КОСОЛАПОВ Николай Алексеевич, кандидат исторических наук,

заведующий отделом ИМЭМО РАН.

Тема 1. Теоретические исследования международных отношений
(Историко-интеллектуальный фон и этапы становления науки)

Становление науки фундаментальной (в отличие от прикладной) всегда

диктуется закономерностями функционирования и развитием сферы
сознания, логикой процесса познания, а не практическими потребностями
"сегодняшнего" человека. Поэтому необходимыми и достаточными
предпосылками возникновения нового направления такой науки являются
наличие представляющегося важным, но мало или вообще не изученного и
потому непонятного объекта наблюдения; значимость ответов на связанные с
этим объектом вопросы для систематизации и развития добытых ранее
знаний и методологии их получения, для философии и методологии познания
в целом; а также доступных и достаточно надежных (на данных уровне и
этапе познания) средств его изучения. Если все названные условия
выполняются, у ученого возникает возможность определить специфический,
отличный от установленных ранее применительно к тому же объекту,
предмет исследования. Именно этот рубеж и может быть принят за момент
становления новой науки.
Сколько существует пусть примитивно организованное общество,
столько же существуют и международные отношения, хотя на самых ранних
исторических их этапах это были отношения межплеменные, межродовые,
межклановые. Как объект потенциального исследования, однако, какие-то
международные отношения возникли тысячелетия назад и сопровождали
человека на протяжении всей его сознательной истории. И хотя объект этот
непрерывно эволюционировал, изменялся количественно и качественно, в
сам факт его присутствия известная нам история не внесла ничего
принципиально нового.
Долгое время значимость собственно международных отношений как
бы затемнялась в сознании человека, подменялась значением бесспорно
важной и практически очевидной проблемы войны и мира. Лишь со
становлением естественных наук и атеизма международные отношения
начинают рассматриваться как социальные и становятся одним из главных
источников ответов на вопрос, куда, как и почему идет развитие человека и
человечества. Межгосударственные и иные межстрановые сравнения
становятся стимулом к поиску форм лучшего общественного и
политического устройства, тем самым обостряя проблему осознанного
социально-исторического выбора и еще более поднимая научную,
методологическую, идеологическую и политическую значимость
потенциальных познавательных ответов на вопросы, рождаемые реалиями
мировой политики.
Доступные, массовые и в достаточной мере надежные средства
изучения международных отношений, сбора, переработки, хранения и
использования огромных массивов необходимой для их исследования
информации возникают, однако, только в XX в., преимущественно во второй
его половине. Одновременно и международные отношения (с появлением
ядерного оружия, холодной войны, развитием тенденций
интернационализации и глобализации всех сторон современной жизни)
претерпевают исторически беспрецедентные количественные и главное -
качественные перемены. Как следствие, именно вторая половина
завершающегося столетия может и должна быть по праву признана периодом
становления науки о международных отношениях.
Но с кристаллизацией современных теоретических исследований
внешней политики (ВП) государств, мировой политики (МП) и
международных отношений (МО), процессов мирового развития (МР) не
отпали и не исчезли бесследно пройденный политической мыслью путь и
многообразные духовные результаты, обретенные человечеством по мере
продвижения по этому пути. Со становлением теоретического знания, новой
науки все, что ему предшествовало и сделало такое становление когнитивно
возможным и реальным, начинает играть по отношению к возникшей
дисциплине роль историко-интеллектуального фона, продолжающего влиять
на науку, подпитывать ее вопросами и сомнениями, теснить ее в периоды
внутринаучных кризисов развития, а временами бросать ей познавательный и
политический вызов.
В отечественной литературе по теории ВП/МП/МО/МР пока крайне
мало работ, в которых с научных, а не политико-идеологических позиций
прослеживалась бы динамика эволюции основных философских и
методологических подходов и течений, приведшая к становлению науки
международных отношений, к обретению ею своей структуры и
концептуальной базы. Но фактически вообще отсутствуют труды, в которых
исторические корни современной теории международных отношений
рассматривались бы в их сильнейшей практической и духовной
переплетенности с религией, вообще с различными формами идеологии.
Между тем эти вопросы имеют огромное значение и в становлении науки о
международных отношениях, и в истории европейской общественно-
политической мысли вообще — в силу той роли, какую занимали и
продолжают занимать в этой мысли взгляды на динамику социальной
истории, причины этой динамики и роль в ней мирового развития и
международных отношений.
Исследование международных отношений относится одновременно
к числу и старейших, и новых, родившихся уже в XX в. современных
научных направлений. Формально ее возникновение датируется 1919 г.:
именно тогда в Уэлльсском университете в Эйберсвите (Великобритания)
была образована первая кафедра по истории и теории международных
отношений. Но, естественно, люди и раньше не могли не задумываться о
природе отношений между народами, странами и цивилизациями.
Многочисленные наблюдения, понятия, попытки концептуализации,
относящиеся к явлениям международной жизни, в изобилии раскиданы по
всей дошедшей до нас литературе - от Библии и трудов философов
античности до средневековья.
Политическая мысль античности, питавшаяся реалиями небольших по
современным понятиям городов-государств (которые не поднялись бы ныне
выше райцентра) и доминировавших во всех сферах жизни межличностных
отношений, концентрировалась главным образом на внутреннем устройстве
полисов, рассматривая даже вопросы войны и мира сквозь призму такого
устройства. Накопленный и письменно зафиксированный социально-
политический опыт был еще мал по объему и скуден по содержанию, делая
неизбежным господство нормативного подхода, фактически
постулировавшего выдвигавшиеся соперничавшие идеи и учения, будь то
Аристотеля или Платона. Само понятие "учения" (в отличие от "теории")
указывает на преобладание в нем элементов аксиоматики, а не
доказательства; веры, а не опыта; убежденности, а не объяснения.
В античности, наряду с другими родившимися в тот период, берет свое
начало дошедшая до современности дихотомия "сила или порядок" (и
соответственно национально-страновой, государственный эгоизм или
всемирная организация; война или безопасность). Первая идея - сильнейший
стремится приумножить свою силу и опирается на нее, а потому войны суть
естественное состояние отношений между полисами - открывшая путь
современному "политическому реализму", была изначально сформулирована
Фукидидом (V в. до н.э.) в работе "Пелопонесская война", до сих пор
считающейся классическим трудом по теории войн и международных
отношений (ее переработку для современного читателя см. в четырехтомнике
Д. Кэйгана - D. Kagan).
Противоположная идея "космополиса", родоначальница семейства
концепций от "всемирного правительства" до "универсальной мировой
организации" и "направляемого мирового развития", возникла в IV в. до н.э.
Ее происхождение связывают с философской школой стоиков. Суть идеи - в
необходимости жить по законам разума и равенства всех граждан перед его
требованиями. Цицерон (I в. до н.э.), соединив идею "космополиса" с
римским правом, развил ее до концепции "права народов" как естественного
международного в современном понимании права, которое должно быть
выше внутреннего права. Политический парадокс заключался в том, что Рим
полагал цивилизованным миром только то, что составляло его владения; все
же остальное подпадало под категорию "варваров", в отношениях с
которыми никакое право было неприменимо. Международное право, таким
образом, оказывалось на деле "своим" и сугубо внутренним.
В европейской духовной и политической традиции осмысление
международных отношений было теснейшим образом связано с идеями и
практикой христианства как идеологии и политической доктрины.
Если известные нам религиозные течения и системы древности так или
иначе утверждали мысль о превосходстве, избранности, особости того
народа (и его судьбы), который исповедовал данную религию, то
христианство первым выдвинуло идею универсальности жизненного пути
всех смертных перед лицом единого и высшего Бога. Тем самым от
привнесенного из биологического мира силового утверждения права данной
особи и рода на жизнь был сделан шаг к становлению системы
общественных отношений, в том числе отношении международных.
Концептуально христианское богословие, конечно, не занималось
международными отношениями как таковыми. Но, выйдя во многом из
воззрений стоиков и претендуя на единственность веры и общность всех
людей (независимо от рас и национальности - "нет ни Еллина, ни Иудея")
перед Богом, первоначальное христианство объективно поддерживало и
развивало идею "космополиса", попутно подкрепляя ее отрицанием частной
собственности (официально признанной Ватиканом лишь в 80-х годах
нашего столетия).
Однако, провозгласив заповедь "Богу - богово, а кесарю - кесарево",
христианство сделало решающий шаг к последующему разделению
идеологии (собственно религии и ее институтов) и светского политического
уклада, включая международный порядок. Как следствие этого шага, история
изначальной вотчины победившего христианства - Европы, которая на
протяжении восемнадцати веков развивалась в духовном и политическом
противоборстве римской католической церкви с ее универсалистским
подходом (делавшим упор на всеобщность и единство "христианского мира",
а не на его территориальное и государственное деление) и светских властей
феодальных государств Западной Европы.
Противоборство это происходило в весьма своеобразной форме
секуляризации, когда вначале под определяющим влиянием церкви
создавались различные институты общественной жизни, как внутренние, так
и зародыши будущих международных; а затем уже их деятельность и они
сами постепенно наполнялись мирским, светским содержанием, выходили
из-под контроля церкви и переходили под контроль светских властей или
общества. Подобного процесса не знала ни одна другая часть мира. Итогом
его стало со временем не только становление специфической системы
межгосударственных отношений в Европе (межгосударственные отношения
существовали и в других частях планеты), но и их осознание именно как
системы.
Специфика европейской системы международных отношений эпохи
Средневековья заключалась в том, что практически вся центральная часть
этой системы, разделенная политически и административно на
соперничавшие и враждовавшие друг с другом княжества, в то же время
идеологически составляла единое религиозное пространство -Христианин),
возглавлявшееся и управлявшееся Ватиканом. Что важно, пространство это
имело политико-психологические корни в римской империи, распавшейся,
но оставившей после себя мощное духовное и культурное наследие,
включавшее и христианство. Опираясь на это наследие, непрерывно
сталкивая и примиряя между собой князей и королей, манипулируя раздачей
и отзывом благословений на браки и царствования, Ватикан на протяжении
многих веков удерживал это пространство под своим эффективным
контролем.
Естественно, такое положение рождало сопротивление: военное, но и
духовное, и интеллектуальное. Само название "Европа" в его политическом
(а не сугубо географическом) смысле возникло из нараставшего веками духа
сопротивления все более реакционному и развращенному клиру. На
длившемся без малого два - XIV и XV - века переходе от церковной
схоластики средневековья к светскому рационализму Нового времени
зарождавшееся Возрождение с его живым и острым интересом к античности
вернуло из долгого забытья идеи "первобытного политреализма" и идеалы
мира, основанного на разуме и справедливом порядке. Эти идеалы
вдохновили флорентийца Д. Алигьери на создание концепции "всемирной
монархии" как идеальной и гармоничной организации мира ради счастья
человека. Спустя двести лет, явно на почве полного разочарования в самой
возможности осуществить эту красивую утопию другой флорентиец, Н.
Макиавелли, блестяще реанимирует и поднимает на теоретическую высоту
силовую концепцию политики.
Ретроспективно особый интерес в воззрениях Д. Алигьери и Н.
Макиавелли представляют три момента: (а) полное и бесспорное торжество
светского начала в методологии и содержании работ великих флорентийцев,
тот осознанный приоритет, который отдавали они власти светской по
сравнению с церковной; (б) возрождение ими в европейском сознании
идейных и нравственно-политических противоречий, сформулированных
еще в период античности; а также (в) фактическая реабилитация ими
светской власти и ее конкретной формы - государства, - считавшихся
церковью греховными (ибо все присущее человеку греховно по
происхождению, по природе или, как сказали бы сейчас, "по определению").
Тем самым объективно открывался путь к познанию реальных явлений,
процессов и отношений действительных власти и политики, в том числе и в
сфере отношений между государствами. Это в сочетании с тем фактом, что
именно государства на протяжении многих веков были единственным типом
субъекта в мировой политике, и предопределило, что отныне и на века
вперед межгосударственные отношения стали интуитивно отождествляться с
международными.
Неодолимое утверждение светской власти как единственной и высшей
в европейских странах, политике и международных отношениях XIII-XVIII
вв. имело ряд практических и когнитивных последствий. В
межгосударственных отношениях на первом плане продолжали, как и
столетиями до этого, оставаться конфликты, вопросы войны и мира.
Естественно, в плену этой проблематики сразу же оказались обе вызванные
из античности концепции. При этом политический реализм
макиавеллиевского толка оказался весьма удобен для оправдания и анализа
конкретной политики: идеями же идеального общественного устройства, в
том числе международного, питались политическая мысль, публичная
мораль, дипломатические инициативы. Одновременно упрочивавшийся
институт светского национального государства тянул за собой развитие
формальных структур и права, без которого такие структуры
нежизнеспособны; в том числе права международного.
Право не только распространялось абсолютно и относительно, оно еще
манило к себе психологически и интеллектуально. Возникла стойкая
иллюзия, будто принятием разумных, хороших, справедливых законов,
заключением направленных на достижение благородных целей
международных соглашений можно добиться мира, порядка и гармонии как
внутри государств, так и в отношениях между ними. Замешанные на насилии
и крови реалии, столь убедительно канонизированные ранним
"политическим реализмом", не только не опровергали подобных ожиданий,
но лишь подчеркивали актуальность задачи. А естественный для любого
права нормативный подход как нельзя лучше объективно соответствовал
интеллектуальным требованиям времени, когда дефицит информации и
знаний поневоле приходилось замещать интенсивным гипотезотворчеством,
которое к тому же, объективно выполняя эту роль, субъективно совершенно
искренне не считало себя таковым, полагая, что конструирует, созидает
общественные реалии, а не социальные мифы.
Фактически начиная с XV в. (условно с Эразма Роттердамского как
виднейшего мыслителя этого направления) в политической мысли Европы,
включая международно-политическую ее часть, происходит любопытная и в
долговременной перспективе ножная методологическая трансформация:
нормативный подход, родившийся из обусловленного дефицитом социально-
исторического опыта и теоретических знаний вынужденного
гипотезотворчества, не осознававшегося как таковое античными творцами
учений-гипотез, постепенно переходит во вполне осознаваемый его
адептами этика-правовой нормативный подход, исходящий из идеи
возможности и необходимости совершенствовать социальную реальность
как в масштабах отдельного государства или общества, так и мира в целом. В
третьей четверти XX в. подход этот разовьется в специализированные
направления социальною проектирования и социальной инженерии.
Изначально в центре этико-правовой нормативности естественно
оказались проблемы избежания войн, миротворчества, построения
внутристрановых и международных систем отношений, которые были бы
имманентно и устойчиво ориентированы на мир. Утопичные с точки зрения
текущей политики, социальных и практических возможностей своего
времени, работы ученых этого направления (Ф. де Виториа, Ф. Суареса, Г.
Греция, Э. Крюсе, Д. Локка, В. Пенна, аббата Ш.-И. де Сен-Пьера, И.
Бентама, И. Канта) внесли решающий вклад в то, чтобы идеалы и цели
обеспечения прочного мира между народами, создания стабильных систем
безопасности, образования в этих целях особых универсальных всемирных
организаций были со временем приняты как практические задачи
ВП/МП/МО. Мыслители этико-правового нормативного направления
первыми ввели в научный и политический оборот идеи взаимозависимости
государств и народов, необходимости для политиков, государств и
правителей придерживаться разумных самоограничений в действиях, выборе
средств, а при их нежелании или неспособности делать это - введения
социальных ограничений, обеспечиваемых изнутри общества или же
другими государствами.
Параллельно в развитие "политического реализма" Н. Макиавелли и
различных школ права на протяжении XVI-XVIII вв. формируется ряд менее
амбициозных частных теорий, также нормативных по происхождению,
однако избирающих предметом своего рассмотрения не отнесенные в
неопределенное будущее идеальные цели, но конкретные практически
значимые аспекты реальных общественных и политических процессов и
отношении, включая международные.
