СЭЙСЁНАГОН

КАМО НО ТЕ МЭЙ

КЭН КОХОСИ
 9
Б ИБЛИОТЕКА
ЯПОНСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:

ГОРЕГЛЯД В. Н.
ГРИВНИН в. с.
ГРИГОРЬЕВА Т. П.
КИМ ЛЕ ЧУН
ЛЬВОВА И. Л.
МАРКОВА В. Н.
РЕДЬКО Т. П.
ФЕДОРЕНКО Н. Т.
 СЭЙ-СЁНАГОН
Записки
у изголовья
КАМО-НО ТЁМЭЙ
Записки
из кельи
кэнко-хоси
Записки
от скуки
Классическая японская проза
Х1-ХПГ веков

Перевод со старояпонского

Москва
«Художественная литература»
1988
Б Б К 84.5Я
С28

Вступительная статья
Т. Григорьевой

Комментарии
Веры Марковой, Н. Конрада,
В. Сановича, В. Горегляда.

Оформление художника
В. Харламова

г 4703000000-118 © Состав, вступительная статья,

С 0 2 8 (0 1 )-8 8 1 7 ,4 в комментарии, худ ож еств ен н ое
оформление. Издательство «Худо­
18ЕШ 5-280-00373-5 жественная литература», 1988 г.
© С кан и о б р а б о т к а : д1агизбЗ
 Следуя кисти

Перо по книжке бродит...

П уш кин

«Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими гла­
зами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уедине­
нии моего дома...» Так, по словам Сэй-Сёнагон, родились ее
«Записки у изголовья» («М акура-но соси»), жемчужина
жанра д зу й х ицу, что в буквальном переводе значит «вслед за
кистью» или «следуя кисти». Записывать все, что приходит на
ум, попадает на глаза, повинуясь одному лишь движению ду­
ш и,— будь то воспоминание или неожиданная мысль, бытовая
сценка или раздумья о жизни, о людях — это и есть дзуйхицу.
Писать «следуя кисти» значит писать легко, непринужденно,
свободно — ненамеренно и непредвзято. Для поэзии это
естественно, для прозы — большая редкость.
В истории мировой литературы трудно найти подобие это­
му жанру, хотя есть отдельные сходства. Скажем, «Пестрые
рассказы» римского софиста III века — Элиана. Флобер меч­
тал о книге «ни о чем», Олеша писал: «Мне хочется, чтобы
фраза бежала, а не сочинялась...»
Ж анр дзуйхицу зародился на японской почве не случайно.
Японцы с доверием относятся к природе, обостренно чувствуя,
что все окружающее человека имеет некий глубинный смысл
и не должно остаться без внимания. Отсюда восторг перед ма­
лым, будь то цветок или микростих: каждая вещь хороша по-
своему, в каждой заключено свое, неповторимое очарование,
и каждый сезон, каждый миг — он тот и уже не тот.
«Я получила в дар целую гору превосходной бумаги. Ка­
залось, ей конца не будет, и я писала на ней, пока не извела
последний листок, о том о сем,— словом, обо всем на свете,
иногда даже о совершенных пустяках». Но это только каж у­
щаяся легкость. Д з у й х и ц у рассчитаны на подготовленного чи­
тателя, а для неподготовленного — это шанс подготовить свой
ум к встрече с прекрасным. Они рассчитаны на индивидуаль­
ное восприятие,— разговор с глазу на глаз. Останешься один
на один с тем, кто выводил в задумчивости кистью эти стро­
к и ,— получишь то, что душа требует, пробежишь глазами —
5
ничего не увидишь. И когда авторы дзуйхицу уверяют, что их
записи не предназначены для постороннего взора, это надо
понимать так, что этот взор не должен быть посторонним.
Д зу й х и ц у предполагают соучастие, встречную работу мыс­
ли и сердца, ту степень совместной искренности, когда изоб­
ражаемое явление как бы рождается вновь. «Записки у изго­
ловья»— не исповедь. Не приглушенный разговор с самим со­
бой. Все богатейшие изобразительные средства, которыми ве­
ликолепно владела писательница, поставлены на службу
главной цели: они призваны воздействовать на читателя, об­
ращены к нему и вне общения с ним так же не имели бы
смысла, как мост, который, вместо того чтобы соединить два
берега, был бы доведен только до середины реки»,— пишет
В. Маркова в предисловии к «Запискам» *. Иначе дзуйхицу не
дожили бы до наших дней, выпали из времени, как выпадает
из него все, непричастное человеку.
Сэй-Сёнагон рассказывает о делах давно минувших, тыся­
челетней давности, а этих тысячи лет — как не бывало! Вот
тайна таланта, тайна свободной манеры письма, делающей до­
ступным то, что происходило когда-то, в другой стране.
«Но больше всего я повествую в моей книге о том любо­
пытном и удивительном, чем богат наш мир, и о людях, кото­
рых считаю замечательными... Говорю я здесь и о стихах, веду
рассказ о деревьях и травах, птицах и насекомых, свободно,
как хочу...» Так пишет Сёнагон в послесловии к «Запискам».
И исчезает грань веков, проплывают перед глазами картины
дворцовой жизни и жизни вне дворца, и мы узнаем, как жили
японцы, как проводили свой досуг, во что верили, каким богам
поклонялись, что любили, что ненавидели, как много значения
придавали одежде, манерам, изящному слогу, стилю письма,
поэзии, музыке, как умели сопереживать природе, ощущать
потаенную прелесть вещей: и ласкающее взор (окаси), и вы­
зывающее восторг (аварэ).
Это чувство восторга перед тем, что открывается взору,
даже перед самым незаметным, восходит к древним истокам
народной песенной стихии (ута), к преданиям, легендам, ко­
торыми столь богата японская древность, что обращаются
к ней писатели и поныне. Что же говорить о том времени, ког­
да писала Сёнагон! Сколь бы виртуозно ни владели словом
и его законами те, кто достигнул, может быть, высшей точки
художественности, их воображение также питала поэтичность
народа.
1 С э й - С ё н а г о н . Записки у изголовья. Перевод со старо­
японского, предисловие и комментарий В. Марковой. М., Х удож ест­
венная литература, 1983, с. 4 —5.

6
 Предлагаемые вниманию читателя три произведения,
столь разные по духу и настрою, воплотили три эпохи. Разни­
ца во времени не так и велика — X I—XIV века, но за эти три
с небольшим века японцы успели пережить, может быть, на­
ивысший взлет и наинизшее падение. Известно, время изме­
ряется не количеством прожитых лет, а их интенсивностью.
В '<Записках у изголовья», на подъеме Хэйанской эпохи —
восторг перед красотой мира в его разнообразных проявлени­
ях, в «Записках из кельи», созданных в разгар междоусобных
войн,— ужас и отчаяние, и, наконец, в «Записках от скуки» —
мудрость и глубокое проникновение в человеческую жизнь,
порою окрашенное тонкой иронией. Культура выровнялась,
выдержала испытание, потому что имела опору в прошлом.
Есть разница в настрое, но есть и общее, неотъемлемое,
что позволяет соединить вместе три книги. Годы жизни Сэй-
Сёнагон (966—1017) приходятся на эпоху Хэйан (794—1192).
Ей предшествовала эпоха Нара (710—794).
К VII веку завершился переход от родового уклада к со­
словному, иерархическому. Этой иерархии нужно было при­
дать, с одной стороны, «небесный», божественный, с другой —
земной, узаконенный характер. Для осуществления первого
намерения послужил синтоистский миф о происхождении
японского императора от богини Солнца — Аматэрасу, импе­
ратор получил титул «сына неба» (тэнно), а древнее назва­
ние Японии — Ямато — было заменено на новое — Нихон, что
буквально означает место, откуда восходит солнце. А для осу­
ществления второго был учрежден верховный Государствен­
ный совет во главе с канцлером. К 710 году при помощи ки­
тайских мастеров был воздвигнут город Нара по образцу
древней китайской столицы Чанъань. Туда и переехали импе­
раторский двор и придворная знать. Но не прошло и века, как
возникла идея новбй столицы. Идея принадлежала правящему
роду Фудзивара, который и предоставил свои земли для стро­
ительства новой столицы Хэйан, что означает «мир и спокой­
ствие», впоследствии город был переименован в «Старую сто­
лиц у»— Киото.
Благодаря разумной культурной политике и появил­
ся на заре японской истории уникальный культурный фено­
мен Хэйана. Еще не было письменной традиции, и лишь в IX
веке японцы создали на основе китайского иероглифического
письма свою слоговую азбуку — кана. Культура сконцентри­
ровалась в одной точке, при дворе, и от этой предельной кон­
центрации — ее сила, которой потом хватило на многие века.
Эта культура распространялась, как волны, медленно, но все
дальше расходясь от единого центра. Если с чем и можно
7
сравнить феномен Хэйана, так это с феноменом Древней Гре­
ции, Тоже своего рода чудо и тоже приток тысячелетнего
знания главным образом из Египта и Индии. Их роли в чем-то
совпадают, только Греция дала духовный заряд западному
миру, предопределив на века ход его развития, а Хэйан — са­
мой Японии.
Культурный взлет Хэйана не был бы возможен без встреч­
ного движения умов, которые стремились выбрать необходи­
мое из огромной сокровищницы, которая скопилась на конти­
ненте — в Индии, Китае, Корее и других странах. Из этого
огромного богатства они быстро и творчески освоили не только
рисоводство и шелководство, ремесла, но и духовную культу­
ру. Японцы не были бы японцами, если бы не дорожили свои­
ми корнями. А им уже было чем дорожить и в дописьменную
эпоху. Древние правители повелевали собирать все, созданное
народом. Так появились величайшая из антологий «Манъёсю»
(759) \ в которой собраны и классифицированы песни не­
скольких поколений, и почти одновременно — антология
«Кайфусо» («Нежный ветер поэзии», 751), китайских стихо­
творений (канси), написанных японскими поэтами,— так же
как наряду с японской историей в мифах — «Кодзики»
(712) выходит их китайский вариант «Нихонги» («Анналы
Японии», 720) — на китайском языке. И получается, сколь ни
чтили японцы все китайское, все же (в «японские песни» —
вака — не укладывались китаизмы) японцы старались сохра­
нить чистоту японской песни.
И уже в то время, несмотря на увлечение Китаем, дает
о себе знать принцип несмешиваемости чужого и родного,
«неслиянного единства», гармонии — ва. Это касалось всех
сторон жизни, в частности, буддизму следовало ужиться
с исконно японской религией — синтоизмом.
Китаю подражали, но до определенного предела, в соот­
ветствии с принципом «вакон, кансай» — «японская душа —
китайская премудрость», предохраняя субстрат японской
культуры от растворения в инородном. Без осознания этого
принципа не понять путь японской культуры. Не было заме­
щения, а было совмещение. Японцы брали лишь то, что могло
обогатить их собственную культуру. И это дало свои плоды.
Ко времени Сэй-Сёнагон миновал уже период чистого уче­
ничества, но не пропало еще чувство благодарности и даже
благоговения перед китайской культурой. Судя по «За­
пискам», мужчины предпочитали китайский стиль, как более
серьезный, и стихи писали по-китайски. Премудрость Ки-

1 Глу скина А. Е. Манъёсю, М., Наука, 1971 — 1972.

8
тая — не для женского ума (что не мешало Сёнагон одержи­
вать верх над знатоками китайского стиля). Уделом жеищин
были японские песни — вака, повести — моногатари, дневни­
ки — дзуйхицу. Они воспользовались этим уделом и создали
литературу «женского стиля», равной которой в мире еще не
было.
И вот что интересно: многие из упомянутых в «Записках»
повестей были утеряны, но не утеряна поэзия. Может быть,
потому, что она была у всех на устах. Иные родители требова­
ли от своих дочерей, чтобы они запомнили наизусть все два­
дцать свитков антологии «Кокинсю», и такие случаи бывали.
К «Кокинсю» обращались часто: и во время поэтических тур­
ниров, и ради приятного времяпрепровождения. Называлась
одна половина классического пятистишия — танки, и нужно
было тут же вспомнить другую. Можно сказать, стихи «Ко­
кинсю» стали частью души японцев, и потому они без труда,
естественно, припоминались к случаю в соответствии с на­
строем собравшихся из цикла «Времена года» или «Лю­
бовь» ...
Однако официальное признание оставалось за китайскими
стихами.
Сколь велики были познания Сёнагон и сколь подвижен
ум, если, получив всего лишь ветку сливы с опавшими цвета­
ми и с припиской: «Что вы скажете на это?», она дает молни­
еносный ответ: «Осыпались рано», намекая на китайские сти­
хи, которые тут же начинают скандировать присутствующие.
Император остался доволен: «Это лучше, чем сочинять обыч­
ную японскую танку. Умно и находчиво!» Сёнагон знает не
только китайскую поэзию, но и учения мудрецов и способна
оценить их. К случаю она вспоминает Конфуция: «Не стыдись
исправлять самого себя». Значит, она читала «Луньюй»
(«Беседы и суж дения»). И ей доступно конфуцианское по
своему духу изречение из «Исторических записок» Сыма Ц я­
ня (II в. до н. э.): «Доблестный муж примет смерть ради дру­
га, который способен его постигнуть».
Китайский стиль ценится во всем, но если он не затмевает
японский: «Кто видел что-нибудь более прекрасное, чем ее
китайская накидка? И как пленительно красива нижняя
одежда из багряного шелка или другая, из китайской парчи
«цвета весенней ивы». А под ними надеты еще пять одинако­
вых одежд цвета бледно-алой виноградной кисти».
И опять — принцип совмещения, а не замещения: китай­
ская накидка лишь внешняя деталь, декор, способный ожи­
вить национальный стиль. И здесь — закон уравновешенности
разного, той самой гармонии — ва%которая ценилась превыше
9
всего: не заменять, а дополнять одно другим, так, чтобы отте­
нить красоту «неслиянного единства».
И можно найти общее и в строении пагод, и в иерархи­
ческой структуре японского рая — «Чистой земли» (Дзёдо), о
котором размышляет Сёнагон: «Среди лотосовых сидений в
райском чертоге, что возвышаются друг над другом вплоть до
девятого неба, мне будет желанно и самое низшее».
Это один из древнейших, может быть, самый древний
структурообразующий принцип японцев (связь не по гори­
зонтали, а по вертикали). Японский писатель Кавабата Ясу-
нари в своей Нобелевской речи «Красотой Японии рожден­
ный» (1968) упоминает об этой особенности: «Простейшие
образы, обыкновенные слова, незамысловато, даже подчерк­
нуто просто поставлены рядом, но, воздвигнутые друг над
другом (касанэру), они передают сокровенную суть Японии».
Если так древние смотрели на мир, как это могло не сказаться
на том, что они делали или сочиняли,— как строили свои ж и­
лища, кроили одежды, писали стихи.
Как-то императрица решила испытать Сёнагон: «Скажи
мне, Сёнагон, каковы сегодня снега на вершине Сянлу?» Ни­
чего не ответив, Сёнагон велела открыть окно и подняла пле­
теную занавеску. И стало ясно, что ей знакомы стихи великого
китайского поэта Во Цзюйи (772—846): «Солнце на небе
взош ло,// А я все лежу на п о стел и ,// Холод в башне ц а р и т ,//
Накинул горой о д ея л а .// Колокол храма И а й // Слышу, скло­
нясь на под уш ку.// Снег на вершине С я н л у // Вижу, подняв
занавеску». Она ответила в чисто японском духе — намеком
на намек. Для познавшего смысл вещей разговор без слов —
высшая форма диалога.
Склонность к намеку, иносказанию развивала ум, будора­
жила память. Два века спустя в антологии «Синкокинсю»
(«Новая Кокинсю»— 1205) намек стал правилом. Поэзия
считалась истинной, если строилась на недосказанности, спо­
собной возбудить эмоциональный отклик (ёдзё). Если все
сказано, никакого очарования не остается. Во времена Сёна­
гон принцип ёдзё еще не декларируется, но он пронизывает
«Записки»: «Немногословие прекрасно!» Можно в деталях
описывать одежду, «следить за нитью событий вплоть до
мельчайшего шва», но о сокровенном, о глубоких чувствах не­
возможно говорить прямо. Это выглядит вульгарно. Не­
досказанное — глубже, чем сказанное, неясное — чем ясное.
Чем глубже чувство, тем более скрыто оно в намеке. Бутоны
больше говорят сердцу, чем раскрывшиеся цветы, из птиц
всего пленительнее голос кукушки. «А вечером и ночью, когда
набегут легкие облака, где-то в отдаленье прячется крик ку­
10
кушки, такой неясный и тихий, словно чудится тебе... Но как
волнует он сердце!» В незвонком голосе кукушки есть некая
тайна, рождающая ёдзё — «неизреченное великолепие».
Но не всякая неизреченность волнует Сёнагон, а та, за ко­
торой чувствуется «очарование» (аварэ). Зеленый омут, пе­
щера в ущелье, «черный металл» — железо, комок земли, ди­
кое поле — вызывают «жуткое чувство». Не потому ли, что
олицетворяют темное, неупорядоченное, хтоническое начало?
Может быть, главное для Сёнагон — неприятие этого тем­
ного, неупорядоченного начала — инстинкт красоты и формы.
Все должно следовать своему пути, своему стилю. Отсюда
столько значения придается правилам этикета. «Самые обво­
рожительные красавцы ничего не стоят в моих глазах, если за
ними не следует свита». В дворцовой жизни не допускалось
отступление от норм ритуала. «Мне было приятно видеть, что
все делается в китайском стиле, согласно строгому этикету».
И можно понять. Не будь этого сдерживающего начала,
праздная аристократия могла прийти к разнузданности Рима
времен Нерона. Древний Китай избежал участи Рима не пото­
му ли, что за основу взял принцип л и (я п .— рэй), что пере­
водится как ритуал, церемонии, но означает уравновешенное
состояние духа — деликатность, вежливость. Принцип ли за­
кладывал основы взаимоотношения людей в обществе, в семье.
Внимание к форме, внешней стороне сказывается и на от­
ношении к буддизму. Сёнагон знает учение, чтит «Лотосовую
сутру», и все же поначалу ее больше привлекает красота об­
ряда, «цветные инкрустации из дерева на статуе Будды». Она
уверена, что проповедник должен быть благообразен лицом.
«Когда глядишь на него, не отводя глаз, лучше постигаешь
святость поучения... Уродливый вероучитель, думается мне,
вводит нас в грех». Для нее главным остается закон красоты.
«Некрасивое недопустимо» — кодекс хэйанцев. Они смотрели
на мир сквозь призму красоты, или — красота и есть их угол
зрения на мир: если красиво,— значит, правильно. Бесцере­
монность претит Сёнагон не только потому, что она не этична,
но и потому, что она некрасива, противоречит «очарованию
вещей», всеобщей гармонии. Не добро и зло противопоставля­
ли японцы, а красоту и уродство. И по этой же причине Сёна­
гон отвратительны зависть, злословие, отсутствие такта, вку­
са — как проявления темного, неупорядоченного начала, на­
рушающего естественный ритм вещей.
В «Записках» — разные ракурсы красоты, но милее всего
ее сердцу — окаси, красота маленького, еле заметного, вызы­
вающего улыбку. Уже в первом дане (фрагменте), который,
И
по словам В. Марковой, «оказал глубокое влияние на литера­
туру и эстетику Японии», присутствуют разные типы красо­
ты. И если вороны, которые, «по три, по четыре, по две, спе­
шат к своим гнездам», ассоциируются у нее с красотой ава-
рэ — «какое грустное очарование», то светлячки, которые
«тускло мерцают в темноте», или дождь, или вереница диких
гусей, которые в небе кажутся совсем маленькими, вызывают
ощущение красоты окаси. И здесь тональность определена
сменой четырех времен года, четырех состояний мира и чело­
веческого сердца. Весна — рассвет, лето — ночь, осень — су­
мерки, зима — раннее утро.
В «Записках у изголовья» есть рубрики: «То, что радует
сердце», «То, что неразумно», «То, что грустно видеть»,— но
они как вкрапления, как пауза, необходимая ее беспокойному
уму и уязвленному сердцу. То представит сценку, чем-то ее
поразившую,— все как бы происходит на глазах,— то закроет
глаза и задумается о вечном. Оживление сменится грустью,
порыв — паузой. Сценка — движение сердца — соединится
с рассуждением — движением ума. Это общий закон японско­
го искусства: невозможность чего-то одного, любой односто­
ронности, ибо односторонность нарушает всеобщую связь ве­
щей, закон жизни. Всего по два, и эти два — едины, их един­
ство и рождает красоту жизни. Цезура разделяет танку, чтобы
сделать ее единой, фарсовые сценки, кёгэн, разделяют пьесы.
Но, чтобы уравновесить настроение, снять напряжение, в трех­
стишиях хайку — одна конкретная деталь сопряжена с веч­
ностью, скажем, с настроением осенней грусти.
Есть преимущества у берущего. Японцы поначалу не
столь были скованы правилами, как сами китайцы. С одной
стороны, следование правилам, этикету, с другой — удиви­
тельная раскованность в том, что они пишут, оставаясь наеди­
не с собой. Что движет кистью ироничной и все подмечающей
Сэй-Сёнагон? «Мне самой смешно мое ненасытное любопыт­
ство». Ее собственная душа. Что ее умиляет? «Детское личи­
ко, нарисованное на дыне. Ручной воробышек, который бежит
вприпрыжку за тобой, когда ты пищишь на мышиный лад: тю-
тю-тю!» Ее чувства понятны, но ассоциации неожиданны. Это
очень личные записки, и в этом их сила,— от них веет духом
свободы, который позволяет проявиться тончайшим оттенкам
души.
И даже буддизм она исповедует по-своему, ни фанатизма,
ни аскетизма — по потребности души. Ее чувства не скованы,
хотя в чувственном буддизм видел исток страданий челове­
ческих: все муки от привязанности к иллюзорному, неистин­
ному миру. Сёнагон испытывает иногда потребность уеди­
12
ниться в храме, побыть наедине с собой, и ее поражает та лег­
кость, с которой светские люди относятся к святыням. В храм
приходят, чтобы увидеться, поделиться новостями. Неглубоко
еще проник буддизм в сознание японцев, хотя они исправно
читают сутры и соблюдают обряды. Но молодые вельможи,
посетившие храм, «льнут к женским кельям чаще, чем глядят
на Будду».
Это не внешняя свобода, которую непробужденный ум
принимает за истинную,— не своеволие, своенравие. Какая
уж внеш няя свобода при дворе, где женщине не дозволено по­
казываться на глаза и она скрывается за бамбуковой шторой.
Потому и судят о ней, о ее достоинствах по быстроте ума, по
манере писать и выражать свои мысли, по каким-то незримым
вещам. Нет, речь идет о свободе внутренней, которая дается
образованием, культурой. Конечно, нужны условия, досуг,
чтобы ничто не мешало приобщаться к культуре — ни заботы
о хлебе насущном, ни страх перед завтрашним днем. Но этого
недостаточно. Многие пробовали силу пера в то время, но не
многие запомнились потомкам. Эта внутренняя свобода срод­
ни таланту. Не внешнее усвоение культуры, а внутренняя по­
требность ее усвоения, когда культура становится органична
сознанию, преображает человека изнутри, и он начинает заду­
мываться над теми вещами, над которыми несвободный
человек не задумывается. Эта свобода позволяет с почте­
нием относиться к тому, что заслуживает почтения, и с не­
приязнью к тому, что заслуживает укора.
Эта свобода — свобода от самого себя, от своего эгоцент­
ризма. Отсюда и сильное личностное начало, и стремление
к его умалению. О своих «Записках» Сёнагон пишет в рубрике
«То, что никуда не годно»: «Мои записки не предназначены
для чужих глаз, и потому я буду писать обо всем, что в голову
придет, даже о странном и неприятном». И эта внутренняя
свобода, если она есть, не может не сказаться на стиле. «Забыв
себя», приходишь в соответствие, в единство с кистью. Нена­
меренность, спонтанность — никаких преград на пути между
художником и кистью. Свойство любого вдохновенного тру­
да — творить по наитию, но японцы культивировали это в се­
бе. Сами собой рождаются стихи или картины, как бы без
участия автора. Отсюда и метод д зуйхицу — «вслед за
кистью »,— писать, повинуясь одному лишь движению кисти.
А чему повинуется кисть? Кисть повинуется пишущему,
только не его рассудку, а чему-то более глубокому и неясному,
спонтанному движению души.
Отсюда смущавшая литературных критиков «фрагмен­
тарность» японского стиля, отсутствие плана, порядка, когда,
13
сообразно с логикой событий и характера, одно вытекает из
другого. Все условное, обусловленное прихотями времени,
преходяще, не преходяща лишь искренность ума и сердца.
В этом для них смысл искусства, его путь, предназначение:
развивать не столько чутье социальное, способность к анализу
и критике, сколько — вкус, чувство прекрасного, способность
откликаться на еле заметные движения души и природы.
Свободный ум гуманен в своей основе. Взор свободно
блуждает, останавливаясь на чем попало, все в конечном счете
едино. «Если ты услышал о каком-нибудь прекрасном, не­
обыкновенном явлении года, то уже никогда не останешься
к нему равнодушным, хотя бы речь зашла всего только о тра­
вах или деревьях, цветах или насекомых».
Очарованность природой учит любить человека. Собствен­
но, в этом назначение искусства: одухотворять мир, возвращая
материализованный в культуре дух. В той же речи, по­
священной вручению Нобелевской премии, Кавабата возвра­
щается к этой извечной теме: «Особенность японского искус­
ства можно передать одной поэтической фразой: «Никогда так
не тоскуешь о друге, как глядя на снег, луну и цветы». Когда
любуешься красотой снега или красотой луны... когда испы­
тываешь благодать от встречи с прекрасным, особенно начи­
наешь тосковать о друге: хочется разделить с ним радость.
Созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство со­
страдания и любви к людям, и слово «человек» начинает зву­
чать как слово «друг». И в этом секрет успеха у современни­
ков, «Записки» учат видеть и сопереживать. Созрела ли в ду­
ше потребность в непосредственном восприятии мира и утом­
ленный дискурсией мозг ждет свободного стиля? Так или ина­
че, есть в японской классике нечто созвучное современности.

Но не прошло и двух веков, как все в Японии перемени­

лось, перевернулось на 180°: от символики пера — к симво­
лике меча. И как рассказывает о том времени его свидетель
Камо-но Тёмэй: «Сердца людей все изменились: значение
стали придавать только одним коням и седлам; таких же, кто
употреблял бы волов и экипаж и,— таких уже более не стало...
Посмотришь по дорогам: те, кому надлежало бы ездить в ко­
лесницах,— верхом на лошади; кому следовало бы носить
форменное одеянье,— ходят в простом платье. Весь облик
столицы сразу изменился, и только одна деревенщина — слу­
жилые люди оставались все теми же!» Вот эти «служилые
люди», самураи, и перевернули на свой лад жизнь японцев,
и этот «лад» продолжался, со взлетами и падениями, до сере­
дины XIX века.
14
 Эпоха Хэйан имеет четкие границы. Официально она за­
кончилась в 1192 году, когда Минамото Ёритомо (1147 —
1199) был объявлен первым сёгуном Японии (буквально:
сэйи-тайсёгун — «великий полководец — покоритель варва­
ров» ).
К XI веку дом Фудзивара начал терять свое влияние, по
мере роста оппозиции и восхождения таких родов, как Тайра
и Минамото, происходивших от императорского рода. Расши­
ряя владения и ощущая свою мощь, Тайра и Минамото начали
враждовать друг с другом. В 1108 году Тайра подавили мятеж
Минамото против Фудзивара, после чего очистили берега
Внутреннего Японского моря от пиратов и усмирили воин­
ственных буддийских монахов, претендовавших на власть.
С 1167 года Тайра Киёмори, один из крупнейших землевла­
дельцев того времени, стал полновластным хозяином Киото,
низведя до минимума права императора и регентов из дома
Фудзивара. Но как ни мечтал Тайра Киёмори истребить род
Минамото, последний набирал силу. Владения Минамото рас­
полагались в северо-восточных провинциях, и, оттесняя все
дальше на север айнов, они расширяли свои земли и в виде
ленов раздавали их дружинникам, увеличивая число своих
вассалов — служилых людей, самураев, которые и стали ве­
дущей социальной силой Японии.
В год смерти Тайра Киёмори (1181) и началась война
между двумя родами; почуяв свою силу и слабость двора,
предававшегося поэтическим турнирам, два рода начали борь­
бу не на жизнь, а на смерть. Сражения шли с переменным ус­
пехом, но с такой беспощадной неистовостью, что запомнились
японцам надолго. В морской битве при Данноура (1185) Ми­
намото уничтожили воинов Тайра.
Эти события настолько потрясли японцев, что заполнили
собой литературу последующих веков и породили особый
ж а н р — «записи сражений», или «военные эпопеи» (гу н к и ),
которые распевались бродячими певцами, хэйкэ-бива, по всей
Японии. Так их называли, потому что они распевали «Хэйкэ-
моногатари» под аккомпанемент четырехструнной бивы
Когда разрушается культура, исчезает свобода, а вместе
с нею и талант как всеобщее достояние. Когда исчезает свобо­
да, не появляются дзу й х и ц у : время насилия несовместимо
с любовью к природе, ощущением красоты вещей. Почти два
века прошло, прежде чем появились следующие дзуйхицу —
«Записки из кельи» («Ходзёки») Камо-но Тёмэя (1153—
1216). Но, заметьте, из кельи, а не из дворца.
1 См. «Повесть о доме Тайра», пер. со старояпонского И. Львовой.
М., Художественная литература, 1982.

15
 Камо — это фамильный знак настоятелей синтоистского
храма Камо, что расположен к северу от Киото. В молодости
он приобщился к поэзии и музыке и стал известным поэтом,
участвовал в поэтических турнирах, его стихи входили в ан­
тологии, в том числе в знаменитую «Синкокинсю». Но его со­
знание было потрясено нашествием Тайра на Киото, вселив­
шим страх в души людей.
«Записки из кельи» настолько связаны с тем временем,
которое можно назвать безвременьем, что японские исследо­
ватели усомнились в их оригинальности: не есть ли это слепок
с «военных эпопей», слишком много общего с «Хэйкэ-монога-
тари». Но, видимо, потрясенное сознание не могло опомниться
после столь резкого перехода от стиля жизни Хэйана
к стилю жизни эпохи Камакура (1192 — 1333), где
еще в 1180 году Минамото Ёритомо основал свою резиденцию.
Потрясение и определило сюжеты и тональность литературы
тех лет. Когда род пошел на род, лилась невинная кровь, тогда
разгневались небеса и послали на людей кару. Одно за другим
описывает Тёмэй: пожар, мор, эпидемии, землетрясение, об­
рушившиеся на столицу. Он говорит об этом так, будто пере­
жил все вновь, еще раз перечувствовал, чтобы понять смысл
происшедшего. И отсюда, возможно, близость тональности во­
енным эпопеям.
Ни увлечение поэзией, ни благосклонность экс-императора
Готоба (1180—1239) не остановили Тёмэя, в 1207 году он по­
стригся в монахи и начал вести жизнь отшельника. Тогда
многие и знатные и незнатные люди уходили в монашество.
Как пишет об этом Н. И. Конрад в предисловии к «Запискам
из кельи»: «Буддизм стал утешением, прибежищем для мно­
гих; в нем спасение и счастье стали находить все неудачни­
ки... а то и просто люди с иным складом ума и чувств, с иначе
настроенной волей, не вмещающиеся в общее русло течения
культуры и истории... Искусство и литература — не до них
было суровым воинам — приютились здесь; знание и наука —
не то нужно было самураям — сохранились в стенах буддий­
ских святилищ» *.
Все дальше удалялся Тёмэй от света, пока не оказался
в совсем крошечной «травяной хижине», которую смастерил
своими руками. Здесь в 1212 году он написал «Записки из
кельи». Тёмэй удалился в горы, жил почти в полном уедине­
нии,— но от себя не уйдешь. Переворошив в памяти былое,
рассказав о бедствиях, он приходит к неутешительному выво­
ду: «Вот какова горечь жизни в этом мире, вся непрочность

1 «Исэ моногатари». М., Наука, 1979, с. 182— 183.

16
и ненадежность и нас самих, и наших жилищ». Ж изнь заста­
вила Тёмэя задуматься над ее смыслом. «Не ведаем мы: люди,
что нарождаются, что умирают... откуда приходят они и куда
они уходят? И не ведаем мы: временный этот приют — ради
кого он сердце заботит, чем радует глаз?»
Приняв веру, он хотел бы следовать ей, но его душу сму­
щают сомнения. «Душа — в тревоге, и кони, волы, все драго­
ценности уже ни к чему; палаты и хоромы уже больше не же­
ланны! Теперь у меня уединенное существование, маленький
шалаш; и я люблю их». Но смущена душа отшельника, и нет
ему утешения в его одиночестве. Ведь «Будда учил людей:
«Соприкоснешься с вещью, не прикрепляйся близко к ней!»
Значит, и то, что я теперь люблю вот эту хижину из трав, уже
есть грех. Значит, то, что я привержен так к уединению,—
уже преграда на пути...» Он оказался на полпути: прервав
связь с миром внешним, не обрел мира внутреннего и потому
не свободен и от мира внешнего. Став монахом, он все же да­
лек от желанной свободы, когда чувствуешь себя «как рыба
в воде, как птица в небе».
Казалось бы, буддийское ощущение бренности, непроч­
ности всего земного (мудзёкан) должно освободить ум чело­
века от привязанности к миру суеты, а получилось наоборот:
оно, это ощущение непрочности бытия, не отпускало от себя,
полонило ум. О чем бы он ни думал, он возвращается к мысли
о бренности бытия, и отсюда его стенания и желание поведать
людям о том, что тщетны усилия постичь неведомое, противо­
стоять превратностям судьбы.
Он не достиг той свободы, которая приходит к «забывшему
себя», для которого весь мир становится его домом и узкие
стены кельи не смущают ум. Свобода не совместима с чувст­
вом страха, сковавшим души людей: «Вот люди, которые сами
по себе не пользуются влиянием и живут под крылом у могу­
щественных домов: случится у них большая радость — они не
смеют громко смеяться; когда же у них грустно на сердце —
они не могут рыдать вслух; что бы они ни делали — они не­
спокойны. Как бы они ни поступали — они страшатся, дро­
жат. Совсем как воробьи вблизи гнезда коршуна!» Как это от­
лично от того чувства свободы, с которым написаны «За­
писки» Сёнагон!
И на «Записках из кельи» лежат блики блестящей куль­
туры Хэйана. В текст вплетены нити знакомых строк, в духе
того стиля, который был назван — «парча из лоскутов» (цуд-
зурэ-нисики) . И здесь аллюзии, недомолвки,— культура под­
текста, оживляющая мысли поэтов и мудрецов, образы «Лото­
совой сутры», имена будд и бодхисаттв, строки Бо Цзюйи
17
и знаменитого Сайгё (1118—1190), намеки на притчи даос­
ского мудреца Чжуан-цзы (IV в. до н. э.) и ход четырех вре­
мен года: «Весной — глядишь на волны глициний... Летом —
слушаешь кукушку... Осенью — весь слух заполняют голоса
цикад... И кажется: не плачут ли они об этом непрочном
и пустом, как скорлупа цикады, мире? Зимой — любуешься на
снег... Его скопленье, его таянье — все это так похоже на на­
ши прегрешенья!» Но как это не похоже на слова Сёнагон,
способной восторгаться красотой снега самой по себе: «По­
мню, однажды во время празднеств Камо день выдался пас­
мурный и холодный. Снег редкими хлопьями падал на шапки
танцоров... Слова бессильны выразить, как это было пре­
красно!»
О «Записках из кельи» уже не скажешь, что они распола­
гают к созерцанию красоты, которая пробуждает «сильнейшее
чувство сострадания и любви к людям», когда слово «человек»
начинает звучать как слово «друг». Нет, здесь иное мироощу­
щение: «Вот люди, что зовутся нашими друзьями: они чтут
богатство, на первом месте ставят приятность в обращении;
они не любят тех, в ком есть подлинное чувство, прямота.—
Нет ничего лучше, как своими друзьями делать музыку, луну,
цветы!» И здесь нет тоски о друге, с которым хотелось бы по­
делиться той радостью, которую доставляет созерцание луны
и цветов.
Изменились времена, изменился человек. Два разных ми­
роощущения, два разных стиля. Здесь нет уже легкости
и непринужденности «Записок у изголовья», их открытости
миру, «открытой» композиции. В «Записках из кельи» и ком­
позиция как бы замкнута на себе, отражая настрой человека,
их писавшего. Но они не менее нам интересны, как прямые
свидетели своего времени.
Прошло еще более века, и появились знаменитые «За­
писки от скуки» ( «Ц урэдзурэгуса») Кэнко-хоси (1283—
1350). Это уже новый виток истории. Став сёгуном, Минамото
Ёритомо, хотя и сохранил систему экс-императоров и регентов
из Фудзивара, но лишь для видимости. Вся власть сконцент­
рировалась в его руках, и от своих вассалов он требовал пол­
ного повиновения. Столичная знать должна была склониться
перед силой «восточных варваров». После смерти сёгуна,
в 1199 году, регентом при его малолетнем сыне был назначен
Ходзё Токимаса, принявший титул сиккэна — правителя. И
с тех пор правителями назначались люди из рода Ходзё. Те­
перь номинальной оказалась роль самих сёгунов, которых на­
значали из Фудзивара или из императорской фамилии. В
1318 году император Годайго захотел освободиться от власти
18
Камакуры, опираясь на поддержку буддийских монастырей
и тех, кто был недоволен правлением Ходзё. Но Ходзё рас­
крыли заговор, ввели в Киото войска и вынудили императора
скрыться. Однако в 1333 году сторонники императора захва­
тили г. Камакуру, и последний сиккэн из дома Ходзё покон­
чил с собой, положив конец камакурскому режиму. Поддер­
жавший императора Асикага Такаудзи решил сам воспользо­
ваться победой и, захватив Киото, вынудил Годайго бежать на
юг, в Ёсино, сам же возвел на престол императора Комё. Так
началась почти полувековая вражда между северным и юж­
ным дворами. Основавшись в Киото, сёгун Асикага Такаудзи
начал восстанавливать разрушенную столицу. Правление рода
Асикага носит название периода Муромати (1338—1573), по
названию района Киото, где отстроен сёгунский дворец. Цен­
тральная власть вновь переместилась в Киото со всеми выте­
кающими отсюда последствиями. Правящий род Асикага уже
не назовешь «восточными варварами». Уставшие от битв са­
мураи начали приобщаться к культуре, сёгуны покровитель­
ствовали искусствам.
Так развивались события после «Записок из кельи» до то­
го времени, когда появились «Записки от скуки». События
канули в Лету, дзуйхицу остались.
Кэнко-хоси — монашеское имя (хоси — монах, букваль­
но: напутствующий в дхарме, буддийском учении), а его на­
стоящее имя — Урабэ Канэёси. Он родился в семье настояте­
ля синтоистского храма и с детства получил должное образо­
вание. Его вкус воспитывался на шедеврах предыдущих
эпох — «Манъёсю», «Повести о Гэндзи», «Записках у изго­
ловья». Он любил даосских мудрецов — Лао-цзы, Чжуан-цзы,
что сказалось на стиле «Записок». После смерти в его хижине
нашли «Лотосовую сутру», переписанные отрывки из «Дао-
дэцзина» Лао-цзы и три главы из «Гэндзи». Из поэтов ему
ближе других был Во Цзюйи. Кэнко и сам прославился как
поэт, современники называли его «одним из четырех небесных
поэтов», его танки вошли в несколько антологий. Слава автора
дзуйхицу к нему пришла позже, примерно в XVII веке.
С семнадцати лет началась его служба при дворе и про­
должалась почти двадцать лет, пока он не перешел служить
в охрану экс-императора Гоуда, высоко ценившего его как по­
эта. После смерти экс-императора, в 1324 году, Урабэ Канэёси
постригся в монахи, но продолжал заниматься поэзией. Уже
говорилось, что многие в те годы уходили в монахи, и понять
это можно как нежелание быть причастным к творимому
в мире насилию. Монастыри были хранителями культуры,
а монахи — наиболее просвещенными людьми. Жил он в раз­
19
ных храмах Киото, странствовал, пока не построил себе хи­
жину у подножья горы, в провинции Ига. Там же, в 30-е годы,
и написал свои дзуйхицу.
От «Записок» Сёнагон они отличаются тем, что расши­
рился их горизонт. (Волны культуры, начав распространяться
из одной точки, достигли периферии.) Как и Сёнагон, он иро­
ничен, ему претит отсутствие вкуса, духовное убожество,
пустословие. И для него ужаснее всего, когда человек пере­
стает воспринимать «очарование вещей», только само «очаро­
вание» он понимает иначе, слишком много пережито и пере­
думано. Появилось то понимание истины, которое дается глу­
боким знанием, раздумьями в уединении, вдали от суетного
мира, в неслышимой беседе с теми, над кем не властно время.
Или, как сам он говорит об этом: «Ни с чем не сравнимое на­
слаждение получаешь, когда в одиночестве, открыв при свете
лампады книгу, приглашаешь в друзья людей невидимого ми­
ра». При этом он упоминает «Вэньсюань»— знаменитый из­
борник поэзии и прозы Китая в 60-ти книгах, стихи Бо
Цзюйи, Лао-цзы и Чжуан-цзы, а также древние сочинения его
страны, которые «тоже полны обаяния». Для Кэнко китайская
культура уже не предмет почитания или подражания, она
органична его сознанию.
От Тёмэя его отличает широта, раскованность — его со­
знание свободно, не объято страхом, не зациклено на идее
бренности, напротив, он находит в быстротечности очарова­
ние: «Если бы человеческая жизнь была вечной и не исчезала
бы в один прекрасный день, подобно росе на равнине Адаси,
и не рассеивалась бы, как дым над горой Торибэ, не было бы
в ней столько скрытого очарования. В мире замечательно
именно непостоянство». Так может мыслить только внутренне
свободный человек. Нет страха перед концом, есть ощущение
перехода одной формы в другую. Нет страха за себя, за жизнь,
есть чувство радости от ощущения того, что движешься вместе
с нею, в едином потоке бытия, и потому — нет скорби, нет от­
чаяния, нет сетования на быстротечность жизни, ибо она не
только быстротечна, но и вечна, как вечны солнце, и луна,
и все во вселенной. Временны лишь формы, лишь обличья
вечного. Человек поднялся над самим собой, над своим эго,
преодолев привязанность к вещам, ко всему вторичному во
имя высшего, единого, встав вровень с небом и землей, как
о том говорили древние мудрецы, называя человека «средин­
ным» между небом и землей, «душой вещей».
Пишет буддийский монах, но рассуждает как философ.
Что сетовать на превратности судьбы, когда причина в самом
человеке. «Никто не ценит мгновения. Отчего это — от боль­
20
ших познаний или по глупости?.. Мы не задумываемся над
тем, что такое миг, но если миг за мигом проходит, не оста­
навливаясь, вдруг наступает и срок, когда кончается жизнь...
Ежедневно мы теряем — и не можем не терять — много вре­
мени на еду, удобства, сон, разговоры и ходьбу. А в те немно­
гие минуты, что остаются свободными, мы теряем время,
делая бесполезные вещи, говоря о чем-то бесполезном и раз­
мышляя о бесполезных предметах; это — самая большая глу­
пость, ибо так уходят дни, текут месяцы и проходит вся
жизнь». Разве это не современно звучит? А по-настоящему
современно,— значит, на все времена.
Счастливая участь — родиться человеком, но, в соответст­
вии с буддийскими воззрениями, можно возродиться и в обли­
ке животного, если пребывать на животном уровне. Кэнко не
раз возвращается к этой мысли: во власти самого человека его
дальнейшее существование, он может ухудшить или улучшить
свою карму. «Добро и зло зависят от человека, а не от выбора
дня». В первом же фрагменте (дане) говорит о способности
человека к совершенству. Если внешность и положение дают­
ся от рождения, то ум и сердце совершенствуются, если идешь
от одной мудрости к другой, постигая мысли древних, зани­
маясь поэзией, музыкой. Только так можно «познать самого
себя», а «не познав себя, нельзя познать других. Следователь­
но, того, кто познал себя, можно считать человеком, способ­
ным понять суть вещей». Но «если человек с прекрасной
внешностью и душой невежествен, он без труда подавляется
людьми низкими и некрасивыми и становится таким же, как
они». Тоже максима, достойная внимания. Ему претит всякое
посягательство на свободу, даже когда быстроногих зверей
держат на привязи. А люди, испытывающие наслаждение,
убивая или стравливая живые существа, недостойны носить
имя человека: «Чье сердце не проникается состраданием при
взгляде на любого, обладающего чувствами,— не человек». Но
страшнее физического истязания истязание души, которая
ранима более, чем тело: «Причинить человеку душевную боль
значит сделать ему гораздо больнее, нежели даже изувечив его
тело. Болезни наши тоже в большинстве своем проистекают из
души». Если душа во мраке, то и ведет себя человек как вар­
вар. Приходя любоваться цветами, «он проталкивается, про­
лезает под самое дерево; уставившись на цветы, глаз с них не
сводит; пьет сакэ, сочиняет рэнга, а под конец, ничтоже сум-
няшеся, ломает для себя самую крупную ветвь. В источник он
погрузит руки и ноги; по снегу он непременно пройдет, чтобы
оставить следы,— ничем он не может любоваться со стороны».
Нужно ли добавлять, что пафос «Записок» — мысли о че­
21
ловеке, о несоответствии его поведения, его образа жизни его
истинной природе, его сущности. Он сам себя лишает свобо­
ды: ничтожного порабощает богатство, «священника — зако­
ноучение».
«Человек — душа вселенной. Вселенная не имеет преде­
лов. Тогда почему должны быть отличны от нее свойства че­
ловека?» Не над теми ли вопросами размышляют ученые на­
шего века, начиная ощущать беспредельность человека, энер­
гию мысли «как планетное явление», мечтая о переходе чело­
вечества в «царство разума» — «ноосферу» (по Вернадскому).
Естественно, свободен и стиль «Записок», уже сам заголо­
вок — «Записки от скуки» (хотя на самом деле не «от скуки»,
а «от мудрости») — предписывает свободу и легкость.
Ощущение постоянного движения, переход от одного
к другому, достигается свободным расположением разных по
своему характеру данов, ни один дан не посягает на свободу
другого. Они могут перекликаться, резонировать друг на дру­
га, но нет прямой зависимости между ними. Есть связь выс­
шего порядка — личность автора. Но иначе это не были бы
дзуйхицу. Бесцельность — их цель, красота — их замысел,—
не наставлять, а освещать вспышками разума мрак жизни
и потаенную красоту человека.
Остается сказать, что любовь к дзуйхицу не пропала с го­
дами, к ним обращаются и ныне. («Японская ассоциация
дзуйхицу» присуждает ежегодные премии за лучшие дзуйхи­
цу). И в XX веке, несмотря на супертехнику, японцы не пере­
стали ощущать потребность в непосредственном общении
с природой, с глазу на глаз. Что-то в литературе этого рода
дорого японцам всех времен. Но, видимо, не только японцам.

Есть у Кэнко душевные слова: «Все на свете имеет осо­

бенную прелесть в своем начале и в завершении». Как это
верно и как всеобще! Но не надеюсь на себя и закончу его же
словами: «Если продолжать разговор, то окажется, что все это
давно уже описано в «Повести о Гэндзи» и «Записках у изго­
ловья», и все-таки невозможно не говорить о том же снова
и снова».
Т. Григорьева
СЭЙ-СЁНАГОН
Записки
у изголовья
Перевод со старояпонского
ВЕРЫ МАРКОВОЙ
 1. Весною — рассвет

Весною — рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом.
Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются
по небу.
Летом — ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и без­
лунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга но­
сятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка
тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно.
Даже во время дождя — необыкновенно красиво.
Осенью — сумерки.
Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зуб­
цам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат
к своим гнездам,— какое грустное очарование! Но еще
грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся ди­
кие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и все
полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад...
Зимою — раннее утро.
Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-
белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега.
Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли,—
так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает,
и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла, вот
что плохо!

2. Времена года

У каждой поры своя особая прелесть в круговороте

времен года. Хороши первая луна, третья и четвертая,
пятая луна, седьмая, восьмая и девятая, одиннадцатая
и двенадцатая.
Весь год прекрасен — от начала до конца.
 3. Новогодние празднества
В первый день Нового года радостно синеет прояс­
нившееся небо, легкая весенняя дымка преображает все
кругом.
Все люди до одного в праздничных одеждах, тор­
жественно, с просветленным сердцем, поздравляют
своего государя, желают счастья друг другу. Велико­
лепное зрелище!
В седьмой день года собирают на проталинах побеги
молодых трав. Как густо они всходят, как свежо и ярко
зеленеют даже там, где их обычно не увидишь, внутри
дворцовой ограды!
В этот день знатные дамы столицы приезжают во
дворец в нарядно украшенных экипажах поглядеть на
шествие «Белых коней». Вот один из экипажей вкатили
через Срединные ворота. Повозку подбросило на пороге.
Женщины стукаются головами. Гребни из волос падают,
ломаются... Слышен веселый смех.

Помню, как я первый раз поехала посмотреть на

шествие «Белых коней».
За воротами возле караульни Левой гвардии толпи­
лись придворные. Они взяли луки у телохранителей,
сопровождающих процессию, и стали пугать коней зво­
ном тетивы.
Из своего экипажа я могла разглядеть лишь решет­
чатую ограду вдали, перед дворцом. Мимо нее то и дело
сновали служанки и камеристки.
«Что за счастливицы!— думала я .— Как свободно
они ходят здесь, в высочайшей обители за девятью вра­
тами. Для них это привычное дело!»
Но на поверку дворы там теснее. Телохранители из
церемониальной свиты прошли так близко от меня, что
были видны даже пятна на их лицах. Белила наложены
неровно, как будто местами стаял снег и проступила
темная земля...
Лошади вели себя беспокойно, взвивались на дыбы.
Поневоле я спряталась от страха в глубине экипажа
и уже ничего больше не увидела.

На восьмой день Нового года царит большое ожив­

ление. Слышен громкий стук экипажей: дамы торопят­
ся выразить свою благодарность государю.
26
 Пятнадцатый день — праздник, когда, по обычаю,
государю преподносят «Яство полнолуния».
В знатных домах все прислужницы — и старшие,
почтенные дамы, и молодые,— пряча за спиной мешал­
ку для праздничного яства, стараются хлопнуть друг
друга, посматривая через плечо, как бы самой не попа­
ло. Вид у них самый потешный! Вдруг хлоп! Кто-то не
уберегся, всеобщее веселье! Но ротозейка, понятное
дело, досадует.
Молодой зять, лишь недавно начавший посещать
свою жену в доме ее родителей, собирается утром пят­
надцатого дня отбыть во дворец. Эту минуту караулят
женщины. Одна из них притаилась в дальнем углу.
В любом доме найдется такая, что повсюду суется пер­
вой. Но другие, оглядываясь на нее, начинают хихикать.
— Т-с, тихо!— машет она на них рукой.
И только юная госпожа, словно бы ничего не заме­
чая, остается невозмутимой.
— Ах, мне надо взять вот это!*— выскакивает из за­
сады женщина, словно бы невзначай подбегает к юной
госпоже, хлопает ее мешалкой по спине и мгновенно
исчезает. Все дружно заливаются смехом.
Господин зять тоже добродушно улыбается, он не
в обиде, а молодая госпожа даже не вздрогнула, и лишь
лицо ее слегка розовеет, это прелестно!
Случается, женщины бьют мешалкой не только друг
друга, но и мужчину стукнут.
Иная заплачет и в гневе начнет запальчиво укорять
и бранить обидчицу:
— Это она, верно, со зла...
Даже во дворе государя царит веселая суматоха
и строгий этикет нарушен.

Забавная сумятица происходит и в те дни, когда

ждут новых назначений по службе.
Пусть валит снег, пусть дороги окованы льдом, все
равно в императорский дворец стекается толпа чинов­
ников четвертого и пятого ранга с прошениями в руках.
Молодые смотрят весело, они полны самых светлых на­
дежд. Старики, убеленные сединами, в поисках покро­
вительства бредут к покоям придворных дам и с жаром
выхваляют собственную мудрость и прочие свои досто­
инства.
27
 Откуда им знать, что юные насмешницы после без­
жалостно передразнивают и вышучивают их?
— Пожалуйста, замолвите за меня словечко госуда­
рю. И государыне тоже, умоляю вас!— просят они.
Хорошо еще, если надежды их сбудутся, но как не
пожалеть того, кто потерпел неудачу!

4. В третий день третьей луны...

В третий день третьей луны солнце светло и спокой­

но сияет в ясном небе. Начинают раскрываться цветы
на персиковых деревьях.
Ивы в эту пору невыразимо хороши. Почки на них
словно тугие коконы шелкопряда. Но распустятся
листья — и конец очарованию. До чего же прекрасна
длинная ветка цветущей вишни в большой вазе! А возле
этой цветущей ветки сидит, беседуя с дамами, знатный
гость, быть может, старший брат самой императрицы,
в кафтане «цвета вишни» поверх других многоцветных
одежд... Чудесная картина!

5. Прекрасна пора четвертой луны...

Прекрасна пора четвертой луны во время празднест­

ва Камо. Парадные кафтаны знатнейших сановников,
высших придворных различаются между собой лишь по
оттенку пурпура, более темному или более светлому.
Нижние одежды у всех из белого шелка-сырца. Так
и веет прохладой!
Негустая листва на деревьях молодо зеленеет. И как-
то невольно залюбуешься ясным небом, не скрытым ни
весенней дымкой, ни туманами осени. А вечером
и ночью, когда набегут легкие облака, где-то в отдаленье
прячется крик кукушки, такой неясный и тихий, словно
чудится тебе... Но как волнует он сердце!
Чем ближе праздник, тем чаще пробегают взад
и вперед слуги, неся в руках небрежно обернутые в бу­
магу свертки шелка цвета «зеленый лист вперемешку
с опавшим листОхМ» или «индиго с пурпуром». Чаще
обычного бросаются в глаза платья причудливой
окраски: с яркой каймой вдоль подола, пестрые или по­
лосатые.
28
 Молодые девушки — участницы торжественного
шествия — уже успели вымыть и причесать волосы, но
еще не сбросили свои измятые, заношенные платья.
У иных одежда в полном беспорядке. Они то и дело тре­
вожно кричат: «У сандалий не хватает завязок!»,
«Нужны новые подметки к башмакам!» — и хлопотливо
бегают, вне себя от нетерпения: да скоро ли наступит
долгожданный день?
Но вот все готово! Непоседы, которые обычно ходят
вприпрыжку, теперь выступают медленно и важно,
словно бонза во главе молитвенного шествия. Так пре­
образил девушек праздничный наряд!
Матери, тетки, старшие сестры, парадно убранные,
каждая прилично своему рангу, сопровождают девушек
в пути. Блистательная процессия!
Иные люди годами стремятся получить придворное
звание куродо, но это не так-то просто. Лишь в день
праздника дозволено им надеть одежду светло-зеленого
цвета с желтым отливом, словно они настоящие куродо.
О, если б можно было никогда не расставаться с этим
одеянием! Но, увы, напрасные потуги: ткань, не за­
тканная узорами, выглядит убого и невзрачно.

6. Случается, что люди называют одно и то же...

Случается, что люди называют одно и то же разными

именами. Слова несхожи, а смысл один. Речь буддий­
ского монаха. Речь мужчины. Речь женщины.
Простолюдины любят прибавлять к словам лишние
слоги.
Немногословие прекрасно.

7. Отдать своего любимого сына в монахи...

Отдать своего любимого сына в монахи, как это го­

рестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно
на бесчувственную деревяшку.
Монах ест невкусную постную пищу, он терпит го­
лод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем бо­
гата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бро­
сить взгляд на женщину, как даже за такую малость его
строго порицают.
29
 Но еще тяжелее приходится странствующему за­
клинателю — гэндзя. Он бродит по дальним тропам
священных гор Митакэ и Кумано. Какие страшные ис­
пытания стерегут его на этом трудном пути! Но лишь
только пройдет молва, что молитвы его имеют силу, как
все начнут зазывать к себе. Чем больше растет его сла­
ва, тем меньше ему покоя.
Порой заклинателю стоит больших трудов изгнать
злых духов, виновников болезни, он измучен, его клонит
в сон... И вдруг слышит упрек: «Только и знает, что
спать, ленивец!» Каково тогда у него на душе, поду­
майте!
Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам
живется куда вольготней.

8. Дайдзин Нарнмаса,
правитель дворца императрицы...

Дайдзин Наримаса, правитель дворца императрицы,

готовясь принять свою госпожу у себя в доме, перестро­
ил Восточные ворота, поставив над ними высокую кров­
лю на четырех столбах, и паланкин государыни внесли
через этот вход.
Но придворные дамы решили въехать через Север­
ные ворота, где стоит караульня, думая, что в столь по­
здний час стражников там не будет.
Иные из нас были растрепаны, но и не подумали
причесаться. Ведь экипажи подкатят к самому дому
простые слуги, а они не в счет.
Но, как на грех, плетенный из пальмовых листьев
кузов экипажа застрял в тесных воротах.
Постелили для нас дорожку из циновок. Делать не­
чего! Мы были в отчаянии, но пришлось вылезти из
экипажа и шествовать пешком через весь двор. При­
дворные и челядинцы собрались толпой возле карауль­
ни и насмешливо на нас поглядывали.
Какой стыд, какая досада!
Явившись к императрице, мы рассказали ей о том,
что случилось.
— Но ведь и здесь, в глубине покоев, вас могут уви­
деть люди! Зачем же так распускаться?— улыбнулась
государыня.
— Да, но здесь все люди знакомые, они к нам при­
гляделись,— сказала я .— Если мы не в меру начнем
30
прихорашиваться, многие, чего доброго, сочтут это по­
дозрительным. И потом, кто бы мог ожидать? Перед та­
ким домом — и вдруг такие тесные ворота, экипажу не
проехать!
Тут как раз появился сам Наримаса.
— Передайте это государыне,— сказал он мне, под­
сунув под церемониальный занавес тушечницу импе­
ратрицы.
— Ах, вы ужасный человек!— воскликнула я. — За­
чем построили такие тесные ворота?
— Мое скромное жилище под стать моему скромно­
му рангу,— с усмешкой ответил Наримаса.
— Но построил же некогда один человек низкого
звания высокие ворота перед своим домом...
— О страх!— изумился он.— Уж не говорите ли вы
об Юй Динго? Вот не ожидал, что кто-нибудь, кроме
старых педантов, слышал о нем! Я сам когда-то шел пу­
тем науки и лишь потому смог понять ваш намек.
— Но здешний «путь» не слишком-то был мудро
устроен. Мы все попадали на ваших циновках. Такая
поднялась сумятица...
— Полил дождь, что же прикажете делать? Но пол­
но, полно, вашим придиркам конца не будет.— И Нари­
маса поспешно исчез.
— Что случилось? Наримаса так смутился,— осве­
домилась государыня.
— О, право, ничего! Я только рассказала ему, как
наш экипаж застрял в воротах,— ответила я и удали­
лась в покои, отведенные для фрейлин.
Я делила его вместе с молодыми придворными
дамами.
Нам так хотелось спать, что мы уснули сразу, ни
о чем не позаботившись. Опочивальня наша находилась
в западной галерее Восточного павильона. Скользящая
дверь вела оттуда во внутренние покои, но мы не заме­
тили, что она не заперта.
Наримаса как хозяин дома отлично это знал. Он
приоткрыл дверь и каким-то чужим, охрипшим голосом
несколько раз громко крикнул:
— Позвольте войти к вам, можно?
Я проснулась, гляжу: позади церемониального за­
навеса ярко горит высокий светильник, и все отлично
видно.
Наримаса говорит с нами, приоткрыв дверь вершков
на пять. Вид у него презабавный!
31
 До сих пор он никогда не позволял себе ни малейшей
вольности, а тут, видно, решил, что раз мы поселились
в его доме, то ему все дозволено.
Я разбудила даму, спавшую рядом со мной.
— Взгляните-ка! Видели ли вы когда-нибудь нечто
подобное?
Она подняла голову, взглянула, и ее разобрал смех.
— Кто там прячется?— крикнула я.
— Не пугайтесь! Это я, хозяин дома. Пришел побе­
седовать с вами по делу.
— Помнится, речь у нас шла о воротах в ваш двор.
Но дверь в наши апартаменты я вас не просила откры­
вать,— сказала я.
— Дались вам эти ворота! Дозвольте мне войти
в ваши покои. Можно, можно?
— Нет, это возмутительно! Сюда нельзя,— со сме­
хом заговорили дамы.
— А! Здесь и молоденькие есть!— И, притворив
дверь, он удалился.
Раздался дружный хохот.
Уж если он решился открыть дверь в нашу опочи­
вальню, то надо было пробраться к нам потихоньку, а не
испрашивать дозволения во всю силу голоса. Кто бы от­
кликнулся ему: пожалуйста, милости просим? Что за
смехотворная нелепость!
На другое утро я рассказала императрице о ночном
происшествии.
Государыня молвила с улыбкой:
— Никогда не слышала о нем ничего подобного.
Верно, он был покорен твоим остроумием. Право, жаль
его! Он жестоко терпит от твоих нападок.
Императрица повелела приготовить парадные одеж­
ды для прислужниц маленькой принцессы.
— А какого цвета должно быть, как бишь его, «об­
лачение», что носят они поверх нижнего платья? —
осведомился Наримаса.
Общему смеху конца не было.
— Для принцессы обычная посуда не годится. Надо
изготовить «махонький» подносик и «махонькие» ча­
ш ечки,— сказал Наримаса.
— Д а,— подхватила я ,— и пусть ее светлости при­
служивают девушки в этих, как бишь их, «облачениях».
— Полно, не насмешничай, это недостойно тебя. Он
человек честный и прямой,— вступилась за него госу­
32
дарыня. Как чудесно звучали в ее устах даже слова
укоризны!
Однажды, когда я дежурила в покоях императрицы,
мне доложили:
— С вами желает говорить господин управитель.
— Что он еще скажет, чем насмешит нас?— полю­
бопытствовала имиератрица.— Ступай поговори с ним.
Я вышла к нему.
Наримаса сказал мне:
— Я поведал брату моему тюнагону историю с Се­
верными воротами. Он был восхищен вашим остроуми­
ем и стал просить меня устроить встречу с вами: «Я бы
желал при удобном случае побеседовать с нею».
Наримаса не прибавил к этому ни одного двусмыс­
ленного намека, но у меня сердце замерло от страха.
Как бы Наримаса не завел речь о своем ночном визите,
чтобы смутить меня.
На прощанье он бросил мне:
— В следующий раз я погощу у вас подольше.
— Что ему было нужно?— спросила императрица.
Я без утайки пересказала все, о чем говорил мне На­
римаса.
Дамы со смехом воскликнули:
— Не такое это было важное дело, чтобы вызывать
вас из апартаментов государыни. Мог бы, кажется, по­
беседовать с вами в ваших собственных покоях.
— Но ведь Наримаса, верно, судил по себе,— засту­
пилась за него императрица.— Старший брат, в его гла­
зах высший авторитет, с похвалой отозвался о тебе, вот
Наримаса и поспешил тебя порадовать.
Как прекрасна была государыня в эту минуту!

9. Госпожа кошка, служившая при дворе...

Госпожа кошка, служившая при дворе, была удосто­

ена шапки чиновников пятого ранга, и ее почтительно
титуловали госпожой мёбу. Она была прелестна, и госу­
дарыня велела особенно ее беречь.
Однажды, когда госпожа мёбу разлеглась на веран­
де, приставленная к ней мамка по имени Ума-но мёбу,
прикрикнула на нее:
— Ах ты негодница! Сейчас же домой!
Но кошка продолжала дремать на солнышке.
Мамка решила ее припугнуть:
2 Заказ Л! 1012 33
 — Окинамаро, где ты? Укуси мёбу-но омото!
Глупый пес набросился на кошку, а она в смертель­
ном страхе кинулась в покои императора. Государь
в это время находился в зале утренней трапезы. Он был
немало удивлен и спрятал кошку у себя за пазухой.
На зов государя явились два куродо — Тадатака
и Наринака.
— Побить Окинамаро! Сослать его на Собачий
остров сей же час!— повелел император.
Собрались слуги и с шумом погнались за собакой.
Не избежала кары и Ума-но мёбу.
— Отставить мамку от должности, она нерадива,—
приказал император.
Ума-но мёбу больше не смела появляться перед вы­
сочайшими очами.
Стражники прогнали бедного пса за ворота. Увы,
давно ли сам То-но бэн вел его, когда в третий день тре­
тьей луны он горделиво шествовал в процессии, увен­
чанный гирляндой из веток ивы. Цветы персика вместо
драгоценных шпилек, на спине ветка цветущей вишни,
вот как он был украшен. Кто бы мог тогда подумать, что
ему грозит такая злосчастная судьба.
— Во время утренней трапезы,— вздыхали дамы,—
он всегда был возле государыни. Как теперь его не
хватает!
Через три-четыре дня услышали мы в полдень ж а­
лобный вой собаки.
— Что за собака воет без умолку?— спросили мы.
Псы со всего двора стаей помчались на шум.
Скоро к нам прибежала служанка из тех, что убира­
ют нечистоты:
— Ах, какой ужас! Двое мужчин насмерть избивают
бедного пса. Говорят, он был сослан на Собачий остров
и вернулся, вот его и наказывают за ослушание.
Сердце у нас защемило: значит, это Окинамаро!
— Его бьют куродо Тадатака и Санэфуса,— добави­
ла служанка.
Только я послала гонца с просьбой прекратить по­
бои, как вдруг жалобный вой затих.
Посланный вернулся с известием:
— Издох. Труп выбросили за ворота.
Все мы очень опечалились, но вечером к нам под­
полз, дрожа всем телом, какой-то безобразно распухший
пес, самого жалкого вида.
34
 — Верно, это Окинамаро? Такой собаки мы здесь не
видели,— заговорили дамы.
— Окинамаро!— позвали его, но он словно бы не
понял.
Мы заспорили. Одни заговорили: «Это он!», другие:
«Нет, что вы!»
Государыня повелела:
— Укон хорошо его знает. Кликните ее.
Пришла старшая фрейлина Укон. Государыня
спросила:
— Неужели это Окинамаро?
— Пожалуй, похож на него, но уж очень страшен на
вид,— ответила госпожа У кон.— Бывало, только
я крикну «Окинамаро!», он радостно бежит ко мне,
а этого сколько ни зови, не идет. Нет, это не он! Притом
ведь я слышала, что бедного Окинамаро забили на­
смерть. Как мог он остаться в живых, ведь его нещадно
избивали двое мужчин!
Императрица была огорчена.
Настали сумерки, собаку пробовали накормить, но
она ничего не ела, и мы окончательно решили, что это
какой-то приблудный пес.
На другое утро я поднесла императрице гребень для
прически и воду для омовения рук. Государыня велела
мне держать перед ней зеркало.
Прислуживая государыне, я вдруг увидела, что под
лестницей лежит собака.
— Увы! Вчера так жестоко избили Окинамаро. Он,
наверно, издох. В каком образе возродится он теперь?
Грустно думать,— вздохнула я.
При этих словах пес задрожал мелкой дрожью, сле­
зы у него так и потекли-побежали.
Значит, это все-таки был Окинамаро! Вчера он не
посмел отозваться.
Мы были удивлены и тронуты.
Положив зеркало, я воскликнула:
— Окинамаро!
Собака подползла ко мне и громко залаяла.
Государыня улыбнулась.
Она призвала к себе госпожу Укон и все рассказа­
ла ей.
Поднялся шум и смех.
Сам государь пожаловал к нам, узнав о том, что слу­
чилось.
2* 35
 — Невероятно! У бессмысленного пса — и вдруг
такие глубокие чувства,— шутливо заметил он.
Дамы из свиты императора тоже толпой явились
к нам и стали звать Окинамаро по имени. На этот раз он
поднялся с земли и пошел на зов.
— Смотрите, у него все еще опухшая морда, надо бы
сделать примочку,— предложила я.
— Ага, в конце концов пришлось ему выдать себя! —
смеялись дамы.
Тадатака услышал это и крикнул из Столового зала:
— Неужели это правда? Дайте, сам погляжу.
Я послала служанку, чтобы сказать ему:
— Какие глупости! Разумеется, это другая собака.
— Говорите себе, что хотите, а я разыщу этого под­
лого пса. Не спрячете от м еня,— пригрозил Тадатака.
Вскоре Окинамаро был прощен государем и занял
свое прежнее место во дворце.
Но и теперь я с невыразимым волнением вспоминаю,
как он стонал и плакал, когда его пожалели.
Так плачет человек, услышав слова сердечного со­
чувствия.
А ведь это была простая собака... Разве не удиви­
тельно?

10. Первый день года и третий день третьей луны...

Первый день года и третий день третьей луны осо­

бенно радуют в ясную погоду.
Пускай хмурится пятый день пятой луны. Но
в седьмой день луны туманы должны к вечеру рассе­
яться.
Пусть в эту ночь месяц светит полным блеском,
а звезды сияют так ярко, что, кажется, видишь их жи­
вые лики.
Если в девятый день девятой луны к утру пойдет
легкий дождь, хлопья ваты на хризантемах пропитают­
ся благоуханной влагой, и аромат цветов станет от этого
еще сильнее.
А до чего хорошо, когда рано на рассвете дождь кон­
чится, но небо все еще подернуто облаками, кажется,
вот-вот снова посыплются капли!

36
 11. Я люблю глядеть, как чиновники,
вновь назначенные на должность...

Я люблю глядеть, как чиновники, вновь назначен­

ные на должность, выражают свою радостную благо­
дарность.
Распустив по полу длинные шлейфы, с таблицами
в руках, они почтительно стоят перед императором. По­
том с большим усердием исполняют церемониальный
танец и отбивают поклоны.

12. Хотя караульня в нынешнем дворце...

Хотя караульня в нынешнем дворце расположена

у Восточных ворот, ее по старой памяти называют Се­
верной караульней.
Поблизости от нее поднимается к небу огромный
дуб.
— Какой он может быть высоты?— удивлялись мы.
Господин почетный тюдзё Наринобу пошутил
в ответ:
— Надо бы срубить его у самого корня. Он мог бы
послужить опахалом для епископа Дзётё.
Случилось так, что епископ этот был назначен на­
стоятелем храма Ямасина и явился благодарить импе­
ратора в тот самый день, когда господин Наринобу сто­
ял во главе караула гвардии.
Епископ выглядел устрашающей громадиной, ведь
он, как нарочно, надел сандалии на высоких подставках.
Когда он удалился, я спросила Наринобу:
— Что же вы не подали ему опахало?
— О, вы ничего не забываете! — засмеялся тот.

13. Горы

Горы Огура — «Сумерки», Касэ — «Одолжи!», Ми-

каса — «Зонтик», Конокурэ — «Лесная сень», Ирита-
ти — «Заход солнца», Васурэдзу — «Не позабуду!», Су-
эпомацу — «Последние сосны», Катасари — «Гора сму­
щ ения»,— любопытно знать: перед кем она так сму­
щалась?
Горы Ицувата — «Когда же», Каэру — «Вернешься»,
Нотисэ — «После...».
37
 Гора Асакура — «Кладовая утра». Как она прекрас­
на, когда глядишь на нее издали!
Прекрасная гора Охирэ. Ее имя заставляет вспом­
нить танцоров, которых посылает император на празд­
ник храма Ивасимйдзу.
Прекрасны горы Мива — «Священное вино».
Гора Тамукэ — «Возденем руки». Гора Матиканэ —
«Не в силах ждать». Гора Тамасака — «Жемчужные
склоны». Гора Миминаси — «Без ушей».

14. Рынки

Рынок Дракона. Рынок Сато.

Среди множества рынков в провинции Ямато всего
замечательней рынок Цуба. Паломники непременно по­
сещают его по дороге в храмы Хасэ, и он словно тоже
причастен к поклонению богине Каннон.
Рынок Офуса. Рынок Сикама. Рынок Асука.

15. Горные пики

Горные пики Юдзурува, Амида, Иятака.

16. Равнины

Равнина Мика. Равнина Асита. Равнина Сонохара.

17. Пучины

Касикофути — «Пучина ужаса»... Любопытно, в ка­

кие мрачные глубины заглянул тот, кто дал ей такое
название?
Пучина Наирисо — «Не погружайся!» — кто кого так
остерег?
Аоиро - «Светло-зеленые воды» — какое красивое
имя! Невольно думаешь, что из них можно бы сделать
одежды для молодых куродо.
Пучины Какурэ — «Скройся!», Ина — «Нет!».

38
 18. Моря

Море пресной воды. Море Ёса. Море Кавафути.

19. Императорские гробницы

Гробница Угуису — «Соловей». Гробница Касива-

ги — «Дубовая роща». Гробница Амэ — «Небо».

20. Переправы

Переправа Сикасуга. Переправа Коридзума.

Переправа Мидзухаси — «Водяной мост».

21. Чертоги (?)

Яшмовый чертог (?).

22. Здания

Врата Левой гвардии. Прекрасны также дворцы

Нидзё, Итидзё. И еще — дворцы Сомэдоно-но мия. Сэ-
каййн, Сугавара-но ин, Рэнсэййн, Канъин, Судзакуйн,
Оно-но мия, Кобай, Агата-но идо, Тосандзё, Кохатидзё,
Коитидзё.

23. В Северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн

В Северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн на сколь­

зящей двери, ведущей из бокового зала в северную га­
лерею, изображено бурное море и люди страшного вида:
одни с непомерно длинными руками, другие с неверо­
ятно длинными ногами. Когда дверь в покои императ­
рицы оставалась отворенной, картина с длиннорукими
уродами была хорошо видна.
Однажды придворные дамы, собравшись в глубине
покоев, со смехом глядели на нее и говорили, как она
ужасна и отвратительна!
Возле балюстрады на веранде была поставлена ваза
из зеленоватого китайского фарфора, наполненная вет-
39
нами вишни. Прекрасные, осыпанные цветами ветви,
длиною примерно в пять локтей, низко-низко переве­
шивались через балюстраду...
В полдень пожаловал господин дайнагон Корэтика,
старший брат императрицы. Его кафтан «цвета вишни»
уже приобрел мягкую волнистость. Темно-пурпурные
шаровары затканы плотным узором. Из-под кафтана
выбиваются края одежд, внизу несколько белых, а по­
верх них еще одна, парчовая, густо-алого цвета.
Император пребывал в покоях своей супруги, и дай­
нагон начал докладывать ему о делах, заняв место на
узком деревянном помосте, перед дверью, ведущей
в покои государыни.
Позади плетеной шторы, небрежно спустив с плеч
китайские накидки, сидели придворные дамы в платьях
«цвета вишни», лиловой глицинии, желтой керрии
и других модных оттенков. Концы длинных рукавов
выбивались из-под шторы, закрывавшей приподнятую
верхнюю створку небольших ситоми, и падали вниз, до
самого пола.
А тем временем в зале для утренней трапезы слы­
шался громкий топот ног: туда несли подносы с ку­
шаньем. Раздавались возгласы: «Эй, посторонись!»
Ясный и тихий день был невыразимо прекрасен.
Когда прислужники внесли последние подносы, было
объявлено, что обед подан.
Император вышел из главных дверей. Дайнагон
проводил его и вернулся назад, к осененной цветами ба­
люстраде.
Государыня откинула занавес и появилась на поро­
ге. Нас, ее прислужниц, охватило безотчетное чувство
счастья, мы забыли все наши тревоги.
Пусть луна и солнце
Переменят свой лик,
Неизменным пребудет
На горе М имурб...—

медленно продекламировал дайнагон старое стихотво­

рение.
Я подумала: «Чудесно сказано! Пусть же тысячу лет
пребудет неизменным этот прекрасный лик».
Не успели придворные, прислуживавшие за обедом
императору, крикнуть, чтобы унесли подносы, как го­
сударь вернулся в покои императрицы.
Государыня приказала мне:
40
 — Разотри тушь.
Но я невольно загляделась на высочайшую чету,
и работа у меня не ладилась.
Императрица сложила в несколько раз белый лист
бумаги:
— Пусть каждая из вас напишет здесь старинную
танку, любую, что вспомнится.
Я спросила у дайнйгона, сидевшего позади шторы:
— Как мне быть?
Но дайнагон ответил:
— Пишите, пишите быстрее! Мужчине не подобает
помогать вам советом.
Государыня передала нам свою тушечницу.
— Скорее! Не раздумывайте долго, пишите первое,
что на ум придет, хоть «Нанивадзу»,— стала она торо­
пить нас.
Неужели все мы до того оробели? Кровь хлынула
в голову, мысли спутались. Старшие фрейлины, бормо­
ча про себя: «Ах, мучение!» — написали всего две-три
танки о весне, о сердце вишневых цветов и передали
мне бумагу со словами:
— Ваша очередь.
Вот какое стихотворение припомнилось мне:
Промчались годы,
Старость меня посетила,
Но только взгляну
На этот цветок весенний,
Все забываю печали.

Я изменила в нем один стих:

...Но только взгляну
На моего государя,
Все забываю печали.

Государь изволил внимательно прочесть то, что мы

написали.
— Я хотел испытать быстроту ума каждой из вас, не
больше,— заметил он и к слову рассказал вот какой
случай из времен царствования императора Энъю:
— Однажды император повелел своим прибли­
женным:
«Пусть каждый из вас напишет по очереди одно
стихотворение вот здесь, в тетради».
А им этого смертельно не хотелось. Некоторые стали
отнекиваться, ссылаясь на то, что почерк у них, дескать,
нехорош.
41
 «Мне нужды нет, каким почерком написано стихо­
творение и вполне ли отвечает случаю»,— молвил им­
ператор.
Все в большом смущении начали писать.
Среди придворных находился наш нынешний канц­
лер, тогда еще тюдзё третьего ранга.
Ему пришла на память старинная танка:

Как волны морские

Бегут к берегам Идзумо,
Залив ли, мыс ли,
Так мысли, все мои мысли
Стремятся только к тебе.

Он заменил лишь одно слово в конце стихотворения:

Так мысли, все мои мысли

Стремятся к тебе, Государь.

Император весьма похвалил его».

При этих словах у меня невольно испарина высту­
пила от сердечного волнения.
«Вряд ли молодые дамы сумели так написать, как
я ? — подумалось мне.— Иные из них в обычное время
пишут очень красиво, но тут до того потерялись от
страха, что, наверно, сделали множество ошибок».
Императрица положила перед собой тетрадь со сти­
хами из «Кокйнсю». Прочитав вслух начало танки, она
спрашивала, какой у нее конец. Некоторые песни мы
денно и нощно твердили наизусть, так почему же теперь
путались и все забывали?
Госпожа сайсё помнила от силы с десяток стихотво­
рений... Скажешь ли, что она знаток поэзии? Другие
и того хуже: помнили всего пять-шесть. Лучше бы сразу
сознаться начистоту, но дамы лишь стонали и сетовали:
— Ах, разве можно упрямо отказываться, когда го­
сударыня изволит спрашивать?
Ну, не смешно ли?
Если ни одна из нас не могла припомнить последних
строк стихотворения, императрица читала его до конца
и отмечала это место в книге закладкой.
— Ах, уж его-то мы отлично знали! И отчего вдруг
память отказала?— жаловались дамы.
В самом деле, странно! Ведь сколько раз переписы­
вали они «Кокйнсю», с начала до конца, могли бы, ка­
жется, запомнить!
42
 Вот что по этому случаю рассказала нам импе­
ратрица:
— В царствование императора Мураками жила одна
дама, близкая к государю. Прозвали ее Сэнъёдэн-но нё-
го, а отцом ее был Левый министр, имевший свою рези­
денцию в Малом дворце на Первом проспекте. Но вы,
наверно, все об этом слышали.
Когда она была еще юной девушкой, отец так на­
ставлял ее:
— Прежде всего упражняй свою руку в письме. За­
тем научись играть на семиструнной цитре так хорошо,
чтобы никто не мог сравниться с тобой в этом искусстве.
Но наипаче всего потрудись прилежно заучить на па­
мять все двадцать томов «Кокинсю».
Это дошло до слуха императора Мураками. Однажды
в День удаления от скверны он принес с собой «Кокин­
сю» в покои госпожи Сэнъёдэн и сел позади церемони­
ального занавеса. Ей показалось это странным и не­
обычным.
Император разложил перед собой тома «Кокинсю»
и начал спрашивать:
— Кто сочинил это стихотворение, в каком году, ка­
ком месяце и по какому поводу?
Госпожа Сэнъёдэн на все могла дать точный ответ,
так, мол, и так. Но в душе, наверно, была в полном смя­
тении. Какой позор, если б она ошиблась хоть в малости
или что-то позабыла!
Император призвал двух-трех придворных дам, осо­
бо сведущих в поэзии, и приказал им при помощи фи­
шек для игры подсчитать, сколько песен знает госпожа
Сэнъёдэн. А ей он строго-настрого велел отвечать на во­
просы.
Какое это было, наверно, волнующее и прекрасное
зрелище! Можно позавидовать тем, кто тогда имел
счастье там присутствовать.
Государь снова начал испытание. Но не успеет он
дочитать танку до конца, как госпожа Сэнъёдэн уже да­
ет точный ответ, не ошибившись ни в одном слове.
Императора даже досада взяла. Ему непременно хо­
телось поймать ее хоть на небольшой обмолвке. Так
пролистал он первые десять томов.
— Дальше продолжать бесполезно,— молвил госу­
дарь и, положив закладку в книгу, удалился в свою
опочивальню. Какое торжество для госпожи Сэнъёдэн!
43
 Проспав немало времени, император вдруг пробу­
дился.
«Нет,— сказал он себе,— можно ли покинуть поле
битвы, пока не решен исход? Ведь если отложить ис­
пытание до завтра, она, пожалуй, успеет освежить в па­
мяти последние десять томов!»
«Нынче же доведу дело до конца»,— решил импера­
тор и, повелев зажечь светильники, продолжал экзамен
до глубокой ночи.
И все же госпожа Сэнъёдэн осталась непобежденной.
Император вновь удалился к себе, а придворные поспе­
шили сообщить отцу ее — Левому министру — обо
всем, что произошло.
Взволнованный до глубины души, Левый министр
повелел совершить служение во многих храмах, а сам,
обратившись лицом к императорскому дворцу, читал
всю ночь благодарственные молитвы богам.
Вот подлинная страсть к поэзии!»
Выслушав с глубоким вниманием рассказ императ­
рицы, государь воскликнул:
— А я так с трудом могу прочитать подряд три-че-
тыре тома стихов!
— В старину даже люди низкого звания знали толк
в поэзии. Разве в наше время так бывает?— оживленно
толковали между собой дамы, приближенные к импе­
ратрице, и дамы, прибывшие в свите императора.
Я слушала с восторгом, позабыв обо всем на свете,
так увлекла меня эта беседа.

24. Какими ничтожными

кажутся мне те женщины...

Какими ничтожными кажутся мне те женщины, ко­

торые, не мечтая о лучшем будущем, ревниво блюдут
свое будничное семейное счастье!
Я хотела бы, чтоб каждая девушка до замужества
побывала во дворце и познакомилась с жизнью большо­
го света! Пусть послужит хоть недолгое время в дол­
жности найси-но сукэ.
Терпеть не могу придирчивых людей, которые зло­
словят по поводу придворных дам. Положим, нет дыма
без огня. Придворная дама не сидит затворницей, она
встречается с множеством людей.
44
 Кроме высочайших особ, если я смею помянуть их,
она видит вельмож, царедворцев, сановников, фрейлин
и разных прочих людей. А разве она может брезгливо
уклониться от встреч с женщинами простого звания?
Ведь сколько их во дворце: камеристки и служанки,
прибывшие во дворец вместе со своей госпожой из ее
родного дома, низшие прислужницы, вплоть до послед­
них служанок, убирающих нечистоты, кого ценят не бо­
лее, чем обломок черепицы!
Господа мужчины, столь немилосердно порицающие
нас, вряд ли вынуждены разговаривать с любой челя-
динкой, нам же этого не избежать. А ведь если мужчина
служит во дворце, то заводит там самые пестрые зна­
комства.
Когда придворная дама выходит замуж, ей оказыва­
ют всяческое почтение, но в душе думают, что каждый
знает ее в лицо и что не найдешь в ней прежней наив­
ной прелести.
Спору нет, это так. Но разве малая честь для мужа,
если жену его титулуют госпожой найси-но сукэ? Она
посещает дворец, ее посылают от имени императора на
празднество Камо.
Иные дамы, оставив придворную службу, замыка­
ются в кругу семьи и находят там свое счастье. Но они
не уронят себя, если им случится побывать во дворце,
например, по случаю Пляски пяти танцовщиц, когда
правители провинций присылают во дворец своих юных
дочерей. Бывшая придворная дама сумеет соблюсти хо­
роший тон и не будет задавать глупых вопросов. А это
очень приятно.

25. То, что наводит уныние

Собака, которая воет посреди белого дня.

Верша для ловли рыб, уже ненужная весной.
Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или
четвертой луны.
Погонщик, у которого издох бык.
Комната для родов, где умер ребенок.
Ж аровня или очаг без огня.
Ученый высшего звания, у которого рождаются
только дочери.
Остановишься в чужом доме, чтобы «изменить на­
правление пути», грозящее бедой, а хозяин как раз
45
в отсутствии. Особенно это грустно в День встречи
весны.
Досадно, если к письму, присланному из провинции,
не приложен гостинец. Казалось бы, в этом случае не
должно радовать и письмо из столицы, но зато оно все­
гда богато новостями. Узнаешь из него, что творится
в большом свете.
С особым старанием напишешь кому-нибудь письмо.
Пора бы уже получить ответ, но посланный тобой слуга
подозрительно запаздывает. Ждешь долго-долго,
и вдруг твое письмо, красиво завязанное узлом или
скрученное на концах, возвращается к тебе назад, но
в каком виде! Испачкано, смято, черта туши, для со­
хранности тайны проведенная сверху, бесследно стерта.
Слуга отдает письмо со словами:
«Дома не изволят быть», или: «Нынче, сказали,
соблюдают День удаления, письма принять не могут».
К акая досада!
Или вот еще. Посылаешь экипаж за кем-нибудь, кто
непременно обещал приехать к тебе. Ждешь с нетерпе­
нием. Слышится стук подъезжающей повозки. Кто-то
кричит: «Вот наконец пожаловали!»
Спешишь к воротам. Но экипаж тащат в сарай,
оглобли со стуком падают на землю.
Спрашиваешь:
— В чем дело?
— А дома не случилось. Говорят, изволили куда-то
отбыть, — отвечает погонщик и уводит в стойло распря­
женного быка.
Или вот еще. Зять, принятый в семью, перестает на­
вещать свою жену. Большое огорчение! Какая-то важ­
ная особа сосватала ему дочку одного придворного. Со­
вестно перед людьми, а делать нечего!
Кормилица отпросилась «на часочек». Утешаешь
ребенка, забавляешь. Пошлешь к кормилице приказ не­
медленно возвращаться... И вдруг от нее ответ: «Нынче
вечером не ждите». Тут не просто в уныние придешь,
этому имени нет, гнев берет, до чего возмутительно!
Как же сильно должен страдать мужчина, который
напрасно ждет свою возлюбленную!
Или еще пример.
Ожидаешь всю ночь. Уже брезжит рассвет, как
вдруг — тихий стук в ворота. Сердце твое забилось
сильнее, посылаешь людей к воротам узнать, кто пожа­
ловал.
46
 Но называет свое имя не тот, кого ждешь, а другой
человек, совершенно тебе безразличный. Нечего и гово­
рить, какая тоска сжимает тогда сердце!

Заклинатель обещал изгнать злого духа. Он велит

принести четки и начинает читать заклинания тонким
голосом, словно цикада верещит.
Время идет, а незаметно, чтобы злой дух покинул
больного или чтобы добрый демон-защитник явил себя.
Вокруг собрались и молятся родные больного. Всех их
начинают одолевать сомнения.
Заклинатель из сил выбился, уже битый час он чи­
тает молитвы.
— Небесный защитник не явился. Вставай!— при­
казывает он своему помощнику и забирает у него четки.
— Все труды пропали! — бормочет он, ероша волосы
со лба на затылок, и ложится отдохнуть немного.
— Любит же он поспать! — возмущаются люди и без
всякой жалости трясут его, будят, стараются из него
хоть слово выжать.
Печальное зрелище!
Или вот еще.
Дом человека, который не получил должности в дни,
когда назначаются правители провинций.
Прошел слух, что уж на этот раз его не обойдут. Из
разных глухих мест к нему съезжаются люди, когда-то
служившие у него под началом, с виду сущие деревен­
щины. Все они полны надежд.
То и дело видишь во дворе оглобли подъезжающих
и отъезжающих повозок. Каждый хочет сопровождать
своего покровителя, когда он посещает храмы. Едят,
пьют, галдят наперебой.
Время раздачи должностей подходит к концу. Уже
занялась заря последнего дня, а еще ни один вестник не
постучал в ворота.
— Право, это странно! — удивляются гости, поми­
нутно настораживая уши.
Но вот слышатся крики передовых скороходов: со­
ветники государя покидают дворец.
Слуги с вечера зябли возле дворца в ожидании
вестей, теперь они возвращаются назад с похоронными
лицами.
Люди в доме даже не решаются их расспрашивать.
И только приезжие провинциалы любопытствуют:
47
 — Какую должность получил наш господин?
Им неохотно отвечают:
— Он по-прежнему экс-губернатор такой-то про­
винции.
Все надежды рухнули, какое горькое разочарование!
На следующее утро гости, битком набившие дом, по­
тихоньку отбывают один за другим. Но иные состари­
лись на службе у хозяина дома и не могут так легко его
покинуть, они бродят из угла в угол, загибая пальцы на
руках. Подсчитывают, какие провинции окажутся ва­
кантными в будущем году.
Унылая картина!

Вы послали кому-то стихотворение. Вам оно кажется

хорошим, но увы! Не получаете «ответной песни».
Грустно и обидно. Если это было любовное послание,
что же, не всегда можно на него отозваться. Но как не
написать в ответ хоть несколько ничего не значащих
любезных слов... Чего же стоит такой человек?
Или вот еще.
В оживленный дом ревнителя моды приносят стихо­
творение в старом вкусе, без особых красот, сочиненное
в минуту скуки стариком, безнадежно отставшим от
века.

Тебе нужен красивый веер к празднику. Заказыва­

ешь его прославленному художнику. Наступает день
торжества, веер доставлен... и на нем — кто бы мог
ожидать?— намалеван безобразный рисунок.
Посланный приносит подарок по случаю рождения
ребенка или отъезда в дальний путь, но ничего не полу­
чает в награду.
Непременно нужно вознаградить слугу, хотя бы он
принес пустячок: целебный шар кусудама или коло­
тушку счастья. Посланный от души рад, он не рассчи­
тывал на щедрую мзду.
Иной раз слуга не сомневается, что его ждет богатая
награда. Сердце у него так и прыгает. Но надежды его
обмануты, и он возвращается назад мрачнее тучи.

В семью приняли молодого зятя, но прошло четыре-

пять лет, и еще ни разу в доме не поднимали суматоху,
48
спеша приготовить покои для родов. Какой печальный
дом! У престарелых супругов много взрослых сыновей
и дочерей, пора бы, кажется, и внучатам ползать по
полу и делать первые шаги. Старики прилегли отдох­
нуть в одиночестве. На них вчуже глядеть грустно. Что
же должны чувствовать их собственные дети!

Вечером в канун Нового года весь дом в хлопотах.

Лишь кто-то один лениво встает с постели после днев­
ного отдыха и плещется в горячей воде. Сил нет, как это
раздражает!
А еще наводят уныние:
долгие дожди в последний месяц года;
один день невоздержания в конце длительного поста.

26. То, к чему постепенно теряешь рвение

Каждодневные труды во время поста.

Приготовление к тому, что еще не скоро наступит.
Долгое уединение в храме.

27. То, над чем посмеиваются

Обвалившаяся ограда.
Человек, который прослыл большим добряком.

28. То, что докучает

Гость, который без конца разглагольствует, когда

тебе некогда. Если с ним можно не считаться, спрова­
дишь его без долгих церемоний: «После, после...» Но
какая же берет досада, если гость — человек значитель­
ный и прервать его неловко.

Растираешь палочку туши и вдруг видишь: к ту-

шечнице прилип волосок. Или в тушь попал камушек
и царапает слух пронзительным «скрип-скрип».

Кто-то внезанно заболел. Посылаешь слугу с нака­

зом скорей привести заклинателя, а того, как нарочно,
дома нет. Ищут повсюду. Ждешь, не находя себе места.
49
 Как долго тянется время! Наконец — о радость! —
явился. Но он, должно быть, лишь недавно усмирял де­
монов. Садится усталый и начинает сонным голосом
бормотать заклинания себе под нос. Большая досада!

Человек, не блещущий умом, болтает обо всем на

свете с глупой ухмылкой на лице.
А иной гость все время вертит руки над горящей
жаровней, трет и разминает, поджаривая ладони на
огне. Кто когда видел, чтобы молодые люди позволяли
себе подобную вольность? И только какой-нибудь ста­
рик способен небрежно положить ногу на край жаров­
ни, да еще и растирать ее во время разговора.
Такой бесцеремонный гость, явившись к вам с визи­
том, первым делом взмахами веера сметает во все сто­
роны пыль с того места, куда намерен сесть. Он не дер­
жится спокойно, руки и ноги у него все время в движе­
нии, он заправляет под колени переднюю полу своей
«охотничьей одежды», вместо того чтобы раскинуть ее
перед собой.
Вы думаете, что столь неблаговоспитанно ведут себя
только люди низкого разбора, о ком и говорить-то не
стоит? Ошибаетесь, и чиновные господа не лучше.
К примеру, так вел себя третий секретарь император­
ской канцелярии.
А иной упьется рисовой водкой и шумит вовсю. Об­
тирая неверной рукой рот и поглаживая бороденку, ес­
ли она у него имеется, сует чарку соседу в руки,— до
чего противное зрелище!
«Пей!» — орет он, подзадоривая других.
Посмотришь, дрожит всем телом, голова качается,
нижняя губа отвисла... А потом еще и затянет ребячью
песенку:
В губернскую управу я пошел...

И так ведут себя, случалось мне видеть, люди из са­

мого хорошего круга. Скверно становится на душе!
Завидовать другим, жаловаться на свою участь,
приставать с расспросами по любому пустяку, а если
человек не пойдет на откровенность, из злобы очернить
его; краем уха услышать любопытную новость и потом
рассказывать направо и налево с таким видом, будто
посвящен во все подробности,— как это мерзко!
50
 Ребенок раскричался как раз тогда, когда ты хочешь
к чему-то прислушаться.
Вороны собрались стаей и носятся взад-вперед
с оглушительным карканьем.
Собака увидела кого-то, кто потихоньку пробирался
к тебе, и громко лает на него. Убить бы эту собаку!
Спрячешь с большим риском кого-нибудь там, где
быть ему недозволено, а он уснул и храпит!
Или вот еще.
Принимаешь тайком возлюбленного, а он явился
в высокой шапке! Хотел пробраться незамеченным,
и вдруг шапка за что-то зацепилась и громко шуршит.
Мужчина рывком перебрасывает себе через голову
висящую у входа плетеную штору — и она отчаянно
шелестит. Если это тяж елая штора из бамбуковых па­
лочек, то еще хуже! Нижний край ее упадет на пол
с громким стуком. А ведь, кажется, нетрудное дело —
поднять штору беззвучно.
Зачем с силой толкать скользящую дверь? Ведь она
сдвинется бесшумно, стоит только чуть-чуть ее припод­
нять. Даже легкие сёдзи издадут громкий скрип, если
их неумело толкать и дергать. До чего же неприятно!
Тебя клонит в сон, ты легла и уже засыпаешь, как
вдруг тонким-тонким голосом жалобно запевает москит,
он кружит над самым твоим лицом и даже, такой ма­
ленький, умудряется навевать ветерок своими крылыш­
ками. Изведет вконец.
Скрипучая повозка невыносимо раздирает уши. Ес­
ли едешь в чужом экипаже, то даже владелец его стано­
вится тебе противен.
Рассказываешь старинную повесть. Вдруг кто-то
подхватил нить твоего рассказа и продолжает сам. Не­
сносный человек! И вообще несносен каждый, будь то
взрослый или ребенок, кто прерывает тебя и вмешива­
ется в разговор.
К тебе случайно забежали дети. Приласкаешь их,
подаришь какие-нибудь безделушки. И уж теперь от
них отбою нет, то и дело врываются к тебе, хватают
и разбрасывают все, что им попадется на глаза.
В дом или во дворец, где ты служишь, явился
неприятный для тебя посетитель. Прикинешься спя­
щей, но не тут-то было! Твои служанки будят тебя, тря­
сут и расталкивают с укоризненным видом: как, мол, не
совестно быть такой соней! А ты себя не помнишь от
досады.
51
 Придворная дама служит без году неделя, а туда же:
берется всех поучать с многоопытным видом и, не­
прошенная, навязывает свою помощь! Терпеть не могу
таких особ!
Человек, близкий твоему сердцу, вдруг начинает
хвалить до небес свою прежнюю возлюбленную. Не осо­
бенно это приятно, даже если речь идет о далеком про­
шлом. Но, предположим, он лишь недавно расстался
с нею? Тут уж тебя заденет за живое. Правда, нет худа
без добра: в этом случае легче судить, что к чему.
Гость чихнул и бормочет заклинание. Нехорошо!
Только разве один хозяин дома может позволить себе
такую вольность.
Блохи — препротивные существа. Скачут под
платьем так, что, кажется, оно ходит ходуном.
Когда собаки где-то вдалеке хором поднимают про­
тяжный вой, просто жуть берет, до чего неприятное
чувство!
Кто-то открыл дверь и вышел, а закрыть за собой
и не подумал. Какая докука!

29. То, что заставляет сердце сильнее биться

Как взволнованно твое сердце, когда случается:
Кормить воробьиных птенчиков.
Ехать в экипаже мимо играющих детей.
Лежать одной в покоях, где курились чудесные бла­
говония.
Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка по­
тускнело.
Слышать, как некий вельможа, остановив свой эки­
паж у твоих ворот, велит слугам что-то спросить у тебя.
Помыв волосы и набелившись, надеть платье, про­
питанное ароматами. Даже если никто тебя не видит,
чувствуешь себя счастливой.
Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый
легкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя
или шорох ветра.

30. То, что дорого как воспоминание

Засохшие листья мальвы.
Игрушечная утварь для кукол.
Вдруг заметишь между страницами книги когда-то
заложенные туда лоскутки сиреневого или пурпурного
шелка.
52
 В тоскливый день, когда льют дожди, неожиданно
найдешь старое письмо от того, кто когда-то был тебе
дорог.
Веер «Летучая мышь» — память о прошлом лете.

31. То, что радует сердце

Прекрасное изображение женщины на свитке в со­

провождении многих искусно написанных слов.
На обратном пути с какого-нибудь зрелища края
женских одежд выбиваются из-под занавесок, так пере­
полнен экипаж. За ним следует большая свита, умелый
погонщик гонит быка вовсю.
Сердце радуется, когда пишешь на белой и чистой
бумаге из Митиноку такой тонкой-тонкой кистью, что,
кажется, она и следов не оставит.
Крученые мягкие нити прекрасного шелка.
Во время игры в кости много раз подряд выпадают
счастливые очки.
Гадатель, превосходно владеющий своим искусст­
вом, возглашает на берегу реки заклятие против злых
чар.
Глоток воды посреди ночи, когда очнешься от сна.
Томишься скукой, но вдруг приходит гость, в обыч­
ное время не слишком тебе близкий. Он сообщает по­
следние светские новости, рассказывает о разных собы­
тиях, забавных, горестных или странных, о том, о дру­
гом... Во всем он осведомлен, в делах государственных
или частных, обо всем говорит толково и ясно. На серд­
це у тебя становится весело.
Посетив какой-нибудь храм, закажешь там службу.
Бонза в храме или младший жрец в святилище против
обыкновения читает молитвы отчетливо, звучным голо­
сом. Приятно слушать.

32. Экипаж знатного вельможи

с кузовом из пальмовых листьев...

Экипаж знатного вельможи с кузовом из пальмовых

листьев должен ехать спокойно и плавно. Если он
мчится слишком быетро, это оскорбляет глаза.
Но зато чем скорее промелькнет мимо обычный эки­
паж с сетчатым кузовом, тем лучше. Едва показался —
53
и уже исчез, только и заметишь бегущих сзади слуг.
Занятно гадать: кто проехал? Но если повозка тащится
медленно, какой уж интерес!

33. Проповедник должен быть благообразен лицом

Проповедник должен быть благообразен лицом.

Когда глядишь на него, не отводя глаз, лучше по­
стигаешь святость поучения. А будешь смотреть по сто­
ронам, мысли невольно разбегутся. Уродливый веро­
учитель, думается мне, вводит нас в грех.
Но довольно! Будь я чуть помоложе, то, верно, боль­
ше написала бы о таких суетных вещах, как людская
красота. Но в мои года я страшусь прегрешения.
«Слова его возвышенны, и сам он полон благо­
честия»,— заговорит молва о проповеднике. И вот уже
иные люди спешат в храм, лишь бы первыми послушать
его. Ах, чем ехать туда из таких тщеславных побужде­
ний, лучше остаться дома!
Бывало, в старину, когда придворный выйдет в от­
ставку, ему уже нет места в императорском кортеже
и, уж само собой, во дворце его не увидишь. Но времена
изменились. Бывших куродо, возведенных при отставке
в чин пятого ранга, ныне охотно употребляют на
службе.
И все же отставной придворный, верно, тоскует
в душе, вспоминая прежние дни. Ему кажется, что он не
У дела.
От скуки заглянет в храм, послушает проповедь раз-
другой, и вот его уже все время тянет туда.
Даже летом, в разгар летней жары, он там. Исподнее
платье на нем самых ярких цветов. Бледно-лиловые пе­
реливчатые шаровары такой длины, что он топчет их
при ходьбе. У иного к шапке прицеплен ярлычок с над­
писью «День удаления». Ему бы не покидать своего до­
ма в такое время, но, видно, он думает, что ради благого
дела все дозволено.
Разговаривая с мудрым подвижником, готовым при­
ступить к проповеди, он посматривает краем глаза туда,
где стоят экипажи с приезжими дамами. С радостным
изумлением подходит к знакомому, с кем давно не ви­
делся, заводит с ним разговор, кивает в знак согласия,
рассказывает интересные новости, смеется, прикрыв рот
широко распахнутым веером, небрежно перебирает
54
роскошные четки из хрусталя, бросает взгляды направо
и налево, хвалит или бранит убранство экипажей, раз­
бирает до тонкости, так или этак прочел тот или иной
священнослужитель «Восемь поучений» или «Прино­
шение в дар святых книг»... За всем этим проповедь он
пропустил мимо ушей.
Ну и что же? Он слушает столько проповедей, что
уже не находит в них ничего нового, необыкновенного.
Иные господа не столь бесцеремонны, но все же яв­
ляются после того, как проповедник уже занял свое
место. Вот они подкатили в экипаже под крики передо­
вых, разгоняющих толпу.
Это молодые еще люди, изящные и стройные. На од­
ном кафтан из шелка, тоньше крылышка цикады, и ша­
ровары, под кафтаном легкое платье из шелка-сырца.
На другом — «охотничья одежда».
Их всего трое-четверо да столько же слуг. Они вхо­
дят в храм. Несколько потеснив тех, кто прибыл рань­
ше, занимают места у подножия колонны, поближе
к проповеднику, и, потрепав в руках четки, готовятся
слушать.
Увидев их, священнослужитель польщен и старается
с блеском прочесть свою проповедь, чтобы в свете о нем
заговорили. Но вот он кончил. Не успеют молящиеся
вознести хвалу Будде и отбить поклоны, как эти господа
с шумом встают и торопятся выйти первыми, погляды­
вая в ту сторону, где стоят экипажи дам.
Воображаю, о чем тогда толкуют между собой при­
ятели!
— Как прелестна вот эта дама!
— А вон та, незнакомая, кто она?— теряются они
в догадках, провожая ее пристальным взглядом. Ну, не
смешно ли?
— Там читали проповедь. А вон там «Восемь поуче­
ний»,— то и дело сообщают друг другу светские люди.
— А она там была?
— Еще бы, как же иначе!
Такое принуждение, нет, уж это чересчур!
Я не собираюсь, разумеется, хвалить тех, кто ни
разу не удосужился послушать проповедь. Ведь многие
женщины самого низкого звания слушают их с большим
усердием. Но в прежнее время дамы не ходили пешком
на все молебствия. А если в кои веки пойдут, то соблю­
дают в одежде хороший тон. Как подобает паломнице,
завернутся с головой в широчайший плащ, именуемый
55
«цветочным горшком». Но все же тогда не часто дово­
дилось, чтобы дамы ходили слушать проповедь. Если бы
люди, посещавшие храм в былые времена, дожили до
наших дней, как бы строго судили они и порицали нас!

34. Когда я удалилась от мира в храм Бодхи...

Когда я удалилась от мира в храм Бодхи, чтобы слу­

шать там «Восемь поучений», укрепляющих веру, при­
шел посланный из одного дружеского мне дома с
просьбой: «Вернитесь скорее, без вас тоскливо».
В ответ я написала на листе бумажного лотоса:
Напрасен ваш призыв!
Могу ли я покинуть лотос,
Обрызганный росой?
Могу ли возвратиться снова
В мир дольней суеты?

Светлые слова поистине глубоко проникли в мою

душу, и мне захотелось навеки остаться в обители.
Я позабыла, с каким нетерпением ждут меня в миру
родные и близкие.

35. У господина тайсё,

имеющего свою резиденцию...

У господина тайсё, имеющего свою резиденцию

в Малом дворце на Первом проспекте, есть загородный
дом Косиракава. В этом доме попечением высших са­
новников было устроено замечательное торжество: че­
тыре дня подряд должны были читаться «Восемь по­
учений». Всем людям большого света не терпелось по­
бывать там.
«Если запоздаете, некуда будет поставить эки­
паж »,— предупредили меня, и я пустилась в путь
вместе с первыми каплями утренней росы.
И в самом деле, скоро не осталось свободного места.
Повозки на дворе стояли впритык, одна опиралась на
оглобли другой. Лишь в первых трех рядах еще можно
было что-то расслышать.
Близилась середина шестой луны, и жара стояла не­
обычайная. Только тот, кто смотрел на лотосы в пруду,
мог еще подумать о прохладе. Все высшие сановники, за
56
вычетом Левого министра и Правого министра, присут­
ствовали на этом сборище. На них были шаровары из
переливчатого лилового шелка и тончайшие кафтаны,
а сквозь шелка просвечивали легкие исподние одежды
цвета бледной лазури.
Самые молодые щеголяли в одежде прохладных то­
нов: шаровары с синевато-стальным отливом поверх ис­
подних белых.
Государственный советник Сукэмаса вырядился как
молоденький, что не соответствовало святости обряда
и вызывало невольную улыбку.
Все шторы в зале, смежном с верандой, были подня­
ты вверх. Высшие сановники сидели длинными рядами
на нагэси, обратись лицом к середине зала.
А на веранде парадно разряженные молодые при­
дворные и юноши из знатных семей в кафтанах или
в «охотничьих одеждах» непринужденно расхаживали
взад и вперед. Было чем залюбоваться!
Юные отпрыски семьи — второй начальник гвардии
Санэката, паж императора Тёмэй еще более свободно
вели себя в привычной обстановке. Самые младшие,
совсем дети с виду, были просто очаровательны.
Когда солнце уже почти достигло зенита, появился
Самми-но тюдзё, как титуловали тогда господина канц­
лера Мититака. На нем была одежда ярких цветов: ли­
ловый кафтан поверх легкого платья из тончайшего
узорчатого крепа цвета амбры, узорные лиловые шаро­
вары поверх густо-алых нижних шаровар, исподнее
платье из белого накрахмаленного шелка.
Могло показаться, что он слишком жарко одет по
такой погоде, но все же он был великолепен!
Все веера были из красной бумаги, лишь планки
у них сверкали лаком всевозможных оттенков, и, когда
веерами взмахивали, казалось, что видишь поле цвету­
щей гвоздики.
Пока проповедник еще не занял своего места, внесли
столики с приношениями Будде,— не знаю какими.
Тюнагон Ёситика выглядел еще более пленительно,
чем всегда. Он был бесподобно изящен. Среди большого
собрания, где все старались перещеголять друг друга
нарядной пестротой своих расцвеченных всеми краска­
ми шелков, только у тюнагона ни один край его много­
слойных одежд не выбивался из-под верхнего кафтана.
57
 Не сводя глаз с экипажей, где сидели дамы, он то
и дело посылал туда слуг с наказом сообщить что-то от
его имени. Все глядели на него с любопытством.
Для экипажей, прибывших позже, уже не нашлось
места подле дворца, и их поставили возле пруда.
Заметив это, тюнагон Ёситика сказал господину Са-
нэката:
— Кто из ваших слуг способен приличным образом
передать приветствие? Приведите его ко мне.
Санэката привел к нему — уж я не знаю кого.
Что именно просил передать тюнагон, об этом могли
спорить лишь люди, находившиеся неподалеку от него,
я же не могла поймать ни полслова.
Слуга зашагал с таким деловым видом, что со всех
сторон послышался смех. Он остановился возле одного
экипажа и, как видно, начал говорить. Долго-долго он
ждал ответа...
— Дама, наверно, послание в стихах сочиняет,— со
смехом сказал тюнагон господину Санэката.— Будьте
другом, помогите сложить «ответную песню».
В самом деле, когда же вернется слуга? Все присут­
ствующие там сановники, даже самые старые, не своди­
ли глаз с экипажа дамы... Право, даже толпа во дворе
и то глазела.
Наверно, дама наконец дала ответ, потому что по­
сланный сделал было несколько шагов вперед, но вдруг
она снова поманила его веером.
«Почему она вдруг вернула его?— сказала я себе.—
Может быть, хочет что-то переменить в стихотворении.
А ведь столько времени сочиняла, лучше бы оставить,
как есть. Поздно исправлять теперь».
Наконец она отпустила посланного. Не успел слуга
вернуться, как его забросали нетерпеливыми вопроса­
ми: «Ну что? Ну что?»
Но тут тюнагон Ёситика позвал его. Посланный со
значительным видом начал что-то докладывать...
— Короче,— оборвал слугу Самми-но тюдзё.—
Только спутаешься, если будешь выбирать слова.
До меня донесся ответ посланного:
— Да уж тут как ни ошибись, толк один.
То-дайнагон любопытствовал больше всех. Он так
и вытянул шею:
— Ну, что же она сказала?
— Сказала: «Прямое дерево не согнешь — сломает­
ся» ,— ответил Самми-но тюдзё.
58
 То-дайнагон так и залился смехом, за ним осталь­
ные, а ведь дама в экипаже могла услышать.
Тюнагон Ёситика стал расспрашивать посланного:
— Но что она сказала в первый раз? До того, как
позвала тебя обратно? Что изменила она в своем ответе?
— Она долго молчала,— ответил слуга.— Долго не
было слышно ни звука. «Так вы не изволите отвечать,
говорю. Я пойду назад». И пошел было. Тут-то она меня
и воротила.
— А чей это был экипаж? Узнал ли ты ?— полюбо­
пытствовал тюнагон,— Вот что, сочиню-ка я стихотво­
рение и снова пошлю тебя.
Тем временем проповедник занял свое место на воз­
вышении. Наступила тишина. Все, приняв чинные по­
зы, устремили глаза на него и не заметили, как экипаж
дамы исчез, словно кто-то бесследно стер его с лица
земли.
Занавеси в экипаже такие новые, будто лишь сегод­
ня повешены. На даме двойная нижняя одежда густо­
фиолетового цвета, платье из переливчатого пурпурно-
лилового шелка и еще одно поверх всех — прозрачное,
легкое, цвета багрянника. А сзади экипажа свешивается
широко раскинутый шлейф с нарядным рисунком.
— Кто она такая? Ну, скажу я вам... Лучше бы про­
молчала, чем говорить глупости,— слышалось вокруг.
А я, противно общему мнению, сочла, что она отлич­
но поступила.
Во время утренней службы поучение читал препо­
добный Сэйхан. У него был столь благостный вид, что,
казалось, все вокруг озарилось сиянием.
Я очень страдала от жары, и к тому же у меня были
неотложные дела. «Послушаю немного,— думала я ,—
и вернусь домой». Но не тут-то было! Подъезжали все
новые и новые экипажи, как набегают морские волны,
и моя повозка застряла в глубине двора.
Я послала сообщить владельцам экипажей, загоро­
дившим мне путь, что непременно должна уехать, лишь
только кончится утренняя служба. Наверно, они обра­
довались: можно будет ближе подъехать к проповедни­
ку. Слуги их сразу же начали осаживать экипажи
с криками: «Давай, давай! Живо!» Поднялась шумная
суматоха.
— Нет, это возмутительно!— заговорили кругом.
Старые сановники принялись отпускать ядовитые на­
смешки на мой счет, но я осталась глуха. Сохраняя
59
полное спокойствие и ни слова не отвечая, я невозмути­
мо продолжала свой путь.
Тюнагон Ёситика воскликнул с улыбкой:
— Ха-ха! «Удалились люди сии — и хорошо сде­
лали!»
Как он был прекрасен в эту минуту!
Я пропустила мимо ушей его слова — видно, от ж а­
ры у меня в голове помутилось — и, уже выехав за во­
рота, послала слугу сказать ему: «Среди тех пяти тысяч
показных благочестивцев и вам, верно, нашлось бы
место...»
После чего возвратилась домой.
Во все продолжение «Восьми поучений», с первого
и до последнего дня, во дворе стоял экипаж одной дамы,
но незаметно было, чтоб кто-нибудь хоть раз подошел
к нему.
Удивительное дело! Экипаж за все это время не
сдвинулся с места, словно был нарисован на картине.
Это было странно, необыкновенно, чудесно!
Я слышала, как люди спрашивали друг друга:
— Да кто она? Как бы узнать?
То-дайнагон насмешливо бросил:
— Нашли от чего прийти в восторг! Там, верно,
прячется жуткая уродина...
Какое веселье царило тогда!
Но, увы, прошло лишь несколько дней, и в двадца­
тых числах того же месяца тюнагон Ёситика постригся
в монахи. Какая печаль! Когда в свой срок облетают
вишневые цветы,— что ж! — это вещь обычная в нашем
м и ре.
А он был в прекраснейшей поре расцвета, «когда
цветок лишь ожидает, что выпадет роса...».

36. В седьмом месяце года

стоит невыносимая жара

В седьмом месяце года стоит невыносимая жара.

