Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/8654920

Тремор и травмы
Направленность: Слэш
Автор: _Afina (https://ficbook.net/authors/200267)
Фэндом: Импровизация, SCROODGEE, Антон Шастун, Арсений Попов, Сергей
Матвиенко, Дмитрий Позов (кроссовер)
Пэйринг и персонажи: Арсений Попов /Антон Шастун, Дмитрий Позов, Сергей
Матвиенко, Эдуард Выграновский, Станислав Шеминов, Павел Воля, Дмитрий
Журавлев, Оксана Суркова, Алексей Щербаков
Рейтинг: NC-17
Размер: 323 страницы
Кол-во частей: 25
Статус: завершён
Метки: Алкоголь, Курение, Подростки, Aged down, Детские дома, Как
ориджинал, ООС, Нецензурная лексика, ОМП, ОЖП, Underage, Драма,
Психология, Повседневность, Повествование от первого лица, Hurt/Comfort, AU,
Элементы гета, Упоминания насилия

Описание:
Конечно, я понял сразу, что случай совсем не легкий. Но я даже на миг не мог
представить, как это знакомство изменит всю мою жизнь. Не просто изменит.
Перевернет, растормошит размеренный уклад, раскрасит в совершенно
сумасшедшие, немыслимые цвета. И разрушит всё в итоге.

[AU, в которой Арсений - социальный педагог в детском доме, а Антон -

семнадцатилетний сирота, от которого постоянно отказываются приемные
семьи]

Посвящение:
ОЧЕНЬ советую при прочтении:
HammAli & Navai -Птичка
Руки вверх - Расскажи мне
TSOY - Позови меня с собой
Та Сторона feat. S.A. - Приди
Ramil' - Вальс
Ramil' - Сияй
Мот - Перекрестки
Леша Свик - Торнадо
Нефть - Ты знаешь
Grechanik – Авиарежим
Эллаи - Шрамы
Алексеев - Навсегда
М. Фадеев - Танцы на стеклах
Алексеев - Как ты там
Эмин - Камин
Сергей Лазарев - Снег в океане
Та сторона - Только не я
AMCHI feat. Мот -Манекен
Макс Барских - Берега
Та сторона - Шепотом
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Продолжение работы здесь: https://ficbook.net/readfic/9351693

Мое стихотворение по "Тремору" и "Шрамам":

https://ficbook.net/readfic/9118991

АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ (!!!) концовки:

https://ficbook.net/readfic/10787735/27828069 от eatintser
https://ficbook.net/readfic/10763583/276 от Птица-кобелина

Потрясающие стихотворения по "Тремору" и "Шрамам" :

https://ficbook.net/readfic/10660409 от Рыжая_Морковка
https://ficbook.net/readfic/10517661 от Cheek_SA_
https://ficbook.net/readfic/10782812 от twenty_nine
от Luna Dragneel.
https://ficbook.net/readfic/10787953/27749397
https://ficbook.net/readfic/10801682/27783205

Меня нет в твиттере, но я все же нашла этот прекрасный эдит

https://mobile.twitter.com/kykyxa_ebobo/status/1370127567848681475

Великолепный коллаж к работе от группы ВК АРТОН:

https://vk.com/photo-166578885_457299505

Из отзыва:
>Просто, черт возьми, до мурашек. Это в очередной раз долбануло меня под
дых, и я ну на самом деле не знаю, куда себя деть, чтобы успокоиться. Когда же
они уже всё выяснят, господи... Я просто не выдерживаю, кажется, у меня когда-
нибудь сердце остановится от того, что чувствует Арсений, он не заслуживает
всех этих переживаний, и я ощущаю каждой клеточкой тела, как ему трудно.

Волшебный эдит от lanaq:

https://www.instagram.com/p/CEzXyM7ITE5/?igshid=pl6y648vkp3w

Прекрасные трейлеры к "Тремору" и "Шрамам":

https://vm.tiktok.com/ZSJpvpscG
https://youtu.be/6nnsIYlb1Wo
https://youtu.be/L9Qaf1mBKco
 Оглавление

Оглавление 2
СЕНТЯБРЬ. Часть 1. Дело принципа 3
Часть 2. Субботник 15
Часть 3. Авокадо и зелёные яблоки 23
Часть 4. Приоритеты 31
Часть 5. Осколки 42
Часть 6. Изъяны и слабости 51
Часть 7. Рубикон 61
Часть 8. Омут 73
ОКТЯБРЬ. Часть 9. Проблемы Аполлонов и толстых коротышек 86
Часть 10. Лифт едет вверх 97
Примечание к части 108
Часть 11. Ожоги на коже 109
Часть 12. Обещание 123
Часть 13. Амплитуда 134
ЯНВАРЬ. Часть 14. Счастливый билет 146
Часть 15. Хороший друг 160
Часть 16. Истории про гуманистов, альтруистов и добрых
меценатов 175
Часть 17. Чернила и блеф 189
МАРТ. Часть 18. На грани 206
Часть 19. Обыкновенное "навсегда" 225
Часть 20. Happy Birthday 238
Часть 21. Не озвученные признания 254
АПРЕЛЬ. Часть 22. Простой вопрос 267
Часть 23. Откровение 283
Часть 24. Десять минут 305
Послесловие 330
СЕНТЯБРЬ. Часть 1. Дело принципа

Кто бы знал, что сегодняшний день начнется столь хреново. Мало

то, что я опоздал на маршрутку, так еще и таксист, который вез меня потом,
пропустил нужный поворот, и нам пришлось делать почти двадцатиминутный
крюк, чтобы вернуться в нужное направление. Пока он пытался навязчиво
успокоить меня и уверял, что его «ласточка» домчит нас едва ли не за секунды,
я, про себя молясь, чтобы он заткнулся, только лихорадочно посматривал на
часы.

Вообще-то опаздывать на новую работу не хотелось. Хотя она не совсем

новая – я работаю в приюте уже две недели. Но именно сегодня директор
обещал определить круг моих непосредственных обязанностей. То есть
познакомить с ребятами, которые отныне перейдут в мое ведомство.

Работа в детском доме – отнюдь не предел мечтаний. Однако на момент

выбора профессии, вместо того чтобы хотя бы попытаться оценить будущие
перспективы и постараться выбрать наиболее прельщающее меня направление,
я, повинуясь юношеским гормонам и отсутствию особенной прилежности в учебе,
сделал то, что делают восемьдесят пять процентов выпускников – выбирают
наиболее легкий путь. Идут туда, куда поступят точно и без особых усилий. И
вот, спустя пять лет за моей спиной гордо реет педагогическое образование.

Сразу после выпуска я устроился в интернат для трудных подростков. Там я

проходил предвыпускную практику, там же один из сотрудников помог мне с
дипломом. Моя практика там прошла довольно безоблачно, в отличие от
постоянной работы. Отъявленные дебоширы и рецидивисты ни в грош меня не
ставили, причем ни сразу после выпуска, ни спустя несколько лет напряженной
работы. Я честно старался. Пытался приспособиться, найти подход к каждому.
Но то ли опыта было мало, то ли просто место было изначально не моим. Как бы
то ни было, едва только в перспективе замаячила должность в детском доме, я с
огромной радостью ухватился за возможность сменить интернат на приют.

«Сегодня, определенно мой день. Даже таксист заблудился, не говоря уже о

сбежавшей маршрутке»

Сообщение от Алены приходит следом, ровно через две минуты после того,
как я нажал кнопку «отправить».

«Будем надеяться, что он не маньяк и не завезет тебя куда-нибудь в лес!»

Определенно, это только пополнило бы мой список невезения сегодня.

В холле я почти бегом сдаю легкую куртку в гардероб и, перепрыгивая через

две ступени, бегу по лестнице, невпопад отвечая на многочисленные
«здравствуйте» и «доброе утро» от океана ребят, которые как раз спешат на
завтрак. С кем-то из них я в скором времени познакомлюсь ближе, а кто-то,
возможно, очень скоро покинет стены детдома.

Директор встречает меня у дверей своего кабинета, как раз неторопливо

запирая их.

4/331
 - Стас! Доброе утро! Я опоздал!

Шеминов окидывает меня удивленным, добродушным взглядом и мотает

головой. На столь неформальном обращении без отчества и на «ты» он настоял
сразу же, в нашу первую встречу, ссылаясь на очень узкий круг сотрудников и
отсутствие всяких принципов и предубеждений на этот счет.

- Я даже не смотрел на часы, вообще-то. Но если ты настаиваешь, тогда

ладно – ты опоздал.

- Просто сегодня сумасшедшее утро какое-то. Чуть не умер, пока бежал и

махал козлу-водителю маршрутки, а потом еще таксист бестолковый попался.
Короче, пиздец!

- Эй, эй! Ты все-таки среди детей, - Шеминов сует ключи в карман брюк и
жмет мою руку, - и плевать на то, что большинство из них с легкостью обматерит
тебя по самому высшему разряду.

- Это точно, - мы идем вдоль широкого коридора, ведущего к общему холлу,

игравшего роль импровизированной гостиной с несколькими лавочками,
телевизором и столами.

- Волнуешься? – Шеминов окидывает меня быстрым взглядом.

- Не сказать, чтобы очень. В интернате я работал с контингентом и похлеще,

чем здесь.

- И ведь не сложилось.

Стас прав. И от того, как прямо он это говорит, мне становится немного
неприятно. Приходится признать правду.

- Да. Но я постараюсь учесть все ошибки. Уверен, все получится.

- Не сомневаюсь, - он хлопает меня по плечу и тут же делает замечание двум

мальчишкам, вольготно расположившимся на широком подоконнике.

В холле нас ждут четверо ребят. Две девочки и два мальчика. Все примерно
ровесники, пятнадцати-шестнадцати лет на вид. Они с любопытством
разглядывают меня и то и дело бросают настороженные взгляды на Шеминова.

- Ну, Арсений Сергеевич, принимай. Твое первоначальное войско, во главе

которого я тебя почетно ставлю. Не церемонься с ними особенно и распускай. Не
заметишь, как сядут на шею и вытянут ноги. Пока остановимся на пятерых, а
потом… А кстати, где Шастун?

Шеминов обрывается на полуслове. Ребята недоуменно пересматриваются и

пожимают плечами.

- Понятно. Как обычно, в общем-то.

- Что?

- Это твои подопечные, Арс. Ознакомься с их личными делами, просмотри

5/331
характеристики прошлых лет, сделай необходимые поправки. Не забудь про
успеваемость, можешь с учителями поговорить. Ну, не мне тебе рассказывать,
сам все знаешь. Вообще здесь все паиньки. Антон только фрукт. Может
доставить проблем. Но ты на него особенно не ориентируйся. Ему выпускаться
через полгода, так что особенно не вдавайся.

- А где он? – меня заинтересовал отсутствующий воспитанник, тем более, что

он посмел нагло проигнорировать присутствие самого директора.

- Хороший вопрос, - пожал плечами Стас, озираясь по сторонам.

Пропажа под распространенным именем Антон и очень необычной фамилией

Шастун объявляется только спустя полчаса. Шеминов к этому времени уже
покинул меня, а о местонахождении Антона мне сообщил Андрей, один из моих
новоявленных подопечных.

- Привет, Антон, - я неторопливо подхожу к столу в пустом классе, за которым

сидит худой, даже слишком худой, парень, ритмично покачивая головой, видимо
в такт музыке, которая играет в белых наушниках.

Он поднимает абсолютно равнодушный взгляд, неторопливо пробегаясь

глазами вдоль моего тела. Делает это медленно, словно оценивая,
рассматривает меня, не удосужившись даже снять гарнитуру.

Внутренне я был готов к этому. Вполне логично, что вместе с премилыми

отличниками, которых Стас вручил мне в руки, окажется колючий сорняк в виде
этого высокомерного мальчишки. Наверное, это своеобразная проверка боем в
представлении Шеминова. Некая ложка дегтя. Что же, так тому и быть.

Антон никак не реагирует на мое присутствие. Закончив рассматривать меня,

он вновь утыкается в телефон. Однако стоять вот так перед этим
самоуверенным щеглом явно не входило в мои планы в первые дни на новом
рабочем месте. Поэтому, решив особенно не церемониться, я плюхаюсь на стул
прямо перед Шастуном, с грохотом отодвинув парту, за которой он
расположился.

- Ладно, будем знакомиться.

Снова ноль реакции. Конечно, я понял сразу, что случай нелегкий. Особенно
для меня, недавнего выпускника педагогического, еще мало опытного. Но я
даже на миг не мог представить, как это знакомство изменит всю мою жизнь. Не
просто изменит. Перевернет, растормошит размеренный уклад, раскрасит в
совершенно сумасшедшие, немыслимые цвета. И разрушит всё в итоге.

Пока я тщетно пытаюсь словить его взгляд и привлечь хоть какое-то

внимание с его стороны, Антон абсолютно апатично водит пальцами по экрану
телефона. Его лицо почти скрыто в широком капюшоне безразмерной толстовки,
которая впрочем, несмотря на свои объемы, не скрывает его почти болезненной
худобы. Мое внимание мгновенно привлекают многочисленные кольца и
браслеты, которыми унизаны тонкие запястья юноши. Не дорогие, в основном
железные, посеребренные. Громоздкие. Мне не нравятся подобные украшения,
ни на женщинах, ни на мужчинах. Мои собственные руки пока чисты, если можно

6/331
так выразиться, не считая серебряного перстня на безымянном пальце. Но с ним
связана особенная история. И сейчас речь не о ней.

- Поговоришь со мной? – я снова пытаюсь заглянуть ему в глаза, склонив

голову почти к столешнице, - ау?

Раздраженное, немного скучающее выражение лица становится наградой за

мои скромные, хотя и упрямые потуги. Он нехотя, нарочито медленно
вытаскивает наушники, что-то щелкает в телефоне и, переплетя длинные
пальцы между собой, в упор смотрит на меня.

- Что?

Ну что ж, уже неплохо.

***

Первый месяц выдался непростым для нас. Очень не простым.

После первой же беседы, если так можно назвать мой пятнадцатиминутный

монолог и исчерпывающие односложные ответы Антона, я четко понял, что не
понравился парню. Антон не скрывал неприязни, однако откровенной
враждебности не демонстрировал. Он покорно выслушивал меня, отвечал на
вопросы, хоть и не распространено, послушно приходил на групповые занятия и
выполнял все задания, хотя и без особенного энтузиазма. Он был сиротой с
рождения, информации о родителях в личном деле не было. Несколько
дисциплинарных взысканий, средняя успеваемость в школе, которая неизбежно
склонялась к низкой, пара драк в месяц, как по расписанию – стандартный набор
для детдомовца, тем более взрослого, коим считался Шастун в свои семнадцать
лет. И все было бы ничего, если бы не сразу три приемные семьи, которые одна
за другой отказались от Антона в довольно короткий промежуток времени без
каких-либо серьезных для этого причин.

- Почему от него отказываются? Он, конечно, не подарок, но здесь ведь есть

экземпляры куда ядрёнее него.

- Согласен, - Стас неторопливо потягивает ужасный кофе из допотопной

кофемашины, которая стоит у него в кабинете, и считается неоспоримым
предметом гордости ее обладателя, - но сам понимаешь, есть одно «НО»,
которое все очень усложняет.

- Чем именно? В конце концов, их предупреждают об этой… - я неожиданно

осекаюсь, аккуратно подбирая нужное слово, - приемных родителей ведь
предупреждают о его особенности.

- Особенности? – Стас хмыкает в разноцветную чашку с яркой надписью

«Любимому», - Арс, это не особенность. Это болезнь.

Я молчу, хотя слова так и лезут из меня наружу. Можно бы поспорить с ним
на эту обширную тему, но я заранее вижу, что препирательство с директором ни
к чему хорошему не приведет.

7/331
 - Думаю, дело именно в этом. Так-то Шастун вполне себе адекватный, -
Шеминов чешет стремительно лысеющую голову и отставляет чашку, - недавно
помог актовый зал покрасить, на территории убирается. У меня к нему, как у
директора, в общем-то, претензий нет.

Я согласен со Стасом. Антон, действительно, неплохой парень, судя по тому,

что успел узнать о нем за столь короткий срок. Он умел слушать, хотя всем
своим видом демонстрировал, что ему ничуть не интересно, что я говорю,
логично отвечал на мои вопросы, иногда даже вступал со мной в короткие, но
занимательные дискуссии. В эти минуты я превращался в гигантскую губку:
старался впитать в себя каждое лишнее слово, каждую подробность, выражение
лица, изменения позы или сбитое дыхание. Все это, позже, помогло бы мне
составить его психологический портрет. Конечно, местный психолог, Дима
Позов, выдал мне все, что имелось у него на Шастуна, однако, мне хотелось
изучить его лично, на собственном опыте.

- Я заметил, что у него совсем нет друзей, - мои слова заставляют Стаса
немного нахмуриться, - он всегда один.

- Ну а как ты думал, Арс? Про него все всё знают, это давно не секрет.
Соответственно, желающих познакомиться с ним поближе не особенно много.

- И все же?

- У него вроде есть давний друг, но не отсюда, - Шеминов щурится, с трудом

вспоминая фамилию, - не вспомню точно как его, но что-то незамысловатое. И
имя, и фамилия.

- Как они познакомились? – меня буквально распирает от любопытства, но

Стас вскидывает руки перед собой.

- Эй, эй! Я тебе не бюро добрых советов, Арс. Поди, узнай у него сам. У меня
таких Антонов 86 человек. И все столь же загадочны, несчастны и так далее.

Остается только вздохнуть поглубже и разочарованно качнуть головой.

- В этом-то и проблема. Он не делится со мной.

Шеминов тяжело вздыхает и поднимается из-за стола. По его взгляду,

скользнувшему по часам, я ясно понимаю, что разговор начал его утомлять.

- Ничего. Привыкнешь. Они не всегда идут на контакт, поэтому не принимай

это близко. Тем более, Шастун скоро выпустится отсюда. Не трать на него время.
Лучше давай, расскажи, как тебе у нас в целом? Как коллектив?

- Все прекрасно, кроме столовой, - я не кривлю душой: кормежка здесь

просто отвратительная, - и, кстати, когда в универе говорили, что я буду скучать
по нудным лекциям и семинарам, не думал, что это вообще когда-нибудь
случится.

- Всё так плохо? – вскидывает кустистые, в отличие от головы, брови Стас.

- Да нет. Просто там все было как-то беззаботнее, что ли. Тут уже

8/331
ответственность, к тому же, не только за себя. Даже в большей степени, не за
себя. В интернате это не так ощущалось, там же не сироты, а в большинстве
своем бесящиеся с жиру увальни, которым просто хочется привлечь к себе
внимание любыми способами, включая уголовщину. Но у них всех были
родители. А здесь ребята одни.

- Дело привычки. Дай себе время и однажды поймаешь себя на мысли, что
скучаешь по отборным трехэтажным матам, разносящимся по этим коридорам.

Я усмехаюсь. Разговор неумолимо заходил в логический тупик, но я еще

задал не все вопросы, касающиеся Антона, моего первого в жизни подопечного,
которого хотелось изучить тщательнейшим образом, разобрать по полочкам до
самых костей.

- Последнее, Стас. Как давно это стало известно?

- Около года назад, после его второго «триумфального возвращения» к нам, -

Шеминов как-то сходу, словно телепат, понимает, что именно я имею в виду.

- Тогда его выбрали третий раз, я уже ни на что не надеялся. Сразу сам лично
предупредил потенциальных родителей обо всем, - Стас делает на последнем
слове явный акцент, - но они, как и предыдущая пара, были просто в восторге от
Шастуна. Как он это делает, я не знаю. Но ему удается просто таки очаровывать
посетителей. При том, что во время посещений, он едва ли роняет хоть слово.

Я отлично понимаю, о чем говорит Шеминов, и киваю.

- Он очень симпатичный для юноши. А внешность почти всегда играет

важную роль для…

- Он не просто симпатичный. У него внешность гребаного ангела. Да Шастун

симпатичнее доброй половины наших девчонок! Вот и весь секрет.

Не согласиться решительно невозможно. Антон, действительно, обладает

очень привлекательной внешностью. А еще он оказался открытым геем, что
жирной линией перечеркивало все, что было сказано о нем выше.

После той беседы со Стасом прошло уже три дня. За это время я перерыл все,
касательно Шастуна, но ничего интересного или цепляющего не обнаружил. Все-
таки, интереснейший достался экземпляр. Его ориентация придавала ему
большей загадочности и еще сильнее выделяла на фоне остальных вверенных
мне ребят, которые, как на подбор оказались прекрасными, вполне адекватными
подростками. Шастун же, словно мрачный призрак, молчаливый и замкнутый,
сидел всегда на задних партах и прятал лицо в громадных капюшонах,
неизменно хмурый и отстраненный. Во время групповых занятий он едва ронял
хоть слово, предпочитая отсиживаться в углу, покорно ожидая истечения
положенного времени. А вот на наших личных беседах мне приходилось
напрягаться и не на шутку. На контакт парень упрямо не шел, однако это только
сильнее подстегивало мое любопытство и придавало большей решимости хоть
как-то растормошить его.

- Поговорим о твоем детстве?

9/331
 - Нет.

- Почему?

Антон смотрит куда угодно, но только не на меня. Он без конца

перекручивает кольца, хрустит пальцами, барабанит по подлокотнику, слишком
откровенно жует жвачку и не менее откровенно зевает по весь рот.

- Не о чем говорить.

- Так уж и не о чем?

Молчание и тяжелый, будто налитый свинцом взгляд сквозь меня.

- Ты воспитывался здесь с самого рождения. Попал сюда подкидышем. Тебя

нашли прямо на пороге, трехнедельного малыша. Без записок, без вещей, кроме
одеяла и пеленки. Сначала ты был определен в дом малютки, потом – сюда.

Говоря это, я смотрю прямо на него, стараясь уловить малейшие изменения

мимики, но лицо Антона абсолютно безэмоционально.

- И что? Видите, вы и так все знаете.

Он без намека на интерес обводит взглядом пустые стены выделенного мне

кабинета. Судя по всему, привык к более квалифицированным педагогам, чем я.
Мне пока каждый вопрос дается с трудом, и он отлично понимает это. Не боится,
не стесняется, доминирует. И естественно, об уважении нет и речи. Он просто
высиживает положенное время, чтобы не нарваться на неприятности от Стаса, в
виде уборки территории или еще каких-нибудь местных санкций.

- Я знаю только общеизвестные факты, написанные в твоем личном деле. Но

мне хотелось бы узнать от тебя подробности.

- Извините, Арсений Сергеевич, но я не помню, как именно меня оставили и

нашли на пороге, - Шастун презрительно кривится, - как-то вылетело из головы.

- Я думаю, ты понял, что я имею в виду.

Я не отвожу взгляда. Антон постепенно начинает нервничать, но пока вида

не подает. Он молча крутит свои бесчисленные кольца, снимает и надевает их
поочередно. Пальцы у него длинные, тонкие, музыкальные. Любой пианист
позавидовал бы. Мне так и хотелось растормошить его, взять за отвороты
безразмерной толстовки и хорошенько встряхнуть, чтобы выбить из него хоть
что-нибудь. Раздражение, злость или презрение. Любую эмоцию, любой отклик.
Что угодно, лишь бы пробить брешь в этой колючей, пока абсолютно апатичной,
стене легкого недовольства, гордо возвышающейся вокруг Шастуна.

- Продолжим, - понимая, что в этом русле мне ничего от него не добиться, я

решаю сменить тему, - что насчет последней семьи? Что случилось? Почему от
тебя снова отказались?

Антон разминает шею и плечи, откинув голову назад и всем своим видом
демонстрируя, как ему наскучил и я, и этот разговор, и вся жизнь. Его

10/331
полуприкрытые глаза смотрят на меня но, в тоже время, словно куда-то сквозь,
не фокусируясь ни на чем конкретно.

- Понятия не имею.

- Может, из-за твоей ориентации?

Опасный вопрос в лоб и - аллилуйя. Флегматично поднятая бровь, однако в

болотных глазах, наконец, на миг мелькает отблеск заинтересованности. Или
мне уже только кажется?

- А вы как думаете?

Хорошая тактика, отмечаю я про себя. Вопросом на вопрос. Зачем утруждать

себя ответами, когда можно заставить отвечать меня. Я усмехаюсь, выпрямляясь
в кресле. Этот парень, определенно нравится мне все больше. Несмотря на его
внешнюю замкнутость и отгороженность от всего и ото всех, в его позе,
движениях и голосе сквозит поразительная уверенность в себе. Гремучая смесь,
которая только распаляет мой исключительно спортивный интерес. Кто из нас
сдастся первым и отступит.

- Хочу услышать твою версию, Антон. Если ты не возражаешь.

- Возражаю, - снова стреляет прямо в глаза, но я упрямо не отвожу взгляда,

принимая эту дуэль, и ловлю себя на мысли, что за все время нашего пусть и
недолгого знакомства, он не смотрел на меня так часто, как за последние десять
минут.

Мазнув языком по губам, Антон сцепляет пальцы в замок. Кольца звякают

при соприкосновении друг с другом. Он огораживается, снова напуская на себя
излюбленный утомленно-скучающий вид прожженного семнадцатилетнего
циника.

- Ладно, - я внезапно поднимаю руки, - предлагай. О чем бы ты хотел

побеседовать? Может, у тебя есть какие-нибудь вопросы ко мне?

Парень смотрит на меня недоуменно, устало, немного раздраженно и молча

мотает головой.

- Антон, - я подаюсь вперед, безуспешно пытаясь удержать его взгляд, - я

хочу помочь.

Его голова дергается вверх так резко, что я непроизвольно отшатываюсь

назад.

- Издеваетесь?

-…

- Чем помочь? – он злится, и я мысленно сдаю позиции.

Сегодняшний раунд за ним. Это нужно признать и прекратить наступление,

чтобы не настроить его против себя окончательно. Еще будет время.

11/331
 - Всем, чем смогу, - я бросаю эту фразу, заранее зная, что именно прилетит в
ответ.

- Ничем не сможете, - желчи в его, в общем-то, приятном голосе столько, что

она, буквально стекая со слов, едва не прожигает столешницу, - знаете почему?
Потому что мне не нужна ваша помощь.

- Я лишь хотел сказать…

Да, Арс, ты сегодня в ударе. Педагог от Бога, нечего сказать. Профессионал

своего дела, сука.

- Арсений Сергеевич, - неожиданно четко и вежливо.

Вежливо? И надо же, какой сюрприз - он помнит мое отчество.

- Я в полном порядке. Мне честно поебать на мнение других обо мне и моих
предпочтениях, поебать на идиотов, приходящих сюда в надежде обзавестись
отпрысками, и поебать на желающих помочь, включая вас. Я соблюдаю правила
и веду себя нормально, так что ко мне претензий – ноль. Иначе бы Стас уже дал
мне об этом знать.

Неплохо.

Я молча закрываю рот, а он явно наслаждается моим растерянным

выражением лица.

- Давайте заключим договор?

Это интересно.

- Договор?

- Ну, соглашение, - Антон криво улыбается и чертит пальцем в воздухе

невидимые круги, - у вас ведь есть и другие подопечные, кроме меня? Ну, вот и
занимайтесь ими. А про меня в своем отчете напишите, все, что посчитаете
нужным. Что угодно. Что пидор, что меня лечить надо, что не поддаюсь
дрессировке. Мне похую, честное слово. Только отцепитесь от меня. Согласны?

Не дождавшись от меня ни согласия, ни отказа, Шастун кивает мне,

вальяжно поднимает с кресла свое двухметровое тело и по-английски выходит
из кабинета.

***

Сумерки сгущаются неожиданно для меня, внезапно оказавшегося в темном

кабинете. На негнущихся от долгого сидения ногах, я плетусь к выключателю.
Свет озаряет комнату быстро, ярко, не давая несчастным глазам привыкнуть. Я
жмурюсь и закрываю лицо рукой, потирая переносицу. Тело ломит от
обездвиживания, а виски едва не гудят после трехчасового бдения перед
монитором.

12/331
 Разговор с Антоном вышел интересным. Действительно интересным, и, что
еще более важно – живым. Наконец-то он вспыхнул, выплеснул из себя что-то,
что было на полтона выше его обычного бубнения себе под нос. Конечно,
радоваться рано. Тем более, если учесть, что наша беседа закончилась его
победным шествием из моего кабинета и моим слегка охеревшим взглядом ему
вслед. Но я чувствовал – лед тронулся. Медленно, с премерзким скрипом
острыми краями по железному боку гигантского ледокола, но трещина все же
появилась. Теперь нужно просто набраться терпения. Антон не каменный –
однажды и ему надоест строить из себя спящего красавца с ледяной мордой
симпатичного лица. Вот тогда и поговорим по душам. А пока я, с чистой
совестью, мог посвятить себя другим воспитанникам, переданным под мое
бдительное око. Шеминов смилостивился, дав мне всего лишь пятерых ребят.
Однако теперь я начинал понимать, что Шастун, несмотря на весьма худощавое
тело, перевесил бы и десятерых.

Путь домой пролетает быстро. Голова плотно занята работой. Я пытаюсь

мысленно проработать темы для завтрашних бесед с ребятами, составить хотя
бы скелет для диссертации, призрак которой настойчиво маячит перед носом
уже много времени, и, конечно же, вопросом как лучше поступить с Антоном.

Естественно, я не отступлюсь от него. Во-первых, он стал моим дебютом,

сложным, противоречивым, неоднозначным. Бросать первый же непростой
случай было бы противно и низко для самого себя. Во-вторых, перед Стасом тоже
будет жуть как неудобно, если придется приползти к нему побитой собакой,
которой хорошенько отвесил семнадцатилетний выскочка. Ну а в-третьих, это
превратилось в дело принципа. Неужели Шастун думает, что я хоть на толику
принял всерьез его предложение. Ах, да, договор, извините. Пусть порадуется
пару деньков, будто его пламенная и смелая речь произвела на меня
неизгладимое впечатление, а я пока проработаю собственную стратегию.

Квартира встречает меня темнотой, тишиной и прохладой, которая

ощущается прямо с порога. Еще только сентябрь, а холод на улице – натурально
ноябрьский, уже настойчиво пробирается во внезапно промерзшие до основания
дома, которые еще не успели отопить доблестные коммунальные службы.

Сняв пальто, захожу на кухню. Стерильная, как в операционной, чистота. Так

противно, что не хочется ничего трогать. Наливаю себе стакан воды и залпом
выпиваю его. Не на такое, однако, я рассчитывал, когда предлагал пожить
вместе.

- Привет, - Алена подходит неслышно и кладет руки мне на плечи, - как дела?

- Привет, - я разворачиваюсь в кольце ее тонких рук и обнимаю за талию, -

неплохо. А у тебя?

- Могло быть и лучше, - она смешно морщит нос, - хотя, я даже рада завалу
работы. Думаю, через два месяца, мы, наконец, накопим нужную сумму.

Речь о свадьбе, которой Алена грезит уже месяц, притом, что я еще не
сделал ей официального предложения. О чем она, кстати, все чаще и чаще
напоминает мне последнее время. Алена – продвинутый и очень востребованный

13/331
редактор. Сотрудничает с несколькими издательствами сразу, трудится
практически двадцать четыре часа в сутки. Она чаще работает дома, кутаясь в
одеяло и мои толстовки, и оправдывается тем, что в офисе просто не может
сосредоточиться.

- Неужели? – я наклоняюсь и невесомо целую ее в сухие губы.

- Думаю, да, - она отвечает на поцелуй, углубляет его и тянет меня на себя, -
я соскучилась, - ее руки опускаются к задним карманам моих брюк, и пальцы
легко пробегают по открывшейся полоске кожи над ремнем, - очень, - горячий
выдох прямо в ухо.
И я бы уже готов, однако желудок болезненно сводит судорогой, и он издает
протестующий рык.

- Он негодует, - смеюсь я прямо в поцелуй и отстраняюсь, - малыш, ну хоть бы

макарон сварила, что ли. Есть хочу как волк.

- Прости, - виноватый, наизусть выученный взмах наращенными ресницами, -

день пролетел так быстро. Я даже не заметила.

И так всегда. В ней поразительным образом сочетались красота,

незаурядный ум, тонкое чувство юмора и невероятная сексуальность. Но, видимо
в таком буйном букете просто не хватило места для горстки хозяйственности.

- Ладно, - я выпутываюсь из объятий и слышу разочарованный вздох, - ты все

равно от меня ничего не добьешься, пока я не проглочу хоть что-нибудь.
Столовая на работе – просто жесть.

- Может, закажем пиццу?

Поразмыслив пару секунд, я мотаю головой и наливаю в кастрюлю воду.

- Нет. Сейчас сам что-нибудь соображу.

Она уходит, чмокнув меня в кончик носа. Я дожидаюсь, пока вода закипит,
бросаю в нее несколько горстей макарон и солю. Очень изысканное блюдо, что и
говорить. Но выбирать не приходится, да и живот явно очень одобрительно
отзывается на запах жарящейся на другой конфорке колбасы. Мысли внезапно
возвращаются к сегодняшнему разговору.

Антон, однозначно, манил. Его странное обаяние, почти безотказно

действующее на посетителей детского дома, видимо, зацепило и меня. Он
притягивал к себе как магнит, даже, несмотря на то, что внешне был
натуральным кактусом. Беспощадно колол, стоило только неосторожно
протянуть руку. Его хотелось узнать, прочесть, разгадать. И в тоже время, он
как будто ничего и не загадывал. Вел себя максимально естественно, пусть и
замкнуто, но главное, он не скрывал своей ориентации. Интересно, а как всё
вылилось наружу? Ведь не сам же он всем признался.

Мысленно сделав себе пометку, обязательно пообщаться с Позовым, я,

наконец-то, отправляю внутрь восхитительно пахнущий и соблазнительно
прожаренный кусочек колбасы. Вот оно, счастье. Кому вообще нужен секс, когда
есть это скромное великолепие?

14/331
15/331
Часть 2. Субботник

Я уже успел отвыкнуть от солнца.

С начала августа погода не радовала, постоянно проверяя жителей города на

прочность ливнями и холодными ветрами. Сегодняшний же день с самого утра
выглядел так, словно только сбежал из середины июля. Солнце слепит и,
кажется, немного пригревает. Но даже этот теплый и солнечный денек, столь
неожиданно ворвавшийся в череду тусклых, сентябрьских будней, почему-то не
способствует моему аппетиту.

Дима бросает на меня хитрый взгляд из-под очков и невозмутимо продолжает

поглощать серого цвета картофельное пюре.

- Ты привыкнешь. Все так поначалу. Потом даже нравиться начнет.

- Нравиться? – я решительно отодвигаю тарелку, - это вряд ли, Дим. Честное

слово, эта субстанция – несъедобна! Категорически!

Наш обед проходит в необычной для столовой тишине, потому что почти все
воспитанники были экстренно отправлены Стасом на масштабный субботник,
организованный в преддверии крупной проверки. А сегодняшняя погода, как
никакая иная, способствовала наведению порядка на территории детского дома.

Разочаровавшись в картошке окончательно и бесповоротно, принимаюсь за чай.

Не так плохо, как ожидалось. С тоской вспоминаю, как утром самонадеянно
прошел мимо палатки с соблазнительными свежими пирожками. Пожилая
продавщица долго бросала на меня зазывные взгляды, но я, подстегиваемый
временем, не остановился. А зря. Сейчас пирожок был бы весьма и весьма
кстати.

С улицы даже сквозь закрытые окна доносится галдеж и перекрикивания.

Ребята принялись за уборку с воодушевлением, тем более что возможность
вырваться с ненавистных уроков предоставлялась нечасто.

- Я вчера со Стасом говорил, - вытирая рот салфеткой, Дима тоже переходит к

чаю, - он жутко переживает из-за проверки. Приедут шибко важные дяди и тети.
Сказал, если кто-нибудь что-нибудь выкинет в эти дни – придушит собственными
руками. Интересно, уже успел огласить свои угрозы подопечным?

- Сейчас на субботнике и огласит. Мне кажется, он – прирожденный

руководитель. Мы знакомы с ним достаточно давно. Всегда в движении,
постоянно что-то делает, куда-то идет или кому-то звонит. Ему бы бизнес свой, а
не государственное учреждение.

- Возможно. Но это учреждение расцвело при нем. Я сам не видел, но по

рассказам до него здесь все было совсем плачевно. Стас выбил деньжат, нашел
спонсоров, сделал ремонт. Сотрудников, опять же, - Дима указывает рукой на
меня, потом на себя, - молодых нанял. Короче, оживил тут все. Это его заслуга.
Да и к детям он относится хорошо.

С улицы снова доносится крик, на этот раз громче и грубее предыдущих, а

после – оглушительные ругательства Шеминова.
16/331
 - Ну, если сегодня не прибьет никого – то точно хорошо, - Дима смеется, и мы
встаем из-за стола.

Несу посуду на мойку, а в голове из ниоткуда опять возникает Антон. Он точно

что-то делает с людьми. Недаром Стас сказал, что он околдовывает посетителей.
Словно селится в мозгах, регулярно там о себе напоминая. Хотя, наш последний
разговор закончился, мягко говоря, непедагогично. Ну, не в мою пользу, это
точно. Я никак не могу абстрагироваться от него, хоть ненадолго выкинуть его
из головы, постоянно, непроизвольно, прокручиваю наши беседы (тоже громко
сказано), пытаюсь понять, как лучше построить свои дальнейшие действия. Но
самый главный вопрос, который уже засел у меня в подкорке – это постоянные
отказы от Антона опекунами. Как же так может быть, что парень возвращается
сюда уже третий раз? Что он такое вытворяет, что не проводит в приемной
семье больше месяца? Он решительно не похож на прожженного хулигана и
рецидивиста, кои, кстати, имелись здесь. И самое главное, потом его опять
выбирают. Стас, судя по всему, знает, но не рассказывает. Он не может не знать,
ведь он директор. Такие вещи просто не могут пройти мимо него.

Мы выходим из столовой вместе с Позовым. Дима ниже меня на целую голову,

поэтому мне приходится едва ли не вполовину согнуться, чтобы не упустить
нить разговора. Он снова рассказывает мне о заслугах Стаса, о том, как он сам
пришел сюда год назад. Мои же мысли назойливым роем гудящих ос вертятся
вокруг Антона. Я еще в столовой хотел спросить Позова о нем, а сейчас никак не
могу пробиться сквозь словесный поток.

- Ну и вот, - Дима, уверенный в том, я добросовестно внимаю его рассказу, - я

решил остаться здесь. Хотя сразу понимал, что место бесперспективное.
Понятное дело, здесь о карьере речи не идет…

Киваю и прислушиваюсь к голосам с улицы. Субботник явно стал на несколько

диапазонов громче, чем ему следовало бы быть. Перед окнами мелькают тени и
силуэты, где-то гремят грабли, метлы и алюминиевые ведра. Веселье в самом
разгаре.

- Дим, слушай. Я все хочу тебя про Антона спросить.

- Про Антона? – непонимающий взгляд, - про Шастуна, что ли?

- Именно. Слушай, почему он…

В этот момент оглушительно хлопает дверь, и через мгновение в нас буквально

врезается невысокий паренек.

- Ну и ну, - качает головой Позов, разводя руками, - и где пожар?

- Ой, извините, Дмитрий Темурович. Там просто… - он пытается отдышаться и

машет рукой себе за спину, - там просто Санька и Ванек этого педика избили. И
он…

- Кого? – непонимающе морщится Позов, - по-человечески сказать можешь?

- Да Шастуна. Он, блин, в отключке валяется, весь в крови. Я в медпункт…

17/331
 Ноги срывают меня с места быстрее, чем я успеваю сообразить. Дима что-то
кричит мне вслед, но я уже скрываюсь за поворотом. Вылетаю во двор,
буквально распихивая столпившихся кругом ребят. Откуда-то уже доносится
голос Шеминова.

Антон действительно без сознания. Его лицо, голова и шея залиты кровью, а
костяшки на обеих сбиты и изодраны. Весь в пыли и грязи, он лежит в какой-то
неестественной, жуткой позе: голова сильно запрокинута назад, рот приоткрыт,
а руки и ноги раскинуты в стороны. Чувствую, что выдох застрял в легких, и
теперь отчаянно ищет выход и бьется в агонии где-то в районе горла. Крови
столько, что становится дурно и страшно. Секундный ступор отпускает, и я
снова не успеваю за самим собой, когда падаю перед Антоном на колени и
аккуратно проверяю пульс на его шее. Под скользкими от крови пальцами едва
ощутимо чувствую равномерные толчки и я, наконец, выдыхаю. Живой, слава
Богу, живой.

- А ну, разойдитесь! Что тут происходит?!

Голос Стаса доносится как из трубы, откуда-то очень далеко. Антон недвижимо
лежит у меня на руках, а я чувствую, что просто окаменел. Впиваюсь пальцами в
его плечи и безуспешно пытаюсь понять, что же здесь произошло. Но на глаза
словно надели шоры, и все вокруг меня слилось в одно размытое пятно. Все,
кроме застывшего окровавленного лица Антона.

- Сука! Да вы поохреневали, что ли, в конец?! Вы чего творите?!

Стас мечется вокруг нас разъяренным львом, изрыгая проклятия и угрозы.

Сквозь толпу протискивается Дима и, непонятно выругавшись себе под нос,
подбегает к нам.

***

Рубашку придется выкинуть. Как и брюки.

Я снова и снова плещу на лицо ледяной водой, одновременно пытаясь

выровнять дыхание. Руки трясутся, как у настоящего наркомана и приходится
вцепиться в раковину, чтобы хоть как-то унять проклятую дрожь. Отражение
смотрит на меня, и я с трудом узнаю там себя. Растрепанный, глаза загнанные,
бледный какой-то, а руки по самые локти в чужой крови, которая въелась не
только в ткань, но и в кожу. Снова умываюсь, пытаюсь в сотый раз оттереть
руки, тщательно намыливая их, но без толку. Бледно-розовые разводы украшают
запястья и предплечья, как цветные татуировки. С брюками вообще все
плачевно. Даже пытаться нечего, проще оставить их прямо здесь, все равно уже
не спасти.

Опять намыливаю руки. Никогда бы не подумал, что кровь так трудно отмыть.
Как и то, что я могу так испугаться за совершенно постороннего мне человека.
Моя собственная реакция напрочь выбила меня из колеи. Чувствую, что
постепенно прихожу в норму, дрожь унимается, а вот в голове творится полный
кавардак. Мысли молниеносно перепрыгивают с одной на другую, и я не знаю,
за какую ухватиться.

18/331
Почему завязалась драка?

Что с Антоном?

Насколько тяжелы его травмы?

И почему меня до сих пор трясет как гребаного Каина?

Ага.

Вот оно, кажется. Нужная ниточка.

Антон Шастун, кто он такой, по сути? Один из десятков воспитанников детского

дома. Один из моих подопечных. Все. Больше никто. Абсолютно чужой для меня
человек. Посторонний. Я знаю его ровно две недели, и за это время мы едва ли
разговаривали больше пятнадцати минут.
Но тогда почему, стоило мне увидеть его, лежащего на земле, непонятный ужас
сковал меня настолько крепко, что я практически не помню, как мы с Димкой
тащили Шастуна в медпункт? Вряд ли так реагируют на посторонних людей.

***

Я подхожу к медицинскому кабинету как раз в тот момент, когда оттуда

выходит местный фельдшер, Валентина Семеновна. Пожилая женщина, очень
торопясь, буквально пролетает мимо меня и скрывается в дверях, ведущих на
лестницу, не оставив мне ни единого шанса справиться о состоянии Антона.
Видимо, Дима со Стасом уже ушли. Открыв дверь, сразу вижу Антона, который
по бледности ничуть не уступает стенам и потолку. Он лежит на кушетке,
вытянув худые руки вдоль тела, и смотрит перед собой. Кровь, которую стерли с
лица и шеи, прочно запеклась в волосах, сейчас торчащих дыбом из-за повязки
на голове. Под глазом расплывается здоровенный синяк, который уже сполз на
половину скулы, губы разбиты сразу в нескольких местах, а правая бровь
глубоко рассечена.

- Вот это да.

Он бросает на меня мимолетный взгляд и снова смотрит в потолок.

- Я зайду?

- Вы уже зашли.

- Как себя чувствуешь?

- Просто замечательно.

Я облизываю губы и усмехаюсь. Надо же, похоже, в потасовке этому кактусу не

обломали ни одной колючки.

- Я присяду?

19/331
 Стеклянные глаза Антона совершенно неподвижны, а на лице не дергается ни
единый мускул. Сейчас он невероятно похож на куклу: светлую, фарфоровую,
очень хрупкую. Красивую. Я не успеваю за собственными мыслями, которые,
похоже, заиграли собственную мелодию. И да, бессовестно пялясь сейчас на
Антона, я, к своему удивлению, прихожу к выводу, что даже порядком избитый,
он остается красивым.

- Зачем? – в его голосе сквозит неприкрытое раздражение, и я тут же одергиваю

себя, что сейчас не стоит его понапрасну беспокоить и нервировать.

- Я хотел узнать, из-за чего началась драка. Разукрасили тебя неслабо. Ты

умудрился их знатно раззадорить чем-то.

Антон слегка поджимает разбитые губы, но опять молчит. Я не спеша

рассматриваю белоснежный кабинет, совсем крошечный, с единственным окном
и двумя стеллажами вдоль одной стены, кушеткой, стулом и холодильником – с
другой. Снова смотрю на Шастуна. Взгляд так и магнитит к нему, и мне
становится не по себе от этого.

- Антон, если ты скажешь, я уйду. Понимаю, что сейчас не время для разговоров,
но вдруг ты…

- Уходите, - снова равнодушный тон и упрямо поджатые губы.

Я киваю сам себе и бреду к двери.

Все верно, абсолютно посторонний человек.

Оказавшись в коридоре, думаю о том, что нужно бы съездить домой и

переодеться. Но внутри почему-то так паршиво, что идти никуда совсем не
хочется.

«А чего хочется?»

Вернуться обратно.

***

У кабинета Стаса меня неожиданно встречает Дима.

- Ого! Ты прямо как из «Пилы»! И какая часть?

- Хорошо, что обе ноги целы, - неуклюже отшучиваюсь я, вспоминая кровавый

ужастик, - хочу предупредить Стаса, что поеду домой, переоденусь.

- Да, тебе не помешает. Кстати, ты заходил к Антону?

- Заходил. Но через секунду вышел обратно. Его величество не в духе. Впрочем,

как и всегда.

20/331
 Позов улыбается и понимающе кивает, засовывая руки в карманы брюк, которые
чудом не пострадали при транспортировке Антона.

- Да, парнишка с характером. Это не первая его драка, даже на моей недолгой
бытности. Он постоянный участник. Да это и неудивительно, учитывая его… Ну
ты понял.

- Понял. Дим, может, хоть ты мне прольешь свет на эту историю? Как это
вообще произошло?

- Что именно?

- Как открылось, что Антон – гей? Я спрашивал у Стаса, но он ничего толком не

сказал.

- Да я тоже не особенно в курсе. Я ведь всего год здесь, а огласка произошла до

меня. Насколько мне известно, Антон сам признался в этом.

Мои брови непроизвольно полезли вверх, а челюсть смачно брякнулась об пол.

День определенно переставал быть томным.

- Сам?!

- Ну да.

Я втягиваю носом воздух, чувствуя, как голова буквально пухнет от

нарастающего в ней непомерного количества вопросов. Что за человек, этот
Шастун?

- Но… Но как вообще можно прийти к этому? – я натыкаюсь на вопросительный

взгляд Димы, - в смысле, как можно решить самому признаться в этом? Тем
более, находясь здесь. Это же… Просто мишень на себя повесить для
бесконечных оскорблений и издевательств. То есть, его даже не застукали, не
спалили. Он просто… Просто сказал?

Позов разводит руками, дескать, «это все, что мне известно».

- Но как...? – я отчаянно не понимаю мотива поступка Антона.

Слишком знакомая, сука, ситуация. Слишком знакомая и слишком неприятная,
чтобы возвращаться к ней. Очень хочется прямо сейчас же вернуться в
медпункт, но здравый смысл охлаждает мой нелепый запал. В конце концов, у
меня еще будет время, чтобы все выяснить.

Надеюсь.

- Ладно, поезжай домой, - Дима хлопает меня по плечу, - в принципе, наверное,

можешь уже не возвращаться. Через два часа рабочий день закончится.

- Заманчиво. Спасибо, шеф, - я машу ему рукой и, одновременно со стуком,

вхожу в кабинет Стаса.

- Стас, я извиняюсь…

21/331
- Я уже сказал, вам, Валентина Семеновна, до проверки - никаких больниц!
Через три дня – хоть к черту на рога. Все, до свидания!

Прямо передо мной стоит фельдшер, а Стас едва ли не кричит на нее из-за
своего стола. Я истуканом замираю в дверях, но Шеминов замечает меня и
кивком приглашает зайти.

- Но я ведь вам говорю, у мальчика сильное сотрясение и переломы! Ему

необходимо в больницу, на обследование! Что я могу здесь? – Валентина
Семеновна, с алыми пятнами на круглом лице, возмущенно потрясает пышной
прической, - вы возьмете на себя ответственность в случае чего?!

- Я зайду позже, Стас… - пячусь к выходу, но Шеминов окликает меня.

- Нет, заходи, Арс. Валентина Семеновна, наш разговор окончен.

Женщина вспыхивает и едва не сбивает меня, окинув гневным взглядом. Дверь

хлопает так, что стекла дребезжат, а Стас со стоном опускается в кресло и
чешет подбородок.

- Блядь, а ведь день так хорошо начался.

Я не мог с ним не согласиться.

- Что хотел, Арс? Давай, добивай, мне уже сегодня ничего не страшно.

- Хотел отпроситься домой съездить, переодеться, - развожу руки в стороны,

демонстрируя свой «боевой раскрас», - а то боюсь, кто-нибудь из ребят
сфотографирует меня. Тогда тебя еще и в пытках зверских заподозрят.

Шеминов устало усмехается.

- Да иди, конечно. Можешь уже не возвращаться, все равно не успеешь, - он

бросает взгляд на часы, - твой парень дает жару, однако.

Я буквально закусываю губу, чтобы не засыпать Стаса вопросами. Но ему сейчас

явно не до этого.

- Как будто метят, гаденыши. Прямо перед проверкой.

- Да ладно тебе. Думаешь, драка в детдоме – такое уж редкое явление?

- Нет, естественно. Но это же не просто драка. У Шастуна сильное сотрясение

мозга и вроде ребра сломаны. Видел Валентину Семеновну? Чуть не порвала
меня, как Тузик грелку. Хочет его в больницу городскую определить.

- Ну, так в чем проблема?

Стас прищуривается и как-то нехорошо усмехается.

- Мне не нужны покалеченные в отчетах. Если отправлять его, придется все это
оформить документально. А такой инцидент вряд ли поможет мне в
выколачивании несчастных копеек. Нет уж, до проверки никаких
госпитализаций.

22/331
- Так ты что, просто спрячешь его, что ли? – я стою в полном замешательстве, но
Стас внезапно поднимается с кресла.

- Я подумаю, как лучше поступить, Арс. Езжай домой.

Выхожу из кабинета и отчетливо осознаю – домой, почему-то, не хочется. А

должно.

23/331
Часть 3. Авокадо и зелёные яблоки

Сегодня он выглядит гораздо хуже, чем вчера.

Я в онемении замираю на пороге медицинского кабинета, с ужасом

рассматривая Антона. На него словно надели маску. Ну не может лицо живого
человека выглядеть таким … неживым. За ночь его кожа приобрела опасный
синеватый оттенок, а под глазами и вовсе почти почернела. Губы, бледные,
сухие и разбитые, начали трескаться в тех местах, которые уцелели в драке.
Головная повязка насквозь пропиталась кровью, а волосы стали совсем темными
от нее, резко контрастируя с белым бинтом. Если вчера Шастун весьма
романтично походил на фарфоровую куклу, то сегодня слишком живо
напоминает мертвеца. Рассеченная бровь распухла и теперь нависает над
глазом, создавая интересную симметрию живописному бордовому фингалу.

Я не врач, но даже для меня очевидно, что налицо все признаки сильного
сотрясения мозга и кровопотери, о чем свидетельствовала прямо-таки
могильная бледность Шастуна. Вчерашний беглый диагноз Валентины
Семеновны, похоже, оказался верен. Как и ее настойчивая просьба перевести
Антона в больницу.

Подхожу ближе, стараясь не разбудить пострадавшего. Он вообще дышит?

Лежит настолько неподвижно, что мне становится немного жутко. Осторожно
подношу ладонь к лицу Антона и с облегчением ощущаю, как кожу щекочет едва
заметное движение воздуха.

Аккуратно присаживаюсь на стул, видимо, принесенный все той же Валентиной

Семеновной. До начала занятий остается еще двадцать минут. Все сейчас на
завтраке, поэтому вряд ли кто-то придет навестить Антона. Да и вообще, придет
ли к нему хоть кто-нибудь? Очевидно, что Шастун – далеко не душа компании, и
вообще не самый коммуникабельный человек. Что в принципе, понятно. В нашей
стране не особенно жалуют представителей меньшинств, а точнее сказать – не
жалуют вовсе. А уж в такой специфической, обособленной среде, как детский
дом, где озлобленные, порой абсолютно беспринципные подростки правят бал, а
воспитателям чаще всего проще закрыть глаза на внутренние конфликты, чем
пытаться разрешить их - тем более.

На что же Антон рассчитывал, раскрываясь? Этот момент упорно не желал

укладываться у меня в голове. Бахвальство? Желание выделиться из толпы?
Хотел кому-то что-то доказать? Но и на то, и на другое, и на третье можно было
найти миллион других, более действенных методов.

Антон поворачивает голову в мою сторону, чуть нахмурившись и с трудом

сглотнув. Он все еще спит, но ресницы уже слегка подрагивают. Я замираю и не
отвожу от него взгляда. Отпускаю мысли и вопросы, яростно терзающие меня
изнутри уже много дней, и просто смотрю на Антона. Сейчас он выглядит
болезненно хрупким. Тонкие руки лежат поверх одеяла, переплетенные
паутиной чуть заметных голубоватых вен. У него очень длинные пальцы,
аккуратные ногти, узкие, даже изящные запястья. Красивые руки. Массивные
кольца и браслеты странно дополняют общую картину, смотрятся грубовато, но
почему-то очень уместно, хоть мне они все еще не нравятся.

- Что же с тобой не так? – шепот срывается с губ прежде, чем я успеваю

24/331
одернуть себя, но Антон, к счастью, не слышит меня и продолжает спать.

Что может скрываться за этим юным, весьма симпатичным лицом. Уже не

ребенка, но еще и не мужчины. Антон постепенно распускал крылья, вырастая из
угловатого юношеского тела и превращаясь в красивого молодого человека.
Зачем ему понадобилось раскрывать себя? До выпуска из детдома осталось
полгода. В апреле ему стукнет восемнадцать и начнется совсем другая,
свободная, взрослая жизнь. Там он будет предоставлен сам себе. Найдет того,
кто разделит его убеждения и будет счастлив с ним. И никто не посмеет осудить
его выбор и предпочтения. Здесь же своим признанием Антон собственноручно
навесил на себя громадный ярлык с нелицеприятной надписью, за который
теперь лежал в медпункте с переломанными ребрами и разбитым лицом. Вряд
ли он, раскрываясь, не понимал всех последствий. Он умный парень, это видно
по нему сразу. И снова – зачем? Почему он сделал это?

Я зажмуриваюсь и усиленно растираю виски пальцами. Голова сейчас просто

лопнет от немыслимого количества вопросов, кишащих в ней. И самое главное,
никто не сможет ответить на них, кроме того, кто сейчас спокойно спит в метре
от меня. А когда проснется - вряд ли одарит хоть взглядом, не то, что
разговором.

На часах 8:15. Через пять минут начнутся занятия. Уже в дверях оглядываюсь на
Антона и понимаю отчетливо и ясно, что я не хочу никуда уходить. Так просто и
четко. Вчера было так же, но сегодня Антон выглядит таким беззащитным и
уязвимым, что хочется остаться с ним. Дождаться, пока он проснется, словить на
себе равнодушный или раздраженный (если повезет) взгляд, увидеть, как он
недовольно подожмет губы, буркнет мне в ответ что-нибудь и отвернется.

Как же сопливо и мелодраматично это звучит. И как тревожно. И знакомо. Очень

знакомо.

- Вали отсюда, Арсений Сергеевич, - шепчу самому себе одними губами, выхожу
из кабинета и снова оглядываюсь.

Это ненормально.

***

- Я не люблю апельсины.

Ну, еще бы. Я и не рассчитываю на благодарность, поэтому невозмутимо ставлю

пакет с фруктами на тумбочку.

- Что же ты любишь?

- Авокадо.

- Ох, извините, - я ухмыляюсь и отвешиваю легкий шутовской поклон, - Ваша

светлость. Никогда бы не подумал, что у вас столь изысканный вкус.

Антон отворачивается и уже знакомым мне жестом поджимает губы. Странно, а

25/331
мне показалось, он немного расположен к беседе.

Сразу после занятий я отправился в ближайший магазин и купил фруктов,

минеральную воду и еще несколько вкусных, но не совсем полезных вещей.
Разумеется, все с разрешения Валентины Семеновны. Долго сомневался между
бананами и апельсинами, но в итоге все равно прогадал. Конечно, авокадо. Ведь
воспитанники детских домов, оказывается, редкостные гурманы.

Сажусь на стул, внимательно следя за реакцией горе-собеседника. Никакой,

только те же упрямо поджатые губы.

- Стас уже приходил?

Антон мотает головой и чуть заметно морщится.

- Нет. С чего бы вдруг?

- Ну как… Навестить тебя. Все-таки досталось тебе неплохо.

- Бывало и хуже.

- Еще хуже?

- Да, - он на секунду задерживает на мне взгляд, и я мысленно считаю это

маленькой победой, - я уже привык.

- Что произошло? Из-за чего началась драка?

- Зачем вы спрашиваете? Вы и так знаете, из-за чего.

Мысленно одергиваю себя, чтобы не надавить на него слишком сильно.

Подбираю слова аккуратно и бережно, как сапер на обезвреживании ядерной
бомбы, не иначе. Если рванет – вышвырнет меня сейчас из палаты без
возможности вернуться в ближайшее время.

- Я прослежу, чтобы они получили по заслугам. Нельзя так просто…

Антон буквально подлетает на кровати, резко поднимая корпус. Хватается за

грудь, тяжело дышит и откашливается, зло смотря на меня исподлобья.

- Нет! Ничего не надо! Оставьте меня в покое! Я заслужил это, сам полез к ним,
ясно?! Не суйтесь в это!

Благополучно пропустив яростную браваду мимо ушей, я пытаюсь помочь ему

лечь обратно. По лицу Антона видно, что ему жутко больно шевелиться и
дышать сидя. Он бесконечно кашляет и от этого кривится, потому что от
каждого резкого вдоха или выдоха тело пронзает острая боль.

- Ладно, ладно, - осторожно опускаю его на подушку, - как скажешь. Извини. Это
и правда не мое дело. Разберетесь сами между собой.

Антон молча сопит, все еще держась за грудь. Сколько же ребер у него
сломано? Надо самому поговорить с Шеминовым и непременно взять в союзники
Валентину Семеновну.

26/331
- Зачем вы пришли?

Тихий голос врывается в череду мыслей вихрем, неожиданным и резким.

Поднимаю глаза и встречаюсь с задумчивым взглядом Антона. Он смотрит
внимательно, смело, чуть вздернув подбородок. Снова чувствует себя
победителем, потому что я снова уступил ему.

- Хотел тебя поддержать, - говорю правду, ибо не вижу причин придумывать

что-то еще. Пускай и не всю.

Увидеть. Убедиться, что ты в порядке. Показать, что ты не одинок.

- Мы же с вами все решили.

Ах, вот оно что. Он решил, что мы все решили. Очень интересно. Как там:
отцепиться от него, в обмен на любую его характеристику, какую пожелаю.

- Мы с тобой ничего не решали, Антон, - говорю негромко, но твердо, видя как

стекленеют зеленые глаза напротив, - я не соглашался на твое предложение,
если ты помнишь.

- Почему? – мажет кончиком языка по губам, и я неосознанно копирую этот

жест.

- Потому что, меня это не устраивает.

- Почему?

- Я хочу помочь тебе.

- Мне не нужна…

- Нужна, - неожиданно для самого себя решаю пойти ва-банк, иначе этот
упрямец опять закупорится в свою раковину, а сейчас вроде как даже слушает
меня и отвечает, впервые за долгое время, - нужна, потому что я знаю, каково
тебе. Ты ведь совсем один, у тебя нет друзей, нет того, кто переживал бы за
тебя. Это так, я же точно знаю.

- У меня есть друг.

- И где же он? - грубо, зато честно. Обвожу комнату руками, - здесь только я.

- Думаете, благодарить вас буду? - едко бросает Антон, но я чувствую, что

колючки постепенно, но все же перестают колоться.

- Не думаю и не жду. Просто вижу, что ты лежишь здесь вторые сутки с

разбитой головой, но никто даже не пришел навестить тебя.

- Откуда вы…

- Я узнал у Валентины Семеновны. Не противься, Антон. Поверь, я знаю, как это

тяжело. Когда кажется, что все вокруг против тебя, когда постоянно, каждую
секунду ждешь удара исподтишка. Все эти насмешки, оскорбления. Я знаю,

27/331
правда. Когда всем плевать. Абсолютно всем.

Я не замечаю, когда у него сбивается дыхание. Он замирает и смотрит прямо

мне в глаза, грудь тяжело вздымается, а пальцы сжимаются в тугие кулаки. К
бледным щекам приливает кровь, раскрашивая, наконец, эту безжизненную
белую маску.

- Откуда? Откуда это знать ВАМ? – с вызовом, с издевкой и язвительным

ударением на последнем слове.

- Потому что я…

Я уже набираю в грудь воздуха и открываю рот, чтобы сказать. Сказать правду,
которая давным-давно похоронена глубоко внутри, о которой я не вспоминал
уже много лет, но о которой так и не забыл. Хоть и клялся забыть, оставить в
прошлом, отказаться. Но не смог. Ведь как ещё заслужить доверие человека?
Если хочешь, чтобы он говорил с тобой честно – говори правду тоже. И сейчас
эта самая правда уже готова сорваться с языка. Но тут дверь в палату бесшумно
открывается.

- Перевязка, Антоша, - Валентина Семеновна доброжелательно улыбается и

ставит поднос с бинтами, медикаментами и ножницами на стол, - как
самочувствие?

- Хорошо, - тускло отзывается Антон, не сводя с меня заинтересованного

взгляда.

- Оставлю вас, - не рискуя вызвать на себя гнев фельдшера, киваю Антону и

выхожу из комнаты.

- Давай, сынок, - Валентина Семеновна начинает бережно разматывать повязку

на голове Шастуна, - повернись-ка ко мне чуть-чуть.

- Арсений Сергеевич?

Я оборачиваюсь быстрее, чем следовало бы. Антон смотрит на меня по-новому:

внимательно, с любопытством, оценивающе. С ожиданием.

- Да?

- Я люблю яблоки. Зеленые.

***

Звонок Алены застает меня следующим утром, едва я сажусь в автобус.

- Я что-то забыл? – судорожно вспоминаю, взял ли ключи от дома и бумажник.

- Нет, просто только что смс пришла. Мне редакция премию дала,
представляешь? – в ее голосе столько радостного возбуждения, что оно,
кажется, просачивается через телефон и согревает кожу, - сто тысяч,

28/331
представляешь?! Сто!

- Ого! – редакция, конечно, у Алены продвинутая, но такие деньги даже для них
редкость.

- Да-да! Ярослав Павлович сказал, что в скором времени меня ждет еще
сюрприз! Блин, я просто сгораю от нетерпения!

Я улыбаюсь в трубку и передаю кондуктору деньги на проезд. Алена

продолжает взахлеб что-то рассказывать мне, и ее голос почти звенит от
радости.

- Ты что, не рад?

- С чего ты взяла? – беру билет и машинально сую его в карман пальто, - просто
я в автобусе, малыш. Не могу прямо здесь начать прыгать и кричать от восторга.

- Ладно, ладно, - она мелодично смеется, - сегодня вечером устроим пир! Это
нужно отметить! Кстати, я перевела деньги тебе на карточку. Заедешь в банк,
на счет их закинешь?