В последней трети XVI в. француз Ж. Боден формулирует теорию
государственного суверенитета, в рамках которой рассматривает проблему
политического поведения государства как субъекта международных
отношений. В XV11 в. англичанин Т. Гоббс впервые, по сути, проводит
разграничение "естественного состояния" как стихии общественных
отношений, будь то внутренних или международных, которая по
необходимости всегда основывается только на силе и ни на чем другом, и
"общественного договора" как сознательного направляющего начала,
которое при желании и способности может внести в эту стихию человек. В
начале XVIII в. в связи с подписанием Утрехтского мирного договора (1713
г.), позднее в трудах Э. де Ваттсля и Д. Юма получают концептуальное
развитие принципы "баланса сил", ранее понимаемые преимущественно
интуитивно. В середине века Ж.-Ж. Руссо связывает национальные интересы
страны и ее политику в мире с социальной природой государства и формами
его государственного устройства.
Под занавес XVIII в. все наиболее передовые для того времени
светские общественно-политические идеи впервые в истории получают
шансы на участие в грандиозных социальных экспериментах: в
политическом (включая международное) оформлении образования США
("Декларация независимости" и конституция страны) и в идейном
наполнении Французской революции. Общий урок из этого опыта:
политическая и государственная практика воспримет только такие идеи
(независимо от их содержания), за которыми стоят реальные и дееспособные
социальные интересы и которые помогают эффективно решать противоречия
самой этой практики.
Существенно, однако, что избавившись от диктата церковных властей
и инквизиции, светская власть, общественно-политическая и научная мысль,
общество в целом не только сохранили, но со временем и упрочили свою
приверженность христианским по природе, происхождению и содержанию
нравственным и этическим нормам, многим социальным идеалам.
Оппозицию встречали власть и удушающие тупость, реакционность и
развращенность клира, а не идеалы веры как таковой. Период от
Возрождения и до конца XVIII в. стал эпохой раскрепощения мысли в
большей степени, чем чего-то иного.
Христианское происхождение как европоцентристской системы
международных отношений, господствовавшей в мире вплоть до второй
половины XX в., так и изначальных теоретических представлений об этой
системе и ее природе одним из своих следствий имело то, что практически до
конца XIX в. в изучении международной жизни нсецело господствовали три
теоретико-методологических постулата:
- под международными понимались только и исключительно
отношения между государствами. при этом сами государства
рассматривались как нечто целостное, без внимания к их внутреннему
устройству и всем сложностям процессов формирования и осуществления их
внешней политики;
- международные отношения рассматривались как бы в одной
плоскости, одномерно: как некое взаимодействие, в ходе и в результате
которого происходит переплетение и взаимовлияние экономических,
идеологических, политических и военных компонентов силы и могущества
государств;
- в рассмотрении же процессов такого взаимодействия доминировал
заимствованный у христианской социальной этики нормативный подход:
отношения не столько описывались и изучались, сколько декларировалось,
как, по мнению того или иного автора, должно быть, а не что происходит на
самом деле и почему.
Параллельно, однако, назревали и иные тенденции. Накопление
естественно-научных знаний, с нарастающей интенсивностью шедшее в
Европе с XVI в., отозвалось несколькими принципиально значимыми
последствиями в сфере структуры мышления, прежде всего научного.
Во-первых, был брошен самый серьезный за всю историю вызов
религиозному сознанию, мышлению, миропониманию: сложился, крепил
свои позиции и влияние атеизм как мировоззрение и методология. Наука по
определению несовместима в ее объяснительной части (но совместима,
иногда даже настоятельно требует совмещения в части нравственной, когда
речь идет об использовании научных открытий или специфических методов
исследования) с религией. Допуская существование Бога с его
принципиальным качественным атрибутом - способностью творения по
одному ему ведомым мотивам и правилам, мы тем самым в принципе
отрицали бы саму возможность каких-либо объективных закономерностей
движения мира и их познания человеком. Атеизм однозначно и
прямолинейно решал это теоретическое и методологическое противоречие,
меняя аксиому "Бог есть" на противоположную - "Бога нет".
Во-вторых, под влиянием описанных идей и соображений, но с
отмежеванием от психологического и социально-политического радикализма
атеистического подхода возникает позитивизм как такое течение
философской мысли, которое по сути говорит: отставим в сторону
неразрешимый (пока?) вопрос о Боге (не отвергая, однако, христианских
морали, этики, мировосприятия в целом) и займемся детальным изучением
того, что дано нам в нашей непосредственной практике и в реальных
ощущениях. Позитивизм и все его позднейшие модификации сыграли в XX
в. важнейшую роль в становлении современных теоретических исследований
международных отношений.
В-третьих, на основе наиболее радикального - воинствующего атеизма
в XIX в. формируется философия марксизма, выдвинувшая, помимо прочего,
определенную и целостную концепцию всемирно-исторического развития.
Эта концепция послужила в дальнейшем фундаментом для создания
нескольких по-своему целостных, но резко идеологизированных и
политизированных комплексов представлений о природе, движущих силах и
динамике международных отношении и мирового развития (марксистско-
ленинского, еврокоммуни-стического, маоистского), которые, при всем их
практическом значении, никак не могут претендовать на полновесную
научность, хотя и включают немало теоретически и методологически
ценного.
Таким образом, к концу XIX в. сложились, оформились и з.аняли
весомое место в сознании современников, прежде всего ученых, три
принципиально новых теоретических и методологических направления
мышления вообще, научного и общественно-политического в частности - для
каждого из которых ответы на вопросы, рождаемые мировым развитием и
динамикой международных отношений, приобретали критическую,
принципиальную значимость. Тем самым закладывался второй класс
предпосылок, необходимых и достаточных для появления новой науки.
Третьему классу, однако - средствам исследования -было суждено появиться
лишь еще несколько десятилетий спустя. Тем временем духовное
пространство будущей науки активно заполняли преднаучные концепции
объективно гипотетического содержания. В отсутствии реальных средств
исследования и в условиях, когда объект исследования - европоцентристская,
а по сути всего лишь европейская система международных отношений -
веками оставалась привычной и малоизменчивой, изучение этой системы
наращивало объемы внешних наблюдений и умозрительных, во многом
априорных рассуждений, искренне полагая все это не гипотезами, а знанием.
* * *
Описанные выше интеллектуальные традиции и восприняла наука о
международных отношениях, становление и первоначальное развитие
которой шли с конца XIX и вплоть до середины XX вв. по трем политически
и идеологически противоборствовавшим направлениям: христианско-
норматштому. христианско-позитивистскому. а также ''атеистически-
марксистскому.
Вплоть до Второй мировой войны господствующие позиции в новой,
только складывавшейся науке безоговорочно занимал нормативный подход,
в лучшем случае сочетавшийся с описанием фактологической стороны
явлений и событий. Такое положение естественно вытекало и из общей
нормативности социально-политической мысли того периода в целом
(включая свою, но все же нормативность марксизма), и из характера
исследований ВП/МП/МО, представленных тогда преимущественно
историей дипломатии, отмеченной немалой долей апологетики, и
международным правом, нормативным по природе и содержанию. Для
научной ситуации своего времени такое положение было естественным и
закономерным этапом процесса познания.
Еще в конце XIX в. многие ученые и политики понимали, что
подобный подход крайне узок и поверхностен; что он способен в лучшем
случае дать внешнее описание явлений международной жизни, но даже не
обращается к поиску причин этих явлений, особенно причин глубинных,
скрытых от."первого взгляда".
Однако засилье нормативного подхода диктовалось и природой
международных отношений и ведущих их субъектов. Господствовали
консерватизм и реакция - в ряде ведущих государств Европы
кониульсировали неограниченные монархии, другие такие государства
цеплялись за свои колониальные владения, и в совокупности этот порядок
опирался на понимание международного права как уместного лишь в
отношениях между "цивилизованными странами" (их было около двух
десятков), отчасти допустимым в отношениях между первыми и
"полуцивилизованными" (таковых было около трех десятков, Россия и
Япония еще перед началом Первой мировой войны включались в эту
категорию) и абсолютно неприемлемым п отношениях "цивилизованных"
государств с "нецивилизованными", которых оказывалось заведомое
большинство. В этих обстоятельствах нормативный подход объективно
выступал ничем иным, как идейным и практическим средством оправдания и
обеспечения сохранения спропоцентристской системы международных
отношений и господства в ней имперских держав Старого Света - Австро-
Венгрии, Великобритании, Германии, России и Франции. Застой научной
мысли в таких условиях гарантирован, что в конечном счете и произошло:
современная наука о мировой политике и международных отношениях
родилась нс в старой Европе.
Научная критика нормативного макровзгляда на международные
отношения шла в конце XIX - начале XX вв. одновременно в трех
направлениях. Часть ученых, не бросая вызова описанному взгляду в целом,
в последней, третьей его части отказалась от нормативного подхода,
выдвинув вместо него главным образом методологическое по характеру
требование научного и политического реализма: изучать реально
происходящие процессы, какие бы эмоции и оценки они не вызывали (в том
числе самые отрицательные), нс выдавая желаемое за действительное, тем
более за науку. Переосмысленная с таких позиций теоретическая школа
политического реализма оказалась в дальнейшем одной из наиболее
влиятельных на протяжении всего XX в.; сохраняет она свои место и
значение в сфере теоретических исследований и в научном обеспечении
практической политики ряда государств мира, включая ведущие, и сегодня.
Параллельно с направлением политического реализма (далеко не
всегда прагматичного, как можно было бы ожидать из самоназвания;
напротив, в дальнейшем нс раз доказавшего высокую степень своей
идсологизированности) сформировались и еще два мощных направления.
При резком расхождении между собой по многим вопросам теории и
методологии, общим для них было стремление обратиться к поиску
глубинных и вневременных (или как минимум наиболее долговременных)
причин, вызывающих приливы и отливы в течении международной жизни.
Эти направления выделяли тесную взаимосвязь международных отношений с
историей; но первое делало упор на изменениях в этой взаимосвязи и в
получаемых результатах; второе же - на вычленение в ней элементов и
причин неизменного, переходящего, инвариантного. В совокупности оба они
стали обозначаться понятием структурного подхода, обращающегося
прежде всего или даже исключительно к внутреннему содержанию, а не
внешним формам изучаемых явлений.
Первыми по времени появления стали в рамках структурного подхода
различные теории империализма. Они, во-первых, обращались к анализу
социально-экономической стороны исторического процесса в целом, в том
числе и международных отношений. Во-вторых, они так или иначе
формулировали идею формационного движения истории: развитие
конкретной страны, народа и человечества рассматривались как
историческое восхождение от низших формаций ко все более сложным,
высшим по их социальному качеству (как бы конкретно ни определялись при
этом и первые, и вторые). В-третьих, характер, содержание и формы
международных отношений каждой конкретной исторической эпохи
решающим образом зависят от того, какая формация доминирует (или какие
формации соперничают, противоборствуют между собой) в эту эпоху.
Следом за теориями империализма, с небольшим разрывом во времени
и в рамках того же структурного подхода возникают теории геополитики (Ф.
Ратцель, А. Мэхэн, X. Мак-киндер, Р. Челлен, К. Хаусхофер). Если теории
империализма выводили свои положения из анализа явлений и процессов
макросоциальной сферы, то теории геополитики обращаются к макросвязям
общества и природы, даже еще более узко - государства и географии. Они
формулируют принцип, согласно которому географическое положение
государства и доступ его к путям коммуникации решающим образом
формируют структуру внешних интересов государства, предопределяя тем
самым и его поведение в мире, то есть его внешнюю политику
безотносительно к тому, о каком историческом, социальном, политическом,
ином типе государства идет речь. Уже отсюда делался вывод, что во внешней
политике государств присутствуют и играют в ней особую роль некие
инварианты - факторы, не претерпевающие существенных перемен на
протяжении исторически значимых сроков или периодов, измеряемых
продолжительностью жизни многих поколений людей.
Все перечисленные подходы оперировали в принципе одним и тем же
комплексом разработанных ими взаимосвязанных базовых понятий и
категорий, вкладывая в них лишь слегка менявшееся содержание:
"международные отношения" (которые стали теперь различать с ранее
утвердившимися представлениями о дипломатии и внешней политике),
"государство, национальное государство", "сила", "баланс сил",
"национальные интересы". При этом каждый подход и в его рамках каждая
теория стремились определить и обосновать некий особый, решающий,
даже исключительный фактор или группу факторов, которые
исчерпывающе и одновременно как на исторической, так и на реальной
шкалах времени объясняли бы международные отношения: их природу и
характер, их движущие силы, причины и направление их эволюции и
развития.
Изучение международных отношений по-прежнему не располагало
никаким специализированным исследовательским инструментарием,
продолжая заниматься исключительно умозрительными анализом и/или
теоретизированием. Ответы на возникавшие в связи с международной
жизнью вопросы, которые могла бы предложить становящаяся наука, в
практическом плане никого не интересовали: все реальные и главные
политические силы во всех ведущих странах (от монархистов до
коммунистов) были уверены п своей правоте и нуждались разве что в ее
некритическом восприятии и подтверждении. Сама ноная наука еще не
располагала никакими действительными ответами (парадоксально, но эта
наука и целом не сказала ничего нового в своей области ни в преддверии, ни
по следам таких глубочайших потрясений первой половины XX в., как две
мировые войны, революционные события в России, Китае, некоторых
ведущих странах Европы и Латинской Америки). По сути еще только
зарождавшаяся наука о международных отношениях переживала с конца XIX
по середину XX вв. затяжной кризис становления, вызванный
исчерпанностью прежних ее подходов и отсутствием средств наблюдения,
изучения, экспериментирования.
В ней, однако, подспудно происходили важные для самой науки и
диктовавшиеся законами познания процессы. Прежде всего ширились
методологическая и философская базы научной мысли (в рамках
религиозного сознания, с выходом за них, с позиций атеизма; на основе
этико-нормативного, позитивистского или марксистского видения мира:
нормативного, политреалистского или структурного подходов). В ряде
случаев над новыми концепциями одновременно работают ученые
различных философских и методологических школ и направлений. Так,
теорией империализма занимались столь разные во всех отношениях деятели,
как С. Роде, Д. Гобсон, Р. Гильфердинг, К. Каутский, Н. Бухарин, В. Ленин.
Параллельно продолжали нарабатываться отдельные специальные
частные теории и концепции, ряд которых оказывал сильное влияние на
попытки научного осмысления ВП/МП/МО (например, появившаяся еще на
заре XIX в. теория войны К. фон Клаузевица). Росли количество и сложность
задававшихся самой наукой вопросов, число и разнообразие выдвигавшихся
ею гипотез относительно глубинных причин, закономерностей и механизмов
международной жизни. В таком состоянии сложившаяся, организационно
уже заявившая о себе наука о международных отношениях вступила во
вторую половину XX в., когда на смену отгремевшей Второй мировой
пришла война холодная.
* * *
Реалии холодной войны и особенно возникшей в ходе нее ракетно-
ядсрной конфронтации, как и порожденной ими весьма специфической
системы международных отношений (характеристика ее будет дана в одной
из последующих статей) заставили заняться глубоким пересмотром
сложившихся в до-ядерном мире теоретических представлений. В
совокупности этот пересмотр объективно отбросил нормативный nooxot) с
прежних господствующих позиций и вывел на его место школы и
направления, методологически восходящие к различным вариациям
позитивизма. Такой ревизии всех без исключения положений классической
теории международных отношений решающим образом способствовали и
сделали ее возможной ряд обстоятельств практического и когнитивного
характера.
В собственно когнитивной сфере к этому времени получили
значительное развитие смежные специализированные социальные науки
(социология, политология, социальная и политическая психология и др.);
возникло множество междисциплинарных направлений (теория организаций,
исследование конфликтов, прогностика) и различные виды прикладного
анализа (стратегического, политического, политико-психологического).
Произошло несколько крупных прорывов в сфере методологии научных
исследовании: были разработаны и получили признание общая теория систем
и методы системного анализа, в гуманитарные и социальные исследования
широко вошли количественные методы, деловые игры, имитации, сценарные
исследования и экспертные оценки. Развитие компьютерной техники
открыло несуществопавшие ранее возможности моделирования, а главное,
сбора, обработки, гибкого и быстрого использования небывалых массивов
информации, что в социальных исследованиях, и особенно при изучении
международных отношении имеет в новых условиях принципиальное
значение.
