Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
o Просмотреть
o Читать
13-й Император. «Мятеж не может кончиться удачей» 1130K (Тринадцатый Император-2)
Глава 1. Переворот
17 февраля 1865 года с часа ночи да 3 часов
Действующие лица.
Гг - здорово струхнул когда понял что дело не ладно. Начал вести себя необдуманно не
сразу после покушения взял себя в руки.
Луиза - напугана шумом. Русский ещё знает плохо поэтому разговор на англ(оставим это
за кадром). После выстрелов под спальней у неё начинаются преждевременные роды.
Лейтенант Носов, казак, командир охраны Гг - этим все сказано. Не молодой опытный
казак.
Доктор Шестов - спокойный в любой ситуации уверенный в себе профессионал.
Рихтер, начальник охраны Гг - естественно когда понял свою ошибку волновался за Гг.
Потом чувствовал опасность за свой пост, т.к. плохо справился с охраной.
- Nicolas... Nicolas...
- Ммм, что? - я сонно повернулся на кровати и, оторвав голову от подушки, посмотрел на
жену.
Она стояла у двери, соединяющей наши спальни, опираясь рукой о стену. Несмотря на
героические размеры, ночнушка уже не могла скрыть огромный живот моей жены. Ожидание
подходило к концу, до рождения нашего первенца оставался от силы месяц. В последнее
время, чтобы не повредить здоровью будущего малыша, мы спали раздельно, но в смежных
спальнях.
- Во дворце что-то происходит, разве ты не слышишь? - по-английски взволнованным
голосом спросила она.
Упрек Лизы был справедлив. Едва прислушавшись, я разобрал приглушенный, далекий
ещё звон оружия и, кажется, сдавленные крики во дворце. На улице тоже происходило что-то
необычное, мне даже показалось, что я разобрал пару ружейных выстрелов. С меня мигом
слетели последние остатки сна, а по спине пробежал неприятный холодок.
- Не волнуйся. Наверное, репетицию к параду готовят, головотяпы, - уверенным тоном
попытался успокоить я испуганную жену. - Сейчас встану, прикрикну на них, чтоб
немедленно прекратили. Тебе ни к чему сейчас вся эта ругань и нервы, - на ходу одевая
брюки, тщетно пытался унять её и свое волнение. - Иди к себе, а я сейчас наведу порядок. Да,
и двери у себя прикрой, ни к чему тебе все это слышать, - продолжал я нести всякую
успокаивающую ахинею, а мысли тем временем так и мелькали в голове, несясь вскачь и
галопом. Конечно, шум со двора мог означать и какие-то бытовые неурядицы, вроде пожара,
но выстрелы? Никакой репетиции парада не было, да и быть не могло, потому что никаких
торжеств в ближайшем будущем и в помине нет. Значит это что-то другое... Отвратительное
предчувствие не оставляло меня в покое, рисуя в моем воображении самые мрачные картины.
'Допрыгался, допрыгался', - так и твердил трусливый внутренний голосок, заставляя
покрываться холодным потом спину. Я еще раз взглянул на жену: 'Надо бы хоть что-то
похожее на правду Лизе сказать, волноваться ей сейчас и впрямь ни к чему', - мелькнула
мысль.
- Nicolas, не ходи. Пошли кого-нибудь. Пусть твои бравые гвардейцы разберутся, -
негромко начала Лиза, видимо, чувствуя моё внутреннее напряжение.
- Что-то мне подсказывает, что наиболее вероятный источник приближающего лязга
оружия и криков - те самые бравые гвардейцы и есть, - тихонько пробормотал я, натягивая
сапоги. И уже громче прибавил, - не волнуйся, я буду рядом. Прошу только оставайся у себя,
что бы ни случилось, - вставая и подходя к жене, закончил я наш разговор.
Мягко подхватив пытающуюся возражать супругу под локоток, я проводил её до спальни
и закрыл за ней двери, после чего, уже не скрывая охватившего меня волнения, пулей
метнулся назад.
Подлетев к секретеру, я резко выдвинул нижний ящик. В свете газовых ламп сверкнул
начищенный металл Colt-а Navy. Его я специально заказал себе у Рихтера, на всякий
пожарный. Схватив кольт, я почувствовал в руке его холодную тяжесть и почти успокоился.
Что бы там ни говорили про умение пользоваться оружием, однако само его наличие дает как
минимум плюс десять пунктов к уверенности. Быстро перепроверив, заряжен ли револьвер, я
защелкнул барабан и сунул в карман десяток патронов.
Относительную тишину зимнего утра разорвал сухой выстрел, громким эхом
отдавшийся от дворцовых коридоров. Я вздрогнул. За первым выстрелом тут же
последовали, почти сливающиеся в один, ещё три или четыре... Быстро выхватил из шкафа и
накинув на плечи мундир, я выскочил из спальни в примыкающий зал.
Дежурный наряд охраны расположился в полной боевой готовности. Укрывшись за
предметами меблировки и наставив карабины на дверь, они насторожено вслушивались в
шедшую за стенами перестрелку.
- Ваше Величество, вернитесь в спальню, - раздался голос часового, как только я
появился в дверях. - Не подвергайте себя опасности, - не убирая направленный на дверь
короткий карабин, он мельком глянул на меня.
- Что происходит, Андрей? - вспомнил я имя одного из своих охранников.
- Мы не знаем, поэтому готовимся к худшему, - за него ответил молчавший до этого
начальник караула. - Согласно предписанию, вы должны пройти к себе. Не вынуждайте нас
применять силу, Ваше Величество, - твердо закончил он, склонив голову в почтительном
полупоклоне.
Я внимательно посмотрел на него. Весь внешний вид лейтенанта* демонстрировал
многолетнюю боевую службу в не самых спокойных местах. Хотя других в мою новую
охрану уже год как не набирали. За последнее время дворцовая служба превратилась из
синекуры и 'приятного ничегонеделания' в весьма серьезную организацию, набранную
практически заново из опытных боевых офицеров и казаков. Я довольно сильно озаботился
собственной безопасностью. Рихтер, накачанный до ушей моей литературой из будущего, за
самые короткие сроки выдрессировал охрану так, что и мышь мимо не проскочит. Теперь мне
предстояло проверить чего стоят навыки, приобретенные в такие сжатые сроки. Причем,
похоже, в самое ближайшее время. Будем надеяться, что раз мне на тренировки охранников
даже смотреть было страшно, то и противника они сумеют удивить.
- Выслали кого-нибудь на разведку? - игнорируя последние слова, напряженно спросил
я, надеясь узнать последние новости.
- Так точно, Ваше Величство, - отрапортовал немолодой лейтенант и не по-уставному
вставил, - весточку сейчас от него ожидаем. А вы идите все-таки к себе, Ваше величество, -
добавил он.
Я уже открыл было рот, чтобы сказать, что остаюсь здесь, как лейтенант кивнул головой
одному из подчиненных. Вдвоем они аккуратно подхватили меня под локти и, игнорируя все
мои протесты и взбрыкивания, как молитву повторяя 'Согласно предписанию!', буквально
внесли меня обратно в спальню.
Я попытался открыть дверь, но тщетно. Кто-то явно подпер её спиной. Я зло пнул её
ногой. Дверь отреагировала очередным бодрым 'Согласно предписанию!'. Мне ничего не
оставалось, как просто смириться с таким самоуправством охраны. Я прислушался и стал
ждать развязки.
Медленно тянулись секунды, невыносимо натягивая нервы. Я опять услышал выстрелы,
крики и лязг оружия. Вот во всю эту какофонию вплелся женский визг, перекрывший на миг
все остальные звуки и плавно перешедший на ультразвук, выходящий за пределы
слышимости человеческого уха. За единственной дверью, ведущей в караульную перед моей
спальней, раздались шаги. Охрана ощутимо напряглась.
- Дерево! - раздался из-за двери запыхавшийся голос.
- Свисток! - выкрикнул отзыв лейтенант, даже не подумавший отводить оружие. - Игнат,
два шага от двери! Стоять на месте! - и уже чуть слышно. - Миш, проверь!
К двери, стараясь не шуметь, подскочило двое караульных. Один из них резко распахнул
двери, второй, как-то хитро извернувшись, тут же нырнул в дверной проём. Мгновение, и его
напарник последовал за ним. Снова потянулись томительные секунды ожидания.
- Чисто, - вынырнув из-за двери доложил Михаил, запуская в комнату еще одного
солдата в форме дворцовой охраны, видимо того самого разведчика, о котором говорил
лейтенант.
- Капитан велел передать, что гвардейцы у входа были нужны для отвода глаз, - тут же
начал докладывать новоприбывший. - Настоящий удар наносят пробравшиеся во дворец
изменщики, они скоро будут здесь! - только и успел выпалить Игнат, как его слова были
прерваны близкими выстрелами и криками.
- Какого...?! - услышал я разъяренный голос командира звена, и тут же. - Тихо! Идут!
Готовсь!
Я быстро отошел на несколько шагов вглубь спальни. Бегло оглядевшись, я стал около
журнального столика, чтобы меня не было видно из окна. Заодно немного прикрыл корпус
заслонившим меня книжным шкафом. Направив мелко подрагивающий пистолет на дверь, я
посмотрел на часы над камином. С моего пробуждения прошло всего пять минут. Надо же! Я
был уверен, что встал, как минимум, полчаса назад.
За дверью загрохотали выстрелы. Их тут же сопроводили яростные крики дерущихся и
стоны раненных. Зазвенело оружие. Мое напряжение достигло предела. Палец на спусковом
крючке был готов дернуться в любое мгновение. Как вдруг все смолкло. В наступившей
неестественной тишине я расслышал только сдавленные всхлипы в комнате жены. Вот черт!
И кто же победил?!
- Ваше Величе... - нарушивший наступившую тишину голос заставил меня дернуться.
Кольт выплюнул пулю. - Не стреляйте! Одолели мы супостата, Ваше Величство! -
Прокричали мне из-за дверей и чуть погодя добавили, - это я, лейтенант Носов. Дерево!
Дерево! - повторил он.
- Свисток, - немного дрожащим голосом ответил я, не сразу вспомнив отзыв.
- Оставайтесь у себя, Ваше Величство, - и добавил ставшее уже привычным, - согласно
предписанию.
- Хорошо! - облегченно выдохнул я, опуская пистолет. - Простите за выстрел, лейтенант!
Тот, занявшийся своими делами, ничего не ответил. Наверное, не расслышал или не
посчитал нужным. А может, просто обиделся за выстрел? Неважно. Мне сейчас совершенно
не до его обид. После награжу. Непременно награжу. И его, и всех остальных.
Я бросился в комнату к Лизе и обомлел. Все мои скудные познания в медицине говорили
мне только одно - роды начались преждевременно.
- Сейчас приведу врача, - скороговоркой пролепетал я и, не придумав ничего умнее,
добавил, - все будет хорошо!
Сломя голову я бросился из спальни.
- Ваше Величество! Оставайтесь у себя согласно предписанию! Во дворце ещё
неспокойно! - начал Носов, но я его перебил.
- Лизе плохо! Роды начались! Врача, живо! - выпалил я.
Вокруг была жуткая картина. Прямо под ногами у меня лежал, уставившись широко
раскрытыми глазами в потолок, заступивший мне несколько минут назад дорогу часовой.
Ещё двое охранников и шестеро нападавших не подавали никаких признаков жизни.
Лейтенант был легко ранен в ногу. Лишь один из моих телохранителей оставался
относительно невредимым.
- Миш, за дохтором, живо! - скомандовал ему лейтенант.
- Я с тобой! - непонятно кому и зачем крикнул я, бросаясь за вихрем умчавшимся
охранником, начисто проигнорировав оставшегося за спиной лейтенанта.
- Куда! Отставить! - заорал лейтенант благим матом и, припадая на раненую ногу,
кинулся за нами.
Но не успели мы пробежать и тридцати метров, как почти врезались в бегущих нам
навстречу солдат моей охраны.
- Ваше Величество, вы целы? - бросился ко мне Рихтер.
- Да, черт возьми! Да! Императрице немедленно нужен врач!
- Я здесь, - выглянул из-за широких спин моих охранников Шестов.
- Доктор, прошу вас, быстрее! У Лизы начались роды, - взмолился я.
- Найдите моего ассистента и немедленно несите горячую воду и чистые полотенца, -
распорядился солдатам доктор и широким шагом направился в мои покои. Я хотел было
проследовать за ним, но врач решительно меня остановил. - Вам там не место! - резко
оборвал мои возражения он.
Тем временем Рихтер распекал вытянувшегося по струнке лейтенанта.
- Какого черта император бегает по дворцу один?! Лейтенант, вы идиот? В Сибирь, по
этапу! - в бешенстве шипел начальник охраны
- Бросьте, я сам виноват, - вмешался в разговор я. На что Рихтер только выразительно
хмыкнул, выражая свое отношения к тому, кто же, по его мнению, виноват на самом деле. -
Займитесь ранеными, лейтенант...
- Носов, Ваше Императорское Величество! - в который раз напомнил мне свою фамилию
он.
- Да-да. Носов, окажите помощь раненым и про себя не забудьте, - указал я ему на
раненную ногу и с удивлением обнаружил у себя в руке пистолет. Надо же, так и бегал по
дворцу, размахивая им, как полоумный. К счастью, царствующих идиотов в Сибирь по этапу
не шлют. Хотя мысль интересная.... О, Господи! Какие глупости лезут в голову!
Утерев подрагивающей рукой, выступивший на лбу пот я попытался собраться с
мыслями. Слишком много событий промелькнуло за последние несколько минут. С Лизой
сейчас Шестов, от меня там уже ничего не зависит, а вот насчет попытки переворота...
- Отто, немедленно распорядитесь оказать медицинскую помощь всем оставшимся в
живых заговорщикам. Возьмите их под стражу. Отвечаете за них головой. Они нам ещё
пригодятся, - сквозь зубы прибавил я. И, чуть подумав, добавил, - усильте охрану у покоев
императрицы. Уже усилили? Хорошо. Как я понимаю, нападение отбито? Тогда прошу вас в
мой кабинет.
- Ваше Величество, мое присутствие во дворце сейчас просто необходимо. Требуется
остановить распространение паники и слухов о вашей гибели, которые непременно
возникнут в данных обстоятельствах, - возразил мне начальник дворцовой охраны.
- Да, конечно, действуйте, - признал его правоту я. - Надо срочно прекращать
нарастающую во дворце панику. Жду вас на доклад, как только освободитесь.
- Слушаюсь, Ваше Величество! - щелкнул каблуками Рихтер, вытянувшись по струнке, и
тут же принялся раздавать приказы. - Первое, третье, пятое звенья, сопровождать
императора, остальные за мной, - бросил он и быстро удалился, уводя с собой половину
солдат.
Я потерянно посмотрел вслед уходящему Рихтеру. После чего, не придумав ничего
лучше, повторил безнадежную попытку пробиться к жене, сам не понимая, чем смогу ей
помочь. Закономерно не преуспев, я, сопровождаемый охраной, отправился в свой кабинет.
Одно звено шло впереди, проверяя все коридоры и комнаты. Другое шло сзади, прикрывая
тылы, а третье звено обступало меня со всех сторон (насколько это возможно силами пяти
человек).
Наконец, оказавшись в кабинете, я устроился в своем любимом кресле и, дрожащими
руками набив трубку табаком, нервно закурил. Третье звено тем временем рассосалось по
углам кабинета, видимо, согласно очередному предписанию, вытащенному Рихтером из
моего дневника. Впрочем, они мне практически не мешали.
Надо признаться, попытка моего убийства, кем бы она ни была предпринята, почти
увенчалась успехом. Мятежники были остановлены не на дальних подступах и даже не на
ближних, как должно бы. Они дошли прямо до дверей моей спальни. И это несмотря на все
меры предосторожности, принятые мной за последние полтора года. Не должны были
мятежники пройти так далеко. Никак не должны. Как они вообще во дворец попали? А
правда... как?
Вот уже больше года, по заведенному распорядку, все посетители Зимнего дворца, как и
любого другого места, где хотя бы временно останавливался император, проверялись моей
службой безопасности. Тут, кстати, нарисовалась интересная картина. При тщательном
досмотре дворца год назад было обнаружено более сотни людей, которых в нем быть не
должно. Неизвестные гости Великих Князей, гости высокопоставленных чиновников, просто
забредшие во дворец по знакомству и даже без оного господа... Короче, полный бардак и
никакого контроля входов и выходов из дворца. Одним словом, настоящий рай для
заговорщика. Воспользовавшись подобным нарушением на всю катушку, я поднял шумиху и
ввел обязательный контроль посетителей. Конечно, это не давало стопроцентных гарантий,
но одно то, что далеко не все могли приводить гостей во дворец и число их (гостей) было
строго ограничено и самым тщательным образом фиксировалось, уже представляло для
заговорщиков определенную проблему.
Так что же получается? Несмотря на все принятые меры, бунтовщикам удалось провести
во дворец значительное количество людей, да ещё и с оружием.... Неужели в рядах моей
охраны завелись предатели? Да нет, вряд ли. Организации охраны без году неделя, да и
выбирались люди верные, оторванные от политики и не имеющие никаких связей во дворце.
В охрану, по крайней мере, в боевую её часть, люди набирались по принципу 'Умные нам не
нужны, нужны верные'. Это от аналитиков ещё можно ожидать выкрутасов - почти поголовно
высокообразованные дворяне, хотя и лично мне преданные. А вот от казаков и
выслужившихся из солдат офицеров такие выверты... да нет. Это ни в какие ворота не лезет!
Так, стоп! Куда-то меня опять не туда понесло. Если в рядах моей службы безопасности
и был предатель, то только в виде исключения. Иначе я бы сейчас здесь не сидел. Да и
раскроют его вскоре при таком раскладе. Непонятно только, что основная часть моей охраны
делала в другом конце дворца. Может, вот оно, то самое предательство и измена? Да нет,
никто кроме Рихтера такого приказа отдать не мог. А уж он-то мне точно верен. Иначе я на
свою жизнь и копейки не поставлю. Так что же произошло? Может, все-таки...
- Входите! - сразу отозвался я на деликатный стук в дверь.
- Ваше Величество, - начал вошедший Рихтер, - позвольте доложиться.
- С нетерпением жду вашего доклада, Оттон Борисович.
- Порядок во дворце окончательно восстановлен. Все мятежники схвачены. Всем, кто
нуждается в медицинской помощи, оная оказывается. Три пехотных полка, вызванные после
гвардейского бунта, скоро возьмут дворец в оцепление...
- Что с Лизой? - перебил я его.
- Доктора пока ничего определенного не говорят. Роды затянулись, - отводя глаза,
ответил Отто.
- Понятно, - у меня сдавило горло в недобром предчувствии. Раз ничего не говорят,
значит, дела плохи. - Но рассказывайте, что у нас вообще сегодня произошло. Мятеж?
Заговор?
Из описания Рихтера вырисовывалась не совсем четкая, но в целом понятная картина. В
рассказе пока было немало дыр и белых пятен, но в целом ситуация выглядела следующим
образом: в два часа ночи офицеры лейб-гвардии Семеновского и Преображенского полков,
недовольные произошедшими в последнее время реформами, подошли к дворцу. По пути к
дворцу к ним спонтанно присоединилось несколько десятков офицеров других
расквартированных в Петербурге полков. Куда все это время смотрела моя служба
безопасности, скромно умалчивалось.
Офицеры потребовали разговора с императором. Затем, не сходя с места, потребовали
отмены всех принятых за последние два года законов. Хотя с требованиями они сами толком
не определились. Большинство офицеров были пьяны и разгорячены разговорами в казармах
и не совсем ясно отдавали себе отчет в своих действиях. Очевидно, имело место
подстрекательство настоящих заговорщиков. Батальон дворцовой охраны отказался
пропустить смутьянов к императору и попросил 'приходить на трезвую голову, когда
государь проснется'. Сразу после этого из толпы раздался выстрел. За ним последовала
короткая перестрелка, в ходе которой охрана укрылась во дворце, а напуганные собственной
дерзостью и частично протрезвевшие офицеры от него отступили. Однако, быстро осознав,
что назад им теперь дороги нет, заводилы заставили умолкнуть самых нерешительных.