- Хорошо, только вечером тогда придется немного задержаться.

- Ничего. Буду ждать тебя с ужином и кое-чем еще, - томным голосом добавляет
она, - кое-чем, что я купила на выходных. Белое, тонкое и кружевное…

- Эй, эй! Я все-таки еду на работу!

Она снова смеется и отключается. Я убираю мобильник и прислоняюсь головой к

прохладному стеклу. С одной стороны, я очень рад за Алену. Я люблю ее и
горжусь ее успехами. Правда горжусь. Но с другой – эта премия и сегодняшний
ужин станут отличным подспорьем к очередному разговору про свадьбу. Я ни на
секунду не сомневаюсь, что в итоге Алена выведет именно на эту тему. И тогда
ужин грозил скатиться в тартарары. Любовь любовью, но жениться на ней я пока
не готов.

На остановке, буквально вывалившись из переполненного автобуса,

моментально промокаю до нитки. Солнце осталось в далеком прошлом, и сейчас
с неба льётся сплошная стена холодной воды. С тоской вспомнив про висящий на
крючке для одежды зонт, бегу в магазин через дорогу. Похоже, намокну сегодня
основательно.

Кабинет встречает меня монотонным жужжанием потолочной лампы, к

которому я никак не могу привыкнуть. Пальто, потяжелевшее от воды в
несколько раз, вешаю прямо на дверь, ибо в шкафу высохнуть у него нет
никаких шансов. Хорошо, что я принес сюда запасные ботинки, потому что после
моего плавания по тротуару, из моих туфель при каждом шаге с противным
звуком выжимается вода. Быстро переобуваюсь и едва не бегу в медпункт. До
занятий остается пятнадцать минут, а еще хочется успеть поговорить с
Валентиной Семеновной.

Только успеваю подумать о ней, как объект моих мыслей в прямом смысле
врезается в меня из-за поворота.

29/331
- Ох, здравствуйте, Арсений Сергеевич! Извините!

- Ничего страшного, - я улыбаюсь и поправляю пиджак, - доброе утро, Валентина

Семеновна.

- Если бы доброе, если бы.

Только сейчас замечаю красные пятна на шее и щеках женщины, и её крайне

обеспокоенный взгляд.

- Что-то случилось?

- Случилось! Антону ночью хуже стало!

Я замираю с открытым ртом и пакетом, полным яблок, в руке. Паника медленно,

но крепко обвивает меня своими скользкими, мерзкими, но прочными
щупальцами. Вместе с кровью растекается по организму, и я чувствую, как она
безжалостно сдавливает горло.

- Что..? Что случилось?

- Он всю ночь не спал, а утром внезапно подскочила температура. Его рвет без
перерыва, двух слов связать не может. Уже два раза сознание терял! У него
сильное сотрясение. Говорила же, в больницу нужно!

- Вызывайте скорую! – я срываюсь с места, но Валентина Семеновна цепко

хватает меня за рукав.

- Так директор запретил же! Проверка уже послезавтра! Я пыталась ему

сказать сегодня, так уехал уже на совещание какое-то! И чего делать теперь –
не знаю!

Она беспомощно всплескивает руками и смотрит на меня.

- Вызывайте скорую, Валентина Семеновна. Со Стасом поговорим позже, а

сейчас Антону нужно срочно в больницу.

В палате я теряю последние остатки самоконтроля и с порога бросаюсь к

Антону. Он безвольной куклой неподвижно лежит на всклоченной кровати,
поджав колени к груди. Подушка валяется на полу, а одеяло сползло
наполовину. Лицо искажено гримасой. Ему больно и я почти физически ощущаю
это.

- Он горит, - кожа под моей ладонью полыхает и я судорожно проглатываю

застрявший в горле комок, - господи, да он просто горит!

Антон глухо стонет что-то неразборчивое, с хрипом и шипением делая тяжелый

вдох. Он не открывает глаз, находясь на пороге сознания, и я оцепенело
машинально провожу пальцами по обжигающей щеке.

- Вызывайте скорую, - голос отказывается повиноваться, и я взглядом указываю

застывшей в дверях Валентине Семеновне на дверь ее кабинета, - немедленно!

- Так ведь Станислав…

30/331
 - Вызывайте скорую помощь! Прямо сейчас! – уже кричу я, с ужасом ощущая,
как Антона на моих руках начинает колотить мелкая дрожь.

31/331
Часть 4. Приоритеты

Время тянется так долго, что я буквально начинаю ощущать его

физически. Вязкое, неуловимое, холодное, оно медленно проходит сквозь меня,
заставляет снова и снова бросать взгляд на настенные часы, стрелка на которых
едва ли сдвинулась на пару минут вправо, после того, как я смотрел на них
последний раз. В коридоре прохладно, пусто и до тошноты чисто. Ледяные
светло-голубые стены, абсолютно одинаковые двери кабинетов и палат,
квадратные потолочные лампы. За сорок минут нахождения здесь, я успел
досконально изучить ту, которая висит прямо над нами с Валентиной
Семеновной, которая с бордовым от волнения и, наверняка, бешеного давления,
лицом сидит напротив меня, теребя в руках кончики цветастого шарфика.

- Это я виновата, - в сотый раз начинает она, и я чувствую, что не вынесу

очередного потока самобичеваний, - ох, я виновата! Надо было сразу скорую
вызвать! Нечего было тянуть! Бедный Антоша!

- Сейчас-то что об этом говорить, - машинально перекручиваю часы на запястье,

снова упираясь взглядом в проклятые стрелки, которые словно сговорились и
будто замерли на месте.

- Ну, так а как? Ведь директор же строго-настрого запретил! Ведь проверка же!
– ее тяжёлое хрипловатое дыхание эхом разносится по безлюдному коридору, а
горестные охи и причитания резко отлетают от голых стен и врезаются мне в
уши на несколько тонов громче.

- Ага. Надо было его в медпункте оставить. Ну, отъехал бы парнишка,

подумаешь? Главное, проверка бы прошла успешно.

Фельдшер смотрит на меня укоризненно и в тоже время виновато. Я потираю

подбородок, качая головой. Ее бессмысленная беседа утомляет и так гудящую от
волнения и страха голову. Сейчас очень хочется тишины. Хочется успокоиться,
попытаться прийти в себя, чтобы потом нормально переговорить с врачом.

- Езжайте обратно, Валентина Семеновна, - уже в третий раз предлагаю ей, -

зачем нам сидеть здесь вдвоем? Я позвоню, как только что-нибудь узнаю.
Поезжайте, вдруг там понадобится ваша помощь?

В ее маленьких глазах вспыхивает надежда, и она согласно кивает. Слава Богу.

Иначе я просто не выдержу еще полчаса причитаний и трагических вздохов. Она
уже поднимается, морщась, держится за спину, и вдруг с испуганным видом
оборачивается ко мне.

- Арсений Сергеевич, а как же…?

- Я сам позвоню ему, - я готов уже согласиться на что угодно, лишь бы

спровадить ее, - как только поговорю с врачом, сразу наберу Стасу.

Она разом приободряется и, одарив меня благодарной улыбкой, скрывается в

дверях, ведущих на лестницу.

Вот и тишина.

32/331
 Откидываюсь назад, прислоняясь затылком к приятной прохладе стены. Утро,
как в том плохом анекдоте, у меня началось не с кофе. Адреналин вперемешку
со страхом все еще подогревают и без того разогнанную по венам кровь, а руки
до сих пор мелко-мелко дрожат. Я, похоже, долбанный истерик, если таким
позорным образом реагирую на любые стрессовые ситуации. Вот только
последнее время все эти ситуации почему-то неизменно связаны с Антоном, а я
вообще интересно реагирую на этого парня. И уж тем более, когда он едва ли не
при смерти, буквально полыхает у меня на руках, хрипя что-то
нечленораздельное. Звучит, мягко говоря, немного двусмысленно, но зато
честно. Мой мозг моментально отключился. Остались только одни инстинкты:
защитить, спасти, сохранить, уберечь и оградить. И только потом, когда голова
постепенно начинает остывать – трясущиеся руки, сбитое к чертям дыхание и
бешено колотящееся где-то в горле сердце.

Делаю глубокий вдох и задерживаю выдох.

«Успокойтесь. Мы сделаем все, что в наших силах. Молодой, крепкий организм.

Он выкарабкается».

Это врач сказал нам сразу, видимо, увидев слезы Валентины Семеновны и мое
перекошенное от ужаса лицо. Антона быстро увозят на каталке, целая бригада,
и вот уже сорок минут нет никаких новостей. Даже медсестры не выходят. Все,
что остается – сидеть и ждать. И пытаться успокоить заходящиеся в мелком
треморе пальцы.

Звонок подкидывает меня на лавке и я, почти вертикально взлетев вверх,

лихорадочно пытаюсь выудить из кармана разрывающийся оглушительной
мелодией телефон.

- Да, - я даже не смотрю на экран, моментально принимая вызов, - я слушаю.

- Привет, Арс, - голос у Стаса тихий, видимо, он не может говорить громко и

почти шепчет.

- Привет, - похоже, здесь Валентина Семеновна решила проявить неожиданную

самостоятельность и сама набрала ему.

- Что там у вас творится? Антон в больнице?

- Да, - я прочищаю горло, охрипшее от долгого молчания, - у него поднялась

температура. Осложнения после сотрясения. Медлить было нельзя.

Стас молчит, потом начинает говорить кому-то что-то параллельно. Вспоминаю,

что утром Валентина Семеновна говорила мне, что он уехал на какое-то
совещание.

- Да-да, уже иду, - Стас смеется с кем-то в трубке, а я опять смотрю на часы, -
слушай, Арс, у меня совсем нет времени. Короче, как только будет возможность,
вези его обратно. Сегодня же верни этого придурка невезучего.

Обратно?

- Обратно? Стас, он же в критическом положении. Ему нельзя…

33/331
 - Арс, - уже громче и тверже, - ты слышал меня? Мне наплевать, что там у него.
Разберемся с этим после проверки.

- А если он умрет, тоже наплевать? - я изо всех сил стараюсь говорить

сдержанно, - травма серьезная, Стас.

- От сотряса еще никто не умирал, - язвительно отвечает Шеминов, а на том

конце становится очень тихо, видимо, он вышел куда-то, чтобы поговорить со
мной наедине, - ты привезешь его, пройдет проверка, а потом мы определим его
в больничку, и парня подделают. Я не запущу это дело, ты не думай.

- Стас… - я задыхаюсь от переполняющих меня эмоций и попыток не заорать

прямо в трубку, - он сегодня чуть не умер! Ты понимаешь? У него поднялась
запредельная температура, его выворачивало буквально наизнанку! Он даже в
сознание не пришел, пока мы его везли сюда! И теперь ты говоришь мне, чтобы я
вернул его в медпункт, где даже нашатырь просроченный, блять?!

Шеминов молчит и тяжело дышит в трубку. Чувствуется, что ему сейчас очень
неудобно и некогда спорить со мной, тем более на полутонах. А я для себя, за
эти десять секунд молчания, ясно понимаю, что буду бороться до конца, но
Антон, во что бы то ни стало, останется здесь, под присмотром врачей. Если,
конечно, все сейчас обойдется.

- Стас, ради Бога, подумай хотя бы о себе! Если что-то случится, тебя же
посадят. Там уже будет плевать на всякие проверки и иже с ними!

- Арс, это не первая драка в моем детдоме. И не первая серьезная проверка. И

всегда все проходило гладко, - я отчетливо слышу, как начинает дрожать его
голос, - поэтому, я говорю тебе последний раз. Как только врачи с ним закончат –
привози его обратно. Потом с этим разберемся, виновные будут наказаны, Антон
отправится в больницу. Я тебе обещаю.

- А если…

- А если не подчинишься, - Шеминов прерывает меня абсолютно стальным, не

терпящим возражений тоном, - то я сам приеду за ним, а вот с тобой придется
серьёзно обговорить вопрос о твоей профессиональной пригодности. А я очень
не хочу этого делать, Арс. Все, мне пора идти. Надеюсь на твое благоразумие,
Арсений Сергеевич.

Телефон едва не хрустит у меня в пальцах, когда я слышу, что Стас говорит что-
то еще.

- И да, Арс. Не стоит тебе принимать так близко к сердцу эту историю. Шастун
не единственный твой подопечный, насколько я помню. Направь свою энергию в
мирное русло и удели внимание остальным ребятам, а его оставь-ка в покое. Все,
до встречи.

Непреодолимое желание запустить несчастной трубкой в стену, отпускает

мгновенно, как только я вижу появившегося на горизонте врача. Стас и его слова
мигом улетучиваются из головы, и я почти бегу навстречу доктору.

- Успокойтесь, успокойтесь, - он поднимает ладони вверх, кладя их мне на

плечи, - все обошлось.

34/331
 - О Господи,- слова сами по себе вырываются с выдохом, а губы непроизвольно
расползаются в сумасшедшей улыбке, - все хорошо.

- Все хорошо, - врач, молодой, светловолосый мужчина, приятно улыбается мне,

- парень сильный. Обойдется.

Не выдерживаю и упираюсь руками в согнутые колени. Дыхание выравнивается

и я, наконец, могу сделать полноценный вдох.

- Можете ехать на работу. Я позвоню, если понадобится что-нибудь или в случае

каких-либо изменений.

- Изменений?

- Сотрясение тяжелое и запущенное, - голубые глаза врача смотрят на меня

пристально, и я вижу в них замерший и повисший в воздухе вопрос, - нельзя
сбрасывать со счетов вероятность рецидива. Отек мозга – совсем не редкость
после подобных запущенных травм.

Машинально киваю, решая, как мне поступить. Знаю точно, Антона я отсюда
однозначно никуда не увезу и Стасу этого сделать не дам. Но и работу терять
мне тоже не хочется.

- Он надолго здесь?

Врач потирает переносицу и, прежде чем ответить, снова внимательно смотрит

на меня.

- Неделю, как минимум. В случае осложнений – будем думать. Но пока – точно

неделю, не меньше. В ближайшие дни он будет под наблюдением. После
сотрясений, особенно таких сильных, у него может быть временно нарушена
координация, могут проявиться признаки частичной амнезии. А так же сильная
головная боль. Ему будут необходимы сильные медикаменты, которых в вашем
медпункте просто нет.

Он говорит это таким тоном, словно доказывает мне, уговаривает оставить

Антона здесь. Вот только уговаривать нужно совсем не меня.

- И еще, - он точно просверлит на мне дыру своими нереально голубыми

глазами, - никаких волнений. Ему нужен абсолютный покой. А у вас, я так
понимаю, с этим определенные проблемы.

Не сразу соображаю, в какую сторону клонит доктор.

- Что вы имеете в виду?

- Да бросьте, - он ведет плечами и выгибает светлую бровь, - я же понимаю

прекрасно, что так с лестницы не упадешь и об угол не ударишься. Так что с
покоем у него вполне могут возникнуть сложности.

Киваю, ибо возразить мне нечего. Тем более, в преддверии этой проверки, будь
она неладна, с покоем, действительно, возникнут определенные затруднения.
Куда Стас собирается деть Антона? Ведь оставить его лежать в медпункте не

35/331
представляется возможным. Но тогда как? Домой себе отвезет?

- Ладно, я пойду, - он снова хлопает меня по плечу, - езжайте на работу. Все

равно пока к нему нельзя.

- Спасибо вам, - от всей души жму протянутую теплую ладонь, - огромное

спасибо.

Врач улыбается какой-то понимающей, очень проницательной улыбкой и

удаляется. Я обессилено опускаюсь на лавочку, терзаясь сомнениями, как
поступить. Бросить все и забрать Антона. Конечно, я мог бы сделать это.
Наплевать на всех, привезти его обратно и сдать Стасу. Смотреть, как он, словно
сломанную куклу, будет прятать его от ока проверяющих. Вопрос – куда? Но
уверен, у Стаса уже готов план. Потом, может быть, он и правда вернет его в
больницу. Вот только в каком состоянии к тому времени будет Антон даже
страшно подумать.

Решительно отметаю этот вариант. Я видел, каким был Антон сегодня утром.
Видел его безвольное тело, хриплое, рваное дыхание и могильную бледность.
Держал перед ним какой-то таз, который дала Валентина Семеновна, пока
Антона без остановки рвало желчью и желудочным соком, потому что желудок к
тому времени уже давно был пуст. Тащил его под руки до скорой, потому что
машина, по какой-то причине, встала слишком далеко от входа, чувствуя, что его
тело воском растекается у меня в руках. Даже не стал спорить с врачами, просто
сел в машину рядом с каталкой, на которую положили Антона. То, что Валентина
Семеновна поехала с нами, я обнаружил уже по приезде в больницу.

А вот что делать теперь, я решительно не знаю.

Воевать со Стасом у меня вряд ли получится. Если Антона не привезу я, то

Шеминов просто приедет за ним сам, а я и вовсе могу вылететь с работы. Нужен
был такой расклад, чтобы и Шастуна здесь оставить, и чтобы это не отразилось
нигде. Никаких вызовов скорой помощи, никаких историй болезни и других
документов.

Решение приходит неожиданно и спонтанно. Подстегиваемый внезапным

просветлением, быстро иду к стойке дежурной медсестры.

- Здравствуйте, - невысокая, темноволосая девушка поднимает на меня усталый

взгляд, - не подскажете, где здесь кабинет главного врача?

***

- Привет, - захожу в палату и только сейчас по-настоящему понимаю, как сильно

я волновался за него, - как самочувствие?

Антон явно озадачен моим визитом и слегка сбит с толку. Он под капельницей –
к тонкой руке с высокого металлического штатива тянется столь же тонкая
гибкая трубочка с прозрачной жидкостью. Палата на порядок больше крохотного
медпункта и гораздо светлее. Стены выкрашены в такой же голубой цвет, что и
коридор, но здесь, почему-то, он не кажется таким ледяным и отталкивающим.

36/331
Большое окно, выходящее на внутреннюю территорию, еще две пустые кровати с
аккуратными тумбочками, деревянный стол, три стула и маленькая раковина в
углу. На окне висят старые занавески, которые, несмотря на свой поношенный
вид и противный цвет, создают некую иллюзию уюта. Даже стол застелен белой
скатертью.

- Мы все очень испугались за тебя, - говоря это, я присаживаюсь на один из

стульев, который, по всем законам жанра, опасно скрипит подо мной.

- Я в порядке, - он как-то странно отводит глаза, почти не глядя на меня, - все

нормально.

- Теперь – да, - скатерть под моей ладонью оказывается клеенчатой и очень

гладкой, - врач сказал, что угроза миновала.

Антон как-то загнанно кивает и опять молчит. Весь наш вчерашний прогресс,
похоже, с треском проваливается, и я чувствую, что снова вот-вот наколюсь на
одну из его колючек. Однако он не огрызается, не пытается от меня
отгородиться. Сейчас его молчание – именно молчание, а не стена и не знак
протеста. Он просто молчит, потому что, кажется, растерян и не знает, что
сказать.

- А где… Где Валентина Семеновна?

Вот оно что. Он ожидал, что увидит фельдшера, а не меня, поэтому слегка
растерялся. Это и понятно, в общем-то. Сопровождение экстренных больных в
карете скорой помощи до сегодняшнего утра было не совсем моим профилем.

- Она была здесь. Мы вдвоем привезли тебя. Но потом она так разнервничалась,
что я настоял на возвращении. А сам остался здесь.

Антон сдержанно кивает и облизывает потрескавшиеся губы. Ничего не

отвечает и не спрашивает, провожая взглядом каждую каплю внутри
капельницы. Сказать по правде, выглядит он просто ужасно. Но держится бодро,
несмотря на тяжелую ночь позади. Он все еще ненормально бледен, с глубокими
синяками под глазами, которые теперь кажутся огромными на сильно
осунувшемся за последние дни лице. Сейчас, без его обычной равнодушной,
безэмоциональной маски, Антон выглядит очень юным и очень уязвимым.
Рассматриваю его лицо, узкое, немного вытянутое, кажется, впервые столь
внимательно. Несмотря на синяки и ссадины, у него ровная, гладкая кожа, не
свойственная многим подросткам. Наверняка, позавидовала бы любая девушка.
Щеки едва заметно покрыла мягкая, светлая щетина, которую я никогда не
замечал раньше и которую, видимо, Антон всегда тщательно сбривал. Узкий нос,
пухлые губы и длинные ресницы, за которые, опять же, многие
представительницы прекрасного пола дорого заплатили бы.

«Он не просто симпатичный. У него внешность гребаного ангела. Да Шастун

симпатичнее доброй половины наших девчонок! Вот и весь секрет».

Стас выразился тогда невероятно метко. И я сейчас, несмотря на наш недавний

не самый приятный разговор, был как никогда солидарен с ним. Антон и впрямь
очень красивый.

- Знаешь, а я ведь принес тебе яблоки. Правда они так и остались в медпункте.

37/331
Он напрягается и, наконец, смотрит на меня. Смотрит так же, как и вчера перед
моим уходом – внимательно, изучающее. Не так, как раньше. Смелее, открыто. А
потом вдруг прищуривается и склоняет голову в бок.

- Зеленые?

Улыбку удержать нет никаких шансов, поэтому просто позволяю губам

расползтись в стороны. Что ж, похоже, еще не все потеряно.

- Зеленые. И, наверняка, жутко кислые.

Антон не отводит взгляда, долгого, пытливого, а потом, впервые со дня нашей

встречи, нерешительно улыбается мне.

- Спасибо. Только сейчас мне о еде даже подумать страшно.

- Ничего. Вот только, у нас осталась еще одна проблема.

Зеленые глаза настороженно вспыхивают и прищуриваются, а я позволяю себе

короткую победную ухмылку.

- За авокадо придется побороться. В отличие от вездесущих яблок, их не так-то

просто найти.

Антон секунду недоуменно смотрит на меня, а потом усмехается. Две улыбки за

один день – похоже, я выхожу на личный рекорд.

Губы упорно не желают возвращаться в исходную позицию, а по телу

разливается странное, но такое приятное тепло, согревая окоченевшие от
пережитого страха мышцы. Улыбка Антона меркнет в следующую же секунду
после своего появления, словно боясь быть обнаруженной, застигнутой на месте
преступления, но я-то точно видел ее. И теперь всеми силами постараюсь
вернуть ее снова.

- Ладно, мне пора идти на работу, - я поднимаюсь, с трудом подавляя жгучее

желание послать сегодня эту самую работу куда-нибудь подальше и остаться
здесь, - вечером я привезу тебе что-нибудь из одежды и мыльно-рыльные
принадлежности. Если тебе понадобится что-нибудь ещё - скажи медсестрам. Я
оставил им свой номер. Они позвонят, и я привезу все необходимое.

Не озвученный вопрос повисает в воздухе, но я даже не собираюсь отвечать на

него, хотя отчетливо вижу, как Антона просто гложет желание задать его.

«Почему я делаю это?»

Игнорирую озадаченный взгляд Шастуна и решительно направляюсь к двери.

Нужно будет – спросит. Ибо игра в молчанку между нами уже потеряла всякую
актуальность.

- Спасибо.

Оборачиваюсь. Если сейчас же не уйду, точно останусь здесь.

38/331
Пожалуйста. Всегда.

- Я приду вечером, если ты не против, конечно.

- Нет. Не против.

Вновь улыбаюсь, а внутри что-то связывается в тугой, колючий комок. Что со

мной творится?

- Отдыхай. Тебе и твоему организму нужно хорошенько выспаться и набраться

сил.

Получаю молчаливый кивок в ответ, но это молчание больше не тяготит, и Антон

расслабленно откидывается на подушку. Снова оглядываюсь на него в дверях,
безмятежно засыпающего. Он заслужил отдых. Пусть спит, а я буду спокоен, что
он под наблюдением и, в случае чего, сразу получит необходимую помощь.

Сбегаю по лестнице, а в голове крутится наш недолгий, но весьма

продуктивный разговор с главным врачом. Он быстро понял, что я имею в виду и
вообще всю сложившуюся ситуацию вцелом. Не стал задавать вопросов, которые
так и напрашивались, не допытывался и не возмущался. Просто быстро назвал
мне необходимую сумму, за которую Антон останется в больнице без
оформления, а вызов скорой помощи не будет нигде зафиксирован. Семьдесят
тысяч. Фантастическая для меня и моей весьма скромной зарплаты сумма. Но на
мое счастье, на карте покоилась премия Алены. Вспомнив о ней, я, не
раздумывая, согласился на эту цену. Как объясню пропажу денег Алене – другой
вопрос, и он, почему-то, волновал меня меньше всего. Главное, Антон останется
здесь, а с Аленой я поговорю дома.

Уже на остановке набираю номер Шеминова. Гудки идут долго, и я уже

собираюсь отключиться, но в последний момент Стас все же берет трубку.

- Да, Арс. Ну что там?

- Все нормально. Антон в порядке, но есть вероятность осложнений.

- Да они всегда так говорят, - нетерпеливо фыркает Стас, - не бери в голову. Вы

едете?

Конечно, не брать в голову. Эта позиция Шеминова уже стала порядком

раздражать меня, но я глубоко втягиваю воздух, собирая силы для предстоящей
битвы.

- Нет, Стас. Антон остался в больнице.

Молчание и тяжелое дыхание в трубке говорит громче всяких слов. Я тоже

молчу, гадая, как Стас отреагирует на мою самодеятельность, но отступать уже
некуда, поэтому выкладываю ему все подчистую. Шеминов внимательно слушает
меня, не перебивает и не прерывает. Когда я замолкаю, он хмыкает и звонко
цокает языком.

- Ай да Арсений Сергеевич. Кто бы мог подумать, что ты лютый коррупционер?

Пропускаю колкость (или сомнительный комплимент) мимо ушей.

39/331
- Ну, так что? Такой расклад тебя устроит?

Стас вздыхает, молчит, но потом неохотно соглашается.

- Ладно, пусть так. Но не думай, что я брошусь тебе возмещать твои эти
непредвиденные расходы. Это твоя личная инициатива, так что не надейся на
внеочередную премию.

Ох, как же мне хочется прямо сейчас послать его очень-очень далеко и
отключиться. Этот издевательский, откровенно глумливый тон раздражает, а
слова «личная инициатива» прямо-таки режут уши.

- Я и не рассчитываю на это, - стараюсь говорить как можно спокойнее и тише, -

просто ставлю тебя в известность.

- Да ради Бога. Если тебе некуда девать такие деньги – пожалуйста. Можешь
сколько угодно спонсировать бедных сироток, только не жди, что они
рассыплются в благодарностях. Я слишком давно работаю в этой сфере, и поверь
мне, они не оценят того, что ты стараешься делать для них.

Автобус уже подъезжает, и я запрыгиваю в него, прижимая телефон к уху

плечом.

- Спасибо за совет, Стас. Я обдумаю твои слова. Но дело уже сделано. Не знаю,
как остальным, но Антону эта помощь была необходима. Ты просто не видел, в
каком он жутком состоянии. Ладно, я в автобусе, возвращаюсь на работу.

- Давай, - тон Шеминова обманчиво-расслабленный, он уже дал согласие, но все

же его последний вопрос заставляет меня напрячься и сжать зубы до мерзкого
скрежета, - и чего ты так носишься с ним, Арс? Зная о его наклонностях, не
стоит ли мне опасаться, что это может быть заразно для окружающих?

***

День тянется мучительно долго и нудно, и я едва дожидаюсь окончания

рабочего времени. Перед уходом из больницы я выяснил, что посещения
заканчиваются в семь вечера. Сейчас на часах пять, еще сорок минут, чтобы
добраться. Останется всего час. Забегаю в медпункт, кивая Валентине
Семеновне, с которой почти сроднился за последние сутки, и забираю
брошенный утром пакет. Яблоки, и впрямь, зеленущие, и от одного только
взгляда на них, у меня сводит лицо. Неужели, Антон сможет съесть их?

Дорога проходит в непрерывных размышлениях. Днем у меня не было времени

обдумать слова Стаса, а сейчас мозг сам по себе начинает воспроизводить наш с
ним разговор. Он, казалось, совсем не удивился, что я дал врачу взятку. Я
ожидал возмущений, ругани или чего-то подобного, но никак не одобрительного,
слегка насмешливого тона. И это его ненормальное желание вернуть Антона
обратно в детский дом, несмотря на тяжелые травмы. Неужели, за этим стоит
только лишь боязнь предстоящей проверки? Но я никак не могу понять, почему

40/331
бы просто не объяснить всю ситуацию? В конце концов, это же просто
подростки. И да, они часто дерутся. Конечно, в случае Антона это не рядовая
драка, а жестокое избиение, но даже это можно постараться как-то донести до
проверяющих, вместо того, чтобы увозить Шастуна из больницы и прятать его,
закрыв глаза на предостережения врачей.

Город мелькает передо мной чередой ярких оранжевых фонарей, которые

расплываются в миллионах дождевых капель на стекле. Сжимаю в пальцах
хрустящие ручки пакета, наполненного яблоками и немногочисленными вещами
Антона, и понимаю, что автобус едет слишком медленно. Хочется скорее
добраться до палаты, вручить Шастуну его любимые фрукты, глядя, как теплеет
его взгляд, а брови смешно ползут вверх. Я отчетливо осознаю, что думаю о нем
слишком часто последнее время. Слишком много. Гораздо больше, чем того
требовала линия «педагог-воспитанник». Я постоянно кручу в голове наши
разговоры, переживаю за его самочувствие, пытаюсь разгадать, потому что
нутром чую, что за постоянными отказами от него приемных семей и таким
настойчивым желанием Стаса вернуть его обратно в детдом кроется что-то еще.
Что-то, чего я пока не понимаю, но чувствую, что взял верный след. Антон
оттаивает. Лед между нами явно дал трещину, пока тонкую, чуть заметную, но
она все же есть. По сегодняшнему растерянному, но уже потеплевшему взгляду
Антона, я понял, что это чувствуем мы оба. Антон странно влияет на меня.
Ощущения, которые я испытываю, находясь рядом с ним, не новые и новые
одновременно. Я уже догадываюсь, медленно осознаю, чем все закончится для
меня, и это пугает. И непреодолимо влечет.

- Как и обещал, - ставлю пакет на стол и выкладываю яблоки в тарелку, которую

позаимствовал у медсестры, - они уже мытые, если что. Завтра принесу что-
нибудь еще. Просто сегодня уже не успевал в магазин. Вещи сам потом
разберешь, вроде самое необходимое взял.

Я и так продобирался добрых полтора часа, проклиная километровые пробки,

узкие улицы и слишком долгие светофоры. В итоге сейчас 18:36, и через какие-
то двадцать минут меня отсюда попросят.

- Спасибо, - Антон выглядит лучше, отдохнувшим, но все еще болезенено

осунувшимся, - сегодня, правда, не хочется. А завтра, обещаю, съем сразу все.

- Даже если ты не съешь ни одного и завтра, меня ничуть не обидит, не думай.

Тем более, что скоро тебе принесут ужин, - его лицо кривится и я продолжаю
уже более твердым голосом, - тебе нужно поесть, Антон. Иначе организм
ослабнет окончательно.

- Только не превращайтесь в Валентину Семеновну, - хмыкает он,

приподнимаясь на локте. Капельницу уже унесли, а Антон переоделся в
больничную пижаму, выданную ему по причине того, вероятно, что вещи, в
которых он прибыл сюда, восстановлению уже не подлежат.

- Если ты не начнешь нормально питаться – придется превратиться. И поверь –

апгрейд будет не в твою пользу.

Время пролетает катастрофически незаметно. Кажется, я только пришел, а уже

снова пора прощаться. Антон провожает меня задумчивым взглядом и, кажется,
даже немного разочарованным. Выходя из палаты, упрямо игнорирую
вибрирующий в кармане брюк телефон, не разрывая зрительного контакта с

41/331
Антоном. Молчаливое прощание становится интересной традицией.

Уже в коридоре достаю не утихающий телефон. С экрана на меня смотрит

фотография улыбающейся Алены, и я только сейчас вспоминаю про деньги и
обещанный ужин.

42/331
Часть 5. Осколки

Сильные руки резко разворачивают мое тело, и я, не удержав

равновесие, прижимаюсь обнаженной грудью и щекой к холодной доске,
смазывая меловые разводы на ней влажной кожей. Рубашка на мне распахнута,
а по животу и плечам лихорадочно скользят обжигающие пальцы. Дыхание
сбивается с ритма, когда брюки рывком съезжают с меня, и я неосознанно
сжимаюсь, чувствуя прикосновение к ягодицам ледяной пряжки ремня.

- Кто сегодня не сдаст зачет? – губы, теплые и нетерпеливые, исступленно

целуют мне затылок и шею, - останешься после занятий.

Его властный шепот обжигает кожу, которая едва не плавится под ним, и по
моему телу бежит мелкая дрожь. Он сильнее прижимается ко мне и трется о
бедро выступающим пахом. Я не сдерживаю короткий стон, но он быстро
накрывает мой рот своей рукой. Плотно обхватываю губами его палец, нарочито
медленно дразня языком, и с удовольствием ощущаю, как его начинает трясти
от возбуждения.

- Это вряд ли, профессор, - глухо выдыхаю, когда рот, наконец, освобождается.
Я прекрасно знаю, как его заводит это обращение, и не ошибаюсь.

Он обхватывает меня за пояс, чуть приподнимая, несмотря на разницу в росте, и

нажимает ладонью на поясницу, заставляя прогнуться вперед. Я безропотно
подчиняюсь, полностью отдаваясь во власть его грубых рук. Он заводится, и я
чувствую его бешеное возбуждение, которое, казалось, разливается в воздухе
между нами и расходится по моему телу вместе с кипящей кровью. Я
оборачиваюсь за спину и вижу его раскрасневшееся лицо и взъерошенные
волосы.

- Быстрее, Павел Алексеевич, иначе сюда вот-вот зайдут другие ваши студенты.

Он рычит и звонко шлепает меня по ягодице. Слова теряются в хриплых

выдохах, а кожа на бедрах под его пальцами натягивается и синеет. Он не
нежничает со мной и уже не целует. Действует грубо, быстро и рвано. Я
послушно прогибаюсь в спине еще сильнее под его рукой и не сдерживаю
очередной стон, когда влажные пальцы врываются в меня без предупреждения.
Едва заметная боль только обостряет ощущения, и член мгновенно отзывается
на них. Я тянусь к нему, но мою руку ловко перехватывают. Его ладонь властно
скользит вниз по моему животу и начинает резкие, правильные движения вдоль
основания, периодически сжимая головку. Наслаждение накрывает меня с
головой, и я сам, плотнее прижавшись спиной к его груди, инстинктивно
начинаю толкаться в его руку.

- Я сказал – останешься после пар, - он резко входит до самого основания, а у

меня перед глазами ослепительно взрываются тысячи фейерверков. Я цепляюсь
пальцами об стену, судорожно пытаясь выдохнуть и подстроиться под его темп,
который он задает моментально и безжалостно, не оставляя мне ни секунды на
то, чтобы немного привыкнуть.

- Арсе-е-е-ений, - мое имя вырывается из него со свистящим выдохом, и он

сильнее сжимает ладонь на моем члене, который уже чувствительно пульсирует.

43/331
 Его сиплые, неразборчивые слова щекочут мне шею и мочку уха. Он
наваливается на меня всем телом, вбиваясь резко и быстро, ни на миг не
останавливаясь. Я откидываю голову, шепчу что-то, хватаю губами воздух и
буквально тону в фантастических ощущениях. Где-то на краю угасающего
сознания робко скребется мысль, что нас вот-вот могут застукать, но это почему-
то возбуждает еще сильнее, хотя, казалось бы, больше некуда. Стоны, всхлипы и
шлепки голых тел друг о друга быстро наполняют небольшую аудиторию, в
которой уже через пятнадцать минут должна начаться лекция по философии.
Правда, на данный момент, преподаватель, Павел Алексеевич Добровольский,
слишком занят, остервенело трахая своего студента-второкурсника Арсения
Попова, для которого весь мир сейчас замкнулся на остром наслаждении,
волнами раскатывающемся по телу. Бешеный оргазм накрывает нас почти
одновременно, и он ускоряет и усиливает темп. У меня дрожат ноги, перед
глазами все плывет, а в ушах - шумит, как во время дичайшего похмелья. Он
последний раз толкается в меня, хрипит и, откидывая голову назад, начинает
сильно кончать, сжав мои бедра и сильнее притягивая к себе. Ощущение
заполненности и горячего тепла внутри сносят крышу, и меня накрывает следом
за ним, закруживая в восхитительном оргазме.

Еле-еле застегнув штаны непослушными пальцами, я прислоняюсь спиной к

доске, отчаянно пытаясь совладать с дыханием. Не открывая глаз, с
наслаждением смакую последние искры проходящего экстаза, стараясь не
упустить ни одной из них.

- Мне понравилось, - голос Добровольского какой-то странный, но мне сейчас

слишком хорошо, чтобы думать, и я просто списываю это на послеоргазменный
эффект, - а тебе?

- Мне тоже, - с закрытыми глазами тянусь вперед и теряюсь в неожиданно

нежном, чувственном поцелуе.

Павел Алексеевич так не целует.

Открываю глаза и вижу довольного, разомлевшего Антона, обнимающего меня

за шею и улыбающегося прямо мне в губы.

***

Утро радушно встречает меня ливнем, который оглушительно барабанит в окна,

тинькающей в висках головной болью и каменным стояком. Это притом, что
снилась мне отнюдь не любимая девушка, а два мужика, один из которых в
далеком, забытом прошлом, а второй – в недосягаемом настоящем. Как там
Алена сказала вчера? Точно, долбанный извращенец. Все верно.

Пока на кухне закипает чайник, с бурлением и шумом выталкивая из себя

крупные клубы пара, я тщательно намыливаю тело, стоя под прохладным душем.
Просыпаться с болезненным стояком было забавно и приятно в пятнадцать лет,
когда в голове, кроме подросших за лето одноклассниц и их прелестей, ничего
не было, а не сейчас, когда тебе двадцать семь и вообще давно пора собираться
на работу. Быстрое позорное самоудовлетворение осталось там же, в районе
пятнадцати-шестнадцати лет, потому что потом, будучи старше, я всегда

44/331
находил способ заняться этим с кем-нибудь другим. Не сказать, что я был
ветреным. Скорее, влюбчивым. Юношеский максимализм отыгрался на мне по
полной – мне хотелось всего, всех и сразу, а мир четко делился на черное и
белое. Сейчас, вспоминая то беззаботное время, я понимаю, как же чертовски
легко мне тогда жилось. Самой большой проблемой была контрольная по химии,
которую я люто ненавидел, а она неизменно отвечала мне взаимностью, вместе с
премерзкой химичкой. Проклятые формулы и валентности никак не желали
поддаваться, и это притом, что все остальные предметы всегда шли у меня на
твердые четверки. Но потом началась учеба в старших классах, и я быстро
скатился на тройки, унесенный бурными гормонами в далекие развратные дали.
Все, о чем я мог думать в то время, был секс. Вот тогда-то утреннее
удовлетворение под одеялом стало маленькой традицией.

К счастью для меня, я всегда нравился девчонкам. Если в детстве я был

нескладным, угловатым гадким утенком, то к шестнадцати годам превратился
если не в прекрасного лебедя, то в весьма симпатичного вороненка, с черной
копной густых волос. Я вытянулся ростом, за лето обогнав отца и всех
одноклассников, раздался в плечах, а черты лица постепенно утратили
юношеские округлости и заострились. И конечно, это не прошло незаметно для
противоположного пола. В один момент я вдруг понял, что популярен. Девчонки
сами предлагали мне дружбу, писали забавные записки с признаниями, а я,
будучи весьма любвеобильным парнем, хотел осчастливить их всех.

Сегодняшней головой с ужасом думаю, как же мне невероятно повезло, что ни

одна из них не забеременела. Я и сейчас к роли мужа-то пока не готов, не то что
к колоссальной ответственности отца семейства. А уж тогда – тем более.

Выхожу из ванной, тщательно вытирая волосы. В прихожей долго

причесываюсь, потому если они высохнут в произвольном порядке, потом мало-
мальски уложить их не будет никаких шансов. Из зеркала на меня смотрит
какой-то невыспавшийся мужик, с мешками под глазами и двухдневной темной
щетиной.

Еще бы выспаться, после таких-то снов.

Бреду на кухню, на автопилоте наливаю себе кофе, старательно не глядя на все

еще красиво сервированный и накрытый для вчерашнего ужина стол. В голове
вертится сон, а перед глазами ярко и четко стоит лицо Антона. Это точно был он.
Только выглядел немного иначе, чем в реальности. Вернее, совсем не так, как в
реальности. Я никогда не видел его таким расслабленным, довольным, с этой
мягкой чувственной улыбкой, играющей на губах и манящими, затуманенными
глазами. Он обнимал меня и был так близко, что сейчас, когда я вспоминаю об
этом, тело реагирует слишком быстро и слишком очевидно. Позор тебе, Арсений
Сергеевич. Ты сам роешь себе уютненькую могилу, из которой потом рискуешь
просто не выбраться. Однажды ты в такую уже угодил. Затянет так сильно, что
выбираться не захочется. А придется. И вот тогда наступит пиздец.

Кофе обжигающий. Облизываю слегка обожженные губы и достаю из шкафа

любимое печенье. Бриться сегодня не буду, поэтому позволю себе немного
растянуть завтрак, постепенно извлекая из памяти давно и глубоко
похороненные воспоминания, эмоции и боль.

С Павлом Алексеевичем я познакомился на первом курсе университета. Он

преподавал философию, и я как-то слишком быстро и незаметно для себя

45/331
полюбил этот нудный предмет. Добровольский сразу заметил меня. Я всегда
безошибочно отсекал симпатизирующих мне людей, да он особенно и не таился.
Неизвестность бешено манила, и я не мог устоять. Тот самый юношеский
максимализм без конца подстегивал, подначивал испробовать, рискнуть,
окунуться во что-то неведомое, запретное, но такое невероятно желанное. Паша
раскрыл мне совершенно новую ипостась любви и секса, показал, как еще может
быть хорошо и приятно, каким совершенно иным может быть удовольствие. Он
видел мою неопытность, и это будоражило его, вкупе с привлекательным,
молодым телом. Сам он не отличался внешними данными: был достаточно
высоким, но таким худощавым и жилистым, что костюмы буквально болтались на
нем. Острые, даже слишком, черты лица, узкие глаза и тонкие губы. Но меня
манило совсем не его тело, а опыт. Хотелось испытать все, попробовать как
можно больше, узнать то, чего я никогда не знал, и что до этого времени
казалось мне чем-то запретным и непристойным. А Паша просто послал нахер
все предрассудки, однажды запершись со мной в своем кабинете. Потом были
туалеты, лекционные залы, аудитории и даже коридор.

А через год ему предложили должность в Москве. Вот тут-то я и осознал,

насколько глубоко вляпался.

Мою пустую кружку, протираю стол, старательно обходя разного размера

осколки кружки, бесславно почившей вчера вечером в пылу нашего с Аленой
скандала. Уберу, когда вернусь вечером.

Конечно, вчера по пути домой из больницы, я понимал, что именно меня ждет
дома. Мало того, что забыл про наш совместный ужин, так еще и потратил
большую часть Алениной премии на мальчишку, до которого мне, по большому
счету, не должно быть никакого дела, кроме безликих отчетов и бесед по
расписанию. Я явно претендовал на звание «Парень года».

Она встречает меня на пороге, с плотно сжатыми губами и вздернутым

подбородком. На ней красивое легкое платье, а глаза накрашены, что вообще
бывает нечасто, учитывая ее больше домашний режим работы.

- Знаешь, я, конечно, все понимаю. Но ведь мы же договорились.

- Прости, малыш. Просто на работе произошел несчастный случай. Я не мог

приехать раньше, - чувствую себя насквозь выжатым, тем самым несчастным
лимоном. Ругаться решительно не хочется, и я решаю молча и покаянно
выслушать причитающиеся мне «комплименты», чтобы потом завалиться спать.

- Что произошло? – она кажется обеспокоенной, но я слишком хорошо знаю ее и

вижу, что ее интересует совсем другой вопрос.

- Одного парня сильно избили вчера. Сегодня ночью ему стало плохо, и утром
пришлось везти его в больницу. Я полдня там провел, поэтому вечером пришлось
задержаться, - не стоит говорить ей, что я заехал к Антону еще и после работы.

- А ты причем? Разве в твои обязанности входит сопровождать больных и

определять их на госпитализацию?

Конечно, не входит. Она задает этот вопрос, и я вижу, что глаза у нее опасно
вспыхивают. Она тонко чувствует все мои недомолвки, а ее напускное
спокойствие под искусным макияжем дает трещину. Она ждет меня уже давно и

46/331
без скандала точно не отпустит.

- Нет. Но он мой подопечный. Стас отъехал, а фельдшер, старушка, так сильно

распереживалась, что ей самой могла понадобиться скорая помощь. Вот я и
решил поехать сам.

Алена молчит, наблюдая, как я переодеваюсь, и кусает тонкие губы. Ей явно

хочется сказать мне что-то еще, но она сдерживает себя, что дается ей с
большим трудом. Из кухни доносится приятный аромат, но есть мне, почему-то,
совсем не хочется.

- Ладно, - она подходит ко мне, внезапно прижимаясь к груди, - ладно, хорошо.

Прости. Давай забудем и пойдем, отметим мою премию, пока там все не остыло
окончательно.

Бум.

- Ален, - аккуратно отвожу от себя ее руки, - послушай меня, пожалуйста.

Только не перебивай.

Рассказываю ей все по порядку, начиная с драки на субботнике, заканчивая

сегодняшним разговором и сделкой с главным врачом. Она, действительно,
внимательно слушает меня. Но если сначала не совсем понимает, зачем вообще
я ей все это говорю, то когда речь заходит о деньгах, ее лицо удивленно
вытягивается.

- Я все верну тебе, обещаю. В ближайшее время. Просто сегодня я не мог

поступить иначе. Антону действительно нужно было остаться в больнице.

Она пристально смотрит на меня, заглядывая значительно глубже, чем раньше.

Ее карие глаза бегают по моему лицу, а я обреченно жду казни, мечтая
закончить все это как можно скорее.

- Антону?..

- Да. Ему сильно досталось. Очень серьезное сотрясение.

- То есть, - она облизывает губы и отходит от меня, - ты просто заплатил

семьдесят тысяч за какого-то там парня, которого знаешь от силы две недели?
Ты дал врачу взятку, вместо того, чтобы просто привезти этого Антона обратно в
детдом, как того требовал от тебя Шеминов?!

Ох, как же эта песня сегодня меня уже доконала. Просто-таки в подкорке
засела и до сих пор скребет там чем-то острым и горячим. Мало того, что полдня
доказывал это Стасу, так еще и Алена заводит точно такую же мелодию, и
притом, отвратно фальшивя.

- Ален, я все верну тебе. Но сегодня был действительно экстренный случай. Он

был в ужасном состоянии.

Говорю медленно, тихо и осторожно, все еще не желая заводить скандал, но

понимаю, что он накрывает нас неизбежным цунами. Пока еще не волна, но
земля уже тревожно подрагивает под ногами, а искра полыхнула. Теперь пламя
– лишь вопрос времени и лишних слов, сказанных друг другу.

47/331
 - Когда? – она хищно прищуривается, - когда вернешь? С твоей-то зарплатой –
через полгода, не раньше.

- На этой неделе, если тебя это так тревожит.

Она дергается, словно от пощечины, и смотрит на меня как на незнакомого

человека, с едкой смесью злости и обиды. Не таким она, очевидно, представляла
себе этот вечер.

- Да причем тут… Арс… Я просто… - она беспомощности взмахивает руками, - я

же думала, что мы потратим их на свадьбу. Я надеялась, что…

Так вот, где собака зарыта. В принципе, чему я удивляюсь? Еще утром я именно
на это и рассчитывал. Получи и распишись, Попов. Бомба давно замедленного
действия во всей своей разрушительной красе.

- Ален, - этот разговор сейчас совсем не к месту, но я понимаю, что назревал он

очень и очень давно, - давай не будем сейчас, ладно? Мы же…

- Что?! – она выплевывает каждое слово мне в лицо, а ее щеки горят, - что не
будем? Сколько раз мы уже откладывали эту тему? По-моему, сейчас как раз
самое время! Разве нет? Разве я не права? Конечно, я хочу свадьбу, как и любая
нормальная девушка на моем месте! Что в этом такого? Мы живем вместе уже
давно, ты говорил, что любишь меня. Разве свадьба – это не логическое
завершение? Разве нет?!

Слезы, одна за другой, катятся по ее лицу, оставляя за собой темный след туши.
Она шмыгает носом, кусает губы и тяжело дышит, сжимая тонкие пальцы в
кулаки. Черт, да конечно, она права. Все шло к свадьбе, просто до этого я
трусливо убеждал себя, что еще не готов к штампу в паспорте.

- Почему ты молчишь, Арс? – ее голос предательски дрожит, и она зябко

обхватывает себя за плечи.

- Мне нечего тебе сказать, Ален, - знаю, как больно ей это слышать, но у меня
просто нет сил на придумывание очередных отговорок, - прости. Но я не готов. Я
не обманывал тебя никогда и ничего не обещал. Ты сама придумала себе эту
свадьбу, и теперь обвиняешь меня в том, чего я никогда не предлагал тебе.

- А я ждала, - косметика размазалась по ее лицу окончательно, - и все еще жду.

- Знаю. Но не могу. Я не представляю, как объяснить тебе то, что я чувствую

сейчас, но пойми, что я не могу. Мне нужно время, чтобы разобраться…

- В чем?! То есть нескольких лет совместного проживания тебе не хватило на то,

чтобы разобраться?!

- Я имею в виду…

- Ты просто законченный эгоист! – она уже кричит, всплескивая руками, - эгоист!

Делаешь все только так, как удобно тебе самому. Кто я для тебя?! А?! В качестве
кого я здесь живу? Твоей ночной подстилки?! Или мамочки, чьи деньги ты
беззаботно спускаешь на какого-то больного ублюдка?!

48/331
- Прекрати.

Я тоже начинаю злиться, хотя в глубине души и понимаю, что заслужил все это.
Конечно, она хотела замуж. Она не скрывала этого и не обманывала меня. И уж
конечно, она не была виной тому, что я вдруг, неожиданно для себя самого,
просто помешался на Антоне.

- Я же сказал, что верну тебе все, до копейки.

- Да подавись ты! Подавись этими долбаными деньгами! – она заходится криком

и слезами и убегает на кухню, откуда тут же слышится звон разбитой посуды.

Я иду следом, отстраненно думая о том, что соседи снизу вполне могут сегодня
нам предъявить. Выяснение отношений зашло слишком далеко, а на часах уже
девять вечера.

- Ален, успокойся. Давай поговорим завтра, спокойно. Пожалуйста, - она стоит

ко мне спиной, упершись дрожащими руками в накрытый стол. Мне вдруг
становится жаль ее, и я осторожно опускаю ладони ей на плечи. Она дергается
от меня, как от огня, и шарахается в сторону, сверкая покрасневшими глазами.

- И чего ты так с ним носишься?! Я просто не понимаю, как можно так … - она
замолкает на секунду, - так самозабвенно отдаваться работе?! Это не та
должность, ради которой стоит бросаться на амбразуру, Арс! Тебе же ничего с
этого не выгорит! Ты тратишь большие деньги на совершенно постороннего
человека, даже не посоветовавшись со мной! Не посчитай меня меркантильной
сукой, но ведь это так!

- Он не посторонний, - хочется тут же откусить себе язык, но слова уже

вылетают, опережая мысли.

Алена осекается на полуслове, тяжело дыша и недоуменно хлопая глазами. Она

и впрямь знает меня слишком хорошо, мастерски считывает все полутона и
взгляды. Это происходит и сейчас. Глаза каменеют, а лицо превращается в
ледяную маску с презрительной гримасой.

- Что, старые привычки все-таки не отпускают, да? Все еще никак не можешь
зализать свои раны и решил отвлечься на этом парнишке? Не думай, что я
ничего не понимаю и не вижу, Арс.

В комнате становится так тихо, что я слышу, как в висках бешено пульсирует
кровь. Алена опасно прищуривается, усмехается и кивает сама себе, словно
подтверждая собственные мысли. Собирается для прыжка, как хищник,
почуявший долгожданную добычу.

- Угадала, да? Вижу, что угадала. А ты помнишь, о чем мы договаривались?! Что

ты никогда, НИКОГДА не возвратишься к этому. Что мы забудем все вместе, как
страшный сон! Ты обещал мне, что изменишься!

Я просто замираю истуканом, не находя в себе сил ни на ответ, ни на вдох. Ее

слова вышибают из меня весь оставшийся воздух, и грудь с горлом начинают
гореть от острой нехватки кислорода. Что ей сказать? Похвалить за такую
потрясающую проницательность? За то, что она в два предложения определила

49/331
то, что я баюкаю внутри себя уже много дней, не находя смелости заглянуть
внутрь?

- Господи, Арс, - она, как будто не веря собственным словам, качает головой, -
что ты творишь?! Мы же… Мы же договаривались. Ты же обещал. Говорил, что
это была ошибка, что никогда больше не повторишь подобного.

Сознание и способность говорить возвращаются вместе с потоком

спасительного воздуха, который, внезапно загустел и раскалился вокруг нас.

- Что ты такое говоришь? Ты себя слышишь вообще?! При чем тут… Антон
просто мой воспитанник, один из многих! Что ты несешь, Ален?!

Кричу на нее, а мозг лишь лениво скандирует неоновой табличкой «Лжец,

лжец!». А Алена, что б ее, как будто видит эту самую табличку и презрительно
кривится в ответ.

- А ты не боишься, что тебя за домогательства посадят?! М?! Это тебе не с

преподом по толчкам зажиматься, Арс! Это несовершеннолетний парень! Да ты
просто ебаный извращенец!

Каждое ее слово врезается в лицо хлесткой пощечиной, и кожа горит на месте

фантомных ударов. Не отворачиваюсь и не уклоняюсь, принимаю каждый, в
душе надеясь, что следом прилетит настоящий. Я сегодня сполна заслужил его.

- Замолчи. И прекрати нести этот бред, - меня самого удивляет собственный

спокойный голос.

Алена уже не плачет, сверля меня брезгливым взглядом. Под нашими ногами
пол усеян осколками ее розовой чашки, а стол все еще накрыт и красиво
украшен цветами и свечами. Все, как в дешевой, мыльной драме. Только сейчас
по-настоящему.

Разворачиваюсь и ухожу обратно в комнату. Все уже сказано.

Она шуршит своей курткой в прихожей, громко шмыгая носом и застегивая

молнию на сапогах. Уходит молча, напоследок оглушительно хлопнув дверью.
Ну, точно, мелодрама. Я опускаюсь на диван, роняя опустошенную голову на
колени. Странно, что после такой бури внутри поразительно спокойно. Как-то
даже легко, что ли. Думать ни о чем не хочется. Ложусь на диван прямо в
одежде и закрываю глаза.

Перед зеркалом останавливаюсь, снова поправляю волосы, накидываю

любимый, светло-серый пиджак. Совесть только сейчас начинает неприятно
поскуливать где-то внутри. Однако, поздновато. С радостью сейчас покопался
бы в себе в поисках ответов на вопрос, почему же я такой идиот, и пафосно
покурил бы на балконе со скорбным лицом, но времени совсем не остается.

Надеваю пальто, попутно бросая взгляд на часы. Если потороплюсь и повезет с

автобусом, получится побыть у Антона немного дольше. Выбегаю из дома в
предвкушении встречи, на этот раз, чудом не забыв про зонт. Это как же меня,
блять, переклинило. В голове снова Шастун, а ведь моя девушка вчера ушла из
дома после жуткого скандала, но я за все утро вспомнил о ней только тогда,

50/331
когда едва не наступил на один из осколков чашки. Как же, сука, символично.
Разбросанные по кухне осколки и наши отношения.

В автобусе еще теснее, чем обычно. Все мокрые, замерзшие и злые, толкают
друг друга локтями и плечами, а с дальней площадки уже доносится ругань.
Утренняя зарядка позитивом на весь день. Протискиваюсь в угол, прижимаясь к
холодному стеклу и отчаянно ища внутри хоть намек на сожаление или обиду.
Ничего. Мне просто все равно, как оказывается.

Алена все правильно сказала, но ошиблась только в одном. Свои старые раны я
уже залечил. Как и обещал ей тогда, пять лет назад. Не возвращался, не
вспоминал и не тосковал. Не жалел, что все сложилось именно так, как
сложилось. Но Антон каким-то непонятным, странным образом неосторожно
разбередил то, что, как я считал, давным-давно погасло, замерзло и покрылось
коркой толстого льда.

Паша сразу же предложил мне уехать вместе с ним. Обещал, что организует
мой перевод, найдет нам квартиру. Теперь, вспоминая наш разговор тогда, я
отчетливо понимаю, что он действительно был влюблен в меня. По-настоящему.
Он был взрослым, состоявшимся человеком, который не бросал своих слов на
ветер. Я же тогда был просто маленьким мальчиком, который в поисках острых
ощущений, слишком заигрался, зашел гораздо дальше, чем стоило. Одно дело –
секс, другое – переезд и совместная жизнь. Я помню, как тогда охренел от его
слов. Просто не знал, что ответить. Испугался. Ведь все, что было между нами до
этого, я считал игрой, приятной, опасной, тайной, будоражащей. Вредной
привычкой, которая хоть и доставляет удовольствие, но ты каждый раз
обещаешь себе избавиться от нее. Завтра, через месяц, потом. Но предложение
Паши что-то сорвало во мне, открыло глаза. Я помню, как едва не бегом убежал
от него, оставив без ответа и объяснений. Напился в каком-то клубе, как
последняя скотина, а проснулся уже у Алены, которой я приглянулся очень
давно. Оказывается, я все ей выложил на пьяную голову. Она пообещала
сохранить все в тайне, а я – больше никогда не возвращаться к этому пятну в
моей биографии.

И я ведь сдержал обещание. Не возвратился.

Я просто посадил новое пятно, которое оказалось гораздо ярче предыдущего.

51/331
Часть 6. Изъяны и слабости

Смотреть на него после недавнего сна… затруднительно.

- Вы сегодня рано.

Он сдержанно улыбается мне и кивает, а я не могу отделаться от слишком

яркого воспоминания о другой его улыбке, которая два часа назад целовала
меня в губы.

Что я сказал? Затруднительно?

Невозможно.

- Привет, - нужно срочно начать отвлеченный разговор, пока я окончательно

не завис на его лице, - как самочувствие?

- Нормально. Денис Иванович сказал, что мне повезло. Обычно люди после
таких сотрясений гораздо дольше восстанавливаются.

С Денисом Ивановичем, тем самым голубоглазым доктором, я только что

встретился в коридоре. Он очень приветливо улыбнулся мне, словно старому
знакомому, и горячо заверил, что опасность рецидива миновала, но Антону
следовало остаться под наблюдением еще на несколько дней, чтобы закрепить
достигнутый эффект.

- Знаю. Я говорил с ним. Но тебе пока нельзя возвращаться обратно. Побудешь

здесь еще немного.

Мелькающее в его взгляде облегчение слегка озадачивает меня. Я ожидал

разочарования или огорчения от новости, что придется задержаться в больнице,
но Антон лишь машет рукой.

- Да без проблем. Здесь не так уж и плохо.

Он осторожно приподнимается на кровати и свешивает босые ноги. Я

неосознанно цепляюсь взглядом за ровную, но очень большую ступню и длинные
пальцы. Какой же у него размер ноги? Хотя, с таким ростом явно не маленький.

- А тебе уже можно вставать? – с опаской интересуюсь я, глядя как он

болезненно морщится и держится за грудь.

- Ну, до туалета-то я дойду, - хмыкает он, медленно выпрямляясь, - ух, как

хорошо. Все тело затекло.

К счастью, переломов ребер у Антона не оказалось. Рентген не показал даже

трещин, но сильные ушибы до сих пор напоминали о себе ноющей болью и
темными синяками на груди, которые виднелись в слишком широком вороте
больничной пижамы. Как и острые, выступающие ключицы, переливающие под
кожей при каждом движении Шастуна.

Он делает осторожный шаг, потом еще один и еще. Сгибается, резко

выдыхает и плотнее обхватывает себя рукой.
52/331
 - Антон… - я бросаю портфель прямо на пол и вплотную подхожу к Шастуну, -
подожди. Давай, я тебе помогу.

Он замирает, а я покорно жду разрешения прикоснуться. Секунда, две. Антон

поворачивается, мельком заглядывая мне в глаза, и быстро облизывает губы,
отворачиваясь и кивая. Я аккуратно, почти трепетно обхватываю Антона за пояс,
а другой рукой беру его ладонь. Без массивных колец пальцы выглядят
непривычно хрупкими. Запястье узкое и тонкое, оплетенное выступающими под
кожей венами. Он шагает, и я чувствую, как напрягается от боли его тело под
моей рукой. Мы медленно и молча движемся к двери, которая, как назло,
оказывается вдруг совсем рядом. Туалет по коридору тоже не очень далеко,
поэтому остаток пути просто прислушиваюсь к себе и собственным ощущениям.

А ощущения есть. И ещё какие.

Разные, непонятные, но неизменно сильные, без промаха бьющие прямо в

солнечное сплетение, выжигающие воздух и оседающие где-то внутри тугим,
пылающим узлом. Я не успеваю понять, хорошо это или плохо, как вдруг
проклятая дверь с витиеватой «М» оказывается прямо перед нами, а Антон
отстраняется от меня.

- Дальше я сам, - бормочет он, скрываясь внутри, а я остаюсь стоять перед

дверью, безуспешно пытаясь утихомирить дребезжащее в груди сердце и
непорядочно бурлящий разного рода фантазиями мозг.

Это неправильно.

Так не должно быть.

Я действительно извращенец.

Озабоченный.

Мне просто нужен секс.

Конечно.

Вот и ответ.

Из-за суматохи последних дней, я слишком увлекся, погрузился в работу,

которая, как метко вчера выразилась Алена, не стоила таких жертв. Вместо
секса по вечерам с любимой девушкой, я без конца ломал голову, как подобрать
к Антону нужный ключ, а потом – как оставить его в больнице без потерь для
каждого из нас. Классический недотрах, который теперь проявлялся в ярких
эротических снах, мастурбации под душем и ненормальном влечении к
семнадцатилетнему, покалеченному парню.

Эта спасительная мысль почти успокаивает меня, когда Антон выходит и

вопросительно смотрит на меня. Занятно, что за это время, мы с впечатляющим
успехом освоили невербальное общение друг с другом и безошибочную
взаимную телепатию.

Протягиваю руку и моя недавняя, стройная логическая цепочка в пух и прах

53/331
разбивается о ледяную ладонь Антона.

В палате я довожу его до кровати, все еще бережно поддерживая и получая

какое-то изощренное удовольствие от осознания такой беспомощной сейчас
уязвимости Антона и моей будто бы власти над ним. Уже не пытаюсь понять,
анализировать или даже оправдать. Просто упиваюсь моментом сполна, плотнее
смыкая ладонь на упругих мышцах.

- Спасибо, - Антон смущен то ли моей помощью, то ли собственной слабостью.

Понять сложно, потому что он слишком улыбается сейчас, а мой мозг без боя
сдает одну позицию за другой, - вчера мне медсестра помогла. А сегодня я
рассчитывал уже дойти сам.

- Ничего страшного, - его оправдывающийся тон претит, - мне не сложно. Врач

сказал, что после сотрясения возможны сильные головные боли. Как твоя
голова?

- Вчера вечером болела, но не сильно, - Антон приподнимает брови и смотрит

за окно, где до сих пор не утихает ливень, - погода отстой.

- Еще какой, - соглашаюсь и сажусь на стул, приветливо встречающий меня

знакомым скрипом.

