(

Ьен'ламмн KopHWflHHW

Собранна co4i.tH"i'M
 т . г

VA, : t<bv\tf * с Г-
 ^ \го
Вежаминъ Корчемный.

Н АЗПЬ
(ОЧЕРКЪ ОДНОЙ ЖИЗНИ).

Inde irae!

МОСКВА.
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО «СФИНКСЪ».
 Ffw)*4Hsr.:4-»
БЯБ1 *.
СССР
им. В. И. Лгкяяа
2,627- 73
■ JR
^tr

Типограф1я П. П. БУДО, Москва, Мясницкая, 20. Телеф. 188-49.

тс-ииг-^
 I.

Самопознаше и любовь.

I
«
•
 I.

Пастухъ, загоняя стада, сыгралъ на рожк'Ь свою

обычную вечернюю пЗзсенку и въ сотый разъ
разсказалъ молодому человеку повесть его грядущей
жизни, которая будетъ безотрадна, какъ безотрадна
его любовь къ родина и къ людямъ. Звуки совсФмъ
несложные, но простодушные и ясные, незлобиво
повторившись въ темн’Ьющемъ воздух^, всхлеснули
въ душй цй лое море переживанШ, и какъ спокой ны и
умиротворяющи были дольшя тй ни, рожден- ныя
бледными лучами уходящаго солнца, такъ тревожна
и жестока и настой чива была душевная боль. Такъ въ
симфонш гешальнаго музыканта хрупкШ, дрожанцй
звукъ флей ты, такой наивный и светлый , тяжелой
задумчивостью клонитъ къ землй голову человека и,
тоскуя, душа облегчается ,въ длинномъ-длинномъ,
на вопль похожемъ, вздохф.
Съ безконечнымъ мычашемъ и блеяшемъ всту-
пили въ городокъ стада —и улицы огласились
визгомъ галопирующихъ въ пыли дороги маль-
чишекъ и окриками хозяекъ, разыскивающихъ

9
своихъ кормилицъ; лаяли собаки и гневно бранился
полный господинъ въ жилете, съ засученными
рукавами сорочки, въ палисадникъ котораго
забралась чужая скотина; отделившаяся отъ другихъ
корова, поравнявшись съ мо- лодымъ человй комъ,
остановилась, уставилась въ него длиннымъ, тупымъ
взглядомъ, потомъ поспешно трижды громко
промычала, шарахнулась въ сторону и бросилась
догонять стадо. Наконедъ все это удалилось,
затихло... Въ ок- нахъ домовъ задвигались тени
людей со свечами и лампами, кое-где прошумели
хлопающая ставни; мимо, торопливо зажигая огни,
пробе- жалъ фонарщикъ, а на самомъ конце главной
городской улицы, тамъ, где онаобразуетъ вышку,
мертво-краснымъ шаромъ осело запоздавшее солнце.
Где-то въ стороне ласково ускали затерявшуюся
скотину.
Въ наружности молодого человека прежде всего
бросалось въ глаза странно двой ственное выражеше
лица: энерия, решимость и вместе съ темъ—общая
подавленность духа; суровость, оттенокъ
презрительности даже, и однако грустная нежность,
мечтательная задумчивость. Сильно очерченный
пирамидальный мускулъ прямого, тонкаго носа,
спокой но-холодный , стальной взглядъ болыпихъ
серыхъ глазъ подъ высо- кимъ, резко-прямымъ
лбомъ, но тревожно напряженный брови, но устало
опавиия нижшя веки, и главное—главное такъ не
гармонирующая съ верхней частью лица женственно-
мягкая складка губъ, сложенныхъ въ печально
блуждающую улыбку, и совершенно датская лишя
небольшого закругленнаго подбородка. Было во
всемъ этомъ молодомъ суровомъ лице аскета, и даже
на дне холодныхъ глазъ, что-то раненое, что-то почти
просящее. Былъ онъ вы- сокъ и тонокъ, но
широкоплечъ и мускулиста.— какъ гречесюй атлетъ;
однако усталость подмечалась и тутъ—въ
опущенныхъ плечахъ и въ излишне вытянутыхъ
рукахъ. На ходу, задумчивость не склоняла къ земле
его головы мечтателя, но напротивъ—какъ-то
капризно приподымала ее вверхъ, лишь полу-смыкая
его веки. Такъ, среди шума улицъ, бредетъ одино- кШ
слепой , чутко прислушиваясь и съ палкой въ рукахъ
разбирая дорогу.
Звали его Андреемъ Вечеринымъ.
Андреемъ — потому что люди, давние ему жизнь,
мысленно освятили его будушде дни памятью
другого Андрея, казненнаго въ Петербурге на
Семеновскомъ плацу какъ разъ въ день рожден 1я ихъ
ребенка.
Тому дню ныне б( зъ малаго три десятка лета,
время же тогдашнее было странное и жестокое.
Ничтожная горсть отчаянныхъ смельчаковъ не на
живота,а насмерть боролась съ вековымъ исполи-
номъ царской власти,—ихъ ловили и уничтожали по
тюрьмамъ и на эшафотахъ; оставннеся въ жи- выхъ
смыкали ряды для новой схватки, а огромный
многомиллионный народъ, отъ имени и счастья ради
котораго отдавалась кровь, безучастно смотрелъ на
борьбу, не понимая ни ея героевъ, ни ихъ помыслоъъ,
ни ихъ страдашй
и смерти. Одиноюе, почти таинственные, почти чуяае
въ своемъ отечеств^, 1-го марта 1881-го года—въ
безсмысленномъ и чудовищномъ—
они отдали вей ещеживпия въ нихъ силы, для самаго
рй шительнаго и послй деяго натиска, которому не
суждено было быть понятымъ ни простымъ
народомъ, ни обществомъ, ни самымъ большимъ
писателемъ того времени. Мй сяцемъ позже, въ
утреннШ часъ многочисленная стража офидеровъ и
солдата вывела на дворъ тюрем- наго здашя
маленькую группу блй дныхъ, изму- ченныхъ, но
спокой ныхъ людей — пять чело- вй къ, изъ нихъ одну
женщину; ихъ привязали къ сидй шямъ позорныхъ
колесницъ, высокихъ и уродливыхъ, осторожно
подвезли къ Семеновскому плацу и здй сь, подъ
яркимъ весеннимъ солнцемъ, на эшафотй ,
оцй пленномъ вой скомъ— пй шимъ, коннымъ и
разнаго opyfflia—торжественно и не торопясь
передушили. Толпа вела себя... даже не какъ толпа,
скорее—какъ огромное стадо животныхъ. Лица, глаза
людей , тол- кавшихъ другъ друга, влй завшихъ другъ
къ другу на плечи, чтобы видеть, выражали исклю-
чительно тупо любопытствующее удивлете, быть
можетъ, еще оттй нокъ несознательнаго страха:—
ишь, молъ, кашя страсти на землй Господней
разыгрываются... и выдумаютъ же!— Въ полй ,
оторвавшись отъ жвачки, такимъ приб- лизительно-
взглядомъ смотритъ корова на мимо бй гунцй
по’Ьздъ... Лишь отдельный лица—эти болгЬе
сознательный —цинично вышучивали осуж- денныхъ,
особенно молодую дй вушку со слабой
грудью и съ глазами светлыми и грустными:—
предстоитъ, дескать, вамъ, мил'Ьй нпе, ногами
подрыгать, какъ ни вертитесь!—Однако и эту совесть
народную оттеснили подальше шпалерами вой скъ;
на самомъ же м^стЪ казни присутствовали почти
однй только власти, военныя и штатсшя,—люди
хорошо воспитанные, поэтому совершавнае свое
начальническое д^ло мягко, сдержанно, съ
церемоннымъ, великол'Ьпнымъ безстрасй емъ...
Передъ лицомъ народа и властей осужденные были
одиноки. Хогбли они какъ будто смотреть на толпу,
но это имъ не удавалось: снова и снова, какъ бы ища
взаимной поддержки, обращались они взорами другъ
къ другу. Одинъ изъ нихъ, самый младппй , едва
ступивъ на эшафотъ, уставился глазами на самаго
старшаго, да такъ и не отрывалъ отъ него
неподвижнаго взгляда до самой последней минуты.
Двое другихъ, съ набожнымъ выраже- шемъ лицъ,
приблизившись къ молодой д^вуш- кй , подфлуемъ
простились съ ней ... О чемъ думали эти люди передъ
лицомъ смерти? Самый близкШ имъ другъ, самый
лучшШ знатокъ ихъ душъ врядъ ли проникъ бы въ
смыслъ ихъ переживание Потомъ, когда* уже надели
петли и приготовлялись душить, въ неумолчномъ
гул- комъ треск!; били барабаны, дробь которыхъ
должна была заглушить возможный посл'Ьдшй
стонъ—последнее благословеше или последнее
прокляпе? "г
Н'Ьхъ, но очемъ думали эти люди передъ лицомъ
смерти? О чемъ должны были они думать?
 Не въ р'Ьдгая ли, выеш1я минуты нашей жизни,
когда земная судьба наша предопределена, когда
Дамокловъ мечъ уже повисъ надъ головой ,
открывается намъ истинный смыслъ на- шихъ
печалей и радостей , дей ствительная ценность
нашяхъ прошлыхъ надеждъ и грядущаго конца? Или
по край ней мере — не освящается ли человекъ въ
тагая минуты правдой более глубокой и идеальной ,
чемъ та, которая владела его душой еще накануне,
когда разумъ невольно верилъ въ возможности? Но
если это такъ, то новая истина, призванная къ жизни
последними ударами сердца хотя бы одного изъ
казненныхъ въ тотъ солнечный день—разве она не
могла, пробежавъ пространства нашей родины,
встать настороже у души только что рожденнаго
младенца и позже открыться ей въ ея собственныхъ
земныхъ испыташяхъ?
Въ самый день казни, къ вечеру, жизнь въ городе
шла обычнымъ порядкомъ: гремела музыка въ
трактирахъ, ели пирожное въ конди- терскихъ на
Невскомъ, на лихачахъ увозили прелестныхъ особъ
съ край не выразительными глазами въ места не
столь отдаленный отъ площади казни; въ одномъ
очень важномъ театре танцовала балерина съ
чрезвычай но изящными ножками: прыгнетъ на
правую ножку—потрясетъ левой , прыгнетъ на левую
ножку—потрясетъ правой , а публика хлопаетъ. Шла
жизнь обычнымъ порядкомъ и на всемъ прочемъ
протяженш Государства РоссШскаго, и вся
необъятная страна и весь необъятный
народъ, выдЗзлившШ изъ своихъ нй дръ бордо въ за
собственное же счастье, казалось, совершенно не
думалъ объ ихъ мученической смерти.
Но были отдельные уголки родины, где жили
люди, ожидавий е известия о казни на Семенов- скомъ
плацу, какъ неизб'Ьжнаго, но удручаю- щаго кошмара,
ибо это были товарищи, изгнанники, сами случай но
уц'Ьлй внпе въ борьбе, силой отъ нея оторванные.
Такимъ уголкомъ былъ небольшой уездный городъ
одной изъ край нихъ сй верныхъ губершй . Здй сь жила
группа политическихъ ссыльныхъ. Въ большинства '
случаевъ все это были люди съ больными нервами,
преждевременно седые, люди кроткой улыбки и одной
постоянной мысли о борьбе, которая происходитъ
тамъ, безъ ихъ учасия, и къ которой они, связанные
пленники, все-таки и во что бы то ни стало должны
примкнуть. Жизнь ихъ была тяжела. Но любовь
посетила и этотъ далеюй уголокъ земли—любовь,
которая, соединяя уста, мгновенно примиряетъ и съ
бездол1емъ, и съ человеческой ненавистью, и даже съ
виселицей товарища. У одного изъ ссыльныхъ,
дворянина Васшия Вечерина, родился сынъ. ВасилШ
Вечеринъ зналъ лично и любилъ одного изъ пяти
погибшихъ на Семе- новскомъ плацу; ожидая со дня на
день извй - спя о казни надъ нимъ, онъ почтилъ память
друга, назвавъ своего сына его именемъ—Анд- реемъ.
Позже отецъ узналъ о странномъ совпадении сынъ его,
маленькШ Андрей , родился и впервые
неосмысленными взоромъ познавали
бледный свй тъ скверна го утра въ тотъ самый день,
почти въ тотъ самый часъ, когда другой , большой
Андрей , тряхнувъ головой , съ выра- жешемъ
напряженно суровой мысли въ глазахъ, всходилъ на
эшафотъ.

J
 и.
Солнце скрылось. Въ совершенно потемнтбв-
шемъ воздухе, въ высота церковнаго креста, родился
низкШ, густой звукъ. Скользнувъ внизъ по старой
crime колокольни, онъ пронесся, про- стоналъ въ
тишине, совсЬмъ низко-ньзко пе- редъ окнами
домовъ, надъ головами людей ,— точно надъ всЗзмъ
городомъ протянулась струна, дрожащая подъ
ударомъ чьихъ-то невиди- мыхъ пальцевъ. Зат’Ьмъ
долгую минуту было тихо, и люди,—а вместе съ ними
какъ будто и воздухъ и темныя стекла оконъ,—
набожно, чутко-тревожно принявъ раскрытой душой
первый ударъ, прислушивались и вздыхали.—И вотъ
посл'Ьдовалъ второй ударъ, сей часъ же понес- нпй ся
вслЗздъ за первымъ; потомъ, опять после вдумчивой
тишины — трепй . И снова тишина для вздоховъ и
размышлешй . Но вдругъ колокольня почти разомъ
выбросила въ пространство, а выбросивъ вразъ,
стала безумолчно повторять два высокихъ звука,
две чистыя, светлый ноты, изъ которыхъ вторая,
чуть выше первой , ловила и неумеренно
передразнива-
2 КАЗНЬ.
ла свою предшественницу; эти не опускались къ
земле, но срывались съ колокольни какъ пары
св'Ьтлыхъ голубей , незримо увлекаемый въ высоту
темнаго крыла ночи. На небе замигали рудная
звездочки, точно ночные жители высотъ, снова и
снова приветствуя людей , выставили свои фонарики.
Въ светлости и чистоте звуковъ было что-то
крикливо-печальное, что-то болезненно-жалобное,
какъ будто два тонкихъ голоса кричали, что имъ
больно, что они потеряли надежду, не хо- тятъ жить и
просятъ перестать колотить по ихъ слабьшъ,
маленькими головкамъ. Вечерину показалось, что
грудь его дала трещину, что звуки вошли въ его душу,
а затемъ онъ ужъ не зналъ, где они зарождались—въ
темноте ли ве- черняго воздуха или въ его сердце, въ
его мозгу, во всемъ его существе?
Вотъ въ такой вечеръ, когда на земле тихо, когда
на небе печально—что могъ онъ вспомнить о своей
двадцатилетней жизни?
У него было две жизни: первая—та, которую знали
все и за которую одни хвалили, а друпе порицали, и
вторая — та, о которой не зналъ никто и въ
существованщ которой онъ самъ себе не всегда смелъ
признаться. У первой было здоровье, трудовое и
хлопотливое лицо, вторая была безлика—всегда для
другихъ, нередко и для него самого; однако, иногда
онъ смутно догадывался о ея улыбке, которая должна
быть жестоко-грустной , какъ наши человечесюя мы-
сли о всемъ томъ, что мы навсегда утеряли, и
-о. всемъ тол ь, чего мы никогда не дрстигнемъ. Первой
своей жизнью онъ нуженъ былъ человечеству, и за нее
же и только за нее .его любили родные, близше ему
люди и товарищи. И вотъ почему.
Родители его, люди съ высшинъ образовань емъ,
люди передовыхъ и радикальныхъ убене- дешй , были
очень довольны собственнымъ Mipo- созерцашемъ.
Млросозерцаше это было очень просто и
фундаментомъ своимъ имело «да» и «нФтъ»: по ихъ
мненш, достаточно было благородно,
незаинтересованно разрешить вопросъ о голодномъ и
разд'Ьтомъ человеке, чтобы тотчасъ же природа, люди
и жизнь стали удобопонятными, что душе
человеческой , этой вечно одинокой мученице,
распятой на кресте непедешя, ничего другого не
нужно, какъ—узнать о томъ, откуда берутся все виды
земныхъ богата въ, кому они должны принадлежать и
какъ. скорей - шимъ и удобней шимъ путемъ доставить
ихъ по принадлежности. Будучи очень довольны
своимъ м1росозерцашемъ, а главное будучи уверены,
что оно есть не только самое правильное, но и самое
всеобъемлющее, родители, естественно, хотели, чтобы
и сынъ исповЬдывалъ ихъ.убеж- детя, поклонялся ихъ
богамъ.
Что такое душа человеческая? Нуланъ, который
можно набить любымъ хламомъ иди . любой
драгоценностью; губка, покорно всасырающая всякш
ядъ и всякш нектаръ; мягкш, податливый матщй алъ,
изъ котораго молено смастерить святого и
преступника, поэта и торгаша, челр-v
века не отъ Mipa сего и хищнаго авантюриста.
Торгашъ, глядя на младенца - сына, думаетъ:
воспитать наследника, воснитать деловитаго,
энергичнаго мужа, который въ будуще.мъ всякую
полушку—въ алтынъ, всякую сотню—въ тысячу
превратитъ, съ довгЬр1емъ воспитать свое
собственное продолжете—вотъ что заманчиво и
интересно. А человекъ передовыхъ'и радикаль- ныхъ
убежден!!, глядя на сына, разсуждаетъ: я воспитаю его
такъ, чтобы и онъ былъ пере- довымъ и
рпдикальнымъ какъ я; пусть даже онъ будетъ чуть-
чуть более передовымъ и чуть- чуть более
радикальнымъ, но лишь бы въ рам- кахъ моихъ
замысловъ, у подноиня алтаря мо- ихъ кумировъ.
Въ возрасте, когда друг:я дети взбираются на
колени къ матери, прячутъ голову въ ея груди и,
засыпая, слушаютъ сказку о хрустальномъ башмачке,
Андрей зналъ и думалъ о томъ, о чемъ не думаетъ
большая часть сытаго человечества и отъ чего,
подчасъ, люди, доживнпе до седыхъ волосъ,
простреливаютъ себе мозги или теряютъ разсудокъ.
Онъ зналъ и думалъ о нищете трудящихся. Отецъ,
мать и друзья дома, озабоченные рацюнальнымъ
воспиташемъ мальчика, посвящали его въ заповеди и
таинства своей новой сощальной религш. Выслушавъ
раз- сказы и объяснешя и оставаясь наедине съ са-
мимъ собой , Андрей всякш разъ зажигалъ фа- келъ
шестилетней мудрости и при неверномъ свете его
пытался пробраться въ научный храмъ отцовской
религш, на вознесете котора!-
го ушло цблое столбце учености и сощальной борьбы.
Но проникнуть въ храыъ ему никогда не удавалось, не
могъ онъ даже и узрбть его цбликомъ, различить
входы и выходы; онъ ви- дблъ только остроконечные,
чудовищные выступы, бросался на нихъ
незащищеннымъ созна- шемъ и жестоко ранилъ себб
разумъ и сердце. Я вотъ, чт5 онъ зналъ.
На поляхъ родины его миллионы людей , при-
кованныхъ къ землб, изо-дея въ день еоздаютъ тотъ
хлббъ, который мы веб бдимъ, тотъ самый хлббъ,
который онъ, маленыай Андрей , бстъ по утрамъ съ
масломъ, но сами они, эти творцы, какъ ни трудятся,
какимъ кровавымъ по- томъ ни обливаются, всегда
недокормлены, всегда оборваны; глаза же этихъ
людей выражаютъ скотскую пришибленность и
неизмеримое стра- даше. Въ городахъ же родины
сотни тысячи другихъ людей , прикованныхъ къ стан-
ками и машинами, всегда вредными, а иногда и
убШственнымъ для здоровья, еоздаютъ веб прочая
блага, которыми мы веб постоянно пользуемся, безъ
которыхъ не можемъ ни минуты обой тись, но сами
они, эти новые творцы, благи. этихъ лишены; они
живутъ и умираютъ въ сы- рыхъ и гнилыхъ
помбщешяхъ, дбти ихъ большей частью гибнутъ въ
младенческомъ возра- стб, тб яге, что выживаютъ,
растутъ дикими не- вбждами, не зная ни солнца, ни
вкуснаго куска, и лишь для того, чтобы къ
одиннадцатому году жизни, всунувъ кулачокъ въ руку
отца, отправиться вмбстб съ нимъ на работу; если же
люди эти, надорванные въ труд'!;, Возмущенные,,
вздумаютъ жаловаться и протестовать, то дру- rie,
люди собранные въ ихъ же сред®, будути высланы
противъ нихъ съ нагай ками, саблями, ружьями и съ
приказомъ пролить кровь. Много голода, много слезъ
и пролитой крови на родин® Андрея... но есть еще
друпя страны — бол®е счастливый со словъ отца,—
гд® трудовому народу живется легче. И это только
потому, что въ этихъ странахъ время отъ времени
одна часть народа возставала на другую часть, что- въ
этихъ странахъ время отъ времени люда убивали,
грабили другъ друга, люди вилами распарывали другъ
другу животы, умерщвляли д®тей , поджигали дома...
Такова была въ представлена Андрея та большая
жизнь, которой , какъ они зналъ, всегда были заняты
мысли его отца, и никому на казалось странными, что
думали онъ обо всеми этомъ въ самомъ раннемъ
д®тскомъ возраст®. Семил®тнимъ мальчуганомъ,
говоря объ одномъ мТстномъ богач®, трясясь вс®мъ
т®ломъ, по- бл®дн®вппй , съ блестящими глазами)
онъ крикнули отцу:
— Когда же наконецъ пой демъ мы на него съ
барабаномъ и отдадимъ его богатства б®д« нымъ?!
Вс® окружаюшде были въ восторг®, словечко
передавали изъ устъ въ уста, и вс® р®шили, что
мальчики подаетъ надежды.
Онъ еще съ трудолъ логически связывали одну
мысль съ другой , но жадно, въ тревож-
 номъ упоенш всй хъ чувствъ впитывалъ въ себя все,
что разсказывалось и говорилось во- кругъ; по
личному опыту онъ, конечно, не им гЬлъ и
представлешя о людяхъ, вещахъ и об- стоятельствахъ,
но въ груди его уже бушевали страсти. Ибо глубоко
проникало въ эту грудь всякое слово отца и
окружающихъ, быть мо- жетъ глубже, чЬмъ самъ
отецъ это предпола- галъ, и немилосердными,
неисцелимыми ударами казнило оно душу ребенка.
Сл4пыя страсти бушевали, и когда въ будущемъ
Андрей на- шелъ для нихъ голосъ и слово, то он'Ь
должны были прорваться наружу въ благословении
од- нимъ и проклятш другимъ.

2
3
 ВсЬмъ своимъ существомъ Андрей шелъ на-
встречу сощальной религш отца, но и окружающее
люди, те, которымъ было доверено его во- спиташе,
учителя и наставники, съ первыхъ же жизненныхъ
шаговъ мальчика постарались внушить ему мысль,
что на него смотрятъ съ заранее установленной точки
зрй тя, что самимъ фактомъ своего рождетя на светъ
Божш отъ такихъ-то родителей , а не отъ другихъ, онъ
по- ставилъ себя въ определенный рамки, въ кото-
рыхъ люди, силой общественнаго мнешя, разъ
навсегда его удерживаютъ.
При крещенш местный священникъ, желая,
очевидно, доказать, что светъ БожШ и люди любятъ
чины и сослов1я, занесъ новорожденная младенца въ
метрики со звашемъ «сына государственная
преступника»; позже, дирек- торъ гимназии отказался
принять прошеше родителей Вечерина о зачисленш
ихъ сына въ сгшсокъ учениковъ вверенная его
превосходительству учебная заведения.
 — Яблочко отъ яблони недалеко падаетъ! —
заявилъ онъ.
Его уговорили. Тогда другой служитель церкви,
законоучитель, ср'Ьзалъ Андрея на npieM- номъ
экзамене но священной исторш.
— Ваши мысли, молодой человй къ, очевидно,
заняты Ч'Ьмъ-то другимъ,—ехидно замй тилъ онъ
сыну государственнаго преступника после пер- ваго
же неудачнаго ответа. И поставилъ не-
удовлетворительную отметку.
Добились переэкзаменовки, обошли и это пре-
пятствие. Теперь, по с л Is священника, директора и
законоучителя, выступилъ на сцену исто- рикъ. Этотъ
ученый , вызывая Вечерина для отвй товъ, всякШ разъ
неминуемо заводилъ речь о всевозможныхъ бунтахъ,
отечественныхъ и иностранныхъ, о преступныхъ
вожакахъ народ- ныхъ скопищъ, пытающихся
варварскими npie- мами свергнуть вековыя
учреждешя и традицш, подорвать законность и
просвищете. А однажды въ классе разыгралась такая
сцена. Разсказы- вая о бунте Степана Разина,
историкъ неожиданно обратился къ Андрею:
— Скажите-ка, Вечеринъ, если бы сей часъ по-
явился новый Стенька съ новымъ бунтомъ, то
вступили бы вы въ ряды его вой скъ?
Глаза Андрея блеснули, онъ молчалъ.
— Что же вы молчите? Отвечай те! У васъ,
вероятно, на этотъ счегъ имеются свои и очень
определенный убеждения!
Андрей поднялъ теперь уже пылавцпе глаза, и
взглядъ его встретился съ маленькимъ, ост-

2
6
ренькимъ огонькомъ глазъ учительскихъ. Онъ
шумно, всей грудью вздохнулъ и угрюмо потупился.
Съ плутоватой скромностью опустилъ глазки и
историки.
— Вы не отвечаете, вы стесняетесь! Однако, мы все
сумгЬли бы отнестись къ вашему мне- што, Какимъ
бы оно ни было, съ должнымъ безпристрастаемъ и
даже... даже съ уважешемъ.
Закусивъ губу, Андрей упорно молчалъ.
Друзья хвалили его за порывы, въ проис- хожденш
и ценности которыхъ онъ еще не могъ дать себе
яснаго отчета; за эти же самые порывы учителя и
враги презирали, почти ненавидели его. Онъ сталъ
думать о похвалахъ и обидахъ, стараясь, чтобы
впредь и те и дру- г 1я были заслужены, и еще на
гимназической скамье служилъ взглядамъ отца,
пытаясь ввести политику въ детсюе журналы,
издаваемые школьниками.
Когда же окончилъ гимназически! курсу то все
было готово. Восемнадп.атилетвимъ юношей , уезжая
для поступлешя въ университету онъ сознавалъ, что
всякая опека надъ нимъ снята, что окружающее,
друзья и враги, не только считаются съ нимъ, какъ съ
челове- комъ определенней ) образа мыслей , къ
которому следуетъ относиться съ поклонешемъ или
ненавистью — объявлять народнымъ героемъ,
передовымъ деятелемъ иля наказывать тюрьмой ,
Сибирью и виселицей , — но что близше ему люди
заинтересованы даже въ томъ, чтобы деятельность
его не ушла изъ той колеи, въ

2
6
которой они сами служили обществу; что на- примй ръ,
если бы онъ на первыхъ порахъ, вместо того, чтобы
примкнуть къ группГЁ Т'ЬХЪ молодыхъ людей , которые
называютъ себя со- щалистами-революд1онерами,
присоединился бы къ групп® другихъ съ именемъ
сощалъ-демо- кратовъ, то это чрезвычай но огорчило
бы отца и даже охладило бы его любовь къ сыну, какъ
это позже и случилось на самомъ дй лй . Кромй того,
онъ вмй сгб со многими сверстниками былъ искренно
убй жденъ, что поступать въ университетъ только для
того, чтобы заниматься наукой —преступно передъ
страдающими трудовыми массами и товарищами,
сидящими по- тюрьмамъ.
Первый годъ пребывашя въ университет^-
прошелъ въ безнорядочныхъ попыткахъ соединить
домашнее изучеше наукъ общественныхъ съ
факультетскими заняиями по естествознанью; въ
попыткахъ организадш студенческихъ кружковъ и
землячества; на второмъ году онъ демонстрировалъ
противъ непонравившагосн ему профессора, далъ
пощечину педелю, былъ арестованъ, запертъ на три
мй сяца въ тюрьму, потомъ сданъ въ солдаты.
Помилованный еще черезъ нисколько мй сядевъ
манифестомъ, онъ пргЬхалъ въ этотъ южный городокъ
повидаться съ родителями.
Въ вечеръ, когда на землй тихо, а на неб'Ь чудно,
внешняя сторона жизни вспомнилась безъ прикрась,
во всей своей сй рой скукЗь Было грустно, надежды
были смутны, но хогЬ-

272
лось вспоминать дальше и сердце не роптало... Чуть
зорька, располагаясь на ночлегъ, благо- слов илъ
однажды молодой бродяга оставленный позади путь;
путь этотъ былъ однообразенъ и скученъ: бй лые
подорожные камни, часовня съ югонькомъ, потомъ—
другая, да темно-ситя стй - ны ночного воздуха по
сторонамъ. Но бродяга тотъ былъ влюбленъ въ
звезды.

