу хотелось выпить жидкости немного побольше, но он
боялся. Он помнил фразу из книги, где говорилось, что от большой дозы теряется память.
Дегенгард думал. Где-то на задворках его мыслительной фабрики появилась и такая мысль –
попробовать большую дозу на жене и посмотреть, что получится. Раньше такая мысль
просто не могла прийти в голову Дегенгарда. А сейчас она явно где-то засела. Но Георгий
Адамович считал, что он ее не думает. Хотя, иногда, наливая жидкость, он вдруг замирал,
его брови сходились на переносице, и он как-то странно смотрел на Раису, отчего ей
становилось не по себе. И все-таки Георгий Адамович не верил, что от полстакана воды
можно потерять память.
Но тут как раз представился удачный случай. К ним нагрянул местный тракторист
Мишка Коновалов. Он заявил, что пришел от имени деревни проверить, чем они тут
занимаются и в случае чего навести порядок. Это произошло так неожиданно, что
Дегенгарды не успели ничего спрятать, и Мишка стал свидетелем того, чего ему видеть и
знать было нельзя. Действовать нужно было быстро и решительно.
– Конечно, конечно, – сказал он бодрым голосом, – сейчас мы вам, Михаил, всё
покажем. Но прежде разрешите, по закону гостеприимства, угостить вас, – он пощелкал себя
пальцем по горлу.
Хмурое лицо тракториста разгладилось. Мишка снял с головы кепку, вытер ею рот и
сказал твердо:
– Вообще-то я тут не за этим пришел… Но русскому обычаю противостоять не стану,
как православный.
Георгий Адамович смешал полстакана водки и полстакана эликсира молодости и
вручил Мишке-трактористу.
Коновалов подозрительно посмотрел стакан на свет, давая понять, что его одним
стаканом не купишь. Потом опрокинул его в рот и громко поставил на стол. Раиса
пододвинула к нему тарелку с салом. Мишка отодвинул тарелку на середину стола:
– После первой не закусываю.
Георгий Адамович обрадовался, что всё получается как в кино:
– Сейчас нальем, товарищ Коновалов, – он поднял руку ладонью вперед. – Кто крепко
выпивает, ничего не забывает!
После второй Мишка сел за стол, швырнул перед собой кепку и закурил:
– Ну, рассказывай теперь, чем вы тут занимаетесь и почему у вас дым из трубы черный
валит? – Коновалов откинулся назад и чуть не упал с табурета на пол. Но удержался.
Однако это не осталось незамеченным зорким с недавних пор глазом Георгия
Адамовича. Он понял, что процесс пошел. Дегенгард сел напротив, подпер голову рукой и
сказал:
– Шины жгем.
Коновалов удивленно икнул.
– Чего?
– Шины. Черные частицы сгоревших шин вылетают через трубу и оседают на огороде.
Эти черные частицы резины привлекают к себе лучи солнца, что позволяет выращивать
чудо-урожай. – Георгий Адамович вытащил из-под стола гигантскую морковь. – Из того, что
остается от шин мы делаем сверхпрочные чудо-презервативы и надеваем их на чудо-огурцы.
– Зачем? – спросил Коновалов, совсем опешив.
– Чтобы уберечь чудо-огурцы от атмосферных осадков.
Коновалов свалился под стол.
Дегенгард наклонился над трактористом, поднял ему пальцем веко и спросил:
– Как тебя зовут?
– М-м-м, – замычал Мишка. – Не помню.
– А как меня зовут?
– Кого?
– Меня?
– Кого меня?
– Понятно… Где ты живешь?
– В манде…
– Ну… – Дегенгард хмыкнул и за подмышки стал поднимать Коновалова с пола. –
Давай вставай, местный житель, пора тебе уже… Пока презерватив на голову не надели…
Раиса! Помоги мне его до ворот довести…
Дегенгарды, поддерживая Коновалова с двух сторон, вывели его за ворота и отпустили.
Георгий Адамович заметил, что в дальних кустах сидит много людей и наблюдает за ними.
Дегенгарды вернулись и закрыли ворота на засов.
Взошла полная луна. Где-то в деревне завыла собака, как бы почуявшая неладное.
Завыла еще одна. За ней третья. Георгий Адамович вздрогнул и поднял сердитое лицо. Он не
любил, когда воют собаки. Он не любил это так же, как не любил, когда в Москве под окном
завывала сигнализация чьей-нибудь машины. Стоило одной собаке или машине завыть, как к
ней присоединялись другие – цепная реакция. Остановить ее невозможно. Звук разбегался,
как горящий тополиный пух, вырывающийся из-под ног во все стороны и охватывающий всё
большие территории.
– Жора, – Раиса потянула мужа за рукав.
Георгий Адамович посмотрел на жену:
– Ненавижу, когда воют! Хочется заткнуть им пасть!
– Потерпи… Скоро они перестанут…
Георгий Адамович услышал в голове супруги ту же ярость, что и у себя. Вероятно, она
заражалась от него.
– Хорошо бы порррвать им пасти! – повторил он. – Выр-ррвать языки! Снять шкуррры
и… разорррвать на мелкие кусочки.
Немного успокоившись, Дегенгард и Раиса принялись за перегонку. Им было страшно.
Георгий Адамович бросил в тигель щепотку вещества. Вспыхнуло. Повалил дым. Над
дымом закружились воздушные водовороты и заиграло всеми цветами маленькое северное
сияние. Как и вчера, в середине дыма начала сгущаться темнота и обозначился силуэт
призрака.
Георгий Адамович и Раиса замерли. Они увидели, как призрак становится всё более и
более плотным. Они увидели за пеленой дыма его лицо. Лицо корчилось под мутной
пленкой, пытаясь прорваться наружу. Раиса и Георгий отпрянули. Лицо было ужасным! Как
оно корчилось! Рот призрака раскрывался и закрывался, казалось, что из него рвется
душераздирающий вопль. Но за пленкой ничего слышно не было.
Застучали зубы Раисы. Георгий Адамович вспотел.
Призрак подался вперед. Пленка натянулась и лопнула. Жуткое существо появилось в
мире! Дегенгарды увидели, как черты эмиссара приобретают реальные земные очертания.
Раздался дикий пронзительный свист, и они потеряли сознание. Упала Раиса. На нее сверху
повалился Георгий Адамович.
Он шел по полю. Ночь… Звезды… Полная луна… Его бил озноб. Он только
что вошел в тело и пока обустраивался в нем. Он наслаждался. С каждым
следующим разом он наслаждался всё больше и больше. Всё больше и больше ему
нравилось находиться в теле. Всё более мощные, более яркие ощущения
испытывал он…
Он шел по полю… Впереди, на бугре, стояла церковь. Там, в церкви,
хранилось то, что было ему нужно, то, что он прислал сюда из Германии пятьдесят
пять земных лет назад. Для него это было, как одно мгновение. Теперь он должен
был взять ЭТО и быть готовым к излучению Звезды. Ему нужно было отправить
ЭТО из Германии в Красный Бубен, и он нашел способ. Ему нужно было
сохранить ЭТО до времени, когда он вернется, и он сохранил. Теперь ему надо
было взять ЭТО. Но взять ЭТО он мог только чужими руками. Он всё и всегда
делал чужими руками. И на этот раз сделает! Как говорят здесь, на Тамбовщине, –
Как два пальца обоссать! Он улыбнулся. Ему нравилась эмоция юмора. Он
подумал, что когда начнет действовать, обязательно использует эту эмоцию, чтобы
ему было КРУТО!
– Устроим крутую тусовку! – прокричал он и засмеялся.
Его смех разнесся над деревней зловещим эхом. И во всех дворах завыли
собаки.
Ночь, полная луна, вой собак – что еще нужно?
