Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Город Драконов
Мир Элдерлингов – 14
Робин Хобб
Хроники Дождевых чащоб. Книга 3. Город драконов
Рыжей Курочке
Robin Hobb
CITY OF DRAGONS
Copyright © 2012 by Robin Hobb
© Т. Черезова, перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо»,
2014
Жители Удачного
Команда «Смоляного»
Пролог
Тинталья и Айсфир
Она легко скользила в воздушных потоках, прижав лапы к туловищу и широко раскинув
крылья. На волнах пустынного песка колеблющаяся тень рисовала ее змееподобным
существом с перепончатыми крыльями и длинным гребнистым хвостом. Тинталья издала
низкое горловое урчанье, выражая свое довольство удачным днем. На рассвете они
поохотились – и поохотились успешно. Каждый прикончил свою добычу, как они делали
всегда, и все утро сначала пировали, а потом спали. Теперь у двух драконов, все еще
испачканных кровью и потрохами своей добычи, была новая цель.
Впереди и чуть ниже нее летел черный, сверкающий на свету Айсфир. Его длинное
тело изгибалось, когда он смещал центр тяжести, чтобы поймать крыльями воздушный
поток. Туловище у него было плотнее и тяжелее, чем у нее, длина больше. Ее похожая на
перья чешуя переливалась всеми оттенками синего цвета, тогда как он был равномерно
черным. Он долго был скован льдом, что сказалось на его теле, которому пришлось заживать
годами. На плотных перепонках его больших крыльев между шпангоутами пальцев все еще
видны были разрывы. Менее серьезные повреждения давно исчезли с его тела, а вот
прорехам на крыльях предстояло зарастать медленнее, а неровные шрамы на их месте будут
видны всегда. «В отличие от ее собственной темно-лазурной безупречности». Тинталья
восхищенно покосилась на свои сверкающие крылья.
Казалось, Айсфир ощутил, что она оторвала взгляд от него: он резко повернул и начал
спиральное снижение. Она знала, куда они летят. Неподалеку над песками возносилась
скалистая гряда. На ее зубчатых краях и в неровных промоинах росли чахлые деревца и
серовато-зеленые кустарники, а перед этой щетинистой грядой в широкой песчаной
котловине прятался оазис, окруженный деревьями. Поднимавшаяся из земных глубин вода
образовывала большое спокойное озеро. Даже зимой во впадине задерживалось дневное
тепло. Середину дня они проведут, отмокая в нагретой солнцем воде оазиса, смывая со
шкуры кровь, а потом с наслаждением поваляются по шершавому песку, полируя чешую. Это
место было им хорошо знакомо. Места охоты они постоянно меняли, но примерно раз в
десять дней Айсфир вел их сюда. Он говорил, что помнит это место со своей далекой
юности.
Когда-то здесь жили Старшие, которые ухаживали за прилетавшими в гости драконами.
От их белокаменных зданий и заботливо возделанных виноградников не осталось и следа.
Ненасытная пустыня поглотила поселение Старших, однако сам оазис сохранился. Тинталья
предпочла бы улететь гораздо дальше на юг, в пустыни с красными песками, где никогда не
наступала зима, однако Айсфир отказался. Она подозревала, что у него не хватило бы сил на
подобный перелет, и не раз подумывала о том, чтобы бросить его и улететь туда самой.
Однако ужасающая изоляция долгого заточения в коконе оставила в ней свой след. Общество
дракона – пусть даже капризного и придирчивого – было лучше одиночества.
Айсфир теперь летел совсем низко, почти касаясь пропеченного солнцем песка. Его
крылья совершали редкие мощные взмахи, поддерживая скольжение и взметая песок.
Тинталья последовала за ним, копируя его движения и оттачивая свои летные умения. В
супруге ей не нравилось многое, но он поистине был настоящим Повелителем воздуха.
Они следовали контурам ландшафта. Она знала, что он задумал. Бреющий полет
приведет их к краю котловины, а потом будет безумный спуск параллельно склонам дюн. В
конце него они оба, не складывая крыльев, плюхнутся в спокойную прогретую солнцем воду.
Они были уже на середине склона, когда песок на верхнем краю котловины внезапно
взорвался. Полотнища укрытий были сброшены, ряды лучников выпрямились во весь рост. В
их сторону полетела туча стрел. Едва первая волна стрел больно простучала по их крыльям и
бокам, как взвилась вторая. Они находились слишком близко к поверхности, чтобы уйти в
высоту. Айсфир проехался по песку и с разворотом въехал на мелководье. Тинталья
следовала за ним слишком близко, чтобы остановиться или изменить направление. Она
врезалась в него, и пока их крылья и лапы путались в теплой неглубокой воде, копейщики
выскочили из своих замаскированных гнезд и кинулись на них, словно армия воинственных
муравьев. За их спинами поднялись другие люди, бросившиеся вперед с тяжелыми сетями из
прочных канатов и цепей.
Не заботясь о том, чтобы не повредить Тинталье, Айсфир резко высвободился.
Вырвавшись из мелководья, он бросился на людей, втаптывая их в дно. Некоторые из
копейщиков обратились в бегство, некоторых он расплющил мощными задними лапами, а
пару десятков сбил ударом длинного хвоста. Ошеломленная, завязшая в воде, она видела, как
он приводит в движение глотку и широко открывает пасть. За рядами сверкающих белых
зубов промелькнули красно-оранжевые резервуары с ядом. Он развернулся к нападающим и с
шипящим ревом выпустил алый туман отравы. Как только это облако накрыло оказавшихся
перед ним людей, их вопли взметнулись к голубой чаше неба.
Кислота разъедала их. Доспехи из кожи или металла замедляли, но не останавливали ее
действия. Капли оседали на землю, пронизывая при этом человеческие тела. На своем пути
яд дырявил кожу, плоть, кости и внутренности. Попадая на песок, он шипел. Некоторые из
нападавших умерли быстро, но большинство – нет.
Тинталья слишком засмотрелась на происходящее: на нее обрушилась сеть. Каждое
переплетение каната было утяжелено куском свинца. В сеть были вплетены цепи – тонкие,
массивные и к тому же снабженные зазубренными шипами. Ловушка охватила и сковала ее
крылья, а когда она попыталась сорвать ее передними лапами, те запутались тоже. Она
взревела от ярости и почувствовала, как ее собственные резервуары наполняются ядом.
Копейщики вошли в неглубокую воду озера. Она мельком увидела, как лучники с
наложенными на тетиву стрелами начали хаотичную атаку вниз по склону. Она дернулась, и
какое-то из копий отыскало уязвимое место между чешуек за ее передними лапами –
болезненное место между лапой и грудью. Наконечник вошел неглубоко, но Тинталью
впервые в жизни чем-то пронзили. Она повернулась с трубным ревом боли и гнева, и яд
туманом вышел из пасти вместе с ее кличем. Копейщики в ужасе отшатнулись. Попавшая на
сеть отрава ослабила веревки и цепи, и они порвались под ее напором. Драконица все еще
оставалась спутанной, но уже могла двигаться. Ее охватило бешенство. Люди осмелились
напасть на драконов?
Тинталья выбралась из воды в толпу воинов, разрывая их когтями и хлеща хвостом, и
каждый ее яростный рык нес с собой волну кислотного яда. Вскоре воздух наполнился
воплями умирающих. Ей не было нужды смотреть на Айсфира: она и так слышала, как он
продолжает избиение напавших.
Стрелы со стуком отскакивали от ее тела и больно впивались в стянутые сетью крылья.
Тинталья взмахнула ими, сбив с ног десяток людей, и сбросила с себя остаток пут, но
распахнутые крылья открыли ее уязвимые места. Она ощутила горячее жало стрелы под
левым крылом. Она стремительно сложила крылья, запоздало поняв, что люди пытались
заставить ее раскрыть их, подставив под удары более нежную плоть. Однако теперь
сложенное крыло только вогнало древко стрелы глубже. Драконица взревела от боли и снова
повернулась, хлеща хвостом. Она мельком увидела Айсфира, который зажал в пасти
мужчину, вздернув его высоко в воздух. Вопль умирающего перекрыл остальные звуки боя:
дракон разорвал тело врага пополам. Крики ужаса оказавшихся в отдалении было сладко
слышать, и она внезапно поняла, что именно делает ее супруг.
Она поймала его мысль: «Ужас не менее важен, чем убийство. Им надо дать урок,
чтобы они никогда больше даже помыслить не могли о том, чтобы нападать на драконов.
Нескольким из них надо позволить сбежать, чтобы они рассказали о случившемся». И очень
мрачно и резко он добавил: «Но только очень немногим!».
«Немногим», – мысленно согласилась она и, ворвавшись в гущу тех, кто явился ее
убивать, начала отбрасывать их когтистой лапой так же легко, как кошка откидывает бантик
на шнурке. Она щелкала зубами, отрывая ноги от торсов и руки от плеч, предпочитая
калечить, а не убивать быстро. Высоко вскинув голову, она резко опустила ее, с шипеньем
выбрасывая облако едкого яда. Стена людей перед ней таяла, превращаясь в кости и кровь.
***
День близился к вечеру, когда драконы в последний раз облетели вокруг котловины.
Остатки отряда растерянными муравьями бежали к поросшей кустарником гряде.
«Пусть разнесут весть! – предложил Айсфир. – А мы вернемся в оазис, пока мясо не
начало портиться».
Накренив крыло, он повернул, прекращая ленивое преследование, и Тинталья
последовала его примеру.
Его предложение было очень своевременным. Копье выпало из проделанной в ее шкуре
дыры, а вот стрела, вошедшая в другой бок, осталась. Тинталье не хотелось загонять ее еще
глубже. В минуту передышки, когда первое избиение закончилось и способные двигаться
бросились бежать, она попыталась извлечь из себя стрелу. Вместо этого стрела сломалась, а
оставшийся кусок древка оказался слишком коротким, чтобы его можно было прихватить
зубами. Орудуя когтями, она только вонзила стрелу еще глубже. Досаждающее присутствие
деревянного древка и металлического наконечника ощущалось ее плотью при каждом взмахе
крыла.
«Сколько человек сражались против нас?» – мысленно поинтересовалась она.
«Сотни. Но какая разница? Они нас не убили, а те, кому мы позволили убежать,
передадут своим, как глупо было пытаться».
«Почему они на нас напали?»
Это нападение никак не укладывалось в то, что она знала о людях. Те люди, которые ей
встречались, неизменно трепетали перед ней и скорее склонны были служить ей, чем
нападать на нее. Кое-кто визгливо бросал ей вызов, но она находила способ их обуздать. Ей
уже приходилось сражаться с людьми – но не потому, что они устроили на нее засаду. Она
убивала калсидийцев просто потому, что сочла нужным встать на сторону купцов Удачного:
убивала врагов удачненцев в оплату за их помощь со змеями, которым после метаморфоза
предстояло стать драконами. Не могло ли нынешнее нападение быть связано именно с этим?
Вряд ли. Люди живут так мало! Неужели они способны на столь продуманную месть?
Айсфир объяснил все проще.
«Они нападают на нас, потому что они – люди, а мы – драконы. Большинство людей нас
ненавидят. Некоторые изображают благоговение и приносят дары, но за их лестью и дрожью
прячется ненависть к нам. Никогда об этом не забывай. В этой части мира люди очень давно
нас ненавидят. Когда-то, прежде чем я превратился в дракона, люди стремились уничтожить
всех драконов. Они скармливали собственным стадам медленно действующий яд, пытаясь
убить нас. Они захватывали в плен и пытали наших слуг-Старших в надежде узнать секреты,
которые можно было бы использовать против нас. Пытаясь нас ослабить, они уничтожали
наши твердыни и каменные столбы, с помощью которых перемещались наши слуги. Тех
немногих из нас, кого им удавалось убить, они разделывали как скотину, используя нашу
плоть и кровь как лекарства и средства для укрепления своих слабых тел».
«Я ничего подобного не помню».
Тинталья без всякого результата обратилась к наследственной памяти.
«Ты, похоже, не помнишь очень многого. По-моему, ты слишком долго пробыла в
коконе. Это повредило твой разум и оставило в невежестве».
Она почувствовала укол гнева. Айсфир часто говорил ей подобные вещи. Обычно после
этого она давала ему понять, что его долгое пребывание во льду вызвало у него частичное
безумие. Сейчас она подавила раздражение: ей необходимо было узнать как можно больше. А
еще ей досаждала стрела в боку.
«И что произошло? Тогда?»
Айсфир повернул голову на длинной шее и бросил на нее мрачный взгляд.
«Что произошло? Мы их уничтожили, конечно. Люди и без того достаточно сильно нам
мешают, не хватало еще, чтобы они считали, будто могут игнорировать наши пожелания».
Они уже приближались к источнику в самом сердце оазиса. Песок был усеян
человеческими трупами, спуск к озеру напоминал подлет к пруду с кровью. Под лучами
дневного солнца тела начали превращаться в падаль.
«Когда поедим, надо будет улететь и найти для сна площадку почище, – объявил
черный дракон. – На какое-то время нам придется бросить это место, пока шакалы и вороны
его нам не приберут. Столько мяса нам за раз не съесть, а люди быстро протухают».
Айсфир приземлился в озеро, где еще плавали тела людей. Тинталья последовала за
ним. Волны, которые они подняли, еще лизали берег, когда он выловил из воды какой-то
труп.
«Не бери тех, которые облечены в металл, – посоветовал он. – Лучше выбирай
лучников. Обычно на них надета только кожа».
Он разорвал труп пополам и поймал половину, не дав ей упасть в воду. Подбросив
полутушу в воздух, он подхватил ее зубами и запрокинул голову, глотая. Вторая половина
шумно шлепнулась в воду и затонула. Айсфир выбрал следующий труп и заглотнул целиком
головой вперед, предварительно размолов мощными челюстями.
Тинталья вошла в испорченную воду и остановилась, наблюдая за ним.
«Они быстро протухнут. Тебе стоит поесть сейчас».
«Я еще никогда не ела людей».
Она ощутила слабое отвращение. Она убила немало людей, но никого из них не ела.
Теперь это показалось ей странным.
Она подумала о тех людях, к которым она относилась по-дружески: о Рэйне, Малте и
своем юном менестреле Сельдене. Она направила их на путь, на котором они могли стать
Старшими, и с тех пор о них не вспоминала. Сельден! При воспоминании о нем она ощутила
искру радости. Этот менестрель умел воздать хвалу дракону. Этих трех людей она избрала
себе и сделала их Старшими. Поэтому, наверное, они были другими. Если она окажется
рядом с кем-то из них, когда он умрет, она съест тело, чтобы сохранить его воспоминания.
А если питаться другими людьми? Айсфир прав. Они – всего лишь мясо. Она двинулась
вдоль берега и выбрала тело, которое было пока настолько свежим, что истекало кровью. Она
разорвала его пополам. Прикосновения кожи и ткани заставили ее язык задергаться. Немного
пожевав, она отправила пищу к мощным крушащим мышцам, расположенным в задней части
ее глотки.
Тело скользнуло в желудок. Мясо – это всегда мясо, подумалось ей, а после боя она
испытывала голод.
Айсфир продолжал есть на одном месте, изредка делая пару шагов и вытягивая шею,
чтобы достать новых мертвецов. Их было в достатке. Тинталья была более переборчивой. Он
был прав насчет того, насколько быстро люди портятся. От некоторых уже несло
разложением. Она искала тех, кто умер совсем недавно, отталкивая носом трупы, которые
уже начали коченеть.
Она как раз перебирала гору тел, когда одно вдруг тихо вскрикнуло и попыталось от нее
отползти. Человек был некрупный, а ядом у него отъело нижнюю часть обеих ног. Он
тащился по земле и скулил. Когда привлеченный шумом Айсфир приблизился к ним, паренек
обрел дар речи.
– Прошу вас! – воскликнул он, и голос у него сорвался на ребяческий писк. –
Пожалуйста, оставьте мне жизнь! Мы с отцом не хотели на вас нападать. Нас заставили!
Люди герцога схватили сына – наследника моего отца, мою мать и двух моих сестер. Они
сказали, что если мы не будем участвовать в охоте на вас, их всех сожгут. Что имя моего отца
умрет вместе с ним, а наш род станет просто прахом. Вот нам и пришлось идти. Мы не
хотели вам вредить, прекраснейшие. Мудрейшие драконы!
– Поздновато очаровывать нас похвалами, – заметил Айсфир, развеселившись.
– Кто захватил твоих родных?
Тинталье стало любопытно. Из ноги паренька торчала кость. Он не выжил бы.
– Люди герцога. Герцога Калсиды. Они приказали, чтобы мы принесли для герцога
куски дракона. Чтобы выжить, ему нужно лекарство, изготовленное из кусков дракона. Если
бы мы принесли кровь, или чешую, или печень, или драконий глаз, герцог сделал бы нас
богачами. А если бы не принесли… – Паренек посмотрел на свою ногу. Он довольно долго
на нее взирал, а потом что-то в его лице изменилось. Он поднял взгляд на Тинталью. – Мы
уже умерли. Все мы.
– Да, – сказала она, но не успело это слово обосноваться в мыслях паренька, как
Айсфир потянулся и сомкнул челюсти на его торсе.
Это произошло со стремительностью змеиного броска.
«Свежее мясо. Нет смысла давать ему время загнить, как остальным».
Черный дракон запрокинул голову, отправил в пасть остаток тела паренька, проглотил
его и двинулся прочь, к новой груде трупов.
***
Глава 1
Герцог и пленник
***
– Сюда.
Кто-то поднял тяжелый полотняный клапан, служивший дверью. Полоса света пробила
полумрак, но тут же исчезла, сменившись желтым светом ламп. Двуглавый пес в соседнем
стойле заскулил и заерзал. Сельден задумался о том, когда бедное животное в последний раз
видело дневной свет – настоящий дневной свет. Искалеченное создание уже проживало здесь
в тот момент, когда купили самого Сельдена. Он сам не ощущал прикосновения солнечного
света уже многие месяцы, а может, и целый год. Дневной свет был врагом тайны. Дневной
свет мог показать, что половина чудес и легенд, выставленных в убогих стойлах базарного
шатра, были либо капризами природы, либо подделками. Дневной свет мог показать и то, что
даже те существа, которые имели какое-то основание считаться подлинными, были
нездоровы.
Как и он сам.
Свет лампы приблизился, и от яркого желтого света у него заслезились глаза. Он
отвернулся от света и сомкнул веки. Он не стал вставать. Он точно знал длину цепей,
закрепленных на его лодыжках, и пытался померяться с ними силой, когда его только сюда
привели. С тех пор цепи слабее не стали, а вот он – стал. Он остался лежать на месте,
дожидаясь, чтобы гости прошли мимо. Однако они остановились у его загона.
– Это он? Я думал, он будет крупный. Он же не больше обычного человека!
– Он высокий. Этого особо не заметишь, когда он вот так свернулся.
– Я его еле вижу в том углу. Нам можно войти?
Наступило молчание, а потом мужчины начали негромко переговариваться. Сельден не
шевелился. Его нисколько не заинтересовало то, что они говорят про него. Он потерял
способность испытывать смущение или даже унижение. Ему по-прежнему не хватало
одежды, очень не хватало, но в основном потому, что он мерз. Иногда в перерывах между
представлениями ему бросали одеяло, но не менее часто забывали это сделать. Мало кто из
тех, кто за ним ухаживал, знал его язык, так что умолять об одеяле было бесполезно.
Постепенно до его охваченного лихорадкой разума дошло, насколько необычно то, что двое
мужчин, которые его обсуждают, говорят на том языке, которой он знает. На калсидийском.
Это был язык его отца, выученный в неудачной попытке произвести на родителя
благоприятное впечатление. Он не пошевелился и не подал никакого знака, что замечает их,
но стал прислушиваться внимательно.
– Эй! Эй, ты. Драконенок! Встань. Дай человеку на тебя посмотреть.
Он может их игнорировать. Тогда они, вполне вероятно, чем-нибудь в него бросят,
чтобы заставить двигаться. Или они могут повернуть ворот, накручивающий цепь на его
лодыжке. Он может либо сам отойти к дальней стене, либо его туда отволокут. Его
тюремщики боятся его и не слушают утверждений, что он – человек. Они всегда закручивают
его цепь, когда входят сгрести солому, устилающую пол его загона. Он со вздохом развернул
свое тело и медленно поднялся на ноги.
Один из мужчин ахнул.
– Он, и правда, высокий! Смотрите, какие у него длинные ноги! А хвост у него есть?
– Нет. Хвоста нет. Он весь покрыт чешуей. Сверкает, как бриллианты, если вывести его
на дневной свет.
– Так выведите его. Дайте мне посмотреть на него на свету.
– Нет. Ему это не нравится.
– Лжец. – Сельден произнес это очень четко. Свет лампы слепил его, но он обратился ко
второй из тех фигур, которые смог различить. – Он не хочет, чтобы вы увидели, что я болен.
Он не хочет, чтобы вы увидели, что я весь в болячках и что на лодыжке у меня язва от его
цепи. И больше всего он не хочет, чтобы вы увидели, что я такой же человек, как и вы.
– Он разговаривает!
Казалось, мужчину это не испугало, а впечатлило.
– Еще как. Но вам не стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Он наполовину
дракон, а все знают, что дракон может заставить человека поверить чему угодно.
– Я не наполовину дракон! Я человек, как и вы, но меня изменила благосклонность
дракона.
Сельден попытался вложить в свое восклицание энергию, но у него не было сил.
– Видите, как он лжет! Мы ему не отвечаем. Если вы позволите ему вовлечь вас в
разговор, то станете жертвой его обмана. Несомненно, именно так дракон обольстил его
мать. – Смотритель откашлялся. – Итак, вы его видели. Моему хозяину не хочется его
продавать, но он говорит, что выслушает ваше предложение, раз уж вы приехали настолько
издалека.
– Мою мать? Это возмутительно! Глупая история, которой не поверит даже ребенок. И
вы не можете меня продать. Я вам не принадлежу!
Сельден вскинул руку, пытаясь затенить глаза, чтобы рассмотреть чужака. Это ничего
ему не дало. Его слова даже не удостоились ответа. Он внезапно почувствовал себя ужасно
глупо. Языковой барьер тут был ни при чем. Просто в нем не желали видеть ничего, кроме
приносящего деньги уродства.
Они продолжали разговаривать, словно он ничего не сказал.
– Ну, вы ведь знаете, что я всего лишь посредник. Я покупаю его не для себя. Ваш
хозяин назначил очень высокую цену. Человек, которого я представляю, богат, однако
пословица говорит правду: богачи гораздо скупее бедняков. Если я потрачу его средства, а
человек-дракон его разочарует, с меня он потребует не только деньги.
В его глазах они были темными силуэтами – эти двое мужчин, которых он вообще не
знал и которые спорили о том, какова цена его жизни. Он шагнул к ним, волоча цепь по
прелой соломе.
– Я болен! Разве вы не видите? Неужели вы полностью лишены порядочности? Вы
держите меня здесь на цепи, кормите полупротухшим мясом и черствым хлебом, я не вижу
дневного света… Вы меня убиваете. Вы – убийцы!
– Человеку, о котором я говорю, понадобятся доказательства – только тогда он потратит
такое количество золота. Буду говорить совершенно откровенно. За те деньги, которые вы
запросили, вы должны позволить мне отправить ему что-нибудь в знак ваших честных
намерений. Если это создание – именно то, чем вы его называете, тогда ваш хозяин получит
ту цену, которую он назначил. И наши хозяева будут нами обоими довольны.
Последовало долгое молчание.
– Я скажу об этом моему хозяину. Идемте. Выпейте с нами. Когда торгуешься, всегда
ощущаешь жажду.
Мужчины уже начали поворачиваться, чтобы уйти. Лампа раскачивалась в такт их
движениям. Сельден сделал еще пару шагов – и его цепь натянулась до отказа.
– У меня есть родные! – крикнул он им вслед. – У меня есть мать. У меня есть сестра и
брат. Я хочу вернуться домой! Прошу вас, дайте мне вернуться домой, пока я здесь не умер!
Единственным ответом стал короткий проблеск дневного света. Они ушли.
Он закашлялся, прижимая себе ребра, пытаясь умерить боль. Отхаркнув мокроту, он
сплюнул ее на грязную солому. Он не знал, есть ли в ней кровь. Свет был слишком тусклым
для того, чтобы это заметить. Однако он точно знал, что кашель все усиливается.
Он с трудом доковылял до кучи соломы, служившей ему постелью, опустившись на
колени, улегся на бок. Все суставы у него ныли. Он протер слипшиеся глаза и снова их
закрыл. Зачем он поддался на их провокацию и встал? Почему он не способен просто сдаться
и не шевелиться, пока не умрет?
– Тинталья! – тихо проговорил он.
Он потянулся мыслями к драконице. Было время, когда она замечала его, если он искал
с ней контакта, тогда она позволяла своим мыслям прикоснуться к его разуму. А потом она
нашла себе пару, и с тех пор у него не было с ней связи. А ведь прежде он почти боготворил
ее, купался в ее драконьем величии и запечатлевал его в своих песнях.
Песни! Сколько времени прошло с тех пор, как он пел для нее – с тех пор, как он
вообще хоть что-то пел? Он любил ее и верил, что она любит его. Его все предостерегали.
Ему говорили об очаровании драконов, о волшебстве, которым они опутывают людей, но он
этому не верил. Он жил, чтобы ей служить. И что еще хуже, даже сейчас, валяясь на грязной
соломе, словно забытая домашняя зверушка, он понимал, что если бы она снова его
отыскала, если бы просто посмотрела на него, он снова стал бы преданно ей служить.
– Это – то, чем я теперь стал. Это – то, во что она меня превратила, – тихо признался он
темноте.
В соседнем стойле заскулил двуглавый пес.
***
Глава 2
Битва драконов
Солнце пробилось сквозь тучи. Туман, окутывавший долину, лежащую у холма подле
стремительной реки, начал таять. Синтара подняла голову и устремила взгляд на далекий
яркий круг. Свет падал на ее чешуйчатую шкуру, однако тепла он давал мало. Хотя туман
поднимался длинными лентами и таял под лучами солнца, суровый ветер гнал с запада
плотные серые тучи. Днем опять будет дождливо. В дальних землях дивно шершавый песок
будет сегодня прожариваться под жарким солнцем. Память предков нарисовала в ее голове
картины того, как дракон катается по этому песку, полируя свою чешую до яркого блеска. Ей
вместе с другими драконами следовало бы переселиться. Уже много месяцев назад им надо
было подняться в воздух сверкающей бурей и улететь в далекие южные пустыни. Охота в
скалах, стеной окружавших пустыню, всегда была удачной. Будь они там, сейчас наступило
бы время охотиться, наедаться досыта, спать в напоенные жаром дневные часы, а затем
подниматься в ярко-голубое небо и парить в потоках горячего воздуха. При удачном ветре
дракон способен без труда зависать над землей. Королева могла бы это делать, могла бы чуть
сдвигать крылья, планировать и смотреть, как более массивные самцы сражаются в воздухе
под ней. Она представила себя там, наблюдающей за тем, как они сшибаются и плюются,
взлетают, сталкиваются и бьют друг друга когтями.
В конце такой битвы победителем станет один дракон. Его поверженные соперники
вернутся в пески греться и досадовать – или, возможно, сбегут в богатые дичью холмы,
чтобы выместить свою досаду, убивая все живое без разбора. Победивший дракон взлетит,
взмахивая крыльями, чтобы оказаться на одной высоте с кружащими и наблюдающими за
боем самками и выбрать ту, которой будет добиваться. И тогда начнется уже совсем иная
битва.
Горящие медные глаза Синтары были полуприкрыты, голова на длинной сильной шее
высоко поднята, морда повернута к далекому солнцу. Она рефлекторно распахнула свои
бесполезные синие крылья. В ней поднимались волны томления. Она чувствовала, как жажда
спаривания нагревает чешую на ее горле и животе, ощутила запах желания, исходящий из
желез под ее крыльями. Она открыла глаза и опустила голову, ощутив какое-то чувство,
близкое к стыду. У подлинной королевы, достойной обрести пару, были бы сильные крылья,
способные поднять ее над теми тучами, которые сейчас грозили облить Синтару дождем. В
полете она распространила бы аромат своего мускуса и воспламенила страстью всех самцов,
обитающих на многие мили вокруг. Но подлинная королева драконов не застряла бы здесь, на
этом размокшем берегу, в обществе ни на что не годных нелетающих самцов и еще более
бесполезных людей-хранителей.
Она ощутила мощный порыв ветра, который принес сильный запах дракона-самца, и
едва успела сложить полураскрытые крылья.
Его когтистые лапы встретились с землей, и он неудержимо заскользил к Синтаре, едва
успев остановиться так, чтобы не врезаться в нее. Она поднялась на задние лапы и выгнула
свою блестящую голубую шею, стараясь выпрямиться в полный рост. Даже так Кало
возвышался над ней. Она заметила, как его вращающиеся глаза вспыхнули радостью, когда
он отметил, что она ему уступает. Этот крупный самец подрос и набрал мышцы и силу с того
момента, как они прибыли в Кельсингру.
– Я летал еще дольше, – сообщил он ей, встряхивая широкими темно-синими
крыльями, избавляя их от капель дождя и при этом обрызгивая ее. После этого он аккуратно
их сложил и расправил по спине. – Мои крылья с каждым днем становятся все длиннее и
сильнее. Скоро я снова стану Повелителем небес. А как насчет тебя, королева? Когда ты
поднимешься в воздух?
– Когда соблаговолю, – ответила она и отвернулась. От него разило похотью: его целью
была не необузданная свобода полета, а то, что могло во время этого полета произойти. Она
не намерена была это даже рассматривать. – И я бы это полетом не назвала. Ты сбежал по
склону холма и подпрыгнул. Планирование – это не полет.
Ее критическое замечание было не вполне справедливым. Кало продержался в воздухе
в течение пяти взмахов крыльями и только потом приземлился. Со смесью стыда и ярости
она вспомнила свою собственную первую попытку летать: хранители разразились
приветственными криками, когда она подскочила и начала планировать. Но ее крыльям не
хватило силы, чтобы поднять ее выше, и она упала, плюхнувшись в реку. Ее сильно поваляло
и побило течением, и она выбралась на берег вся в потоках грязной воды и ссадинах.
«Не вспоминай об этом позоре. Но не допускай, чтобы кто-то снова увидел твою
неудачу».
Новый порыв ветра принес с собой дождь. Она пришла к реке только для того, чтобы
попить, а теперь снова вернется под слабое укрытие деревьев.
Но стоило Синтаре направиться прочь, как голова Кало сделала стремительный выпад.
Он плотно сомкнул челюсти на ее шее сразу за головой, так что она не могла повернуться и
укусить его или плюнуть в него ядом. Она подняла переднюю лапу, чтобы ударить его
когтями, но шея у него была длиннее и мощнее ее собственной. Он держал ее на безопасном
расстоянии от своего торса, и ее когти бесполезно вспороли пустой воздух. Она затрубила от
ярости, и он отпустил ее, отпрыгнув назад, так что ее вторая атака оказалась такой же
безрезультатной, как и первая.
Кало поднял крылья и широко их раскинул, готовясь отмахнуться от нее, если она
бросится на него. Его глаза – серебряные с зелеными прожилками – вращались от
возмутительного смеха.
– Тебе следует стараться летать, Синтара! Тебе нужно снова стать настоящей
королевой, владычицей земли и неба. Оставь этих прикованных к земле червяков и воспари
со мной. Мы будем охотиться и убивать, мы улетим прочь от этих холодных дождей и
глубоких долин, к далеким пустыням юга. Обратись к памяти предков и вспомни, какими нам
следует стать!
Ее шею саднило там, где его зубы вспороли ее плоть, но ее гордость получила гораздо
более болезненную рану. Не думая об опасности, она снова бросилась на него, широко
раскрыв пасть и раздувая резервуары ядовитых желез, но он с ревом ликования встретил
реакцию своей противницы и перепрыгнул через нее. Поворачиваясь к нему, она заметила,
что к ним с тяжелым топотом бегут алый Ранкулос и лазурный Сестикан. Драконы не
созданы для передвижения по земле. Они скакали, словно жирные коровы. Грива Сестикана с
тонкой оранжевой филигранью топорщилась на его шее. Ранкулос, который мчался к ним с
наполовину развернутыми сверкающими крыльями, агрессивно взревел:
– Оставь ее в покое, Кало!
– Мне не нужна ваша помощь! – протрубила она, поворачиваясь и шествуя прочь от
сбегающихся самцов. Довольство тем, что они готовы драться из-за нее, боролось с
унизительным ощущением того, что она не достойна их битвы. Она не способна взлететь в
небо, демонстрируя изящество и стремительность, она не может за счет собственной
ловкости и бесстрашия бросить вызов тому, кто победит в этой дурацкой свалке. Тысячи
воспоминаний предков о других битвах самцов и брачных полетах трепетали на периферии
ее сознания. Она отогнала их прочь. Она не стала оборачиваться на рев и яростное хлопанье
крыльев. – Мне ни к чему летать, – презрительно бросила она через плечо. – Здесь нет
дракона, который был бы достоин брачного полета.
Единственным ее ответом стал рев ярости и боли, вырвавшийся у Ранкулоса.
Дождливый полдень взорвался испуганными криками и пронзительными вопросами
сбегающихся людей: хранители драконов выскакивали из своих хижин, направляясь к
сражающимся самцам. Идиоты! Их затопчут или растерзают, если они попробуют
вмешаться. В такие дела люди не должны лезть. Ей было противно, когда хранители
обращались с ними, словно с домашней скотиной, которой следует командовать, а не как с
драконами, которым надо прислуживать. Ее собственная хранительница, пытаясь прикрыть
неровную спину и плечи рваным плащом, бросилась к ней, крича:
– Синтара, с тобой все в порядке? Ты ранена?
Она вскинула голову и полураскрыла крылья.
– По-твоему, я неспособна себя защитить? – возмущенно спросила она у Тимары. – По-
твоему, я слабая и…
– Берегись! – предостерегающе крикнул какой-то человек, и Тимара послушалась,
приседая и закрывая затылок ладонями.
Синтара иронически хмыкнула, глядя, как золотистый Меркор проносится мимо них,
широко раскинув крылья и вырывая когтями пучки травы, почти скользя над землей. Руки
Тимары не защитили бы ее, если бы шипастое крыло дракона хоть чуть прикоснулось к ней.
Даже ветер, поднятый его движениями, опрокинул Тимару на землю и заставил прокатиться
по мокрой луговой траве.
Крики людей и рев драконов завершились оглушающим кличем Меркора,
вломившегося в толпу сражающихся самцов.
Сестикан упал, опрокинутый этим столкновением. Его раскрытое крыло опасно
согнулось под тяжестью его собственного тела, и Синтара услышала, как он ахнул от боли и
испуга. Ранкулос оказался придавлен бьющимся Кало. Кало попытался перекатиться и
ударить Меркора длинными когтями своих задних лап, однако Меркор поднялся на задние
лапы прямо на куче копошащихся драконов. Неожиданно прыгнув вперед, он придавил к
земле широко распахнутые крылья Кало своими задними лапами. Резкий удар когтей
пойманного дракона прочертил на ребрах Меркора глубокую борозду, но прежде чем
противник успел добавить еще одну рану, Меркор переступил выше. Голова Кало на длинной
шее хлестала, словно кнут, однако преимущество явно было на стороне Меркора. Сестикан,
придавленный двумя крупными драконами, ревел от бессильной злобы. От схватки исходил
густой мускусный запах драконов-самцов.
Толпа испуганных и злых хранителей окружала бьющихся драконов, вопя и выкрикивая
имена сражающихся или пытаясь не дать драконам-зевакам присоединиться к сшибке. Более
мелкие самки, Фенте и Верас, подошли и начали вытягивать шеи, игнорируя своих
смотрителей и пытаясь подобраться опасно близко. Балипер, хлеща алым хвостом, ходил по
краю боя, заставляя хранителей спасаться бегством, визгливо возмущаясь тем, что он
подвергает их опасности.
Бой окончился почти так же неожиданно, как начался. Меркор запрокинул свою
золотистую голову, а потом стремительно выбросил ее вперед, широко распахнув пасть.
Вопли хранителей и изумленный рев наблюдающих за происходящим драконов предвещали
Кало смерть от кислотного аэрозоля. Вместо этого Меркор в последний момент захлопнул
пасть. Он резко опустил голову и выплюнул на уязвимое горло Кало не облако и не струю, а
всего лишь одно пятно кислоты. Черно-синий дракон взвыл от мучительной боли и ярости.
Тремя мощными взмахами крыльев Меркор слетел с него и приземлился на расстоянии
корабельного корпуса. Кровь струилась из длинной раны на его ребрах, заливая покрытый
золотой чешуей бок. Он тяжело дышал, широко раздувая ноздри. По его чешуе шли цветные
волны, а защитные гребни вокруг глаз топорщились. Он хлестнул хвостом, и воздух
наполнился запахом боевого вызова.
Как только Меркор освободил Кало от своего веса, тот перекатился на лапы. Рыча от
бессильной досады и унижения, он тут же направился к реке, чтобы смыть с тела кислоту
противника, пока та не въелась еще глубже. Карсон, хранитель Плевка, бежал рядом с Кало,
призывая его остановиться и дать осмотреть рану. Темный дракон игнорировал его.
Получивший немало ударов и ошеломленный, но обошедшийся без серьезных травм
Ранкулос поднялся на лапы и выпрямился, пошатываясь. Он встряхнул крыльями, а потом
медленно сложил их, словно они причиняли ему боль. После этого, стараясь сохранять
остатки собственного достоинства, он заковылял со взрытого поля боя.
Меркор проревел в спину удаляющемуся Кало:
– Не забудь, что я мог тебя убить! Всегда помни об этом, Кало!
– Отродье ящерицы! – рыкнул в ответ черно-синий дракон, однако не замедлил своего
отступления к ледяной воде реки.
Синтара отвернулась от них. Все закончилось. Она была удивлена тем, что бой оказался
настолько долгим. Сражения, как и спаривание, драконы проводили в полете. Если бы самцы
могли взлететь, состязание могло бы длиться часами, возможно, заняло бы даже целый день,
и в итоге все они были бы обожжены кислотой и окровавлены. На мгновение древнее
воспоминание о подобных испытаниях завладело ее разумом, и она почувствовала, как
сердце ее забилось быстрее от возбуждения. Самцы добивались бы ее благосклонности, а в
конце, когда остался бы всего один победитель, ему все равно необходимо было бы
сравниться с ней в скорости полета и принять ее вызов: только после этого он мог бы
претендовать на то, чтобы стать ее парой. Они парили бы в небе, поднимаясь все выше и
выше, и самец пытался бы повторить ее виражи, нырки и мощные горки. А если бы ему
удалось это сделать, его тело соединилось бы с ее телом, а крылья начали двигаться
синхронно…
– СИНТАРА!
Рык Меркора вывел ее из раздумий. Она оказалась не единственной, кто обернулся,
выясняя, что от нее понадобилось золотому дракону. Все драконы и хранители на лугу
взирали на него. И на нее.
Огромный дракон поднял голову и распахнул крылья с громким треском. Новая волна
его запаха разнеслась по ветру.
– Тебе не следует провоцировать то, что ты не способна завершить, – пристыдил он ее.
Она уставилась на него, ощущая, что от гнева ее чешуя становится ярче.
– Это не имело к тебе никакого отношения, Меркор. Возможно, тебе не следовало бы
вмешиваться в те дела, которые тебя не касаются.
Он распахнул свои крылья еще шире и высоко вознесся на своих мощных задних лапах.
– Я буду летать! – Он произнес эти слова без рева, но, тем не менее, они были хорошо
слышны на фоне ветра и дождя. – И ты тоже. И когда придет время брачных сражений, я буду
победителем. И я стану твоей парой.
Она воззрилась на него, ощущая невероятное потрясение. Немыслимо, чтобы самец
говорил такие вещи! Она постаралась не радоваться его обещанию того, что она полетит.
Когда молчание чересчур затянулось и она поняла, что все наблюдают за ней и дожидаются
ее ответа, она рассердилась.
– Говори-говори! – довольно неудачно парировала она.
Ей даже не нужно было слышать презрительного фырканья Фенте, чтобы понять: столь
жалкий ответ никого не впечатлил.
Отвернувшись от всех, Синтара двинулась обратно в лес, под ненадежную защиту
деревьев. Ее ничто не волнует. Ей не важно, что говорит Меркор, и то, что Фенте над ней
смеется. Среди них нет никого, на кого стоило бы производить впечатление.
– Это и настоящей-то битвой не назовешь, – негромко сыронизировала она.
– Так ты пыталась спровоцировать «настоящую битву»? – Ее нахальная маленькая
хранительница, Тимара, неожиданно оказалась рядом с ней, переходя на рысцу, чтобы не
отстать. Ее темные волосы свисали лохматыми неровными косицами, на некоторых еще
остались деревянные амулеты. Прокатившись вниз по склону, она измазала свой рваный
плащ травой. Ее ноги были обернуты пестрыми тряпицами, а вместо подошв этой
самодельной обуви служили куски плохо выделанной оленьей шкуры. За последнее время
она стала тоньше и выше. Кости на ее лице стали заметнее. Крылья, которыми ее одарила
Синтара, на бегу чуть подпрыгивали. Несмотря на непочтительность своего первого вопроса,
Тимара встревоженным голосом добавила: – Остановись на минутку. Пригнись. Дай я
осмотрю твою шею там, где он тебя укусил.
– Там даже крови нет.
Синтаре с трудом верилось, что она отвечает на нахальное требование простой
человечки.
– Мне надо посмотреть. Кажется, несколько чешуек отстали.
– Я ничем не провоцировала эту глупую свару.
Синтара резко остановилась и опустила голову, чтобы Тимара могла осмотреть ей шею.
Ей было противно ощущать, что она почему-то уступила слишком много себе позволяющей
девице. Гнев вскипел в ней, и она уже собралась было «случайно» сбить Тимару с ног
движением головы. Однако почувствовав, как сильные человеческие руки бережно
расправляют встопорщившиеся шейные чешуйки и приглаживают их, она смягчилась. Ее
хранительница и ее умелые руки бывают полезны.
– Ни одна чешуйка не оторвалась, хотя часть из них рано или поздно могут отлететь.
Синтара ощущала досаду своей хранительницы, приводящей в порядок ее чешую.
Несмотря на то, что Тимара часто грубила Синтаре, драконица знала, что девушка гордится
ее здоровьем и красотой. Любое оскорбление Синтаре Тимара принимала и на свой счет. А
еще она ощущала настроение своего дракона.
Сосредоточившись на девушке сильнее, она почувствовала, что их объединяет не
только раздражение. Присутствовало также чувство досады.
– Эти мужчины! – внезапно воскликнула девушка. – Наверное, спровоцировать
дракона-самца на глупость так же просто, как и человеческого мужчину!
Эти слова пробудили в Синтаре любопытство, хотя она не намерена была показывать
это Тимаре. Она вспомнила все, что ей было известно о самых последних треволнениях
Тимары, и догадалась о причине ее дурного настроения.
– Решать тебе, а не им. Как глупо ты себя ведешь! Просто совокупись с ними обоими.
Или ни с одним из них. Покажи им, что ты королева, а не корова, которую вырастили, чтобы
бык ее покрывал.
– Я не выбрала ни одного из них, – сообщила ей Тимара, отвечая на вопрос, которого
драконица не задавала.
После того, как ее чешуя была приглажена, Синтара подняла голову и снова двинулась
к опушке леса. Тимара поспешила за ней, на бегу размышляя вслух:
– Я просто хотела бы ничего не менять, оставить все, как было всегда. Но они оба на
это не готовы. – Она тряхнула головой, заставив косички разлететься. – Татс – мой самый
давний друг. Я знала его еще в Трехоге, до того, как мы стали драконьими хранителями. Он –
часть моего прошлого, часть моего дома. Но когда он тянет меня к себе в постель, я не знаю,
делает ли он это потому, что любит меня, или просто потому, что я ему отказала. Я боюсь,
что если мы станем любовниками, но у нас дело не сладится, я вообще его потеряю.
– Тогда переспи с Рапскалем, да и дело с концом, – посоветовала драконица.
Тимара ей прискучила. Почему это люди думают, что дракона могут интересовать
подробности их жизни? С тем же успехом можно интересоваться жизнью мотылька или
рыбешки.
Однако Тимара увидела в предложении своего дракона предлог для продолжения
разговора.
– С Рапскалем? Не могу! Если я возьму его в мужья, я уверена, что это испортит мою
дружбу с Татсом. Рапскаль красивый и забавный… и немного странный. Хотя такая
странность мне нравится. И, кажется, я ему действительно дорога, и когда он уговаривает
меня спать с ним, то добивается этого не просто ради удовольствия. – Она тряхнула
головой. – Но я не хочу этого ни с одним из них. Ну… вообще-то хочу. Если бы можно было
только ограничиться телесной стороной и ничего не осложнять. Но я не намерена рисковать
тем, что заполучу ребенка, и вообще не хотела бы принимать какое-то важное решение. Если
я выберу одного, потеряю ли я второго? Не знаю, что…
– Ты мне надоела, – предостерегла ее Синтара. – И сейчас тебе следовало бы заняться
более важными вещами. Ты сегодня для меня поохотилась? У тебя есть для меня мясо?
Резкая перемена темы разговора заставила Тинтару ощетиниться. Она неохотно
ответила:
– Нет еще. Когда дождь уймется, я пойду. Сейчас дичи не будет. – После недолгого
молчания она затронула еще одну опасную тему. – Меркор сказал, что ты полетишь. Ты
пробовала? Ты сегодня тренировала крылья, Синтара? Разрабатывать мышцы – это
единственный способ, чтобы…
– Я не имею желания носиться по берегу, словно чайка со сломанным крылом. Не имею
желания выставлять себя на посмешище.
А еще меньше Синтаре хотелось потерпеть неудачу, упасть в ледяную стремительную
реку и утонуть. Или переоценить свои возможности и врезаться в деревья, как это случилось
с Балипером. У него тогда так распухли крылья, что он даже не мог их сложить, и у него
оторвался коготь с передней левой лапы.
– Никто над тобой не смеется! Упражнять крылья необходимо, Синтара. Ты должна
научиться летать: все драконы должны это сделать. Вы все выросли с тех пор, как мы
оставили Кассарик, и мне не удается убить достаточно дичи, чтобы ты была сыта, а ведь это
при том, что здесь дичь крупнее. Тебе придется самой добывать себе еду охотой, а для этого
тебе нужно летать. Разве ты не предпочла бы оказаться в числе первых взлетевших над
землей драконов, а не в числе последних?
Эта мысль показалась Синтаре весьма неприятной. Ей было невыносимо подумать о
том, что какая-то более мелкая самка, например Верас или Фенте, смогут взлететь раньше
нее самой. На самом деле таким мелким и тощим созданиям летать может быть даже проще.
Гнев подогрел ей кровь, и она почувствовала, что жидкая медь ее глаз кипит эмоциями. Ей
придется их убить, вот и все. Убить прежде, чем одна из них сумеет ее унизить.
– Или ты могла бы взлететь раньше них, – спокойно предложила Тимара.
Синтара резко повернула голову и воззрилась на девушку. Порой той удавалось
подслушать мысли драконов. Порой у нее даже хватало нахальства на эти мысли отвечать.
– Мне надоел этот дождь. Я хочу вернуться под деревья.
Тимара кивнула и послушно последовала за шагающей к лесу Синтарой. Та оглянулась
всего один раз.
У реки остальные хранители на повышенных тонах обсуждали, кто из драконов начал
свалку. Охотник Карсон скрестил руки на груди и непреклонно смотрел на Кало. С черно-
синего дракона стекала вода: он уже смыл с горла кислотное пятно, оставленное Меркором.
Небольшой серебряный дракон Карсона, Плевок, угрюмо смотрел на них издалека. Синтара
подумала, что мужчина ведет себя глупо. Этот черно-синий самец изначально не любил
людей, а если Кало выйдет из себя, то просто перекусит Карсона пополам.
Татс помогал Сильве осматривать длинную рану у Меркора на ребрах, а его
собственная драконица, Фенте, ревниво взрывала землю и бормотала туманные угрозы.
Ранкулос развернул крыло, чтобы его смотритель смог его проверить. Скорее всего, оно как
минимум было сильно ушиблено. Вымазанный грязью Сестикан уныло призывал
собственного хранителя, но Лектера нигде не было видно. Ссора закончилась. Ненадолго все
самцы превратились в драконов, добивающихся внимания самки. Сейчас они вели себя,
словно большая скотина. Синтара презирала их – и испытывала отвращение к себе самой.
Они не стоили того, чтобы их провоцировать. Они только заставляли ее думать обо всем том,
чего они лишены. Чего лишена она сама.
«Ах, если бы!» – подумала она и проследила историю своих бед, случайность за
случайностью. Если бы только драконы вышли из метаморфоза полностью
сформировавшимися и здоровыми! Если бы они находились в более хорошем состоянии,
когда окукливались, чтобы из морских змеев превратиться в драконов. Если бы они
мигрировали в родные края десятилетиями раньше. Если бы Старшие не вымерли, если бы
вулкан не извергся и не уничтожил тот мир, который они прежде знали. Ей следовало бы
иметь гораздо больше способностей. Драконам полагалось выходить из своих коконов
способными к полету и взлетать, чтобы обеспечить себя первой восстанавливающей силы
добычей. Однако никто из них этого не сделал. Она подобна яркому осколку стекла,
выпавшему из великолепной мозаики с изображениями Старших, увенчанных башнями
городов и парящих в небе драконов: она точно так же лежит в грязи, оторванная от всего
того, что когда-то было ее предназначением. Без того, прежнего, мира она лишена смысла.
Синтара пыталась летать, и не один раз. Тимаре ни к чему знать о ее многочисленных
тайных и унизительных неудачах. Ей невыносимо было знать, что тупая Хеби способна
летать и охотиться. С каждым днем красная драконица становилась все крупнее и сильнее, а
ее смотритель, Рапскаль, не уставал возносить хвалы своей «громадной, чудесной девочке-
драконице». Он сложил глупую песню – скорее вирши, чем стихи – и громко распевал ее
каждое утро, обихаживая Хеби. Синтаре каждый раз хотелось оторвать ему голову. Пусть
Хеби сколько угодно надувается от гордости, когда хранитель ей поет: все равно она глупее
коровы!
– Лучшей местью было бы научиться летать, – снова посоветовала Тимара, уловившая
не столько мысли, сколько чувства драконицы.
– Почему бы тебе самой не попробовать? – с горечью парировала Синтара.
Тимара молчала, но ее молчание оказалось очень красноречивым.
Синтара постепенно понимала, в чем дело. Она была поражена.
– Что?! Ты пыталась, да? Ты пыталась летать?
Тимара не поворачивала лица к дракону, продолжая трусить вверх по прибрежному
лугу к опушке леса. По долине были разбросаны небольшие каменные домики: у некоторых
стены были разрушены, а крыши провалились, но некоторые жилища хранители драконов
успели восстановить. Когда-то здесь была деревня, в которой жили люди-ремесленники. Они
работали здесь, многочисленные слуги и купцы, обслуживавшие тех Старших, которые жили
в блистающем городе на противоположном берегу стремительной реки. Синтара не знала,
известно ли об этом Тимаре. Скорее всего, нет.
– Ты ведь сделала так, что у меня выросли крылья, – ответила, наконец, Тимара. – Раз
уж они у меня есть, раз мне приходится терпеть такое, из-за чего нельзя надеть обычную
рубаху, и что оттопыривает на мне плащ, заставляя мерзнуть от любого ветерка, то надо
извлечь из них хоть какую-то пользу. Да, я пыталась летать. Мне помогал Рапскаль. Он
утверждает, что со временем у меня получится. Но вот пока я только разбиваю колени и
сдираю кожу на ладонях, когда падаю. Я не добилась успеха. Тебя это радует?
– Меня это не удивляет.
На самом деле Синтару это обрадовало. Никакому человеку не дозволено летать тогда,
когда сами драконы на это не способны! Пусть разбивает колени и зарабатывает тысячи
синяков. Если Тимара полетит раньше нее самой, драконица ее сожрет! При этой мысли в
ней пробудился голод, и она опомнилась. Девице не следует об этом знать, по крайней мере,
до того, как она не принесет положенную дичь.
– Я буду пытаться и дальше, – негромко проговорила Тимара. – И тебе тоже следовало
бы.
– Делай, что хочешь, и я буду поступать так же, – ответила драконица. – А сейчас я
хочу, чтобы ты отправилась на охоту. Я голодна.
Она послала девице мысленный толчок.
Тимара подозрительно сощурилась, почувствовав, что драконица применила к ней свои
чары, однако это ничего не меняло. Ее все равно будет преследовать неотступное желание
пойти поохотиться. То, что девушка знает источник этого внушения, не защищает ее от него.
Зимние дожди вызвали бурный рост зелени. Высокая мокрая трава шлепала ее по
ногам, пока она брела по лугу. Они поднялись по склону долины, и теперь их манило
редколесье на холме. Под деревьями можно будет хоть немного укрыться от дождя, хотя
многие уже сбросили листву. Синтаре лес казался странным и знакомым одновременно. Ее
собственный жизненный опыт был ограничен знанием густых непроходимых дебрей на
границе реки Дождевых чащоб. Однако ее наследственная память изобиловала образами
привычных лесов, подобных этому. Названия деревьев – дуб, гикам и береза, ольха, осина и
златолист – всплыли у нее в голове. Драконам были известны такие деревья, такие леса и
даже именно это место. Однако они редко задерживались здесь во время холодных зимних
дождей. Нет уж! На это отвратительное время года драконы улетали, чтобы нежиться в
жаркой пустыне. Либо же они укрывались в специально созданных Старшими убежищах –
под хрустальными куполами с подогреваемым полом и бассейнами с горячей водой. Она
повернулась и посмотрела через реку на легендарную Кельсингру. Они забрались так далеко,
но приют драконов по-прежнему оставался недостижимым. Стремительная река была
глубокой и коварной. Ни один дракон не смог бы ее переплыть. Настоящий полет был
единственным способом попасть домой.
Древний город Старших остался почти целым, таким, каким Кельсингру рисовала ее
наследственная память. Даже под облачным небом, даже за серой пеленой дождя высокие
здания из черного и серебристого камня сверкали и манили к себе. Когда-то там жили
чудесные чешуйчатые Старшие. Эти друзья и слуги драконов носили яркие одеяния и
украшали себя золотом, серебром и блестящей медью. Широкие бульвары и изящные здания
Кельсингры были рассчитаны не только на Старших, но и на драконов. Там была украшенная
скульптурами площадь, вымощенная камнем, который зимой источал тепло, хотя та часть
города, похоже, провалилась в огромную пропасть, которая теперь пересекала древние
дороги и башни. Там были ванны, испускавшие пар купальни с горячей водой, где Старшие и
драконы спасались от непогоды. Ее предки погружались в них – не только в горячую воду, но
и в медные ванны с подогретым маслом, которое полировало им чешую и укрепляло когти.