Впервые в своей истории наука о международных отношениях
практически сразу (на протяжении не более четверти века), скачком
обзавелась громадным арсеналом средств наблюдения, исследования,
моделирования и прогностики, притом беспрецедентным по его масштабам и
возможностям за всю историю человеческих познания и практики. Одного
появления подобного инструментария было более чем достаточно для того,
чтобы научный мир мог в самое ближайшее время ожидать заметного рывка
в диапазоне и качестве ведущихся исследований. Сочетание же широчайшего
комплекса впервые вводимых средств научного исследования с
глубочайшими переменами в объекте исследования и с тоже впервые в
истории сложившейся потребностью практической политики в серьезном
научном обеспечении делали качественную революцию в самой науке
неизбежной.
И она произошла. Начиная с рубежа 60-х годов нашего столетия,
сложившаяся ранее наука о международных отношениях впервые обращает
право именоваться собственно теорией международных отношений:
всякая теория возникает лишь после того, как наука получает объективную
возможность проверять свои построения практикой, делая это не от случая к
случаю и не в отдельных вопросах, но постоянно и на системной основе.
Теперь же практика не только давала науке такую возможность, но и
требовала пользоваться ею: вторая половина века стала периодом вначале
становления (1945-1960 гг.), а затем крушения (после 1988 г.) весьма
специфической системы международных отношений, которая на
определенном этапе несла в себе возможность уничтожения самой жизни на
планете. Потому и значимость ответов на задававшиеся теорией
международных отношений и обращенные к ней вопросы тоже оказывалась
исключительно высокой практически, а не только в чисто академическом
плане.
Одновременно на протяжении послевоенных десятилетий в мире на
несколько порядков выросло число исследователей, занимающихся
различными проблемами внешней, мировой политики и международных
отношений. Теперь им уже физически не могло найтись достаточно места в
правительственных структурах и в тех немногочисленных исследовательских
центрах, обычно привилегированных и закрытых, что обслуживали
непосредственно правительства и ведущие партии, а потому формировались
главным образом из бывших кадровых дипломатов, разведчиков и военных -
людей, по своим опыту и менталитету более склонных к различным
вариациям нормативного, а не позитивистского подхода к познанию.
Приход в науку о международных отношениях, в общественные науки
вообще огромной массы разночинцев (в США с начала 70-х годов ежегодный
выпуск социологов, психологов, политологов чуть ли не вдвое превышал
выпуск инженеров) дал толчок появлению и развитию в области ТМО
множества школ и направлений, независимых или минимально зависимых от
официальной политики и идеологии правящих кругов различных стран.
Приток людей диктовался спросом: усложнение общества, самих
международных отношений и потребности государственного управления
сформировали, по крайней мере у наиболее богатых и развитых государств, а
также у международных организаций, крупнейших много- и
транснациональных фирм, политических партий и движений постоянную
потребность в конкретных исследованиях всех сторон современной
международной жизни, что просто требовало наличия большого числа
специалистов.
Практической основой всех названных тенденций было бурное
развитие и ускорение после конца Второй мировой войны, особенно с начала
60-х годов, перемен в мире, вызванных социальными сдвигами и научно-
технической революцией. Отразились они сильнейшим образом и на
мировых экономике и политике, в результате чего МО второй половины XX
в. отличаются от аналогичных отношений любого предшествующего периода
как минимум в трех планах.
Во-первых, никогда ранее, даже перед самым началом Второй мировой
войны, международные отношения в материальном их выражении не были
столь масштабны, разно-сторонни и повседневны; не втягивали в свою
орбиту такое количество самых разных участников; не были столь значимы
для каждого из них, в том числе и для самых сильных, богатых и
влиятельных стран мира.
Во-вторых, впервые в истории МО осуществляются в условиях
глобальных коммуникационных и технологических возможностей. Это несет
в себе принципиально новые риски (экология, ядерная война, иные); но и
открывает небывалые возможности развития. Это также ставит многие
принципиально новые проблемы, особое место среди которых уже в
ближайшее время займут вопросы рационального использования
невозобновляемых ресурсов планеты и налаживания эффективной
"вертикали" органов самоуправления, управления и координации - от уровня
крупных внутристрановых регионов (штаты, провинции, области) до
глобального.
В-третьих, до сих пор все эти перемены шли по нарастающей,
аккумулируясь в качественных сдвигах, приведших не просто к целостности
и взаимосвязанности мирового развития (по-видимому, то и другое
существовало во все времена), но к превращению такой взаимозависимости в
один из факторов повседневности и, как следствие, к осознанию этого
фактора абсолютным большинством политиков и специалистов, что в свою
очередь сыграло роль детонатора в области научного и политического
сознания. В итоге на протяжении последнего .полувека впервые в истории
сложился комплекс специализированных и прикладных наук, и дисциплин,
сделавших международные отношения объектом и предметом своих
исследований. Под воздействием этого взаимосочетания происходит
заметное изменение взглядов на многие проблемы не только международной,
но и внутренней жизни, что ведет к определенной эволюции политической
практики.
Последовавшее бурное развитие всех школ и направлений теории
международных отношений в рамках христианско-позитивистского потока
можно разделить на три взаимосвязанных, но отчетливо различающихся
между собой этапа.
На первом из них, который условно можно датировать с конца Второй
мировой войны и до кубинского ракетного кризиса осенью 1962 г.,
происходило главным образом приспособление ранее сформулированных
идей и концепций к реалиям нового, биполярного и все более ядерного мира.
Центр теоретической научной мысли в сфере международной жизни
закрепляется в этот период в США. Интеллектуально и методологически в
нем начинает доминировать школа политического реализма, в рамках
которой ускоренно развивается обслуживающее официальный курс США
направление стратегического анализа - фактически теории
широкомасштабной военно-политической конфронтации, опирающейся на
наличие и активное политическое (с возможностью практического военного)
использование ядерного оружия. В рамках этого подхода были разработаны
общие взгляды на возможность и условия применения ядерного оружия;
сценарии такого применения, включая теорию эскалации войны до ядерного
уровня; впервые осмыслены как потенциальные последствия ядерной войны,
так и необходимость предотвращения ее случайного, непреднамеренного
возникновения, и практическая сложность этой задачи. Отличительной
особенностью школы стратегического анализа в США была ее открытость,
публикация очень большого числа книг и статей (все аналогичные
разработки того времени, выполненные в СССР, до сих пор остаются
закрытыми), что объективно позволяло двигать вперед в этой области
мышление не только в самих США, но и во всем мире.
Реалии послевоенного мира доказали, однако, что один только баланс
сил, как бы его ни определять (ядерных, военных, военно-экономических,
вообще всех факторов силы в совокупности), при всем его значении сам по
себе не в состоянии ни изменить, ни объяснить многое из фактически
происходящего в мире. Политическое использование баланса сил и даже его
периодические проверки (существует ли, каков он на данный момент,
насколько надежен и эффективен) стали в условиях ядерного мира
сопровождаться нарастающими риском и опасностями. К тому же
значительная часть теоретических исследований международных отношений
на Западе стала приобретать все более независимый, антиофициозный,
нередко и откровенно антиправительственный характер.
С середины 50-х годов начинается второй этап послевоенного
развития теории международных отношений, продолжавшийся почти до
середины 80-х. Главные его отличия -лавинообразное нарастание объемов и
масштабов исследований, такое же по характеру расширение их диапазона и
выдвижение на передний план нового (в дополнение к описанным выше)
философского, общетеоретического и методологического подхода.
ставящего в центр внимания проблему изучения мирового сообщества как
внутренне взаимосвязанного или даже единого целого.
Движущей силой становления этого нового для своего времени
подхода стала острая критика школ политического реализма и
стратегического анализа, которая велась с позиций одновременно теории,
методологии, этики и практической политики. Уже самое первое
привнесение в теоретические исследования международных отношений
категорий и методов социологии, например, сразу же показало всю
ограниченность подхода, при котором государство рассматривалось как
нечто единое, лишенное внутренней сложности. Так, попытки выявить
структуру национальных интересов оказывались бесплодными, если не
определялось, о чьих конкретно интересах идет речь - населения, элит,
правящего режима и т.д. Но такие интересы, строго говоря, не могут быть
признаны национальными. Реальная внешняя политика государства,
особенно демократического, всегда результат сложного баланса
внутриполитических сил, а не рационального следования кем-то
определенным интересам. Кроме того, выведение внешней политики
государств и международных отношений в целом только из категорий
национального эгоизма, силы и баланса сил априори обрекало бы мировую
политику на силовые пути и методы решения спорных проблем, что в век
ядерного оружия и диктата социально-экономической проблематики
вступает в слишком очевидные противоречия с действительностью.
Тем не менее исследования в русле политического реализма
продолжались и даже расширялись. На протяжении 50-х - начала 80-х годов
продолжалось изучение роли силы и нового содержания этой категории в
современных международных отношениях; природы явлений политической
власти и влияния в мировой политике; современной войны и военно-
политической проблематики в широком смысле понятия; военно-
экономических вопросов, непосредственно связанных с ролью силы и с
проблемами се обеспечения "изнутри" государства и национальной
экономики. Была поставлена проблема международного порядка и
взаимосвязей между, с одной стороны, поддержанием стабильности и
безопасности в мире, а с другой, обеспечением процесса необходимых и
неизбежных перемен.
Массированный прилив понятий, концепций и методов исследования
из смежных дисциплин дал в этот период мощный импульс становлению
таких, ныне уже ставших самостоятельными направлений, как исследование
конфликтов, анализ процессов формирования и осуществления внешней
политики государства (внешнеполитического процесса), изучение явлений и
процессов международной жизни с позиций социальной, политической
психологии, антропологии. В последних случаях анализировались как роль
личности, малых групп в процессах внешней и мировой политики, так и
макросоциальных явлении психологического и этнического происхождения
(например, влияние культурного фактора, национального характера и т.п.).
Особую теоретическую и методологическую роль сыграли в этот
период перенос на изучение международных отношений и внешней политики
системного подхода, а также исследование процессов международной
интеграции, стимулированное образованием и развитием
западноевропейской интеграции. Ретроспективно ясно, что главным итогом
здесь стало становление не только нового подхода в методологии и теории,
но и новой психологии во взгляде на весь ход международной жизни в целом.
Мир стал рассматриваться как взаимосвязанное, внутренне противоречивое,
но все же единое целое (чему немало способствовала космонавтика,
постепенно вытеснявшая сложившееся представление о бескрайности
земных и океанских просторов прямо противоположным - о малости
планеты, которую можно облететь немногим более чем за час, о хрупкости и
уязвимости всего того, что обеспечивает жизнь на ней).
В рамках формировавшегося целостного взгляда на мировое
сообщество стали развиваться исследования системы международных
отношений именно как системы;
стратификации субъектов этих отношений; процессов интеграции и
дезинтеграции и теория интеграции; закономерности формирования
собственно мирового сообщества уже как не просто стихийного, но
осознаваемого целого; мирового политического процесса;
проблемы международной взаимозависимости; мирового развития и
преодоления отсталости и зависимого развития. Постепенно укреплялись
представления о том, что мир и его развитие действительно представляют
собой некоторую целостность, изучать которую необходимо как непрерывно
эволюционирующую социально-историческую систему, как процесс
родового развития человечества - и уже через эту призму рассматривать
международные отношения настоящего и прошлого, не вырывая их из
общего контекста Истории.

Тема 2. Теоретические исследования международных отношений

 (Современное состояние науки)
Примерно с конца 70-х годов на основе критики концепций и школ,
созданных в основом в рамках христианско-позитивистского подхода,
начинает складываться очередной, третий послевоенный этап
становления теории международных отношений. От предыдущих его
отличают несколько важных особенностей, прежде всего глубокие изменения
в объекте исследования: начинался всеобъемлющий кризис системы
международных отношений, определяемой такими понятиями и реалиями,
как послевоенная, ялтинско-потсдамская, биполярная, конфронтационная,
основанная на взаимном ядерном сдерживании. Уже к рубежу 80-х годов ни
одна из принципиальных ее характеристик не оставалась такой, какой она
была даже на старте 70-х, не говоря о более отдаленном времени.
Вторая половина 70-х - конец 80-х годов (жесткая хронология здесь
затруднительна) стали периодом становления зрелости теории
международных отношений как науки. В это время ТМО окончательно
сформировалась как совокупность специализированных направлений и школ,
единых в объекте и общих познавательных целях исследований,
опирающихся на в целом общие философские и особенно теоретико-
методологические основания, но различающиеся по конкретным предмету и
методам исследований. В этот период произошли два принципиально
важных для ТМО как науки изменения: она получила небывалый по
возможностям арсенал средств исследования, и с его помощью двинулась не
только вширь, но и вглубь своего предмета.
На протяжении 70-х и в начале 80-х годов наукой, а также в немалой
мере политикой были осознаны ограниченность и конечность
невозобновляемых земных ресурсов; принципиальная невозможность
вывести на базе имеющихся технологий и доступных ресурсов планеты все
человечество на присущие сейчас наиболее промышленно развитым странам
стандарты потребления и качества жизни; критическая экологическая
опасность ныне используемых технологий и способа хозяйствования на
планете в целом; и политические следствия этого - необходимость в
среднесрочной перспективе принимать международно согласованные меры
по охране окружающей среды и преодолению крайних форм нищеты,
отсталости, социальной ущемленности; а в долгосрочной перспективе
готовиться к такой смене форм производства энергии, хозяйствования и
образа жизни, которая позволила бы растянуть земные ресурсы на многие
поколения вперед либо наладить возобновляемость наиболее жизненно
важных, биологически и технологически незаменимых из них.
Путь к осознанию этих реалий был непрост, их признание еще рано
считать окончательно свершившимся фактом. Импульс перемене во взглядах
был дан на рубеже 80-х годов, когда с приходом к власти в США
консервативной администрации президента Р. Рейгана и началом вымирания
в 1982-1985 гг. престарелого советского руководства произошло резкое и
опасное обострение отношений между СССР и США, давшее основания
многим исследователям заговорить о "втором издании холодной войны".
Возросшая военная опасность побудила ученых Опубликовать ранее
полученные данные о вероятных последствиях даже очень ограниченной по
масштабам ядерной войны. Смысл их предупреждений сводился к тому, что
возникнет эффект "ядерной зимы": поднявшаяся в верхние слои атмосферы
пыль и гарь на много лет закроет солнце, и все живое на земной поверхности
и в океане, даже находящееся вдали от мест непосредственного применения
ядерного оружия, попросту вымерзнет.
Субъективно это порождало в заметной части западной науки о
международных отношениях (особенно в тех ее кругах, что не были заняты в
непосредственном обслуживании внешнего курса своих стран и
правительств) разочарование в теории "политического реализма", по-
прежнему продолжавшей господствовать в официальной политике США и
Запада в целом: подведя мир к грани ракетно-ядерной войны, эта школа
оказалась не в состоянии сказать ничего вразумительного ни о том, как
можно и нужно решать сложнейшие проблемы современного человечества,
ни даже о том, как строить само сдерживание и куда двигаться в его рамках
при условиях, когда уже накопленные запасы оружия гарантируют
многократное уничтожение жизни на планете.
Отражением этого разочарования явилось становление нового,
четвертого в новейшее время теоретико-методологического подхода,
который может быть назван этическим:
признается и выдвигается на передний план значение нравственного
аспекта как в изучении всех сторон международной жизни, так и в
практической деятельности в этой сфере. Со второй половины 70-х годов
нормативность открыто возвращается в международно-политические
исследования, но теперь уже в новом качестве: как этическое, а не
познавательное начало, и как нравственный ориентир, а не
господствующий методологический принцип. Если на рубеже Х1Х-ХХ вв.
нормативность по существу была средством и способом выдвижения
социальных макрогипотез, то этическая нормативность 70-х - середины 80-х
годов проявилась прежде всего в нравственном отрицании и отвер-жении
краеугольных принципов, на которых базировались картина мира и
мирового развития по школе "политического реализма" и производная
от нее политика. Начавшаяся в СССР в 1986 г. перестройка с ее "новым
политическим мышлением" на первых порах заметно подкрепила эти
настроения и этико-методологические подходы.