Он был доволен. У него было три земных дня, и за это время он сделает всё,
что нужно, и, сделав всё, будет наслаждаться земным телом столько, сколько
пожелает.
Георгий Адамович стоял на дороге. Раиса была рядом. Светила луна. Выли собаки.
Георгий Адамович чувствовал влажный запах псины.
– Ненавижу собак, – сказал он и злобно зарычал.
Раиса понюхала воздух.
– Они где-то рядом, – ее глаза сверкнули в темноте.
– Бежим! Мне не терпится! – Георгий Адамович подпрыгнул.
– Бежим!
Они побежали вдоль темной улицы. Их грудные клетки ходили ходуном, вдыхая и
выдыхая свежий воздух, наполненный ароматами ночных цветов и трав. Но в этой
мешанине запахов они четко выделяли один-единственный, который определял их курс.
Падали с листьев и взрывались в темноте светлячки. Заухала сова. Георгий Адамович
увидел ее. Сова спрыгнула с дерева и, крутя ушастой головой, пронеслась над дорогой.
Слепая тварь хотела тюкнуть их по голове, но вовремя поняла, что лучше не связываться, и
вернулась на дерево.
– Минуту! – Георгий Адамович подбежал к дереву и помочился на ствол.
Раиса в нетерпении топталась на месте:
– Ну что же ты?! Давай быстрее!
Георгий Адамович пошевелил ноздрями.
– Они здесь были. Я их чую.
– Быстрее!
Они побежали вперед.
На повороте Раису занесло, и она влетела задом в кусты.
– Осторожней, – крикнула женщина, – здесь скользко!
Они бежали на свалку позади заброшенного хоздвора. Через пару минут они выскочили
на холмик перед лужайкой и остановились.
Их ждали. Вся лужайка была забита собаками.
– Будет жестокая битва! – сказал Георгий Адамович и зарычал. Его глаза блеснули
зловещим желтым светом.
– Будет жестокая битва! – повторила Раиса, подпрыгнула, приземлилась на сильные
передние лапы и прижала уши к голове.
– Я жажду крови! – между острыми клыками Дегенгарда потекли ручейки слюны. Он
облизнулся.
Раиса клацнула зубами и ударила о землю хвостом.
– Вперед! – крикнула она и бросилась вниз на рыжую суку в пятнах.
Сука в пятнах заметалась, прыгнула в сторону, но Раиса вцепилась ей в нос острыми
клыками и в одно мгновение откусила его. Сука закрутилась волчком и завизжала так, что
у Георгия Адамовича шерсть поднялась дыбом, а хвост заходил из стороны в сторону, как
маятник.
Раиса выплюнула сучий нос, высосав из него всю горячую кровь. Сморщенный нос упал
в пыль, а у Раисы из уголков пасти потекла слюна, смешанная с кровью. Она зарычала и
накинулась на недобитую суку в пятнах. Секунда – и сучье горло разорвано. Сука рухнула на
землю, из нее забил фонтан дымящейся крови.
Георгий Адамович одобрительно стучал передней лапой. Мышцы под лопатками
напряглись и заходили ходуном, готовые катапультировать зверя в самую гущу событий.
Какая-то собака мерзко гавкнула, это послужило Георгию Адамовичу сигналом к
атаке.
– Я вам сейчас покажу «гав-гав»! – крикнул он. – Хватит! Натерпелись! Теперь
пришел наш. час! Бей хамов!
Дегенгард прыгнул сверху и сразу же оказался на спине наглой дворняжки. Он вонзил
свои страшные зубы ей в холку и перекусил позвоночник. Собака взвизгнула и, как лошадь,
упала на подогнувшиеся передние лапы. Дегенгард почувствовал во рту одуряющий вкус
крови. Так вот чего мне хотелось всю жизнь! Мне хотелось крови, мне хотелось вонзить
свои зубы в шею врагу и ощутить в пасти вкус его уходящей жизни!
Он спрыгнул на землю, развернулся, нагнул голову и исподлобья посмотрел на
сбившихся в кучу собак. Собаки немного растерялись. Они никак не ожидали, что за
считанные секунды потеряют двух своих бойцов.
Боковым зрением Георгий Адамович увидел, как Раиса обходит противника сбоку.
– Правильно, Раиса! – крикнул он. – Зажмем шавок в клещи!
Раиса зарычала. Наверное, Георгий Адамович зря так крикнул – несколько здоровых
собак развернулись и бросились на Раису. Раиса встретила первую собаку страшным
ударом передней лапы. Собака отлетела назад с разорванной мордой и вытекшим глазом.
Она упала на своих товарищей и заскулила. Собаки начали обходить Раису слева и справа.
Раисе нужна помощь! Но свора собак преграждала путь Георгию Адамовичу. Пока он
будет прорываться через них, Раиса может пострадать. Тогда Георгий Адамович решил
отбежать на пригорок и с разбегу перепрыгнуть через собачий заслон. Он развернулся и
побежал назад. Некоторые собаки подумали, что он струсил и, гавкая, рванули за ним.
Георгий Адамович забежал на пригорок, развернулся и побежал вниз. Гнавшиеся за ним в
ужасе побежали обратно в кучу.
– Ав-вау! – крикнул Дегенгард, толкнулся ногами и, перелетев через собачью кучу,
приземлился в круг к Раисе.
– Я рядом, любимая!
– Вав! Я тебя люблю!
– Я тебя люблю!.. Это наш день! Надерем хамам задницы!
– Надерем! Надерем! – Раиса клацнула волчьей челюстью, и передние собаки
отпрянули от ее зубов. – Она наклонилась к уху Георгия Адамовича и что-то прошептала.
Дегенгард еле заметно кивнул.
Волки в центре собачьего круга замерли.
Собаки шаг за шагом сужали круг.
Волки не двигались. Казалось, они оцепенели.
Собаки приближались…
Ближе и ближе…
Волки стояли…
Ближе и ближе…
И в тот самый момент, когда собаки бросились, волки оттолкнулись от земли
сильными лапами и перелетели через собачьи спины. Собаки, столкнувшись друг с другом,
потеряли ориентировку. А волки напали на них сзади, вгрызаясь зубами в собачье мясо. Они
откусывали хвосты, уши, носы, лапы, рвали глотки. Визг стоял такой, что мертвые на
деревенском кладбище зашевелились под землей, из-за чего на многих могилах покосились
кресты.
Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила из темноты огромная кавказская овчарка. Это
был серьезный и опасный противник, закаленный в боях с тамбовскими волками. Одно ухо у
овчарки было наполовину разорвано. Сломанный хвост угрожающе подрагивал. Овчарка
зарычала, обнажив желтые зубы профессионального убийцы.
Прибежал самый главный противник, и всё внимание следовало сосредоточить на нем.
Большими прыжками кавказец приближался. Секунда – и он взмыл в воздух над полем
битвы.
Волк Георгий Адамович, просчитав, куда кавказец приземлится, ушел в сторону и
опрокинулся на спину. Он увидел падающий на него комок мускулов. Дегенгард взмахнул
правой лапой и полоснул крепкими острыми когтями вдоль всего живота противника.
Кавказец упал на лапы, и от толчка из разрезанного живота на траву вывалились
внутренности. Всё это произошло так быстро, что кавказец не успел ничего
почувствовать и продолжал двигаться на Раису, оставляя за собой шлейф из
внутренностей.
Раиса ушла в сторону, вцепилась зубами в его кишки и вырвала их.
Кавказец дернулся вперед, у него помутнели глаза, и он рухнул на бок замертво.
За несколько минут с оставшимися деревенскими собаками было покончено.
Волки ходили между трупами и пили кровь из еще теплых собак.
– Хам повержен! – гавкнул Георгий Адамович.