И там было… еще что-то. Что-то, что ей не удавалось толком вспомнить. Вода,
подумалось ей, но не вода. Нечто чудесное, что и сейчас сверкало, блестело и звало ее сквозь
смутные воспоминания.
– На что ты смотришь? – спросила Тимара.
Синтара не заметила, что остановилась и смотрит за реку.
– Ни на что. На город, – ответила она и пошла дальше.
– Если бы ты могла летать, ты смогла бы перебраться через реку в Кельсингру.
– Если бы ты могла думать, то сообразила бы, когда надо помолчать, – огрызнулась
драконица.
Неужели эта тупая девица не понимает, как часто она об этом думает? Каждый день.
Каждый час. Магия Старших, нагревавшая плиты, возможно, еще действует. Но даже если
она развеялась, сохранившиеся здания стали бы укрытием от нескончаемого дождя.
Возможно, в Кельсингре она снова почувствовала бы себя настоящим драконом, а не змеей с
лапами.
Они дошли до кромки деревьев. Порыв ветра шумно пронесся по ним, стряхивая влагу
с ветвей. Синтара недовольно заворчала.
– Иди охотиться! – приказала она девице и усилила мысленное давление.
Оскорбившаяся хранительница отвернулась и побежала обратно по склону. Синтара не
потрудилась провожать ее взглядом. Тимара будет повиноваться. Так делают все хранители.
Только на это они и годятся.
***
– Карсон!
Хранитель предупреждающе поднял руку с открытой ладонью, развернув ее в сторону
Седрика. Карсон стоял упрямо, глядя на черно-синего дракона. Он молчал, скрестив взгляды
с громадным существом. Карсон был крупным мужчиной, но близость Кало уменьшала его
до детской игрушки, игрушки, которую разъяренный дракон мог втоптать в землю или
растворить до продырявленных костей одним плевком едкого яда. И Седрик не сможет этому
помешать. Сердце у него отчаянно колотилось, дыхание перехватило. Он обхватил себя
руками, дрожа от холода и страха. Зачем Карсону нужно так рисковать собой?
«Я тебя защищу».
Драконица Седрика, Релпда, ткнулась в него своим тупым носом и своими мыслями.
Он быстро обернулся и, обвив руками ее шею, попытался успокоить свои мысли.
Маленькая медная самка не имеет ни единого шанса выстоять, если вздумает бросить Кало
вызов ради Седрика. А сейчас любой вызов может спровоцировать Кало на иррациональную
и бурную реакцию. Седрик не был хранителем Кало, однако ощущал эмоции дракона. Волны
ярости и бессильной злобы, исходившие от него, подействовали бы на кого угодно.
– Давай немного отойдем, – предложил он медной, чуть подталкивая ее.
Она не пошевелилась. Он посмотрел на нее и увидел, что ее глаза словно живут своей
жизнью – темно-синие с редкими нитями серебра. Она решила, что Кало представляет для
Седрика опасность. О, боги!
Карсон заговорил – твердо, без гнева. Его мускулистые руки были скрещены на груди, в
жесте, не содержащем угрозу. Темные глаза под густыми бровями казались почти добрыми.
Влажный ветер рвал его волосы и оставлял крупные капли на аккуратной рыжей бороде.
Охотник не обращал внимания на ветер и дождь, так же, как он не обращал внимания на то,
что дракон превосходит его силой. Казалось, он не боится ни самого Кало, ни с трудом
сдерживаемой ярости этого дракона. Голос Карсона был низким и спокойным, речь
неспешной.
– Тебе надо успокоиться, Кало. Я послал одного из хранителей за Дэвви. Скоро сюда
придет твой собственный смотритель и займется твоими ранами. Если желаешь, я могу
сейчас их посмотреть. Но тебе надо перестать всем угрожать.
Черно-синий дракон пошевелился, и под дождем его чешуя блеснула серебром. В его
взгляде кружились малахитовые разводы: казалось, будто его глаза вращаются. Седрик
взирал на них, завороженный и испуганный. Карсон стоял слишком близко. Не похоже было,
чтобы дракон хоть немного успокоился, и если бы он пожелал укусить Карсона или плюнуть
в него ядом, то даже присущая охотнику ловкость не спасла бы его от смерти. Седрик
вдохнул поглубже, готовясь умолять Карсона отступить подальше, но только скрипнул
зубами. Нет. Карсон знает, что делает, и сейчас ему совершенно ни к чему отвлекаться на
любовника.
Седрик услышал у себя за спиной быстрый топот и, обернувшись, увидел, что к ним со
всех ног бежит Дэвви. Щеки юного хранителя раскраснелись от усилий, волосы метались
вокруг лица и плеч. Лектер ковылял следом за ним по сырой луговой траве, походя на
вымокшего ежа. Шипы у него на затылке начали превращаться в спадающую на спину гриву,
походя на те, которые были у его дракона, Сестикана. Лектеру больше не удавалось
запихивать их под рубашку. Они были ярко-синие с оранжевыми концами и подпрыгивали в
такт его движениям. Он громко пыхтел, стараясь не отстать от Дэвви. Дэвви судорожно
вздохнул и закричал:
– Кало! Кало, в чем дело? Я здесь! Ты ранен? Что случилось?
Лектер свернул в сторону и направился к Сестикану.
– Где ты был? – протрубил дракон, гневно и ворчливо. – Смотри: я выпачкался и
ушибся. А ты мне не помогаешь!
Дэвви подбежал к своему громадному дракону, не обращая ни малейшего внимания на
то, как зверь разгневан. С момента появления паренька Кало перестал замечать всех
остальных.
– Почему тебя не было здесь, чтобы мной заняться? – обвиняюще проревел дракон. –
Смотри, как меня обожгло! Твоя небрежность могла стоить мне жизни!
Дракон вскинул голову, открывая кровоточащее пятно на шее, оставленное Меркором.
Рана была размером с чайное блюдце.
При виде поврежденной шеи Седрик содрогнулся, а Дэвви смертельно побледнел.
– Ох, Кало! С тобой все будет в порядке? Мне так жаль! Я был за поворотом реки,
проверял, не попала ли в ловушку рыба.
Седрик знал про эту ловушку. Вчера он смотрел, как Дэвви с Карсоном ее
устанавливали. Две корзины закрепили на распорках, которые вращались под действием
течения, как колесо. Корзины должны были выхватывать рыбу из воды и сбрасывать по
желобу в плетеную вершу. Дэвви с Карсоном потратили на ее сооружение несколько дней.
Если ловушка окажется удачной, они собирались сделать еще несколько, чтобы немного
уменьшить труды по ежедневной добыче еды для драконов.
– Он не проверял ловушку для рыбы, – негромко сказал Карсон, отходя к Седрику.
Кало присел, и Дэвви, взволнованно охая, осматривал развернутые крылья дракона на
предмет еще каких-либо травм. Лектер с виноватым видом вел Сестикана вниз по течению,
чтобы отмыть.
Седрик заметил, как паренек украдкой поправляет ремень. Карсон недовольно качал
головой, но Седрик невольно улыбнулся.
– Да, они не этим занимались, – сделал он вывод.
Карсон бросил на него взгляд, который моментально согнал с его лица улыбку.
– В чем дело? – спросил Седрик, сбитый с толку суровым выражением лица Карсона.
Тот тихо проговорил:
– Нам нельзя с этим мириться, Седрик. Обоим паренькам надо быть ответственнее.
– Нам нельзя мириться с тем, что они вместе? Как мы можем их осуждать, не
превращаясь в лицемеров?
Слова Карсона ранили Седрика. Он ждет, чтобы пареньки скрывали свое увлечение
друг другом? Он осуждает их за то, что они не таятся?
– Я имел в виду не это. – Старший мужчина положил руку Седрику на плечо и заставил
отвернуться от Кало. Он тихо добавил: – Они еще мальчишки. Они нравятся друг другу, но
тут дело в плотских открытиях, а не друг в друге. В отличие от нас. Их игры могут
подождать, пока они не закончат свои дела.
Мужчины двинулись вверх по склону по пропитанной водой траве. Релпда сделала
несколько шагов следом за ними, а потом резко повернулась и направилась к берегу.
– В отличие от нас, – еле слышно повторил Седрик.
Карсон покосился на него и кивнул. Уголки его губ приподнялись в улыбке, которая
зажгла в животе у Седрика пламя. Седрик хотел надеяться, что Карсон выбрал это
направление потому, что они идут к себе домой. Маленькое и холодное строение из простого
камня с плитняковым полом было почти не лучше пещеры, но хотя бы крыша у него не
пропускала дождь, а труба давала нормальную тягу. Если они разжигали в очаге яркий огонь,
там становилось почти тепло. Почти. Ему подумалось о других способах, с помощью
которых там можно было не замерзнуть.
Словно прочитав мысли Седрика, Карсон сказал:
– Некоторые дела откладывать нельзя. Нам надо пойти в лес и попробовать найти еще
поваленных деревьев. Те сырые дрова, которые ты пытался жечь прошлой ночью, давали
только дым, а не тепло.
Он оглянулся на Дэвви и Лектера. Кало пригибался, вытянув шею, чтобы паренек мог
осмотреть кислотный ожог у него на горле. Под руками своего юного хранителя громадный
зверь успокоился и казался почти безмятежным.
– Он подходит Кало гораздо больше Грефта, – заметил Седрик.
– Мог бы подойти, если бы был старательнее. – Как всегда, Карсону трудно было
хвалить паренька. Он любил Дэвви, как сына, и, словно отец, предъявлял к нему самые
высокие требования. Он отвел взгляд и покачал головой. – Я понимаю, что они с Лектером
увлечены друг другом, но это все равно не повод пренебрегать своими обязанностями.
Мужчине положено сначала выполнить свой долг, а уже потом думать об удовольствиях. А
Дэвви уже достаточно взрослый, и я ожидаю, что он станет поступать так, как положено
мужчине. Чтобы наша экспедиция выжила, каждый должен вкладывать в это свою долю
трудов. Когда настанет весна или когда мы получим припасы, тогда Дэвви можно будет
расслабиться и потакать своим желаниям. Но только тогда. Им обоим надо каждый день
ухаживать за драконами, а уже потом думать о чем-то еще.
Седрик понимал, что Карсон не собирался укорить его этими словами, однако бывали
моменты, когда он очень остро ощущал отсутствие у себя каких бы то ни было полезных
навыков. Отец, бывало, называл подобных людей «никчемными, как сиськи на быке». «Я в
этом не виноват, – заверил он себя. – Просто здесь я как рыба без воды. Если бы я вдруг
перенес Карсона в то общество, к которому привык в Удачном, это он чувствовал бы себя
никчемным и неуместным». Можно ли считать недостатком то, что Седрик успешнее смог бы
подобрать вина для пиршества или указать портному, как перешить куртку, а не махать
топором, превращая бревно в поленья, или разрезать добычу на такие куски, которые
поместились бы в котел? Он так не считал. Его нельзя назвать никчемным или
некомпетентным человеком. Он просто оказался вне той области, в которой лежат его
умения. Он посмотрел вокруг себя – на залитый дождем склон холма и мрачный лес. Очень
далеко от той области, в которой лежат его умения.
И ему это надоело. Он с тоской вспомнил Удачный. Шум и болтовню базаров, широкие
мощенные плитами улицы и ухоженные особняки, приветливые таверны и чайные.
Открытый круг рынка и прохладную тень общественного сада. Что бы подумал портной
Джефдин, увидев своего лучшего клиента в лохмотьях? Ему внезапно захотелось горячего
глинтвейна с пряностями в славной подогретой кружке. Ах, чего бы он только не отдал за
одну-единственную трапезу, не приготовленную над огнем в очаге! За бокал хорошего вина,
за кусок хлеба! Даже за миску простой горячей овсянки с изюмом и медом! Что угодно, лишь
бы это были не дичь, не рыба и не дикие травы. Что-нибудь хоть немного сладкое! Он
пожертвовал бы всем за одну хорошо приготовленную трапезу, сервированную на накрытом
скатертью столе!
Он покосился на идущего рядом Карсона. Его щеки над аккуратно подстриженной
бородкой были румяными, в темных глазах читалась озабоченность. Седрику вспомнилась
недавняя картина: Карсон сидит на низком табурете с закрытыми глазами, с довольным, как у
оглаживаемого кота, лицом, а Седрик с помощью небольшого гребня и ножничек
подравнивает ему бороду. Охотник сидел неподвижно и послушно, поворачивая голову
только тогда, когда ему велел Седрик, и наслаждался вниманием Седрика. Вид сильного
мужчины, замершего под его прикосновениями, наполнил Седрика ощущением собственной
власти. Он подровнял Карсону и его густую шевелюру, но не слишком коротко. Странно
было признаваться, что отчасти Карсон привлекал его именно своей первобытной силой. Он
улыбнулся про себя, и от приятного воспоминания у него на руках встопорщились волоски.
Ну, наверное, существовало и нечто такое, чем Седрик не готов был пожертвовать ради
возвращения в Удачный.
Он на ходу соприкоснулся плечами с Карсоном. Охотник ухмыльнулся и тут же обнял
Седрика за плечи. Никаких колебаний. У Седрика екнуло сердце. Гест никогда не
продемонстрировал бы на людях столь непринужденной приязни. Впрочем, и не на людях
тоже, по правде говоря. Карсон крепче притянул его к себе, и Седрик на ходу прижался к
нему. Охотник был крепкий и мускулистый – он словно на дуб оперся. Седрик улыбнулся,
отметив, как именно думает о своем любовнике. Может, он начинает привыкать к жизни в
этой глуши. От грубого плаща Карсона и его перетянутых шнурком волос пахло дымом и
мужчиной. Серебряные блестки чешуи начали проявляться в уголках его глаз. Его дракон уже
принялся изменять своего хранителя. Седрику нравилось то, как это выглядит.
Карсон потер ему плечо.
– Ты замерз. Почему ты не надел плащ?
Собственный плащ Седрика давно пропал, изъеденный кислотной водой реки
Дождевых чащоб. Тот предмет одежды, о котором говорил Карсон, был просто грубо
выделанной оленьей шкурой, на которой осталась шерсть. Карсон сам содрал ее с туши,
выдубил и скроил из нее плащ. Этот предмет одежды завязывался на шее сыромятными
ремешками. Седрик привык к мехам, которые были мягкими и подбивались тканью. Этот
плащ был чуть жестким, кожаная сторона имела кремовый цвет. Жесткая кожа потрескивала
на ходу. Оленья шкура не была настоящим мехом: волоски на ней были жесткими и
колючими.
– Он такой тяжелый! – виновато объяснил Седрик.
Он не стал говорить, что пахнет от него… ну… как от оленьей шкуры.
– Еще бы. Но дождь с него скатывается, и тебе в нем было бы теплее.
– Теперь за ним слишком далеко идти.
– Да. Но сбор дров нас обоих согреет.
Седрик не стал говорить, что может придумать более приятные способы, как им обоим
согреться. Он не был лентяем, но питал отвращение к тяжелому физическому труду, который
Карсон воспринимал как обычную часть своей жизни. Пока Элис не утащила его в это
безумное плаванье вверх по реке Дождевых чащоб, Седрик вел жизнь, подобающую
удачнинскому торговцу, пусть его семья и не была особо зажиточной. Он много работал, но
головой, а не руками! Он вел учет как домашних расходов, так и тех многочисленных
контрактов, которые Гест заключал от лица своего семейства. Он следил за гардеробом Геста
и за назначенными им встречами. Он передавал указания Геста домашней прислуге и
разбирался с их жалобами и вопросами. Он помнил даты прихода и отплытия всех кораблей в
гавани, старался, чтобы Гест успевал выбрать самые удачные из доставляемых товаров и
первым связывался с новыми купцами. Он был необходим для нормального существования
дома и дела Геста. Он был необходимым. И высоко ценимым.
Тут перед ним возникла насмешливая улыбка Геста, которая мгновенно развеяла теплые
воспоминания о тех временах. Была ли его жизнь хоть в какой-то мере такой, какой он ее
видел, с горечью спросил он сам себя. Ценил ли Гест его умения все устраивать и находить
связи? Или он просто с удовольствием пользовался телом Седрика и тем, как покорно он
переносит те унижения, которыми осыпал его Гест? Он прищурил глаза, спасаясь от
хлесткого дождя. Может, отец правильно оценивал его? Может, он действительно никчемный
щеголь, годный только на то, чтобы наряжаться в дорогую одежду, которую оплачивал его
наниматель?
– Эй, вернись! – Карсон ласково потряс его плечо. – Когда у тебя на лице появляется
такое выражение, оно ничего хорошего нам обоим не обещает. Все уже прошло, Седрик.
Давно закончилось и исчезло. Что бы это ни было. Забудь и перестань себя терзать.
– Я был таким дураком! – Седрик тряхнул головой. – Я заслужил эти терзания.
Карсон покачал головой, и в его голосе появились нотки раздражения.
– Ну, тогда перестань терзать меня. Когда я вижу у тебя такое выражение лица, я знаю,
что ты думаешь о Гесте. – Он внезапно замолчал, словно собирался что-то сказать, а потом
передумал. Спустя несколько мгновений он с неубедительным добродушием осведомился: –
Так что на этот раз заставило тебя о нем вспомнить?
– Я по нему не скучаю, Карсон, если ты так подумал. У меня нет желания к нему
вернуться. Я не просто согласен быть с тобой. Я счастлив.
Карсон снова стиснул ему плечо.
– Но не настолько счастлив, чтобы перестать думать о Гесте. – Склонив голову набок,
он пристально посмотрел на Седрика. – Мне кажется, он плохо с тобой обращался. Не
понимаю, откуда у него появилась такая власть над тобой.
Седрик тряхнул головой, словно хотел выбросить из головы все воспоминания о Гесте.
– Мне трудно объяснить. Он привлекает всех к себе. Он получает все, чего хочет,
потому что искренне считает, что он этого заслуживает. Когда что-то идет не так, он никогда
не признает виноватым себя. Он всегда обвиняет кого-то другого, а потом просто уходит,
какой бы серьезной ни была катастрофа. Мне всегда казалось, что Гест способен просто уйти
от любого случившегося ужаса, даже если он сам послужил его причиной. Всякий раз, когда,
казалось бы, он должен был ответить за последствия соделанного, перед ним открывался
какой-то другой выход.
Седрик замолчал. Карсон смотрел на него своими темными глазами, стараясь понять.
– И это по-прежнему тебя завораживает?
– Нет! В те времена мне неизменно казалось, что ему невероятно везет. Теперь,
оглядываясь назад, я вижу, что он просто очень хорошо умел перекладывать вину на других.
И я ему позволял это делать. Часто. Так что на самом деле я думаю не о Гесте. Я думаю о
том, как я жил там, в Удачном, о том, во что он меня превратил… или, вернее, во что я
позволил себе превратиться. – Седрик пожал плечами. – Стыжусь того, кем я стал рядом с
Гестом. Стыжусь того, что собирался сделать и что сделал. Но в чем-то я по-прежнему тот же
человек. И я не знаю, как мне измениться.
Карсон искоса посмотрел на него и широко улыбнулся.
– О, ты изменился. Поверь мне в этом, парень. Ты очень сильно изменился.
Они добрались до леса. Сбросившие листву деревья на опушке почти не защищали их
от непрекращающегося дождя. Чуть выше по склону росли вечнозеленые деревья, дававшие
лучшее укрытие, но высохших и упавших веток для топлива внизу было больше.
Карсон остановился у купы ясеней и достал два длинных кожаных ремня с петлей на
одном конце. Седрик взял свой, подавив вздох. Он напомнил себе о двух вещах: во время
работы ему действительно теплее, и когда он не отстает от Карсона, то начинает себя
уважать. «Будь мужчиной», – сказал он себе, расправляя на земле петлю ремня, как его
научил Карсон. Карсон уже начал подбирать сучья и укладывать их на ремень. Время от
времени крепкий мужчина разламывал сук о ногу, делая его размер удобным. Седрик один
раз попытался подражать ему, но результатом стали большие синяки, при виде которых
Карсон содрогался. Больше он этой попытки не повторял.
– Надо прийти сюда с топором и срубить пару вон тех елок. Больших. Можно их
свалить, оставить сохнуть сезон, и тогда на будущий год мы их порубим на хорошие долго
горящие поленья. Будет нечто посолиднее всего этого, такие будут гореть всю ночь.
– Будет здорово, – согласился Седрик без всякого энтузиазма.
Еще одна тяжелая работа. И мысль о дровах на будущей год заставила его осознать, что
и через год он, наверное, все еще будет здесь. Будет по-прежнему жить в этом домишке, есть
приготовленное на огне мясо и носить Са знает что. И еще через год. И еще. Неужели он всю
жизнь проведет здесь, состарится здесь? Некоторые из хранителей утверждали, что те
изменения, которые вызывают у них драконы, превратят их в Старших, живущих гораздо
дольше. Он взглянул на чешую у себя на запястьях, похожую на рыбью. Провести здесь сто
лет? Жить в домишке и ухаживать за своей чудаковатой драконицей? Неужели его ждет
именно это? Когда-то Старшие были для него легендарными существами, изящными и
прекрасными созданиями, жившими в чудесных городах, полных магии. Вещи Старших,
которые находили жители Дождевых чащоб, раскапывавшие погребенные города, были
таинственными: украшения, сияющие сами по себе, ароматные драгоценные камни, каждый
со своим чудесным запахом. Графины, охлаждавшие то, что в них наливали. Джидзин,
волшебный металл, начинающий светиться при прикосновении. Чудесные музыкальные
подвески, игравшие постоянно меняющиеся аккорды и мелодии. Камень, хранящий
воспоминания, которые можно получить прикосновением. Старшим принадлежало столько
поразительных вещей! Но Старшие давно ушли из мира. И если Седрику и остальным
предстоит стать их преемниками, они окажутся поистине жалкой ветвью фамильного древа:
связанные с драконами, которые едва способны летать, и лишенные магии Старших. Подобно
искалеченным драконам этого поколения, созданные ими Старшие будут жалкими и чахлыми
существами, влачащими существование в примитивных условиях.
Порыв ветра стряхнул целый ливень капель с голых ветвей у него над головой. Он со
вздохом отряхнул брюки. Ткань их сильно вытерлась, отвороты истрепались до бахромы.
– Мне нужны новые брюки.
Карсон поднял мозолистую руку и потрепал его по мокрым волосам.
– А еще тебе нужна шляпа, – спокойно отметил он.
– А из чего мы ее сделаем? Из листьев?
Седрик постарался, чтобы его вопрос прозвучал иронично, а не горько. Карсон. У него
есть Карсон. И разве он не предпочтет жить в примитивном мире с Карсоном, а не в
удачненском особняке, но без него?
– Нет. Из коры, – совершенно прозаично ответил ему Карсон. – Если сможем найти
нужный вид дерева. В Трехоге была одна умелица, которая разбивала древесную кору на
волокна, а потом их них плела. Некоторые вещи она обрабатывала смолой, делая их
непромокаемыми. Она изготавливала шляпы и, кажется, плащи. Я такие никогда не покупал,
но в данных обстоятельствах готов попробовать что угодно. Кажется, у меня не осталось ни
одной целой рубашки или брюк.
– Из коры, – мрачно откликнулся Седрик. Он попытался представить себе, как будет
выглядеть подобная шляпа, и решил, что предпочтет ходить с непокрытой головой. – Может,
капитану Лефтрин удастся привезти из Кассарика ткань. Думаю, до тех пор я обойдусь тем,
что у меня есть.
– Ну, нам все равно придется обходиться, так что очень хорошо, что ты считаешь, что
это возможно.
Такие слова в устах Геста стали бы жгучим сарказмом. У Карсона это звучало
компанейской шуткой над теми трудностями, которые им предстоит переживать вместе.
Оба ненадолго замолчали. Карсон уже собрал большую вязанку хвороста. Он туго
затянул ветки ремнем и попробовал поднять вязанку. Седрик добавил еще несколько веток к
своему вороху и с ужасом воззрился на получившуюся груду. Вязанка будет тяжелой, ветки
будут в него впиваться, и вечером у него разболится спина. Опять. А Карсон уже несет новые
сучья, услужливо увеличивая размер его кучи. Седрик попытался придумать хоть что-то
позитивное.
– Но когда Лефтрин вернется из Кассарика, разве он не привезет вместе с припасами и
одежду?
Карсон добавил принесенные ветки к вороху Седрика и обернул их ремнем. Затягивая
его вокруг вязанки, он ответил:
– Многое будет зависеть от того, отдадут ли члены Совета все те деньги, которые они
ему должны. Я предвижу, что они не станут спешить. Но даже если они ему заплатят, он
сможет привезти только то, что ему удастся закупить в Кассарике и, возможно, в Трехоге.
Думаю, еда будет на первом месте. После нее – такие припасы, как деготь, ламповое масло и
свечи, ножи и охотничьи стрелы. Все то, что позволит нам выживать самостоятельно. Одеяла,
ткань и тому подобное будут на последнем месте. Тканые изделия в Кассарике неизменно
дороги. На болотах нет пастбищ, поэтому нет овец, которые давали бы шерсть. Эти луга –
одна из причин, по которой Лефтрин так воодушевился насчет заказа племенного скота в
Удачном. Но прибудет скот только через многие месяцы, так что «Смоляному» придется за
ними возвращаться.
Несколько дней назад, вечером, капитан Лефтрин собрал их на «Смоляном» для
разговора. Он объявил, что собирается спуститься вниз по реке до Кассарика и Трехога,
чтобы купить столько припасов, сколько сможет. Он доложит Совету торговцев Дождевых
чащоб, что они выполнили свои обязательства, и получит причитающиеся им деньги. Если
хранители желают получить из Кассарика нечто определенное, пусть дадут ему знать, и он
постарается это им достать. Двое хранителей тут же попросили, чтобы их заработок
передали их семьям. Другие захотели отправить своим родным сообщения. Рапскаль заявил,
что желает потратить все свои деньги на сладкое – любое сладкое.
Смех не стихал до тех пор, пока Лефтрин не спросил, не хочет ли кто-нибудь, чтобы его
увезли обратно в Трехог. Наступило короткое молчание: хранители обменивались
недоуменными взглядами. Вернуться в Трехог? Бросить драконов, с которыми они
соединены, и снова стать отверженными среди своего народа? Если даже до отъезда из
Трехога люди их сторонились из-за их внешности, то что теперь о них станут думать другие
жители Дождевых чащоб? Время, проведенное в обществе драконов, не уменьшило их
странности. Наоборот: у них выросла новая чешуя, новые шипы, а у юной Тимары появились
прозрачные крылья. Сейчас драконы управляли их изменениями так, чтобы они доставляли
эстетическое удовольстивие. Тем не менее большинство хранителей явно больше не были
людьми. Никто из них не сможет вернуться к своей прежней жизни.
Элис не связала себя с драконом и внешне осталась человеком, но Седрик знал, что она
не вернется. В Удачном ее не ждет ничего, кроме позора. Даже если бы Гест пожелал принять
ее обратно, она не захотела бы вернуться к фальшивому браку без любви. С тех пор, как он
признался ей в своих отношениях с Гестом, она стала считать свой брачный контракт с этим
богатым торговцем недействительным. Она останется здесь, в Кельсингре, и станет
дожидаться возвращения своего чумазого речного капитана. И хотя Седрик не может понять,
что привлекает ее в этом мужчине, он готов признать, что, живя с Лефтрином в каменной
лачуге, она стала гораздо счастливее, чем была когда бы то ни было в особняке Геста.
А что он сам?
Он перевел глаза на Карсона – и на минуту задержал на нем взгляд. Охотник – крупный,
грубовато-сердечный мужчина, вполне ухоженный по своим собственным примитивным
меркам. Он сильнее, чем был способен стать Гест. И добрее, чем мог быть Гест.
Если подумать, то и он тоже чувствует себя гораздо более счастливым, живя в каменной
лачуге с Карсоном, чем когда бы то ни было в особняке Геста. В его жизни не осталось
обманов. Не осталось притворства. И еще есть маленькая медная драконица, которая его
любит. Его тоска по Удачному унялась.
– Чему ты улыбаешься?
Седрик покачал головой, а потом честно ответил:
– Карсон, я счастлив с тобой.
Улыбка, осветившая лицо охотника при этих простых словах, выражала открытую
радость.
– А я счастлив с тобой, удачненский парень. А сегодня ночью мы будем еще счастливее,
если эти дрова будут приготовлены и сложены.
Карсон нагнулся, ухватил свою вязанку за ремень и вскинул себе на плечо. Легко
выпрямившись, он стал дожидаться, чтобы Седрик проделал то же самое.
Седрик повторил его действия, с хриплым вздохом взвалив вязанку себе на плечо.
Удержаться на ногах он смог только благодаря тому, что сделал два неровных шага,
восстанавливая равновесие.
– Кровь Са, какая тяжелая!
– Точно. – Карсон ухмыльнулся. – Это вдвое больше того, что ты мог нести два месяца
назад. Горжусь тобой. Пошли.
Он им гордится!
– Я горжусь собой, – пробормотал Седрик и зашагал следом за ним.
***
***
Тимара побывала в городе Старших всего один раз и провела там считаные часы.
Проблема заключалась в переправе через реку. Река стала полноводной из-за дождей,
быстрой и глубокой. Летом она змеилась по широкой пойме, а сейчас была заполнена от
берега до берега. Из-за пологого поворота течение оказалось наиболее быстрым, а русло –
глубоким как раз у разрушенных причалов древней Кельсингры. С тех пор, как они прибыли
на место, «Смоляной» совершил две вылазки к дальнему берегу. Оба раза течение
стремительно проносило баржу мимо города и несло вниз по реке. Оба раза живому кораблю
и его команде с трудом удавалось добраться до берега и вернуться к деревне. Всем было
крайне досадно приплыть в такую даль в поисках легендарного города, и не иметь
возможности к нему причалить. Капитан Лефтрин пообещал, что, вернувшись из Кассарика,
привезет прочные канаты и колья, и все остальное, что необходимо для создания временного
причала у Кельсингры.
Однако юные хранители не смогли ждать так долго. Тимара и несколько других
хранителей один раз переплыли на другой берег на двух корабельных лодках. Чтобы
пересечь реку, им пришлось усердно грести целое утро, да и то их пронесло мимо
разрушенных каменных причалов города далеко вниз по течению, так что им пришлось долго
брести обратно. Они оказались в городе ближе к вечеру, когда на исследование широких улиц
и высоких зданий остались считаные светлые часы.
Оказалось, что прежде Тимара жила в лесу. Было странно это осознавать. Она всегда
считала Трехог городом, и к тому же величественным городом, самым большим в Дождевых
чащобах. Оказалось, что это не так.
Вот Кельсингра была настоящим городом. Их переход от городской окраины до старого
причала с лодками, которые пришлось тащить волоком, ей это ясно показал. Оставив свои
лодочки на причале, они зашли в город. Улицы были вымощены камнем и оказались
невероятно широкими и совершенно безжизненными. Дома были сложены из громадных
блоков черного камня, причем многие из них имели серебряные прожилки. Эти блоки были
чудовищно большими, так что она представить себе не могла, как их вырубали, не говоря уже
о том, как перевозили и укладывали на место. Здания возносились вверх, не такие высокие,
как деревья Дождевых чащоб, но недопустимо выше любого человеческого строения. У
зданий были ровные стены – и они были бескомпромиссно рукотворными. Над ними зияли
окна, темные и пустые. И в Кельсингре царило безмолвие. Ветер с шепотом крался по
улицам, словно боясь пробудить город к жизни. Справившиеся с переправой хранители
старались держаться поближе друг к другу, устало тащась по улицам, а голоса их звучали
приглушенно и тонули в тишине. Даже Татс притих. Дэвви и Лектер шли, держась за руки.
Харрикин озирался, словно пытаясь пробудиться от странного сна.
Сильве скользнула к Тимаре.
– Ты это слышишь?
– Что?
– Шепот. Люди разговаривают.
Тимара прислушалась.
– Это просто ветер, – сказала она.
Татс кивнул, но Харрикин шагнул назад и взял Сильве за руку.
– Это не просто ветер! – заявил он, и они больше об этом не говорили.
Они обследовали город рядом со старыми причалами и отважились заглянуть в
несколько зданий. Масштаб строений больше подходил драконам, а не людям. Тимара,
выросшая в крохотных комнатках дома, построенного на дереве, ощущала себя букашкой.
Потолки в тусклом вечернем свете казались темными и далекими, окна были расположены
очень высоко. Внутри сохранились остатки обстановки. Кое-где это были всего лишь груды
сгнившего дерева на полу или какой-нибудь гобелен, при прикосновении распадавшийся на
обвисшие пыльные нити. Свет разноцветными лучами пробивался сквозь грязные витражные
окна, бросая на каменные полы выцветшие изображения драконов и Старших.
Кое-где магия Старших сохранилась. В одном из зданий внутреннее помещение
внезапно осветилось, стоило одному из хранителей войти в комнату. Заиграла музыка, тихая
и неуверенная, а в неподвижном воздухе возник смешанный с пылью аромат. Звук, похожий
на далекий смех, прощебетал несколько мгновений, а потом внезапно смолк вместе с
музыкой. Вся группа хранителей сбежала на улицу.
Татс взял Тимару за руку, и она была рада этому теплому прикосновению. Он негромко
спросил у нее:
– Как ты думаешь, есть ли вероятность, что кто-то из Старших здесь выжил? Что мы
сможем их встретить или что они могут прятаться, наблюдая за нами?
Она неуверенно улыбнулась ему.
– Ты меня дразнишь, да? Хочешь меня напугать!
Его темные глаза были совершенно серьезными и даже встревоженными.
– Нет. – Посмотрев вокруг, он добавил: – Мне уже неспокойно, а я старался об этом не
думать. Я задал тебе этот вопрос, потому что я на самом деле не уверен.
Она поспешно ответила на его неудачные слова:
– Не думаю, чтобы они по-прежнему здесь были. По крайней мере, не во плоти.
Он отрывисто хохотнул.
– И это должно было меня успокоить?
– Нет. Не должно. – Ей определенно было не по себе. – Где Рапскаль? – внезапно
спросила она.
Татс остановился и огляделся. Остальные их опередили.
Тимара повысила голос:
– Где Рапскаль?
– Кажется, ушел вперед, – крикнул им Алум.
Татс не отпустил ее руку.
– С ним ничего не случится. Идем. Давай еще немного осмотримся.
Они побрели дальше. Пустота просторных площадей была жуткой. Ей казалось, что за
столько лет запустения сюда должна была пробраться жизнь. В промежутках между камнями
мостовых должны была прорасти трава. В затянутых зеленым илом фонтанах должны были
поселиться лягушки, на карнизах – остаться птичьи гнезда, в окна должны были забираться
плети вьющихся растений. Но ничего подобного не было. О, кое-где возникли крошечные
островки растительности: желтый лишайник застрял между пальцами какой-то статуи, мох
поселился в треснувшей чаше одного из фонтанов – но это все было не то. Город по-
прежнему слишком агрессивно оставался городом, местом, предназначенным для Старших,
драконов и людей, даже спустя столько лет. Заросли, деревья и лианы – та густая
растительность, на фоне которой шла прежняя жизнь Тимары, – не смогла здесь закрепиться.
Из-за этого она и сама ощущала себя чужой.
Статуи из высохших фонтанов взирали на них сверху вниз, и Тимара не ощущала в них
радушия. Не раз, бросая взгляды на скульптурные изображения женщин-Старших, она
гадала, как может измениться ее собственная внешность. Они были высокими и изящными
созданиями, с глазами из серебра, меди и пурпура, их лица покрывала гладкая чешуя. У
некоторых головы венчали мясистые короны. Элегантные эмалевые платья облекали их
фигуры, длинные тонкие пальцы украшали кольца с драгоценными камнями. Она пыталась
решить, будет ли так ужасно стать одной из них. Она посмотрела на Татса: его изменения не
были непривлекательными.
В одном из зданий ряды каменного амфитеатра окружали подмостки. Барельефы с
драконами и Старшими, чья мозаика спустя все эти годы оставалась по-прежнему яркой,
резвились на стенах. В этом помещении Тимара, наконец, услышала то, о чем
перешептывались остальные: негромкий разговор голосов с меняющимися интонациями.
Мелодия языка была незнакомой, однако значение слов пробивалось в уголок ее разума.
– Татс! – сказала она, скорее для того, чтобы услышать собственный голос, чем окликая
его.
Он резко кивнул.
– Пошли отсюда.
Она была рада следовать за его быстрыми шагами, и они поспешили выйти в сумерки.
Вскоре к ним присоединились еще несколько хранителей, и они безмолвно, но
единодушно решили вернуться на берег реки и там провести ночь в каменном домике. Он
был сложен из обычного речного камня, и затвердевший в углах ил говорил о древних
наводнениях, которые его затапливали. Двери и окна давно рассыпались прахом. Они
разложили в древнем очаге дымный огонь из сырого плавника и жались к его теплу. Только
когда к ним присоединились остальные, отсутствие Рапскаля стало очевидным.
– Нам надо вернуться и поискать его! – потребовала она.
Они как раз разбились на поисковые группы из трех человек, когда он возник из
начинающейся грозы. Из-за дождя волосы у него прилипли к голове, вся одежда намокла. Он
трясся от холода, но безумно ухмылялся.
– Обожаю этот город! – воскликнул он. – Здесь столько надо увидеть и сделать! Вот он,
наш дом. Здесь всегда был наш дом.
Он хотел, чтобы они все пошли с ним в темноту, чтобы исследовать еще что-нибудь. Их
отказ совершенно его огорошил, но, в конце концов, он устроился рядом с Тимарой.
Ночь заполняли голоса ветра и дождя и неумолчный рев реки. С далеких холмов
доносился стонущий вой.
– Волки! – прошептал Нортель, и они все задрожали.
Волки были для них тварями из преданий. Эти звуки почти заглушали бормочущие
голоса города. Почти. Ей плохо спалось.
На рассвете хранители уплыли из Кельсингры. Лил дождь, над рекой свистел сильный
ветер. Они знали, что добираться до противоположного берега им придется, тяжело работая
целый день. Издали до Тимары доносился рев голодных драконов. Неудовольствие Синтары
громыхало у Тимары в голове, и, судя по обеспокоенным лицам остальных хранителей, она
решила, что им приходится выносить то же самое. Им нельзя было задерживаться в
Кельсингре больше одного дня. Когда они отчаливали от берега, Рапскаль с сожалением
оглядывался назад.
– Я вернусь! – сказал он, словно обещая это самому городу. – Я буду возвращаться
каждый раз, когда у меня будет возможность!
Благодаря тому, что Хеби могла летать, он исполнил это обещание, а вот Тимара после
того первого визита там не бывала. Каждый раз, когда она думала о возвращении в город,
любопытство боролось в ней с опаской.
***
***
– Встань!
Сельден проснулся, дрожа и плохо соображая, что происходит. Обычно в это время дня
ему разрешалось спать, так ведь? Какой сейчас час? Свет фонаря ослепил его. Он медленно
сел, заслоняя глаза согнутой в локте рукой.
– Что вам от меня нужно? – спросил он.
Он знал, что ему не ответят. Он произнес эти слова для самого себя, чтобы напомнить
себе, что он человек, а не бессмысленное животное.
Однако этот человек с ним заговорил.
– Встань. Повернись и дай мне на тебя посмотреть.
Глаза у Сельдена немного привыкли к свету. В палатке не было полной темноты.
Дневной свет просачивался сквозь заплаты и швы, но все равно от яркого фонаря глаза у него
обильно заслезились. Теперь он узнал этого мужчину. Он был не из тех, кто за ним
присматривал, кто приносил ему черствый хлеб, грязную воду и полусгнившие овощи, и не
тот, кому нравилось тыкать его длинной палкой, забавляя зрителей. Нет. Это оказался тот
человек, который считает себя владельцем Сельдена. Это был низенький мужчина с большим
носом-картофелиной, и он постоянно носил с собой свой кошель – большой мешок, который
он вешал себе на плечо, словно ему невыносимо было надолго расстаться со своими
монетами.
Сельден медленно встал. Он не стал от этого более обнаженным, чем был, но под
оценивающим взглядом мужчины ему показалось, будто он совершенно гол. Рядом оказались
и те посетители, которые приходили в начале дня. Большеносый повернулся к человеку,
одетому по-калсидийски.
– Вот он. Вот что ты будешь покупать. Насмотрелся?
– На вид он худой. – Мужчина говорил неуверенно, словно хотел поторговаться, но
боялся разозлить продавца. – И болезненный.
Большеносый хрипло хохотнул.
– Ну, другого у меня нет. Если можешь найти человека-дракона в более хорошем
состоянии, то лучше покупай его.
Наступило короткое молчание. Калсидийский купец сделал новую попытку:
– Покупатель, которого я представляю, хочет подтверждение того, что он именно то, за
что ты его выдаешь. Дай мне что-то, что можно было бы ему отправить – и я посоветую ему
заплатить вашу цену.
Большеносый какое-то время обдумывал это предложение.
– Например, что? – спросил он недовольно.
– Палец руки или ноги. – Заметив возмущение, отразившееся на лице Большеносого,
купец уточнил: – Или просто сустав одного из пальцев. Как знак честной договоренности.
Ваша цена высокая.
– Да. Высокая. И я не стану отрезать у него то, что не отрастет заново! И откуда мне
знать – может, вам и нужен-то всего один палец? Нет. Если вам нужен от него кусок, вы мне
за него заплатите вперед.
Сельден слушал – и когда до него дошел весь смысл их слов, он отшатнулся в
тошнотворном ужасе.
– Вы собираетесь продать один из моих пальцев? Это безумие! Посмотрите на меня!
Посмотрите мне в лицо! Я человек!
Большеносый повернулся и злобно посмотрел на него.
– Если не заткнешься, то станешь побитым человеком! И ты слышал, что я ему сказал: я
не стану отрезать от тебя то, что не отрастет заново. Так что тебе не на что жаловаться.
Сельден думал, что уже знаком со всей глубиной той жестокости, на которую способны
эти люди. Два года назад один из его уборщиков на вечер сдал его в аренду любопытному
клиенту. При воспоминании об этом у Сельдена помутилось в голове, и когда ухмыляющийся
помощник Большеносого поднял нож с черной рукояткой, у Сельдена в ушах зашумела
кровь.
– Это должно быть что-то такое, что докажет, что он именно то, чем вы его называете, –
настаивал покупатель. Он скрестил руки на груди. – Я заплачу вам за это десять серебряных.
Но тогда, если мой господин будет удовлетворен и захочет его купить, вам придется
уменьшить цену на те же десять серебряных.
Большеносый задумался. Его помощник принялся чистить под ногтями кончиком ножа.
– Двадцать серебряных, – потребовал он. – И до того, как мы начнем его резать.
Калсидиец пожевал нижнюю губу.
– За кусок плоти с чешуей размером с мою ладонь.
– Стойте! – Сельден собирался взреветь, но получился визгливый вскрик. – Вы не
можете такое делать! Не можете!
– Размером с два моих пальца, – выдвинул свое предложение Большеносый. – И деньги
мне в руки до того, как мы начнем.
– Договорились! – поспешно сказал покупатель.
Большеносый сплюнул на солому и протянул руку. Монеты со звоном ложились ему на
ладонь.
Сельден отступил назад на всю длину своих цепей.
– Я буду сопротивляться! – крикнул он. – Я не собираюсь стоять и позволять вам меня
резать.
– Как хочешь, – ответил Большеносый. Он развязал кошель и бросил туда деньги. –
Давай мне нож, Ривер. Вам придется его придавить, пока я буду вырезать кусок из его плеча.
***
Глава 4
Кельсингра
Она шла по пустынным улицам в одиночестве. Сверкающее одеяние Старших из
медной ткани облекало ее тело. Странным контрастом к нему были стоптанные ботинки и
покрытый пятнами от долгой носки плащ, полы которого постоянно хлопали. Непокрытую
голову она наклоняла, пряча лицо от ветра, который выдергивал пряди ее волос из сколотых
кос. Элис щурила глаза от выбивающих слезы потоков холодного воздуха и упрямо шла
дальше. Руки у нее почти онемели, но она сжимала в них обвисающий рулон выгоревшей
ткани. Дверной проем ближайшего дома зиял пустотой: деревянные створки давно сгнили.
Войдя внутрь, она испустила дрожащий вздох облегчения. Тут было не теплее, но хотя
бы ветер больше не вырывал тепло из ее тела. Благодаря одеянию Старших, которое подарил
ей Лефтрин, тело у нее не мерзло, но платье не защищало ее голову и шею, а также кисти рук
и ступни. Шелест, наполнявший ветер и отвлекавший ее внимание, стих. Она обхватила себя
руками, согревая пальцы под мышками, и оглядела заброшенное жилище. Смотреть было
почти не на что. Силуэты на плиточном полу рассказывали о деревянной мебели, которая
давно сгнила до крошащихся щепок. Она пошаркала ногой по полу. Оказалось, что покрытые
пылью плитки имели сочный темно-красный цвет.
Прямоугольное отверстие в потолке и куча древних обломков под ним говорили о
лестнице, превратившейся в прах. Сам потолок был прочным. Длинные «балки» из тесаного
камня поддерживали сцепленные блоки. До того как попасть в Кельсингру, она никогда не
видела ничего подобного, но, похоже, здесь в основном использовались точно подогнанные
друг к другу камни, даже в небольших зданиях.
Камин в углу комнаты сохранился хорошо. Он выдавался в помещение и был украшен
плитками. Элис ухватилась за край своего плаща, протерла им ровно выложенную облицовку
камина и восторженно вскрикнула. То, что она поначалу приняла за следы грязи на красных
плитках, оказалось черной гравировкой. Всмотревшись в нее, она поняла, что узоры
объединяет общая тема: готовка и продукты. Вот рыбина на блюде, а рядом – миска, полная
округлых корневищ, на которых остались листья. Еще на одной плитке она обнаружила
дымящийся горшок какой-то еды, а на четвертой была изображена свинья, жарящаяся на
вертеле.
– Вот как. Оказывается, Старшим нравилась такая же еда, как и нам.
Элис произнесла это тихо, словно опасаясь кого-то разбудить. Это ощущение не
оставляло ее с того момента, когда драконица Рапскаля впервые перенесла ее в этот
разрушенный город. Он казался пустым, брошенным и мертвым. И тем не менее она не могла
избавиться от чувства, будто за углом может столкнуться с его жителями, занятыми своими
делами. Она была уверена в том, что в более внушительных зданиях, сложенных из черных
камней с серебряными прожилками, слышала перешептывания, а один раз – даже пение.
Однако оклики и поиски ничего не дали: кругом были только покинутые комнаты, остатки
мебели и другое имущество, превращающееся в пыль. Ее крики не заставили пуститься в
бегство белок или заполошно взлететь птиц. Здесь никто не поселился – ни мышь, ни
муравей, и даже немногочисленные растения, встреченные ею, выглядели нездоровыми.
Порой ей казалось, что она стала первой за многие годы гостьей этих мест.
Глупая мысль. Конечно же, зимние ветры просто уносили все признаки предыдущих
посещений, потому что диких животных в округе было множество, и не только здесь, но и на
противоположном берегу реки. Многочисленные холмы, окружавшие город, заросли густым
лесом, и весьма успешная охота Хеби свидетельствовала о процветающей популяции зверей.
Только накануне Хеби нашла и загнала целое стадо каких-то коренастых копытных, названия
которых Элис не знала. Красная драконица запугала их, кружа над их головами, заставила в
страхе ринуться вниз по склону, пронестись по лесу и выскочить на берег, где на них
накинулись все драконы, которые пировали, временно насытившись. Значит, места по обе
стороны реки кишели жизнью. Однако никто из животных не осмеливался зайти в город.
Это было всего одной из множества тайн Кельсингры. Немалая часть города осталась
стоять совершенно нетронутой, словно все его обитатели просто исчезли. Немногочисленные
разрушения казались случайными – за одним исключением. Огромный провал – словно кто-
то взял гигантский топор и вырубил из города клин – разрывал улицы. Течение реки
наполнило его водой. Элис стояла на краю этого глубокого синего разреза и смотрела вниз, в
глубины, казавшиеся бездонными. Не это ли и погубило город? Или это произошло уже
спустя много лет? И почему в этом городе Старших здания стоят на большом расстоянии
друг от друга, тогда как похороненные строения Трехога и Кассарика представляли собой
один сплошной городской улей? На ее вопросы ответов не было.
Она закончила расчищать камин. Один ряд плиток оказался расшатанным, и они
отвалились под ее рукой. Она поймала одну из них и бережно положила на пол. Сколько лет
этот скромный камин оставался цел, чтобы развалиться просто из-за того, что она стерла с
него пыль? Ну что ж: она видела его неиспорченным, так что изображение того, каким он
был, будет сохранено. Оно не потеряется безвозвратно, как столь многое уже потеряно в
Трехоге и будет потеряно в Кассарике. Хотя бы этот город Старшин будет описан.
Элис опустилась на колени перед камином и развернула ткань. Когда-то эта тряпка была
частью белой рубашки. Из-за стирки в речной воде материя пожелтела, а швы разъела речная
кислота. В результате оставшаяся тряпица послужит ей пергаментом. Он не слишком хорош.
Имевшиеся у нее чернила она разводила уже не один раз, и при попытке писать на ткани
строки расплывались и разъезжались. Однако это было лучше, чем ничего, а когда у нее
снова появятся нормальные чернила и бумага, она сможет переписать все свои заметки. А
пока она не станет рисковать тем, что забудет свои первые впечатления от этих мест. Она
будет регистрировать все, что сейчас видит, чтобы позже все должным образом подтвердить.
Ее записи о нетронутом городе Старших переживут все, что может случиться с ней самой.
Или же с городом.
Тревога заставила ее стиснуть зубы. Лефтрин собрался отплыть завтра утром,
отправившись в долгий путь в Кассарик – а, возможно, и в Трехог. В городе Дождевых
чащоб, расположенном на деревьях, он получит плату, которая причитается им всем от
Совета Дождевых чащоб, а потом закупит припасы. Теплую одежду, муку, сахар. Масло, кофе
и чай. Но при этом ему придется рассказать, что они смогли найти Кельсингру. Она уже
обсудила с ним то, что это может означать. Торговцы будут рваться обследовать еще одну
территорию Старших. Они явятся не изучать, а грабить, чтобы найти и присвоить все, что
могло остаться от магических изделий и произведений искусства Старших. Мародеры и
охотники за сокровищами будут собираться толпами. Для них нет ничего святого. Они
думают только о прибыли. С камина в этом скромном жилище обдерут плитки. Огромные
барельефы на центральной башне Кельсингры срежут, запакуют в ящики и увезут. Искатели
сокровищ заберут статуи с фонтанов, обрывки документов из помещения, которое, видимо,
было регистрационной палатой, декоративные каменные перемычки окон, таинственные
инструменты, витражи… И все это свалят в беспорядке и увезут, как простые товары на
продажу.
Элис вспомнила то место, которое обнаружили они с Лефтрином. Доски из слоновой
кости и эбенового дерева, пыльные фигурки, оставшиеся на местах, нетронутыми лежали на
невысоких мраморных столах. Она не опознала ни одну из игр, не расшифровала ни одну из
рун на нефритовых и янтарных фишках, россыпью лежавших в широкой чаше в верхней
части гранитной стойки.
– Здесь шли азартные игры, – высказала она Лефтрину свою догадку.
– А может, здесь молились. Я слышал о священнослужителях на островах Пряностей,
которые с помощью рунных камней определяют, будет ли ответ на молитву, возносимую
человеком.
– Может, и так, – отозвалась она. Сколько загадок! Проходы между столами были
широкими, а в полу помещения поблескивали прямоугольники из какого-то другого камня. –
А это не подогреваемые места для драконов? Может, они приходили сюда наблюдать за игрой
или молитвами?
В ответ Лефтрин только беспомощно пожал плечами. Она опасалась, что никогда не
получит ответа на этот вопрос. Подсказки, которые могли бы объяснить, чем была
Кельсингра, будут содраны и проданы, за исключением того, что ей удастся запечатлеть до
того, как сюда сбегутся падальщики.
Разграбление Кельсингры было неизбежным. Поняв это, Элис умоляла о вылазке в
Кельсингру всякий день, когда погода позволяла Хеби летать. Она проводила все дневные
часы, заходя в каждое здание и записывая свои впечатления, не позволяя себе метаться от
строения к строению. Она решила, что лучше иметь подробные и точные записи об одной
части этого древнего города, чем беспорядочные кусочки отовсюду.
Услышав постукивание по мостовой, она прошла к двери. Лефтрин шагал по
пустынным улицам, для тепла спрятав ладони под скрещенные руки и прижав подбородок к
груди. Его серые глаза щурились под резким ветром. От холода щеки над его темной бородой
покраснели, ветер взъерошил его и без того непокорные волосы. И все равно при виде него у
нее стало тепло на сердце. В те времена, когда она была дочерью респектабельного
удачненского торговца, коренастый капитан корабля в поношенной куртке и брюках не
удостоился бы от нее и взгляда, но за месяцы общения на «Смоляном» она оценила его по
достоинству. Она любит его. Любит намного сильнее, чем когда бы то ни было любила
своего жестокого мужа Геста – даже в самые первые дни своего пьянящего увлечения этим
красивым мужчиной. Речь Лефтрина была грубой, он почти не знал никаких изысков. Однако
он был честным, умелым и сильным. И он любил ее – открыто и всем сердцем.
– Я здесь! – крикнула она ему, и, повернув в ее сторону, он поспешил к ней
присоединиться.
– Здесь становится все холоднее, – проговорил он, заходя под не слишком надежную
защиту дома. – Ветер усиливается, собирается дождь. Или даже мокрый снег.
Она шагнула к нему в объятия. Его верхняя одежда сначала показалась ей холодной, но,
обнимаясь, они согрелись. Она чуть отстранилась, чтобы взять его загрубевшие руки в свои
и, зажав между ладонями, растереть.
– Тебе нужны перчатки, – сказала она ему зачем-то.
– Нам всем нужны перчатки. И всякая теплая одежда. И замена всех снастей,
инструментов и припасов, которые мы потеряли при наводнении. Боюсь, что это все можно
получить только в Кассарике.
– Карсон сказал, что мог бы…
Лефтрин покачал головой.
– Карсон добывает много мяса, и хранители постепенно приобретают умение охотиться
в этих местах. Мы все сыты, но это одно мясо. А драконы никогда не наедаются. И Карсон
дубит все шкуры, но на это уходит время, а у нас нет нужных инструментов. Он может
выделывать жесткие шкуры, которые годятся на то, чтобы застилать пол или занавешивать
окна. Но для того, чтобы получить меховые одеяла или кожу для одежды, необходимо время
и приспособления, которых у нас нет. Мне надо в Кассарик, дорогая. Я больше не могу это
откладывать. И я хочу, чтобы ты плыла со мной.
Она уткнулась лбом ему в плечо и покачала головой:
– Не могу. – Ее слова из-за его объятий звучали приглушенно. – Мне надо остаться
здесь. Мне так много нужно записать! И надо закончить, пока все не испортилось. – Она
подняла голову и продолжила, не дав ему начать привычные убеждения. – Как шла работа? –
спросила она, меняя тему разговора.