Мы говорим о дурацкой погоде, о пробках, о плохих дорогах и даже об Ольге

Бузовой. Темы незаметно сменяют друг друга, и я не успеваю сообразить, когда
Антон, только что возмущавшийся ситуацией на дорогах, уже клянет засевшие в
зубах «Мало половин», долбящие, по его невероятно точному выражению: «Из
каждого утюга!». Говорим про детдом, про Диму Позова и Валентину Семеновну.
Это, кажется, единственные люди там, вызывающие у Шастуна мало-мальски
положительные эмоции, как я понимаю из его речи. Он не упоминает ни Стаса,
ни кого-то из ребят, и я стараюсь максимально быстро перевести разговор в
другое русло. Джек-пот неожиданно срывается в тот момент, когда я вскользь,
абсолютно случайно упоминаю футбол. Глаза Антона бешено загораются – и вот
он уже сыплет мне невыговариваемыми иностранными именами и непонятными
терминами. Моих скромных познаний в этой всегда смутной для меня области
хватает только на Криштиану Рональдо, потому что я видел его в рекламе когда-
то, и на Аршавина – по той же причине.

- Это лучшая игра всех времен и народов!

Антон так искренне и неподдельно восхищается футболом, что мне просто

хочется сидеть под этим теплым потоком информации о пенальти и овертаймах,
и лениво щуриться от слишком солнечной улыбки. Согреваться в его непривычно
доброжелательном настрое, азартно блестящих глазах и низком, приятном
голосе.

Это финиш. Меня уже несет. Так быстро, ярко, пьяняще, безумно, что я рискую
не выплыть. Кажется, даже сейчас затянуло уже так глубоко, что не хватит сил
для одного решительного гребка наружу.

Не потому что слаб.

Потому что не хочется.

54/331
 Я уже начал привыкать, что время с Антоном пролетает в разы быстрее. А тем
более сегодня, когда он такой непривычно живой. Охваченный рассказом о
недавнем матче Лиги Чемпионов, он продолжает взахлеб восхищаться игрой. Я
отстраненно думаю, что готов сидеть здесь целый день, молча, просто слушая
его. За сегодняшнее утро он сказал больше, чем за все время до этого, а я успел
познакомиться с такими разными интонациями его голоса, ухмылками,
улыбками, смехом и прищуром глаз. Тогда как раньше все, чем я мог
довольствоваться, были упрямо поджатые губы и взгляд в никуда. Сижу сейчас
перед ним и ясно понимаю, что каждое оскорбление и слово Алены вчера стоило
одной лишь улыбки, не то, что такой яркой палитры эмоций, столь щедро
доставшейся сегодня мне.

- …и кстати, он ведь тогда с травмой играл, представляете? И все равно, смог

вытащить последний мяч прямо из ворот! Голкипер от Бога!

Он ужасно одинок.

От этой мысли больно и неприятно, но это так. Антон так намолчался, так
насиделся здесь абсолютно один, что сейчас просто не может наговориться. Не
знаю, кажется мне или нет, но он словно рад сам с себя стянуть эту ледяную
маску безразличия, доверчиво обнажая передо мной свое истинное лицо.

А я просто тону. Чувствую, как толща воды сдавливает грудь, но намеренно не

делаю гребок. Покорно погружаюсь все глубже, где дышать невозможно.

Иду ко дну.

- А ты сам играешь? – абсолютно безобидный вопрос внезапно ставит Антона в

тупик, а его улыбка мгновенно гаснет.

Долю секунды спустя я, с удивлением и злостью на себя понимаю, какую

глупость только что сморозил.

- Нет, - он отворачивается к окну, а я готов поклясться, что вижу, как ледяная

стена снова смыкается вокруг него.

Господи, ну что я за идиот? Так расплылся, что не контролирую, что несу.

Какой, блять, футбол?

- Антон…

- Что? – он с вызовом вскидывает голову, сверля меня едким взглядом,

который так сильно контрастирует с теми теплыми зелеными глазами, всего
десять секунд назад, - я педик, забыли? А пидорасы не играют в футбол с
нормальными ребятами, Арсений Сергеевич.

И поделом мне. Можешь еще добавить желчи в голос, чтобы в следующий раз
я тщательнее следил за словами, а не пялился в полной прострации на твои
губы.

- Прости. Я не хотел, - еще более коряво выразиться не выходит, и я просто

обреченно качаю головой, - не хотел тебя обидеть. Извини.

Лицо Антона удивленно вытягивается, а в следующий момент он вдруг

55/331
заходится смехом. Пока я недоуменно смотрю на него, судорожно пытаясь
понять причину сего приступа, он несколько раз ойкает сквозь хохот, хватается
за грудь, и снова смеется.

- «Обидеть»?! Арсений Сергеевич, вы разве не знаете, что слова «педик» и

«обидеть» лучше не употреблять в одном контексте?

Смысл доходит до меня медленно, как до жирафа. Видимо мозг, потерявший

надежду подстроиться под столь резкие смены настроения Антона,
атрофировался окончательно.

- Даже не хочу знать, откуда ты понабрался этого.

Шастун прыскает и самодовольно ухмыляется.

- В детском доме еще не такого наберешься. А если серьезно, то меня уже

давно не задевают подобные вещи. Как вообще может обидеть то, чем ты
являешься? То, что составляет твою суть?

Это интересно. Мы вплотную подошли к очень опасной теме, которую

старательно обходили уже давно. Аккуратно прощупываю почву, чтобы не
оступиться и не сморозить очередную глупость. Стоит ли вообще спрашивать?
Не лучше ли оставить все как есть, тем более, что Антон так раскрылся сегодня?
Подпустил меня так близко, как никогда до этого. Но соблазн слишком велик, и я
ступаю на тонкий лед.

- Меня очень давно мучает один вопрос.

- Какой? – Антон незаметно, но все же напрягается, думая, вероятно, о том же,

о чем и я.

- Зачем? Зачем ты открылся? Почему сам обо всем рассказал?

Шастун глубоко втягивает в себя воздух, собираясь с мыслями. Пока он

тщательно обдумывает ответ, я не спускаю глаз с его лица, жадно впитывая
каждую эмоцию, морщинку, движение ресниц. Вероятно, другого такого шанса
мне уже не представится, поэтому решаю идти до конца, несмотря на
возможные неприятные последствия.

- Потому что, я тот – кто я есть. Не вижу смысла скрывать это.

- И все?

Я облизываю пересохшие губы. Это не то.

- Все. Я никогда не видел смысла скрывать это. Зачем таиться, если это – часть
меня? Люди же не скрывают родимые пятна на лице или шрамы.

- Они маскируют их.

- Не все. Конечно, это то, что отличает их от остальных. Кто-то стыдится этого,
а кто-то, наоборот, выставляет напоказ.

Не верю. Ни единому словечку.

56/331
 - Ну и как? Неужели это сомнительное самоутверждение стоило того? Ведь ты
практически превратил себя в изгоя этим признанием. Очевидно же, что
подобные вещи не стоит афишировать, тем более в нашей стране. И уж тем
более, находясь в детском доме, среди подростков.

Лицо Антона непроницаемо, но я подсознательно чувствую, что могу идти

дальше. Передо мной больше не безжизненная, презрительная маска, как
раньше, а абсолютно живой человек.

- Стоило. И мне абсолютно плевать на их мнение обо мне.

И снова не верю ни одному слову. Меня не покидает странное ощущение, что

Антон убеждает меня в своих словах едва ли не меньше, чем самого себя. Нет,
дело здесь, определенно, не в желании самоутвердиться. Он умен, и не мог не
понимать, чем такое признание обернется для него. Точно уж не повышением
самооценки.

- Смотрели «Игру престолов?»

Опять не успеваю за мыслями Антона и запоздало киваю.

- Конечно. От нее, как и от Бузовой, никуда не деться.

Антон задумчиво закусывает нижнюю губу, а я неосознанно повисаю на этом

безобидном движении.

- Там был карлик, помните? Тирион Ланнистер. В одной серии он сказал такую
вещь, которая меня очень зацепила. Не помню дословно, но смысл такой, что все
свои изъяны и слабости нужно превратить в доспехи. Тогда никто не сможет
добраться до тебя.

Так себе философская мысль, конечно. И доспехи у Антона тоже так себе.
Иначе он не лежал бы здесь с разбитой головой.

- Считаешь это изъяном? – ну вот и момент истины. Если и сейчас соврет,

больше спрашивать не имеет смысла. А то, что он врет, я вижу вполне
отчетливо. Не про цитату из сериала, а про то, что сказал до этого.

- Да. Но поделать с этим ничего не могу.

Вот теперь честно. Значит, мы на верном пути.

Я мельком бросаю взгляд на наручные часы и с сожалением отмечаю, что

через пять минут мне уже придется бежать на остановку бегом, а через десять -
рискую и вовсе опоздать.

- Пора? – Антон снова закусывает нижнюю губу, кивая на мою руку.

- Да, - внутри кошки безжалостно рвут в клочья что-то похожее на сердце, -

наверное, даже вызову такси. На автобус, похоже, уже не успею.

- Простите. Это из-за меня.

57/331
 Что же ты делаешь со мной?

- Да брось, Антон, - спешно набираю номер такси и вполголоса заказываю

машину.

Девушка-оператор любезно обещает подать автомобиль через три минуты.

Придвигаю стул обратно к столу, беру оставленный у входа портфель. Все, что
хочется прямо сейчас – остаться здесь. Или забрать Антона с собой, сунув во
внутренний карман пиджака, закрывая ото всех и всего. Ни то, ни другое, к
сожалению, невозможно, поэтому просто берусь за гладкую дверную ручку.
Медлю, надеясь непонятно на что.

- Можно просьбу, Арсений Сергеевич?

- Конечно, - я заинтригованно оборачиваюсь, а Антон не сводит с меня

пристального взгляда.

- Я… Я бы хотел позвонить. Не дадите свой телефон?

Слегка озадаченный, я достаю мобильник и протягиваю Антону, вскользь

касаясь его пальцев. Шастун быстро набирает номер по памяти, и это интригует
меня еще больше. Чей номер он может помнить наизусть? Но мне хватает такта
промолчать, поэтому я просто отхожу к окну, слушая дыхание Антона и длинные
гудки в трубке.

- Алло? Да, Привет, Диман.

Весь обращаюсь вслух, задерживая дыхание и боясь шевельнуться.

- Да, знаю. Извини. Просто телефон разбился. Все нормально, я в больнице уже
второй день. Да нет, все нормально, правда.

Любопытство едва не рвет меня на кусочки, когда Антон смеется и называет

адрес больницы. Любопытство и, определенно, что-то еще. Что-то
бесформенное, но уже очень ощутимое, знакомое, болезненно сдавливает ребра
и едко, но метко замечает, что со мной Антон так не смеется. С этим Диманом он
смеется по-настоящему. И приглашает его к себе.

- Ладно, тогда жду. Все, давай. Это чужой телефон.

Разговор заканчивается, и я, раздутый любопытством, как огромный

воздушный шар, возвращаюсь к Антону.

- Спасибо, - Шастун улыбается мне с кровати, глядя снизу вверх, - а то моя

труба разлетелась тогда на субботнике. Это Диман Журавлев. Он не
детдомовский.

- Твой друг? – вполне логично. Дружить с воспитанниками у Антона не было

никаких шансов.

- Ну вроде как да, - его взгляд теплеет при воспоминании друга, а я туго
завязываю язык в узел и молча беру телефон. Это не мое дело. Это знакомый
Антона. Меня не касается.

58/331
 - Он приедет к тебе?

- Надеюсь. Сказал сегодня после обеда, ну или край – завтра, - Антон так
воодушевлен, что я невольно задумываюсь, а только ли с другом он говорил?
Одергиваю себя, но позорные подозрения уже копошатся, свиваясь между собой
ледяным узлом скользких гадюк.

- Арсений Сергеевич?

Ох, Антон. Отпусти меня, или я уже просто не выдержу еще пяти секунд этой
пытки.

- Да?

Шастун уже открывает рот, когда телефон звонит. Бесцветный голос робота
на том конце оповещает меня о прибытии машины. Я кладу трубку,
вопросительно глядя на Антона. Его взгляд непроницаем, но на губах играет
мягкая улыбка. Она так похожа на ту самую, что мои внутренности мгновенно
сводит приятной судорогой.

- Ладно. Вечером спрошу, - он беззаботно откидывается на подушку, - зонт не

забудьте, Арсений Сергеевич.

Выхожу в коридор и срываюсь с места, лихо подстегиваемый временем.

И почему это «вечером спрошу» прозвучало как приглашение?

Я знаю, почему. По той же причине, по которой звонок Антона своему другу

породил внутри меня не радость, от того что парень не так одинок, как казалось
раньше, а что-то подозрительно похожее на ревность от мысли, что есть кто-то
близкий. Кто-то, кто гораздо, в разы ближе меня.

Хватаю пальто из гардероба, но даже не надеваю, вылетая из здания. В

машине тепло, сухо и настойчиво пахнет ванилью и табаком. Водитель
невозмутимо уточняет адрес, и мы трогаемся с места. Откинув голову назад, я
закрываю глаза.

Я уже утонул.

Нужно просто признать это. Сказать самому себе, сформулировать, оформить

в слова. Назвать своим именем то, что со мной происходит. Решиться признать,
что весь секс с Пашей во сне (отличный, кстати, даже очень), не вызвал во мне и
толики того, что пробудило появление Антона в самом конце. Что ни с
Добровольским, ни с Аленой я не испытывал ничего похожего на то, что
чувствую, находясь рядом с Шастуном.

К обеду я, вымотанный Стасом из-за приехавшей долгожданной проверки,

чувствую себя пресловутой белкой в колесе. Едва я успевал занести ноги в
кабинет, Шеминов тут же звонил, потому что ему без конца требовались отчеты,
характеристики и даже медицинские карты, за которыми почему-то тоже
должен был идти я. Не желая противиться шефу в столь важный день, я покорно
исполнял роль его секретарши, приносил нужные бумаги и с обаятельной
улыбкой поддерживал светскую беседу с проверяющими. К слову сказать, этими

59/331
проверяющими были две женщины средних лет. Одна из них, Ксения Сергеевна,
миловидная блондинка с тугим пучком волос на голове и весьма впечатляющим
бюстом, смотрела на меня явно дольше, чем того требовали приличия. Похоже,
Стас вовремя просек эту фишку, и поэтому звал меня едва ли не каждые
полчаса.

- Да, - еще не успеваю приземлиться на желанный стул, когда телефон на

столе снова дребезжит.

- Арс, нужны характеристики Леонова, Марченко и Шастуна.

Усталость мгновенно испаряется, и я настороженно интересуюсь вполголоса.

- Э… Стас, и Антона тоже?

- Да. Все неси, - он что-то говорит ревизоршам, слышится их приглушенный

смех, а потом он возвращается ко мне, - давай, ждем. Кстати, ты голодный? Нам
на обеде компанию не составишь?

Ну, конечно. Шеминов явно расслабился, увидев столь нетипичных

проверяющих, одна из которых, к тому же, проявляет ко мне плохо скрываемую
симпатию. Естественно, Стас извлечет из этого максимальную выгоду, таская
меня за собой, словно ручного собачонка для забавы Ксении Сергеевны.

- Хорошо, - отключаюсь и достаю необходимые документы. Взгляд сам собой

задерживается на имени, написанном темно-синим маркером на одной из папок:
Шастун Антон Андреевич.

Выбегаю из кабинета, судорожно соображая, как бы незаметно увильнуть

вечером. Если ревизия затянется, Стас меня не отпустит. А мне как раз сегодня
нужно было обязательно попасть к Антону. Наш проникновенный разговор еще
не был закончен, и я жадно желал его скорейшего продолжения.

Дверь на лестничную площадку неожиданно подводит. Второпях цепляюсь

рукавом пиджака за ручку, и меня резко отбрасывает назад. В итоге папки тут
же оказываются на полу, а вихрь из перепутавшихся в воздухе бумаг живописно
оседает на ступени.

- Отлично, Арс, - рукав оказывается целым, на удивление.

Я бросаюсь собирать документы, лихорадочно сортируя их по фамилиям.

Хрупкие листы нещадно мнутся и пачкаются. Похоже, придется все-таки взять
Ксению Сергеевну в оборот.

Наверху оглушительно хлопает дверь, и кто-то торопливо выходит на

площадку.

- Алло, да. Приветствую, Макар.

Это Шеминов. Я невозмутимо продолжаю собирать бумаги, разве что, стараясь

шуршать чуть меньше, чем до этого.

- Да, все в норме. Слушай, у меня ревизия в самом разгаре. Пока не могу
говорить.

60/331
 Поднимаю и осторожно складываю в папку последний лист.

- Ну, естественно, все в силе. О чем ты говоришь? Конечно, помню.

Стас замолкает, слушая собеседника.

- Макарыч, я все помню. Все будет в лучшем виде, не переживай. Просто чуть
позже, чем планировали. Он пока в больнице, отпустят на следующей неделе.

В горле внезапно пересыхает, когда до меня доходит смысл сказанного. Не

нужно быть гением, чтобы понять, о ком говорит Стас.

- Да ничего серьезно. Обычный сотряс. Ну да. Подлатают, и будет как

новенький.

Я не двигаюсь, стараясь не пропустить ни слова. Но без ответов собеседника

Шеминова понять, что они имеют в виду, невозможно.

- Ну, все, до встречи. Жду, как договорились. Давай.

Телефон Стаса пикает, оповещая об окончании разговора, а следом снова

хлопает дверь.

61/331
Часть 7. Рубикон

Это уже, блять, не смешно.

Но приятно.

И стыдно.

Но больше приятно.

Отбрасываю со лба взмокшие волосы, протираю глаза и слушаю.

По телу прокатываются сладкие остаточные разряды, пульсируя

электричеством где-то под кожей, проникая в кости, заполняя расслабленные
мышцы, и мягко оседают внизу живота. Сердце постепенно успокаивается,
возвращаясь к привычному ритму, но кончики пальцев все еще мягко
покалывает. Оргазм, накрывший меня прямо во сне, видимо, был таким мощным,
что я до сих пор чувствую слабость в ногах, когда пытаюсь шевельнуть ими.
Мокрые трусы начинают противно холодить кожу, и мне таки приходится
выбраться из-под одеяла.

Какое счастье, что Алены нет дома. Даже не представляю, что бы сказал в свое
оправдание, проснувшись в луже собственной спермы.

Это уже клиника. Стационар. Или даже что похуже. Желательно с решетками на
окнах и трехразовой капельницей с бромом, чтобы выбить, наконец, из башки и
другого места всю дурь.

Но упрямая дурь поддаваться не желала.

Прохожу мимо зеркала, останавливаюсь и с отвращением рассматриваю самого

себя. Отлично выглядишь, Арс. Особенно живописно смотрится мокрое пятно на
синих трусах и нижнем крае футболки.

А все Шастун, просто блестяще исполнивший теперь уже главную роль в моем
сновидении. Остается только аплодировать и требовать вручить ему Оскар за
столь фантастический талант.

Под душем становится лучше. Теплая вода мощным потоком смывает остатки
ночного позора, вместе с белыми засохшими следами на коже. Старательно и
тщательно намыливаюсь, глубоко вдыхая резкий, терпковатый аромат геля для
душа. Подставляю лицо под тугую струю, чувствуя, как мысли вместе с мыльной
водой исчезают в водостоке.

Так хорошо. Никогда раньше не получал столько удовольствия от этой

незатейливой процедуры.

Мне срочно нужен секс. Не пошлые ночные видения, а реальный. Потому что
иначе я точно сойду с ума от недотраха и зудящего неудовлетворенного
желания. Раньше, до отношений с Пашей, с этим вообще проблем не было. Как
только мне нужен был секс, а тогда нужен он мне был почти всегда, я просто
занимался им. Благо, в желающих поучаствовать никогда недостатка не было.
Потом появился Добровольский, который тоже не был любителем долгого
62/331
воздержания. Потом Алена. Тут уже все стало скромнее, но опять же, острого
недостатка не было.

А вот теперь был. И еще, блять, какой острый. В принципе, если принять тот
факт, что с Аленой у нас все закончилось, то можно снова пуститься в свободное
плавание. Я все еще выгляжу привлекательно, глупо отрицать, поэтому, думаю,
что найти компанию на вечер особого труда не составит. Взять ту же Ксению
Сергеевну, которая совсем не двусмысленно улыбалась мне вчера весь день.

Вот только проблема в том, что теперь мне, до противной ломоты в коленках,
хотелось секса с одним определенным человеком. Который в этот самый момент
восстанавливается после тяжелого сотрясения и даже не помышляет о том, что
его уважаемый педагог постыдно дрочит на него, находясь в душе.

Так, стоп.

Что?

И когда я потерял контроль над собственной рукой?

Гель уже окончательно смылся с тела, по которому сейчас неистовым табуном

несутся многообещающие мурашки.

Нельзя. Не делать этого. Нельзя.

Упрямо не закрываю глаза, потому что только так получается держать мозг и
фантазию в узде. Все, Арс. Ты достаточно чистый, вали из ванной.

Но, похоже, мое тело решило сегодня окончательно уйти в отрыв. Будто мне
ночного разврата было мало. Рука несколько раз оглаживает член по всей длине,
сжимая пальцами скользкую головку. Ощущения слишком мощные, и я
откидываю голову на стену, глотая влажный, горячий воздух и на одну секунду
прикрывая глаза.

Это большая ошибка. Но я, плавно рассыпающийся на молекулы от

накатывающего удовольствия, уже не осознаю этого. Ладонь продолжает
уверенные движения, здравый смысл сердито показывает мне средний палец и
громко хлопает дверью, а передо мной стоит Антон.

Он чувственно улыбается, мягко гладит мои плечи и грудь, которая вот-вот

разорвется изнутри под бешеным напором сошедшего с ума сердца. Целует
меня, прижимает к стене и скользит вниз, плавно опускаясь на колени.

Тело внезапно прошибает мощнейший разряд, а перед глазами тут же

разливается разноцветная радуга. Слабый глухой стон срывается с губ в тот
момент, когда ладонь наполняется густой горячей спермой, просачивающейся
между сжатыми пальцами. Неимоверным усилием воли пытаюсь заставить себя
удержаться на ногах, но колени предательски подкашиваются, и я обреченно
сажусь прямо в ванну под упругие струи воды.

Ловушка захлопнулась. Вернее, я сам добровольно зашел в нее и старательно

запер дверь, опрометчиво выкинув единственный ключ в окно.

Прохладное утро и ледяной ветер, назойливо норовящий пробраться под пальто,

63/331
прекрасно отрезвляют слишком затуманенную голову. Я специально не
застегиваюсь, чтобы холод привёл в чувство разгоряченное сильными
"впечатлениями" тело. В автобусе, внезапно, мне достается свободное место.
Когда дурман от душа и сна проходит, я, наконец, запоздало вспоминаю
вчерашний разговор Стаса. Он точно говорил с кем-то про Антона. Обещал кому-
то что-то, связанное напрямую с ним, когда Шастуна выпишут из больницы. А
случится это завтра после обеда. Возможно, стоило бы предупредить Антона. Но
о чем? Я даже сам не понимаю, что именно слышал, не то, что пытаться
объяснить это Антону. Как это будет выглядеть?

«Я вчера совершенно случайно подслушал разговор Шеминова. Он говорил по

телефону с кем-то о тебе. Похоже, он что-то замышляет. Будь-ка поосторожнее,
Антош. И вообще, просто лучше не выходи из моего кабинета. Сейчас поставим
тебе тут кровать»

Да уж, аргументы так себе. Просто оставлю все, как есть. В конце концов, я
всегда буду рядом и, надеюсь, вовремя замечу, если Стас попытается втянуть
Антона в какую-нибудь сомнительную авантюру.

Нужно дать голове передышку от Шастуна. Ну ей-богу, ненормально столько

думать об одном человеке. Это настоящее помешательство, которое так
внезапно затянуло меня в свой крутой круговорот, то и дело хорошенько
сталкивая нас с Антоном лбами на поворотах.

А еще я почти забыл, что вчера приходила Алена. Не сказать, что я сильно
удивился, увидев ее в квартире. Все-таки, все ее вещи до сих пор находились у
меня. К тому же, вчерашним утром, я перевел ей долг, все сто тысяч. Семьдесят
из которых, мне любезно и неожиданно занял Позов, кстати, горячо заверивший,
что возвращать быстро совсем не обязательно.

Я не был готов к разговору. Очень надеялся, что она просто заберет свои
вещи и уйдет. Глядя на нее, я честно искал внутри хоть какие-нибудь отголоски
того, что я раньше, ошибочно, считал любовью. Но не находил. А она не уходила.
Долго кусала губы и ломала тонкие пальцы, а потом вдруг начала сбивчиво
извиняться, за то, что наговорила тогда. Клялась, что не думает ничего
подобного, что ляпнула сгоряча, что это всего лишь моя работа, а она подумала
невесть что. Расплакалась, умоляя простить ее и все забыть. Я слушал ее молча,
абсолютно безэмоционально, не перебивая. Сказать ей, что отчасти это именно
она раскрыла мне глаза, на то, что происходит со мной, я не решился.

Вчера она так и ушла без вещей. Сквозь слезы пробормотала, что заедет за
ними позже. Мне ничего не оставалось, как согласиться.

А ведь уже завтра Антона выписывают.

Эта мысль радует и огорчает одновременно. Не знаю, что больше. Для меня
ежедневная церемония поездки на другой конец города в больницу утром и
вечером уже стала приятной традицией. Как и покупка зеленых яблок, которые
исчезали с молниеносной скоростью. И, конечно же, встречи с Антоном, который
с каждым днем открывался все больше, встречая меня неизменной улыбкой. Он
стал выглядеть гораздо лучше. Бледность отступила окончательно, и теперь на
щеках Шастуна все чаще появлялся едва заметный румянец. Синяки оставались,
но не выделялись так сильно, как раньше. Он уже мог ходить самостоятельно, не
сгибаясь от пронизывающей грудь резкой боли или головокружения.

64/331
 Мы говорили. Так много теперь, что я не успевал удивляться тому, как легко
подбираются темы. С Антоном вообще было легко. Стало легко. Смеяться,
рассуждать и даже просто молчать. Как оказалось, с ним можно обсуждать
практически что угодно, начиная сериалами и заканчивая моей утопической
диссертацией, которая с каждым днем приобретала все более реальные шансы
остаться в этой самой утопии навсегда. Мысли Шастуна по этому поводу,
правда, были весьма и весьма лаконичны.

- Конечно, нужно писать. Вы же не будете всю жизнь в том гадюшнике пахать?

А чтобы продвинуться дальше, диссертация как раз таки не помешает.

К зыбкой теме его ориентации мы больше не возвращались. Я видел, что Антон

пока не готов поделиться со мной откровенно, а слушать его неуклюжие
попытки выдать за правду то, что таковой не является, мне больше не хотелось.
В конце концов, как только он созреет – я буду рядом, чтобы выслушать. А
интуиция подсказывала мне, что это произойдет. Пусть не очень скоро, но я
точно двигался в верном направлении. Возвращаться к беседам в моем кабинете
не хотелось. Здесь, в больнице, мы были с ним на равных. Не педагог и
воспитанник, а просто два человека, которые пока, конечно, не друзья, но уже,
как минимум, хорошие знакомые, которые приветливо улыбаются друг другу при
встрече.

И один из них смотрит откровенную порнушку с участием другого по ночам. Все

хорошо.

- А у вас есть дети?

Неожиданный вопрос резко выдергивает меня из размышлений, словно из

теплой ванны в прохладную комнату. Вскидываю на Антона глаза - он
расслабленно сидит на кровати, поджав колени к груди и опершись спиной на
стену.

- Что, так плохо выгляжу?

Антон беззлобно ухмыляется, отчего на его щеке появляется чуть заметная

ямочка.

- Совсем наоборот.

Заталкиваю назойливый вопрос «Как именно?» поглубже и невозмутимо

продолжаю диалог.

- Нет. Если только те, о которых я не знаю.

Антон смешно округляет глаза.

- Даже так?

- Даже так.

- И, что, ваша жена не настаивает?

Теперь вскидываю бровь уже я. Выпрямляюсь на стуле, на котором сижу задом

65/331
наперед, сложив локти на его спинке. Беседа начинает принимать более
интересный оборот.

- Разве вы не женаты?

- С чего вдруг такие вопросы? – настороженно интересуюсь я, но Антон лишь

пожимает плечами.

- Просто мы все время говорим обо мне, а я о вас совсем ничего не знаю.

Справедливо. Кроме моего имени, он, действительно, ничего не знает обо мне.
События последних дней так тесно переплелись вокруг него. Все время я или
был на работе, думая об Антоне, либо ехал в больницу, думая, опять же, снова о
нем. Свободное время на себя теперь заключалось только в ночном сне, но
теперь опять же исключительно в присутствии вездесущего Шастуна.
Замкнутый круг. Выходить из которого, правда, с каждым днем не хотелось все
сильнее и сильнее.

- С чего ты решил, что я женат?

Короткий кивок на перстень, украшающий безымянный палец моей правой руки.

- Это не обручальное кольцо.

Антон слушает, внимательно следя за мной. Он намеренно не меняет тему, но и

не давит. Просто ждет, прекрасно видя, как я неосознанно напрягся. Теперь
пришел мой черед делиться и открываться.

- Это перстень.

- Красивый.

Он почти врос в кожу, и я давно перестал ощущать его на руке, словно бы это
часть тела. Сейчас, перекручивая его на пальце, я чувствую, как воспоминания
заполняют меня, будто прохладная вода, которая вот-вот перельется через край.
А готов я к этому или нет, особенно в присутствии Антона, пока понять не могу.

- Это подарок.

Сейчас было бы вполне логично, если Антон, слегка смутившись, быстренько

перевел бы разговор в другое русло, попутно пробормотав, что это вообще не его
дело. Но этого не происходит. Он просто продолжает жадно следить за мной,
ловя каждое движение, и от этого становится немного не по себе. Наверное, он
точно так же ощущал себя раньше, когда я нависал над ним хищным коршуном,
впитывая каждое его редкое слово и скупую эмоцию.

- Чей?..

Давай, Арсений. Он ведь открылся тебе, подпустил так близко, как, возможно,
давно никого не подпускал. И теперь ждет от тебя ответного шага. Разве это не
твоя идея – говорить правду, чтобы потом также услышать ее в ответ?

- Друга…

66/331
Выдохни.

- Одного… Одного хорошего знакомого.

Антон прикусывает губу, по-птичьи склоняя голову вбок. Трудно понять, о чем
он думает в этот момент. Наверное, не верит. Слишком уж я волнуюсь, говоря
про просто «хорошего знакомого».

- Там что-то написано.

Выпускаю слишком загустевший в легких воздух и покорно снимаю перстень. На

пальце под ним остается светлый след.

- Hands remember, - протягиваю перстень Антону.

О том, что именно помнили мои руки о Добровольском, Антону знать

определенно не стоит.

Шастун долго, со знанием дела, рассматривает украшение с разных сторон. Он

держит его бережно, едва касаясь кончиками пальцев, словно это не прочное
серебро, а хрупкая льдинка. Вскользь проводит по ободу подушечкой большого
пальца, и я, почему-то, забываю дышать.

- Очень красивый, - повторяет он и возвращает перстень, а его глаза вот-вот

оставят на мне ожог.

Когда Паша подарил его мне, я так не думал. Он казался мне слишком
громоздким и уродливым. Все изменилось, когда Добровольский уехал. Тогда я
по-другому взглянул на его подарок. К тому же, лучше носить его, чем тонкое
золотое кольцо, которое так стремилась надеть на меня Алена.

Антон задумчиво молчит, провожая взглядом утренние облака за окном. Я

привычно рассматриваю его. Не торопясь, медленно обвожу глазами контур его
лица, губы, спускаюсь к рукам, телу. Даже в бесформенной толстовке и каких-то
растянутых штанах он выглядит очень притягательно. Это притяжение
буквально сквозит в его расслабленной позе, размеренном дыхании и
машинальном движении пальцев, поправляющих светлые волосы. Странно, но
это больше не пугает меня, как раньше. Мысли, которые роятся в голове в этот
момент, теперь не заставляют стыдливо опустить взгляд и отвернуться. В груди
разливается теплое, согревающее мышцы чувство, и я осторожно и жадно
впитываю его, стараясь не упустить ни капли.

О чем думает сейчас Антон понять решительно невозможно. Да я и не хочу

понимать. Потому что это очередной рубеж, пройдя который мы, надеюсь,
станем друг другу еще ближе. Он-то мне точно, потому уже давно своими
острыми локтями вытеснил всех, кроме себя, из моей головы.

И из сердца.

- Арсений Сергеевич?

- Да?

- Меня тоже интересует один вопрос.

67/331
- Я слушаю.

- Почему вы тогда сказали, что понимаете, каково мне?

Надо же, он запомнил. Хотя, именно с того нашего разговора, он стал смотреть
на меня по-другому, и, по правде говоря, вообще начал замечать. Глупо
переспрашивать, когда именно, или прикидываться, что забыл. Антон прекрасно
видит, что я все помню. Даже слишком хорошо.

- Потому что я действительно прекрасно понимаю твои чувства.

- Это не ответ, - Антон замирает, обхватывая пальцами свое запястье.

Конечно, нет.

Откровение за откровение.

- Потому что несколько лет назад у меня были отношения с мужчиной.

Слова вырываются на свободу гораздо легче, чем я предполагал.

Лицо Антона в этот момент описать трудно. Но я отчетливо вижу, как что-то
внутри него лопается, разлетается на мелкие осколки, взрывается с
оглушительным грохотом, отдаваясь яркими, ослепительными вспышками в
застывших зеленых глазах.

Молчу. Смотрю прямо на него, ожидая абсолютно любой реакции. Захочет ли он

вообще услышать эту историю?

Наконец, он отмирает. Смотрит на меня так, что в другой момент я точно

усомнился бы в его вменяемости. Медленно свешивает ноги с кровати, садится
на край и подается корпусом вперед, переплетая длинные пальцы между собой.

А мне неожиданно легко. Антон - первый человек, узнавший об этом. Алена

не в счет, потому что на трезвую голову я бы никогда не рассказал ей правды. А
вот Антону почему-то получилось. Без труда, без усилий над собой. Словно так и
должно было быть изначально. Складываю руки на спинку стула и опускаю на
них подбородок, расслабляя затекшую спину.

И рассказываю.

***

8:20

Я уже безбожно опоздал на работу.

Но сейчас на это так похрену, если честно. Все, что имеет смысл для меня, на
данный момент сосредоточилось в блестящих глазах напротив.

68/331
 - Почему вы не уехали с ним?

Антон не просто смотрит. Он берет штурмом, катапультами разбивая уже

прогнившие от старости баррикады, безжалостно вторгается в то, что когда-то
считалось личным, искусно проникает прямо в душу, упрямо пробирается
глубже, впитывается в кровь и безболезненно расходится вместе с ней по телу.
Он с такой легкостью подбирает ключи, что меня едва не скручивает от
сладкого, какого-то извращенного удовольствия. Пусть читает. Пусть видит.
Пусть знает все, как есть. Как он сам вчера сказал? Это моя суть, без прикрас.
То, что составляет меня.

- Я не знаю.

Не верит.

И даже мотает головой, прищуривая свои невозможные глаза. Он снова хочет

что-то спросить и уже приоткрывает рот, но в последнюю секунду
передумывает, а губы так и остаются распахнутыми в немом вопросе.

В голове шумит так сильно, что из ушей сейчас пойдет кровь. Я даже не
пытаюсь себя контролировать. Просто плыву по бешеному течению горной реки,
неистово колотясь обо все выступающие острые камни и пороги. Ближе, чем
сейчас, нам уже не быть. Завтра все вернется на круги своя, а в этой палате
навсегда останется наш маленький Рубикон. Антон такой сейчас. Он близко, он
пьянит, он дурманит, сводит с ума. Грубо и без шансов на восстановление рвет
все предохранители и несчастный здравый смысл, который еще не отошел от
утреннего инцидента.

Просто поцелуй его. И плевать на последствия.

Едва не дергаюсь от этой крамольной, но такой желанной сейчас идеи.

Так как там говорится: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и потом
жалеть всю жизнь?

Опоздание не осталось незамеченным, но Стас слишком занят с ревизорами,

поэтому просто махнул на меня рукой. К обеду проверка закончилась. И
закончилась на удивление удачно. Шеминов, окрыленный успехом, экстренно
собрал весь персонал в актовом зале, налив каждому по полному бокалу
шампанского, за которым съездил самолично, и произнес несколько
высокопарных фраз о том, как он горд работать с нами, что мы, вообще, чудо-
сотрудники, и в честь этого торжественно отпустил всех после обеда домой. Во
время своей проникновенной речи он несколько раз бросил на меня весьма
многозначительные взгляды, а после подошел и, оставшись один на один,
поблагодарил за «личный вклад». Под личным вкладом понималось мое почти
бессменное присутствие в кабинете, который был выделен ревизорам, чаепития
и обеды с ними, а так же долгие, задушевные беседы, которые вела со мной
Ксения Сергеевна, вместо полагающегося ей просмотра отчетов и планов,
оказавшаяся, кстати, главой всей проверки. В итоге Стас просто сдал меня ей в
рабство на долгие два дня.

Стоит поехать домой и как следует отоспаться. Теперешние мои ночи меньше
всего подходят для спокойного сна. Слишком уж бурную деятельность

69/331
развивает строптивый мозг, тщательно, даже маниакально прорисовывая столь
реальные, будоражащие картины и образы. Так может хоть дневной отдых
поможет восстановить силы?

С этими благородными мыслями я сажусь в автобус до больницы.

В коридоре необычно многолюдно. Наверное, потому что раньше я всегда

бывал здесь или рано утром или вечером, когда большинство докторов и
медсестер или еще не успели придти или уже уходили домой. Сейчас же,
пробираясь по непривычно узкому коридору из-за большого количества людей,
чувствую себя стальным ледоколом, прокладывающим путь среди толстых
льдин. Ноги уже знают дорогу к нужной двери, и я не сразу замечаю парня,
сидящего на скамейке рядом с палатой Антона.

- Здравствуйте. Вы Арсений Сергеевич?

Светловолосый, пухловатый и невысокий. Клетчатая рубашка, джинсы и

телефон в руке.

- Здравствуйте. Да. Мы знакомы?

- Нет, - он поднимается на ноги, странно мнется на одном месте и кладет

телефон в задний карман, - меня зовут Дмитрий Журавлев.

Ах, вот ты какой. Интересно, что могло понадобиться от меня человеку, чей
номер Антон знает наизусть?

- Друг Антона, - приветливо улыбаюсь протягиваю руку, - наслышан. Приятно

познакомиться.

Но Дима не спешит пожимать ее. Он вертит головой, цепляясь взглядом за

мимо идущих людей, и вообще явно нервничает.

- Да, друг, - с вызовом сверлит меня взглядом и вскидывает подбородок, но

все равно едва ли достает мне до плеча, - давний.

Интонация и явно недружелюбный настрой выбивают меня из колеи.

- Вы часто ходите к нему, - не вопрос, а грубое утверждение.

Пока я решаю, стоит ли вообще продолжать нашу милую беседу в подобном

нахальном тоне, следом, прямо в лоб, прилетает еще более бестактный вопрос.

- Зачем?

Ну, это уже перебор.

- Вам не кажется, что это мое дело?

- Нет, не кажется, - Журавлев едва сдерживается, чтобы не повысить голос,

благо, Броуновское движение вокруг нас не прекращается ни на миг, - он мой
друг и я бы очень хотел знать, что вам нужно от него?

Оп. Резкое осознание бьет прямо по макушке. Выпрямляюсь и расправляю

70/331
плечи, поднимаясь над ним еще выше, и уже по-новому смотрю на Дмитрия.
Неужели, я все-таки был прав, когда заметил необычную улыбку Антона при
упоминании Журавлева в разговоре?

- Он мой подопечный. И я тоже волнуюсь за него.

- Подопечный, а не сын, - едко выплевывает он, подходя ближе. Беседа явно

накаляется, и я с облегчением думаю, что если он прямо сейчас вдруг решит
врезать мне на почве ревности, то вполне возможно, просто не достанет. Как он
вообще до Антона-то достает?

- Заботиться можно только о детях? – уже не вижу смысла играть в

любезности, и отвечаю ему столь же презрительно-раздраженным тоном.

- Заботиться?! – он ядовито ухмыляется и прищуривает глаза, сжимая

толстые пальцы в кулаки, - это теперь так называется?

Не успеваю понять, что именно он имеет в виду, как вдруг он неожиданно

резко хватает меня за локоть, наклоняя к себе, и шипит прямо в ухо.

- Слушай сюда, заботливая тетушка. Убери от него свои клешни и прекрати

строить из себя мать Терезу. Думаешь, получится втереться к нему в доверие,
подкармливая яблоками и сидя здесь часами?! Тоже мне, родитель! Оставь его в
покое и начальничку своему это передай. Имейте в виду, что и на вас управа
найдется.

Выдергиваю руку, едва сдерживаясь, чтобы прямо сейчас не вмазать ему, а в

голове творится полный бедлам. Не понимаю решительно ничего. Дима смотрит
на меня смело, с тем же вызовом, приподняв голову и поджав губы.

- Уходите отсюда.

- С чего бы? - это вряд ли, приятель. Нос не дорос приказы отдавать.

- Оставьте его в покое хотя бы здесь, - внезапно почти умоляюще, и я

окончательно запутываюсь в безумных предположениях.

- Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но если объяснишь мне, я постараюсь

помочь Антону. О чем бы ни шла сейчас речь, я помогу.

Он дергается в сторону от меня с брезгливой гримасой.

- Засунь себе свою помощь…

Он разворачивается и резко уходит, оставляя меня с полностью охеревшим,

если не сказать хуже, лицом и абсолютно не втупляющим, что вообще
происходит.

Антон встречает меня знакомой, но удивленной улыбкой.

- Вы решили сегодня забить на работу окончательно?

Улыбаюсь в ответ и рассказываю о причине столь раннего посещения.

71/331
 - Кстати, познакомился только что с твоим другом.

- С Диманом?

- Ага. Интересный парень.

В живописные подробности нашей великосветской беседы Антона пока

решаю не посвящать.

- Еще какой, - Шастун тепло смеется, - видели бы вы его после трех рюмок.

Да он и на трезвую голову колоритный, а уж по пьяни точно разукрасил бы

меня сейчас. Только я пока никак не могу понять, за что же именно.

- Он очень волнуется за тебя, - решаю подойти со стороны, но любопытство

нещадно распирает изнутри.

- Да он постоянно преувеличивает. Прилетел с таким видом, как будто я тут

при смерти лежу и вот-вот отъеду.

- Да уж. Очень беспокоится за тебя. Это видно по нему невооруженным

взглядом.

Антон настороженно замирает, а потом качает головой с ехидной усмешкой.

- Э-э-э… нет, Арсений Сергеевич. Это не то, о чем вы подумали. Диман –

нормальный. У него и девушка есть, а мы с ним просто друзья.

- С чего ты взял, что подумал об этом? – а подумал я, действительно, именно

об этом.

- Потому что, вы об этом подумали, - кивает Антон, хитро глядя исподлобья.

Значит, все мои предположения пролетают мимо.

- Ладно. Во сколько завтра выписка?

- Денис Иванович сказал, что только после двенадцати, - Антон мгновенно

гаснет, как будто кто-то внутри него щелкнул выключатель.

- Я за тобой приеду. Ну, или Валентина Семеновна, на крайний случай.

- Да я бы и сам добрался, - Антон с тоской смотрит за окно, - дорогу знаю.

Сажусь на край кровати, перехватывая его взгляд.

- Совсем не хочется возвращаться?

- Совсем.

Едва успеваю сжать в кулак ладонь, которая уже потянулась к руке Антона,
лежащей на одеяле.

72/331
 Я с тобой.

- Скорее бы уже свалить оттуда, - он закусывает губу, с грустью глядя на

меня, - весной - днюха. И все, свобода.

- Думаешь, совсем одному легко?

- В любом случае лучше, чем там.

Ох, сколько же у меня вопросов. И так мало времени, чтобы сейчас тратить
его на них.

- Неужели в детдоме не останется ничего, что бы ты вспоминал с радостью?

Антон задумывается на секунду, но даже её хватает, чтобы я привычно

погрузился в него с головой и без акваланга, забыв набрать в грудь воздух. Да и
зачем он мне вообще, когда по венам уже течет что-то другое?

- Есть кое-что. Вернее, кто.

Сжимаюсь и едва не втягиваю голову в плечи от волнения и напряжения.

Сердце который раз за день заходится в неистовом, сумасшедшем ритме,
исступленно колотясь о грудную клетку, каким-то чудом не ломая ее к чертям.
Не дышу, не моргаю и вообще не шевелюсь, чтобы не вспугнуть, не упустить и
не отдать этот момент. Антон прямо передо мной. Протяни руку и дотронешься.
И если прямо сейчас не поцелую его, то...

- Эд Выграновский. Его усыновили полтора года назад.

Что-то внутри все-таки ломается.

73/331
Примечание к части Я прощу прощения перед всеми, кто ждал продолжения
фанфика. Эта глава вымотала меня. Очень тяжело далась, зараза. Понимаю, что
получилось не очень, но слова упрямо не желали складываться в предложения.
Поэтому приму все тапки до единой) Не стесняйтесь) очень хочется знать ваше
мнение)

P.S. Предполагаю, что все из-за отсутствия в главе Арсения ;) Ведь он - моё
вдохновение)

Часть 8. Омут

Антону восемь лет. Все, что интересует его прямо сейчас – это
гусеница, которая неторопливо переползает через запущенную, давно заросшую
песочницу. Мальчик внимательно следит за насекомым, которое упорно
движется к противоположному краю, ловко перекатывая свое длинное, толстое
тело. Она большая, зеленая и какая-то мохнатая.

- Слабо в руки взять? – Ванька Лопухов кивает на гусеницу, брезгливо морща

веснушчатый нос.

- Да ну, - Антону неприятно, но он знает, что Ванек просто так не отцепится.

- Давай на спор?

- На что?

Лопухов задумывается, а потом, почесывая перемазанную щеку, кивает на окна

столовой.

- Завтра пироги будут давать. И эклеры. Если сейчас возьмешь ее и дашь по

себе проползти – отдам тебе свою порцию.

Предложение крайне заманчивое, особенно в части эклеров, которые Антон

любит почти так же сильно, как яблочный сок, который дают в обед по
пятницам. Он согласно кивает, а потом переводит взгляд на несчастную
гусеницу, которая даже не подозревает о готовящемся для нее испытании и
спокойно продолжает свой трудный путь в песках.

- Ну, давай, - Ванек азартно потирает ладошки, - но только пусть прям до плеча
ползет. А то не засчитается.

- Да понял я, - Антон уже немного жалеет о том, что снова повелся на этого
хитрого провокатора, но пути к отступлению отрезаны, а на кону – вкуснейший
сочный эклер. Мысленно представив себе великолепное лакомство, он, закусив
губу, осторожно притрагивается к мохнатому телу насекомого. Бедная гусеница
резко дергается и сворачивается в колесо, а Антон испуганно отдергивает руку.

- Фу, блин!

- Не считается! - кричит Лопухов и тычет в него указательным пальцем, - не

считается!

- Да погоди ты! – огрызается Антон, злясь на себя за позорную трусость и

74/331
брезгливость.

Он снова тянется к гусенице, которая неподвижно лежит, все еще свернувшись

в комок, и на этот раз все-таки берет ее в руки. Ничего страшного не
происходит, пальцы целы, а насекомое не обращается гигантским монстром.

- Почему она не шевелится? – Ванька явно озадачен, и отдавать свой эклер

только за это он не готов, - надо, чтобы проползла!

- Сейчас, - Антон, не дыша, наблюдает за своей пленницей, - она боится просто.

Я шевелиться не буду, и она очухается.

Мальчишки, затаив дыхание, следят за зеленым комочком на ладони Антона. И

действительно, словно успокоившись, гусеница медленно распрямляется и
двигается дальше. Антон прикусывает щеку изнутри, чтобы не стряхнуть ее с
себя – прикосновения множества колючих «щупалец» крайне неприятны. Когда
гусеница перебирается на запястье, ощущения усиливаются, и приходится снова
изо всех сил представлять себе желанный приз. Насекомое двигается медленно,
то и дело останавливается. Ванька от напряжения даже язык высовывает, в
предвкушении, что друг вот-вот сбросит с себя гусеницу. Но Антон терпеливо
дожидается, пока «марафонец» добирается до локтя, загибает рукав на
футболке и позволяет ей дойти до плеча. Ванька разочарованно сопит,
наблюдая, как Антон осторожно снимает с себя зеленое «испытание» и сажает в
траву.

- Ну, бли-и-и-н.

Позволив себе немного насладиться победными лаврами и огорченным лицом

друга, Антон улыбается.

- Ладно, так и быть. Забирай свой пирог, а эклер твой пополам разделим.

Их внимание привлекает крик и громкая возня у подъездных ворот. Слышится

ругань, скрежет замка на воротах и пыхтение отъезжающего автобуса.

- Новеньких привезли, - Ванька со знанием дела кивает в сторону шума, - пошли,

посмотрим.

Они наперегонки бегут к воротам по узкой дорожке, выложенной

потрескавшейся и проросшей каменной плиткой. Ванька выдыхается через
несколько секунд – он такой толстый, что в его футболку легко поместятся два
Антона. Шастун выше и легче Вани – он без труда обгоняет друга, успевая при
этом еще и показать ему длинный средний палец.

- Если еще раз подобное повторится, - громогласный крик Ларисы Петровны,

директрисы детского дома, гулко разносится по всей близлежащей территории,
- отправишься в детскую комнату милиции, понятно?! Нам тут уголовники
малолетние не нужны.

- Можете прямо сейчас ментов вызывать, - темноволосый мальчишка нахально

ухмыляется, гордо вздернув подбородок и смело глядя на женщину снизу вверх.

Новеньких трое – два мальчика и девочка. Девчушка испуганно стоит в стороне,

робко теребя край розовой кофточки, а мальчишки, тяжело дыша, злобно

75/331
смотрят друг на друга. У одного из них сильно разбит нос, а второй – выше и
явно постарше – туго сжимает кулаки.

- Ох, какие мы смелые, Выграновский, - Лариса Петровна работает здесь не

первый десяток лет, и гонор малолетнего нахала ее нисколько не смущает, -
ничего. Вон, Лопухов вам расскажет сейчас о местных правилах. И о наказаниях
за их нарушения. Он-то в них специалист, да Лопухов?

Ванька смело подходит к новоприбывшим, а Антон не сводит глаз с

рассеченного кулака дерзкого мальчишки. Новенький прищуривается, тяжело
дышит и, наконец, отпускает голову.

- Все понятно?! Или мне повторить? – Лариса Петровна устало поджимает

пухлые ярко накрашенные губы, быстро обмахивает тучное тело шарфиком, а на
её висках блестит пот.

- Понятно, - бунтовщик коротко кивает и беззвучно фыркает, когда директриса

и воспитательница уводят пострадавшего и девочку, которая, не отрываясь,
глядит на Ваньку восхищенно-испуганными глазами, в медпункт, - тоже мне.
Подумаешь!

Лариса Петровна последний раз оборачивается и обводит всех строгим

взглядом, прежде чем удалиться.

- За что ты его так? – Ванька оглядывает новенького, задерживая взгляд на

его стоптанных ботинках, которые явно велики ему на пару размеров.

- Болтает слишком много, - Выграновский презрительно кривит губы, - нас из

одного двора забрали. Он давно напрашивался.

- А с тобой что? – Лопухов говорит с ним свысока, на правах местного

старожила.

- Тебе-то что?! – огрызается мальчик.

- Ничего, - Ванька пренебрежительно мотает головой, - но ты не думай, что

сможешь вот так со всеми тут, - он кивает в сторону медпункта, - быстро в
ответку наваляют.

Антон, не двигаясь, стоит рядом с Лопуховым, про себя восхищаясь смелостью

друга. Он бы так не смог, точно. Во всяком случае, после грубого «тебе-то что»,
точно замолчал бы. Несмотря на то, что он жил здесь с рождения, Антон не
озлобился. Ванька, попавший сюда всего год назад, вот он быстро
перевоплотился. Из застенчивого милого мальчика с россыпью веснушек он стал
настоящей рыжей бестией, почти постоянной головной болью воспитателей и
учителей. Он уже начал курить и даже пробовал водку со старшеклассниками, о
чем как-то горделиво поделился с Антоном.

- Как страшно! – новоприбывший явно напрашивается, но Лопухов не поддается.

- Смотри, - из без того маленькие глаза Ваньки сузились до щелочек, - мы ведь с

тобой по-хорошему. Че ты бычишься?

Он протягивает руку, но темноволосый не спешит пожимать ее.

76/331
- Я – Ванек, а это Тоха Шастун.

- Шастун? Что за дебильная фамилия? Или это кликуха?

Антон не успевает вымолвить ни слова, когда Ванька петухом бросается вперед.

- Че ты сказал, урод?! У самого-то! Как тебя там Петровна назвала? Выкр..

Выр…?

Серые глаза новенького опасно вспыхивают.

- Заткни пасть! Это фамилия моих родителей! Завали!

Еще пара фраз - и драки не избежать. Антон понимает это и тщетно пытается
втиснуться между ними.

- Лопух, блять! Хватит, ну! Сейчас же все загремим!

- Посмотри на него! «Родители»! Где же твои распрекрасные родители, если ты

тут?!

Темноволосый пулей срывается с места, но Антон успевает среагировать и

бросается ему наперерез, загораживая Ваньку. Резкое столкновение сбивает с
ног обоих, но Антон ужом выворачивается из-под чужого тела, быстро
поднимаясь.

- Хватит, дебилы! Сейчас все пойдем дружно толчки драить, если Петровна
увидит!

Он поворачивается к Ваньке, но тот лишь вскидывает ладони вверх.

- Это он начал.

Антон оборачивается. Новенький все еще сидит на земле, а один ботинок с его
ноги валяется рядом. Теперь и Шастун замечает, что башмаки явно не с его ноги,
а носок порван сразу в трех местах. Уши незадачливого бунтаря пылают, а сам
он угрюмо пыхтит себе под нос. Антон поджимает губы, подходит и протягивает
руку.

- Антон Шастун.

Чужая горячая ладонь касается его руки через несколько секунд.

- Эд Выграновский. Будешь корежить имя или фамилию – урою.

***

Антону четырнадцать лет. И сейчас его главная проблема – это то, что Лопух
уехал два дня назад. Его усыновила какая-то пожилая пара из деревни. Когда
Ванька сказал ему об этом, первое, о чем подумал Антон, было то, что старики с

77/331
ним еще наплачутся. Второе – наплачется и он сам. Без Вани и его кулаков ему
придется несладко. К четырнадцати годам Лопух, хоть и не сильно вытянулся
ростом, но сделался таким необъятно широким, что его обходили стороной даже
старшие ребята, не то, что ровесники. Антон же так и остался хрупкой
нескладной палкой, которая за пять лет стала еще длиннее. Его болтающиеся
тощие руки и ноги казались жутко непропорциональными, а оттопыривающиеся
уши на узком лице эффектно дополняли картину. Не сказать, что он сильно
комплексовал по этому поводу. Но вот физической силой природа его обделила
здорово. Однако, рядом всегда был готовый прийти на помощь Лопух, чьи
толстые кулаки всегда били без промаха.

А вот теперь он один. Сидит на подоконнике в туалете, вместо уроков. Конечно,

в скором времени обязательно найдется кто-нибудь, кто захочет на нем
отыграться за побои от Ваньки или же просто докопаться.

- Привет, Тошик, – язвительный голос с манерой слегка растягивать слова Антон

узнает сразу. Он лениво оборачивается, не слезая с подоконника, и наблюдает,
как к нему вальяжно приближается Выграновский.

- Привет.

Эд останавливается прямо перед ним, даже слишком близко, обдавая едким

запахом табака.

- Че сидишь тут?

- А тебе-то какая разница, Эдик? – больше всего Антону сейчас хочется

остаться одному. Меньше всего – препираться с Выграновским, которому
внезапно приспичило «поболтать». Отыгрываться ему, вроде бы, не за что. После
приезда Эда в детский дом они существовали если не совсем мирно, то большую
часть времени – абсолютно автономно друг от друга.

- Слыхал, Лопух уехал недавно.

Бля, похоже, значит, все-таки есть, за что отыграться. Антон напрягается и

ерзает на подоконнике, прикидывая возможные пути к отступлению. Но
Выграновский стоит слишком близко – спрыгнуть и убежать уже точно не
получится.

- Ага, - в рюкзаке есть пара учебников, и если неожиданно огреть им по

голове, то можно выиграть пару секунд форы.

- Соскучился уже по своему дружку? – тон Эда вызывающий, но не злобный, а

скорее насмешливый.

- Пошел ты, Эдик, - уже или бил бы, или уходил нахрен восвояси.

- Не Эдик, а Скруджи.

Дебильная кличка, которую придумал себе сам Выграновский. Опасаясь,

вероятно, что его имя обязательно подвергнется некоторым изменениям не
лучшую сторону. Так думал Антон, но спрашивать, понятное дело, не стал.
Вместо этого он медленно осматривает собеседника с ног до головы и
отворачивается, не удостаивая ответом.

78/331
- Ладно тебе, Шаст. Че ты быкуешь сразу? Я же просто поговорить хотел.

Антон не удерживается и вытаращивает глаза. Поговорить? За шесть лет они

едва ли смотрели друг на друга дольше трех секунд, а сейчас вдруг
«поговорить»? Скруджи явно что-то недоговаривает. Его серые глаза мечутся по
лицу Антона, и последнему становится слегка неуютно под этим слишком
прямым и внимательным взглядом.

- О чем?

Выграновский сейчас точно на нем дыру прожжет. Антон сидит неподвижно, как
кролик перед удавом, все еще ожидая какой-нибудь подлянки.

- Я это… Лопух-то нормальный парень. Да и ты вроде тоже.

Вроде?

- Вы меня нормально встретили, когда я приехал. Лопух, конечно, мог меня

тогда отпиздить хорошенько, но не стал ведь. А ты мне руку протянул.

Антон растерялся от этого внезапного потока ностальгии. С чего бы вдруг?

-Короче, - явно разозлясь на себя из-за несвойственной ему нерешительности,

Эд встряхивает головой, напуская на себя обычное высокомерно-презрительное
выражение, - если проблемы будут – можешь обращаться.

Во, блять. Шастун все-таки сползает со своего насиженного места. Он выше

Скруджи на полголовы, но сейчас ему кажется, что это Выграновский
возвышается над ним. Слишком уж пронзительно смотрит, зараза. И это, явно,
не к добру. Решив, что лучшая защита – это все-таки нападение, Антон надменно
кривит губы.

- А с чего ты вообще взял, что меня надо защищать? А?

- Ну, так Лопух-то ведь защищал.

- Мы с ним – друзья. И защищали друг друга.

- Из тебя защитник - так себе, - Выграновский нагло ухмыляется, - если честно.

- Пошел ты, - бросает Антон прямо в нахальное лицо, на свой страх и риск.

Он снова забирается на подоконник, всем своим видом показывая, что разговор

окончен. Скруджи сует руки в карманы и, прежде чем уйти, бросает ему из-за
спины.

- Короче, Тошик. Обращайся, если че.

Антон провожает его взглядом и выдыхает. Еще и недели без Лопуха не

прошло, а ему уже тошно. С другой стороны, Выграновский, вроде бы, не
агрессивный. Даже типа помощь предложил. И свалил, на удивление, быстро.
Чего бы ему так распинаться? Да еще и покровительство свое предлагать?
Однако стоило признать, что Эд имеет определенную репутацию в детдоме. К

79/331
нему не совались и старались вообще, по возможности, не трогать.

Антон не успевает вовремя сориентироваться, когда из коридора доносится

громкий смех и сокрушительные маты. Двери распахиваются, и в туалет входят
трое ребят.

- Пацаны, вы гляньте кто тут!

Едва не скрипя зубами, Антон мгновенно жалеет, что не пошел вслед за

Выграновским. От этих-то придурков так просто отделаться точно не получится.
«Главарь» банды – Тёма Серов частенько огребал от Лопуха. И сейчас явно
жаждет возмездия.

- Привет, Антоша! - едва Антон спрыгивает с подоконника, как его тут же

окружают. Серов почти равен ему в росте, но куда крепче щуплого Шастуна, -
ну, какие твои дела, рассказывай.

Антон нарочито равнодушно смотрит в болотные глаза Артема.

- Все путем, Темыч. Еще вопросы?

- Слышь, а ты че такой грубый? – его резко толкают в плечо, - мы вроде с тобой

по-хорошему!

Следующий толчок в спину в разы сильнее предыдущего, и Антон, теряя

равновесие, тут же падает на колени. Подняться не получается – кто-то из них
сильно пинает его в поясницу.

- Э-э-э, хорош! Погодите, - Артем наклоняется и дергает его за грудки, - ну что,

козел? Еще хочешь?

- Иди нахуй, Серый, - Антон чувствует, как кулак, держащий воротник его
рубашки, сжимается, и ждет удара уже в лицо.

- Теперь некому твою задницу прикрыть, да, Антоша? Лопушок-то всё!

Соскучился, небось, по нему уже, да?!

Антон успевает даже удивиться абсолютной однотипности мышления, что

Серова, что Выграновского, задающих одни и те же вопросы. Артем встряхивает
его, словно куклу, но Шастун, ловко вывернувшись из его рук, выбрасывает
кулак прямо в челюсть Серова. Костяшки тут же вспыхивают резкой болью, а
Артем, отпустив Антона, отшатывается назад, держась за лицо.

- Ах ты, сука!!!

Удары сыплются с разных сторон, и Антон, свернувшись калачиком на полу, не

может закрыться ото всех из них. Больнее всего в живот и грудь, но главное –
спасти лицо, чтобы не попали по глазам.

- Харе, пацаны! – голос Серова теперь звучит словно издалека.

Шастуна тянут вверх и ставят на колени. Перед глазами все расплывается, и

Антон отчетливо ощущает прилив к горлу густого, мерзкого комка тошноты.

80/331
- Получил, сука? Еще выебываться будешь – получишь еще.

Слова и смех сливаются в один поток шума, который резко отдается в

потяжелевшей голове. Лучше бы отключиться прямо сейчас, тогда, возможно,
они просто уйдут.

- Давай-ка, загладь свою вину, ублюдок, - под хохот дружков Артем резко
хватает Антона за затылок и прижимает лицом к жесткой ширинке на своих
брюках, - Лопушку-то, небось, заглатывал, только в путь!

Даже сквозь туман в голове Антону становится по-настоящему страшно. Они

сейчас могут сделать с ним все, что угодно.

- Ну, че замер? – Серов нетерпеливо хватает его за волосы, но Антон дергает

головой в сторону.

- Брыкаешься, козел? Тогда ему помочь придется, пацаны, - руки тут же

скручивают за спиной, а Серов уже расстегивает ширинку.

- Вы че, скоты, творите?!

Резко опрокинутый в сторону Антон не успевает разглядеть своего спасителя,

резко ворвавшегося в туалет. Тошнота накрывает окончательно, и его рвет
прямо на пол. Сквозь шум в ушах слышится возня и крики, а потом наступает
тишина. Кто-то подходит к нему.

- Вот суки…

Выграновский осторожно поднимает его за плечи и аккуратно опускает спиной к

стене.

- Эй, Тох? Ты как?

- Нормально, - после рвоты дурман в голове довольно быстро рассеивается, а

вот боль, наоборот, нарастает.

- Давай в медпункт провожу? – голос Эда необычно тихий, а в глазах застыло

что-то похожее на испуг.

- Не надо, - в горле что-то хрипит и булькает, а по телу волнами расходится

неприятная тяжесть, - все нормально.

- Точно?

- Уверен, - Антон пробует шевельнуться, но туловище тут же отзывается тупой

болью в правом боку, - бля.

- Сиди, не шевелись. Сейчас отойдешь немного – провожу до кровати тогда.

Антон кивает и впервые смотрит на него так долго, близко и неотрывно.

Скруджи тоже не отводит взгляда, мягко поддерживая его за плечо.

- Спасибо.

81/331
 - Не за что, придурок упрямый, - Выграновский улыбается ему, аккуратно стирая
большим пальцем кровь с разбитой губы.

***

Антону шестнадцать, и все, что его волнует сейчас, что он вот-вот кончит прямо
себе в штаны.

- Эд, блять… - он шипит, когда Скруджи слишком сильно прихватывает кожу на

шее острыми зубами и чуть оттягивает ее, - нас спалят же сейчас…

- Да похуй, - Выграновский нетерпеливо трется об него крепким стояком, грубо

сжимая и шлепая задницу, - больше не могу терпеть.