– Мы отомстили! – Раиса облизнулась.
– Меня опьяняет эта жидкость, – Георгий Адамович впился зубами в собачью шею.
Раздался выстрел. Раиса зашаталась и упала на бок.
Еще выстрел. Георгий Адамович почувствовал резкую боль в голове. Ему отстрелили
ухо. Стало плохо видно – кровь из уха заливала глаз.
– Раиса, отходим! – крикнул он.
– Беги, Жора! Я не смогу! Оставь меня, я не жилец!
– Нет! – взревел Георгий Адамович голосом, полным муки. – Нет! Я тебя не
оставлю! – он засунул нос ей под живот и мотнул головой, перекинув Раису к себе на спину.
– Брось меня, – простонала Раиса.
– Нет! – гавкнул Дегенгард. Он кинулся в темноту.
Сзади выстрелили. Георгию Адамовичу отстрелили хвост.
Еще выстрел. Дегенгард дернулся от дикой боли. Пуля угодила ему прямо в задний
проход, прошила внутренности и застряла в грудной клетке.
Из пасти волка брызнули струйки крови.
Нет, я не упаду… Я должен вынести Раису… Я спасу ее…
Он всё еще бежал, оставляя за собой кровавый след…
Вот и дом.
Георгий Адамович пихнул носом калитку, с трудом добрался до крыльца и упал на бок.
Он лежал, и живот его ходил ходуном. С большим трудом он повернул морду. Раиса
была еще жива.
Скрипнула дверь.
Кто-то вышел на крыльцо, кто-то в высоких сапогах опустился рядом с ними на
корточки.
Георгий Адамович поднял левый глаз и увидел Пушкина.
– Александр Сергеевич… – проскулил он, – мы… отомстили за вас… за Россию… Хам
повержен… Мы умираем…
Пушкин улыбнулся. Он протянул руку и потрепал Дегенгарда по холке:
– О, не бойтесь, мои дорогие Дегенгарды! Вы не умираете!.. Вы будете жить вечно, –
глаза Пушкина сверкнули в темноте оранжевым пламенем. – Для вас всё еще только
начинается. – Пушкин встал, откинул руку в сторону и прочитал стихи, которых
Дегенгард никогда раньше не слышал:
Глава третья
В МОРГЕ
В морге было всегда холодно и пахло формалином. От этого у Сергея развились ранний
ревматизм и хронический насморк.
Сергей Кузов работал в морге давно. Он когда-то устроился сюда из любопытства, ему
было интересно, как выглядят трупы. Любопытство прошло, а работа осталась. При любом
режиме люди умирают, и морг всегда нужен. Работа как работа.
Как все работники моргов, Сергей Кузов выпивал. Нельзя было не выпивать, когда
каждый день видишь мертвецов. Хоть умом и понимаешь, что мертвец ничем не отличается
от бревна, однако бревна никто не боится, а мертвец страшный. Это не значит, что Сергей
Кузов боялся мертвецов, это так, в порядке общих рассуждений. Конечно же, проработав
столько времени в морге, Кузов не боялся. Он даже, наоборот, презирал их и думал про них,
что кабы не были они дураки, то были бы живы, ума у них не хватило жить, вот они и
померли.
Пару раз Кузов был свидетелем, как покойник вдруг неожиданно садился на столе. В
первый раз Сергей испугался. Тогда он еще недолго работал и не привык к подобным вещам.
Такие номера казались ему дикими выходками или фокусами злоумышленников. Но коллеги
объяснили, что просто у некоторых покойных скапливаются в животе газы, и когда их
становится больно много, мертвец вскакивает, как надуваемый воздушный шарик. Посидит-
посидит, сдуется и ляжет на место.
Когда в следующий раз при Сергее встал другой мертвец, Кузов презрительно плюнул
ему под ноги и пошел в приемные покои пить водку с друзьями.
Кузов был самым старым работником морга. Никто не застревал здесь надолго. Год-два
– и уходили. А Кузов переработал всех. Почему-то все его напарники любили пошутить с
трупами. Засунуть отрезанную руку в холодильник с продуктами или вынуть ее на стол во
время обеденного перерыва, или в сумку кому-нибудь сунуть. Любили подложить труп на
топчан к Кузову. Вставляли мертвецам в рот папироски. И тому подобные глупые циничные
шутки. Сергей в этом участия не принимал. Ему не нравилось. Но и не возражал особенно.
Он привык. Такая уж специфика работы в морге. Электрики и радиомонтажники шутят с
электричеством – подкладывают заряженные конденсаторы в карманы. Ядерщики
засовывают коллегам изотопы в трусы. Водолазы перекрывают друг у друга кислородные
крантики. Парашютисты любят спросить у новенького – не жмут ли лямки яйца. И так далее.
Все шутят на работе доступными средствами, чтобы разряжаться. Значит, в морге
естественно шутить с трупами.
Но всё же, Сергей Кузов не любил шуток и не понимал их. Считал, что ни к чему
хорошему они не приведут. Какой смысл шутить? Вот бывшая жена Сергея тоже всегда
смеялась не пойми над чем. Кузов никогда не понимал того, что казалось жене смешным.
Потом жена ушла. Сказала, что от Сергея пахнет трупами, и она не может больше этого
выносить. А чем же от него, спрашивается, должно пахнуть, если он работает в морге?
Укропами, что ли? Теперь Кузов жил один и домой с работы не торопился. Ему было всё
одно, где проводить свободное время – дома или в морге. В морге даже лучше. С годами
Сергей привык разговаривать с трупами. А что такого? Разговаривают же пенсионеры-
старички со своими собаками, ясное же дело, что собаки не понимают, что им говорят, и
ответить не могут. Тут главное, чтобы одна сторона могла выговориться, вроде игры в одни
ворота. Вот и Сергей садился иногда возле мертвеца и начинал ему о чем-то рассказывать.
Поговорит-поговорит, потом пойдет хлопнет рюмочку – и хорошо. Не возражают – и
хорошо. Плохо, когда возражают, это вызывает душевное утомление и раздражение нервов.
А когда работаешь в таком месте, то отлично понимаешь, что от утомления и раздражения
можно раньше времени лечь на железный стол с номером на пятке. (Загадка: С номерком на
пятке в черной плащ-палатке? Отгадка: Бэтмен в морге. Эту загадку придумал напарник
Кузова Альберт).
Сегодня Кузов дежурил в ночь. Морг был полупустой. Новых поступлений давно не
было. К нескольким жмурикам прибавились привезенные вечером два пенсионера, которых
застрелили в Красном Бубне.
В это время года было мало трупов. Кузов давно отметил периоды, когда трупов мало,
когда много, когда какого народа больше мрет. Например, зимой поступали, в основном,
пьяницы и бомжи. Весной – пенсионеры, от авитаминоза, астматики и самоубийцы. Летом –
сердечники, от жары. В конце августа, как сейчас, наступало некоторое затишье, мертвяков
было не много. Особенные же наплывы жмуриков приходились на всенародные праздники.
Тут уже нельзя было делить их на сердечников и пенсионеров, потому что все бухали,
дрались, замерзали, падали, попадали под машины, захлебывались собственной блевотиной.
Как говорил напарник Кузова Альберт: Хоп-хоп-хоп! Заноси готовенького!
Сергей открыл стеклянный шкафчик, достал пузырек со спиртом, налил полстакана,
выпил, закусил бутербродом с салом и луком. Если пить в меру, то всё будет нормально.