2
8
 Была, однако, у него еще другая жизнь —та,
которая, таинственно тревожа его душу съ са- мыхъ
первыхъ проблесковъ сознатя, позже1 вгь пору
духовныхъ исканш, торжествовала тогда, когда веб
вопросы о жизни среди и для человечества, казалось,
бывали разрешены, которая жестоко справляла
победу надъ сердцемъ тогда, когда въ немъ все было
готово для по- ведешя на каждый день среди людей .
Загадо- ченъ былъ голосъ этой жизни. На дне души—
откуда, почему онъ зарождался? Говорилъ ли онъ объ
утерянномъ раб или звалъ въ неизвестное царство
неземныхъ стрздашй и радостей ? Что оббщалъ онъ—
отдыхъ и уверенность, что такъ надо... или укоры
совести за пережитое, бунтъ и вопли: зачбмъ? куда! не
хочу!? Андрей ставилъ себЬ эти вопросы, но- ответить
не могъ; не сразу вникъ онъ и въ самый смыслъ
голоса.
Почему однажды, въ одно обыкновенное утро,,
совсбмъ похожее на вчерашнее, онъ, вый дя на
улицу, ВИДЙ ЛЪ и понималъ свою вторую ЖИЗНЬ въ
случай ной улыбке первой встречной женщины, въ
сухомъ, скомканномъ листе, сорвавшемся съ дерева и
упавшемъ на замерзающую землю, въ мальчик!;,
поставившемъ на скамей ку лотокъ съ яблоками и
отогрй вающемъ себе руки?.. Почему на завтра, целый
день молясь душе объ отклике, онъ не узнавалъ, онъ
даже не догадывался о присутствш этой жизни ни въ
женскомъ поцелуй , ни въ золотыхъ поло- сахъ,
обвивающихъ стволы деревьевъ въ часъ, когда солнце
прощается съ землей , ни въ гла- захъ ласково
встречающей его матери? Однако, при своемъ
появленш она никогда не ускользала отъ его сознашя,
онъ мгновенно замечалъ ея близость и зналъ, что въ
эту минуту онъ уже не то, что былъ въ прошлую. Въ
детстве она посещала его чаще и любовнее, позже—
стала гостьей редкой и жестокой .
Въ детстве—бывало утромъ, еще полусонный въ
постели, или только что поднявшись ото сна и
разсеянно присаживаясь къ столу для утрен- няго
завтрака, или вечеромъ, усталый отъ шумно-
проведеннаго дня, растянувшись на диване въ тускло-
освещенномъ кабинете отца— . онъ вдругъ замечалъ,
что лица присутствую- щихъ въ комнате людей , что
все предметы, что стй ны и потолокъ, что тени на нихъ
—все это какъ-то необыкновенно приковываетъ къ
себе его внимаше; что онъ необыкновенно внима- ,
теленъ также и къ самому себе, ко всемъ сво- имъ
движеьнямъ, и что каждое изъ нихъ, уже
 на самомъ дАлА совершившись, определенно,
продолжается въ его чувствахъ, въ его пред- ставлеяш.
Въ татя минуты безпорядочно всплывали въ памяти
эпизоды последнихъ и бол*е далекихъ дней жизни, и
Андрея настой чиво тянуло думать о нихъ и решать
многое множество вопросовъ обо всемъ томъ, о чемъ
ему говорили или онъ говорилъ. Все npio6pA- тало
значеше въ ташя минуты: драки съ мальчишками,
обиды ему и имъ нанесенный , письмо по настояшю
матери на дняхъ написанное какой -то незнакомой
родственнице, мертвая крыса, най денная вчера на
дворе у помой ной нмкт и чувствовалось, что во всехъ
этихъ со- бытшхъ скрыто нечто чрезвычай но важное,
что нужно о нихъ решить что-то, и решить какъ-то
особенно значительно для самого себя... Онъ бАгадъ
по комнате, онъ кувыркался на диване, стараясь
стряхнуть съ себя власть воспомина- шй , — на
мгновенье это ему удавалось, но лишь на мгновеше.
Потомъ снова власть пережитаго, власть острая,
тревожная, упорная, какъ отогнутая пружина —
возвращалась.
Восьмилетнимъ мальчикомъ, вместе съ матерью и
мужикомъ-возницей , онъ Ахалъ въ телеге по
хвой ному лесу, на дальнемъ севере. Мать, уставшая
отъ долгой дороги, задремала. Андрей полуспряталъ
голову въ платке, наки- нутомъ на ея плечи,
прислонился къ ея груди и сталъ смотреть на мимо
бАгушдя деревья. Они тянулись безконечными и
однообразными вереницами: уходили вдаль
длинней шими поло-

3
1
сами, безчисленвыми полчищами разбегались во все
стороны, сставались позади съуживаю- щей ся,
теряющей ся лентой . Долго всматриваясь въ бегство
деревьевъ, Андрей почувствовалъ, что въ грудь его
проникаетъ какое-то странное, смутное безпокой ство.
Онъ приподнялся, бросилъ взглядъ черезъ плечо
возницы вдаль, бегло, тревожно огляделся по
сторонамъ, оглянулся на оставленный позади путь... и
вотъ ему показалось, что это не телега катитъ,
пробираясь по лесу, спускаясь, подымаясь и
заворачивая, но лесъ—весь эготъ огромный , безъ
конца и краю, лесъ—бежите, волнуясь и колеблясь,
что они живуть, эти миллюны деревьевъ, что они
заблудились и бегутъ-бегутъ, ища выхода изъ
собственнаго лабиринта. Богъ мой , какое бешеное
бегство, и какъ они, вероятно, устали! Вотъ
догоняютъ другъ друга, вотъ бросаются въ
разсыпную, вотъ шарахнулись въ сторону! Какая
тревога! Ищутъ они кого-нибудь что-ли?.. Особенно
волновались те, что были къ нему всехъ ближе: эти
уже теперь, мелькая мимо, наклонялись къ телеге и
обменивались съ нимъ внимательнымъ взглядомъ;
друпе —дальше, со всехъ сторонъ, тоже тянулись къ
нему, какъ будто хотели и они заглянуть ему въ глаза.
Почему онъ тогда чрезвычай но ясно и опре-
деленно почувствовалъ, решилъ, что вся эта жизнь
леса, все это мелькающее бегство происходить для
него, исключительно для него? Для его маленькой
жизни, для его игръ съ мальчиками, для имъ
прочитанныхъ книжекъ,
для картинокъ въ этихъ кпижкахъ, для его д1гг-
скихъ печалей и радостей и для нсд'Ьтскихъ мыслей о
всемъ томъ, о чемъ онъ зналъ отъ отда: о голоде, о
крови, о виселицахъ. И какъ только онъ это решилъ,
такъ тотчасъ же му- чительнс-отрадно стало у него на
душ!;. Онъ всматривался, вслушивался и ждалъ.
Тревога росла, росла и мучительная отрада:
обязательно, неизбежно лесъ скажегъ ему что-то—
ему, о о немъ, для него. Шапка его осталась на ко-
лй няхъ у матери; съ непокрытой головой , по-
бледневши, онъ перешулся надъ телегой и весь
вытянулся, по направленш къ деревьямъ, какъ будто
сознавая, что въ эту минуту онъ долженъ быть одинъ
и близокъ къ нимъ. И вотъ тогда-то лгЬсъ
дей ствительно заговорилъ и заговорилъ о томъ, о
чемъ позже, всегда, неизменно, говорили Андрею
природа, люди ияв- лешя въ часы, когда звучалъ въ
душе голосъ второй жизни. Лесъ беседовалъ съ нимъ
на такомъ простомъ, на такомъ ясномъ языке! Точно
заботился лесъ о томъ, чтобы маленькш восьмилетий
мальчикъ, котораго онъ вастав- ляетъ, все, все
понялъ.
Деревья въ тихомъ шуршанш шептали:
— Ты видишь, милый мальчикъ, мы тебя любимъ.
Мы прекрасно знаемъ твою жизнь, твою прошлую
недолгую жизнь. Ты живешь, и ты уже думаешь о
томъ, что живешь—это хорошо. Мы тебя любимъ и
потому поможемъ тебе думать—хочешь? Мы тебе
кое-что посове- туемъ, и, знаешь, мы уверены: душа
твоя ска-
3 КАЗНЬ.
жетъ тебе какъ разъ то самое, что говорим ъ и мы.
Помнишь, ты такъ звонко смеялся... но, ахъ!—ты
иногда такъ глубоко-глубоко вздыхаешь, и мы
прекрасно знаемъ, что иной разъ ты плачешь
украдкой и горестно. Ты смеешься: ты кое-что
любишь въ этой жизни. Думай , обязательно думай о
томъ, что любишь—это ты для себя любишь, для
себя... и думай изредка о насъ, о печальныхъ,
одинокихъ деревьяхъ, ко- торыхъ такъ много! Ты
вздыхаешь и плачешь: ты кое-чй мъ недоволенъ въ
этой жизни. Думай , обязательно думай о томъ, чй мъ
недоволенъ— это ты для себя недоволенъ, для себя...
и думай подчасъ о насъ, о печальныхъ, одинокихъ
деревьяхъ, которыхъ такъ много! Тебе нравятся
книжки тобою прочитанный , и особенно нравятся
тебе две картинки въ одной изъ нихъ, на которыхъ
изображены белокурая девочка- босоножка,
погоняющая гусятъ, и тирольсшй пастушокъ со
свирелью. Думай обязательно объ этихъ книжкахъ, и
думай о картинкахъ— о белокурой босоножке и о
пастушке... и размышляй минутами о насъ, о
задумчивыхъ, одинокихъ деревьяхъ, которыхъ такъ
много! Смотри, какъ насъ много: больше, чй мъ
черненькихъ буквъ въ твоихъ книжкахъ, и все мы
тебя лю- бимъ, любимъ... И это для тебя мы тебя лю-
бимъ, для тебя!..
Слабымъ, слегка испуганнымъ крикомъ онъ
разбудилъ мать. Онъ немного всшгакнуЛъ, при- павъ
къ ея груди, и объяснилъ, что ему стало страшно. Но
уже тогда смекнулъ, что слово это
неверно и неполно выразило смыслъ испытан- ныхъ
чувствъ, что въ пережитомъ хоть и было что-то
тревожное, но было также и нечто другое—пр1ятное,
легкое, манящее: точно въ сердце его проникли
нужные, зачарованные звуки, рожденные той самой
свирелью, на которой играетъ тирольсшй мальчикъ
на картинкй , точно одинокш пастушокъ где-то
далеко-далеко доверчиво отдалъ звуки воздуху, небу,
отдалъ сказкй , и вотъ они все-таки попали въ сердце
человеческое.
Кроме того, онъ разумно ренгалъ, что деревья
говорить не могутъ, что не произошло ничего
чудеснаго, что голосъ, услышанный имъ, былъ голосъ
его собственной души—его мысли, его чувства, - что
онъ беседовалъ съ самимъ собой . О, отецъ
старательно оберегалъ его отъ всего мистическаго, и
маленылй Андрей рано научился умно кривить губы,
когда при немъ произносили слово «Богъ».

2
6
 Y.

Позже, когда сердце въ любви заговорило^ Андрей

понялъ все; но до этой чудесной поры онъ бродюгь въ
потемкахъ.
Поднималось солнце, совершало свой обычный
кругъ по небу и, безстрастное, уходило; подымался и
Андрей , совершалъ въ течение дня все, что
совершалось вокругъ него десятками сверстниковъ—
читалъ указанныя книги, заучи- валъ правила
указяяныхъ наукъ, выслушивалъ тару новыхъ истинъ
отца и его друзей , кото- рыя тотчасъ же становились
и его истинами, и все было просто, ясно, необходимо,
и вечеромъг отходя ко сну, онъ сознавалъ, что въ
душА все обстоитъ благополучно, что такъ надо. Но
наставало другое утро, и, чуть открывъ глаза
навстречу первымъ лучамъ солнца, Андрей зналъ, что
незримая фея его второй жизни зд1&сь, у его
изголовья, что она заботливой сестрой склонилась
надъ нимъ и благословила безтАлеснымъ поцАлуемъ.
Онъ подымался, про- дАлывалъ все, что совершалъ
наканунА, но все

3
6
было таинственно, призрачно и фальшиво. Онъ жилъ
въ тате дни такъ, какъ живетъ иногда человЬкъ во
власти страннаго сна, не фанта- стическаго и ни чуть
не лживаго, а такого, который , разсказывая какое-
нибудь самое обыкновенное житей ское
происшествие, все время остается удивительно
правдивимъ, но въ правдивости своей съ жестокой ,
неослабной настой чивостью выкалываетъ въ
дремлющемъ сознании всякую мелочь событая,
всякую ничтожную его подробность съ такой силой ,
съ какой бодрствуюшш чувства никогда явленШ не
воспринимаютъ. Долго, вершокъ завершкомъ,
тянется ползучая нить удивительно обыкновенныхъ,
будничныхъ событШ, но вдругъ обрывается, и
челов’Ькъ за- мЬчаетъ, что, не пошевельнувшись, онъ
открылъ глаза и не спитъ. ЧеловЬкъ вспоминаетъ: все
пережитое во снЬ идеально заурядно, безуко-
ризненно, слишкомъ правдиво, — и медленно-
медленно, капля за каплей , насыщается вообра- жеше
человЬка ужасомъ не лгавшаго сна; въ какой -то
причудливой двой ственности пережи- вашй онъ
понимаетъ, что въ то время какъ всЬ IIерипетти сна,
въ отдЬльности, оставляютъ его чувства неподвижно-
холодными, дрябло-безучастными,— весь онъ, сонъ,
цЬликомъ, панически тревожитъ мысль. Онъ
таинствененъ, этотъ сонъ, потому именно, что
слишкомъ простъ и ничего, ничего тебЬ не
открываетъ; онъ твой интимный другъ и врагъ,
потому что, близгай тебЬ во всемъ, онъ грозитъ тебЬ
ничгьмъ; онъ загадоченъ, потому что въ немъ нечего
разга-
 )

дывать, не на чемъ остановить пытливаго вопроса

мысли и крикнуть:—отвечай !
Такъ жилъ Андрей въ дни, когда посещала его
незримая фея безликой жизни. Собьшя внешней
жизни, еще вчера надъ нимъ всесильный , въ таше
дни не порождали въ душе решительно никакого
отклика, и безстрастнымъ, брезгливо-холоднымъ
оставался онъ ко всему тому, чему накануне
радовался вместе съ товарищами или противъ чего
негодовалъ. И такъ бывало не только въ детстве, но и
позже, когда, казалось, въ немъ уже бушевалъ целый
м!ръ гражданскихъ страстей .
Какъ же, почему въ эти отмеченные дни слу- —-
чалось такъ, что собьшя, что удача и пораже- ше,
торжество и обида оставались для него безъ
ценности, почти безъ смысла? Мелкое раздра- жеше
или дешевая радость, но съ души безст- растной , не
дрогнувшей , не приподнято даже девичье покрывало.
Камень, брошенный ловкой рукой , скользитъ по
поверхности озера, не волнуя его глубинъ — такъ и
собьшя внешней жизни въ отмеченные дни. Однако,
неминуемо камень долженъ прорвать грудь озера и
быть властно притянутымъ на самое его дно.
Такъ неизбежно случалось и съ собьшями
внешней жизни. Если они не проникали въ душу, то
душа достигала ихъ, пыталась овладеть ими. Пусть
собьшя безразличны и безцен- ны для души Андрея;
однако, въ неведомомъ таинстве душа все-таки
открываетъ сознашю,. что она и лишь она одна
можетъ и должна озарить
собьшя свй томъ, открыть въ нихъ смыслъ и
наградить ихъ данностью. Въ ней одной скрыты всЬ

3
8
 возможности, пусть только струны ея задрожать въ
одномъ еще не най денномъ, но уже желанномъ
трепетй ! Ибо вотъ оно началось, собьте, ибо вотъ
оно совершается, и онъ, Андрей , принимаетъ въ
немъ участие,—ибо вотъ оно закончилось.
Закончилось? Е№тъ. Вчера закончилось, но не
сегодня. Сегодня онъ остался безстрастнымъ передъ
будничнымъ лицомъ события, но за то,
совершившись, оно разс4кло въ его сознанш
просвй тъ для какого-то необыкновенно большого,
необыкновеннымъ блескомъ шяющаго горизонта,
заложила въ душ’Ь незыблемую ступень для всхода
на вершины какого-то иного, искомаго,
независимаго познашя. Сегодня онъ спрашиваетъ
себя — что такое ему та тьма готовыхъ кумировъ, та
пропасть чужихъ блистательныхъ «да» и «н£тъ»,
которыми безъ счету опутывается онъ
ежедневными старашя- ми окружающихъ друзей и
враговъ. Сегодня онъ безповоротно знаетъ, что его
жизнь для него, для него начинается какъ разъ въ
тотъ моментъ, когда она кончается для другихъ, что
всяшй разъ, исчерпавъ свою связь съ вн^ш- нимъ
MipoMB въ какомъ-нибудь одномъ поступ- к1з, онъ
находитъ въ своемъ сознант вопросъ объ отношенш
этого поступка къ нему самому, Андрею.
Случалось, въ таше дни онъ покидалъ домъ и
долго бродилъ, одинокш и задумчивый , по
скучнымъ улицамъ провинщальнаго города; вы-
ходилъ и за заставу и брелъ по пыльной дороге,
капризно приподнявъ голову и полу-сом- кнувъ
веки. Сердце его переполнялось скорбью, онъ
недоум'Ё валъ:

3
9
 — Я ничего не знаю! Я ничего не знаю!
Вотъ при повороте дороги показался большой ,
оборванный челов'Ькъ съ открытой грудью и съ
лицомъ, сожшеннымъ солнцемъ. Завид’Ьвъ Андрея,
онъ кланяется; но не Андрею, а мимо идущему
человечеству, быть можетъ и полямъ, и небу, и
светлой дали:
— Милостивые благодетели, подай те бедному
человеку, Христа ради!
И поклонъ его, и заунывность голоса, въ которой
звучитъ религиозная мечта, и наивные, усталые
глаза говорить—не Андрею, пятнадцатилетнему
мальчику, а мимо идущему человечеству:— Вотъ
вамъ моя жизнь, мое большое измученное тело и моя
сума! Безконечно пало тело моэ и въ душевномъ
стоне окликаю людей : милостивые благодетели,
подай те бедному человеку, Христа ради!
Андрей вынимаетъ изъ кармана пятакъ и, жадно
чуткШ къ смыслу собственного поступка,
протягиваетъ медную монету нищему. Большой ,
оборванный человй къ съ наивнымъ, стра- дающимъ
взглядомъ беретъ подаяше, неясно кланяется и
проходить дальше, подымая съ дороги пыль
тяжелыми ударами босыхъ ногъ и палки...
Что онъ сделалъ? Не для него, не для ни- щаго,
которому онъ даль пятакъ, который ушелъ,

4
0
никогда больше не встретится и для котораго онъ
ничего не сдй лалъ; нгЪтъ, не для него, а для себя
самого! Что онъ еделалъ?..
Но почему скорбь не ранила жестоко? Потому что
отрадны и ласковы были порой вспы- хивавния
дали. Когда въ сознанш его разей - кался
блистательный горизонта, озаренный пред-
чувствшмъ иного, настоящаго, собственнаго
познашя самого себя и Mipa, тогда душа его
трепетала въ тревожномъ томленш, похожемъ на
светлую, золотую радость всехъ чувствъ, всего
существа. Въ татя минуты онъ говорилъ себе: — Я
ничего не знаю, но знаю, что могу все узнать; вотъ—
весь зтотъ MipB, съ челове- комъ, трудомъ и
наслаждешемъ, со скалой и песчинкой , звездами и
болотомъ, монета однажды озарится светомъ моего
собственнаго созна- шя; все между небомъ и землей ,
на небе и на земле, скрываетъ въ себе нечто
предназначенное для меня и, быть можетъ,
исключительно для меня; чунпя, случай ный страсти,
теперь хищнически владеюпця моей душой , должны
уступить место светочамъ храма моей личной
мудрости. Кто же она, моя незримая фея, при
утреннемъ луче солнца, благословляя, поцело-
вавшая меня? Нбтъ, это не женщина съ ужас- нымъ
лицомъ, безстрастно ведущая меня къ бездне
отрицатя и духовной смерти, это—девушка съ
загадочно горящимъ взоромъ, съ призывно-
прекрасными руками, любовно зовущая меня къ
единственно-счастливой и мудрой жизни. Она—моя
солнечная подруга.
 ч

VI.

Потомъ онъ любилъ.

Любилъ онъ на шестнадцатомъ году жизни,. _f.
лкгомъ въ Малороссы, девушку съ р'ЗЬдкимъ
именемъ Лары, съ лазорево-синими глазами,,
темными, тонкими бровями и парой тяжелыхъ
каштановыхъ косъ, обвивавшихъ затылокъ ма-
ленькой , гордой головки. Она была смктЬе его,, хотя
годомъ моложе. Когда они вм’Ьст’Ь гуляли и нужно
было пробраться черезъ колкгае ку- сты берега
Днепра, она брала его за руку и. увлекала за собой ,
раня себй лицо и руки. Ему становилось неловко;
красн'бя, онъ просилъ:
— Пустите меня впередъ, я помогу вамъ.
Она отвечала:
— Пробирай тесь и молчите!
То же и въ чувств*. Она шла навстречу своему и
увлекала за собой и его. Она не умй ла заглядывать
въ будущее, но требовала, чтобы настоящее
сознавалось и ощущалось вполн*: она помогала ему
признаваться, Ц'Ьловать у

42
нея руки, любила, когда онъ говорилъ о ел красоте, и
когда однажды онъ смущенно про- бормоталъ слово
«богиня», она спокой но, гордо и милостиво, какъ
царица, сказала:
— Это хорошо. Можете называть меня такъ
всегда.
Его чувство было глубже, ея—восторженнее. Она
лишь распространяла и на него свое обожай те
природы и жизни, которую знала но ро- манамъ; онъ
же, взглядывая на нее, всяшй разъ сознавалъ, что она
для него обаятельнее и прекраснее, чемъ вся его
прочая жизнь, что она для него — не то, что вся его
живнь, а больше. Когда она приближалась къ нему, ея
сердце билось лишь усиленно; его же сердце при
встречахъ съ ней билось по-новому.
У нихъ объявились любимыя места прогу- локъ.
Какой -нибудь затерявшЩся въ лесу мости къ надъ
быстрымъ ручьемъ, где, прислонившись къ периламъ
и касаясь друтъ друга х’оловами, они могли
беседовать и молчать, тихо смеяться и громко
перекликаться съ отзвукомъ лесовъ; какой -нибудь
далеюй оврагъ, неожиданной пропастью
раскрывающШся у самыхъ яогъ, при опушке леса.
Здесь по вечерамъ бывало жутко: оврагъ наполнялся
криками не- видимыхъ зверей и птицъ и изредка въ
немъ что-то глухо рушилось; здесь иногда Ларе
становилось страшно. Тогда она торопилась прочь
отъ оврага, и теперь уже онъ, Андрей , гордый темъ,
что не испытываетъ страха, и сознавая себя
сильнымъ, бралъ ее за руку и
велъ лЗзсомъ домой . Однажды при этомъ онъ
-сказалъ ей , шутя:
— А что, если я возьму вотъ и брошу васъ .зд^сь
одну, среди лГса?
Гордо поднявъ головку, она ответила:
— Можете это сделать хоть сей часъ же! Я же
немедленно возвращусь къ оврагу, спущусь на самое
дно и проведу тамъ ночь. На завтра вы най дете мой
обглоданный трупъ.
Зам'Ьтивъ, что онъ вздрогнулъ, она добавила:
— И глаза мои, которые вы такъ любите, будуть
выклеваны хищными птицами.
Тогда, сжимая ея руку въ своихъ, онъ въ тишин'Ъ
и темнот’Ь наступающей ночи зашен- талъ:
— Лара, я люблю васъ, но вы жестокая, вы не
добрая... Я люблю васъ глубже, чГмъ вы меня; вы
позабудете все, какъ только мы раз- етанемся, А у
меня есть для васъ тай на, тай на моей жизни... но вы
изъ камня, Лара. Вы •ежедневно видите мою грусть—
и не справляетесь о причинахъ. Я боготворю васъ,
Лара, но вы... изъ камня!
Онъ замолчалъ, но она сказала:
— Уже? Кончено? Продолжай те и говорите такъ
до самаго дома!
Зачарованный ея близостью, ночью, лЗзсомъ, онъ
несвязно бормоталъ трепетныя слова первой любви,
бормоталъ и глубоко вздыхалъ, и «нова бормоталъ и
снова вздыхалъ...
Она п1зла. При п^нш лицо ея и особенно глаза
одухотворялись какимъ-то своенравнымъ,
влюбленно-покорнымъ передъ жизнью выра-
жешемъ — безвольнымъ выражешемъ обожающей
женщины; въ интонащи ея нисколько чувствовался
искусственный паеосъ, который , однако, въ ея
устахъ казался искреннимъ. При этомъ ей было
совершенно безразлично—что петь: любовный
романсъ или народную песнь. Ее совершенно
одинаково волновали: испансшй кавалеръ, въ
лунную ночь галантно обнявнй й талю своей дамы,
дочь султана, беседующая со смертельно, но
почтительно влюбленныыъ невольникомъ;
многострадальный стонъ народа, раздающей ся надъ
великой русской рекой , и— любовникъ,
пробираюпцй ся огородомъ къ чужой жинкй и
сггрятавшшся отъ мужа въ анекдотической тыквй .
Андрей слушалъ, и созна- шю его раскрывались
разныя смешныя и сан- тиментальныя стороны
жизни, о которыхъ онъ, нахмуренный съ детства,
никогда не думалъ.
Они вместе читали родныхъ поэтовъ. Она
находила, что онъ скверно читаетъ стихи, въ
которыхъ говорится о любви. Однажды она сказала
ему:
— Мне кажется, вы совершенно не умеете какъ
следуетъ думать о женщине!
Особенно полюбили они молодое стихотвореше
Надсона, «Въ тени задумчиваго сада.» Они часто, при
всевозможныхъ случаяхъ, бормотали другъ другу
отдельный его строфы.
Прощай,—до новаго свиданья.
И новыхъ ггЬсенъ на зар'Ы.,
протягивая обе руки, шептала Лара Андрюше,
когда вечеромъ они разставались. И глаза ея,
безвольные, покорно-влюбленные, шяя востор-
женной добротой , говорили: — Я люблю наше небо,
нашъ лй съ, воды нашей рй ки; я люблю жизнь, я
люблю васъ...

Такъ вотъ, этимъ лй томъ, въ Малороссии съ ея

бурными грозами, съ ея молитвенной тишиной , съ
ея зачарованными ночами и золотыми днями,
солнцемъ залитыми, переживая романъ подростка,
— такой непродолжительный и, какъ позже
оказалось, единственный на всю его жизнь, — онъ
все время, безпрерывно со- знавалъ себя во власти
тй хъ сокровенныхъ чувствъ, которыя съ ранняго
детства загадочно волновали его. Голосъ второй
жизни звучалъ настой чиво и предостерегая.
Теперь ужъ Андрей зналъ, что голосъ говоритъ не
о сегодня не о завтра,—не объ отмй ченномъ днй
великаго бунта его сознашя или днй покорности
передъ житей ской премудростью, —а о всей его
жизни. Казалось, судьба послала ему Лару для того,
чтобы въ ней одной , разомъ, воплотить вей
сомнй шя и вей призывы, которыми, безъ нея, жизнь
должна была подарить его лишь постепенно, шагъ
за шагомъ. Такъ, по край ней мй рй , подсказало ему
его пятнадцатилй тнее сердце, и онъ рй шилъ, что
сокровенная жизнь и Лара—одно. Первая любовь—
великое и грозное испыташе, посылаемое судьбой
маленькимъ людямъ.
Отнынй онъ не представлялъ себй жизни

4
6
<5езъ Лары; все ею начиналось и все къ ней
возвращалось. Онъ не могъ, не ум'Ьлъ еще думать о
какомъ-нибудь жизненномъ исходе для чувства, но
чрезвычай но определенно, чрезвычай но остро
спрашивалъ себя: — куда идетъ моя любовь, куда
уходитъ моя жизнь?— Онъ зналъ, что окружаюшде
могутъ отнестись къ его чувству, въ лучшемъ
случае, съ дружелюбной насмешкой , онъ зналъ,
также отъ окружающихъ, что не въ личныхъ
страстяхъ, да еще въ пятнадцать летъ, серьезная
сторона жизни; но темъ более замкнуто ста- вилъ
себе вопросъ:— къ чему приближаюсь я — къ ней ,
къ Ларе, ко всемъ треЕО- гамъ и сомнешямъ моего
сознашя, къ кото- рымъ зоветъ меня сокровенный
голосъ, или къ существованию, налаженному для
меня окружающими людьми, въ мире и согласш съ
ихъ правдой ?—Но более всего страдалъ онъ, находя
невозможнымъ беседовать съ Ларой о томъ, что
называлъ тай ной своей жизни. Какъ то разъ онъ
было заговорилъ, но сей часъ же за- метилъ, что Лара
не поняла и преждевременно пожалела его; жалость
эта обожгла его какъ раскаленнымъ железомъ. Ему
хотелось, чтобы все ея мысли были заняты лишь
имъ и его переживашями; иногда ему становилась
Henpin- тной и ея всегдашняя жизнерадостность,
ея влюбленность въ природу и невольные ласковые
взгляды, которыми она дарила встречныхъ
крестьянъ или его сверстниковъ. Когда же однажды
она попросила разсказать ей о народ-
ныхъ страдашяхъ, о борцахъ за народную волю и о
казни на Семеновскомъ плацу, 1881-го года,—онъ,
удивляясь себе, негодуя на себя, ревниво и злобно
страдалъ.
— Кто же ты?—вопрошалъ онъ самого себя,
оставаясь одинъ.—Спрашиваю я тебя, откро-
веннаго ответа требую, отвечай : отъ Mipa ли ты
сего?
А встречаясь съ Ларой , онъ всякШ разъ
мысленно ставилъ ей вопросъ, съ которымъ,
казалось, обращался не только къ ней , но и ко всей
своей жизни:
— Для меня ли ты или для Mipa?
Ответно звучалъ голосъ сокровенной жизни,
и чудилось Андрею, что теперь онъ вникаетъ въ его
смыслъ и значеше. Что это было?
Это былъ голосъ природы, подымающей ся съ
земли въ высоту неба, заполняющей все про-
странство со всбмъ, что въ немъ живетъ, говорящей
на язык* воздуха, леса и водъ, людей , животныхъ и
бездушныхъ творешй человеческой руки, голосъ,
который спрашиваетъ человека, что онъ любитъ и
чему поклоняется, велитъ заглянуть въ самую глубь
собственной души, най ти своего бога и не служить
чужиыъ кумирамъ. Еще говоритъ этотъ голосъ:
— Слушай , человекъ, какъ бьется твое сердце,
слушай , пока молодъ! Каждый ударъ его великое
поучеше, и непредотвратимое предска- заше—
каждый следующей ударъ. Сколько зе- ренъ во всй хъ
колосьяхъ земного шара, столько возможностей
открыто для тебя, маленькШ че-
лов’Ькъ. Но, истинно: между зернами только одно
плодородно для тебя, но между возможностями
только одна—для тебя необходимость. Какая?
Вслушай ся, пой ми хоть одинъ ударъ своего сердца, и
узнаешь. Сей часъ, пока мо- лодъ, вслушай ся! Позже
—поздно. Позже посЬ- дй ешь отъ досады, и пальцы
перекусаешь въ скорби и злобй ; позже въ ужаей
крикнешь себй :—куда?, и не челов'й ческимъ
воплемъ, но воемъ на убой погоняемой скотины
наполнишь уши близкихъ людей — если не
примиришься. Если же примиришься, то свершишь
престунле- ше и подвига героя, но счастливъ не
будешь, ибо свершишь и то и другое только потому,
что свершали друпе: въ черныхъ помыслахъ—
разорвешь грудь свою въ тоскй по чистотй
голубицы, въ святости—исказишь черты лица
своего улыбкой пороку. Въ тй ни мцовыхъ
пространствъ лучи твоей звезды не начертали
таинственныхъ словъ, пред- опредй ляющихъ твою
судьбу, но начертятъ, но начертятъ но свободной
молитвй сердца твоего. Подвига ли въ святости,
преступлеше ли въ порокй —все для тебя... но
слушай , человй къ, какъ бьется сердце твое, слушай ,
пока молодъ, ибо великое поучете каждый ударъ
его, и непредотвратимое предсказаше—каждый
слй дую- щШ ударъ.
Андрей вслушивался въ этотъ голосъ, цй лые дни
бродя по берегу рй ки, въ лй су, одинъ или съ Ларой .
Теперь ему казалось, что неминуемо одно изъ двухъ:
либо грядетъ необыкновенно свй тлое счастье,
которое сблизитъ его съ Ла-
4 КАЗНЬ.
 )

рой и съ собственнымъ сердцемъ, либо близка буря,

которая, разразившись, сомнетъ, прида- витъ его и
сразу отниметъ и вотъ эти беседы съ природой и
Лару. По вечерамъ, разставаясь съ Ларой , онъ
никогда не возвращался домой тотчасъ же, но,
случалось, проникалъ въ садъ ея дома,
подкрадывался къ окну, где за белой занавеской
двигалась ея тень; здесь, съ сильно бьющимся
сердцемъ, онъ следилъ за жизнью этой тени,
вздыхая и не отдавая себе отчета въ смысле
собственныхъ влеченШ. Иногда, бывало, Лара
растворяла окно и подымала за- навесъ. Тогда онъ,
пршбодренный .темнотой , набирался храбрости,
окликалъ ее и, простирая къ ней руки, шепталъ:
— Лара, пой ми меня! Лара, пой ми!
Она терялась, просила его уй ти и протягивала ему
черезъ окно руку; онъ прижимался къ этой руке
длиннымъ, трепетнымъ поцй лу- емъ, потомъ
поспешно покидалъ садъ, пугаясь ударовъ своего
сердца, вздрагивая при шорохе листьевъ подъ
ногами; и всю ночь до зари, не думая объ отдыхе,
снова бродилъ по берегу или, севъ въ лодку,
уезжалъ далеко, внизъ по теченш. И однажды, одинъ
единственный разъ, въ середине реки опустивъ
весла, онъ плакалъ, захлебываясь странно
обильными слезами, самъ удивляясь остроте
сердечной боли.
— Что это? Что это?—спрашивалъ онъ себя. И
недоумевалъ по-детски:
— Никто не обижаетъ меня, никто не при-

50
чиняетъ зла, она меня любитъ... и вотъ, однако же...
Сзезы душили его.
Это уже были первый недЪтсшя слезы, и
страдалъ онъ жестоко. Онъ твердо вй рилъ въ
необычай ную важность переживаемаго, онъ ис-
пытывалъ потребность въ другй , въ испов’й дни- кй
—такихъ не было. Больше всего онъ боялся, что
тай на его любви и душевныхъ тревогъ, проникнувъ
наружу, вызоветъ къ себй шутливое, не серьезное,
не большое отношеше со стороны окружающихъ:
любви его дружески-лукаво улыбнутся, а душевный
тревоги будутъ названы мистической дребеденью.
Нужно было скрываться, и онъ впервые полностью
позналъ горечь человй ческаго одиночества...
Страусъ, желая скрыться отъ преслй довашя
охотниковъ, за- рываетъ голову въ песокъ и
считаетъ себя въ безопасности; а охотники
настигаютъ и уби- ваютъ страуса. Но человеку,
чтобы жить и умереть неузнаннымъ, достаточно
спрятать отъ ближнихъ свою душу. Андрей такъ и
сдй лалъ.
 VII.