Отправив гонцов поднимать солдат в казармах, они вновь попытались войти во дворец, но и
на второй раз были жестко остановлены ружейным огнем. Обозленные и напуганные, они
отступили, оставив перед дворцом пару десятков тел.
Рихтер, предполагая скорую попытку более сильного штурма, бросил все свободные
силы на усиление несущего охрану батальона. И просчитался. Как оказалось, первый выстрел
был лишь сигналом для пробравшейся во дворец небольшой, в двадцать четыре человека,
группы заговорщиков. Разгоряченные вином и разговорами в казармах гвардейские и
пехотные офицеры нужны были лишь для отвода глаз. Выждав, пока часть охраны,
дежурившая в караулке, была отправлена к главным воротам на усиление, используя
холодное оружие и эффект внезапности, заговорщики уничтожили первый пост охраны без
каких-либо потерь. Однако уже на следующем посту, они встретили достойное
сопротивление. Дело в том, что расстановка караулов ночного времени сильно отличалась от
дневного. Об этом мало кто знал, и, как следствие, планы бунтовщиков были нарушены. В
схватке погибло двое и был серьезно ранен один из пробравшихся во дворец мятежников.
Несмотря на понесенные потери, заговорщики не оставили попыток добраться до меня.
Продвигаясь вперед, они, потеряв правда большую часть своих людей, все же смогли
уничтожить расставленные во дворце караулы, состоящие как правило всего из двух-четырех
солдат. Оставшиеся в живых мятежники вышли к посту 'Ноль' перед моей спальней, где и
были окончательно остановлены звеном лейтенанта Носова.
... - к моему стыду, вам и самим пришлось услышать эту ожесточенную баталию, -
виновато склонил голову Рихтер.
- М-да. Плохо. Очень плохо, - поднявшись из кресла, я стал прогуливаться по комнате,
разминая ноги. - Есть пленные?
- Да. В данный момент шестеро оставшихся в живых заговорщиков пленены. Двое из них
вряд ли переживут сегодняшнюю ночь, слишком тяжелые у них ранения. Служба
безопасности уже забрала их к себе, попытаются вытянуть хоть какие-то сведения. Ещё один
умер прямо на руках у нашего врача, зато здоровье троих оставшихся не вызывает никаких
опасений. Одному прострелили колено, ещё один был оглушен чьим-то сильным ударом на
самом первом посту. Мы даже приняли его за мертвого поначалу. Что-то подобное
приключилось и с последним из наших пленных. Считаю нужным отметить, что все
задержанные являются поляками. Ведут себя дерзко, постоянно оскорбляя охрану.
- Как ситуация во дворце?
- Порядок во дворце восстановлен. Всем приказано не покидать свои покои до утра. У
меня все, - закончил доклад Оттон Борисович.
- Хорошо. Пригласите ко мне Игнатьева, как только отыщете. Можете идти, - отослал
главу охраны я.
- Слушаюсь.
И снова медленно потянулись минуты тягучего ожидания. Наконец дверь распахнулась.
На пороге появился бледный врач.
- Ваше Величество, жизни вашей супруги, Елизаветы Федоровны, больше ничего не
угрожает, - отводя глаза, сказал Шестов.
- Что-то с ребенком? Отвечайте! - встрепенулся я.
- Ваш сын родился слишком рано..., в таких случаях медицина бессильна, - развел
руками доктор, стараясь не встречаться со мной взглядом.
- Сын? Можете идти... - сказал я севшим голосом. Врач с ощутимым облегчением, что
буря императорского гнева обошла его стороной, быстро удалился.
Я щедрой рукой налил в стакан коньяку, но, немного подумав, отставил стакан в
сторону. Не сейчас. Не время. Моему первенцу это уже не поможет.
* Главный герой ввел у себя в охране более привычные ему звания нашего времени.
Глава 2. И маятник качнулся
17 февраля с 3 часов ночи до 10 утра
Действующие лица
Вдовствующая императрица, Мария Александровна - посещает сына через пару часов
после покушения(Рихтер запретил ей покидать опочивальню мотивируя опасностью). Гг
успокаивает её и провожает к себе. Предостерегает о судьбе Павла.
Игнатьев - здесь немного открывается характер Игнатьева. Быстро оценив ранее, что Гг
быстро закипает, но отходчив если спорить с ним по делу, Игнатьев регулярно задает
неудобные вопросы, чем вызывает раздражение Гг, ни чуть при этом не смущаясь.
Ограничения по неудобным вопросам накладывает только потеря ребенка Гг, поэтому в
определенных местах(в начале) Игнатьев проявляет сдержанность.
Гг
- Коленька, сыночек мой! - Мать ворвалась в мой кабинет подобно вихрю. - Ты не ранен!
Господи...
Я едва успел встать из-за стола, как к моей груди прижалась перепуганная мать и
зарыдала. Я обнял её, положив руки на плечи, глазами выпроводив, деликатно закрывших
распахнутые двери, охранников из кабинета.
- Не беспокойтесь, матушка. Со мной не случилось ничего страшного, - поглаживая её
плечи успокаивающим тоном, раз за разом повторял я, а дыхание перехватывала мысль о
бедняжке Лизе. - Со мной не случилось ничего страшного. Совершенно ничего...
Наконец рыдания прекратились. Я нежно оторвал от себя заплаканную матушку и,
придерживая под локоть, опустил в кресло, за которым сам недавно сидел. После чего, слегка
подрагивающей рукой, подал ей холодной воды из графина. Звук стучащих о края стакана
зубов показался мне оглушительно громким в звенящей тишине кабинета. Я обошел стол и
присел у камина, давай матери время прийти в себя.
Огонь в камине уже совсем потух, но угли ещё едва заметно мерцали красным.
Разгорится если просто кинуть дров поверх углей или нет? Не решившись
экспериментировать, я отодрал несколько кусков бересты, дунул на угли и положил, в то
место, где угли показались мне ярче. Затем, выбрав три самых тонких колотых полешка, я
положил их на тонкие полосы бересты, прижав её к углям, и снова подул. Нагретая в камине
березовая кора тут же вспыхнула и затрещала, разрывая гнетущую тишину кабинета и
наполняя комнату веселым треском.
Едва заметно повернув голову, я покосился на мать. Она сидела прямая как стрела, не
касаясь спиной кресла, и смотрела мимо меня на пляшущие в камине язычки пламени.
- Со мной все хорошо, матушка, - снова повторил я, встав от камина. - А как вы? Как
сестры, братья?
Мои слова вывели мать из легкого ступора, и она посмотрела на меня, грустно
улыбнувшись.
- Мы в порядке. В наше крыло они не пошли, - сказала она, имея в виду прорвавшихся во
дворец заговорщиков, - в тебя целили.
- Если бы только в меня... Лиза она... - всхлипнул я, вспомнив о жене.
- Бедная девочка, что с ней? - тут же встревожилась мать.
- Ей уже лучше. Врач сказал, что она скоро поправится, - подавив слезы, сумел выдавить
из себя я. Сказать матери правду я сейчас не мог, просто не мог.
- Сынок, с тобой все в хорошо? - встревожилась мать.
- Да, матушка. Прости, на меня сейчас столько навалилось. Мне нужно заняться делами, -
ушел от тяжелого разговора я.
- Конечно, Коленька, только обещай мне, что непременно зайдешь к братьям и сестрам и
успокоишь их.
Получив от меня согласие, она с легкостью покинула кресло и приблизилась к
висевшему на стене зеркалу, тут же замахав на красные глаза, чтобы высушить ещё стоящие
в них слезы.
- Всё, сын, - повернувшись ко мне, величественно ответила мне императрица, - я готова.
Со всех сторон окруженные охраной, всю дорогу к опочивальне моей матушки мы
проделали молча. Лишь только у самых своих дверей, мать снова обняла меня и прошептала.
- Не спеши. Ты молод и горяч. Ты все успеешь, если не будешь торопиться. Помни о
судьбе своего несчастного прадеда Павла*.
Оставшись один, я в глубокой задумчивости отправился показаться братьям и сестрам.
***
Игнатьев пришел в мой кабинет уже утром. Я ждал его, откинувшись на спинку кресла,
невидяще уставившись в медленно гаснущее пламя камина. Разговор с матушкой и
успокоение родни, наложившись на события злосчастной ночи, окончательно вымотали меня.
Забытая трубка, которую я не выпускал из рук вот уже несколько часов, давно потухла.
- Ваше Величество, я искренне сочувствую вашему горю, - покосившись на открытую
бутылку коньяка, начал начальник разведки. - Быть может, стоит отложить разговор на более
подходящее время? - осторожно прибавил он, видя мое подавленное состояние и полупустой
стакан.
- Я не пил, - резко ответил я, стряхивая с себя оцепенение, и посмотрел Игнатьеву прямо
в глаза. - Рассказывайте, Николай Павлович, - подался вперед я, положив руки на стол, и
требовательно прибавил, - что удалось выяснить?
- Покушение было организовано и спланировано князем Павлом Павловичем Гагариным,
- с готовностью начал доклад Игнатьев. Как-то само собой сложилось, что во время таких
разговоров наедине, мой ближний круг незаметно перешел на стиль общения больше
присущий веку двадцать первому, чем девятнадцатому. Предоставляемые им научные статьи,
да и сама моя манера общения, не могли не оставить на них своего отпечатка. Более того, в
своем подражании высокому начальству, многие чиновники, стали копировать привычную
мне манеру общения, время от времени, козыряя друг перед другом позаимствованными у
меня словечками и оборотами.
- Детище Блудова, то самое, с которым так любил забавляться старый хрыч, - с горечью в
голосе продолжил Игнатьев. - Ружье, которым старик хотел всего лишь припугнуть и
отвадить вас от некоторых проектов, все же выстрелило, - вскользь коснулся моего промаха,
а заодно немного оправдался Игнатьев. Он действительно предупреждал меня о возможных
последствиях, но я не сильно к нему прислушивался. Хотел собрать недовольных в одном
месте. держать их под колпаком. Думал, что знаю, чего от них можно было ожидать...
Как вы помните, после смерти Михаила Николаевича в прошлом году, его место занял
гораздо менее дальновидный и, вместе с тем, более решительный князь Гагарин. То, в чем
Блудов видел лишь средство давления и интриг, князь усмотрел орудие, готовое к действию.
Он, в кратчайшие сроки сплотил вокруг себя группу единомышленников, да так, что даже
наши многочисленные агенты в клубе ничего не заподозрили. В его планы входило ваше
физическое устранение и возведение на трон вашего брата Александра, - видя, как я
вздрогнул, он тут же уточнил, - совершенно точно, что ваш брат ничего не знал. Его
планировали поставить в известность постфактум. Александр всецело предан вам, об этом у
нас имеются сведения от доверенного человека в его свите. Но до конца исключать
возможности, что его пытались склонить к заговору, конечно, нельзя.
Гагарин панически опасался дальнейшего усиления охраны. Во дворце ходят слухи о
полном закрытии Зимнего Дворца для любых посетителей, кроме, разумеется, ваших гостей,
- приглушенным голосом уточнил Николай Павлович. Кроме того, он видел ваше
стремительное укрепление на троне. В подобной ситуации князь утратил последние остатки
осторожности и пустился в авантюру. Он нанял польских фанатиков. Не знаю, что он там им
наобещал. Скорее всего, независимость Царства Польского от России при воцарении
Александра. Воспаленные умы многих шляхтичей уже многие годы заражены этой мыслью.
Найти добровольцев в такой ситуации дело не хитрое. Но как быстро все провернул! К тому
же бойцов, надо признать, Гагарин подобрал хороших, - нехотя признал Игнатьев. -
Сражались они до конца, да и языки им развязать стоило некоторого труда, - глава разведки
поморщился.
- Вот только полученные от них сведения ничего нам не дали. Князь оказался не
настолько глуп, чтобы не понимать - убийц и их покровителей непременно будут искать и не
удовлетворятся пока не найдут хоть кого-то годного на эту роль. Поэтому, проведший всех во
дворец господин, через которого заодно поступали и все распоряжения от Гагарина, был
отравлен. Причем всё было обставлено так, чтобы все указывало на самоубийство из-за
провала. Концы в воду, как говорится. Но не тут-то было, - Игнатьев зло усмехнулся, князя
Гагарина он уже давно просто терпеть не мог, - решившись в такой ситуации нарушить ваш
запрет не трогать 'Занозу' (так мы в узком кругу называли клуб оппозиционеров) я арестовал
всех её наиболее видных членов находившихся в столице и приказал немедля разыскать
остальных.
- Арестовывать начал я, разумеется, с Гагарина, - продолжил излагать Игнатьев. - Он
оказался весьма слаб телесно и, после небольшого физического воздействия, все нам
рассказал. Примерно пятнадцать минут назад, - глянув на часы, зачем-то уточнил Павел
Николаевич.
- И, последнее. Быть может, вам ещё не доложили, но на вашего дядю, Великого Князя
Константина Николаевича, так же было совершенно покушение. О, ничего страшного! -
предугадывая мой вопрос, поспешил успокоить меня Игнатьев. - Бомбист промахнулся и
князь отделался легким испугом, но, тем не менее, считаю, что ваши ближайшие сторонники
вне дворца могут находиться в опасности. Я уже принял меры по усилению охраны.
- Бомбист же, вот уж совпадение, снова оказавшийся поляком. Он схвачен и сейчас
допрашивается, - граф ненадолго замолк, давая мне время переварить вываленную на меня
информацию. - Каковы будут дальнейшие распоряжения?
- Пока никаких, - негромко сказал я, потрясенный мыслью во что вылился такой,
казалось бы, безобидный ранее заговор. - Хотя...- меня обуял бешеный приступ ярости. -
Объявите в газетах, что на меня и мою семью было совершено покушение. Передайте нашим
послам в Европе, особенно в Британии, чтобы непременно настаивали, что новорожденного
наследника Российского престола, внука королевы Виктории, убили именно поляки.
Прибавьте, что они же едва не убили и императрицу. Не раскрывайте подробностей, просто
скажите, что заговором руководили польские магнаты и шляхта, соблазнившая своими
посулами часть русской аристократии. После организуйте пару утечек с нужной нам версией
событий, сплетням всегда верят охотнее, чем официальным газетам. Ну не мне вас учить,
граф! Так же подготовьте войска к отправке в Царство Польское и Привисленский край. Там
непременно вспыхнет бунт. Я напишу письмо Муравьеву, он пройдётся по ним огнем и
мечом. И пусть не миндальничает! Подготовь указ об отчуждении имущества заговорщиков,
- сыпал распоряжениями я. - И не скромничайте, граф, забирайте все что есть. Имения
антирусски настроенных польских магнатов и шляхты - туда же, в казну. Если они окажутся
чересчур осторожны и не выступят против наших войск, поводом послужит... поводом
будет... - я задумался и перевел дыханье, - в конце то концов, придумайте повод сами!
Впрочем, лучше сначала немного подготовьтесь, - сбавил обороты я. - Газетные статьи
оставьте к завтрашнему, чтобы не насторожились раньше времени. Вам что-то непонятно,
Николай Павлович? - видя вопрошавший взгляд Игнатьева и, мгновенно раздражаясь, упрямо
наклонил голову я.
- Николай Александрович, - наедине Игнатьев нередко пользовался моим разрешением
опускать придворные титулования, - вы понимаете, что подобные меры вызовут не только
новое восстание в Польше, но, возможно, сильнейшие волнения в России? Как отреагирует
на все это Европа?
- Да ты понимаешь, что я СЫНА ПОТЕРЯЛ?! СЫНА! - рявкнул я на опешившего
Игнатьева так, что задрожали стекла в витражных окнах. Бурлившая во мне ярость, наконец,
нашла выход. - Ты еще будешь мне говорить о том, как отреагирует Европа! - я в бешенстве
треснул кулаком по столу. Перевернувшийся от удара, стакан покатился, заливая
разложенные на столе бумаги коньяком. Я, не помня себя от ярости, схватил его и швырнул в
камин.
- Спокойнее, Ваше Величество, спокойнее, - успокаивающее поднял руки Игнатьев. - А
всё-таки выпейте. Оно вам сейчас не повредит, - он подхватил графин, подошел к серванту,
вынул низкую, толстую коньячную рюмку на тонкой ножке и доверху наполнил её янтарным
напитком.
Я, не глядя, выхватил из его руки огромную рюмку и, отвернувшись, одним махом
осушил наполовину. От крепкого спиртного дыхание перехватило, я закашлялся, слезы
потекли по лицу. Странно, но именно эти слезы, как будто высвободили боль от недавних
событий. Но как же так? Сын. У меня мог быть сын. В том мире у меня было три дочери, но я
всегда хотел сына. И каждый раз с рождением дочери хотел все сильнее. Мы даже
подумывали с женой о четвертом ребенке. Все это вспомнилось мне сейчас в одно мгновенье,
хотя и не приходило в голову раньше. Я совершенно отдалился от своей прежней семьи,
всецело воспринимая себя тем, кем я по общепринятому мнению являюсь - российским
Государем-Императором Николаем Вторым.
Через силу, в несколько глотков, проглотив остатки коньяка я отдышался и вытер лицо
платком.
Игнатьев все это время невозмутимо ждал меня стоя напротив.
- Спасибо, Николай Павлович, - сухо поблагодарил я графа, - мне уже лучше. Прошу вас
простить мою вспышку. Нервы.
- Я все понимаю, - мягко ответил Игнатьев, - и скорблю вместе с вами об утрате.
Мы несколько минут помолчали.
- Но вернемся к нашему разговору Николай Павлович, - я присел на корточки у камина и
дунул в снова почти затухший очаг. Мне в лицо взметнулось облако пепла, я закашлялся, но
успел в который раз отметить про себя удивление на лице Игнатьева. Да это в двадцать
первом веке камин в диковинку, в девятнадцатом лишь серые будни. - Мое решение по
Польше твердо, - наконец смог говорить я прокашлявшись. - В конце-то концов, она сама
напросилась. - Я кинул пару березовых полешек на тускло-красные угли, освобожденные
мной из-под слоя пепла. Снова подул в камин, сухо затрещала береста, по поленьям весело
заплясали красные язычки пламени.
- Решили все таки вернуться к идее с конфискациями? - уточнил граф. - Ну что же, я не
против, - согласно кивнул он. - Магнатов можно и поободрать. Тем более что после процесса
над Крымскими интендантами мы неплохо набили руку в этом деле.
- Вы не совсем правильно меня поняли, граф, - я немного поморщился и добавил, - не в
последнюю очередь я хочу основательно проредить саму шляхту.
Последовала небольшая пауза. Видимо с этой точки зрения вопрос Игнатьевым не
рассматривался.
- Вы что же, Ваше Величество, хотите не просто решить наши финансовые проблемы, а
заодно провести, - он повертел слово на языке и выдал, - расшляхечивание? Вы знаете, о
каких цифрах идет речь?
- Не знаю. Скажите мне лучше вы, - тут же перевел стрелки я. - Вся антирусски
настроенная шляхта, это какие цифры?
- Запредельные, Ваше Величество. Просто запредельные, - как обычно, не стал разводить
реверансы Игнатьев. - Речь идет как минимум о паре сотен тысяч человек.
- Ничего себе, - присвистнул я. - Это что же, получается, что у нас антирусской шляхты в
трех-четырех миллионном Царстве Польском, как дворян во всей шестидесяти миллионной
России?
- И это только те за кем мы признали дворянские привилегии, - поспешил меня
обрадовать Игнатьев. - А ведь есть ещё и лишенные дворянских прав после восстания
тридцать первого года*, все ещё мнящие себя шляхтой босяки. Но черт с ними с
мятежниками, с ними мы в конце концов разберемся, - махнул рукой граф. - Хотя это будет и
не просто. Но вот что скажет Европа? - продолжил рассуждать Николай Павлович. -
Конфискуя имущество и отправляя в Сибирь всех мало-мальски представляющих угрозу
панов, мы здорово рискуем. Ведь не прошло и года, как перед нами в полный рост вставал
призрак повторной Крымской кампании*. Если бы не наш военный флот на британских
коммуникациях в Северной Америке, ещё не известно чем бы тогда дело кончилось. Думаете,
удастся повторить? А как же ваши замыслы с курсом на Британию? Почему вы полагаете,
Европа не вступится за поляков?
