УДК 81.

0
И. А. Щирова
I. A. Schirova

Текст и контекст в меняющемся мире

Text and context in the changing world

В статье рассматриваются идеи контекста, выработанные различными

направлениями научной мысли; особое внимание уделяется социо-культурному
контексту и языку как инструменту социального взаимодействия. Субъектность
стилей современного научного мышления иллюстрируется на примере понятия
«интерпретативная стратегия».

The paper dwells on the idea of context, worked out by various trends of scien-
tific thought; special attention is drawn to the socio-cultural context and to the lan-
guage as an instrument for social interaction. Subjective ways of modern scientific
thinking are illustrated by the concept of “interpretative strategy”.

Ключевые слова: текст, контекст, социокультурный контекст, язык как ин-

струмент социального взаимодействия, литература как идеология, субъект-
ность стилей научного мышления, интерпретативная стратегия.

Key words: text, context, socio-cultural context, language as an instrument of

social interaction, Literature as ideology, subjective ways of scientific thinking, inter-
pretative strategy.

В широком понятийном смысле контекст (от лат. contextus – со-

единение, тесная связь) определяется как квазитекстовый феномен,
порождаемый эффектом экспрессивно-семантической целостности
текста и состоящий в супераддитивности его смысла и значения по
отношению к смыслу и значению суммы составляющих текст языко-
вых единиц. Контекст структурирует спектр потенциально возмож-
ных аспектов грамматического значения слова или предложения, в
результате чего задается определенность языковых выражений в
пределах текста. Вне контекста языковая единица, теряя диктуемые
смыслом текста возможные дополнительные значения и утрачивая
семантическую конкретность и эмоциональную нагруженность,
«значит лишь то, что значит» (Кирхнер). Различаются отдельные
типы контекста, в том числе собственно лингвистический и экстра-
лингвистический. Под последним понимается ситуация коммуника-