Красные дни миновали, повеяло холодомъ и

дождями; осень смотрела во дворъ. Въ воздухе
задрожали, заколебались зелено-желтые листья,
точно падали на землю нерешительный слезы
меланхолической природы. Однажды ут- ромъ Лара
прибежала къ обычному месту сви- данШ въ
городскомъ форменномъ платье.
— Только что укладывалась, завтра меня увозятъ,
—безъ всякихъ предосторожностей объявила она и,
выжидая эффекта, жадно впилась глазами въ лицо
Андрея.
Онъ сильно побледнелъ. Убедившись по его
бледности, что онъ потрясенъ новостью, она гордо
улыбнулась, но тутъ же тоже изменилась въ лице,
стала серьезной , и глаза ея приняли вырежете
тревожное, растерянное.
Она слыла за круглую сироту. Воспитывалъ ее изъ
милости, а быть можетъ и по соображе- шямъ более
интимнаго характера, известный земскШ деятель и
довольно популярный писатель романовъ, князь
Ларсюй . Въ учебное вре-

5
2
 мя года она проживала въ Севастополе, у какой -то
родственницы князя, одинокой старухи, вдовы
адмирала; въ тамошней гимназш она и обучалась.
До конца каникулъ оставалось еще около двухъ
недель, но князь уЪзжалъ въ Крымъ, поэтому
кстати ужъ было удобно отвезти въ Севастополь и
Лару.
— Какъ это глупо—вдругъразстаться!—сказала
она после задумчиваго молчашя.—Вы не находите?
За последнее время они изредка сближались въ
горячемъ, интимномъ «ты», но теперь она
обратилась къ нему на «вы», какъ будто пред-
стояшдй отъездъ уже обдалъ ихъ своимъ офи-
щальнымъ холодомъ. Ему же въ этомъ «вы»
почудилось невольное ея приз наше въ томъ, что
грядущая разлука дей ствительно разлу- чаетъ ихъ.
— Что же вы молчите?
— Я, собственно... я, Лара, не знаю, что сказать
вамъ... Я знаю, что въ нашемъ возрасте это всегда и
у всехъ такъ бываетъ. Въ нашемъ возрасте
встречаются, любятъ, потомъ разеваются на годъ,
на два, иногда на всю жизнь... и все находятъ, что
этовъ порядке вещей !
Она перебила его:
— Я не желаю теперь вашей философш; пе- редъ
разлукой вы должны говорить о своихъ чувствахъ!
Пой демте къ оврагу прощаться. Завт- тра намъ не
удастся повидаться безъ посторон- нихъ. Утромъ, къ
восьми часамъ, приходите къ лодкамъ...
Пока они въ посл'Ьднш разъ вместе пробирались
знакомыми местами къ оврагу, Андрей старался
вдуматься въ значеше предстоящей разлуки. Онъ
увй щевалъ себя приблизительно всеми тй ми
доводами, которые обыкновенно пускаются въ ходъ
взрослыми людьми, утешающими въ подобныхъ
случаяхъ сумасбродныхъ детей . Онъ говорилъ себе,
что разлука необходима, что этого требуетъ жизнь,
что въ пятнадцать летъ нужно думать объ учеши, о
латинской грамматике, что въ будущемъ любовь
появится сама собой , и что вотъ тогда-то и будетъ
настоящая любовь, дозволенная жизнью и полезная
для жизни; что теперешшя его чувства только
кажутся ему серьезными, на са- момъ же деле все это
ребячество, вздоръ; отецъ нарочно для него привезъ
въ деревню популярный книги по политической
экономш, а онъ за все лй то ни разу не прикоснулся
къ нимъ, но съ удовольсггаеиъ прочелъ
сантиментальный романъ немца Швей цера,
«Эмма»—какъ не стыдно! Однако, несмотря на все
эти доводы, включая сюда и популярныя книги по
политической экономш, сознаше не примирялось, и
разлука съ Ларой продолжала представляться
Андрею собьгаемъ нелепымъ, дикимъ и пол- нымъ
открытаго издевательства надъ его личностью.
Они обменялись несколькими словами, и онъ,
обрадованный , догадался, что Лара думаетъ о томъ
же. Дей ствительно, имъ обоимъ казалось, что жизнь
противъ нихъ въ заговоре, что раз-
лучаетъ ихъ рука несправедливая, жестокая,
безчеловечная. Пусть эта рука житей ски разумна,
пусть... все равно они презираютъ ее своими
любящими, нелицемерными сердцами! Такъ
глубоко, безмерно презираютъ, что, будь только это
исполнимо, они, кажется, остались бы жить вдвоемъ
здесь, въ лесу около оврага,—лишь бы не
возвращаться къ людямъ, которые такъ грубо,
цинически, не поэтично устроили жизнь, что вотъ—
въ любви приходится разставаться на годъ, на два, а
быть можетъ и навсегда...
Ее ждали дома, она торопилась. На вершине
оврага они повторили другъ другу, что любятъ;
потомъ она сказала:
— Теперь простимся!
И устремила на него остановивнпй ся, покорно
выжидающШ взглядъ. Онъ нерешительно,
протянулъ ей руку, она не приняла ея. Теперь
остановившей ся взглядъ ея затаилъ въ себе какое-
то особенное осторожное, испытующее выражеше,—
точно она разворачивала дорогую и чрезвычай но
хрупкую статуэтку,—и голосъ ея прозвучалъ
осторожно, вкрадчиво:
— Надо поцеловаться!
Онъ не шевелился. Тогда порывистымъ движе-
шемъ она схватила его за плечи, съ силой притянула
къ себе и дважды крепко поцеловала въ самыя губы;
потомъ, слегка оттолкнувъ его отъ себя, бросилась
бежать въчащу леса. Онъ хотелъ догнать ее,
говорить ей о любви, най ти для выражешя ея
сильныя, пламенныя слова;
но силы оставили его. Прижавъ рукой бешено
рвавшееся въ груди сердце, изнемогая, со сла- бымъ
стономъ опустился онъ на песокъ овра- жьяго
ската...
На завтра съ утра онъ былъ у переезда— такъ
называлось место, откуда жители усадьбы князя
Ларскаго должны были всяй й разъ перебираться на
лодкахъ на другой берегъ реки, чтобы, оттуда ужъ
на лошадяхъ, г[;хать къ железнодорожной станщи.
День выдался свежш, но яршй , ликуюпцй , точно
лето давало прощальную гастроль. Солнце мягко
золотило и реку и лодки н две открытый парныя
коляски, поджидавппя господъ на другомъ берегу.
Барсшй домъ стоялъ на пригорке. Отъ него къ реке
спускалась отлогая лужай ка. Разгулялось солнце и
на ней , веселя обычную предотъездную картину:
прислугу, суетящуюся съ чемоданами и картонками,
дорожные костюмы отъезжающихъ и светлые
зонтики провожающихъ дамъ.
Андрей раскланялся. А вотъ и Лара. Замй - тивъ
его, она торопливо приблизилась и—не пожала, а
какъ-то резко, взволнованно потрясла его руку,
потомъ тотчасъ же отошла обратно къ группе дамъ.
После этого она ни разу, до самой последней
минуты, не оглянулась на него, и ему уже казалось,
что это не та Лара, съ которой онъ целыми днями
бродилъ по лесу, пелъ песни, и которая вчера первая
безстраш- но поцеловала его.
Стали садиться въ лодки; Лара вместе съ бб
княземъ поместилась въ самой последней . Теперь
она еще здесь, близко, и Андрей видитъ ея
позолоченный солнцемъ косы и болыше,
удивленной добротой шяюпце, глаза; онъ всмат-
ривается, но не можетъ разгадать смысла вы-
ражешя этихъ глазъ: грустятъ ли они? Но вотъ она
улыбнулась въ ответъ на какое-то замените князя, и
мгновенно внутреншй голосъ за- шепталъ Андрею:
— Для Mipa, для Mipa, для Mipa.
Лодка тронулась. Неужели сей часъ все кончится?
Неужели—вотъ мелькнетъ позолоченная солнцемъ
головка, промерцаетъ не тебе предназначенный
лучъ лазорево-синихъ глазъ,и потомъ все навсегда
исчезнетъ, безвозвратно отдастся другому берегу,
котораго тебе никогда не достигнуть? Ахъ, нетъ, это
та, его Лара. Въ самой середине реки, среди
простора, она повернулась лицомъ прямо къ нему,
къ Андрею, и вырази- тельнымъ приветствующимъ
жестомъ рукъ за- щитивъ губы, звонко крикнула:
— Прощай,—до новаго свиданья
И новыхъ 1гЬсенъ на заре!..
Отдавшись порыву, онъ подбежалъ къ самой воде.
Лодочникъ, оставшшея на этой стороне, гля- нулъ
на него, глянулъ по направленно его взгляда и,
широко ухмыльнувшись, убедительно заме- тилъ:
— Красавица ваша барышня!
— Не правда ли?!—восторженно подхватилъ
Андрей . И въ эту минуту онъ, съ детства умевший
умно кривить губы, когда при немъ произ-

5
7
 3

носили слово «Богъ», былъ почти вЬрующимъ.

Въ этотъ ликующШ солнечный день онъ впервые

заглушилъ страдашя алкоголемъ. Онъ по- вторялъ
себе, что ничего не случилось, и ужасался, открывая
для себя приговоръ именно въ этой правда: ничего
не случилось! Онъ про- жилъ целое л'Ьто съ Ларой ,
онъ любилъ, онъ былъ накануне полнаго,
захватывающаго сбли- жешя съ собственнымъ
сердцемъ... и вотъ—ничего не случилось. Его
охватила тоска, всесильная, безысходная. Онъ
целый день гналъ ее изъ себя вонъ, но не справился.
Къ вечеру онъ всномнилъ о пьющихъ людяхъ, о
тй хъ именно, которые утверждаютъ, что пьютъ сь
горя и что виномъ душа отводится. Онъ иоду- малъ:
—авось, и мн1з полегчаетъ! А подумавъ такъ, не
колеблясь пробрался незамеченный въ столовую,
нашелъ въ буфете бутылку съ водкой и разъ за
разомъ отпилъ прямо изъ горлышка несколько
крупныхъ глотковъ. Кровь почти мгновенно
бросилась ему въ голову; руки и ноги отяжелели, все
переживаемое смешалось въ одно безвольное,
сонливое ощущеше лени и и покорности передъ
судьбой , и онъ тотчасъ же ночувствовалъ, что
впервые совершилъ нечю отвратительное, впервые
недостой нымъ, безчело- вечнымъ образомъ
загасилъ въ себе чудесное пламя смелой , пытливой ,
свободной мысли.
Впрочемъ, вокругъ него было такое множество
людей , юныхъ и взрослыхъ, которые жестоко пили
очищенное вино, хотя крепко верили въ счастливую
будущность человечества.

Б
8
Любовь и признате /wipa.
к
 VIII.

Ирошелъ годъ. Онъ снова посЬтилъ мй ста, гд!>

любилъ, но Лары не встр1пилъ; она проводила л4то
гд4-то на южномъ берегу Крыма. Еще черезъ годъ о
ней стали доноситься тревожные, двусмысленные
слухи, въ правдоподобность и значеше которыхъ
Андрей , мало знавнпй жизнь, не вдумывался.
Потомъ про- шелъ еще годъ, когда замерли и эти
слухи, и о ЛарЛ больше не говорили; о ней забыли. А
къ концу четвертаго года разлуки, осенью, какъ-то
однажды отецъ съ улыбкой подалъ Андрею письмо
изъ-за границы. Оно было отъ Лары, изъ Флоренщи.
Въ капризныхъ, взбалмошныхъ и противо-
рй чивыхъ выражешяхъ она извинялась, что
тревожитъ его, хотя, съ ея точки зр^шя, имй етъ на
это какое-то право; наконецъ—она одна, вдали отъ
родины, больна и безъ всякихъ средствъ къ
существовашю; она несчастна. Она презираетъ
людей и хотй ла бы покончить съ жизнью, но для
этого у нея не хватаетъ

6
1
необходимой отваги, решимости, это выше ея силъ,
она не героиня; ей жаль собственной молодости, къ
тому же—кто знаетъ—быть мо- жетъ жизнь еще
окажется такой прекрасной ! Нужно бороться. Спасти
ее могутъ деньги. Именно—ничтожная сумма въ
триста рублей . Она должна расплатиться въ
гостинниц'Ь и вернуться въ Россш. Она вспомнила о
немъ; ведь онъ теперь взрослый , студентъ,
общественный деятель, револющонеръ—о, она все,
все о немъ знаетъ! Если онъ не забылъ своей
маленькой , и теперь несчастной , подруги съ берега
Днепра, и если въ личной жизни онъ такъ же энерги-
ченъ, какъ и въ общественной —это уже звучало
наставлешемъ, — то онъ сд’блаетъ все возможное,
чтобы раздобыть и прислать необходимую сумму.
Конвертъ и бумага письма были тонко надушены
дорогими духами и помечены штемпелемъ
известной первоклассной гостинницы Флоренцш.
Прочитавъ это письмо, Андрей покраснелъ до
корней волосъ и растерялся такъ, какъ не терялся
еще никогда въ жизни: какъ будто почудилось ему,
что письмо это свалилось ему въ руки съ какой -то
иной планеты. Флоренщя, первоклассный отэль,
надушенный конвертъ и внезапная капризная
просьба трехсотъ рублей — все это было ему такъ
непонятно, такъ далеко отъ его интересовъ; все это
укладывалось въ его аскетическомъ, трудовомъ
сознанш какъ нечто праздное, нечестное и пустое,
отъ всего этого на него повеяло переживашями для
него
совершенно загадочными, жизнью, ему совершенно
чуждой ; страдашя этой жизни не могли быть имъ
признаны достой ными участая, такъ какъ то были
страданш безконечно удаленный отъ всего того, что
онъ считалъ важнымъ для честной жизни.
Онъ посоветовался съ отдомъ. Тотъ въ горячей ,
дружеской беседе долго увЬщевалъ Андрея
взглянуть на дело здраво. Взглянуть же на, дело
здраво, съ точки зрешя отца, означало: во-первыхъ,
сказать себе, что трехсотъ рублей достать негде, а
во-вторыхъ, понять, что если бы даже таковая сумма
подъ рукой имелась, то ее разумнее было бы отдать
какому нибудь трудящемуся человеку, напримеръ,
нуждающемуся рабочему или револющонеру, но
никакъ не барышне, праздношатающей ся «по
заграницамъ» и Богъ знаетъ какъ тамъ проводящей
время. Андрей согласился съ этими доводами. Не
потому, что сознаше внутренне подсказало ему
справедливость отцовскаго сужден1я, а потому
только, что въ условгяхъ его тогдашняго
существовашя всякое иное отношеше къ просьбе
Лары— онъ понималъ это—было бы нелепостью.
На шестнадцатомъ году жизни, терпя по- ражеше
въ своей первой личной страсти, онъ разставался съ
Ларой , негодуя, въ вели- комъ бунте сознашя
противъ того, что онъ считалъ дерзкимъ насшпемъ
жизни надъ серд- цемъ. Прошло четыре года. За это
время онъ ни разу не повидался съ Ларой , но онъ
при-
мирился, такъ какъ за это время сто-кратъ усп'Елъ
понять, что не только Лара для Mipa, но что для Mipa
единственно и онъ самъ, и что безсильна солнечная
фея-подруга, мгновешями благословляющая его для
жизни личной , сознательной и независимой ...
Первое время послтЬ разлуки они переписы-
вались, потомъ Лара стала отвечать рй же и,
наконецъ совсй мъ замолчала. Онъ страдалъ, но не
очень. Молчаше ея казалось ему маловажнымъ въ
сравненш съ самимъ фактомъ ихъ разлуки: вй дь,
разставшись съ ней , онъ снова почув- ствовалъ себя
рабски подвластнымъ собьтямъ внешней жизни,
чужимъ неурядицамъ, чужимъ мыслямъ, чужимъ
книжкамъ. Лара, въ сущности говоря, умерла для
него тогда же, въ самый день ихъ разлуки; то былъ
день, когда въ прощальномъ мерцанш родился и
умеръ лучъ лазорево-синихъ глазъ, когда тотчасъ
же вслй дъ въ послй днемъ настой чивомъ укорй
замолкли таинственные, многооб’Ьщаюдце голоса
чудной , сокровенной жизни того лй та. Онъ не очень
горевалъ, когда обрывалась ихъ переписка, и велико
было душевное смиреше, въ которомъ онъ мй сяцъ
за м'Ьсяцемъ, годъ за годомъ убеждался, что
никогда болДзе Лары не увидитъ. Онъ самъ съ
трудомъ отдавалъ себй отчетъ въ своей покорности,
въ этой странной , капризной игрй чувствъ.
Казалось, въ душу его проникло н гЬчто новое,
услужливо предлагавшее сознанш примиренческую
сдй лку: Лара тебй не пишетъ, она не ищетъ встрй чи
съ
тобой , и никогда, никогда она не будетъ снова для
тебя; скажи себй : это доказательство того, что она
пошла въ ш1ръ, что она приблизилась къ внешней
жизни. Но ты самъ, разставшись съ Парой ,
отдалился не только отъ нея, но и отъ собственной
души; такъ къ чему же теперь твои безцй льныя
страдашя? Будь для Mipa и ты, приблизься и ты къ
внешней жизни! Нужно было примириться, сказавъ
себй , что вей дй тегая молодыя переживашя были
лишь хрупкимъ пустякомъ, распавшимся при сопри-
косновенш съ первымъ серьезнымъ житей скимъ
горемъ. И онъ примирился.
А письмо изъ Флоренцш испугало его. Овъ боялся
разбередить старую рану ДЙТСКИХЪ сгра- данШ, и,
эгоистически обрадованный возможностью сказать
себй , что прежняя Лара и Лара теперешняя — два
разныхъ существа, оставилъ письмо безъ
нослй дствШ.
Какъ разъ въ ьто время, онъ недавно только,
покинувъ естественный факультетъ, перевелся на
юридически'}, въ Кдевскш университетъ, и былъ
захваченъ волной студенческаго движешя того года.
Онъ былъ академисгомъ, потомъ политикомъ;
потомъ ушелъ изъ чисто-студен- ческаго движешя и
отдался пропогандй среди рабочихъ. Онъ былъ
сощалистомъ-революцю- неромъ, потомъ сощалъ-
демократомъ, потомъ тй мъ и другимъ вмй стй ,
взявъ у однихъ взглядъ на терроръ н роль личности
въ исто- рш, у другихъ—аграрную политику.
Дй ятелемъ онъ былъ упорнымъ, отважнымъ и
всегда гото-

КАЗНЬ. 65
вымъ на самые рискованные шаги. Товарищи его
уважали и считали человй комъ удивительно
цй льнымъ, какъ бы высй ченнымъ изъ одного куска
гранита. Они не знали, что этой дальности онъ
достигъ, поразивъ чудов.иц'нымъ, смертоноснымъ
ударомъ въ самую грудь свою бй дную солнечную
подругу—хрупкую девушку съ загадочно горящимъ
взоромъ и призывно - прекрасными руками. Онъ
примирился, онъ ска- залъ себй , что, очевидно,
солнечная подруга— призракъ пустой и
незначительный для жизни серьезной , зрелой , для
жизни настоящей ; вотъ онъ энергически подулъ на
призракъ—и тотъ мгновенно исчезъ, и какъ будто
безслй дно.
Но не обошлось и безъ нй сколькихъ болй е
реальныхъ крушенШ въ прекрасномъ храмй изъ
розоваго мрамора, который , некогда защищаемый
солнечной подругой , Андрей воздвигъ въ своей
дугай , и гдй нй жно и гордо курился фим!амъ двумъ
избраннымъ богинямъ—свободной , неискаженной
мысли и чистотй желанш передъ женщиной .
Отвратительно было его первое опьянете четыре
года тому назадъ, но потомъ это стало повторяться.
Онъ не пилъ систематически, какъ не пьетъ
систематически и большая часть учащей ся
молодежи; но изредка, время отъ времени,
совершенно безпри- чинно и потому только, что,
собравшись товарищеской группой , говорили о
сощализмй , о любви и потомъ, не находя больше о
чемъ говорить, вей напивались, — онъ вмй стй съ
другими тоже опьянялся, веяюй разъ испыты-
вая не удовольепне, а отвращеше. При этомъ иногда,
онъ, такъ же, какъ и друпе, подъ разбитые звуки
трактирной машины проливалъ слезу, начиненную
гражданской скорбью, и въ ту пьяную минуту очень
ц*нилъ эту слезу, а потомъ, трезвый , презиралъ.
Однажды, поел* такой именно безпричинной
попой ки, будучи еще совершенно чистъ въ
половомъ отношенш, онъ, вм*ст* съ товарищами,
впервые попалъ въ публичный домт, ГД*, съ
помощью водкой опоенной совести, велъ себя не
лучше и не хуже завсегдатаевъ почтеннаю заведешя.
На утро, протрезвившись, онъ испыталъ жгучгй
стыдъ за совершенное ночью, стыдъ, похожи! на
тотъ, который пережплъ онъ въ день разлуки съ
Ларой , впервые одурманивъ себя виномъ; но
потомъ и зто стало повторяться. Онъ не
развратничалъ систематически, какъ не
развратничаетъ систематически и большая часть
учащей ся молодежи; но изр*дка, время отъ времени,
безъ особаго побудительнаго толчка и потому
только, что въ этогъ вечеръ, поел* дружескихъ
споровъ о сощализм*, о любви и въ изобилш
выпитаго вина, никому не хот*лось возвращаться
домой , но вс*мъ желательно было учинять всячесшя
безобраз1я,—веселой товарищеской гурьбой *здили
къ женщинамъ, и онъ тоже *здилъ туда, гд* въ
смысл* безобразия недостатка не было, гд* забавно
блест*ли фальшивыя зеркала, пьяно тренькала
скрипка и крикливо пестр*ли наряды д*вицъ..,.
Онъ примирился; онъ жилъ какъ вс*.
 )

IX.

Въ городокъ этотъ—м^стопребываме отца по

второй ссылка—Андрей прй халъ къ концу сен-
тября. Все Л'Ьто онъ провелъ въ Крыму, куда былъ
высланъ для поправки здоровья, въ со- провожденш
военнаго дядьки; милость эту, какъ дворянину, ему
выхлопоталъ лично командиръ полка, при
которомъ онъ отбывалъ наказаше,— служака
добродушный и трусливый , не пожелавший имй ть
въ рядахъ нижнихъ чиновъ горячей револющонной
головы.
Трехмй сячное одинокое пребывате среди юж-
ныхъ горъ, близъ моря, чутко встревожило мысли
Андрея. Раньше онъ думалъ, что удалете отъ
товарищей и вынужденное бездй й сттне при- ведутъ
его въ отчаяше, теперь же убедился, напрогивъ, что
ему отрадно побыть одному, что въ одиночества
лучш!я переживашя, какъ светлые призраки мыслей
и чувствъ, надъ которыми когда-то былъ ужъ
поставленъ крестъ, робко подымаются со дна души.
Онъ любилъ утромъ духомъ ускакать на ло-

6
8
гаади изъ города въ горы, и на высот*, въ ка- комъ-
нибудь л*ску, гд* тишина и т*нь, думать, отдаваясь
стихий ному, дарственному течешю мыслей . Днемъ,
укрывшись отъ солнца, онъ читалъ; и читалъ
исключительно классиковъ, съ наслаждешемъ
уходя въ стропй , величественный м1ръ идей и
образовъ, такъ удаленныхъ отъ всего того, въ чемъ
покам*стъ прошла его жизнь. А вечеромъ, когда
везд* жили т*ни, по берегу двигались женщины въ
бй ломъ, а въ городскомъ с аду игралъ струнный
оркестръ, онъ спускался внизъ, къ самому морю, и
смотр*лъ на далеше, красные и зеленые, огни
пароходовъ; изредка тамъ, въ темной морской дали,
подымался протяжный , глухой стонъ пароходной
трубы... Съ каждымъ днемъ Андрей все бол*е и
бол*е сознавалъ, что казавшееся невозмож- нымъ
совершается, что чувства, пережитыя имъ некогда
въ Малороссш, т*мъ л*томъ, когда онъ лгобилъ
Лару, снова вседй ло захватили его, что снова
природа ведеть съ нимъ безконечные переговоры.
Онъ пережилъ последнюю, все решившую, борьбу,
поучеше которой не могло быть вырвано изъ его
сердца гюсл'Ьднимъ же житей скимъ испыташемъ,
тогда уже стоявшимъ на порог*...
Невозможное свершилось: солнечная подруга въ
высшемъ, задумчиво-ласковомъ сближенш снова
благословила его безплотнымъ поцЬлуемъ, и
поцЬлуй этотъ, всесильный своимъ цй ломуд- р1емъ
не отъ Mipa сего, объяснилъ ему смыслъ и ценность
оставленныхъ позади дней . Такъ въ
симфонш гешальнаго музыканта мгновенно про-
гремевннй хоръ струнъ единымъ ударомъ сво- имъ
воскрешаетъ въ душе человека весь траурный
ужасъ и всю золотую радость прошлыхъ звуковъ,
мудро умолкнувшихъ.

— Итакъ, есть истина. Однажды—вероятно

тогда, когда впервые вспыхивали огоньки соз- нашя
—сердце е:о забилось жизнью, которая не есть
жизнь окружающаго Mipa; Mipb же этотъ,
чудовищно безстрастный , неумолимый въ сво- ихъ
предначертаю яхъ, живетъ своею собственною
жизнью, и дела н'Ьтъ ему до смысла уда- ровъ
сердца Андрея. Итакъ, есть истина. Но где же
справедливость? И кто къ кому приблизится—
Андрей къ Mipy, или м!ръ къ Андрею? И кто кому
скажетъ: ты правъ, иду къ те61;?!
Онъ взглянулъ на море, на небо, вспомнилъ Лару,
искусство и науку, къ которымъ разумъ и чувства
его едва успели прикоснуться, вспомнилъ людей
труда, мысли и страдашй , среди которыхъ жилъ, и
сказалъ себе: я люблю! По- томъ, такъ продолжалъ
беседовать съ самимъ собой .
— Справедливость — она тутъ, въ твоемъ
сердце, она въ неведомомъ Mipy смысле уда- ровъ
твоего сердца. Еотъ одиношй , вдали отъ Mipa,
задумавшись о немъ, ты любишь его; ты любишь, ты
хотелъ бы жить въ любви и для поисковъ любви
большей ; любовь—твоя стчшя, любовь—твоя
справедливость. Ты любишь. Но не для людей ,
явлешн или вещей , тобою лю-
бимыхъ, любишь ты, а для того, чтобы въ любви,
твоей стихш, познать самого себя, предна- черташя и
мудрость своего земного существо - ваш я. Ибо еще
только потому и любишь, что только въ любви
познаешь. Вотъ волна — видишь? Вотъ горизонтъ и
камень. Вотъ чело- в^къ съ тоской во взоре—
видишь? И челов$къ, и волна, и горизонтъ, и камень,
это—ты. Любя ихъ, познаешь самого себя. Но безъ
самопознания нгЬтъ для тебя счастья, человекъ,
однажды благословенный поцй луемъ солнечный
подруги. Безъ самопознашя возможны лишь радость
и страдаше зверя, торжество и гибель живота—
дикгй бредъ, недостой ный единаго взмаха тво- ихъ
рй сницъ. Любовь—твоя стих in и твоя спра-
ведливость.
— Но справедливость твоя непригодна для Mipa,
ибо имеется у него своя, иная, и которая судомъ
твоей совести осуждается какъ ненависть. И не твоя
снраведливость, а его—всевластна и царственна, и
не твоей стправедли- востью, а его, полна жизнь
растешй , животныхъ и людей . Не можешь, не хочешь
въ это уверовать? Но одинъ безстрашный взмахъ
рй сницъ, одинъ неотуманенный желашями взглядъ
на все, что творилось и творится вокругъ,—и свер-
шится безъ помощи ученыхъ томовъ, исписан- ныхъ
мудрецами твоего века. Итакъ, есть истина о твоемъ
сердце, и есть двоякая справедливость: одна, твоя—
любовь, и другая, Mipa —ненависть.
Тоскуя, онъ вопрошалъ себя:
 — На что мне моя справедливость, куда понесу ее,
и для чего бьется мое сердце? Что делать человеку
одному съ самимъ собой ? И разве не на земле и не
земнымъ путенъ-совершится моя судьба? Не знаю
предначертан^ одиноко любящей души человека, но
еще менее знаю промыслъ среди всеобщей
взаимной ненависти живущаго и куда-то идущаго
человечества. Выть можетъ его справедливость
разумнее моей , быть можетъ она владеетъ людьми и
ихъ судьбой для того, чтобы некогда была большая
любовь. Но что такое простое недей ственное
признаше, ибо мне-то, сей часъ, каково? И какъ мне
быть среди маленькихъ, будничныхъ неурядицъ,
которыми полна моя жизнь? Вотъ я люблю людей
труда и страданш. Но враги ихъ, враги всесильные—
те, что че- резъ реки слезъ, черезъ море крови,
черезъ горы труповъ идутъ къ собственному
благополучию—всеми своими деяшями, своею
жизнью и своей наукой говорятъ мне:—Ты
поможешь одному человеку, а мы убьемъ его и
вместе съ нимъ еще девяносто девять, если это
понадобится для нашего благополучия; ты
залечишь рану на руке девушки, а мы задушимъ ее,
если это покажется намъ необходимымъ; ты
оденешь ребенка, а мы заморимъ его голо- домъ,
убивъ его отца и мать, если сочтемъ это полезнымъ.
Но и тебя убьемъ какъ блоху, сдунемъ съ лица земли
какъ пылинку, если вздумаешь мешать намъ.— Я не
могу любить враговъ людей , мною любнмыхъ,—
моихъ вра-
говъ, такъ какъ и жизнь и наука учатъ меня, что для
блага человечества я долженъ ихъ ненавидеть,
бороться съ ними, быть готовымъ пролить ихъ
кровь, какъ они пролпваютъ кровь техъ, кого я
люблю. О, моя солнечная подруга, однажды
отвернувшись отъ тебя, я долженъ отвернуться и
отъ справедливости моего сердца, и поклониться
Mipy и сказать ему:—ВеликШ, властный , мудрый
мЬъ, ты победилъ меня! Кланяюсь тебе и признаю
твою справедливость. Отныне буду жить, ею осеня-
емый ; отныне, во власти большой ненависти,
совершу рядъ дЬлъ маленькой ненависти и
маленькой любви, въ надежде, что некогда будетъ
большая любовь.—Такъ ли, солнечная подруга, такъ
ли? Я съ тобой и в ь справедливости сердца моего,
пока одинъ, но едва вступаю въ м1ръ—безъ солнца
г азъ твоихъ, и ненавижу. Люди—звери, и лишь
Человекъ—чело- векъ.
Но, думая дальше, онъ понялъ о себе еще новое:
— Все его сознательное существоваше, въ
особенности же вся его деятельная жизнь
последняхъ годовъ, среди и для людей , такъ и была
лишь служешемъ целому ряду делъ маленькой
человеческой любви и маленькой ненависти—
поклонешемъ двумъ отвратительнымъ божкамъ,
хитрымъ, изворотливымъ, лицемер- нымъ.
Онъ ужаснулся собственному сердцу, такт, долго,
покорно и даже подчасъ въ увлечеши,
отдававшемуся этой жизни; онъ съ любовью, съ
гордостью вспомнилъ и разгадалъ смыслъ тй хъ,
ставшихъ редкими за последнее время, минутъ,
когда его истязала безпричинная, казалось бы,
тоска—странныя минуты остраго, брезгливаго
недовольства жизнью, когда бывало такъ
мучительно не по себе тотчасъ же вследъ за какой -
нибудь блестящей житей ской удачей : онъ съ
тревогой снросилъ себя о томъ, что будетъ завтра,
когда его снова оставитъ власть сокровенныхъ
переживанШ, и правдиво, совестливо признался
себе, что завтра и после-завтра и всегда будетъ то
же, что было раньше. И вдругъ слезы брызнули изъ
его глазъ, и мгновенно покинутый благодатными
мыслями, разбитый , покоренный признашемъ Mipa
и его законовъ, онъ плакалъ долго и страстно...
 X

Все рушилось. Слабая, едва назревшая мысль о

непримиримости справедливости сердца съ
справедливостью Mipa, чуть вспыхнувъ въ со-
знанш, загасила суетливые огни житей скихъ
событш—фалынивыя украшешя, кричапця дз-
шевымъ блескомъ, и Андрею стало ясно, что въ
тЗзхъ собьшяхъ, который составили его внешнюю
жизнь, лицемерная душа его жила и питалась
именно этими огнями—искаженными, бледными,
трусливыми отблесками въ ней же пылавшаго
пламени, великаго пламени любви къ человеку,
познашя собственной мудрости ради.
Но лишь только погасли огни, какъ все собьтя
внешней жизни, все то, что Андрей когда-либо
говорилъ или делалъ потому только, что друие такъ
делали или уверяли, что такъ надо делать, все
житей сшя дела, имъ смастеренный , успешный и
даже блестянця, представились ему въ виде
безпорядочной груды камней грубой формы и
неопределеннаго цвета

7
5
которые, перевернутые на этотъ бокъ, на тотъ или
на третай , оставались одинаково тупо без-
содержательными и существующими бездельно. А
онъ всю свою сознательную жизнь только и
занимался тй мъ, что ворочалъ ими, и иногда, когда
ему удавалось взвалить одинъ камень на другой ,
говорить:—большую гору воздвигъ ты, Андрей !;—а
если на два вскидывало третШ, то, надувъ щеки и
задравъ голову, кричалъ:— сгЬну, ст-Ьну до самого
неба скоро вознесешь ты, Андрей !—Но пусть
вознесъ бы ст'Ьну до са- маго неба, пусть затмилъ
бы ею солнце, все равно—теперь ему это ясно—
взобравшись на самую вершину ея, онъ не открылъ
бы ни одного новаго горизонта для собственной
мудрости, ни одной новой зв’бзды, которая за-
ставила бы его сердце биться по-иному. И потому
теперь, во тьмй погасшихъ огней , онъ видитъ: и
камень, и гора, и с'гй на житей скихъ д'Ьлъ, имъ и
другими воздвигнутые, для него, для него—
рушатся, разсыпаются въ прахъ, накъ старая,
прогнившая ветошь...
Все рушилось, все было безц'Ьнно, все было
безразлично.
— Жизнь, что же мнгЬ остается отъ тебя?—
вопрошалъ Андрей . И невольно скорбно улыбаясь, и
думая о загадочномъ смысла собственной улыбки,
сознавалъ, что въ душ^ человека, какъ только онъ
пытается окончательно отвернуться отъ Mipa и
остаться наедивЗз съ самимъ собой , зарождается
укоризненно-любовное, обнаженное отъ страстей ,
примиренческое признане:
 — М1ръ, ужасный , бедный мй ръ, ты существуешь
вне моей справедливости, но ты существуешь!
Такъ въ музыкй : могучй я трубы, полный грохота
разрываемыхъ оковъ, повелительно возвестили
гибель надеждъ, но вотъ—приглашая къ
примирешю, интимно и простодушно повелъ беседу
миролюбивый кларинетъ.