- Просто на этот раз надо чтобы там, в Европе, все считали это нашим внутренним делом
и к нам не лезли!
- Надо, непременно надо. Да, что там! Это было бы просто замечательно, - голос и взгляд
Игнатьева так и сквозили иронией. - Остались сущие пустяки. Всего на всего придумать, как
этого добиться. Потому что они там, у себя, в Европе, почему-то Польшу нашим внутренним
делом не считают.
- Мы добьемся, чтобы считали через общественное мнение, граф! Как же ещё! - снова
начал заводиться я.
- Ваше величество мы не в состоянии должным образом контролировать умы ваших
подданных, - намекнул на деятельность Герцена, Некрасова, Чернышевского и других
представителей русской интеллигенции граф. - Мне кажется, опрометчиво полагать, что
сможем контролировать умы иностранных.
Вот за что мне нравится Игнатьев, правда, нередко за это же, он меня просто бесит, так
это за то, что не боится со мной спорить и задавать неудобные вопросы. Хотя кого я
обманываю! Он с завидной регулярностью раздражает меня во время спора, но его доводы
нередко заставляют меня задуматься. И ведь он опять прав! Наши успехи на поприще
информационной войны, за так называемое общественное мнение во все времена были более
чем скромными. Однако, сейчас у нас наметились определенные положительные подвижки и
на этом фронте.
Хорошо себя зарекомендовал начавший издаваться всего год назад журнал 'Метла'. Он в
полной мере справился со своим назначением. Подготовка общественного мнения для
расправы над крымскими интендантами прошла как по нотам. Сначала мы выпускали статьи
приуроченные юбилею того или иного славного события прошедшей войны. Воспевая
героизм и отвагу наших солдат и офицеров, мы неизменно подводили читателя к раздумьям,
а что было бы, если бы снаряды доставили во время? Если бы наши солдаты были сыты,
тепло одеты и не испытывали нужды в порохе? Постепенно мы стали печатать в журнале
самые яркие из многочисленных баек о чудовищном казнокрадстве снабженцев, сиречь
интендантов. В то время как органы, под руководством Игнатьева, скрупулезно готовили
дела, требования покарать негодников слышались все громче. В один прекрасный день,
вернее ночь, мы снизошли к просьбам российской общественности. Сон казнокрадов был
бесцеремонно нарушен. 'Черные воронки', тюрьма, арест имущества, скорый и публичный
суд с безупречными доказательствами вины, а в самых громких случаях ещё и подробная
статья в 'Метле'. Общественное мнение повсеместно было на нашей стороне, жалеть
арестованных никто и не думал. Тем не менее, все это трудно считать достойной победой.
Когда это общество любило тыловиков-снабженцев?
- Да, черт меня побери, граф! У нас же такой козырь на руках, прости меня Господи за
богохульство! Наследник российской Империи убит польскими заговорщиками. Поль-ски-
ми, - по слогам повторил я. - Разве этого не достаточно?
- Для русского дворянства - вполне. По крайней мере, вслух шляхте сопереживать никто
не осмелится. А вот для Европы.... Положим, Австрия и Пруссия, промолчат - поддерживать
поляков им не с руки. У самих рыльце в пушку. А кто нам поручится за Францию и
Британию? Англичан вообще ничто не сдерживает. Русского флота в Северо-Американских
Соединенных Штатах больше нет*. Не думаю, что стоит уповать только на то, что раз был
убит внук Виктории, то в Лондоне откажутся от своих интересов. Вслух они нам, конечно,
посочувствуют, напишут гневную статью в Таймс, а может даже раскошелятся на две. Но это
не очень помешает им, спустя год, повторить высадку в том же Крыму. Общественное
мнение оно штука переменчивая. Сегодня одно, завтра другое, - Игнатьев вздохнул. - Как бы
ваша демонстрация англофильства с отводом флота из Северной Америки не вышла нам
боком. И это я ещё молчу о Франции.
- Франция..., - я ненадолго задумался, - сыграем на старом соперничестве двух великих
держав. К чему плодить лишние сложности? Тем более что сожалеть об охлаждении
отношений с Францией и её напыщенным монархом нам точно не стоит. Вы не могли не
читать, как через губу отвечал на все наши предложения Наполеон III в 1871 году, даже когда
уже проигрывал войну Пруссии. Не стоит ожидать, что наши отношения на этот раз будут
лучше без всяких на то причин. А причиной может послужить разве что добрая встряска
всего французского генералитета, а заодно и монарха. Они сейчас просто галлюцинируют по
поводу своей несокрушимости. Жаль только, что прусский приклад разобьет им розовые
очки сразу вместе с лицом.
- Ваше Величество, вы по-прежнему хотите продолжить последовательную
проанглийскую линию? - Игнатьев на мгновение задумался. - Это вполне может принести
нам успех. Польша для Британии не такой уж лакомый кусочек чтобы вот так вот явно
отталкивать от себя такого союзника как Россия с проанглийским монархом. Тем более, не
стоит забывать и такой немаловажный момент, что поляки больше смотрят в рот французам,
чем англичанам, - Игнатьев задумался. - Да, пожалуй, должно получиться, хотя риск, и
немалый, все же остается.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского, - философски заметил я. - К тому же, думаю,
что наш риск значительно вами преувеличен, граф.
Мы надолго замолчали.
- Не слишком ли испортится наша репутация в Европе? Это стоит того? - снова выразил
сомнение Игнатьев, хотя я чувствовал, что мои аргументы уже убедили его.
- Граф, мы отодвигаем всякую возможность нового бунта в Польше на неопределенный
срок. Мы очищаем наши восточные области с русским населением от польского влияния,
попутно устраняя большую часть носителей идей польской независимости. Да что там! На
территориях Северо-Западного края польское влияние будет стремиться к нулю. Активистов
станет не хватать на само Царство Польское. Я уж не говорю про то, что казна сейчас
находится просто в плачевном состоянии. Не к этому ли вы все апеллировали, когда я хотел
отменить выкупные платежи? Ну и, наконец, всю недовольную, чрезвычайно
многочисленную и гонористую шляхту я собираюсь использовать на укрепление государства
Российского. Угадайте как, граф? - зло усмехаясь, обратился к нему с вопросом я.
- Не знаю, Ваше Величество, - пожал плечами Игнатьев. - А разве не Сибирь сошлете
осваивать? - Николай Павлович немного удивился.
- Нет. Точнее не сразу. Пусть сначала десяток лет на стройках железных дорог
поработают. А там посмотрим.
- Ваше Величество, вы представляете себе, КАКИЕ у нас могут быть проблемы с
организацией рабочих лагерей для заключенных? Это вам не двадцатый век! Люди ещё не
доведены до той степени озлобления как после всех прелестей Первой Мировой и
Гражданской войн. Признаюсь, мне с трудом удалось заставить себя поверить, что все могло
быть так, как выходит по вашим материалам. Мое мнение, что в случае организации таких
работ вой будет стоять по всей Европе, да и внутри страны недовольство будет ощутимое. Я
уже не говорю про проблему с охраной.
- Сконцентрируем все работы на приведение в надлежащий вид Петербуржско-
Варшавской железной дороги* и на постройке дороги к Екатеринбургу. Попробуем
объяснить все работы беспокойством об удобстве переселения семей.... Не знаю. Придумаем
что-нибудь.
- Хорошо бы это что-нибудь придумать ДО создания трудовых лагерей, - проворчал
Игнатьев.
Мы ещё немного обсудили подробности, прикинули порядок доходов от конфискаций,
после чего Игнатьев умчался приводить задуманное в жизнь. Я же, посидев ещё немного,
одним глотком влил в себя полстакана коньяка и, не раздеваясь, завалился спать.
Однако просто так уснуть оказалось выше моих сил. В голову, перебивая сон, одна за
другой, лезли мысли. Зачем, ну зачем я так спешил? К чему эта шапкозакидательская рубка
сплеча? Неужели трудно было повременить год-другой с некоторыми непопулярными
реформами? Тоже мне сердобольный ты наш правдолюб! Нет бы получше закрепиться на
троне, озаботиться непробиваемой защитой и тогда... но нет ведь, поспешил. А ведь знал же,
знал, про дворянское недовольство крестьянской реформой. Так нет же, ещё и масла в огонь
подливал! Помещичьих крестьян перевести на выкуп быстро хотел. С повсеместной отменой
временнообязанного состояния само собой. Да что там на выкуп перевести, я вообще
выкупные платежи отменить поначалу рвался. А меня вот взяли и прямо так в лоб и
спросили. А откуда вы, батенька, в казну лишние 80-90 миллионов в год возьмете? Чем
платежи замещать будете? Так и остались мечты о светлом образе в памяти народа на бумаге,
то есть в манифесте, что в нижней шуфлядке стола с другим мусором пылится. Хотя... если
дело с Польшей выгорит, наверное, мой манифест ещё может увидеть свет.
Я перевернулся на другой бок и попытался, наконец, уснуть, но, кажется, плотину
самобичевания в моей голове прорвало, и заткнуть её никак не получалось.
Ну зачем были нужны эти мои непременно срочно необходимые налоги на
недвижимость, наследство, увеличение налога на землю и другие непопулярные шаги, вроде
той же метрической системы? Кто просил меня так лететь? Как молодой жеребец закусил
удила. Говорили же, отговаривали.... Но нет блин!
'Лавры Петра Великого покоя не дают' - вспомнил доложенную мне Игнатьевым фразу.
А что, очень похоже.
*Восстание в Царстве Польском с 29 ноября 1830 года и по 21 октября 1831 года под
лозунгом восстановления 'исторической Речи Посполитой' в границах 1772 года.
Передохнув и в который раз за день наполнив бокалы коньяком, мы, после долгой и
непростой дискуссии, пришли к тому, что основную тяжесть наказания все-таки должен
понести организатор заговора - князь Гагарин - и его ближайшие пособники. Этот контингент
было решено казнить публично, сопроводив эту меру конфискацией личной собственности, а
также лишением заговорщиков и их родственников всех жалованных и сословных
привилегий. Наказание было жестоким, но адресным: оно касалось лишь тех, кто
непосредственно стоял за попыткой покушения на мою семью.
Имущество родственников гагаринцев мы в итоге лишили не трогать, хотя я и настаивал,
до последнего, на этой мере: уж больно большой куш сулила расправа над ними. Все дело
было в том, что кроме собственно Гагарина, входящего, кстати, в первую сотню богачей
России, в списке заговорщиков значились представители таких родов как Строгановы,
Голицыны, Юсуповы и многие другие, богатейшие фамилии Империи. Но и Игнатьев, и дядя
были категорически против этой меры, и мне пришлось уступить. Впрочем, даже при
получившемся раскладе казна должна была разом пополниться деньгами не меньше чем на 60
миллионов рублей.
Чтобы показать изрядно запуганной слухами о репрессиях аристократии, что мы считаем
князя и его подельников 'паршивой овцой', было решено перед судом и казнью лишить его
дворянского звания. Демонстрируя, таким образом, что казним не представителей
дворянства, а преступников, пошедших на измену.
На остальных же участников клуба Блудова был наложен арест. Часть из них, не
сведущая об истинном назначении салона графа, мы решили в ближайшие дни отпустить по
домам, судьбу же тех, кто явно разделял идеи Дмитрия Николаевича о необходимости
политического противостояния Государю, должен был решить суд.
Поставив, наконец, последнюю точку в проекте указа, подготовленного совместными
усилиями, я с облегчением отбросил в сторону опостылевшее перо и начал разминать
затекшую руку.
- Ну, наконец-то! - со вздохом облегчения выдохнул я, откидываясь на спинку кресла. -
На этом все?
- Мы еще не обсудили вопрос, что делать с польскими мятежниками, - заметил Игнатьев,
присыпая указ песочком, чтобы снять лишние чернила.
- Чего тут обсуждать? - удивился я. - Казнить и побыстрее!
- Я скорее имел всю ситуацию в Польше, нежели судьбы тех, кто напал Ваше
Величество, - уточнил граф.
- Не знаю, честно говоря, мне польский вопрос уже осточертел, - устало буркнул я, -
вообще не понимаю, почему мы там так долго возимся? По вашим же отчетам, граф,
основная масса поляков это крестьяне, которые относятся к нам положительно, а восстание
дело рук немногочисленных магнатов и шляхты.
- Понимаешь, Николай, польский вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый
взгляд, - ответил за Игнатьева великий князь, - он отягощен взаимными обидами и
открытыми ранами в памяти двух наших народов. Будучи в Польше, я не раз замечал, что
поляки видят себя жертвой русского насилия. Ослабление, а затем и полное уничтожение
Речи Посполитой, перечеркнуло все их мечты о могуществе и притязания на титул Великой
Державы, и виновником сего деяния они видят нас.
- Почему именно нас? - удивленно спросил я. - Ведь разделы мы осуществляли
совместно с Пруссией и Австрией?
- Потому что мы говорим о 'наших' поляках, о землях, отошедших к России, - мягко, как
несмышлёнышу, улыбнулся мне дядя. - Разделы являются источником унижения для
нынешней шляхты, наследницы тех, кто оказался не в состоянии поддержать существование
собственного государства. Но, крайне сложно признать себя, или своих предков, виновными
в чём-то унизительном, постыдном, гораздо проще обвинить во всем другого. Так и шляхта
обвиняет во всем Россию, назначая её своим мучителем и палачом, а себя преднося как
невинную жертву. При этом она имеет обыкновение возводить войны, разбои и другие
насилия своих пращуров в разряд эпических подвигов и экзальтировать ими и себя, и других;
видеть в иезуитских интригах и гонористых притязаниях мудрость и патриотизм, а в
казненных преступниках - польских мучеников. Им хочется, чтобы время и события в
Польше шли назад, а не вперед; чтобы для них настали вновь средние века, с их liberum veto,
конфедерациями, заездами, niepodlegtosciа rownoscia, на словах и тиранией панской спеси на
деле...
Увы, но такой подход, скрадывающий ноющую, историческую боль панства, ведет ко
многим неприятным последствиям. В частности прошедшее и настоящее представляется в
Польше в обратном виде. Поляки отожествляют себя с ушедшими поколениями до такой
степени, что обиды умерших воспринимаются ими как свои собственные. Они замкнулись в
себе, отгородились от мира многочисленными мифами, в которых себя видят державой
времен Батория, а русских не иначе как варварами Грозного. Они истово верят, Россия -
источник всех бед, что она отняла у них их судьбу и место в кругу Великих Держав,
полагающиеся им по праву. Что именно польские земли сделали Россию Империей.
- Вообще-то земли, отошедшие нам по первым разделам - исконно русские, захваченные
Польшей, в моменты нашей слабости, - возразил я.
- Кроме того, Империей Россию сделали скорей уж земли татарские и сибирские, -
флегматично добавил Игнатьев.
- Не важно, - отмахнулся великий князь, - польскому взгляду видится одно: что Россия
заняла место, Богом предназначенное Польше. Это именно вера, подогреваемая дедовскими
рассказами, проповедями в костелах, и есть уголь, питающий пламя восстания.
- То есть, получается, - осторожно сделал я вывод, - что мы воюем с Польским Народом?
- Отнюдь, - усмехнулся Константин, - мы воюем именно со шляхтой и теми, кто считает
себя наследниками таковой. В польском обществе раздел между шляхтой и хлопами даже
глубже, чем между русским дворянством и крестьянством. Если шляхта выше всего
превозносит мифы I Речи Посполитой и восстание Костюшко, то польские хлопы могут
думать лишь о хлебе насущном. Панские мечты для них означают лишь ещё большую
нищету и бесправность. Ты выбрал верный курс, мой мальчик, - обратился он ко мне, - если
русское правление даст польским крестьянам то, чего они больше всего жаждут - землю и
волю, то не будет у тебя более надежного союзника, против польской шляхты.
- Ваше Высочество, - вступил в разговор Игнатьев, - вы прекрасно изложили ситуацию в
Царстве Польском, но не озвучили меры, которые считаете разумными в нашей ситуации.
- Да, да, - присоединился я к нему, - дядя, должен же быть способ окончательно
примирить поляков с русским правлением?
Великий князь надолго задумался. Мы с графом напряжённо ждали его ответа.
- Наши враги: шляхта и ксендзы, - нарушил, наконец, молчание Константин, - они
непримиримы и никогда не признают нашу власть. Найдем способ избавиться от них -
замирим Польшу навсегда. Однако как это сделать...
- А может быть опустим польское дворянство до положения крестьян? - высказался я, -
шляхта и её гонор растворятся в массе польских хлопов, которые, как вы сами сказали, мы
сможем привести на свою сторону.
- Не годится, - покачал головой Игнатьев, - тогда мятежные настроения уйдут глубже,
вниз, в крестьянство польское.
- Да, идея не годится, - подтвердил Константин, кивая, - но зерно истины в ней есть, -
задумчиво заметил он.
- А что если отменить для польской шляхты дворянские привилегии? - снова высказался
я. Идея 'раздворянить' поляков мне понравилась своей простотой, не хотелось так просто от
неё отказываться. - Мы оставим шляхту, как сословие, и она не будет смешиваться с
крестьянством, однако мы уберём знак равенства между русским дворянином и польским
паном. Дворянином будет лишь тот, кто ныне находится на русской службе в чине,
позволяющем претендовать на это звание. А если совместить эту идею с идеей конфискаций,
- понёсся я дальше, спеша ухватить вертящуюся в голове мысль за хвост, - отказав шляхте в
дворянстве, мы тем самым лишаем её права распоряжаться землей и холопами, которые
должны отойти под нашу руку. Что скажите?
Мои собеседники обменялись взглядами.
- Это может сработать, - выдал своё заключение Игнатьев, - мы не избавимся от шляхты,
но сделаем её бессильной. Кроме того, получим юридический повод изымать их поместья и
освобождать крестьян, не вызывая сильного раздражения среди нашего дворянства,
опасающегося, что решение польского вопроса будет использовано как прецедент для борьбы
с ним. При этом отдав даже небольшую часть конфискованной земли польским крестьянам,
мы получим их расположение.
- Эта мера должна вызвать новые волнения в Польше, изрядно увеличив число
мятежников, но, учитывая нынешнее положение дел и наши войска в Царстве Польском,
думаю, мы сможем их погасить, - согласился великий князь и подытожил: - Остаются
ксендзы.
- Да, с кседзами, вопрос сложнее, - кивнул, помрачнев граф. - Основная масса польского
духовенства вполне осознано проводит агитацию и вербовку местного населения для отрядов
бунтовщиков. На данный момент мы используем все формальные поводы для арестов:
возбуждение к мятежу через соответствующие молитвы и организация панихид по убитым
мятежникам; участие в формировании мятежных отрядов; хранение прокламаций и бумаг
антиправительственного содержания; подделка документов и организация побегов; убийство
военнослужащих или представителей власти; самовольный выезд за границу без разрешения
властей; поддержка мятежных отрядов денежными средствами; агитация за переход
военнослужащих к мятежникам; непосредственное участие в деятельности повстанческих
отрядов. Но, даже при всем нашем желании, мы не можем посылать войска в каждую
деревню, и в польском захолустье ксендзы чувствуют себя более чем вольготно. Подспудный
страх перед церковных проклятьем, сидящий в поляках, сводит на нет всю нашу
деятельность.
Массовый переход польских хлопов в православие - это единственный путь перебороть
нынешнюю ситуацию. В данном контексте могу отметить курирующего эту работу
чиновника для особых поручений при генерал-губернаторе Минской губернии, Алексея
Петровича Стороженко. Ему удалось организовать перехода целых селений в православие
через ксендзов, изъявлявших готовность обратиться в православных священников в
собственном приходе.
- И каковы успехи? - заинтересовался я.