© Щирова И. А., 2014
163
ции, включающая условия общения, предметный ряд, время и место
коммуникации, коммуникантов и их отношения друг к другу [5, с. 329;
9, с. 238]. Д. Кристал, отмечая разнообразие описаний данного типа
контекста (classifications vary), характеризует его основные компо-
ненты (most approaches recognize the central role played by the follow-
ing factors) следующим образом:
Setting. The time and place in which a communication act occurs, e.g., in church,
during a meeting, at a distance, and upon leave-taking.
Participants. The number of people who take part in an interaction, and the rela-
tionships between them, e.g. addressee(s), by stander(s).
Activity. The type of activity in which a participant is engaged, i.e. cross-examining,
debating, having a conversation [10, с. 48].
Контекст и интерпретатор как составляющая контекста не все-
гда признавались значимыми для понимания текста. Так, в эпоху
классической герменевтики Шлейермахера и Дильтея толкование
текста предполагало декодирование аутентичного текстового смыс-
ла, но игнорировало мнение толкователя; историческая интерпре-
тация текста отвергалась наряду с его метафорическими,
символическими и аллегорическими прочтениями. В поздней герме-
невтике Гадамера репродуктивная интерпретация замещается про-
дуктивной, в чем убеждает ряд понятий, имплицирующих
значимость воспринимающей текст инстанции: историческая ди-
станция, предмнения, предрассудок (Vorurteil) в смысле пред-
суждения (Vor-Urteil). Гадамер расходится со Шлейермахером и
Дильтеем в оценке мнений интерпретатора, не исключает их из ин-
терпретации, поскольку не считает предвзятыми, и вводит для их
описания особое понятие предструктуры понимания. «<...> По-
нять, – разъясняет Гадамер, – означает, прежде всего, понять само
дело и лишь во вторую очередь – выделить и понять чужое мнение
в качестве такового. Наипервейшим из всех герменевтических усло-
вий остается <…> предпонимание, вырастающее из нашей обра-
щенности к тому же делу» [2, с. 349] (курсив мой – И.Щ.).
В рецептивной эстетике, тесно связанной с идеями герменевти-
ки, внимание к интерпретирующей инстанции усиливается. Цен-
тральное понятие теории рецепции Яусса – горизонт ожидания,
трактуемое как комплекс эстетических, социальных и психологиче-
ских представлений, определяет не только отношение автора – и
через него произведения – к обществу (и к различным видам чита-
тельской аудитории), но и отношение читателя к произведению. В
164
ходе взаимодействия этих двух горизонтов осуществляется рецеп-
ция произведения и формирование эстетического опыта читателя,
причем горизонт ожидания произведения остаётся стабильным, в то
время как горизонт ожидания читателя постоянно меняется [4,
с. 108]. Рецепция характеризуется Яуссом как длительный процесс
и связывается с установлением эстетической ценности литератур-
ных произведений, которое основывается на имеющемся у читателя
опыте литературного чтения, а также с последующими множествен-
ными прочтениями этих произведений, позволяющими установить
их историческое значение [14, p. 20]. В историческом процессе эсте-
тической рецепции Яусс выделяет роль авторского творческого
начала (the author in his continuing productivity), читателя-реципиента
(the receptive reader) и рефлектирующего критика (the reflective critic)
[14, p. 23].
Конкретизированное в работах рецепционистов герменевтиче-
ское видение текста традиционно противопоставляется его струк-
турно-семиотическим интерпретациям, сосредоточенным на
внешних проявлениях глубинных структур и описывающим их неза-
висимо от содержания, роли реципиента и историчности восприя-
тия. Англо-американская версия структурализма, Новая критика,
приравнивает контекстуализм к самодостаточности литературного
произведения. Противоположные по направленности силы (mutually
opposing energies), согласно «новым критикам», создают в нем
напряжение, блокируя выход из контекста произведения и его ми-
ра [11, p. 190–191] (курсив мой – И.Щ.). Текст объявляется закрытым
эстетическим объектом, «автономно существующей органической
структурой, ценность которой заключена в ней самой, в самом фак-
те её существования», понимается как существующий «независимо
от своего создателя и окружающей его обстановки в разных струк-
турных вариантах органической формы» [4, с. 288–291]. Новая кри-
тика, таким образом, ограничивается в описании текста собственно
лингвистическим контекстом и игнорирует коммуникативную приро-
ду текста, что приводит к появлению психоаналитических, истори-
цистских и философско-антропологических модификаций Новой
критики, сами названия которых имплицируют важность литератур-
ной коммуникации, её участников и условий.
В постструктуралистской парадигме понятие контекста обретает
«центральный статус» и «предельно расширяется»: в него включа-

165
ются «аксиологические системы отсчёта читателя, его культурный
опыт (воспринятые культурные коды), фиксируемые в симулякрах
предельно индивидуализированные субъективно-личностные смыс-
лы». Семантика текста сопрягается не с его объективными характе-
ристиками, не с видением автора, субъективным по отношению к
читателю, а с самим читателем [5, с. 329]. Желание постструктура-
листов «повергнуть» Автора как Демиурга отличается от стремле-
ния поздней герменевтики принять во внимание «мнения
интерпретатора», не отказываясь от «мнений текста», «антиоснов-
ность» (К. Харт) заставляет отторгать текстуальный изоляционизм и
даже такие фундаментальные понятия, как «книга» или «произведе-
ние». В науке и литературе постструктуралисты обнаруживают
«всеобщности», которые следует лишить ореола «псевдоочевидно-
сти», «нечистую силу», которая должна быть изгнана из науки [7,
с. 23, 30]. В панязыковой и пантекстуальной позиции постмодер-
нистской парадигмы отчётливо прослеживается спецификация вер-
бальных текстов, объективирующих идеологические, социальные,
этические, этнические и пр. характеристики субъекта. Культурная
критика (cultural critique) 80-х гг. «в какой-то мере» означает возврат
к традициям культурно-исторического подхода. Из-за упадка исто-
рического сознания в России и на Западе в конце ХХ в. и ослабле-
ния идей «исторического контекста» культурная критика обретает
культурно-социологическую направленность; она постигает совре-
менную культуру, дискурсивные практики: кинокартины, телешоу,
классические и популярные литературные произведения, научные
тексты и пр. (T. Eagleton). В историческом плане дискурсивные прак-
тики интерпретируются как риторические конструкты, интегрирую-
щиеся с проблемой власти, обеспечиваемой и проверяемой через
отредактированное знание. Анализируется воздействие «культур-
ных практик» на мышление и поведение, а общественно-духовных
институтов – на культурные практики. Реальность, рассматриваемая
в форме, не опосредованной культурными конвенциями и концепци-
ями, признается недоступной сознанию. Текстуальные исследова-
ния включаются в контекст институциональных практик и
социальных структур [4, с. 201–203]. Многочисленные научные тру-
ды посвящаются вопросам функционирования языка как инструмен-
та социального взаимодействия. В языке усматривают социальную
силу, эффективное средство вторжения в когнитивную систему