Кузов налил еще немного и посмотрел на себя в зеркало. В зеркале стоял со стаканом в руке
зрелый мужчина с умным лицом. Из-под вязаной шапочки выбивались черные с проседью
кудри. Прямой, как у орла, нос, широкие скулы, украинские усы, раздвоенный
мужественный подбородок. Под правым глазом синяк. Синяк Кузов получил случайно от
пьяного милиционера. Милиционер набухался, они с Кузовом разговаривали в пивной по
душам. А потом, ни с того ни с сего, милиционер врезал Сергею в глаз. Кузов от
милиционера этого не ожидал. Хотел дать сдачи, но неохота было связываться. Ну их в
жопу! Мусора всегда отмажут, скажут, что это Кузов первый начал, и ничего не докажешь.
– Ну, Сергей Александрович, будем здоровы, – Кузов чокнулся с собой в зеркале,
отставил мизинец и, не спеша, с достоинством, выпил. Появилась потребность поговорить. –
Пойду посмотрю на новеньких.
Он шел мимо полупустых стеллажей и думал, что от мертвяка уж точно в глаз не
получишь.
Новенькие лежали на соседних столах.
Кузов приподнял простыню и удивился. Под простыней лежал молодой человек лет
тридцати пяти. Странно… Сергей поднял другую простыню. Странно… Женщина на столе
тоже была молодая. Странно… Кузов точно помнил, что по документам доставили
пенсионеров. Кузов проработал в морге долго и всегда смотрел документы. И на память он
не жаловался.
Сергей откинул обе простыни и обошел покойников, чтобы посмотреть с другой
стороны. С другой стороны покойники выглядели так же молодо. А баба вообще была, как
конфетка.
Есть такие любители, которые трахаются с трупами. Некрофилы. Вот и у них в морге
когда-то работал извращенец, которого застукали на месте преступления, когда он засовывал
свой конец одной жертве дорожно-транспортного происшествия с оторванной головой. Ему
самому за это санитары чуть башку не оторвали. Кузов не понимал таких симпатий к трупам.
Хотя за свою жизнь повидал достаточно голых женских тел…
Но сейчас он вдруг почувствовал возбуждение. Особа на столе выглядела, как живая.
Кузов опустил голову и увидел, что его штаны оттопырились.
– Но, но! Куда прешь?!
Чтобы успокоиться, Сергей решил сходить посмотреть еще раз документы.
Документы лежали на столе в папке. Кузов еще не успел их убрать. Вот и хорошо.
Он открыл шкаф, налил немного спирта, выпил, доел бутерброд с салом, сел за стол,
открыл папку, пробежал глазами по строчкам и сказал сам себе:
– Всё правильно… Пенсионеры…
Лампочка под потолком замигала и погасла.
Кузов выругался и полез в стол, где у него была керосиновая лампа.
Достал ее, зажег, поставил на стол и снова углубился в чтение…
Дегенгард Георгий Адамович, 1935 года рождения, русский. Причина смерти:
огнестрельное ранение… Дегенгард Раиса Павловна, 1936 года рождения, русская. Причина
смерти: огнестрельное ранение…
– Не может быть! – сказал Сергей вслух. – Не может быть, что им столько лет!
Он решил взглянуть на покойных еще раз. Взял лампу и пошел в тусклом свете
керосина, стараясь не задевать полки.
На полпути Кузов услышал низкий протяжный гул, идущий будто из-под земли.
Внутри у Сергея всё съежилось. Гул внезапно прекратился. Кузов прислушался. Этот звук
казался тревожным, он был похож на начало землетрясения. Именно с такого звука
начинались землетрясения в Туркмении, где Сергей служил в армии… Но здесь же не
Туркмения! Что-то ему не доводилось слышать, чтобы в Тамбовской области трясло.
Бывало, что земля содрогалась при взлете реактивных истребителей с военного аэродрома,
но это был совсем другой звук…
Кузов еще постоял, прислушиваясь. Гул не повторился.
– Ну и хрен с ним, – он не любил долго думать над тем, чему нет объяснений, и пошел
дальше.
Подошел к столу, сбросил простыню, поднес поближе лампу и нагнулся. В
колеблющемся свете он увидел прекрасную белую кожу на молодом лице красавицы. Раиса
Павловна показалась Кузову еще прекраснее, чем в прошлый раз, и он опять почувствовал,
как спереди у него всё оттопыривается.
Кузов поставил лампу на стол и почесал яйца. Он начал понимать извращенцев,
которые залазили на трупов… Она была такая… Ох… Он ничего не мог поделать… Один
раз – не некрофил… Рука сама потянулась к ремню… Рука дрожала от возбуждения и
внутренней борьбы… Внутри Кузова шла борьба между звериным инстинктом
бессознательного и этическими нормами человеческого общежития… Человеческое
общежитие не допускало сношений с трупами… А звериным инстинктам всё равно… Брюки
упали к ногам… Сергей снял ботинки, наступая одним на другой… Брюки мешали этому…
Нужно было сначала ботинки снять… Путаясь в штанинах, Кузов скинул с себя всё…
Наступил носками на холодный кафельный пол… Она прекрасна… Он остановился перед
столом… Надувшийся конец покачивался, как дирижабль в небе Ленинграда… Он занес
ногу над столом, чтобы лечь на Раису Павловну…
И тут она распахнула глаза и схватила Кузова за конец…
Сергей отскочил назад, но женщина так крепко держала его, что отскочить особенно не
удалось.
– Куда ты, красавчик?! – спросила она низким грудным голосом.
Кузов почему-то не испугался… Почему-то ему показалось вполне естественным такое
поведение… Он вспомнил про летаргический сон, когда люди просыпаются в моргах и
гробах…
– Так ты живая? – спросил он сиплым голосом.
– Ну… если тебе так больше нравится, я могу притвориться мертвой…
– Нет… не надо…
– Тогда залезай ко мне на стол, – женщина подергала Сергею.
– Лезу… – Кузов схватился руками за две металлические ручки по краю стола, уперся
пяткой в крышку и подтянулся.
Он лег на нее и почувствовал, что женщина слишком холодная для ожившей. Но тоже
не очень удивился.
– Замерзла? – спросил он.
– Ага…
– Я тебя сейчас согрею…
– Давай, согрей меня, красавчик… – женщина раздвинула ноги и задала Кузову
нужный курс.
Кузов, как ледокол «Ленин», начал раздвигать ледяные покровы…
И в заиндевевшем проходе
Темном холодном и узком
Застрял его пароходец,
Горячий красный «Челюскин»
Кузов услышал, что на соседнем столе что-то зашуршало. Он посмотрел вбок и увидел,
как покойный муж откинул простыню, повернул голову в их сторону и открыл глаза.
– Вы что же это делаете?! – заревел он на весь морг. – Ничего себе! Воспользовались
положением?!
Кузов растерялся и замер.
– Извините, – сказал он робко, – я думал, что вы это… того уже… А вы, оказывается,
нет… – Совершенно идиотское положение. Он лежит голый на чужой жене в присутствии ее
внезапно ожившего мужа. К тому же любовница под ним никак не согревается, а наоборот,
становилась всё холоднее и холоднее. И теперь, когда Кузов замер, он почувствовал, как
будто голый лежит на сугробе с воткнутым в снег концом. От холода и неприятностей Кузов
задрожал. – Всё-всё-всё… Уже слезаю… Извините, если что… Бес попутал… – Он
перекинул свою правую ногу через левую ногу женщины и хотел спуститься вниз, но
женщина обхватила его своими ногами, и Кузов оказался в мышеловке. – Пусти, дура… Муж
же ожил!..
Раиса Павловна засмеялась глухим смехом, от которого Кузову стало нехорошо.
– Подумаешь, муж ожил! – вскрикнула она. – Пусть себе кого-нибудь с полки достанет
и пользуется на здоровье!
– Ах, так! – закричал муж. – Так я и поступлю, раз ты, Раиса…
Муж спрыгнул со стола, подошел к полке и за ногу стащил с нее голую
восьмидесятилетнюю старуху Карпову.