– Медленно. – Он покачал головой. Он занялся проектированием нового городского
причала. – По правде говоря, можно только составить план и приготовить список всего, что
необходимо будет купить. Течение идет прямо у города, дно понижается резко, глубина
большая. Развернуть «Смоляного» негде, и надежно закрепить не за что. Даже когда работали
все весла, нас пронесло мимо города дальше по течению. Не знаю, всегда ли так было – по-
моему, нет. Подозреваю, что глубина меняется по временам года и что, когда наступит лето,
вода немного отступит. Если так, то строить надо будет именно летом. Я проверил старые
сваи. От деревянных осталась одна оболочка, а вот каменные кажутся прочными. Можно
подняться выше по течению по тому берегу, заготовить там бревна, а затем в виде плота
отогнать к городу. Причаливать плот будет сложно. Но пытаться это сделать сейчас –
напрасная трата сил. У нас нет инструмента и скреп, чтобы построить такой причал, какой
позволил бы пристать сюда большому кораблю. А взять их можно только…
– В Трехоге, – договорила она за него.
– В Трехоге. Может быть, в Кассарике. В обоих случаях путь долгий. Я брал припасы на
экспедицию, а не для того, чтобы основать поселение. А хранители потеряли во время
наводнения почти все снасти, запасную одежду и одеяла, так что их просто не хватает на
всех. Зимовка будет нелегкой, пока я не вернусь с новыми припасами.
– Мне не хочется с тобой расставаться, Лефтрин. Но я останусь здесь и продолжу
работу. Я хочу узнать о городе как можно больше, пока сюда не налетели торговцы и не
растащили все.
Лефтрин вздохнул и притянул ее к себе.
– Милая, я говорил тебе уже сто раз. Мы будем беречь это место. Никто не знает дорогу
сюда, а я не собираюсь раздавать всем мои карты. Если другие попытаются последовать сюда
за нами, то убедятся, что «Смоляной» может плыть не только днем, но и ночью. Но даже если
за нами смогут последовать до этого места, с причаливанием у них будут такие же проблемы,
как и у нас. Я буду задерживать их столько, сколько смогу, Элис.
– Знаю.
– Ну вот. Может, мы поговорим, почему тебе на самом деле не хочется возвращаться в
Трехог?
Она качнула головой и снова уткнулась ему в плечо, но все-таки призналась:
– Мне не хочется оказаться там, где мне придется вспоминать, что я была Элис Финбок.
Я не хочу соприкасаться ни с какой частью той прежней жизни. Мне просто хочется, чтобы
моя жизнь была здесь и сейчас, с тобой.
– Это так и есть, моя госпожа, моя дорогая. Я не позволю никому тебя у меня украсть.
Она отодвинулась и заглянула ему в глаза.
– Сегодня за работой мне пришла в голову одна мысль. Что если ты вернешься туда и
сообщишь о моей смерти? Ты мог бы отправить голубя Гесту, а еще одного – моим
родителям, сказать, что я упала за борт и утонула. Они считают меня такой неуклюжей и
глупой, что наверняка поверят.
– Элис! – Он пришел в ужас. – Я не хочу произносить вслух подобные слова, даже если
это ложь! А твои бедные родители? Ты не можешь такое с ними сделать!
– Думаю, они почувствовали бы только облегчение, – проворчала она, хоть и знала, что
они все равно плакали бы о ней.
– А еще тебе надо подумать о твоей работе. Ты не можешь быть мертвой и продолжать
работу!
– О чем ты?
Он разжал руки и отступил на шаг.
– Твоя работа. Твое изучение драконов и Старших. Ты слишком долго этим занималась,
чтобы просто бросить. Тебе надо ее закончить – если такое вообще можно закончить. Веди
журналы, делай наброски. Встреться со Старшими Малтой и Рэйном и расскажи им о том,
что выяснила. Поделись своими открытиями с миром. Если ты объявишь себя мертвой, то не
сможешь заявить права на свои открытия. Не говоря уже о том, чтобы их защитить.
Она не смогла бы придумать название тому чувству, которое ее затопило. Ей трудно
было поверить, что кто-то сказал ей такие слова.
– Ты… ты понимаешь, что это для меня значит? – Внезапно смутившись, она отвела
глаза. – Моя писанина и мои глупенькие наброски, мои попытки перевода, мои…
– Полно! – В его голосе зазвучал изумленный укор. – Элис, в том, что ты делаешь, нет
ничего «глупенького», как нельзя считать глупыми мои карты реки Дождевых чащоб.
Неужели ты не веришь в наше дело? И не принижай себя, особенно при мне! Я полюбил эту
поглощенную своим делом женщину с ее альбомами и дневниками. Мне льстило, что такая
образованная дама вообще готова тратить время на то, чтобы все это мне объяснять. То, что
ты делаешь, очень важно! Для жителей Дождевых чащоб, для драконов, для истории! Мы
здесь, мы видим, как что-то происходит с этими драконами и их хранителями. Эти подростки
превращаются в Старших. В наш мир возвращаются сначала драконы, а теперь и Старшие.
Пока это происходит только здесь. Но разве можно смотреть на драконов и хранителей и
сомневаться в том, что будет дальше? Хеби с каждым днем становится сильнее. Большинству
других драконов уже удается чуть-чуть пролететь, хотя в результате некоторые и падают в
реку или на деревья. Думаю, что к концу зимы большинство из них смогут охотиться и хотя
бы немного летать. И никто из хранителей не говорил о возвращении в Трехог или Кассарик.
Они остаются здесь, и некоторые из них составили пары. Боги свидетели! Элис, это же
начало чего-то, и ты уже в этом участвуешь. Отступать слишком поздно. И прятаться тоже
поздно.
– На самом деле я не хочу прятаться. – Она медленно прошла к камину и встала на
колени, неохотно подняв с пола одну из украшенных плиток. – Я дала Малте обещание. Я
намерена его исполнить. – Она всмотрелась в плитку. На ней тонкими линиями был
прорисован котелок с кипящим супом. Его обрамлял венок из трав. – Когда ты поедешь, я
отправлю это ей. С письмом от меня, в котором я дам ей знать, что мы на самом деле нашли
Кельсингру. Что в этом мире по-прежнему есть место для драконов и Старших.
– Ты могла бы отправиться со мной. Сама ей сказать.
Элис замотала головой – почти гневно.
– Нет, Лефтрин. Пока я не готова снова столкнуться с тем миром. Я отдам тебе
послания, которые ты отправишь моим родным, чтобы дать им знать, что я жива и у меня все
в порядке. Но не более того. Пока – нет.
Когда она оглянулась на него через плечо, он смотрел в пол. Губы у него плотно
сжались от разочарования. Она встала и прошла к нему.
– Не думай, будто я собираюсь уклоняться от того, что должна сделать. Я намерена
разорвать отношения с Гестом. Я хочу спокойно стоять рядом с тобой не как сбежавшая жена,
а как женщина, имеющая право выбирать, как ей жить. Гест нарушил наш брачный контракт.
Я знаю, что больше не связана его условиями.
– Тогда сообщи об этом Совету в Удачном. Отрекись от него. Он нарушил данные тебе
обещания. Ваш договор больше не имеет силы.
Она вздохнула. Этот разговор они тоже уже вели.
– Ты только что укорял меня за то, что я захотела сказаться умершей, напомнив, что это
ранит моих родных. Ну, так я не вижу способа заставить Геста меня освободить, не ранив
еще более обширный круг людей. Я могу сказать, что он был мне неверен, но у меня нет
свидетелей, которые бы открыто это подтвердили. Я не могу просить Седрика признаться,
ведь это навлечет на его семью позор! Он строит здесь нечто новое, так же, как и я. Я не хочу
разлучать его с Карсоном и тащить обратно в Удачный, делать его источником скандала и
объектом злых насмешек. Гест просто назовет его лжецом, и я знаю, что он найдет
множество друзей, которые поклянутся, что он говорит правду – что бы он ни сказал.
Переведя дыхание, она добавила:
– И моих родителей это сделает изгоями общества. Не то чтобы мы пользовались
большим уважением в Удачном. А мне пришлось бы стоять перед Советом Удачного и
признаваться, что я была дурой, не только став женой Геста, но и прожив с ним столько
потраченных напрасно лет…
Она замолчала. Ее затопило тошнотворное чувство стыда. Стоило ей решить, что она
уже оставила все это позади – и сразу же напоминание о том, как Гест по-прежнему ее
связывает, заставляло вспомнить все заново. Много лет она не могла понять, почему он так
плохо к ней относится. Она унижалась, пытаясь привлечь его внимание. Она добилась только
презрения, с которым он смотрел на все ее усилия. Только когда она оставила Удачный,
чтобы на короткое время заняться изучением своих обожаемых драконов в Дождевых
чащобах, она узнала правду о своем муже. Он никогда не испытывал к ней ни малейшего
расположения. Их брак был уловкой, прячущей его истинные предпочтения. Седрик, друг ее
детства и помощник ее мужа, был для него нечто большее, нежели просто секретарь и
камердинер.
И все друзья Геста это знали.
У нее скрутило живот, а в горле встал ком. Как она могла быть такой слепой, такой
тупой? Такой невежественной, такой блаженно наивной? Как она могла долгие годы не
замечать его странного поведения в супружеской постели, жить с его злобным ехидством и
открытым пренебрежением? У нее был только один ответ на эти вопросы: она была дурой.
Дурой, дурой, ду…
– Прекрати! – Лефтрин поймал ее руку и мягко встряхнул. При этом он еще и головой
укоризненно покачал. – Ненавижу, когда ты вот так уходишь в себя. Ты щуришь глаза,
скрипишь зубами – и я прекрасно знаю, что происходит у тебя в голове. Перестань себя
винить. Тебя обманули и ранили. Ты не должна принимать этот груз на себя. Виноват тот, кто
совершил проступок, а не тот, кому он причинил зло.
Она вздохнула, но тяжесть на ее сердце осталась.
– Ты ведь знаешь поговорку, Лефтрин: «Обманул меня раз – стыдно тебе. Обманул меня
второй – стыдно мне». Ну, а он обманул меня тысячу раз, и я не сомневаюсь, что многие
свидетели этого получали удовольствие. Я вообще не хочу возвращаться в Удачный. Никогда.
Я не хочу видеть тех, с кем я была там знакома, и гадать, кто из них знал, что я дура, и не
говорил мне.
– Хватит! – решительно сказал Лефтрин, но голос его был мягким. – Уже начинает
темнеть, и я чувствую приближение настоящего шторма. Пора переправляться на наш берег.
Элис выглянула на улицу.
– Мне не хотелось бы оказаться на этом берегу после наступления темноты, –
согласилась она и посмотрела прямо на него, ожидая, что он что-то добавит, но он молчал.
Элис не стала больше ничего говорить. Бывали моменты, когда она понимала: при всей их
близости он по-прежнему остается жителем Дождевых чащоб, тогда как она выросла в
Удачном. Существуют вещи, о которых он не говорит. Однако она вдруг решила, что это
нечто такое, что нельзя не обсудить. Откашлявшись, она проговорила: – Ближе к ночи голоса,
похоже, становятся громче.
Лефтрин встретился с ней взглядом.
– Это так.
Он подошел к двери и осторожно выглянул, словно проверяя, нет ли там какой-то
опасности. От этого простого действия у нее мороз пробежал по коже. Неужели он ожидал
что-то увидеть? Или кого-то? Он негромко сказал:
– Точно так же бывает в некоторых местах в Трехоге и Кассарике. Я имею в виду
похороненные развалины, а не города на деревьях. Но их не темнота вызывает. По-моему, это
бывает, когда ты один или чувствуешь себя одиноким. Становишься более уязвимым. В
Кельсингре это проявляется сильнее, чем я раньше ощущал. Но в этом районе, где жили
простые люди, это не так тяжело. В тех кварталах города, где здания величественные, а
улицы такие широкие, я слышу шепот почти все время. Негромкий, но постоянный. Лучше
всего просто не обращать на него внимания. Не позволяй себе на нем сосредоточиваться.
Он оглянулся на Элис, и у нее возникло ощущение, что она узнала вполне достаточно и
больше ничего услышать пока не хочет. Она ощущала, что он мог бы рассказать ей еще что-
то, но решила приберечь свои вопросы на тот момент, когда они будут греться подле уютного
огня в хорошо освещенной комнате. Не стоит задавать их здесь, в холодном городе, где
сгущаются тени.
Элис собрала свои вещи, включая отвалившуюся от камина облицовочную плитку. Еще
раз посмотрев на рисунок, она передала пластинку Лефтрину. Он достал из кармана
потрепанный платок и обернул им драгоценный предмет.
– Я буду ее беречь, – пообещал он прежде, чем она успела его об этом попросить.
Рука об руку они вышли из дома.
На улице пасмурный день померк еще сильнее: тучи сгустились, а солнце стало
опускаться за пологие холмы и более крутые скалы, высившиеся за ними. Тени домов падали
на извилистые улицы. Элис и Лефтрин шли быстро, и холодный ветер подгонял их. Когда
они оставили позади скромные дома, которые обследовала Элис, и вышли в главную часть
города, шепот стал громче. Она слышала его не ушами, и ей не удавалось вычленить какой-то
из голосов или цепочку слов: скорее, это было давлением мыслей на ее разум. Она тряхнула
головой, отгоняя их, и поспешила дальше.
Она никогда еще не бывала в подобном городе. Удачный был крупным и
величественным городом – городом, построенным для того, чтобы впечатлять, однако
масштабы Кельсингры превращали людей в карликов. Улицы в этой части Кельсингры были
широкими – настолько широкими, что драконы могли бы разминуться там друг с другом. И
размеры сверкающих черных домов тоже были рассчитаны на то, чтобы принимать в них
драконов. Потолки были подняты, дверные проемы были широкими и высокими. Где бы им
ни встречались лестницы, их центральная часть неизменно бывала широкой и пологой,
совершенно не рассчитанной на походку человека. Два шага на то, чтобы пройти по ступени,
а потом переход на следующую. Параллельно по обоим краям таких лестниц шли пролеты,
чьи размеры подходили людям.
Она миновала пересохший фонтан. В его центре дракон в натуральную величину
поднимался на задние лапы, зажав в зубах и передних лапах оленя. За следующим поворотом
ей встретился памятник государственному мужу из Старших: в одной длинной и изящной
руке он держал свиток, другой указывал вверх. Памятник был сделан из того же черного
камня, пронизанного тонкими серебряными прожилками. Было совершенно ясно, что здесь
жили и Старшие, и драконы – рядом друг с другом, возможно даже, деля одно жилище. Она
вспомнила хранителей и то, как драконы их изменяют, и подумала, что, возможно, в городе
снова появится такое же население.
Они свернули на широкий бульвар, и ветер взвыл с новой силой. Элис попыталась
плотнее закутаться в свой жалкий плащ и пригнула голову навстречу ветру. Эта улица вела
прямо к городскому порту и остаткам причалов, которые когда-то ожидали здесь прибытия
кораблей. Чуть подняв голову, она устремила слезящиеся глаза на блестящую черную
поверхность реки. На горизонте солнце уже нырнуло за лесистые холмы.
– Где Рапскаль? – Она почти кричала, чтобы ее слова могли преодолеть напор ветра. –
Он обещал, что на закате приведет Хеби к берегу.
– Он будет на месте. Пусть он странноватый, но если речь идет о выполнении своих
обещаний, он – самый ответственный из хранителей. Вон так. Вот они.
Она проследила за указующим жестом Лефтрина и увидела их. Драконица задержалась
у края высокой каменной площадки, выходившей на воду. Рядом с площадкой был
осыпающийся пандус. По барельефам, украшавшим его, Элис поняла, что когда-то здесь
была взлетная площадка для драконов. Она предположила, что, возможно, более старшим и
тяжелым драконам необходимо было возвышение, чтобы оторваться от земли. До того, как
камни пандуса поддались напору зимних паводков, он, наверное, был очень высоким. Сейчас
он обрывался сразу за постаментом статуи.
Хранитель Хеби влез на постамент и стоял у ног статуи, многократно превосходящей
рост человека и изображающей чету Старших. Мужчина указывал куда-то отставленной в
сторону рукой, а протянутый палец женщины и ее изящно наклоненная голова говорили о
том, что ее взгляд за чем-то следит – возможно, за полетом дракона. Рапскаль запрокинул
голову, и, вытянув руку, касался бедра одного из Старших. Он стоял и взирал на высокое
красивое создание, словно завороженный.
Его драконица, Хеби, ждала его, беспокойно переминаясь с лапы на лапу. Наверное, она
уже успела снова проголодаться. В последнее время она только и делала, что охотилась, ела и
снова охотилась. Размеры красной драконицы стали вдвое больше по сравнению с тем, какой
ее впервые увидела Элис. Она уже не напоминала прежнее приземистое и угловатое
существо: ее тело и хвост удлинились, шкура и полусложенные крылья ало блестели, ловя
красные лучи заходящего солнца и снова их отражая. Взбугрив мышцами выгнутую шею, она
наблюдала за их приближением. Резко опустив голову, она тихо зашипела, предостерегая их.
Элис тут же остановилась.
– Что-то случилось? – громко спросила она.
Ветер унес ее слова, и Рапскаль не ответил. Драконица снова передвинулась и чуть
приподнялась на задних лапах. Она понюхала Рапскаля, а потом подтолкнула носом. Тело
паренька прогнулось от ее толчка, но незаметно было, чтобы он ее заметил.
– Ох, нет! – простонал Лефтрин. – Умоляю, Са, только не это! Дай пареньку еще один
шанс!
Капитан отпустил руку Элис и побежал вперед.
Драконица запрокинула голову и громко засвистела. На мгновение испуганной Элис
показалось, что сейчас Хеби бросится на Лефтрина или плюнет в него кислотой. Вместо
этого драконица снова подтолкнула Рапскаля, и опять не добилась никакой реакции. После
этого она опустилась на все четыре лапы и застыла, глядя на них. Глаза у нее вращались. Ее
явно что-то вывело из равновесия, а это отнюдь не успокоило Элис. Расстроенный дракон –
это опасный дракон.
– Рапскаль! Хватит грезить, займись Хеби! Рапскаль!!!
Крик Элис пытался пробиться сквозь ветер.
Молодой хранитель стоял так же неподвижно, как статуя, которой он касался, и
меркнущий свет играл на алой чешуе кистей его рук и лица. Хеби шагнула, чтобы перекрыть
Лефтрину дорогу, но речник ловко обогнул ее.
– Я иду ему на помощь, дракон. Не мешай мне.
– Хеби, Хеби, все будет хорошо. Дай ему пройти, пропусти его.
Забыв о грозящей ей самой опасности, Элис постаралась отвлечь драконицу, а тем
временем Лефтрин уперся ладонями о пьедестал, заканчивавшийся на уровне его груди, и
вспрыгнул на него. Обхватив Рапскаля поперек туловища, он резко развернулся прочь от
статуи, отрывая ладонь паренька от камня. Как только это произошло, хранитель невнятно
вскрикнул и внезапно обвис на руках мужчины. Лефтрин пошатнулся от неожиданной
тяжести, и оба сели, опустившись на камень у ног скульптурной группы.
Хеби беспокойно переминалась, встревоженно мотая головой. Она одна из драконов
никогда не разговаривала с Элис. Несмотря на то, что теперь она стала единственной, кто мог
успешно летать и охотиться, она не казалась особо сообразительной, хотя, похоже, всегда
разделяла добродушие своего хранителя. Сейчас, когда Лефтрин продолжал обнимать
паренька и встревоженно разговаривать с ним, драконица напоминала скорее беспокойного
пса, чем сильного хищника.
Тем не менее, направляясь к площадке, Элис обогнула Хеби на почтительном
расстоянии. Взобраться на постамент ей оказалось гораздо труднее, чем Лефтрину, но она
все-таки сумела это сделать. Капитан сидел на холодном камне, прижимая к себе Рапскаля.
– Что с ним? Что случилось?
– Он тонет, – проговорил Лефтрин негромким голосом, полным ужаса.
Однако когда голова Рапскаля безвольно упала, на обращенном к ней лице она увидела
только идиотически-ошеломленную ухмылку и полузакрытые глаза. Она нахмурилась.
– Тонет? Он скорее похож на пьяного, чем на утопленника! Но откуда он взял спиртное?
– Он его и не брал. – Лефтрин снова встряхнул паренька. – Он не пьян. – Однако его
поведение ничем не подтверждало это утверждение: он снова начал расталкивать Рапскаля. –
Очнись, парень. Вернись в собственную жизнь. Здесь дракон, которому ты нужен, и ночь уже
близка. А скоро начнется гроза. Нам нужно, чтобы ты очнулся, чтобы мы до темноты
перебрались на другой берег.
Он взглянул на Элис, превращаясь в капитана Лефтрина, имеющего дело с
чрезвычайной ситуацией.
– Спрыгни вниз и подхвати его ноги, когда я стану его спускать, – приказал он, и она
повиновалась.
«Когда этот паренек успел так вырасти?» – удивленно подумала она, пока Лефтрин
опускал поникшего Рапскаля ей на руки. Когда она впервые его увидела, он казался почти
мальчишкой: его простодушие заставляло его выглядеть даже моложе сверстников. Потом он
со своим драконом исчез, и все сочли их обоих погибшими. После возвращения его
драконица доказала свою состоятельность как хищницы, а Рапскаль словно стал
одновременно старше и таинственнее, так что порой его можно было принять за
легендарного Старшего, а порой – за восхищенного мальчишку. Близкий контакт с драконом
изменял его, как менял всех хранителей. В прорехах изношенных брюк мелькала плотная
красная чешуя, покрывавшая теперь его стопы и голени. Она напоминала Элис плотную
оранжевую кожу на куриных лапах. И, словно птица, он весил меньше, чем она ожидала:
Лефтрин отпустил Рапскаля, а она приняла его вес целиком, удерживая стоймя. Глаза у него
широко открылись.
– Рапскаль! – позвала она, но он безвольно приник к ее плечу.
Лефтрин тяжело спрыгнул к ней, шумно выдохнув.
– Давай его мне! – отрывисто приказал он: Хеби прижала нос к спине Рапскаля,
заставив Элис пошатнуться и упереться спиной в пьедестал. – Дракон, прекрати! – приказал
он Хеби, но при виде бешено вращающихся глаз драконицы уже мягче добавил: – Я пытаюсь
ему помочь, Хеби. Не тесни нас.
Неясно было, поняла ли его Хеби, но она все же отступила, дав Лефтрину уложить
Рапскаля на холодный камень.
– Очнись, парень! Вернись к нам! – Он легонько пошлепал его по щекам, а потом взял
за плечи, посадил и встряхнул.
Голова Рапскаля резко запрокинулась, глаза были широко распахнуты. А потом, когда
его голова снова качнулась вперед, на лицо вернулась жизнь. Его добродушная улыбка,
которая никогда надолго не исчезала, снова расцвела на губах, и он устремил на них
блаженный взгляд.
– Нарядилась на праздник, – радостно сказал он, – в платье из кожи угря, покрашенной
в розовый цвет в тон чешуи у нее на лбу. Изящнее ящерки на воздушном цветке была она, а
губы были нежнее розовых лепестков!
– Рапскаль! – сурово одернул его Лефтрин. – Возвращайся к нам немедленно. Сюда. Мы
замерзли, приближается ночь, а этот город мертв уже Са знает сколько! Нет никакого
праздника и ни на одной женщине не надето то платье, которое ты описал. Вернись
немедленно!
Он зажал голову паренька ладонями и заставил его встретиться с его гневным взглядом.
Спустя долгие секунды Рапскаль резко встал на колени и начал сильно дрожать.
– Я так замерз! – пожаловался он. – Нам надо вернуться на тот берег и согреться у огня.
Хеби! Хеби, где ты? Уже темнеет! Ты должна перенести нас на тот берег!
Услышав его голос, драконица просунула голову между Лефтрином и Элис, чуть не
сбив обоих с ног. Широко открыв пасть, она пробовала воздух вокруг своего хранителя, а тот
воскликнул:
– Конечно, со мной все в порядке! Я просто замерз. Почему мы здесь так задержались?
Уже почти темно.
– Уже совсем темно, – сурово ответил Лефтрин, – а задержались мы здесь из-за твоего
легкомыслия. Не верю, будто ты не понимал, что делаешь. Но сейчас мы об этом говорить не
будем. Нам просто надо вернуться на тот берег.
Хранитель быстро приходил в себя. Элис смотрела, как он сначала сел прямее, а потом
неуверенно поднялся на ноги и заковылял к своему дракону. Стоило ему прикоснуться к
Хеби, как они оба заметно успокоились. Драконица перестала беспокойно переминаться, а
Рапскаль глубоко вздохнул и повернулся к ним. Его лицо снова обрело обычную красоту.
Откинув волосы со лба, он сказал почти обвиняющим тоном:
– Бедняжке Хеби придется лететь в темноте во время третьего рейса. Нам надо
отправляться прямо сейчас.
Лефтрин сказал:
– Сначала Элис. Потом ты. Потом я. Надо, чтобы на том берегу тебя кто-то ждал. И я не
хочу, чтобы ты оставался здесь в темноте без присмотра.
– Без присмотра?
– Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы обсудим это, когда благополучно окажемся на той
стороне, у огня.
Рапскаль бросил на него обиженный взгляд, но сказал только:
– Значит, Элис летит первая.
***
Элис не в первый раз летела верхом на драконе, но ей казалось, что она никогда к этому
не привыкнет. Она знала, что другие драконы не одобряют того, что Хеби позволяет каким-то
там людишкам садиться себе на спину и ехать на ней, словно на верховом животном, и
опасалась, как бы они не решили ей об этом прямо заявить. Синтара, самая крупная
драконица, была в этом отношении особенно откровенна. Однако эти тревоги были лишь
самой малой частью эмоций, от которых у нее отчаянно колотилось сердце. На драконе не
было никакой упряжи, за которую можно было бы ухватиться – даже куска бечевы.
– Зачем она может понадобиться? – недоуменно вопросил Рапскаль, когда в первый раз
попросил Хеби перенести Элис через реку, а та спросила, за что ей можно держаться. – Она
знает, куда летит. Просто сиди спокойно, и она тебя туда донесет.
Лефтрин подсадил ее на услужливо присевшую драконицу, но все равно карабкаться по
покрытому гладкой чешуей плечу было непросто. Элис села на Хеби верхом прямо перед тем
местом, где к ее туловищу крепились крылья. Это выглядело не слишком величественно. Ей
пришлось наклониться вперед и прижать ладони по обе стороны драконьей шеи, поскольку
ухватиться пальцами было не за что. Хеби научилась летать, разбегаясь и подпрыгивая.
Рапскаль решил, что дракон должен подниматься в воздух именно таким образом, но
остальные драконы этого не признавали, говоря, что ей следует просто подпрыгивать над
землей и подниматься, махая крыльями. Тем не менее каждый полет начинался с того, что
Хеби вприпрыжку бежала вниз по склону к реке. Потом она резко подпрыгивала, хлопая
широкими кожистыми крыльями. Элис никогда не была абсолютно уверена в том, что Хеби
даже поднимется в воздух, не говоря уже о том, чтобы там удержаться.
Однако стоило драконице оторваться от земли, как ритм ее взмахов выравнивался. Они
поднялись выше. Холодный ветер обдувал Элис, обжигая щеки и проникая сквозь
выношенную одежду. Она пригнулась ниже, обнимая гладкую мускулистую плоть. Если она
соскользнет, то упадет в ледяную реку и погибнет. Никто не сможет ее спасти. Хеби страшно
боится воды с тех пор, как ее утащил разлив. Она ни за что не нырнет в холодную воду за
упавшим седоком. Элис постаралась отогнать унылые мысли. Она не упадет. Вот и все.
Щурясь, она смотрела на огоньки на противоположном берегу и желала поскорее
оказаться там. Огней было немного. Хранители и члены экипажа «Смоляного» заняли те
немногие домики, которые можно было сделать жилыми, постаравшись отремонтировать
крыши так, чтобы дождь не заливался внутрь, и хоть немного утеплить. Тем не менее тут
было слишком мало обитателей даже для того, чтобы основать деревню. «Но новые люди
скоро появятся», – с грустью подумала Элис: это произойдет, как только станет известно об
их открытии. Люди придут. А с ними, возможно, придет конец Кельсингре.
***
***
Глава 5
Удачненский торговец
Дверь распахнулась, открывая сумрачное помещение. Гест настороженно вошел в
комнату, морщась от запаха выветрившихся духов и заброшенности. Тот, кто в последний раз
здесь прибирался, выполнил свою работу из рук вон плохо. Уголья от давно погасшего огня
остались лежать в небольшом камине, добавляя воздуху вонь от залежавшейся золы.
Несколько шагов его длинных ног – и он у окна. Отодвинув гардины, он впустил в комнату
сероватый зимний свет и, открыв защелку, распахнул оконные створки навстречу зимнему
дню.
Эта небольшая комната первоначально была отведена Элис для занятий рукодельем.
Его мать с немалым удовольствием обставила этот уголок для его будущей супруги: она
выбрала кресла, стоявшие у камина, изящные столики, густо-синие ткани занавесок, ковер с
цветочным узором. Но его неудобная жена не питала ни малейшего интереса к шитью или
вышиванию. Это не для Элис, нет-нет! Пока жены других мужчин радостно отделывали себе
новые шляпки или вышивали девизы, эта женщина бродила по рынкам, разыскивая старые
свитки, покупала их за бешеные деньги и волокла домой. Полки в комнате, покрашенные в
золотой и белый цвета и предназначенные для безделушек, прогибались под грузом свитков,
книг и пачек листов с записями. Крышка большого деревянного письменного стола,
поставленного вместо изящной рукодельницы, была пуста. Тут он должен был отдать Элис
должное: перед отъездом она хотя бы прибралась за собой.
А потом он вдруг осознал, что ее стол совершенно пуст. НЕТ! Не может быть, чтобы
она и его прихватила! Даже Элис при всей своей одержимости не могла бы подвергнуть
риску свиток Старших, который он преподнес ей в качестве подарка по случаю их помолвки.
Он был возмутительно дорогим. Зная его ценность и непрочность, она уложила ту проклятую
штуку в специальный футляр, чтобы уберечь от пыли и прикосновений любопытствующих.
Элис не стала бы брать столь уникальную и крайне ценную вещь в поездку по реке
Дождевых чащоб. Ведь не стала бы?
Это Седрик разыскал для Геста тот свиток в те дни, когда тот ухаживал за Элис. Он был
одним из тех немногих непострадавших документов Старших, которые были найдены в
Кассарике. Седрик заверил его, что этот свиток бесценен и что даже при той заоблачной
цене, которую он за него платит, это – крайне выгодная покупка. Гест не только приобретает
уникальный артефакт Старших, но и при этом добивается, чтобы Элис дала свое согласие на
их брак. Это была подлинная мечта торговца, безупречнейшая сделка, при которой он
отдавал нечто только для того, чтобы тут же получить обратно и саму вещь, и женщину в
придачу. Они смеялись над этим вечером накануне того дня, когда он отправился дарить его
этой не умеющей одеваться маленькой особе.
Гест презрительно нахмурился, вспоминая тот вечер. На самом деле, он один смеялся
тогда над выгодной сделкой. Седрик сидел молча, кусая губу, а потом осмелился спросить у
него:
– Ты уверен, что, правда, не хочешь останавливаться? Это – идеальный подарок. Я
уверен, что он как ничто другое принесет тебе расположение Элис. Такой дар даст тебе
возможность ухаживать за ней и сделать ее твоей женой. Но ты уверен, по-настоящему
уверен, что хочешь именно этого?
– Ну, конечно же, нет!
Они пили в кабинете у Геста, уютно устроившись у огня и глядя, как корявое яблоневое
полено превращается в золу. В доме было тихо и спокойно, занавески задернуты, чтобы не
впускать в комнату ночь. Война с Калсидой закончилась, торговля начала оживляться, жизнь
стала налаживаться. Хорошее вино и выдержанное бренди, песни и развлечения снова
вернулись в Удачный. Гостиницы, таверны и театры отстраивались заново, поднимаясь из
пепла в великолепии, которое превосходило все то, что существовало в прежнем Удачном,
пока калсидийцы его не сожгли и не разграбили. Можно было составить себе состояние. В те
дни так чудесно было ощущать себя молодым, свободным и богатым.
И тут отцу Геста понадобилось все испортить своими настояниями, чтобы Гест женился
и родил семье наследника, в противном случае угрожая лишить его права считаться
единственным наследником состояния семейства Финбок.
– Если бы все зависело от меня, я продолжал бы жить точно так же, как сейчас. У меня
есть друзья, мне есть чем себя занять, мои деловые предприятия идут превосходно, и я могу
укладывать тебя в постель, когда пожелаю. Мне меньше всего нужно, чтобы какая-нибудь
неугомонная женщинка заполонила мой дом и начала требовать, чтобы я уделял ей время и
внимание. А еще меньше у меня желание заиметь вопящих младенцев и неряшливых
маленьких детей.
– Но пока твой отец жив и носит одеяние Торговца, и пока ему принадлежит не только
право голоса, но и все деньги, поступающие от вашей собственности, тебе придется делать
то, чем он будет доволен.
Слова Седрика заставили его нахмуриться – как тогда, так и сейчас.
– А вот и нет. Мне достаточно только, чтобы казалось, будто я делаю то, чем он будет
доволен. Я не имею намерения прекращать делать то, чем доволен я сам.
– Ну, а тогда, – тут Седрик чуть пьяно указал на свиток в древнем разукрашенном
футляре, – тогда это именно та вещь, которая тебе нужна, Гест. Я уже много лет знаком с
Элис. Увлечение древними Старшими и драконами поглощает ее целиком. Такой подарок
поможет тебе ее завоевать.
Так и получилось. В тот момент огромная сумма, заплаченная им за эту проклятую
штуку, казалась ему окупившейся. Она согласилась выйти за него замуж. После этого
сватовство просто пошло по обычаям Удачного: это было не труднее, чем проследить по
карте дорогу. Они поженились, его семья предоставила им удобный новый дом, а ему –
гораздо более щедрое содержание, и их жизнь устроилась. О, время от времени его отец или
мать начинали стонать или сетовать на то, что у Элис в утробе не зреет ребенок, но в этом
вины Геста не было. Даже если бы женщины его привлекали, он вряд ли выбрал бы такую,
которая бы походила на Элис. Непокорные рыжие волосы, на лице, руках и плечах веснушки,
похожие на обильную россыпь оспин. Она была крепенькой женщинкой, которая должна
была бы легко зачать и сразу же родить ему мальца. Однако она даже этого не сделала как
следует.
А потом, когда он уже много лет назад решил, что она успокоилась и заняла отведенное
ей место, ей вдруг взбрело в голову отправиться в Дождевые чащобы изучать драконов. И
будь он проклят, если Седрик не поддержал ее в этой мысли! Они оба имели нахальство
напомнить ему, что он согласился сделать такую поездку одним из условий их брачного
контракта. Может, это и так, но ни одна настоящая жена не стала бы настаивать на подобной
нелепице. Ужасно разозлившись на них обоих, он отослал их вместе. Пусть Седрик сам
почувствует, как приятно сносить бесконечное нытье и надоедание его «давнего друга».
Пусть Седрик вспомнит, каково быть без денег на вонючем корабле, идущем по зловонной
реке. Неблагодарная тварь! Они оба – неблагодарные, тупые, эгоистичные, вульгарные
идиоты. А теперь еще оказывается, что они его обокрали, увезли самый ценный свиток из
всей дорогой коллекции, которую собрала эта глупая рыжая корова. Это было просто
невыносимо!
Он прошагал обратно к двери комнаты и высунул голову в коридор.
– Чед! Чед, зайди ко мне на минуту.
– Иду, сударь!
Его управляющий откликнулся откуда-то издалека – возможно, из винного погреба.
Ленивый ублюдок! Его никогда нет на месте, когда он нужен Гесту.
Гест начал нетерпеливо расхаживать по комнате, ища и не находя тот свиток. Эта сучка
его украла! Он стиснул кулаки. Ну что ж: она скоро узнает, что он не оставил ей и медной
полушки. А этот изменник Седрик! Когда Гест вернулся из торговой поездки и обнаружил,
что ни его жена, ни секретарь не возвращались из своего неуместного плаванья в Дождевые
чащобы, он пришел в ярость. Тем не менее он ничего не предпринимал, пока мерзкие слухи
насчет их совместного побега не начали отражаться на его положении в обществе. Узкий круг
его друзей был в курсе того, что подобное не может быть правдой, поскольку Седрик не мог
убежать с женщиной, как не мог вдруг приобрести отвагу и постоять за себя. Однако в
удачненском обществе были и другие – те, кто этому поверил и посмел жалеть Геста, увидев
в нем рогатого супруга. Они выражали ему сочувствие и, считая, что сердце у него разбито,
смели советовать ему, как снова добиться расположения жены, если та все же вернется. Что
еще хуже, нашлись амбициозные мамаши, которые тайком начали подбивать его на то, чтобы
он воспользовался правом разорвать брачный контракт и найти «более подходящую и
способную к деторождению жену». У них обязательно имелась дочь, племянница или
внучка, которая прекрасно подошла бы на эту роль. Одна вдовушка даже посмела
предложить себя. Такая назойливость была унизительной, однако хуже была та жалость,
которую предлагали некоторые другие люди. Похоже, они вообразили, что отсутствие
реакции на исчезновение Элис показывает, что он томится печалью по своей рыжей корове!
Именно тогда он разослал по всем крупным городам на реке Дождевых чащоб
оповещения. Он дал ясно и четко понять, чтобы все те, кто будет иметь глупость
предоставить беглецам кредит, не рассчитывали на то, что Гест заплатит им из своего
кармана. Элис и Седрик захотели от него уехать? Прекрасно! Пусть посмотрят, каково
оказаться отлученными от его денег. И к тому же такое оповещение ясно покажет всем,
насколько мало его интересует, что с ними обоими стало.
Где этот чертов управляющий? Он снова выглянул за дверь.
– Чед! – проревел он яростно, и его нисколько не успокоило то, что этот мужчина
отозвался из коридора прямо за его спиной, заставив вздрогнуть от неожиданности:
– Я здесь, сударь.
– Где ты был? Когда я тебя зову, это значит, что ты нужен мне немедленно.
– Сударь, мне очень жаль, но я впускал гостя и устраивал его в вашей гостиной. Он
очень хорошо одет и приехал в наемном экипаже, запряженном самыми лучшими конями. Он
говорит, что приплыл из самой Калсиды на корабле, который пришел этим утром, и что вы
его ждете.
– Как его зовут? – вопросил Гест.
Он ломал голову, безуспешно пытаясь вспомнить какую-либо заранее назначенную
встречу.
– Он очень решительно отказался сообщить свое имя, сударь. Он сказал, что дело
крайне щекотливое и что он привез подарки и послания не только вам, но и человеку по
имени Бегасти Коред. И он говорил, что Седрик Мельдар условился обо всем этом уже много
месяцев назад, но грузы не прибыли и кто-то должен заплатить за их задержку…
– Хватит!
Опять этот проклятый Седрик! Ему надоело вспоминать об этом человеке. Неужели
Седрик сбежал, предоставив нитям делового соглашения порваться? Это было совершенно на
него непохоже. Гест не знал никого другого, кто зорче следил бы за всеми деталями и
договоренностями. Однако для этого жадного маленького клеща было так же нехарактерно и
столь долгое расставание с удобствами и богатством. Если только это не составляет часть
какого-то другого, непонятного заговора, направленного против Геста. Эта мысль была очень
тревожной. Седрик и Элис дружили с детства. Может, они оба стали участниками какого-то
заговора, направленного на то, чтобы перехватить у Геста торговлю? Может, они именно
потому исчезли и не вернулись? Чем эти двое могут торговать? Он внезапно вспомнил, зачем
звал Чеда.
– Займись вот чем. На этом столе был свиток, очень ценный. Он лежал в деревянном
ящичке со стеклянной крышкой. Он был здесь, а теперь исчез. Я желаю, чтобы он был
найден.
– Я не знаю… – начал было этот некомпетентный дурень.
– Найди его! – рявкнул на него Гест. – Найди немедленно, если не хочешь, чтобы тебя
обвинили в воровстве!
– Сударь! – запротестовал управляющий, ужаснувшись. – Мне ничего не известно о
содержимом этой комнаты. Когда я здесь появился, вы сказали, что ею занимаются
горничные миледи. А после того, как вы приказали уволить горничных, я не стал за ней
следить, вы ведь не говорили мне, что…
– Найди свиток! – взревел Гест. Он повернулся спиной к управляющему и зашагал в
сторону гостиной. – И пришли закуски, пока я буду разбираться, что еще ты напутал.
Крик принес ему удовлетворение, позволив чуть снять напряжение. Приятно было
видеть, как бледнеет и трясется управляющий, испугавшийся за свое место. Было бы гораздо
лучше, если бы он тут же предъявил пропавший свиток, но рано или поздно он это сделает.
Если, конечно, Элис с Седриком его не украли. А как насчет других чрезвычайно
дорогих свитков, которые эта никчемная женщинка и его лакей скупали многие годы? Он
резко остановился, вспомнив, как старательно Седрик разыскивал для нее дорогие и древние
документы, как неутомимо он добивался, чтобы Гест их покупал, говоря, что это –
единственный способ чем-то занять Элис. А под конец их совместной жизни Седрик даже
посмел заявлять, что она «заслужила» такие подарки, как компенсацию брака по расчету!
Гест отвечал, что она понимала, на что идет, когда подписывала их брачный контракт. Он с
самого начала дал ей понять, что все дело в видимости, расчете и наследнике. И вот теперь
он мрачно задумался о том, какую часть его состояния она потратила на свои потрепанные
кусочки коровьей шкуры и затхлые книги. Где-то должны быть подсчеты, какой-то реестр
купленного. Седрик очень тщательно вел весь учет. Но где именно? Или, может, они утащили
этот список с собой вместе с бесценными артефактами, когда совместно сбегали от него?
Будь они прокляты! Конечно, они именно так и сделали. Теперь все стало понятно. И
то, почему Седрик настаивал, чтобы Элис позволили отправиться в это никчемное
путешествие в Дождевые чащобы. И его глупая ссора с Гестом, которая послужила причиной
приказа, отправившего секретаря с ней. Ну, конечно! Он в ярости скрипнул зубами. Они
вступили в сговор против него, одурачили его в его собственном доме, использовав для этого
его собственные деньги. Ну что ж: они убедятся в том, что с ним шутить нельзя. Он их
отыщет и отыграется на них, оставит их без гроша и опозорит!
Он тяжело дышал, сердце у него бешено колотилось. Он заставил себя неподвижно
постоять, глубоко дыша и успокаиваясь, после чего потратил несколько секунд на то, чтобы
одернуть камзол и поправить воротник и манжеты. Он понятия не имел, что за калсидиец
ожидает его в гостиной, но, возможно, этот человек окажется слабым звеном в том заговоре,
который составил против него Седрик. И если это так, то Гест намерен вытащить из
незнакомца как можно больше сведений. А потом он прикажет Чеду вытолкать его из дома.
Спокойный и сдержанный – по крайней мере, внешне, – он вошел в гостиную с пресно-
вежливой улыбкой на губах. Ожидающий его калсидиец оказался молодым и мускулистым.
На нем был парчовый жилет поверх просторной белой рубашки. Его широкие штаны были из
простеганного шелка, короткие сапожки – из блестящей черной кожи. Клинок у него на поясе
не был ни мечом, ни кинжалом, а каким-то изогнутым и мерзким гибридом того и другого.
Рукоять была черная, обмотанная кожей. Не декоративная, а очень удобная. На полу рядом с
ним лежала сумка с гербом герцога Калсиды. Мужчина оторвался от копания в ящиках
письменного стола Геста. Его коротко подстриженные темные волосы и аккуратная бородка
не закрывали алого шрама, который шел от уголка его левого глаза по всей щеке, губам и
подбородку. Рана казалась недавней, а губы зажили плохо. Края шрама расходились, так что
при разговоре слова получались невнятными.
– Где обещанный товар? У тебя больше не будет возможности просто его предоставить.
Каждый день промедления будет тебе дорого стоить.
Возмущение Геста при виде копания в его бумагах резко превратилось в страх: рука
мужчины легла на рукоять его странного оружия. Несколько долгих секунд ни он, ни Гест
ничего не говорили. А когда к Гесту вернулся дар речи, его слова прозвучали совершенно
неубедительно:
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Убирайтесь из моего дома, иначе я вызову
городскую стражу!
Мужчина смотрел на него, и его серые глаза были бесстрастно-внимательными. В них
не было ни страха, ни гнева. Только оценка. Это было неуютно.
– Убирайтесь!
Калсидиец резко отвернулся от стола с его разворошенным содержимым. Когда
пришелец двинулся мимо Геста, тот презрительно указал рукой на дверь, оставшуюся
приоткрытой. Одним быстрым и плавным движением незнакомец левой рукой схватил Геста
за запястье, а правой обнажил клинок и взрезал пойманную руку, оставив длинную
неглубокую рану вдоль всей ладони и до кончика указательного пальца. После этого он
выпустил запястье и отпрыгнул назад.
Из длинного разреза хлынула кровь, боль была невероятно острой. Гест согнулся над
рукой, взревев от боли, а калсидиец отошел к окну и спокойно вытер клинок о занавеску. Он
заговорил, чуть повернув голову и нисколько не заботясь о том, что может предпринять Гест.
– Маленькое напоминание, чтобы ты не лгал. Второе напоминание, чтобы ты не
задерживался с обещанным товаром, будет гораздо более суровым. Больше похожим на то
напоминание, которое сделал мне меченосец герцога, когда я вынужден был доложить, что
давно не получал вестей ни от Бегасти Кореда, ни от Седрика из Удачного.
Гест крепко пережал запястье, пытаясь подавить жгучую боль, разливавшуюся по всей
его руке. Кровь лилась из его ладони и капала с пальцев на дорогие ковры, которыми был
застелен пол кабинета. Он судорожно втянул в себя воздух.
– Чед! – крикнул он. – Чед! Мне нужна помощь! Чед!
Дверь начала открываться, но одним кошачьим прыжком калсидиец подскочил к ней и
не дал распахнуться. Он перекрыл своим телом вход.
– Чай и печенье! Какая забота. Я все возьму. И позаботься, чтобы нам не мешали. Мы с
твоим хозяином обсуждаем крайне конфиденциальный вопрос.
– Сударь?
Раздраженный голос управляющего разъярил Геста.
– Спаси меня! – крикнул он.
Калсидиец мгновенно развернулся, держа обеими руками поднос с чайными
принадлежностями. Не пролив ни капли, он поставил эту ношу на пол у своих ног, а потом
резко развернулся, закрывая дверь и опуская задвижку.
– Сударь, с вами все в порядке?
Недоумевающий вопрос Чеда едва пробился сквозь массивные створки.
– Нет! Он безумец, зови на помощь!
– Сударь?
Не успел Гест снова вдохнуть, как калсидиец уже оказался рядом с ним. На этот раз
обнаженный кинжал оказался у его горла. Калсидиец улыбнулся, заставив шрам растянуться.
Кровь выступила из его нижней губы: рана оказалась очень недавней. Он произнес негромко
и совершенно спокойно:
– Скажи своему рабу, что с тобой все в порядке, что нам нужна тишина и что ему надо
уйти. Скажи немедленно.
Кинжал шевельнулся – и у Геста внезапно обвис воротник. Боль от рассеченной кожи и
теплую струйку крови он ощутил мгновением позже.
Гест судорожно втянул в себя воздух, собираясь заорать. Мужчина внезапно ударил его
– отвесил пощечину открытой ладонью.
Ручка двери задергалась.
– Сударь! Мне привести помощь, сударь?
Калсидиец улыбался, а его кинжал чертил какой-то узор перед самыми глазами Геста.
Это человек был дьявольски быстр!
– Нет! – крикнул Гест, как только кинжал кольнул его в кончик носа. А потом, когда
острие снова уперлось в основание его шеи, уже громче: – НЕТ!!! Чед, нет! Ты не так меня
понял! Оставь нас! Не мешай! Оставь нас!
Ручка двери прекратила резкие подергивания.
– Сударь? Вы уверены, сударь?
– Оставь нас! – проорал Гест: лезвие кинжала прочертило линию вверх по его шее. –
Уходи!
– Как пожелаете, сударь.
А потом – тишина. Однако кончик кинжала по-прежнему оставался у Геста под
подбородком, заставляя его приподниматься на цыпочки, кисть по-прежнему горела и
пульсировала болью, а кровь капала с пальцев. Целая вечность такой неподвижной муки, а
потом калсидиец вдруг резко отвел свой клинок в сторону. Двумя быстрыми шагами он снова
вернулся к двери, и у Геста пробудилась надежда на то, что он уйдет, прекратив дикое
буйство. Вместо этого мужчина наклонился и поднял чайный поднос. Он отнес его к столу
Геста, переступив через свою сумку, и небрежно смел бумаги со столешницы, освобождая
место, куда его можно поставить. Наблюдая за Гестом своим холодным взглядом, он
встряхнул чистую белую салфетку и вытер ею кинжал. На полотне осталась алая полоса. Он
швырнул салфетку Гесту:
– Перевяжи руку. А потом тебе пора будет предъявить обещанный товар.
Гест неловко перетянул раненую руку. Прижимать ткань к порезу было мучительно
больно. На салфетке мгновенно расплылось кровавое пятно. Он прерывисто вздохнул и утер
лицо рукавом, притворяясь, будто смахивает пот, а не слезы с глаз. Ему нельзя выказывать
слабость. Этот чужеземец безумен и способен на что угодно. На рукаве осталась кровь, и
Гест внезапно понял:
– Вы разрезали мне нос! Вы разрезали мне лицо!
– Крошечная ранка, легчайший укол кончиком ножа. Не обращай внимания. –
Калсидиец налил себе в чашку горячего чая, задумчиво понюхал напиток и отпил глоток. –
Вареные листья. Я этого не понимаю, но вкус не так уж плох в такой прохладный день, как
сегодня. Итак. Товар. Немедленно.
Гест отступил на трясущихся ногах.
– Честно, сударь, я понятия не имею, о чем вы говорите.
Калсидиец двинулся за ним, держа в одной руке чайную чашку, а в другой – кинжал. Он
оттеснил Геста от окон с плотными занавесками, заставив попятиться в угол. У Геста стучало
в ушах. Шрамолицый отпил чай и ухмыльнулся.
– Я буду слушать, – проговорил он непринужденно, – пока не допью эту чашку. А потом
ты и мой клинок спляшете танец истины.
– Я ничего не могу вам сказать. Я ничего не знаю.
Услышав свой дрожащий голос, Гест его не узнал.
– Тогда давай вызовем твоего раба Седрика. Ведь это он заключил тот договор с Бегасти
Коредом?
Гест лихорадочно соображал. Бегасти. Лысеющий мужчина со зловонным дыханием.
– Я вел дела с Бегасти Коредом, но это было давно. А Седрик не раб, он мой…
помощник… И… – Он внезапно понял связь между этими именами и сообразил, о чем идет
речь. Стремительно продолжив, он не спускал глаз с поднятого кинжала. – И он меня предал
и сбежал с несколькими очень ценными свитками. В Дождевые чащобы. Он мог
самостоятельно заключить сделку с Бегасти Коредом. Скорее всего, этот жалкий предатель
так и сделал. Подозреваю, что он часто вел дела у меня за спиной, втайне от меня. Это с
Седриком вам надо говорить об этом… товаре.
Частицы драконьего тела! Вот что ожидал получить от него этот посланец. Драконью
печень и драконью кровь, кости, зубы и чешую. Кусочки дракона, чтобы приготовить
лекарство и излечить древнего, больного и, скорее всего, безумного герцога Калсиды.
Недоступные и совершенно незаконные частицы дракона. Во что его втянул Седрик?
Мужчина допил остатки чая. Секунду подержав пустую чашку, он небрежно бросил ее
через плечо. Она упала на ковер и прокатилась полукругом, не разбившись. У Геста зазвенело
в ушах, комната внезапно показалась ему темной. Когда шрамолицый взмахнул своим
бритвенно-острым ножом, Гест не удержал невнятного возгласа. Казалось, калсидиец этого
не заметил. Он наклонил голову и улыбнулся Гесту, словно кокетливая змея.
– Сейчас ты сядешь сюда, за свой стол, и мы вытянем из тебя еще немного правды. Я
вижу, как она прячется в твоих глазах.
– Я не знаю правды. У меня есть подозрения, и только.
Однако эти подозрения стремительно сплетались в логическую картину. Элис,
одержимая своими исследованиями драконов. Неожиданная поддержка Седриком ее нелепой
экспедиции в Дождевые чащобы, чтобы посмотреть на этих тварей. Во время их последней
ссоры он ведь даже упоминал имя Бегасти, кажется? Или во время предпоследней? Какой-то
идиотизм насчет возможности заработать целое состояние… Гест с отвращением хмыкнул. В
течение последних нескольких лет Седрик видел, как он маневрирует в купеческом мире. Он
бегал с поручениями Геста, приносил чай, чистил щеткой одежду и – да, согревал его
постель. Он решил, что достаточно умен, чтобы заключить небольшую сделку на стороне.
Если бы он подверг риску только себя самого и Элис, Геста это могло бы просто позабавить.
Но сейчас, пересекая комнату на подгибающихся ногах и садясь за стол, с сочащимися
кровью порезами на лице и с изуродованной рукой, он мог чувствовать только яростную
злобу на неумеху и предателя Седрика.
Калсидиец присел на край стола и посмотрел на Геста сверху вниз. Он улыбнулся.
– Теперь я вижу немного гнева. Ты думаешь: «Эта салфетка должна была бы
пропитываться его кровью, а не моей». Я прав, верно? Так. Вызови своего раба и давай
применим эту боль там, где ей надлежит быть.
Гест старался говорить твердо.
– Я вам сказал. Он сбежал. Он обокрал меня и сбежал. Теперь я не имею к нему
никакого отношения. Какую бы сделку он ни заключил с Бегасти Коредом, он вел переговоры
от себя лично. Это не имеет ко мне никакого отношения. – Внезапно нахлынувшее на него
возмущение тем, что Седрик устроил эту катастрофу, придало ему отваги. Подавшись вперед,
он крикнул: – Вы, сударь, совершили серьезную ошибку!
Калсидийца это не впечатлило. Он склонил голову набок и подался ближе, растягивая
губы в улыбке. Однако на губах она и застыла, не затронув глаз.
– Неужели? Но не такую серьезную, как ты. Ты ответствен и понесешь ответ. То, что
делает или чего не делает раб, отражается на его господине. Ты позволил одному из своих
убежать, заключать сделки и обкрадывать тебя, и ничего не сделал для того, чтобы ему
помешать. Так что тебе придется заплатить, как если бы твой конь взбесился на базаре или
твой пес укусил ребенка в лицо. Возможно, пальцем, возможно, кистью руки… а, возможно,
жизнью. Не мне решать, сколько именно тебе надо будет заплатить, но отвечать тебе
придется.