Дрожа от охватившей их похоти, они быстро срывают друг с друга одежду.

Антон, трясущимися от нетерпения пальцами, стаскивает с него куртку, а Эд
дергает рубашку Шастуна так резко, что пара пуговиц со звоном падает на пол,
но на них никто не обращает внимания. Расстегивая ремень и спуская штаны до
щиколоток, Скруджи давит на плечи Антона, заставляя того опуститься на
колени.

- Давай, Антош…

Антон без разговоров быстро берет его крупный член в рот, одновременно играя
пальцами с покрасневшей от перевозбуждения мошонкой. Он старательно
насаживается глубже, пробегается языком по головке, выбивая из
Выграновского глухие гортанные стоны.

- Су-у-ука, Шаст…

Антон отрывается от своего занятия и покорно смотрит снизу вверх на Эда,

который уже едва сдерживается, чтобы не оттрахать Шастуна прямо в рот. Член
Выграновского давно стоит колом и слегка подергивается от возбуждения, а по
головке стекает белесая крупная капля.

- Вставай, - то ли хрипит, то ли стонет Скруджи.

Антон быстро поднимается и склоняется над унитазом, опираясь на бачок

руками, чувствуя, как Эд крепко обхватывает его бедра и тянет их на себя.

- Растяни снач…

Слова мгновенно тонут в крике. Антон еле успевает зажать себе рот кулаком, но
боль такая резкая, что из глаз непроизвольно выбиваются мелкие слезы. Он
зажмуривается, точно зная, что сейчас это пройдет, и старается максимально
расслабиться. Выграновский, сволочь, даже не попытался растянуть его хоть
немного, и сейчас яростно вдалбливается в него на сухую. Боль постепенно
отступает, и теперь, с каждым толчком, Шастуна обдает горячей волной,
проходящей сквозь все тело разрядом молнии. Его собственный член давно
стоит, но Антон даже не успевает коснуться его - при таких сильных толчках
парню приходится крепко держаться за бачок обеими руками, иначе

82/331
обезумевший Выграновский просто впечатает его в стену.

Потом они курят прямо там же, в туалете, открыв маленькую форточку.

- Что, опять совсем ебанутые попались? – Антон выпускает из легких густой

дым, рассматривая покусанные пухлые губы Скруджи.

- Да вообще, пиздец, - Эд затягивается, отстраненно глядя в окно.

- Тебе немного осталось. Скоро восемнадцать, и съебнешь отсюда, наконец-то, -

Шастун на год младше Выграновского, и ему париться здесь еще два года.

Эд вчера вернулся. Уже вторая семья отказалась от него за прошедший год. Как
ни допытывался Антон, Скруджи упрямо не распространялся на эту тему.
Конечно, он не подарок, но Лопух-то осел, остался. А Эдик возвращается уже
второй раз, каждый раз трахая Антона так остервенело, что тот потом два дня
не может нормально сидеть.

Полтора года назад Лариса Петровна ушла на пенсию, и ее сменил молодой,

амбициозный Станислав Шеминов. Примерно тогда же Выграновский уехал в
первый раз. Антона ломало. Жутко крутило все долгие три недели, пока Эд жил
в приемной семье. Тоска по Лопуху не шла ни в какое сравнение с гнетущей
болью от отсутствия Скруджи. Антон даже не заметил, не сообразил, когда так
неотрывно, прочно, намертво прикипел к нему. Ванька был просто другом,
хорошим, верным. А вот Выграновский, сука, стал всем. Смыслом, миром,
радостью, воздухом. Абсолютно все в жизни Шастуна каким-то чудным образом в
один момент оказалось связано с Эдом, который незаметным, сладким ядом
разлился в крови и впитался в кожу, распространяясь на внутренние органы.
Антон помешался – он думал о нем постоянно, послал к далеким херам учебу и
вообще все. На глаза словно шоры лошадиные надели – перед ним всегда был
долбанный Скруджи, ухмыляющийся своей пошловатой, грубой улыбкой. И когда
он уехал, Антон впервые всерьез задумался о настоящем побеге. Но план даже
не успел обрасти деталями – Эд вернулся, едва не затрахав Шастуна в тот же
день до потери сознания.

И вот он снова вернулся. В этот раз Антон реагировал проще, уже не мечтал
сбежать, рационально рассудив, что далеко уйти вряд ли удастся, а вот
загреметь в ментовку – это раз плюнуть. Шеминову, конечно, было пока далеко
до Петровны в плане дисциплины, но нарушений он тоже не любил. Да и
нарываться Антону не хотелось.

- Надеюсь, в следующий раз нормальные попадутся, - Эдик метко отправляет

окурок в унитаз.

- В следующий раз?! Тебе, блять, и так повезло, что в семнадцать лет тебя уже
дважды забирали. Обычно такие взрослые не интересны.

Сам Антон еще ни разу не покидал стен детского дома. Раньше он дико
завидовал ребятам, которые вприпрыжку, за руки с новоиспеченными
родителями выходили за ворота. Его же словно не замечали – женщины
смотрели на него с жалостью, мужчины – с легким презрением. Слишком тощий,
нескладный, длинный. Когда усыновили Лопуха, Антон понял, что дело, похоже,
совсем не во внешности – Лопушок-то мало походил на несчастного сиротку со

83/331
своими сытыми щеками и пузцом. И, тем не менее, его тоже увезли. И он, в
отличие от Скруджи, не вернулся. И даже не написал ни разу, козел.

Теперь Антон уже не мечтал о родителях. Поздновато, да и мечты о

самостоятельной, вольной жизни куда слаще.

- Уеду в кругосветку, - сказал он как-то Эду, когда они вместе сидели в

укромном уголке на лестнице, ведущей на чердак.

- А бабки где возьмешь? – Выграновский засмеялся своим хриплым, тихим

смехом, от которого по телу Шастуна пробежала искра, - это недешево,
наверное.

- Заработаю, - конечно, это выглядело слишком слащаво и наивно, но Антон

позволил себе эту маленькую слабость и прижался к Выграновскому, - или
украду.

- Вот это более реально.

- Поедешь со мной?

Скруджи промолчал тогда, но долго перебирал в своей ладони пальцы Антона.

А уж через полгода Выграновский снова уехал.

Когда он сообщил Антону, что его снова заберут, Шастун не поверил. Слишком
уж неправдоподобно.

- Да ты гонишь!

- Серьезно, - глаза Эда странно блестят, и Антон чувствует, как что-то внутри
холодеет под этим слишком ярким блеском.

- Ну, ты даешь, - Шастун старается не показывать разочарования, - да все равно

через месяц вернешься.

Конечно, вернется. Иначе нельзя. Антон привык, что он возвращается, привык,

что он всегда рядом. Привык тонуть, как сейчас, в серых, непроглядных омутах
его глаз, и до изнеможения трахаться по туалетам.

- Нет, - Скруджи непривычно серьезен, не хохмит, не сыплет пошлостями и не

затыкает Шастуна грубым поцелуем.

- Нет?

- Не в этот раз. Теперь все будет по-другому.

Антон сглатывает, слегка отодвигается и изо всех сил пытается натянуть на

лицо безразличную маску.

- В смысле?

Выграновский облизывает свои губы и медленно, почти невесомо целует Антона.

Тот не шевелится, без остатка растворяясь в этой столь несвойственной

84/331
Скруджи нежности.

- Я уже не вернусь, Антош. Они, типа, крутые бизнесмены. Бабки, заграница.

Это мой шанс, понимаешь? Я не хочу его отпускать.

- И зачем "типа крутым бизнесменам" отродье, вроде тебя? Разве они не должны
хотеть маленькую девочку с бантом? – главное, чтобы сейчас голос не задрожал.
Антон втягивает носом влажный воздух, отчаянно пытаясь успокоиться.

- Я не знаю, - Эда будто распирает изнутри, и он не сдерживает радостной

улыбки, - Тох, пойми. Это шанс выбиться в люди. Такого уже не будет.

И Антон понимает. Действительно, понимает. Состоятельные семьи приходили

крайне редко, а уж за семнадцатилетками – так вообще никогда. И чем только их
Эд зацепил?

- Значит, прошлые семьи тебя не устраивали, потому они не были богатыми?

Скруджи морщится и мотает головой.

- Там вообще другое.

- Какое? – раз уж начистоту, так по-честному до конца, - почему ты

возвращался?

- Короче, - голос Выграновского возвращает себе свой пренебрежительный тон,

- в этот раз я в лепешку расшибусь, но зацеплюсь там. Похуй, что было раньше.
Теперь речь о моем будущем. И я не упущу эту возможность.

- А я? – как же, сука, мерзко. Антон ненавидит себя в данный момент, но мысль,
что Эд уедет насовсем, невыносима.

Выграновский долго смотрит на него, а потом снова целует. И снова так нежно,
что Шастун не выдерживает. Прижимается к нему, льнет под грубые, большие
ладони и плавится от обжигающих кожу касаний.

- Прости, Тох…

Антон молчит, старательно, почти маниакально впитывая в себя каждый

поцелуй, прикосновение пальцев и хриплое дыхание, чтобы оставить себе хоть
это.

- Прости.

- Да заткнись ты!.. – Антон резко подается навстречу, стягивая с плеч

Выграновского кожаную куртку.

Они опять в туалете, в кабинке, которая дальше всех от дверей. Сейчас вечер, и
по коридору слоняется слишком много народу. В любой момент их могут
застукать, но Шастуну сейчас наплевать абсолютно на все. Он снова окунается в
свой персональный омут, который грозит вот-вот погубить его.

- Нет, Тош, - Скруджи на секунду отстраняется и берет лицо Антона в свои руки,
заглядывая в глаза, - не только за это. Вообще за все прости.

85/331
 - Ладно, - возбуждение уже настолько сковывает мозг и тело, что Антон сейчас
готов сказать все, что угодно, лишь бы скорее почувствовать его, снова ощутить
приятную тяжесть его тела и потеряться в сногсшибательных ощущениях.

Выграновский резко разворачивает его от себя и заставляет опереться

руками в стену. Антон выгибает спину настолько, насколько позволяют мышцы,
старательно прогоняя из головы оставшиеся там мысли. Думать он будет потом.
Сейчас - только Эд и его руки, оставляющие на бедрах синяки. Темп постепенно
наращивается, а дыхание безвозвратно сбивается. Антон сдавленно хрипит,
когда Скруджи своим членом задевает что-то внутри. Судорога пронзает
напряженное тело, и Шастун бурно кончает, не успев притронуться к себе. В
глазах стоит такой туман, что он с трудом держит тело в равновесии, пока Эд
вдалбливается в него все сильнее и яростнее, рыча от удовольствия и впиваясь
короткими ногтями в кожу на боках.

Что именно происходит в следующую секунду, Антон понять не успевает. Он

слышит чей-то крик, Эда отбрасывает от него, а сам он падает на колени от
неожиданности. Сильный удар в челюсть немного отрезвляет, но лицо тут же
вспыхивает от ослепляющей боли.

- Кто это был? Кто вас застал?

Я едва не забываю дышать. Поглощенный рассказом, сижу совершенно

неподвижно, словно статуя. Антон нехотя выныривает из воспоминаний и,
бросив на меня странный, нечитаемый взгляд, отворачивается.

- Не важно, - он встает с кровати и уходит к столу.

- Как это не важно? – хочется пойти за ним. Я прекрасно вижу, как нелегко
далось ему это откровение, и сейчас с удовольствием обнял бы его безо всяких
эротических подтекстов. Просто, чтобы поддержать.

Антон оборачивается. Воспоминания, очевидно, ударили гораздо больнее, чем

он ожидал. В застывших глазах стоит густая дымка – он все еще там, в этой
кабинке, где только что занимался сексом с Выграновским.

Больше он ничего не скажет мне сегодня.

86/331
ОКТЯБРЬ. Часть 9. Проблемы Аполлонов и
толстых коротышек

- Мог бы и не торопиться, - Дима смотрит на меня с легкой

укоризной и поправляет очки, - я же говорил, что это совсем не срочно.

- Да я помню. Просто оставаться в должниках не люблю. Особенно, касаемо

такой крупной суммы.

Вчера вечером, после работы, я заехал в банк и оформил кредит, после чего тут
же перевел долг Диме. Он очень выручил меня, и сейчас я не кривил душой.

- Спасибо еще раз. Правда, очень помог.

- Обращайся, - Позов улыбается, а потом впивается зубами в восхитительный

гамбургер.

Рассудив, что детдомовская столовая все равно лучше не станет, мы теперь

частенько выбирались на обед в близлежащие кафешки. Обычно Дима, как
любитель домашней кухни, брал себе разномастные супы и гарниры, а вот
сегодня по какой-то неведомой причине решил побаловать себя фаст-фудом.

- Пузо все равно уже есть, - театрально вздохнув и закатив глаза, он делает
крупный глоток колы, - так что терять мне нечего. В отличие от тебя, Арсений
Сергеевич.

- О чем это ты? – я с наслаждением поглощаю изумительную жареную картошку

и не поспеваю за мыслями Димки.

- Ну как, - Позов окидывает меня взглядом с ног до головы и хитро

прищуривается, - сам понимаешь, на всех фигуры и роста Аполлона не хватило.
Кому-то приходится быть толстым коротышкой.

Секунду соображаю, все еще сосредоточенно жуя сочную картошку, а потом

хохочу вслед за Димкой.

- Блин, Диман! Я сейчас даже не знаю, что мне делать! Благодарить тебя за
комплимент или броситься отговаривать, что ты совсем не толстый и совсем не
коротышка?

- Давай сразу ко второму, - Позов с улыбкой раскидывается на мягком

диванчике, - переубеждай меня. Только используй исключительно красивые
метафоры.

Обед проходит в прекрасной, расслабленной атмосфере. С Димой вообще очень

легко. У него отличное чувство юмора, он совершенно не обидчивый и очень
разносторонне развитый и начитанный человек, способный поддержать разговор
практически на любую тему. За время нашего знакомства я уже пару раз видел
его жену Катю и маленькую дочку Савину, которые приходили встречать Диму с
работы. Позовы идеально подходили друг к другу, словно точно выточенные
шестеренки, а Савина казалась лучшей версией их обоих, забавно похожей сразу
на обоих родителей.

87/331
 У входа в детдом я случайно замечаю в окне до боли знакомую худощавую
фигуру. Антон сидит на подоконнике, на голове - капюшон черной безразмерной
толстовки, а в его ушах те же белые наушники, которые я заметил еще в первую
нашу встречу.

- Ты хорошо влияешь на него, - Дима следует за направлением моего взгляда, -

он стал более открытым. Даже теперь здоровается со мной регулярно.

Я киваю, корректно умалчивая о том, что в личном рейтинге Антона Шастуна

Позов находится на почетном втором месте среди обитателей приюта, сразу
после Валентины Семеновны. С момента возвращения Антона из больницы
прошло уже две недели. Наши беседы и занятия вернулись в привычное русло.
Дима был прав, говоря про открытость. Антон, действительно, стал более
разговорчивым. После его откровений в палате, наши разговоры больше не
заходили так далеко. Его рассказ породил во мне еще больше вопросов, но как я
ни старался, Антон упрямо обходил болезненные темы, и больше ни словом не
обмолвился ни про Выграновского, ни про свое прошлое. Постепенно я тоже
успокоился и перестал яростно терзаться многочисленными догадками, но и
совсем запускать эту историю не был намерен. Я все еще помнил таинственный
разговор Стаса, постоянные возвращения Антона из приемных семей, как
оказалось, точь-в-точь такие же, как и у Эдуарда Выграновского, и наш весьма
любопытный разговор с Димой Журавлевым, переросший в открытые угрозы.
Только я так и не мог понять, за что же именно. Пара попыток свести беседу с
Антоном в сторону Шеминова также ни к чему не привели.

- И все же, есть что-то, что он скрывает, - снимаю пальто и иду с ним в гардероб,
- вот прямо нутром чувствую.

- Да брось, - Позов морщится и мотает головой, - у них у всех здесь есть свои
маленькие тайны. У каждого, кого ни возьми. Тайна Антона просто стала
достоянием общественности. Вот он и закупорился в свою раковину. Не думаю,
что за его постоянно кислой физиономией скрывается что-то большее.

- Как знать, - психолог из Димы, конечно, не ахти. Но учитывая специфику

учреждения, на душевные разговоры с воспитанниками ему рассчитывать, явно,
не приходилось. Ребята предпочитали отмалчиваться, а он просто чаще всего
ограничивался безликими однотипными отчетами.

За эти две недели я, наконец-то, перестал сходить с ума. Разум и тело

успокоились, я больше не просыпался среди ночи от неконтролируемого
желания, каждый раз сводящего мышцы крутой судорогой. Антон все также
временами снился мне, но теперь это не был просто животный секс, от которого
утром я едва мог передвигать ноги. Теперь я чаще видел Шастуна
расслабленным, умиротворенным и невыразимо нежным. Он улыбался, обнимал
меня и увлеченно рассказывал что-то. В эти сновидения отчаянно хотелось
закутаться словно в теплое, огромное одеяло, накрыться с головой, подоткнуть
под ноги и бока, чтобы не пускать внутрь прохладный воздух снаружи.
Просыпаться стало и легче, и труднее одновременно. Отпускать эти моменты
оказалось куда тяжелее, чем банальный секс. Но отсутствие уже ставшего
традиционным стояка, однозначно, упрощало мои утренние процедуры.

- Ау? Земля вызывает Арсения Попова!

88/331
 А нет. Про разум я, похоже, поспешил. Мозг все еще привычно уходит в
туманный астрал, когда там появляется Антон.

- Извини, Дим. Я задумался.

- Да я вижу, - взгляд Позова слишком уж проницательный, а его маленькие

глаза, кажется, видят меня насквозь, - ты вообще какой-то напряженный в
последнее время.

-Да ладно?

Вот же. А я-то думал, что как раз таки расслабился и посвежел. Похоже, со
стороны все выглядит совсем наоборот.

- Ага. Может, пойдем сегодня вечером посидим, пивка попьём? Заодно и

расскажешь, что тебя там терзает.

Предложение заманчивое. Конечно, рассказывать Димке про Антона я не

собираюсь, но вот зависнуть где-нибудь с парой бутылочек пива я, определенно,
не откажусь.

- Мне нравится.

- Вот и чудненько, - Димка расцветает и хлопает меня по плечу, - тогда давай

вечером сразу отсюда и поедем.

- А тебя жена-то отпустит? – Катя, конечно, выглядела как ангел, но в их семье,

абсолютно точно, царил устоявшийся матриархат.

- Я не так редко куда-то хожу. Да и ты Катюхе нравишься, так что все будет
нормально.

Воодушевленный предвкушением приятного вечера, я в приподнятом

настроении возвращаюсь в кабинет. Стол встречает меня огромной кипой бумаг,
и то самое настроение, отчаянно пытаясь удержаться на прежнем уровне, все
же неотвратимо сползает вниз на несколько пунктов. Если сначала Стас жалел
меня, списывая на неопытность, то теперь грузил по полной программе. У меня в
ведении было уже двадцать человек. И на каждого я должен был готовить
бесконечные характеристики, отчеты и разрабатывать индивидуальные линии
поведения. Радовало то, что среди них было двенадцать девочек, которые были
проще и открытее мальчишек. Девчонки с радостью разговаривали со мной,
делились проблемами и мыслями, и вообще приходили ко мне с неизменными
улыбками на лицах. Когда я рассказал об этом Димке, тот лишь загадочно
ухмыльнулся, пробормотав что-то про мои глаза, и пожал плечами. Я старался
подходить каждому ребенку ответственно и вдумчиво, но просто физически не
успевал познакомиться по-хорошему с каждым из них. На троих уже готовили
документы по опеке и усыновлению, и сейчас я должен был тщательно
углубиться в их личные дела.

Стук в дверь прерывает меня в самом разгаре работы.

- Да?

- Извините, Арсений Сергеевич, - в кабинет заглядывает миловидное лицо самой

89/331
старшей из моих подопечных, семнадцатилетней Яны Морозовой, - можно?

- Проходи, Ян. Конечно, - потираю двумя пальцами переносицу и указываю на

стул перед моим столом.

Покачивая бедрами, Яна проходит вглубь кабинета, но не садится. Поправляет

густую копну каштановых волос и теребит тонкие пальцы с яркими длинными
ногтями.

- Спасибо. Я только хотела сказать, что вас зовет директор.

- Стас? – интересно, а что, телефоны отменили? – ну ладно. Спасибо, Яна.

Встаю, разминая жутко затекшую спину и ватные руки. Нужно срочно

задуматься о нормальном стуле, иначе это деревянное убожище когда-нибудь
окончательно добьет мой позвоночник.

- Арсений Сергеевич? – девушка идет рядом со мной к выходу, - я еще хотела бы

с вами поговорить. Наедине.

- Что-то случилось? – в коридоре царит настоящее столпотворение. То и гляди -

собьют с ног и не оглянутся даже. Повелевать этим хаосом может только Стас,
но его кабинет находится на втором этаже, поэтому сейчас здесь правит бал
полнейшая анархия.

- Это личное, - Яна мило краснеет и касается моего локтя, - пожалуйста. Мне
очень нужно.

- Ладно. Давай, только завтра, хорошо? Мне сегодня выпускниками нужно

вплотную заняться. Да еще и Шеминов сейчас, наверняка, нагрузит. Может
завтра в десять утра?

- Договорились, - Морозова широко улыбается, снова касается кончиками

пальцев моей руки и смущенно краснеет, глядя мне в глаза, - тогда, до завтра.

Странно. Раньше нашим занятиям она так не радовалась. А сейчас это было
вообще больше похоже на назначение свидания. Что там Димка говорил про мои
глаза? Только этого мне сейчас не хватало. Влюбленная семнадцатилетка
идеально дополнит список моих проблем и забот, тесно связанных с одной
небезызвестной каланчей.

- Вызывал, Стас? – я заглядываю в кабинет директора после короткого стука.

- Да, Арс. Проходи, - Шеминов кивает на кресло, - присаживайся. Слушай, такое

дело. Знаю, что у тебя и так полный завал. Но сегодня привезут еще троих ребят.
Не займешься ими?

Ох, похоже, вечер с Позовым вот-вот грозит слететь в тартарары.

- Э-э-э… Ну, ладно. Если нужно, конечно. Когда они прибудут?

- Да должны с минуты на минуту, - Стас потирает ладони и бросает взгляд за

окно, - блин, Арс, знаю, что гружу тебя выше головы. Но Вера Филипповна на
больничный сегодня ушла, а Раиса Алексеевна в отпуске. Как они вернутся –

90/331
сразу распределим ребят между вами поровну.

- Хорошо. Просто тогда я сегодня вплотную займусь выпускниками, а

новоприбывшими - завтра с самого утра.

- А, точно. У тебя же еще уходят трое. Документы на них мне нужны к утру. Ты
точно успеешь?

- Я на пути к успеху, - в принципе, если сегодня напрягусь и успею все

подготовить, то пивко с Димкой все еще может состояться.

- Отлично. Тогда я на тебя полностью рассчитываю, - Шеминов снова утыкается

в компьютер, видимо тем самым показывая мне, что наш разговор окончен.

- Стас, - раз уж навалил на меня сверх нормы, то будь добр ответить на один
вопрос, - можно я у тебя про одного выпускника спрошу?

- Давай, - Стас не отвлекается от клавиатуры, над которой невесомо порхают

его пальцы, - про кого?

- Эдуард Выграновский. Припоминаешь?

На лице Шеминова не дергается ни один мускул. Он спокойно допечатывает

текст, наконец, отводит взгляд от монитора, прищуривается, отчаянно
вспоминая обладателя имени, и недоуменно переводит взгляд на меня.

- Выграновский?.. М-м-м… А, да. Где-то, год назад, кажется, усыновили. Или чуть
больше.

- Примерно так, да.

- Что именно тебя интересует?

Вот даже самому интересно, что же именно меня интересует.

- Да, в общем-то, все, что сможешь о нем рассказать.

- Ладно, - Стас внимательно смотрит на меня, - тогда скажи сначала, почему он

заинтересовал тебя?

В голову, как назло, не приходит ничего более менее вразумительного, поэтому

говорю чистую правду, заранее предугадывая реакцию Шеминова.

- Он был другом Антона Шастуна. И тоже несколько раз возвращался из

приемных семей. И я подумал, что…

- Кто тебе это сказал? – Стас странно напрягается и даже немного подается
вперед.

- Антон.

Чувствую себя гончей, внезапно наткнувшейся на свежий след. В памяти

мгновенно всплывает рассказ Антона, и я даю себе слово, не уйти отсюда без
хотя бы чего-нибудь стоящего. Стас откидывается на мягкую спинку кресла,

91/331
вздыхает и снова смотрит за окно, где уже постепенно сгущаются вечерние
сумерки.

- Да, они дружили, насколько я знаю, - Шеминов рассеянно перекручивает в

пальцах черный карандаш, - но по прибытии сюда меня больше волновала
материальная база, а не воспитанники, сам понимаешь. Когда я освоился и
приработался, Выграновский уже уехал отсюда насовсем. Знаю только, что
сейчас, кажется, он с семьей живет в Европе. В Германии, вроде бы. Парню
знатно повезло.

- Еще как повезло. А как насчет его предыдущих возвращений? Почему от него
отказывались?

- Слушай, Арс. Я же говорю, всё это – усыновления Выграновского и его

последующий отъезд – совпало с моим приходом. Я и самого себя в то время
смутно помню, не то, что кого-то другого. Вся эта приемка территории и
волокита с документами стоили мне лысины в тридцать пять лет. Поэтому
прости, ничем больше тебе не помогу по этому вопросу.

- Понятно, - не пойму, верю я ему или нет, - и все-таки это странно, не

находишь? Сначала отказываются от Выграновского, потом от его друга –
Шастуна? Совпадение?

Давай, Стас. Я точно знаю, что каким-то боком ты тоже в этом замешан. Вопрос
только – каким, именно? Не зря же Журавлев упомянул тебя в своем гневном
излиянии на меня. Мне срочно нужны ответы, но вместо них лишь множатся и
множатся бесконечные вопросы.

- Могу сказать тебе только одно, - Шеминов склоняет голову вбок, - Шастун и
Выграновский не единственные, от кого отказываются приемные родители. К
сожалению, это установленный, хотя и весьма печальный факт. Двоих из пяти
усыновленных детей, по статистике, возвращают в детдом. Это происходит
постоянно, просто ребятам не повезло чуть больше в этом плане. А так – это не
такое уж редкое явление в детских домах, поверь мне.

Верю, наверное. Пока, во всяком случае, ничего другого у меня нет, а наседать
на Стаса без хотя бы каких-никаких козырей в рукавах не имеет сейчас смысла.
По непроницаемому лицу Шеминова понять, говорит он правду или врет, нет
никаких шансов. Уже подхожу к двери, когда Стас внезапно окликает меня.

- Ты спросил меня про Выграновского, потому что никак не можешь успокоиться

относительно Шастуна? Я же помню, как ты носился с ним после драки. Даже в
больницу определил неофициально.

Ага, значит я все-таки верно подкопнул. Тебе не даёт покоя та история с

госпитализацией. Антон и тебя интересует. Вернее, даже не сам Шастун, а мое
непосредственное участие в его жизни.

- Просто хочу тебе сказать, что зря ты так возишься с ним. У тебя полно
ребят, которые действительно заслуживают твоего внимания и заботы. Антону –
семнадцать, и он скоро выпорхнет отсюда, забыв и про тебя, и про меня, и про
приемные семьи. Он не оценит твоих стараний, можешь мне поверить. Хоть в
лепешку разбейся – толку не будет. Все твои усилия в итоге уедут в архив в
папке «Антон Шастун».

92/331
В голове словно вспыхивает лампочка, когда я покидаю кабинет Шеминова.

И как я сам не додумался до этого?

***

Архив являет собой невероятно тесное и пыльное помещение. Словно все виды и
понятия самых разномастных архивов слились именно в этой несчастной, не
видевшей света, комнате, сплошь заставленной разноразмерными стеллажами и
полками. Тоскливо пробегаюсь взглядом по ним, и удача внезапно улыбается
мне сквозь налет многолетней пыли – бумаги и папки оказываются разложены
точно по годам. Не придется хотя бы нырять в это бумажное море. Нужная папка
находится быстро. Я торопливо развязываю белые веревки, которыми скреплены
картонные обложки, и к моим ногам тут же падает фотография, видимо, не
подкрепленная, а просто вложенная в дело.

Не красавец. Вот, совсем нет. Хотя, слишком пухлые губы, острый ежик темных
волос и пренебрежительно-снисходительный взгляд свысока, однозначно,
запоминаются и притягивают к себе внимание.

Долго рассматриваю фотографию, пытаясь сложить многочисленные,

запутанные пазлы у себя в голове. Интересно, чем же он так зацепил Антона?

В личном деле Выграновского не находится ничего, что могло бы мне хоть чем-
то помочь. Справки, характеристики разных лет, отчеты по поведению и куча
заметок о разнообразных дисциплинарных взысканиях. Паинькой не был, это
точно. Наконец, на глаза попадается заявление об усыновлении. Прикинув год, я
предполагаю, что это первая семья. Ничего странного, пара средних лет,
владелец магазина стройматериалов и учительница истории в школе. Глядя на
указанные доходы, вижу, что семья была, если не богатая, то весьма
состоятельная по тем временам. Значит, мотивом Выграновского были вовсе не
деньги? Или вопрос стоял в цене? Конечно, заграничные бизнесмены были на
порядок выше.

Тщательно перебираю каждый листок в деле, но больше ничего об опеке не

нахожу. Странно, дело не настолько старое, чтобы документы потерялись или
пришли в негодность.

Снова возвращаюсь к фотографии и долго рассматриваю незнакомое лицо.

Вечер с Димкой в каком-то баре, в который привел меня Позов, проходит

ожидаемо прекрасно. После н-го количества бутылок вкуснейшего и
наисвежайшего пива я даже почти перестаю думать о том, что чуть-чуть не
закончил с бумагами по выпускникам, дав себе честное слово завтра приехать
пораньше и все довести до ума. Негромкая, но заполняющая сознание музыка
приятно расслабляет, вкупе с градусом, который медленным теплом расходится
по всему телу. Дима сидит напротив, что-то быстро вещает, старательно
жестикулируя, а мне совестно признаться ему, что я уже безнадежно потерял
нить разговора. Когда Позов протягивает мне следующую бутылку, в голове

93/331
мелькает неожиданно здравая мысль, что нужно, наверное, остановиться, ведь
завтра утром я должен быть свеж. Однако рука-предательница неожиданно
сама тянется к темному стеклу, в котором заманчиво переливается янтарная
жидкость.

- Слушай, я скажу так, - Диман смешно поджимает губы, стараясь состроить

серьезную мину, - будь моя воля – я бы ушел! Ну, не то это место, не моё,
понимаешь? Ни бабок нормальных, ни карьеры! Катька второго ребенка хочет,
но на мою сегодняшнюю зарплату нам бы и Савинку-то хоть как-то поднять!

- Это да, - пытаюсь говорить связно и отчетливо, но язык позорно

заплетается между зубами, - у тебя семья. Конечно, бабки нуж… нужны. Без
вопросос. В смысле, без вопросов. А чего не уйдешь?

- Так некуда пока, блять. Приличных вариантов-то – ноль.

- Угу, - участливо и слишком долго киваю, отчего мозги в голове словно

становятся жидкими и как-будто бьются о стенки черепа. Верный признак того,
что нужная кондиция, при которой я еще могу связно говорить, достигнута.

- А у тебя?

- Что? – мозг сидит, вальяжно откинувшись, и явно не собирается следовать

за логической лентой разговора, - что у меня?

- Ну, семья там… Девушка? – и как только в него столько влезает? На моих
глазах Позов приканчивает очередную бутылку, когда я едва успеваю сделать из
своей пару глотков.

- Ага… Была… Была девушка. Алёнка.

Ой, Сеня, тебе срочно пора затыкаться и пиздовать домой, пока не наплел
ничего лишнего, которое под воздействием алкоголя скоро усердно начнет
скрестись наружу.

- Разошлись? – Дима участливо склоняется ко мне, подпирая щетинистый

подбородок рукой.

- Да, разошлись. Там длинная история.

- У нас полно времени.

Понимаю, что просто так соскочить с этой темы не удастся, тем более, что Позов
уже удобно устраивается с крайне сочувственным выражением пьяненького
лица, явно готовый как следует перемыть кости моей злобной бывшей, которая
посмела бросить меня, бедного-несчастного. Кратко рассказываю историю
наших с Аленой отношений, делаю несколько жирных уточнений, что именно она
яростно хотела свадьбу, и в итоге Димка сам все додумывает за меня.

- Не, ну так давить нельзя! Она же тебе весь кислород перекрыла!

Киваю и соглашаюсь. Отчасти это было правдой, и к штампу в паспорте я,

действительно, был не готов, в отличие от Алены, которая последние месяцы
буквально грезила свадьбой. В конце этой душещипательной истории, я

94/331
театрально вздыхаю, а Позов ударяет кулаком по столу.

- Нет, ну, братан, так не делают! Тем более, что ты же ей прямо говорил, что не
готов пока. Так чего мозги зря компостировать?!

Мужская солидарность одерживает убедительную победу, и в итоге он почти

убеждает меня, что я в нашем разрыве - исключительно пострадавшая сторона,
продолжая возмущаться слишком яростной напористостью Алены.

- Как, блять, тебя вообще можно бросить?! – мы уже изрядно набираемся, и

Дима, пьяно хихикая, шутливо грозит мне пальцем, - как вообще?!

- В смысле? А как всех бросают?! – у меня в голове тараканы уже вовсю

исполняют зажигательную ламбаду, и я едва успеваю за собственными словами.

- Ну ты же… - Позов рассеянно крутит рукой в воздухе около моего лица, - ты же

как будто с журнала…этот…как его…фотомодель, епта!

-Ой, бля-ять! Дима!

- Не, ну а че?! Так и есть, я ж на вещи реально смотрю! На тебя все девчонки с
четырнадцати лет в приюте слюной давятся! Думаешь, это незаметно? Да прямо
тут сейчас пара симпатичных мордашек не прочь продолжить с тобой вечерок!
Оглянись!

Лесть Димки, конечно, приятна. Я и сам вижу, что две девушки с весьма явным
нескрываемым интересом, прямо сейчас смотрят на меня. Но, по всем законам
жанра, в стельку пьяный мозг, послав нахер остатки здравого смысла, с какой-то
особой извращенной тщательностью, все ярче рисует передо мной давно
желанное лицо. А что у трезвого на уме…

- Только девчонки? – криво ухмыляюсь и салютую Димке бутылкой, - жаль...

Позов резко осекается, а его лицо недоуменно вытягивается. Пока в моей голове
медленно загорается красный свет, и я, наконец, соображаю, что именно только
что ляпнул, Димка уже хохочет.

- Бля, Арсений! Ну ты даешь!

Смеюсь вслед за ним, а у самого сердце в горле трепыхается. Голова немного

светлеет, и я ясно осознаю, что этот разговор точно не закончится ничем
хорошим. Увлекусь и непременно ляпну что-нибудь про Антона, после чего Позов
вряд ли когда-нибудь снова подаст мне руку.

- Диман, слушай, такое дело. Я еще обещал Стасу завтра утром бумаги
подготовить. Без обид, но я поехал домой.

Димка поджимает губы, сопит, но соглашается.

- Ладно, так и быть. Но в следующий раз так просто не отделаешься, красавчик,

- Позова изрядно штормит, когда он поднимается на ноги, - ух, как занесло!

Хихикая, подталкивая и поддерживая друг друга, мы, буквально, вываливаемся

наружу, спотыкаясь на пороге, а я задеваю макушкой дурацкий светильник на

95/331
выходе, который чудом остается на своем месте.

- Вот плюс маленького человека! – Димка тычет себе в грудь указательным

пальцем и заразительно смеется, - я очень компактный!

Я складываюсь пополам от распирающего меня смеха, а в голове стоит такой

густой туман, что уже и не помню, а точно ли вызвал такси, или только подумал
об этом. Подъезжающая машина рассеивает мои сомнения, но лишь на секунду,
потому что водитель, окидывая нас подозрительным взглядом, называет Димкин
адрес.

- Ну, хочешь, я с тобой подожду? – Позов героически выпячивает грудь, но

вместо нее вперед выходит только надувшийся шариком живот, - ну хочешь?

- Давай езжай уже, Поз… ов, - икота практически подкидывает мое

расплывшееся, непослушное тело, - до завтра.

Мы долго обнимаемся, прощаемся и снова хохочем, пока сердитый окрик

водителя не заставляет Димку, наконец, забраться в машину. Сомнения по
поводу моего такси накрывают меня снова, и я уже достаю телефон, чтобы
вызвать-таки несчастный автомобиль, когда черная иномарка резко тормозит
прямо передо мной. Судя по тормозам – за рулем лихач. Устраиваясь на заднем
сидении, радуюсь тому, что быстрая езда не даст мне уснуть хотя бы,
одновременно переживая, как бы меня не укачало на крутых поворотах.

Резко распахиваю глаза, когда кто-то грубо и бесцеремонно трясет меня за

плечо.

- Приехали, уважаемый. Ваша остановочка.

Как приехали? Только сел, же?

А, нет. В окне вижу знакомые очертания дома и улицы. Вот тебе и быстрая езда
с крутыми поворотами.

В квартире на чистейшем и безошибочном автопилоте бреду до дивана в

гостиной и падаю на него с высоты собственного роста. Кровать в спальне
слишком далеко, а разморенное теплом машины тело напрочь отказывается
повиноваться. Здравый смысл, каким-то чудом пробившийся сквозь алый пьяный
дурман, напоминает, что надо перевести будильник. Точно, завтра же раньше
нужно приехать. Ватными пальцами, с третьей попытки, у меня получается
набрать нужное время.

4:50.

Сука, да мне ни за что не встать в такую рань!

***

Что-то противно и слишком настойчиво гудит прямо у меня в ухе. Долго

пытаюсь игнорировать это, но гудение не прекращается, заставляя тяжелую

96/331
голову гудеть в унисон.

Разлепляю глаза, на автомате шаря перед собой рукой. Оглушительный грохот

оповещает меня, что источник шума только что успешно спикировал на пол, но
тем не менее, скотина, не заткнулся. Где-то на краю сознания маячит мысль, что
это подозрительно похоже на телефон. Отчаянно, долго и мучительно
фокусирую взгляд на электронных часах на стене, зеленые цифры на которых
показывают 1:13.

- Су-у-у-у-ука….

Глаза разлепить нет никаких шансов, но телефон упрямо не умолкает. Слепо

шарю одной рукой по полу и чудом нахожу разрывающийся мобильник. Даже не
смотрю, кто звонит, ибо экран светит так ярко, что хочется скорее убрать его от
лица.

- Ал…кхм…алло?

На том конце молчание, какое-то хлюпание и непонятное шуршание.

Мелькает мысль, что возможно, это напившийся в стельку Позов. Но Диман,
наверняка, сейчас в такой же полной отключке, как и я сам.

- Алло? Кто это? Говорите!

Снова шуршание и полное молчание. Уже набираю в грудь воздуха, чтобы

перед отключением осыпать звонившего парой очень описательных эпитетов,
когда на том конце, наконец, раздается неожиданно знакомый голос.

- Арсений Сергеевич?

Меня словно окатывает ледяным душем, моментально сбивая всю пьяную негу и
сонливость.

- Антон?!

97/331
Часть 10. Лифт едет вверх

Как же хорошо, что я завалился спать прямо в одежде.

- Машина прибудет через две минуты, - оповещает из динамика диспетчер

ровным, почти механическим голосом.

Игнорируя раскалывающуюся голову, которую, кажется, проще сейчас отрубить,

чем носить на плечах, бегу на кухню, попутно натыкаясь на каждый косяк.
Наливаю полный стакан и залпом опрокидываю в себя. Вода так приятно
охлаждает и бодрит, что тут же выпиваю еще два стакана. В пересохшем горле
тут же пропадает отвратительное ощущение сухости, и дышать становится
гораздо легче. Шнуруя ботинки, стараюсь не нагибаться слишком низко, ибо все
еще жидкий мозг грозит просто-таки выползти из опухших, красных глаз или
ушей. Шнурки скользят между неловкими пальцами и ни в какую не желают
поддаваться, а на полке уже жужжит телефон. Машина приехала. Плюю на
ботинки, раздраженно пиная их в дальний угол, и сходу запрыгиваю в
старенькие, разношенные кроссовки, которые не расшнуровываются уже очень
давно. Накидываю на себя куртку и бегом вылетаю из квартиры, чудом не забыв
запереть дверь.

Антон пьян в щепки. Это единственное, что я отчетливо расслышал по его

запинающемуся, дрожащему голосу и невнятному бормотанию в трубку. Он не
сказал мне ничего вразумительного, кроме своего местонахождения – парк
имени Первого мая, который располагается недалеко от детского дома. Что он
там делает среди ночи и почему мертвецки пьян – мне предстоит выяснить
прямо сейчас.

В середине пути, когда возвращаться времени уже нет, с ужасом осознаю,

что забыл дома телефон. Когда пытался зашнуровать долбанные ботинки,
положил его на полку возле зеркала. Там он, сука, и остался. Теперь придется
искать Шастуна по всему парку. Лишь бы с ним все было в порядке. Однако
тяжелое предчувствие, стянувшее нервы по всему телу коркой льда и накрепко
сковавшее грудную клетку, только усиливает нарастающую тревогу.

Когда все в порядке, не сидят ночью в пустом парке.

Расплачиваюсь с водителем, благодаря Бога, что не забыл хотя бы бумажник. В

принципе, парк не такой уж и большой, но я был здесь всего пару раз, и сейчас
совершенно не ориентируюсь на местности. Дорожки широкие, и почти все
хорошо освещены, что не может не радовать. Частые лавочки с высокими,
плоскими ножками, квадратная урна у каждой из них, желтый свет фонарей и
пожухлая, октябрьская листва под ногами. Почти бегу вперед, старательно
всматриваясь в плохо освещенные участки и соседние аллеи, которые похожи
друг на друга словно капли воды. В голове ужасный сумбур, я и сам все еще
пьян, а Антон, судя по голосу, вообще на ногах не стоит. И еще, в довершение
всей картины, в мозгу слабо пульсирует напоминание, что завтра утром мне
нужно, блять, приехать пораньше! Сейчас, в час ночи, в пустом городском парке,
это кажется чем-то фантастическим, и я быстро выбрасываю работу из мыслей,
полностью погружаясь в поиски Шастуна.

А парк все-таки оказывается нереально большим. Или же просто после

двадцати минут бесплодных поисков, мне стало так казаться. Вроде бы, я уже
98/331
оббежал его несколько раз, но Антона нигде нет. Старательно осматриваю
каждую аллею, заглядываю в несколько пустых беседок, но Шастуна не нахожу.
Вполне возможно, что он просто ушел, не дождавшись меня. Но ведь он не
просто так позвонил. Позвонил, потому что ему, наверняка, нужна помощь. Не
просто же так он сбежал, да еще и напился посреди ночи.

И позвонил он мне.

Эта мысль согревает и придает сил. Оглядываюсь, пытаясь сосредоточиться и

сообразить, в какой стороне я еще не был. На глаза попадается неосвещенный
участок, похожий на маленькую полянку окруженную деревьями и кустами,
незаметную с первого взгляда. Бегу туда и, на свое счастье, нахожу там Антона,
живого и невредимого, сидящего на спинке лавочки. Он упирается локтями в
колени, между которыми неподвижно висит голова в капюшоне. Он никак не
реагирует на мои шаги, пока я не встряхиваю его за плечи.

- Антон! Антон!

- Ар-р-р….сений Серг…ч…

Он пьян в стельку. В умат. Вдрызг. В полнейший дупель.

В тысячу раз хлеще, чем я наивно предполагал.

- Антон… - разгоряченное бегом горло неприятно обволакивает холодный,

влажный воздух. Я пытаюсь успокоиться и справиться с сумасшедшим
дыханием, одновременно сжимая мелко дрожащие пальцы в кулаки, - что ты
творишь?!

- А я… - он облизывается и вдруг совершенно невменяемо хохочет, - я праздную

тут!

- Празднуешь? – остатки похмелья покидают меня с первым порывом ледяного

ветра, распахивающего куртку и мгновенно проникающего под кожу. Антон,
наверняка, уже просто окоченел. Хотя, в его кондиции вообще не мерзнут, - что
же именно?

Он тяжело, прерывисто дышит, окидывает меня непонятным, потерянным

взглядом, от которого становится немного не по себе, и вдруг словно разом
сдувается, опуская голову.

- Да какая разница?! Весело же, сука!

Самое интересное, что я ни за что не смогу его вернуть обратно в детдом. Каким
бы загадочным образом он оттуда не выбрался, сейчас отвести его обратно
незаметно точно не получится. Абсолютно бесчувственное двухметровое тело
непременно привлечет к себе внимание. Как и мои отчаянные попытки тащить
его на себе. Но прежде всего, сейчас нужно понять, что же все-таки случилось.
Антон совершенно точно не был отъявленным дебоширом, способным напиться
до беспамятства ночью просто так, без причины.

- Будете? – он протягивает мне невесть откуда взявшуюся початую бутылку

дешевой водки, в которой содержимого уже осталось меньше половины.

99/331
 - Воздержусь, - похоже, мы здесь надолго. Отобрать ее у него вряд ли
получится, поэтому придется ждать, пока он ее не прикончит. И не вырубится
окончательно, судя по всему.

- Ну, к…как хотите, - пьяно хихикая, Шастун мощно прикладывается прямо к

горлышку, делая пару крупных глотков, морщится, мотает головой и кашляет.
Меня едва пополам не скручивает от этого зрелища, а вчерашнее пиво внезапно
начинает проситься наружу.

- Хорошо тут, - вдох, выдох, вдох. Не хватало только обблеваться прямо здесь
для полноты картины, - красиво.

- Красиво, ага. Раньше мы тут часто были.

Речь, похоже, о Выграновском, судя по потерянному мутному взгляду Антона в

никуда. Он выуживает из кармана мятую пачку сигарет и прозрачную зажигалку.
Маленький огонек на ее конце вспыхивает, но тут же гаснет. Шастун нервно
сопит, крепко зажимает сигарету в зубах и, наконец, поджигает ее, с явным
наслаждением вдыхая в себя густой серый дым.

- Мы постоянно на другом конце парка сидели. Я всегда боялся, что нас спалят,
а Эд…сука…толь…только ржал надо мной.

Главный приз за догадливость в студию.

- Антон, - он поворачивается ко мне, - что все-таки произошло?

Он недоуменно разглядывает меня, а потом встряхивает головой.

- Так я же вам уже все рассказывал! Он уехал.

- Нет, я не про Выграновского. Сейчас. Что случилось? Почему ты здесь?

Если это способ страдания по своей прошлой несчастной любви, то мне точно
придется настучать ему по щекам. Не настолько же он сентиментален!

- Да все нормально, Арсений Серг…вич! Все путем, - он затягивается, снова

прикладывается к бутылке, хлюпает носом и вдруг утыкается лицом в ладони.

Нормально, как же.

- Как тебе из детдома удалось улизнуть?

- Улиз….Чего? Че это за слово такое? – нахмурившись, смотрит на меня

исподлобья, то и дело закусывая нижнюю губу, а я никак не могу отвести глаза.

- Уйти незаметно, - отвернись, Арс. Отвернись и поимей совесть. Он – в хламину,

у него явно какие-то проблемы, а ты сидишь и пялишься на его губы, тайно
прикидывая настолько ли он пьян, чтобы попробовать прямо сейчас поцеловать
его.

- Так как все-таки?

Он сдавленно хихикает и легко толкает меня в плечо.

100/331
 - Ой, Арсений Сергеевич! Какой вы еще…этот…«зеленый». Да у нас почти
каждый может так уйти, если понадобится. Лет с десяти, наверное. Пути надо
знать, - он долго и загадочно водит указательным пальцем у моего лица и
добавляет страшно интригующим тоном, - та-а-а-а-айные!

- И какими путями ты возвращаться планируешь? Мне кажется, ты сегодня даже

та-а-а-а-айными путями незаметно не пройдешь.

- Да и хуй с ним! – Антон решительно взмахивает рукой, едва не сваливаясь со

своего насеста. Я чудом успеваю подхватить его за плечи и усадить на лавку уже
по нормальному.

Он поднимает на меня затуманенные глаза, и я вдруг резко осознаю, что так

близко друг к другу мы еще не были. Эмоционально, доверительно – да, но не
физически. Разжимаю пальцы на его плечах и отстраняюсь, ибо долго смотреть
на него с такого губительного расстояния выше моих сил. Но Антон внезапно сам
хватает меня за руку, притягивая к себе.

- Посидите со мной, Арсений Сергеевич, - он буквально виснет на моей руке,

заставляя опуститься на лавочку рядом с собой. Двигается ближе ко мне,
вжимая голову в плечи и пряча ладони в карманах серой куртки.

Сколько угодно.

Всю гребаную ночь.

- Простите, что разбудил в…вас, - Антон снова делает глоток водки, и я едва
сдерживаюсь, чтобы не выхватить злосчастную бутылку у него из рук.

- Ничего страшного, - бок Антона такой неожиданно теплый, что я сам двигаюсь
к нему на жалкий сантиметр, лишь бы быть хоть чуточку ближе.

- Я бы… я бы не стал… - Антон запинается, икает и мотает головой. Его нещадно

развозит прямо на глазах, и я с ужасом думаю, что же мне с ним делать.

- Объясни, что случилось, - стараюсь говорить мягко, но понимаю, что если не

добьюсь ответа в ближайшие пять минут, то потом не добьюсь от него ровным
счетом ничего, - пожалуйста, Антон.

Он смотрит.

Как же он смотрит на меня.

Одними своими невозможными, какими-то совершенно фантастическими,

блестящими глазами будто раздевает меня прямо здесь. В куртке внезапно
становится жарко, меня словно накрывает горячей волной. Наши колени
соприкасаются, и там тепло сосредотачивается особенно ощутимо.

- Вот откуда… - он неразборчиво бормочет что-то себе под нос и в воротник

толстовки, - какой-то… правильный… слишком…

Даже не пытаюсь понять. Просто в который раз беспомощно тону в нем, не

стараясь вынырнуть и отрешенно наблюдая, как толща темной, ледяной воды

101/331
смыкается над головой.

Слишком близко, слишком давно желанно, слишком долго и слишком

мучительно-приятно.

Я точно стал извращенцем. Настоящим мазохистом. На свою беду начал

получать нездоровое удовольствие от невозможности получить Антона в
реальности. Но, тем не менее, это нисколько не мешает мне трахать его каждую
ночь в моей голове.

А он просто смотрит на меня сейчас.

- Слишком хороший.

- Кто?

- Вы.

Знал бы ты, что творится у меня в башке, не говорил бы так.

- Спасибо.

- Пож…- ик, - жалуйста.

Очень нужно, чтобы кто-то ежесекундно дал мне хорошего пинка с этой лавки.
Прямо сейчас. Ибо расстояние между нами безбожно сокращается, а Шастун все
больше наваливается на меня, явно проигрывая битву с бешеным градусом,
бушующим в его крови.

- Антон, может, все-таки скажешь, почему ты здесь?

- Извините… - Арсений Сер…Сергеевич, - он так трогательно, старательно

выговаривает мое имя, а вот момент выяснения подробностей, похоже, уже
безвозвратно упущен, - простите. Я бы позвонил Журавлю, но…

И откуда у меня опять такой густой дурман в мозгах? Ведь казалось, что
похмелье уже отпустило. Но я чувствую, что неизбежно пьянею вслед за
Антоном.

Или от него.

- Но позвонил вам.

Да пошло оно все. Кровь с концентрированным адреналином и чем-то еще

ударяет в голову стремительным напором, черти, азартно потирая лапы, там же
делают ставки, а на кону - эти проклятые губы, которые уже столько времени не
дают мне покоя.

- Антон, - беру его лицо в ладони, аккуратно, как хрупкую льдинку, поднимаю
его голову и смотрю прямо в безумно зеленющие глаза, - все хорошо. Прекрати
извиняться, слышишь? Я же здесь. Я с тобой, все хорошо. Ты правильно сделал,
что позвонил мне. Я никуда теперь не уйду. Просто объясни мне, что случилось?

- Вы такой … - он не отстраняется, не отворачивается, и я физически ощущаю,

102/331
как его градус неотвратимо накрывает и меня, потому что голова уже идет
полным кругом, - такой…

Скажи. Скажи, Антон.

- Добрый…

Добрый.

Спасибо и на этом.

Его лицо все еще в моих руках. Он так непозволительно близко, что я чувствую
устойчивый запах перегара и сигарет, и от этой притягательной, манящей
какофонии готов сойти с ума прямо сейчас.

Или уже начал сходить?

Потому что Антон вдруг сам придвигается еще ближе. Очень близко.
Облизывает свои губы и, не отрываясь, смотрит прямо на меня.

Внутрь. Глубоко.

Туда, куда умеет смотреть только он.

- Спасибо вам, Арсений Сергеевич.

Господи, за что шепотом?!

Мир замирает. Редкие листья, опадающие с веток, шуршание жухлой, серой

травы, шум машин с дороги – все вокруг нас останавливается, резко стихает,
растворяется и гаснет. Я даже ветра больше не чувствую. Все, что осталось – это
дыхание Антона и его холодная кожа под моими пальцами.

- Пожалуйста.

Внутри что-то разрывается, скручивается в тугие, гудящие от напряжения узлы,

готовые лопнуть в любой момент. По венам словно пускают ток, но руки больше
не дрожат. Тело немеет, превращаясь в сплошное плотное переплетение нервов
и жуткого, едва не колотящего ознобом напряжения. Сердце где-то притихло, не
осмеливаясь нарушить ту тишину, что сейчас так хрупко и осязаемо висит между
нами. Антон слабо улыбается. Он мертвецки пьян, но эта улыбка так знакома
мне. Словно именно ее я вижу каждое утро. Он снова облизывает губы, и это
становится моим последним рубежом.

Я подаюсь вперед.

Пусть все идет к черту.

Абсолютно все.

Визг тормозов и оглушительный лай собак вторгаются между нами неожиданно

резко и так громко, что от этого едва не закладывает уши, хотя казалось, что мы
довольно далеко от дороги. Отпрянув от меня, Антон шумно выпускает
скопившийся в легких воздух, который вырывается на свободу полупрозрачными

103/331
клубами пара, и отворачивается.

А мне так и хочется нахлестать себе по лицу, чтобы хоть немного отрезвить,
привести в чувство и выбить из воспаленного мозга все, что только что
нафантазировал.

Идиот.

Еще секунда - и сам себе захлопнул бы крышку гроба, который даже выстругал
собственноручно.

Но этого так хотелось. И все еще безбожно хочется до мурашек и покалывания

кончиков пальцев.

Антон допивает бутылку и, неуклюже замахиваясь, раздраженно отбрасывает

ее в сторону. Его движения уже теряют всякую координацию, и мне нужно
срочно решать, как поступить с ним, пока он не отключился прямо здесь. Я резво
вскакиваю на ноги, встряхиваюсь, прогоняя с себя все остатки недавней, почти
осуществившейся, собственной иллюзии, и лихорадочно соображаю, что делать с
Антоном. Детдом – точно не вариант. Даже если нам, по какой-то нелепой
счастливой случайности и удастся незаметно проникнуть внутрь, то пока мы
будем добираться до спальни, без сомнений соберем очень много зрителей.

Решение приходит в следующую секунду. С последствиями буду разгребаться

потом.

- Антон, - я трясу его за плечо, потому что глаза у него неотвратимо

закрываются, а сам он уже начинает сползать по спинке скамейки, - Антон, дай
мне свой телефон.

Он не реагирует, и я, усердно порывшись у него в бесчисленных карманах, сам

выуживаю мобильник.

***

В машине тепло. Даже слишком тепло. Печка работает на полную катушку, а

водитель – лысый, круглый мужчина, очень похожий на всех стереотипных зэков
из российских фильмов – сидит в одной футболке и ритмично кивает головой в
такт зажигательной музыке, крепко обхватив руль широченными огромными
ладонями. Антон заурезно спит, поджав свои бесконечные ноги и удобно
устроившись головой на моем плече, которое уже начинает ныть. Но не от веса
Антона, а от нашего недавнего падения.

Конечно, поднять и дотащить бесформенное тело до машины оказалось совсем

не просто. К моменту приезда такси Шастун уже крепко спал, свернувшись
калачиком прямо на лавке. Сколько бы я ни пытался не дать ему уснуть, он все
равно победил. Когда зазвонил телефон, оповещая о прибытии автомобиля, я
уже готов был выть от досады. Несколько раз я безуспешно пытался поднять
его, хоть как-нибудь растормошить, привести в чувство. Потом, набравшись
смелости, пару раз ударил по щекам. Не сильно, но вполне себе ощутимо. Увидев
на секунду распахнувшиеся глаза, я начал сбивчиво умолять его встать на ноги,

104/331
одновременно пытаясь поднять силой. Это удалось попытки с третьей, наверное.
Шастун оказался гораздо тяжелее, чем казался. Когда он навалился на меня
всем своим весом, и я попытался сделать шаг, Антон внезапно запутался в
собственных ногах и рухнул на землю, естественно утянув меня следом за собой.
Мы приземлились рядом с лавкой, каким-то чудом не налетев на острый угол.
Падение слегка растормошило его. Антон недовольно зашипел и сам неуверенно
встал на ноги, покачиваясь на ветру. Решив не упускать сей удачный момент, я
нырнул ему под руку и быстро, насколько это позволяла ситуация, повел его к
выходу из парка, упрямо игнорируя боль в ушибленном плече.

Когда мы подъезжаем к дому, я и сам едва могу бороться со сном. Тепло,

размеренная езда и ненавязчивая приятная музыка так убаюкали меня, что я
даже забыл про ноющее плечо, которое уже начало неметь от долгой
неподвижности.

Теперь предстоит новый квест – достать Антона из машины.

- Антон… - я трясу его предплечье, пока водитель паркуется возле моего

подъезда, - Антон, просыпайся.

Бесчувственно шлепая губами, он лишь крепче прижимается ко мне, обвивая

руками мою руку. Машина останавливается, и водитель оглядывается на нас.

- Извините, - я передаю ему деньги, - перебрал парнишка.

- Да, бывает, - басистый голос неожиданно оказывается очень добродушным, -

может, помочь?

Рано я его в зэки записал.

- Было бы замечательно, - ибо без помощи мне ни за что не выкурить

Шастуна из такси.

Мужик справляется с процессом куда быстрее, чем я в парке. Он приподнимает

Антона за плечи, словно ребенка, одним движением выуживая на улицу. Я
выпрыгиваю из другой двери и подхватываю Шастуна под руку.

- Пошли, до подъезда провожу, - громыхает водитель, таща на себе едва ли не

нас обоих, - ну и набрался ты, брат!

- Спасибо, - уже у дверей на меня обрушивается вся масса Антона, и я крепко

обхватываю его за пояс, - извините еще раз.

- Бывает и хуже, - махнув рукой напоследок, мужик возвращается к автомобилю,

а я пытаюсь выудить из кармана куртки ключи, прикидывая, не заплатить ли
водиле, чтобы тот сразу до квартиры Шастуна дотащил.

От мелодичного пиликанья домофона Антон вдруг распахивает глаза и крутит

головой по сторонам.

- Пошли, Антон. Давай, - мы заваливаемся в подъезд, а впереди коварно

поджидают несколько непреодолимых ступеней к лифту.

Он что-то бормочет себе под нос, но из-за собственного тяжелого дыхания я не

105/331
могу разобрать ни слова. Когда я почти на себе втаскиваю его на проклятые
ступени, на площадке зажигается свет – срабатывает датчик движения. До
лифта еще пара метров.

- О-о-о-ох, - нажимаю кнопку, прислоняя Антона к стене, и упираюсь здоровым

плечом ему в грудь, чтобы он по этой самой стене не сполз. Ибо больше я его не
подниму.

Лифт, сука, едет, похоже, прямо из космоса. Проходит несколько секунд, и свет
вокруг нас гаснет. Темнота накрывает неожиданно, и я на какие-то мгновения
абсолютно слепну. Чувствую просто зверскую усталость и жажду – похмелье все-
таки еще держится. Пытаюсь отдышаться после тяжелого марафона с весьма
весомым довеском, который вот-вот осядет на пол бесформенной массой, если
ебаный лифт не приедет сейчас же. В обычные дни его езда не кажется такой
долгой, но сегодня он просто издевается надо мной. Перехватываю Антона,
обвивая рукой его пояс, но тут же жалею об этом – Шастун, вес которого до
этого приходился на стену, снова рушится прямо на меня. Лифт все еще
поскрипывает где-то наверху. Я глухо рычу, пыхчу, кряхчу и едва не скриплю
зубами от тяжести чужого тела, когда нос Антона вскользь проходит по моей
щеке. Я замираю, и мы оба стоим неподвижно, а все мои ощущения неумолимо
сосредотачиваются на горячем дыхании Антона прямо мне в губы.

Когда двери, наконец-таки, лениво расходятся в разные стороны, нас обоих

ослепляет свет из кабинки. Собрав остатки сил, я вталкиваю Шастуна внутрь и
заваливаюсь следом. Но едва успеваю нажать кнопку нужного этажа, как вдруг
Антон, с непонятно откуда взявшейся прытью, снова наваливается на меня,
прижимая к стене.

И целует.

Не успеваю среагировать. Не успеваю сделать вообще ничего - ни подумать, ни

ответить. Просто стою, чувствуя, как чужие, мягкие губы прикасаются к моим.
Антон целует напористо, даже властно, грубо впивается пальцами в предплечья
так сильно, что я ощущаю это даже через куртку. То ли обнимает, то ли
пытается удержаться на ногах таким способом.

И это не похоже ни на один, даже самый прекрасный эротический сон,

который когда-либо мне снился. А снилось мне их уже предостаточно.

Когда двери лифта открываются, мы оба попросту игнорируем

происходящее. Антон слишком пьян, а я слишком… Жив ли вообще?

Он все еще целует меня, когда двери закрываются. Теперь, когда лифт стоит
на месте, свет внутри неминуемо гаснет. Мы больше не движемся, а темнота
вокруг нас кажется абсолютной. В этой темноте все ощущения резко
обостряются до предела, хотя, казалось, больше некуда. Не замечаю, когда
успеваю обнять его за пояс и прижать к себе. Словно находясь в забытьи, в
самом сладком забвении, отвечаю на поцелуй, углубляя его, а Антон глухо
стонет мне прямо в губы.

- Нет, - сдавленно хриплю сквозь сбивчивое рваное дыхание, когда Шастун

на секунду отстраняется, но только для того, чтобы зарыться лицом мне в шею, -
нет.

106/331
 Я неимоверным усилием воли выставляю ладонь вперед, мягко отталкивая
Антона от себя. Все внутри меня противится этому, возмущенно вопит и
настойчиво требует продолжения, но я снова нажимаю кнопку и двери вновь
распахиваются.

Когда мы выходим на площадку, свет вспыхивает. Щурясь и пряча глаза,

пытаюсь вытащить Антона из лифта, попутно отыскивая в кармане ключи.
Шастун идет уже тверже, однако его по-прежнему изрядно мотает в стороны.
Снова облокачиваю его к стене. Сейчас мне нужны обе руки, потому что, чтобы
отпереть замок, на дверь нужно легонько нажать. Поворачиваю ключ и
распахиваю дверь настежь, сразу включая в прихожей свет. Возвращаюсь к
Антону, который стоит спиной к стене и пьяно улыбается мне, глядя исподлобья
потемневшими глазами. Внизу живота медленно скручивается клубком мой
собственный змий искуситель, гадко нашептывая мне, что Антон, скорее всего,
ничего завтра не вспомнит.

А вот такой момент вряд ли представится снова.