– Вот эта подойдет! А ты, Раиска, смотри и ревнуй!
Он затащил старуху на стол и лег сверху.
– Видишь, – сказала Раиса Кузову, – муж успокоился. Давай, сладкий, грей меня
дальше.
У Кузова в голове всё перемешалось. До него дошло, что происходит что-то абсурдное.
Полная какая-то чепуха! А что будет, если вдруг кто-то придет и увидит?!. Мама родная!
Ему стало страшно. Он не мог себе представить, чем это закончится.
– Пусти, – выдавил он. – Я больше не хочу…
– Я тебе уже не нравлюсь? – женщина сжала Кузова ногами и руками так, что у него
перехватило дыхание. – Я разонравилась тебе, красавчик?
– Пусти же!..
– Или ты импотент?.. А зачем тогда ты скомпрометировал меня перед мужем?.. Нет,
красавчик, теперь ты должен вести себя, как мужчина! Теперь я навеки твоя невеста!
– Пусти! Я задыхаюсь! – Кузова как будто сжимали стальными тисками. Он никогда бы
не подумал, что в этой маленькой женщине скрывается такая сила. – Мне больно! Мне…
– Я хочу поцеловать тебя, красавчик! – Она впилась губами в его губы и высосала из
него остатки воздуха.
Кузов почувствовал, что все его внутренности сейчас сорвутся со своих мест и улетят в
рот Раисы Дегенгард.
– У! У! У! – Он подумал, что теряет сознание. Но сознание не уходило.
Женщина оторвала свои губы от его губ и дико захохотала. Кузову показалось, что она
не смеется, а лает.
– Ты меня не любишь!.. – крикнула она. – Я всё поняла… Георгий! Меня увлек
мерзавец! Я напрасно тебе изменила!
– Так убей его! – крикнул Георгий, оторвавшись от старухи.
– Хорошо! Для тебя я готова на всё!
У женщины начал вытягиваться нос и превратился в волчий. Шерсть полезла из пор ее
кожи, и через полминуты Кузов лежал в объятиях женщины с волчьей мордой. Огромные
клыки волчицы, желтые глаза, красная пасть!
– Ты обманул меня, красавчик, – прорычала волчица и ударила его в глаз, и у Кузова
появился второй синяк. – Ты должен заплатить за это.
Кузов хотел крикнуть, но из его рта вылетело только сиплое шипение.
Волчица взревела и вонзила в его шею свои страшные зубы. А сзади в шею вгрызся
подоспевший муж.
Глава четвертая
ДУЭЛЬ
Три года назад у Павла Петровича Крайнова вернулся из армии сын Борька. Сын
вернулся мужчиной. Уходил пацаном зеленым. А вернулся настоящим мужиком. Подрос,
заматерел, мускулы распирали узкую парадку, пуговицы едва выдерживали натяжение
ткани. Десантник. Девки в деревне заглядывались на сына и шушукались за его спиной.
Было ясно, что долго он холостым не проходит. Окрутят его – не та, так другая. Ну что ж,
конечно, жалко мужчинскую свободу, да, может, оно и к лучшему. По крайности, может, не
запьет тогда, как все.
Так и случилось. Зажал он на сеновале Галку Чернышеву, и уже зимой сыграли
свадьбу, а весной Галка ходила порядочно с брюхом. Летом родила внука. Назвали в честь
прадеда Петром Борисовичем.
Нормально, короче, складывалась жизнь. Семья более-менее крепкая, на работу Борька
устроился, денег получал достаточно, чтобы прокормиться. Отцу-матери помогал в сельском
труде… Нормально… Павел Петрович, как мужик и отец, чувствовал удовлетворение за то,
что оставил после себя толковое продолжение рода.
– Молодец Борька, – говорил он сыну. – Не то семя хорошо, которое кидать приятно, а
то хорошо, что всходит аккуратно! Вырос ты что надо. И вся теперь задача – Петьку тебе
воспитать, как я тебя воспитал. Понял, сынок?
– Понял, бать!
– То-то.
Осенью отец и сын собрались на охоту. Решили настрелять зайцев. Разошлись в разные
стороны. Хотели зажать зайцев в тиски. Борька пошел в одну сторону, а Павел Петрович с
собакой в другую.
Павел Петрович шел наизготовку, ожидая, когда из кустов появится цель, чтобы
вдарить по ней как следует. Рядом бежал кавказец Дембель, которого Борька завел сразу
после армии. Вдруг в кустах впереди что-то заворочалось. Дембель поднял уши и загавкал.
Павел Петрович вскинул двустволку и пальнул по кустам из обеих стволов.
– А-а-а! – услышал он крик. – Батя…
Павел Петрович Крайнев застрелил своего сына.
Собака почуяла хозяина и радостно приветствовала его, а Павел Петрович решил, что
она почуяла добычу…
За десять дней Крайнов постарел на десять лет.
А деревенские злыдни, которым на чужое горе насрать, за глаза прозвали Крайнова
Тарасом Бульбой. Но Крайнов не знал об этом…
Крайнов спал, и ему уже в который раз снилось, как он на охоте не убивает своего
сына. Сын выходит живой-здоровый из кустов и говорит: Ну ты чего, бать?! У меня твоя
пуля прямо над ухом просвистела!.. А Крайнов ему отвечал: Пошли домой щи есть!..
Проснулся Павел Петрович от какого-то шума. За окном лаяли собаки. Он приподнялся
и посмотрел в окно. Было темно, и за окном он ничего не увидел. Тогда Крайнов надел
сапоги и вышел во двор, а потом на улицу.
Недалеко от дома деревенские собаки бились с двумя волками. Среди собак был и его
кавказец Дембель. На глазах у Крайнова волки разодрали Дембелю брюхо.
Крайнов быстро вернулся в избу, открыл сундук, достал с самого дна двустволку,
которую не брал в руки с той самой охоты. Рядом лежала коробка с картечью. Крайнов
зарядил ружье, а коробку сунул в карман. Вышел на улицу, приложил приклад к плечу и
выстрелил из одного ствола по одному волку, а из другого по второму. Один волк рухнул.
Крайнов увидел, как второй волк взвалил раненого к себе на холку и побежал прочь.
Крайнов споро перезарядил ружье и выстрелил вслед убегавшему зверю. Из одного ствола…
из другого…
– За Дембеля!
Оставшиеся в живых собаки разбежались. Крайнов подошел поближе. Под пригорком
лежало не меньше двух десятков задранных животных. Среди них лежал на боку,
истекающий кровью, Дембель. Павел Петрович нагнулся. Дембель был еще жив. У него
судорожно поднимался и опускался бок. Крайнов присел рядом, осторожно провел ладонью
по мокрой от крови собачьей голове.
– Ах ты горе какое!
Дембель открыл глаза, лизнул Крайнову руку и умер.
Нет, не один Витек и его маманя проснулись в ту ночь, когда на деревню упал
сверхсекретный самолет. Павел Петрович Крайнов тоже проснулся.
В эту ночь ему не снился обычный сон про то, как он не застрелил на охоте сына. В
эту ночь ему снились плохие сны. Ему снилось, как убитый им сын пришел к нему с
развороченным лицом и кавказцем Дембелем:
– Готовься, батя, к встрече, – сказал сын. – Скоро мы встретимся с тобой. Соскучился я
по тебе, батя.
– Как тебе, сынок, там?.. – спросил Крайнов.
– Скоро узнаешь, – усмехнулся сын, показав Крайнову гнилые зубы.
– Хочешь сказать, умру я скоро?
– Есть, батя, кое-что похуже смерти…
– Что же это?..