Существенные перемены произошли и в "человеческом климате"
внутри науки о международной жизни и в отношениях между наукой и
правящими кругами стран Запада. В последнем случае оказалась практически
преодоленной сформировавшаяся еще в 50-е годы фронда левой части
университетско-научного мира, видевшей в государстве и правительстве как
явлениях лишь реакционную, темную, давящую силу, которой необходимо
всячески противостоять ради сохранения прав и свобод личности. Теперь
было осознано, что права личности возможно обеспечить лишь в
рационально и динамично развивающемся мире, основанном на гармонии
между человеком и природой; такой по его качеству мир может быть
достигнут только через развитые формы международного сотрудничества,
которые, в свою очередь, возможны при наличии ответственного перед
личностью и обществом, реально дееспособного и социально эффективного
государства.
Практически почти прекратилась и внутринаучная полемика того типа,
когда сторонники некой идеи, абсолютизируя ее, стремятся "стереть в
порошок" соперничающие концепции, адепты которых отвечают первым
полной взаимностью как по части абсолютизации дорогих им идей, так и в
стремлении изничтожить всех несогласных с ними. Со второй половины 70-х
годов все более заметен процесс установления фактического равноправия
различных научных школ и подходов в области теории МО. В целом
признано, что каждая из них смогла выдвинуть в своей области комплекс
идей, концепций и конструктивных положений; что каждая операциональна в
своей сфере, несет в себе нечто интеллектуально и практически ценное,
пригодна для решения своего (но только и исключительно своего) класса
теоретико-методологических и прикладных задач.
На фоне всего перечисленного с конца 70-х годов происходят
значимые перемены и в видении предмета исследования. Окончательно
утверждается, в частности, представление о том, что международные
отношения (МО) суть не нечто полностью самостоятельное, открытое
любому произволу, но составная и неотрывная часть более широкого
процесса мирового развития (МР), определяются и ограничиваются
последним, хотя и сами влияют на его ход и результаты. Признание
доминанты мирового развития потянуло за собой еще одно следствие:
рожденную в XIX в. на базе естественнонаучных представлений тех
десятилетий концепцию стабильности начинает теснить концепция
упорядоченных изменений (orderly change; то есть контролируемых,
направляемых, подчиняющихся их заранее установленному порядку).
Масштабы и глубина предпринятого к рубежу 80-х годов наукой о
международных отношениях анализа не позволяли создать целостную
теорию предмета; но дальнейшее развитие каждого из сложившихся в ТМО
направлений объективно все более упиралось в необходимость видеть "свое"
частное как системный компонент целостного представления о природе,
закономерностях функционирования и тенденциях эволюции МО и МР. Эта
потребность и ее осознание становились на протяжении конца 70-х -
середины 80-х годов все острее. Но в условиях, когда умозрительные
изначальные гипотезы и "метатеории" МО были давно сформулированы, а
реалии бросали им все более серьезный вызов, на практике исследования
международной жизни в тот период пошли по пути "наращивания мяса" на
ранее созданный "скелет" теории международных отношений.
На протяжении собственно 70-х годов основными направлениями
исследований в рамках ТМО были проблемы методологии и конкретных
методов исследования, с особым упором на системный подход;
унаследованные от более ранних этапов проблемы силы, власти и влияния в
международных отношениях, теоретические вопросы войны и военно-
политической стратегии, явления международных конфликтов; все более
заметное место в тот период занимали также разработки проблем
"международной стратификации", соотношения установившихся порядков и
неизбежных перемен, теории интеграции, анализ внешней политики
(внешнеполитического процесса) и "мирового сообщества" (социологии
МО), психологических и антропологических аспектов внешней политики и
международных отношений.
К середине 80-х годов этот ряд исследований дополняют работы по
новым для ТМО проблемам. Обнародование прогнозов вероятных
последствий ничем не сдерживаемого экономического роста, а также
"ядерной зимы" получило большой научный и политический отзвук и
заметно способствовало осознанию серьезности и места всей экологической
проблематики в жизни современного человечества, а также и значения
международных отношений и сотрудничества в нахождении равновесия
между человеком, обществом и природой. Как следствие, заметно
активизировалось изучение жизненных потребностей личности и общества
через призму поддержания экологии планеты и роль международных
отношений в этой сфере; возросло внимание к процессам мирового развития,
его связям с международными отношениями и международной
стабильностью; к проблеме прав человека и их международных гарантий как
непременного условия и развития, и стабильности. Поставлена проблема
направляемого мирового развития (world governance; не путать с концепцией
"мирового правительства" - world government - начала века) как возможности
целенаправленно, рационально влиять на ход МО и МР в желаемом
направлении.
Наиболее значительными стали в период конца 70-80-х годов
перемены и достижения в области методологии теоретических
исследований международных отношений. К этому времени новые
средства и методы исследования (применение ЭВМ, количественных
методов, экспертных оценок, моделирования, прогностики и т.п.) уже
прошли через стадию первоначальной эйфории 60-х - начала 70-х годов,
перестали восприниматься как научная экзотика, вошли в программы
подготовки специалистов, обнаружили свои сильные и слабые стороны,
пределы своих возможностей. Главные последствия этой "революции средств
исследования" и основные изменения в области собственно методологии
ТМО по сравнению с серединой 60-х годов (время становления так
называемых "ревизионистских" школ и направлений с их первой критикой
"политреализма", нормативного подхода и официальной политики США и
Запада того периода) следующие:
(I) полностью, окончательно и уже без сомнений признаны сам
принцип заимствования методов и подходов из других наук как таковой и
правомерность заимствования как одного из инструментов в
методологическом арсенале науки. Если первые попытки подобного рода
на протяжении 50-60-х годов встречались с научным недоверием и
снобизмом старых школ, выросших на близости к элитарной дипломатии
(которую оскверняли разночинские попытки влезть в эту тонкую сферу с
системным подходом, математикой и тому подобным), то с рубежа 80-х
годов необходимо лишь профессионально грамотное обоснование
конкретной методики исследования, не более. Сработал демографический
фактор: новые поколения исследователей знакомы с методами смежных наук
со студенческой скамьи и не боятся их. Сработала и эволюция общего и
специализированного сознания, успевшая впитать и освоить новые
структуры мышления;
(II) стихийно складывается распределение научных и прикладных
исследовательских задач по классам, решаемым и не решаемым с помощью
тех или иных заимствуемых подходов - что, в свою очередь, становится
одним из факторов начавшегося разделения науки международных
отношений на более фундаментальные (например, концепции системы МО) и
более прикладные (теория переговорного процесса, анализ внешней
политики, конфликтология) ее школы и направления (хотя четкое
размежевание провести пока невозможно);
(III) базы данных (общих и по конкретным направлениям и проблемам
МО/МП/МР/ВП) не просто получают широкое распространение и растут в
значении как важный источник информации, но дают возможность
сопоставлять огромнейшие (по фактологическому охвату, диапазону и
взаимосвязанное™ проблем, по хронологической продолжительности
процессов) ее объемы и массивы, недоступные ранее исследователю в такой
их целостности либо недоступные вообще. Правда, в этой возможности есть
и свои опасные стороны (в частности, структура и принципы
функционирования банка данных при определенных условиях могут
существенно влиять на содержание, а тем самым и интерпретацию
заложенной в них информации);
(IV) подобные банки информации и базы данных объективно требуют
под свое создание определенных архитектуры и идеологии системы,
программ накопления, обработки, хранения и использования информации, а
такие программы, в свою очередь, явно или неявно опираются на
существующие в науке МО и ВП концепции и гипотезы и тем самым
объективно же становятся формой и способом верификации этих гипотез.
Причем весьма существенно, что в силу самой природы банков данных такая
верификация, когда придет ее время, будет объективно носить
формализованный характер, выражаться в падении эффективности,
работоспособности, даже в кризисе соответствующей системы информации и
основанных на ней процессов управления, а не только в субъективных
воззрениях отдельных ученых.
Важно подчеркнуть, что отмеченные в пп. (I), (111) и (IV) особенности
являются принципиально новыми не только для данного периода или данной
науки, но и в развитии научной мысли вообще, и оказывают обратное
воздействие, выходящее далеко за рамки теории международных отношений
как таковой.
Размываются ли при этом "традиционные", более ранние подходы к
теории МО/ВП/МР, созданные в рамках христианско-нормативного и
христианско-позитивистского подходов? Первое впечатление - да,
безусловно. На протяжении 60-70-х годов различные варианты так
называемого "модернизма" бросали прямой вызов традиционной науке.
Однако ретроспективно ясно, что это была не более чем борьба за место под
солнцем. К концу 70-х годов такое место было отвоевано, закреплено, и с 80-
х происходит переосмысление традиционных подходов и концепций науки и
теории МО уже с учетом позитивного вклада, полученного за прошедшие
годы с помощью новых методов: имеет место своеобразный ренессанс
традиционализма в сторону его синтеза с новыми для него (а не вообще)
методологиями и на этой основе расширение и углубление самого
традиционализма. Война корпоративных интересов на этом поприще
временно прекращена, осталась традиционная борьба самолюбии и личных
амбиций. Это свидетельствует об относительно высокой степени зрелости
науки и ее институционализированности как дисциплины. Несомненно, что
начавшемуся ренессансу традиционализма существенно способствует и
политико-идеологическая обстановка в'мире: глобальный кризис
социалистической идеи (в коммунистическом и социал-реформистском ее
вариантах) и укрепление политического и духовного влияния
правоконсервативных и откровенно реакционных течений.
* * *
Атеистическо-марксистский подход оказался трансплантирован в
сферы идеологии и политики КПСС и СССР, что самым негативным образом
сказалось на его судьбе в науке XX в., включая ТМО.
В самом СССР собственно научные компоненты марксизма были
изначально поставлены в положение заложников идеологической и
политической конъюнктуры, долгого и исключительно мощного террора
догматизма, схоластики и невежества, что в значительной степени
предопределило кризис и распад всей советской системы. Марксизм как
философия и методология научной работы имеет мало общего с марксизмом-
ленинизмом как официальной доктриной и идеологией бывшей правящей
КПСС. Среди иных общественных наук, пострадавших от такого положения,
оказалась и ТМО, которая так и не смогла пробиться в СССР по сочетанию
главным образом следующих причин:
- ее создание требовало творческого развития теории и методологии
марксизма, что само по себе воспринималось партией (и заинтересованной
частью науки) как идеологический и политический вызов, граничащий с
ревизионизмом и другими смертными грехами;
- всякая теория по природе ее ставит некие рамки поведению и
особенно произволу того, кто признает ее именно как теорию. В данном
случае она объективно становилась бы таким ограничителем по отношению к
правящей КПСС, притом на центральных направлениях идеологии и
международного курса партии и государства;
- единственным за все время существования СССР прецедентом
появления нового направления в области общественных наук стало
формирование научного коммунизма. Инициаторы стремились отделить
марксизм научный, творческий от идеологии и схоластики, создать условия
для его развития. Однако очень скоро все обернулось с точностью до
наоборот, и дисциплина получила партийное признание, заплатив за это
превращением в аналог закона божьего. Экономико-математические методы,
другое "научное дитя" периода "оттепели" середины 50-х годов, напротив,
так и не получили полноценного "идеологического гражданства" и,
следовательно, вынужденно вели непростую жизнь как в чисто научном
плане, так и особенно во всем, что касалось их приложения к практике;
- с учетом этого опыта благословить марксистско-ленинскую теорию
МО (если и когда она была бы создана) и признать ее должна была сама
КПСС, причем на уровне не ниже чем съездовской речи своего генерального
секретаря, добиться чего было весьма трудной задачей. Но даже и это не
гарантировало бы дальнейшего развития новой науки. Не приходится
удивляться, что десять вариантов объемистой "Теории международных
отношений", подготовленные в ИМЭМО АН СССР на протяжении 1974-1985
гг. под руководством академиков Н.Н. Иноземцева и Е.М. Примакова, так и
не увидели свет.
После 1991 г. место прежних идеологических преград заняли новые:
теория и методология марксизма оказались отброшены опять по
соображениям идеологической и политической конъюнктуры, но не в силу
их собственных научных качеств. Разумеется, нельзя на них замыкаться; но и
отказываться от них вряд ли продуктивно, особенно учитывая отечественный
опыт последствий теоретического и методологического диктата в науке.
Возникли трудности финансового и кадрового порядков. В результате
сейчас, когда теоретические исследования МО (на базе всего спектра
теоретико-методологических подходов) в принципе могли бы развернуться в
России очень широко, на практике крайне тяжело найти на такие работы
заинтересованного заказчика. Публикуемые немногочисленные труды носят
философский, чаще дескриптивный, но редко - строго теоретический
характер. Исключением стали первые отечественные учебники по ТМО. Но
без интеллектуального суверенитета (который вовсе не тождественен
замыканию в собственной скорлупе) еще никому не удавалось занять
достойное место в мировых сообществе, развитии и даже в МО.
На Западе обстановка долгой идеологической и политической
конфронтации лишала атеистическо-марксистский подход перспектив быть
допущенным к процессу формирования официального курса, без чего наука о
МО, особенно на ранних ее этапах, формировалась бы значительно
медленнее и, вероятнее всего, далеко на заднем плане общественных наук.
Не запрещая марксизм прямо, западная практика объективно оттесняла его в
университеты и в те направления и сферы науки (прежде всего в
философию), где левый радикализм воззрений допустимо было сочетать с
академической карьерой и даже общественным признанием. Положение
ученых-марксистов осложнялось и тем, что если им удавалось создать нечто
заметное, тем более значительное, они оказывались объектом жесточайшей
критики как на Западе, так и со стороны СССР, обвинявшего их в
ревизионизме и прочих смертных грехах. Достаточно вспомнить в этой связи
имена таких крупных ученых левой ориентации, внесших весомый вклад в
создание ТМО, как Р. Арон.
Окончание холодной войны и распад СССР идеологически облегчили
проявление научного интереса к марксистской методологии исследования,
марксистскому пониманию и объяснению процессов и механизмов истории,
мирового развития, международных отношений, а также очищение самого
марксизма от идеологических, политических и пропагандистских наслоений,
его возвращение в лоно науки. Ныне ученые вне России, проявляющие
интерес к марксизму, могут не опасаться, что их сочтут идеологическими
противниками, пособниками внешнего врага или интеллектуальными
динозаврами. Поэтому заметен поворот некоторой, небольшой, но ищущей
новых для себя взглядов и ракурсов части научной литературы (причем, что
показательно, в англосаксонской части науки - в США и в Англии) к
осторожному, прощупывающему использованию марксистских подходов в
познании международной жизни. В марксизме справедливо видят хорошую
основу для решения задач операционализации как отдельных понятий, так и
целых концепций и направлений мысли; для придания исследованиям
системного характера; для обеспечения совместимости методик разного
уровня, особенно при использовании машинных банков данных. Растет
интерес и к критическому, но серьезному анализу марксистской концепции
социально-исторического развития.
Объективно пока только марксизм дал целостную гипотезу мирового
развития, связав его с динамикой и направленностью МО. Социально-
историческая по сути, эта гипотеза поддается научной верификации лишь на
опыте веков, не десятилетий. Бесспорно, что она уже требует значительной
ее корректировки, со временем эволюционирует еще более существенно:
такова судьба всех научных воззрений. Однако марксизм поймал своих
нынешних оппонентов в теоретическую и методологическую ловушку:
только разделяемый и отстаиваемый им формационный подход дает
основания надеяться, что Россия (как и, возможно, некоторые другие
страны), пройдя через всевозможные отклонения, колебания и шарахания,
вступит в конце концов на путь социально-ориентированного рынка и
политической демократии, по которому идет Запад. Цивилчзационный
подход, исходящий из иных теоретических и методологических посылок, не
оставляет для такого рода надежд никаких научных оснований.
Распад СССР и основанной на итогах Второй мировой войны системы
международных отношений поставили науку о последних в принципиально
новые политико-идеологические и когнитивные условия и перед новыми
теоретико-методологическими проблемами.
Идеологически вслед за кризисом коммунизма неизбежен столь же
глубокий и принципиальный по последствиям кризис либерализма: оба
вероучения довели до предела заложенную еще в античности коллизию
"личность или общество", вплотную подведя к ответу: "не или, но и..., и...".
Такому ответу ближе социал-реформистская практика, в том числе и в сфере
МО; но именно там именно такая практика будет, вероятно, сталкиваться в
обозримой перспективе с наибольшими идеологическими трудностями, что
станет влиять и на эволюцию школ и направлений ТМО.