– Если он и подписал соглашение с Бегасти Коредом, я ничего об этом не знаю. По
закону я этой сделкой не связан.
Гест изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал.
– Нас, калсидийцев, мало интересует, что говорят законы Удачного. Вот что интересует
нас. Герцог, наш мудрый правитель, страдает от нездоровья. Мы знаем, что правильный
прием лекарств, приготовленных из частиц дракона, вернет ему здоровье. Бегасти Коред –
один из наших ведущих торговцев экзотическими товарами, и именно на него была
возложена честь приобрести необходимые частицы. Для того чтобы во время выполнения
этого поручения его мысли были свободны от всех забот, герцог взял под свою опеку всю
семью Кореда. Как ты прекрасно понимаешь, такое поручение – это высокая честь, но также
и огромная ответственность. Тем не менее уже достаточно долго никаких успехов не было,
несмотря на всяческую поддержку со стороны герцога и его приближенных. И потому он с
немалым удовлетворением принял известие о том, что Бегасти Кореду, наконец, удалось
заручиться обещанием удачненского торговца со столь прочной репутацией оказать ему
помощь в приобретении товара. – Приблизив свой клинок еще сильнее, калсидиец добавил: –
Он упомянул нам не только этого Седрика, но и тебя: торговца Геста Финбока. Очень многие
наши купцы хорошо тебя знают. Все они сказали, что ты – разносторонний и находчивый
торговец, умеющий заключать выгодные сделки, но способный находить первоклассный
товар. Итак. Где наш товар?
«Не знаю». Гест успел прикусить язык раньше, чем выпалил эти слова, подозревая, что,
услышав их еще раз, калсидиец отреагирует весьма резко. Он на секунду прикрыл глаза и
попытался придумать такую тактику, которая позволила бы ему выпутаться из этой ситуации.
Он прибег к давнему методу торговцев. Надо притвориться, будто способен выполнить
требования покупателя. Позднее можно будет придумать отговорки. Или обратиться к
городской страже.
– Вот что мне известно, – проговорил он, тщательно подбирая слова. Подняв
перевязанную руку, он промокнул кровь с кончика носа. Это было ошибкой. Начавшая
подсыхать корочка прилипла к салфетке, и кровь закапала снова. Он решительно положил
руки на крышку стола и постарался не обращать на это внимания. – Седрик отправился в
Дождевые чащобы. Он взял с собой женщину, обладавшую немалыми знаниями о драконах.
Подозреваю, что он надеется воспользоваться ее знаниями, чтобы добиться тесного контакта
с драконами. Я должен был отправиться в поездку по своим торговым делам. Когда я
вернулся, я не обнаружил никаких известий от него. Из Дождевых чащоб сообщили, что он
вошел в группу, сопровождавшую драконов в экспедиции вверх по реке Дождевых чащоб. От
экспедиции вестей не было. Все ее участники и драконы могли погибнуть.
– Ха! Это все старые новости. Когда Бегасти Коред отправлял твоего Седрика в путь,
это задание было поручено не ему одному. Другие наши шпионы гораздо быстрее нам
доложились. Мы направили на это дело все имевшиеся в нашем распоряжении ресурсы. Твой
Седрик был всего лишь одним из многих возможных людей, с которыми мы имели
договоренность. Так что перестань лгать. Мы уже знаем многое. Неужели ты решил, будто
сможешь пересказать мне давние новости, и я этим удовлетворюсь? Ты вздумал отвлечь меня
от выполнения моего задания? Тогда ты глуп. И ты убедишься, что за мысль, будто мы
глупцы, тоже придется дорого платить.
– Честно: я знаю только то, что вам сказал!
В его голосе зазвучало отчаяние. Такая демонстрация своих чувств нарушала все
правила мудрой торговли, шла вразрез со всеми теми принципами, которых следовало
придерживаться, имея дело с калсидийцами. Этим людям не следовало показывать свой
страх, сомнения или слабость. Однако жгучая боль в руке, запах собственной крови,
капающей с носа, и невероятная чуждость происходящего заставляли его буквально
содрогаться.
– Я тебе верю, – внезапно заявил калсидиец. Он спрыгнул с края стола и лениво прошел
к окну. Там он проверил остроту своего клинка на занавеске, распустив ее на лоскуты.
Устремив взгляд в окно, он сказал: – Я тебе верю, потому что у нас похожая проблема. Мы не
знаем точно, где находится Бегасти Коред. Мы считаем, что он тоже отправился в Дождевые
чащобы. Возможно, это означает, что он близок к тому, чтобы получить необходимый товар.
Гест осторожно встал с кресла. Дверь была не так уж далеко. Ковры были мягкими.
Способен ли он медленно и неслышно дойти до двери, отпереть засов и благополучно
скрыться раньше, чем этот человек заметит его побег? Он подозревал, что если не сумеет
выбраться за дверь, то заплатит своей жизнью. Но если он выберется за дверь, то куда ему
бежать? Он не сомневался в том, что калсидиец за ним погонится. От ужаса его одолевали
тошнота, головокружение и слабость.
– Ты, конечно, знаешь, насколько кому-то из калсидийцев трудно найти такого человека,
который повез бы его вверх по реке Дождевых чащоб. То, что Бегасти сумел этого добиться,
характеризует его изобретательность. Мы подозреваем, что ему помогал Синад Арих.
Возможно, они оба заняты исполнением своего поручения. Однако из-за этого с ними
невозможно связаться. А это не годится. Это совершенно не годится.
Гест шагнул к двери. Шрамолицый по-прежнему стоял к нему спиной. Еще шаг.
Калсидиец водил клинком вверх и вниз по дорогостоящим гардинам, словно точил его о
прекрасную ткань. Геста это не волновало. Пусть бы занимался чем угодно. Он приблизился
к двери еще на шаг. Еще один бесшумный шаг – и он совершит рывок к безопасности:
отбросит засов, откроет дверь и бросится бежать, словно ошпаренный кот.
– Мы сделали то, что должны были. Мы доставили послания тому, к кому нам
возможно попасть. А этот человек, в свою очередь, передаст послания туда, куда нам самим
отправиться нельзя. И он сделает это очень быстро.
Касидиец повернулся. Раздался звук удара, словно кто-то один раз сильно стукнул в
дверь. Гест обернулся, надеясь, что вернулся Чед. Вместо этого в твердой древесине чуть
подрагивала невероятно аляповатая рукоять короткого ножа. Секунду он не мог понять, что
именно видит. Шрамолицый кашлянул, и Гест обернулся на него. Еще один небольшой нож с
веселеньким красно-зелено-голубым узором на рукояти удобно балансировал в руке
калсидийца.
– Можешь бежать быстрее летящего ножа? Давай проверим?
– Нет! Пожалуйста, не надо! Чего вы от меня хотите? Скажите прямо, и если я смогу, то
отдам вам. Обязательно. Вам нужны деньги? Вам нужны…
– Тихо.
Это мягкое слово было брошено очень сурово. Гест замолчал.
– Все очень просто. Нам нужен товар, который был нам обещан. Части дракона. Чешуя.
Кровь. Зубы. Печень. Нам не важно уже, кто именно их поставит, лишь бы товар доставили
быстро. Когда он придет, ты увидишь, насколько щедр герцог Калсиды. Тот, кто доставит
потребное, будет сторицей вознагражден – не только деньгами, но и почестями. В течение
многих поколений ваш дом будут прославлять и уважать все те, кто служит его светлости.
Итак. Ты начнешь с того, что разыщешь Синада Ариха и Бегасти Кореда. Вот тут, рядом с
твоим прекрасным столом, шкатулки для каждого из них. В каждой находится дар от герцога,
который будет им дороже их собственных жизней. Не потеряй их. Они незаменимы. Если они
потеряются, ты заплатишь за них собственной жизнью. Когда ты будешь их отдавать, то
должен напомнить каждому из них, что их старший сын шлет им приветствия и заверяет в
том, что их наследники процветают под опекой герцога. Такое сейчас способны сказать не
все члены их семей, но в отношении их старших сыновей это пока еще так. Чтобы это по-
прежнему было так, им нужно всего лишь завершить выполнение своих поручений. При
должной мотивации они наверняка охотно помогут тебе отыскать твоего беглого раба. И
товар, который был нам обещан.
С каждым словом, произнесенным чужаком, Гест все сильнее падал духом. Он сделал
последнюю попытку.
– Неизвестно, получится ли добыть частицы драконов. Драконы оставили Кассарик.
Они и их хранители ушли. Откуда мне знать – они все могли погибнуть!
– Ну что ж. Тебе надо надеяться, что хотя бы один из них еще жив. И что твой раб
способен поставить товар по сделке, которую он заключил от твоего имени. Если же нет…
Ну, я уверен, что нам обоим не хочется думать о том, каков тогда будет конец. А теперь мне
пора.
Мужчина спрятал свой сверкающий клинок. Крошечный метательный ножик исчез там,
откуда появился. От облегчения ноги у Геста ослабели даже сильнее, чем от страха.
– Я сделаю все, что смогу.
Ему было легко произнести эти слова: он был готов дать любое обещание, покуда
калсидиец направлялся к двери.
– Знаю, что сделаешь, – откликнулся шрамолицый. Он приостановился, сжав пальцами
рукоять брошенного в дверь ножа, и, резко рванув, высвободил его из темной древесины.
Секунду он рассматривал лезвие. – У твоих родителей чудесный дом, – заметил он. – И,
несмотря на годы, твоя мать остается вполне привлекательной женщиной. Пухленькая и
хорошенькая. Без шрамов.
С ухмылкой произнеся эти слова, он заставил нож исчезнуть.
А потом он открыл задвижку, шагнул в дверь и исчез. Гест достиг ее в два прыжка,
захлопнул и крепко запер. Ноги отказали ему, и он рухнул на пол. Глубоко и судорожно
дыша, он пытался успокоиться.
– Я в безопасности, – сказал он вслух. – В безопасности.
Однако эти слова были ложью. Этот человек недвусмысленно угрожал его близким.
Если он решит, что Гест ему не повинуется, он убьет мать Геста, и, возможно, его отца. А
потом он снова придет к самому Гесту.
Он с трудом поднялся на ноги и проковылял к своему креслу. Он все еще не
осмеливался открыть дверь и кликнуть Чеда. Возможно, калсидиец и сейчас прячется за
створкой. Он налил себе чашку чая. Когда жидкость полилась из носика, от нее все еще шел
парок. Неужели прошло так мало времени с того момента, как этот идиот Чед оставил поднос
с чаем и бросил Геста на милость этого убийцы-садиста? Неужели еще утро? Ему казалось,
что прошло уже несколько дней.
Он взял чашку двумя трясущимися руками и начал понемногу пить чай, дожидаясь,
чтобы горячий напиток принес успокоение. Его взгляд упал на сумку, оставленную чужаком
около стола. Она была в калсидийском стиле – открытый мешок из рыхлой ткани. Внутри
оказались две деревянные шкатулки с эмалевыми медальонами. Сверкающий ало-черный
знак принадлежал герцогу: когтистая лапа хищника. По краю шкатулки был выложен узор из
чередующихся жемчужин и мелких рубинов. Одни только шкатулки стоили небольшого
состояния. Что в них лежало? Нечто уникальное. Он вертел одну из них в руках, пытаясь
отыскать потайную защелку. С его обернутой салфеткой руки на жемчужины сочилась кровь,
делавшая их нежно-розовыми.
Что бы в них ни лежало, это станет справедливым вознаграждением за все то, что Гесту
пришлось вытерпеть этим утром. Ему причитается возмещение. К нему начал возвращаться
гнев. Он обратится в городскую стражу. Удачненские торговцы вообще недолюбливают
калсидийцев. Когда они узнают, что по городу бродит сумасшедший убийца, они затравят
его, как бешеного пса. А еще, решил Гест, если пойдут разговоры о предательстве Седрика
Мельдара, приманившего в Удачный такого негодяя… Ну что ж: Гесту нет дела до репутации
Седрика и его семьи. Секретарю следовало бы подумать о таких вещах до того, как обокрасть
Геста.
Громкий стук в дверь выдернул его из кресла. Он встал, дрожа всем телом, забыв о
шкатулке, которую держал в руках. Последовал еще один громкий стук – и раздался голос
Чеда.
– Сударь? Ваш гость ушел. Я подумал, что вам захочется узнать: я нашел тот свиток,
который был вам нужен. Тот, в шкатулке из розового дерева со стеклянной крышкой? Он
оказался в одном из шкафов, вместе еще с несколькими. Сударь?
Гест поплелся к двери. Здоровой рукой он открыл задвижку.
– Зови целителя, дурень! Ты оставил меня на милость безумца! И кликни городскую
стражу, немедленно!
Управляющий застыл, вперившись в него, сжимая в руках нарядную шкатулку с
драгоценным свитком. Шкатулка, которую продолжал держать Гест, вдруг тихо щелкнула:
неосторожное движение открыло потайной замочек. Две половинки крышки поднялись сами.
Оттуда пришел запах пряностей и грязной соли. Гест заглянул внутрь.
Кисть руки, лежавшая в шкатулке, была маленькой, но хорошо сохранившейся. Это
была детская ручка, ладонью вверх, с пальцами, раскрытыми словно в мольбе. Серебряный
браслет, охватывавший неровную культю запястья, не закрывал торчащих оттуда костей
предплечья. Они были неровными – скорее размозженными, чем отрезанными.
– Милость Са да пребудет с нами! – ахнул Чед.
Казалось, управляющий вот-вот упадет в обморок.
Гест с трудом смог выговорить:
– Только целителя, Чед. И не болтливого.
– А не городскую стражу, сударь?
Управляющий был в полном недоумении.
– Нет. И никому об этом ни слова.
***
Глава 6
Измененные Дождевыми чащобами
***
Глава 7
Драконьи сны
Полет не требовал никаких усилий. Алые крылья Синтары поймали жаркий поток,
восходящий от раскинувшихся внизу полей с зерном, и подняли ее вверх. Она возносилась в
небо. Прямо под ней жирные белые овцы щипали траву на зеленом пастбище. Когда ее тень
скользнула по траве, они в страхе разбежались. Глупые создания! Ей совершенно не хочется
набивать пасть их тошнотворной шерстью. Никто из драконов не любит их есть, за
исключением тех случаев, когда их не тянет охотиться. Она втайне подозревала, что именно
поэтому люди и разводят этих животных в таких количествах. Крупный рогатый скот
нравится драконам гораздо больше. Однако для настоящего охотника – такого, как она, –
пикировать на заключенное в загон животное не интересно. Она предпочтет добыть пищу
охотой, отыскать какое-нибудь крупное рогатое создание, которое сможет хоть немного
сопротивляться, возможно, даже будет сражаться, пока она не завоюет его мясо.
Но это будет не сегодня. Вчера она плотно поела и долго спала после обильной трапезы
– весь вечер и всю ночь. Теперь ей хотелось утолить жажду, и жаждала она не крови и даже
не жиденькой речной воды. Она накренила крыло, возвращаясь в небо над Кельсингрой.
Наконец-то на Серебряной площади нет других драконов. Она опустится на нее, и ей не
придется ждать своей очереди, чтобы Старшие… сделали что?.. Что-то, чего ей хочется. Чего
ей хочется настолько сильно, что это ускользает из ее памяти. Что-то, составляющее тайну.
Она беспокойно пошевелилась.
Она не Синтара. Глубоко во сне она спряталась от своего рычащего голода и замерзшей
плоти, уйдя в воспоминания о другом времени и месте. Кто-то из ее алых предков летал над
Кельсингрой в то благодатное время, солнечным днем. Ей знакомы были не только свобода
полета, но и дружба со Старшими в тот период, когда те жили в симбиозе с драконами. Те
времена были благодатными для обеих рас. Она не знала точно, что именно привело к концу
того периода. В своих снах она уходила от неприятного настоящего и исследовала прошлое,
ища там подсказки, что ей можно сделать, чтобы будущее стало именно таким, каким ему
следовало быть.
Внезапный порыв ветра хлестнул по ее морде дождем и рассеял сны-воспоминания.
Синтара открыла глаза под ночной грозой. Укрытие, которое соорудила для нее Тимара, было
ненадежным – шаткий навес из бревен, крытых ветками. Постелью ей служил толстый слой
лапника, не слишком хорошо изолировавший ее тело от земли. С того момента, как Тимара
построила этот навес, драконица успела вырасти, и теперь ей приходилось неловко
сворачиваться в тесном пространстве. Девице следовало построить помещение
попросторнее, с более толстыми стенами, возможно, обмазанными глиной, да и крышу
сделать прочнее. Синтара так ей и говорила. А девица раздраженно спросила, сколько
времени она желает оставаться без пищи, пока Тимара будет тратить все свое время на то,
чтобы соорудить такое укрытие. Воспоминания об этом ответе снова вызвали у Синтары
раздражение. Эта девица ничего не может сделать как следует! Драконице приходится
дрожать в плохо построенном жилище, ощущая, как у нее живот подводит от голода! В ее
жизни нет ничего приятного. Только голод, лишения и обманчивые сны.
Синтара выскользнула из-под низкого навеса, ползя на животе. Казалось, дождь идет
без перерыва. Луна и звезды спрятались за тучами, но, широко раскрыв глаза, она легко
различала все вокруг. Здесь, на редколесье, где росло мало деревьев и кустов, хранители
построили драконам поселок из убежищ. Как будто они – люди, которым всегда нужно
лепиться друг к другу! Все укрытия были непрочными и не рассчитывались на долгое
использование. Ее собственное было не только не хуже других, но даже лучше большинства
из них. Тем не менее оно все равно смутно напоминало конюшни и псарни. Это были
укрытия для животных, а не жилища, подобающие Повелителям Трех Стихий.
Конечно, сами хранители устроились немногим лучше. Они поселились в остатках
хижин пастухов и фермеров, построенных на этом берегу в давние времена. От некоторых
остались только стены, но хранителям удалось сделать их пригодными для жилья. Она
слышала их разговоры и мысли. Они считали, что смогли бы устроиться гораздо лучше, если
бы им удалось попасть на противоположный берег, где величественная Кельсингра успешно
перенесла все разрушительное действие времени и непогоды. Они могли бы отправиться туда
на спине у этой дуры Хеби, которая, похоже, считает себя не столько драконом, сколько
ломовой лошадью. Но для этого им пришлось бы бросить остальных драконов.
И они этого не сделали.
Синтару возмущала та искорка благодарности, которую это в ней зажгло. Благодарность
была чувством незнакомым и неприятным, совершенно не подобающим дракону, особенно в
отношении человека. Благодарность подразумевает долг. Но как дракон может оказаться в
долгу у человека? С тем же успехом можно быть должником голубя! Или куска мяса.
Синтара прикрыла глаза от хлесткого дождя и стряхнула с себя эти мысли вместе с
каплями дождя, которые она отрясла со своих крыльев. Пора. Ветер утих, кругом темно, все
остальные спят. Тихо ступая по ковру из мокрых листьев и лесного перегноя, она оставила
укрытия позади и двинулась вниз по склону к лугу, выходившему на реку.
Дойдя до луга, она остановилась, озирая окрестности взглядом, открывавшим ее
зрению ночь. Никто и ничто не шевелится. Вся сколько-нибудь крупная дичь разбежалась
уже много недель назад, когда они только здесь оказались. Существа, которые поначалу
смотрели на драконов с недоумением, быстро поняли, что их следует бояться. На лугу она
находилась одна. Далеко внизу быстро текла река, ставшая полноводной из-за дождей: даже
здесь был слышен ее шум. Она была широкой, темной, холодной и глубокой, с таким
сильным течением, которое способно было затянуть вниз даже драконицу, удерживая ее там,
пока она не утонет. У нее сохранились древние воспоминания, в которых она оказывалась в
этой реке: тогда шок от холодной воды, принимающей ее разогретое на солнце тело, был
почти приятным. В этих воспоминаниях она позволяла воде смягчить резкое приземление,
разрешала своему телу погрузиться, плотно сложив крылья, пока не почувствовала под
когтями песок и гальку. А потом, надежно сжав ноздри, чтобы не пропустить в легкие воду,
она преодолевала напор течения и выбиралась на мелководье, а оттуда – на берег, и с каждой
ее сверкающей чешуйки стекала вода.
Однако эти воспоминания были очень давними. Сейчас, судя по рассказам хранителей,
тут не было песчаного пологого берега – только жадный обрыв в глубину у края города. Если
она попытается взлететь и случайно упадет в воду, есть немалая вероятность, что жестокое
течение утащит ее, и ей больше не удастся вынырнуть. Она огляделась. Сейчас
разговаривали только река, ветер и дождь. Она одна. Никто не увидит ее и не сможет
насмехаться над ее неудачей.
Она широко распахнула крылья и встряхнула ими: они захлопали на ветру, словно
мокрые полотняные паруса. На секунду замерев, она задумалась над тем, откуда ей это
известно, но тут же отмахнулась от этого бесполезного обрывка информации. Не все
воспоминания были достойны сохранения – и тем не менее они у нее оставались. Она
медленно пошевелила крыльями, растягивая их, проверяя каждый сегмент, заканчивающийся
когтем, а потом подняла, чтобы наполнить их ветром. Правое крыло все еще было меньше
левого. И слабее. Как может летать дракон, у которого одно крыло работает хуже другого?
Компенсируя. Наращивая мышцы. Притворяясь, будто это – травма, полученная в бою
или на охоте, а не изъян, который присутствует с того момента, как она вышла из кокона.
Она раз десять развернула и сложила крылья, а потом, широко раскинув их,
постаралась замахать как можно энергичнее, но так, чтобы они не ударялись о землю. Жаль,
что здесь нет скалы, с которой можно было бы взлететь – или хотя бы голой вершины холма.
Придется удовольствоваться этим луговым откосом с высокой мокрой травой. Она широко
распахнула крылья, определила направление ветра – и неуклюже побежала вниз по склону.
Разве так надо учиться летать дракону? Если бы она вылупилась здоровой и целой, ее
первый полет состоялся бы именно тогда, пока ее тело было поджарым и легким, а крылья
составляли гораздо большую его часть. Вместо этого она топочет, как убежавшая от хозяев
корова, а мышцы на ее теле наросли там, где это нужно для хождения, а не для полета. Да и
крылья у нее не развились настолько, чтобы выдерживать ее вес. Дождавшись порыва ветра,
она подпрыгнула в воздух и сильно забила крыльями. Высоты оказалось недостаточно.
Кончик левого крыла запутался в высокой мокрой траве и развернул ее в сторону. Она
отчаянно попыталась скорректировать это движение, но врезалась в землю. Приземлилась
она на лапы, ошеломленная ударом и неудачей.
И разозлившаяся.
Она повернулась и снова потрусила вверх по склону. Она попытается еще раз. И еще.
Пока небо на востоке не начнет сереть и не настанет время красться обратно в конюшню. У
нее нет выбора.
***
«Где-то даже сейчас, – подумала Элис, – есть голубое небо. И теплый ветер». Она
уютнее запахнула на себе поношенный плащ, глядя, как Хеби отворачивается от нее и
несется по широкой улице, готовясь подпрыгнуть и полететь. Ее широкие алые крылья
словно сражались с утренним дождем, чтобы поднять ее в воздух. Элис показалось, что
драконица становится грациознее. Все более умело начинает полет. И, казалось, она с
каждым днем вырастает все больше, и из-за этого роста на нее все труднее садиться верхом.
Надо будет убедить Рапскаля в том, что его драконице нужна какая-то упряжь. Иначе ей
очень скоро придется отказаться от поездок на Хеби в Кельсингру.
На нее налетел порыв ветра, который принес с собой более сильный дождь. Дождь,
дождь, дождь… Порой лето и сухие теплые дни начинали казаться ей плодом ее собственной
фантазии. Ладно: если она станет тут стоять и глядеть вслед улетающей драконице, это ее не
согреет и не поможет выполнить намеченную на этот день работу. Она повернулась спиной к
реке и устремила взгляд на свой город.
Элис ожидала почувствовать тот прилив бодрости, который обычно приносила ей эта
картина. Как правило, когда Хеби приносила ее сюда и она смотрела на раскинувшуюся
перед ней Кельсингру, она ощущала волну радостного нетерпения при мысли о целом дне
исследований. «Сегодня», – неизменно говорила она себе. Именно в этот день ей предстоит
сделать какое-то решающее открытие, отыскать нечто такое, что даст ей по-новому взглянуть
на древних Старших. Однако сегодня это приятное предвкушение ей изменило. Она
посмотрела на широкий проспект, лежащий перед ней, а потом перевела взгляд дальше,
чтобы охватить всю панораму города. Сегодня ее взгляд не задерживался на сохранившихся
целыми домах, а цеплялся за растрескавшиеся купола и обрушившиеся стены. Этот древний
город был огромен. И задача, которую она перед собой поставила и выполняла с такой четкой
последовательностью, была безнадежной. Ей не завершить свои исследования даже за десять
лет. А десяти лет у нее нет.
Уже сейчас «Смоляной» с капитаном Лефтрином приближаются к Кассарику. Как
только он сообщит там о результатах экспедиции, как только известие об их открытии дойдет
из Дождевых чащоб до Удачного, сюда хлынут толпы людей. Искатели сокровищ и младшие
сыновья, богачи, желающие стать еще богаче, и бедняки, надеющиеся сколотить состояние, –
все последуют за ним сюда. Этот поток невозможно будет остановить, а стоит им только
оказаться на этом берегу, как город начнет исчезать. Ее захлестнула волна отчаяния: она
представила себе всех этих людей с кирками и ломами на плечах, и пирамиды бочек и
ящиков для найденных ими кладов, сложенные на берегах. Когда они здесь появятся,
древний город снова оживет. Стремление грабить принесет достаточно денег, чтобы
восстановить причалы, и привлечет корабли и торговлю. Полному разрушению будет
предшествовать жалкая имитация жизни.
Она набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Ей не спасти этот город. Она
может только описать его таким, каким он был в тот момент, когда они его нашли.
Внезапно она необычайно остро ощутила, как ей не хватает Лефтрина: то была ужасная
пустота, гораздо более мучительная, чем голод. Его нет уже больше месяца, и невозможно
предугадать, когда именно он вернется. Дело было не в том, что он способен хоть как-то
повлиять на то, что неизбежно случится, а в том, что он какое-то время был здесь вместе с
ней, был свидетелем поразительной тишины, царящей в этом городе, ходил с ней там, где со
времен Старших не ступала ничья нога. Благодаря его присутствию происходящее
становилось более реальным, а с его отъездом все то, что она видела, нашла и
зарегистрировала стало казаться эфемерным. Не подкрепленным его интересом.
Элис начала было поворачиваться налево, чтобы пройти по узкой улице и продолжить
составление аккуратных планов, ведя свой поиск по хорошо отработанной схеме. Однако она
вдруг резко остановилась. Нет! Если она и дальше будет действовать по-прежнему, то так и
не войдет в более внушительные здания до того, как они будут разграблены. Значит, сегодня
план меняется. Сегодняшний день не будет посвящен регистрации, зарисовкам и
составлению заметок. Сегодня она будет просто смотреть, идя туда, куда ее потянет.
Она снова вернулась на широкий проспект, который вел от реки прямо к далеким горам.
При ходьбе ветер дул ей в бок. Она задерживалась у каждой улицы, отходившей от
проспекта. Здесь было столько всего, что следовало бы исследовать, занести в каталоги и
описать! Она добралась до конца пологого подъема и, подумав минутку, повернула направо.
На этой широкой улице дома были гораздо богаче тех скромных жилищ и
магазинчиков, в которых она побывала рядом с берегом. Черный камень, основной
строительный материал этих зданий, блестел от влаги и сиял там, где сквозь него проходили
серебряные прожилки. Вокруг дверей и окон и по колоннам шла резьба. Вот тут колоннада
украшена лианами, из-за которых выглядывают звери. А там вход закрыт каменным экраном,
искусно изображающим шпалеру, увитую цветами.
У следующего здания оказался портик, под которым она укрылась от дождя,
перешедшего в ливень. Здесь колоннам была придана форма акробатов, опирающихся ногами
на плечи партнера и удерживающих руками свод. Высокие двери из серебристого
растрескавшегося дерева преграждали ей вход. Она осторожно толкнула створку,
предположив, что какой-то древний запор все еще держит ее закрытой. Ее рука провалилась
сквозь распадающуюся древесину. Испугавшись, она вытащила руку, а потом наклонилась,
чтобы заглянуть в получившуюся дыру размером с кулак. За дверью оказался вестибюль, а
дальше – еще одни двери. Она взялась за ручку двери и повернула – но та сразу же начала
отламываться. Ужаснувшись творимым разрушениям, она отпустила ручку, но тяжелый
медный набалдашник оторвался и со звоном упал к ее ногам. «Ну, молодец, Элис!» – кисло
укорила она себя.
А потом, подгоняемая завывающим ветром и потоками дождя, она наклонилась и стала
горстями убирать дерево, пока не сделала такую дыру, сквозь которую можно было пролезть
внутрь. За дверью она остановилась и осмотрелась. Ей больше не слышен был стук дождя, а
вой ветра стал приглушенным и далеким. Свет из высоких окон размытыми
прямоугольниками падал на пол. Она прошла в центр вестибюля по распадающемуся у нее
под ногами ковру, а потом подняла голову: на плафоне была изображена стая драконов.
Некоторые несли в когтях украшенные лентами корзины, а фигуры в ярких одеждах сидели в
самих корзинах и свисали с них.
Ее манили створки следующей двери. Она прошла через комнату к ним и обнаружила,
что они сохранились гораздо лучше наружных дверей. Ухватившись за сверкающую
бронзовую ручку, она повернула ее и толкнула створку. Та поддалась почти легко, тихо
взвизгнув от долгой неподвижности.
Открывшееся помещение имело покатый пол, плавно уходящий к огромной сцене в
центре театрального зала. Подмостки представляли собой островок, окруженный лентой
пустого пространства, а затем шли ряды скамей и, в самом конце, кресла с пыльными
призраками подушек. Подняв взгляд, она увидела отделенные занавесями ложи,
величественно взирающие с высоты на сцену. Свет падал на нее сверху сквозь купол из
толстого стекла. Многолетние слои пыли сильно задерживали свет ненастного дня, так что
ему не удавалось рассеять таинственные тени, застывшие в дальних уголках зала. Стоящие в
ожидании фигуры, едва различимые, казались заледеневшими от ее неожиданного
вторжения.
Элис осторожно перевела дыхание и, подняв руку, смахнула дождевые капли с ресниц.
Она не сомневалась в том, что сейчас эти фигуры исчезнут. Она уже успела понять, что это –
фокусы черного камня. Порой он шептал, порой – громко пел, а порой, когда она слишком
быстро сворачивала за угол или случайно прикасалась пальцами к какой-нибудь стене, то
успевала мельком увидеть людей, лошадей и повозки – всю ту жизнь, которую этот город по-
прежнему помнил. Она тщательно протерла глаза, опустила руки и снова огляделась.
Они по-прежнему взирали на нее из теней – и все головы были повернуты в ее сторону.
Члены этой пестрой компании ясно демонстрировали свои профессии: это были акробаты и
гимнасты, канатоходцы и жонглеры – такие же исполнители, каких она могла бы увидеть в
труппе, приехавшей на Летнюю ярмарку, или которые выступали поодиночке на подходе к
Большому рынку в Удачном, собирая брошенные зрителями монетки. Они были невозможно
неподвижными, но даже окончательно поняв, что это статуи, она неуверенно проговорила:
– Привет…
Ее голос разнесся по залу и эхом вернулся обратно. В дальней части зала занавеси,
драпировавшие одну из театральных лож, внезапно оборвались и с громким шелестом упали
на пол водопадом ниток, пуха и пыли. Она испуганно вздрогнула, а потом застыла, стискивая
руки и глядя на мириады пылинок, которые кружились и плясали в жидком свете.
– Это просто статуи, – решительно заявила она в полный голос, – вот и все.
Она заставила себя повернуться и двинулась по проходу за сиденьями, направляясь к
первой из статуй.
Элис надеялась, что вблизи эти изваяния перестанут так ее тревожить. Она ошиблась.
Каждая оказалась изумительно искусно вырезана и раскрашена. Жонглер, облаченный в
синее и зеленое, застыл, держа два мячика на ладони одной руки, и три – на другой. Его
голова была насмешливо наклонена, медно-зеленые глаза чуть щурились в зарождающейся
улыбке. В двух шагах за ним замер акробат, протянувший руку напарнице: прижав
подбородок к груди, он с любопытством взирал на пустые ряды. Его напарница была в бело-
желтом полосатом наряде, сочетавшемся с его собственным, а ее волосы падали
растрепанным каскадом черных кудряшек. Губы изгибались в озорной улыбке. За этой парой
еще один акробат, слезший с ходулей; он придерживал их плечом, оглядывая пустой зал. На
нем оказалась маска с птичьим клювом, а на голове был странный убор, имитирующий
птичий хохол.
Она шла все дальше и дальше: тут не было ни одной повторяющейся фигуры. Вот
стройный паренек ставит ногу на подставленное колено, готовясь забраться напарнику на
плечи. Вот мужчина с флейтой у губ и тремя собачонками у ног: зверюшки стоят на задних
лапах, готовые танцевать под его мелодию. Дальше оказалась девица с выкрашенными белой
краской лицом и руками: ее платье было украшено позолотой, изображающей золотое шитье.
Позолочены были и ее венец из перьев и петушиных голов, а в руках она держала скипетр,
больше похожий на метелку для пыли. За ней оказались девушки-близнецы, мускулисто-
поджарые, как хищные ласки, и облаченные только в коротенькие яркие юбочки и полоску
ткани, едва прикрывавшую груди. Кожа их рук и живота была расписана яркими кругами –
синими, красными и золотыми. Элис задержалась рядом с ними, пытаясь понять, были ли эти
узоры татуировками, или же их наносили заново перед каждым выступлением. Она не
сомневалась в том, что каждая статуя изображает совершенно реального и особенного члена
труппы, которая когда-то давала представления в этом самом театре.
Завершив медленный обход театра, она снова остановилась, глядя на сцену. Как можно
все это описать? Или объяснить? И к чему трудиться? Пройдет год или два, и все эти статуи
исчезнут, будут отделены от труппы и увезены в Удачный, чтобы там их продали тому, кто
предложит максимальную цену. Она тряхнула головой, но не смогла прогнать эту тягостную
мысль.
– Мне жаль, – негромко сказала она им. – Мне так жаль!
Поворачиваясь, чтобы уйти, она заметила, что на полу что-то блеснуло. Поворошив
обтянутым тряпицей ботинком мусор, она открыла серебристую полоску шириной со свою
ладонь. Опустившись на колени, она стянула изношенную перчатку, чтобы рукой смахнуть
остатки пыли, но при ее прикосновении серебристая полоска внезапно ожила. Свет пробежал
по ней от того места, до которого дотронулись ее пальцы, распространяясь во все стороны.
Ленты света, расходившиеся от места, на котором она стояла, очерчивали контуры
помещения, карабкались по стенам и обрамляли дальнее верхнее окно сложным узлом света,
поблескивающего серебром.
– Джидзин, – проговорила она негромко, почти спокойно. – Я уже такое видела: это
металл, светящийся при прикосновении. Когда-то в Трехоге такого было много.
Однако Элис сомневалась в том, что в Трехоге было нечто подобное. Это устройство
оказалось совершенно целым и работающим. Она так и осталась стоять, нагнувшись, прижав
руку к полоске и, глядя вверх, изумлялась тому, как серебряный свет разбудил древний зал,
наполнив радостью. Она почти что ожидала услышать музыку, которая возвестит об антракте
перед началом представления.
Все волоски на ее теле встали дыбом, когда призрачная музыка действительно заиграла.
Она была слабой и далекой, но явно веселой. Оживленно протрубил рожок, какой-то
струнный инструмент повторил его мелодию нота за нотой. И тут статуи пришли в движение.
Головы начали кивать в такт музыке, метелка для пыли превратилась в дирижерскую палочку,
девушки-близнецы согласованно шагнули сначала вперед, потом назад. Ожившие фигуры
заставили Элис всхлипнуть от ужаса. Она попыталась выпрямиться, но вместо этого
шлепнулась на пол.
– Нет! – прошептала она в мучительном страхе.
Однако статуи не приближались к ней. Музыка играла, а они двигались, кивая в такт,
мягко поводя руками. Губы их улыбались, но глаза оставались невидящими. На ее глазах
музыка сбилась – и жесты статуй стали более неуверенными и несогласованными, а потом,
когда мелодия прервалась и стала разбиваться на фрагменты, статуи с содроганием
остановились. Музыка стихла, а серебряное сияние джидзина медленно померкло. Спустя
несколько мгновений единственное освещение зала снова давал только далекий стеклянный
купол наверху, а статуи стали неподвижными.
Элис сидела на полу, чуть покачиваясь.
– Я это видела. Это было на самом деле, – уверяла она саму себя.
И, произнося эти слова, она почему-то знала, что оказалась последним человеком,
которому суждено было увидеть это проявление магии Старших.
***
***
***
– А я считала, что она может нести на себе только одного человека.
Тимара все еще испытывала немалые сомнения относительно всего их предприятия.
Рапскаль посмотрел на нее сверху вниз со спины Хеби.
– Она же растет! Становится больше и сильнее. И быстрее всего у нее растут крылья.
Она говорит, что сможет. Залезай.
Он согнулся в поясе и свесился вниз, протягивая ей руку. Адресованная ей ухмылка
была откровенно вызывающей. Ей нельзя идти на попятный. Она подняла руку и сжала
пальцы на его запястье, а он ухватил ее за руку. Больше держаться было не за что. Хеби была
сплошь покрыта сверкающими и плотно прилегающими друг к другу чешуйками, которые
были глаже полированного камня. Тимара вскарабкалась драконице на плечо, тревожась, не
оскорбится ли та столь неуклюжей возней у нее на спине. Оказавшись позади Рапскаля и
устроившись верхом на широком драконьем загривке, она спросила:
– А за что мне держаться?
Он оглянулся на нее через плечо.
– За меня! – ответил он, а потом наклонился вперед и негромко сказал своей драконице:
– Мы готовы.
– Я не готова! – возразила Тимара, но было уже поздно.
Поздно было решать, что ей не хочется рисковать жизнью и перелетать на драконе
через реку, поздно даже пытаться плотнее закутаться в плащ или устроиться понадежнее.
Драконица стремительно пришла в движение и побежала по поросшему травой склону.
Тимара смущенно отметила, что остальные хранители смотрят, как они улетают вместе.
Однако уже в следующее мгновение, когда Хеби высоко подпрыгнула, тяжело приземлилась,
а потом подпрыгнула снова, резко распахивая крылья, она могла думать только о том, как бы
покрепче вцепиться в потрепанный плащ Рапскаля. Она старалась не задумываться о том, за
что держится он сам. Она прижалась к его спине, повернув голову вбок и закрыв глаза:
взмахи драконьих крыльев направляли потоки холодного воздуха ей в лицо. Она остро
ощущала, как перекатываются под ней мышцы дракона, развивая могучее усилие. А потом их
неожиданно перестало швырять. Движения крыльев Хеби перестали быть отчаянным
трепетанием ласточки, а превратились в уверенные махи большой хищной птицы.
Тимара решилась приоткрыть глаза. Поначалу перед ней была только шея Рапскаля, но
потом она отважилась повернуть голову и увидела раскинувшуюся под ними панораму реки.
Она чуть выгнула шею и попыталась посмотреть прямо вниз, но осторожность не позволила
ей наклонять корпус, и поэтому в поле ее зрения попал только ее собственный бок и боковая
сторона широкой груди драконицы.
– Не сжимай руки так крепко. Я едва могу дышать! – возмутился Рапскаль, громко
выкрикивая слова, которые стремительно уносил ветер.
Тимара попыталась послушаться – и обнаружила, что не может. Как она ни
приказывала своим рукам чуть уменьшить напряжение, они отказывались ее слушаться. В
качестве компромисса она постаралась изменить свою хватку. Ее пальцы продолжали
отчаянно сжиматься на его рубашке. Теперь она уже искренне жалела о том, что согласилась
на такое. О чем она думала? Стоит ей соскользнуть со спины Хеби – и ее ждет верная смерть
в быстрых и холодных водах реки. Почему она увидела в этом приглашении обещание
радостного и захватывающего приключения, а не глупую возможность рисковать
собственной жизнью? Наверное, они уже почти добрались до противоположного берега! И
тут ей пришло в голову, что посадка на том берегу будет означать необходимость решиться на
еще один перелет, в обратную сторону. Тут смелость окончательно ей изменила, и ее охватил
жуткий страх. Это не забава и не приключение. Это – идиотская вылазка к опасности.
Она попыталась справиться с паникой. Что с ней происходит? Ей не свойственно легко
пугаться. Она умелая и сильная. Она способна сама о себе позаботиться.
Только не в такой ситуации. Здесь ее умения ничего не стоят, и она никак не может
контролировать опасную ситуацию. Она оказалась в том положении, когда ее безопасность
полностью зависит от здравого смысла Рапскаля и умения Хеби летать. И она отнюдь не
была уверена в них обоих. Она подалась вперед и сказала прямо ему в ухо:
– Рапскаль! Я хочу вернуться. Немедленно!
– Но мы еще не долетели до Кельсингры. Я не показал тебе город.
Ее требование его явно изумило.
– Это подождет. Я увижу ее вместе с остальными, когда мы отремонтируем причал,
чтобы «Смоляной» смог пришвартоваться.
– Нет. Ждать ни к чему. Это слишком важно! Мне надо срочно кое-что показать тебе,
сегодня же. Ты – единственная, кто сразу же все поймет. Я знаю, что Элис Финбок ничего не
понимает. Она считает, что город – это большая мертвая штука и что мы должны оставить его
именно таким. А это не так. И Кельсингра вообще не для нее. Она для нас. Она ждет нас.
Слова Рапскаля заставили ее забыть собственный испуг.
– Город не для Элис? Что за чушь! Она приехала в такую даль специально, чтобы
помочь нам его найти, и уже так много о нем знает! Она любит Кельсингру. И она хочет ее
уберечь. Вот почему она рассердилась на то, что ты разбил то окно. Она говорит, что тебе
следует больше уважать развалины, что нам надо сохранять все в целости и ничего не
менять, пока мы не узнаем от них все, что только можно.
– Город нужен не для того, чтобы его сохранять. Им надо пользоваться.
Тимара почувствовала новую тревогу.
– Так мы летим туда для этого? Чтобы использовать город?
– Да. Но это ему не вредит. А я не разбивал никаких окон, я так ей и сказал. Да, я
забирался на ту башню – я побывал почти во всех больших зданиях. Но я ничего не ломал. То
окно было уже разбито, когда я туда попал. Если хочешь, я тебя туда отведу и покажу, что ее
так расстроило. Там, наверху, удивительно. С той башни видно почти столько же, сколько со
спины Хеби. И там есть вроде как карта, которая показывает, как раньше выглядел город. Но
это не самое главное. Первым делом я хочу показать тебе не это.
– Я все могу посмотреть потом. Пожалуйста, Рапскаль. Мне это не нравится. – Она
заставила себя сказать честно: – Послушай, мне страшно. Я хочу вернуться.
– Мы пролетели уже больше половины пути. Посмотри вокруг, Тимара. Ты летишь!
Когда твои собственные крылья станут достаточно большими и сильными, ты сможешь это
делать сама. Ты ведь не можешь сейчас этого бояться!
Она вдруг поняла, что никогда не верила в то, что сможет летать. Она никогда толком не
понимала, что такое полет, насколько высоко над всем она окажется. Как быстро будет
двигаться мимо нее воздух. Слезы лились из уголков ее прищуренных глаз. Она попыталась
последовать его совету и оглядеться. Вокруг них был только воздух, вдали виднелись горы.
Она чуть наклонила голову, чтобы посмотреть вниз. Прямо перед ними широко раскинулся
город. Она и не подозревала, что Кельсингра настолько большая! Она лежала на плоском
участке земли между берегом реки и горами. С этой высоты гораздо заметнее были
разрушения. Деревья и кустарники покрыли давнюю осыпь, похоронившую под собой часть
строений. А от реки через город прошла огромная трещина, повредившая здания. Тимара
сморгнула слезы и перевела взгляд выше по течению. У нее перехватило дыхание при виде
оставшихся арок моста. Он резко обрывался, и река бурлила вокруг обломков рухнувших
опор. Трудно было даже поверить, что кто-то когда-то решил, будто через такую реку можно
попытаться перекинуть мост – и уж тем более в то, что когда-то такой мост действительно
существовал.
– Держись за меня крепче! Иногда при приземлении она все еще спотыкается.
Повторять этот совет Рапскалю не пришлось. Тимара вцепилась в него мертвой хваткой.
Драконица начала снижаться над городом. Хеби опускалась все ниже и ниже, и холодная
смертоносная река под ними становилась все ближе и шире. Хеби стала реже махать
крыльями, и Тимаре показалось, что их спуск идет слишком быстро. Она стиснула зубы,
запрещая себе визжать. А потом широкие улицы города оказались прямо перед ними и
рванулись им навстречу. Хеби внезапно отчаянно захлопала крыльями. Поднятый
драконицей ветер налетел на Тимару, пытаясь заставить ее отпустить Рапскаля, за которого
она так отчаянно ухватилась. А в следующее мгновение драконица уже приземлилась,
напрягая лапы и проскальзывая когтями по камням мостовой. Тимара резко накренилась на
спине громадного существа и еще крепче впилась Рапскалю в рубашку. Голова ее резко
качнулась вперед, впечатав лоб ему в спину, а потом мотнулась назад. Это было уже
слишком! Не успел Рапскаль сказать хоть слово, как она отпустила его рубашку, боком
скользнула по спине Хеби и тяжело рухнула на твердый камень. Секунду она не шевелилась,
наслаждаясь ощущением неподвижности. Цела. Она благополучно снова попала на землю.
Рапскаль потеребил ее.
– Эй! С тобой все в порядке? Вставай, Тимара. Ты не ушиблась?
Она еще раз глубоко вздохнула и вытерла лицо о плечо. Слезы у нее выбил ветер, а не
страх – и уж конечно они не выступили от радости, что она снова на земле! Она оттолкнула
руки Рапскаля и поднялась на ноги. Прореха у нее на колене стала чуть больше, и она
расшибла оба колена из-за поспешного спуска с дракона. Тем не менее…
– Со мной все в порядке, Рапскаль. Я просто неудачно спрыгнула.
Она подняла голову – и, впервые увидев Кельсингру при ярком свете дня,
почувствовала, как у нее перехватило дыхание.
Большой город. Так вот что на самом деле означают эти слова! У него нет абсолютно
никакого сходства с древесным городом Трехогом, в котором она родилась. Этот город
построен на твердой почве. Насколько видел глаз во все стороны, деревьев тут не было. И
лужаек тоже – практически, вообще никакой растительности. Здесь повсюду был только
обработанный камень. Прямые линии и плоские поверхности, перемежающиеся кое-где с
арками или куполами, но и они были четкими геометрическими фигурами. Вокруг нее
высились плоды рук человеческих.
– Отправляйся охотиться, Хеби. Красавица моя! Давай, убей кого-нибудь покрупнее и
сытно поешь. Но потом не засыпай надолго! Вернись за нами, моя красная красавица! Мы
будем ждать тебя у реки, где всегда.
Тимара краем сознания отметила, что алая драконица начала разбег по улице в сторону
реки. Через несколько мгновений она услышала хлопанье крыльев, а потом этот звук затих.
Она не стала оборачиваться и провожать взглядом драконицу. Город заворожил ее. Все это
было создано! Тут ничто не выросло само. Громадные здания. Большие каменные блоки, так
точно подогнанные и поставленные одни на другие, без зазоров или отклонений от идеально
прямых линий. Установленные встык плиты мостовой. Все это построили руки, все
безупречно сформировано. Но кто же мог обтесывать такие большие камни, не говоря уже о
том, чтобы поставить их на место?
Она медленно повернула голову, пытаясь охватить взглядом все. Статуи и фонтаны.
Резьба по камню, украшающая фасады. Все невероятно аккуратное. Даже скульптуры были
безупречными изображениями безупречных существ, отраженных или запечатленных в
камне. «Мне здесь не место», – подумала она. Она не безупречна, как эти скульптуры, не
сформирована так четко, как подогнанные плиты мостовой или прямоугольные дверные
проемы. Она жалкая, уродливая, негодящаяся. И всегда была такой.
– Не глупи! Конечно, тебе место здесь!
Эти слова Рапскаля прозвучали чуть раздраженно. Она что – сказала это вслух?
– Это город Старших, построенный Старшими и специально для Старших. Так же как
Трехог и Кассарик… ну, такими были настоящие районы Старших, засыпанные землей
районы. Именно это я и понял, когда был здесь. И я хочу показать это тебе, потому что,
наверное, ты смогла бы объяснить это Элис. И помочь остальным тоже это понять. Нам –
всем нам, драконам и хранителям, – надо перебраться на этот берег реки. Тот, другой берег,
все те лачуги и прочее – они были построены для людей. Для тех, кто не хотел измениться
или не мог измениться. Эта сторона, все вокруг – это для нас. Это то, что нам нужно. И
поэтому нам всем надо перебраться сюда и заставить город ожить. Потому что когда мы
оживим город, драконам тоже станет лучше.
Она посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на город. Мертвый и
безжизненный. Тут нечего есть, нет дичи, не растет ничего съедобного.
– Я не понимаю, Рапскаль. С чего нам хотеть оказаться здесь? Нам придется ходить за
водой и мясом так далеко, что одно это нас вымотает. А драконы? Что здесь есть для
драконов?
– Все! – горячо заявил он. – Это все здесь, все, что нам надо знать о том, как быть
Старшими. Потому что Старшие во многом похожи на драконов. А когда мы больше узнаем о
том, как быть Старшими, то, думаю, сможем помочь драконам. Было нечто особое… – Он
нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить. – Может быть. Я пока не нашел ничего,
что помогло бы драконам, которые не могут летать, но здесь может что-то оказаться. И это
было бы проще найти, если бы я искал не один и если бы Элис не твердила нам всем, что не
следует тревожить город, что нам надо оставить его спать. Мы только-только начали быть
Старшими, так что у нас нет воспоминаний, которые нужны для того, чтобы привести всю
магию в действие. Но все воспоминания здесь, они сохранены в городе и дожидаются нас.
Нам просто нужно сюда перебраться, получить их и начать быть Старшими. Тогда мы снова
сможем заставить город нормально работать. И тогда все исправится. Я имею в виду – когда
мы получим магию.
Холодный ветер пронесся по молчащему городу. Тимара долго смотрела на Рапскаля.
– Тимара! – в конце концов раздраженно воскликнул он. – Прекрати корчить мне рожи.
Ты сказала, что у нас мало времени, что тебе надо вернуться до темноты, чтобы снова
покормить Синтару. Так что нам нельзя просто так здесь стоять.
Она быстро тряхнула головой. Попыталась отыскать смысл в его словах, применить их
к себе. Старшие. Да, она знала, что их изменения означали именно это. Драконы так и
сказали, и не было оснований считать, что они лгут. Ну… Синтара могла бы ей солгать, но
вряд ли все драконы стали бы обманывать собственных хранителей. Не в таком деле. А еще
она знала, что некоторые из ее товарищей начинают походить на те изображения Старших,
которые она видела в Трехоге. Не то чтобы она видела много таких изображений. Большая
часть сохранившихся гобеленов и свитков были очень ценными вещами, и их продали в
Удачный за много поколений до ее появления на свет. Однако она знала, что говорили люди:
что Старшие были высокими и стройными, что глаза у них были необычного цвета, и что,
судя по их портретам, кожа у них тоже была другая. Так что – да, она знала, что становится
Старшей.
Но – настоящей Старшей, с магией? С той магией, которой они пользовались, чтобы
возводить эти великолепные города и создавать свои удивительные артефакты? Она тоже
была подарена хранителям?
И ей?
– Идем! – властно приказал ей Рапскаль.
Он взял ее за руку. Она позволила ему вести себя и постаралась слушать его несвязные
рассказы о городе. Ей трудно было сосредоточиться на его словах. Он успел привыкнуть к
тому, что их окружало – а, возможно, все это никогда не потрясало его своей странностью и
красотой. Рапскалю было свойственно принимать все как само собой разумеющееся.
Драконов. Превращение в Старшего. Древний город, предлагающий ему свою магию.
– По-моему, вот это – просто для купания. Можешь себе представить? Целое здание
только для того, чтобы сделаться чистыми! А вот это? Это – место для того, чтобы что-то
выращивать. Заходишь, а там громадный зал и масса горшков с землей. И картинки,
составленные из кусочков камней… э-э… Элис называет их «мозаика». Картинки с водой,
цветами, драконами в воде, людьми в воде и рыбами. А потом заходишь в другую комнату, а
там такие большие, очень большие бассейны, в которых раньше была вода. Сейчас воды нет.
Но камни сказали мне, что раньше в них была вода, и один был по-настоящему горячий, один
– только теплый, а еще один – прохладный, а еще был холодный, как речная вода. Но вот
какая штука. Есть бассейны для людей, а потом, в другой части этого здания, есть вход для
драконов, и там бассейны с покатым дном, чтобы дракон мог зайти в него и отмокать в
горячей воде. А крыша на другой стороне покатая и целиком из стекла. Веришь – столько
стекла? Хочешь зайти туда со мной и посмотреть? Если хочешь, мы могли бы заглянуть на
минутку.
– Я тебе верю, – тихо сказала она.
И она действительно ему верила. Ей было проще поверить, что у здания такого размера
может оказаться покатая крыша, сделанная из стекла, чем в то, что магия Старших окажется
доступна ей. Или вообще кому-то. Неужели кто-то из хранителей сможет ею овладеть? Она
представила себе Джерд, владеющую магией Старших, и с трудом удержалась, чтобы не
содрогнуться. Она резко остановилась, и Рапскаль с досадливым вздохом остановился тоже.
– Расскажи мне про магию, Рапскаль. Мы действительно ей научимся? Она где-то
записана, вроде заклинаний, которые мы могли бы запомнить, как в старых волшебных
сказках из Джамелии? Она в книге или в свитке? Надо ли нам собирать волшебные вещи,
жабью печень или… Рапскаль, это же не использование кусочков дракона? Съесть кусочек
драконьего языка, чтобы разговаривать со зверями, и все такое?
– Нет! Тимара, все эти штуки – выдумка. Это просто истории для детей.
Ему не верилось, что она вообще могла подумать такое.
– Я это знала, – ответила она упрямо. – Но ведь это ты сказал, что у нас появится магия
Старших.
– Да. Но я имел в виду настоящую магию!
Рапскаль сказал это так, будто только что все объяснил. Он попытался снова взять ее за
руку и, когда она позволила ему это сделать, потянул за нее, пытаясь вести дальше. Она
отказалась сходить с места.
– Тогда что такое настоящая магия? Это не заклинания и снадобья?