- Довольно неплохие, - отрапортавал Игнатьев. - Несмотря на то, что католическое
духовенство отзывается о переметнувшихся мягко говоря 'неодобрительно', именуя не иначе
как Иудами и предателями, дело идет весьма бойко. Уже есть известия о десятке приходов,
перешедших, вместе со своими священниками, в православие. Судя по всему наша ставка на
корыстную заинтересованность ксендзов в обращении паствы в православие себя
оправдывается. Среди польского католического духовенства весьма сильны традиции
иезутства, потому нередко церковный фанатизм служит лишь прикрытием для личных
амбиций, а ум, изворотливость и красноречие сочетаются с нещекотливою совестью и тягой к
'золотому тельцу'.
- Лучших пропагандистов трудно отыскать, ксендзы по части прозелитизма - мастера.
Если сие мероприятие будет успешным, - осторожно, чтобы не сглазить, постучал по
деревянному подлокотнику Константин Николаевич, - те, кто вводил в Западном и
Привисленском крае латинство, теперь, по пословице, 'выбьют клин клином'.
- Будем надеяться, - кисло кивнул я, не слишком веря в нарисованные графом радужные
перспективы. - Значит в отношении ксендзов продолжаем текущую политику, - я на
несколько минут замолчал обдумывая свежую идею. Мои собеседники не стали нарушать
тишину и лишь добавили нового дыма в прокуренном кабинете.
- Ладно, - я легко хлопнул ладонью по столу. - Оставим Польшу в покое, надеюсь, время
покажет, как быть с ней дальше. Но как же быть с русской аристократией?
- Вы, дядя, утверждаете что аресты и конфискации в сложившейся ситуации просто
смерти подобны, - продолжил я после паузы. Скорее всего, вы правы дядя. Однако, я ясно
представляю к чему приведет сохранение выкупных платежей в отдаленном будущем: к
всеобщему обнищанию крестьянства и еще большему, нежели сейчас, оскудению бюджета. И
мои министры со мной в этом вопросе согласны - выкупные платежи в перспективе
губительны для страны. Так что давайте вместе подумаем, возможно ли нам обойтись без
них? - предложил я, осторожно снимая со стола на треть наполненный пузатый коньячный
бокал. Медленно вращая бокал вокруг собственной оси, и грея его ладонью, я исподволь
наблюдал за собеседниками.
Граф, помня нашу минувшую размолвку, явно не спешил высказываться первым.
Великий князь же, по моему примеру, грел в ладони бокал и задумчиво хмурился.
- Есть такая возможность, - немного подумав, устало усмехнулся дядя. - Не простая,
рискованная, но такая возможность есть, - повторил он, поднося бокал к лицу и вдыхая
аромат янтарного напитка.
- Для этого нам все-таки придется повременить с конфискациями как минимум на месяц,
а лучше на два, - начал высказывать свои соображения Великий Князь, отодвинув коньяк в
сторону и чередуя свою речь короткими затяжками трубки. - Первым шагом должна стать
подготовка общественного мнения. Мы должны немедленно начать эту работу. Нам придется
писать всевозможные воззвания, дискутировать в 'Метле' и многое, многое другое, - уже
смелее продолжил он. - Вторым шагом станет адресное объявление о конфискации
имущества тех, причастных к кружку Блудова, лиц, кого мы сочтем, участниками заговора
Гагарина. Остальных 'оппозиционеров' которые пока на свободе посадим под арест в
Петропавловку, благо повод имеется весомый - подозрение в участие в заговоре. К ним,
возможно, стоит приписать тех, кто хоть и не числился в рядах заговорщиков, но относится к
нашим яростным противникам и критикам. Это будет не чрезмерно, а подобным господам
крайне полезно иногда давать понять кто в стране хозяин. Однако я прошу у тебя, чтобы
большей части арестованных было бы даровано высочайшее прощение. Немалая часть их
является выдающимися деятелями в своей области, а их могущество и связи недооценивать
просто преступно.
Третьим и последним шагом станет объявление о раздаче имений всем выдающимся
офицерам за верную службу. Также следует распродавать конфискованные имения и земли в
Царстве Польском и Центральных губерниях России за четверть цены всем находящимся на
государственной службе дворянам. В сложившейся ситуации нам как воздух будет очень
нужна их безоговорочная поддержка.
Разумеется, что второй и третьи шаги должны быть предприняты одновременно. Время
будет играть на нас и если восстание не заполыхает сразу, то потом уже просто не сможет.
Кроме того, публичная демонстрация заботы о служилом дворянстве покажет, что император
по-прежнему считает их главной опорой престола. Необходимо вбить клин между
болтунами-оппозиционерами и находящимся на службе дворянством. Раздача нескольких
сотен поместий с бывшими земельными владениями польской шляхты и русской
аристократии в качестве поощрения и льготная продажа остальных, однозначно склонит
армию, флот и чиновников на нашу сторону.
Следует, однако, соблюдать осторожность и отпуска по обустройству новых владений
выдавать постепенно, чтобы не допустить единовременного чрезмерного оттока ваших
сторонников из армии и флота.
Таким образом, мы обопремся на нижнее и среднее звено офицеров и чиновников, для
которых все желающие вернуть конфискованное будут приравнены к желающим отобрать у
них полученные земли и усадьбы, - закончил Великий Князь и замолчал, сложив руки на
животе.
- Быть может, стоит заодно ввести единый налог на землю без учета сословных
различий? - поинтересовался я.
- НЕТ!!! - Хором раздалось с двух сторон.
- Так я же предлагаю не сразу. Скажем через годик или два и с послаблениями для
дворян на государевой службе или ведущих хозяйство самостоятельно и штрафами для
бездельников, - поспешил исправиться я.
- Давайте обсудим этот вопрос спустя год, Ваше Величество, - ответил мне дядя. -
Сейчас нам бы задуманное воплотить.
- Полностью поддерживаю Его Императорское Высочество Константина Николаевича, -
тоже признал тему не своевременной Игнатьев. - Предлагаю лучше обдумать, как быть с
общественным мнением в Европе. То, что в России станет совершенно не до Царства
Польского это бесспорно, но Европа накинется на нас с удвоенной силой.
- Мы что, совсем не можем повлиять на это чертово европейское общественное мнение? -
горестно спросил я.
- Можем, но ненадолго. Пользуясь исключительно вашей трагедией, - 'порадовал' меня
граф. - Через месяца два, как раз во время разгара польских конфискаций и, как следствие
волнений, тон британской прессы сменится с сочувствующего на осуждающий и пиши
пропало.
- Они не осмелятся начать войну с нами!* - возразил я. - Британия никогда не полезет в
добрую драку в одиночку, её нужен союзник с сильной армией, - начал перечислять
аргументы я, загибая пальцы. - Наполеон III уже отыгрался за поражение своего тезки и
потешил самолюбие в Крымской компании. Пруссия, ведомая Бисмарком, никогда не
ввяжется в такую авантюру. Австрийской Империи хватит своих проблем на ближайшие
годы. Османская Империя безнадежно больна, её уже давно заботит больше удержание своих
земель, чем посягательство на чужие. И кто остается? Безнадежно слабые и разрозненные
Итальянские королевства или Швеция, которая никак не может забыть перехода нашей армии
по льду Ботнического залива?
- А кто говорит о войне? - спокойно спросил, выслушав мои аргументы, министр
внутренних дел. - В полной политической изоляции тоже нет ничего хорошего.
- Уж с этим я как-нибудь разберусь. Есть у меня парочка идей по данному вопросу.
Ничего особенного, - поспешил успокоить я насторожившихся Игнатьева и Великого Князя. -
Я проведу параллель с усмирением Ирландии Оливером Кромвелем* и приложу все усилия,
чтобы донести до каждого уха в Европе сведения с кого я беру пример.
- Браво, Николай! Пожалуй, это поставит Британию в интересное положение, - начал
рассуждать вслух дядя. - Твое увлечение всем английским определенно выйдет им боком.
Британии станет гораздо труднее открыто обвинять Россию в жестокости по отношению к
полякам, - он ненадолго замолчал. - А при удачном стечении обстоятельств, быть может,
даже поставит их в положение оправдывающейся стороны. К тому же, подобные статьи в
прессе в который раз разбередят застарелые раны ирландцев, возможно даже шотландцев.
Определенно если преподнести задуманное с умом Британии станет не до Польши!
- Не стоит сбрасывать со счетов, что я веду себя как их явный сторонник. Самый
приблизительный расчет говорит о гораздо более обширных преференциях для лимонников
со стороны дружественно настроенной России, чем со стороны покоренной Польши. К тому
же, никто сможет помешать им, заниматься своим излюбленным делом и по-тихому гадить
нам при случае, - закончил я свое выступление.
- Но сколько допущений! - не удержался Игнатьев. - По отдельности все осуществимо,
но все вместе это уже попахивает авантюрой. А как много зависит от своевременного и
грамотного исполнения! Кто же займется всем этим? Я разорвусь между одним только
Царством Польским и нашими внутренними склоками, а на мне ещё 'Чрезвычайная комиссия
по расследованию обстоятельств покушения на Его Императорское Величество и его
домочадцев 17 февраля 1865 года'! - горячо воскликнул министр.
- Беру на себя подготовку общественного мнения внутри страны, - подал голос дядя.
- Я непременно сведу вас с редактором 'Метлы', - тут же предложил ему свои услуги
Игнатьев. - Журнал уже пользуется заслуженной популярностью.
- Не стоит, - улыбнулся Великий Князь. - Думаю, хватит одной вашей рекомендации.
Остальное я сделаю сам.
- Но что будет с иностранной прессой? Взвалить её себе на плечи в такой момент мне
просто не по силам! - продолжил гнуть свою линию граф.
- Отдайте сотрудников, занимающихся зарубежной прессой, в мое распоряжение, -после
долгого молчания, наконец, сказал я. - Можете быть спокойны, я найду ахиллесову пяту
чертовых островитян! - я схватил бокал коньяка со стола и сделал большой глоток.
- У меня осталось ещё несколько вопросов требующих немедленного ответа, - не дал
затянуться молчанию Игнатьев.
- Ну что ещё граф! - почти в отчаянии воскликнул я. - Британия от нас отвяжется, у
Пруссии и Австро-Венгрии самих рыльце в пушку, а Франция ничего не сможет предпринять
в одиночку! Что ещё мы не обсудили с этой проклятой Польшей?
- Сущие мелочи, Ваше Величество! - язвительно ответил уставший министр. - Как
распорядиться жизнями всех восставших и им сочувствующих? Конфисковать владения и
оставить без средств к существованию, это несколько половинчатое решение. Вы не
находите? - обратился к нам граф. - Вы предлагаете использовать шляхтичей на
строительстве железных дорог, - не дождавшись ответа от нас с дядей, продолжил он. -
Недурно! В поднятой нами шумихе в России и за рубежом нам уже наверное все простят на
некоторое время. Но как же быть с семьями, оставленными без гроша в кармане и безо всяких
средств к существованию? - он опустошил содержимое бокала и налил себе ещё.
- Можно предложить сыновьям службу и даже раздать немного земель в Центральной
России в долг, - предложил я.
- Не выйдет, - тут же отбросил мое соображение граф. - Все сыновья сколь-нибудь
подходящего возраста будут сопровождать своих отцов.
- Выслать в Сибирь ту часть семей, которую смогут перевезти наши дороги за весну и в
начало лета. Или просто согнать и пусть убираются куда пожелают, к конце концов, хоть
нищенствованием зарабатывают себе на хлеб, мне без разницы. Нам нужны свободные земли
для успокоения нашего дворянства!
- Но ведь основная масса семей останется. Как мы в дальнейшем ими распорядимся? -
требовал окончательного ответа дотошный Игнатьев.
- Вышлем в Сибирь за последующие пару лет по построенным руками шляхтичей
дорогам.
- Это просто ужасно, Николай, - севшим голосом произнес дядя. - Ты затмишь Ивана
Грозного своей жестокостью. Польские мерзавцы заслуживают самых страшных кар, но
такого не заслуживает никто.
- Пусть так! Но чтобы не случилось, какие бы беды на них не обрушились, это
гонористый народец, будет во всем винить именно нас, русских. Это будет продолжаться
десятилетиями и веками. Они будут желать отсоединиться от нас при первой же
возможности, при первой нашей слабости! А отпусти я их, они мигом станут нашими самыми
яростными противниками безо всякой благодарности за свою свободу. Или того хуже, их
подберет Пруссия, которая в отличие от нас в состоянии держать поляков в кулаке и
добилась огромных успехов в ассимиляции, не оглядываясь на их стенания!
- И все равно, такие меры кажутся мне излишне жестокими. Даже к варварским горцам
Кавказа вы куда более милосердны*, - не согласился со мной дядя.
- Быть может, мы что-то придумаем позже, а пока давайте вернемся к более насущным
проблемам, Константин Николаевич, - закрыл обсуждение данного вопроса я. - Вы недавно
предлагали свою помощь по формированию нужного мне общественного мнения? - задал
риторический вопрос я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил. - Тогда раскройте
историю с покушением в свете под нужным нам углом, а то, как утверждает Рихтер, эти
лоботрясы скоро пойдут на штурм Дворца за ответами. А вас, - обратился я уже к графу, -
попрошу определить, какие именно работы необходимо будет провести руками
заключенных, учитывая специфику их положения. Согласуйте этот вопрос с Рейтерном и
Мельниковым, думаю, они будут вам полезны. Дополнительные материалы, которые вам
пригодятся, я предоставлю несколько позже, - имея в виду сведения по устройству советских
лагерей, закончил я отдавать распоряжения.
На этой ноте мы и расстались. Дядя уехал к себе в Мраморный дворец, Николай
Павлович отбыл домой на короткий сон, с тем чтобы утром вернуться на службу. Я же,
проводив их, заперся в своей комнате и обессилено упал на диван.
- Будет чудо, если сегодня я сойду с ума, - подумалось мне. - Эти споры с Игнатьевым
всю душу мне сегодня вымотали! Но черт меня побери, никакого сюсюканья с мятежниками
они с дядей от меня не добьются!
На протяжении всего существования царского режима, так часто обвиняемого в
бездушной жестокости, неслыханная мягкость и снисходительность к заключенным вообще
никоим образом не ценилась. Теперь хоть будет за что. Пусть эти ясновельможные пшеки
поработают на благо государства, которое так мечтают развалить. Vae victis*, в конце-то
концов!
Подумать только! Чехов жаловался на плохо приготовленную гречневую кашу. И это
находясь в ссылке на Сахалине! А в это же время тысячи и десятки тысяч русских крестьян
умирали от голода, не выдерживая непосильного труда. Те самые русские крестьяне, на
которых держится вся страна. Это что за детские пионерлагеря для политических ссыльных?
Я с удивлением переходящим в возмущение узнал, что в царской ссылке политические
заключенные получали образование, пользуясь библиотеками заклейменного в
бесчеловечности царского режима, вынашивали планы революции и вообще развлекались на
полную катушку. Так пусть лучше с уголовниками время коротают, да трудотерапию
проходят, на общих основаниях. Поработают как русский крестьянин, пока не упадут от
усталости, глядишь, и мыслей дурных не появится. А то, видишь ли, планы они составляют,
образования получают за казенный счет! Пусть лучше пользу стране приносят. Тому же
крестьянину, за которого они так издалека борются, на дороги меньше платить придется.
С поляками ситуация несколько другая, но как с этими шляхтичами вообще быть? Чего
ради им должно быть в России хорошо? Всё бунтуют и всё недовольны? Гордость все
распирает? 'От можа до можа' хотим, видишь ли! Ну так получите и распишитесь. Дам я им
причину для недовольства. Они же мне дали - в кошмарах не приснится. Мои русские
современники, не знающие жестокостей XX века вряд ли одобрят этих действий. Заклеймят,
как есть заклеймят. Ну, да и черт с ними.
'Ну что там опять, надеюсь, новое покушение?' - мрачно пошутил я про себя, заслышав
шум в приемной.
- К вам Его превосходительство, Оттон Борисович Рихтер, - объявил секретарь, -
прикажете пускать?
- Да, отметьте у себя уже, в конце-то концов, тех, кому разрешен вход без доклада! -
поморщился я, выказывая свое неудовольствие Сабурову.
- Ваше Величество, простите, что беспокою, но сложившаяся ситуация требует
немедленного решения.
- Рассказывай, - я налил в бокал конька и протянул ему.
- Не положено, - ответил он, вызвав у меня улыбку. - Больше половины солдат охраны
находящихся под моим началом выбыли из строя. Многие из них ранены и в строй они
встанут не скоро, а дополнительные силы мне нужны уже в ближайшие дни. Солдаты
буквально валятся с ног от усталости.
- И? - требуя продолжения, вставил я.
- Прошу подписать распоряжение казачьим полковникам кликнуть сотни две-три
добровольцев из казачков. Уж лучше мы тут на месте отберем тех, кто нам больше годится, -
с этими словами Рихтер достал из папки бумагу и протянул мне.
- Конечно, - согласился я, размашисто подписал и отдал бумаге назад, но Рихтер не
уходил.
- Ваше Величество, вы бы навестили вашего брата, Александра, - негромко сказал он. -
Слухи всякие во дворце ходят... Лучше чем вы их никто не пресечет.
* В нашей истории так далеко не пошли, однако после восстания 1863 года были введены
новые ограничения в правилах подтверждения дворянства в Польше. Указ от 10.12.1865 года
запрещал "полякам", т.е. Католикам, покупать имения. Указом от19.01.1866 все шляхтичи, не
доказавшие своего дворянства, записывались крестьянами либо мещанами. Однодворцы
были приравнены к крестьянам, а гражданам давался год, чтобы сделать выбор между
крестьянским и мещанским сословиями.
* В действительности Россия была очень близка к новой Крымской войне в 1863-1864
годах. Было получено две ноты с угрозами от Франции и Британии. Нота после которой
неминуемо началась бы война была отослана британским послом в Санкт-Петербурге на
'пересмотр'.
- Коля, Коленька пришел! - первой увидав меня, тут же, несмотря на шиканье нянек,
подбежала ко мне бойкая сестренка.
- А говорили, что подлые гвардейцы затеяли бунт, а поляки пытались тебя убить, - с
детской непосредственностью сдал как стеклотару побледневших нянек подбежавший братик
Вова. Он схватил меня за руку и потянул, - пошли играть в матросов, ну что встал! - тянул он
меня в глубь просторной комнаты, где собрались мои братья с сестрой.
- А кто капитан?
- Ну конечно, Сашка, - грустно протянул братишка, - кому он ещё эту роль отдаст, раз
тебя здесь нет!
- Ладно, поиграйте пока пару минут без нас, - с улыбкой обратился я к детворе, - нам с
Сашей надо поговорить, - закончил я, не в силах больше смотреть на то бледнеющего, то
краснеющего Александра, судя по всему испытывающего огромное желание объясниться не
при всех.
- Да не думаю я, что ты как-то во всем этом замешан, - опередил его я, едва за нами
закрылись двери пустующего зала. - Как ты вообще мог такое подумать! Ты же мой брат! - не
давая ему вставить и слова, воскликнул я. Краска залила его лицо, он бросился мне на шею.
- Я так и знал, что ты все поймешь! Я бы первый пришел к тебе, если бы мне лишь
только намекнули! Понимаешь? Только намекнули! - сбивчиво объяснялся он.
- Нисколько не сомневался в твоей преданности, брат! Ну что за слезы, разве это к лицу
мужчине? - принялся корить его я. - Чего ты заперся с детворой как сыч, как будто и вправду
чего-то стыдишься? Если тебе кто-то хотя бы посмеет, только вздохом или косым взглядом
намекнуть на твое участие в заговоре, не смей ему спускать! Либо сам отпор дай, либо, коль
не сможешь, мне говори! Это не тебя оскорбляют, на всю нашу фамилию тень бросают!
Понял?
- Да-да, конечно, - пораженный быстро согласился Александр. Под таким углом
проблему он явно не рассматривал.
- Тогда пошли, поиграю с вами немного. Так, кто у вас за капитана? - будто все позабыв,
обратился я к настороженно ждущим нас братьям и сестре.