166
реципиента и формирования в ней необходимых властным институ-
там идеологических догм. Истина исследуется как лингвистическая
проблема [1].
Тесная связь литературы с идеологией и политикой анализиру-
ется в работах Т. Иглтона (Ср. “The Ideology of the Aesthetic” или
“Ideology: an Introduction”). В иронических рассуждениях о манипуля-
тивной функции литературы, которую Иглтон называет идеологией
(“Literature, in the meaning of the word we have inherited, is an ideology”
[11, p. 49]), подчеркивается схожесть литературы и религии в их
воздействии на социум. Гуманитарная направленность литературы
как либерального проекта, настаивает Иглтон, превращает её в про-
тивоядие от политического фанатизма и идеологического экстре-
мизма. Обращая читателя к универсальным ценностям, литература
отвлекает его от «узких интересов» (petty demands), например, от
требований по улучшению условий жизни или по усилению контроля
над властями предержащими, и даже может способствовать их пол-
ному забвению. Призывая к высоким размышлениям над вечными
истинами (high-minded contemplation of eternal truths), литература
развивает в массах способность проявлять плюрализм мнений и
чувств, видеть, помимо собственной точки зрения, точку зрения
сильных мира сего. Массы приобщаются к моральным богатствам
цивилизации, испытывая почтение к достижениям буржуазии. Кроме
того, чтение предполагает уединение, а поэтому вынужденно изо-
лирует трудящихся, препятствуя объединению классовых усилий.
Взамен трудящиеся получают возможность испытывать чувство
гордости за национальный язык и национальную литературу, тем
более что собственная занятость и отсутствие образования не поз-
воляют им достичь видимых успехов в этих областях. Литература
используется для формирования определенной политической куль-
туры (political culture) и для внедрения в массовое сознание идеоло-
гических догм, ведь массы нуждаются в инструкциях, определяющих
их взаимоотношение с государством, и в героических примерах:
“<…> need political culture, instruction <…> in what pertains to their rela-
tion to the State, to their duties as citizens; and need also to be im-
pressed sentimentally by having the presentation in legend and history of
heroic and patriotic examples brought vividly and attractively before
them” [12, p. 51]. Как и религия, литература апеллирует к эмоциям, в
то время как вопрос истинности или ложности обсуждаемых ею

167
установок отодвигается на второй план. Она не стремится к откры-
той дискуссии об истинной ценности института частной собственно-
сти, но обращаясь к вневременным истинам (timeless truths) и
воспитывая в массах терпимость и благородство (a spirit of tolerance
and generocity), тем самым обеспечивает этому институту сохран-
ность. Наконец, как и религия, литература актуализирует опыт чита-
теля, предлагает ему возможность для самореализации. Читатель,
не имеющий материальной возможности увидеть Дальний Восток
(если только в качестве солдата Британской империи), может легко
себе его вообразить, обратившись к творчеству Киплинга или Ко-
нрада. Литература превращается в эрзац несбывшихся (вследствие
плохих социальных условий) мечтаний и устремлений [12, p. 51–52].
Современная наука вносит новые акценты в описание взаимо-
связи текста и контекста. Познание изолированных информацион-
ных сведений объявляется ею недостаточным, а сведения о тексте
как об объекте научного исследования включаются в контекст, где
обретают для исследователя истинный смысл. Взаимосвязи текста
и языковых личностей, порождающих и воспринимающих текст, тек-
ста и экстралингвистического (историко- / социо-культурного) кон-
текста, текста и вертикального контекста и пр. изучаются с позиции
формирования целостных знаний. Что касается «распределения
прав» между участниками литературной коммуникации, то в услови-
ях антропоориентированной науки оно явно «складывается в поль-
зу» читателя: в отличие от автора, объективированного в
завершенном артефакте (тексте), читатель реализует своё дей-
ственное, активное начало в каждой новой интерпретации.
В качестве примера субъектности стилей научного мышления и
ориентации научного знания на субъекта-интерпретатора приведём
описание конвенций, осваиваемых интерпретатором в процессе об-
ретения опыта чтения, – т.н. интерпретативных стратегий (interpreta-
tive strategies). В их существовании, считает Д.Х. Райтер, нас легко
могут убедить занятия по литературе. Каждому, кто являлся свиде-
телем профессиональной работы учителя с художественным тек-
стом, знакомы две интерпретативные стратегии, связанные со
способностью оценивать смысловую нагрузку текстового элемента:
первая заставляет рассматривать этот элемент в контексте целого
художественного произведения, вторая, – в ходе повторного, а не
первичного чтения текста. Эти стратегии, однако, не диктуются