Сын только махнул рукой:
– Кто не был – тот будет, кто был – не забудет… – он потрепал собаку по холке.
Дембель гавкнул так оглушительно, что Павел Петрович дернулся и проснулся.
Вышли во двор.
Пушкин носком ботинка начертил на земле широкую полосу, отсчитал от нее пять
шагов и положил на землю цилиндр. А скелет отсчитал пять шагов в другую сторону,
выломал у себя ребро и воткнул в землю.
Потом все собрались вокруг Крайнова. Пушкин сказал:
– Теперь по регламенту я должен предложить вам, господа, помириться. Если вы не
против, то можете пожать друг другу руки – и разойдемся с миром.
– Я согласен, – быстро ответил Крайнов. – Я, в принципе, зла на них не держу и готов
помириться, потому что, конечно же, понимаю, что собака человеческой жизни не стоит, –
он протянул дрожащую руку, ему было страшно и неприятно пожимать руки мертвецов, но
лучше потерпеть прикосновение трупа, чем самому стать трупом… Рука Крайнова повисла в
воздухе, как топор…
– Никогда! – крикнула Раиса.
– Мы мириться не намерены! – добавил Георгий Адамович. – Ему-то легко мириться, а
нас убили!
– Только смерть может помирить живого и мертвого!
– Вот убьем его, тогда и помиримся!
– Жаль, господа, что не удалось закончить это дело миром, – Пушкин развел руками, а
лицо у него было такое, что ему явно было этого не жаль.
Руки Крайнова повисли, как плети.
– Прошу, господа, занять исходные позиции.
Крайнов встал возле ребра Бориса. Из ребра Адама, — подумал он, – вырастили Еву. А
это ребро торчит, как ветка сухого дерева, из которого ничего не вырастет.
Павел Петрович переломил ружье и вставил два патрона. Один для мужа, другой для
жены. Ему было странно – второй раз убивать тех же самых.
– По правилам наших дуэлей, – сказал Пушкин, – первым стреляет Павел Петрович.
Крайнов поднял ружье и прицелился. Москвичи стояли плечо к плечу, как
молодогвардейцы. Раиса высоко подняла голову и смотрела на Крайнова презрительно.
Павел Петрович перевел ружье с Раисы на Георгия Адамовича, а потом обратно. Он
никак не мог выбрать, в кого первого стрелять. Как-то нехорошо стрелять сначала в
женщину… как-то это нехорошо… Но Раиса смотрела на него с такой ненавистью, что
Крайнову очень хотелось первым выстрелом прикончить именно ее.
Он заколебался и снова перевел ружье на Георгия Адамовича. Я должен взять себя в
руки и убить первым мужчину… Потому что он сильнее, умнее и опаснее… Крайнов
погладил указательным пальцем курок и медленно начал на него надавливать. Но в этот
момент Раиса крикнула:
– Стреляй, трусливый деревенский ублюдок!
Павел Петрович крякнул и перевел ружье на женщину. Прости меня, Господи!
Прогремел выстрел.
Раиса пошатнулась, но устояла на ногах. В ее груди появилось сквозное отверстие,
размером с кулак. Кусок вырванной плоти валялся на земле.
Дембель сорвался с места, немного кособоко подбежал к мясу и вмиг проглотил его.
У Крайнова свело живот. Он отвернулся, его стошнило.
Раиса захохотала.
– Попал! Попал! Ха-ха-ха! В женщину попал, а сам наблевал!
– Браво! – Пушкин захлопал.
Павел Петрович понял, что никаких шансов у него нет. Он понял, что в мертвецов хоть
обстреляйся, а ничего им не будет. И если у тебя нет под рукой серебряной пули или
осинового кола, ничего-то ты им сделать не можешь! А если так, то считай, что ты тоже
покойник.
И все-таки он поднял ружье. Не пропадать же выстрелу. Прицелился. Георгий
Адамович улыбнулся ему мерзкой улыбкой упыря. Крайнов заметил у него во рту длинные
острые клыки.
– Желаю удачной охоты, Павел Петрович! Получай, исчадие ада!
Крайнов нажал на курок.
Пуля попала Дегенгарду в рот и выбила все его страшные зубы.
Крайнов удовлетворенно выдохнул.
У Георгия Адамовича изо рта текла темная кровь. Дегенгард провел ладонью по губам.
И когда он убрал руку от лица, все его зубы снова были на месте.
Крайнов швырнул на землю ружье:
– Так нечестно! – крикнул он. – Это не дуэль, а убийство!
– Ух ты! – воскликнул Пушкин. – Как вы интересно формулируете! А вот я, сам
Пушкин, погиб на дуэли от руки негодяя, и то помалкиваю! А ему, видишь ты, нечестно! –
Пушкин скрестил на груди руки и объявил: – Стреляют Дегенгарды!
Дегенгарды, не мешкая ни секунды, вскинули пистолеты и одновременно выстрелили.
Из стволов пистолетов вылетели две длинные черные змеи.
– Пригнись, папа! – закричал Борька-скелет.
Но Крайнов не успел. Одна змея вонзила жало ему в лоб, а вторая – в сердце. Павел
Петрович упал на спину. Он увидел звездное небо и одну особенно яркую звезду. Марс, Бог
войны… Над ним склонилась ужасная кудрявая голова с бакенбардами:
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Русская баба так устроена, что ждет мужика… Иностранки
неизвестно, как устроены, но, наверное, так же…
Глава первая
АНТИХРИСТ ТРЕБУЕТ СВОЕ
Дед Семен поднял с пола маленькую иконку, вытер ее рукавом и повесил на место.
– Прости, Господи, душу мою грешную!
– Что это было? – спросила Ирина.
Но ответить ей никто не успел. В дверь забарабанили.
Дед Семен схватил крест и во второй раз навел его на дверь. И опять из креста
вырвался луч голубого света и сделал дверь прозрачной. А за дверью стоял на коленях
Мишка Коновалов. Дед Семен сразу почувствовал, что Мишка не служит сатане, потому что
преклонил колени перед церковью. Дед Семен не знал, что на коленях Мишка стоит из-за
того, что наступил ногой на ежика. Но по сути дед не ошибался – Коновалов не служил
сатане. Он бежал от сатаны на большой скорости.
А вот сзади за Мишкой прыгали в языках пламени настоящие слуги дьявола.
Дед Семен подбежал к двери, распахнул ее, и Мишка Коновалов ввалился внутрь.
– Помогите мне! – крикнул Абатуров.
Подбежали Мешалкин с Ирой. Все вместе, они оттащили тяжелого Коновалова от
двери и захлопнули ее перед самым носом у монстров.
Упырь Колчанов, бежавший впереди всех, впечатался мордой в полупрозрачную дверь,
и его свинский нос расплющился окончательно, зашипел и задымился. Яркая вспышка
последовала за этим. Колчанов заорал нечеловеческим басом и забегал кругами перед
церковью. Вся его морда расплавилась, как пластмасса, и дымилась.
Подбежавший к нему упырь Стропалев накинул Колчанову на голову плащ-палатку и
принялся колотить по ней волосатыми ладонями.
Дверь потеряла прозрачность.
3
Все посмотрели наверх и увидели, как на фоне полной луны пролетел человек в черном
плаще, обогнул церковь и пошел на второй круг.
Бэтман, — подумала Ира.
– Стой, Семен, не уходи! – загремел над деревней голос. – У тебя есть то, что тебе не
принадлежит! Отдай его мне, и я оставлю тебя в живых!
– Кто ты?! – крикнул ему Семен.
– Я тот, кого ты знаешь! – человек пролетел поближе и поднял опущенную вниз
голову.
Дед Семен увидел козлиную бородку, пенсне и сразу узнал человека.
– Троцкий!
