Мариано 

 Сигман
Тайная жизнь мозга. Как
наш мозг думает, чувствует
и принимает решения
Серия «Просто о мозге»
 
 
Текст предоставлен издательством
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=36965115
Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает
решения: Эксмо; Москва; 2018
ISBN 978-5-04-097636-2
 

Аннотация
Настало время раскрыть все тайны нашего мозга! В этой
книге Мариано Сигман, аргентинский нейробиолог и спикер TED
Talks, отправляется в путешествие по закоулкам человеческого
сознания. Основанное на последних научных достижениях и
открытиях, его исследование дает ответы на самые, казалось бы,
неразрешимые вопросы о нашем мышлении и переворачивает
представление о роли нейронаук в повседневной жизни. Вы
узнаете, в чем польза билингвизма, как устроен мозг оптимиста и
что происходит у нас в голове, пока мы спим.
 Содержание
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ БЕСТСЕЛЛЕРЫ 10
Вступление 13
Глава 1. Истоки мышления 16
Как думают и общаются младенцы и как мы 16
можем лучше понимать их
Происхождение понятий 18
Атрофированная и стойкая синестезия 20
Зеркало между восприятием и действием 24
Ошибка Пиаже 27
Исполнительная система 29
Секрет в их глазах 31
Развитие внимания 34
Языковой инстинкт 36
Родной язык 39
Дети Вавилона 43
Машина догадок 48
Хороший, плохой, злой[14] 52
Тот, кто грабит вора… 55
Под знаменем своего племени 57
Эмиль и сова Минервы 62
«Я», «мне», «мое» и другие комбинации 66
Сделки на детской площадке, или 67
происхождение торговли и воровства
 
 
 
 Жак Мелер, врожденные идеи, гены, 72
биология, культура и образ
Глава 2. Зыбкие границы личности 76
Что определяет наш выбор и позволяет 76
нам доверять другим людям и собственным
решениям?
Черчилль, Тьюринг и его лабиринт 77
Мозг Тьюринга 79
Тьюринг в супермаркете 84
Сердце-свидетель 88
Тело в казино и на шахматной доске 90
Рациональное мышление или догадки? 93
Как почуять любовь 95
Убеждение, знание, доверие 99
Уверенность: изъяны и отличительные 101
свойства
Природа оптимизма 103
Одиссей и синдикат личностей 109
Недостатки уверенности в себе 113
Чужие взгляды 118
Наши внутренние битвы 122
Химия и культура уверенности 133
Семена коррупции 143
Устойчивость общественного доверия 148
Подводя итог 151
Глава 3. Механизм, конструирующий реальность 154
 
 
 
 Как в мозге появляется сознание и как 154
бессознательное управляет нами
Лавуазье и жар сознания 155
Психология в предыстории нейронауки 156
Фрейд, работающий во мраке 159
Свобода воли встает с кушетки 162
Толкователь сознания 167
«Представлементы»: свобода 170
самовыражения
Прелюдия к сознанию 173
Почему мы не можем щекотать сами 173
себя?
Почему изображение, на которое 175
мы смотрим, не движется, когда мы
переводим взгляд в разные стороны?
Откуда мы знаем, что голоса в нашей 177
голове принадлежат нам?
Круг сознания 179
Физиология сознания 180
Расшифровка сознания 185
Наблюдая за воображением 187
Оттенки сознания 189
Обладают ли младенцы сознанием? 193
Глава 4. Путешествия сознания 197
Что происходит в мозге, когда мы видим 197
сны; можно ли расшифровывать сновидения,
 
 
 
 управлять и манипулировать ими?
Измененные состояния сознания 197
Ночные слоны 200
Змея, пожирающая свой хвост 203
Расшифровка сновидений 208
Дневные грезы 209
Осознанное сновидение 214
Путешествия сознания 217
Фабрика блаженства 218
Передовая марихуаны 223
По направлению к позитивной 226
фармакологии
Сознание мистера Икс 228
Лизергиновый репертуар 233
Сон Хоффмана 235
Прошлое и будущее сознания 241
Есть ли предел чтению мыслей? 250
Глава 5. Мозг постоянно изменяется 254
Что делает наш мозг более или менее 254
предрасположенным к переменам?
Добродетель, обучение, память и забвение 254
Универсальные основы мышления 256
Иллюзия открытия 261
Строительные леса обучения 265
Старание и талант 267
Способы обучения 268
 
 
 
 Порог одобрения 270
История эффективности 272
Боевой дух и талант: две ошибки Гальтона 273
Флуоресцентная морковь 279
Гении будущего 283
Дворец памяти 287
Морфология формы 291
Монстр с медленными процессорами 293
Наши внутренние картографы 296
Специалисты по треугольникам 298
Мозг параллельный и мозг 300
последовательный
Репертуар функций: обучение как 303
компиляция
Автоматизация чтения 305
Экология алфавитов 307
Морфология слова 309
Два мозга для чтения 311
Температура мозга 312
Глава 6. Просвещенный мозг 318
Как улучшить процесс обучения с помощью 318
того, что мы узнали о мозге и человеческом
мышлении?
Звучание букв 320
Связь со словами 323
Чему нужно разучиться 326
 
 
 
 Структура мышления 329
Параллело-что? 333
Жесты и слова 337
Да и нет; хорошо, плохо и нормально 342
Педагогический инстинкт 343
1. Прото-учителя 344
2. Натуральная педагогика 346
Возникновение культуры 354
Docendo discimus[98] 357
Эпилог 363
Приложение: география мозга 365
Библиография 368
1. Истоки мышления 368
2. Зыбкие границы личности 372
3. Механизм, конструирующий реальность 378
4. Путешествия сознания 382
5. Мозг постоянно изменяется 386
6. Просвещенный мозг 390
Благодарность автора 393

 
 
 
 Мариано Сигман
Тайная жизнь мозга. Как
наш мозг думает, чувствует
и принимает решения
© Савельев К., перевод на русский язык, 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

 
 
 
  
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
БЕСТСЕЛЛЕРЫ
 

 
 
 
 1. Омоложение мозга за две недели. Как вспомнить
то, что вы забыли
Здоровые привычки помогают предотвратить старение
мозга ‒ доказано профессором психиатрии Гэри Смоллом.
Опираясь на последние достижения медицины и психоло-
гии, доктор Смолл расскажет, как за 14 дней улучшить па-
мять, начать мыслить продуктивно и укрепить физическое
здоровье.

2. Как забыть все забывать. 15 простых привычек,

чтобы не искать ключи по всей квартире
Если вы плохо запоминаете новую информацию, с трудом
сосредотачиваетесь, никак не можете вспомнить, куда поло-
жили телефон или ключи, обязательно прочитайте эту кни-
гу. Нейрохирург Такаси Цукиями предлагает действенные
советы, которые положительно повлияют как на работу ва-
шего мозга, так и на качество жизни в целом.

3.  Хакни рутину. Как алгоритмы помогают справ-

ляться с беспорядком, не тупить в супермаркете и
жить проще
Каждый день на рутинные дела вроде похода в магазин
или сортировки почты уходит куча времени и энергии. Мате-
матик Али Альмоссави предлагает решать повседневные за-
дачи самым интересным способом: с помощью алгоритмов,
 
 
 
с которыми любой процесс станет в разы быстрее и эффек-
тивнее.

4. Игра в возможности. Как переписать свою исто-

рию и найти путь к счастью
Мы строим свою жизнь, опираясь на страхи и обиды про-
шлого ‒ такие шаблоны поведения мешают вам наслаждать-
ся настоящим. Талантливый психотерапевт и коуч Розамун-
да Зандер расскажет, как избавиться от своих детских травм,
развеять старые предубеждения и стереотипы и обрести ду-
шевный покой.
 
***
 
Посвящается Майло и Ною

 
 
 
  
Вступление
 
Мне нравится думать о науке как о корабле, который несет
нас в неведомое, от самых отдаленных уголков Вселенной до
светового луча и мельчайших молекул жизни. На этом судне
есть инструменты, телескопы и микроскопы, позволяющие
увидеть доселе невидимые вещи. Но наука – это еще и карта,
по которой проложены извилистые маршруты.
Двадцать лет моих путешествий между Нью-Йорком, Па-
рижем и Буэнос-Айресом были посвящены загадкам чело-
веческого мозга – органа, состоящего из бесчисленных ней-
ронов, которые систематизируют восприятие, рассудок, эмо-
ции, мечты и сновидения.
Цель этой книги – исследовать наш разум вплоть до са-
мых потаенных закоулков, чтобы лучше понять самих себя.
Мы увидим, как у человека с первых дней жизни возника-
ют идеи и решения, рассмотрим механизмы сновидения и
воображения, узнаем, почему мы испытываем те или иные
чувства, как изменяется наш мозг и как наша личность ме-
няется вместе с ним.
На этих страницах мы будем рассматривать мозг с раз-
ных сторон. Мы заглянем туда, где мысли начинают обре-
тать форму и где психология встречается с нейронаукой. Это
океан, по которому плавали люди разных профессий  – от
биологов, физиков, математиков, психологов, антропологов,
 
 
 
лингвистов, философов и врачей до поваров, иллюзиони-
стов, музыкантов, гроссмейстеров, писателей и художников.
Эта книга – сплав их опыта.
Первая глава – путешествие в страну детства. Мы увидим,
что мозг подготовлен к усвоению языка задолго до того, как
ребенок начинает говорить; что билингвизм помогает мыш-
лению и что наши первые представления о добре и справед-
ливости, сотрудничестве и соперничестве влияют на отно-
шение к себе и другим людям в дальнейшем. Раннее инту-
итивное мышление оставляет глубокий отпечаток на рацио-
нальном восприятии и принятии решений.
Во второй главе мы изучим зыбкую и порой трудно раз-
личимую границу между тем, что мы хотим и чего не хотим.
Эти решения делают нас такими, какие мы есть. Как взаи-
модействуют чувства и рассудок, когда мы принимаем прак-
тичные и эмоциональные решения? Что заставляет нас дове-
рять другим и самим себе? Мы обнаружим, что незначитель-
ные различия мозговых контуров, отвечающих за принятие
решений, могут коренным образом менять наш подход и к
простейшим вопросам, и к глубоким и сложным проблемам,
которые определяют нас как общественных существ.
Третья и четвертая главы посвящены самому загадочному
аспекту мышления и человеческого мозга – сознанию. Мы
рассмотрим его через беспрецедентное столкновение идей
Фрейда и новейших открытий нейронауки. Что такое подсо-
знание и как оно управляет нами? Мы убедимся, что можем
 
 
 
читать и расшифровывать мысли, декодируя схемы мозговой
активности даже у пациентов в вегетативном состоянии. Что
пробуждается, когда просыпается сознание?
Мы увидим первые попытки записывать сны и визуализи-
ровать их в некоем сновидческом планетарии, изучим оби-
тателей различных состояний сознания – таких как осознан-
ные сновидения и мышление под воздействием марихуаны
или галлюциногенных препаратов.
Последние две главы посвящены тому, как мозг учится
в разных ситуациях, от повседневной жизни до школьно-
го урока. Мы узнаем, действительно ли взрослому челове-
ку гораздо труднее усвоить новый язык, чем ребенку. Мы
совершим экскурс в историю обучения, оценим усилия и
способности, станем свидетелями коренной перемены, ко-
торая происходит в мозге, когда мы учимся читать, и пред-
расположенности мозга к изменениям. Здесь будет рассказа-
но, как можно использовать эти знания для усовершенство-
вания крупнейшего коллективного эксперимента в истории
человечества: школьного образования.
«Тайная жизнь разума» – это резюме достижений совре-
менной нейронауки на основе моего собственного опыта. Я
вижу в нейронауке средство, помогающее нашему общению
друг с другом, способ выражения оттенков и нюансов наших
мыслей и чувств, чтобы сделать их понятными для других и,
разумеется, для нас самих.

 
 
 
  
Глава 1. Истоки мышления
 
 
Как думают и общаются младенцы
и как мы можем лучше понимать их
 
Из всех стран, куда мы попадаем в нашей жизни, самая
необыкновенная, безусловно, страна детства, которая взрос-
лому человеку кажется простым, наивным, красочным, ска-
зочным, веселым и незащищенным местом.
Самое странное, что все мы когда-то были гражданами
этой страны, но нам трудно вспомнить и воссоздать ее без
фотографий. Мы видим себя со стороны, как будто это дру-
гой ребенок, а не мы сами в другое время.
Как мы думаем и постигаем мир до того, как узнаем слова
для его описания? И, уж коли на то пошло, как мы открыва-
ем для себя эти слова, не имея словаря для их толкования?
Как это возможно, что до трехлетнего возраста, в период аб-
солютной незрелости рассудка, мы уже способны освоить все
премудрости грамматики и синтаксиса?
Здесь мы коротко расскажем об этом путешествии. Мы
начнем его с самого первого дня, когда мы приходим в мир,
и дойдем до этапа, когда наши язык и мышление становят-
ся похожими на те, которыми пользуются в зрелом возрасте.
 
 
 
Различные методы и инструменты помогут нам реконструи-
ровать мысленные процессы по взглядам, жестам и словам и
детально исследовать мозг.
Мы убедимся, что с самого рождения люди способны фор-
мировать сложные абстрактные представления. Хотя это вы-
глядит невероятным, но младенцам знакомы понятия мате-
матики, языка, нравственности и даже научного и социаль-
ного мышления. Это врожденное понимание лежит в основе
всего, чему мы учимся в семье, обществе и школе за годы
своего детства.
Мы также обнаружим, что когнитивное развитие не сво-
дится к приобретению новых знаний и способностей. Напро-
тив, оно часто требует избавления от привычек, которые ме-
шают детям использовать уже имеющиеся знания. Эта мысль
может показаться парадоксальной, но порой ребенку важнее
не усваивать новые понятия, а оперировать теми, которые он
уже знает.
Ради простоты и удобства мы обычно говорим о детях в
третьем лице, как будто это какие-то другие существа. Но
здесь мы собираемся заглянуть в самые потаенные уголки
нашего мозга, поэтому первая экскурсия в детство будет про-
ходить от первого лица. Мы погрузимся в свои мысли, чув-
ства и представления о мире, какими они были в те дни, о
которых мы больше не помним.

 
 
 
  
Происхождение понятий
 
В конце XVII века ирландский философ Уильям Молинье
предложил своему другу Джону Локку провести следующий
мысленный эксперимент:
«Предположим, взрослый человек, слепой от
рождения, научился наощупь отличать шар от куба […].
Теперь допустим, что он прозрел и увидел шар и куб.
Вопрос: сможет ли он теперь отличить их друг от друга,
не прикасаясь к ним?»
Я годами задавал людям этот вопрос, и большинство от-
вечало на него отрицательно. Первичный визуальный опыт
должен быть как-то связан с тем, что уже известно через при-
косновение. Иными словами, человеку нужно одновремен-
но увидеть и потрогать шар, чтобы обнаружить, что гладкая
округлая поверхность соответствует образу сферы.
Другие, составлявшие меньшинство, полагали, что
предыдущий тактильный опыт создает визуальную «заготов-
ку». В результате слепой человек сможет отличить шар от
куба сразу же, как прозреет.
Джон Локк, как и большинство людей, считал, что про-
зревший слепец должен сперва научиться видеть. Лишь уви-
дев предмет и одновременно прикоснувшись к нему, он об-
наружит связь между двумя ощущениями. Он как бы выпол-
нит упражнение по переводу, где каждый способ восприятия
 
 
 
представляет собой отдельный язык, а абстрактное мышле-
ние – тот словарь, который связывает тактильные слова с
визуальными.
Для Локка и его последователей-эмпириков мозг ново-
рожденного был чистой страницей, tabula rasa, ожидающей
первой записи. Только непосредственный опыт, считали они,
формирует и преображает восприятие; понятия рождаются
лишь после того, как обретут название. Когнитивное разви-
тие начинается с чувственного опыта, а потом, с появлени-
ем языка, оно обогащается нюансами, объясняющими более
глубокие и тонкие аспекты человеческого мышления, такие
как любовь, религия, нравственность, дружба и демократия.
Эмпиризм основан на природной интуиции. Поэтому не
удивительно, что он пользовался успехом и занимал домини-
рующее положение в философии разума с XVII века до эпо-
хи великого швейцарского психолога Жана Пиаже 1. Однако
на деле реальность не всегда поддается непосредственному
познанию, и мозг новорожденного – не tabula rasa. Совсем
наоборот. Мы приходим в этот мир со способностью созда-
вать понятия.
Бытовая логика сталкивается с суровой реальностью
в эксперименте психолога Эндрю Мельцова, где
он тестировал вариант «задачи Молинье» для
опровержения аргументов эмпирической интуиции.

1
 Жан Пиаже (1896–1980) – швейцарский философ и психолог, создатель тео-
рии когнитивного развития (прим. пер.).
 
 
 
 Вместо шара и куба он воспользовался двумя сосками-
пустышками: одна была гладкой и закругленной, а
другая шероховатой и с выпуклостями. В полной
темноте два младенца брали в рот две разные соски.
Потом соски клали на стол и включали свет. Каждый
младенец больше смотрел на ту пустышку, которую он
сосал, показывая, что узнает ее.
Этот простой эксперимент разрушает миф, существовав-
ший более трехсот лет. Он показывает, что новорожденный
младенец, обладающий лишь тактильным опытом восприя-
тия предмета (поскольку в этом возрасте тактильное воспри-
ятие преимущественно оральное, а не мануальное), распо-
знавал этот предмет по внешнему виду. Это противоречит
также типичному заблуждению родителей о том, что взгляд
новорожденного чаще всего где-то блуждает и оторван от ре-
альности. Как мы убедимся позже, психическая жизнь ма-
леньких детей гораздо богаче и разнообразней, чем можно
предположить.
 
Атрофированная и стойкая синестезия
 
Эксперимент Мельцова дает положительный ответ на во-
прос Молинье: новорожденные младенцы могут различить
по виду два предмета, к которым они раньше только прика-
сались. Происходит ли то же самое с прозревшим взрослым
слепцом? Этот ответ получен лишь недавно, когда хирурги
научились бороться с катарактой, вызывающей врожденную
 
 
 
слепоту.
Итальянский офтальмолог Альберто Вальво был первым,
кто реализовал умозрительный эксперимент Молинье. Про-
рочество Джона Локка оказалось верным: для слепого от
рождения человека обретение зрения было исполнением за-
ветной мечты. Вот что сказал один пациент после операции,
вернувшей ему способность видеть:
«Я как будто начал жить заново, но случались
моменты уныния и растерянности, когда я осознавал,
как трудно понимать видимый мир […]. Я видел вокруг
скопления света и тени […], словно мозаику текучих
ощущений, смысла которых я не понимал […]. Мне
нравится темнота по ночам. Мне пришлось умереть
слепым, чтобы родиться зрячим».
Пациент был настолько ошеломлен внезапным возвраще-
нием зрения, что ему пришлось учиться видеть. Соединение
нового зрительного восприятия с концептуальным миром,
выстроенным на основе осязания и слуха, оказалось огром-
ной и трудной задачей. Мельцов доказал, что человеческий
мозг способен устанавливать спонтанные соответствия меж-
ду режимами восприятия. А Вальво продемонстрировал, что
эта способность атрофируется в незрячей жизни.
Когда мы одновременно находимся в разных режимах
чувственного восприятия, со временем между ними возни-
кают спонтанные связи. Для доказательства мой друг и кол-
лега Эдвард Хаббард вместе с Вайдиянтаном Вилейануром
 
 
 
Рамачадраном создал два силуэта, которые мы видим здесь.
Один из них – Кики, а другой – Буба. Кто из них кто?

Почти все отвечают, что Буба находится слева, а Кики

справа. Это кажется очевидным, как будто иначе и быть не
может. Объяснение состоит в том, что когда мы произно-
сим гласные «у» и «а», то округляем губы, что соответствует
округлости Бубы. А когда произносим «к» или «и», задняя
часть языка приподнимается и прикасается к нёбу, форми-
руя угол. Поэтому угловатый силуэт естественным образом
ассоциируется с именем Кики.
Эти ассоциации часто опираются на культурную основу
языка. К примеру, большинство людей считает, что прошлое
находится позади нас, а будущее – впереди. Но это чистая
условность. Индейцы аймара из Андского региона Южной
Америки видят время и пространство иначе. В языке аймара
слово найра означает «прошлое», но также «впереди», в по-
ле зрения. А слово кипа – «будущее», также означает «поза-
 
 
 
ди». Таким образом, у аймаров прошлое находится впереди,
а будущее позади. Это описывает их способ мышления, по-
тому что они выражают то же самое на телесном уровне. Ин-
дейцы аймара вытягивают руки назад для обозначения буду-
щего и вперед для обозначения прошлого.
Хотя на первый взгляд такое объяснение может показать-
ся странным, оно настолько разумно, что возникает искуше-
ние согласиться с ним. Прошлое – это единственное, что нам
известно, то, что видят наши глаза, поэтому оно находится
перед нами. Будущее остается неизвестным, наши глаза не
видят его, так что оно находится у нас за спиной. Аймара
движутся задом наперед по своей временной шкале. Неопре-
деленное и неизвестное будущее находится позади, посте-
пенно возникает перед глазами и становится прошлым.
Вместе с лингвистом Марко Тревисаном и музыкантом
Бруно Мецем мы задумали нестандартный эксперимент,
чтобы узнать, существуют ли естественные ассоциации меж-
ду музыкой и вкусом. Этот опыт объединил музыкантов, по-
варов и ученых, занимающихся наукой о мозге. Музыкан-
тов просили импровизировать на фортепиано, взяв за осно-
ву четыре канонических вкуса: сладкий, соленый, кислый и
горький. Они принадлежали к разным музыкальным школам
и стилям (джаз, рок, классическая музыка и т. д.), поэтому
каждый создал собственную неповторимую интерпретацию.
Но в этом широком разнообразии мы обнаружили, что каж-
дый вкус вызывает одни и те же паттерны: горький ассоци-
 
 
 
ировался с глубокими, непрерывными тонами, соленый – с
отрывистыми нотами (стаккато), кислый – с очень высоки-
ми, диссонирующими мотивами, а сладкий – с гармоничной,
медленной и нежной музыкой. Таким образом, мы смогли
подсолить композицию «Isn’t She Lovely?» Стиви Уандера и
создать кислый вариант «Белого альбома» группы Beatles.
 
Зеркало между
восприятием и действием
 
Наше преставление о времени бессистемно и переменчи-
во. Фраза «Скоро придет Рождество» звучит странно. От-
куда оно придет? С севера, с юга или с запада? В сущно-
сти, Рождество нигде не расположено. Оно находится во вре-
мени. Эта или похожая фраза вроде «Мы приближаемся к
окончанию года», показывает, как сознание организует на-
ши мысли. Мы располагаем их сообразно строению наших
тел. Именно поэтому мы говорим о главе правительства, о
правой руке (имея в виду помощника) или о заднице мира
и пользуемся множеством других метафор 2, показывающих,
как мы организуем мышление в соответствии с образом соб-
ственного тела.
Когда мы думаем о действиях других людей, то неволь-
но начинаем подражать им, проговаривать их слова, зевать
или смеяться, как они. Вы можете провести простой экспе-
2
 
 
 
 «Глаз бури», рукав реки, транспортные артерии и т. д. (прим. авт.).
римент для проверки этого механизма. Скрестите руки во
время разговора – и скорее всего, ваш собеседник сделает то
же самое. Можно усилить этот эффект, используя более вы-
разительные жесты: например, коснуться головы, почесаться
или потянуться. Высока вероятность того, что другой чело-
век будет подражать вам.
Этот механизм обусловлен системой зеркальных нейронов
в головном мозге. Каждый из них реагирует на конкретный
жест, такой как движение руки или раскрытие ладони, при-
чем делает это независимо от того, кто его совершает – вы
или другой человек. Точно так же, как мозг непроизвольно
объединяет информацию, поступающую от разных органов
чувств, зеркальная система – тоже непроизвольно – способ-
на объединять наши движения с движениями другого чело-
века. Поднять руку самому и посмотреть, как это делает кто-
то другой, – совершенно разные процессы. Однако с концеп-
туальной точки зрения они довольно похожи. В абстрактном
мире и то и другое соответствует одному и тому же жесту.
Вооружившись пониманием того, как взрослые люди сов-
мещают модальности ощущений в музыке, формах, звуках и
языке и как мы объединяем восприятие и действие, вернем-
ся к сознанию младенцев. Зададимся вопросом: является
ли зеркальная система врожденной или приобретенной? Мо-
гут ли новорожденные понимать, что их собственные дей-
ствия соответствуют тем, которые они видят у других лю-
дей? Мельцов решил проверить это, чтобы покончить с иде-
 
 
 
ей эмпиризма о том, что мозг младенца представляет собой
чистый лист.
Он провел другой эксперимент, в котором человек при
контакте с тремя младенцами использовал три разных выра-
жения лица: с высунутым языком, с открытым ртом и с вы-
тянутыми губами, как будто он собирался поцеловать ребен-
ка. Каждый младенец повторял его мимический жест. Ими-
тация не была точной или синхронной; зеркало оказалась не
идеальным. Но в целом ребенок с гораздо большей вероятно-
стью воспроизводил то действие, которое он видел, чем ка-
кое-то из двух других. Это значит, что новорожденные свя-
зывают наблюдаемые и собственные движения, хотя имита-
ция бывает не такой точной, как позже, когда они знакомят-
ся с языком.
Два открытия Мельцова – ассоциация между нашими дей-
ствиями и действиями других людей и между разными сен-
сорными модальностями – опубликованы в 1977 и 1979 го-
дах. К 1980 году догмы эмпиризма были почти полностью
развенчаны. Для того чтобы нанести смертельный удар, оста-
валось решить одну, последнюю загадку: ошибку Пиаже 3.
3
 На протяжении всей книги мы будем разоблачать «ошибки» в истории пси-
хологии, науки и философии разума. Многие из этих «ошибок» отражают ин-
туитивное понимание и, следовательно, воспроизводились в жизни каждого из
нас. Эти мифы не сдают позиции, несмотря на свидетельства обратного, так как
они основаны на естественном, интуитивном мышлении. Хотя это может пока-
заться очевидным, я хочу пояснить, что говорю об ошибках великих мыслите-
лей с выгодной позиции человека, который располагает недоступными им фак-
тами – иными словами, оглядывается (или заглядывает) в прошлое. В этом раз-
 
 
 
  
Ошибка Пиаже
 

Один из самых замечательных экспериментов,

проведенных знаменитым швейцарским психологом
Жаном Пиаже, получил название «А, а не Б». Первая
часть выглядит так: с  двух сторон стола лежат
две салфетки. Десятимесячному младенцу показывают
предмет, который потом накрывают первой салфеткой
(«А»). Ребенок находит этот предмет легко и без
колебаний.
За этой с виду простой задачей стоит когнитивный трюк,
известный как «постоянство объекта»: для того чтобы най-
ти предмет, необходимо суждение, идущее дальше непосред-
ственного восприятия. Предмет не исчез. Он просто спря-
тан. Ребенок, способный это понять, должен обладать кар-
тиной мира, в которой вещи не прекращают существовать,
когда мы больше не видим их. Разумеется, это абстрактное
ница между анализом игры и участием в игре. Я исхожу из предпосылки, что
наука, как и почти любое человеческое предприятие, всегда неточна и постоян-
но пересматривается. С моей точки зрения, анализ ошибки Пиаже – это хвалеб-
ная ода его работе и признание его идей, которые, хоть и не всегда оказывались
верными, стали заметными вехами в истории знания. Как сказал Исаак Ньютон,
«Если я вижу дальше, то потому, что стою на плечах гигантов». Эта версия ис-
тории знания более реалистична, хотя и менее известна, чем притча о яблоке,
упавшем на голову Ньютона и подарившем ему внезапное озарение. Не стоит и
говорить, что эта книга также является данью уважения ко всем моим великим
предшественникам, чьи промахи и находки вымостили путь, по которому мно-
гие из нас идут сейчас (прим. авт.).
 
 
 
мышление4.
Вторая часть эксперимента начинается точно так
же. Десятимесячному младенцу показывают предмет,
который потом накрывают салфеткой «А». Но прежде
чем ребенок успевает что-то сделать, экспериментатор
перекладывает предмет под салфетку «Б» таким
образом, чтобы ребенок видел эту перемену. И
тут происходит странная вещь: младенец поднимает
салфетку, под которой предмет лежал сначала, как
будто он не видел, что происходило у него на глазах.
Эта ошибка практически неизменно происходит с детьми
десятимесячного возраста, принадлежащими к любой куль-
туре. Эксперимент поразительно удачно демонстрирует ос-
новы нашего мышления. Но вывод Пиаже о том, что младен-
цы в этом возрасте до сих пор не вполне понимают абстракт-
ную идею постоянства объекта, ошибочен.
При пересмотре этого эксперимента десятилетия спустя
была предложена более правдоподобная и гораздо более
интересная интерпретация: младенец знает о перемещении
объекта, но не в состоянии воспользоваться этой информа-
цией. Подобно пьяному человеку, он слабо контролирует
свои действия. Точнее говоря, у него еще не развилась систе-
ма тормозного контроля , то есть способность воздержаться
4
 Все родители играют с детьми в «Ку-ку, кто там?» и смеются вместе с ними.
Большая радость – обнаруживать и понимать, что предметы не исчезают, когда
мы больше не видим их. Дети – это юные ученые, которые наслаждаются откры-
тием правил Вселенной (прим. авт.).
 
 
 
от действия, которое он уже запланировал совершить.
Этот пример отражает общее правило. В следующем раз-
деле мы увидим, как определенные аспекты мышления, ко-
торые кажутся сложными и изощренными, например нрав-
ственность или математика, уже присутствуют в схематиче-
ском виде со дня нашего рождения. С другой стороны, неко-
торые навыки, которые кажутся почти элементарными, – та-
кие как способность приостановить исполнение принято-
го решения,  – развиваются постепенно и последовательно.
Чтобы разобраться, как мы пришли к такому пониманию,
нужно внимательно рассмотреть исполнительную систему,
или «диспетчерскую вышку» мозга, состоящую из обширной
нейронной сети, расположенной в префронтальной коре, и
ее медленное созревание в детском возрасте.
 
Исполнительная система
 
Сеть во фронтальной коре, формирующая исполнитель-
ную систему, определяет нас как общественных существ.
Приведем небольшой пример. Когда мы хватаем горячую та-
релку, возникает естественный рефлекс немедленно отпу-
стить ее. Но взрослый человек, как правило, тормозит этот
рефлекс и быстро находит ближайшее место, куда можно по-
ставить тарелку, не разбив ее.
Исполнительная система регулирует, контролирует и ад-
министрирует все эти процессы. Она формирует планы, раз-
 
 
 
решает конфликты, направляет наше внимание и тормозит
некоторые рефлексы и привычки. Таким образом, наша спо-
собность управлять действиями зависит от надежности ис-
полнительной системы 5. Если она не работает надлежащим
образом, мы роняем горячую тарелку, рыгаем за столом и
проигрываем все деньги в рулетку.
Фронтальная кора очень неразвита в первые месяцы жиз-
ни и развивается гораздо медленнее, чем другие отделы моз-
га. Из-за этого дети могут демонстрировать лишь самые ба-
зовые функции контроля.
5
 Работая над докторской диссертацией в Нью-Йорке, я однажды отправился
в Бостон, в лабораторию Альваро Паскуаля-Леоне. В то время они только начи-
нали пользоваться инструментом под названием ТМС (транскраниальная маг-
нитная стимуляция). В ТМС используется система катушек для передачи очень
слабых магнитных импульсов, активирующих или подавляющих определенные
участки коры головного мозга. Когда я приехал, они проводили эксперимент по
временной деактивации лобной коры. У меня возникло искушение лично испы-
тать, какие ощущения возникают при нарушенной функции исполнительной си-
стемы, и я предложил себя в качестве пациента. После того как они (обратимо)
на тридцать минут затормозили активность моей лобной коры, начался экспери-
мент. Мне показывали букву, после чего я должен был придумывать слова, на-
чинавшиеся с этой буквы, и через несколько секунд произносить их. Это ожида-
ние контролируется исполнительной системой. С заторможенной лобной корой я
просто не мог ждать. Я начал непроизвольно произносить слова, как только они
приходили мне в голову. Я понимал, что должен подождать, но просто не мог
этого сделать. Этот опыт в реальном времени и в своеобразной разобщенности
между первым лицом (участником) и третьим лицом (наблюдателем) позволил
мне ясно понять пределы того, что мы можем сделать в простых когнитивных
ситуациях. Эти пределы выходят за рамки наших желаний и силы воли. Если вы
не испытали это на себе, крайне трудно представить, что вы не способны на то,
что почти все остальные делают легко и естественно (прим. авт.).
 