168
логикой интерпретации и не являются обязательными. Более того,
иные интерпретативные сообщества руководствуются иными интер-
претативными стратегиями. Так, европейские читатели эпохи сред-
невековья обнаруживали в любом фикциональном тексте, включая
тексты басенной литературы, аллегорическое изложение библей-
ских или патристических сюжетов. Интерпретативные конвенции
влияют и на наши литературные пристрастия. Например, читатель,
привыкший к пристальному прочтению (close reading) текста, скорее
оценит изящно структурированную прозу Джойса и Вулф, чем напи-
санные густыми мазками натуралистические тексты Золя и Драйзе-
ра [16, p. 236–237].
Существование интерпретативных стратегий подтверждается
интересным примером из преподавательского опыта С. Фиша, испо-
ведующего идеи рецептивной критики, направленной на изучение
реакции читателя. Автор вёл занятия в двух студенческих группах:
одна занималась проблемами стилистики и была ориентирована на
поиск в тексте литературоведческих и языковых корреляций, другая
– религиозной поэзией 17 в. и была обучена поиску религиозных
символов. На занятии с первой группой Фиш использовал список из
фамилий лингвистов и литературных критиков. Имена в нём распо-
лагались следующим образом:
Jacobs – Rosenbaum
Levin
Thorne
Hayes
Ohman (?)
Обведя список рамкой, Фиш обратился к студентам второй
группы с просьбой предложить интерпретацию данного «текста».
Результаты показали, что выполнявшие задание опирались на
освоенные ими ранее интерпретативные стратегии и, как следствие,
увидели в «тексте» религиозное стихотворение. В расположении
имен они обнаружили форму креста и алтаря, в имени Jacobs – ал-
легорию христианского восхождения на небеса, в имени Rosenbaum
– художественную трансформацию традиционного символа, ассо-
циировавшегося в их сознании с Девой Марией (роза с шипами –
символ непорочного зачатия). Было отмечено, что три имени имеют
еврейские корни, а два – христианские. Неясную этимологию имени
Ohman (?) связали со следовавшим за ним знаком вопроса (на са-
мом деле Фиш не знал его точного написания) и с неопределенно-
169
стью посыла «стихотворения». В структуре «стихотворения» нашли
противопоставление иудейского и христианского начал: Hebrew vs.
Christian. Открытость имени Ohman (?) двум прочтениям, иудейско-
му и христианскому, объяснили присутствием в «тексте» всеприми-
ряющей христианской тематики. На основании предложенной
интерпретации Фиш сделал следующий вывод: художественный
текст истолковывается определенным образом, не исходя из нали-
чия в нем тех или иных характеристик, а исходя из способности чи-
тателя «узнавать» эти характеристики. Считая, что перед ними
стихотворение, нагруженное смысловыми обертонами, реципиенты
попытались их проследить; выбрав определенную интерпретатив-
ную стратегию, они фактически создали текст. Ср. у Фиша: “Interpre-
tation is not the art of construing but the art of construction. Interpreters
do not decode poems; they make them” [13, p. 271].
Предложенная трактовка интерпретативной стратегии, несмот-
ря на её радикальный характер, гипертрофирование значимости ре-
ципиента и игнорирование текстовой заданности, убедительно
иллюстрирует интерпретативный характер современной научной
парадигмы. Отказ от абсолютизации структурного начала текста,
типичный для современной науки, фокусирует внимание исследова-
теля не на формирующих текст знаковых последовательностях (Ср.
значение текста как word-sequence meaning [15, p. 291]), а на знани-
ях, которые создают основу для их интерпретации. Эти знания ас-
социируются с когнитивной деятельностью коммуникантов и
прослеживаются в целом ряде понятий (Cр. utterer’s meaning, utter-
ance meaning или ludic meaning [Там же]). Индивидуальный характер
заполнения смысловых лакун в структуре текста объясняется свое-
образием опыта, который обретает интерпретатор в процессе инте-
риоризации реальной и художественной действительности. И хотя,
как и любые сложные теоретические проблемы, обсуждавшиеся в
статье проблемы значения и смысла, текста и контекста находят
неоднозначные решения, эти решения сегодня оказываются созвуч-
ными фундаментальному тезису о человекомерности науки. Кон-
текст справедливо трактуют не как генератор значения, а как
указатель на него, точкой же отсчета в описании любых различий,
включая контекстуальные, остаётся человек в его множественных и
разнообразных проявлениях (См. подробнее [8, c. 74–88]).