- Сашка капитанить изволит, - ответил мне видимо больше всех обиженный данным
поворотом Володя.
- Ну, тогда я адмирал, - сказал я, на мгновенье задумавшись. - Принимаю общее
командование над флотом. Если что - я на флагмане, - после чего уселся за столом и
задумался. Мой уход через десять минут остался практически незамеченным. Только Сашка
кивнул головой, когда я посмотрел на него от двери.
***
Возвращаясь от брата, я мечтал лишь о сне на мягком диване в тиши своего кабинета. И
пусть все провалиться в тар-та-ра-ры!
- Граф Игнатьев ожидает вас в кабинете, - обрадовал меня предупредительный секретарь.
- Простите что беспокою, - начал оправдываться, увидевший мою недовольную мину,
Игнатьев, - но вы велели предоставить отчет о беспорядках на улице, как только появится
такая возможность. Быть может, перенесем доклад на утро?
- Не стоит. С вашего позволения, - я лег на диван и принялся массировать виски. Голова
разболелась неимоверно. Граф тактично молчал, сочувственно глядя на мои страдания. -
Ладно уже, хватит дырку во мне взглядом сверлить! Рассказывайте. Как обстановка на
улицах? - прервал молчание я.
- С утра начались польские погромы, но к вечеру обстановка стабилизировалась, -
ввернул новое словечко, почерпнутое из моей литературы, граф. - После вашего короткого
выступления перед горожанами, городовые постарались донести ваши слова до остальных и
преуспели, толпы стали быстро расходиться. В основном жандармы, городовые и горожане
вели себя сдержано, так что особых эксцессов не было.
- Много ли задержанных?
- Да я не сказал бы, - прикидывая в уме размах, медленно ответил Игнатьев. -
Блюстители порядка старались не вмешиваться, пока не начались пожары. Речь идет о
нескольких десятках арестованных. В основном тех, кто хотел прибарахлиться под шумок. Да
городовые забрали остудить сотню-другую горячих голов в околоток.
- Что ещё за пожары? Почему мне ничего не доложили? - встревожился я, ведь в XIX
веке пожары были куда более страшным бедствием, чем в XXI. Нередко сгорали целые
города.
- Пожары быстро потушили, но несколько сотен человек остались под открытым небом.
- Ясно, - я недовольно поморщился. - Подыщите новое жилье погорельцам, -
распорядился я. - Что ещё?
- В остальных городах беспорядки были куда скромнее, да и после прочтения вашей
телеграммы собравшиеся быстро разошлись. Везде кроме Польши, - уточнил мой начальник
разведки. - Там был ряд столкновений между нашими солдатами и поляками. Солдаты
утверждают, что поляки нарочно задирали и провоцировали их. В нескольких случаях
столкновения вылились в стрельбу. Однако есть и другие данные... - Игнатьев замялся, явно
не зная как продолжить.
- Что вы имеете в виду? - нахмурился я, в последние дни каждая недосказанность
ассоциировалась у меня с явной или скрытой до поры до времени бедой.
- Имеются сообщения свидетелей, что наши солдаты сами напали на поляков, - сказал
Николай Павлович, и чуть помолчав, добавил, - но я не смею их винить в виду
исключительных обстоятельств.
- Каких же? - раздраженно спросил я. Неумение и нежелание подданных держать себя в
руках, заставляли меня чувствовать себя виноватым за тот беспредел, в который вылился
внешне изящный ход с польским участием в заговоре.
Игнатьев чуть отвернул голову к окну и принялся настойчиво рассматривать укрытый
снегом скат крыши напротив. Его голос несколько дрогнул, когда он сообщил мне
подробности польских событий.
- В Лодзи к нашему арсеналу подошла толпа в три-четыре сотни поляков. Они были
пьяны, размахивали бело-красными флагами и пели песни. Во главе они несли копьё со
стягом. Подойдя к арсеналу, они принялись выкрикивать ругательства и оскорбления.
Солдаты дали несколько залпов в воздух, в ответ из толпы в них полетели грязь и камни.
Затем на площадь перед арсеналом вылетела детская кукла в окровавленной одежде и поляки
начали скандировать: 'Маленький ублюдок подох, дело за большим!'. Солдаты не выдержали
и открыли огонь. Более полсотни поляков убито пулями, в давке погибло столько же, число
раненых сказать невозможно.
- Сволочи, - саданул я кулаком по столу, - ну какие же сволочи! Неужели, все так плохо?
- Я не знаю, - устало вдохнул Игнатьев, - но чувство такое, что мы сидим на вулкане.
Ещё и ваши планы с аристократией...
- Нам нельзя отступать. Дадим слабину, будет во сто крат хуже, - я устало откинулся на
спинку стула.
Действительно, события в Польше разворачивались совсем не так, как в моём варианте
истории. Смерть Александра II сильно подействовало на моральных дух восставших, а
некоторая нерешительность кабинета министров, решивших в период перехода власти от
одного императора к другому ничего не предпринимать по столь скользкому вопросу, дали
полякам время раскрутить маховик мятежа. Спешно назначенный мною, исходя из его заслуг
в моем прошлом, руководить подавлением восстаний в Западном крае Муравьев, медленно и
методично давил все очаги сопротивления. Но, увы, Михаила Николаевича на все не хватало
- сказывалось то, что размах восстаний был шире и то, что Муравьеву пришлось
одновременно заниматься и Литвой, и Польшей. Однако к осени 1864 года был наконец-то
достигнут перелом. Восстание затухало, умирая под натиском наших войск, лишаясь даже
слабой поддержки польского крестьянства, которому панские разборки были уже поперек
горла. Число арестованных и ссыльных мятежников в Польше в конце 1864 года уже
приближалось к тридцати тысячам, против двенадцати с половиной в моей истории, согласно
дневнику. Всё шло к тому, что к весне 1865-го года, ровно на год позже, чем в моей истории,
мятеж будет окончательно подавлен. И тут грянул гром заговора Гагарина, черт бы его
подрал!
Возложенная, из стратегических и политических соображений, на польскую шляхту вина
за покушение стала палкой о двух концах. С одной стороны это консолидировало общество,
лишив польских сепаратистов последних остатков сочувствия среди русских, и позволяло
пополнить оскудевший за последнее время бюджет. С другой... эффект от этого известия в
самой Польше был похож на вброшенную в затихающий костер бочку бензина. Полыхнуло
так, что мало не показалось. Еще бы, смерть одного Императора, почти успешное покушение
на второго и смерть Наследника престола! Вера в то, что еще чуть-чуть, еще самую малость,
и русский трон падет, а Польша будет свободна, охватила Привисленский край.
Как ни парадоксально, в Литве революционные настроения наоборот, резко пошли на
спад. Если поляки на волне эйфории казалось совсем потеряли голову, то благоразумные
литовцы сумели сделали правильные выводы из Петербуржских событий и просчитать
ответную реакцию властей. Еще через три дня после публикаций подробностей покушения
восстания в Западном крае прекратились как по волшебству, а в столицу посыпались депеши
от местных чиновников о прекращении волнений и массовых службах в церквях и костелах
Литвы за упокой души невинно убиенного цесаревича.
Поляки же, напротив, явно решили пойти ва-банк, бросив все на чашу весов. Еще
недавно почти сошедшие на нет манифестации и шествия в польских городах стали
практически ежедневными, несмотря на комендантский час. Резко активизировались
недобитые польские банды под руководством Мариана Лангевича, Юзефа Гауке-Босака,
ксендза Станислава Бжуска, Зыгмунта Сераковского и других 'благородных панов'. Снова,
как и в 1863 году, были попытки нападений на русские части, расквартированные в Польше.
Ну что ж, сами напросились...
- Реакция на аресты магнатов уже есть?
- Есть, но весьма скромная, - пожал плечами граф. - Аресты только начались и в
основном в провинциях, столичное воеводство мы пока не трогаем, слишком уж там
обострена обстановка. Гораздо больше меня волнует, как отреагирует польская шляхта на
объявление низложения Царства Польского и разбивку Польши на губернии...
- Думаю, когда Михаил Николаевич закончит наводить порядок в этом чертовом крае, -
сказал я со злостью, - реагировать там уже будет некому. Тогда и объявим. Единственная
польза мятежей в том, что после них становится меньше мятежников.
Игнатьев согласно кивнул и в комнате воцарилось молчание. В наступившей тишине
отчетливо раздался треск поленьев в камине.
- А все-таки, каков старый хрыч, - имея ввиду Блудова вдруг резко прервал молчание я. -
Так нагло врал мне прямо в лицо до самой своей смерти, а сам крутил шашни со своим
клубом. Все припугнуть меня хотел... А как ведь выражал рвение и готовность! Помнишь? Я
ведь совсем было поверил, что он и вправду готов работать по полной, чтобы оставить свой
отпечаток в истории. Смеялся надо мной как над самонадеянным мальчишкой, небось, - зло
закончил я.
Блудов не давал мне покоя. Как я узнал от Игнатьева впоследствии, едва выйдя от меня,
он направил все свои усилия, не на работу, как того ожидал я, а на самое что ни на есть
оголтелое вредительство. Он тут же принялся организовывать всех недовольных моими
реформами в высшем свете. А таких надо признаться набралось довольно много. Старый лис.
Наверное, он чувствовал мою к нему затаенную нелюбовь. Может быть, даже предполагал,
что мне известно про его клуб, поэтому так горячо и демонстративно поддерживал мои
инициативы. Я не хотел трогать его детище до поры до времени, несмотря на недовольство
Игнатьева этой опасной игрой. Хотел, чтобы клуб как-то проявил себя, что позволило бы мне
осторожно устранить самую недовольную часть русского дворянства, и заодно разжиться за
его счет деньгами, но... смерть Блудова спутала нам все карты. Результатом стало дерзкое
покушение Гагарина, и мы получили то, что имеем.
- Ваше Величество, самое время сменить оцепление вокруг дворца. Кризис миновал, а
солдаты уже почти сутки на ногах. Кстати кому это пришла такая забавная мысль, кормить
солдат с императорского стола, - позволил себе усмешку начальник разведки. - Уж не вам ли?
- Ну а кому же ещё же! Знали бы вы, чего мне пришлось наслушаться. Внезапно
оказалось, что во дворце нет ни грамма нормальной еды - одни лишь деликатесы. Тогда я с
самой вежливой улыбкой заказал три тысячи порций черепашьего супа. А когда его начали
варить просто уточнил, что если во дворце закончатся деликатесы, которые я и не думал
докупать дополнительно из-за ослиного упрямства поваров, то для приготовления обычной
пищи мне сгодятся повара и поплоше, а в их услугах я больше не буду нуждаться. Вот тут-то
неожиданно изыскалось необходимое количество гречневой крупы с самой обычной
телятиной. Хотя надеюсь, черепаший суп солдатам понравился, - хохотнул я. Эта история
была единственным приятным воспоминанием за последние сутки.
- Я хотел бы просить Ваше Величество заменить оцепившие дворец полки на лейб-
гвардии Конный и лейб-гвардии Измайловский, - продолжил гнуть свою линию Игнатьев. -
Командиры полков генерал-майоры Граббе Николай Павлович* и Рейбниц Константин
Карлович места себе не находят. Их полки давно ждут приказа и готовы сразу же выступить
куда только прикажете. Не стоит отказывать им в этой малости, позвольте им
продемонстрировать свою верность. Винить в мятеже всю гвардию излишне.
- Это они просили со мной поговорить? - с полуулыбкой спросил я своего собеседника.
- Да, - ничуть не смутился граф. - Остезийские немцы и раньше были готовы поддержать
пошатнувшийся трон. Офицерам этих полков можно всецело доверять.
- Ну что же, как там говорил мой достопочтенный,дед Николай? 'Русские дворяне служат
Отечеству, а немецкие - мне лично'. Что ж, раз остальные верные нам гвардейские полки уже
в Польше, то почему бы и нет.
- Прибыл Его Высочество Великий Князь Константин, - доложил мне дежуривший у
моих дверей адъютант.
- Пропускай! - оставив всякую надежду поспать хотя бы пару часов, приказал я
Сабурову.
Вошедший в кабинет великий князь просто кипел от злости на польских мятежников.
Кажется, парочка разговоров в высшем свете сильно раззадорили его, а события вчерашней
ночи окончательно изменили его отношение к Царству Польскому. Еще бы, его уже второй
раз пытались убить те, кому он, по сути, желал только добра.
Несколько часов назад я поручил ему создание того, что в моем времени называли бы
'пресс-центр'. Необходимо было, во что бы то ни стало, убедить запаниковавшую столицу в
подлинности моей версии событий и пресечь всевозможные слухи и сплетни. Поэтому я
спешно распорядился создать 'Чрезвычайную комиссию по расследованию обстоятельств
покушения на Его Императорское Величество и его домочадцев 17 февраля 1865 года'.
Авторитет Великого Князя и круг его знакомств, связей для этой работы был как нельзя
кстати. Для формирования подачи информации в нужном нам ключе я приказал подключить
к работе комиссии незаменимого Игнатьева и департамент Лескова.
* Граббе Николай Павлович - выдающийся русский полководец, неоднократно
отличился во время Кавказской войны. Дважды со своими войсками совершил сложнейший
горный переход на высоте более чем 3 300 метров.
18 февраля 1865 года по новоюлианскому календарю*, новому стилю как модно было
говорить при дворе, в Российской Империи был объявлен траур. В этот день на первой
полосе всех печатных изданий империи красовался один и тот же заголовок. "Наследник
российского престола убит поляками-заговорщиками!" Текст повторялся из газеты в газету,
незначительно видоизменяясь.
Виной такого единообразия мнений была узкая струйка официальной информации,
вытекающая из рук всемогущего наперсника государя - графа Игнатьева. Который в обмен о
подробностях ночных событий требовал лишь в обязательном порядке указать в статьях
определённый набор фактов. Отказаться от предложения значило немедленно получить
распоряжение о временном закрытии издания. Разумеется, газетчики пошли на поводу у
Зубастого Лиса, как метко прозвали Николая Павловича в столичных кругах. Газеты, одна за
другой, выдали материал под его копирку. Впрочем, в убытке от этих пропагандистских
маневров они не остались. Скорее даже наоборот - выпуски восемнадцатого февраля повсюду
шли нарасхват, не хватало даже допечаток. Всем хотелось лично прочитать неслыханную
новость уже второй день державшую столичное общество в напряжении.
'В ночь с 16-го на 17-е февраля, по новому стилю, - писалось в статье, - в Зимнем дворце
на Императорскую Чету было совершено тщательно спланированное, коварное, неслыханное
по своей беспринципности покушение. Едва родившийся наследник престола был убит в
результате действий польских заговорщиков, - мягко обтекала словами страшное событие
статья. - Кипевшая во дворце битва потребовала личного вмешательства Его Императорского
Величества, мужественно стрелявшего в посягавших на жизнь его семьи преступников.
Благодаря смелым и решительным действиям начальника охраны Его Императорского
Величества, полковника Оттона Борисовича Рихтера, возглавившего отпор гнусным убийцам,
больших (ещё более страшных) потерь удалось избежать. За свою храбрость полковник
Рихтер был произведён в генерал-майоры и пожалован в Свиту.
Но одним только покушением в Зимнем дворце дело не ограничилось. Этой же ночью
был подвергнут подлой атаке польского бомбиста его Сиятельство Великий Князь
Константин Николаевич. Однако, милостью божий рука убийцы ослабла и бомба не долетела
до окна Сиятельного князя', - повествовала статья. Справедливости ради нужно заметить, что
славить надо было милость божью даровавшую твердую руку и острый глаз сержанту
Мохову. Его меткий выстрел в последнее мгновение броска перебил бомбисту руку и
изменил полет бомбы.
'Часть русской гвардии, обманутая польскими магнатами и вероломной шляхтой, -
продолжала вещать с газетных страниц статья, - и невольно принявшая участие в заговоре,
добровольно сложила оружие, лишь только до них донеслась страшная весть. Тут же
воспылав желанием смыть пятно с чести русского лейб-гвардии Его Величества
Императорского мундира, гвардия вызвалась в поход на вновь заволновавшихся в Польше
мятежников - туманно объяснялось в статье участие русских гвардейцев в заговоре. - Его
Императорское Величество милостиво удовлетворил просьбы лейб-гвардии Семеновских и
Преображенских полков, велев выдать лишь зачинщиков бунта', - скромно повествовала
статья о практически всех арестованных офицеров в двух старейших гвардейских полках. 'А
также распорядившись несколько переформировать полки перед походом....'
Много чего ещё говорилось в статье. Было и про обманутую русскую аристократию,
впавшую в соблазн польских вольностей, простить которую император отказался, покарав
при этом самым жестоким образом. 'Отринув честь и присягу, заговорщики тайно напали на
Нас и Нашу Семью. Мы понесли тяжелейшую потерю. Погиб Сын Наш, Наследник Престола
Российского. Мы молим Господа о том, что бы найти в себе Силы и Милость простить убийц.
Но не находим их. Забыть и простить сиё злодейство невозможно и немыслимо,' - ответил
отказом на все просьбы семей заговорщиков о милости Николай Второй. Говорилось про
обманутую зачинщиками мятежа гвардию, распалившуюся вином и пожелавшую спросить у
императора про отмену реформ в неурочный час. Говорилось про героическую битву в
дворцовых переходах, рассказывался подвиг бывшего никому ранее неизвестного Носова,
лейтенанта совсем молодой, но в одночасье зарекомендовавшей себя с самой лучшей
стороны, охраны Его Императорского Величества.
Статья вызвала в столице эффект взорвавшейся бомбы. От всякого знакомства с
арестованными семьями открещивались. Аналогии с декабристами храбро и открыто
вышедшими на Сенатскую площадь никому и в голову не приходили. Подлое и грязное
покушение, повлекшее за собой смерть невинных. Именно так с омерзением воспринималось
произошедшее в высшем свете. А что творилось в простом народе...
***
Собравшаяся у богато разукрашенного архитектурными изысками дома, большая толпа
зло гудела. Рабочие, удерживаемые жидкой цепочкой увещевающих их жандармов,
потихоньку выламывали камни из брусчатой мостовой. Со всех сторон на жандармов
сыпались гневные выкрики, но камни из толпы пока не летели. Не чувствуя за собой правоты,
жандармы колебались, народный гнев находил у них полное понимание. В толпе быстро
почувствовали слабину.
- Чей дом бороните, братцы! Одумайтесь! - слышались выкрики.
- Вам нельзя - нам можно! Дай поляка поучим! - требовательно слышалось из
напирающей на оцепление толпы.
Трудно сказать в какой момент погром стал неизбежен. Тогда ли когда служители
правопорядка стали вступать в разговоры с раздававшимися из толпы голосами или когда
стоявшие в оцеплении принялись негромко жаловаться корившим их мужикам, что и сами бы
не прочь проучить мерзавцев. Но в какой-то миг редкий строй как-то вдруг подался назад и
сломался. К зданию ринулась мигом опьяненная своей безнаказанностью толпа. Послышался
звон дорогого стекла, хрустнули двери, мигом разнесенные разъяренной толпой, в доме
раздался одинокий пистолетный выстрел, только подливший масла в огонь. Российский
подполковник в отставке, поляк по национальности, всю жизнь отдавший служению России
не собирался сдаваться без боя....
Спустя десять минут дом полыхал, грозясь запалить остальные, а разъяренная толпа,
более ни кем не удерживаемая двинулась дальше искать кровавой справедливости...
***
Обед, самое любимое Кузино время на работе. Едва только раздавался звонок, как он с
товарищами по цеху, разогнув натруженные спины, обмениваясь шутками и прибаутками,
шли в столовую. А там уже, разворачивая вкусно пахнущую домом еду, Кузьма с
удовольствием, неторопливо смакуя каждый кусочек, вкушал.
Жизнь понемногу налаживалась. Закончив короткие курсы повышения квалификации,
Кузьма немного выделился из серой толпы чернорабочих. Ненамного. Всего настолько,
чтобы пустили работать на чуть более ответственном, чуть более оплачиваемом
производстве. Но и это уже было приятно.