Всюду подняты створки ситоми, но даже ночью трудно
уснуть.
Проснешься посреди ночи, когда в небе ослепитель­
но сияет луна, и смотришь на нее, не вставая с лож а,—
до чего хороша!
Но прекрасна и безлунная ночь. А предрассветный
месяц? К чему здесь лиш няя похвала!
60
 Как приятно, когда свежая цветная циновка посте­
лена на гладко отполированных досках пола, возле са­
мой веранды. Церемониальный занавес неразумно по­
мещать в глубине покоя, его место — возле приоткры­
тых ситоми, не то на душе становится тревожно.
Возлюбленный, верно, уже удалился. Дама дремлет,
с головой накрывшись светло-лиловой одеждой на тем­
ной подкладке. Верхний шелк уже, кажется, слегка по­
блек? Или это отливает глянцем густо окрашенная и не
слишком мягкая парча? На даме нижнее платье из
шелка цвета амбры или, может быть, палевого шелка-
сырца, алые шаровары. Пояс еще не завязан, его концы
свисают из-под платья.
Пряди разметанных волос льются по полу волнами...
С первого взгляда можно понять, какие они длинные.
В предутреннем тумане мимо проходит мужчина,
возвращаясь домой после любовной встречи. На нем
шаровары из переливчатого пурпурно-лилового шелка,
сверху наброшена «охотничья одежда», такая прозрач­
ная, словно бы и нет ее. Под легким светлым платьем
сквозят алые нижние одежды. Блестящие шелка смоче­
ны росой и обвисли в беспорядке. Волосы на висках
растрепаны, и он глубже надвинул на лоб свою шапку
цвета воронова крыла. Вид у него несколько подгу­
лявший.
Возвращаясь от своей возлюбленной, он полон забо­
ты. Надо написать ей письмо как можно скорее, «пока
не скатились капли росы с утреннего вьюнка», думает
он, напевая по дороге: «На молодых ростках конопли...»
Но вдруг он видит, что верхняя створка ситоми при­
поднята. Он чуть отодвигает край шторы и заглядывает
внутрь.
«Должно быть, с этого ложа только что встал воз­
любленный... И, может быть, как я, он сейчас по дороге
домой любуется блеском утренней росы...»
Эта мысль кажется ему забавной.
У изголовья женщины, замечает он, брошен широко
раскрытый веер, бумага отливает пурпуром, планки из
дерева магнолии.
На полу возле занавеса рассыпаны в беспорядке
сложенные в несколько раз листки бумаги Митиноку,
светло-голубые или розовые.
Дама замечает присутствие чужого, она выглядывает
из-под наброшенной на голову одежды. Мужчина, улы­
баясь, смотрит на нее. Он не из тех, кого надо избегать,
61
но дама не хочет встречи с ним. Ей неприятно, что он
видел ее на ночном ложе.
— В долгой дреме после разлуки?— восклицает он,
перегнувшись до половины через нижнюю створку
ситоми.
— В досаде на того, кто ушел раньше, чем выпала
роса,— отвечает дама.
Может быть, и не следовало писать о таких бездели­
цах как о чем-то значительном, но разговор их, право,
был очень мил.
Мужчина придвигает своим веером веер дамы и на­
гибается, чтобы его поднять, но дама пугается, как бы
он не приблизился к ней. С сильно бьющимся сердцем
она поспешно прячется в глубине покоя.
Мужчина поднимает веер и разглядывает его.
— От вас веет холодом,— бросает он с легким от­
тенком досады.
Но день наступил, слышен людской говор, и солнце
уже взошло.
Только что он тревожился, успеет ли написать по­
слание любимой, пока еще не рассеялся утренний ту­
ман, и вот уже совесть упрекает его за небрежение.
Но тот, кто покинул на рассвете ложе этой дамы, не
столь забывчив. Слуга уже принес от него письмо, при­
вязанное к ветви хаги. На цветах еще дрожат капли ро­
сы. Но посланный не решается отдать письмо, ведь дама
не одна. Бумага цвета амбры пропитана ароматом
и сладко благоухает.
Дольше медлить неловко, и мужчина уходит, улыба­
ясь при мысли, что в покоях его возлюбленной могло
после разлуки с ним, пожалуй, случиться то же самое.

37. Цветы на ветках деревьев

Прекраснее всего весенний цвет красных оттенков:

от бледно-розового до густо-алого. У сакуры крупные
лепестки, на тонких ветках темно-зеленые листья.
Ветки цветущей глицинии низко-низко падают ли­
ловыми гроздьями чудесной красоты.
В конце четвертой луны или в начале пятой среди
темной зелени померанца ослепительно белеют цветы.
С чем сравнить их живую прелесть на другое утро после
дождя? А в гуще цветов кое-где еще видны золотые ша­
ры прошлогодних плодов. Как ярко они блистают! Не
62
уступят цветам сакуры, обрызганным утренней росой.
Померанец неразлучен с кукушкой и тем особенно дорог
сердцу.
Цветы грушевого дерева не в почете у людей. Никто
не привяжет к ветке цветущей груши и самого незначи­
тельного письмеца.
Цветком груши называют лицо, лишенное прелести.
И правда, он непривлекателен на вид, окраска у него
самая скромная.
Но в Китае слагают стихи о несравненной красоте
цветка груши. Невольно задумаешься, ведь не случайно
это... Вглядишься пристально, и в самом деле на концах
его лепестков лежит розовый отсвет, такой легкий, что
кажется, глаза тебя обманывают.
Повествуя о том, как встретились Ян-Гуйфэй с по­
сланцем императора, поэт уподобил ее облитое слезами
лицо «ветке груши в цвету, окропленной дождем». Зна­
чит, не думал он, что цветок груши неказист, но считал
его красоту совершенной.
Цветы павлонии благородного пурпурно-лилового
оттенка тоже очень хороши, но широко растопыренные
листья неприятны на вид. Можно ли, однако, говорить
о павлонии как о самом обычном дереве? Лишь на ее
ветках ищет себе приют прославленный китайский фе­
никс. При одной этой мысли начинаешь испытывать
к ней совершенно особое чувство.
Из ее ствола делают цитры, издающие множество
сладостных звуков. Никаких слов не хватит, чтобы воз­
дать хвалу павлонии, так она прекрасна.
Ясенка — неприглядное дерево, но цветы его пре­
лестны. У них странный вид, словно они сморщились от
жары. И еще есть у этих цветов чудесное свойство: они
всегда торопятся расцвести к празднику пятого дня пя­
той луны.

38. Пруды

Пруд Кацумата. Пруд Иварэ.

Пруд Ниэно. Когда я совершала паломничество
в храмы Хацусэ, то над ними все время с шумом вспар­
хивали водяные птицы, это было чудесно.
Пруд Мидзунаси --« Б е з воды».
— Странно, отчего его так назвали? — спро­
сила я.
63
 — Оттого, что даже в пятую луну года, когда не пе­
реставая льют дожди, в нем нет ни капли воды. Но
иногда весною, в самую солнечную пору, вдруг там на­
чинает ключом бить вода,— ответили мне люди.
Мне захотелось возразить им:
— Такое прозвище было бы справедливым, если бы
пруд этот круглый год оставался сухим, но ведь по вре­
менам он до краев наполняется водой, зачем же всегда
называть его пруд «Без воды»?
Пруд Сарусава славен тем, что некогда его посетил
нарский государь, услышав, что туда бросилась юная
дева, служившая ему. И недаром до сих пор живут
в памяти людей стихи поэта Хитомаро «Спутанные во­
лосы...».
Пруд Омаэ — «Дар божеству»,— хотела бы я узнать,
какое чувство владело людьми, которые его так на­
зывали.
Пруд Кагами — «Зеркало».
Пруд Саяма. Чудесное имя! Невольно приходит на
память песня о водяной траве микури.
Пруд Коинума — «Пока не любил».
Пруд Хара — это о нем поется в песне: «Трав жем­
чужных не срезай!» Оттого он и кажется прекрасным.

39. Из всех сезонных праздников...

Из всех сезонных праздников самый лучший — пя­

тый день пятой луны. В воздухе плывут ароматы аира
и чернобыльника.
Все кровли устланы аиром, начиная с высочайших
чертогов и до скромных хижин простонародья. Каждый
старается украсить свою кровлю как можно лучше.
Изумительное зрелище! В какое другое время увидишь
что-либо подобное?
Небо в этот день обычно покрыто облаками. В покои
императрицы принесли из службы шитья одежд целеб­
ные шары — кусудама, украшенные кистями из разно­
цветных нитей. Шары эти подвесили по обеим сторонам
ложа в опочивальне. Там, еще с прошлогоднего празд­
ника девятого дня девятой луны, висели хризантемы,
завернутые в простой шелк-сырец. Теперь их снял»
и выбросили.
Кусудама тоже, пожалуй, должны были бы оста­
ваться несколько месяцев, до следующего праздника
64
хризантем, но от них то и дело отрывают нити, чтобы
перевязать какой-нибудь сверток. Так растреплют, что
и следа не останется.
В пятый день пятой луны ставят подносы с празд­
ничными лакомствами. У молодых придворных дам
прически украшены аиром, к волосам прикреплен
листок с надписью «День удаления». Они привязывают
многоцветными шнурами красивые ветки и длинные
корневища аира к своим нарядным накидкам. Необык­
новенно? Да нет, пожалуй, но очень красиво. Неужели
хоть один человек скажет, что цветы вишни ему при­
мелькались, потому что они распускаются каждый
год?
Юные служаночки, из тех, кто прогуливается пеш­
ком по улицам, прицепили к рукавам украшения
и важничают, словно это невесть какое событие. Идет
такая и все время любуется своими рукавами, погляды­
вая на других с победоносным видом: «Не скажешь, что
у меня хуже!»
Проказливые мальчишки из придворной челяди
подкрадутся и сорвут украшение. Крик, плач! Забавная
картина!
Как это очаровательно, когда цветы ясенки заверну­
ты в лиловую бумагу того же оттенка, а листья аира —
в зеленую бумагу! Листья скатывают в тонкие трубки
или перевязывают белую бумагу белыми корнями аира.
А если в письмо вложены длинные корни аира, то это
будит в душе чувство утонченно прекрасного.
Дамы взволнованно совещаются между собой, как
лучше ответить, показывают друг другу сочиненные
ими письма. Забавно глядеть на них.
Если даме случилось послать ответное письмо доче­
ри или супруге знатной особы, то она весь тот день на­
ходится в приятнейшем расположении духа.
А когда вечером в сумерках вдруг где-то послышит­
ся песня соловья, какое очарование!

40. Деревья, прославленные не за красоту своих

цветов...

Деревья, прославленные не за красоту своих цве­

тов,— это клен, багрянник, пятилистная сосна.
Тасобанокй — «дерево на краю поля»— звучит не­
изящно, но когда облетит цвет с деревьев и все они ста­
3 Заказ № 1012 65
нут однообразно зелеными, вдруг неожиданно, совсем
не ко времени, выглянут из молодой листвы и ярко за­
блещут листья «дерева на краю поля». Чудо, как
хорошо!
О бересклете-маюми умолчу. Он ничем не примеча­
телен. Вот только жаль мне, что зовут его чужеядным
растением.
Каким прекрасным выглядит дерево сакакй во время
священных храмовых мистерий! В мире великое мно­
жество деревьев, но лишь одному сакаки дозволено
с начала времен представать перед лицом богов! При
этой мысли оно кажется еще прекрасней.
Камфорное дерево не растет в гуще других деревьев,
словно бы сторонится их в надменной отчужденности.
При этой мысли становится жутко, в душе родится чув­
ство неприязни. Но ведь говорят о камфорном дереве
и другое. Тысячами ветвей разбегается его густая кро­
на, словно беспокойные мысли влюбленного. Любопыт­
но узнать, кто первый подсчитал число ветвей и приду­
мал это сравнение.
Кипарис-хинокй тоже чуждается людских селений.
Он так хорош, что из него строят дворцы, «где кры­
ты кипарисом кровли крыш у трех иль четырех
прекрасных павильонов». А в начале лета он словно
перенимает у дождя его голос. В этом есть особая
прелесть.
Туя-каэдэ невелика ростом. Концы листьев, когда
они только-только распускаются, чуть отливают крас­
ным. И вот что удивительно! Листья у нее всегда повер­
нуты в одну и ту же сторону, а цветы похожи на сухие
скорлупки цикад.
Асунаро — это кипарис. Не видно его и не слышно
о нем в нашем грешном мире, и только паломники, по­
сетившие «Священную вершину», приносят с собой его
ветви. Неприятно к ним прикоснуться, такие они шер­
шавые. Зачем так назвали это дерево — асунаро —
«завтра будешь (кипарисом)»? Завтра? Не пустое ли
это обещание? Хотелось бы спросить у кого-нибудь. Мне
самой смешно мое ненасытное любопытство.
«Мышьи колобки» — такое дерево, само собой, дол­
жно быть ниже человеческого роста. Оно и само ма­
ленькое, и листья у него крохотные, очень забавный
у него вид.
66
 Ясенка. Горный померанец. Дикая яблоня.
Дуб-сий — вечнозеленое дерево.
Как много деревьев сохраняет круглый год свою
листву, но почему-то если нужен пример, то всегда на­
зывают лишь один дуб-сии.
Дерево, которое зовут белым дубом, прячется всех
дальше от людей, в самой глубине гор. Видишь разве
только его листья в те дни, когда окрашивают церемо­
ниальные одежды для сановников второго и третьего
ранга. И потому не скажешь о белом дубе, что он пора­
жает своей красотой или великолепием. Но, говорят, он
может обмануть глаз, такой белый-белый, словно и
в летнее время утопает в снегу. И чувствуешь глубокое
волнение, когда его ветка вдруг напомнит тебе старин­
ное предание о том, как Сусаноо-но микото прибыл
в страну Идзумо, или придет на память стихотворение
Хитомаро.
Если ты услышал о каком-нибудь прекрасном, не­
обыкновенном явлении года, то уже никогда не оста­
нешься к нему равнодушным, хотя бы речь зашла
всего только о травах или деревьях, цветах или насе­
комых.
У дерева юдзуриха пышная глянцевитая листва, че­
ренки листьев темно-красные и блестящие, это странно,
но красиво. В обычные дни это дерево в пренебрежении,
но зато в канун Нового года ему выпадает честь: на
листьях юдзуриха кладут кушанья, которые подносят,
грустно сказать, душам умерших, а на второй день Но­
вого года, напротив того, кушанья, которые должны
♦укрепить зубы» для долгой жизни.
В чье правление, не знаю, была сложена песня.
В ней любящий дает обещание:
Я позабуду тебя
Не раньше, чем заалеют
Листья юдзуриха.

Очень красив дуб-касиваги — с вырезными листья­

ми. Это священное дерево: в нем обитает бог — храни­
тель листьев. Почему-то начальникам гвардии дают
кличку «касиваги». Забавный обычай.
Веерная пальма не слишком хороша на вид, но она
в китайском вкусе, и ее, пожалуй, не увидишь возле до­
мов простолюдинов.

3* 67
 41. Птицы

Попугай — птица чужеземная, но очень мне нравит­

ся. Он повторяет все, что люди говорят.
Соловей. Пастушок. Бекас. «Птица столицы» — ми-
якодори.
Чиж. Мухоловка.
Когда горный фазан тоскует по своей подруге, гово­
рят, он утешится, обманутый, если увидит свое отраже­
ние в зеркале. Как это грустно. И еще мне жаль, что
фазана и его подругу ночью разделяет долина.
У журавля чванный вид, но крик его слышится под
самыми облаками, это чудесно!
Воробей с красным колпачком. Самец черноголового
дубоноса. Птица-искусница.
Цапля очень уродлива, глаза у нее злые, и вообще
нет в ней ничего привлекательного. Но ведь сказал же
поэт: «В этой роще Юруги даже цапля одна не заснет,
ищет себе подругу...»
Из всех водяных птиц больше всего трогают мое
сердце мандаринки. Селезень с уточкой сметают друг
у друга иней с крыльев, вот до чего они дружны!
А как волнует жалобный крик кулика-тидори!
Соловей прославлен в поэзии. Не только голос, но
и повадка, и весь его вид — верх изящества и красоты.
Тем досадней, что он не поет внутри Ограды с девятью
вратами. Люди говорили мне: «В самом деле, это
так!» — а я все не верила. Но вот уже десять лет я слу­
жу во дворце, а соловей ни разу и голоса не подал. Ка­
залось бы, возле дворца Сэйрёдэн густеют рощи бамбука
и алой сливы, как соловьям не прилетать туда?
Так нет же, они там не поют, но стоит только поки­
нуть дворец, и ты услышишь, какой гомон поднимают
соловьи на сливовых деревьях самого невзрачного вида
возле жалкой хижины.
По ночам соловей молчит. Что тут поделаешь — он
любитель поспать. Летней порой, до самой поздней осе­
ни, соловей поет по-стариковски хрипловато, и люди
невежественные дают ему другое имя — «пожиратель
насекомых». Какое обидное и жуткое прозвище!
Про какую-нибудь обыкновенную пичугу, вроде во­
робья, не станут так дурно думать.
Соловья славят как вестника весны. Принято вос­
хвалять в стихах и прозе то прекрасное мгновение, ког­
да соловьиные голоса возвестят: «Весна идет, она уже
68
в пути...» Но если б соловей запел много позже, в сере­
дине весны, все равно его песня была бы прекрасна!
Вот и с людьми то же самое. Будем ли мы тратить
слова, осуждая недостойного, который потерял челове­
ческий образ и заслужил общее презрение?
Ворон, коршун... Кто в целом мире стал бы ими лю­
боваться или слушать их крики? А о соловье идет гром­
кая слава, потому и судят его так строго! При этой мыс­
ли невесело становится на душе.
Однажды мы хотели посмотреть, как с празднества
Камо возвращается в столицу торжественная процес­
сия, и остановили наши экипажи перед храмами
Уринъйн и Тисокуйн. Вдруг закричала кукушка, слов­
но она в такой день не хотела таиться от людей. Соловьи
на ветках высоких деревьев начали хором, и очень по­
хоже, подражать ее голосу, это было восхитительно!
Словами не выразить, как я люблю кукушку! Не­
ожиданно слышится ее торжествующий голос. Она поет
посреди цветущих померанцев или в зарослях унохана,
прячась в глубине ветвей, словно дразнит.
В пору пятой луны, когда льют дожди, проснешься
посреди недолгой ночи и не засыпаешь больше в надеж­
де первой услышать кукушку. Вдруг в ночном мраке
звучит ее пленительный, волнующий сердце голос! Нет
сил противиться очарованию.
С приходом шестой луны кукушка умолкает, ни
звука больше, но напрасно мне искать слова, о кукушке
всего не расскажешь.
Все живое, что подает свой голос ночью, обычно ра­
дует слух.
Впрочем, есть одно исключение: младенцы.

42. То, что утонченно-красиво

Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-ли­

лового платья.
Яйца дикого гуся.
Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом
в новой металлической чашке.
Четки из хрусталя.
Цветы глицннии.
Осыпанный снегом сливовый цвет.
Миловидный ребенок, который ест землянику.
 43. Насекомые

«Сверчок-колокольчик». Цикада «Закат солнца».

Бабочка. Сосновый сверчок. Кузнечик. «Ткач-кузне­
чик». «Битая скорлупка». Поденка. Светлячок.
Мне очень жалко миномуси — «червячка в соломен­
ном плаще». Отец его был чертом. Увидев, что ребенок
похож на своего отца, мать испугалась, как бы он тоже
не стал злобным чудовищем. Она закутала его в лох­
мотья и обещала: «Я вернусь, непременно вернусь, ког­
да подует осенний ветер...» — а сама скрылась неведомо
нуда.
Но покинутый ребенок не знает об этом. Услышит
шум осеннего ветра в пору восьмой луны и начинает го­
рестно плакать: «Тити, тити!» — зовет свою мать. Жаль
его, несчастного!
Как не пожалеть и «жука-молотилыцика»! В его
маленьком сердце родилась вера в Будду, и он все время
по дороге отбивает поклоны. Вдруг где-нибудь в темном
уголке послышится тихое мерное постукивание. Это
ползет «жук-молотильщик ».
Муху я вынуждена причислить к тому, что вызывает
досаду. Противное существо!
Правда, муха так мала, что не назовешь ее настоя­
щим врагом. Но до чего же она омерзительна, когда
осенью на все садится, отбою нет. Ходит по лйцу мок­
рыми лапками... Иной раз человеку дают имя «Му­
ха»,— неприятный обычай!
Ночная бабочка прелестна. Когда читаешь, придви­
нув к себе поближе светильник, она вдруг начинает по­
рхать над книгой. До чего же красиво!
Муравей уродлив, но так легок, что свободно бегает
по воде, забавно поглядеть на него.

44. В пору седьмой луны...

В пору седьмой луны дуют вихри, шумят дожди.

Почти все время стоит холодная погода, забудешь
о летнем веере.
Но очень приятно бывает подремать днем, набросив
на голову одежду на тонкой ватной подкладке, еще хра­
нящую слабый запах пота.

70
 45. То, что в разладе друг с другом

Снег на жалкой лачуге. Бели в нее проникает лун­

ный свет, то картина еще более безотрадна.
В ночь, когда ярко сияет луна, вдруг встречается
повозка без крытого верха. И в такую телегу впряжен
бык прекрасного светло-каштанового цвета!
Или вот еще. Животом вперед шествует беременная
старуха.
Ж енщина в преклонных годах взяла себе молодого
мужа. Это уже само по себе противно, а она еще ревну­
ет, жалуясь, что он бегает к другой.
Старик заспался до сонной одури. Или еще — дед,
обросший бородой, грызет желуди.
Беззубая старуха кусает сливу и морщится: кисло.
Ж енщина из самых низов общества надела на себя
пурпурные шаровары. В наше время, впрочем, видишь
это на каждом шагу.
Начальник караула с колчаном на поясе совершает
ночной обход. Даже «охотничья одежда» выглядит на
нем нелепо. А тем более — о страх! — красная одежда
гвардейского начальника, она легко бросается в глаза.
Заметят, как он бродит дозором возле женских покоев,
и обольют его презрением.
— Нет ли здесь непрошеных гостей?— задает он
привычный вопрос.
Войдет такой в женские покои и повесит на занавес,
пропитанный ароматом курений, сброшенные с себя
штаны. Куда это годится!
Отвратительно видеть, как красивые молодые люди
из знатных семейств поступают на службу в управу
благочиния на должность начальника блюстителей по­
рядка. Мне жалко, что эту должность исполнял в дни
своей юности нынешний принц-тюдзё. Как это не под­
ходит к нему!

46. Однажды в дворцовой галерее...

Однажды в дворцовой галерее собралось множество

дам. Всех проходивших мимо мы донимали вопросами.
Слуги приятной внешности, юные пажи несли гос­
подскую одежду, бережно завернутую в красивые плат­
ки. Видны были только длинные завязки...
Несли также луки, стрелы, щиты.
71
 — Чьи они?— спрашивали мы.
Иной, преклонив колени, отвечает:
— Такого-то господина.
Отлично обученный слуга!
Другой растеряется от смущения:
— Не знаю.
А случается, слуга пройдет мимо, не ответив ни сло­
ва. Отвратительное впечатление!

47. Хозяйственная служба при дворе...

Хозяйственная служба при дворе, что ни говори,

дело хорошее. Для женщин низкого происхождения нет
ничего завиднее. Но такое занятие вполне годится и для
благородных дам. Лучше всего подошли бы хорошень­
кие молодые девушки в красивых нарядах. Но зато да­
мы чуть постарше знают все правила этикета и держат­
ся так уверенно, что глаза на них отдыхают.
Я думаю, что из женщин, состоящих на хозяйствен­
ной службе, надо отбирать самых миловидных и наря­
жать их по самой последней моде. Пусть они носят
шлейфы и китайские накидки.

48. Мужчин должен сопровождать эскорт

Мужчин должен сопровождать эскорт. Самые обво­

рожительные красавцы ничего не стоят в моих глазах,
если за ними не следует свита.
Министерский секретарь, казалось бы, отличная
должность, но досадно, что у секретарей шлейф очень
короткий и официального эскорта им не полагается.

49. Как-то раз То-но бэн...

Как-то раз То-но бэн стоял возле западной стены

дворцовой канцелярии, где тогда пребывала императри­
ца, и через решетчатое окно вел очень долгую беседу
с одной придворной дамой.
Я полюбопытствовала:
— Кто она?
Он ответил:
— Это была Бэн-но найси.
72
 — Ну, долго же вы с ней болтали! А если б вы попа­
лись на глаза старшему секретарю, как было в прошлый
раз? Она опять бы скрылась в испуге...
Он громко рассмеялся...
— Кто вам насплетничал? Я как раз пенял ей за
это...
То-но бэн не светский модник, он не стремится по­
разить всех своим нарядом или блеснуть остроумием,
всегда держится просто и естественно. Люди думают,
что он не возвышается над посредственностью, но
я смогла заглянуть в глубину его сердца и сказала им­
ператрице:
— Право, он человек далеко не заурядный.
Впрочем, государыня и сама это знает.
Беседуя со мной, он постоянно повторяет:
«Женщина украшает свое лицо для того, кто ищет
в ней наслаждение. Доблестный муж примет смерть ра­
ди друга, который способен его постигнуть».
Он глубоко понял меня, и мы поклялись друг другу,
что дружба наша устоит против всех испытаний, словно
«ива у реки Адо, в Оми, дальней стороне».
Но молодые дамы без стеснения злословили на его
счет:
— Этот господин невыносим в обществе. Не умеет
он декламировать стихи и читать сутры, как другие.
Тоску наводит.
И в самом деле, он ни с одной из них словом не пе­
ремолвился.
— По мне, пусть у дамы будут косые глаза, брови
шириной во весь лоб, нос приплюснут, если у нее при­
ятный ротик, круглый подбородок и красивая шея да
голос не оскорбляет ушей.
Довольно было этих слов, чтобы все дамы, у которых
острый подбородок и никакой приятности в голосе, сде­
лались его яростными врагами. Они даже государыне
говорят про него разные злые вещи.
То-но бэн привык обращаться к императрице только
через мое посредство, ведь я первой стала оказывать ему
эту услугу. Он вызывал меня из моих покоев и даже сам
шел туда поговорить со мной. Когда мне случалось от­
лучиться из дворца к себе домой, он посылал мне пись­
ма или являлся собственной персоной.
«В случае если вы задержитесь,— просил он,— пе­
редайте через нарочного то-то и то-то».
73
 Напрасно я говорила ему, что во дворце найдется
кому передать его поручение, он и слушать не хотел.
— Разве не сказал некогда один мудрый человек,
что самое лучшее житейское правило — пользоваться
всем, что найдется под рукой, без лишних церемоний? —
сказала я ему нравоучительным тоном.
— Таков уж мой природный нрав,— коротко возра­
зил он.— Себя не переделаешь.
— А что гласит старая истина: «Не стыдись ис­
правлять самого себя?» — заметила я ему в ответ.
То-но бэн сказал мне, смеясь:
— Злые языки поговаривают, что мы с вами в тес­
ной дружбе. Раз уж ходят такие слухи, то чего нам те­
перь стыдиться? Покажите мне ваше лицо.
— Но я ведь очень дурна собой. Сами же вы говори­
ли, что не выносите дурнушек. Нет, нет, не покажу вам
своего лица,— отказалась я.
— Ну что ж, может быть, и правда, вы мне стали бы
противны. Пусть будет так, не показывайтесь мне,—
решил он.
С этих пор, если ему по какому-нибудь случаю нуж­
но было встретиться со мной, он сам закрывал свое лицо
и не глядел на меня. Мне казалось, что говорил он не
пустые слова, а в самом деле так думает.
Третий месяц был уже на исходе. Зимние кафтаны
на теплой подкладке стали тяжелы, и многие сменили
их на легкие одежды, а гвардейцы на ночном карауле
даже не надевали исподнего платья.
Однажды утром мы с Сикибу-но омото спали до са­
мого восхода солнца в наружных покоях возле импера­
торской опочивальни. Вдруг скользящая дверь отвори­
лась, и к нам пожаловали собственной персоной импе­
ратор вместе со своей супругой. Они от души рассмея­
лись, увидев, в каком мы замешательстве. Мы не реши­
лись вскочить с постели, только впопыхах надели ки­
тайские накидки поверх спутанных волос. Все ночные
одежды, которыми мы ночью укрывались, лежали на
полу в беспорядке. Государь с государыней ходили по
ним. Они смотрели, как гвардейцы толкутся возле ка­
раульни.
Дежурные начальники стражи подошли к нашему
покою и попытались завязать с нами разговор, не подо­
зревая, что на них смотрят высочайшие особы.
Государь сказал нам, улыбаясь:
— Не показывайте им виду.
74
 Спустя некоторое время высокая чета удалилась
в свою опочивальню.
Император приказал нам:
—• Следуйте за мной.
Но мы возразили:
— Сначала нам надлежит набелить наши лица.
Когда государь с государыней скрылись в глубине
дворца, мы с Сикибу-но омото начали говорить о том,
как чудесно было их появление.
Вдруг нам бросилось в глаза, что бамбуковая штора
возле южной двери слегка приподнялась, цепляясь за
выступающий край перекладины для занавеса, и в от­
верстие виднеется смуглое лицо какого-то мужчины.
«О, это, верно, Норитака!» — решили мы и продол­
жали разговаривать, не удостоив его взглядом. Но он
высунулся вперед, расплывшись в широкой улыбке.
Нам не хотелось прерывать нашу беседу, но мы неволь­
но бросили взгляд на непрошеного гостя... Это был не
Норитака!
Ах, ужас какой! Смеясь, мы подвинули стойку с за­
навесом и спрятались.
Но было поздно. То-но видел меня. Мне стало очень
досадно, ведь я обещала не показывать ему своего лица.
Сикибу-но омото сидела напротив меня, спиной
к южной двери, ее-то он не успел рассмотреть.
Выйдя из своего тайника, То-но бэн воскликнул:
— А я вволю на вас налюбовался!
— Мы думали,— ответила я ,— что это был Норита­
ка, и не остерегались. Но ведь вы же говорили: «Гля­
деть не буду»,— а сами так долго и упорно...
— Мне говорили, что женское лицо утром со сна
всего прелестней. Вот я и отправился к покоям одной
дамы поглядеть на нее в щелку. А потом подумал:
«Дай-ка взгляну теперь на другую »,— и пришел к вам.
Император еще был здесь, когда я начал подглядывать
за вами, а вы и не знали!
С тех пор он не раз проводил время у меня в покоях,
прячась за бамбуковой шторой.

50. Кони

Красивей всего вороной конь с небольшими белыми

отметинами. Или с красно-коричневыми яблоками.
Конь цвета метелок тростника. Или с красноватым от­
75
ливом, как светло-алые цветы сливы, а грива и хвост
белые-белые, как хлопок. Очень красиво, если у вороно­
го коня ноги белые.

51. Быки

У быка хорош маленький лоб. Бык должен быть си­

вым, а брюхо, ноги, хвост пусть будут у него безупреч­
ной белизны.

52. Кошки

Красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная

грудь.

53. Дворцовые челядинцы и телохранители...

Дворцовые челядинцы и телохранители должны

быть худощавыми и стройными. Да и вообще все моло­
дые мужчины. У толстяков всегда сонный вид.

54. Люблю, когда пажи маленькие...

Люблю, когда пажи маленькие и волосы у них кра­

сивые, ложатся гладкими прядями, чуть отливающими
глянцем.
Когда такой паж милым голоском почтительно гово­
рит с тобой,— право, это прелестно.

55. Погонщик быка — верзила...

Погонщик быка — верзила, волосы взлохмачены,

лицо красное, но видно, что человек сметливый.

56. Вечерняя перекличка во дворце...

Вечерняя перекличка во дворце, право, очень зани­

мательна. Поименно проверяют всех придворных, кто
наряжен на ночное дежурство при особе императора.
76
Слышится торопливый топот ног, словно что-то ру­
шится.
Когда мы находимся в восточной галерее возле
апартаментов императрицы, то нередко прислушиваем­
ся к перекличке. Вдруг звучит имя твоего знакомца,
и сердце, кажется, готово выпрыгнуть из груди. А если
услышишь имя незнакомого человека, оно западет тебе
в память, и кто знает, какое чувство родится в твоем
сердце.
Дамы решают:
— Этот великолепно возглашает свое имя!
— Ах, слушать противно!
Но вот перекличка кончена, гудят луки стражников,
они выбегают из караульни, стуча сапогами.
А потом куродо, гулко отбивая шаг, выходит к севе­
ро-восточной балюстраде, становится на колени и, обра-
тясь лицом к императору, громко спрашивает у страж­
ников, которые находятся у него за спиной, присутст­
вует ли такой-то. Звучат ответы, громкие или тихие.
Если кто-то не явился, начальник стражи оповещает об
этом. «По какой причине?» — вопрошает куродо, и ему
докладывают, чем вызвана отлучка. Закончив опрос,
куродо удаляется.
Очень забавен один из куродо по имени Масахиро.
Как-то раз друзья упрекнули его, что он совсем не слу­
шал начальника стражи, и теперь он стал придирчив,
горячится, ругает стражников, грозит им наказанием,
так что они потешаются над ним.
Однажды Масахиро по ошибке положил свои баш­
маки в дворцовой поварне на стол, куда ставят подносы
с кушаньями для императора. Поднялся ужасный крик.
Служанки при кухне и другие дворцовые прислуж­
ницы, пожалев его, повторяли:
— Чьи это могут быть башмаки? Ума не приложим.
Но вдруг Масахиро сам объявил:
— Ай-яй-яй, это моя грязная ветошь.
Ну и подняли же его на смех!

57. Очень неприятно, если молодой человек

из хорошей семьи...
Очень неприятно, если молодой человек из хорошей
семьи произносит имя худородной женщины, как будто
оно привычно ему. Если даже это имя ему отлично из­
вестно, он должен сделать вид, что почти его забыл.
77
 Ночью приближаться к покоям дворцовых дам дело
дурное, но если идешь к прислужнице из хозяйственно­
го ведомства, живущей в своем доме за пределами двор­
ца, то лучше взять с собой слугу, пусть позовет ее. Са­
мому опасно, могут узнать по голосу. А если это низшая
служанка или девочка для услуг, то тут уж все сойдет.

58. Хорошо, когда у юноши или малого ребенка...

Хорошо, когда у юноши или малого ребенка пухлые
щеки.
Полнота также очень идет губернаторам провинций
и людям в чинах.

59. Ребенок играл с самодельным луком...

Ребенок играл с самодельным луком и хлыстиком.
Он был прелестен! Мне так хотелось остановить экипаж
и обнять его.

60. Проезжая мимо дома одного вельможи...

Проезжая мимо дома одного вельможи, я увидела,
что внутренние ворота открыты. Во дворе стоял экипаж
с кузовом, плетенным из листьев пальмы, белых
и чистых, пурпурные занавеси внутри чудесной окраски
и работы, оглобли опущены на подставку. Великолеп­
ный экипаж!
По двору сновали туда и сюда чиновники пятого
и шестого рангов. Шлейф церемониальной одежды за­
ткнут за пояс, в руках вместе с веером еще совсем белая
таблица... Телохранители почетного эскорта в полном
параде, за спиной колчан в виде кувшина.
Зрелище, достойное такого дворца!
Вышла премило одетая служаночка и спросила:
— Здесь ли люди такого-то господина?
На это стоило посмотреть.

61. Водопады
Водопад Отонаси — «Беззвучный».
Водопад Фуру замечателен тем, что его посетил один
отрекшийся от престола император.
78
 Водопад Нати находится в Кумано, и это придает
ему особое очарование.
Водопад Тодороки — «Гремящ ий»,— как устрашаю­
ще он гремит!

62. Реки

Река Асука! Как недолговечны ее пучины и перека­

ты! Думаешь с печалью о том, что готовит неверное бу­
дущее.
Река Ои. Река Нанасэ — «Семь стремнин».
Река Мимито — «Чуткое ухо». Любопытно бы
узнать, к чему она так усердно прислушивалась?
Река Тамахоси — «Ж емчужная звезда». Река Хосо-
тани — «Поток в ущелье». Река Нуки в стране Идзу
и река Савада воспеты в песнях сайбара. Река Натори —
«Громкая слава»,— хотела бы я спросить у кого-нибудь,
какая слава пошла о ней. Река Ёсино.
Ама-но кавара — «Небесная река». Какое прекрас­
ное название! На ее берегу когда-то сказал поэт На-
рихйра:

Сегодня к звезде Ткачихе

Я попрошусь на ночлег.

63. Покидая на рассвете возлюбленную...

Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не

должен слишком заботиться о своем наряде.
Не беда, если он небрежно завяжет шнурок от шап­
ки, если прическа и одежда будут у него в беспорядке,
пусть даже кафтан сидит на нем косо и криво,— кто
в такой час увидит его и осудит?
Когда ранним утром наступает пора расставанья,
мужчина должен вести себя красиво. Полный сожа­
ленья, он медлит подняться с любовного ложа.
Дама торопит его уйти:
— Уже белый день. Ах-ах, нас увидят!
Мужчина тяжело вздыхает. О, как бы он был счаст­
лив, если б утро никогда не пришло! Сидя на постели,
он не спешит натянуть на себя шаровары, но, склонив­
шись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не ус­
пел сказать ночью.
79
 Как будто у него ничего другого и в мыслях нет,
а смотришь, тем временем он незаметно завязал на себе
пояс.
Потом он приподнимает верхнюю часть решетчатого
окна и вместе со своей подругой идет к двустворчатой
двери.
— Как томительно будет тянуться день! — говорит
он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает
его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки оста­
нется у нее в сердце как чудесное воспоминание.
А ведь случается, иной любовник вскакивает утром
как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо
стягивает поясом шаровары, закатывает рукава кафтана
или «охотничьей одежды», с громким шуршанием пря­
чет что-то за пазухой, тщательно завязывает на себе
верхнюю опояску. Стоя на коленях, надежно крепит
шнурок своей шапки-эбоси, шарит, ползая на четве­
реньках, в поисках того, что разбросал накануне:
— Вчера я будто положил возле изголовья листки
бумаги и веер?
В потемках ничего не найти.
— Да где же это, где же это?— лазит он по всем уг­
лам. С грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начина­
ет шумно обмахиваться веером, стопку бумаги сует за
пазуху и бросает на прощанье только:
— Ну, я пошел!

64. Мосты
Мосты Асамудзу — «Мелкая вода», Нагара —
«Длинная ручка», Амабико — «Эхо», Хамана.
Хитоцубаси — «Единственный мост».
Мост Утатанэ — «Дремота».
Наплавной мост Сано.
Мосты Хориэ, К а с а са ги —«Сороки», Я м асу гэ—
«Горная лилия».
Плавучий мост Оцу.
Мост — «Висячая полочка». Видно, душа у него не­
широкая, зато имя забавное.

65. Деревни
Деревни: Осака — «Холм встреч», Нагамэ — «Долгий
взгляд», Идзамэ — «Пробуждение», Хитодзума — «Чу­
ж ая жена», Таномэ — «Доверие», Ю х и —«Вечернее
солнце».
80
 Деревня Цуматори — «Похищение жены». У мужа
ли похитили жену, сам ли он отнял жену у другого,—
все равно смешное название.
Деревня Фусимй — «Потупленный взор», Асагао —
«Утренний лик».

66. Травы

Аир. Водяной рис.

Мальва очень красива. С самого «века богов»
листья мальвы служат украшением на празднике Камо,
великая честь для них! Да и сами по себе они
прелестны.
Трава омодака — «высокомерная». Смешно, как по­
думаешь, с чего она так высоко о себе возомнила?
Трава микури. Трава «циновка для пиявок». Мох.
Молодые ростки на проталинах. Плющ. Кислица при­
чудлива на вид, ее изображают на парче.
«Опрометчивая трава» растет на берегу у самой во­
ды. Право, душа за нее не спокойна.
Трава «доколе» растет в расселинах старых стен,
и судьба ее тоже ненадежна. Старые стены могут осы­
паться еще скорее, чем берег. Грустно думать, что на
крепкой, выбеленной известью стене трава эта расти не
может.
Трава «безмятежность»,— хорошо, что тревоги ее
уже позади.
Как жаль мне траву «смятение сердца»!
Придорожный дерн замечательно красив. Белый
тростник тоже. Чернобыльник необыкновенно хорош.
Горная лилия. Плаун «в тени солнца». Горное
индиго. «Лилия морского берега». Ползучая лоза.
Низкорослый бамбук. Луговая лиана. Пастушья сумка.
Молодые побеги риса. Мелкий тростник очень
красив.
Лотос — самое замечательное из всех растений. Он
упоминается в притчах Сутры Лотоса, цветы его подно­
сят Будде, плоды нанизывают как четки — и, поминая
лотос в молитвах, обретают райское блаженство в за­
гробном мире. Как прекрасны его листья, большие
и малые, когда они расстилаются на тихой и ясной по­
верхности пруда! Любопытно сорвать такой лист, поло­
жить под что-нибудь тяжелое и потом поглядеть на не­
го — до чего хорош!
81
 Китайская мальва повертывается вслед за движени­
ем солнца, даже трудно причислить ее к растениям.
Полынь. Подмаренник. «Лунная трава» легко блек­
нет, это досадно.

67. Цветы

Из луговых цветов первой назову гвоздику. Китай­

ская, бесспорно, хороша, но и простая японская гвозди­
ка тоже прекрасна. Оминаэси — «женская краса». Ко­
локольчик с крупными цветами. Вьюнок «утренний
лик».
Цветущий тростник.
Хризантема. Фиалка.
У горечавки препротивные листья, но когда все дру­
гие осенние цветы поникнут, убитые холодом, лишь ее
венчики все еще высятся в поле, сверкая яркими
красками,— это чудесно!
Быть может, не годится особо выделять его и петь
ему хвалу, но все же какая прелесть цветок «рукоять
серпа». Имя это звучит по-деревенски грубо, но китай­
скими знаками можно написать его иначе: «цветок по­
ры прилета диких гусей».
Цветок «гусиная кожа» не очень ярко окрашен, но
напоминает цветок глицинии. Распускается он два
раза — весной и осенью, вот что удивительно!
Гибкие ветви кустарника хаги осыпаны ярким цве­
том. Отяжеленные росой, они тихо зыблются и клонятся
к земле. Говорят, что олень особенно любит кусты хаги
и осенью со стоном бродит возле них. Мысль об этом
волнует мне сердце.
Махровая керрия.
Вьюнок «вечерний лик» с виду похож на «утренний
ли к»,— не потому ли, называя один, вспоминают и дру­
гой? «Вечерний лик» очень красив, пока цветет, но
плоды у него безобразны! И зачем только вырастают они
такими большими! Ах, если бы они были размером
с вишенку, как бы хорошо! Но все равно «вечерний
лик» — чудесное имя.
Куст цветущей сирени. Цветы камыша.
Люди, верно, будут удивляться, что я еще не назвала
сусуки. Когда перед взором расстилаются во всю ширь
осенние поля, то именно сусуки придает им неповтори­
мое очарование. Концы его колосьев густо окрашены
82
в цвет шафрана. Когда они сверкают, увлажненные ут­
ренней росой, в целом мире ничего не найдется пре­
красней! Но в конце осени сусуки уже не привлекает
взгляда. Осыплются бесследно его спутанные в беспо­
рядке, переливавшиеся всеми оттенками гроздья цветов,
останутся только голые стебли да белые метелки...
Гнутся под ветром стебли сусуки, качаются и дрожат,
словно вспоминая былые времена, совсем как старики.
При этом сравнении чувствуешь сердечную боль и на­
чинаешь глубоко жалеть увядшее растение.

68. Сборники стихов

«Собрание мириад листьев» — «Манъёсю». «Собра­
ние старых и новых песен» — «Кокйнсю».

69. Темы стихов

Столица. Ползучая лоза... Трава микури. Жеребенок.
Г рад.

70. То, что родит тревогу

Сердце матери, у которой сын-монах на двенадцать
лет удалился в горы.
Приезжаешь безлунной ночью в незнакомый дом.
Огонь в светильниках не зажигают, чтобы лица женщин
оставались скрытыми от посторонних глаз, и ты са­
дишься рядом с невидимыми тебе людьми.
Еще не знаешь, насколько можно доверять вновь на­
нятому слуге. Он послан в чей-то дом с ценными веща­
ми — и не спешит вернуться!
Ребенок, который еще не говорит, падает навзничь,
кричит, барахтается и никому не дает взять себя на
руки.

71. То, что нельзя сравнивать между собой

Лето и зима. Ночь и день. Ненастье и солнечная по­

года. Старость и юность. Белое и черное. Любимый
и ненавистный.
Он все тот же, но каким он казался тебе, пока ты
83
любила, и каким кажется теперь! Словно два разных
человека.
Огонь и вода. Толстый и тонкий. Женщина, у кото­
рой длинные волосы, и женщина с короткими волосами.

72. Стаи воронов спят на деревьях

Стаи воронов спят на деревьях. Вдруг посреди ночи

они поднимают страшный шум. Срываются с веток, ме­
чутся, перелетают с дерева на дерево, кричат хриплыми
со сна голосами... Право, ночью они куда забавней, чем
в дневную пору.

73. Для тайных свиданий лето всего благоприятней

Для тайных свиданий лето всего благоприятней.

Быстро пролетает короткая ночь. Еще ни на мгновенье
не забылись сном, а уже светает. Повсюду с вечера все
открыто настежь, можно поглядеть вдаль, дыша про­
хладой.
На рассвете любовники еще находят что сказать друг
другу. Они беседуют между собой, но вдруг где-то пря­
мо над ними с громким карканьем взлетела ворона.
Сердце замерло, так и кажется, что их увидели.

74. Если тебя посетит возлюбленный...

Если тебя посетит возлюбленный, то, само собой, он

не спешит уходить. Но иногда бывает, что малознако­
мый человек или случайный посетитель явится к тебе
в то самое время, когда позади бамбуковой шторы в тво­
ем покое собралось множество дам. Идет оживленная
беседа, и увлеченный ею гость не замечает, как бежит
время...
Слуги и пажи его эскорта нетерпеливо заглядывают
в комнату. Они маются, бормоча, что за это время ручка
топора и та истлеет. Зевают так, что вот-вот челюсти
вывихнут, и жалуются друг другу будто бы по секрету:
— Ах, горе! Пытка, сущее наказание! Верно, уже
далеко за полночь...
Ужасно неприятно это слушать!
84
 Слуги скажут, не подумав, но у их хозяина пропал
весь интерес к беседе.
Иногда они не выражают своих чувств столь от­
кровенно, а только громко стонут: «А-а-а!»
Как говорится в стихотворении «О бегущей под зем­
лей воде»:
(То, что не высказал я.
Сильнее того, что сказал.]

Но все же берет жестокая досада, когда челядинцы

охают позади решетчатой ширмы или плетеной из­
городи:
— Никак, дождь собирается!
Разумеется, люди, сопровождающие высоко­
поставленного сановника, не ведут себя так дерзко, да
и у молодых господ из знатнейших домов слуги тоже
держатся хорошего тона, но если хозяева рангом пони­
же, то челядинцы позволяют себе слишком много. Надо
выбирать таких телохранителей, в добром поведении
которых ты совершенно уверен.

75. То, что редко встречается

Тесть, который хвалит зятя.

Невестка, которую любит свекровь.
Серебряные щипчики, которые хорошо выщипывают
волоски бровей.
Слуга, который не чернит своих господ.
Человек без малейшего недостатка. Все в нем пре­
красно: лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не
испортила его.
Люди, которые, годами проживая в одном доме, ве­
дут себя церемонно, как будто в присутствии чужих,
и все время неусыпно следят за собой. В конце концов
редко удается скрыть свой подлинный нрав от чужих
глаз.
Трудно не капнуть тушью, когда переписываешь ро­
ман или сборник стихов. В красивой тетради пишешь
с особым старанием, и все равно она быстро принимает
грязный вид.
Что говорить о дружбе между мужчиной и женщи­
ной! Даже между женщинами не часто сохраняется не­
рушимое доброе согласие, несмотря на все клятвы
в вечной дружбе.
85
 76. Самые лучшие покои для придворных дам...

Самые лучшие покои для придворных дам находятся

в узких галереях.
Когда поднимешь верхнюю створку ситоми, ветер
с силой ворвется в комнату. Даже летом там царит про­
хлада. А зимой вместе с ветром влетает снег и град,
и это тоже мне очень нравится.
Покои в галерее до того тесные, что, если к тебе зай­
дет девочка-служанка, не знаешь, куда ее девать, но она
поневоле смущена, прячется за ширмами, и не смеется
так громко, как в других покоях,— словом, хорошо ве­
дет себя.
Весь день во дворце мы в беспрестанной тревоге,
ночью ни минуты покоя, но зато много случается любо­
пытного.
Всю ночь мимо нашей галереи топочут сапоги. Вдруг
шаги затихли, кто-то осторожно постучал в дверь. За­
бавно думать, что дама сразу же догадалась: «Это он!»
«Если он долго будет стучать, но не услышит ни
звука в ответ, то, пожалуй, решит, что я заснула»,—
с беспокойством думает дама и делает легкое движение,
слышится шорох шелков.
«А, она еще не спит!» — прислушивается мужчина.
Зимой позвякивание щипцов в жаровне — тайный
знак гостю, что дама ожидает его. Он стучит все настой­
чивей и даже громко зовет ее, дама скользит к запертым
ситоми и откликается ему.
Иногда хор голосов начинает скандировать китай­
ские стихи или декламирует нараспев японские танки.
Одна из дам отпирает свою дверь, хотя никто к ней не
стучался. Тут уж останавливается тот, кто и в мыслях
не держал посетить ее.
Иногда в покои войти нельзя, приходится всю ночь
стоять за дверью, в этом есть своя приятность.
Из-под занавеса выбегают, тесня друг друга, много­
цветные края женских одежд.
Молодые господа, у которых кафтаны вечно распо­
роты на спине, или куродо шестого ранга в одежде
светло-зеленого цвета не отважатся открыто подойти
к дверям дамы, а прислонятся спиной к ограде и будут
там стоять, сложа руки на груди.
Вот мужчина в темно-лиловых шароварах и ярком
кафтане, надетом поверх многоцветных одежд, припод­
нимает штору и по пояс перегибается в комнату через
86
нижнюю створку ситоми. Очень забавно поглядеть на
него со двора. Он пишет письмо, придвинув к себе
изящную тушечницу, или, попросив у дамы ручное зер­
кало, поправляет волосы. Право, он великолепен!
В покоях висит занавес, но между его верхним краем
и нижним краем шторы остается узкая щель. Мужчина,
стоя снаружи, ведет разговор с дамой, сидящей внутри
комнаты. Лица у них оказываются на одном уровне. Но
что, если он великан или, наоборот, коротышка? Люди
обычного роста прекрасно видят друг друга.

77. Музыкальная репетиция

перед праздником Камо...

Музыкальная репетиция перед праздником Камо —

большое наслаждение. Слуги ведомства двора высоко
поднимают длинные сосновые факелы. Втянув голову
в плечи от холода, они тычут концы горящих факелов во
что попало.
Но вот начинается концерт. Звуки флейт особенно
волнуют сердце. Появляются юные сыновья знатней­
ших вельмож в церемониальной одежде, останавлива­
ются возле наших покоев и заводят с нами разговор.
Телохранители потихоньку велят толпе посторо­
ниться, расчищая дорогу своему господину. Голоса их,
сливаясь с музыкой, звучат непривычно красиво.
Не опуская створок ситоми, мы ждем, чтобы музы­
канты с танцорами вернулись из дворца. Слышно, как
юноши исполняют песню:
На новом рисовом поле
«Трава богатства» цветет...

На этот раз они поют ее лучще, чем бывало раньше.

Если какой-нибудь не в меру серьезный человек
идет прямо домой, не задерживаясь на пути, дамы гово­
рят со смехом:
— Подождите немного. Зачем терять такой чудный
вечер... Ну, хоть минутку!
Но, видно, он в дурном расположении духа. Чуть не
падая, бежит прочь, словно за ним гонятся и хотят
удержать силком.

87
 78. В то время императрица пребывала
в своей дворцовой канцелярии

В то время императрица пребывала в своей дворцо­

вой канцелярии. Все там говорило о глубокой старине:
роща деревьев и само здание, высокое и пустынное, но
мы чувствовали какое-то безотчетное очарование.
Прошел слух, что в главных покоях внутри дома
обитает нечистый дух. Отгородившись от него с южной
стороны, устроили опочивальню для государыни в юж­
ных покоях, а придворные дамы несли службу в смеж­
ной галерее, выходящей на веранду.
Мы ясно слышали, как раскатисто кричат передовые
скороходы, когда высокопоставленные сановники, сле­
дуя через восточные ворота Ёмэймон, направляются
мимо нас к воротам возле караульни Левой гвардии.
Скороходы придворных не слишком высокого ранга по­
крикивают потише и покороче, и дамы дают проезжаю­
щим смешные клички: «Большой эй-посторонись»,
«Малый эй-посторонись».
Мы так часто слышим голоса скороходов, что науча­
емся распознавать их. «Это едет такой-то»,— утверж­
дают одни. «И совсем не он!» — спорят другие. Посыла­
ем служаночку поглядеть.
— А что я говорила! — радуется дама, угадавшая
правильно.
Однажды, когда в небе еще стояла предрассвет­
ная луна, мы спустились в сад, окутанный густым ту­
маном.
Императрица услышала нас, и ей тоже захотелось
подняться со своего ложа.
Все дамы ее свиты либо вышли на веранду, либо
спустились в сад. Там мы наслаждались утром, пока
постепенно светало.
— Я пойду к караульне Левой гвардии,— сказала я.
Другие дамы, одна обгоняя другую, поспешили вслед за
мной.
Вдруг мы услышали, что к дворцу государыни идут
придворные, дорогой напевая «Голосом осени ветер по­
ет» и другие стихи. Мы бегом воротились к императри­
це доложить ей о нашей встрече.
Один из посетителей с похвалой заметил:
— Так вы изволили любоваться луной на рассве­
те!— и прочел по этому случаю танку.
Вообще, придворные постоянно навещали наш дво­
88
рец, и ночью и днем. Самые высокопоставленные санов­
ники, если им не надо было спешить по важному делу,
не преминут, бывало, явиться к нам с визитом.

79. То, что неразумно

Ж енщина возгорелась желанием получить дол­

жность при дворе, и вот она томится скукой, служба тя­
готит ее.
Неразумно с ненавистью глядеть на зятя, принятого
в дом.
Выдали дочь за человека, вовсе к ней не располо­
женного, против его воли, и теперь жалуются, что он им
не по душе.

80. То, что навевает светлое настроение

Монах, который подносит государю в первый день

Зайца жезлы удзуэ, сулящие долголетие.
Главный исполнитель священных плясок микагура.
Танцор, который размахивает флажком во время
священных плясок.
Предводитель отряда стражников, которые ведут ко­
ней в Праздник умилостивления божеств.
Лотосы в пруде, обрызганные пролетным дождем.
Главный актер в труппе бродячих кукольников.

81. Когда кончились Дни поминовения

святых имен Будды...

Когда кончились Дни поминовения святых имен

Будды, в покои императрицы перенесли ширмы, на ко­
торых изображен ад, чтобы государыня лицезрела их,
предаваясь покаянию.
Они были невыразимо, беспредельно страшны.
— Ну же, гляди на них,— приказала мне импе­
ратрица.
— Нет, я не в силах,— и, охваченная ужасом,
я скрылась в одном из внутренних покоев.
Лил дождь, во дворце воцарилась скука.
Придворные были приглашены в покои государыни,
и там начался концерт. Сёнагон Митиката превосходно
играл на лютне бйва. Ему вторил Наримаса на цитре со,
89
Юкиёси — на флейте и господин Цунэфуса — на мно­
гоствольной флейте. Это было чудесно! Когда смолкли
звуки лютни, его светлость дайнагон продекламировал:
Голос лютни замолк,
Но медлят еще с разговором.

Я прилегла в отдаленном покое, но тут не выдержала

и вышла к ним со словами:
— О, я знаю, грех мой ужасен... Но как противиться
очарованию прекрасного?
Все рассмеялись.

82. То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню

на мой счет...
То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на
мой счет, стал очень дурно говорить обо мне:
— Да как я мог считать ее за человека? — воскли­
цал он.
До моего слуха дошло, что он чернил меня даже во
дворце. Представьте себе мое смущение!
Но я отвечала с улыбкой:
— Будь это правда, что же, против нее не поспо­
ришь, но это ложь, и он сам поймет, что не прав.
Когда мне случалось проходить мимо галереи «Чер­
ная дверь», он, услышав мой голос, закрывал лицо ру­
ками, отворачивался и всячески показывал мне свое от­
вращение.
Но я оставляла это без внимания, не заговаривала
с ним и не глядела на него.
В конце второй луны пошли частые дожди, время
тянулось томительно.
То-но тюдзё разделял вместе с государем Дни уда­
ления от скверны.
Мне передали, что он сказал:
— Право, я соскучился без нее... Не послать ли ей
весточку?
— О нет, незачем! — ответила я.
Целый день я пробыла у себя. Вечером пошла к им­
ператрице, но государыня уже удалилась в свою опочи­
вальню.
В смежном покое дамы собрались вокруг светильни­
ка. Они развлекались игрой — по левой половине
иероглифа угадывали правую.
90
 Увидев меня, дамы обрадовались:
— Какое счастье, вот и вы! Идите сюда ско­
рее!
Но мне стало тоскливо. И зачем только я пришла
сюда? Я села возле жаровни, дамы окружили меня,
и мы повели разговор о том о сем. Вдруг за дверями ка­
кой-то слуга отчетливым голосом доложил, что послан
ко мне.
— Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло
случиться за столь короткое время?
И я велела служанке осведомиться, в чем дело.
Посланный принадлежал к службе дворца.
— Я должен сам говорить с нею, без посредников,—
заявил он, и я вышла к нему.
— Господин То-но тюдзё посылает вам вот это
письмо. Прошу вас поскорее дать ответ,— сказал мне
слуга.
«Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему
писать мне?» — подумала я. Прочитать письмо наспех
нельзя было.
— Ступай, ответ не замедлит,— сказала я и, спрятав
письмо на груди, воротилась во дворец.
Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре по­
сланный пришел снова:
— Господин сказал мне: «Если ответа нет, то пусть
она вернет мне мое письмо». Поторопитесь же!
«Как странно! Словно рассказ в «Исэ-моногата-
ри»...— подумала я и взглянула на письмо. Оно было
написано изящным почерком на тонкой голубой бумаге.
Сердце у меня забилось, и напрасно. В письме не было
ничего, что могло бы взволновать, только строка из сти­
хотворения китайского поэта:
В Зале совета, в пору цветов,
Вы под парчовой завесой.

И короткая приписка: «А дальше, что же дальше?»

Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодр­
ствовала, я бы могла попросить у нее совета.
Как доказать, что мне известен следующий стих?
Напиши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ
оскорбил бы глаза.
Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на
письме два японских стиха:
Х иж ину, крытую травой,
Кто навестит в дождливую ночь?

91
 Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.
Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце.
Не успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-
тюдзё громогласно вопросил:
— Здесь ли «Травяная хижина»?
— Странный вопрос,— сказала я .— Может ли здесь
находиться такое жалкое существо? Вот если бы вы ис­
кали «Яшмовый чертог», вам бы, пожалуй, отклик­
нулись.
— Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать
вас во дворце.
И вот что он сообщил мне:
— Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных
апартаментах собралась компания придворных, все лю­
ди чиновные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы
о женщинах былого и нашего времени.
— О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это
не может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая
заговорит со мной, но она, видно, и не собирается. Так
равнодушна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить
наконец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе,
конец делу!
Порешили отправить вам письмо. Но посланный
вернулся с известием: «Сейчас она не может его про­
честь».
То-но тюдзё снова отправил к вам посланного со
строгим приказом: «Схвати ее за рукав и не давай от­
вертеться. На худой конец пусть хотя бы вернет мое
письмо».
Слуге пришлось идти под проливным дождем. На
этот раз он очень скоро вернулся и вынул листок из-за
пазухи:
— Вот, пожалуйте!
Это было наше письмо.
— Так она вернула его! — То-но тюдзё поспешил
развернуть листок и вскрикнул от удивления. Все тол­
пой окружили его:
— Любопытно! В чем дело?
— Ах, до чего же хитроумная негодяйка! Нет, я не
могу порвать с ней.
Тут все бросились читать стихи, начертанные вами
на письме:
— Присоединим к этому двустишию начальную
строфу. Гэн-тюдзё, сочините ее!
92
 До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить
начальную строфу, и наконец нам пришлось оставить
напрасные попытки, но мы все условились, что свет уз­
нает об этой истории.
Он совсем смутил меня своим рассказом.
— Теперь все зовут вас Травяной хижиной,— сооб­
щил мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.
«Неужели эта безобразная кличка навсегда приста­
нет ко мне? Какая досада!» — огорчилась я.
Вторым навестил меня помощник начальника ре­
монта Норимйцу.
— Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как
сильно я обрадован.
— Чем же это? Что-то я не слышала о новых назна­
чениях на должности. Какой пост вы получили?
— Не о том речь,— ответил Норимицу.— Какое ра­
достное событие совершилось вчера вечером! Я едва
дождался рассвета, так спешил к вам с этой вестью.
И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое,
что уже говорил Гэн-тюдзё.
«Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее
не хватит ума, забуду о ней навсегда»,— объявил То-но
тюдзё. Вся компания начала совещаться.
Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но
все как один нашли, что вы поступили превосходно.
Когда же в следующий раз слуга принес письмо,
сердце у меня чуть не разорвалось от тревоги. «Что же
в нем?— думал я .— Ведь оплошай она, плохо придется
и мне, ее «старшему брату». К счастью, ответ ваш был
не просто сносным, но блистательным и заслужил все­
общую похвалу.
— «Старший братец»,— твердили мне,— пойдите-
ка сюда. Нет, вы только послушайте!
В душе я был безмерно рад, но отвечал им:
— Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.
— Мы не просим вас судить и оценивать стихи,—
сказал То-но тюдзё,— но только выслушать их, чтобы
потом всем о них рассказывать.
— Я попал в несколько неловкое положение из-за
того, что слыву вашим «старшим братцем». Все бывшие
там всячески старались приставить начальную строфу
к вашей замечательной строфе, бились-бились, но ниче­
го у них не получалось.
93
 — А какая у нас, спрашивается, особая надобность
сочинять «ответную песню»?— стали они совещаться
между собой.— Нас высмеют, если плохо сочиним.
Спорили до глубокой ночи.
— Ну, разве это не безмерная радость и для меня
и для вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не
в пример меньше обрадовался.
У меня сердце так и замерло от волнения и обиды.
Я ведь писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку
у него собралось множество людей, против меня был со­
ставлен заговор, а я об этом и не подозревала.
Все во дворце, даже сам император, узнали о том,
что я зову Норимицу «старшим братцем», а он меня —
«младшей сестрицей», и все тоже стали звать Норимицу
«старшим братцем» вместо его официального титула.
Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня
позвали к императрице. Когда я предстала перед ее
очами, государыня заговорила со мной о вчерашней ис­
тории.
— Государь, смеясь, соизволил сказать мне: «Все
мужчины во дворце написали ее двустишие на своих
веерах».
«Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каж ­
дому мои стихи?» — терялась я в догадках.
С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался
рукавом при встречах со мной и стал относиться ко мне
по-дружески.

83. В двадцатых числах второй луны...

В двадцатых числах второй луны государыня вре­

менно поселилась в своей дворцовой канцелярии. Я не
сопутствовала ей, но осталась в павильоне Умэцубо.
На другой день То-но тюдзё послал мне письмо:
«Прошлым вечером я прибыл на поклонение в храм
Курама, а сегодня «путь закрыт», приходится заноче­
вать в дороге. Все же я надеюсь вернуться в столицу
еще до рассвета. Мне непременно нужно побеседовать
с вами. Прошу вас, ждите меня, мне не хотелось бы
слишком громко стучать в вашу дверь».
Но вдруг госпожа Микусигэдоно — «хранительница
высочайшей шкатулки с гребнями»— прислала за
мною.
94
 «Зачем вам оставаться одной в своих покоях? Про­
ведите ночь здесь у м еня»,— велела она сказать мне.
На другое утро я поздно вернулась к себе.
Моя служанка рассказала:
— Прошлой ночью кто-то сильно стучался в дверь,
насилу-то я проснулась, вышла к гостю, а он мне и го­
ворит: «Так она во дворце? Поди скажи ей, что я здесь».
А я подумала, вы, верно, уже почиваете, да и снова лег­
ла спать.
«До чего же тупа!» — вознегодовала я.
В эту минуту явился посланный и доложил:
— Его превосходительство господин То-но тюдзё
велел передать вам: «Я тороплюсь во дворец, но раньше
должен переговорить с вами».
— Если у его превосходительства дело ко мне, пусть
придет сюда. Здесь и поговорим!— отвечала я.
«А вдруг он откроет дверь и войдет из смежного по­
коя?»— При этой мысли сердце мое забилось от
тревоги.
Я поспешила в главный зал и подняла верхнюю
створку ситоми на восточной стороне павильона.
— Прошу сюда!— позвала я. То-но тюдзё прибли­
зился ко мне мерными шагами, великолепный в своем
узорчатом кафтане «цвета вишни». Кафтан подбит
алым исподом неописуемо прекрасного оттенка. Шелка
так и переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого
винограда, и по этому полю рассыпаны крупные ветки
глициний: чудесный узор! Лощеные шелка исподней
одежды сверкают пурпуром, а под ней еще несколько
белых и бледно-лиловых одежд.
Он присел на узкой веранде почти под самой бамбу­
ковой шторой, спустив ноги на землю. Мне казалось,
будто сошел с картины один из героев романа.
Цветы сливы, белые на западной стороне дворца,
алые на восточной, уже понемногу начали осыпаться, но
еще были прекрасны. Солнце тихого весеннего дня бро­
сало на них яркие лучи... Как хотела бы я, чтобы все
могли вместе со мной посмотреть на это зрелище.
Я нахожусь позади шторы... Нет, лучше представьте
себе женщину куда моложе, длинные волосы льются по
плечам. Картина выйдет еще более волнующей!
Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Воло­
сы у меня накладные и рассыпаются неровными
прядями.
95
 По случаю придворного траура на мне были платья
тускло-серого цвета — даже не поймешь, окрашены или
нет, и не отличишь одно от другого, никакого парада.
В отсутствие императрицы я даже не надела шлейфа.
Мой убогий вид портил всю картину. Какая жалость!
То-но тюдзё сказал мне:
— Я тороплюсь сейчас в императорский дворец на
службу. Что-нибудь передать от вас? Когда вы пойдете
туда?— и продолжал дальш е:— Да, между прочим, вче­
ра я вернулся, не дожидаясь рассвета. Думал, вы меня
ждете, я ведь предупредил вас заранее. Луна светила
ослепительно ярко, и не успел я прибыть из Западной
столицы, как поспешил постучаться в ваши двери. Дол­
го я стучал, пока не вышла ко мне служанка с заспан­
ными глазами. До чего же глупый вид и грубый ответ! —
рассказывал он со смехом.
На душе у меня стало скверно.
— Зачем вы держите у себя такое нелепое су­
щество?
«В самом деле,— подумала я ,— он вправе сердить­
ся». Мне было и жаль его и смешно.
Немного погодя То-но тюдзё удалился. Если б кто-
нибудь смотрел на эту сцену из глубины двора, то, вер­
но, спросил бы себя с любопытством, что за красавица
скрывается позади бамбуковой шторы. А если б кто-ни­
будь смотрел на меня из глубины комнаты, не мог бы
и вообразить себе, какой великолепный кавалер нахо­
дится за шторой.
Когда спустились сумерки, я пошла к своей госпоже.
Возле государыни собралось множество дам, присутст­
вовали и придворные сановники. Шел литературный
спор. Приводились для примера достоинства и не­
достатки романов.
Сама императрица высказала свое суждение о геро­
ях романа «Дуплистое дерево»— Судзуси и Накатада.
— А вам какой из них больше нравится?— спросила
меня одна дама.— Скажите нам скорее. Государыня го­
ворит, что Накатада ребенком вел жизнь дикаря...
— Что же из того?— ответила я .— Правда, небесная
фея спустилась с неба, когда Судзуси играл на се­
миструнной цитре, чтобы послушать его, но все равно
он — человек пустой. Мог ли он, спрашиваю, получить
в жены дочь микадо?
При этих словах все сторонницы Накатада воодуше­
вились.
96
 — Но если так...— начали они.
Императрица воскликнула, обращаясь ко мне:
— Если б видели вы Таданобу, когда он пришел сю­
да! Он бы вам показался прекрасней любого героя
романа.
— Да, да, сегодня он был еще более великолепен,
чем всегда,— подхватили дамы.
— Я первым делом хотела сообщить вам о нем, но
меня увлек спор о романе,— и я рассказала обо всем,
что случилось.
Дамы засмеялись:
— Все мы не спускали с него глаз, но могли ли мы,
подобно вам, следить за нитью событий вплоть до мель­
чайшего шва?
Затем они наперебой принялись рассказывать:
«То-но тюдзё взволнованно говорил нам:
— О, если б кто-нибудь вместе со мной мог видеть,
в каком запустенье Западная столица! Все ограды об­
ветшали, заросли мохом...
Госпожа сайсё бросила ему вопрос:
— Росли ли там «сосны на черепицах»?
Он сразу узнал, откуда эти слова и, полный восхи­
щения, стал напевать про себя:
«От Западных ворот столицы недалеко...»

Вот любопытный рассказ!

84. Когда мне случалось на время отбывать

в мой родной дом...

Когда мне случалось на время отбывать в мой род­

ной дом, придворные постоянно навещали меня, и это
давало пищу кривотолкам. Но поскольку я всегда вела
себя осмотрительно и нечего было мне таить от людей,
что ж, я не огорчалась, пусть себе говорят.
Как можно отказать посетителям, даже в поздний
час, и тем нанести им жестокую обиду? А ведь, бывало,
наведывались ко мне и такие гости, кого не назовешь
близкими друзьями.
Сплетни досаждали мне, и потому я решила на этот
раз никому не говорить, куда еду. Только второй на­
чальник Левой гвардии господин Цунэфуса и господин
Наримаса были посвящены в мой секрет.
4 Заказ № 1012 97
 Младший начальник Левой гвардии Норимицу —
он-то, разумеется, знал обо всем — явился навестить
меня и, рассказывая мне разные разности, сообщил,
между прочим:
— Вчера во дворце господин Сайсё-но тюдзё на­
стойчиво допытывался у меня, куда вы скрылись: «Уж
будто ты не знаешь, где твоя «младшая сестрица»?
Только притворяешься. Говори, где она?» Я уверял его,
что знать ничего не знаю, а он нещадно донимал меня
расспросами.
— Нелепо мне было выдавать ложь за правду,—
продолжал Норимицу.— Чуть было я не прыснул со
смеха... У господина Сайсё-но тюдзё был такой недо­
уменный вид! Я боялся встретиться с ним взглядом.
Измучившись вконец, я взял со стола немного сушеной
морской травы, сунул в рот и начал жевать. Люди, вер­
но, удивлялись: «Что за странное кушанье он ест совсем
не вовремя!» Хитрость моя удалась, я не выдал себя.
Если б я рассмеялся, все бы пропало! Но я заста­
вил Сайсё-но тюдзё поверить, будто мне ничего не
известно.
Все же я снова и снова просила Норимицу быть
осторожнее:
— Смотрите же, никому ни слова!
После этого прошло немало времени.
Однажды глубокой ночью раздался оглушительно
громкий стук.
«Кто это ломится в ворота?— встревожилась я .—
Ведь они возле самого дома».
Послала служанку спросить,— оказалось, гонец из
службы дворца. Он сказал, что явился по приказу
младшего начальника Левой гвардии, и вручил
мне письмо от Норимицу. Я поднесла его к огню и
прочла:
«Завтра кончается «Чтение священных книг». Госпо­
дин Сайсё-но тюдзё остался во дворце, чтобы находить­
ся при особе императора в День удаления от скверны.
Он неотступно требует от меня: «Скажи, куда скрылась
твоя «младшая сестрица»? Не отговориться от него.
Больше я молчать не могу. Придется мне открыть вашу
тайну... Как мне быть? Поступлю, как велите».
Я ничего не написала в ответ, только завернула
в бумагу стебелек морской травы и отослала его Но­
римицу.
Вскоре он пришел ко мне.
98
 — Всю эту ночь Сайсё-но тюдзё выпытывал у меня
вашу тайну, отозвав в какой-нибудь темный закуток.
Настоящий допрос, сущая мука! А вы почему мне не
ответили? Прислали стебелек дрянной травы! Странный
подарок! Верно, это по ошибке?— недоумевал Но-
римицу.
Мне стало досадно. Значит, он так ничего и не по­
нял! Молча я взяла листок бумаги, лежавший на крыш­
ке тушечницы, и написала на нем:
Кто скажет, где она,
Когда нырнет рыбачка?
Молчит трава морская.
Затих вспененный ключ...
К разгадке береги!

— А, так вы сочинили стишки? Не буду читать! —

Норимицу концом своего веера отбросил листок и спас­
ся бегством.
Мы были так дружны, так заботились друг о
друге — и вдруг, без всякого повода, почти поссори­
лись!
Он прислал мне письмо:
«Я, пожалуй, совершил промах, но не забывайте
о нашем дружеском союзе и, даже разлучась со
мной, всегда смотрите на меня как на своего старшего
брата».
Норимицу часто говорил:
«Если женщина по-настоящему любит меня, она не
пошлет мне стихов. Я ее стал бы считать кровным вра­
гом. Захочет со мной порвать, пусть угостит меня стиш­
ками — и конец всему!»
А я послала ему ответное письмо с таким стихотво­
рением:

Горы Сестра и Брат

Рухнули до основанья.
Тщетно теперь искать,
Где она, Дружба-река,
Что между ними струилась?

Думаю, Норимицу не прочитал его, ответа не

пришло.
Вскоре он получил шапку чиновника пятого ранга
и был назначен помощником губернатора провинции
Тотоми. Мы расстались, не примирившись.
4* 99
 85. То, что грустно видеть

Как, непрерывно сморкаясь, говорят сквозь слезы.

Как женщина по волоску выщипывает себе брови.

86. Вскоре после того памятного случая,

когда я ходила к караульне Левой гвардии...

Вскоре после того памятного случая, когда я ходила

к караульне Левой гвардии, я вернулась в родной дом
и оставалась там некоторое время. Вдруг я получила
приказ императрицы немедленно прибыть во дворец.
Одна из фрейлин приписала со слов государыни:
«Я часто вспоминаю, как я глядела тебе вслед, когда
ты шла на рассвете к караульне Левой гвардии. Как
можешь ты быть столь бесчувственной? Мне этот рас­
свет казался таким прекрасным!..»
В своем ответе я заверила государыню в моей почти­
тельной преданности. И велела передать на словах:
«Неужели могу я забыть о том чудесном утре? Вы
сами разве не думали тогда, что видите перед собой не­
бесных дев в лучах утренней зари, как видел их некогда
Судзуси?»
Посланная мной служанка скоро вернулась и пере­
дала мне слова государыни:
«Как могла ты унизить своего любимца Накатада,
вспомнив стихи его соперника? Но забудь все свои
огорчения и вернись во дворец сегодня вечером. Иначе
я тебя от всего сердца возненавижу».
«Мне было бы страшно навлечь на себя хоть малей­
шую немилость. Тем более после такой угрозы, я готова
жизнь отдать, лишь бы немедленно прибыть к вам»,—
ответила я и вернулась во дворец.

87. Однажды, когда императрица изволила

временно пребывать в своей канцелярии...

Однажды, когда императрица изволила временно

пребывать в своей канцелярии, там, в Западном зале,
были устроены «Непрерывные чтения сутр».
Все происходило, как обычно: собралось несколько
монахов, повесили изображения Будды...
100
 Вдруг, на второй день чтения, у подножия веранды
послышался голос нищенки:
— Подайте хоть кроху из подношений Будде.
— Как можно,— отозвался бонза,— еще не кончи­
лась служба.
Я вышла на веранду поглядеть, кто просит подая­
ния. Старая нищенка-монахиня в невероятно грязных
отрепьях смахивала на обезьяну.
— Что она говорит?— спросила я.
Монахиня запричитала:
— Я тоже из учеников Будды, следую по его пути.
Прошу, чтоб мне уделили кроху от подношений, но бон­
зы скупятся.
Цветистая речь на столичный манер! Нищих ж але­
ешь, когда они уныло плачут, а эта говорила слишком
бойко, чтобы вызвать сострадание.
— Так ты ничего другого в рот не берешь, как толь­
ко крохи от подношений Будде? Дело святое! — вос­
кликнула я.
Заметив мой насмешливый вид, монахиня возра­
зила:
— Почему это ничего другого в рот не беру? Поне­
воле будешь есть только жалкие остатки, когда лучшего
нет.
Я положила в корзинку фрукты, рисовые лепешки
и дала ей. Она сразу же стала держаться фамильярно
и пустилась рассказывать множество историй.
Молодые дамы тоже вышли на веранду и забросали
нищенку вопросами:
— Дружок у тебя есть? Где ты живешь?
Она отвечала шутливо, с разными прибаутками.
— Спой нам! Спляши нам! — стали просить
дамы.
Нищенка затянула песню, приплясывая:
С кем я буду этой ночью спать?
С вице-губернатором Хитати.
Кожа у него нежна,
С ним сладко спать.

Песня была нескончаемо длинной. Затем она завела

другую.
На горе Любовь
Заалели листья кленов,—
Издали видна.
Всюду слава побежит.
Всюду слава побеж ит,—

101
пела монахиня, тряся головой и вертя ее во все стороны.
Это было так нелепо и отвратительно, что дамы со сме­
хом закричали:
— Ступай себе! Иди прочь.
— Ж аль ее. Надо бы дать ей что-нибудь,— вступи­
лась я.
Государыня попеняла нам:
— Ужасно! Зачем вы подбивали нищенку на шутов­
ство? Я не слушала, заткнула себе уши. Дайте ей эту
одежду и поскорей проводите со двора.
Дамы бросили монахине подарок:
— Вот, государыня пожаловала. У тебя грязное
платье, надень-ка новое.
Монахиня поклонилась в землю, набросила дарован­
ную одежду на плечи и пошла плясать.
До чего же противно! Все вошли в дом.
Но, видно, подарками мы ее приручили, нищенка
повадилась часто приходить к нам. Мы прозвали ее
«Вице-губернатор Хитати». Она не мыла своих одежд,
на ней были все те же грязные отрепья, и мы удивля­
лись, куда же она дела свое новое платье?
Когда госпожа У кон, старшая фрейлина из свиты
государя, посетила императрицу, государыня пожало­
валась на нас:
— Болтали по-приятельски с несносной попро­
шайкой, приручили, теперь зачастила сюда,— И она
приказала даме Кохёэ изобразить ее смешные по­
вадки.
Госпожа Укон, смеясь, сказала нам:
— Как мне увидеть эту монахиню? Покажите мне
ее. Знаю, знаю, она — ваша любимица, но я ее не пере­
маню, не бойтесь.
Вскоре пришла другая нищая монахиня. Она бы­
ла калекой, но держала себя с большим достоинством.
Мы начали с ней беседовать. Нищенка эта смуща­
лась перед нами, и мы почувствовали к ней состра­
дание.
И ей тоже мы подарили одежду от имени государы­
ни. Нищенка упала ниц, ее неумелый поклон тронул
наши сердца.
Когда она уходила, плача от радости, навстречу
ей попалась монахиня по прозвищу «Вице-губернатор
Хитати». С тех пор назойливая попрошайка долго
не показывалась нам на глаза, но кто вспоми­
нал ее?
102
 В десятых числах двенадцатой луны выпало много
снега.
Дворцовые служанки насыпали его горками на
подносы.
— Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную
гору,— решили служанки.
Они позвали челядинцев и велели им насыпать вы­
сокую гору из снега «по велению императрицы».
Челядинцы дружно взялись за дело. К ним присое­
динились слуги, подметавшие сад. Гора поднялась
очень высоко.
Вышли полюбопытствовать приближенные импе­
ратрицы и, увлекшись, начали подавать разные советы.
Появились чиновники — сначала их было трое-чет-
веро, а там, смотришь,— двенадцать.
Велено было созвать всех слуг, отпущенных домой:
«Тому, кто строит сегодня снежную гору, уплатят за
три дня работы, а кто не явится, с того удержат жало­
ванье за три дня».
Услышав это, слуги прибежали впопыхах, но людей,
живших в дальних деревнях, известить не удалось.
Когда работа была кончена, призвали всех слуг, со­
стоявших при дворе императрицы, и бросили на веран­
ду два больших тюка, набитых свертками шелка. К аж ­
дый взял себе по свертку и с низким поклоном уда­
лился.
Но придворные высших рангов остались, сменив
свои парадные одеяния с длинными рукавами на «охот­
ничьи одежды».
Императрица спросила у нас:
— Сколько, по-вашему, простоит снежная гора?
— Дней десять, наверно,— сказала одна.
— Пожалуй, десять с лиш ним,— ответила другая.
Никто не рискнул назвать более долгий срок.
— А ты как думаешь?— обратилась ко мне госу­
дарыня.
— Снежная гора будет стоять до пятнадцатого дня
первой луны нового года,— решительно сказала я.
Государыня сочла это невозможным.
Все дамы твердили хором:
— Растает, непременно растает еще в старом году.
Увы, я зашла слишком далеко... В душе я раскаива­
лась, что не назвала первый день года. Но будь что бу­
дет! Если я ошиблась, поздно отступать теперь, и
я твердо стояла на своем.
103
 Числа двадцатого пошел дождь, но гора, казалось, не
таяла, только мало-помалу становилась все ниже.
«О Каннон Белой горы, не позволяй снежной горе
растаять!» — молила я богиню, словно обезумев от
тревоги.
Кстати сказать, в тот день, когда строили гору, к нам
явился посланный от императора — младший секретарь
императорской канцелярии Тадатака.
Я предложила ему подушку для сидения, и мы стали
беседовать.
— Нынче снежные горы вошли в большую моду,—
сообщил он.— Император велел насыпать гору из снега
в маленьком дворике перед своими покоями. Высятся
они и перед Восточным дворцом, и перед дворцом Ко-
кидэн, и возле дворца Кёгокудоно...
Я сразу же сочинила танку, а одна дама по моей
просьбе прочла ее вслух:
Мы думали, только у нас
В саду гора снеговая,
Но эта новинка стара.
Гора моя, подожди!
Дожди ее точат, о горе!

Склонив несколько раз голову, Тадатака сказал:

— Мне стыдно было бы сочинить в ответ плохую
танку. Блестящий экспромт! Я буду повторять его перед
бамбуковой шторой каждой знатной дамы.
С этими словами он ушел.
А ведь говорили о нем, что он — мастер сочинять
стихи! Я была удивлена.
Когда государыня узнала об этом, она заметила:
— Должно быть, твое стихотворение показалось ему
необычайно удачным.
К концу года снежная гора стала как будто несколь­
ко ниже, но все еще была очень высока.
Однажды в полдень дамы вышли на веранду. Вдруг
появилась нищенка «Вице-губернатор Хитати».
— Тебя долго не было. Отчего это?— спросили ее.
— Отчего, отчего! Случилась беда.
— Какая беда?
Вместо ответа нищенка сказала:
— Вот что мне сейчас пришло в голову.
И она затянула унылым голосом:
Еле к берегу плывет
Нищая рыбачка,

104
 Так велик ее улов.
Отчего же ей одной
Моря щедрые дары?

Дамы презрительно рассмеялись. Увидев, что никто

не удостаивает ее взглядом, нищая монахиня залезла на
снежную гору, потом начала бродить вокруг да около
и наконец исчезла.
Послали рассказать об этой истории госпоже Укон.
Служанка передала нам ее слова:
— Почему же вы не велели проводить нищенку сю­
да? Бедняжка с досады даже на снежную гору влезла!
Все снова начали смеяться.
Снежная гора благополучно простояла до самого
конца года. В первую же ночь первой луны выпал
обильный снег.
Я было подумала: «О радость! Гора снова станет
выше».
Но государыня отдала приказ:
— Оставьте старый снег, а свежий надо смести
и убрать.
Я провела ночь во дворце. Когда рано утром я вер­
нулась в свои покои, ко мне пришел, дрожа от холода,
старший слуга. На рукаве своего придворного кафтана,
зеленого, как листья лимонного дерева, он принес свер­
ток в зеленой бумаге, привязанный к ветке сосны.
— От кого письмо?— спросила я.
— От Принцессы — верховной ж рицы ,— последо­
вал ответ.
Я исполнилась благоговейной радости и поспешно
отнесла послание государыне.
Госпожа моя еще почивала. Я придвинула шашеч­
ную доску вместо скамеечки и, став на нее, попробова­
ла, напрягая все силы, одна поднять решетчатую створ­
ку ситоми, возле спального полога, но створка эта была
слишком тяжела. Я смогла приподнять ее лишь с одного
краю, и она громко заскрипела.
Императрица очнулась от сна.
— Зачем ты это делаеш ь?— спросила она.
— Прибыло послание от Принцессы — верховной
жрицы. Как не поторопиться прочесть его?— сказала я.
— Рано же его принесли!
Государыня поднялась с постели и развернула свер­
ток. В нем находились два «жезла счастья» длиной
в пять сунов, сложенные так, что верхние концы их на­
поминали «колотушку счастья», и украшенные ветками
105
дикого померанца, плауна и горной лилии. Но письма
не было.
— Неужели ни единого слова?— изумилась госуда­
рыня и вдруг увидела, что верхние концы жезлов завер­
нуты в небольшой листок бумаги, а на нем написана
песня:
Гул пошел в горах.
От ударов топора
Прокатилось эхо.
Чтобы счастье приманить,
Дикий персик срублен.

Государыня начала сочинять «ответную песню», а

я в это время любовалась ею, так она была хороша!
Когда надо было послать весть Принцессе — верховной
жрице или ответить ей, императрица всегда писала
с особым тщанием и сейчас отбрасывала черновик за
черновиком, не жалея усилий.
Послу Принцессы пожаловали белую одежду без
подкладки и еще одну, темно-алого цвета. Сложенные
вместе, они напоминали белоснежный, подбитый алым
шелком кафтан «цвета вишни».
Слуга ушел сквозь летевший снег, набросив одежды
себе на плечо... Красивое зрелище!
На этот раз мне не удалось узнать, что именно отве­
тила императрица, и я была огорчена.

А снежная гора тем временем и не думала таять,

словно была настоящей Белой горой в стране Коси. Она
почернела и уже не радовала глаз, но мне страстно хо­
телось победить в споре, и я молила богов сохранить ее
до пятнадцатого дня первой луны.
Но другие дамы говорили:
— И до седьмого не устоит!
Все ждали, чем кончится спор, как вдруг неожидан­
но на третий день нового года государыня изволила от­
быть в императорский дворец.
«Какая досада! Теперь уж мы не узнаем, сколько
простоит снежная гора»,— с тревогой думала я.
— Право, хотелось бы поглядеть! — воскликнули
дамы.
И сама государыня говорила то же самое.
Сохранись гора до предсказанного мною срока, я бы
могла с торжеством показать ее императрице. Но теперь
все потеряно!
106
 Начали выносить вещи. Воспользовавшись сумато­
хой, я подозвала к веранде старого садовника, который
пристроил навес своей хижины к глинобитной ограде
дворца.
— Береги хорошенько эту снежную гору,— прика­
зала я ему.— Не позволяй детям топтать и разбрасывать
снег. Старайся сохранить ее в целости до пятна­
дцатого дня. Если она еще будет стоять в этот день, то
я попрошу императрицу пожаловать тебе богатый пода­
рок и сама в долгу не останусь.
Я всегда давала садовнику много разных лакомств
и прочей снеди, какой стряпухи угощают челядинцев,
и он ответил мне с довольной усмешкой:
— Дело легкое, буду стеречь вашу гору... Правда,
дети уже наверно на нее полезут.
— Если они тебя не послушают, извести меня,— от­
ветила я.
Я пробыла в императорском дворце до седьмого дня
первой луны, а потом уехала к себе домой.
Все время, пока я жила во дворце, мне не давала по­
коя снежная гора. Кого только не посылала я узнать
о ней: камеристок, истопниц, старших служанок...
В седьмой день нового года я велела отнести садов­
нику остатки от праздничных кушаний, и посланная
моя, смеясь, рассказывала мне, как благоговейно, с зем­
ным поклоном, садовник принял этот дар.
В своем родном доме я вставала еще до рассвета, му­
чимая тревогой, и спешила отправить служанку: пусть
скорей посмотрит, сохранилась ли снежная гора.
Пришел десятый день. Как я была рада, когда слу­
жанка доложила мне:
— Еще дней пять простоит!
Но к вечеру четырнадцатого дня полил сильный
дождь. От страха, что гора за ночь растает, я не могла
сомкнуть глаз до самого утра.
Слушая мои жалобы, люди подсмеивались надо мной:
уж не сошла ли я с ума?
Посреди ночи кто-то из моих домашних проснулся
и вышел. Я тоже поднялась с постели и начала будить
слугу, но он и не подумал пошевелиться, негодник.
Я сильно рассердилась на него, и он нехотя встал и от­
правился в путь.
Вернувшись, слуга сказал:
— Теперь она не больше круглой соломенной по­
душки для сидения. Садовник усердно ее бережет, детей
107
и близко не подпускает. Не извольте беспокоиться, дня
два еще продержится. Садовник рад. «Дело верное, го­
ворит, я получу обещанный подарок!»
В приливе восторга я начала мечтать о том, как при­
дет долгожданный день. Я насыплю горку снега на под­
нос и покажу государыне. Сердце мое билось от радост­
ного ожидания.
Наконец пришло утро пятнадцатого дня. Я встала ни
свет ни заря и дала моей прислужнице шкатулку:
— Вот, иди к горе, насыпь сюда снегу! Бери его от­
туда, где он белый. А грязный снег смахни и отбрось.
Женщина что-то уж слишком скоро вернулась, раз­
махивая на ходу крышкой от пустой шкатулки.
— Снег весь растаял! — воскликнула она.
Я была изумлена и глубоко огорчилась. Какая не­
удача! Я сложила к случаю неплохое стихотворение
и думала читать его людям с печальными вздохами...
А теперь — к чему оно?
— Как могло это случиться? Вчера вечером снега
было еще вот столько, а за ночь весь растаял?— спра­
шивала я с отчаянием.
Служанка начала крикливо рассказывать:
— Садовник так сетовал, так жаловался, всплески­
вая от горя руками: «Ведь до самой темноты еще дер­
жалась! Я-то надеялся получить подарок...»
В эту минуту явился посланный из дворца. Импе­
ратрица велела спросить у меня:
— Так что же, стоит ли еще снежная гора?
Как ни было мне тяжело и досадно, я принуждена
была ответить:
— Передайте от моего имени государыне: «Хоть все
и утверждали, что снежная гора растает в старом году
и уж самое позднее в первый день нового года, но она
еще вчера держалась до самого заката солнца. Смею ду­
мать, я верно предсказала. Если бы снег не растаял
и сегодня, моя догадка была бы уж слишком точной. Но
кажется мне, нынче ночью кто-то из зависти разбросал
его».
В двадцатый день первой луны я вернулась во дво­
рец и первым делом начала рассказывать государыне
историю снежной горы.
— Не успела моя служанка уйти, как уже бежит
назад, размахивая крышкой. Словно тот монашек, что
сказал: «А ларец я бросил». Какое разочарование! Я-то
хотела насыпать на поднос маленькую горку из снега,
108
красиво написать стихи на белой-белой бумаге и под­
нести вам!
Государыня от души рассмеялась, и все присутству­
ющие не могли удержаться от смеха.
— Ты отдала снежной горе столько сердечной забо­
ты, а я все испортила и, наверно, заслужила небесную
кару. Сказать тебе правду, вечером в четырнадцатый
день года я послала служителей разбросать снежную
гору. (Забавно, что в своем ответном письме ты как раз
и заподозрила нечно подобное.) Старичок-садовник
проснулся. И, молитвенно сложив руки, стал просить,
чтобы гору пощадили, но слуги пригрозили ему: «На то
есть высочайший приказ. Никому ни слова, иначе бере­
гись, сровняем с землей твою лачугу».
Они побросали весь снег за ограду, что находится
к югу от караульни Левой гвардии.
«Крепкий был снег, еще немало его оставалось»,—
сказали слуги. Пожалуй, он дождался бы и двадцатого
дня, ведь к нему прибавился первый снег нового года.
Сам государь, услышав об этом, заметил: «А она глубо­
ко заглянула в будущее, вернее других...» Прочти же
нам твое стихотворение. Я созналась во всем, и, по со­
вести, ты победила!
Дамы вторили государыне, но я, всерьез опечален­
ная, была не в силах успокоиться.
— Зачем я стану читать стихи? Теперь, когда я
узнала, как жестоко со мной поступили!
Пришел император и заметил:
— Правду сказать, я всегда думал, что она — люби­
мая наперсница государыни, но теперь что-то сомнева­
юсь...
Мне стало еще более горько, я готова была за­
плакать.
Я так радовалась, что падает свежий снег, но импе­
ратрица приказала смести его и убрать.
— Она не хотела признать твою победу,— улыбнул­
ся император.

88. То, что великолепно

Китайская парча.
Меч в богато украшенных ножнах.
Цветные инкрустации из дерева на статуе Будды.
109
 Цветы глицинии чудесной окраски, ниспадающие
длинными гроздьями с веток сосны.
Куродо шестого ранга.
Несмотря на свой невысокий чин, он великолепен!
Подумать только, куродо вправе носить светло-зеленую
парчу, затканную узорами, что не дозволяется даже от­
прыскам самых знатных семей!
Дворцовый прислужник для разных поручений, сын
простолюдина, он был совсем незаметен, пока состоял
в свите какого-нибудь должностного лица, но стоило
ему стать куродо — и все изменилось! Словами не опи­
сать, до чего он ослепителен.
Когда куродо доставляет императорский рескрипт
или приносит от высочайшего имени сладкие каштаны
на церемониальное пиршество, его так принимают
и чествуют, словно он с неба спустился.
Дочь знатного вельможи стала избранницей импера­
тора, но еще живет в родном доме и носит девический
титул химэгими — юной принцессы. Куродо является
с высочайшим посланием в дом ее родителя. Прежде
чем вручить послание своей госпоже, дама из ее свиты
выдвигает из-под занавеса подушку для сидения, и ку­
родо может видеть края рукавов... Думаю, не часто при­
ходилось человеку его звания любоваться таким зре­
лищем!
Если куродо вдобавок принадлежит к императорской
гвардии, то он еще более неотразим. Садясь, он раскла­
дывает веером длинные полы своих одежд, и сам хозяин
дома из своих рук подносит ему чарку вина. Сколько
гордости должен чувствовать в душе молодой куродо!
Куродо водит дружбу с сыновьями знатнейших се­
мей, он принят в их компанию как равный. Бывало, он
трепетал перед ними и никогда не посмел бы сидеть
с ними в одной комнате... А теперь юные вельможи
с завистью смотрят, как в ночную пору он прислужива­
ет самому императору, обмахивает его веером или рас­
тирает палочку туши, когда государь хочет написать
письмо.
Всего лишь три-четыре года куродо близок к госуда­
рю... В это время он может появляться в толпе высших
сановников, одетый самым небрежным образом, в одеж­
дах негармонических цветов. Но вот всему конец —
близится срок отставки.
Куродо, казалось бы, должен считать разлуку с го­
сударем горше смерти, но печально видеть, как он хло­
110
почет, вымаливая какой-нибудь тепленький пост в про­
винции — в награду за свои услуги.
В старые времена куродо с самого начала года при­
нимались громко сетовать, что пришел конец их служ­
бы. В наше время они бегом торопятся в отставку.

Одаренный талантами ученый высшего звания в мо­

их глазах достоин великого почтения. Пусть он нека­
зист лицом, нечиновен, но свободно посещает высочай­
ших особ. С ним советуются по особым вопросам. Он
может быть назначен наставником императора — за­
видная судьба. Когда он сочинит молитвословие или
вступление к стихам, все воздают ему хвалу.
Священник, умудренный знаниями, тоже, бесспорно,
достоин восхищения.

Торжественный проезд императрицы в дневные

часы.
Церемониальный кортеж канцлера — «Первого че­
ловека в стране». Его паломничество в храм Касуга.
Светло-пурпурные ткани цвета виноградной грозди.
Все пурпурное великолепно, будь то цветы, нити
шелка или бумага. Среди пурпурных цветов я все же
меньше всего люблю ирис.
Куродо шестого ранга потому так великолепно вы­
глядят во время ночного дежурства во дворце, что на
них пурпурные шаровары.

89. То, что пленяет утонченной прелестью

Знатный юноша, прекрасный собой, тонкий и строй­
ный в придворном кафтане.
Миловидная девушка в небрежно надетых хакама.
Поверх них наброшена только летняя широкая одежда,
распоровшаяся на боках. Девушка сидит возле балюст­
рады, прикрывая лицо веером.
Письмо на тонкой-тонкой бумаге зеленого цвета,
привязанное к ветке весенней ивы.
Веер с тремя планками. Веера с пятью планками
толсты у основания, это портит вид.
Кровля, крытая не слишком старой и не слишком
новой корой кипариса, красиво устланная длинными
стеблями аира.
111
 Из-под зеленой бамбуковой шторы выглядывает це­
ремониальный занавес. Блестящ ая глянцевитая ткань
покрыта узором в виде голых веток зимнего дерева.
Длинные ленты зыблются на ветру...
Тонкий шнур, сплетенный из белых нитей.
Штора ярких цветов с каймою.
Однажды я заметила, как возле балюстрады перед
спущенными бамбуковыми занавесками гуляет хоро­
шенькая кошечка в красном ошейнике. К нему был
прикреплен белый ярлык с ее именем. Кошечка ходила,
натягивая пестрый поводок, и по временам кусала его.
Она была так прелестна!
Девушки из Службы двора, раздающие чернобыль­
ник и кусудама в пятый день пятой луны. Голова укра­
шена гирляндой из стеблей аира, ленты как у юных
танцоров Оми, но только не алого, другого цвета. На
каждой шарф с ниспадающими концами, длинная
опояска.
Юные прислужницы, необыкновенно изящные
в этом наряде, преподносят амулеты принцам крови
и высшим сановникам. Придворные стоят длинной че­
редой в ожидании этого мига.
Каждый из них, получив амулет, прикрепляет его
к поясу, совершает благодарственный танец и отдает
поклон. Радостный обычай!
Письмо, завернутое в лиловую бумагу, привязано
к ветке глицинии, с которой свисают длинные гроздья
цветов.
Юные танцоры Оми тоже пленяют утонченной пре­
лестью.

90. Танцовщиц для празднества Госэти...

Танцовщиц для празднества Госэти назначила сама

императрица, оставалось выбрать еще двенадцать
спутниц.
Можно было бы послать фрейлин из свиты супруги
наследника, но стали говорить, что это против правил.
Не знаю, какого мнения держалась государыня, но она
послала десять дам из собственной свиты. Потом она
выбрала еще двух: одну из фрейлин вдовствующей им­
ператрицы и одну из свиты госпожи Сигэйся. Они были
родными сестрами.
112
 В канун дня Дракона государыня повелела, чтобы
дамы, сопровождающие танцовщиц, надели белые ки­
тайские накидки с темно-синим узором, а девушки —
широкие одежды с шлейфами тех же цветов. Она скры­
вала свой замысел даже от самых приближенных дам,
не говоря уж о других...
Белые с синим одежды были принесены только тог­
да, когда уже спустились сумерки и танцовщицы вместе
со своей свитой начали наряжаться к празднеству.
Придворные дамы имели великолепный вид: красиво
повязанные красные ленты ниспадают вниз; поверх
парчовых китайских накидок наброшены белые, свер­
кающие глянцем одежды: рисунок на них не отпечатан
с деревянных досок, как обычно, а нанесен кистью ху­
дожника.
Но юные танцовщицы затмевали своей прелестью
даже этих блистательных дам.
Когда праздничный кортеж, начиная с танцовщиц
и кончая самыми низшими служанками, проследовал
мимо, все сановники и царедворцы, удивленные и вос­
хищенные этим зрелищем, дали его участницам прозви­
ще: «Девушки — танцоры Оми».
Позднее, когда молодые вельможи в тех самых на­
рядах, какие носят во время торжества Оми — «Малого
воздержания от скверны»,— вели разговор с танцовщи­
цами, скрытыми от них шторами и занавесками, госу­
дарыня молвила:
— Покои танцовщиц опустошают в последний день
празднества еще до того, как опустятся сумерки. Выно­
сят все убранства. Люди могут заглядывать внутрь
и глазеть на девуш ек,— это непристойно. Следует оста­
вить все на своих местах до самой ночи.
На этот раз девушкам не пришлось смущаться, как
бывало раньше.

* * *

Когда нижний край церемониального занавеса в по­

коях танцовщиц был закатан кверху и подвязан, рукава
придворных дам пролились из-под него потоками.
Госпожа Кохёэ вдруг заметила, что ее красная лента
распустилась.
— Ах, кто бы помог мне завязать ленту!— восклик­
нула она.
ИЗ
 Второй начальник Левой гвардии Санэката услышал
слова госпожи Кохёэ и подошел к ней. Поправляя лен­
ту, он продекламировал со значительным видом:
В горном колодце вода
Затянута крепким льдом,
Как этот узел затянут.
Когда же растает лед?
Когда же распустится узел?

Кохёэ, совсем еще юная годами, не решалась загово­

рить в присутствии такого большого общества. Она
молчала. Старшие дамы тоже не нашлись с ответом.
Один чиновник собственного двора императрицы
стоял неподалеку и внимательно прислушивался, ожи­
дая, когда же будет прочтена «ответная песня». Но вре­
мя шло, а стихов все не было.
Положение стало затруднительным. Он подошел
к фрейлинам и прошептал:
— Что значит ваше молчание?
Между мной и госпожой Кохёэ находилось еще не­
сколько дам, но если б даже я сидела рядом с ней, мне
было бы неудобно сразу предложить ей свою помощь.
Санэката славился поэтическим талантом, он сейчас
сложил хорошие стихи, совестно перед ним осрамиться.
Я тоже была взволнована, но невольно смеялась, глядя
на то, как чиновник из дворцового ведомства императ­
рицы шагает взад и вперед, прищелкивая пальцами
и бормоча:
— Можно ли было ожидать такого конфуза от вас,
ученых дам, ведь вы то и дело сочиняете стихи. Уж хоть
что-нибудь придумали бы! Ничего необычайного и не
требуется.
Тут я не выдержала, подозвала госпожу Бэн-но омо-
то и попросила ее прочесть вслух господину Санэката
«ответную песню»:
Тончайший ледок,
Как лента непрочной пены,
Исчезнет легко.
Как дымка прозрачной вуали,
Легко распустится узел.

Но Бэн-но омото смутилась вконец, голос ее не слу­

шался.
— Что такое? Что такое?— воскликнул Санэката,
насторожив уши.
114
 Бэн-но омото и всегда немного заикалась. Тут она
собралась с духом и решила выразительно прочитать
стихотворение, но Санэката все равно ничего не понял.
Я не очень была огорчена, наоборот, скорее доволь­
на. Мне не пришлось краснеть за свои стихи.
Некоторые из придворных дам не хотели ни прово­
жать танцовщиц, когда они отправлялись в император­
ский дворец, ни встречать их по возвращении оттуда.
Сославшись на нездоровье, дамы предпочли остаться
в своих покоях.
Но императрица приказала всем явиться. Собралось
много женщин. Было гораздо шумнее, чем в прошлые
годы, и не столь приятно.
Одна из танцовщиц, девочка двенадцати лет от роду,
была дочерью начальника императорской конюшни Су-
кэмаса. Мать ее, четвертая в семье, приходилась млад­
шей сестрой супруге принца Сомэдоно. Девочка эта по­
ражала своей красотой.
В последний вечер празднества вся свита собралась
вокруг танцовщиц без шума и суматохи, чтобы отбыть
в императорский дворец.
С восточной веранды дворца Сэйрёдэн мы могли
вдоволь налюбоваться шествием, когда оно с танцовщи­
цами во главе, миновав дворец Дзйдзю, возвращалось
в покои императрицы.

91. Мимо проходит мужчина, красивый собой...

Мимо проходит мужчина, красивый собой, с парад­

ным мечом на цветной перевязи. Весьма приятное
зрелище!

92. Во время празднества Госэти...

Во время празднества Госэти все люди во дворце,

даже самой обыденной, заурядной внешности, словно
преображаются.
Дворцовые прислужницы прикрепляют пестрые по­
лоски ткани к головным шпилькам, словно ярлыки
в День удаления от скверны, это выглядит очень наряд­
но. Когда они проходят по выгнутому аркой мосту
дворца Сэнъёдэн, бросаются в глаза яркие лилово-пест-
рые шнуры в их прическах. Ж енщины повязывают
115
шнуры на разный манер, но все равно выходит очень
мило, каждая кажется хорошенькой.
Не мудрено, что служанки для разных работ и де­
вушки, временно призванные во дворец помочь на тор­
жестве Госэти, считают его самым веселым праздником.
Весело также смотреть, как бывшие куродо, ныне
уже в чинах, несут ивовые корзины с горным индиго
и ветками плауна.
Помню, однажды высшие придворные, сбросив каф­
таны с одного плеча и отбивая такт веерами, распевали,
проходя мимо женских покоев:
Вестники бегут, как волны в море,
Сколько новых роздано постов!

Как взволновались дамы, даже привычные к таким

картинам! Как они испугались, когда компания при­
дворных вдруг разразилась дружным смехом!
Особенно хороши были исподние одежды из глянце­
витого алого шелка, в которых щеголяли куродо, руко­
водившие праздничными торжествами.
На веранде дворца неподалеку от женских покоев
были положены подушки для сидения, но куродо и не
подумали ими воспользоваться.
Если же какая-нибудь дама из свиты танцовщиц по­
падалась им на глаза, они отпускали слова похвалы или
едкой критики. В эту пору, кажется, ничто не имеет
значения, кроме церемониала Госэти.
Вечером того дня, когда должна была состояться ре­
петиция танцев перед императором, куродо были чрез­
вычайно суровы и никого не пропускали в зал. Они го­
ворили до обидного резко:
— Посторонних не впустим, кроме двух сопровож­
дающих дам и девушек-прислужниц.
Придворные упрашивали их:
— Пропустите, ну хотя бы одного меня...
— Нет, другие будут в обиде,— твердо отвечали ку­
родо.— Как же можно?
И все же двадцать придворных дам императрицы
явились тесной толпой, силой открыли дверь, не обра­
щая никакого внимания на куродо, и с шумом ворва­
лись в зал.
Забавно было глядеть на куродо. Окаменев от не­
ожиданности, они восклицали:
— В какие беззаконные времена мы живем!
116
 Вслед за придворными дамами валом повалили все
служанки. Тут уж на лицах куродо изобразилась пол­
ная растерянность.
Сам государь, присутствовавший там, нашел, веро­
ятно, эту сцену очень забавной.
Накануне главного представления юные девушки-
прислужницы тоже выступили с танцем. Чудесное
представление! Как приятно было смотреть на их юные
лица, озаренные огнем светильников.

93. Император принес государыне лютню...

— Император принес государыне лютню, прозван­

ную Безымянной. Пойдем посмотрим и попробуем сыг­
рать на ней,— говорили между собой дамы.
Мы все пошли в покои государыни, но не стали иг­
рать на лютне по-настоящему, а только перебирали
струны.
— Почему ее прозвали Безымянной?— спросила
одна из нас.
— Она ничем не примечательна и потому не заслу­
жила имени,— ответила государыня.
«Замечательно сказано!» — подумала я.
Госпожа Сигэйся, навестившая свою старшую сестру
императрицу, заметила в разговоре:
— У меня есть дома очень красивая многоствольная
флейта. Ее подарил мне покойный отец.
Господин епископ Рюэн, младший брат государыни,
воскликнул при этих словах:
— Отдай мне флейту. У меня есть великолепная се­
миструнная цитра, я отдам ее взамен.
Но госпожа Сигэйся словно не слышала и продол­
жала говорить о другом. Епископ несколько раз повто­
рил свою просьбу, думая, что под конец его сестре при­
дется сказать что-нибудь, но она упорно отмалчивалась.
— А она думает: «Нет, не обменяю!»— с тонким
остроумием заметила государыня. Как она была очаро­
вательна в эту минуту!
«Ина-каэдзи» — «Нет, не обменяю!» — так зовут зна­
менитую флейту.
Но епископ, видно, ничего не слышал об этой флейте
и, не оценив намека, только досадовал.
Это случилось, помнится, в то время, когда императ­
рица проживала в своей канцелярии.
117
 Флейта «Нет, не обменяю!» принадлежит императо­
ру. Другие флейты и цитры, которые находятся во вла­
дении государя, тоже носят удивительные имена.
К примеру, лютни: Гэндзё — «Выше тайны», Бокуба —
«Конское пастбище», Идэ — «Запруда!», Икё — «Мост
на реке Вэй», Мумё — «Безымянная». Ш естиструнные
цитры называются Кутикй — «Пустая скважина», Сио-
гама — «Градирня», Футануки — «Два глазка»...
Я также слышала о флейтах Суйро — «Водяной дра­
кон», Косуиро — «Малый водяной дракон», Уда-но хо-
си — «Монах Уда», Кугиути — «Молоток для гвоздей»,
Хафутацу — «Два листка» и еще о многих других, чьи
имена я забыла.
То-но тюдзё, восторгаясь ими, любил повторять по­
говорку: «Их бы на почетную полку в сокровищнице
Гиёдэн!»

94. Придворные провели весь день,

играя на флейтах и цитрах...

Придворные провели весь день, играя на флейтах

и цитрах перед бамбуковыми занавесями, что закрыва­
ют от любопытных глаз покои императрицы. Когда
в сумерках внесли светильники, придворные удалились,
каждый своей дорогой.
Верхние створки решетчатых рам еще не были спу­
щены, двери не затворены, и сквозь бамбуковую зана­
весь можно было при свете огней увидеть все, что дела­
ется в покоях государыни.
Императрица сидела, поставив лютню прямо перед
собой. Великолепие пурпурной ее одежды не описать
словами, она была надета поверх многих исподних
одежд из гибкого лощеного шелка. Рукав одежды изящ­
но падал на лютню, блестевшую черным лаком. Позади
темной лютни виднелся ослепительно-белый лоб... что
могло быть прекраснее?
Я подошла к одной из придворных дам и ска­
зала:
— Нет, девушка, «лицо которой было полускрыто»,
не сияла такой красотой. Куда ей, простолюдинке!
Дама эта с трудом проложила себе дорогу сквозь
толпу других фрейлин, чтобы скорей сообщить мои сло­
ва государыне.
Императрица рассмеялась.
118
 Дама вернулась и передала мне:
— Государыня изволила молвить в ответ: «Пора
расставаться...» Но знаешь ли ты, о чем речь?
В устах дамы это звучало забавно, ведь она ничего не
поняла.

95. То, что причиняет досаду

Вы послали кому-нибудь письмо или ответ на

присланное вам письмо, и после того, как гонец уже
ушел, вам приходит в голову, что несколько слов надо
бы непременно заменить.
Вы наспех зашивали что-то. Казалось, работа закон­
чена, но, выдернув иглу, вдруг видите, что забыли завя­
зать узелок на нитке. Досадно также, когда заметишь,
что шила что-то наизнанку.
Однажды, когда императрица гостила в Южном
дворце у своего отца, она прислала нам сверток шелка
с повелением:
— Мне спешно нужно платье. Беритесь за работу
все вместе, чтобы закончить ее до следующей стражи.
Все мы собрались в главном павильоне дворца.
Каждая из нас взяла по куску шелка и, надеясь пере­
гнать остальных, стала шить быстро-быстро, не отрывая
глаз. Спешили мы, как безумные.
Кормилица госпожа мёбу, которой достался один из
рукавов, шила быстрее всех и кончила первой. Второпях
она не заметила, что рукав пришит наизнанку. Даже не
завязав последнего узелка, кормилица положила работу
и поднялась с места.
Когда мы стали прилаживать разные части платья
друг к другу, то сразу заметили ошибку.
Женщины подняли смех и шум:
— Исправь скорее, сшей наново.
— Кто ошибся, тому и шить наново. Если бы это
был узорчатый шелк, ну, тогда, конечно, видно, где ли­
цо, где испод. Сразу нашли бы виновную, исправь, мол,
поскорее. Но ведь это гладкий шелк, как узнаешь, кто
когда напутал? С какой стати я обязана шить за других?
Дайте эту работу тем, кто еще не кончил,— заупрями­
лась кормилица.
Пришлось другим женщинам во главе с Гэн-Сёнагон
взяться за переделку. Они торопливо работали иглой,
бормоча с сердитым видом:
119
 — Только спорить умеет, куда это годится!
А кормилица смотрела на них, сложа руки.
Занятная вышла сценка.

Посадишь в саду кусты хаги и сусуки, выйдешь лю­

боваться их необычной красотой... И вдруг является
кто-то с длинным ящиком и лопатой, у тебя на глазах
начинает копать вовсю, выкопает растения и унесет.
Как обидно и больно!
Если бы вместо меня появился знатный господин,
негодник не посмел бы так себя вести. А мне на все мои
упреки он только отвечал:
— Я совсем немного...— И был таков.

Слуга какой-нибудь влиятельной дамы является

к провинциальному чиновнику и нагло дерзит ему. На
лице слуги написано: «А что ты мне сделаешь?»
Как это оскорбительно!

Тебе не терпелось прочитать письмо, но мужчина

выхватил его у тебя из рук, отправился в сад и там чи­
тает... Вне себя от досады и гнева, погонишься за ним,
но перед бамбуковым занавесом поневоле приходится
остановиться, дальше идти тебе нельзя. Но до чего же
хочется выскочить и броситься на похитителя!

96. То, что неприятно слушать

Кто-то в свое удовольствие неумело наигрывает на

цитре, даже не настроив ее.
Пришел гость, ты беседуешь с ним. Вдруг в глубине
дома слуги начинают громко болтать о семейных делах.
Унять их ты не можешь, но каково тебе слушать!
Ужасное чувство.
Твой возлюбленный напился и без конца твердит
одно и то же.
Расскажешь о ком-нибудь сплетню, не зная, что он
слышит тебя. Потом долго чувствуешь неловкость, даже
если это твой слуга или вообще человек совсем незначи­
тельный.
Тебе случилось заночевать в чужом доме, а твои че­
лядинцы разгулялись вовсю. Как неприятно!
120
 Родители, уверенные, что их некрасивый ребенок
прелестен, восхищаются им без конца и повторяют все,
что он сказал, подделываясь под детский лепет.
Невежда в присутствии человека глубоких познаний
с ученым видом так и сыплет именами великих людей.
Человек декламирует свои стихи (не слишком хоро­
шие) и разглагольствует о том, как их хвалили. Слу­
шать тяжело!

97. То, что поражает неприятной неожиданностью

Чистишь до блеска гребень для украшения волос,

вдруг он за что-то зацепился — и ломается.
Экипаж перевернулся. Казалось бы, такое громозд­
кое сооружение должно было бы устойчиво держаться
на колесах. Не веришь своим глазам! Это как сон — по­
разительный и нелепый.
Кто-то, нимало не смущаясь, сболтнет такую мер­
зость, что всем становится не по себе.
Всю ночь, всю долгую ночь до рассвета проводишь
в ожидании: «Он должен прийти!» На заре забудешься
неверным сном. Вдруг кар-р, кар-р! — закричит ворона.
Очнешься от дремоты и видишь: солнце уже высоко.
Какая тягостная неожиданность!
Нечаянно покажешь любовное письмо как раз тому,
кто не должен был бы знать о нем. Опомнишься — ка­
кой ужас!
Кто-нибудь бросает прямо тебе в лицо колкий намек,
с уверенным видом рассуждая о том, чего не видел и не
знает, а ты не можешь и словом возразить. Такое чувст­
во, будто что-то внезапно опрокинулось.

98. То, о чем сожалеешь

Во дни празднества Госэти или Поминовения святых

имен Будды вместо снега сыплет дождь с потемневшего
сумрачного неба.
Ждешь с нетерпением праздника или иного тор­
жества, как вдруг объявлено императорское Удаление
от скверны. Все приготовления были закончены, но
в последнюю минуту церемония отменена.
Пошлешь слугу за другом, ожидая, что он не­
пременно прибудет. Может быть, тебе хочется заняться
121
с ним музыкой или показать ему что-нибудь. Но вот по­
сланный возвращается и сообщает: «Он занят, не смо­
жет прийти». Как не пожалеть об этом!
Чтобы посетить храм или полюбоваться красивым
видом, дамы, примерно одного и того же звания, отпра­
вились вместе из дворца, где они служат.
Дамы не наряжались в лучшие платья: осторож­
ность не мешает в дороге. Но края их одежд красивыми
волнами выбегают из-под занавесок экипажа. Увы, вос­
хищаться некому!
Никто из знатных людей не встречается на дороге,
ни на коне, ни в экипаже. Какая досада!
«Уж хоть бы простолюдин какой-нибудь попал­
ся» ,— вздыхают дамы. Очарованный их изяществом, он
стал бы рассказывать о них своему господину. Все луч­
ше, чем ничего.
Не мудрено, что дамы в большом огорчении.

99. Помню, это случилось во время

«Очищения души в пятую луну»...