Он беспомощно покачал головой:
– Это просто магия, которую мы сможем творить потому, что мы Старшие. Как только
вспомним, как это делается. Я пока про это не знаю. По-моему, это из тех вещей, которые нам
надо вспомнить. Я пытаюсь отвести тебя к тому, что тебе надо попробовать, но ты все время
останавливаешься. Тимара, неужели ты думаешь, что если бы я мог просто рассказать тебе
так, чтобы ты все поняла, я бы этого не сделал? Тебе надо пойти со мной. Ради этого я тебя
сюда и привез.
Она заглянула ему в глаза. Он спокойно встретил ее взгляд. Бывали моменты, когда
Рапскаль по-прежнему казался ей все тем же чуть блаженным пареньком, с которым она
познакомилась в день отъезда из Трехога. Тогда он трещал без умолку, болтал ни о чем и,
казалось, был заворожен самыми тривиальными причудами. А бывали моменты, когда она
смотрела на него и видела, как он вырос и изменился – не просто как паренек, который
внезапно приблизился к возмужанию, а как человек, который пересек какую-то черту и стал
Старшим. Он теперь был красным – таким же алым, как его драконица. Его глаза теперь
сияли: в них появился искрящийся свет, который был заметен почти все время. Она перевела
взгляд на их сцепленные руки и увидела, как ее покрытая синей чешуей кисть уютно
устроилась в его алой.
– Тогда показывай, – негромко согласилась Тимара, и на этот раз, когда он перешел на
рысцу, увлекая ее за собой, она побежала, чтобы не отставать от него.
На бегу он говорил рваными фразами из-за сбитого дыхания:
– Мест памяти много. Некоторые – например, статуи – несут только воспоминания
одного Старшего. И когда их трогаешь, то словно становишься этим Старшим. По-моему,
они – самые лучшие. Но есть и другие места, где все обо всем. А некоторые только говорят
правила, или кто живет в доме, или чья это мастерская. Есть и такие, где стихи или музыка. А
еще есть такие на проспектах: в них, ну… все что там случалось. Наверное, там можно
просто стоять день за днем и видеть всех, кто там когда-то проходил, слышать, что они
говорили, по запаху определять, что они ели, и все такое. Я не вижу в этом особого прока.
Он свернул с широкого проспекта с высокими зданиями и зашагал по более скромной
улице. Тимара обнаружила, что откуда-то знает, что эти строения – жилые дома. Она
попыталась представить себе такую семью, которой нужно было иметь больше одной двери,
а иногда – второй или даже третий этаж. У некоторых домов были балконы, а у других
плоская крыша с оградкой по краю. Тимара выросла в крошечных лачугах, сооруженных
высоко на деревьях. Стоя в своей спальне в отцовском доме в Трехоге, она могла вытянуть
руки в стороны и дотронуться до обеих стен. И до потолка. Зачем людям может понадобиться
так много пространства?
Рапскаль свернул за угол, и она ускорила шаги, двигаясь вместе с ним по ведущему
вверх по склону проспекту. Мощеная улица была широкой – она никогда в жизни не видела
такой широкой дороги. Дома здесь шли уступами и смотрели один поверх другого на реку. В
громадных кадках сохранились скелеты давно погибших деревьев. В желобах с почвой рядом
с дверями когда-то росли садики. Пересохшие фонтаны были окружены чашами.
Она все это знала. Знала, словно кто-то нашептывал это ей на ухо, стоило только
задуматься. Блестящий камень, черный со сверкающими прожилками, или порой
ослепительно-белый с серебряными нитями, разговаривал с ней. Камни тянулись к ней с
воспоминаниями. Она тряхнула головой и сосредоточилась на том, что ей говорил Рапскаль.
– Но потом я нашел этих двоих, немного послушал его и подумал: «Да, вот что я хочу
узнать и кем хочу быть». А она была рядом с ним, и он рассказал мне о ней, и я подумал: «Ну,
она почти как Тимара, так что она сможет стать ею». А как только мы оба все это примем, то
будем знать больше, сможем заставить город работать и, может, помочь драконам.
Быстро следуя за ним, она начала задыхаться.
– Я все еще не поняла, Рапскаль.
– Мы уже пришли. Они смогут объяснить все гораздо лучше меня. Видишь? Что
скажешь?
Она посмотрела туда, куда он указывал – и не увидела ничего необычного. Улица
заканчивалась тупиком на вершине холма. Вход в дом, стоявший на самом верху, был
окружен арками, опирающимися на каменные колонны с черно-серебряным блеском. В лучах
зимнего солнца они попарно уходили к двери. По левой стороне они были украшены
смеющимися солнышками. Те, что были справа, сверкали серебряными медальонами с
полной луной, улыбающейся женским лицом.
– Давай я тебе покажу. Это гораздо проще разговора.
Рапскаль потянул ее вперед. Когда они оказались у первой арки, он остановился.
Тимара осмотрелась. У каждой арки оказалась ваза, наполненная землей.
– Лозы, – сказала она и моментально их вспомнила: глянцевые темные листья и грозди
мелких белых цветочков. Они каждый год распускались во время летней жары, и их сладкий
аромат наполнял все комнаты дома. А потом они давали плоды – гроздочки ярко-оранжевых
ягод, которые не имели названия на ее языке, но на самом деле были «джиллари», и каждую
осень они делали из них вино, которое сохраняло оранжевый цвет ягод. Оно было крепким и
сладким.
Тимара чуть покачнулась и, заморгав, вернулась в собственную жизнь. Она попыталась
отступить на несколько шагов, но Рапскаль крепче сжал ее руку.
– Не так, – сказал он ей. – Нет, так тоже можно, но тогда все кусочками. Как будто
подходишь на базаре к сказителю на середине его истории и слышишь только ее часть. Они
сохраняли это для нас не так. Это все здесь, в колоннах, идет по порядку. Надо начинать с
первой. Луны – для тебя.
– Откуда ты знаешь? – Она еще не успела прийти в себя. На какой-то период (она не
смогла бы определить, был ли этот эпизод долгим или коротким) она оказалась в ином
времени. Но это было не все, вдруг поняла она. Она была другим человеком. Она вырвала у
него руку и отступила на два шага. – Погружение в воспоминания! Вот что это значит.
Рапскаль, это опасно. Мой отец предостерегал меня насчет таких камней! Они затягивают
тебя, наполняют твой разум историями, и ты забываешь, как вернуться и снова стать собой.
Спустя совсем немного времени ты теряешься, оказываешься не в той жизни и не в этой. Как
тебе даже в голову могло прийти такое? Ты же из Дождевых чащоб! Уж ты-то должен был бы
помнить об осторожности! Что с тобой?
Она была в ужасе. Достаточно плохо уже то, что он сам занимается столь опасным
делом. И уж совершенно чудовищно то, что он попытался и ее в это втянуть.
– Нет, – возразил он, – все не так.
Она отвернулась от него.
– Тимара, пожалуйста, просто выслушай меня! Все, что ты знаешь о камнях памяти и
утонувших в них, – это неправда. Потому что люди, от которых ты это узнала, – ну, это было
не для них. Это для нас, для Старших. Посмотри на этот город, и ты увидишь, сколько здесь
этого. Ты же слышала шепот: я знаю, что слышала! Неужели ты стала бы использовать этот
камень повсюду, если бы это было настолько опасно? Нет. Они его здесь использовали
потому, что для Старших он не опасен. Это важно. Нам нужны эти камни. Нам нужно их
использовать, чтобы стать теми, кем мы должны стать.
– Мне они не нужны. У меня есть моя собственная жизнь, и я не собираюсь терять ее
ради чего-то, хранящегося в камне.
– Вот именно! – Казалось, ее заявление привело его в восторг. – Ты ее не отдаешь. Ты ее
находишь. Вспомни драконов, Тимара. У них есть воспоминания, которые уходят очень
далеко, к их матерям и прапрадедам. Но они не теряют собственную жизнь. Они просто
получают все, что им нужно знать о том, как быть драконами. Старшим нужно было то же
самое, но они не рождались с этим, как драконы. Чтобы быть спутниками драконов, им
нужно было помнить гораздо больше, чем всего одну жизнь человека. И вот как они это
делали. Они это сохраняли. Они сохраняли свою жизнь, чтобы другим Старшим перешли их
воспоминания. – Он тряхнул головой. Глаза у него были широко открыты, мысли улетели
куда-то далеко. – Этот особый камень может вмещать так много, делать так много! Я пока
понимаю не все. Но я много всего узнаю, каждый раз, когда прихожу сюда. И одно я знаю
точно: раз я Старший, то, скорее всего, буду жить очень долго, так что у меня будет время
учиться. Камень рассказывает тебе обо всем быстро, словно менестрель, который всего за
несколько часов исполняет песнь о жизни героя.
Рапскаль снова устремил на нее свои светлые глаза, и все его лицо светилось от
возбуждения.
– Вот в чем тут дело, Тимара. В этих камнях я делал такое, чего никогда в жизни не
делал. Я побывал в разных местах, в далеких краях, куда раньше плавали их корабли. Я
охотился на крупных оленей и одного убил сам. Я перебирался за эти горы, торговал с
людьми, которые прежде жили за ними. Я был воином и предводителем воинов. Я живу в
этих воспоминаниях, а они живут во мне.
Его слова захватили ее, безудержно манили – пока не прозвучала эта последняя фраза.
– Они живут в тебе, – медленно повторила она.
– Чуть-чуть. – Он не придал этому никакого значения. – Иногда посреди чего-то другого
у меня в голове всплывает одно из их воспоминаний. Это ничему не мешает: просто у меня
есть лишние знания. Или, может, мне хочется запеть песню, которую он знал, или
приготовить какое-то мясо определенным способом. Тимара, – поспешно добавил он, не
позволяя задавать новые вопросы, – у нас здесь мало времени. Просто попробуй сделать это
вместе со мной. Ты не сможешь утонуть в воспоминаниях, если сделаешь это всего один раз.
Это все знают! А раз ты Старшая, то, по-моему, ты вообще не можешь утонуть, даже если
сделаешь это тысячу раз. Потому что нам так положено. Для того и существуют в городе
камни памяти. Просто попробуй. – Он заглянул ей в глаза. – Ну, пожалуйста!
Его взгляд поймал ее как капкан. Он был таким открытым. Таким любящим. У нее
перехватило дыхание.
– Что нам надо делать?
Ей с трудом верилось, что она задает подобный вопрос.
– Только то, что ты уже сделала. Только намеренно. Вот так. Дай мне руку. – Он
обхватил ее кисть с черными когтями своими тонкими и гладкими алыми пальцами. Его
чешуя с тихим шорохом скользнула по ее коже. – Я пойду с тобой. Я буду рядом с тобой.
Держи меня за руку, и приложи ладонь вот к этой колонне: она была ее. Эти первые колонны
– с них они начали.
Его чешуйчатая рука была теплой и сухой. Каменная колонна при прикосновении
оказалась гладкой и прохладной.
***
Синтара была голодна. И виновата в этом была Тимара. Эта глупая девица принесла ей
рано утром всего две рыбины. Она обещала, что потом будет еще еда. Обещала вернуться до
наступления вечера и еще до темноты принести ей мяса. Она обещала!
Драконица гневно хлестнула хвостом. Обещание человека! Чего оно стоит? Она
недовольно переступила с лапы на лапу. Ей казалось, что пустота заполнила ей брюхо и уже
начала подступать к горлу. Она была голодна – не снова, а все еще. Она попыталась
вспомнить, когда в последний раз ощущала сытость. Много дней тому назад, когда Хеби
загнала стадо копытных на скалу, откуда они упали, разбиваясь насмерть. Все драконы тогда
спустились на берег реки на этот роскошный пир. Горячее мясо, потоки крови… Сейчас это
воспоминание стало для нее мукой. Вот что ей нужно! А не пара холодных рыбин, которыми
даже пасть не наполнишь, а уж желудок – тем более.
Синтара задрала голову, а потом встала на задние лапы, принюхиваясь. Ее раздвоенный
язык стремительно высунулся, пробуя запахи на вкус. Однако она учуяла только других
драконов и их хранителей. Берег реки, широкий луг и лиственный лес, начинавшийся за ним,
были не такими тесными, как побережье у Кассарика, где они вылупились, но даже эти места
стремительно становились не менее затоптанными и вонючими. Драконы – это не те
существа, которых можно держать в загоне, словно скотину, заставляя бродить среди
собственного помета и протоптанных дорожек. Однако даже без оград или густых джунглей
они были здесь как в заточении.
Только Хеби была по-настоящему свободна. Она летала, охотилась и кормилась. Она
возвращалась на это место только из-за своей привязанности к своему полоумному
хранителю. Синтара снова опустилась на все четыре лапы. Этим утром Тимара улетела с
Хеби и Рапскалем. И чего ожидает от нее ее хранительница? Чтобы она научилась летать,
чтобы носить на себе Тимару и ее друзей?
Да она скорее их сожрет!
У нее снова подвело живот. Где эта девица?
Неохотно – ибо драконице не подобает искать человека и уж тем более признаваться,
что ему нужна ее помощь, – она потянулась, чтобы соприкоснуться мыслями с Тимарой.
И не смогла ее найти. Она исчезла.
Ее потрясло не только исчезновение этой девицы, но и глубина собственного испуга.
Исчезла! Тимара исчезла. Исчезновение вероятнее всего означало смерть, потому что трудно
было предположить, чтобы ее хранительница смогла забраться настолько далеко, чтобы
затруднить контакт, или достаточно быстро научилась управлять своим разумом настолько,
чтобы не дать дракону даже коснуться своих мыслей. Значит, ее хранительница мертва. Та,
благодаря которой она легко получала мясо и рыбу, исчезла. Ей нужен новый хранитель! Но
их всех уже разобрали… Если только ей снова не заняться Элис. Вот только Элис как
охотница совершенно безнадежна. Ее забавно дразнить, и она превосходно умеет льстить, но
от нее нет совершенно никакой пользы, если ты голодна.
Попытка отнять хранителя у другого дракона скорее всего приведет к драке. Она не
единственная, кто по-прежнему тягостно зависит от своего хранителя. И печальная правда
заключается в том, что Тимара была лучшей из всех. Она не только умела охотиться, но и
обладала умом и даже отвагой, которые добавляли остроты их частым стычкам.
Единственной реальной альтернативой Тимаре могли бы стать Карсон и Татс. Охотник
принадлежит Плевку, и у нее нет желания вступать в схватку со злобным маленьким
серебряным. Он теперь способен использовать яд, и он злобно хитер. И, кроме того,
Карсоном она помыкать не смогла бы. Плевок целый день громко жаловался на то, что его
хранитель морит его голодом, пытаясь заставить полететь. У нее нет желания брать
хранителя с такой железной волей.
Татс принадлежал Фенте, и на мгновение Синтара позволила себе с наслаждением
подумать, как будет рвать на части эту мерзкую зеленую королевку. Вот только если она
нападет на любую из дракониц, все драконы вмешаются, и в первую очередь Меркор. Хотя
драконы-самцы оказались в меньшинстве, они видят в угрозе любой королеве опасность
потерять возможную пару для себя. Не то чтобы хоть у кого-то из них было на это много
шансов.
Синтара гневно фыркнула и почувствовала, как у нее в горле набухают ядовитые
железы. Вся ситуация совершенно нетерпима. Как ее глупой хранительнице удалось
угробить себя так, что Синтара этого даже не заметила? Во всех предыдущих случаях, когда
Тимаре грозила опасность, голову Синтары наполняли ее пронзительные вопли и визг. Так
что же с ней случилось?
Ответ пришел мгновенно. Хеби. Во всем виновата красная драконица. Наверное, она
уронила ее в реку, где та камнем ушла под воду. Или по своей тупости она забыла о том, что
эта девица – хранительница Синтары, и сожрала ее. При одной мысли о том, что полоумная
красная драконица осмелилась съесть ее хранительницу, Синтара пришла в ярость. Она
встала на задние лапы, а потом тяжело рухнула обратно, мотая головой на гибкой шее и
стимулируя ядовитые железы на работу в полную силу. Где же эта проклятая красная
ящерица? Она шире раскинула свои мысли и прикоснулась к сознанию Хеби – и ее ярость
вспыхнула с новой силой. Хеби спала! Жирная, набившая брюхо, она спала, валяясь рядом с
третьей за этот день добычей. Она даже ее не доела: Синтара ощутила, как Хеби во сне чует
приятный запах кровавого мяса.
Это было уже слишком: такое вынести было просто невозможно. Маленькая красная
драконица за это заплатит, и Синтаре нет дела до того, как станет возражать Меркор или еще
кто-то.
Хлеща хвостом, она зашагала через редколесье к открытому склону у берега реки. Она
найдет Хеби и убьет ее. Она почувствовала, как глаза у нее становятся алыми от
прихлынувшей крови, ощутила, как кружатся в них цвета, как ее синие крылья наливаются
кровью и темнеют. Она развернула их и хорошенько встряхнула. Они окрепли, стали гораздо
сильнее, чем были, когда она только вылупилась, сильнее, чем когда ей удалось то первое
долгое планирование, которое так позорно закончилось в реке. Она может лететь!
Единственное, что ее удерживало, – это глупая осторожность, нежелание потерпеть неудачу
на глазах у других, или рискнуть всем в длинном планировании через реку. Но теперь страхи
и осторожность исчезли, сожженные пламенем ее ярости. Хеби убила ее хранительницу, и
Синтара не стерпит такого оскорбления. Красная королева за это заплатит!
Она скользнула взглядом по обширному пространству склона и быстрой холодной реке,
текущей за ним. Решено. Она раскрыла крылья и подпрыгнула в воздух. Взмах, взмах,
касание земли, взмах, взмах, взмах, еще касание, но уже более мягкое, взмах, взмах, взмах,
взмах…
Внезапно с поверхности воды сорвался порыв ветра, и она поймала его крыльями и
поднялась на нем. Она замахала крыльями мощнее, прижав передние лапы к туловищу и
вытянув задние вдоль хвоста, став совсем обтекаемой и перестав ощущать сопротивление
воздуха. Полет! Ее тело потянулось за воспоминаниями о том, как это надо делать, и она
позволила ему это сделать, не разрешая разуму вмешиваться. Полет подобен дыханию – о
нем не надо размышлять, надо просто делать.
Она поймала еще один восходящий поток и поднялась на нем – и уловила далекий
трубный клич драконов, донесшийся далеко снизу. Она сильнее замахала крыльями. Пусть
смотрят, пусть видят, что она, синяя королева Синтара, добилась настоящего полета раньше
всех! Она накренила крыло, чтобы сделать над ними широкий круг, наполнила легкие и
победно затрубила небесам. Полет! Дракон летит! Пусть все смотрят и благоговеют!
Синтара посмотрела вниз – и, увидев под собой только текущую воду, ощутила прилив
страха. На мгновение воспоминание о беспомощном кувыркании в ледяной воде перебило
бездумный полет. На пугающий миг она забыла, как надо летать, забыла обо всем, кроме
опасности, исходившей от реки. Ее передние лапы рефлекторно дернулись гребущим
движением, и она хлестнула хвостом. Падение! Она падает, а не летит! Тут ею овладела
паника, она отчаянно забила крыльями – и снова начала подниматься вверх. Однако плавный
полет, не требовавший усилий, был нарушен. Она слишком ясно почувствовала
несимметричность мышц на своих крыльях. Из-за нахлынувшей на нее усталости крылья
отяжелели. Полет – это работа, тяжелая работа, а она сегодня почти ничего не ела, да и
накануне еды тоже было немного.
Все мысли о том, как она отомстит Хеби, весь ее страх перед рекой внезапно были
вытеснены жутким голодом. Ей нужна пища, ей немедленно необходимо свежее кровавое
мясо – любой ценой. Неотвязный голод ее стабилизировал. Ее тело сказало ей: либо ты
охотишься и ешь, либо умрешь. Ему не было дела до ее тщеславия или страха. Охотиться и
есть. Она направила все силы на взмахи крыльев и сделала более широкий круг, пролетев над
жалким поселением хранителей и устремившись дальше, к холмам и долинам. Она открыла
все свои чувства потребности в пище.
И тут она их увидела – небольшую группу рогатых существ, пробирающихся по
скальной гряде. Животные были на открытом месте – но скоро они исчезнут среди
деревьев…
Они заметили ее почти одновременно с тем, как она их нашла. Две особи отделились от
группы и в панике поскакали к лесу, но остальные четверо выгнули шеи и тупо уставились
вверх на пикирующую на них драконицу.
Слабое крыло Синтары подогнулось до того, как она успела их ударить, заставив резко
отклониться в сторону. Тем не менее ее широко расставленные когти вспороли одного рогача
от плеча до шерстистой ляжки, а на второго она рухнула. Животное один раз взмемекнуло, и
они покатились кубарем: крайне неуклюжее и болезненное приземление для дракона. А
потом Синтара притянула добычу к груди, резко опустила голову и впилась в нее зубами. Ее
пасть сомкнулась вокруг костлявой головы, а передними лапами она резко стиснула ребра.
Животное было мертво еще до того, как она прекратила свое скольжение по крутому
каменистому склону. Она отчаянно принялась рвать зубами едва испустившего дух зверя, не
обращая внимания на кости, рога и копыта, жадно заглатывая крупные куски.
Есть таким образом было больно. Она судорожно глотала, не делая перерывов, чтобы
насладиться трапезой. Когда туша была съедена, она присела, свесив голову, и только
дышала, ощущая, как бремя пищи двигается у нее по пищеводу. Чувства насыщения не было,
один только дискомфорт.
Жалобное блеяние заставило Синтару вскинуть голову. Еще одна тварь! Та, которую
она цапнула мимолетом! Нежданная добыча лежала и дергала всеми четырьмя ногами, что
ясно показывало: она вот-вот умрет. Синтара полезла по крутому склону, чувствуя, как
камни, потревоженные ее лапами, срываются и катятся вниз по склону у нее за спиной. Ее
это не заботило. Она забралась наверх и буквально рухнула на свою добычу. Прижав ее к
себе, она ощутила драгоценное тепло свежей крови и почти нежно сжала шею зубами,
останавливая дыхание. Спустя несколько мгновений животное содрогнулось и затихло.
Только тогда драконица разжала челюсти.
Эту тушу она съела уже медленнее: сначала вспорола ей брюхо и сожрала нежные,
исходящие паром внутренности, а потом начала отрывать приятно крупные куски своими
острыми зубами. Проглотив последний кусочек, она медленно опустилась на кровавую
площадку своего пиршества, глубоко вздохнула и погрузилась в дурманный сон.
***
Она была влюблена в него так, как никогда в жизни не любила ни одного из других
своих мужчин. Их отношения развивались медленно и сладко: то был нежный танец робости
и неуверенности, за которым последовали воинственные стратегии, которые неизбежно
должны были породить ее ревнивый характер и его обаяние. Все их друзья советовали им
обоим не принимать эти отношения слишком серьезно. Она знала, что его друзья
предостерегали его относительно нее, считая ревнивой собственницей. Да, она была именно
такой. И она была полна решимости заполучить его для себя одной и навсегда. Такого
чувства у нее не вызывал ни один из тех мужчин, которых она приглашала к себе в постель.
Ее собственные подруги предупреждали ее, что ей его не удержать. Теллатор для нее
слишком красив, слишком умен и обаятелен. «Удовлетворись Рамозом, – советовали они ей. –
Вернись к нему, он тебя примет, и с ним тебе всегда будет спокойно и надежно. Теллатор –
воин, он постоянно рискует, его неожиданно вызывают. Он всегда будет ставить свой долг
выше, чем свои чувства к тебе. Рамоз – творческая личность, как и ты. Ему будут понятны
твои настроения. Он состарится рядом с тобой. Пусть Теллатор красив и силен, но будет ли у
тебя уверенность, что он придет ночевать домой?»
Но она слишком долго жила в спокойствии и надежности, теперь они были ей не
нужны. И она не могла игнорировать измены Рамоза. Если ее одной ему недостаточно, то
тогда ее у него не будет вообще, и пусть ищет то, что ему нужно, где угодно. А она,
Амаринда, искала и нашла Теллатора.
Она ждала Теллатора в саду рядом с небольшим игорным домом – заведением столь
закрытым и престижным, что оно даже не вывешивало над входом синий фонарь, чтобы
привлечь клиентов. Она оставила Теллатора играть в кости с пузатеньким маленьким
торговцем, недавно приехавшим в Кельсингру, а сама вышла через открытые двери в летний
вечер. Мелодичное журчание небольшого фонтана соперничало со скачущим пламенем
драконьего источника в центре сада. Вечернецветный жасмин спускал плети из подвешенных
вазонов, наполняя воздух нежным ароматом. Она нашла скамейку в укромном уголке сада и
устроилась на ней. Прислужница – хорошенькая босая девчушка в переливчатых одеждах
игорного дома – пришла за ней следом с вопросом, не желает ли она получить закуски и
питье. Очень скоро она вернулась с заказанным абрикосовым печеньем и мягким весенним
вином. Амаринда отпустила прислужницу, сказав, что той не нужно возвращаться сюда.
Амаринда понемногу пила вино. И ждала.
Она знала, что рискует. Она заставляет его сделать выбор. Когда она уходила, Теллатор
на секунду поднял глаза. Он может остаться на месте, среди света, сияния и блеска игорного
дома, со своими друзьями. Там музыка, сладкий дым и редкое коричное вино с Южных
островов. И в числе игроков за его столом сидела стройная Старшая-менестрель, недавно
прибывшая в Кельсингру из одного из северных городов. Чешуя вокруг ее глаз золотая и
темно-синяя, и ходят слухи о том, что ее любовное мастерство столь же экзотично и
разнообразно, как те звуки, которые она извлекает из своей арфы. Теллатор посмотрел на нее
и улыбнулся. Амаринда тоже улыбнулась, покидая сборище за столом, и предоставила ему
выбирать. Она прекрасно понимала, что на самом деле этот ультиматум предназначен ей
самой. Если она не завоюет его сегодня вечером, если он не оставит все другие удовольствия
для того, чтобы прийти к ней, то она не даст ему второго шанса.
Потому что слишком велик риск для ее собственного сердца. Она уже слишком сильно
к нему привязалась. Если он не ответит ей полной взаимностью, ей останется только отойти.
Она уже один раз так любила и поклялась больше не повторять этой ошибки.
Цепляющиеся друг за друга вечерние мгновения скользила мимо нее. Воздух стал
холоднее – и ее сердце тоже. Темные самоцветы, закрепленные в стенах, окружающих сад,
проснулись, и их мягкое сияние вернуло ночи тот свет, который они украли у дня. В саду
были спрятаны клетки со сверчками. Какое-то время они пели, а потом, с приближением
полуночи, замолкли. С каждым мгновением у нее на сердце становилось все более пусто.
Наконец она встала, чтобы уйти. Наклонившись над столиком, она затушила пламя свечи с
ароматом роз, словно отщипывала завядший бутон с цветущего куста.
Она со вздохом выпрямилась и, повернувшись, попала прямо к нему в объятия. В
полумраке сада он решился прижать ее к себе.
– Вот ты где! – проговорил он тихо, уткнувшись губами ей в макушку. – Кто-то сказал,
что ты отсюда ушла. Я прошел до самого твоего дома и там предстал перед твоими слугами
полным идиотом, прежде чем вернуться сюда. Я даже поискал тебя в мастерской, но дверь
оказалась закрыта, и окна были темными. Возвращение сюда стало для меня последней
надеждой. Меня не хотели пускать обратно в зал: они уже закрываются на ночь.
Застигнутая врасплох этой встречей, она вскинула обе руки. Теперь ее ладони лежали
на накрахмаленном кружеве его рубашки. Крепкие мышцы его груди под ее пальцами были
теплыми. Ей надо просто его оттолкнуть. Надо ли? Говорит ли он правду, или просто
пытается оправдаться, задержавшись за игрой и флиртом? В нерешительности она
неподвижно застыла в кольце его рук. Она вдыхала его ароматы, словно он тоже был
растением, расцветающим ночью. В его дыхании ощущалось коричное вино. От его кожи
исходил запах сандала.
И это было все, внезапно поняла она. От ее соперницы разило пачулями, словно она в
них купалась, пила, а потом еще и залила ими всю одежду. А от Теллатора ими не пахло. Она
разрешила своим ладоням скользнуть ему на плечи, не находя никаких слов, которые ему
можно было бы сказать. Зерно сомнения запало ей в сердце и подпиталось его задержкой –
задержкой, которая была вызвана ее собственным решением его испытать. Справился ли он с
тем вызовом, который она ему бросила?
– Амаринда! – произнес он внезапно охрипшим голосом. Он властно привлек ее к себе,
прижимаясь к ней всем телом, так что она смогла почувствовать, насколько ему желанна. Она
подняла голову, намереваясь призвать его к сдержанности, но он стремительно наклонился в
припал к ее губам в жадном поцелуе. Она попыталась отвернуться, но он не позволил ей
этого сделать. Вместо этого он продлил их поцелуй, сделав его еще крепче, заставляя ее
прогибаться назад, а потом привел ее в изумление, посадив на стол. – Здесь! – властно
потребовал он. – Немедленно.
Он приподнял подол ее юбки и взялся теплыми руками за ее колени, чтобы раздвинуть
ей ноги.
– Так нельзя! Теллатор, не здесь и не так!
Ее ужаснула не только его уверенность в ее согласии, но и жадная реакция
собственного тела.
– Очень даже можно. И я просто должен. Я не могу ждать ни минуты больше. Ни
мгновения.
***
***
Глава 9
Возвращение в Кассарик
***
***
***
***
***
***
***
Рэйн решил, что Лефтрин не из тех людей, кто быстро шевелится. Особенно когда, по
его мнению, ему доставили беспокойство. Или, может, он просто совершенно обессилен. Он
допил свой чай, а потом исчез, чтобы переодеться в сухое. Когда он, наконец, вышел из своей
каюты, то выглядел еще большим оборванцем, чем прежде. Рэйн начал понимать, сколько на
самом деле пришлось перенести членам экспедиции. И хотя это вызвало сочувствие к
капитану и его команде, он не стал освобождать Лефтрина от данного им обещания.
Племянница и палубный матрос Лефтрина, Скелли, уже надела плащ и сапоги и была явно
готова к ночным приключениям на берегу. Однако Лефтрин выпил еще чашку чая, одолжил у
кого-то из команды вязаную шапку и непромокаемый плащ, и только после этого встал и
объявил, что готов идти.
Рэйн поспешно повел их от причалов к лифту, где ему пришлось больше десяти раз
дергать за шнурок вызова, прежде чем появились хоть какие-то признаки того, что лифтер
направил устройство вниз. Мужчина хмуро смотрел на него, выражая столь явное
неудовольствие тем, что его вызвали в такую непогоду, что Рэйну пришлось дать ему горсть
монет не только в качестве платы, но и как взятку за обещание, что когда Лефтрин и Скелли
соберутся обратно, то, постучав в дверь, найдут его бодрствующим.
Рэйн никогда не любил лифты. Он всегда предпочитал подниматься пешком, а не
обрекать себя на тошнотворные подергивания и раскачивания, а также непредсказуемые
рывки и остановки по время пути. Он сжал зубы, надеясь, что лифтер хорошо заботится о
канате и блоках. Лефтрин и Скелли по большей части молчали. Лефтрин ежился под своим
взятым взаймы плащом, а Скелли ухмылялась и вглядывалась в темноту, словно все мелочи
вокруг ее завораживали. Внезапно Рэйна обрадовало то, что она вызвалась с ними пойти. Он
подозревал, что Малте удастся узнать больше из разговора с этой девушкой, а не из ответов
немногословного капитана.
Едва лифт успел остановиться, как он с радостью отстегнул защитную сетку.
– Нам сюда, – сказал он, как только они вышли из лифтовой корзины следом за ним. –
Извините, что так темно. В Кассарике трудно арендовать жилье: город пока слишком молод,
чтобы предлагать такие же гостиницы и таверны, как в Трехоге. Нам пришлось согласиться
на единственное помещение, которое можно было снять временно. Осторожно с этими
канатами. Они протянуты ниже, чем следовало бы. Через этот мост, потом пара оборотов
вокруг ствола, еще мост – и мы на месте. И я благодарю вас за то, что пришли. От всей души.
Когда они, наконец, подошли к их снятому внаем домику и Рэйн увидел его темные
окна, он молча нахмурился. Если Малта решила, что слишком сильно устала и легла спать,
ему будет неловко из-за того, что он притащил сюда эту пару в такую непогоду. Однако
хмурился он в основном из-за тревоги. Если Малта передумала их ждать и уснула, это
означает, что она испытывала гораздо более сильную усталость, чем та, в которой готова
была признаться, когда они ушли из здания Совета.
Он толкнул хлипкую дверь и вошел в неосвещенную комнату.
– Малта? – тихо сказал он в темноту. – Малта, я привел к тебе капитана Лефтрина…
Он оборвал фразу, ощутив, что комнаты пусты. Он никому не смог бы объяснить свои
чувства. Он просто точно знал, что ее здесь нет, и что ее тут не было со времени их ухода. Он
шагнул к столу и легонько провел пальцами по установленной в центре фигурке из
джидзина. Металл Старших отозвался на его прикосновение, оживая, испуская призрачный
свет – голубоватый, но яркий. Он поднял фигурку, освещая всю комнату. Малты нигде не
было. Он похолодел и услышал, что говорит обманчиво спокойным голосом:
– Что-то случилось. Ее здесь нет – и непохоже, чтобы она сюда приходила.
Очаг для таких маленьких помещений представлял собой всего лишь глиняное блюдо.
Он отыскал несколько угольков, которые еще тлели, раздул огонь и зажег обычный фонарь.
Более сильное освещение только подтвердило то, что он и без того знал. Малта не пришла с
Совета. Здесь все оставалось совершенно таким же, каким было, когда они закрывали за
собой дверь.
Лефтрин и Скелли стояли у открытой двери. Ему было не до любезностей.
– Извините. Мне надо идти ее искать. Она была усталой, когда мы расстались, но
обещала, что пойдет прямо сюда. Она… у нее болела поясница. Ребенок… Живот такой
большой…
Девушка откликнулась:
– Мы пойдем с вами. Где вы видели ее в последний раз?
– Прямо у здания Совета.
– Тогда мы начнем оттуда.
***
Он привел ее к себе в комнату. Очередная схватка началась как раз в тот момент, когда
они оказались на пороге борделя. Малта согнулась пополам у двери: ей хотелось только
скорчиться и не шевелиться, пока боль не пройдет. Однако он схватил ее за руку и протащил
через крошечную гостиную в очень неприбранную спальню. Там пахло мужским потом и
несвежей едой. Кресло было похоронено под ворохом ношеной одежды. Простыни на узкой
кровати сбились, открывая покрытый пятнами матрас. На полу у двери стояла тарелка с
обколотыми краями. Муравьи копошились на корке хлеба, оставшейся там, а также
исследовали перевернутый графин и грязный прибор, валявшиеся рядом. Единственный свет
давал почти угасший огонь в глиняном очаге. В нескольких корзинах у двери хранились его
личные вещи. Она разглядела сапог и один заскорузлый носок. А потом он снова ее пихнул.
Малта пошатнулась, ухватилась за край низенького столика и пригнулась рядом с ним.
– Найди женщину! – яростно прошипела она ему, – кого-то, кто разбирается в родах.
Сейчас же!!!
Он несколько мгновений молча смотрел на нее, а потом сказал:
– Здесь безопасно. Я сейчас вернусь.
Когда он закрыл дверь, комната погрузилась в полумрак. Где-то недалеко захохотала
женщина, а какой-то мужчина вскрикнул в пьяном изумлении.
Малта опустилась на пол, учащенно дыша. Она едва успела перевести дух, как у нее
началась новая схватка. Она пригнулась к напряженному животу – и у нее вырвался тихий
стон.
– Все будет хорошо.
Она сама не знала, то ли молит Са, то ли уговаривает младенца у себя в утробе.
Еще две схватки успели накатить и схлынуть прежде, чем она услышала звук
открывающейся двери. Каждый раз, когда схватка заканчивалась, она обещала себе, что
доковыляет до двери и пойдет искать помощь, как только отдышится. И каждый раз новая
волна боли захлестывала ее прежде, чем ей удавалось это сделать. Она не могла бы сказать,
сколько времени прошло. Из-за болей время растянулось до бесконечности.
– Помогите! – с трудом проговорила она и, подняв взгляд, увидела, что этот
бесполезный идиот привел с собой еще одного мужчину. Она устремила глаза на него. –
Повитуха! – прошипела она. – Мне нужна повитуха!
Они не обратили на ее требование никакого внимания. Тот мужчина, который ее привел
сюда, пересек комнату, обойдя и чуть ли не перешагнув через нее. Он взял дешевую желтую
свечку в примитивном подсвечнике, засветил ее от огня в очаге, а потом зажег от нее еще
несколько свечей в комнате. А потом шагнул назад и указал на нее, очень довольный собой.
– Видишь, Бегасти? Я прав, так ведь?
– Это она, – сказал вновь пришедший. Он наклонился, вглядываясь в нее, и у него изо
рта пахнуло резкими пряностями. Он был одет богаче, чем тот мужчина, который приволок
ее сюда, и говорил с совершенно явным калсидийским акцентом. – Но… что с ней не так?
Зачем ты ее сюда привел? Будут проблемы, Арих! Многие из жителей Дождевых чащоб
перед ней преклоняются.
– И столько же ее презирают! Они говорят, что она и ее муж слишком горды собой и что
знатность, власть и красота заставили ее вообразить себя королевой. – Он захохотал. –
Сейчас вид у нее совсем не королевский!
Малта едва слышала их слова. Ее разрывало пополам – это было совершенно ясно. С
трудом она приказала им:
– Найдите какую-нибудь женщину мне в помощь!
Тот, которого звали Бегасти, покачал головой.
– Здесь по ночам шумно, даже когда нет грозы. Тут вопят, визжат и даже кричат. Никто
не придет узнавать, в чем дело.
Малта тяжело дышала и пыталась соображать. Что-то ужасно не так. Они не
собираются ей помогать: они вообще ее не слушают. Зачем этому мужчине понадобилось
притворяться услужливым, зачем было приводить ее сюда?
Новая волна боли заставила ее забыть о них. Во время схваток она теряла способность
соображать. А когда боль прошла, она поняла, что у нее есть всего несколько секунд на то,
чтобы попытаться собраться с мыслями и хоть что-нибудь придумать. Что-то… есть что-то
такое, что она знает, что-то очевидное – но ее разум отказывался сосредоточиваться. Их
калсидийский акцент был слишком сильным, и у обоих не было на лице татуировки. Если бы
они появились здесь вместе с волной освобожденных рабов, тогда у них на лицах должна
быть нанесена татуировка, отмечавшая таких беженцев. И тут, когда боль уже снова
навалилась на нее, а двое мужчин безучастно наблюдали за ее мучениями, все кусочки
мозаики внезапно встали на свои места. Такой очевидный ответ: это шпионы, те самые, о
которых говорил капитан Лефтрин! Грязные руки Калсиды дотянулись до Дождевых чащоб,
чтобы совращать и соблазнять деньгами. Вот кто стоял за охотником Джессом и его
замыслом убить драконов ради денег. Ну, конечно же!
А она совершенно беспомощна и оказалась в их власти. Для чего? Зачем им могла
понадобиться роженица?
Словно по заказу, один из мужчин задал этот вопрос второму:
– Зачем ты ее захватил, Арих? Ее слишком хорошо знают, а внешность у нее слишком
необычная, чтобы ты смог увезти ее домой как рабыню. И не в нашем положении
договариваться о возвращении заложницы! Мы ведь договорились, что останемся здесь
невидимыми, что постараемся как можно быстрее заполучить нужное, а потом уехать из этой
забытой богами дыры!
Арих довольно ухмылялся. Малта содрогалась и пыталась не стонать, пока ее младенец
сражался за возможность родиться. Роды – это один из самых интимных моментов жизни
женщины, а она в этот момент оказалась здесь, на грязном полу в борделе, без мужа и
повитухи, под бесцеремонными взглядами пары калсидийских шпионов! Она чувствовала,
как под полами плаща и длинной туникой ее младенец пытается появиться на свет. Его
рождение было таким близким – и этому предстояло произойти в столь ужасающем месте!
Ей отчаянно хотелось отползти от этих мужчин, хотя бы забиться в угол комнаты. Она часто
дышала, пытаясь сохранять молчание, пытаясь скрыть от них, что ее ребенок вот-вот будет
здесь. Однако их голоса врывались в ее сознание.
– Бегасти, ты смотришь, но не видишь. Она покрыта чешуей, точно так, как ты говорил
– как дракон. И ребенок, которого она родит, скорее всего тоже будет весь в чешуе. Сегодня
она заблудилась среди мостов и умоляла меня ей помочь. Никто не знает, что она здесь, и
никто, кроме нас с тобой, никогда не узнает, что с ней стало. Плоть в чешуе – это плоть в
чешуе, друг мой. И кто может сказать, как выглядит дракон, вырванный из яйца? Отруби ей
голову, руки и ноги, отрежь у младенца все, что похоже на человека – и что останется?
Именно то, что потребовал привезти герцог! Плоть дракона, которую его врач сможет
превратить в необходимое ему снадобье!
– Но… но… это же не дракон! Они приготовят лекарство, а оно не подействует! Если
кто-то разгадает обман, нас казнят!
– Никто его не разгадает, потому что знать о нем будем только мы с тобой. Мы вернемся
домой, отдадим наш товар, и нам вернут наши семьи. И у нас появится хотя бы шанс
сбежать, пока врачи будут спорить о том, кто именно изготовит те эликсиры, которые продлят
герцогу жизнь. Думаешь, нашим семьям хорошо живется, пока мы остаемся здесь и
пытаемся найти способ убить драконов, даже не зная, где они? Нет! Ты же знаешь герцога!
Он найдет способ отомстить нашим наследникам за каждый самый слабый укол боли. Он –
отчаявшийся, умирающий старик, отказывающийся принять то, что его время пришло. Он
сделает любую подлость и мерзость, лишь бы продлить свою жизнь.
Ее малыш – ее новорожденное дитя уже лежало у нее между ног. Он или она был
теплым и влажным от вод. И он был неподвижен – ужасающе неподвижен и тих. Малта не
шевелилась, делая неглубокие вдохи. Мужчины орали друг на друга, но ей не было до этого
дела. Ей необходимо не двигаться и ничего не выдавать: и того, что ее ребенок родился и
страшно уязвим, и того, что он может оказаться мертворожденным. Она понимала, что
должна каким-то образом спасти их обоих: никто не придет к ним на помощь. Ее длинная
просторная туника прикрывала ей колени, скрывала ее малыша. А ей необходимо затаиться и
выжидать, не зная, жив ли ее ребенок – ждать, пока у нее не отойдет послед. Как только она
будет отделена от ребенка, ей необходимо найти силы и способ напасть на этих мужчин и
спасти от них свое дитя. Ее младенец ведет себя так тихо: ни хныканья, ни плача. Все ли с
ним хорошо? Она даже не может на него посмотреть – пока не может. Она лежала, внезапно
замерзнув после столь долгого напряжения всех сил – и их слова внезапно вновь вторглись в
ее мысли.
– Ты говоришь о предательстве! – Бегасти был в ужасе и дико озирался, словно ожидая,
что из стен выпрыгнут свидетели и станут его обвинять. – Ты готов рисковать жизнью моих
родных ради своего безумного плана!
– Никакого риска нет, старый ты дурень! Это – наш единственный шанс. Драконы
скрылись, нам до них не добраться! Думаешь, герцог учтет, что мы сделали все, что могли?
Думаешь, он простит нам неудачу? Нет! Все заплатят за это болью и смертью. Он оставил
нам единственный путь. Мы обманем его – и, возможно, нам и нашим наследникам удастся
сбежать. Если у нас ничего не получится, то наши страдания будут точно такими же, как те,
что нам придется выносить, если мы сейчас вернемся домой ни с чем! Это наш
единственный выход. Удача привела ее к нам в руки! Нам нельзя упускать свой
единственный шанс.
Они вдруг оба посмотрели на нее. Она сложилась пополам и издала долгий протяжный
вопль.
– Найдите повитуху! – пропыхтела она. – Идите! Идите сейчас же. Приведите мне на
помощь какую-нибудь женщину, или я умру!
Она задергалась и ощутила между ляжек теплое детское тельце. Теплый, он теплый!
Значит, он должен быть живой! Тогда почему он такой неподвижный и тихий? Она не
осмеливалась посмотреть на него, пока эти мужчины за ней наблюдают. Если они узнают, что
он уже родился, они его у нее отнимут. И убьют его – если он еще жив.
Бегасти пожал плечами.
– Нам нужно придумать, как сохранить плоть и в чем ее перевозить. Уксус, наверное…
и соль. Маринад ее сохранит и, может, придаст ей более убедительный вид. Думаю, нам
больше всего подойдет небольшой бочонок – что-то, что скрывает содержимое.
– Завтра я…
Бегасти решительно покачал головой.
– Нет. Не завтра. Нам нужно покончить с этим сегодня же ночью, и отплыть завтра
утром. Неужели ты думаешь, что ее никто не хватился? К завтрашнему дню ее все будут
искать. Нам необходимо это сделать, избавиться от того, что останется, и скрыться.
– Не глупи! Где я в такое время все это найду? Все лавки давно закрылись!
Бегасти бросил на него гадкий взгляд. Повернувшись к Ариху спиной, он начал
копаться в одной из корзин, стоявшей у двери.
– И ты намерен дождаться, чтобы лавки открылись, зайти и купить эти пустячки, а
потом вернуться сюда и сделать все необходимое? Не будь идиотом. Иди и раздобудь все, что
нам нужно, как хочешь. А потом навести нашего дорогого друга торговца Кандрала. Скажи,
чтобы он устроил тебя на быстроходный корабль, идущий вниз по реке – такой, где для нас с
тобой найдется отдельная каюта. Не говори ему, что я отплыву вместе с тобой. Пусть считает,
что я остался здесь, в Кассарике, и что угроза для него по-прежнему осталась. К тому
времени, как он поймет, что нас обоих нет, ему уже поздно будет пытаться нас предать.
Арих гневно тряхнул головой:
– А пока я буду заниматься всеми этими опасными вещами, что будешь делать ты?
Сквозь опущенные веки, Малта увидела, как Бегасти кивком указал на нее:
– Готовить товар к отправке, – без всякого выражения проговорил он, и у Ариха хватило
остатков совести на то, чтобы побледнеть.
– Я ушел! – объявил Арих, берясь за ручку двери.
– У тебя стойкости, как у кролика, – презрительно бросил Бегасти. – Изволь сделать
свою часть работы, и быстро. До восхода нам надо очень много успеть.
Теперь младенец и послед уже покинули тело Мальты, но младенец по-прежнему не
издал ни звука. Малта оберегающе сомкнула над ним колени, продолжая дико стонать и
задыхаться, словно ее родовые муки все еще не закончились. Мужчины не обращали на нее
никакого внимания. Арих гневно натянул на себя плащ с капюшоном и ушел. Она на ощупь
вытянула края своей туники из-под своего неподвижного ребенка, чтобы можно было
вскочить на ноги, не уронив его на пол. Она старалась не думать о своем драгоценном
дитяти, все еще влажном от вод и крови, лежащем на грязном полу борделя. Склоняя голову
к плечу, она застонала, прикидывая расстояние до грязного ножа, лежащего рядом с тарелкой
и пролитым графином.
Она выжидала слишком долго.
– Пора вести себя тише, – сказал Бегасти.
Его холодные слова заставили ее поспешно поднять взгляд. Он возвышался над ней,
держа в руках петлю из тонкой бечевы. Шнурок ботинка? Она заглянула в его глаза и прочла
в них решимость и отвращение к тому, что ему предстоит сделать.
Малта приподняла ноги и ударила его, попав в живот. Он шумно выдохнул и
отшатнулся назад. Она откатилась от младенца, вскрикнув от напряжения, и схватила одной
рукой нож, а другой – липкий графин. Калсидиец уже вернул себе равновесие и бросился на
нее. Она широко замахнулась графином, и он с треском врезался в челюсть Бегасти. Не медля
она наугад ударила ножом.
Это оружие не было предназначено для убийства – это был всего лишь короткий
кухонный нож для нарезания приготовленного мяса и к тому же не слишком острый. Он
скользнул по жилету ее противника, не причинив никакого вреда. Она навалилась на нож
всем телом, и как раз в то мгновение, когда калсидиец с грязным ругательством ухватил ее за
запястье, скользящий кончик лезвия дошел до незащищенного горла и погрузился в него. Она
яростно задергала ножом туда и обратно, ужасаясь ощущению теплой липкой крови на
пальцах – и при этом всей душой желая отрезать ему голову напрочь.
Калсидиец неловко замахал руками, а его ругательства вдруг превратились в
булькающие угрозы. Одним из отчаянных ударов он попал ей в ухо, заставив отлететь к
стене. Его руки нашли нож, который она воткнула ему в шею, и вытащили его. Он со стуком
упал на пол. За ним последовала кровь, вырываясь пульсирующими струями.
Малта в ужасе завопила и попятилась, но уже в следующую секунду рванулась вперед,
чтобы подхватить малыша: Бегасти ковылял по комнате по кругу. Калсидиец рухнул на
колени, прижимая обе руки к шее, пытаясь остановить кровь, которая брызгала из-под его
толстых пальцев. Он воззрился на нее, широко открыв глаза и рот. Он что-то хрипел, и
вместе со звуками изо рта вырывалась кровь, которая текла из его губ по заросшему бородой
подбородку, а потом он медленно завалился на бок. Он продолжал зажимать шею руками,
ноги у него подергивались. Она отошла от него подальше, продолжая прижимать к себе
своего младенца. Пуповина перевешивалась через ее запястья, уходя к болтающемуся
последу.
Она, наконец, посмотрела впервые на своего ребенка. Сын. У нее сын. Но при взгляде
на него у нее вырвался тихий стон отчаяния.
Ее мечты о том, как она возьмет на руки своего пухленького младенца, завернутого в
чистые пеленки, закончились вот этим. Он родился в борделе. Грязь с пола прилипла к его
влажной щечке. Он был худой. Он слабо шевельнулся у нее на руках. Ручонки у него
оказались не пухленькими, а костлявыми, ногти имели зеленоватый оттенок. У него уже была
чешуя на черепе и полоса на затылке. Глаза Рэйна, только темно-синие, смотрели прямо на
нее. Рот у него был открыт, но поначалу она даже не была уверена в том, что он дышит.
– Ах, малыш! – воскликнула она тихим голосом, полным и вины, и страха. Колени у нее
подогнулись, и она опустилась на пол, устроив ребенка у себя на коленях. – Я не знаю, как
это делать. Я не понимаю, что делаю! – зарыдала она.
Нож лежал на полу рядом с ее коленом, но он был покрыт кровью калсидийца. Ей
невыносимо было даже к нему прикоснуться, и уж тем более перерезать им пуповину. Она
вспомнила про свои шаровары, по-прежнему лежавшие комом под туникой, и вытащила их.
Уложив на них ребенка, она замотала его штанинами, вместе с пуповиной и последом.
– Все не так, все совершенно не так, – извинилась она перед младенцем. – Все должно
было быть совершенно иначе, малыш. Прости!
Он вдруг закричал, словно соглашаясь с тем, что жизнь не должна была так с ним
обращаться. Это был жуткий плач, одинокий и слабый, но Малта засмеялась, радуясь, что он
способен издать хотя бы такой звук. Она не могла вспомнить, когда именно развязала свой
плащ – но теперь он оказался на полу рядом с тем местом, где она рожала, и был залит двумя
видами крови. Ее прекрасный плащ Старших! Придется удовлетвориться им.
Бегасти издал тихий долгий стон, заставив ее отступать, пока она не сжалась у самой
стены. А потом он затих. Времени нет. Нет времени ни о чем думать. Второй мужчина скоро
вернется, и нельзя допустить, чтобы он застал ее здесь. Было нелегко закутаться в плащ и
завязать его, продолжая держать ребенка, но она не желала выпускать его из рук. Открыв
дверь, она проковыляла в небольшую гостиную, через которую проходила вечером. Стояла
глубокая ночь, в комнате было пусто. Она не слышала никаких звуков ни от шлюх, ни от их
клиентов. Она была измучена, и все мышцы ее тела казались перетруженными. По ее ногам
медленно текла кровь. Сколько она сможет пройти в таком состоянии?
Начать колотить в одну из дверей борделя? Потребовать помощи? Нет. Она не может
доверять никому из тех, кто осознанно дал в Дождевых чащобах приют калсидийцам. Даже
если бы здесь с сочувствием отнеслись к женщине, оказавшейся в столь отчаянном
положении, после возвращения Ариха они скорее всего уступят ему из страха или ради денег.
Она прошла через комнату и вынесла своего новорожденного сына в грозовую ночь.
***
Глава 11
Свобода
Как могло получиться, что сначала все было так хорошо, а потом стремительно стало
настолько плохо? Драконица полетела, она охотилась и добыла пищу, а потом очень крепко
спала – впервые за многие дни спала с полным желудком. Она проснулась, успев чуть
замерзнуть во сне, и снова думая об охоте и еде. Синтара встала, потянулась и впервые в этой
жизни ощутила, что она не только королева-драконица, но и подлинная Повелительница Трех
Стихий – земли, моря и неба.
Она тщательно обнюхала место своего пиршества, убеждаясь в том, что не пропустила
ни кусочка. Так оно и оказалось. Прошагав к самому крутому склону каменистой гряды, она
посмотрела вниз. Обрыв был крутым. В ней попыталась проснуться неуверенность, однако
она ее подавила. Она летела, чтобы сюда попасть – и полетит, чтобы добраться назад. Назад?
Она вдруг задумалась о том, зачем ей возвращаться обратно. Обратно к некачественному
укрытию и хранительнице, которая едва может удовлетворить ее самые элементарные
потребности? Нет! Ей совершенно ни к чему возвращаться ко всему этому. Теперь она может
летать и сама сможет добывать себе еду. Пора покинуть эти холодные места и перебраться к
пропитанным жаром пескам, о которых она грезит с тех самых пор, как вышла из кокона.
Пора жить так, как положено драконам.
Она стартовала, спрыгнув с обрыва. Мощными взмахами крыльев она поднялась туда,
где можно было поймать воздушные потоки, шедшие от раскинувшейся внизу реки. Она
поймала ветер широко расправленными крыльями и позволила ему поднимать себя все выше
и выше. Набрав в грудь воздуха, она протрубила вызов сгущающимся сумеркам. «Синтара!»
– проревела она, и обрадовалась тому, что не слышит ответа.
Она сделала над рекой широкий круг, пробуя на вкус и запах всю ту информацию,
которую приносил ей ветер. На темнеющем небе уже начали появляться первые звезды, и их
вид ее отрезвил.
Драконы – существа света и дня. Они по доброй воле ночью не летают. Ей нужно найти
такое место, где можно будет приземлиться, где для нее найдется убежище от ночного холода
и надвигающегося дождя. А еще, внезапно поняла она, ей нужно найти такое место, откуда
было бы удобно стартовать. Взлетать с гряды оказалось намного проще, чем с речного
берега.