— Признаше земной справедливости? Прим и-

peHie? Гибель великаго бунта?
Одно, одно лишь краткое мгновеше прожил
Андрей въ этомъ скорбномъ, но и успокаиваю- щемъ
сознаши своего причасия къ неправедности Mipa,
къ его грй хамъ и заблуждешямъ. Но что вдругъ
стало съ его сердцемъ? Какое необыкновенной силы
возмущеше загорелось въ немъ? Почему
затрепетало все его уставшее отъ рыданш тело, и
руки протянулись вверхъ, хватая воздухъ въ
растерянномъ, умоляющемъ жесте? Такъ, вероятно,
среди мй ровыхъ прост- ранствъ, у вратъ
созвезднаго пристанища затрепетала, забилась бы
свободная, одинокая планета, прибывшая неведомо
откуда и мгновенно вовлеченная въ безвольный
бегъ случай ныхъ спут- никовъ... Точно понялъ
Андрей , что солнечная подруга, дрогнувъ
расправленными для полета крыльями, собиралась
оставить его навсегда, точно услыхалъ онъ ея
последний прощальный вздохъ, говоривипй о томъ,
какъ велика, какъ жестока тяжесть разбитой веры.
— Какъ! Казнить справедливость собственнаго
сердца и вой ти въ жизнь безучастнымъ, лжи- вымъ
мудрецомъ или чужой мудрости презрй н- нымъ,
подвластнымъ рабомъ? Но моя прекрасная
молодость, но моя благородная незрелость, но
благодатный , хотя бы и ненужный м1ру, бредъ
ребячьяго сердца! Почему, почему казнить все это?
Какая иная, высшая, зрелая мудрость меня къ этому
нринуждаетъ? И почему не по-другому? Вотъ—я во
власти солнечной подруги; если переживанш, ею
мне посылаемый , не мо- гутъ быть разменены на
повседневность, то почему не служить имъ въ
одномъ порыве, почему не лй ти отъ судьбы однимъ
ударомъ? Нехорошо, постыдно щй общаться къ
признанно земной справедливости для собственной
жизни, для соб- веннаго благополучия... но почему—
вступивъ въ м1ръ для его же благополуч!я,по
законамъ его же справедливости не совершить
однимъ ударомъ одной большой человеческой
расправы и въ ответе за нее погибнуть? Люди—
зьери, и лишь Человекъ—человекъ. Съ волками
жить—по волчьи выть, но человекомъ стать—отъ
волковъ уй ти. Когда подъ твоимъ ударомъ они,
смущенные, трусливо сжимаются, тогда ты живешь;
жизнь ихъ убыла, твоя—началась вечно. Хорошо
жить и умереть, сохраняя ребячье сердце!..
Въ такихъ переживашяхъ прошло лето, и когда
вышелъ манифеста и явилась возможность
возвратиться въ Шевъ, къ товарищамъ, Андрей
спросилъ себя:—сможешь ли вернуться къ жизни и
начать сей часъ же все по-старому? И ответилъ:—
нетъ, не смогу. Поэтому-то и

7
8
пргЬхалъ въ городокъ повидаться съ родными и
прожить въ возможномъ одиночества хотя бы еще
м'Ьсядъ.
На железнодорожной стандш, при самомъ прй зде,
ему подали письмо, ждавшее востре- бовашя.
Писалъ товарищъ, известный въ рево- лющонной
среде подъ кличкой «Бухара»; письмо было
чрезвычай но краткаго, но внушитель- наго
содержатя:
«Какъ только прибудешь въ Юевъ, немед-
ленно заявляйся! Имеются, братъ, важнейипя
новости. Познакомился и сблизился съ
ГпрееАгь.
Бухара».
Обыкновенно всякое извеспе отъ товарищей
радовало и волновало Андрея. Теперь же онъ
остался совершенно равнодушнымъ, и когда, севъ
въ тарантасъ, покатилъ къ городу, то со- всемъ
забылъ о записке, но, глядя на редгая мазанки,
крытыя черепицей , на мельницы на холмахъ, на
виднРвпняся вдали бй лыя город- сшя построй ки
вокругъ церковной колокольни съ мирно горящимъ
куполомъ, думалъ, что хорошо будетъ и здесь, что и
здесь можно думать...
 XL

JTfcro въ томъ году выдалось затяжное, бабье. Къ

концу сентября развй посв^ж^ло, но дни крепко
стояли ясные, солнечные, и воды никакой ; да и тучъ
вовсе не было, и полнолунныя ночи рождались
белыми, волшебными.
Въ самый день’прй зда,, подъ вечеръ Андрей
отправился въ городской паркъ. УсЬвшись на
скамьй въ одной изъ глухихъ аллей , онъзаку- рилъ и
сталъ думать, стараясь возобновить въ душй
недавшя крымсшя переживашя. Неожиданно
внимаше его привлекла странная трой ца,
показавшаяся изъ-за поворота аллеи: полная,
высокая дама съ суровымъ, властнымъ лицомъ
гордо и торжественно выступала, опираясь на руку
строй наго красавца-татарина, наряженнаго въ
богатый костюмъ крымскаго проводника, а за ними,
раскачиваясь и слегка изломанной походкой , лениво
двигалась изящная молодая девушка. 06L дамы,
одй тыя въ совершенно одинаковые свй тлые
фланелевые костюмы англш- скаго покроя, были
безъ шляпокъ, въ прозрач

но
ныхъ цветныхъ шарфахъ, накинутыхъ на волосы, и
съ раскрытыми белыми зонтиками. Приблизившись,
трой ца эта заворотила въ смежную полукруглую
аллею, лишь неболыпимъ, низкимъ кустарникомъ
отделенную отъ скамьи, на которой сидгЬлъ Андрей ,
такъ что до него доносился продолжавппй ся
разговоръ. Говорилъ кра- савецъ-татаринъ, рисуясь
и ударяя себя хлы- стикомъ по лакированнымъ
сапожкамъ:
— Мядамъ, ви остроумно спрашиваетъ меня:
когда я вижу молодой девушка, несчастный тварь,
который за два рубля продаетъ шарла- танъ свое
тело—уважаетъ ли я ей ? Я вамъ, мядамъ, отвечаетъ:
я ей не уважаетъ! Тогда ви, мядамъ, остроумно
спрашиваетъ меня: тогда почему я уважаетъ самъ
себя, крымскш про- водникъ, который любитъ
много золота за любовь прэлэстныхъ дамочекъ? Я
навалено вамъ, мядамъ, отвечаетъ: я крымсгай
проводникъ уважаетъ, и даже очень! А почему, а
почему? Очень просто, мядамъ...
Онъ склонился къ своей представительной даме и
закончилъ нежно и вкрадчиво:
— Когда чй мъ же ми виноваты, когда насъ
балуютъ ташя чудныя, прэлэстныя дамочки, та- кш
пухленьшя, кругленьюя дамочки?
Тутъ молодая девица, шедшая позади, громко' и
развязно заметила по-французски:
— Ма tante, il у a du monde au jardin. Prenez. garde!
Обогнувъ кустарникъ, трой ца снова вступила въ
аллею, где сиделъ Андрей . Полная дама,

6 КАЗНЬ.

8
1
проходя мимо молодого, человека, пристально, съ
ласковымъ внимашемъ осмотрела его съ головы до
ногъ, а брюнетъ-проводникъ глянулъ высокомерно
и презрительно. Андрею стало не- пр1ятно, онъ
отвернулся и остановилъ взглядъ на лице медленно
приближавшей ся молодой девушки... Сердце его
рванулось въ груди со страшной силон, и онъ сразу
узналъ ее.
Нельзя было не узнать этихъ болыпихъ лазоре-
во-синихъ, мерцающихъ глазъ, этой мраморной
белизны кожи, этой густой массы каштановыхъ
волосъ съ сумасшедшими колечками на лбу и на
вискахъ. Это была Лара.
Она приблизилась къ нему, бросила на него
разсй янно скользнувшШ взглядъ и прошла мимо.
Тогда, точно его что-то изнутри толкнуло, онъ
поднялся и невй рнымъ, сорвавшимся
полушопотомъ позвалъ:
— Лара!
Она сильно вздрогнула, обернулась и вотъ— тоже
узнала. Вся краска до последней кровинки ушла съ
ея лица, а въ глазахъ вспыхнула и потухла какая-то
тревожно-тревожно жалобная искра. Поднявъ
палецъ къ губамъ, она сделала Андрею знакъ, чтобы
онъ молчалъ и ждалъ тутъ же на скамье, потомъ
повернулась и той же ленивой , чуть надломленной
походкой пошла дальше...
Потрясенный , онъ сталъ ждать ее. И тотчасъ же
ему почудилось, что не всегда осознанный , какъ-то
безотчетно, образъ ея неизменно жилъ въ его
памяти, во всЪхъ его чувствахъ, что
этотъ образъ удивительно обаятельной тенью
переплетался съ представлешемъ всего краси- ваго
и изящнаго, со всбмъ тй мъ, что когда-либо ласкало
его взоръ или поражало воображе- Hie. И море, и
лгобимыя книги, и задушевнМ- нля мысли—все
всегда было полно ея образа, озарено свй томъ ея
глазъ, и ей же, исключительно ей принадлежала
тоска по женщине вообще, которая такъ часто за
последнее время посещала его; въ минуты такой
тоски бывало даже, что образъ ея—этотъ призракъ,
всегда еле уловимый , дымчатый —вдругъ
прояснялся, какъ въ комнате съ заколоченными
ставнями рисунокъ стараго портрета подъ
одинокимълу- чомъ солнца: вдругъ вспоминалась
ея улыбка, ея руки, цветы въ ея волосахъ, и тогда
губы шептали ея имя...
Теперь быстро промелькнули въ памяти слухи,
ходивнпе на ея счетъ, которымъ Андрей , по натуре
не умй вш й останавливать внимашя на росказняхъ
и толкахъ никогда не придавалъ значешя. Онъ
зналъ только, что, не окончивъ гиыназш, она
влюбилась въ человека на много старгааго ея
годами и успй вгааго въ жизни, что она последовала
за нимъ за границу. Потомъ- паыятное Андрею
письмо изъ Флоренщи, тому уже снова годъ. Вотъ и
все. Но далее говорилось, что ее видели въ целомъ
ряде загранич- ныхъ курортовъ и модныхъ
местностей въ туа- летахъ, привлекавшихъ
внимаше, что въ Монте-Карло, въ пгорномъ зале, къ
столу она подошла, опираясь на руку седого,
представитель-
наго господина съ полоской ленты какого-то
иностраннаго ордена въ петличке; говорилось еще,
что въ одномъ изъ зарубежныхъ городовъ она
разыграла неприличнМшш скандалъ консулу,
назвавъ его осломъ и ударивъ по лицу зонтикомъ,
что точно такой же скандалъ, ИЕсе по тому же делу,
она намеревалась учинить и послу, отъ котораго ее
силой оторвали два лакея, выведппе ее затй мъ подъ
руки изъ здашя посольства...
Шумъ недалекихъ шаговъ вывелъ Андрея изъ
задумчивости. По одной изъ аллей торопливо,
взволнованно, прикрывъ голову и часть лица
шарфомъ и тревожно озираясь по сторо- намъ,
приближалась Лара. Онъ поднялся со скамьи и,
снявъ шляпу, пошелъ ей навстречу, наскоро
придумывая фразу товарищескаго при- ветств1я. Но
она не дала ему заговорить. Под- бежавъ къ нему,
схватила его за руку и сей - же увлекла за собой .
— Тише, молчите и следуй те за мной !
Въ одномъ изъ красивей шихъ угловъ городского
парка стояла просторная беседка шаблон- наго,
амурнаго стиля съ куполообразной крышей , двумя
белыми колоннами и стеклянной дверью—
историческая достопримечательность въ неко-
торомъ роде, ибо въ ней некогда изволила от-
дохнуть отъ прогулки и откушать местныхъ
фруктовъ матушка-императрица Екатерина Вторая.
Въ эту-то беседку Лара увлекла Вечерина. Вой дя,
она прикрыла дверь и тогда только обратилась къ
совершенно растерявшемуся Андрею:
 — Такъ это вы, вы—Андрюша Вечеринъ?!
Положивъ руки ему на плечи, она долго,
упорно разсматривала его присталвнымъ, почти
суровымъ взглядомъ, потомъ неожиданнымъ
движешемъ прильнула къ нему, спрятала руки и
голову у него на груди и тихо разсмеялась
нервнымъ, протяжнымъ смешкомъ. Волосы ея
касались его губъ, онъ невольно обнялъ одной
рукой ея плечи и сказалъ, сдерживая дрожь голоса:
— Лара, я необыкновенно, я страшно счаст-
ливъ встретиться съ вами!
Она отозвалась безучастно, разсеянно, не
подымая головы:
— Да, и я тоже счастлива.
И не шевелясь, продолжала стоять въ той же позе,
не отпуская его отъ себя. Съ минуту они оба
молчали, и онъ сознавалъ, что прикосно- веше ея
чрезвычай но остро, захватывающе тревожитъ его, и
опять ему чудилось, что онъ никогда не забывалъ ея
и всегда ждалъ вотъ этой минуты, когда она
прильнетъ къ нему, а онъ обниметъ ея плечи. Онъ
заговорилъ, понимая, что лжетъ и вместе съ гй мъ
гово- ритъ правду:
— Я всегда думалъ о васъ, я ежеминутно пр
зывалъ васъ, Лара. Я не былъ счастливъ, и мне
кажется, что я жилъ исключительно надеждой
когда-нибудь снова встретить васъ, приблизиться
къ вамъ.
Она опять какъ будто не обратила вниманья на
его слова, но руки ея медленно передвину-
лись на его груди и прижались къ тому мй сту, гдГ
отчетливо и рГзко билось его сердце.
— То-то,—произнесла она—то-то! Бьется, все
еще бьется для Лары, для той самой Лары, съ кото-
рой вы когда-то по утраиъ пГли на р гЬкй веселый
нГсни, а вечеромъ убегали къ оврагу, гд'Ь было такъ
страшно и такъ хорошо, гдгЬ къ ночи кричали
невидимыя птицы и иногда, помните, что-то глухо
рушилось... Ну, да ладно! Все это глупости! — рГзко
перебила она себя и отодвинулась отъ Андрея, слабо
пожавъ ему руки. — Садитесь-ка и раз сказывай те о
себТ! Впрочемъ нГтъ, лучше—сначала обо миГ. Вы
все обо мнЬ знаете? Говорите, не стесняясь и
чистосердечно: все, да—все?
Закусивъ губу, поблТдн'Ьвнгая, она ждала ответа.
Онъ почувствовалъжалость, но былъ, уже смутно
доволенъ тГмъ, что она поблГднГла, что, значить,
при первой же встр'Ьч’Ь онъ имГетъ право быть ей
судьей .
— Я знаю, Лара, что черезъ два года иослГ нашей
разлуки вы полюбили другого, что вы пошли за
нимъ, уехали съ нимъ за границу...
— Дальше?—произнесла она, сдерживая ды-
хаше и стараясь придать лицу непринужденное
выражеше.
Теперь онъ ужъ ясно понималъ, что необы-
кновенно доволенъ ея бледностью и волнешемъ;
ему даже было бы npiHTHo какъ-нибудь обвинить
ее, что вотъ де—онъ все время помнилъ ее и
страдалъ, а она забыла его и вела такой образъ
жизни, за который онъ вправе ее осу-

8 г
6
дить. Ему не хотелось такъ скоро разстаться съ
этими чувствами, и онъ продолжала,, пускаясь въ
область возможныхъ догадокъ:
— Зат'Ьмъ, я знаю, вы были несчастливы. Бы
разошлись съ нимъ, онъ бросилъ васъ, и вы
остались совершенно одинокой , вдали отъ родины,
безъ друзей ...
— Дальше?
— Вы очутились въ безвыходномъ положенш.
Вы долго мыкались по заграничнымъ городамъ и
курортамъ, у васъ были матер1альныя за- труднешя
и недоразумЁ шя съ консульствами.
Тутъ онъ вспомнилъ о ПИСЬМЁ изъ Флорен- цш,
густо покраснЁ лъ, но не упомянулъ о немъ.
— Дальше?—повторила она, и бледность ея
усилилась.
— Вотъ и все, Лара. Все, что я знаю.
.— Все? Все ли!? Не лжете ли вы?
Онъ взглянулъ на нее съ удивлешемъ.
•г— НЁ тъ, не лгу.
— Ну, въ такомъ случай вы ничего не знаете,
ничего!
Она сидела въ противоположномъ отъ него
конц'Ь беседки, покачивая одной ногой , заложенной
на другую, и обхвативъ руками КОЛЁНИ; глаза ея
горели сухимъ блескомъ.
— Я грЁ шила!—неожиданно выкрикнула она—
Я много грЁ шила, господинъ револющонеръ! Меня
можно было купить, господинъ общественный
дЁ ятель!
Онъ сразу угадалъ вызовъ въ ея словахъ.
Глаза ихъ впервые полностью встретились, и долго,
настой чиво они не отрывали другъ отъ друга
взгляда, предчувствуя, что сей часъ имъ откроется
приговоръ, вынесенный пятилетней разлукой ихъ
давней любви, ихъ незрелой вере въ торжество
первыхъ любовныхъ клятвъ...
Итакъ, это была Лара. Та самая Лара, которая
когда-то съ каждой новой зарей , по берегу Днепра
прибегала къ нему съ новой окрылен- ностью въ
надеждахъ, съ новой смелостью въ движешяхъ и
взмахе реснвцъ, и съ новой не- изсякаемой любовью
ко всему живущему; она тогда не могла не любить,
она тогда еще не умела хотя бы подозревать, и
всемъ и всему съ одинаковой восторженной
добротой мерцали ея удивительно доверчивые
глаза. Это она сидела теперь передъ нимъ въ
искусственно неприличной позе, высоко заложивъ
одну ногу на другую, играя кончикомъ ботинка, и съ
выражешемъ злого презрешя на плотно сжатыхъ
губахъ. Когда, только что передъ этимъ, она прошла
мимо него по аллее, онъ принялъ ее за молодую
девушку, а теперь, приглядываясь къ ней , онъ
говорилъ себе, что такъ исказить черты ея лица,
такъ стереть съ нпхъ и обаятельную чистоту и
спокой ную, ясную гордость могли только
переживашя и страсти, которыя, опустошая,
проходятъ по душе лишь женщины жившей , и
жившей въ грехе. Только теперь, приглядевшись къ
ней , онъ заметилъ, что глаза ея были тонко, искус-
но подрисованы, и что выражение ихъ неузнаваемо
изменилось: на самомъ дне ихъ, и быть можетъ
исключительно для него, знавшаго ихъ дрргими,
еще мерцала слабая, потухающая искра прежней
чарующей удивленной доброты, но общее, первое
ихъ выражеше было недоверчиво-суровое, а въ ту
минуту, какъ и вся ея поза, даже нарочито
вызывающее, почти наглое.
Онъ молча снотрй лъ на нее, видЬлъ, что и она
присматривается къ нему, и угадывалъ, что и она
читаетъ, какъ въ раскрытой книге, въ его глазахъ и
во всемъ выраженш его лица которое—онъ зналъ
это—отражало раздвоенность его души: энергш,
решимость, но и подавленность духа. Онъ думалъ:
— Еще не такъ давно—всего пять летъ тому
назадъ—на закате детства мы встретились. Души
наши окликнулись и отозвались. Насъ влекло другъ
къ другу, мы любили другъ друга первой любовью,
той любовью, которая никогда не повторяется; и мы
знали, что чувства, тогда нами владевппя—
исключительны по своей жизненной важности, что
въ этихъ чувствахъ скрыто возможное счастье на
земле. И мы хотели— переплетя руки, братомъ и
сестрой прожить годы юности, чтобы позже вместе
перей ти поле жизни, находя другъ въ друге
поддержку. Но мы разошлись, пошли въ разныя
стороны, и вместе съ этимъ заблудились и наши
души. И вотъ—снова встретились, оба еще молодые,
но уже надломленные жизнью. Почему это нужно
было? Почему?
 XII.

— Лара, я любшгь васъ.

Она покачала головой :
— Неправда, неправда!
— Лара, я не быль счастливь.
— Это возможно.
И вотъ они объяснились.
0,унея было свое собственное м1росозерцаше,
выстроенное на край нихъ, причудливыхъ, лихо-
радочныхъ убй ждешяхъ, полныхъ въ одинаковой
м'Ьр’Ь скептицизма изъ полусвй та и мистицизма
женщины очень молодой , недоразвитой , но много
страдавшей , женщины, которая за всю жизнь . два
раза — хотя украдкой отъ людей , но во время—
перекрестилась, послй чего, въ обоихъ случаяхъ,
авантюрно и безнаказанно успй ла въ тревожившихъ
совесть предщдягпяхъ. Ея м1росозерцаше было
Андрею непонятно, оно было для него загадкой въ
самомъ своемъ про- исхожденш.
Она, напримй ръ, полагала, что, любя ее, онъ

9
0
долженъ былъ, получивъ письмо изъ Флорен- цш,
бросить все, забыть всбхъ, бесноваться, не спать по
ночамъ, сходить съ ума, украсть на- конедъ, если это
было неизбежно, но въ конце концовъ достать
денегъ и лично npiexaTb за ней . Иначе она не
представляетъ себе любви. Все дело въ моменте:
былъ моментъ, когда ее можно было спасти, и не
стало этого момента. А не стало исключительно
потому, что чело- векъ, къ которому она тогда
обратилась и который теперь уверяетъ, что любилъ
ее, былъ въ то время, видите ли, занятъ какими-то
общественными делами сомнительной важности. Но
ведь ея не проведешь: она прекрасно знаетъ, что
человекъ, поклявнпй ея женщине въ любви и затемъ
изменившШ ей ради общественныхъ интересовъ—
такой же низшй трусъ и жалшй мошенникъ, какъ и
тотъ, который , любя одну женщину, обманно
живетъ съ другой . Что же касается ея личной жизни,
то она — падшая, она—продажная, ей въ Париже, на
улице, шЬ- шй честный соотечественникъ, два
месяца спавший съ ней подъ однимъ одеяломъ,
поклонился лишь украдкой отъ своей спутницы,
дамы отменно порядочной и сановитой , пусть такъ!
Все равно она внутренно непоколебимо убеждена,
что она честнее всехъ этихъ честныхъ господъ и
честныхъ дамъ, и на это у нея ииеются до-
казательства.
— И доказательства эти были мне даны, ежели
желаете знать, самимъ Богомъ, да—Богомъ! Я Богу
любезна, я это наверное знаю: я мо-
люсь р'Ьдко, но когда молюсь, мнй всегда легче
становится.
Странно прозвучали эти гордо произнесенные
слова:—ежели желаете знать! Андрея даже по-
коробило отъ этого фамильярнаго и неумй стна- го,
какъ ему казалось, упоминашя о ВогЬ; ему стало
какъ - то не по себй , онъ испугался чего-то. Однако,
отдаваясь внезапному порыву, онъ сознался:
— Я, Лара, не вй рю въ Бога.
Она ответила шаблонно:
— Это потому что вы не страдали, Андрюша.
Они помолчали, опять приглядываясь другъ
къ другу.
Потомъ, въ длинномъ, безпорядочномъ потока
фразъ, съ трудомъ сдерживая злобу, звучавшую въ
каждомъ словй , она разсказала ему о вс гЬхъ своихъ
испыташяхъ и горестяхъ по- слй днихъ трехъ лй тъ, о
странной и страшной жизни, полной фальшивыхъ
тр1умфовъ, голо- вокружительныхъ паден!й ,
необыкновенно слож- ныхъ интригъ и всегдашняго
обманывашя дру- гихъ и самой себя, о жизни
нездоровой и хотя праздной , но не дающей ни
минуты отдыха, ни минуты успокоешя, чтобы
остановиться, придти въ себя и сказать себй : я живу,
я пользуюсь жизнью!..
Онъ съ трудомъ слй дилъ за ходомъ ея раз- сказа:
путался въ интригахъ, не улавливалъ значешя
двусмысленностей , не зналъ кого обвинять и кого
оправдывать, а местами и вовсе терялъ нить ея
логики. Напримй ръ, тогда, когда
она обвиняла одного такого-то за то, что хоть
бросилъ женщину, которую, казалось, любилъ, не
предупредивъ и оставивъ безъ всякихъ средствъ въ
самый весеншй сезонъ, какъ разъ въ моментъ
см'Ьны туалетовъ... и тутъ же находила, что такой -то
другой имй лъ право бросить свою любовницу, но
какъ онъ см’Ьлъ, какъ онъ см'Ьлъ, негодяй ,
оскорбить ее присылкой денегъ! И Андрей
окончательно смутился, когда въ этомъ м'Кст’Ь
разсказа Лара, помолчавъ и сообразивъ что-то,
неожиданно добавила:
— Все это, разумеется, было не со мной , а съ моей
подругой Кларой ... изъ Австрш.
Тутъ онъ ужъ не слушалъ больше того, что она
говорила дальше, но по-прежнему не пере- ставалъ
всматриваться въ нее, узнавая ее все меньше и
меньше. Отъ волнешя черты ея лица заострились, на
щекахъ выступили белыя пятна, губы неспокой но и
злобно передергивались, а глаза, огромные,
ненормально расширивпиеся, все время, пока она
говорила, не теряли одного и того же болезненного
выражешя пришибленности и растерянности
передъ путаницей соб- ственныхъ заблужденШ и
лицем1цлемъ людей , клявшихся въ любви.
Такъ онъ смотрй лъ на нее и съ возраставшей
тревогой въ сердце убеждался, что передъ нимъ
существо жестоко страдавшее, безпощад- но
избитое жизнью, существо, каждымъ своимъ
словоыъ, а главное—всгЬмъ своимъ видомъ го-
ворящее ему, что онъ чего-то о жизни не зналъ, что
нечто изъ жизни отъ него ускользнуло.
Когда-то она пела ему веселый песни, и песнями
своими первая разсказала о см'Ьшныхъ и
сентиментальныхъ сторояахъ жизни, а теперь вотъ
—она исповедуется въ собственной жизни,
повестью своей открываетъ ему существова- Hie
совершенно чуждаго ему Mipa чуждыхъ людей и
страстей , Mipa, полнаго своебразныхъ стра- данш,
своеобразнаго греха и своеобразной борьбы за
существовэше, Mipa, въ которомъ определилась
судьба его маленькой подруги съ берега Днепра,
которому она служила и где погибла...
Она оборвала разсказъ, не договоривъ фразы, на
полслове. Не потому, что закончила исто- piro
сплетенъ, интригъ и борьбы съ препятст- в1ямп
хеальными и мнимыми, которыми была полна ея
жизнь, а потому только, что устала, задыхалась и,
видимо, почувствовала, что исповедью скорее
растравляетъ, нежели отводитъ, душу.
— Теперь говорите о себе!
Ему, Андрею—говорить о себе? Но ведь онъ, еще
слушая ея исповедь и сопоставляя ея жизнь со
своею, впервые и неожиданно для самого себя
убедился, что вся его настоящая, интимная жизнь—
та, въ которой онъ дей ствительно мучился и
дей ствительно радовался, и о которой можно и
стоило бы поговорить—прошла въ переживашяхъ
совершенно отвлеченныхъ, въ которыхъ онъ самъ
всегда былъ и жертвой и палачомъ; другая же,
показная сторона жизни—та, которой онъ былъ
свя-
занъ съ людьми—протекла гладко и порядочно,
порядочно по передовому, такъ какъ она про-
текаетъ не у одной тысячи сверстниковъ, и объ этой
стороне жизни, казалось ему, говорить не стоить. Но
глупо, а быть можетъ и дерзко—говорить объ
отвлеченныхъ переживашяхъ передъ этой
двадцатилетней женщиной , измученной серддемъ и
тй ломъ. Однако, теперь ему ужъ не хотелось
обвинять, нападать на .Пару, теперь, напротивъ, онъ
сознавалъ себя во власти потребности доказать ей ,
что и онъ не былъ счастливь, что жизнь не щадила и
его.
— Что же вы молчите?
И вотъ онъ решился, и все еще не отрывая отъ
глазъ Лары своего строгаго, стального, но
безпрерывно страдающаго взгляда, онъ сказалъ ей
одну единственную фразу, пропитанную всей ,
одному ему известной и издавна затаенной , болью
прошлыхъ переживашй , которымъ онъ теперь,
этимъ самымъ признашемъ своимъ, под- водилъ
житей ски! итогъ, выносилъ приговоръ.
— Что сказать вамъ, Лара! Самое ужасное въ
жизни, это—постепенное и неизбежное раз-
убй ждеше въ томъ, что судьба человечества связана
съ твоими поисками личнаго счастья; разубеждеше
это—путь къ одиночеству. Людямъ нужно отъ тебя
все—твоя душа и твое тело, твоя любовь и твой
трудъ, людямъ нужна под- часъ твоя смерть, но
людямъ совершенно не, нужна твоя жизнь, твои
желашя, твое счастье. Принеси себя въ жертву
сощальнымъ, релипоз- нымъ или инымъ кумирамъ,
помысловъ ради

9
6
человеческихъ отдай для уыерхцвлешя свое те- ло,
—и человечество, либо сказавъ тебе беглое
«спасибо», либо, для поощрев1я будущихъ тебе
подобныхъ чудаковъ, возведя тебя въ герои,
пустится дальше завоевывать свой сытость и
свободу. Все-жъ, ты быль нуженъ, ты сдй лалъ свое
дело,—и человеческое спасибо тсбЬ! Но попытай ся
хотя бы на одно мгновеше не служить матер1аломъ
для вознесешя великолепнаго здашя общественнаго
благополучгя, но ьздумай увЬровать въ самого себя,
искать личнаго Бога,—и назовутъ тебя эгоистомъ,
тунеядцемъ, эксплуататоромъ, и отвернутся отъ
тебя, и сде- лаютъ твою жизнь невозможной ...
Произнеся эти слова, онъ, глубоко взволно-
ванный и слегка покрасневъ, отошелъ къ окну
беседки, страстно, мучительно желая, почти молясь
о томъ, чтобы Лара нашла его страдашя достой ными
своихъ, чтобы крестъ мечтателя и аристократа
душой не показался ей менее тя- желъ, чемъ крестъ
женщины падшей , продажной , съ душой , грубо
истоптанной всякимъ, кто пользовался ея теломъ.
Онъ затрепеталъ, по- чувствовавъ прикосновеше
нежной , участливой руки; онъ обернулся и увидалъ
Лару съ ыо- вымъ сыущеннымъ, детски-наивнымъ
выраже- шемъ лица. Г1о-детски прозвучалъ также и
ея вопросы
— Что это значитъ, Андрюша? Что обоз- начаютъ
ваши слова? Объяснитесь! Я ведь дура, и ничего не
понимаю.
 XIII
.

Онъ не нашелъ словъ, чтобы объяснить ей

смыслъ своего внезапнаго признатя въ ТОТЪ первый
вечеръ ихъ встречи. Въ ответь на участливый
вопросъ Лары онъ заговорилъ, самъ удивляясь
ходульности, пустозвонкости просившихся на уста
жалобъ, сознавая, что каждымъ своимъ словомъ
затемняетъ истинное значеше и ценность прошлыхъ
переживанШ, и однако чувствуя, что эти фальшивые,
декоративные стоны все-таки необъяснимо
удовлетворяютъ его. Онъ сказалъ ей , что ему тяжело
жить одному, безъ привязанности, что онъ съ
раннихъ л’й тъ взвалилъ себе на плечи ношу,
которую теперь не въ силахъ нести дальше,
оставаясь одинокимъ, что онъ нуждается въ близкой
ду- нгЬ, вместе съ которой онъ могъ бы и посмеяться
и посетовать; вообще, онъ испыты- ваетъ
потребность опростить взглядъ на жизнь ; сделать
его здоровее, покладистее, более пример- ънымъ,
наконецъ, ко всяческаго рода неизоъжностямъ.
7 КАЗНЬ.