Грамоту же Кузе освоить так и не удалось. Не давалась ему сия высокая наука. Да и
времени на неё не было. Тяжелая работа, а потом семейные дела не оставляли на учебу ни
времени, ни сил. Хотя некоторые молодые и жадные до знаний ребята все же пошли на
недавно заведенные при заводе вечерние курсы. Пусть и уставали они страшно, зато в
будущем, как знал Кузя, их ожидали немыслимые блага работы в первом или третьем
отделах. Жаль, что семьей обзавелся так рано, мог бы и сам попробовать. Мелькнула и тут же
пропала у него в голове полная сожаления мысль. Чего грустить? Старший сын уже радует
успехами в учебе. Кузьма отправил его набираться ума в совсем недавно открывшейся при
заводе школе. А вообще грех жаловаться! Получку на заводе выдавали вовремя. Не голодали.
Что еще надо от жизни?
Вот раздался долгожданный звонок и Кузьма, с довольной улыбкой, прекратил работу.
Отойдя от чадящего маслом станка, он тут же обменявшись с Макаром взглядами, бросился
занимать места в столовой. Их зазевавшимся нередко не хватало вовсе. Приходилось есть
стоя или ожидать, пока не поест кто-то из более расторопных товарищей.
На этот раз повезло. Сев за полупустой, но быстро заполняющийся спешащими
рабочими длинный стол, они с другом принялись за еду. Привычный за столом разговор на
этот раз был оживленней обычного. Обсуждались недавние непонятные события: метания
гвардии и войск по столицам, оцепленный солдатами Зимний Дворец.
- Што делается, братцы! Убили! - потрясая газетой, ворвался в столовую заснеженный,
только с улицы, рабочий. По заводу с утра ходили неясные слухи, что царя то ли убили, то ли
подменили, а власть захватил бог весть кто. Тут версии были самые разные.
- Давай, рассказывай! Что случилось? - послышались любопытные возгласы. - Не томи!
- Сейчас, - ворвавшийся в столовую запыхавшийся мужик вскочил на лавку и шагнул на
стол, опрокинув чью-то миску. На него зашикали и потянули за пальто со стола, но как-то
неуверенно, любопытство пересиливало.
Дождавшись пока рабочие притихнут, тот с важным видом принялся читать газету.
Время от времени чтение прерывали возмущенные крики работяг.
- Макар, а ты как-никак поляк, - вдруг обратился к разом подавившемуся куском хлеба и
сошедшему с лица Кузину другану вихрастый. - Точно, точно, - кивнул он сам себе, будто
вспоминая, - фамилия у тебя польская, Микульский! Поляк, братцы!- привлекая внимание,
заорал он, громко стуча ложкой по дну своей пустой тарелки. - Поляк!
За столами пошло шевеление. Бросались на столы ложки, скрипели отодвигаемые
скамьи. Народ двинулся на шум и очень скоро вокруг Макара и Кузьмы начала смыкаться
раззадоренная толпа рабочих.
- Да вы чего ребята? Я ж свой! Я ж Польши той и не помню вовсе! Кузя скажи!-
беспомощно кричал Макар, умоляюще смотря по сторонам в поисках поддержки. Еще
недавно обедавшие с ним за одним столом рабочие отворачивались. А подошедший народ из
других цехов ничего и слушать не желал. Звериный инстинкт толпы делал своё дело,
заведенная криками товарищей и недавними новостями, толпа хотела крови. Оставалось
нажать на спусковой крючок.
- Бей его братцы! Бей ляха! - выкрикнул кто-то из задних рядом, толпа качнулась вперед,
и на Макара обрушился град ударов.
- Не трожь, его не трожь! - крикнул Кузьма, бросаясь на защиту товарища.
- И тебе на, - залепил ему в ухо неожиданно выскочивший из толпы вихрастый. -
Польский выкормыш! Бей их, бей!
Получив крепкий удар в скулу, Кузьма пошатнулся, но не упал. Встав спиной к спине с
Макаром, он поднял кулаки, вспоминая всё беспокойное крестьянское детство и его
традиционную забаву 'стенка на стенку'. Он понимал, что им не выстоять, что если не
произойдет чуда, их с Макаром сметут, изобьют до смерти, затопчут ногами в кровавое
месиво. Но чудо случилось.
- Что происходит!? Прекратить беспорядки! - раздался грозный окрик выбежавшего на
шум фабричного инженера.
- Царевича убили!
- Измена!
- Мятеж! - слышалось из толпы.
- Молчать!!! - взорвался криком напрягая связки побагровевший инженер. - Напали там
на кого, или нет - не наше дело! С тем жандармерия и армия разберется. Наше дело им
металл ковать! А ну марш все на работу!
Рабочие медленно и неохотно потянулись из столовой. Вслед за ними, вытирая разбитые
в кровь губы и поднимая товарища, поплелся и Кузьма.
'Как же так? Разве же так можно?' - думал он. 'Что же они не видят что Макар свой.
Пусть поляк, но ведь свой, русский поляк....'
***
Уже вторые сутки стоявший в оцеплении Зимнего дворца Богдан совсем устал. Ноющие
ноги как будто налились свинцом, а руки окончательно задубели на холодном весеннем
ветру. Ещё утром доев последние сухари, он до рези в животе оголодал и стоял из последних
сил. Немного помогала лишь незатейливая солдатская хитрость, незаметно переносить вес
тела с одной ноги на другую, давая ногам хоть какой-то отдых.
Погруженный в свои невеселые мысли, сосредоточенно борющийся с усталостью и
голодом, солдат не замечал ничего вокруг. Раздавшийся за спиной веселый голос, стал для
него полной неожиданностью.
- Налетай, служивые, - громко прокричал впечатляющих пропорций человек в поварском
колпаке подходя к солдатам. За ним, натужно кряхтя, почти бегом несли от дворца огромные
котлы разносчики. Запахи, раздававшиеся от открываемых котлов, не могли оставить
равнодушным ни одного солдата. Рот Богдана тут же наполнился слюной.
- Первая рота приготовиться к приему пищи! - скомандовал, подскакавший к
зашелестевшему строю, майор. - Капитан, почему беспорядок в строю?! - нервно
отреагировал он на легкое шевеление возбужденных солдат.
Причины нервозности и раздражения майора были более чем прозрачны. Смоленский
полк, а вместе с ним и он сам, были сейчас на виду, больше чем на любом из парадов.
Пехотный майор из обедневших дворян, кормившийся с одной только службы, как никогда
ясно понимал - сейчас решается его дальнейшая карьера. Ещё никогда он не был так близок к
государю, никогда не имел возможность встретить его в любую секунду. И постоянный страх
ударить в грязь лицом перед высоким начальством совершенно вымотал его.
- Держать равнение! - рявкнул на солдат, не менее уставший и раздраженный, капитан. -
Прапорщик Перепелов! Вам два раза повторять надо? Приступайте к получению
довольствия!
Солдаты, под ободряющие крики командиров, быстро выстроились в длинные очереди к
котлам, по мановению ока приготовив миски и ложки.
- Принимай служивый, - улыбаясь, перевернул черпак в протянутую миску румяный
поваренок. - Черепаховый суп аж с царского стола! Будет что в старости внукам рассказать, -
раздуваясь от гордости, не уставал повторять солдатам поваренок.
Наблюдающий за получением довольствия, немного нервной походкой
прохаживающийся за спинами поваров, полковник Шульман хмурил брови. Он, не
ожидавший такой скорой реакции на свое осторожное замечание императору, что солдаты
голодны и устали, осматривал взявшееся из дворцовых недр изобилие и только качал
головой. Не оставалось ни малейших сомнений - его полку оказана огромная честь.
Столоваться в Зимнем Дворце доселе не приходилось никому. Вот только один вопрос все не
давал старому служаке покоя. Быть может дела императора совсем плохи? Настолько плохи,
что он уже не жалеет черепахового супа своим солдатам?
- Что-то уж больно наш полковник невесел, - заметил один из солдат.
- Слушай, Богдан, - тут же перебил его другой, - ты ж баил что с Полесья? С поляками
рядом жил? Правда такие нехристи, как в народе говорят? - обратился к уплетающему суп
сослуживцу Иван.
- Да какой там, рядом! - отмахнулся, едва не подавившийся супом полещук*. - В
деревеньку нашу паны почитай и не заглядывали вовсе. Бог миловал! Только скажу я вам, уж
больно важны да ганарливы паны. У самих за душой и полушки нет, а все каждый норовит
себя князем выставить. Да и в деревнях своих всякие непотребства творят. Последнюю
шкуру с православного люда дерут. Хуже их трудно хозяев сыскать, - уверенно закончил
Богдан.
- Ну-ну, - недоверчиво буркнул старый солдат, сидящий напротив. - Ты говори да не
заговаривайся. Хуже жидов ляхи никак быть не могут.
- А вот и могут! Ещё как могут! - начал спорить задетый неверием Богдан. - Слыхал бы
ты, какая про них молва идет. А жиды что? Больше одной шкуры не снимут. Ляхи же все
норовят вторую спустить!
- Брешешь как сивый мерин! - возразил ему солдат.
- Я те сейчас покажу, кто из нас брешет! ! - разговор перешел на повышенные тона.
- А ну прекратить! - раздался резкий, срывающийся от злости на фальцет, крик
подбежавшего полковника Шульмана.
Бурча под нос, в густые усы, солдаты нехотя разошлись. Последними из
импровизированной столовой, под бдительным взглядом полковника, выходили Богдан со
спорившим с ним солдатом. Поравнявшись с Шульманом, Богдан невольно скосил на того
глаза. Красное, лоснящееся от пота даже на морозе лицо полковника, с выпученными от
злости глазами, напоминало свиную морду.
Отойдя на несколько шагов Богдан, наклонив голову, шепнул своему противнику:
- Ты прав. Жиды похуже ляхов будут.
- А то! - уверенно кивнул солдат.
- Шульман наш не из этих? - все так же шепотом спросил полещук.
- Нет. Из немцев. Но тоже гнида, - получил исчерпывающий ответ Богдан.
- Это да. Кто еще будет такими помоями кормить. Придумали тоже! Череповый суп.
Жидкий, вода-водой, ни мясца, не вкуса, ни запаха. Нет, чтобы цибулю, да с сальцом, да с
картошечкой, да горилочкой... - мечтательно закатил он глаза.
- Это, да, - мечтательно согласился сосед. - А суп - тьфу, пусть свиней им кормят. Всего
и хорошего, будто бы с царского стола. Слыхал? Во лапши поварешки понавешали! Станет
тоже царь такие помои хлебать.
- И то верно. Как пить дать не будет, - полностью поддержал товарища Богдан. - У царя
чай губа не дура!
- Добро хоть хлеба дали вдосталь, - соглашаясь кивнул старик. - Я себе замест сухарей
весь подсумок набил.
***
Архив жандармского управления Санкт-Петербург 1865 год, 17-го февраля по новому
стилю. Докладная записка.
'После утреннего выхода газет, во время обеденного перерыва, на многих фабриках и
заводах прошли волнения. До двух десятков человек, преимущественно поляков, были
забиты до смерти. После окончания рабочего дня, несмотря на все принятые меры, прошли
новые, ещё более жестокие беспорядки. Десятки польских домов были разорены и сожжены.
В некоторых местах начались еврейские погромы. Градоначальник распорядился прекратить
беспорядки и самосуд, избегая, однако, кровопролития. Ситуация в столице была осложнена
сочувствием нижних чинов жандармерии к участникам волнений. Обстановка продолжала
накаляться, пока прибывший в место скопления рабочих государь не поблагодарил оных за
заботу, и попросил оставить дела государевы на его усмотрение, пообещав непременно
разобраться со всем сам. После чего добавил, что не хотел бы, что бы из одной любви к нему
и сочувствию к его горю, они разнесли весь город. По ЕИВ приказу, речь тут же была
телеграфирована в различные города империи. Рабочие быстро стали расходиться, тем паче,
что жандармы, воодушевленные речью государя, решительно взялись за наведение порядка.
По предварительным оценкам в городе погибло более двух сотен поляков, по меньшей
мере три десятка евреев, до десятка русских и двадцать человек других народностей. Более
тысячи человек в результате пожаров лишились жилища. Сколько евреев и поляков в страхе
бежало из города установить не представляется возможным.'
* Новоюлианский календарь - модификация юлианского календаря, разработанная
сербским астрономом, профессором математики и небесной механики Белградского
университета Милутином Миланковичем. Более точен, чем григорианский календарь.
Ошибка в сутки набегает раз в десять тысяч лет (четыреста лет в григорианском).
Глава 15
Август-ноябрь 1865 г.
В этот день Савелий Иванович, как обычно, после полудня передал управление в лавке
на Манежной молодому, но уже дельному приказчику, кликнул ямщика и отправился в свой
любимый трактир на Рождественке. Трактир для Мохова, как и для большинства русских
купцов, был Главным Местом. В трактирах заключали сделки, пускались в разгул, назначали
деловые встречи, проводили часы отдыха в дружеской беседе, ну и, конечно же, столовались.
Сегодня на Рождественке посетителей было немного. Это в воскресные дни и по
праздникам трактир был всегда битком набит завсегдатаями, большей частью уже пьяными
или же явившимися 'чуток добавить'. Но такие дни Савелий Иванович не жаловал,
предпочитая проводить их, как это было заведено у них в общине, в кругу семьи, чинно,
степенно.
В будни же зал трактира частенько был полупустым: большинство столов в трактире
были именными, закрепленными за постоянными посетителями, и до известного часа никем
не могли быть заняты кроме своего владельца. Так было и сегодня.
Пройдя по залу и поприветствовав присутствующих, Мохов подошел к своему столу и
тепло поздоровался с сидящим рядом купцом Сосновским, с которым у него изредка бывали
общие дела:
- Доброе утро, любезный Орест Гавриилович. Что-то новенькое читаете? -
заинтересовался Мохов, увидев в руках своего давнего знакомца и традиционного
собеседника газету с незнакомым названием 'Переводная Пресса'. Из газет в последние
месяцы самыми популярными стала 'Метла', издаваемая Лесковым, и 'Голос', под редакцией
Краевского. Хотя 'Метлу' Савелий Иванович не жаловал - уж больно жесткой была политика
редакции. Да и материалы в ней были подобраны такие, что купцу, если сердечко
пошаливает, лишний раз и читать не следует.
- Здравствуйте, Савелий Иванович, присаживайтесь, - приглашающе похлопал по спинке
соседнего стула Сосновский, - сегодня утром общался с Гришиным, из казначейства, он и
презентовал сей экземпляр. И в самом деле прелюбопытнейшее издание, как я понимаю,
предназначенное для государевых чиновников, дабы они в курсе были как отечественной
политики, так и настроений за границей. Публикуются в нём переводы статей о Руси из
иностранных газет и журналов, причем из самых известных: 'The Times', 'Le Figaro', 'Die
Presse'. Вот почитайте, - протянул он пару уже прочитанных и отложенных им в сторону
страниц Мохову.
С опаской взяв предложенное, Савелий Иванович, задумчиво протянул: - Ну что ж,
ознакомимся, пожалуй.
Присев за столик Мохов подозвал полового и попросил себе порцию осетрины с хреном,
дымящийся каравай черного хлеба, ботвиньи с белорыбицей и сухим тертым балыком,
тарелочку селянки из почек и серебряный жбанчик с белужьей парной икоркой. Ну и конечно
десяток расстегаев с разными начинками, а вдобавок красного, байхового чая в огромной,
именной чаше, расписанной золотыми петухами, положенной ему как завсегдатаю.
В ожидании заказа Савелий Иванович погрузился в чтение. Газетка была небольшой,
едва ли в дюжину листов, но её содержание...
Первой в глаза бросилась заметка из североамериканского 'New York Times' с громким
названием 'Великое противоборство в России'. Заинтересованный броским заголовком,
Мохов принялся читать.
'Великое противоборство Русского Императора и аристократии продолжается,' -
писалось в статье. - 'Мы обращали внимание в последнем выпуске на обращение
Московского Дворянского Собрания, требующее создания всероссийского Имперского
Парламента и представительства в нём аристократии. Аристократия ставит в вину Царю
ослабление ее влияния, допуск в Московское Земское Собрание землевладельцев более
низкого происхождения, но Имперское Правительство остается твердым в своем начинании.
Это обращение и сопутствовавшие ему дебаты были без разрешения опубликованы в Санкт-
Петербургском журнале и таким образом стали известны Европе. Напомним, что все это
происходит на фоне сильных волнений, вызванных противостоянием между Самодержцем и
дворянством, из-за участия представителей русской аристократии в недавнем покушении на
Императорскую семью. В столице все ещё продолжаются аресты заговорщиков.
В противоборстве с дворянством Царя могли бы поддержать крестьяне, огромный и
мощный класс, благодарный Государю за свое освобождение. Они должны выступить в его
поддержку в трудную минуту, но у них есть свои собственные причины для недовольства,
связанные с установлением их собственности и прав, и они пока что не так организованны,
чтобы действовать вместе с Царем в его великой битве. Средний класс - как в Польше или на
нашем собственном Юге - очень мал и едва ли обладает каким-либо политическим влиянием
или опытом. Вероятно, допуск мелких землевладельцев в Московское Земское Собрание был
усилием Короны создать средний класс.
Великая проблема для Царя - та, которая всегда возникает, если между Монархом и
крестьянством нет промежуточного класса, сложность получения денег и займов. Император
уже сделал несколько крупных займов в Английском банке, но его расходы огромны, и
требуются новые срочные ссуды. Высший же свет в основном противостоит ему, а
крестьянство до сих пор находится в слишком неспокойном и недовольном состоянии, чтобы
помочь Государю. Он устраивает сложный и опасный эксперимент по управлению великим
народом и без аристократии, и без Парламента. Он может достичь успеха, после того как
общество успокоится в освобожденном состоянии, убедив крестьянство, что он является их
естественным представителем и защитником, и с помощью местных администраций и
лояльной прессы. Но мы полагаем, что обстоятельства вынудят его прибегнуть к истинному
лекарству - Национальному Парламенту, представляющему все классы, однако с
преобладанием делегатов от освобожденных крестьян. В таком составе начнется подлинно
конституционная жизнь России. Представители, хотя и подчиненные Императору, должны
приобрести определенную независимость через контроль над финансами. Мероприятия будут
обсуждаться, замечательная политическая дисциплина установится в стране, общины будут
преследовать свои интересы, классы станут бороться с классами на парламентской арене, и
великие принципы Конституционного Правления будут проверены на русском народе.
Какое-то время долгая привычка к руководству и навыки управления имеющиеся у
аристократии будут давать ей преимущество, но увеличивающееся богатство демократии,
лидеры, которых двор будет предоставлять им, наряду с твердостью и силой чувства
российского крестьянства, под неизбежным давлением современных институтов в конце
концов превратят Россию в огромную демократию, управляемую Императором, подобно
Франции. Сколько времени потребуется, чтобы эти политические условия взрастили такую
демократию, управляемую Парламентом и Конституционным Монархом или Президентом,
никто не может предсказать. Это может занять несколько поколений. Но, по крайней мере,
мы можем видеть, что в России, как и везде в мире, аристократия должна уйти, и здесь, под
совместной атакой Монарха и крестьянства, ее падение не может быть слишком далеким. Что
бы ни было блестящего, элегантного или воодушевляющего во влиянии правящего класса,
изощренного в культуре и в управлении, - и мы признаем, что что-то такое есть, по воле
Провидения, - оно должно во всех странах уступить дорогу более монотонному, неброскому,
но более решительному и подвижному влиянию великого народного класса - демократии.'
Закончив чтение, Мохов задумался. Политические нюансы статьи его мало волновали. Да,
конечно, он слышал о заговоре, о невинно убиенном царевиче, за которого он, как и наверное
все москвичи, в ту памятную ночь, когда пришло это известие, поставил свечку в церкви, но
вот о том, что в Москве появилось какое-то 'земское собрание' он слышал впервые. Сделав
мысленную зарубку на память разузнать об этом поподробнее, Савелий Иванович продолжил
чтение.
Однако пролистав ещё несколько статей, купец в конец разочаровался в новой газете.