– Вот и свиделись! Помнишь, Семен, ты был у меня в гостях и взял одну безделушку?!
Верни мне ее!
– Я ничего не брал! А если и взял, то не отдам! Абатуров дьяволу не помощник!
Человек в черном зашипел:
– Лучше отдай, а не то я расправлюсь с тобой! Отдай по-хорошему, а то хуже будет!
– Не отдам!
– Не отдашь?!. Тогда смотри! – Дьявол свистнул, и к церкви стали подходить
односельчане. Но это были не те люди, которых Абатуров и Коновалов хорошо знали, с
которыми они прожили бок о бок всю жизнь. Это были упыри со светящимися глазами и
пожелтевшей кожей. Они выли и скулили сначала беспорядочно, но постепенно их дикий
вой складывался в жуткое скандирование:
– Семен вор! Семен вор! Верни украденное!
Среди упырей Мешалкин увидел свою бывшую семью и чуть не упал с колокольни.
Его жена держала за руки детей, и все трое выли и скулили.
– Дети! – крикнул Юра и подался вперед. Если бы Ира не схватила его за рубашку,
Мешалкин непременно свалился бы вниз и если бы не умер сразу от переломов, то уж точно
попал бы в лапы вурдалаков.
– Куда ты лезешь?! – прикрикнул на него Коновалов и запоздало дернул Юру за ногу.
Мешалкин упал на пол и зарыдал.
– Видишь! – сказал Троцкий, покачиваясь в воздухе. – Все это твоих рук дело! Если бы
ты не взял тогда мою вещь, никто бы из них не пострадал!
– Ты лжешь! – крикнул Семен. – Ты всегда лжешь! Не я повинен в людских
страданиях, а ты! Сгинь, сатана! – Абатуров перекрестил человека в черном, и того
отбросило на пару метров назад.
Троцкий перевернулся в воздухе и захохотал:
– Ха-ха-ха!
Семен перекрестил его еще раз.
На этот раз Троцкий вообще не реагировал.
– Крести сколько хочешь! Однако знай, что с каждым часом твоего промедления жертв
на твоей совести становится всё больше! – Дьявол простер руки над землей и закричал
стоявшим внизу. – А ну-ка, дети мои, скажем спасибо старику Абатурову, обрекшему вас на
вечные муки!
Упыри задрали головы и заревели хором:
– Спа-си-бо!
– Я не слышу! – заорал дьявол.
– Спа-си-бо! Спа-си-бо! Спа-си-бо!
– Видишь, скольким бывшим людям ты теперь обязан! И их будет всё больше и
больше! Пока ты не положишь этому конец! Видишь, как загораются зеленые огни в избах!
Это растет число тех, кому ты должен! Думай, Семен! – Дьявол облетел церковь кругом и
пропал.
– Что он от вас хочет? – спросила Ирина. Всё то время, пока вокруг церкви летал
черный человек, она находилась в каком-то оцепенении и не могла произнести ни слова.
– Что бы это ни было, – вмешался Юра, который вспомнил про судьбу своей семьи, –
вы должны отдать это!
Абатуров посмотрел на них безумными глазами. Казалось, он не слышал того, что ему
говорят.
– А все-таки, – сказал он медленно, – антихрист не всесилен… Крестного знамения он
не испугался, а вот в церковь заходить бздит!.. Пойдемте, товарищи, первым делом вниз.
Глава вторая
ШКАТУЛКА
Семен Абатуров сидел под иконой Ильи Пророка на корточках и думал. Остальных же
узников церкви сморил сон. Даже Юра Мешалкин, который буквально обезумел от горя,
спал теперь, положив голову на плечо Ирины. А Коновалов храпел в углу.
Негоже храпеть в святом храме… Семен поцокал языком, как его научили в армии, и
Мишка перестал храпеть. Но через минуту захрапел снова. Абатуров подошел к нему и
подергал за плечо.
– Не храпи… Тут церковь…
Мишка поднял голову, посмотрел на Семена мутными глазами, кивнул и заснул опять.
Но больше он не храпел.
Абатуров вернулся в угол под икону Пророка, сел и задумался. Он по новой прокрутил
в голове события той далекой весны сорок пятого года. Он, конечно же, помнил шкатулку,
которую взял в замке, привез в Красный Бубен и схоронил в церкви. Там, на колокольне, он
сразу смекнул, что хочет от него Троцкий. Он понимал: раз дьявол пришел за шкатулкой
сюда и поубивал столько народа, эта шкатулка очень ему нужна. А раз так, значит, шкатулку
нельзя отдавать ни в коем случае. И все разговоры дьявола о его, абатуровской, совести, это
чертовы уловки, и поддаваться на них не след! Точно такие же фокусы устраивали фашисты
во время войны. Многие видели в кино: «Партизан Кочегаров! Если ты не выйдешь из леса
и не сдашься, то мы повесим твою жену, твоих детей, твою матку и еще сто человек
советских товарищей!» В кино-то партизан всегда выходил и сдавался. Но на самом деле,
никто никогда не выходил, потому что прекрасно понимал, что фашисты обманут, они все
равно убьют не только его, но и всех, кого собирались… Партизаны на такие уловки не
поддавались. Они сидели, скрипя зубами, в землянках и ждали подходящего момента, чтобы
отомстить фашистам за смерть своих товарищей. Так же поступит и Семен! Он не поддастся
на уловки дьявола, не станет слушать его блядских речей. Хоть это и очень трудно! Дьявол –
мастер на такие штуки, он кому хочешь сумеет подействовать на нервы и поставит всё с ног
на голову. Ну ничего! Это мы еще посмотрим, кто кого! А я вот возьму, – думал Семен, – и
заткну уши ватой, чтобы не слышать дьявольских искушений! И хрен он меня устыдит!
Семен встал, перекрестился на икону, посмотрел по сторонам и, убедившись, что все
спят, осторожно отодвинул Илью Пророка в сторону. За иконой был тайник. Абатуров снял с
шеи маленький, но очень хитрый ключ, висевший на том же шнурке, что и крестик, отпер
железную дверцу, пошарил рукой в глубине тайника и извлек оттуда завернутую в тряпицу
шкатулку. Осторожно поставил ее на пол, развернул тряпку и сел напротив.
Абатуров так и не сумел ее открыть. Долго он промучился тогда… Пробовал и так и
эдак. Даже пытался со злости разрубить чертову шкатулку топором. Но топор шкатулку не
взял, вместо этого он сам раскололся на две части. Шкатулка дала топору сдачи, и Семен
почувствовал, что если дальше будет пытаться открыть ее, это может закончиться для него
херово. Тогда Абатуров решил перехитрить проклятую штуку. Он оборудовал в построенной
им церкви специальный тайник за иконой Ильи Пророка. Пророк считался среди святых
чемпионом по чудесам. Абатуров решил, что сила святого обязательно поможет ему
откупорить шкатулку. Семену рассказывал знакомый батюшка, как один его прихожанин,
заснувший летаргическим сном, был заживо похоронен, и когда проснулся и обнаружил, что
он в гробу, чуть не сошел с ума, а потом Господь его наставил, несчастный успокоился и
стал истово молиться, призывая на помощь Илью Пророка, к которому ему посоветовал
обратиться Господь. Он молился почти сутки. И вот, когда он уже задыхался от нехватки
воздуха, Пророк явился ему прямо в гроб и помог вылезти, приподняв крышку. А тем, кто
так поспешно похоронил уснувшего, Пророк переломал руки-ноги. Не так, чтобы святой
пришел и переломал им конечности, а просто у них это само собой получилось, и они сразу
поняли, что это Господь справедливо отомстил им за их преступную халатность. Знакомый
батюшка Семена считал, что Илья поступил милосердно. Ведь он же мог их легко закопать
вместо уснувшего.