9
7
 — И это все, ч'Ьмъ вы страдаете?—тревожно,
недоверчиво спросила она.
— И это все, Лара.^
Она, казалось, поверила ему, а если и не совсемъ,
то все-жъ внезапно удвоеннымъ вни- машемъ и
беглыми, но уже интимно смелыми
ласками .“пыталась внушить ему уверенность, что
прикосновешемъ своихъ рукъ и взглядомъ своихъ
глазъ она излечитъ его и отъ бблынихъ, ей
непонятныхъ, страданШ, если ташя его му- чаютъ...
Онъ снова нашелъ ее, опять любилъ, испы-
тывалъ въ ея присутствии острую отраду, но она уже
не была для него тай ной , и возможное совместное съ
ней существоваше уже не казалось ему загадочнымъ
промысломъ, манящимъ и прекраснымъ. Не то, что
бы влечете его было исключительно грубымъ,
животнымъ, но близость къ ней , но прикосновеше
къ ней не по- раждали въ его душе ни одной новой
струны, не будили, какъ это было когда-то, чудесной
игры сокровенныхъ лучистыхъ влеченШ. Онъ
чувствовалъ, что съ ней ему дышится легче,
свободнее, онъ мечталъ о ней ежечасно,
ежеминутно, онъ хотЬлъ бы быть съ ней всегда,
всегда видеть ея глаза, никогда не выпускать ея
рукъ изъ своихъ, онъ хотелъ бы назвать ее своей —
но и только. Не было новыхъ благословешй для
жизни большой , иной , жизни вообще, сердце
никогда не трепетало въ пред- чувствш
неизвестнаго, горизонтъ мыслей никогда не
освещался блескомъ неожиданныхъ
молшй ' Вместе съ ней —думалось о ней , и нечего
было искать въ собственной дунгй ; вместе съ ней
жизнь ничуть не казалась вечной —какъ это было въ
пятнадцать лй тъ,—думалось о сегодня, которымъ
хотелось пользоваться, а чуть безъ нея — хотелось
завтра. А если не видй лъ ея глазъ, и если не
чувствовалъ ея рукъ въ своихъ, то не вид4лъ и не
чувствовалъ ничего. Когда-то, ревнуя ее, онъ
оставался' равнодуш- нымъ къ т'Ьмъ, кому ’она
улыбалась, страдая лишь за себя, за свой , чуждый ей ,
внутрешй м1ръ; теперь же, въ ревности онъ
забывалъ свою гордость, гсвое достоинство, чтобы
ненавидеть тй хъ, для кого она находила ласку во
взоре. Когда-то все ею начиналось и все къ ней
возвращалось, теперь — кроме нея не было ничего.
Они стали видеться ежедневно, проводили вместе
долпе часы. Онъ все чаще ловилъ на себе ея взглядъ,
полный того самаго выраженья, которымъ такъ
трогательно-тревожно были озарены ея глаза въ
утро накануне отъезда, надъ оврагомъ, пять летъ
тому назадъ. Только, теперь выражеше это стало
более определенными, настой чивымъ, более
выжидающимъ; въ немъ не было прежняго обаяшя,
и подчасъ, даже, оно бросало искажающую тень на
нежныя черты ея лица. Когда-то онъ не умЬлъ
думать о возможности какого-либо жизненнаго
исхода или санкщи для своего чувства, теперь же,
напротивъ, всякая мысль о Ларе заставляла его жить
въ ожидаши, быть можетъ недалека^
полнаго сближен1я съ ней , безъ котораго ихъ
Отношешя все чаще казались ему уродливыми,
половинчатыми, ненужными. И минутами онъ
брезгливо презиралъ эти отношения за ихъ не-
красоту, за ихъ духовную и физическую не-
уклюжесть.
Онъ снова нашелъ ее, опять любилъ, но- между
любовью прежнихъ дней и любовью настоящей
непреступно высилась грубая стЬна пяти л^тъ
иознашя iiipa и его законовъ.
 XIV.

Случилось такъ, что Лара занемогла и известила

Андрея о своемъ намеренш по предписание врача
три дня не выходить изъ дому. Къ этому времени со
дня ихъ встречи прошло лишь около месяца.
Первый день разлуки онъ прожилъ раздра-
женный , праздный , негодуя на мирно протекав- лй е
часы, на солнце, которое взошло и ушло— веселое и
печальное, на лучи и тени, которые играли и
замирали такъ чудно. На второй день, утромъ онъ
раскрылъ случай но подвернувшуюся подъ руку
книгу, десять разъ пробежалъ глазами первыя
строки, но не ухватилъ смысла ни одного слова;
потомъ, бросивъ книгу, спо- рилъ съ отцомъ и,
высказывая свои усШкдешя, нарочно сгущалъ
краски, вдавался въ край ности... потомъ, уй дя въ
городской садъ, долй е часы разгуливалъ по аллеямъ
и сиделъ въ беседке, теперь уже переставъ
негодовать, но отдавшись во власть какому-то
животному оту- пешю, не думая ни о чемъ, не
чувствуя ничего,

10
1
весь покоренный нетерп’Ьливымъ, неразсуждаю-
щимъ ожидашемъ. На третШ день онъ проспалъ до
полудня, отказался отъ завтрака и предложенной
отцомъ газеты, два битыхъ часа нро- сидй лъ за
стаканомъ чернаго кофе, друие два— шагалъ по
комнате, не переставая курить; по- томъ снова легъ,
повернулся ничкомъ къ кушетке, закрылъ лицо
руками, да такъ и проле- жалъ, не
пошевельнувшись, до самыхъ сумерекъ. Когда же
поднялся и, разбитый трехдневньшъ животнымъ
сущесгвовашемъ, вышелъ на улицу, быстро
наступалъ тотъ самый вечеръ, полный спокой е/гая
на земле и величавой таинственности въ небе, тотъ
самый вечеръ, когда звонъ колоколовъ, проникнувъ
въ душу Андрея, про- будилъ въ немъ тревогу и
стыдъ за недостой но прожитые дни, когда шагъ за
шагомъ, этапъ за этапомъ, воскрешенный
чудодей ственной силой совести, протянулись въ
памяти переживашя и детства и зрелой поры—въ
серыхъ образахъ и теняхъ двигались одни, и
лученосно шяли друпя, озаренныя светомъ глазъ
солнечной подруги...
Прошлое сказало Андрею, что оно существовало
не даромъ, что оно дастъ ему забветя на месяцъ и
еще на три дня, но изъ власти своей не упустить.
Необыкновенно чарующи были воспоминашя о
дняхъ, прожитыхъ въ интим- ныхъ беседахъ съ
собственной душой , и теперь ему казалось
страннымъ, какъ это онъ до сихъ поръ не понялъ,
что вне этихъ беседъ все бездельно, безплодно, все
— мусоръ; какъ это
онъ могъ такъ часто и такъ подолгу, сближе- тя съ
людьми ради, предавать солнечную по- другу, такую
великодушную, такую всепрощающую, что послй
каждой измй ны она лишь еще любовнее поучала
еще большей мудрости? И какъ это онъ снова
предавалъ еще большую мудрость?.. Былъ мирный ,
кротшй вечеръ, но тревожно кричали колокола, и въ
сознаше Андрея проникло убй жден1е, что будущее
его при- надлежитъ его прошлому, все-жъ чреватому
минутами, когда въ мукахъ закладывались ступени
для входа въ храмъ жизни, а если нужно — и смерти,
мудрости собственной ради. А посл15днШ мй сяцъ
жизни и эти посл’Ьдше три дня—дикая нелепость,
ничего не созидающая, но позорящая прекрасную
молодую мудрость, которую онъ такъ недавно
призналъ и которой поклонился. И мй сяцъ и три
дня'остраго эгоистическаго же- лашя той любви
[земной , которая казалась ему духовно безплодной ,
были осуждены Андреемъ сурово и безповоротно.
Но почему, едва вынеся этотъ приговоръ, онъ
тотчасъ же р’Ьшилъ, что не медля, что въ ту же
минуту поспй шитъ къ ЛарЗз, и попыткой сближешя
съ ней нанесетъ смертельный ударъ своему
прошлому, чтобы теперь ужъ въ созна- тельномъ и
нагломъ торжеств^ насладиться изменой солнечной
подругй ? Потому ли, что по пути страстей земныхъ и
духовно безплодныхъ человека, какъ раба съ
выколотыми глазами, ведетъ безсмысленная судьба
— сама рабыня? Потому ли, что во всй хъ
иредпр1ятаяхъ земного
счастья ради человй къ живетъ и дМствуетъ по
законамъ противор-Ьчивымъ и необъясни- мымъ -
— въ противоположность 'гЬмъ, которые
царствуютъ въ безкорыстной жизни души,, где нй тъ
ничего случай наго, ничего неожиданнаго, гд'Ь ни
одна новая волна грядущихъ переживаний не
вздрогнетъ мельчай шей рябью, прежде чй мъ не
всколыхнется, потрясенное во всй хъ своихъ слояхъ,
во всякой своей частице, все море переживанШ, уже
завершившихся?..

Съ госпожей Бй лячкиной . одинокой вдовой

крупнМшаго южнаго заводчика, дамой круто-
нравной и скандальной , Лара познакомилась за
границей . Госпожа БГлячкина прштила Лару,
облагодетельствовала ее и стала развозить съ собой
по курортамъ, иноетраниымъ и отечест- веннымъ.
По ея приказашю Лара переменила прическу,
несколько урезала трэны своихъ платьевъ, и,
такимъ образомъ, снова приняла видъ молодой
девицы. Лара называла свою благодетельницу «та
tarite» для соблюдешя формальностей , въ которыхъ
Андрей плохо разбирался.
Госпожа Белячкина владела въ городе боль- шимъ
домомъ-особнякомъ, въ которомъ круглый годъ
бездельничала полдюжина прислуги, мужской и
женской , а на месяцъ, редко— на два, появлялась
сама хозяй ка, веякш разъ привозившая съ собой
какую-нибудь скандальную новость, отъ которой
утомлялись языки провинщальнаго захолустья.
Последней бомбой ,

1
0
4
брошенной почтенной вдовой въ мирное обы-
вательское болото, было появлеше въ городЬ
татарина-проводника, наглаго Ахметки, какъ
называли его вей , хотя настоящее его имя было,
кажется—Умеръ. Этотъ Умеръ открыто, правда—въ
роли швей цара, проживалъ въ домй Бй лячкиной ,
часто сопровождалъ свою хозяй ку въ городской
паркъ; иногда онъ расхаживалъ одинъ по улицамъ
города, щеголяя рей тузами, массой перстней на
пальцахъ, куря толстыя сигары и затрагивая
встрй чныхъ молодыхъ жен- щинъ и дй вушекъ. Онъ
былъ высокъ и сло- женъ атлетически, но говорилъ
тонкимъ* при- торнымъ, крахмальнымъ теноркомъ.
Неопределенное чувство, смешанное изъ двухъ
противорй чивыхъ желашй , владй ло Анд- реемъ,
когда онъ приближался къ дому Болячки ной .
Онъ не въ силахъ былъ отказаться отъ иомысловъ
о Ларй , отъ воспоминашй о ея призывныхъ ласкахъ,
отъ неразеуждающаго, восторженнаго желан1я въ
зтотъ миролюбивый вечеръ любить ее, уй дя отъ
прошлаго, поза- бывъ тоску и одиночество,
позабывъ все.
Встретиться съ ней где-нибудь вотъ здесь, за
угломъ, въ тй ни провинщальнаго домика, овладеть
ея руками, целовать ея глаза и волосы, заставить ее
безъ конца признаваться, что она принадлежать ему
одному, и самому говорить ей :—люблю, люблю
безгранично, люблю безумно., не уходи, не покидай ,
ни одной минуты не покидай ... но уй демъ, уй демъ
вмй -
ет'Ь отъ моего прошлаго, отъ жизни большой ,
тяжелой и серьезной !.. Потомъ, молча, пробираться
съ ней вотъ по этимъ соннымъ ули- цамъ,
заглядывать въ окна чужихъ квартиръ и признавать
смыслъ и прелесть обывательской благодати, съ ея
столомъ, накрытомъ для ужина, честно
заработаннаго, съ десяткомъ книжекъ на этажерке,
о которыхъ можно без- плодно философствовать, съ
цветами на камине, которыми можно безъ страстей
любоваться, находя ихъ идиллически невинными,
целомудренно спокой ными, съ высокими перинами
кроватей , на которыхъ можно великолепно
растянуться, находя ихъ безподобно мягкими и
теплыми, заслуженно удобными.;
Но такъ же не могъ онъ не признать, что где-то въ
отдаленней шемъ закоулке сознашя, оскорбительно
оттесненная на задворки души, упрямо живетъ въ
немъ надежда на жизнь, не зависящую отъ его воли,
жизнь, которая бу- детъ последовательнее и мудрее
уставшаго Андрея и помешаетъ ему... да, грубо и
безце- ремонно, однимъ ударомъ, не дастъ осущест-
виться его мечтамъ, отниметъ у него Лару и
принудитъ сжечь корабли, пригодные для плавашя
по водамъ житей скаго благополучия. И тогда...
Онъ торопился къ Ларе, готовый ежеминутно
проклясть собственную душу, пытавшуюся го-
ворить, но, обезсиленный , цеплялся за надежду на
спасительную вражду жизни внешней и мертвой , не
понимая, что этимъ самымъ зауго-
готовлетъ содержаще и ценность предстоящей
встречи съ любимой женщиной , что именно поэтому
грядетъ победа души, отъ которой онъ хочетъ
отказаться. Въ волненш онъ не шелъ, а почти
бй жалъ, точно за нимъ гнался кто-то и онъ спасался
отъ преследователя. И зналъ, что настигающШ его
врагъ живетъ въ немъ самомъ, какъ существо
разумное и одухотворенное, борющееся за
сохранеше своего нарства. Приблизившись къ дому
Белянкиной , не давая себе времени задуматься,
боясь опомниться, онъ резко дернулъ ручку звонка.
 XV.

Дверь претворилась и изъ-за нея просунулась

голова Ахметки.
— Вамъ чиво-съ?—грубымъ, но все-таки
сладенькимъ теноркомъ крикнулъ онъ, прежде
ч1;мъ успелъ разглядеть звонившаго.
Сдерживая волнеше и, однако, чувствуя, что ему
не хватаетъ воздуху, Андрей спросилъ:
— Нельзя-ли будетъ повидать Лариссу Нико-
лаевну?
— Мамзель Лариссу? Да мамзель Ларисса... Но
вдругъ, вглядевшись, татаринъ узналъ Вечерина,
замолчалъ и сталь улыбаться продолжительно и
лукаво, блестя изъ полутемноты прихожей
ослепительно белыми зубами. Раньше, проводникъ
и Вечеринъ несколько разъ встречались въ
городскоиъ саду, всякШ разъ обмениваясь
недружелюбными взглядами. Татаринъ ненавиделъ
его, Андрей былъ въ этомъ убежден ъ.
— Мне бы Лариссу Николаевну повидать... по
неотложному делу,—вторично попросилъ

10
8
 онъ, въ свою очередь ненавидя татарина за его
улыбку и нахальное молчаше.
— Чи-иво-о-съ?—протянулъ тотъ съ фальшивой
вкрадчивостью въ голосе и притворяясь, что не
разслышалъ.
Андрею показалось унизительнымъ въ третий
разъ повторять т'Ь же слова. Онъ ничего не
отвй тилъ проводнику, и они постояли молча, и оба
тяжело, взолнованно дышали, точно встретились и
недоверчиво разглядывали другъ друга жители
разныхъ планетъ. Наконецъ Ахметка, видимо
решившись на что-то, засуетился:
— Вой дите-ка, вой дите-ка! Пожалуй ста, прошу
васъ...
Андрей вошелъ вследъ за нимъ въ просторную
прихожую, освещенную однимъ газовымъ рож комъ
и уставленную множествомъ зеркалъ—_
безвкусныхъ, парикмахерскаго типа—и длинными
шеренгами грубыхъ, тяжелыхъ стульевъ съ
необыкновенно высокими спинками, выстроен ныхъ
вдоль стенъ. Въ глубине прихожей , подъ поворотомъ
широкой винтообразной лестницы, ведшей на
верхше этажи, помещался столъ и пара старыхъ
кожаныхъ креселъ; на столе стояла полураспитая
бутылка красна- го вина, другая—съ коньякомъ,
несколько бо- каловъ и раскрытый ящикъ съ
сигарами.
Татаринъ опустился въ одно изъ креселъ и
театральнымъ жестомъ руки пригласилъ сесть и
Андрея.
— Я вамъ предлагаетъ, господинъ Вечеринъ
по-дружески, по-задушевному, какъ милый че-
ловэкъ съ милымъ человэкомъ, выпить со мной
винца. Если вамъ не понравится эта бутылька, я
могу спуститься на погрэбъ и достать другую... Теб’Ь
чиво нужно? —пересиль онъ себя, обратившись къ
пожилому лакею, заглянувшему въ это время въ
прихожую.— Пошелъ вонъ, старый болванъ, разъ
тебя не зовутъ! Итакъ, господинъ Взчеринъ, я вамъ
приглашаетъ...
— Я пришелъ новидить Лариссу Николаевну.
— Вотъ эта бутилька двадцать лй тъ, но на
погрэбй есть еще другая—тридцать л’Ьтъ, и есть
еще другая—сорокъ лй тъ. Если ви, господинъ
Вечеринъ, мнй скажетъ: «милый чело- вэкъ, я хочу
бутилька сорокъ лй тъ», то я сей часъ же спускаюсь
на погрэбъ...
Но неожиданно, измй нивъ тонъ голоса и глядя въ
упоръ на Андрея злыми, бараньими глазами, онъ еле
слышно процй дилъ сквозь зубы:
— Мядамъ и мамзель Лариссочка уй хали еще
третьяго дня-съ. Да-съ, да-съ, господинъ Вечеринъ...
тутъ недалеко, одинъ сосй дъ: помй щикъ, богатый ,
молодой и съ сильный мускулъ, почти такой же
сильный какъ мой , очень сильный мускулъ!
Потомъ, снова не глядя на побл'Ьднй вшаго
Андрея, продолжалъ, возвращаясь къ прежнему
развязному тону:
— Наслаждаетесь жизнью, господинъ Вечеринъ?
Я, если хотите знать, —философъ, очен большой
философъ, и я знаетъ и говорить вамъ
нужно наслаждаться жизнью, нужно любить
женщину, вино и... и Божью пташку!
— Божью пташку? — невольно удивился Андрей .
— Да-съ, да-съ... Когда Божья пташка пор- хаетъ
и поетъ, когда листочекъ на дереве дрожитъ, когда
женщина подпригивая ходить, и когда вино льется
въ желудокъ, тогда ти дэ й с твительно живешь...
Тутъ онъ перегнулся надъ столомъ, ближе къ
Андрею:
— Ай -ай -ай , господинъ Вечеринъ, ви побледнели,
ви ужасно побледнели. Ради Бога, не упадите въ
обморокъ! Тутъ въ доме есть небольшая, домашняя
аптечка,—хотите, я принесу вамъ порошочекъ,
капельку или пилюльку какую, чтобы сердце не
болело, чтобы нервочки успокоились, чтобы
поджильки не тряслись? Если ви мн'Ь скажетъ:
«милый человэкъ, я хочу порошочекъ», то я сей часъ
же побегу за аптечкой ...
Андрей поднялся.
— Напрасно торопитесь, господинъ Вечеринъ,
напрасно торопитесь! Мядамъ и мамзель Ларис-
сочка обещали вернуться сегодня съ вечернШ
пой здъ, я ужъ и экипажъ за ними къ вокзалу
выслалъ, да-съ... и вотъ сижу за бутилочкой и
сигарочной и дожидаетъ, и очень, очень радъ васъ
видеть и побеседовать съ вами, какъ милый
человэкъ съ милымъ человэкомъ.
Андрей все-таки двинулся было къ выходу, но,
уже взявшись заручку двери, остановился,
не въ силахъ справиться съ охватившимъ его
сквернымъ любопытствомъ: выслушать татарина и
узнать нечто новое о Ларе! Въ нерешительности,
онъ прошелся несколько разъ взадъ и впередъ по
прихожей . Ахметка после- дилъ за нимъ своими
круглыми, блестящими глазами, улыбнулся,
оскаливъ зубы, и про- должалъ:
— А то есть еще другой вино пятьдесятъ летъ, но
этотъ ми пьемъ, только когда втроемъ бываемъ, по-
семей ному: мядамъ, мамзель Ла- риссочка и я. И
особенно молодедъ на счетъ этого винца—мамзель
Лариссочка, да-съ, да-съ... ха-ха-ха! Ой , ой , господинъ
Вечеринъ... одну рюмочку—другую рюмочку, пятую
и десятую, а тутъ ужъ щечки красненькШ, глазки
блестящей и ножки на месте не держать, такъ и хо-
дятъ, такъ и ходятъ... гм., ножки-то... и все молодыя
желашя наружу, анамъ-съ, а намъ-съ> господинъ
Вечеринъ, одно удовольств1е...
Онъ засмеялся разслабленнымъ, блеющимъ
смехомъ, смеялся долго и, не отрывая взгляда отъ
лица Андрея, быстро, обеими руками, кру- тилъ
кончики своихъ усиковъ. А переставь смеяться, еще
больше подался всемъ тулови- щемъ въ сторону
Андрея и спросилъ вкрадчи- вымъ, пониженнымъ
голосомъ, какъ будто соболезнуя:
— А скажите, господинъ Вечеринъ, ви очень,
очень влюбленъ въ мамзель Лариссочку? И стоить!
И стоить, господинъ Вечеринъ!—громко
выкрикнулъ онъ, не дожидаясь ответа.—Это я
вамъ говорите, какъ милый человэкъ милому
человеку, очень стоить, лучше стоить, чй мъ мядамъ!
Мядамъ—роскошный женщина, хоро- шШ,
великолепный любовнидъ, но мамзель Лариссочка...
мамзель Лариссочка! Господинъ Вечеринъ, даю
вамъ честный слово крымсшй проводникъ, такой
женщины, такой любовницъ я никогда прежде не
имГлъ!
Андрей пошатнулся. Чтобы не упасть, онъ
поспешно приблизился къ креслу и опустился въ
него. Потомъ, положивъ локти на столь и сжавъ
руками голову, онъ сказалъ, не решаясь поднять
взгляда на татарина:
— Вы подло солгали. Лара... Ларисса Николаевна
никогда не была вашей любовницей .
И, помимо воли, въ голосе его прозвенела
умоляющая нота. Ахметка засуетился:
— Ради Бога, господинъ Вечеринъ, не рас-
плачьтесь... ради Бога, не плачьте! У меня очень
чувствительное сердце, я тоже могу расплакаться съ
вами, и въ аптечке порошочковъ не хватить... Къ
тому же... къ тому же...
Онъ фальшиво замялся, лживо опустилъ глаза,
потомъ неожиданно приподнялся и вместе съ
своимъ кресломъ придвинулся къ Андрею совсемъ
вплотную, такъ что колени его касались коленъ
Вечерина. Заговорилъ онъ опять мягко, нежно, съ
мечтательностью въ голосе.
— Ви угадали-съ, господинъ Вечеринъ, ви
угадали-съ. Я дей ствительно солгалъ вамъ, я
пошутилъ... Мамзель Лариссочка не былъ мой
любовницъ, дэй ствительно—никогда не былъ,
8 КАЗНЬ.
но... я цВловалъ ея ручки и ножки, ея ротикъ... я
ц'Ьловалъ ея плечикъ, ея голеньшй , теплень- кШ
плечикъ... Клянусь вамъ, клянусь Вамъ, господинъ
Вечеринъ! Это ужъ правда, это ужъ я вамъ уступить
не могу... клянусь вамъ!..
И по страстному вздрагиванию его голоса, по
особенному пламени его глазъ, Андрей понялъ, что
на этотъ разъ татаринъ не лжетъ.
Андрею было страшно. Онъ молчалъ, съ ужасомъ
ожидая дальнМшихъ признанШ, раз- облаченШ... Но
теперь, мечтательно задумавшись, молчалъ и
Ахметка.
 XVI.

У подъезда остановился экипажъ. Позвонили.

Ахметка отворилъ, и въ прихожую весело вбежала
Лара, въ светло-серомъ туалете, съ огромнымъ
букетомъ цветовъ въ рукахъ.
—• Ступай те къ тете, помогите ей вый ти изъ
экипажа!—обратилась она къ татарину. Заметив ъ
Андрея, она сильно покраснела, но тот- часъ же
овладела собой .
— Какъ это мило, какъ это чрезвычай но мило!..
—начала она.
Онъ не далъ ей договорить.
— Это правда? Это правда?—зашепталъ онъ,
наступая на нее и комкая ея руку въ своей .
— Та, та, та...—протянула она, освобождая руку,
и спокой ств1е и насмешливость ея тона поразили
его.—Та, та, та... вы, очевидно, заявились съ темъ,
чтобы устроить мне сцену. Позвольте прежде всего
охладить вашъ пылъ вотъ этими цветами: собрала
ихъ исключительно для васъ въ оранжереяхъ
господина Кулич- кина.

11
5
 Машинально принимая цветы, онъ снова ли-
хорадочно задержалъ ея руку въ своей .
— Это правда? Это правда?—повторялъ онъ,
вздрагивая вс/Ьмъ тй ломъ.
— Что—правда?
— Что вы лгунья, что вы издавались надо мной ,
что вы безъ чести!
— Поднимемся ко мне,—нахмурясь и испуганно
оглянувшись на выходную дверь, сказала она.
Торопясь и тяжело дыша, они поднялись на
второй эгажъ и вошли въ очень длинную, но узкую
комнату, всю заставленную низкой мягкой мебелью:
двумя кушетками, качалкой , мно- жествомъ креселъ
и пуфовъ; на всей этой мебели и просто на ковре
целыми грудами высились цвй тныя подушки и
подушечки всъхъ форматовъ, величинъ и
предназначений : для головы, для спины, для ногъ;
повсюду же было разбросано дамское платье, белье,
перчатки, веера, и еще—конфетный коробки въ
перемежку съ книжками французскихъ романовъ съ
пикантными рисунками на обложкахъ. Отъ
малиновыхъ переплетовъ, защищавшихъ газовые
рожки, въ комнате царилъ красноватый полумракъ,
а воздухъ былъ пропитанъ смй - шаннымъ запахомъ
тонкихъ духовъ, свй жаго белья, шоколада и
пряностей . Одинъ изъ уг- ловъ комнаты былъ
отдй ленъ ширмами, за которыми, очевидно,
помещалась кровать. Вой дя въ комнату, Лара зажгла
газъ и, извинившись,, скрылась за этими ширмами.
 А Андрей , оглядевшись, подошелъ къ окну,
прижался разгоряченными лбомъ къ стеклу и,
устремивъ неподвижный взглядъ на длинный рядъ
тусклыхъ фонарныхъ огней главной городской
улицы, сталъ думать о томъ, что вотъ— сей часъ ему
впервые предстоитъ разыграть отвратительную
сцену ревности, подозрФшй и уп- рековъ, и сцена
эта, за которой послй дуетъ неизбежное признаше
Ларе въ любви, сблизитъ его съ тй мъ м1ромъ людей
и нравовъ, где Ах- метки—блестяпце герои, где
Велячкины—ува- жаемыя благодетельницы, где
обманно отъ друзей ездятъ къ Куличкинымъ, где
мускулистые самцы въ поэтическомъ полумраке
гостиныхъ развратничаютъ со старухами и
девочками, где без/гклле запивается дорогими
винами, а похотливый мысли заедаются
шоколадомъ, мармела- домъ и пряничками... Далее
онъ думали о томъ, что вероятно у Беля чки ной
имеется множество знакомыхъ, блестящихъ господъ
—все чрезвычай но полезные для общества деятели:
доктора, адвокаты, офицеры и философы, —
которые нуждаются въ богатой и веселой барыньке,
льетятъ ей , окружаютъ ея шаги внимашемъ и
поклоне- шемъ. Весьма возможно, что мнопе изъ
нихъ очень порядочные люди, въ глубине души пре-
зираюсь Велячкину, но пользуются ею для своихъ
личныхъ целей , для успеха во всеми томъ, что они
считаютъ важными въ собственной жизни.
Очевидно, въ Mipe этихъ людей , въ этой жизни все—
неизбежная сделка, компромисс съ совестью, все—
обмани другихъ и само-
го себя; очевидно, что какъ только человГкъ
отказывается отъ незапятнанной безкорыстной
мечты и думаетъ объ успй хй и отдыха, такъ тотчасъ
же непредотвратимо начинается суета суетъ и
всяческая суета и ложь, ложь, ложь... И неужели и
онъ, свободный мечтатель и ре- волющонеръ,
сблизится съ этой жизнью, вступить въ нее съ тй мъ,
чтобы стать въ ней пол- ноправнымъ
гражданиномъ? Чувство отвращешя къ тому, что
ожидало его впереди отъ сближе- шя съ Парой и ея
друзьями, зашевелилось въ немъ.
Позади него раздались легте шаги, и нужный ,
обнаженныя по локоть, руки Лары прикоснулись къ
его глазамъ и щекамъ, потомъ опустились къ нему
на плечи.
— Ну-съ, я слушаю васъ, Андрюша.
Губы его задрожали отъ любовнаго волнешя,
но онъ продолжалъ стоять неподвижно, боясь
обернуться, боясь увидать ея глаза и весь ея
чаруюнцй обликъ, который онъ угадывалъ та- кимъ
неотразимо-чуднымъ въ красноватомъ по- лумракй
комнаты.
— Итакъ, обернитесь ко мнй лицомъ и на-
чинай те!
Онъ еще крепче прижался лбомъ къ стеклу,
закрылъ глаза и подумалъ:—раздаваться съ одной
жизнью и вступать въ другую нужно приступомъ!
— Лара,—сказалъ онъ упавшимъ, безцвй т- нымъ
голосомъ—Лара, дорогая моя, я пришелъ просить
васъ... стать моей женой ...
 Небольшое мгновеше, которое показалось ему
безконечно долгимъ, въ комнатЬ стояла тишина, но
затЬмъ за его спиной раздался смЬхъ, сначала тихШ,
сдержанный , потомъ громшй , веселый , и наконедъ
визгливый , съ сумасшедшими выкрикивашями.
Пораженный , онъ обернулся. Лара хохотала,
закинувъ назадъ голову и все туловище,
всплескивая руками и ударяя себя ими по бедрамъ.
— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!.. Дурачокъ мой !.. Дурачокъ!
—выкрикивала она между приступами смЬха.—
Жениться? Душка, да какъ тебЬ жениться? Душка, да
,вЬдь у тебя же нЬтъ ни копей ки, да вЬдь ты же
безштанный револю- щонеръ, душка!.. Ха-ха-ха!
Дурачокъ мой , дурачокъ!..
Но, внезапно удержавъ см’Ьхъ, она приблизилась
къ Андрею вплотную и, пытаясь прижаться къ нему
всЬмъ тЬломъ, теребя его руки и волосы,
забормотала полушопотомъ:
— Дурачокъ, зачЬмъ тебЬ жениться? Ты такъ
поживи со мной , такъ поживи, дурачокъ! Неужели
же ты до сихъ поръ не догадался?..
И снова захохотала безумно весело, упоительно.
Онъ отшатнулся отъ нея. Онъ чувствовалъ, какъ
смЬхъ ея пронизываетъ его насквозь, про- никаетъ
въ самый мозгъ его костей , больно хлещетъ его по
нервамъ. Первое непосредственное чувство,
вызванное въ немъ этимъ ужас- нымъ смЬхомъ,
было приблизительно такое, какое испытываютъ
высмЬянныя самолюбивый
дети, которымъ хочется упрямиться и грубить.
Бледный , съ трясущимися губами, онъ крик- нулъ
ей :
— Перестаньте смеяться! Вашъ смй хъ не
приличенъ, отъ него отдаетъ вашими курортными
похождетями и... и... и подругой Кларой изъ Австрщ...
Она сразу смолкла, сжалась какъ подъ уда- ромъ,
густо покраснела, и по лицу ея промелькнуло какое-
то подкошенное выражен ie.
— Вы дерзкШ!—сказала она просто, и быстро
прошла за ширмы.
Онъ слышалъ, какъ тамъ, за ширмами, она
сначала опять хохотала, потомъ рыдала. Рыданья ея
раздавались чрезвычай но глухо, и онъ догадался,
что она прижимается ртомъ къ подушке.
— Жениться!—говорила она,—Теперь! Теперь,
когда—объясняясь въ любви, онъ имеетъ право
оскорблять меня! Боже мой , какъ это жестоко!
Потомъ, очевидно доведенная до отчаяшя его
упорнымъ молчатемъ, она выбежала изъ-за ширмъ,
и комната наполнилась ея рыдашями и криками:
— ДерзкШ! ДерзкШ!.. Не хочу переносить
вашихъ оскорблен]!!. Убирай тесь вонъ! Ступай те къ
своимъ длинноволосымъ, ступай те къ нимъ!..
Онъ не сразу ответилъ ей , онъ почти не слыхалъ
ея криковъ и рыданШ, онъ чутко сле- дилъ за темъ,
какъ умирало въ его душе пер-
вое детское чувство обиды и нарождалось чувство
совсЬмъ иное. Въ ушахъ его все еще зву- чалъ см'Ьхъ
Лары, и въ этомъ смехе теперь ему вдругъ
почудилось глумлеше надъ нимъ не только Лары, но
и'всего вн’Ьшняго, благополучно существующаго
вне и безъ его, Андрея, мечтанш, Mipa. Этого
глумлешя онъ не могъ простить внешнему Mipy. И
тутъ было мгнове- Hie, когда издевательство
благополучно существующаго Mipa острой ,
разрушающей силой полоснуло Андрея по той части
его сознанья, где все эти последше дни царствовало
желате пожить такъ, какъ все живутъ, быть счастли-
вымъ такъ, какъ все бываютъ счастливыми. И
издевательство сожгло это желате, испепелило его.
И Андрей принялъ издевательство какъ вызовъ...
— Уходите! Убирай тесь!—услыхалъ онъ, какъ
сквозь сонъ.
Онъ поднялъ на Лару свой взглядъ, который въ ту
минуту, ..более чемъ когда-либо, таилъ въ себе
смешанное выражете стальной холодности и
просьбы раненаго. Но Андрей думалъ, что онъ
только холоденъ какъ сталь.
— И уй ду! И уй ду!—сказалъ онъ, все еще говоря
языкомъ высмеянныхъ страстей оби- женнаго
мальчика, однако уже зная, что уй детъ онъ не какъ
обиженный мальчикъ, но—гордо, великолепно,
какъ мудрецъ, среди обольсти- тельныхъ
призывовъ, среди неотразимыхъ соб- лазновъ все-
таки нашедппй свою мудрость вне суеты суетъ и
всяческой суеты.