Политически снятие фактора идеологического противоборства и
военно-политической конфронтации действует в мире так же, как и в России:
освобождая науку о МО от прежнего давления на нее этих факторов,
заменяет его новым, более сильным и императивным, каким объективно
выступает моноидеологичность современного развитого мира.
Одновременно, как ни парадоксально, снижается текущая (а возможно, и
более долгосрочная) потребность правящих групп и элит в науке МО:
картина международных отношений представляется ясной и надолго
стабилизированной.
Когнитивно же, в одночасье лишившись столь продуктивных в
научном плане проблем, как ядерная конфронтация и глобальное
противоборство сверхдержав, ТМО оказывается ныне перед выбором:
уходить ли в сугубо частные и относительно узкие области (такие, как
исследование конфликтов, переговорного, внешнеполитического процессов,
в дескриптивно-реферативные исследования), или же так или иначе
обращаться к болезненным проблемам мирового развития.
К рубежу 90-х годов здание науки о международных отношениях
обрело достаточно целостные формы. Его архитектура причудлива, но
логична. Целостность и перспективы развития ТМО определяются теми
главными когнитивными переменами, что долго назревали исподволь и
становятся все более очевидными на протяжении 90-х годов:
- определенной исчерпанностью изначального потенциала, что был
присущ в начале XX в. каждому из трех макрометодологических
подходов, рожденных европоцентри-стскими международными
реалиями и европейской мыслью: христианско-нормативного,
атеистически-марксистского и христианско-позитивистского. Каждый
из них внес свой, существенный и незаменимый вклад в становление и
развитие ТМО и как бы "завис" в ожидании верификации, новой эмпирики
и/или дальнейшей эволюции объекта и предмета исследования. С течением
времени их былые взаимное непризнание и неприятие, политическое и
идеологическое противоборство отступают, открывая в общении между ними
тенденцию к совместимости, осознанной взаимодополняемости, к слиянию в
целостный, хотя и не лишенный внутренних противоречий,
евроатлантический культурно-мыслительный комплекс, - в рамках этого
комплекса растет осознание того, что никакая социальная теория, в том числе
ТМО не может считаться таковой, если не включает в себя (в виде частных
случаев, а не исключений) и не объясняет опыт всех культур и цивилизаций,
а не одной только собственной, базовой для ее исходных посылок. Можно
добавить: не может быть полноценной теорией и любое построение,
избирающее в качестве своей основы только одну сторону жизни и
игнорирующее иные, чем-либо неприятные или нежелательные (простое
отрицание, например, теневых эконЬмики и политики есть по сути не что
иное, как одна из разновидностей нормативного подхода);
-технологическая и политическая "освоенность" планеты, ее
превращение в "глобальную деревню" ставит принципиально значимые
научно-практические проблемы: возможен ли глобальный переход к
преимущественно интенсивным формам развития, и если да, то каких
политических форм он потребует; как отразятся ограниченность ресурсов
планеты и необходимость соблюдать требования экологии на социальных
мобильности, мотивации и стабильности крупных стран, регионов и системы
МО в целом; каковы вообще будут функции и роль международных
отношений в условиях целостного мира; насколько и как фактическое
мировое развитие будет вписываться в концепции и представления форма-
ционного и/или цивилизационного подходов.
Архитектура современной науки о МО включает:
- макроисследование международных отношений в исторических
масштабах времени и социального содержания, на стыке с философией
(политэкономия МО, системный подход, геополитика, теории мирового
развития и теории национализма в их МО-частях);
- изучение международных отношений в длительном, но все же
реальном масштабе времени, соизмеримом с продолжительностью жизни
человека и потребностями внешней политики государств (современные
политреализм и стратегический анализ; комплексные разработки проблем
международной стабильности и безопасности);
-исследование ограниченных во времени и/или масштабах конкретных
международных взаимодействий (теории конфликта, переговоров,
посредничества; сценарные разработки и планирование внешнеполитических
мероприятий; прикладные и учебные сценарии типа игр и ситанализов; а
также описательные исследования);
- субъекты и типы отношений в мировой политике (различные по их
внутренней природе, международно-правовому статусу субъекты МО;
уровни отношений между ними;
процессы интеграции/сепаратизма; проблема научного определения
явления и категории "мирового сообщества"). По сути формируется новая
социология международных отношений, ставящая (в отличие от
традиционной) в центр внимания не личность, но различные типы сложных
социальных субъектов;
- процесс формирования и осуществления поведения субъектов МО
(анализ структуры и содержания внешнеполитического процесса; процессов
принятия политических решений;
рекрутирования элит и руководящих групп; сравнение этих процессов
в различных странах, политических системах и культурах; особенности
функционирования международных организаций).
Внутри каждого из перечисленных направлений проходят свои
теоретические и методологические водоразделы, выдвигаются на передний
план и отходят назад свои вопросы и проблемы. Общими для состояния и
пейзажа науки о международных отношениях в целом к середине 90-х годов
являются понимание объекта и предмета науки; ее центральный теоретико-
методологический вопрос; вытекающее из него понимание типа теории в
науке МО; характер, место и роль в ней эмпирических исследований.
Просуммируем все изложенное:
Первое. В науке о МО происходит важная эволюция в понимании
объекта, предмета и, соответственно, задач науки. Изначально, на рубеже XX
в. наука о МО поставила в центр внимания проблему войны и мира,
определив свои высшие цель и задачу как поиск путей и средств
предотвращения войн и/или их скорейшего окончания. Но проблема войны и
мира оказалась неотделимой от межгосударственных отношений в целом,
которые постепенно -примерно к началу 40-х годов - заняли центральное
место в качестве объекта и предмета изучения. Дальнейшие исследования
показали, что, с одной стороны, государство не является внутренне таким
монолитом, каким казалось оно прежде, а с другой - и МО несводимы лишь к
межгосударственным. Более того, именно негосударственные компоненты
МО нарастали в послевоенный период особенно широко и быстро.
Соответственно, с начала 60-х годов развитие науки МО от анализа
межгосударственных (преимущественно военно-политических) отношений
пошло и "в глубь" государства, и в сторону значительного расширения круга
изучаемых явлений и процессов международной сферы.
К настоящему времени на обоих этих направлениях объемы и глубина
исследований зашли настолько далеко, что объект и предмет собственно
теории международных отношении улавливаются все труднее и явно
нуждаются в переосмыслении, о чем говорит растущее число работающих в
этой области ученых. В итоге от прежней узкой ее интерпретации (как
объяснения взаимодействия государств на международной арене) теория
МО все заметнее смещается к более широкому ее истолкованию, как
науки о трансформации ограниченных по территории, пределам и
возможностям деятельности, политическим формам, духовному миру
социальных общностей и социально-территориальных систем в
социумы и системы качественно и социально более высокого порядка:
объединения родов в племя, племен - в народ и далее в современную
многонациональную страну и в мировое сообщество. Государство при этом
начинает смотреться как крайне важный, но всего лишь один из институтов
исторического и социального развития, как своего рода корпорация по
управлению (в интересах ее акционеров - элит и/или общества в целом)
данной социально-территориальной системой, и оценивается вес более по
объективным итогам управления и все менее как самоценность.
Но подобные объединения - не "плавильный котел", в котором
личности, народы, социально-экономические и политические системы,
культуры усредняются до некоторого аморфного состояния, теряя все особое,
специфическое, что было присуще им раньше. Напротив, сами такие
объединения, процессы их становления и распада образуют в историческом
масштабе времени все более сложные, многоуровневые формы
общественной и политической жизни, объяснение которых, равно как и
закономерностей их взаимодействия требует некоторой теории мирового
развития. В западной литературе по ТМО признано и ныне бесспорно, что
невозможно понять международные отношения, не имея концепции
мирового развития; но выстроить последнюю можно, лишь заложив в нее в
качестве одной из центральных опор какую-то макрогипотезу
международных отношений.
Второе. Отсюда - оживление попыток заново осмыслить общую
историческую направленность мирового развития. С середины 80-х годов
оживилась косвенная дискуссия сторонников формационного и
цивилизационного подходов. На первый взгляд она носит скорее
философско-методологический характер, однако в содержании ее за
последние десять лет произошло несколько потрясений. Интерес к
цивилизационным аспектам мирового развития возрос под совместным
интеллектуальным воздействием того, что получило в свое время название
конвергенции, разрядки, трудностей развития стран третьего мира, а также
объективно нараставшего разнообразия в мире социализма. Распад СССР
снова выводит формационные аспекты проблемы на первый план.
Цивилизации опираются на политические, организационные, социально-
экономические структуры. Но все они, по крайней мере в еврокультурной
части мира, исторически доказали склонность к глубоким и резким
периодическим переменам.
Открывшее 90-е годы всемирное торжество капитализма в свете его
собственной ^ истории лишь подчеркивает неизбежность в конечном счете
каких-то перемен формационного порядка. Но капитализм успел стать
глобальным явлением и пока продолжает активно развиваться и наступать
дальше. Следовательно, его грядущие перемены непременно затронут весь
мир, преломившись через цивилизационные особенности различных культур.
Но как именно - на этот вопрос ответа пока нет. Интуитивно угадывается и в
целом признается, что истину надо искать где-то на стыке, взаимном
оплодотворении формационного и цивилизационного подходов. Однако
концепция формации наиболее разработана в марксистской школе, что пока
затрудняет ее принятие и дальнейшее развитие. Понятие же цивилизации в
политологии разработано крайне слабо, а к его операционализации
применительно к практике и теории МО и МР вообще пока не приступали.
Третье. Поскольку ясности в вопросах сопряжения теорий МО и МР
нет, как нет пока в строгом смысле слова и самих этих теорий, то в науке о
международных отношениях можно выделить множество воззрений на
реальную, желаемую либо интуитивно определяемую архитектуру будущей
ТМО. Водоразделы проходят по линиям общей методологии, определения
ключевых проблем и образного восприятия такой теории - объективно
существующей или искомой.
Сложились два принципиальных методологических взгляда на то,
возможна ли вообще некая единая "метатеория" МО. Сторонники одного на
протяжении последних двух-трех десятилетий признают принципиальную
возможность и говорят о необходимости создания общей теории
международных отношений (в другом варианте - теории международных
отношений и мирового развития), которая вобрала бы, соединив в нечто
целое, все частные теории, школы и направления. Сторонники другой точки
зрения, сомневаясь в выполнимости и даже целесообразности постановки
такой задачи на современном этапе развития науки о МО, отдают приоритет
конкретным исследованиям и прикладным разработкам, полагая, что в
конечном счете главное-практическая отдача. Два эти подхода объективно
дополняют друг друга, и под их совместным воздействием положение в
науке о МО начинает походить на ситуацию в политологии, психологии,
физике, где за единым названием науки сосуществуют, спорят, сотрудничают
и движут развитие друг друга ряд специализированных направлений.
Собственно, до теории международных отношений тем же самым
теоретико-методологическим путем прошли все без исключения те отрасли
знания, что сегодня имеют статус и репутацию устоявшихся, признанных и
солидных наук. Вначале попытки осмыслить некий очень крупный массив
качественно взаимосвязанных явлений с позиций уже имеющегося, во
многом смежного знания, создать "общую теорию" такого массива.
Подобные попытки ни разу, ни в одной сфере не привели, да и не могли
привести к формированию какой бы то ни было метатеории; но они
неизбежно рождали широкий спектр гипотез и помогали дифференцировать
нечто внешне целостное, кажущееся монолитным, однородным в комплекс
более четко видимых конкретных предметов исследования, изучением
каждого из которых занимались уже свои подходы и дисциплины со своими
методами и системами понятий. На следующем этапе, если когда он и
наступал (дистанция между этапами в отдельных науках измерялась иногда
веками), происходили синтез вновь полученного частного знания и
обретение системного понимания, делавшие возможным очередной
качественный, философский прорыв к обновленной постановке ранее
выдвинутых проблем, переосмыслению изначальной макротеории, к
формулировке вопросов и гипотез для следующего этапа познания.
На сопряжении рациональной и интуитивно воспринимаемой,
подразумеваемой частей теории МО ключевой вопрос - в какой образ
складывается (могла бы сложиться) гипотетическая метатеория: плоскость,
"слоеный пирог" или же нечто третье? Ограничение объекта и предмета
теории МО сферой межгосударственных отношений однозначно дает при
таком взгляде плоскость, взаимодействия на которой обретают вид
хаотических либо механистических.
Неполнота и неадекватность этой картины, отсутствие у нее
объяснительного потенциала давно признаны в мировой литературе. Но
простая попытка дополнить традиционную геополитическую картину
введением более широкого круга субъектов МО и нескольких уровней
анализа этих отношений (как бы такие уровни ни определялись) дает эффект
"слоеного пирога", поиски причинности явлений и процессов
международной жизни внутри которого затруднены еще более, нежели на
"плоскости". При этом каждый из слоев такого пирога сам оказывается при
ближайшем его рассмотрении крайне сложным, структурированным
явлением, которому присущи свои закономерности.
В результате из всей совокупности исследований международных
отношений постепенно вырисовывается образ мирового развития как
сложной раскручивающейся во времени, физическом и социальном
пространстве спирали, "рога изобилия", нижний конец которого
жестко фиксирован в прошлом, верхний же открыт ч совершает вместе
со всей спиралью широкие колебательные движения в рамках реально
доступных человеку и видимых им альтернатив. Система эта включает
сложные подсистемы - государства, регионы, иные образования, к тому же
меняющиеся в процессе и под влиянием мирового развития. Процессы таких
перемен обладают отчетливо выраженным циклическим характером. Как
следствие их, складывается пульсирующий, живой, все более целостный
комплекс-мировое сообщество, причем в ходе такого развития
индивидуальность составляющих сообщество частей не только не
утрачивается, но становится все более выраженной.
Подобный взгляд на мировое развитие сформировался совершенно
независимо в рамках двух подходов: атеистически-марксистского, начавшего
в преддверии "нового политического мышления" соединять идею социально-
исторического развития со все более строгой операционализацией категорий
в критериях и методологии системного исследования. И в рамках подхода
христианско-позитивистского, где особую роль за последние 15-20 лет
сыграли два направления: политическая экономия международных
отношений и нетрадиционная геополитика. Возникающие в рамках каждого
из двух этих подходов картины природы и динамики МО и МР имеют
поразительно много общего: западная позитивистская наука, продвигаясь
вперед мелкими тщательно выверенными шажками, к началу 90-х годов
вышла на то же самое принципиальное видение мира, какое в свое время во
многом угадал и в меру возможного пытался развивать творческий марксизм.
Политэкономия МО, по мнению ряда исследователей (Р. Хиггот), на
протяжении 80-х годов была наиболее бурно развивавшейся частью науки о
МО. В центре ее внимания -нарастающее рассогласование (противоречие)
между все более глобальным характером организации мировой экономики и
сохранением центральной роли и значения территориального государства как
основной единицы политической организации населения на определенной
территории, а также и самих МО. Это противоречие вряд ли получит
разрешение в обозримой перспективе, но практическое и политическое
значение его будет обостряться. Высказывается мнение, что развитие
политэкономии МО делает излишними различия между "внутренним" и
"международным", а также между "экономическим" и "политическим",
характерные для основной части исследований МО в послевоенный период.
С конца 70-х годов новая волна интереса и переоценка многих ранее
разработанных идей и положений коснулись также политической географии
и геополитики. Главное отличие сформировавшейся в этот период "новой
геополитики" от прежней, традиционной - в ее резко отрицательном
отношении к государству как враждебному обществу; в осознанном
нежелании служить государству, особенно в роли теории и оправдания
войны, одного из средств обеспечения политического доминирования; и в
попытке с позиций политической географии и геополитики рассмотреть в
глобальном масштабе проблемы бедности, неразвитости, окружающей
среды, рационального распоряжения ресурсами планеты; а также и проблему
глубинных причин того, что война, при всех ее очевидных негативных
аспектах, продолжает, тем не менее, оставаться средством политики
государства.
Новое коснулось и расстановки методологических акцентов.