Синтара накренила крылья, намереваясь сделать широкий круг, однако с приходом
вечера воздух остыл, а ветер усилился. Поток воздуха подхватил ее и направил по гораздо
более широкой дуге. Он безжалостно увлекал в сторону самых глубоких мест стремительной
реки.
«Не паниковать!» – сурово приказала она себе. Она умеет летать. Если она окажется над
рекой, это еще не будет означать, что ей угрожает опасность. Она оттеснила воспоминания о
том, как едва спасла свою жизнь во время внезапного паводка. Теперь никаких страхов. Она
замахала крыльями и набрала высоту. Дождя не было, что ее радовало, однако прояснение
принесло с собой и похолодание. С заходом солнца стало подмораживать, и она вдруг
ощутила скопившуюся за день усталость. Это был ее первый день полетов и, в отсутствие
возбуждения, вызванного первым стартом, она почувствовала, насколько утомлена. Она
заметила, каких усилий ей стоит держать задние лапы в нужном положении относительно
туловища. У нее ныли суставы. А потом она обратила внимание на то, насколько далеко от
обоих берегов оказалась.
Синтара снова повернула на новый круг – и снова почувствовала, как предательский
ветер относит ее прочь от берега, к центру реки. Она осмотрелась вокруг, ища место для
приземления – любую возвышенность. Под ней раскинулась река, и оба берега находились в
пугающем удалении. Она пошла на еще один круг, ощутив прилив решимости. Устремив
взгляд на Кельсингру, она замахала крыльями, направляясь прямо к городу.
Почти прямо. Она не сделала поправки на свое более слабое крыло, так же как и на
свою усталость. Ветер налетел на нее. Она накренилась и, не успев выровняться, потеряла
высоту. Теперь потоки воздуха над рекой словно засасывали ее, пытаясь утянуть еще ниже.
Она сопротивлялась, однако не смогла остаться на прежнем курсе. И тут судьба словно
проявила к ней малую толику жалости: над рекой вознеслось нечто высокое. Это были
просто более темные очертания на фоне погружающейся в сумерки местности, так что ей не
удалось сообразить, что именно она видит. Что это? Кто-то из предков говорил ей, что когда-
то здесь был мост, но… И тут она поняла, что это. Возвышающийся массив был тем, что
осталось от подъездного пути к мосту. Он чуть выдавался в реку и прекрасно подходил в
качестве места приземления. Она вцепилась в него взглядом и приказала себе там оказаться.
Однако Синтара была очень утомлена. Несмотря на то, что она вкладывала во взмахи
крыльев все свои силы, она все-таки опускалась все ниже и ниже. И более короткое крыло
заставляло ее поворачивать, несмотря на все ее старания скомпенсировать этот недостаток.
Когда она была уже совсем рядом со своей целью, на нее налетел порыв ветра. Он накренил
ее – и у нее не хватило высоты, чтобы скорректировать свое положение в воздухе. Синтара
попыталась снова подняться выше, но кончик одного из крыльев чиркнул по поверхности
реки – и вода поймала его. Она перекувырнулась через крыло и шлепнулась в реку.
Поверхность больно ее ударила, а потом словно вдруг признавая, что является жидкостью,
раздалась перед ней. Драконица погрузилась в холод, влагу и темноту. Она пошла вниз,
почувствовала, как ее когти на мгновение коснулись каменистого дна реки, а потом ее
поволокло течением. Она старалась сложить крылья, сделать тело обтекаемым, чтобы
получить возможность сопротивляться безжалостному напору воды. Ее ноздри рефлекторно
закрылись при первом же соприкосновении с водой. Глаза оставались открытыми, но она
видела только темноту. Лягаясь, цепляясь когтями и дергая хвостом, она боролась с водой.
Голова Синтары вынырнула на поверхность, и она успела увидеть берег. Он был
недалеко, но оказался крутым и высоким. Река снова утащила ее на глубину, не поддаваясь ее
стараниям пробиться к поверхности. Она упорно дергала лапами, пытаясь плыть против
быстрого течения.
– Синтара!
Мучительный вопль Тимары был слышен только в ее разуме. Вода затопила драконий
слух. Где-то вдали девушка бежала по улицам Кельсингры к реке и своей драконице. Зачем?
Чтобы не дать ей утонуть? Нелепая человечка! Однако, несмотря на вызванное подобной
глупостью презрение, поступок девушки приятно пощекотал ее самолюбие. Синтара
взмахнула хвостом и с радостью почувствовала, что это помогло ей приблизиться к берегу.
Когти ее передних лап коснулись гальки. Она начала цепляться и карабкаться, и, спустя
целую вечность, ее задние лапы тоже нашли опору. Еще одна вечность понадобилась ей на
то, чтобы пробиться к кромке воды, и еще дольше пришлось взбираться по крутому и
каменистому берегу реки.
Оказавшись вне досягаемости воды, Синтара рухнула на землю, замерзшая и
измученная. Из-за холода она стала вялой, два когтя были сорваны и кровоточили, все
мышцы тела пульсировали болью.
Однако она была жива. И она находилась в Кельсингре. Она летала, охотилась и убила
добычу. Она снова стала драконом. Она подняла голову и фыркнула, выдувая воду из
ноздрей. И как только у нее это получилось, она набрала полную грудь воздуха и протрубила:
– Тимара! Я здесь. Иди ко мне!
***
***
***
***
Глава 12
Свет
– Кто это мог прийти так поздно? – вслух поинтересовался Карсон, скатываясь с
кровати.
– И что за неприятности? – пробормотал Седрик.
Он как раз начинал засыпать! Не вставая, он смотрел, как Карсон натягивает штаны и
преодолевает то небольшое расстояние, которое отделяло их кровать от двери. Плотнее
закутавшись в одеяло, он попытался компенсировать то тепло, которое ушло из постели
вместе с крупным телом охотника.
– Татс?
Седрик услышал изумленный вопрос Карсона. Паренек что-то пробормотал в ответ.
– Мне можно войти? Пожалуйста! – Юноша произнес эту просьбу более внятно.
Отступив от двери, Карсон впустил его в дом. Охотник закрыл дверь, прошел к очагу и
бросил туда полено. Взлетели искры, появилось несколько робких язычков огня.
– Ну, садись, – пригласил Карсон Татса и, подавая пример, устроился на одной из
самодельных скамей. Татс стряхнул с волос капли дождя и занял место на второй.
– Что-то случилось? Дракон заболел? – спросил Карсон, видя, что Татс продолжает
молчать.
– Ничего такого, – тихо признался Татс. Он посмотрел на огонь, а потом перевел взгляд
в темноту. – Тимара и Рапскаль не вернулись из города. Они еще в начала дня улетели на
Хеби. Он сказал, что хочет ей там что-то показать. Я думал, они вернутся до ночи. Все знают,
что Хеби не любит летать в темноте. Но стемнело уже несколько часов назад, а их не видно.
Карсон немного помолчал, глядя, как языки пламени осторожно лижут бок полена, а
потом принимаются его пожирать.
– И ты боишься, что с ними что-то случилось?
Татс протяжно вздохнул.
– Не совсем. Моя драконица, Фенте, какое-то время волновалась, сказав, что Синтара в
воде. Может, тонет. Не похоже было, чтобы Фенте это сильно огорчило. Тогда я пошел к
Меркору, потому что он… ну… более степенный. Не такой ревнивый и мстительный, как моя
Фенте. И скорее будет говорить открыто. Он поднял голову и вроде как прислушался, а потом
сказал, что нет, насколько он может понять, с ней все в порядке. Что она действительно была
в воде и ей было больно, но сейчас с ней все хорошо и, как ему кажется, она в Кельсингре.
Ну, мы же все знаем, что Синтара летать не может – и я пошел ее искать. Она пропала. – Он
перевел взгляд на свои руки. – Думаю, Синтара действительно на том берегу реки. В городе.
И Рапскаль, Хеби и Тимара тоже там.
Седрик сел, кутаясь в одеяла. Паренек был страшно расстроен.
Карсон рассудительно сказал:
– Рано утром я видел на лугу следы. По крайней мере, один из драконов пытался
взлететь. Вполне вероятно, что это была именно Синтара и что она, наконец, перебралась
туда. Может, именно поэтому Тимара там осталась. Но погода гадкая: не исключено, что
дождь слишком сильный и они решили переждать его там. Скорее всего, с ними все в
порядке, Татс. Если бы с Тимарой что-то случилось, то Рапскаль перепугался бы и вернулся
сюда. А если бы что-то случилось с Рапскалем, то Хеби подняла бы страшный шум. А если
бы Хеби и они оба были в опасности, то, по-моему, все драконы об этом бы знали. Синтара
определенно почувствовала бы, если бы Тимара была ранена или оказалась в опасности. И я
думаю, что, несмотря на ее дурной характер, она дала бы нам знать, если бы у нас были
основания тревожиться.
Татс уставился на свои ноги.
– Наверное, я это понимаю, – тихо признался он.
– Значит, – задумчиво проговорил массивный охотник, – Синтара перебралась через
реку. Внушительный перелет. – Он с улыбкой повернулся к Седрику. – Хотел бы я знать, что
ее на это подвигло. Я бы попробовал это на Плевке.
Он повернулся обратно и ухмыльнулся Татсу, но тот не отреагировал.
Снова наступила тишина: только дождь стучал на улице, да тихо потрескивал
разгоревшийся в очаге огонь. Татс беспокойно пошевелился.
– Наверное, я волнуюсь не из-за того, что с ними могло что-то случиться. Я волнуюсь
потому, что они вдвоем.
Он сильнее ссутулил плечи, словно борясь с болью.
Седрик наблюдал за ним с внезапно проснувшимся пониманием. Он распознал муки
ревности.
Карсон пересел удобнее, заставив скамью заскрипеть. Он сидел к Седрику боком, и в
свете пламени стало видно появившееся у него на лице изумление.
– Вот оно что. Ну, если это и так, то ты тут ничего поделать не можешь, сынок. Такое
бывает.
– Знаю. – Татс стиснул руки, зажал их коленями, чуть качнулся и вдруг сказал: – Я с ней
все испортил. Мне казалось, что все идет хорошо, и вдруг оказалось, что нет. Она так
разозлилась, что я спал с Джерд. А я ничего не понял, потому что когда мы с Джерд были
вместе, незаметно было, чтобы я вообще Тимару интересовал. Она просто была моим
другом, как всегда. Тогда почему она так из-за этого злится?
– Вот как. Наверное, теперь я понимаю. – Карсон наклонился и, взяв щепку, подпихнул
ею полено чуть дальше в огонь. – Это неприятный урок, но, по-моему, именно так
большинству из нас приходится узнавать, что такое ревность. Это чувство кажется глупым,
пока кто-нибудь не заставит тебя его испытывать.
– Да. – Татс оживился и, похоже, разозлился. – И мне невыносимо думать, что они
вместе, но я не могу перестать об этом думать. Как она могла так со мной поступить? Я хочу
сказать: разве нельзя было мне сказать, предупредить меня или дать мне возможность что-то
исправить, прежде чем выбрать его или… или еще что-то?
Карсон покосился на Седрика, а потом снова перевел взгляд на паренька.
– Иногда все случается без всякого плана. Просто происходит, и все. И… ну, ты
говоришь о том, что она с ним – если она и правда с ним – так, словно это она делает по
отношению к тебе. Я не хочу тебя обидеть, но очень может быть, что ты в ее решении вообще
не фигурируешь. Когда ты решил быть с Джерд, разве ты стал задумываться о том, что об
этом подумает Тимара? Или Рапскаль, или Варкен? Или еще кто-то?
Татс растерянно улыбнулся.
– Когда я «решил» быть с Джерд. Ха! – Несмотря на все его смятение, при
воспоминании об этом его лицо озарилось улыбкой. – Не помню, чтобы я той ночью вообще
что-то решал. Или вообще думал.
– Ну, возможно, для Тимары…
Его улыбка тут же погасла.
– Но она же девушка! Девушки о таких вещах думают. Правда ведь?
По лицу Карсона медленно расплывалась недоверчивая улыбка.
– Ты сегодня пришел ко мне, чтобы спросить у меня совета насчет женщин? –
Повернувшись, он демонстративно посмотрел на Седрика. – Ты уверен, что не ошибся
дверью?
Татс смутился.
– Ну, а с кем еще я могу поговорить? Остальные хранители только надо мной
посмеются. Если, конечно, я не обращусь к Джерд, но это заведет меня туда, куда мне
совершенно не хочется. А если я спрошу у Сильве, то тогда могу с тем же успехом говорить с
самой Тимарой, потому что Сильве передаст ей все, что я скажу. Потому я и пришел сюда.
Вы оба вроде как счастливы. Как будто все у вас правильно. И я решил, что из всех, кто
сейчас здесь, лучше всего поговорить с вами. Вы старше. И все ведь не настолько по-
другому, правильно? Ревность, любовь.
Последнее слово Татсу далось с трудом, и он произнес его, не глядя на Карсона.
Седрик поймал себя на том, что отвел от Карсона взгляд, словно не решаясь прочесть
то, что будет написано у него на лице. Какое-то время охотник молчал, а потом негромко
произнес:
– Счастье приходит и уходит, Татс. Любовь к кому-то – это не то безумное увлечение,
которое чувствуешь поначалу. Это проходит. Ну… не проходит, а успокаивается, а потом,
порой, когда ты меньше всего этого ожидаешь, ты вдруг смотришь на человека, и все снова
возвращается, захлестывает тебя. Но даже это – не то, что ты ищешь. Ты ищешь такое
чувство, когда, несмотря ни на что, быть с этим человеком всегда лучше, чем быть без него.
Хорошие это времена или плохие. И если этот человек рядом, то все, что с тобой происходит,
становится лучше или хотя бы терпимее.
– Да. Это именно так. Вот что я к ней чувствую.
Седрик посмотрел на Карсона. Охотник медленно качал головой:
– Извини, Татс, но я не верю.
Паренек вскочил на ноги:
– Я не лгу!
– Знаю, что не лжешь. Ты веришь в то, что говоришь. Только не злись. Я скажу тебе то
же, что недавно говорил Дэвви. Не обижайся, но ты просто недостаточно взрослый, чтобы
знать, о чем идет речь. Тебя влечет к Тимаре, и, не сомневаюсь, тебе нравится с ней быть. И я
знаю, что сегодня ты с ума сходишь из-за того, что этой ночью она с Рапскалем, а не с тобой.
Но я вижу перед собой юношу с очень ограниченным выбором партнерш и очень небольшим
опытом…
– Вы не понимаете! – выкрикнул Татс, бросаясь к двери. Распахнув ее, он
приостановился, чтобы натянуть на голову капюшон.
Карсон не пытался его остановить.
– Я все понимаю, Татс. Я был на твоем месте. Когда-нибудь ты окажешься на моем и
будешь говорить точно такие же слова какому-то юнцу. И, наверное, он тоже не…
– Что это? Смотрите! Это пожар? Город горит?
Татс замер в дверях, вглядываясь куда-то за ближний склон, вдаль – за реку.
В два шага Карсон добрался до него и устремил взгляд поверх его головы.
– Не знаю. Никогда не видел такого света. Он идет из окон, но он такой белый!
Начался рокот – такой низкий, что Седрик его скорее ощутил телом, чем услышал. Он
встал, кутая голое тело в одеяло, и прошел к двери следом за ними. Вдалеке, в ночной
темноте, он увидел город таким, каким еще никогда не видел. Кельсингра перестала быть
далеким скоплением строений, превратившись в хаотичный узор из прямоугольников света,
разбросанных по дальнему берегу и уходящих прочь – как он догадался, к самым холмам.
Прямо у него на глазах загорались новые огни, распространяясь вдоль берега реки. С
замирающим сердцем он внезапно понял, что смотрит на город, оказавшийся гораздо
больше, чем ему казалось. Он вполне мог поспорить размерами с Удачным.
– Са да смилуется над нами! – выдохнул Карсон, и в этот миг тот рокот, который
ощущал Седрик, превратился в оглушительный трубный рев дюжины драконьих глоток.
– Что это? – вопросил он у всех – и ни у кого, и услышал, как Релпда повторяет его
вопрос.
Его драконицу разбудил свет и трубный клич. Секунду он ощущал только ее
растерянность, а потом поймал ее мысль, одновременно и радостную, и мучительную.
«Город проснулся и нас приветствует. Нам пора домой. Но мы не можем туда добраться».
***
Элис проснулась под трубный клич драконов в ночи. Она свесила ноги с кровати и
поморщилась, когда их пришлось поставить на холодный пол. Она спала в том платье
Старших, которое ей подарил Лефтрин – и для того, чтобы ощущать ткань как его
прикосновение, и потому, что оно неизменно дарило ей тепло. Она поспешила к двери
хижины, которая без капитана стала казаться ей гораздо более просторной и пустой, и
открыла дверь навстречу дождю и темноте.
Нет. Темнота оказалась неполной. На противоположном берегу реки расцвели звезды.
Она уставилась туда, протерла глаза – и посмотрела еще раз. Не звезды. И не огонь. Окна,
освещенные таким светом, какой могла давать только магия Старших. Что-то случилось в
городе – какой-то процесс был запущен. Она смотрела туда с трепетом и досадой.
«Мне следовало там находиться, когда это произошло. Кто это сделал – и как?»
Однако она знала ответ на этот вопрос. Рапскаль действовал бездумно с их первой
встречи, с самого начала экспедиции напоминая ей озорного мальчишку. Она знала, что
хранитель продолжал бывать в городе и после отплытия Лефтрина – и сильно подозревала,
что он игнорировал предостережения капитана относительно погружения в грезы и
воспоминания камней. И вот теперь он что-то обнаружил и сделал нечто такое, что вызвало в
городе эту реакцию. Если это хоть как-то похоже на ту магию Старших, с которой она уже
сталкивалась, то это продлится какое-то время, а потом, столь же неожиданно, оборвется и
исчезнет, чтобы больше никогда не появиться снова.
А она при этом оказалась не на том берегу реки!
От слез защипало глаза. Она гневно тряхнула головой, прогоняя их. Плакать не время.
Сейчас время смотреть и постараться запечатлеть в памяти, которые из далеких зданий
осветились, а которые остались темными. Все это надо будет записать. Если ей удастся
увидеть только эту часть последней великолепной демонстрации магии Старших, тогда она
будет смотреть и постарается записать для тех, кто после нее будет изучать эти древние
развалины.
***
– По-моему, нам нужно устроить более надежное укрытие для Старшей и ее ребенка, –
предложил Хеннесси.
Устроившись за столом в камбузе, он посмотрел на сидящую рядом женщину под
вуалью, ожидая ее ответа. Она осталась безмолвной и неподвижной.
Лефтрин ошеломленно кивнул. Он был совершенно измучен, но сейчас ему нельзя
было отдыхать. У него от усталости звенело в ушах, и он тряхнул головой, пытаясь рассеять
туман в голове.
– Кофе не осталось?
– Немного есть, – ответила Беллин.
Она сняла кофейник с чугунной плиты и принесла к столу. Она подлила капитану кофе,
а когда Рэйн пододвинул поближе свою кружку, долила и ее. Лефтрин взглянул на Старшего,
сидевшего напротив него, очень усталого и встревоженного. Ему нужна помощь Лефтрина.
Он нуждается в нем и в его корабле для своего ребенка. Однако, судя по тому, что ему
рассказал Рэйн, помогая им, Лефтрину придется перейти дорогу калсидийским шпионам. И
он опасался, что знает по имени, по крайней мере, одного из них. Если он открыто выступит
против них, на что способен будет пойти Арих? Не решит ли он сообщить, что Лефтрин не
только незаконно использовал диводрево, чтобы сделать полнее жизнь своего корабля, но и
то, что именно он провез Синада Ариха вверх по реке Дождевых чащоб? Он видел виноватые
взгляды своей команды. Сохраняя тайну своего корабля, они пошли на неблаговидный
поступок. В тот момент они поверили утверждению своего капитана, будто у них нет выбора.
Когда Арих после прибытия в Кассарик исчез с борта корабля, никто ни о чем не стал
спрашивать. Однако теперь все они чувствовали себя виноватыми. Их грех обернулся против
них самих. То, что они сделали, пытаясь себя обезопасить, поставило их в еще худшее
положение. Никто не оправдает капитана на том основании, что он поступил так, чтобы
сохранить свою тайну. Оба эти преступления возмутительны. Если о них станет известно, то
в Дождевых чащобах не найдется такой группировки, которая не пришла бы в ярость. В том
числе и Элис. Он не знал, ощущают ли Рэйн и Тилламон их общее беспокойство.
Скелли нерешительно сказала:
– Малта Старшая не сделала ничего дурного! Они собирались убить ее саму и ее
малыша. Почему нам нельзя просто обратиться в Совет? Разве мы не должны их
предупредить, разве нам не надо сказать кому-то, чтобы этого второго типа нашли?
Он бросил на Скелли предостерегающий взгляд. Ей пора помолчать.
– Совет подкуплен.
Теперь Лефтрин был в этом совершенно уверен. Кто-то закрыл глаза на пребывание
калсидийцев в Кассарике. Город не настолько велик. Если они перемещаются по нему так,
как это видно из рассказа Малты, ходят по своим делам, покупают припасы, если один из них
живет в борделе – значит, многие люди об этом знают. И кто-то их покрывает – либо за
деньги, либо из-за того, что ему угрожают.
– Весь Совет?
В голосе Рэйна прозвучал ужас.
– Возможно. А может, и нет. Но мы этого не знаем, и если обратимся не к тому
человеку, то можем сунуть голову в петлю.
– А времени нет, – мрачно сказала Беллин. – Если по городу расползлись калсидийцы и
их не прогоняют, то пусть горожане с ними хоть обнимаются. Корабль говорил со всеми
нами, яснее, чем раньше. Пока он может сохранять жизнь малыша, но чем скорее мы
доставим ребенка к дракону – тем лучше.
Лефтрин сделал глоток кофе.
– Меня тревожит то, что новорожденному нужен дракон.
Он знал, как именно драконы изменили своих хранителей: дали каждому выпить
несколько капель крови или съесть чешуйку. Но это – дела хранителей, и, возможно, он не
имеет права открывать эту тайну. Тем не менее ему было проще говорить об этой загадке,
чем размышлять о том, что может означать союз Совета с калсидийцами. Как низко пали
торговцы Кассарика? Торговля с калсидийцами запрещена! Он знал об этом, когда вынужден
был везти Ариха вверх по реке. Торговля кусками дракона еще страшнее: это – нарушение
подписанного договора, преступление против основ местной жизни. Эта мысль указывает на
такие изменения в обществе Дождевых чащоб, которые даже представить себе трудно. Легче
размышлять о том, почему ребенку для выживания нужен дракон, чем гадать, что именно
может заставить человека предать своих ради денег.
На его вопрос попытался ответить Рэйн.
– Я и сам не все до конца понимаю, капитан. – Он вздохнул. – Мы с Малтой знаем, что
изменились – и ее брат Сельден изменился – после контакта с драконицей Тинтальей. У нас
было много лет для того, чтобы это обдумать и обсудить. Мы считаем, что людей изменяет
именно пребывание рядом с драконами и драконьими вещами – такими, как артефакты из
городов Старших. Даже дети в утробе изменяются, если их матери с этим сталкивались. Но в
нашем случае Тинталья направляла наши изменения и их усиливала. И поэтому эти
изменения не изуродовали и не убили нас, а дали нам изящество и красоту. И, возможно,
увеличили продолжительность жизни, хотя в этом мы пока не можем быть уверены.
Он снова вздохнул, на этот раз тяжело.
– Мы считали, что это – благословение. До этого момента. Я предполагал, что наш
ребенок унаследует те же полезные вещи, которые достались нам. Малту изменения
тревожили сильнее, чем меня. Однако ее страхи оправдались. Наш ребенок родился
измененным – и эти изменения не благие. Малта сказала, что поначалу он был сероватый и
даже не кричал. Она говорит, что когда она принесла малыша на корабль, «Смоляной» ему
помог. Мы ведь знаем, что материал живых кораблей делают из драконьего кокона, так что,
возможно, «Смоляной» способен отладить некоторые из изменений нашего ребенка. Но
Малта говорит, что, по словам корабля, он не может исправить все, что с нашим ребенком не
так. Что только вмешательство дракона могло бы запустить его изменения по такому пути,
который позволит ему дожить хотя бы до взросления и, возможно, преобразить его в
Старшего.
Закончив объяснения, Рэйн молча посмотрел на Лефтрина.
Еще недавно он показался Лефтрину таким величественным и возвышенным –
Старшим из былых времен, потомком богатой семьи торговцев, разодетым в дорогую одежду
и ведущим себя, как подобает важной персоне. Теперь стало видно, как он ошеломлен бедой
и насколько юн. И совершенно понятно, что он – человек.
На камбузе царила тишина. Чувство ожидания было нарушено, когда Рэйн высказал
свою просьбу:
– Пожалуйста, вы не могли бы отвезти нас в Кельсингру и к драконам? Как можно
скорее?
Решать предстояло ему. Он – капитан «Смоляного», и больше никто не может говорить
кораблю, что делать. На борту демократии никогда не было. Но когда он поднял свои усталые
глаза и обвел взглядом членов команды, набившихся на камбуз, их мысли читались
совершенно ясно. Если он даст такую команду, Беллин моментально отдаст концы, и Скелли
бросится ей помогать. Хеннесси наблюдал за ним и ждал его слов, предоставляя ему принять
решение. Большой Эйдер стоял наготове в ожидании – как он всегда ожидал очередного
приказа. Григсби, рыжий корабельный кот, сделал легкий прыжок, приземлился на крышку
стола и, пройдя по нему, доверчиво ткнулся головой в сложенные на столе руки Старшего.
Рэйн рассеянно погладил кота, и Григсби раскатисто мурлыкнул.
– Вы не хотите ничего говорить Совету? Ни о калсидийцах, ни о том, что пришлось
сделать Малте?
– Не сомневаюсь, что они об этом достаточно быстро узнают – а может, уже знают. –
Рэйн говорил мрачно. – Как только его найдут убитым, то сразу же доложат об этом Совету.
– За этим было бы интересно понаблюдать. Посмотреть, кто вздрогнет, кому известно
больше, чем следовало бы.
– А еще это может оказаться опасным. – Звук, который издал Рэйн, не был коротким
смешком, а говорил о нешуточной тревоге. – И меня это больше не интересует. Мне больше
нет дела до их грязных интриг. Мне важен мой сын. И Малта.
На это Лефтрин решительно кивнул.
– Я вас понял. Но мы вернулись сюда сразу по нескольким причинам. Хранители и
Элис хотели дать знать своим близким о том, что они живы. Я хотел доложить, что выполнил
обязательства по контракту. Но главным делом было получение оплаты и загрузка на борт
припасов. И это последнее нас все еще задерживает. Эти деньги нам необходимы. Сегодня
лавочники предоставили мне кредит и прислали столько товара, сколько хватило бы моей
команде. Но это – только капля в море из всего того, что нам требуется. Там, в верхнем
течении реки, у нас, по сути, маленькая колония, у которой практически нет припасов, а зима
уже почти наступила. Жизнь там суровая. Едим мы то, что удается добыть охотой, укрытия у
нас такие, какие удалось устроить. Город мы пока не освоили, но если бы это и было не так,
он негостеприимен. Если мы не добудем денег, если не задержимся достаточно долго, чтобы
погрузить на корабль все, что нам необходимо, то есть вероятность, что кто-то зиму не
переживет.
Рэйн пристально наблюдал за ним с серьезным выражением лица.
– Деньги – не проблема. Пусть они подавятся ценой крови. – Резким движением
отмахнувшись от этой проблемы, он добавил: – Слово Хупрусов много значит. Я загружу на
вашу баржу столько, сколько в нее влезет, и буду считать это скромной платой за то, о чем я
прошу. Меня волнует только жизнь моего сына. Кажется, я понимаю, на что мы идем. Нас
ждут суровые и опасные условия. Но если мы останемся здесь, мой сын умрет. – Он
выразительно пожал плечами. – Так что мы отправимся с вами, если вы нас возьмете.
Все присутствующие затаили дыхание, ожидая слов капитана. Он подумал об Элис – о
том, чего бы она от него ожидала и как бы среагировала, услышав этот рассказ. Надо, чтобы
она им гордилась.
«У нас с этим ребенком общая кровь. Его мать уже отдала его мне. И я повезу его к
драконам».
Его корабль редко говорил с ним настолько прямо. Он обвел взглядом остальных, гадая,
услышали ли они «Смоляного» столь же ясно, однако они все наблюдали за ним. Как-то раз
Элис спросила у него, обладают ли живые корабли такой же способностью очаровывать, как
драконы. Тогда он ответил ей, что нет, но сейчас почувствовал неуверенность в том, так ли
это. Однако всего на мгновение. Движущий им порыв ощущался настолько как собственный,
что он произнес эти слова вслух.
– Родня – это родня. И кровь – не водица, даже если это вода реки Дождевых чащоб.
Мы постараемся отплыть завтра днем. – Заметив, как глаза Рэйна вспыхнули от облегчения и
радости, Лефтрин предостерег его: – Очень многое будет зависеть от того, сможешь ли ты
договориться о снаряжении корабля. И нам придется брать то, что здесь найдется, или то, что
смогут быстро доставить из Трехога, и этим удовольствоваться. – Он тряхнул головой,
прекрасно зная, что есть такие вещи, которые быстро получить не удастся. – Проклятье! –
сказал он скорее себе, чем Рэйну. – Я хотел попытаться закупить скот. Животных. Несколько
овец, пару коз, кур.
Рэйн воззрился на него, как на сумасшедшего.
– Зачем? Ради свежего мяса в дороге?
Лефтрин покачал головой, думая обо всем том, чем он не поделился с Советом, чего
пока еще никто не знал.
– Чтобы разводить. Чтобы положить начало стадам. Там есть земля, Рэйн Хупрус. Луга.
Высокая трава на сухой земле. Холмы, а вдали – горы. Если бы нам удалось найти
необходимое, мы процветали бы.
Рэйн со скептическим видом заявил:
– Вам пришлось бы заказывать животных и семена в Удачном, и, скорее всего, до весны
вы ничего не получили бы.
Лефтрин нетерпеливо кивнул:
– Знаю. Но чем скорее я их закажу, тем раньше их доставят. Я найду возможность как-
то это сделать. Отправлю голубя одному тамошнему знакомому, который знает, что я по
своим долгам плачу. Может, он мне все устроит.
Он в этом сильно сомневался. Никому не хочется торговать живыми животными, если
их нельзя доставить как можно быстрее и смыться, пока они не подохли.
– Нет. – Рэйн решительно покачал головой. – Вы забыли, что у родных моей жены тоже
есть живой корабль. Я отправлю письмо Треллу и Алтее. Они достанут для вас то, что вам
нужно, и привезут в тот срок, который мы назначим. Назовите дату – и заказанное будет
ожидать вас в Трехоге. Даю слово. Часть оплаты за нашу доставку на внутренние
территории.
По лицу Лефтрина медленно расплывалась улыбка.
– Молодой человек, мне нравится, как вы ведете дела. Значит, сделка заключена, и если
вы не возражаете, чтобы мы просто ударили по рукам, то меня это устроит.
– Конечно.
Говоря это, Рэйн потянулся через стол, чтобы обменяться с Лефтрином рукопожатием.
– Я уже этой ночью приведу все механизмы в действие. Разбужу владельцев складов,
чтобы товары начали доставлять сюда уже на рассвете.
Лефтрин удержал руку своего нового нанимателя.
– Не торопитесь. Мне кажется, что нам не стоит привлекать к нашему отбытию
слишком много внимания. И, наверное, было бы лучше, чтобы никто не узнал о том, что вы и
ваша супруга как-то связаны с моим кораблем. Кто-то уже попытался убить ее и вашего
ребенка, а она в ответ пролила кровь. Мы знаем, что в городе есть еще один калсидиец, а
может – и больше, и у них должны быть помощники. Ни к чему, чтобы они узнали или хотя
бы заподозрили, где вы двое сейчас. Оставайтесь на борту и не показывайтесь. Вы исчезли.
– Трое. – Женщина, сидевшая на углу камбузного стола, вела себя так тихо, что
Лефтрин почти забыл о ее присутствии. Она была под вуалью, что не было чем-то
необычным для Дождевых чащоб, хотя в Кассарике так ходили реже, чем в Трехоге. Теперь
она подняла вуаль и продемонстрировала свое измененное лицо, что говорило о доверии и
признании. – Я отправлюсь с вами. Меня зовут Тилламон Хупрус. Я сестра Рэйна.
– Рад знакомству, Тилламон.
Лефтрин адресовал ей короткий поклон.
– С нами? – Рэйн был изумлен. – Но… Тилламон, тебе надо подумать. Матушка будет
страшно обеспокоена, если исчезнем мы все. Я думал, что отправлю тебя обратно с
известием обо всем случившемся. И что, возможно, ты могла бы сопровождать капитана
Лефтрина с кредитным обязательством от семейства Хупрус, чтобы его приняли в…
Он не договорил: она качала головой, и с каждой его фразой – все решительнее.
– Нет, Рэйн. Я не собираюсь возвращаться в Трехог. Я с самого начала не собиралась
возвращаться. Я думала, что здесь, в Кассарике, окажусь более свободной. Но я ошиблась.
Даже в Дождевых чащобах я не могу избежать взглядов и комментариев от незнакомых
людей. Я знаю, чем руководствовалась матушка, приглашая татуированных переехать сюда,
жить среди нас и стать частью общества. Однако они привезли с собой нетерпимость! Нам
велено не думать о том, что они были рабами, а многие и преступниками, что все они
помечены, как имущество. А вот они считают себя вправе насмехаться надо мной,
разглядывать меня и заставлять чувствовать себя чужой на моей собственной земле.
– Не все они такие, – устало напомнил ей Рэйн.
Тилламон гневно парировала:
– Знаешь, что я тебе скажу, Рэйн? Мне наплевать! Мне наплевать, сколько среди них
хороших людей. Мне наплевать, сколькие из них были обращены в рабство несправедливо
или как они терзаются из-за татуировок на своих лицах. Меня волнует только то, что до их
появления здесь у меня была нормальная жизнь. А теперь ее у меня вроде как нет. Поэтому я
уезжаю. Я поеду в Кельсингру, где нет чужаков. Завтра я помогу тебе, чем смогу, я найму
какое-нибудь суденышко до Трехога, чтобы оно быстро обернулось, или отправлю почтового
голубя. Я прослежу, чтобы лавочники приняли кредитное письмо, и мы получили все, что
нам нужно. Я скажу, что это я вкладываю средства в новую экспедицию и что мой контракт с
капитаном Лефтрином не подлежит разглашению. Я помогу вам всем, чем только смогу. Но
вы меня здесь, в Кассарике, не оставите. Я еду в Кельсингру!
– Неужели в Кассарике стало настолько плохо? – негромко спросил Хеннесси.
– Не все… – начал было Рэйн, но сестра решительно оборвала его, воскликнув:
– Да! – Она встретилась с Хеннесси взглядом, словно вызывая его на возражения. –
Если вы изменены не слишком сильно, то по этому поводу почти ничего не говорится. Но те
из нас, кто сильно отмечены, – мы слышим комментарии и ощущаем, как нас сторонятся.
Словно мы грязные или заразные! Словно мы отвратительны. Я не могу так жить. Больше не
могу! – Она перевела взгляд на капитана Лефтрина. – Вы сказали, что у вас там небольшая
колония? Ну, если вы хотите набрать в нее новых жителей, то вам это будет совсем не трудно:
надо просто дать знать, что Кельсингра будет таким городом, где все измененные Дождевыми
чащобами смогут мирно жить.
– Не просто мирно, – вмешался Хеннесси. Усмехнувшись, он посмотрел прямо на нее. –
Когда вы увидите хранителей, то поймете, о чем я говорю. Их изменения зашли так же
далеко, как у любого Старшего. По их словам, именно ими они и становятся. Новыми
Старшими. – Он закатал рукава, демонстрируя, насколько сильно его руки покрыты
чешуей. – И не только хранители. Все мы сильно изменились, проводя время с драконами.
– Новые Старшие? – потрясенно переспросил Рэйн.
– Поселение Старших? Место, где изменения – это нормально?
У Тилламон во взгляде вспыхнула надежда.
Лефтрин обвел взглядом камбуз и внезапно почувствовал, что совершенно вымотался.
– Я пошел спать, – объявил он. – Мне необходимо выспаться. И я советую всем
отдыхать, пока есть возможность. Если вы спать не можете, – тут он быстро посмотрел на
Рэйна и Тилламон, – то советую заняться теми бумагами, которые нам могут понадобиться
для закупки припасов, или отправьте письма родным. Хеннесси, подумай, что тебе
понадобится, чтобы устроить на носу укрытие получше. Скелли, проведи Рэйна и Тилламон
в маленькие каюты, которые им можно будет занять на время пути вверх по реке.
Он вдруг широко зевнул, неожиданно для себя самого. Последний свой приказ он отдал
Сваргу:
– Поставь вахтенных на палубе и на причале. Я не желаю, чтобы к нам неожиданно
нагрянули гости.
Направляясь к себе в каюту, Лефтрин пытался понять, во что он впутался. И есть ли
хоть какой-то шанс на то, что его собственные дела с Арихом останутся тайной.
***
Холод разбудил Элис еще до рассвета. Она встала, разожгла огонь, а потом предпочла
не возвращаться в свою пустую кровать, а устроиться рядом с очагом. Пустая кровать! Вот
новое для нее понятие. За все годы своего брака с Гестом она ни разу не жалела о его
отсутствии у нее в постели – если не считать той роковой первой ночи, которую он по
большей части проигнорировал. А вот по Лефтрину, которого она любит меньше года, – по
нему она скучает. Его отсутствие делало ее постель пустой, даже когда она сама в ней
лежала. Ей не хватало тепла его массивного тела, не хватало его тихого дыхания. Стоило ей
ночью проснуться и дотронуться до него, как он неизменно на это реагировал: пробуждался
хотя бы в такой мере, чтобы обнять ее и прижать к себе.
А иногда и не просто обнять и прижать. Она вспомнила об этом с томлением, и ее тело
отреагировало болезненным спазмом, который был острее любой испытанной ею муки
голода. Ей хотелось вернуть это, и как можно быстрее. Близость с Гестом никогда не была
приятной. С Лефтрином она никогда не была неприятной.
Элис плотнее завернулась в одеяло и придвинулась ближе к огню, но скоро сдалась и
встала, направившись к самодельной сушилке. Ее платье из материи Старших висело на ней
– такое же чудесное, как в тот день, когда Лефтрин его ей подарил. Прошлой ночью она его
постирала – не потому, что на нем видна была грязь, а просто потому, что она так делала
каждую неделю. Сейчас, как только она просунула голову в горловину, ткань скользнула по
ее телу, охватывая его и окутывая ее уютом. Оно очень быстро поймало тепло ее тела и
начало его ей возвращать. Она облегченно вздохнула и мгновение мысленно поворчала из-за
того, что магическая материя не закрывает еще и ступни. «Неблагодарная!» – укоризненно
сказала она себе. Ей повезло, что у нее есть такое чудесное одеяние. Она старалась не
надевать его, занимаясь тяжелой или грязной работой. Хотя платье не порвалось, несмотря на
все то, что с нею в нем случалось, ей не хотелось рисковать.
На завтрак у нее была копченая рыба. Опять. Как ей надоела рыба! Она мечтала о
тостах, яйцах, капельке джема и чайнике с настоящим чаем. Такие простые объекты
мечтаний! Лефтрин постарается вернуться с припасами, но невозможно предсказать, когда
именно он сможет вернуться. Он уверял ее, что плаванье вниз по реке пройдет гораздо
быстрее, чем вверх, потому что теперь корабль знает дорогу в Кельсингру. Однако она не
забывала обо всем том, с чем «Смоляной» может столкнуться в пути, и отказывалась считать
дни. Каждое утро она гадала, не вернется ли ее капитан именно в этот день, но каждое утро
приказывала себе заниматься делами и не думать об этом событии до тех пор, пока оно не
произойдет.
Ну что ж: сегодня она сделает это без всякого труда! Она налила в котелок воды, чтобы
заварить чай из сбора местных трав. Он получался вполне терпимым, и горячее питье поутру
было очень кстати, но это был не тот «чай», которого ей хотелось бы выпить. К отвару
прилагался небольшой кусок копченой рыбы. Она подумала, что во всем этом есть один
плюс: за трапезами больше не засидишься. Еды было слишком мало, чтобы за ней
задерживаться!
Позавтракав, Элис сполоснула лицо и руки, обернула ноги тряпками и обула свои
дырявые сапожки, а потом накинула на плечи поношенный плащ и вышла из дома. Ночная
гроза унеслась, дождь весь вылился. Бледный солнечный свет сверкал на мокрой траве
склона. Она устремила взгляд дальше, на тот берег широкой реки, к далекому городу.
На этом расстоянии невозможно было понять, продолжает ли гореть свет хотя бы в
некоторых окнах. Это станет ясно с приближением ночи. Она подозревала, что это явление
окажется недолговечным. Магия Старших сохранялась многие десятки лет, однако чаще
всего истощалась после финального краткого проявления чуда. Ей было крайне досадно, что
все произошло именно тогда, когда ее не было рядом и она не могла наблюдать все лично. С
немалыми сожалениями она зарегистрировала это событие вне какой бы то ни было
хронологической последовательности, потому что ей пришлось писать на обратной стороне
наброска, передававшего рисунок гобелена Старших – наброска, который она сделала, еще
когда жила в Удачном. В последнее время из-за отсутствия бумаги для записей она
вынуждена была просматривать свои более ранние документы в поисках таких, где были бы
широкие поля или чистая оборотная сторона. Ей было крайне неприятно это делать, но вчера
вечером она окончательно с этим смирилась. Она не может откладывать свое исследование
города до возвращения Лефтрина.
Элис уже сгорала от нетерпения, желая поскорее вернуться к работе. Она решила, что
как только Хеби привезет Рапскаля обратно, она поговорит с ним открыто и потребует, чтобы
он полностью отчитался в своих поступках. Ей хотелось надеяться, что он не причинил
непоправимого ущерба хрупким древностям, но в глубине души приготовилась услышать о
всевозможных глупостях и разрушениях. Паренек упорно пропитывается воспоминаниями из
камня. Если он не прекратит этого делать, то скоро превратится в мечтательную тень себя
самого, полностью забыв об этом мире и сегодняшнем дне. Он лишится собственной жизни,
разделяя призрачную жизнь Старших, живших много веков назад.
Можно было подумать, что ее собственные мысли призвали дракона: она увидела алую
драконицу, летящую над рекой. На секунду ее гнев рассеялся, и она застыла, потрясенная
зрелищем. Клочья тумана то свивались, то открывали великолепное создание. Казалось, Хеби
летит увереннее, чем прежде: похоже, самостоятельная охота шла ей на пользу. А потом,
когда драконица заложила вираж и повернула обратно к дальнему берегу, взгляд Элис
зацепился за еще какое-то движение в небе.
Она присмотрелась, протерла глаза обоими кулаками – и посмотрела снова. Неужели
над рекой летит синяя птица? Нет! Глаза ее не обманывают. Над городом летает еще кто-то.
Далекий силуэт повернул, широко раскинув крылья – и превратился в летящего синего
дракона. Это явно была Синтара!
Потрясение, вызванное новообретенной способностью драконицы, боролось с
трепетом, вызванным ее красотой. В свете солнца она сверкала, словно оправленные в
серебро сапфиры.
– О, королева небес, синяя, синяя и более чем синяя! – взволнованно проговорила Элис.
И с радостной дрожью почувствовала, что далекая драконица приняла ее искреннюю
похвалу.
***
Глава 13
Сожаления
***
***
Его разбудил свет фонаря. Сельден открыл глаза. Веки у него слиплись, и поэтому
стоявшая перед ним фигура расплывалась. Он вытащил руку из-под грубого одеяла, чтобы
протереть глаза. Они саднили. Он резко кашлянул и раскашлялся сильнее. Постаравшись как
можно сильнее отстраниться от своей постели, он сплюнул скопившуюся во рту мокроту.
Наблюдавший за ним человек издал возглас отвращения.
Сельден хрипло проговорил:
– Не нравится то, что видишь – уйди. Или обращайся со мной прилично, чтобы у меня
появилась возможность поправиться.
– Говорил же: он умеет говорить.
– Это еще не значит, что он настоящий человек, – откликнулся второй голос, и Сельден
понял, что его разглядывают два человека.
Голоса молодые. Он плотнее прижал к себе ноги под одеялом, и цепь на его лодыжке
загремела по палубному настилу. Одеяло прилипло к гноящейся ране у него на плече – той,
из-за которой он оказался в этом плаванье на борту корабля.
– Я человек! – заявил он хрипло. – Я человек, и я действительно болен.
– Он – человек-дракон. Посмотри на чешую! Так что я был прав, и ты проиграл спор.
– А вот и нет! Он говорит, что он – человек.
– Парни! – жестко сказал Сельден, пытаясь снова заставить их сосредоточить внимание
на нем. – Я болен. Мне нужна помощь. Горячая еда или хотя бы какое-нибудь горячее питье.
И еще одно одеяло. Возможность выйти на палубу и увидеть хоть…
– Я ухожу, – объявил один из мальчишек. – Если кто-то узнает, что мы спускались сюда
и разговаривали с этой штукой, у нас будут неприятности.
– Пожалуйста, не уходите! – воскликнул Сельден, но один из пареньков уже сбежал:
топот его босых ног стих где-то в темноте трюма.
У Сельдена начался новый приступ кашля. Он скорчился, пытаясь сжаться вокруг
острой боли в легких. Когда она, наконец, утихла и он вытер слезы, то с удивлением
обнаружил, что один из юнцов по-прежнему стоит рядом. Он потер глаза, но из-за яркого
света фонаря и липких выделений паренек по-прежнему выглядел неясным пятном.
– Как тебя зовут? – спросил он.
Мальчишка склонил голову, так что его светлые волосы неровным снопом упали ему на
лицо.
– У… Не скажу. Вдруг ты – демон? Так остальные говорили. А демону свое имя
называть нельзя.
– Я не демон, – устало возразил Сельден. – Я человек. Такой же, как ты. Послушай! Ты
можешь хоть как-то мне помочь? Скажи хотя бы, где мы, куда меня везут?
– Ты на «Деве ветров». А идем мы в Калсиду. В город Калсиду, столицу Калсиды. Там
ты сойдешь с корабля. Твой новый владелец щедро заплатил нам за то, чтобы мы шли прямо
туда, не останавливаясь в пути.
– Я не раб. У меня нет владельца. Я не признаю рабства.
Мальчишка скептически хмыкнул.
– Но ты здесь и прикован к палубной подпорке. Не похоже, будто то, что ты признаешь,
имеет особое значение. – Он немного помолчал, обдумывая все это – и, возможно,
сопоставляя со своим собственным незавидным положением, а потом сказал: – Эй! Эй! Если
ты человек, то почему так выглядишь? Откуда у тебя вся эта чешуя?
Сельден попытался плотнее закутаться в одеяло. Он подобрал с пола самую чистую
солому и сложил в кучу, чтобы лежать на ней, укрывшись одеялом. Какое-то время это
спасало его ноющее тело от соприкосновения с грубыми досками пола. Однако потом солома
слежалась и разъехалась во все стороны из-за того, что он метался во сне. Теперь он ощущал
под собой холодные занозистые доски. От одеяла было мало толку, потому что холодный
настил высасывал из его крови тепло. Ему необходима помощь этого паренька. Он негромко
проговорил:
– Одна драконица сделала меня своим другом. Ее зовут Тинталья. Она меня изменила,
понимаешь ли. Чтобы я стал для нее особенным.
– Если ты дружишь с драконом, то как тебя обратили в рабство? Почему твой дракон
тебя не спас?
Мальчишка подошел на несколько шагов ближе. По его поношенной одежде и лохматой
голове Сельден заключил, что он находится на самой низкой ступени матросской иерархии.
Наверное, он – какой-то уличный мальчишка, которого взяли на борт в последнем порту, в
надежде сделать из него палубного матроса.
– Драконица отправила меня с поручением. Она боялась, что осталась последней из
своего рода, потому что другие вылупившиеся у нее на глазах драконы оказались слабыми и
больными созданиями. И я отправился в Удачный с группой людей, которых считал
друзьями. Тинталья попросила меня поездить по далеким местам, чтобы узнавать, что
слышно про других драконов. Какое-то время именно этим я и занимался. Я побывал во
множестве разных мест. Все шло хорошо, люди слушали меня и мои рассказы про мою
драконицу. Но я ничего не узнал про других драконов. А потом запас моих денег стал
подходить к концу. А мои друзья оказались фальшивыми.
Он увидел, что паренек жадно слушает его рассказ. Он замолчал.
– Принеси мне горячего питья, и я расскажу тебе всю мою историю, – предложил он.
Не то чтобы ему хотелось все вспомнить. Они опоили его в какой-то таверне –
наверное, подсыпали что-то в эль. Он очнулся в фургоне, накрытый холстом, со связанными
за спиной руками. Через несколько дней его выставили напоказ как «человека-дракона».
Сколько месяцев назад это случилось? Год? Больше года? Какое-то время он пытался вести
календарь. Он потерял счет дням во время первого приступа лихорадки, а потом понял,
насколько это бесполезно.
Мальчишка беспокойно помялся и опасливо посмотрел в темноту.
– Если кто-то узнает, что я спускался посмотреть на тебя, меня побьют. Если что-то
принесу – побьют еще сильнее. И потом, я даже себе не могу взять горячее питье, а уж тем
более вынести его с камбуза. Нам, юнгам, не разрешают приходить есть на камбуз. – Паренек
почесал грязную щеку и отвернулся от Сельдена. – Извини, – добавил он, словно
опомнившись.
Пока он удалялся, фонарь у него в руке качался и отбрасывал длинные тени.
– Прошу тебя, – сказал Сельден, а потом уже во весь голос закричал: – Прошу тебя!!! –
От его крика паренек пустился бежать, заставив фонарь отчаянно дергаться.
Темнота вокруг Сельдена сгустилась, а потом снова стала полной. Мальчишка исчез. С
ним исчезла надежда. Он не вернется. Угроза побоев сильнее желания услышать интересную
историю.
– Надо было сказать, что я демон, – проворчал он, обращаясь к самому себе. – Надо
было пригрозить, что прокляну его, если он не принесет мне одеяло и горячую еду.
Проклятья и угрозы. Только они в этом мире и работают.
***
У Лефтрина все шло плохо. Люди слишком любопытничали, постоянно задавали ему
слишком много вопросов. Торговцы хотели узнать, почему Хупрусы предоставили ему такой
щедрый кредит. Он отвечал, что они вносят деньги в счет будущего совместного
предприятия, подробности о котором он пока не может разглашать. Ему даже этого не
хотелось говорить, но нужно было придумать какое-то убедительное объяснение тому, что
Рэйн и его сестра дали обязательство оплатить столь обильные закупки припасов. Основной
напор сплетников пришлось взять на себя Тилламон, которая прекрасно с ними справлялась.
Она максимально эффективно использовала свою вуаль, игнорируя окружающих, сколько ей
вздумается. Интерес Хупрусов в таинственной «экспедиции» заставил еще трех молодых
торговцев сделать ему предложение о вложении средств. Отказывая им, Лефтрин изображал
огромное сожаление, говоря, что Тилламон потребовала, чтобы их договор был
эксклюзивным и приватным. Теперь он об этом сожалел, потому что это сделало
любопытство окружающих поистине лихорадочным. Два торговца поспешно прибыли из
Трехога и попросили о срочной встрече. Он назначил им встречу через три дня, прекрасно
зная, что к этому моменту намерен уплыть.
Еще хуже были послания от Совета. Их начали доставлять, как только забрезжил
зимний рассвет, возвестивший начало нового дня на реке Дождевых чащоб. В первом
предлагалась встреча для обсуждения «неясных» формулировок исходного контракта и
«ясной и подлинной цели» контракта, «вытекающей из его общей сути». Он понимал, что это
означает. Если им предоставить такую возможность, они перетолкуют контракт к вящей
своей пользе и попытаются запугать его, заставив согласиться. Им необходимы его речные
карты, и они хотят узнать, что именно он обнаружил выше по течению. Ни того, ни другого
они от него не получат.
Время еле тянулось, и так как он продолжал загружать трюмы, то вопросы и требования
стали нарастать. Почему он так спешит получить эти товары? В некоторых случаях он платил
двойную цену, лишь бы товары, заказанные другими клиентами, были перенаправлены на его
судно. Это порождало не только любопытство, но и враждебность. Его собственная родня
донимала его расспросами, особенно брат. Почему он не пришел в гости? Почему Скелли
совсем не побыла с родителями? Ей следовало бы навестить и своего жениха. Она
приближается к такому возрасту, когда Лефтрину придется на какое-то время отказаться от ее
услуг палубного матроса, чтобы она смогла выйти замуж. Потом, спустя год-другой, она и ее
муж могли бы перебраться на борт «Смоляного» и начать усваивать его процедуры, так
чтобы к тому времени, когда Скелли унаследует «Смоляной», ее муж мог бы помогать ей им
командовать. На это он ничего не стал отвечать. Не в письме же сообщать брату, что как
только Элис сможет освободиться от Геста, он намерен на ней жениться и, возможно, заиметь
собственного наследника. Еще меньше ему хотелось сообщать брату и невестке о том, что
сейчас их дочь настолько влюблена в одного из хранителей драконов, что вслух высказала
надежду на то, что ее жених разорвет свадебное соглашение, когда узнает, что она перестала
быть первой наследницей корабля: тогда она смогла бы выйти замуж за Алума. Конечно,
после того, как тот сделает ей предложение.
От мыслей обо всей этой непростой ситуации у Лефтрина начинала болеть голова. А
грузы поступали на борт слишком быстро, так что Хеннесси и Сварг переругались из-за того,
как лучше их укладывать. Когда от Совета поступили новые уведомления – одно с приказом
встретиться с ними и следующее с запретом на отплытие без согласия Совета, поскольку у
него «могут находиться документы и карты, по праву принадлежащие Совету торговцев
Кассарика», – он снова скрипнул зубами и отправил посыльного обратно без ответа. Когда
ему пришло еще одно письмо, на этот раз от Совета торговцев Трехога, где заявлялось, что он
не имеет права передавать какие бы то ни было документы кассарикскому Совету, пока на
заседании не сможет присутствовать представитель от Трехога, который сможет обеспечить
справедливый учет интересов этого города, он дал посыльному щедрые чаевые, выбросил
послание за борт и отправился к Хеннесси.
– Эти грузы на причале – все, что нам осталось получить?
Хеннесси только что не зарычал из-за того, что его работу прервали, но все-таки извлек
из футляра, закрепленного у него на поясе, скатанную в свиток грузовую декларацию и
развернул ее. Быстро пробежав по ней взглядом, он ответил:
– Те ящики, которые прислала Тилламон Хупрус, я только что погрузил, а сама она
поднялась на борт сразу после них. По-моему, еще два торговца свои товары не прислали. А,
нет – один: вот как груз от Лоусона. Рад его видеть. Там должно быть ламповое масло, шесть
рулонов плотного полотна и еще запасные весла.