а
21
 — И уй ду!—еле слышно повторилъ онъ въ
послй дшй разъ, и взглядъ его помутн’Ьлъ и
выразилъ ужасъ. Но онъ думалъ, что взглядъ его
сталъ еще болй е холоднымъ.
И ушелъ. А Лара выбежала изъ комнаты всл’Ьдъ
за нимъ, протянувъ къ нему руки, отталкивая и
призывая его. Вверху, на площадк'Ь лестницы, она
хохотала и рыдала, опять кричала ему смешное
слово «дерзкШ», а онъ спускался внизъ, уходилъ отъ
нея навсегда, равнодушный къ ея истерик!;, и
говорюсь себ!;, что случилось лишь необходимое,
что такъ надо...
Въ прихожей онъ столкнулся съ Ахметкой .
— А что, мамзель Лариссочка очень, очень
сердится?—спросилъ татаринъ и изобразилъ на
лицй своемъ живМшее сочувств1е.
На мгновеше все помутилось и поплыло пе- редъ
глазами Андрея.
-- Что бы сказать ему? Что бы сказать ?!—
подумалъ онъ, стараясь глядй ть на татарина въ
упоръ. Желаше грубить, желаяie не быть
приниженнымъ, не быть высмй яннымъ, снова
обуяло его съ бешеной силой .
— Что бы сказать ему? Что бы сказать?!
Вдругъ онъ замй тилъ, что держитъ въ рук’Ь
огромный букетъ цвй товъ, который онъ, покидая
Лару, машинально захватилъ вмвст!; со шляпой .
Нисколько разъ перевелъ онъ глаза съ лица
татарина на букетъ и обратно... и решился. Лицо его
перекосилось отъ страдашй , онъ сдй лалъ шагъ по
направленно къ Ахметкй и сказалъ:

1
2
2
 — Вотъ цв’Ьты. Собранные лилей ными руками
mademoiselle Лариссы, въ благоухающихъ
оранжереяхъ господина Куличвина,—они при-
надлежать вамъ по праву.
И съ театральнымъ поклономъ подавъ татарину
букетъ, онъ вышелъ.
А едва очутился на улиц'Ь, какъ бросился бежать
домой , готовый разрыдаться и торжествуя...

На завтра онъ уЬхалъ въ Шевъ.

 Все произошло по-просту: безъ внутренней
борьбы, безъ драматическихъ эпизодовъ. Онъ
очнулся отъ того, что считалъ позоромъ эгои-
стическихъ влеченШ, онъ вернулся къ лю- дямъ,
онъ радостно снова вступилъ во вн-Ьш- нШ м1ръ,
зная зач’Ьмъ вступаете; онъ сказалъ Mipy бодрое
решительное «здравствуй !» И доверчиво отдалъ
Mipy волю свою—въего мудрое распоряжеше. Здесь
по законамъ земной справедливости продолжалась
борьба. Сильный че- ловекъ утонченней шими
способами издевался надъ слабымъ человекомъ;
притеснитель былъ возвеличенъ,какъ всегда. И
вотъ—решили убить. Случилось это такъ. Были
одни. Угнетенные и страдаюице, они молчали. Выли
еще друие. Они посмотрели, они посмотрели на
первыхъ—и вотъ решили: надо пролить кровь! Они
сказали объ этонъ Андрею. Убиваемъ—сказали они
—помыс- ловъ ради человеческихъ о счастье на
земле! И тогда—въ пустыне жизни, надъ вечно
блуж- дающимъ караваномъ человеческихъ
помысловъ
о счастье на земле погасла еще одна звезда свободной совести
человека.
Все произошло по-просту:
Бухара сообщилъ, что по вопросу о терроре въ
партШныхъ сферахъ приндип1альныхъ раз-
ногласий не существуетъ. Въ переживаемый :
Росшей историчесшй моментъ терроръ желате-
ленъ и целесообразен—такъ постановила пария,
такого же мнй шя придерживается и онъ самъ,
Бухара. Потомъ онъ длинно разсуждалъ, приводя
обильные доводы, политичесюе и эко- номичесше,
стараясь доказать справедливость своего взгляда на
дело; за разрГшешемъ же могущихъ зародиться
сомнй шй советовали обратиться къ несколькими
брошюрамъ, очень талантливо написаннымъ по
этому поводу пар- тшными товарищами. Очевидно,
онъ искренно былъ убй жденъ, что, прочитавъ въ
одинъ прекрасный день книжки Иванова и Петрова
о политическомъ и экономическомъ положены
страны, человеки взрослый , сознательный и от-
ветственный за свои поступки, способенъ пой ти и
убить другого человека. Далее Бухара раз-
сказывалъ, что несколько членовъ парии, желая
немедленно нанести правительству первые
террористичееюе удары, учредили инищативную
боевую группу, строго замкнутую, обособленную и
чрезвычай но конспиративную; во главе этой
группы стоитъ человекъ, въ парии очень уважаемый
—нГши иевсшй фармацевтъ, известный подъ
кличкой «Гирей », сблизиться съкоторымъ Андрей
искалъ случая еще до своего ареста.

12
6
Сей Гирей , хотя болй е, чЬмъ кто-либо, убй ж- денъ,
что въ переживаемый исторически мо- ментъ
многочисленныя и разностороншя причины,
политичешая и экономическгя, дй лаютъ терроръ въ
Россш желательнымъ и ц^лесооб- разнымъ и даже
поэтому поводу написалъ одну изъ упомянутыхъ
талантливыхъ брошюръ, но самъ, по край ней мй р'Ь
на первыхъ порахъ, на актъ итти не собирается,
такъ какъ онъ удивительно способный
организаторъ и потому предпочитаетъ руководить
другими, и товарищи тоже предпочитаютъ быть
имъ руководимыми... Правая рука Гирея, первый его
помощникъ въ группе—другой видный
револющонеръ, Пла- новъ. Этотъ второй цй ликомъ
разд’Ьляетъ тео- ретичесшя воззрй шя Гирея на
терроръ и кроме того, такъ же, какъ и тотъ, самъ
совершать акта покамй стъ не намГренъ: онъ тоже
безусловно прекрасный организаторъ, особенно же
силенъ въ технической стороне будущихъ дй лъ, и
группа будетъ чрезвычай но въ немъ нуждаться,
если явится необходимость въ устрой стве
динамитной мастерской . Вообще же, и о Гирее и о
Плановй , особенно о первомъ, Бухара отзывался
восторженно, какъ о личностяхъ совершенно
исключительныхъ, какъ о своего рода двухъ
Наполеонахъ.
Вечеринъ встретился съ Гиреемъ, и при этомъ
первомъ же свиданш было решено, что боевая
группа поручить Андрею исполнеше перваго,
вынесеннаго ею, смертнаго приговора—министру
Битюгину. При этомъ Гирей добавилъ, что,

1
2
6
правда, на это дело предназначался другой то-
варшцъ, но что этотъ товарищъ уступитъ свою роль
Вечерину—такъ сильно было впечатлите,
произведенное на Гирея спокой ной решимостью,
ясной непреклонностью воли, какими дышало
каждое слово Андрея, всяшй его жестъ.
Ему предложили два плана нападетя на министра:
одинъ былъ расчитанъ такъ, что остав- лялъ
возможность скрыться после покушешя, другой —
тотчасъ же после нанесешя удара от- давалъ Андрея
въ руки враговъ. Оиъ выбралъ второй планъ.
 Прошло почти полгода съ тй хъ поръ, какъ Андрей
покинулъ провинщальный городокъ, гдй
встретился съ Ларой . Гостьей ранней , а потому
смущенной и нерешительной , снова пожаловала на
дворъ весна. Прекрасна была Волга, пре- красенъ
былъ и весь богатый зеленью Саратову где, опять въ
одиночестве, Андрей въ ожиданш дй ла скрывался
отъ полицш и заме- талъ следы своихъ старыхъ
прегрешенШ.
Теперь тянулись счастливые дни, и въ душу
Андрея вошло большое снокой с'те. Теперь снъ
сознавалъ, что все творящееся вокругъ, во внеш-
немъ Mipe, все, волнующее товарищей —о чемъ
пишутъ газеты и произносятся речи офищаль- ныя
или интимныя — не можетъ застать его врасплохъ
или хотя бы смутить, что все мелочные вызовы,
которые ежедневно бросаются жизнью въ лицо
человека, не властны пробудить въ немъ, Андрее,
отвратительныхъ чувствъ озлоблешя, досады или
дешевой мстительности. Сколько бы еще обидъ не
накопилось, сколько-
бы еще вызововъ, наглыхъ и безчелов’Ьчныхъ не
поразило совести,—все равно: впереди одна
большая расправа—велиюй и счастливый день,
когда въ предй лахъ силъ челов’бческихъ онъ
совершитъ все возможное и въ одномъ порыве,
однимъ ударомъ, скажетъ Mipy:—не признаю тебя,
поражаю тебя, ухожу отъ тебя! И совершитъ онъ
это для торжества собственной души, но по
законамъ земной справедливости. И тй мъ щлятн'Ье
будетъ его душе, и т’Ьмъ полезнее будешь для Mipa.
И онъ безпрерывно радовался тому, что нашелъ
способъ уй ти отъ оэлоблешя, мстительности и
прочихъ мелкихъ страстей , который , вместе съ
ежеминутными душевными компромиссами,
составляли крестъ его прошлой жизни. На природу,
раскрывавшую свои чары, и на нежно влюбленный
пары, бро- дивппя по вечерамъ на берегу Волги, онъ
смот- рй лъ съ опечаленной немолодой улыбкой ,
такъ какъ думалъ онъ 'теперь о томъ, что жизнь
полна манящихъ призраковъ, которые обй ща- ютъ
быть вечно прекрасными, сулятъ блаженство, но
лгутъ: стоить только подой ти къ нимъ вплотную,
разглядеть ихъ,—и пой мешь, что вей они подарятъ
тебя временнымъ наслаждешемъ, а потомъ
неизбежно предложить самую обыкновенную жизнь
въ грй хе и лицемерии. И онъ радовался, что уй детъ
и отъ призраковъ.
Съ Гиреемъ онъ переписывался черезъ товарища,
проживавшего въ Саратове, а рй дшя личныя
встречи происходили не въ самомъ городе, но въ
пригородной дачной местности, въ
9 КАЗНЬ.
12
9
л!;су. Тамъ же, на полустанка, онъ получалъ письма
не-дй лового характера, ждавшая востребован ia.
Какъ-то разъ, послй одного такого загороднаго
свиданья, при которомъ ему было сказано, чтобы
онъ ждалъ знака для выезда въ Петербургъ, Андрей
пробродилъ весь вечеръ и затерялся, разгуливая,
задумчивый и бодрый , въ лй су и по полямъ. Вылъ
уже поздшй часъ, когда онъ добрался до полустанка,
и нужно было дождаться послй дняго, ночного
поезда.
На платформ^ не было ни души. Стало со- всй мъ
темно, и насыпи, тянувпияся по обй имъ сторонамъ
желй знодорожнаго полотна, виднй лись въ черныхъ,
густыхъ пятнахъ кустарника и въ болй е св'Ьтлыхъ
силузтахъ рй дкихъ деревь- евъ. А само полотно,
убегавшее вдаль желтыми, красными и зелеными
огнями, говорило о томъ^ что отъ этого скучнаго,
тихаго и темнаго угла земли всегда можно укатить
куда-то, гдй шумно, многолюдно и светло. А -Андрей
размыш- лялъ о томъ, что отъ мысли на пой здй не
уй дешь, но что человй къ счастливъ, когда мысль его
свободна и вдечетъ въ просторъ независимы хъ
подвиговъ, и глубоко несчастенъи жалокъ, когда
мысль должна карабкаться, топорщиться и всячески
кривляться... Когда онъ проходилъ подъ болыпимъ
фонаремъ, мимо стан- цюннаго здашя, кто-то
изнутри приложился лицомъ къ стеклу окна;
немного погодя, изъ крыльца здашя вышелъ
человй къ, и навстречу обернувшемуся Андрею
заплясалъ тусклый ого- некъ ручного фонарика.
Поравнялись. Знакомый

1
3
0
сторожъ, снявъ картузъ, поздоровался и по- далъ
письмо.
— Кто бы это теперь могъ вспомнить обо мн1з?—
тревожно подумалъ Андрей , торопясь къ
CBliiy.
На конверте имелось нисколько адресовъ, по
которымъ письмо пересылалось, и множество
почтовыхъ помьтокъ. Но ему сразу бросился въ
глаза женскШ почеркъ, нервный и скачущей , въ
которомъ онъ узналъ взбалмошную руку Лары.
Распечатывалъ конвертъ онъ уже безъ тревоги, но
во власти щнятнаго томлешя, такъ какъ заранее
зналъ, что будетъ любовно радоваться каждому
слову письма. Недавно пережи- тыя изъ-за Лары
унижешя и страдашя теперь казались ему
разумными, целесообразными, ибо именно эти
переживашя привели его къ теперешнему
душевному равновесно.
Она писала, что жизнь не хочетъ ея счастья. Она
пережила новую душевную катастрофу,
окончательно добившую ее, сломившую ея волю;
она снова нашла прштъ и ласку въ доме своего
бывшаго воспитателя, земскаго деятеля и писателя
романовъ. Онъ безконечно добръ, онъ ей другъ, онъ
простилъ ей . Вотъ, после скитанШ и мытарствъ, она
вернулась въ комнату, где некогда жила
подросткомъ, когда мысли ея были такъ волшебно
мечтательны. Боже мой , Боже мой , до чего она
домечталась! И посмеетъ ли онъ смеяться надъ ней ,
и неужели снова оскорбить, какъ тогда, при нослед-
немъ свиданш? А она ежедневно видитъ места,

13
1
где они бродили вместе, и была у оврага, где они
поклялись другъ другу въ вечной любви и
обменялись первымъ трепетнымъ поцелуемъ. Боже
мой , Бонге мой , разве онъ былъ грешенъ, этотъ
поцелуй ? Она хочетъ видеть его» Андрюшу, она
мечтаетъ о встрече съ нимъ, она его призываетъ;
она решила начать новую жизнь и нуждается въ его
совете и духовной поддержке. Приезжай , Андрюша,
пр1езжай ... Боже мой , пр1езжай !..
Кончивъ читать, Андрей задумчиво опустилъ руку
и, не пряча письма, побрелъ къ противоположному,
отъ станщоннаго здашя, концу платформы. Когда
онъ подошелъ къ самой насыпи съ кустарникомъ,
вдругъ вблизи съ визгомъ открылся блестящи!
глазъ семафора, а издалёка-издалёка еле слышно
донесся протяжный , не то звенянцй —не то
свистянцй звукъ. Прошла минута, прошла другая.
Андрей не шевелился. Звеня '9 звукъ все росъ и росъ,
и в отъ— мимо тгтзгс, мертваго полустанка поползъ
без- конечно длинный товарный поездъ. И самъ онъ,
поездъ, былъ какой -то тихий и мертвый со своими
безглазыми вагонами. Потомъ, въ новомъ визге
закрылся глазъ семафора, и теперь казалось, что съ
высоты его красный огонекъ тоскливо и ревниво
следитъ за парой другихъ огоньковъ, убегавшихъ въ
жутко манящую темноту ночи... Пробежали мимо
слепые вагоны, звенело вдали колесо, замирая,
доносился тонкий свистъ, а путевые огни,
печальные огни земли, перемигивались съ
загадочными светиль-
 нидами глубокаго ночного неба. Онъ вспом- нилъ
Лару, ея лазорево-ясные, беззащитные глаза, ея
нужный руки, ея волосы. Онъ зналъ, что не пой детъ
къ ней , никогда больше съней не свидится,—и
образъ ея, любимый , желанный , всталъ передъ нимъ
прощальной тй нью. Онъ прижался вздрагивающими
губами къ письму, думая о далекой , о страдающей ,
онъ хотй лъ поцй луемъ этимъ, въ которомъ было
все, кромй воспаленнаго воображешя, какимъ всегда
сопровождаются земныя объяздя, отдать Ларй самое
лучшее и самое мудрое, и самое большое, что
можетъ и долженъ отдать призраку обманувшей
любви истинно добрый и свободный чело- вй къ.
Низко-пренизко опустилась голова его на грудь, и
онъ прошепталъ:
— Я не могу пргй хать, Лара. Я не могу.
И теперь ему казалось, что онъ снова любитъ ее,
какъ тогда, въ пятнадцать лй тъ.
Поэтому онъ прошепталъ еще:
, — Милый призракъ, прощай и ты!
И вдругъ въ сильномъ, порывистомъ подъ- емй
всй хъ чувствъ, ощутивъ въ себй ликующую
гордость, могучее торжество отъ сознашя, что онъ
побй дилъ, что разрушены вей преграды, что
порваны вей цй пи, и сильнй й ппя, не- отразимй й нпя
чары земного счастья не властны надъ нимъ, Андрей
протянулъ въ темноту ночи руку, сжатую въ кулакъ,
и, не стыдясь театральности своего жеста, опять
зашепталъ:
— Бой тесь одинокаго мечтателя! Бой тесь оди-
вокаго мечтателя!
 Кому онъ грозилъ? Своимъ дМствительнымъ
врагамъ? Слепы мъ, стихШнымъ м!ровымъ си- ламъ,
преследующими, личность въ ея борьбе за
неограниченную свободу? Или—быть .можетъ желая
стать похожимъ на бога, онъ грозилъ человеческому
сердцу своему?
Когда позже, въ Финляндш, онъ ждалъ реши-
тельнаго дня, чтобы ехать въ Петербурга и
встретиться лицомъ къ лицу съ врагомъ, товарищи
предложили ему написать воспоминашя о жизни. И
онъ написалъ, и они взяли написанное и печатали,
распространяли и поясняли въ своихъ книгахъ и
иныхъ издашяхъ те страницы, где онъ говорилъ о
жизни среди нихъ, о преданности ихъ убеждетямъ,
ихъ парии; но друпя строки,-—те, въ которыхъ онъ
робко, неумело, отдаваясь порывамъ быть можетъ
сдерживаемой искренности, пытался вскрыть истин-
ный смыслъ личныхъ переживашй —они пере-
черкнули краснымъ карандашомъ, строго, по-
наполеоновски перечеркнули.
 III
.

Человеческая расправа.
 XIX.

Въ яркШ весеншй день, около полудня, Андрей ,

наряженный въ блестящую адъютантскую форму съ
поручичьими погонами, шагалъ по Невскому и
думалъ:
— Еще не все готово! Еще не все готово тамъ, во
внЪшнемъ Miprfe, среди людей , для того, чтобы ты
могъ совершить то, къ чему привела тебя вся твоя
жизнь, зауготовленная для тебя ими же, людьми.
Посланный людьми-друзь- ями, которые знаютъ
только фасадъ твоей души, противъ людей -
враговъ, которые о твоей дунгЬ не знаютъ ничего,
ты принадлежишь лю- дямъ вообще. Отъ нервыхъ
ты уходишь подъ фальшивой личиной защитника
исключительно ихъ интересовъ, и дело, которому
ты отдаешь жизнь, будетъ иметь для нихъ ценность
лишь по столько, по сколько они вФрять, что ты ихъ;
ко вторымъ ты пробираешься подъ вероломной
личиной ихъ друга и слуги, и дело твое удастся лишь
по столько, по сколько они тебе въ этомъ поверятъ.
Мало того: дело твое, уже совершен-

13
7
ное, будетъ свято или преступно во мн4ши люд-
скомъ лишь по столько, по сколько одни бу- дутъ
доказывать его пользу, а друпе—его вредъ для нихъ
же, для людей . Тебя же во всемъ этомъ 1гЬтъ, ты не
существуешь, ты—не ты. Покорись же, существуй
для внТшняго Mipa и знай , что въ часъ, когда, более
чй мъ когда-либо, ты живешь для самого себя, приня-
тый тобой две личины не должны ни на мгно- вете
спасть съ лида твоего. И берегись! Такъ какъ
случай ная твоя улыбка, твоя задумчивость, твое
движете руки, съ которымъ ты подашь пятакъ вотъ
этой старухй -нищей , могутъ выдать тебя любому
внимательному врагу, ска- завъ ему, что ты жилъ,
думалъ и страдалъ не такъ, чтобы некогда законно
одеть блестящш военный костюмъ и быть
искреннимъ въ раз- вязно-самоувй ренныхъ
манерахъ. Тогда—погибло дело, погибъ и ты. Ибо
отныне, съ этого часа, жить полезно для
человечества и умереть полезно для него же ты
можешь, только не снимая личины.
Съ самой той минуты, когда, простившись съ
товарищами-руководителями, онъ остался нако-
нецъ совершенно одинъ, весь его психическШ м1ръ,
переживъ мгновенное, но великое потрясете,
породилъ въ немъ два самостоятельныхъ начала,
две, враждебныя другъ другу, жизни. Если бы въ ту
минуту вей его переживашя пролились на землю въ
виде бушующаго потока, то этотъ потокъ,
вырвавшись наружу и дрог- нувъ въ бешеномъ
сцепленш всехъ своихъ ча-
стипъ, неминуемо разбился бы на два течетя, какъ
воды т’Ьхъ рй къ, что, столкнувшись, дико
набрасываются другъ на друга и только въ об- щемъ
водовороте, убедившись какъ . будто въ
безполезности борьбы, продолжаютъ плыть дальше
по одному руслу, не слившись.
Въ общемъ потоке переживанШ не было ни одной
капли, которая удерживала бы Андрея отъ
задуманнаго дела—это незыблемо было такъ. Но два
течешя, составлявпия потокъ переживанШ, не жили
въ душе параллельно, независимо, не увлекали въ
одну сторону, къ одной цели, но боролись другъ съ
другомъ, но входили другъ въ друра какъ ядро въ
скорлупу; и нужно было бояться тяжести ядра, и
приходилось опасаться за крепость стенокъ
скорлупы. Две, враждебный одна другой , жизни—
что это было?
Двумъ жизнямъ, выражая ихъ смыслъ и по- учешя,
служили два голоса. Именно, въ ту минуту, когда
Андрей остался одинъ, въ немъ за- говорилъ голосъ,
который вкрадчивымъ, навяз- чивымъ
нашептывашемъ пытался остановить его внимате на
всякой , едва зародившей ся въ немъ, мысли, на
любомъ, чуть вспыхнувшемъ въ немъ, случай номъ
чувстве; также старался голосъ заставить его
размышлять о томъ, что де въ эти часы должны
думать или чувствовать друзья и враги—те, отъ
которыхъ онъ уходитъ, и те, къ которымъ онъ идетъ.
Голосъ этотъ, самъ, ничего определенная) о мысляхъ
и чув- ствахъ не говорилъ, не разрешалъ ничего; онъ
только старался принудить самого Андрея во все
вдумываться, обо всемъ размышлять. Но самымъ
важнымъ въ голосб было то, что, очевидно пытаясь
пой мать сознаше Андрея въ тенета цблаго ряда
мелочей , онъ о всбхъ зтихъ мелочахъ говорилъ
исключительно вътомъ смыс- лб, въ какомъ онб
относились лишь къ Андрею, единственно къ
Андрею; для этого голоса во всемъ мгр-Ь
существовалъ Андрей и только Андрей .
Если Андрей думалъ; «веб товарищи, подобно мнб,
готовы убить Битюгина, веб они готовы отдать
жизнь за свои идеи», тоголосъ шепталъ:
— Но вбдь ты уже идешь убивать, ты уже
отдаешь свою жизнь! Думай же: какая разница
между человбкомъ, который готовь убить, иче-
ловбкомъ убивающимъ; какая разница между
человбкомъ, который готовь отдать жизнь, и че-
ловбкомъ, жизнь отдающимъ?
Если Андрей вспоминалъ: «пули отравлены
стрихниномъ, министръ умретъ отъ мало-мальски
серьезной раны», то голосъ говорилъ:
— Вдумай ся: что тебб въ томъ—умретъ лк
министръ, или не умретъ? Развб въ томъ и въ
другомъ случаб ты не совершишь одного и того же
дбла?
Если въ мысляхъ Андрея мелькало: «интересно—
каково будетъ политическое настроеше страны
послб убшетва Битюгина», то голосъ нашептывалъ:
— Рбши: измбнившееся политическое настрое-
Hie страны—что оно будетъ тебе после того, какъ
ты убьешь Битюгина?
Казалось, что глубоко преданное его эгоизму
существо, поселившись въ немъ, будетъ отныне
следить за всеми проявлешями его духовной жизни
и пытаться по-своему выжигать ихъ омыслъ въ его
сознанш.
Но онъ безотчетно боялся этого существа,
возставалъ противъ него. Онъ повторялъ себе, что
въ душе его все готово; онъ спасался отъ
преследованШ эгоистическаго голоса т!;мъ, что
пытался замкнуть все предстоявшее дело ыежъ
двухъ полюсовъ: однимъ полюсомъ онъ считалъ
свою душу, въ которой все готово, а другимъ—
вн1зштй м!ръ, м!ръ вещей и обстоятельствъ, въ
которомъ не все готово, который еще не подошелъ
къ делу Андрея, къ столкновенш съ его совестью.
— Между этими двумя полюсами—говорилъ онъ
себе—нй тъ ничего, ничего! Между этими двумя
полюсами тянутся лишь мертвые часы времени,
которые должны быть заполнены решимостью,
храбростью, полней шей душевной
безоблачностью'—чувствами, которые убьюгъ
живущее въ тебе неразумное эгоистическое
существо.
Борьба съ этимъ существомъ, желаше выгнать его
вонъ изъ себя, и минуты слабости, когда невольно
хотелось отдаться въ его власть, и составляли ядро
переживанШ Андрея.
А скорлупой переживашй была власть надъ нимъ
другого существа, жившаго не въ немъ
самомъ, но ведшаго его за руки, поддерживав- шаго
его. Это было заботливое, простодушноласковое
существо, голосъ котораго былъ бодръ, почти
веселъ; веселъ въ томъ смысла, что .въ немъ чуть
звучала грубоватая, но безобидная, бодрящая
насмешка надъ зам'Ё шательствомъ Андрея. И вотъ,
чтб говорилъ этотъ второй голосъ:
— Будь спокоенъ и самоувЁ ренъ—все ведь такъ
просто и ясно! У тебя имеются друзья, которые
справедливы и благородны въ своихъ заботахъ о
счастье человечества, у тебя имеются враги,
которые, напротивъ, въ этомъ отно- шеши злы и
преступны; помысловъ ради человечества о счастье
нужна смерть одного изъ твоихъ враговъ, для
осуществлешя этой смерти нужна твоя жизнь. Скажи
себе: «жертвую собой !» и соверши свое дело
попросту, безъ лиш- нихъ деремошй въ мысляхъ и
чувствахъ. Это такъ должно быть и ты это можешь.
Совершая свое дело, говори себе: «какъ я доводенъ,
кань доволенъ!» Позже, умирая, повторяй : «какъ хо-
рошо! какъ хорошо!» Ты не веришь въ Бога и
сказкой считаешь загробную жизнь—ну, что-жъ!
Умирая, такъ утешай себя: «какъ справедливы и
благородны мои друзья, какъ злы и преступны мои
враги, и какъ хорошо будетъ, когда все человечество
будетъ счастливо и справедливо и благородно, какъ
мои друзья! >
Инстинктъ подсказывалъ ему, что для успеш-
наго выполнешя дела нужно итти навстречу
призыву бодраго, веселаго голоса. Хотя, правда,
мгяовешями ему чудилось, что въ этомъ голосй
было н'Ьчто почти легкомысленное, н'Ьчто излишне
опрощающее смыслъ и значеше предстояв- шаго
дЬла, и быть можетъ именно поэтому онъ такъ
боялся вслушаться въ тотъ другой голосъ,
эгоистичесшй , безпощадно придирчивый къ
мелочамъ: нельзя было позволить ни на минуту
восторжествовать ядру переживанш, слишкомъ
тяжелому для тонкой , ломкой скорлупы.
Не привыкшШ къ развязно-самоувй ренньшъ
манерамъ, онъ старался сосредоточить все внимаше
на своихъ движешяхъ. Онъ лихо козырялъ
встрй чнымъ генераламъ и полковни- камъ, съ
ласковой небрежностью отвй чалъ на привй тств1я
нижнихъ чиновъ; онъ шагалъ впередъ, расправивъ
плечи и высоко поднявъ голову, и, чтобы
поддерживать въ себй душевную безоблачность,
шепталъ:—все просто, все просто, все просто!
Онъ шелъ впередъ, отдаваясь въ ласковую,
любовную власть просгодушнаго существа, ведшаго
его за руки, и влачилъ въ себй обез- силенное,
приниженное, жестоко бунтовавшееся другое
существо, эгоистическое и безпощадное; но,
приниженное и обезсиленное, оно все-таки
ежеминутно обжигало своимъ отравленнымъ
дыхашемъ его сознаше... Минутами онъ опасался за
выражеше своего лида. Онъ чувство- валъ, что вей
мускулы лица напряжены, онъ представлялъ себя
мертвен но-блЬ дн ымъ, съ ли-
хорадочно горящими глазами; онъ невольно
ускорялъ шаги.
На углу Троицкаго переулка онъ вошелъ въ
кофей ную Филиппова и сей часъ же пробрался въ
уборную. Взглянувъ на себя въ зеркало, онъ
успокоился: правда, черты его лица значительно
заострились, но на щекахъ выступилъ нужный
румянецъ—такой , какого у него давно не бывало;
правда, глаза его горели, но горели строго и почти
спокой но. Онъ бросилъ взглядъ на часы,—было безъ
двадцати минутъ двенадцать. Карета, которая
должна была доставить его къ Маршнскому дворцу,
где помещался Комитетъ министровъ, была
заказана ровно къ полудню. Онъ бодро вернулся въ
залу кофей ной , занялъ место несколько поодаль отъ
публики и, стукнувъ кончикомъ ногтей по мрамору
столика, при- казалъ:
— Человекъ, стаканъ шоколада!
 XX
.