 
 
 Психолог и исследователь мозга Адель Даймонд провела
обширное и тщательное исследование физиологического и
нейрохимического развития исполнительных функций в те-
чение первого года жизни ребенка. Она обнаружила четкую
связь между некоторыми аспектами развития лобной коры и
способностью младенцев выполнять тест Пиаже «А, а не Б».
Что мешает ребенку решить эту простую с виду зада-
чу? Младенцы не могут запомнить разные места, где мож-
но спрятать предмет? Или они не понимают, что предмет
изменил свое место? Или, как предполагал Пиаже, не впол-
не осознают, что предмет не прекратил свое существование,
когда его спрятали под салфетку? Манипулируя всеми пере-
менными в эксперименте Пиаже – количеством повторений
одного и того же действия, интервалом времени для запоми-
нания положения предмета и способом, с помощью которого
ребенок демонстрирует свое знание, – Даймонд смогла до-
казать: главный фактор, препятствующий выполнению зада-
чи, – неспособность младенца затормозить уже подготовлен-
ную реакцию. Вместе с этим она заложила основу для сдвига
парадигмы: дети не всегда нуждаются в усвоении новых по-
нятий. Иногда им просто нужно научиться выражать то, что
им уже известно.
 
Секрет в их глазах
 
Итак, мы знаем, что десятимесячные младенцы не могут
 
 
 
противостоять искушению протянуть руку туда, куда соби-
рались, даже если они понимают, что желаемый предмет из-
менил свое расположение. Мы также знаем, что это связано
со специфической незрелостью нейронных контуров лобной
коры и с молекулами, управляющими тормозными функци-
ями. Но как мы узнаём, что младенцы действительно пони-
мают, где спрятан предмет?
Секрет кроется в направлении их взгляда. Младенцы тя-
нут руки к старому месту, но смотрят в правильном направ-
лении. Их взгляд и руки указывают в разные стороны. Взгляд
показывает, что они знают, где находится предмет; движе-
ние рук – что они не могут затормозить ошибочный рефлекс.
Они – то есть мы – ведут себя, как двухголовые чудища. В
этом случае, как и во многих других, разница между детьми
и взрослыми состоит не в том, что им известно, а в том, как
они действуют исходя из этого знания.
Самый эффективный способ догадаться, о чем думает ре-
бенок, – проследить за направлением его взгляда 6. Исходя из
предположения, что младенцы больше смотрят на вещи, ко-
торые их удивляют, можно придумать много игр, чтобы вы-
являть их умение различать предметы. Например, было уста-
6
 Взгляд взрослого человека тоже является показателем того, о чем он дума-
ет и чего он хочет. Взгляд не только собирает информацию, но и рассказывает
многое о человеке. Однако, в отличие от маленьких детей, взрослые понимают,
что взгляд может выдать их. Это причина застенчивости, которая проявляется в
одной из самых интересных естественных лабораторий для исследования чело-
веческой микросоциологии – в лифте (прим. авт.).
 
 
 
новлено, что младенцы через день после рождения уже име-
ют представление о числах, хотя раньше казалось, что это
невозможно определить.
Эксперимент выглядит так. Младенцу показывают
серии картинок. Три уточки, три красных
квадрата, три синих круга, три треугольника, три
палочки… Единственный регулярный момент в
этой последовательности носит абстрактный характер:
в  каждой серии  – три картинки. Потом младенцу
показывают еще две картинки: на одной два цветка,
а на другой  – четыре. На чем дольше задерживается
взгляд новорожденных? Разумеется, он блуждает, но
все малыши дольше смотрят на картинку с четырьмя
цветками. И дело не в том, что на ней больше
предметов. Если им показывают последовательность
из групп по четыре предмета, то взгляд детей
задерживается на картинке, где их только три. Они как
будто устают постоянно видеть одинаковое количество
предметов и испытывают удивление от картинки,
которая нарушает правило.
Лиз Спелке и Вероника Изард доказали, что понимание
численности сохраняется даже в разных режимах восприя-
тия. Новорожденные слышат серии из трех гудков, ожидают
увидеть три предмета и удивляются, когда этого не происхо-
дит. Иными словами, младенцы устанавливают количествен-
ное соответствие между слуховым и зрительным восприяти-
ем. Если это абстрактное правило не соблюдается, их взгляд
 
 
 
становится более пристальным. Эти малыши появились на
свет лишь несколько часов назад, но в их умственном аппа-
рате уже заложены основы математики.
 
Развитие внимания
 
Когнитивные способности развиваются неоднородно.
Некоторые, например способность формировать понятия,
являются врожденными. Другие, такие как исполнительные
функции, едва обозначены в первые месяцы жизни. Самый
наглядный пример  – развитие сетевой системы внимания.
В когнитивной нейронауке вниманием называют механизм,
позволяющий нам избирательно сосредоточиваться на кон-
кретном аспекте информации и игнорировать все сопутству-
ющие элементы.
Все мы иногда (или часто) испытываем проблемы с вни-
манием – к примеру, когда мы с кем-то беседуем, а рядом
идет другой интересный разговор 7. Из вежливости мы стара-
емся сосредоточиться на собеседнике, но наш слух, взгляд
и мысли направлены в другую сторону. Здесь различают две
составные части, направляющие и ориентирующие внима-
ние: эндогенную (внутреннюю), то есть наше желание на
чем-то сосредоточиться, и экзогенную (внешнюю), которая
обусловлена внешними стимулами. К примеру, управление

7
 К примеру, когда мы слышим свое имя, оно как магнит притягивает наше
внимание (прим. авт.).
 
 
 
автомобилем представляет собой конкурентную ситуацию
между этими частями, поскольку мы хотим сосредоточиться
на дороге, но нас отвлекают рекламные вывески, яркие огни
или красивые пейзажи, – одним словом, все то, что запуска-
ет механизм экзогенного внимания.
Майкл Познер, один из отцов-основателей когнитивной
нейронауки, выделил механизмы внимания 8 и установил,
что они состоят из четырех элементов.

Внешняя ориентация.
Внутренняя ориентация.
Способность поддерживать внимание.
Способность отключать внимание.

Он также обнаружил, что в каждом из этих процессов

участвуют разные системы головного мозга, включая лоб-
ную, теменную и переднюю поясную кору. Кроме того, каж-
дый из этих элементов развивается в своем темпе, а не в уни-
сон с остальными.
Например, система, позволяющая концентрировать вни-
мание на новых объектах, формируется гораздо раньше, чем
та, которая позволяет нам отключать внимание. Поэтому со-
знательно переключить внимание очень трудно. Это важно
понимать, когда мы имеем дело с ребенком, – например, ес-
8
 Он устал отвлекаться на разговоры других людей о фильмах Кевина Костнера
(прим. авт.).
 
 
 
ли нужно остановить детский плач. Некоторые родители ин-
туитивно находят верный способ, очевидный для тех, кто по-
нимает, как развивается внимание: нужно не успокаивать ре-
бенка, а предложить ему отвлекающую альтернативу. Тогда
безутешный плач прекращается, словно по волшебству. В
большинстве случаев ребенок не испытывает горя или стра-
даний, но плачет по инерции. То, что это происходит со все-
ми детьми на свете, – не магия и не совпадение. Это отраже-
ние того, кто мы есть (и были) в данный момент развития:
мы можем сосредоточиться на каком-либо внешнем стиму-
ле, но не можем осознанно отключить внимание от него.
Разделение элементов мышления позволяет строить го-
раздо более гибкие отношения между людьми. Ни один ро-
дитель не станет заставлять шестимесячного младенца бе-
гать и не расстроится, если тот не побежит. Почти так же
знание о том, как развивается внимание, помешает родите-
лю принуждать маленького ребенка к невозможному: напри-
мер, просто перестать плакать.
 
Языковой инстинкт
 
Помимо готовности к формированию понятий, мозг ново-
рожденных предрасположен к восприятию языка. Это может
показаться странным. Разве можно родиться с предрасполо-
женностью к французскому, японскому или русскому язы-
ку? На самом деле мозг «готов» ко всем языкам, посколь-
 
 
 
ку они, во всем многообразии звуков, имеют много обще-
го. Эта революционная идея принадлежит лингвисту Ноаму
Хомскому.
Все языки обладают сходными структурными свойства-
ми. Они организованы в слуховой иерархии фонем, которые
образуют слова, а их сочетания формируют предложения.
Предложения имеют синтаксическую структуру и способ-
ность к рекурсии9, которая придает языку большую гибкость
и эффективность. Исходя из этой эмпирической предпосыл-
ки, Хомский предположил, что усвоением языка в младенче-
стве управляет системная организация мозга. Это еще один
аргумент против концепции tabula rasa: мозг обладает чет-
кой архитектурой, которая, помимо всего прочего, делает
его идеально подходящим для усвоения языка. Аргумент
Хомского объясняет, почему дети с такой легкостью учат
языки с их сложными грамматическими правилами.
Теперь эта идея подтверждена множеством
наглядных примеров. Один из самых интересных
был представлен Жаком Мехлером, который давал
французским младенцам младше пяти дней от
роду слушать разные фразы, произносимые разными
людьми, как мужчинами, так и женщинами.
Единственное, что было общим для этих фраз,  –
все они произносились по-голландски. Время от
9
 Рекурсия – в лингвистике: способность языка порождать вложенные предло-
жения и конструкции, например превращать простое предложение в сложное.
Считается, что рекурсия свойственна всем языкам мира (прим. ред.).
 
 
 
 времени язык внезапно менялся на японский. Мехлер
пытался выяснить, может ли такая перемена удивить
ребенка; это показывало бы, что младенцы способны
распознавать и систематизировать язык.
В данном случае критерием удивления для младенцев
было не направление взгляда, а интенсивность, с которой
они сосали свои пустышки. Мехлер обнаружил, что когда
язык изменялся, младенцы начинали сосать энергичнее,  –
как Мэгги Симпсон10, – что указывало на восприятие чего-то
значимого или нового. Самое интересное – этого не произо-
шло, когда он повторил эксперимент, но прокрутил запись
фраз задом наперед. Это означает, что младенцы не облада-
ют способностью систематизировать звуки как таковые, но
их мозг настроен именно на обработку языка.
Мы обычно считаем, что врожденные способности проти-
воположны приобретенным. Но можно рассматривать врож-
денные способности как нечто приобретенное на медленном
огне эволюционной истории человечества. Поскольку чело-
веческий мозг с рождения предрасположен к усвоению язы-
ка, есть шанс найти зачатки этих способностей у наших эво-
люционных родственников.
Именно это доказала группа Мехлера, когда продемон-
стрировала, что обезьяны также обладают слуховой чувстви-
тельностью к языку. Как и младенцы, обезьяны-тамарины

10
 Мэгги Симпсон – героиня американского мультсериала «Симпсоны» ( прим.
пер.).
 
 
 
реагировали удивлением каждый раз, когда язык, который
они слушали в ходе эксперимента, неожиданно менялся. Это
относилось только к связной речи и не наблюдалось при про-
слушивании задом наперед.
Это было настоящее откровение и подарок для прессы.
Заголовок «Обезьяны говорят по-японски»  – прекрасный
пример того, как можно разрушить научное открытие деше-
вой сенсацией. Тем не менее эксперимент доказывает, что
все языки основаны на чувствительности мозга приматов к
определенным сочетаниям звуков. В свою очередь, это мо-
жет частично объяснить, почему большинство людей с лег-
костью понимает устную речь в очень раннем возрасте.
 
Родной язык
 
Наш мозг с самого рождения подготовлен и предраспо-
ложен к усвоению языка. Но эта предрасположенность не
осуществляется на практике без опыта общения и использо-
вания речи. Этот вывод основан на исследовании диких де-
тей, которые росли без каких-либо контактов с людьми. Од-
ним из самых наглядных примеров стал Каспар Хаузер, ве-
ликолепно изображенный в одноименном фильме режиссе-
ра Вернера Херцога. История Каспара Хаузера 11 показывает,
11
 Каспар Хаузер был немецким мальчиком, который утверждал, что он вырос
в темном подвале, в полной изоляции. Его обнаружили в 1828 году; он бродил
по улицам Нюрнберга и мог сказать лишь несколько слов по-немецки. Считает-
ся, что к тому времени ему было шестнадцать лет. Этот случай, как и сходные
 
 
 
что очень трудно овладеть языковыми навыками, если они не
практикуются в раннем возрасте. Способность к устной речи
в основном приобретается в человеческом обществе. Если
ребенок растет в полной изоляции, его способность к усвое-
нию языка значительно ухудшается. Фильм Херцога расска-
зывает об этой трагедии.
Предрасположенность мозга к универсальному языку
проходит тонкую настройку при контакте с другими людьми,
будь то приобретение новых знаний (грамматических пра-
вил, слов, фонем) или стирание из памяти различий, не име-
ющих значения для родного языка.
Языковая специализация начинается с фонем. К приме-
ру, в испанском языке есть пять гласных звуков, тогда как во
французском языке, в зависимости от диалекта, насчитыва-
ется до семнадцати гласных (включая четыре носовых). Ино-
странцы, которые говорят по-французски, часто не чувству-
ют разницы между некоторыми звуками. Коренные испанцы
обычно не различают звуки во французских словах cou (про-
износится как [ку]) и cul (произносится как [кю]), что может
привести к недоразумениям, поскольку cou значит «шея», а
cul значит «задница». Эти звуки звучат совершенно по-раз-

примеры «диких детей», до сих пор вызывает споры, так как многие случаи были
плохо документированы, а интерес к ним подогревался литературными перело-
жениями. Поэтому жесткий вывод о том, что язык нельзя выучить, если не прак-
тиковаться с младенчества, необходимо смягчить. (См. книгу Адрианы Бензакен
«Встречи с дикими детьми: искушение и разочарование в исследовании природы
человека», McGill-Queen’s Press, 2006 (прим. авт.)
 
 
 
ному для коренного француза, примерно как «и» и «а» для
испанца.
Самое интересное, что все дети на свете способны распо-
знавать эти различия в первые несколько месяцев жизни. На
этом этапе развития мы различаем то, чего не замечаем в
зрелом возрасте.
По сути, младенец обладает универсальным мозгом, спо-
собным различать фонологические контрасты любого язы-
ка. Со временем каждый мозг разрабатывает собственные
фонологические категории и барьеры в зависимости от спе-
цифики родного языка. Для того чтобы понимать, что звук
«а», произносимый разными людьми в разных обстоятель-
ствах, на разном расстоянии, соответствует одному и тому
же «а», человек должен усвоить определенную категорию
звуков. При этом неизбежно утрачиваются тонкие различия.
Границы определения фонем в звуковом пространстве уста-
навливаются между шестым и девятым месяцем жизни. И
разумеется, они зависят от языка, который мы слышим в хо-
де своего развития. В этом возрасте наш мозг перестает быть
универсальным.
После раннего этапа определения фонем наступает время
для слов. Здесь существует, казалось бы, неразрешимый па-
радокс. Как младенцы узнают слова в том или ином языке?
Проблема не только в том, как выучить значения тысяч слов,
составляющих язык. Когда кто-то впервые слышит фразу,
произнесенную по-немецки, он не только не понимает, что
 
 
 
означает каждое слово, но даже не может выделить отдель-
ные слова в звуковом пространстве фразы. Это происходит
потому, что в устной речи нет пауз, соответствующих пробе-
лам между написанными словами. Этозначитчтослышатьи-
ностраннуюречьвсеравночточитатьэтопредложение 12. И ес-
ли младенец не знает слов языка, как он может распознать
их в такой путанице?
Одно из решений состоит в том, чтобы говорить с мла-
денцами на материнском языке: медленно и с акцентиро-
ванным произношением. В материнском языке есть паузы
между словами, что помогает героической работе младенца
по разделению фразы на составные слова.
Но это само по себе не объясняет, как восьмимесячные
младенцы формируют огромный набор слов, многих из ко-
торых они даже не понимают. Здесь мозг пользуется прин-
ципом, известным как статистическое обучение и сходным
со сложными компьютерными программами для определе-
ния закономерностей. Рецепт прост и состоит в определении
частоты переходов между слогами и их функции. Поскольку
слово hello [привет] используется часто, то каждый раз, ко-
гда мы слышим слог «hel», есть высокая вероятность, что за
ним последует слог «lo». Разумеется, это лишь вероятность,
поскольку иногда мы можем услышать слово helmet [шлем]
или hellraiser [исчадие ада, скандалист], но благодаря интен-
сивному подсчету таких переходов ребенок обнаруживает,
12
 
 
 
 Древниегрекиписалитакбезсловиэтобылодиниероглиф ( прим. авт.).
что у слога «hel» сравнительно мало возможных продолже-
ний. Формируя мостики между наиболее частыми перехода-
ми, ребенок учится соединять слоги и узнавать слова. Такой
неосознанный способ обучения похож на функцию «живо-
го поиска» в смартфонах и поисковых системах по принци-
пу наиболее частых запросов; впрочем, как известно, это не
всегда срабатывает.
Так дети учат слова. Это не лексический процесс, по-
добный составлению словаря, где каждое слово ассоцииру-
ется с образом и смысловым значением. Первый подход к
словам скорее ритмический, музыкальный, просодический.
Лишь впоследствии слова окрашиваются смыслами. Выдаю-
щийся лингвист Марина Неспор полагает, что одна из труд-
ностей обучения второму языку в зрелом возрасте состоит
в том, что мы больше не пользуемся этим механизмом. Ко-
гда взрослые учат язык, то обычно делают это намеренно и
с помощью логического мышления; они пытаются усвоить
слова, запоминая их по словарю, а не благодаря музыкально-
сти языка. Марина утверждает, что если бы мы имитирова-
ли естественный механизм первичной консолидации музы-
ки слов и упорядоченности языковых интонаций, то процесс
обучения был бы гораздо проще и эффективнее.
 
Дети Вавилона
 
Билингвизм – один из самых активно обсуждаемых слу-
 
 
 
чаев столкновения между биологической и культурной пред-
расположенностью. С одной стороны, распространено инту-
итивное мнение: «Бедный ребенок, ему так трудно учить
один язык, а если появится второй, то у него все в голове
перепутается». Но риск путаницы компенсируется тем, что
билингвизм подразумевает определенную когнитивную вир-
туозность.
По правде говоря, билингвизм – это конкретный пример
того, как некоторые общественные нормы усваиваются без
критического подхода. Общество считает нормой владение
одним языком, поэтому билингвизм рассматривается как эк-
зотика или, в лучшем случае, как придаток к основному
языку. Это не просто условность. Дети-билингвы получают
преимущество в том, что касается исполнительных функций
мозга, но владение только одним языком не считается недо-
статком для потенциального развития.
Интересно также, что монолингвизм считается нормой
вопреки очевидному: большинство детей в мире растет в
смешанной языковой среде. Это особенно справедливо для
стран с большим количеством иммигрантов. В таких се-
мьях возможны разные формы сочетания языков. В детстве
Бернардо Усай (впоследствии лауреат Нобелевской премии
по физиологии) жил в столице Аргентины Буэнос-Айресе.
Официальный язык там – испанский, но его бабушка и де-
душка были итальянцами. Его родители мало говорили на
языке своих предков, а он и его братья вообще не знали ита-
 
 
 
льянского. Поэтому он верил, что к старости люди становят-
ся итальянцами.
Исследования в области когнитивной нейронауки убеди-
тельно доказали, что, вопреки популярному убеждению, са-
мые важные вехи в усвоении языка (например, момент пони-
мания первых слов, выстраивание предложений) очень сход-
ны у моноязычных людей и билингвов. Одно из немногих
различий состоит в том, что во младенчестве у носителей
одного языка словарный запас больше. Но этот эффект ис-
чезает и даже меняется на обратный, когда к этому словарю
добавляются слова, которыми билингвы могут пользоваться
в обоих языках.
Второй популярный миф заключается в том, что не следу-
ет смешивать языки и что каждый родственник должен го-
ворить с ребенком на одном языке. Это не так. Некоторые
исследования билингвизма проводились с участием родите-
лей, каждый из которых говорил со своими детьми только на
одном языке, что характерно для пограничных регионов, на-
пример Словении и Италии. В других исследованиях, прово-
дившихся в двуязычных регионах, таких как Квебек или Ка-
талония, родители говорили на обоих языках. Этапы когни-
тивного развития детей в этих двух регионах оказались иден-
тичными. Когда один человек говорит на двух языках, ребе-
нок не путается, так как произнесение фонем сопровождает-
ся мимическими указаниями (движением лицевых мышц),
характерными для того или иного языка. Можно сказать, что
 
 
 
говорящий делает французское или итальянское выражение
лица. Это служит легкой подсказкой для маленьких детей.
С другой стороны, есть еще одна большая группа доказа-
тельств того, что у билингвов быстрее и лучше развиваются
исполнительные функции мозга, а именно способность тор-
мозить и контролировать внимание. Поскольку эти качества
очень важны для развития обучаемости и социального раз-
вития ребенка, преимущество билингвизма вполне очевид-
но.

В Каталонии дети растут в социолингвистическом контек-

сте, где испанские и каталонские слова вместе используют-
ся в речи. В результате у каталонских детей развивается спо-
собность быстро переключаться с одного языка на другой.
Распространяется ли это качество на переключение между
задачами за пределами языка?
Для ответа Сезар Авила и его коллеги сравнили актив-
ность мозга носителей одного языка и каталонских билинг-
вов, которые переключались между неязыковыми задача-
ми. Участники видели последовательность объектов, быст-
ро мелькавших в центре экрана. Сначала их просили нажать
одну кнопку, если объект был красным, и другую – если он
был синим. Потом участникам внезапно предлагали забыть
о цвете и с помощью тех же кнопок реагировать на форму
объекта (правая кнопка для квадрата, левая – для круга).
Хотя это звучит просто, но когда инструкции к заданию
 
 
 
переключаются с цвета на форму, большинство людей отве-
чает медленнее и совершает больше ошибок. Этот эффект
был гораздо слабее выражен у каталонских билингвов. Ави-
ла также обнаружил, что носители одного языка и билингвы
пользуются разными нейронными сетями для решения этой
задачи. Дело не в том, что у них увеличена активность в од-
ном регионе мозга, а в том, что проблема решается совер-
шенно иным способом.
Для переключения между задачами носители одного язы-
ка пользуются такими отделами исполнительной системы,
как передняя поясная кора и некоторые участки лобной ко-
ры. Билингвы же применяли отделы мозга, отвечающие за
языковые сети, которые они используют для переключения
между испанским и каталонским языком в непринужденном
разговоре.
Это означает, что для переключения задач, даже если
они не имеют отношения к языку (в данном случае – пере-
ключение между цветом и формой), билингвы пользуются
языковыми сетями мозга. Они могут задействовать мозго-
вые структуры, которые у монолингвов специализируются
исключительно на языке, для решения задач когнитивного
контроля, не имеющих отношения к языку.
Владение двумя или более языками также изменяет ана-
томию мозга. Передняя поясная кора билингвов обладает
большей плотностью белого вещества – пучков нейронных
волокон, – чем у носителей одного языка. Этот эффект на-
 
 
 
блюдается не только у тех, кто выучил больше одного языка в
детском возрасте. Он возникает и у тех, кто овладел вторым
языком позже, и может быть особенно полезен для пожи-
лых людей, так как целостность нейронных связей – главный
элемент когнитивного резерва прочности. Билингвы, даже
с учетом возраста, общественно-экономического положения
и других факторов, менее подвержены старческому слабо-
умию.
Таким образом, исследование билингвизма позволяет нам
опровергнуть два мифа: языковое развитие у двуязычных де-
тей не замедленно и один человек может без проблем сме-
шивать два языка. Более того, эффекты билингвизма выхо-
дят за рамки языковых навыков и способствуют развитию
когнитивного контроля. Билингвизм помогает детям быть
капитанами собственных мыслей и пилотами своего бытия.
Эта способность очень важна для их социальной адаптации,
здоровья и будущего в целом. Так что, пожалуй, нужно про-
пагандировать билингвизм. Среди множества менее эффек-
тивных и более дорогостоящих методов стимуляции когни-
тивного развития этот способ – гораздо более простой, изящ-
ный и надежный.
 
Машина догадок
 
У детей с очень раннего возраста есть изощренный ме-
ханизм поиска и накопления знаний. В детстве мы все  –
 
 
 
ученые13, но не только из-за желания исследовать и ломать
вещи, чтобы посмотреть, как они устроены, или осаждать
взрослых бесконечными вопросами «Почему?». Мы были
маленькими учеными, потому что пользовались особым ме-
тодом для изучения окружающего мира.
Преимущество науки в том, что она может строить теории
на основании скудных и неоднозначных данных. Анализируя
ничтожные остатки света мертвых звезд, космологи создали
эффективную теорию происхождения Вселенной. Научные
методики особенно действенны, когда мы точно знаем, ка-
кой эксперимент отдает одной теории предпочтение перед
другой.
Игра с кнопками (нажимание кнопок, клавиш или выклю-
чателей) и функциями (светом, шумом, движением) похо-
жа на маленькую вселенную. Во время игры дети совершают
операции, позволяющие им разгадывать загадки и открывать
этиологические правила этой вселенной. Игра – это откры-
тие. Ее напряженность зависит от неопределенности, кото-
рую ребенок обнаруживает в ее правилах. Когда дети не зна-
ют, как работает простой механизм, они (чаще всего) непро-
извольно выбирают игру, наиболее эффективно раскрываю-
щую принцип его действия. Это очень похоже на научный
13
 Хуанио Саис в своей чудесной книге El Arte говорит: «Я читал интервью с
художником и кинорежиссером Джулианом Шнабелем. Он хвастался, что начал
рисовать в возрасте пяти лет. Какой снобизм! Тоже мне скороспелый гений! Мы
все рисовали в детстве; потом одни перестали это делать, а другие нет». (прим.
авт.).
 
 
 
метод: исследование и методичные изыскания с целью вы-
явить и прояснить причинно-следственные отношения во
Вселенной.
Но природная склонность детей к научным исследовани-
ям заходит еще дальше: они строят теории и модели в соот-
ветствии с наиболее правдоподобным объяснением наблю-
даемых данных.
Есть много примеров таких исследований, но самое
изящное началось в 1988 году с эксперимента того же
Эндрю Мельцова, который придумал следующую сцену.
Актер входит в комнату и садится перед коробкой
с большой пластиковой кнопкой. Он нажимает
кнопку головой, и тогда, словно при выигрыше в
игровом автомате, раздаются звуки фанфар и мигают
яркие огоньки. После этого годовалого ребенка,
наблюдавшего эту сцену, усаживают на колени к матери
на то же место перед коробкой. Ребенок наклоняется
вперед и нажимает кнопку головой.
Как узнать, было ли это обычным подражанием или же го-
довалый ребенок обнаружил причинную связь между кноп-
кой и огоньками? Для ответа на этот вопрос требовался но-
вый эксперимент, как тот, который четырнадцать лет спу-
стя был предложен венгерским психологом Георгием Герге-
ли. Мельцов считал, что младенцы подражают действиям ак-
тера, когда нажимают головой на кнопку. У Гергели зароди-
лась другая, более смелая и интересная идея. Ребенок пони-
мает, что взрослый разумен, а значит, если он не нажимает
 
 
 
кнопку рукой, что было бы более естественно, то лишь по-
тому, что нажатие головой необходимо для достижения ре-
зультата.
Эта смелая теория предполагает, что у младенцев
гораздо более изощренное мышление, чем принято
считать, и что оно включает представление о
взаимодействии людей и вещей. Но как определить
уровень мышления у младенца, который еще не
умеет говорить? Решение Гергели было простым и
элегантным. Представьте аналогичную ситуацию в
повседневной жизни. Человек входит в дом с кучей
сумок в руках и открывает дверь, нажимая локтем
на дверную ручку. Мы прекрасно знаем, что дверные
ручки не предназначены для открывания локтями
и человек поступает так лишь потому, что у него
нет выбора. Что, если воспроизвести эту идею в
эксперименте Мельцова? В комнату входит тот же
актер, нагруженный сумками, и нажимает кнопку
головой. Если младенец лишь подражает актеру, то
он сделает то же самое. С другой стороны, если он
способен мыслить логически, то поймет, что актер
нажал кнопку головой, потому что его руки были
заняты. Следовательно, чтобы получить звук фанфар
и красочные огоньки, ребенку достаточно нажать на
кнопку любой частью своего тела.
Они провели эксперимент. Младенцу показали, как
актер, нагруженный пакетами из магазинов, нажимает
кнопку головой. Потом ребенок уселся на коленях
 
 
 
 матери и нажал кнопку руками. Это был тот самый
младенец, который нажимал кнопку головой, когда
увидел, как это делает актер со свободными руками.
Годовалые малыши строят теории об устройстве вещей на
основе своих наблюдений. Среди этих наблюдений есть вос-
приятие точки зрения других людей, оценка того, как много
они знают, что они могут или не могут делать. Иными сло-
вами, научный анализ.
 
Хороший, плохой, злой14
 
Мы начнем этот раздел с аргументов эмпириков о том, что
любое логическое и абстрактное мышление начинается по-
сле усвоения основ языка. Тем не менее мы убедились: да-
же новорожденные формируют сложные абстрактные поня-
тия и у них есть представление о математике и некоторое по-
нимание языка. В возрасте нескольких месяцев они уже де-
монстрируют изощренное логическое мышление. Теперь мы
увидим, что маленькие дети, еще не умея говорить, форми-
руют нравственные представления – пожалуй, один из стол-
пов человеческого взаимодействия.
Представления младенцев о хорошем и дурном, справед-
ливости и собственности, преступлении и наказании в це-
лом сформированы, но не могут быть связно выражены из-за
незрелости их лобной и префронтальной коры (пресловутой
14
 
 
 
 Название знаменитого вестерна Серджио Леоне 1966 года (прим. пер.).
«диспетчерской вышки»). Подобно числовым и лингвисти-
ческим понятиям, багаж нравственных представлений мла-
денца замаскирован его неспособностью выразить свое зна-
ние.
Один из простейших и самых поразительных
научных экспериментов, демонстрирующих
нравственные суждения младенцев, был проведен
Карен Уинн с помощью деревянного кукольного театра
с тремя персонажами: треугольником, квадратом и
кругом. В ходе эксперимента треугольник поднимается
на холм. Время от времени он отступает назад,
но лишь для того, чтобы продолжить подъем. Это
создает ясное впечатление, что треугольник имеет
намерение (добраться до вершины) и стремится
достигнуть своей цели. Разумеется, у треугольника
на самом деле нет желаний или намерений, но
мы непроизвольно предполагаем это и создаем
повествовательное объяснение.
В середине сцены появляется квадрат и умышленно
врезается в треугольник, сталкивая его вниз. С
точки зрения взрослого человека, его поведение
недостойно. Потом сцена проигрывается заново, но
когда треугольник поднимается, появляется круг и
подталкивает его вверх. Для нас круг предстает в образе
благородного помощника.
Концепция хороших кругов и плохих квадратов нуждает-
ся в нарративном объяснении, которое автоматически при-
ходит на ум взрослому человеку: с одной стороны, он при-
 
 
 
писывает каждому объекту намерение, с другой – выносит
нравственные оценки на основе этих намерений.
Будучи людьми, мы приписываем намерения не только
другим людям, но и растениям («подсолнечник стремится к
солнцу») абстрактным общественным конструкциям («исто-
рия простит мои прегрешения» или «рынок наказывает ин-
весторов»), теологическим сущностям («так хочет Бог») и
механизмам («упрямая посудомоечная машина»). Эта спо-
собность превращать информацию в истории  – животвор-
ный источник любого вымысла. Поэтому мы можем запла-
кать у телевизора, перед изменчивым набором крошечных
пикселей на экране, или разрушать кубики в видеоигре, как
будто сидим в траншее на Западном фронте во время Пер-
вой мировой войны.
В кукольном представлении Уинн есть только треуголь-
ники, круги и квадраты, но мы видим в них борьбу харак-
теров, «плохого парня», который мешает продвижению впе-
ред, и доброго помощника. Иными словами, взрослые лю-
ди спонтанно приписывают увиденному нравственные цен-
ности. Способны ли шестимесячные младенцы к такому аб-
страктному процессу мышления? Умеют ли они спонтанно
формировать нравственные проекции? Мы не можем спро-
сить их, но делаем выводы на основе их предпочтений. Сек-
рет науки – в постоянном поиске способов соединения того,
что мы хотим узнать (в данном случае могут ли младенцы
формировать нравственные ценности), с тем, что мы можем
 
 
 
измерить (какие объекты они выбирают).
После наблюдения за тем, как один объект помогает тре-
угольнику подняться на холм, а другой сталкивает его вниз,
младенцам предлагалось выбрать одного из участников. Два-
дцать шесть из двадцати восьми (и двенадцать из двенадцати
шестимесячных) выбрали помощника. Потом видеозаписи
детей, наблюдающих сцены с помощником и противником,
показали экспериментатору. На основе их мимики и выра-
жения лица она почти всегда могла точно сказать, кого видит
ребенок в этот момент – помощника или противника.
До того как начать ползать, ходить и говорить, едва на-
учившись сидеть и есть с ложечки, шестимесячные младен-
цы, судя по их жестам и предпочтениям, уже могут делать
выводы о намерениях, желаниях, добре и зле.
 