Контекст её статей был сугубо политическим и касался исключительно внешней политики, к
которой Мохов был абсолютно равнодушен. Кроме того, общепренебрежительный тон
иностранной прессы по отношению к родной стране, поначалу лишь слегка резавший глаз, по
мере чтения вызывал все большую и большую неприязнь. Казалось бы все говорило о том,
что газету следует выкинуть и забыть, однако что-то по прежнему держало его, заставляя
читать статью за статьей. И чем дальше читал газету Савелий Иванович, тем больше
портилось у него настроение и рождалась злость на иностранцев, считавших себя вправе без
зазрения совести судить и поучать русских. Очередную статью, из французского 'Lе Figaro',
Мохов дочитывал через силу. Неведомый ему француз с немалым апломбом рассуждал о
последних польских и петербургских событиях. Особенно задело купца высказывание, что
недавнее покушение на российскую императорскую семью было вызвано тем, что
'свободолюбивые поляки, поставленные в невыносимые условия оккупационными властями,
и сочувствующие им истинные представители русского дворянства, нашли лишь такой,
жестокий, но оправданный способ заявить протест против самодержавной тирании'. После
этих слов читать до конца статью Савелию Ивановичу резко расхотелось, и он с отвращением
отшвырнул газету в сторону и обратился к сидящему рядом Сосновскому, который и теперь
расслаблялся распечатал уже второй графин беленькой:
- Орест Гавриилович, а верно ли переводят эти писаки? Уж больно мало верится, что
французы то говорят, что здесь пишется. Они конечно те еще стервецы, но чтобы так...
- Нет, дословно переводят, - покачал головой Сосновский, между делом опрокидывая в
рот очередную стопку холодной водочки, - В каждой статье указаны источники. Мы с
Павлом Петровичем Першиным, он хорошо и аглицкий, и французский знает, специально
ямщика в адмиралтейство гоняли за ихними бумажками, сравнили статьи в этой газетенке с
исходными. Все слово в слово.
- Да неужто? - удивился Мохов, и добавил с досадой, - ну и сволочи тогда у Париже
живут!
- Что, словечки Анри Глюкэ за душу взяли? - заулыбался собеседник, обнажив мелкие,
выщербленные зубы, - это вы еще до заметки Люка Солидинга из британского Гардиана на
третьей странице не дошли.
- А что там? - заинтересовался Савелий Иванович, снова потянувшись за газетой.
- Пишут, что дескать все русские - безбожники и пьяницы, и все несчастья сыплющиеся
на эту страну - следствие природного рабства народа и деспотизма Царей, - криво улыбнулся
Сосновский.
Мохов нахмурился. Будучи старовером он не слишком жаловал ни Царя, ни
официальную, раскольничью с его точки зрения, церковь, да и к крепким напиткам был
порой неравнодушен, но вот слова Сосновского про безбожников и рабство больно ударили
его по живому. Да еще и неприятно резанули слух слова приятеля про 'эту страну'.
- Ты Орест Гавриилович, говори да не заговаривайся, - отрезал купец, нахмурившись, -
страна эта нам Богом дадена и слова ты свои возьми назад.
- Полно вам, Савелий Иванович, - рассмеялся Сосновский, отставляя в сторону тарелку с
стерлядью и промокая губы шелковым платком, - это же не я сказал, с чего мне их брать
назад. Кроме того, с чего это ты вдруг так за Царя выступать стал? Что ты от него хорошего
видел?
- Я не за Царя говорю, - начал распаляться Мохов, - я за страну нашу говорю, обижаемую
писаками европейскими. То, что пишут они про нас - вранье сплошное, признай то Орест
Гавриилович!
- С чего вдруг? - презрительно скривил губу собеседник, - Верно пишут. Тирания есть, и
не признать то невмочно. Вот недавно моего знакомца ни за что ни про что в крепость ...
посадили.
- Это кого? - заинтересовался Мохов.
- Мишку Хорьковского.
- Так его же за сапоги негодные, рваные, которые он в Крымскую на сто тыщ целковых
военному министерству продал, взяли. Он и в суде признался, - недоумевал Мохов. Дело
Хорьковского, равно как и ещё дюжины таких же нечистых на руку 'поставщиков армии'
недавно прогремело по всей столице.
- И что с того? Дело-то политическое, всяк знает - начнут тебя псы жандармские из
охранки трясти - в чём угодно сознаешься. - отмахнулся от доводов Савелия Сосновский.
- Ты о чём говоришь, Орест Гаврилович, он же сам на всю Москву хвалился, как ловко
это дело обделал, - сдвинул брови купец.
- Так ведь в прежние времена за то, что втюхиваем армейцам сапоги рваные и ткань
гнилую никого не сажали, а сейчас начали. С чего вдруг? - изумился собеседник. - Это,
Савелий, политика! А раз политика - значит и Мишка - узник политический.
- Не пойму я тебя, Орест Гавриилович, как он может быть узником политическим, если
он - вор? - недоумевал Мохов.
- А кто в России не вор? - развел руками Сосновский. - Не обманешь - не продашь. В
России - каждый вор. Князья первые кто были? Воры и разбойники, богатство награбившие и
власть взявшие. Оттого нет порядка на Руси, что к людям потом и кровью, трудом
ежечасным, богатство России добывающим, как ты Савелий и я, почтения нет. Кто мы для
властей? Овцы, с коих шерсть они стригут, а при надобности - и под нож пускают. За
границей, если ты богат, значит ты властью обласкан, - продолжал свою мысль Сосновский, -
пусть ты сам вор, но дети твои уже ворами не будут, а внуки и вовсе будут благородными. А
в России, - махнул он рукой, - богатому человеку от власти одни обиды и унижения. Не от
Царя, так от губернаторов, не плеткой, так штрафом.
- Послушал я тебя, теперь и ты меня послушай, - прервал собеседника Савелий, хмуря
брови, - нет в том чести, чтобы вора почитать. Злато, нажитое трудом неправедным, сердце
жжет и душу губит грехом стяжательства. Богатство есть средство лишь, чтобы благодать и
радость на земле плодить, церкви возводя, школы и здравницы! Ты же в речах своих иудеям,
тельца золотого вместо Господа нашего почитавшим, уподобляешься и душу свою губишь.
-Ну и дурак ты Савелий, - откинувшись на спинку стула заявил Сосновский, с
презрением глядя на Мохова, - знал что ума у тебя не велика палата, но сейчас ещё раз
убедился. Ишь ты о Боге он вспомнил! Школы, здравницы ему подавай! - передразнил он
купца. - Что толку их строить, коли они карман твой лишь опустошают? Или думаешь
зачтется тебе на небесах, что ты попам толстым хоромы строишь? А вот шиш тебе, -
внезапно вытянув руку вперед, ткнул торговец в лицо Мохова кукиш, - червей ты кормить
будешь, а не арии ангельские распевать, - сказал он и визгливо засмеялся, запрокинув голову.
- Ты! ТЫ! - не находил, что сказать в ответ купец, - ДА Я ТЕБЯ!!
Сосновский судорожно отодвинулся от стола, пытаясь отдалиться от разъяренного
собеседника, но тот уже поднялся во весь свой сажённый рост и навис над ним грозовой
тучею. Размахнувшись, Савелий Иванович впечатал пудовый кулак в лицо теперь уже явно
бывшего приятеля. Сосновский слетел со стула и тряпичной куклой полетел в глубь зала.
Отшвырнув мешающийся стол, Мохов устремился за ним, но в его плечи уже вцепились трое
трактирных половых. Словно охотничьи псы на медведе, висели они у него на плечах, не
давая добраться до поверженного соперника. Однако купец не терял надежды высказать
оппоненту все свои весомые аргументы и медленно, но верно, двигался вперед. Лишь когда
на помощь удерживающей купца троице подоспела помощь в лице поваров и охранников,
Мохов сдался.
- Ладно, ладно, уйду я, - кричал он, за руки выпроваживаемый из трактира, - но
слышишь, Гавриилович, не друг ты мне боле! Не друг!
Сосновский тем временем, заботами хлопотавших вокруг него половых, поднялся с пола.
Ухо его распухло и своим цветом и формой напоминало диковинный алый фрукт. С опаской
прикоснувшись к больному месту, Орест Гавриилович тут же по-бабьи взвизгнул и отдернул
руку.
- Скоты! Быдло! Не трогайте меня! - высвободился Сосновский из рук старающихся
помочь половых. Встав и отряхнувшись он, прижимая руку к уху, заковылял к выходу,
бормоча под нос: 'Чтоб вы сдохли здесь все! Уеду, завтра же уеду в Англию!'
Глава 16
По брусчатым мостовым Варшавы мерно цокали копыта. Всадники покачивались в
седлах, лениво озирая окрестности. На красных воротниках и обшлагах красовались желтые
гвардейские петлицы, показывая, что едет не кто-нибудь, Казачий лейб-гвардии полк!
Прохожих на улицах практически не было, да и те, кто были, едва завидев казачьи красные
полукафтаны и темно-синие шаровары без лампасов, старались не попадаться на глаза.
Слишком уж грозное имя завоевали себе гвардейцы-казаки за последние месяцы.
Перевод лейб-гвардии полка в Польшу, из вверенной им ранее Литвы, состоялся поздней
зимой, и случайно почти совпал по времени с трагическим покушением на Императора. Едва
прибыв из почти замиренного Западного Края в казармы Варшавской Крепости, еще не успев
толком расквартироваться, казаки уже на следующее утро были спешно собраны командиром
полка, генерал-майором Иваном Ивановичем Шамшевым во внутреннем дворике. Пока
заспанные, недоумевающие донцы строились, втихомолку гадая, что за новости принесет им
начальство, во дворике крепости появились новые лица. Вместе с Шамшевым к донцам
вышел и сам генерал-губернатор Муравьев. Оба были бледны, суровы и молчаливы, что
заставило казаков внутренне подобраться, в ожидании недобрых вестей. Речь начал командир
полка:
- Казаки, донцы, к вам обращаюсь я, в минуту скорби и горести нашей! Ныне доставлены
вести, что три дня назад в Петербурге на государя-императора и его семью было совершено
покушение.
Казачий строй замер, в наступившей тишине было слышно лишь участившееся биение
людских сердец.
- К несчастью, покушение было отчасти успешным, - тяжело, с болью в голосе
продолжал генерал-майор. - Заговорщиками был умерщвлен новорожденный сын Государя и
наследник престола Российского, Императрица ранена. Император жив, и ныне находится у
постели супруги неотлучно.
Ровные шеренги выстроенных на плацу казаков едва уловимо заколебались. На лицах
донцов проступили самые разные чувства: горе, сочувствие, скорбь, растерянность. Слишком
уж чудовищной была весть, озвученная им. Между тем, командир продолжал:
- Послушайте меня, братья, - повысив голос, обратился он к казакам, чтобы снова
завоевать их внимание. - Сказал я вам еще не все. Сие бесчестное злодеяние было совершено
мятежными поляками.
Полк зашумел. Позабыв про наставления и уставы, донцы оглядывались друг на друга.
Послышались гневные выкрики. У многих казаков руки непроизвольно легли на сабли, в
глазах появилась не предвещавшая полякам ничего хорошего злость.
- Я разделяю вместе с вами эту горестную весть, - отстранив Шамшева, и перекрикивая,
быстро смолкающий гул, начал свою речь Муравьев. - Но мы не должны дать горю и гневу
поглотить нас. Я знаю как тяжело, обуздать праведные чувства, но ныне это необходимо. Вам
предстоит самое тяжкое из дел, имеющихся у меня. Не буду скрывать, новость дошедшая до
вас, уже гуляет по Привисленскому Краю. Мне доложили, что в городе уже начались гулянья
и празднования в честь сей скорбной для нас вести. Да, именно празднования! - громко
крикнул он разразившемуся возмущенными криками полку. - И мы с вами должны усмирить
тех, кто злобное убийство, совершаемое в ночи над невинным младенцем, считает добрым
делом, достойным восхваления! - Покраснев от натуги, перекрикивал разошедшихся донцов
Муравьев. - Мы не должны уподобиться диким зверям рвущих когтями всех без разбору. Мы
не должны карать невинных и рубить с плеча. Вы воины! И поэтому мы первыми пришли к
вам. Воин не сражается с детьми, не поднимет руку на женщину, защитит невиновного.
Помните об этом, когда выйдете за стены крепости! По коням, братцы! С нами Бог!
- С нами Бог! - оглушительно рявкнули в ответ казаки, получив долгожданный приказ, и,
с ожесточенной решимостью, ринулись к конюшне.
Этот день в Варшаве запомнили как День Гнева. Именно так, с большой буквы. Все
вышедшие праздновать 'смерть москальского ублюдка' безжалостно избивались и
рассеивались. Казаки без устали хлестали нагайками по озверевшей от ненависти и ужаса
толпе, оставляя на лицах и спинах кровавые шрамы. На один выстрел из толпы донцы
отвечали десятками. Когда на улицах никого не осталось, конные патрули бросились на
поиски любых признаков гуляний и торжеств. Заслышав льющиеся из окон песни или смех,
врывались в дома, выводили жителей на улицу и публично пороли, а то и вовсе пускали
красного петуха.
В ответ на жестокость казаков то здесь, то там начали стихийно организовываться засады
и уличные баррикады. В военных стреляли из окон, те стреляли в ответ, редко рискуя,
впрочем, врываться внутрь, предпочитая более эффективный поджог. Польские толпы
врывались в дома русских, все еще проживающих в Варшаве, и забивали их дубинками,
кольями, и еще долго после смерти топча уже бездыханные трупы ногами, превращая
людские тела в кровавое месиво.
Карусель взаимного насилия продолжалась еще несколько дней, пока, наконец, русская
власть, в лице Муравьева, не восстановила полный контроль над городом. Число убитых шло
на сотни, раненых же и вовсе никто не считал. Выгорали целые кварталы, а трясущиеся от
страха горожане толпами покидали город. С тех пор польские выступления в столице края
были исключительной редкостью.
Вот и сейчас, казачий патруль мирно заканчивал своё дежурство, цокая копытами коней
сворачивая на соседнюю улицу. Лишь ведущий патруля, казачьего лейб-гвардии полка
корнет Митрофан Греков, то и дело подергивал плечами, спиной чувствуя чужой и явно
недобрый взгляд.
***
Едва русские конники свернули за угол, портьера на окне верхнего этажа желтого
трехэтажного дома, мимо которого они только что проехали, опустилась. Наблюдающий до
последнего за прошедшим патрулем смуглый, с роскошными, чуть рыжеватыми усами,
поляк, повернулся к присутствующим в комнате и хмуро сообщил остальным собравшимся: -
Уехали! Обычный патруль, десять конников и хорунжий. Но находиться здесь опасно,
уходить надо из города как можно быстрее.
Сказав это, он поправил портьеру, на миг осветив комнату и людей в них собравшихся.
Это была небольшая каморка под флигелем обычного дома на одной из улиц Варшавы. В
таких живут обедневшие, вдовы с трудом сводящие концы с концами, их снимают студенты,
которым не по карману. Казалось бы совершено обычная история. Но именно эта комната
была особенной. Посреди неё стоял широкий дубовый стол на резных ножках, за которым
сидело четверо мужчин. Поверхность стола закрыта была большой, два на три метра, картой
Царства Польского, на которой громоздились разрозненные стопки бумаг, то тут, то там
исчерканные свежими чернильными пометками. Что бы ни обсуждали собравшиеся, разговор
явно шел давно и лишь ненадолго прервался на вынужденную паузу.
- Мариан, не нужно спешить, сначала закончим разговор, - властно приказал сидящий во
главе стола, высокий, статный мужчина лет тридцати, в форме русского полковника. -
Присядьте.
Мариан Лангевич стоящий у окна, один из наиболее известных воевод Восстания, а
именно к нему была обращена эта речь, окинул 'полковника' недовольным взглядом. Обладая
взрывным и обидчивым нравом, он большим с трудом проглатывал подобные уколы.
Лангевич был профессиональный военный, родившийся в Польше, но большую часть жизни
проведший за её пределами. Он служил в прусском ландвере, затем в прусской гвардейской
артиллерии. В 1860 участвовал в экспедиции Гарибальди против Неаполя. С началом
восстания Мариан вернулся в Польшу и принял командование сначала Сандомирским
воеводством, а затем и вовсе всеми отрядами восставших в Южной Польше. Однако,
несмотря на богатый военный опыт, в Восстании он оказался на вторых ролях и это его
жутко бесило. Молча проглотив приказной тон, Мариан, ни слова не сказав, присоединился к
сидящим, заняв свое место за столом.
Объект постоянной ревности Лангевича, тот самый 'полковник', был не менее известен,
чем его собеседник. Юзеф Гауке, выходец из знаменитой фламандской военной фамилии,
судьба которой уже полвека была тесно связана с Польшей. Его отец был капитаном войск
Варшавского герцогства, дядя Мауриций - военным министром Царства Польского. Юзеф
пошел по их стопам и получил великолепное военное образование. Он обучался в русском
Пажеском Корпусе, а затем и в Академии генерального штаба, в 1855 году был поставлен
адъютантом в свиту императора Александра II. Сражался с остатками отрядов Шамиля на
Кавказе, был награждён медалями. Уже к тридцати годам Юзеф дослужился до чина
полковника, однако с началом Восстания подал в отставку, прибыл в Польшу и возглавил
один из корпусов. За прошедшие три года Гауке стал одним из самых успешных командиров
Восстания, взяв в руки руководство отрядами действующими в центральной и западной части
Царства Польского и приграничных с Пруссией районах.
По правую руку от Гауке сидел высокий, суховатый мужчина лет сорока - Ромуальд
Траугутт, воевода Плоцкий. Подполковник русской армии в отставке, кавалер Венгерской и
Крымской кампаний, он участвовал в укреплении Силистрии и обороне Севастополя, за что
был награжден орденом Св.Анны. В руководстве восстания он отвечал за отряды,
находившиеся в северной Польше.
Слева от Юзефа восседал Антоний Марецкий, епископ Ловичский. Высокий, с
аристократической сединой на висках и с короткой, ухоженной бородке, он был одет в
традиционную, черную одежду ксендза, польского католического священника, с высоким
белым воротником. Если воеводы - такие как Гауке, Лангевич и Траугутт - были руками и
ногами Восстания, то польская католическая церковь была его сердцем и знаменем. Влияние
священников в богобоязненной и ревностно-католической Польше было чрезвычайно велико.
Именно благодаря усилиям ксендзов Восстание все ещё имело, пусть минимальную, но все
же ощутимую поддержку среди населения. Восхвалениями мужества повстанцев и угрозами
анафемы католическая церковь подпитывала отряды мятежников людьми, служила глазами и
ушами восставших в своих епархиях, более того, нередко ксендзы сами возглавляли отряды
бунтовщиков, личным примером показывая как надо сражаться с ненавистными еретиками.
Епископ Антоний, к примеру, присутствовал на этой встрече не только как представитель
всего церковного сообщества, но и как капитан одного из крупных отрядов
'кинжальщиков'*1, действовавших в окрестностях Варшавы.
- Да, панове, давайте побыстрее с этим закончим, - судорожно закивал последний
участник собрания, молодой, едва старше двадцати пяти, полный молодой человек в
пошитом на французский манер сюртуке. - В Варшаве сейчас слишком опасно.
- Должен заметить, - едко высказался епископ Марецкий, - Мы здесь собрались по вашей
настоятельной просьбе, пан Вашковский, и хочу отметить, что любому из нас находиться
здесь куда опаснее, чем вам.
- Прошу меня простить, пан Марецкий, но выезд за пределы Варшавы строго ограничен,
а сведения, передаваемые через меня народным жондом*2, чрезмерно важны для восстания и
не должны были подвергаться риску быть перехваченными, - начал оправдываться его
собеседник.
- Ну что ж, будем надеяться, что ваши вести действительно стоят того, - мрачно заметил
генерал Траугутт.
- О, конечно! - расцвел посланник жонда, - Первое, что я хотел сказать, что пан Гауке,
утвержден на должность диктатора восстания.