Но едва онъ опустился на стулъ, какъ

почувствовалъ. что въ такомъ, сидячемъ поло- женш
ему будетъ несравненно труднее бороться съ
желатемъ сказать самому себ^: «н гЪтъ, все не
просто!» и углубиться мыслью въ цй лый рядъ
новыхъ вопросовъ, о необыкновенной важности
которыхъ опять нашептывалъ ему неутомимый
голосъ эгоизма. Въ то время, какъ ноги и все т’й ло
съ лихорадочной настой чивостью просили
движешя, голова, безсильно упавъ на грудь,
мгновенно закружилась, какъ у за- вертй вшагося
танцора, котораго неожиданно толкнули на стулъ.
Андрей сталъ слаб’Ьть; онъ закрыли глаза и не
подымалъ головы, въ которой , вытй сняя собьшя
посл’Ьднихъ дней , тяжелой , давящей цй пъю
поползли мысли ма- леньмя-премаленьгая, мысли
позорныя—сказалъ онъ себЗз. Невыносимо острый ,
безпощадно обжигавшш стыдъ за эти мысли
охватилъ его,—его, Андрея, всегда искренно,
убежденно полагавшаго, что героизмъ- выдумка,
что быть

10 КАЗНЬ. 145
героемъ—заурядное д'Ъло для истинно честнаго
человека.
Онъ думалъ: «Быть можетъ, какъ только онъ
выстрелить, люди набросятся на него и будутъ бить,
бить по лицу кулаками... возможно, что и ногами;
быть можетъ, кто-нибудь, обозлившись, въ
бешенстве плюнетъ ему въ х^лаза... А быть можетъ,
его тотчасъ же убьютъ: кто-нибудь подкрадется къ
нему сзади и уложить его наповалъ выстреломъ въ
затылокъ. Тогда онъ ничего не узнаетъ. Не узнаетъ,
убитъ ли министръ; не узнаетъ чтб произой - детъ
въ стране; не узнаетъ—и это самое главное—чтб
онъ, Андрей , ощутилъ бы, если бы когда-либо
сказалъ себе и людямъ:—Вотъ я открыто и
торжественно поразилъ врага моего, вотъ я казнилъ
его, зная что ждетъ меня. И вотъ: въ душе моей все
спокой но, все ли- куетъ!—Быть можетъ, его убьютъ
прежде, чй мъ онъ ощутить, что свершилось, прежде,
чй мъ онъ ощутитъ что бы то не было. Страшно!
Страшно!»
—Неужели яте это я предаюсь этимъ мы- слямъ?
Куда яте девалось мое душевное равно- Becie?—
спросилъ онъ себя.
И какъ только онъ вспомнилъ о своемъ не-
давнемъ душевномъ равновесш и сравнилъ его съ
мелочными, презренными мыслями, которымъ онъ,
вотъ теперь, неожиданно предался, такъ сей часъ же
подучать еще объ одномъ: «Возможно, что позже,
после того, какъ онъ убьетъ, имъ овладеютъ
пережива1пя совсемъ
иныя, нежели тЗз, которыхъ онъ ждетъ; возможно,
что то будутъ переживатя, которыхъ онъ не
предугадываетъ, которыхъ онъ не можетъ
предугадать именно потому, что теперь и онъ,
подобно товарищамъ, только готовь убить Би-
тюгина, но еще его не убивалъ. И возможно также,
что позже, вступая на эшафотъ, онъ бу- детъ во
власти чувствъ опять-таки совсЬмъ иныхъ, нежели
гЬ, которыхъ онъ ждетъ, чувствъ, которыхъ онъ не
въ состояши предвосхитить, которыя теперь для
него совершенно недоступны, таинственны, ибо
теперь, подобно товарищамъ, онъ только готовь
пожертвовать жизнью, но еще не жертвуетъ ею.»
А подумавъ такъ, онъ испыталъ за себя, за свою
преданность внешнему Mipy, за свой житей ский
героизмъ чрезвычай но острый страхъ.
— Зачй мъ этотъ страхъ? Зачй мъ онъ?—съ
тоской спросилъ онъ себя.
И такъ какъ ответа въ душ^в не было, то,
торопясь вынести приговоръ, онъ сказалъ себ’й
внушительно, убежденно:— Ты—подлецъ.
И тутъ одно весьма замысловатое разеужде- те
коснулось его сознашя:
— Герой или подлецъ? Средняго нй тъ. Вотъ
цГлый рядъ переживанШ вложилъ въ твою руку
оруяае для убшства врага. Одинъ шагъ впе- редъ—
ты убилъ врага: ты—герои. Но одинъ
незначительный плюсъ, но одно незначительное
переживате, присоединившееся къ щй пи прен{-
нихъ новымъ звеномъ, одно переживяше, которое
неожиданно, необъяснимо, таинственно, въ
самую последнюю минуту, зародило въ теб'Ь
сомнете, удержало руку, уже поднятую для удара...—
шагъ назадъ? Шагъ назадъ теперь, когда друпе
люди потратили столько усилШ и средствъ, когда
друпе люди для успеха дела рисковали и рискуютъ
свободой , жизнью! Шагъ назадъ—ты не убиваешь
врага: ты—нодлецъ.
Разсуждая такъ, онъ думалъ не буквально о себе
самомъ; онъ просто подивился мгновенно тому,
какъ ограниченъ въ свобод’!; поступковъ и далее
внутреннихъ переживашй отдельный челов'бкъ,
связанный въ судьба своей съ судьбой другихъ
людей уставомъ моральныхъ условностей . И острый
страхъ за свою преданность внешнему Mipy
продолжалъ трепать его; и, какъ жужжаnie
забравшей ся въ черепъ, надоедливой , не находящей
себе места, мушки, звучалъ го- лосъ эгоизма, и
быстро-быстро и настой чивонастой чиво колотилось
о свою скорлупу хлопотливое ядро переживанш.
— Зачй мъ этотъ страхъ? Зачй мъ это жуж- жаше?
—съ возраставшей тоской переспросилъ себя
Андрей .
— Все просто!—прошептали его губы, и на
мгновеше онъ овладй лъ собой . Резкй мъ движе-
шемъ онъ приподнялъ голову и решительно
принялся отхлебывать глотки шоколада.
А ядро налегло на скорлупу, а надоедливая мушка
подъ черепомъ зажужжала усиленно:
— Не бой ся! Вдумай ся въ страхъ! Вдумай ся —
чтб онъ, и узнаешь—зачемъ!
И онъ снова забылъ о шоколаде и дико, при-
ступомъ, какъ человекъ, въ одно мгновеше
решивши! сжечь карабли, вонзился мыслью въ
трепавппй его острый страхъ. И вотъ, вдумавшись,
понялъ:
Это былъ страхъ безсознательный и слепой ,
страхъ человека, ни одной секунды не сомн'Ь-
вающагося, но каждую секунду боящагося
усумниться, страхъ человека, земно поклонив-
шагося людской добродетели, но не нашедшаго
своей собственной , страхъ человека., повергну- таго
во прахъ передъ идоломъ человеческихъ «да» и
«нетъ» и все же иомнящаго, что на протяжеши всей
своей непродолжительной жизни, съ первыхъ
проблесковъ сознангя, онъ слы- шалъ голосъ,
который неусыпно жилъ въ немъ и неустанно
говорилъ ему:—Познай самого себя, думай о
разгадке собственной души! А если и не скажешь
сразу ни своего «да», ни своего «нетъ», то пусть
полжизни, пусть вся жизнь уй детъ хотя бы на то,
чтобы только понять— что такое тебе «да» и «нетъ»
человечесшя; но не простирай ся передъ ними ницъ,
не унижай себя, но сохрани въ гордой свободе
разумъ и сердце!
— Все просто!—грубо прервалъ онъ ходъ своихъ
размышлений .—Прочь проклятый страхъ, прочь
его!
Онъ порывисто поднялся и взглянулъ на часы:
было безъ пяти минуть двенадцать. Заботясь о
небрежности походки, онъ подошелъ къ швей цару
кофей ной .
— Вотъ что, голубчикъ! Здесь, къ двенад-

14
9
цати часаиъ подадутъ карету для поручика
Игнатова, такъ ты тогда мнгЬ доложишь!
— Слушаю-съ, ваше благород;е!
Возвращаясь къ столику съ шоколадомъ, онъ
злобно проклиналъ тгЬ пять минутъ, которыя еще
предстояло провести въ безд'Ьй ствш и въ тече- nie
которыхъ возможно было еще такъ о мно- гомъ
думать, и все его существо, защищаясь и нападая,
молилось:—ВнЗипшй лоръ, м1ръ людей и
обстоятельствъ, М1ръ житей скихъ ц'Ьлей и
помысловъ,—возьми меня!.....

Швей даръ доложилъ:

— Ваше благоро;це, карета подана!
— Хорошо!—сказалъ Андрей , поспешно под-
нялся, пололсилъ на столикъ рубль и двинулся было
къ выходу. Но въ голов!; его мелькнуло нелепое
предположеше, что рубль, оставленный за стаканъ
шоколада, можетъ показаться по- дозрительнымъ.
Кусая губы, онъ рй зко стук- нулъ монетой по
столику и приказалъ подскочившему офищанту
поторопиться со сдачей ...
 Только теперь, когда онъ сгй лъ въ карету и
пой халъ, мысли его сразу обратились всецело къ
предстоявшему дй лу. Легко и быстро скользнула
мысль по истертымъ, поблекшимъ образамъ и
картинамъ, надуманнымъ содержашемъ кото- рыхъ
онъ уже десятки разъ заполнялъ вн'Ьшшя рамки
грядущаго дй ла; но пораженное внимаме
остановилось на новомъ представленш,
отчетливомъ, р’Ьзкомъ, впервые возникшемъ среди
безцв'Ьтной толпы старыхъ. Это было представлеше
о Битгогин'Ь, какъ о человКжй ,— какъ о человек*
вообще, какъ о живомъ существ!;, похожемъ на
всЬхъ прочихъ людей , похо- жемъ на него самого, на
Андрея; это было представлеше о жизни Битюгина,
о чужой жизни, о жизни человека вообще: интимно
близкое намъ и всегда тревожащее насъ
представлеше тепла- го челов^ческаго тй ла,
бьющагося сердца, смот- рящихъ глазъ.
Да, это представлеше впервые поражало его
сознаше. Конечно, въ свое время, когда онъ
думалъ объ одной большой человеческой расправе,
по душе его прошло сомнете: «смогу ли убить?» Но
сомнете это только и заключалось въ томъ, что онъ
епрашивалъ себя: «Сможешь ли убить? Сумеешь ли
накопить въ душе достаточное количество чувствъ
ненависти и мести, чтобы убить?» А о Битюгине онъ
всегда думалъ почти какъ о чемъ-то отвлеченномъ,
какъ о синтезе ему ненавистныхъ началъ и страстей
въ человеке, какъ о какомъ-то политическомъ
значке, злостномъ значке, стереть который съ лида
земли будетъ легко. Въ душе тогда жила какая-то
каверза, какой -то экивокъ, который говорилъ, что
поднять руку на человека— страшно, но опустить ее
на Битюгина—легко.
Онъ и теперь попытался представить себе хорошо
изученный по фотограф1ямъ обликъ все- сильнаго
временщика, вспомнить его политическую
деятельность и вызвать въ душе соответствующая
чувства мести и ненависти. Но теперь, именно
потому, что приближалась минута, когда онъ
долженъ былъ встретиться съ Битюгинымъ лицомъ
къ лиду,—страшная и всегда все решающая минута
встречи человека съ человекомъ,—теперь каверза
покинула душу и въ представлен!и не было
злостнаго политического значка, не было Битюгина,
а быль лишь человекъ вообще, поднять руку на
кото- раго было такъ страшно. И теперь, въ самый
последнШ моментъ, грядущее дело впервые пред-
ставилось ему въ следующемъ виде:
...Сей часъ, вотъ черезъ несколько минуть,
онъ убьетъ человека, и убьетъ вражески и изъ-за
угла. Вражески и изъ-за угла,—потому что обманно
проникнетъ къ нему и обманно усыпить его
недов^ле. Онъ убьетъ человека: онъ разорветъ его
т'Ьло пулями, онъ прольетъ кровь и остановить
дыхаше, онъ живого человека превратить въ
неподвижный мешокъ мяса и костей , полный
холодной , остановившей ся крови, надъ которымъ
несколькими минутами позже будутъ безнадежно
рыдать жена, дети, люди, любнвнпе этого человека и
вместе съ нимъ и при его помощи устроивппе свое
счастье здесь, на земле... Но острее всего волновало
сознаше того, что вотъ теперь, за несколько минуть
до убшства, онъ можетъ этоубШство предотвратить,
но что онъ этого убШства не предотвратить, ибо
помысловъ ради человечества о счастье на земле
смерть этого человека необходима. И не только не
предотвратить убШ- ства, но и самъ совершить его,
онъ, Андрей , всю жизнь ненавидевши! зло и насил1е
и неизменно носивший въ душе никогда не пога-
еавипй светильникъ печальной любви и нежности
къ человеку...
Но если минута одной большой человеческой
расправы такъ отталкивающе ужасна, то почему онъ
мъчталъ о ней , какъ о светлей шемъ празднике для
своего сердца? Разве онъ не зналъ, на что шелъ?
Андрей поставилъ себе этотъ вопросъ, и изъ души
его отхлынули прочь все житей сюя пе- реживатя
последнихъ дней , все заботы и тре-

15
3
волнешя, вся земная премудрость и хитрости,
необходимый для того, чтобы совершить дЬло
совести между людьми.
Разве онъ не зналъ, на что шелъ?
Онъ шелъ не убивать, но отдавать жизнь. Некогда
солнечная подруга благословила его для счастья; но
онъ не нашелъ своего счастья и вЬрилъ, что этому
виной — зло окружающей жизни. Онъ ненавидели
не Битюгина, а зло; и ему казалось, что въ этой
жизни уй ти отъ зла, самому въ немъ не участвовать,
возможно только одниыъ способомъ: совершить
одну большую человеческую расправу и въ ответь за
нее погибнуть. Конечно, въ моментъ передъ
совершешемъ расправы надъ зломъ по законамъ
земной справедливости, ему чуждой , онъ взывалъ
къ своей совести, онъ молился ей о чаше отрадныхъ
страдашй для себя, о желанныхъ,
освобождающихъмукахъ... Сей часъ, вотъ черезъ
несколько минутъ, онъубьетъ человека вражески и
изъ-за угла; но въ этомъ акте ненависти, который
совершитъ онъ, Андреи, восюржествуютъ и
добьются развязки давно задуманнаго дЬла они, его
враги. Ибо въ тотъ самый моментъ, когда онъ
впервые, за всю свою жизнь, совершая злостное
дело, нагнить своего врага, совершится и другая,
окончательная казнь надъ уже израненнымъ
человгЬчес- кимъ сердцемъ, казнь богохульственная
и непоправимая, казнь надъ сердцемъ, рожденнымъ
чтобы биться для любви и насильственно щл-
ученнымъ къ ненависти.
 ххп.

Карета остановилась. Мысль потонула въ од- номъ

простомъ сознанш неизбежности пред- стоящаго дела,
ядро переживашй заглохло. А трепетъ волнешя,
пробежавнлй по всему т'Ьлу Андрея, сообщилъ ему
какую-то особенную нервную легкость и
самоуверенность въ движешяхъ и жестахъ. Онъ бегло
нащупалъ револьверъ въ кармане и резко толкнулъ
дверцу кареты. Навстречу ему почтительно торопился
швей - царъ.
Чуть дотронувшись до козырька въ ответъ на
поклоны швей цара, онъ быстро прошелъ мимо него,
миновалъ также другого швей цара, широко
распахнувшаго передъ нимъ входныя двери, и
решительно проникъ въ середину передней , какъ бы
желая сразу отвоевать себе просторное поле Д'Ьйствш.
— Его Высокопревосходительство, господинъ
миниетръ внутреннихъ дй лъ — пр1езжалъ? —
стальныыъ голосомъ, отчеканивая каждый слогъ,
спросилъ онъ.
Одпнъ изъ швей царовъ отв'Ьтилъ:
— Никакъ н'Ьтъ-съ, господинъ министръ npi-
езжать еще не изволили.
 Какъ онъ стоялъ почти-что спиной къ гавей - царамъ,
полуоборотивъ къ нимъ голову, такъ и застылъ въ
такой позе, пораженный зтимъ
ОТВ’Й ТОМЪ.
«Еще! Опять! И здй сь внешняя жизнь! И здесь она
преслй дуетъ его! До самой последней минуты!
Проклятая! Малей шее отклонеше въ ней отъ обычнаго
повседневнаго порядка,—и все можетъ рухнуть! А
между тй ыъ... между тй мъ въ душе, вотъ все готово.»
Онъ медленно обернулся къ швей царамъ н обвелъ
ихъ почтительныя лица сухо горевшимъ взглядомъ.
Внутри него все кипело негодова- шемъ; неразумное,
дикое желате охватило его: ему хотелось крикнуть
швей царамъ, что они ослы и идюты, что министръ ихъ
величай шая каналья, что онъ не имеешь права не быть
въ министерстве, коль скоро... коль скоро...
И внешняя жизнь состроила ему лукавую,
ехидней шую гримасу, высунула ему языкъ:
«Коль скоро ты пргй халъ его убить?!»
Онъ испугался выражетя своихъ глазъ, со- щурилъ
ихъ и закусилъ губу. Потомъ сказалъ, съ трудомъ владея
вздрагивающими губами:
— Въ такомъ случае я его на квартире застану.
И вышелъ вонъ изъ передней .
— Поезжай назадъ! Домой ! — безсмысленно
приказалъ онъ и, не обращая вниматя на удив-
лете кучера, сй въ въ экипажъ, захлопнулъ за собой
дверцу.
Кучеръ рй шилъ, что баринъ сердится и что,
поэтому, распрашивать не приходится. Однако,
отъй хавъ отъ Маршнскаго дворца и не получая
приказами, онъ все-ч аки справился, наклонившись
къ окну кареты:
— Ваше благоро;це, это куда же—домой ?
«И въ самомъ дй лй : вй дь й хать-то некуда.
И почему онъ такъ растерялся отъ перваго
непредвидй ннаго натиска внешней жизни? Вй дь въ
душй ничего не произошло, вй дь въ ней -то по-
прежнему все готово! Пусть же еще одну лишнюю
минуту не все будетъ готово во внй ш- немъ м1рй !
Развй она такъ страшна, эта лишняя минута? Развй
она должна обратить его въ бй гство?»
— Поворачивай назадъ! Подавай къ подъ- й зду!
Совсй мъ оторопй вплй кучеръ повернулъ назадъ.
Снова почтительно выбй жалъ швей царъ, снова
Андрей миновалъ этого и другого и прошелъ на
этотъ разъ въ самую глубь передней . Здй сь онъ
повернулся на каблукахъ и сказалъ, роняя слова:
— Я подожду министра. У меня къ нему бумага
отъ Великаго Князя Сергй я Александровича.
 XXIII.

Съ улицы донесся шумъ подъехавшей кареты. Въ

третш разъ засуетились швей цары, и широко
распахнувппяся двери пропустили въ переднюю
пожилого, обрюзгшаго господина въ цилиндрй и въ
оригинально длинномъ, широ- коиъ пальто темнаго
цвета. Андрей глянулъ пристально, но сознаше его
отказалось воспринять образъ вошедшаго; онъ
виделъ лишь ци- линдръ, странно длинное пальто,
да еще губьт, одне только толстыя губы, сурово
сзкатыя въ старчески брезгливую гримасу. Онъ
скорее угадалъ, чй мъ узналъ, Битюгина, и на одно,
на одно лишь мгновеше удивился тому, что
внимаше его сосредоточивается более на цилиндре
и пальто, чемъ на лице сановника. Приближаясь
затй мъ къ Битюгину, онъ напо- миналъ себе, что
подъ этимъ пальто скрывается тй ло, что тело это и
есть самъ человекъ, что человекъ этотъ и есть его
врагъ и что этого-то врага и нужно убить. А
когдаприбли-
зилоя къ Битюгину вплотную, то почти уже
безвольно, машинально спрашивалъ себя:
— Что же я къ нему чувствую?
И, какъ последняя молшя едва затихшей грозы
переживанш, вспыхнула въ немъ увй - ренность, что
въ эту минуту онъ къ этому обрюзгшему старику въ
цилиндр’Ь совершенно такъ же равнодушенъ, какъ
и къ этому швей цару въ ливрей , съ тщательно
напомаженнымъ проборомъ волосъ. Поклонившись
министру и ненавидя произносимый слова за ихъ
цзлиш- ность, онъ сказалъ:
— Пакетъ Вашему Высокопревосходительству
отъ Великаго Князя Сергея Александровича.
Эта мгновенная ненависть къ собственнымъ
словамъ была послй днимъ еще полусознатель-
нымъ переживашемъ, потомъ никакихъ страстей ,
никакихъ мыслей уже не было, внутри стало пусто:
онъ жилъ одними нервами, онъ былъ поставленъ на
рельсы механическаго служешя внешней жизни. И
онъ отдался въ ея власть.
Взглядъ его въ последний разъ перебй жалъ съ
толстыхъ губъ на цилиндръ, да такъ п за- стылъ на
немъ, и все остальное скрылось изъ его глазъ. Лй вой
рукой онъ протянулъ министру большой бй лый
конвертъ, а правой —однимъ движемемъ выхватилъ
изъ кармана револьверъ и выстрй лилъ прямо
передъ собой , въ упоръ. Цилиндръ качнулся передъ
его взглядомъ. Онъ выстрй лилъ вторично.
Цилиндръ быстро мельк- нулъ передъ его глазами и
скрылся.
 Люди окружали его со вс/Ьхъ сторонъ, во- кругъ
него кричали...
«Кажется, все кончено»...—зародилась было въ
немъ мысль. «Надо опустить руку съ ре-
вольверомъ».
Но не тутъ-то было: какъ заведенный автомата,,
онъ былъ неволенъ и безуменъ. Онъ выстрй лилъ
снова, въ третШ разъ, и въ сторо- НЁ кто-то глухо
застоналъ. Потомъ видЁ лъ, какъ какое-то новое
лицо вбЁ жало съ улицы въ переднюю; онъ
выстрЁ лилъ еще,—и вбЁ - жавшш, схватившись за
животъ, сталъ пятиться назадъ, къ выходу...
Наконецъ, кому-то удалось схватить его за руку. Но
онъ вырвалъ руку и, высоко надъ головой поднявъ
револь- веръ, сталъ разъ за разомъ нажимать
пружину. Прозвучало еще три выстрела, потомъ ре-
вольверъ сталъ глухо звякать. Тогда лишь Андрей
пришелъ въ себя, догадавшись, что раз- стрЁ лялъ
вей натроны.
Толпа людей съ бледными лицами, искаженными
ужасомъ, съ трясущимися губами, окружала его.
Теперь кто-то обезоружилъ его и, тряся за плечи,
кричалъ ему въ лицо:
— Безумный , несчастный , что вы сдЁ лали!?
Онъ глянулъ въ лицо кричавшаго и сообрази лъ:
— А - а , это человЁ къ, ихъ человЁ къ... ему нужно
объяснеше.
И произнесъ заранЁ е приготовленную фразу:
— Такъ поступаютъ съ врагами народа!
Но, проговоривъ эти слова, предназначенный
для внешней жизни, • онъ почувствовалъ, что власть
этой жизни надъ ннмъ кончается, что словами этими
онъ окончательно прощается съ ней , уходитъ изъ
нея: ядро переживаний тяжело заворочалось и
разбило вдребезги ничтожную, отжившую скорлупу.
И, Боже мой , какая необыкновенная усталость, какая
давящая тоска охватила его одновременно съ
возвратомъ къ личной , сознательной жизни. Онъ
уже ничего не соображалъ, ничего не слыхалъ изъ
того, что говорилось и дй далось вокругъ. Въ ужасе,
не веря, не желая верить собственнымъ пере,
живашямъ, онъ сознавалъ, что хорошо знакомое
ощущеше брезгливости къ самому себе, чувство
недовольства самимъ собой за учасие въ ихъ жизни,
овладй ваетъ имъ; и только-что совершенное дело
уже казалось ему маленькинъ дй ломъ человеческой
любви и ненависти, отдаваясь которому, онъ далее,
чй мъ когда-либо, отдалился отъ настоящей своей
внутренней жизни, отъ насгоящихЧ) потребностей
своей души. Усталымъ взглядомъ обвелъ онъ
житей скую обстановку, въ которой находился,
потомъ—людей , окружавшихъ его, и жалобно-
мечтательно, почти виновато улыбнулся имъ;
виновато—за то, что они не понимали его. Но то,
что въ улыбке его было ласковаго, предназначалось
собственной мечтательности: ты видишь, я
приблизился къ тебе!
Его оставили одного. Люди бросились въ глубь
передней и столпились вокругъ того места, откуда
доносились стоны. Сквозь эти стоны онъ
11 К А З Н Ь .

16
1
услыхалъ хрипло и съ усил1ями выговоренный
слова: «Государя... хочу вид-Ьть Государя...» По- томъ,
немного позже: «Пошлите за женой .» Машинально
онъ приблизился и увидалъ, что вс1;
присутствующее забыли о немъ и искренно по-
трясены страдашями умиравшаго передъ ними
человека.
Умиравнй й старикъ, звавнпй своего государя, свою
жену, и торжественно-взволнованный лица людей
вызвали въ Андрей смешанное чувство отвращешя и
стыда. Ему стало противно и совестно оставаться
между этими людьми. Никто не обращалъ на него
внимашя. Онъ повернулся и направился къ
выходнымъ дверямъ. На гу- бахъ его блуждала все та
же мечтательно-жалобная улыбка.

Счастливъ тотъ, кто не видалъ жалобныхъ

улыбокъ героевъ!
 XXIY.

Онъ вышелъ и пошелъ. Навстречу ему, въ

•костюме моднаго франта, съ сигарой въ зубахъ и съ
развернутымъ номеромъ юлористннескаго журнала
въ рукахъ, шагалъ Плановъ. Они поравнялись, но
тотъ не поднялъ взгляда. Андрей подумалъ
незлобиво:
— Вотъ, ты уже не смеешь взглянуть на меня.
Еще бы! Ты жизни нуженъ и жизнь нужна -тебе.
Но позади него уже кричали, люди снова ок-
ружали его. А онъ и не думалъ бежать. Онъ брелъ
вперздъ бездельно, машинально и лишь потому, что
былъ на улице и не зналъ что съ собой делать; онъ
не думалъ ни о побеге, ни объ аресте. Услыхавъ
позади себя торопливые шаги, позвякивающее
шпорами, онъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ
представительный полков- никъ съ великолепными
рыжими усами и бакенами.
— Поручиг-съ, ваше opynie!
Его вдругъ пронизало чувство острой трево-
ги—такое, какое въ пос.гЬдше дни имъ часто
овладевало при столквоветяхъ съ людьми по поводу
предстоявшаго дбла:
«Какъ-бы не выдать себя этому! Какъ-бы не
погубить дела!»
Но потомъ онъ вспомнилъ, что дело уже позади,
что все уже произошло. Неумелымъ жес- томъ онъ
снялъ съ себя шашку черезъ плечо, вместе съ
портупеей .
— Вы не военный !—торжественно произнесъ
представительный полковникъ и лукаво ухмыль-
нулся въ великолепные рыжие усы свои, чрез-
вычай но довольный тй мъ, что онъ-то, полковникъ,
наиточней шимъ образомъ знаетъ, какъ снимается
съ военнаго плеча шашка, а вотъ сей бледный ,
растерянный молодой человекъ- этого не знаетъ.
 XX Y.

Молодое весеннее солнце, высоко и властно

поднявшись на небе, проникало своими лучами
повсюду. Гордый кончикъ адмиралтей ской иглы . и
несчастный , въ пыли и плесени, окна под- вальныхъ
этажей въ изобилш получали съ высоты свою дозу
золотого блеска. Проникало солнце и въ одну изъ
одиночныхъ каяеръ Петропавловской крепости, куда
съ шумомъ, съ бряцашемъ сабель и съ
начальническими окриками проникла группа людей ,
введшая уб1й цу министра Битюгина.
Андрей владГлъ собой всецело. Но видно было,
что это стоило ему упорнаго напряжешя воли: онъ
былъ бл'Ьденъ, глаза его ввалились и потускнели.
Прервавъ на полслове что-то -объяснявшаго ему
коменданта крепостной тюрьмы, онъ попросилъ
сей часъ же опустить кой ку. Тотъ не отказалъ.
Съ момента совершешя казни надъ Битюги- нымъ
едва прошло два часа. Все это время усталая мысль
Андрея почти бездей ствовала.

16
6
 Да онъ и нарочно упорно старался не форму-
лировать передъ сознашемъ уже зарождавшихся въ
немъ новыхъ переживашй . Теперь, оставшись одинъ,
онъ опустился на кой ку и огля- дй лъ камеру. Въ
углахъ она была сумрачна, неприветлива, но съ
высокаго подоконника по стй не и по полу текла и
расплывалась бледная полоска золотого света. Съ
минуту онъ не отры- валъ отъ нея взгляда, и вдругъ
губы его дрогнули въ слабой улыбке: ему показалось
стран- нымъ, что онъ, только что передъ этимъ,
среди веселой толпы, равнодушно смотрй вшгй на
свободное, горячее солнце, испытываетъ теперь чув-
ство нежной благодарности къ этой бледной
полоске света, робко заглядывающей въ камеру для
него, для одинокаго. Сердце его билось спокой но, и
мысли затихли, покорный , смиривнпя- ся. Онъ опуса
илъ голову на тюфякъ, глаза его тотчасъ же
сомкнулись и сонъ, глубокШ и целительный ,
сковалъ его.

До дня суда прошелъ месяцъ.

Оттого что въ моментъ после убшства Би- тюгина
Андрея посетила тоска, подсказавшая ему, что онъ
совершилъ лишь дело маленькой человеческой
любви и ненависти,—онъ зналъ, что, какъ только
определится неизбежность близ- каго конца, имъ
опять овладеютъ размышленья, послй дшя, выснй я, о
загадке собственной души, о загадке жизни и
смерти. Въ сердце его жила капризная досада на
неразрешенность грядущей судьбы; онъ ждалъ
полной ея выяснен-

1
6
6
ности, чтобы предаться мыслямъ, а покам'Ьсаъ
упрямо гнали ихъ.
Веб дни этого месяца были днями воспоми- нашй .
Каждое утро, просыпаясь, онъ радовался уже
совершенному и оставленному позади делу,
радовался своему одиночеству и солнцу, бледными
лучемъ проникавшему въ камеру... и, радуясь,
уходилъ въ мгръ воспоминанШ. И было у него въ эти
дни воспоминанШ—свое, было и чужое. Чужими
было все совершенное когда- либо только потому,
что друпе люди, которыхъ онъ считалъ умными и
благородными, совершали то же и советовали такъ
совершать,—и къ этимъ воспоминашямъ онъ
оставался теперь совершенно равнодушными. Но
благословляли минуты сокровенныхъ бесй ди съ
собственной душой , благословляли решете не уй ти
отъ ду- шевнаго испытатя, но пой ти ему на встречу,
благословляли Лару, детскую любовь къ ней ,
разлуку и вторичную встречу, ибо все это было свое,
родное,—и все это ежедневно выделялось изъ
общаго хаоса воспоминанШ. Такъ въ сим- фонш,
говорящей о жизни, всплескивается и шумитъ
многоголосое море звуковъ... и вдругъ смолкаетъ, и
въ благородномъ одиночестве чисто и
целомудренно звенитъ струна благодат- ныхъ слези,
струна мудрой въ своей скорби скрипки.
 XXVI.