Тот, кто грабит вора…
 
Конечно, нравственность устроена гораздо сложнее. Мы
не можем называть человека хорошим или плохим только
потому, что он сделал что-то полезное. К примеру, помогать
вору обычно считается недостойным поступком. Кого пред-
почтет младенец: человека, который помогает вору, или то-
го, кто разоблачает его? Здесь мы вступаем на зыбкую почву
происхождения морали и закона. Но и в этой мутной воде
дети от девяти месяцев до года уже имеют свое мнение.
Вот эксперимент, который доказывает это. Ребенок
 
 
 
 видит ручную куклу, которая пытается поднять крышку
коробки, чтобы достать игрушку. Затем появляется
кукла-помощник, помогающая открыть крышку. Но
в другой сцене кукла-хулиган коварно прыгает на
крышку, захлопывает ее и не дает первой кукле достать
игрушку. Выбирая между двумя куклами, младенцы
предпочитают помощника. Но Уинн делает нечто
еще более интересное: она определяет, что думают
младенцы о возможности украсть у злодея, еще до того,
как они узнают все эти слова.
Для этого она придумала третий акт кукольного
театра, где кукла-помощник теряет мячик. В некоторых
случаях это «сад расходящихся тропок»15. Иногда на
сцене появляется новый персонаж и возвращает мячик.
В других случаях приходит новый персонаж, который
крадет мячик и убегает. Младенцы предпочитают
персонажа, который возвращает мячик.
Но самое таинственное начинается, когда вместо
помощника в этих сценах присутствует кукла-хулиган,
которая коварно прыгала на коробку. В этом
случае младенцы изменяют свои предпочтения и
симпатизируют той кукле, которая крадет мячик и
убегает. Для девятимесячных детей тот, кто оставляет
с носом плохого парня, приятнее того, кто ему
помогает, – по крайней мере, в мире кукол, коробок и

15
  «Сад расходящихся тропок»  – новелла Хорхе Луиса Борхеса, парафраз
многовариантности будущего (прим. пер.).
 
 
 
 мячиков16.
Младенцы еще не умеют говорить и координировать дви-
жения рук, чтобы схватить объект, но уже способны на нечто
более сложное, чем просто судить о других по их поступкам.
Они принимают в расчет контекст и прошлые события, что
позволяет им сформировать весьма тонкое понятие справед-
ливости. Такова невероятная диспропорция различных ко-
гнитивных способностей на ранних этапах развития челове-
ческого существа.
 
Под знаменем своего племени
 
Мы, взрослые люди, не обходимся без предубеждений, ко-
гда судим о других людях. Мы не только держим в уме их
историю и контекст их поступков (это нормально), но и фор-
мируем мнение о человеке, совершившем эти поступки, ис-
ходя из того, насколько он похож на нас (а это уже ненор-
мально).
Во всех культурах людям свойственно более дружеское и
сочувственное отношение к тем, кто на них похож. И наобо-
рот, мы проявляем больше безразличия к страданиям тех,
кто отличается от нас, и строже их судим. История полна
примеров того, как большие группы людей поддерживали –
или, в лучшем случае, не отвергали – насилие над теми, кто
был не похож на них.
16
 
 
 
 …в котором мы живем (прим. авт.).
 Это проявляется даже на официальных судебных разби-
рательствах. Некоторые судьи выносят приговоры, опираясь
на расовые предрассудки и порой даже не замечая, что цвет
кожи или разрез глаз влияет на их суждения. В США аф-
роамериканцев мужского пола сажают в камеру примерно в
шесть раз чаще, чем белых мужчин. Зависит ли эта разница
(по крайней мере, отчасти) от судей, имеющих разные пред-
ставления о тяжести вины? На этот с виду простой вопрос
трудно ответить, так как сложно выделить этот психологиче-
ский фактор в материалах каждого дела.
Сэндхил Маллайнатан, профессор экономики Гарвард-
ского университета, нашел оригинальное решение, опира-
ясь на тот факт, что судебные дела в США рассматриваются
судьями на основе случайного выбора. Поэтому в среднем
виды дел и характеристики ответчиков примерно одинако-
вы для всех судей. Разницу можно объяснить особенностя-
ми правонарушений или разным профессиональным уров-
нем обвинителей (их назначают не по случайному принци-
пу). Но тогда это различие было бы одинаковым для всех
судей. Вместо этого Маллайнатан обнаружил огромную раз-
ницу (около 20 %) между судьями в том, что касается вли-
яния расовых характеристик на выносимый приговор. Хотя
это может быть убедительной демонстрацией того, что раса
имеет значение в судебных разбирательствах, метод доволь-
но ограничен. Он не может показать, зависит ли разброс су-
дейских мнений от того, что некоторые из них предубежде-
 
 
 
ны против афроамериканцев, или против белых людей, или
против тех и других.
Внешность также влияет на вероятность приема на рабо-
ту. С начала 1970-х годов несколько исследований показа-
ло, что привлекательные кандидаты обычно считаются более
подходящими для работы и способными лучше справлять-
ся с ней, чем их менее привлекательные конкуренты. И это
было не просто сторонним наблюдением: кандидатов, оце-
ниваемых как более привлекательные, чаще трудоустраива-
ли. Как мы увидим в главе 5, все люди склонны искать ре-
троспективные объяснения для оправдания своего выбора.
Поэтому наиболее вероятная хроника рассуждений выгля-
дит следующим образом: сначала интервьюер решает взять
кандидата на работу (в том числе на основании его или ее
внешности) и лишь потом додумывает длинный список ка-
честв (он более способный и надежный, лучше подходит для
данной работы и т. д.), который оправдывает выбор, перво-
начально не имевший ничего общего с этими соображения-
ми.
Черты сходства, создающие такую предрасположенность,
могут быть основаны на физическом облике, но также на ре-
лигиозных, культурных, этнических, политических и даже
на спортивных соображениях. Последний пример кажется
наиболее безобидным, хотя, как известно, спортивные пред-
почтения могут приводить к драматическим последствия.
Человек ощущает себя частью сообщества, будь то клуб, ли-
 
 
 
га или национальная ассоциация. Он горюет и радуется вме-
сте с другими членами этой ассоциации. Страдания и удо-
вольствия синхронизируются среди тысяч людей, которых
объединяет лишь принадлежность к племени (клубу, окру-
ге или сообществу). Но здесь присутствует и нечто большее:
удовольствие от страданий других племен. Бразилия празд-
нует поражения Аргентины, и наоборот. Фанат «Ливерпуля»
ликует при виде гола в ворота «Манчестер Юнайтед». Бо-
лея за любимые спортивные клубы, мы часто более свобод-
ны в проявлении Schadenfreude17 – удовольствия от страда-
ния тех, кто не похож на нас.
В чем истоки этого феномена? Возможно, они заключа-
ются в эволюционных корнях нашей истории, когда коллек-
тивное стремление защищать владения одного племени бы-
ло адаптивным преимуществом. Это лишь предположение,
но ему соответствует четкий отпечаток, который можно про-
следить. Если в мозге существует структура, ответственная
за переживание Schadenfreude (продукт медленного обуче-
ния в ходе эволюционной истории), это должно проявлять-
ся уже в начале жизни, задолго до того, как мы устанавлива-
ем свои политические, спортивные или религиозные убеж-
дения. И вот как это происходит.

Уинн провела эксперимент с целью выяснить, предпочи-

17
 Schadenfreude (нем.) – злорадство, немецкое слово, вошедшее в английский
язык (прим. ред.).
 
 
 
тают ли младенцы тех, кто помогает или вредит людям, не
похожим на них. Этот эксперимент тоже был проведен в ку-
кольном театре. До начала представления младенец в воз-
расте от девяти до четырнадцати месяцев сидит на коленях
матери и выбирает между крекерами и зеленым горошком.
Выбор еды выявляет его наклонности и предпочтения.
Потом появляются две куклы, причем одна выходит позже
первой. Одна кукла демонстрирует ребенку свою симпатию
и говорит, что любит выбранную им еду. Другая кукла по-
казывает противоположные вкусовые предпочтения. Потом
они уходят, и, как и раньше, разыгрывается сцена, где кукла
со сходным вкусом играет с мячиком, теряет его и сталки-
вается с двумя другими куклами: одна помогает найти мя-
чик, другая крадет его. Если младенцам предлагают сделать
выбор между двумя куклами, они указывают на помощника.
Но если кукла, которая теряет мячик, имеет другие гастро-
номические предпочтения, дети чаще выбирают куклу-гра-
бителя. Как и в случае с обычным вором, в дело вступает
принцип Schadenfreude: дети симпатизируют кукле, обманы-
вающей ту, которая отличается другими вкусами.
Нравственные предпочтения оставляют заметные и ино-
гда неожиданные следы. Человеческая склонность делить
общество на группы, предпочитать собственную группу и
идти против других отчасти унаследована с очень раннего
детства. Одним особенно хорошо изученным примером яв-
ляются язык и акцент. Маленькие дети больше смотрят на
 
 
 
человека, который обладает сходным произношением и го-
ворит на их родном языке (еще одна причина для пропаган-
ды билингвизма). Впоследствии эта визуальная предраспо-
ложенность исчезает, но появляются другие. Двухлетние де-
ти более склонны брать игрушки у людей, говорящих на их
родном языке. В школьном возрасте этот эффект проявляет-
ся в выборе друзей и знакомств. В зрелом возрасте мы встре-
чаемся с культурной, эмоциональной, социальной и полити-
ческой сегрегацией, основанной лишь на том, что люди в со-
седних регионах говорят на разных языках. Но это не толь-
ко языковой аспект. В целом на протяжении своего развития
дети выбирают для общения людей такого же типа, как те,
на которых они предпочитали смотреть в младенчестве.
Эти предпочтения развиваются, меняются и перестраи-
ваются с возрастом, так же как это происходит с языком.
Разумеется, ничто в нас не является только врожденным;
в определенной степени все обретает форму на основе на-
шего культурного и общественного опыта. В этой книге мы
предполагаем, что понимание этих предпочтений может слу-
жить инструментом для их изменения.
 
Эмиль и сова Минервы
 
В книге «Эмиль, или О воспитании» Жан-Жак Руссо в об-
щих чертах описывает, каким должно быть воспитание иде-
ального ребенка. Но в наши дни воспитание Эмиля счита-
 
 
 
лось бы довольно экзотическим. В нем нет разговоров о мо-
рали, гражданских ценностях, политике или религии. Ребе-
нок не слышит аргументов, которыми часто пользуются со-
временные родители, – например о том, что люди должны
делиться друг с другом, быть внимательными к другим, чест-
ными и справедливыми. Нет. Воспитание Эмиля больше по-
хоже на то, которое мистер Мияги дает Дэниэлу Ла Руссо
в фильме «Парень-каратист» 18: чистая практика и никаких
объяснений.
Итак, Эмиль в двенадцатилетнем возрасте, с энтузиазмом
работая в своем огороде, на собственном опыте усваивает
понятие собственности. Однажды он приходит туда с лейкой
и видит, что плоды его трудов уничтожены.
«О, зрелище! О, горе! бобы все вырваны, почва вся
взрыта,  – не узнаешь даже места. Увы! Куда девался
мой труд, моя работа, сладкий плод моих забот и
стараний? Кто похитил у меня мое добро? Кто отнял
мои бобы? Молодое сердце возмущено: в  первый раз
чувство несправедливости только что излило в него
свою черную горечь»19.
Наставник Эмиля, который умышленно разрушил его ого-
род, сговорился с садовником, чтобы тот взял на себя ответ-

18
 «Парень-каратист» – американский художественный фильм 1984 года. Ми-
яги Тедзюн – реально существовавший мастер карате окинавского стиля (прим.
пер.).
19
 
 
 
 Перевод М. А. Энгельгардта (прим. пер.).
ственность за ущерб и назвал причину для его оправдания.
Поэтому садовник винит Эмиля в том, что мальчик погубил
дыни, ранее высаженные на том же участке. Эмиль оказыва-
ется в ситуации конфликта между своим убеждением в том,
то бобы принадлежали ему, потому что он выращивал их,
и приоритетным правом садовника как законного владельца
земли.
Наставник не объясняет Эмилю эти идеи, но Руссо утвер-
ждает, что это лучшее возможное знакомство с понятием
собственности и ответственности. Когда Эмиль размышляет
над болезненной ситуацией потери и последствиями своих
действий для других людей, он осознает потребность во вза-
имном уважении ради предотвращения конфликтов. Лишь
пережив этот опыт, он готов думать о взаимных договорен-
ностях и обменах.
В истории Эмиля есть ясная мораль: не надо пичкать де-
тей словами, не имеющими для них никакого смысла. Снача-
ла они должны на конкретном опыте усвоить значение этих
слов. Несмотря на многочисленные откровения, часто по-
вторяемые в разных текстах по истории философии и обра-
зования20, в наши дни почти никто не следует этой рекомен-
20
 Идеи «Эмиля» были основаны на воззрениях Платона. В его трактате «Рес-
публика» сказано, что воспитание должно начинаться с музыки, гимнастики и
других практических вещей, взращивающих добродетели истинного граждани-
на. Лишь пройдя этот долгий путь, человек готов понять эпистему, или подлин-
ное знание. Гегель также утверждал, что воспитание сначала должно осуществ-
ляться через действия, а потом через обсуждение. Знание приобретается через
 
 
 
дации. В сущности, почти все родители бесконечно перечис-
ляют нормы поведения, которые часто противоречат их соб-
ственным поступкам: как пользоваться телефоном, чем нуж-
но питаться, чем можно делиться, как мы должны благода-
рить, извиняться, просить и так далее.
У меня складывается впечатление, что человеческую при-
роду в целом можно представить в виде пиньяты 21. Если на
Землю вдруг явится марсианин и увидит, что происходит,
когда разрывается оболочка из папье-маше и оттуда ливнем
сыплются конфеты, он поймет все наши пороки и устрем-
ления, импульсивные желания и подавляемые страхи, нашу
эйфорию и нашу меланхолию. Он увидит, как дети набира-
ют конфеты пригоршнями, пока сладости не начинают выпа-
дать из рук; как они толкают друг друга в погоне за кратко-
временным преимуществом; он увидит отца, читающего ре-
бенку проповедь о необходимости делиться, и ошеломлен-
ного малыша, плачущего в углу. Он сможет наблюдать про-
цессы обмена на официальном и на черном рынке и сообще-
ства родителей, образующие миниатюрные «правительства»

пережитое в течение дня, а теория пробуждается лишь после заката, как сова
Минервы. Эта идея оказала влияние на таких авторов, как Пол Тоуг и Кен Ро-
бинсон, которые полагают, что воспитание должно быть в меньшей степени со-
средоточено на знании (математика, язык, история, география), чем на практи-
ке, которая способствует развитию таких достоинств, как мотивация, сила воли
и творческие способности (прим. авт.).
21
  Пиньята  – большая пустотелая игрушка мексиканского происхождения,
обычно изготавливаемая из папье-маше или из плотной бумаги (прим. пер.).
 
 
 
с целью избежать ситуации, которую Гаррет Хардин 22 назы-
вал трагедией общин.
 
«Я», «мне», «мое» и другие комбинации
 
Задолго до того, как стать великими юристами, филосо-
фами или знаменитыми экономистами, дети (включая ма-
леньких Платона, Аристотеля и Пиаже) уже имели интуитив-
ные представления о собственности и праве владения. Они
пользуются местоимениями «мой» и «мое» прежде, чем ме-
стоимением «я» или своим именем. Эта языковая прогрес-
сия отражает необычный факт: идея собственности предше-
ствует идее личности, а не наоборот.
В младенческих баталиях из-за собственности также от-
рабатываются правовые нормы. Самые младшие дети утвер-
ждают свое право собственности на основе своих желаний:
«Это мое, потому что я хочу это» 23. Позже, примерно в двух-
летнем возрасте, они уже ищут аргументы, учитывая, что
другие люди могут претендовать на ту же самую собствен-
ность. Понимание чужого права собственности – это путь к
осознанию того, что существуют другие субъекты. Вот ар-
22
 Гаррет Хардин (1915–2003) – американский эколог и философ, в 1968 году
опубликовавший программную статью «Трагедия общин» о проблемах исполь-
зования общественных ресурсов (прим. пер.).
23
 Так кричат дети до полутора лет, когда у них забирают игрушку. Это един-
ственный аргумент, обосновывающий их право владения,  – личное желание
(прим. авт.).
 
 
 
гументы, которые обычно приводят дети: «Я первый взял
это» и «Они сами дали мне это». Интуитивное представле-
ние о том, что первый человек, взявший какой-то предмет,
получает бессрочное право на его использование, в зрелом
возрасте не исчезает. Жаркие споры о месте для парковки,
кресле в автобусе или о праве собственности на остров той
страны, которая первой водрузила там свой флаг, – вот част-
ные и групповые примеры подобной эвристики. Возможно,
поэтому не стоит удивляться, что крупные общественные
конфликты, подобные ближневосточному, бесконечно под-
крепляются аргументами, очень похожими на диспуты меж-
ду двухлетними малышами: «Я первый взял это» и «Они са-
ми дали мне это».
 
Сделки на детской площадке, или
происхождение торговли и воровства
 
На дворовой футбольной площадке владелец мяча до
некоторой степени становится хозяином игры. Это дает ему
право определять состав команд и время окончания матча.
Такие преимущества могут быть использованы и для торгов-
ли. Философ Густаво Файгенбаум из аргентинской провин-
ции Энтре-Риос и психолог Филипп Роша из американской
Атланты задались целью понять, каким образом у детей фор-
мируется концепция владения и распределения собственно-
сти на основе интуитивных представлений, правил и прак-
 
 
 
тики. Они придумали термин «социология детской площад-
ки».
В своем путешествии в страну детства 24 Файгенбаум и Ро-
ша исследовали обмен, подарки и другие трансакции, про-
исходившие на игровой площадке начальной школы. Изучая
обмен маленькими фигурками, они обнаружили, что даже
в этом, казалось бы, наивном мире существует формальная
экономика. По мере того как дети растут, заимствование и
неясная будущая стоимость уступают место более равноцен-
ному обмену, представлению о деньгах, пользе и цене вещей.
Как и в мире взрослых людей, не все сделки в стране дет-
ства законны. Существует воровство, мошенничество и пре-
дательство. По предположению Руссо, правила гражданской
ответственности усваиваются в ходе разногласий. И хотя дет-
ская площадка более безобидна, чем реальная жизнь, она
становится питательной средой для усвоения этих правил.
Наблюдения Уинн и ее коллег указывают на то, что очень
маленькие дети уже способны выносить моральные сужде-
ния. С другой стороны, труды Пиаже, который считается на-
следником традиции Руссо, говорят о том, что дети начина-
ют формировать моральные суждения лишь в возрасте ше-
сти или семи лет. Мы с Густаво Файгенбаумом задались це-
24
 По слова экономиста Пола Уэбли, «Детство – это другая страна, где ведут
дела по-другому. Для истолкования этой культуры необходимы местные инфор-
маторы. Это значит, что сотрудничество детей имеет жизненно важное значение,
и без их помощи мы оказываемся за воротами детской площадки, не понимая,
что творится внутри».
 
 
 
лью примирить этих двух великих мыслителей в истории
психологии – а заодно понять, как дети становятся гражда-
нами.
Мы показали группе детей от четырех до восьми
лет видеофильм с тремя персонажами: у  одного есть
шоколадки, другой попросил их взаймы, а третий украл
их. Потом мы задали ряд вопросов для определения
глубины нравственного понимания: предпочитают ли
они дружить с тем, кто попросил шоколадки взаймы
(и почему) и что должен сделать вор25, чтобы
возместить ущерб, нанесенный жертве. Таким образом
мы исследовали понятие справедливости в ходе
взаимодействий на детской площадке.
Наша гипотеза состояла в том, что даже у младших детей
уже сформировано предпочтительное отношение к заемщи-
ку по сравнению с вором, – естественное проявление нрав-
ственных склонностей, как в экспериментах Уинн. С дру-
гой стороны, оправдание своего выбора и понимание того,
что нужно сделать для возмещения причиненного ущерба –
как в экспериментах Пиаже, – должно развиваться на более
позднем этапе. Именно это мы и доказали. В комнате четы-
рехлеток дети выражали желание играть с заемщиком, а не
с вором. Мы также обнаружили, что они предпочитали тех,
25
 Разумеется, мы не пользовались этими словами в ходе эксперимента, чтобы
избежать языковых предпочтений. Каждый персонаж имел имя, а пол заемщика
или вора менялся для разных детей, так что мы исключили предубеждения в
нашем исследовании (прим. авт.).
 
 
 
кто совершал кражу при смягчающих обстоятельствах, тем,
кто крал при отягчающих обстоятельствах.
Но самая интересная находка заключалась вот в чем. Ко-
гда мы спрашивали четырехлетних детей, почему они выби-
рают заемщика, а не вора или вора, совершившего кражу при
смягчающих, а не отягчающих обстоятельствах, они давали
ответы вроде: «Потому что у него светлые волосы» или «По-
тому что я хочу, чтобы она была моей подругой». Эти кри-
терии совершенно не согласовывались с причинностью и ло-
гикой.
Здесь мы снова возвращаемся к идее, уже несколько раз
возникавшей в этой главе. У детей рано (часто с рождения)
возникают интуитивные представления, которые специали-
сты в области возрастной психологии Лиз Спелке и Сьюзен
Кэрри называют «изначальным знанием».
Эти представления раскрываются в очень специфических
экспериментальных обстоятельствах, когда дети смотрят в
определенном направлении или сталкиваются с альтерна-
тивным выбором. Но в большинстве реальных жизненных
ситуаций, где «изначальное знание» может пригодиться, его
нельзя использовать «по запросу». Это происходит потому,
что в раннем возрасте человек лишен осознанного доступа
к «изначальному знанию» и не может выразить его в словах
или символах.
Наши результаты показывают, что дети с очень раннего
возраста обладают интуитивными представлениями о соб-
 
 
 
ственности, которые позволяют им оценить законность то-
го или иного поступка. Они знакомы с понятием кражи и
даже способны тонко чувствовать обстоятельства, смягчаю-
щие или отягчающие вину вора. Эти представления служат
строительными лесами, на которых позже формируется по-
нимание справедливости.
Но в каждом эксперименте есть свои сюрпризы, и этот не
был исключением. Мы с Густаво исследовали вопрос цены
кражи. По нашему предположению, дети должны были ре-
шить, что укравший две шоколадки обязан вернуть их и вы-
платить некоторую компенсацию за ущерб. Но этого не про-
изошло. Большинство детей считало, что вор должен вер-
нуть только две шоколадки, которые он украл. Более того,
с возрастом доля таких детей только возрастала. Таким об-
разом, наша гипотеза оказалась ошибочной. Нравственное
достоинство детей больше, чем мы представляли. Они пони-
мают, что вор поступил неправильно, что он должен вернуть
украденное и принести извинения. Но нравственный ущерб
кражи не может быть возмещен другим товаром. В детском
понимании справедливости не существовало компенсации
за преступление.
Если представить это мировоззрение как игрушечную мо-
дель международного законодательства, то результат полу-
чается необыкновенным. Нормой разрешения международ-
ных конфликтов должен быть отказ от эскалации возмездия.
Причина проста. Если кто-то крадет две шоколадки, а жерт-
 
 
 
ва для заключения мира требует четыре, то экспоненциаль-
ный рост ответных мер будет вредным для всех. Дети пони-
мают, что даже на войне нужно соблюдать правила.
 
Жак Мелер, врожденные идеи,
гены, биология, культура и образ
 
Жак Мелер – один из многих аргентинцев, эмигрировав-
ших из страны по интеллектуальным и политическим при-
чинам. Он учился вместе с Ноамом Хомским в Массачусет-
ском технологическом институте (МТИ), в самом центре ко-
гнитивной революции. Оттуда он отправился в Оксфорд, а
затем во Францию, где стал основателем выдающейся школы
когнитивной науки в Париже. Он был изгнан не только как
гражданин, но и как философ. Его обвинили в реакционных
взглядах за утверждение, что человеческое мышление имеет
биологическую основу. Это произошло в ходе пресловутого
«развода» между гуманитарными и точными науками, кото-
рый в психологии был особенно драматичным. Моя книга –
своего рода хвалебная ода и признании заслуг Жака Мелера.
Пространство свободы было завоевано в том числе благода-
ря усилиям, которые он приложил, выплывая против тече-
ния и пытаясь восстановить диалог.
В грандиозной задаче понимания человеческого мышле-
ния деление между биологией, психологией и нейронаукой –
всего лишь вопрос кастовой принадлежности. Природе без-
 
 
 
различны искусственные барьеры между дисциплинами. В
этой главе я перемежал биологические аргументы, такие как
развитие лобной коры, с когнитивными – например, раннее
формирование нравственных представлений. В других при-
мерах, связанных с билингвизмом и вниманием, мы иссле-
довали сочетание этих элементов.
Наш мозг практически идентичен мозгу людей, живших
как минимум 60 тысяч лет назад, когда началась миграция
из Африки и культура была совершенно другой. Это пока-
зывает, что судьба и потенциал каждого человека формиру-
ется в его социальной нише. Один из моих аргументов со-
стоит в том, что практически невозможно понять человече-
ское поведение без учета свойств органа, который за него
отвечает,  – головного мозга. Способ, которым социальное
и биологическое знание взаимодействуют и взаимно допол-
няют друг друга, зависит от обстоятельств. Иногда биоло-
гический компонент оказывается решающим. В других слу-
чаях результат определяется преимущественно социальной
и культурной тканью. Примерно то же самое происходит с
нашим телом. Физиологи и тренеры знают, что физическая
форма сильно меняется в течение всей жизни, в то время
как, например, скорость бега не обладает таким диапазоном
изменчивости.
Биологические и культурные составляющие по своей при-
роде всегда связаны, но эта связь не линейная. Необосно-
ванное интуитивное представление состоит в том, что био-
 
 
 
логия предшествует поведению, а врожденная биологиче-
ская предрасположенность под влиянием культуры может
развиваться по разным траекториям. Это неверно; социаль-
ная среда влияет непосредственно на биологию мозга. Мож-
но привести драматический пример наблюдений над мозгом
двух трехлетних детей. Один из них рос в нормальной об-
становке, окруженный родительской любовью и заботой, в
то время другой был лишен эмоциональной и социальной
стабильности. Его мозг оказался не только аномально мал.
Желудочки мозга – полости, в которых циркулирует спинно-
мозговая жидкость, – тоже имели маленькие размеры.
Таким образом, различный опыт социализации приводит
к совершенно разному развитию мозга. Ласка, слово или об-
раз, – любое жизненное впечатление оставляет в нем след.
Эти следы модифицируют мозг, а вместе с ним и наши ре-
акции, нашу предрасположенность к тем или иным отноше-
ниям, наши мечты и желания. Иными словами, социальный
контекст изменяет мозг, а это, в свою очередь, определяет
наше место в обществе.
Второе необоснованное интуитивное представление со-
стоит в том, что если нечто имеет биологическую приро-
ду, то оно неизменно. Опять-таки, это неправда. К примеру,
предрасположенность к музыке зависит от биологического
устройства слуховой коры. Это причинная связь между орга-
ном и культурным проявлением. Однако эта связь не означа-
ет детерминированного развития. Слуховая кора не статич-
 
 
 
на; каждый может изменить ее с помощью постоянной прак-
тики и упражнений.
Таким образом, социальное и биологическое неразрывно
связаны. Различие между ними – не свойство природы, а ре-
зультат нашего неверного понимания ее качеств.

 
 
 
  
Глава 2. Зыбкие границы личности
 
 
Что определяет наш выбор и
позволяет нам доверять другим
людям и собственным решениям?
 
Наш выбор формирует нашу личность. Мы выбираем
между рискованными поступками и консервативной жиз-
нью, между ложью во спасение и правдой любой ценой. Мы
делаем выбор между откладыванием денег на будущее и
щедрыми тратами в настоящем. Огромная сумма наших дей-
ствий и решений создает картину нашей личности. Как пи-
сал Хосе Сарамаго в романе «Книга имен», «строго гово-
ря, не мы принимаем решения, а они – нас»26. Или, в более
современном варианте, когда Альбус Дамблдор наставляет
Гарри Поттера: «Наш выбор, Гарри, показывает, кто мы та-
кие, гораздо больше чем наши способности» 27.
Почти все наши решения довольно прозаические, так как
большая часть нашей жизни проходит в рутине. Мы решаем,
26
 Перевод А. Богдановского, 2010 (прим. ред.).
27
 В оригинале «It is our choices, Harry, that show what we truly are, far more than
our abilities», в русском переводе первоначальный смысл фразы утерян ( прим.
ред.).
 
 
 
стоит ли зайти к другу после работы, поехать на автобусе или
на метро, съесть чипсы или салат. Мы незаметно выстраива-
ем на умственной шкале все множество возможных вариан-
тов и, обдумав их, делаем выбор (конечно же, чипсы). В про-
цессе выбора мы задействуем нейронные контуры, которые
составляют наш мозговой механизм принятия решений.
Наши решения почти всегда основаны на неполной и
неточной информации. Когда родитель выбирает школу для
ребенка, министр экономики решает изменить систему на-
логообложения, а футболист попробует забить гол сам, вме-
сто того чтобы передать мяч товарищу, можно лишь пример-
но представить себе последствия сделанного выбора. Приня-
тие решений – это почти как предсказание будущего: неточ-
ность неизбежна. Eppur si muove28. Механизм работает, и это
замечательно.
 
Черчилль, Тьюринг и его лабиринт
 
Четырнадцатого ноября 1940 года 500 самолетов
Люфтваффе почти беспрепятственно долетели до Британии
и семь часов бомбили промышленный город Ковентри. Спу-
стя много лет после окончания войны капитан Фредерик Уи-
льям Уинтерботэм рассказал, что Уинстон Черчилль 29 мог

28
 «И все-таки она вертится!» – Галилео Галилей (прим. ред.).
29
 В книге, где Черчилль описывает свои взгляды на Вторую мировую войну
(и которая принесла ему Нобелевскую премию по литературе), он не упомина-
 
 
 
бы избежать бомбежки и уничтожения города, если бы ре-
шил воспользоваться секретным оружием, разработанным
молодым британским математиком Аланом Тьюрингом.
Тьюринг совершил научный подвиг, который дал союзни-
кам стратегическое преимущество, способное повлиять на
исход Второй мировой войны. Он создал алгоритм для де-
шифровки «Энигмы» – изощренной механической системы
роторов, похожей на кодовый замок, с помощью которой на-
цисты шифровали свои военные сообщения. Уинтерботэм
объяснил, что после расшифровки «Энигмы» сотрудники
секретной службы получили координаты бомбежки Ковен-
три с достаточным запасом времени, чтобы принять превен-
тивные меры. За несколько часов до бомбардировки Черчил-
лю пришлось выбирать между двумя решениями. Одно бы-
ло эмоциональным и непосредственным (избежать массовой
гибели гражданского населения), а другое – расчетливым и
рациональным (пожертвовать Ковентри, не раскрыв наход-
ку нацистам, и воспользоваться этой козырной картой в бу-
дущем). Ценой пятисот жизней Черчилль решил сохранить
в тайне стратегическое преимущество Британии над Герма-
нией.
Алгоритм Тьюринга одновременно рассматривал все кон-
фигурации, соответствующие вероятному шифру, и оцени-
ет об этой истории. Черчилль вообще очень мало говорил о каких-либо разве-
дывательных операциях, после того как информация, изложенная в его книге о
Первой мировой войне, оказалась полезна для держав гитлеровской коалиции
(прим. авт.).
 
 
 
вал вероятность каждой из них согласно ее способности
предсказать серию предполагаемых сообщений. Эта проце-
дура продолжалась до тех пор, пока вероятность одной из
конфигураций не достигала достаточно высокого уровня.
Помимо вклада в победу союзников, его изобретение откры-
ло новые возможности для развития науки. Спустя полвека
после открытия Тьюринга было установлено, что его алго-
ритм дешифровки «Энигмы» совпадает с алгоритмом чело-
веческого мозга для принятия решений. В условиях военно-
го времени великий английский математик, один из основа-
телей вычислительной техники и теории искусственного ин-
теллекта, создал первую и до сих пор наиболее эффективную
модель, объясняющую, что происходит в нашем мозге, когда
мы принимаем решение.
 