170
 Список литературы
1. Болинджер Д. Истина – проблема лингвистическая // Язык и моделиро-
вание социального взаимодействия. – М.: Прогресс, 1987. – С. 23–44.
2. Гадамер Г.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. –
М.: Прогресс, 1988. – 704 c.
3. Демьянков В.З. Личность, индивидуальность и субъективность в языке
и речи // «Я», «субъект», «индивид» в парадигмах современного языкознания. –
М.: ИНИОН РАН, 1992. – С. 9–34. [Электронный ресурс]. – URL:
http://www.infolex.ru/Lich.html
4. Западное литературоведение ХХ века: энцикл. / под ред. Е.А. Цургано-
вой. – М.: Intrada, 2004. – 560 c.
5. Новейший философский словарь / сост. А.А. Грицанов. – Мн.: Изд-во
В.М. Скакун, 1999. – 896 с.
6. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. – М.: Искусство, 1976. – 613 c.
7. Фуко М. Археология знания. – М.–Киев: Ника–Центр, 1996. [Электрон-
ный ресурс]. – URL:
http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/fuko_arh/index.php
8. Щирова И.А. Текст сквозь призму сложного. – СПб.: Политехника-
сервис, 2013. – 217 c.
9. Языкознание. Большой энциклопедический словарь под ред. В.Н. Яр-
цевой. 2-е (репринтное) изд-е Лингвист. энцикл. слов. – М.: Большая Рос. эн-
цикл., 1998. – 685 с.
10. Crystal D. The Cambridge Encyclopedia of Language. – Cambridge: Cam-
bridge University Press, 1993. – 488 p.
11. Cuddon J. A. The Penguin Dictionary of Literary Terms and Literary Theory.
Third Ed. – London: Penguin Books, 1992. – 991 p.
12. Eagleton T. The Rise of English // D.H. Righter. Falling into Theory: Con-
flicting Views on Reading Literature. Second ed. – Boston-New York: Bedford/St.
Martin’s, 2000. – P. 49–59.
13. Fish S. How to Recognize a Poem When You See One // D.H. Righter. Fall-
ing into Theory: Conflicting Views on Reading Literature. Second ed. – Boston-New
York: Bedford/St. Martin’s, 2000. – P. 268–278.
14. Jauss H.R. Towards an Aesthetic of Reception. – Minneapolis: University of
Minnesota Press, 1999. – 325 p.
15. Levinson J. Intention and Interpretation // Philosophy of Literature. Contem-
porary and Classic Readings. An Anthology. – Oxford: Blackwell, 2007. – P. 98–106.
16. Righter D.H. Falling into Theory: Conflicting Views on Reading Literature.
Second ed. – Boston-New York: Bedford/St. Martin’s, 2000. – 348 p.

171