Теперь уже я целую его, безжалостно вдавливая в стену всем телом. Свет
вокруг нас в который раз за ночь выключается, и площадка погружается во тьму,
которую режет только свет из моей квартиры. Губы Антона горячие и
податливые. Он покорно открывает рот, впуская меня, и обвивает руками за
шею. Кровь бешено стучит где-то в висках, неизбежно стекая к ширинке штанов,
которая уже не скрывает моего катастрофического состояния. Я, как
сумасшедший, терзаю губы Антона, кусаю их, и снова целую, с мучительным
упоением срывая с них каждый мимолетный стон. Я так долго ждал этого,
представлял и видел во сне, что и теперь происходящее кажется мне очередной
безумной фантазией. Но руки Антона вполне реально пробираются под мою
куртку, а затем и под свитер. Его длинные пальцы касаются мягко и, вместе с
тем, жадно, оставляя после себя пылающие отметины.

Он все равно ничего не вспомнит.

Осмелев или обезумев окончательно, спускаюсь к шее Шастуна, покрывая ее

стремительными, легкими прикосновениями губ. Кожа у него такая мягкая и
нежная. Я с наслаждением провожу языком по острому выпирающему кадыку,
зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке и плотнее прижимаюсь к
Антону всем телом. Запах табака от воротника его толстовки бьет в голову не
хуже той самой водки, что и сгубила Антона, который сейчас совсем теряется в
собственных ощущениях. Он протяжно стонет прямо в поцелуй, и от этого стона
у меня едва не подгибаются колени. В штанах так тесно, что тот факт, что я до
сих пор не кончил, можно теперь считать моим личным достижением.

Осознание накрывает в тот момент, когда мои пальцы, забравшись под

толстовку, касаются кожи на животе Антона в опасной близости от шнуровки
спортивных штанов, а он, рыча от нетерпения, пытается стянуть с моих плеч
куртку.

Мы все еще на лестничной площадке, в темноте, около открытой двери

квартиры.

И нам, определенно, стоит пройти внутрь.

- Идем, - голоса у меня нет совсем, а слово вылетает с осипшим, едва слышным

107/331
хрипом.

Мы заходим в прихожую и сразу, не разуваясь, следуем в гостиную. Антон висит

у меня на плече, а я только и могу думать о том, как бы не нагнуть его прямо в
дверях. Кое-как затащив его в комнату, я не успеваю затормозить и слету
врезаюсь бедром прямо в угол дивана. Сегодняшняя ночь, однозначно, останется
со мной на какое-то время в виде пары фиолетовых синяков. И не только на
бедре. Шипя от боли, мужественно продолжаю миссию. Перекидываю руку
Антона через себя и, придерживая его за пояс, как можно аккуратнее опускаю
на диван.

Дверь. Она все еще распахнута. Возвращаюсь и негнущимися, неловкими

пальцами проворачиваю ключ.

Нужно срочно успокоиться и взять себя в руки.

Или не нужно?

Он все еще там. И сейчас все может произойти.

Тело сладко сводит от одной этой мысли.

Нет.

Нельзя.

Не так.

Прислоняюсь пылающим лбом к холодной поверхности двери и долго

размеренно дышу.

Антон у меня в гостиной. На моем диване.

То, что он делает со мной, не поддается никакому логическому объяснению.

Сводит с ума каждый раз, сносит крышу, завораживает своим взглядом, словно
удав несчастного кролика.

Вдох и выдох.

Господи, что же я творю?! Притащил Шастуна к себе и чуть не трахнул его

прямо на этаже. Хотя, если быть честным до конца, то это Антон первым полез
ко мне в лифте. Я ожидал чего угодно от него в такой изрядной кондиции –
тошноты, ругани или даже драки, но никак не поцелуев. Это удар ниже пояса. И
это он, сам, первым перешагнул черту, которую, правда, едва ли замечал в своем
полубессознательном состоянии. А вот я замечал. И я-то завтра ничего не
забуду.

Антон уже спит, когда я возвращаюсь в гостиную. На мое счастье.

Или наоборот.

Быстро стаскиваю с него ботинки, куртку и толстовку. Слава Богу, там еще
остается футболка. Стараюсь не смотреть на его обнаженные руки и не
вспоминать, как эти самые руки обнимали меня минуту назад, лаская плечи и

108/331
спину.

Так правильно. Успокойся, выдохни.

И желательно, пиздуй из квартиры нахуй, Арс. Или просто не сможешь. Не

устоишь.

Накрываю его одеялом, запирая чертей в голове на пудовый замок, а сам

спешно ретируюсь в ванную. Уснуть мне с таким пожаром в штанах вряд ли
удастся.

А на часах, тем временем, 3:34.

Утро обещает быть весьма интересным.

Примечание к части

109/331
Примечание к части Аааа, 50 ждунов!... Ребят, надеюсь моё СПАСИБО долетает
до каждого из вас!!!
Спасибо за ожидание! Главу писала сумбурно, торопясь) бета открыта, если что)
Как всегда, готова к тапкам и пряникам

Часть 11. Ожоги на коже

4:22

Никогда раньше не знал, что ночью по телевизору крутят настолько

отборную хрень.

Фильмов нет, зато всяких дебильных ток-шоу - предостаточно. Про еду, дома,
ремонт, отношения, танцы и даже, блять, про собак. На каждом канале - свое
четко забронированное смонтированное говно, которое идёт даже без рекламы.
Слишком часто и быстро мелькающие яркие картинки раздражают, а глаза уже
начинают болеть. Бессонная ночь еще аукнется мне, даже не сомневаюсь. Будто
мешки под глазами и без этого не достаточно синюшние. Виски словно
сдавливает гигантский, бетонный обруч, все плотнее сжимая свои стальные
объятия. На часах - половина пятого утра и одна только мысль о куче
предстоящей работы доставляет почти физическую боль и так раскалывающейся
голове. Кажется, я еще обещал поговорить по душам с Яной. Собеседник из меня
сегодня будет, мягко говоря, никакой. Повезет, если вообще не засну прямо за
столом.

Допиваю третью чашку кофе, пока с экрана холеный красавчик в фиолетовом

пиджаке с натянутой голливудской улыбкой и густой копной волос вещает,
паркет какого цвета лучше всего подойдёт для вашего загородного коттеджа.
Конечно. У нас же тут у всех поголовно по три коттеджа, так что сия
информация просто таки архиважная. Кофеин не спасает тяжёлую голову,
поэтому, плотнее запахнув на себе тяжелый махровый халат, ползу в гостиную
за второй таблеткой нурофена. Вообще мне бы сейчас очень помог какой-нибудь
"антипохмелин" . Но я так давно не злоупотреблял, поэтому в доме подобных
лекарств как-то и не водилось. Только вот сейчас я чувствую на себе все
прелести адского бодуна вкупе с бессонной ночью. За окном ещё темно, недавно
начался мелкий дождь, который теперь жалобно дребезжит в стекло с каждым
новым прорывом ветра.

Стараюсь передвигаться бесшумно, но все-таки спотыкаюсь о собственные

ботинки, которые каким-то невероятным образом оказались у дверей ванной. В
принципе, можно особенно и не стараться. Я даже не представляю, что может
сейчас разбудить Антона. Метеорит или ядерный взрыв, не меньше. Как впрочем,
не представляю и того, как это буду делать я. Через час нам нужно выдвинуться,
чтобы успеть добраться до прихода поваров, которые прибывают на работу к
половине седьмого.

Иду в темноте, исключительно "по приборам", но глаза постепенно

привыкают, поэтому скоро различаю диван и светлую фигуру на нем. Свесив на
пол свои километровые конечности, Антон беззаботно спит, уткнувшись лицом в
подушку и смешно открыв рот. Интересно будет посмотреть, когда он проснется
и обнаружит место своего пробуждения. А еще интереснее, естественно, узнать
причину его вчерашнего столь обильного возлияния. Не останавливаюсь,
медленно, но уверенно пробираюсь к полке, где хранится аптечка. Достаю сразу
110/331
весь контейнер с лекарствами и несу на кухню, чтобы не шуршать здесь. Хотя,
можно и пошуршать. Вообще, по большому счету, Антона уже пора будить.
Учитывая его вчерашнее состояние, он только просыпаться будет полдня, не
говоря уже о том, чтобы встать на ноги.

Проталкиваю таблетку в горло и запиваю водой, глядя на темные очертания

улицы за окном. Пока кругом еще темно и пусто, но меньше чем через час все
оживится, наполнится людьми, машинами, автобусами и трамваями. Тусклый
свет фонаря выхватывает из темноты одинокую фигуру, торопливо шагающую
по тротуару. Разобрать, мужчина это или женщина, невозможно, видно лишь, что
человек очень спешит и едва не срывается на бег. Замирает на светофоре,
терпеливо ожидая зеленый, и срывается с места мгновенно, едва загорается
нужный свет.

4:52.

Желание уронить голову на стол и закрыть глаза становится нестерпимым. Но

позволить себе подобную роскошь никак не могу, поэтому продолжаю
мужественно созерцать увлекательную историю ремонта роскошного дворца,
именуемого почему-то всего лишь коттеджем, и отсчитывать оставшиеся восемь
минут, перед тем, как идти будить Антона.

5:03

А может, ну ее, эту работу?

5:15

Можно лечь под бок к Антону и просто заснуть. Почему-то не сомневаюсь, что
даже на узком диване мне будет удобнее, чем за кухонным столом. Я все-таки не
удержался и задремал на каких-то несчастных пятнадцать минут. С великим
трудом разлепив сопротивляющиеся глаза я понял, что правильно сделал, решив
не ложиться вовсе.

Антон все еще спит в той же позиции, что и час назад. Только его лицо по
подушке растеклось сильнее, и губы теперь образуют между собой нечто
похожее на бантик. Приседаю перед ним на корточки и замираю. Полумгла в
комнате красиво смягчает черты его лица. Он выглядит совсем юным и,
вспомнив наш долгий путь до квартиры, мне становится немного стыдно. Он
мальчишка. Молодой, пускай и чертовски красивый, но еще мальчишка.
Дотрагиваюсь, едва касаясь кончиками пальцев теплой щеки.

Остаться бы здесь. Раствориться в этой тишине, в полумраке комнаты.

Рассыпаться на атомы и больше не возвращаться в реальность.

Сейчас мы снова так близко. Вокруг все так хрупко, так непрочно, ломко и
шатко, но так тепло. Так нужно. Сейчас разбужу его, и эта нитка, связавшая нас
вчера в парке, моментально разорвется. Антон вряд ли вспомнит хоть что-то.
Повезет, если вообще сможет сообразить, по какому поводу решил вчера так
напиться. Не говоря уже о звонке мне и нашей встрече.

А вот я точно ничего не забуду. Да и не хочу забывать. И глядя сейчас на

Антона, такого домашнего, уютного, спокойного, воспоминания обволакивают
меня согревающей, тягучей пеленой, оседают на коже дыханием Антона мне в

111/331
шею, отдаются его пальцами под моей одеждой, а фантомные поцелуи на губах
заставляют кровь бежать быстрее.

Еще немного – и мы рискуем попасть в пробку. Нужно успеть выехать до того,

как улицы скуют бесконечные железные цепи. Наклоняюсь, стараясь не задеть
воротником халата лицо Антона и невесомо целую его в уголок губ, на несколько
секунд замирая и утопая в прикосновении.

Впитать, выжечь на коже, пропитаться этим моментом насквозь, вобрать в

себя, оставить в каждой клетке тела и разума, чтобы потом бесконечно
возвращаться к этому.

***

Сказать, что Антону плохо – не сказать ничего.

- Чай будешь? – меня буквально разъедает чувство вины за то, что пришлось
разбудить его. Но деваться некуда, я уже заказал такси, и машина должна
приехать через семь минут.

Он мотает головой, но тут же обхватывает виски ладонями, зарывая пальцы в

волосы. Сидит на диване неподвижно, сложившись пополам, тяжело втягивая
воздух носом. Растирает глаза пальцами, бросает мучительный взгляд за окно, а
потом снова утыкается головой себе в колени.

- Может воды? Или таблетку?

Снова нет. Он усиленно трет лицо руками, несколько раз разминает шею до
хруста, протяжно вздыхает и старательно не смотрит на меня.

Вот и лопается нитка.

- Антон, я вызвал такси. Если ничего не будешь, тогда давай собираться.

Молчаливый кивок.

Подняться на ноги ему удается только со второй попытки. Его нещадно

штормит в стороны, и радар, очевидно, все еще сбит лошадиной дозой алкоголя
в крови. Обхватив покрывшиеся мурашками предплечья, он несколько минут
неуклюже топчется на одном месте, пока, наконец, не решается поднять на
меня глаза.

- Можно мне в ванную?

Охрипший голос едва слушается его. Антон до сих пор пьян, но все же трезвее,
чем был. Похоже, выяснение причин случившего, мне снова придется отложить.
Вот только любопытство и так беспощадно терзает меня с того момента, как я
нашел Антона в парке. Еще и целый день без ответов, да еще и с чугунной
головой в придачу, я точно не протяну.

Сегодня шнурки поддаются гораздо быстрее, а телефон я заранее

112/331
предусмотрительно кладу в карман пальто. Когда Антон выходит, я уже
обуваюсь. С сырых волос по его лицу и шее наперегонки катятся капли воды, а
синяя футболка с какими-то белыми рисунками намокла до самой груди. Он
трясет головой, ерошит волосы и облизывает с губ несколько прозрачных капель.
Мышцы на шее и плечах плавно перекатываются под тонкой кожей, а я безбожно
зависаю на этом почти фантастическом зрелище.

Когда Антон оборачивается ко мне, начинаю с тройным усердием натягивать на

себя пальто, судорожно путаясь пальцами в рукавах и мелких пуговицах.

- Возьми в шкафу в спальне полотенце и сухую футболку, - расшнуровывать

ботинки жутко не хочется, поэтому просто машу Антону рукой в сторону
комнаты.

- Не надо, спасибо, - он несколько раз проводит по волосам рукой, стряхивая с

них воду, - по дороге обсохну.

- Там холодно. А ты только недавно вернулся из больницы.

Он не спорит, просто молча мотает головой. Надевает кроссовки, куртку и в

немом ожидании смотрит на меня, уже полностью экипированный. Хлопает
рукой по карману куртки, проверяя, на месте ли сигареты, но пачка оказывается
пустой.

В лифте изо всех сил стараюсь не вспоминать все, что тут творилось всего пару
часов назад. Но кабина маленькая, а Антон так близко, что невольно облизываю
губы и отворачиваюсь. Конечно, он ничего не помнит. Стоит себе, как ни в чем
ни бывало, руки в карманах. Большая часть меня безумно рада этому факту.
Ведь даже находиться с ним в одном помещении было бы неловко в противном
случае. Хотя, неловко – это не совсем нужное слово. В всяком случае, по
отношению ко мне. Так что, пьяная амнезия Антона значительно облегчает нам и
без того достаточно щекотливую ситуацию. И только где-то глубоко в легких
неприятно саднит, отдаваясь горечью на языке.

Мы оба, не сговариваясь, садимся на заднее сиденье. Таксист окидывает нас

равнодушным взглядом, и, называя ему адрес, думаю, что таксопарк должен
немедленно присвоить мне какой-нибудь VIP-статус. В последнее время я
пользуюсь их услугами слишком часто для моих весьма скромных доходов.

Антон ведет себя так, словно его вовсе нет в салоне. Он вплотную прижимается
к двери, уныло созерцая мелькающие за стеклом дома и машины. Пальцами
машинально перекручивает кольца и теребит браслеты. Водит ладонями по
бедрам, трет глаза, поджимает губы, пытается не заснуть.

И молчит.

- Антон.

Он оборачивается ко мне слишком быстро, словно все время только этого и

ждал. Сглатывает и смотрит загнанно, куда угодно, но только не в глаза.

- Может, все-таки расскажешь, что же вчера произошло?

Игра в молчанку начинает раздражать. Я разворачиваюсь к нему вполоборота и

113/331
придвигаюсь ближе, чтобы говорить как можно тише. Антон не шевелится вовсе.
Замирает, наблюдая за мной.

- Что случилось?

- Ничего, - в его взгляде мелькает секундная паника. Он понимает, что сейчас

никуда не денется, а отвечать на мой вопрос ему, похоже, совсем не хочется.
Однако я и так достаточно авансировал его вчерашнюю выходку своим покорным
молчанием, приведя его к себе домой, а не сдав с потрохами Шеминову. И сейчас
покорно везу его, еще полупьяного, лихорадочно соображая, как бы незаметнее
вернуть в приют. А он сидит с таким видом, словно это я вчера выдернул его из
постели в час ночи. Да еще и вытворял потом такое, после чего даже холодный
душ не помог.

- Ничего?

- Ничего, - безэмоционально повторяет он. Отворачивается к окну, хмурится и

всем своим видом показывает, что на беседу отнюдь не настроен.

- Я бы так не сказал.

Машина резко тормозит на светофоре, и я едва успеваю упереться рукой в

пассажирское сиденье, чтобы не налететь прямо на Антона. А он, тем временем,
уже успевает натянуть на лицо знакомую мне презрительно-недовольную
гримасу и скривить губы.

- Не берите в голову.

Сука.

- Остановите прямо здесь, пожалуйста! – склоняюсь к водителю и сую ему в руку

сложенную пополам купюру, - подождете нас пару минут?

- Да без проблем, - таксист лихо паркуется у ближайшей остановки, на которой

уже начали скапливаться прохожие, прячась от дождя под разноцветными
зонтами.

- Выходи! – рявкаю прямо в вытянувшееся лицо Шастуна, у которого от

удивления пренебрежительная маска мгновенно спадает.

Он пулей вылетает из салона, едва машина останавливается, и шлепает

кроссовками прямо по лужам. Я выхожу следом, без церемоний хватаю его за
локоть и тащу в переулок между домами. Он безропотно подчиняется, даже не
спрашивает ничего, а меня ощутимо потряхивает от накатившей злобы. Изо всех
сил толкаю его к стене, отчего голова Антона дергается в сторону. Хватаю его за
грудки и хорошенько встряхиваю, благо, что рост позволяет. Будь я хоть на пять
сантиметров ниже, мне ни за что бы не дотянуться до него. Он цепляется
пальцами за мои запястья, пыхтит, стараясь оттолкнуть, но я держу его мертвой
хваткой. Встряхиваю его снова, упираю в стену и дергаю на себя, заставляя его
склонить голову к моему лицу.

- Издеваешься надо мной?! А!? Решил в игры поиграть?

- Вы о чем?! – его выдох врезается мне прямо в губы, но я только сильнее

114/331
сжимаю в кулаках отвороты его куртки.

- Серьезно?! Ты, блять, мне среди ночи звонишь, лыка не вяжешь! Еле языком
ворочаешь! Я, сука, еду к тебе, наплевав на все, тащу твою пьяную тушу к себе
домой, хотя по-хорошему должен бы тебя ментам сдать или Шеминову, на худой
конец! Я тащу тебя к себе домой, пытаюсь прикрыть сейчас, а ты даже не
удосужишься объяснить мне, в чем, мать твою, дело? Не сплю всю ночь, сейчас
еду с тобой хуй знает в какую рань, чтобы только ты не спалился! И после это ты
мне говоришь «не берите в голову», блять?! Не брать в голову?!

Кулаки так и чешутся съездить по этой насквозь фальшивой равнодушной

гримасе. Это не его лицо. Я видел его настоящего, и этот глупый кукольный
театр уже потерял актуальность, однако Антон упрямо продолжает играть. И на
моих нервах в том числе. Он кривит губы, как будто хочет что-то сказать, но
осекается в последний момент. Тяжело дышит, бегает глазами по моему лицу,
все еще крепко держа меня за запястья, но уже не пытается оттолкнуть. С
каждым вдохом мне в нос просачивается терпкий запах перегара. За последние
сутки мы жмемся друг к другу уже слишком часто. Проходит несколько секунд,
прежде чем я его отпускаю. Отхожу на несколько шагов, пытаюсь дышать
размеренно, но ярость и адреналин уже во вовсю херачат собственную
симфонию в крови. Сердце отчаянно долбится где-то в висках, а пальцы в
карманах опять начинают подрагивать.

- Я тебе не нянька, понятно? Не мальчик на побегушках. Если ты решил, что

можешь вот так запросто нажраться среди ночи и позвонить мне, в надежде, что
я все улажу, то ты ошибаешься, Антон. Я не собираюсь тебя покрывать.

Даже смотреть на него сейчас не хочется. Поганец не то что не поблагодарил

меня за все утро, а так еще и мину недовольную скорчил. Не берите в голову,
блять! И правда!

- Арсений Сергеевич…

- Нет, погоди, - нужно расставить, наконец, все точки, - я не это имел в виду,
когда я говорил, что хочу помочь тебе. Не звонки среди ночи. Не поиски тебя, в
задницу пьяного, по всему городу. И уже тем более, не твое недовольное ебало
после всего этого, вместо обычного человеческого, блять, «спасибо».

- Извините, - еще более бесцветным тоном это сказать невозможно, а мне так и
хочется засунуть ему эту выпрошенную благодарность обратно.

- Извиняю, - сплевываю себе под ноги, ежась от ветра и только сейчас замечая,
что промок почти насквозь. Да и похую. Спектакль окончен, гасите свет.

- Поехали.

- Подождите, - он в два шага догоняет и становится прямо передо мной,

исподлобья глядя почти виновато.

Да кого я обманываю. Позвони он еще хоть тысячу раз даже с Марса, я все равно
сдам обе почки, но арендую какой-нибудь звездолет.

- Спасибо.

115/331
 - Антон, - ни к чему этот разговор, и эти вымоленные мной же извинения
буквально режут уши. Хочется поскорее отвезти Антона в детдом и забыть все,
как страшный сон, - хватит. Проехали. Просто имей в виду, больше я прикрывать
тебя не стану.

Господи, как же тошно. Так мерзко, что вот-вот начнет выворачивать наизнанку.
То ли запоздалое похмелье, то ли гадкое осознание, что был бессовестно
использован. Внутри что-то скребется, режет острыми краями, жалобно скулит и
сворачивается, вытягивается в струны и опасно дребезжит. Наверное, это все те
же нервы. Игрок на них из Антона охуенный, конечно. Вчера своими пьяными
поцелуями по одной каждую надорвал, а сейчас грозит сорвать весь сноп к
херантам.

- Я и не за этим вам позвонил, - от его голоса несет чем-то таким глухо-

безнадежным, что все мое существо разом тянется к нему, моментально забывая
обиду, - не за тем, чтобы вы меня прикрыли.

- А зачем тогда?

Его взгляд мечется по моему лицу с такой скоростью, что я не успеваю за ним.
Все его сомнения жирными буквами написаны на лбу, он хочет сказать мне что-
то, и в тоже время почему-то молчит. Боится, решается или ищет одобрения в
моих глазах – понять решительно не могу. Да и не хочу смотреть на него дольше,
чем требуется. Мне нужна ясная голова, насколько это сейчас вообще возможно.
А приоткрытые губы Антона отнюдь не способствуют прояснению.

- Я не могу вам сказать.

Вдох, выдох.

Взрыв.

- Антон, послушай. Я понятия не имею, что творится у тебя в голове. Но

чувствую, что что-то неладное. Это давно не дает мне покоя. Я не дурак. Я все
вижу – твои сомнения, метания, напускное равнодушие и старательно
выстроенные стены вокруг себя. Твой звонок не разозлил меня, не думай. Я
приеду к тебе еще сотни раз, если потребуется. Но мне нужны ответы. Иначе, я
просто сойду с ума в собственных безумных предположениях.

Трещины, одна за одной, расползаются, и ледяная корка расходится, рушится

на глазах на части, выпуская из-под себя давно дремлющий вулкан. Сомнения
рвут Шастуна на клочки, суматошно разбрасывая их в разные стороны, и весь
спектр противоречивых эмоций отражается в блестящих зеленых глазах
напротив.

- Я уже говорил, что помогу тебе всем, чем смогу. И сейчас снова обещаю
помочь тебе, - шаг навстречу, - но мне нужно знать, - еще один, - ради Бога,
объясни мне, в чем дело.

Останавливаюсь близко. Даже ближе, чем хотел.

На секунду мне кажется, что Антон сейчас уйдет. На его лице сменяется такая
невыразимая гамма переживаний, от нерешительности до испуга, а потом губы
вдруг смыкаются в твердую тонкую полоску.

116/331
- Меня опять хотят взять под опеку.

Он произносит это очень быстро, словно боясь, что передумает говорить в

самый последний момент. Когда слова все же вылетают, замолкает, ожидая
моей реакции, а я лишь озадаченно нахмуриваюсь.

- И что?

Причем тут вообще опека? Ничего не понимаю. И почему я, как педагог Антона,
не в курсе?

- Вчера вечером, после того, как вы ушли, директор меня к себе вызвал. Сказал,
что меня хочет усыновить новая приемная семья.

Вчера Стас не сказал мне об этом ни слова, ни полслова.

- И что здесь такого?

Антон болезненно ухмыляется и, наконец, отводит глаза.

- Всё, - он хлопает рукой по карману, достает пачку, но тут же с раздражением

отбрасывает ее в сторону, вспомнив, что она пустая.

Когда я думал, что не дотяну до конца сегодняшнего дня, я сильно

преувеличивал. Мне не дожить и до полудня. Нервишкам – кранты, ибо от пучка
осталось три жалких ниточки. И те уже жалобно стонут от бешенного
напряжения.

- Так ты из-за этого напился?

- Из-за этого. И если бы не был трусом, вскрыл бы себе вены на той же гребаной
лавке.

Вот это да. Видимо, нервные нитки придется все-таки подтянуть, потому что
срывающийся низкий голос Антона не сулит ничего хорошего.

- Что такого в усыновлении? Выграновского, если не ошибаюсь, тоже усыновили

примерно в этом возрасте. И все прошло хорошо. Может и тебе стоит по-другому
к этому отнестись?

От упоминания Выграновского Антон крупно вздрагивает и снова криво

ухмыляется. Мажет языком по пересохшим губам, косится в сторону улицы,
цепляясь взглядом за многочисленных прохожих, и едва слышно бросает.

- Это невозможно.

Поворачивается, а в глазах - пожар. И у меня нет ни единого шанса его

потушить или даже ослабить. Остается только окунуться в пламя, раз сам
разбередил все еще ноющую рану. Антон тянет носом влажный, холодный
воздух, бесконечно ерошит волосы. Слова уже брошены, и он знает, что я не
отступлюсь теперь. Молчит, собирает силы, а меня в который раз едва не
скручивает от его полного отчаяния взгляда.

117/331
- К этому не отнесешься «по-другому». Не получится просто.

- Я не понимаю…

- Вы спрашивали, почему я раскрылся. Зачем все рассказал о себе сам? Потому

что наивно думал, что смогу вырваться. Думал, что это поможет. Но он все равно
достал меня. Сделал то, о чем говорил. Превратил меня…

Горечь в его голосе выдавливает из меня оставшиеся глотки воздуха. Словно

вампир, который забирает последние остатки сил, бросая после себя лишь
опустевшую, бледную оболочку. Мне уже плохо от того, что он собирается
рассказать, но я должен узнать правду. Пускай она и добьет меня.

- В кого?

Огонь в зеленых глазах гаснет так же быстро, как и вспыхивает. Плечи Антона
бессильно опускаются, и он разом словно становится ниже ростом. Смотрит на
меня, ища спасения или сил на то, чтобы решиться на продолжение откровения,
только я и сам уже перестал дышать.

- В шлюху.

Что-то щелкает у меня внутри, наламывается с мерзким треском и эхом

отдается в ушах. Кажется, нервы все-таки не выдерживают.

На Антона больно смотреть. Он даже не ежится от резкого ветра и дождя,

хлещущего его прямо по лицу. Просто отрешенно глядит себе под ноги, горбится
сильнее, чем обычно и обреченно молчит.

- Антон, - все, что я могу сейчас сделать, это положить ему руку на плечо и чуть
сжать ладонь. Хочется обнять его, и я почти решаюсь на это, как вдруг Шастун
вскидывает голову. Стеклянным взглядом смотрит сквозь меня и безмолвно
кивает в сторону дороги.

Невербальное общение, мать его. Я освоил его на твердую пятерку, поэтому без
слов разворачиваюсь, возвращаюсь к такси и отпускаю машину.

- Да я подожду, не волнуйтесь! Заказов все равно мало, не торопитесь! –

услужливый кудрявый водитель долго и упорно заверяет меня, что может
подождать нас сколько нужно. Терять клиентов ему жутко не хочется, но я даже
сам не представляю, насколько в итоге мы здесь задержимся.

Когда я возвращаюсь, Антон опирается спиной на стену, сунув руки в широкие

карманы куртки, и абсолютно нечитаемым взглядом смотрит перед собой.
Наверняка жутко жалеет, что при себе нет сигарет. Но палатка рядом с
остановкой не работает в такую рань, как и кафе через дорогу, которое
откроется только через полтора часа, судя по крупной яркой вывеске при входе.
Но этот разговор нам прерывать нельзя. Мы оба уже промокли, так что терять
больше нечего.

- У вас могут быть проблемы из-за меня, - бросает почти равнодушно.

- Могут, - глупо отрицать, - давай, выкладывай.

118/331
Он хмыкает, хмурится и качает головой. Очевидно, каждое слово дается с
неимоверным трудом, но он уже ступил на тропу. Назад хода нет, ибо я
перекрываю все запасные выходы.

- Нас тогда Стас застукал в туалете. С Эдом. Я так охренел, что не успел
среагировать. Он оттащил меня, съездив пару раз по лицу, так что я на
несколько секунд выпал из реальности. Когда пришел в себя, Скруджи уже тоже
держался за скулу. Отделал нас Шеминов обоих, короче. В принципе, он тогда
быстро и успокоился. Даже орать не стал, чтобы лишнее внимание не
привлекать. Разогнал нас, типа пригрозил и все. Потом Эд уехал. И у меня
началась полоса нескончаемого пиздеца. Пока меня две недели ломало без него,
я вообще ничего и никого вокруг себя не замечал. Когда стало чуть легче, вроде
даже начал свыкаться, Стас вдруг внезапно вызвал меня к себе. Напомнил о том
случае в туалете, типа не выдал нас, никому про это не рассказал, хотя мог бы. Я
сначала вообще не понимал, что происходит. Если хотел наказать или ославить,
почему сразу не стал. Зачем выжидать понадобилось? А потом он сказал.

Пальцы начинают перебирать браслеты – верный признак нервозности Шастуна.

Он переступает с ноги на ногу, стирает с лица потоки воды и одним движением
застегивает куртку до самого горла.

- То, что он предложил мне тогда… - Антон закусывает нижнюю губу слишком
сильно, отчего та начинает немедленно белеть, - я просто охуел, если честно.
Даже не помню, что именно ответил ему. Просто… Я ожидал чего угодно: там
штрафных работ, наказаний, ругани. Но, блять, то, что он предложил мне в
замен на свое молчание… Это просто…

Внутри у меня все холодеет. Но не из-за ветра и ледяного дождя.

- Он сказал, что будет молчать, - в голосе Антона отчаяние постепенно

сменяется злостью, - сказал, что забудет о том, что увидел.

Ублюдок. Какой же ты ублюдок, Стас.

- Если он сможет подзаработать на мне.

Боль слегка отрезвляет, и только сейчас я понимаю, что сжимаю кулаки

слишком сильно, а ногти буквально вонзаются в кожу. Антон плюет себе под
ноги, вытирает лицо и отворачивается. Бегущие по его куртке стройные ручьи
дождя рассыпаются, когда он ведет плечами. А меня его слова просто
пригвождают к земле обжигающими толстенными гвоздями, которые он вбивает
все глубже каждым своим рваным выдохом.

- Что ты ответил ему?

- Чтобы шел куда подальше, - не оборачиваясь, глухо, неуверенно, стыдливо, - в

тот раз я впервые сбежал ночью. Промотался до утра по городу. Когда вернулся,
он снова вызывал меня. Начал расписывать мне мои «блестящие перспективы»,
сука, - голос надрывается, и Антон кашляет, прочищая горло, - типа, схема-то
простая. Он продает меня на время, а деньги делим пополам. Обещал, что никто
ничего не узнает, а по выходу из детдома у меня будет немерено бабла.
Говорил, что я очень красивый. Что на меня уже есть претенденты!...

Антон плотно зажмуривается и трясет головой. Словно хочет выбросить

119/331
воспоминания, не углубляться в них, не пустить глубже, но они уже завладевают
им, туманят, бередят, разбивают на мелкие колючие осколки, и каждое слово
режет горло острыми краями. Ему стыдно, мерзко и противно от самого себя.

А я каменею. Не спрашиваю. Не дышу.

- Этот урод уже рекламировал меня. Кому-то, блять, показывал, как

проститутку. Я, естественно, опять послал его, и он уже разозлился. Начал
угрожать, что все равно продаст меня. Но я уже ничего не получу. Типа
расскажет всем про нас с Эдом. Но мне тогда даже на это было поебать. Я
настолько охуел от происходящего, что…

Я буквально ощущаю, как двигаются пазлы в моей голове. Бесчисленное

множество отдельных фрагментов, которые я тщательнейшим образом собирал,
сортировал и хранил с нашего первого разговора с Антоном. Сейчас каждый из
них пришел в движение, стремясь найти собственное место. Они смещаются,
мешаются между собой, начиная, наконец, образовывать цельную картину
происходящего. Премерзкую, отвратную истину, от которой становится паршиво,
омерзительно и ощутимо начинает подташнивать.

- Он не отставал от меня. Постоянно долбил одно и то же, снова и снова

угрожал всем все рассказать. Пытался уговаривать. А мне от одной только мысли
хотелось блевать, а потом разбить ему лицо. И один раз, когда стало особенно
невыносимо, я сам все рассказал. Просто взял – и рассказал. Вот это была бомба,
конечно. Все охуели, Шеминов – втройне. А я прям праздновал тогда. Думал –
все. Отъебется от меня, наконец. Пусть уж лучше буду открытым позорным
педиком, чем его шлюхой для состоятельных стариков. Конечно, почти все
отстранились. Я и так не был самым популярным парнем, а тут и вовсе
превратился в урода. Посыпались угрозы, иногда доходило до драк. Но мне было
похеру. Главное было – отвязаться от Шеминова. И тогда мне казалось, что
получилось.

Тяжелое, хриплое дыхание вырывается изо рта Антона большими белыми

клубами пара. Он разгорячен, раскален до предела, глаза сумасшедше блестят,
но горечь в голосе такая едкая, что он постоянно невольно кривится. Боль и
злоба распалили его, однако рассказ дается ему с большим трудом.

- Он отстал от меня ровно на две недели. За это время меня вдоволь

пообсуждали и потом благополучно забыли. Ну, педик и педик. Что с меня взять,
с убогого? Зато Шеминов, наконец, заткнулся. Теперь-то ему нечем было мне
пригрозить. Примерно в это же время написал Эд. Впервые с момента отъезда.
Рассказал, что теперь живет в Германии, что все у него просто охуенно. Что
даже не представлял, что можно жить так хорошо. Говорил, что его
действительно считают родным и очень любят. Мы снова начали общаться, и я
успокоился окончательно. Однажды даже рассказал Скруджи о предложении
Стаса. Эд охуел, конечно. Так тема и замялась постепенно. Эд писал, что скучает
по мне. Извинялся постоянно, что уехал. Но я прям по сообщениям видел, как он
пиздецки счастлив там. Пусть и без меня, но я был искренне рад за него. Он
сказал, что приемные родители гомофобы страшные. Ему даже девушку для
прикрытия завести пришлось, чтобы не спалиться. Но он не жаловался. Говорил,
что когда я выпущусь, то найдет меня.

Вакуум вокруг нас становится абсолютным. Антона здесь уже нет – он внутри
себя, в собственном кипящем океане, из последних сил пытается удержаться на

120/331
бушующих волнах, но вот-вот утонет, окончательно захлебнется эмоциями и
пестрящими картинками прошлого, большинство из которых ранят его даже
спустя время. Вот только это не конец истории. Ему все же придется утонуть,
камнем опуститься на самое дно, чтобы рассказать до конца.

- Переписка с ним стала единственной отдушиной. Тем, что помогало мне

каждый день выносить новые насмешки, позорные прозвища и побои. А их было
предостаточно. Я стал неиссякаемым, блять, источником вдохновения для всех
уродов и отморозков, что обитают в детдоме. Они даже между собой перестали
собачиться, все силы бросив на меня. Но каждый раз я упрямо напоминал себе,
что могло быть и хуже, вспоминая предложение Шеминова. А Эд каждый день
писал мне. Рассказывал про Германию, как там охрененно хорошо. Какие у него
заебись родители. Называл это своим счастливым билетом. И я был так рад за
него. Правда. Но потом все началось по новой.

Он замолкает, бросает тоскливый взгляд мне через плечо и направляется к

только что открывшейся палатке. Возвращается с пачкой сигарет, на ходу
распаковывая шуршащую упаковку чуть подрагивающими пальцами.
Затягивается долго и глубоко, задерживает дыхание на несколько секунд и
выпускает из себя густой серый дым, обволакивая им нас обоих, словно
пушистым пледом.

- Стас снова начал шантажировать тебя? – не совсем понимаю, чем именно, ведь
козырей у Шеминова не осталось. Антон сам раскрыл свой секрет.

- Да. Но только в этот раз пошел напролом. Уже не угрожал, а сразу поставил
перед фактом.

- Каким?

Дождь, наконец, прекращается. Я быстро смахиваю воду с волос, однако челка

неприятно липнет ко лбу и мне ничего не остается, как просто замахнуть ее
назад. Антон тоже оттряхивается и достает вторую сигарету.

- Он показал мне фотографию. Когда он успел сделать ее, я не знаю. Видимо,

ублюдок понаблюдал за нами, прежде чем разогнать. Извращенец поганый.
Короче, он сфоткал нас с Эдом тогда в туалете. Причем, каким-то, сука,
загадочным образом, сумел сделать это так, что на фотке было четко видно, что
это именно мы. С меня уже взять было нечего, обо мне и так все всё знали, и
даже уже типа смирились. Но он оказался хитрым уродом. Сказал, что если я не
соглашусь, то он анонимно пошлет фотографию приемной семье Скруджи.

Откидываю голову назад, пуская в легкие толику свежего воздуха. Я насквозь

уже пропитался дымом и хриплым голосом Антона. Сколько мы стоим здесь уже?
Час? Или полдня?

- Это шантаж.

Антон салютует мне сигаретой и продолжает.

- Я тоже так решил. И послал его опять. Но когда вернулся в комнату и

перечитал сообщения Эда, то понял, что Шеминов действительно может все
разрушить. Он был так счастлив там, я чувствовал это даже через расстояние. В
конце концов, от него столько раз отказывались. Я видел, как он переживал это.

121/331
Скруджи заслужил этот счастливый билет. А я…

Господи, Антон. Неужели, Выграновский стоил этого?

- И я согласился, - он смотрит на меня, умоляюще заглядывает прямо в глаза,

словно оправдываясь за свой поступок, - согласился, понимаете. Пообещал себе
заткнуться, вытерпеть, проглотить это все, лишь бы не впутывать сюда Эда.

Я успеваю удивиться тому, что внутри меня еще осталось что-то целое, потому
что слышу надрывный хруст и противный треск. Это все мои ебаные утопические
замки, так старательно и щепетильно выстроенные мной со дня знакомства с
Антоном, эпично рушатся прямо сейчас, погребая меня под своими громадными
обломками и клубами едкого дыма. Песок и пыль забивают рот и легкие, дышать
уже не получается, и я покорно подставляю голову под летящие камни.

Добей меня, Антон. Хотя бы из жалости.

- А Шеминов, сука, не обманул, когда сказал, что на меня есть спрос. Опеку
быстро оформили уже через три недели. Хотя обычно это длится около полугода.
Но у него, как я понял, везде есть свои подвязы. До того времени, я даже не
подозревал, что извращенцы могут выглядеть так представительно. За мной
приехала вполне приличная пара. Толстый мужик и абсолютно квадратная
женщина. До сих пор помню ее отстойные духи. Шеминов постоянно хлопал меня
по плечу, взахлёб перечисляя мои достоинства. А мне просто хотелось выйти в
окно прямо в его кабинете. Перед тем, как сесть в машину, он снова напомнил
мне про фотографию. Сказал, что я умный, что должен все сделать правильно.

Все системы безнадежно перегорают. Дым медленно смыкается вокруг нас

плотной, непроницаемой завесой, а я судорожно пытаюсь не забыть дышать.
Антону его же откровение и вовсе рвет все предохранители, щедро подливает в
кровь неразбавленный бензин и без опаски поджигает спички. Он горит,
полыхает так ярко сейчас, а голос напротив, опускается до болезненного,
сиплого шепота.

- Мой новоиспеченный «родитель» запер меня в комнате, едва я переступил

порог квартиры. Куда испарилась его женушка – я понять не успел. Он связал
меня, чуть не разорвав все сухожилия к чертям. Потом долго бил, шлепал и
мерзко верещал от восторга как жирная свинья. Постоянно шептал мне, какой я
красивый. Обливался потом, кашлял и пыхтел, остервенело трахая меня прямо в
рот. А когда закончил, развязал меня и оставил голого прямо там же, на полу.

Губы у Антона трясутся от переполняющих его эмоций, а сигарета давно уже

тлеет в луже. Каждое его слово отпечатывается на мне алым, химическим
ожогом, но я даже не пытаюсь увернуться от них. Принимаю каждый,
подставляя грудь под пламя.

- Я сбежал в ту же ночь. Не помню как, но очнулся когда порезал ногу об какую-

то стекляшку на дороге. Даже без обуви ушел, представляете. Долго сидел в
вонючей подворотне, мечтая сдохнуть прямо там же. Но очень скоро меня нашли
и вернули в приют. Шеминов очень долго улаживал это дело. Наверное, все, что
выручил с моей продажи, потратил на взятки ментам и органам опеки. Все
замяли, в итоге. Будто бы от меня отказались по причине плохого поведения.

- А потом? Следующие семьи? Это… Это повторялось?

122/331
 - Вы имеете в виду, трахали ли меня там? – слова обжигают и его, но Антон
терпит, и намеренно произносит их громко и слишком четко, растягивая пытку, -
да. Второй раз я уже дал ублюдку сдачи. Мужик оказался любителем ролевых
игр, БДСМ и прочей извращенской хрени. И я тогда от души его отхлестал его же
плетью. После этого Стас долго не отдавал меня, часто проводя со мной свои
«воспитательные беседы». Потом третьи опекуны. Там я даже дотронуться до
себя не дал. Может барьер какой сработал, не знаю. Только орал, как
потерпевший, руками размахивал и подрался, в итоге. Меня на следующий же
день вернули, как «слишком буйного и неуравновешенного». По-моему,
Шеминову даже деньги вернуть пришлось. Зато потом он отстал от меня. Я
продолжал переписываться с Эдом, но ничего ему не рассказывал. Это касалось
только меня, и втягивать его в эту грязь мне не хотелось. И сейчас не хочется.
Меня спасали его сообщения. Читал их, и становилось чуточку легче.
Перетерпеть, скоро выпуск и конец кошмару.

Пламя в его глазах уже погасло. Даже углей не осталось. Только дым, глухая
безысходность и тоска, от которой хочется лезть на стену. Он смотрит
обреченно, но смело. Открыл все двери и замки, распахнул окна, выпуская
внутрь воздух и порывы прохладного ветра.

- Теперь вы все знаете, Арсений Сергеевич. Я так надеялся, что освободился. Но

когда вчера увидел этого бородатого бугая, потенциального, блять, покупателя,
то сорвался.

Дыши. Дыши и не отводи глаз.

- Я просто шлюха, грязная и пользованная много раз дрянь, которая даже не

знает собственную цену. И вы не сможете мне ничем помочь.

Смогу. Кое-чем и прямо сейчас.

Молча подхожу к нему, быстро заключая одеревеневшее тело в объятия.

Сжимаю крепко и сильно, обиваю руками его спину и смыкаю пальцы на
скользкой ткани куртки. Он не шевелится, но через мгновение шумно выдыхает
мне в плечо. Комкает пальто, рвано дышит, шмыгает носом и сглатывает.
Отчаянно цепляется, словно за последний спасательный круг посреди жуткого
шторма, в который так неосторожно угодил.

123/331
Примечание к части Спасибо за ваше ожидание и тёплые отзывы
Песня атмосферная, советую послушать обязательно) не ищите смысл в словах,
там чисто музыка)

И да, пишите все, что думаете по поводу продолжения)) очень интересно узнать
ваши предположения

Часть 12. Обещание

Kelly Clarkson – Addicted

Он просто огромный.

Не человек, а скала какая-то. Громадная глыба в пиджаке. Ростом еще выше

меня, в пару раз шире и толще. И к тому же бородатый. Рыжая густая борода
сплошь покрывает щеки, и по вискам переходит в такого же цвета волосы.
Рассматриваю его с плохо скрываемым презрением, а в голове до сих пор
набатом отдаются страшные слова Антона.

"шлюха"

"грязная и пользованная"

- Тогда, готовь документы, Арс, - фальшиво улыбаясь, Стас суетится вокруг

Ильи Александровича Макарова, который с довольной ухмылкой подписывает
заявление об опекунстве, - завтра же запускаем процесс.

Шеминов так воодушевлен предстоящей, наверняка, прибыльной сделкой, что

даже не замечает моего опоздания на работу и перекошенного лица. Словно
наседка порхает вокруг этого борова, что-то без конца щебечет ему и
отвратительно хихикает над его неуместными шутками. После разговора с
Антоном у меня до сих пор сумбур в голове, а лица Стаса и этого Макарова
вызывают почти физически ощутимое отвращение. Уложить по порядку в мыслях
услышанное никак не выходит, информация бурлит и вот-вот выкипит прямо
через край. Да и как вообще можно адекватно воспринять ту жуть, которую, по
словам Антона, творит здесь Шеминов? Тот самый, который прямо сейчас
усердно трясет перед потенциальным опекуном папкой «Шастун», выкладывая
на стол характеристики Антона разных лет и различные медицинские и прочие
справки.

- А сам-то он где? – Макаров через плечо передает заполненное заявление

Стасу, - глянуть бы хоть на него еще разок.

К горлу неумолимо начинает подкатывать тошнота, переходящая в резкий

кашель. Урод полюбоваться хочет, оценить «товар» еще раз перед покупкой,
чтобы точно удостовериться, не переплатит ли он. Бегает глазами по вееру
бумаг перед собой и слишком подробно интересуется здоровьем Антона. Я
закрываю лицо рукой, кашляю и отворачиваюсь, лишь бы не видеть слишком
довольных рож ни того, ни другого.

124/331
- Сейчас с бумажками разберемся, и Арс его к нам пригласит.

Еле-еле откашливаюсь, но в груди все еще больно саднит. Мне срочно нужно
уйти отсюда, иначе вывернет прямо на ковер. Или, желательно, на шеминовский
стол. Из-за какого-то странного гула в ушах, почти не слышу, что говорит мне
Стас, пока моя недоуменная физиономия не заставляет его повторить.

- А? Да, прости, Стас. Я…Я все понял, - мне необходимо выйти. Прямо сейчас.
Духота сперлась вокруг меня плотным коконом, и легким жизненно необходим
свежий воздух.

- Держи заявление, - бумага оказывается у меня в руках, и я механически

пробегаюсь по ней глазами. Даже почерк у этого громилы крупный, одна буква –
в половину листа, - постарайся не затягивать с этим. И пригласи Шастуна, будь
добр.

Вылетаю из кабинета снайперской пулей, поворачиваю за угол и сгибаюсь

вдвое, опираясь руками в ближайший подоконник. Хочется взвыть от досады и
разнести гребаное окно и весь коридор ко всем чертям, но вместо этого я лишь
плотно зажмуриваюсь. Так мерзко, что не вздохнуть. Грудь, ребра, легкие – все
будто сдавливает, сжимает, обвивает невидимыми стальными цепями до хруста
позвонков где-то под кожей. А потная ручища этого бугая Макарова словно все
еще сжимает мою руку.

Что могут эти ручищи сделать с Антоном, даже думать не хочу. Но мозг
бесстыжим образом шлет мои хотелки далеко и надолго. Картины, одна за
другой, всплывают в болезненном воображении, и каждая из них бьет меня
прямехонько в солнечное сплетение, выжимая спасительный воздух.

После рассказа Антона мир вокруг меня перевернулся. Не просто изменился, а

будто разрушился, сгорел дотла, и теперь я стою на пустом, обугленном
пепелище с проклятым заявлением об опеке в руках. С глаз словно сняли
невидимые до этого очки совершенно непонятного цвета, бесцеремонно ткнув
носом в прогнившую до самого основания реальность.

Реальность, в которой давно правят бал беспринципность, мерзость, деньги и

похоть.

Реальность, в которой больной на голову, хитрый ублюдок продает

подростков богатым извращенцам.

Реальность, в которой через три недели Антона увезет этот рыжий боров.

"вы не сможете мне помочь"

Из горла вырывается какой-то сиплый скулеж, и мне становится противно от

самого себя. Может и не смогу. Но тебя с ним точно не отпущу.

- Арс? – голос из-за спины мгновенно вырывает меня из ямы отчаяния и

лихорадочного поиска решений, - ты как?

Позов заботливо хлопает меня по руке и останавливается рядом, опираясь

поясницей о подоконник.

125/331
 - Че-то случилось?

- Ничего, - из меня херовый актер, и Димка сходу раскусывает фальшь в моем

голосе.

- Так уж и ничего?

- Ничего. Все нормально.

Не до тебя, Диман, извини. Бормочу что-то про больной живот и почти бегу к
лестнице.

Нужно собраться. Взять себя в руки и решить, что же делать в сложившейся

ситуации. Первое, что приходит в голову, и почему-то кажется на удивление
разумным и действенным – это идея увезти Антона. Без разницы куда, главное –
подальше отсюда. Спрятать где-нибудь, уехать вместе с ним и забыть этот
кошмар. Манящая, глупая фантазия, такая же бестелесная и неуловимая, как
дым от сигарет Шастуна. Она даже успевает оформиться в голове в некое
отдалённое подобие плана, пока я на автопилоте добираюсь до кабинета.
Кажется, что сейчас я мог бы решиться даже на это. И плевать на последствия.

Вообще-то решение до смешного простое – сейчас же пойти в полицию и

немедленно сдать Шеминова. Можно даже с поличным, прямо во время сделки с
Макаровым. Наверняка, рассказ Антона заинтересует следователей. Его
показаний хватит для заведения уголовного дела, а уж доказательства
найдутся, обязательно. И я бы, определенно, так и сделал. Причем, прямо
сейчас, не медля ни секунды.

Однако всю эту стройную цепочку перечеркивает одно «но».

Антон заходит в кабинет после короткого стука. Заходит молча, вынимая из

ушей наушники, и проходит к столу, снимая с головы глубокий капюшон. Не
садится, стоит передо мной, привычно глядя куда угодно, но только не в глаза.

- Тебя хочет видеть Шеминов.

Он поджимает губы и коротко кивает. Прекрасно осознает, что именно

сейчас происходит в кабинете Стаса, и кого еще он там увидит, кроме самого
директора. Понимает, что делу уже дали ход, и теперь опека над ним – это всего
лишь вопрос времени. И, тем не менее, равнодушно кивает и собирается уйти.
Безразлично и настолько апатично, что это моментально подстегивает меня. Он
так горел, рассказывая об ужасах, что творили с ним «опекуны», а сейчас стоит
передо мной уже полностью потухший, пустой и какой-то серый. Ни огня, ни
блеска в глазах. Ничего, что нужно для борьбы. А нам предстоит именно борьба.
Оставить все, как есть ни в коем случае нельзя. Собраться, запастись терпением
и настроиться. Но Антон, похоже, уже настроен совсем на другое.

Вскакиваю со стула и в два шага огибаю стол, становясь прямо перед ним. Он
меланхолично облизывает губы и переводит на меня абсолютно прозрачный
взгляд.

- Антон, с этим нужно что-то делать.

Молчание. Мы снова и снова вертимся в каком-то непонятном чертовом

126/331
колесе, в котором каждый наш разговор начинается с дико бесящей меня
наигранно бесстрастной молчанки.

- Ты же не собираешься снова пойти на это?

- Арсений Сергеевич, - устало и почти вымученно, - мне надо к директору. И я

у вас дома толстовку забыл, кстати.

Серьезно, блять?! Толстовку? Да еще так спокойно, словно и не было

прошедшей ночи в пьяном угаре и нашего разговора под дождем несколько
часов назад. Волосы Антона до сих пор немного влажные, как и мои. Мы были
там, в той подворотне, и я почти дословно помню его страшное откровение. Мне
не привиделось и не приснилось. Он плакал мне в плечо, а теперь стоит передо
мной с самым ненавистным для меня выражением лица. Абсолютного
безразличия ко всему происходящему вокруг, включая свою собственную судьбу,
которая как раз прямо сейчас решается за дверью кабинета директора.

- Издеваешься? После того, что ты мне рассказал, ты собираешься… опять…

Он добьет меня. Честно. Я никак не могу подстроиться под него, под эти
бесконечные качели, на которых он, то целует меня, зажав пьяным телом в
лифте, то рыдает у меня на плече, цепляясь за пальто с такой силой, что швы
едва не трещат, а сейчас говорит со мной словно с незнакомцем. И самое
главное, что Антон никак не хочет хоть немного помочь мне, научить качаться
на этих гребаных качелях. Я будто снова и снова смотрю один и тот же
диафильм, постоянно сменяющие друг друга яркие картинки с разными
эмоциями на стареньком фильмоскопе. Они резко, абсолютно безо всяких
переходов, перепрыгивают с одной на другую, не останавливаясь, и не оставляя
мне ни единого шанса подстроиться или хоть чуть-чуть изучить одну из них. Как
только мне начинает казаться, что я постепенно привыкаю – картинка тут же
меняется, и вот мы снова давим друг друга хмурыми взглядами и ждем, кто же
кого перемолчит и пересмотрит.

- Это нужно прекратить.

- Как? – зелень в глазах, наконец, становится на оттенок ярче, наливается и

странно темнеет.

- Нужно пойти в полицию.

Антон ухмыляется, снова и снова мажет кончиком языка по губам и мотает

головой.

- Не нужно.

Господи, дай мне сил.

- Почему?

- Потому что я не хочу.

- А чего же хочешь? Снова повторить те кошмары, о которых рассказал мне?

Не хочет. Вижу, что не хочет. Но упрямится, пытается, непонятно зачем,

127/331
утаить, обмануть меня, хотя в данную секунду он - распахнутая книга. Все на
лице, без прикрас. Маска безразличия в этот раз подводит его, нещадно
просвечивает и уже ничего не скрывает.

- Не хочу. Но и новой огласки тоже не хочу.

Чувствую, что терпение, медленно, но верно, вот-вот перельется через край,

заливая соседей. То, что Шастун упрямый, я знаю давно. Однако сегодняшнее
утро открыло мне его с совершенно иной стороны. В ней еще только предстоит
разобраться.

Но вот к глупости его я никак не готов. Если это глупость. Другого

объяснения для неуместного упрямства я пока не вижу.

- Огласки? Какая, нахрен, огласка?! Речь о тебе, Антон! О твоем теле! Этот
ублюдок уже вовсю готовит новую продажу тебя, а ты не хочешь какой-то
огласки?!

Усталый взгляд лениво бродит по моему уже полыхающему лицу, и это злит
меня еще сильнее. Будто и не о нем речь. Не его в очередной раз отдадут в
пользование извращенцу. И не он жалел, что не вскрыл вены сегодня ночью в
парке.

- Арсений Сергеевич, - тихо, но с опасной стальной нотой в голосе, которую

улавливаю мгновенно, - послушайте. Я рассказал вам все это исключительно
потому что доверяю вам. Потому что сам так захотел. Я не просил и не прошу
жалеть меня или сыпать советами. Это исключительно мое право – рассказывать
кому-либо еще или нет.

- Но ведь…

- Погодите. Я действительно не хочу огласки. Не хочу вообще все это

выносить на всеобщее обозрение. Мало того, что все узнали, что я гей? Так
теперь еще и узнают, что меня, как шалаву, ебли за деньги! Нет уж! Я, блять, в
узел свернусь, но перетерплю. Пусть это всё останется здесь. В апреле – днюха.
Он уже не успеет снова провернуть это. А потом я уеду и забуду нахуй весь этот
кошмар.

Что я там говорил про нервы? Ниток за сегодняшний день уже не осталось,
только обуглившиеся рваные концы, которые сейчас снова начинают опасно
искрить.

- Да ты вообще слышишь себя, Антон?! Ты же добровольно соглашаешься на

изнасилование! Неужели какая-то огласка пугает тебя больше, чем то, что он
будет творить с тобой?! Блять, да ты видел этого бугая?! Он же… - слишком
грубые, но зато правдивые слова едва не рвут глотку, и я с трудом проглатываю
их, - …он же покалечит тебя. Огласка – меньшее из зол, как ты не понимаешь?! Я
не могу допустить, чтобы над тобой снова издевались! Теперь, когда я все знаю,
я не могу просто стоять в стороне и делать вид, что ничего не происходит! Не
могу! Не теперь, когда я т…

У меня каким-то чудом хватает сил замолчать и в последний момент закрыть

рот. Вот только неуклюжего, совершенно неуместного признания, блять, нам
сейчас и не хватает.

128/331
 Он смотрит на меня сверху вниз как-то даже снисходительно. Со странной
смесью жалости и сочувствия, будто все понимает. Словно каким-то неведомым
образом услышал то, о чем я промолчал.

- Я же говорил вам, из-за чего все это. Вернее, из-за кого. Я выдержу,
Арсений Сергеевич. Выдержу в последний раз и все забуду.

- Как это вообще можно забыть?!

- Я постараюсь.

- Скажи мне одну вещь, - приходится задрать подбородок, потому что

подхожу вплотную, - неужели Выграновский стоит этого? М? Стоит, чтобы тебя
снова насиловали и били?

Молчит. И раскаленными щипцами из меня все жилы по одной вытягивает.

Медленно, почти маниакально, до предела растягивая каждую и прожигая
насквозь.

- Он стоит такой жертвы с твоей стороны? Да и неизвестно, отправит ли

вообще Стас эту ебаную фотографию! Я уверен, что это его блеф чистой воды!

- Не блеф. Вы не знаете этого ублюдка так, как я.

Теперь уже мне хочется зареветь и уткнуться в плечо Антона. Потому что
слишком отчетливо вижу – не смогу его переубедить. Он смирился и теперь
добровольно идет на эшафот, не связанный и не скованный, сам шагает
навстречу палачам.

- Я мог бы ничего не говорить вам. Но рассказал. И ни капли не жалею об

этом, - мы все еще друг перед другом, почти так же близко, как в лифте, и я не
сразу замечаю, что Антон переходит на шепот, - но вы должны пообещать мне,
Арсений Сергеевич, что сохраните это в тайне.

Медленно и хладнокровно режет меня без ножа, каждым своим тихим словом
безжалостно кромсает, нервные окончания в тугие струны вытягивает и пилит
их слишком тупыми ножницами. Кипящее масло льет прямо на кожу и шепотом
уговаривает не кричать.

- Кем же я буду, если промолчу? – тоже шепотом, прямо ему в глаза. Мне
нельзя отступать, но и наступление уже проиграно. Армия повержена,
катапульты разбиты, а стены крепости так и остались неприступными, - как я
могу? Просто равнодушно наблюдать за происходящим и делать вид, что все в
порядке?

- Да.

Лучше просто убей меня прямо здесь. Потому иначе я не смогу, меня просто
разорвут изнутри бездействие и собственная совесть.

- Я понимаю, что это нелегко. Но так нужно.

- Кому, Антон? Неужели тебе?

129/331
 - Не только мне.

Вот и ответ.

Контрольный выстрел в голову одним своим взглядом и тремя простыми

словами, от которых у меня внутри что-то болезненно сжимается и умирает.

Смотри, Арс. Как красиво все твои идиотские фантазии улетучиваются в

приоткрытую форточку. Все, что ты успел себе намечтать своими пошлыми
снами и пьяным поцелуем в треклятом лифте.

- Ты все еще любишь его? Настолько, что готов собой жертвовать?

Антон теряется. На секунду, но на лице мелькает растерянность,

неуверенность. Любил – ответил бы сразу. О таких вещах не задумываются,
потому что слова сами лезут наружу, как у меня. Только и успевай ловить, чтобы
не брякнуть в самый неподходящий, как сейчас, момент. И мне хватает этого его
молчания, чтобы воспрянуть духом и снова ринуться в бой. Но он вдруг отвечает,
не дав мне произнести ни слова.

- Не знаю, - кристально честно, - но и впутывать Эда в эту грязь я точно не

хочу. Поэтому, пожалуйста, пообещайте мне, что ничего не расскажете.

- Я не могу.

- Арсений Сергеевич. Это не просьба. Это мое решение. Пообещайте мне.

Пообещать.

Добровольно отказаться от него.

От всего, что связывает теперь нас друг с другом. И пусть многое из этого –
моя утопия, но расстаться с ней не могу. Разговоры о футболе, дурацких песнях,
о прошлом друг друга. И этот долбанный лифт в моем доме. Лучше бы
сегодняшней ночи не было вовсе. Какая-то слабая, едва теплящаяся надежда
мерзко скрипит внутри меня противным голосом, увещевая, что так, наверное,
было бы легче. Не касаться. Не перешагивать. Не целовать и не чувствовать.

Не знать, как может быть.

Как могло бы быть.

- Я все равно что-нибудь придумаю. Не отступлюсь от тебя, даже не

рассчитывай.

- Пообещайте мне, - терпеливо и мягко повторяет Антон в каких-то жалких

сантиметрах от моего лица. Не умоляет и не просит. Просто ждет
подтверждения, заранее зная, что я соглашусь. Я безнадежно слаб перед ним,
как и всегда, и Антон безошибочно чувствует это, пусть даже и неосознанно. И я
снова послушно отступаю, сдаю позиции, голыми руками давя зарождающееся
отвращение к самому себе. Оно потом возьмет верх, сполна отыграется за эту
слабость. Сожрет меня, сожжет изнутри, разделив трапезу пополам с совестью.
А сейчас я просто запираю их подальше, лишь бы не слышать отчаянных криков

130/331
и скрежета их когтей по сердцу.

- Я обещаю, - вот и размашистая подпись на собственном приговоре, -

обещаю тебе молчать.

Он грустно улыбается и отстраняется от меня. Становится холодно. Никаких

больше ощущений. Только колючий холод, странная апатия и распускающая
рваные крылья алая ненависть к себе. Представление начинается. Поднимайте
занавес и готовьте попкорн.

- Спасибо, - его взгляд теплый, но мне даже им не согреться, - это важно для
меня.

Ответить ему нечего. Цепи, обвивавшие меня до этого, теперь сомкнулись

окончательно, накидывая петлю и на саднящее горло.

- Не только за это. Вообще за ваше отношение ко мне.

Мое отношение к тебе? Да ты давно стал долбанным кислородом. И сейчас я

сам от тебя отказываюсь. За это не благодарят, Антон.

- Можно вопрос?

- Конечно.

- Почему вы так относитесь ко мне?

Прямо в лоб. Иллюзий не осталось, дым давно рассеялся. Теперь не укрыться

за его плотной завесой.

- Потому что ты стал дорог мне.

Его взгляд привычно проникает под кожу. Осторожно касается

чувствительных рецепторов, импульсами смешивается с кровью и мелкими
вибрациями расходится по венам, заводит сердце и наполняет легкие, согревает
застывшие, одеревеневшие мышцы, и рассеивает душный смог на фантомных
развалинах моих воздушных замков.

Не отвечай ничего, Антон.

Тебя все еще ждет Шеминов.

А меня – моя могила.

- Спасибо.

- Больше не за что.

Антон хитро прищуривает глаза и очень тепло улыбается. Я узнал эту улыбку
еще задолго до ее появления на его губах при мне.

- Есть еще кое-что.

Опа.

131/331
 Похоже, я переоценил степень его опьянения вчера. Или он просто хотел,
чтобы я так подумал?

- Я ждал, что по морде дадите, если честно.

- Наверное, мне стоило так и сделать.

В какой-то момент он снова оказывается очень близко. Мягко, едва ощутимо

касается пальцами моей ладони и все еще улыбается. Смотрит прямо в глаза, в
душу, куда-то еще, так глубоко внутрь, куда я и сам-то теперь боюсь
заглядывать. В зародыше давит всё, что сейчас вертится у меня на языке, все
сомнения и бесконечные вопросы.