Мозг Тьюринга
 
Согласно процедуре, описанной Тьюрингом, механизм
принятия решений основан на чрезвычайно простом прин-
ципе: мозг создает пространство решений и устраивает со-
ревнование по принципу «победитель получает все».
Мозг преобразует информацию от органов чувств в голо-
са, поданные за тот или иной выбор, – ионные потоки. Они
аккумулируются в нейроне, пока не достигнут порогового
значения, при котором мозг посчитает доказательство доста-
точно веским. Нейронные контуры, ответственные за коор-
 
 
 
динацию решений, были открыты группой исследователей
под руководством Уильяма Ньюсома и Майкла Шадлена. Их
задачей было придумать такой эксперимент, который позво-
лил бы рассматривать каждый элемент по отдельности и в
то же время был бы достаточно сложен, чтобы имитировать
процесс принятия решений в реальной жизни.
Эксперимент выглядит так: по экрану движется
облако точек – одни хаотично и беспорядочно, другие
согласованно, в одном направлении. Игрок (взрослый
человек, ребенок, обезьяна, иногда компьютер) решает,
в какую сторону движется все облако. Это электронный
вариант моряка, который поднимает палец, чтобы
узнать направление ветра. Чем больше точек движется
в одном направлении, тем проще задача.
Обезьяны тысячи раз повторяли этот эксперимент, по-
ка исследователи регистрировали их нейронную активность,
отраженную в электрических токах мозга. Анализируя это
упражнение, проводимое в течение многих лет и в многочис-
ленных вариациях, они установили три принципа алгоритма
Тьюринга для принятия решений.
1) Группа нейронов зрительной коры получает информа-
цию от сетчатки. Нейронный ток отражает количество и на-
правление движения в каждый момент, но не накапливает
историю этих наблюдений.
2) Сенсорные нейроны связаны с другими нейронами те-
менной коры, которые со временем накапливают информа-
 
 
 
цию. Таким образом нейронные контуры теменной коры си-
стематизируют, как предрасположенность к каждому воз-
можному движению изменяется с течением времени в про-
цессе принятия решения.
3)  По мере накопления информации, благоприятствую-
щей определенному варианту, теменная кора, в которой за-
кодирован этот вариант, увеличивает свою электрическую
активность. Когда активность достигает определенного по-
рога, нейронные контуры в глубинных структурах мозга, из-
вестных как базальные ядра, инициируют соответствующее
действие и перезапускают процесс, чтобы освободить место
для следующего решения.

Лучшее доказательство того, что мозг принимает реше-

ния в ходе быстрого перебора возможностей в теменной ко-
ре, – показать, как реакция обезьяны может быть обусловле-
на дополнительным импульсом электрического тока в ней-
ронные контуры, в которых закодированы доказательства
в пользу определенного выбора. Шадлен и Ньюсом прове-
ли такой эксперимент. Пока обезьяна наблюдала за облаком
беспорядочно движущихся точек, они с помощью электрода
стимулировали нейроны теменной коры, кодировавшие дви-
жение в правую сторону. Несмотря на информацию от ор-
ганов чувств, сообщавшую о беспорядочном движении, обе-
зьяны реагировали так, будто точки двигались вправо. Это
напоминает фальсификацию результата выборов с помощью
 
 
 
вброса определенных бюллетеней в избирательную урну.
Эта серия экспериментов также позволила выделить три
главных особенности процесса принятия решений. Какова
связь между ясностью доказательств и временем принятия
решения? Как влияют на выбор предубеждения или преды-
дущее знание? Когда доказательств в пользу одного варианта
становится достаточно, чтобы прекратить «гонку»? Ответы
на эти три вопроса взаимосвязаны. Чем хуже качество ин-
формации, поступающей в мозг, тем медленнее происходит
накопление доказательств. В эксперименте с точками, когда
почти все они движутся хаотично, прямая линейной функции
активации нейронов теменной коры, накапливающих дока-
зательства, выглядит довольно пологой. Если порог доказа-
тельств остается неизменным, то для его пересечения – то
есть для достижения определенной степени надежности  –
требуется больше времени. Решение готовится на медлен-
ном огне, но в конце концов достигает нужной температуры.
Но как устанавливается этот порог? Иными словами, как
мозг определяет, что «уже достаточно»? Это зависит от рас-
чета, который мозг совершает с поразительной скоростью,
исходя из цены ошибки и из времени, доступного для при-
нятия решения.
Мозг определяет этот порог с целью оптимизировать вы-
году от принятого решения. Для этого он совмещает нейрон-
ные контуры, которые устанавливают:
Ценность действия.
 
 
 
 Цену потраченного времени.
Качество сенсорной информации.
Внутреннюю необходимость отреагировать, которую мы
воспринимаем как тревогу или желание поскорее решить во-
прос.

Если в игре с беспорядочно движущимися точками ошиб-

ки влекут за собой строгое наказание, то игроки (люди или
обезьяны) повышают порог и тратят больше времени для
накопления большего количества доказательств. И наобо-
рот, если ошибки не считаются, то игроки понижают порог
и снова выбирают оптимальную стратегию; в  данном слу-
чае  – максимально быструю реакцию. Самое интересное в
этой адаптивной регулировке то, что обычно она происходит
неосознанно, но эффективнее, чем можно себе представить.
Возьмем, к примеру, водителя, который приближается к
светофору. Его мозг совершает огромное количество оце-
нок: вероятность того, что свет может переключиться на
желтый или красный, расстояние до перехода, скорость ав-
томобиля, состояние тормозов, характер уличного движения
и так далее. Но это не все: мозг водителя также обдумывает
срочность ситуации, вероятность аварии… В подавляющем
большинстве случаев (не считая тех, когда что-то идет не так
и контролирующая система мозга берет управление на себя)
эти умозаключения происходят неявно. Мы не осознаем их.
Тем не менее наш мозг за доли секунды выполняет сложную
 
 
 
калькуляцию, которая приводит к решению, когда и насколь-
ко сильно следует нажать на тормоз. Этот пример поясняет
общий принцип: те, кто принимает решения, знают гораздо
больше, чем думают.
С другой стороны, в некоторых осознанных рассуждени-
ях (только они и остаются в памяти к концу дня) мозг ча-
сто устанавливает очень неэффективный порог принятия ре-
шения. Каждый из нас помнит, как он долго обдумывал ка-
кой-нибудь вопрос, не требовавший особых размышлений.
К примеру, большинство из нас делали долгий и мучитель-
ный выбор между двумя блюдами в ресторане, даже если мы
знали, что в любом случае получим удовольствие.
 
Тьюринг в супермаркете
 
Хотя в лаборатории все происходит наглядно, нам гораз-
до интереснее узнать, как мозг принимает решения в повсе-
дневной жизни: водитель думает, стоит ли проехать на жел-
тый свет; судья выносит обвинительный или оправдательный
приговор; избиратель отдает свой голос за того или иного
кандидата; покупатель пользуется преимуществом или ста-
новится жертвой «выгодного предложения». Несмотря на то
что эти решения относятся к разным ситуациям и имеют
свои особенности, они – результат действия одного и того же
механизма.
Один из главных принципов, занимающий центральное
 
 
 
место в модели Тьюринга, состоит в том, каким образом
человек понимает, что пора перестать собирать доказатель-
ства. Эта проблема отражена в парадоксе, описанном сред-
невековым философом Жаном Буриданом: осел никак не
может сделать выбор между двумя одинаковыми охапками
сена и в итоге погибает от голода. Этот парадокс в чистом
виде представляет проблему модели Тьюринга. Если количе-
ство голосов в пользу каждого выбора одинаково, то идущий
в мозге процесс выбора заходит в тупик. У мозга есть спо-
соб выйти из положения: когда ему кажется, что уже прошло
много времени, он случайным образом распределяет ней-
ронную активность по контурам, определяющим варианты,
пока один из них наберет больше «голосов» и таким образом
победит. Мозг как будто подбрасывает монетку и позволя-
ет судьбе сделать выбор. Какое количество времени разум-
но потратить на принятие решения, зависит от внутреннего
состояния мозга – к примеру, встревожены мы или спокой-
ны, – и от внешних факторов, влияющих на расчет времени.
Один из способов, которым мозг оценивает время, заклю-
чается в простом подсчете ритма: шагов, сердечных сокра-
щений, вдохов и выдохов, колебаний маятника или музы-
кального темпа. К примеру, когда мы физически активны, то
мысленно оцениваем, что прошла минута, быстрее, чем в со-
стоянии покоя, поскольку наше сердце бьется чаще и ход на-
ших внутренних часов ускоряется. То же самое происходит с
музыкальным темпом. Внутренние часы ускоряются вместе
 
 
 
с ритмом, и время проходит быстрее. Заставляют ли эти из-
менения в работе наших внутренних часов быстрее прини-
мать решения и понижать порог их принятия?
Музыка оказывает более сильное воздействие на наши ре-
шения, чем мы думаем. Мы иначе ведем автомобиль, ходим
и делаем покупки в зависимости от музыки, которую слы-
шим в это время. При быстром музыкальном темпе наш по-
рог принятия решений понижается и почти каждое решение
становится более рискованным. Водители чаще меняют по-
лосы движения, проезжают на желтый свет, обгоняют дру-
гие машины и превышают скорость, если слушают в пути
энергичную музыку. Музыкальный темп определяет, сколь-
ко времени мы готовы терпеливо ждать в приемной и сколь-
ко продуктов купим в супермаркете. Многие менеджеры су-
пермаркетов знают, что музыкальный фон повышает прода-
жи, и пользуются этим инструментом, даже не имея понятия
о работах Тьюринга. Наш механизм принятия решений мо-
жет быть весьма предсказуемым, хотя мы почти не осознаем,
как он работает.
Другой ключевой фактор принятия решений – определе-
ние момента начала «гонки». Если существует предпочте-
ние в отношении того или иного выбора, то нейроны, накап-
ливающие информацию в его пользу, срабатывают раньше,
что дает им фору, как это бывает в автомобильных гонках.
В некоторых случаях предпочтения могут иметь определя-
ющее значение, к примеру когда люди решают жертвовать
 
 
 
свои органы.
В демографических исследованиях донорства органов
страны делятся на две группы: в одних почти все жители го-
товы быть донорами, а в других почти никто на это не согла-
сен. Не нужно быть специалистом по статистике, чтобы уви-
деть поразительное отсутствие промежуточных групп. При-
чина крайне проста: окончательный выбор человека опреде-
ляется формулировкой вопроса в анкете. В странах, где фор-
мулировка гласит: «Если вы хотите жертвовать органы, по-
ставьте свою подпись», никто этого не делает. В странах, где
формулировка гласит «Если вы НЕ хотите жертвовать орга-
ны, поставьте свою подпись», почти все согласны стать до-
норами. Объяснение этого феномена связано с универсаль-
ной чертой, которая не имеет ничего общего с религией или
с жизнью и смертью: люди не заполняют анкету целиком.
Когда нам предлагается широкий выбор вариантов, не все
они начинают гонку с одного места; варианты, данные по
умолчанию, получают преимущество. Если же, вдобавок, пе-
ревес доказательств в пользу какого-либо выбора незначи-
телен, выигрывает тот вариант, который начинает с преиму-
щества. Это яркий пример того, как власти гарантируют сво-
боду выбора, но в то же время внушают, – а по сути дела,
диктуют – нам решения. Он также раскрывает общую чер-
ту всех людей, будь то голландцы, мексиканцы, католики,
протестанты или мусульмане: наш механизм принятия ре-
шений дает сбой, когда мы сталкиваемся с трудными ситуа-
 
 
 
циями. Тогда мы просто принимаем то, что нам предлагает-
ся по умолчанию.
 
Сердце-свидетель
 
До сих пор мы говорили о процессах принятия решений
так, будто все они принадлежат к одному классу, управляют-
ся согласно одинаковым принципам и осуществляются сход-
ными нейронными контурами мозга. Однако принимаемые
нами решения принадлежат как минимум к двум разным
типам. Некоторые из них рациональны, и мы понимаем ар-
гументы, на которых они основаны. Другие необъяснимы и
происходят по наитию, так что создается впечатление, что
они продиктованы нашим телом. Но есть ли на самом деле
два разных способа принятия решений? Что лучше: выби-
рать на основе интуиции или тщательно и рационально об-
думывать каждое решение?
Обычно рационализм связывают с наукой, в то время как
природа наших эмоций кажется таинственной, запутанной и
почти необъяснимой. Мы опровергнем этот миф с помощью
простого эксперимента.
Два нейрофизиолога,  – Лионель Накаш и мой
парижский наставник Станислас Деаэн  – провели
эксперимент, в котором они демонстрировали на
экранах числа с такой скоростью, что участники
считали, будто ничего не видели. Такой тип
 
 
 
 демонстрации, который не активирует сознание,
называется сублиминальным, или подпороговым.
Потом они просили участников сказать, было ли
показанное число больше или меньше пяти, и
те, к своему удивлению, в большинстве случаев
давали правильные ответы. Человек, принимающий
решение, считает его догадкой, но с точки зрения
экспериментатора, совершенно ясно, что решение было
стимулировано на подсознательном уровне с помощью
механизма, очень похожего на механизм сознательного
принятия решений.
Таким образом, для мозга догадки не так уж отличают-
ся от рациональных решений. Но этот пример не раскрыва-
ет всего богатства физиологии решений, принимаемых на
подсознательном уровне. В данном случае популярные вы-
ражения вроде «доверяй своему сердцу» или «он это нутром
чует» оказываются довольно точными и проливают свет на
формирование интуитивных догадок.
Для того чтобы понять это, достаточно зажать между зу-
бов карандаш, поместив его во рту горизонтально. Ваши гу-
бы неизбежно сложатся в подобие улыбки. Это явно механи-
ческий эффект, а не отражение эмоции, но у вас все равно
возникает некое ощущение благополучия. Для этого доста-
точно просто имитации улыбки. Фильм покажется нам го-
раздо более увлекательным, если мы смотрим его, держа ка-
рандаш во рту горизонтально, а не воткнув его между губа-
ми и как бы нахмурившись. Таким образом, решение о том,
 
 
 
является ли что-то забавным или скучным, берет начало не
только в оценке внешнего мира, но и в подсознательных ре-
акциях, обусловленных нашим внутренним миром. Слезы,
потение, дрожь, учащенное сердцебиение или выброс адре-
налина – это не просто телесные реакции, выражающие на-
ши эмоции. Наоборот, мозг читает и оценивает эти «телес-
ные переменные», чтобы выражать и порождать чувства и
эмоции.
То обстоятельство, что физиологические реакции могут
влиять на процесс принятия решений, позволяет научно
обосновать так называемые догадки. Когда решение прини-
мается неосознанно, кора головного мозга сравнивает раз-
ные варианты и оценивает возможные риски и преимуще-
ства каждого выбора. Результат этих расчетов проявляется в
физиологических состояниях, в которых мозг может распо-
знать риск, угрозу или удовольствие. Тело становится отра-
жением и объемным резонатором внешнего мира.
 
Тело в казино и на шахматной доске
 
Важный эксперимент, показывающий, как принимаются
решения на основе догадок, был проведен с двумя стопками
карточек.
Как и во многих настольных играх, в этом
эксперименте есть элементы процесса принятия
решений в реальной жизни: выигрыши и проигрыши,
 
 
 
 риск и неопределенность. Игра проста, но
непредсказуема. Игрок на каждом ходу выбирает,
из какой стопки он вытаскивает карточку. Число
на выбранной карточке обозначает количество
монет, которые он выиграл (или проиграл, если
число отрицательное). Карточки перевернуты лицевой
стороной вниз, поэтому игроку в ходе эксперимента
приходится оценивать, какая из двух стопок более
«прибыльна».
Это напоминает казино, где человек делает выбор
между двумя «однорукими бандитами», наблюдая за
тем, как часто и как много автомат выплачивает
за определенный период времени. Но в отличие
от казино эта игра, придуманная нейробиологом
Антонио Дамасио, не вполне случайна: одна стопка в
среднем действительно приносит больше выигрышей,
чем другая. Если обнаружить это, то следующий шаг
очень прост: всегда выбирать более прибыльную стопку.
Какое непогрешимое правило!
Трудность в том, что игрок должен выявить это свойство,
анализируя долгую историю выигрышей и проигрышей. По-
сле некоторой практики почти все находят закономерность,
могут объяснить ее и, естественно, начинают выбирать кар-
точку из «нужной» стопки. Но настоящее открытие происхо-
дит по пути к этой находке, среди интуитивных догадок. Еще
до того, как игроки готовы сформулировать правило, они на-
чинают чаще выбирать карточки из «нужной» стопки. Хотя
на этом этапе они играют гораздо лучше, чем если бы вытас-
 
 
 
кивали карты наугад, они не могут объяснить, почему выби-
рают «нужную» стопку, которая в среднем приносит боль-
ше выигрышей. Иногда они даже не сознают, что выбирают
одну стопку чаще, чем другую. Но в их телесных реакциях
появляются недвусмысленные признаки. В тот момент, ко-
гда игрок собирается выбрать «неправильную» стопку, про-
водимость его кожи увеличивается, что свидетельствует об
усиленном потоотделении, которое, в свою очередь, отража-
ет эмоциональное состояние. Можно сказать, что игрок по-
ка не понимает, что одна стопка дает лучшие результаты по
сравнению с другой, но его тело уже знает об этом.
Моя коллега Мария Джулиана Леоне, нейробиолог
и мастер спорта международного класса по шахматам,
вместе со мной провела эксперимент на шахматной
доске, согласно борхесовскому пониманию шахмат как
метафоры человеческой жизни30. Два мастера сходятся
лицом к лицу. У них есть тридцать минут, чтобы
принять ряд решений и организовать свои армии.
На доске идет смертельная битва и кипят страсти.
Во время игры мы регистрируем сердечный ритм
шахматистов. Он повышается по мере того, как растет
напряжение, истекает время и приближается конец
баталии. Особенно резкий скачок наблюдается, когда
противник совершает ошибку, которая решает исход
игры.

30
 Автор имеет в виду стихотворение «Шахматы» Хорхе Луиса Борхеса (прим.
ред.).
 
 
 
 Но главное наше открытие заключалось в другом:
за несколько секунд до того, как тот или иной игрок
совершал ошибку, его сердцебиение изменялось. Это
значит, что в ситуации широчайшего выбора, почти
такой же сложной, как сама жизнь, сердце паникует
еще до принятия неправильного решения. Если бы
игроки могли сознавать это, если бы они слышали, что
подсказывает их сердце, то, наверное, им удалось бы
избежать многих ошибок.
Тело и мозг полностью управляют процессом принятия
решений задолго до того, как мы начинаем разбираться в де-
талях; телесные проявления эмоций действуют как сигнал
тревоги, предупреждая нас о возможных рисках и ошибках.
Это открытие разрушает представление о том, что интуиция
относится к царству магии и пророчеств. Между интуитив-
ными догадками и наукой нет никакого конфликта. Как раз
наоборот: интуиция идет рука об руку с рассудком и наме-
рением, всецело принадлежа царству науки.
 
Рациональное мышление или догадки?
 
После того как мы обнаружили, что интуитивные догад-
ки – это неосознанные умозаключения, можно перейти к во-
просу, имеющему более серьезное практическое значение.
Когда можно верить догадкам, а когда нет? Чему следует
больше доверять в самых важных вопросах: догадкам или
рациональным рассуждениям?
 
 
 
 Ответ неоднозначен: все зависит от ситуации. При про-
ведении эксперимента, который до сих пор вызывает спо-
ры, социальный психолог Ап Дийкстерхуис обнаружил, что
сложность решения становится решающим критерием при
выборе между сознательным и интуитивным действием. По
его наблюдениям, это правило действует как для «подстро-
енных» ситуаций в лаборатории, так и для реальной жизни.
Он смоделировал в лаборатории игру, где
участникам нужно было оценить два варианта  –
например, два автомобиля,  – и выбрать самый
практичный. Иногда различалась только цена, и
решение было простым: чем дешевле, тем лучше.
Задача постепенно усложнялась: два автомобиля
отличались не только по цене, но и по расходу топлива,
безопасности, комфорту, риску угона, мощности
двигателя и уровню загрязнения.
Самой удивительной находкой Дийкстерхуиса оказалось
то, что когда в игре присутствует много элементов, догад-
ки более эффективны, чем осознанные рассуждения. Та же
закономерность проявляется в реальном мире. Это наблю-
далось в ходе эксперимента, где людей, которые только что
купили зубную пасту  – несомненно, один из простейших
поступков в нашей жизни,  – спрашивали, как они сдела-
ли выбор. Месяц спустя те, кто обдумывал решение, оказа-
лись более довольны покупкой, чем те, кто не делал этого.
С другой стороны, исследователи наблюдали противополож-
 
 
 
ный результат, когда опрашивали людей, только что купив-
ших мебель (сложное решение с множеством переменных,
таких как цена, размер, качество и эстетическая привлека-
тельность). Как и в лаборатории, лучше выбирали те, кто
меньше думал.
У этих экспериментов разная методология, но вывод
один. Когда мы принимаем решение, размышляя над
небольшим набором элементов, то делаем лучший выбор,
потратив время на обдумывание. Но когда проблема слож-
ная, то в целом мы выбираем лучше, если следуем своей ин-
туиции.
Сознание довольно ограничено и способно удерживать не
так много информации. Но подсознание необъятно. Имен-
но поэтому, когда мы принимаем решения с малым количе-
ством переменных – к примеру, цена, качество и размер то-
вара, – то лучше подумать, прежде чем действовать. В ситу-
ациях, когда можно мысленно оценить все элементы одно-
временно, рациональное решение более эффективно. Но ес-
ли в игре участвует больше переменных, чем мы способны
одновременно удерживать в сознании, быстрые интуитивные
решения оказываются более эффективными, даже если они
основаны на приблизительных расчетах.
 
Как почуять любовь
 
Вероятно, самые сложные и важные решения относятся
 
 
 
к эмоциональной и социальной сферам. Нам показалось бы
странным и почти абсурдным обдуманное решение влюбить-
ся, как будто существует некая арифметическая оценка или
аргументы за и против. Такого просто не может быть. Обыч-
но мы влюбляемся по загадочной причине, и понять ее мож-
но лишь приблизительно и по прошествии времени.
На феромоновых вечеринках 31 каждый участник нюхает
одежду, которую несколько дней носили другие гости. Люди
решают, с кем познакомиться, исходя из привлекательности
запаха. Такой выбор кажется естественным, поскольку обо-
няние ассоциируется с интуицией; например, мы говорим:
«Эта история плохо пахнет». Каждый из нас помнит волну-
ющий запах постели любимого человека. Но все же это до-
вольно странно, так как обоняние – далеко не самое точное
из наших чувств. Поэтому весьма вероятно, что кто-нибудь
будет разочарован в партнере, к которому его приведет чу-
тье, и поспешит прочь, проклиная свой незадачливый нос.

31
  Феромоны  – это медиаторы (носители сообщения) в системе химической
коммуникации – такой как наше чувство обоняния, – которая свойственна дан-
ному виду и воздействует на автоматические функции мозга. У грызунов есть
специализированная феромонная система, которая называется сошниково-носо-
вым органом. Как работают человеческие феромоны (и работают ли они вооб-
ще), до сих пор остается предметом дискуссии. Как правило, они считаются за-
пахами, воспринимаемыми на подсознательном уровне. Но это неточное и даже
ошибочное определение, поскольку те же молекулы, в малых дозах присутству-
ющие в обонятельной системе, могут вызывать неосознанные реакции. Возмож-
но, фермоновые вечеринки – это просто «вечеринки с душком», но согласитесь,
звучит не так красиво (прим. авт.).
 
 
 
 Швейцарский биолог Клаус Ведекинд придумал
выдающийся эксперимент на эту тему. Он собрал
группу мужчин, которые несколько дней носили
одинаковые футболки, не пользуясь парфюмом или
дезодорантом. Потом несколько женщин понюхали
футболки и сообщили, насколько приятным им
показался каждый запах. Разумеется, он провел
и обратный эксперимент, когда мужчины нюхали
нестиранные женские футболки. Ведекинд не просто
хотел посмотреть, что из этого получится. Он
опирался на гипотезу, полученную в результате
наблюдений за поведением грызунов и других
животных. Его предпосылка заключалась в том, что
в области вкусовых, обонятельных и подсознательных
предпочтений мы очень похожи на нашего
«внутреннего зверя».
Каждый человек имеет свой иммунный набор, и это отча-
сти объясняет, почему под воздействием определенного ви-
руса одни заболевают, а другие нет. Можно представить, что
наша иммунная система – это щит. Если два щита, наложен-
ные друг на друга, защищают одно и то же место, один из них
явно лишний. Но если щиты закрывают два соседних участ-
ка, то вместе они создают оптимальную защиту. Эту идею (с
некоторыми оговорками, которые мы здесь проигнорируем)
можно перенести на иммунный набор: два человека с очень
разными параметрами иммунитета дают потомство с более
эффективной иммунной системой.
 
 
 
 У грызунов, которые руководствуются обонянием при вы-
боре пары в гораздо большей степени, чем мы, предпочтения
обычно сводятся к простому правилу: они склонны выбирать
партнеров с другим иммунным набором. Это составляло ос-
нову эксперимента Ведекинда. Он измерил ГКГС (главный
комплекс гистосовместимости) каждого участника – семей-
ство генов, обуславливающих различия в иммунной систе-
ме у разных людей, – и получил необыкновенный результат.
Когда мы доверяемся своему обонянию, то следуем тому же
правилу, что и грызуны: в среднем, женщин больше привле-
кал запах мужчин с другим ГКГС. Поэтому феромоновые
вечеринки способствуют разнообразию – по крайней мере, в
том, что касается иммунной системы.
Но в этом правиле есть важное исключение. Обонятель-
ные предпочтения самки мыши меняются на противополож-
ные, когда она беременна. Тогда она предпочитает искать
мышей, чей ГКГС похож на ее собственный. В упрощенном
варианте это значит, что хотя поиск комплементарности мо-
жет быть полезным в период спаривания, во время беремен-
ности имеет смысл оставаться поближе к родному гнезду,
среди родственников, с которыми много общего.
Происходит ли у женщин такой же сдвиг обонятельных
предпочтений? Это похоже на правду, так как в разгар гор-
мональной революции, происходящей во время женской бе-
ременности, изменение обонятельного и вкусового воспри-
ятия очень заметно. Ведекинд изучил, как меняются обоня-
 
 
 
тельные предпочтения у женщин, принимающих противо-
зачаточные таблетки со стероидами, имитирующими гормо-
нальное состояние при беременности. Так было установлено,
что женщины (как и самки грызунов) начинают предпочи-
тать запах футболок, которые носили мужчины со сходным
ГКГС.
Этот эксперимент иллюстрирует более общую концеп-
цию. Многие наши эмоциональные и вкусовые решения го-
раздо более стереотипны, чем мы думаем. Как правило, этот
механизм маскируется подсознанием, и мы не осознаем про-
цесса обдумывания выбора. Но он проходит там, в глубине
аппарата, сформировавшегося задолго до того, как мы нача-
ли размышлять о подобных вопросах.
Иными словами, решения, основанные на догадках и ин-
туиции, которые часто представляются мистическими, спон-
танными и необоснованными, на самом деле управляемы и
стереотипны. Из-за технических параметров и ограничен-
ности нашего сознательного восприятия разумнее оставлять
«простые» решения на усмотрение рациональной мысли и
поручать «сложные» вопросы нашему чутью, сердцу и поту.
 
Убеждение, знание, доверие
 
Когда мы принимаем решение, то в дополнение к его осу-
ществлению наш мозг создает убеждение. Мы воспринима-
ем его как веру или уверенность в своих действиях. Иногда
 
 
 
мы покупаем в киоске шоколадку, убежденные, что хотим
именно этого. В других случаях мы надеемся, что шоколад-
ка подсластит горечь неправильного выбора. Десерт один и
тот же, а впечатление совершенно разное.
Все мы бывали абсолютно уверены в решении, которое
впоследствии оказалось ошибочным. И, напротив, во мно-
гих ситуациях мы колебались, хотя имели все основания для
уверенности. Как устроено чувство веры в правильность ре-
шения? Почему некоторые люди всегда чрезвычайно увере-
ны в себе, а другие терзаются сомнениями?
Научное исследование этой веры (или неуверенности)
проливает свет на субъективность; оно посвящено не дей-
ствиям, а личным убеждениям. Впрочем, с практической
точки зрения это различие незначительно, поскольку наша
уверенность (или неуверенность) в себе и в своих поступках
определяет наш образ жизни.
Самый простой способ исследования уверенности –
попросить человека поставить точку на линии,
один конец которой символизирует абсолютную
уверенность, а другой – сомнение в принятом решении.
Существует и другой способ: спросить человека,
предпочитает ли он назначить твердую цену за сам
факт принятия решения или сделать ставку в надежде
заработать больше, если решение окажется верным.
Когда человек совершенно уверен в своем выборе,
он делает ставку (журавль в небе), а если не уверен,
то предпочтет фиксированную сумму (синица в руке).
 
 
 
 Эти два способа измерения уверенности хорошо
согласуются друг с другом: те, кто указывает твердую
уверенность на линейной модели, так же смело бьются
об заклад. Верно и обратное: те, кто сомневается в своих
решениях, не склонны делать на них ставки.
Параллель между уверенностью и азартом находит
подтверждение в повседневной жизни. Рискованные или
неудачные вложения средств в финансовых, профессиональ-
ных, политических или семейных вопросах обходятся до-
рого. Но эта параллель также имеет научные последствия.
Когда мы измеряем предрасположенность человека делать
ставки на правильность принятых решений, то узнаем нечто
новое о восприятии уверенности людьми, которые не могут
словами выразить свои убеждения.
 
Уверенность: изъяны и
отличительные свойства
 
Способ формирования уверенности у каждого человека
похож на цифровой отпечаток 32. У некоторых уверенность
выражается во множестве тонких нюансов, а другие прояв-
ляют либо крайнее сомнение, либо полную убежденность.
Это культурные черты, и способы проявления уверенности в
некоторых странах Азии отличаются от принятых на Западе.
32
 Совокупность информации о посещениях и действиях пользователя во вре-
мя пребывания в Интернете (прим. ред.).
 
 
 
 Почти каждый из нас сталкивался с неоправданной уве-
ренностью – например, когда мы думаем, что хорошо про-
явили себя на экзамене, а потом выясняется, что провалили
его. Нам знакомы люди, которые очень осторожны в оценке
своих знаний и поэтому чувство уверенности у них четкое
и надежное. Они знают, когда можно делать ставки, а когда
лучше воздержаться от этого. Уверенность – это окно в лич-
ное знание.
Надежность убеждений  – это индивидуальная особен-
ность, сходная с ростом или цветом глаз. Но в отличие от
физических черт мы можем изменять или модифицировать
свой образ мыслей. Как черта личности уверенность отраже-
на в анатомической структуре мозга. Люди с более точными
системами убеждений имеют больше связей (то есть боль-
шую плотность аксонов) в области передней префронталь-
ной коры головного мозга, которая называется «полем Брод-
мана 10», или 10 ПБ33. Кроме того, у людей с точным чув-
ством уверенности 10 ПБ более эффективно связано с дру-
гими кортикальными структурами мозга, такими, как угло-
вая извилина и латеральная префронтальная кора.
Разница между людьми с большей и меньшей функцио-
нальной плотностью нейронных связей в лобной коре на-
33
 Поля Бродмана – отделы коры больших полушарий головного мозга, отли-
чающиеся по клеточному строению (цитоархитектонике). В 1909  г. немецкий
невролог К. Бродман предложил карту полушарий головного мозга с 52 цитоар-
хитектоническими полями. Поле № 10 соответствует передней префронтальной
коре (прим. пер.).
 
 
 
блюдается лишь в тех случаях, когда человек обращает вни-
мание внутрь себя, например пробует сосредоточиться на
своем дыхании. Тогда образуется взаимосвязь между дву-
мя переменными, на первый взгляд имеющих мало обще-
го: нашим чувством уверенности и знанием собственного те-
ла. Общность заключается в том, что они направляют наши
мысли внутрь себя. Поэтому умение внимательно наблюдать
за состоянием своего тела – естественный способ укрепле-
ния уверенности в нашей системе принятия решений.
Для ощущения доверия или недоверия к себе мозг поль-
зуется внешними переменными. К примеру, мы чувствуем
неуверенность в себе, если потеем, запинаемся, опускаем
взгляд или проявляем другие физические признаки сомне-
ния. Эти признаки, которыми мы пользуемся для оценки
уверенности других людей, также позволяют нам оценивать
собственную уверенность.
 