– Чего еще не доставили?
– А, там всякая всячина от «Речных поставок Конторити».
– Там есть что-то, без чего нам никак не обойтись?
Хеннесси выгнул бровь и внимательнее вчитался в декларацию.
– Ну, Беллин будет недовольна, если хоть что-то придется оставить. Посмотрим. Еще
чай. Сколько-то у нас есть, но Беллин сказала, что нужно больше. Крючки для удочек. Еще
одеяла. Два лука и несколько дюжин стрел к ним. Еще табак и кофе. Все будут недовольны,
если мы уплывем без этого. И…
– Если эту партию доставят до того, как ты закончишь грузить товар от Лоусона, тогда
бери все на борт. Если не доставят – забудь. Мы достаточно долго обходились без всего этого,
придется обходиться до конца зимы. Как только на причале грузов не останется, мы отчалим.
– Отчалить тихо может уже не получится.
Лефтрин повернулся, чтобы проследить за направлением взгляда Хеннесси. Во многих
отношениях Кассарик оставался новым и неустоявшимся поселением, и по его полицейским
силам это было заметно. Работа в городской страже считалась временной – такой, за которую
брались потому, что более выгодной не находилось, или потому, что у человека не было
умений или репутации, которые позволили бы получить место получше. Это было видно по
тому, как нестройно двигались по причалам направлявшиеся к ним стражники. Их было
пятеро, в положенных стражникам зеленых брюках и туниках. Двое казались очень
молодыми и имели испуганный вид. Один из мужчин оказался седобородым мужчиной с
колышущимся брюхом. Он был вооружен пикой. Судя по их виду, никого из них не радовало
полученное задание, и они были плохо знакомы с плавучими причалами и с тем, как по ним
двигаются.
– Грузись и будь готов отчалить по моей команде. «Смоляной», дружище, будь готов
помогать нам, если понадобится.
За стражниками шли торговец Полск и еще один член Совета. Полск несла в руке
футляр для документов. От спешки она запыхалась. Лефтрин не стал сходить с корабля, но
перешел на корму, чтобы встретить приближающуюся делегацию. Скорее всего, они
остановятся, глядя на него с причала, и попытаются поговорить, а это выгадает для его
команды еще немного драгоценного времени, чтобы принять все грузы на борт. Проходя
мимо Скелли, он тихо спросил:
– Вся команда и пассажиры на борту?
– Кроме Большого Эйдера. Но он на причале, помогает грузить, и моментально сможет
запрыгнуть на борт.
– Отлично. Будьте готовы. Предупреди наших пассажиров.
– Конечно.
Она протопотала в противоположном направлении.
Лефтрин натянуто улыбнулся и неспешно вышел на корму, зацепив большие пальцы за
ремень. Как он и надеялся, при виде него стражники остановились и встали полукругом
лицом к нему. Он смотрел на них сверху вниз, ничего не говоря, с выражением легкого
любопытства на лице. Когда торговец Полск протолкалась ближе к нему, он перевел взгляд на
нее, но продолжал молчать, предоставив ей задать тон этой конфронтации.
Она так запыхалась, что слова ее прозвучали довольно вяло.
– Капитан Лефтрин, вы не ответили на те послания, которые направлял вам Совет
торговцев.
Он выгнул бровь, демонстрируя свое удивление по поводу этого обвинения.
– Ну, наверное, не ответил. Но я сегодня довольно сильно занят и решил, что сначала
разберусь со своими планами, а уже потом попробую назначить время встречи с Советом.
Похоже, всем требуется, чтобы я уделил им время. – Он наклонил голову к плечу, словно для
того, чтобы мысленно что-то подсчитать. – Вечером через шесть дней Совет устроит?
Он оперся руками о перекладину фальшборта, глядя на них сверху вниз и являя собой
воплощение рассудительности и любезности.
Полск посмотрела в ту сторону причала, где шла погрузка.
– Судя по всему, вы готовитесь к отплытию!
Он посмотрел туда же, куда смотрела она.
– Просто грузим припасы, торговец Полск. Погрузка корабля требует времени, знаете
ли: надо проводить учет, балласт судна следует изменить с учетом принятого на борт. С этим
спешить нельзя. Речник приучается правильно использовать каждую свободную минуту,
знаете ли. И, между нами говоря, разумный капитан не оставляет своей команде свободного
времени. Иначе невозможно предсказать, в какие неприятности они встрянут. Кабацкие
драки, появление на публике в пьяном виде и все такое. Вы ведь знаете, что такое матросы!
Он заговорщически ей ухмыльнулся и заметил, как по ее лицу промелькнула тень
растерянности. Может быть, ее отправили сюда только на основании какого-то дикого слуха?
Может, Совет отреагировал чересчур резко и заставил ее глупо выглядеть?
– Ну что ж, капитан Лефтрин, может, мы и покажемся вам недоверчивыми, но нам
хотелось убедиться, что вы понимаете: наши с вами дела не завершены. Мы не хотим, чтобы
вы уплыли, пока не дадите нам полный отчет о том, что было обнаружено экспедицией.
– Право, торговец Полск, поскольку Совет отказался выплатить мне причитающееся
вознаграждение, я определенно не считаю наши дела завершенными! Хотел бы надеяться,
что Совет не решил, будто может меня оскорблять, а потом отправить меня и мою команду
восвояси, не компенсировав то, что мы рисковали там, на реке, жизнью и здоровьем!
Честность прежде всего, знаете ли, и мы имеем право ожидать оплаты! Я готов дать Совету
день или три на то, чтобы обдумать ситуацию, но если тот вечер устраивает всех
заинтересованных лиц, что ж: я буду рассчитывать на то, что мои деньги будут выложены на
стол. У каждого контракта есть две стороны. Совет должен быть готов выполнить свою
часть.
Он заметил, как ее плечи чуть расслабились. Это – торги, нечто, понятное любому
торговцу.
– Действительно, честность прежде всего, капитан Лефтрин, и кому этого не знать, как
не Совету торговцев Кассарика! Мы будем рады обсудить выплату вашего вознаграждения,
как только вы предоставите нам все то, что мы рассчитывали получить по завершении
вашего прошлого плаванья. И я открыто заявляю, что мы будем ожидать, что нам будет
предоставлена возможность увидеть и скопировать ваш вахтенный журнал, а также выданы
дубликаты речных карт, которые вы, конечно же, составили. И вам следует помнить, что мы
наняли для вас охотника, некого Джесса Торкефа. Ему поручалось поставлять экспедиции
добычу, но помимо этого – вести запись всех событий и делать карты для Совета. Мы
опечалены известием о его кончине и потрясены тем, что вы обвинили его в предательстве,
но мы также знаем, что имеем право требовать, чтобы нам были переданы эти документы, а
также все его личные вещи.
Лефтрин осторожно покосился на причал. На палубу поднимали последнюю порцию
грузов. Скоро за ними последует Большой Эйдер.
– Ну, я не могу сказать, что разделяю вашу печаль по поводу его «кончины». И мне
неизвестно, какие частные соглашения вы могли с ним заключать относительно заметок и
карт, хоть и скажу открыто, что уверен: у него были другие «частные соглашения», которые
имели большее отношение к убийству драконов ради прибыли и, возможно, договору с
Калсидой. Как бы то ни было, он умер, а волна разлива накрыла мой корабль и унесла все,
что не было надежно закреплено. Так что, боюсь, что даже если бы я был обязан исполнять
за него условия его контракта (а я, безусловно, не обязан этого делать), я бы этого сделать не
смог. Я предложил бы вам внимательнее присмотреться к тому, кто рекомендовал вам этого
человека. Джесс Торкеф был предателем, и тот, кто отправил его на борт моего корабля,
сделал это с дурными намерениями.
Лефтрин услышал, как Эйдер грузно перепрыгнул на палубу. Он повернул голову и
улыбнулся Скелли, которая неслышно подошла к нему.
– Отдавай концы, – сказал он разговорным тоном, а потом снова повернулся к стоящей
на причале делегации. – Вам стоит посторониться, – посоветовал он любезно. – Нам нужно
встать другим бортом, чтобы продолжить загрузку. Это займет всего минуту.
– Он отплывает! – прошипел член Совета, стоявший рядом с Полск, а потом крикнул
страже:
– Не позволяйте ему отдать концы! Хватайтесь за швартовы! Не дайте им уйти!
– Рубите концы, если понадобится, – посоветовал Лефтрин хладнокровно.
Передний швартов уже втаскивали на борт, Сварг встал к рулевому веслу. Стражник с
пикой шагнул, чтобы задержать кормовой швартов. Большой Эйдер пожал плечами, покачал
головой при мысли о подобной бесхозяйственности и наклонился, чтобы отцепить
причальный канат от утки «Смоляного». Он выбросил конец за борт, и «Смоляной» отошел
от причала.
– К шестам! – выкрикнул Сварг, и команда взялась за дело, словно ими управлял
единый разум.
– «Смоляной»? – тихо попросил Лефтрин, и живой корабль откликнулся невидимым
мощным ударом скрытых под водой задних лап.
Лефтрин был рад, что держался за перила. Когда баржа рванулась вперед, Большой
Эйдер вскрикнул от неожиданности, и его повело вбок. Крики изумления наблюдающих за
происходящим стражников породили в капитане одновременно и удовлетворение, и тревогу.
Лефтрин гордился способностями своего модифицированного живого корабля, но при этом
обычно старался держать особенности «Смоляного» в тайне. С тех пор, как истинное
происхождение диводрева было всеми признано, его использование людьми не только
осуждалось, но и было запрещено Тинтальей. То, что драконы, которых он сопровождал
вверх по течению реки, приняли «Смоляного», капитан приписывал терпимости Меркора.
Ему совершенно не хотелось, чтобы об особенностях его корабля стало известно всем.
– Хватит, корабль, – предложил он тихо, и хотя «Смоляной» продолжил грести, он стал
делать это тихо – так слабо, чтобы казалось, будто его команда обладает просто
исключительными, но не сверхъестественными, способностями.
– У нас сопровождающие, капитан, – объявил ему Хеннесси.
Лефтрин обернулся посмотреть – и тихо выругался. Либо Совет решил, что городской
стражи для выполнения задания будет недостаточно, либо несколько владельцев небольших
судов решили, что преследование «Смоляного» приведет их к настоящему кладу. Слухи по
всем городам торговцев распространялись невероятно быстро, так что Лефтрина не удивило
бы, если бы менее влиятельным торговцам стало известно о том, что экспедиция
«Смоляного» обнаружила Кельсингру, но отказывается сообщать о том, где этот город
находится. Несомненно, они вознамерились упорно его преследовать, пока он не выдаст, куда
именно направляется. А он был совершенно уверен в том, что у них ничего не получится. Он
ухмыльнулся:
– Держись от них на расстоянии, но нет нужды…
Он не успел закончить фразу: «Смоляной» взял дело на себя. На этот раз волны по реке
пустили не его лапы, а хорошо рассчитанный удар скрытого под водой хвоста, заставивший
идущие у него в кильватере суденышки отчаянно закачаться. На секунду двигавшийся у
самой поверхности серой речной воды хвост стал заметен, а потом живой корабль рванулся
вперед, а матросам на суденышках пришлось прилагать все силы, чтобы их не захлестнули
поднятые им волны. Кое-кому этого сделать не удалось, и Лефтрин содрогнулся, сочувствуя
им. Выкарабкивающиеся из воды матросы получат немалые ожоги.
Резкий рывок «Смоляного» чуть не сбил членов его команды с ног. Он понесся вверх по
течению, и крики изумления, которые издавали все свидетели, заставили Лефтрина
поежиться. Теперь отпираться будет бессмысленно: некоторые очень быстро сообразят, в чем
дело. Хорошо, что они со «Смоляным» не собираются возвращаться ни в один из городов
Дождевых чащоб до конца весны. Возможно, к этому времени слухи и пересуды немного
стихнут.
Тем не менее за «Смоляным», быстро идущим против течения, все еще пытались
угнаться остатки флотилии из мелких судов. Хеннесси подошел посоветоваться:
– Они не попытаются взять нас на абордаж?
Лефтрин покачал головой:
– Им и сейчас еле удается от нас не отстать. А когда стемнеет, они ослепнут. Им
придется пришвартоваться на ночь. А мы шватроваться не станем.
– «Смоляной» сможет идти вверх по течению в темноте?
Лефтрин ухмыльнулся:
– Я в этом не сомневаюсь.
***
***
Солнце уже спешило к линии холмов, когда Хеби перенесла их через реку назад. Ветер
нагонял облака, затягивающие вечернее небо, потоки влажного воздуха проносились мимо
лица Тимары, но только щеки у нее горели от холода. Даже ее ногам и икрам, обтянутым
чешуйчатыми полусапожками Старших, было тепло. И благодаря материалу ее обуви ей
было надежнее сидеть на гладкой спине Хеби. Она крепко вцепилась в одеяние Рапскаля, а
рюкзак с набранными ими артефактами они пристроили между собой. Она наклоняла голову
под жестокими поцелуями ветра, прижимаясь к спине Рапскаля. Подавляя свой страх, она
сосредоточила взгляд и мысли на тех благах, которые они везут друзьям. Она не была
уверена, что все хранители смогут подобрать тунику или брюки себе по размеру, но, скорее
всего, многим удастся воспользоваться новыми вещами, а с теми, кому не найдется наряда
Старших, остальные смогут щедро поделиться своей поношенной одеждой. Благодаря ей и
Рапскалю сегодня всем станет чуть уютнее.
Словно читая ее мысли, Рапскаль бросил через плечо:
– Ты ведь понимаешь, что Элис это не понравится. Он скажет, что нам следовало
оставить все на своих местах, чтобы она все зарегистрировала прежде, чем мы что-то
передвинем. Не исключено, что она даже будет пытаться заставить нас вернуть все обратно.
– Я с ней поговорю, – уверенно пообещала Тимара.
Несмотря на разницу в возрасте, они с Элис подружились. Поначалу она чувствовала
себя неловко в обществе этой женщины, которая была настолько старше нее самой, но ее
покорило то, с каким восхищением Элис относилась к ее умению охотиться и ловить рыбу.
Тимара не могла предсказать, как подруга отреагирует на те новенькие вещи Старших,
которые они сейчас везут с собой. Вряд ли Элис согласится с тем, что наилучшее
применением для них – это раздать все вещи хранителям. Однако ведь сама Элис носила
древнее одеяние из развалин Трехога. Не будет же она настолько лицемерна, чтобы лишить
хранителей такого же комфорта!
– Нас ждут! – объявил Рапскаль громко, чтобы ветер не унес его слова. – Смотри!
Она подняла голову и, сощурившись, посмотрела вниз. Совершенно верно: хранители
собрались на берегу реки, и даже некоторые из драконов спускались вниз по склону. Золотой
Меркор уже был на месте. Голова у него была поднята, и он внимательно присматривался к
ним.
– Наверное, они за нас тревожились! – крикнула она Рапскалю.
– Ну и глупо. Мы можем о себе позаботиться, – величественно заявил он.
Она ощутила волну беспокойства, услышав, как он отделяет их двоих от всех
остальных. Похоже, он решил, будто что-то изменилось – что-то очень важное. Так ли это?
Не принял ли он прошлую ночь как признание, что он – ее избранник? Можно ли считать
происшедшее таким признанием?
«Нет!» – решительно ответила она на свой вопрос.
Она совокупилась с ним – но и только. Это было мимолетным порывом и не налагало
на нее каких-то обязательств по отношению к нему. Она не заглядывала далеко вперед.
Они начали описывать круги над собравшимися на берегу хранителями. Торжествующе
затрубив, Хеби начала плавный спуск к земле – и все это время Тимара гадала, понимает ли
Рапскаль это столь же ясно, как она сама.
***
***
Рейал, я счастлива, что снова имею право отправлять тебе голубей и могу
сообщить, что ради разнообразия все наши новости – хорошие. После того как
мы с Эреком окурили наши чердаки, у нас больше ни одной птицы не погибло из-за
красных вшей. Я ничего не говорила о том, насколько плохо поначалу приняли
Эрека другие смотрители, в том числе и главный смотритель Трехога. Теперь я с
радостью сообщаю, что все они выразили свое восхищение тем, как мудро он
разрешил эту кризисную ситуацию, и обращаются с ним так, как заслуживают
его умения и знание голубей. Я так горжусь твоим дядюшкой!
Ибо такова, конечно, моя следующая хорошая новость. Несмотря на
множество волнений и происшествий, которые обычно сопровождают любое
важное событие, мы с Эреком теперь женаты. Наша свадебная церемония
прошла на самой высокой платформе лесного полога и получила благословение
солнца, ветерка, благоухавшего цветами, и танца бабочек. Мы оба были бы
согласны дать наши обеты в гораздо менее торжественной обстановке, но
поскольку твои дед и бабка совершенно не ожидали, что я смогу выйти замуж,
то, кажется, почувствовали необходимость хвастаться этой свадьбой! А
красота этой церемонии останется со мной до конца наших дней.
А теперь мне пора хорошенько подумать о том, что следует упаковать,
чтобы взять с собой в Удачный. И что еще сложнее, мне придется решить, что
оставить здесь, и проститься с моими птицами. Предупреждаю: позаботься о
том, чтобы клетки и чердаки твоего дяди к нашему приезду были в идеальном
порядке! Он только и говорит о том, как снова встретится со своими голубями.
Меня пугают вуали, которые мне придется надевать во время пути в Удачный, и
мне тяжело думать о том, что я буду ходить с закрытым лицом по его городу у
моря. Но, конечно, ради того, чтобы быть с Эреком, можно пойти на любые
жертвы.
Детози
Глава 14
Покупки
– Мне, право, непонятно, что, по-твоему, я могу тут сделать. И почему я вообще должен
что бы то ни было делать.
Гест произнес эти слова, прекрасно зная, какую реакцию они вызовут у его отца. Этот
человек был настроен против Геста с самого первого дня его появления на свет. Еще
подростком он понял, что с тем же успехом может получать удовольствие, провоцируя его,
потому что торговец Финбок будет вести себя как напыщенный дурень, как бы хорошо сын с
ним ни разговаривал. А после недавно пережитого испуга было необычайно приятно вести
себя вызывающе, не содрогаясь при этом от страха. Вот почему он произнес эти слова, после
чего очень неспешно откинулся на спинку кресла, словно чувствуя себя совершенно
непринужденно.
Багровое лицо отца покраснело еще сильнее, а левое веко начало дергаться. Он шумно
выдохнул через пронизанный красными венами нос. Такое состояние его лица по большей
части было результатом молодости, проведенной на палубе корабля, когда он совершал
торговые рейсы в северные страны, а не его нынешнего пристрастия к темным винам. Хотя,
конечно, сегодня торговец Финбок пил. И вино было отличного года урожая, кстати. Ожидая,
пока отец сформулирует свое недовольство, Гест сделал небольшой глоток из своего бокала.
Да. Очень славный букет. Кажется, это привкус вишни? Он поднес бокал к лучам зимнего
вечернего света, лившегося в окна. Чудесный цвет. Однако рука, державшая бокал, все еще
была забинтована, и при виде этого он моментально растерял все удовольствие от вина.
Порезы на носу и груди оказались тонкими и неглубокими: они быстро зажили, и их легко
было скрыть. А вот его рука стала постоянным напоминанием о человеке, который так
сильно его напугал и унизил. Гест скрипнул зубами – и запоздало заметил, что его отец снова
заговорил.
– Что до того, что ты можешь сделать, то ты можешь отправиться и привезти свою жену
домой! А что до того, почему ты это должен сделать, так это ради того, чтобы не позорить
имя своей семьи. Ради твоего брака. И ради того, чтобы заиметь наследника твоей ветви. И
чтобы положить конец сплетням обо всем этом.
– Сплетням? – Гест выгнул одну изящную бровь. – А что, есть сплетни? В моих кругах
я ничего не слышал. Для моих друзей то, что Элис меня бросила, – это старая история.
Печальная и унылая, но совершенно не достойная сплетен. Весь интерес прошел уже много
месяцев назад. К тому моменту, как я вернулся из торговой поездки в Джамелию, положение
уже устоялось. Она исчезла. Я старался относиться к этой женщине как можно лучше, но она
сбежала. С моим секретарем. Была некая драма, когда считалось, будто они погибли во время
того наводнения, но теперь, когда мы узнали, что они оба живы и здоровы, то о чем еще
говорить? Она меня оставила – и, откровенно говоря, ее отсутствие меня только радует. Я
счастлив от нее избавиться.
Гест поправил складки кружева на манжете. Эта рубашка была совсем новая, сшитая в
столице Джамелии по самой последней моде. Ему нравилось, как кружево сохраняет форму
половины чашечки, прикрывая его изящные пальцы, хотя втайне их крахмальная колкость
его раздражала. Иногда за произведенное впечатление приходится расплачиваться. Точно так
же, как ему приходится платить за наем головореза, заверившего его в том, что сможет
выследить и устранить калсидийца. Нанятый им тип имел ничем не запятнанную репутацию
негодяя. Было довольно забавно встречаться с ним тайком в мерзкой прибрежной таверне.
Гаррод был на несколько лет старше Геста, а его уши были настолько обильно усеянными
крошечными сверкающими серьгами, что напоминали перламутровые раковины.
– Одна за каждого приконченного человека, – пояснил он Гесту.
– И скоро ты добавишь еще одну, – ответил Гест, придвигая к нему сверток с деньгами.
Гаррод кивнул, сверкнув белоснежными зубами. Взгляд у него был уверенный.
Идеальный человек для этого дела. В другое время Гест нашел бы его привлекательным в
совершенно ином смысле. Улыбнувшись этому воспоминанию, он поднял взгляд к полным
ярости глазам отца.
Торговец Финбок подался вперед и поставил свой бокал на столик рядом с собой.
– Ты, и правда, настолько туп? – вопросил он с отвращением. – Просто «избавиться от
нее»? Упустить наилучший шанс, который судьба бросила прямо в твои руки?
Он с ворчанием встал и начал расхаживать по комнате.
Комната была хорошая, и зимой в ней было очень светло. Гест предвкушал тот момент,
когда сможет назвать ее своей. Конечно, когда он ее унаследует, то сделает наряднее, изменив
цвета и стиль отделки. Занавески здесь все того же скучного коричневого цвета, какие висели
на окнах все последние десять лет. Они хорошего качества, конечно, раз их хватило на столь
долгий срок, но все-таки для того, чтобы казаться по-настоящему процветающим, следует
идти в ногу со временем. А среди удачненских торговцев способность производить
впечатление процветающих даже в тяжелые времена была ключом к истинному
процветанию. Никому не хочется торговать с человеком, которому перестало везти. Если
будешь у него покупать, то, скорее всего, получишь некачественный товар, потому что на
другой у него денег не хватит. И уж упаси тебя Са пытаться что-то продавать такому
человеку: он будет только ныть из-за дороговизны вместо того, чтобы пытаться вести торг
честно и жестко. Да, конечно: новые драпировки – это первое, чем он займется, когда эта
комната перейдет в его собственность.
– Ты вообще хотя бы слушаешь меня? – рявкнул его отец, и тут же зашелся в кашле.
– Прошу прощения, отец. Я отвлекся, любуясь садом. Но я уже весь внимание. Что ты
говорил?
– Я не стану повторяться, – надменно заявил его отец, и мгновенно нарушил
собственное слово. – Если ты сам не в состоянии понять, от чего отказываешься, мои слова
тебя не убедят. Но, возможно, это сделают мои действия. Так что будем говорить прямо, сын
и наследник. Если ты желаешь сохранить оба эти именования, отправляйся в Дождевые
чащобы, найди свою жену, выясни, из-за чего она была с тобой несчастлива, и измени это. И
сделай это по возможности без лишнего шума. Если ты будешь действовать быстро, если
сможешь привезти ее домой довольной, то, возможно, наша семья еще успеет заявить свои
законные права на долю в том, что они нашли.
– Что?!
Гест невольно почувствовал резкий прилив изумления и интереса.
Его отец раздраженно вздохнул.
– Твоя репутация хитроумного торговца явно сильно преувеличена. Я знаю об этом уже
много лет. Но неужели ты действительно не обратил внимания на то, что, с твоим согласием
или без него, Элис подписала контракт как член экспедиции «Смоляного»? Эта экспедиция,
по слухам, открыла в верхнем течении реки Дождевых чащоб неслыханные богатства. Не
просто жилища Старших и те артефакты и сокровища, которые там находятся, но и
громадные участки пригодных для сельского хозяйства земель. Так утверждают слухи. Все
знают, что живой корабль «Смоляной» и капитан Лефтрин ненадолго возвращались в
Кассарик. Я слышал, что он поссорился с Советом и отказался отдать свои карты реки. Он
обвинил Совет в том, что они посадили на его корабль шпиона, и даже дал понять, что
некоторые из его членов были в сговоре с калсидийцами, которых больше интересовало
убийство драконов, чем соблюдение нашего договора с Тинтальей.
– Калсидийцы!
Это слово свинцовой каплей упало с его языка, и его захлестнула волна ужаса.
– Ну, это нелепость! Можно подумать, будто кто-то из торговцев станет сговариваться с
калсидийцами, не говоря уже о том, чтобы не выполнить честно заключенный контракт! Так
что Совет вполне справедливо отказался ему заплатить. Тем не менее на следующий же день
он весьма неплохо оснастил свой корабль, пользуясь кредитом, полученным от семейства
Хупрус. Мне нет нужды напоминать тебе о том, что семья Хупрус много лет контролировала
львиную долю торговли диводревом, поступавшим из Трехога. Так как эта торговля была у
них отнята, Джэни Хупрус наверняка искала для своей семьи новые способы вложения денег.
Она не дура. Подозреваю, что они заключили собственную сделку с Лефтрином и намерены
присвоить новую находку. Кроме того, мне стало известно, что капитан Лефтрин отправил в
Удачный голубей, чтобы заказать домашних животных! Племенных животных! Овец, коз и
кур. И семена зерновых, и другие семена. Виноградные лозы и две дюжины саженцев
фруктовых деревьев. Если сложить все это вместе с кое-какими намеками, сделанными
членами его команды, то в результате получатся сельскохозяйственные угодья. Очень может
быть, что они совершили самое значительное открытие с момента первой находки в Трехоге.
Гест потерял дар речи. Он знал, что у его отца есть агенты – люди, склонные читать
получаемые их нанимателями послания, люди в Трехоге и Кассарике, готовые отправить
птицу при малейшем намеке на выгоду. Однако это превосходило все слухи о прибылях, на
которые прежде делал ставки его отец.
– Итак. По твоему разинутому рту я вижу, что ты, наконец, меня слушаешь! Так что
позволь изложить тебе все остальное. Элис, как член этой экспедиции, имеет законное право
на то, что они нашли. Потому что экспедиция «Смоляного» заявляет свои права не только на
знание дороги, но и на само свое открытие. Советы Трехога и Кассарика сейчас это
оспаривают, говоря, что раз это они наняли корабль и охотников, то и все ими найденное
принадлежит им. Капитан экспедиции «Смоляного» и хранители, отправившиеся с
драконами, это, конечно, оспаривают… Ну надо же: ты разеваешь рот, словно рыба! Ты
никакого внимания на все это не обращал, верно? Тебя интересовало только то, что твоя жена
сбежала, и теперь ты и твои друзья-холостяки можете валяться, пить и гулять в ее доме, как
вам заблагорассудится!
Эти слова задели Геста. Достаточно неприятно уже то, что его отец так хорошо
продумал этот вопрос, тогда когда ему самому этот аспект даже в голову не приходил, так он
еще и насмехается над его изумлением!
– В ее доме? Это мой дом, и уж конечно я вправе вести себя в нем так, как пожелаю, и
развлекать там, кого захочу.
– Да уж, ты много лет только это и делал, – посетовал его отец. – Знаю я, что за
развлечения ты любишь. И, подозреваю, что именно поэтому твоя жена предпочитает твоему
обществу общество твоего секретаря.
Гест усилием воли сохранил невозмутимость. Глоток вина, чтобы вернуть себе
уверенность. Не допустить, чтобы разговор пошел в этом направлении. Не подтверждать, не
отрицать, не бросать вызов.
– По правде говоря, я сомневаюсь, чтобы Седрик был объектом ее интереса или даже
вообще имел какое-то отношение к ее отсутствию. Конечно, то, что он не вернулся домой – с
ней или без нее, – решительно странно и очень не похоже на Седрика. Но она не «сбежала с
ним», как намекают некоторые, потому что именно я решил, что он будет ее сопровождать.
Он был отнюдь не рад мысли о поездке в Дождевые чащобы. – Еще один глоток вина, после
чего Гест встал и непринужденно прошел к окну. – Дождей в этом году слишком много.
Боюсь, что из-за промокшей почвы и частой смены оттепелей и заморозков пострадают розы.
Он сделал паузу, дождавшись, чтобы отец сделал вдох, собираясь заговорить, а потом
быстро его перебил:
– Ты ведь знаешь, что не прошло и двенадцати дней, как я вернулся в Удачный из
последней торговой поездки. Первые три дня ушли на то, чтобы распорядиться теми
товарами, которые я закупил, а потом мне надо было выспаться и прийти в себя после
переездов. Больше ни на что у меня и времени не было. И я уже говорил тебе о том, как
ужасно поранил руку: рана очень болезненная, так что я не мог заниматься делами так, как
обычно. Так что, надеюсь, ты поделишься со мной всем тем, что слышал о так называемой
экспедиции «Смоляного». Отправленные тобой голуби были очень полезны, но из
информации крошечного бумажного свитка трудно получить полное представление о
происходящем.
Его уловка сработала, как это бывало практически всегда. Достаточно в какой-то
малости признать авторитет отца, потешить его тщеславие мыслью о том, что тот
великолепно разобрался в ситуации, – и он тут же успокаивается. Гест вернулся к своему
креслу и уселся, выжидательно подавшись вперед и надеясь, что сможет выделить нужные
ему факты из чрезмерно подробных отцовских объяснений. И он вполне обоснованно
ожидал, что его отец сначала будет критиковать его действия.
– Ну, я никогда не смогу понять, почему ты позволил Элис отправиться в Дождевые
чащобы одной. Но, полагаю, именно с этого нам надо начать.
Гест осмелился вмешаться.
– Я не мог ее остановить, отец. Это было записано в условиях брачного контракта: что в
том случае, если она пожелает, я позволю ей отправиться в Дождевые чащобы, чтобы она
продолжила свое изучение Старших и драконов. В тот момент я считал это просто причудой,
последней мечтой ее одинокой жизни в качестве никому не нужной старой девы. Я думал,
что она забудет о своих амбициях, когда станет замужней особой, занимающейся своим
домом и хозяйством. И в течение многих лет так оно и было. Однако когда прошлой весной
она заявила, что желает ехать, я не мог ей отказать. Как не мог и отменить торговую поездку
к островам Пряностей. Поэтому я принял, как мне казалось, наилучшее решение, поручив ее
заботам Седрика Мельдара. Он уже много лет был моей правой рукой, а с Элис дружил с
детства. Они всегда прекрасно ладили. Я был уверен, что Седрик будет благоразумен. Я
думал, что она отправится туда, поймет, какой Трехог неуютный и провинциальный
городишко, и тут же вернется обратно в Удачный. Честно, отец: я ожидал, что они окажутся
дома задолго до моего собственного возвращения в Удачный.
– Если у тебя все, – сурово проговорил отец, когда Гест замолчал, переводя дух, – то я
продолжу то, о чем тебе говорил.
Гесту ненавистны были покровительственный тон отца и его уверенность в том, что он
гораздо проницательнее и намного мудрее сына. Тем не менее в данном случае у него была
информация, которой сам Гест пока не имел.
Молчи. Кивай.
– Элис с Седриком были в Кассарике в тот момент, когда там формировали экспедицию
«Смоляного». Итак, насколько я понимаю контракты – а я сумел получить их копии, –
Советы торговцев Дождевых чащоб, как трехогский, так и кассарикский, наняли около
дюжины сильно измененных юнцов для сопровождения драконов в качестве хранителей и
прислуги. Они также наняли двух охотников и зафрахтовали баржу «Смоляной» (кстати, это
старейший из всех существующих живых кораблей), чтобы они сопровождали экспедицию и
обеспечивали ей поддержку. Советы оплатили те припасы, которые были загружены на
судно. Хранители, охотники и владелец судна получили половину своей платы авансом, а
остальное им причиталось после того, как они вернутся в Кассарик, устроив драконов жить
где-то в отдалении. – Его отец коротко и презрительно хохотнул. – Готов спорить, что они
совершенно не ожидали, что им придется выплачивать большую часть из этой второй
половины!
– Как в это ввязалась Элис? Вот чего я не понимаю!
Гест произнес это с жаром, надеясь вывести отца за рамки очевидного.
– Я к этому подойду. Нам важно отметить здесь, что в контракте Кельсингра напрямую
не упоминается, и, более того, в нем ничего четко не говорится о поисках города Старших.
Там сказано только, что хранители должны найти какое-то место, где драконы смогли бы
безопасно поселиться. И что если драконы умрут до того, как это произойдет, Совет будет
считать контракт выполненным. Не потерявшим силу, заметь. Выполненным.
– А почему это так важно?
Глаза торговца Финбока, всегда полуприкрытые тяжелыми веками, сузились еще
сильнее, когда он бросил на сына взгляд, полный отвращения.
– Казалось бы, это очевидно. Если в контракте говорилось, что единственная цель
экспедиции состояла в переселении драконов, тогда получается, что хранители, охотники и
команда корабля выполнили все его условия. Как только Совет им заплатит, их взаимные
обязательства закончатся. Ни один из Советов не будет иметь никаких прав на все то, что
могло быть обнаружено, в том числе на плодородные земли, или на покинутый город, или на
всю информацию, собранную экспедицией, такую как карты и схемы речных протоков.
Гест попытался заговорить, но его отец предупреждающе вскинул руку.
– Теперь Советы пытаются провести следующую мысль: раз о существовании
Кельсингры во время переговоров упоминалось, а единственный голос, поданный против
экспедиции Малтой Хупрус, был снят благодаря аргументам некой Элис Кинкаррон Финбок,
то всеми участниками подразумевалось, что обнаружение Кельсингры составляет часть
миссии, порученной экспедиции, и что, следовательно, Советы имеют право на карты
капитана, на город и на все, что в нем находится.
– Мне это кажется вполне разумным, – вставил Гест.
Отец бросил на него гневный взгляд.
– Нет, тупица! Мы хотим, чтобы решение было иным. Мы должны утверждать, что
Элис была нанята только как специалист по драконам, чтобы помочь заботиться о них в пути.
Нам нужно, чтобы было решено, что контракт был заключен только на переселение драконов.
Потому что если решение будет таким, тогда у Элис столько же прав на долю от города и то,
что в нем находится, сколько и у любого другого хранителя, охотника или матроса
«Смоляного». Сейчас мне неизвестно точное число людей, отправившихся в экспедицию, как
и то, будет ли сочтено, что те юнцы имеют законное право на свои доли. Однако, по моим
оценкам, в тот день из Кассарика отправилось не меньше тридцати человек. Следовательно,
Элис может принадлежать не меньше одной тридцатой Кельсингры и всего, что в ней
находится. И… – он снова предупреждающе воздел руку, не давая Гесту задать пришедший
ему в голову вопрос, – И К ТОМУ ЖЕ, поскольку Седрик определенно на тот момент был
твоим служащим, получавшим от тебя жалованье и выполнявшим твои поручения, то только
справедливо, чтобы та доля, которую он получит в городе, на самом деле будет считаться
твоей долей, поскольку в тот момент ты был его нанимателем. И остаешься его нанимателем,
вследствие чего имеешь право на плоды его трудов, выплачивая ему жалованье. А это
означает, что Торговая фирма Финбок вполне может контролировать две тридцатые или одну
пятнадцатую всех богатств города Старших. А это немалое состояние, если Кельсингра хоть
чем-то похожа на Трехог или даже на Кассарик.
У Геста кружилась голова. Несмотря на весь свой торговый опыт, он не рассматривал
события с этой точки зрения. Он был слишком разъярен теми унижениями, которые
обрушили на него Элис и Седрик. Он сможет пользоваться одной пятнадцатой только что
открытого города Старших? От этой идеи у него перехватило дыхание. Однако следующая
пришедшая ему в голову мысль вызвала у него изжогу и сильнейшее сердцебиение. Ясно, что
у него есть такая информация, какой его отец не имеет. Когда он услышал, что Элис якобы
бросила его и сбежала с Седриком, он заподозрил, что первое соответствует истине, а второе
– просто сплетня. Тем не менее он действительно поручил ее заботам Седрика. То, что его
секретарь-любовник не препроводил его супругу обратно домой, было одновременно
промашкой Седрика и его оскорблением в адрес Геста.
Гест тоже отправил почтового голубя с сообщением, в котором заявлял, что не будет
нести ответственности за те долги, в которые они могли войти во время своей экспедиции, и
что он не разрешает выдавать им средства в счет его кредита. Означает ли это, что он
исключил Седрика из числа своих служащих? Не может ли теперь Седрик самостоятельно
заявить свои права на долю в городе?
Еще несколько мгновений назад Гесту и в голову не приходило, что у него могут
иметься какие-то права на Кельсингру, теперь же мысль о том, что эта доля может оказаться
вдвое меньше из-за того, что он сам дал волю вспышке раздражения, заставляла его бледнеть.
Отец будет в ярости. Но только в том случае, если ему об этом станет известно. Если Гест
первым доберется до Седрика, то наверняка сможет снова его приструнить и внушить
прежнее обожание. Этот паренек был влюблен в Геста с ранней юности. Простого заверения
в том, что Гест его не прогонит, наверное, будет достаточно, чтобы секретарь снова принялся
бегать за ним по пятам.
Что до Элис… Ну, брачный контракт – это же в первую очередь именно контракт. Ее
«чувства» не имеют совершенно никакого значения. Она будет связана своим словом и
подписью, как и подобает дочери удачненского торговца. Он потребует, чтобы она выполняла
свои обязательства. Вот и все. Она может вернуться добровольно, и тогда он снова поселит ее
в своем доме со всеми ее свитками, книгами и записками. Или же она может сопротивляться
и вернуться в роли, которая окажется ничем не лучше прислуги. Он оказал ей огромное
благодеяние, женившись на ней. Ее родные были бы глупцами, если бы не потребовали,
чтобы она вернулась на подобающее ей место. И это станет инструментом, который он
сможет использовать против нее: если она станет хоть в чем-то против него восставать, он
сможет угрожать достоинству и состоянию ее семьи. И тогда она будет делать то, что ей
сказано.
– Ты меня слушаешь? – резко вопросил его отец.
– Конечно! – возмущенно солгал Гест.
– Ну, так какой корабль и дату отплытия ты предпочтешь? Известие об этом новом
городе усилило интерес к Дождевым чащобам до настоящей лихорадки. Все, у кого в Трехоге
или Кассарике есть хоть дальняя родня, будут пытаться купить место на борту, чтобы
посмотреть, нельзя ли на этом заработать. Если ты хочешь получить каюту на каком-нибудь
корабле, идущем вверх по реке, тебе стоило бы заплатить за проезд уже сегодня.
– Поручи это своему управляющему, хорошо? Теперь, когда Седрик пустился во все
тяжкие, мне приходится самому выполнять работу секретаря…
– Отправляйся на пристань. Найди себе корабль.
В голосе его отца звучала решимость с оттенком отвращения, характерного для
человека, который сам для себя все делает и находит немыслимым, что его собственный сын
готов поручать подобные вещи подчиненным.
Гест постарался, чтобы его лицо осталось бесстрастным. Когда-то, много лет тому
назад, он попытался объяснить отцу, что тот является в Удачном человеком влиятельным,
торговцем с немалым состоянием и собственными кораблями, и что такие люди не
отправляются пешим ходом, чтобы обеспечить себе проезд или выбрать копченый окорок в
коптильне какого-нибудь лавочника. Спор, который за этим последовал, был длинным и
утомительным, ибо его отец доказывал, что именно так и стал человеком влиятельным и что
не собирается перепоручать детали собственной жизни кому-то другому. Гест снова
приготовился к подобной лекции, но в этот момент в кабинет его отца явилась его матушка.
Его матушка никогда никуда не входила незаметно. Силия Финбок вплывала в
помещение, словно корабль, идущий на всех парусах. Ее роскошные черные волосы были
уложены на макушке и украшены букетом, который Гест молчаливо счел более подобающим
для настольной вазы, нежели для женской прически. Она всегда была пухленькой, и с
возрастом ее полнота только увеличилась. На ней был надет (что бывало почти неизменно)
наряд, напоминающий покроем старомодное одеяние торговца и выдержанный в цвете их
семейства – насыщенно-пурпурном. Он подозревал, что тем самым мать намеревается
напоминать всем встреченным о своем статусе. К тому же этот наряд был не таким
сковывающим, как современная женская одежда. Простоте ее одеяния противоречила
дорогая ткань, которую она для него выбрала. Она приближалась, широко разведя руки,
чтобы его обнять.
– Мой бедный милый мальчик! Как отец может рассчитывать, чтобы ты чем-то
занимался, когда у тебя наверняка так болит сердце! Кто бы мог ожидать от Элис такого? Она
казалась такой тихой маленькой мышкой, такой скромной домоседкой! Я уверена, что когда
станут известны все подробности, эта история окажется не такой уж простой. Ни одна
женщина в здравом рассудке никогда тебя не бросила бы! Какой мужчина способен с тобой
сравниться? А Седрик так долго был твоим другом: разве он мог так тебя предать? Мой
милый, милый мальчик! Нет, конечно. Что-то случилось с ними в тех ужасных местах, там
наверняка действовало какое-то темное колдовство Дождевых чащоб!
Произнося эти слова, она двигалась и жестикулировала, почти танцуя, словно все еще
была той грациозной темноволосой женщиной, которая так мило улыбалась со свадебного
портрета, висевшего на стене позади рабочего стола его отца. Отец встретил ее улыбкой (он
всегда улыбался, когда она вплывала к нему в кабинет), однако чуть сузившиеся глаза
показывали, что – тоже как всегда – он не одобряет ее демонстративного сочувствия Гесту.
Гест его одобрял. Оно всегда работало на него. До него у родителей умерли трое
сыновей, унесенных кровавой чумой, что превратило его в старшего сына и наследника.
Предполагалось, что кровавая чума приходит из Дождевых чащоб либо как проклятье, либо
как инфекция, вызванная контактом с артефактами Старших. Его мать в это верила и так и не
смогла простить Дождевым чащобам гибель трех своих малышей. Силия и сейчас готова
была обвинять Дождевые чащобы в крахе брака ее сына и измене его «лучшего друга». И
Гест был вполне готов ей в этом потакать. Он устремил на нее печальный взгляд и увидел,
как ее собственные глаза наполняются сочувствием.
– Хотелось бы мне, чтобы это было именно так, матушка, – мягко проговорил он. –
Однако я боюсь, что кто-то другой добился ее расположения.
– Тогда завоюй ее расположение снова! – потребовала она, вызывающе повысив
голос. – Поезжай к ней. Продемонстрируй себя рядом с ним. Напомни ей обо всем, что ты ей
давал: чудесный дом, ее собственный кабинет, бесценные свитки, вечера, которые тебе
приходилось проводить в одиночестве, пока она в них копалась и их рассматривала. Она
обязана хранить тебе верность. Напомни ей о клятвах вашего брачного контракта. – Голос его
матушки звучал все медленнее и глуше. – И напомни ей о том, во что ей обойдется
нарушение этих клятв как с точки зрения ее положения в обществе, так и с финансовой.
Его отец шумно выдохнул через нос.
– Дорогая, ты не боишься, что Элис в свою очередь сможет напомнить Гесту обо всех
тех неделях, которые ей приходилось проводить в одиночестве, пока он отправлялся в свои
торговые поездки? Обо всех тех вечерах, когда он предпочитал развлекать своих друзей где-
то не у себя дома? И о том, что у нее так и не появился малыш, которого она могла бы
лелеять…
– Как ты смеешь винить в чем-то нашего сына? – Мать бросилась защищать Геста, не
дав ему самому сказать ни слова. – Вполне вероятно, что это она оказалась бесплодной! А
если это так, то тогда перед ним виноваты вдвое сильнее! А если она пошла на измену для
того, чтобы доказать, что виноват он, тогда пусть растит своего маленького ублюдка сама!
Семейство Финбок не настолько лишено чувства чести, чтобы терпеть подобные вещи. Ее
побег дал Гесту все основания отказаться от нее, если он того пожелает: конечно же, столь
долгое отсутствие нарушает условия ее брачного контракта. К тому же в Удачном нет
недостатка в красивых, родовитых и воспитанных юных особах, которые были бы счастливы
иметь его своим супругом. Да ведь когда мы объявили, что он собрался жениться, я только и
слышала отовсюду возгласы огорчения! У всех моих близких подруг была на заметке какая-
то молодая женщина, с которой они надеялись познакомить Геста! Если бы только я знала,
что он счел себя готовым остепениться, я бы познакомила его с десятком – нет, с парой
десятков подходящих девиц! И все они были более родовитыми, да и приданое у них было
побольше, позволю себе добавить!
Она скрестила руки на груди с таким видом, будто только что что-то доказала. И,
возможно, так оно и было. Гест не задумывался о том, что побег жены может дать его
матушке шанс навязать ему другую ненужную супругу, только на этот раз такую, которой
окажется не так легко управлять, как он командовал исчезнувшей Элис. Избавившись от
одной жены, он не имел никакого желания обзаводиться новой. По правде говоря, у него не
было никакого желания возвращать Элис… если, конечно, она не принесет с собой
пятнадцатую часть неразграбленного города Старших.
Вид у его отца был одновременно усталый и упрямый, а его матушка была полна
решимости. Для обоих это было привычным состоянием. Когда в детстве Гест ломал или
терял игрушку, отец всегда требовал, чтобы он сам это исправил, тогда как тактикой его
матери всегда была срочная покупка чего-нибудь более дорогого или интересного. Он решил,
что все это относится и к жене – и ощутил укол неприятного предчувствия. Пора ее
остановить или отвлечь. Если отец пожелает пойти наперекор ее воле, она ни за что не
сдастся!
– Я выбрал Элис, – проговорил он весомо, когда его мать собралась было продолжить. –
Я выбрал ее, матушка, и женился на ней. Я подписал контракт. И, возможно, отец прав.
Наверное, разумнее было бы сначала примириться с той женой, которую я выбрал, а не
подбирать новую. Я много ночей проводил без нее, стараясь увеличить наше состояние. Я
считал, что это будет ей на благо, но, возможно, она этого не понимала и чувствовала себя
забытой. И хотя наши попытки обзавестись ребенком пока были безуспешными, я не
настолько жестокосерд, чтобы винить в этом ее. Возможно, ты права и она действительно
бесплодна. Но разве она в этом виновата? Бедняжка! Возможно, она этого стыдится, и
именно это заставило ее сбежать из нашего дома. Сначала я воспользуюсь советом отца и
попробую снова ее завоевать. Если у меня это не получится, то позднее, когда мое раненое
сердце излечится, мы сможем подумать об иных вариантах.
Его мать растаяла.
– Гест, Гест, у тебя всегда было такое доброе сердце!
На ее лице появилась улыбка нежного смирения.
Его отец откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Его лицо выражало
мрачное веселье. Наученный многолетним опытом общения с женой, он промолчал.
Силия Финбок стиснула унизанные кольцами пальцы и, склонив голову к плечу,
заявила:
– Ну, хотя я и считаю, что она недостойна таких усилий, я не могу отрицать
благородства твоих намерений. И я не стану настаивать на своем решении, а приложу все
мои силы к тому, чтобы помочь тебе осуществить твое. Подожди меня. Мне надо переодеться
в какое-нибудь более подходящее дневное платье и приказать, чтобы Бейтс сказал конюху
заложить экипаж. Мы поедем на рынок, мой милый. И не просто для того, чтобы подобрать
подарки, нужные для того, чтобы улестить твою капризную жену. О, нет! Мы купим тебе
такие наряды, каких она в жизни не видела. Пусть посмотрит на тебя по-новому, пусть
убедится, что ты прилагаешь усилия к тому, чтобы снова добиться ее внимания. Она не
сможет перед тобой устоять! Нет-нет, не хмурься и не смотри на своего отца. В этом ты
должен довериться мне, милый мой. Я женщина, и я знаю, как смягчить ее женское сердце! И
даже если это обойдется нам в кругленькую сумму, не страшно. Твое чудесное верное сердце
этого достойно.
Она сцепила руки под своим пухленьким подбородком, тряхнула головой, весело
отметая якобы высказанные им протесты, а потом выплыла из кабинета, на ходу призывая
своего слугу Бейтса.
Торговец Финбок тяжело поднялся с кресла, прошел через комнату и плотно закрыл за
нею дверь.
– Даже небольшая доля от неисследованного города Старших вполне может окупить все
усилия по примирению с капризной женщиной. Это мне понятно. Однако есть еще вопрос о
наследнике, Гест, и его больше нельзя игнорировать. Мне неприятно снова его поднимать,
но…
– Но пока я не вернул Элис в Удачный и мою постель, обсуждать его совершенно
бессмысленно. Я не знаю ни одного мужчины, который бы смог обрюхатить жену на таком
расстоянии, как бы ему ни хотелось это сделать. Даже твой сын не настолько мощный мужик.
Гест все рассчитал правильно. Несмотря на раздражение отца, эта грубая шутка вызвала
у него улыбку. Торговец Финбок покачал головой и оставил эту тему.
– Тебе следует услышать и все остальное, что мне удалось узнать о «Смоляном». Это
судно – живой корабль, и, как я уже тебе сказал, он был построен одним из первых, если не
самым первым. Считается, что он так и не ожил из-за того, что был баржей, без носовой
фигуры. Но когда «Смоляной» решил уйти из Кассарика, не дав Совету возможности
опровергнуть ту интерпретацию контракта, на которой настаивал Лефтрин, была сделана
попытка остановить корабль насильно. Команда «Смоляного» сопротивлялась и сбросила
несколько человек в воду, не заботясь об их безопасности. А потом, когда корабль начал
уплывать, за ним последовало несколько мелких судов в надежде проследить их до самого
места находки – и тогда вода странно возмутилась. По слухам, выглядело это так, словно у
самой баржи оказались лапы или хвост, которыми она ударила по судам, идущим за ним,
заставив многие перевернуться. Другие продолжали преследование – на почтительном
расстоянии, конечно. Однако когда наступила ночь и стало совсем темно, «Смоляной»
потушил все огни и продолжил идти против течения, словно сам корабль выбирал себе курс.
Большинство преследователей быстро потеряли баржу из вида, и к утру она была уже далеко.
Некоторые продолжили гонку, в том числе одно из новых судов, но пока не поступало
никаких вестей о том, чтобы кому-то из них удалось снова увидеть «Смоляной». Так что мне
кажется вероятным, что здесь у нас работает магия Старших. Это – еще одно доказательство
того, что они что-то нашли.
– И что бы это ни было, одна пятнадцатая найденного принадлежит мне.
– Твоей семье, Гест. Через твою жену. Она – ключ ко всему этому. Так что иди и
договаривайся о плавании. Пусть это станет частью поездки за покупками с твоей матерью.
И постарайся за сегодняшний день не разорить семью. Пока ты не привезешь Элис обратно,
перспектива получить долю в Кельсингре будет оставаться всего лишь мечтой.
– Я первым делом возьму каюту нам с Реддингом.
Он был уже почти у двери, когда его отец негромко, но сурово сказал:
– Бери каюту только себе, сын. Не Реддингу. Когда мужчина отправляется за сбежавшей
женой, он едет один. Он не берет с собой секретаря. Или помощника. Или как еще ты теперь
стал называть Реддинга.
Гест не стал задерживаться. Ему неоднократно казалось, что его отцу известно больше,
нежели он говорит. Сейчас был один из таких моментов. Однако если у отца есть только
подозрения, Гесту не следует себя выдавать.
– Как скажешь, – ответил он равнодушно.
Оставив отца в кабинете, он решительно закрыл за собой дверь, а потом задержался,
чтобы поправить кружева манжет, вспоминая некую темно-красную ткань, виденную у
портного накануне, и прикидывая, нельзя ли будет убедить мать в том, что костюм из этой
чудесной материи поможет ему завоевать сердце Элис. Тут кружево зацепилось за повязку на
руке – и он ощутил ставшую привычной волну гнева и страха. Секунду он буквально
задыхался от захлестнувшего его чувства.
Осматриваясь, он вдруг понял, что ищет взглядом Седрика, и шумно выдохнул, злясь на
самого себя. Этот мерзкий калсидиец напомнил Гесту о его бывшем спутнике именно тогда,
когда ему, наконец, удалось прогнать все мысли о нем. Было бы удобно, очень удобно, если
бы Седрик был рядом, подумал он, и тут же уточнил: «Тот Седрик, каким он был прежде». Не
тот Седрик, который вечно возражал и шел ему наперекор, спровоцировав вспышку гнева и
заставив Геста отправить его в то идиотское плаванье. Ему нужен был послушный и
преданный Седрик, который всегда был к его услугам – компетентный, спокойный, даже
умный. Гест почувствовал нечто вроде укола сожаления и чуть было не укорил себя за то, как
Седрик изменился. Пожалуй, он слишком сильно на него давил.
Тут он тряхнул головой, и на его губах появилась улыбка, вызванная приятными
воспоминаниями. Седрику нравилось, когда на него давили. Возможно, Гест немного не
рассчитал силу давления, но Седрик участвовал в этом на добровольной основе. Вины Геста
тут нет. Все имеет свой конец, и для них этот конец просто наступил. Гест принял бы это
спокойно, если бы этот тип не сбежал с его женой, вызвав скандал – и, возможно, поставив
под вопрос его право на одну пятнадцатую неоткрытого и неразграбленного города Старших.
– Поехали? – спросила у него матушка.
Гест обернулся к ней. Он не ожидал, что она соберется настолько быстро. То, насколько
стремительно Силия Финбок переоделась в более модное платье, заставляло предположить,
что она ужасно скучала и была рада предлогу выйти из дома. Видимо, в их поездку за
покупками будет включена и дневная трапеза в одном из лучших заведений Удачного. Он
уговорит ее побаловать себя и будет хвалить ее выбор во время покупок. И он не сомневался
в том, что она ответит ему тем же. Он улыбнулся.
– Да. Поехали.
Бейтс, как всегда, оказался на высоте: меньший семейный экипаж с любимой упряжкой
матери – белыми конями – уже стоял у дверей дома. Гест помог ей подняться в обтянутую
материей карету, а потом устроился рядом с ней. Ехать было недалеко, да и погода была не
слишком ужасная, но его матери нравилось, чтобы все видели, как она выходит из кареты
около оживленного рынка. Кучер будет их дожидаться, демонстрируя всем, что супруга
торговца Финбока развлекает себя покупками.
Как только карета тронулась, Гест прочистил горло и сказал:
– Отец посоветовал нам прежде всего оплатить мой проезд в Дождевые чащобы, а уже
потом заниматься покупками.