Абатуров спрятал шкатулку в тайнике за иконой. Если уж Пророк и не поможет ему
открыть шкатулку, то, во всяком случае, ее из эдакого места навряд ли стибрят
односельчане. Через неделю Семен зашел в церковь проверить – как там шкатулка.
Шкатулка по-прежнему не открывалась. Еще какое-то время Семен лазил в тайник
проверять, а потом ему это надоело. Так она и лежала все эти годы на своем месте…
Абатуров взял шкатулку в руки и повертел. Зачем же она нужна дьяволу?.. Зачем?..
Столько людей дьявол из-за нее положил… Значит, худо без нее дьяволу, значит крышка
ему без нее!.. Значит, никак нельзя допустить, чтобы попала шкатулка в его волосатые
лапы… Ни за что не допущу я, чтобы дьявол силу набирал! Не помощник я сатане
жопоногому!
Разволновавшись, Семен махнул рукой и выронил шкатулку. Шкатулка ударилась о
каменный пол. Синяя искра взлетела вверх и погасла.
Ира и Юра одновременно подняли головы.
– Кто здесь?! – спросил Мешалкин.
А Коновалов тревожно перевернулся на другой бок и сказал во сне:
– Я не жид!
Юра сказал:
– Где-то я этот палец уже видел… Или не видел, а слышал… он задумался.
– И чего? – Абатуров насторожился.
– Погодите, дедушка… – махнул рукой Юра и потер лоб. – Погодите…
Ира поняла, что Мешалкин вот-вот что-то вспомнит, и сделала Абатурову знак, чтобы
тот помолчал.
Коновалов забормотал что-то во сне, перевернулся на другой бок и громко пукнул.
Семен хотел сделать ему замечание, что в церкви пердеть грешно, но промолчал и
только перекрестил Мишку правой рукой и подумал: Как верт – так пердь.
— Есть такая детская страшилка… – Юра медленно поднял голову. – про черного
человека… Я еще в пионерском лагере ее слышал… – И он начал рассказывать: – К одной
семье приехал жить черный человек…
– Негр? – перебил Абатуров.
– Нет… русский… По фамилии Никитин…
– А я думал – негр… Я негров не люблю… Они какие-то… – Абатуров на секунду
задумался, – противные…
– А вы много их видели? – спросила Ира, которую возмущал русский расизм.
– Раза два видел… Один раз, в конце войны, когда с американцами бухали, а второй раз
в Москве. Но мнение у меня есть.
– Интересно, – Ирина презрительно фыркнула. У нее в Америке было два роскошных
черных любовника, которым белые в подметки не годились. Ирина подумала, что если бы
Семен был женщиной, он бы так про негров не говорил. Но не рассказывать же об этом
выжившему из ума восьмидесятилетнему старику!.. – Так что же черный человек? –
спросила она Юру.
– … По фамилии Никитин, – повторил Мешалкин. – Но это ерунда… Просто детские
сказки… В детстве же про что только не рассказывают… Черный человек привез с собой
черный чемодан и предупредил всех, чтобы никто в чемодан не лазил… Но его не
послушались… Сначала в чемодан слазил сын… Нашел там шкатулку, в которой лежал
желтый палец, – Мешалкин показал на палец в шкатулке. – Никитин убил сына. Потом в
чемодан залезла дочка, и Никитин ее тоже убил. Потом убил мать… А потом отец поджег
дом вместе с Никитиным, и Никитин сгорел.
– А зачем ему нужен был этот палец? – спросил Абатуров.
– Не знаю, – пожал плечами Юра. – Об этом ничего не говорится. Но зачем-то
Никитину было важно, чтобы никто не знал про палец.
– Сказка – ложь, да в ней намек, – Абатуров поднял палец и пошевелил им, – добрым
молодцам урок!.. Пушкин сказал двести лет назад!
– Не мог Пушкин двести лет назад ничего сказать, – покачал головой Мешалкин. –
Двести лет назад он только родился.
– Ишь ты! – ответил Абатуров.
– Я в этом году к юбилею поэта делал выставку малых форм, посвященную Пушкину…
Пушкин и Золотой Петушок, Пушкин и Лермонтов на скамейке, Пушкин женится, Пушкин
на Кавказе, Пушкин в Болдине, Пушкин в кружке декабристов, Пушкин чокается с няней
Ариной Родионовной, Анни и Керн, Пушкин дает Дантесу пощечину за жену…
– А! – воскликнул Абатуров. – Вот это я знаю! Пушкин приезжает из командировки, а в
шкафу сидит Дантес!
– Не хорошо так, дедушка, – нахмурился Мешалкин. – Старый человек, а такое про
Пушкина говорите.
– А что я сказал? Разве неправда?
– Правда бывает разная, – ответил Юра.
– Ку-ка-ре-ку! – заголосил на улице первый петух.
Люди посмотрели друг на друга.
– Скоро рассвет, – сказал Абатуров.
Глава третья
ОГОНЬ ИЗНУТРИ
Краешек солнца показался на востоке, как раз там, где за посадками тянулась железная
дорога. Точно так солнце вставало миллионы раз до этого и освещало деревню дымчатым
светом. Но в это утро свет солнца коснулся другой деревни. Неестественно тихо было
кругом, не мычали коровы, не ругался матерно пастух, щелкая в воздухе кнутом. Стояла
такая тишина, будто бы вся деревня, от мала до велика, решила спать до обеда.
У церкви дымились остатки самолета. А недалеко от дороги стоял в кустах пустой
микроавтобус рок-группы «Собаки Лондона». На переднем сиденье спокойно валялся пакет
с травкой.
Рядом с домом, в котором раньше проживала семья Мешалкиных, лежала перевернутая
Юрина машина. Все четыре колеса были прокушены. Малые скульптурные формы из
бардачка были разбросаны вокруг, поломаны и затоптаны в землю. Например, у
выструганной из елового бревна лисы с виноградом кто-то отломал хвост и откусил голову –
на деревянной шее отпечатались следы зубов.
Гигантская рыба, которую ночью поймал Юра, совершенно протухла, побелела, и вид у
нее стал такой мерзкий, что никто бы не рискнул с нею теперь фотографироваться. Над
рыбой кружил рой блестящих мух.
Деревня стала другая. Другие дома отбрасывали на другую землю другие тени. Другой
воздух наполнился другими запахами.
И солнечный свет, падавший с неба, превращался в другой свет, какой-то совсем уже
не солнечный, а так… Говно какое-то…
Заголосил где-то на окраине одинокий петух. Ему ответил другой, погромче. Третий
петух крикнул совсем рядом. Петухи тоже кричали в это утро как-то не так. Как-то
неуверенно они кричали, будто боялись, что за громкие крики им свернут шею.
Четверо спустились с холма. Они шли к дому Абатурова. Абатуров жил один. Он
предложил всем зайти к нему позавтракать и настругать осиновых кольев для протыкания
ими проклятых сердец.
Дом стоял на краю деревни. По дороге они никого не встретили, но всё время
чувствовали, как из-под земли за ними наблюдают чьи-то жадные злые глаза.
– Как на войне, – сказал Семен. – Чувствуешь вражьи гляделки, а откуда смотрят –
понять не можешь. – Он открыл калитку. – Проходите, гости дорогие.
Прошли в избу, обычный кирпичный пятистенок. Лесов в этих местах было мало,
много было полей. Дома строили из кирпича. Такие дома стояли долго и не требовали
особенного ухода. Правда, в них было немного сыровато.
Семен прошел в сени и чихнул. Мешалкин налетел головой на висевшую под потолком
связку веников.
– Тьфу, черт! – выругался он.
Абатуров перекрестился:
– Следи за языком, –