Природа оптимизма
 
Когда колебания между сомнением и определенностью
относятся к результатам наших действий в неизвестном бу-
дущем, чувство уверенности делит нас на оптимистов и пес-
симистов. Оптимисты уверены, что они попадут в любую ми-
шень, победят в любой игре, никогда не потеряют работу,
могут заниматься незащищенным сексом и небрежно водить
автомобиль, потому что у них есть иммунитет к опасностям.
 
 
 
Остается лишь гадать, почему оптимизм так живуч, несмот-
ря на неудачи и постоянные мелкие неприятности. Разгад-
ка этого парадокса – в мозге оптимистов, который склонен
к избирательной забывчивости. Каждый понедельник, как и
каждый Новый год, сулит им огромные надежды; каждая лю-
бовь – это любовь всей жизни, и в этом году мы обязательно
выиграем чемпионат. Эти утверждения игнорируют множе-
ство прошедших понедельников и массу случившихся разо-
чарований. Неужели мы настолько слепы перед лицом оче-
видных вещей? Какие механизмы нашего мозга порождают
эту неувядающую склонность к оптимизму? И что нам де-
лать с ним, если мы сознаем, что он основан на иллюзии?
Одна из самых распространенных моделей человеческо-
го обучения, которая теперь препоручается главным обра-
зом искусственному интеллекту,  – ошибка предсказания.
Это простая интуитивная процедура. Первая ее предпосыл-
ка состоит в том, что каждое задуманное действие, от самого
обычного до самого сложного, основано на внутренней мо-
дели, своеобразной мысленной прелюдии к тому, что долж-
но случиться. К примеру, если мы здороваемся с кем-то в
лифте, то предполагаем получить в ответ доброжелательную
реакцию. Если реакция оказывается не такой, как мы ожи-
даем, – несоразмерно пылкой или холодной, – это удивляет
нас.
Ошибка предсказания показывает различие между ожи-
даемым и фактически наблюдаемым. Она кодируется ней-
 
 
 
ронными контурами базальных ядер, которые вырабатыва-
ют дофамин: нейротрансмиттер, наряду с другими функци-
ями, передающий сигналы удивления в различные структу-
ры мозга. Дофаминергический сигнал отмечает диссонанс
между тем, что было предсказано, и тем, что в итоге об-
наружилось. Он создает питательную почву для обучения,
так как структуры, насыщенные дофамином, становятся пла-
стичными и предрасположенными к изменениям. Без дофа-
мина нейронные контуры обычно застывшие и не очень пла-
стичные.
Цикличное обновление наших надежд по понедельникам
и в канун Нового года толкает нас на взлом этой системы
обучения. Если мозг не сигнализирует о диссонансе, о том,
что реальность оказывается хуже, чем мы ожидали, наши на-
дежды рождаются без остановки. Бывает ли такое? Если да,
то как это происходит? Можно ли считать это тайным даром
оптимистов?
На эти вопросы ответил сравнительно простой экспери-
мент, проведенный британским нейропсихологом Тали Ша-
рот. Она предлагает людям оценить вероятность разных
неприятных событий. Какова вероятность умереть до шести-
десяти лет? Как насчет развития дегенеративного заболева-
ния? А автомобильной аварии?
Значительное большинство опрошенных считают вероят-
ность того, что с ними случится что-то плохое, более низкой,
чем показывает статистика. Иными словами, когда мы пыта-
 
 
 
емся оценить наши риски – не считая воздушных перелетов
и насилия в городской среде, – то почти всегда оказываемся
оптимистами.
Но самое интересное происходит, когда наши убеждения
не совпадают с реальностью. К примеру, участникам предла-
гали оценить свои шансы заболеть раком, а потом сообщали,
что средняя вероятность такого исхода для них близка к 30
процентам.
Согласно модели ошибки предсказания, люди должны
воспользоваться такой информацией для изменения своих
убеждений. Именно так и происходит, когда большинство
людей узнает, что дела обстоят лучше, чем они полагали. Те,
кто верил, что вероятность заболеть раком для них выше,
изменили свою оценку на близкую к реальности. Например,
если они давал оценку в 50 процентов, при последующих
опросах говорили примерно о 35 процентов.
Но – в том-то и парадокс! – участники, которые оценива-
ли вероятность заболеть раком ниже, чем на самом деле (на-
пример, менее 10 процентов), практически не корректиро-
вали свои убеждения. При последующих опросах, когда они
уже знали неутешительную новость о тридцатипроцентной
вероятности, их оценки изменялись всего на 1–2 процента
и составляли 11–12 процентов. Иными словами, если люди
узнают, что правда хуже, чем они думали, они почти не ме-
няют прежних убеждений.
Что же происходит в головном мозге? Каждый раз, ко-
 
 
 
гда мы узнаем желательную или благоприятную информа-
цию, активируется группа нейронов в небольшом участке
префронтальной коры левого полушария, называемом ниж-
ней лобной извилиной. С другой стороны, когда получен-
ная инфомация нежелательна, активируется соответствую-
щая группа нейронов в правом полушарии. В этих двух об-
ластях существует некое равновесие между хорошими и пло-
хими новостями, и у него есть две особенности. Первая со-
стоит в том, что мы гораздо больше сосредоточиваемся на
хорошем, чем на плохом, что порождает склонность к опти-
мизму. Вторая, наиболее интересная особенность заключа-
ется в том, что крен в сторону хороших новостей у одних
людей выражен сильнее, чем у других. Это проливает свет
на природу оптимизма.
Активация нейронов в нижней лобной извилине левого
полушария сходна у всех людей, когда они обнаруживают,
что дела обстоят лучше, чем они ожидали. Тот же процесс
в нижней лобной извилине правого полушария (когда мы
узнаем, что дела обстоят хуже) варьирует в широких преде-
лах. У наиболее оптимистичных людей он сведен к мини-
муму, как будто они в буквальном смысле закрывают глаза
на плохие новости. С пессимистами происходит обратное:
активация усиливается, преувеличивая и умножая воздей-
ствие негативной информации. Различие между оптимиста-
ми и пессимистами с точки зрения биологии заключается не
в способности ценить хорошее, а в умении игнорировать и
 
 
 
забывать плохое.
К примеру, многие матери лишь смутно помнят боль, ко-
торую они испытывали во время родов. Такая избиратель-
ная забывчивость красноречиво иллюстрирует механику оп-
тимизма. Если бы воспоминания о боли были отчетливее,
наверное, у нас было бы гораздо больше семей с одним ре-
бенком. Нечто похожее происходит с новобрачными: никто
из них не верит в возможность развода. Но согласно стати-
стике, вероятность развода составляет от 30 до 50 процен-
тов, в зависимости от времени и места. Разумеется, тот мо-
мент, когда люди клянутся в вечной любви – что бы ни озна-
чала эта «вечность», – крайне неподходящее время для раз-
мышлений о статистике человеческих отношений.
Выгоды и издержки избыточного или недостаточного оп-
тимизма вполне осязаемы. Существуют интуитивные дово-
ды в пользу наивного оптимизма, так как он служит движу-
щей силой активных действий, предприимчивости и инно-
ваций. Без оптимизма мы бы никогда не высадились на Лу-
ну. Оптимизм в бытовом смысле также ассоциируется с хо-
рошим здоровьем и более полноценной жизнью. Поэтому мы
можем считать его своего рода «маленьким безумием», кото-
рое подталкивает нас к немыслимым поступкам. Его оборот-
ная сторона, пессимизм, приводит к бездействию, а в хрони-
ческих случаях – к депрессии.
Но есть также веские основания воздерживаться от из-
лишнего оптимизма, когда он подталкивает нас к рискован-
 
 
 
ным и ненужным решениям. Убедительные статистические
данные, связывающие риск автомобильных аварий с состоя-
нием опьянения, разговорами по мобильному телефону или
пренебрежением ремнями безопасности, продолжают накап-
ливаться. Оптимисты знают об этих рисках, но ведут се-
бя так, будто они неуязвимы. Они считают себя статистиче-
скими исключениями, но разумеется, это неправда; если бы
мы все были исключениями, то правил бы не существовало.
Неоправданный оптимизм приводит к необратимым послед-
ствиям, которых можно избежать.
 
Одиссей и синдикат личностей
 
Повседневный пример чрезмерного оптимизма  – наши
ощущения, когда мы просыпаемся поутру. Время перед
сном часто бывает наполнено оптимистичными ожидания-
ми: мы собираемся встать пораньше и, допустим, сделать за-
рядку. Это искреннее желание, и мы верим, что оно пойдет
на пользу нашему здоровью и физической форме. Но, ес-
ли не считать «жаворонков», на следующее утро перед нами
разворачивается совершенно иная картина. Тот человек, ко-
торый вчера принял решение рано встать, куда-то исчезает.
В семь утра нас охватывает сладкая дремота и гедонистиче-
ское желание еще поваляться в постели.
Границы личности размыты. Точнее говоря, каждый из
нас образует синдикат из нескольких личностей, которые
 
 
 
в разных ситуациях проявляют себя по-разному и иногда
противоречат друг другу. Среди членов синдиката имеется
две крайности: смелый гедонист, который игнорирует риски
и будущие последствия (оптимист), и меланхолик, который
мучительно обдумывает риски и последствия (пессимист).
Эта динамика особенно четко проявляется в двух обстоя-
тельствах: при некоторых неврологических и психиатриче-
ских патологиях и во время полового созревания.
Склонность игнорировать риск возрастает при активации
прилежащего ядра 34 лимбической системы, отвечающего за
переживание гедонистического удовольствия. В ходе экспе-
римента, шокировавшего некоторых коллег из Массачусет-
ского технологического института, Дэн Ариэли тщательно
проанализировал конкретный аспект удовольствия: половое
возбуждение. Он обнаружил, что с ростом полового возбуж-
дения люди более склонны совершать поступки, которые
в других обстоятельствах они сочли бы ошибочными или
неприемлемыми. Разумеется, риск незащищенного секса с
незнакомыми людьми входил в число этих поступков.
Период полового созревания у подростков сопряжен с
чрезмерным оптимизмом и уязвимостью перед рискованны-
ми ситуациями. Это происходит потому, что развитие моз-
га, как и развитие тела, происходит неоднородно. Некоторые
мозговые структуры растут очень быстро и полностью фор-
34
 Прилежащее ядро (nucleus accumbens) лимбической системы мозга иногда
называется «центром удовольствия» (прим. пер.).
 
 
 
мируются в первые несколько лет жизни, в то время как дру-
гие остаются незрелыми, когда мы становимся подростками.
Один из популярных околонаучных мифов гласит, что под-
ростки подвергаются особому риску из-за незрелости пре-
фронтальной коры – структуры, которая оценивает будущие
последствия, координирует и тормозит наши побуждения.
Однако более позднее развитие контролирующей структу-
ры лобной коры само по себе не объясняет резкий всплеск
склонности к риску в подростковом возрасте. Ведь дети по-
младше, у которых префронтальная кора еще менее зрелая,
не так склонны подвергать себя риску. Отличительная чер-
та периода полового созревания – относительная задержка
развития префронтальной коры, тормозящей и контролиру-
ющей определенные импульсы, в сочетании с быстрым раз-
витием прилегающего ядра, или «центра удовольствия».
Наивную неуклюжесть раннего подросткового возраста,
когда тело растет быстрее, чем возможность контролировать
себя, можно рассматривать как отражение структуры голов-
ного мозга в этом возрасте. Принимая во внимание уникаль-
ность этого периода нашей жизни, можно понять чувства
подростков и наладить более эффективный диалог с ними.
Такой взгляд на структуру мозга важен для принятия ре-
шений в общественной жизни. К примеру, во многих стра-
нах идут дискуссии о том, с какого возраста молодым людям
можно разрешить голосовать на выборах. Участникам этих
дискуссий было бы полезно учитывать информацию о разви-
 
 
 
тии логики и процесса принятия решений в подростковом
возрасте.
Исследование риска и рациональности в процессе приня-
тия решений у подростков, проведенное Валери Рейной и
Фрэнком Фарли, показало, что даже в отсутствие надлежа-
щего контроля над своими побуждениями, подростки равны
взрослым в том, что касается интеллекта и рационального
мышления. Они способны принимать взвешенные решения
о своем будущем, несмотря на то что им труднее сдерживать
себя в эмоционально напряженных ситуациях, чем взрослым
людям.
Нам не нужен биолог, чтобы объяснить, что мы колеблем-
ся между рассудком и импульсивными решениями и что на-
ша несдержанность в острые моменты проявляется не толь-
ко в подростковом возрасте. Это ярко показывает миф об
Одиссее и сиренах, который дает нам, пожалуй, самое эф-
фективное решение проблемы «синдиката личностей». Во
время путешествия на родной остров Итака, Одиссей про-
сит моряков привязать его к мачте, чтобы он не мог поддать-
ся искушению последовать за песней сирен. Одиссей зна-
ет, что в самый напряженный момент его стремление будет
непреодолимым35, и заключает пакт с самим собой, объеди-
няя свою рациональную личность с будущими импульсив-
ными побуждениями.
35
  Оскар Уйальд сказал: «Я могу противостоять всему, кроме искуше-
ния» (прим. авт.).
 
 
 
 Аналогии из нашей повседневной жизни бывают куда бо-
лее банальными; для многих из нас звонок мобильного теле-
фона – это современный вариант песни сирен, которую по-
чти невозможно оставить без внимания. Сознавая риск отве-
та на текстовое сообщение за рулем, мы все равно отвечаем
даже на всякие пустяки. Устоять перед искушением восполь-
зоваться телефоном во время поездки нелегко, но если мы
оставим его в недоступном месте – скажем, в багажнике, –
то, подобно Одиссею, заставим свое рациональное мышле-
ние заранее контролировать нашу будущую неосторожность.
 
Недостатки уверенности в себе
 
Наш мозг обладает механизмами для игнорирования
определенных аспектов будущего. Рецепт оптимизма – лишь
один из многочисленных способов, с помощью которых мозг
создает несоразмерное ощущение уверенности. Изучая ре-
шения, которые люди принимают в области социальных и
экономических проблем повседневной жизни, психолог и
лауреат Нобелевской премии по экономике Дэниэл Канеман
обнаружил два основных недостатка чувства уверенности.
Первый из них состоит в том, что мы склонны подтвер-
ждать наши существующие убеждения. Иными словами, мы
отличаемся упрямством и самонадеянностью. Когда мы в
чем-то уверены, то стараемся питать это предубеждение со-
ответствующими доказательствами.
 
 
 
 Один из самых знаменитых примеров этого принципа был
открыт великим психологом Энтони Торндайком, когда он
опросил несколько военачальников, что они думают о раз-
ных солдатах. Мнения включали различные характеристики,
от физической подготовки до командирских качеств, интел-
лекта и личных достоинств. Торндайк доказал, что в оценке
личности смешаны способности, которые, на первый взгляд,
не имеют никакой связи. Именно поэтому командиры счи-
тали сильных солдат умными и хорошими лидерами, хотя
между силой и интеллектом нет никакой корреляции 36. Ко-
гда мы оцениваем один аспект личности, мы находимся под
влиянием восприятия других аспектов. Это называется эф-
фектом ореола (гало-эффектом).
Такой изъян в механизме принятия решений актуален не
только для повседневной жизни, но также для образования,
политики и судебной системы. От эффекта ореола не защи-
щен никто. К примеру, при равных условиях судьи более
благосклонны к людям, которые выглядят более привлека-
тельно. Это превосходный пример эффекта ореола и его ис-
кажающего воздействия: тех, у кого приятная внешность,
считают хорошими людьми. Такой же эффект оказывает вли-
яние на свободный и честный механизм демократических
выборов. Александр Тодоров доказал, что недолгий взгляд
на лица двух кандидатов позволяет предсказать победителя
с поразительной точностью – вплоть до 70 %, даже без сведе-
36
 
 
 
 Так думают не только командиры, но и все мы в целом (прим. авт.).
ний о биографии кандидата, о его мыслях, поступках, пред-
выборной программе и обещаниях.
Склонность к подтверждению своей точки зрения (пред-
взятость подтверждения, confirmation bias)  – общий прин-
цип, на котором основан эффект ореола, – так ограничивает
реальность, что мы видим лишь то, что сами считаем прав-
дой. «Если она выглядит умной, из нее выйдет хороший се-
натор». Такой вывод, игнорирующий факты и основанный
на первом впечатлении, гораздо чаще встречается в наших
повседневных решениях, чем мы готовы признать.
Чрезмерная уверенность подкрепляется также нашей спо-
собностью игнорировать разброс данных. Представим себе
такой случай: в мешке находится 10 000 шариков. Вы выни-
маете первый и видите, что он красный. Второй, третий и
четвертый шарик тоже оказываются красными. Какого цве-
та будет пятый шарик? Разумеется, красным. Наша уверен-
ность в этом выводе значительно превосходит статистиче-
скую вероятность: в мешке осталось 9996 шариков. Как ска-
зал Вуди Аллен, «Уверенность – это то, что у вас есть, по-
ка вы не поняли проблему». В определенном смысле уверен-
ность – это невежество.
Создание правила на основе всего лишь нескольких при-
меров – одновременно и достоинство, и порок человеческо-
го мышления. Это достоинство, так как оно позволяет нам с
легкостью выявлять правила и закономерности. Но это и по-
рок, который подталкивает нас к уверенным выводам, даже
 
 
 
если мы видели крошечный срез реальности.
Канеман предложил такой умственный эксперимент.
Опрос 200 человек показывает, что 60 % из них будут голо-
совать за кандидата по имени Джордж. Сразу после того, как
вы прочитаете об этом, в вашей памяти остается лишь то, что
60 % проголосуют за Джорджа. Эффект настолько силен, что
многие читатели могут решить, будто я дважды написал од-
но и то же. Разница заключается в размере выборки. В пер-
вом предложении прямо сказано, что это мнение всего лишь
двухсот человек. Во втором эта информация исчезает. Таков
второй фильтр, искажающий чувство уверенности.
Строго говоря, масштабный опрос, показывающий, что из
30 миллионов человек 50,03 % будут голосовать за Джорджа,
был бы гораздо более убедительным. Но система убеждений
нашего мозга часто забывает оценить, основана ли инфор-
мация на масштабной выборке или мы имеем дело лишь с
тремя шариками из десяти тысяч. Как показывает недавний
итог «Брекзита» в Великобритании или предвыборное шоу
Дональда Трампа и Хиллари Клинтон, избиратели забывают
основное правило статистики и судят по выводам, основан-
ным на неполной и часто искаженной информации.
Вкратце, эффект склонности к подтверждению своей точ-
ки зрения и невнимание к статистическому разбросу данных
распространены повсеместно. Они позволяют нам формиро-
вать мнение на основании ограниченных данных, согласую-
щихся с нашими взглядами, и игнорировать все остальное.
 
 
 
Прямое следствие действия этого механизма – чрезмерная
уверенность.
Для понимания и улучшения процесса принятия решений
важно знать, относятся ли эти недостатки только к сложным
общественным проблемам или ко всему огромному спектру
принятия решений. Мы с Ариэлем Зильбербергом и Пабло
Барттфелдом задались целью решить эту загадку, пользуясь
чрезвычайно простыми примерами, такими, как определе-
ние сравнительной яркости двух источников света. Мы об-
наружили, что принципы, ведущие к чрезмерной уверенно-
сти в общественных решениях (эффект подтверждения сво-
ей точки зрения и невнимание к разбросу данных), действу-
ют даже в самых простых перцептивных решениях.
Нашему мозгу свойственно создавать более оптимистич-
ные убеждения, чем позволяют реальные данные. Это под-
тверждается рядом исследований записи нейронной актив-
ности в разных частях коры головного мозга. Наблюдения
показывают, что наш мозг – как и мозг многих других жи-
вотных – постоянно смешивает сенсорную информацию, по-
ступающую от органов чувств, с внутренними гипотезами и
предположениями. Даже зрение, которое мы считаем функ-
цией мозга, наиболее связанной с реальностью, наполнено
иллюзиями. Зрение действует не как пассивный передатчик
данных наподобие фотокамеры, а скорее как орган, интер-
претирующий и конструирующий сложные образы на осно-
ве ограниченной и неточной информации. Даже на первом
 
 
 
участке обработки в визуальной коре нейроны реагируют,
основываясь на сочетании информации, получаемой от сет-
чатки, и данных, поступающих от других частей мозга (си-
стематизирующих воспоминания, звук и речь), которые фор-
мируют гипотезы и предположения об увиденном.
В нашем восприятии почти всегда участвует воображе-
ние. Оно больше похоже на живопись, чем на фотографию.
Согласно эффекту подтверждения своей точки зрения, мы
слепо доверяем реальности, которую сами конструируем.
Ярче всего это проявляется на примере зрительных иллю-
зий, которые мы воспринимаем с полной уверенностью. По-
ясню на примере простой игры, которую можно устроить в
любое время. Попросите человека закрыть глаза и начните
задавать вопросы о том, что находится рядом – не о подроб-
ностях, а о наиболее заметных элементах. Какого цвета сте-
на? Есть ли в комнате стол? Есть ли у мужчины по соседству
борода? Вы обнаружите, что большинство из нас слабо пред-
ставляют, что находится вокруг. Это не удивительно. Самое
удивительное, что мы совершенно игнорируем это невеже-
ство.
 
Чужие взгляды
 
И в повседневной жизни, и в формальной юриспруден-
ции мы судим о поступках других людей не столько по их
последствиям, сколько по определяющим факторам и мо-
 
 
 
тивам. Хотя последствия могут быть одинаковыми, с нрав-
ственной точки зрения мы даем совершенно разные оценки
случайному и умышленному нанесению травмы сопернику
на спортивной площадке. Нам недостаточно просто наблю-
дать результаты действий спортсменов, чтобы выявить дур-
ные намерения или их отсутствие. Нам надо поставить себя
на их место и взглянуть на произошедшее глазами жертвы.
Иными словами, мы должны воспользоваться так называе-
мой теорией разума (theory of mind).
Давайте рассмотрим две вымышленные ситуации. Джо бе-
рет сахарницу и кладет ложку сахара в чай своей подруге.
Накануне кто-то заменил сахар ядом точно такого же цвета
и зернистости. Разумеется, Джо не знал об этом. Его подру-
га пьет чай и умирает. Последствия поступка Джо трагичны.
Но что он сделал неправильно? Разве он виноват?
Почти каждый из нас ответит отрицательно. Для того что-
бы прийти к такому выводу, мы ставим себя на его место,
представляем, что ему известно и неизвестно, и понимаем,
что он не имел намерения причинить вред своей подруге. Бо-
лее того, с точки зрения большинства людей, его даже нельзя
назвать неосторожным. Джо – хороший парень.
То же место и та же самая сахарница. Питер берет сахар-
ницу и заменяет сахар ядом, потому что хочет убить свою по-
другу. Он кладет ложку ей в чай, но яд не оказывает никако-
го эффекта, и подруга остается живой и здоровой. В данном
случае последствия действий Питера совершенно невинны.
 
 
 
Однако почти каждый из нас решит, что Питер поступил
плохо и его поступок достоин осуждения. Это плохой па-
рень.
Теория разума – результат совместного действия сложной
нейронной сети с особенно важной точкой в области право-
го височно-теменного узла. Как видно из названия, этот узел
находится в правом полушарии между височной и теменной
долями, но его расположение не так важно. География го-
ловного мозга менее важна, чем тот факт, что положение ка-
кой-либо функции внутри мозга может пролить свет на при-
чинные связи в его работе37.
Если временно подавить работу правого височно-темен-
ного узла, мы не сможем взвешивать намерения Джо и Пите-
ра, вынося оценку их поступкам. Если эта часть нашего моз-
га не функционирует должным образом, мы решим, что Джо
поступил плохо (потому что он убил свою подругу), а Питер
поступил хорошо (потому что его подруга осталась жива и
здорова). Мы не примем во внимание, что Джо не знал о яде
в сахарнице, а Питеру лишь по чистой случайности не уда-
лось осуществить свой коварный план. Для таких рассужде-
ний нужна работа конкретной функции – теории разума; без
нее мы теряем способность отделять последствия поступка
от системы намерений, знания и мотивации.
37
 Катушки, генерирующие магнитные поля, можно использовать для тормо-
жения или стимуляции участков коры мозга в тот или иной момент жизни. К
примеру, этот метод можно использовать для стимуляции зоны Брока, коорди-
нирующей речевые функции, и вызвать неудержимое многословие (прим. авт.).
 
 
 
 Этот пример, продемонстрированный Ребеккой Сакс,
служит доказательством концепции, которая выходит за пре-
делы теории разума, морали и суждений. Он показывает, что
наш механизм принятия решений представляет собой соче-
тание частей, отвечающих за конкретные функции. Когда
биологическая поддержка этих функций заторможена, наши
убеждения, мнения и суждения радикально изменяются.
В более общем смысле наше представление о справедли-
вости не основано на чистой формальной логике, а зарожда-
ется в особом состоянии мозга 38.
В сущности, для доказательства этой концепции нет необ-
ходимости в изощренных устройствах для стимуляции моз-
га. Расхожая пословица, что «правосудие зависит от того,
что судья ел на завтрак», на самом деле довольно близка к
истине. Процент оправдательных приговоров в США замет-
но снижается в утренние часы, затем резко возрастает по-
сле перерыва на ланч, и снова снижается к концу дня. Ра-
зумеется, в этом исследовании невозможно постоянно кон-
тролировать другие переменные, такие как уровень глюкозы,
усталость или накопившийся стресс. Но оно показывает, что
простые внешние факторы, определяющие состояние мозга
судьи, оказывают сильное влияние на итог судебных реше-
ний.

38
 По знаменитому выражению Граучо Маркса (американский комик – прим.
пер.), «Вот мои принципы, и если они вам не нравятся… что ж, у меня есть дру-
гие принципы» (прим. авт.).
 
 
 
  
Наши внутренние битвы
 
Моральные дилеммы – это доведенные до крайностей ги-
потетические ситуации, которые помогают нам размышлять
об основах нашей нравственности. Самая известная из них
называется «проблемой трамвая» и  выглядит следующим
образом:
Вы находитесь в трамвае без тормозов, который
катится по рельсам и вот-вот задавит пять человек.
Вы хорошо знакомы с механизмом и точно знаете, что
не сможете остановить этот трамвай. Есть только один
выбор. Вы можете перевести стрелку на другой путь, где
задавите только одного человека.
Вы переведете стрелку? В Бразилии, Таиланде, Норвегии,
Канаде и Аргентине почти все люди – молодые или старые,
либеральные или консервативные,  – выбирают поворот на
основе логичного и утилитарного расчета. Выбор кажется
простым: пять смертей или одна? Большинство людей по
всему миру предпочитает спасти пять человек и убить одно-
го. Однако эксперименты показывают, что существует мень-
шинство людей, которые отказываются от поворота.
Дилемма заключается в выборе между действием, кото-
рое приведет к смерти одного человека, и бездействием пе-
ред лицом гибели пяти. Некоторые люди рассуждают, что
судьба уже выбрала путь и они не должны изображать Бога
 
 
 
и решать, кому жить, а кому умереть, даже если математика
склоняет их в пользу такого выбора. Они приходят к выводу,
что мы не имеем права вмешиваться и обрекать на смерть че-
ловека, который остался бы жив, если бы не наши действия.
У всех нас разные представления об ответственности за дей-
ствие или бездействие. Это универсальное нравственное чу-
тье проявляется почти в каждой законодательной системе.
Теперь рассмотрим другой вариант дилеммы:
Вы стоите на мосту и видите мчащийся по рельсам
трамвай, который вот-вот задавит пять человек. Вы
совершенно уверены, что способа остановить трамвай
на полном ходу не существует. Остается лишь одно
решение. На перилах моста сидит толстяк, который
наблюдает за сценой. Вы точно знаете, что если
толкнуть его под трамвай, он умрет, но при этом
трамвай сойдет с рельсов и другие пять человек будут
спасены.
Вы толкнете его под трамвай? В данном случае почти все
решают не делать этого. Разница четко воспринимается на
интуитивном уровне, как будто наше тело принимает реше-
ние. Мы не имеем права умышленно толкнуть кого-то под
трамвай, чтобы спасти других. Это подкрепляется нашей со-
циальной и правовой системой, как на формальном уровне,
так и по мнению наших современников: никто из них не со-
чтет эти две ситуации одинаковыми. Но давайте пока забу-
дем об этом. Давайте представим, что мы одни и единствен-
 
 
 
ным возможным судьей остается наша совесть. Кто столкнет
человека с моста и кто переведет стрелку? Результаты убе-
дительны и неизменны: даже в полном одиночестве, когда
никто не видит, почти все готовы перевести стрелку и почти
никто не готов столкнуть человека с моста.
В определенном смысле обе дилеммы одинаковы. Нам
трудно согласиться, так как это противоречит нашим интуи-
тивным сигналам на уровне тела. Но с прагматической точки
зрения, исходя из мотивов и последствий наших действий,
эти дилеммы идентичны. Мы решаем спасти пять жизней
ценой одной. Или же мы отдаемся на волю судьбы, так как
считаем, что не имеем морального права вмешиваться и от-
нимать жизнь у человека, который не обречен на смерть.
Однако с другой точки зрения это совершенно разные ди-
леммы. Чтобы подчеркнуть контраст между ними, предста-
вим еще более надуманную ситуацию.
Вы врач на почти пустынном острове. У вас есть
пять пациентов с болезнями разных органов, каждого из
которых можно вылечить пересадкой одного здорового
органа. Без пересадки они неизбежно умрут. В вашу
клинику обращается пациент с сильной простудой. Вы
знаете, что можете дать ему наркоз и воспользоваться
его органами, чтобы спасти пятерых других пациентов.
Никто не узнает об этом; судьей может быть только ваша
совесть.
В данном случае подавляющее большинство людей отка-
 
 
 
зываются извлекать органы ради спасения больных пациен-
тов и даже называют такую возможность отвратительной.
Лишь немногие убежденные прагматики готовы убить паци-
ента с простудой. В этом третьем примере мотивы и послед-
ствия сходны с двумя предыдущими дилеммами. Прагма-
тичный врач действует в соответствии с логическим прин-
ципом и решает умертвить одного пациента, когда ему при-
ходится выбирать между одной или пятью смертями.
То, что изменяется в этих трех дилеммах и делает их все
более неприемлемыми для участников опроса, – сам посту-
пок, который нужно совершить. В первом случае это пере-
ключение стрелки, во втором – толчок в спину, а в третьем –
вскрытие пациента с помощью хирургических инструмен-
тов. Перевод стрелки не оказывает непосредственного воз-
действия на тело жертвы. Более того, это обыденное дей-
ствие, которое выглядит невинным и не связанным с наси-
лием. С другой стороны, причинно-следственная связь меж-
ду толчком в спину и смертью ясно возникает перед нашим
мысленным взором и находит отклик внутри. В первом при-
мере такая связь была очевидной только для логического
мышления. В третьем дело заходит еще дальше. Убийство и
расчленение человека выглядит совершенно недопустимым
как с логической, так и с эмоциональной точки зрения.
Первый аргумент (пятеро или один) прагматичен, рацио-
нален и продиктован нравственным постулатом о максими-
зации общего блага и минимизации общего зла. Эта часть
 
 
 
одинакова во всех трех дилеммах. Второй аргумент интуи-
тивен, эмоционален и продиктован безусловным убеждени-
ем: определенные вещи просто нельзя делать. Они морально
неприемлемы. Три дилеммы отличает конкретный поступок,
необходимый для спасения пяти жизни ценой одной. Стал-
киваясь с каждой из них, мы почти физически ощущаем, как
приходит в действие механизм принятия решений и в нашем
мозге, словно в машине Тьюринга, начинается гонка между
эмоциональными и рациональными аргументами. Эта битва,
которая происходит внутри каждого из нас, постоянно вос-
производится в истории культуры и философии, морали и
законодательства.
Одна из классических нравственных позиций называет-
ся деонтологической , от греческого deon (долг, обязатель-
ство). Согласно ей, нравственность поступков определяется
их природой, а не последствиями. Иными словами, некото-
рые поступки изначально дурны независимо от того, к каким
результатам они приводят.
Другая нравственная позиция называется утилитариз-
мом, или прагматизмом: поступки должны быть направлены
на достижение максимального общего блага. Человек, кото-
рый переключает стрелку, толкает другого под трамвай или
потрошит пациента с простудой действует в соответствии
с утилитарным принципом. А тот, кто воздерживается от
этих поступков, действует в соответствии с деонтологиче-
ским принципом.
 