Помню, это случилось во время «Очищения души

в пятую луну», когда императрица изволила пребывать
в здании ведомства своего двора.
«Двойные покои» перед кладовой были с особой за­
ботой украшены для богослужения и выглядели очень
красиво, совсем по-новому.
С самого начала месяца стояла дождливая погода,
небо хмурилось.
— Какая скука!— сказала я однажды.— Поехать бы
куда-нибудь, где поют кукушки.
Дамы наперебой стали просить меня взять их с со­
бой. Одна из них посоветовала отправиться к какому-то
мосту возле святилища Камо. У этого моста — странное
название. Не «Сорочий мост», по которому проходит
небесная Ткачиха в ночь встречи двух звезд, но что-то
в этом роде.
— Кукушки поют там каждый день,— уверяли одни
дамы.
— И вовсе не кукушки, а цикады,— возражали
другие.
В конце концов мы решили поехать туда.
Утром пятого дня мы приказали людям из службы
двора императрицы подать для нас экипаж и выехали из
122
запретных для нас Северных ворот, надеясь, что
в дождливую пору пятой луны никто упрекать нас не
будет.
Экипаж был подан к веранде, и мы сели в него вчет­
вером.
— Нельзя ли подать еще один экипаж ,— стали про­
сить другие дамы, но императрица отказала.
Мы остались бесчувственны и глухи к их жалобам
и тронулись в путь. Когда мы проезжали мимо конного
ристалища Левой гвардии, то заметили там шумную
толпу людей.
— Что происходит?— спросили мы.
— Состязание в стрельбе,— ответили слуги.—
Всадники стреляют в цель. Не хотите ли поглядеть? —
И мы остановили экипаж.
Нам сказали:
— Все начальники Левой гвардии присутствуют
здесь во главе с господином тюдзё.
Но мы никого из них не увидели. Лишь кое-где бро­
дили мелкие чинуши шестого ранга.
— Не очень-то интересно! Едем скорей! — восклик­
нули мы, и экипаж быстро тронулся дальше.
Дорога навеяла на нас приятные воспоминания
о празднестве в храме Камо. На нашем пути находился
дом асона Акинобу.
— Остановимся здесь тоже, — сказала я. Экипаж
наш подвезли к дому, и мы вышли из него.
Дом имел совсем простой сельский вид. На скользя­
щих дверях, обтянутых бумагой, нарисованы лошади.
Плетеные ширмы. Шторы из водяной травы микури.
Все как будто нарочно было устроено так, чтобы напо­
минать старину.
Бедное, тесное здание похоже на галерею, нет внут­
ренних покоев, и все же какое очарование!
Молва не обманула нас. Кукушки пели так громко,
что звон стоял в ушах. Но увы! Государыня не могла их
услышать. Вот когда мы от души пожалели бедняжек,
что не могли поехать с нами.
— Позвольте показать вам сельские обычаи,— ска­
зал нам хозяин дома Акинобу,— это все, что я могу.
Он велел принести охапку колосьев растения, кото­
рое называется рисом. По его приказу пришли юноши,
совсем не выглядевшие грязными, и несколько девушек
из соседних деревень. Человек пять-шесть молотили
123
рис, а двое пустили в ход какое-то вертящееся приспо­
собление, мне его никогда не доводилось видеть.
Работая, они пели странную песню.
Нам поневоле стало смешно, наши мысли рассея­
лись, и мы совсем позабыли, что должны сочинить сти­
хи о кукушке.
Затем господин Акинобу приказал своим слугам
принести маленькие столы, из тех, которые можно ви­
деть на китайских картинах, и нам подали угощение. Но
никто из нас ни к чему не притронулся.
— Боюсь, это простая деревенская стряпня. Но
гости, что приходят сюда, обычно наседают на хозяина,
хоть из дому беги. Требуют, подай им еще и еще. Они не
церемонятся, как вы,— сказал господин Акинобу и на­
чал усердно угощать нас.
— Попробуйте вот эти побеги молодого папоротни­
к а ,— говорил он. — Я сам собирал их своими руками.
— Но в самом деле,— усмехнулась я ,— как можете
вы ожидать, что мы будем сидеть рядом в тесноте, как
простые служанки?
— О, если так, я прикажу снять подносы со столов
и поставить на пол. Вы, наверно, привыкли низко скло­
няться во дворце.
Пока челядь хлопотала, поднося нам блюда, явился
один из наших слуг и доложил:
— Пошел дождь.
Мы поспешили к экипажу.
— Постойте, мне бы хотелось сложить стихотворе­
ние о кукушке здесь, на месте! — воскликнула я.
— Что птам, сочините по дороге,— сказали мои
спутницы, и мы сели в экипаж.
Слуги по нашему приказу наломали много веток
унохана, осыпанных белыми цветами, и украсили зана­
вески и кузов экипажа. Верх экипажа, словно кровлю
доса, устлали длинными ветвями. Казалось, бык тащит
за собою живую ограду из цветущих кустов.
Наши слуги с хохотом кричали:
— Вот здесь еще найдется местечко, и вот здесь!
Я надеялась, что кто-нибудь увидит нас на обратном
пути, но нам изредка встречались только нищие монахи
и простолюдины, о которых и говорить-то не стоит.
Обидно, право!
Когда мы были уже недалеко от дворца,
я вспомнила:
124
 — Что ж, все так и пропадет впустую? Нет, о нашем
экипаже должна пойти широкая слава.
Мы остановились возле «Дворца на Первом про­
спекте» и послали одного из слуг сказать от нашего
имени:
— Здесь ли господин То-дзидзю? Мы возвращаемся
из очень любопытной поездки, слушали кукушек.
Слуга вернулся с ответом: «Сейчас выйду к вам, ми­
нутку, почтенные дамы!»
И добавил от себя: «Он отдыхал в покое для свиты.
Торопится надеть шаровары».
Но мы не могли ждать, и экипаж помчался полным
ходом к Земляным воротам.
Господин То-дзидзю поспешно надел парадный на­
ряд и погнался за экипажем, завязывая пояс на ходу.
— Постойте, подождите!— кричал он. За ним боси­
ком бежало несколько слуг.
— Погоняйте скорей! — крикнула я, и экипаж пока­
тился быстрее.
Мы уже достигли Земляных ворот, когда господин
То-дзидзю, задыхаясь, в полном изнеможении догнал
нас. Только теперь он заметил, как украшен наш
экипаж.
— Неужели в экипаже земные существа? Не могу
поверить,— вскричал он со смехом.— Выйдите, дайте
мне взглянуть на вас.
Слуги, прибежавшие с ним, очень забавлялись.
— А какие стихи вы сложили?— спросил он.—
Дайте послушать.
— О нет! — отговорились м ы .— Сперва прочтем го­
сударыне.
В этот миг дождь полил по-настоящему.
— И почему только над одними этими воротами нет
кровли?— посетовал господин То-дзидзю.— До чего
неприятно стоять здесь в дождливый день! Как я теперь
пойду обратно? Когда я побежал за вашим экипажем,
у меня в мыслях было одно: догнать вас. Я и не поду­
мал, что попадусь людям на глаза. О, мне надо спешить
назад! Скверное положение.
— Ну, полно! — сказала я .— Отчего бы вам не по­
ехать во дворец вместе с нами?
— В этой ш апке?— воскликнул он.— Как это воз­
можно!
— Пошлите за другой, парадной.
425
 Но тут дождь полил потоками, и наши люди, головы
которых были неприкрыты, вкатили экипаж в Земляные
ворота так быстро, как могли.
Один из телохранителей принес своему господину
зонт и поднял над его головой. Господин То-дзидзю от­
правился обратно. На этот раз он шел медленно, огля­
дываясь на нас через плечо, и на лице его было такое
унылое выражение! В руке он нес цветущую ветку
унохана.
Когда мы явились к императрице, она спросила нас,
как прошла наша поездка.
Дамы, которых не взяли с собой, сначала хмурились
с обиженным видом, но когда мы рассказали, как госпо­
дин То-дзидзю бежал за нами по Первому проспекту,
они невольно присоединились к общему смеху.
— Ну что ж е,— спросила государыня,— где они,
ваши стихи?
Я рассказала все, как было.
— Очень ж аль,— упрекнула нас государыня.— Ра­
зумеется, при дворе уже слышали о вашей поездке. Как
вы объясните, что не сумели написать ни одного стихо­
творения? Надо было сочинить там же, на месте, пока
вы слушали пение кукушки. Вы слишком много думали
о совершенстве формы, и ваше вдохновение улетело. Но
напишите стихи хоть сейчас. Есть о чем долго говорить!
Государыня была права. Мы постыдно оплошали!
Только мы начали совещаться между собой по этому
случаю, как вдруг мне принесли послание от господина
То-дзидзю, привязанное к той самой ветке унохана. На
бумаге белой, как цветок, была написана танка. Но я не
могу ее вспомнить.
Посланный ждал ответа, и я попросила принести
мне тушечницу из моего покоя, но императрица повеле­
ла мне взять ее собственную тушечницу.
— Скорее,— сказала она,— напиши что-нибудь вот
на этом,— и положила на крышку тушечницы листок
бумаги.
— Госпожа сайсё, напишите вы ,— попросила я.
— Нет уж, лучше вы сами,— отказалась она.
В это время вдруг набежала темнота, дождь полил
снова, раздались сильные удары грома. Мы до того ис­
пугались, что думали только об одном, как бы поскорее
опустить решетчатые рамы. О стихах никто и не
вспомнил.
126
 Гроза начала стихать только к самому вечеру. Лишь
тогда мы взялись писать запоздалый ответ, но в это са­
мое время множество высших сановников и придворных
явилось осведомиться, как императрица чувствует себя
после грозы, и нам пришлось отправиться к западному
входу, чтобы беседовать с ними.
Наконец можно было бы заняться сочинением «от­
ветной песни». Но все прочие придворные дамы уда­
лились.
— Пусть та, кому посланы стихи, сама на них и от­
вечает,— говорили они.
Решительно, поэзию сегодня преследовала злая
судьба.
— Придется помалкивать о нашей поездке, вот
и все,— заметила я со смехом.
— Неужели и теперь ни одна из вас, слушавших
пение кукушки, не может сочинить мало-мальски снос­
ное стихотворение? Вы просто заупрямились,— сказала
государыня.
Она казалась рассерженной, но и в такую минуту
была прелестна.
— Поздно сейчас, вдохновение остыло,— ответила
я.
— Зачем же вы дали ему остыть?— возразила госу­
дарыня.
На этом разговор о стихах закончился.
Два дня спустя мы стали вспоминать нашу поездку.
— А вкусные были побеги папоротника! Помните?
Господин Акинобу еще говорил, что собирал их собст­
венными руками,— сказала госпожа сайсё
Государыня услышала нас.
— Так вот что осталось у вас в памяти!— восклик­
нула она со смехом.
Императрица взяла листок бумаги, какой попался
под руку, и набросала последнюю строфу танки:
Папоротник молодой —
Вот что в памяти живет.

— А теперь сочини первую строфу,— повелела им­

ператрица.
Воодушевленная ее стихами, я написала:
Голосу кукушки
Для чего внимала ты
В странствии напрасном?

127
 — Неужели, Сёнагон,— весело заметила императ­
рица,— тебе не совестно поминать кукушку хоть еди­
ным словом? Ведь у вас, кажется, другие вкусы.
— Как, государыня?— воскликнула я в сильном
смущении,— Отныне я никогда больше не буду писать
стихов. Если каждый раз, когда нужно сочинять ответ­
ные стихи, вы будете поручать это мне, то, право, не
знаю, смогу ли я оставаться на службе у вас. Разумеет­
ся, сосчитать слоги в песне — дело нехитрое. Я сумею,
коли на то пошло, весною сложить стихи о зиме,
а осенью о цветущей сливе. В семье моей было много
прославленных поэтов, и сама я слагаю стихи, пожалуй,
несколько лучше, чем другие. Люди говорят: «Сегодня
Сэй-Сёнагон сочинила прекрасные стихи. Но чему здесь
удивляться, ведь она дочь поэта». Беда в том, что на­
стоящего таланта у меня нет. И если б я, слишком во­
зомнив о себе, старалась быть первой в поэтических со­
стязаниях, то лишь покрыла бы позором память моих
предков.
Я с полной искренностью открыла свою душу, но го­
сударыня только улыбнулась:
— Хорошо, будь по-твоему. Отныне я не стану
больше тебя приневоливать.
— От сердца отлегло. Теперь я могу оставить по­
эзию,— сказала я в ответ.
Как раз в это время министр двора, его светлость
Корэтика, не жалея трудов, готовил увеселения для но­
чи Обезьяны.
Когда наступила эта ночь, он предложил темы для
поэтического турнира. Придворные дамы тоже должны
были принять участие. Все они, очень взволнованные,
горячо взялись за дело.
Я же оставалась с императрицей, беседуя с ней
о разных посторонних вещах. Господин министр двора
приметил меня.
— Почему вы держитесь в стороне?— спросил он.—
Почему не сочиняете стихов? Выберите тему.
— Государыня позволила мне оставить поэзию,—
ответила я .— Больше мне незачем беспокоиться по это­
му поводу.
— Странно! — удивился господин министр.— Да
полно, правда ли это? Зачем вы разрешили ей?— спро­
сил он императрицу.— Ну хорошо, поступайте как хо­
тите в других случаях, но нынче непременно сочините
стихи.
128
 Но я осталась глуха к его настояниям.
Когда начали обсуждать стихи участниц поэти­
ческого турнира, государыня бросила мне записку. Вот
что я прочла в ней:

Дочь Мотосукэ,
Отчего осталась ты
В стороне от всех?
Неужели лишь к тебе
Вдохновенье не придет?

Стихотворение показалось мне превосходным, и

я засмеялась от радости.
— Что такое? В чем дело?— полюбопытствовал гос­
подин министр.
Я сказала ему в ответ:

О, если бы меня
Наследницей великого поэта
Не прозвала молва,
Тогда бы я, наверно, первой
Стихи сложила в эту ночь.

И я добавила, обращаясь к императрице:

— Когда бы я не стыдилась моих предков, то напи­
сала бы для вас тысячу стихотворений, не дожидаясь
просьбы.

100. Была ясная лунная ночь...

Была ясная лунная ночь в десятых числах восьмой

луны. Императрица, имевшая тогда резиденцию в зда­
нии своей канцелярии, сидела неподалеку от веранды.
Укон-но найси услаждала ее игрой на лютне.
Дамы смеялись и разговаривали. Но я, прислонив­
шись к одному из столбов веранды, оставалась без­
молвной.
— Почему ты молчишь?— спросила государыня.—
Скажи хоть слово. Мне становится грустно...
— Я лишь созерцаю сокровенное сердце осенней
луны ,— ответила я.
— Да, именно это ты и должна была сказать,— мол­
вила государыня.

5 Заказ № 1012 129

 101. Однажды у императрицы собралось
большое общество приближенных
Однажды у императрицы собралось большое обще­
ство приближенных. Среди них можно было увидеть
знатных дам — родственниц государыни, придворных
сановников и молодых вельмож. Сидя в стороне, я вела
разговор с фрейлинами.
Внезапно императрица бросила мне записку.
Я развернула ее и прочла:
«Должна ли я любить тебя или нет, если не могу
уделить тебе первое место в моем сердце?»
Несомненно, она вспомнила недавний разговор, ког­
да я заметила в ее присутствии:
— Если я не смогу царить в сердце человека, то
предпочту, чтоб он совсем не любил меня. Пусть лучше
ненавидит или даже преследует. Скорее умру, чем со­
глашусь быть второй или третьей. Хочу быть только
первой!
— Вот она — «Единственная колесница Закона»!—
воскликнул кто-то, и все рассмеялись.
Когда я прочла записку, государыня дала мне кисть
и листок бумаги.
Я написала на нем: «Среди лотосовых сидений
в райском чертоге, что возвышаются друг над другом
вплоть до девятого неба, мне будет желанно и самое
низшее».
— Ну-ну,— молвила государыня,— ты совсем пала
духом. Это плохо! Лучше будь неуступчивой, такой, как
раньше была.
— Это смотря к кому.
— Вот это уж действительно плохо! — упрекнула
меня императрица.— Ты должна стремиться быть пер­
вой даже в сердце «Первого человека в стране».
Чудесные слова!

102. Его светлость тюнагон Такаиэ

посетил однажды императрицу...
Его светлость тюнагон Такаиэ посетил однажды им­
ператрицу — свою сестру — и сказал, что собирается
преподнести ей веер:
— Я нашел замечательный остов для веера. Надо
обтянуть его, но обыкновенная бумага не годится.
Я ищу что-нибудь совсем особое.
130
 — Что же это за остов? — спросила государыня.
— Ах, он великолепен! Люди говорят: «Мы в жизни
не видели подобного». И они правы, это нечто невидан­
ное, небывалое...
— Но тогда это не остов веера, а, наверно, кости ме­
дузы ,— заметила я.
— Остроумно!— со смехом воскликнул господин
тюнагон.— Буду выдавать ваши слова за свои собст­
венные.
Пожалуй, историю эту следовало бы поместить
в список того, что неприятно слушать, ведь может пока­
заться, будто я хвастаюсь. Но меня просили не умалчи­
вать ни о чем. Право, у меня нет выбора.

103. Однажды во время долгих дождей...

Однажды во время долгих дождей младший началь­
ник министерства церемониала Нобуцунэ прибыл во
дворец императрицы с вестью от императора. Как все­
гда, ему была предложена подушка для сидения, но он
отбросил ее еще дальше, чем обычно, и уселся прямо на
пол.
— Как вы думаете, для кого эта подушка?— спро­
сила я.
— Я побывал под дождем,— ответил он, посмеива­
ясь.— Боюсь оставить на подушке следы моих грязных
ног. Поди, запачкаю.
— Пойти за пачкою бумаги нетрудно,— заметила
я .— Но можете наследить, я следить не буду.
— Не воображайте, что вы уж так находчивы! Я за­
говорил о следах моих ног, а не то разве пришла бы вам
в голову эта игра слов,— повторял он снова и снова.
Было очень забавно.
— К слову расскаж у,— поведала я ему,— что в бы­
лые времена во дворце старшей императрицы служила
прославленная своей красотой женщина по имени
Энутакй.
Покойный Фудзивара Токикара, тот, что впоследст­
вии умер в звании губернатора провинции Мино, был
тогда молодым куродо. Однажды он заглянул в комнату,
где собралось много придворных служанок, и вос­
кликнул:
— Так вот она, знаменитая Энутакй — «Прелестни­
ца»! Почему же ты не столь прелестна, как твое имя
обещает?
5* 131
 — Но ведь это «Токикара» — «Смотря для кого».
И все при дворе, даже высшие сановники и старшие
царедворцы, нашли ответ Энутаки очень остроумным.
«Сказала, как припечатала»,— говорили они.
Думаю, история эта правдива. Сколько времени уж
рассказывают ее, не меняя ни слова.
Нобуцунэ возразил мне:
— Но все же Токикара как бы сам подсказал ей эту
шутку. Ведь и в поэзии всего важнее тема. Задайте те­
му — и можно сочинить, что угодно, хоть китайское
стихотворение, хоть японское.
— О да, еще бы! Я предложу вам тему, а вы сложите
японскую танку,— сказала я.
— Отлично,— согласился Нобуцунэ.— Перед лицом
государыни я готов сложить сколько угодно танок.
Но как раз в это время государыня прислала свой
ответ на письмо императора.
— О страх! Я поспешно убегаю.— И Нобуцунэ то­
ропливо скрылся.
— У него невозможный почерк,— стали говорить
о нем, когда он покинул комнату.— Хоть китайские
иероглифы, хоть японское письмо, все выглядит ужас­
но. Над его каракулями всегда посмеиваются. Вот
и пришлось ему бежать...
В те времена, когда Нобуцунэ служил главным
смотрителем строительных работ во дворце, он послал
к одному из мастеров чертеж постройки, набросав на
нем собственной рукой:
«Выполнять в точности, как изображено здесь».
Я приписала сбоку на полях бумаги:
«Если мастер последует приказу, то получится нечто
весьма удивительное».
Бумага эта получила хождение среди придворных,
и люди умирали от смеха.

104. В десятых числах первой луны

младшая сестра императрицы...

В десятых числах первой луны младшая сестра им­

ператрицы стала супругой наследника престола и посе­
лилась во дворце Сигэйся. Как перечислить мне вели­
колепные торжества, состоявшиеся по этому случаю?
Некоторое время сестры не встречались, только об­
менивались письмами, но наконец госпожа Сигэйся со­
132
общила государыне, что навестит ее в двадцатых числах
второй луны.
В честь этого визита апартаменты императрицы бы­
ли убраны с особой заботой и парадно украшены. Мы,
придворные дамы, тоже все были наготове.
Ее светлость Сигэйся прибыла на исходе ночи, неза­
долго до рассвета.
В восточном крыле дворца Токадэн, смежного
с дворцом императрицы, для гостьи были приготовлены
просторные «двойные покои».
На утренней заре прибыли в одном экипаже свет­
лейшие родители: господин канцлер Мититака с суп­
ругой.
Решетчатые створки ситоми подняли рано-рано. Го­
сударыня находилась в глубине покоев, на южной их
стороне. Ширмы, поставленные лицевой стороной к се­
веру, с трех сторон отгораживали место, где сидела им­
ператрица.
Поверх циновок для нее положили подушку, при­
несли круглую жаровню.
Дамы во множестве собрались перед государыней.
Ширма скрыла их от посторонних глаз.
Пока я занималась прической императрицы, она
спросила меня:
— Случалось ли тебе видеть Сигэйся?
— Нет, как я могла бы? Я лишь один раз видела ее
в храме Сакудзэн, и то лишь мельком, со спины.
— Ну тогда спрячься так, чтобы подглядывать вот
через эту щель между колонной и ширмой. Полюбуйся
на мою сестру, она прекрасна!
Я себя не помнила от восторга и нетерпения.
Наконец прическа государыни была закончена. На­
стало время нарядить ее.
Государыня надела поверх трех нижних одежд баг­
ряное платье из блестящего гибкого шелка и еще две
парадных одежды цвета алой сливы. Одна была заткана
плотными узорами, а другая более тонкими.
— Не правда ли, к верхней одежде цвета алой сливы
лучше всего подходит нижняя одежда густо-пурпурного
цвета,— заметила императрица.— Ж алко, что для юных
девушек это недозволенные цвета. Положим, для цвета
алой сливы сезон уже прошел, но я терпеть не могу
светло-зеленых оттенков. Вот только хорошо ли пур­
пурная слива сочетается с багрянцем?

133
 Несмотря на опасения императрицы, цвета эти чу­
десно сочетались между собой, сообщая еще более
блеска и очарования красоте ее лица.
«Неужели Сигэйся столь же хороша?» — думала я.
Мне не терпелось ее увидеть.
Но вот государыня заскользила на коленях в сосед­
ние «двойные покои», где находились ее родители. А
я немедля прильнула к ширмам и стала глядеть
в щелку.
Дамы заволновались и стали говорить про меня:
— Она дерзко ведет себя. Не пришлось бы ей потом
за это расплачиваться.
Забавно было слушать их.
Перегородки между комнатами были широко раз­
двинуты, и ничто не мешало взгляду.
На супруге канцлера были надеты две одежды из
глянцевитого ярко-алого шелка поверх нескольких бе­
лых одежд, сзади подвязан шлейф придворной дамы.
Она сидела в глубине комнаты, спиной ко мне, и я могла
рассмотреть только ее наряд.
Госпожа Сигэйся находилась не так далеко и гляде­
ла в мою сторону. На ней было несколько нижних одежд
цвета пурпурной сливы густых и светлых оттенков,
а поверх них парчовое платье темно-алого цвета без
подкладки, короткая накидка красноватого оттенка
и одежда цвета амбры на алом исподе. Самое верхнее
одеяние, затканное густыми узорами, было нежно-зеле­
ного цвета, что придавало ей совсем юный вид. Вдруг
она прикрыла свое лицо раскрытым веером... Да, госпо­
жа Сигэйся была неописуемо, чарующе прелестна!
Господин канцлер был наряжен в бледно-лиловый
придворный кафтан и светло-зеленые шаровары поверх
алых нижних одежд. Он сидел, прислонясь спиной
к одной из колонн между внутренними покоями и от­
крытой галереей, и завязывал шнурок от ворота. Лицо
его было мне хорошо видно.
Глядя на своих прекрасных дочерей, он радостно
улыбался и по своему обычаю сыпал веселыми
шутками.
Госпожа Сигэйся в самом деле была хороша, словно
сошла с картины, но государыня затмила свою сестру.
Императрица, полная спокойной уверенности, казалась
несколько более взрослой. Пурпурные одежды придали
особый блеск ее совершенной красоте. Разве можно бы­
ло сравнить государыню с кем-либо на свете?
134
 Но вот настало время совершить утреннее омовение
рук. Утварь для госпожи Сигэйся принесли, пройдя че­
рез галереи дворцов Сэнъёдэн и Дзёкандэн, две юных
прислужницы и четыре служанки низшего ранга.
Шесть приближенных дам сидели под китайской кры­
шей с загнутыми краями на нашем конце галереи. Для
остальных фрейлин из свиты госпожи Сигэйся не на­
шлось места, и они воротились назад в ее дворец.
Придворные дамы выглядели очень изящно в своих
накидках «цвета вишни», надетых поверх одежд, свет­
ло-зеленых, как молодые побеги, или алых, как лепест­
ки сливы. Влача за собою длинные подолы, они взяли
у служанок таз с водою и поднесли госпоже Сигэйся.
Картина эта была полна утонченной прелести.
Из-под церемониального занавеса падали волной
узорчатые рукава китайских накидок. Там, возле госпо­
жи Сигэйся, сидели две юных придворных дамы: Сёсё,
дочь Сукэмаса, начальника императорских конюшен,
и Сайсё, дочь советника Китано. Я залюбовалась этим
зрелищем.
Тем временем девушки-унэмэ приняли от служанок
таз с водою для омовения рук и поднесли императрице.
На девушках были надеты зеленые шлейфы с густо
окрашенной нижней каймой, китайские накидки, длин­
ные ленты стелются сзади вдоль шлейфа, концы шарфа
падают спереди с плеч, лица густо набелены. Мне было
приятно видеть, что все делается в китайском стиле, со­
гласно строгому этикету.
Когда настало время завтрака, явились мастерицы,
чтобы уложить в высокую прическу длинные ниспада­
ющие волосы тех женщин, кому надлежало прислужи­
вать при высочайшей трапезе.
Ширмы, скрывавшие меня от людского взора, были
отодвинуты. Я почувствовала себя, как человек, кото­
рый, подглядывая в щель чужой ограды, вдруг заметил
бы, что у него похитили чудесный плащ-невидимку.
Досадуя, что мне помешали, я спряталась за одной из
колонн, откуда я могла смотреть в щелку между бамбу­
ковой шторой и церемониальным занавесом. Но подол
моего платья и конец шлейфа выбились наружу.
Канцлер заметил меня и спросил строгим тоном:
— Кто там? Кто подглядывает позади шторы?
— Это Сёнагон, ей очень хотелось посмотреть,— от­
ветила императрица.

135
 — Ах, в каком я смущенье! Моя старая приятель­
ница вдруг увидит, какие у меня дочери-дурнушки,—
воскликнул канцлер. Лицо его дышало гордостью.
В это время принесли завтрак для государыни и гос­
пожи Сигэйся.
— Завидно, право! Этим высоким особам кушать
подано. Надеюсь, они соизволят поскорее закончить
трапезу, чтобы мы, жалкие старик и старушка, могли
заморить голод объедками с их стола.
Он то и дело сыпал шутками в этом духе.
Но вот появились его сыновья — господин дайнагон
и Самми-но тюдзё вместе с внучком Мацугйми.
Канцлер сразу же посадил мальчика к себе на коле­
ни,— милое зрелище.
Веранда была слишком тесна для церемониальных
нарядов молодых вельмож, и их длинные подолы рас­
стилались по всему полу.
Дайнагон был величественно великолепен. Самми-но
тюдзё утонченно красив. Оба они были так хороши, что
невольно мне подумалось: отец их канцлер бесспорно
взыскан счастьем, но и матушка тоже заслужила в пре­
жних своих рождениях великую награду!
Императрица предложила своим братьям сесть на
круглые соломенные подушки, но господин дайнагон
сказал, что торопится на заседание Государственного
совета, и поспешил удалиться.
Вскоре явился с посланием от государя младший
секретарь министерства церемониала. Для него поло­
жили подушку в том покое, что примыкает с северной
стороны к кладовой, где хранится утварь для трапезы.
На этот раз императрица особенно быстро написала
ответ.
Не успели убрать подушку после ухода император­
ского посла, как явился младший начальник гвардии
Тикаёри с письмом от наследника престола к госпоже
Сигэйся. Так как веранда боковой галереи уж слишком
узка, то подушку для сидения положили на веранде пе­
ред главными покоями.
Госпожа Сигэйся прочитала письмо, а после с ним
ознакомились по очереди ее родители и сама импе­
ратрица.
— Пиши скорее ответ,— велел канцлер своей доче­
ри, но она медлила.
136
 — Наверно, ты не пишешь, потому что я смотрю на
тебя. А если б ты была одна, наедине с собой, ответила
бы сразу,— поддразнил ее канцлер.
Госпожа Сигэйся слегка зарумянилась и улыб­
нулась.
— Но в самом деле, поторопись же! — воскликнула
ее матушка, и она повернулась к нам спиной и начала
писать. Супруга канцлера села рядом с ней и стала по­
могать ей. Госпожа Сигэйся как будто вконец сму­
тилась.
Императрица пожаловала от себя Тикаёри женский
придворный наряд: одежду светло-зеленого цвета с ши­
рокими рукавами и хакама. Подарки эти просунули под
церемониальным занавесом, Самми-но тюдзё принял их
и, как требует этикет, положил посланному на голову.
Посланный накинул дареную одежду на плечи и, явно
смущенный ее женским воротом, удалился.
Тем временем Мацугими лепетал что-то милое, все
восхищались им и забавляли его.
— Недурно было бы выдать его за собственного
сынка императрицы,— шутливо заметил канцлер.
« И в самом деле,— с тревогой подумала я ,— почему
же императрица до сих пор не родила сына?»
Примерно в час Овна,— не успели еще служители
крикнуть: «Устлать дорогу!»— как появился импера­
тор, шурша шелками одежд. Императрица уединилась
с ним во внутреннем покое на возвышении, осененном
балдахином и огороженном со всех сторон занавесами.
Придворные дамы с тихим шелестом уселись в глубине
покоя.
В галерее теснилось множество придворных.
Его светлость канцлер призвал служителей собст­
венного двора императрицы и повелел им:
— Принести разных закусок! Всех напоить вином!
И все упились вином. Мужчины и дамы перебрасы­
вались шутками, и каждый был восхищен остроумием
собеседника.
На заходе солнца государь изволил пробудиться от
сна и призвал к себе дайнагона Яманои. Потом он велел
привести в порядок свою прическу и возвратился в свой
дворец. Его кафтан «цвета вишни», надетый поверх
пурпурных одежд, был облит сиянием заката. Но я бла­
гоговейно умолкаю...
Дайнагон Яманои — старший сын канцлера, рож­
денный от наложницы, не пользовался любовью прочих
137
членов семьи, а ведь он был так хорош собою! Красотой
он превосходил своих братьев, и мне было больно слы­
шать, как светские болтуны все время стараются его
принизить.
Государя провожали сам господин канцлер и его
сыновья: дайнагон Яманои, Самми-но тюдзё и храни­
тель сокровищницы.
Вскоре фрейлина Ума-но найси явилась сообщить
от имени императора, что он ждет императрицу к
себе.
— Нет, сегодня вечером я не могу,— отказалась бы­
ло государыня.
Услышав это, канцлер воскликнул:
— Недопустимый каприз! Ступай сейчас же.
От наследника престола тоже прибывали посланные
один за другим. Воцарилась суматоха.
Придворные дамы, посланные императором и на­
следником престола, чтобы проводить к ним их юных
супруг, торопили: «Скорее же, скорее!»
— Сначала проводите мою сестру,— сказала импе­
ратрица.
— Как, меня первую? Разве это возможно?— возра­
зила госпожа Сигэйся.
— Да, я хочу сама напутствовать тебя,— настаивала
императрица.
Этот милый спор невольно будил улыбку.
— Ну хорошо, отправлюсь первой, мне ведь даль­
ш е,— уступила наконец Сигэйся.
Вслед за нею изволила отбыть императрица.
Канцлер со своей свитой тоже покинул дворец. При­
дворные так смеялись его шуткам, что чуть не попадали
с мостика между галереями.

105. Однажды слуга, посланный одним придворным...

Однажды слуга, посланный одним придворным,

принес мне ветку сливы. Цветы с нее уже осыпались.
К ветке была привязана краткая записка: «Что вы
скажете на это?»
Я ответила всего два слова: «Осыпались рано».
Придворные, толпившиеся возле Черной двери,
принялись скандировать китайскую поэму, из которой
я взяла мой ответ:
138
 На вершине горы Даюй
Сливы давно облетели...

Услышав об этом, император соизволил заметить:

— Это лучше, чем сочинять обычную японскую
танку. Умно и находчиво!

106. В последний день второй луны...

В последний день второй луны дул сильный ветер

и с потемневших небес летел редкий снежок.
К Черной двери пришел дворцовый слуга и сказал
мне:
— Явился к вам с поручением. Господин советник
Кинто посылает вам вот это письмо.
На листке для заметок было начертано заключи­
тельное двустишие танки:

И на один короткий миг

Слегка повеяло весною.

В самом деле, слова эти отлично подходили к сегод­

няшней погоде, но как сочинить первую строфу? Я те­
рялась в мыслях...
— Кто находился вместе с господином советни­
ком?— спросила я.
— Такой-то и такой-то...— стал перечислять
слуга.
Все люди замечательные, стыдно осрамиться в гла­
зах любого из них, но больше всего меня тревожил со­
ветник Кинто. Уж ему-то нельзя послать никуда не
годные стихи!
Я почувствовала себя одинокой и потерянной. Мне
захотелось показать записку императрице, но она уда­
лилась на покой, с нею был император.
Посланный повторял:
— Скорее! Скорее!
«Мало того, что я пошлю скверные стихи, но еще
и запоздаю... Куда это годится? А, будь что будет!» —
подумала я и дрожащей рукой с трудом вывела началь­
ную строфу:

В холодных небесах
Вишневым цветом притворился
Порхающий снежок...

139
 «Что они подумают?» — терзалась я опасениями.
Мне не терпелось узнать. Но если стихи мои разбранят,
то, пожалуй, и узнавать не стоило бы...
Когда был получен мой ответ, среди присутствую­
щих находился начальник Левого отряда личной гвар­
дии (бывший тогда в чине тюдзё). Он-то и рассказал
мне:
— Советник Тосиката так оценил ваши стихи: «За
это ее следовало бы возвести в ранг старшей фрейли­
ны — найси».

107. То, что кажется бесконечным

Длинная опояска, когда принимаешься ее вить для

безрукавки-хампи.
Дальняя дорога, когда путник, идущий на север
в Митиноку, проходит «Заставу встреч» — Осака.
Время, которое нужно для того, чтобы новорожден­
ный вырос и достиг зрелых лет.
Сутра совершенной мудрости, когда начинаешь чи­
тать ее в одиночестве.

108. Масахиро — общая мишень для насмешек

Масахиро — общая мишень для насмешек. Каково

это слушать его родителям!
Стоит людям заприметить, что Масахиро сопровож­
дает слуга достойного вида, как уж непременно того
подзовут и спросят:
— Как ты можешь служить такому господину?
О чем только ты думаешь?
В доме Масахиро все заведено наилучшим порядком:
искусные руки наряжают его, и он всегда одет щеголе­
вато, лучше других; шелка одежд подобраны со вкусом.
Но люди только посмеиваются:
— Эх, если бы в этот наряд облачить кого-нибудь
другого!
А как странно он выражается! Однажды он велел до­
ставить домой вещи, которыми пользовался во время
ночного дежурства во дворце.
— Пусть несут двое,— приказал он своим слугам.
— Я и один справлюсь,— вызвался кто-то из них.
140
 — Чудной ты человек! — удивился Масахиро.— Как
же ты один взвалишь на плечи двойную ношу? Это все
равно что в кувшин, вмещающий одну меру, налить две
меры вина.
Никто не мог взять в толк его слова, и все залились
смехом.
Другой раз посланный принес Масахиро письмо от
кого-то и стал торопить с ответом.
— Ах ты неотвязный, чего суетишься? Горошины на
очаге скачут, покоя не знают... А кто стащил из дворца
тушь и кисти? Ну я еще понимаю, польстились бы на
вино или закуску.
И снова общий смех.
Когда заболела императрица-мать, Масахиро был
послан осведомиться о ее здравии. После того, как он
вернулся, люди стали спрашивать:
— Кто сейчас находится у нее во дворце?
Он назвал четыре-пять имен.
— А еще кто?
— Да присутствовали и другие, но только они были
в отсутствии.
Очередная нелепость!
Как-то раз, когда я была одна, он пришел ко мне
и сказал:
— Послушайте, я должен вам кое о чем расска­
зать.
— О чем ж е?— осведомилась я.
Он приблизился вплотную к занавесу, разделявшему
нас, но вместо обычных слов — как, например: «При­
двиньтесь ближе!» — вдруг заявил:
— Придвиньте сюда все ваше существо цели­
ком.
И насмешил всех дам.
Однажды ночью, во время первой луны, когда в раз­
гаре были заседания, на которых распределялись госу­
дарственные посты, Масахиро должен был наполнить
маслом светильники во дворце.
Он наступил ногой на кусок ткани, подстеленной под
высокий светильник. Ткань была свежепромаслена
и прилипла к сапожку. Масахиро сделал шаг, светиль­
ник опрокинулся. А он продолжал идти, таща за собой
светильник. Грохот был такой, словно случилось земле­
трясение.
Пока старший куродо не сядет к столу, никто из его
подчиненных не смеет ни к чему прикоснуться, таков
141
обычай. Однажды Масахиро потихоньку схватил чашку
с бобами и стал поедать их, спрятавшись позади малой
ширмы. Вдруг кто-то отодвинул ширму... Смеху конца
не было!

109. То, что неприятно на взгляд

Когда шов, который должен находиться посреди

спины, съехал набок или же когда не выправлен ворот.
Женщина, которая вышла с ребенком на спине, ког­
да в гостях знатная персона.
Буддийский монах, который, надев себе на лоб бу­
мажную шапочку заклинателя, совершает синтоистский
обряд очищения.
Смуглая дурнушка в парике и обросший волосами
мужчина, тощий и костлявый, в жаркую летнюю пору
заснули на глазах у всех посреди белого дня. Знают ли
они, какое зрелище являют собой? Некрасивые люди во
сне становятся еще безобразней и потому должны спать
ночью. В потемках их не разглядишь, да и притом все
в доме спят. А вставать им лучше всего на рассвете, не
оскорбляя ничьих глаз.
Красивая женщина кажется еще прелестней, когда
она жарким летом проснется после полуденной дремо­
ты. Не то будет с дурнушкой. Лицо у нее начнет лос­
ниться, щеки оплывут... Когда двое, мужчина и женщи­
на, уснувшие рядом, очнутся и увидят друг друга в яр­
ком свете дня, о, тогда им и жить не захочется.
Тощий и смуглый человек выглядит очень невзрач­
ным в тонком платье из шелка-сырца.

110. То, что неприятно произнести вслух

Слова какой-нибудь знатной персоны, приведенные

в письме, которое надо прочитать во всеуслышание, ни­
чего не опуская.
Нелегко высказать благодарность в ответ на подарок,
полученный тобой от того, чье высокое положение тебя
смущает.
Твой сын, в глазах матери еще ребенок, неожиданно
задаст тебе такой вопрос, что слова не идут с языка.
142
 111. Заставы

Заставы Сума, Судзука, Кукита, Сиракава — «Белая

река», Коромо — «Одежда». Я думаю, нельзя и сравни­
вать заставу Тадагоэ — «Легко миновать»— с заставой
Хабакари — «Страх».
Заставы Ёкохасйри — «Бег наперерез», Киёми —
«Чистый взгляд», М ирум э—«Видящий глаз».
Застава Ёсиёси — «С меня довольно». Хотела бы
я узнать, почему путник вдруг раздумал идти дальше.
Кажется, эту самую заставу называют еще Накосо —
«Не приходи».
«Застава встреч» — Осака. Как должно быть тяжело
на душе, если ты ждал там напрасно!

112. Леса

Лес У к и т а —«Плывущее поле». Лес Уэкй — «По­

саженные деревья». Лес Ивасэ — «Поток, бегущий по
камням». Лес Татигйки — «Стоит, прислушиваясь».

И З. Равнины

Равнина Асита — «Поле, поросшее тростником».

Равнины Авадзу, Синохара — «Поле мелкого бамбука»,
Хагихара — «Поле кустов хаги», Сонохара — «П о л е—
цветущий сад».

114. В конце четвертой луны...

В конце четвертой луны мы совершили паломни­

чество к храму Хацусэ. На переправе Ёдо наш экипаж
поместили на паром. Мы думали, что у водяного риса
и речного аира стебли совсем короткие, но, к нашему
удивлению, когда мы велели слугам нарвать их, они
оказались очень длинными.
Мимо проплывали лодки, нагруженные водяным ри­
сом... Любопытное и красивое зрелище! Это, верно,
о таких лодках поется в песне: «На реке Такасэ-но
Ёдо...»
Когда мы возвращались домой на третий день сле­
дующей луны, шел сильный дождь.
143
 Мальчики срезали аир, на них были маленькие пле­
теные шляпы, подолы подоткнуты, ноги обнажены вы­
ше колен. Это напоминало картину на ширмах.

115. То, что поражает слух сильнее обычного

Стук экипажей в первый день Нового года, крики

птиц, чей-то кашель на заре этого дня. И уж само собой,
звуки музыкальных инструментов.

116. То, что выглядит на картине хуже,

чем в жизни

Гвоздики. Аир. Цветы вишен.

Мужчины и женщины, красоту которых восхваляют
в романах.

117. То, что выглядит на картине лучше,

чем в жизни

Сосны. Осенние луга. Горное селенье. Тропа в горах.

118. В зимнюю пору должна царить сильная стужа...

В зимнюю пору должна царить сильная стужа, а

в летнюю — невыносимая жара.

119. То, что глубоко трогает сердце

Почтительная любовь детей к своим родителям.

Молодой человек из хорошей семьи уединился с от­
шельниками на горе Митакэ. Как жаль его! Разлучен­
ный с родными, он каждый день на рассвете бьет зем­
ные поклоны, ударяя себя в грудь. И когда его близкие
просыпаются от сна, им кажется, что они собственными
ушами слышат эти звуки... Все их мысли устремлены
к нему.
«Каково ему там, на вершине Митакэ?» — тревожно
и с благоговейным восхищением думают они.

144
 Но вот он вернулся, здрав и невредим. Какое
счастье! Только шапка немного смялась и потеряла
вид...
Впрочем, я слышала, что знатнейшие люди, совер­
шая паломничество, надевают на себя старую, по­
трепанную одежду.
И лишь Нобутака, второй начальник Правого отряда
личной гвардии, был другого мнения:
— Глупый обычай! Почему бы не нарядиться до­
стойным образом, отправляясь в святые места? Да разве
божество, обитающее на горе Митакэ, повелело: «Яв­
ляйтесь ко мне в скверных обносках?»
Когда в конце третьей луны Нобутака отправился
в паломничество, он поражал глаза великолепным на­
рядом. На нем были густо-лиловые шаровары и бело­
снежная «охотничья одежда» поверх нижнего одеяния
цвета ярко-желтой керрии.
Сын его Такамицу, помощник начальника дворцовой
службы, надел на себя белую накидку, пурпурную
одежду и длинные пестрые шаровары из ненакрах­
маленного шелка.
Как изумлялись встречные пилигримы! Ведь со вре­
мен древности никто не видел на горной тропе людей
в столь пышном облачении!
В конце четвертой луны Нобутака вместе с сыном
вернулся в столицу, а в начале десятых чисел шестой
луны скончался правитель провинции Тикудзэн, и Но­
бутака унаследовал его пост.
— Он был прав! — говорили люди.
Этот рассказ не из тех, что глубоко трогают сердце,
он здесь к слову, поскольку речь зашла о горе Митакэ.
Но вот что подлинно волнует душу.
Мужчина или женщина, молодые, прекрасные собой,
в черных траурных одеждах.
В конце девятой или в начале десятой луны голос
кузнечика, такой слабый, что кажется, он почудился
тебе.
Наседка, высиживающая яйца.
Капли росы, сверкающие поздней осенью, как мно­
гоцветные драгоценные камни на мелком тростнике
в саду.
Проснуться посреди ночи или на заре и слушать, как
ветер шумит в речных бамбуках, иной раз целую ночь
напролет.
Горная деревушка в снегу.
145
 Двое любят друг друга, но что-то встало на их пути,
и они не могут следовать велению своих сердец. Душа
полна сочувствия к ним.
Наступил рассвет двадцать седьмого дня девятой
луны. Ты еще ведешь тихий разговор, и вдруг из-за
гребня гор выплывает месяц, тонкий и бледный... Не
поймешь, то ли есть он, то ли нет его. Сколько в этом
печальной красоты!
Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо со­
чится сквозь щели в кровле ветхой хижины!
И еще — крик оленя возле горной деревушки.
И еще — сияние полной луны, высветившее каждый
темный уголок в старом саду, оплетенном вьющимся
подмаренником.

120. Когда в пору первой луны я уединяюсь

в храме...

Когда в пору первой луны я уединяюсь в храме для

молитвы, мне хочется, чтобы все вокруг было сковано
стужей и засыпано снегом. Это так прекрасно! И что
может быть хуже, если вдруг пахнет дождем и сы­
ростью!
Однажды я отправилась в храм Киёмйдзу. Пока мо­
нахи готовили кельи для меня и моих спутниц, наш
экипаж подвезли к лестнице. Она была крыта кровлей,
словно галерея.
Молодые монахи в самых простых рясах вместо пол­
ного облачения, в сандалиях на высоких подставках,
проворно бегали по лестнице вверх и вниз, даже не гля­
дя себе под ноги. На ходу они бормотали бессвязные от­
рывки из разных сутр или напевали стихи из «Священ­
ного хранилища». Это чудесно подходило ко всей обста­
новке.
— Ваши кельи готовы, поспешите! — сказал монах.
Он помог нам выйти из экипажа и подал туфли, чтобы
мы надели их поверх обуви.
Нам было очень страшно подниматься по лестнице,
мы жались к стороне, хватаясь за перила, и с любопыт­
ством наблюдали, как монахи снуют вверх и вниз по
ступеням, словно по гладкому полу.
По дороге нам попадалось много паломниц. У иных
подолы подоткнуты, но другие в полном параде: на них
китайские накидки, сзади подвязаны шлейфы.
146
 Посетители храма были обуты в глубокие или мел­
кие кожаные башмаки, и по всем галереям раздавался
гулкий стук шагов. Это живо напомнило мне переходы
во дворце.
За нами следовали толпой молодые слуги из самых
доверенных и монастырские служки. Они то и дело
остерегали нас:
—- Осторожней, не оступитесь. Здесь ступенька идет
вниз, а здесь галерея идет наверх.
Какие-то люди, не знаю кто, напирали на нас сзади
или даже забегали вперед.
Наши провожатые выговаривали им:
— Постойте! Это знатные дамы. Нельзя же, в самом
деле, вести себя так невежливо.
Одни как будто немного смущались. Другие же ни­
чего не слушали и спешили обогнать нас, чтобы первы­
ми поклониться Будде.
Для того, чтобы попасть в отведенные нам кельи, мы
должны были пройти сквозь тесные ряды сидевших на
полу богомольцев,— до чего неприятное чувство! Но
стоило мне переступить порог моей кельи и сквозь ре­
шетчатую «преграду для собак» увидеть святилище, как
я вдруг почувствовала благоговейный трепет... «Как же
я могла столько месяцев терять время попусту вдали от
храма?» — с недоумением думала я. На меня нахлынуло
и наполнило мою душу с прежней силой чувство глубо­
кой веры.
В святилище с устрашающей яркостью горело мно­
жество огней. Не только постоянные светильники, но
и возжженные паломниками лампады озаряли блиста­
ющие лики божества. Неизреченное великолепие!
Держа в руках письменные обеты верующих, свя­
щеннослужители громко возглашали их перед «молеб-
ным помостом», обратись лицом к святилищу. Гул их
голосов, казалось, сотрясал храм. Невозможно было
различить, что произносил каждый из них, но иногда
все же прорывался оглушительный выкрик: «Тысяча
светильников в дар от такого-то...» Имени жертвователя
расслышать не удавалось.
Когда, оправив наброшенные на плечи концы пояса,
я склонилась перед святыней до земли, ко мне вдруг
пришел монах, приставленный к странноприимным по­
коям, и сказал, подавая мне ветку аниса, источавшего
божественное благовоние:
— Вот, я принес это для вас.
147
 Вскоре другой монах приблизился к моей келье со
стороны святилища.
— Я возгласил, как должно, ваши моления Будде.
Сколько дней собираетесь вы пробыть в нашем храме?
Здесь ныне находятся такие-то и такие-то...
Когда он удалился, храмовые служки принесли нам
жаровню и разные кушанья, налили в неглубокое ведро
воды для омовения и поставили возле него бадейку без
ручек.
— А вы пожалуйте вон в ту келью,— сказал монах
служанкам, и они поочередно уходили туда отдохнуть.
Колокол, возвещавший начало храмовой службы,
звучал теперь и для меня. Мне стало радостно при этой
мысли.
А рядом, за соседней стеной, какой-то человек, как
видно, не простого звания, в полной тайне отбивал зем­
ные поклоны. В этом чувствовалась душевная утончен­
ность.
Погруженный в свои думы, он молился всю ночь, не
смыкая глаз ни на мгновение. Я была глубоко тронута.
В минуты отдыха он читал сутры так тихо, и не рас­
слышишь. И это тоже говорило о благородстве его
чувств. Мне хотелось бы, чтоб он повысил голос и про­
износил слова молитвы более внятно, но нет, человек
этот даже не сморкался громко. Ничьи уши не должны
были слышать, что он льет слезы невидимо для всех.
Как хотелось бы мне узнать, о чем просил он. Я от
души пожелала, чтобы небо вняло его мольбам.
На этот раз дневные часы тянулись медленно и более
однообразно, чем это прежде бывало. Слуги и служанки
отправятся в кельи к монахам... Одной скучно
и тоскливо.
Вдруг где-то поблизости громко загудит раковина.
Невольно вздрогнешь от испуга.
Иногда какой-нибудь посланный принесет письмо,
изящно скатанное в трубочку, и свертки с дарами. По­
ложив их где-нибудь в стороне, он зовет монахов так
громогласно, что голос его отдается в храме раска­
тистым эхом.
А иногда колокол начинает звучать все громче
и громче. Невольно спрашиваешь себя, о чем это молят­
ся? Вдруг возглашают имя знатного дома. Читается ис­
полненная священной силы молитва о благополучном
разрешении от родов.
148
 Невольно возьмет тревога: что с родильницей? И на­
чинаешь молиться за нее.
Это часто случается в самое обычное время, когда
в храме все тихо.
Но в первый месяц года поднимается шумная сума­
тоха. Когда видишь, как непрерывной чередой приходят
люди со своими просьбами, забываешь о собственных
молитвах.
Паломники нередко прибывают на закате солнца,
чтобы провести ночь в молениях. М альчики-служки су­
етятся, проворно устанавливая ширмы, такие громозд­
кие, что, казалось бы, их и с места не сдвинешь, рассти­
лают на полу соломенные маты.
Посетителей немедля одного за другим проводят
каждого в свою келью. Слышно, как с шелестом и шо­
рохом вешают тростниковые занавеси перед решетчатой
«преградой для собак», чтобы отгородить покои для
гостей от главного святилища. Все это делается с при­
вычной легкостью.
А однажды в тишине вдруг зашуршали шелка. Ка­
кие-то знатные паломницы покидали свои кельи... На­
верно, они возвращались домой. Послышался приглу­
шенный голос пожилой дамы из хорошего общества:
— Будьте осторожны с огнем. Здесь небезопасно.
Мальчик примерно лет семи-восьми что-то приказы­
вал слугам с милой важностью. Был там и малыш лет
трех. Он чуть покашливал сквозь дремоту, и это трогало
сердце.
Как хотелось мне, чтобы мать ребенка окликнула его
кормилицу по имени! Я бы узнала, кто эти паломницы.
Всю ночь до самой зари в храме голосили священ­
нослужители. Я глаз не могла сомкнуть. Вздремнула
было после ранней обедни, но тут монахи стали хрипло
с яростным рвением возглашать молитву, обращенную
к храмовому божеству, не особенно блюдя торжествен­
ность обряда.
Наверно, это служили странствующие монахи, вре­
менно нашедшие здесь пристанище. Внезапно пробу­
дившись от сна, я прислушалась и была глубоко трону­
та их усердием.
Помню, один человек, из числа людей значительных,
не проводил ночи без сна в своей келье, но молился
только в дневную пору. На нем были серые с синим от­
ливом шаровары и несколько белых одежд из хлопчатой
ткани. С ним были красивые отроки, на вид еще совер­
149
шенные дети, и юные прислужницы в богатых нарядах.
Сидя вокруг своего господина в почтительных позах,
они усердно молились.
Перед господином были поставлены лишь времен­
ные ширмы. Казалось, он изредка кладет земные по­
клоны.
Любопытно встретить в храме незнакомых людей
и гадать, кто они такие. А с каким приятным волнением
думаешь: как будто это он?
Молодые вельможи, что ни говори, льнут к женским
кельям и посматривают в их сторону чаще, чем глядят
на Будду. Порой они подзывают храмовых служек,
шутят с ними и болтают о разных безделицах, но
все же я не решусь назвать их пустыми притворщи­
ками.
Когда кончалась вторая луна и начиналась третья,
в самую пору цветения вишен, я еще раз гостила в хра­
ме. Это было чудесное время!
Двое-трое молодых людей приятной внешности, как
видно, из знатных господ, тоже прибыли туда. Они вы­
глядели очень красиво в «охотничьих одеждах» цве­
та вишни — белых на алом исподе или же цвета зеле­
неющей ивы. Концы их шаровар были подобра­
ны кверху и подвязаны шнурами самым изящным
образом.
Под стать господам были и слуги весьма достойного
вида. Даже сумки для припасов, которые они держали
в руках, были богато украшены. На мальчиках-па-
жах — «охотничьи одежды» оттенков алой сливы или
нежной зелени, многоцветные одежды и шаровары
с пестрыми печатными рисунками.
Среди этой свиты находился стройный юноша. Он
блистал нарядом, словно ветка цветущей вишни. При­
ятно было глядеть на него, когда он начал бить в гонг,
висевший у ворот храма.
Мне показалось, что я узнала в одном из знатных
паломников своего знакомца, но он не ожидал увидеть
меня в храме и прошел мимо... Я немного опечалилась.
А если бы сказать ему:
— Постойте, одну минуту, взгляните, кто здесь...
Неуместное желание, не правда ли?
Вот почему, когда удаляешься в храм или гостишь
в новых, непривычных местах, поездка теряет всякий
интерес, если сопровождают тебя только слуги. Не­
пременно надо пригласить с собой несколько спутниц из
150
своего круга, чтобы можно было поговорить по душам
обо всем, что тебя радует или тревожит.
Разумеется, и среди служанок попадаются такие,
с кем беседуешь без докуки, но уж слишком приелись
все их разговоры.
Мужчины как будто того же мнения. Они всегда бе­
рут с собой приятных спутников.

121. То, что кажется отвратительным

В день большой праздничной процессии какой-то

мужчина в полном одиночестве смотрит на нее из глу­
бины экипажа. Что у него за сердце? Молодым людям,
пусть даже они и незнатного рода, понятно, хочется по­
смотреть на зрелище. Отчего бы не посадить их в свой
экипаж? Так нет, он в одиночестве глядит сквозь плете­
ные занавеси, а до других ему и дела нет. Как-то не­
вольно подумаешь: вот неприятный человек! Неширо­
кая, значит, у него душа.

Отправляешься полюбоваться каким-нибудь зрели­

щем или совершаешь паломничество в храм — и вдруг
полил дождь.
Краем уха услышишь сетования слуги:
— Меня не жалует. Такой-то теперь ходит в любим­
чиках...
Ты была к кому-то не слишком расположена, и вот
он в отместку сочиняет небылицы, возводит на тебя на­
праслину, чернит, как может, а самого себя превозносит
до небес. Как это отвратительно!

122. То, что производит жалкое впечатление

Замызганный экипаж, который в летний полдень еле

тянет тощий бык.
Экипаж, закрытый от дождя циновками, когда на
небе ни облачка.
Бедно одетая женщина из простых, с ребенком на
спине, в очень холодный или очень жаркий день.
Темная и грязная хижина с дощатой крышей, мок­
нущей под дождем.
Слуга, который на невзрачной лошаденке трусит во
151
время сильного ливня перед господским экипажем. Ка­
кой у него жалкий вид! Ш апка обвисла, одежды слип­
лись... Положим, в разгар знойного лета это не так уж
плохо.

123. То, что создает ощущение жары

«Охотничья одежда» начальника отряда телохрани­

телей.
Оплечье — кэса — буддийского священника, сшитое
из многих кусочков холста.
Младший начальник гвардии, в полном одеянии не­
сущий стражу во время церемониальных летних состя­
заний.
Смуглый толстяк, обросший волосами.
Мешок для цитры.
Верховный священнослужитель, совершающий мо­
лебствие в летний полдень. Как ему должно быть ж ар­
ко! Или меднику, который в эту самую пору работает
возле своего горна.

124. То, отчего вчуже берет стыд

Тайники сердца мужчины, склонного к любовным

похождениям.
Вор притаился в углу и, незаметно для всех, под­
сматривает. Пользуясь темнотой, кто-то украл вещицу
и спрятал у себя за пазухой. Должно быть, вору забавно
видеть, как другой человек делит с ним его сердечную
склонность.

Монаху с чутким слухом приходится часто сму­

щаться, когда он ночью читает молитвы в знатном доме.
Собираются молоденькие прислужницы, начинают
судачить и высмеивать людей. Монах все слышит через
тонкую перегородку, ему тяжело и совестно.
Иногда старшая придворная дама пробует их при­
стыдить:
— Что за поведение! Не шумите так!
Им хоть бы что! Продолжают болтать, пока не заснут
от усталости... А монах долго не может опомниться от
стыда.
152
 Мужчина уже охладел к своей возлюбленной, но он
старается обманными речами укрепить в ней доверие
к его чувству. Это постыдно!
И еще хуже, если мужчина, который пользуется
славой человека искреннего в любви и добросердечного,
ведет себя так, что женщина даже и усомниться в нем
не может. А между тем он не только лукавит перед ней
в глубинах своей души, но и на словах открыто предает
ее. Он рассказывает о своей возлюбленной сплетни дру­
гим женщинам, точно так же, как чернит их в беседах с
ней.
А она, понятно, не подозревает этого и радуется,
слыша, как он умаляет других. Значит, любит ее одну!
Какой низкий обман!
Зачем же тогда ей смущаться, если она встретит
на своем пути другого человека, который хоть немного
любит ее? Пусть прежний друг сочтет ее бессердеч­
ной, она вправе порвать с ним, в этом нет ничего
постыдного.
Разлука трудна для женщины. Она сожалеет о про­
шлом, страдает, а мужчина остается равнодушным.
«Что у него за сердце?» — с болью думает она.
Но самое ужасное, когда мужчина обольстит какую-
нибудь придворную даму, у которой нет в жизни опоры,
и после бросит ее, беременную, на произвол судьбы.
Знать, мол, ничего не знаю.

125. То, что утратило цену

Большая лодка, брошенная на берегу во время

отлива.
Высокое дерево, вывороченное с корнями и повален­
ное бурей.
Ничтожный человек, распекающий своего слугу.
Земные помыслы в присутствии Святого мудреца.
Ж енщина, которая сняла парик и причесывает ко­
роткие жидкие пряди волос.
Старик, голый череп которого не прикрыт шапкой.
Спина побежденного борца.
Ж ена обиделась на мужа по пустому поводу и скры­
лась неизвестно где. Она думала, что муж непременно
бросится искать ее, но не тут-то было, он спокоен и рав­
нодушен, а ей нельзя без конца жить в чужом месте,
и она поневоле, непрошеная, возвращается домой.
153
 Ж енщина в обиде на своего возлюбленного, осыпает
его горькими упреками. Она не хочет делить с ним ложе
и отодвигается как можно дальше от него. Он пытается
притянуть ее к себе, а она упрямится.
Наконец, с него довольно! Он оставляет ее в покос
и, укрывшись с головой, устраивается на ночь по­
удобнее.
Стоит зимняя ночь, а на женщине только тонкая
одежда без подкладки. В увлечении гнева она не чувст­
вовала холода, но время идет — и стужа начинает про­
бирать ее до мозга костей.
В доме все давно спят крепким сном. Пристойно ли
ей встать с постели и одной бродить в потемках? Ах, ес­
ли бы раньше догадаться уйти! Так думает она, не смы­
кая глаз.
Вдруг в глубине дома раздаются странные, непонят­
ные звуки. Слышится шорох, что-то поскрипывает...
Как страшно!
Тихонько она придвигается к своему возлюбленному
и пробует натянуть на себя край покрывала. Нелепое
положение!
А мужчина не хочет легко уступить и притворяется,
что заснул!

126. Буддийские молитвословия и заклинания...

Буддийские молитвословия и заклинания лучше

всего возглашаются в храмах Нара.
Когда я слышу святые слова Будды, то душа моя
полнится умиленным восторгом и благоговением.

127. То, от чего становится неловко

Попросишь слугу доложить о твоем приезде, а к тебе

из глубины дома выходит кто-то другой, вообразив, что
пришли именно к нему. И совсем конфузно, если у тебя
в руках подарок.
Скажешь в разговоре дурное на чей-либо счет, а ре­
бенок возьми и повтори твои слова прямо в лицо тому
самому человеку!
Кто-то всхлипывая рассказывает грустную исто­
рию.
«В самом деле, как это печально!» — думаешь ты, но,
154
как назло, не можешь выжать из себя ни одной сле­
зинки.
Тебе совестно, и ты пытаешься строить плачевную
мину, притворяешься безмерно огорченной, но нет! Не
получается. А ведь в другой раз услышишь радостную
весть — и вдруг побегут непрошеные слезы.

128. Когда император возвращался

из паломничества в храм Явата...

Когда император возвращался из паломничества

в храм Явата, он остановил паланкин перед галереей для
зрителей, где находилась его мать — вдовствующая им­
ператрица, и повелел передать ей свое приветствие. Что
в целом мире могло так взволновать душу, как это тор­
жественное мгновение! Слезы полились у меня ручь­
ем — и смыли белила. До чего я, наверно, стала
страшна!
Таданобу, советник, носивший также звание тюдзё,
был отправлен к государыне с высочайшим посланием.
Великолепная картина!
В сопровождении четырех парадно наряженных те­
лохранителей и стройных скороходов в белых одеждах
он погнал своего прекрасного скакуна по широко­
му, чистому Второму проспекту. Затем, спешившись
перед галереей, он стал ждать возле бамбукового зана­
веса, закрывавшего государыню от посторонних
глаз.
Получив от нее ответное послание, Таданобу вновь
сел на коня и возвратился к паланкину императора
с почтительным докладом. Всякий поймет и без слов,
как замечательно он выглядел в эту минуту!
Затем государь изволил проследовать дальше.
Я представила себе, что должна была чувствовать
императрица-мать при виде царственного кортежа,
и сердце мое, казалось, готово было выпрыгнуть из гру­
ди. Слезы полились неудержимо, что немало насмешило
глядевших на меня.
Даже самые обычные люди радуются, если счастье
улыбнется их детям, но какая великая радость выпала
на долю императрицы-матери... Одна мысль об этом вы­
зывает благоговейный трепет.

155
 129. Однажды мы услышали, что его светлость
канцлер...

Однажды мы услышали, что его светлость канцлер,

покидая дворец Сэйрёдэн, должен выйти из Черной
двери, и все мы, фрейлины, собрались в галерее, чтобы
проводить его.
— Ах, сколько здесь блестящих дам! Как вы дол­
жны потешаться над этим жалким старикаш кой,— по­
шутил канцлер, проходя между нашими рядами.
Дамы, сидевшие поблизости от Черной двери, под­
няли вверх бамбуковые завесы, так что стали видны
многоцветные шелка их одежд.
Почетный дайнагон Корэтика помог отцу надеть
башмаки. По-юному прелестный, он в то же время вы­
глядел значительно. За ним тянулся шлейф такой дли­
ны, что казалось, в галерее не хватит места.
«Ах, как взыскан судьбой господин канцлер! Дайна­
гон подает ему обувь,— подумала я .— Вот вершина по­
чета!»
Начиная с дайнагона Яманои, его младшие братья
и прочие знатные персоны сидели длинной чередой от
самой ограды дворца Фудзицубо и до главного входа во
дворец Токадэн, как будто вся земля была усеяна чер­
ными пятнами.
Канцлер Мититака, выглядевший очень изящным
и стройным, остановился на минуту, чтобы поправить
свой меч.
Тем временем его младший брат — управитель двора
императрицы — Митинага стоял перед Черной дверью.
«Разумеется, он не станет оказывать знаки высшего
почтения собственному брату»,— решила я.
Но не успел канцлер сделать и нескольких шагов,
как Митинага уже припал к земле.
«Сколько же добрых деяний должен был совершить
канцлер в прошлых рождениях?» — думала я, глядя на
эту удивительную картину.
Госпожа Тюнагон, объявив, что у нее сегодня День
поминовения, принялась усердно молиться.
— Одолжите мне ваши четки. Может, в награду за
благочестие я достигну вершины почестей,— заметил
господин канцлер.
Дамы весело смеялись, но все равно то были приме­
чательные слова.
Услышав о них, императрица молвила с улыбкой:
156
 — Стать Буддой — вот что выше всего!
Глядя на императрицу, я думала, что ее слова еще
более проникновенны.
Я без конца рассказывала государыне, как прекло­
нился до земли Митинага. Она заметила, поддразнивая
меня:
— Так он по-прежнему твой фаворит.
О, если б императрице довелось увидеть, какого ве­
личия достиг впоследствии Митинага, она бы, наверное,
признала правоту моих слов!

130. Однажды в пору девятой луны...

Однажды в пору девятой луны всю долгую ночь до

рассвета лил дождь. Утром он кончился, солнце встало
в полном блеске, но на хризантемах в саду еще висели
крупные, готовые вот-вот пролиться капли росы.
На тонком плетенье бамбуковых оград, на застрехах
домов трепетали нити паутин. Росинки были нанизаны
на них, как белые жемчужины...
Пронзающая душу красота!
Когда солнце поднялось выше, роса, тяжело при­
гнувшая ветки хаги, скатилась на землю, и ветви вдруг
сами собой взлетели в вышину...
А я подумала, что люди ничуть бы этому не уди­
вились.
И это тоже удивительно!

131. Однажды накануне седьмого дня...

Однажды накануне седьмого дня Нового года, когда

вкушают семь трав, явились ко мне сельчане с охапками
диких растений в руках. Воцарилась шумная суматоха.
Деревенские ребятишки принесли цветы, каких
я сроду не видела.
— Как они зовутся?— спросила я.
Но дети молчали.
— Н у?— сказала я.
Дети только переглядывались.
— Это миминакуса — «безухий цветок»,— наконец
ответил один из них.
— Меткое название! В самом деле, у этих дичков
такой вид, будто они глухие!— засмеялась я.
157
 Ребятишки принесли также очень красивые хри­
зантемы «я слышу», и мне пришло в голову стихотво­
рение:
Хоть за ухо тереби,
«Безухие» не отзовутся —
Цветы миминакуса.
Но, к счастью, нашелся меж них
Цветок хризантемы — «я слышу».

Хотелось мне прочесть детям эти стихи, но они опять

ничего бы не взяли в толк.

132. Во время второй луны

в Государственном совете...

Во время второй луны в Государственном совете

вершат дела, именуемые «инспекцией». Что бы это
могло быть? Не знаю.
Кажется, по этому случаю имеет место особая цере­
мония: в зале вывешивают изображения Конфуция
и других мудрецов древности.
Императору и его царственной супруге подносят
в простых глиняных сосудах какие-то диковинные ку­
шанья, именуемые «Священной пищей мудрости».

133. Дворцовый слуга принес мне...

Дворцовый слуга принес мне от господина То-но бэ-

на Юкинари подарок, обернутый в белую бумагу и
украшенный великолепной веткой цветущей сливы.
«Уж нет ли в нем картины ?»— я нетерпеливо от­
крыла сверток, но оказалось, что там тесно уложены,
один к одному, хэйдан — жареные пирожки с начинкой.
Было там и письмо, сочиненное в стиле официаль­
ного документа:
«Препровождаю один пакет пирожков.
Оный пакет почтительно преподносится согласно
установленным прецедентам.
Адресат: господину сёнагону — младшему секрета­
рю Государственного совета».
Ниже стояли даты и подпись «Мимана-но На-
риюки».
В конце я прочла приписку:
158
 «Ваш покорный слуга желал бы лично явиться
с приношением, но побоялся показаться слишком урод­
ливым при дневном свете».
Почерк был в высшей степени изящен.
Я показала это послание государыне.
— Искусная рука! Очень красиво написано,— с по­
хвалой заметила государыня и взяла письмо, чтобы
проглядеть его.
— Но что мне ответить? Надо ли дать подарок слуге,
принесшему письмо? Если б кто-нибудь сказал мне!..
— Кажется, я слышу голос Корэнака? — молвила
государыня.— Кликни его.
Я вышла на веранду и приказала слуге:
— Позови господина сатайбэна.
Сатайбэн Корэнака тотчас же явился, заботливо
оправив свой наряд.
— Я звала вас не по приказу государыни,— сказала
я ,— но по личному делу. Если посланный приносит по­
дарок, вот вроде этого, одной из фрейлин, ну, скажем,
госпоже Бэн или мне, надо ли дать ему вознаграж­
дение?
— Нет, незачем. Оставьте у себя пирожки и ску­
шайте... Но почему вы спрашиваете меня? Разве вам
послал этот дар какой-нибудь высший член Государст­
венного совета?
— Ну что вы, разве это возможно?— возразила я.
Надо было отвечать на письмо Юкинари.
Я взяла тонкий лист алой бумаги и написала:
«Тот «покорный слуга», который не удосужился сам
лично принести холодные пирожки, наверно, холоден
сердцем».
Я привязала письмо к цветущей ветке алой сливы
и отослала его.
Почти немедленно Юкинари велел доложить о себе:
— Ваш покорный слуга явился.
Я вышла к нему.
— А я-то был уверен, что в награду за мой подарок
вы угостите меня, как водится, скороспелым стишком.
Но ваш ответ просто восхитителен! Ведь если женщина
хоть немного возомнит о себе, она так и сыплет стихами
направо и налево. Но вы не такая! С вами приятно по­
говорить. Мне не по душе присяжные сочинительницы
стихов, это неделикатно. Навязчиво, наконец!
Так родилась забавная история, в духе тех, что рас­
сказывают о Норимицу.

150
 Кто-то сообщил мне:
— Когда эту историю поведали императору в при­
сутствии множества людей, государь соизволил заме­
тить: «Она ответила остроумно».
Но довольно об этом. Восхвалять самое себя непри­
стойно и, пожалуй, смешно.

134. Почему, спрашивается, когда надо изготовить

таблицы...

— Почему, спрашивается, когда надо изготовить

таблицы для вновь назначенных куродо шестого ранга,
так берут доски из ограды возле канцелярии императ­
рицы всегда в одном и том же месте, в северо-восточном
углу? Могли бы взять и на западной стороне и на вос­
точной... Не все ли равно?— начала разговор одна из
придворных дам.
— Ну, что здесь любопытного! — отозвалась дру­
гая.— Меня скорее удивляет, почему разным предметам
одежды дают случайные названия, без всякого смысла...
Вот что странно! Хосонага — «узкие длинные платья»
названы удачно, они и вправду такие. Но почему верх­
нюю накидку с шлейфом именуют «потником»? Надо
бы «длиннохвосткой». Так же, как одежду мальчиков.
А почему «китайская накидка»? Лучше бы «короткая
накидка».
— Наверно, накидки на такой манер носят в
Китае...
— «Верхняя одежда», «верхние ш таны »— это все
понятно. «Нижняя одежда» — хорошее название.
У огути — «широкоротых штанов» — отверстия штанин
невероятной ширины, значит, название подходит.
— А вот почему широкие штаны прозваны хакама?
Неизвестно! Шаровары — сасинуки — лучше бы на­
звать «одеяние для ног». А еще лучше «мешками», ведь
нога в них как в мешке...
Так громко болтали дамы о разных пустяках.
— Ах, что за несносный шум! Давайте кончим.
Пойдем спать!— воскликнула я.
И тут, словно в ответ на мои слова, за соседней сте­
ной, к нашему удивлению, раздался голос священника,
отправлявшего ночную службу:
— О, право, это было бы жаль! Продолжайте ваши
разговоры всю ночь напролет.
160
 135. В десятый день каждого месяца...
В десятый день каждого месяца — день поминове­
ния усопшего канцлера Мититака, по приказу императ­
рицы совершалась заупокойная служба с приношением
в дар священных сутр и изображений Будды. Когда на­
стала девятая луна, церемония эта была совершена
в собственной канцелярии императрицы при большом
стечении высшей знати и придворных сановников.
Сэйхан прочел проповедь, исполненную такой скор­
би, что все были взволнованы до слез, даже молодые
люди, которые обычно не способны глубоко почувство­
вать печаль нашей быстротечной жизни.
Когда служба кончилась, присутствовавшие на ней
мужчины стали пить вино и декламировать китайские
стихи.
То-но тюдзё, господин Таданобу, процитировал из
китайской поэмы:
Л уна и осень вернулись в назначенный срок,
Но он, куда он сокрылся?

Эти поэтические строки замечательно отвечали

мгновению. Как только он отыскал их в своей памяти?
Я пробралась к государыне сквозь толпу придвор­
ных дам. Она как раз собиралась удалиться.
— Прекрасно! — воскликнула она, выслушав ме­
н я.— Можно подумать, что стихи эти нарочно сочине­
ны к нынешнему дню.
— О да! Я хотела, чтоб вы скорей их услышали,
и потому покинула церемонию, не доглядев ее до кон­
ца... Я тоже думаю, что Таданобу нашел прекрасные
слова!
— Ты, понятно, была восхищена больше всех,— за­
метила императрица, и вот почему она так сказала.
Однажды Таданобу прислал слугу нарочно, чтобы
вызвать меня, но я не пошла.
Когда же мы с ним случайно встретились, он сказал
мне:
— Почему вы не хотите, чтобы мы по-настоящему
стали близкими друзьями? Это странно, ведь я знаю, что
не противен вам. Уже много лет у нас с вами доброе
знакомство. Неужели же теперь мы расстанемся, и так
холодно? Скоро кончится мой срок службы при дворе,
я уже не смогу видеть вас. Какие воспоминания остави­
те вы мне?
6 Заказ № 1012 161
 — О, разумеется, мне было бы нетрудно уступить
вам,— ответила я .— Но уж тогда я больше не посмею
восхвалять вас. Право, это было бы жаль! А теперь, ког­
да мы, придворные дамы, собираемся перед лицом им­
ператора, я пою вам хвалу так усердно, будто по слу­
жебной обязанности. Но разве я могла бы, если... Люби­
те же меня, но только в глубине своей души. Иначе де­
мон совести начнет мучить меня, и мне трудно будет по-
прежнему превозносить вас до небес.
— Ну, что вы!— возразил Таданобу.— Люди, свя­
занные любовью, порою хвалят друг друга с большим
жаром, чем если б они были просто знакомы. Тому не­
мало примеров.
— Пусть себе, если им не совестно,— отвечала я .—
А вот мне претит, когда кто-нибудь, мужчина или жен­
щина, на все лады восхваляет того, с кем находится
в любовной близости, и приходит в ярость, если услы­
шит о нем хоть единое слово порицания.
— От вас, видно, ничего не дождешься!— бросил
мне Таданобу и страшно насмешил меня.

136. Однажды вечером То-но бэн Юкинари...

Однажды вечером То-но бэн Юкинари посетил апар­

таменты императрицы и до поздней ночи беседовал со
мною.
— Завтра у императора День удаления от скверны,
и я тоже должен безвыходно оставаться во дворце. Не­
хорошо, если я появлюсь там уже за полночь, в час Бы­
ка,— с этими словами он покинул меня.
Рано утром мне принесли несколько листков тонкой
бумаги, на какой пишут куродо в дворцовом ведомстве.
Вот что я прочла:
«Наступило утро, но в сердце моем теснятся воспо­
минания о нашей встрече. Я надеялся всю ночь про­
вести с вами в беседах о былом, но крик петуха помешал
мне...»
Письмо было пространно и красноречиво.
Я ответила:
«Уж не тот ли обманный крик петуха, что глубокой
ночью спас Мэнчан-цзюня?»
Ответ Юкинари гласил:
«Предание повествует, что обманный крик петуха,
будто бы возвестившего зарю, открыл заставу Ханьгу
162
и помог Мэнчан-цзюню бежать в последнюю минуту
вместе с отрядом в три тысячи воинов, но что нам до той
заставы? Перед нами «Застава встреч».
Тогда я послала ему стихотворение:
Хоть всю ночь напролет
Подражай петушиному крику,
Легковерных найдешь,
Но «Застава встреч» никогда
Не откроет ворота обману.

Ответ пришел немедленно:

Пусть молчит петух,
Ни к чему лукавый обман
На «Заставе встреч».
Р аспахн ув ворота свои,
Поджидает всю ночь любого.

Епископ Рюэн с низкими поклонами выпросил у ме­

ня первое стихотворное послание, а второе — с ответом
Юкинари — взяла себе императрица.
Вот почему я не смогла одержать победы в этом по­
этическом состязании, последнее слово о «Заставе
встреч» осталось не за мной. Какая досада!
Увидев меня, Юкинари воскликнул:
— Ваше письмо прочитали все придворные...
— О, это доказывает, что вы и вправду влюблены
в меня! Как не поделиться с людьми тем, что тебя раду­
ет! И наоборот, неприятные вещи незачем предавать
широкой огласке. Ваше письмо я спрятала и не покажу
никому на свете. Действовали мы по-разному, но наме­
рения у нас были в равной степени хорошими.
— Как тонко вы все поняли и как разумно поступи­
ли! Обычная женщина стала бы всем и каждому пока­
зывать мое письмо, приговаривая: «Вот, посмотрите, до
чего глупо и гадко!» Но вы не такая,— со смехом сказал
Юкинари.
— Что вы, что вы! Я не сержусь на вас, напротив,
весьма благодарна,— ответила я.
— Как хорошо, что вы спрятали мое письмо! Если
б все о нем узнали, я стал бы вам ненавистен. Позвольте
мне и в будущем рассчитывать на вашу доброту.
Вскоре после этого я встретила второго начальника
гвардии Цунэфуса.
— Знаете ли вы, какие хвалы пел вам господин
Юкинари? Он рассказывал о той истории с письмами...
6* 163
Приятно, когда люди хвалят ту, которая дорога твоему
сердцу,— говорил он с горячей искренностью.
— Выходит, я услышала сразу две радостных вести.
Во-первых, Юкинари лестно обо мне отзывается, а во-
вторых, вы включили меня в число тех, кого любите,—
сказала я.
— Странно! — ответил он.— Вы радуетесь, как но­
вости, тому, что давно вам известно.

137. Темной безлунной ночью, в пятом месяце года...

Темной безлунной ночью, в пятом месяце года, вдруг

раздались громкие голоса:
— Есть ли здесь фрейлины?
— Это звучит необычно! Выйди посмотреть, в чем
дело,— приказала мне императрица.
— Кто там? Почему так оглушительно кричите? —
спросила я.
В ответ молчание, но вдруг штора приподнялась
и послышался шелест... Я увидела ветку бамбука
«курэ»!
— О, да здесь «этот господин»!— воскликнула я.
— Скорей, скорей, пойдем расскажем государю,—
сказал один из тех, кто принес ветку. И они поспешили
бегом: Бен-тюдзё, сын министра церемониала, и компа­
ния молодых куродо шестого ранга. Остался только То-
но бэн Юкинари.
— Забавно, право! Вдруг все убежали... Им не тер­
пится рассказать государю,— заметил он, глядя им
вслед.— Мы ломали ветки бамбука в саду возле дворца,
замыслив сочинять стихи. Кто-то предложил: «Пойдем
к апартаментам императрицы, позовем фрейлин, пусть
и они примут участие». Но, едва увидев бамбук «курэ»,
вы сразу воскликнули «этот господин». Ну не удиви­
тельно ли? От кого только вы узнали, что так зовут бам­
бук «курэ» в китайской поэзии? Дамы обычно и поня­
тия о нем не имеют, а вам известны такие редкие
слова...
— Да нет, уверяю вас, я не знаю, что бамбук «курэ»
зовется в поэзии «этот господин». Просто я думала, что
кто-то хочет заглянуть к нам в покои. Боюсь, меня со­
чли нескромной.
— Да, действительно, такие тонкости не каждый
знает,— сказал Юкинари.
164
 Пока мы с ним вели беседу на разные серьезные те­
мы, придворные вновь пришли толпой, напевая:
— Посадил бамбук в саду и дал ему прозванье «этот
господин».
— Но ведь вы же условились во дворце, что будете
сочинять стихи? Почему же так внезапно отказались от
своей затеи? Зачем уш ли?— спрашивал их Ю кинари.—
Сомнительный поступок, как мне кажется.
— Нам напомнили знаменитейшие стихи о бамбу­
ке,— стали оправдываться придворные.— Как могли мы
вступить в состязание с ними? Уж лучше промолчать!
Все равно дворец уже гудит от разговоров... Сам госу­
дарь слышал об этой истории и нашел ее очень за­
бавной.
Вместе с То-но бэном Юкинари они начали повто­
рять снова и снова все тот же самый поэтический отры­
вок. Любопытная сцена! Дамы вышли на звук голосов,
завязались разговоры и не замолкали до самого рассве­
та. Когда настало время уходить, мужчины снова стали
скандировать строку о бамбуке, и хор их голосов долго
слышался вдали.
Рано утром Сёнагон-но мёбу, дама из свиты импера­
тора, принесла императрице письмо от государя, в ко­
тором он рассказывал о вчерашней истории.
Государыня вызвала меня из моих покоев и спроси­
ла, правда ли это?
— Не ведаю, я ведь сказала случайно, не подумав,—
ответила я .— Наверно, это господин Юкинари под­
строил.
— А хоть бы даже и так,— засмеялась императ­
рица.
Государыня бывает очень довольна, когда при дворе
хвалят одну из фрейлин, и всегда спешит поделиться
с нею доброй вестью.

138. Через год после смерти императора Энъю...

Через год после смерти императора Энъю кончился
придворный траур. Начиная с царствующего государя
и вплоть до последнего из слуг покойного монарха каж ­
дый, расставаясь с темными одеждами, невольно вспо­
минал о таком же событии в былые времена, когда поэт
сказал:
Все люди опять
Надели цветные наряды,

165
 Как в прежние дни,
Но что ж рукава не просохнут
Замшелой рясы моей?

Однажды, когда лил сильный дождь, к затворенным

наглухо покоям, где находилась госпожа Тодзамми,
явился какой-то маленький слуга, похожий на миному-
си — «червячка в соломенном плаще». Он принес пись­
мо официального вида, скатанное в трубку и привязан­
ное к большой ветке белого дуба. Можно подумать, до­
кумент из храма...
— Вот, пожалуйста, примите! — крикнул он.
— От кого письмо?— спросила служанка из глуби­
ны дома.— Сегодня и завтра у моей госпожи Дни уда­
ления от скверны. Видишь, ситоми опущены...
Служанка осторожно приподняла одну из створок
решетчатой рамы — ситоми и, взяв это послание, подала
его своей госпоже.
Но Тодзамми сказала:
— Не взгляну на него сегодня,— и воткнула письмо
в решетку ситоми.
На другое утро Тодзамми совершила омовение рук
и спросила свою служанку:
— Где же счет за поминальную службу, прислан­
ный вчера из храма?
Преклонив колена, она почтительно приняла письмо.
«Что за странность!» — подумала Тодзамми, раскручи­
вая плотный лист бумаги орехового цвета. На ней,
вместо храмовой расписки, угловатым почерком, каким
пишут бонзы, было начертано стихотворение:

Здесь еще мы храним

Строгий траур в память его,
Но в столице — увы! —
Рукав цвета зимнего дуба
Уж блещет новой листвой.

«До чего неприятно и нелепо!— возмутилась Тод­

замми.— Кто мог сочинить и послать мне такие стихи?
Уж не епископ ли Нивадзи? Нет, разумеется, не он. Так
кто же автор? Наверно, То-дайнагон! Он ведь был пра­
вителем службы двора покойного императора».
Тодзамми не терпелось скорее показать письмо им­
ператору с императрицей. Но что делать! Ей было стро­
жайшим образом предписано уединение, и она не смела
его нарушить.
166
 На следующий день Тодзамми первым делом сочи­
нила «ответную песню» и послала ее То-дайнагону,
а он, в свою очередь, немедленно откликнулся стихами.
Взяв оба присланные ей письма, Тодзамми поспе­
шила во дворец к императрице и рассказала обо всем.
В покоях как раз присутствовал император.
Государыня взглянула на загадочное письмо так,
словно видит его в первый раз.
— Нет, это не рука То-дайнагона. Наверно, написал
какой-нибудь монах. А может быть, это проделка черта
из старых легенд,— молвила она нарочито серьезным
тоном.
— Так кто же тогда? Кто из светских модников или
высшего духовенства? Тот или, возможно, этот?— теря­
лась в догадках не на шутку смущенная Тодзамми.
— А я где-то видел здесь похожую бумагу,— улы­
баясь, сказал император. Он вынул листок цветной бу­
маги и показал госпоже Тодзамми.
— Ах, какая жестокая насмешка! Расскажите мне
все. Ох, у меня голова раскалывается от боли... Ну ско­
рее же, я хочу знать,— приступила с расспросами Тод­
замми, не помня себя от досады.
Высочайшие супруги смеялись от души. Наконец
юный император не выдержал и признался своей мо­
лочной матери госпоже Тодзамми:
— Чертенок, что принес тебе письмо, на самом деле
кухонная девочка. Все это, я думаю, штуки Кохёэ, она
подстроила...
Тут императрица тоже разразилась смехом. Тодзам­
ми схватила ее за рукав и стала дергать и трясти.
— Ловко же вы меня провели! А я-то в невинности
души еще омыла руки, на колени падала...— сквозь
смех негодовала госпожа Тодзамми. На лице у нее было
написано выражение уязвленной гордости. В эту мину­
ту она была очень мила.
На дворцовой кухне стоял громкий хохот.
Тодзамми возвратилась в свои покои, вызвала ку­
хонную девочку и указала на нее служанке.
— Да, сдается мне, это она и есть,— решила слу­
жанка.
— Кто дал тебе письмо? А ну, говори! — стала спра­
шивать Тодзамми, но девочка, не ответив ни слова, за­
хихикала с глупым видом и бросилась бежать.
То-дайнагон немало смеялся, услышав об этой ис­
тории.
167
 139. То, что наводит тоску

Проводить Дни удаления от скверны не у себя дома,

а в чужом месте.
Когда ты не можешь продвинуть свою пешку вперед
в игре «сугороку».
Дом человека, который не получил назначения во
время раздачи официальных постов.
Но всего сильнее наводят тоску долгие дожди.

140. То, что разгоняет тоску

Игра в «сугороку» и «го».

Романы.
Милая болтовня ребенка лет трех-четырех.
Лепет и «ладушки-ладушки» младенца.
Сладости.
Если ко мне придет мужчина, умеющий пошутить
и остроумно побеседовать, я принимаю его даже в Дни
удаления от скверны.

141. То, что никуда не годно

Человек дурной наружности и вдобавок с недобрым

сердцем.
Рисовый крахмал, размокший от воды. Я знаю, мно­
гие не желают слышать о таких низменных вещах, но
это не остановит меня. Да хоть бы совсем бросовая
вещь, к примеру, щипцы для «прощальных огней»! Не­
ужели я буду молчать о них только потому, что они
слишком всем известны?
Мои записки не предназначены для чужих глаз,
и потому я буду писать обо всем, что в голову придет,
даже о странном и неприятном.

142. О самых великолепных вещах на свете

Что может быть великолепней храмовых празднеств

Камо и Ивасимйдзу? Даже репетиция священных пля­
сок во дворце — прекрасное зрелище! Помню, накануне
праздника Ивасимидзу солнце ярко сияло на спокойном

168
весеннем небе. В саду перед дворцом Сэйрёдэн были по­
стланы циновки слугами ведомства дворцового обихода.
Императорские послы сидели лицом к северу (если
память мне не изменяет), а танцоры давали представ­
ление, обратись лицом к императору.
Служители внесли высокие о-самбо и поставили пе­
ред каждым из присутствовавших. В этот день даже
музыкантам было разрешено предстать пред высочай­
шими очами, но только в саду.
Чарка пошла по кругу. Высшие сановники и царе­
дворцы по очереди осушали ее, а под конец выпили свя­
щенного вина из раковины-якугай и покинули пир­
шество.
Затем, по обычаю, последовал «сбор остатков пира».
Когда мужчины подбирают остатки, мне и то становится
не по себе, а тут вдруг в присутствии императора по­
явились женщины из простонародья... Некоторые из
них внезапно выбегали из сторожек, где, казалось бы,
никого не было, и, не помня себя от жадности, стара­
лись захватить больше других, но, толкаясь и суетясь,
все рассыпали и проливали. В конце концов им доста­
валось меньше, чем их соперницам, которые первыми
умели ловко схватить самые лакомые объедки и убе­
жать. Забавно было видеть, как эти женщины прячут
свою добычу в сторожках, словно в кладовых.
Не успели люди из ведомства дворцового обихода
скатать циновки, как челядинцы из хозяйственной
службы метлами заровняли песок в саду.
Со стороны дворца Дзёкёдэн донеслись напевы
флейты и стук барабана. Я не могла дождаться, когда
же появятся танцоры. Наконец они показались возле
бамбуковой ограды. Шествуя вереницей, танцоры пели
старую песню страны Адзума «На берегу У до». Когда
же заиграли цитры, я от восторга забыла все на свете.
И вот тогда выступили вперед двое танцоров для
первой пляски. Соединив свои рукава, в точности как
надлежит, они стали на западной стороне деревянного
помоста, лицом к государю. Вслед за ними на помост
взошли другие танцоры. Торжественно топнув ногой
в такт ударам барабана, главный танцор плавным дви­
жением рук оправил шнуры своей короткой безрукавки-
хампи, воротник верхней одежды и шапочку... А потом
началась первая пляска под звуки песни «Маленькие
сосны». Это было волнующе прекрасно!
169
 Я была бы готова целый день без устали смотреть,
как широкие рукава кружатся, словно колеса, но, к мо­
ему горю, пляска слишком скоро кончилась. Я утешала
себя мыслью, что сейчас начнется другая.
Музыканты унесли цитры, и из-за бамбуковой огра­
ды снова появились танцоры. Великолепная картина!
Их одежды из блестящего алого шелка в вихре пляски
стлались за ними, змеились и перевивались... Но когда
я пытаюсь рассказать об этом словами, все — увы! —
становится таким бледным и обыкновенным!
«Пляска кончилась, а других, уже верно, не бу­
дет»,— подумала я с невыразимой грустью. Все зрители
во главе с высшими придворными покинули свои места,
и я осталась в одиночестве, полная сожалений.
На репетиции плясок для празднества Камо я не
томлюсь такой печалью, меня утешает надежда, что
танцоры, возвратись из храма, еще раз исполнят во
дворце священные пляски микагура.
Помню один вечер.
Топкие дымки костров в саду поднимались к небу,
и тонкой-тонкой трелью уносились ввысь дрожащие
чистые звуки флейты, а голоса певцов глубоко трогали
сердце. О, это было прекрасно! Я не замечала, что воца­
рился пронзительный холод, что мои платья из легкого
шелка заледенели, а рука, сжимавшая веер, застыла от
стужи.
Когда главный танцор вызывал других танцоров, его
голос, разносившийся далеко вокруг раскатистым эхом,
звучал радостной гордостью. Чудесные минуты!
Если в пору «особых празднеств» я нахожусь у себя
дома, то не довольствуюсь тем, чтобы только смотреть,
как проходит мимо шествие танцоров. Нет, я нередко
еду в храм Камо полюбоваться на священные пляски.
Экипаж мой я велю поставить в тени больших деревьев.
Дымки от сосновых факелов стелются по земле, и
в мерцании огней шнуры на безрукавках танцоров
и блестящий глянец их верхних одежд кажутся еще
прекрасней, чем при свете дня.
Когда танцоры пляшут под звуки песни и гулкими
ударами ног заставляют гудеть доски моста перед хра­
мом,— новое очарование!
Плеск бегущей воды сливается с голосом флейты.
Поистине сами небесные боги, должно быть, с радостью
внимают этим звукам!

170
 Был среди танцоров один в звании То-но тюдзё. Он
каждый год участвовал в плясках, и я особенно им вос­
хищалась. Недавно он умер, и говорят, дух его появля­
ется под мостом возле верхнего святилища Камо. Мне
это показалось до того страшным, что я сначала без осо­
бой охоты приготовилась смотреть танцы, но потом сно­
ва увлеклась ими до самозабвения.

— Как грустно, когда приходит конец празднеству

в храме Ивасимидзу,— печалилась одна из ф рейлин.—
А почему бы танцорам не повторить представление во
дворце, как бывает после праздника Камо? Вот бы хо­
рошо! Танцоры получат награду — и всему конец, ну
разве не обидно?
Услышав это, император соизволил молвить:
— Я прикажу им плясать еще раз.
— Неужели правда, государь?— воскликнула да­
м а.— Какая радость для нас!
Фрейлины окружили императрицу и стали осаждать
ее шумными мольбами:
— О, пожалуйста, попросите государя и вы, не то,
боимся, он раздумает.
Вот таким путем нам выпало неожиданное счастье:
мы снова могли полюбоваться плясками, когда танцоры
вернулись из храма Ивасимидзу.
Но фрейлины, по правде говоря, не очень верили,
что это сбудется. Вдруг нам сообщают: император в са­
мом деле вызвал танцоров для представления! При этой
вести дамы просто голову потеряли. В спешке они на­
тыкались на все, что попадалось им на пути, и вели се­
бя, как безумные. Те, которые находились в своих поко­
ях, опрометью бросились во дворец... Вид у них был не­
описуемый! Не обращая внимания на то, что на них
смотрят придворные, гвардейцы, телохранители и про­
чие люди, они на бегу накинули себе на голову свои
длинные подолы. Зрители умирали от смеха, и не*
мудрено!

143. После того как канцлер Мнтнтака покинул

наш мир...

После того как канцлер Мититака покинул наш мир,

во дворце произошли большие события и воцарилось
смятение. Императрица больше не посещала госуда­
171
ря и поселилась в Малом дворце на Втором про­
спекте.
Мне тоже пришлось безвинно претерпеть много
неприятностей... Уже долгое время я находилась у себя
дома, но меня так тревожила участь императрицы, что
я не знала ни минуты покоя.
Меня посетил второй начальник Правой гвардии
Цунэфуса и стал беседовать со мной о том, что делается
на свете.
— Сегодня я был у государыни. Все так красиво
и так печально у нее во дворце! Придворные дамы при­
служивают ей, как в былые дни, в полном придворном
одеянии. Шлейфы, китайские накидки — словом, весь
наряд — строго соответствуют времени года. Штора
с одной стороны была приподнята, и я мог заглянуть
в глубину покоев. Восемь или девять фрейлин сидели
там в церемониальных позах. На них были накидки
цвета увядших листьев, бледно-лиловые шлейфы
и платья блеклых оттенков астры-сион и осенних хаги.
Высокие травы заглушали сад перед дворцом.
«Почему вы не велите срезать траву?» — спросил я.
Кто-то ответил мне (я узнал голос госпожи сайсё):
«Государыня желает любоваться на осенние росы...»
«Сколько в этом душевной тонкости!» — подумал я
с восхищением.
Многие дамы говорили мне: «Как жаль, что Сёнагон
покинула нас в такое время, когда императрица при­
нуждена жить в этом унылом жилище. Государыня ду­
мала, что Сёнагон останется верна ей, что бы ни случи­
лось, но, как видно, обманулась в своих надеждах».
Должно быть, они хотели, чтобы я передал вам их
слова. Пойдите же туда! Дворец пленяет грустной кра­
сотой. Как хороши пионы, посаженные перед верандой!
— Ну нет, все меня там ненавидят, и я их терпеть не
могу! — воскликнула я.
— Не горячитесь так! — усмехнулся Цунэфуса.

«Но правда, что думает обо мне государыня?» —

встревожилась я и отправилась к ней во дворец.
Императрица встретила меня по-прежнему благо­
склонно, но я услышала, как ее приближенные дамы
шепчутся между собой:
— Сёнагон — пособница Левого министра, тому
есть доказательство...
172
 Стоило мне войти в комнату, как они вдруг преры­
вали разговор и спешили разойтись в разные стороны.
Меня явно избегали. Я не привыкла к такому отноше­
нию, и мне стало очень тяжело. Я снова вернулась до­
мой и, хотя императрица не раз призывала меня к себе,
долгое время не появлялась пред ее очами. Уж наверно,
при дворе государыни рассказывали небылицы, будто
я держу руку Левого министра.
Много дней императрица, противно своему обычаю,
не посылала мне ни одной весточки. Но однажды, когда
я предавалась невеселым мыслям, старшая дворцовая
служанка принесла мне письмо.
— Вот вам от государыни,— шепнула она.— Импе­
ратрица посылает вам это письмецо по секрету, через
госпожу сайсё.
Даже здесь, в стенах моего дома, служанка будто
пряталась от чужих глаз. Это было ужасно!
Похоже, что письмо написала сама государыня,
своей рукой. Я распечатала его с сильно бьющимся сер­
дцем. Но листок бумаги был чист! В письме лежал лишь
лепесток горной розы... На нем начертаны слова:
«Я безмолвно люблю».
О, какое облегчение, какая радость после бесконеч­
ных дней тоски, когда я напрасно ждала вестей!
Служанка пристально поглядела на меня:
— Все наши дамы удивляются, просто в толк не
возьмут, почему вы глаз к нам не кажете... Госпожа на­
ша то и дело вспоминает вас. Отчего же вы не возвра­
щаетесь во дворец?— И добавила:— Мне нужно побы­
вать здесь по соседству. Я скоро приду к вам за ответом.
Я села писать ответ императрице, но никак не могла
вспомнить, откуда взят стих: «Я безмолвно люблю».
— Ну не странно л и ?— сокрушалась я .— Кто не
знает этой старинной песни? Вертится на языке, а вот
нет, не припомню...
Молоденькая служаночка, сидевшая передо мной,
сказала:
— Это песня «О бегущей под землей воде».
В самом деле! Как же я позабыла? Смешно, что эта
девочка, моя служанка, взялась меня учить!
Я послала ответ государыне и вскоре сама отправи­
лась во дворец. Не зная, как императрица примет меня,
я смущалась больше обычного и спряталась за церемо­
ниальным занавесом.
Государыня заметила это.

173
 — Ты разве новенькая здесь?— спросила она со
смехом.— Не люблю я это стихотворение «О бегущей
под землей воде», но мне кажется, оно хорошо выража­
ет мои чувства к тебе. Когда я не вижу тебя, ничто меня
не радует.
В императрице я не подметила и тени перемены.
Я рассказала ей, как служаночка преподала мне
урок поэзии, и государыня от души смеялась.
— Это случается нередко,— молвила она.— И чаще
всего с самыми избитыми стихами.
— Как-то раз придворные затеяли конкурс зага­
док,— поведала нам императрица.— Один человек, не
входивший в число соревнующихся, был мастером этого
дела. Он вдруг обратился к Левой группе с такими
словами:
«Я хотел бы задать от вашего имени загадку — са­
мую первую. Поручите мне это!»
Участники Левой группы были очень обрадованы.
«Он сам вызвался помочь нам,— решили они,—
и, уж верно, не выступит на состязании с какой-нибудь
глупостью».
Все они начали придумывать загадки и потом вы­
брали из них самые лучшие.
Но их новый союзник сказал:
«Не спрашивайте меня ни о чем. Доверьтесь мне,
и вы не пожалеете...»
Из уважения к нему все замолчали. Время шло,
и участники Левой группы стали выражать тревогу:
«Скажите нам, что вы задумали. Так, на всякий
случай... Вдруг кто-нибудь из нас приготовил то же
самое».
«Ах, вот как! — воскликнул тот в гневе.— Тогда
знать ничего не знаю. Не верите мне, и не надо!»
Он не развеял их опасений, а между тем наступил
день конкурса. Участники его, мужчины и женщины,
заняли свои места, разделившись на две группы: Левую
и Правую. Кругом уселись рядами многочисленные
зрители и ценители состязания.
Видно было, что мастеру загадок не терпелось вы­
ступить первым. Он был в полной боевой готовности
и вполне уверен в себе. Зал замер от ожидания: что за
необычайный вопрос он сейчас задаст? Все присутству­
ющие, и сторонники и противники, уставились на него,
восклицая:
«Загадку! Загадку!»
174
 Какое нетерпение!
И вдруг неожиданно для всех он произнес:
«В небе натянут лук...»
Соперники воспрянули духом: вот неслыханная
удача! А партнеры из Левой группы сначала ушам сво­
им не поверили, а опомнившись, вознегодовали.
«Значит, он на стороне врагов!— подумали они,—
Нарочно предал свой лагерь».
В Правой группе посмеивались:
«Какая нам досада! До чего трудная задача!»
Тот из них, кому надлежало разгадать загадку, пре­
зрительно скривил рот:
«Э-э, где уж мне понять!— И начал твердить: — Не
знаю! Не знаю! Откуда мне догадаться, что значит —
«в небе натянут лук».
Левой группе засчитали очко и выдали счетный знак
победы.
Участники Правой группы затеяли шумный спор:
«Что за нелепость! Кто же с малых лет не знает, что
это полумесяц? Детская загадка! Нельзя за нее при­
суждать очки!»
Но мастер загадок возразил:
«Ваш игрок сказал: «Не знаю!» Как же вы можете
утверждать, будто он не проиграл?»
Так пошло и дальше. Мастер загадок каждый раз
побеждал в споре, и Правая группа потерпела пора­
жение.
Участники ее осыпали упрямца упреками:
«Зачем вы говорили, что не знаете?»
Но уж делу не поможешь!
Когда императрица кончила свое повествование, да­
мы воскликнули, смеясь:
— И они были правы! Нашел время дурачиться!
А их противники из Левой группы! Что они почувство­
вали, когда их предводитель так, казалось бы, нелепо
начал состязание!.. Нет, вы только представьте себе!
Но рассказ этот не о тех, кто, как я, пострадал от
собственной забывчивости. Скорее он о тех, кто слиш­
ком хорошо помнит и позволяет себе быть небрежным.

144. В десятых числах первой луны...

В десятых числах первой луны выпал день, когда
небо застилали густые облака, но в их разрывах ярко
сияло солнце.
175
 Позади хижины какого-то бедняка, там, где приюти­
лось его неухоженное поле с кривыми бороздами, юное-
юное персиковое деревцо раскинуло во все стороны
множество веток. Ветки в тени свежо зеленели, а на
солнечной стороне листья были темные, блестящие
и словно чуть-чуть отливали багрянцем.
Какой-то юный паж с необычайно тонким станом
и прекрасными волосами, в «охотничьей одежде», скво­
зящей прорехами, сидел на дереве. А двое мальчуганов
стояли внизу, один с подоткнутым подолом, а второй,
голоногий, в невысоких башмаках. Они просили:
— Срежь нам хлыстики гонять мяч.
Пришли еще три-четыре девочки-прислужницы.
У них были длинные красивые волосы. Халатики —
акомэ — местами распоролись по швам, складки на
цветных хакама смяты, но зато нижние одежды очень
нарядны.
— Срежь и брось нам хорошие ветки для «колоту­
шек счастья»,— попросили они.— Наш господин послал
нас за ними.
Сидевший на дереве мальчик стал бросать ветки
вниз, а девочки бегом кинулись собирать их и, погля­
дывая вверх, кричали:
— Мне, кинь мне побольше!
Это была прелестная сцена. Но вдруг к дереву под­
бежал мужчина в черных заношенных штанах и потре­
бовал:
— Давай мне тоже!
— Подожди!— отозвался мальчик, и тогда мужчина
принялся трясти дерево. Мальчик, крича от страха,
уцепился за ветки, как обезьянка...
Когда поспевают сливы, тоже можно видеть такие
сцены.

145. Мужчина приятной внешности целый день

играл в «сугороку»...

Мужчина приятной внешности целый день играл

в «сугороку», но, видно, ему еще не прискучило.
В низком светильнике уже зажгли яркий огонь...
Шепча молитвы, чтобы выпало счастливое число оч­
ков, противник сжимает в руке игральные кости и ни­
как не решается сунуть их в футлярчик для метания
костей.
176
 Первый игрок положил свой ф утляр и ждет... Во­
ротник его «охотничьей одежды» мешает ему, он
оправляет его одной рукой, потряхивая головой, чтобы
сдвинуть на затылок свою обвисшую ненакрахмаленную
шапку. И, с беспечным видом взглянув на доску, за­
мечает:
—■ Читайте себе заклинания, сколько хотите, а вам
меня не обыграть!
Вид у него весьма самонадеянный!

146. Знатный вельможа играет в шашки «го»

Знатный вельможа играет в шашки «го». Распустив
завязки кафтана, он небрежным движением берет шаш­
ку и делает ход.
А его противник невысокого звания сидит перед ним
в почтительной позе на некотором расстоянии от ша­
шечной доски. Вот он нагибается к доске, свободной ру­
кой придерживая длинный конец рукава.
Любопытно глядеть на них!

147. То, что имеет пугающий вид

Чашечка желудя.
Следы пожарища.
Чертов лотос с колючками.
Водяной орех.
Мужчина с целым лесом густых волос на голове,
когда он их моет и сушит.

148. То, от чего веет чистотой

Глиняная чарка.
Новая металлическая чашка.
Стебли водяного риса, вплетенные в циновку.
Игра света в воде, когда наливаешь ее в сосуд.

149. То, что кажется претенциозно-пошлым

Младший секретарь департамента церемониала, от­

ставленный от службы с повышением в ранге.
Пряди черных волос, когда они курчавятся.
177
 Новые ширмы, обтянутые холстом. О старых, гряз­
ных и упоминать не стоит, а на новых ширмах часто на­
малевано белилами и киноварью множество цветов
вишни. До чего же безвкусно!
Дверцы шкафов, переделанные в скользящие
двери.
Толстый бонза.
Соломенная циновка Идзумо, если она в самом деле
сделана в Идзумо.

150. То, от чего сжимается сердце

Сердце сжимается:
Когда глядишь на состязания всадников.
Когда плетешь из бумаги шнурок для прически.
Родители твои жалуются на нездоровье и выглядят
хуже обычного. А если в это время ходит дурное повет­
рие, тут уж тебя возьмет такая тревога, что ни о чем
другом и думать не можешь.
А как сжимается сердце, когда маленький ребенок
не берет грудь и заливается криком даже у кормилицы
на руках.
В доме ты впервые слышишь незнакомый голос. Это
одно уже волнует. И становится совсем не по себе, если
кто-либо из твоих собеседников вдруг начнет разводить
сплетни про того человека.
Войдет в комнату кто-то тебе ненавистный — и душа
замирает.
Странная вещь — сердце, как легко его взволно­
вать!
Вчера женщину в первый раз навестил возлюблен­
ный — и вот на другое утро письмо от него запазды­
вает.
Пусть это случилось с другой, не с тобой, все равно
сердце болит в тревоге за нее.

151. То, что умиляет

Детское личико, нарисованное на дыне.

Ручной воробышек, который бежит вприпрыжку
за тобой, когда ты пищишь на мышиный лад: тю-
тю-тю!
178
 Ребенок лет двух-трех быстро-быстро ползет на чей-
нибудь зов и вдруг замечает своими острыми глазками
какую-нибудь крошечную безделицу на полу. Он хвата­
ет ее пухлыми пальчиками и показывает взрослым.
Девочка, подстриженная на манер монахини, не от­
брасывает со лба длинную челку, которая мешает ей
рассмотреть что-то, но наклоняет голову набок. Это
прелестно!
Маленький придворный паж очарователен, когда он
проходит мимо тебя в церемониальном наряде.
Возьмешь ребенка на руки, чтобы немножко поиг­
рать с ним, а он ухватился за твою шею и задремал... До
чего же он мил!
Трогательно-милы куколки из бумаги, которыми иг­
рают девочки.
Сорвешь в пруду маленький листок лотоса и залю­
буешься им!
А мелкие листики мальвы! Вообще, все маленькое
трогает своей прелестью.
Толстенький мальчик лет двух ползет к тебе в длин-
ном-длинном платьице из переливчатого лилового кре­
па, рукава подхвачены тесемками... Или другой ребенок
идет вразвалочку, сам он — коротышка, а рукава дол­
гие... Не знаю, кто из них милее.
Мальчик лет восьми-девяти читает книгу. Его тон­
кий детский голосок проникает прямо в сердце.
Цыплята на длинных ножках с пронзительным
писком бегут то впереди тебя, то за тобой, хорошенькие,
белые, в своем еще куцем оперении. Люблю глядеть на
них. До чего же они забавны, когда следуют толпой за
курицей-мамашей.
Прелестны утиные яйца, а также лазуритовый сосуд
для священных реликвий.

152. То, в чем видна невоспитанность

Заговорить первым, когда застенчивый человек на­

конец собрался что-то сказать.
Ребенок лет четырех-пяти, мать которого живет
в одном из ближних покоев, отчаянно шаловлив. Он
хватает твои вещи, разбрасывает, портит. Обычно при­
струнишь ребенка, не позволяешь ему творить все, что
в голову взбредет, и шалун присмиреет...
179
 Но вот является его матушка, и он начинает дергать
ее за рукав:
— Покажи мне вон то, дай, дай, мама!
— Погоди, я разговариваю со взрослыми,— отвечает
она, не слушая его.
Тогда уж он сам роется в вещах, найдет что-нибудь
и схватит. Очень досадно!
Мать запретит ему:
— Нельзя!— но не отнимет, а только говорит
с улыбкой:
— Оставь! Испортишь!
Она тоже дурно ведет себя.
А ты, понятно, не можешь сказать ни слова, а только
бессильно глядишь со стороны, изнывая от беспо­
койства.

153. То, что вызывает жуткое чувство

Зеленый омут.
Пещера в ущелье.
Забор из досок — «рыбьи плавники».
«Черный металл» — железо.
Комок земли.
Гром. Не только имя его устрашает, он сам по себе
невообразимо ужасен.
Ураган.
Облако зловещего предзнаменования.
Звезда Копье.
Внезапный ливень — «локоть вместо зонтика».
Дикое поле.
Вор — он несет с собой множество угроз.
Колючий боярышник тоже всегда вызывает жуткое
чувство.
Наваждение «живого духа».
«Гадючья земляника».
Чертов папоротник и чертов ямс.
Терновник и колючий померанец.
Уголек для растопки.
Страж адских врат Усиони — демон с бычьей го­
ловой.
Якорь, имя его — икори — созвучно «гневу», но на
вид он еще страшнее своего имени.

180
 154. То, что на слух звучит обычно, но выглядит
внушительно, если написано
китайскими знаками

Земляника. «Трава-роса». Чертов лотос. Паук.

Каштан.
Ученый старшего звания. Ученый младшего звания,
успешно сдавший экзамены. Почетный управитель
собственного двора императрицы.
Горный персик.
Гречишник, к примеру, пишется двумя иероглифа­
ми — «тигр» и «палка». А ведь у тигра такая морда, что
мог бы, кажется, обойтись и без палки...

155. То, что порождает чувство брезгливости

Изнанка вышивки.
Маленькие, еще совсем голые крысенята, когда они
шевелящимся клубком вываливаются из гнезда.
Рубцы, заложенные на меховой одежде, когда она
еще не подбита подкладкой.
Внутренность кошачьего уха.
Темнота в доме, не блещущем чистотой.
Ж енщина, дурная собой, с целым выводком детей.

Жена, и притом не особенно любимая, занемогла

и долгое время хворает... Что должен испытывать ее
муж? Скорее всего, чувство брезгливости.

156. То, что приобретает цену

лишь в особых случаях

Редька, когда она подается на стол в первый день

года — «для укрепления зубов».
Химэмотигйми — девушки из императорского
эскорта, когда они верхом на конях сопровождают го­
сударя.
Стражи у дворцовых ворот в день восшествия импе­
ратора на престол.
Дамы-куродо, когда они ломают палочки бамбука
накануне О х а р а и —«Великого очищ ения»— в послед­
ние дни шестой и двенадцатой луны.
181
 Блюститель благочиния во время чтения буддийских
сутр во дворце весной или осенью. Он просто ослепите­
лен, когда в своем красном оплечье — кэса — возгла­
шает список священного клира.
Дворцовые служители, когда они украшают залы
для церемоний «Восьми поучений сутр» или «Помино­
вения святых имен Будды».
Воины личной гвардии императора, когда они со­
провождают высочайшего посла в храм Касуга.
Юные девы, которые в первый день Нового года
пробуют вино, предназначенное для императора.
Монах-заклинатель, когда он в день Зайца подносит
государю жезлы, приносящие счастье.
Служанки, причесывающие танцовщиц перед репе­
тицией плясок Госэти.
Дворцовые девушки — унэмэ, что подают государю
кушанья во время пяти сезонных празднеств.

157. Те, у кого удрученный вид

Кормилица ребенка, который плачет всю ночь.

Мужчина, снедаемый вечной тревогой. У него две
любовницы, одна ревнивей другой.
Заклинатель, который должен усмирить сильного
демона. Хорошо, если молитвы сразу возымеют си­
лу, а если нет? Он тревожится, что люди будут над
ним смеяться, и вид у него как нельзя более удру­
ченный.
Женщина, которую страстно любит ревнивец,
склонный к напрасным подозрениям. И даже та, что
в фаворе у «Первого человека в стране» — самого канц­
лера, не знает душевного покоя. Но, правда, ей-то все
равно хорошо!
Люди, которых раздражает любая безделица.

158. То, чему можно позавидовать

Стараясь выучить наизусть священные сутры, твер­

дишь их с запинками, то и дело забываешь и сбиваешь­
ся. Приходится вновь и вновь перечитывать. А между
тем не только монахи, но и многие миряне, как мужчи­
ны, так и женщины, бегло и без всякого труда читают по
182
памяти святое писание. Невольно думаешь с завистью:
когда же и я достигну подобного совершенства?
Тебе нездоровится, ты лежишь в постели... Как остро
тогда завидуешь людям, которые смеются, разговарива­
ют, прогуливаются, словно у них нет никаких забот на
свете!

Я возгорелась желанием поклониться храмам бога

Инари. Изнемогая на каждом шагу, я с трудом подни­
малась в гору к срединному святилищу, а за мной, легко
и как будто совсем не чувствуя усталости, шла группа
паломников. Они быстро обогнали меня и первыми до­
стигли храма. Я смотрела на них с восхищением и за­
вистью.
Случилось это ранним утром в день Быка второй лу­
ны. Хотя я и поспешила отправиться на рассвете, но
настал уже час Змеи, а я все еще была на полдороге...
Становилось все жарче и жарче, я выбилась из сил
и присела отдохнуть. Роняя слезы, я спрашивала се­
бя: «Зачем было мне отправляться в паломничество
именно сегодня? Выбрала бы другой, более подходящий
день!»
Вдруг, смотрю, спускается с горы женщина лет со­
рока с лишним. Она даже не надела на себя наряд па­
ломницы, лишь чуть-чуть приподняла подол платья.
— Я хочу совершить восхождение к храму семь раз
за один день,— сказала она встречным пилигримам.—
Вот уже три раза побывала в святилище. Осталось еще
четыре раза, а это уж дело нетрудное. Я должна
спуститься вниз с горы не позже часа Овна.
Эта женщина не привлекла бы моего внимания, по­
встречайся я с нею в другое время, но если б я могла
в ту минуту стать такой, как она!