Государство (при изменившемся отношении к нему) рассматривается по-
прежнему как основная структурная единица мировой политики; но при
анализе последней внимание сосредотачивается на целостности мира как
единой геополитической структуры. Доминирует понимание, что коль скоро
физическая и природная сферы обитания человечества являются цельными и
неделимыми, то и организацию политического бытия человека тоже
требуется сделать геополитически целостной. Отсюда - постановка проблемы
необходимости и условий перехода от "геополитики войны" к "геополитике
мира", а также комплекса вопросов взаимозависимости геополитики и
геокультуры.
При таком, по-своему системном взгляде на мировое развитие,
исходящем не просто из признания политической взаимосвязанности и
взаимозависимости мира, но и более глубинной его цельности, диктуемой
территориально-природной обусловленностью деятельности и всего бытия
человека на планете (включая культуру и обеспечение экологического
равновесия), МО оказываются как бы текущим "срезом" основных
направлений, процессов, достигнутого состояния мирового развития.
Международными, в строгом смысле этого слова, в каждую конкретную
эпоху объективно выступают отношения между внутренне
оформленными организованными социально-территориальными
системами во внешней для них, политически, властно и организационно
не оформленной или слабо оформленной социальной среде. Государство -
частный случай такой системы; межгосударственные отношения - частный
случай отношений международных. Таким образом, логика научного
познания в этой области снова возвращает исследователей к поиску причин и
движущих сил мирового развития.
Четвертое. Именно это обстоятельство обусловило, примерно с
рубежа 70-х годов, возвращение нормативного подхода и выдвижение на
передний план всех основных работ и дискуссий по теории МО этических и
нравственных вопросов. Процесс обращения теории МО к проблемам этики и
нравственности прошел через четыре этапа: (1) становление науки МО,
теснейшим образом связанное с попытками найти альтернативу войне как
явлению в международном праве, либеральном интернационализме и в
проведении прямой аналогии между внутренней жизнью общества и
государства, с одной стороны, и тем, что происходит в мире ("мир через
законность"); (2) период "морального вакуума", сопряженный с господством
"политического реализма", тяготеющего сводить политико-этические
вопросы к техническим проблемам. Начавшись с краха Лиги Наций, этот
этап длился на протяжении всей холодной войны, отдавая предпочтение в
МО порядку над справедливостью; (3) параллельно, на основе критики и
отрицания политики и теоретических воззрений школы "политреализма"
получала распространение концепция "мирового сообщества", усиливалось
требование "моральности государства", а из спора между бихей-
виористами и классическими "политреалистами" складывалось расширение
этического начала в теории вообще ("этика силы") и родилась постановка
вопроса о роли ценностных начал в построении теоретических ориентации;
наконец, (4) с рубежа 80-х годов в ответ на "вторую" холодную войну 1979-
1987 гг. происходит возвращение теории МО характера социальной и
политической теории взамен предшествующего ее понимания прежде
всего как теории силы и насилия. Ныне в целом признается, что такие
крайне актуальные в современном мире и международных отношениях
проблемы, как права человека и социальных меньшинств, обеспечение
справедливости, поддержание экологического равновесия могут найти
разрешение лишь в рамках нормативных этических концепций МО.
Пятое. К концу 70-х годов научное сообщество предчувствовало, что в
мировом развитии и международных отношениях назревают не просто новые
задачи, но коренной пересмотр устоявшихся взглядов на те практические
проблемы, в решении которых может и должна участвовать теория МО.
"Второе издание" холодной войны решающим образом способствовало
утверждению уверенности, что дело обстоит именно так. С распадом
ялтинской системы МО, а потом и СССР новые задачи, объективно
встающие перед теорией МО, вышли на авансцену.
Центральная из них, имеющая мощный идеологический подтекст (по-
видимому, именно тут будет в максимальной степени ощущаться
нарастающее реакционное обратное воздействие идеологии либерализма на
политическую науку) - коль скоро признается неизбежность перемен, в том
числе и в МО, то каковы критерии, определяющие отношение к таким
переменам, и как совместить сами перемены (на всех уровнях МО) с
консервацией привилегированного положения ряда членов мирового
сообщества. Неизбежна ли социально-экономическая, иная стратификация
субъектов МО (в практическом плане и в реальном масштабе времени на всю
обозримую перспективу безусловно неизбежна), как далеко может зайти
разрыв в их объективных положении и тенденциях внутреннего развития, и
как обеспечивать в этих условиях международные стабильность и
безопасность, какое вообще содержание вкладывать в эти понятия.
Другая задача, производная от первой, - "управление мирным ходом
мирового развития" (managing peace and development). Суть ее в том, что
если раньше мировая политика вращалась прежде всего (а иногда и
исключительно) вокруг подготовки к войнам, их ведения и политического
оформления их исходов, а соответственно, и теория МО была так или иначе
нацелена на проблемы избежания и/или эффективного ведения войн, то в
условиях современного мира на первый план все более выходит проблема
организации и поддержания мирной жизни человечества. Но если в области
войн в практике и в теории МО накоплен огромный опыт, то по части
практики и даже теории мира имеющиеся заделы выглядят куда слабее.
Положение осложняется двумя обстоятельствами. Во-первых, мир
невозможен без повседневной организации социально-экономической жизни,
особенно без организации развития. Здесь на сегодня есть три комплексных
опыта (социал-реформистский, коммунистический и стран третьего мира), ни
один из которых не осмыслен научно как единое целое, идеологически и
политически непредвзято. Во-вторых, на все обозримое будущее тенденция к
миру на планете будет нарушаться войнами и конфликтами. Не снята в
принципе и угроза третьей мировой войны. Следовательно, необходимо как-
то совмещать (на практике и в теории) нарастающие объемы регулирования
мирной жизни с кодификацией роли и места силы в МО,
институционализацией международных конфликтов, с фактом войн, наконец.
Отсюда, в свою очередь-третья макрозадача, встающая на нынешнем
этапе перед теорией международных отношений. В научной литературе ее
формулируют как необходимость постепенного перехода в
международных отношениях от политики к управлению. Не стихийная
игра слепых сил, будь то внутренних, международных или какого-то их
переплетения; не эффектные сценарии ядерной конфронтации; но все более
осознанный, направляемый и управляемый ход мирового развития - вот что
должна будет в нарастающей мере объяснять и обеспечивать теория МО.
Многие ученые прямо отмечают, что мировое развитие конца XX в.
поставило в повестку дня "вопросы структурной организации"
международной системы. Последняя еще с 60-х годов все более нуждается в
различных видах регулирования и управления, концепции которых до сих
пор нет. Это диктует сейчас необходимость повышенного внимания к
изучению явлений интеграции и дезинтеграции; соотношения суверенитета и
безопасности: отношений социальной среды с природой. Отдельные
концепции на названных и некоторых других направлениях созданы, но пока
нет ясного представления о том, как можно соединить эти концепции в нечто
целостное. Поисками такого соединения, по мнению ряда ученых, и должна
была бы заняться теория МО.
Трудно не согласиться с самой постановкой проблемы постепенного,
но неуклонного смещения центра тяжести от политики к регулированию и
управлению; но здесь сразу же возникает вопрос, чем именно и как
предстоит управлять (и/или что направлять) и кто и как это будет делать в
сфере международных отношений. Оставляя в стороне очевидные
политические сложности проблемы (они лежат вне теории МО), отметим
только собственно научные. Очень многие западные авторы подчеркивают,
что на первое по значению место в МО выходит противоречие между
традиционным для западной мысли пониманием государства как "nation-
state" (неразрывно связанного с наличием "титульной" нации), и все более
распространяющейся в мире самоидентификацией больших социальных
групп по религиозным, этническим, иным признакам - но не по
принадлежности к данному государству. Исследование этого противоречия
стало с рубежа 80-х годов заметным направлением в западных политологии и
теории МО.
Противоречие, на которое традиционные государства отвечают
сопротивлением, и рождает основную массу нынешних конфликтов:
абсолютизация идеи "nation-state" неизбежно ведет к сепаратизму на
национальной почве. Концепция же и практика многонациональных
федеративных государств и интеграции наднационального типа неизбежно
требуют переосмысления теории "nation-state", а вместе с ней и всех
традиционных подходов к пониманию того, что являют собой по сути
международные отношения. Не вдаваясь в детали этой сложной проблемы,
нельзя не признать правомерности постановки вопроса о соотношении
института государства европейского типа XVIH-XX вв. с процессами
трансграничной самоидентификации (и не только с ними), что идут в разных
районах современного мира.
Шестое. Исследования МО в традициях дескриптивного подхода
сохраняют и даже несколько поднимают свое значение, обретая ряд новых по
сравнению с началом 80-х годов качеств.
Прежде всего, описательные исследования строятся теперь на
основании устоявшихся категорий и концепций современной теории
международных отношений, политологии, других общественных наук.
Особенно справедливо это применительно к исследованию конфликтов: ни
одна описательная работа, посвященная конкретному конфликту, просто не
может уже быть написана без опоры на понятийный аппарат конфликтологии
90-х годов. За любым понятийным аппаратом, однако, стоит некая концепция
или как минимум гипотеза. Таким образом, с начала 80-х дескриптивные
работы объективно работают на проверку гипотез, выдвинутых различными
школами и направлениями ТМО в период с середины 60-х до середины 90-х
годов.
В описательных работах последних полутора десятилетий, но особенно
после распада СССР все более присутствует идеологизация: иногда
намеренная, чаще неосознанная, имплицитная. Она не так бросалась в глаза
на фоне работ, выходивших в странах социализма, написанных в русле
марксизма-ленинизма и официальной политики. Теперь же она кажется
назойливой. И с научной, и с политической точек зрения крайне интересно,
как долго эта идеологизация будет оставаться незамеченной самими
западными исследователями.
Еще одна специфическая черта фактологических и описательных
исследований МО -нарастающее засилье в них своего рода "нового
технократизма": если раньше социальные аспекты международных
отношений долгое время вытеснялись и подменялись военными, военно-
экономическими и иными техническими проблемами, то теперь на место
последних часто приходят проблемы экологии и энергетики, которые
начинают рассматриваться как важнейшие на обозримую перспективу
факторы международной стабильности и безопасности. Разумеется, нельзя
отрицать значение этих факторов для будущего мирового развития; и все
перечисленное действительно нуждается в изучении, теоретическом
осмыслении и какой-то интеграции в общую теорию МО. Но международные
отношения по природе своей социальны; мера безопасности в них всегда
производна от социального в широком смысле этого понятия. Следовательно,
и теория МО должна строиться на базе этой аксиомы как центральной.
* * *
Таким образом, понятие "терии международных отношений"
претерпело за последние полвека глубокие содержательные перемены,
пройдя от обозначения первых попыток построения по преимуществу еще
нормативных метатеорий межгосударственных отношений до современного
понимания этой категории - не столько некой единой целостной метатеории,
сколько собирательного понятия, за которым стоит весьма внушительная и
непрерывно расширяющаяся совокупность подходов, методов и методик
теоретического изучения международных отношений и мирового развития
как в конкретных их проявлениях и аспектах, так и как единого целого. Но
что есть объяснение и теория в МО и общественных науках вообще,
продолжает оставаться "вопросами без ответов", прямо связанными с
философией науки и политики. В разработке этих вопросов не появилось за
последние тридцать лет ничего принципиально нового. Складывается
впечатление, что в науке о МО накопились, дойдя почти до критического
уровня, острейшие и наиболее актуальные проблемы философских
оснований современной ТМО, от разрешения которых во многом зависит
будущее дисциплины; и долго откладывать их решение вряд ли возможно.

Тема 3. Международные отношения:

эпистемология и методы исследования
(Введение в теорию)
Задача всякой науки - как минимум объяснять свой предмет, его
отдельные аспекты; как максимум указывать на пути и условия перехода от
объяснения явления, процесса, эффекта к использованию и знания, и стоящей
за ним реальности в каких-то практических интересах человека. Когда
отдельные объяснения, охватывающие более или менее широкий круг
взаимосвязанных явлений и процессов объективного мира, начинают
складываться в некоторую внутренне согласующуюся между собой
целостность, говорят о становлении теории; несколько взаимосвязанных
теорий, имеющие общий объект и предмет изучения, образуют конкретную
научную дисциплину.
Но что значит "объяснение" в международных отношениях?
Какие элементы оно включает или должно включать, каким необходимым и
достаточным признакам соответствовать? Если скрупулезный анализ
позволил нам во всех существенных деталях восстановить и понять
внешнюю политику некоего государства (или даже всех наиважнейших
государств) определенного периода, можно ли обретенное понимание
считать объяснением международных отношений этого периода? Если
можно (на самом деле нельзя!) или, если нам удалось каким-то иным образом
постичь, скажем, международные отношения Средиземноморья 11-1 вв. до
н.э., то насколько правомерно распространять добытое объяснение на другие
регионы и на позднейшие, резко отличающиеся по всем основным признакам
периоды? Каковы критерии, позволяющие определять те временные и
пространственные пределы, за которыми данное объяснение перестает
действовать? Все это применительно к теоретическому исследованию
международных отношений пока вопросы без ответов. Но тогда что такое
"теория международных отношении'"!
Ответы на подобные вопросы всегда лежат на взаимопересечении
объекта, субъекта исследования и познания как единства процесса, средств
и методов, а также результата обретения опыта, понимания, знания и
способности использовать все это в прикладных целях. В данной статье
рассматриваются основы познания международных отношений', объект же
и субъект такого познания характеризуются лишь в той мере, в какой это
абсолютно необходимо для понимания поднятой темы (проблеме МО как
объекта познания будет посвящена следующая статья серии "Введение в
теорию"). Не имея возможности подробно разбирать используемые
философские и психологические категории, автор вынужден адресовать
читателя к соответствующей специальной литературе, энциклопедиям и
словарям.
Из всех качественных признаков МО как явления и особенностей МО
как объекта познания здесь необходимо выделить четыре главных:
во-первых, их протяженность во времени. Как бы ни определять МО
как явление, бесспорно, что какие-то международные отношения
сопровождают человека на протяжении всей известной Истории. Опора МО
нового и новейшего времени - отношения межгосударственные, - по
определению существуют столько, сколько институт государства. Учитывая
столь уникальную продолжительность МО во времени, можно признать их
единым и целостным явлением лишь в том случае, если в международных
отношениях всех времен, континентов, народов будет установлено наличие
признаков, одновременно и всегда присущих МО, неизменно в них
присутствующих, инвариантных; и принципиально важных для определения
природы и сущности МО как явления. Иными словами, социально-
историческая суть МО времен Древнего Египта и современного ядерно-
компьютерного мира должна быть в основе ее одна и та же. Не
аналогичная, в чем-то сходная и т.д., но именно одна и та же: в противном
случае неправомерно будет говорить о целостности МО как общественного и
исторического явления;
во-вторых, выполнить это условие оказывается очень непросто. По
ходу Истории непрерывно развивались количественно, и главное,
качественно, все известные нам компоненты и факторы международных
отношений как явления: личность и общество, экономика и политика,
идеология и наука, культура и религия, военное искусство и все виды
обменов и коммуникации, государство и политические институты и системы,
сами конкретные международные отношения. Но признак развития сам но
себе не является определяющим для МО, поскольку присущ и другим
явлениям общественной жизни и истории. Можно ли, однако, найти нечто
неизменное в развитии, что служило (могло бы служить) одним из
определяющих признаков явления МО? Насколько вообще правомерно
рассматривать как целостное явление нечто, все компоненты и факторы
которого претерпели, продолжают претерпевать глубочайшие внутренние
изменения? Вопросы эти принципиально важны теоретически и
методологически для построения любой теории МО;
в-третьих, во все времена и на всех качественно разных фазах и
уровнях развития МО неизменно существовали, проявляли себя,
эволюционировали и оказывали многообразные социальные влияния как бы
в трех временных плоскостях сразу: как нечто историческое,
надврсменное; как один из важнейших отличительных признаков
определенных эпцхи, периода, социально-исторического уклада; и как весьма
конкретный, уникальный комплекс текущих, современных проблем и
отношений международной жизни и мирового развития. Мало есть других
сфер жизнедеятельности человека и общества, в которых история, эпоха и
сиюминутное переплетались бы столь нерасторжимо в реальном масштабе
времени. Исследователь МО оказывается перед труднейшей
методологической и теоретической задачей: какой бы период МО он ни
изучал, возникает проблема вычленения из этого неразделимого комплекса
отношений "истинно сегодняшних", текущих;
в-четвертых, самостоятельная, теоретически и методологически
важнейшая проблема -пространственные координаты МО. Известно, что
всякое явление непременно существует в некоем пространстве; в противном
случае оно просто не могло бы состояться. Но что может быть признано
пространством международных отношений'1 Если считать таким
пространством неоткрытые, неосвоенные, неподеленные земли, то подобных
территории в мире давно уже нет. Если международные отношения строятся
на том же пространстве, что и внутренние, то каковы критерии различения
первых и вторых? Наконец, если МО протекают в духовном пространстве (во
взглядах, представлениях, культуре и психологии людей), тогда тем более
каковы критерии, позволяющие отграничивать МО от всего остального,
выделять их в особый тип отношений, в специфическое явление?