Мать нахмурилась. Он знал, что такая задержка ее не обрадует. Если они поедут к
причалам, то ей придется долго дожидаться, пока он будет обмениваться любезностями,
выяснять, которые из живых кораблей идут вверх по реке Дождевых чащоб и когда именно, а
потом станет решать, на каком из них он поплывет. Не все корабли берут пассажиров.
Большая часть драгоценных трюмных помещений отводилась перевозимым товарам. Вверх
по реке отправляли все те необходимые для жизни вещи, которые жители Дождевых чащоб
не могли сделать или добыть сами – а это было почти что все. Вниз по реке шли редкости и
диковинки – магические артефакты древних городов Старших, которые торговцы Дождевых
чащоб обчищают уже очень давно. Ушедшие под землю города раскапывать было очень
трудно и опасно, однако именно огромная ценность вещей, добываемых в них, создала
Удачному славу города, где «можно купить все, что только может вообразить себе человек».
Кажется, Трехог уже почти исчерпал себя? Ходили слухи, что приток чудес скоро иссякнет.
Открытие новых развалин в Кассарике было объявлено новым источником изготовленных
Старшими вещей, но Гесту было известно то, о чем мало кто любил говорить: Кассарик был
гораздо меньшего размера и перенес разрушения, наносимые временем и влажностью, хуже,
чем Трехог. Что делало теоретическое обнаружение Кельсингры еще более соблазнительным.
– Нет. Это глупо.
Отвлекшись на свои размышления, он чуть было не забыл, с чего начался разговор.
– Глупо? – переспросил он.
– Как ты можешь договариваться об отплытии, если не знаешь, когда будет готов твой
новый гардероб? Или когда тебе удастся отыскать именно те подарки, которыми можно будет
вскружить ее глупую головку и снова расположить ее к тебе? Нет, Гест: сначала нам надо
поехать на Большой рынок и подготовить все для твоего нового ухаживания. Позже, когда мы
будем знать сроки окончания шитья, ты сможешь уже один поехать и договориться о каюте.
Это будет гораздо разумнее.
– Как пожелаешь, матушка. Надеюсь только, что отец с тобой согласится.
Он изобразил подобающее сомнение при мысли о перспективе нарушить отцовские
распоряжения.
– О, предоставь мне самой об этом побеспокоиться. Я спрошу его: неужели было бы
лучше, если бы ты купил билет, а потом не смог бы отплыть в этот срок? Он бывает слишком
опрометчив, твой отец. Так было всегда. И он совершенно ко мне не прислушивается. Если
бы он меня слушал, то знал бы, что теперь существуют гораздо более быстрые способы
плыть вверх по реке Дождевых чащоб. Появились новые суда, построенные в Джамелии: их
корпуса специально обработаны, чтобы выдерживать кислотную воду реки. Это не такие
большие парусники, как наши живые корабли, а узкие речные суда с небольшой осадкой,
которые могут развивать большую скорость при гребле против течения, но имеют
достаточную вместимость, чтобы брать грузы и пассажиров. Как это их назвали… А,
стойкие! Из-за корпусов. Твой отец считает это плохой идеей: он говорит, что наши
удачненские живые корабли должны сохранять монополию на реке, иначе Удачному не
выжить. К счастью, другие торговцы имеют более прогрессивные взгляды. И ты окажешься в
их числе, когда решишь плыть по реке на одном из таких. Значит, мы решили. Итак, вот
каким будет наш день. Сделаем кое-какие покупки, а потом остановимся и выпьем чаю. Я
слышала про чудесное новое место. Чай из-за Пиратских островов! Пряности мелют прямо у
твоего стола и заливают кипяток в маленькие чайнички – как раз на две чашки чая. Мне об
этой чайной рассказал торговец Морно, и мне просто необходимо самой там побывать. А
потом можно будет заехать к твоему портному.
– Как скажешь, – согласился он с немалым удовольствием.
Перспектива оказаться в числе первых удачненцев, проверивших новое средство
передвижения, его привлекала. И он не имел ни малейшего желания договариваться о
проезде до того, как посовещается со своими собственными сплетниками. Первый вопрос,
который он им задаст, будет таким: почему его отец услышал обо всех этих вещах раньше
него самого?
«Потому что рядом не было Седрика, который призвал бы его быть внимательным и без
умолку болтал бы за завтраком обо всем, что считал достойным внимания Геста».
Нахмурившись, он прогнал эту мысль.
Большой рынок Удачного был устроен не на квадратной площади, а на громадном
кругу. Он сильно изменился с тех пор, как калсидийцы предприняли весьма энергичную
попытку захватить и разрушить город в течение всего одной ночи. Некоторые
усовершенствования Гесту нравились. Раньше высокие старомодные склады, вытянувшиеся
вдоль берега, закрывали вид на море. Многие из них сгорели во время нападения, и Совет
счел нужным распорядиться, чтобы строящиеся новые склады были низкими. Теперь с
Большого рынка открывался чудесный вид на гавань. Многие магазины и мастерские,
разрушенные или поврежденные во время боя, уже были восстановлены, и за последние
несколько лет восстанавливающегося благосостояния Большой рынок приобрел новый и
оживленный вид.
Гест родился в Удачном. Выходя из кареты и обводя взглядом рынок перед тем, как
помочь вылезти матери, он подумал о том, что в детстве и юности принимал этот город как
нечто само собой разумеющееся. Только став молодым человеком и достигнув возраста,
позволявшего совершать поездки в чужие города, он убедился в превосходстве своего
родного дома.
– Сюда, – решительно заявила его матушка, и он без возражений последовал за ней
через рынок.
Он улыбнулся. Удачный был местом, куда для торговли съезжались люди со всего света,
ибо только в Удачном можно было найти магические и удивительные артефакты Старших.
Купцы, приезжавшие торговать в Удачный, знали, что если они хотят приобрести волшебные
вещи Старших, то им надо предложить здесь свои лучшие товары. В результате этого выбор
товаров в магазинах Удачного превосходил все, что могли предложить где бы то ни было еще.
И это очень устраивало Геста.
Ему нравились путешествия и экзотические удовольствия чужих городов, но он всегда с
радостью возвращался в Удачный со всеми его удобствами. Этот город был намного
цивилизованнее всех остальных, ибо здесь торговля имела самое большое значение и сделка
оставалась сделкой – навсегда. Он родился в одном из старейших семейств торговцев и
рассчитывал унаследовать фамильное состояние и голос в Совете торговцев. Самые лучшие
товары мира попадали к нему в дом, а его состояние позволяло ему покупать все, что ему
вздумается: останавливала его только отцовская скупость. Однако его отец не будет жить
вечно. Однажды все окажется в его собственнных руках – он сможет распоряжаться всем
богатством семьи. Он унаследует все… при условии, что он произведет на свет наследника,
успокоив отца тем, что на смену Гесту придет еще один Финбок.
– Ты что-то сказал?
Мать оглянулась на него. Она остановилась у одной из лавочек, теснившихся в
проходах между главными магазинами.
– Просто кашлянул.
Он улыбнулся ей – а потом с огромным трудом удержал на лице прежнее выражение.
Прямо у нее за спиной с толпой смешался калсидийский убийца. Он не смотрел в их сторону:
казалось, он намеревается купить только что зажаренную рыбу – однако профиль этого
мужчины был легко узнаваемым. И столь же легко можно было определить, что этот тип жив
и, по всей видимости, здоров. А вот этого Гест уже совершенно не ожидал. Гест нанял
лучшего специалиста, чтобы тот с ним разобрался, – и щедро ему за это заплатил. Досада на
то, что его обманули, оказалась очень слабой по сравнению с поднимающимся в душе
страхом.
Он решительно взял мать под руку.
– А как насчет этой чайной? – спросил он и потянул ее за руку, чего не делал с
детства. – Пожалуйста, давай сначала зайдем туда, а уже потом побродим по магазинам!
– Ах, ты все еще такой мальчишка! – Она посмотрела на него с улыбкой, явно
довольная его просьбой. – Ладно, давай. Идем. Чайная, в которую мне хотелось заглянуть,
вон там – у самого перекрестка Первой улицы с улицей Дождевых чащоб.
Гест ускорил шаги. Ему страшно хотелось оглянуться, проверить, не увидел ли его тот
человек и не идет ли он за ними следом. Однако он не решился этого сделать. Этот взгляд за
спину может оказаться как раз тем, что привлечет к нему внимание убийцы. Его улыбка стала
напряженной.
– Знаешь, я давно не бывал на улице Дождевых чащоб. Давай немного походим там по
магазинам, а уже потом выпьем чаю.
– Какой ты сегодня непостоянный! Но если хочешь, можно начать с улицы Дождевых
чащоб, – легко согласилась она.
Гесту просто хотелось уйти с Большого рынка, оказаться подальше от калсидийца.
Внезапно он решил, что лабиринт маленьких дорогих магазинчиков, которыми изобиловала
улица Дождевых чащоб, идеально подходит для того, чтобы они могли там затеряться. Они
вышли на улицу Дождевых чащоб, и, позволив матери замедлить шаги, чтобы рассматривать
магазинчики и их товары, он обернулся в ту сторону, откуда они пришли. Никакого признака
калсидийца. Превосходно. Однако у него все равно найдется что сказать своему, так
называемому, наемнику. Тот обещал сделать дело быстро и тихо. Надо будет вернуть себе
часть денег в качестве неустойки. Хорошо, что у самого Геста острый взгляд, и он достаточно
сообразителен, чтобы избежать опасности.
Скрывшись от мстителя, он разрешил себе отвлечься на магические товары улицы
Дождевых чащоб. Это была именно та улица, с которой возник Удачный. Именно сюда надо
было приходить, чтобы купить товары, привезенные из Дождевых чащоб: благовонные
кристаллы с вечными ароматами, музыкальные подвески, исполняющие бесконечные и
никогда не повторяющиеся мелодии, предметы, изготовленные из светящегося джидзина, и
сотни других волшебных вещей. Здесь также можно было найти неслыханные находки –
часто по неслыханным ценам. Емкости, которые нагревали или охлаждали то, что в них
оказывалось. Статуэтку, которая каждый день пробуждалась младенцем, старела в течение
дня и «умирала» поздним вечером дряхлым старцем, только для того, чтобы заново родиться
с рассветом. Летние гобелены, пахнувшие цветами и приносившие тепло в комнату, где их
повесили. Предметы, которых больше нигде в мире не было, и которые невозможно было
повторить.
И, конечно же, свитки и книги. Он потерял счет, сколько раз ему приходилось их
оплачивать, когда Элис удавалось их здесь найти. Эта проклятая женщина и ее одержимость
драконами и Старшими! Только посмотрите, сколько неприятностей она ему принесла. Но
если она и правда имеет права на новый город… Ну, возможно, она стоит того беспокойства,
которое ему доставила.
Гест с матерью бродили по торговой улице, обсуждая предлагаемые товары. Его мать
купила колечко, которое изменялось в соответствии с фазами Луны, и шарф, у которого была
теплая сторона и прохладная сторона. Уплаченные ею деньги заставили Геста содрогнуться,
однако он не пытался ее отговорить. В конце концов, они отыскали ту самую чайную и с
удовольствием там перекусили. Чай оказался действительно настолько хорош, как она
обещала, так что Гест распорядился, чтобы несколько сортов доставили ему домой.
Отдохнув, они принялись за покупки всерьез. Они зашли в несколько ателье, где Гест
позволил матери принимать все решения относительно того, что будет для него приобретено.
В каждом случае портной по прежнему опыту знал, что следует ждать, какие распоряжения
Гест позднее сделает относительно изменений в тканях, цветах и фасонах. Он очень
придирчиво относился к своей одежде, а так как редко проводил с матерью много времени, та
и не рассчитывала увидеть на нем те наряды, которые она выбрала.
Они зашли в новую сырную лавку, о которой она слышала, и на этот раз оба сделали
покупки, которые будут доставлены к ним домой. Его мать настояла на том, чтобы они пошли
выбирать «подарки той изменнице, на которой ты женился», и продемонстрировала свое
презрительное отношение к Элис, выбрав аляповатые шарфы, дешевые блестящие
украшения и шляпы, которые больше подошли бы старой вдове, а не такой молодой
женщине, как Элис. Гест уступал ей во всем. Он не собирался брать с собой этот ворох
безделушек. Элис не заслужила никаких подарков. Он приедет в Дождевые чащобы, заявит
свои права на нее – и не позволит кому-то или чему-то его остановить. У него на нее
совершенно законные права. Она – его жена, и он намерен добиться соблюдения брачного
контракта, который они оба подписали. Он положит конец ее идиотскому объявлению
свободы и восстановит свое право на ту долю в городе, которая ей причитается. Вот и все.
– Не скрипи зубами, милый. Это ужасно неприятный звук, – заметила его мать.
– Наверное, я просто немного устал. Поедем домой?
Она приказала кучеру завезти его домой. Войдя в дверь, он обнаружил, что его покупки
уже доставлены, и отправил чай и сыр на кухню, распорядившись, чтобы ему немедленно
принесли чайник с горячим чаем. Он прошел в кабинет, составил списки различных
изменений для каждого из портных, и кликнул одного из слуг, чтобы тот отнес эти записки по
адресам. Крайне досадно, что приходится брать все эти организационные мелочи на себя, но
Реддинг тут совершенно безнадежен, а Чед встал бы навытяжку и принялся бы задавать
вопросы по поводу каждой мелочи. В отличие от Седрика, который часто раньше самого
Геста знал, чего именно тот хочет. Тупой Чед.
В дверь постучали, и Чед принес поднос с чаем и сладким печеньем.
– И мне хотелось бы напомнить вам, сударь, что сегодня попозже зайдет лекарь, чтобы
посмотреть, как ваша рука.
– Отлично. Оставь меня.
Короткий зимний день подходил к концу, начался дождь, который собирался целый
день. Он налил себе чашку нового чая и, держа ее в руках, отошел к окну, чтобы выглянуть в
сад. Неопрятный, потемневший и унылый. Он дернул шнурок, и занавеска опустилась.
Переместившись на свое любимое кресло у огня, он начал неспешно пить чай. Вкус был
достаточно хорошим, но не таким превосходным, как на рынке. В нем ощущалась нотка
сладости, оказавшаяся не совсем приятной. Сделав еще глоток, он покачал головой. Идиот-
повар испортил напиток – добавил в него меду или еще чего-то. Он поднял крышечку
чайника и принюхался: да, там было что-то еще. Внезапно к горлу подступило нечто мерзкое.
Он хмуро сдвинул брови – и тут в дверь снова постучали.
– Войди! – крикнул он и, увидев Чеда, тут же приказал: – Отнеси это обратно на кухню
и скажи повару, что стоимость испорченного им чая будет вычтена из его жалованья. Пусть
заварит другой, в чистом чайнике – и не добавляет в него ничего, кроме той заварки, которую
я купил.
– Конечно, сударь. – Чед поклонился и, положив на край стола небольшой сверток, взял
поднос. – Вот это только что вам принесли, и посыльный сказал, что вам следует срочно его
вскрыть. Что-то насчет того, что содержимое может испортиться. О! И тут еще пакет от
торговца чаем.
Чед уже направился к двери. Гест нахмурился сильнее. В новом пакете, наверное, будет
остаток заказанного сыра. Его надо отнести прямо на кухню. И еще чай? Может, они по
ошибке отправили его заказ два раза? Дверь за Чедом закрылась, а его желудок недовольно
забурчал.
Гест взялся за непомеченный пакет, который Чед назвал срочным. Для сыра он слишком
маленький: в мятую бумагу было небрежно завернуто что-то небольшое, поверх бумаги была
завязана бечевка. Возясь с узлами на бечевке, он бросил взгляд на новый чай. Этот был
аккуратно упакован в красивую синюю бумагу, а на сургучной печати оттиснута марка
торговца. Совсем не похоже на тот первый пакет с чаем…
Из свертка вывалилось ухо. Гест вскрикнул от потрясения и отвращения и шагнул
прочь от стола, но жуткое любопытство все же пересилило, заставив его приглядеться. Серег
на ухе не было – но там осталось множество отверстий. Это ухо могло принадлежать только
одному человеку. Он рефлекторно разжал руку со смятой бумагой, и тут заметил, что ее
обратную сторону покрывает тонкая паутина букв. Он заставил себя расправить лист и
прочел написанное на нем послание.
«Советую тебе разыскать твоего раба и мой товар. Не надейся, что твои уши или
твоя жизнь остаются в большей безопасности, чем был твой наемник. Тебе понравился
чай? Я в любую минуту могу тебя убить. Прими это как предвестие того, что станет с
тобой, если ты и дальше будешь мне противиться».
Жуткий спазм разодрал его внутренности, и он рухнул на колени, выворачиваясь
наизнанку.
– Отравлен! – прохрипел он. – Отравлен!
Но его некому было услышать.
***
Глава 15
Странные партнерства
***
***
***
Пять трупов лежали на полу в зале Каменного пути. Герцог Калсиды смотрел на них с
раздражением. Утро выдалось утомительное. Каждый настаивал на своем праве быть
выслушанным до конца, прежде чем на него падет приговор. Каждый попытался протянуть
нить своей жизни чуть-чуть дольше. Какие они глупцы! Они потерпели провал и понимали
это, и знали, что за это их ждет смерть. Они вернулись с докладом исключительно из-за
глупой надежды на то, что их близкие будут помилованы.
Этого не произойдет. Какой смысл сохранять семя потерпевших неудачу мужчин,
позволять их отпрыскам наследовать земли и имущество своих отцов? Они просто наплодят
новых слабых неженок, которые будут приносить разочарование и в будущем. Лучше
очистить ряды аристократии и военных, пока слабость не распространилась среди них,
подрывая древнюю мощь Калсиды. Его канцлер выжидающе смотрел на него. Герцог еще раз
взглянул на валяющиеся расчлененные трупы.
– Очистить комнату. И очистить их дома, – отдал он приказ.
Канцлер низко поклонился, повернулся и передал полученный приказ. В дальнем конце
зала шестеро командиров повернулись к своим отборным отрядам. Шестьдесят боевых
алебард в унисон ударили в пол, тяжелые деревянные двери распахнулись – и вошел совсем
иной отряд. Ползущие на брюхе и волочащие за собой свои мешки, одетые в лохмотья
служители смерти забрались в зал и двинулись к трупам. На них никто не смотрел. Они были
отвратительны – рожденные барахтаться в мерзостях и тухлятине, навечно недостойные
внимания настоящих людей. Однако и для них в калсидийском обществе нашлось свое место.
Они утаскивали куски тел и, перед тем как исчезнуть, протирали пол своим тряпьем. Те
ценности, которые оказывались на трупах, становились их собственностью – как и одежда
мертвых и мясо с их тел. Тут не окажется ничего особо стоящего. Эти люди знали, что их
ждет смерть, и, несомненно, избавились от всего ценного, прежде чем прийти сюда. Они
продали перстни и браслеты, чтобы оплатить последний визит к шлюхам или последнюю
трапезу на базаре.
Запах пролившейся крови был густым и неприятным, а копошение распростертых ниц
людей – отвратительным. Герцог посмотрел на канцлера.
– Я желаю оказаться в Укромном саду. Меня там должно дожидаться охлажденное вино.
– Разумеется, мой господин. Я уверен, что все так и будет. Давайте направимся туда.
Канцлер повернулся и дал носильщикам знак подойти к трону с паланкином. Герцог
наблюдал за их размеренным шагом: они тянули время для того, чтобы его приказ успел
опередить его самого, так чтобы по его прибытии в Укромный сад охлажденное вино и
только что заправленный одеялами и подушками диван уже его ожидали бы. Бывали дни,
когда боль и одышка приводили его в такое раздражение, что он намеренно приказывал этим
людям двигаться быстрее. После чего он обвинял их в том, что они его растрясли, а
оказавшись в саду до того, как там приготовились исполнить любой его каприз, поносил
канцлера и отправлял всю прислугу на порку. Да. Бывали моменты, когда боль доводила его
до подобной мелочности.
Но не сегодня.
Его бережно перенесли с трона на паланкин. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Так
мало плоти осталось, чтобы защитить его кости! Его суставы скрипели, когда он шевелил
руками или ногами. Из-за долгих периодов неподвижности на его теле появились язвы,
которые стали особенно глубокими там, где выпирали кости. В своем паланкине он сидел,
свернувшись и сгорбившись – съежившиеся гусеницей останки человека. Когда вокруг него
задернули занавеси, он был рад возможности поморщиться без свидетелей и сдвинуться с
самых сильных пролежней.
Назревали неприятности. Он ощущал их запах и вкус. Он не был глупцом. Он видел это
по тому, как отводят глаза его люди, как они без слов совещаются друг с другом, прежде чем
повиноваться его приказам. Калсида выскальзывала у него из рук. Когда-то он был сильным
воином – мужчиной, который мог гордиться не только своим высоким происхождением, но и
своим телом. Когда-то он был похож на затаившегося тигра, готового метнуться со своего
трона и порвать на кусочки любого, кто усомнится в его власти. Эти дни миновали. Он
больше не способен внушать трепет одним своим видом.
Однако он не дурак. И никогда им не был. Он никогда не думал, будто одна только
физическая сила позволит ему удерживать власть. Будь он глупцом, он не прожил бы так
долго среди зыбучих песков политических фракций Калсиды. В молодости он был
беспощаден, идя к власти и удерживая ее. Отсутствие живых сыновей ясно это
демонстрировало. Он не заблуждался относительно тех людей, которые его окружали, или
жадных наследников, рвущихся оказаться на него месте. Другие будут столь же
беспощадными, захватывая свою долю добычи после его смерти. А некоторые не захотят
дожидаться, чтобы эта смерть пришла естественным путем.
Паланкин покачивался в такт шагам носильщиков, следующих через его дворец. Он
пересчитывал своих друзей и врагов, и понимал, что некоторые из пересчитанных должны
значиться в обоих списках. В их числе и его дорогой и верный канцлер. И его любящая
ядовитая мегера-дочь тоже такая. Трижды он выдавал Кассим замуж, чтобы от нее
избавиться. Ее первый муж оставил ее вдовой в четырнадцать лет. Не прошло и трех недель
после пышной свадьбы, как он поскользнулся, выходя из ванной, и сломал себе шею. Или так
все решили в тот момент. Свидетелей несчастного случая не оказалось. А его юная вдова,
бледная и с запавшими глазами, казалась подобающе печальной, когда родственники
умершего супруга вернули ее в отцовский дом.
Ее следующий муж был гораздо моложе – всего лет на тридцать старше своей невесты.
Его хватило на шесть месяцев, после чего он умер от какой-то болезни желудка,
сопровождавшейся мучительными спазмами и кровавым поносом. Девицу опять вернули во
дворец, и он видел ее молчаливой и гневающейся на судьбу.
Ее последний супруг умер три года назад. Этот достойный старик публично дал ей
пощечину за какое-то отступление от хороших манер. Он умер еще до конца дня, упав с
пеной на губах в судорожном припадке за пиршественным столом среди своих воинов.
Кассим снова вернули герцогу. На этот раз он прямо спросил у нее:
– Дочь, ты оплакиваешь своего мужа?
На что она ответила:
– Я оплакиваю то, как внезапно и быстро нашла его смерть.
Герцог поселил ее среди своих женщин, и она добровольно отказалась выходить из этих
покоев, закрытых садов и купален. О ее жизни он знал в основном от своих наложниц. Она
усердно ухаживала за аптекарским огородом, жадно читала – в основном историю и книги по
целительству, – писала стихи и ежедневно в течение часа практиковалась в стрельбе из лука.
Она выразила страстное желание никогда больше не выходить замуж.
Ее желание было удовлетворено – не потому, что ее отец был склонен идти ей
навстречу, а потому, что больше ни один аристократ не пожелал сделать ей предложение.
Поскольку она была старшей из его законных дочерей, за нее следовало давать большой
выкуп, несмотря на ее вдовство и неюный возраст. Однако он сомневался в том, что
претендентов отпугивают именно расходы. Любую женщину, овдовевшую трижды, можно
было подозревать в колдовстве, пусть никто и не осмеливался высказывать эти подозрения
вслух.
Герцог этот вопрос ни с кем не обсуждал, однако, посещая женскую часть дворца, не
позволял дочери приближаться к нему – хотя она такого желания и не проявляла. Кроме того,
он не ел ничего, что могло бы пройти через ее руки. Рисковать смысла не было. Но сейчас,
пока его паланкин покачивался в такт размеренным шагам носильщиков, он заставил себя
подумать о ней как о варианте.
По самому древнему закону Калсиды любимая дочь могла стать наследницей, если того
пожелает ее отец. Он этого не желал. По тем же самым древним законам в случае его смерти
без наследника-сына его старшая дочь и ее муж должны были править до тех пор, пока ее
первый сын не достигнет совершеннолетия. Незамужняя дочь могла править до тех пор, пока
не найдет достойного супруга. Он не сомневался в том, что Кассим будет усердно искать
такого, если получит наследство. В любом случае власть к ней перешла бы только после его
собственной смерти, которой он намерен был избежать.
Он не думал, что в его долгой болезни виновата она. Для этого он был слишком
осторожен. Конечно, самая главная предосторожность требовала бы, чтобы он убил дочь.
Однако герцогство без наследника с большей вероятностью будет ввергнуто в междоусобицу,
нежели герцогство с неподходящим наследником. Интересно, какое число его аристократов
надеется, что он будет жить, только чтобы избежать возможности, что ими станет править
герцогиня Кассим?
И, кроме того, убийство колдуньи навлекает на человека страшные несчастья, особенно
в том случае, если ею была твоя собственная дочь.
Он закрыл глаза, убаюканный покачиванием паланкина. Открыл он их, только когда
носильщики замедлили шаги. Пока его паланкин устанавливали на специальные подставки,
занавески оставались задернутыми. Он прислушивался к тихому шарканью башмаков: это
уходили носильщики. Однако его встревожило то, чего он не услышал: до него не донеслось
ни журчанья воды во многочисленных фонтанах, ни щебета певчих птиц в клетках. Он не
почувствовал аромата цветов. Звуки собственного сердцебиения стали заполнять его уши.
Костлявыми пальцами он зашарил в одной из подушек паланкина, отыскивая спрятанные там
ножны с кинжалом. Он извлек их и бесшумно обнажил клинок. Кинжал был слишком
тяжелым для его руки, так что он не был уверен в том, что сможет успешно им орудовать.
Ему не хотелось умереть, держа в руках не обагренной кровью клинок.
– Великодушнейший герцог…
Это был голос канцлера Эллика. Конечно же. Предателем должен был оказаться именно
он. Его самый близкий и доверенный советник был именно тем человеком, которому проще
всего было бы убить герцога и захватить бразды правления. Герцога удивило только то, что
Эллик не сделал этого много лет назад, когда он только заболел. Он не стал отзываться на
оклик канцлера: пусть считает, будто его господин задремал. Пусть подойдет достаточно
близко, чтобы отдернуть занавески и встретить его клинок.
Казалось, будто канцлер способен видеть сквозь занавески и прочитать самую суть
намерений герцога, ибо он снова заговорил.
– Мой господин, это не предательство. Я просто улучил момент, чтобы поговорить с
вами наедине. Я подхожу, чтобы раздвинуть занавески. Пожалуйста, не убивайте меня.
– Льстец.
Герцог произнес это слово ровным тоном, но по-прежнему держал кинжал обеими
руками прямо перед собой. Если он заметит предательство, то постарается вонзить клинок в
сердце канцлера.
Однако когда канцлер осторожно раздвинул занавески, руки у него были пустыми, а
стоял он на коленях. Герцог осмотрел преклоненную перед ним фигуру с опущенной головой
и открытой шеей, застывшую перед паланкином. Если бы он пожелал, то смог бы погрузить
кинжал в эту беззащитную шею. Он не стал этого делать.
– Почему наедине? – вопросил он. – Я всегда готов тебя выслушать. Почему здесь и
сейчас?
Он с подозрением обвел взглядом уютные покои, принадлежавшие канцлеру.
– Да, о великодушнейший, вы действительно всегда готовы меня выслушать. Но там,
где слушаете вы, слушают и другие. А я хочу предупредить вас о предательстве, и мне надо,
чтобы мое предостережение слышали только вы.
– Предательство? – Слово сухо царапнуло его язык. Сильное сердцебиение стало
болезненным. Слишком много угроз за чрезмерно короткий срок: одного только мужества
мало, чтобы поддерживать ослабевшее тело. Он посмотрел на человека, продолжающего
стоять перед ним на коленях. – Встань, Эллик. Мне нужна вода. Прошу.
Канцлер поднял сначала взгляд, а потом и голову.
– Конечно. – Не соблюдая правил этикета, он встал и прошел через комнату. Это было
жилище мужчины, увешанное оружием и гобеленами, напоминающими о прошедших
битвах. На видавшем виды рабочем столе в центре комнаты оказались большая книга для
записей, чернильница и россыпь писчих перьев. Герцог не бывал в кабинете канцлера уже
много лет, однако за это время помещение мало изменилось. Позади стола стоял буфет. Эллик
достал из него бутылку вина и бокалы. – Это будет вам полезнее, чем вода, – сообщил он
герцогу.
Ловкими движениями он извлек пробку и наполнил бокалы. Возвращаясь, он двигался,
как воин, и подал герцогу бокал без всяких церемоний.
Герцог взял его в иссохшие руки и жадно выпил вино. По его телу разлилось приятное
тепло. Не задавая никаких вопросов, Эллик снова наполнил бокал из бутылки, которую
продолжал держать в руке. После этого он уселся на пол подле паланкина, скрестив ноги с
такой легкостью, словно был юношей, устраивающимся у походного костра.
– Привет! – сказал он, словно они были двумя старыми друзьями, которые встретились
совершенно случайно. И, возможно, так оно и было. Эллик смотрел на герцога в упор, пока
тот не заговорил:
– Ты знаешь, почему это необходимо. Поклоны, церемониал, жесткий порядок. Это не
для того, чтобы унизить тебя, Эллик. Это для того, чтобы поддерживать дисциплину и
соблюдать дистанцию.
– Чтобы к вам относились, как к герцогу, – сказал Эллик.
– Да.
– Потому что если бы к вам относились, как к человеку, оказавшемуся среди них, то вы
сейчас уже не были бы тем, кому они захотели бы повиноваться.
Герцог немного поколебался, но, в конце концов, признал:
– Да. Это жестокое суждение, но справедливое.
– И это работает, – признал Эллик. – Для большинства. Для тех, кто достаточно молод,
чтобы не ставить под вопрос заведенный порядок. Это не так хорошо работает для ваших
старых товарищей, которые сражались рядом с вами в те дни, когда вы только приобретали
власть.
– Но их осталось немного, – напомнил ему герцог.
– Это так. Но кое-кто из нас остались.
Герцог серьезно кивнул.
– И некоторые из нас верны тому человеку, которым вы были, а не только нынешнему
герцогу Калсиды. И потому я пришел предупредить вас о предательстве, хотя это
предостережение может стоить мне жизни.
– И я слушаю тебя, Эллик, как мужчина – мужчину, и как воин – воина, зная, как ты
рискуешь, служа мне. Будь краток. Что за предательство мне угрожает?
Эллик залпом выпил вино, еще мгновение подумал, и потом ответил:
– Ваша дочь, Кассим. Она хочет получить ваш трон.
– Кассим? – Герцог покачал усталой головой, досадуя на то, что этот человек устроил
ему столько проблем всего лишь ради этого известия. – Она – недовольная жизнью трижды
вдова, женщина, не исполнившая своего предназначения. Я знаю это уже много лет. Я не
опасаюсь того, что у нее есть амбиции.
– А следовало бы, – резко возразил Эллик. – Вы читали ее стихи?
– Ее стихи? – Теперь он почувствовал себя оскорбленным. – Нет. Девичьи мечты о
красивом мужчине, который будет покорен ее чарами, надо полагать, или мысли колибри,
порхающий над цветком. Размышления о любви и ромашках, записанные синей тушью и
украшенные веночками и лозами. У меня нет времени на подобное.
– Нет. Ее стихи больше похожи на трубный зов к оружию. Призыв, обращенный к
женщинам Калсиды, требующий подняться и помочь ей унаследовать ваш трон, чтобы она
смогла вернуть женщинам то положение, которое они когда-то занимали. Это –
зажигательная поэзия, милорд, более подобающая фанатику на базарной площади, а не
женщине, которая живет тихо и замкнуто.
Какое-то время герцог молча взирал на своего собеседника, однако лицо канцлера
сохраняло серьезность. Он говорил совершенно искренне.
– Восстание женщин… Чепуха! Откуда ты это узнал? Когда у тебя возник повод
столкнуться со стихами моей дочери?
– В покоях моей жены. Два дня назад.
Герцог молча ждал продолжения.
– Я вошел без предупреждения в начале дня: необычное время для моего визита к ней.
Она поспешно попыталась спрятать несколько свитков, которые читала. И, конечно, я отнял у
нее один, чтобы узнать, какую тайну женщина может пожелать скрыть от собственного
мужа. – Он нахмурился. – У свитка были разлохмаченные края: он сильно износился из-за
того, что его передавали из рук в руки, а по низу и обратной стороне шла масса добавлений.
На первый взгляд это была именно такая девичья поэзия, какую вы описали, украшенная
цветами и бабочками. Однако это оставалось так только для первых двух строф. Далее слова
становились учеными и воинственными, и в них упоминались исторические события тех
времен, когда женщины из аристократических семейств Калсиды правили наравне с
мужчинами, распоряжались своими делами и собственностью и сами выбирали себе мужей.
Изящные лозы и цветы обрамляли не что иное, как призыв к революции. Я строго выговорил
жене за чтение таких предательских речей, однако она не испытывала раскаяния. И была
бесстрашна: такие приступы порой бывают у иссушенных старух. Она насмешливо спросила
у меня, чего я боюсь? Неужели я посмею отрицать, что такое прошлое существовало? Что
благосостояние моего собственного семейства было заложено женщиной, а не мужчиной? Я
дал ей пощечину за такое нахальство. Она встала и призвала какую-то северную богиню –
какую-то Эду, – молясь, чтобы она лишила меня земных благословений. И тогда я ударил ее
еще раз – за то, что она посмела меня проклинать.
Эллик помолчал. На его лбу выступили капельки пота: на какое-то время он оказался во
власти этого воспоминания. Дернув себя за губу, он возмущенно тряхнул головой.
– Способен ли мужчина понять, о чем думает женщина? Мне пришлось избить ее, мой
господин, чего я не делал уже много лет, а она все равно продержалась дольше, чем многие
из тех молодых солдат, которых мне случалось наказывать. Однако, в конце концов, я
получил остальные хранившиеся у нее свитки и узнал их источник, а потом и имя автора.
Это ваша дочь, мой господин, что становится видно из того, что она предлагает.
Герцог сидел молча, надеясь, что его мысли не отражаются у него на лице. Однако
Эллик был беспощаден.
– И дело не только в вашей дочери. Другие женщины вашего дома тоже в этом
участвуют. Слова пишет Кассим, но ваши женщины делают копии, украшают свитки,
перевязывают их кружевами и лентами, душат их благовониями. А потом эти свитки
отправляются на рынки, в прачечные и ткацкие мастерские, в купальни и игорные дома,
словно симпатичный ползучий яд.
Герцог молчал. Он был изумлен. И в то же время он не удивился. Кассим поистине
была его дочерью. Болезненная гордость за нее расцветала в его душе. Если бы только она
была мужчиной, он нашел бы ей должное применение. А так…
– Я прикажу ее убить.
Неудачное решение – но другого у него нет. Герцог задумался над тем, скольких своих
женщин ему придется уничтожить. Он поджал губы. Ну что ж: сейчас они ему не особенно
нужны, а после излечения ему все равно понадобятся новые. Можно убрать их всех. Он
неловко пошевелился, желая отправиться в Укромный сад. Ему хотелось отдохнуть.
– Нет, – посмел возразить Эллик, – не попадайтесь в эту ловушку. Я прочел все свитки,
которые были у моей жены, и в каждом говорится, что она ожидает смерти от вашей руки.
Она заявляет, что это покажет, как сильно вы боитесь и ненавидите ее и всех женщин
вообще. Она утверждает, что вы так сильно ее ненавидите, что отдали ее чудовищу, который
вспорол ее, когда она еще не успела стать женщиной.
– Ненавижу ее? – Герцог пришел в недоумение. – Зачем бы я стал тратить на это время?
Я ее толком и не знаю. Старый Каракс был грубым стариком, это все знали. Но на тот момент
он был моим самым сильным союзником. Для того и нужна была ее свадьба. Для заключения
союза.
Ненавидеть ее? Как будто он мог питать какие-то чувства к ребенку женского пола или
задумываться о ней при политических маневрах! Право, она придает себе слишком большое
значение.
– И тем не менее, – не согласился Эллик. – Мой господин, если вы ее убьете, то
вызовете восстание женской части населения. Ее последовательницы обещали отравления,
убийства младенцев, поджоги, аборты и – да, открытое насилие. Те свитки, которые я прочел,
прошли через множество рук, и именно такие обещания запечатлели на них те женщины,
которые их читали. Эти свитки были прочтены женщинами самого разного положения,
которые запечатлели на нем свои клятвы отомстить за нее, если она умрет ради них. По-
моему, они разжигают друг друга, соревнуясь в клятвах верности и безжалостности, если она
станет вашей «жертвой».
– Этого нельзя терпеть!
Выкрикнув эти слова, герцог зашелся в приступе кашля. Эллик снова налил ему вина и
удерживал бокал у его губ, чтобы он смог пить. Бокал стучал о его зубы, вино пролилось на
грудь. Да, это все было нестерпимо. Он схватил бокал и отмахнулся, требуя, чтобы Эллик
отошел. Он сумел отпить немного вина, снова закашлялся, а потом выравнивал дыхание,
пока не смог сделать большой глоток. Когда он снова обрел способность говорить, то
спросил у Эллика:
– А какое еще средство существует против такой коварной ведьмы, как Кассим?
– Отдайте ее мне, – тихо предложил Эллик.
– Чтобы это ты смог ее убить?
Эллик улыбнулся:
– Не сразу. Я на ней женюсь.
– Но ты уже женат.
– Моя жена умирает. – Сообщая эту новость, Эллик не изменился в лице. – Скоро я
овдовею и смогу снова жениться. За много лет верной службы вы наградите меня своей
дочерью. Это подобающий жест. Жестокая судьба лишила нас обоих пары.
Он пригубил свой бокал.
– Она опасна. По-моему, она убила, по крайней мере, одного из своих прежних мужей.
Герцог признался в этом неохотно, продолжая обдумывать предложение Эллика.
– Она убила всех троих, – ответил Эллик. – Я это знаю, и знаю, как она это сделала –
благодаря признаниям моей жены. Таким образом, я знаю, как вырвать у этой гадюки зубы,
так что мне она не опасна.
– Зачем она тебе?
– Я женюсь на ней, изолирую от всех и сделаю ей ребенка. Она будет продолжать
писать свои стихотворные списки, и они постепенно начнут просачиваться из ее нового дома.
Однако в них будет говориться о ее супружеском счастье, радостях, которые может подарить
опытный любовник, и о сладком предвкушении младенца у нее на руках. Ее клыки будут
вырваны, яд разбавлен до жиденького чая. А известие о наследнике успокоит вашу
аристократию.
Герцог не дал себя обмануть:
– И ты станешь править после меня.
Эллик кивнул и напомнил ему:
– Я это буду делать в любом случае. – Глядя прямо в глаза герцога, он добавил: – Так вы
просто всем ясно покажете, что такова ваша воля, и что любой другой вариант встретит
сопротивление нас обоих.
Герцог прикрыл глаза, тщательно продумывая все возможности. В итоге все сводилось
к одному. Он открыл глаза.
– Чем быстрее я умру, тем быстрее ты придешь к власти.
Эллик опять был тверд.
– И это тоже верно. Но прийти к власти «быстрее» не всегда лучше. И это не то, чего бы
я хотел, старый товарищ. – Чуть наклонив голову, он с улыбкой спросил: – Каких гарантий ты
от меня требуешь? Вспомни, что я сделал. Я предостерег тебя относительно угрозы и уберег
тебя, предупредив о том, чтобы ты не шел на самое очевидное решение. Многие годы, пока
твое здоровье ухудшалось, я служил тебе. Будь я предателем, я бы продемонстрировал это
много лет назад. А вот преданность доказать труднее.
Герцог сипло кашлянул и откинулся на подушки.
– Потому что преданность может меняться, – объяснил он, немного отдышавшись. – Ее
необходимо доказывать ежедневно. – Он на какое-то время задумался. – Если я отдам тебе
мою дочь, то ты получаешь сильную карту.
– А если вы этого не сделаете, гадюка останется у вас в доме, готовая к броску.
Герцог неожиданно сдался.
– Я сообщу, что она обещана тебе. И я ее изолирую ото всех, чтобы она смогла
размышлять о том, чтобы стать твоей невестой.
Эллик немного выждал, а потом спросил:
– И?
Герцог холодно улыбнулся:
– И когда ты доставишь мне кровь дракона в качестве выкупа за невесту, она станет
твоей. И я благословлю ваш брак.
– И объявите меня своим наследником.
Эллик позволил себе настаивать. Герцогу это не понравилось, однако он тщательно
обдумал услышанное. Эллик стал воспитанником герцога совсем юнцом. Он лично
сформировал этого человека – возможно, даже в большей степени, чем кого бы то ни было из
своих кровных сыновей. А когда он умрет, не все ли ему равно, кто именно станет после него
править?
– И я назову тебя своим наследником. С предпочтением в пользу любого ребенка,
которого ты сделаешь моей дочери.
– Решено. И скоро решится окончательно. – Эллик улыбнулся. – Вы можете отдать
своим слугам приказ готовиться к брачному пиру.
Герцог вопросительно склонил голову к плечу:
– Что тебе известно такого, чего не знаю я?
Улыбка Эллика стала шире.
– Я купил пленника, господин мой. Его уже сейчас везут сюда на корабле. Он не дракон.
Однако в его жилах течет кровь дракона. И вы получите его кровь.
Герцог устремил на него недоверчивый взгляд. Эллик продолжал широко улыбаться.
– Доказательство моей преданности, – негромко проговорил он, – предоставленное без
всяких условий.
Он поднялся с девичьей грацией и снова отошел к буфету. На этот раз он вернулся с
бумажным пакетом, перетянутым бечевкой. Присев перед герцогом на корточки, он развязал
узел на шнурке. Когда он развернул промасленную бумагу, в ноздри герцога ударил давно
знакомый запах.
– Вяленое мясо? – спросил он, разрываясь между изумлением и недовольством. – Ты
предлагаешь мне вяленое мясо? Рацион пехотинца?
– Единственный способ сохранить его для перевозки – это просолить и закоптить. –
Эллик протягивал развернутую бумагу на ладони, словно распустившийся цветок. В центре
нее лежал небольшой кусок мяса с синей чешуей, прокопченный до темно-красного цвета. –
Мясо Старшего. Не дракона. Я не смог его вам достать… пока. Но я предлагаю вам то, что,
как мне сказали, является копченым мясом существа, ставшего наполовину драконом. В
надежде, что оно сможет восстановить ваше здоровье.
Герцог молча рассматривал мясо.
Эллик тихо проговорил:
– Прикажите мне его съесть – и я это сделаю. Оно не отравлено.
У него была такая мысль. Он подумал, не приказать ли канцлеру поделить его и первым
съесть часть. Однако кусок мяса был небольшим, а его недуги – многочисленными. Если он
его съест и оно его отравит, он умрет, но если он прикажет, чтобы Эллик сначала съел
половину, а потом обнаружит, что оно имеет именно те полезные свойства, на которые он
надеется, то оставшейся порции может оказаться недостаточно, чтобы хоть как-то ему
помочь. Он потянулся за мясом, и его костлявые пальцы дрожали, словно усики насекомого.
Он взял мясо и понюхал его. Взгляд Эллика был устремлен на его лицо.
Он положил прокопченное мясо в рот. Вкус дыма и соли и структура сушеного мяса
вернули его в прошлое, когда он был молодым воином. Он закрыл глаза. Тогда он не был
герцогом. Он был мечником Роленбледом, четвертым сыном герцога Калсиды. Мечом он
продемонстрировал врагам Калсиды и своему отцу, чего стоит. А когда его старшие братья
восстали против собственного отца, сговорившись убить его и править Калсидой вместе, он
выдал их отцу и стоял рядом с ним, когда герцог убивал остальных своих сыновей. Он
поднялся на крови, доказав свою преданность.
Он открыл глаза. Комната показалась ему более яркой, чем прежде. Он посмотрел на
смятую бумагу, которую сжимал в руке. Это всего лишь бумага, а не рукоять меча. Пустячное
достижение – сжать бумагу в комок одной рукой. Но при этом такое достижение, которого
ему не удавалось добиться уже достаточно долго. Он вздохнул глубже и сел чуть прямее.
Эллик смотрел на него с улыбкой.
– Доставь мне своего драконочеловека – и получишь мою дочь.
Эллик шумно вздохнул и резко склонился, прикоснувшись лбом к полу.
Герцог кивнул своим мыслям. Этот человек ему как сын. И если его преданность
окажется ложной, то он сможет убить его, как сына. Его улыбка стала шире.
Эпилог
Домой
Айсфиру нравилось охотиться среди крутых холмов, граничивших с пустыней. В
полете он умело следовал рельефу местности. Он парил у самой земли, порой почти касаясь
пахучего серо-зеленого кустарника, который покрывал каменистые склоны. Когда его черные
крылья шевелились, то их мощные взмахи казались обманчиво ленивыми. Он бесшумной
тенью скользил над неровной местностью.
Его метод охоты был превосходен. Оба дракона жили здесь с весны, и крупная дичь,
которая когда-то не боялась неба, научилась опасливо посматривать вверх. Тактика Айсфира
позволяла ему бесшумно преодолевать невысокие вершины. Он обрушивался на животных,
гревшихся на полуденном солнце в укромном каньоне, прежде чем те успевали его заметить.
У Тинтальи это получалось не так хорошо. Она была меньше и все еще продолжала
осваивать такие способы полета, которые Айсфир отточил до совершенства сотни лет назад.
Еще до того момента, когда он оказался скован льдом и погрузился в долгую спячку, он уже
был старым драконом. Теперь он был невероятно древним – единственным выжившим
существом, способным вспомнить времена Старших и ту цивилизацию, которую они
построили совместно с драконами. Он помнил также и катастрофические извержения и
страшный хаос, которыми закончились те дни. Люди и Старшие гибли или бежали. Он видел,
как рассеявшаяся популяция драконов уменьшается и вымирает.
Тинталье было досадно, что черный дракон так мало говорит о тех днях. У нее самой
остались только смутные воспоминания о том, как она змеей создала оболочку перед своим
преображением в дракона. Однако она очень хорошо помнила то, как осознала себя в своем
коконе, погребенная в ушедшем под землю городе, лишенная солнечного света, который был
ей необходим для того, чтобы вылупиться. Она подозревала, что в это место ее перенесли
Старшие. Они отволокли ее собственную куколку и других из ее поколения в солярий, чтобы
укрыть от летящего пепла. Эта попытка спасения стала для нее роковой, когда падающий
пепел засыпал город целиком. Она понятия не имела, как долго была заключена в свою
оболочку в темном одиночестве. Когда люди только обнаружили помещение, где оказались в
плену она и ее собратья, они думали только о том, чтобы использовать коконы драконов как
«диводрево» для постройки кораблей, которые были бы неподвластны кислотным разливам
реки Дождевых чащоб. Только когда Рэйн, а затем и Сельден пришли к ней, ее освободили
для света и жизни.
Сельден. Она скучает по своему маленькому певцу. Как он умел льстить и восхвалять!
Его чистый голос был столь же приятен, как и звучные слова, славившие ее. Однако она
отправила его прочь, внушив, что ему следует путешествовать в поиске сведений о других
популяциях драконов. В то время она надеялась, что запоздалая кладка немолодых змеев даст
жизнеспособных драконов. Она не желала поверить, что все драконы повсюду вымерли. И
потому она отправила Сельдена странствовать – и он отправился с охотой, не только для того,
чтобы выполнить ее поручения, но и чтобы отыскать для Удачного союзников в его
нескончаемой войне с Калсидой.
За прошедшие с тех пор годы общение с Айсфиром избавило ее от оптимизма. Они –
единственные истинные драконы, оставшиеся в мире, и потому он ее пара, каким бы
неподходящим она его ни находила. Она снова спросила себя, что стало с Сельденом. Погиб
ли он – или просто оказался за пределами тех мест, куда достигают ее мысли? Не то чтобы
это имело большое значение. Люди – даже люди, преобразованные драконами в Старших, –
живут не так уж долго. Едва ли стоит тратить усилия на то, чтобы им помогать.
Она уловила запах антилоп только в тот момент, когда Айсфир уже начал на них
пикировать. Это было небольшое стадо – всего пять или шесть животных, дремавших в
пойманном почвой тепле зимнего солнца. Когда Айсфир обрушился на них, они бросились
врассыпную. Он раздавил двух под выпущенными когтями, предоставив Тинталье
преследовать остальных.
Это оказалось труднее, чем должно было быть. Загноившаяся стрела под самым
основанием левого крыла делала его взмахи настоящей мукой. В узких оврагах,
испещрявших склоны, дичи удавалось забиваться в такие узкие щели, куда дракону залететь
было невозможно. Однако одно глупое создание отбилось от остальных и промчалось вверх
по склону до самого гребня. Она последовала за ним и в отчаянном пикировании сбила на
землю, не дав добраться до следующего ущелья. Разрывая плоть когтями передних лап, она
сграбастала жертву и прижала к груди. Животное забилось, обрызгав ее теплой кровью, а
потом обмякло в ее мощной хватке. Не медля ни мгновения, она вцепилась в теплое мясо.
Это была ее первая добыча сегодня, а она страшно проголодалась.
Антилопа – небольшое животное, и к тому же оно было по-зимнему тощим. Вскоре от
него ничего не осталось, даже черепа и копыт: только липкая кровь на каменистой земле. Она
не насытилась, однако, доев, все равно почувствовала желание погрузиться в дремоту.
Тинталья вытянулась и закрыла глаза, но почти сразу же передвинулась, меняя позу. От
этого стало только хуже. Ей мешала не каменистая земля, а сломанное древко и наконечник
стрелы, а еще – воспаление, которое их окружало. Она подняла крыло и вытянула шею,
чтобы понюхать рану, а потом фыркнула. Плохо. Запах гнилого мяса. Когти на ее передних
лапах слишком велики, чтобы что-то сделать: царапая рану, она только усиливает боль. И
конца сломанной стрелы уже не видно. Она опасалась, что нанесшее рану орудие не
исторгается из ее тела благодаря инфекции, а, наоборот, погружается глубже.
Айсфир приземлился рядом, подняв пыль тормозящими взмахами крыльев.
«Нам надо еще поохотиться».
«Я хочу спать».
Он поднял голову и принюхался.
«Та стрела загноилась. Тебе надо ее вытащить».
«Пробовала. Не могу».
Он подался ближе, нюхая ее рану, и она позволила ему это сделать, хоть и неохотно.
«В прошлом люди иногда наносили яд на оружие против нас. Перед тем, как
попытаться нас ударить, они обмакивали наконечники копий в отбросы. Они знали, что им
редко удается прикончить нас сразу, но что долгое заражение может убить дракона».
Она отпрянула от него и тут же изогнула шею, осматривая рану.
«Ты думаешь, эта стрела была отравлена?»
«Определить невозможно. – Казалось, он относится к этому очень спокойно. – Желаешь
снова поохотиться?»
«А что они делали – драконы с отравленными ранами?»
«Умирали. Некоторые из них. Иногда они обращались за помощью к целителям-
Старшим. Маленькие человеческие руки иногда успешно чистят рану. Серебряная вода
может вылечить много болезней. Я отправляюсь охотиться. Ты со мной?»
«Ты думаешь, мне стоит вернуться в Дождевые чащобы и попытаться найти моих
Старших? Малту и Рэйна?»
Черный дракон какое-то время смотрел на нее, ничего не отвечая. О чем бы он в этот
момент ни думал, он не стал делиться с ней своими мыслями. Когда он заговорил, то сказал
только:
«Думаю, что больше не смогу доверять людям. Даже кому-то из Старших».
«Я могла бы им довериться. Если понадобилось бы. Малта и Рэйн мне уже служили
раньше. Думаю, они станут служить снова».
Он снова помолчал, а потом сказал:
«Серебряный источник в Кельсингре. Это было редкостное и чудесное явление, и питье
из него давало драконам огромную силу. Иногда его использовали для исцеления. Ты могла
бы отправиться туда, в Кельсингру».
«Я была в Кельсингре. Источника больше нет. Город был пуст и мертв, ветер нес пыль
по его улицам. А когда я пришла к источнику, ворот колодца рассыпался. Даже если бы там в
тот момент оказались Старшие, они не смогли бы набрать мне серебра».
Она не стала говорить, как это ее разъярило, как она растоптала и разломала остатки
ворота и сбросила в бесполезный источник.
«Кельсингра, – Айсфир произнес это слово с глубоким сожалением. – Когда-то это было
местом чудес. Если, как ты говоришь, она брошена и пуста, то это – громадная потеря. Я
помню ее как место, где поэты воспевали мне хвалы, а Старшие втирали мне в основания
чешуек благовонные масла. Там были купальни. И места для обогрева. Тучные стада
всяческих мясных созданий: бычков, овец и свиней. Они создавали нам памятники, статуи и
мозаики».
Он задумался, а мысли Тинтальи стали рассеиваться. У нее сохранились воспоминания
предков о Кельсингре, но они были блеклыми и лишенными запахов. Ее собственные
впечатления от заброшенного города наложились на них и заставили потускнеть еще
сильнее.
«Я отправился охотиться! – внезапно объявил Айсфир. – Я еще голоден».
«Я буду отдыхать. – Она внезапно осознала ту решимость, которая зрела в ней в
последние дни. – А потом я вернусь в Дождевые чащобы».
«Может, позже мы туда отправимся. – Мысленно он словно отмахнулся от ее идеи. –
Может, в другой раз я сам полечу посмотреть на Кельсингру. Когда я решу, что пришло время
лететь».
Он отвернулся от нее и взвился в воздух. Ветер, поднятый его крыльями, свистнул
мимо нее, разбудив в ране тупую боль.
Она утомленно устроилась спать. Ей трудно было найти такую позу, которая не
тревожила бы ее рану. Ее состояние постоянно ухудшалось: она чуяла это.
Распространяющийся из нагноения яд пульсировал глубоко в ее мышцах. Рана не заживает –
и она ничего не может сделать, чтобы это исправить. Чем дольше она будет выжидать, тем
слабее станет. Однако Айсфиру до этого нет дела.
И она вдруг поняла, что, проснувшись, не станет ждать ни его возвращения, ни его
решения. Ей нужны услуги ее Старших – Рэйна с его сильными руками и Малты с ее
сообразительностью. Пора возвращаться домой.
В Дождевые чащобы.