Я завидую тем, у кого хорошие дети: сыновья или

дочери, все равно! Пусть даже монахи, покинувшие
родной кров...
Завидую счастливице, у которой длинные-длинные
волосы и челка красиво спускается на лоб.
А еще я с завистью смотрю на высокородных господ,
вечно окруженных почтительной толпой.
Достойны зависти придворные дамы, которые пишут
изящным почерком и умеют сочинять хорошие стихи:
по любому поводу их выдвигают на первое место.
183
 Возле знатной особы всегда множество фрейлин.
Надо написать послание какому-нибудь значительному
человеку. Да разве хоть одна из придворных дам выво­
дит каракули, похожие на следы птичьих лапок? Но
нет, госпожа призывает к себе фрейлину из самых
дальних покоев, передает ей свою тушечницу и к общей
зависти поручает ей написать послание.
Если эта женщина немолодая и умудренная опытом,
она пишет по всем правилам, как того требует случай,
хотя вообще-то талантами не отличается и не слишком
преуспела дальше начальной прописи: «В Нанивадзу
здесь...»
Если послание предназначено высокому сановнику
или если это рекомендательное письмо с просьбой при­
нять какую-нибудь молодую девушку на службу во дво­
рец, тут уж она, не жалея усилий, позаботится обо всем,
вплоть до выбора бумаги, а другие дамы, собравшись
вместе, шутливо выражают свою зависть.
Ты лишь начала учиться играть на флейте или цит­
ре... Невольно мечтаешь: ах, когда же я буду играть так
чудесно, как тот, кого я сейчас слушаю?
Достойны зависти кормилицы императора и наслед­
ника престола. А также фрейлины из свиты императо­
ра: они свободно могут посещать любую из супруг го­
сударя.

159. То, что торопишься узнать поскорее

Не терпится посмотреть, как получились ткани не­

ровной окраски — темное со светлым,— или ткани,
окрашенные в туго перетянутых свертках,, чтобы остал­
ся белый узор.
У женщины родился ребенок. Скорей бы узнать,
мальчик или девочка! Если родильница — знатная
особа, твой интерес понятен, но будь она хоть
простолюдинкой, хоть служанкой, все равно берет
любопытство.
Во дворце состоялось назначение губернаторов про­
винций. Ты едва можешь дождаться утра, так тебе хо­
чется услышать новости. Что ж, это понятно, если один
из твоих друзей надеялся получить пост. Но предполо­
жим, таких знакомых у тебя нет, а все же не терпится
узнать.
184
 160. То, что вызывает тревожное нетерпение

Швее послан на дом кусок ткани для спешной ра­

боты. Сидишь, уставясь глазами в пустоту, и ждешь не
дождешься, когда же принесут шитье!
Ж енщина должна разрешиться от бремени. Уже
прошли все положенные сроки, а нет еще и признака
приближения родов.
Из дальних мест пришло письмо от возлюбленного,
крепко запечатанное рисовым клеем. Торопишься рас­
крыть его, а сердце так и замирает...
Хочешь посмотреть на праздничное шествие, но, на
беду, запаздываешь с выездом. Все уже кончилось. Но
заметишь вдали белый жезл начальника стражи, и в те­
бе оживет надежда. Скорей бы слуги подвезли твой эки­
паж к галерее для зрителей! Сгорая от нетерпения, ты
готова выскочить из экипажа и идти пешком.
Пришел какой-то человек и ждет снаружи, позади
опущенной шторы. Но ты не хочешь с ним встретиться.
Пусть думает, что ты в отсутствии... Тогда он обращает­
ся к другой даме, которая сидит как раз напротив тебя,
и просит ее передать, что он здесь.
Родители нетерпеливо ожидали ребенка. Ему испол­
нилось всего лишь пятьдесят или сто дней, а отца с ма­
терью уже волнуют думы о его будущем.
Торопишься закончить к сроку спешное шитье,
а надо в потемках вдеть нитку в иголку. Как тут быть?
Нащупаешь ушко иглы и попросишь другую женщину
продеть нитку. Она заспешит, но дело не ладится, никак
не попадет ниткой в ушко.
Скажешь ей:
— Бросьте, и так сойдет.— Но она с обиженным ви­
дом ни за что не хочет оставить свои попытки.
Чувствуешь тогда не только нетерпение, но и злость.
Необходимо спешно куда-то поехать, но одна из дам
попросила ненадолго одолжить ей экипаж.
— Я только съезжу к себе домой и сейчас же вер­
нусь,— уверяла она.
Ждешь в нетерпении. Вдруг на дороге показывается
экипаж...
— Вот он наконец!— радуешься ты, но — увы! — он
сворачивает в сторону. Это невыносимо!
Но хуже, если ты спешила поглядеть на праздничное
шествие, и вдруг люди тебе говорят:
— Шествие уже, кажется, тронулось в путь.
185
 Есть от чего прийти в отчаянье!
А как тревожно становится на душе, когда у жен­
щины кончились роды, но послед не отходит...
Отправишься в экипаже к своим приятельницам
с приглашением поглядеть вместе на какое-нибудь зре­
лище или посетить храм. Но они не слишком торопятся
сесть в экипаж. Ждешь их долго-долго, пока не возьмет
досада! Так и подмывает оставить их и уехать одной.
Или вот еще.
Торопишься поскорей развести огонь, а сухой уголек
для растопки, как нарочно, никак не зажигается...
Кто-нибудь прислал стихи, надо поскорей сочинить
«ответную песню», но ничего не приходит в голову,
и тебя берет тревога. Если пишешь своему возлюблен­
ному, можно не спешить. Но бывает и так, что прихо­
дится...
Вообще, опасно сочинять ответные стихи — хотя бы
адресованные женщине — с одной-единственной мыс­
лью: успеть побыстрее. Можно совершить непрости­
тельный промах!
Нездоровится, томят ночные страхи. С каким нетер­
пением тогда ждешь рассвета!

161. Когда мы еще носили траур...

Когда мы еще носили траур по усопшему канцлеру,

государыне пришлось покинуть императорский дворец
во время Охараи — «Великого очищ ения»— в послед­
ний день шестой луны.
Путь в дворцовую канцелярию императрицы лежал
в направлении, которое считалось тогда зловещим, и го­
сударыня была вынуждена поселиться в Пиршествен­
ном павильоне для членов Государственного совета.
Первая ночь на новом месте выпала жаркая и очень
темная. Мы ничего не могли разглядеть и промучились
до рассвета в темноте и неустройстве.
Наутро мы первым делом поспешили взглянуть на
наше новое жилище.
Низенькое здание с плоской черепичной крышей
имело странный китайский вид. Не было обычных ре­
шетчатых рам. Вместо них вокруг домов висели бамбу­
ковые занавеси. Как непривычно и как хорошо!
Дамы спустились в сад для прогулки. Лилия-крас-
ноднев гроздьями ярких цветов густо оплела простую
186
бамбуковую ограду. Такой сад прекрасно подходил
к строгому виду павильона для церемоний.
Башня ведомства времени находилась совсем рядом,
и колокол, отмечавший ход часов, звучал как-то по-осо­
бенному... Охваченные любопытством, молоденькие
фрейлины (было их примерно двадцать) пошли туда
и взобрались на самый верх высокой башни.
Стоя у подножия башни, я глядела на них. Они были
в придворном наряде: на каждой китайская накидка,
несколько тонких платьев одного и того же цвета и пур­
пурные шаровары. Казалось, они спустились прямо
с неба, хотя, пожалуй, нужен был слишком большой
полет воображения, чтобы принять их за небесных фей.
Были там и другие придворные прислужницы
в столь же юном возрасте, но они не посмели подняться
на башню вслед за более сановными фрейлинами
и лишь завистливо поглядывали вверх. Вид у них был
очень забавный.
Когда наступили сумерки, пожилые дамы присоеди­
нились к молодым и все вместе отправились в управле­
ние Левой гвардии. Некоторые из них стали так шумно
веселиться, что бывшие там чиновники всерьез рассер­
дились и стали им выговаривать:
— Так вести себя не подобает! Пристойно ли дамам
взбираться на кресла, предназначенные для верховных
сановников? А эти скамьи для высших должностных
лиц, вы их опрокинули и попортили...
Но дамы не стали слушать.

Крыша павильона была по-старинному крыта чере­

пицей, и от этого в нем стояла ужасная жара. Мы про­
водили все дни на вольном воздухе, не прячась за бам­
буковыми шторами, и даже ночью покидали дом, чтобы
поспать в саду.
С потолка то и дело падали сороконожки. Под за­
стрехами прилепились осиные гнезда. Осы роями кру­
жились вокруг нас, и мы себя не помнили от страха.
Придворные сановники навещали нас каждый день
и нередко засиживались до поздней ночи.
Один из них продекламировал, к нашему общему
смеху:
— «Кто б поверить мог? Перед храминой Великого
совета ныне сад ночных увеселений...»
Настала осень, но даже с северной стороны, откуда
она пришла, не повеяло на нас холодным ветром. Было
187
все так же душно. Наверно, тесный дом был тому при­
чиной. Лишь цикады стрекотали совсем по-осеннему.
На восьмой день седьмой луны государыня должна
была вернуться в императорский дворец. Накануне,
в ночь праздника Танабата, две звезды, Пастух и Тка­
чиха, казались ближе друг к другу, чем обычно, может
быть, оттого, что здесь в саду и в доме было так тихо...
Однажды, в последний день третьей луны, к нам
пришли государственный советник Таданобу, второй
начальник гвардии Нобуката и младший секретарь Ми-
тиката. Я вышла к ним вместе с другими придворными
дамами.
Посреди беседы я неожиданно спросила у Таданобу:
— Какое стихотворение прочтете вы завтра?
Немного подумав, он ответил мне:
В четвертый месяц в нашем мире...

Замечательно! Вспомнить сразу о событии, уже

ушедшем в прошлое, и к месту процитировать поэму —
этим мог бы гордиться любой! А ведь мужчины не по­
хожи на нас, женщин: нередко умудряются запамято­
вать даже собственные стихи...
Я была восхищена. Но, кроме нас двоих, никто ни­
чего не понял: ни дамы позади бамбуковой занавеси, ни
придворные, сидевшие на открытой веранде.

* * *

В начале четвертой луны возле одной из дверей, ве­

дущих в галерею, собралось множество придворных.
Сумерки сгустились, и постепенно гости начали поки­
дать нас. Остались только То-но тюдзё (Таданобу), Гэн-
но тюдзё (Нобуката) и один куродо шестого ранга. Они
беседовали с нами обо всем на свете, читали сутры, де­
кламировали японские стихи...
— Уже светает,— сказал кто-то из них.— Пойдем
домой.
И тогда То-но тюдзё внезапно произнес:
Роса на рассвете — слезы разлуки...

Гэн-но тюдзё присоединился к нему, и в два голоса

они превосходно прочли поэму о встрече двух звезд
в ночь седьмой луны.
— Что-то ваша Ткачиха очень спешит в этом году,—
188
насмешливо заметила я .— Спутала осень с весною.
То-но тюдзё был заметно уязвлен.
— Просто мне вдруг пришел в голову один стих из
поэмы о разлуке на заре... Больше ничего. А вы уж сра­
зу придрались! В вашем присутствии лучше не припо­
минать старые стихи. Как раз пожалееш ь.— И невесело
засмеявшись, он попросил: — Не говорите никому.
Я стану мишенью для насмешек.
Тем временем совсем рассвело.
— Такой урод, как я, похожий на бога Кацураги, не
может здесь долее оставаться,— с этими словами он
ударился в бегство.
Когда наступил день седьмой луны, я очень хотела
напомнить Таданобу об этом случае. Но он получил чин
государственного советника. Как могла я с ним уви­
деться? Думала было передать ему письмо через двор­
цового служителя, но, к счастью, он сам посетил меня
в день праздника Танабата.
Я очень обрадовалась. Только вот как мне быть?
Прямо, без обиняков, завести речь о том вечере в саду?
Тогда Таданобу сразу вспомнит наш разговор. Может
быть, лучше вставить какой-нибудь беглый намек? Та­
данобу склонит голову набок с удивленным видом: что,
мол, за странность такая? Вот тут-то я и напомню ему...
Но где там! Он помнил все так хорошо, как будто это
случилось вчера, и, поймав мой намек на лету, сразу от­
ветил мне без малейшей запинки. Право, он был досто­
ин восхищения.
Я несколько месяцев ожидала, когда же наступит
праздник Танабата... Должна сознаться, у меня при­
чудливая натура. Но неужели Таданобу все это время
держал ответ наготове?
Ведь вот Нобуката, бывший с ним тогда, и думать
забыл о том разговоре.
— Разве вы не помните,— спросил его Таданобу,—
как тогда на заре она упрекала меня в ошибке?
— Правда, правда!— поддакнул Нобуката, посмеи­
ваясь.
Все же он большой простак.

* * *

Разговаривая об отношениях между мужчинами

и женщинами, мы с Таданобу нередко пользовались
терминами игры в шашки «го», как, например:
189
 «сделать рискованный ход»,
«перекрыть все подступы»,
«маневрировать осторожно»,
«сбросить все шашки с доски и окончить игру».
Никто не понимал нас.
Но когда мы вели с Таданобу такой секретный раз­
говор, Нобуката всегда вмешивался.
— Что такое? Что такое?— приставал он к нам
с расспросами.
Я отказалась объяснить. Тогда он пошел к Таданобу
с упреками.
— Очень дурно с вашей стороны. Почему вы не хо­
тите посвятить меня в вашу тайну?— обиженно говорил
он.
Таданобу по дружбе уступил его настояниям, и Но­
буката немедленно захотел показать мне, что ему все
известно. Он пришел к нам и вызвал меня.
— Есть ли здесь шашечная доска?— спросил он.
— Я, право, играю не хуже, чем господин То-но
тюдзё. Не отвергайте мои таланты.
— Если я позволю шашкам любого игрока вторгать­
ся на мое поле,— ответил я ,— не скажут ли обо мне, что
нет у меня в игре твердых правил?
Нобуката рассказал обо всем Таданобу, и тот остался
очень доволен мной.
— Удачно наш лась,— заметил он.
Что ни говори, а я люблю людей, которые не забыва­
ют прошлого.
Однажды, после того как было решено возвести Та­
данобу в чин советника, я сказала в присутствии импе­
ратора:
— Господин То-но тюдзё превосходно декламирует
китайские стихи. Кто же теперь прочтет нам: «Сяо
в стране Гуйцзи проезжал мимо древнего храма...» Ах,
если бы помедлить еще немного с его назначением!
Ж аль с ним расставаться.
Государь засмеялся:
— Хорошо, я скажу ему, о чем ты просила, и отме­
ню назначение.
Но все же Таданобу стал советником, и мне, но
правде говоря, очень его не хватало.
Нобуката явился ко мне с видом победителя, он ведь
был уверен, что ни в чем не уступает Таданобу. Но
я стала говорить ему:
190
 — Господин советник может неповторимо ориги­
нальным образом продекламировать стихотворение
о ранней седине: «Он не достиг еще и тридцати...»
— Ну и что же? Я не уступаю Таданобу в искусстве
декламации. Даже превосхожу его. Вот послушайте!
И он начал распевно скандировать стихи.
— Нет уж, никакого сравнения,— заметила я.
— Жестокие слова! Почему же я не могу деклами­
ровать так же хррошо, как Таданобу?
— Когда он читает стихи о ранней седине в три­
дцать лет,— ответила я ,— его голос полон особого очаро­
вания.
Услышав это, Нобуката покинул меня с досадливым
смешком.
Некоторое время спустя Таданобу посетил карауль­
ню дворцовой гвардии.
Нобуката отозвал его в сторону.
— Вот как меня упрекнула Сёнагон.— И он передал
ему мои слова.— Прошу вас, научите меня декламиро­
вать несколько строк из той китайской поэмы...— по­
просил он.
Таданобу улыбнулся и дал согласие.
Я ничего об этом не знала.
Вдруг слышу, какой-то человек подошел к моим по­
коям и читает стихи, прекрасно имитируя манеру Та­
данобу.
— Кто это?— воскликнула я.
— Вы изумлены,— ответил мне смеющийся голос.—
Вчера господин советник посетил караульню дворцовой
гвардии и преподал мне урок декламации. Я в точности
перенял его манеру. Вы спросили меня: «Кто это?» —
голосом, полным восхищения... Согласитесь, хорошо? —
поддразнивал меня Нобуката.
Мне понравилось, что он приложил столько труда.
Он даже выучил ту самую поэму, которую я так любила.
Я вышла к нему и вступила с ним в разговор.
— Я обязан моим искусством господину советни­
к у ,— сказал Нобуката.— Готов поклониться ему до
земли!
Я частенько приказывала служанке говорить гостям,
будто отбыла во дворец, хотя на самом деле находилась
у себя в комнате. Но только услышу, что Нобуката
скандирует стихи о ранней седине, как сейчас же велю
объявить:
— Госпожа у себя дома.
191
 Я доставила несколько веселых минут государыне,
рассказав ей эту историю.
Однажды, когда император уединился по случаю
Дня удаления от скверны, Нобуката приказал одному из
младших начальников Правой гвардии по имени Мицу...
(не знаю, как там дальше) принести мне записку. Она
была набросана на сложенном вдвое листке бумаги Ми-
тиноку.
«Я думал навестить вас сегодня,— говорилось
в ней,— но мне помешал День удаления. Хотите ли
вновь послушать стихи: «Он не достиг еще и тридца­
ти...»?»
Я ответила ему:
«Но вы давно оставили позади этот рубеж. Наверное,
вам столько же лет, сколько было Чжу Майчэню, когда
он увещевал свою жену».
Нобуката снова обиделся и даже пожаловался госу­
дарю, а государь, в свою очередь, рассказал об этом им­
ператрице.
— Откуда Сёнагон знает эту историю?— удивился
государь,— Чжу Майчэню было тогда под сорок, и Но­
буката уязвлен. Говорит: «Она меня очень больно заде­
ла...»
«Нобуката совсем рассудка лиш ился»,— поду­
мала я.

162. «Госпожа Кокидэн»— так стали именовать

новую императорскую наложницу...

«Госпожа Кокидэн»— так стали именовать новую

императорскую наложницу, дочь генерала Левой гвар­
дии Канъйна. В услужении у нее находилась некая Са-
кё, мать которой звалась Утифуси, что значит «Отдох­
новение».
Злые языки говорили:
— Нобуката захаживает к этой Сакё.
Однажды Нобуката пришел во дворец императрицы.
— Я с охотой нес бы здесь иногда ночную страж у,—
сказал он,— но некоторые придворные дамы обращают­
ся со мной не так, как подобало бы, и потому, государы­
ня, я стал нерадив... Вот если бы мне отвели особые
служебные покои, я бы усерднейшим образом исполнял
свои обязанности.
— Правда, правда,— согласились с ним дамы.
192
 — Разумеется, для любого приятно иметь такое
место во дворце, где можно найти отдохновение и при­
лечь. Тогда уж от вас отбоя не будет, не то что теперь,—
ввернула я.
— Никогда больше не буду ни о чем вам рассказы­
вать. Я-то считал вас своим другом, а вы делаете сквер­
ные намеки, как завзятая сплетница,— воскликнул Но­
буката всерьез обиженным тоном.
— Это, право, странно! Я ничего особенного не ска­
зала. Что дурного могли вы найти в моих словах? —
возразила я и подтолкнула даму, сидевшую возле меня.
— А почему вы так вспылили из-за безобидного за­
мечания? Значит, за вами что-то водится,— весело за­
смеялась дама.
— Это Сёнагон подучила вас,— гневно бросил ей
Нобуката.
— Я сплетнями не занимаюсь. И не люблю их слу­
шать от других людей, вы это знаете,— сказала я
и, оскорбленная, скрылась позади занавеса.
Через несколько дней Нобуката вновь напал на меня
с упреками:
— Вы хотели публично осрамить меня! А ведь это
пустая сплетня. Придворные пустили ее про меня, что­
бы посмеяться.
— Ах так! Значит, незачем винить меня одну.
Удивляюсь вам,— ответила я.
После нашего разговора Нобуката перестал посе­
щать эту Сакё и порвал с ней.

163. То, что напоминает прошлое, но уже ни к чему

не пригодно

Узорная циновка с потрепанными краями, из кото­

рых вылезают нитки.
Ширмы с картинами в китайском стиле, почернев­
шие и порванные.
Художник, потерявший зрение.
Накладные волосы длиной в семь-восемь сяку, когда
они начали рыжеть.
Ткань цвета пурпурного винограда, когда она вы­
цвела.
Любитель легких похождений, когда он стар и не­
мощен.
7 Заказ № 1012 193
 Сад ценителя утонченной красоты, где все деревья
были уничтожены огнем. Еще остается пруд, но ряска
и водяные травы уже начали глушить его...

164. То, что внушает опасения

Зять с изменчивым сердцем, который проводит все

ночи вдали от своей жены.
Щедрый на посулы, но лживый человек, когда он,
делая вид, что готов услужить вам, берется за какое-ни­
будь очень важное поручение.
Корабль с поднятыми парусами, когда бушует ветер.
Старик лет семидесяти — восьмидесяти, который
занедужил и уже много дней не чувствует облегчения.

165. Сутры
Сутра Лотоса во время «Непрерывных чтений».

166. То, что далеко, хотя и близко

Празднества в честь богов, совершаемые перед
дворцом.
Отношения между братьями, сестрами и другими
родственниками в недружной семье.
Извилистая дорога, ведущая к храму Курама.
Последний день двенадцатой луны и первый день
Нового года.

167. То, что близко, хотя и далеко

Обитель райского блаженства.

След от корабля.
Отношения между мужчиной и женщиной.

168. Колодцы
Колодец Хориканэ — «Трудно копать».
Таманой — «Яшмовый колодец».
Хасирий — «Бегущая вода». Как замечательно, что
колодец этот находится на «Заставе встреч».
194
 Яманои — «Горный колодец». Хотела бы я знать,
почему с давних пор его поминают в стихах. «Мелкий
тот колодец»,— говорят о мелком чувстве!
Про колодец Асука поют: «Вода свежа и холодна...»
Чудесная похвала!
Колодец Тинуки — «Тысячекратно пробитый».
Колодец Сёсё — «Младший военачальник», Саку-
рай — «Колодец вишневых цветов», Кисакимати — «Се­
ленье императрицы».

169. Равнины

Прежде всего, разумеется, равнина Сага.

Равнина Инами, Ката, Кома.
Тобухй-но — «Поле летающих огней».
Равнины Симэдзи, Касуга.
Равнина Сакэ... Красивое имя, но не пойму, отчего ее
так назвали.
Равнины Мияги, Авадзу, Оно, Мурасаки.

170. Куродо шестого ранга...

Куродо шестого ранга не может рассчитывать на

блестящую карьеру. Выйдя в отставку с повышением
в ранге, он обычно получает ничего не значащее звание:
почетный правитель такой-то провинции или еще что-
нибудь в этом роде.
Ж ивет он в маленьком тесном домишке с дощатой
кровлей. Иногда он возводит вокруг него узорную огра­
ду из кипарисовых планок. Построит сарай для экипа­
жа. Быки его привязаны к невысоким деревцам прямо
перед домом, там их и кормят травой.
Двор у него чисто убран, а в доме тростниковые за­
навеси подхвачены шнурами из пурпурной кожи,
скользящие двери обтянуты материей...
Вечером он отдает приказ:
— Заприте ворота покрепче!
Виды на будущее у него самые скромные, но сколько
притязаний! Все напоказ, а это не вызывает сочувствия.
Зачем такому, как он, собственный дом? Жил бы
у отца или тестя. Или поселился бы в доме дяди или
старшего брата, пока владелец в отъезде. А если родных
нет, то, может быть, кто-нибудь из близких друзей, от­
195
правляясь служить в провинцию, уступит за ненадоб­
ностью свое опустевшее жилище.
Предположим, и это не удалось. Но всегда можно
устроиться на время в одной из многочисленных слу­
жебных построек, принадлежащих членам император­
ской семьи. А уж когда он дождется хорошего местечка,
тогда можно не торопясь подыскать себе подходящий
дом по своему вкусу.

171, Мне нравится, если дом, где женщина живет

в одиночестве...
Мне нравится, если дом, где женщина живет в оди­
ночестве, имеет ветхий, заброшенный вид. Пусть обва­
лится ограда. Пусть водяные травы заглушат пруд, сад
зарастет полынью, а сквозь песок на дорожках про­
бьются зеленые стебли...
Сколько в этом печали и сколько красоты!
Мне претит дом, где одинокая женщина с видом
опытной хозяйки хлопочет о том, чтобы все починить
и подправить, где ограда крепка и ворота на запоре.

172. Вернувшись на время к себе домой,

придворная дама...
Вернувшись на время к себе домой, придворная дама
чувствует себя хорошо и свободно только тогда, когда
живы ее родители — и отец и мать. Пускай к ней за­
частят гости, пусть в доме слышится говор многих го­
лосов, а на дворе громко ржут кони, пусть не смолкает
шумная суматоха, все равно родители не скажут ей ни
слова упрека.
Но если их уже нет на свете, картина другая.
Предположим, к ней является гость тайно или от­
крыто.
— А я и не знал, что вы здесь, у себя дома,— гово­
рит он.
Или спрашивает:
— Когда вы возвратитесь во дворец?
А отчего бы и возлюбленному, тому, по ком она
тоскует, не навестить ее?
Ворота открываются со стуком, и хозяин дома при­
метно недоволен... Не слишком ли много шума?.. Поче­
му гость задержался до поздней ночи?
196
 — Заперты ли главные ворота?— спрашивает он,
— Нет, в доме еще чужой человек,— с досадой отве­
чает сторож.
— Так смотри же запри их покрепче сразу, как
только гость отбудет. Теперь развелось много воров.
Осторожней с огнем!— приказывает хозяин.
Дама чувствует себя очень неловко, ведь гость все
слышал.
Домашние слуги то и дело заглядывают в покои:
скоро ли отправится восвояси господин гость? Люди из
свиты гостя прекрасно это видят и потешаются без вся­
кого стеснения. Они даже начинают передразнивать хо­
зяина... О, если бы хозяин услышал их, в какой гнев он
пришел бы!
Может быть, гость и виду не подаст, но если он не­
глубоко любит, то закается приходить в такой дом.
Равнодушный человек скажет даме:
— Уже поздно. В самом деле, опасно оставлять во­
рота открытыми...— и уйдет с усмешкой.
Но тот, кто любит по-настоящему, медлит до первых
проблесков утра, как дама ни торопит его: «Уже пора!»
Сторож поневоле бродит вокруг дозором. Начинает
светать, и он громко негодует, как будто случилось не­
что неслыханное.
— Страшное дело! Ворота с самого вечера стояли
настежь!..
И бесцеремонно запирает их, когда ночь уже
минула.
Как это неприятно!
Да, в этом случае даме приходится нелегко даже
в доме собственных родителей. И тем более в доме
у свекра и свекрови или у своего старшего брата, кото­
рый не слишком дружелюбно к ней расположен.
Как хорошо жить в таком доме, где никто не забо­
тится о воротах ни в середине ночи, ни на заре, где
можно принять любого гостя, будь он принц крови или
придворный вельможа! Оставив открытыми решетки
окон, проводишь с ним всю зимнюю ночь, а когда он
уходит на заре, смотришь ему вслед долгим взглядом.
Предрассветная луна сияет в небе, усиливая очарование
этой минуты.
Но вот, играя на флейте, возлюбленный исчез вдали,
а дама не может сразу позабыться сном. Она беседует
с другими женщинами, читает стихи сама и слушает их,
пока неприметно ее не склонит в дремоту.
197
 173. «В каком-то месте один человек не из числа
молодых аристократов...»
«В каком-то месте один человек не из числа молодых
аристократов, но прославленный светский любезник
с утонченной душой, посетил в пору «долгого месяца»
некую даму,— умолчу о ее имени...
Предрассветная луна была подернута туманной
дымкой. Настал миг разлуки.
В проникновенных словах он заверил даму, что эта
ночь будет вечно жить в его воспоминаниях, и наконец
неохотно покинул ее. А она не спускала с него глаз, по­
ка он не скрылся вдали. Это было волнующе прекрасно!
Но мужчина только сделал вид, что ушел, а сам
спрятался в густой тени, позади решетчатой ограды.
Ему хотелось еще раз сказать даме, что он не в силах
расстаться с ней.
А она, устремив свои взоры вдаль, тихим голосом
повторяла старые стихи:
Луна предрассветная в небе.
О, если б всегда...

Накладные волосы съехали с макушки набок и по­

висли прядями длиной в пять вершков. И словно вдруг
зажгли лампу, кое-где засветились отраженным светом
луны красноватые пятна залысин...
Пораженный неожиданностью, мужчина потихоньку
убежал».
Вот какую историю рассказали мне.

174. Как это прекрасно, когда снег не ляжет

за ночь высокими буграми...
Как это прекрасно, когда снег не ляжет за ночь вы­
сокими буграми, но лишь припорошит землю тонким
слоем!
А если повсюду вырастут горы снега, находишь осо­
бую приятность в задушевном разговоре с двумя-тремя
придворными дамами, близкими тебе по духу.
В сгустившихся сумерках сидим вокруг жаровни
возле самой веранды. Лампы зажигать не надо. Все
освещено белым отблеском снегов. Разгребая угли щип­
цами, мы рассказываем друг другу всевозможные исто­
рии, потешные или трогательные...
198
 Кажется, уже минули первые часы ночи, как вдруг
слышим шаги.
«Странно! Кто бы это мог быть?» — вглядываемся
мы в темноту.
Появляется человек, который иногда неожиданно
посещает нас в подобных случаях.
— Я все думал о том, как вы, дамы, любуетесь сне­
гом,— говорит он,— но дела весь день задерживали ме­
ня в присутственных местах.
И тогда одна из дам, возможно, произнесет слова из
какого-нибудь старого стихотворения, к примеру:
Тот, кто пришел бы сегодня...

И пойдет легкий разговор о событиях нынешнего

дня и о тысяче других вещей.
Гостю предложили круглую подушку, но он уселся
на краю веранды, свесив ногу. И дамы позади бамбуко­
вой шторы, и гость на открытой веранде не устают бесе­
довать, пока на рассвете не зазвонит колокол.
Гость торопится уйти до того, как займется день.
Снег засыпал вершину горы...—

декламирует он на прощанье. Чудесная минута!

Если б не он, мы, женщины, вряд ли провели бы эту
снежную ночь без сна до самого утра, и красота ее не
показалась бы нам столь необычной.
А после его ухода мы еще долго говорим о том, какой
он изысканно утонченный кавалер.

175. В царствование императора Мураками...

В царствование императора Мураками однажды вы­

пало много снега. По приказу государя насыпали снег
горкой на поднос, а сверху воткнули ветку цветущей
сливы. В небе ярко сияла луна.
— Прочти нам стихи, подходящие к этому слу­
чаю,— повелел император даме-куродо Хёэ.— Любо­
пытно, что ты выберешь.
Снег, и луна, и цветы...—

продекламировала она, к большому удовольствию го­

сударя.
199
 В другой раз, когда госпожа Хёэ сопровождала его,
государь остановился на миг в зале для старших при­
дворных, где в то время никого не случилось. Он заме­
тил, что над большой четырехугольной жаровней вьется
дымок.
— Посмотри, что там горит,— повелел он.
Дама Хёэ пошла взглянуть и, вернувшись, прочла
стихотворение одного поэта:

Пенистый вьется след —

Это рыбачка плывет домой...
Смотришь — до боли в очах.
Нет, лягушка упала в очаг!
Это курится легкий дымок.

В самом деле, лягушка случайно прыгнула в жаров­

ню и горела в ее огне.

176. Однажды госпожа Миарэ-но сэдзи...

Однажды госпожа Миарэ-но сэдзи изготовила в по­

дарок императору несколько очень красивых кукол на­
подобие придворных пажей. Ростом в пять вершков, они
были наряжены в парадные одежды, волосы расчесаны
на прямой пробор и закручены локонами на висках.
Написав на каждой кукле ее имя, она преподнесла
их императору.
Государю особенно понравилась та, что была названа
«принц Томоакира».

177. Когда я впервые поступила на службу

во дворец...

Когда я впервые поступила на службу во дворец,

любая безделица смущала меня до того, что слезы под­
ступали к глазам. Приходила я только на ночные де­
журства и даже в потемках норовила спрятаться позади
церемониального занавеса высотой в три сяку.
Однажды государыня стала показывать мне карти­
ны, но я едва осмеливалась протягивать за ними руку,
такая напала на меня робость.
— Здесь изображено то-то, а вот здесь то-то,— объ­
ясняла мне императрица.
200
 Как нарочно, лампа, поставленная на высокое под­
ножие, бросала вокруг яркий свет. Каждая прядь волос
на голове была видна яснее, чем днем... С трудом борясь
со смущением, я рассматривала картины.
Стояла холодная пора. Руки государыни только
чуть-чуть выглядывали из рукавов, розовые, как ле­
пестки сливы. Полная изумления и восторга, я глядела
на императрицу. Для меня, непривычной к дворцу про­
стушки, было непонятно, как могут такие небесные су­
щества обитать на нашей земле!
На рассвете я хотела как можно скорее ускользнуть
к себе в свою комнату, но государыня шутливо за­
метила:
— Даже бог Кацураги помедлил бы еще мгновение!
Что было делать! Я повиновалась, но так опустила
голову, чтобы государыня не могла увидеть мое лицо.
Мало того, я не подняла верхнюю створку ситоми.
Старшая фрейлина заметила это и велела:
— Поднимите створку!
Одна из придворных дам хотела было выполнить
приказ, но государыня удержала ее:
— Не надо!
Дама с улыбкой вернулась на свое место.
Императрица начала задавать мне разные вопросы.
Долго она беседовала со мной и наконец молвила:
— Наверно, тебе уже не терпится уйти к себе. Ну
хорошо, ступай, но вечером приходи пораньше.
Я на коленях выползла из покоев императрицы,
а вернувшись к себе, первым делом подняла створку
ситоми.
Ночью выпало много снега. Ограда была поставлена
слишком близко к дворцу Токадэн, не давая простора
взгляду, и все же картина снежного утра была велико­
лепна.
В течение дня мне несколько раз приносили записки
от императрицы:
«Приходи, не дожидаясь вечера. Все небо затянуто
снеговыми тучами, темно и сумрачно, никто не увидит
твоего лица».
Фрейлина, в ведении которой находились наши по­
кои, стала бранить меня:
— Что за нелепость! Почему ты весь день сидишь
взаперти? Если тебя, новенькую, государыня сразу
призывает перед свои очи, значит, такова ее высочай­
201
шая воля. Как можно противиться — это неслыханная
дерзость!
Она всячески меня торопила. Я пошла к государыне
почти в каком-то бесчувствии, до того мне было тя­
жело...
Но помню, кровли ночных сторожек были густо уст­
ланы снегом. Непривычная красота этого зрелища вос­
хитила меня.
В покоях императрицы открытый очаг, как всегда,
был доверху полон горячих углей, но никто за ним не
присматривал.
Возле государыни находились лишь фрейлины выс­
шего ранга, которым надлежит прислуживать ей за
трапезой. Сама императрица сидела перед круглой ж а­
ровней из ароматного дерева чэнь, покрытой лаком
в золотую крапинку, с узором в виде пятнистой коры
старого ствола груши.
В смежном покое перед длинной четырехугольной
жаровней тесными рядами сидели придворные дамы,—
китайские накидки спущены с плеч и волнами сбегают
на пол. Я от души позавидовала им. Как свободно они
держат себя во дворце, где все для них привычно! Без
тени смущения встанут, чтобы принять письмо,
присланное императрице, снова вернутся на свое место,
разговаривают, смеются...
Да смогу ли я когда-нибудь войти в их общество
и держаться столь же уверенно? Эта мысль смутила ме­
ня вконец.
Л в самом дальнем углу три-четыре дамы разгляды­
вали картины...
Вскоре послышались крики скороходов, сгонявших
людей с дороги.
— Его светлость канцлер пожаловал,— воскликнула
одна из дам, и они спешно стали прибирать разбросан­
ные вещи.
«Как бы убежать отсюда?» — подумала я, но, словно
окаменев, приросла к месту и лишь слегка отодвинулась
назад. Все же мне нестерпимо хотелось взглянуть на
канцлера, и я прильнула глазом к щели между полот­
нищами занавеса. Но оказалось, что это прибыл сын
канцлера — дайнагон Корэтика. Пурпур его кафтана
и шаровар чудесно выделялся на фоне белого снега.
Стоя возле одной из колонн, Корэтика сказал:
202
 — И вчера и сегодня у меня Дни удаления от
скверны, я не должен был бы покидать мой дом, но идет
сильный снег, и я тревожился о вас...
— Ведь, кажется, все дороги замело... Как же ты
добрался сюда?— спросила императрица.
— Я надеялся «тронуть сердце твое»,— засмеялся
Корэтика.
Кто бы мог сравниться красотой с императрицей и ее
старшим братом? «Словно беседуют между собой герои
романа»,— думала я.
На государыне были белоснежные одежды, а поверх
них еще одна — из алой китайской парчи. Длинные во­
лосы рассыпаны по плечам... Казалось, она сошла
с картины. Я в жизни не видела ничего похожего и не
знала, наяву я или грежу.
Дайнагон Корэтика шутил с дамами. Они непри­
нужденно отвечали ему, а если он нарочно придумывал
какую-нибудь небылицу, смело вступали с ним в спор.
У меня голова кругом пошла от изумления. То и дело
мои щеки заливал румянец.
Между тем дайнагон отведал фруктов и сладостей
и предложил их императрице.
Должно быть, он полюбопытствовал: «Кто там пря­
чется позади занавеса?» — и, получив ответ, захотел по­
беседовать со мной.
Дайнагон встал с места, но не ушел, как я ожидала,
а направился в глубь покоев, сел поблизости от меня
и начал задавать мне вопросы о разных событиях моей
прошлой жизни.
— Правдивы ли эти слухи? Так было на самом деле?
Я была в полном смятении даже тогда, когда он был
вдали от меня и нас разделял занавес. Что же сталось со
мной, когда я увидела дайнагона прямо перед собой,
лицом к лицу? Чувства меня почти оставили, я была как
во сне.
Прежде я ездила иногда смотреть на императорский
кортеж. Случалось, что дайнагон Корэтика бросит бег­
лый взгляд на мой экипаж, но я торопилась опустить
внутренние занавески и прикрывалась веером из страха,
что сквозь плетеные шторы все же будет заметен мой
силуэт.
Как плохо я знала самое себя! Ведь я совсем не го­
жусь для придворной жизни.
203
 «И зачем только я пришла служить сюда?» — с от­
чаянием думала я, обливаясь холодным потом, и не
могла вымолвить ни слова в ответ.
Дайнагон взял у меня из рук веер — мое последнее
средство спасения.
Волосы мои упали на лоб спутанными прядями.
В моей растерянности я, наверно, выглядела настоящим
пугалом.
Как я надеялась, что Корэтика быстро уйдет! А он
вертел в руках мой веер, любопытствуя, кто нарисовал
на нем картинки, и не торопился вернуть его. Поневоле
я сидела, низко опустив голову, и прижимала рукав
к лицу так крепко, что белила сыпались кусками, ис­
пещрив и мой шлейф, и китайскую накидку, а мое лицо
стало пятнистым.
Императрица, должно быть, поняла, как мучительно
я хотела, чтобы Корэтика поскорей ушел от меня. Она
позвала его:
— Взгляни-ка, чьей рукой это писано, по-твоему?
— Велите передать мне книгу, я посмотрю.
— О нет, иди сюда!
— Не могу, Сёнагон поймала меня и не отпускает,—
отозвался дайнагон.
Эта шутка в новомодном духе светской молодежи не
подходила ни к моему возрасту, ни к положению
в обществе, и мне стало не по себе.
Государыня держала в руках книгу, где что-то было
написано скорописной вязью.
— В самом деле, чья же это кисть?— спросил Корэ­
тика.— Покажите Сёнагон. Она, я уверен, может узнать
любой почерк.
Он придумывал одну нелепицу за другой, лишь бы
принудить меня к ответу.
Уж, казалось бы, одного дайнагона было достаточно,
чтобы вогнать меня в смятение! Вдруг опять послыша­
лись крики скороходов. Прибыл новый важный гость,
тоже в придворном кафтане. Он затмил дайнагона
роскошью своего наряда. Гость этот так и сыпал забав­
ными шутками и заставил придворных дам смеяться до
слез.
Дамы со своей стороны рассказывали ему разные
истории о придворных сановниках. А мне казалось тог­
да, что я слышу о деяниях богов в человеческом образе,
о небожителях, спустившихся на землю. Но прошло
время, я привыкла к службе при дворе и поняла, что
204
речь шла о самых обычных вещах. Без сомнения, эти
дамы, столь непринужденно беседовавшие с самим кан­
цлером, смущались не меньше моего, когда впервые по­
кинули свой родной дом, но постепенно привыкли
к дворцовому этикету и приобрели светские манеры.
Государыня стала вновь беседовать со мной и между
прочим спросила:
— Любишь ли ты меня?
— Разве можно не любить вас...— начала было я, но
в эту самую минуту кто-то громко чихнул в Столовом
зале.
— Ах, как грустно! — воскликнула государыня.—
Значит, ты мне сказала неправду. Ну хорошо, пусть бу­
дет та к .— И она удалилась в самую глубину покоя.
Но как я могла солгать? Разве любовь к ней, которая
жила в моей душе, можно было назвать, не погрешив
против правды, обычным неглубоким чувством?
«Какой ужас! Чей-то нос — вот кто солгал!» — по­
думала я. Но кто же, кто позволил себе такой скверный
поступок? Обычно, когда меня разбирает желание чих­
нуть, я удерживаюсь, как могу, из страха, что кому-ни­
будь покажется, будто я уличила его во лжи, и тем са­
мым я причиню ему огорчение.
А уж чихнуть в такую минуту — это непроститель­
ная гадость! Я впервые была при дворе и не умела
удачным ответом загладить неловкость.
Между тем уже начало светать, и я пошла к себе, но
не успела прийти в свою комнату, как служанка при­
несла мне письмо, написанное изящным почерком на
тонком листке бумаги светло-зеленого цвета.
Я открыла его и прочла:
Скажи, каким путем,
Как я могла бы догадаться,
Где истина, где ложь,
Когда б не обличил обмана
С высот небесных бог Тадасу?

На меня нахлынуло смешанное чувство восторга

и отчаяния. «Ах, если бы узнать, которая из женщин
так унизила меня прошлой ночью?» — вновь вознегодо­
вала я.
— Передай государыне вот что, слово в слово, ниче­
го не изм еняя,— сказала я служанке:
Пусть мелкую любовь,
Пожалуй, назовут обманом,

205
 Но обвинил меня
Не светлый бог — носитель правды,
А только чей-то лживый нос!

Какую страшную беду может наслать демон Сикй!

Долго еще я не могла успокоиться и мучительно ло­
мала голову, кто же, в самом деле, сыграл со мной эту
скверную шутку!

178. Кто выглядит самодовольным

Тот, кто первым чихнет в новогодний день. Человек

из хорошего общества особенно не возликует... Но уж
всякая мелкота!
Тот, кому удалось, победив многих соперников, до­
биться, чтобы сын его получил звание куродо.
А также тот, кто в дни раздачи официальных постов
назначен губернатором самой лучшей провинции. Все
поздравляют его с большой удачей, а он отвечает:
— Да что вы! Это полное крушение моей карьеры.
Вид у него, между прочим, как нельзя более самодо­
вольный!
Молодого человека избрали из множества женихов,
он принят зятем в знатную семью и, как видно, упоен
счастьем: «Вот я какой!»
Провинциальный губернатор, назначенный членом
Государственного совета, ликует куда больше, чем об­
радовался бы любой придворный на его месте. Видно,
что он считает себя важной персоной, такое самодо­
вольство написано на его лице!

179. Высокий сан, что ни говори,

превосходная вещь!

Высокий сан, что ни говори, превосходная вещь!

Человек не изменился, он все тот же, но его прези­
рали как ничтожество, пока он числился чинушей пято­
го ранга или придворным служителем низшего разбора.
Но вот он получил звание тюнагона, дайнагона или ми­
нистра, и люди преклоняются и заискивают перед ним
так, что дальше некуда!
Даже и провинциальные губернаторы, соответствен­
но своему положению в обществе, внушают почтение!
Послужит такой в нескольких провинциях — и, смот­
206
ришь, его назначат помощником правителя Дадзайфу,
возведут в четвертый или третий ранг, а уж тогда при­
дворная знать будет относиться к нему с заметным ува­
жением.
Женщинам приходится хуже.
Бывает, правда, что кормилице императора пожалу­
ют звание старшей фрейлины и она станет важной осо­
бой третьего ранга, но ее цветущие годы позади, и в бу­
дущем жизнь уже ничего не сулит ей.
Да и к тому же много ли женщин удостоились этой
чести?
Девушки из более или менее родовитых семей счи­
тают, что достигли вершины счастья, если выйдут за­
муж за какого-нибудь губернатора и похоронят себя
в глуши.
Случается, конечно, что дочь простолюдина станет
супругой придворного сановника или дочь придворного
сановника — императрицей. Завидная судьба! Но если
мужчина еще в юных летах сам своими силами сумеет
возвыситься, насколько же более завиден его ж ре­
бий!
Когда придворный священник (или как он там име­
нует себя) проходит мимо, разве он привлекает чьи-ли­
бо взоры? Пусть он замечательно читает сутры, пусть он
даже хорош собой, но все равно женщины презирают
его, простого монаха, ставят ни во что.
Но если он будет возведен в высокий сан епископа
или старшего епископа, перед ним трепетно благогове­
ют, словно новый Будда явлен во плоти. Кто может тог­
да сравниться с ним?

180. Внушительная особа — муж кормилицы

Внушительная особа — муж кормилицы. С этим

спорить не приходится, особенно если молочный сын
кормилицы — микадо или принц крови.
Но не будем залетать так высоко.
В домах провинциальных губернаторов (скажем,
к примеру) мужа кормилицы терпят как неизбежную
напасть и всячески ублажают. А он с самоуверенным
видом творит все, что ему заблагорассудится, словно
ребенок — его собственный.
Девочку он еще оставит в покое, но если это маль­
чик... Тут уж он не отходит от ребенка, и горе тому, кто
207
хоть малость поперечит молодому господину! Муж кор­
милицы сразу же начнет отчитывать и бранить дер­
зкого.
И так как не находится человека, чтобы напрямик
высказать этому непрошеному пестуну все, что на сер­
дце накипело, он напускает на себя важный вид, словно
никто ему не указ.
И понятно, при таком воспитании ребенок уже
в младенческих летах несколько испорчен и избало­
ван.
Если кормилица с ребенком спит в покоях своей
госпожи, то муж кормилицы принужден проводить ночи
один. Конечно, он может пойти куда-нибудь в другое
место, и тогда жена устроит ему сцену ревности, как
неверному изменнику.
Но предположим, он силком заставит свою жену
лечь с ним. Госпожа начнет звать ее к ребенку: «Поди-
ка сюда, поди на минутку!» Кормилице придется тем­
ной зимней ночью ощупью пробираться в спальню своей
госпожи,— невеселое дело!
В самых знатных домах та же картина, только, по­
жалуй, неприятностей там побольше.

181. Болезни

Грудная болезнь. Недуги, насланные злыми духами.

Бери-бери.
Болезни, причину которых трудно разгадать, но они
отнимают охоту к еде.

182. У девушки лет восемнадцати — девятнадцати

прекрасные волосы...

У девушки лет восемнадцати — девятнадцати пре­

красные волосы падают до земли ровной, густой вол­
ной...
Девушка пухленькая, миловидная, необычайно белое
личико радует взгляд.
Но у нее отчаянно болят зубы! Пряди волос, в беспо­
рядке сбегающие со лба, спутались и намокли от слез.
А девушка, не замечая этого, прижимает руку к своей
покрасневшей щеке. До чего же она хороша!
208
 183. Во время восьмой луны я видела
молодую женщину...

Во время восьмой луны я видела молодую женщину,

страдавшую от жестокой боли в груди. Белое платье
мягко струилось на ней, складчатые штаны — хака-
ма — были надеты с умелым изяществом, верхняя
одежда цвета астры-сион пленяла красотой.
Придворные дамы — подруги больной — приходили
к ней целыми группами, а у входа в ее покои собралось
множество знатных юношей.
— Какая жалость! Часто ли она от этого страдает? —
спрашивали они с довольно равнодушным видом.
А тот, кто любил ее, искренне тревожился о ней, но
любовь их была тайной, вот почему, боясь чужих глаз,
он лишь стоял поодаль и не смел к ней приблизиться.
Больная дама связала сзади в пучок свои прекрас­
ные длинные волосы и села на постели, жалуясь, что ее
мутит. Но все равно она была так прелестна!
Императрица, узнав о том, как она страдает, при­
слала придворного священника с очень красивым голо­
сом, чтобы читать сутры. Позади церемониального за­
навеса устроили для него сиденье.
В тесную комнату, где и пошевелиться-то негде,
пришли толпой придворные дамы, желавшие послушать
чтение. Не отгороженные ничем, они были открыты для
постороннего взгляда, и священник, возглашая молит­
вы, не раз украдкой на них посматривал, что, боюсь
я, могло навлечь на него небесную кару.

184. Одиноко живущий искатель

любовных приключений...

Одиноко живущий искатель любовных приключений

провел где-то ночь и вернулся домой на рассвете. Он не
ложится отдохнуть, хотя его клонит в сон, но вынимает
тушечницу, заботливо растирает тушь и, не позволяя
своей кисти небрежно бежать по бумаге, вкладывает
душу и сердце в послание любви для той, которую толь­
ко что покинул.
Как он хорош в своей свободной позе!
На нем легкая белая одежда, а поверх нее другая —
цвета желтой керрии или пурпурно-алая. Рукава белой
одежды увлажнены росой, и он, кончая писать, неволь­
209
но бросает на них долгий взгляд... Наконец письмо го­
тово, но он не отдает его первому попавшемуся слуге,
а выбирает достойного посланца — какого-нибудь юного
пажа — и шепчет ему на ухо свой наказ. Паж уходит,
господин задумчиво смотрит ему вслед и тихонько по­
вторяет про себя подходящие к его настроению стихи из
разных сутр.
Тут служанка говорит ему, что в глубине покоев го­
товы для него завтрак и умывание. Он входит в дом, но,
опершись на столик для письма, пробегает глазами
книги китайской поэзии и громко скандирует захватив­
шие его стихи.
Но вот он омыл руки, надел на себя лишь один каф­
тан без других одежд и начинает читать на память
шестой свиток Сутры Лотоса,— похвальное благочестие.
В это время возвращается посланный (как видно,
дама жила неподалеку) и подает тайный знак господи­
ну. Тот сразу прерывает молитвы и всей душой преда­
ется чтению ответного письма, а это, думается мне, гре­
ховный поступок.

185. В знойный летний полдень...

В знойный летний полдень не знаешь, что делать

с собой. Даже веер обдает тебя неприятно теплым ве­
терком... Сколько ни обмахивайся, нет облегчения. То­
ропишься, задыхаясь от жары, смочить руки ледяной
водой, как вдруг приносят послание, написанное на
ослепительно-алом листке бумаги, оно привязано
к стеблю гвоздики в полном цвету.
Возьмешь послание — и на тебя нахлынут мысли:
«Да, неподдельна любовь того, кто в такую удушливую
жару взял на себя труд написать эти строки!»
В порыве радости отброшен и позабыт веер, почти
бессильный навеять прохладу...

186. В южных или, может быть, восточных покоях...

В южных или, может быть, восточных покоях, выхо­

дящих на открытую веранду, доски пола так блестят,
что в них все отражается, как в зеркале. Возле веранды
постелены свежие нарядные циновки и установлен це­
ремониальный занавес высотой в три сяку. В эту лет­
210
нюю ночь его легкий шелк словно навевает прохладу...
Стоит чуть-чуть дернуть занавес, как он скользит в сто­
рону и открывает глазам даже больше, чем ожидалось...
Молодая госпожа спит на своем ложе в тонком
платье из шелка-сырца и алых шароварах. Она набро­
сила себе на ноги ночную одежду темно-лилового цвета,
еще тугую от крахмала.
При свете подвешенной к карнизу лампы видно, что
на расстоянии примерно двух колонн от ложа госпожи
высоко подняты бамбуковые шторы. Две придворных
дамы несут там ночную службу. Несколько служанок
дремлют, прислонившись спиной к низкой загородке —
нагэси, отделяющей покои от веранды, а подальше, по­
зади опущенных штор, спят, сбившись вместе, другие
служанки.
На дне курильницы еще тлеет огонек. Тихая
и грустная струйка аромата родит в сердце щемящее
чувство одиночества.
Уж далеко за полночь раздается негромкий стук
в ворота. И, как всегда, наперсница госпожи, по­
священная в тайны ее сердца, выходит на стук и, заго­
раживая собою гостя от любопытных глаз, с насто­
роженным видом ведет его в покои к госпоже.
Странная сцена для такого дома!
Кто-то возле влюбленной пары прекрасно играет на
цитре, но так тихо трогает струны легким прикоснове­
нием пальцев, что еле-еле слышишь музыку даже в те
минуты, когда замирает звук речей... Как хорошо!

187. В доме поблизости от большой улицы...

В доме поблизости от большой улицы слышно, как

некий господин, проезжающий мимо в экипаже, подни­
мает занавески, чтобы полюбоваться предрассветной
луной, и мелодичным голосом напевает китайские
стихи:
Путник идет вдаль при свете ущербной луны...

Чудесно также, когда такой утонченный любитель

поэзии скандирует стихи, сидя верхом на коне.
Однажды я услышала, что к звукам прекрасных
стихов примешивается хлопанье щитков от дорожной
грязи, висящих на боках у коня.
211
 «Кто ж это следует мимо?» — подумала я и, отложив
в сторону работу, выглянула наружу,..
Но кого я увидела! Это был простой мужлан. Какое
досадное разочарование!

188. То, что может сразу уронить в общем мнении

Когда кто-нибудь (хоть мужчина, хоть женщина)
невзначай употребит низкое слово, это всегда плохо.
Удивительное дело, но иногда одно лишь слово может
выдать человека с головой. Станет ясно, какого он вос­
питания и круга.
Поверьте, я не считаю мою речь особенно изыскан­
ной. Разве я всегда могу решить, что хорошо, что худо?
Оставлю это на суд других, а сама доверюсь только мое­
му внутреннему чувству.
Если человек хорошо знает, что данное словечко
ошибочно или вульгарно, и все же сознательно вставит
его в разговор, то в этом нет еще ничего страшного.
А вот когда он сам на свой лад, без всякого зазрения со­
вести, коверкает слова и искажает их смысл — это от­
вратительно!
Неприятно также, когда почтенный старец или са­
новный господин (от кого, казалось бы, никак нельзя
этого ожидать) вдруг по какой-то прихоти начинает от­
пускать слова самого дурного деревенского пошиба.
Когда придворные дамы зрелых лет употребляют
неверные или пошлые слова, то молодые дамы, вполне
естественно, слушают их с чувством неловкости.
Дурная привычка — произвольно выбрасывать сло­
ва, нужные для связи. Например: «запаздывая приез­
дом, известите меня»... Это плохо в разговоре и еще ху­
же в письмах.
Нечего и говорить о том, как оскорбляет глаза роман,
переписанный небрежно, с ошибками... Становится
жаль его автора.
Иные люди произносят «экипаж» как «екипаж».
И, пожалуй, все теперь говорят «будующий» вместо
«будущий».

189. Очень дурно, если мужчины,

навещая придворных дам...
Очень дурно, если мужчины, навещая придворных
дам, принимаются за еду в женских покоях. Достойны
осуждения и те, кто их угощает.
212
 Нередко дама старается принудить своего возлюб­
ленного к еде: «Ну еще чуточку!»
Понятно, мужчина не может загородить рукой рот
и отвернуться в сторону, словно его берет отвращение.
Хочешь не хочешь, а приходится отведать.
По-моему, не следует предлагать гостю даже чашки
риса с горячей водой, хотя бы он явился вконец пьяным
поздней ночью. Возможно, он сочтет даму бессердеч­
ной — и больше не придет... Что ж, пусть будет
так!
Но если придворная дама находится не во дворце,
а у себя дома и слуги вынесут для гостя угощение из
кухонной службы, это еще куда ни шло... И все же не
совсем хорошо!

190. Ветер

Внезапный вихрь.
Мягкий, дышащий влагой ветер, что во время тре­
тьей луны тихо веет в вечерних сумерках.

191. Ветер восьмой и девятой луны...

Ветер восьмой и девятой луны, налетающий вместе

с дождем, тревожит печалью сердце. Струи дождя хле­
щут вкось. Я люблю смотреть, как люди накидывают
поверх тонких одежд из шелка-сырца подбитые ватой
ночные одежды, еще хранящие с самого лета слабый за­
пах пота.
В эту пору года даже легкий шелк кажется жарким
и душным, хочется сбросить его. Невольно удивляешь­
ся, когда же это набежала такая прохлада?
На рассвете поднимешь створку ситоми и откроешь
боковую дверь, порывистый ветер обдает колючим хо­
лодком, чудесное ощущение!

192. В конце девятой луны и в начале десятой...

В конце девятой луны и в начале десятой небо затя­

нуто тучами, желтые листья с шуршаньем и шорохом
сыплются на землю, душа стеснена печалью.
213
 Быстрее всех облетают листья вяза и вишни —
сакуры.
Как хорош во время десятой луны сад, где растут
густые купы деревьев!

193. На другой день после того, как бушевал

осенний вихрь...

На другой день после того, как бушевал осенний

вихрь, «прочесывающий травы на полях», повсюду ви­
дишь грустные картины. В саду повалены в беспорядке
решетчатые и плетеные ограды. А что сделалось с по­
саженной там рощицей! Сердцу больно.
Упали большие деревья, поломаны и разбросаны
ветки, но самая горестная неожиданность: они примяли
под собой цветы хаги и оминаэси.
Когда под тихим дуновением ветра один листок за
другим влетает в отверстия оконной решетки, трудно
поверить, что этот самый ветер так яростно бушевал
вчера.
Помню, наутро после бури я видела одну даму...
Должно быть, ей всю ночь не давал покоя шум вихря,
она долго томилась без сна на своем ложе и наконец,
покинув опочивальню, появилась у самого выхода на
веранду.
Дама казалась настоящей красавицей... На ней была
нижняя одежда из густо-лилового шелка, матового,
словно подернутого дымкой, а сверху другая — из пар­
чи желто-багрового цвета осенних листьев, и еще одна из
тончайшей прозрачной ткани.
Пряди ее длинных волос, волнуемые ветром, слегка
подымались и вновь падали на плечи. Это было очаро­
вательно!
С глубокой грустью глядя на картину опустошения,
она произнесла один стих из старой песни: «О, этот
горный ветер!»
Да, она умела глубоко чувствовать!
Тем временем на веранду к ней вышла девушка лет
семнадцати — восемнадцати, по виду еще не вполне
взрослая, но уже не ребенок. Ее выцветшее синее платье
из тонкого шелка во многих местах распустилось по
швам и было влажно от дождя. Поверх него она наки­
нула ночную одежду бледно-лилового цвета...
Блестящие, заботливо причесанные волосы девушки
214
были подрезаны на концах, словно ровные метелки по­
левого мисканта, и падали до самых пят, закрывая по­
дол... Лишь кое-где алыми пятнами сквозили шаровары.
Служанки, юные прислужницы собирали в саду
растения, вырванные с корнем, и старались выпрямить
и подвязать цветы, прибитые к земле.
Было забавно смотреть из глубины покоев, как
несколько придворных дам, млея от зависти, приль­
нуло к бамбуковым шторам. Как видно, им не терпе­
лось присоединиться к женщинам, хлопотавшим в
саду.

194. То, что полно очарования

Сквозь перегородку можно услышать, как в соседнем

покое знатная дама (вряд ли это одна из фрейлин) не­
сколько раз тихо хлопает в ладоши. Молодой голос от­
кликается: прислужница, шурша одеждой, спешит на
зов госпожи. Как видно, настало время подать поднос
с кушаньем. Доносится стук палочек и ложки. Слышно
даже, как брякнула ручка металлического горшочка для
риса...
Густые пряди волос льются с плеч на одежду из
блестящего шелка и рассыпаются свободными волнами,
не оскорбляя глаз своим беспорядком... Легко предста­
вить себе их длину!

В великолепно убранные покои еще не внесен мас­

ляный светильник, но огонь ярко горит в длинной ж а­
ровне, бросая вокруг блики света... Поблескивают кисти
церемониального занавеса, пестреет узорная кайма
бамбуковой шторы, и в ночной темноте заметно блестят
крюки, на которых подвешивается бамбуковая штора.
Это праздник для глаз!
И очень красиво также, когда начинают ярко свер­
кать металлические палочки для помешивания углей,
положенные крест-накрест на жаровню.
До чего же хорошо, когда разгребешь пепел в богато
украшенной жаровне и огонь, разгораясь, вдруг осветит
узорную кайму в ее глубине!
Поздней ночью, когда императрица уже изволила
опочить и дамы ее свиты тоже уснули, слышно, как
снаружи толкуют о чем-то старшие придворные, а в от­
215
даленных покоях дворца то и дело стучат, падая в ящик,
шашки игры «го».
В этом есть свое очарование.
Вдруг послышится, как тихонько, стараясь не нару­
шать тишины, помешивают щипцами огонь в жаровне.
Кто-то, значит, еще не ложился, а, что ни говори, тот,
кому не спится, всегда вызывает сочувственный ин­
терес.

Посреди ночи вдруг очнешься... Что же тебя разбу­

дило? А, проснулась дама за соседней перегородкой!
Слышатся приглушенные голоса, но слов не разберешь.
Вот тихо-тихо засмеялся мужчина... Хотелось бы мне
узнать, о чем они беседуют между собой?

Вечером в покоях, где присутствует императрица,

окруженная своей свитой, собрались с видом почти­
тельного смущения придворные сановники и старшие
дамы двора.
Государыню развлекают рассказами, а тем временем
гаснет лампа, но угли, пылающие в длинной жаровне,
бросают вокруг яркие пятна света...

Любопытство придворных возбуждено вновь посту­

пившей на службу дамой. Она еще не смеет предстать
перед очами госпожи при ярком свете дня и приходит,
только когда начинает смеркаться. Шорох ее одежд ча­
рует слух...
Дама на коленях вползает в покои госпожи. Импе­
ратрица скажет ей два-три слова, но она, как смущен­
ный ребенок, лепечет что-то в ответ так тихо — и не
услышишь...
Во дворце все успокоилось.
Там и сям фрейлины, собравшись в небольшой кру­
жок, болтают между собой...
Слышится шелест шелков. Какая-то дама приблизи­
лась к императрице или удаляется от нее.
Угадаешь: «А, вот это кто!» — и дама покажется тебе
удивительно милой.
Когда в покои для фрейлин приходит тайный посе­
титель, дама гасит огонь, но свет все равно пробивается
из соседней комнаты в щель между потолком и ширма­
ми. В сумраке все видно.
216
 Дама придвигает к себе невысокий церемониальный
занавес. Днем ей не часто приходилось встречаться
с этим мужчиной, и она поневоле смущается... Теперь,
когда она лежит в тени занавеса рядом со своим воз­
любленным, волосы ее рассыпались в беспорядке, и от
него уже не утаится, хороши они или плохи...
Кафтан и шаровары гостя висят на церемониальном
занавесе. Пусть одежда его светло-зеленого цвета, ка­
кую носят куродо шестого ранга, это-то как раз и хоро­
шо! Любой другой придворный, кроме куродо, бросит,
пожалуй, свою одежду куда попало, а на рассвете
подымет целую суматоху, потому что никак ее не
найдет.
Нередко выглянешь из глубины дома — и вдруг
увидишь, что возле дамы спит мужчина, повесив свою
одежду на церемониальный занавес.
Зимой или летом, это всегда любопытное зрелище!

Аромат курений поистине пленяет чувства.

195. Во время долгих дождей пятой луны...

Во время долгих дождей пятой луны господин тюдзё
Таданобу сидел, прислонясь к бамбуковой шторе, что
висит перед малой дверью в покоях императрицы.
Одежды его источали чудесный аромат, не знаю, как он
зовется...
Но как умолчу я об этом? Кругом все намокло от
дождя. Так редко радовало нас что-нибудь утонченно­
прекрасное...
Даже на другой день занавеска все еще благоухала.
Немудрено, что молодые дамы изумлялись этому, как
чуду.

196. Человек даже не особенно блестящего

положения...
Человек даже не особенно блестящего положения
и не самого высокого рода все равно не пойдет пешком
в сопровождении многих слуг, а поедет в нарядном эки­
паже, правда, уже немного потрепанном в дороге.
Погонщик быка делает честь своему званию. Бык
бежит так быстро, что погонщик, боясь отстать, натяги­
вает повод.
217
 Он — мужчина стройный. Шаровары его внизу более
густо окрашены, а может быть, двух цветов: индиго
и пурпура. Прическа... впрочем, это неважно. Одежды
глянцевато-алые или ярко-желтого цвета керрии, баш­
маки так и блестят.
До чего же он хорош, когда быстро-быстро пробегает
перед храмом!

197. Острова

Ясосйма — «Восемь на десять островов», Укисйма —

«Плавучий остров», Таварэсйма — «Остров забав», Эсй-
ма — «О стров-картина», М ацусима — «Сосновый
остров», Тоёраносйма — «Берег изобилия», Магакино-
сйма — «Плетеная изгородь».

198. Побережья

Побережье Удо. Нагахама — «Длинное побережье».

Берег «Налетающего ветра» — Фукиагэ. Побережье
Утиидэ — «Откуда отчаливают»... «Берег встреч после
разлуки» — Мороёсэ.
Побережье Тисато — «Тысячи селений»... Подумать
только, каким оно должно быть широким!

199. Заливы

Залив Оу, Залив Сиогама — «Градирня». Залив Ко-

ридзума. Надака — «Прославленный залив».

200. Леса

Леса Уэкй, Ивата, Когараси — «Вихрь, обнажающий

деревья», Утатанэ — «Дремота», Ивасэ, Оаракй...
Леса Тарэсо — «Кто он?», Курубэки — «Мото­
вило».
Роща Ёкотатэ — «Вдоль и поперек». Это странное
имя невольно останавливает внимание. Но ведь то, что
растет там, и рощей, кажется, не назовешь. Зачем так
прозвали одинокое дерево?

218
 201. Буддийские храмы

Храмы Цубосака — «Гора плащ паломницы», Каса-

гй — «Там, где снимают шляпу», Хорин — «Колесо за­
кона»...
Гора Рёдзэн. Душу наполняет благоговение, ведь так
в индийской земле называлась Орлиная гора, на кото­
рой пребывал сам Шакья-Муни.
Храмы Исияма, Кокава, Сига...

202. Священные книги

«Сутра Лотоса» — тут не надо лишних слов.

Затем «Десять обетов Фугэна», «Сутра тысячерукой
Каннон», «Сутра мольбы», «Алмазная сутра», «Сутра
Будды-Целителя», последний свиток книги о «Благоде­
тельных царях — Нио».

203. Будды и бодхисаттвы

Нёирин — богиня Каннон с колесом, исполняющим

желания. Сэндзю — тысячерукая Каннон. Все шесть
образов богини Каннон.
Якуси — Будда-Целитель. Ш акья-Муни.
Бодхисаттвы Мироку, Дзидзо, Мандзю.
«Неколебимый владыка» — Фудосон.
Бодхисаттва Фугэн.

204. Китайские книги и сочинения

Сборник сочинений Бо Цзюйи.

Изборник Вэньсюань.
Синьфу.
Шицзи — «Исторические записки» Сыма Цяня.
«Записки о пяти императорах».
Моления богам и буддам.
Прошения императору.
Сочинения на соискание ученой степени.

219
 205. Романы

«Сумиёси», «Дуплистое дерево», «Смена дворца».

«Уступка земли» — плохой роман.
«Похороненное дерево», «Женщина, ожидавшая лу­
ну», «Полководец Умэцубо», «Идущие путем Будды»,
«Ветка сосны»...
В повести «Комано» мне нравится место, где герой,
отыскав веер «Летучая мышь», уходит с ним.
Герой романа «Завистливый тюдзё» прижил сына от
придворной дамы сайсё и получает от нее на память
одежду... Все это наводит скуку.
А вот «Младший военачальник Катано» — увлека­
тельный роман.

206. Дхарани

Дхарани лучше слушать на рассвете, а сутры —

в вечерних сумерках.

207. Музыку хорошо слушать...

Музыку хорошо слушать ночью. Когда не видны ли­

ца людей.

208. Игры

Стрельба из малого лука. Шашки «го».

Игра в ножной мяч с виду не очень красива, но ув­
лекательна.

209. Пляски

Пляски страны Суруга.

Пляска «Мотомэго» — «Бродящий в поисках ребе­
нок»— прекрасное зрелище...
В «Пляске мира» танцоры машут длинными мечами,
глядеть неприятно, но все же этот танец не лишен инте­
реса. Я слышала, что некогда в Китае его исполнили,
фехтуя друг с другом, заклятые враги.
Танец птиц.
220
 В пляске «Голова коня» волосы у танцора спутаны
и вздыблены, взгляд устрашающе-грозный, но музыка
прекрасна.
В «Пляске на согнутых ногах» двое танцоров ударя­
ют коленями о пол.
Танец «Корейское копье».

210. Музыка на струнных инструментах

Лютня-бива.
Разные лады: «Аромат ветерка», «Желтый коло­
кол»...
Заключительная часть мелодии «Оживленные аро­
маты».
Лад «Трель соловья».
Великолепно звучит тринадцатиструнная цитра —
соно кото.
Мелодия «Лотос первого министра».

211. Флейты

Как прекрасны звуки поперечной флейты, когда они

тихо-тихо послышатся где-то в отдаленье и начинают
понемногу приближаться! Или когда уходят вдаль
и медленно замирают...
Флейта удобна в пути. Едет ли ее владелец в экипа­
же или на коне, идет ли пешком, она всюду с ним за па­
зухой, невидимо для чужих глаз.
А как радостно на рассвете заметить у своего изго­
ловья великолепную флейту, пусть даже в этот миг она
беззвучна! Возлюбленный, уходя, забыл ее. Вскоре он
присылает за ней слугу. Отдаешь флейту, обернув ее
бумагой, с таким чувством, будто посылаешь любовное
письмо, изящно скатанное в трубку.
Чудесно слушать, сидя в экипаже светлой, лунной
ночью, звуки многоствольной флейты-сё!
Правда, она громоздкая и на ней трудно играть.
А какое лицо строит флейтист! Впрочем, он забавно на­
дувает щеки, даже играя на обычной флейте.
Бамбуковая флейта-хитирйки утомляет слух. Она
пронзительно верещит, словно кузнечик осенью.
Не слишком приятно, когда на ней играют вблизи от
тебя, а уж если плохо играют, это невыносимо.
221
 Помню, в день празднества Камо, еще до того, как
танцоры появились пред лицом императора, флейты
начали играть где-то позади помоста для танцоров... Ах,
с каким восторгом я слушала!
Вдруг в самой середине напева вступили бамбуковые
свирели и стали играть все громче и громче.
Тут уж даже дамы, у которых были самые красивые
прически, почувствовали, что волосы у них встают
дыбом!
Но наконец постепенно все струнные и духовые ин­
струменты соединились вместе в полном согласии —
и музыканты вышли на помост. До чего же это было
хорошо!

212. Зрелища, достойные внимания

Празднество в храме Камо. Императорский кортеж.

Торжественное возвращение на другой день после
праздника Камо Верховной жрицы — йцуки-но мико.
Паломничество канцлера в святилище Камо накану­
не праздника.

213. Помню, однажды во время празднества Камо...

Помню, однажды во время празднества Камо день

выдался пасмурный и холодный. Снег редкими хлопья­
ми падал на шапки танцоров, увенчанные цветами, на
их одежды, белые с темно-синим узором.
Слова бессильны выразить, как это было прекрасно!
Черные, испещренные белыми пятнами ножны ме­
чей выделялись с особенной яркостью... Шнуры безру-
кавок-хампи сверкали так, словно их только что отпо­
лировали. Поверх белых шаровар, украшенных синим
рисунком, выбивались лощеные шелка нижних одежд.
Казалось, они блистают, как лед...
Хоть бы еще немного поглядеть на это великолепное
шествие танцоров! Но нет, появились императорские
послы. Видно, они были набраны из провинциальных
губернаторов. Какие-то мелкие сошки, не более того.
Впрочем, и они выглядели сносно, если гроздья цвету­
щих глициний, прицепленные к шапкам, закрывали их
лица.
222
 Мы долго провожали взглядом танцоров, а меж тем
появились певцы и музыканты в одеждах цвета зеленой
ивы, на шапках красуются желтые керрии.
Люди низкого звания, ничем не примечательные,
они все же восхитили меня, когда, отбивая такт веера­
ми, запели:
В священном храме Камо,
Там, где носят на рукавах
Завязки из белого хлопка...

214. Что может сравниться

с императорским кортежем?
Что может сравниться с императорским кортежем?
Когда я вижу, как государь следует мимо в своем
драгоценном паланкине, я забываю, что, служа во дворе,
постоянно появляюсь пред его очами. Меня пронизыва­
ет священный, небывалый, неизъяснимый трепет...
Самые ничтожные чинуши, даже девушки-прислуж­
ницы, на которых в другое время я не брошу взгляда,
необычайно преображаются и кажутся высшими су­
ществами, если они сопровождают государя в торжест­
венном шествии.
А как хороши гвардейские начальники среднего
и высшего звания в роли «держателей священных шну­
ров» императорского паланкина! Еще более великолеп­
ны тайсё — командующие гвардией. Но всех затмевают
сановники военного ведомства, несущие на своих пле­
чах паланкин императора.
Торжества в пятый день пятой луны были, я думаю,
самыми прекрасными из всех. Но как жаль, что в наш
век многие обычаи исчезли...
Кое-что можно вообразить себе, слушая рассказы
стариков о прошлом, но как все было на самом деле?
В этот день украшали аиром застрехи домов. Пре­
красный обычай, он и теперь сохранился. А как выгля­
дел дворец в старину? Галереи для зрителей повсюду
устланы аиром, у всех людей на шапках стебли
аира...
Красивейшие девушки раздавали придворным аир
и целебные шары — кусудама, а придворные, отдав
благодарственный поклон, привешивали кусудама
к своим поясам.
Наверно, это было замечательно!
223
мне это кажется одновременно и смешным и пре­
красным!
На возвратном пути во дворец перед паланкином
императора передовые скороходы исполняли танец Льва
и танец Корейского пса.
О, сколько в этом было утонченной красоты!
Что в целом мире обладает такой силой очарования,
как праздник пятого дня пятой луны? Ничто, даже крик
пролетной кукушки!
Торжественное шествие — великолепное зрелище,
но все же мне чего-то не хватает, если я не увижу пере­
полненный до отказа экипаж с молодыми аристократа­
ми — ревнителями моды.
Когда погонщики гонят мимо такой экипаж и он
мчится, словно расталкивая другие повозки, сердце так
и бьется в груди от волнения.

215. Прекрасно торжественное шествие...

Прекрасно торжественное шествие, когда после

празднества Камо Верховная жрица возвращается
в свою обитель.
Накануне, в день праздника, все прошло превосход­
но, в самом строгом порядке.
На просторном и чисто убранном Первом проспекте
жарко сияло солнце, лучи его пробивались сквозь пле­
теные шторы экипажа и слепили глаза.
Мы прикрывались веером, пересаживались с места
на место. Как мучительно долго тянулось ожидание, пот
так и лил ручьями...
Но нынче утром мы поторопились и выехали как
можно раньше.
Возле храмов Уринъин и Тисокуин стояли экипажи.
Ветки мальвы, которыми они были вчера украшены, за­
метно увяли.
Солнце уже взошло, но небо все еще было подернуто
туманом... Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, ожидая,
когда же вдали послышится голос кукушки. А здесь
всюду вокруг пело великое множество кукушек. Я слу­
шала с упоением, как вдруг к их хору примешался
старчески-хриплый голос летнего соловья, словно он
хотел подражать кукушке... Это было и неприятно
и прекрасно.
224
 Мы с нетерпением ожидали начала шествия. Но вот
на дороге, ведущей от главного святилища, показалась
толпа носильщиков паланкина в одеждах тускло-крас­
ного цвета.
— Ну что там? Скоро ли начнется шествие?— спро­
сили мы.
— Обождите! Сами не знаем,— ответили они и по­
несли дальше пустые паланкины. В одном из них только
что изволила восседать сама Верховная жрица Камо.
При этой мысли я исполнилась благоговением.
«Но как мужланы-носильщики смеют к ней прибли­
ж аться?»— ужаснулась я.
Нас пугали, что придется еще долго ждать, но шест­
вие началось очень скоро. Сначала вдали показались
раскрытые веера, потом стали видны желто-зеленые
одежды служителей императорского двора... До чего же
прекрасная картина!
Поверх своих цветных одежд люди эти небрежно,
только для вида, набросили белые. Словно перед нами
появилась живая изгородь, усыпанная белыми цветами
унохана. Казалось, в ее сени должна притаиться ку­
кушка.
Накануне я заметила экипаж. Он был битком набит
знатными молодыми людьми в кафтанах и шароварах
одного и того же лилового цвета или в «охотничьих
одеждах»... Одеты небрежно, занавески в экипаже от­
кинуты, право, у них был сумасбродный вид!
Но сегодня Верховная жрица пригласила этих моло­
дых людей к себе на пир — и все переменилось! К аж ­
дый из них в полном церемониальном костюме ехал
один в экипаже, а позади сидел прелестный маленький
паж.
Не успело шествие пройти мимо, как среди зрителей
поднялось волнение. Все они стремились уехать поско­
рее, экипажи теснили друг друга. Это становилось
опасным. Я подала знак веером из окна экипажа
и крикнула своим слугам:
— Потише, не так быстро!
Но они и слушать не стали. Что поделаешь, я при­
казала им остановить экипаж в том месте, где дорога
пошире. Слуги были сильно раздосадованы, им не тер­
пелось вернуться домой.
Любопытно было глядеть, как мимо спешили экипа­
жи. Каждый погонщик старался обогнать другого.
Наконец мы тронулись в путь.
8 Заказ № 1012 225
 Позади меня ехал в экипаже какой-то муж чина,— не
знаю, кто он был. Невольно я обратила на него больше
внимания, чем это случилось бы в обычное время.
Когда мы достигли развилины дороги, он выглянул
из экипажа и сказал мне один стих из старой песни:

Расстанутся на вершине...

Еще я не устала от пестрой смены дорожных впе­

чатлений, как мы достигли священных ворот-торий пе­
ред обителью Верховной жрицы Камо.
Экипаж старшей фрейлины был для нас большой
помехой, и мы свернули на боковую дорогу. Она была
полна очарования, словно уводила нас в горы, к дальне­
му селенью. По обе ее стороны ощетинились живые из­
городи. Длинные ветки выбегали нам навстречу, но бе­
лые цветы на них еще только начали распускаться.
Я велела слугам наломать веток и украсить ими
экипаж вместо увядших листьев мальвы.
Впереди тропа казалась такой узкой, что думалось,
экипаж никак не пройдет сквозь гущину ветвей, но вот
что любопытно: едешь дальше — и дорога словно раз­
двигается перед тобой.

216. Хорошо поехать в горное селенье...

Хорошо поехать в горное селенье в пору пятой луны!

Вокруг, куда ни кинешь взор, все зелено: и луговые
травы, и вода на рисовых полях.
Густая трава на вид так безмятежна, словно ничего
не таит в себе, но поезжай все прямо-прямо — и из са­
мых ее глубин брызнет вода невыразимой чистоты. Она
неглубока, но погонщик, бегущий впереди, поднимает
тучи брызг...
Справа и слева тянутся живые изгороди. Вдруг вет­
ка дерева вбежит в окно экипажа, хочешь сорвать ее,
поспешно схватишь, но увы! Она уже вырвалась из рук
и осталась позади.
Иногда колесо экипажа подомнет, захватит и унесет
с собой стебли чернобыльника. С каждым поворотом
колеса чернобыльник взлетает вверх, и ты вдыхаешь его
чудесный запах.

226
 217. В знойную пору так приятно дышать
вечерней прохладой...

В знойную пору так приятно дышать вечерней про­

хладой, глядя, как очертания холмов и деревьев стано­
вятся все более неясными.
Когда перед экипажем важного сановника бегут,
расчищая дорогу, передовые скороходы, это рождает
особое ощущение прохлады. Но даже если мимо едут
простолюдины, по одному, по два в повозке,— тростни­
ковая занавеска позади отдернута,— все равно от этой
картины веет прохладой.
Но чудесней всего, когда в экипаже зазвенят
струны лютни-бива или запоет флейта. И так становится
грустно, что звуки пролетели мимо и затихли
вдали!
Иногда донесется странный, непривычный запах ко­
жаного подхвостника на быке. Пусть я говорю сума­
сшедшую нелепицу, но, право, есть в этом запахе особая
прелесть.
А как хорошо, когда во мраке безлунной ночи сосно­
вые факелы, горящие впереди экипажа, наполняют его
своим крепким ароматом.

218. Вечером накануне пятого дня пятой луны...

Вечером накануне пятого дня пятой луны идет слуга

в красном платье, неся на каждом плече по большой
охапке ровно срезанного свежего чернобыльника... Ра­
достно чувствуешь приближение праздника.

219. Когда однажды я ехала к святилищу Камо...

Когда однажды я ехала к святилищу Камо, на полях

шла посадка риса. Множество женщин, надев себе на
голову вместо шляп что-то вроде широких подносов, не
смолкая распевали песни. Они зачем-то пригибались
к земле, вновь распрямлялись, медленно пятились на­
зад. Что они делали? Мне было непонятно.
Я с любопытством глядела на них, как вдруг к
своему огорчению поняла, что они в песне бранят ку­
кушку.
8* 227
 О кукушка, постыдись,
Ты — негодница!
Знай поешь себе в кустах,
А я на поле тружусь.

Какой-то поэт в старину, помнится, заботливо сказал

кукушке: «Ты не плачь с такой тоской!»
О, мне равно ненавистны и презренны люди, кото­
рые умаляют достоинства Накатады из-за его трудного
детства или ставят кукушку ниже соловья!

220. В конце восьмой луны...

В конце восьмой луны я отправилась на поклонение

в Удзумаса. На полях, покрытых спелыми колосьями,
с шумом и говором двигалось множество людей. Они
жали рис.
Да, верно сказал поэт:
Кажется, только вчера
Сажали ростки молодые...

Я видела посадку риса, когда ехала в святилище Ка­

мо, а теперь уже настала пора убирать колосья. Эту ра­
боту выполняли мужчины. Одной рукой они хватали
стебли там, где они еще были зелены, у самых корней,
а другой срезали покрасневшие верхушки каким-то не­
известным мне орудием, да так ловко, с такой видимой
легкостью, что мне самой захотелось попробовать!
Но зачем они это делают — расстилают срезанные
колосья ровными рядами?.. Непривычно-странное
зрелище!
Шалаши полевых сторожей тоже чудно выглядят.

221. В начале двадцатых чисел девятой луны...

В начале двадцатых чисел девятой луны я отправи­

лась в храмы Хасэ, и мне случилось заночевать в каком-
то убогом домике. Разбитая усталостью, я мгновенно
уснула.
Очнулась я в середине ночи. Лунный свет лился
сквозь окошко и бросал белые блики на ночные одежды
спящих людей... Я была глубоко взволнована!
В такие минуты поэты сочиняют стихи.
228
 222. Однажды по дороге в храм Киёмидзу...

Однажды по дороге в храм Киёмидзу я находилась

у самого подножия горы, на которую должна была под­
няться.
Вдруг потянуло запахом хвороста, горящего в оча­
ге... И душа моя наполнилась особой грустью поздней
осени.

223. Стебли аира остались от праздника пятой луны

Стебли аира остались от праздника пятой луны.

Прошла осень, наступила зима. Аир побелел, увял, стал
уродлив, но отломишь лист, поднесешь к лицу, и —
о радость! — он хранит еще былой аромат.

224. Воскурив ароматы,

старательно надушишь одежду

Воскурив ароматы, старательно надушишь одежду.

Но ты не вспоминаешь о ней день, другой, третий... На­
конец вынешь ее из плетеной укладки, и вдруг повеет
легким дымком благовоний. Насколько же он приятнее
свежего густого аромата!

225. Когда в ясную ночь...

Когда в ясную ночь, при ярком лунном свете, пере­

правляешься в экипаже через реку, бык на каждом ша­
гу рассыпает брызги, словно разбивает в осколки
кристалл.

226. То, что должно быть большим

Дом. Мешок для съестных припасов. Бонза. Фрукты.

Бык. Сосна. Палочка туши.
Глаза мужчины: узкие глаза придают ему женст­
венный вид. Правда, если они величиной с чашку, это
выглядит очень страшно.
Круглая жаровня. Полевые вишни. Горные керрии.
Лепестки сакуры.
229
 227. То, что должно быть коротким

Нитка для спешного шитья.

Волосы простой служанки.
Речь молодой девушки.
Подставка для светильника.

228. То, что приличествует дому

Галерея с крутыми поворотами.

Круглая соломенная подушка для сидения.
Передвижной церемониальный занавес на невысо­
кой подставке.
Рослые девочки-служанки. Слуги с приглядной
внешностью.
Помещение для телохранителей.
Небольшие подносы. Столики. Подносы средней ве­
личины.
Метлы.
Раздвижные перегородки на подставках.
Доска для кройки.
Красиво украшенный мешок для съестных при­
пасов.
Зонтик.
Ш кафчик с полками.
Подвесной металлический кувшинчик для нагрева­
ния вина. Сосуд, чтобы наливать вино в чарки.

229. Однажды по дороге я увидела...

Однажды по дороге я увидела, как слуга, приятный

собой и стройный, торопливо шел с письмом, скатанным
в трубку. Куда, хотелось бы мне узнать?
Другой раз я заметила, как мимо самых моих ворот
спешат хорошенькие девочки-служанки. На них были
старые платья, выцветшие и помятые, блестящие лаки­
рованные сандалии на высоких подставках, залеплен­
ных грязью.
Они несли какие-то вещи, завернутые в белую бума­
гу, и стопки тетрадей на подносах.
Что б это могло быть? Мне очень захотелось погля­
230
деть. Но когда я окликнула девочек, они самым невеж­
ливым образом прошли мимо, не отвечая. Можно
было легко вообразить себе, у какого хозяина они
служили.

230. Самое возмутительное в моих глазах...

Самое возмутительное в моих глазах — явиться на

праздник в обшарпанном, плохо убранном экипаже.
Другое дело, если человек едет послушать святую про­
поведь с целью очиститься от грехов,— это похвальная
скромность. Но даже и тогда слишком безобразный на
вид экипаж производит дурное впечатление. А на праз­
днике Камо это совсем непростительно. Невольно дума­
ется: нечего было и ездить, сидели бы дома.
И все же находятся люди, которые приезжают
в экипаже без занавесок. Вместо них повешены рукава
белых исподних одежд...
Бывало, сменишь к празднику занавески на новые,
чтобы быть не хуже других. И вдруг видишь рядом ве­
ликолепный экипаж! Становится так досадно!.. В самом
деле, стоило ли приезжать?
Но еще более смущена душа у того, кто явился
в жалкой повозке.
Помню, однажды я выехала рано. Слуги мои очень
торопились, чтобы захватить лучшее место. Пришлось
долго ожидать в палящую жару. Я то садилась, то вста­
вала, так мне было тяжело.
Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной ж ри­
цы скачут семь-восемь всадников: высшие придворные,
чиновники службы двора, секретари разных ведомств...
Значит, пир закончился, сейчас начнется шествие.
Я взволновалась и обрадовалась.
Лучше всего поставить свой экипаж перед галереей
знатных зрителей. Какой-нибудь сановник передаст
приветствие через слугу. Зрители пошлют всадникам,
едущим во главе шествия, рис, смоченный водой,
а всадники остановят своих коней возле лестницы, ве­
дущей на галерею. К сынкам влиятельных отцов по­
спешно сбегут вниз служители и возьмут коней под уз­
дцы. И мне очень жаль других, менее знатных всадни­
ков, на кого никто не обращает внимания.
Когда мимо понесли священный паланкин с Верхов­
ной жрицей, слуги опустили на землю оглобли повозок,
231
установленные на подставки, а когда паланкин просле­
довал дальше, оглобли снова подняли вверх.
Вдруг вижу, чьи-то слуги собираются поставить
экипаж своего хозяина впереди моего. Весь вид был бы
загорожен. Я строго запретила им делать это, но они
только ответили:
— Почему это нельзя?— и наперекор мне продви­
нули экипаж вперед. Я устала спорить с ними и обра­
тилась с жалобой прямо к их хозяину.
Тем временем экипажи сгрудились так, что свобод­
ного места не оставалось, но все время прибывали но­
вые. Позади знатных господ ехали вереницей повозки
с их свитой. Я недоумевала, куда же станут все эти эки­
пажи, как вдруг скакавшие впереди верховые быстро
спешились и начали отодвигать назад чужие повозки,
расчищая место для своих господ и даже для их свиты.
Это было занятное зрелище, но я от души пожалела тех
людей, которых так бесцеремонно прогнали! Они при­
нуждены были впрячь быков в свои убогие повозки и
с грохотом трогаться дальше в поисках пристанища.
Разумеется, с хозяевами блистающих роскошью экипа­
жей не посмели бы поступать так жестоко.
Заметила я и повозки грубого деревенского пошиба.
Люди, сидевшие в них, непрерывно подзывали к себе
слуг самого простецкого вида и сыпали приказаниями.

231. «В женских покоях нынче ночью...»

«В женских покоях нынче ночью побывал кто-то чу­
жой. Он ушел на рассвете под большим зонтом»,— про­
шел слух во дворце.
Прислушавшись, я поняла, что говорят о моем госте.
Он, правда, был человек низкого ранга, но вполне
благопристойный, не из тех, кто вызывает лишние
толки.
«Что за сплетня?» — удивилась я.
Вдруг мне принесли письмо от государыни.
«Отвечай незамедлительно»,— передали мне ее
приказ. Я развернула письмо. На листке бумаги был
нарисован большой зонтик, человека под ним не видно,
только изображена рука, придерживающая зонт.
А внизу приписано:
С той ранней зари,
Когда осветилась вершина
На Горе...

232
 Императрица неизменно проявляла большое внима­
ние ко всему, что до нас касалось. Вот почему мне не
хотелось, чтобы некрасивая сплетня дошла до ее слуха.
Все это и позабавило меня и огорчило.
Я нарисовала на другом листке бумаги струи силь­
ного дождя, а внизу добавила заключительную строфу
к стихотворению, начатому императрицей:
«Забрызгано имя мое,
Хоть ни капли дождя не упало...

А вся причина в том, что сплетня сильно подмо­

чена».
Государыня с веселым смехом рассказала всю эту
историю старшей фрейлине Укон.

232. Однажды, когда императрица

временно поселилась во дворце
на третьем проспекте...

Однажды, когда императрица временно поселилась

во дворце на Третьем проспекте, служба двора прислала
паланкин с охапками аира для праздника пятой луны
и целебными шарами — кусудама.
Молодые фрейлины и госпожа Микусигэдоно тоже
приготовили целебные шары и прикрепили их к одеж­
дам императорских детей — принцессы и принца.
Очень нарядные кусудама были присланы из других
дворцов.
Кто-то принес аодзаси — лепешку, приготовленную
из зеленой пшеницы. Я расстелила листок зеленой бу­
маги на красивой крышке от тушечницы и, положив ле­
пешку на этот поднос, поднесла ее императрице со
словами:
— Вот, подаю «через плетень».
Императрица оторвала уголок листка и написала на
нем прекрасное стихотворение:
Все люди кругом
Спешат ловить мотыльков,
Собирать цветы.
Лишь тебе дано угадать,
Что таится в сердце моем.

233
 233. Кормилица императрицы,
госпожа Таю-но мёбу...

Кормилица императрицы, госпожа Таю-но мёбу, со­

биралась уехать в страну Хюга, что значит «Обращен­
ная к солнцу». Государыня подарила ей веер. На одной
стороне веера было нарисовано много домов сельской
знати, озаренных ярким сиянием солнца. На другой —
столичные дворцы в дождливый день.
Императрица собственной рукой начертала на веере:
В той далекой стране,
Где багрянцем пылает солнце,
Обо мне не забудь.
Здесь в столице, где нет тебя,
Льется долгий дождь, не стихая...

Стихотворение полно глубокого чувства.

Не понимаю, как можно покинуть такую добрую
госпожу! Уехать от нее так далеко!

234. Когда я затворилась для поста и молитвы

в храме Киёмидзу...

Когда я затворилась для поста и молитвы в храме

Киёмидзу, государыня послала ко мне особого гонца
с письмом.
На китайской бумаге китайскими знаками была на­
писана японская песня:
Возле дальних гор
Колокол вечерний звонит.
Слушай каждый удар.
Ты поймешь, как сильна любовь:
Это сердце бьется мое.

Внизу было написано: «Какое долгое отсутствие!»

Я забыла взять с собой в дорогу подходящую к слу­
чаю бумагу и написала ответ на пурпурном лепестке
самодельного лотоса.

235. Почтовые станции

Почтовые станции: «Насихара — «Роща диких

груш», Мотидзукй — «Полная луна».
Я слышала, что в стародавние времена на «Горной
станции» Яма-но мумая — происходило много необы­
234
чайных событий. Необычайное случалось и после.
И если собрать все воедино, получится совсем необы­
чайно!

236. Святилища богов

Святилища Фуру, Икута, «Храм на пути странст­
вия». Святилище Ханафути — «Цветочная заводь».
В «Храме криптомерии» древо это служит знамением
того, что молитвы там возымеют силу.
Бог Кото-но мама («Сбудется по твоему слову») ис­
полняет в точности все, о чем его просят.
Но ведь говорит старая песня:
О, этот храм святой,
Где я молился так неосторожно,
На пагубу себе...

Грустно, как подумаешь.

237. Светлый бог Аридоси

Светлый бог Аридоси. Это мимо храма бога Аридоси

ехал верхом поэт Цураюки, когда его конь вдруг забо­
лел. Люди сказали, что разгневанный бог поразил коня
недугом. Тогда Цураюки посвятил богу стихотворение,
и он, умилостивленный, даровал коню исцеление. Заме­
чательное событие!
Существует рассказ о том, как возникло имя Аридо­
с и — «Муравьиный ход». Хотела бы я знать, все ли
вправду так случилось?
Говорят, в старину жил один микадо, который любил
лишь молодых людей и приказал предавать смерти всех,
кому исполнится сорок лет. А потому престарелые люди
бежали и скрылись в глубине страны. В столице нельзя
было увидеть ни одного старого лица. Но жил там один
военачальник в чине тюдзё, человек умный и в большой
милости у государя. Оба его родителя уже почти до­
стигли семидесятилетия. Ведь даже сорокалетние под­
верглись преследованию, что же грозит таким старцам,
как они? Они были в тревоге и страхе. Но велика была
сыновняя любовь в сердце тюдзё! Он не решился отпра­
вить родителей в такую даль, где не смог бы видеться
с ними каждый день, но втайне вырыл большой погреб
под домом, устроил в нем удобные покои и спрятал там
235
стариков. Теперь тюдзё мог навещать их как угодно
часто. Властям же и всем прочим он сообщил, что роди­
тели его куда-то бесследно скрылись.
Но зачем, спрашивается, микадо был так суров? Он
ведь мог оставить в покое людей, которые сидели дома
и не показывались ему на глаза. То был жестокий век!
Надо полагать, отец юноши был очень знатной пер­
соной, раз сын его носил звание тюдзё. Старик этот был
человеком мудрым и сведущим во всех делах. Он дал
сыну прекрасное воспитание. Несмотря на свои моло­
дые годы, тюдзё высоко стоял в общем мнении, и госу­
дарь любил его.
В то время китайский император собирался захва­
тить нашу страну, победив микадо хитрым обманом,
а для этого он строил всяческие уловки. К примеру, за­
давал трудные задачи, испытуя мудрость японского го­
сударя.
Однажды он прислал блестящий, прекрасно отполи­
рованный брусок дерева в два сяку длиной и задал во­
прос: «Где у него верхушка, а где основание?)) Казалось
бы, невозможно ответить на это.
Микадо был в таком горе и смятении, что тюдзё по­
жалел его и пошел к отцу рассказать о случившейся
беде.
— О, это дело немудреное!— сказал старик.— Сту­
пайте к быстрому потоку и, держа брусок отвесно,
бросьте его поперек течения. Он повернется сам собой.
Тогда выньте его и на переднем его конце напишите:
«Вершина».
Тюдзё пошел во дворец и сказал: «Попробуем то-то
и то-то»,— с таким видом, будто сам все придумал.
Потом он отправился с толпой людей к реке, кинул
брусок в воду и, вытащив его, сделал пометку. В самом
деле, оказалось, что помета сделана верно.
Много времени не прошло, китайский император
прислал двух змей одной и той же длины и во всем по­
хожих друг на друга.
«У кого из них мужское естество, а у кого жен­
ское?»— повелел он спросить у японского государя.
И опять никто не мог догадаться. Тюдзё вновь пошел за
советом к своему отцу.
— Положите обе змеи рядом,— сказал отец,—
и поднесите к их хвостам тонкий прямой прутик. И вы
тогда сможете отличить женскую особь, она не шевель­
нет хвостом.
236
 Так и поступили. В самом деле, одна ЗхМея шевель­
нула хвостом, а другая осталась неподвижной.
Тюдзё пометил змей и отослал их китайскому импе­
ратору.
Спустя некоторое время китайский император при­
слал драгоценный камень с семью витками, сквозь ко­
торые спиралью кружил узкий ход. И вели в него два
крохотных отверстия, просверленные на разных сторо­
нах камня.
«Проденьте нить сквозь камень,— написал китай­
ский император.— В моей стране это умеет сделать
любой».
Многие люди, во главе с самыми знатными, пыта­
лись решить задачу и так и этак, но напрасно! «Нет, тут
бессилен самый искусный мастер!» — решили они.
Тюдзё снова поспешил к своему отцу и попросил
у него совета.
— Поймайте двух крупных муравьев,— сказал ста­
рик.— Обвяжите каждого муравья тонкой нитью там,
где у него перехват, а к этой нитке прикрепите другую,
чуть потолще. Смажьте камень медом вокруг одного от­
верстия и дайте муравьям вползти в другое.
Тюдзё сообщил государю, что надлежит делать.
Как только муравьи почуяли запах меда, они устре­
мились в глубину камня и быстро вышли с другой
стороны.
Нанизанный на нити камень был отослан обратно.
— Японцы опять показали, что они умный народ! —
воскликнул китайский император и больше не беспоко­
ил микадо трудными задачами.
Микадо изумился мудрости молодого тюдзё и сказал
ему:
— Проси у меня любой награды. В какой сан тебя
возвести, какую должность дать тебе?
— Не нужно мне почетной должности, не надо вы­
сокого сана,— ответил тюдзё.— Но взамен дозволь
отыскать моих старых родителей, скрывшихся неиз­
вестно где, и разреши им отныне проживать в столице.
— Дело нетрудное!— ответил микадо и отменил
свой указ.
Все старики возрадовались при этой желанной вести.
Тюдзё получил высокий придворный сан и должность
министра. И даже, слышала я, впоследствии стал бо­
жеством.
237
 Говорят, бог этот появился однажды у изголовья од­
ного паломника, посетившего его храм, и изрек следую­
щее стихотворение:
Камень в семь витков
Муравьи нанизали на нить...
Кто не слышал о том?
«Муравьиный ход» — Аридоси —
С той поры именуют меня.
Так мне люди рассказывали.

238. Малый дворец на Первом проспекте...

Малый дворец на Первом проспекте ныне стал им­
ператорской резиденцией. Государь изволит пребывать
в главном здании, а государыня в Северном павильоне.
С запада и востока к Северному павильону ведут га­
лереи. По ним государь изволит проходить в покои суп­
руги, а государыня навещает императора в его апарта­
ментах.
Перед главным зданием находится внутренний двор,
очень красивый на вид. Он засажен деревьями и обнесен
плетеной оградой.
В двадцатый день второй луны, когда ясно и спо­
койно светило весеннее солнце, государь стал играть на
флейте в открытых покоях, что примыкают к западной
галерее. Военный министр Такато был его учителем
в этом искусстве. Две флейты, согласно сливая свои
голоса, исполняли мелодию из священной мистерии
«Сосны Такасаго». Словами не выразить, до чего
хорошо!
Такато делал государю разные наставления насчет
того, как должно играть на флейте, и это тоже было за­
мечательно.
Придворные дамы собрались позади бамбуковой
шторы поглядеть на них и совсем не досадовали, что
поучительные речи мешают слушать музыку.
Сукэтада — младший секретарь службы столярных
работ — получил должность куродо.
Человек он грубоватый и бесцеремонный. Придвор­
ные сановники и дамы дали ему прозвище: Господин
Режу Напрямик и сложили песенку:
Он мужлан, он грубиян,
Родом из страны Овари,
Угодил в свою семью...

238
 Он ведь по материнской линии внук некоего Кана-
токи из провинции Овари.
Один раз император стал насвистывать на флейте
мотив этой песенки. Бывший возле него Такато вос­
кликнул:
— Государь, играйте громче, иначе Сукэтада не ус­
лышит!
Но император продолжал играть очень тихо, только
для себя.
Другой раз он пришел из своего дворца в Северный
павильон и сказал:
— Сукэтады здесь нет. Тогда я сыграю эту пе­
сенку...
Какая несравненная доброта!

239. Бывает, что люди меняются так...

Бывает, что люди меняются так, словно они вновь

родились в образе небожителей.
Придворная дама невысокого ранга вдруг назначена
кормилицей наследного принца.
Она уже не заботится о церемониальном костюме.
Ни китайской накидки не наденет, ни даже шлейфа...
Какое там, в самом простом платье уляжется возле
своего воспитанника, днюет и ночует в его опочивальне.
Другие фрейлины у нее на побегушках. То иди в ее
комнату с каким-нибудь наказом, то отнеси письмо...
Всего и не перечислить!

Когда простой придворный служитель получает зва­

ние куродо, он сразу возомнит себя важной персоной.
Да можно ли подумать, что этот самый человек, который
совсем недавно, в прошлом «месяце инея», нес япон­
скую цитру в торжественном шествии по случаю празд­
ника Камо? Теперь он неузнаваем! Посмотрите, как
гордо выступает в компании молодых людей из самых
знатных семейств! Невольно спросишь себя: «Откуда
взялся этот юный вельможа?»
То же самое, наверно, происходит, когда чиновники
из других ведомств назначены на должность куродо, но
я их просто не знаю, и потому перемена в моих глазах
не столь разительна.

239
 240. Однажды утром, когда на землю лег
высокими холмами снег...

Однажды утром, когда на землю лег высокими хол­

мами снег и все еще продолжал падать, я увидела не­
сколько молодых придворных пятого и четвертого ран­
гов, с юными свежими лицами. Церемониальные верх­
ние одежды прекрасных цветов, которые они надели
поверх наряда ночной стражи, были высоко подоткнуты
и заметно смяты там, где их раньше перетягивали ко­
жаные пояса. Пурпур шаровар, казалось, еще более на­
сытился цветом, еще ярче заиграл на фоне чистого
снега.
Бросались в глаза щеголеватые нижние одежды,
алые или, уж на худой конец, ослепительно-желтые, как
горная керрия.
Молодые люди прикрывались зонтами, но сбоку на­
летал сильный ветер, осыпая их снегом, и они шли, на­
клонясь вперед. Не только глубокие башмаки и полу-
башмаки, но даже ноговицы на них побелели от снега...
Великолепная картина!

241. Однажды утром дверь,

ведущая в длинную наружную галерею...

Однажды утром дверь, ведущая в длинную наруж­

ную галерею, была открыта очень рано. Я увидела, как
придворные сановники толпой идут в северную кара­
ульню по переходу «Верховая тропа», примыкающему
к Покоям для высочайшего омовения.
На придворных были выцветшие кафтаны, а шаро­
вары до того распустились по швам, что оттуда лезли
нижние одежды и их приходилось все время заправлять
обратно.
Когда эти вельможи проходили мимо открытой две­
ри, то пригнули вниз длинные крылышки своих шапок
и прикрыли ими лица.

242. То, что падает с неба

Снег. Град. Ледяной дождь очень неприятен, но не­

вольно залюбуешься, если он смешан с белым-белым
снегом.
240
 243. Как хорош снег..,
Как хорош снег на кровлях, покрытых корой ки­
париса.
А еще он хорош, когда чуть-чуть подтает или выпа­
дет легкой порошей и останется только в щелях между
черепицами, скрадывая углы черепиц, так что они ка­
жутся круглыми.
Есть приятность в осеннем дожде и граде, если они
стучат по дощатой крыше.
Утренний иней — на темных досках крыши. И
в саду!

244. Солнце

Солнце всего прекрасней на закате. Его гаснущий

свет еще озаряет алым блеском зубцы гор, а по небу тя­
нутся облака, чуть подцвеченные желтым сиянием. Ка­
кая грустная красота!

245. Луна

Всего лучше предрассветный месяц, когда его тон­

кий серп выплывает из-за восточных гор, прекрасный
и печальный.

246. Звезды

«Шестизвездие». Звезда Пастух. Вечерняя

звезда.
Падучие звезды, что навещают нас по ночам,— до­
вольно любопытны. Но лучше бы у них не было такого
длинного хвоста!

247. Облака

Я люблю белые облака, и пурпурные, и чер­

ные... И дождевые тучи тоже, когда они летят по
ветру.
Люблю смотреть, как на рассвете темные облака по­
немногу тают и становятся все светлее.
241
 Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них:
«Цвет, исчезающий на заре...»
До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако
проплывает мимо ослепительно сияющей луны!

248. То, что родит сумятицу

Искры.
Вороны суматошно клюют на дощатой крыше при­
ношение богам, рассыпанное там монахами перед ут­
ренней трапезой.
Большое стечение паломников в храм Киёмидзу
в восемнадцатый день каждой луны.
Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже
спустились, а огни еще не зажжены. Все приходят
в волнение... Но воцаряется еще большая сумятица, ес­
ли это прибыл хозяин дома из далекого путешествия.
По соседству возник пожар... Правда, у нас не заго­
релось!

249. То, что выглядит грубо

Высокая прическа простых служанок.

Изнанка кожаного пояса, украшенного рисунками
в китайском духе.
Манеры Святого мудреца.

250. Те, чьи слова оскорбляют слух

Жрицы, читающие моления богам.

Лодочные гребцы.
Стражники, охраняющие дворец во время грозы.
Борцы.

251. Те, кто напускает на себя уж очень умный вид

Теперешние младенцы лет трех от роду.

Женщины, что возносят молитвы богам о здравии
и благополучии ребенка или помогают при родах.
Ведунья первым делом требует принести все, что
нужно для молитвы. Кладет целую стопку бумаги и на­
чинает кромсать ее тупым ножом. Кажется, так и одно­
242
го листка не разрежешь, но этот нож у нее особый, и она
орудует им изо всех сил, скривив рот на сторону.
Нарезав много зубчатых полосок бумаги, она при­
крепляет их к бамбуковой палочке. Но вот торжествен­
ные приготовления закончены, и знахарка, сотрясаясь
всем телом, бормочет заклинания... Вид у нее при этом
многомудрый!
Потом она пускается в рассказы:
— Недавно в том-то дворце, в том-то знатном доме
сильно захворал маленький господин... Совсем был
плох, но призвали меня — и болезнь как рукой сняло.
За это я получила много щедрых даров. А ведь каких
только не призывали ведуний и заклинателей! И все без
пользы. С той поры ни о ком другом и слышать не хо­
тят, меня зовут. Я теперь у них в великой милости.
При этом выражение лица у нее не из самых при­
ятных.
А еще напускают на себя умный вид хозяйки в до­
мах простолюдинов.
И глупцы тоже. Они очень любят поучать тех, кто
по-настоящему умен.

252. То, что пролетает мимо

Корабль на всех парусах.

Годы человеческой жизни.
Весна, лето, осень, зима.

253. То, что человек обычно не замечает

Дни зловещего предзнаменования.

Как понемногу стареет его мать.

254. Как неприятны люди,

которые не соблюдают вежливости в письмах!

Как неприятны люди, которые не соблюдают вежли­

вости в письмах! Плохо, если в каждой строке сквозит
высокомерное пренебрежение к людям.
Но не стоит все же совершать ошибку другого рода,
употребляя чрезмерно подобострастные выражения,
243
когда пишешь человеку, положение которого вовсе того
не требует.
Что и говорить, оскорбительно самой получить не­
учтивое письмо. И даже если такое письмо получат
другие, живо переживаешь чужую обиду.
Но разве это относится только к письмам?
Как не возмутиться, если с тобой разговаривают
бесцеремонно, не соблюдая правил учтивости? А тем
более гнев берет, если так осмеливаются говорить о вы­
сокопоставленных лицах.
Меня коробит, когда жена говорит о муже в неува­
жительном тоне.
Зачастую слуги, сообщая гостю о своем господине,
употребляют чересчур почтительные слова: «его ми­
лость соизволили», «его светлость повелели»... Это дур­
ная манера! Невольно думаешь: «Вот уж не к месту!
Достаточно было бы сказать: «Господин мой изволил то-
то и то-то...»
Иному человеку можно бы сделать замечание:
— Ах, что за тон! Как грубо! Зачем вы так неучтиво
разговариваете?
Но и он сам, и окружающие только станут смеяться.
Заметив свой промах, человек начнет шутливо отго­
вариваться:
— Что за мелочные придирки!
Фамильярно, без тени смущения, называть придвор­
ных сановников и государственных советников просто
по именам, не титулуя их, недопустимая вольность.
Лучше никогда не звать по имени даже самую нечи­
новную даму, у которой нет собственных апартаментов,
а величать ее «сударыня» и «госпожа фрейлина». Она
будет рада такой непривычной для нее вежливости и от
души благодарна.
Вообще, придворных сановников и знатных молодых
людей (если только не присутствует государь) надле­
жит именовать согласно занимаемой должности.
Разве допустимо перед лицом государя употреблять
даже в разговоре друг с другом слово «я» применитель­
но к себе? Я, мол, собственной персоной... Ведь сам им­
ператор слушает.
Можно ли назвать умными людей, которые разгова­
ривают неучтиво, и неужели уронит свое достоинство
тот человек, который умеет соблюсти правила вежли­
вости?

244
 255. Очень грязные вещи

Слизняки.
Метла, которой подметали пол из грубых деревян­
ных досок.
Лакированные чашки в императорском дворце.

256. То, что страшит до ужаса

Раскат грома посреди ночи.

Вор, который забрался в соседний дом.
Если грабитель проник в твой собственный дом, не­
вольно потеряешь голову, так что уже не чувствуешь
страха.
Пожар поблизости безмерно страшен.

257. То, что вселяет уверенность

Молебствие о выздоровлении, которое служат не­

сколько священников, когда тебе очень плохо.
Слова утешения в часы тревоги и печали, которые
слышишь от человека, истинно тебя любящего.

258. Зятя приняли в семейство...

Зятя приняли в семейство после долгих хлопот

и приготовлений, но скоро он перестал посещать моло­
дую жену. Вдруг зять встречается со своим бывшим
тестем где-нибудь в официальном месте... Наверное, он
чувствует в душе жалость к старику.
Один молодой человек стал зятем влиятельного са­
новника, но прошел всего месяц, и он забыл дорогу
к своей жене. Все в доме бранили изменника на чем свет
стоит, а кормилица даже читала страшные заклятия,
чтобы несчастия посыпались на его голову.
Но в первый же месяц Нового года он получил зва­
ние куродо.
— Что теперь подумают люди! — стали говорить
в семье его ж ены .— Скажут: «Странно, странно!
С тестем на ножах, а такой успех! С чего бы, спрашива­
ется?»
245
 Все эти домашние пересуды наверняка дошли до
ушей зятя.
Настало время шестой луны. В доме одного вельмо­
жи должны были читаться «Восемь поучений». Собра­
лось множество людей.
Новый куродо выглядел очень нарядно в парчовых
шароварах и черной безрукавке. Он легко мог бы пове­
сить шнур своей безрукавки на «хвост корш уна»—’
оглобли экипаж а,— где сидела покинутая им жена, так
близко друг к другу стояли их экипажи.
«Как она примет это?» — шептались между собой
женщины ее свиты. Не только они, но и все другие быв­
шие там люди из тех, кто знал о ее горе, были полны
сердечного сочувствия к ней.
«А он сидел с равнодушным видом, бровью не ше­
вельнул!» — стали рассказывать потом свидетели этой
сцены.
Но мужчины, они не способны почувствовать со­
страдание или понять сердце женщины.

259. Самое печальное на свете...

Самое печальное на свете —* это знать, что люди не
любят тебя. Не найдешь безумца, который пожелал бы
себе такую судьбу.
А между тем согласно естественному ходу вещей и
в придворной среде, и в родной семье одних любят, дру­
гих не любят... Как это жестоко!
О детях знатных родителей и говорить нечего, но да­
же ребенок самых простых людей привлечет все взгля­
ды и покажется необыкновенным, если родители начнут
восхвалять его сверх всякой меры. Что ж, когда ребенок
в самом деле очень мил, это понятно. Как можно не лю­
бить его? Но если нет в нем ничего примечательного, то
с болью думаешь: «Как слепа родительская любовь!»
Мне кажется, что самая высшая радость в этом ми­
ре — это когда тебя любят и твои родители, и твои гос­
пода, и все окружающие люди.

260. Мужчины, что ни говори, странные существа

Мужчины, что ни говори, странные существа. При­
хоти их необъяснимы.
Вдруг один, к всеобщему удивлению, бросит краса­
вицу жену ради дурнушки...
246
 Если молодой человек хорошо принят во дворце или
родом из знатной семьи, он вполне может выбрать из
множества девушек красивую жену себе по сердцу.
Предположим, избранница недоступна, так высоко
она стоит. Но все равно, если в его глазах — она совер­
шенство, пусть любит ее, хотя бы пришлось ему умереть
от любви.
Бывает и так. Мужчина никогда не видел девушки,
но ему наговорили, что она — чудо красоты, и он готов
горы своротить, лишь бы заполучить ее в жены.
Но вот почему иной раз мужчина влюбляется в та­
кую девушку, которая даже на взгляд других женщин
уж очень дурна лицом? Не понимаю.
Я помню, была одна дама, прекрасная собой, с до­
брым сердцем. Она писала изящным почерком, хорошо
умела слагать стихи. Но когда эта дама решилась из­
лить свое сердце в письме к одному мужчине, он отве­
тил ей неискренним ходульным письмом, а навестить
и не подумал.
Она была так прелестна в своем горе, но мужчина
остался равнодушным и пошел к другой. Даже по­
сторонних брал гнев: какая жестокость! Претил холод­
ный расчет, который сквозил в его отказе...
Мужчина, однако, ничуть не сожалел о своем по­
ступке.

261. Сострадание — вот самое драгоценное свойство...

Сострадание — вот самое драгоценное свойство че­

ловеческой души. Это прежде всего относится к мужчи­
нам, но верно и для женщин.
Скажешь тому, у кого неприятности: «Сочувствую
от души!» — или: «Разделяю ваше горе!» — тому, кого
постигла утрата... Много ли значат эти слова? Они не
идут из самой глубины сердца, но все же люди в беде
рады их услышать.
Лучше, впрочем, передать сочувствие через кого-ни­
будь, чем выразить непосредственно. Если сторонние
свидетели расскажут человеку, пораженному горем, что
вы жалели его, он тем сильнее будет тронут и ваши сло­
ва неизгладимо останутся в его памяти.
Разумеется, если вы придете с сочувствием к тому,
кто вправе требовать его от вас, то особой благодарности
он не почувствует, а примет вашу заботу как должное.
247
Но человек для вас чужой, не ожидавший от вас сердеч­
ного участия, будет рад каждому вашему теплому слову.
Казалось бы, небольшой труд — сказать несколько
добрых слов, а как редко их услышишь!
Вообще, не часто встречаются люди, щедро наделен­
ные талантами — и в придачу еще доброй душой. Где
они? А ведь их должно быть много...

262. Только прямой глупец сердится...

Только прямой глупец сердится, услышав людские
толки о себе. Как можно их избежать? Выходит, он
мнит себя неуязвимым. Никто не смей о нем и слова
сказать, но сам он волен осуждать других.
Бывают, правда, недопустимо омерзительные сплет­
ни. Когда они дойдут до слуха того, кто стал их ми­
шенью, то он, естественно, будет глубоко возмущен.
Скверная может выйти история!
Если в обществе перемывают косточки человека, ко­
торый еще дорог сердцу, то невольно пожалеешь его
и не присоединишься к насмешникам. А в других слу­
чаях слишком велико желание позлословить на чужой
счет и вызвать общий смех.