Дорог

Блять, как же мало вмещает в себя это короткое слово по сравнению с тем,
что бушует сейчас у меня в груди. Там бешеный тайфун разносит к херам все
окрестности, тысячами цунами срывает крыши, сносит пирсы и старенькие
плотины, словно хрупкие спичечные коробки. Безжалостно топит всё, чтобы
потом забрать с собой в море, когда большая вода спадёт и вернется обратно в
океан.

А я уже не смогу без воды. Потому привык пускать ее в легкие и тонуть,

тяжелым камнем нестись навстречу дну, казалось, недосягаемому, и никогда не
просить помощи.

Но вот оно, дно-то. И теперь пришло время, как следует ебануться об него
головой и, желательно, больше не всплывать.

Антон целует осторожно. Совсем не так, как вчера. Убийственно ласково и

так губительно нежно, что краем еще уцелевшего каким-то чудом сознания я
слишком ясно понимаю – не выкарабкаюсь. Ни за что.

Утону вместе с ним.

***

- Я тебя не ждал.

- Часть моих вещей все еще здесь.

Алёна встречает меня в квартире. Она похудела, но это ей только лицу.

Непривычно ярко накрашена, словно индеец перед решающей битвой, сапоги на
тонкой шпильке и новая прическа.

Жизнь без меня ей явно на пользу.

- Твои вещи в спальне, в шкафу, на нижней полке, - я давно их туда сложил,

тщательно собрав по всей квартире.

132/331
 Но, похоже, одними вещами дело сегодня отнюдь не ограничится.

- Я, вообще-то, надеялась на разговор, Арс.

Только не это. Все, что мне сейчас нужно – тишина и покой. Сегодняшний
день – это один сплошной бесконечный разговор. Голова уже болезненно ноет от
переизбытка информации, очень ярких впечатлений, и последние до сих пор
ощущаются на губах согревающими фантомами.

- Не надо, Ален. Мы все уже решили.

Но я слишком хорошо знаю этот ее взгляд. Она, словно хищник, чувствует

мою слабость, понимает, что отбиваться от нее у меня просто нет сил. И
уверенно идет в атаку.

- Кто решил? Ты? Последнее время ты все решаешь в одиночку.

Сбрасываю осточертевшее пальто и ботинки, уверенно топаю мимо нее на

кухню и извлекаю из пакета заветную бутылку. Наливаю полный стакан коньяка,
стоящего едва ли не половину моей зарплаты, и залпом опрокидываю его в себя.
Сладковатый привкус шоколада оседает на языке. Горло приятно обжигает, а
тепло неспешно расходится по всему телу.

Достойное завершение этого, сука, бесконечного дня.

- Все в порядке? – Алена по-детски недоуменно хлопает глазами, разом теряя

весь свой воинственный настрой.

- В полном, - второй стакан идет уже легче и теперь без промаха бьет точно в
голову, - все просто заебись.

- Арс, - она подходит, медленно, но неотвратимо, как то самое цунами, и

вдруг прижимается к груди, обвивает тонкими руками и утыкается лицом в
рубашку, - прости меня, пожалуйста. Я такая дура.

Это ты прости, Ален. Потому ничего, кроме «угу» выдавить из себя не могу.
Просто ничего больше нет внутри. Все выжжено дотла зелеными глазами и
мерзким бессильным «обещаю».

- Я столько всего наговорила. Мы друг другу наговорили. Давай забудем все,

ладно? Начнем все заново. Не нужна мне никакая свадьба, понимаешь? А вот ты
очень нужен, - поднимает блестящие глаза и тянется к лицу.

Коньяк подтормаживает меня. Не успеваю среагировать и в следующую

секунду чувствую прикосновение к губам. Моя заминка подстегивает Алену, и
она уже настойчивее давит на плечи руками, начиная углублять поцелуй.

- Нет.

Она отстраняется, заглядывает в глаза и недоуменно хмурится.

- Прости, Ален. Но я не могу.

- Почему? Я же говорю, мне не нужна никакая свадьба. Не хочешь жениться –

133/331
хорошо. Давай просто жить вместе. Я не…

- Да дело не в свадьбе!

- А в чем? – теплота исчезает из ее голоса так же быстро, как леденеют

подведенные черным карандашом карие глаза.

- Я ужасно поступил с тобой. Я целиком признаю это и не отказываюсь, не

снимаю с себя ответственность. Но Ален, ты заслуживаешь лучшего. Я не могу
дать тебе то, что ты хочешь. Больше нет. Прости.

Она поджимает губы и отходит от меня.

Третий стакан – и вот голова уже отправляется в увлекательное

путешествие.

- Знаю я, в чем дело, - ее тон не предвещает ничего хорошего, но мне уже

становится приятно-всё-равно, - видела чужую мужскую толстовку в гостиной и
смятый диван. Я ведь не дура, Арс.

Антон забыл толстовку? А, да. Он что-то такое говорил сегодня.

Неудивительно. Здесь утром ему было явно не до нее, а потом – тем более.

- Избавился от меня и теперь трахаешь здесь молоденьких мальчишек?!

Господи, как же громко она кричит. Хочется зажать уши и отвернуться от

нее. А лучше, уйти в другую комнату. Пытаюсь пройти, но она машет руками и
преграждает путь. Остается вернуться к столу и налить еще один стакан. Ее
слова доходят до меня издалека, наполовину теряясь, но смысл, к сожалению,
все еще улавливается.

- …действительно, извращенец! Убогий, ебаный извращенец! И ты еще

пожалеешь, что поступил так со мной!

Хлопок двери долетает до меня словно откуда-то из трубы, даже эхо

разносится.

Четвертый стакан.

Антон поцеловал меня. На этот раз - абсолютно трезвый.

Пятый.

Как, блять, на прощание.

Шестой.

Его толстовка лежит на журнальном столике.

134/331
Примечание к части Ребята, ждуны, вы моё самое лучшее вдохновение.
Спасибо за доверие.

Часть 13. Амплитуда

Так вот, оказывается, как выглядит тот самый пресловутый день

сурка.

Просыпаюсь.

Медленно, нехотя, почти мучительно выныриваю из недосягаемых, теплых

сновидений, которые на порядок отличаются от однотипных, серых будней, в
которых я обитаю последние полторы недели. Торчу под душем едва ли не час,
мытье из которого занимает от силы десять минут. Просто стою под горячими
струями воды и ни о чем не думаю. Неторопливо завтракаю, мою кружку,
протираю стол и заваливаюсь на диван, в тёплой компании которого проведу
весь оставшийся день.

Я на больничном уже десятый день. После отъезда Антона находиться в

детдоме стало совсем невыносимо. Приходить на работу и старательно делать
вид, что ничего не происходит, здороваться со всеми подряд, вести беседы с
ребятами и заполнять документы, даже шутить и болтать с Позовым. Димка, он
очень хороший парень. Мне нравилось проводить с ним время, но последние дни
выдались просто сумасшедшими. Ну и естественно, разговаривать с Шеминовым
стало невмоготу. Не то, что разговаривать. Видеть. Ни под каким предлогом.
Даже голос вызывал отвращение и какую-то неконтролируемую, совершенно не
свойственную мне злобу.

В тот же день, когда Антон уехал, я впервые всерьез задумался о смене

работы. И думаю об этом до сих пор, лежа на диване в гостиной. Очевидно, что
после всего случившегося и услышанного, работать под началом Шеминова я
больше не смогу. Но и просто оставить все, как есть, тоже нельзя. Кто знает, чем
еще там промышляет Стас. Вполне вероятно, что Антон не один такой. И другим
ребятам тоже требуется помощь. Но выяснить что-то пока не представляется
возможным. И все из-за упрямства Шастуна и моего дурацкого обещания ему.
Остается только смирно сидеть и медленно перегрызать себе глотку, терзаясь
мыслями, что сам, добровольно отдал человека, который стал чем-то большим
для меня, на жуткую забаву жирному извращенцу.

Ебаный замкнутый круг.

Не вырваться. Не освободиться. Завернуться плотнее в тонкое одеяло.

Ты же обещал, Арс. Вот и выполняй обещание. Не рыпайся, не суй нос, куда

не просят. Делай вид, не замечай, продолжай существовать.

Ты же обещал.

Ткань пододеяльника жалобно скрипит в слишком сильно сжатом кулаке. Не

хочется ничего. Гребанная жизнь словно разом растеряла свои и так
немногочисленные краски. Художник, неосторожно мазнувший яркой палитрой
по серому полотну, теперь недосягаем. Только и остается, что вновь и вновь
135/331
размазывать краску по кругу кончиком пальца, пока цвет не пропадет и не
потеряется окончательно, впитавшись в холст.

Валентина Семеновна, мой давний боевой соратник и просто отзывчивая

женщина, даже осматривать меня не стала, не то, что температуру измерять.
Просто, когда я сказал, что неважно чувствую себя, и меня слегка знобит, без
лишних разговоров выписала мне десятидневный больничный и почти силком
вытолкала из приюта в направлении дома.

Не помню, когда последний раз проводил столько времени дома, просто ничего
не делая. Наверное, никогда. Даже в школе, больше, чем на день, меня не
хватало. У меня сразу же начиналась ломка от безделья и четырех стен,
окружавших меня плотным коконом. В институте я вообще ни разу не болел.
Конечно, я иногда прогуливал пары, но причиной тому было отнюдь не плохое
самочувствие. Пашка просто брал выходной или тот же самый больничный, и я
на два долгих дня приезжал к нему, забив на занятия. Все, о чем я тогда думал,
это отличный секс с Добровольским и последующая отработка пропущенных пар
и семинаров.

С тоской глядя на себя сейчас, словно со стороны, понимаю, что выпускаясь

из института, я немного не так представлял себе «трудности взрослой,
самостоятельной жизни».

- Да, - Антон отвечает тогда, когда я уже готов положить трубку, насчитав
больше десяти длинных гудков.

- Привет. Это я.

- Здравствуйте, - он говорит тихо, как-то глухо, и чтобы разобрать слова мне

приходится старательно прислушиваться. Но я не жалуюсь, потому что безумно
рад слышать его голос.

- Как… Как твои дела? – идиотский вопрос. Самый.

- Все нормально.

Чувствую, что говорить ему сейчас не очень удобно. Он, наверное, как раз идет
в новую школу, в которую его определили приемные родители. Макаров, судя по
адресу, который он указал в анкете, живет на другом конце города, в элитном
районе. И школы там, надо полагать, соответствующие. Вряд ли Антону
нравится там. Хотя, школа - это, наверное, наименьшая из проблем.

- Точно? Антон, я просто…

- Все в порядке, Арсений Сергеевич, - на фоне слышится шум машин, и Антону

приходится слегка повысить голос, - правда. Он уехал сразу же после моего
приезда. Какая-то важная командировка. Его до сих пор нет, так что не
переживайте.

Не переживать. Не брать в голову. После того-то, что он мне сам рассказал. И

правда. Как я сам не додумался? Старая, заезженная пластинка, которую я
слышал уже не раз. Наверное, пора бы вслушаться и начать разбирать мотив.

- Ладно. Я просто хотел убедиться, что… - слова почему-то странно вязнут в

136/331
горле, не желая выходить. Мне остается только закашляться и проглотить конец
нелепой фразы. Сам же позвонил, придурок, а теперь двух слов связать не могу.

- Я уже пришел, - дыхание Антона учащается, видимо, он ускорил шаг, - уже к

школе подхожу.

- Как новые одноклассники?

- Нормальные, вроде. Хотя, я особенно не присматривался.

Логично. Тебе это и незачем.

Он замолкает, терпеливо ожидая окончания нашего жутко бесполезного

разговора. А я набираю в грудь воздух, чтобы снова поскрестись в дверь,
которая захлопнулась прямо перед моим носом всего полторы недели назад.

- Может быть, встретимся, Антон? Я мог бы подъехать прямо к школе, и…

я ужасно скучаю по тебе

- Не надо, Арсений Сергеевич. Я же вам уже говорил, - в трубке что-то шуршит, и

за этим шумом я не могу разобрать слов Антона, - мне пора идти. До свидания.

- До свидания.

Пятьдесят шесть секунд. Вот и поговорили.

Неделю назад мы ограничились тридцатью секундами. Сегодня прогресс налицо

на целых двадцать шесть секунд.

Хочется запустить несчастным телефоном в стену, но за этот акт драматизма

потом придется дорого заплатить. Новый телефон мне никто не купит, а из-за
кредита я и так скоро повешу язык на стену.

Лучше бы и не звонить вовсе. Мне должно было хватить нашего прошлого

разговора, когда за тридцать секунд я только и успел выдавить из него скупое
«все нормально». Прошлый раз я тоже предложил ему встретиться, и он сказал
мне ровно то же самое, что и сейчас. Словно отлично выученный,
отрепетированный текст. Еще более очевидным образом показать свое
нежелание разговаривать, наверное, невозможно. Но я, как дебильный
болванчик, снова и снова упрямо долблюсь головой об стену и снова набрал ему
сегодня.

Потому что сейчас, наконец, ясно осознаю, что же натворил. Чему, блять,
позволил случиться, уступив место секундной слабости перед Антоном. Что
мною двигало тогда? Как я мог согласиться на эту жуткую сделку?

Теперь, когда, он уехал к этому борову Макарову, Шеминов получил свои

деньги, извращенец – молодого мальчишку, а я – синяки под глазами и
смердящую дыру внутри, которая день за днем разрастается все больше и
больше, грозясь изжечь меня до самого основания.

Я, в принципе, знал, что так будет. Знал, что ненависть к самому себе все равно
возьмет свое. Наступит на горло и надавит так, что не смогу вздохнуть, пока не

137/331
услышу мерзкий хруст позвонков и гортани.

Что-то говорит мне, что можно еще все исправить. Наверное, старый добрый
здравый смысл, тихонько поскуливает из самого дальнего закоулка, куда я
запихнул его во время разговора с Антоном. Можно пойти в полицию и сдать
Стаса. Антон никуда не денется. Ему придется дать показания, и весь этот
кошмар закончится. Вот только шеминовский блеф про фотографию настолько
прочно засел в голове Шастуна, что последний даже говорить об этом не хотел,
упрямо твердя мне и себе, что выдержит. Не ради, блять себя. А ради другого
человека, который сейчас на другом конце света, живет припеваючи и даже не
подозревает, что творится с его… Кем? Бывшим любовником? Парнем? Другом?

Мелькает мысль как-нибудь связаться с Выграновским. Объяснить ему

ситуацию, постараться поговорить с ним. Может он сможет повлиять на Антона,
раз его мнение и он сам так важны для Шастуна. Сможет вразумить его, в
чувство привести.

Что-то ударяет по натянутой внутри струне, и эхо больно бьет по оголенным

нервам, отдаваясь неприятной вибрацией.

Антон любит этого Эдика.

Глупо отрицать очевидное.

Все еще любит настолько, что сам ложится на долбаный алтарь, лишь бы не
тревожить его, не впутывать и не беспокоить размеренную, устоявшуюся жизнь
Выграновского в новой семье. Любовь или просто сильная привязанность, какая,
в сущности, разница? И глупо снова тешить себя бесплотными надеждами и
фантазиями. Если это чувство толкает Антона на такие поступки, значит
человек, действительно, по-настоящему важен для него. Мои-то замки уже
разрушены, и пыль на развалинах давно осела. Стены рухнули в тот момент,
когда Антон согласился. Он даже не задумался, и одним словом перечеркнул все
мои попытки хоть как-то помочь.

- Может, все-таки передумаешь?- умоляющий тон претит, но сделать голос

тверже никак не получается. Не сейчас, когда на столе лежит выпускная
характеристика Антона Шастуна, подписанная директором и мной самим.

Он мотает головой и закидывает на плечо набитый рюкзак – его единственная

сумка с вещами. Он знает, что уезжает ненадолго. И в то же время – на
мучительно долгий срок. Молчит, неловко переминается с ноги на ногу и
смотрит на свои пыльные, поношенные кроссовки.

- Еще не поздно. Можно все остановить, - привычно подхожу близко, гораздо

ближе, чем положено педагогу, и перехватываю пустой, но такой знакомый
взгляд.

- Нет. Мы же все решили.

Это ты все решил. А я согласился. Слабак и безвольный идиот, который уже

сейчас явно ощущает наступление фатального пиздеца. Под ногами уже
потряхивает. Скоро рванет.

- Я попрощаться зашел.

138/331
- Я вижу.

Антон раздражающе спокоен. Интересно, как ему удается абстрагироваться от

всего этого? Он знает, на что идет. И знает, ради чего. Ставки сделаны, и теперь
поздно отступать. Но мне так и хочется встряхнуть его, накричать, открыть,
наконец, глаза и увезти отсюда. Так и надо было сделать. В тот гребаный день,
когда он все мне рассказал. Наплевать на все и увезти, спрятать его от всего
этого ужаса, творящегося вокруг. Но вместо этого я беспомощно пытаюсь
поймать в его пугающе безэмоциональном взгляде хоть один живой проблеск.

- Звони мне, ладно. Когда захочешь. В любое время. И если… если понадобится
помощь.

Шастун кивает. Мой номер вбит в его контактах еще с того раза в парке. Но
теперь он больше не позвонит. Знает, на что соглашается.

- До свидания. И спасибо, еще раз.

Он тянет ко мне тонкую ладонь. Окольцованную, как и всегда, огромными

громоздкими железяками и бесчисленными браслетами. Между нами что-то
неумолимо гаснет, дотлевает, истончается, и я чувствую, как драгоценное тепло
медленно испаряется из слишком прохладного кабинета.

Октябрь нынче холодный, что и говорить.

Объятия выходят скомканными, а выдох – слишком рваным. Цепляюсь за его

толстовку, комкаю ее в ладонях и молчу. Все уже сказано. И, в тоже время, не
сказано ничего.

Тянусь к губам. Слишком самоуверенно и бесстыже самонадеянно.

«Мне так пиздецки мало тебя, Антон. Я влюбился. Теперь уже поздно сдавать
назад и жечь мосты. Теперь я как конченый наркоман. Живу от дозы к дозе. И
сейчас она нужна мне больше осточертевшего кислорода»

В последний момент мне в грудь мягко упирается раскрытая ладонь.

«Не поступай так со мной.

Ты все знаешь.

Понял давно.

Я и так поддался тебе, сделал все, как ты хочешь. Наступил себе на горло и в
узел стянул до хрипоты, но согласился молчать. Меня потом разорвет, потом
изломает.

А сейчас мне только и нужно дотянуться до тебя»

- Не надо, - выдох Антона дразнящее щекочет мое лицо, - так только хуже
будет.

Он разворачивается и уходит слишком быстро.

139/331
 Хуже уже не будет.

Наивный идиот.

Потому что, хуже стало.

Стало на следующий же день, когда у входа в здание я не увидел фигуру в

безразмерном свитере, с белыми наушниками в ушах, на подоконнике на втором
этаже. Когда не наткнулся на привычно-равнодушный взгляд, постепенно
теплеющий с каждым новым словом в наших затягивающихся разговорах. Когда
не узнал счет в последнем матче Лиги чемпионов. Когда не увидел папки с его
именем у себя на столе.

На что я рассчитывал, отпуская его?

Что переболит? Стерпится? Забудется?

Самонадеянный слабак. И поделом мне.

Когда я успел так вляпаться?

Влюбился.

Просто с разбегу бросился в чертов омут, слишком самоуверенно забыв

проверить брод. И теперь уже даже не барахтаюсь. Омут оказался на редкость
глубоким и обжигающе ледяным. Тело свело тугой судорогой, и теперь только и
осталось, что дойти до дна.

Когда полностью потерял контроль над собой и собственными чувствами?

Ведь знал, точно, до последних мелочей, знал, как все будет. Сам же, сука,
сценарий составил, и теперь покорно исполняю свою роль. Сейчас расставание с
Добровольским кажется игрой детской, забавным случаем из далекого
прошлого, не более. То, что было тогда, и близко не стоит с бушующей сейчас
внутри ретивой «Катриной». Камня на камне не оставит, расхерачит до самого
основания, снесет все, разметав щепки по окрестностям.

И пусть.

Так, может, лучше будет.

Я уговаривал его звонить и писать мне. Оставил контакты, адреса страниц и

электронной почты. Даже домашний адрес, на всякий случай. Хотя, он и так знал
его. Антон покорно кивал, но ничего не обещал. И я знал прекрасно, что не
позвонит и не напишет.

Завтра нужно возвращаться на работу. Хотя бы для того, чтобы продлить

больничный. В продлении я не сомневаюсь, но вот болеть вечно у меня, к
величайшему сожалению, не получится. Нужно срочно заняться поиском места
работы.

Уволюсь. Найду новую работу. Увлекусь чем-то другим. Или кем-то. Давно
пора. То, что творится между мной и Антоном – ненормально. Неправильно. Я
даже до конца не знаю, как он относится ко мне на самом деле. Жалеет,

140/331
наверное. И целует тоже из жалости. Или в благодарность. И то, и другое
изнутри разрывает, методично вены выкручивает и ломает, ломает, ломает.

Терпи, блять.

Лежи и терпи.

Сам согласился. Сам пошел на все это. Еще задолго до рассказа Антона, знал,
к чему все идет. Знал, когда слишком часто навещал в больнице. Знал, когда
постепенно влюблялся. Знал, когда целовал.

Знал, когда отпускал его.

В ванной в зеркале меня встречает небритый, осунувшийся, незнакомый

мужик, с такими мешками под красными глазами, что можно спокойно в них
картошку зимой хранить. Щетина плотной порослью уже покрыла щеки и
подбородок, и теперь завоевательно спускается на шею, а волосы в охуительно-
художественном беспорядке торчат в разные стороны, как у огородного пугала.

Нужно, наверное, что-то съесть. Но в холодильнике - шаром покати. Я уже

десять дней не выхожу из квартиры, и теперь из съестного остались только
зачерствевшее печенье и макароны.

Возвращаюсь в гостиную. Диван стоит там же. Нужно только глаза закрыть, и
память, сука, сама все доделает, дорисует, дополнит образ нужными деталями.

Лучше бы он вообще не звонил тогда. Эта мысль в сотый, если не тысячный,

раз бередит разболевшееся сознание и тычет в него острой палкой, заставляя
сжиматься и вздрагивать. Все равно не поможет. И звонок был, и поцелуй на
лестничной площадке. И Антон здесь был, прямо на этом диване. Спал,
беззаботно уткнувшись лицом в подушку, а я тайком, как бандит на месте
преступления, дышал им.

Сворачиваюсь в кольцо, до боли сжимая колени руками. В квартире так тихо,

а у меня внутри бомбы ядерные рвутся, да так, что аж в ушах отдается.

***

- Еще на неделю? Что-то серьезное что ли?

Шеминов не на шутку обеспокоен моим состоянием. Он хмурится, пробегаясь

глазами по только что выданной справке, и останавливается на жирной печати и
размашистой подписи Валентины Семеновны. Прокручивает что-то в голове и
закусывает щеку изнутри. Он явно недоволен моей внезапно затянувшейся
хворью, но мне сейчас слишком поебать на его настроение и мнение в целом,
чтобы думать о том, как все это выглядит со стороны. Я уже принял
окончательное решение касательно увольнения, но, пока не подыщу замену,
говорить Шеминову ничего не буду. Растяну больничный как смогу, а там –
посмотрим.

- Валентина Семеновна, конечно, женщина хорошая. Но она простой фельдшер.

141/331
Может, тебе к кому посерьезнее обратиться?

Его слишком хорошо поставленный покровительственный тон едва не выводит

меня из себя.

Я бы с удовольствием обратился к кому-нибудь посерьезнее, Стас. В

прокуратуру, например, для начала.

- Все нормально. Мне просто нужно отлежаться.

А заодно и срочно подыскать новую работу. Даже находиться с ним в одной

комнате теперь до тошноты противно.

Шеминов поправляет огромные, явно дорогие, наручные часы, которых я раньше

не замечал. Меня так и подмывает поинтересоваться, на какие такие скромные
доходы директора детского дома приобретены эти недешевые котлы? Явно не
на предстоящую новогоднюю премию.

- Ладно. Отлежись, - он подписывает справку, но возвращать почему-то не

торопится, - вообще, хотел поговорить с тобой. Ты не спешишь?

Очень спешу. Съебаться как можно дальше от этого чертового заведения и от

тебя.

- Это срочно?

Стас вздыхает и кивком указывает на стул.

- Срочно.

На разговор с ним я совсем не настроен. Обсуждать кого-то из ребят,

запущенные и предстоящие процессы усыновления или что-то подобное нет ни
сил, ни желания. Все мои мысли сейчас очень далеко отсюда. Вникать в курс дел
я не намерен, однако все же присаживаюсь на стул, цепляя пальцы в замок.

- Сразу к делу перейду, ладно? Без прелюдий, так сказать, - Стас как будто
смущается, постоянно ладони трет и странно прикашливает, - ко мне на днях
девушка приходила. Твоей знакомой представилась.

Необычное поведение для него. Мнется неестественно, глазами по сторонам

бегает. У меня не очень много знакомых девушек. Точнее сказать, с появлением
Алены, их вообще не осталось. И эта таинственная «знакомая» немного
интригует меня, но желания продолжать разговор не прибавляется ни на грамм.

- Даже невестой.

Блять.

Вот оно как. И что Алене могло понадобиться у Шеминова? Внезапно в

голове, как титры после фильма, начинают постепенно всплывать обрывки ее
угроз в наш последний разговор. И она, кажется, знает про Антона. Ну, или,
определенно, догадывается о чем-то.

- И что она хотела?

142/331
 Стас закусывает губу и нехорошо щурится, словно решая, стоит ли вообще
говорить мне или нет. Но он сам уже завел этот разговор, нагнав
таинственности, поэтому, будто нехотя, добавляет, понизив голос почти до
шепота.

- Знаешь, она рассказала нехорошие вещи, Арс.

Сука. Это я про тебя могу рассказать нехорошие вещи. Действительно,

нехорошие. А что могла наболтать Алена? Насчет Антона у нее нет никаких
доказательств, если не считать его забытой толстовки. Но разве у него у одного
есть такая во всем городе? Конечно, нет.

- И какие же?

Шеминов снова странно мнется, а меня все сильнее накрывает скользкая паника
пополам со злобой. Это он мне сейчас что-то предъявить пытается? Он, который
тут людьми торгует среди бела дня? Оправдываться перед ублюдком,
превратившим детский дом едва ли не в бордель – омерзительно и низко.

- Это касается твоего прошлого.

Оп. Как неожиданно. Пока я лихорадочно переваривал возможные варианты,

пиздец подкрался с совершенно противоположной стороны. Оттуда, откуда я его
ну никак не ждал. В голове все странно замирает, затихает, словно перед бурей,
чтобы потом взорваться, и в этой тишине я мысленно угадываю следующие
слова Стаса, словно клятый экстрасенс.

Конечно же, блять, про Антона ей нечего сказать. Но зато, есть про кое-кого
другого.

- Твоих «необычных» отношений с одним из преподавателей в институте.

Акцент на «необычных» отношениях лезвием проходится по оголенным нервам,

выбивая из них, словно из натянутых до упора тонких струн, отвратный писк.
Секундная заминка отпускает, а на моих губах, помимо воли, расползается
кривая ухмылка. Лучше уж так, чем отвалившаяся от удивления челюсть.

- Не думал, что она разозлилась столько сильно.

Стас удивленно приподнимает брови и вопросительно смотрит на меня. Он явно

ждет не такой реакции на свою «нехорошую» новость. Главное, сохранить
непроницаемое лицо и не выдать своего охуевания от поступка Алены раньше,
чем я выйду из кабинета.

- Мы с ней, правда, встречались. И довольно долго. Но на днях разбежались со

страшным скандалом. Она кричала, что я пожалею, что так поступил с ней, что
еще отомстит. Видимо, - для убедительности закатываю глаза и развожу перед
собой руками, - это и есть месть.

- Не совсем обычная, согласен?

- Согласен, - каким же надо быть слепым, чтобы за пять лет не разглядеть в ней
все это, - стоило ли так изощряться? И даже приходить к тебе.

143/331
- Я наслышан про Добровольского. Он сейчас очень востребованный
преподаватель в Москве. И я, признаться, знатно охренел от ее истории про тебя
и него.

А как я охренел, Стас, ты даже не представляешь. Вопрос только в том, всегда

ли она была такой, или перевоплотилась после нашего расставания? Склонен
остановиться на второй версии, но подсознание предательски тычет кривым
указательным пальцем в первую, нашептывая в ухо, что я тоже приложил руку к
этому перевоплощению из милой девушки в такую склочную стерву. Месть
подается холодной, так ведь? Конкретно этот способ давно уже остыл, и теперь
как раз готов к применению. Пять лет выдержки – хороший срок.

- Я поговорю с ней. Согласен, это ни в какие ворота не лезет, - поднимаюсь,

очень надеясь, что разговор, наконец, окончен. Однако Шеминов, все еще держа
в руках мою справку, не сводит с меня слишком пристального взгляда, от
которого становится не по себе.

- Ничего больше не скажешь по этому поводу?

- А должен? Понятно же, что это бред сивой кобылы. Месть обиженной
женщины, ничего больше.

Он почти минуту сверлит меня непонятным взглядом, прежде чем достает свой
телефон. По спине пробегают неприятные мурашки, а нехорошее предчувствие
ледяным комком тяжелеет в груди. Изначально баюкал козырь в рукаве, как
заправский, мать его, фокусник. И теперь водит пальцем по экрану с таким
видом, словно прямо сейчас готовится зачитать мне приговор за
государственную измену, не меньше.

- Я тоже так подумал сначала. Пока она не показала мне это.

Он поворачивает телефон экраном ко мне. Строчки шустро бегут перед глазами,

а в голове, одновременно, всплывают соответствующие картинки.

Откуда она могла взять это?

- Это же твой номер?

Я машинально киваю, пробегаясь взглядом по уже забытой переписке с

Пашей. Останавливаюсь на нашей совместной, слегка смазанной фотографии в
диалоге, и понимаю, что попал. Теперь отпираться бесполезно.

Шеминов молчит и убирает телефон. А мне хочется прямо сейчас придушить

Алену голыми руками. Но прежде, спросить, откуда она взяла эту давно
удаленную переписку не совсем приличного содержания? Как назло, в ней и
фотка есть, которую я сам же и скинул Добровольскому, уже и не помню зачем.

- Что скажешь, Арс?

А сказать-то, в общем и нечего. Оправдываться перед ним противно, тем

более, что мои пока не озвученные доводы против него куда весомее и
серьезнее. Можно ва-банк пойти и выложить ему все, как есть. Смахнуть,
наконец, эту притворную гримасу сочувствия и переживания с его лица, потому

144/331
что мне, действительно, есть, что ему предъявить. Но обещание, это долбанное
обещание, данное Антону, все еще связывает мне руки невидимыми путами.
Сколько еще раз мне придется пожалеть о нем?

- Это правда. Я встречался с Добровольским, пока учился в институте, - глаза

Шеминова на этих моих словах едва не вылезают из орбит.

Я говорю нарочито медленно, чтобы он, сволочь, ни единого слова не

упустил. Чтобы все расслышал. Пусть охренеет. Он, наверное, ожидал, что я буду
отпираться. В принципе, можно было все свалить на фотошоп и на изощренную
месть Алены, но лимит нахождения рядом с ним и так превышен. Терять мне все
равно уже нечего. Пусть увольняет меня хоть прямо сейчас, лишь бы поскорее
уйти отсюда и не видеть его физиономию перед собой.

- Это твое личное дело. И меня не касается…

Он довольно быстро отмирает от шока, и сочувственно-покровительственный

тон кардинально меняет свое направление. Теперь от него явственно несет
почти не скрываемой брезгливостью.

- Но это… не совсем… простая ситуация, сам понимаешь.

Непростая ситуация в том заключается, что Антон сейчас непонятно где и с

кем. Страшно представить, что с ним там делают. Вот это непростая ситуация,
блять. А то, с кем я трахался несколько лет назад, не имеет сейчас ровным
счетом никакого значения. Но позволяю Шеминову еще немного поломать
комедию в виде сурового, озадаченного начальника, решающего дальнейшую
судьбу бедного подчиненного.

- Специфика нашего учреждения и сомнительный, теперь сомнительный,

вопрос твоей ориентации…

- Сомнительный?

- Неопределенный.

Сука, как тактично.

- Делай, как считаешь нужным. Мне все равно, - надо на воздух и как можно
быстрее. Иначе выскажу ему все прямо в лицо, дабы собственноручно стереть с
морды эту лощеную маску превосходства и презрения. Встаю и уверенно
направляюсь к двери, наплевав на справку и на самого Шеминова.

- Арс, - он окликает меня у самых дверей, - справка.

Забираю несчастную бумажонку, которую так и хочется швырнуть ему

обратно, стараясь игнорировать слишком прямой взгляд Шеминова.

Нахуй, хоть в дворники. Но только не сюда.

- Ты хороший работник, Арсений. Исполнительный, хваткий. И ребятам ты

нравишься.

Он замолкает, дожидаясь моей реакции. Какой именно – непонятно.

145/331
Останавливаюсь, через силу оборачиваясь через плечо.

- Я, так и быть, сделаю вид, что ничего не произошло. Ты мне нравишься, так
что я готов забыть об этом… инциденте.

Тяну носом воздух, а изнутри сейчас рванет. Засунул бы себе свое одолжение
куда подальше. Отчетливо слышу, как в ушах и висках кровь отбивает четкий
ритм, будто обратный отсчет на часовом механизме.

- И поговори со своей "знакомой". Если она пойдет выше – у тебя и, вполне

возможно, у меня могут быть большие проблемы.

Призывая на помощь всю выдержку и самообладание, коротко киваю и

вылетаю из проклятого кабинета. Ноги несут меня сами, я даже не успеваю
заметить, как оказываюсь у гардероба. Беру пальто, накидываю на плечи и
бросаю взгляд на часы. Половина седьмого вечера. Я проторчал здесь добрую
половину дня. Радует только то, что завтра не нужно сюда возвращаться. Ни
завтра, и вообще никогда. Все зашло слишком далеко, да еще и Алена углей
подбросила, как будто и без нее жара не хватало. Нужно поговорить с ней,
наверное. Хотя, вряд ли она пойдет дальше. Одно дело сболтнуть эту грязную
полусплетню Шеминову – моему непосредственному начальнику. И совсем
другое – совершенно незнакомым людям.

Нужно успокоиться и, как следует, хорошенько все обдумать. Дело начинает

принимать совершенно неожиданный оборот. Раз работой мне можно больше не
дорожить, то, возможно, пора всерьез задуматься, чтобы все-таки прекратить
мерзкую игру Шеминова. Вопрос только, как убедить в этом Антона.

Надо поговорить с ним. Но лично, а не слушать его вымученные ответы в

телефонной трубке через параллельное шипение на линии. Прямо сейчас, чтобы
расставить, наконец, все акценты. Со свежей головой, без тумана перед глазами.

Так и сделаю. Воодушевленный этой мыслью и предстоящей встречей с

Антоном выбегаю на улицу, одновременно извлекая из кармана телефон.
Слишком яркий экран слепит. Зажмуриваюсь, чтобы глаза чуть привыкли, и
останавливаюсь на крыльце. На улице холодно, к вечеру ощутимо подморозило,
и дыхание вырывается изо рта клубами пара. Нахожу номер в недавних вызовах,
но нажать не успеваю. Делаю шаг - и ступенька предательски уезжает из-под
ноги. Краем глаза успеваю заметить наледь на крыльце. Ноги неожиданно
разъезжаются в разные стороны, я оступаюсь и на бешеной скорости лечу
навстречу темному асфальту.

146/331
ЯНВАРЬ. Часть 14. Счастливый билет

- Как долетел?

- Да нормально, как всегда. Хорошо, что кормили два раза, а то в прошлый

раз чуть желудок в узел не свернулся от голода!

- Это для тебя нормально! Ты ж у нас вечно худеющий зожник.

- ЗОЖ и голод – это разные вещи, придурок. Ладно, я подъезжаю уже.

Созвонимся, Арс.

- Созвонимся.

Короткие гудки в трубке возвещают о том, что Матвиеныч на другом конце

страны нажал отбой, потому что приехал к своему очередному важному клиенту.
Серый – крутой фотограф. Не тот, который фотографирует деревья и лебедей в
пруду. Он работает с важными шишками, профессиональными моделями и
сотрудничает с известными журналами и агентствами. Его постоянно
приглашают на съемки по всей стране, даже за границу. В понедельник он
может работать в Калининграде, а в среду уже подбирать освещение для
портрета в Благовещенске. И наоборот. То, что он смог выбраться и прилететь ко
мне на Новый Год стало приятным и неожиданным сюрпризом для меня. Мы не
виделись уже два года, за которые Серый, вопреки своим вечным диетам и якобы
правильному питанию, поднабрал массу, а его неизменный хвост на макушке
стал еще длиннее, и теперь из него получалась вполне себе аккуратная
петелька.

Он прилетел без предупреждения, тридцать первого декабря. В четыре утра

уже стоял на пороге, пока я сонно ковылял к двери, проклиная, на чем свет
стоит столь ранних нежданных посетителей.

- Как, блять, можно так грохнуться с трех ступеней, объясни мне?!

После этих слов он налетел на меня мощным ураганом и едва не задушил. За

неделю до нового года мы созвонились, и я рассказал ему о своем грандиозном
полете с крыльца детдома, после которого две недели провалялся в больнице с
переломами двух ребер и трещиной в бедренной кости. Вопрос, как так можно
вообще умудриться, сломать себе столько всего на высоте меньше метра –
остается загадкой по сей день и для меня самого. Тем не менее, факт остается
фактом. Две недели в больнице, потом три недели дома на костылях. Потом
реабилитация – еще три недели. Вселенная словно услышала мои крамольные
мечты о бесконечном больничном, и решила немного подыграть мне по-свойски.
Зато теперь я с чистой совестью третий месяц нахожусь на законном
больничном с переломами средней степени тяжести, как написано на моей
выписке из отделения травматологии.

Матвиенко пробыл у меня три потрясающих дня. За это время мы

переговорили обо всем, о чем только можно. Он долго допытывался об истинной
причине нашего с Аленой разрыва. Я отбивался до последнего, но Матвиенко –
зараза на редкость прозорливая. Сразу понял, что мои неуклюжие попытки
выдать за причину расставания несостоявшуюся свадьбу и мою неготовность к
ней – полная херня. Посверлил меня своими глазенками и типа поверил. А на
147/331
следующий день буквально к стенке меня припер, заставляя выложить все, как
есть.

Врать ему не хотелось. Да и вряд ли получилось бы. За брутальной армянской

внешностью, густой бородой и грубоватым голосом скрывается очень чуткое и
доброе сердце, не раз и не два выручавшее меня в прошлом, и совсем
незаурядный ум. Поэтому, версию со свадьбой, вернее, ее отсутствием,
пришлось скорехонько скомкать и выбросить в мусорное ведро, на ходу
соображая, стоит ли вообще говорить Серому про Антона. Про Пашу он знал. Без
подробностей, так, только общие черты. Но тогда все можно было на гормоны
списать, на неопытность и юношескую глупость. А сейчас дело куда серьезнее.
Шастун – несовершеннолетний, а я его педагог. Дело мерзко попахивает
извращением и прочими гадостями, обычно сопровождающими подобные
истории. Но скрывать от Сережи что либо не представлялось возможным в
принципе, поэтому я пошел по давно проторенному пути: сказал правду. Но не
всю.

- Нихуя себе! – это он выдает после моих слов о влюбленности в парня.

Глубокомысленно, что и говорить.

- Ну, ты даешь! И кто он?

- С работы кое-кто. Антоном зовут.

- Антоном, - Матвиенко все так же глубокомысленно кивает, губы поджимает

и долго бороду чешет, рассматривая мое лицо. Знает, что чуть отклонюсь от
курса – сразу прочитает все. Поэтому и следит так внимательно и пристально, - а
он в курсе?

- Нет, конечно. Но, догадывается, вроде бы, - правда, тоже вроде бы. Тут
юлить не приходится, ибо то, что творится между мной и Шастуном,
нормальными отношениями не назовешь. Но и за рамки «дружеских» они тоже
давно вышли. Примерно тогда, когда я среди ночи приволок бесчувственное
двухметровое тело к себе домой, предварительно едва не трахнув его прямо в
подъезде.

- А чего не признаешься? Или он за другую команду играет?

О, как же я скучал по беззлобным подколам и этой самодовольной ухмылке.

Хочется обнять Матвиенко покрепче и выложить ему все, как на духу. Но тогда
придется и самой мрачной части истории коснуться, но этого сделать никак не
могу.

- Да сам не знаю пока точно, чего хочу. Может так пройдет, хер знает.

Матвиенко тогда сделал вид, что поверил. Из меня вообще актер никакой, а
уж Серому врать – так и тем более бесполезно. Он по одному движению глаз
определяет когда я вру, а тут такой серьезный вопрос. Тем не менее,
допытываться тогда он не стал. Разговор в другое русло перешел сам собой, и
через полчаса я уже едва по полу катался от его крайне эмоциональных
рассказов про долгие перелеты через всю страну и вечные казусы в самолетах, с
которыми Серому вечно не везло.

148/331
 Он уехал позавчера вечером. Я порывался проводить его до аэропорта, но
Матвиенко все мои попытки в зародыше задавил, приговаривая что-то про
гололед на улице и про придурка, который даже в октябре умудряется ноги
переломать, поскользнувшись, что уж про январь говорить.

После него в квартире тихо так стало и тошно до невыносимости. Только

сейчас понимаю, что и поговорить-то мне толком не с кем. Можно, конечно,
Позову позвонить. Димка приедет, думаю, даже с радостью. Он несколько раз ко
мне в больницу приезжал, звонит через день и про самочувствие спрашивает. Но
с ним-то обо всем не поговоришь.

Можно еще Антону позвонить. Но вчера я уже звонил, а мы созваниваемся

ровно раз в семь дней. Теперь до следующего понедельника ждать придется.

История неожиданно спустилась на тормозах. Периодами меня захлестывала

совесть, но тут же в голове всплывали успокаивающие слова Антона, и отпускал.
После падения я позвонил ему из больницы, как только более-менее в себя
пришел. Как и Матвиенко, он очень удивился, где я в октябре смог лед найти.
Расспрашивал меня о состоянии и прогнозах врачей. А я его голос слегка
обеспокоенный слушал, и едва не расплывался блаженно. Так и подмывало в
больницу его позвать, но я не стал. Хотел бы – приехал сам. Но Антон не
предложил и не приехал. Мы проговорили тогда ровно две минуты, а на
следующий день Шастун, впервые за все время, позвонил мне сам. Тот разговор
затянулся на целых пять минут. В конце я не сдержался и снова предложил ему
встретиться. А Антон странно запнулся, прежде чем привычно отказать. Может,
конечно, обезболивающие сильные виноваты, и мне это вовсе причудилось, но он
явно замялся с ответом, в отличие от наших прошлых разговоров.

Через неделю он снова сам позвонил мне. Расспрашивал о самочувствии,

рассказывал о школе и своих успехах там, которые стали неожиданностью и для
него самого. Я тогда снова про Макарова вскользь спросил, но Антон успокоил
меня. Оказывается, командировка, в которую уехал «опекун» почти сразу же
после приезда Антона, затянулась. И судя по всему, грозила растянуться до
конца года. Голос Антона, когда он мне рассказывал все это, почти звенел от
переполнявшей его радости, что бывало крайне редко или почти никогда. Он не
сказал мне этого вслух, но я по тону понял, что Антон изо всех сил надеется, что
на этот раз кошмар не повторится, и усыновление будет именно усыновлением, а
не очередной жуткой пыткой.

Так три месяца и протянулось. Мы созванивались каждую неделю, в

понедельник ровно в три часа дня. Он в это время как раз шел из школы пешком,
в отличие от остальных дней. Его путь длился ровно тридцать минут и был
нашим еженедельным лимитом. Когда в трубке раздавалось резкое пищание
домофона, Антон, вежливо попрощавшись, отключался.

- Вчера Журавль звонил. На матч звал в субботу, - вчера, в наш крайний

разговор, Антон был в прекрасном настроении, что неподдельно слышалось по
его голосу, - даже билеты купил уже. Вот думаю, как это Николавне
преподнести, и говорить ли вообще. Может, так смотаюсь.

Светлана Николаевна – приемная мать Антона. По рассказам Шастуна, они

виделись два раза в день – утром, когда Антон собирался в школу, и вечером на
кухне. Она нигде не работала, и целыми днями рассекала по салонам и
бесчисленным подругам, прожигая жизнь в лучших традициях жён богачей.

149/331
Антона не могло не радовать подобное стечение обстоятельств – почти полное
отсутствие контроля со стороны опекунов, не говоря уже о домогательствах или
других издевательствах, которым его подвергали в прошлых приемных семьях.

- Лучше предупреди. Вряд ли она против будет, а так хотя бы будет знать,
где ты. Зачем тебе лишние проблемы?

- Наверное, вы правы, - он шумно шмыгает в трубку и спрашивает, как я

провел Новый год.

Рассказываю ему про приезд Сережи. Антона неподдельно заинтересовывает

профессия Матвиенко, и он буквально закидывает меня вопросами про Серого и
его работу. Его голос такой живой и звонкий, что на секунду меня тоже
окутывает слабая надежда на то, что Антону в этот раз все-таки повезло. И что
Макаров на деле окажется совсем не богатым извращенцем, а возможно, вполне
приличным человеком. Хочется дать этой надежде прижиться, пустить корни и
дать ей себя успокоить, как это сделал Антон, судя по всему. Но у меня не
получалось. К тому же, Макарова до сих пор не было в городе, так что судить о
причинах усыновления им Антона можно будет только его по возвращении. Я
ничего не говорил Антону об этом. Незачем тревожить его своими пока пустыми
подозрениями, к тому же слышать его радостный, такой воодушевленный голос
было гораздо приятнее, чем едва слышное бормотание в трубку. Антон заметно
преобразился за последнее время. Я не видел его, и мог судить только по тону,
по интонации. Но даже она не скрывала того, что Антон расслабился, отпустил
ситуацию, осваивался, постепенно привыкал к лучшей жизни. Мне хотелось бы
порадоваться за него, хотелось бы приободрить его, но дурное предчувствие все
еще стягивало грудную клетку без возможности полноценного выдоха. Он
каждый раз заверял меня, что все в порядке и мне каждый раз отчаянно
хотелось в это поверить.

- Когда он возвращается, не знаешь?

- Николавна вчера с ним вроде разговаривала. По-моему, на этой неделе.

Антон напрягается, и голос его заметно холодеет. Словно, он и сам рад бы

забыться, дать той самой надежде волю, и представить что ему просто повезло,
как Выграновскому, которого в семнадцать лет забрала обеспеченная семья. Но
пока рано полностью обнадеживаться. И как бы ни хотелось – Антон все
понимает. Сколько бы он не пытался скрыться за своими бесконечными масками,
он – подросток. Наивный, местами очень ранимый и еще совсем юный. Желание
быть любимым, жить в полноценной, хорошей семье, всегда жившее внутри него
и тщательно скрываемое, теперь все сильнее расправляло крылья и укоренялось
в нем, заставляя его, помимо воли, все-таки надеяться на лучшее.

- Ты позвонишь мне?

- Когда он приедет?

-Да.

- Хорошо, - в трубке слышится проклятое пиликание, и я с огорчением

понимаю, что Антон отключится через каких-то двадцать секунд.

- Надеюсь, все будет хорошо. На этот раз.

150/331
 Он странно затихает на том конце. Слышу, что домофон замолкает, потом -
нехарактерный хлопок и шаги. Антон не пошел в подъезд и остался на улице.

- Я тоже надеюсь. Очень и очень, Арсений Сергеевич. Даже вслух боюсь

говорить, чтобы не сглазить. Может, я тоже, наконец, вытянул тот самый
счастливый билет, как и Скруджи?

- Это было бы замечательно. Ты заслужил его. Не переживай, - господи, как

же хочется увидеть его прямо сейчас, - я соскучился по тебе, Антон.

Секундного молчания хватает для мини-приступа паники, сковавшего меня

внезапно и цепко. Давно пора бы понять, что Антон держит наши разговоры
четко в рамках исключительно дружеского общения. Никаких встреч или лишних
слов. Но я все равно не могу удержать их в себе. Я действительно жутко скучаю
по нему, несмотря на то, что с нашей последней встречи прошло уже почти три
месяца.

Но в этот раз Антон отвечает мне – и тревога моментально рассеивается.

- Я тоже.

Мне не чудится. И обезболивающие я больше не принимаю. Шастун не

отключается, дышит в трубку и молчит. А мне хватает двух простых слов, чтобы
вновь опрометчиво погрузиться в него с головой.

- Тогда, может быть, встретимся?

- Я не знаю. Лучше, наверное…

Дальше разобрать не получается. В телефоне на том конце что-то внезапно

шуршит, и звонок обрывается на полуслове.

На самом важном полуслове за последние три месяца.

После я набирал ему еще пару раз, но абонент неизменно был недоступен.
Вчера я грешил на разрядившийся аккумулятор, а сегодня старательно отметаю
тревожные мысли и подозрения, постепенно обвивающие меня, словно липкие
щупальца, и постепенно пробирающиеся под кожу.

Нужно развеяться. Срочно. Чем-нибудь отвлечь себя, чтобы окончательно не

превратиться в свихнувшегося параноика на почве постоянно растущей,
непонятной для самого себя, тревоги и усиливающегося страха.

Например, уборкой. После столь продолжительного нахождения дома

сначала в гипсе, потом на костылях, в квартире теперь, мягко говоря, не
прибрано. По-русски – срач такой, что становится жутко стыдно за то, что
Матвиенко гостил у меня в таких условиях. Вообще, я не педант и не фанат
стерильной чистоты, но и бардак такой откровенный тоже не приемлю.

Воодушевленный предстоящим занятием за уборку принимаюсь воинственно

и неотвратимо. Выгребаю мусор из-под раковины на кухне, стираю пыль, которая
уже лежит плотным ковром почти на всех горизонтальных поверхностях,
тщательно, по нескольку раз пробегаюсь со стареньким пылесосом по всем

151/331
комнатам, стараясь протолкнуть швабру во все самые потаенные и
труднодоступные места. Потом, шипя от еще сохраняющейся тупой боли в
бедре, сгибаюсь в три погибели, и лезу с тряпкой под кровать, клятвенно обещая
себе купить нормальную швабру для мытья полов. Азарт захватывает меня
настолько, что вслед за полами, намываю даже окна и все зеркала в квартире, с
наслаждением вдыхая резковатый, но такой приятный цветочный аромат
средства для мытья стекол. Голова приятно проветривается, и мне,
определенно, стоит делать это почаще. А вообще давно пора заняться плотным
поиском нового места работы.

Звонок отвлекает меня от раскладывания вещей в шкафу, в котором, как

выяснилось, тоже творится полнейший хаос. Шмотки лежат плотно связанным
узлом и, не валяйся я дома уже три месяца, непременно заподозрил бы, что в
вещах кто-то очень усердно порылся.

Звонит Димка. Привычно справляется о самочувствии. Жалеет, что не

встретились на Новый год, и рассказывает, как здорово они отметили праздник
на площади, впервые выбравшись из-за стола на улицу под бой курантов всей
семьей.

Сам не замечаю, когда увлекаюсь разговором, и в итоге приглашаю Позова в

гости. Он быстро соглашается, обещая прийти завтра к обеду и хихикая в трубку,
что тесть как раз подарил ему на праздник две бутылочки отменного коньяка.

Распрощавшись с Димой, откидываюсь на диван, ощущая лёгкую, даже

приятную боль в пояснице и обводя довольным взглядом отполированные
владения. Теперь не грех и гостей принимать. Нужно только сходить в магазин и
купить что-нибудь на завтра.

День завершается в приятных хлопотах. Я долго плутаю по магазину, потом

еще почти час торчу на улице, наслаждаясь морозом и блестящим великолепием
вокруг. Город украсили в этом году просто фантастически. На душе, впервые за
долгое время, царит удивительное умиротворение и спокойствие, которых не
было очень и очень давно. Дышится невероятно легко, свежий воздух бодрит и
постепенно пробирается под куртку, опрометчиво накинутую на одну только
тонкую футболку.

Иду домой со стойким чувством, что все непременно будет хорошо. Иначе
быть просто не может.

***

Идея приготовить курицу в духовке оказалась не слишком удачной затеей.

Как итог – курица загублена без шансов на реабилитацию, из духовки валит
густой, сизый дым, а только вчера отмытые окна и плитка над плитой уже
хорошенько закоптились. В этом хаосе меня и настигает телефонный звонок.
Отчаянно размахивая перед собой полотенцем, выбегаю из кухни с пересохшим
и сильно саднящим от едкого дыма горлом. Телефон находится не сразу – он
зарыт глубоко в недрах клубка из одеяла и простыни на кровати. Остается
только удивиться и порадоваться, что я вообще услышал его на том на поле боя,
в которое превратилась моя несчастная кухня.

152/331
 - Диман, нам придется заказать пиццу, - звонит Димка, который, должно
быть, как раз в паре минут от меня, - не пугайся, когда зайдешь. Это все мои
кулинарные потуги, закончившиеся весьма, блять, плачевно.

- Э-э-э, привет, Арс, - Позов говорит как-то необычно тихо, - прости, но все
отменяется. Срочно на работу вызвали.

- А что случилось? – зачем психолог мог понадобиться во время новогодних

каникул? Не иначе, как что-то случилось с кем-то из ребят.

- Стас позвонил, попросил приехать и подменить его. Он дежурит сегодня. А

сам сорвался в больницу только что.

Значит, точно что-то серьезное. Опять драка, видимо. И снова с

госпитализацией. Шеминову, определенно, стоило бы уделять детдому и
ребятам больше внимания, вместо преступных сделок с богачами.

- Ну ладно. Давай, тогда завтра? Или, может, сегодня еще успеешь? –

вытираю полотенцем испарину со лба. Квартиру, однозначно, необходимо срочно
проветрить к приходу Позова. И, похоже, снова заняться уборкой кухни.

- Нет, сегодня точно нет. Я, вообще, чего звоню-то. Думал, что Стас тебе так-
то уже позвонил, а ты не в курсе, похоже.

Я перестаю дышать и старательно вслушиваюсь в Димкин голос. Он то и дело

запинается и мнется, а я только сейчас понимаю, как он взволнован и на самом
деле очень обеспокоен. Стараюсь не дать поднимающейся панике овладеть
мною, по горло все равно перехватывает от непонятного страха.

- Это Антон. Он в реанимации, в очень тяжелом состоянии, насколько я понял.

Телефон едва не выпадает из мгновенно онемевших пальцев. Вокруг меня

смыкается плотный вакуум, начисто лишенный воздуха. Тщетно пытаюсь
выдохнуть, вытолкнуть из горла застрявшие там слова, но из груди вырывается
только сиплый хрип.

- Что… что произошло?! – шепчу сдавленно, почти не слыша собственного

голоса.

- Не знаю. Шеминов в больницу сорвался, ничего больше не сказал. Вроде с

одноклассниками новыми что-то не поделил. А так, я не знаю подробностей, Арс.

- Я понял, - негнущимися пальцами нажимаю отбой и падаю на кровать.

Спустя минуту полного оцепенения судорожно тычу в экран, сбиваясь,

пытаюсь набрать гребаный номер такси. В глазах стоит туман, а руки дрожат
так, что приходится зажать локти коленями, иначе удержать трубку возле уха
нет никаких шансов.

- Заказ такси. Откуда вас забрать?

Сбивчиво диктую сначала домашний адрес, а затем адрес больницы. В

мыслях уже бушует безумная какофония. Я не могу понять, где реальность, а

153/331
где – больное воображение, рисующее мне прямо сейчас сотни жутких картин
происшедшего. Димка сказал - не поделил с одноклассниками? Но ведь идут
каникулы. И как он мог с ними пересечься? Они подкараулили его где-то?
Заманили? Наспех натягиваю первый попавшийся свитер и джинсы. Пока
одеваюсь, в памяти всплывает наш позавчерашний разговор. Антон был в
отличном настроении, ни о каком конфликте не упоминал и вообще, судя по
звуку домофона, был рядом с домом. Но это было позавчера. Неизвестно, что
могло случиться больше, чем за сутки.

Внезапно, уже в дверях, меня осеняет страшная догадка. Антон сказал, что
на неделе должен был вернуться Макаров. Что, если это его рук дело? Заперев
квартиру, слетаю по лестнице, начисто забыв о боли в бедре. Успокоиться,
привести мысли хоть в какой-то порядок не удается. В висках пульсируют слова
Позова.

Реанимация.

Очень тяжелое состояние.

До больницы целых двадцать минут езды. Благо, что дороги пустуют, и такси
доставляет меня довольно быстро. Не дожидаясь, пока водитель припаркуется, я
сую ему деньги и мчусь к стеклянным дверям главного входа. Народу, несмотря
на праздничные дни, очень много. Скользя по недавно вымытым блестящим
полам, я едва не врезаюсь в стойку регистрации, пытаясь восстановить сбитое
от волнения и быстрого бега по холоду дыхание.

- Молодой человек, осторожнее! – возмущается медсестра и сверлит меня

крайне недовольным взглядом, но увидев мое перекошенное испугом лицо, ее
глаза смягчаются.

- Извините! – голос предательски срывается, и я закашливаюсь, под

неодобрительными взглядами двух бабулек, сидящих рядом, - к вам сегодня
парня привезли. Антон Шастун. Он сейчас в реанимации должен быть.

Медсестра поджимает накрашенные губы и что-то сосредоточенно читает в

мониторе. Потом листает толстую книгу на столе, на которой приклеена
бумажка с напечатанным названием «Журнал регистрации», хмурится и кивает
мне.

- Да. Поступил в девять пятьдесят три. На скорой.

- Что с ним случилось? Как он сейчас?

- А вы, простите, ему кто?

Хороший вопрос. Я и сам хотел был знать ответ на него.

- Друг. Я его близкий друг.

В карих глазах медсестры мелькает недоверие, а за спиной я слышу

нарастающее недовольное шушуканье и перешептывания.

- Простите. Но мы информируем о состоянии больных только родственников.

154/331
 - У него нет родственников. Антон – сирота.

Девушка немного осекается и явно озадачивается, не зная как поступить.

Лицо смягчается, и она сочувственно качает головой. Видимо, ей по-человечески
жаль и Антона, и меня, но поступиться правилами и работой она не готова.

- Совсем никого?

- Совсем.

Еще чуть-чуть – и у меня точно подкосятся ноги. Руки уже давно трясет такой
крупной дрожью, что бабульки за спиной точно, наверное, окрестили меня
наркоманом или кем-нибудь похуже. Умоляюще смотрю на медсестру, а она
нерешительно косится на двери отделения, видимо, в ожидании выходящих
оттуда врачей. Ее замешательство окончательно сносит мне крышу. Неужели, я
опоздал? Может, ей уже и сказать-то мне нечего?

- Вы успокойтесь, пожалуйста…

- Он жив хотя бы?! – соблюдать приличия уже нет ни сил, ни желания.

Беспокойство и страх за жизнь Антона перевешивают. Мне приходится
вцепиться в несчастную стойку и проглотить нелицеприятные эпитеты в адрес
упрямой девицы, которые так и рвутся наружу. Она вздрагивает и отшатывается
от меня, а за спиной чей-то мужской голос, кажется, грозится выкинуть меня на
улицу. Устраивать здесь скандал точно не стоит, если я хочу узнать о состоянии
Антона больше, чем ничего.

- Простите... Простите. Скажите мне, пожалуйста, он живой?

- Живой.

Вот тут ноги все-таки подводят, и я грузно плюхаюсь на ближайшую

скамейку. Опускаю голову, стараясь дышать размеренно и глубоко. Тремор
постепенно отпускает онемевшие пальцы. Усиленно растираю лицо, и
лихорадочно прикидываю, как бы разузнать подробности состояния Шастуна.

Антон жив.

Слава Богу, он живой.

Видимо посовестившись и искренне впечатлившись моим плачевным

состоянием, медсестра быстро огибает стойку и подходит ко мне, с невесть
откуда взявшимся стаканом воды в руках. Благодарно киваю, и беру стаканчик
за мягкие пластиковые бока.

- Он в очень тяжелом состоянии. Даже критическом. Серьезная травма головы и

множественные ушибы. С ним сейчас нейрохирурги и заведующий отделением
травматологии. Будет сложная долгая операция. Это все, что я знаю на данный
момент. Не переживайте так, пожалуйста, - она сочувственно гладит меня по
плечу, - как только картина прояснится – я вам сразу сообщу. Оставьте свой
телефон и езжайте домой.

- Спасибо, - вода оседает на языке горечью, когда я, наконец, начинаю

постепенно мыслить более связно.

155/331
 Травма головы. Ушибы. Его точно избили. И уж точно не одноклассники. Перед
глазами тут же возникают громадные кулаки Макарова и самодовольная
ухмылка Шеминова в день отъезда Антона из приюта.

Господи, если бы я только не поддался на уговоры Антона! Если бы не оказался

таким мягкотелым увальнем, которым так легко манипулировать! Нужно было в
тот же день пойти в полицию и сдать Шеминова ко всем чертям. А я еще, идиот,
надеялся, что все обойдется. Антон надеялся – и я вместе с ним. Слушал его
голос в трубке и был готов согласиться на что угодно, лишь бы поговорить с ним
лишние пять минут. Он заразил меня своей надеждой, а я в очередной раз
поддался ему.

Вот тебе и счастливый билет, Антон.

Настолько счастливый, что можешь и не выкарабкаться на этот раз.

Говорил, что перетерпишь. Что выдержишь. Но такое выдержать физически

невозможно.

К горлу подкатывает. Мне приходится склонить голову к коленям и сглотнуть

колючий комок. В висках сумасшедшим напором бьет кровь, разгоняя адреналин
по окостеневшим от страха мышцам. Дежавю настигает неожиданно – я уже
сидел точно так же здесь. Только в самом отделении, а не в приемном покое.
Ждал, согнувшись в три погибели на неудобной лавочке, новостей о
самочувствии Антона, еще даже не подозревая тогда, насколько важным и
дорогим человеком он станет для меня впоследствии.

- Какой же я идиот… - ненавидеть себя больше, чем сейчас, я, наверное, уже не

смогу.

Медсестра продолжает придерживать меня за плечо и слегка сжимать его через

ткань куртки.

- Может, вам кофе принести? Или еще воды? – она сочувственно и открыто
смотрит прямо в глаза, но я вежливо, насколько могу в данный момент,
отказываюсь.

Мне нужно побыть одному. Отдышаться. Прийти в чувство и осознать, наконец,

в полной мере, что она мне сказала.

С Антоном нейрохирурги. Будет сложная операция. Операция на мозге.

Моих скромных медицинских познаний хватает для того, чтобы понять,

насколько подобные операции опасны и непредсказуемы своими последствиями.
Как и вообще любые травмы головы.

Обхватываю виски ладонями и сжимаю с такой силой, что перед глазами

начинают мелькать мелкие разноцветные звезды.

Это я виноват.

Доволен, Арс? Вот оно, твое ебаное обещание. Поддался, а теперь давай,
разгребай.

156/331
Если Антон вообще выживет.

Эта мысль бьет меня прямо под дых с такой неожиданной силой, что приходится
закашляться. Будто в солнечное сплетение действительно только что прилетел
кулак. Игнорируя сочувственные взгляды и чьи-то предложения помощи,
выбегаю на улицу. Морозное солнце слепит так ярко и так весело, что
невозможно поверить, что вчера, в это самое время, я даже представить
подобного исхода не мог. А должен был. Изначально, с того самого момента, как
Антон все рассказал. Он же не просто так сделал это. Ждал помощи. Пусть
неосознанно, но искал поддержки. И я обязан был предвидеть подобное. Но
вместо этого я только и мог, что вспоминать о поцелуях Антона и тайком
мечтать об их повторении.

Я был настолько одержим им, не мог ни о чем думать, кроме этого. Один
поцелуй - и пожалуйста, вей из меня веревки, Шастун. Любой толщины и
сложности, не стесняйся, они все выдержат. Голос в трубке на полтона теплее –
и готово, я почти верю в то, что Антон в приличной семье. Что ему повезло. И сам
себя послушно в этом убеждаю.

Ебаный счастливый билет.