 
 
 Очень немногие люди отождествляют себя с одной из этих
двух крайних позиций. У каждого человека есть своя точка
равновесия между ними. Если поступок, необходимый для
спасения большинства, выглядит слишком ужасным, побеж-
дает деонтологический принцип. Если общее благо стано-
вится более наглядным – к примеру, если можно спасти мил-
лион человек, принеся в жертву пятерых, – то прагматизм
выходит на передний план. Но когда мы видим выражение
лица или имя человека, приносимого в жертву ради боль-
шинства, – особенно если это ребенок, родственник или кто-
то привлекательный для нас, – деонтология снова перевеши-
вает.
Гонка между утилитарным и эмоциональным выбором
происходит в двух разных узловых точках мозга. Эмоцио-
нальные аргументы систематизируются в медиальной части
лобной коры, а свидетельства в пользу прагматических со-
ображений накапливаются в латеральной части.
Точно так же, как мы можем изменять работу участка
мозга, позволяющего понимать позицию другого человека,
и влиять на способность пользоваться теорией разума, мы
способны вмешиваться в работу этих двух мозговых систем
с целью тормозить эмоциональную часть и поощрять праг-
матичные решения. Великие лидеры, такие как Черчилль,
обычно развивают возможности и стратегии, приглушающие
эмоциональную сторону и помогающие мыслить отвлечен-
но. Эмоциональная способность к сопереживанию тоже мо-
 
 
 
жет приводить к совершению всевозможных несправедливо-
стей. С утилитарной и эгалитарной перспективы справедли-
вости, просвещения и государственного управления возни-
кает необходимость отстраняться от некоторых эмоциональ-
ных соображений, как это делал Черчилль. Сопереживание
и сочувствие – фундаментальные ценности по отношению к
нашим согражданам – перестают действовать, когда цель за-
ключается в достижении общего блага без привилегий и от-
личий.
В повседневной жизни есть очень простые способы при-
давать приоритетное значение той или иной системе. Один
из самых наглядных примеров был продемонстрирован мо-
им каталонским другом Альберто Костой. Согласно его
утверждению, когда мы изучаем новый язык, наш мозг пере-
ходит в режим действия, благоприятствующий механизмам
контроля и той части лобной коры, которая управляет праг-
матической и рациональной системой мозга. Согласно его
тезису, мы можем изменять нашу этическую и нравственную
позицию в зависимости от языка, на котором мы говорим. И
это происходит на самом деле!
Альберто Коста доказал, что коренные испанцы становят-
ся более прагматичными, когда говорят и думают по-англий-
ски. Если поставить испаноязычного участника перед ди-
леммой «человека на мосту», сформулированной на англий-
ском языке, то он во многих случаях окажется более скло-
нен толкнуть ближнего под трамвай. То же самое происходит
 
 
 
с англоязычными участниками: они становятся более праг-
матичными, когда решают подобные дилеммы на испанском
языке. Для человека с родным английским языком проще
толкнуть ближнего под трамвай по-испански.
Альберт сделал юмористический вывод из своего иссле-
дования, но в нем определенно есть зерно истины. Битва
между утилитарным и эмоциональным началом не сводится
к решению абстрактных дилемм – она проявляется почти во
всех наших рассуждениях. Во многих случаях безопасность
нашего дома защищается ревностнее, чем все остальное. Мы
более агрессивны и иногда более безжалостны по отноше-
нию к тем, кого больше всего любим.
Это странный парадокс любви. В ничем не омраченных и
беспристрастных отношениях с прекрасными перспектива-
ми вдруг возникают ревность, боль и усталость, а иногда да-
же иррациональная ярость. Предмет раздора между супруга-
ми, который кажется принципиальным, когда мы сами участ-
вуем в споре, выглядит незначительным и часто нелепым, с
точки зрения стороннего наблюдателя. Почему они ссорят-
ся из-за такого пустяка? Почему один или другой просто не
уступит ради общего согласия? Ответ в том, что при обсуж-
дении мы занимаем не утилитарную, а своенравную деон-
тологическую позицию. Порог чувствительности к деонто-
логическим аргументам резко снижается, и мы не готовы
приложить ни малейшего усилия к разрешению ситуации и
смягчению напряженности. Очевидно, было бы лучше ве-
 
 
 
сти себя более рационально. Вопрос в том, как это сделать.
И Альберт, наполовину в шутку, наполовину всерьез, пред-
лагает следующее: когда мы в следующий раз будем горячо
спорить с любимым человеком, нужно перейти на испанский
(или на любой другой не родной язык). Это позволит напра-
вить спор в более рациональное русло, менее обремененное
эмоциональными эпитетами.
Нравственное равновесие – сложный вопрос. Во многих
случаях для прагматичных и рациональных действий необ-
ходимо отрешиться от сильных эмоциональных аргументов.
Это подразумевает (чаще всего неявно) присвоение ценно-
сти (или стоимости) таким темам, которые с деонтологиче-
ской точки зрения невозможно оценить в количественном
отношении.
Давайте проведем умозрительный эксперимент для иллю-
страции этой идеи. Представьте, что вы опаздываете на важ-
ную встречу. Вы проехали железнодорожный переезд и по-
няли, что предупредительные сигналы не работают. Вам по-
везло, что, когда вы переезжали железнодорожные пути, там
не оказалось поезда. Но вы понимаете, что когда движение
станет более плотным, кто-то обязательно попадет под по-
езд и скорее всего погибнет. Вы набираете 999, чтобы опове-
стить экстренную службу, но в то же время сознаете, что ес-
ли не сделаете звонок, то из-за страшной аварии улицы сза-
ди будут перекрыты, и движение впереди станет более сво-
бодным. Тогда вы вовремя успеете на работу. Сможете ли вы
 
 
 
повесить трубку и позволить кому-то умереть, чтобы выиг-
рать несколько минут и вовремя успеть на важную встречу?
Разумеется нет. Такой вопрос кажется абсурдным.
Теперь представьте, что в том же автомобиле едут пять
человек. Вы единственный, кто понял, что предупредитель-
ные сигналы не работают, – возможно, потому, что в детстве
играли в электрическую железную дорогу. Задайте себе тот
же вопрос, и несомненно, вы получите такой же ответ. Даже
если никто не узнал бы о вашем «грехе», вы сделаете зво-
нок и предотвратите катастрофу. Не имеет значения, сколь-
ко людей опоздает из-за вашего звонка: пять, десять или це-
лый миллион. Их опоздание ничего не добавит к цене одной
жизни. У большинства из нас есть твердое убеждение, что
независимо от сути проблемы, аргумент о жизни и смерти
перевешивает все остальные соображения.
Однако мы не всегда живем в соответствии с этим убежде-
нием. Хотя предыдущая дилемма может показаться абсурд-
ной, водители и регулировщики транспортного движения в
крупных городах ежедневно принимают сходные решения.
Только в Великобритании около 1700 человек погибает в ре-
зультате дорожных аварий. И хотя дела значительно улучши-
лись по сравнению с 1980-ми годами (около 6000 смертей),
эта цифра могла бы быть еще ниже, если бы скорость движе-
ния в городе была ограничена, скажем, до 40 км в час. Но
разумеется, это имеет свою цену. Тогда нам придется вдвое

 
 
 
дольше добираться до работы 39.
Если забыть о случаях, когда быстрая езда спасает жизнь
(машины «скорой помощи»), то становится ясно, что все мы
неосознанно и поверхностно решаем уравнение, на одной
стороне которого находится время, срочность, производи-
тельность и работа, а на другой – жизнь и смерть.
Установление нравственных правил и принципов  –
огромная тема, которая находится в центре нашего обще-
ственного договора и выходит далеко за рамки анализа того,
каким образом мозг формирует моральные суждения. Зна-
ние о том, что некоторые вещи делают нас более прагма-
тичными, может быть полезным для людей, которым прихо-
дится мыслить логически в напряженных ситуациях, но оно
недопустимо при оправдании той или иной нравственной по-
зиции. Эти дилеммы полезны лишь для того, чтобы мы луч-
ше могли узнать самих себя. Это зеркала, отражающие на-
ши реакции и наших внутренних демонов, так что в конце
концов они становятся подвластны нам и больше не могут
определять наши поступки.

39
 Из мультсериала «Симпсоны»Гомер: Меня зовут Гомер Симпсон. Мне хо-
телось бы куда-нибудь записаться.Миссис Блюменштейн: Хорошо, у нас есть
вакансия для дискуссионной группы.Гомер: Дискуссия  – это что-то типа спо-
ра?Миссис Блюменштейн: Да.Гомер: Что ты говоришь, тупая кошелка? Это я
так, для разогрева, миссис Блюменштейн.Миссис Блюменштейн: Тема этого го-
да: «Ограничение скорости на национальных дорогах должно быть снижено до
55 миль в час».Гомер: Пятьдесят пять миль? Что за чушь! Конечно, это спасет
парочку жизней, но миллионы опоздают на работу!
 
 
 
  
Химия и культура уверенности
 

Анна садится на скамью. Ей предстоит игра с другим

человеком, случайно выбранным среди множества
других людей на площади. Они не знакомы друг с
другом, не видят друг друга и не обмениваются ни
единым словом. Это игра между незнакомцами.
Организатор объясняет правила и дает ей пятьдесят
долларов. Это подарок. Анне надо поделить деньги с
другим человеком, который останется в неведении о ее
решении. Что она сделает?
Решения варьируют в широких пределах, от альтруистов,
которые честно делят деньги, до эгоистов, оставляющих их
себе. Эта на первый взгляд банальная игра, известная как
«Диктатор», – один из столпов на стыке экономики и пси-
хологии. Суть ее в том, что люди не пытаются увеличить
свой заработок и делятся частью полученного, даже если иг-
ра проходит в темной комнате, где нет возможности узнать
решение, принятое диктатором. Количество отданных де-
нег зависит от ряда переменных, определяющих нашу склон-
ность делиться с другими людьми.
Вот некоторые из этих переменных: женщины чаще про-
являют щедрость и отдают более значительную часть полу-
ченного независимо от его денежной стоимости. Напротив,
мужчины менее щедры и их скупость возрастает, если сто-
 
 
 
имость полученных ценностей увеличивается. Кроме того,
люди становятся щедрее под взглядом наблюдателя. Что еще
более удивительно, даже изображение чьих-то глаз на экра-
не в помещении, где игроки делают свой выбор, делает их
более щедрыми. Это показывает, что малейшие неявные на-
меки могут влиять на наше поведение в обществе. Имена то-
же имеют значение. Даже если люди никогда не встречались
раньше, «диктаторы» чаще делятся с «получателями», когда
знают их по имени. С другой стороны, если игра представле-
на в виде рыночных отношений между покупателем и про-
давцом, мы наблюдаем более эгоистичное поведение. И на-
конец, этническая принадлежность и физическая привлека-
тельность тоже влияют на желание делиться, но более слож-
ным образом.
В новаторском исследовании, проведенном в Израиле,
Ури Гнизи продемонстрировал, что в игре на доверие, вклю-
чавшей взаимную торговлю, участники переводили больше
денег, когда получатель был ашкеназом, по сравнению с по-
лучателем-сефардом 40. Это происходило даже в тех случаях,
когда жертвователь сам был сефардом, что указывает на дис-
криминацию собственной этнической группы.
Однако в «Диктаторе» участники поровну делились с ре-
ципиентами из обеих групп. Гнизи приходит к выводу, что
дискриминация становится результатом этнических стерео-
40
 Ашкеназ – еврей европейского происхождения; сефард – еврей восточного
происхождения, выходец из Азии или Африки (прим. ред.).
 
 
 
типов (убеждения в том, что некоторые группы менее до-
стойны доверия), а не отражением изначальной склонности
к дискриминации (желания причинить вред определенным
группам).
Привлекательность сложным образом влияет на жела-
ние делиться. Привлекательные участники обычно получают
больше, но это во многом зависит от условий игры. В одном
исследовании было установлено, что различия, основанные
на привлекательности, выражены более четко, если «дикта-
тор» может не только видеть «получателя», но и слышать
его голос. Этот список можно продолжить. Иными словами,
на наше желание делиться очень предсказуемо влияет целый
ряд переменных, от сложных культурных и социальных фе-
номенов до самых элементарных вещей. И чаще всего мы не
подозреваем об этом.
Ева принимает участие в другой игре. Она
тоже получает пятьдесят долларов, которыми может
добровольно поделиться с незнакомкой по имени
Лаура. В этой игре организаторы утраивают сумму,
которую Ева отдает Лауре. К примеру, если она решит
дать Лауре двадцать долларов, то у нее остается
тридцать, а Лаура получает шестьдесят. Если она решит
отдать все, то у нее не останется ничего, а Лаура
получит 150 долларов. В то же время, когда Лаура
получит деньги, она должна решить, как разделить их
с Евой. Если игроки придут к соглашению, то лучшей
стратегией для Евы будет отдать все деньги, а потом
 
 
 
 Лаура разделит их поровну. Таким образом, каждая из
них получит по 75 долларов. Проблема в том, что они
не знакомы друг с другом и не могут договориться.
Это вопрос доверия. Если Ева поверит, что Лаура
ответит взаимностью на ее щедрый поступок, она отдаст
все деньги. Если она решит, что Лаура пожадничает,
она не даст ничего. Если же  – как и большинство
из нас  – она рассмотрит оба варианта, то наверное,
примет Соломоново решение: оставит себе немного
денег и инвестирует остальное, примирившись с риском
взаимодействия.
Эта игра, называемая «Доверие», иллюстрирует тему, ко-
торую мы уже рассматривали при обсуждении природы оп-
тимизма: выгоды и риски, связанные с доверием. В жизни
складывается множество ситуаций, в которых мы извлекаем
пользу из доверия и сотрудничества с другими людьми. С
другой стороны, недоверие дорого обходится не только в фи-
нансовых делах, но и в личной жизни; самым ярким приме-
ром служат отношения между супругами.
Использование этой концепции в игровом эксперимен-
те позволяет нам глубоко изучить причины доверия между
людьми. Мы уже выявили некоторые элементы. К примеру,
многие игроки в ходе эксперимента находят разумный ба-
ланс между доверием и защитой своих интересов. Первый
участник игры обычно предлагает второму примерно поло-
вину всех денег. Доверие к другому зависит от сходства меж-
ду игроками, включая речевые особенности, внешность, эт-
 
 
 
ническую принадлежность и так далее. Здесь мы снова на-
блюдаем порочность нравственности, основанной на поверх-
ностных характеристиках. Размер предложения также зави-
сит от того, сколько денег стоит на кону. Тот, кто готов де-
литься поровну, получая десять фунтов, может принять иное
решение, если речь пойдет о десяти тысячах фунтов. Дове-
рие имеет цену.
В другом варианте этого эксперимента, известном
как игра «Ультиматум», первый участник, как обычно,
должен разделить полученные деньги. Второй участник
может принять предложение или отвергнуть его. В
случае отказа никто ничего не получает. Это значит,
что первый игрок должен найти точку приемлемого
равновесия, которая обычно находится где-то в
районе половины суммы. В противном случае оба
проигрывают.
В поисках того, что антрополог Джозеф Хенрих назвал
homo economicus, он познакомил с этой игрой пятнадцать ма-
леньких общин в отдаленных уголках планеты и обнаружил,
что культурные нормы устанавливают весьма точные прави-
ла решения. К примеру, в племенах Ау и Гнау на Папуа – Но-
вой Гвинее многие участники предлагали больше половины
того, что получали; такая щедрость редко наблюдалась в дру-
гих культурах. Но второй игрок обычно отвергал предложе-
ние. Это кажется необъяснимым, если не понимать культур-
ных особенностей меланезийских племен. В соответствии с
 
 
 
негласным правилом, принятие подарков, даже доброволь-
ных, налагает обязательство щедрого воздаяния в будущем.
Можно сказать, что принять подарок – все равно что взять
ипотеку41.
Два масштабных исследования монозиготных (идентич-
ных) и дизиготных (геномы которых отличаются так же, как
они отличаются у братьев и сестер) близнецов, проведенные
в Швеции и США, показывают, что индивидуальные разли-
чия в щедрости (на примере игры «Доверие») также име-
ют генетическую предрасположенность. Если у монозигот-
ных близнецов один брат очень щедр, в большинстве случаев
его «двойник» тоже будет щедрым. Верно и обратное: если
один решает сохранить все деньги при себе, другой с высо-
кой вероятностью сделает то же самое. У дизиготных близ-
нецов эта связь проявляется в меньшей степени, и это позво-
ляет нам исключить вывод, что сходство является результа-
том совместного воспитания в одной семье. Разумеется, это
не противоречит уже установленным фактам – социальные и
культурные отличия влияют на желание делиться, – а просто
показывает, что щедрость зависит и от других факторов.
Открытие генетической основы предрасположенности к
доверию и сотрудничеству приводит к довольно неудобно-
41
 Это происходит и в нашем обществе, когда кто-то предпочитает заплатить за
подарок, нежели принять на себя моральные долговые обязательства, связанные
с получением подарка. Преувеличенный пример этого феномена выражен в идее
итальянского философа Роберто Эспозито о том, что жизнь – подарок, навеки
делающий нас обязанными (прим. авт.).
 
 
 
му вопросу. Какие химические, гормональные и нейронные
процессы делают человека более склонным доверять дру-
гим людям? Как и в случае с обонятельными предпочтения-
ми, изучение «химии сотрудничества» начинается с наблю-
дений за реакциями животных. Здесь у нас появляется веро-
ятный кандидат: гормон окситоцин, который модулирует ак-
тивность мозга и играет ключевую роль в склонности к соци-
альным связям. Участник игры «Доверие», вдохнувший ок-
ситоцин, проявляет больше щедрости, чем участник, вдох-
нувший плацебо.
Окситоцин участвует в формировании родительского по-
ведения. Он играет ведущую роль в активации сокращений
матки во время родов, что объясняет происхождение терми-
на от греческого oxys, то есть «быстрый», и tokos – «рожде-
ние». Он также высвобождается при сосании груди, способ-
ствуя грудному вскармливанию. Но окситоцин не только го-
товит тело к материнству; он также готовит характер мате-
ри к великому подвигу, который ей предстоит. Когда яркам
вводят дозу окситоцина, они начинают вести себя по-мате-
рински с ягнятами других овец, как будто это их собствен-
ные дети. Они становятся заботливыми матерями. И наобо-
рот: когда овцематке дают вещества-антагонисты, блокирую-
щие действие окситоцина, она утрачивает типично материн-
ское поведение и пренебрегает своим потомством. Поэтому
окситоцин получил неофициальное название «молекула ма-
теринской любви» и даже «молекула любви» в более общем
 
 
 
смысле.
С тех пор было проведено много исследований, раз за
разом демонстрировавших, что введение одной дозы ок-
ситоцина улучшает различные аспекты социального позна-
ния: доверие, способность распознавать эмоции и удержи-
вать взгляд на другом человеке, понимание, сотрудниче-
ство и рассуждение о сложных социальных взаимодействи-
ях. С некоторым основанием окситоцин преподносят в прес-
се как Святой Грааль сопереживания, любви и нежных эмо-
ций. Можем ли мы просто орошать себя окситоцином, чтобы
жить в лучшем мире? Могут ли мечты о дружбе, доверии и
более справедливом и добром обществе быть подкреплены
увеличением дозы окситоцина?
Шумиха вокруг него вышла на новый уровень, когда гене-
тики показали, что вариации гена OXTR, кодирующего ре-
цептор окситоцина, связаны с дефицитом социального об-
щения. Это было продемонстрировано манипуляциями с ге-
нами животных, но также обнаружилось, что изменения это-
го гена увеличивают риск аутизма.
Это открытие было решающим. Нарушенное социальное
взаимодействие  – характерный признак расстройств аути-
стического спектра. Аутизм встречается довольно часто (у
одного из 68 человек), и в наше время, несмотря на огром-
ные усилия в этом направлении, для него не существует
медицинского лечения, приносящего удовлетворительный
(или хотя бы близкий к удовлетворительному) результат. Та-
 
 
 
ким образом, окситоцин давал огромные надежды тем, кто
стремился решить проблему.
Первые исследования показали, что у детей-аутистов, как
и в случае с нормальными взрослыми людьми, единичные
дозы окситоцина могут усилить интерес к окружающим. Но
результат оказался довольно скромным: при выполнении за-
дачи, связанной с распознаванием эмоций другого человека
(нужно было посмотреть ему в глаза) показатели детей вы-
росли в среднем от 45 до 49 процентов. Это все еще очень
далеко от результата людей, не страдающих аутизмом, чьи
показатели превышают 70 процентов.
Окситоцин работал, но с небольшим, почти незначитель-
ным эффектом. Есть и более важные причины снизить ажи-
отаж вокруг этого гормона. Многие лекарства действуют по-
разному при однократном и продолжительном приеме, и
здесь результаты исследований на животных не слишком об-
надеживают. Тот же препарат, который после однократного
употребления улучшал социальное взаимодействие у грызу-
нов и овец, приводил к странному поведению в долгосроч-
ной перспективе, особенно при многократном приеме. В це-
лом, десять лет исследований не выявили стойкого улучше-
ния от курсов лечения окситоцином детей-аутистов. Адам
Гуастелла, один из мировых лидеров в исследовании оксито-
цина, в 2016 году опубликовал обзорную статью с анализом
всех современных данных, где пришел к выводу, что повтор-
ные дозы окситоцина дают очень ограниченный терапевти-
 
 
 
ческий эффект.
Этот важный урок касается не только окситоцина и соци-
ального взаимодействия. Он показывает, что наивные интер-
претации открытий в нейронауке могут быть глубоко оши-
бочными. Окситоцин действительно играет роль в социаль-
ном поведении, и это подтверждено множеством доказа-
тельств. В природе он выделяется в период материнства, ко-
гда связь между матерью и ребенком особенно сильна. Бло-
кировка окситоцина обычно приводит к разным видам со-
циального отторжения и к недоверию, в то время как его на-
личие повышает доверие, сопереживание, понимание и спо-
собность распознавать эмоции. Вмешательство в работу ге-
нов, влияющих на рецепторы окситоцина, вызывает стран-
ные формы поведения у животных, а люди с атипичными ва-
риациями этих генов более склонны к аутизму и другим за-
болеваниям, влияющим на поведение в обществе.
Таким образом, мы наблюдаем согласованную картину,
основанную на генетических, молекулярных и медицинских
исследованиях, а также на лабораторных психологических
экспериментах с участием людей и животных. Однако то об-
стоятельство, что молекула играет роль в определенном про-
цессе, еще не означает, что ее усиленное применение может
серьезно повлиять на ход этого процесса. В сообщениях об
исследованиях окситоцина, предназначенных для широкой
аудитории, этот аспект часто остается невысказанным из-за
естественного желания сделать историю более простой, кра-
 
 
 
сивой и оптимистичной, чем на самом деле.
Окситоцин закладывает основу предрасположенности к
доверию и сотрудничеству, но было бы огромным и необос-
нованным преувеличением считать, что, глотая таблетки, мы
можем создавать атмосферу доверия, любви и взаимопони-
мания.
 
Семена коррупции
 
Доверие  – основа человеческого общества, связующая
субстанция всех общественных слоев и институтов, необхо-
димое условие для любви и дружбы, коммерции и полити-
ки. Без доверия мосты между людьми рушатся и общество
распадается на части. Идея всеобщего разрушения на латы-
ни выражается словами con (все) и rumpere (рушить), откуда
происходит современное слово коррупция. Коррупция ниче-
го не оставляет нетронутым 42. Она разрушает ткань обще-
ства.
Нетрудно представить себе мировую карту коррупции 43.
Скандинавские страны, Канада и Австралия бледно-желтые,
что указывает на очень низкий ее уровень в восприятии
42
 Con– в качестве префикса означает «вместе». Поэтому коррупция подразу-
мевает совместное разрушение. Вы не можете быть коррумпированным в полном
одиночестве (прим. авт.).
43
  В данном случае речь идет о карте, подготовленной организацией
Transparency International. Она показывает не точную степень коррупции, а ско-
рее ее восприятие в обществе (прим. авт.).
 
 
 
граждан этих стран. Европа демонстрирует градиент корруп-
ции с увеличением от севера к югу и от запада к востоку.
США и Япония окрашены в промежуточные оранжевые то-
на, а Россия, большая часть Африки, Азии и Латинской Аме-
рики (за исключением Чили и Уругвая) – области с высочай-
шим уровнем коррупции.
Многие экономисты считают системную коррупцию, про-
никающую во все поры общества, основным препятствием
для развития. Поэтому наше восприятие коррупции очень
важно, особенно если анализ этого механизма подскажет,
как изменить положение вещей.
Экономист, член олимпийской команды Аргентины по
фехтованию и профессор Гарварда, Рафаэль Ди Телла вме-
сте со своим аспирантом Рикардо Перес-Трулия разработал
небольшой проект для определения источников коррупции.
Его исходной точкой послужила цитата Мольера: «Тот, кто
хочет убить свою собаку, обвиняет ее в бешенстве». Подра-
зумевается, что совершающий неправое дело уходит от от-
ветственности, возлагая вину на свою жертву.
По логике вещей, мы должны формировать мнение о дру-
гих людях на основе того, что они сделали или не сделали.
Однако мы исходим из формы лица, характера речи или по-
ходки. Предположение Мольера еще более тревожно. Оно
указывает, что мы формируем необоснованные мнения о
других для оправдания своей агрессии.
Рафаэль перенес идею Мольера в лабораторию с помощью
 
 
 
оригинального эксперимента под названием «игра в корруп-
цию».
Как и все игры, построенные на основе «Диктатора»,
эта начинается с того, что первый участник
(«Распределитель») решает, как разделить двадцать
жетонов  – плату за скучную работу, проделанную
им самим и другим игроком, с которым он не
встречается в ходе эксперимента. Главные особенности
игры заключаются в следующем.
Некоторые «Распределители» могут свободно
выбирать, сколько жетонов они хотят оставить
себе. У других выбор ограничен: они могут
сохранить только десять, одиннадцать или двенадцать
жетонов. Согласном правилам этого варианта, они
обязаны отдать другому участнику как минимум
восемь жетонов. Это определяет, до какой степени
несправедливо «Распределитель» может обойтись с
получателем жетонов, притом что потом он узнает его
мнение о «Распределителе».
Второй участник, «Меняла», получает жетоны в
запечатанных конвертах, не зная о том, как они
поделены. Он может обменять свои жетоны и жетоны
«Распределителя» на наличные деньги. При этом он
принимает решение: обменять их честно (по пять
долларов за жетон) или же нечестно, по договоренности
с кассиром, который предлагает дать взятку и выплатить
по 2,5 доллара за каждый жетон. Эта договоренность
выгодна для кассира и «Менялы»  – они вместе
 
 
 
 обманывают «Распределителя».
В ходе игры «Распределитель» может проявить щедрость
или скупость, а второй игрок  – поступить честно или вы-
ступить в роли коррупционера. Вопрос (по Мольеру) состо-
ит в том, оправдывают ли эгоистичные «Распределители»
свою скупость утверждением, что «Менялы» собирались об-
мануть их. Дело в том, что жетоны находятся в запечатан-
ных конвертах и, принимая решение об обмене, «Меняла»
еще не знает, как их поделили. В этой игре участник, ко-
торый поступает недобросовестно, руководствуется только
личной убежденностью, а не местью и желанием отплатить
за несправедливость.
Тем не менее тезис Мольера управляет игрой. Те «Рас-
пределители», которым было предоставлено больше свобо-
ды для агрессивной игры, склонны считать «Менял» более
коррумпированными. Это отношение распространяется и на
других игроков (с которыми они не знакомы), и на общество
в целом. Когда мы выбираем враждебность и агрессивность,
то склонны считать других людей коррумпированными. То
есть у нас все собаки бешеные.
Остается посмотреть, как закрепляется эта схема: каким
образом мнения, возникающие из наших собственных дей-
ствий, определяют наши поступки и приводят к «эффекту
домино» при распространении коррупции в обществе. Для
этого я со своим аспирантом Андрешем Бабино присоеди-
нился к группе Рафаэля Ди Теллы.
 
 
 
 Мы наблюдали за поведением «Распределителя», но сна-
чала провели новый эксперимент, в котором «Меняла» дол-
жен был действовать в соответствии с одной из трех инструк-
ций. Он:
(1) должен обменивать каждый жетон по
номинальной стоимости;
(2) может выбирать, обманывать «Распределителя»
или нет;
(3) должен обменивать жетоны за половину
стоимости и брать взятки – иными словами, принужден
к коррупции.
Можно ожидать, что «Распределитель» (который знает,
какой из трех инструкций следует другой игрок) отдаст боль-
ше жетонов, если знает, что «Меняла» поступит честно, даст
немного меньше, если не уверен в этом, и еще меньше – если
предупрежден о неизбежной коррупции.
Однако этого не произошло. «Распределитель» делил же-
тоны с одинаковой щедростью, когда знал о том, что у по-
лучателя не будет свободы выбора. Когда правило было чет-
ко определено заранее, не имело значения, насколько выгод-
ным для него будет поведение «Менялы». Но «Распредели-
тель» был гораздо менее щедрым, если испытывал неуверен-
ность в том, как поступит «Меняла». В игре, связанной с до-
верием и убеждениями, хуже всего оказывается неопреде-
ленность.
Этот принцип имеет и обратное действие. Мы настрое-
 
 
 
ны враждебно к тем, кто, по нашему мнению, может пре-
дать нас. Это страх оказаться в дураках, довериться челове-
ку, который не ответит взаимностью. Когда две части голо-
воломки складываются вместе, наши эгоистичные поступки
превращаются в отрицательное мнение о других людях («все
они коррумпированы») и неопределенность в оценке дру-
гих людей («они могут быть коррумпированы»), что дела-
ет нас одновременно эгоистичными и агрессивными. Пороч-
ный круг можно разрушить лишь последовательным укреп-
лением определенности и доверия. Это возможно – по край-
ней мере, в лаборатории, – если мы проникнем в тайны слов
и в глубочайшие структуры мозга.
 
Устойчивость общественного доверия
 
Когда участники игры «Доверие» принимают совместное
и уверенное альтруистическое решение, в их мозге активи-
руются те области, которые отвечают за дофаминовые кон-
туры удовольствия и вознаграждения. Иными словами, при
встрече с чем-то приятным (секс, шоколад, деньги) и при
проявлении солидарности наш мозг реагирует одинаково.
Хорошее поведение имеет ценность. Это объясняет, почему
во всех экономических играх мы редко видим решения, ко-
торые сводятся только к материальной прибыли и игнори-
руют общественные соображения. Социальный капитал не
только приятен и достоин уважения: он окупает себя.
 
 
 
 При многократной «игре в доверие» участники постепен-
но вырабатывают схему действий: если один щедро делится
с другим, тот в ответ тоже становится более щедрым. Спра-
ведливо и обратное: когда один проявляет скупость, другой
начинает действовать более эгоистично. В целом, игра мо-
жет закончиться с двумя результатами: либо идеальное со-
трудничество, когда все участники выигрывают больше, ли-
бо крайний эгоизм – первый участник выигрывает меньше, а
второй не получает ничего. Мозг обнаруживает наклонности
другого игрока, пользуясь тем же механизмом обучения, ко-
торый объясняет устройство оптимизма с точки зрения ней-
ронауки.
Перед игрой у человека уже есть ожидания по отношению
к партнеру: будет он сотрудничать или нет. Когда он обнару-
живает несоответствие, хвостатое ядро его мозга активиру-
ется и выделяет дофамин.
При этом генерируется сигнал ошибки предсказания, ко-
торый, в свою очередь, учит нас точнее рассчитывать, будет
ли другой игрок сотрудничать в дальнейшем. Когда расчет
становится более точным, мы лучше узнаем окружающих.
Расхождение между нашими ожиданиями и действительно-
стью уменьшается, и дофаминергический сигнал затухает.
Это можно назвать нейронным контуром репутации в обще-
стве.
Самое интересное здесь – понять, как медленное укреп-
ление доверия превращается в стойкую склонность дове-
 
 
 
рять другим людям. Это отчасти объясняет характерные раз-
личия между аргентинцами, чилийцами, венесуэльцами и
уругвайцами в их склонности доверять другим или, наобо-
рот, поступать нечистоплотно.
Нью-йоркский нейробиолог Элизабет Фелпс провела
важный эксперимент. Человек неоднократно играет
в «Доверие» с  разными участниками. Каждый из
них изначально получает краткую характеристику,
описывающую его как честную или аморальную
личность.
Фелпс обнаружила нечто необычное в мозге тех, кто иг-
рал с человеком, который представлен как «честный», но ве-
дет себя эгоистично. Поскольку мозг учится на расхождени-
ях между ожиданиями и действительностью, можно предпо-
ложить, что в хвостатом ядре одновременно с выбросом до-
фамина появится сигнал ошибки предсказания. Он позволит
пересмотреть мнение о другом человеке с учетом его дурно-
го поступка. Но этого не происходит. Хвостатое ядро не ак-
тивируется, дофаминовые контуры не работают, и обучения
не происходит. Такое упорство представляет собой «соци-
альный капитал», способный противостоять определенным
сбоям. Те, кто на основании прочитанной характеристики
сформировали убеждение, что другой человек будет посту-
пать по справедливости, не меняют свое мнение, когда об-
наруживают исключение. Иными словами, система доверия
живуча и устойчива. Уверенность в ближнем – двоюродная
 
 
 
сестра оптимизма.
Мы наблюдаем это в житейских ситуациях  – например,
когда человек, чье мнение о кино мы уважаем, с энтузиаз-
мом расхваливает фильм, который нам кажется бездарным.
В этот момент мы можем сердиться на него, но наша вера
в него остается неизменной. Мы начнем сомневаться в его
компетентности, лишь услышав от него гораздо больше оши-
бочных рекомендаций. Но если человек, с которым мы едва
знакомы, рекомендует почитать плохую книгу, то в дальней-
шем мы вряд ли прислушаемся к его совету.
 