263. Если какие-нибудь черты в лице человека...

Если какие-нибудь черты в лице человека кажутся
нам особенно прекрасными, то не устанешь любоваться
им при каждой новой встрече.
С картинами не так. Если часто на них глядеть,
быстро примелькаются. Возле моего обычного места во
дворце стоят ширмы, они чудесно расписаны, но я ни­
когда на них не гляжу. Насколько более интересен че­
ловеческий облик!
В любой некрасивой вещи можно подметить что-ли­
бо привлекательное... А в красивом — увы! — отталки­
вающее.

264. У господина Наринобу, тюдзё Правой гвардии...

У господина Наринобу, тюдзё Правой гвардии, ве­
ликолепная память на голоса. Когда где-нибудь, позади
завесы, идет общая беседа, обычно бывает трудно по од­
248
ному голосу угадать, кто говорит, особенно если это че­
ловек не из тех, с кем видишься постоянно.
Вообще мужчины плохо различают голоса или осо­
бенности почерка, и лишь Наринобу сразу узнает, чей
это голос, даже если говорить совсем тихо.

265. Я никогда не встречала людей

с более тонким слухом...

Я никогда не встречала людей с более тонким слу­

хом, чем главный императорский казначей Масамйцу.
Право, он мог бы расслышать как падает на пол рес­
ничка комара.
Однажды, когда я жила в правом крыле канцелярии
императрицы, Наринобу, приемный сын его светлости
Митинага, только что получивший звание тюдзё, нес
дежурство во дворце.
Пока я беседовала с ним, одна из фрейлин тихо про­
шептала мне:
— Расскажите господину тюдзё историю про кар­
тинки на веере.
Я ответила ей чуть слышно, одними губами:
— Когда вон тот господин уйдет.
Даже она не расслышала и, наклонившись ко мне,
стала переспрашивать:
— Что такое? Что такое?
— Возмутительно!— воскликнул Масамйцу,— Ну
если так, я весь день не тронусь с места.
«Но как мог он услышать?» — изумились мы.

266. То, что радует

Кончишь первый том еще не читанного романа. Сил

нет, как хочется достать продолжение, и вдруг увидишь
следующий том.
Кто-то порвал и бросил письмо. Поднимешь куски,
и они сложатся так, что можно прочитать связные
строки.
Тебе приснился сон, значение которого показалось
зловещим. В страхе и тревоге обратишься к толковате­
лю снов и вдруг узнаешь, к великой твоей радости, что
сновидение это ничего дурного не предвещает.
249
 Перед неким знатным человеком собралось целое
общество придворных дам.
Он ведет рассказ о делах минувших дней или о том,
что случилось в наши времена, а сам поглядывает на
меня, и я испытываю радостную гордость!
Заболел человек, дорогой твоему сердцу. Тебя терза­
ет тревога, даже когда он живет тут же, в столице. Что
же ты почувствуешь, если он где-нибудь в дальнем
краю? Вдруг приходит известие о его выздоровлении —
огромная радость!
Люди хвалят того, кого ты любишь. Высоко­
поставленные лица находят его безупречным. Это так
приятно!
Стихотворение, сочиненное по какому-нибудь пово­
ду — может быть, в ответ на поэтическое послание,—
имеет большой успех, его переписывают на память. По­
ложим, такого со мной еще не случалось, но я легко мо­
гу представить, до чего это приятно!

Один человек — не слишком тебе близкий — прочел

старинное стихотворение, которое ты слышишь в пер­
вый раз. Смысл не дошел до тебя, но потом кто-то дру­
гой объяснил его, к твоему удовольствию.
А затем ты вдруг найдешь те самые стихи в книге
и обрадуешься им: «Да вот же они!»
Душу твою наполнит чувство благодарности к тому,
кто впервые познакомил тебя с этим поэтическим тво­
рением.

Удалось достать стопку бумаги Митиноку или даже

простой бумаги, но очень хорошей. Это всегда большое
удовольствие.
Человек, в присутствии которого тебя берет смуще­
ние, попросил тебя сказать начальные или конечные
строки стихотворения. Если удастся сразу вспомнить,
это большое торжество. К несчастью, в таких случаях
сразу вылетает из головы то, что, казалось бы, крепко
сидело в памяти.
Вдруг очень понадобилась какая-то вещь. Начнешь
искать ее — и она сразу попалась под руку.
Как не почувствовать себя на вершине радости, если
выиграешь в состязании, все равно каком!
250
 Я очень люблю одурачить того, кто надут спесью.
Особенно, если это мужчина...
Иногда твой противник держит тебя в напряжении,
все время ждешь: вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это
забавно! А порой он напускает на себя такой невозму­
тимый вид, словно обо всем забыл... И это тоже меня
смешит.
Я знаю, это большой грех, но не могу не радоваться,
когда человек мне ненавистный попадет в скверное по­
ложение.
Готовясь к торжеству, пошлешь платье к мастеру,
чтобы отбил шелк до глянца. Волнуешься, хорошо ли
получится! И — о радость! — великолепно блестит.
Приятно тоже, когда хорошо отполируют шпиль­
ки — украшения для волос...
Таких маленьких радостей много!
Долгие дни, долгие месяцы носишь на себе явные
следы недуга и мучаешься им. Но вот болезнь отпусти­
ла — какое облегчение! Однако радость будет во сто
крат больше, если выздоровел тот, кого любишь.
Войдешь к императрице и видишь: перед ней столь­
ко придворных дам, что для меня места нет. Я сажусь
в стороне, возле отдаленной колонны. Государыня за­
мечает это и делает мне знак: «Сюда!»
Дамы дают мне дорогу, и я — о счастье!— могу при­
близиться к государыне.

267. Однажды, когда государыня беседовала

с придворными дамами...

Однажды, когда государыня беседовала с придвор­

ными дамами, я сказала по поводу некоторых ее слов:
— Наш бедственный мир мучителен, отвратителен,
порою мне не хочется больше жить... Ах, убежать бы
далеко, далеко! Но если в такие минуты попадется мне
в руки белая красивая бумага, хорошая кисть, белые
листы с красивым узором или бумага М итиноку,— вот
я и утешилась. Я уже согласна жить дальше.
А не то расстелю зеленую соломенную циновку,
плотно сплетенную, с широкой белой каймой, по кото­
рой разбросан яркими пятнами черный узор... Залюбу­
юсь и подумаю: «Нет, что бы там ни было, а я не в силах
отвергнуть этот мир. Ж изнь слишком для меня драго­
ценна...»
251
 — Не много же тебе надо! — засмеялась императри­
ц а.— Спрашивается, зачем было людям искать утеше­
ния, глядя на луну над горой Обасутэ?
Придворные дамы тоже стали меня поддразнивать:
— Уж очень они короткие, ваши «молитвы об из­
бавлении от всяческих бед».
Некоторое время спустя случились печальные собы­
тия, потрясшие меня до глубины души, и я, покинув
дворец, удалилась в свой родной дом.
Вдруг посланная приносит мне от государыни два­
дцать свитков превосходной бумаги и высочайшее пове­
ление, записанное со слов императрицы.
«Немедленно возвратись! — приказывала государы­
н я.— Посылаю тебе эту бумагу, но боюсь, она не луч­
шего качества и ты не сможешь написать на ней Сутру
долголетия для избавления от бед».
О счастье! Значит, государыня хорошо помнит тот
разговор, а я ведь о нем совсем забыла. Будь она про­
стой смертной, я и то порадовалась бы. Судите же, как
глубоко меня тронуло такое внимание со стороны самой
императрицы!
Взволнованная до глубины души, я не знала, как до­
стойным образом поблагодарить государыню, но только
послала ей следующее стихотворение:
С неба свитки бумаги,
Чтобы священные знаки чертить,
В дар прислала богиня.
Это знак, что подарен мне
Век журавлиный в тысячу лет.

— И еще спроси государыню от моего имени,— ска­

зала я ,—«Не слишком ли много лет прошу я от
судьбы?»
Я подарила посланной (она была простая служанка
из кухонной челяди) узорное синее платье без под­
кладки.
Сразу же потом я с увлечением принялась делать
тетради из этой бумаги, и в хлопотах мне показалось,
что все мои горести исчезли. Тяжесть спала с моего
сердца.
Дня через два дворцовый слуга в красной одежде
посыльного принес мне циновку и заявил:
— Нате!
— А ты кто?— сердито спросила моя служ анка.—
Невежество какое!
252
 Но слуга молча положил циновку и исчез.
— Спроси его, от кого он?— велела я служанке.
— Уже уш ел,— ответила она и принесла мне ци­
новку, великолепную, с узорной каймой. Такие пости­
лают только для самых знатных персон.
В душе я подумала, что это — подарок императрицы,
но вполне уверенной быть не могла. Смущенная, я по­
слала разыскивать слугу, принесшего циновку, но его
и след простыл.
— Как странно! — толковала я с моими домашними,
но что было делать, слуга не отыскался.
— Возможно, он отнес циновку не тому, кому сле­
довало, и еще вернется,— сказала я.
Мне хотелось пойти во дворец императрицы и самой
узнать, от нее ли подарок, но если бы я ошиблась, то
попала бы в неловкое положение.
Однако кто мог подарить мне циновку ни с того ни
с сего? «Нет, разумеется, сама государыня прислала
ее»,— с радостью подумала я.
Два дня я напрасно ждала вестей, и в душе у меня
уже начали шевелиться сомнения.
Наконец, я послала сказать госпоже Укё:
«Вот, мол, случилось то-то и то-то... Не видели ли вы
такой циновки во дворце? Сообщите мне по секрету.
Только никому ни слова, что я вас спрашивала».
«Государыня сохраняет все в большой тайне,— при­
слала мне ответ госпожа У кё.— Смотрите же, не прого­
воритесь, что я выдала ее секрет».
Значит, моя догадка была верна! Очень довольная,
я написала письмо и велела своей служанке потихоньку
положить его на балюстраду возле покоев императрицы.
Увы, служанка сделала это так неловко, что письмо
упало под лестницу.

268. Его светлость канцлер повелел...

Его светлость канцлер повелел, чтобы в двадцать

первый день второй луны был прочитан Полный свод
речений Будды в святилище Сякудзэндзи храма
Хокойн.
На торжестве должна была присутствовать вдовст­
вующая императрица-мать, и потому молодая госуда­
рыня — моя госпожа — загодя, уже в самом начале лу­
ны, поспешила прибыть во дворец на Втором проспекте.
253
Но, как назло, в тот вечер меня от усталости сморил сон,
и я ничего не успела толком разглядеть.
Когда я встала на другое утро, солнце уже ярко све­
тило в небе, и недавно построенный дворец свежо и на­
рядно белел в его лучах. Все в нем сияло новизной,
бамбуковые шторы и те, как видно, были повешены
только накануне.
«Когда же успели так великолепно украсить покои?
Даже поставили Льва и Корейского пса в император­
ской опочивальне».
Возле лестницы, ведущей в сад, я заметила неболь­
шое вишневое дерево, осыпанное пышным цветом.
«Как рано оно зацвело!— удивилась я .— Наверно,
оттого, что растет в сени дворца. Значит, сливы уже
давно распустились».
Вдруг гляжу, цветы на вишне ручной работы. Но
они сверкали чудесными красками ничуть не хуже на­
стоящих! Изумительное мастерство!
Было грустно думать, что они погибнут при первом
же дожде.
На том месте, где был воздвигнут дворец, раньше
стояло много маленьких домишек, и потому сад был еще
беден деревьями, но сам дворец восхищал своей
изысканной красотой.
Вскоре пожаловал его светлость канцлер. На нем
были серые с синим отливом шаровары, украшенные
плотно вытканным рисунком, и кафтан «цвета вишни»
поверх трех пурпурных одежд.
Дамы, во главе с императрицей, блистали велико­
лепными нарядами из гладких или узорчатых тканей
всех оттенков цветущей сливы — от густого до светлого.
Китайские накидки на них были весенних цветов: «мо­
лодые побеги», «зеленеющая ива», «алые лепестки
сливы».
Господин канцлер сел перед императрицей и начал
с ней беседовать.
О, если бы я могла хоть на короткий миг показать
эту сцену людям, обитающим вдали от дворца! Пусть бы
они своими ушами услышали, как превосходно отвечала
государыня!
Поглядев на придворных дам, канцлер сказал:
— Что еще осталось пожелать вам в этой жизни, ва­
ше императорское величество? Сколько замечательных
красавиц окружает вас, глядеть завидно! И нет среди
них ни одной низкорожденной. Все — дочери знатных
254
семейств. О, какая великолепная свита! Прошу вас,
будьте милостивы к вашим придворным дамам. Но если
б они только знали, что у вас за сердце! Тогда лишь не­
многие согласились бы служить вам. А я ведь, несмотря
на вашу низменную скупость, верой и правдой служил
вам с самого вашего дня рождения. И за это время вы
хоть бы обноски пожаловали мне со своего плеча! Нет,
уж я вам в глаза все выскажу.
Он насмешил нас до слез.
— Но ведь это святая истина. По-вашему, я глу­
пости болтаю? Как вам не совестно потешаться надо
мной!— воскликнул канцлер.
В это время вдруг явился какой-то секретарь ми­
нистерства церемониала с посланием от императора
к императрице. Дайнагон Корэтика принял письмо
и подал своему отцу. Развернув его, канцлер сказал:
— До чего приятное послание! Прочесть, что ли, ес­
ли будет дозволено?
Но, взглянув на дочь, добавил:
— О, какой гневный вид! Словно я совершаю свято­
татство!— и отдал письмо.
Государыня взяла его, но не торопилась развернуть.
Как спокойно и уверенно она держалась!
Одна из фрейлин вынесла откуда-то из глубины по­
коев подушку, чтобы усадить на нее императорского
посла, а три-четыре других остались сидеть возле цере­
мониального занавеса, поставленного перед императ­
рицей.
— Пойду распоряжусь, чтобы послу выдали награ­
д у,— сказал канцлер.
После того как он ушел, императрица принялась чи­
тать послание. Потом она написала ответ на тонкой бу­
маге, алой, как лепесток сливы, под цвет ее наряду.
«Но увы! — подумала я с сожалением.— Никто не
сможет даже отдаленно представить себе, до чего хоро­
ша была императрица, кроме тех, кто, как я, видел ее
в этот миг своими глазами».
Пояснив, что сегодня особый день, канцлер пожало­
вал в награду посланному женский церемониальный
наряд вместе с длинной одеждой цвета алой сливы.
Была подана закуска, и гостю поднесли чарочку, но
он сказал дайнагону Корэтика:
— Сегодня у меня очень важные дела. Господин
мой, прошу меня извинить,— и с этими словами поки­
нул нас.
255
 Юные принцессы, дочери канцлера, изящно на­
беленные, не уступали никому красотой своих нарядов.
Госпожа Третья, Микусигэдоно, была ростом повы­
ше госпожи Второй и выглядела настолько взрослой,
что хотелось титуловать ее «сударыня».
Прибыла и ее светлость, супруга канцлера, но сейчас
же скрылась позади церемониального занавеса, к боль­
шому сожалению новых фрейлин, еще не имевших слу­
чая увидеть ее.
Придворные дамы собрались тесным кругом, чтобы
обсудить, какой наряд и какой веер лучше всего идут
к сегодняшней церемонии. Каждая надеялась затмить
всех остальных.
Вдруг одна заявила:
— А зачем я буду голову ломать? Надену первое,
что под руку попадется.
— Ну, она опять за свое! — с досадой воскликнули
другие дамы.
Вечером многие фрейлины отправились к себе до­
мой, чтобы приготовиться к торжеству, и государыня не
стала их удерживать.
Супруга канцлера навещала императрицу каждый
день и даже иногда ночью. Юные принцессы — сестры
государыни — тоже часто наведывались к ней, и в ее
покоях все время царило приятное оживление. Из двор­
ца императора ежедневно являлся посол.
Дни шли, и цветы на вишне ничего не прибавили
к своей красоте, но выгорели на солнце и потускнели.
Вид у них стал самый жалкий.
А когда они ночью попали под дождь, на них совсем
уж нельзя было смотреть.
Рано утром я вышла в сад и воскликнула:
— Вот уж не скажешь теперь про цветок вишни,
«светлой росой увлажненный», что он похож на лик
красавицы...
Государыня услышала меня и пробудилась.
— В самом деле, мне показалось ночью, будто по­
шел дождь. Что случилось с цветами?— встревоженно
вопросила она.
Как раз в эту минуту из дворца канцлера явилась
толпа людей его свиты и разных челядинцев. Подбежав
к вишневому дереву, они стали срывать с него ветки са­
модельных цветов, тихо переговариваясь между собой:
256
 — Господин наш велел нам все убрать, пока еще
темно. А солнце уже встает. Какая досада! Скорей, ско­
рей! Поторапливайтесь.
Я глядела с любопытством. Если б это были люди,
сведущие в поэзии, я бы напомнила им слова поэта Ка-
нэдзуми:
Хоть говори, хоть нет.
Ветку цветущей вишни
Я все равно сорву.

Вместо этого я громко спросила:

— Кто там крадет цветы? Не смейте, нельзя.
Но они со смехом убежали, таща за собой ветки.
Я подумала, что канцлера посетила счастливая
мысль. В самом деле, кому приятно глядеть, как неког­
да столь прекрасные цветы вишни обратились в мокрые
комки и прилипли к дереву?
Вернувшись во дворец, я никому не сказала ни слова
о том, что видела.
Скоро явились женщины из ведомства домашнего
обихода и подняли решетчатые створки ситоми. Ж ен­
щины из службы двора прибрали покои. Когда они уп­
равились с работой, императрица поднялась со своего
ложа.
Она сразу заметила, что цветов на вишне больше нет.
— Ах, странное дело! Куда исчезли цветы?— уди­
вилась государыня.— Ты как будто крикнула утром:
«Воры крадут цветы!» Но я думала, что унесут всего
несколько веток, беда невелика. Видела ли ты, кто они?
— Нет,— ответила я ,— было слишком темно. Толь­
ко смутно двигались неясные тени... Мне показалось,
будто какие-то люди воруют цветы, и я прикрикнула на
них.
— Но все же, если б это были воры,— заметила им­
ператрица,— вряд ли они похитили бы все цветы до
единого. Скорее всего, мой сиятельный отец приказал
потихоньку убрать самодельные цветы.
— Что вы, как это возможно?— возразила я .— Нет,
во всем виноват весенний ветер.
— Ах, вот как ты заговорила! Значит, что-то скры­
ваешь. Видно, боишься бросить тень на его светлость.
В устах императрицы остроумный ответ не редкость,
но все же я пришла в восхищение.
9 Заказ № 1012 257
 Тут показался канцлер, и я скрылась в глубине по­
коев из страха, что он увидит мой еще помятый сном
«утренний лик».
Не успел канцлер войти, как изумленно восклик­
нул:
— Что я вижу! Пропали цветы на вишне. Вот но­
вость! Но как вы не устерегли их? Хороши же ваши
фрейлины, нечего сказать! Спят мертвым сном и не
знают, что делается у них под носом.
— Но мне сдается, что об этом «узнал ты раньше
м еня»,— тихонько прошептала я. Канцлер поймал мои
слова на лету.
— Так я и думал,— заявил он с громким смехом.—
Другие и не заметили бы! Я боялся только госпожи
сайсё и вас.
— Да, верно,— подтвердила императрица с очаро­
вательной улыбкой.— Сёнагон знала правду, но стара­
лась меня уверить, что всему виной весенний ветер.
— Ну, она обвиняла его напрасно.— И канцлер
с утонченным изяществом начал декламировать стихо­
творение:
Время пришло возделать
Даже поля на горах.
Не обвиняй ж е его,
Этот ветер весенний,
Что сыплются лепестки.

Ах, досадно все же, что мои люди не убереглись от

чужих глаз. А я-то наказывал им соблюдать осторож­
ность. Уж очень зоркие стражи здесь во дворце.
И он добавил:
— Но Сёнагон очень удачно сказала про весенний
ветер,— и снова начал декламировать: «Не обвиняй же
его...»
Императрица молвила с улыбкой:
— В нескольких простых словах она хорошо выра­
зила свое сердечное огорчение. Какой страшный вид
был у нашего сада сегодня утром!
Молодая дама по имени Ковакагйми тоже вставила
слово:
— Ведь что ни говори, а Сёнагон первая все замети­
ла. И еще она сказала: только настоящий цветок вишни
прекрасен, «светлой росой увлажненный»... а само­
дельные цветы погибнут.
У канцлера был забавно огорченный вид.
258
 * * *

На восьмой или девятый день той же луны я собра­

лась вернуться на время к себе домой. Императрица по­
просила меня: «Побудь еще хоть немного»,— но я все
же покинула дворец.
Однажды в полдень, когда солнце ярко сияло на без­
облачном небе, мне принесли письмо от государыни:
«Не обнажились ли сердца цветов? Извести меня,
что с тобой?»
Я ответила: «Осень еще не наступила, но... девять
раз в единую ночь к вам душа моя возносилась».
* * *

Помню, в тот вечер, когда императрица должна была

переехать во дворец на Втором проспекте, фрейлины
подняли ужасную суматоху и, не соблюдая пристойного
порядка, толпой ринулись к экипажам. Каждая стара­
лась первой отвоевать себе место.
Я с тремя моими приятельницами стояла в стороне
и смотрела на это.
— Неприятная картина!— говорили мы между со­
бой.— Такую толкотню увидишь, только когда люди
разъезжаются с праздника Камо. И не подступишься.
Но пусть их! Если все экипажи будут заняты и мы не
сможем уехать, государыня непременно заметит наше
отсутствие и пошлет за нами.
Словом, мы остались спокойно ждать, а между тем
другие дамы, тесня друг друга, осаждали экипажи. На­
конец они кое-как расселись по местам и уехали.
Распорядитель, наблюдавший за нашим отъездом,
воскликнул:
— Я, кажется, не жалея голоса, старался навести
порядок, и вот, пожалуйста, четыре фрейлины еще
здесь.
Подошел чиновник службы двора.
— Кто, кто остался?— изумленно спросил он.—
Странно, очень странно! Я был уверен, что все уже от­
были. Как же вы так замешкались? Сейчас мы собира­
лись посадить служанок вместе с вещами... Небывалый
случай!
И он велел подать экипаж.
— О, если так,— сказала я ,— посадите сперва этих
ваших служанок. А нас уж как-нибудь потом...
9* 259
 — Нет, это возмутительно! Вы нарочно со злобы го­
ворите такие нелепости.
И посадил нас в последний экипаж. Предназначен­
ный для простых служанок, он был еле-еле освещен
тусклым факелом. Мы отправились в путь, умирая от
смеха.
Тем временем паланкин государыни уже прибыл,
и она находилась в приготовленных для нее покоях.
— Позовите сюда Сёнагон,— повелела императрица.
— Но где же она, где?— удивлялись юные фрейли­
ны Укё и Косакон, посланные встречать меня. Но эки­
пажи подъезжали один за другим, а меня все не было.
Дамы выходили из экипажа и группами по четверо,
в том порядке, как ехали, направлялись к государыне.
— Как, ее нет до сих пор? Почему же это?— спра­
шивала императрица.
Но никто не знал.
Наконец, когда все экипажи опустели, молодые
фрейлины приметили меня.
— Госпожа ваша то и дело спрашивает вас, а вы так
запоздали! — упрекнули они меня и поскорей повели
к императрице.
По дороге я глядела кругом. Удивительно, как за са­
мое короткое время сумели так благоустроить дворец,
словно императрица уже давно обитала в его стенах.
— Почему ты так долго не являлась ко мне? Тебя
искали повсюду, но не могли найти,— спросила госу­
дарыня.
Я промолчала. Одна из фрейлин, приехавших со
мной, сказала с досадой:
— А как могло быть иначе? Разве возможно ехать
последними, а явиться раньше всех? Еще спасибо слу­
жанкам, пожалели нас, пустили в свою повозку. Там
было так темно, что мы набрались страха.
— Распорядитель не знал своего дела,— воскликну­
ла императрица.— Но вы-то почему молчали? Фрейли­
ны, не искушенные в этикете, ведут себя бесцеремонно.
Одна из старших дам, Эмон, например, должна была бы
призвать их к порядку.
— А зачем же они гурьбой бросились к экипажам?
Лишь бы обогнать друг друга,— возразила Эмон.
Я подумала, что разговор этот принимает очень
неприятный оборот для окружающих.
— Ну скажите, умно ли вы поступили? Нарушили
все приличия, лишь бы сесть первыми в хороший эки-
260
паж. Благородно вести себя, следуя строгому чину, вот
что самое главное,— с огорчением выговаривала фрей­
линам государыня.
— Наверное, я слишком задержалась со сборами
и все устали меня ж дать,— заметила я, чтобы сгладить
неловкость.

* * *

Узнав, что государыня завтра утром отправится

слушать чтение священного канона, я в тот же вечер
поспешила во дворец.
По дороге я заглянула в передние покои на северной
стороне Южного дворца. Там горели светильники на
высоких подставках, и я увидела многих знакомых мне
придворных дам. Одни сидели позади ширм группами
по две, по три или четыре, других скрывал от глаз цере­
мониальный занавес.
Но некоторые были на виду. Собравшись в круг, они
поспешно шили, подбирали одна к другой и бережно
складывали парадные одежды, прикрепляли завязки
к шлейфам, белили свои лица... Но не буду тратить сло­
ва, нетрудно вообразить себе эту картину.
Дамы так усердно занимались прической, словно
завтрашний день — главное событие в их жизни.
— Государыня должна отбыть в час Тигра,— сооб­
щила мне одна из ф рейлин.— Почему вы не пришли
раньше? Один человек искал вас, он хотел передать вам
веер.
Я поторопилась надеть свой церемониальный наряд
на случай, если государыня в самом деле отбудет в час
Тигра.
Начало светать, занялось утро. Нам сказали, что
экипажи подадут к «Галерее под китайской крышей».
В галерею эту, расположенную в западном крыле двора,
вел крытый переход. Все мы, сколько нас было, пусти­
лись чуть ли не бегом, лишь бы поспеть вовремя.
Фрейлины, которые, подобно мне, недавно поступи­
ли на службу, легко робели и поддавались смущению,
а тут еще в этом западном крыле находился сам канц­
лер, и государыня направилась к нему.
Она пожелала прежде всего посмотреть, как будут
усаживать в экипажи дам ее свиты. Позади плетеных
занавесей возле государыни стояли ее сестры: госпожа
261
Сигэйся и две младших принцессы, а также ее матуш­
ка — супруга канцлера — с тремя своими сестрами.
Господин дайнагон Корэтика и его младший брат
Самми-но тюдзё встречали каждый очередной экипаж
и, став по обе его стороны, поднимали плетеные шторы,
откидывали внутренние занавески и подсаживали дам.
Ехать надо было вчетвером.
Пока мы стояли тесной толпой, можно еще было
прятаться за спиной других, но вот стали выкликать
наши имена по списку. Волей-неволей пришлось выйти
вперед. Не могу описать, какое мучительное чувство
одолело меня. Из глубины дворца сквозь опущенный
занавес на меня смотрело множество людей, и среди
зрителей была сама императрица. Я оскорблю ее глаза
своим неприглядным видом... При этой горькой мысли
меня прошиб холодный пот. Мои тщательно причесан­
ные волосы, казалось мне, зашевелились на голове.
С трудом передвигая ноги, я прошла мимо занавеса,
но дальше, к моему конфузу, стояли два принца и
с улыбкой глядели на меня. Я была как во сне. Но все
же удержалась на ногах и дошла до экипажа. Не знаю,
можно ли гордиться этим как геройством или мной вла­
дела дерзость отчаяния.
Когда все мы заняли свои места, слуги выкатили
экипажи со двора и поставили вдоль широкого Второго
проспекта, опустив оглобли на подставки.
«Такую длинную вереницу экипажей можно увидеть
на дороге разве что в самые торжественные дни празд­
ничных шествий. Наверно, все так думают, глядя на
нас»,— при этой мысли сердце мое забилось сильнее.
На дороге собралась большая толпа чиновных людей
средних рангов: четвертого, пятого и шестого... Они по­
дошли к экипажам и, слегка рисуясь, стали заговари­
вать с нами.
А больше всех асон Акинобу, как говорится, задирал
голову и надувал грудь.
Но вот все придворные, начиная с самого канцлера
и верховных сановников и кончая теми, кто даже не
имеет доступа во дворец, двинулись навстречу вдовст­
вующей императрице-матери. После ее проезда должна
была тронуться в путь наша молодая государыня. Я бо­
ялась, что придется ждать целую вечность, но едва
лишь взошло солнце, как показался кортеж вдовствую­
щей императрицы.
262
 В первом экипаже, украшенном на китайский обра­
зец, восседала сама престарелая императрица-инокиня.
Далее в четырех экипажах следовали монахини. Экипа­
жи сзади были открыты, и можно было увидеть в их
глубине хрустальные четки, рясы цвета бледной туши
поверх других одеяний: необычайное благолепие!
Сквозь опущенные плетеные шторы смутно видне­
лись пурпурные занавески с темной каймой.
В остальных десяти экипажах ехали придворные да­
мы. Китайские накидки «цвета вишни», шлейфы не­
жных оттенков, шелка, блистающие густым багрянцем,
верхние одежды бледно-алые с желтым отливом или
светло-пурпурные радовали глаза переливами красок.
Солнце уже поднялось высоко, но зеленоватое небо
было подернуто легкой дымкой, и при этом свете наря­
ды придворных дам так чудесно оттеняли друг друга,
что казались прекрасней любой драгоценной ткани, лю­
бого пышного одеяния.
Его светлость канцлер со своими младшими братья­
ми и весь двор в полном составе почтительно встретили
престарелую императрицу. При виде ее величественного
кортежа поднялся ропот восхищения.
Но, надеюсь, зрители любовались также и вереницей
наших экипажей, выстроившихся вдоль дороги в ожи­
дании своей очереди.
Я сгорала от нетерпения: скорее бы в путь! Время
тянулось бесконечно. Меня мучила тревога: в чем при­
чина задержки?
Но вот наконец восемь дев — унэмэ — выехали вер­
хом на конях, которых служители вели за повод. По
ветру красиво струились зеленые шлейфы с темной
каймой, ленты пояса, шарфы...
Среди этих дев одна — по имени Фусэ — находилась
в любовной связи с начальником ведомства лекарствен­
ных снадобий Сигэмаса. Она надела на себя светло-пур­
пурные мужские шаровары.
Дайнагон Яманои заметил со смехом:
— Кажется, Сигэмаса получил право на недо­
зволенный цвет императорского пурпура?
Но вот остановились ехавшие друг за другом унэмэ,
и в тот же миг появился паланкин нашей госпожи. Слов
нет, кортеж вдовствующей императрицы был великоле­
пен, но разве можно сравнить его с нашим?
Как прекрасен был паланкин молодой государыни!
Золотая луковица, венчающая кровлю паланкина, осле­
263
пительно сверкала на солнце. Даже блиставшие яркими
красками занавески в паланкине были неописуемо
хороши.
Телохранители натянули священные шнуры, висев-
шие по четырем углам паланкина, и он тронулся в путь.
Занавески тихо колебались на ветру...
Говорят, в минуту сильного волнения волосы шеве­
лятся на голове. И на поверку это оказалось сущей
правдой! Вообразите, в каком положении оказались да­
мы, у кого были плохие волосы, когда они еще вдобавок
встали дыбом.
Все с восторгом глядели на паланкин. Изумительно!
Великолепно! Меня охватила гордость при мысли, что
я служу такой государыне и приближена к ней.
Лишь только паланкин императрицы проследовал
мимо нас, как оглобли наших экипажей сразу сняли
с подставок. Припрягли быков. Мы двинулись вслед за
императрицей. Нет, я не в силах описать наше счастли­
вое волнение!
Когда кортеж прибыл к храму, музыканты у глав­
ных ворот заиграли корейские и китайские мелодии,
а танцоры стали исполнять пляски Льва и Корейского
пса.
Раздался многоголосый хор инструментов, застучали
барабанчики — и голова моя пошла кругом. Уж не по­
пала ли я заживо в царство Будды? Мне казалось, что
я возношусь к небесам на волне этих звуков.
Когда мы въехали во двор, то увидели шатер из мно­
гоцветной парчи. По сторонам ярко зеленели новые
бамбуковые шторы, а вокруг шатра были повешены
большие занавеси.
Все, все было так красиво, словно видение нездеш­
него мира. Слуги подвезли экипажи к многоярусной га­
лерее для императрицы. Но и здесь стояли в ожидании
все те же два принца.
— Входите побыстрей,— повелели они.
Я не помнила себя от смущения даже тогда, когда
садилась в экипаж, а ведь здесь двор залит солнцем
и негде спрятаться от чужих глаз.
Мои накладные волосы сбились в космы под китай­
ской накидкой. Я выглядела, наверное, очень смешно.
При ярком солнечном свете легко можно было отличить
черные пряди настоящих волос от рыжеватых поддель­
ных. Эта мысль меня ужаснула, и я не в силах была
первой выйти из экипажа.
264
 — Позвольте мне пропустить вперед другую даму.
Я выйду потом,— попросила я, но фрейлина, сидевшая
позади меня, как видно, тоже была смущена.
— Нет, разрешите мне во вторую очередь, я бо­
юсь,— взмолилась она.
— Ну и робки же вы ,— заметил дайнагон. Еле-еле
он уговорил ее покинуть экипаж.
Потом он подошел ко мне и сказал:
— Императрица повелела мне: «Выведи ее из эки­
пажа незаметно, чтобы она не попадалась на глаза кому-
нибудь вроде Мунэтака». Вот почему я здесь, но вы так
бесчувственны ко мне...
Он помог мне выйти из экипажа и отвел к галерее
императрицы. Меня глубоко тронуло сердечное участие
ко мне государыни.
Восемь ранее прибывших дам уже успели занять са­
мые лучшие места на нижнем ярусе, откуда можно было
хорошо видеть церемонию. Государыня сидела на самой
верхней площадке, высотой в один или два сяку.
— Вот она, я привел ее,— сказал дайнагон,—
и ничьи глаза ее не видели.
— Где же она?— молвила императрица и появилась
из-за церемониального занавеса.
Она еще не сняла своего шлейфа. Кто видел что-ни­
будь более прекрасное, чем ее китайская накидка?
И как пленительно красива нижняя одежда из багряно­
го шелка. Или другая, из китайской парчи «цвета ве­
сенней ивы». А под ними надеты еще пять одинаковых
одежд цвета бледно-алой виноградной кисти. Два самых
верхних одеяния поражали своим великолепием.
Одно — алое китайское и второе — прозрачное из шел­
ковой дымки: светло-синий узор по белому фону. Оба
украшены золотой каймой «слоновий глаз». Подбор
цветов несравненной красоты.
— Ну, как, по-твоему, выглядел мой кортеж?—
спросила императрица.
— Смею сказать, замечательное зрелище!— вос­
кликнула я, но — увы! — как мало выражали эти изби­
тые слова!
— Тебе пришлось долго ждать. А знаешь, почему?
Мой сиятельный отец решил, что неприлично ему оста­
ваться в тех самых одеждах, в которых он встречал
вдовствующую императрицу, а новые одежды были не
готовы. Их пришлось спешно дошивать. Он ведь такой
щеголь!— заметила с улыбкой государыня.
265
 Здесь, на открытом месте, где все было залито сол­
нечным светом, она в своем ослепительном наряде каза­
лась еще более прекрасной, чем обычно. Видно было да­
же, как ниточка пробора в ее волосах сбегает немного
вкось к диадеме, надетой на лоб. Не могу сказать, как
это было прелестно!
Два церемониальных занавеса высотой в три сяку,
поставленных наискось друг к другу, отгораживали
места для знатных придворных дам на верхнем ярусе
галереи. Там, вдоль возвышения, на котором сидела го­
сударыня, у самого края помоста была расстелена ци­
новка. На ней расположились две дамы: Тюнагон —
дочь начальника Правой гвардии Тадагйми, родного
дяди канцлера, и госпожа сайсё — внучка Правого ми­
нистра Томи-но кодзи.
Бросив на них взгляд, императрица повелела:
— Сайсё, спустись ниже, к остальным фрейлинам.
Сайсё сразу поняла, в чем дело, и ответила:
— Мы потеснимся, здесь хватит места для троих.
— Хорошо! Садись рядом с ними,— приказала мне
государыня.
Одна из фрейлин, сидевших внизу, стала смеяться:
— Смотрите, словно мальчишка для услуг затесался
в дворцовые покои.
Другая подхватила:
— Нет, скорее конюший сопровождает всадника.
— Вы думаете, это остроумно?— спросила я.
Но, несмотря на эти насмешки, все равно для меня
было большой честью глядеть на церемонию с вершины
галереи.
Мне совестно говорить это, ведь мои слова звучат как
похвальба. Хуже того, злопыхатели, из числа тех, кто
с многомудрым видом осуждает весь белый свет, будут,
пожалуй, порицать саму императрицу за то, что она
приблизила к себе такую ничтожную особу, как я,
и тогда по моей вине возникнут толки, неприятные для
моей госпожи.
Но разве могу я замалчивать истину? Ведь госуда­
рыня в самом деле оказала мне честь, неподобающую
для меня в моем скромном положении.
С того места, где мы находились, открывался пре­
красный вид на галерею вдовствующей императрицы
и другие галереи для зрителей.
Его светлость канцлер первым делом направился
к вдовствующей императрице, побыл там некоторое
266
время, потом наведался к нам. Двое старших его сыно­
вей, оба в звании дайнагона, и третий сын, Самми-но
тюдзё, несли караульную службу, как гвардейцы,
и красовались в полном воинском наряде, с луком
и колчаном, что очень подходило к торжественности
случая.
Многочисленный почетный эскорт, сопровождавший
канцлера, тесными рядами сидел возле него на земле:
высшие сановники, придворные четвертого и пятого
рангов...
Его светлость канцлер взошел на нашу галерею
и поглядел на нас. Все дамы, вплоть до юной принцессы
Микусигэдоно, были в церемониальном наряде, на всех
китайские накидки и шлейфы.
Госпожа супруга канцлера изволила надеть поверх
шлейфа еще одну одежду с широкими рукавами.
— Ах, что за собрание красавиц, словно я гляжу на
картину! Сегодня даже моя старуха вырядилась не ху­
же других. Принцессы Третья и Четвертая, снимите
шлейф с государыни. Ваша госпожа — вот она, ее вели­
чество императрица! Это перед ее галереей установлена
караульня для гвардии, пустяковое ли дело!— говорил
канцлер с радостными слезами.
Глядя на него, все тоже невольно прослезились.
Между тем господин канцлер заметил, что я надела
китайское платье, на котором пятицветными нитями
были вышиты по алому фону ветки цветущей вишни.
— Ах, вот кстати. Мы пришли в большое смятение.
Хватились, что недостает одного красного одеяния для
священника. Надо было нам одолжить ризу у какого-
нибудь бонзы. А пока мы медлили, вы, как видно, ее
стащили...
— Кажется, это риза епископа Сэй,— весело заме­
тил дайнагон Корэтика.
Все узнали мое имя — Сэй-Сёнагон и засмеялись.
Для мимолетного словца находчиво, не правда ли?
А настоящий епископ, юный сын канцлера, был об­
лачен в тонкую ризу красного цвета. Пурпурное
оплечье, нижние одежды и шаровары розовато-лиловых
оттенков дополняли его наряд. Бритая голова отливала
синевой. Казалось, перед нами сам бодхисаттва Дзидзо
во плоти. Забавно было глядеть, как он замешался
в толпу придворных дам. Над ним посмеивались:
— Какое неприличие! Среди дам! Вместо того чтобы
величественно восседать посреди клира.
267
 Из галереи дайнагона Корэтика к нам привели его
сынка Мацугими. Мальчик был наряжен в кафтан цвета
спелого винограда, одежды из темно-пурпурной парчи,
отливающей глянцем, и другие одежды, алые, как ле­
пестки сливы.
За ним следовала огромная свита, составленная, как
обычно, из придворных четвертого и пятого рангов.
Дамы на галерее схватили его в объятья, но он, не­
известно почему, вдруг расплакался, стал кричать. Это
было смешно и мило!
Но вот началась священная церемония.
В красные чаши рукотворных лотосов положили
свитки Полного свода речений Будды, по одному свитку
в каждый цветок. А затем цветы эти понесли священни­
ки, знатные вельможи, сановники двора, придворные
разных рангов, кончая шестым, всех не перечислить.
Великолепное шествие!
Затем появился главный священник, надзирающий
за порядком службы. Чин по чину последовали прино­
шение цветов Будде, воскурение ароматов, пляски под
музыку.
К вечеру глаза у меня устали и разболелись.
Куродо пятого ранга принес государыне письмо от
императора. Посла усадили в кресло перед галереей
императрицы. Поистине, он был великолепен!
Следом за ним явился Наримаса, третий секретарь
министерства церемониала.
— Император повелел, чтобы государыня прибыла
незамедлительно, этим же вечером, в его дворец. Я дол­
жен ее сопровождать,— сообщил посол и остался ждать
ответа.
Вскоре прибыл новый посол, старший куродо.
На этот раз император прислал настоятельное пись­
мо и канцлеру тоже. Государыне пришлось повино­
ваться.
Во все время церемонии из галереи вдовствующей
императрицы-матери то и дело приносили моей госпоже
послание в духе старой песни о солеварне Тика и раз­
ные красивые подарки, а государыня отвечала тем же.
Радостно было глядеть на это.
Когда кончилась служба, вдовствующая императри­
ца изволила уехать к себе, но на этот раз в сопровожде­
нии только половины прибывшей с ней сановной свиты.
Фрейлины, служившие молодой государыне, не зна­
ли, что она направилась в резиденцию императора,
268
вместо того, чтобы воротиться в собственный дворец на
Втором проспекте. Они поспешили туда. Настала по­
здняя ночь, но государыня все не показывалась.
Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки
принесут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать
и не видать. Дрожа от холода в тонких и просторных
одеждах, дамы сердились, жаловались, возмущались, но
без всякого толку.
На рассвете наконец явились служанки.
— Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? —
начали им выговаривать дамы.
Но служанки хором пустились в объяснения и суме­
ли оправдаться.
На другой день после церемонии хлынул сильный
дождь и его светлость канцлер сказал императрице:
— Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму
я уготовил себе в прошлых рождениях!
Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я
в немногих словах поведать о событиях былого времени,
столь счастливых по сравнению с тем, что мы видим те­
перь? А если так, я умолчу и о тех горестных событиях,
свидетельницей которых стала позже.

269. Из песен я больше всего люблю...

Из песен я больше всего люблю старинные просто­

народные, например, песню о воротах, возле которых
растет криптомерия.
Священные песни кагура тоже прекрасны.
Но «песни на современный лад» — имаё-ута — ка­
кие-то странные, напев у них длинный и тягучий...

270. Люблю слушать, как ночной страж...

Люблю слушать, как ночной страж объявляет время.

Посреди темной холодной ночи приближаются шаги:
топ-топ-топ. Ш аркают башмаки, звенит тетива лука,
и голос в отдалении выкликает:
— Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Бы­
ка, третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.
Слышно, как прибивают таблицу с обозначением
времени к «столбу часов».
Есть у этих звуков странное очарование.
269
 Простые люди узнают время по числу ударов гонга
и говорят:
— Час Мыши — девять. Час Быка — восемь.

271. В самый разгар полудня...

В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или
в поздний час, быть может, в самую полночь, когда цар­
ственная чета уже должна была удалиться на покой,
радостно услышать возглас государя: «Эй, люди!»
Радостно также, когда глубокой ночью до слуха до­
несутся звуки флейты, на которой играет император.

272. Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха...

Тюдзё Наринобу — сын принца-монаха, бывшего
некогда главой военного ведомства, обладает красивой
наружностью и приятным нравом.
Какую боль должна была почувствовать дочь губер­
натора провинции Иё, когда Наринобу покинул ее
и бедняжке пришлось уехать со своим отцом и похоро­
нить себя в глуши.
Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами
зари, Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне
вечером. До чего же он, наверно, был хорош в своем
шелковом кафтане, когда прощался с ней при бледном
свете предрассветного месяца!
Он частенько наведывался ко мне потолковать и
с полной откровенностью называл черное черным, рас­
суждая о поведении некоторых близких ему особ.
Была при дворе одна дама,— звали ее Хёбу, которая
усердно соблюдала День удаления от скверны.
Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родо­
вым прозвищем Тайра, потому, видите ли, что ее удоче­
рила какая-то семья, принадлежащая к этому роду.
Но молодые дамы смеялись над такими претензиями
и нарочно называли эту даму именем подлинного ее
рода.
Внешности она была ничем не примечательной, до
красавицы далеко, но в обществе держалась неглупо и
с достоинством.
Государыня как-то раз заметила, что насмехаться
над человеком непристойно, но из недоброжелательства
никто не передал ее слов молодым фрейлинам.
270
 В то время я проживала во дворце на Первом про­
спекте, где мне была отведена маленькая, очень краси­
вая комната возле веранды, глядевшая прямо на Вос­
точные ворота. Я делила ее с Сикибу-но омото, не раз­
лучаясь с ней ни днем ни ночью, и мы не допускали
к себе никого из неприятных нам людей. Сама госуда­
рыня нередко навещала нас.
Однажды мы решили провести ночь в главном зда­
нии и улеглись рядом в передних покоях на южной сто­
роне дворца.
Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хо­
тели вставать и сделали вид, что спим.
Однако посетитель не унимался.
— Разбудить их, они притворяются,— приказала
императрица.
Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать
и звать, но мы не шелохнулись.
Она пошла сказать гостю:
— Я не могу их добудиться,— потом уселась на ве­
ранде и завела с ним разговор. Мы думали, это ненадол­
го, но часы текли, забрезжил рассвет, а беседе их все не
было конца.
— А ведь это Наринобу,— с приглушенным смеш­
ком шепнула мне Сикибу-но омото, но гость на веранде
оставался в блаженном неведении, думая, что мы ничего
не слышим.
Наринобу провел в беседе всю ночь и ушел только на
заре.
— Что за ужасный человек! — говорила Сикибу-но
омото.— Пусть теперь придет к нам, не добьется от ме­
ня ни слова. И о чем, хотела бы я знать, толковали они
всю ночь напролет?
Но тут вдруг Хёбу отодвинула скользящую дверь
и вошла к нам. Она услышала, что мы говорим о чем-то
в столь ранний час.
— Человек явился на свидание, не испугавшись
проливного дождя, как не пожалеть его? Пускай за ним
в прошлом водились вины, но, по-моему, можно про­
стить ему любые прегрешения за то, что он пришел
в ненастную ночь, промокший до нитки.
С какой стати Хёбу взялась поучать меня? Положим,
если возлюбленный посещал тебя и вчера, и позавчера,
и третьего дня, то когда он является к тебе еще и сегод­
ня, в проливной дождь, твое сердце тронуто... Так зна­
271
чит, он не в силах разлучиться с тобой ни на единую
ночь.
Но если он долгое время не показывался на глаза,
оставив тебя терзаться неизвестностью, и вдруг пожа­
ловал в дождливую ночь, то позволительно усомниться
в его искренности. Впрочем, каждый судит по-своему.
Наринобу любит беседовать с одной женщиной, ко­
торая много видела, много знает, наделена проница­
тельным умом и (как ему кажется) отзывчивым серд­
цем. Но он посещает еще и других дам, есть у него
и законная жена. Часто приходить он не может.
И все же он вдруг явился в такую ужасную погоду!
Уж не рассчитывал ли он, что свет заговорит с похвалой
о его постоянстве? Но зачем он стал бы изобретать такие
хитрые уловки, чтобы произвести впечатление на жен­
щину, к которой совсем равнодушен?
Как бы там ни было, когда идет дождь, меня душит
тоска. Я забываю, что всего лишь вчера радовалась яс­
ному и чистому небу. Все вокруг мне кажется таким
мрачным даже в роскошных покоях дворца. А если
приютивший меня дом не отличается красотой, тогда
я думаю только об одном: «Скорей бы, скорее кончился
этот несносный дождь!»
Порою на душе у меня бывает смутно, ничто не ра­
дует, ничто не волнует меня, и только лунный свет по-
прежнему имеет власть надо мной. Я теряюсь мыслями
в прошлом, уношусь в будущее. Передо мной так ясно,
как никогда, встают картины, прекрасные или печаль­
ные. Вот если какой-нибудь человек вспомнит обо мне
и посетит меня в лунную ночь, я буду безмерно ему ра­
да, хотя бы он до того не бывал у меня десять или два­
дцать дней, месяц, год или даже долгих семь-восемь
лет.
Пусть даже он посетит меня в таком доме, где мне
нельзя принять гостя, где надо опасаться чужих глаз,
я все равно обменяюсь с ним словами, хотя бы при­
шлось вести беседу, стоя на ногах, а если есть возмож­
ность приютить его на ночь, непременно удержу до
утра.
Когда я гляжу на светлую луну, я вспоминаю о тех,
кто далеко, в памяти воскресает давно забытое. Я снова,
как будто это случилось сейчас, переживаю радости,
тревоги, волнения былых дней.
Повесть «Комано», по моему мнению, не из лучших,
272
язык устарел, она скучновата, но мне нравится место,
где герой, вспоминая былое, достает летний веер, ис­
точенный молью, и читает стихи:
Спокойно коню доверюсь...

Оттого ли, что дождь кажется мне унылым и непо­

этичным, но я ненавижу его, даже если из пролетной
тучки брызнет несколько капель. Стоит только полить
дождю — и все пропало! Самые великолепные церемо­
нии, самые удивительные праздничные зрелища теряют
всякий смысл. Так почему же я непременно должна бы­
ла прийти в восторг, когда ко мне явился человек, вы­
мокший с головы до ног?
Возлюбленный девушки Отикубо, тот самый, кото­
рый посмеивался над господином Катано, вот кто мне по
душе!
Он пришел не только в дождливую ночь, но посещал
свою любимую и накануне, и третьего дня,— это и до­
стойно похвалы. Но неприятно читать, как он мыл ноги.
До чего же они были залеплены грязью!
Когда меня посетит друг в ненастную бурную ночь,
веришь его любви, и на душе становится радостно!
Но особенно я счастлива, если гость придет ко мне
в снежную ночь.
Как чудесно, когда мужчина является к своей воз­
любленной, весь запорошенный снегом, шепча стих из
песни:
Сумею ли забыть?

Тайное свидание, само собой, больше волнует серд­

це, чем обычный визит, на глазах у всех, но в обоих
случаях женщина чувствует радостную гордость.
Его занесенные снегом одежды выглядят так не­
обычно! Все на нем покажется прекрасным: «охотничья
одежда», светло-зеленый наряд куродо и, уж разумеет­
ся, придворный кафтан. Даже будничный короткий
кафтан, какие носят куродо шестого ранга, не оскорбит
глаз, если он влажен от снега.
Бывало, раньше куродо ночью в любую погоду явля­
лись на свидание к дамам в своих лучших одеждах
и, случалось, выжимали из них воду струей.
Теперь они и днем их не наденут. Какое там, прихо­
дят к даме в самом будничном виде.
А уж до чего хороши были куродо в одежде началь­
ников гвардии!
273
 Впрочем, боюсь, что после моих слов любой мужчина
сочтет своим долгом отправиться к своей возлюбленной
под проливным дождем.
В ясную ночь, когда ослепительно горит луна, кто-то
бросил письмо в покои, где спит дама. На листке вели­
колепной алой бумаги написано только: «Пускай не
знаешь ты...»
При свете луны дама читает эти слова. Прекрасная
картина!
Разве это могло бы случиться в темную дождливую
ночь?

273. Один человек всегда посылал мне письмо...

Один человек всегда посылал мне письмо на другое

утро после любовной встречи.
Но вдруг он сказал мне:
— К чему лишние слова? Обойдемся без долгих
объяснений. Мы встретились в последний раз. Про­
щайте!
На другой день от него ни слова.
Обычно он спешил прислать письмо с первыми лу­
чами зари. Не удивительно, что я провела весь день
в тоске.
«Значит, его решение твердо»,— думала я.
На второй день с утра зарядил дождь. Настал пол­
день, а вестей все не было.
«Всему конец, он больше меня не любит»,— сказала
я себе.
Вечером, когда я в сумерках сидела на веранде, слу­
га, прятавшийся под большим зонтом, принес мне пись­
мо. С каким нетерпением я открыла его и прочла. Там
стояли лишь слова: «Как от дождей прибывает вода...»
Но сотни стихотворений не могли бы мне сказать
больше!

274. Сегодня утром на небе не было ни облачка...

Сегодня утром на небе не было ни облачка, но вскоре

его заволокли тяжелые тучи, все кругом потемнело, по­
шел густой снег, и на душе стало так грустно! Кругом
выросли белые горы, а снег все сыпал и сыпал с пре­
жней силой.
274
 Вдруг я увидела человека с тонким и стройным ста­
ном, по виду из телохранителей какого-нибудь знатного
господина. Прикрываясь зонтом от снега, он вошел во
двор сквозь боковую дверцу в ограде, и я с любопытст­
вом наблюдала, как он вручил письмо той, кому оно
предназначалось. Письмо было написано на листке бу­
маги Митиноку или? может быть, на белом листке с узо­
рами, сложено в узкую полоску и завязано узлом. Тушь,
видимо, замерзла от холода, и черта, проведенная
вместо печати, к концам становилась заметно тоньше.
Там, где был затянут узел, бумага смялась и волнилась
мелкими морщинками.
Местами тушь чернела густыми пятнами, а кое-где
шли тонкие бледные штрихи. Строки тесно лепились
друг к другу на обеих сторонах листка.
Дама читала и перечитывала письмо снова и снова.
Но вот удивительно, мое дело было сторона, а я волно­
валась: что говорилось в этом письме? Иногда дама че­
му-то улыбалась, и тогда любопытство разбирало меня
еще сильнее.
Но я стояла слишком далеко и могла лишь смутно
догадываться, что означают слова, четко написанные
черной тушью.
* * *

Ж енщина, прекрасная лицом, с длинной челкой во­

лос на лбу, получила письмо ранним утром, когда еще
не рассеялся ночной сумрак. Она не в силах дождаться,
пока зажгут огонь в лампе, но берет щипцами горящий
уголек из жаровни и при его тусклом свете напряженно
вглядывается в строки письма, пробуя хоть что-нибудь
разобрать.
До чего она хороша в это мгновение!

275. Какой страх и трепет внушают «стражи грома»...

Какой страх и трепет внушают «стражи грома» во

время грозы!
Старшие, вторые и младшие начальники Левой
и Правой гвардии, не жалея себя, стоят на посту перед
дворцом. Когда гром затихнет, один из старших началь­
ников отдает воинам приказ удалиться.

275
 276. Накануне праздника весны...

Накануне праздника весны пришлось ехать круж ­

ным путем, чтобы избежать «неблагоприятного направ­
ления».
Возвращаешься домой уже поздней ночью. Холод
пробирает до того, что, как говорится, вот-вот подборо­
док отмерзнет.
Наконец ты дома. Торопишься придвинуть к себе
круглую жаровню. Как чудесно, когда она вся пылает
огнем, ни одного черного пятна. Но еще приятней вы­
гребать горящие угли из-под тонкого слоя пепла.
Вдруг, увлеченная разговором, заметишь, что огонь
погас.
Явится служанка и, к твоей досаде, навалит сверху
угли горой и раздует огонь. Хорошо еще, если она дога­
дается положить угли кольцом вдоль края, чтобы жар
пылал в середине.
Я не люблю также, когда горящие угли сгребают ку­
чей в середину, а сверху насыпают новые...

277. Однажды намело высокие сугробы снега

Однажды намело высокие сугробы снега. Против

обыкновения, верхние створки ситоми утром не были
подняты. В большой четырехугольной жаровне разо­
жгли огонь, и придворные дамы во главе с самой импе­
ратрицей уселись вокруг нее, оживленно беседуя.
— Скажи мне, Сёнагон,— спросила императрица,—
каковы сегодня снега на вершине Сянлу?
Я велела открыть окно и сама высоко подняла пле­
теную занавеску.
Государыня улыбнулась.
— Но ведь и мы тоже хорошо знали эту китайскую
поэму,— заговорили другие дамы,— и ее часто перела­
гали в японские стихи. Просто не сразу вспомнили:

Виж у, подняв занавеску.

Снег на вершине Сянлу.

Да, вы, Сёнагон, достойны служить такой императ­

рице, как наша!

276
 278. Мальчики, которые помогают
заклинателю демонов...

Мальчики, которые помогают заклинателю демонов,

отлично знают свое дело.
Когда совершается обряд очищения, заклинатель
читает молитвословия богам, а присутствующие благо­
говейно ему внимают.
Не успеет он сказать: «Побрызгайте вином или во­
дой»,— как мальчики проворно вскакивают с мест
и выполняют все, что надо.
Ведь бывают же смышленые люди, кому и приказы­
вать не надо. С каким удовольствием я наняла бы их
к себе на службу!

279. Как-то раз в пору третьей луны...

Как-то раз в пору третьей луны я провела Дни уда­
ления в доме одного своего знакомца. Это было скром­
ное жилище в глухом месте. Сад не мог похвастаться
красивыми деревьми. Одно из них называли ивой, но не
было у этого дерева очарования настоящей ивы, листья
торчали широкие, уродливые.
— Вряд ли это ива,— заметила я.
— Но, право же, бывают такие,— уверяли
меня.
В ответ я сложила стихи:

Как дерзко, как широко

Ива размалевала
Тонкие брови свои.
В этом саду весна,
Боюсь, лицо потеряет.

В другой раз я снова отправилась провести Дни уда­

ления в столь же скромном жилище.
Уже на второй день мне стало так тоскливо, что ка­
залось, я и часа там не выдержу.
Вдруг — о счастье!— ко мне пришло письмо.
Госпожа сайсё красиво начертала на листке тонкой
зеленой бумаги стихотворение, сложенное императ­
рицей:
Как жить я могла, скажи,
Долгие, долгие годы,
Пока не узнала тебя?

277
 Теперь я едва живу,
А мы лишь вчера расстались...

А внизу госпожа сайсё приписала:

«Каждый день разлуки с вами длится тысячу лет.
Скорее, с первыми лучами рассвета, спешите к нам!»
Добрые слова госпожи сайсё доставили мне большую
радость. Тем более не могло меня оставить равнодушной
послание императрицы.
Я сочинила в ответ стихотворение:
Так, значит, печальна ты
В своих заоблачных высях?
Пойми ж е, с какою тоской
Гляжу я на день весенний
В убогом домишке моем!

А госпоже сайсё я написала:

«Боюсь, что этой же ночью меня постигнет судьба
младшего военачальника: не доживу до утра».
Я вернулась во дворец на рассвете.
— Мне не очень понравилась в твоем вчерашнем
стихотворении строка: «Пойми же, с какой тоской...»
Все дамы тоже нашли ее неуместной,— сказала импе­
ратрица.
Я сильно опечалилась, но, вероятно, государыня бы­
ла права.

280. В двадцать четвертый день двенадцатой луны...

В двадцать четвертый день двенадцатой луны щед­

ротами императрицы состоялось празднество Помино­
вения святых имен Будды.
Прослушав первую полуночную службу, когда сут­
ры читал главный священник клира, некие бывшие там
люди — и я вместе с ними — глубокой ночью поехали
домой.
Несколько дней подряд шел сильный снег, но теперь
он перестал. Подул порывистый ветер. Земля кое-где
пестрела черными пятнами, но на кровлях снег повсюду
лежал ровным белым слоем.
Даже самые жалкие хижины казались прекрасными
под снежной пеленой. Они так сверкали в лучах пред­
рассветного месяца, словно были крыты серебром
вместо тростника. Повсюду виднелось такое множество
278
сосулек, коротких и длинных, словно кто-то нарочно
развесил их по краям крыш. Хрустальный водопад со­
сулек! Никаких слов не хватает, чтобы описать велико­
лепие этой картины.
В нашем экипаже занавесок не было. Плетеные
шторы, поднятые кверху, не мешали лучам луны сво­
бодно проникать в его глубины, и они озаряли много­
цветный наряд сидевшей там дамы. На ней было семь
или восемь одежд: бледно-пурпурных, белых, цвета
алых лепестков сливы... Густой пурпур самой верхней
одежды сверкал и переливался ярким глянцем в лунном
свете.
А рядом с дамой сидел знатный вельможа в шарова­
рах цвета спелого винограда, плотно затканных узором,
одетый во множество белых одежд. Широкие разрезы
его рукавов позволяли заметить еще и другие одежды,
алые или цвета ярко-желтой керрии. Ослепительно-бе­
лый кафтан распахнут, завязки его распущены, сбегают
с плеч, свешиваются из экипажа, а нижние одежды сво­
бодно выбиваются красивыми волнами. Он положил
одну ногу в шелковой штанине на передний борт экипа­
жа. Любой встречный путник, наверно, не мог не залю­
боваться его изящной позой.
Дама, укрываясь от слишком яркого лунного света,
скользнула было в самую глубину экипажа, но мужчи­
на, к ее великому смущению, потянул ее туда, где она
была открыта чужим взорам.
А он снова и снова повторял строку из китайской
поэмы:
Холодом-холодом вея,
Стелется тонкий ледок...

О, я готова была бы глядеть на них всю ночь! Как

жаль, что ехать нам было недалеко.

281. Когда придворные дамы отпросятся в гости...

Когда придворные дамы отпросятся в гости и, со­
бравшись большой компанией, начнут с похвалой гово­
рить о своих господах или обсуждать последние двор­
цовые новости и происшествия в большом свете, с каким
интересом и удовольствием слушает их хозяйка
дома!
Я хотела бы жить в большом, красивом доме. Моя
семья, разумеется, жила бы со мной, и я бы поселила
279
в просторных покоях моих приятельниц — придворных
дам, с которыми я могла бы приятно беседовать. Мы со­
бирались бы в свободное время, чтобы обсудить новое
стихотворение или обменяться мнениями по поводу
разных событий.
Если одна из нас получит письмо, мы прочтем его
вместе и сочиним ответ.
А если даму посетит возлюбленный, он будет принят
в нарядно украшенных покоях. В дождливую ночь
я любезно попрошу его остаться.
Когда же настанет время провожать любую из моих
подруг на службу во дворец, я позабочусь, чтобы все ее
желания были исполнены...
Но все это, знаю, только дерзкая мечта!

282. Те, кто перенимает чужие повадки

Люди, которые заразились зевотой.

Дети.

283. То, что не внушает доверия

Притворщики. Они кажутся более чистосердечными,

чем люди, которым нечего скрывать.
Путешествие на корабле.

284. День стоял тихий и ясный

День стоял тихий и ясный. Море было такое спокой­

ное, будто натянули блестящий бледно-зеленый шелк,
и нас ничто не страшило.
В лодке со мной находились девушки-служаночки
в легких одеждах с короткими рукавами, в дорожных
хакама и совсем еще молодые слуги.
Они дружно налегали на весла и гребли, распевая
одну песню за другой.
Чудо, как хорошо! Вот если бы кто-нибудь из людей
светского круга мог увидеть, как мы скользили по воде!
Но вдруг налетел вихрь, море начало бурлить и кло­
котать. Мы себя не помнили от страха. Гребцы изо всех
сил работали веслами, торопясь направить лодку к на­
дежной гавани, а волны заливали нас. Кто поверит, что
280
это бушующее море всего лишь мгновение назад было
так безмятежно и спокойно?
Вот почему к мореходам нельзя относиться с пре­
небрежением. Казалось бы, на их утлых суденышках не
отважишься плавать даже там, где совсем мелко. Но они
бесстрашно плывут на своих скорлупках над глубокой
пучиной, готовой вот-вот поглотить их. Да еще и нагру­
жают корабль так тяжело, что он оседает в воду по са­
мые края.
Лодочники без тени страха ходят и даже бегают по
кораблю. Со стороны кажется, первое волнение —
и всему конец, корабль пойдет на дно, а они, громко по­
крикивая, бросают в него пять-шесть огромных сосно­
вых бревен в три обхвата толщиной!
Знатные люди обычно плавают в лодке с домиком.
Приятно находиться в глубине его, но если стоять возле
борта, то голова кружится. Веревки, которые служат
для укрепления весел, кажутся очень слабыми. Вдруг
одна из них лопнет? Гребец будет внезапно сброшен
в море! И все же более толстые веревки не в ходу.
Помню, я однажды путешествовала в такой лодке.
Домик на ней был очень красиво устроен: двери с двумя
створками, ситоми поднимались. Лодка наша не так
глубоко сидела в воде, как другие, когда кажется, что
вот-вот уйдешь на дно. Я словно была в настоящем ма­
леньком доме.
Но посмотришь на маленькие лодочки — и ужас
возьмет! Те, что вдалеке, словно сделаны из листьев
мелкого бамбука и разбросаны по воде.
Когда же мы наконец вернулись в нашу гавань, на
всех лодках зажгли огни,— зрелище необычайной
красоты!
На рассвете я с волнением увидела, как уходят в мо­
ре на веслах крошечные суденышки, которые зовут
сампанами. Они растаяли вдали. Вот уж поистине, как
говорится в песне, «остался только белопенный след»!
Я думаю, что знатным людям не следует путешест­
вовать по морю. Опасности подстерегают и пешехода, но
все же, по крайней мере, у него твердая земля под нога­
ми, а это придает уверенности.
Море всегда вселяет жуткое чувство.
А ведь рыбачка-ама ныряет на самое дно, чтобы со­
бирать там раковины. Тяжелое ремесло! Что будет
с ней, если порвется веревка, обвязанная вокруг ее по­
281
яса? Пусть бы еще мужчины занимались этим трудом,
но для женщин нужна особая смелость.
Муж сидит себе в лодке, беспечно поглядывая на
плывущую по воде веревку из коры тутового дерева. Не
видно, чтоб он хоть самую малость тревожился за свою
жену.
Когда рыбачка хочет подняться на поверхность мо­
ря, она дергает за веревку, и тогда мужчина торопится
вытащить ее как можно скорей. Задыхаясь, женщина
цепляется за край лодки... Даже посторонние зрители
невольно роняют капли слез.
До чего же мне противен мужчина, который опуска­
ет женщину на дно моря, а сам плывет в лодке! Глаза
бы мои на него не смотрели!

285. У одного младшего начальника

Правой императорской гвардии...
У одного младшего начальника Правой император­
ской гвардии был отец самого низкого звания. Молодой
человек стыдился своего отца и, заманив его на корабль
якобы для того, чтобы отвезти из провинции Иё в сто­
лицу, утопил в морских волнах.
Люди говорили об этом с ужасом и отвращением:
«Поистине, нет ничего на свете более мерзостного, чем
человеческое сердце!»
И вот этот самый жестокосердный сын, заявив, что
собирается устроить торжество в день праздника Бон —
поминовения усопш их,— начал усердно к нему гото­
виться.
Когда его святейшеству Домэй рассказали об этом,
он сложил стихотворение, которое мне кажется превос­
ходным:
Он вверг отца в пучину моря,
А ныне с пышностью справляет праздник Бон,
Где молятся о тех,
Кто ввергнут в бездну ада!
Какое зрелище печальное для глаз!

286. Матушка светлейшего господина Охара...

Матушка светлейшего господина Охара однажды

услышала, что в храме Фумондзи читались «Восемь по­
учений».
282
 На другой день во дворце Оно собралось множество
гостей. Развлекались музыкой, сочиняли китайские
стихи.
Она же сложила японскую песню:
Мы рубили дрова,
Как во время оно Учитель святой,
Но прошла та пора.
Так в чертогах Оно начнем пировать,
Пока не сгниет рукоять топора.

Замечу, что это прекрасное стихотворение было, как

видно, потом записано по памяти.

287. Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира...

Когда принцесса, мать Аривара-но Нарихира, нахо­
дилась в Нагаока, он служил при дворе и не навещал ее.
Однажды во время двенадцатой луны от принцессы
пришло письмо. Нарихира раскрыл его. В нем было
лишь следующее стихотворение:
Все больше старею я.
Все чаще думаю, что никогда
Не свижусь с тобой...

Эти строки глубоко трогают мое сердце.

Что же должен был почувствовать Нарихира, когда
прочел их?

288. Я переписала в свою тетрадь стихотворение...

Я переписала в свою тетрадь стихотворение, которое

показалось мне прекрасным, и вдруг, к несчастью, слы­
шу, что его напевает простой слуга...
Какое огорчение!

289. Если служанка начнет расхваливать человека...

Если служанка начнет расхваливать человека благо­

родного звания: «Ах, он такой милый, такой обхо­
дительный!» — тот сразу упадет в моих глазах. И
наоборот, только выиграет, если служанка станет его
бранить.
283
 Сходным образом чрезмерные похвалы со стороны
слуги могут повредить доброй славе дамы.
Да и к тому же когда такие люди примутся хвалить,
то непременно ввернут какую-нибудь глупость.

290. Младших начальников

Левого и Правого отрядов...

Младших начальников Левого и Правого отрядов

дворцовой стражи прозвали «надсмотрщиками» и поря­
дочно их побаиваются.
Совершая ночной обход, они вторгаются в покои
придворных дам и заваливаются там спать.
Это отвратительно!
Вешают на церемониальный занавес свои холщовые
штаны и длинную одежду, скрученную в безобразный
узел... Неблагопристойный вид!
Впрочем, эта самая одежда падает красивыми
складками, прикрывая ножны меча, когда начальники
стражи проходят мимо по двору. Они выглядели бы
совсем молодцами, если бы могли, подобно молодым ку­
родо, всегда носить светло-зеленые одежды.
«Когда прощался он, еще был виден предрассветный
месяц»,— сказал кто-то в песне о молодом куродо.

291. Однажды вечером дайнагон Корэтика...

Однажды вечером дайнагон Корэтика стал почти­

тельно докладывать императору о китайских классиках
и, как всегда, задержался в покоях государя до поздней
ночи.
Придворные дамы удалились одна за другой, чтобы
прилечь где-нибудь за ширмами или занавесом и со­
снуть немного.
Я осталась в одиночестве бороться с одолевавшей
меня дремотой.
Слышу, ночной сторож возгласил:
— Час Быка, последняя четверть.
«Уже светает»,— сказала я про себя.
— О, если так,— заметил дайнагон,— вам, государь,
незачем ложиться в постель.
Он даже и не помышлял о том, что надо идти спать.
«Вот горе! Что он говорит?— ужаснулась я .— Были
284
бы здесь другие дамы, кроме меня, я бы уж как-нибудь
ухитрилась незаметно прилечь на отдых».
Между тем государь вздремнул, прислонившись
к колонне.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул
дайнагон.— На дворе утро, а он изволил опочить.
— В самом деле!— смеясь, вторила брату императ­
рица. Но государь не слушал их.
Случилось так, что девушка, бывшая на побегушках
у старой служанки, поймала накануне петуха и спрята­
ла у себя в клетушке.
«Утром отнесу своим в деревню»,— думала она.
Но собака приметила петуха и погналась за ним.
Петух взлетел на высокую полку под потолком галереи
и пронзительным криком перебудил всех во дворце.
Государь тоже очнулся от сна:
— Что это? Как попал сюда петух?
Дайнагон Корэтика продекламировал в ответ стих из
китайской поэмы:
Будит криком просвещенного монарха...

Великолепно! Даже у меня, скромной прислужницы,

не искушенной в науках, глаза широко открылись от
восторга. Дремоты как не бывало.
Император с императрицей тоже были восхи­
щены.
— Цитата как нельзя более отвечает случаю,— го­
ворили они.
В самом деле, такая находчивость поразительна!
На следующий вечер государыня удалилась в опо­
чивальню императора. Посреди ночи я вышла в галерею
позвать мою служанку.
Ко мне подошел дайнагон Корэтика.
— Вы идете к себе? Позвольте проводить вас.
Повесив церемониальный шлейф и китайскую на­
кидку на ширмы, я пошла с ним.
В ярком сиянии луны ослепительно белел его каф­
тан. Ш аровары были так длинны, что он наступал на
них.
Иногда, схватив меня за рукав, он восклицал:
— Не упадите!— и осторожно вел дальше.
По дороге дайнагон чудесно скандировал китайские
стихи:
Путник идет вдаль при свете ущербной луны...

285
 Я вновь была до глубины души взволнована.
Это заставило дайнагона засмеяться:
— Легко же вас привести в восторг таким пустяком!
Но как я могла остаться равнодушной?

292. Однажды, когда я находилась в покоях

принцессы Микусигэдоно...
Однажды, когда я находилась в покоях принцессы
Микусигэдоно вместе с Мама, кормилицей ее брата
епископа Рюэн, к веранде подошел какой-то человек.
— Со мной приключилась страшная беда,— слезли­
во заговорил он.— Кому здесь могу я поведать о своем
горе?
— Ну, в чем дело?— осведомилась я.
— Отлучился я из дому ненадолго, а за это время
сгорел дотла мой домишко. Приходится мне, словно ра-
ку-отшельнику, с тех пор ютиться в чужих домах.
Сперва занялся сарай с сеном для императорских ко­
нюшен, а стоял он совсем рядом, за плетнем. Огонь-то
и перекинулся на мой домик. Так полыхнуло, чуть моя
жена в спальне не сгорела. А добро все пропало, ничего
спасти не удалось...— тягуче жаловался он.
Мы все начали смеяться, и принцесса Микусигэдоно
тоже.
Я тут же сочинила стихотворение:
Только ли сеновал?
Все подожжет, не жалея,
Солнце летнего дня:
Растут огоньки, как побеги.
Спальня дотла спалена.

Бросив листок со стихами молодым фрейлинам,

я попросила:
— Передайте ему!
Дамы с шумом и смехом сунули ему листок:
— Одна особа пожалела тебя, услышав, что ты по­
горел... Получи!
Проситель взял листок и уставился на него:
— Какая-то запись, не пойму! Сколько по ней мне
причитается получить?
— А ты сперва прочти,— посоветовала одна из
фрейлин.
— Как я могу? Я — человек темный.
— Покажи другим, а нам недосуг. Нас зовет импе­
286
ратрица. Но о чем ты беспокоишься, скажи пожалуйста,
получив такую замечательную бумагу?
Заливаясь смехом, мы отправились во дворец. Там
мы рассказали обо всем императрице.
Этот человек, уж наверно, показал кому-нибудь
листок со стихами. Можно вообразить, в какой он сей­
час ярости!
Государыня, глядя на нас, тоже не могла удержаться
от смеха:
— Ну, почему вы ведете себя так сумасбродно?

293. Один молодой человек лишился своей матери

Один молодой человек лишился своей матери. Его

отец прежде очень любил сына, но с тех пор, как взял
себе новую жену, по ее злобному наущению, совсем пе­
ременился к нему и даже не допускает в главные покои
дома.
Лишь старая кормилица да родные покойной матери
заботятся о том, чтобы он был пристойно одет.
В западном и восточном павильонах дома находятся
красивые комнаты для гостей. Молодой человек живет
в одной из них. Она богато убрана: есть в ней и ширмы,
и сёдзи с картинами.
Во дворце к нему благосклонны. Люди говорят, что
он исправен по службе. Сам император нередко зовет
его и приглашает принять участие в концертах.
Но он вечно задумчив и печален, ничто для него не
мило... В своем горе он предался самым пагубным
страстям.
Есть у него младшая сестра, которую с беспример­
ной силой любит один из знатнейших сановников.
Только ей рассказывает он о своих сердечных делах,
и она для него в целом мире единственное утешение.

294. Некая придворная дама

была в любовном союзе...

Некая придворная дама была в любовном союзе

с сыном правителя провинции Тотоми. Услышав, что
возлюбленный ее навещает другую фрейлину, служив­
шую вместе с ней в одном дворце, она пришла в силь­
ный гнев.
287
 — «Я могу поклясться тебе головой своего отца! Все
пустые сплетни. Я и во сне ее не видел»,— уверял он
меня. Что мне сказать ему? — спрашивала дама своих
подруг.
Я сложила для нее следующее стихотворение:

Призови в свидетели богов

И отца — правителя Тотоми,
Там, где мост построен Хамана,
Но ужель, скажи мне, я поверю?
Ты к другой давно построил мост.

295. Однажды я беседовала с одним мужчиной...

Однажды я беседовала с одним мужчиной в доме, где

мне следовало опасаться нескромных глаз.
Сердце мое тревожно билось.
— Отчего вы так взволнованы?— спросил он меня.
Я ответила ему:

Как на «Заставе встреч»

Невидимо бьет источник
В «Колодце бегущей воды*,
Так сильно бьется сердце мое.
Вдруг люди найдут потаенный ключ?

296. — Правда ли, что вы собираетесь уехать...

— Правда ли, что вы собираетесь уехать в деревен­

скую глуш ь?— спросил меня кто-то.
Вот что я сказала в ответ:

И в мыслях я не держ у
Уйти в далекие горы,
Где вечно шепчет сосна.
Молва ли вам нашептала?
Привиделось ли со сна?

297. То, что ночью кажется лучше, чем днем

Блестящий глянец темно-пурпурных шелков.

Хлопок, собранный на поле.
Волосы дамы, красивыми волнами падающие на вы­
сокий лоб.
Звуки семиструнной цитры.
288
 Люди уродливой наружности, которые в темноте
производят приятное впечатление.
Голос кукушки.
Шум водопада.

298. То, что проигрывает при свете огня

Пурпурная парча. Цветы глициний. И вообще все

вещи пурпурно-лиловых оттенков.
Багрянец теряет свой цвет лунной ночью.

299. То, что неприятно слушать

Когда люди с неприятным голосом громко разгова­

ривают и смеются. Невольно думаешь, что они ведут се­
бя бесцеремонно.
Когда заклинатель сонно бормочет молитвы.
Когда женщина разговаривает в то время, как чер­
нит себе зубы.
Когда какой-нибудь скучный человек бормочет что-
то с полным ртом.
Когда учатся играть на бамбуковой свирели.

300. Возле дома росли высокие сосны

Возле дома росли высокие сосны. Решетки ситоми

были подняты с южной и восточной стороны, в главные
покои лилась прохлада.
Там был поставлен церемониальный занавес высотой
в четыре сяку, а перед ним положена круглая соломен­
ная подушка. На ней сидел монах лет сорока, красивый
собой и щеголевато одетый, в черной рясе и оплечье из
тонкого шелка. Обмахиваясь веером цвета желтовато-
алой гвоздики, он непрерывно читал дхарани.
Видимо, кого-то в доме жестоко мучил злой демон.
В комнату на коленях вползла служанка, высокая
и сильная, в светлом платье из шелка-сырца и длинных
штанах. В нее-то и должен был переселиться злой дух.
Она села позади небольшого занавеса, отгораживаю­
щего часть комнаты. Повернувшись к девушке, монах
протянул ей небольшой блестящий жезл и начал нарас­
пев возглашать молитвы.
Собралось множество придворных дам, чтобы сле­
10 Заказ № 1012 289
дить за ходом исцеления. Они пристально глядели на
девушку. Вскоре ее начала бить дрожь, и она потеряла
сознание. Все почувствовали священный ужас при виде
того, как молитвы обретают все большую и большую
силу.
В покои были допущены родные и близкие девушки.
Исполненные благоговения, они все же были встрево­
жены. «Как смутилась бы девуш ка,— думали они,—
будь она в памяти».
Сама она не страдает, это они знали, но все же тер­
зались жалостью, слушая ее стенания, плач и вопли.
Подруги служанки, полные сочувствия, сели возле нее
и стали оправлять на ней одежду.
Тем временем больной женщине, из которой изгнали
демона, стала заметно легче. Монах потребовал горячей
воды. Юные прислужницы бегом принесли из глубины
дома кувшинчик с горячей водой, тревожно поглядывая
на больную. На них были легкие одежды и шлейфы не­
жных оттенков, сохранившие всю свою свежесть. Пре­
лестные девушки!
Наконец, монах заставил демона просить о пощаде
и отпустил его.
— О, я ведь думала, что сижу позади занавеса... Как
же я очутилась перед ним на глазах у всех? Что случи­
лось со мной?— в страхе и смущении восклицала моло­
дая служанка.
Подавленная стыдом, она завесила лицо прядями
длинных волос и хотела скрыться...
— Обожди! — остановил ее монах и, прочитав не­
сколько заклинаний, спросил: — Ну, как теперь? Хоро­
шо ли ты себя чувствуешь?— И он улыбнулся ей.
Но девушка все еще не могла оправиться от сму­
щения.
— Я бы остался здесь еще, но наступает время ве­
черней молитвы.
И с этими словами монах хотел удалиться. Люди
в доме пытались его удержать.
— Побудьте еще немного,— просили они, но монах
слишком спешил.
Придворная дама, как видно, занимавшая высокое
положение в этом доме, появилась возле опущенной
шторы.
— Мы вам очень благодарны за ваше посещение,
святой отец,— сказала она.— Наша больная была на
290
краю гибели, но силою ваших молитв она теперь полу­
чила исцеление. Это великая радость для нас. Может
быть, завтра вы найдете время вновь посетить нас?
— Боюсь, что демон этот очень упрям ,— кратко от­
ветил монах.— Надо не ослаблять бдительности.
Я очень рад, что мои молитвы помогли.
И он удалился с таким торжественным видом, что
можно было подумать: сам Будда вновь снизошел на
землю...

301. Приятно иметь у себя на службе

много юных пажей...

Приятно иметь у себя на службе много юных пажей

с красивыми челками, юношей постарше, у которых уже
растут бороды, но волосы еще на удивление прекрасны,
и рыжих силачей для тяжелых работ, обросших волоса­
ми до того, что страх берет!
Как замечательно было бы с такой свитой все время
посещать то один дворец, то другой, где тебя ждут, на
тебя уповают! Согласишься даже в монахи пойти, лишь
бы жить такой жизнью.

302. Сад возле обветшалого дома...

Сад возле обветшалого дома густо зарос полынью

и сорными травами, но в ярком сиянии луны не сыщешь
в нем ни одного темного уголка.
Луна глядит сквозь старую дощатую крышу. И всю
ночь слышится тихий шум легкого ветра...

303. Как печальны долгие дожди пятой луны...

Как печальны долгие дожди пятой луны в старом

саду, где пруд весь зарос душистым тростником, водя­
ным рисом и затянут зеленой ряской. Сад вокруг него
тоже однотонно зеленый.
Смотришь уныло на туманное небо — и на душе та­
кая тоска!
Заглохший пруд всегда полон грустного очарования.
И до чего же он хорош в зимнее утро, когда его подернет
легкий ледок!
10* 291
 Да, заброшенный пруд лучше того, за которым бе­
режно ухаживают. Лишь круг луны белеет в немногих
светлых окнах посреди буйно разросшихся водяных
трав.
Лунный свет повсюду прекрасен и печален.

304. Когда в храме Хасэ хочешь уединиться...

Когда в храме Хасэ хочешь уединиться в отведенной

для тебя келье, очень досадно видеть, как всякие муж­
ланы рассядутся возле нее такими тесными рядами, что
полы их одежд налезают друг на друга.
Помню, мое сердце исполнилось горячим желанием
помолиться. Оглушенная страшным шумом горного по­
тока, я с великим трудом и мучением поднималась по
бесконечным ступеням лестницы, идущей вверх под на­
весом крыши, мечтая о том мгновении, когда узрю на­
конец светлый лик Будды.
Вдруг вижу, передо мной столпились монахи в бе­
лых рясах и какие-то люди, похожие на миномуси —
«червячка в соломенном плаще». Отбивают земные по­
клоны, встают, опять стукаются лбами и ничуть не хо­
тят посторониться. Право, меня взяла такая досада, что
я готова была бы, если б могла, сбить их с ног и смести
в сторону!
Вот повсюду так!
Знатных вельмож сопровождает множество слуг, они
разгоняют докучную толпу перед покоями своих господ,
но людям, не столь высоко стоящим, вроде меня, нелег­
ко навести порядок. Казалось бы, пора привыкнуть, но
все же неприятно лишний раз в этом убедиться.
Становится не по себе, словно хорошо начищенная
шпилька для волос упала в кучу мусора.

305. Нередко случается, что придворная дама...

Нередко случается, что придворная дама должна по­

просить у кого-нибудь экипаж, чтобы прибыть во дворец
или уехать из него достойным образом.
Владелец экипажа с самым любезным видом гово­
рит, что готов услужить, но погонщик гонит быка быст­
рее обычного, громко покрикивая и больно стегая его
бичом. У дамы от страха душа расстается с телом...
292
 Скороходы с недовольным видом торопят по­
гонщика:
— Скорей, скорей, понукай быка, а то и к ночи не
вернемся!
Должно быть, хозяин дал экипаж крайне неохотно,
и дама мысленно говорит себе, что больше никогда
в жизни не обратится к нему с просьбой.
Не таков асон Нарито. В любое время, хоть поздней
ночью, хоть ранним утром, он готов предоставить даме
свой экипаж без малейшей тени неудовольствия. Слуги
его отлично вышколены.
Если Нарито, путешествуя ночью, заметит, что эки­
паж какой-нибудь дамы застрял в глубокой колее и по­
гонщик не в силах вытащить его, сердится и бранится,
он не преминет послать своих людей, чтоб те подхлест­
нули быка и освободили экипаж.
А тем более он любезен и предупредителен, если
надо помочь знакомой даме. Тут он с особой заботой на­
ставляет своих слуг.

306. Послесловие

Спустился вечерний сумрак, и я уже ничего не раз­

личаю. К тому же кисть моя вконец износилась.
Добавлю только несколько строк.
Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими
глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине
и уединении моего дома, где, как я думала, никто ее ни­
когда не увидит.
Кое-что в ней сказано уж слишком откровенно и мо­
жет, к сожалению, причинить обиду людям. Опасаясь
этого, я прятала мои записки, но против моего желания
и ведома они попали в руки других людей и получили
огласку.
Вот как я начала писать их.
Однажды его светлость Корэтика, бывший тогда ми­
нистром двора, принес императрице кипу тетрадей.
— Что мне делать с ними?— недоумевала госуда­
ры ня.— Для государя уже целиком скопировали «Ис­
торические записки».
— А мне бы они пригодились для моих сокровенных
записок у изголовья,— сказала я.
— Хорошо, бери их себе,— милостиво согласилась
императрица.
293
 Так я получила в дар целую гору превосходной бу­
маги. Казалось, ей конца не будет, и я писала на ней,
пока не извела последний листок, о том о сем,— словом,
обо всем на свете, иногда даже о совершенных пустяках.
Но больше всего я повествую в моей книге о том лю­
бопытном и удивительном, чем богат наш мир, и о лю­
дях, которых считаю замечательными.
Говорю я здесь и о стихах, веду рассказ о деревьях
и травах, птицах и насекомых, свободно, как хочу,
и пусть люди осуждают меня: «Это обмануло наши
ожидания. Уж слишком мелко...»
Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что
безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои не­
брежные наброски выдержать сравнение с настоящими
книгами, написанными по всем правилам искусства?
И все же нашлись благосклонные читатели, которые
говорили мне: «Это прекрасно!» Я была изумлена.
А собственно говоря, чему здесь удивляться?
Многие любят хвалить то, что другие находят пло­
хим, и, наоборот, умаляют то, чем обычно восхищаются.
Вот истинная подоплека лестных суждений!
Только и могу сказать: жаль, что книга моя увидела
свет.
Тюдзё Левой гвардии Цунэфуса, в бытность свою
правителем провинции Исэ, навестил меня в моем доме.
Циновку, поставленную на краю веранды, придви­
нули гостю, не заметив, что на ней лежала рукопись
моей книги. Я спохватилась и поспешила забрать ци­
новку, но было уже поздно, он унес рукопись с собой
и вернул лишь спустя долгое время. С той поры книга
и пошла по рукам.
КАМО-НО ТЁМЭЙ
Записки
из кельи
Перевод со старояпонского
н. КОНРАДА
 Раздел первый

Струи уходящей реки... они непрерывны; но они —

все не те же, прежние воды. По заводям плавающие пу­
зырьки пены... они то исчезнут, то свяжутся вновь; но
долго пробыть — не дано им. В этом мире живущие лю­
ди и их жилища... и они — им подобны.
В «перлами устланной» столице вышки на кровлях
рядят, черепицами спорят жилища людей благородных
и низких. Века за веками проходят — и нет им как буд­
то конца... но спросишь: «Так ли оно в самом деле?» —
и домов, с давних пор существующих, будто так мало:
то — в прошлом году развалились, отстроены в новом;
то — был дом большой и погиб, превратился в дом ма­
лый. И живущие в них люди — с ними одно: и место —
все то же; и людей так же много, но тех, кого знаешь
еще с давней поры, средь двух-трех десятков едва набе­
рется один или двое. По утрам умирают; по вечерам на­
рождаются...— порядок такой только и схож что с пеной
воды.
Не ведаем мы: люди, что нарождаются, что умира­
ют... откуда приходят они и куда они уходят? И не ве­
даем мы: временный этот приют — ради кого он сердце
заботит, чем радует глаз? И сам хозяин, и его жилище,
оба уходят они, соперничая друг перед другом в не­
прочности своего бытия... и зрелище это — совсем что
роса на вьюнках: то — роса опадет, а цветок остается;
однако хоть и останется он, но на утреннем солнце за­
сохнет; то — цветок увядает, а роса еще не исчезла;
однако хоть не исчезла она, вечера ей не дождаться.
 II
С той поры, как я стал понимать смысл вещей, про­
шло уже более чем сорок весен и осеней, и за это время
постепенно накопилось много необычного, чему я был
свидетелем.

1. Пожар

Было это давно: как будто в третьем году Ангэн,

в двадцать восьмой день четвертой луны (1177 г.).
В неспокойную ночь, когда неистово дул ветер, около
восьми часов вечера в юго-восточной части города на­
чался пожар и распространился до северо-западной
стороны. В конце концов он перешел на ворота Судзаку-
мон, дворец Дайкоку-дэн, на здание Школы высших на­
ук и Управления гражданскими делами, и они в одну
ночь превратились все в пепел. Начался пожар, кажет­
ся, в переулке Томи-но-кодзи на улице Хигути и возник
с бараков, куда помещали больных.
При дующем во все стороны ветре огонь, переходя то
туда, то сюда, развернулся широким краем, будто рас­
крыли складной веер. Дома вдалеке заволакивались ды­
мом; вблизи всюду по земле стлалось пламя. В небеса
вздымался пепел, и во всем этом, багровом от огня,
окружении как будто летали оторвавшиеся языки пла­
мени, не устоявшие перед ветром: они перелетали через
один-два квартала. Люди же — среди всего этого... мог­
ли ли они еще сохранить свой здравый рассудок? Одни,
задохнувшись в дыму, падали наземь; другие, объятые
огнем, умирали на месте; третьи... пусть сами кой-как
и спасались, но имущество вынести не поспевали, так
что все драгоценности, все сокровища так и превраща­
лись в пепел. А сколько все это стоило?
В тот раз домов высших сановников сгорело шесть­
десят, а сколько других — и число неизвестно! Говорят,
всего во всей столице число сгоревших построек дости­
гало одной ее трети. Мужчин и женщин погибло
несколько тысяч, а коней и волов — им и конца не
знали!
Средь всех людских забот, вообще таких бессмыс­
ленных, поистине самая бесплодная это — озабочивать
свое сердце, тратить сокровища, с тем чтобы построить
себе жилище в этой ненадежной столице...
298
 2. Ураган

Случилось затем, что в четвертом году Дзисё, в два­

дцать девятый день четвертой луны (1180 г.), со сторо­
ны «Средних Ворот» и Кёгоку поднялся сильный вихрь
и свирепо задул, охватив все вплоть до шестого про­
спекта. Когда он захватывал своим дуновением сразу
три-четыре квартала, из всех домов, заключенных
в этом пространстве, и больших, и маленьких, не оста­
валось ни одного неразрушенного: одни так целиком
и обрушивались наземь; от других оставались только
стропила; а то — ветер, сорвав с ворот навесы, относил
их за четыре-пять кварталов; сметая же заборы, пре­
вращал все окружающее в одно сплошное целое. Тем
более имущество из домов: все без остатка летело оно
в небеса. Такие же предметы, как планки из кровель
или дощечки, были совсем как листья зимой, что метут­
ся по ветру. Пыль носилась, как дым, так что и глаз ни­
чего не мог разобрать. При звуках же страшного грохо­
та нельзя было расслышать и человеческих голосов, го­
воривших что-либо.
Сам «Адский вихрь» и тот, казалось* должен быть не
сильнее этого!
Повреждались и гибли не одни дома; без счета было
и таких, кто во время их исправления повреждали себя
и становились калеками.
Ветер перешел на юго-западную часть города и там
причинил горе многим людям.
Вихри дуют постоянно, но такие... бывают ли вооб­
ще? Тот вихрь был необыкновенен, так что у людей по­
явилось подозрение: не предвестье ли это чего-нибудь,
что должно случиться?

3. Перенесение столицы

Затем, в том же году, в шестую луну (1180 г.), вне­

запно приключилось перенесение столицы. Случилось
это совершенно неожиданно для всех.
Сколько известно о начале этой столицы, ее опреде­
лили тут в правление императора Сага, и с той поры
прошло уже несколько сот лет.
Вещь не такая, чтобы так просто, без особых причин
можно было бы менять, отчего картина всеобщего недо­
299
вольства и горя превосходила даже то, что было бы
естественным.
Однако говорить что-либо было напрасно, и все, на­
чиная с самого государя,— сановники, министры,— все
переселились в провинцию Сэтцу, в город Нанива. Из
тех, что находились на службе, кто стал бы оставаться
один в старой столице? Из тех, кто в заботах о дол­
жности и чинах, все полагал в государевых милостях,
всякий спешил переселиться как можно скорее. Те же,
кто потерпел в жизни неудачу, кто был в этом мире
лишним, без всяких надежд впереди, те — скорбя —
оставались на месте.
Ж илища, что спорили карнизами друг с другом,
с каждым днем приходили в упадок. Дома сламывались
и сплавлялись по реке Ёдогава. Местность на глазах
превращалась в поле.
Сердца людей все изменились: значение стали при­
давать только одним коням и седлам; таких же, кто
употреблял бы волов и экипаж и,— таких уже более не
стало. Стремились только к владениям на Юге и Западе.
О поместьях же на Севере и Востоке и думать не хотели.
В ту пору как-то по делу, случайно, мне довелось
побывать в этой новой столице в провинции Сэтцу. По­
смотрел я, как там все обстоит. Тесное пространство,—
негде и улицу разбить; Север, прилегая к горам, высок,
а Юг, близкий к морю, низменен; все время — неумолч­
ный шум от волн, морской ветер как-то особенно силен.
Дворец помещался между гор, так что даже начинало
казаться: «Уж не таким ли был и тот, бревенчатый дво­
рец?» Впрочем, он все же имел иной вид, и было даже
кое-что в нем и красивое.
Все эти дома, что каждый день ломались и сплавля­
лись по реке в таком количестве, что ей самой течь было
негде, все эти дома,— где же они?— Где они построены?
Мест пустынных много, а построенных домов — так
мало!
Прежнее селенье — уже в запустенье, новый же го­
род еще не готов. Все жители же были что плавающие
по небу облака. Обитавшие здесь издавна, потеряв те­
перь землю, горевали; те же, кто селился вновь, испы­
тывая нужду в материалах для построек, страдали.
Посмотришь по дорогам: те, кому надлежало бы ез­
дить в колесницах,— верхом на лошади; кому следовало
бы носить форменное одеянье,— ходят в простом
платье. Весь облик столицы сразу изменился, и только
300
одна эта деревенщина — служилые люди оставались все
теми же!
Стали говорить: «Уж не предвестье ли это смут на
миру?» — и так оно и было: мир с каждым днем прихо­
дил все в большее волнение, и сердца людские не ведали
покоя. В конце концов жалобы народа не оказались
тщетными: в тот же год зимою государь соизволил
вновь вернуться в прежнюю столицу. Однако — пусть
и будет так, но эти всюду разбитые дома... как с ними
быть? По-прежнему их больше уж не отстроить!
Приходилось мне слышать, что в мудрое правление
времен минувших царством управляли милосердием,
дворцы крыли лишь тростником, карнизов даже не уст­
раивали вовсе; а видеть приходилось, что дыму мало,—
легкую подать и ту снимали...
Это потому, что любили народ, людям помогали! Ка­
ков же свет нынешний,— легко узнать, сравнив его
с минувшим!

4. Голод

Затем, как будто в годы Ёва (1181 г.): давно это бы­
ло и точно не помню... Два года был голод и происходи­
ли ужасные явления. Весной и летом — засуха; осенью
и зимой — ураганы и наводнения. Такие бедствия шли
одно за другим, и злаки совсем не созревали. Весной
только понапрасну пахали, летом — сеяли... был лишь
один труд; жатвы же осенью не было, зимой не было
оживления с уборкой хлеба.
От этого и население в разных провинциях... то, бро­
сая земли, уходило за свои пределы; то, забыв о своих
домах, селилось в горах. Начались различные моленья,
совершались и особые богослуженья, и все-таки дей­
ствий всего этого заметно не было.
Ж изнь столичного города во всем зависит от дерев­
ни: если не будет подвоза оттуда, нельзя даже види­
мость ее поддержать.
Отчаявшись к концу, вещи стали прямо что бросать,
без всякого разбора, но и все-таки людей, кто хоть по­
глядел бы на них, не находилось. А если изредка и ока­
зывались такие, кто хотел бы променять на них продук­
ты, то золото при этом ни во что не ставили, хлебом же
дорожились. По дорогам было множество нищих, и го-
301
 лоса их — голоса горя и страданий — заполняли весь
слух людской.
Первый такой год наконец закончился. Люди дума­
ли: «Посмотрим, что следующий год! Не поправит ли он
наши дела?» — но в следующем году вдобавок во всему
еще присоединились болезни, и стало еще хуже. При­
знаков улучшения никаких.
Люди — все умирали с голоду, и это зрелище — как
все кругом с каждым днем идет все хуже и хуже — сов­
падало со сравнением «рыбы в мелкой воде».
В конце концов даже такие люди, что ходили в ш ля­
пах, стали носить обувь,— люди с приличным видом,
даже и они только и знали, что бродить по домам и про­
сить милостыню!
Посмотришь: «Ну, что? Все еще бродят эти пришед­
шие в отчаяние люди?» — а они уже упали и умерли.
Тем, что умирали голодной смертью под забором, с краю
дорог,— им и счета не знали. Так как их никто не под­
бирал и не выбрасывал, зловоние заполняло собой все
кругом, а вид этих разлагающихся тел представлял со­
бой такое зрелище, в котором взор человеческий многое
и вынести не был в силах. Что же касается долины са­
мой реки, то там уже не стало и дороги, чтобы разойтись
коням и экипажам.
Пропадали силы и у дровосеков в горах, и дошло до
того, что даже в топливе появился недостаток. В связи
с этим те, кто не имели нигде никакой поддержки, сами
начинали ломать свои дома и, выходя на рынок, прода­
вать их на дрова. Но и тут стоимости того, что каждый
выносил, не хватало даже для того, чтобы поддержать
его существование хотя бы на один день. Было ужасно,
что среди этих дров попадались куски дерева, где еще
виднелись кой-где или киноварь, или листочки из золо­
та и серебра. Начинаешь разузнавать — и что же ока­
зывается? Люди, которым уже ничего не оставалось де­
лать, направлялись в древние храмы, похищали там
изображения будд, разбивали священную утварь и все
это кололи на дрова. Вот какие ужасные вещи мог тогда
видеть рожденный в этой юдоли порока и зла!
И еще... бывали и совсем уже неслыханные дела:
когда двое, мужчина и ж енщ ина,— любили друг друга,
тот, чья любовь была сильнее, умирал раньше другого.
Это потому, что самого себя каждый ставил на второе
место, и все, что удавалось порою получить, как ми­
лостыню, прежде всего уступал другому — мужчине
302
иль женщине, словом, тому, кого любил. По этой же
причине из родителей и детей, как и следовало ожидать,
с жизнью расставались первыми родители. Бывало
и так: нежный младенец, не зная, что мать его уже без­
дыханна, лежал рядом с ней, ища губами ее груди.
Преподобный Рюгё из храма Ниннадзи, скорбя
о том, что люди так умирают без счета, совершал вместе
с многочисленными священнослужителями повсюду,
где только виднелись мертвые, написанье на челе у них
буквы «а» и этим приобщал их к жизни вечной.
Ж елая знать, какое количество людей так умерло
в четвертую и пятую луну, произвели подсчет, и оказа­
лось, что во всей столице, на пространстве на Юг от
первого проспекта, к Северу от девятого, на Запад от
Кёгоку и к Востоку от Судзаку, умерших было более
сорока двух тысяч трехсот человек.
А сколько народу умерло до этого срока и после
него!
Если же присчитать сюда и долину рек Камогава,
Сиракава, западную часть столицы и разные окрест­
ности вокруг,— то им и предела не будет!
А что, если еще посчитать во всех провинциях и се­
ми главных областях!
Слыхал я, что не так уже давно, в те годы, когда на
престоле был Сутоку-ин, кажется в годы Тёдзё
(1132—1134 гг.), было нечто подобное. Я не знаю, как
тогда все это происходило, но то, что было теперь пред
глазами, было так необычайно и так печально.

5. Землетрясение

Затем, во втором году Гэнряку (1185 г.) случилось

сильное землетрясение. Вид его был необыкновенный:
горы распадались и погребали под собой реки; море на­
клонилось в одну сторону и затопило собой сушу; земля
разверзалась, и вода, бурля, поднималась оттуда; скалы
рассекались и скатывались вниз в долину; суда, плыву­
щие вдоль побережья, носились по волнам; мулы, иду­
щие по дорогам, не знали, куда поставить ногу. Еще ху­
же было в столице: повсюду и везде — ни один храм, ни
один дом, пагода иль мавзолей не остался целым. Когда
они разваливались или рушились наземь, пыль поды­
малась, словно густой дым. Гул от сотрясения почвы, от
разрушения домов был совсем что гром. Оставаться
303
в доме значило быть сейчас же раздавленным; выбежать
наружу — тут земля разверзалась. Нет кры льев,— зна­
чит, и к небесам взлететь невозможно; сам не дракон,—
значит, и на облака взобраться трудно. Мне думается,
что из всех ужасов на свете самое ужасное — именно
землетрясение!
Но самым печальным, самым грустным из всего это­
го представлялось то, как один мальчик лет шести-семи,
единственный ребенок одного воина, под кровлей ка­
менной ограды забавлялся невинной детской игрой —
строил домик; как он, вдруг погребенный под развали­
нами стены, оказался сразу раздавленным настолько
сильно, что и узнать его было нельзя; и как горевали, не
щадя воплей, его отец и мать, обнимая его, у которого
глаза почти на дюйм вылезли из орбит...
Когда подумаешь, что в горе по ребенку даже те, кто
от природы исполнен мужества, все же забывает и стыд
и все, мне жалко их становится, и в то же время пред­
ставляется, что так и быть должно.
Сильное колебание почвы через некоторое время
приостановилось, но отдельные удары еще долго не
прекращались. Дня не проходило, чтобы не было два­
дцати — тридцати таких толчков, что нагоняли на всех
новый страх.
Прошло десять — двадцать дней, и толчки по­
степенно отдалились. Потом их стали насчитывать че­
тыре или пять в день, а то и два-три; потом уже через
день иль один раз за дня два-три: остатки колебаний
продолжались таким образом месяца с три.
Средь четырех стихий вода, огонь и ветер причиняют
бедствия постоянно, земля же как будто особенных бед
не делает. Правда, в древности, в годы Сайко (854—
856 гг.), было большое землетрясение: в храме Тодайд-
зи даже упала голова со статуи Будды; много и других
подобных несчастий происходило; но все это никак не
может сравниться с тем, что произошло на этот раз. Все
люди стали говорить, как безотрадны дела земные. По­
этому начинало казаться, что вот-вот хоть немножко
ослабнет порок в людских сердцах... Но дни и месяцы
одни шли за другими, перевалил год, и скоро не стало
и совсем уже таких, кто хотя бы словом заикнулся об
этом всем.

304
 III
Вот какова горечь жизни в этом мире, вся непроч­
ность и ненадежность в нас самих, и наших жилищ.
А сколько страданий выпадает на долю нашего сердца
в зависимости от отдельных обстоятельств, в соответст­
вии с положением каждого — этого и не перечесть!
Вот люди, которые сами по себе не пользуются вли­
янием и живут под крылом у могущественных домов:
случится у них большая радость,— они не смеют громко
смеяться; когда же у них грустно на сердце,— они не
могут рыдать вслух; что бы они ни делали,— они не­
спокойны. Как бы они ни поступали,— они страшатся,
дрожат. Совсем что воробьи вблизи гнезда коршуна!
Вот люди, которые сами — бедняки, и живут они по
соседству с домом богатых: каждое утро уходят они,
каждый вечер приходят, крадучись, так как стыдятся
своего неприглядного вида. Посмотришь, как их жены
и дети, все домочадцы завидуют этим богатым; послу­
шаешь, как те из богатого дома их не ставят ни во что,—
и вся душа поднимается и ни на мгновенье не приходит
в покой!
Вот люди, что живут в городской тесноте: приклю­
чится вблизи их пожар — не избежать беды и им; а вот
люди, что живут на окраинах: в сношениях с городом
у них так много неудобств; к тому же постоянно случа­
ются нападения воров и разбойников.
У кого могущество,— тот и жаден; кто одинок,— то­
го презирают; у кого богатство,— тот всего боится; кто
беден,— у того столько горя; на поддержке других,
сам — раб этих других; привяжешься к кому-нибудь,—
сердце будет полонено любовью; будешь поступать как
все,— самому радости не будет; не будешь поступать
как все,— будешь похож на безумца. Где же поселить­
ся, каким делом заняться, чтобы хоть на миг найти
место своему телу, чтобы хоть на мгновенье обрести по­
кой для своей души?

Раздел второй

I
Вот и я сам... Бабка моя с отцовской стороны пере­
дала мне по наследству дом, и долго я жил в нем, но по­
том судьба моя переменилась, меня постигла неудача,
305
потерял я очень много всего и поэтому был больше уже
не в силах оставаться там же; и вот, имея уже за три­
дцать лет, я от всего сердца сплел себе простую хижину.
По сравнению с моим прежним жилищем эта хижи­
на равнялась всего одной десятой его части: я выстроил
помещение только для одного себя, за постройку же до­
ма по-настоящему и не принимался. Ограду кое-как
устроил из глины, ворота же поставить не хватило
средств.
Взяв взамен столбов бамбуковые жерди, я устроил
сарай для колесницы.
Всякий раз, как только шел снег или дул сильный
ветер, бывало далеко не безопасно. Самое место было не­
подалеку от реки, отчего всегда существовала угроза
наводнения, да и страх от разбойников был немал.
И вот, переживая этот чуждый сердцу мир, застав­
лял страдать я свою душу тридцать с лишком лет. За
это время испытал я много превратностей судьбы и само
собою постиг, как ничтожна вся наша жизнь. Поэтому
ушел я из дому совсем и отвратился от суетного
мира.
С самого начала я не имел ни жены, ни детей, так
что не было таких близких мне людей, которых тяжело
было бы покинуть. Не было у меня также ни чинов, ни
наград; на чем же я мог, в таком случае, остановить
свою привязанность? И так уже без толку сколько весен
и осеней провел я в облаках горы Охараяма!
И вот теперь шестидесятилетняя роса, готовая вот-
вот уже исчезнуть, вновь устроила себе приют на кон­
чике листка. Совсем как строит себе приют на ночь одну
охотник; как свивает себе кокон старый шелковичный
червь.
По сравнению с жилищем в средний период моей
жизни это новое не будет равно даже одной сотой его
части.
Меж тем годы все клонятся к закату, мое жилище
с каждым годом становится тесней. На этот раз мой до­
мик совсем уж необычен: площадью едва в квадратную
будет сажень, вышиной же футов в семь, не больше. Так
как места я не выбирал особо, то и не строил, избрав се­
бе ту точку, что была, по приметам, хороша. Из земли
воздвиг я стены, покрыл простою кровлей, на местах
пазов прикрепил металлические скрепы. Случись не по
душе что, чтоб можно было с легкостью в другое место
все перенести. И даже если бы все заново строить мне
306
пришлось, хлопот не так уж много было бы: всей по­
клажи — едва два воза будет; вознице — плата за тру­
ды, и более расходов никаких.

II

Теперь, сокрыв стопы свои в глуши гор Хинояма, на

южной стороне жилища я построил легкий навес от
солнца и настлал там настилку из бамбука, на западе
которой устроил полку для воды священной. В хижине
самой у западной стены установил изображение Амида,
и когда я наблюдал на нем лучи клонящегося солнца,
мне представлялось, что этот свет — с его чела. На по­
ловинках той занавески, что была пред ним, я прикре­
пил изображение Фугэн и рядом с ним Фудо. Над се­
верной перегородкой устроил маленькую полку и по­
ставил там три иль четыре шкатулочки, плетенных из
черной кожи; вложил туда собрание стихов, музыкаль­
ных пьес, сборник «Одзёёсю», а подле поставил по ин­
струменту — кото и бива. Были это оригото и цугибива.
У восточной стороны настлал подстилку из стеблей па­
поротника, расстелил рогожу из соломы, и — вот оно,
мое ночное ложе. В восточной же стене проделал я окно,
тут же рядом поставил столик для письма. У изголовья
стояла жаровня для углей. Ее я приспособил для топки
хворостом. Заняв местечко к северу от хижины, его об­
нес редким низеньким плетнем, и — вот он, садик мой.
Здесь я садил различные лекарственные травы. Вот ка­
ков был внешний вид моей непрочной хижины.
Если описать картину всей той местности, то к югу
был уставлен водосток, и, сложив из камней водоем,
я собирал себе там воду. Деревья росли у самого навеса
кровли, отчего собирание хвороста для топлива было
делом нетяжелым.
Звалось это место — гора Тояма.
Вечнозеленый плющ скрывал собой все следы. До­
лины густо поросли деревьями. Однако запад — тот был
открыт. И это не могло не навевать особых мыслей...
Весной — глядишь на волны глициний... Словно ли­
ловые облака, они заполняют собой весь запад.
Летом — слушаешь кукушку... Всякий раз, как пе­
рекликаешься с нею, как будто заключаешь уговор
о встрече там, на горных тропах в стране по­
тусторонней.
307
 Осенью — весь слух заполняют голоса цикад...
И кажется: не плачут ли они об этом непрочном
и пустом, как скорлупа цикады, мире?
Зимой — любуешься на снег... Его скопленье, его
таянье — все это так похоже на наши прегрешенья!
Когда молитва на ум нейдет иль из чтенья книг свя­
щенных ничего не получается, я отдыхаю, пребывая
в полном бездействии. Нет того, кто мог бы в этом мне
помешать; нет и спутника такого, которого должно было
бы стыдиться.
Обет молчания я на себя особо не накладывал, но,
живя один, я невольно соблюдаю и «чистоту уст».
Блюсти все заповеди во что бы то ни стало я вовсе не
пытался, но раз обстановки, способствующей их нару­
шению, нет, в чем же я их нарушу?
По утрам, отдавшись всем тем «светлым волнам, что
идут вслед за ладьей», я вдаль гляжу на лодки, плыву­
щие взад и вперед у Оканоя, и настроенье заимствую
у Ман-сями.
Вечером, когда ветер заставляет листву в плющах
звучать, устремляюсь думой к реке Дзинъё,— и подра­
жаю мелодиям Гэн Тотоку.
Когда же волненье души еще сильнее, нередко в от­
звук соснам вторю музыкой «Осенний ветер»; звучанью
же воды в ответ играю «Ручеек текущий». Мое искусст­
во — неумело. Но я не собираюсь услаждать слух дру­
гих людей. Для себя играю я. Для себя пою. Питаю
лишь свое собственное сердце.
И еще: у подножия горы стоит хижина из хвороста.
То жилище стража этих гор. Живет там отрок. По вре­
менам приходит он сюда, меня проведать. А то, когда
мне скучно, я сам беру его своим товарищем, и мы
вдвоем гуляем.
Ему — шестнадцать лет, мне — шестьдесят. Наши
возрасты — различны, но в том, в чем сердце обретает
утешение себе, мы с ним равны.
А то — нарву себе цветочков осоки, собираю ягоды
брусники иль набирать начну картофель горный, рвать
петрушку; то, спустившись вниз к полям, что
у подножия горы, подбираю там упавшие колосья и вя­
жу из них снопы.
Если ясен день, взобравшись на вершину, гляжу
вдаль — на небо своей родины, обозреваю издали горы
Кобатаяма, селение Фусими, Тоба, Хацукаси. У красот
308
природы собственников нет, отчего и нет никаких пре­
пятствий усладе сердца моего.
Когда ходить пешком нетрудно мне и мои стремле­
ния далеко заходят, иду я по хребту, перехожу через
гору Сумияма, миную Касадори; а то — иду на бого­
молье в храм Ивама, направляюсь поклониться в храм
Исияма. Иль, пересекая долину Авадзу, иду проведать
то, что осталось от Сэмимару; переправившись же через
реку Тагамигава, навещаю могилу славного Сарумару.
Обратною дорогой, смотря по времени года,— иль
любуюсь вишней, иль ищу взором красный клен, иль
срываю папоротник, иль подбираю плоды с дерев...
И это все — то возлагаю на алтарь Будды, то оставляю
в домике, как память.
Когда ночь тиха, при луне в окне вспоминаю с лю­
бовью своих прежних друзей; при криках же обезьян
увлажняю слезами свой рукав. Светлячки в кустах из­
дали путаются с огоньками рыбаков у острова Макино-
сима. Предрассветный дождь похож на бурю, сдуваю­
щую лист с дерев.
Когда слышу крики горных фазанов, в мысль мне
приходит: «То не отец ли мой? Не моя ли это мать?»
Когда же олени с гор, уже привыкнув, подходят ко мне
совсем близко, я чувствую, насколько я далек уже от
мира.
А то, разведя сильнее тлеющий огонек, делаю его
товарищем своего старческого бдения. Вокруг не такие
уж страшные горы, но случается внимать с волнением
и крикам сов, так что разным картинам в этих горах во
всякое время года нет и конца. Тем более же для того,
у кого мысли глубоки, у кого знания велики... для того
этим только все не ограничивается!