Ответы на перечисленные выше вопросы в принципе могут быть (и
даются в научной литературе) очень разные. Важно подчеркнуть, что без
каких-то ответов на них не могут состояться ни подлинно научная
методология исследования, ни теория МО.
* * *
Проблема субъекта познания изучается в философии; однако в
приложении к теории МО, насколько известно, даже не ставилась. Но именно
тут (а также применительно к теориям мирового и социально-исторического
развития) проблема эта имеет особое значение. Что именно принимается за
знание; какое мировоззрение служит общей методологической основой
получения и развития знания; что и на каком основании принимается за
доказательство или воспринимается как заведомо не имеющее доказательной
силы; какими представляются людям причинно-следственные связи явлении
- ответы на эти, важнейшие для методологии и теории любой системы знания
вопросы решающим образом зависят от духовно-исторического уровня
развития субъекта познания.
Проиллюстрируем сказанное одним примером. Существует как
минимум два исторически полярных типа сознания (со множеством градаций
между ними): религиозное и научное. Первое приписывает все причинно-
следственные связи проявлениям субъективного, притом высшего начала -
воле Божьей, Провидению. Второе видит комплекс типов причинно-
следственных зависимостей (линейные, вероятностные и много-
многозначные) и задается вопросом, полон ли этот перечень и какие
механизмы "включают" в конкретных обстоятельствах тот или иной из
типов. Религиозное сознание считает "знанием" откровение, приходящее в
моменты религиозного озарения, экзальтации. Причем за доказательство
подлинности откровения принимается сам способ его обретения; факты же
реальной жизни чаще всего не имеют вообще никакого отношения ни к
содержанию откровения, ни тем более к обоснованию или отрицанию его
религиозной истинности (почему и оставались неизменно тщетными псе
попытки "доказать" верующим, что "Бога нет"). В научном сознании статус
"знания" завоевывается многократными подтверждениями опыта и
соответствием аргументации принятой логической системе. Интереснее всего
то, что культуры, даже не дошедшие до появления самого понятия науки,
обнаруживают высокую жизнестойкость и способность справляться с
повседневными задачами (хотя, конечно, нс могут дать промышленного и
духонного развития европейского типа, почему и считаются
"примитивными"). Ясно, что столь разные типы сознания будут совершенно
по-разному воспринимать. объяснять, истолковывать одни и те же МО.
Субъект познания международных отношении как явления не
может отождествляться с отдельным исследователем или даже со всей их
совокупностью, сколь бы многочисленна она ни была. Явление столь
огромной протяженности во времени может изучаться только человеком как
родовой единицей. А потому неизбежен и важен вопрос, как сам человек
менялся на протяжении подобного изучения: качественные перемены в его
психике и сознании, но внутренней организации его мыслительных
возможностей и способностей оказываются в историческом масштабе
времени определяющими для хода и направленности, средств и методов,
результатов и смысла процесса познания. Наиболее значимыми с точки
зрения нашей темы оказываются при этом такие духовно-исторические
характеристики субъекта познания, как присущие ему тип сознания и
структура мышления; диапазон и качество доступных ему ассоциаций; место
и роль, занимаемые в содержании его сознания компенсаторикой и ее
духовными продуктами, а также степень осознанности этого явления.
Тип сознания и структура мышления определяются по шкалам
"дорелигиозное-религи-озное-преднаучное-научное": преимущественно
эмоциональное или рациональное: бесструктурное, художественно-образное
или систематизированное; ассоциативное или логическое.
Диапазон и качество доступных ассоциаций задаются сочетанием
типа сознания и структуры мышления с объемом и содержанием как
собственного жизненного опыта, так и усвоенных знаний. Дело не в
количестве возможных ассоциаций (оно у человека древности могло быть
весьма значительным), но в тех эмоциональных и рациональных связях,
которые при этом устанавливаются, делая более вероятными одни типы,
шаблоны поведения и блокируя, исключая другие. (Так, в Древнем Риме
были все материалы и технологии, необходимые для изготовления
фонографа, который донес бы до нас голос Юлия Цезаря или Брута; не было
и нс могло быть, однако, идеи волновой природы звука, без чего не может
возникнуть и "концепция звукозаписи").
Место и роль компенсаторнки, мера ее осознания субъектом -
производны от типа сознания, структуры мышления, числа и качества
ассоциативных рядов субъекта познания. Психика (индивидуальная и
общественная) не может обойтись без различного рода компенсаций.
Проблема заключается, во-первых, в их относительных объеме, месте и роли
в функционировании соответствующих психологии и сознания; а во-вторых,
в том, сознает ли сам субъект, что какие-то действия (и какие именно) он
предпринимает в порядке психологических компенсаций. Даже наши
современники и даже в личной их жизни не всегда способны отдавать себе
отчет в глубинных причинах своих слов и поступков. В общественных же
психологии и сознании нормой является положение, когда духовные
продукты компенсаторики (идеи, книги, концепции, публицистика,
политические и общественные учения, продукты художественного
творчества и т.д.) принимаются как самоценность, всерьез (для сравнения:
любуясь в музее даже реалистическими картинами художника, мы уже не
воспринимаем их как документальное отражение действительности или как
технический проект; в общественных науках, политике "ван-гог" или
"врубель" сплошь и рядом принимаются пока еще за руководство к
действию).
Естественно и закономерно, что МО как уникально сложный объект
познания открывает богатейшие возможности для проявлений всех духовно-
исторических особенностей субъекта познания. Что, в свою очередь, находит
отражение в содержании и причудах эволюции взглядов на природу,
содержание, развитие международных отношений как явления и как
конкретной системы политических взаимодействий.
Эпистемология - раздел философии, занимающийся проблемами
теории познания:
анализом природы познания как явления, изучением предпосылок
возникновения познания как практического процесса, закономерностей его
эволюции, природы и сущности знания как явления, соотношения познания и
знания, реальности и знания, условий достоверности знания, поисками
определения и критериев того, что вообще следует считать знанием.
Современное понимание знания выделяет в нем прежде всего его
многоуровневый характер и сложнейшую систему связей с реальностью
(объективным, внешним по отношению к человеку миром) и внутренним
миром человека - его психикой и сознанием. Различные уровни знания
включают непосредственный индивидуальный и социальный опыт и опыт
опосредованный, всегда социальный; знания художественные (эстетическое
освоение действительности) и эмоциональные как их основу; донаучные и
научные (последние делятся на эмпирические и теоретические). Никакое
знание к тому же не рождается сразу: ему неизбежно предшествует период
накопления, осмысления информации и опыта, систематизации факторов,
оценок, мнений и взглядов, их неоднократное переосмысление. Все это
сопровождается сомнениями, выдвижением априорных идей,
предположений, концепций, в науке - гипотез. Знание (при всей его
относительности) - продукт этого процесса, продолжительность которого
(от вопроса до формулировки такого ответа на него, который может быть
признан за "знание") определяется прежде всего тем, за какой срок при
данном уровне развития общественного сознания, наличия других общих
познаний, при используемых методах и средствах сбора и оценки
информации может быть получен ответ на поставленный вопрос.
Ясно, что на одни вопросы ответы могут быть получены почти
мгновенно; поиск ответов на другие может занять недели, месяцы, годы; на
третьи - десятилетия и века; четвертые же принадлежат к категории
"вечных". И на протяжении всего времени, измеряемого нередко
продолжительностью жизни многих поколений людей, пока ответов на
поставленные вопросы нет и/или предлагаемые ответы еще не достигли
признания и статуса "знания", бок о бок с полезными наблюдениями,
ценными гипотезами, правильными предположениями, верными
интуитивными догадками и прозрениями существуют гораздо более
многочисленные заблуждения, иллюзии, ложные учения - а главное,
упомянутые выше духовные продукты индивидуальной и социально-
психологической компенсаторики, агрессивности которых нет равных
именно потому, что ее требуют законы психологии. На протяжении всего
этого времени нет или практически нет никаких объективных мер, критериев,
ориентиров, которые позволили бы как можно раньше разделить зерна
истины и плевелы невежества. Кроме того, на протяжении всего этого
времени человек со свойственными ему пылом, энтузиазмом, вдохновением
искренне и истово верует в каждое очередное свое духовное,
интеллектуальное открытие, часто абсолютизирует его, искренне нс
подозревая, что на самом деле оно - в лучшем случае добросовестное
заблуждение.
К теории познания международных отношений все перечисленное
имеет самое прямое и непосредственное отношение. По их социальным
масштабам, продолжительности во времени, по связи с Историей и
основополагающими, принципиальными вопросами теории общественных
наук международные отношения, особенно в последние 250 лет, занимают
уникальное место в духовной жизни людей, в процессах поиска и обретения
знания, в содержании того, что ныне считается знанием и/или является
таковым. Отсюда - теснейшая взаимосвязь политики и философии,
международных отношений и философии. Не случайно с рубежа 80-х годов,
когда стали рушиться привычные, само собой разумеющиеся ранее
представления, многие отечественные обществоведы обратились прежде
всего к философии.
Последняя - особая сфера. Философия - скорее состояние и склад
сознания, разума, нежели знание как таковое. Психология философии еще
ждет своего исследования (подобно тому, как есть исследования по
психологии религии или дорелигиозного сознания). Философия возникает,
когда человек знает уже достаточно много, чтобы быть не только в
состоянии, по и вынужденным задаваться самыми сложными на
достигнутом уровне познания вопросами; но когда имеющихся знаний ч
средств их добывания еще заведомо и далеко недостаточно для
получения ответов на такие вопросы, а потому место ответов
вынужденно занимают гипотезы и априорные концепции макро- и мега-
уровпей пространства, времени и социальных явлений и процессов. Если и
когда такие гипотезы доказывают со временем свою правоту, на их основе
формируются, отпочковываясь от философии, специализированные области
знания - науки. Сама же философия с течением времени все более тяготеет к
превращению в процесс и результат самопознания сознания и психики, в
своего рода науку самопознания. Тем не менее каждая наука неизменно и
сама вынужденно задается подобными же центральными для нее - а потому и
самыми трудными, - вопросами собственных методологии и теории.
Соответственно говорят о философии науки, философии общественных
наук, частью последней можно полагать и философию международных
отношений.
Даже беглый взгляд на историю философии и науки о международных
отношениях обнаруживает, как менялась психология их познания.
Философы античности полагали знание копией предмета и обращали главное
внимание на поиск средств и механизмов "точного" перевода предмета в
такую копию. Их интересовали прежде всего соотношение и взаимосвязь
знания и мнения, истины и заблуждения. Средневековье, долгий период
засилья клерикализма с его верой во всемогущество Провидения отбросили
подобные поиски по причине их не только бесплодности (разрешить
проблемы в античной их постановке было все равно невозможно), но и
реальной вредности: как иначе прожил бы человек долгие столетия,
нуждаясь в ответах, но не имея возможности их получить? Вера в волю
Господню в этих условиях объективно была тем психологическим
механизмом, который раскрепощал повседневное поведение, открывал
дорогу к накоплению опыта и его последующему осмыслению. Но уже с
XVII в. успехи естественных наук возвращают в европейское мышление и
философию поиск "абсолютно достоверного знания". Подобная психология
до сих пор доминирует на уровне бытового и массового сознания.
Рационализм европейской и американской культуры, философской и
общественной мысли сильнейшим образом повлиял на ранние идеи в сфере
международных отношений. Родившись в XVII-XVIII вв. как производное от
"механического" (физика) и "математического" естествознания, став
попыткой прямого переноса психологии и методов естественных наук на все
остальные сферы познания и практики, рационализм сыграл определяющую
роль в становлении рассмотренного нами в первой статье нормативного
подхода к МО - подхода, сохраняющего свое научное и духовное влияние и
поныне.
Между тем в тех же XVII-XVIII вв., параллельно рационализму и как
антитеза ему в европейских культуре, философии и сознании развивалось и
другое направление - эмпиризм, в центре внимания которого оказались
взаимоотношения и взаимообусловленность чувственного и разума,
эмпирического и рационального: проблема логического обоснования (по
существу предпосылок психологической приемлемости) знания; а главное,
значение внутреннего, духовного опыта человека в обретении, содержании,
истолковании знания. Лишь во второй половине XX в., с развитием
информатики, психологии и поведенческих наук долговременное значение
эмпиризма становится признанным и оцененным.
Эмпиристы изначально адресуются к центральному для всех
общественных наук, включая и теорию МО, вопросу: насколько допустимо
методологически и возможно практически распространять на объяснение
"поведения человека" (в самом широком смысле: от поведения отдельной
личности до хода Истории в целом) принципы, подходы и методы, принятые
в естественных науках. Если считать подобное недопустимым, то чем
заменить и/или дополнить такие принципы, чем общественные науки
отличаются от естественных, можно ли считать общественные учения наукой
и что такое вообще наука. Теоретическая и методологическая сложность
заключается в том, что человеку, во-первых, свойственно научение,
способность менять с опытом свои представления и поведение. А во-вторых,
он обычно как-то интерпретирует поведение собственное и других людей и
строит свои действия сообразно такой интерпретации. В сфере МО обе эти
особенности проявляются весьма сложным и причудливым образом, а
потому проблема "что считать объяснением, знанием" стоит тут особенно
остро.
К настоящему времени в философии общественных наук сложились (и
распространяют свое влияние также на филосо4:>ию и теорию МО) три
основных направления в решении этой центральной проблемы
эпистемологии. Последователи рационализма полагают, что следует искать и
в конечном итоге можно будет найти какое-то объяснение (сумму, комплекс,
систему объяснений) поведению человека и всем социальным процессам.
Адепты философии и методологии марксизма доводят эту точку зрения до
крайности и уверенно отстаивают тезис о наличии неких закономерностей
общественных явлений и социально-исторического процесса, хотя на
практике подменяют открытие этих закономерностей нормативным
гипотезотворчсством (по-своему весьма интересным, способствующим
развитию общественной и научной мысли, социально-политической
практики). Последователи же эмпиризма отстаивают необходимость
понимания другого субъекта, его мыслей, действий, поведения - примерно
так же, как актер, входя в роль, стремится представить себе своего
персонажа, понять особенности его психики, мотивы его слов и поступков.
Различие между тремя подходами можно проиллюстрировать па
следующем примере. Рационалист, объясняя возникновение и ход
холодной войны, будет искать причины ее в неких инвариантах системы
международных отношений: геополитических факторах, логике
"политического реализма", балансе сил и т.п. Для него холодная война лишь
один из частных случаев всего перечисленного: таких или подобных им
холодных войн было в истории множество и еще будет не меньше, они
производны от устройства и функционирования самой системы
международных отношений. Хотя, конечно, отличие холодной войны 50-80-х
годов XX в. - наличие в мире ядерного оружия, не существовавшего ранее.
Для марксиста холодная война не более чем проявление социально-
исторических закономерностей, в данном случае материализующихся в
противоборстве двух систем. То есть она выступает как явление,
производное от мирового развития, а нс от системы МО - хотя марксист не
станет отрицать роли всех остальных факторов: системы МО, ядерного
оружия, персональных особенностей политических лидеров стран-
оппонентов. Эмпирист же добросовестно постарается войти в положение
как США, так и СССР, лидеров и элит двух государств и двух блоков,
увидеть события как бы изнутри, глазами каждого из их участников. Для
него, таким образом, холодная война будет единственным и неповторимым,
уникальным эпизодом Истории: другой такой войны нс могло быть раньше и
не сможет возникнуть никогда впредь. Аналогии возможны, точное
повторение исключено в принципе. Самое интересное, что каждый из троих в
чем-то по-своему прав.