Не знаю, сколько я стою на улице, прислонившись спиной к выбеленной стене

здания. Невидящим взглядом пялюсь на носки кроссовок, тщетно пытаясь
родить хоть одну здравую мысль. Нужно вернуться, и все-таки оставить
медсестре свой телефон. Конечно, уходить отсюда пока операция не закончится,
я не собираюсь. Еще неплохо бы поговорить с врачом, правда есть определенная
доля вероятности, что мне, как постороннему человеку, ничего не скажут.

Если вообще будет, что говорить.

Одергиваю себя и мотаю головой, чтобы выбросить эту страшную мысль. От

нагнетания самого себя яснее соображать не получится. А мне сейчас нужна как
раз таки свежая голова.

Уже разворачиваюсь, намереваясь вернуться к стойке регистрации, когда из

дверей выходят двое – Шеминов и главный врач больницы. Второго я помню еще
с сентября, когда собственноручно дал ему взятку за госпитализацию Антона без
оформления документов. Стас суетливо застегивает свой чемодан и крепко жмет
руку врачу. Я не слышу, о чем они говорят, но улыбаются друг другу, словно
старые знакомые. Врач хлопает Стаса по плечу, кивает и провожает до высоких
кованых ворот. Они снова жмут друг другу руки, Шеминов скрывается за
поворотом, а доктор возвращается в здание почти бегом, зябко сжимая плечи и
пряча руки в карманы белого халата.

Ярость накатывает на меня стремительной волной, вышибая из груди резкий

выдох. Пелена смыкается перед глазами слишком плотно, и я не успеваю
сообразить, когда уже со всех ног бегу в ту сторону, куда только что ушел
Шеминов. Догоняю его на полпути к автобусной остановке. Успеваю удивиться и
порадоваться отсутствию здесь людей, и хватаю Стаса за руку в тот момент,
когда он собирается остановить приближающуюся маршрутку.

- Арс?! Какого хера ты творишь?!

157/331
 Дергаю его за грудки и толкаю вглубь крытой остановки, изо всех сил ударяя
его об стену. Маршрутка не останавливается и проезжает мимо, а Шеминов
давится воздухом и непонимающе хлопает глазами, морщась от боли.

- Доволен, урод?! Этого ты хотел, сволочь?!

- Арс, ты, блять, в своем уме?! Отпусти меня!

Он тщетно цепляется за мои запястья, пытаясь освободиться. Но я выше его на

голову, и эта разница в росте сейчас дает мне колоссальное преимущество,
вкупе с бурлящей в крови злобой. Снова ударяю его о стену, и он, наконец,
затихает, во все глаза глядя на меня снизу вверх, испуганно и недоуменно.

- Ублюдок! Какой же ты ублюдок, Стас! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?!

Он загнанно тяжело дышит и бегает глазами по моему лицу.

- Арс, отпусти меня и объясни нормально, что, блять, случилось?!

- Отпустить и объяснить?! Ну, слушай, скотина! Я в курсе твоих сделок, в курсе,

что ты продавал Антона уже несколько раз своим дружкам извращенцам! В
курсе, что шантажировал его фотографией! Я все знаю! И теперь, когда он при
смерти по твоей вине, ты снова прилетел сюда на всех парах, чтобы все замять?!
Сколько ты заплатил главврачу?! А?! В этот раз случай куда серьезнее
предыдущего, и семидесятью тысячами вряд ли дело обойдется, так?!

Шеминов замирает под моими руками. Мгновенно перестает вырываться, но все

еще крепко держится за предплечья. Его взгляд холодеет, он, наконец,
соображает, что к чему. Однако, остается подозрительно спокойным, в то время
как я едва удерживаю себя, чтобы не разбить ему лицо.

- Разболтал, значит. Так и знал, что твое волочение за ним ни к чему хорошему
не приведет.

Говорит это с презрением и абсолютным равнодушием. Кажется, его нисколько

не удивляет моя осведомленность, и это слегка сбивает меня с толку. Он, видя
мое секундное замешательство, сбрасывает с себя мои руки и отходит на пару
шагов, поправляя черное пальто.

- Что, Арс, думал, никто ничего не заметит? Да я еще с того гребаного

субботника понял, что что-то не так. Ну, кто, блять, в здравом уме выложит за
совершенно чужого человека семьдесят косарей, а? Да еще и не своих, к тому
же!

Алена. Значит, она рассказала ему и про деньги тоже. Я явно недооценил
степень её обиды на меня.

- Я не стал тебе говорить в прошлый раз. Хотя уже тогда подозревал. Твоя
гиперопека над Шастуном смотрелась ну очень подозрительно. А уж когда ко
мне притащилась твоя бывшая, то тут все и встало на свои места окончательно!
Она рассказала мне про твои «ухаживания» за Антоном. Решил беспалевно
трахнуть самого красивого мальчика и притащил его к себе домой?

Снова бросаюсь к нему, но он ловко отталкивает меня, скалится и хрипло

158/331
дышит.

- И я бы закрыл на это глаза, Арс! Честное слово! Мне похеру, кого ты любишь
натягивать в свободное от работы время! Мог бы даже не платить! Я так понял,
Шастун к тебе по доброй воле в штаны залез? Ну вот и…

Он не успевает договорить. Мой кулак все-таки прилетает ему в морду,

разбивая в кровь скулу и нижнюю губу. Шеминов отшатывается, но
удерживается на ногах. Сплевывает кровь, вперемешку со слюной, вытирает
ладонью рот и упрямо продолжает глумиться.

- Давай! Ударь еще раз, чтобы у меня был повод с чистой совестью сдать тебя
ментам!

- Меня сдать?! – хватаю ублюдка за грудки с такой бешеной силой, что едва не
приподнимаю над землей, - да это я тебя посажу, скотина! За торговлю
несовершеннолетними! Теперь уже точно!

- Да что ты говоришь?! – он нахально ухмыляется окровавленными губами и

дышит мне прямо в лицо, - только, какие у тебя доказательства, а? Слова
Шастуна? Этого замкнутого, обозленного на весь свет пидорка со сложной
судьбой?! Да тебе любой психолог подтвердит наличие у него серьезных
отклонений! Уж я позабочусь, можешь не переживать! А больше у тебя ничего на
меня нет! Так что отпусти пальто, уебок, иначе придется продать твоего голубка
еще кому-нибудь, чтобы купить новое!

Кровь закипает, и меня накрывает по полной. Выдержка дает сбой, и я от души

бью Стаса снова. Боль в костяшках приходит запоздало, а Шеминов в этот раз
падает на колени и хватается за лицо обеими руками.

- Какая же ты мразь, Стас! Антон сейчас умереть может, блять! Ты хоть

понимаешь?! Из-за тебя!

- Он сам виноват! – один глаз Шеминова быстро наливается красным, а из

рассеченной губы обильно сочится кровь прямо на дорогущее пальто, - всего-то
и надо было задницу послушно подставить. Макар бы сдал его обратно через
неделю, но как назло в командировку уехал. А вернувшись, видать, не рассчитал
сил. Шастун знал, на что шел. Нехуй характер свой показывать, где не просят!

Он говорит об этом так спокойно, что это окончательно выбивает меня из колеи.
В голове и перед глазами пульсирует, отдается в ушах нарастающим гулом. Алая
пелена передо мной смыкается окончательно и плотно. Ярость бьет по
рецепторам с такой силой, что на секунду мне становится страшно. Шеминов
стоит на коленях, а я с ужасом понимаю, что могу сейчас избить его до смерти,
если меня накроет. Тошнота бьется в горле, и вот-вот вывернет наизнанку прямо
здесь. Я отхожу на несколько шагов и зажмуриваюсь, тщетно пытаясь
успокоиться.

- Я предупреждал тебя. Советовал не сближаться с ним, Арс, - голос Шеминова

раздается совсем близко, видимо, он уже успел подняться на ноги и подойти ко
мне, но оборачиваться не хочу, потому что точно не сдержусь и добью его, - но
ты сам разворошил змеиное гнездо. Последний раз предупреждаю тебя – не лезь
ты в это дело!

159/331
- Предупреждаешь? Серьезно?

Он поджимает разбитые губы и говорит тихо, но отчетливо.

- У тебя нет никаких доказательств. А вот я вполне могу пустить тебя по статье.
Педофилия, как тебе?

На секунду мне кажется, что я ослышался. Или Стас от удара уже начал
бредить.

- Что ты такое несешь, блять?!

- Антошка – хороший мальчик. Если сейчас оклемается, то все равно ничего

против меня не скажет, можешь не сомневаться и не надеяться. А ведь он – твой
главный козырь. Его щенячья любовь к Выграновскому неожиданно очень
сыграла мне на руку. А вот мне есть, что предъявить тебе. Я без труда найду в
приюте парочку «очевидцев», которые охотно подтвердят твои домогательства
и к Шастуну, и к кому-нибудь еще. Аленка твоя, опять же. С радостью расскажет
ментам про вещи Антона у тебя дома. Совращение малолетних. Как тебе такой
расклад, а?

Он поправляет воротник, вытирает кровь с губы и неожиданно с размаху бьет

меня прямо в лицо. Слишком охеревший от его слов, я не успеваю вовремя
среагировать. Удар выходит сильным настолько, что, не удержав равновесие,
падаю на одно колено, а лицо моментально сводит от резкой острой боли.

- Ты все понял? – Шеминов, на всякий случай, отходит от меня на

почтительное расстояние, - не суй сюда свой нос. На работе можешь больше не
появляться – будешь уволен задним числом. И если вякнешь хоть слово, я тебе
клянусь, Арс, загремишь по очень серьезной статье и на очень приличный срок.
Я и свидетелей найду, и доказательства, можешь не сомневаться.

Сплюнув себе под ноги, он вытирает все еще кровоточащую губу, шипит от
того, что пальто, все-таки безнадежно испорчено, и быстрым шагом уходит с
остановки.

160/331
Примечание к части Безумно огромное СПАСИБО вам, ребята. За отзывы,
терпение и эмоции.

По главе.
Во-первых, в медицине я разбираюсь плохо, от слова "никак". А здесь много
всяких терминов и фактов. Консультировалась с гуглом, поэтому за неточности
не судите строго.

А во-вторых, понятия не имею, как у Щербакова отчество. Поэтому здесь он -

Михайлович.

Продолжение работы "Тремор и травмы" будет после новогодних каникул!)

Ребят, прошу отнестись с пониманием)
Прода будет обязательно)
Люблю всех и надеюсь на ваше терпение)

Часть 15. Хороший друг

- Держите, - Оксана, та самая медсестра из приемного покоя,

протягивает мне лед, завернутый в розовый носовой платок, комок ваты и
маленькую прозрачную бутылочку с перекисью водорода, - обработайте рану и
приложите к лицу лед, так синяка сильного не будет. Голова не кружится?

- Спасибо, - улыбка из-за боли в челюсти и скуле выходит, скорее, кривым

хищным оскалом, - все в порядке.

- Кто вас так? Вы же только что были целы и невредимы?

- Поскользнулся и упал. Не слишком удачно, как видите, - посвящать ее в

подробности нашей неприятной «беседы» с Шеминовым точно не стоит, однако и
рассказ про падение выглядит откровенным бредом, но это первое, что приходит
на ум.

- М-м-м, - понятно, - она качает головой, не веря ни единому слову, и я не могу

винить ее, так как вранье слишком уж очевидное и неприкрытое.

- Может, вам помочь? – Оксана внимательно и сочувственно рассматривает мою

разбитую губу, осторожно поворачивая мне голову в разные стороны кончиками
пальцев.

- Нет, я сам, спасибо, еще раз. Вы и так очень помогли мне.

Мало того, что принесла непонятно откуда взявшийся лед, так еще и разрешила
привести себя в порядок в комнате отдыха медсестер, которая, на данный
момент пустует. Крохотное помещение без единого окна, зато очень теплое, с
мягким диваном, холодильником, маленькой микроволновкой и электрическим
чайником. Вешалка в углу, сплошь покрытая разноцветными куртками, пальто,
платками, шарфами и бесчисленными шапками. Оставалось только гадать, как
такое огромное, судя по объемам верхней одежды, количество медсестер
помещается в эту каморку.

- Вы не торопитесь, - Оксана задерживается в дверях, - девчонки на обед только

через час придут. Отдохните, как следует. Зеркало за холодильником, если что.
161/331
 - Спасибо вам, - перед ней ужасно неловко. Мало того, что примчался бешеным
вихрем к стойке и почти накричал на нее, так потом еще и вернулся с разбитым
лицом.

Перекись жжется и шипит в царапине на щеке. Шеминов одним ударом рассек и

губу, и скулу, сука. Конечно, сыграл элемент неожиданности. После его слов
меня словно по голове мешком ударили. Я так охренел от его угроз, что он мог
бы еще пару раз съездить мне по лицу, потому что на тот момент какая-либо
реакция с моей стороны отсутствовала бы напрочь.

Только сейчас до меня доходит смысл его слов.

И он, похоже, совсем не блефовал. У меня на него – только слова Шастуна, и тех-
то пока нет. Одни лишь мои собственные предположения, что Антон согласится
дать показания. А может, и нет. Стас не зря Выграновского упомянул. Его имя
может перевесить чашу весов. Он слишком много значит для Антона, и это
остается непреложной аксиомой, как бы не было мне горько принимать ее.

А вот Стас, напротив, действительно может накопать против меня кучу всякой
дряни. И «очевидцев», тех же самых, найдет, я уверен, без труда. Насчет Алены
– пока трудно сказать. Я все-таки надеюсь, что у нее хватит совести в случае
чего не болтать лишнего. Одно дело – отомстить мне и приготовить подлянку в
виде осведомления Шеминова, а совсем другое – свидетельствовать в уголовном
деле.

Пока, к счастью, никакого дела нет. И не будет, если я отступлюсь и перестану

лезть в грязные дела Стаса. И на данный момент, мне, определенно стоит так и
сделать. Идти лоб в лоб против него - не хватит сил. Нужно, как минимум,
собрать больше доказательств. Неплохо бы свидетелей найти. Может, Валентину
Семеновну уговорить или Позова. Правда теперь все это будет провернуть
гораздо проблематичнее в связи с моим неожиданным, хотя и давно
обдумываемым увольнением.

Совесть деликатно, но вместе с тем решительно вторгается в мои размышления

и одним махом прерывает бурный мыслительный поток.

Судьба Антона пока не определена. Он сейчас на операционном столе. И что

будет дальше – неизвестно.

Решительно поднимаю себя и подхожу к зеркалу. Стираю кровь, аккуратно

обрабатываю царапину, прикладываю лёд к уже завязавшемуся крупному
фингалу. Стоило бы побриться, наверное. Но я сейчас даже толком не могу
вспомнить запер ли я квартиру, не говоря уже о чем-то другом. Только сейчас
замечаю, что вместо джинсов в спешке натянул домашние спортивные штаны,
растянутые настолько, что вытянутые коленки свисают едва ли не до носков.

- Все в порядке? – Оксана за стойкой радушно улыбается мне, когда я

возвращаюсь в холл, - могли бы еще там посидеть.

- Нет, я все, спасибо, - возвращаю ей перекись, старательно игнорируя

подозрительные взгляды и гудящие перешептывания за спиной бабушек,
которые, кажется, множатся здесь в геометрической прогрессии. Свободных
лавочек уже не осталось.

162/331
- Я все-таки оставлю вам свой номер на всякий случай. Можно?

Оксана кивает и протягивает мне зеленый самоклеящийся стикер в форме

яблока и черную гелевую ручку. Мне едва удается вспомнить собственный
телефон. Когда я дописываю свое имя, за спиной оглушительно хлопают двери и
раздается гул нескольких голосов.

- Автомобильная авария! Один пострадавший. Мужчина, на вид сорок –

пятьдесят лет. Документов при себе нет, черепно-мозговая травма, большая
кровопотеря и множественные переломы!

Оксана мгновенно срывается с места, мигом забывая обо мне. Кладу стикер на
стол, наблюдая за суетой в дверях. Медики скорой помощи ввозят
пострадавшего на каталке, а из дверей отделения тут же появляются два врача.
Мужчина на каталке мертвенно бледен, а вся его одежда испачкана в крови. Я
поспешно отворачиваюсь, как только услужливое воображение начинает вместо
незнакомого мужчины рисовать передо мной искалеченное лицо Антона.
Бабушки в приемной держатся за грудь, сочувственно мотают головами и охают,
активно обсуждая творящуюся вокруг суету. Медики быстро обмениваются
информацией, используя столько непонятных терминов, что их язык со стороны
кажется иностранным.

Каталку с пострадавшим мгновенно увозят, а один из врачей задерживается с

медиками скорой помощи, уточняя что-то и делая пометки в блокноте. Оксана
стоит рядом с ними, тоже быстро записывая все показания, а затем они все
уходят. Возвращается медсестра только спустя пятнадцать минут, тяжело
вздыхая. Поправляет халат, что-то набивает в компьютере, постоянно говорит по
телефону и оформляет без конца прибывающий поток новых пациентов.

Через час движение вокруг стойки, наконец, ослабевает, а народ в приемной

немного рассеивается. Теперь остаются только две бабушки и пожилой мужчина,
который только что привез свою жену на госпитализацию. Говорит с ней по
телефону, уточняя, что нужно купить и привезти, тепло улыбается в седые усы,
и просит супругу не волноваться, настойчиво и мягко. Наблюдать за этим
разговором приятно и неловко одновременно. Такие чувства в почтенном
возрасте – удивительная и редкая вещь, хочется проникнуться ею, насладиться
этой неподдельной нежностью и любовью, бережно пронесенной через многие
года. А с другой стороны, я чувствую себя лишним, словно бессовестно
подслушавшим что-то по-настоящему интимное и личное. Отворачиваюсь и
погружаюсь в собственные абсолютно безрадостные размышления.

Спустя еще некоторое количество времени, я все также сижу на ближайшей к

посту лавочке, уронив голову на ладони. Время тянется неумолимо медленно, и
смотреть на большие настенные часы уже нет никаких сил. Лицо все еще слабо
пульсирует болью, а под глазом ощущается неприятная тяжесть. Нужно было
все-таки дать себе волю и раскрасить Шеминова. Ублюдок сполна заслужил. Но
после драки кулаками махать поздно, а сейчас главное – Антон.

- Идите домой, - поднимаю глаза и вижу, что Оксана, сняв с головы белый
колпак, поправляет слегка растрепавшиеся волосы и смотрит на меня, - я
позвоню вам, как только что-нибудь узнаю.

- Спасибо, но пока я останусь здесь.

163/331
 - Зачем? Все равно своему другу вы ничем не поможете. Неизвестно вообще,
сколько продлится операция. Может до ночи затянуться.

- Значит, придется устроиться здесь на ночлег, - усмехаюсь совсем не весело, и

Оксана отвечает мне столь же усталой улыбкой.

- Повезло ему с вами, - стянув густые каштановые локоны на затылке в тугой

хвост, она подкрашивает губы, - некоторые родственники не так беспокоятся, не
то, что друзья.

Ответить на это мне, кроме как снова улыбкой, нечем. Но девушка оказывается
слишком прозорливой, или же у меня просто все слишком очевидно написано на
лице.

- Хотелось бы, чтобы и за меня так кто-нибудь переживал.

- Уверен, такой человек найдется.

Она кивает и возвращается к компьютеру. Я бросаю короткий взгляд на часы и с

удивлением обнаруживаю, что сижу здесь уже почти три часа.

- Извините, а как вы думаете, операция уже идет? Вам сообщат, когда она
закончится?

Девушка выглядывает из-за монитора и пожимает тоненькими плечами.

- Ну, мне-то точно никто не сообщит. А операция, думаю, уже идет, скорее
всего.

Снова чувствую себя жутко неловко, но эта неопределенность и ожидание

неизвестного просто убивают. Хочется узнать хоть что-нибудь, любую
подробность или мелочь касательно состояния Антона, но понимаю, что всем,
чем могла, Оксана мне уже помогла. Даже больше, чем должна была. Тем не
менее, пронзив меня еще одним внимательным взглядом, девушка снимает
трубку стационарного телефона и щелкает кнопками набора.

- Алло? Мариш? Привет, дорогая. Ты сегодня в реанимации дежуришь? Ага, ага.

Да я слышала, что Иринка заболела, да. Да все хорошо, через неделю в отпуск.
Ага, скорее бы уже.

Она улыбается в трубку и накручивает на палец выбившуюся из хвоста прядь.

- Ага, спасибо. Слушай, можно спрошу у тебя? В десять утра сегодня парня к вам
привезли с ЧМТ. Ага, ага, Шастун. Что там с ним?

Замираю и задерживаю дыхание, услышав фамилию Антона. С благодарностью

смотрю на удивительную девушку, и одновременно пытаюсь понять, чем же
именно я заслужил ее сегодня себе в соратники.

- Да тут родные переживают очень, - она щурится и мельком хитро подмигивает

мне, - да знаю я, знаю. Ну, так что там с ним?

Она долго слушает, постукивает ручкой по столешнице и поджимает губы.

164/331
Хмурится то и дело, бросая на меня удрученные взгляды, и от этого мне
становится окончательно не по себе. Похоже, новости отнюдь не утешительные.

- Все, я поняла. Спасибо огромное, Мариш. С меня шоколадка. Ага, давай.

Она кладет трубку и подзывает меня к себе. На ватных ногах приближаюсь к

ней и облокачиваюсь на стойку всем телом, в который раз за сегодня ощущая,
как внутренности стягивает ледяным узлом от страха и неизвестности.

- Операция началась только сейчас, буквально пять минут назад. До этого были
обследования и небольшой консилиум. Ваш друг в очень тяжелом состоянии. У
него закрытая черепно-мозговая травма средней степени тяжести. Это очень
серьезное повреждение, но не критическое. Не волнуйтесь так. Оперировать
будет доктор Щербаков. Он молодой, но очень талантливый нейрохирург. За
границей стажировался несколько раз.

- А сколько продлится операция?

- Этого вам никто не скажет. Но обычно операции на мозге всегда довольно

долгие. Часа четыре, а то и все шесть.

Вытираю проступившую от волнения испарину со лба и висков. Шесть, значит

шесть. Просижу, сколько нужно. Лишь бы только Антон выкарабкался.

- Поезжайте, - Оксана тепло дотрагивается до моей руки, - я заканчиваю в

половину восьмого. Если операция закончится в мою смену, я обещаю позвонить
вам. Попрошу Маришку из реанимации, она скажет, когда кончится. Меня сменит
Лена, я и ее предупрежу, номер ваш оставлю. Поезжайте, отдохните. Видели бы
вы себя со стороны. Все равно, к нему вас не пустят. После операции он в
реанимации останется на сутки, если не больше.

- Спасибо, - хочется сказать ей что-то большее, потому что она, не иначе, как
мой талисман сегодня, пусть не очень счастливый, но определенно, жизненно
необходимый, - но я останусь. Если получится, поговорю с этим доктором
Щербаковым. Подожду здесь, сколько нужно.

Оксана тяжело вздыхает и неодобрительно качает головой. Я возвращаюсь на

лавочку, с которой уже начал родниться, устраиваюсь максимально удобно,
насколько это вообще возможно, и провожаю глазами тонкую секундную
стрелку.

***

- Пока никаких новостей, Дим, - Позов звонит мне ровно в семь часов вечера, по
пути с работы. Значит, Шеминов сменил его только сейчас. Димка ни словом не
оговаривается о разукрашенной физиономии Стаса, всецело интересуясь только
состоянием Антона.

- А ты с врачом еще не говорил?

- Нет. Операция еще идет. Да и вообще не факт, что со мной будет кто-то

165/331
разговаривать. Я не родственник, а теперь еще и не…

В последний момент осекаюсь, решая пока не говорить Позову про неожиданное

увольнение. Димка впрочем, весьма удачно пропускает заминку мимо ушей,
продолжая сыпать вопросами.

- Так, а кому ж они тогда скажут? Родни-то нет вообще.

- Ну, вот как только найду доктора, поинтересуюсь.

- Ладно, - голос Димы звучит неподдельно сочувственно и участливо, что

странным образом приободряет меня и придает сил для дальнейшего ожидания,
- Арс, ради Бога, позвони мне, как только что-то прояснится, хорошо?

- Обязательно, - топаю ногами, стряхивая с кроссовок свежий, только что

выпавший легкий снег, - пока, Диман.

На улице здорово подморозило, и рука, держащая телефон, околела настолько,

что кончики пальцев даже начинает болезненно разламывать. Бегу обратно в
холл, ощущая, как недовольно ворчит пустой желудок. Неудивительно, потому
что последний раз я ел, когда завтракал сегодня, а было это в восемь часов утра,
то есть, почти двенадцать часов назад. В холле стоит автомат с шоколадками и
печеньем, но, как назло, у меня с собой не оказывается наличных денег.
Последнюю бумажку я отдал таксисту, и теперь в кошельке покоится одинокая
банковская карточка и пригоршня мелких монет.

Прохожу в стеклянные двери, натягиваю на ноги бахилы, которые до этого

упорно не замечал. Видимо, бабульки частично ворчали на меня именно из-за
этого. Синие пакеты шуршат по плитке оглушительно громко, но к этому
времени тревожить здесь уже некого. С половины шестого мы с Оксаной сидим
здесь вдвоем. Ее смена закончится через полчаса, что меня искренне огорчает.
Девушка оказалась не только крайне доброжелательной, но и очень
разговорчивой. Когда народ разошелся, она болтала со мной почти без умолку, и
время, благодаря ей, прошло значительно быстрее.

Вижу, что у стойки стоит мужчина в белом халате, спиной ко мне. Я прохожу на
свое место, снимаю куртку и краем уха слушаю разговор Оксаны и доктора, в
душе надеясь, чтобы он оказался тем самым Щербаковым. Мужчина довольно
высокий и светловолосый, сосредоточенно пишет что-то, размашисто водя
ручкой по бумаге. Рабочий день у врачей уже закончился час назад, и, скорее
всего, это и есть тот самый Алексей Щербаков, задержавшийся по причине
срочной операции. Обнадеженный этой мыслью я терпеливо дожидаюсь, когда
доктор закончит заполнять документы и, как только он собирается уходить,
подхожу к нему.

Но когда он поворачивается ко мне, я сразу узнаю его.

- Здравствуйте, Денис Иванович, - стараюсь не выдать голосом своего

разочарования, но, в тоже время, почему-то я очень рад видеть здесь хоть одно
знакомое лицо.

Он медленно отвечает на рукопожатие, рассматривает меня долго и

внимательно, очевидно, стараясь вспомнить.

166/331
 - Мы встречались с вами в прошлом году, в сентябре. Вы лечили моего
воспитанника, Антона Шастуна.

Еще секунду он задумчиво молчит, а потом его лицо озаряется улыбкой, и он

жмет мою ладонь уже гораздо увереннее.

- Точно, точно! А я смотрю, лицо у вас такое знакомое, а вспомнить никак не

могу. Здравствуйте, …

- Арсений.

- Арсений, точно. Память ни к черту, однако.

- Сегодня это не удивительно. Я бы и сам себя не узнал, - вскользь касаюсь

пальцами своей разбитой губы и усмехаюсь. Видок у меня, конечно, мягко
говоря, не презентабельный. Но сейчас это меньшее, что волнует меня.

Денис Иванович жестом просит подождать, отходит к стойке и что-то говорит

крайне заинтересованной нашим разговором Оксане, берет у нее какие-то
документы и снова подходит ко мне.

- Новый год прошел продуктивно? – он с профессиональным любопытством, без

стеснения рассматривает мое лицо, - только не говорите, что «упали»?

- Нет, не упал, - почему-то от встречи с ним, как и от разговора с Позовым,

становится чуточку легче. Словно мимолетное напоминание, что я не совсем
один сижу здесь, и едва могу полноценно дышать от сковывающего грудь
беспокойства и переживания.

- Это ребята ваши так вас «поздравили»?

- Лучше бы они, если честно.

Он смеется, и мы отходим к окну, за которым снова начинается густой снегопад.

Денис Иванович облокачивается на подоконник, кладет туда кипу бумаг, и
пристально смотрит исподлобья.

- Для травматологии – слабовато, - он сверкает мимолетной белозубой улыбкой,

- или помимо лица пострадало еще что-то?

- Я здесь не из-за этого, если честно, - краем глаза вижу, что Оксана крайне
заинтересованно выглядывает из-за стойки и смотрит на нас, видимо,
совершенно забыв, что ей уже пора собираться домой, и отчаянно пытается
расслышать слова.

- Из-за чего же?

Выкручиваться и придумывать что-то нет никакого смысла. Да и сил уже нет.

Очень хочется поговорить открыто и, как бы эгоистично и нагло это не
выглядело, возможно, попросить о помощи. Ведь он врач, а значит, сможет
узнать о состоянии Антона куда больше, чем постовая медсестра.

- Снова из-за Антона. Он сейчас здесь, в реанимации.

167/331
Доктор удивленно вскидывает брови, а его лицо неподдельно вытягивается.

- В реанимации?! Что случилось?

- Пока точно не знаю. Меня вызвали из дома, так что разобраться я еще не
успел, - что я там говорил про выкручивание?

Денис Иванович тяжело вздыхает и качает головой.

- «Везучий» он парень, ничего не скажешь. Что с ним?

- Я знаю только то, что мне сказала медсестра. Что у него серьезная черепно-
мозговая травма и прямо сейчас идет операция.

В его глазах сквозит искреннее сочувствие. Он снова качает головой,

поджимает губы и кладет ладонь мне на плечо.

- Надеюсь, все пройдет хорошо. Кто его оперирует, не знаете?

- Кажется, доктор по фамилии Щербаков.

- Есть такой. Он отличный хирург. Если не сказать, лучший.

Это я все уже слышал. То ли они очень стараются успокоить и приободрить

меня, то ли этот Щербаков действительно так хорош, как о нем говорят. Только
ни от того, ни от другого легче решительно не становится.

- Сколько вы здесь уже сидите?

- С одиннадцати часов, вроде бы. Точнее не помню, когда приехал.

- Поезжайте домой, Арсений. После операции Антона переведут в реанимацию,

и…

- Я все это знаю. Оксана объяснила мне процедуру. Но я точно дождусь

окончания операции, а потом очень постараюсь поговорить с доктором.

Денис Иванович снова вздыхает и беззлобно усмехается.

- И как вы узнаете об ее окончании? Оксане об этом не сообщат. Да и она

сменится уже через десять минут.

Ответить мне нечего, но лишь упрямо мотаю головой. Знаю точно, что никуда
отсюда не уйду, пока не узнаю хоть что-нибудь. Доктор сверлит меня
пронзительным и очень проницательным взглядом, а потом неожиданно берет
документы с подоконника и кивает в сторону.

- Пойдемте со мной.

Он решительно идет к двойным дверям, туда, куда в обед увезли пострадавшего

в автомобильной аварии, а я только и успеваю кивнуть Оксане на прощание, и
взглядом снова поблагодарить ее. Девушка машет мне рукой и лучезарно
улыбается вдогонку.

168/331
Мы молча проходим ярко освещенный зеленый коридор и оказываемся у
пластиковой двери, где над входом горит ярко-красная вывеска «Реанимация».
Денис Иванович смело проходит внутрь, и мне ничего не остается, как послушно
последовать за ним. Он проходит к посту местной медсестры и жестом
показывает мне подождать у двери.

- Марин, привет, - полноватая, но очень красивая медсестра тут же поднимается

на ноги, и всем своим видом показывает готовность к работе, - покажи мне,
пожалуйста, что у нас есть на…

Он бросает на меня короткий вопросительный взгляд, очевидно, забыв фамилию

Антона.

- Антона Шастуна, - стараюсь говорить тише, но даже полушепот раздается

эхом в этом пустом, стерильно чистом месте.

- На Антона Шастуна.

Марина задумчиво кивает и начинает перебирать бумаги на столе.

- Операция еще идет, - она выкладывает на стойку несколько листов,

скрепленных между собой, - оперирует Щербаков. ЧМТ средней степени
тяжести, закрытая. Здесь справка медиков со скорой, приемная карточка, МРТ и
первоначальные анализы.

- Ага, спасибо, - Денис Иванович сосредоточенно читает документы, а Марина

бросает на меня весьма заинтересованные взгляды, словно на верблюда,
который невзначай оказался в Антарктиде и его совершенно это не тревожит.

Именно так я себя, в общем-то, и чувствую. Каким-то грязным пришельцем,

бессовестно вторгшимся в совершенно другое измерение. Все вокруг, начиная от
кристальных потолочных ламп и заканчивая сверкающей ручкой двери, сияет
нереальной чистотой. Полы блестят так, что отражение в них оказывается на
порядок лучше, чем во всех зеркалах у меня в квартире. Недавно отмытых,
кстати. В коридоре минимум мебели: стойка медсестры, три узеньких лавочки и
несколько каталок вдоль стены. Все сделано для того, чтобы доставить
пострадавшего как можно быстрее, на ходу не натыкаясь на преграды в виде
кулеров с водой и напольных цветов – обычных составляющих больничных
коридоров. В дальнем конце плотно закрытые двери операционных блоков и
самих реанимационных палат.

Антон сейчас где-то там.

Подавляю нарастающую панику и заставляю себя отвести взгляд. В приемной

было спокойнее, надо признать. Там, конечно, давили неизвестность и
томительное ожидание, но здесь – какое-то неизбежное, неотвратимое чувство
надвигающейся беды. И никакие «все будет хорошо» уже не помогают. Все
плохо и станет только хуже, не иначе. От этого ощущения хочется спрятаться,
уйти отсюда скорее, пока непонятная паника внутри завывает все громче и
громче, но громадным усилием воли заставляю себя сжать зубы и дождаться
приговора Дениса Ивановича.

Через несколько минут он подходит ко мне и отводит к одной из лавочек. Его

сурово сведенные к переносице брови и плотно поджатые губы явно не сулят

169/331
ничего хорошего, и все, что мне остается, это вдохнуть поглубже, и попытаться
удержаться на ногах.

- Не буду вас вводить в заблуждение – ситуация очень серьезная. У него

черепно-мозговая травма. Закрытая. Операция была жизненно необходима,
поэтому консилиум принял решение оперировать немедленно. Ваш директор дал
согласие на операцию, его подпись стоит в карточке. Перед операцией Антону
сделали магнитно-резонансную томографию и несколько рентген-снимков. У
него ушиб мозга средней степени, но куда серьезнее то, что вследствие
сильного удара у него произошло внутричерепное кровоизлияние.

- Что это? – каждое его слово плетью проходится по оголенным нервным

окончаниям, сдавливает горло раскаленными клещами, но я изо всех сил держу
себя в руках, стараясь максимально понять все, что он мне говорит.

- Удар по голове может стать причиной разрушения стенки одного из

кровеносных сосудов, что приведет к локальному кровоизлиянию в полость
черепа. Это серьезная патология, так как кровь накапливается в полости черепа
и повышает внутричерепное давление, что может привести к нарушению работы
нервной и кровеносной систем, а также развитию необратимых изменений в
головном мозге.

Кажется, моя собственная голова сейчас пойдет кругом или лопнет от такого
непонятного, мощного потока информации. Вникать становится все труднее, а
проклятые пальцы опять сводит в мелком треморе на последних словах врача.
Он смотрит предельно внимательно и участливо, терпеливо ожидает моей
реакции, отчетливо видя, как я старательно пытаюсь понять весь смысл
сказанного.

- Если хотите, я…

- Подождите…

Ну, где, сука, воздух?!

- Вы сказали, необратимые изменения? Он, что, может остаться инвалидом?

- Давайте не будем забегать вперед, - Денис Иванович устало ерошит

пшеничные волосы и предлагает мне присесть, - дождемся окончания операции
и вердикта врача. Я могу судить лишь по тому, что написано в приемной
карточке и по первичному диагнозу.

Тяну носом воздух, а в голове беспрестанно тинькают страшные слова.

«Необратимые изменения»

Нужно было добить Шеминова. А потом еще и к Макарову наведаться, для

полноты картины.

- Господи… - стон вырывается сам по себе, и я даже слегка вздрагиваю от

неожиданности и собственного севшего голоса. Обхватываю голову руками,
стараясь выровнять дыхание и успокоиться.

Еще ничего не решено.

170/331
Это просто предположения.

Это не конец.

- Езжайте домой, Арсений. Хотите, я попрошу Марину, и она позвонит вам по

окончании операции?

- Нет, - дома я точно сойду с ума, - я уже достаточно пробыл здесь, чтобы
уезжать. Спасибо вам огромное, Денис Иванович. Я даже не знаю, как
отблагодарить вас, если честно.

- Просто Денис, ладно? – он тепло улыбается и протягивает мне свернутую

бумажку, - это мой номер телефона. Если вдруг возникнут какие-то проблемы
или вопросы, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, звоните. А сейчас мне пора идти. Я
и так здесь уже вторые сутки живу безвылазно, и мой кот скоро забудет как я
выгляжу и уйдет к соседям.

Живо представив несчастного кота, я улыбаюсь. Становится совестно за то, что

Денис Иванович, жертвуя своим личным временем, нянчится тут со мной, но
принимаю бумажку и снова горячо благодарю его, заряжаясь от его теплой
улыбки силами для дальнейшего ожидания.

- Я попросил Марину, она предупредит о вас Щербакова, - он напоследок

разворачивается в дверях и салютует мне, - можете остаться здесь, подождать
прямо тут, чтобы не пропустить его. Звоните, если что. Надеюсь, все пройдет
хорошо.

- Я тоже. Спасибо.

Если и есть в мире ангелы-хранители, у меня их, похоже, сразу два.

И оба носят белые халаты.

***

Через два с половиной часа, когда из-за давящей тишины и монотонности у

меня уже едва не слипаются глаза, а голова нещадно раскалывается, двери
операционного блока распахиваются и оттуда выходят три человека. Мужчина,
судя по всему, доктор, в длинном синем медицинском фартуке, в маске на лице,
и две щебечущие между собой медсестры. Девушки дружно сворачивают в один
из кабинетов, что-то активно обсуждая, а врач, снимая с головы колпак и маску с
лица, уверенно движется в мою сторону.

Я прогоняю затуманившую взгляд сонливость и вскакиваю на ноги. Мужчина

бросает на меня недоуменный взгляд, но невозмутимо проходит мимо, к посту.
Разминает плечи, устало облокачивается на стойку и наклоняется к Марине.

- Марин, операционную нужно в порядок привести. Отправь туда санитарок.

Парня во втором блоке оставили. Проспит до утра. Там в принципе все
стабильно, но ты заглядывай туда сегодня почаще, чем обычно. Если что, я в

171/331
ординаторской переночую, на всякий случай. Все поняла?

-Поняла, Алексей Михайлович, - Марина усердно трясет головой, пока врач

заполняет какие-то документы на стойке, - там вас, кстати, мужчина ждет. Уже
давно. Его Денис Иванович привел. Он как раз по поводу вашего пациента.

Алексей Михайлович заканчивает с бумагами и оборачивается ко мне. В глаза

тут же бросается поразительное внешнее сходство с незабвенным Денисом
Ивановичем: оба светловолосые, голубоглазые, спортивного телосложения и
среднего роста. Похожи, словно родные братья.

- Вы ко мне?

- К вам, - я нерешительно подхожу к доктору, лихорадочно вспоминая про себя

все молитвы, которые только знаю, и протягиваю руку.

Он отвечает на рукопожатие крепко и уверенно.

- Я вас внимательно слушаю.

- Меня зовут Арсений Попов. Я работаю в детском доме, где воспитывается

Антон Шастун.

- Так.

Он внимательно смотрит на меня. Глаза у него светло-голубые, кажущиеся в

слишком ярком свете ламп почти прозрачными, с характерным прищуром,
который придает взгляду некую подозрительность и смешливость.

- Мне бы хотелось узнать, как прошла операция. И ваши прогнозы, если можно.

Он прищуривается еще сильнее, и от глаз остаются одни щели. Мои корявые

аргументы явно не убеждают его, и он скептично качает головой.

- Я передам всю информацию лично вашему директору. Он был здесь днем, и мы

обо всем договорились перед операцией. Он оставил свои контакты, и всю
информацию просил сообщать лично ему.

- Я понимаю. Но Антон – мой подопечный. Я безумно волнуюсь за него и сижу

здесь уже больше двенадцати часов. Просто скажите мне, пожалуйста, что с
ним?

После моего невыносимого многочасового бдения сначала в холле, а потом

здесь, остаться в неведении – смерти подобно. В голове тут же, словно
сигнальная лампочка, вспыхивает наглая идея предложить ему денег в обмен на
информацию. Что угодно, лишь бы не остаться ни чем. Сейчас я, кажется, готов
ко всему, кроме уже начинающей въедаться под кожу слепой неизвестности,
медленно, по крупицам, клетка за клеткой отравляющей ослабленный организм.

- Я не могу разглашать личную информацию о больных кому попало.

- По вашему, «кто попало» будет двенадцать часов сидеть в коридоре и

караулить вас?! Спросите Оксану, медсестру в приемном покое, сколько я уже
здесь нахожусь. В серьез думаете, что я «кто попало»?!

172/331
 Слова вылетают, а я не успеваю вовремя прикусить проклятый язык.
Сказывается выматывающая усталость, голод и гнетущее чувство неизвестности
и постоянного страха. Не хватало только сейчас разругаться с врачом, и уже
точно позорно удалиться отсюда с доблестным «ничем».

- Простите, ради Бога…

- Да ничего, - он облизывает губы и почему-то выглядит столь же смущенным,

как и я, - давайте присядем, а то ноги после операции уже отказываются
служить мне.

Алексей Михайлович неожиданно оказывается весьма дружелюбным человеком,

несмотря на только что проведенную сложнейшую многочасовую операцию. Он
очень подробно и доходчиво объясняет мне все тонкости состояния Антона,
старается использовать меньше непонятных терминов и терпеливо отвечает на
все мои бесконечные вопросы.

- Главное, кровоизлияние успешно купировано. Нам удалось избежать

возникновения гематомы, а они как раз и представляют главную опасность в
таких случаях. Единой тактики лечения подобных патологий нет. В зависимости
от индивидуальной картины совмещаются медикаментозные и хирургические
методы. Предстоит долгая терапия серьезными антибиотиками и другими
сильными медикаментами.

- Скажите, - говорить неимоверно тяжело, голова кипит от переизбытка

сложной информации, - он… Он сможет прийти в норму? То есть эта травма
никак не отразится на нем? В дальнейшем?

Алексей Михайлович вздыхает и снимает с себя фартук, оставаясь в просторном

белоснежном халате. Он невероятно похож на Дениса Ивановича, и смотрит на
меня с точно такой же теплотой и участливостью в пронзительных голубых
глазах.

- Давайте так. Опасности для жизни нет. Я считаю, что операция прошла
успешно. Теперь предстоит долгий, очень долгий реабилитационный период.
Месяц, не меньше. Сперва нужно будет удостовериться, что на мозге не
отразится никаких негативных последствий травмы и операции, проверить
координацию, реакцию на различные раздражители. И только потом, по
происшествии некоторого количества времени, можно будет судить о том, о чем
вы меня спросили. Понимаете, это ведь не перелом руки, допустим. Совершенно
невозможно сказать, что все пройдет, скажем, через три недели и можно будет
снять гипс. Здесь материя гораздо тоньше и сложнее. Наберитесь терпения, я
уверен, все будет хорошо. На данный момент я могу лишь с уверенность сказать,
что фатальных, каких-то непоправимых последствий остаться не должно.
Возможно, будет иметь место некоторая заторможенность в первое время. Как
вариант – несколько дней будет нарушена речь. Но, в сравнении с угрозой для
его жизни в целом, это кажется пустяками.

- Вы правы. Конечно, это пустяки. Спасибо вам. Я просидел здесь целый день и
уже, кажется, начал постепенно сходить с ума от нервов и беспокойства.

Он улыбается мне открыто и искреннее, словно старому другу. Третий ангел-

хранитель? Многовато для одного меня. И, тем не менее, чувствую, как озноб,

173/331
колотивший руки последние восемь часов от непрекращающегося нарастающего
ужаса за жизнь Антона, постепенно отпускает. Рассудок проясняется и, будто
впервые за целый день, я могу, наконец, мыслить здраво. Запоздало замечаю,
что доктор с той же улыбкой рассматривает мое красочное лицо, и только сейчас
вспоминаю, в каком виде стою перед ним. Включая и растянутые треники.

- Не переживайте. Я здесь и не такое повидал. Люди абсолютно теряют себя

перед страхом за близких. И это совершенно нормально. Некоторые даже в
тапочках домашних приезжали, - словно читая мои мысли, произносит он, все
так же широко улыбаясь.

От нее становится ощутимо тепло, словно от необычного камина. Хочется

придвинуться ближе и расслабить, наконец, окоченевшие за целый день от
пережитого страха конечности.

- Можно последний вопрос?

- Конечно.

- Когда можно будет его навестить?

Алексей Михайлович ведет широкими плечами и задумчиво закусывает губу.

- Первые двое суток он точно будет находиться в реанимационном блоке.

Операция сложная, поэтому рисковать нельзя. Потом, при условии
положительной динамики, отсутствии рецидива и множества других факторов, я
переведу его в послеоперационную палату интенсивной терапии.

- Туда можно будет приходить? – я с такой отчаянной надеждой заглядываю ему

в глаза, что он, кажется, снова слегка смущается.

- Вообще-то нет. Приходить можно в обычные палаты. А туда ваш парень

попадет не раньше, чем через неделю.

Неделя. Жутко долгий срок. Но, в тоже время, ничто, в сравнении с тем, что
несколько часов назад я мог лишь гадать, увижу ли вообще Антона снова.

- Значит, неделя. Как скажете. А можно я завтра сюда приеду? Просто

поинтересоваться его состоянием? Я вас не обременю и не задержу надолго.

Он долго смотрит на меня, а потом согласно кивает. Мы вместе выходим в холл.

За постом уже сидит другая медсестра, и я снова мысленно благодарю Оксану.
Беру оставленную на лавочке куртку и натягиваю ее на негнущиеся плечи.
Только сейчас осознаю, как же зверски я голоден, и как устал. Мысль об
общественном транспорте пугает, но налички на такси все равно нет. Деваться
некуда, и придется пробираться на остановку по свежим сугробам, которые
коммунальщики расчистят только завтра утром.

- Знаете, я ведь все-таки не должен был вам ничего говорить, - голос Алексея
Михайловича настигает меня уже у стеклянных дверей, - но ему определенно
повезло иметь такого воспитателя, как вы.

Оборачиваюсь и снова ныряю в его широкую улыбку.

174/331
- Просто он мой очень хороший друг.

Друг, волнение за которого едва не задушило меня сегодня.

И поцелуи которого до сих пор фантомами горят на разбитых губах, сколько бы

раз я не пытался забыть их.

Щербаков кивает как-то уж слишком прозорливо, и хитро щурит свои

необычные глаза.

- Я так и понял. Приезжайте завтра, хороший друг. Подойдите к посту и

скажите, чтобы вызвали меня.

175/331
Примечание к части Ребята, привет! Огромное всем спасибо всем, кто ждал
продолжение) Надеюсь, что новая глава порадует вас, хотя мне она кажется
самой слабой из всех имеющихся на данный момент) Все-таки длительный
перерыв сказывается) Как всегда я очень очень жду ваших комментариев)

Часть 16. Истории про гуманистов, альтруистов и

добрых меценатов

- Уберите, немедленно.

Алексей Михайлович смотрит на меня укоризненно и настойчиво отталкивает от

себя мою руку с белым конвертом.

- Уберите сейчас же.

Да уж. Давать взятку, определенно, проще, чем искренне благодарить от

чистого сердца. С главным-то врачом тогда, в сентябре, не возникло никаких
трудностей. Он сам назвал мне нужную сумму, а уж взял ее и вовсе без лишних
слов и фамильярностей. Щербаков же уже битых пять минут наотрез
отказывается принять мою импровизированную благодарность в виде
нескольких несчастных купюр в конверте, и даже, кажется, уже начал злиться.

- Не подумайте ничего такого, пожалуйста. Просто вы так помогли мне и

Антону, и это лишь моя жалкая попытка отблагодарить вас за это.

Снова осторожно протягиваю конверт, но в этот раз он мотает головой и

отталкивает мою руку уже более твердо и решительно.

- Это моя работа, - голос его холодеет с каждым словом, а прозрачные глаза,
тепло светившиеся до этого, теперь начинают грозно темнеть, - и
«благодарность» за нее, как вы выразились, я получаю в качестве зарплаты. В
другой я не нуждаюсь.

Кажется, стереотипы про врачей дали здесь серьезный сбой. Алексей

Михайлович сверлит меня тяжелым взглядом, а потом снова кивает на конверт,
все еще зажатый в моих пальцах.

- Уберите, сейчас же. И давайте не будем портить наше знакомство подобными

гадостями.

Мне ничего не остается, кроме как повиноваться ему. Ведь не силком же

впихивать. В конце концов, может быть, он согласится, когда Антон
окончательно поправится? Сегодня шел четвертый день после операции, и
Алексей Михайлович был очень доволен состоянием Шастуна. Антон быстро
восстанавливался, набирался сил и, во всяком случае, пока, не демонстрировал
ничего из тех страшных последствий, о которых предупреждал меня Щербаков
сразу после операции. Я все еще не мог видеть его, но, по словам доктора,
прогресс шел положительный, и прогнозы, несмотря на все еще тяжелое
состояние Антона, также были утешительными и ободряющими.

- Еще пара дней в интенсивке, а потом в обычную палату. В понедельник, я

думаю, уже сможете его навестить. Он крепкий, несмотря на такое щуплое тело.

176/331
 Я киваю в ответ, поспешно пряча конверт во внутренний карман пиджака, и
допиваю кофе, которым Алексей Михайлович очень любезно угостил меня в
своем кабинете.

- Вы сегодня выглядите гораздо лучше и бодрее, - как бы невзначай замечает

он.

Если учесть, что в первую нашу встречу я, скорее, напоминал полуживого зомби
после неудавшегося апокалипсиса, то да. Сегодня, с чистыми волосами, в
приличной одежде и отсутствием неаккуратной щетины, я выгляжу,
действительно, неплохо.

- Спасибо, - слышать комплимент от него странно, но приятно. Доктор сверкает

своими необычными глазами и улыбается в дымящуюся кружку.

Мы уже полчаса беспрестанно беседуем об Антоне, и Алексей Михайлович без

устали рассказывает мне о его состоянии, прогрессе и пока робких, но все же
ободряющих прогнозах. Теперь, когда угроза жизни Антона, наконец, миновала,
я снова обрел способность мыслить здраво и связно. За долгих четыре дня
мотания в больницу и обратно у меня было достаточно времени все как следует
обдумать и проанализировать.

Во-первых, как ни погано мне это признавать, Шеминов был прав. У меня на
него нет ровным счетом ничего. Прошлый раз сыграла злоба и страх за Шастуна,
и теперь я уже начинаю жалеть, что так бездумно выложил все Стасу. Теперь он
в курсе моего осведомления, и тоже сможет обдумать пути отступления. Во-
вторых, его угрозы имели определенный вес. Найти в приюте якобы очевидцев
моего «недостойного поведения» он сможет без труда. Кто вступится за меня?
Позов, если только, да Валентина Семеновна. Да и то, если Шеминов не запугает
и их тоже.

Здесь же и Алена со своей такой неуместной местью мне. Знала бы она, как
именно повернут ход дела ее полные обиды и злости слова – наверняка бы
обрадовалась. Ведь она всего-то хотела, чтобы у меня возникли неприятности на
работе, а теперь ее показания могут стать последним гвоздем в крышке моего
гроба, если Шеминов даст делу ход. Педофилия – серьезная статья. И, судя по
тому, что я слышал о подобных судебных процессах, такие дела всегда хотят
закрыть как можно быстрее, не особенно вникая в детали и улики. А против
меня их как раз таки будет предостаточно, стараниями того же Шеминова.

Ясно одно – предпринимать что-то без участия Антона бессмысленно.

Дождаться, когда он полностью окрепнет, поговорить с ним и уже тогда
продумывать дальнейшие действия. Сам не знаю, чего сейчас мне хочется
больше: поймать ублюдка Шеминова за хвост и как следует наступить на него,
или забыть всю эту историю словно страшный сон. Устроиться на новую работу,
может быть, даже переехать. Дело неожиданно приняло серьезный и очень
опасный оборот. Я действительно могу в один момент из обвинителя
превратиться в обвиняемого в том случае, если Стас сможет воплотить в жизнь
то, что он мне сказал.

Щербаков заверил меня, что в понедельник я уже смогу навестить Антона. Это
единственное, что радует и ободряет в последнее время. Я беспрестанно думаю,
как лучше поступить, стоит ли вообще ввязываться в эту сомнительную

177/331
авантюру, с чего лучше начать собирать доказательства, и не лучше ли нахер
забыть обо всем. Среди этой безумной какофонии, гремящей в голове день и
ночь, мысли про Шастуна становятся бодрящим глотком свежего воздуха. Вот в
чем я уверен на все сто процентов, так это в том, что уже точно его никуда не
отпущу. Предчувствие беды не обманывало меня, когда сиреной то и дело
беспрестанно выло в мозгу, как бы я не старался заглушить его обманчивыми
надеждами из глупой серии «все будет хорошо». Антон и сам надеялся, отчаянно
и так рьяно, что невольно заразил и меня. И стоило только на секунду поверить в
то, что может быть, действительно, в этот раз повезет, как гром грянул посреди
абсолютно ясного январского неба. И долгие часы ожидания в больнице, и свой
животный страх за жизнь Антона, и эту изводящую своей бесконечностью
страшную неизвестность я, наверное, буду помнить если не всю жизнь, то еще
очень и очень долго. И корить себя за то, что так опрометчиво отпустил
Шастуна.

- Алло?

Неизвестный номер настораживает и пугает. Я теперь нахожусь в постоянном

нервном ожидании новостей из больницы. Хоть номер Алексея Михайловича у
меня и записан, а здоровью Антона будто бы ничего не угрожает, схватываю
телефон мгновенно, ощущая, как предательски холодеют кончики пальцев.

- Арсений Сергеевич?

На какую-то долю секунды мне кажется, что это звонит Антон. Та же интонация,
голос, вечно чуть хрипловатый и, кажется, даже слегка осипший. Наверняка,
опять накурился на холоде. От этих мыслей становится не по себе, как только
мозг резко выбрасывает меня из уже нарисованных фантазий и бесцеремонно
окунает лицом в застывшую реальность, в которой мне звонит совершенно
незнакомый человек.

- Да, это я.

Нужно как-то прийти в себя. Отвлечься и очистить голову, в которой бурлит

сейчас такой бешеный круговорот из размышлений и сомнений, что если не
побежит из ушей, это уже можно будет считать успехом.

- Это Дмитрий Журавлев.

На секунду шестеренки прекращают свое движение, а затем ускоряются с

невероятной силой. Я тотчас же вспоминаю, кто это такой, откуда я его знаю и
где видел. Как и то, почему голос показался мне странно знакомым.

- Здравствуйте. Чем обязан?

Конечно, я догадываюсь, чем именно. Наверняка от Журавлева не укрылось

отсутствие Шастуна вот уже четвертый день, и теперь он жаждет
справедливого отмщения. Видимо, наш разговор тогда в больнице произвел на
него впечатление, как и мое ошарашенное молчание после него. Парень,
видимо, возомнил себя супергероем, и теперь решил, что сможет провернуть
свой фокус с пафосными угрозами и потрясанием кулаками еще раз. Уже
набираю в грудь побольше воздуха, что вовремя заткнуть сосунка и на этот раз
все-таки послать его куда подальше, но его следующие слова разом сбивают с
меня всю спесь.

178/331
 - Простите, что звоню вам. Я не могу найти Антона уже несколько дней. Мы
собирались на матч сегодня, но он так и не отзвонился мне. Я боюсь, не
случилось бы с ним чего.

Совсем другой тон, надо признать. Заталкиваю едкое замечание обратно, и

глубокомысленно угукаю в трубку.

- Антон рассказал мне все про вас. Я тогда не прав был, когда обвинял вас. Он
сказал, что в случае чего, я могу позвонить вам. И вот...

Лёд в груди тает мгновенно, едва я слышу то, что бормочет на том конце
Журавлев. Ему явно неловко, что после нашего последнего и единственного
разговора ему приходится обращаться ко мне за помощью. Интересно, что
именно про меня ему сказал Антон? Ну, кроме того, что можно ко мне
обратиться.

- Сейчас уже все в порядке, Дим, - волнение в его голосе неподдельное и живое,
и у меня просто язык не поворачивается пускаться с ним в бессмысленные
дискуссии о грубости старшим и прочей лабуде, - Антон сейчас в больнице. Ему
сделали операцию и теперь его жизни ничего не угрожает.

- Операцию? – Журавлев охает так громко, что мне приходится немного

отодвинуть телефон от уха, дабы не оглохнуть, - че случилось-то?! Блять!

Вежливость словно сдувает ветром. Хотя, после такого известия, это и

немудрено.

- Операцию на мозге. У него серьезная черепно-мозговая травма.

Дима шумно сопит в телефон, а затем отрывисто произносит на выдохе.

- Я так и знал, сука, что так будет! Вот осел упрямый!

Значит, не я один предчувствовал неладное и отговаривал Антона. Мысленно

помечаю Журавлева как возможного свидетеля, но пока задвигаю все это
подальше. Нужно дождаться, пока не поправится и не выскажется главный
фигурант. Без него затевать что-либо не имеет никакого смысла.

Дима буквально засыпает меня вопросами, но я, не зная точной степени его

осведомленности в данном щекотливом вопросе, отвечаю максимально
расплывчато и неопределенно. Когда он спрашивает про больницу, понимаю, что
Журавлев хочет навестить Антона.

- К нему нельзя пока. Бесполезно ездить. Сказать – ничего не скажут, и к нему

не пустят.

- А когда разрешат?

- В понедельник, кажется. После обеда, - последнее придумываю на ходу, из

чисто эгоистичного желания навестить Шастуна первым и пообщаться с ним
наедине.

Мы говорим еще минуты две. Он снова и снова пытается выпытать из меня

179/331
подробности и детали, но, в конце концов, отступается.

- Спасибо вам, - это звучит очень искренне, и мне становится чуточку спокойнее,
- я очень волнуюсь за этого дурачка. И извините за то, что наговорил вам тогда.

Мы прощаемся если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Дима обещает

приехать к Шастуну в понедельник, и мы договариваемся встретиться в
больнице. Хороший парень. Резковат на язык, но это ему, в определенной
степени, даже идет. Если получится, нужно обязательно расспросить о нем
Антона, как они вообще познакомились. Двоих более непохожих друг на друга
людей найти трудно.

Субботний вечер медленно, но верно скатывается в тартарары. Смотреть

телевизор, где исправно крутят одни лишь мыльные мелодрамы, да идиотские
ток-шоу нет никакого желания. Прощелкав несколько каналов для
достоверности, и убедившись в отсутствии хоть чего-нибудь мало-мальски
смотрибельного, я отправляюсь на кухню. Накупленные продукты для посиделок
с Позовым так и лежат в холодильнике. За последние четыре дня я питался
исключительно крепким кофе и морозным воздухом по пути в больницу и
обратно. Ничего больше в горло решительно не лезло, и сейчас желудок
возмущенно извещает меня о том, что неплохо бы снабдить его хоть чем-нибудь
съестным. Не мудрствуя лукаво, на скорую руку варганю себе сразу три
громадных бутерброда с колбасой и сыром, как в детстве, и запиваю все это
великолепие горячим сладким чаем. Шлифуюсь двумя подзасохшими
печеньками и, довольный и сытый, возвращаюсь в комнату. Какое-то сопливое
кино уже не кажется ужасно раздражающим. Незаметно для себя увлекаюсь
драмой на экране, и уже даже начинаю различать героев и постепенно
запоминать их имена, когда под рукой снова вибрирует телефон.

На этот раз звонит Щербаков.

Блаженную сытую негу сбивает мощной волной страха и неожиданности.

Неужели, Антон? Что могло произойти? Осложнения все-таки проявились? Или,
может быть, все уже гораздо хуже?

Негнущимися, онемелыми пальцами отвечаю на вызов, уже готовый услышать

нечто ужасное.

- Арсений Сергеевич, добрый вечер!

Его бодрый, звонкий голос слегка отрезвляет. Таким голосом о неприятностях

не сообщают. Наверное. Однако расслабиться себе все равно не позволяю.

- Добрый, Алексей Михайлович. Что-то с Антоном? – играть в приличия не

позволяют до боли натянутые нервы, поэтому сразу перехожу к сути, как бы
нетактично это не звучало.

Щербаков мгновенно заверяет меня, что с Шастуном все хорошо. Мне требуется
несколько секунд, чтобы переварить это, и успокоить уже бушующий разными
страшными предположениями разум. Алексей Михайлович понимающе
извиняется, и зачем-то сообщает мне, что его смена закончилась в три часа дня.

- Когда я уходил, Антон спал. Медсестра сказала, что он хорошо питается и

быстро идет на поправку, поэтому не переживайте. Если что-то случится, мне

180/331
тут же сообщат.

- Я рад это слышать.

Говорю это, а самого уже терзает любопытство, для чего же он тогда мне
позвонил. Если не для того, чтобы сообщить что-либо про Шастуна, тогда зачем?
Решил все-таки взять деньги, которые я ему предлагал? Может, в больнице
неудобно было? Или просто время выжидал?

- Вы простите, что напугал вас. Я звоню совсем не за этим. Мне очень неловко,
но знаете, я в этом городе всего год живу. И все время пропадаю на работе. Ни
друзьями не обзавелся, ни город толком не узнал. И теперь сижу, и уже час
рыскаю в интернете в поисках какого-нибудь приличного места, чтобы
развеяться. Отзывы как дурачок читаю, и фотки смотрю. Подумал, может, вы
подскажете мне что-нибудь подходящее?

Шестеренки в моей голове во второй раз за вечер озадаченно останавливаются,

правда, сейчас уже тормозят по полной программе. Подсказать ему
ресторанчик? Или клуб ночной? С чего он взял, что я в курсе подобных мест? Не
очень-то я похож на заядлого тусовщика, право слово. Точнее сказать, вообще не
похож. Однако отказывать ему в помощи неудобно, поэтому усердно начинаю
прокручивать в памяти все знакомые мне подобного рода заведения.

- Есть один кафе-бар. «У очага» называется. Там очень здорово, музыка живая
играет. И готовят отлично, - честно признать, это единственный приличный
вариант, который приходит в голову, кроме столовой и кафешки, куда мы часто
ходили с Позовым. Рекомендовать их Щербакову, само собой, не стоило. А вот «У
очага» вполне себе презентабельное место с приемлемыми ценами и хорошей
атмосферой. Я бывал там всего два раза, и то с подачи Алены, которая едва ли
силком тащила меня туда.

- А, да. Я видел его в списке возможных предложений, - Щербаков звонко

смеется и добавляет, - у него, действительно, куча хороших отзывов.

- Обязательно попробуйте местную курицу на гриле. Там она просто

фантастическая, - советую от чистого сердца, ибо сам до сих пор помню
обалденный вкус и отменное приготовленное блюдо.

- Так, может, вместе пойдем? Я смотрю, вы там хорошо ориентируетесь. А я-то

вообще «зеленый» еще в этом городе, да и стеснительный от природы, если
честно. Одному идти как-то не очень, согласны? А так получится мини-экскурсия.
Если вы, конечно, не против.

Не такой уж и стеснительный. На раздумья мне дается секунды три от силы,

чтобы не зависнуть в позорном ступоре дольше положенного. Поэтому,
справедливо рассудив, что отказывать будет не совсем вежливо с моей стороны,
соглашаюсь. Все-таки, если бы не он, неизвестно, как вообще сложилась вся
ситуация с Антоном. Тем более, он отказался от предложенных мною денег.
Сумма, конечно, не внушительная, но он сполна заслужил ее за отлично
проведенную операцию и многочисленные консультации меня, хотя последнее в
его обязанности вообще не входит. Но он часто и подробно описывал мне
состояние Антона, и если бы не Щербаков, я, быть может, до сих пор бы метался
по больнице, и изводился от гнетущей неизвестности и страха.

181/331
- Хорошо. Я согласен.

- Отлично. Давайте, тогда в восемь. Встретимся у входа. Как вам?