III

Да! Когда я в самом начале селился здесь, я думал:

«Ну, на время»... И так прошло уже целых пять лет.
Моя легкая хижина стала немножко уже ветхой, на
кровле образовался глубокий слой гнилой листвы, на
ограде вырос мох. Когда приходится — случайно как-
нибудь — прослышать о столице, я узнаю, как много
благородных людей поумирало с той поры, как я со­
крылся в этих горах. Про тех же, кто и в счет идти не
может, трудно и узнать что-либо. А сколько таких до­
309
мов, что погибли при частых пожарах! Выходит, что
только мой временный приют... лишь в нем привольно
и не знаешь беспокойства^.
Пускай тесны его размеры, есть в нем ложе, чтоб
ночь проспать; циновка есть, чтобы днем сидеть. Чтоб
приютить лишь одного, его вполне хватает. Рак-от­
шельник любит раковинку небольшую; это потому, что
он хорошо знает, кто он таков. Морской сокол живет на
голых скалах; это потому, что он сторонится от людей.
Вот так и я: мои желанья — только покой; мое наслаж­
денье — отсутствие печали.
Вообще говоря, люди, когда строят жилища, обычно
делают это вовсе не для себя: один строит для жены,
детей и прочих домочадцев; другой строит для своих
родных, друзей; третий строит господину, учителю,
и строят даже для сокровищ, для лошадей, волов... Я же
устроил теперь все это для себя; для других не строил.
И это потому, что — так уже устроен свет — в моем
этом положении нет людей, которые за мною шли бы;
нет и слуг, к которым приходилось бы обращаться.
Пусть и устроил бы я все просторнее,— кому приют да­
вать мне, кого мне здесь селить?
Вот люди, что зовутся нашими друзьями: они чтут
богатство, на первом месте ставят приятность в обра­
щенье; они не любят тех, в ком есть подлинное чувство,
прямота.— Нет ничего лучше, как своими друзьями де­
лать музыку, луну, цветы!
Вот люди, что зовутся нашими слугами: они смотрят
только, велика ль награда иль наказание для них; пре­
выше всего прочего ставят обилие милостей со стороны
господ. Любишь их, ласкаешь, и все же — покоя от за­
бот ты не дождешься этим.— Нет ничего лучше, как
своим слугою делать самого себя! Когда случится дело,
что нужно совершить, обращаешься к самому себе.
Пусть будет это и не так легко, все же это легче, чем
служить другим, смотреть за тем, как и что другие!
Когда есть, куда идти, идешь сам лично. Хоть не легко
бывает, все же лучше, чем заботить сердце мыслью
о коне, седле иль волах и колеснице!
Теперь себя я разделил на части, и две службы они
мне служат: руки — слуги, ноги — колесница, и угож­
дают они моей душе.
Душа же знает страданье тела и, когда оно страдает,
ему покой дает; когда же оно здорово, ему велит слу­
310
жить. Хоть и велит, но меру не превысит! Хоть дело на
лад и не идет, душу не волнуешь!
А это хождение — всегда пешком, всегда в дви­
ж енье...— Как это все питает жизнь! Зачем же зря
в безделье пребывать? Утруждать других, заставлять
страдать и х,— ведь это грех. Зачем же обращаться
к чужим силам?
Точно так же и с одеждой и с пищей: платье — из
глициний, плащ — из пеньки: добуду их — и покрываю
свое тело, цветы же осоки с равнин, плоды деревьев
с гор,— их хватает, чтоб поддержать жизнь. И — этого
довольно.
С людьми я не встречаюсь, почему мне и не прихо­
дится стыдиться и досадовать на свой внешний вид.
Пища — скудна, но хоть и груба она,— мне она сладка
на вкус. Вообще все это говорю я вовсе не для тех, кто
счастлив и богат, а говорю лишь о себе одном: сличаю,
что было со мной прежде и что есть теперь.
С тех пор, как я бежал от мира, как отринул все, что
с телом связано, нет у меня ни зависти, ни беспо­
койства.
Ж изнь свою вручив Провидению, я не гонюсь за ней
и от нее не отвращаюсь.
Существо мое — что облачко, плывущее по небу: нет
у него опоры, нет и недовольства. Вся радость сущест­
вования достигает у меня предела у изголовья беззабот­
ной дремы, а все желания жизни пребывают лишь
в красотах сменяющихся времен года.
Все три мира — всего лишь одна душа! Душа —
в тревоге, и кони, волы, все драгоценности уже ни к че­
му; палаты и хоромы уже больше нежеланны! Теперь
же у меня уединенное существование, маленький ш а­
лаш; и я люблю их.
Когда случится мне заходить в столицу, мне стыдно,
что я нищий монах; но когда по возвращении я сижу
здесь у себя, я сожалею о тех, кто так привержен
к мирскому греху. Если кто-нибудь усомнится в том,
что здесь сказал я, пусть он посмотрит на участь рыб
и птиц. Рыбе в воде не надоест. Не будешь рыбой, ее
сердце — не понять! Птица стремится к лесу. Не бу­
дешь птицей, еег сердце — не понять! Совсем то же и
с настроениями отшельника. Не прожив так, кто их
поймет?

311
 Раздел третий

Но вот лунный диск земной жизни клонится к зака­

ту и близок уже к гребню «предконечных гор». И когда
я предстану вдруг пред скорбью «трех путей», о чем
придется мне жалеть?

II

Будда учил людей; «Соприкоснешься с вещью, не

прикрепляйся близко к ней!» Значит, и то, что я теперь
люблю вот эту хижину из трав, уже есть грех. Значит,
то, что я привержен так к уединенью,— уже преграда
на пути... А что же, когда я говорю о бесполезных ра­
достях и провожу так зря и попусту все время?

III

В предрассветную тишь сижу я в думах об этом за­

коне и, обращаясь к своей душе, задаю ей вопрос:
«Убежал ты от мира, с горами, лесами смешался... все
для того, чтоб душу спасти, чтоб «Путь» выполнять. Но
вид твой подобен монаху, душа же — в скверне погряз­
ла. Жилище твое по образцу Дзёмё-кодзи, а то, что ты
совершаешь, не достигнет даже до степени дел Сюри-
хандоку. Иль в этом сам виноват? Все это — отплата
презрением и бедностью за прежнюю жизнь? Иль это
смущает тебя, в заблужденьях погрязшее сердце?
И на это в душе нет ответа. Только одно: к языку об­
ратившись, раза два или три неугодную Будде молитву
ему произношу.
Конец третьей луны второго года Кэнряку (1212 г.).
Писал брат Рэн-ин в хижине на горе Тояма.

ггг\
 кэнко-хоси
Записки
от скуки
Перевод со старояпонского
В. ГОРЕГЛЯДА
 Когда весь день праздно сидишь против тушечницы
и для чего-то записываешь всякую всячину, что прихо­
дит на ум, бывает, такое напишешь,— с ума можно
сойти.

Итак, раз уж вы родились в этом мире страстей, вы

много чего можете еще пожелать.
О положении императора и помыслить страшно. По­
томки августейшего, вплоть до самых отдаленных, бла­
городны — они ведь не чета простым смертным.
Даже заурядные люди, пожалованные званием тонэ-
ри, выглядят внушительно. О первых сановниках и го­
ворить не приходится. Не только их дети, но и внуки —
пусть им даже изменит судьба — очаровательны своей
утонченностью.
Те, кто ниже их по происхождению, тоже при случае
делают доступную для себя карьеру, и тогда у них бы­
вает очень спесивый вид. И хотя они мнят себя велики­
ми, это совершенно никчемные люди.
Нет участи незавиднее, чем участь монаха. Сэй-Сё-
нагон писала: «В глазах людей он подобен чурбану»,
и верно, так оно и есть.
Оттого что бонзы галдят с огромной силой, внуши­
тельнее они не выглядят.
Помнится, будто мудрец Дзога проповедовал, что
ж ажда мирской славы несовместима с учением Будды.
Но даже и у праведного отшельника есть, по-видимому,
какое-то заветное желание.
У человека, например, может возникнуть желание
выделяться своим обликом, прекрасным во всех отно­
шениях. Того, кто говорит мало, не надоест слушать.
Когда ваш собеседник приятен в общении, да еще и не­
многословен, им не пресытишься, с ним всегда хочется
общаться. Горько, когда человек, который со стороны
кажется превосходным, обнаруживает истинную свою
315
сущность, недостойную вашего расположения. Внеш­
ность и положение даны человеку от рождения, а серд­
це, если его вести от одной мудрости к другой, более со­
вершенной,— разве оно не поддастся?
Если человек с прекрасной внешностью и душой не­
вежествен, он без труда подавляется людьми низкими
и некрасивыми и становится таким же, как они. Это
прискорбно.
То, что желательно: изучение истинно мудрых сочи­
нений, стихосложения, японских песен, овладение ду­
ховыми и струнными инструментами, а также знание
обрядов и церемоний. Если человек возьмет себе это за
образец, превосходно.
Почерк должно иметь не корявый и беглый; обладая
приятным голосом, сразу брать верную ноту; не отка­
зываться выпить, несмотря на смущение,— это хорошо
для мужчины.

Человек с раздутым самомнением, который и прин­

ципы управления времен древних мудрецов забыл, и не
знает ни скорбей народа, ни причин, от которых дела
в стране приходят в упадок, но, во всем стремясь
к роскоши, бывает преисполнен самодовольства, кажет­
ся мне бездумным до отвращения.
«Используй то, что имеется под рукой — от одежды
и головных уборов до коня и бычьей упряжки. Не го­
нись за внешним великолепием»,— значится в завеща­
нии светлейшего Кудзё. Рассуждая о придворных де­
лах, монашествующий император Дзюнтоку писал так­
же: «Императорские вещи — и плохие хороши».

Мужчина, который не знает толка в любви, будь он

хоть семи пядей во лбу,— неполноценен и подобен яш ­
мовому кубку без дна. Нет ничего более трогательного,
чем бродить, не находя себе места, вымокнув от росы
или инея, когда сердце твое, боясь родительских укоров
и мирской хулы, не знает и минуты покоя; когда мысли
разбегаются в разные стороны и притом — спать в оди­
ночестве и ни единой ночи не иметь спокойного
сна!
При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы
всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать
женщине повода считать вас легкой добычей.
316
 Не забывать о грядущем рождении, не отходить от
учения Будды — завидный удел.

Человеку, который в несчастье впадает в скорбь,

лучше не принимать опрометчиво решения о постриге,
а затвориться, чтобы не слышно было — есть ли кто за
дверью, и жить, не имея никаких надежд на будущее,
тихо встречая рассвет и сумерки. Так, видимо, и думал
Акимото-но-тюнагон, когда сказал: «Захолустья луну
без вины я увижу».

Тем, кто высоко вознесся по своему положению,

и тем более таким, кому несть числа, лучше всего не
иметь детей.
Прежний принц тюсё, первый министр Кудзё, левый
министр Ханадзоно — все желали прекращения своего
рода. А министр Сомэдоно, как написано в «Рассказах
Старца Ецуги», говаривал: «Чудесно, когда потомков
нет, скверно, если они вырождаются». И когда принц
Сётоку готовил себе усыпальницу, он, как гласит пре­
дание, сказал: «Здесь урежь, там убавь: думаю, что по­
томков не будет».

Если бы человеческая жизнь была вечной и не исче­

зала бы в один прекрасный день, подобно росе на рав­
нине Адаси, и не рассеивалась бы, как дым над горой
Торибэ, не было бы в ней столько скрытого очарова­
ния. В мире замечательно именно непостоянство.
Посмотрите на тех, кто обладает жизнью — челове­
ческая жизнь самая длинная. Есть существа вроде по­
денки, что умирает, не дождавшись вечера, и вроде лет­
ней цикады, что не ведает ни весны, ни осени. Доста­
точно долог даже год, если его прожить спокойно.
Если ты жалеешь, что не насытился вдоволь жиз­
нью, то, и тысячу лет прожив, будешь испытывать чув­
ство, будто твоя жизнь была подобна краткому сну. Что
ты, долговечный, станешь делать в этом мире, дождав­
шись, когда облик твой станет безобразным! «Если
жизнь длинна, много примешь стыда», поэтому лучше
всего умереть, не дожив до сорока лет.
Когда переступаешь этот порог, перестаешь сты­
диться своего вида; тянешься к людям, и на закате дней
317
печешься лишь о потомках, хочешь дожить до их
блестящего будущего; лишь мирскими страстями одер­
жима твоя душа, но сам ты перестаешь постигать оча­
рование вещей — это ужасно.

Ничто так не приводит в смятение людские сердца,

как вожделение. Что за глупая штука — человеческое
сердце! Вот хотя бы запах — уж на что вещь преходя­
щая, и всем известно, что аромат — это нечто, ненадолго
присущее одежде, но, несмотря на это, не что иное, как
тончайшие благовония неизменно волнуют наши
сердца.
Рассказывают, что отшельник Кумэ, узрев однажды
белизну ног стирающей женщины, лишился магической
силы. Действительно, когда кожа на руках и ногах
чистая, формы их округлы, а тело красиво своей перво­
зданной красотой, может, пожалуй, случиться и так.

Женщина, когда у нее красивы волосы, всегда, по-

моему, привлекает взоры людей. Такие вещи, как
общественное положение и душевные качества, можно
распознать и через ширму — по одной только манере
высказываться.
Иной раз, если представится случай, женщина спо­
собна вскружить голову человеку даже каким-нибудь
пустяком. Но вообще-то в ее мыслях одна лишь лю­
бовь,— из-за любви она и спать не спит как следует,
и себя не жалеет, и даже то, что невозможно снести, пе­
реносит терпеливо.
Что же касается природы любовной страсти, по-
истине — глубоки ее корни, далеки истоки. Хотя и го­
ворят, что шесть скверн изобилуют страстными жела­
ниями, но их можно возненавидеть и отдалить от себя.
Среди всех желаний трудно преодолеть только одно —
любовную страсть. Здесь, видно, недалеко ушли друг от
друга и старый, и молодой, и мудрый, и глупый.
Поэтому-то и говорится, что веревкой, свитой из
женских волос, накрепко свяжешь большого слона,
а свистком, вырезанным из подметок обуви, которую
носит женщина, наверняка приманишь осеннего оленя.
То, с чем нужно быть более всего осмотрительным,
и то, чего следует остерегаться больше всего, и есть лю­
бовная страсть.
318
 Когда жилище отвечает своему назначению и нашим
желаниям, в нем есть своя прелесть, хоть и считаем мы
его пристанищем временным. Там, где живет себе чело­
век с хорошим вкусом, даже лунные лучи, что проника­
ют в дом, кажутся гораздо милее.
Пусть даже это и не модно и не блестяще, но когда
от дома отходят старинные аллеи, когда трава, как бы
ненароком выросшая в садике, создает настроение; ког­
да со вкусом сделаны веранда и редкая изгородь возле
дома; когда даже домашняя утварь, навевая мысли
о далеком прошлом, остается незаметной,— все это ка­
жется изящным.
А когда в домах, отделанных с большим тщанием
многими умельцами, все, начиная с выстроенной в ряд
невыразимо прекрасной китайской и японской утвари
и кончая травой и деревьями в садике, создано нарочи­
то, это и взор утомляет, и кажется совершенно невыно­
симым.
При взгляде на такое жилище думается: «Тут можно
прожить долго, но ведь все это может в одно мгновение
превратиться в дым!»
Как правило, по жилищу можно судить и о хозяине.
Над особняком министра Готокудайдзи якобы для того,
чтобы на кровлю не садились ястребы, была протянута
веревка. Увидев ее, Сайгё заметил:
— А если ястреб и сядет, что за беда?! Вот какова
душа этого вельможи!— и уже не стал, как передают,
заходить к нему.
Этот случай припомнился мне, когда на коньке кры­
ши во дворце Кодзакадоно, где жил принц Ая-но Кодзи,
однажды тоже была протянута веревка. Один человек
сказал мне тогда:
— Здесь стаями летают вороны. Его высочеству
больно видеть, как они таскают из пруда лягушек.
«Как это замечательно!» — подумал я тогда.
Может быть, у Готокудайдзи тоже были какие-ни­
будь веские причины?

Это было в месяце каннадзуки, в долине под назва­

нием Курусу. Бредя в поисках одного горного селения
по бесконечно длинной замшелой тропинке, я нашел
одинокую заброшенную хижину.
Не раздавалось ни звука, только вода капала из бам­
буковой трубы, схороненной под опавшими листьями.
319
В хижине на полке акадана были рассыпаны сорванные
хризантемы и алые листья клена: должно быть, здесь
кто-то жил. Как зачарованный смотрел я вокруг: «Ну
что ж, можно жить и так!»
Тем временем в тамошнем садике я заметил большое
мандариновое дерево. Его ветви склонялись под тя­
жестью плодов, но дерево было обнесено глухой изго­
родью. Меня это несколько отрезвило. «О, если бы не
было этого дерева!» — подумалось мне.

Приятно бывает в задушевной беседе с человеком

одних с вами вкусов беспечно поболтать и о чем-нибудь
интересном, да и просто так, о разном вздоре. Когда же
нет такого человека, а собеседник обеспокоен лишь тем,
чтобы не перечить вам в какой-нибудь мелочи, появля­
ется чувство одиночества.
Случается иной раз вести разговоры с разными
людьми. От одного только и слышишь: «Да, действи­
тельно». Другой не во всем согласен с вами и начинает
спорить. «А я так не считаю,— заявляет он,— вот так-
то, по таким-то причинам». В этих случаях кажется, что
разговор помогает рассеять скуку, но в действитель­
ности в разговоре с инакомыслящим человеком можно
высказываться лишь о пустяках. Как это грустно, когда
близкий ваш друг — далеко!

Ни с чем не сравнимое наслаждение получаешь,

когда в одиночестве, открыв при свете лампады книгу,
приглашаешь в друзья людей невидимого мира.
Книги эти — изумительные свитки «Литературного
изборника», «Сборник сочинений господина Бо», рече­
ния Лао-цзы, «Каноническая книга мудреца из Нань-
хуа». Древние творения, созданные учеными нашей
страны, тоже полны обаяния.

Очень занятны японские песни. Даже труд презрен­

ных лесорубов облагораживается, когда о нем поют; да­
же ужасный вепрь, если сказать: «Спящего вепря ло­
же», начинает казаться добрым.
В нынешних песнях отдельные строки кажутся со­
ставленными весьма искусно, но они почему-то совсем
320
не то, что старинные песни, где все — не только сло­
ва — казалось исполненным очарования.
Цураюки говорил:

Хотя из нитей
Не сплетен (разлуки путь)...

Говорят, что это стихотворение считалось наихуд­

шим в «Собрании старинных и новых песен», но тем не
менее сразу видно, что такой оборот не мог бы сочинить
наш современник. В песнях того времени выражения
и слова такого рода встречались особенно часто. Трудно
понять, почему такая слава закрепилась именно за эти­
ми стихами. В «Повести о Гэндзи» они записаны так:
Хотя и не сплетен (разлуки путь)...

Точно так же отзываются и о стихах из «Нового со­

брания старинных и новых песен»:
Даже сосна, что (хвою) сберегает,
На вершине унынья полна.

Действительно, по форме они выглядят немного бес­

связными, однако в дневнике Иэнага написано, что при
опросе во время поэтических состязаний это стихотво­
рение было признано отменным, и его величество, осо­
бенно этим стихотворением растроганный, отозвался
и потом о нем с похвалой.
Говорят, будто исстари не меняются лишь законы
стихосложения. Не знаю, так ли это. Когда читаешь
стихи древних поэтов, где слова и образы те же, что
звучат и поныне, впечатление складывается совсем
иное. Они кажутся легкими, изящными, чистыми по
форме и глубокими по очарованию. Да и слова песен
эйкёку из сборника Рёдзинхисё тоже полны очарования.
Как прекрасно звучало все — даже случайно об­
роненные слова — в устах древних!

Отправляясь в небольшое путешествие, все равно

куда, ты как будто просыпаешься. Когда идешь, глядя
окрест, обнаруживаешь множество необычного и в за­
урядной деревушке, и в горном селении. Улучив мо­
мент, отправляешь в столицу послание: «Не забудь при
случае того, сего». Это занятно.
11 Заказ № 1012 321
 В такой обстановке занимает решительно все. Даже
привычная утварь кажется прелестной, а люди талант­
ливые или красивые представляются очаровательнее
обычного.
Интересно также укрыться тайком в храме или свя­
тилище.

Танец кагура изящен и интересен. Из музыкальных

инструментов вообще хороши флейта и хитирики. Но
всегда хочется слушать бива и японскую арфу.

Служить Будде, затворившись в горном храме,—

и не наскучит, и создает чувство очищения номрачен-
ности в душе.
Должно быть, изумительно, когда человек скромно
ведет себя, избегает роскоши, не приемлет богатств и не
прельщается мирскими страстями. Издревле среди
мудрых богатые — редкость. В Китае жил некогда че­
ловек по имени Сюй Ю. У него не было ничего — ника­
кого имущества, он даже воду пил, зачерпывая ладоня­
ми. Увидев это, кто-то принес ему сосуд из тыквы, но
однажды, когда мудрец повесил его на сучок, сосуд за­
гудел под ветром. Сюй Ю выбросил его, сказав: «Как он
докучлив!» И опять он стал пить воду, зачерпывая ла­
донями. Как же, наверное, ясно было у него на душе!
Сун Чэнь в зимние месяцы не имел постели — у него
была лишь охапка соломы. Вечером он ложился на нее,
утром убирал. Китайцы сочли это замечательным,
а посему описали и описания эти передали потомкам.
А наши даже изустно не могут рассказать о таких по­
ступках.

Смена времен года очаровательна в любой мелочи.

Вероятно, каждый скажет, что очарование вещей
осенью всего сильнее. Это, конечно, так, но, по-моему,
весна более всего приводит в движение наши чувства.
С той поры, как щебет птиц зазвучит как-то особенно
по-весеннему, как в мягком солнечном свете возле забо­
ров начинает прорастать травка, весна постепенно всту­
пает в свои права: расстилаются туманы и мало-помалу
распускаются цветы. И тут как раз налетают дождь
и ветер, суматошно разбрасывают цветы и мчатся даль­
322
ше. Пока не появится молодая листва, цветы доставля­
ют одни только беспокойства.
Не только прославленный аромат цветущего апель­
сина, но и благоухание сливы, воскрешая минувшее,
любовно напоминает о нем. Много незабываемого таят
в себе и красота горных роз, и изменчивый облик гли­
циний.
Кто-то говорил мне, что во время праздника Омове­
ния Будды и в те дни, когда отмечают праздник в свя­
тилище Камо, «когда ветки буйно зарастают молодыми
листочками,— и очарование мира ощущаешь сильнее,
и людская любовь становится совершеннее». Поистине
это так.
А разве не сжимается сердце в пятую луну, когда
в карнизы втыкают ирис, высаживают рассаду или ког­
да трещат коростели!
В шестую луну чарует вид белеющей возле убогой
хижины тыквы-горлянки и дымок костра — защита от
москитов. Есть своя прелесть и в заклинаниях шестой
луны.
А как прекрасны празднования седьмого вечера!
Осенью, в ту пору, когда ночи становятся все холод­
нее, когда с криком улетают дикие гуси, когда нижние
листья кустов хаги меняют окраску, накапливается
особенно много дел: сжать рис, просушить поля... Пре­
лестно и утро после бури.
Если продолжать разговор, то окажется, что все это
давно уже описано в «Повести о Гэндзи» и «Записках
у изголовья», и все-таки невозможно не говорить об
этом снова и снова. Поскольку не высказывать того, что
думаеш ь,— это все равно что ходить со вспученным
животом, нужно, повинуясь кисти, предаться этой
пустой забаве, затем все порвать и выбросить, и тогда
люди ничего не смогут увидеть.
Но и картина зимнего увядания едва ли хуже осен­
ней. Восхитительны багряные листья, опавшие на траву
возле пруда, белым-белое от инея утро и пар, что под­
нимается от ручейка. Преисполнена ни с чем не срав­
нимым очарованием и та пора, когда год кончается
и всякий человек занят своими хлопотами. Грустен вид
неба после двадцатого числа с его холодным и чистым
месяцем, который ничем не интересен и которым никто
не любуется. Очаровательны и величественны такие це­
ремонии, как Имена будд или Выход посыльного пред
лотосом. В это время процветают дворцовые обряды,
И* 323
среди которых такими значительными бывают не­
престанные хлопоты, связанные с заботами о грядущей
весне! Интересно, когда Изгнание демона переходит
в Почитание четырех сторон.
В новогоднюю ночь в кромешной тьме зажигают со­
сновые факелы; всю ночь напролет люди бегают по
улицам, стуча в чужие ворота, громко кричат и носятся
как по воздуху. Но с рассветом, как оно и положено, все
звуки затихают. Грустно бывает расставаться со старым
годом.
В наше время в столице уже не говорят о том, что
это ночь прихода усопших, и не отмечают Праздник
душ, но их еще проводят в восточных провинциях, и это
очаровательно!
Утром Нового года поражает вид рассветного неба,
и кажется, будто оно стало совершенно иным, не таким,
как вчера. Красива и вызывает радостное чувство боль­
шая улица, сплошь украш енная сосенками,— и это то­
же чарует.

Некий отшельник — уже не помню, как его звали,—

сказал однажды:
— Того, кто ничем с этим миром не связан, трогает
одна только смена времен года.
И действительно, с этим можно согласиться.

Любование луной всегда действует умиротворяюще.

Весьма любопытно, что на слова одного человека,
будто ничего нет интереснее, чем любование луной,
другой возразил: «Самое глубокое очарование — в
росе».
Очаровать может все что угодно — это зависит от
случая.
О луне и цветах и говорить нечего. Но что особенно
может взволновать человека, так это дуновение ветерка.
В любое время года прекрасна и картина чистого водно­
го потока, что бежит, разбиваясь о скалу. Как я был
очарован, когда прочитал стихи:

Юань и Сян днем и ночью

К востоку стремятся, струясь.
Для того, кто в глубокой печали,
На миг задержаться не могут они.

324
 Цзи Кан тоже говорил: «Гуляя по горам и низинам,
любуясь рыбами и птицами, радую сердце свое». Ничто
так не утешает, как скитания вдали от людей, там, где
свежи воды и травы.

Мне во всем дорог лишь мир старины. Нынешние

нравы, как видно, становятся все хуже и хуже. И даже
прекрасный сосуд, изготовленный каким-нибудь искус­
ным мастером резьбы по дереву, тем и приятен, что
формы его старинны. Замечательны слова, записанные
в старину на клочках бумаги.
А вот разговорная речь становится все более и более
убогой. Древние говорили: курума мотагэё — «поднять
повозку», хи какагэё — «прибавить огня в светильни­
ках»; ныне говорят: мотэ агэё, каки агэё. Придворной
прислуге должны говорить: ниндзю татэ — «челядь,
стройся!», а говорят: татиакаси сироку сэё — «факелы
засветить!». А взять место, откуда августейший внимает
церемонии объяснений сутры Всепобеждающего Зако­
на,— его называли Гоко-но ро — «Хижина высочайших
размыш лений»,— ныне называют коротко — «Хижина
размышлений». «Ж аль»,— говорил один старый че­
ловек.

Хотя и говорят: «Грядущий век упадка», это совсем

не относится к Девятивратному. Его священные очерта­
ния, непохожие на все мирское, великолепны. Сколь
прекрасно звучат такие названия, как Росистый терем,
Трапезная, такой-то зал, врата такие-то!
Но даже и в подлом доме обычные названия — «ста­
венки», «малый дощатый настил» или «высокая раз­
движная дверь» — ласкают слух.
Чудесны слова: «Стан к ночи готовь!» Из августей­
шей опочивальни доносится: «Светильники! Быстро!»
Это тоже изумительно. Не говоря уже о посвящении
высокого вельможи в должность, интересно смотреть
и на привычно спесивые лица чиновной мелюзги. За­
бавно, когда ночь так холодна, а они, устроившись там
и сям, спят до рассвета!
«Приятен и радостен звон священных бубенцов
в зале Придворных Д ам »,— говорил когда-то первый
министр Гокудайдзи.
Когда принцессы пребывают в Храме на равнине, их
325
облик кажется несказанно изящным и привлекатель­
ным. Забавно, что из неприязни к таким словам, как
♦ Будда», «сутра», они говорят: «тот, что в центре» или
«цветная бумага».
Покидать святилища богов грустно: они так очаро­
вательны. Совершенно неповторим вид их вековых рощ,
а «нефритовая ограда», окружающая святилище, и по­
лотнища, висящие на священном дереве сакаки,— разве
они не прелестны?
Особенно интересны святилища: Исэ, Камо, Касуга,
Хэйя, Сумиёси, Мива, Кибунэ, Ёсида, Охарано, Мацу-
но-о, Умэ-но мия.

Мир изменчив, как заводи и стремнины реки Асука-

гава. Времена меняются, следы деяний исчезают, ухо­
дят, сменяясь, радость и печаль, цветущие некогда долы
становятся необитаемыми пустошами, а в неизмен­
ных жилищах одни люди сменяют других. С кем
побеседуешь о старине, если персик и слива не го­
ворят?
Особенно непостоянным кажется мир при взгляде
на некогда достославные останки неведомой нам
старины.
Когда смотришь на дворец Кёгоку или храм Ходзё,
то поражаешься, что желания людей постоянны, деяния
же изменчивы. «Вельможа из храма», строя прекрас­
ные дворцы, жалуя вельможам и храмам бесчисленные
поместья, полагал, что и впредь до грядущих веков его
лишь род останется опекуном императоров и опорой
вселенной. Думал ли он тогда, что все это может прийти
в такой упадок?..
До недавнего времени оставались еще и большие во­
рота, и алтарь, но в годы Сёва южные ворота сгорели.
Алтарь оказался опрокинутым, да так и не случилось
его восстановить. И только Зал Безмерно Долгой Жизни
остался в прежнем своем виде. Стоят в ряду девять будд
высотою в дзё и шесть сяку, вызывая всеобщее почита­
ние. Чаруют до сих пор картины Кодзэй-дайнагона
и створчатые двери, расписанные Канэюки. Говорят,
будто остался еще храм Цветка Закона. Но и этот долго
ли продержится?..
А что касается мест, где не сохранилось подобных
следов,— то хоть и остались там еще основания строе­
ний, но нет людей, которые бы точно знали, что это та­
326
кое. А если это так, бесполезно загадывать наперед, что
бы то ни было, включая мир, который не сможешь
увидеть.

Как подумаешь о цветах сердца человеческого, что

блекнут и осыпаются даже без дуновения ветерка,—
становится печальнее, чем от разлуки с умершим, когда
постигаешь переход в мир за пределами нашего, ибо не
забыть ни одного слова из тех, коим некогда ты внимал
столь проникновенно.
Поэтому были люди, жалевшие, что окрасится белая
нить, печалившиеся, что дорога разделится на тропы.
Среди «Ста песен времен экс-императора Хорикава»
есть такая:
У дома милой,
Что была мне некогда близка,
Давно заброшена ограда.
Остались лишь фиалки,
Но и они смешались с тростником.

Грустная картина. Видимо, так все и было.

Бывает беспредельно грустно, когда, совершая цере­

монию Передачи государства, вручают меч, яшму
и зерцало. Говорят, что той весной, когда новый монах-
император соблаговолил оставить трон, он сочинил
стихи:
Дворцовая челядь
Заботы об этом не знает —
Цветы, осыпаясь,
Неубранный сад
Устилают.

Люди окунаются в бурные хлопоты нового правле­

ния, и к бывшему императору нет ни одного паломника.
Вот так и раскрывается человеческая сущность.

Нет ничего более печального, чем год всеобщего тра­

ура. Необыкновенно гнетущую картину являет все — от
вида августейшей Хижины скорби, где прямо на землю
положены доски пола, развешаны шторы из камыша,
грубы полотняные ленты над шторами и не отделана
утварь,— и до одежды, мечей и поясов придворных.
327
 Если спокойно размышляешь, тебя охватывает не­
одолимая тяга ко всему безвозвратно ушедшему. После
того как в доме все стихнет, долгими вечерами для
собственного развлечения разбираешь разный хлам,
рвешь и выбрасываешь клочки бумаг. «Зачем это остав­
лять?»-—думаешь при этом. И вдруг среди них натыка­
ешься на беглые записи или рисунки, сделанные под
минутным впечатлением теми, кого уже нет. Тогда-то
и всплывает в памяти та минута. Пусть даже это будет
записка того, кто еще жив, но если это было давно,—
какое очарование вспоминать, по какому случаю да
в котором году ее писали!
Глубокое волнение вызывает и привычная утварь,
что не имеет души и подолгу остается неизменной.

Нет времени более печального, чем время после кон­

чины человека. Пока длится «промежуточная тьма»,
множество родственников съезжаются в горы и, сгру­
дившись в тесной, лишенной удобства хижине, совер­
шают посмертные обряды. Это очень хлопотно. Дни бе­
гут быстро, как никогда. В последний день нет ни на­
стоящего чувства, ни взаимных бесед. Каждый сам по
себе забирает свои вещи, и все расходятся разными до­
рогами.
А по возвращении в родные дома их вновь ожидает
много грустного. «Того-то и того-то,— говорят они,—
нельзя делать ни в коем случае; а этого следует избе­
гать». Чем бы это ни было вызвано, какими все-таки
негодными кажутся мне в подобных случаях людские
сердца!
Один за другим проходят месяцы и годы, однако не
приносят они ни капли забвения,— и все же говорят
ведь: «День за днем все далее покойный», поэтому, не­
смотря ни на что, нет уже и дум таких, как в те скорб­
ные мгновения; смотришь, люди уже и о пустяках бол­
тают, и шутят друг с другом.
Прах покойного погребен в забытых всеми горах.
И вскоре после того как придут поклониться ему
в Установленный день, надгробье порастает мхом, по­
крывается осыпавшейся листвой дерев, ибо не бывает
здесь других посетителей, кроме вечерней бури да ноч­
ной луны.
Хорошо, пока есть кому пожалеть и вспомнить
усопшего. Но и эти люди, недолго пожив, умирают.
328
Станут ли тогда скорбеть об усопшем потомки, которые
и знают-то его только понаслышке?
Поэтому, коли над останками уже совершились по­
минальные службы, после никто уж и не ведает, что это
был за человек и каково его имя. Только человек с чув­
ствительной душой с грустью посмотрит на вешние
травы, что восходят здесь. В конце концов и сосна, что
стонала здесь под натиском бури, не дождавшись своего
века, разделывается на дрова; и древнюю могилу распа­
хивают под поле, так что от нее даже и следа не остает­
ся. Как это печально!

Однажды утром, когда шел изумительный снег, мне

нужно было сообщить кое-что одному человеку, и я от­
правил ему письмо, в котором, однако, ничего не напи­
сал о снегопаде.
«Можно ль понять,— ответил он мне,— чего хочет
человек, который до такой степени лишен вкуса, что ни
словом ни обмолвился о снегопаде? Сердце ваше еще
и еще раз достойно сожаления». Это было очень за­
бавно.
Ныне того человека уже нет, поэтому часто вспоми­
наю даже такой незначительный случай.

Двадцатого дня девятой луны по любезному пригла­

шению одного человека я до рассвета гулял с ним, лю­
буясь луной. Во время прогулки мой спутник вспомнил,
что здесь живет одна женщина, и вошел к ней в дом
в сопровождении слуги.
В запущенном садике лежала обильная роса. Нежно,
неподдельным ароматом благоухали травы, и образ той,
что сокрылась здесь от людей, казался мне бесконечно
милым.
Некоторое время спустя мой спутник вышел, однако
я, занятый своими мыслями, некоторое время еще про­
должал наблюдать за хижиной из своего укрытия.
Дверь опять чуть приоткрылась — хозяйка, по-видимо­
му, любовалась луной.
Закрой она дверь и скройся сразу же, мне стало бы
досадно. Но откуда ей было знать, что тут человек, ви­
девший все от начала до конца? Ведь подобные опасе­
ния могут возникнуть лишь из постоянной насторожен­
ности.
Потом я узнал, что вскоре та женщина скончалась.
329
 Когда нынешний дворец достраивался, его показали
людям, знающим толк в старине. Они заявили, что при­
драться тут не к чему. Близился уже день переноса ре­
зиденции, как вдруг, осматривая новый дворец, Гэнки-
монъин соблаговолила заметить:
— Гребневидный проем во дворце Канъиндоно
был круглым, никакой выемки там и в помине не
было.
Это, по-моему, восхитительно.
Ошибка заключалась в том, что здесь его сделали
листовидным, с деревянным обрамлением. Ошибку ис­
правили.

Раковина кайко похожа на раковину хорагай, однако

меньше ее по размерам и у устьица имеет узкую и дале­
ко выступающую крышечку.
Кайко из бухты Канадзава провинции Мусаси, по
словам местных жителей, называют энатари.

Человек с плохим почерком, невзирая на это, засы­

пает всех письмами. Заставлять писать других, ссыла­
ясь на то, что у тебя корявый почерк,— дурно.

Один человек сказал мне: «Когда ты долгое время

не навещаешь любимую женщину, то уже думаешь о
том, как она на тебя негодует. Выказав ей свою небреж­
ность, мучаешься тем, что нет тебе никакого оправ­
дания.
И тут ни с чем не сравнимую радость приносит тебе
ее письмо, где говорится: «Нет ли у тебя слуги? Мне не
хватает одного». Хорошо, когда у женщины такой ха­
рактер!»
Действительно, это так.

Бывает, что неразлучный твой приятель вдруг ме­

няется и начинает тебя стесняться. Некоторые гово­
рят в таких случаях: «Ну теперь-то к чему это?»
Однако мне такой человек представляется истинно
прекрасным.
330
 Бывает, что прекрасным может показаться и не
столь близкий человек, если с ним немного поговоришь
о том о сем.

Глупо всю жизнь истязать себя, не зная минуты по­

коя в погоне за славой и выгодой. Когда ты богат, тебе
нужно защищать свою плоть. Богатство — это сводня,
заманивающая бедствия и навлекающая беспокойства.
Пусть после твоей смерти подопрут этими деньгами
хоть Большую Медведицу — людям они ничего, кро­
ме обузы, не принесут. И то, что глупцу они раду­
ют взор и доставляют удовольствие, недостойно вни­
мания.
Большие экипажи, откормленных коней, украшения
из золота и драгоценных камней — все это разумный
человек сочтет ненужным и нелепым.
Следует раскидать золото в горах, а драгоценности
выбросить в бездну. Самый глупый человек — это тот,
кто пленяется богатством.
Можно желать, чтобы не подлежащее погребению
имя твое долго оставалось известным в мире. Но можно
ль назвать выдающимися людьми одних только высоко­
поставленных и высокородных? Бывает, что даже по­
следний дурак, ежели только он родился в знатной
семье и к нему благоволит судьба, достигает высоких
чинов и утопает в роскоши недосягаемой. И таких при­
меров много, когда выдающиеся ученые, мудрецы зани­
мали низкие посты, да так и проводили свою жизнь, не
встретив удачи. Второе место по глупости занимают те,
которые единственно чего жаждут, так это высоких чи­
нов и должностей.
А теперь хорошенько подумаем о желании оставить
после себя славу человека незаурядного по уму и по ду­
шевным качествам. Что значит «любить славу»? Это
значит радоваться известности среди людей. В мире
одинаково не задерживаются и тот, кто хвалит, и тот,
кто хулит. Да и те, кто слушает их, тоже скоро уходят
из этого мира. Захочешь ли после этого кого-то сты­
диться, кому-то быть известным? Хвала — это лишний
источник хулы. Нет также никакого проку и в посмерт­
ной славе. Стремиться к ней — третья по счету глу­
пость.
Однако если говорить об этом людям, которые, изо
всех сил набираясь учености, желают преисполниться
334
мудрости, то можно сказать так: где появляется муд­
рость, там и ложь, а таланты приумножают мирскую
суету.
Внимать тому, что передают, познавать то, чему учат
люди, не есть истинная мудрость. Что же можно назвать
мудростью?
Хорошо и нехорошо суть одно и то же.
Что же называть хорошим?
У истинного человека нет ни мудрости, ни доброде­
телей, ни достоинств, ни имени. Кто же знает его, кто
расскажет о нем? И не потому, что добродетели он пря­
чет, а глупость выгораживает. Это бывает потому, что
грани между мудростью и глупостью, прибылью
и убытком для него не было изначально.
Те, кто, предавшись омраченности, домогается славы
и богатств, подобны перечисленным глупцам.
Все в мире — ничто; ничто не достойно ни речей, ни
желаний.

Некий человек пожаловался как-то высокомудрому

Хонэну:
— Во время молитвы «Поклоняюсь будде Амитаб-
ха» меня клонит ко сну, и я пренебрегаю молитвой. Как
мне от этого избавиться?
— Как проснешься, твори молитву,— ответил ему
святейший.
Ответ, достойный уважения.
— Если думаешь, что возрождение в раю насту­
пит,— оно наступит; если думаешь, что не насту­
пит,— оно не наступит,— сказал как-то высокомудрый
Хонэн.
Это тоже заслуживает уважения.
И еще он говорил:
— Если ты даже сомневаешься, то твори молитву —
и ты возродишься.
И эти слова достойны уважения.

В провинции Инаба у одного праведника была кра­

савица дочь. Много молодых людей сваталось к ней. Но
эта девица питалась одними только каштанами и ни
в каком виде не признавала риса. «Такая странная особа
не может вступить в брак»,— говорили ее родители и не
отпускали девушку замуж.
332
 В пятый день пятой луны, когда мы приехали на ка-
моские бега, огромная толпа перед нашей повозкой за­
городила нам зрелище. Поэтому каждый из нас, сойдя
с повозки, устремился к краю ограды, но там теснилось
особенно много людей, так что между ними было невоз­
можно протиснуться.
По этому случаю какой-то монах взобрался на сан­
даловое дерево и, устроившись в развилке сучьев, стал
наблюдать за бегами. Крепко зажатый ветвями, монах
несколько раз крепко засыпал, но всегда, едва только
начинало казаться, что он вот-вот свалится, он про­
сыпался. Те, кто видели это, изощрялись в насмеш­
ках:
— Какой несусветный болван! Вот ведь сидит на
такой хрупкой ветке и преспокойно себе засыпает!
Внезапно мне в голову пришла мысль, которую я тут
же и высказал:
— Смерть любого из нас, может быть, наступит сию
минуту, не так ли? Мы же забываем об этом и прово­
дим время в зрелищах. Это глупость почище всякой
другой!
— Воистину, так оно и есть, совершеннейшая глу­
пость,— откликнулись стоявшие впереди люди и, рас­
ступившись, пропустили меня вперед со словами: —
Проходите, пожалуйста, сюда!
Правда, подобное соображение могло бы прийти
в голову всякому, но тут я высказал мысль свою как раз
к случаю, и, видимо, это тронуло людей за душу. Чело­
век ведь не дерево и не камень, и поэтому он не может
не поддаться чувству под влиянием минуты.

У некоего Карахаси-тюдзё был сын по имени Гёга-

содзу — священник, наставлявший мирян в учении
Будды. Священник этот страдал приливами крови к го­
лове. С годами у него стало закладывать нос, и в конце
концов ему сделалось совсем трудно дышать. Он лечил­
ся всеми способами, однако болезнь становилась все тя­
желее: веки, брови и лоб отекли и закрыли глаза,
и больной перестал видеть. Священник стал страшен
как дьявол, глаза его ушли под лоб, а вздувшийся лоб
слился с носом. Он выглядел как маска в танце ни-но-
маи.
Потом Гёга затворился у себя в келье, чтобы не по­
казываться другим служителям, и провел так долгие
333
годы. Болезнь все усугублялась, и в конце концов он
умер.
Вот какие еще бывают болезни.

Однажды поздней весной, когда стояла великолеп­

ная тихая погода, я проходил мимо одной богатой
усадьбы. Трудно было не залюбоваться аллеей вековых
деревьев и осыпающимися цветами в глубине двора, и
я вошел в калитку.
Решетки на южной стороне дома были полностью
опущены, здесь царило безмолвие. С восточной сторо­
ны дверь была достаточно широко открыта. Заглянув
через отверстие, проделанное в бамбуковой шторе,
я увидел юношу лет двадцати привлекательной на­
ружности. Он сидел в непринужденной и вместе с тем
изысканной позе и читал развернутый на столе
свиток.
Хотелось бы знать, кто это был?

Из грубо сплетенной бамбуковой калитки вышел

очень молодой мужчина. И хотя при свете луны оттенки
одежды были видны плохо, в своем блестящем охот­
ничьем платье и густо-фиолетовых шароварах сасинуки
он казался особой чрезвычайно знатной.
Пока мужчина в сопровождении мальчика-слуги
шел, раздвигая увлажненные росою листья риса, по уз­
кой тропинке, что далеко-далеко вилась среди поля, он
с большим искусством самозабвенно играл на флейте,
а я с мыслью о том, что в этом захолустье нет никого,
кто мог бы, услышав его, проникнуться очарованием,
тайком следовал за ним.
Кончив играть, мужчина вошел в храмовые ворота,
расположенные у подножия горы. Там виднелась по­
возка, стоявшая на подставке сидзи; по всему было вид­
но, что она из столицы. Заинтересовавшись этим, я за­
дал вопрос слуге.
— Пока принц здесь, в храме будет служ ба,— отве­
тил мне он.
К главному храму все подходили и подходили слу­
жители. Вдруг мне показалось, будто ночной прохлад­
ный ветерок невесть откуда принес аромат благовоний.
Несмотря на то что здесь было всего лишь безлюдное
горное селение, фрейлиныь что прогуливались по гале­
334
рее, которая ведет от опочивальни к храму, уделяли
много внимания тому, чтобы сделать благоуханным ве­
тер, уносящий запахи их одежд.
Буйно заросшая осенняя степь была покрыта
обильной росой, на что-то жаловались насекомые.
Мирно журчал ручеек. Мне показалось, что бег обла­
ков здесь стремительнее, чем в небе столицы; луна то
прояснится, то нахмурится — и все это так непосто­
янно...

Старший брат придворного второго ранга Кинъё —

епископ Рёгаку был чрезвычайно вспыльчивым челове­
ком. По соседству с его храмом росло большое дерево
эноки, и Рёгаку прозвали Эноки-но-содзё — епископ
Эноки.
«Не подобает мне носить такое им я»,— решил он
и велел то дерево срубить. Но от дерева остался пень,
и епископа стали звать теперь Кирикуи-но-содзё —
епископ Пень. Тогда, рассердившись вконец, он велел
выкопать пень и выбросить его вон. Однако, после того
как это сделали, на месте пня образовалась большая
яма, наполнившаяся водой, и епископа стали звать Хо-
рикэ-но-содзё — епископ Пруд.

В окрестностях Янагивара жил священник по про­

звищу Гото-но-хоин — преосвященный Грабитель. Го­
ворят, что это имя пристало к нему оттого, что на него
самого часто нападали грабители.

Один человек шел на поклонение в храм Киёмидзу,

и попутчицей его была старая монахиня. Старуха всю
дорогу приговаривала: «Апчхи! Апчхи!»
— Почтенная монахиня,— осведомился ее спут­
ник,— что это вы все время шепчете?
Ничего не ответила монахиня и продолжала повто­
рять свое. Наконец, устав от расспросов, не выдержала
она и говорит:
— Тьфу ты! Да ведь говорят же, что, если человек
чихнет и никто не повторит за ним «апчхи» вместо за­
клинаний, человек этот может и умереть! А молодой
господин, у которого я была кормилицей, ходит теперь
в послушниках в монастыре на горе Хиэ. «А не чихает
335
ли он сию минуту?» — все время думаю я, потому
и приговариваю: «Апчхи! Апчхи!»
Редкостная привязанность, не правда ли?

Рассказывают, что, когда сановник Мицутика про­

водил во дворце экс-императора церемонию объяснений
сутры Всепобеждающего Закона, его вызвали перед вы­
сочайшие очи, вынесли ему августейшие яства
и угостили ими. Отведав угощения, сановник поставил
лакированную коробку с остатками пищи за ширму
и удалился. Придворные дамы стали говорить между
собой:
— Ай-яй, как неряшливо! Кому он думал это под­
ложить?
Однако августейший неоднократно изволил выра­
жать свое восхищение таким поступком:
— То, что сделал этот знаток древних обычаев,—
говорил он,— достойно уважения.

Не ждите, пока придет старость, чтобы стать на путь

праведный. Многие из тех, кто покоится в старых моги­
лах,— молодые люди.
Впервые осознаешь свои ошибки лишь тогда, когда,
пораженный внезапным недугом, ты готов уже оставить
этот мир. А ошибаться — это не что иное, как медлить
в делах, кои должно вершить быстро, и слишком торо­
питься с теми, кои должно делать не спеша. За это мы
и досадуем на свое прошлое. Но какая же польза раска­
иваться в эти последние минуты? Поэтому мы ни на се­
кунду не должны забывать о том, что над нами тяготеет
быстротечность времени, помнить о необходимости
освободиться от суетности бренного мира и всем серд­
цем отдаться служению учению Будды!
В старину к одному мудрецу, сказано в «Десяти ус­
ловиях» из храма Лес Созерцания, приходили за сове­
том люди. И когда речь заходила о каких-либо важных
для них или для него делах, мудрец говорил в ответ:
«Сейчас у меня очень срочное дело. Я занят с утра до
вечера» — и, заткнув уши, продолжал молиться. В кон­
це концов он возродился в раю.
Мудрец по имени Синкай, очень много размышляя
о бренности нашего мира, отказывался даже сидеть
в удобной позе,— он сидел всегда только на корточках.
336
 В годы Отё прошел слух, что одна женщина оберну­
лась дьяволом и прибыла из провинции Исэ в столицу.
И тогда дней примерно двадцать подряд люди из Киото
и Сиракава каждый день стали собираться «посмотреть
дьявола». Встречаясь, они говорили друг другу:
— Вчера он отправился к храму Сайондзи!
— Сегодня, видимо, он пошел ко дворцу императо­
ра! Вы не видали его?
— Вот только что был там-то и там-то!
Никто не утверждал наверняка, что видел его, но
никто и не говорил, что слухи эти — пустая болтовня.
У всех — от знати до черни — только и разговоров было
что о дьяволе.
Как раз в это время иду я однажды от Хигасияма
в сторону Агуи и вижу: от Четвертого проспекта бегут
жители окрестностей императорского дворца и в один
голос кричат:
— На углу Первого проспекта и Муромати —
дьявол!!
Гляжу: вокруг галереи императорского дворца стоит
такая толпа, что протиснуться сквозь нее и думать не­
чего. Решив про себя, что вряд ли эта шумиха возникла
на пустом месте, я тут же послал узнать, в чем дело,
но оказалось, что дьявола-то ни один человек и не
видел.
Суматоха эта продолжалась до темноты. В конце
концов завязалась потасовка, были всякие неприят­
ности. После этого два или три дня все страдали недо­
моганием. Некоторые утверждали, что предзнаменова­
нием недомогания и послужили пересуды о дьяволе.

Решив провести воду из реки Оигава в пруд дворца

Камэяма, его величество вызвал из Ои местных жителей
и повелел им соорудить водяное колесо. Крестьянам хо­
рошо заплатили, они работали несколько дней, но когда
колесо навесили, оказалось, что вращается оно с тру­
дом, и, несмотря на то что потом его усердно чинили, оно
под конец перестало поворачиваться и остановилось
совсем.
Тогда позвали жителей селения Удзи, и они без тру­
да сделали ту же работу и доложили об этом. Колесо
вращалось легко и прекрасно черпало воду.
И так везде: человек, который знает свое дело,—
превосходен!
337
 Один монах преклонных лет из храма Ниннадзи ни
разу не был на поклонении в святилище Ивасимидзу,
и это доставляло ему много огорчений. Однажды, нако­
нец решившись, он в полном одиночестве отправился
на поклонение. Помолившись у храма Крайней
Радости и святилища Кора, расположенных у подно­
жия горы Отокояма, на подступах к Ивасимидзу,
монах решил, что достиг своей цели, и вернулся
восвояси.
Теперь, встречаясь со знакомыми, он говорил:
— Наконец-то я исполнил то, о чем мечтал долгие
годы! Да, святилище Ивасимидзу почитается гораздо
больше, чем я слышал. Только вот зачем это каждый,
кто приходит туда, поднимается на гору? Мне хоть
и интересно было посмотреть, но я подумал, что истин­
ная моя цель — паломничество к богам, и не полез
смотреть на вершину.
В любом, даже малом деле хорошо, когда есть на­
ставник.

А вот еще о монахе из храма Ниннадзи. Во время

всеобщего веселья по случаю пострижения одного отро­
ка этот монах опьянел и так разошелся, что схватил
стоявший рядом котел-треножник и с силой нахлобучил
его себе на голову — расплющил нос, сдавил лицо,
а когда в таком виде пустился в пляс, удовольствию
присутствующих не было границ.
Вскоре после того как музыка прекратилась, монах
захотел снять котел, но не тут-то было. Пьяная братия
вмиг отрезвела и стала гадать: как бедняге помочь?
Стаскивали треножник и так и этак, но лишь изранили
всю шею — закапала кровь, а шея стала пухнуть и за­
полнять горловину котла, так что монаху стало уже
трудно дышать. И тогда решили котел разбить. Однако
сделать это было не так-то просто: котел не поддавался,
а лишь нестерпимо звенел.
Ничего другого не оставалось: треножник поплотнее
обмотали плащом, сунули в руки монаху посох и повели
бедолагу к лекарю, что жил в столице. Изумлению про­
хожих не было предела!
Ну и вид, должно быть, был у хозяина и пациента,
когда бонзы ввели его к лекарю в дом! Начинает монах
говорить, голос звучит глухо, ничего не разобрать.
— О подобных недугах мне не доводилось ни в кни­
338
гах читать,— сказал на это лекарь,— ни получать уст­
ных наставлений.
И монаху пришлось ни с чем вернуться в храм Нин-
надзи.
У его изголовья столпились друзья, пришла старуха
мать, все горевали и плакали, но бедняга даже не слы­
шал их. Между тем кто-то возьми да скажи:
— Пусть мы сорвем ему уши и нос, но ведь жизнь-
то спасем! Давайте только дернем посильнее!
С этими словами в горловину котла натолкали мя­
кины, чтобы шея не соприкасалась с металлом, и дер­
нули так, что чуть голову не оторвали. Правда, ушей
и носа беднягу лишили, однако котел с головы сняли.
Ж изнь монаха висела на волоске, и он долго еще
болел.

Ж ил когда-то в Омуро очень миловидный мальчик-

прислужник. Несколько местных монахов задумали
как-то пригласить его поразвлечься. Позвали монахов-
музыкантов, заботливо приготовили изящные коробоч-
ки-вариго, со вкусом уложили туда закуску, закопали
все это в укромном уголке на холмах Нараби-но-ока,
а сверху засыпали кленовыми листьями, чтобы нельзя
было ничего заметить. Придя затем в храм, они позвали
мальчика и, довольные собой, отправились вместе с ним
бродить, пока, вконец утомленные, не оказались на об­
любованной заранее замшелой полянке.
— О, как мы утомились! — запричитали они.— Ах,
нет ли кого здесь «осенние листья разжечь»! О монахи-
чудодеи! Постараемся же вознести молитву! — и, обра­
тившись лицами к дереву, под которым были схоронены
припасы, принялись перебирать руками четки, с пре­
увеличенным усердием сплетать пальцы, усиленно хло­
потать. Потом разгребли листья и... ничего не обна­
ружили.
Решив, что они ошиблись местом, монахи перерыли
всю горку, не оставив на ней живого места, но безус­
пешно. Кто-то подглядел, как они зарывали коробочки,
а когда все ушли в монастырь, украл их. Монахи пона­
чалу лишились дара речи, а потом набросились друг на
друга с самой непристойной бранью и, озлобленные,
вернулись к себе.
Дело, от которого ждешь слишком большого удо­
вольствия, никогда не получается.
339
 Строя дом, думай о летней поре. Зимой проживешь
где угодно, а в жару жизнь в плохонькой хижине невы­
носима.
Глубокая вода не дает прохлады. Мелкий поток
освежает издали.
Если вы читаете мелкий почерк, то знайте: в комнате
с раздвижной дверью светлее, чем в комнате со
ставнями.
При высоких потолках зимой холодно, со светиль­
ником — темно.
«Комнаты, созданные, казалось бы, безо всякой
пользы, приятны на взгляд и могут в самых различных
случаях оказаться полезными»,— рассуждали однажды
при встрече знакомые.

Нехорошо, когда человек, с которым ты долго не

встречался, без умолку болтает о себе. Когда же после
разлуки видишься с близким человеком, почему-то чув­
ствуешь стеснение. Бывает, что человек пустой, ник­
чемный, войдя куда-нибудь на одну минутку, принима­
ется разглагольствовать не переводя дыхания о том, как
ему было интересно.
Когда говорит человек достойный, его как-то само
собой слушают все присутствующие, как бы много их ни
было, хотя обращается он лишь к одному из них.
Никчемный человек, если собеседника у него нет,
влезет в самую гущу толпы и начнет сочинять с таким
видом, будто видел все это своими глазами; все, как
один, хохочут над ним, и шум стоит невыносимый. Та­
кого человека можно узнать уже по тому, что ему не
очень интересно, когда рассказывают о чем-либо зани­
мательном, и он громко смеется, когда говорят о чем-то
неинтересном.
Если, обсуждая чью-либо внешность или чью-либо
ученость, сравнивают их со своими собственными, это
низко.

Когда вы рассуждаете о стихах, читать плохие стихи

не годится. Тот, кто хоть чуточку разбирается в поэзии,
вряд ли назовет их прекрасными.
Вообще разглагольствования о предмете, в котором
толком не смыслишь, со стороны слушать нестерпимо,
они режут ухо.
340
 Тот, кто утверждает, что если Учение у тебя в душе,
то неважно, где ты живешь; что можно жить в миру,
и это не будет помехой на пути к будущей ж изни,— не
имеет никакого понятия о будущей жизни.
Действительно, могут ли у тебя появиться какие-то
мирские стремления и до того ли тебе, чтобы с утра до
вечера служить господину и печься о доме своем, когда
ты непрестанно думаешь о бренности мира сего и о том,
чтобы непременно переступить границу между жизнью
и смертью? Когда же не ведаешь покоя от сует, трудно
следовать Учению, ибо влекомые окружающим помыс­
лы легко меняются.
По своим достоинствам современникам нашим дале­
ко до древних. Поскольку даже сокрывшись в горах,
они не могут не испытывать чувство голода и нуждают­
ся в защите от непогоды, то вполне естественно кажет­
ся, будто они алчут мирского. А если к тому представ­
ляется случай, они и вправду не избегают его. Но рас­
суждения о том, что «нет смысла в уходе от мира —
а если это так, то зачем я его покинул?» — кажутся мне
безрассудными. Безусловно, человек, который только
что ступил на Путь и ненавидит мирскую суету, даже
если он еще полон желаний, не должен в избытке алч­
ности напоминать знатного вельможу. Заботы его не
должны идти далее бумажного одеяла, полотняных
одежд, приготовления чашки похлебки да супа из лебе­
ды. Тогда запросы его просты и душа легко довольству­
ется малым. И хотя он из-за чего-то стыдится своего ви­
да, у него гораздо больше такого, что отдаляет дурное
и приближает хорошее.
Раз уж ты родился человеком, стремись любыми
способами уйти от мира. Разве не возродятся всякого
рода животными те, кто всеми помыслами стремится
лишь удовлетворить свою жадность и не стремится
к спасению?

Человеку, замыслившему осуществить великое дело

просветления, надлежит отказаться совершенно от са­
мых необходимых и близких сердцу дел, коль скоро они
мешают осуществлению истинного стремления.
Когда вы станете рассуждать таким образом: немно­
го погодя я покончу с этим, потом примусь за то — оно
ведь в том же духе! — а вот такие-то и такие-то дела мо­
гут вызвать людские насмешки,— времени у меня еще
много — подожду вот этого, а потом не спеша, без суеты
341
совершу положенное,— у вас станет копиться все боль­
ше неотложных дел и не будет конца-краю этим делам,
так что никогда и не наступит заветный день.
В общем-то, люди, если они мало разбираются в ис­
тине, проводят в подобных упованиях всю свою жизнь.
Разве тот, кто бежит от пожара, кричит: «Минутку
погодите!»? Когда хотят спасти свою жизнь, забывают
про все и бросают даже имущество. А разве жизнь ждет
человека? Смерть приходит быстрее, чем бьет струя во­
ды или столб пламени. Как же трудно от нее скрыться!
Тогда нам тяжело будет оставить своих престарелых
родителей, малых детей, милость господина и сострада­
ние ближних, но не оставить их мы не в силах.

В павильоне Истинной Колесницы был редкой муд­

рости служитель по имени Дзёсин-содзу. Он очень лю­
бил сладкий картофель имогасира и помногу ел его. Да­
же во время проповеди сидит, бывало, на своем месте,
читает святые книги, а сам уплетает из пристроенного
на коленях большущего горшка, который доверху засы­
пан картофелем. Когда этот служитель заболел, то не­
делю или две пролежал у себя в постели — якобы ле­
чился; и тогда он ел особенно много отличного картофе­
ля, который отбирал по своему вкусу, и таким способом
излечился от всех болезней.
Других он никогда не угощал — ел всегда один.
Служитель был очень беден, однако его наставник по
своей смерти завещал ему двести связок монет и хижи­
ну. Хижину служитель продал за сто связок и, предна­
значив все свои деньги для покупки имогасира, поместил
их на хранение к одному столичному жителю. Затем
Дзёсин стал брать у него по десять связок монет, так,
чтобы можно было есть картофеля вдоволь. И хотя ни
на что другое денег он не тратил, монеты эти скоро все
вышли.
Говорят, что он был поистине удивительным подвиж­
ником, если, живя в бедности, иолучил триста связок
монет и распорядился ими таким вот образом.
Увидал как-то этот служитель одного монаха и про­
звал его Сироурури.
— Да что это такое?— спросили его, и он ответил:
— А я и сам не знаю, что это такое, но только если
бы оно существовало, то, наверное, смахивало бы на
физиономию этого бонзы.
342
 Дзёсин во всем превосходил других — в красоте,
в силе, в аппетите, в искусстве письма, в учености,
в красноречии; но хотя он и был Светильником Закона
в секте, а посему почитался во всем храме, в то же вре­
мя он был человеком странным, не считавшим мирское
суетным, все делал как ему заблагорассудится и никог­
да не поступал так, как того желало большинство.
Однажды, когда Дзёсин, будучи по делам службы
вне храма, был приглашен к обеду, он не стал дожи­
даться, пока угощения расставят перед всеми присутст­
вующими,— как только перед ним поставили прибор, он
тут же все съел, а едва лишь ему вздумалось вернуться
домой, он тотчас поднялся и ушел один.
Ни обед, ни ужин он не принимал в положенное для
всех время, а ел тогда, когда захочет, не важно, было ли
то среди ночи или на рассвете; если же он хотел спать,
будь то хоть в полдень, он закрывался у себя и, с каким
бы важным делом к нему ни пришли, ничего не хотел
слушать. А когда ему не спалось, он не спал и в самый
поздний час, невозмутимый, бродил он кругом как ни
в чем не бывало. Словом, вел себя Дзёсин не так, как это
принято обычно, однако никто не относился к нему
неприязненно и все ему позволялось.
Может быть, оттого, что добродетели его достигли
совершенства?

При высочайших родах сбрасывать бочонок не обя­

зательно. Этот обряд совершают лишь тогда, когда вы­
сочайший послед задерживается. Если послед выходит,
делать ничего не нужно. Обычай этот пришел от черни,
и большого значения ему не придают. Наибольшим
спросом пользуются бочонки из деревни Охара. На кар­
тине в старой сокровищнице изображено, как бросают
бочонок в доме простолюдина, у которого рождается ре­
бенок.

Когда Энсэй-монъин была еще юной, она послала

человека к монаху-государю, повелев передать на сло­
вах песню:
Двойной знак,
Знак, как рога у быка;
Знак прямой,
Изогнутый знак —
Так думаю я о вас.

Это означает: «Думаю о вас с любовью».

343
 Адзяри, устраивающий церемонию Последующих
семи дней, созывает во дворец воинов* называемых
«ночной стражей». Это вошло в обычай после того, как
когда-то во дворец прокрался вор.
Но поскольку в том, как проходит эта церемония,
усматривают признаки судьбы на весь год, присутствие
солдат спокойствия в души не вносит.

«Кому именно ездить в повозке о пяти шнурах,

в точности не определено. В соответствии со своим по­
ложением в нее может сесть лишь тот, кто достиг самых
высоких чинов». Так мне объяснил один человек.

Один человек говорил: «Современные шляпы на­

много выше старинных». Люди, имеющие старомодные
шляпные коробки, используют их и теперь, нарастив
им, однако, края.

Когда господин верховный канцлер Окамото, прило­

жив к усыпанной цветами ветке алой сливы пару фаза­
нов, сказал придворному сокольничему Симоцукэ-но
Такэкацу: «Птиц следует укрепить на этой ветке и по­
слать в дар», тот почтительно молвил: «Мне неизвестен
способ привязывать птицу к цветам; я тем паче
несведущ в том, как укрепляют двух птиц на одной
ветке».
Верховный канцлер спросил у повара, у других лю­
дей, а потом снова обратился к Такэкацу:
— В таком случае посылай их, связав, как тебе
вздумается,— после чего тот отправил только одну пти­
цу, привязав ее к сливовой ветке, на которой не было ни
цветочка.
Такэкацу говорил так: «Лучше всего их привязывать
к сливовой или какой-нибудь другой ветке, когда цветы
на ней или еще не распустились, или уже осыпа­
лись. Привязывают и к сосне-пятилистнику. Перво­
начально длина ветки должна равняться шести­
семи сяку, потом делают ножом косой срез на пять бу.
К середине ветки привязывают птицу. Ветки бывают
разные: к одним фазанов привязывают за шею, к дру­
гим — за ноги. С двух сторон к веткам принято при­
креплять нераспутанные побеги вистарии. Усики ее
344
следует обрезать по длине маховых перьев птицы и за­
гнуть наподобие бычьих рогов.
По первому снегу утром с достоинством входишь
в центральные ворота, держа дарственную ветвь на
плече. Следуя по каменному настилу под стрехами кар­
низа, ступаешь так, чтобы не оставить следов на снегу,
потом выдергиваешь из фазаньего хвоста несколько
перьев, разбрасываешь их вокруг и вешаешь птицу на
перила дома.
В вознаграждение тебе выдают платье, и ты, набро­
сив его на плечи, с поклоном удаляешься.
Хотя мы и говорим о первом снеге, но если снегу
выпало так мало, что он не скрывает носы башмаков,
с дарами не ходят. Разбрасывание влажных перьев дол­
жно означать, что хвост у фазана вырвал сокол,— зна­
чит, фазан добыт на соколиной охоте».
Чем же объясняется то, что сокольничий не стал
привязывать птицу к цветущей ветке? В «Повести из
Исэ» встречаются слова о том, как в Долгую луну при­
вязывают фазана к самодельной ветке сливы: «Цветы,
что сорвал для тебя, никогда не изменятся...» Очевидно,
нет большой беды и в искусственных цветах.

Святилища Ивамото и Хасимото в Камо посвящены

Нарихира и Санэката. Люди обычно путают эти святи­
лища, поэтому, когда мне однажды случилось побывать
там, я окликнул проходившего мимо престарелого слу­
жителя и осведомился обо всем у него. Он чрезвычайно
учтиво отвечал мне:
— Осмелюсь полагать, что, поскольку о Санэката
передают, будто его святилище отражается в ручье
Омовения рук, а святилище Хасимото расположено то­
же вблизи воды,— оно посвящено Санэката. Мне гово­
рили, что сложенные Ёсимидзу-но-касё стихи:
Л уну воспевавший,
Взора с цветов не сводивший,
Изящества полный,
Он здесь —
Древний певец Аривара! —

воспевают святилище Ивамото, однако, смею заме­

тить, вы осведомлены об этом несравненно более
нашего.
Его любезность показалась мне трогательной.
345
 Коноэ, приближенная императрицы Имадэгава, по­
этесса, множество стихов которой вошло в стихотворные
сборники, в дни своей молодости слагала обычно сто­
строфные песни. Одну из них, написанную над потоком
перед двумя святилищами, она поднесла служителям.
Коноэ пользуется славой поистине блестящей поэтессы,
многие ее песни и теперь на устах у людей. Она была
человеком, изумительно тонко писавшим китайские
стихи и предисловия к стихотворениям.

Ж ил в Цукуси некий судейский чиновник. Главным

лекарством от всех недугов он считал редьку и поэтому
каждое утро съедал по две печеные редьки и тем обес­
печил себе долголетие.
Однажды, выбрав момент, когда в доме чиновника не
было ни души, на усадьбу напали супостаты и окружи­
ли ее со всех сторон. Но тут из дома вышли два воина
и, беззаветно сражаясь, прогнали всех прочь.
Хозяин, очень этому удивившись, спросил:
— О люди! Обычно вас не было здесь видно, но вы
изволили так сражаться за меня! Кто вы такие?
— Мы редьки, в которые вы верили многие годы
и вкушали каждое утро,— ответили они и исчезли.
Творились ведь и такие благодеяния, когда человек
глубоко веровал.

«Высокомудрый из храма на горе Сёся» благодаря

добродетельному усердию в чтении священной книги
«Цветок Закона» достиг чистоты в шести корнях суеты.
Однажды, путешествуя, он остановился на ночлег, и тут
в клокотании бобов, что варились на огне от пылающих
бобовых стручков, ему послышался жалобный писк:
«О стручки! Вы же не чужие нам! Как ужасно вы по­
ступаете, что с таким ожесточением кипятите нас!»
В ответ раздалось шипение и потрескивание горя­
щих бобовых стручков: «Разве мы по своей воле делаем
это? Ах, как это невыносимо — сгорать в огне, но что
мы можем поделать! Не сердитесь так на нас!»

На высочайших развлечениях в зале Сэйсёдо в годы

Гэнъо, когда была утеряна лютня гэндзё, министр Ки-
кутэй решил сыграть на лютне бокуба. Заняв место, он
346
прежде всего ощупал колки инструмента, и тут один
из них выпал. Вынув из-за пазухи рисовый клей, вель­
можа смазал им колок, и, пока шла церемония под­
ношения богам, клей просох и помеха была устра­
нена.
Был ли здесь какой-нибудь злой умысел? Гово­
рят, что кто-то, облаченный в кинукадзуки, из
числа приглашенных, взял инструмент в руки, уро­
нил его, а потом тихонько положил на прежнее
место.

Когда мы слышим чье-либо имя, мы тотчас же рису­

ем в своем воображении черты человека, но едва лишь
нам случится увидеть его, как оказывается, что лицо
этого человека совсем не таково, каким оно нам пред­
ставлялось. И, слушая древние повествования, мы вооб­
ражаем, что дома наших современников напоминают,
наверное, те, что описаны там, а героев повестей срав­
ниваем с людьми, окружающими нас ныне. Всякий ли
представляет это именно так?
И еще — в каких-то определенных случаях мне на­
чинает казаться, что и людские речи, что я слышу те­
перь, и картины, что проплывают перед моими глазами,
и чувства, что испытываю сейчас,— все это когда-то уже
было; когда — не могу вспомнить, но ощущение такое,
что было наверняка.
Только ли мне так кажется?

То, что неприятно:

множество утвари возле себя;
множество кисточек в тушечнице;
множество будд в домашнем алтаре;
множество камней, травы и деревьев в садике;
множество детей в доме;
многословие при встрече;
когда в молитвенных книгах много понаписано
о собственных благих деяниях.
Много, а взору не претит:
книги в книжном ящике;
мусор в мусорнице.
Может быть, это потому, что правда никому не инте­
ресна, но из того, что рассказывают в этом мире, боль­
шая часть — ложь. Сверх того, что было на самом деле,
347
люди рассказывают всякую всячину, а уж ежели с тех
пор прошли месяцы и годы, да и было это в дальних
местах, то тем более приплетают, что кому заблагорас­
судиться. Ну а если запишут все это на бумаге, то по­
добный рассказ не подвергается сомнению.
О выдающихся успехах какого-нибудь мастера свое­
го дела невежды, которые ничего в этом деле не смыс­
лят, говорят с неумеренным восхищением, как о чем-то
священном, но знатоки им не верят ни на грош. Уви­
денное всегда отличается от того, что мы о нем
слышали.
Если человек тараторит, что ему заблагорассудится,
не задумываясь о том, что его тут же могут обличить
сидящие рядом, тогда сразу понимаешь, что он заврал­
ся. Бывает, что сам человек сознает, что это неправдо­
подобно, однако, самодовольно задрав нос, рассказывает
все в точности так, как слышал от других. Тогда нель­
зя сказать, что он врет. Опаснее же всего такая
ложь, которую излагают правдоподобно, то тут, то
там запинаясь, делая вид, что и сами точно не
знают всего, и в то же время тонко сводя концы с
концами.
Тому, кто врет, чтобы похвастаться, люди особенно
не перечат. Если ложь интересно послушать всем при­
сутствующим, то один человек, пусть даже он зая­
вит: «Нет, такого не было!» — ничего не добьется.
Когда же он станет слушать молча, его могут даже
в очевидца превратить, и рассказ получится правдо­
подобнее.
В общем, как ни смотри, этот мир полон лжи. Поэто­
му никогда не ошибешься лишь в том случае, если ве­
ришь только тому, что обычно, что из ряда вон не вы­
ходит.
Рассказы низкородных людей особенно насыщены
поражающими слух происшествиями. Мудрый человек
удивительных историй не рассказывает. Но, хоть и го­
ворится так, не следует заодно не верить и в чудесные
деяния будд и богов, и в жития перевоплотившихся.
Поэтому нельзя, делая вид, что все это считаешь прав­
доподобным, ничему не верить и, сомневаясь в
услышанном, смеяться надо всем на том лишь осно­
вании, что безотказно верить мирской лжи — глу­
по, а заявлять, что такого не могло быть,— беспо­
лезно.
348
 Подобно суетящимся муравьям, люди спешат на
восток и на запад, бегут на север и юг. Есть среди них
и высокородные и подлые, есть и старые и молодые, есть
места, куда они уходят, и дома, в которые возвращают­
ся. По вечерам они засыпают, по утрам встают. Чем они
занимаются? Они никогда не насытятся в желании жить
и в жажде доходов. Чего они ждут, ублажая свою
плоть? Ведь наверняка грядет лишь старость и смерть.
Приход их близок и не задержится ни на миг. Какая же
радость в их ожидании? Заблудшие не боятся этого,
в безумной страсти к славе и доходам они не оглядыва­
ются на приближение конечной точки жизненного пути.
А глупые люди, видя приход смерти, падают духом.
И все потому, что, полагая, будто жизнь их вечна,
они не знают закона изменчивости.

Что переживает человек, пребывающий в уеди­

нении?
Ж ить в полном одиночестве, не увлекаясь ничем,
лучше всего.
Если ты живешь в миру, то сердце твое, увлеченное
прахом суетных забот, легко впадает в заблуждение; ес­
ли ты смешался с толпой, то даже речь твоя, подлажи­
ваясь под слушателей, не отражает того, что лежит на
душ е,— ты угождаешь одному, ссоришься с другим, то
злишься, то ликуешь.
Но и в этих твоих чувствах нет постоянства; в твоем
сердце сама собой возникает расчетливость, и ты бес­
престанно думаешь о прибылях и убытках. Заблужде­
ния твои выливаются в пьянство. Пьяным ты погружа­
ешься в грезы. Люди все таковы: они бегут, суетятся,
делаются рассеянными, забывают об Учении.
Если даже ты не познал еще истинного Пути, все
равно порви узы, что связывают тебя с миром, усмири
плоть, не касайся суетных занятий, умиротвори душу —
и тогда ты сможешь сказать, что на какой-то миг достиг
блаженства.
Кстати, и в «Великом созерцании» сказано: «Порви
все узы, что связывают делами, знакомствами, интере­
сами, учением».

В домах знатных и процветающих тоже бывают свои

печали и свои радости. Много людей приходит к ним
с соболезнованием или поздравлениями, но чтобы среди
349
этих людей замешался монах, чтобы он тоже стоял у во­
рот и ждал приглашения войти,— это, по-моему, не го­
дится. И пусть даже причина кажется достаточной, мо­
наху лучше всего быть подальше от мирян.

В этом мире много вещей, о которых люди ныне

спрашивают и болтают при встрече. Я не возьму в толк,
как это человек, которому до этих вещей никакого дела
не должно быть, бывает великолепно осведомлен обо
всех тонкостях, рассказывает другим — и его слуша­
ют, сами спрашивают и внимательно выслушивают
ответы.
В особенности монахи, что живут в окрестностях се­
лений,— они выпытывают о делах мирян, как о своих
собственных, и судачат так, что только диву даешься,
откуда бы им все это знать.

И еще не приемлю я тех, кто распространяет вся­

кого рода диковинные новости. Мне по душе человек,
который не знает даже того, что для всех стало
старо.
Когда в компании появляется новый человек, то для
приятелей, с полуслова понимающих все, о чем здесь
говорится,— намеки, какие-то имена и т. д .,— перебра­
сываться недомолвками, смеяться, встретившись глаза­
ми друг с другом, и тем ставить в тупик новичка, не по­
нимающего, в чем дело, есть, безусловно, занятие людей
невежественных и низких.

В любом деле лучше делать вид, будто ты в нем не

сведущ. Разве благородный человек станет выпячивать
свои знания, даже когда он действительно знает свое
дело? С выражением глубочайших познаний во всех на­
уках поучают других лишь те, кто приехал из деревен­
ской глуши.
Слов нет, встречаются и среди них люди стесни­
тельные, однако весь их вид, говорящий об убежде­
нии в собственном превосходстве, действует отталки­
вающе.
Быть немногословным в вопросах, в которых пре­
красно разбираешься, не открывать рта, когда тебя не
спрашивают,— это чудесно.
350
 Всякому человеку нравится лишь то занятие, от ко­
торого он далек. Так, монах стремится к ратному делу,
а дикарь, делая вид, будто не знает, как согнуть лук,
корчит из себя знатока буддийских законов, слагает
стихотворные цепочки рэнга и увлекается музыкой.
Однако люди неизменно презирают его за это боль­
ше, нежели за нерадение к собственному его делу. Мно­
гим не только среди монахов, но и среди придворных,
приближенных императора и даже самых высоко­
поставленных вельмож нравится воинское ремесло.
Славу храброго воина заслужить трудно, даже если
в ста сражениях ты одержишь сто побед, потому что нет
на свете человека, который не стал бы храбрецом, когда
он разбивает противника, пользуясь своим везением. Но
достигнуть славы можно лишь после того, как полома­
ешь в битве меч, истратишь все стрелы и в конце кон­
цов, не покорившись врагу, без колебаний примешь
смерть. Пока ты жив, похваляться воинской доблестью
не следует.
Война — это занятие, чуждое людям и близкое ди­
ким зверям и птицам: тот, кто ратником не родился, на­
прасно увлекается этим занятием.

Когда неумело написанные картины или иероглифы

на складных ширмах или раздвижных перегородках
неприятны на взгляд, то и о хозяине дома держишься
невысокого мнения. Вообще, конечно, духовное убо­
жество владельца отражается и в той утвари, которая
ему принадлежит. Отсюда отнюдь не следует, что нужно
держать такие уж хорошие вещи! Я говорю о том, что
люди чрезмерно увлекаются или изготовлением низко­
сортных, некрасивых вещей, заявляя, будто делают их
потому, что они не ломаются, или приделыванием к ве­
щам различных совершенно ненужных безделушек, за­
являя, что вещи станут от этого занятными.
Старинная вещь хороша тем, что она не бросается
в глаза, недорога и добротно сделана.

Когда кто-то сказал, что обложки из тонкого шелка

неудобны тем, что быстро портятся, Тонъа заметил
в ответ:
— Тонкий шелк становится особенно привлекатель­
ным после того, как края его растреплются, а свиток,
украшенный перламутром,— когда ракушки осыпятся.
351
 С тех пор я стал считать его человеком очень тонкого
вкуса.
В ответ на слова о том, что-де неприятно смотреть на
многотомное произведение, если оно не подобрано
в одинаковых переплетах, Кою-содзу сказал:
— Стремление всенепременно подбирать предметы
воедино есть занятие невежд. Гораздо лучше, если они
разрозненны.
Эта мысль кажется мне великолепной. Вообще, что
ни возьми, собирать части в единое целое нехорошо.
Интересно, когда что-либо незакончено и так оставле­
но,— это вызывает ощущение долговечности жизни.
Один человек сказал как-то:
— Даже при строительстве императорского дворца
одно место специально оставили незаконченным.
В буддийских и иных сочинениях, написанных
древними мудрецами, тоже очень много недостающих
глав и разделов.

Когда господин Левый министр Тикурин-ин-но-ню-

до мог безо всяких помех стать первым министром, он
изволил заявить:
— Что тут за невидаль! Постом Левого министра
я и ограничусь,— и с теми словами ушел в мона­
стырь.
Левый министр Тоин, восхищенный этим поступком,
тоже отказался от мечты стать премьер-министром. Как
говорится, произошло «раскаянье вознесшегося дра­
кона».
Луна, став полной, идет на ущерб; дело, достигнув
расцвета, приходит в упадок. Все, что доходит до преде­
ла, приближается к разрушению — таков закон.

Когда Хоккэн-сандзо прибыл в Индию, то, увидев

там однажды веер, изготовленный на его родине, он за­
тосковал, в недуге слег и все хотел отведать китайских
кушаний.
Услыхав эту историю, один человек восклик­
нул:
— И такой великий человек, живя в чужой стране,
показал свое слабодушие!
Кою-содзу возразил на это:
352
 — О, это мягкий, чувствительный знаток Трех
частей канона!
Это замечание показалось мне очень трогательным,
непохожим на то, что его сделал законоучитель.

Ежели нет в человеке смирения, то он не может не

быть обманщиком. Однако отчего же нет людей прямо­
душных от природы? Человек, лишенный смирения,
обычно испытывает зависть, видя мудрость другого.
Часто последний дурак смотрит на мудрого человека
с ненавистью. «Оттого что не может получить великой
награды,— поносит он мудрого,— не приемлет этот
мудрец мелких выгод, хочет притворством добиться
славы!»
Такие насмешки появляются потому, что сам дурак
по складу характера совершенно не похож на мудреца.
И свойство крайней глупости, присущее этому человеку,
измениться не может. Вот потому-то он всеми правдами
и неправдами стремится получить хоть самую малую
выгоду.
Подражать глупцу нельзя ни в коем случае. Если,
уподобляясь помешанному, человек побежит по доро­
ге,— это помешанный. Если, уподобляясь злодею, он
убивает другого человека,— это злодей. Подражающий
скакуну сродни скакуну, подражающий Шуню — по­
следователь Шуня. И тот, кто, пусть даже обманом,
стремится быть похожим на мудреца, должен называть­
ся мудрецом.

Корэцугу-но-тюнагон был щедро наделен талантом

воспевания ветра и луны. Всю жизнь он хранил чистоту
и читал сутры. А жил он вместе с храмовым монахом
Энъи-содзё. В годы Бумпо, когда храм Миидэра сгорел,
Корэцугу сказал монаху:
— Прежде, обращаясь к вам, мы говорили «храмо­
вый монах». Но так как храма не стало, отныне мы бу­
дем называть вас просто монахом!
Очень остроумное замечание.

Поить вином простолюдина — дело, требующее

большой осторожности. Один мужчина, живший в Удзи,
знавался с неким Гугакубо — священником из столицы.
Священник этот был отшельником, человеком весьма
изящным и привлекательным и доводился ему шури­
12 Заказ № 1012 353
ном, поэтому отношения между ними поддерживались
самые сердечные. Однажды за бонзой в столицу был
прислан конь и слуга. Гугакубо встретил слугу
словами:
— Дорога предстоит дальняя. Прежде всего на­
до, чтобы ты пропустил разок,— и предложил ему
сакэ.
Тот чарочку за чарочкой, чарочку за чарочкой вы-
пил-таки изрядно. Потом он прицепил к поясу меч, что
придало ему весьма бравый вид, приведший Гугакубо
в хорошее расположение духа, и пустился в дорогу, со­
провождая священнослужителя.
Где-то в районе Кобата путники повстречали мона­
ха из Нара, а с ним — большое число воинов. И тут
наш провожатый бросился им наперерез и с возгла­
сом:
— Подозрительно, что они делают в горах в такой
поздний час? Стой!— выхватил из ножен меч.
Воины все, как один, тоже обнажили мечи и вложи­
ли в луки стрелы. Увидев это, Гугакубо умоляюще сло­
жил руки:
— Извольте видеть, он же мертвецки пьян! Прости­
те его великодушно,— после чего все посмеялись над
ними и поехали дальше. Провожатый же, обернувшись
к Гугакубо, гневно произнес:
— Однако же вы изволили вести себя крайне досад­
ным образом. Я вовсе не пьян. Я желал прославить свое
имя, а из-за вас мой меч оказался обнаженным всуе! —
и в порыве безрассудства ударил священника мечом,
а когда тот рухнул наземь, заорал: «Караул, разбой­
ники!»
Когда же на крик его сбежались всполошившиеся
сельские жители, он вдруг заявил: «Это я разбой­
ник!»— и, кидаясь из стороны в сторону, принялся раз­
махивать мечом и очень многих поранил, но в конце
концов был схвачен и связан.
Залитый кровью конь священника по той же дороге
примчался домой, в Удзи. Домашние перепугались
и срочно послали на розыски пропавших большую
группу мужчин. Гугакубо нашли на заросшей кустами
гардении равнине. Он лежал и тихонько стонал. В Удзи
его принесли на руках.
Хотя пострадавшего и спасли от близкой смерти, но
ударом меча у него была сильно повреждена поясница,
и он остался калекой.
354
 У одного человека был «Сборник японских и китай­
ских песен», переписанных якобы рукой Оно-но Тофу.
Кто-то сказал владельцу:
— У меня, разумеется, нет никаких сомнений отно­
сительно вашей семейной реликвии, однако вот что
странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог пе­
реписать сборник, составленный Сидзё-дайнагоном, ко­
торый жил после него.
— О, значит, это действительно редчайшая вещь! —
ответил тот и стал беречь рукопись пуще прежнего.

Как-то заговорили, что в глубине гор водится такая

тварь — называется кот-оборотень. Он пожирает людей.
Один человек сказал по этому поводу:
— Да вот здесь хоть и не горы, а тоже, говорят, буд­
то кошки с годами становятся оборотнями и случается,
что хватают людей.
Эти слухи дошли до некоего Амида-буцу — монаха,
сочинявшего стихотворные цепочки рэнга,— он жил
поблизости от храма Гёгандзи.
— Я же все время брожу в одиночестве,— подумал
он,— надо быть настороже!
Как-то раз сей монах до поздней ночи сочинял где-то
рэнга и возвращался домой один-одинешенек, и вдруг,
на берегу речки — кот-оборотень, о котором все толко­
вали,— ну конечно!— кинулся к монаху и готов был
уже наброситься на него и впиться в горло!
Обомлев от ужаса, монах вздумал было защищать­
ся — нет сил, не держат ноги. Бултыхнувшись в речку,
он завопил:
— Помогите!!! Кот-оборотень! Ой-ой! Ой!!!
На крик с зажженными факелами в руках выскочи­
ли из домов люди. Подбегают к речке, смотрят — хоро­
шо известный в округе бонза.
— Ч то,— говорят,— случилось?
Когда вытащили его из воды, веер и коробочка,
которые он получил как призы на стихотворном
состязании и спрятал себе за пазуху, исчезли под
водой.
С видом человека, спасенного чудом, монах еле при­
тащился домой.
На деле же оказалось, что это прыгнула к нему его
собственная собака: она узнала хозяина, несмотря на
темноту.
12* 355
 Отодзурумару, прислуживавший дайнагон-хоину,
знался с человеком по имени господин Ясура и посто­
янно ходил к нему. Однажды, когда послушник вернул­
ся от своего знакомца, хоин спросил его:
— Куда ты ходил?
— Я ходил к господину Я сура,— ответил тот.
— Этот Ясура мирянин или монах?— последовал
новый вопрос, и мальчик, смиренно разглаживая рукав,
произнес:
— Кто же он такой?.. Головы-то его я и не видел.
Он почему-то не видел одной только головы...

В Учении о темном и светлом началах нет никаких

наставлений по поводу Дней красного языка. Древние
не питали к ним неприязни. Не в наши ли дни из-за
чьих-то высказываний возникла к ним нелюбовь?
Говорят, будто дело, начатое в эти дни, не достигает
счастливого завершения; будто нельзя в такие дни ни­
чего толком ни сказать, ни сделать; что найдешь — то
потеряешь, что задумаешь — не сотворишь. Это глу­
пости.
Стоит попытаться сосчитать дела, окончившиеся не­
счастливо, хотя исполнение их и было приурочено
к благоприятному дню, получится то же самое. Причина
этого в том, что безмерны границы изменчивости: ка­
жется, вещь существует, а ее нет, у того же, что имеет
начало, нет конца.
Цели недостижимы, стремления безграничны. Серд­
це человека непостоянно. Все сущее призрачно. Так че­
му же застыть хотя бы на мгновение?
Причины этого неизвестны. Конечно, плохо, когда
в благоприятный день творят зло, и, конечно же, хоро­
шо, когда в неблагоприятный день совершают добро,—
так можно сказать. Добро и зло зависят от самого чело­
века, а не от выбора дня.

Некто, обучаясь стрельбе из лука, встал перед целью,

держа в руке две стрелы. Наставник заметил ему:
— Новичок, не держи две стрелы! Понадеявшись на
вторую стрелу, ты беспечно отнесешься к первой. Вся­
кий раз считай, что другого выхода у тебя нет и попасть
ты должен этой единственной стрелой!
356
 Но разве в присутствии наставника можно помыс­
лить о небрежном обращении с одной стрелой, когда их
у тебя только две? О нет: пусть даже сам ты не знаешь
о своем нерадении, знает о нем твой учитель.
Это наставление надо отнести ко всякому занятию.
Человек, обучающийся чему-либо, вечером полагается
на то, что наступит утро, а утром — на то, что настанет
вечер, и при этом каждый раз рассчитывает прилежно
позаниматься. Ну а за один миг разве можно распознать
в себе нерадение? Неужели это слишком трудно — то,
что задумал, исполнить теперь же?

Однажды какой-то мужчина рассказал:

«Один человек продавал быка. Покупатель сказал
ему:
— Завтра уплачу за быка и заберу его.
Ночью бык пал. Это было на руку тому, кто хотел его
купить, и в убыток тому, кто вздумал продавать его».—
Выслушав это, сосед рассказчика возразил:
— Владелец быка действительно потерпел убыток,
однако, с другой стороны, он оказался и в большом вы­
игрыше. Дело вот в чем: живое существо приближения
смерти не ведает — именно так было с быком, так быва­
ет и с человеком. В неведении пал бык, в неведении
остался жив хозяин. Но один день жизни дороже десяти
тысяч золотых. А бык — дешевле гусиного перышка.
Так нельзя же считать потерпевшим убыток того, кто,
получив десять тысяч золотых, потеряет один сэн!
Все посмеялись над ним.
— Но это-то правило не ограничивается одним
только владельцем быка!
Но сосед не унимался:
— Значит, всякий человек, раз он ненавидит смерть,
должен любить жизнь. Глупый человек, забывая о каж ­
додневном наслаждении радостью жизни, с нетерпени­
ем жаждет иных услад; забывая о сокровище жизни,
с опасностью ищет иных сокровищ, и нет предела его
желаниям. Значит, это рассуждение несправедливо для
того человека, который не наслаждается жизнью, пока
живет, и боится смерти, когда увидит смерть. А люди
все же наслаждаются жизнью потому, что не боятся
смерти. И не то чтобы они не боялись смерти, просто
о приближении смерти забывают. Ежели мы говорим,
357
что человек незаметно пересек рубеж жизни и смерти,
мы должны признать, что он постиг истинный принцип.
Над ним посмеялись еще больше.

Прибыв ко двору, первый министр Токиваи был

встречен стражником, державшим в руках высочайшее
послание. При виде вельможи стражник сошел с коня.
После этого первый министр велел уволить стражника,
заявив: «Такой-то страж северной стены императорско­
го дворца есть тот самый человек, который спешился,
имея на руках высочайшее послание. Как же может по­
добный человек всеподданнейше служить государю?!»
Высочайшее послание следует и вышестоящим по­
казывать сидя верхом. Спешиваться недопустимо.

У одного знатока старинных обычаев спросили:

«К куриката на коробке прикрепляют шнурки. С какой
стороны их положено прикреплять?» — и он ответил
так:
— Существует два мнения: одно — это прикреплять
их слева, другое — справа, поэтому, куда их ни при­
ладь, ошибки не будет. Если это коробка для бумаг,
шнурок большей частью прикрепляют справа, если это
ш катулка для безделушек, обычно его прилаживают
слева.

Есть такая трава — мэнамоми. Если человек, уж а­

ленный гадюкой, разотрет эту траву и приложит ее
к ране, он сразу исцелится. Необходимо уметь распоз­
навать ее.

Не перечислить того, что, пристав к чему-либо, вре­

дит ему. Для тела это вши; для дома — крысы; для
страны — разбойники; для ничтожного человека — бо­
гатство; для добродетельного — сострадание; для свя­
щенника — законоучение.

Это — мысли, которые вызвали отклик в моей душе,

когда я увидел записки под названием «Немногослов­
358
ные благоуханные беседы», где собраны высказывания
почтенных мудрецов.
1. Если ты раздумываешь, делать это или не делать,
то, как правило, бывает лучше этого не делать.
2. Тот, кто думает о грядущем мире, не должен у се­
бя иметь ничего, даже горшка для соуса. Нехорошо
иметь дорогую вещь, включая молитвенник и статуэтку
будды-охранителя.
3. Самое лучшее — жить как отшельник: ничего не
имея, ни в чем не нуждаясь.
4. Вельможа должен стать простолюдином, муд­
рец — глупцом, богач — бедняком, талантливый чело­
век — бездарным.
5. Нет ничего особенно сложного в стремлении по­
стичь учение Будды. Главное, что для этого нужно,—
освободившись плотью, не обременять душу мирскими
заботами.
Кроме этого там и еще что-то было, да я не
помню.

Первый министр Хорикава был красивым и богатым.

И еще отличала его любовь к роскоши. Сына своего —
сиятельного Мототоси — Хорикава определил управля­
ющим сыскным департаментом и, когда тот приступил
к несению службы, заявил, что китайский сундук, сто­
явший в служебном помещении сына, выглядит безо­
бразно, и распорядился переделать его на более краси­
вый. Однако чиновники, знающие старинные обычаи,
доложили ему:
— Этот сундук переходил здесь из рук в руки с глу­
бокой древности, и неизвестно, откуда он взялся: с тех
пор прошли уже сотни лет. Когда во дворце от старости
приходит в негодность какая-либо вещь из тех, что пе­
редаются из поколения в поколение, она служит образ­
цом для изготовления новых,— так что лучше бы его не
переделывать.
Распоряжение отменили.

Когда первый министр Кога, находясь в император­

ском дворце, пожелал испить воды, придворная слу­
жанка поднесла ему глиняную чашу, однако вельможа
распорядился:
— Принеси ковш! — и напился из ковша.
359
 Один человек, исполняя обязанности найбэна на це­
ремонии возложения полномочий министра, вошел во
дворец, не получив на руки высочайшего рескрипта,
находившегося еще у найки. Это было неслыханным
нарушением традиций, а вернуться за ним было уже
нельзя. Пока он ломал себе голову, как быть, гэки
шестого ранга Ясуцуна переговорил с облаченной в ки-
нукадзуки фрейлиной, подучил ее взять этот рескрипт
и потихоньку передать его найбэну. Это было восхити­
тельно!

Когда Ин-но-дайнагону Мицутада-нюдо было пору­

чено провести обряд изгнания демона, Правый министр
Тоин попросил его рассказать о традиции проведения
обряда.
— Нет ничего лучше, чем спросить об этом у Мата-
горо,— ответил Мицутада.
Этот Матагоро, старый стражник, до мелочей помнил
порядок всех дворцовых обрядов. Однажды господин
Коноэ, готовя стан, совсем забыл про циновку для си­
денья. Он уже вызвал гэки, как вдруг Матагоро, заж и­
гавший светильники, тайком шепнул ему: «Прежде по­
лагается потребовать циновку». Это было очень инте­
ресно.

Когда в храм-резиденцию Дайкаку, где развлекались

приближенные экс-императора, загадывая друг другу
загадки, пришел придворный лекарь Тадамори, Кинъа-
кира, дайнагон из свиты императора, сразу же обратил­
ся к нему с вопросом:
— Тадамори, что кажется не японским?
— Кара-хэйдзи,— ответил кто-то, и все рассмея­
лись. Лекарь рассвирепел и вышел вон.

В заброшенной лачуге, вдали от людского взора,

скрывалась от мира одна женщина. Ее, отдавшую себя
во власть скуки, вздумал навестить некий мужчина.
Когда, освещенный скудными лучами молодого месяца,
он тихонько крался к ограде, громко залаяла собака,
и на шум вышла служанка.
— Откуда вы?— спросила она, пропуская посетите­
ля в хижину. Унылая картина, открывшаяся его взору,
360
вызвала щемящее чувство жалости: «Как можно здесь
жить?»
Некоторое время гость стоял на грубом дощатом на­
стиле, пока наконец не услышал мелодичный голос мо­
лоденькой горничной:
— Сюда, пожалуйста! — и прошел через туго раз­
двигающиеся двери дальше. Внутренняя часть помеще­
ния не казалась столь угнетающе убогой — это была
довольно милая комната; правда, светильник в дальнем
углу едва мерцал, однако видно было изящное убранст­
во и чувствовалось, что благовония здесь зажгли не на­
спех: их аромат пропитал покои. Все жилище вызывало
ощущение чего-то родного.
— Хорошенько заприте ворота. Может пойти дождь.
Экипаж — под ворота, челядь — сюда и вот сюда,— по­
слышались чьи-то голоса.
С другой стороны прошептали:
— Кажется, сегодня поспим вдоволь.
Шептали тихо, но совсем рядом, и поэтому кое-что
можно было разобрать.
В хижине между тем подробно обсуждались послед­
ние новости, и вот уже запели первые петухи. С былого
разговор перешел на мечты о будущем, но тут в заду­
шевную беседу ворвался новый гам — на этот раз пету­
хи пели взапуски, звонкими голосами. Это навело на
мысль о том, не светает ли уже, но особой охоты спе­
шить с возвращением, когда на дворе еще глубокая
ночь, не было, и они забылись еще на мгновение. Одна­
ко вот уже и щели в дверях побелели; тогда муж­
чина сказал, что этого ему не забыть никогда, и вышел.
Стояло исполненное великолепия утро, какое бывает
только в месяц цветка У, когда и ветки деревьев, и трава
в садике залиты изумрудом свежей зелени. Вспоминая
проведенную здесь ночь, он жадно смотрел назад до тех
пор, покуда большое коричное дерево у дома не скры­
лось из виду.

Нерастаявший снег, что остался за северной стеной

дома, крепко подморозило; на оглоблях поставленной
здесь повозки, переливаясь, искрился иней. Сколь ни
ярко светит предутренняя луна, и при ней нельзя не
отыскать укромный уголок.
В галерее стоящего поодаль храма сидит на попе­
речной балке знатный на вид мужчина и беседует
361
с женщиной. О чем они говорят? Кажется, беседа их
никогда не кончится. Очаровательной выглядит ее
склоненная головка и силуэт; изумительно, когда вдруг
повеет невыразимым благоуханием ее платья. Чарует
и шепот, что доносится время от времени.

Когда святейший Сёку из Коя направлялся однажды

в столицу, то на узкой тропинке он повстречал женщи­
ну, ехавшую верхом на коне. Служка, что вел под уздцы
ее коня, по оплошности столкнул лошадь старца в кана­
ву. Сильно разгневавшись, мудрец принялся бранить
его:
— Это неслыханная грубость! Из четырех разрядов
учеников Ш акья-Муни — бикуни ниже бику, убасоку
ниже бикуни, убаи ниже убасоку. И бику подобным
убаи повергнут в канаву! Это же неслыханное доселе
злодеяние!
Мужчина-проводник отвечал на это:
— Вы, никак, что-то изволили сказать, да мне ниче­
го не понять.
И тогда святейший взбесился еще больше:
— Что я сказал, говоришь?! Ах ты, невежа и не­
уч!— выпалил он в гневе, но вдруг со смущенным ви­
дом, будто произнес самое невозможное ругательство,
повернул коня и ускакал обратно.
Можно сказать, это был диспут, достойный ува­
жения.

Говорят, будто редко встретишь мужчину, который

бы сразу и впопад отвечал на вопрос женщины. Во вре­
мена экс-императора Камэяма всякий раз, как во дворец
приходили молодые люди, шутницы-фрейлины испы­
тывали их вопросом:
— Приходилось ли вам слышать кукушку?
Какой-то дайнагон ответил на это:
— Такой невежда, как я, и не мог сподобиться слы­
шать ее.
А господин Внутренний министр Хорикава изволил
сказать так:
— В Ивакура как будто слыхал...
— Ну, так-то ответить нетрудно,— обсуждали его
ответ дамы,— а насчет невежды уже и слушать надоело.
362
 Говорят, что вообще мужчину надо специально вос­
питывать, чтобы над ним не смеялись женщины. Кто-то
рассказывал мне, что прежний регент из храма Чистой
Земли в юности получал наставления от монахини-
императрицы Анки, потому и был искусен в разго­
воре.
Левый министр Ямасина признавался, что обращает
внимание и очень смущается, когда на него смотрит да­
же простая служанка.
Если бы не было на свете женщин, мужчины не ста­
ли бы следить ни за одеждой, ни за шляпами, какими
бы они ни были.
Можно подумать, что женщина, которая так смуща­
ет мужчин,— этакое прелестное существо. Нет, по на­
туре все женщины испорчены. Они глубоко эгоистичны,
чрезвычайно жадны, правильного Пути не ведают
и очень легко поддаются одним только заблуждениям,
а что касается искусства вести разговор, то они не отве­
чают даже тогда, когда их спрашивают о чем-нибудь
незатруднительном.
«Может быть, это из осторожности?» — подумаете
вы. Ничуть не бывало: в разговоре они выбалтывают со­
вершенно неожиданные вещи, даже когда их не спра­
шивают. А если кто-нибудь считает, что их превосход­
ство над мужским умом заключается в мастерстве
пускать пыль в глаза, стало быть, он не знает, что все
женские уловки обнаруживаются с первого взгляда.
Женщина — это существо неискреннее и глупое. Вся­
ческого сожаления достоин тот, кто добивается благо­
склонности женщины, подчиняясь ее прихотям.
А если это так, зачем же робеть перед женщиной?
Если встретится умная женщина, она будет непривле­
кательна и холодна. Ж енщина может казаться и изящ ­
ной и интересной, только когда, ослепленные страстью,
вы послушно исполняете ее капризы.

Никто не ценит мгновения. Отчего это — от больших

познаний или по глупости? Допустим, это происходит
по глупости нерадивого; но ведь хотя и ничтожен один
сэн, но если его беречь, он сделает богачом бедняка. По­
этому-™ и крепка забота торговца сберечь каждый
сэн.
Мы не задумываемся над тем, что такое миг, но если
миг за мигом проходит, не останавливаясь, вдруг насту­
363
пает и срок, когда кончается жизнь. Поэтому праведный
муж не должен скорбеть о грядущих днях и лунах. Ж а­
леть следует лишь о том, что текущий миг пролетает
впустую.
Если к вам придет человек и известит о том, что
завтра вы наверняка расстанетесь с жизнью. Чего по­
требуете вы, что совершите, пока не погаснет сегодняш­
ний день? Но почему же сегодняшний день — тот, в ко­
тором все мы живем сейчас,— должен отличаться от
последнего дня?
Ежедневно мы теряем — и не можем не терять —
много времени на еду, естественные надобности, сон,
разговоры и ходьбу. А в те немногие минуты, что оста­
ются свободными, мы теряем время, делая бесполезные
вещи, говоря о чем-то бесполезном и размышляя о бес­
полезных предметах; это самая большая глупость, ибо
так уходят дни, текут месяцы и проходит вся жизнь.
Несмотря на то что Се Лин-юнь был переводчиком
свитков «Сутры Лотоса», Хуэй Юань не допустил
его в общину Белого Лотоса, так как тот слиш­
ком сильно лелеял в своем сердце мысли о ветре и
облаках.
В те минуты, когда человек забывает о мгновениях,
как бы эти минуты ни были коротки, он подобен покой­
нику. Когда же спросят, зачем жалеть мгновения, мож­
но ответить, что, если нет внутри человека тревоги,
а извне его не беспокоят мирские дела, решивший по­
рвать с миром — порвет, решивший постигнуть Уче­
ние — постигнет.

Некий мужчина, слывший знаменитейшим древола­

зом, по просьбе своего односельчанина взобрался на вы­
сокое дерево, чтобы срезать у него верхушку. Одно вре­
мя казалось, что древолаз вот-вот сорвется вниз, но тот,
что стоял на земле, не проронил ни слова; когда же вер­
холаз, спускаясь, оказался на уровне карниза дома, то­
варищ предостерег его:
— Не оступись! Спускайся осторожнее!
Услышав эти слова, я заметил ему:
— Уж с такой-то высоты можно и спрыгнуть. Зачем
вы говорите ему это сейчас?
Он отвечал:
— Именно сейчас и нужно. Пока у него кружилась
голова и ветки были ненадежными, он и сам остерегал­
364
ся, поэтому я ничего и не говорил. Но сейчас, когда
ошибка не так страшна, он бы наверняка допустил ее.
Это говорил человек самого низкого сословия, но
в наставлениях своих он равнялся мудрецу.
Вот и в игре — после того как возьмешь мяч из
труднейшего положения, непременно пропустишь его
там, где удар кажется слабым.

Когда я спросил однажды у человека, слывшего ис­

кусным игроком в сугороку, о секрете его успеха, он от­
ветил:
— Не следует играть на выигрыш; нужно стремить­
ся не проиграть. Заранее обдумай, какие именно ходы
могут оказаться самыми слабыми и избегай их — выби­
рай тот вариант, при котором проигрыш можно оття­
нуть хотя бы на один ход.
Руководствуясь этими же принципами, ты постиг­
нешь Учение. Таковы же приемы усмирения плоти
и обороны государства.

В ушах у меня до сих пор звучит изречение одного

мудреца, показавшееся мне изумительным:
— Тот, кто, увлекшись игрой в иго и сугороку, дню­
ет и ночует за игрой, совершает, по-моему, зло большее,
чем четыре тяжких и пять великих грехов.

Возможно ли человеку, которому завтра отправлять­

ся в дальние страны, назвать дело, которое надлежит
совершить спокойно, без спешки?
Человек, появится ли у него вдруг важное дело, впа­
дет ли он в неизбывную печаль, не в состоянии слышать
ни о чем постороннем. Он не спросит ни о горестях, ни
о радостях другого.
Все скажут: «Не спрашивает», но никто не вознего­
дует: «А почему?» Вот и люди, чьи годы становятся все
преклоннее, кто скован тяжким недугом, и в еще боль­
шей степени те, кто уходит от этого мира, должны быть
такими же далекими от треволнений мира.
Нет такого мирского обряда, от которого не хотелось
бы уклониться. И если ты находишься во власти мир­
ской суеты, если считаешь ее неизбежной, желания твои
умножаются, плоть делается немощной и нет отдыха
365
душе; всю жизнь тебе мешают ничтожные мелкие при­
вычки, и ты проводишь время впустую.
Вот и день меркнет, но дорога еще далека, а жизнь-
то уже спотыкается. Настало время оборвать все узы.
Стоит ли хранить верность, думать об учтивости?
Те, кому не понять этого, назовут тебя сумасшед­
шим, посчитают лишенным здравого смысла и бесчув­
ственным. Но не страдай от поношений и не слушай
похвал!

Если человек, которому перевалило за сорок, иногда

развратничает украдкой, ничего с ним не поделаешь. Но
болтать об этом, ради потехи разглагольствовать о де­
лах, что бывают между мужчиной и женщиной, ему не
подобает. Это отвратительно.
По большей части так же омерзительно слышать
и видеть, когда старик, затесавшись среди молодых лю­
дей, пустословит, чтобы позабавить их; когда какой-ни­
будь ничтожный человечишка рассказывает о почитае­
мом всеми господине с таким видом, будто ничто их не
разделяет, и когда в бедной семье любят выпить и стре­
мятся блеснуть, угощая гостей.

Однажды высокородный Имадэгава отправился

в Сага. При переправе через реку Арисугава его повозка
оказалась в водном потоке, и погонщик Сайомару при­
нялся понукать быка. Бык заупрямился, стал рыть ко­
пытом, и брызги из-под его ног окатили весь передок
экипажа до самого верху. Тогда сидевший на запятках
Тамэнори вскричал:
— Ах, какой неотесанный мальчишка! Да разве
можно погонять быка в таком месте?
Услышав это, вельможа пришел в дурное располо­
жение духа.
— О том, как заставить повозку двигаться,— сказал
он,— ты не можешь знать больше, нежели Сайомару.
Неотесанный ты м уж лан,— и стукнул его головой о по­
возку.
Достославный наш Сайомару был слугой господина
Удзумаса и состоял у его высочества скотником. А в до­
ме Удзумаса даже прислуге присвоены были коровьи
клички: одной Хидзасати, другой Котодзути, третьей
Хаубара, четвертой Отоуси.
366
 В местности, называемой Сюкугахара, собралось
много бродячих монахов бороборо. Когда однажды они
творили молитву о девяти ступенях возрождения
в Чистой земле, в помещение вошел незнакомый боро­
боро и спросил:
— Нет ли случайно среди вас, почтенные, бонзы по
имени Ироосибо?— На что из толпы ответили:
—* Здесь Ирооси. А кому это я понадобился?
— Меня зовут Сира-бондзи,— последовал ответ,—
слышал я, что мой наставник такой-то был убит в вос­
точных землях бродячим монахом по имени Ирооси, по­
этому я хотел бы встретиться с этим человеком и ото­
мстить ему. Вот я и ищу его.
— О, как хорошо, что вы нашли м еня,— воскликнул
Ирооси,— действительно, было такое дело! Но раз уж
довелось нам здесь столкнуться лицом к лицу, то, дабы
не осквернять святого места, давайте лучше последуем
к берегу реки, что перед нами, и сойдемся там. Друзья
мои! Что бы ни случилось, ни в коем случае не прихо­
дите мне на помощь,— условился он с товарищами.—
Ваше вмешательство может явиться помехой для вы­
полнения буддийских обрядов!
После этого противники вдвоем вышли на прибреж­
ную равнину, скрестили мечи и отвели душу, пронзая
друг друга, так что вместе и смерть приняли.
Разве могли быть такие бороборо в старину? По-мо­
ему, только в наше время появились разные шайки бро­
дячих монахов. Делая вид, что стремятся к учению
Будды, они занимаются поединками. Я считаю, что лю­
ди эти своевольны и бесстыдны, но они легко относятся
к смерти, ни к чему не привязаны и отважны, потому
я и записал эту историю в том виде, как мне рассказал
ее один человек.

Древние нимало не задумывались над тем, какое на­

звание присвоить храмам, святилищам и всему на свете.
Все называлось легко, в строгом соответствии с событи­
ями. Нынешние названия так трудны, будто люди му­
чительно над ними думали, чтобы показать свои талан­
ты. Никчемное занятие также стараться подобрать по­
необычнее иероглифы для имени.
Говорят ведь, что тяга ко всему редкостному, стрем­
ление противоречить есть несомненный признак людей
ограниченных.
367
 Плохо иметь в друзьях:
во-первых, человека высокого положения и проис­
хождения; во-вторых, молодого человека; в-третьих, че­
ловека никогда не болеющего, крепкого сложения; в-
четвертых, любителя выпить; в-пятых, воинственного
и жестокого человека; в-шестых, лживого человека; в-
седьмых, жадного человека.
Хорошо иметь в друзьях:
во-первых, человека, который делает подарки; во-
вторых, лекаря; в-третьих, мудрого человека.

В тот день, когда мы едим суп из карпа, наши воло­

сы не бывают растрепаны. Это очень липкая рыба —
ведь из нее делают клей. Карп очень благороден, так как
из всех рыб одного только карпа можно разделывать
в высочайшем присутствии.
А из птиц фазан не имеет себе равных. Фазан и гриб
мацутакэ, даже если они висят над Оюдоно — августей­
шей купальней, возражений не вызывают. Все прочее
здесь неуместно.
Однажды Китаяма-нюдо обратил внимание на то,
что на полке для снеди над августейшей купальней
в покоях императрицы виднеется дикий гусь. По воз­
вращении домой он тут же написал письмо, где указы­
вал: «Мы не привыкли видеть, чтобы подобные вещи
открыто хранились на августейшей полке. Это непри­
лично. И все оттого, что у вас нет надежного слуги».

Полосатый тунец, что водится близ Камакура, не

имеет в этих краях себе равных; в наше время он весьма
ценится. Однако камакурские старожилы говорят так:
«Еще в дни нашей молодости эту рыбу знатным людям
не подавали, а голову не ели даже слуги».
Однако в наш век — век упадка — тунца с удоволь­
ствием едят даже вельможи.

Если не считать лекарств, то мы вполне могли бы

обойтись без китайских изделий. Так как в нашей стра­
не широко распространены китайские сочинения, то
и их мы могли бы переписывать сами. То, что множест­
во китайских судов в свой нелегкий путь к нам грузятся
одними безделицами,— глупость чрезвычайная.
368
 Недаром в книгах говорится: «Не цени вещей, при­
везенных издалека» и «Сокровище, которое досталось
с трудом, дороже не цени».

Лошадей и быков следует держать в хозяйстве.

Очень жаль мучить их на привязи, однако ничего не по­
делаешь. Что касается собак, то задачу сторожить дом
и охранять имущество они выполняют лучше человека,
а посему безусловно необходимы. Однако собака и так
есть в каждом доме, и специально заводить ее не стоит.
Во всех прочих животных и птицах никакой надобности
нет.
Быстроногие звери запираются в загородки, сажа­
ются на цепь; легкокрылым птицам обрезают крылья,
а самих их заключают в клетки. Они же влюблены в об­
лака, грезят дикими горами и долинами, и ни на минуту
не затихает в них тоска.
Мысль об этом для меня невыносима, как невыноси­
ма она для человека, имеющего сердце! Тот, кто испы­
тывает наслаждение, заставляя страдать живое сущест­
во, подобен Цзе и Чжоу. Ван Цзыю любил птиц, наблю­
дал, как они резвятся в бамбуковых рощах, и они стали
его друзьями. Он никогда не ловил птиц и не причинял
им страданий. К тому же в одном сочинении сказано:
«Нельзя держать в доме никаких редкостных птиц
и диковинных зверей».

Прежде всего человеку следует разбираться в писа­

ниях, дабы постигать учения мудрецов. Каллиграфия,
даже если не отдаваться ей всецело, должна стать опо­
рой в науках. Следует овладеть искусством врачевания.
Без умения врачевать невозможно ни свою плоть под­
держать, ни людям помочь, ни выполнить долг в отно­
шении господина и родителей. После этого идет стрель­
ба из лука и верховая езда, входящие в шесть искусств.
Все это, безусловно, нужно постигнуть.
Никоим образом нельзя пренебрегать книжной муд­
ростью, военным делом и врачеванием. Если всему это­
му научишься, никогда не окажешься ненужным чело­
веком.
Далее: пища — небо человека. Человек, который
знает толк в приготовлении блюд, может оказаться
369
очень полезным. Кроме того, мастерство: оно важно
в любом деле.
А все остальные занятия...— слишком многих та­
лантов благородный человек стыдится. Быть искусным
в поэзии и умелым в музыке превосходно, однако, хотя
и говорят, что то и другое высоко ценят государь и под­
данные, похоже, что в наше время с их помощью управ­
лять миром становится все бесполезнее. Золото пре­
красно, однако в железе, кажется, гораздо больше
пользы.

Того, кто праздно проводит время, можно назвать

и глупцом, и человеком, совершающим ошибку. Есть
множество дел, от которых нельзя уклоняться и кото­
рые нужно совершить для страны, для государя. От та­
ких дел совсем не остается свободного времени. Следует
подумать об этом.
Для самого человека необходимо следующее: во-
первых, еда, во-вторых, одежда, в-третьих, жилье.
Основные потребности людей не выходят за пределы
перечисленного. Спокойная жизнь без страданий от го­
лода и холода, от ветра и дождя доставляет радость.
Однако все люди болеют. Если проникает в тебя бо­
лезнь, страдания от нее невыносимы. Ты только и ду­
маешь о лечении. Тех, кто не в силах обеспечить себя
всеми необходимыми, включая лекарство, предметами,
считают бедняками. Тех, кто не нуждается в них,— бо­
гатыми. Тех, кто требует себе чего-то сверх перечислен­
ного, называют расточительными. Если человек
бережлив, то, кем бы он ни был, он довольствуется
малым.

Очень привлекателен Дзэхо-хоси, который спокойно

коротал свой век, от рассвета до темна вознося молит­
вы Будде, и не похвалялся ученостью, несмотря на
то что никому из секты Чистой земли не уступал в
ней.

Чтобы совершить обряд сорок девятого дня, остав­

ленные в этом мире пригласили некоего мудреца. Про­
поведь была замечательной, и все присутствующие об­
ливались слезами. После того как священнослужитель
370
ушел, слушатели стали обмениваться впечатлениями.
«Сегодня он казался особенно благородным, более бла­
городным, чем всегда»,— говорили они. И тут один че­
ловек заметил:
— Что ни говорите, а это, видимо, потому, что он так
здорово похож на китайскую собаку!
Все очарование пропало, и всем стало смешно. Разве
же это способ хвалить проповедника?
А еще он сказал:
— Если, вздумав угостить кого-нибудь вином, ты
выпьешь прежде сам, а потом попытаешься заставить
пить другого — это то же самое, что замахиваться мечом
на человека. Меч обоюдоостр, поэтому, подняв его, ты
прежде всего отсечешь собственную голову. Коли пре­
жде напьешься и свалишься сам, то не сможешь, веро­
ятно, напоить другого.
Пытался ли он сам-то когда-нибудь рубить мечом?
Это очень забавно.