Практическое различие трех направлений становится наиболее зримым
и принципиально важным, когда речь заходит о выборе методологии и
методов исследования МО и об отношении к методу вообще как средству
добывания и верификации знания. Сами методы при этом могут быть весьма
схожими или даже одни и те же. Важно именно отношение к ним.
Рационалист боготворит метод, видит в нем единственно возможное и
допустимое для науки средство обретения и проверки истинности знания;
предельно придирчив к чистоте метода и потому предпочитает методы
объективные, количественные. Парадоксально, но по этим самым причинам
он способен легко отказаться от таких методов вообще (если должного, по
его мнению, метода не создано или же применимость метода в конкретном
случае вызывает серьезные возражения) и заменить их нормативным
гипотсзотворчеством, лишь бы в последнем выдерживались требования
формальной логики.
Для марксиста главное - методология, под которой обычно
понимается сплав диалектики, материализма и исторического подхода (в том
смысле, какой вкладывался в эти понятия на рубеже Х1Х-ХХ вв.). Если
"методологии" в его глазах ничто нс грозит, марксист в принципе готов
принять любой конкретный метод исследования, коль скоро его применение
в данном случае обосновано. С середины 70-х годов в бывшем СССР, а ныне
и в КНР (труды одного из теоретиков китайских реформ By Чже) развивается
любопытный синтез марксизма и системного подхода, о научных итогах
которого применительно к теории МО говорить пока преждевременно.
Для змпириста метод вообще нс имеет значения: главное понять
другого, войти в его положение, проникнуться его представлениями,
чувствами, отношением к происходившему или происходящему. Годится
любой метод (включая полное его отсутствие), коль скоро он решает
названные задачи. Для изучения одной и той же проблемы, ситуации одному
ученому предпочтительнее один метод, другому - иной, третьему - какое-то
их сочетание; выбор за самим исследователем, а потому метод для эмпириста
всегда субъективен.
Смысл обращения науки к методу и методологии в том, чтобы по
возможности придерживаться определенных достаточно строгих правил и
приемов, во-первых, исследования изучаемых явлений и процессов: во-
вторых, размышления над итогами наблюдений, опыта и выведения на их
основе неких умозаключении: и в-третьих, пересмотра ранее сформули-
роианных положений и выводов (будь то в сторону отказа от них, их
частичной корректировки или дальнейшего развития). Только наличие таких
правил и их строгое соблюдение делают сравнимыми, совместимыми,
взаимопроверясмыми результаты всего множества отдельных наблюдений,
исследовании, размышлений, открывая тем самым возможности для
формирования пауки как системы выверенного определенным образом
знания, способного неограниченное число раз и с высокой надежностью
обеспечить получение предсказуемых, однообразных результатов своего
применения в сходных условиях. Наличие и использование таких правил
дают также возможность и принципе оценить (иногда весьма точно)
вероятные погрешность или ошибку наблюдения, опыта, эксперимента и тем
самым указать на пределы (диапазон) надежности полученного знания. Если
бы каждый исследователь придерживался во всем перечисленном своих
собственных принципов и правил, человек, конечно, обрел бы набор
разрозненных знаний и представлений (в том числе и истинных), но
целостных наук такие знания бы не образовывали (как не произошло этого в
тех культурах, где наблюдения и размышления над природой мира и вещей
по разным причинам не были своевременно подкреплены формированием
философии как прародительницы методологии).
Имевшее одно время широкое хождение представление, будто каждая
наука имеет собственный метод, возможно, годилось для того времени, когда
количество и наук, и методов было весьма невелико, а междисциплинарные
исследования нс стали еще магистральным направлением развития науки.
Начиная со второй половины XX в., нормой становится положение, когда
каждая наука имеет в своем распоряжении арсенал собственных методов и
при этом расширяет еще ч круг тех, которые может заимствовать для
решения определенных классов задач из смежных (а нередко и очень
далеких) сфер знания. В наше время метод скорее подобен сети,
конфигурация, крепость и размер ячеек которой выбираются в зависимости
от того, на кого предположительно ставится сеть.
Понятие "метода" находится в едином понятийном ряду с такими
категориями, как "метод-методология-мстодика-техника эксперимента
(исследования)". Единство ряда указывает на наличие общностей у всех
входящих в данный ряд понятии: многочисленность же последних - на
наличие также и принципиально важных различий.
Методом принято считать совокупность приемов и операций, при
помощи и посредством которых осуществляется какая-либо конкретная
практическая и/или теоретическая деятельность. Метод проистекает из
практики: соприкасаясь с действительностью, человек задолго до появления
науки вынужден был отыскивать приемы, которые позволяли бы ему
достаточно уверенно получать необходимый или желаемый результат. Метод
опирается на достигнутое ранее и становится исходным пунктом и условием
последующих практических действий и размышлений (нс обязательно
научно-теоретических). Так, уверовав в Бога, человек оказался перед
необходимостью наладить с Ним "рабочие" отношения, а для этого как-то
разобраться, что нравится или может понравиться Богу, а что способно
вызывать Его гнев. Тем самым фактически был запущен процесс познания -
за тысячи лет до того, как он смог привести и привел к появлению
абстрактных мысли и понятий, а позднее и науки. Сумма фактически
использовавшихся человеком методов предшествовала методологии как
учению о методе.
Понимание метода остается весьма широким. О методе говорят
применительно к фазе процесса познания (методы эксперимента, обработки
эмпирических данных, построения научной гипотезы и/или теории,
верификации теории, изложения научных результатов); делят их на
философские и специально-научные; различают качественные
(описательные) ч количественные; подразделяют по типу причинности на
однозначпо-детермипистские, вероятностные, много-лнюгозначные.
Современные науки на определенном этапе своего развития проводят
глубокую философскую и практическую ревизию всех используемых ими
методов, что является обычно принципиально важным шагом в росте
самосознания и самопознания данной науки, се возможностей. Наука о
международных отношениях, резко расширившая с начала 60-х годов
арсенал своих методов, объективно стоит сейчас перед потребностью и
перспективой такой ревизии.
Под методологией в современных науке и теории познания
понимаются, во-первых, учение о системе принципов и способов
организации какой-либо сферы деятельности (как теоретической, так и
практической); а во-вторых, конкретные набор, комплекс, система
конкретных принципов и способов организации данной деятельности. В
последнем смысле одинаконо правомерно говорить о методологии науки, но
и о методологии обучения, политической деятельности, аппаратной работы,
разведки, журналистики и т.д. При этом тот факт, является ли конкретная
совокупность принципов и способов организации данной деятельности
набором, комплексом или системой, служит принципиально важным
указанием на уровни специализации и развития соответствующих сферы или
вида деятельности: набор обычно свидетельствует об этапе ее становления,
система - об уже высокой развитости.
Применительно к теоретическому изучению МО правомерно пока
говорить о завершении в общем и целом формирования комплекса
методологических приемов и средств этой науки и появлении (но не более
чем появлении) первых признаков начинающейся качественной
трансформации этого комплекса в систему. Ранее накопленное знание и
его организация образуют одну из важнейших частей методологии; поэтому
отсутствие у науки се собственной общей теории объективно препятствует
формированию системности методологии этой науки.
Если метод складывался в практике и даже науке стихийно, то
методика - следствие научного осмысления метода как явления, а также
совокупностсй конкретных методов и опыта их использования. Методика
суть искусственно создаваемый (на базе общей методологии и теоретико-
методологических положений конкретной науки) комплекс методов,
предназначенный для решения определенного класса задач (как правило,
особо важных и/или наиболее часто повторяющихся) с тем, чтобы
обеспечить высокую степень стандартизации множества конкретных
исследований во всех их составных частях, а тем самым и высокую
стандартизацию получаемых результатов, определение их вероятностных
характеристик для дальнейшего использования таких результатов в
фундаментальной, прикладной науке и практике.
В области теории МО методик в строгом смысле слова пока нс
существует (поскольку неясны критерии стандартизации), но попытки их
создания предпринимаются давно и целеустремленно. Ближе всего к
методикам в строгом смысле этого понятия подходят исследования, авторы
которых ставят целью выявление объективных, по их мнению,
количественных характеристик явлений международного конфликта и войны
(проект "корреляты войны", осуществляемый Д. Сингером с середины 60-х
годов, и направление "корреляты конфликта").
Наконец, техникой исследования и/или эксперимента называют
обычно совокупность предельно конкретных приемов и методов,
характеризующих данное исследование во всех его частях, а также
специфические средства и способы получения, сбора, обработки ключевой
для данного исследования информации. В таком смысле нет и не может быть
исследования, которое нс обладало бы собственной техникой (что
справедливо для всех работ по теории МО). Уровень развития каждой науки,
однако, диктует свой минимум стандартных требований к организации и
проведению исследования, эксперимента. И в этом смысле эксперимент в
исследовании МО вообще невозможен, а каких-либо стандартов в отношении
организации и проведения конкретного исследования (кроме самых общих,
действующих во всех сферах науки) пока не существует. И это также
подтверждение того, что наука о МО лишь вступает в стадию формирования
своей теории в строгом смысле этого понятия.
Методологическую базу современной науки о МО образуют
общенаучные принципы и положения науки методологии, а также
широкий спектр исторически сложившихся методов, пришедших в
теорию МО как из других наук, так и из практики.
Различают методы формальные и неформальные, причем вторые
стали выделяться как класс методов только с конца 60-х годов, после первой
волны широкого вторжения в науку о МО первых.
Под формальными методами понимают и узком смысле применение
формальной логики и математического аппарата к изучению и/или
объяснению МО в целом либо их отдельных явлений и процессов; в
широком смысле - вообще достаточно дисциплинированное и жесткое
использование в методике исследования четко определяемых понятий и
категорий, понятийных рядов, уровней описания, сравнения и т.п.
Под методами неформальными понимаются те, что обходятся без
перечисленных выше особо жестких самоограничений, хотя и следуют
каждый своим правилам и принципам.
Именно эти методы исторически легли в основу современной науки о
МО. В силу их относительно свободного характера каждая из групп
неформальных методов может включать значительное число более частных
методов и методик.
Ведущее среди неформальных методов место исторически безусловно
принадлежит историко-описательному методу, сущность которого понятна
из названия. Он - основа истории дипломатии, МО и внешней политики
отдельных государств, многочисленных работ по анализу явлений и
процессов текущей международной жизни. Его разновидностью является
политико-описательный метод, по существу часто сводящийся к
реферированию документальных источников. В то же время оба
описательных метода нельзя недооценивать: они дают ту первичную
фактологическую информацию, лишь на которой и могут основываться все
последующие теоретические построения. Ясно, что полнота и качество такой
информации решающим образом определяют ценность ее последующих
анализов и интерпретаций.

+++

Интуитивно-логический и формально-логический методы едины в

стремлении руководствоваться логикой, но отдают предпочтение различным
се видам. Второй, как следует из названия, опирается на логику формальную
(распространенный в исследованиях МО вариант - на логику права). Первый
же руководствуется скорее тем, что на момент проведения исследования
принято считать "здравым смыслом", "само собой разумеющимся" -в науке,
политике, массовом сознании (что не одно и то же и может даже
противоречить друг другу). Этот метод иногда очень трудно отличить на
практике от нормативно-гипо-тезотворческого.
Еще одну группу родственных неформальных методов составляют
операционально-прикладной и аналитико-прогностический. При многих
различиях их объединяет нацеленность на решение прикладных задач и
получение результатов, которые могли бы найти прежде всего прямое
политическое (и не обязательно теоретическое) применение. К
операционально-прикладным можно отнести разные методы анализа
ситуации (простое и включенное наблюдение, изучение документов и
объективных материальных источников. сравнительный анализ); методы
анализа содержания (контент-анализ, анализ событийных данных,
когнитивное картирование), методы анализа вариантов поведения
(имитации, ситуационные анализы, деловые, штабные и стратегические
игры).
Аналитико-прогностические методы нацелены на прогноз более
сложных, чем отдельные ситуации и варианты поведения, процессов и
явлений; динамики международной системы в целом, ее отдельных
географических и проблемных направлений и т.д. Сама прогностика - одна
из наиболее динамично развивающихся сфер методологии, в ней
исключительно много дискуссионного. В последние годы получают
признание и распространение такие интересные теоретические ее
ответвления, крайне важные для изучения МО, как алыпернативистика
(вероятные и/или возможные реально исполнимые варианты будущего),
ретроальтернатиаистика (реально возможные, но упущенные варианты
нрощ--лого). С точки зрения ценности практической отдачи пока лучше всего
зарекомендовали себя сценарный метод (построение сценариев
гипотетического хода развития событий и выдача принципиальных
рекомендаций на случаи материализации каждого из сценариев) и методы
экспертного анализа (мозговая атака, метод "дельфи" и др.).
На стыке традиционных неформальных и широко понимаемых
формальных методов расположился с конца 60-х годов системный подход.
Это направление принадлежит к числу наиболее интенсивно развивающихся
в науке, многое в нем пока остается дискуссионным. Родившись в биологии,
быстро и продуктивно акклиматизировавшись в кибернетике, системный
подход по мере наступления компьютеризации начал агрессивное и в высшей
степени успешное вторжение во все сферы теории и практики, не миновав и
исследования МО.
Явление научной и политической моды распространено нс менее, чем
моды на одежду, виды отдыха или дизайн автомобиля. Благодаря ему в науке
о МО утвердился к настоящему времени широкий спектр понимания
системы: от банального "нес со всем взаимосвязано" до осознанного,
принципиально разного видения разных типов систем. В числе последних
выделяются:
- система как комплекс "взаимодействии в одной
плоскости"(концепции "баланса сил", геополитики);
- система как иерархический комплекс взаимосвязей единого целого
(практический вариант - анализ процессов принятия решений во внешней и
общей политике, государственном управлении, военной сфере, вопросах
безопасности; анализ процессов формирования и осуществления внешней
политики государства и т.д.);
- система как многоуровневый комплекс взаимодействий ряда
(множества) иерархических комплексов-субъектов МО (концепции
интеграции, стабильных структур МО, взаимозависимого мира);
-система как процесс формирования новой иерархической целостности
из относительно более простых (но все же внутренне достаточно сложных)
целостностсч "низших" порядков (концепции мирового сообщества,
"глобальной деревни" и т.п.).
Наконец, сплав идеи системности с концепциями эволюции и развития
естественно и закономерно приводит к постановке проблемы
самоорганизации систем (синергетики) - ее природы и причинности,
движущих сил, предпосылок начала и критических точек ("точек
бифуркации"), в которых зарождаются последу ющис глубокие кризисы,
мутации и трансформации уже существующих систем. Именно тут легко
узнается наиболее важный и потенциально продуктивный "стык" МО (и
теории МО) со сферами внутренней эволюции субъектов МО, их внешней
политики, а также с ходом и промежуточными результатами процессов
мирового развития. Марксистская мысль поставила эти вопросы еще полтора
столетия назад, но нс могла решить их на базе знаний того времени.
Современные общественные науки, и первую очередь теория МО,
возвращаются к их постановке, но уже на принципиально иной
теоретической и методологической основе.
К числу узко понимаемых формальных методов относятся прежде
всего модели международных отношений в целом и/или отдельных их
граней, явлений. Построение моделей считается относительно новым
направлением в методологии и до сих пор принадлежит к числу так
называемых "модернистских", хотя самая первая модель в области МО, до
сих пор сохраняющая свою теоретическую, методологическую и
практическую ценность - модель гонки вооружений Л. Ричардсона, - была
создана вскоре после окончания Первой мировой войны. Построению
моделей принадлежит в теории МО, несомненно, большое будущее,
особенно в сочетании с научными методами построения макрогииотсз,
методами прогностики. Имеющийся в этой сфере опыт свидетельствует -
всякая модель может быть создана лишь на базе соответствующих теории
и/или гипотезы. Корректно выстроенная модель способна в принципе
подтвердить, скорректировать, опровергнуть теорию. Она, однако, нс может
сама по себе т