Его судили и приговорили къ смертной казни

черезъ повй шеше. И онъ сталъ думать о смерти. Онъ
не былъ спокоенъ, не былъ готовъ, онъ боялся
смерти.
Всей своей жизнью обуздавший въ себй звй ря,
онъ не боялся смерти физически, какъ, вероятно,
невыносимо тяжелаго, невообразимо ужаснаго
страдашя тй ла въ последнюю минуту. Не страшилъ
его и уходъ по ту, неведомую сторону жизни.
Напротивъ, его страхъ передъ смертью бралъ
начало и черпалъ свои силы исключительно въ этой ,
настоящей жизни, съ которой нужно было
разстаться. Онъ хотй лъ бы, оглянувшись на
прой денный жизненный путь, воскресить въ душй
вей переживашя, который , вотъ, довели его до
эшафота, и благословить эти переживания и
сказать:—такъ надо было! — Онъ хотй лъ свй тлаго
праздника для своего сердца. И посколько въ сердцй
не было лико- вашя за прошлую жизнь и за то, что
въ ней было самое главное, постолько онъ боялся
смерти и отчаивался при мысли, что она мо- жетп
подой ти прежде, ч'Ъмъ онъ успй етъ примириться съ
тоской , посетившей его въ моментъ после убй ства
Битюгина, прежде, чемъ онъ успеетъ примириться
съ самимъ собой . Въ этомъ случае онъ внутренно не
будетъ согла- сенъ на смерть и, значитъ,
произой детъ насшпе надъ его душой ; въ зтомъ
случае его поведутъ на смерть, какъ скотину на
убой . А онъ не хотели, чтобы его вели на смерть, онъ
хотели сами итти ей навстречу... Причудливо было
его размышлеше о смерти: казалось, онъ боялся ея
именно потому только, что, вотъ, въ последнюю
минуту открыли въ своемъ сердце страхи пе- редъ
ней . Нужно было думать, думать... Но мысли явились
не сразу. Необыкновенно тяжелыми было для него
время оти той минуты, когда вынесли приговори, до
другой , когда, за несколько часови до казни, его,
осужденнаго, оставили наконеци одного...
Приходила мать, и Андрей долго пытался вну-
шить ей , что они совершенно спокоенп. Уже это
свидаше значительно подорвало его силы. Потоми
приходили министри юстищи си готовыми
прошешемн на Высочай шее Имя.
— Милости Государя нети предГлови!—про-
изнеси онъ внушительно, торжественно.—Под-
пишите прошеше, и, мне кажется, жизнь вамъ
обезпечена.
Андрей отказался наотрезъ, министръ долго
настаивали.
— Я вижу, что вами труднее повесить меня,
ч'Ьмъ мн/fe—умереть,—сказалъ Андрей , стараясь
вложить въ эти слова какъ можно больше гор-. дости
и непоколебимости.
Министръ ушелъ, но оставилъ въ тюрьмЬ одного
изъ своихъ чиновниковъ, которому пору- чилъ
заглядывать съ прошен] емъ въ камеру къ
осужденному и убеждать его подписаться. Чи-
новникъ этотъ заходилъ восемь разъ. И онч>,
подобно своему министру, сначала говорилъ о-
прошеши на Высочай шее Имя торжественно, даже
набожно; и глаза его, въ которыхъ было много
почтительнаго, покорнаго уповашя и немного
лукавства, хотели, казалось, сказать Андрею:
«Хотя вы, господинъ Вечеринъ, и очень пре-
ступны, но жизнь, видите ли, устроена такъ мудро,
такъ божественно, что когда какой -нибудь
челов'Ьчекъ ждетъ смерти отъ другихъ людей , то
гд^-то всегда существуетъ высшая сила, которая
захочетъ—и спасетъ человй чка. Какъ тамъ хотите, а
эта высшая сила существуетъ, и верьте, верьте,—она
можетъ подарить васъ пр1ятнМшимъ
сюрпризцемъ!»
И чиновнику казалось странньшъ, непости-
жимымъ, дикимъ то, что Андрей отказывается итти
навстречу мудрому, божественному порядку жизни.
Но, убеждаясь въ серьезной непоколебимости
осужденнаго, онъ съ каждымъ своимъ новымъ
появлешемъ, волнуясь и бл'Ьдн'Ья, вен болй е и
бол^е м^нялъ тонъ и теперь ужъ, выбирая
осторожныя выражешя, отзывался о протеши, какъ о
пустяшной , формальной проце-
дуре, не выполнить которой значитъ—не уважать
самого себя, не ценить собственной жизни... А
потомъ онъ ужъ находилъ, что прошеше даже- не
пустякъ, что оно ничто, что оно даже, такъ сказать, и
не существуетъ вовсе, что суще- ствуетъ только
вопросъ о жизни. А вой дя въ камеру въ нослФднШ
разъ, уставился на Андрея взглядомъ, полнымъ
ужаса, сд'Ьлалъ руками и плечами еле уловимый
жестъ, который гово- рилъ:—прошеше... ничто...
жизнь...—, и произ- несъ беззвучно, почти одними
губами:
— Подмахните!?
Андрею казалось, что чиновникъ этотъ, уго-
варивая его жить, почти любитъ его или, по край ней
м'Ьр'Ь, искренно заинтересованъ въ томъ г чтобы
спасти его; какъ будто чиновнику мерещилось, что и
онъ будетъ нисколько виноватъг если поБтбсятъ
политическаго преступника.
Вскоре зат'Ьмъ пришли вооруженные люди,,
окружили Андрея теснымъ кольдомъ и вывели изъ
крепости. Потомъ пароходомъ доставили въ
Шлиссельбургъ. Здесь его сначала поместили въ
крепостной канцелярш и оставили вместе съ нимъ
двухъ жандармовъ. Только после полуночи, когда
спряталась луна и на дворе окончательно стемнело,
осторожно, украдкой и безъ света, его провели мимо
оконъ другихъ заклю- ченныхъ въ отдельный
маленькШ флигель крепостной тюрьмы.
Въ свою новую одиночную камеру онъ всту- пилъ
разбитый , шатаясь отъ усталости. Уже- десять
часовъ онъ жилъ въ сознанш прибли-
жающей ся смерти и до сихь поръ ничего, ничего не
надумалъ! Никогда, за всю свою жизнь, онъ не
чувствовалъ себя такимъ растерян- нымъ, такимъ
уничтоженнымъ... Боясь сна, онъ р'Ьшилъ было
вовсе не ложиться на кой ку; но не справился съ
усталостью и прилегь, стараясь отдохнуть, не
засыпая.
Тянулась последняя ночь его жизни, онъ ле- жалъ
на тюремной кой кй , боролся съ гнетущей властью
физической усталости и звалъ прежшя благодатный
мысли, звалъ былое вдохновеше...
— Не надо спать... нельзя спать!—повторялъ онъ
себ1з.
 XXVII.

— Гы-и, гы-и, гы-и...—раздалось за окномъ и

донеслось до слуха Андрея. Онъ приподнялся на
локтяхъ и прислушался: показалось ему, что где-то
совсбмъ далеко стучатъ молотомъ по железу; но
звуки проникали въ камеру слабые, звякаюшде,
точно дЬтскимъ, игрушечнымъ мо- лоточкомъ
колотили о жестянку. Странный нее, стонущш звукъ,
только что раздавшШся за окномъ, не
возобновлялся... Онъ склонился къ изголовью, и
тогда звукъ тотчасъ же повторился явственнее и
длительнее... Онъ опять приподнялся на кой ке, чутко
насторожился и убедился теперь, что слухъ не
обманывастъ его, что въ темноте ночи, у самаго
окна, что-то дей ствительно стонетъ протяжно и
жалобно,— точно слабо скрипитъ подъ напоромъ
ветра гибкий стволъ дерева. Онъ долго вслушивался,
затаивъ дыхаше и напрягая память, такъ какъ звукъ
этотъ показался ему удивительно знакс- мымъ: онъ
слыхалъ его когда-то, очень давно. И вотъ вдругъ
вспомнилъ и улыбнулся.
 Въ детстве, проводя какъ-то лето въ деревни, вп
Малороссш, онъ знавалъ сумасшедшую ста- руху-
нищую, побиравшуюся съ сумой по дворами. Никто
не зналъ, откуда безумная появлялась и куда
временами исчезала. Разсказывали же о ней
приблизительно то, что обыкновенно говорятъ по
деревнями о потерявшихи разуми старухахп: она
погорела, дгЬти ушли ви городи и забыли о ней ,
осталась при ней самая младшая дочь-дурочка,
которая потоми потонула... Сумасшедшей она была
тихой , ласковой , никого не обижала, а только
заговаривалась, да еще всегда всеми, и взрослыми и
малолетними, раз- ■сказывала одну и ту же" сказку:
— На самоми пупе земли, посаженная самими
Господоми-Богоми и сыномп его 1исусоми Христомп,
стоити плакучая ивушка, и все сто- нети ивушка, все
стонети: гы-и, гы-и, гы-и... И низбхонько, во-о каки
низёхонько склонились веточки ивушки, а потому
это, что на всякой веточке всягай листочеки
обмочени слезьми человеческими, а дупло ивушки
скрипити—не наскрипится, плачети—не наплачется,
потому что много всосало оно крови человеческой ,
потому что стоити оно на самоми пупе земли. А по-
тому она и плакучая и скрипити, что победили
дьяволи самого Господа-Бога и сына его 1исуса
Христа. И запечалился сами Господь-Боги, и •сказали
сыну своему 1исусу Христу: «Нужно обязательно,
чтобн дьяволи сбежали!» А 1исуси Христоси, сынн
БожШ, на то ответили: «Батюшка, прости Ты мне мое
слово неразумное,
но только сбЬжитъ дьяволъ, непременно сбе- житъ,
когда сольются съ листочковъ слезы пра- ведниковъ
и пропитается дупло насквозь кровью святыхъ
мучениковъ». Обрадовался тутъ самъ Господь-Богъ,
и сказалъ сыну своему 1исусу Христу: « А ведь Ты,
сыночекъ, правъ. Пусть она, ивушка, стонетъ, пусть
стонетъ, пусть!» И все нынче стонетъ ивушка, все
стонетъ: гы-и, гы-и, гы-и...
Злые люди, бывало, прерывали разсказчицу,
вышучивали ее:
— Ладно, ладно! Буде, старая, представляться!
Небось, не одинъ чулокъ съ деньгами подъ
подоломъ запрятанъ!?
А сострадательные выслушивали до конца,
крестились и, подавъ грошъ, отходили въ сторону,
опечаленные. Старуха же проходила дальше,
собирала вокругъ себя новую группу людей и
начинала снова:
— На самомъ пупе земли, посаженная самимъ
Господомъ-Богомъ и сыномъ его 1исусомъ
Христомъ...
Андрей вспомнилъ, что деревенсше ребятишки
часто пугались сумасшедшей и плакали, прижимаясь
къ юбкамъ матерей , такъ что те иной разъ
замахивались на старуху рукой и гнали ее прочь,
называя почему-то колдуньей и воровкой . Но ему—
онъ прекрасно помнить это—никогда не бывало
страшно, а только становилось грустно, да и то какъ-
то щлятно, трогательногрустно...
Звукъ за окномъ опять не возобновлялся; а
сквозь окно чуть пробивалась бледная полоска
розовато свй та. Андрей рй шилъ, что онъ гре- Зилъ, и
ему стало досадно, такъ какъ, вспоминая разсказъ
безумной , онъ, какъ и тогда, въ дТт- ств^, проникся
чувствомъ отрадной грусти. Онъ подумалъ, что
греза, вероятно, вернется, если онъ закроетъ глаза.
И онъ закрылъ глаза, и бредъ возобновился.
Теперь Андрей вид'Ьлъ у самаго окна своей
камеры легендарную иву, посаженную самимъ
Господомъ-Вогомъ и сыномъ его 1исусомъ Хри-
стомъ. Еще не ушедшая ночь и грядущая заря
ласкали Божье дерево нй жнымъ, прозрачнымъ
синимъ и розовымъ св'Ьтомъ; какъ хрусталики
дрожали на листьяхъ слезы человй чесюя, и какъ
брызги рубина бежали по стволу одиноюя, рй дгия
капли крови; и въ каждой кагигЬ и въ каждой
слезинкй жили и ночь и заря. Такъ,. печальная и
задумчивая, стояла у тюремнаго окна ива безумной
сказки, такъ, сама страдающая, заглядывала она въ
темный уголъ, куда бьшъ брошенъ страдавний
человй къ, и тихо, еле слышно, томительно стонала:
—гы-и, гы-и, гы-и...
Андрею часто случалось во снй сознавать, что онъ
спитъ и грезитъ. Въ такихъ случаяхъ сновидЪше,
едва осознанное, прекращалось и самъ онъ
просыпался. Теперь же, подумавъ сквозь сонъ о
томъ, что ива подъ окномъ— лишь бредъ, онъ не
проснулся; и съ этой минуты онъ жилъ во власти
грезъ, но сквозь грезы мгновешями сознавая, что
образы, посЬща-
юшДе его въ забытьё, пораждаются необыкновенно
властнымъ напряжен 1емъ его мысли.
Онъ подумалъ:
— О чемъ это дерево хочетъ напомнить мне: о
мукахъ человечества, или о моихъ собствен- ныхъ
страдатяхъ?
И едва онъ такъ подумалъ, какъ услышалъ
близъсебя легкШшорохъ. Онъ приподнялъ голову.
Две женщины, одна въ беломъ, другая въ чер- номъ,
стояли неподвижно недалеко отъ кой ки и смотрели
на него внимательно, испытующе. Онъ обернулся къ
нимъ, и тогда та, что была въ беломъ, улыбнулась
ему загадочно горящимъ, любовнымъ взоромъ и въ
вдохновенномъ призыве протянула къ нему
прекрасный , доверчивыя руки; и онъ сразу узналъ
въней свою солнечную подругу. У второй , въ
черномъ, было бледное, властное, хотя и усталое
лицо и каменный , гнетущй взглядъ; изъ камня же
высеченными казались ея руки, гордо и безстрастно
сложенный на груди, и вся она казалась изъ холод-
наго камня.
— Зачемъ пришли? Кто вы? И кто послалъ васъ:
небо?—съ невольной надеждой спросилъ Андрей .
— Нй тъ, мы земныя!—съ глубокнмъ вздохомъ
ответили обе женщины.
— Зачемъ пришли?
— Ты звалъ насъ.
— Кто вы?
— Я—твоя мудрость,—ответила девушка въ
беломъ.
12 КАЗНЬ. 177
 — А это кто?—спросидъ онъ ее же, но ответила
женщина въ черномъ:
— Я—земная мудрость.
— Почему вы вместе?
— Мы неразлучны, пока не умретъ . одна изъ
насъ.
— Зачемъ пришли?—задыхаясь отъ волнетя
переспросилъ Андрей .
— Ты звалъ насъ.

1
7
8
 Андрей обратился къ солнечной подруг!; съ
укоромъ:
— Зачй мъ поражаешь меня страдашями? За что
наказуешь меня? Почему я не радуюсь въ эту
минуту, почему нй тъ во мнй торжества? Развй я не
совершилъ всего, къ чему ты меня призывала, развй
не отвернулся отъ земной справедливости? И,
отдавая жизнь, развй не къ тебй я стремился!
Почему же нй тъ въ дунтЬ моей великаго, свй тлаго
праздника?
Дй вушка въ бй ломъ ответила, и величай шая
нй жаость и безграничное страдаше звучали въ ея
голосй :
— Не наказую тебя, такъ какъ нй тъ и не можетъ
быть у тебя предо мной преступленш: даже и тогда,
когда заблуждался, ты невольно приближался ко
мнй . Знаю: искашемъ меня была наполнена твоя
жизнь. Но я не властна иадъ сердцемъ,
принадлежащимъ не мнй одной .
— Что хочешь ты этимъ сказать?
Заговорила та, что была въ черномъ:
 — Я наказую тебя, я тебя поражаю!' ВсЬми
делами жизни своей ты служилъ мн4, и
посл’Ьднимъ, великимъ д'Ьломъ служилъ мн4 же.
Мудро занесъ мечъ надъ головой врага своего, и
вотъ—надъ твоей головой мудро за- несетъ мечъ
врагъ твой . Мгновеше,—и ты былъ силенъ и былъ
справедливъ, и вотъ другое мгновеше,—и силенъ
врагъ твой , и онъ справедливъ. Я наказую тебя!
Пока говорила женщина въ черномъ, лицо
солнечной подруги выражало глубокую скорбь.
Андрею же хотелось говорить только съ ней одной :
— Н'Ьтъ, я служилъ тебй , а не ей . Разв^ не
осудилъ сердцемъ земной справедливости...?
Д’Ьвушка въ бт&ломъ прервала его:
— И лишь только осудилъ, какъ по ея за- конамъ
задумалъ приблизиться ко мн’Ь!
Онъ возразилъ:
— Знаю: земная справедливость въ ненависти.
Но разв’Ь ты—любовь?
—Я—р1зтеше сердца твоего. Маленькому, я теб1:
говорила: «...подвинь ли въ святости, преступаете ли
въ порока—все для тебя, но слушай , челов’Ькъ, какъ
бьется сердце твое!» Позже сердце твое сказало:
«любовь», и съ того мгно- вешя я стала любовью.
— Пусть такъ! Все-жъ, ты сама знаешь: по
законамъ земной справедливости я служилъ любви,
то есть сознашю моему. Гд^Ь же награда совести?
Б^лая подруга приблизилась къ нему, скло-

1
8
0
нилась надъ нимъ. Глаза ихъ встретились, и
всесильное пламя ея взора достигло самаго сердца
Андрея.
Она заговорила:
— ...Протягивали кошелекъ и кинжалъ и, брез-
гливо избегая взгляда человека, говорили:— ступай
и соверши свое темное дело!—И шелъ и совершалъ,
они же пользовались плодами дела его. Шелъ ночью,
пряталъ подъ полой кинжалъ,—но укрывался ли
отъ совести своей ? Потомъ поражалъ врага,—но
побеждалъ ли сердце свое? А свершивъ, скрывался и
отъ враговъ и отъ друзей , ибо и те и друпе, завидевъ
его, кричали:—ступай прочь, мы не знаемъ тебя
собака! Но где была радость, и где былъ вопль? Но
дело земного благоподуч1я свершено, и какое кому
дело до того, какъ бьется бедное собачье сердце!?..
Ныне же по-другому. Когда-то для темнаго дела
земного благополуч1я человека дарили золотомъ,
ныне же дарятъ его увеще- вашемъ и любовью, во
прахъ простираюся пе- редъ нимъ, какъ передъ
героемъ. Но где радость, и где вопль? Но впереди
дело земного благополуч1я, и какое кому дело до
того, какъ бьется бедное герой ское сердце?! Ибо
сказать человеку, простить желающему:—убШ!—все
равно, что человеку, мстить желающему, сказать:—
не убШ Первый —убивъ, пожалеетъ, а второй
пожалеетъ, не убивъ. Я убилъ, потому что, страдая,
не могъ продолжать жить, не убивъ причинявшего
страдашя: вотъ—все! Я убилъ, потому что считалъ
это полезнымъ для Mipa, и
умные, любяшде меня люди сказали мне, что это
такъ: вотъ—ничего! Почему, чтобы приблизиться ко
мне, ты избралъ путь земной справедливости
тотчасъ же после того, какъ осу- дилъ ее и открылъ
справедливость сердпа своего?..
Волнете Андрея возросло, и онъ, въ свою очередь,
прервалъ солнечную подругу:
— Зачтбмъ ты все это говоришь мне? Хочу знать
лишь одно: справедливо ли, праведно ли поступилъ
я, убивъ врага?
Она ничего не ответила, и солнечное пламя ея
взора невыносимо жгло его сердце. Но без- страстно
заговорила та, что была въ черномъ:
— Сказала тебе: справедливо! Подуй на лукавый
миражъ человеколюбия, заполняющей сердце твое, й
исчезнетъ плакучая ива, здесь стонущая у окна
твоего одиночества! Скажи: «земля», и забудешь
смыслъ слова «праведный »! Гдй ценность слезы
человеческой ? Вотъ, пере- шагнувъ черезъ потоки
слезъ, черезъ море крови, черезъ горы труповъ,
гордый и жестоюй че- ловй къ подарилъ страну
призрачнымъ, времен- нымъ благополуч1емъ,— и
велика ею справедливость! Но во что оценилъ бы ты
океанъ слезъ, пролитый глазами его? Все-жъ, гордый
и жестоки! человекъ принесъ съ собою въ М 1ръ
каплю неподдельнаго земного счастья, а праведный
слезы родили лишь благоухающей цве- токъ, да и то
только въ сказке. Но разве, поражая врага, ты хотелъ
благоухающего цветка, а не земного счастья своимъ
ближнимъ?
Негодуя, онъ воскликнулъ, обращаясь къ сол-
нечной подруг'!;:
 — Почему говоритъ она, когда я призываю тебя?
Тебя я спрашиваю, б4лая, пречистая: справедливо
ли, праведно ли поступилъ я, убивъ врага?
Теперь девушка въ б'бломъ потупилась, пламя ея
глазъ погасло, и въ глубокомъ вздоха она
произнесла одно слово:
— Казнь!
Онъ вскричалъ:
— Ты ничего не знаешь о жизни и все воз-
вращаешься къ моему сердцу! Я понимаю, ты хочешь
сказать, что я казнилъ собственное сердце. Но
спрашиваю тебя: что делать на зем- л г!; человеку
одному съ своимъ сердцемъ?
— Искать меня.
— Зачй мъ?
— МиГ жаль тебя, ребенокъ. Хочешь, я уй ду?
Онъ вдругъ рванулся къ ней вс'Ьмъ тй ломъ
и, потрясенный испугомъ, безпомощностью, ловя ея
руки, зашепталъ:
— Не уходи, дорогая, не уходи, единственная!
Есть еще время... есть еще время!
Б’Ьлая подруга взглянула вопросительно на
женщину въ черномъ. Та, въ свою очередь, подошла
къ Андрею совсЬмъ близко, вплотную, порочно
улыбнулась ему и сказала:
— Говорю и я тебй : есть еще время! Есть еще
время притти ко мнгЬ. Преданность земной
мудрости спасаетъ всегда, и даже тогда, когда
смерть на. порог'!;. Ты знаешь, я находчивая,
я премудрая, и не будетъ предала моимъ ухищ-
ретямъ въ ДЁЛЁ примирешя тебя съ людьми.
Но онъ не отрывалъ взгляда отъ лица бЁ лой
подруги и, все еще пытаясь овладеть ея руками,
повторяла,.-
— Не уходи, дорогая, не уходи, единственная!
Она молчала, не шевелясь, и онъ продолжалъ
просить ее:
— Пожалей ... пожалЁ й ! Ты видишь: я страдаю.
Почему же ты такъ сурова? И почему, почему погасло
солнце глазъ твоихъ?
Она ответила задумчиво, верЁ шительно:
— Это потому, что ты боишься смерти.
— НЁТЪ. МНЁ кажется, я уже не боюсь ея. Но
МНЁ жаль разстаться съ тобой.
— Такъ ты все еще преданъ МНЁ, и теперь
безраздЁ льно?
— Да. Дай же МНЁ прикоснуться къ рукамъ
твоимъ!
Тогда женщина въ черномъ покинула его и,
отой дя въ глубь камеры, произнесла:
— Свершится сегодня же!
А бЁ лая подруга приблизилась къ нему, и руки ея
легли ему на лобъ и на глаза... По- томъ онъ
прижался головой къ ея груди, и она говорила ему:
— Ты побЁ дилъ, ты побЁ дилъ! Вся твоя жизнь
была искашемъ меня. Но не отказался ты отъ меня и
тогда, когда открылась тебЁ истинная ЦЁННОСТЬ
земныхъ ДЁЛЪ твоихъ, даже и тогда, когда понялъ,
что для земного благополуч 1я НЁТЪ пользы ВЪ твоей
преданности МНЁ. ПОСЛЁДНИМЪ
земнымъ дй ломъ ты совершилъ исключительный
подвигъ огромной пользы, увы—лишь для моей
спутницы въ черномъ, но такъ прой дя по пути
великаго заблужденья, все-таки приблизился ко
мнЬ. И вотъ въ послЬдше часы жизни знаешь чтб
было назначещемъ и промысломъ твоего земного
существовашя. Но развез это не много, и развЬ это
не все? Хотя и известно тебЬ, что я—земная, и что
вмЬстЬ съ послЬднимъ вздо- хомъ твоимъ кончится
все и начнется ничто. Говорю и наставляю тебя:
нЬтъ въ тебЬ болЬе страха смерти.
Потомъ, послЬ молчашя, она снова говорила:
— Страха смерти въ теб'Ь уже нЬтъ, но вижу въ
глазахъ твоихъ печаль. Не скрою: тоска не покинетъ
тебя до самой послЬдней минуты; но развЬ Христу
было весело смотрЬть съ высоты Голгоеы на землю
и человЬчество?
Потомъ, послЬ новаго молчашя, сказала еще:
— Самъ зауготовивппй для себя казнь, ты въ
сердцЬ же своемъ най дешь воскресеше. Миръ
входитъ въ душу твою.

... Гы-и, гы-и, 1ы-и... Она была такъ трогательно

прекрасна для дЬтскаго сердца, теперь же такъ
загадочно, такъ мучительно вдохновляла. Гы-и, гы-
и, гы-и... Ива плакала въ сторонЬ въ стенашяхъ,
жалобахъ, но безъ проклята й , а какъ будто въ
страдашяхъ благословляя. А Андрей зналъ, что, на
самомъ дЬлЬ, это онъ плачетъ, и чувствовалъ, какъ
слезы градомъ льются изъ его глазъ, обжигаютъ его
щеки. Но онъ не ше~
велился, боясь спугнуть солнечную подругу, которая
вся белая, вся лученосная, склонившись надъ нимъ,
сушила его слезы поцелуями и шептала ему слова
бодрости и высшаго примире- шя... хотя онъ не
переставалъ понимать, что и она не существуетъ,
что и она—бредъ, что, на самомъ д'Ьл’Ь, это въ
посл’Ьднемъ напутствую- щемъ наставленш мудро
поучаетъ его лучшая, незапятнанная,
благородней шая часть его же собственнаго сознашя.
 XXIX.

— Проснитесь! Надъ вами должна совершиться

казнь.
Онъ сквозь сонъ услыхалъ эти слова, произ-
несенный мягкими, сдержаннымъ, почти ласко-
вымъ голосомъ. Но чарующШ м!ръ, полный светлой
гармонш отрады и грусти, заполняв- mifi сердце
Андрея, точно сковалъ его по ру- камъ и ногами, и
онъ продолжалъ лежать, не шевельнувшись. Тогда
голосъ прозвучалъ громче, настой чивее, но пытаясь
выразить еще бблыпую нежность.
— Проснитесь! Оей часъ надъ вами совершится
казнь.
Онъ открыли глаза. Возле самой кой ки,
великолепные, гордые, стояли люди въ бле-
стящихъ парадныхъ мундирахъ, при оружш и въ
орденахъ; а въ ногахъ кой ки одиноко и безпомощно
держался согнутый , безсильный старичекъ-
священникъ. Въ дверяхъ камеры онъ заметили еще
одного человека, въ красной рубахе, красныхъ
шароварахъ и красной шап-

18
7
кй . Этотъ стоялъ, небрежно пол у оборотившись
спиной въ сторону остальныхъ людей и, чуть
раскачиваясь всЛзмъ т'Ьломъ, лениво и плавно
поводилъ плечами; въ рукахъ онъ держалъ плеть и
веревку.
Какъ только Андрей раскрылъ глаза, ста- ричекъ- {
священникъ поспешно, растерянно под- нялъ надъ
головой золотой крестъ; но въ этомъ жесте не было
ничего напутствующаго, а было скорее что-то
испуганное, оборонительное, точно священникъ
искалъ въ кресте защиты отъ собственной совести;
у всй хъ остальныхъ въ глазахъ промелькнуло
смешанное выражеше ужаса и любопытства; одни
изъ нихъ ступили съ ноги на ногу, друпе кашлянули,
и все, не въ силахъ оторвать взгляда отъ едва
раскрывшихся глазъ Андрея, старались не терять
гордаго, великолепнаго вида. Одинъ лишь человекъ
во всемъ красномъ продолжалъ лениво, равномерно
поводить плечами, и малень- Kie, хмурые глаза его
подъ низкимъ, крепкимъ лбомъ не выразили
ничего.
На одно мгновеше ему показалось ужаснымъ
тотчасъ же после пролитыхъ благодатныхъ слезъ
светлаго примирешя отдаться въ руки этихъ людей .
Онъ закрылъ глаза и сразу за- былъ о техъ, которые,
неподвижные, застыв- inie, стояли надъ нимъ и
смотрели на его снова опущенныя веки. Тогда до
плеча его дотронулись и все тотъ же голосъ,
окончательно решившей ся и окончательно
смущенный , въ третШ разъ произнесъ:
 — Осужденный , встаньте и приготовьтесь къ
казни!
Онъ поднялся. Гордые люди въ красивыхъ
мундирахъ отошли въ глубь камеры и пропустили
къ кой к'Ь хмураго, снокой наго человека въ
красномъ. Этотъ направился къ Андрею не торопясь,
разглядывая свою веревку и по- прежнему небрежно
выставляя впередъ одно плечо. Подой дя, онъ тяжело
дыхнулъ въ лицо Андрея перегорелой водкой и
спросилъ тихо, миролюбиво:
— Вы не будете сопротивляться, я свяжу васъ?
Андрей ничего не отвй тилъ и съ невольной
торопливостью протянулъ впередъ руки. Жестъ
этотъ очевидно испугалъ палача. Вдругъ, отсту-
пивъ на два шага, онъ побагровй лъ и затрясся всЬмъ
гЬломъ, потомъ, снова наступая на Андрея,
взмахнулъ плетью и зарычалъ:
— Руки назадъ! Запорю при малМшемъ
сопротивлен!и!
Теперь изящные люди, при оружш и въ орденахъ,
покраснели, а безсильный старичекъ- священникъ
еще ниже опустилъ голову на грудь и еще выше
поднялъ по направленно къ осужденному золотой
крестъ...
Потомъ, пока его вязали, онъ думалъ о томъ, что
солнечная подруга признала исключительную
важность и пользу человеческой расправы только
для земной мудрости, что, значить, казнь надъ
собственнымъ сердцемъ была необходима не для
него самого, Андрея, но для внй шняго Mipa...
 Его окликнули:
— Приготовьтесь. Вотъ священникъ, онъ
напутствуетъ васъ.
Но когда тотъ, еле передвигая ноги, унич-
тоженный , страдающш, приблизился и, не подымая
глазъ, протянулъ крестъ, Андрей мягко отстранилъ
его движешемъ головы и сказалъ:
— Я не могу лицемерить съ вами, батюшка.
Тотъ сей часъ же покорился, трижды осРнилъ
Андрея крестнымъ знаметемъ, потомъ мелко и
нервно сталъ крестить самого себя, бормоча слова
молитвы... Однако, когда уже вышли на крепостной
дворъ, Андрей взглянулъ въ стра- даюнце глаза
священника, на его трясущаяся руки, и сердце его
сжалось; онъ подошелъ къ старику и поцеловалъ его
со словами:
— Я вижу въ васъ просто сердечнаго человека.

Итакъ, все было ясно. Все было ясно теперь, когда

звезда его освещала не новый грядущШ путь жизни,
а перекладину съ петлей , Былъ онъ, и были люди.
То, что онъ не могъ ужиться среди нихъ, то, что его
жизнь должна была быть пожертвованной ихъ
счастья ради, что они выбрали его, что казнь надъ
его сердцемъ была полезна или,—все это должно
было объяснить Андрею, что въ прошломъ, живя
между людьми по законамъ ихъ справедливости,
онъ былъ человекомъ, искавшимъ справедливости
собственнаго сердца и нашедшимъ ее въ решети
уй ти отъ нихъ, отъ людей . Пусть ныне
 онъ тысячу и миллшнъ разъ знаетъ новое и о своемъ решенш и о его
выполненш,—все-жъ, смыслъ и ценность уже прожитой жизни остаются
те же!.. Возможно ли было бояться смерти? Возможно ли было ему,
отдавшему человечеству наибольшее, наиц'ЬннМшее—душу, думать о
гибели тела?
Страха смерти не было. Онъ уходилъ примиренный съ самимъ собой и
-4 не примиренный съ жизнью внешняго Mipa, и въ этомъ
I было его безсмертте, и въ этомъ была его Голгооа. Въ
ту минуту, когда, помысловъ ради человеческихъ о
счастье на земле, надъ нимъ должна была произой ти казнь,—она, эта
казнь, для него уже существовать не могла. Ибо
i
свершилось воскре- сеше, ибо—свершилось.
j-
i
i

19
1
 Палачъ вышибъ скамей ку.
Изъ груди Андрея вырвался длинный , низкШ
однозвучный стонъ, точно въ воздухй надъ
эшафотомъ дернули толстую струну. Такъ въ
музыкй : въ замирающемъ звукй , чуть вздыхая,
смолкаетъ органъ, но послй днимъ вздохомъ сво- имъ
говоритъ, что въ прошломъ была буря, что были
тысячи стенанШ...
Веревка оказалась недостаточно высоко под-
тянутой : ноги Андрея коснулись земли, и все его
тй ло, уже ушедшее изъ руководящей власти сознашя,
мучительно, ужасно забилось, въ ди- кихъ порывахъ,
въ безобразныхъ судорогахъ умоляя объ
освобожденш.
— Мерзаведъ!—прикрикнулъ на палача руко-
водивпй й казнью генералъ, отдавшись порыву
благороднаго негодовашя.—Если ты сей часъ же не
прекратишь страданш казнимаго, то я тебя, сукина
сына, разстрй лять прикажу!
И вей присутствовавппя при казни власти замй тно
согласились съ гнй вомъ генерала и сразу смекнули,
что въ сущности вей они несчастный жертвы службы,
насилующей ихъ добро-
д-Ьтельныя, н'Ьжныя души и заставляющей ихъ
участвовать въ одномъ д$д% съ этимъ грубымъ зв
Ьремъ-палачомъ, которому все равно—страдаетъ ли
человй къ, котораго душатъ, или не страдаетъ. А
молодой товарищъ прокурора при этомъ р1з- шилъ,
во-первыхъ: вечеромъ, въ большомъ, мод- номъ
ресторан^, интересный , бледный , онъ напивается и за
рюмкой вина часа этакъ два горюетъ надъ
жестокостью вй ка, оскорбляющей сердца
мягкихъ,хорошо воспитанныхъ, культурныхълюдей ;
во-вторыхъ: на завтра онъ разскажетъ двумъ
знакомымъ очень либеральнымъ дамамъ, двумъ
очаровательнымъ создашямъ съ глазами голубиной
чистоты и наивности газели, что, присутствуя по
долгу службы при казни, онъ чуть не упалъ въ
обморокъ, такой ужъ онъ чувствительный ! И ему
станетъ легче, когда очень либеральный дамы
посочувствуютъ, и глаза ихъ— голубиной чистоты и
наивности газели — вы- разятъ ему: вы славный !

Палачъ, не торопясь, обнялъ Андрея за шек^

повисъ на немъ поверхъ савана и всей тяжестью
своего большого мужицкаго тй ла помогъ петлй
расправиться съ жизнью мечтателя и револю-
щонера.
КОБЕЦЪ.

Ветаминъ Корчемным.

Москва,
1908
Парижъ,