Подводя итог
 
В этой главе мы подробно рассмотрели тему принятия ре-
шений, от простейшего выбора до самых сложных и глубо-
ких проблем, встающих перед людьми. Эти решения опреде-
ляют нашу нравственность, наши представления о справед-
ливости и любви. Это те решения, которые, по словам Хосе
Сарамаго, «принимают нас».
В ходе обсуждения проявляется скрытое внутреннее про-
тиворечие. С одной стороны, мы говорили о существова-
нии общих нейронных контуров, содействующих практиче-
ски каждому человеческому решению. С другой  – показа-
ли, что наши способы принятия решений являются глубоко
личными и что наши решения определяют нас. Некоторые
из нас утилитарны и прагматичны; другие доверчивы и го-
 
 
 
товы к риску; третьи осторожны и мягкотелы. Эта мешанина
решений сидит глубоко в каждом. Как один и тот же мозго-
вой механизм может формировать такой широкий спектр?
Дело в том, что в механизме есть разные винтики, кото-
рые, будучи закрученными покрепче или послабее, приводят
к решениям, которые кажутся совершенно разными, несмот-
ря на структурное сходство. Небольшой сдвиг равновесия
между латеральной и медиальной лобной корой делает нас
холодными и расчетливыми или, наоборот, эмоциональны-
ми и сверхчувствительными людьми. То, что мы восприни-
маем как противоположные решения, на самом деле лишь
легкие нарушения в работе единого механизма.
Это относится не только к принятию решений. Вероятно,
речь идет о нашей биологической сущности: разнообразие в
пределах заданного порядка вещей. Ноам Хомский вызвал
немалый переполох, когда объяснил, что наши языки, каж-
дый из которых имеет свою историю, характерные особенно-
сти и обычаи употребления, объединяет общий скелет. Это
справедливо и для языка генетики. У всех нас примерно оди-
наковые гены, иначе было бы невозможно говорить о «гено-
ме человека». Но гены не идентичны. К примеру, есть опре-
деленные участки генома, называемые «полиморфными» –
они варьируют в широких пределах и во многом определяют
уникальность каждой личности.
Разумеется, все эти семена прорастают в социальной и
культурной питательной среде. Несмотря на генетическую
 
 
 
предрасположенность и биологическую склонность к со-
трудничеству, было бы абсурдно считать, что норвежцы ме-
нее коррумпированы, чем аргентинцы, только из-за другого
биологического склада. Однако здесь есть важный нюанс. Не
так уж странно и вполне вероятно, что структурная органи-
зация мозга развивается по-разному в культурной среде, ос-
нованной на доверии или недоверии. Именно внутри куль-
туры происходит закручивание винтиков механизма и фор-
мируются его параметры, а результаты проявляются в том,
как мы принимаем решения и кому доверяем. Иными сло-
вами, культура и мозг переплетаются в бесконечной золотой
гирлянде44.

44
 Моя скромная дань уважения книге Дугласа Хофштадтера «Гедель, Эшер
и Бах: эта бесконечная гирлянда» Gödel, Escher, Bach: An Eternal Golden Braid
(опубликована в США в 1979 году и в Великобритании в 1980 году), вдохновив-
шей целое поколение ученых, включая и меня, совершить переход от более ана-
литических и количественных дисциплин к проблемам мозга и человеческого
мышления (прим. авт.).
 
 
 
  
Глава 3. Механизм,
конструирующий реальность
 
 
Как в мозге появляется сознание и
как бессознательное управляет нами
 
Сейчас появилась возможность читать и исследовать на-
ши мысли, расшифровывая схемы мозговой активности. На-
пример, можно определить, находится ли в сознании паци-
ент, пребывающий в вегетативном состоянии. Мы также мо-
жем исследовать сны и узнавать, действительно ли они были
такими, как мы их помним, или же это пересказ, сочиненный
нашим мозгом после пробуждения. Кто просыпается, когда
пробуждается сознание? Что происходит в этот момент?
Подобно времени и пространству, сознание – это то, с чем
мы все хорошо знакомы, но затрудняемся определить. Мы
ощущаем сознание и чувствуем его в других людях, но по-
чти невозможно объяснить, из чего оно состоит. Оно так
неуловимо, что многие обращаются к разным формам ду-
ализма, придумывая нефизическую и непространственную
сущность, олицетворяющую собой сознательный разум.

 
 
 
  
Лавуазье и жар сознания
 
Один из лучших французских ученых был гильотиниро-
ван восьмого мая 1794 года отрядами Максимилиана Робес-
пьера после обвинения в измене. Антуану Лавуазье было
пятьдесят лет, и среди его богатого наследия остался «На-
чальный учебник химии», которому было суждено изменить
мировой экономический и общественный порядок.
В зените промышленной революции паровой мотор стал
двигателем экономического прогресса. Теплофизика, кото-
рая до тех пор была предметом интеллектуального любо-
пытства, заняла в нем центральное место. Предприниматели
той эпохи стремились улучшить производительность паро-
вых механизмов. Опираясь на исследования Лавуазье, Нико-
ля Леонар Сади Карно в своих изощренных «Размышлениях
о движущей силе огня» схематично описал принцип идеаль-
ной тепловой машины.
С высоты наших современных знаний мы видим нечто
эксцентричное в этом научном эпосе, напоминающем ны-
нешнюю ситуацию с человеческим сознанием. Лавуазье и
Карно не имели ни малейшего понятия о том, что такое теп-
ло. Хуже того, они застряли в промежутке между мифами и
ошибочными концепциями. К примеру, они считали тепло
флюидом под названием флогистон, который перетекает от
более теплого тела к более холодному. Сейчас нам известно,
 
 
 
что тепло – это следствие возбужденного состояния молекул
вещества. Для людей, сведущих в этом предмете, идея теп-
лового флюида выглядит ребяческой и почти абсурдной.
Что подумают будущие специалисты в области сознания о
наших теперешних идеях? Современная нейронаука достиг-
ла уровня понимания где-то на полпути между Лавуазье и
Карно. Паровые машины изменили мир XVIII века почти так
же, как компьютеры и «мыслящие машины» изменяют наш
мир. Будут ли эти новые машины наделены чувствами? Бу-
дут ли они иметь собственную волю, понятия, цели и жела-
ния? Будут ли они обладать сознанием? Как это было с теп-
лом в XVIII веке, наука должна обеспечить быстрые отве-
ты для понимания природы сознания и ее фундаментально-
го субстрата, о котором мы до сих пор практически ничего
не знаем.
 
Психология в предыстории нейронауки
 
Мне нравится думать о Зигмунде Фрейде как о Лавуазье
в исследованиях сознания. Великая догадка Фрейда состо-
ит в том, что сознательное мышление – это лишь верхуш-
ка айсберга и что человеческий разум является надстрой-
кой на вершине подсознания. Сознательно мы можем только
оценивать выводы, итоги и действия, которые совершаются
мощным параллельным устройством подсознательной мыс-
ли. Фрейд совершил это открытие вслепую, наблюдая отда-
 
 
 
ленные и косвенные проявления сознания. В наши дни под-
сознательные мозговые процессы можно наблюдать в реаль-
ном времени с высоким разрешением.
Масса работ Фрейда и почти все его интеллектуальное
наследие основаны на концепциях психологии. Но с тече-
нием времени он также сформулировал нейрофизиологиче-
скую теорию умственных процессов. Такая последователь-
ность логична. Для понимания дыхания пульмонолог анали-
зирует работу бронхиол и причины их воспаления.
Наблюдение структуры и функционирования сплетений
нейронов головного мозга – естественный путь для желаю-
щих разобраться в природе человеческой мысли.
Зигмунд Фрейд, блестящий профессор-невропатолог и
основатель психоанализа, в одном из первых трудов, по-
смертно опубликованном под названием «Проект научной
психологии», назвал свою цель: «Создание психологии  –
естественной науки с объяснением психических процессов
как количественных состояний, определяемых видимыми
материалами нервной системы». Он добавил, что частица-
ми, составляющими психическое вещество, являются ней-
роны. Эта последняя догадка, о которой известно немногим,
подтверждает великолепную интуицию Фрейда.
В последние годы XIX века состоялась жаркая дискус-
сия между двумя учеными: Сантьяго Рамон-и-Кахалем и Ка-
милло Гольджи. Кахаль утверждал, что мозг состоит из вза-
имосвязанных нейронов. Гольджи, напротив, полагал, что
 
 
 
мозг имеет ретикулярное строение, наподобие непрерывной
сети. Эта эпическая научная баталия разрешилась с помо-
щью микроскопа. Великий экспериментатор Гольджи изоб-
рел технику окрашивания (ныне известную как «метод Голь-
джи»), чтобы видеть ранее невидимые вещи. Красящее ве-
щество добавляло контраст серым краям на сером фоне моз-
говой ткани, делало их видимыми под микроскопом и ярки-
ми, как золото. Кахаль пользовался той же методикой. Но он
был чрезвычайно умелым и наблюдательным рисовальщи-
ком, и там, где Гольджи видел сплошной континуум, Кахаль
замечал совсем другое: отдельные частицы (нейроны), кото-
рые едва соприкасались. Хотя эти заклятые соперники со-
крушили образ науки как мира объективных истин, они вме-
сте получили первую Нобелевскую премию по физиологии.
Это один из прекрасных примеров торжества науки, когда
две противоборствующие идеи сходятся в получении выс-
шей награды.
С тех пор прошло много лет. Появились гораздо более
мощные микроскопы, и теперь мы знаем, что Кахаль был
прав. Его работа легла в основу нейронауки, которая изуча-
ет нейроны и орган, состоящий из этих нейронов, со всеми
идеями, мечтами, словами, желаниями, стремлениями, ре-
шениями и воспоминаниями, которые они производят. Но
когда Фрейд начал «Проект научной психологии» и обрисо-
вал модель мозга как сети взаимосвязанных нейронов, дис-
куссия между ретикулярной и нейронной гипотезами была
 
 
 
еще далека от разрешения.
Фрейд понимал, что для естественной науки о мышлении
еще не сформировались подходящие условия, поэтому сам
он вряд ли смог бы развивать идеи своего «Проекта». Но мы,
наследующие его работы, больше не движемся вслепую и мо-
жем принять эстафету. Возможно, настало время для Проек-
та по созданию психологии, основанной на биологии мозга.
 
Фрейд, работающий во мраке
 
В своем «Проекте» Фрейд создал схему первой в исто-
рии науки нейронной сети. Эта сеть воплотила в себе сущ-
ность более изощренных моделей, которые сегодня имити-
руют мозговую архитектуру сознания. Она состояла из трех
типов нейронов  – фи, пси и омега,  – функционировавших
как гидравлическое устройство.
Фи (Ф)  – это сенсорные нейроны, образующие жесткие
контуры, которые создают стереотипные реакции, такие как
рефлексы. Фрейд предсказал свойство этих нейронов, кото-
рое сегодня подтверждено массой экспериментальных дока-
зательств: они живут в настоящем. Ф-нейроны срабатыва-
ют быстро, поскольку имеют проницаемые оболочки, высво-
бождающие давление вскоре после его получения. Таким об-
разом они кодируют полученный стимул и почти мгновенно
«забывают» о нем. Фрейд заблуждался в том, что касается
физической природы передачи сигнала: нейроны работают
 
 
 
на электричестве, а не на гидравлике. Но принцип почти тот
же: нейроны первичной зрительной коры в биофизическом
смысле характеризуются быстрой зарядкой и разрядкой.
Ф-нейроны также следят за состоянием нашего внутрен-
него мира. К примеру, когда тело регистрирует обезвожива-
ние, они создают ощущение жажды. То есть эти нейроны пе-
редают задачу, своего рода raison d’être45 – в данном случае
необходимость в поиске воды, но они не обладают памятью
или сознанием.
Затем Фрейд представил другой тип нейронов, названный
пси (ψ) – нейронами. Они способны создавать воспоминания
и позволяют нейронной сети отстраняться от непосредствен-
но происходящих событий. ψ-нейроны имеют непроницае-
мые оболочки, в которых отдельно накапливается и хранит-
ся история наших ощущений.
Сейчас нам известно, что работа нейронов теменной и
лобной коры, отвечающих за рабочую память (например,
когда вы в течение нескольких секунд запоминаете чей-то
адрес или номер телефона), совпадает с предположением
Фрейда. Правда, вместо непроницаемой оболочки они под-
держивают активность через механизм обратной связи, поз-
воляющий восстанавливать заряд, который они непрерыв-
но теряют. Однако долговременная память (например, дет-
ские воспоминания) устроена совсем не так, как предпола-
гал Фрейд.
45
 
 
 
 Raison d’être (франц.) – обоснование.
 Это сложный механизм, но в основном память сохраня-
ется в схемах нейронных связей и в их структурных измене-
ниях, а не в динамике электрического заряда. Это создает
гораздо более стабильную и менее энергоемкую систему.
Фрейд оказался провидцем, предвосхитив другую голо-
воломку. Сознание основано на предыдущем опыте и пред-
ставлениях о будущем, поэтому оно не может быть подклю-
чено к системе Ф-нейронов, которая систематизирует только
непосредственные события. А поскольку содержимое созна-
ния – проще говоря, наши мысли – постоянно изменяется,
то оно не может соответствовать системе ψ-нейронов, кото-
рая не изменяется со временем. Тогда, с явным раздражени-
ем, Фрейд описал новый тип, который он назвал омега (Ω) –
нейронами. Эти нейроны, как и нейроны памяти, могут на-
капливать заряд со временем и организовываться в эпизоды.
Гипотеза Фрейда состояла в том, что активация этих нейро-
нов связана с осознанием, что они могут объединять собы-
тия во времени и перескакивать (наподобие игры в класси-
ки) между состояниями в ритме внутренних часов.
Мы убедимся, что такие часы действительно существуют
в нашем мозге и организуют сознательное восприятие как
последовательность кадров в киносъемке.
Как мы узнаем в конце главы, существование этих часов
может объяснить любопытную и распространенную иллю-
зию, которую не мог увидеть Фрейд: к примеру, почему, ко-
гда мы наблюдаем за автогонками, иногда кажется, что коле-
 
 
 
са вращаются в обратном направлении?
 
Свобода воли встает с кушетки
 
Одна из самых мощных идей в нейронной теории Фрей-
да была лишь слегка обозначена в его «Проекте». Ф-ней-
роны (ощущения) активируют ψ-нейроны (память), кото-
рые, в свою очередь, активируют Ω-нейроны (осознание,
awareness). Иными словами, осознание возникает в подсо-
знательных, а не в сознательных нейронных контурах. Эта
схема лежит в основе трех взаимосвязанных идей, сыграв-
ших решающую роль в исследовании сознания.
(1) Почти вся психическая активность является
бессознательной.
(2) Бессознательное  – истинный двигатель наших
поступков.
(3) Сознательный разум воспринимает и, до
определенной степени, распоряжается сигналами,
поступающими от бессознательного. Таким образом,
не сознание  – подлинный автор наших осознанных
действий. Но оно способно редактировать,
видоизменять и цензурировать их.
Через сто лет эта триада наполнилась реальным содержа-
нием благодаря экспериментам на мозге, описывающим и
подвергающим сомнению понятие свободы воли. Существу-
ет ли иной выбор, когда мы принимаем решение? Или все
уже предопределено и у нас есть лишь иллюзия контроля?
 
 
 
 Свобода воли вышла на научную сцену в начале
1980-х годов, после основополагающего эксперимента,
проведенного Бенджамином Либетом. Первая хитрость
заключалась в том, чтобы ограничить свободу
выражения и свести ее к рудиментарной форме:
человек выбирал, когда нажать кнопку. Получалось
элементарное действие: да или нет. Это простая и
минимальная степень свободы, но все же это свобода. В
конце концов, каждый из нас волен нажать на кнопку,
когда захочет. Или нет?
Либет понял, что для ответа на эту принципиально важ-
ную загадку ему придется одновременно регистрировать три
параметра.
Во-первых, тот момент, когда испытуемый, предположи-
тельно свободный в своих действиях, считает, что он при-
нял решение. Представьте, что вы стоите на трамплине и
размышляете, стоит ли нырнуть в бассейн. Процесс может
быть долгим, но есть четко определенный момент, когда вы
решаете прыгнуть. Заменив головокружительный трамплин
обычной кнопкой, Либет с помощью высокоточного хроно-
метра регистрировал момент, когда участники считали, что
принимают решение нажать на нее. Это измерение отражает
субъективную убежденность – историю о нашей свободной
воле, которую мы себе рассказываем.
Либет также регистрировал мышечную активность участ-
ников, чтобы точно определить, когда они пользовались сво-
 
 
 
ей предполагаемой свободой и нажимали на кнопку. Он об-
наружил небольшой промежуток (около 1/3 секунды) между
моментом, когда они считали, что приняли решение, и на-
жатием. Это логично отражает скорость передачи моторного
сигнала, необходимого для того, чтобы выполнить действие.
Для измерения активности мозга он использовал электро-
энцефалограмму (ЭЭГ); несколько маленьких электродов,
прикрепленных к коже головы.
Выдающееся открытие Либета было совершено при изме-
рении этого третьего параметра. Он обнаружил след мозго-
вой активности, позволивший ему определить момент, ко-
гда участники принимали решение нажать кнопку. След по-
являлся за полсекунды до того, как они осознавали свое на-
мерение. Это была первая демонстрация в истории науки,
когда наблюдатель смог зарегистрировать мозговую актив-
ность для предсказания намерений другого человека – ины-
ми словами, для того, чтобы читать его мысли.
Эксперимент Либета открыл целую область исследова-
ний, породившую бесчисленное количество новых вопросов,
подробностей и возражений. Здесь мы рассмотрим лишь три
вопроса. Первые два легко решаются, а третий открывает
путь к сфере, в которой мы еще знаем очень мало.
Основное критическое соображение (высказанное самим
Либетом и другими учеными, продолжившими его работу)
состоит в том, что момент принятия решения не всегда бы-
вает ясным. Кроме того, его метод допускал определенную
 
 
 
неточность при регистрации. Второе возражение состоит в
том, что принятию решения предшествует процесс подго-
товки. Человек может принять позу ныряльщика еще до то-
го, как решит нырнуть в бассейн. Многие из нас уходят с
трамплина, так и не совершив прыжок. Возможно, Либет на
самом деле наблюдал за подготовительной работой мозга пе-
ред принятием решения.
Эти два возражения снимает современный
вариант эксперимента, проведенный Джоном Диланом
Хайнесом в 2008 году. Он добавил два тонких,
но решающих отличия. Прежде всего, точность
измерения была улучшена благодаря использованию
магнитного резонанса вместо электроэнцефалограммы
с меньшим количеством каналов, что обеспечило
высокую четкость расшифровки состояний мозга.
Во-вторых, участники получили больше свободы
действий: теперь они могли выбирать между двумя
кнопками. Это позволило Хайнесу отличить выбор
(левая или правая кнопка) от действия (момент нажатия
одной из кнопок).
С добавлением второй кнопки и появлением новой тех-
нологии поиск бессознательного источника нашего вроде бы
свободного и осознанного принятия решений стал гораздо
более эффективным. На основе паттерна активности участ-
ков лобной коры появилась возможность расшифровать со-
держание решения за десять секунд до того, как человек чув-
ствовал, что принимает его. Область мозга, размечающая
 
 
 
наши будущие действия, очень велика, но включает участок,
лежащий спереди и посередине, с которым мы уже знакомы:
поле Бродмана № 10, координирующее внутренние состоя-
ние с внешним миром. Иными словами, когда человек дей-
ствительно принимает решение, он не знает, что фактически
оно уже было принято несколько секунд назад.
Более трудная проблема, связанная с экспериментом Ли-
бета, – понимание того, что происходит, если кто-то осознан-
но решает нажать кнопку, но затем намеренно останавлива-
ется. Иными словами, сознание не обладает ни возможно-
стью, ни свободой воли, чтобы запустить выполнение дей-
ствия, – это задача бессознательного. Но когда действие ста-
новится наблюдаемым, сознание может изменить или вооб-
ще остановить его. В данном сценарии сознание выступает
в роли своеобразного предварительного просмотра наших
действий, чтобы фильтровать и корректировать их.
Если кто-то в эксперименте Либета решил нажать на
кнопку, а затем изменил свое мнение, можно наблюдать ряд
мозговых процессов. Первый процесс определяет намерение
действия, которое не будет осуществлено. Второй включает
систему мониторинга и цензурирования, управляемую дру-
гой структурой в лобной коре мозга, о которой мы уже упо-
минали, – передней поясной извилиной.
Можно ли сказать, что осознанное решение остановить
действие тоже берет начало в бессознательном источнике?
Насколько мне известно, это остается загадкой. Суть пробле-
 
 
 
мы обрисована в стихотворении Борхеса о шахматных фи-
гурах:
Бог движет игроком, который двигает фигуру.
Но что за Бог, стоящий за спиной у Бога,
Организует план в пыли времен, средь снов и
упований?
В этом бесконечном повторении намерений, управляю-
щих другими намерениями (решение нырнуть в бассейн, ко-
лебание и решение остановиться, потом другое решение, ко-
торое успокаивает страх, чтобы могло осуществиться первое
решение…), возникает замкнутая петля – способность мозга
наблюдать за собой. И, как мы увидим дальше, вполне воз-
можно, что эта петля лежит в основе концепции сознания.
 
Толкователь сознания
 
Два полушария мозга соединены мощной структурой ней-
ронных волокон – мозолистым телом. Оно похоже на систе-
му мостов, направляющих движение транспорта между дву-
мя половинами города, разделенного рекой; без мостов го-
род окажется расколотым надвое. Без мозолистого тела по-
лушария мозга изолированы друг от друга. Несколько лет
назад с целью избавления от некоторых видов эпилепсии,
устойчивых к фармакологическому лечению, пациентов под-
вергали каллозотомии  – хирургической процедуре, в хо-
де которой полушария мозга оказывались отделены друг от
 
 
 
друга. Эпилепсия – в определенной мере проблема взаимо-
связанности мозга, которая приводит к циклам нейронной
активности, взаимно подкрепляющим друг друга. Каллозо-
томия прерывает движение токов внутри мозга и представ-
ляет собой драматичный, но эффективный способ прекра-
щения этих циклов, а значит, и эпилептических припадков.
Что происходит с языком, эмоциями и решениями тела,
управляемого двумя полушариями, когда они теряют связь
друг с другом? Обстоятельный ответ, позволяющий понять
распределение функций между полушариями, в 1981 году
принес Роджеру Сперри Нобелевскую премию, которую он
разделил с Торстеном Визелем и Дэвидом Хьюбелом. Вме-
сте со своим учеником, Майклом Газзанигой, Сперри совер-
шил необыкновенное открытие, которое, как и эксперимент
Либета, изменило наше понимание того, как работает созна-
ние и как мы конструируем реальность.
Без мозолистого тела информация, доступная одному по-
лушарию, оказывается недоступной для другого. Поэтому
каждое полушарие создает свое описание реальности, при-
чем оба варианта существуют в одном теле. Правое полуша-
рие видит только левую половину мира и контролирует ле-
вую часть тела, и наоборот. Кроме того, некоторые когнитив-
ные функции во многом сводятся к работе одного полуша-
рия. Типичные примеры – язык (левое полушарие) и способ-
ность рисовать и представлять объект в пространстве (пра-
вое полушарие). Поэтому, если пациентам с разделенными
 
 
 
полушариями показывают предмет, который находится на
левой стороне их зрительного поля 46, они могут нарисовать
его, но не могут назвать. Если объект находится на правой
стороне их зрительного поля, он может быть назван, но не
изображен.
Великим открытием Сперри стало понимание
того, как наше сознание создает описание мира.
Представьте следующую ситуацию: пациентам с
разделенными полушариями дают инструкцию на левой
стороне их зрительного поля: например, что они
получат вознаграждение, если поднимут бутылку воды.
Поскольку эта инструкция представлена в левом поле,
она доступна лишь для правого полушария. Пациент
поднимает бутылку. Потом в другое полушарие
поступает вопрос, почему он это сделал. Каким
будет ответ? С точки зрения левого полушария,
которое не видело инструкцию, правильным ответом
будет «Не знаю». Но пациенты поступают по-другому:
они выдумывают подходящую историю. Они находят
причины и говорят, что им захотелось пить или что они
хотели налить воды кому-то другому.
Левое полушарие сочиняет правдоподобную историю с
целью оправдать действие пациента, так как реальный мотив
поступка для него недоступен. Поэтому сознательный разум
выступает не только в роли ведущего, но и в роли толковате-
46
  Зрительные поля при бинокулярном зрении перекрываются примерно на
60 %, т. е. объект должен находиться на периферии (прим. пер.).
 
 
 
ля, сочинителя истории, задним числом объясняющей наши
часто необъяснимые поступки.
 
«Представлементы»:
свобода самовыражения
 
Наверное, самый поразительный аспект этих вымышлен-
ных историй, сочиняемых пациентами с разделенными по-
лушариями, – они не являются умышленными фальсифика-
циями ради того, чтобы скрыть неведение. Истории правди-
вы для тех, кто их выдумывает. Способность сознания вы-
ступать в роли интерпретатора и сочинять события проявля-
ется гораздо чаще, чем мы думаем.
Группа шведов из Лунда, неподалеку от Истада, где сы-
щик Курт Валландер47 по-своему работает с загадками разу-
ма, придумала более зрелищный вариант эксперимента с ин-
терпретацией. Эти шведы не только ученые, но и фокусники.
Они хорошо знают, как повлиять на выбор зрителей, чтобы
те поверили в иллюзии во время представления, и заставить
их думать, будто они приняли совершенно свободное реше-
ние в ходе эксперимента. Такой способ проверки свободы
воли – аналог проекта Либета в области шоу-бизнеса.
Эксперимент, или фокус (здесь это одно и то
же), выглядит так: людям показывают две карточки
с лицами разных женщин. Они должны решить,
47
 
 
 
 Герой детективных романов Хеннинга Манкеля (прим. ред.).
 какая из женщин более привлекательна, а потом,
глядя на фото, обосновать свой выбор. На первый
взгляд, все очень просто. Но иногда ученый,
одновременно выступающий в роли фокусника, дает
участнику не ту карточку, которую тот выбрал.
Экспериментатор использует ловкость рук, чтобы
подмена осталась незамеченной. И тогда происходит
нечто необыкновенное. Вместо того чтобы сказать:
«Извините, я выбрал другую карточку», большинство
участников начинает приводить аргументы в пользу
выбора, которого они не совершали. Они прибегают к
выдумкам; наш мозг опять сочиняет ретроспективную
историю для объяснения неизвестных ему событий.
В Буэнос-Айресе мы с моим коллегой Андрешем Резни-
ком придумали комбинацию фокусов и научного исследо-
вания для проведения наших собственных «представлемен-
тов» – представлений-экспериментов. Мы с Андрешем изу-
чали психологическое принуждение – основополагающее по-
нятие мастерства иллюзии, которое почти противоположно
свободе воли. В нем используются хитроумные инструмен-
ты, вынуждающие зрителей видеть или делать то, чего хочет
фокусник. В своей книге «Свобода самовыражения» вели-
кий испанский иллюзионист Дани Да Ортис подробно объ-
ясняет, как фокусники используют речь, взгляд и походку.
Во время «представлемента», когда ученый-фокусник спра-
шивает зрителей, выбрали ли они карту, «которую на самом
деле хотели выбрать», он следует строго определенному сце-
 
 
 
нарию для изучения нашего восприятия, памяти и процесса
принятия решений.
Пользуясь этими инструментами, мы доказали то, что из-
вестно любому иллюзионисту: зрители понятия не имеют,
что их к чему-то принуждают, и убеждены в полной свободе
своего выбора. Впоследствии они сочиняют истории – ино-
гда весьма причудливые – для объяснения и оправдания ре-
шений, которых никогда не принимали.
Затем мы перенесли этот эксперимент со сцены в лабора-
торию и провели электронный вариант фокуса с принужде-
нием. Мы показывали участникам серию карт в очень быст-
рой последовательности. Одна из них демонстрировалась с
небольшой задержкой. Эта перемена оставалась незамечен-
ной для участников, но почти в половине случаев заставляла
их выбирать «навязанную» карту.
Преимущество этого лабораторного эксперимента в том,
что, пока участники наблюдают за мелькающей колодой и
делают свой выбор, мы можем наблюдать за расширением
их зрачков – автономной неосознанной реакцией, которая,
помимо всего прочего, обозначает степень внимания и со-
средоточенности. Вместе с этим мы обнаружили признаки
различия между свободным и вынужденным выбором. Когда
человек выбирает «навязанную» карту, то примерно через
одну секунду после решения его зрачки расширяются почти
в четыре раза. Иными словами, тело знает, когда выбор был
вынужденным, но сам наблюдатель не осознает этого. Наши
 
 
 
глаза – более надежный индикатор истинной причины реше-
ния, чем наши мысли.
Эти эксперименты касаются старой философской дилем-
мы ответственности и в определенной степени ставят под во-
прос упрощенное представление о свободе воли. Но они ни в
коей мере не опровергают это представление. Мы не знаем,
где и как зарождается «подсознательный импульс» Либета.
На данном этапе мы можем лишь строить догадки, как делал
Лавуазье со своей теорией теплового флюида.
 
Прелюдия к сознанию
 
Мы видели, что мозг способен наблюдать за своими про-
цессами с целью контролировать, замедлять, видоизменять
и останавливать их или просто управлять ими. Этот процесс
образует замкнутую петлю, которая становится прелюдией к
сознанию. Теперь мы рассмотрим, как три вроде бы невин-
ных и прозаических вопроса помогают раскрыть и понять
причину происхождения этой петли и последствия ее рабо-
ты.
 
Почему мы не можем щекотать сами себя?
 
Мы можем смотреть на себя, трогать и ласкать себя, но не
можем себя пощекотать. Великий натуралист и основатель
современной биологии Чарльз Дарвин подробно изучал этот
 
 
 
вопрос. Он полагал, что щекотка действует лишь в том слу-
чае, если человека застигают врасплох, а когда мы делаем
это сами, то фактор неожиданности исчезает. Звучит логич-
но, но, увы, это не так. Любой, кто щекотал другого челове-
ка, хорошо знает, что если предупредить жертву заранее, то
щекотка так же эффективна, если не сказать больше. Про-
блема рефлекторной невозможности пощекотать самого се-
бя гораздо более загадочна, чем кажется.
В 1971 Ларри Вейскранц опубликовал в журнале Nature
статью под названием «Предварительные замечания о воз-
можности пощекотать себя». Щекотка впервые заняла цен-
тральное место в исследовании человеческого сознания.
Крис Фрит, еще одна именитая фигура в истории невроло-
гии, тоже серьезно относился к щекотке и считал ее важной
темой в исследовании сознания.
Фрит соорудил «щекотун»  – механическое
устройство, позволявшее людям щекотать себя.
Деталью, превратившей игру в научное исследование,
была возможность изменять интенсивность щекотки
и задерживать действие аппарата. Когда «щекотун»
работает с полусекундной задержкой, создается
впечатление, будто тебя щекочет кто-то другой.
Если между действием и его последствием проходит
некоторое время, это создает эффект непривычности и
новизны, изменяющий восприятие щекотки48.

48
 
 
 
  Есть и другие виды непривычности, которые могут быть достигнуты
  
Почему изображение, на которое
мы смотрим, не движется, когда мы
переводим взгляд в разные стороны?
 