На часах половина седьмого. Если постараться, то еще успею привести себя в

порядок и найти что-нибудь приличное в шкафу. Вообще, надо бы работу,
наверное, сесть и поискать, а не по барам шляться.

***

Вопреки моим опасениям об опоздании, я прибываю на место даже раньше

положенного времени. Расплатившись с таксистом, даю себе честное
пионерское, что обратно точно поеду на автобусе. Пора переходить в режим
жесткой экономии, если не хочу остаться без средств к существованию и работы.
Этот вопрос назревает уже добрых четыре дня, и если раньше я старательно
оправдывал свое бездействие своим беспокойством за Антона, то теперь, когда
кризис миновал, можно со спокойной душой все силы бросить на поиски
рабочего места. Еще нужно забрать трудовую книжку из детдома. Главное,
чтобы Шеминов не написал никаких поганых рекомендаций, а то и без того
проблемные поиски осложнятся еще больше, и станут практически
бесполезными в небольшом городке. Хотя, если я влезу в колесо под названием
«уголовщина», то, возможно, и искать-то мне уже ничего не придется.

У входа активно толчется разномастный народ. Все-таки в субботу большинство

выбирает активный отдых, а не диван и бутерброды. Компании разного размера
входят и выходят из кафе, оглашая округу громким смехом, цоканьем каблуков
по ступенькам и какофонией разнообразных ароматов. Они проходят мимо меня,
не замечая и не глядя. На секунду отчего-то становится жутко тоскливо. Почему-
то именно сейчас вдруг очень захотелось увидеть Матвиенко. Завалиться с ним в
этот чертов бар, напиться до поросячьего визга и выложить ему все, как на духу.
Одному нести эту ношу ох, как нелегко. Поговорить бы с кем-нибудь,
посоветоваться, как поступить, как лучше сделать. Хоть с Серым, хоть с
Позовым. Незаметно, но Димка вдруг тоже стал близким мне человеком. И я,
честно признаться, был бы сейчас очень рад его совету или хотя бы дружеской
поддержке. Мы вместе обязательно придумали бы что-нибудь, нашли выход.
Здесь нужен свежий взгляд, незамыленный. А я так часто об этом последнее
время думаю, что мозг уже напрочь отказывается выдавать хоть что-нибудь
вразумительное и дельное.

Но, вместо всего этого, я стою и жду практически незнакомого мне человека для
того, чтобы скрасить его субботний вечерок. Как будто у меня своих забот нет.
Сидеть, глупо хихикать или обсуждать с ним какую-нибудь хрень нет, если
честно, никакого желания. С другой стороны, я в неоплатном долгу перед
Щербаковым. В очень серьезном долгу, надо признать. Он вполне мог бы послать
меня тогда, в больнице, далеко и надолго, и ничего не рассказывать. Но вместо
этого он, доходчиво и терпеливо, словно таблицу умножения первокласснику,
объяснял мне все тонкости состояния Антона и возможные последствия, по-
дружески и очень участливо утешал и приободрял меня. Так что один-то вечер,
Арс, ты вполне сможешь пересилить себя и составить ему приятную компанию.

Вот только странное предчувствие, терзающее меня еще с момента его

182/331
неожиданного приглашения, сейчас разгорается внутри все сильнее и ярче. Вся
эта ситуация очень уж подозрительно напоминает свидание. Но даже думать об
Алексее Михайловиче в этом ключе мне не хочется, Он сейчас для меня
замечательный доктор, отличный врач, прекрасный специалист своего дела. А
врачи, как известно, существа бесполые.

Однако, как только бесполый доктор появляется из подъехавшей машины, мои

предположения разбиваются в пух и прах. Он очень хорош. Я даже не замечал
этого раньше. Может, белый халат виноват, а может, шоры на моих глазах, из-за
которых я ни о чем, кроме Антона, думать не мог.

- Привет! – Щербаков ослепительно улыбается мне и крепко жмет протянутую

ладонь, - давно вы здесь?

- Добрый вечер, Алексей Михайлович, - рука у него тяжелая и теплая, -

буквально минуту назад приехал.

Не зачем ему знать, что я торчу здесь уже битых пятнадцать минут. Он мельком
скользит взглядом по моему лицу и предлагает пройти внутрь.

- Здесь полно народа! – он с искренним восхищением рассматривает зал и

аккуратные столики в импровизированных кабинках, только без крыши.

- Хотели место потише? – меня самого музыка почти оглушает, - можем уйти
отсюда.

- Нет, нет! – Щербаков оглядывается и сверкает блестящими глазами, - все

очень здорово. Куда присядем?

Только сейчас до меня доходит, что следовало бы забронировать столик

заранее. Естественно, с такой массой посетителей, все уютные кабинки заняты,
но, на наше счастье, пара обычных столиков все еще была свободна.

- Здравствуйте! – официант возникает словно из-под земли, едва мы успеваем

опуститься на стулья, - меню, пожалуйста.

- Спасибо! – Алексей Михайлович с неугасающей улыбкой принимает из рук

парня две книжечки, - мы вас позовем, как только определимся.

Он быстро сбрасывает с плеч куртку, под которой оказывается темно-синий

пиджак и рубашка на пару оттенков светлее. Приталенный крой не скрывает
подтянутой фигуры доктора, как и накаченные, очень мускулистые руки.
Однако, надо признать, белые халаты таят под собой много сюрпризов. Мне едва
хватает такта во время отвести взгляд, чтобы не быть пойманным с поличным и
уткнуться в меню. Сам же я выбрал лучшую из своего весьма скромного
гардероба иссиня-черную рубашку, подарок Алены. Хоть воспоминания о ней
теперь окрашены в весьма неприятный оттенок, качественная вещь пригодится
всегда.

- Курица гриль, говорите? – он быстро бегает глазами по строчкам, - тогда,

определенно, я хочу ее попробовать.

- Не пожалеете, даю слово, - не ответить на его улыбку просто нереально, он

весь словно светится изнутри, и я с удивлением замечаю, как этот свет все

183/331
сильнее привлекает мое внимание. Хочется рассмотреть его хорошенько, узнать
лучше. Последнее время я напрочь отстранился ото всех. Друзей и так-то не
особенного много, а с последними событиями я и вовсе превратился в
отшельника. Если бы Матвиенко не приехал на Новый год, то и праздник бы я
встречал в гордом одиночестве. И, кажется, до определенного момента меня это
нисколько не смущало. Голова была настолько забита Антоном и его
проблемами, что сейчас мне кажется, что каждый взгляд на Алексея
Михайловича – это глоток свежего воздуха. Мы толком еще не знакомы, но с ним
уже приятно даже просто сидеть и смотреть меню. Нет никакой неловкости или
гнетущих пауз, которые обычно присутствуют при встречах малознакомых
людей. Мы перебрасываемся всего парой фраз, пока точно не определяемся с
заказом, однако этого вполне хватает. Когда подходит тот же парнишка
официант, Щербаков начинает неторопливо диктовать ему наш заказ, а я в это
время, попутно осматриваясь вокруг, пытаюсь убедить себя, что ничего
преступного в наших посиделках нет. В конце концов, разве новый друг
помешает мне? Да еще и блестящий хирург? Нет, конечно. И ни о каком свидании
не может идти и речи. Все благопристойно и прилично настолько, что хоть
фильм о светских раутах снимай. Конечно, он очень симпатичный мужчина. И
если бы все мое существо не занимал тощий лопоухий подросток со сгустком
комплексов и веером серьезных проблем, то, вполне возможно, в параллельной
реальности, я мог бы всерьез увлечься Щербаковым. Но не теперь, когда я до сих
пор баюкаю внутри воспоминания о поцелуях Шастуна, о наших долгих
разговорах и о том роковом дне, когда он выложил мне всю страшную правду.

- Ау? Арсений Сергеевич? Вы еще здесь?

Вот блин. Похоже, я все-таки завис.

- Извините, - трясу головой для верности, - я задумался. Что вы говорили?

- Я спрашивал, все ли я правильно заказал, - Алексей Михайлович сверлит меня

пронзительным взглядом, - но официант уже ушел. Так что, даже если я что-то
не так сказал, будете довольствоваться тем, что принесут.

- И поделом мне, - пора выбросить все из башки, хотя бы на один вечер. Иначе
он просто решит, что я сижу здесь через силу и попросту его игнорирую.

- Может быть, мы перейдем на «ты»? А то будто два джентльмена эпохи

Ренессанс беседуют, честно слово.

- Согласен, - так и впрямь общаться будет куда легче, - откуда вы приехали? То

есть, ты?

- Я из Москвы, - он говорит это как-то странно скованно, словно стыдится или

стесняется своего столичного происхождения, - там отучился, интернатуру
прошел. Потом работал еще пять лет. Но, по итогу, оказался здесь.

- Москва не прельстила такого блестящего хирурга? – верится в эту историю

как-то слабо. Добровольно от московских зарплат не уезжают, особенно
профессионалы вроде Щербакова. Наверняка, ему светила весьма
перспективная карьера. Однако, если он не станет рассказывать мне всей
правды, допытываться я точно не стану.

- Прельстила, сначала. Даже слишком. Но потом я понял, что Москва – далеко не

184/331
единственный город, где людям нужна помощь. Приехал сюда по программе
молодых специалистов, хотя молодым меня назвать уже трудновато. Мне жилье
служебное выделили, машину даже. Но прав у меня нет, так что от нее пришлось
отказаться.

Он долго смотрит на меня, закусывает губу и усмехается, прищуривая светлые

глаза.

- Не веришь совсем, да?

- Сложновато, если честно. Истории про гуманистов и добрых меценатов уже

как-то не актуальны.

Алексей хохочет в голос и салютует мне ладонью.

- Меня сложно назвать меценатом. Скорее, альтруистом. Хотя и тут прокол. Ибо
я все-таки получаю зарплату и живу в предоставленной квартире.

Он явно ходит вокруг да около, не касаясь самой загвоздки всей картины в

целом.

- То есть, променяв высококлассные московские клиники и столичную жизнь, ты,

молодой перспективный хирург, решил добровольно отправиться в эту глушь и
жить в скромной служебной квартире?

- Именно, - он кивает и перебирает в пальцах бардовую салфетку, - не веришь –

дело твое. Но так и есть.

- История, достойная мелодрамы, - хмыкаю я, и в голове тут же загорается

лампочка, - а может дело тут не только в этом? Может ты сюда за кем-то
приехал?

Выдаю это на автомате, шуткой, даже не надеясь на успех. Уже открываю рот,
чтобы пошутить про московских мажоров и провинциальных хищниц, но
Щербаков как-то разом сникает и гаснет. Он натянуто улыбается и быстро
благодарит весьма кстати подошедшего официанта. Пока парень расставляет
блюда на столе перед нами, я лихорадочно ищу подходящую тему для
разговора. Черт меня дернул ляпнуть про «кого-то», но, видимо, я сдуру попал в
самое яблочко. И, похоже, яблочко это оказалось с гнильцой.

- Ты почти прав, - Щербаков перебивает мой мощный мыслительный поток и

протягивает мне стакан с пивом, - но только не за кем-то, а наоборот. От кого-то.

Он невозмутимо принимается за салат, попутно пробуя принесенную курочку, а

я пытаюсь выдавить из себя корявые извинения. Становится жутко неловко.
Набросился на него с расспросами, как ищейка на допросе. История явно
неприятна для него до сих пор, а у меня не хватило разума и такта во время
заткнуться.

- Ничего. Это было давно, и я больше не хочу говорить об этом, если ты не

против. Расскажи лучше о себе.

С радостью хватаюсь за эту соломинку, начиная в красках расписывать мою

достаточно бурную молодость и студенческие годы. Естественно, избегая

185/331
некоторых весьма щекотливых моментов, вроде романа с преподавателем.
Разговор льется непринужденный и очень веселый. Алексей оказывается умным,
открытым человеком с прекрасным чувством юмора. Он заразительно хохочет,
когда я рассказываю ему про казус с переломом и моей неудачной попыткой
приготовить праздничный ужин для Позова. Алексей же, в свою очередь, смешно
рассказывает про свою учебу в институте, про нелепые, забавные ситуации, без
которых не проходило ни одно практическое задание, и, конечно же, про
интернатуру.

- Когда я впервые делал операцию, то потом не спал две ночи! Вернее, я даже
не сам тогда оперировал, а был ассистентом. Но впечатлений хватило сполна.
Все думал, смогу ли сам, один. Учеба, практика – это одно. А вот реальные люди,
кровь и страх – это совсем другое. После семи лет учебы я был готов тогда
реально все бросить. Спасибо родителям, что отговорили, не позволили.

- Я тоже сейчас очень благодарен им, - в голове уже так приятно шумит, а
курочка, к нашей общей радости, не обманывает ожиданий и оказывается
поистине божественной, - такие врачи на вес золота.

- Да ты же ничего толком не знаешь о том, какой я врач.

- Ну, может, я и не знаю, какой ты врач. Хотя одно то, что ты спас Антона уже
делает тебя героем в моих глазах. Зато я вижу, какой ты человек. Мало
блестяще провести операцию, знаешь ли. Нужно еще и с людьми уметь
разговаривать. Успокоить, ободрить. Слова нужные найти. Это дорого стоит.

С каждым моим словом он улыбается все шире. Похоже, пьяный поток моих
душеизлияний довольно приятен ему.

- Спасибо. Это очень ценно для меня.

- Это чистая правда, так что, пожалуйста.

- Кстати, про Антона. Я ведь не ошибусь, если скажу, что он очень дорог тебе?

И вот мы выходим на достаточно тонкий лёд. И как, блять, с темы врачей и

профессии мы вдруг пришли к Шастуну?!

- Я, действительно, очень переживаю за него. У парня никого нет, и вся его

жизнь сосредоточена в приюте. Так что…

Я театрально развожу руками и подливаю нам пива. Не самый разумный ход

сейчас, особенно в моем случае, когда нужно очень тщательно дозировать
слова. Однако, надеюсь, пока я пью, Щербаков сменит тему. Но он лишь ехидно
ухмыляется и мажет языком по губам.

- Значит, ты тоже в каком-то роде альтруист?

- Это вряд ли.

- Он – твой подопечный?

План провален, мсье. Можно с чистой совестью осушить стакан и задушить

неудачливого стратега внутри себя.

186/331
- Ага. И еще двадцать человек, так что не такой уж он особенный, если честно.

- Но все-таки ради него ты двенадцать часов в больнице высидел. И я уверен,

откажись я тогда разговаривать с тобой, ты добыл бы ответы из меня какими-
нибудь изощренными пытками.

Он прав настолько, что даже страшно. Внезапно хочется бросить все и уйти
отсюда поскорее. Я даже начинаю немного жалеть, что вообще согласился на
этот ужин. Но если я сейчас вдруг неожиданно встану и уйду, то только
подтвержу его подозрения, если, конечно, такие имеются. Вполне возможно, что
он расспрашивает из чистого любопытства. Но рисковать и пускаться с ним в
пространные рассуждения о моих непростых отношениях с Антоном, особенно
сейчас, на столь неустойчивой алкогольной почве, точно не стоит.

- Ну, если не пытками, то какими-нибудь обзывательствами бы точно.

Алексей улыбается моей совсем несмешной шутке и вдруг наклоняется ко мне

через стол.

- А ты интересный человек, Арсений Сергеевич.

- Интересный? И чем же? – его низкий голос обволакивает, и мне вдруг

становится жутко интересно, чем же такой, как я, смог заинтересовать его.

- Ты какой-то яркий. Неординарный, что ли. Вроде с виду обычный, но внутри…

Он загадочно замолкает, продолжая неотрывно смотреть мне в глаза. Громкая

музыка уже не кажется оглушающей, но в голове играет совсем другой мотив,
из-за которого окружающая обстановка как-то странно меркнет. Я смутно,
медленно понимаю, к чему идет вечер. И отчаянно надеюсь, что все-таки
ошибаюсь.

- Вряд ли. Я обыкновенная, вполне себе стандартная частица пресловутой серой

массы. У меня даже машины нет!

- Я не об этом, - он, наконец, отстраняется, и я могу выдохнуть, - ты не пустой.

Ты похож на того, с кем хорошо быть в трудную минуту. Знаешь, профессия
педагога подходит тебе, как нельзя лучше.

Профессия, которой больше нет. Однако сейчас не время делиться своими

жизненными трудностями, поэтому лишь благодарно пожимаю плечами и киваю
в ответ.

- Антону очень повезло с тобой.

Его слова звучат как-то угрожающе пророчески, или мне просто нужно
перестать пить. Необходимо срочно сменить тему, однако мозг отказывается
мне в этом содействовать и лишь меланхолично созерцает со стороны мою
отчаянную борьбу с пьяным языком, который так и норовит ляпнуть что-нибудь
провокационное.

- Как и остальным моим воспитанникам, - осторожно добавляю я, - Антон не

единственный мой подопечный.

187/331
 Видимо, это прозвучало агрессивнее, чем я предполагал, потому что Алексей
тут же бросается оправдываться.

- Я не имел в виду ничего такого, не подумай. Просто ты действительно

подходишь на роль мудрого наставника для ребят. И я уверен, работа
доставляет тебе удовольствие.

- Временами. Особенно, когда приходит смс-ка от банка, - он смеется, а я

радуюсь снятию неприятной напряженности, которую почувствовали мы оба, - и
с мудрым наставником ты, конечно, перегнул.

- Ну, ведь скажи, я не ошибся в тебе! Я уверен!

Я недоуменно поднимаю брови, а глаза Щербакова вспыхивают азартным огнем.

- Ты хороший человек. Я работаю в непростой сфере, и редко ошибаюсь в людях.

- Ты имеешь в виду, что видишь людей изнутри? – пиво явно губит во мне
юмориста, но Алексей все равно улыбается.

- Нет. Я хочу сказать, что мне очень часто приходится сообщать разным людям
тяжелые, иногда страшные новости. И знаешь, за все время работы, я понял
одну вещь. Что люди абсолютно по-разному реагируют на них. Перед лицом
опасности человек обретает свое истинное лицо. Испуг, страх за жизнь родных и
близких просто не дает им надеть маски. Пустые, равнодушные люди такими и
остаются. Их видно сразу. Неискренность видна сразу, особенно со стороны. А
другие – нет. Вот ты, например, действительно переживал за того мальчика. Ты
переживал, пропускал все через себя, всей душой желал помочь, узнать
подробности. Это ценнее всего, мне кажется. Всегда приятно видеть таких
людей, которые готовы в клочья разорвать, пробиться, добраться. Это очень
здорово.

Он лихо прикладывается к стакану, делает большой глоток и смущенно смотрит

в сторону.

- Думаешь, что бред несу?

- Нет, - слегка ошарашенный, я едва узнаю собственный охрипший голос. Если

Щербаков видит истинные лица людей в приемной больницы, то его истинное
лицо – здесь и сейчас. И, надо сказать, оно радует меня, и нравится мне все
больше.

Он проводит ладонями по лицу и тяжело дышит. Кажется, сказано уже

достаточно. По всем законам жанра пора заканчивать отличный вечер, чтобы не
превратить его в унылые посиделки ради распития очередного литра пива и не
испортить впечатления.

- Я пойду, счет попрошу, наверное, - выискиваю глазами официанта, но на

горизонте только танцующие силуэты.

Щербаков дергается на моих словах и снова резко подается вперед. Азартный

огонек в голубых глазах неожиданно оборачивается шальным, и теперь будто
ярко отсвечивает в полумгле помещения.

188/331
- Подожди, пожалуйста. Я ведь не просто так позвал тебя сюда, если честно.

Сажусь на место и чувствую, как внутри что-то нехорошо сжимается в

предчувствии. Неужели, мои догадки все-таки были верны?

- Я так заболтался, что не заметил, как опьянел. И прилично, если честно, - он

нервно ерошит волосы, смущенно улыбается, а мне от этого жеста становится
совсем дурно, - но вообще я не хочу ходить вокруг да около. Я почти уверен, что
сделал верные выводы о тебе. И твое согласие на этот вечер только
подтвердило мои предположения.

Он мягко касается моей руки и осторожно сжимает пальцы.

- Ты мне понравился сразу. С первой же встречи. И я готов биться об заклад, что

тоже немного заинтересовал тебя.

Вокруг вдруг становится оглушительно тихо, несмотря на долбящую из

громадных колонок музыку. Его рука довольно приятно согревает мою ладонь, а
в голове неистово бьется одна единственная мысль.

189/331
Примечание к части Ребята, привет всем!
Как многие из вас заметили, работа была удалена на некоторое время. Решение
было спонтанным и глупым, но я очень рада, что смогла восстановить фанфик)
Надеюсь, я не потеряла ваше доверие)
Он обязательно будет закончен)

Один момент смущает меня немного, что количество ждунов сократилось

последние пару глав. Понимаю, про перерывы увеличились и, вероятнее всего, я
уже слегка затянула работу, но сюжет прописан до конца. Осталось потерпеть
совсем немного)

Спасибо огромное всем вам)

Приятного прочтения)

Часть 17. Чернила и блеф

- Привет.

Я пролетел сегодняшний путь от дома до больницы за какие-то секунды. Не

заметил ни толкотни в автобусе, ни коварного гололеда под ногами, ни
пронизывающего ветра и долгих упрямых светофоров. Все, о чем я мог думать –
это Антон. Как он себя чувствует? Как восстанавливается? Мысли роились в
голове зудящим перекатывающимся комком вопросов и предположений, однако
одна из них поистине затмевала все – я снова увижу его. Спустя столько
времени, волнений, переживаний, изматывающего ужаса за него и страха, уже
въевшегося куда-то так глубоко, что я до сих пор неосознанно сжимаюсь от
каждого неожиданного телефонного звонка.

Однако сейчас, стоя в дверях, я отчего-то едва могу найти в себе силы, чтобы
двинуться дальше порога палаты. Делаю вдох и теряюсь, как только Антон
поднимает на меня глаза. Он полулежит на кровати, держа в руках какую-то
книжку. Кажется, Щербаков оговаривался, что пока напрягать глаза ему не
следовало. Остается только гадать, откуда Шастун достал запретную вещицу и
обязательно постараться изъять ее по уходу.

- Привет.

Он смущен. Это видно отчетливо и ясно. Откладывает книгу, осторожно

приподнимается на локтях, садится повыше и улыбается мне.

Как же я скучал по этой улыбке.

Скучал по глазам, по этому коронному взгляду исподлобья и нашему уже

традиционному молчанию перед началом разговора.

Скучал настолько сильно, что сейчас меня словно обдает ледяной волной. Не
сдвинуться, не вздохнуть. Стою, как дурак, безмолвно хлопая глазами, и не могу
насмотреться на него. Понимаю, что выгляжу откровенно глупо, шевельнуться
упорно не получается, хоть тело и разум отчаянно тянутся к Шастуну.

Едва отделив ноги от пола, я прохожу вглубь комнаты, шурша бахилами по

блестящей плитке. Палата одноместная, но, к моему сожалению, удобств в виде
стола и стульев здесь нет. У окна стоит крохотный табурет, и пока я подставляю
190/331
его к кровати, гадаю про себя, смогу ли вообще поместиться на нем.

Антон следит за мной абсолютно молча. Мне отчего-то становится жутко

неловко. Мы не виделись с ним так долго, что сейчас будто бы никто из нас не
знает, как лучше начать нелегкий разговор.

- Как себя чувствуешь?

- Хорошо, - он отзывается мгновенно, словно предвидел, что я задам именно

этот вопрос. Может, в принципе, и предвидел, ведь вопрос явно не относится к
категории самых неожиданных при посещении больных.

Неприятная неловкость начинает постепенно напрягать. Мы словно два

восьмиклассника на первом свидании за школой, которых вот-вот застукают
учителя. Разговор не клеится, а сами едва не втягиваем головы в плечи, лишь бы
не вспугнуть потенциальную половинку. Не знаю, что до Шастуна, но я на
свиданиях робостью никогда не отличался. Однако сейчас все системы почему-
то нещадно сбоят и грозятся сорваться.

Смотреть на него – больно. Почти физически. Я понимаю, что нужно поднять

глаза, может быть, сказать что-то приободряющее, возможно клишированные,
но такие нужные в подобных ситуациях фразы вроде пресловутых «теперь все
будет хорошо», «ты должен быть сильным». Но не могу. Антон сверлит меня
настороженным взглядом, ловит каждое движение, однако я словно костенею.

Странное чувство для человека, который последнюю неделю жил лишь

мечтами об этой встрече, а сейчас едва ли может выдавить из себя хоть слово.

- Я хотел позвонить вам, - его голос хрипит, слегка ломается, но все равно
слышать его мне по-прежнему приятно, - но Алексей Михайлович сказал, что вы
придете сегодня. И я решил дождаться вас.

При воспоминании Щербакова становится некомфортно. До сих пор я не могу

спокойно вспоминать свой практически побег из злополучного кафе, после
неожиданного признания доктора. Я вроде бы и предвидел его, однако оказался
к нему не готов настолько, насколько вообще может быть не готов, даже и
знатно обалдеть в подобной неловкой ситуации достаточно пьяный человек.
После минутного ступора, нескольких корявых извинений и глупых отмазок, я
едва не бегом умчался оттуда. Пришел в себя уже в маршрутке, которая, на мое
счастье, приехала как раз вовремя и почти пустая. Сегодня же я добирался до
палаты как матерый международный шпион, находящийся в розыске. Едва ли не
выглядывал из-за каждого угла, прежде чем повернуть, и почти бегом мчался по
длинным коридорам. Встречаться с Алексеем не хотелось. Он произвел на меня
хорошее впечатление, и я все еще в неоплатном долгу перед ним за жизнь
Антона. Но видеться с ним сегодня, после столь неудачного «недосвидания»,
определенно, не стоило.

Сейчас не нужно думать об этом. Я так долго ждал встречи с Антоном, поэтому
все лишние мысли и воспоминания необходимо срочно задвинуть подальше.
Шастун рад мне – я чувствую это, вижу по его просветлевшему взгляду, по
несмелой улыбке. Неудачное свидание с Щербаковым плавно отходит на второй
план, едва моей руки касаются прохладные пальцы. Я накрываю ладонь Антона
своей, и, наконец, нахожу в себе силы поднять на него глаза.

191/331
 Без волос он выглядит старше. Повязка скрывает почти всю голову, однако по
выбритым вискам и затылку видно, что перед операцией его остригли налысо.
Почти силой заставляю себя отвести взгляд от бинтов. Антон осунулся, похудел
еще сильнее. В вырезе больничной пижамы его ключицы выглядят почти
устрашающе, словно лезвия, об которые можно здорово порезаться. Глаза
неосознанно цепляются за несколько бордовых синяков на шее и руках,
затянувшуюся ссадину на губе и уже почти незаметный синяк под левым глазом.

- Противно, да?

Это не совсем подходящее слово. Вернее, совсем не то. Мне больно. Почти
физически, настолько, что едва держусь, чтобы не сложиться пополам и не
заскулить. Каждый синяк, каждая ссадина Антона словно отпечатываются на
мне миллионами раз, и все, что мне остается – это покорно принять и
хорошенько запомнить каждый из них. Чтобы больше никогда не допустить
подобного. Не отпустить, не повторить страшной ошибки.

- Не говори глупостей, - я сжимаю длинные пальцы в ладони и, наконец,

чувствую, как давящая на грудь глыба неловкости и чего-то еще, мешающего
мне даже взглянуть на Антона, сдвигается в сторону, позволяя вздохнуть и
пустить в легкие толику необходимого кислорода, - я так волновался за тебя.

Язык не слушается. Вообще. Мне требуется несколько секунд, чтобы

сформировать несколько подходящих слов в предложение. Сам не знаю, что
творится со мной. Наверное, это все-таки страх. Он так прижился во мне, так
сросся со мной и моими внутренностями, разлился по венам и пропитал
окоченевшие мышцы, что и сейчас не отпускает до конца. Не позволяет
обрадоваться встрече, сказать все, что так давно копится внутри. Его ледяные
щупальца оплели меня сильно и невероятно прочно, и мне потребуется время,
чтобы избавиться от них. И вся эта неловкая заторможенность, которую Антон
принял за неприязнь, тоже его рук дело.

Мне просто нужно поверить в то, что теперь все будет хорошо.

Обязательно.

- Простите, - Антон смотрит виновато, немного смущенно, но открыто.

Гораздо смелее, чем я.

- Не извиняйся.

Давай, дыши, Арс. Иначе он сейчас просто решит, что тебе действительно
неприятно находиться рядом с ним.

Нужен рывок. Что-то, что поможет смахнуть с себя эту позорную

заторможенность, рассеять неприятную неловкость и стереть эту странную,
вынужденную дистанцию между нами. Антон тоже ощущает ее, хотя точку
невозврата мы давно уже перешли.

- Господи, Антон…

Выдержка дает сбой.

192/331
 Мне нужно почувствовать.

Удостовериться. Поверить. Убедиться в реальности, в том, что он жив, и я

могу коснуться его, не боясь, что видение обманчиво и дразняще растворится
прямо передо мной. Тянусь вперед и осторожно, почти невесомо, заключаю его в
объятия. Антон подается навстречу сразу, почти с готовностью, что позволяет
мне немного самонадеянно подумать, что он, возможно, даже ждал этого.

Что он тоже хотел этого.

Антон смыкает руки у меня на спине, а холодным носом утыкается аккурат в

просвет кожи над воротом свитера. От этого мурашки танцуют приятную
лезгинку на моей спине и пояснице, но я лишь глубже вдыхаю в себя его запах,
одновременно сжимая пальцами острые плечи.

Объятие скажет все лучше, чем заезженные, неуместные слова. Оно вернее,
ярче передаст все то, что я испытал, все, что сейчас бурным водоворотом
клубится внутри. Весь страх, беспокойство, томящую, почти убивающую
неизвестность и бесконечные часы ожидания. Все, чем я жил с того самого
момента, как мне позвонил Позов и сообщил, что Шастун в больнице. Кажется,
что я насквозь пропитался этим страхом, постоянным напряжением и ожиданием
худшего.

И сейчас, обнимая Антона, слушая его дыхание и ощущая тепло его кожи под
пальцами, я отчаянно надеюсь, что говорить уже ничего не придется.

***

- Мне жаль, - Антон качает головой и кусает нижнюю губу, - это все из-за меня.

- Да брось. Такой работы не жаль. Я все равно бы не остался там после всего,
что произошло.

Антон воспринимает мой рассказ удивительно спокойно. Я полагал, что,

возможно, он возмутится или даже разозлится на то, что я все выложил
Шеминову, однако последние события стали, видимо, последней каплей и для
него самого. Он оказался на опасной грани. Это уже не рядовое сотрясение
после драки в детском доме. Он был при смерти, перенес тяжелейшую
операцию, и о полном выздоровлении говорить пока еще очень рано.
Приоритеты, наконец, сменились. Антон осознал, насколько страшна и опасна
ситуация, в которой он оказался. Однако и к решительным действиям он был
пока явно не готов.

- Он действительно может обвинить вас. Это не просто слова. Я его знаю, и это
не пустые угрозы. Он, правда, может найти «доказательства».

- Это в том случае, если мы не опередим его и не найдем их раньше.

Антон странно ежится и словно сжимается в комок. Стас хорошо его обработал,
это нужно признать. Даже одна мысль о противостоянии все еще пугает Антона,
не смотря на то, что он пережил по милости Шеминова. Однако теперь все

193/331
изменилось. Он теперь не один, и вместе мы, возможно, сможем остановить
творящийся в приюте беспредел.

- Антон, ты должен дать показания. Без них ничего не выйдет.

Он смотрит на меня так загнанно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не скомкать

его в объятиях снова. Глаза на худом лице сейчас кажутся просто огромными.
Наверно, еще рано для всего этого. Нужно дать ему время восстановиться,
прийти в себя и все как следует обдумать.

- Прости. Я не должен был давить на тебя, - рушить только что

возобновившуюся связь между нами жутко не хочется, и я отчаянно корю себя за
несдержанность. Все потом, сейчас главное – его здоровье и восстановление.

- Да я понимаю все, - он оглядывается на светлеющее небо за окном и

рассеянно прислушивается к голосам в коридоре, - но не могу.

- Ничего. Подождем. Ты окрепнешь, наберешься сил. Тогда и будем думать, как

поступить.

- Нет, вы не поняли, - он ловит мой взгляд и внезапно говорит гораздо

увереннее и тверже, - я вообще не хочу это ворошить. Через три месяца мне
будет восемнадцать. Врач сказал, что для восстановления потребуется месяц, не
меньше. Шеминов уже не успеет провернуть это снова. Я выпущусь оттуда и
забуду обо всем. Он больше не доберется до меня.

Спорить с ним сейчас совсем не хочется. В груди, наконец, приятно теплеет, и я

чувствую себя тем самым снеговиком на ласковом мартовском солнце. Смотрю
на Антона - и липкий страх и нервозность постепенно отпускают, теряют силу.
Вместо них внутри возрождается то, что зародилось во мне уже давно, пустило
корни и укрепилось.

Я так безумно скучал по нему.

Сейчас становится даже смешно, что я мог подумать, что смогу как-то
отвлечься с Щербаковым. Смогу немного остыть, дать себе передышку. Сейчас я
отчетливо осознаю, что это была совсем не передышка, а длительная, слишком
длительная, задержка дыхания, словно перед нырком. И сидя теперь рядом с
Антоном, я ощущаю, что вновь дышу полной грудью.

Кислород не заменить.

Никогда и никем.

- Что произошло?

Вопрос неприятный, но необходимый. Я должен знать. Должен услышать.

Прочувствовать всю эту грязь и ощутить на себе весь ужас случившегося, чтобы
никогда больше не допустить его повторения.

Антон тоже понимает это. И как бы тяжело ему ни было, он рассказывает мне.

- Он вернулся неожиданно. Я как раз говорил с вами, когда увидел его

подъезжающую машину. Он схватил меня за руку и буквально поволок в дом.

194/331
Светланы Николаевны не было дома, но думаю, даже ее присутствие мало что
изменило бы.

Антон тянет носом воздух и неосознанно облизывает губы. Он сейчас весь

словно тонкая, но невероятно прочная струна. Напряжен, наэлектризован,
взведен. Смело открывается страшным воспоминаниям, не боясь вновь
окунуться в них. Потому что ему не страшно. Мерзко, да. Неприятно. Противно и
стыдно. Но не страшно. Его тяжелый рассказ требует гигантских сил и
психологической выдержки, и Антон, не понятно осознанно или нет, смотрит
вдруг на меня с таким невыразимым отчаянием, словно умоляя о поддержке и
помощи. Я теряюсь, но лишь на долю секунду. В следующее мгновение уже я
накрываю его ладонь рукой, и он благодарно сжимает в ответ побелевшие
пальцы.

- Он был пьян в дрезину. Вообще еле говорить мог. Но сил у него от этого не
убавилось.

Ничего удивительного. Чтобы завалить такого бугая, доза алкоголя должна

быть почти фантастической.

- Я пытался вырваться, но он только мерзко ухмылялся. Когда он зажал мне рот

рукой, я изловчился и укусил его. Тогда он и ебнул мне в первый раз. Так сильно,
что я, кажется, на секунду даже отключился. Не знаю, может мне просто это
показалось.

Антон дышит размеренно. По крайней мере – очень старается. И снова смотрит

на меня в разрывающей сердце, глухой надежде.

Он здесь совсем один.

Пережил такое, отчего у половины бы даже взрослых, зрелых людей вполне

себе мог бы помутиться рассудок или случиться серьезный срыв. А он пережил
это. И не впервые. Задолго до моего появления в его жизни начался кромешный,
непрекращающийся ад, сгущающий тьму вокруг все сильнее и плотнее. Но он
выстоял. Справился, несмотря на столь хрупкое тело и юный возраст. Пережил
это, как сумел. Не без ошибок, но все-таки справился. От этих мыслей ненависть
к Шеминову накрывает меня с новой, удвоенной силой. Я в который раз за
последние дни мысленно клянусь себе, что ублюдок больше не получит Антона.
Не впутает его в свои грязные, страшные игры, в которые и взрослый-то
побоится сыграть, не то, что едва созревший подросток. С Антона достаточно
этой мерзости и пережитого ужаса, и каждый долбанный рубль, попавший в
карман Шеминова, теперь оплачен им сполна.

- Антон...

Мне уже кажется, я зря затеял весь этот разговор. Возможно, еще рано, он
просто еще не успел оправиться, восстановиться. Наверное, не стоило вообще
спрашивать об этом. Пускай сам решит, когда рассказать. И стоит ли вообще.

- Все нормально.

Ничего не нормально. Разве может быть нормально, когда ты лежишь здесь,

вытащенный врачами едва ли не с того света после того, как тот, кто должен по
идее защищать тебя, продал твое тело на забаву богатому извращенцу, который

195/331
едва не убил тебя? Это не нормально. Так не должно быть.

Антон словно читает мои мысли. Поворачивается, шевеля застывшими

пальцами под моей ладонью, и немного подается вперед.

А я лишь в который раз безбожно теряюсь, просто глядя на него.

Не помешательство. Нет. Я ошибался, считая мое отношение к нему чем-то

временным, пускай и очень сильным. Не симпатия, и уже даже не физическое
влечение.

Я люблю его.

И с каждым гребанным днем все сильнее.

- Когда он закончил, то бросил меня в угол. Я тогда уже почти ничего не

соображал. И только надеялся, что все закончилось. Но потом…

Антон болезненно морщится и отворачивается. Мотает головой, словно стараясь

прогнать из головы мерзкие картины прошлого, однако водоворот уже
затягивает его, не отпускает, кружит с бешенной, безумной силой. Остается
лишь вдохнуть поглубже и сделать хороший гребок руками, чтобы сразу достичь
дна.

- Ему все еще было мало…

Он так слаб сейчас. Уязвим настолько, что мне почти кажется, что его и без того
бледная кожа начинает просвечивать. Сам я уже давно дышу через раз, упрямо
не замечая жгущее жжение в груди от нехватки воздуха. Не до этого сейчас. Не
до чего вообще. Подаюсь вперед и мягко, двумя пальцами касаясь линии
подбородка, поворачиваю его лицо к себе.

Я с тобой. Ты можешь верить мне. Ты не один.

- Если хочешь – давай не будем об этом сейчас.

Он сглатывает и снова мотает головой. Если уж в омут – так с головой. И пока он

там, на дне, нужно испить все сполна, сразу и целиком. Чтобы потом не
возвращаться. Покрасневшими глазами прожигает на мне кожу, сжимает руку
почти до боли, но упрямо продолжает говорить.

- Пыхтел что-то про большие деньги. Все время говорил, что я стою таких бабок,
что Стас не обманул. Хрипел, что продлит аренду обязательно, пока упорно
впихивал мне в рот свой огромный мерзкий хер. У него снова стоял. А я уже не
мог держаться на ногах. Он дергал меня за волосы, будто шлюху! Орал, чтобы я
расслабился, чтобы отработал все, до копейки!

Мне хочется ударить себя по лицу. В какой-то момент кажется, что я словно
выпадаю из реальности, теряюсь в пространстве, слишком поглощенный и
оглушенный словами Антона. Его голос странным образом действует на меня. То
ли гипнотизирует, то ли бередит. Мне нужно сосредоточиться, но, вместо этого,
я лишь беспомощно смотрю на страшные чернильные карикатуры, вырастающие
прямо у меня перед глазами помимо воли.

196/331
Не вздумай закрыть глаза, Арс. Эти чернила – и твоя заслуга тоже.

Смотри, а лучше выжги их себе на веках с внутренней стороны, чтобы

запомнить. Вот, что случилось по твоей вине. Можно сколько угодно винить
Шеминова, Макарова, но ты-то все знал с самого начала. Знал, когда Шастун
ревел тебе в плечо в той подворотне, промокший насквозь под ледяным дождем.
Знал, когда этот боров Макаров пришел в детский дом. Знал, когда
собственноручно подписал заявление об опеке. Знал, когда провожал Антона.
Знал, когда звонил ему, и раз за разом фальшиво и трусливо убеждал себя, что
все хорошо.

Все очень хорошо, Арс.

Что же ты не рад?

Это его счастливый билет, не забывай.

- В итоге меня вырвало. Прямо на ковер. Огромный такой, белоснежный. Помню

еще в голове мелькнуло, что Николавна хвасталась кому-то, что он бешенных
денег стоит, что прямиком из Италии вроде. А меня вывернуло аккурат на него.
Еще и брюки ему забрызгал, уроду этому.

Меня самого едва не выкручивает наизнанку, а Антон вдруг находит в себе силы
злорадно ухмыльнуться. Лицо его теряет последние, и так немногочисленные
краски, превращаясь в ровный, но такой бледный фарфор. Если не считать
разбитых губ.

Смотри на них, Арс. Смотри и наслаждайся собственным решением. А разве ты

думал, что все будет иначе?

Не думал. Даже не надеялся. Просто поплыл по течению, противиться которому

не могу с самой первой встречи с Шастуном. Он сам поверил, сам понадеялся, а я
лишь поддался. В очередной раз. Ему в тысячу раз больнее сейчас. Свои
надежды и бесплотные мечты разбиваются куда больнее, чем чужие. Мои-то
рухнули почти неслышно, в то время как Антона едва насмерть раздавило
обломками собственных.

- Я запомнил лишь пару ударов. Вырубился, наконец, когда он заехал мне по

голове. Очнулся уже здесь. Вот и все.

И, правда, все. Внутри меня пустота почти звенит. Я словно выжжен вместе со
своими недавними мыслями, предположениями и чувствами. Страшно даже
представить, что творится сейчас внутри Антона.

- Я думал, что хуже уже не будет. Что быть противнее самому себе уже просто
невозможно.

- Прекрати. Не говори так.

- А как? Как вы думаете, каково мне сейчас? От самого себя тошно настолько,
что я почти жалею, что Макаров не убил меня! Лучше бы сдохнуть прямо на том
ебаном ковре! Как вы вообще рядом со мной сидите? Неужели вони не
чувствуете? Не противно?!

197/331
- Нет! - я в последний момент успеваю зажать в ладони его выскальзывающие
пальцы и прижать их к губам.

Антон затихает, шмыгает носом, но не одергивает руку. Опускает глаза, шаря

опустошенным взглядом по цветастому пододеяльнику, и молчит. Я касаюсь
губами его руки еще несколько секунд, а затем мягко целую чуть шершавую
кожу. Мгновение застывает между нами, повисает ощутимой, почти зримой
нитью, чуть отблескивая в едва пробивающихся, редких лучах утреннего солнца.
День за окном обещает быть ясным и приятно морозным.

- Ты никогда не будешь противен мне, слышишь? Я всегда буду рядом с тобой,

Антон. Просто запомни это. И пообещай, что выкарабкаешься. Я помогу тебе
всем, чем смогу. Но прежде всего ты должен сам пережить это, перебороть в
себе, восстановиться. Я обещаю тебе, что больше этот кошмар не повторится.

- Вы не можете обещать этого, - его бесцветный голос полон отчаяния, глухой,

рвущей сердце тоски и безысходности.

- Могу. И обещаю.

- Зачем вам все это? Зачем я вам такой?..

- Какой?

Он давится словами, морщится, я лишь крепче сжимаю его ладонь. Очередной

проклятый Рубикон. Сколько их уже было между нами?

- Грязный.

Как ему объяснить? Как это вообще можно объяснить, если я сам с трудом
соображаю, что творится у меня внутри?

- Ты нужен мне, слышишь? Нужен любой. Я ни за что больше не откажусь от

тебя. И я…

Щелчок дверной ручки раздается оглушительно громко в хрупкой тишине

палаты, и заставляет нас отпрянуть друг от друга с молниеносной скоростью.

- Перевязка, а потом завтрак принесу. Доброе утро, кстати. Как самочувствие?

Медсестра приветливо улыбается нам и невозмутимо ввозит гремящую тележку

с бинтами, ножницами и чем-то еще, а я буквально ощущаю, как покалывают
кожу парящие в воздухе искры. Антон тоже слегка оглушен столь внезапным
вторжением, сидит на кровати абсолютно неподвижно, глядя на свои руки, и
почти не реагирует на суетливые действия медсестры.

- Я зайду позже.

Нам обоим нужно немного времени, чтобы прийти в себя. А мне еще нужно
съездить в приют, чтобы забрать наконец-таки свою трудовую книжку. Заодно и
проветрюсь, как следует.

- Арсений Сергеевич?

198/331
 Оборачиваюсь именно в тот момент, когда с обритой головы Антона исчезает
последняя полоска бинта. Сердце пропускает удар, а затем начинает колотиться
с такой силой, что едва не сбивает дыхание.

Смотри на него.

Антон, видимо, все читает по моему взгляду.

- Я не хочу больше возвращаться туда.

Ни за что и никогда.

- Тебе и не придется.

Мысль формируется в голове неожиданно, но очень отчетливо. Я едва не бегом

спускаюсь к гардеробу, окрыленный внезапной новой идеей. Слова почти
сорвались с губ. Не зайди медсестра или приди она на пару секунд позже, я
признался бы ему во всем, что чувствую. И плевать на его возраст. Плевать
вообще на все. Антон, наверное, и сам уже понял. Но сожаления об упущенном
моменте нет. Я еще скажу ему. Обязательно.

В холле очень многолюдно и шумно. Я набрасываю на плечи пальто, благодаря

пожилую гардеробщицу, на ходу обвязываюсь шарфом и прикидываю, сколько
по времени я продобираюсь до приюта. Мне просто необходимо увидеть
Шеминова именно сегодня. Расставить все точки и определить дальнейшую
судьбу Антона. Не замечая препятствий в виде лавочек и урн для бахил, я
уверенно продвигаюсь к выходу. В голове работа идет полным ходом, и я сам
себе удивляюсь, как просто и ладно все складывается в полноценный план
действий. Уже прямо перед дверями сбрасываю с ног использованные бахилы, и,
по всем законам жанра, практически впечатываюсь в Щербакова, очевидно,
спешащего на смену.

- Здравствуй, - он с улыбкой стряхивает с волос редкие снежинки и протягивает

мне ладонь так открыто и дружелюбно, словно и не было между нами того
неловкого во всех смыслах вечера.

- Здравствуйте, - окончание почему-то добавляется на автомате, но я слишком

поглощен новорожденным планом касательно Антона, и выяснять отношения с
Алексеем, которых, в общем-то, и нет мне сейчас очень недосуг.

- Как твои дела? К Антону ходил?

- Да, заглянул проведать. Он поправляется, слава Богу. И тебе. Сейчас

перевязка идет как раз.

Щербаков кивает, неловко переминается с ноги на ногу, а затем отводит меня

за локоть в угол, вытягивая из новоприбывшей гудящей толпы медсестер.

- Арсений, я очень хотел бы извиниться. Я перебрал тогда и уже слабо

соображал, что несу, если честно. Я не хотел бы, чтобы ты думал, что я такой
ветреный и легкомысленный. Не стоило вываливать на тебя это вот так сразу.

- Да ничего. Я тоже хорош. Сбежал от тебя, едва не потеряв свою хрустальную

туфельку сорок четвертого размера.

199/331
Он смеется и продолжает.

- Пожалуйста, не думай обо мне как о дурачке, который признается каждому

встречному. Я просто переволновался. Может быть, сделаем вид, что того вечера
не было? Как идея?

Просто шикарная. Самая, что ни на есть. Я и сам хотел предложить ему нечто
подобное.

- Я только за. Вышло, и впрямь, не очень.

Мы снова обмениваемся рукопожатием, и Щербаков виновато улыбается. Он

вообще как будто постоянно улыбается мне, или я только сейчас начал замечать
это?

- Прости. Я действительно повел себя глупо. Я ошибся и подумал, что ты…

Сейчас даже удивительно, что я мог думать о нем как о потенциальном

партнере. Ну, или о флирте с ним. Нет, он, конечно, очень хорош собой. И в
другой реальности у нас вполне могло все сложиться, я уверен. Но не здесь. Не
теперь, когда все мои мысли слишком прочно заняты Антоном, особенно сейчас,
когда, спустя столько времени, я снова увидел его.

- Это я должен извиниться. Ты не ошибся во мне.

Он удивленно дергает бровями и прищуривается.

- Разве нет?

- Нет. Просто я люблю другого человека.

Алексей замирает на полуслове. Смотрит на меня, едва не открыв рот от

изумления и, кажется, понимает, о ком я говорю. Меня самого же собственное
признание вслух слегка обескураживает. Я впервые сказал это. И надо же, не
кому-нибудь, а именно Щербакову. Это ли не ирония судьбы?

Мы расстаемся в молчании. Алексея окликает медсестра, и он, кивнув

напоследок, тут же исчезает в дверях. А меня ноги уже несут к выходу. Больше
сказать мне ему нечего. Да и самому себе тоже.

***

- Чем обязан?

Шеминов сидит за столом, хмурый и злющий как цепной пес. Едва я

появляюсь в дверях, он резко меняется в лице, а затем кривит губы в
презрительной ухмылке. В кабинете настойчиво воняет чем-то затхлым, но
хозяина это, по-видимому, беспокоит сейчас меньше всего.

- Нужно поговорить.

200/331
 - О чем? Ты что-то не расслышал в словах «Ты уволен»?

Проглатываю ядовитую шпильку и сохраняю хотя бы внешнее спокойствие.

Оно очень понадобится мне сейчас.

- Не об этом. Я хотел поговорить об Антоне, Стас.

Он ничуть не удивляется. Лишь еще сильнее кривится снова.

- Ну, еще бы. Что, его тощая задница все еще не дает тебе покоя, Арс?

Призываю на помощь всю силу воли и выдержку. Скандал не нужен, хоть у

меня кулаки и чешутся жутко. В принципе, набить ему морду снова не кажется
такой уж плохой затеей. Вопрос только: приступить прямо сейчас или перед
уходом?

- Он готов дать показания против тебя.

Ну, наконец-то. С почти извращенным удовольствием наблюдаю, как

вытягивается нахальное лицо самодовольного ублюдка, и он едва не
подскакивает в своем кресле.

- Что ты сказал?!

Вот тут осторожно, Арс. Достойно врать, как и умело блефовать, ты никогда
не умел. К сожалению, блять. Сейчас главное, чтобы Шеминов не раскусил обман
и точно сыграл на руку.

- Я был у него только что. Он вполне оправился и готов дать показания в

полиции. Шутки кончились. Макаров едва не убил его.

Мои слова явно немало озадачивают Стаса. Он вновь сменяется с лица,

недоуменно хмурится и бормочет себе под нос.

- Мне сказали, что к нему можно только завтра, - это вырывается у него
неосознанно.

Он сверлит меня злобным, подозрительным взглядом, а я вдруг понимаю, что

задолжал Щербакову еще десяток свиданий, по меньшей мере, или вообще что-
то посерьезнее. Если бы не он, завтра первым к Антону попал бы этот урод, а не
я.

- Я только что оттуда. И имей в виду, больше тебе его запугать не удастся.

- Да что ты?! А ты теперь заделался в защитники бедных и обездоленных что

ли?

- Может и заделался, - желчь в его голосе для меня словно сладкий бальзам.
Шеминов явно нервничает, и мне, определенно, стоит отыграть партию, пока он
не пришел в себя.

- Я предупреждал тебя, Арс. Не суйся в это дело. Иначе, обещаю, ты сядешь

вместе со мной. Вот только статья у тебя будет не в пример серьезнее.

201/331
 - Это я уже слышал, Стас. Но слова Антона перевесят чашу, тебе не кажется?
Как и его последние побои. Стоит только намекнуть врачам осмотреть его
полностью, как их заключение тут же дополнится парочкой очень серьезных
поправок, не думаешь? Ты свалил все на обычную подростковую драку. Только
вот следы изнасилования никуда не делись. Часто ли мальчишки насилуют друг
друга во время потасовок, как считаешь?

Шеминов замирает, шумно втягивая носом воздух. На его лице сейчас

отражается целая гамма противоречивых эмоций, а в голове лихорадочно
просчитываются возможные варианты развития событий. Он заволновался, и это
дает мне дополнительные очки. Только вот игрок я, прямо сказать, никудышный.
Остается понадеяться на «удачу новичка» и продолжить наступление.

- Сядешь ты, Стас. Вместе с этим козлом Макаровым. И сядешь надолго. За

шантаж и торговлю несовершеннолетними.

- Чего тебе надо?! Зачем ты вдруг решил меня об этом предупредить?!

Оп. Первая ниточка оборвалась. Его мозг, наконец-то, заработал в верном

направлении, а сам он постепенно начал отходить от первоначального шока.

- Я же сказал – я пришел поговорить.

- Что же Шастун медлит? Раз хочет сдать, почему я до сих пор не в

наручниках?!

- Я отговорил его торопиться. На время.

Стас давится словами, дико уставившись на меня.

- Ты?! И зачем же?

- Хочу предложить тебе сделку.

Шестеренки в голове у Шеминова на этот раз не проворачивают

полноценный круг, и он зависает на несколько секунд с открытым ртом. Этого он
явно ожидал меньше всего от меня. Как и я сам от себя, всего пару часов назад.

- Сделку? Какую?

- Через три месяца Антону стукнет восемнадцать. А до этого времени, он

будет жить у меня. Ты сделаешь вид, что ничего не замечаешь. И заткнешь рты
тем, кто будет задавать ненужные вопросы. Ты ведь умеешь это делать.
Провернешь все так, будто бы Шастун тихо-смирно вернулся в детский дом, а
потом он выпустится в срок. Ты отстанешь от него со своим грязным шантажом и
прочей мерзостью, оставишь его, наконец-то, в покое. Он достаточно
настрадался. Хватит с него твоих игр и издевательств.

Шеминов поднимается из кресла, которое с тихим шуршанием отъезжает в

сторону. Прищуривается, оценивая предложение, а я отчаянно молюсь про себя,
чтобы он повелся.

- И что же получу я?

202/331
 - Свободу, ублюдок. После всего, что натворил, ты получишь свободу. Хотя ты
ее заслуживаешь меньше всего.

- И где гарантия, что Шастун не станет болтать? Я отпущу его, а через месяц
он сдаст меня с потрохами.

- Боишься за свою никчемную шкуру, да? – я подхожу к нему, медленно

огибая стол, приближаюсь почти вплотную, наслаждаясь внушительной
разницей в росте и глядя на него свысока, - а не боялся, когда продавал
мальчишек извращенцам?

- Бизнес есть бизнес, Арс, - он глядит мне в глаза смело и нахально, задрав
подборок, - ничего не поделаешь. А на Антошку был отличный спрос, надо
признать.

Вот, сука. И не боится, что я сейчас могу размазать его по его же столу.

- Так, где мои гарантии? Отрежешь Тошику язычок, чтобы он молчал? Или
заткнешь ему рот чем-нибудь другим?

Какая сила до сих пор удерживает меня - сказать сложно. Но я, на

собственное удивление, лишь спокойно отвечаю ему, даже не замахнувшись.

- Антону сполна хватило унижений от тебя, сволочь. И новой огласки он хочет

меньше всего. Я смогу уговорить его молчать.

- Даже не сомневаюсь, Арс, - Шеминов похабно ухмыляется и отстраняется от

меня, протягивая руку, - ну что, я согласен. Забирай Шастуна себе.

Рукопожатие я, естественно, игнорирую, пока еще не веря в свою

неожиданную победу. После такого покерный блеф кажется детским лепетом.

- Но знаешь, я скажу тебе сразу, чтобы ты особенно не обольщался на его

счет.

Полные яда слова Стаса врезаются мне уже в спину. Слушать его мне уже
совсем не хочется, но Шеминов упрямо продолжает, звенящим от
несдерживаемой злобы голосом.

- Даже не надейся на большую и светлую любовь с ним, Арс. Антошка уже

прогнил. Изнутри.

Все-таки придется ему, наверное, врезать. Разворачиваюсь и отвечаю как

можно тише и хладнокровнее, но дрожащий голос предательски выдает
бешеное напряжение и скачущий в крови адреналин.

- Заткнись, Стас. И радуйся, что я не расквасил твою морду прямо здесь,

перед всеми.

- Попробуй. Только тогда нашей импровизированной «сделке» сразу придет

конец. А она, как я понял, нужна тебе не меньше, чем мне. Если еще не больше.
Однако Шастун хорошо тебя цапанул.

203/331
 Мне нужно уйти отсюда. И как можно скорее. Пускаться в пустые,
бессмысленные обливания друг друга грязью нет теперь никакого смысла, а уж
тем более – желания. Я получил, что хотел: Шеминов согласился на мои условия.
Но, похоже, отступать молча он не планирует.

- Передавай Антошке привет от меня. И от Скруджи тоже.

От него не укрывается недоумение, мелькнувшее на моем лице, при

упоминании Выграновского.

- А ты как думал? Эд тоже скучает по своему сладенькому мальчику.

Скруджи трахал его здесь так, что тебе и не снилось, Арс. Натягивал
Шастунишку, будь здоров. И даже позировать мне умудрился однажды.

На последних словах я висну окончательно, едва успевая мыслями за ними, а

Шеминов, как змея, продолжает обвивать меня своим ядовитым голосом.

- Если бы не Скруджи, Тошку я ни за что не заполучил бы. Он был слишком

крепким орешком, нужно признать. Выграновский, в свое время, согласился куда
охотнее. И подобных проблем с ним не возникало. Я хорошо поимел с него, а он
после выпуска получил свою честно заработанную долю. Столько, что можно лет
пять жить вполне себе припеваючи. Я и Шастуну это обещал. И я выполнил бы
обещание, Арс. Всего-то требовалось пару раз задницу подставить и закрыть
рот. А потом поделить бабло. Эд просек эту простую схему сразу же. Но Антон
слишком упорно брыкался.

Где-то на задворках сознания мелькает запоздалая мысль о диктофоне. Ну, я

и идиот, конечно! Вот бы история следователям была. Готовое чистосердечное
признание, мать его.

- Так он?..

- Эд был моим первым опытом, так сказать. И очень, очень удачным. А вот
после его выпуска все пошло по пизде.

- Это ты в награду его в Германию отправил?

- Куда?! – мерзко хохочет Шеминов, - ага! В космос, блять. Нет, Эд давно

живет в Москве. А сказка про красивую заграничную жизнь и родителях-
гомофобах была придумана специально для Антоши.

Я думал, что еще больше ненавидеть его уже не смогу. Однако Шеминов
собственноручно щедро подливает в огонь масло, даже не пытаясь увернуться
от растущего пламени.

- С Эдом все было отлажено до мелочей. Я неплохо имел с него, но перед

выпуском он пообещал мне «завербовать» новенького. И Шастун подошел как
нельзя лучше. Тихий, нелюдимый, одиночка. Такие легко поддаются
дрессировке. Но смазливый и стройный, как гребанная супермодель.
Выграновский сам выбрал его. И не ошибся. Он легко влюбил его в себя, даже
слишком. Антон, на нашу удачу, оказался очень ведомым. Потом Скруджи лихо
плел ему про якобы неудачные усыновления, в перерывах между траханием в
подсобке и туалете. И Тошик слушал его. Потому что влюбился без памяти,
таскался за ним как побитый щенок.

204/331
 Он говорит негромко, но четко и ясно, чтобы я точно смог расслышать
каждое из его слов, которые словно приколачивают меня к полу, не давая
сдвинуться с места и уйти отсюда нахер, лишь бы не слышать всего этого.

- В удобный момент он специально нагнул Шастуна в кабинке, а потом

позволил мне их сфотографировать, тоже якобы неожиданно. Я не думал, что
фото понадобится, но Скруджи сам предложил эту идею. После его отъезда, я
начал обрабатывать Шастуна. Но тут-то я и напоролся на его ослиное упрямство.
Он ни в какую не соглашался, сколько бы я не шантажировал его ориентацией.
Ему было поебать. В какой-то момент он даже сам признался всем, что пидор!
Вот тогда я охуел, честно признаюсь. Надолго отстал от него.

Но потом я неожиданно понял одну вещь, которая и помогла мне уломать

его. Шастуну абсолютно похер на себя. Он сносил все – побои, оскорбления, все.
Он сам себя выставил на всеобщее посмешище. Но едва мне стоило упомянуть
Выграновского, как он тут же сам приполз ко мне. А знаешь, почему, Арс?
Потому что Шастун - дикий однолюб. Поверь мне, я ведь не зря зарплату
получаю. Я тщательно изучил его психологический портрет. Его привязанность и
щенячья любовь к Скруджи прекрасно сыграли мне на руку. Как и та
фотография. И вуаля – пара слезливых сообщений от Выграновского о
заебательской жизни якобы в солнечной Германии, методичное упоминание о
родителях-гомофобах - и Тошик уже у моих ног. Эд мастерски сыграл на
обостренном чувстве вины у Шастуна, даже я был впечатлен тогда. Без него
Антон ни за что не повелся бы на мой блеф с фотографией, ведь слать-то ее
было некому. Но Скруджи сумел убедить его, хитрый ублюдок.

Из меня медленно, но верно, выпускают весь воздух, словно из огромного

воздушного шара. Я пришел сюда такой заведенный, окрыленный внезапной
идеей, готовый разорвать Шеминова в клочья. Но сейчас он вдруг неожиданно
превратился из жертвы в хищника, злобно скаля зубы и с наслаждением
наблюдая за моей беспомощностью. Он говорит, прекрасно зная, как больно мне
слышать все это. Я вроде бы выиграл, Антону больше ничего не грозит. Но
одновременно проигрываю по всем фронтам. И Стас, видя мою слабость, не
отказывает себе в удовольствии добить меня.

- И мы начали играть с ним. На Шастуна был отличный спрос. Скруджи был

грубым, а Шаст весь такой сладко-уточненный. От клиентов отбоя не было, но я
не отдавал его кому попало. Пусть будет благодарен мне, что я выбирал только
лучших, так ему и передай. С первой семьей у нас не вышло - Антон сбежал. Я
уже думал тогда, что дело не пойдет вовсе, но смазливая мордашка Антона
исправно делала свое дело. Его снова взяли, только в этот раз он дал отпор.
Врезал опекуну, но дело замяли, а его снова вернули сюда. Потом третья семья.
Вот там его уже отымели, как следует. Но тоже не заладилось, Антон вновь
удрал. Однако деньги я всегда исправно получал вовремя, так что претензий к
Антоше у меня никаких. В роль дорогой проститутки он вписался как нельзя
лучше.

Внутри во второй раз за день все перегорает. Слушаю Шеминова уже

обреченно, даже не стараясь анализировать или соображать. Страшная история
почти закончена, и я должен узнать финал. Чтобы уже потом утонуть в ней и
захлебнуться окончательно.

- Каждый раз я думал, что Шастун придет в себя и разгадает мой

205/331
откровенный блеф. Но он не разгадывал. И продолжал покорно приносить мне
бабло. А знаешь почему?

Шеминов подходит ко мне слишком близко и слишком смело. Шипит прямо в

лицо. Знает, что уже растоптал. Избитые собаки не кусаются, а лишь злобно
угрожающе рычат из угла. Только вот у меня нет сил даже для этого.

Я просто пуст.

- Потому что он до сих пор любит Скруджи, этого скользкого урода, который
и подсадил его на всю эту дрянь. Однолюб, Арс. Вот, что это значит. Он любит
безумно, настолько, что не видит ничего и никого, кроме него. И ради его
мнимого благополучия Антон готов на все.

В чувство меня приводит тремор. Руки снова мелко дрожат, но мне даже в
голову не приходит попытаться скрыть это от Стаса. Как и не приходит на ум,
что ответить ему. Нужно просто убраться отсюда, пока он не добил меня
окончательно.

- Помнишь, я сказал, что Антон прогнил? Так и есть. Это въедается в

подкорку, Арс. Становится привычкой, обыденностью. Особенно в таком
возрасте. Он привык продаваться, привык к предательству. Не надейся на
большую любовь с ним, ты для него очередной опекун. Он неосознанно, но тоже
так посчитает со временем, вот увидишь. Можешь забирать его и устраивать там
«голубятню» с ним, я уже поимел с него все, что мог. Только помни, что я тебе
сказал.

Шеминов возвращается в свое кресло победителем, самодовольно

ухмыляясь.

- И еще. Передай Шастунишке, что его неземная и светлая любовь оказалась

обыкновенной продажной сволочью. И не появляйтесь больше ни ты, ни он.

В себя кое-как я прихожу уже в коридоре. Оглушенный полностью и

подавленный, едва вспоминаю, зачем вообще притащился сюда, когда
нащупываю в кармане пиджака треклятую трудовую. Рад