Один человек говорил:

— Не следует играть с тем, кто, вконец проиграв­
шись в азартной игре, хочет поставить на карту все без
остатка. Нужно знать, когда наступает время перелома
в игре, при котором, продолжая игру, можно победить.
Того, кто знает такое время, и называют хорошим иг­
роком.

Лучше не исправлять совсем, чем исправлять без

пользы.

Масафуса-дайнагон был человеком настолько талант­

ливым, умным и приятным, что его намерены были
уже возвести в генералы, но тут один из приближенных
доложил экс-императору:
— Только что я наблюдал ужасную сцену.
И августейший спросил его:
— Что именно?
— Через дыру в заборе я видел, как господин Маса-
фуса отрубил живой собаке лапы, чтобы накормить
сокола.
Это вызвало негодование и отвращение экс-импера­
тора, который переменил прежнее свое высокое благо­
воление к Масафуса и не изволил допустить его про­
движение по службе. Удивительно, конечно, что такой
371
человек держал сокола, однако рассказ о лапах собаки
не имел основания.
Ложь предосудительна, но сердце государя, воспы­
лавшее негодованием при сообщении о такой жесто­
кости, достойно глубокого уважения. Вообще говоря,
люди, которые развлекаются, убивая, муча и заставляя
драться живых существ, подобны зверям, пожирающим
друг друга.
Если повнимательнее присмотреться ко всевозмож­
ным птицам, животным и даже крохотным насекомым,
то окажется, что они заботятся о детенышах, привязаны
к родителям, обзаводятся парами, ревнуют, сердятся,
кипят страстями, ублажают свою плоть и цепляются за
ж изнь,— и во всем этом значительно превосходят людей
по той причине, что совершенно глупы.
Разве не больно бывает всякий раз, когда им до­
ставляют мучения, когда у них отнимают жизнь?
Тот, чье сердце не проникается состраданием при
взгляде на любого, кто обладает чувствами,— не
человек.

Янь Хуай ставил целью не причинять людям беспо­

койства. Вообще говоря, мучить людей и доставлять им
несчастье не следует. Даже у людей низкого сословия
нельзя отнять волю. Кроме того, иногда развлекаются
тем, что обманывают, запугивают или стыдят малых
детей. Взрослый человек к заведомой неправде относит­
ся равнодушно, а в младенческое сердце глубоко запа­
дают боязнь, стыд и душевные муки, оставляя там
действительно тяжелый след. Развлекаться, достав­
ляя ребенку муки, значит не иметь в душе состра­
дания.
И радость, и гнев, и печаль, и наслаждения взрос­
лого человека — все тщета и заблуждение. Но кто не
подвержен влиянию кажущихся реальными при­
зраков!
Причинить человеку душевную боль значит сделать
ему гораздо больнее, нежели даже изувечив его тело.
Болезни наши тоже в большинстве своем проистекают
из души. Извне приходящих болезней мало. Необходимо
знать следующее: бывает, что, желая вызвать пот, мы
принимаем лекарство, но проку от этого нет, однако же
стоит нам хоть раз испытать страх или стыд — пот вы­
ступит непременно; причина этому — душа. Известен
372
даже такой случай, когда человек стал седым, делая
надпись на башне Линъюнь.
Нет ничего лучше, чем, ни с кем не споря и обуздав
себя, согласиться с противником. Отложить свои дела,
чтобы позаботиться о другом человеке, прекрасно.
Как известно, человек, любящий состязания, всегда
стремится к победе. Ведь радость от своего превосход­
ства над противником связана с невозможностью полу­
чить удовлетворение от проигрыша. А мысль о том, что,
проигрывая сам, ты доставляешь удовольствие против­
нику, лишала бы нас интереса к игре. Но желать побе­
ды, чтобы принести другому разочарование, безнравст­
венно.
Находятся и такие люди, которые, играя даже
в дружеской компании, вовсю обманывают партнеров
и при этом упиваются своим превосходством. Это тоже
непорядочно. Поэтому во многих случаях длительная
неприязнь начинается с первой совместной пирушки.
Это все вред, наносимый пристрастием к спорам.
Чтобы превзойти в чем-то людей, следует думать
лишь о том, чтобы, занявшись науками, превзойти их
в мудрости. Когда вы постигнете Учение, то пойме­
те, что не должно похваляться добродетелью и ссори­
ться с товарищами. Только сила Учения позволяет
нам отказаться от высокого поста и отвергнуть
выгоду.

Тот, кто беден, стремится воздавать почести богатст­

ву, тот, кто стар, стремится воздавать почести силе. Ес­
ли человек не может достигнуть цели, ему разумнее
всего остановиться как можно быстрее. Мешать ему
значит совершать ошибку. Усердствовать через силу, не
считаясь со своими возможностями, значит совершать
ошибку самому.
Если бедный не знает своего места, он ворует; если
не знает слабосильный, он заболевает.

Дорога Тоба получила свое название не после того,

как был построен дворец Тоба. Говорят, будто еще
в «Записках принца Рихо» сказано: наследный принц
Мотоёси так громко возглашал новогодние приветствия,
что голос его был слышен от дворца Дайгоку до дороги
Тоба.
373
 В ночных покоях августейшее изголовье обращено
на восток. Конфуций тоже ложился головой на восток,
потому что, обратив изголовье к востоку, можно почерп­
нуть животворную силу.
В опочивальнях столь же общепринято обращать из­
головье и на юг. Экс-император Сиракава почивал голо­
вой на север, однако север не пользуется любовью. Кро­
ме того, говорят так: «Провинция Исэ расположена на
юге. Как же можно, чтобы государь ложился ногами
в сторону святилищ Дайдзингу!»
Но в императорском дворце поклонения святилищам
Дайдзингу совершают, обратись к юго-востоку, а не к
югу.

Однажды какой-то наставник в монашеской дисцип­

лине — имени его я не помню — саммайсо из храма
секты Цветка Закона, в котором погребен экс-император
Такакура, взял зеркало и принялся внимательнейшим
образом рассматривать свое лицо. В конце концов, без­
мерно расстроенный тем, что вид его безобразен и ж а­
лок, законоучитель возненавидел само зеркало, долго
после этого боялся зеркал и никогда уже не брал их
в руки. Кроме того, он перестал общаться с людьми
и заперся в келье, откуда стал выходить только для ис­
полнения храмовых служб. Услышав эту историю,
я подумал, что это очень редкий случай.
Даже мудрейшие люди, умея судить о других, ниче­
го не знают о себе. Но не познав себя, нельзя познать
других. Следовательно, того, кто познал себя, можно
считать человеком, способным познать суть вещей.
Не сознавая безобразности собственного обличия, не
сознавая собственной глупости, не сознавая своего не­
вежества в искусствах, не сознавая ничтожности своего
общественного положения, не сознавая того, что годы
твои преклонны, не сознавая того, что сам ты полон не­
дугов, не сознавая близости своей смерти, не сознавая,
как несовершенен путь, которому ты следуешь, не со­
знавая собственных своих недостатков,— тем более не
постигнешь чужих поношений.
Однако облик свой можно увидеть в зеркале; годы
можно узнать, сосчитав. Но когда о своей внешности
знают все, а поделать с нею ничего не могут, это все
равно как если бы о ней и не знали. О том, чтобы улуч­
шить свою внешность или уменьшить возраст, не может
374
быть и речи. Но как же можно не отступиться от дела,
едва только узнаешь о своей непригодности к нему? Как
можно не смирить плоть, если узнал ты о своей ста­
рости? Как можно не призадуматься, коли узнал ты
о том, что глупо ведешь себя?
Вообще-то стыдно навязываться людям, когда тебя
никто не любит. Безобразные обличьем и подлые серд­
цем выходят на люди и занимаются службой; недоумки
водятся с талантами; бездарные в искусствах — завсег­
датаи у тончайших мастеров; дожившие до белоснежной
головы равняются на цветущую молодежь. Хуже того,
люди желают недостижимого, убиваются по тому, что
невыполнимо; ждут того, что заведомо не явится; боясь
кого-то, льстят ему — и это не тот позор, который на­
влекается посторонними, этим позорят себя сами люди,
отдавшиеся во власть алчной своей души.
А не сдерживают они свою алчность лишь потому,
что не знают, что великий момент, завершающий
ж изнь,— уже вот он, приблизился!

Кто-то, кажется Сукэсуэ-дайнагон-нюдо, встретив­

шись с советником двора генералом Томоудзи, сказал:
— Если ты меня о чем-нибудь спросишь, все равно
о чем, я отвечу!
— Да неужели?— усомнился Томоудзи.
— Ну тогда давай поспорим!
— Я ведь серьезным вещам не обучался и не знаю
их, так мне и спросить тебя не о чем. Сделай милость,
позволь спросить о том, что непонятно мне в каких-ни­
будь пустяках, не стоящих внимания.
Сукэсуэ воскликнул:
— Тем более! Из здешних-то глупых загадок я тебе
любую растолкую в момент!
Собравшиеся вокруг них приближенные императора
и фрейлины тут же порешили:
— О, это очень интересный спор! В таких случаях
лучше всего спорить пред очами государя. Кто проиг­
рает, должен устроить пирушку.
Государь пригласил их, и тогда Томоудзи прого­
ворил:
— Правда, слыхивал я это еще с младенчества, а вот
смысла до сих пор не знаю. Хочу спросить у тебя, объ­
ясни, пожалуйста, что это значит, когда говорят: «Ума-
но кицурёкицуниноока, накакуборэирикурэндо?»
375
 Преподобный дайнагон сразу оторопел и сказал:
— Это такая глупая фраза, что не заслуживает того,
чтобы на нее тратили слова.
Томоудзи возразил на это:
— Но я с самого начала сказал, что не обладаю по­
знаниями в мудрых учениях и спросить осмелюсь толь­
ко о какой-нибудь глупости,— после чего дайнагон-ню-
до был признан проигравшим и, как рассказывают, вы­
нужден был согласно условию устроить отменный пир.

Однажды во время аудиенции лекаря Ацусигэ у по­

койного монаха-государя внесли августейшие яства.
Увидев их, Ацусигэ почтительно обратился к его вели­
честву со словами:
— Снизойдите спросить меня о иероглифических
написаниях названий и о питательности всех яств, что
находятся на внесенном сейчас столике. Я буду отве­
чать по памяти, а ваше величество проверять меня но
фармацевтическим трактатам. Осмелюсь заметить, что
не ошибусь ни разу.
В этот момент к государю вошел ныне покойный ми­
нистр двора Рокудзё.
— Мне тоже хотелось бы воспользоваться этим слу­
чаем и чему-нибудь поучиться,— сказал он и тут же за­
дал вопрос: — Ну, во-первых, с каким ключом пишется
иероглиф «соль»?
— С вашего позволения, с ключом «земля»,— отве­
тил тот.
— О, вы уже блеснули ученостью! На сегодня до­
вольно и этого. Больше вопросов не имею!
За этими словами последовал такой взрыв смеха, что
лекарь поспешил ретироваться.

Можно ли любоваться лишь вишнями в разгар цве­

тения и полной луной на безоблачном небе? Тосковать
по луне, скрытой пеленой дождя; сидя взаперти, не ви­
деть поступи весны — это тоже глубоко волнует своим
очарованием. Многое трогает нас и в веточках, что дол­
жны вот-вот распуститься, и в садике, что осыпается
и увядает.
В прозаических вступлениях к стихам пишут:
«Я пришел любоваться цветами, а они давным-давно
осыпались», или: «Не пришел любоваться цветами из-
376
за такой-то помехи». Чем это хуже вступления: «Любу­
ясь цветами...»? Мне понятно пристрастие к любованию
осыпающимися цветами или луной, что клонится к за­
кату, но подчас встречаются безнадежные глупцы, ко­
торые говорят: «Осыпалась эта ветка и та. Нынче уже
любоваться нечем».
Все на свете имеет особенную прелесть в своем на­
чале и в завершении. А любовь между мужчиной
и женщиной — разве она в том только, чтобы свидеть­
ся? Любовь — это когда с горечью думаешь, что время
прошло без встречи; когда сожалеешь о пустых клятвах;
когда одиноко проводишь долгие ночи; когда думаешь
лишь о любимой, далекой как небо; когда в пристанище,
заросшем вокруг камышом, тоскуешь о былом.
Глубже, чем полная луна на безоблачном небе, что
глядится вдаль на тысячи ри, трогает за душу лунный
серп, взошедший в предвестье близкого рассвета. Ничто
не чарует более, чем бледный луч его, когда он прогля­
дывает сквозь верхушки криптомерий в диких горах
или спрятался за быстро бегущую стайку туч, что брыз­
жет на нас мимолетным дождем. Когда лунный свет пе­
реливается на увлажненной листве буков и дубов, он
проникает в сердце, он приносит тоску по душевному
другу, по столице.
Но вообще-то луна и цветы заслуживают не только
любования. Ведь даже думать о них весной, не выходя
из дому, а лунной ночью затворившись в спальне, слад­
ко и привлекательно.
Благовоспитанный человек никогда не подаст виду,
что он страстно увлечен чем-то, у него не заметишь ин­
тереса к чему-либо. Но кто бурно изливает чувства по
всякому поводу, так это житель глухого селения. Он
проталкивается, пролезает под самое дерево, усыпанное
цветами; уставившись на цветы, глаз с них не сводит;
пьет сакэ, сочиняет стихотворные цепочки рэнга, а под
конец, ничтоже сумняшеся, ломает для себя самую
крупную ветвь. В источник он погрузит руки и ноги; по
снегу он непременно пройдет, чтобы оставить следы,—
ничем он не может любоваться со стороны.
Очень странное зрелище являют подобного рода лю­
ди, когда они наблюдают за празднеством.
— Зрелище слишком запаздывает,— говорят они,—
и пока нет нужды оставаться на помосте,— после чего
идут в помещение, пьют сакэ, закусывают, развлекают­
ся игрой в иго и сугороку, а караулить процессию
377
оставляют на помосте человека, и как только он закри­
чит: «Идет!» — все вскакивают, будто у них раскроши­
лась печень, и наперегонки, чуть не сбивая друг друга
с ног, взлетают на помост, толкаются, колыша бамбуко­
вую штору пред помостом, впиваются в улицу глазами:
как бы чего не пропустить! — о каждом посплетничают:
кто да что. А когда процессия проходит, говорят: «Те­
перь до следующей»— и спускаются вниз. Вероятно,
главное для них — поглазеть на что-нибудь, и только.
Вельможный житель столицы, напротив того, вид
имеет сонный и на это как следует не смотрит. Молодые
люди низшего сословия, те, кто является сюда испол­
нять обязанности, или те, кто сопровождает кого-ни-
будь, никогда не высунутся до неприличия вперед;
никто из них не рвется без толку глазеть на зрелище.
Мальва, которой увешано вокруг все без разбора,
прелестна, но, пока еще не наступил рассвет, все сгора­
ют от любопытства: чьи это повозки, что прибывают сю­
да под покровом темноты; гадают, чья, интересно, та,
а чья эта. И вот уже можно распознать и бычников
и слуг. Любуясь на то, как прибывают самые разнооб­
разные экипажи и люди — то изящные, то пышные, не
заскучаешь.
По мере того как спускаются сумерки, и повозки,
выстроенные рядами, и люди, стоящие тесной толпой,
начинают куда-то исчезать. Вскоре толпа редеет, строй­
ные ряды повозок приходят в беспорядок, приезжие
разбирают себе для устройства на ночлег бамбуковые
шторы и циновки, а все вокруг утихает и смолкает. Раз­
мышлять над этим, узнавать здесь прообраз мирской
суеты и бренности. В этом тоже таится очарование. На-
блюдать за главной дорогой столицы — это наблюдать
за праздником. Среди тьмы людей, что ходят взад-впе­
ред перед помостом, встречается такое множество зна­
комых, что кажется, будто даже во всем мире людей не
так много, как здесь. Но если мы решим, что сами дол­
жны будем умереть только после того, как потеряем их
всех до одного, то этого нам долго ждать не придется.
Когда, наполнив водой большой сосуд, мы сделаем
в нем крохотное отверстие, то, как бы ни скудно капала
из него вода, если она будет сочиться беспрерывно,
в конце концов должна будет иссякнуть. В столице пол­
но народу, и не бывает дня, когда бы кто-нибудь не
умер. И не всегда по одному или по двое в день. В иные
дни не только на Торибэно и Фунаока, но и на другие
378
кладбища приносят очень много усопших, а таких дней,
когда бы никто не умирал, не случается. Следовательно,
не бывает и случаев, когда бы изготовленные гробы
остались лежать без спроса.
Смертный час — он приходит нежданно, невзирая
на то что ты молод, что еще полон сил. Поразительно
еще, как мы избегали его до сих пор. Разве можно
хотя бы на минутку легкомысленно отнестись к этой
жизни?
Это похоже на фигуру под названием «пасынки»,
которую сооружают из шашек. Пока эти шашки вы­
страивают в ряд, никто не знает, какую именно взять
первой, но как только, отсчитав нужное число, одну из
них берут, мы сразу видим и остальные, а отсчитав еще
и еще раз, начинаем вытаскивать шашки одну за дру­
гой, пока их не останется вовсе.
Когда воин, идущий в сражение, знает, что смерть
его близка, он забывает о семье, забывает и о самом се­
бе. Очень недолговечен и тот, кто, покинув суетный мир,
затворившись в хижине, сплетенной из травы, и мирно
наслаждаясь ручейком и камешками на дне его, счита­
ет, что все это обойдет его стороной. Разве не может враг
по имени быстротечность, то есть смерть наша, нагря­
нуть в глубину спокойных гор? Глянуть в лицо смерти
отшельник может наравне с воином, не покидающим
ратного стана.

Один вельможа, считая, что коль скоро празднества

прошли, то оставшиеся мальвы никому не нужны, при­
казал убрать все их стебельки, что были развешаны на
шторах в его доме. Такие поступки я всегда считал про­
диктованными безвкусицей, но так как здесь был чело­
век с тонким пониманием, я подумал: «А может быть,
так и следует?» Однако Суо-но-найси писала:
Хоть и висят они,
Но уж е бесполезны
Все вместе
На шторах
Увядшие мальвы цветы.

(Хоть и тоскую я,
Это уж е бесполезно —
Вместе с любимым
Ничем нам не любоваться,
День нашей встречи далек.)

379
 Стихи эти, посвященные увядшим лепесткам маль­
вы, висящей на шторах спальной, вошли в сборник стит
хов поэтессы. Кроме того, в пояснении к одной старин­
ной песне сказано: «Ее послали, прикрепив к увядшей
мальве».
В «Записках у изголовья» написано: «То, что дорого
как воспоминание — засохшие листья мальвы». Мне
эти слова кажутся бесконечно близкими. Камо-но Тёмэй
в «Повести о четырех временах года» также писал:

На яшмовых шторах остались

От праздника мальвы цветы.

Как же можно без сожаления выбросить вон цветы,

которые даже при увядании вызывают такие чувства?
Поскольку говорят, что целебные кусудама, ви­
сящие на занавесях в знатных домах, меняют на хри­
зантемы в девятый день девятой луны, то и ирисы сле­
дует оставлять до праздника хризантем. После кончины
Бива — августейшей супруги — кормилица Бэн увиде­
ла, что ирисы и целебные шары на старинных шторах
завяли. Она произнесла:
Здесь корни ириса висят,
Не к этому случаю сорванные.

Фрейлина Ко-но-дзидзю в ответ ей сложила такие

стихи:
Стебли ириса
Все те же, что и прежде...

Деревья, которые хочется иметь возле дома,— это

сосна и вишня. Из сосен хороша и пятилистница. Цветы
хороши простые. Прежде махровые вишни разводили
лишь в столице Нара, а в наше время они распростра­
нились очень широко. Цветы вишни с горы Есино
и «ближняя левая» вишня — относятся к простым.
Махровые же вишни принадлежат к особому сорту. Они
навязчиво причудливы. Лучше их не сажать. Поздние
сорта вишни также лишены интереса: цветы, попорчен­
ные гусеницами, неприятны.
Сливы хороши и белые и бледно-алые. Простые сли­
вы рано зацветают, а алые махровые сливы чаруют сво­
им ароматом. Поздние сливы не пользуются успехом.
Они цветут в одно время с вишнями, однако ценятся
380
меньше их, их подавляет цветение вишни; лепестки их
держатся на ветках еле-еле. «Простые сливы раньше
всех зацветают и осыпаются, они всегда спешат — и тем
интересны»,— сказал Кёгоку-нюдо-тюнагон, сажая
возле фасада своего дома еще и простые сливы. У юж­
ной стены дома Кёгоку и поныне растут два дерева.
Ивы тоже интересны. А молодой клен где-нибудь
в месяце цветка У прекрасен: своей красотой он пре­
восходит все — любые цветы и багряные осенние
листья. А если взять апельсиновое или коричное дерево,
они хороши, когда стары и велики.
Луговые цветы — это желтая роза, глициния, ирис,
гвоздика. В прудах — лотос. Осенние травы — трост­
ник, эвлария, колокольчик, петушечник, валериана, ре­
пейник, астра, бедренец, карукая, гречавка, хризантема
или желтая хризантема, плющ, лоза, вьюнок. Хорошо,
когда все они растут на не слишком высокой, скромной
изгороди и не густо.
Другие же травы — те, что встречаются редко, чьи
названия режут слух непривычными китайскими со­
звучиями или чье цветение трудно увидеть,— не так
интересны. По большей части редкие, необычные цветы,
как и все прочее в этом роде, возбуждают крайний ин­
терес лишь у людей с дурным вкусом. Лучше обходить­
ся без таких вещей.

Оставлять после своей смерти имущество — не­

достойно мудреца. Накапливать плохие вещи — нелепо,
к хорошим же вещам — жаль привязываться. Тем при­
скорбнее, когда их очень много.
Совершенно непристойно, когда потом у людей
вспыхивает перебранка: «Это я должен получить!» Ес­
ли у вас есть что оставить кому-нибудь после своей
смерти, лучше всего отдать это еще при жизни. Ж ела­
тельно пользоваться лишь тем, без чего нельзя обойтись
каждодневно, и кроме этого ничем себя не обременять.

Преосвященный Гёрэн из храма Печальных Полей,

мирским именем которого было, кажется, Миура, был
непревзойденным воином. Однажды к нему пришел
земляк и в разговоре сказал:
— На то, что скажет житель восточных провинций,
можно смело положиться. А столичные жители хороши
лишь на посулы, правды от них не жди.
381
 Мудрейший принялся втолковывать ему:
— Вот ты уверен, что это так и есть, а я, прожив
долго в столице, попривык к ним, присмотрелся и те­
перь вовсе не считаю их хуже других. В душе все они
очень мягкосердечны, поэтому им трудно бывает реши­
тельно возражать против того, что говорят другие; у них
не хватает духу высказаться до конца, и по слабости
характера они с тобой соглашаются. Я не думаю, чтобы
они хотели кого-то обманывать, но, поскольку это
сплошь и рядом люди бедные, невезучие, они
часто поступают не так, как хотели бы сами. Жители
восточных провинций — мои земляки. Но уж если ска­
зать по правде, они невежливы, скупы на ласку, да
и прямолинейны, поэтому как скажут с самого начала
«нет», то как отрежут. Однако люди они все зажиточ­
ные, крепкие, и положиться на них можно.
Мудрец этот отличался грубым, просторечным выго­
вором, по каковой причине все полагали, что он, навер­
ное, не очень тверд в тонкостях учения мудрецов. Одна­
ко после одного этого высказывания к нему настолько
прониклись уважением, что из многих других монахов
выбрали его настоятелем храма. Это навело меня на
мысль о том, что такая вот спокойная рассудительность
и приносит пользу.

Бывает, что человек, который всем кажется бесчув­

ственным, скажет доброе слово. Некий устрашающего
вида дикий варвар спросил однажды своего соседа:
— Детишки-то у вас есть?
— Нет, ни одного нету,— ответил тот, и тогда этот
дикарь заметил ему:
— Ну, тогда вряд ли вам дано знать очарование ве­
щей. Я очень опасаюсь, что вашими поступками движет
бесчувственное сердце. Всякое очарование можно по­
стичь лишь через детей.
И, по-видимому, это действительно так. Вряд ли
у человека, не знающего душевной привязанности, есть
в сердце чувство сострадания. Даже тот, кто сам не ис­
пытывал чувства сыновнего долга, начинает познавать
думы родителей, едва только он обзаводится детьми.
Человек, отказавшийся от суетного мира, ничем на све­
те не обременен, однако и он не должен относиться
с презрением к тем, кто по рукам и ногам связан семей­
ной обузой, видя в них одну только лесть и алчность.
382
 Если мы поставим себя на их место, то поймем, что
действительно ради любимых родителей, ради ж е­
ны и детей можно забыть стыд, можно даже украсть.
Следовательно, вместо того чтобы хватать воров или су­
дить за дурные поступки, лучше так управлять миром,
чтобы люди в нем не терпели голода и холода. Человек,
когда он не имеет установленных занятий, бывает ли­
шен свойственного ему благодушия. Человек, доведен­
ный до крайности, ворует. Если мир будет плохо управ­
ляться и люди будут мучиться от голода и холода, пре­
ступники не переведутся никогда.
Доставляя людям страдания, их толкают на наруше­
ние закона, а затем вменяют им это в вину — вот что
печально.
Итак, каким, спрашивается, образом сотворить лю­
дям благо? Не может быть никаких сомнений в том, что
низшим слоям будет на пользу, если высшие прекратят
расточительство и излишние расходы, станут жалеть
народ и поощрять земледелие. Если же случится, что
люди, обеспеченные одеждой и пищей, все-таки будут
совершать дурные поступки,— их-то и надобно считать
истинными ворами.

Когда слушаешь, как люди рассказывают о том, что

вид кончины человека был прекрасен: «Он был спокоен
и невозмутим»,— то испытываешь почтение. Глупцы
присовокупляют к этому россказни о чем-нибудь стран­
ном и необычном, хвалят и речи, и поступки усопшего,
соответственно тому, что нравится им самим, но всегда
в таких случаях чувствуется, что это все не может ла­
диться с последними помыслами того человека.
Кончина — великое событие, и оно не поддается
определению ни перевоплотившемуся в облике человека
будде, ни ученому мужу. Если ты сам следуешь пра­
вильной стезе, тебе нет дела до того, что видят и слышат
другие.

Рассказывают, что однажды высокомудрый Тоганоо,

идя по дороге, увидел мужчину, который купал в реке
коня, приговаривая: «Аси, аси!» — «Ногу, ногу!» Высо­
комудрый остановился и вопросил:
— О, как это благородно! Вот человек, развивший
добродетели прежнего своего существования. Разве не
383
говорил он сейчас: «А-дзи, А-дзи»? Кому же принадле­
жит сей конь? Его хозяин, надо полагать, весьма по­
чтенный господин?
— С вашего позволения, это конь господина Фу сё,—
ответил мужчина.
— Как это великолепно! Выходит совсем а-дзи-хон
фу сё — «Ничто не рождается и не уничтожается». Вы,
значит, и есть тот, кто наследовал счастливое воздаяние
за прошлое! — сказал старец, утирая слезы умиления.
Императорский телохранитель Хада-но Сигэми
сказал как-то о страже северной стены императорского
дворца, Сингане, монахе в миру из провинции
Симоцукэ:
— Вот человек, вид которого говорит, что он упадет
с коня. Будьте очень осторожны!
Никто этому не поверил, тогда как Синган действи­
тельно упал с коня и разбился насмерть. И люди реши­
ли, что всякое слово того, кто достиг совершенства на
данном поприще, подобно слову богов. Тогда кто-то
спросил телохранителя:
— Что же за вид у него был?
— У него же был зад персиком, и при этом покой­
ный любил норовистых коней, поэтому я и сказал так
о его виде. Разве я ошибся?— ответил тот.

Встретив физиономиста, Мёун-дзасу осведомился

у него:
— Не пострадаю ли я случайно от оружия?
— Действительно,— отвечал физиономист,— такие
признаки есть.
— Что же это за признаки?
— В вашем сане не следует опасаться быть ране­
ным, и все же вы, пусть на миг, но задумались об этом
и спросили меня. Уже это и является предзнаменовани­
ем такой опасности,— услышал он в ответ.
И действительно, он погиб, пораженный стре­
лой.

В последнее время люди стали говорить, что так как

появилось много мест, где лечат прижиганием, пятна от
него можно увидеть даже на синтоистских богослуже­
ниях. О таких вещах ничего не сказано в Законополо­
жениях.
384
 Если, делая прижигания человеку старше сорока, не
прижгут ему коленные впадины, у него случаются го­
ловокружения. Нужно их непременно прижечь.

Нельзя нюхать панты, прикасаясь к ним носом. Го­

ворят, что там есть маленькие насекомые — они впол­
зают в нос и истачивают мозг.

Обычно говорят: «Человек, вознамерившийся при­

общиться к искусству, не должен посвящать необ­
думанно в это других, пока еще не может делать своего
дела хорошо. Когда тайком, обучаясь с усердием, до­
бьешься своего и выдвинешься, тебя премного возне­
сут». Однако же люди, которые так рассуждают, как
правило, не способны обучиться ни одному виду
искусства.
Если человек еще с той поры, когда он совершенно
неопытен, придет к тем, кто искусен, и, не стыдясь ни
поношений, ни насмешек, невозмутимо станет упраж ­
няться, совершенствуясь,— то пусть даже и не дано ему
врожденного таланта,— когда он проведет годы, день
ото дня более искушаясь в своем деле и не проявляя
к нему небрежения, в конце концов он достигнет более
высокой ступени умения, нежели одаренные, но не­
брежные, добьется признания как человек высокого до­
стоинства и удостоится несравненного имени.
Даже искуснейшие мастера Поднебесной поначалу
и сносили толки о несовершенстве, и страдали немалы­
ми изъянами. Однако люди эти были неукоснительны
в установлениях Пути, почитали их и сдерживали свои
прихоти,— вот они и стали всемирными учеными и на­
ставниками несметного множества людей. Так бывает
всегда, и от выбора поприща это не зависит.

Некто сказал так:

— Искусства, в которых мастерство не достигнуто
и к пятидесяти годам, следует оставить. Тут уже неког­
да усердно трудиться. Правда, над тем, что делает ста­
рец, люди смеяться не могут, но навязываться людям
тоже неловко и непристойно. Но что благопристойно
и заманчиво — это, начисто отказавшись от всяческих
занятий, обрести досуг. Тот, кто проводит свою жизнь,
13 Заказ № 1012 385
обременившись житейской суетой, тот последний глу­
пец. Если что-то вызывает ваше восхищение, нужно
бросить это, не входя с головой в постижение предмета,
едва только вы узнаете смысл его, пусть даже пона­
слышке. Но самое лучшее — это бросить занятия с само­
го начала, когда еще не появилась тяга к предмету.

У высокомудрого Дзёнэна из храма Сайдайдзи была

согбенная спина, совершенно седые брови и вид, во­
истину говорящий об обилии добродетелей. Однажды
старца пригласили ко двору. При взгляде на него гос­
подин Внутренний министр Сайондзи воскликнул:
— О, какой благородный у него вид!— и проникся
к монаху благоговением.
Заметив это, князь Сукэтомо сказал:
— Это все из-за его преклонного возраста.
Как-то после этого Сукэтомо притащил лохматую
собаку, страшную, тощую и облезлую от старости, и по­
волок ее к министру, говоря:
— Ну чем у нее не благородный вид?

Когда арестовали монаха в миру Тамэканэ-но-дай-

нагона и в оцеплении воинов препровождали в Рокуха-
ра, где-то в окрестностях Итидзё его встретил князь Су­
кэтомо. Он изволил промолвить:
— Завидная участь! Именно такие воспоминания об
этом мире хочется иметь.

Однажды тот же Сукэтомо укрывался от дождя в во­

ротах Восточного храма. Там собралось много нищих,
у которых были уродливо скрючены, искривлены или
вывернуты руки и ноги. Увидев этих людей, он было
подумал: «Это — диковины, каждая из которых не име­
ет себе равных. Они достойны всемерного восхищения».
Однако по мере того, как вельможа всматривался
в калек, исчезал и его интерес к ним, и он, вдруг почув­
ствовав глубокое отвращение, подумал: «Люди должны
выглядеть обычно, а не казаться диковинами»,— и ушел
домой. После этого он потерял интерес и к своим на­
саждениям, решив: «В наше время стараться из любви
к садовым деревьям скручивать и надламывать ветки,
чтобы придать им причудливые формы и тем тешить
386
свой взор — это все равно что питать пристрастие к
любованию такими вот калеками», и приказал
вырвать и выбросить вон все деревца, посаженные в
горшках.
И это тоже поступок похвальный.

Человек, который собирается следовать мирским

обычаям, прежде всего должен знать, что такое подхо­
дящий случай. Дело, предпринятое в неподходящий мо­
мент, душе людей претит, слышать о нем противно,
и оканчивается оно ничем. Такие моменты надо уметь
угадывать. Подходящего случая нельзя выбрать лишь
для болезни, для рождения ребенка и для смерти. Здесь
хоть и знаешь, что случай неподходящий, дела не оста­
новишь.
Истинно великие события, знаменующие такие пе­
ремены, как рождение, жизнь в этом мире, тяжкий не­
дуг и смерть, подобны бурной реке, что течет, затопляя
берега. Они не задерживаются ни на миг, а надвигаются
и приходят неотвратимо.
Поэтому, когда ты задумаешь непременно свершить
некое дело — духовное или мирское, нельзя говорить
о подходящем случае. Здесь не место колебаниям, здесь
не годится топтаться в нерешительности.
Никогда не бывает так, чтобы лето наступало после
того, как пройдет весна, а осень приходила, когда кон­
чится лето. Весна в своем разгаре уже рождает призна­
ки лета, уже с лета подступает осень, а осенью, когда
делается холодно, среди десятой луны наступает «малая
весна», зеленеет трава, сливы покрываются бутонами.
Так же и с листопадом: почки распускаются не по­
сле того, как облетит листва,— лист опадает лишь тогда,
когда его выталкивает вылезающая из-под него почка.
Приветствующие ее силы поддерживают почку изнутри,
поэтому ожидаемый черед наступает скоро.
А взаимная смена рождения, старости, болезни
и смерти случается и того скорее. У четырех времен го­
да тоже есть свой установившийся черед. Только смерть
не ждет своего череда. Спереди смерть никогда не под­
ходит, она всегда наседает сзади. Люди все знают, что
на свете бывает смерть, но приходит она негаданно,
когда ее не ждут так скоро. Сколь далеко ни простира­
ется в открытое море сухая отмель, но и ее скрывает
приливная волна, отхлынувшая вдруг от берега.
13* 387
 Так заведено, что для проведения пиршества по слу­
чаю назначения министра испрашивают соответствую­
щее помещение. Левый министр из Удзи устраивал его
в Павильоне трех восточных дорог. Поскольку он обра­
тился с просьбой о том помещении, где находилась ре­
зиденция, его величество изволил отбыть в другое место.
Даже если бы министр не был родственником ма­
тушки государя, он поступил бы так же. Говорят, суще­
ствует старинный обычай испрашивать помещение
монашествующей императрицы.

Когда берешь кисть, хочется что-нибудь написать;

когда берешь музыкальный инструмент, хочется из­
влечь из него звук. Когда берешь рюмку, думаешь о са­
кэ; когда берешь игральные кости, думаешь, как их
бросить. Обстоятельства непременно рождают стремле­
ния, поэтому не следует даже на короткое время преда­
ваться нехорошим забавам.
Если мельком взглянуть на одну какую-нибудь фра­
зу из учения мудрецов, то в поле зрения невольно попа­
дает текст до и после нее. Случается, что благодаря это­
му мы вдруг исправляем многолетнюю ошибку. Разве
узнать бы нам о ней, если бы мы теперь на минутку не
раскрыли этого писания? Следовательно, есть польза от
такого соприкосновения.
Пусть даже ничуть не пробуждается твое сердце, но
если ты, находясь пред буддой, возьмешь четки и сутры,
то, как бы нерадив ни был ты, все равно сам по себе на­
строишься на добрые поступки, как бы смятенна ни бы­
ла твоя душа; если ты сядешь на веревочное ложе, все
равно, не думая ни о чем, должен будешь достигнуть
отрешенности.
Восприятие явления и сущность его — это не две
абсолютно разные вещи. Если не отклоняешься от Пути
во внешних проявлениях, в тебе непременно созревает
способность проникновения в истину. Неверия выра­
жать нельзя. Надо положиться на этот закон и уважать
его.

— Как вы понимаете «выплескивание со дна бока­

л а» ?— спросил меня один человек.
— Это называют гёто — «сгуститься на дне». Оче­
видно, имеется в виду выплеснуть то, что сгустилось на
дне бокала, — ответил я, но собеседник возразил на это:
388
 — Нет, это не так. Здесь гёто — «рыбий путь»: оста­
вить в бокале немного влаги, чтобы омыть его края, ко­
торые прикладывают к губам.
— То, что мы называем минамусуби, зовется так
потому, что плетение нитей в нем похоже на раковину
мина,— сказал мне один знатный человек.
Говорить нина неверно.

Пожалуй, нехорошо, когда вместо «прикреплять на

воротах табличку» говорят «прибивать». Чиновник вто­
рого ранга — монах Кадэнокодзи говорил «прикреплять
табличку».
Нехорошо также, пожалуй, когда говорят «сколо­
тить помост» для зрелищ. Обычно скажут «сколотить
навес», а о помосте следует говорить: «устроить по­
мост».
Плохо также звучит «жечь гома». Лучше сказать
«заняться гома» или «совершать гома».
— Неправильно в слове гёбо слог бо произносить
глухо, как хо. Он произносится звонко,— говорил на­
стоятель храма Чистого покоя.
В обыденной речи такого рода ошибок встречается
много.

Одни говорят, что цветение вишен начинается через

сто пятьдесят дней после зимнего солнцестояния, дру­
гие — на седьмой день после весеннего равноденствия,
однако большей частью оно падает ровно на семьдесят
пятый день от начала весны.

Монах-служка при храме Повсюду Сияющего долгое

время подкармливал на пруду диких гусей. Однажды,
насыпав приманки до внутренних помещений пагоды,
он открыл одну из ее дверей и, после того как туда на­
бралось несчетное множество птиц, вошел к ним сам,
притворил дверь и бросился ловить и умерщвлять их.
Страшный гвалт, поднятый гусями, услышал маль­
чик, косивший поблизости траву. Он сообщил об этом
людям, и когда из деревни прибежали и ворвались в па­
году крестьяне, они увидели, что в самую гущу отчаян­
но хлоиавших крыльями больших гусей затесался мо­
389
лодой монах, который хватал их и откручивал им
головы.
Монаха этого схватили и прямо с места отправили
в сыскной департамент. Там его бросили в тюрь­
му, приказав повесить себе на шею всех убитых им
птиц.
Это было во времена, когда управляющим департа­
ментом был Мототоси-дайнагон.

Вопрос о том, писать ли иероглиф тай из сочетания

тайсё с точкой или без точки, явился как-то предме­
том спора между чиновниками из ведомства Темно­
го и Светлого начал. Монах в миру Моритика сказал
тогда:
— У канцлера Коноэ имеются записки, начертанные
на обратной стороне гадательного текста кистью самого
Ёсихира. Там этот знак написан с точкой.

Встретившись друг с другом, люди не молчат ни ми­

нуты, непременно находят слова. Но если послушаешь
их разговоры — большей частью это бесполезная бол­
товня. Мирские пересуды, похвалы и хула ближнего —
и себе и другому приносят много вреда, мало толку.
Когда двое болтают вот так, ни тот, ни другой в душе
своей не подозревает, что это занятие никчемное.

Неприятно, когда жители восточных провинций

смешиваются со столичными, когда столичные жители
отправляются в восточные провинции делать карьеру
и еще когда служители Ясного и Тайного учений, рас­
ставшись с исконными храмами, исконными горами,
отступают от своих обычаев и смешиваются с мирянами.

Когда я наблюдаю дела, которыми поглощены люди,

они напоминают мне статую Будды, вылепленную ве­
сенним днем из снега, для которой изготавливают укра­
шения из золота, серебра, жемчуга и яшмы и собирают­
ся воздвигнуть пагоду. Можно ль будет благополучно
установить эту статую в пагоде, если ждать, пока пагоду
построят?
390
 Человеку кажется, что он живет, между тем как
жизнь его, подобно снегу, тает у самого своего основа­
ния, а человек еще ждет успеха,— и так бывает очень
часто.

По-моему, это очень плохо, хотя обычно так оно

и бывает, что человек, посвятивший себя какому-то
определенному виду занятий, наблюдая результаты
мастерства в чуждой ему области, говорит или думает
про себя: «О, если б это было моей стезей, я б не стал
смотреть на это вот так, со стороны!» Если ты с за­
вистью думаешь о неведомом поприще, лучше всего
сказать: «Ах, как завидно! И почему я не обучился
этому?»
Тот, кто спорит с другими, выставляя напоказ свой
ум, подобен рогатому животному, что угрожающе на­
клоняет рога, и клыкастому хищнику, что обнажает
стиснутые клыки. Для человека же добродетелью явля­
ется не чваниться достоинствами и ни с кем не вздо­
рить. Обладать чем-нибудь, дающим превосходство над
другими,— большой порок. Человек, считающий, что он
выделяется среди других тем, что высокороден, или тем,
что превосходит их талантами, или тем, что славен
предками,— даже если он никогда не говорит об этом
вслух,— в душе совершает большую провинность.
Нужно следить за собой и забыть об этом. Из-за одной
лишь спеси люди часто выглядят дураками, подверга­
ются поношениям, вовлекаются в беду.
Тот, кто действительно, хотя бы на одном поприще,
продвинулся вперед, сам ясно представляет свои не­
достатки и потому, не чувствуя, как правило, в душе
удовлетворения, никогда и никому не станет хвастаться.

Когда человек преклонного возраста в какой-нибудь

области обладает выдающимися талантами, то в том
лишь случае можно считать, что он не зря прожил дол­
гую жизнь, если о нем говорят: «У кого же мы будем
спрашивать, когда этого человека не станет?»
Но пусть даже это и так, все-таки и он, не имеющий
изъянов, кажется глупым, потому что истратил всю
свою жизнь на одно-единственное дело. Лучше, когда он
говорит: «Что-то я уже позабыл это».
По большей части бывает так: если человек знает
много, но без меры болтает об этом, люди считают, что,
391
пожалуй, за ним особых талантов и не водится. Да и сам
он не может не допустить ошибки. А о том, кто говорит:
«Я в этом не вполне разбираюсь», всегда думают, что
в действительности-то он выдающийся мастер своего
дела.
Тем более очень горько слушать, как человек, по по­
ложению и возрасту своему не допускающий возраже­
ния, с видом знатока говорит о неведомых ему самому
вещах. Невольно думаешь: «Но ведь это же не так!»

— «Такая-то церемония» — подобных слов до вре­

мени августейшего правления императора Госага не
произносили. Так стали говорить уже в последнее вре­
м я,— сказал мне один человек.
Однако Укё, дама из свиты монахини-императрицы
Кэнрэй, вспоминая о том, как после восшествия на пре­
стол императора Готоба она вновь поселилась во дворце,
писала: «И хотя ничто не изменилось в церемониях,
принятых в свете...»

Нехорошо без дела приходить в чужой дом. Но даже

если ты пришел по делу, следует возвращаться к себе
тотчас же, как только с ним покончено. Когда засижи­
ваешься, становишься в тягость. Если ты много с чело­
веком болтаешь, то и тело утомляешь, и душе не даешь
покоя. Тратить время в ущерб всем делам — обоим не­
выгодно.
Разговаривать с неприязненной миной тоже нехоро­
шо. Если тебе что-то не по душе, сейчас же скажи,
почему.
Совсем другое дело, когда к тебе придет человек,
с которым приятно посидеть. «Ну, еще немножко. Се­
годня не будем торопиться»,— говоришь ему, когда
он начинает скучать. Каждый может иметь голубые
глаза Юань Цзе. Очень хорошо, если к тебе без особого
дела зайдет приятель, спокойно обо всем переговорит
и уйдет.
И еще приятно бывает получить письмо, где всего-то
и написано, что: «Давно вы не давали о себе знать...»

Пока человек, покрывающий ракушки, пропускает

те, что у него под рукой, и, оглядывая остальные, снует
глазами от рукавов к коленям соперника, ракушки, ле­
392
жащие подле него, покрывает другой. Хороший игрок
вроде бы и не особенно тщится достать ракушки про­
тивника; кажется, будто он покрывает лишь ближние,
и тем не менее он покрывает много.
Когда, расставив фишки по углам доски для игры
в го, ты делаешь ход, то не достигнешь цели, если при
этом видишь только дальние фишки соперника. А если,
хорошо посмотрев перед собой, ты сразу сделаешь ход
в ближний «глаз мудреца», то обязательно настигнешь
фишки противника.
В любом деле нельзя ничего добиваться, обратись
вовне себя.
Надлежит правильно делать то, что тебе ближе все­
го. Как говорил Цин Сяньгун, «творя благо, не спраши­
вай о грядущем воздаянии». Не таков ли и путь управ­
ления миром? Если ты небрежен к владениям, легко­
мыслен, своенравен и нерассудителен, то дальние про­
винции непременно взбунтуются, и тогда ты впервые
обратишься за советом. Получится вроде того, как ска­
зано в медицинском сочинении: «Глуп тот, кто просту­
дился и, лежа в сыром месте, молится об исцелении от
недуга».
Когда же следуешь правильному Пути, устраняя
страдания ближних и даруя милость, то невоз­
можно предвидеть, сколь далеко распространится от
этого благотворное влияние. Хотя, выступив в поход
против саньмяо, Юй и заставил их покориться, он не
добился того успеха, который имел, когда, повернув
войско назад, стал распространять добродетель.

Когда человек молод, горячая кровь переполняет его

тело, сердце легко поддается любому влиянию, и в нем
кипят страсти. За него боязно: он может легко расши­
биться и этим напоминает драгоценный камень, кото­
рый пустили катиться.
Юноша любит великолепие, проматывает богатство,
потом облачается в отшельничьи одеяния из мха; в при­
ливе душевной отваги он задирист с людьми, стыдлив и
завистлив, его привязанности день ото дня меняются.
Отдаваясь весь без остатка любви, переполненный чувст­
вами, он совершает решительные поступки и, желая ви­
деть примером для себя тех, кто губит плоть свою, коей
предопределено столетие, расстается с жизнью. Он со­
вершенно не заботится о долгой жизни. Всей душой он
393
отдается своим влечениям, и это для многих поколений
становится темой разговоров.
Совершать ошибки — это особенность молодого воз­
раста. Пожилой человек усмиряет желания, для него
все просто, и он становится равнодушным, и ничем его
не растрогать. Когда сердце само по себе успокоится,
деяний, идущих во вред себе, не совершишь. Спасая
плоть, ты ни о чем не горюешь и тем лишь озабочен,
чтобы не тревожили тебя другие.
В старости человек мудрее, чем в юном возрасте, по­
добно тому как в юности он совершеннее телом.

Все, что касается личности Оно-но Комати, крайне

неопределенно.
Какой она была в пору своего заката, можно увидеть
из сочинения под названием «Ювелирная». Существует
мнение, что эту книгу написал Киёюки, однако она во­
шла в перечень творений Коя-но-дайси. Дайси
скончался в начале годов Дзёва. Расцвет же Комати от­
носится как будто к более позднему времени. Еще одна
неясность.

Говорят, что если с собакой, великолепной в охоте на

мелкую дичь, пойти на крупную, она станет плохо брать
мелкую. Вообще оставить малое во имя большого —
принцип поистине правильный.
Среди великого множества человеческих занятий ни
одно не заключает в себе смысла более глубокого, чем
наслаждение Учением. Это воистину великое дело. Так
разве не бросит какое угодно занятие тот человек, кото­
рый, однажды услышав об Учении, вознамерился по­
стигнуть его? Сможет ли он заняться чем-либо еще?
Возможно ли, чтобы человек, каким бы глупым он ни
был, в душе своей был хуже пусть даже самой умной
собаки?

Много есть в мире непонятного. Непонятны, напри­

мер, причины, по которым находят интерес в том, чтобы
по любому поводу выставлять сакэ и принуждать напи­
ваться им.
Лицо пьющего совершенно невыносимо: он стра­
дальчески морщит брови, пытается исподтишка вы­
394
плеснуть сакэ, норовит сбежать, но его хватают, удер­
живают, не в меру напаивают — и тогда даже сдержан­
ный человек вдруг делается сумасшедшим и выглядит
дураком, а совершенно здоровый на глазах превращает­
ся в тяжело больного и падает, ничего не соображая.
Так праздничный день делается отвратительным.
У человека до рассвета болит голова, он ничего не ест,
лежит, стеная; о вчерашнем ничего не помнит, как буд­
то это было в другом перерождении. Он пренебрегает
важнейшими делами — служебными и личными,—
и это обращается ему во вред.
Навлекать такое на человека значит не иметь в душе
сострадания и нарушать правила вежливости. Разве же
не станет тот, кто столкнется с этакой напастью, думать
о ней с горечью и негодованием? Скажи нам, что подоб­
ный обычай существует в другой стране, мы должны
были бы найти его странным и непостижимым, когда б
он не был принят у нас.
Тут больно смотреть даже постороннему человеку.
Ведь даже люди, кажущиеся разумными, имеющие бла­
городный вид, выпив, без видимой причины заливаются
смехом и шумят, бывают многословны, не обращают
внимания на то, что шляпа сбита набок, шнурки на
платье развязаны, колени высоко задраны и оголены;
в неряшливости своей они и сами на себя не похожи.
А женщины откидывают со лба свалившиеся пряди во­
лос, запрокинув бесстыжие лица, оглушительно хохо­
чут, хватают других за руки, держащие бокалы с вином.
Презренные типы берут закуску, суют ее другим в рот,
жрут сами — это отвратительно.
Омерзительны и те, кто с удовольствием наблюдает,
как пьяные что есть мочи голосят, как каждый из них
поет и пляшет, а старые монахи, что приглашены на
попойку, оголив свои черные грязные тела, безобразно
извиваются в танце.
Иные же заставляют своих соседей выслушивать
хвастливые россказни о собственном величии; иные,
упившись, плачут; чернь переругивается и ссорится —
это гадко и страшно.
Здесь творится лишь постыдное и достойное сожа­
ления. А под конец, хватив лишнего, люди сваливаются
с обрывов, падают с коней и повозок, ушибаются.
Когда же ехать не на чем, то бредут по дороге, шатаясь
из стороны в сторону, потом упираются в земляной вал
или подворотню и изрыгают невыразимое; старые мона­
395
 хи с шарфами через плечо, вцепившись в плечо по­
слушника, бредут, пошатываясь и бормоча нечто не­
внятное,— смотреть на них невозможно.
Ну, будь это занятие таким, которое бы в этой или
будущей жизни приносило какую-то пользу, тогда бы
делать нечего. Но в этом мире из-за него совершают
множество ошибок, лишаются богатства, навлекают на
себя болезни. Хотя сакэ и называют главным из ста ле­
карств, все недуги проистекают от него. Хотя и говорят,
что из-за него ты забываешь свое горе, но именно пья­
ный, вспоминая даже прошлое горе, плачет. Если гово­
рить о будущей жизни, то из-за сакэ человек лишается
разума, оно, как пламя, сжигает корень добра, увеличи­
вает зло, и, ломая всяческие заповеди, повергает чело­
века в преисподнюю. Ведь проповедовал же Будда, что
«тот, кто, взяв вино, поит другого человека, в тече­
ние пятисот перерождений родится безруким суще­
ством» .
Но несмотря на то что мы считаем вино таким про­
тивным, бывают случаи, когда и самим нам трудно от
него отказаться. В лунную ли ночь, или снежным ут­
ром, или же при распустившихся цветах сакуры, без­
мятежно разговаривая, достать бокалы — занятие, усу­
губляющее всякое удовольствие. Если в тот день, когда
тебя одолевает скука, к тебе неожиданно приходит друг,
то приятно бывает и пирушку устроить.
Очень хорошо, когда в доме, где вы чувствуете себя
не совсем удобно, какое-то прелестное существо протя­
гивает вам из-за бамбуковой шторы фрукты и вино. Зи­
мою бывает очаровательно где-нибудь в тесном помеще­
нии подогреть на огне сакэ и наедине с задушевными
друзьями пить его вволю. А во время путешествия на
стоянке где-нибудь в глухих горах неплохо выпить
прямо на дерне, говоря: «А что у нас на закуску?»
Очень хорошо также выпить для восстановления сил
тяжело больному. Особенно приятно, когда знатный че­
ловек обращается к себе: «Ну еще по одной: этого ма­
ло!» А еще приятно, когда человек, с которым хочешь
сблизиться,— любитель выпить и близко с тобою схо­
дится.
Что ни говори, а пьяница — человек интересный
и безгрешный. Когда в комнате, где он спит утром,
утомленный попойкой, появляется хозяин, он теряется
и с заспанным лицом, с жидким узлом волос на макуш­
ке, не успев ничего надеть на себя, бросается наутек,
396
схватив одежду в охапку и волоча ее за собой. Сзади его
фигура с задранным подолом, его тощие волосатые
ноги забавны и удивительно вяжутся со всей обста­
новкой.

Куродо, Черная дверь,— это комната, в которой им­

ператор Комацу, уже будучи коронованной особой,
обычно занимался собственноручным приготовлением
пищи — любимым своим делом, не забытым его вели­
чеством еще с тех далеких времен, когда он был просто
принцем.
Говорят, что название «Черная дверь» эта комната
получила из-за того, что прокоптела от очага.

Однажды, когда у принца Камакура-но-тюсё играли

в кэмари, прошел дождь, после которого во дворике ни­
как не просыхала грязь. Стали обсуждать, как быть.
И тут-то монах в миру Сасаки-но Оки нагрузил в те­
лежку опилок и, поскольку их оказалось достаточно,
покрыл ими весь дворик, так что грязь перестала ме­
шать игре. Все решили, что предусмотрительность, бла­
годаря которой опилки оказались под рукой, была ред­
костной.
Когда один человек рассказал об этом случае, Ёсида-
но-тюнагон изволил заметить:
— Однако никто не позаботился о сухом песке! —
И рассказчику стало совестно. Опилки, которые ему
только что казались изумительными, представились ни­
куда не годными.
Ведь говорят, существует старинное правило: лю­
дям, которым поручено следить за порядком во дворике,
надо запасаться сухим песком.

Слуги из одного дома, увидев однажды священ­

ные танцы кагура в Найсидокоро, рассказывали лю­
дям:
— А какой-то человек был опоясан священным
мечом!
Услышав этот разговор, одна из придворных дам по­
сле по секрету рассказывала:
397
 - При выходе в Отдельном павильоне его вели­
чество был с мечом из Полуденных покоев.
Как это тонко!
Говорят, будто эта дама была старой фрейлиной.
Высокомудрый Догэн — шрамана, ходивший в стра­
ну Сун,— привез свитки «Всех сутр» и поместил их
в местности, называемой Якэно, поблизости от Рокуха-
ра. Там он особенно ревностно объяснял сутру Сюрёгон,
и храм нарекли храмом Наранда. Мудрец сей говорил
когда-то:
— Люди, ссылаясь на мнение Косоцу, передают,
будто главные ворота в индийском храме Наланда обра­
щены на север, однако этого не видно ни из «Записок
о путешествии на запад», ни из «Биографии Фа Сяня».
Там нет и намека на это. Я понятия не имею, на каких
таких сведениях основывался Косоцу в своих утверж­
дениях. Вот что Храм Западного Просветления в Китае
обращен к северу, это бесспорно.

Факелы сагитё появились оттого, что стали возжи­

гать молоточки, которыми бьют по мячу в первую луну,
вынося их из павильона Истинного слова в Парк Свя­
щенного Источника. Когда же поют: «В Пруду Испол-
ненья Молений», то имеют в виду не что иное, как пруд
в Парке Священного Источника.

Ф урэ-фурэ, коюки,
Тамба-но коюки!
Падай-падай, снежок,
Из Тамба снеж ок!—*

поется в детской песенке. Снегопад напоминает просеи­

вание истолченного риса, поэтому и говорят: «снежная
крупа».
Говорить Тамба-но коюки — «Из Тамба снежок» не­
правильно, нужно говорить: тамарэ, коюки — «сугроба­
ми наваливай, снежная крупа!».
Один знаток говорил мне:
— Следует далее петь: каки-я ки-но мата-ни — «на
заборы и развилки дерев».
Возможно, что эта песенка распевается с древней­
ших времен. В дневнике Сануки-но Сукэ сказано, что,
когда экс-император Тоба был ребенком, он любил на­
певать ее во время снегопада.
398
 К высочайшему столу подали сушеного лосося,
и один человек сказал по этому поводу:
— Вряд ли августейший вкусит столь презренное
блюдо!
Услышав это, вельможный Сидзё-дайнагон Такатика
заметил:
Допустим, что такая рыба, как лосось, и не го­
дится в яства его величеству. Но что худого в сушеном-
то лососе? Разве не вкушает августейший сушеной
форели?

Если бык бодается, ему обрезают рога; если лошадь

кусается, ей обрезают уши, и этим отмечают животных.
Когда этого не сделали, а кто-то пострадал,— вина хо­
зяина. Если собака кусается, ее не надо держать. Все
это вменяется в вину хозяину и запрещено законом.

Мать Токиёри, владетеля провинции Сагами, звали

монахиней Мацусита. Однажды она ожидала светлей­
шего к себе в гости, а черные от копоти сёдзи оказались
прорванными. Монахиня принялась собственноруч­
но маленьким ножичком вырезать заплаты и закле­
ивать дырки. На это ее старший брат Ёсикагэ, упра­
витель замка, помогавший ей в тот день по дому,
заметил:
— Оставь это мне: я распоряжусь, чтобы заклеил
такой-то человек. Он в подобных вещах хорошо разби­
рается.
— Не думаю, чтобы тот человек проделал такую
тонкую работу лучше монахини,— ответила она, про­
должая кусочек за кусочком клеить дальше.
Ёсикагэ опять обратился к ней:
— Гораздо легче было бы заново оклеить всю по­
верхность. Неужели тебе приятно смотреть на эту
пестроту?
— Я тоже считаю, что как-нибудь потом нужно бу­
дет переклеить все целиком, но на сегодня сойдет и так.
Я нарочно решила залатать только те места, которые
повреждены, чтобы они попали на глаза молодому чело­
веку и он обратил на них внимание,— проговорила
женщина.
399
 Это были поистине удивительные слова.
Управляя миром, во главу угла нужно ставить
экономию. Мацусита, несмотря на то что была женщи­
ной, по уму годилась в мудрецы. И действительно:
разве можно назвать простой смертной ту, что с
детства воспитывала человека, ставшего опорой Под­
небесной?

Управитель замка, губернатор провинции Муцу —

Ясумори был непревзойденным наездником. Однаж­
ды, увидев, как конь, которого ему выводили, подобрал
ноги и разом перемахнул через порог, Ясумори
сказал:
— О, это слишком горячий скакун! — и велел пере­
ложить свое седло на другого.
Но когда этот другой, вытянув ноги, задел ими за
порог, Ясумори заявил:
— Он глуп, и с ним не миновать неприятностей.
Может ли быть столь осторожным человек, который
не знает своего дела?

Наездник по фамилии Ёсида говаривал так:

— Надо понять, что всякий конь силен и что силой
человеку с ним не справиться. Если вы намерены объ­
ездить коня, то прежде всего вам следует хорошенько
присмотреться к нему и узнать его сильные и слабые
стороны. Далее: если, после того как вы проверили, нет
ли какой опасности в удилах и сбруе, у вас остаются со­
мнения,— вы не должны скакать на том коне. Тех, кто
не забывает об этих предосторожностях, считают насто­
ящими наездниками. Вот и весь секрет.

Какое бы поприще вы ни взяли, профессионал, пусть

даже он будет и не очень искусен, при сравнении с лю­
бителем, хотя бы и большим умельцем, всегда выигры­
вает. Причина этого кроется в том, что первый занима­
ется своим делом усердно, без небрежения и легкомыс­
лия, второй же не бывает поглощен им без остатка. Это
относится не только к изящным искусствам — в любом
деле, любом занятии трудиться прилежно, невзирая на
отсутствие таланта,— основа успеха. Но следовать
собственным прихотям, полагаясь на мастерство,—
основа неудачи.
400
 Некий господин, отдавая сына в монахи, напутство­
вал его:
— Занимаясь науками, постигай сущность причины
и следствия, а читая проповеди, набирайся житейской
мудрости.
И сын, чтобы стать, согласно родительскому наказу,
проповедником, первым делом принялся обучаться вер­
ховой езде. «Когда я прослыву наставником, не имею­
щим ни паланкина, ни упряж ки,— думал он,— будет,
должно быть, нехорошо, если за мной пришлют коня,
а я буду сидеть на нем, как собака на заборе, и упаду
с него». Потом он стал обучаться стихосложению, ре­
шив, что верующие могут подумать о нем с пренебре­
ж ением,— мол, наставник ничего не смыслит в искус­
ствах,— если им случится после службы угостить его
вином.
Молодой человек все более и более входил во вкус
этих двух занятий и, питая надежду стать замечатель­
ным мастером, все упражнялся в них, между тем как
для штудирования проповедей времени не оставалось
совсем, а годы его стали преклонными.
Это касается не только того монаха — люди в этом
мире вообще склонны так поступать. Пока мы молоды,
мы преуспеваем во всем, чем бы ни вздумали заняться,
а потому, лелея в душе надежду когда-нибудь в от­
даленном будущем и великие дела совершить, и
к искусству приобщиться, и в науках продвинуться,
к жизни своей относимся с крайним легкомыслием,
распускаемся, отдаемся прежде всего заботам лишь
о самых неотложных делах, что попадаются на глаза
ежечасно, и вот проходят дни и месяцы, глядь — ты
уже и состарился, так и не завершив ни одного дела.
В конце концов ты и мастером не стал, и карьеры, о ко­
торой некогда мечтал, не сделал; тебя мучит раскаянье,
однако тех лет уже не вернуть назад, ты не двигаешься
к гибели, как колесо, что разогнавшись, скатывается по
склону холма.
Поэтому-то занятия, которые пришлись тебе по ду­
ше, нужно тщательнейшим образом мысленно сравнить
между собой и на всю жизнь определить, которое же из
них самое достойное, а затем выбрать для себя ближай­
шую цель и целиком посвятить себя только одному
делу, все же прочие навсегда выбросить из головы. Из
великого множества дел, что являются нам еже­
дневно и даже ежечасно, заняться следует именно
401
тем, которое сулит хотя бы на немного, но более пользы,
нежели другие, а эти другие отбросить прочь, дабы сей­
час же заняться самым главным.
Если ты всей душой привязался ко многим заняти­
ям, так что не в силах оставить их, то не сможешь за­
вершить ни одного дела. В этом мы уподобляемся игро­
ку в го — он не сделает зря ни одного хода: сначала он
выиграет темп, а затем жертвует малым числом фишек
во имя большого. Пользуясь этим примером, можно
сказать, что легко согласиться пожертвовать три фишки
против десяти, но согласиться пожертвовать десять фи­
шек против одиннадцати — трудно. Безусловно, выиг­
рыш за тем, кто имеет перевес хотя бы в одну фишку, но
игроку жаль отдавать десять фишек, тяжко обменивать
их на фишки, сулящие немного выгоды. Когда у тебя
в голове сидит лишь мысль о том, чтобы, не жертвуя
одним, заполучить еще и другое,— это верный способ
и того не получить, и это потерять.
Если бы столичный житель по какому-то срочному
делу отправился в Восточные горы и, уже достигнув це­
ли, вдруг подумал, что, пойди он в Западные горы, тол­
ку, вероятно, было бы гораздо больше, он должен, по­
вернув от ворот, направиться в Западные горы. Иные
думают так: «Уж раз я добрался сюда, то первым делом
расскажу о своей цели. Ну, и так как срок мне не зака­
зан, то насчет того дела, что в Западных горах, я решу,
вернувшись домой». От этих мыслей — минутная рас­
пущенность, а стало быть, и распущенность всей жизни.
Этого нужно опасаться.
Если задумаешь непременно совершить одно дело, то
нечего жалеть, что отвергаешь остальные. Не надо сты­
диться и людских насмешек. Не пожертвовав десятью
тысячами дел, невозможно совершить одного значи­
тельного.
Как-то при большом собрании людей один человек
сказал:
— Вот говорят: масуо-но сусуки и масоо-но сусу-
ки — мискант с красной метелкой. Как правильнее ска­
зать, знает со слов своего наставника мудрец из Ва-
танобэ.
В этот момент шел дождь, и закононаставник Торэн,
который сидел здесь же, услышав эти слова, прого­
ворил:
— Наверное, у кого-нибудь есть соломенная накид­
402
ка и широкополая шляпа. Одолжите их мне! Я отправ­
люсь к мудрецу из Ватанобэ и попрошу научить меня,
как правильно называть этот мискант.
— К чему такая спеш ка,— сказали ему,— вот пере­
станет дождик...— но закононаставник заявил в ответ:
— Так вы изволили сказать, что не к спеху? Но ста­
нет ли ждать вёдра жизнь человеческая? А если и я ум­
ру, и мудрец оставит этот мир, у кого же тогда вы осве­
домитесь об этом?— И, не теряя времени, он вышел из
помещения, отправился к мудрецу и узнал у него, что
хотел.
Так мне рассказали, и я посчитал это восхититель­
ным и редкостным.
В сочинении, называемом «Беседы и суждения», то­
же сказано: «Когда человек расторопен, успех ему
обеспечен». Как Торэн, у которого возникли сомнения,
пожелал узнать название мисканта, так же надо стре­
миться познать причины и возможность достижения
просветления.

Вы думаете: «Сегодня я займусь таким-то делом»,

но тут возникает какая-то другая неотложная работа, вы
начинаете заниматься ею, и с тем проходит весь день.
Тому, кого вы ждали, что-то помешало, а человек, кото­
рого вы и не думали просить, является; то, что вы наде­
ялись сделать, не делается, зато вы с успехом выполня­
ете работу, о которой и не помышляли. То, за что
вы беспокоились более всего, не представило труд­
ности, а дело, которое казалось легче легкого, ока­
зывается очень хлопотным. То, что происходит с ва­
ми день за днем, совершенно не похоже на то, что
было задумано. И так весь год. И точно так же всю
жизнь.
Можно подумать, что все наши планы не сбываются.
Но это не так: кое-что все-таки само по себе делается,
как задумано, однако установить достоверно, что имен­
но, трудно. Непреходящая истина — понять, что все не­
устойчиво.

Не годится мужчине обременять себя женой. Отрад­

но слышать слова вроде: «Он постоянно одинок». А
для того чтобы презирать человека, нет ничего ху­
403
же, чем услышать о нем: «Такой-то пошел в зятья»,
или: «Взял такую-то в жены, и теперь они живут
вместе».
О мужчине часто говорят с пренебрежением: «Ни­
чем не приметную женщину считает, наверное, преми-
ленькой и связал с нею свою судьбу», а если она хоро­
шенькая, обычно судят так: «Эту, должно быть, муж
лелеет и дрожит над нею, как над домашним буддой. Да,
по правде сказать, оно и похоже».
Еще более печально, когда женщина заправляет все­
ми делами в доме. Горько видеть, как ребенку, что по­
является на свет, она отдает всю свою любовь. А если
посмотреть на женщину, которая после смерти мужа
постриглась в монахини, постарела, то кажется, что и до
смерти мужа она была жалкой.
Как бы хороша ни была женщина, но попробуй жить
с нею с глазу на глаз с утра до ночи — и к ней не станет
лежать сердце, ты возненавидишь ее. Да и для женщи­
ны это ни то ни се. А если жить отдельно, время от вре­
мени ненадолго наезжая к ней, то пусть пройдут месяцы
и годы, привязанность никогда не исчезнет. Должно
быть, испытываешь редкой силы чувство, когда, загля­
нув к ней на минутку, остаешься ночевать.

Человек, утверждающий, что с приходом ночи все

предметы теряют вид, достоин глубокого сожаления.
Внутренняя красота, великолепие вещей во всей красо­
те проявляется только по ночам. Днем надо выглядеть
просто и скромно, а ночью лучше одеваться пышно
и ярко.
Внешность человека, если она и так хороша, при
ночном освещении во сто крат лучше, а самый обыкно­
венный голос, если он слышится в сумраке ночи, воз­
буждает интерес, он прекрасен. И ароматы, и звуки
природы по-настоящему прекрасны лишь в ночные
часы.
Поистине бесподобно платье человека, что навещает
вас за полночь, даже если ночь самая обыкновенная.
Молодежь, то есть люди, которые на все обращают вни­
мание и присматриваются друг к другу, не делает ски­
док на время суток, и потому даже ночью, когда уж, ка­
залось бы, человек должен быть совсем непринужден­
ным, она стремится строго следить за своей внеш­
ностью, не меньше, чем среди бела дня. Красивый муж­
404
чина с наступлением сумерек принимается делать при­
ческу, а женщина с приходом глубокой ночи встает
с постели, берет в руки зеркало, приводит в порядок ли­
цо и выходит из дому. Это приятно.
К богам или Будде хорошо приходить ночью по тем
числам, когда там нет людей.

Невежда любит судить о других и полагает, что он

не ниже их по способностям, но куда ему до этого! Ду­
рак, который достиг большого мастерства в одной, на­
пример, только игре в го, видя, как умный человек бес­
помощен в этом искусстве, делает вывод, что тому вооб­
ще не тягаться с ним. И так в любой отрасли знаний:
нет большей ошибки, чем считать, будто ты выше дру­
гого потому лишь, что он не знает тонкостей твоей спе­
циальности.
Если монах-книжник и отшельник-созерцатель по­
смотрят друг на друга придирчиво и один о другом по­
думает, что ему-де до меня далеко, оба они одинаково не
правы. Того, что выходит за границы известного тебе,
оспаривать нельзя и осуждать не годится.

В оценке, которую дает людям совершенно мудрый

человек, ни малейшей ошибки быть не может.
Возьмем такой пример: допустим, кто-то перед всем
честным народом несет заведомый вздор и обманывает
людей. Есть люди, которые легко попадаются на его
удочку и охотно верят, что он говорит сущую правду.
А некоторые начинают верить ему настолько сильно,
что старательнейшим образом раздувают эту ложь еще
больше. Есть и такие, которым все безразлично, и они
все слухи пропускают мимо ушей. Другие же,
заподозрив, что здесь что-то неладно, думают про себя:
«Вроде бы и поверить нельзя, и не верить нельзя».
А еще бывают люди, которые заглушают свои со­
мнения, полагая, что раз уж люди говорят, то вполне
может статься, что так оно и есть. Иные же, лишь смут­
но кое о чем догадываясь, уже делают знающий вид и
с умной миной кивают головами, понимающе ухмыля­
ются, а сами ровным счетом ничего не знают. Кроме то­
го, встречаются люди, которые, строя разного рода
предположения, то вдруг думают, что может случиться
405
и такое, то начинают сомневаться: возможно, мол, что
это и ошибка.
Случаются и такие, кто, всплеснув руками, рассме­
ется: «Ну, а что в этом особенного!» А некоторые, не­
смотря на то что все досконально знают, ни
словом об этом не обмолвятся; их не терзают сомнения,
но они и не станут издеваться над лгунишкой, а точно
так же, как и те, кто ни о чем не подозревает, пойдут его
слушать. Иногда попадаются люди, которые с самого
начала знают истинную цель этой лжи, но не пошевелят
и пальцем, чтобы помешать ей, даже наоборот, всей ду­
шой сочувствуют тому, кто плетет небылицы, стараются
помочь ему в этом.
Когда человек знающий слышит даже шутовские
побасенки дурачков, то и по словам его, и по выраже­
нию лица можно понять, что он понимает все до ме­
лочей. Более того, можно утверждать, что умудренный
человек видит нас, заблудших, так, как видят предметы,
лежащие на ладони.
Однако с подобными догадками не годится доходить
до критики буддийских повествований.

Некий человек, проходя по тракту Кога-наватэ,

с удивлением обнаружил, что мужчина, одетый в косодэ
и широкие шаровары, старательно моет в воде рисового
поля деревянную статуэтку бодхисаттвы Дзидзо. Тем
временем откуда-то появились два или три человека,
одетых в охотничьи платья, и с возгласом: «О, да вы
здесь!» — увели того незнакомца. Оказалось, что это был
сиятельный министр двора Кога.
А во времена душевного равновесия это был человек
замечательный, достойный всяческого уважения.

Когда священный ковчег, принадлежавший храму

Тодайдзи, собрались из святилища Вакамия, что входит
в состав Восточного храма, вернуть на место, с ним от­
правились вельможи и сановники из рода Минамото.
И тут господин Кога, который был тогда генералом, вы­
ехал вперед и принялся криками разгонять толпу перед
процессией.
— Может быть, около самого-то храма и не полага­
ется расчищать путь?— заметил ему Первый министр
Цутимикадо.
406
 — Кому, как не воину, знать обязанности конвоя! —
только и ответил на это генерал.
Позже, когда об этом случае зашла речь, он сказал:
— Наш Первый министр «Извлечения из Северных
«гор» видел, а «Толкование Сайкю» не знает. Ведь
священный ковчег боится сонмища злых демонов и не­
добрых богов, поэтому есть особые причины расчищать
путь перед ним именно при подходе к храму.

Термин «численно определенные» относится не

только к храмовым монахам. В «Установлениях годов
Энги» встречается формула: «численно определенные
нёдзю». Это прозвание относилось прежде ко всем слу­
жащим, число которых было строго установлено.

Достославные имена не ограничиваются сукэ;

к именам достославным принадлежат также и сакан.
Это есть в «Кратком изложении важнейших принципов
управления».

Гёсэн-хоин из Екава говаривал так:

— Китай — страна мелодии, там нет ритмичной му­
зыки. Япония — страна четкого ритма, где нет мело­
дичной музыки.

У китайского бамбука лист узкий, у речного — ши­

рокий. В окрестностях императорских каналов растет
речной бамбук, а поблизости от дворца Нидзю — ки­
тайский.

Ступа бывает или «отвлекающей путника», или

«спешивающей всадника»: под горой ставится «спеши­
вающая всадника», на горе — «отвлекающая путника».

Десятую луну называют каминадзуки — «месяц без

богов», но нигде не написано, что во время десятой лу­
ны нужно избегать праздников. Из священных книг
этого тоже не видно. Однако не обязано ли это название
407
тому, что в десятую луну нет ни одного праздника
в синтоистских святилищах?
Правда, есть предание о том, что в десятую луну все
сонмище богов собирается у святилищ Дайдзингу, но
оно безосновательно. Если бы так было на самом деле,
то в Исэ десятая луна должна бы быть специально вре­
менем праздников, но и этого нет. Часты в десятую луну
поклонения августейшего в святилищах, это верно. Но
чаще всего они безуспешны.

В наше время никто не знает, как вешался колчан

в доме человека, отстраненного высочайшим повелением
от должности.
Когда болел государь или повсюду в стране вспыхи­
вала моровая болезнь, колчан подвешивали в алтаре
святилища Годзё. В Курама есть святыня, на­
зываемая Юги-но мёдзин — Пресветлый бог с колча­
ном, к нему тоже крепили колчаны.
Если колчан, которым в былые времена опоясывался
глава департамента дознаний, вывешивали на доме,
входить туда воспрещалось. В наше время, когда обы­
чай этот исчез, в таких случаях дом стали опечатывать.

Раньше прежде чем виновного высечь розгами, его

подводили к станку для порки и привязывали. В наше
время уже никто не разбирается ни в этих станках, ни
в том, как привязывать к ним.

Сочинение под названием «Запись обетов, клятвенно

произносимых наставниками» начал писать на горе Хи-
эйдзан высокомудрый Дзиэ. Среди законодателей ни
о каких «записях обетов» не было и речи. Во
времена древних мудрецов управление осуществлялось
безо всяких «записей обетов», это вошло в обычай лишь
в последнее время.
И еще: в законах говорится, что вода и огонь не бы­
вают грязными, грязным может быть лишь сосуд.

Это случилось в те времена, когда его высочество Пра­

вый министр Токудайдзи стоял во главе департамента
дознаний. Однажды во время заседания департамента,
408
происходившего в Средних воротах, бык чиновника
Акиканэ выпрягся, вошел в помещение и, поднявшись
на возвышение для управляющего, улегся там, переже­
вывая свою жвачку.
Присутствующие решили, что это очень дурной знак,
и заявили, что быка-де следует препроводить к чинов­
никам из Ведомства светлого и темного начал. Услышав
это, отец Токудайдзи — Пеовый министр — заметил:
— А для быка нет никакой разницы, хорошо это или
плохо. У него есть ноги, и не вольно ли ему взбираться
куда вздумается? Такой непредвиденный случай — не
причина для того, чтобы у несчастного чиновника отни­
мали его жалкого быка, на котором он случайно при­
ехал на службу.
Тогда быка вернули владельцу, а циновку, на кото­
рой бык лежал, заменили. И как будто решительно ни­
какой беды не стряслось.
Говорят же: «Если, встречаясь с бедой, ты не дума­
ешь, что это беда, то она о себе и не напомнит».

Когда стали копать землю для закладки дворца Ка-

мэяма, то обнаружили бесчисленное количество огром­
ных сплетенных в клубок змей. Признав их за божества
сих мест, обратились за благоволением августейшего,
и он вопросил:
— Как надлежит нам поступить?
На это все отвечали так:
— Ежели существа эти издревле правили здешними
землями, то, пожалуй, и не следовало бы просто так от­
капывать и выбрасывать их вон без особой нужды.
Лишь один только этот министр почтительно
молвил:
— Могут ли гады, что населяют подвластное ав­
густейшему царство, навлечь какое-либо бедствие при
возведении императорских покоев? Боги же не ведают
зла. Они не должны укорять нас. Их нужно всех отко­
пать и повыбрасывать.
Тогда змей бросили в поток реки Оои. И беды опять
не случилось.

Когда хотят тесемкой перевязать свиток сутры,

обычно делают так: обвязывают свиток крест-накрест,
а конец продергивают под скрещением, поперек свитка.
409
Если свиток в таком виде попадал на глаза Косюн-содзё
из храма Кэгон, он расшнуровывал его и перевязывал
заново.
— Это сделано на новый лад,— говорил при этом
старец,— очень плохо! Чтобы было красиво, надобно
просто обмотать свиток, а конец тесьмы просунуть под
завязку сверху вниз.
Он был древним старцем и хорошо в подобных делах
разбирался.

Некий господин, оспаривавший право на чужое

поле, проиграл тяжбу и с досады послал туда работни­
ков, повелев сжать его, а рис забрать. Жнецы, однако,
начали убирать другое поле, лежавшее при дороге.
Увидев это, кто-то им заметил:
— Но ведь это не то иоле, из-за которого разгорелась
тяжба. Почему же вы жнете здесь?
И работники ответили:
— Это верно: у нас нет основания жать здесь, но раз
уж мы пришли вершить неправедное дело, так не все ли
равно, где мы жнем?
Обоснование изумительнейшее!

Обычно только и говорят, что ёбуко-дори — птица

весенняя, но нигде в точности не сказано, что это за
птица. В одной из книг секты Сингон расписано таин­
ство вызова душ умерших, когда запевает птица ёбуко.
Но там имеется в виду нуэ. В одной нагаута из «Собра­
ния мириад листьев» говорится о нуэ, поющей «долгим
днем весенним, когда поднимается мгла...».
Образ нуэ похож здесь, мне кажется, на образ птицы
ёбуко.

Нельзя требовать всего. Глупцы негодуют и сердятся

оттого, что чрезмерно полагаются на что-то. Нельзя по­
лагаться на свое могущество — сильные гибнут прежде
других. Нельзя полагаться на то, что обладаешь многи­
ми сокровищами,— проходит время, и их легко теряют.
Нельзя полагаться на свои таланты — и Конфуций не
устоял против времени. Нельзя полагаться на свои доб­
родетели — и Янь Хуай не был счастлив. Нельзя доби­
ваться и благосклонности государя — к казни пригово­
410
рить недолго. Нельзя полагаться на повиновение слуг —
ослушаются и сбегут. Нельзя добиваться и благораспо­
ложения человека — оно, безусловно, изменчиво. Не­
льзя полагаться на обещания — в них мало правды.
Если ты не требуешь ничего ни от себя, ни от дру­
гих — то, когда хорошо, радуешься, когда плохо, не
ропщешь.
Если пределы широки направо и налево, ничто тебе
не мешает. Если пределы далеки вперед и назад, ничто
тебя не ограничивает. Когда же тесно, тебя сдавливают
и разрушают. Когда душа твоя ограничена узкими
и строгими рамками, ты вступаешь в борьбу с другими
людьми и бываешь разбит. Когда же душа свободна
и гармонична, ты не теряешь ни волоска.
Человек — душа вселенной. Вселенная же не имеет
пределов. Тогда почему должны быть отличны от нее
свойства человека? Когда ты великодушен и не стеснен,
тебе не мешают ни радость, ни печаль и люди тебе не
причиняют вреда.

Осенний месяц беспредельно прекрасен. Человек,

который не видит разницы и считает, что месяц всегда
таков, вызывает жалость.

Когда добавляют огня в императорскую жаровню,

угли щипцами не берут. Их положено руками перекла­
дывать прямо из глиняного горшка. И делать это следу­
ет осторожно, чтобы угли не рассыпались.
Во время одного из высочайших выездов в Яхата
кто-то из свиты, облаченный в белые одежды для моле­
ний, взял раскаленные угли руками. Тут случился один
знающий человек, который заметил:
— В тот день, когда ты облачен в белые одеяния,
пользоваться щипцами не возбраняется.

Название музыкальной мелодии софурэн, записыва­

емое иероглифами «думать о мужской любви», вовсе не
означает «женщина любит мужчину». Первоначально
название записывалось иными знаками и читалось:
«лотос из резиденции Первого министра». Это та самая
мелодия, которую наигрывали, когда цзиньский Ван
Цзянь (он был в те времена министром) занимался лю­
411
бимым делом — сажал у своего дома лотосы. Отсюда
и самого министра стали называть Лотосовой рези­
денцией.
А мелодия кайкоцу — «внезапно кружиться» обо­
значалась теми же знаками, что и страна Кайкоцу.
Страна Кайкоцу — это могущественное варварское го­
сударство. Тех варваров когда-то покорили ханьцы, по­
том жители Кайкоцу сами пришли в Китай и исполняли
там эту свою национальную мелодию.

Придворный Тайра-но Нобутоки, после того как уже

состарился, рассказывал, вспоминая старину:
«Однажды вечером монах в миру Саймёдзи пригла­
сил меня в гости.
— Сейчас,— ответил я посыльному, но, как нарочно,
никак не мог отыскать свой халат хитатарэ. Пока я ко­
пался, он снова пришел.
— Может быть, у вашей милости нет хитатарэ или
еще чего?— спросил он.— Так сейчас ночь, и велено
передать, чтобы вы одевались как придется. Только по­
скорее!
В своем поношенном хитатарэ, который носил по­
стоянно, я отправился в гости. Хозяин вышел ко мне
с бутылкой сакэ и глиняными плошками в руках.
— Пить сакэ одному,— сказал он,— тоскливо и не­
интересно, поэтому я и послал за вами. Только у меня
нет закуски. В доме, наверное, все уже спят. Поищите,
пожалуйста, сами на кухне: ведь должно найтись что-
нибудь подходящее.
Я засветил бумажный фонарик и принялся обшари­
вать все закоулки, пока на одной из кухонных полок
не нашел маленький горшок, в котором было немного
мисо.
— Мне удалось найти вот что!— воскликнул я.
— О, этого вполне достаточно, — обрадованно отве­
тил Саймёдзи, после чего протянул мне вино, и мы
с удовольствием выпили.
— В те времена это делалось так»,— добавил при
этом старик.

Однажды, возвращаясь после поклонения из святи­

лища Цуругаока, монах в миру Саймёдзи заехал но пу­
ти к ушедшему в веру управляющему монаршими ко­
нюшнями Асикага, выслав предварительно к нему гон­
412
ца с предупреждением. Угощая гостей, хозяин предло­
жил им на закуску: во-первых, сушеные ломтики мор­
ского ушка, во-вторых, омаров и, в-третьих, лепешки —
и на том угощение закончил. За обедом присутствовали
хозяин с супругой и приглашенный к ним в гости Рю-
бэн-содзё. И вот Саймёдзи сказал:
— Я беспокоюсь о тех крашеных вещах из Асикага,
что вы изволите присылать ко мне ежегодно.
— Все уже приготовлено! — ответил хозяин и в его
же присутствии велел служанке сшить из тридцати
кусков материи всевозможных расцветок халаты, а по­
том отправил их в резиденцию Саймёдзи.
Мне рассказывал об этом человек, который видел это
своими глазами. Да он и сам до последнего времени был
жив.

Один очень богатый человек говорил так: «Человек

должен в первую очередь добиваться одного лишь бо­
гатства. В бедности и жить ни к чему. Человеком можно
считать лишь богатого. Если ты хочешь стать богачом,
то прежде всего должен развивать в себе соответствую­
щие настроения. Только эти настроения и ничего дру­
гого. Живи с мыслью о вечности человеческой жизни
и даже временно не смей задумываться о ее быстротеч­
ности. Это первая заповедь.
Вторая заповедь: нельзя гнаться за всем на свете.
Пока жив человек в этом мире, у него возникает не­
сметное количество желаний и для себя, и для других.
Если ты намерен отдаться во власть желаний и пода­
вить волю, то, будь у тебя хоть миллион монет, тебе не
прожить с ними и минуты. Ж елания никогда не исто­
щаются; сокровищам положен предел. Невозможно, об­
ладая имеющими предел сокровищами, подчиняться
беспредельным желаниям. Коль скоро желаниям слу­
чится пустить ростки в твоем сердце, то придут и
дурные стремления, которые могут погубить тебя
самого. Лишь неусыпно остерегаясь этого, ты никогда
не совершишь проступка, даже самого незначите­
льного.
Заповедь третья: когда ты уподобляешь деньги ра­
бам своим, когда считаешь, что можешь использовать их
как угодно, то тебе долго не избавиться от нищеты. Бо­
ясь и почитая деньги, как государя, как божество, не­
льзя использовать их по своей прихоти.
413
 Четвертая заповедь: не впадай во гнев и не ропщи,
даже когда тебе стыдно из-за денег.
Пятая заповедь: будь честен и строго держись своих
обещаний.
Если все эти принципы будет строго блюсти тот, кто
добивается богатства, оно воспоследует с такой же не­
избежностью, с какою пламя охватывает все сухое,
а вода устремляется вниз. Когда у тебя накопится много
денег, душа твоя вечно будет пребывать в умиротворе­
нии и радости, даже и при том условии, что тебя не ув­
лекут пирушки, развлечения и сладострастие, что не
станешь ты разукрашивать своего жилища и не от­
дашься во власть желаний».
Вообще говоря, человек добивается богатства для
того, чтобы исполнить свои желания. Деньги считают
богатством потому, что с их помощью удовлетворяют
желания. Но тот, кто не удовлетворяет желания, хотя
они и есть у него, ничем не отличается от бедняка. Так
в чем же здесь радость? Эти заповеди богача можно ис­
толковать так: отвергая простые человеческие желания,
не нужно огорчаться бедности.
Чем радоваться, исполняя свои желания, лучше не
иметь богатства. Для того, кто покрыт нарывами и яз­
вами, лучше не болеть совсем, чем радоваться, омывая
их водою.
Таким образом, нет никакой разницы между бед­
ностью и богатством. «Постигнувший суть вещей» не
отличается от «знакомого с принципами». Необъятность
желаний подобна отсутствию желаний.

Лиса — животное, которое может укусить человека.

Однажды — это было во дворце Хорикава — лиса уку­
сила за ногу спящего слугу. В храме Ниннадзи однажды
ночью к служителю низшего ранга, что проходил мимо
центрального храма, подскочили три лисы и вцепились
в него зубами. Тогда он выхватил меч и, защищаясь,
ударил им лис. Одну ударом меча убил, а две другие
убежали.
Монах был весь покусан, однако последствий ника­
ких не было.

Однажды Сидзё-но-комон удостоил меня такой

речью:
— Тацуаки — непревзойденный в своем деле
414
мастер. Приходит он на днях ко мне и говорит: «Хотя
я глуп и неучтив, но осмелюсь полагать, что пятое от­
верстие во флейте расположено, может быть, самую ма­
лость не на том месте. Щитовому отверстию должна со­
ответствовать нота хё, пятому отверстию — нота симо-
му. Между ними располагается нота сёдзэцу. Верхнему
отверстию соответствует нота со, далее следует нота
фусё, за которой идет вечернее отверстие, дающее ноту
осики. После этого следует нота ранкэй. Среднему от­
верстию соответствует нота бансики, а между средним
и шестым отверстиями находится нота синсэн.
Если мы внимательно просмотрим весь ряд, то убе­
димся, что промежуточной ноты нет только между пя­
тым и верхним отверстиями. Однако промежуток между
ними оставляют обычный, из-за чего в этом месте часто
фальшивят. По этой причине, в то время когда нужно
дуть в это отверстие, флейту обязательно отнимают от
губ. Когда же это сделать не умеют, не попадают в тон.
Редкий человек может хорошо сыграть на флейте!»
— Превосходная мысль! — продолжал Сидзё.—
Именно о таком человеке сказано, что предшественник
должен опасаться позже родившегося.
В другой раз я разговаривал с Кагэмоти, и он сказал
мне:
— Поскольку у сё все тона расположены равномер­
но, в него просто дуют — и все. А что касается флейты,
то при игре на ней характер тона зависит от того, как
в нее дуть, поэтому помимо устных наставлений, кото­
рые ты получил относительно каждого отверстия, для
игры на ней требуется внимание в сочетании с талан­
том, и это касается не только пятого отверстия. Значит,
нельзя ограничиться только тем, чтобы отнимать мунд­
штук от губ. Если играть неумело, то из любого отвер­
стия звук выйдет фальшивым. У большого мастера лю­
бой тон вливается в мелодию. Если мелодия не получа­
ется, виноват музыкант. Недостатки инструмента здесь
ни при чем.

Однажды я сказал музыкантам из храма Небесных

Королей:
— Что бы мы ни взяли, в провинции все грубо и не-
отесано, и только музыку, исполняемую в храме Небес­
ных Королей во время ритуальных танцев, не стыдно
сравнить со столичной.
415
 — Мелодии в том храме,— ответили они,— хорошо
сыгрываются по нотам, так что в смысле стройности
и красоты звучания инструментов у нас даже лучше,
чем у всех прочих. Секрет же заключается в том, что за
образец мы берем сохранившуюся по сию пору ноту
времен принца. Ее воспроизводит колокол, что находит­
ся перед пагодой Шести времен. Он звучит как раз в то­
не осики. От похолодания или потепления воздуха тон
его может понижаться или повышаться, поэтому за об­
разец мы принимаем тот тон, что бывает во вторую луну
в промежутке от собрания в честь нирваны до собрания
в память принца Сётоку. В этом весь секрет. При помо­
щи одного этого тона мы можем подобрать любой звук.
Колокола вообще положено настраивать на тон оси­
ки. Тон этот символизирует быстротечность. Это — звук
колокола из Уголка Быстротечности в Обители Чистоты
Священного Сада. Говорят, что колокол для храма Сай-
ондзи тоже должны были отлить в расчете на тон осики,
но, сколько его ни переплавляли, никак не могли до­
биться чистого тона, так что колокол пришлось завозить
из дальних стран. Колокол в храме Чистого Алмаза
звучит также в тоне осики.

Старые толкователи законов и теперь еще говорят

между собой:
— В годы Кэндзи-Коан во время праздника для ук­
рашения хобэну из четырех-пяти кусков необычной
темно-синей материи делали коня с фитилями от фона­
рика вместо хвоста и гривы, набрасывали на коня
одежды с нарисованной на них паутиной, и хобэн шест­
вовал так, толкуя людям смысл старинной песни. Мы
всегда смотрели на него и думали: «Как это интересно!»
В наше время в украшениях год от года стремятся
все к большей роскоши: на хобэна цепляют уйму тяж е­
ловесных предметов, так что он с трудом переводит ды­
хание и идет, поддерживаемый с обеих сторон под руки,
не в состоянии сам даже копье держать,— очень непри­
ятное зрелище.

Когда Дзёган — бонза из Такэдани — удостоился

однажды чести навестить в монастыре экс-императрицу
Тонидзё, она соблаговолила обратиться к нему с во­
просом:
416
 — Что более всего способствует упокоению души
умершего?
— Комё сингон, Хокёин дхарани,— почтительно от­
ветил тот.
После этого ученики Дзёгэна спросили у него:
— Отчего вы изволили отвечать так? Почему же не
сказали, что ничего более важного, нежели Нэмбуцу,
нет?
— Таково учение моей секты,— ответил им настав­
ник,— и поэтому я хотел было ответить именно так, но
вдруг мне пришло в голову: а что я стану отвечать, если
императрица изволит задать еще один вопрос: «Где об
этом написано?» — ведь я никогда не встречал сутры,
где было бы подробно растолковано, что наибольшее
упокоение достигается чтением имени Учителя? Тогда
я и решил назвать Сингон и Дхарани, как наиболее ав­
торитетные из сутр.

Тадзугими — Ж уравлик — детское имя светлейшего

министра Тадзу. Говорят, будто его прозвали так пото­
му, что он съел журавля. Так это неправда.

Монах в миру Аримунэ из Ведомства светлого

и темного начал по пути из Камакура в столицу попро­
сил позволения зайти ко мне. Не успев войти в хижину,
он посоветовал мне:
— Сей дворик не в меру велик, и это нехорошо, так
быть не должно. Сажать и взращивать — это долг тех,
кто познал Путь. Оставьте здесь лишь узенькую тропку,
а все остальное разделайте под садик.
Действительно, оставлять втуне даже крохотный
участок земли бессмысленно. Следует всюду посадить
съедобные или лекарственные растения.

Преподобный Митинори, по свидетельству О-но Хи-

сасукэ, выбрав из танцевальных приемов самые инте­
ресные, обучил им женщину по имени Исо-но-дзэндзи.
Танец был назван Отокомаи — «мужской танец», пото­
му что танцовщица поверх белого суйкана подпоясыва­
лась коротким мечом сомаки, а на голову надевала
шапку эбоси. Дочь Дзэндзи — Сидзука переняла ее
искусство. Отсюда и пошли «танцовщицы в белом». Во
14 Заказ № 1012 417
время танца они распевали истории из жизни Будды
и богов.
Впоследствии Минамото Мицуюки сложил мно­
го таких песенок. Некоторые складывал и экс-импе­
ратор Готоба. Говорят, что он изволил обучить им
Намэгику.

В правление экс-императора Готоба своей ученостью

славился Юкинага, бывший губернатор провинции Си-
нано. Однажды он в числе других знатоков был пригла­
шен ко двору на диспут об юэфу. В разгар спора Юки­
нага забыл название двух добродетелей из «Танца семи
добродетелей», за что его прозвали Молокососом Пяти
Добродетелей. Это было очень обидно, и Юкинага, за­
бросив науки, ушел от мира.
Наставник Дзитин приглашал к себе всех, кто обла­
дал каким-нибудь талантом, даже простолюдинов,
и когда Юкинага попал в неловкое положение, он пред­
ложил ему свое покровительство.
Монах Юкинага создал «Повесть о доме Тайра»
и обучил слепца по имени Сёбуцу рассказывать ее. По­
этому особенно красочно описан в том сочинении мо­
настырь Энрякудзи. Близко зная Куро Хогана, Юкина­
га описал его жизнь. С Каба-но Кандзя он, по-видимо-
му, не был так хорошо знаком и многие из его деяний
в своем описании упустил.
Сёбуцу был родом из восточных провинций и, в раз­
говорах с воинами узнав многое и о самих ратниках,
и о воинском искусстве, помог Юкинага описать все
это.
Теперешние бива-хоси учатся подражать природно­
му голосу Сёбуцу.

Книга «Славословие Шести времен» создана раде­

нием ученика высокомудрого Хонэна, бонзы по имени
Анраку, который выбрал для нее соответствующие
места из сутр. После него бонза из Удзумаса по имени
Дзэнкан разметил текст по частям и переложил его
на речитатив. Это было самым началом однократного
Нэмбуцу. Подобный обычай был введен во времена
правления императора Госага. С Дзэнкана же на­
418
чалось и исполнение «Славословий в номинальной
службе».
Нэмбуцу в Сэмбонском храме начал высокомудрый
Нёрин в годы Бунъэй.

Говорят, что настоящий резчик всегда работает

слегка туповатым резцом. Резец Мёкана, например, был
не очень острым.

В императорском дворце Годзё водились оборотни.

Как рассказывал вельможный То-дайнагон, однажды,
когда в зале Черных дверей несколько высоко­
поставленных особ собрались поиграть в го, кто-то
вдруг приподнял бамбуковую штору и посмотрел на
них.
— Кто там?— оглянулись придворные.
Из-под шторы выглядывала лиса в облике чело­
века.
— Ах! Это же лиса! — зашумели все, и лиса в заме­
шательстве пустилась наутек.
Должно быть, это была неопытная лиса, и перево­
площение ей не удалось как следует.

Монах Соно-но-бэтто в поварском деле не знал себе

равных. Как-то в одном доме подали к столу замеча­
тельного карпа, и всем захотелось узнать: а как приго­
товил бы его преподобный Бэтто? Однако сказать об
этом открыто никто не решался из опасения быть не­
тактичным. Монах в миру Бэтто, как человек проница­
тельный, понял эго и сказал:
— Вот уже сто дней, как я занимаюсь приготовле­
нием карпа, но как раз сегодня у меня не было рыбы.
Мне очень хочется приготовить ее.
С теми словами он и разделал карпа. Этот поступок
показался присутствующим весьма подходящим случаю
и чрезвычайно любопытным. Когда же кто-то рассказал
о нем господину Китаяма — Первому министру, монаху
в миру,— его светлость заметил:
— Меня лично такие вещи в крайней степени раз­
дражают. Гораздо лучше было бы сказать так: «Так как
у вас это блюдо приготовить некому, извольте, я приго­
товлю». Вряд ли он тогда сто дней занимался приготов­
лением карпа.
14* 419
 — Его слова,— говорил мне один знакомый, пере­
давший этот разговор,— показались мне занима­
тельными.
Они действительно очень занимательны.
Вообще, чем вызывать интерес, всячески изощряясь,
лучше не быть интересным, но жить спокойно.
Слов нет, хорошо, когда удачно выбирают случай
созвать гостей на угощение, однако лучше всего, когда
это делается просто так, без особого предлога. То же са­
мое, когда делают подарок: если не выбирают особого
случаи, но просто говорят: «Это вам», значит, от чистого
сердца.
Неприятно, когда человек ломается и ждет, что его
станут упрашивать, или проиграет в споре — и из этого
хочет извлечь выгоду.

Вообще говоря, лучше, когда человек неумен и без­

дарен. Сын одного уважаемого человека и собою был
недурен, и в разговоре — на глазах у папаши — исто­
рические сочинения не преминет, бывало, процитиро­
вать, и выглядел весьма толковым, и тем не менее, мне
кажется, в присутствии почтенных людей ему не следо­
вало бы так вести себя.
Однажды к дому одного человека послушать ска­
зания монахов-слепцов собрался народ. Кто-то из
гостей взял в руки бива, но тут из инструмента выпал
колок.
— Эй, приладьте его!— распорядился хозяин.
В числе присутствующих находился и один молодой
мужчина привлекательной внешности.
— Нет ли здесь ручки от старого ковша?— спросил
он, и все оглянулись на его голос.
У говорившего на пальцы были надеты длинные
когти, свидетельствующие об увлечении игрой на бива.
Но в такие вещи, как бива слепых музыкантов,
ему лучше было бы не вмешиваться. Со стороны не­
приятно было смотреть, как он стремился показать,
что хорошо в этом деле разбирается. Кто-то заметил
ему:
— Ручки от ковшей как будто кипарисовые, а кипа­
рис сюда не годится.
Во всяком поступке молодого человека — пусть са­
мом незначительном — видят хорошее, но замечают
в нем и дурное.
420
 Если вы стремитесь не совершать никаких ошибок,
то не должны отступать от правила: во всем быть прав­
дивым, ко всем без исключения относиться с почтением
и быть немногословным.
Хорошо, когда любой человек — и мужчина, и жен­
щина, и стар, и млад — следует этому правилу, но особо
неизгладимое впечатление производят молодые, прият­
ной наружности люди, если они продумывают каждое
слово.
Всякие ошибки проистекают оттого, что люди мнят
себя мастерами, для которых всё — дело привычное,
принимают высокомерный вид и ни во что не ставят
других.

Когда вас о чем-либо спрашивают, нехорошо своим

ответом вводить собеседника в заблуждение из-за одно­
го только опасения, что он и сам прекрасно все знает,
а ежели ему-де сказать правду, то можно показаться
глупым. Бывает, видимо, и так, что, желая лишний раз
убедиться в справедливости своего мнения, люди спра­
шивают о том, что знают. И наконец, разве нет таких,
кто знает то, о чем спрашивает, но не наверняка! Если
вы расскажете им без обиняков, вас выслушают спо­
койно.
Если ваш знакомый слыхом не слыхал о деле, кото­
рое вам хорошо известно, а вы пишете ему: «Да, плохи
дела такого-то» — вам станет неудобно, если в ответ он
спросит: «А в чем, собственно, дело?»
Бывает, что человек как-то само собой упускает слу­
чай узнать то, что для всех давным-давно устарело.
И тогда разве плохо, если ему объяснят все так, что для
сомнений не останется места?
Боится дать ясный ответ тот, кому недостает житей­
ского опыта.

Человек просто так не явится в дом, где кто-то ж и­

вет. Если же дом необитаем, туда не задумываясь захо­
дит путник, а разные твари, вроде лис и сов, коль не от­
пугивать их людским духом, с торжествующим видом
войдут туда и заселят дом, и объявятся в доме безобраз­
ные чудища, вроде духов дерева.
И еще: у зеркала нет ни своего цвета, ни своей фор­
мы, и потому оно отражает любую фигуру, что появля­
421
ется перед ним. Если б зеркало имело цвет и форму,
оно, вероятно, ничего не отражало бы. Пустота свободно
вмещает разные предметы. И когда к нам в душу про­
извольно одна за другой наплывают разные думы, это,
может быть, случается оттого, что самой души-то в
нас и нет. Когда бы в душе у нас был свой хозяин,
то не теснилась бы, наверное, грудь от бесконечных
забот.

В Тамба есть местность под названием Идзумо.

По образцу Великого святилища там была выстроена
прекрасная молельня. Владел теми местами некий
Сида, который пригласил к себе однажды осенью
множество людей, и в том числе высокомудрого
Сёкая.
— Милости прошу, посетите Идзумо,— говорил
он,— а я угощу вас лепешками!
Отправившись вместе с хозяином к святым местам,
каждый из паломников побывал в святилище, и каждый
из них еще глубже укрепился в вере. Высокомудрый
же, увидев, что лев и злая собака перед святыней
поставлены друг к другу спиной, несказанно уми­
лился.
— О, это изумительно! Такое взаимоположение жи­
вотных очень редко встречается. В этом, надо полагать,
есть глубокий смысл! — воскликнул он и со слезами на
глазах продолжал:— Послушайте, друзья мои! Задер­
жались ли ваши взоры на сем похвальном обстоятель­
стве? Это весьма примечательно.
Тут все взглянули на каменные фигуры и уди­
вились:
— Действительно, сделано не так, как в других
местах. Надо будет поделиться впечатлением от этого
в столице.
Тогда высокомудрому Сёкаю еще больше захотелось
узнать, в чем здесь секрет, и он окликнул какого-то
внушительного на вид служителя, который проходил
мимо и казался человеком знающим:
— По поводу того, в каких позах поставлены фигу­
ры животных перед сим святилищем,— обратился ста­
рец к служителю,— можно, вероятно, рассказать кое-
что поучительное. Ах, если бы вы нам поведали об этом
немного!
— Вы насчет этих? Это все проказники-мальчишки
422
натворили. Куда ж такое годится! — сказал в ответ слу­
житель, после чего подошел к изваяниям, поставил их
как полагается и удалился.
Чувствительные слезы старца оказались пролитыми
зря.
Каким образом кладут предмет на ивовый ящик —
вдоль или поперек,— и от чего это зависит? Свитки,
к примеру, располагают вдоль ящика; сквозь щели
между палочками протягивают бумажный шпагат, ко­
торым перевязывают свиток.
Правый министр Сандзё когда-то говорил:
— Тушечницу тоже кладут вдоль ящика: так не
скатываются на пол кисточки.
А каллиграфы из дома Кадэнокодзи никогда, даже
на короткое время, не помещали своих тушечниц вдоль
ящика, а обязательно — поперек.

Придворный Тикатомо набросал для самовосхвале­

ния заметки, состоящие из семи пунктов. Все они каса­
ются искусства верховой езды и ничего особенного со­
бой не представляют. По его примеру я тоже приведу
здесь семь пунктов самовосхваления.
1. Когда в сопровождении множества людей я от­
правился однажды любоваться цветами, то, увидев
в окрестностях храма Света Победы Истины мужчину,
который скакал на коне, сказал:
— Обратите внимание: если всадник сейчас хотя
бы раз пришпорит коня, конь упадет, и всадник сва­
лится.
Все остановились, а всадник пустил коня вскачь.
Когда же пришло время остановиться, он осадил коня
и кубарем полетел в грязь. Свидетели были потрясены
безошибочностью моих слов.
2. В то время когда Ныне Царствующий был еще
принцем, а его резиденцией служил дворец Мадэ-но-
кодзи, я зашел однажды по делу в приемную Хорикава-
дайнагона. Развернув свиток с четвертой, пятой
и шестой главами «Бесед и суждений», дайнагон обра­
тился ко мне со словами:
— Только что я навестил его высочество в покоях.
Его высочеству захотелось взглянуть на раздел: «Не
люблю фиолетовый цвет, потому что он затмевает крас­
ный», но сколько он ни искал его в своей книге, найти
423
так и не смог. Тогда я получил высочайшее повеление:
«Ступай, еще раз посмотри и найди!»
— Это же в девятом свитке, в таком-то и таком-то
месте,— ответил я.
— Ах, как я рад!— воскликнул дайнагон и со свит­
ком в руке бросился к принцу.
Правда, подобные вопросы обычно не представляют
трудности даже для ребенка, но в старину люди пользо­
вались для пышного самовосхваления и самой ма­
лостью.
— Может быть, это нехорошо,— спросил однажды
экс-император Готоба сиятельного Тэйка об одном из
своих стихотворений,— что в одном и том же месте
встречается и слово содэ, «рукав», и слово тамото,
«нижняя часть рукава»?
— Что в этом такого,— отвечал поэт,— ведь писали
же так:
То не метелки ли мисканта
Колышутся, как чьи-то рукава (тамото),
В траве, в осеннем поле?
Но кажется, что это ты
Призывно машешь рукавами (содэ).

Излагая этот разговор, поэт напыщенно писал: «То,

что я кстати вспомнил нужные стихи, означает, что
в искусстве поэзии мне покровительствуют боги и что
удел мой счастлив».
Первый министр Кудзё, князь Корэмити, в своих
челобитных грамотах тоже занимался самовосхвалени­
ем, описывая моменты, не представляющие ничего осо­
бенного.
3. Надпись на колоколе в храме Дзёдзайко состав­
лена была сановником Ариканэ. Придворный чиновник
Юкифуса переписал текст набело и уже приготовился
было отдать залить металл в форму, когда монах-литей­
щик взял черновик с текстом надписи и показал его
мне.
В тексте была строфа:
Когда наступает в природе
Безмолвье вечерних часов,
Ко мне твои звуки приходят
За сотни ри.

— Здесь я вижу женскую и мужскую рифму,— ска­

зал я ,— не ошибка ли это — «сотня ри»?
424
 — Как хорошо, что я вам показал надпись, в этом
ведь будет и моя заслуга!— обрадовался монах и по­
мчался к каллиграфу.
— Да, я ошибся,— ответил тот,— нужно исправить
на «много рядов».
Однако, что значит это «много рядов»? Может
быть, он имел в виду «много шагов»? Я так и не
понял.
4. Однажды с большой группой попутчиков я от­
правился в паломничество к Трем пагодам. В Ёкава,
в зале Неизменного Обряда, мы увидели старинную
картину с надписью «Павильон Цветка Дракона». Сто­
рож при храме с важностью объяснил нам:
— Рассказывают, что авторство надписи приписы­
вают либо Сари, либо Кодзэю. Но достоверно автор еще
не установлен.
— Если это Кодзэй,— заметил я ,— на обороте дол­
жна быть подпись; если же автор Сари, подписи на обо­
роте быть не должно.
Оборотная сторона картины была покрыта толстым
слоем пыли и затянута паутиной. Когда убрали грязь,
все явственно увидели надпись, указывающую чин
и имя Кодзэя и дату.
Все были поражены.
5. Когда высокомудрый Догэн читал в храме На-
ранда наставления, он позабыл так называемые «восемь
несчастий».
— Не помните ли вы их?— обратился он к присут­
ствующим. Никто из его учеников вспомнить не мог.
Тогда я выглянул из соседней комнаты и сказал: «На­
верное, это то-то и то-то», чем вызвал всеобщее восхи­
щение.
6. Как-то мы с содзё Кэндзё пришли посмотреть це­
ремонию с наговорной водой. Содзё, не дожидаясь
окончания церемонии, собрался домой, а содзу,
пришедшего вместе с нами, нигде не было вид­
но. Монахи, носланные его разыскивать, очень
долго не возвращались, а йотом вышли из храма и
заявили:
— Очень уж много там монахов, и все одинаково
одеты. Никак невозможно его отыскать.
— Какая ж алость,— воскликнул Кэндзё и обратил­
ся ко мне,— поищите, пожалуйста, его вы!
Я вернулся в храм и сейчас же привел содзу.
7. В пятнадцатый день второй луны была ясная
425
лунная ночь. Стало уже совсем поздно, когда я напра­
вился к Сэмбонскому храму. Войдя в него через черный
ход, я расположился в стороне ото всех и, поглубже
спрятав лицо в одежды, стал слушать чтение сутр. В это
время от молящихся отделилась прекрасной наруж­
ности женщина. Она подсела ко мне и прислонилась
к моим коленям.
«Если на меня перейдет аромат ее благовоний,— по­
думал я ,— будет неловко»,— и тихонько отодвинулся.
Женщина снова придвинулась ко мне, тогда я
встал.
Некоторое время спустя одна дама, давно служив­
шая при дворе, говоря со мной о разных пустяках, меж­
ду прочим, заметила:
— Тут о вас отзывались весьма пренебрежительно,
будто вы совершенно бесстрастны. Есть один человек,
который невзлюбил вас за бесчувственность.
— Простите, я вас совсем не понимаю,— только
и мог я ответить.
Обо всем я узнал позже. Оказывается, той ночью,
когда я пришел послушать сутры, из особого помещения
меня заприметил один знакомый. Он подослал ко мне
сопровождавшую его жену, переодетую до неузнавае­
мости, и наказал ей:
— Если будет подходящий момент, попробуй заго­
ворить с ним. Вернешься — расскажешь, как он себя
вел. Это интересно.

Пятнадцатый день восьмой луны и тринадцатый

день девятой луны соответствуют созвездию Овна. Не­
босклон тогда бывает чист и ясен, и поэтому ночь хоро­
ша для воспевания луны.

Неуютно то место, где растут водоросли, что со­

бирают рыбаки из бухты Синобу (Спрятавш ейся);
немало людей охраняют гору Курабу (Темную),
но вместе с тем как много незабываемого в глубо­
ких чувствах и проникновенных думах человека,
чье сердце полно безрассудной решимости пойти
туда!
Очень, должно быть, совестно заручаться согласием
426
родителей и братьев девушки, чтобы навсегда взять ее
в свой дом.
Стесненную в средствах женщину, которую в любом
мужчине — в безобразном ли старом монахе, в грубом
ли дикаре — влечет лишь его богатство и которая гово­
рит, что, мол, «был бы поток увлекаю щ ий»,— сводник
кому угодно представит прекрасной, поэтому не годится
вступать в брак с тем, кого не знаешь и кому незнаком.
Иначе вам не о чем будет перекинуться словом. Когда
же вы станете говорить друг с другом о горестях про­
житых лет или о непроходимых зарослях на склоне го­
ры, беседе вашей не будет конца.
Но если все улаживают посторонние, вы неминуемо
сталкиваетесь со множеством неприятного. Скажем,
жена прекрасна собой, а муж и по происхождению ниже
ее, и видом безобразен, и годами уже стар. Тогда он ду­
мает: «Ради такого страшилища обрекла она на поги­
бель свою красу», а сам и жену начинает презирать,
и, оставшись с нею наедине, стыдится своего вида. Это
очень прискорбно.
Человеку, который сам не испытал, что значит не­
движно стоять под луной, затянутой облаками, когда
ночь благоухает цветением слив, или брести, сбивая
росу, по равнине Августейшей Ограды при полной
луне,— не стоит ввязываться ни в какие любовные
дела.
Полный месяц ни на один миг не остается круглым,
он тут же идет на ущерб. Ненаблюдательный человек,
пожалуй, и не заметит, насколько изменились его очер­
тания за ночь.
То же происходит и при тяжелой болезни: уже не
остается времени, чтобы пожить, близится смертный
час!
Однако, пока болезнь еще не опасна и не грозит вам
смертью, вы привычно считаете, что жизнь неизменна,
и думаете, что спокойно ступите на истинный Путь
только после того, как многое успеете свершить в своей
жизни, а между тем вас настигает болезнь, вы загляды­
ваете в ворота смерти — и тогда вы не исполните уже
ни одного из своих желаний.
Напрасно станете вы раскаиваться в нерадиво про­
житых годах и лунах. У вас возникнет желание, как
только ночь сменится днем, свершить и это деяние, и то,
если на сей раз недуг отступит и сохранит вам жизнь.
Но вам делается все хуже, и вы кончаетесь, метаясь без
427
сознания. Видимо, только так оно и бывает. Именно это
люди должны прежде всего и спешно вместить в сердце
свое.
Если вы захотите обратиться к Учению на досуге,
после того как исполните свои ж елания,— помните, что
этому не суждено сбыться, так как предела желаниям
нет. Что же можно сделать за нашу жизнь, подобную
призраку?
Вообще, наши желания все суть пусто-
мыслие.
Зная, что, как только в сердце западет желание,
беспутное сердце лишь ввергнется в заблуждения, самое
лучшее — ничего не делать для его исполнения. Когда
вы обращаетесь к Учению, враз отбросив все дела
прочь,— исчезают помехи, исчезают заботы, а дух
и плоть надолго умиротворяются.

Неустанные заботы наши о том, что неблагоприятно

и что благоприятно, проистекают лишь от отношения
к трудностям и удовольствиям.
Все любят удовольствия и никогда не перестают ис­
кать их. Доставляет удовольствие, во-первых, слава.
Слава бывает двоякого рода. Это — восхваление по­
ступков и восхваление таланта. Во-вторых, доставляет
удовольствие, вожделение, в-третьих, чревоугодие. Со
стремлением к этим трем удовольствиям не сравнится
ни одно из тьмы желаний. Возникает это стремление
от извращенного взгляда на жизнь и влечет за собой
многие бедствия. Лучше всего не искать удоволь­
ствий.