- Пса крев, - выругался, не сдержав разочарования, Мариан Лангевич, оставивший свой
пост у окна и вернувший за общий стол.
- Гратулюе, - флегматично поздравил 'полковника' Траугутт.
- Благая весть, сын мой, - одобрительно откликнулся ксендз.
Новоиспеченный диктатор кивнул, выразив радость лишь слабой улыбкой, почти не
видной под густыми усами. Гауке давно добивался этого поста, который был необходим ему
не столько из личных стремлений, сколько из нужд военного командования. После
низложения предыдущего диктатора, Людвига Мерославского, недавно вторично разбитого
русскими войсками у Познани и вновь бежавшего во Францию, сей пост был вакантен. На
него претендовали трое: сам Гауке и присутствующие здесь Мариан Лангевич и Ромуальд
Траугутт. Однако с самого начала было ясно, что на должность диктатора будет утвержден
Юзеф Гауке. Его родовитость, военный опыт и обширные связи в высшем свете России и
Европы давали солидное преимущество перед конкурентами. Сегодняшний вечер должен
был решить дальнейшую судьбу Восстания. Правдами и неправдами, но народному жонду
удалось собрать в Варшаве лидеров всех наиболее крупных оставшихся отрядов
сопротивления.
- Вас же, пан Мариан и пан Ромуальд, жонд представил к награде Белого Орла, за
заслуги в деле освобождения Польши от азиатских захватчиков.
- Хоть что-то, - проворчал, недовольный назначением Юзефа Гаусе диктатором,
Лангевич.
- Паны-генералы, ценой неимоверных усилий жонд смог достать планы дислокации
вражеских сил в Речи Посполитой, - продолжал Вашковский, доставая из-под стола
внушительный саквояж, - думаю, вам будет полезна эта информация.
Генералы оживились, полные и достоверные данные о количестве и передвижении
русских войск действительно могли стать спасительным кругом для отрядов сопротивления.
Саквояж жондовца был молниеносно распотрошен, и поделен между участниками
совещания. Однако по мере изучения карт радость на лицах генералов превращалась сначала
в сомнение, а затем и в недоумение, смешанное с гневом.
- Позвольте, какой давности эти карты? - внимательно рассматривая карту
Великопольского воеводства, спросил Ромуальд Траугутт.
- Насколько мне известно, они были получены из Петербурга два месяца назад, - сказал
Вашковский.
- Пса крев, - в бешенстве отшвырнул свою часть карт Лангевич, - тогда они бесполезны!
За последние шесть недель русские перетрясли все патрули.
- Скажите, уважаемый, - процедил сквозь зубы, с трудом сдерживая ярость, Гауке,
обращаясь к представителю жонда, - есть у приславших вас более свежая информация и
когда они могут её нам представить?
- Э.. боюсь, это будет затруднительно, - замялся тот, - после февральских событий у нас
практически не осталось сторонников в Петербурге, все они либо арестованы, либо бежали.
Большинство же сочувствующих нам ранее русских не одобрило участие польских
смельчаков в, к несчастью, неудавшемся покушении на царя, и порвало с нами всякую связь.
А с недавним арестом Огрызко *3 практически вся сеть наших сторонников в Петербурге
попала в руки жандармов. На данный момент мы не имеем источников информации о планах
русского командования и не можем даже предполагать как скоро сможем их получим.
Гауске скрипнул зубами. Февральские события в Петербурге действительно
перечеркнули почти все планы восставших. Самым опасным было то, что Восстание
лишалось поддержки внутри России, без которого оно было обречено на поражение.
Покушение вызвало бурную реакцию во всех слоях русского общества, как никогда сплотив
его вокруг царского престола. Даже аресты русских заговорщиков - подручных Гагарина и
членов кружка Блудова - воспринимались скорее как задний фон покушения, на первом же
плане были поляки-детоубийцы. До того с симпатией относившееся к польской борьбе за
независимость общество встало на дыбы. По всей стране создавались патриотические
общества, требовавшие немедленно и с максимальной жестокостью решить 'польский
вопрос'. Над всем этим звенел голос знаменитого публициста Каткова, который прямо
призывал 'утопить в крови бунтовщиков'.
Ударило покушение и по традиционным критикам царской власти, в первую очередь
Герцену. 'Колокол', печатаемый в Лондоне и доставляемый в Россию подпольно,
традиционно запаздывал на несколько недель и это сыграло с его издателем дурную шутку.
Так случилось, что номер, в котором Герцен публично высказывался в поддержку польского
бунта, как назло начал своё хождение в русской столице почти сразу после памятных
событий марта 1865 г. В свете трагических событий традиционные лозунги о праведной
борьбе поляков за свободу и справедливость воспринимались как чудовищная издёвка, чем
не преминуло воспользоваться Четвертое Отделение. Мартовский 'Колокол' был мгновенно
размножен и тиражирован не только в Петербурге, но и в Москве, Нижнем Новгороде и даже
Киеве. Герцен оказался под градом негодования и обвинений в не патриотизме. Несмотря на
то, что в следующем номере Герцен пытался исправить ситуацию и выпустил разъяснения
своей позиции, сделать это ему не удалось. Весь тираж 'Колокола' был арестован ещё на
российской границе и до своего читателя не дошёл. Более поздние попытки оправдаться так
же ни к чему не привели. Доверие к Герцену было подорвано, и он быстро растерял весь свой
вес и авторитет в русском обществе. С тех пор даже самые горячие сторонники польской
независимости предпочитали хранить свои взгляды при себе, опасаясь общественного
порицания.
Ничуть не лучше шли дела у поляков и на Западе. До недавнего времени благосклонные
к польским чаяньям европейские дворы начали дружно открещиваться от любых связей с
ними. Ручеек пожертвований, текущий в Польшу с Запада обмелел. Общий тон европейской
прессы, ещё пару месяцев назад величавших поляков не иначе как 'борцами за свободу' и
'узниками царизма', резко изменился. Несмотря на то, что кое-где в западной прессе,
преимущественно французской, все ещё проскальзывали одобрительные статьи о польском
восстании, основная масса печатных изданий Европы с жаром клеймила 'детоубийц' и
сочувствовала горю царской семьи. Особенно усердствовали в этом британские газеты, на
которых история гибели новорожденного ребенка английской принцессы, внука королевы
Виктории, сработала как красная тряпка на быка. Колонки, ранее посвященные одобрению
польским успехам, теперь буквально сочились ненавистью к 'кровавым славянским
варварам'. Под давлением общественного мнения премьер-министр, лорд Пальмерстон
инициировал закон, по которому все поляки, подозреваемые в связях с Восстанием, должны
были быть немедленно высланы из страны. Скотланд-Ярд незамедлительно провел серию
арестов видных деятелей польского подполья. Польская диаспора в Англии начала
стремительно сокращаться: условия жизни в до недавнего времени безопасных Лондоне,
Ковентри и Глостере внезапно стали для польских эмигрантов невыносимыми. Вдобавок к
полицейским проверкам и ругани в газетах, добавились и многочисленные избиения поляков
'активными гражданами', совершаемые при полном попустительстве властей.
Единственным оплотом польского сопротивления оставалась Франция. Нельзя сказать,
что император Наполеон III остался безучастным к покушению на своего русского коллегу,
однако поддержку польского восстания не прекратил, лишь несколько скрыв неизменность
своей позиции на отделение Польши от России, за ширмой официальных сожалений. Тем не
менее, в Париже польские лидеры, такие как Людвиг Мерославский и Чарторыжский
чувствовали себя вольготно, как ни в какой другой стране Европы.
Но пока Франция становилась для польских революционеров вторым домом, в доме
первом, т.е. самой Польше, дела у них обстояли неважнецки. И даже несмотря на то что
после скоропостижной смерти Александра Второго, восставшие воспрянули духом, чем
значительно затянули уже заканчивающиеся в нашей истории выступления; несмотря на
отдельные успехи и даже победы над русскими войсками; несмотря на довольно длительный
период растерянности и пассивности русского руководства в Царстве, ситуация уверенно
приближалась к катастрофической. Прибытие весной 1865 г. дополнительных войск для
подавления Восстания сразу сказалось на обстановке. Пылающие злобой за покушение на
государя русские полки буквально за пару месяцев прочесали всю Польшу и Литву частым
гребнем, без всяких сожалений вешая за малейшую крамолу. Потери Восстания весной 1865
года уже превысили числом таковые за все предыдущие годы и положение только
ухудшалось.
Но хуже всего была потеря боевого духа. Неудавшееся покушение, единственным
результатом которого стало убийство новорождённого цесаревича и ответная русская
жестокость, отрицательно сказалось на морали отрядов. Конечно, находились те, кто открыто
радовался смерти царского отпрыска, но у порядочных людей этот факт ничего кроме
отвращения и стыда за соотечественников не вызывал. Более того, жестокость с которой
подавлялось Восстание, ранее вызывавшая лишь ненависть и являвшаяся обоснованием
'азиатской природы' русских, теперь внушала какой-то сверхъестественный страх.
Жестокость теперь казалась проявлением возмездия, неотвратимой Божьей карой. Началось
повальное дезертирство. Ужас неминуемой русской мести становился сильнее приказов
командиров и угроз анафемы ксендзов. Нередки становились случаи, когда отряды, встав на
ночевку, поутру не досчитывались до четверти состава. Многие командиры сами распускали
свои отряды и сами сдавались русскому командованию. И этому были свои предпосылки.
Восстание в Польше и Литве изначально было парадоксальным. Большинство
командиров отрядов восставших являлись бывшими или действующими офицерами русской
армии. Гауке, Траугутт, Сераковский - тот список можно было продолжать долго. Именно
поэтому многие лидеры восставших были известны врагам и подчинённым исключительно
под прозвищами - Босак, Долинго и так далее. Трудно биться насмерть с бывшим
однокашником, человеком с которым бок о бок прошел Крымскую, кто принял за тебя
горскую пулю на Кавказе. А ещё труднее вести за собой тех, кто тебе доверяет, самому не
веря в возможность достижения желанной цели.
Порой, положение было настолько отчаянным, что и самого Юзефа посещали такие
мысли. Был ли он прав, отказавшись от карьеры русского офицера и встав на путь, как ему
тогда казалось, ведущий к будущей славе и независимости Польши? Возможно, стоило
прислушаться к словам дяди Маврикия, который не верил в успех революционного движения
в Польше и всегда говорил: "Не следует жертвовать настоящим ради сомнительного и
неверного будущего"*4.
- Что ж, - глубоко вздохнул новоявленный диктатор, стараясь не показывать овладевшего
им отчаянья, - раз уж эта информация оказалась бесполезна, давайте составим обзор нашего
положения на фронтах. Ромуальд, Мариан?
- На севере обстановка в близка к критической, - по военному строго начал доклад
Траугутт. - Мы полностью выбиты из всех крупных городов: Торуни, Ломжи, Ольштына.
Наши силы серьезно истощены в последних столкновениях. За этот месяц мы только в
окрестностях Плоцка мы потеряли около восьми сотен человек убитыми и раненными, три с
половиной сотни наших сторонников были арестованы. Отряды испытывают крайнюю нужду
в провизии, порохе и лошадях. Процветает повальное дезертирство, крестьянское быдло,
несмотря на всемерную поддержку глубокоуважаемых ксендзов практически везде держит
русскую сторону.
- На юге не лучше, в Люблине и Радоме нас бьют в хвост и в гриву, - раздраженно
подтвердил Лангевич. - После смерти царского ублюдка москали просто с ума посходили.
Всех захваченных с оружием в руках казнят на месте. Вдоль дорог виселицы. Наших людей,
которых мы надеялись высвободить из Павена*5, увезли неизвестно куда. Связь с
Зигмундом*6 потеряна, ходят слухи, что он пленен.
- Мне кажется, вы драматизируете ситуацию, - осторожно возразил Вашковский, -
несмотря на некоторое... недовольство, вызванное недавним покушением на царя,
европейские столицы все ещё выказывают нам свое благоговение. У жонда есть сведения, что
Франция готовит заявление, в котором потребует освобождения Польши и возврата ей
независимости и прежних земель. Все знают, что страны Европы, ждут одного лишь сигнала
из Парижа, чтобы встать на нашу сторону в борьбе с москальским царизмом. Как только нас
официально признают в Париже, вся Европа встанет на нашу защиту. Царь приползет к нам
на коленях. Эти москальские варвары страшатся гнева цивилизованных стран...
На последних словах голос Вашковского затих под презрительно-жалостливыми
взглядами присутствующих.
- Вы действительно в это верите? - удивленно-недоверчиво спросил молодого
революционера сидящий напротив Траугутт.
- Да, конечно! Мы же почти победили, так всего говорят... - уже неуверенно ответил
Вашковский, - Европа...
- Победили?! - яростно выкрикнул Лангевич, вскакивая с места. - Вы в своей жонде, что
совсем ополоумели? Не видите, что творится вокруг? Да в моей банде за год из пяти тысяч
осталось едва ли пять сотен человек! Остальные кормят волков в лесах и пляшут с
конопляной тетушкой! Если москали не остановятся - от нас скоро ничего не останется! О
Европе рассказывайте своим дружкам, восторженным студентикам, которые не знаю с какой
стороны за саблю взяться! Нам нужно оружие, порох, хлеб. Нужны деньги! Где то золото,
которое вы с Радзивиллом нам обещали? Три миллиона, которые мы взяли из главной кассы в
63-м давно закончились!*7
- Текущие расходы жонда не позволяют... - залепетал Вашковский, изрядно струхнувший
под таким напором.
- Не позволяют?! - глаза Лангевича налились кровью. - Тогда зачем мы здесь собрались?
Выслушивать ваш лепет про помощь Европы? Что проку от вас?
- Но это не всё, мы готовим покушение на наместника! Как только мы избавимся от
Вешателя*8... - снова начал представитель жонда.
- То ничего не изменится! - отрезал Лангевич, - последние полгода мы воюем не столько
с клятыми москалями, сколько со своими холопами. Подводы и лошадей удается выбивать
только силой, квитанции уже не берут. Стоит нам высунуть нос из леса - эти ублюдки тут же
доносят о нас москалям и наводят карателей на наши отряды. Слава Матке Боске, ксендзы
по-прежнему на нашей стороне, - благодарно посмотрел он как сидящего слева священника.
- Истинно, сын мой, - закивал Марецкий, поглаживая короткую, иезуитскую, бородку, -
дело наше благословлено Церковью. Сам Папа ежедневно возносит молитвы за несчастную
Польшу*9. Однако и нам в последнее время приходится тяжко, - посетовал ксендз, - среди
братьев наших во Кресте многие арестованы, несмотря на духовные чины. Последние указы
схизматиков были восприняты паствой... излишне восторженно. Все труднее становится
поднимать прихожан на борьбу с русскими.
- Восторженно? - фыркнул Мариан, - эти грязные хлопы уже на них молятся. Еще бы,
москали отдают им землю! НАШУ ЗЕМЛЮ! Ради этого они готовы на все, готовы забыть,
что они - поляки, бросить в грязь свою гордость и честь, и унижено пресмыкаться перед
москальскими варварами. И что нам делать прикажите? Вырезать всех крестьян? Как эту
грязную чернь усмирить?
- Молитвами, сын мой, молитвами, - улыбаясь одними губами, спокойно ответил ксендз.
- Боюсь молитвами тут делу не поможешь, пан Антоний, - мрачно возразил Марецкому
Гауке. - Мариан прав, в последнее время мы терпим поражения не столько из-за силы
русских, сколько из-за собственной слабости. Нам не хватает оружия, боеприпасов и
продовольствия, неоткуда набрать солдат. Поддержка крестьян, как правильно было сказано,
тоже не на нашей стороны. Нам срочно нужны новые силы, иначе в скором времени
Восстание будет подавлено. Какую помощь жонд нам может оказать в ближайшее время?
- К сожалению жонд сейчас занят более важными проектами... - вновь начал
оправдываться молодой революционер.
- Слишком заняты приготовлениями к отъезду, я полагаю? - мягко, но с железными
нотками в голосе, прервал его речь Траугутт.
В комнате установилась пауза.
- Что вы имеете в виду Ромуальд?, - спросил Гауке, подозрительно глядя на внезапно
побледневшего Вашковского.
- Пусть лучше пан Александр сам расскажет, - пристально глядя на представителя жонда.
- Видите ли, уважаемые паны, - неуверенно начал тот, испуганно косясь то на одного
воеводу то на другого, - в последние недели ситуация в Польше стала весьма... неспокойной.
Есть опасность захвата членов жонда русскими отрядами, что, несомненно, привело бы к
катастрофическим последствиям. В таких условиях народное правление, осознавая свою
ответственность перед восстанием и доверившимся ему честным полякам, приняло
решение... - на этих словах Вашковский замялся, явно не решаясь продолжать.
- Принял решение сделать ЧТО? - задал вопрос Юзеф, уже догадываясь об ответе.
- Временно перенести свои заседания во Францию, - тихо, на грани шепота, пробормотал
Вашковский.
- Не понял... - мотнул головой Лангевич, поднимаясь из-за стола. - Вы, что собираетесь
бежать? Собираетесь бросить на как кость в пасть русским собакам, а самим отсидеться в
Париже и Ницце? Так?
- Но что мы можем? - начал оправдываться Вашковский. - Наши руки здесь, в Польше
связаны! Во Франции мы будем пользоваться поддержкой властей и сможем более активно
организовать сбор пожертвований и наем добровольцев для Восстания. Как вы не
понимаете?! Если мы останемся здесь, рано или поздно русские выследят и казнят нас, всех
для одного! Во Франции жонд будет вам более полезен, чем в Польше.
- Более полезен? - язвительно усмехнулся Мариан, - Чем? Последний год пользы от вас
никакой, что и продемонстрировала сегодняшняя встреча. Вы не можете собрать деньги, не
можете раздобыть весомых сведений, от вашей политики хлопы бегут к русским.
Продолжать? А, знаете что? - Мариан задумался на секунду, а потом его лицо исказила
гримаса презрения, - Убирайтесь! Убирайтесь во Францию, в Англию или в Стамбул!
Езжайте хоть за океан, только избавьте Польшу от своего присутствия. Без таких как вы моей
отчизне будет только лучше!
- Вы забываетесь! - скрипнул зубами Вашковский.
- О, нет, - презрительно рассмеялся Лангевич, - я наконец-то я могу сказать все, что я о
вас думаю, жалкие вы душонки! Вы столько лет раздувались от гордости, присваивая себе
наши заслуги! Вы думали только о себе, о своей жажде власти. Тешили её, раздавая ордена и
подписывая указы. Теперь ваше время прошло, езжайте во Францию, у руля восстания
встанут наконец те, кто умеет держать саблю в руках.
- Мы присваиваем ваши успехи? Да мы из кожи вон лезем, чтобы сгладить ваши
промахи! - взвился Вашковский. - Мы оказываем помощь вдовам, которых вы, - уткнулся
палец Александра в мундир генерала, - плодите из года в год. Мы успокаиваем крестьян,
которых вы грабите, не в силах остановить свою жажду наживы. А вы только сидите в своих
лесах, заливая свой страх перед русскими зубровкой. Где все ваши успехи, которые мы якобы
присваиваем? Сколько русских отрядов вы разгромили за последнее время? Ну, сколько?
- Да что ты знаешь, вошь? - вскинулся Лангевич.
- Если я вошь, то бы отрыжка волчья! - не остался в долгу Вашковский, но последние его
слова потонули в шуме общей свары.
Оглавление
Глава 1. Переворот
Глава 2. И маятник качнулся
Глава 3. День первый. Вечер
Глава 4. Серьезная размолвка
Глава 5. Все за счет Польши
Глава 6. Конец первого дня
Глава 7. День Второй. Взгляд снаружи
Глава 8. Две семьи
Глава 9. Вторая семья
Глава 10. Деньги, деньги и ещё раз деньги
Глава 11. Гражданская служба
Глава 12. Гражданская служба (продолжение)
Глава 13. Сорок дней спустя
Глава 14. Кавказ
Глава 15
Глава 16
Эпилог. Царство Польское