Когда мне было восемь лет, я спросил отца:

— А кто такой Будда?
— Буддами становятся люди,— ответил отец.
— А как они становятся буддами?
— Благодаря учению Будды ,— ответил отец.
И снова я спрашиваю:
— А того Будду, который обучал будд, кто обу­
чал?
— Он тоже стал буддой благодаря учению прежнего
будды,— опять ответил отец.
428
 Я снова спросил:
— А вот самый первый будда, который начал всех
обучать,— как он стал буддой?
И тогда отец рассмеялся:
— Ну, этот либо с неба свалился, либо из земли вы­
скочил.
Потом отец потешался, рассказывая об этом
всем:
— До того привяжется, что и ответить не мо­
жешь.
 КОММЕНТАРИИ

Сэй-Сёнагон «Записки у изголовья»

Стр. 25. Порядковые цифры обозначают номера соответст­

вующих фрагментов — данов.
Хороши первая л у н а ...— В старой Японии был принят
лунный календарь.
Стр. 26. Новый год.— Согласно лунному календарю, пере­
ходящая дата. Приходится на конец января — середину февра­
ля по современному календарю. Справлялся с большим тор­
жеством как праздник весны и обновления.
В седьмой день года...— Семь считалось магическим чис­
лом. В седьмой день года во дворце устраивали «Праздник
молодых трав» и шествие «Белых коней». Оба эти ритуала,
заимствованные из Китая, имели магическое значение. Семь
трав (петрушку, пастушью сумку, хвощ и др.) варили вместе с
рисом и подносили императору. Считалось, что это кушанье
отгоняло злых духов, насылающих болезни, и отведавший его
целый год будет невредим.
Шествие «Белых коней».— Согласно старинным по­
верьям, конь обладает защитной магической силой. Перед
императором проводили белых коней. Число их (трижды семь)
тоже имело магическое значение.
Вот один из экипажей...— Ворота, крытые кровлей, стояли
на столбах, соединенных внизу поперечным брусом. Экипаж
знатного человека представлял собой род арбы на двух больших
колесах. Плетеный кузов, богато украшенный, даже раззоло­
ченный, привязывался к дрогам, по бокам иногда устраивались
окна. Сзади и спереди кузов был открыт, но шторы и занавеси
скрывали сидящих от посторонних глаз. В экипаж впрягали
быка, рядом шел погонщик, полагался также эскорт слуг и
430
скороходов. У дворцовых ворот быка распрягали, слуги вкаты­
вали экипаж во двор и опускали оглобли на особую подставку.
Дамы, приехавшие посмотреть на какое-либо зрелище, следи­
ли за ним, не выходя из экипажа.
...возле караульни Левой гвардии...— Дворец охраняли
три гвардейских полка: личная охрана, императорский эскорт
и дворцовая стража. Каждый полк делился на два отряда: Ле­
вый (то есть первый) и Правый (то есть второй). Здесь идет
речь о гвардии, охраняющей ворота.
Девять врат (коконоэ) — метафорическое название (ки­
тайского происхождения) для всей огороженной стенами
запретной территории, где жил император, а также для сто­
лицы.
Столица Хэйан была построена в виде прямоугольника,
вытянутого с севера на юг. Северный, наиболее почетный угол
занимала резиденция государя — комплекс правительствен­
ных учреждений, в центре которого находился собственно
дворцовый ансамбль (в частности, Дайкоку-дэн — церемо­
ниальный дворец). Из двенадцати ворот резиденции централь­
ные, обращенные к югу, назывались Судзаку-мон. От них на­
чинался проспект Судзаку, деливший город на восточную и за­
падную части. Десять проспектов, шедших с севера на юг,
пересекались с одиннадцатью, идущими с востока на запад;
таким образом, город делился на участки, в которых распо­
лагались улицы.
На восьмой день Нового года...— В этот день знатным да­
мам жаловались дары от государя, фрейлин возводили в более
высокий ранг.
Стр. 27. Пятнадцатый день первой л у н ы .— В этот день
готовили «Яство полнолуния» (мотигаю) — варево из мелких
бобов, куда добавляли круглые рисовые колобки, символизи­
рующие луну.
Мешалка — длинная палочка из бузины Зибольда с бахро­
мой из стружки, покрытая узорами; имела магическое зна­
чение. Верили, что если ударить женщину этой мешалкой, она
родит мальчика. Обряд восходит к фаллическому культу.
Молодой зять...— В хэйанскую эпоху существовал брак
«цумадои», сложившийся при родовом строе, когда еще были
живы пережитки матриархата. Молодой муж либо входил в
семью жены, либо жена оставалась в родительском доме, а он
лишь навещал ее по ночам. Старые супруги, впрочем, обычно
жили вместе в доме мужа. Брак цумадои часто вел к семейным
драмам. В ходу у людей знатных и богатых было многоженство.
Забавная сумятица.— В середине первой луны происхо­
дила раздача официальных постов. Заседания Государствен­
431
ного совета длились три дня. Должности правителей про­
винции и многие другие посты были согласно закону смен­
ными (на срок в четыре года), получали их главным образом
по протекции.
Стр. 28. ...старший брат... императрицы.— Имеется в виду
императрица Садако, жена императора Итидзё.
...в кафтане «цвета ви ш ни » ...— Длинный шелковый каф­
тан (носи) — повседневное одеяние знатного человека. Вместе
с этим кафтаном носили широкие шаровары (сасинуки) и шап­
ку из прозрачного накрахмаленного шелка. Кафтан надевался
поверх нескольких других одежд. «Цвет вишни» — комбини­
рованный: белый верх на алом или сиреневом исподе.
...во время празднества Камо. — Синтоистский храм Камо
с двумя святилищами, расположенный к северу от столицы,
устраивал торжественный праздник дважды в год (в четвертую
и одиннадцатую луну). Первый из них иначе именуется «празд­
ник мальвы», потому что в этот день листьями китайской маль­
вы украшали шапки, экипажи и т. д.
Парадные кафтаны — церемониальное одеяние с шлей­
фом, длина которого регламентировалась согласно рангу.
Стр. 29. Курддо — придворные шестого ранга (низшим
считался восьмой, высшим — первый). Должность не слиш­
ком высокая, но предмет зависти многих, так как куродо при­
служивали императору. Они носили особые одежды желто­
вато-зеленого цвета.
...ткань, не затканная узорами, выглядит убого...— Узоры
на одежде были привилегией знатнейших.
Отдать своего любимого сына в м онахи...— Отдавали
сыновей в буддийские монахи «ради спасения души». Счита­
лось, что родителям монаха и всему их потомству обеспечено
райское блаженство вплоть до седьмого поколения.
Стр. 30. Заклинатели — гэндзя (ямабуси) — последова­
тели особой буддийской секты Сюгэндо, возникшей в V III в.
и соединившей элементы синтоизма с буддизмом. Гэндзя бро­
дили по священным местам с целью получить магические си­
лы. Они врачевали при помощи заклинаний. В народных сказ­
ках и фарсах бродячие монахи (ямабуси) обычно изобража­
ются как шарлатаны и даже разбойники.
Митакэ («Священная вершина») — гора Кимбусэн в ны­
нешней префектуре Нагано, где находился чтимый синто­
истский храм.
Кумано. — На трех горах Кумано в нынешней префектуре
Вакаяма находились три знаменитых синтоистских храма.
Построены в эпоху Нара. Постоянное место паломничества.
...Наримаса, правитель дворца императрицы...— Тайра
432
Наримаса исполнял должность мажордома (дайдзин) в доме
императрицы Садако. Он оставался преданным ее слугой даже
тогда, когда после смерти своего отца императрица впала в
немилость.
Стр. 31. Церемониальный занавес.— Занавес (китё) за­
гораживал знатных дам от постороннего взгляда. Согласно
придворному этикету, глядеть на них не полагалось.
Уж не говорите ли вы об Юй Динго? — Как рассказывает­
ся в «Истории ранней Ханьской династии» Бань Гу (32 —92),
один человек поставил высокие ворота перед своим домом в
предвидении того, что потомки его удостоятся самых высоких
почестей и будут ездить в колесницах с балдахином. Сын его
Юй Динго действительно стал первым министром. Наримаса
допускает неточность, спутав отца с сыном.
Опочивальня наша находилась...— Дом знатного человека
представлял собой ансамбль зданий, ориентированных по
частям света: главный дом, боковые павильоны-флигеля, гале­
реи, всевозможные службы. Господа проживали во внутренних
покоях главного дома. Там были спальни, приемные залы и т. д.
Главный вход находился всегда с южной стороны. В самой
глубине дворца помещались северные покой, где проживала
супруга господина, которая обычно именовалась «Северной
госпожой». Деревянный одноэтажный дом стоял на столбах.
Столбы вверху и внизу соединялись при помощи четырех­
угольных балок — «нагэси». На нижних нагэси часто сидели,
как на скамьях. Такие рамы были необходимы, чтобы навесить
легкие перегородки: скользящие панели, щиты, шторы, зана­
веси и т. д. В большом ходу были ширмы и всевозможные экра­
ны. Вокруг дома шли узкие террасы и более широкие, с
балюстрадами. К ним примыкали «хисаси»— длинные комна­
ты вроде галерей, под самым скатом крыши. Именно в них
обычно помещались фрейлины. Ф лигеля и павильоны соеди­
нялись между собой галереями и переходами. Кровли покры­
вали черепицей или кипарисом. На отлакированном до блеска
полу расстилались циновки. Пол был предметом особой заботы,
ведь на нем сидели и спали. В большом ходу были решетчатые
щиты (ситоми), пропускавшие свет и воздух, но непрони­
цаемые для чужих глаз. Верхняя створка их могла подниматься.
Ситоми играли роль наружной перегородки (вместо стен и
окон), а также садовой ограды. Во дворе разбивали сад,
устраивали пруд с островом и перекидывали мостики.
Очень ценились декоративные деревья.
Стр. 32. М аленькая принцесса — Осако, дочь императри­
цы (996 —?).
Стр. 33. Тюнагон. — Члены Государственного совета но­
433
сили звания: дайнагон (старший советник), тюнагон (второй
советник), сёнагон (младший советник). Дайнагон и тюна­
гон — высокие чины, вроде тайного советника; сёнагон — не
выше титулярного советника. Речь идет о тюнагоне Тайра-но
Корэнака, старшем брате Наримаса.
Госпожа кошка, служ ившая при дворе...— Кошки в
тогдашнюю пору были еще редким зверем и очень ценились.
Их ввозили с материка. Известно, что роды одной из любимых
кошек императора Итидзё сопровождались молебствиями
и ритуальными обрядами.
Ш апка чиновника — часть церемониального наряда. Та­
кую шапку носили чиновники пятого ранга и ниже. Она де­
лалась из прозрачного шелка, к шапочке с плоской тульей
прикреплялись сзади две ленты: одна — торчащая в виде
крыла, другая — ниспадающая на спину.
Мёбу — звание фрейлины среднего ранга.
Стр. 34. То-но бэн — начальник куродо и цензор. Стоял
во главе дворцового штата прислуги. Речь идет о Фудзивара
Юкинари (974—1027), близком друге Сэй-Сёнагон.
Третий день третьей лун ы — один из пяти «сезонных
праздников».
Стр. 35. В каком образе возродится он теперь? — Буддизм
учит, что душа (духовная сущность) проходит через ряд зем­
ных воплощений. Этому закону подчинен и мир животных.
Карма, то есть высший закон возмездия, за прошлые деяния
предопределяет, в каком образе и в каких обстоятельствах воз­
родится душа. В новой жизни она своими деяниями соз­
дает новую карму.
Стр. 36. Столовый зал — одно из подсобных помещений;
примыкал к трапезной. В нем находился большой стол, на
который ставили подносы с кушаньем.
Первый день года и третий день третьей лу н ы ...— Здесь
перечисляются главные «сезонные праздники». Седьмой день
седьмой луны — праздник встречи двух звезд (Танабата).
Девятый день девятой лун ы — праздник хризантем (тёё-
но сэкку). В Китае хризантема считалась символом дол­
голетия, этому цветку приписывалась магическая сила.
В Японии церемониальный банкет по случаю Дня хризантем
состоялся во дворце, как сообщают летописи, в 686 г., с му­
зыкой, танцами, сочинением стихов. Присутствующие вкуша­
ли «хризантемовое вино» из «хризантемовых чарок».
...хлопья ваты на хризантемах... — На хризантемы с вечера
накладывали хлопья ваты, чтобы они пропитались утренней
росой. Отираясь этими хлопьями, согласно поверью, смывали
с себя старость и болезни.
434
 Стр. 37. ...с таблицами в р у ка х ...— Таблицу (сяку) держа­
ли в правой руке. Это узкая дощечка длиной в тридцать шесть
сантиметров, из слоновой кости или дерева. Первоначально
служила для того, чтобы записывать повеления государя, по­
том приобрела чисто церемониальный характер.
Хотя караульня в нынешнем дворце...— Временный
дворец, куда император переселился после пожара, случивше­
гося в четырнадцатый день шестой луны 999 г.
Тюдзё — второй (по старшинству) начальник гвардии,
высокий чин четвертого ранга.
Стр. 38. Храмы Х асэ.— В буддийском храме Хасэ (Ха-
цусэ) возле г. Нара находилось чтимое паломниками изобра­
жение богини милосердия Каннон (бодхисаттвы Авалоки-
тешвары, с а н с к р.) с одиннадцатью ликами. Согласно ле­
гендам, бодхисаттва этот принимал на земле разные образы,
чтобы помочь людям. Бодхисаттва — существо, достигшее
просветления, но добровольно не уходящее в нирвану, по­
ка все живущее в земном мире не достигнет духовной
свободы.
Стр. 39. Императорские гробницы (м исасаги).— Над ме­
стом захоронения императора или императрицы насыпались
высокие курганы.
Чертоги.— Не ясно, имеются ли в виду чертоги или мечи.
Оба эти слова звучат одинаково (тати).
Дворец Сэйрёдэн («Чистый и прохладный») . — В нем
обычно проживал император. Этот дворец можно и сейчас уви­
деть в Киото в реконструкции X IX в.
В северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн...— Северо-
восточное направление считалось открытым для злых демонов,
и страш ная картина призвана была их отпугивать. На ней
были изображены фантастические уроды на тему китайской
легенды. Длиннорукие существа, сидя на спине длинноногих,
ловко хватают рыбу прямо из волн бурного моря.
Стр. 40. Китайская накидка (карагйну) — верхняя накид­
ка с широкими рукавами, принадлежность парадного костюма
фрейлины.
Мимурд — священные горы в провинции Ямато (ныне
префектура Н ара), где находятся храмы и царские усыпаль­
ницы.
Стр. 41. Нанивадзу — гавань возле нынешнего г. Осака.
Старинная танка, известная под именем «Нанивадзу», упоми­
нается в знаменитом предисловии поэта Ки-но Цураюки к
антологии «Кокинсю» (X в.).
Промчались годы...— танка из антологии «Кокинсю»;
принадлежит Фудзивара-но Ёсифуса, который, любуясь вет­
435
кой цветущей вишни, сложил это стихотворение в честь своей
дочери-императрицы.
Император Энъю (годы правления: 969 —984) — отец
императора Итидзё. Отрекся от престола и принял монаше­
ский сан.
Стр. 42. Сайсё — звание фрейлины высшего ранга.
Стр. 43. Император М ураками.— Годы правления:
9 4 7 -9 6 7 .
Сэнъёдэн-но нёго — младшая императрица из дворца
Сэнъёдэн. В обычае было именовать знатных женщин согласно
дворцу, где они проживали.
Левый министр. — Светскую власть в стране возглавлял
большой Государственный совет, в состав которого входили
Главный министр, Левый и Правый министры, министр двора
и советники разных классов. Подлинным правителем страны
в хэйанскую эпоху был, однако, канцлер или регент из рода
Фудзивара.
Д ень удаления от скверны (йми-но хи) — синтоистский
обычай ритуальных запретов. В эти дни не покидали свой дом,
не принимали гостей и писем, воздерживались от увеселений,
не ели мяса, чтобы покаяться перед богами «чистым от сквер­
ны» или чтобы избежать беды.
Стр. 44. ...в должности найси-но сукэ.— Во главе много­
численного придворного штата фрейлин находилось десять
титулованных дам. Найси-но сукэ — низшая из этих должно­
стей.
Стр. 45. П ляска пяти танцовщиц (Госэти).— Исполнялась
во время одиннадцатой луны, во время праздника первого вку­
шения риса нового урожая или же по случаю первого подне­
сения богам нового риса вновь взошедшим на трон импера­
тором.
...чтобы «изменить направление пути»...— «Изменение
пути» (ката-тагаэ) — одно из средств защитной магии. Пе­
ред путешествием обычно обращались к гадателю, который
вычислял, не заграждает ли дорогу в этот день одно из грозных
божеств неба (накагами), весьма чтимых в древней магии.
Стр. 46. День встречи весны — канун «сезонного праздни­
ка» прихода весны (Риссю н). Начало астрономической весны,
по нашему стилю примерно 4 февраля. Считалось, что в это
время злые духи особенно опасны, поэтому люди часто не оста­
вались в собственных домах.
Стр. 48. Целебный шар кусудама — средство магической
медицины. Украшенный искусственными цветами и кисточкой
из пятицветных нитей круглый мешочек наполнялся разными
ароматическими веществами, и в праздник Танго (пятый день
436
пятой луны) его подвешивали в спальном покое, чтобы отго­
нять недуги.
Колотушка счастья.— Делалась из железа или меди; сим­
волически изображала небесное оружие против недугов. При­
менялась при магических заклинаниях.
Стр. 50. «Охотничья одежда» (кар и гй н у ).— В старину на­
девалась для охоты, впоследствии принадлежность повседнев­
ного костюма знатных людей. Род длинного кафтана с раз­
резами по бокам.
Стр. 51. Сёдзи — скользящие решетчатые рамы, оклеен­
ные бумагой; служат вместо наружных стен и внутренних пе­
регородок.
Стр. 52. Кормить воробьиных птенчиков.— Было в моде
выкармливать ручных воробышков, которых так легко зада­
вить.
...листья м альвы .— Мальва напоминает о празднике
Камо.
Стр. 53. Прекрасное изображение женщины на свитке...—
На горизонтальных свитках (эмакимоно) обычно изобража­
лись сцены из популярных романов. Текст писался каллигра­
фическим почерком на цветной бумаге.
Пишешь на чистой и белой бумаге из М итиноку...— Эта
плотная, шероховатая бумага готовилась из коры бересклета
в северной области Митиноку.
Стр. 54. Ярлычок с надписью «День удаления». — Делался
из дерева ивы и прикреплялся у мужчины к шапке, у женщины
к волосам или к рукаву в знак того, что к ним нельзя прибли­
жаться. Иногда для этой цели служил листок аира или кусочек
алой бумаги. См. примеч. к с. 43.
Стр. 55. «Восемь поучений».— Толкование буддийской
Сутры Лотоса благого закона (Саддхарма — пундарика сутра,
с а н с к р . ) . Сутра, особо чтимая в Китае и Японии.
«Принош ение в дар святых к н и г» .— Верующие с душе­
спасительной целью переписывали и приносили в дар священ­
ные буддийские книги.
Стр. 56. Храм Б о д хи .— Согласно индийской легенде, Буд­
да Гаутама, сидя под деревом пипал (иначе бодхи — «древо
просветления», с а н с к р . ) , постиг высшую мудрость, откры­
вающую путь к спасению. Будда — букв.: просветленный исти­
ной, существо, достигшее полного совершенства; здесь: леген­
дарный основоположник буддизма Сиддхартха, Гаутама,
Ш акья-Муни, но преданию живший в середине первого тыся­
челетия.
Лотос — буддийский символ читоты и райского блаженст­
ва. Будда изображается сидящим на лотосе.
437
 Тайсё (полководец) — высший военный чин.
Стр. 57. Тюнагон Ёситика.— Происходил из рода Фудзи­
вара, находился в родстве с царствующей семьей. После па­
дения императора Кадзана постригся в монахи всего тридцати
лет от роду.
Стр. 58. То-дайнагон.— Имеется в виду Фудзивара-но
Тамэмицу. То — китайское чтение первого иероглифа фа­
милии Фудзивара.
Стр. 59. Сэйхан (962 —999) — знаменитый буддийский
проповедник.
Стр. 60. «Удалились лю ди сии — и хорошо сделали!» —
Слова из притчи, помещенной в Сутре Лотоса. Как-то раз,
когда Ш акья-Муни читал проповедь перед толпой в пять тысяч
человек, один из слушателей встал и удалился. Ш акья-Муни
сказал своему ученику Ш арипутре: «Подобные ему присутст­
вуют здесь лишь для пустой похвальбы. Удалился человек
сей — и хорошо сделал».
Стр. 61. Надо написать ей письмо...— Обычай требовал,
чтобы мужчина, вернувшись домой после любовного свидания,
немедленно послал письмо своей возлюбленной. А она должна
была сразу же ответить ему.
«На молодых ростках конопли...» — песня из антологии
IX (?) «Старые и новые песни в шести томах» («Кокинро-
кудзё»).
Стр. 62. Хаги (леспедеца двуцветная) — род кустарника.
Лиловато-розовые цветы на его длинных гибких ветках рас­
пускаются осенью. Воспеты в японской поэзии.
Сакура — японская декоративная вишня.
Стр. 63. Померанец неразлучен с кукуш кой...— Помера­
нец и кукуш ка так сочетаются в японской поэзии, как в
персидской — соловей и роза. Кукушка в Японии считается
певчей птицей. Голос ее слышен ночью и на заре. По народным
поверьям, она поет и в царстве мертвых.
Ян-гуйфэй — прославленная в китайской поэзии краса­
вица, фаворитка императора Сюань-цзуна (V III в.); казнена
во время большого мятежа. Согласно легенде, на сюжет кото­
рой написана поэма великого китайского поэта Бо Цзюйи «Веч­
ная печаль», император Сюань-цзун послал мага-волшебника в
обитель бессмертных, чтобы призвать свою возлюбленную к
себе.
П рославленный китайский феникс — сказочная птица с
пятицветным оперением, приносящая счастье.
Ясенка (японская мелия) — растение с мелкими лилова-
тыми цветами.
Стр. 64. Пруд Сарусава. — В сборнике новелл «Ямато-
438
моногатари» (X в.) повествуется о том, как покинутая одним
императором девушка утопилась в пруду Сарусава.
«Спутанные волосы» на ложе любви — эротический образ,
бытовавший в китайской и японской поэзии.
Трава м икури — ежеголовка ветвистая. Нередко упоми­
нается в японской поэзии. Любящий гибнет в разлуке, как вы­
рванная с корнем трава микури.
...пятый день пятой л у н ы .— В день праздника пятого дня
пятой луны чернобыльник и аир клали на кровлю, подвешива­
ли к застрехам, прикрепляли к одежде, чтобы отогнать не­
добрые силы. Позже аир заменили ирисом.
Стр. 65. Тасобанокй (фотиния) — вечнозеленый кус­
тарник.
Стр. 66. Сакакй — клейера японская, синтоистское свя­
щенное дерево, упоминаемое в древнейшем солнечном мифе.
Асунаро — туопсис японский.
«Свящ енная вершина» — гора Митакэ.
«Мышьи колобки» — бирючина; дуб-сий — литокарпус
Зибольда; белый дуб — дуб мирзинолистный, вечнозеленое
дерево.
Стр. 67. ...предание о том, как Сусанод-но микдто прибыл в
страну И дзумо...— Как повествует древний японский миф,
Сусаноо, младший брат богини солнца Аматэрасу, изгнанный с
неба за свой буйный нрав (он был богом ветра), прибыл в
страну Идзумо, где победил восьмиглавого змея, которому
должны были принести в жертву прекрасную деву. Неизвест­
но, какое отношение имеет белый дуб к этой легенде.
Ю дзуриха — вечнозеленое дерево, дафнифиллум.
Я позабуду тебя...— Листья юдзуриха не краснеют
осенью, следовательно, любящий дает обет любить вечно.
Стр. 68. Соловей (угуису) — короткохвостая камышовка,
лучш ая певчая птица Японии. В переводах на европейские
языки традиционно называется соловьем.
М иякодори — дальневосточный кулик-сорока, прославлен
в японской поэзии.
Птица-искусница (такумидори) — разновидность иволги.
М андаринки.— Любовь мандаринских уток прославлена
в поэзии Китая и Японии.
К ул и к (тидори) — ржанка из семейства куликов. Вос­
пета в японской поэзии.
Стр. 69. Унохана — кустарник, на котором ранним летом
распускаются гроздья белых цветов.
Стр. 70. Насекомые (я п. муси) — в народном представле­
нии низший разряд живых существ: насекомые, пресмыка­
ющиеся, ракообразные и гельминты.
439
 «Битая скорлупка» — маленький рачок (капрелла), жи­
вущий в морских водорослях.
Миномуси — мешочница (лепидоптера), мелкая бабочка.
«Жук-молотильщик» — рисовый долгоносик.
М уравей... бегает по воде...— Муравьи по воде не бегают,
имеются в виду водяные клопы или жучки-вертячки.
Стр. 73. «Ж енщина украшает свое лицо...» — Перефра­
зированная цитата из «Жизнеописаний мстителей» китайско­
го историка Сыма Цяня (145—86 гг. до н. э .) : «Некий Юй Жан,
поклявшись отомстить за смерть своего господина, сказал:
«Доблестный муж умрет ради друга, который понимает его.
Женщина украшает себя для того, кто любуется ею».
...«ива у реки А дд...»— Цитата из стихотворения поэта
Табито (антология «Манъёсю», т. 7).
Стр. 74. Разве не сказал некогда...— Государственный
деятель из рода Фудзивара, Кудзё-но Моросукэ (908 —960),
написал в завещании потомкам: «Во всем обиходе, будь то
одежда и шапка или экипаж и кони, надлежит довольствовать­
ся тем, что есть под рукой. Не ищи лучшего».
«Не стыдись исправлять самого себя».— Цитата из книги
«Суждения и беседы», где собраны высказывания китайского
философа Конфуция (551—479 гг. до н. э.).
Сикибу-но омото — придворная дама из свиты императри­
цы.
Стр. 75. Конь цвета метелок тростника — сивая масть,
смесь белой и темной шерсти.
Стр. 77. ...гудят л у к и стражников...— Злые духи якобы
боялись гудения тетивы.
...стуча сапогами.— В хэйанскую эпоху знатные люди
носили сапоги и туфли из материи и кожи, а люди низших со­
словий — соломенную обувь.
Стр. 79. Река А с у ка .— У этой реки изменчивое русло.
Прославлена в японской поэзии как метафора изменчивости
любви и человеческой жизни.
Ама-но кавара — «Небесная река» — танка поэта Ари-
вара-но Нарихйра (825—880).
Стр. 80. Шапка-эбоси (букв.: «ворон») — высокий колпак
из черного, туго накрахмаленного прозрачного шелка.
Стр. 81. Трава омодака — стрелолист. Трава «циновка для
пиявок» — водяная петрушка.
«Опрометчивая трава».— Возможно, имеются в виду при­
брежные травы вообще. Трава «безмятежность» — разно­
видность папоротника. Трава «смятение сердца» (синобу-
гуса) — служила для окраски тканей. Получался путаный
узор пестрой окраски. В японской поэзии — метафора смятен­
440
ного сердца. П лаун «в тени солнца» — плаун булавовидный.
«Л илия морского берега» — кринум японский. М елкий трост­
ник — низкорослый аланг-аланг. «Л унная трава» — коммели-
на; из нее добывалась нестойкая краска для тканей.
Оминаэси — патриния.
Стр. 82. «Рукоять серпа» — разновидность амаранта.
Цветок «Гусиная кожа» — разновидность дикой гвоздики, на
глицинию не похож. Вьюнок «вечерний лик» — тыква-горлян-
ка. С усуки — мискант китайский высотою до двух метров.
Осенью выбрасывает колос, цветущий мелкими желтыми
цветочками.
Стр. 83. П олзучая лоза — пуэрария, травянистая лиана.
Сердце матери, у которой...— На горе Хиэйдзан возле
Киото находились буддийские монастыри. Ученичество буд­
дийского монаха длилось двенадцать лет. В это время он не мог
спуститься с горы и увидеться с женщиной, даже собствен­
ной матерью.
Стр. 84. ...ручка топора и та истлеет.— В китайском сочи­
нении «Описания удивительного» (IV —V вв.) рассказывается
старинная легенда, проникшая и в японский фольклор. Некий
дровосек Ван Чжи засмотрелся в горах на то, как бессмертные
отшельники играют в шашки. За этот, казалось бы, недолгий
срок истлела ручка его топора и умерли все люди его времени.
Стр. 85. Как говорится в стихотворении «О бегущей под
землей воде».— Далее для удобства читателя в прямых скоб­
ках помещены строки знаменитой в то время танки, которые
Сэй-Сёнагон не приводит, как хорошо всем известные:
«В сердце моем кипят / / Ключом подземные воды, / / Я без­
молвно люблю. / / То, что не высказал я, //С ильн ее того, что
сказал».
Стр. 89. М онах, который подносит государю...— В первый
день Зайца после Нового года императору с пожеланием долго­
летия подносили посохи (удзуэ), нарезанные из деревьев пер­
сика, сливы, камелии и т. д. Заяц — один из двенадцати
циклических знаков (мышь, бык, тигр, заяц, дракон, змея,
конь, овен, обезьяна, петух, пес, кабан), служащих для исчис­
ления времени. Эти названия носят годы, дни и часы.
М икагура — ритуальные песни, пляски и священные ми­
стерии, исполнявшиеся в синтоистских храмах.
Бива — род четырехструнной лютни; была заимствована
из Китая в VIII в. Четыре струны натянуты на резонатор,
несколько напоминающий мандолину. Играют на бива при
помощи плектра. Цитра-со (со-но кото) — тринадцатиструн­
ный музыкальный инструмент ( к и т . чж эн), завезена в
Японию из Китая.
441
 Стр. 90. Голос лютни зам олк...— Стихи в неточном пере­
воде на японский язык из знаменитой поэмы Бо Цзюйи «Пипа»
(музыкальный инструмент, напоминающий лютню). Плывя
ночью по реке, поэт и его гость услышали, как кто-то
играет на пипа. «Замолкла пипа, и опять т и ш и н а , / / и мы
спросить не успели» (Перевод Л. Эйдлина). Оказалось, что
играла одна из столичных певиц, потерявшая былую красоту и
вынужденная скитаться по рекам и озерам.
Стр. 91. Слово рассказ в «Исэ-моногатари»...— «Исэ-моно-
гатари» — одно из самых замечательных произведений клас­
сической японской литературы, сборник новелл со стихами-
танка. Приписывается поэту Аривара-но Нарихира
(8 2 5 -8 8 0 ).
В Зале совета, в пору цветов...— Цитируется строка из
стихотворения Бо Цзюйи. Обычно дамы были незнакомы с
китайской поэзией и по-китайски не писали. Сэй-Сёнагон
знает это стихотворение, но решает в ответ сочинить японские
стихи на ту же тему и написать их японскими знаками.
Стр. 93. «Неужели эта безобразная кличка...» — Знатным
женщинам давали прозвища дворцов или дворцовых покоев,
где они проживали. Кличка «Травяная хижина» звучала из­
девательски.
Помощник начальника службы ремонта Норимицу —
Татибана Норимицу, как считается, бывший муж Сэй-Сёнагон.
Служба ремонта следила за сохранностью дворцовых зданий.
...старались приставить начальную строфу...— чтобы по­
лучилось пятистишие — танка.
Стр. 94. Госпожа М икусигэдонд — младшая сестра импе­
ратрицы, хранительница ее гардероба.
Стр. 96. Западная столица — западная часть Хэйана, в то
время заброшенная. То-но тюдзё должен был отправиться
туда по дороге во дворец, чтобы избежать несчастливого на­
правления.
Судзуси и Накатада — герои популярного романа «Дуп­
листое дерево» ( «Уцубо-моногатари»), сюжет которого содер­
жит в себе сказочные мотивы. Накатада претерпел в детстве
большие лишения, он жил со своей матерью в дупле дерева,
служившем берлогой для медведя. Мальчик удил рыбу и соби­
рал плоды, чтобы кормить свою мать. В конце концов его отец
нашел их и привез обратно в столицу. Замечательный музы­
кант, Накатада играл на цитре на празднике любования клено­
выми листьями и в награду получил в жены дочь микадо.
Соперник его Судзуси был тоже музыкантом. Однажды, когда
он на заре играл на цитре, небесная фея спустилась с неба,
чтобы послушать его.
442
 Стр. 98. «Чтение свящ енны х к н и г» .— Каждые полгода,
во вторую и восьмую луну, во дворце собирались буддийские
священники и в течение четырех дней непрерывно днем и
ночью читали Сутру совершенной мудрости (Праджня-пара-
мита сутра).
Стр. 100. ...выщипывает себе брови.— Хэйанские женщ и­
ны выщипывали себе брови и вместо них наносили тушью
две широких черты на лбу.
Стр. 103. Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную
гору...— Возведение в саду снежной горы, иногда значитель­
ной высоты, было одной из любимых забав хэйанских аристо­
кратов.
Стр. 104. Е ле к берегу плывет...— По-японски рыбачка
(ама) и монахиня — омонимы. Отсюда игра слов.
Стр. 105. От Принцессы — верховной ж рицы...— Прин­
цесса — верховная жрица в синтоистском храме Камо назна­
чалась в начале царствования каждого нового императора.
Стр. 108. ...размахивая на ходу крыш кой от пустой шка­
тулки.— Съемные крышки от ларчиков и шкатулок служили
вместо подносов.
Стр. 110. Когда куродо... приносит от высочайшего имени
сладкие каштаны на церемониальное пиршество...— Такие
банкеты принято было устраивать по случаю назначения
нового министра.
Стр. 111. Хакама — в старину кусок материи, обернутый
вокруг бедер, впоследствии длинные штаны в складку, по­
хожие на юбку или шаровары.
Стр. 112. ...как у юных танцоров О ми...— Юные исполни­
тели священных плясок во время синтоистских празднеств
носили белые одежды, украшенные синим рисунком, так на­
зываемые одежды Оми, и красные ленты на правом плече.
Девушки привязывали широкие ленты к поясу.
Госпожа Сигэйся (981 — 1002) — младшая сестра импера­
трицы, супруга наследного принца. Ее подлинное имя Фуд-
зивара-но Гэнси. Проживала во дворце Сигэйся, отсюда про­
звище.
Стр. 117. Император принес государыне лютню, прозван­
ную Безы м янной.— Хорошие музыкальные инструменты
очень ценились, им давали имена.
Господин епископ Рю эн...— Епископу Рюэн, младшему
брату императрицы Садако, было в то время всего четыр­
надцать лет.
Стр. 118. Гиёдэн — императорская сокровищница, где
хранились самые знаменитые музыкальные инструменты.
Нет, девуш ка, «лицо которой было полускрыто»...—
443
Перефразированная цитата из поэмы Бо Цзюйи «Пипа»
(см. примеч. к с. 90 ).
Стр. 119. «Пора расставаться...» — Государыня намеком
дает понять, что знает, откуда цитата. Слушающие игру на пи­
па медлят расставаться: «Хозяину жаль возвращаться домой,
и гость забыл о дороге». (Перевод Л. Эйдлина.)
Стр. 123. На нашем пути находился дом асона А ки но б у.—
Такасина-но Акинобу был дядей императрицы Садако с ма­
теринской стороны.
Стр. 124. ...какое-то вертящееся приспособление — жер­
нов для обдирки риса.
Стр. 128. ...готовил увеселения для ночи О безьяны.—
Согласно старинному китайскому суеверию, ночь в цикле
шестидесяти, когда соединялись циклические знаки Обезьяны
и «старшего брата металла», была зловещей. Чтобы защ итить­
ся от грозящей беды (в спящего могли проникнуть «три те­
лесных червя»), не следовало спать, и придворные проводили
ночь в играх и сочинении стихов.
Стр. 130. «Единственная колесница Закона» ! — Цитата
из Сутры Лотоса: «Существует единственная колесница Зако­
на. Не бывает двух или трех». Закон. — Имеются в виду основы
буддийского учения.
«Среди лотосовых сидений в райском чертоге...» —-
Согласно учению буддийской секты Дзёдо, в Западном раю,
где царил Будда Амитабха ( с а н с к р . ) , душам уготованы
лотосовые сиденья девяти рангов в зависимости от их заслуг
в земной жизни.
Стр. 135. Д евуш ки-унэм э...— Избирались для службы во
дворце из числа красивейших дочерей провинциальных чинов­
ников. Унэмэ прислуживали императору за столом, сопро­
вождали его кортеж и т. д.
Стр. 137. Примерно в час Овна — в два часа дня.
Стр. 139. Господин советник Кинто — Фудзивара-но
Кинто (966 —1041), крупный деятель культуры. Был извест­
ным поэтом, составителем антологий, музыкантом и калли­
графом.
Советник Тосиката — Минамото-но Тосиката (960 —
1027), известный поэт.
Стр. 140. Хампи — род короткой узкой безрукавки; но­
силась между верхней и нижней одеждой. Опояской служил
шнур метра в три длиною.
Стр. 142. Буддийский м онах, который...— То, что он совер­
шает обряд другой (синтоистской) религии в не подобающем
ему облачении, кажется странным и оскорбляет глаза.
Стр. 143. Заставы.— Устанавливались на границах обла­
444
стей и на важнейших дорогах. На заставах совершался досмотр
путников и их поклажи, а в военное время заставы служили
для защиты. Ночью ворота запирались.
Стр. 146. Храм Киёмйдзу — знаменитый буддийский храм
в г. Киото, в котором чтили богиню Каннон.
«Священное хранилищ е» — буддийский метафизический
трактат, переведенный с санскритского языка на китайский в
стихотворной форме.
Стр. 147. ...сквозь решетчатую «преграду для собак»...—
Изначально такие решетки ставились перед лестницей, чтобы
бродячие собаки не проникли в дом, впоследствии ими стали
отгораживать служебные помещения храма от святилища.
...блистающие ли к и божества — статуя Каннон с одинна­
дцатью ликами.
Стр. 148. ...громко загудит раковина.— В буддийских хра­
мах принято дуть в большие раковины, чтобы возвещать часы
молитвы.
Стр. 152. Оплечье — кэса — принадлежность одеяния
буддийского священника. Длинная полоса материи, перекиды­
вается с левого плеча под правую руку.
Стр. 153. Святой мудрец (хидзири) — высокий чин, ко­
торый носили священнослужители буддийских сект Тэндай
и Сингон.
Стр. 156. Однажды мы услыш али, что его светлость канц­
ле р ...— Действие происходит в 993 или 994 г., но из последних
слов «дана» видно, что он написан после смерти императрицы
в 1000 г. и носит характер воспоминания. Скрытый в нем под­
текст говорит о непрочности всего земного в буддийском пони­
мании, ведь упоенному своим успехом канцлеру Мититака
оставалось жить очень недолго.
Стр. 158. ...вершат дела, именуемые «инспекцией»
Насчет инспекции ошибка автора или переписчика. Инспек­
ция проводилась во время второй луны. Рассматривались
послужные списки гражданских чиновников шестого ранга и
ниже, достойнейших повышали в должности, и все заверша­
лось банкетом.
...господину сёнагону...— Ю кинари делает вид, что при­
нимает прозвище Сёнагон всерьез, как наименование долж­
ности.
...подпись «Мимана-но Н арию ки». — В шутку иероглифы
имени переставлены: Нариюки вместо Юкинари.
Стр. 159. Сатайбэн — придворная должность, главный
секретарь Левого департамента.
Стр. 162. ...в час Быка — два часа ночи.
«Уж не тот ли обманный крик петуха...» — В «Историче­
445
ских записках» Сыма Ц яня помещен рассказ из эпохи «Бо­
рющихся царств» (403—221 гг. до н. э.), когда в Китае было
несколько отдельных враждующих между собою партий
царств: Мэнчан-цзюнь (правитель Мэнчана), внук Циского
князя, был приглашен в могущественное царство Цинь, где он
стал министром, но потом навлек на себя подозрение в измене
и был вынужден бежать. Он с несколькими спутниками
(число их Юкинари указал ошибочно) достиг пограничной за­
ставы Ханьгу, но она была заперта на ночь, а погоня уже насти­
гала беглецов. Тогда один из них закричал петухом, все петухи
вокруг отозвались, и ворота открылись.
Стр. 164. Бамбук «курэ» (то есть китайский) — бамбук-
листоколосник, с узкими листьями. В китайской литера­
туре его персонифицируют, называя «другом» и «этим
господином». Бамбук «курэ» рос в саду возле дворца
Сэйрёдэн.
...посадил бамбук в саду и дал ему прозванье «этот госпо­
дин».— Цитата из поэтического предисловия к стихотворению,
написанному по-китайски японским поэтом Фудзивара-но
Ацусигэ (X в.).
Стр. 165. Через год после смерти императора Э нъю ...—
Император Энъю, отец императора Итидзё, умер в 991 г. Опи­
сываемая сцена имела место во вторую луну 992 г., когда
Итидзё было лишь двенадцать лет.
Стр. 168. «Сугороку» и «го» — игры китайского проис­
хождения. «Го» очень сложная игра в шашки на доске с многи­
ми делениями. Белые и черные шашки окружают и запирают
друг друга. В азартной игре «сугороку» каждый из двоих
играющих имеет по пятнадцати «коней» и продвигает их
вперед в зависимости от числа выброшенных костей, чтобы за­
нять на шашечной доске поле противника.
...щ ипцы для «прощ альных огней»! — «Прощальные
огни» зажигались в последний день праздника поминовения
душ Бон (Урабон), когда прощались с душами, якобы вновь
посетившими землю. Бамбуковые щипцы для этих костров
сжигались как несчастливые, ими больше нельзя было поль­
зоваться. Отсюда метафора бесполезной вещи.
Стр. 169. Императорские послы сидели лицом к северу...—
Вероятно, ошибка: на празднике Ивасимидзу они сидят лицом
к югу.
О-самбо — ритуальные высокие столики для торжествен­
ных пиров или подношений богам.
Раковины-яку гай — толстые раковины зеленоватого цвета
с черными пятнами. Из них делали чарки.
Стр. 172. Сион — китайская астра. Цвет сион — комбини­
446
рованный: светлый пурпур на зеленом исподе. Цвет хаги тоже
комбинированный: темно-алый на зеленом исподе.
Н у нету все меня там ненавидят...— Сёнагон считали
сторонницей Левого министра (впоследствии канцлера Мити-
нага). В 996 г. в результате дворцовых интриг императрица Са-
дако была вынуждена переехать в Малый дворец на Втором
проспекте, принадлежавший ее брату. Сёнагон не последовала
за ней.
Стр. 174. Как-то раз придворные затеяли конкурс зага­
док...— При дворе были в большом ходу салонные игры и со­
стязания. Соревнующиеся делились на две группы: Левую и
Правую. Счет выигрыша велся по очкам.
Стр. 177. Чашечка ж елудя.— Из желудей добывали
краску для траурной одежды; отсюда — неприятная ассоциа­
ция.
Стр. 178. ...состязания всадников.— В дни празднеств про­
водились состязания всадников.
Стр. 179. Лазурит — один из семи камней, перечисляемых
в буддийских книгах как драгоценные.
Стр. 180. Забор из досок...— Непонятно, почему он вызы­
вал чувство страха.
Облако зловещего предзнаменования.— Облако необыч­
ной формы могло казаться зловещим.
Звезда Копье — одна из звезд Большой Медведицы.
Считалось, что она похожа на копье. Следовало избегать того
направления, куда оно нацелено.
Наваждение «живого духа » .— Согласно распространен­
ному суеверию, душа человека, не только умершего, но и ж и­
вого, может напасть на ненавистного врага, чтобы причинить
ему зло. «Живой дух» якобы покидает тело во время сна,
движимый ревностью или чувством мести, и сам человек не
знает об этом.
Стр. 181. ...когда они ломают палочки бамбука...—
Дамы-куродо при помощи бамбуковых палочек измеряли рост
императора, императрицы, наследного принца. Потом дела­
лись куклы в натуральную величину, и во время синтоистского
ритуала Охараи (Великого очищения) их погружали в бегу­
щую воду, смывая магическим образом скверну с тех, кого
они изображали.
Стр. 183. Я возгорелась желанием поклониться храмам
бога И нари.— Храм бога Инари в Киото имел три святилища,
главным из которых было среднее, на середине горы. Инари —
божество пяти хлебных злаков. Часто изображается как ли­
сица.
Час Змеи — десять часов утра.
447
 Стр. 188. Немного подумав, он ответил м не...— Тадано-
бу цитирует стихотворение Бо Цзюйи «Персиковые цветы в
храме Долины».
«Роса на рассвете» — слезы р а злуки ...— Цитата из стихо­
творения, написанного по-китайски знаменитым японским
поэтом и деятелем культуры Сугавара-но Митидзанэ (845 —
903). Эти слезы, падающие с неба, как жемчуг, льет Ткачиха,
разлучаясь с Пастухом. Таданобу прочел весною стихи, относя­
щиеся к осени, чем и насмешил Сэй-Сёнагон.
Стр. 189. Такой урод, как я , похожий на бога К ацураги...—
Согласно старой легенде, бог Кацураги был так безобразен, что
днем не показывался на глаза людям, и потому не докончил
строительство каменного моста, который буддийский святи­
тель Эн-но гёдзя повелел ему выстроить между горами Кацура­
ги и Кимбусэн.
Стр. 191. «Он не достиг еще и тридцати...» — Цитата из
стихотворения, написанного по-китайски, японским поэтом
Минамото-но Хидзакира. Заметив в своих волосах раннюю се­
дину, поэт утешает себя, вспоминая знаменитых людей Китая,
которые поседели в молодые годы или рано умерли, не дожив
и до тридцати лет.
Стр. 192. Наверное, вам столько же лет, сколько было
Чжу М айчэню...— Бань Гу в «Истории ранней Ханьской ди­
настии» рассказал о таком случае: один бедный дровосек по
имени Ч ж у Майчэнь, живший во втором веке до нашей эры,
увещевал свою жену, которая решила его покинуть: «Мне уже
сорок, но в пятьдесят я буду знатен и богат». Она все-таки
ушла от него, а Чж у Майчэнь так усердно учился, что получил
высокий государственный пост. Тогда жена вернулась к нему,
была великодушно прощена и повесилась от стыда и рас­
каяния.
Кокидэн — название покоя во дворце, где проживала
императрица. В 996 г. император взял себе новую жену
(младшую по рангу) Фудзивара-но Ёсико, получившую про­
звище госпожи Кокидэн.
Утифуси — «простонародное» имя, букв, означает: «при­
лечь на покой». Используя это слово в его прямом значении,
Сэй-Сёнагон делает колкий намек.
Стр. 193. Сяку — мера длины, равная 30,3 см.
Стр. 194. Празднества в честь богов...— Эта фраза имеет
несколько объяснений: 1) этикет не позволял любоваться
праздником, справляемым перед дворцом императрицы; 2) бо­
ги присутствуют незримо для глаз. Они и близко и далеко.
Стр. 198. Л уна предрассветная в небе.— Танка Каки-
номото-но Хитомаро.
448
 Стр. 199. Тот, кто приш ел бы сегодня...— Цитата из танки
известного поэта Тайра-но Канэмори (? —990).
С негу и л у н а , и цветы...— Строка из стихотворения
Бо Цзюйи, где говорится: «Снег, и луна, и цветы / / Сильнее
будят тоску по тебе».
Стр. 200. Пенистый вьется след...— Стихотворение поэта
Фудзивара-но Сукэми. В оригинале построено на сложнейшей
игре омонимами. Каламбурные стихи были в большой моде.
Когда я впервые поступила на служ бу...— Предположи­
тельно это случилось в 993 г., но возможно, и раньше на один —
три года. Мнения исследователей по этому вопросу расходятся.
...только на ночные дежурства...— Придворные дамы слу­
жили в несколько смен.
Стр. 202. Ароматное дерево чэнь — род алоэ, привозимого
из Китая. Дерево покрывали несколькими слоями лака и по­
золотой, украшали узорами (род лака макиэ).
Стр. 205. ...кто-то громко чи хнул в Столовом зале.— Со­
гласно распространенному суеверию, если после сказанных
кем-то слов один из присутствующих чихнет,— это верный
знак того, что говоривший солгал. Иногда чихали нарочно.
Бог Тадасу — синтоистский бог, искавший правду и обли­
чавший ложь.
Стр. 206. Демон Сикй — демон, которого призывали Маги,
чтобы поразить кого-нибудь проклятьем. Сэй-Сёнагон хочет
сказать, что случившееся с ней — проделки демона.
Тоту кто первым чихнет в новогодний день.— Это счита­
лось счастливым знаком.
Стр. 207. Дадзайфу — большая административная область
на юге Японии. Включала в себя острова Кюсю, Ики и Цусима.
Стр. 211. Путник идет вдаль...— Перефразированная стро­
ка из «Поэмы о рассвете» китайского поэта Цзя Дао (ок.
7 9 3 -8 6 5 ).
Стр. 214. «О, этот горный ветер!» — Строка из стихотво­
рения известного поэта IX в. Фунъя-но Ясухидэ, который счи­
тался одним из шести «Гениев поэзии».
Стр. 219. Рёдзэн — гора к востоку от Киото, где нахо­
дился чтимый буддийский храм. Название этой горы похоже
на слово «Рёдзюсэн», как по-японски именуется «Орлиная
гора», на которой Ш акья-Муни читал свои проповеди.
Ф угэн — бодхисаттва Самантабхадра ( с а н с к р . ) ; обычно
изображается сидящим на белом слоне по правую руку от
Будды.
«Благодетельные цари — Нио» — два царя, божества-
дэва индийской мифологии, вошедшие в индийский пантеон
как боги-хранители. Статуи царей Нио воинственного и грозно­
15 Заказ № 1012 449
го вида помещались по обе стороны ворот, ведущих в буддий
ский храм.
К аннон.— См. примеч. к с. 38. Иногда изображается как
подательница щедрот, многорукой, держа в руке колесо,
исполняющее желания.
Я кусй — Будда, исцеляющий от страданий, покровитель
медицины.
Бодхисаттва М ирдку — Майтрея (с а н с к р .), Будда гря­
дущих времен.
Дзидзо — бодхисаттва Кшитигарбха (с а н с к р.), буддий­
ское божество, охраняющее детей и путников, оказывающее
милосердие в аду. Статуи его ставились на дорогах. Популяр­
ный персонаж японских сказок.
Мандзю — бодхисаттва Манджушри (с а н с к р.), боже­
ство мудрости. Изображается сидящим на льве по левую руку
от Будды.
«Неколебимый владыка» — Фудосон (Фудо-мёо), грозное
божество устрашающего вида, сидящее с мечом в руке посреди
языков пламени. Бог-защитник, отгоняющий злых демонов.
Вэньсюань («Изборник») — большой свод китайских
стихов и прозы (IV в. до н. э. —VI в. н. э.). Составлен
царевичем Сяо Туном около 530 г. Знакомство с этой антоло­
гией было обязательным для образованных японцев. Помещен­
ные в ней произведения считались непререкаемыми образца­
ми хорошего стиля.
Синъфу — «Фу» — особый жанр в древней китайской
классической литературе.
«Записки о пяти императорах» — первый раздел «Исто­
рических записок» Сыма Ц яня о мифических правителях
Древнего Китая.
Стр. 220. «Сумиёси» и т. д.— Перечисляются романы,
популярные в конце X в. До нашего времени дошел только
роман «Дуплистое дерево» («Уцубо-моногатари»).
Д харани (с а н с к р.) — молитвенные формулы, разные
у разных буддийских сект, призывы к божествам и т. д.
П ляска страны Суру га — народный танец восточной про­
винции Суруга. Изображал, как небесная фея спускается на
землю.
П ляска «Мотомэго» — народный танец восточных про­
винций; мимически изображал сцену из легенды.
«П ляска м ира».— Танец заимствован из танского Китая.
Его исполняли четыре танцора в военных доспехах.
Танец п т и ц Родина этого танца — Индия. Исполняли
его четыре девочки в одеждах из перьев, изображавшие рай­
ских птиц с лицом девы.
450
 П ляска «Голова коня» — танец аннамского происхожде­
ния. Танцор надевал маску коня.
«П ляска на согнутых ногах» и танец «Корейское
копье» — танцы, заимствованные из Кореи.
М елодия «Оживленные ароматы». — Заимствована из
Индии; лад «Трель соловья» — из Китая.
М елодия «Лотос первого министра». — Родилась в Китае.
Поперечная флейта. — Существовало несколько разно­
видностей флейт. Наиболее распространенной была бамбуко­
вая флейта с семью отверстиями. Хорошая флейта считалась
величайшей драгоценностью.
Флейта-сё или со ( к и т . шэн) — бамбуковая флейта из
семнадцати стволов разной длины, губной органчик.
Бамбуковая флейта-хитирйки — инструмент музыки га-
гаку с резким, пронзительным тембром.
Стр. 223. Завязки из белого хлопка (ю дасуки).— Их носи­
ли на синтоистских праздниках.
...«держатели свящ енны х ш нуров»...— Императорский
паланкин («колесница феникса») был накрыт кровлей, увен­
чанной золотой луковицей. С четырех углов кровли спадали
длинные шнуры.
Наверно, это было замечательно! — Далее часть текста в
рукописи неразборчива.
Стр. 224. Танец Л ьва.— Танцор исполнял его в маске
льва.
Танец Корейского пса.— Исполнялся в маске «корейско­
го пса» — фантастического зверя, похожего на льва.
Стр. 226. Расстанутся на верш ине...— Танка поэта
Мйбу-но Тадаминэ (868—930?) из раздела «Любовь» антоло­
гии «Кокинсю».
Стр. 227. Множество ж енщин, надев себе на голову...—
На головах крестьянок были большие плетеные шляпы, по­
хожие на зонты. Женщины сажали рисовую рассаду.
Стр. 231. В друг вижу — по дороге от дворца Верховной
ж рицы...— После праздника Камо Верховная жрица устраива­
ла в своем дворце праздник для высших сановников, начи­
ная от самого канцлера.
Стр. 232. На Горе...— Подразумевается «На Горе трех
зонтов...». Императрица изобразила зонт на картинке. Таким
образом, письмо представляет собой как бы загадку. Микаса
(«Гора трех зонтов») — намек на посетителя Сэй-Сёнагон.
Стр. 233. Однажды, когда императрица временно посели­
лась...— Действие происходит в пятую луну 1000 г. Собствен­
ный дворец императрицы, на Втором проспекте, незадолго
перед тем сгорел.
15* 451
 Вот, подаю «через плетень».— В антологии «Кокинро-
кудзё» помещена танка: «Напрасно к зеленым росткам / / Тя­
нет голову жеребенок / / Через высокий плетень. / / Так и моей
любви / / Никогда тебя не достигнуть».
Стр. 234. Почтовые станции.— На проезжих дорогах были
устроены станции, где можно отдохнуть и получить коней и
носильщиков.
Стр. 235. В храме криптомерии.— У ворот в храм Мива в
провинции Ямато росла знаменитая своей красотой крипто­
мерия.
Бог Котд-но мама.— Исполнял любые, в том числе и
необдуманные желания, которые приносили несчастье проси­
телю.
Светлый бог Л ридбси.— В легенде, которая здесь расска­
зана, сплетены вместе несколько широко распространенных
преданий. Это прежде всего легенды об изгнании или умерщв­
лении стариков. Один из них доказывает свою великую муд­
рость, и жестокий обычай отменяется. Видимо, с континента
было занесено в Японию предание об искусном мастере, кото­
рый придумал хитрость, как при помощи муравья продеть
нитку сквозь спиральный ход в камне. Такую уловку припи­
сывали в Древней Греции Дедалу — мифическому строителю
критского Лабиринта. У Сэй-Сёнагон легенда меняет свою со­
циальную окраску: вместо ремесленника ее героем становится
аристократ.
Цураюки — Ки-но Цураюки (859—945), знаменитый
поэт, составитель антологии «Кокинсю». Танка его гласит:
«Как ведать я мог, / / Что в этом, туманами скрытом, / / Небе
чужой страны / / Таится незримо для взора / / «Муравьиный
ход» — Аридоси? »
Стр. 238. М алый дворец на Первом проспекте...— Импера­
тор переехал туда после пожара, уничтожившего дворец
Сэйрёдэн в шестую луну 999 г.
«Сосны Такасаго» — знаменитая легенда, на тему которой
были созданы народные песни, лирические стихи и впоследст­
вии пьеса театра Но. Возле бухты Такасаго росли две древних
сосны — «черная» и «красная». Согласно древним народным
поверьям, в каждом дереве живет дух. Две эти сосны — любя­
щие супруги — стали поэтическим символом верной любви. В
1930 г. «красная сосна», просуществовав около двух тысяче­
летий, засохла.
Страна Овари — провинция, расположенная на востоке
острова Хонсю. Жители ее имели репутацию грубых, неотесан­
ных людей.
Стр. 242. Ж рицы , читающие м оления богам.— Ж рицы
452
синтоистских храмов (мико) иногда вместо молебствий голо­
сили что в голову придет.
Ведунья первым делом...— Заклинательница, видимо
жрица-мико, готовит из белой, пятицветной или золотой бума­
ги полоски, так называемые гохэй. Полоски эти прикрепляют­
ся к жезлу (нуса) или вешаются перед синтоистским святи­
лищем, заменяя собой полотнища, которые в древности при­
носились в дар богам и получили ритуальное значение. Взма­
хивая жезлом с бумажными полосками, жрица читает синто­
истские заклинания, восходящие к шаманскому обряду.
Стр. 243. Д ни зловещего предзнаменования.— Дни злове­
щего или счастливого предзнаменования вычислялись гада­
телем. Обычай этот не исчез и до сих пор.
...не соблюдают вежливости в письмах! — В эпоху Сэй-
Сёнагон как раз закладывались и развивались сугубо вежли­
вые формы языка.
Стр. 252. ...глядя на лу н у над горой Обасуто? — На эту го­
ру в местности Сарасина (провинция Синано) принято было
любоваться во время полнолуния.
Век ж уравлиный в тысячу лет.— Ж уравль считался сим­
волом долголетия.
Стр. 254. ...поставили Льва и Корейского пса...— Статуи
Льва и Корейского пса должны были отгонять злых демонов.
Стр. 256. Госпожа Третья...— Дочерям было принято
давать вместо имен порядковые числа.
Стр. 257. ...я бы напомнила им слова поэта Канэдзум и...—
Сэй-Сёнагон ошибочно приписывает эту танку Канэдзуми.
Автор ее известный поэт Сосэй (? —909).
Стр. 258. ...помятый сном «утренний л и к » .— «Утренний
лик» — род вьюнка.
...«узнал ты раньше м еня» ...— Цитата из танки: «Когда в
глубине г о р / / Впервые вдруг зазвучали / / Ранние соловьи,
/ / Узнал ты раньше меня, / / Что снова весна вернулась...»
Автором предположительно является поэт Фудзивара-но
Нобуаки.
Время приш ло возделать...— Стихотворение Ки-но
Цураюки.
Стр. 259. «Не обнажились ли сердца цветов?..» — Намек
на стихотворение Бо Цзюйи «Долгая тоска в разлуке». Цветы
сорвал весенний ветер. Сэй-Сёнагон отвечает цитатой из этого
же стихотворения: «Я все думал о вас, / / А осенняя ночь бес­
конечна... / / Девять раз в единую ночь / / К вам душа моя
возносилась».
Стр. 261. Час Тигра — четыре часа утра.
Стр. 266. Нет, скорее конюш ий сопровождает всадника. —
453
Насмешка основана на том, что сайсё — жена начальника
государственных конюшен. Это дает фрейлинам повод срав­
нить Сэй-Сёнагон с простым конюхом.
Стр. 268. ...в духе старой песни о солеварне Т ика...—
Солеварня Тика в Митиноку. Песня гласит: «Курится варница
рядом с тобой, / / Но соли вкус / / Д о тебя не доходит». Смысл
этой старой песни в том, что двое любящих находятся близко
друг от друга, но встретиться не могут.
Стр. 269. «Песни на современный лад» (имаё-ута) — ли­
рическая песня в четыре или восемь стихов.
Люблю слушать, как ночной страж...— Специаль­
ная служба времени (Токидзукаса) измеряла время при
помощи клепсидры, а также наблюдала ход небесных
светил.
Стр. 273. Возлю бленны й девуш ки Отикубд — герой «По­
вести о прекрасной Отикубо» ( «Отикубо-моногатари»). См.:
«Повесть о прекрасной Отикубо». М., Художественная лите­
ратура, 1988.
Сумею л и забыть? — Цитата из танки, помещенной в анто­
логии «Манъёсю».
Стр. 274. «Пускай не знаешь ты...» — Цитата из танки
поэта Минамото-но Нобуакира.
Стр. 276. ...каковы сегодня снега на верш ине Сянлу? —
Намек на стихотворение Бо Цзюйи: «Солнце на небе взошло,
/ / А я все лежу на постели, / / Холод в башне царит, / / Наки­
нул горой одеяла. / / Колокол храма Иай / / Слышу, склонясь
на подушку. / / Снег на вершине Сянлу / / Вижу, подняв зана­
веску». Сэй-Сёнагон догадывается, что императрица просит
открыть окно.
Стр. 278. «Боюсь, что этой же ночью...» — Видимо, намек
на легенду о том, что некий младший военачальник Фукагава
влюбился в красавицу и поэтессу Оно-но Комати. Она велела
ему в доказательство любви провести возле ее дома сто ночей.
Он умер накануне обещанного свидания.
Стр. 282. Матушка светлейшего господина Охара — зна­
менитая поэтесса (? —995), создала лирический дневник
«Кагэро-никки» («Дневник летучей паутинки»). Подлинное
ее имя неизвестно.
Господин Охара — Фудзивара-но Митицуна (955—1020).
Ему принадлежали дворец Охара (?), а также дворец Оно.
Стр. 285. Будит криком ...— В написанном по-китайски
стихотворении японского поэта Мияко-но Ёсика (? —879) го­
ворится: «На рассвете «Человек-петух» будит криком просве­
щенного монарха». «Человек-петух» (название должности)
возвещал зарю, его головной убор был украшен гребнем пе­
454
туха (древний китайский обычай). Мудрый царь вставал с за­
рей, чтобы браться за государственные дела.
Стр. 291. Сад возле обветшалого дома... — Существует
предположение, что Сэй-Сёнагон изобразила ветхое жилище,
куда вынуждена была удалиться на склоне лет.

В. Маркова

Камо-но Тёмэй «Записки из кельи»

Стр. 297. ...«перлами устланной» — то есть прекрасной;

видимо, постоянный эпитет *.
...временный этот приют...— Образ мира как временного
приюта на бесконечном пути человеческих существований был
чрезвычайно распространен в японской литературе того вре­
мени *.
Стр. 298. А н гэ н .— Периодам правления государей в
Японии, по примеру Китая, давались особые девизы, имевшие
благоприятный смысл. Так, «Ангэн» значит «Источник
покоя» *.
Стр. 299. «Адский вихрь» — по буддийской мифологии,
забрасывал души грешников в первую из трех областей ада —
огненный ад *.
Хэйан был заложен при государе Камму в 793 г. и в основ­
ном завершен в 806 г. При государе Хэйдзэй была сделана не­
удачная попытка вновь сделать столицей город Нара, но при
государе Сага столицей опять стал Хэйан (810 г.) *.
Стр. 300. Нанива — старинное название г. Осака *.
Сердца людей все изм енились. — Вся эта тирада характе­
ризует то положение, которое создалось в связи с господством
выступившего первым на политическую арену военного дома
Тайра с Киёмори во главе. Упоминаемое здесь перенесение
столицы (собственно, не в Нанива, как говорит Тёмэй, но в
Фукухара) совершилось по повелению этого Киёмори. С при­
ходом к власти военного сословия, естественно, изменился и
внешний вид городского быта: вместо аристократического
экипажа, запряженного медлительными волами,— оседланные
кони. Обозначалась и сфера политического и экономического
тяготения: дом Тайра владел землями главным образом в Юго-
Западной Японии.
Бревенчатый дворец — наименование дворца, выстроен­
ного императором Тэнти в провинции Тикудзэн в Асакура

* Комментарии, отмеченные знаком *, принадлежат В. Сановичу.

455
и предназначенного для остановок во время путешествий.
Дворец представлял собою грубо сколоченную из почти необ­
деланных деревьев постройку.
Прежнее селенье — старая столица, Хэйан *.
Стр. 301. Служилые лю ди — самураи, воины.
Приходилось мне слышать...— Обычная ссылка на «золо­
той век». В данном случае имеется в виду китайский импера­
тор Яо, совершенно не требовательный к своему жилищу, и
японский государь Нинтоку, заключивший по отсутствию ды­
ма над кровлями его подданных, что им нечего варить на обед.
Стр. 302. ...рыбы в мелкой воде — слова Будды, при­
веденные в сборнике «Поучительные примеры из священных
книг о бесконечном странствовании» («Одзёёсю», авт. Гэнсин,
985 г.): «Дни проходят, жизнь расточается, и ты будто рыба
в мелководье» *.
...в этой юдоли порока и зла. — Согласно буддийскому
учению, от начала проповеди Будды должно пройти три эпохи:
эпоха закона, эпоха подобия закона и эпоха конца закона, ког­
да люди, погрязнув в пороке и зле, отвернутся от учения Буд­
ды. Времена Тёмэя считались как раз таковыми *.
Стр. 303. Н иннадзи — х рам секты Сингон («Истинного
Слова»); расположен в нынешнем Киото*.
...к жизни вечной.— Первая буква санскритского алфави­
та, по учению Сингон, являет образ истока, начала начал. Само
ее созерцание освобождает от страданий, выводит на путь, в
конце которого можно стать буддой, достичь нирваны — чисто­
го блаженства, существующего в бесконечности *.
...было нечто подобное.— В те годы свирепствовала моро­
вая язва.
Стр. 304. ...в храме Тодайдзи...— Храм Тодайдзи в Нара
был построен в 749—751 гг. как символ японского буддизма.
В нем находится шестнадцатиметровая статуя сидящего Буд­
ды Вайрочана — Будды Света *.
Стр. 307. ...изображение А м ида...— Будда Амида
( с а н с к р . Амитабха), по буддийской мифологии, обитает на
западе — там, куда уходит солнце *.
Ф угэн — бодхисаттва Самантабхадра ( с а н с к р . ) . Бодхи­
саттва — существо безграничного милосердия и сострадания;
достигнув высокой степени святости, он все же остается в ми­
ре, чтобы помогать людям, защищать все живое. Фугэн изобра­
жается на белом слоне по правую руку от Будды. Он олицетво­
ряет неукоснительно действенное добро учения Будды *.
Фудо (Фудо-мёо) — грозное божество, отгоняющее злых
демонов; изображается с мечом среди языков пламени *.
Кото, бива.— См. примеч. к с. 89.
456
 ...глядиш ь на волны гли ц и н и й ...— Тяжелые гроздья гли­
циний колышутся, как волны. Сравнение глициний с обла­
ками — образ заката — связано с представлением о том, что
достигшего страны блаженства встречают Будда Амида и бод-
хисаттвы, летящие на лиловых облаках *.
...слушаешь кук у ш к у ...— Кукушка именуется в поэти­
ческой мифологии «птицей потусторонних гор» (она сопро­
вождает умершего в страну смерти) *.
Стр. 308. Осенью — весь слух заполняют голоса цикад...—
Камо-но Тёмэй имеет в виду стихотворение Бо Цзюйи, по­
священное его другу Ли Одиннадцатому: «Думая о тебе вече­
ром, поднялся на холм в соснах и стою. Думы сверчков, голоса
цикад заполняют слух, это осень». Цикада по-японски «уцу-
сэми», этим же словом обозначается «земная жизнь» *.
...отдавшись всем тем «светлым волнам, что идут вслед
за ладьей»...— Слегка измененные строчки из пятистишия-
танки Ман-сями (Сами Мандзэй, VIII в.), помещенного в
антологиях «Манъёсю» и «Сюивакасю» (998 г.) : «С чем срав­
нить нашу жизнь? След белых волн от ладьи, плывущей в
утреннем сумраке». Оканоя — восточный берег реки Удзига-
ва, на который открывался вид с горы Тояма, где жил писа­
тель *.
Д зинъё — японское чтение названия китайской реки
Сюньян (Я нцзы ), где разворачивается действие поэмы Бо
Цзюйи «Пипа» (см. примеч. к с. 90), повествующей о горестной
судьбе замечательной певицы. Гэн Тотоку — Минамото Цунэ-
нобу (1016—1097), знаменитый поэт и музыкант. Вся эта
фраза ассоциативно строится на слове «плющ» (кацура); ше­
лест листьев плюща звучит в начале поэмы Бо Цзюйи и в
названии места, где жил Минамото Цунэнобу *.
У красот природы собственников нет.— Слова Бо Цзюйи.
Далее у него сказано: «Горы принадлежат тому, кто любит
горы» *.
Стр. 309. Сэмимару — поэт и музыкант (нач. X в.). Два его
стихотворения входят в антологию «Синкокинсю» *.
Сарумару — поэт начала эпохи Хэйан (?). Биография
неизвестна. Имя его окружено легендами.
...«то не отец ли мой? не моя ли это мать?» — Слегка изме­
ненное стихотворение, приписываемое японскому монаху
г ёки-босацу (668—749), который в свою очередь цитирует
иысль одной из буддийских книг: «Все живущее — мой отец
и моя мать».
...я чувствую, насколько я далек уже от м ира.— Слегка
измененное стихотворение великого японского поэта Сайгё
(1 1 1 8 -1 1 9 0 ).
457
 Стр. 311. Все три мира — всего лиш ь одна душа! — В
бесконечной цепи перерождений есть три мира: страстей, чис­
тых желаний, бесстрастия. Тёмэй цитирует здесь «Сутру Ло­
тоса Благого Закона». Далее в сутре сказано: «...вне души ни­
какого закона нет».
Не будешь рыбой... — Основано на одном из пассажей гла­
вы 17-й «Осенний разлив» книги «Чжуан-цзы» *.
Стр. 312. ...«трех путей»...— После смерти грешник, в за­
висимости от содеянного, может попасть в одну из трех сфер
ада: в огненный ад, ад голодных демонов, ад низменных тварей.
Дзёмё-кодзи (Вималакирти — владетель «чистого име­
ни» ) — один из учеников Будды; отказался от богатства и удо­
вольствовался бедной лачугой *.
Сюрихандоку ( с а н с к р . Судапантхака) — имя одного
из самых неспособных и упрямых учеников Будды.
Рэн-ин — монашеское имя Тёмэя.

Н. Конрад
В. Санович

Кэнко-хоси «Записки от скуки»

Стр. 315. Тонэри — младшие придворные чиновники.

М удрец Дзога (917 — 1003) — ученый-буддист, сын круп­
ного придворного чиновника Татибана Цунэхира.
Стр. 316. Истинно мудрые сочинения — книги конфу­
цианского канона.
К удзё — Фудзивара Моросукэ (908—960), министр при
дворе императоров Сюдзяку и Мураками.
Стр. 317. Не забывать о грядущ ем рождении — соблю­
дать предписания буддийского учения в надежде на воздаяние
в следующей жизни.
Акимото-но-тюнагон — хэйанский вельможа Минамото
Акимото (1000—1047).
Прежний принц тюсё — принц Канэакира (914 —987),
ученый и поэт, глава придворного ведомства Н акацукаса
(тюсё). Один из его сыновей был слабоумным.
Первый министр К удзё — Фудзивара Корэмити (1093-
1165). Два его сына отличались слабым здоровьем и рано
умерли.
Левый министр Ханадзоно — Минамото Арихито (1 Ю З -
1147), внук императора Сиракава (1073—1086). Увидев
однажды сына принца Канэакира, он заявил, что лучше не
иметь детей, чем иметь недостойных.
458
 Министр Сомэдоно — прозвище Фудзивара Ёсифуса
(804—872), основоположника системы регентства рода Фуд­
зивара. Не имея сына, он усыновил своего племянника
Мотоцунэ (836 —891).
«Рассказы Старца Ё ц уги » — другое название сборника
исторических повествований Окагами («Великое зерцало»,
X II в.).
П ринц Сётоку (574—622) — крупнейший государствен­
ный деятель древней Японии. Оставил после себя 14 детей.
«Здесь урежь, там убавь: думаю, что потомков не
будет».— По-видимому, имеются в виду потомки, достойные
самого принца или близкие к нему по вере и духовным интере­
сам.
Равнина Адаси — место, где находилось обширное клад­
бище; в традиционной поэзии — символ эфемерности земной
жизни, постоянный эпитет к слову «роса».
Торибэ — гора, возле которой располагалось старинное
кладбище. Дым над горой Торибэ — символ непрочности
земного бытия.
Стр. 318. Отшельник Кумэ — буддийский монах, который,
по преданию, вознесся было на небо, но, узрев сверху сти­
рающую женщину, засмотрелся на ее обнаженные ноги, ли­
шился святости и свалился на землю.
Шесть скверн ( б у д д . ) — цвет (сладострастные грезы),
голос (любовные песни), аромат (запах плоти), вкус (чрево­
угодие) , касание (прикосновение к обнаженному телу) и закон
(суесловие). Каждая из них может охватить человека мра­
ком страстей и отдалить достижение «истинного просветле­
ния».
Стр. 319. Готокудайдзи — прозвище Фудзивара Санэсада
(1138—1190), который последовательно занимал посты Ми­
нистра двора, Левого и Правого министров.
Сайге — знаменитый поэт (1118—1190).
К аннадзуки — старинное название 10-й луны.
Стр. 320. Акадана — полка перед изображением Будды,
на которую ставят ритуальный сосуд с водой и живые цветы.
Приглашаешь в друзья лю дей невидимого мира — чи­
таешь сочинения древних мудрецов.
«Литературный изборник» — Вэньсюань (VI в.), китай­
ский сборник поэтических и прозаических образцов.
«Сборник сочинений господина Бо» — сборник стихов
знаменитого китайского поэта Бо Л этяня (Бо Цзюйи,
7 7 2 -8 4 6 ).
«Каноническая книга мудреца из Наньхуа» — Наньхуац-
зин, трактат древнекитайского философа Чжуан Чжоу.
459
 Стр. 321. Цураюки — Ки-но Цураюки (883—946), круп­
нейший поэт, филолог и писатель хэйанской Японии.
«Собрание старинных и новых песен» (Кокинсю) —
поэтическая антология (20 книг, более 1100 стихотворений),
составленная в 905—922 гг. специальной коллегией под руко­
водством Ки-но Цураюки.
«Повесть о Гэндзи» — роман Мурасаки Сикибу (978—
1016), одно из величайших художественных полотен своего
времени.
«Новое собрание старинных и новых песен» (Синко-
кинсю) — поэтическая антология (20 книг, ок. 2000
стихотворений), составленная в 1205 г. Фудзивара Тэйка
(1162 —1241) и другими поэтами.
Иэнага — поэт рубежа X II —XIII вв. Минамото Иэнага.
С конца X II в. двадцать лет вел дневник, в который включил
многие исторические события.
Э йкёку — собирательное название песен, в сопровожде­
нии которых исполнялись древние ритуальные танцы.
Рёдзинхисё — антология стихотворений в жанре имаё.
Составлена ок. 1169 г. императором Госиракава (1127—1192).
Сохранилась небольшая ее часть (ок. 500 стихотворений) —
буддийские песнопения, синтоистские обрядовые и празд­
ничные песни и народные песни.
Стр. 322. Кагура — ритуальные синтоистские пляски.
Исполняются в масках.
Хитирики — бамбуковая свирель.
Бива — разновидность лютни. См. примеч. к с. 89.
Японская арфа (я п. вагон, яматогото) — инструмент, от­
даленно напоминающий гусли.
Помраченность ( б у д д . ) — следствие мирских желаний,
источник страданий. Очищение от помраченности приводит к
нирване.
Сюй Ю — по преданию, китайский отшельник. Император
Яо (XXII в. до н. э.) предложил ему свой престол, однако
Сюй Ю заявил, что это предложение осквернило его уши, и
омыл их в реке Инчуань.
Сун Ч энь.— В собрании биографий знаменитых мужей
Китая — Мэнцю (746 г.) упоминается отшельник Сун Чэиь,
происходивший из знатной семьи. Там говорится, что в
зимние месяцы он спал на охапке соломы, которую утром
убирал.
Стр. 323. Аромат цветущего апельсина в японской
поэзии воспевается как воскрешающий нежные воспоми­
нания.
Омовение Будды — храмовая служба и церемония по
460
случаю годовщины со дня рождения будды Ш акья-Муни
(в средние века — второй день четвертой луны, ныне —
8 апреля).
Праздник — синтоистское празднество в святилищах Ка­
мо, совершавшееся в день Птицы 4-й луны (ныне — 15 мая)
после полудня.
Когда в карнизы втыкают ирис...— Имеется в виду празд­
ник ириса или праздник мальчиков, проводимый в 5-й день
5-й луны.
Заклинания шестой лун ы — синтоистская церемония, со­
вершавшаяся в последний день 6-й луны для умиротворения
злых божеств.
Празднования седьмого вечера — праздник Танабата
(встречи двух звезд, Пастуха и Т качихи), отмечавшийся в 7-й
день 7-й луны.
Имена будд — буддийская церемония, проводившаяся при
дворе с 19-го по 21-й день 12-й луны, когда возглашались
имена будд прошедшего, настоящего и будущего миров из
«Сутры имен будд».
Выход посыльного пред лотосом — обряд приношения
жертвенного риса гробницам предков императора. Совершался
в специально выбранный день 12-й луны.
Стр. 324. И згнание демона — пантомима ритуального
характера. Проводилась в ночь на Новый год.
Почитание четырех сторон — церемония поклонения
предкам, совершаемая императором утром первого дня нового
года.
Праздник душ — синтоистский праздник встречи с душа­
ми усопших предков. В XIV в. в столице проводился в середине
7-й луны, а в отдаленных провинциях — в последний день
года.
...украш енная сосенками...— Согласно поверью, новогод­
ние украшения из сосновых веток на воротах угодны богам и
предохраняют от болезней.
Юань и Сян — реки в Китае, в провинции Хунань, где
долгое время служил автор стихотворения, Дай Ш улунь
(7 3 2 -7 8 9 ).
Стр. 325. Ц зи Кан (223—262) — китайский поэт, один из
Семи мудрых бамбуковой рощи.
Татиакаси (татэакаси) — разновидность сосновых факе­
лов.
Церемония объяснений сутры Всепобеждающего За­
кона — проводилась во дворце Чистой Прохлады в пятую луну
настоятелями крупных буддийских храмов в присутствии
императора.
461
 Девятивратный — поэтическое название императорского
дворца.
Росистый терем — открытая беседка с помостом, где во
время празднеств при дворе исполнялись ритуальные танцы.
Трапезная — комната в западной части дворца Сэйрёдэн,
в которой император завтракал и принимал придворных.
Малый дощатый настил — мощеный дворик во дворце
Сэйрёдэн.
«Стан к ночи готовь» — команда дворцовым слугам для
заж ж ения факелов во время празднеств; подавалась с наступ­
лением сумерек.
Зал П ридворных Дам — зал в императорском дворце, в
котором хранился один из символов императорской власти —
священное зерцало Ята-но микагами. Его охрану несли дамы
из свиты императора.
Первый министр Токудайдзи — Фудзивара Кинтака
(1 2 5 3 -1 3 0 5 ).
Стр. 326. Храм на равнине — Но-но-мия, синтоистское
святилище, в котором принцессы крови проходили обряд очи­
щ ения перед отправлением на посвящение в синтоистский
комплекс Исэ по случаю вступления на престол нового
императора.
Вековые рощ и,— Синтоистские святилища располагают­
ся, как правило, в живописных местах среди старинных рощ.
Нефритовая ограда — поэтическое название ограды во­
круг святилища.
Полотнища, висящ ие на священном дереве сакаки —
обрядовые очистительные полотнища из луба тутового дерева,
которые развешиваются вокруг святилища. В наше время за­
меняются полосами бумаги.
С кем побеседуешь о старине, если персик и слива не
говорят? — Намек на стихотворение Сугавара Фумитоки
(899—981): «Персик и слива не говорят, / / Много весен про­
жив. / / Дым и туман не имеют следов — / / Это то, что жило
в старину».
К ёгоку — резиденция Фудзивара Митинага (966 — 1027),
который свыше тридцати лет занимал высшие государствен­
ные посты и был фактическим правителем Японии.
Ходзё — буддийский храм, в котором Митинага посе­
лился после пострижения в монахи.
«Вельможа из храма» — прозвище, которое Фудзивара
Митинага получил после пострижения.
Больш ие ворота — главные ворота в храме.
Сёва (Справедливый мир) — девиз, под которым правил
император Ханадзоно (1308—1318) в 1312 —1316 гг.
462
 Зал Безмерно Д олгой жизни — один из павильонов храма
Ходзё.
Девять будд — девять статуй будды Амитабха, олицетво­
ряющие девять ступеней буддийского рая.
Д зё и шесть сяку — меры длины: дзё —3,79 м, сяку —
3,79 см.
Кодзэй-дайнагон — прозвище знаменитого каллиграфа
Фудзивара Юкинари (972—1027).
Канэю ки — Минамото Канэюки, художник и каллиграф;
годы жизни не установлены.
Храм Цветка Закона — храм буддийской секты Хоккэ,
считающей основой веры «Сутру лотоса» (или Цветка За­
кона) .
Стр. 327. М ир, который не сможешь увидеть — мир,
каким он станет после твоей смерти.
Б ы ли лю ди, жалевшие, что окрасится белая нить, печа­
ливш иеся, что дорога разделится на тропы.— В сочинении
Лю Аня (178—122 гг. до н. э.) Хуайнань-цзы есть такое место:
«Ян-цзы, увидев развилок дороги, заплакал, сказав, что по ней
можно поехать и на юг и на север. Мо-цзы, увидев шелковую
нить, заплакал, сказав, что ее можно окрасить и в желтый и
в черный цвет».
«Сто песен времен экс-императора Хорикава» — сборник,
составленный в 1100 г. Фудзивара Кимидзанэ (1053—1107) из
стихотворений шестнадцати поэтов (по сто стихотворений
каждого поэта), живших в правление Хорикава (1079—1107).
«Остались лиш ь ф иалки, / / Но и они смешались с трост­
ником» — из танка Фудзивара Кимидзанэ. Ф иалки в зарослях
тростника — образ заброшенного сада, бывшего когда-то
местом свиданий.
Церемония Передачи государства.— Имеется в виду пе­
редача символов власти новому императору.
М еч, яшма и зерцало — символы императорской власти в
Японии.
Новый монах-император — здесь: Ханадзоно, отрекший­
ся в 1318 г.
Год всеобщего траура — год траура по умершему импера­
тору или императрице.
Хиж ина скорби — временная постройка, в которой
на период траура по императору поселялся наследный
принц.
На землю положены доски пола.— В Хижине скорби чер­
ный пол настилали прямо на землю.
Шторы из камыша.— В обычное время вешали бамбуко­
вые шторы.
463
 Ленты над шторами.— Во дворце над шторами протяги­
вались ленты из яркой тонкой ткани. Во время траура на ленты
шло грубое полотно мышиного цвета.
Стр. 328. Промежуточная тьма ( б у д д , «семь седь-
мин») — 49 дней после смерти человека, состояние между
прежней жизнью и новым рождением.
«День за днем все далее покойны й». — Строфа из стихо­
творения в «Литературном изборнике»: «С каждым днем все
далее покойный. / / С каждым днем все ближе нам живые...»
Установленный день — годовщина смерти.
Стр. 330. День переноса р езид енции.— Имеется в виду це­
ремония освящения нового дворца.
Гэнки-монъин (1246 —1329) —монашеское имя матери
императора Фусими (1288—1298).
Гребневидный проем — проход в стене дворца, имеющий
в центре выемку для укрепления фонаря.
Канъиндоно — один из императорских дворцов в
Киото.
Кайко — раковина со своеобразным запахом. Использо­
валась для приготовления ароматических составов.
Хорагай — раковина. Буддисты-отшельники дуют в ее
отверстие, чтобы извлечь звук, якобы настраивающий на
благочестивые размышления.
Стр. 332. Хорошо и нехорошо суть одно и то же.—
Даосское положение. Истинный человек стоит выше различия
между мудростью и глупостью, добром и злом.
Хонэн (1133—1212) — основатель и проповедник буддий­
ской секты Чистой земли Дзёдо.
«Поклоняюсь будде Амитабха» — молитвенная формула,
которую произносят адепты секты Чистой земли. По учению
Хонэна, ее следует произносить непрерывно, шестьдесят ты­
сяч раз в день.
Такая странная особа не может вступить в брак. — Отры­
вок имеет юмористический подтекст. В старинных медицин­
ских сочинениях говорится, что если у девушки на выданье
брак почему-либо задерживается, она может впасть в недуг,
выражающийся в «пристрастии к необычайным вкусам». Л е­
карством от недуга считался брак.
Стр. 333. Камоские бега — скачки ритуального характера,
проводившиеся в 5-й день 5-й луны в святилище Верхний
Камо.
Карахаси-тюдзё — Карахаси Масакиё (1182 — 1230) из ро­
да Мураками Гэндзи. Тюдзё — одно из высших воинских
званий.
Ни-но-маи — шуточный танец, один из двух участников
464
которого выступает в маске, изображающей безобразно опух­
шее женское лицо. Маска окрашивается в красный и черный
цвета.
Стр. 334. С асинуки — разновидность старинных японских
шаровар.
Сидзи — подставка в форме скамеечки для оглобель по­
рожней повозки.
Стр. 335. К инъё — Фудзивара Кинъё (ум. в 1301 г.), член
свиты императора.
Епископ Рёгаку — настоятель монастыря Энрякудзи,
поэт. Годы жизни не установлены.
Эноки — железное дерево (китайское).
Янагивара — район средневекового Киото.
Хоин — «Печать Закона» — высший буддийский сан.
К иёмидзу — храм буддийской секты Хоссо в Киото.
Хиэ — гора на северо-восток от Киото, на которой распо­
ложен монастырь Энрякудзи.
Стр. 336. Сановник Мицутика — один из активных про­
тивников диктатуры рода Ходзё, Фудзивара Мицутика
(1176 —1221). Убит политическими противниками.
Экс-император — здесь: Готоба, постригшийся в монахи
в 1198 г. после отречения от престола.
«Десять условий» из храма Лес созерцания — «Десять
условий, необходимых для возрождения в раю» (Одзё дзюин),
трактат (Эйкан-рисси (1032—1111), настоятеля храма Лес
созерцания Дзэнрин).
Синкай — монашеское имя Тайра (Ханадзоно) Мунэтика,
сюзерена провинции Ава. В конце X II в., после поражения
в междоусобной войне с Минамото, он постригся в буддийские
монахи, много странствовал.
Стр. 337. Сиракава — поселок; ныне — район г. Киото.
Сайондзи — буддийский храм в селении Кинугаса (ны­
не — храм Каэндзи в районе Кинугаса г. Киото).
Хигасияма —гряда холмов к востоку от г. Киото.
А гу и (Агоин) — буддийский храм возле г. Киото.
Оигава — горная речка на юго-востоке провинции
Ямасиро.
Камэяма — дворец в уезде Кацурано провинции Яма­
сиро.
Ои — название местности в провинции Ямасиро.
Удзи — селение, известное искусством плотников. Ныне
город
Ниннадзи — буддийский храм. Другое название —
Омуро
Ивасимидзу — одно из крупнейших синтоистских святи­
465
лищ, Ивасимидзу Хатимангу. Посвящено культу бога Хати-
мана.
Стр. 338. Храмы К райней Радости — амида-буддийские
храмы у подножия горы Отокояма, подчиненные святилищу
Ивасимидзу Хатимангу.
Кора — два вспомогательных святилища у подножия Ото­
кояма.
Стр. 339. Вариго — набор лакированных коробочек для
хранения пищи.
Нараби-но-ока — гряда холмов в окрестностях Киото.
Сплетать пальцы в магических жестах — один из мисти­
ческих приемов монахов буддийской секты Сингон.
Стр. 342. Павильон Истинной колесницы — часть храма
Ниннадзи.
Двести связок монет.— Старинные монеты отливались с
отверстиями посредине, чтобы их можно было нанизать на
шнур.
Стр. 343. Светильник Закона — глава буддийской секты.
Бочонки из деревни Охара.— Обычай связан с игрой слов:
в другом написании это словосочетание означает «послед из
чрева».
Энсэй-монъин — монашеское имя принцессы Эцуко
(1 2 5 9 -1 3 3 2 ).
Стр. 344. «Думаю о вас с лю бовью »,— В стихотворении
рисуется внешний вид слоговых знаков, образующих слово
«коисику» — «любовно».
А дзяри ( с а н с к р . акарья — учитель) — буддийский на­
ставник.
Последующ ие семь дней — буддийская церемония при
дворе во 2-ю неделю нового года.
Канцлер Окамото — Фудзивара Иэхира (1282—1324).
Стр. 345. Сяку и бу — меры длины: 30,3 см и 3,03 см
соответственно.
«Повесть из Исэ» — литературный памятник X в.
Д олгая луна — девятый месяц лунного календаря.
Ивамото и Хасимото — святилища, подчиненные Верхне­
му Камо.
Аривара Нарихира и Фудзивара Санэката — поэты IX и
X вв., культу которых посвящены святилища Ивамото и
Хасимото.
Ёсимидзу-но-касё — поэт, буддийский монах Дзиэн
(1155 — 1225), глава секты Тэндай, выходец из рода
Фудзивара.
Стр. 346. Имадэгава — императрица Ёсико, супруга импе­
ратора Камэяма.
466
 Ц укуси — старое название о. Кюсю.
Высокомудрый из храма на горе Сёся — видный буддий­
ский проповедник Сёку-сёнин (910—1007) из храма Энкёдзи.
Стр. 347. Сэйсёдо — зал в павильоне Буракуин импе­
раторского дворца. Здесь праздновалось вступление на престол
нового императора.
Гэнъо — девиз правления императора Годайго (1319—
1320).
Гэндзё, бокуба.— Музыкальным инструментам присваи­
вались собственные имена, и с ними были связаны разного рода
предания.
Кикутэй — Ф удзивара Канэсуэ (1275 —1339), основатель
рода Имадэгава.
К инукадзуки — разновидность женской накидки.
Стр. 348. Перевоплотившиеся — бодхисаттвы, праведни­
ки, заслужившие права войти в нирвану, но пожелавшие вновь
появиться в этом мире в облике человека, чтобы помогать
очиститься другим.
Стр. 349. «Великое созерцание» — один из основных
трактатов секты Тэндай, Мака сикан (к и т. Мокэ чжигуань).
Стр. 351. Рэнга — распространенный в средние века
поэтический жанр. Устраивались состязания в сочинении
рэнга.
Тонъа — монашеское имя поэта Никайдо Садамунэ
(1289—1372), близкого друга Кэнко-хоси.
Стр. 352. Кою-содзу — буддийский священнослужитель.
Тикурин-ин-но-ню до — монашеское имя Фудзивара
Санэясу (1269—1327), продолжавшего после пострига службу
при дворе.
Хоккэн-сандзо — японское звучание имени китайско­
го монаха и путешественника Фа Сянь-саньцзана, кото­
рый в 399 —414 гг. совершил странствие в Индию и на
Цейлон.
Стр. 353. Скакун — здесь: мифический скакун сэнри-но
ума, в переносном смысле — талантливый, мудрый человек.
Ш унь — легендарный китайский император, прославлен­
ный мудрец.
Корэцугу-но-тюнагон — Тайра Корэцугу (1266 —1343),
поэт, ученый-стилист. В 1342 г. постригся в монахи.
Энъи-содзё — настоятель храма Миидэра. Годы жизни не­
известны.
Бум по — годы правления: 1317 — 1319.
Стр. 354. Кобата — горное селение к северу от
Удзи.
Стр. 355. «Сборник японских и китайских песен» (Вакан
467
роэйсю) — сборник стихотворений японских и китайских
поэтов (ок. 1013 г.).
Оно-но Тофу (896—966) — знаменитый каллиграф.
Сидзё-дайнагон — прозвище поэта Фудзивара Кинто
(9 6 6 -1 0 4 1 ).
Амида-буцу — здесь: буддийский монах секты Дзёдо.
Гёгандзи — буддийский храм в г. Киото.
Стр. 356. Д ни красного языка — шестьдесят дней в году,
связанные с именем Расацу, демона-стража Западных ворот,
неблагоприятные для начинания или завершения дел. В каж ­
дом месяце насчитывали пять таких дней.
Стр. 358. Токиваи — Фудзивара Санэдзи (1194 — 1269),
сановник.
Куриката — два углубления на крышках деревянных ко­
робок.
Мэнамоми — дикорастущая трава семейства хризантем.
«Немногословные благоуханные беседы» («Итигон хо-
дан») — сборник изречений проповедников секты Дзёдо. Ко­
нец XIII в.
Стр. 359. Первый министр Хорикава — прозвище Кога
(Минамото) Мототомо (1232 — 1297).
Мототоси (1261 —1319) — второй сын Кога Мототомо.
Стр. 360. Первый министр Кога — Минамото Митимицу
(1187 — 1248).
Найбэн — один из двух высших сановников, наблюдавших
за ходом церемонии при дворе.
П айки — секретарь, составлявший текст императорского
рескрипта. Утвержденный текст он должен был передать
найбэну до начала церемонии.
Гэки шестого ранга Я суцуна — Накахара Ясуцуна
(1290—1339). Гэки — чиновник Высшего императорского
совета.
Ин-но-дайнагон Мицутада-нюдо — Минамото Мицутада
(1284—1331), чиновник придворного юридического управле­
ния, монах в миру.
Коноэ — Коноэ (Фудзивара Иэхира) или его сын Цунэ-
тада.
Храм-резиденция Д айкаку — буддийский храм в Сага,
где жил экс-император Гоуда (отрекся в 1278 г.).
Тадамори — Гамоа Тадамори, потомок древних иммигран­
тов из Кореи, потомственный придворный лекарь.
К инъакира — придворкый Фудзивара Кинъакира
(1 2 8 1 -1 3 3 6 ).
Кара-хэйдзи.— Ответ построен на игре слов. Тёзка лекаря
Тайра Тадамори (1096—1153) имел прозвище Исэ Хэйдзи.
468
Заменив название японской провинции Исэ древним назва­
нием Кореи, получили наименование металлической бутылки
для хранения уксуса.
Стр. 362. Сёку — буддийский священнослужитель высше­
го ранга.
Б и к у н и ниже бику...— По традиции, все буддисты делят­
ся на четыре категории (по нисходящей): бику — монахи, би­
куни — монахини, убасоку — миряне-мужчины и убаи —
миряне-женщины.
Камэяма был на престоле с 1260 по 1274 год.
Внутренний министр Хорикава — Минамото Томомори
(1 2 4 9 -1 3 1 6 ).
Ивакура — поместье Томомори, ныне в черте г. Киото.
Стр. 363. Прежний регент из храма Чистой Зем ли —
Фудзивара (Кудзё) Моронори (1276? —1320).
А н к и (1197 — 1286) — монашеское имя Арико, супруги
императора Гохорикава.
Л евый министр Ямасина — Фудзивара Санэо (1217—
1273).
Стр. 364. Се Л ин-ю нь (385—433) — китайский поэт:
Х уэй Юань (334—416) — основатель Общества верующих
в учение Будды.
Б елы й Лотос — буддийская секта, созданная в Китае в
IV в. н. э.
Стр. 365. Иго — то же, что и го. См. примеч. к с. 168.
Четыре тяжких и пять великих грехов ( б у д д . ) . — К пер­
вым относятся убийство, воровство, прелюбодеяние и ложь, ко
вторым — отцеубийство, убийство матери, убийство архата
(человека, достигшего просветленности), пускание крови из
тела будды и нарушение гармонии среди священнослужи­
телей.
Стр. 366. Неотесанный м альчиш ка.— Слуги, уха­
живавшие за быками, носили детскую прическу и
одежду.
Хидзасити и др.— клички, даваемые коровам.
Стр. 367. Сюкугахара — равнина в провинции Мусаси.
Боробороу борондзи, бондзи9 кандзи — названия нищен­
ствующих монахов, которые группами бродили по стране,
бесчинствовали, вступали в вооруженные схватки между
собой.
Стр. 368. Мацутакэ — съедобный гриб.
Китаяма-нюдо — Фудзивара Санэдзи, отец императрицы.
Стр. 369. Цзе и Чжоу — мифические тираны древности
(II тысячелетие до н. э.). Их имена стали символами жесто­
кости.
469
 Ван Цзыю — китайский каллиграф конца IV — нач. V в.
Славился любовью к бамбуку.
Шесть искусств, которыми должен владеть благородный
человек,— правила вежливости, музыка, стрельба из лука,
управление экипажем (или верховая езда), каллиграфия и
арифметика.
Стр. 370. Дзэхо-хоси — поэт, буддийский монах. Жил
в Х Ш - Ш вв.
Стр. 371. Масафуса-дайнагон — Минамото Масафуса
(1 2 6 2 -1 3 0 2 ).
Стр. 372. Янь Хуай (521—490 гг. до н. э.) — старший
ученик Конфуция.
Стал седым, делая надпись на башне Л и н ъ ю н ь.—
Китайский каллиграф Вэй Дань на высоте около 65 м сделал
надпись, признанную образцом уставного письма. Окончив
писать, он взглянул вниз и поседел от страха перед вы­
сотой.
Стр. 373. Дворец Тоба построен в 1086 г. в южной части
Киото.
«Записки принца Рихо» — дневник Сигэакира (906—
954), сына императора Дайго; был написан по-китайски.
Мотоёси (890—943) — сын императора Ёдзэй, поэт.
Дайгоку — императорская резиденция во Дворце восьми
коллегий.
Экс-император Сиракава (1053—1129), по преданию, спал
в позе Ш акья-Муни — на правом боку, головой на север, лицом
на запад.
Д айдзингу — комплекс синтоистских святилищ в провин­
ции Исэ.
Саммайсо — буддийский монах-аскет.
Такакура был императором в 1169—1180 гг. Погребен
в храме Сэйкандзи (провинция Ямасиро).
Стр. 375. Сукэсуэ-дайнагон-нюдо — поэт Фудзивара Сукэ-
суэ (1207 — 1289), после принятия буддийского сана продолжа­
вший службу при дворе.
Томоудзи — Минамото Томоудзи (1232—1275?), придвор­
ный чиновник.
Ума-но кицурё...— древнее заклинание-перевертыш,
позднее — скороговорка, смысл которой был утерян.
Стр. 376. Рокудзё — Минамото Арифуса (1251 —1319),
каллиграф и поэт.
С каким ключом пишется иероглиф «соль»? — Иероглиф
имеет два варианта написания — полный, с детерминативом
«тарелка», и «вульгарный», с детерминативом «земля».
Стр. 379. Суо-но-найси — поэтесса середины XI в.
470
 Стр. 380. «Повесть о четырех временах года» — описание
событий, обрядов и явлений природы от начала года до конца.
Приписывается Камо-но Тёмэю.
Яшмовые — поэтическая метафора штор.
Кусудама — цветочные шары, скрепленные длинными
разноцветными шелковыми нитями. Развешивались на шторах
в 5-й день 5-й луны.
Бива — Фудзивара Кадзуко (993—1027), супруга импе­
ратора Сандзё.
Бэн — Бэн-но Мэното, воспитательница детей императора
Сандзё.
Ко-но-дзидзю — дочь министра Акасоммээмона, поэтесса.
«Ближ няя левая вишня» — сакура, росшая у левого
крыла дворца Сисиндэн.
Стр. 371. Кёгоку-нюдо-тюнагон — монашеское прозвище
поэта и ученого Фудзивара Тэйка (1162 — 1241).
М есяц цветка У — древнее название 4-й луны.
Карукая — вид степной травы.
Храм Печальных Полей был буддийским домом призре­
ния.
Стр. 383. Тоганоо — прозвище главы секты Кэгон
Миёэ-сёнина (1173—1232).
«Аси, ас и!» — Ногу, ногу!
Стр. 384. «А-дзи»у— «знак А», в толковании буддистов —
«ничто».
Фусё — один из низших придворных чинов. В ином напи­
сании может быть истолковано как «не рождается».
Зад персиком — насмешливое обозначение плохого
наездника.
М ёун-дзасу (1115—1183) — настоятель храма Энрякудзи.
Стр. 385. Нюхать панты считалось средством продления
жизни.
Стр. 386. Сайдайдзи — один из семи крупнейших буддий­
ских храмов Японии.
Сайондзи — Минамото Санэхира (1290—1326).
Сукэтомо — Фудзивара Сукэтомо (1288—1330), прибли­
женный императора Годайго.
Т амэканэ-но-дайнагон — Фудзивара Тамэканэ (1254 —
1332), приверженец антикамакурской коалиции, поэт.
Рокухара — район в Киото, где находилось управление
сиккэнов Ходзё во главе с двумя наместниками.
Восточный храм — Тодзи, буддийский храм в Киото.
Стр. 388. Левый министр из Удзи — Фудзивара Ёринага
(1120—1156). Погиб под г. Нара, куда был направлен для
подавления мятежа.
471
 Павильон трех восточных дорог — один из императорских
дворцов в Киото.
Стр. 389. М инамусуби — плетеный шнур, служивший
украшением в одежде придворной знати и буддийского духо­
венства.
М ина — спиралевидная пресноводная ракушка.
Кадэнокодзи — знаменитый стилист и каллиграф Фудзи­
вара Цунэтада (конец X I I I — нач. XIV в.).
Гома — обряд возжигания кедровых палочек в эзотери­
ческом буддизме.
Гёбо — совокупность четырех магических обрядов в буд­
дизме.
Храм Чистого покоя (Сэйгандзи) — буддийский храм в
Киото.
Храм Повсюду Сияющего (Хэндзёдзи) — храм в Киото,
посвященный культу будды Шакья-Муни.
Стр. 390. Тайсё — название 9-й луны в гадательных
книгах.
Моритика — предположительно, Фудзивара Моритика
(нач. XIV в.).
Канцлер Коноэ — один из регентов из дома Фудзи­
вара.
Ё сихира — астролог рубежа X —XI вв. Абэ Ёсихира.
Ясное и Тайное учения — эзотерический и экзотериче­
ский буддизм.
Стр. 392. Император Госага правил в 1243—1246 гг.
Укё — поэтесса, живш ая в конце X I I — начале XII I в.
К энрэй — монашеское имя императрицы Токуко (1157 —
1213).
Император Готоба был на престоле с 1184 по 1198 г.
Юань Цзе (210—263) — китайский поэт. Передают, что
друга он встречал «голубыми глазами» (с радостью), а
недруга — «белыми глазами» (недружелюбно).
Покрывающий ракуш ки ...— старинная игра каиавасэ,
точные правила чгры в которую забыты.
Стр. 393. Ц ин С яньгун — китайский чиновник; жил в
XI в.
Юй — мифический китайский император (X XII в. до
н. э.). Выступив в молодости на покорение племени саньмяо,
он встретил решительный отпор, но отослал войско в столицу
и принялся «расстилать добродетель», чем и подчинил непо­
корное племя Китаю.
Стр. 394. Оно-но Комати (834—900) — знаменитая
поэтесса.
К иёю ки — Мики Киёюки (847 —918), ученый-стилист.
472
 Коя-но-дайси — Кукай (774 —835), крупный буддийский
проповедник, ученый и каллиграф, основатель секты Сингон.
Годы Дзёва — 834 —847 гг.
Стр. 397. Комацу — император Коко (885 —887).
Принц Камакура-но-тюсё — Мунэтака (1242 — 1274), вто­
рой сын императора Годайго.
Кэмари — игра, напоминающая футбол.
Сасаки-но Оки — Сасаки Масаёси (1208—1290), служил
при сёгунском правительстве; в 1250 г. постригся в монахи.
Ёсида-но-тюнагон — Фудзивара Фудзифуса, приближен­
ный Годайго.
Найсидокоро — зал во дворце, где совершались покло­
нения священному зерцалу и исполнялись ритуальные
танцы.
Свящ енный меч — один из трех символов императорской
власти. Хранился в Ночных покоях. В Полуденных покоях
хранился меч, надевавшийся императором при обычных выхо­
дах.
Стр. 398. Догэн — дзэн-буддийский наставник. В 1309 г.
посетил Китай.
Шрамана — буддийский монах-проповедник.
«Все сутры» — «Трипитака», буддийский канон.
Сюрёгон — одна из основных сутр секты Дзэн.
Нарекли храмом Наранда — одно из названий сутры
Сюрёгон — «Сутра о великом пути из храма Наланда в Цент­
ральной Индии». Наранда — японское произношение слова
Наланда.
Косоцу — поэт и историк Оэ Тадафуса (1041 — 1111).
«Записки о путешествии на запад» (Сиюйцзи) — путевые
записки танского монаха Сюань-цзана (600—664) о путе­
шествии в Индию.
Храм Западного Просветления — буддийский храм в
Чанъани.
Сагитё — ритуальный факел; возжигался в присутствии
императора в 15-й и 18-й день 1-й луны.
Павильон Истинного слова, Парк Священного Источ­
ника — части императорского дворцового комплекса в
Киото.
«В пруду И сполненья М олений» — слова обрядовой пес­
ни, исполнявшейся при возжигании факелов сагитё.
Тамба — провинция к северо-западу от Киото.
Сануки-но Сукэ — фрейлина при дворе императора Хори­
кава. Дневник вела в 1107 —1108 гг.
Стр. 399. Сидзё-дайнагон Такатика — прозвище придвор­
ного Фудзивара Такатика (1203—1279).
473
 Токиёри (1226—1263) — 5-й камакурский сиккэн Ходзё.
Сёдзи — раздвижные перегородки в японском доме.
Ёсикагэ — Адати Ёсикагэ (1210—1253), крупный чинов­
ник.
Стр. 400. Ясумори — сын Ёсикагэ. Погиб в 1285 г.
Стр. 402. Ватанобэ — местность в окрестностях г.
Осака.
Торэн — буддийский монах; поэт. Жил в X II в.
Стр. 406. Кога-наватэ — дорога, проходившая из Киото
через селение Кога.
Косодэ — шелковый халат с короткими рукавами.
Нога — прозвище Минамото Митимото (1240—1308).
Тодайдзи — крупный буддийский храм в г. Нара.
Восточный храм (Тодзи) — буддийский храм в Киото.
Цутимикадо — Минамото Сададзанэ (1241 —1306).
Стр. 407. «И звлечения из Северных гор» — сочинение
Фудзивара Кинто (966—1041), описывающее придворные
церемонии. «Толкование Сайкю» — сочинение Минамото
Такаакита (898—930), посвященное древним обрядам и це­
ремониям.
«Установления годов Энги» (Энгисики) — сборник,
описывающий обряды, придворные церемонии, официальные
приемы. Составлен в 927 г. Фудзивара Токихира (871 —
909) и Фудзивара Тадахира (880—949).
Нёдзю — женская прислуга при императорском дворе.
С укэу сакан — категории чиновников. Названия этих
категорий (ками, сукэ, дзё, сакан) присоединялись к именам
собственным.
«Краткое изложение важнейших принципов управления»
(Сэйдзи ёряку) — описание японских законов, составленное
в 1008 г. Корэмунэ Токисукэ.
Гёсэн-хоин из Ёкава — монах, живший в одной из пагод
монастыря Энрякудзи.
Императорские каналы — каналы на территории
дворца.
Нидзю — один из флигелей императорского дворца в
Киото.
Ступа — сооружение в форме пагоды, внутри которой хра­
нится буддийская реликвия.
Стр. 408. Годзё — синтоистское святилище в Киото.
Курама — буддийский храм в окрестностях Киото, кото­
рому подчинено синтоистское святилище.
Д зиэ — посмертное имя настоятеля Энрякудзи Рёгэна
(9 1 0 -9 8 3 ).
Стр. 410. Косюн — буддийский священнослужитель,
474
происходил из рода Кудзё. В 1320 г. стал настоятелем храма
Тодзи. Кэгон — один из павильонов храма Ниннадзи.
Ёбуко-дори — разновидность кукушки.
Нуэ — мифический полузверь-полуптица.
Нагаута — одна из форм древней японской поэзии,
«длинная песня».
«Собрание мириад листьев» — «Манъёсю», древнейшая
антология японской поэзии, VIII в.
Янь Х уай — один из любимых учеников Конфуция.
Стр. 411. Яхата — синтоистское святилище группы
Ивасимидзу.
Ван Ц зянь — китайский государственный деятель
V в. н. э.
Стр. 412. К айкоцу — японское произношение названия
древних уйгур.
Тайра-но Нобутоки — Ходзё Нобутоки (1238—1323).
Саймёдзи — монашеское имя сиккэна Ходзё Токиёри.
Хитатарэ — простой халат для повседневного пользова­
ния.
Мисо — масса из перебродивших бобов с приправами.
Святилище Цуругаока в окрестностях Камакура посвяще­
но культу бога Хатимана.
Асикага — Асикага Ёсиудзи (1189—1254), крупный
феодал и правительственный чиновник.
Стр. 413. Рюбэн-содзё (1208—1283) — настоятель буддий­
ского храма, подчиненного святилищу Цуругаока.
Стр. 414. Проникновение в суть вещей и знакомство с
принципам и — высшая и начальная из шести ступеней позна­
ния истины.
Д ворец Хорикава — резиденция Кога Мототомо и его
сына.
Сидзё-но-комон — последователь императора Годайго
Фудзивара (Сидзё) Такасукэ (1293—1352).
Стр. 415. Тацуаки — потомственный музыкант Тоёхара
Тацуаки (1292—1364).
Кагэмоти (1292—1376) — флейтист из рода Ога.
Сё — духовой инструмент из бамбука.
Храм Небесных королей — старинный буддийский храм в
Осака.
Стр. 416. Погода шести времен в храме Небесных ко­
ролей названа по колоколу, в который били шесть раз в
сутки.
Собрание в честь достижения буддой Гаутамой нирваны
проводилось в 15-й день 2-й луны, в память Сётоку — в 20-й
день.
475
 Обитель Чистоты Священного Сада — буддийский храм в
Индии, где, по преданию, читал проповеди Ш акья-Муни.
Уголком Быстротечности называется его северо-западная
часть.
Сайондзи и храм Чистого Алмаза ныне расположены в
черте Киото.
Толкователь законов — должность в департаменте дозна­
ний.
Кэндзи-Коан — девизы правления Гоуда (1275—1287 гг.).
Хобэн — здесь: персонаж праздничного представления.
Дзёган (1168—1251) — священнослужитель секты Дзёдо.
Такэдани — долина в окрестностях Киото.
Тонидзё (1242 —1304) — монашеское имя Кимико,
супруги императора Гофукакуса.
Стр. 417. Комё сингон, Хокёин дхарани — буддийские
молитвы.
Нэмбуцу — возглашение имени будды Амитабха.
Детское имя присваивалось на шестые сутки после рож­
дения и заменялось взрослым при достижении совер­
шеннолетия.
Тадзу — крупный чиновник, поэт Фудзивара Мо-
тоиэ (1 2 0 3 -1 2 8 0 ).
Арим унэ — астролог Абэ Аримунэ. Биография не
установлена.
Митинори — Фудзивара Митинори, придворный чинов­
ник, затем буддийский монах. Погиб в 1159 г., во время
«мятежа Хэйдзи».
О-но Хисасукэ (1214—1295) — музыкант.
Суйкан — разновидность «охотничьего платья» (кари-
ш ну).
Стр. 418. Минамото М ицую ки (1163—1244) — поэт и фи­
лолог.
Камэгику — танцовщица и певица, фаворитка импера­
тора Готоба (правил в 1184 — 1198 гг.).
Ю кинага — достоверных данных о нем не сохрани­
лось.
Юэфу — жанр китайской народной поэзии.
«Танец семи добродетелей» — сборник авторских юэфу
У П - Х вв.
Дзитин — посмертное имя Ёсимидзу-но-касё.
«Повесть о доме Тайра» — военно-феодальная эпопея
о событиях междоусобных войн конца X II в. См.:
«Повесть о доме Тайра», М., Художественная лите­
ратура», 1982.
Куро Хоган — прозвище Минамото Ёсицунэ (1159 —
476
1189), одного из героев японского эпоса, героя войн против
рода Тайра.
Каба-но К андзя — Минамото Нориёри (1156 — 1193),
активный участник войн с Тайра.
Бива-хоси — слепые монахи-сказители.
«Славословие Шести времен», «Славословия в поминаль­
ной службе» — ритуальные буддийские тексты.
А нраку — буддийский проповедник начала XIII в.
Удзумаса — местность возле Киото (ныне в черте
города).
Д зэнкан — монах, биография не выяснена.
Стр. 419. Сэмбон — один из районов Киото.
Нёрин — буддийское имя Фудзивара Сумисора. Годы
Бунъэй: 1264—1274.
Мёкан — скульптор, вырезавший в 780 г. статую богини
Каннон.
То-дайнагон — чиновник из рода Фудзивара.
Соно-но-бэтто — буддийское им я Ф уд зи вара
Мотоудзи (1213—1282); до пострижения — крупного
придворного чиновника.
Стр. 421. Лисы и совы считались способными стать
оборотнями.
Стр. 422. Великое святилище — один из главных
синтоистских комплексов; расположен в провинции
Идзумо.
Сёкай — буддийский священнослужитель; биография
не известна.
Лев и злая собака — изваяния перед входом в святилище;
выполняют охранительные функции.
Стр. 423. Тикатомо — предположительно: Накахара
Тикатомо (рубеж X I —XII вв.), конюший экс-императора
Хорикава.
Храм Света Победы Истины (Сайсёко) — буддийский
храм в Киото.
Мадэ-но-кодзи — дворец для наследных принцев.
Хорикава-дайнагон — Фудзивара Моронобу (1274—
1321), приближенный императора Годайго.
Стр. 424. Дзёдзайко — старинный буддийский храм
возле Киото.
Ариканэ — стилист Сугавара Ариканэ (1243—1321).
Стр. 425. Три пагоды — три группы буддийских храмов
в провинции Оми.
Ёкава — одна из групп в «Трех пагодах».
Сари и Иодзэй — знаменитые хэйанские каллиграфы.
«Восемь несчастий» ( б у д д . ) — восемь обстоятельств,
477
мешающих отрешенности: горе, страдание, радость, наслажде­
ние, желание, любопытство, вдох и выдох.
Церемония с наговорной водой — эзотерический обряд
опрыскивания буддийских святынь.
15-й день 2-й луны — день поминовения Ш акья-Муни.
Стр. 426. Соответствуют созвездию Овна.— Каждая из
28-ми частей ночного неба соответствовала определенному
созвездию, а оно, в свою очередь, определенным дням в ка­
лендаре.
Стр. 427. Равнина Августейшей Ограды — низина у
ограды императорского дворца, поросшая густой травой.
В поэзии упоминалась при описании любовного свидания.

В. Горе г ляд
 Содержание

Т. Григорьева. Следуя кисти

СЭЙ-СЁНАГОН
Записки у изголовья
Перевод Веры Марковой

23

КАМО-НО ТЁМЭЙ
Записки из кельи
Перевод Н. Конрада

295

КЭНКО-ХОСИ
Записки от скуки
Перевод В. Горегляда

313

Комментарии

430
 Сэй-Сёнагон: Записки у изголовья; Камо-но
С28 Тёмэй: Записки из кельи; Кэнко-хоси: Записки
от скуки. Пер. со старояп./Вступ. статья Т. Гри­
горьевой; Коммент. В. Марковой, Н. Конрада,
В. Сановича и В. Горегляда.— М.: Худож. лит.,
1 9 8 8 .- 479 с.
I8ВN 5-280-00373-5
В сборник вошли три знаменитых произведения XI —XIV вв.:
<<3аписки у изголовья» Сэй-Сёнагон — собрание оригинальных пси­
хологических этюдов, картин природы, житейских наблюдений, а та к ­
же «Записки из кельи» Камо-но Тёмэя и «Записки от скуки» Кэнко-
хоси — философски насыщенные, поэтичные повествования, в кото­
рых нашла отражение изнанка жизни буддийского духовенства.

_ 4703000000-118 , л_ 0/
0 2 8 (0 1 )-88

СЭЙ-СЕНАГОН
Записки у изголовья
КАМО-НО ТЁМЭЙ
Записки из кельи
КЭНКО-ХОСИ
Записки от скуки

Классическая японская проза

XI —XIV веков

Редактор И. Ким
Художественный редактор А. Моисеев
Технический редактор Г. Такташова
Корректоры О. Левина , Н. Пехтерева

ИБ № 5151
Сдано в набор 26.05.87. Подписано в печать 23.12.87. Формат $4Х
Х Ю 8 ‘ / з 2. Бумага кн.-журн. Гарнитура «Обыкновенная новая». Пе­
чать высокая. Уел. печ. л. 25,2. Уел. кр.-отт. 26,04. Уч.-изд. л. 25,59.
Т ираж 200 000 экз. Изд. № У Ш -27 79 . Зак аз № 1012. Цена 2 р. 30 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художествен­
ная литература»,
107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басм анная, 19.
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного З н а ­
мени Ленинградское производственно-техническое объединение «Пе­
чатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Госу­
дарственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии
и книжной торговли. 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.