Наши глаза постоянно находятся в движении. В среднем
они совершают три саккады (быстрых перемещения) в се-
кунду. При каждой из них наши глаза с большой скоростью
смещаются с одной стороны образа на другую. Но если они
движутся, то почему образ, который они создают в нашем
мозге, остается статичным?
Теперь нам известно, что мозг редактирует визуальную
историю. Он похож на оператора-постановщика конструиру-
емой нами реальности. Стабилизация изображения опира-
ется на два механизма, которые сейчас пробуют использо-
вать в цифровых камерах. Первый из них называется сакка-
дическим подавлением: мозг в буквальном смысле прекраща-
ет запись, когда глаза движутся. Иными словами, в ту долю
секунды, когда наши глаза находятся в движении, мы совер-
шенно слепы.
путем манипуляций со временем. В своей видеоинсталляции 1955 года Билл
Виола воссоздал маньеристскую картину «Встреча Марии и Елизаветы» (Якопо
Понтормо). На первый взгляд, это было изображение трех женщин.
Приглядевшись, люди вдруг осознавали, что женщины приближаются друг к
другу. Это происходило так медленно, что было невозможно сопоставить образы
с движением. Через десять минут женщины обнимали друг друга. О Билле Виоле
говорили, что он поместил не образы во время, а скорее время в образы (прим.
авт).
 
 
 
 Это можно проверить в ходе простого домашнего
эксперимента: встаньте перед зеркалом и направьте
взгляд на один глаз вашего отражения, потом на другой.
Разумеется, при этом ваши глаза движутся, но в зеркале
они неподвижны. Это следствие моментальной слепоты,
возникающей в момент перевода взгляда.
Хотя мы редактируем мысленное кино во время движе-
ния глаз, остается одна проблема. После саккады изображе-
ние должно «дергаться», как это бывает в домашних видео-
фильмах или в кино направления «Догма 95» 49, когда кадр
моментально перескакивает с одного участка на другой. Но
этого не происходит. Почему? Оказывается, рецепторы ней-
ронов зрительной коры, в чем-то похожие на пиксели, коди-
рующие каждую единицу изображения, тоже движутся, ком-
пенсируя движение глаз. Так возникает ровный поток вос-
приятия, где изображение остается статичным, несмотря на
постоянное смещение кадра. Это один из многих примеров
того, как наш сенсорный аппарат резко перестраивается в со-
ответствии с информацией о будущих действиях, поступаю-
щей от мозга. Можно сказать, что зрительная система похо-
жа на активную камеру, которая осознает свои действия и
меняет режим записи в зависимости от планируемого движе-
ния. Это еще один след формирования петли восприятия.
49
 «Догма 95» – направление в кинематографе, провозглашенное датским ре-
жиссером Ларсом фон Триером и его единомышленниками в 1995 году. Среди
прочего включает упрощенные съемки, создающие эффект смазанного или зер-
нистого изображения (прим. ред.).
 
 
 
Мозг информирует сам себя; он ведет запись своей деятель-
ности. Можно назвать это прелюдией к сознанию.
Хотя речь идет о совершенно ином механизме, здесь мы
наблюдаем тот же принцип, из-за которого невозможно по-
щекотать самого себя. Мозг предвидит действие, которое он
совершит, и это предупреждение создает сенсорное измене-
ние. Предчувствие не работает на осознанном уровне: мы не
можем умышленно избежать ощущения щекотки или наме-
ренно редактировать визуальный поток, но в нем заключает-
ся источник сознания.
 
Откуда мы знаем, что голоса в
нашей голове принадлежат нам?
 
Мы целыми днями разговариваем сами с собой и почти
всегда делаем это очень тихо. При шизофрении этот диалог
сливается с реальностью в мыслях, наполненных галлюцина-
циями. По словам Криса Фрита, галлюцинации возникают
из-за неспособности шизофреников распознать, что внут-
ренние голоса принадлежат им самим. Поэтому, как и в слу-
чае со щекоткой, не понимая, что это их собственные голоса,
больные не могут контролировать их.
Этот аргумент выдержал суровые экспериментальные ис-
пытания. Слуховая кора – часть мозга, которая систематизи-
рует звуки, слабо реагирует, когда мы слышим свой голос в
реальном времени. Но если его записать, а затем прослушать
 
 
 
в другом контексте, он создает гораздо более сильную моз-
говую реакцию. Этого не происходит в слуховой коре боль-
ных шизофренией, чей мозг не различает собственный голос
в реальном времени и в записи.
Со стороны бывает трудно понять причуды ума. Разве
можно воспринимать свои мысленные разговоры как голоса
вокруг? Они внутри нас, мы создаем их, и они явно принад-
лежат нам. Однако есть пространство, в котором почти каж-
дый из нас совершает такую же ошибку: это пространство
сновидений. Сны – тоже вымыслы, созданные нашим вооб-
ражением, но они обладают собственной властью; нам бы-
вает трудно, даже почти невозможно сопоставить их с дей-
ствительностью. Более того, часто мы не распознаем их как
плоды нашего воображения. Именно поэтому мы испытыва-
ем облегчение, когда просыпаемся от кошмара. В определен-
ном смысле сны и шизофрения похожи, так как в обоих слу-
чаях человек не распознает (или не признает) в них свое ав-
торство50.
50
 Вот фрагмент из «Семи вечеров» Борхеса: «Я встретил друга, которого не
мог узнать, так он изменился. Лица его я никогда не видел, но знал, что оно не
такое. Он очень переменился, погрустнел. На лице его лежал отпечаток болезни,
печали, может быть, вины. Правая рука была засунута за борт куртки (это важно
для сна), мне не было ее видно, она покоилась там, где сердце. Я обнял его, было
понятно, что ему нужна помощь. «Мой бедный друг, что с тобой случилось? Ты
так изменился!» Он ответил: «Да, я изменился». И медленно вытащил руку. И я
увидел птичью лапу.Удивительно здесь то, что у человека с самого начала рука
была спрятана. Неосознанно я подготовил этот вымысел: то, что у человека была
птичья лапа, и что я видел, как сильно он переменился, как он страдает, и что он
 
 
 
  
Круг сознания
 
Эти три феномена предполагают общую исходную точку.
Когда выполняется действие, мозг не только посылает сиг-
нал в моторную кору, управляющую движением глаз и рук,
но и заранее предупреждает себя о необходимости дальней-
шей адаптации. Он делает это для того, чтобы «стабилизиро-
вать камеру», распознавать внутренние голоса как свои соб-
ственные. Этот механизм называется эфферентным копиро-
ванием; так мозг наблюдает за собой и проводит мониторинг
своих действий.
Мы уже видели, что мозг  – источник бессознательных
процессов, которые иногда проявляются в двигательной ак-
тивности. Незадолго до осуществления они становятся ви-
димыми для самого мозга, который идентифицирует их как
собственные. У такого вида «мозговой подписи» есть по-
следствия. Они наступают, когда наши глаза движутся, ко-
гда мы не можем пощекотать себя или мысленно узнаем соб-
ственный голос. В самых общих чертах можно считать этот
механизм нашим внутренним протоколом обмена данными.
Здесь применима полезная аналогия. Когда компания ре-
шает приступить к запуску нового товара, она сообщает об
этом в разные подразделения, чтобы они могли координиро-
вать процесс: в отдел маркетинга, отдел продаж, отдел кон-

превратился в птицу» (перевод В. Кулагиной-Ярцевой) – (прим. авт.).

 
 
 
троля качества, отдел по связям с общественностью и так да-
лее. Если внутренние коммуникации (механизм эфферент-
ного копирования) плохо работают, то возникают нестыков-
ки. К примеру, отдел снабжения отмечает уменьшение за-
пасов сырья и гадает о причине, так как не знает о запуске
нового товара. Сходным образом, из-за недостатка внутрен-
ней информации наш мозг создает правдоподобный сцена-
рий, объясняющий положение вещей. В этой аналогии мож-
но увидеть метафору шизофрении – иллюзии возникают из-
за недостатков внутреннего протокола обмена данными.
Разумеется, это умозрительный пример, ведь компания не
осознает себя. Предпосылка для сознания возникает, когда
мозг начинает направлять информацию о своих знаниях и
состоянии в свои разные отделы. Эта дискуссия станет более
конкретной в будущем, когда мы сконструируем аппараты,
проявляющие все свойства сознания. Будем ли мы считать
их разумными? Какие права и обязанности они получат?
 
Физиология сознания
 
Мы живем в беспрецедентную эпоху, когда «фабрику
мышления» можно наблюдать в реальном времени. Как из-
меняется активность мозга, когда мы осознаем тот или иной
процесс?
Самый прямой ответ на этот вопрос можно получить при
сравнении реакций мозга на два идентичных сенсорных сти-
 
 
 
мула, которые из-за внутренних флуктуаций – внимания, со-
средоточенности, сна или бодрствования, движутся по раз-
ным субъективным траекториям. В одном случае мы созна-
тельно воспринимаем стимул: мы можем говорить о нем и
давать отчет о своих ощущениях. В другом случае стимул
воздействует на органы чувств без участия сознания и про-
должает свой путь внутри мозга, не приводя к качественно-
му изменению нашего субъективного восприятия. Это под-
пороговый, или сублиминальный, стимул. Давайте предста-
вим самый распространенный пример такого стимула: кто-
то обращается к нам, когда мы проваливаемся в сон. Слова
быстро исчезают, но мы по-прежнему слышим звуки голоса.
Сначала посмотрим, как подпороговый образ отобража-
ется в мозге. Допустим, сенсорная информация в виде света
поступает на сетчатку и преобразуется в электрохимические
импульсы, которые передаются по аксонам в таламус, рас-
положенный в самом центре мозга. Оттуда они поступают в
первичную зрительную кору, расположенную в затылочной
части мозга у основания шеи. Примерно через 170 миллисе-
кунд после того, как зрительный стимул попадает на сетчат-
ку, в зрительной коре мозга начинается волна активности.
Эта задержка вызвана не только проводимостью нейронов,
но и структурой состояния мозга, которое соответствует сти-
мулу. Наш мозг в буквальном смысле живет прошлым.
Активация зрительной коры так хорошо передает свой-
ства стимула: цвет, яркость, движение,  – что в лаборатор-
 
 
 
ных условиях можно воссоздать изображение на основе схе-
мы активности мозга. Самое удивительное, что это происхо-
дит даже в тех случаях, когда образ воспринимался на бес-
сознательном уровне. Иными словами, образ какое-то время
остается «записанным» в мозге, даже если соответствующая
мозговая активность не отразилась в сознании. С помощью
определенной технологии записанный образ можно рекон-
струировать и воспроизвести. Таким образом, теперь мы в
буквально смысле можем наблюдать бессознательное.
Поток мозговой активности, происходящий под порогом
сознания, сходен с тем, который вызывает избранный сти-
мул, способный достичь уровня сознательного нарратива.
Это след бессознательного формирования условных реакций
в мозге, схематично описанного Фрейдом. Но с точки зре-
ния феноменологии и субъективного восприятия бессозна-
тельное сильно отличается от сознательного разума. Какие
события в нашем мозге отделяют один процесс от другого?
Решение этой проблемы очень похоже на причину распро-
странения пожаров и сообщений в Twitter. Некоторые сооб-
щения циркулируют в локальном пространстве, так же как
некоторые пожары ограничиваются небольшими участками
леса. Но время от времени, в силу обстоятельств, изначально
присущих объекту (содержание твита, интенсивность пожа-
ра), или внешних условий (времени суток в социальной сети,
сырости почвы), огонь или твит могут охватить всю террито-
рию. Они начинают активно распространяться, питая сами
 
 
 
себя, становятся вирусными или неконтролируемыми.
Когда интенсивность нейронной реакции на стимул пре-
вышает определенный порог, примерно через 300 милли-
секунд появляется вторая волна мозговой активности. Она
не ограничивается отделами мозга, связанными с сенсорной
природой стимула (зрительная кора для образов или слухо-
вая кора для звуков) и распространяется по мозгу, как лес-
ной пожар.
Если эта вторая мощная волна охватывает почти весь
мозг, стимул становится осознанным. В противном случае
этого не происходит. Мозговая активность оставляет отпе-
чаток наподобие «цифровой подписи» сознания. Она позво-
ляет определить, находится ли человек в сознании, проник-
нуть в его внутренний мир и узнать содержание его разума.
Волна мозговой активности, регистрируемая только при
сознательных процессах, имеет такие характеристики:
(1) МОЩНАЯ. Состояние сильной активности
распространяется по всему мозгу.
(2) СИНХРОНИЗИРОВАННАЯ И
СОГЛАСОВАННАЯ. Мозг состоит из разных
элементов, выполняющих конкретные функции. Когда
стимул достигает сознания, все эти элементы
синхронизируются.
(3) ОПОСРЕДОВАННАЯ. Как мозгу удается
достичь мощной и согласованной активности
между элементами, которые обычно функционируют
независимо друг от друга? Что выполняет эту
 
 
 
 задачу? Для ответа снова прибегнем к аналогии
с социальными сетями. Что делает информацию
вирусной? В сети есть коммутаторы, или центры
интернет-траффика, действующие как огромные
распространители информации. К примеру, если
Google дает конкретной информации приоритет в
поиске, ее распространение резко возрастает.
В мозге есть как минимум три структуры,
выполняющие эту роль:
(а) Лобная кора, которая осуществляет функции
«диспетчерской вышки».
(б) Теменная кора, которая прокладывает
динамично изменяющиеся маршруты между
разными частями мозга. Она действует подобно
железнодорожной стрелке, позволяющей поезду
переходить с одного пути на другой.
(в) Таламус, который находится в центре мозга,
связан со всеми отделами коры мозга и соединяет их
друг с другом. При торможении таламуса движение
информации в мозговой сети сильно нарушается,  –
как если бы однажды отключился Google,  – и разные
элементы коры мозга не могут синхронизировать свои
функции, что приводит к исчезновению сознания.
(4) КОМПЛЕКСНАЯ. Лобная кора, теменная кора
и таламус позволяют разным частям мозга действовать
согласованно. Но насколько согласованной должна
быть мозговая активность, чтобы функционировать
эффективно? При полной дезорганизации обмен
информациями между разными элементами становится
 
 
 
 невозможным. С другой стороны, при полной
синхронности исчезают все иерархии и категории,
поэтому функциональные модули и структуры,
выполняющие специализированные функции, не могут
сформироваться. В крайних состояниях абсолютной
упорядоченности или хаотичности сознание исчезает.
Иными словами, синхронизация должна иметь промежу-
точный уровень сложности и упорядоченности. Это можно
понять с помощью аналогии с музыкальной импровизацией:
если она совершенно дезорганизована, получается какофо-
ния; если мелодия однородна и один инструмент похож на
другой, все богатство музыки пропадает. Самое интересное
происходит на промежуточном уровне между двумя этими
состояниями, где согласованность между разными инстру-
ментами имеет определенную степень свободы. То же самое
относится к сознанию.
 
Расшифровка сознания
 
В июле 2005 года женщина впала в кому после автомо-
бильной аварии. После необходимых процедур, включая хи-
рургическое вмешательство с целью уменьшить внутриче-
репное давление из-за многочисленных кровоизлияний, к
ней много дней не возвращалось сознание. Иногда женщи-
на непроизвольно открывала глаза. У нее сохранились цик-
лы сна и бодрствования и некоторые рефлексы. Но она не
 
 
 
подавала знаков, указывавших на осознанную реакцию. Все
эти факторы соответствовали диагнозу вегетативного состо-
яния51. Оставался ли шанс, что, вопреки всем клиническим
признакам, у пациентки сохранилась богатая психическая
жизнь, а ее субъективное внутреннее восприятие сходно с
восприятием человека в полном сознании? Как узнать об
этом? Как исследовать психическую жизнь разума, если че-
ловек не может передать свои мысли?
В общем и целом, психические состояния людей  – сча-
стье, желание, скука, усталость, ностальгия – выражаются в
их жестах, словах или звуках, которые они издают. Речь поз-
воляет более или менее осмысленно делиться нашими внут-
ренними состояниями, будь то любовь, желание, боль, осо-
бые воспоминания или образы. Но если вы не можете выра-
зить свое внутреннее состояние, например во время сна, то
человек остается замкнутым в себе. Пациенты в вегетатив-
ном состоянии никак не выражают свои мысли и чувства,
поэтому раньше было логично полагать, что они лишены со-
знания.
Но все изменилось. Свойства сознательной активности
мозга, которые мы перечислили выше, позволяют объектив-
51
 Наименование – это искусство. Термин вегетативный сам по себе говорит
о многом: он обозначает организм, который осуществляет жизненный цикл, не
управляя своими действиями. Он обладает метаболизмом, регулирует свои жиз-
ненные функции и даже имеет некоторые автоматические эмоциональные реак-
ции, но у него нет никаких признаков существа, контролирующего деятельность
своего тела и разума (прим. авт.).
 
 
 
но судить о том, обладает ли человек характерными призна-
ками сознания. Они действуют как инструмент для расшиф-
ровки и интерпретации психического состояния людей, что
особенно важно, когда других способов нет: например, для
пациентов в вегетативном состоянии.
 
Наблюдая за воображением
 
Примерно через семь месяцев после автомобильной ава-
рии врачи провели исследование пациентки с использовани-
ем функциональной магниторезонансной томографии. Ак-
тивность ее мозга при прослушивании различных фраз бы-
ла сравнима с активностью мозга здорового человека. Са-
мое интересное, что ее реакция оказывалась более ярко вы-
раженной, если фраза была двусмысленной. По-видимому,
мозг боролся с этой двойственностью, что указывало на ак-
тивную работу мысли. Возможно, на самом деле женщина
не находилась в вегетативном состоянии? Наблюдений за ее
мозгом было недостаточно для однозначного ответа на такой
важный вопрос. Во время глубокого сна или под анестезией,
когда считается, что человек находится в бессознательном
состоянии, мозг тоже особым образом реагирует на фразы и
звуки. Можно ли точнее обнаружить характерные признаки
активного сознания?
Когда здоровый бодрствующий человек представляет, что
он играет в теннис, то сильнее всего активируется часть
 
 
 
мозга, известная как дополнительная моторная зона (ДМО,
SMA). Эта часть контролирует движение мышц 52. С другой
стороны, когда человек представляет, как он ходит по свое-
му дому (все мы способны мысленно проследить маршрут
на карте: линию железной дороги, расположение городских
улиц, тропинки, адреса друзей, бабушек и так далее), то ак-
тивируется система, включающая главным образом парагип-
покамп и теменную кору.
Это явление можно использовать для ограниченной, но
эффективной расшифровки мыслей. Больше не нужно спра-
шивать человека, о чем он думает – об игре в теннис или о
прогулке по дому. Достаточно расшифровать схему его моз-
говой активности. Мы практически можем читать мысли, хо-
тя бы на уровне двоичного кода, обозначающего прогулку
или игру в теннис. Этот инструмент приобретает особенно
важное значение, когда нельзя спросить прямо или человек
не может ответить на наши вопросы.
Может ли двадцатитрехлетняя женщина в
вегетативном состоянии представлять подобные
ситуации? В январе 2006 года британский ученый
Адриан Оуэн и его коллеги попросили пациентку
представить, как она играет в теннис, потом – как она
ходит по своему дому, и снова теннис. Эти просьбы
52
 Не стоит думать, что в мозге существует некая теннисная зона. Ничего по-
добного. Этот участок отвечает за координацию мышечной активности и также
«включается», когда вы представляете себя танцующим или ныряющим с аква-
лангом (прим. авт.).
 
 
 
 чередовались несколько раз.
Ее мозговая активность оказалась такой же, как у
здорового человека. Поэтому можно было с разумной
вероятностью предположить, что у пациентки активное
воображение, а следовательно, и осознанные мысли,
о чем не могли догадаться ее врачи, опираясь на
клинические наблюдения.
Тот момент, когда женщине удалось пробиться через
непроницаемую оболочку, много месяцев скрывавшую ее
мысли, когда Оуэн и его коллеги прочитали их в ее сознании,
стал важной вехой в истории человеческого общения.
 
Оттенки сознания
 
Эксперимент с вопросами о теннисе и прогулке по до-
му имел даже большее значение, чем можно было предпо-
ложить. Это был способ общения: ограниченный, но эффек-
тивный.
На его основе мы можем создать нечто вроде
азбуки Морзе. Каждый раз, когда ты хочешь
сказать «да», представь, что ты играешь в теннис.
Когда хочешь сказать «нет», представь, что ты
гуляешь по дому. Таким образом группа Оуэна
впервые установила канал общения с другим
пациентом в вегетативном состоянии, которому
было 29 лет. Когда его спросили, зовут ли его
отца Александром, активировалась дополнительная
 
 
 
 моторная зона, которая соответствовала игре в теннис
и в данном случае означала утвердительный ответ.
Потом его спросили, зовут ли его отца Томасом,
и активировался парагиппокамп, что соответствовало
прогулке по дому и в установленном коде общения
означало «нет». Пациенту задали пять вопросов, на
которые он правильно ответил с помощью этого метода.
Но он не ответил на шестой вопрос.
Исследователи утверждали, что он, вероятно, не
слышал вопроса или заснул. Разумеется, это очень
трудно определить при вегетативном состоянии. И
все же результат эксперимента показывает огромный
потенциал этого окна в ранее недоступный мир, хотя и
вызывает определенный скептицизм.
Последнее замечание, на мой взгляд, – актуальное и необ-
ходимое предупреждение о «нарушенном звене» коммуни-
кации, искажающем действительность. Попытки общения с
такими пациентами выглядят многообещающе, но остаются
крайне рудиментарными. Возможно, нынешние ограниче-
ния удастся преодолеть с помощью технологии, но было бы
заблуждением верить или убеждать других в наличии созна-
ния, сходного по форме или содержанию с сознанием нор-
мального человека. Возможно, это гораздо более запутанное
и беспорядочное состояние распавшегося, фрагментирован-
ного разума. Откуда нам знать?
Мы с Тристаном Бекинштейном, моим другом и спут-
ником во многих предприятиях, решили заняться этим во-
 
 
 
просом. Наш подход был почти минималистским: мы стара-
лись определить минимум поведения, характерного для со-
знания. Мы нашли решение в эксперименте, проведенном
Ларри Сквайром, великим нейробиологом и исследователем
памяти, который адаптировал классические опыты Павлова.
Эксперимент выглядел так. Человек смотрит фильм
Чарли Чаплина и слышит последовательность тонов:
бип  – бууп, бип  – бип-бууп… Один тон высокий,
другой низкий. Каждый раз, когда звучит низкий тон53,
секунду спустя человек ощущает слега раздражающее
дуновение воздуха в глаза.
Около половины участников выявили
закономерность: низкий тон сопровождается
дуновением воздуха. Другие не поняли взаимосвязи
и не усвоили правила игры. Они могли описать оба
тона и досадный порыв воздуха, но не видели никакой
связи между ними. Лишь те, кто осознанно описывал
закономерность, приобрели условный рефлекс и
закрывали глаза после низкого тона, избавляясь от
раздражающего дуновения.
Результаты Сквайра кажутся бесхитростными, но они
весьма показательны. Крайне простая процедура устанавли-
вает минимальный тест (тест Тьюринга) на наличие созна-
ния. Она соединяет то, что мы хотим узнать (обладают ли
сознанием пациенты в вегетативном состоянии), и то, что мы
53
 Очевидно, это бууп, иначе Буба с первых страниц книги не был бы тем, кто
он есть (прим. авт.).
 
 
 
можем измерить (реакция моргания). Пациенты в вегетатив-
ном состоянии способны моргать, так что мы с Тристаном
сможем определить наличие у них сознания.
Я помню этот момент, один из немногих в моей научной
карьере, когда я испытал восторг открытия: в Париже мы с
Тристаном обнаружили, что пациент способен учиться точ-
но так же, как люди в полном сознании. Но потом, повторяя
процедуру, мы убедились, что лишь трое из тридцати пяти
пациентов, прошедших тестирование, проявляют эту оста-
точную форму сознания.
В течение многих лет мы совершенствовали
экспериментальную процедуру, чтобы больше узнать,
какое представление о реальности могут иметь
«вегетативные» пациенты с признаками сознания.
Для этого Тристан усовершенствовал эксперимент со
звуками; теперь участникам предстояло догадаться
что дуновение воздуха предшествует разным словам
из одной семантической категории. Для установления
такой связи недостаточно осознания: пациентам нужно
было обратить внимание на слова. То есть рассеянные
пациенты учились гораздо медленнее.
Так мы смогли исследовать сосредоточенность внимания
у «вегетативных» пациентов и обнаружили, что их процесс
обучения очень похож на обучение рассеянных людей. На-
верное, это лучшая метафора для работы разума «вегета-
тивных» пациентов с признаками сознания: непостоянство
мышления, которое находится в очень неустойчивом, менее
 
 
 
внимательном и разобщенном состоянии.
У сознания много характерных признаков. Их можно ис-
пользовать в разных сочетаниях для определения его нали-
чия или отсутствия, но все аргументы «за» и «против» нель-
зя считать решающими или окончательными. Если лобные
доли и таламус пациента работают нормально, если его моз-
говая активность находится на среднем уровне согласован-
ности, если определенные стимулы генерируют синхронную
реакцию нейронов и примерно через 300 миллисекунд обра-
зуется мощная волна мозговой активности; кроме того, если
у пациента наблюдаются следы воображения и способность
к обучению, требующему участия сознания, – так вот, если
все эти признаки присутствуют одновременно, то вполне ве-
роятно, пациент находится в сознании. Если же наблюдают-
ся лишь некоторые из них, вероятность уменьшается. Соче-
тание всех этих инструментов остается лучшим на сегодня
средством для объективного диагноза наличия сознательной
деятельности.
 
Обладают ли младенцы сознанием?
 
Исследование разума взрослых открывает окно в таин-
ственный мир мышления новорожденных детей. Как разви-
вается сознание до того, как ребенок получает возможность
проявить его в виде жестов и немногочисленных слов? 54
54
 
 
 
 Слово infant (младенец) происходит от латинского префикса in (не) и глагола
 Новорожденные обладают гораздо более изощренной и
абстрактной организацией мышления, чем можно предста-
вить. Как мы убедились в главе 1, они способны форми-
ровать числовые и нравственные понятия. Но этот процесс
мышления может оставаться неосознанным и мало что го-
ворит нам об их субъективных ощущениях в ходе развития.
Осознают ли младенцы то, что происходит с ними: воспоми-
нания, любимых людей, чувство печали? Или же они просто
проявляют рефлексы и бессознательное мышление?
Это совершенно новая область исследований. Одной из
первых к ней решила подступиться моя подруга и давняя
коллега по профессии Гилен Деаэн-Ламбертц. Она выбрала
простую стратегию наблюдения за тем, соответствует ли моз-
говая активность младенцев характерным признакам, указы-
вающим на сознательное мышление у взрослых. Эта стра-
тегия похожа на эксперимент, который проводился с целью
понять, как сознательные процессы отличаются от бессозна-
тельных в мозге взрослого человека.
В возрасте пяти месяцев формирование первой волны
мозговой реакции практически завершается. Эта волна со-
ответствует обработке визуальных стимулов независимо от
того, происходит ли это на сознательном или неосознанном
уровне. Зрительная кора младенца уже может распознавать
лица и делает это так же быстро и уверенно, как и взрослые
люди.
fari (говорить), то есть фактически означает «безгласный» (прим. авт.).
 
 
 
 Вторая волна, связанная исключительно с осознанным
восприятием, изменяется в процессе развития. В возрасте
одного года она практически сложилась и по форме сход-
на с восприятием взрослого человека, но с одним важным
отличием: она гораздо медленнее. Вместо 300 миллисекунд
она консолидируется примерно через одну секунду после
распознавания лица, как будто сознание ребенка работает с
небольшой задержкой. Это похоже на интернет-трансляцию
футбольного матча, когда мы слышим, как наши соседи у те-
левизора кричат «Гол!», прежде чем сами видим это.
Задержка реакции значительно сильнее выражена у пяти-
месячных младенцев. Задолго до того как они начинают го-
ворить или ползать и едва могут сидеть, младенцы уже обла-
дают мозговой активностью, указывающей на резкую и про-
должительную реакцию, которая сохраняется даже после ис-
чезновения внешнего импульса.
Пока это лучшее доказательство того, что младенцы осо-
знают видимый мир. Их сознание слабо фокусируется на
четких образах, оно наверняка более сумбурное, медленное
и неуверенное, но тем не менее это сознание. По крайней
мере, об этом свидетельствует состояние их мозга.
Здесь наука вступает на совершенно неизвестную до сих
пор территорию: субъективное мышление младенцев. Речь
не о том, что они способны делать, наблюдать и помнить,
на что реагировать, а о чем-то более личном и скрытом от
чужих глаз – о содержании их сознания.
 
 
 
 Состояние сознания младенца или человека в вегетатив-
ном состоянии больше не определяется нашими догадками.
Теперь мы располагаем инструментами, которые помогают
нам в реальном времени наблюдать за работой «фабрики
мышления». Эти инструменты позволяют преодолеть самые
таинственные и непроницаемые преграды одиночества.
Мы по-прежнему очень мало знаем о материальной осно-
ве сознания, – точно так же, как раньше естествоиспытатели
мало знали о теплофизике. Но, как ни удивительно, несмот-
ря на недостаток знаний, мы уже умеем манипулировать со-
знанием: включать и выключать, читать и распознавать его.

 
 
 
  
Глава 4. Путешествия сознания
 
 
Что происходит в мозге, когда
мы видим сны; можно ли
расшифровывать сновидения,
управлять и манипулировать ими?
 
 
Измененные состояния сознания
 
Они лежат на диване. Тихим, монотонным голосом он
рассказывает ей сказку, которую рассказывал уже тысячу
раз. Он выдыхает воздух, который заставляет вибрировать
его голосовые связки. Звук модулируется его нёбом, губа-
ми и языком. Менее чем за тысячную долю секунды эта зву-
ковая волна достигает уха его дочери. Звук превращается в
движение на барабанной перепонке. Это движение активи-
рует рецепторы на верхушках волосковых клеток – чуда био-
механики, которое преобразует вибрации воздуха в электри-
ческие импульсы. С каждым колебанием этих клеток откры-
ваются микроскопические каналы в мембранах, через кото-
рые проникают ионы. Они создают электрический ток, рас-
 
 
 
пространяющийся по слуховой коре, чья нейронная актив-
ность кодирует слова, которые девочка, как всегда, повто-
ряет шепотом. Слова, звучавшие тихим отцовским голосом,
оживают в ее уме как волшебная история, которую она уже
тысячу раз слышала раньше.
Теперь она дышит глубже, зевает и потягивается. Она за-
сыпает. Он продолжает рассказывать сказку, не меняя тона,
ритма и громкости звука. Звук распространяется, как и рань-
ше, и достигает барабанной перепонки его дочери, вызывая
колебания волосковых клеток и посылая ионные токи, акти-
вирующие ее слуховую кору. Все как прежде, но она больше
не создает историю в уме и не повторяет слова шепотом. Или
нет? Куда попадают слова, которые мы слышим во сне?
Тристан Бекинштейн решил изучить этот вопрос и
придумал простой эксперимент, идеально подходящий
для засыпания. Повторение слов – игра из детства. Это
отличается от нашего представления о лабораторном
эксперименте; дело происходит в постели, где человек
слушает монотонный убаюкивающий голос: слон, стул,
стол, белка, страус… Каждый раз, когда произносится
название животного, участник должен пошевелить
правой рукой, а если это предмет мебели  – то левой
рукой. Это легко, но действует завораживающе. Вскоре
реакции становятся прерывистыми. Иногда они сильно
замедляются и, наконец, исчезают. Дыхание человека
все глубже, и электроэнцефалограмма показывает
синхронное состояние, означающее, что он уже спит.
 
 
 
 Слова продолжают звучать по инерции, как в отцовской
сказке, когда он предполагает, что дочь слушает его во
сне.
Наблюдая следы, оставляемые голосом при переходе ко
сну, Тристан обнаружил, что в спящем мозге голос превра-
щается в слова, и эти слова обретают смысл. Более того, мозг
продолжает ту же игру: участок, который управляет движе-
нием правой руки, каждый раз активируется при упомина-
нии животного, а участок, управляющий движением левой
руки, активируется при упоминании предмета домашней об-
становки, как было установлено правилами эксперимента.
У сознания есть рубильник «включено/выключено». Во
сне, в коматозном состоянии или под анестезией он выклю-
чает сознание. В некоторых особенно тяжелых случаях со-
знание отключается резко и полностью. В других ситуациях,
например, при переходе ко сну, оно постепенно тускнеет, пе-
ремежаясь со вспышками осознания. Когда переключатель
включен, то активность мозга, соответствующая состояниям
сознания, проявляется в разных формах. К примеру, мы ви-
дели, что сознание очень маленьких детей действует в дру-
гом масштабе времени, а больные шизофренией не способ-
ны распознать, что голоса, звучащие у них в голове, принад-
лежат им самим.

 
 
 
  
Ночные слоны
 
Можно рассматривать сны как плодородную почву для
стимуляции ума без участия тела. Рассогласование между
телом и разумом происходит в буквальном смысле: во сне
тормозится работа моторных нейронов, с помощью которых
мозг управляет мышцами, поэтому химия мозга во сне от-
личается от бодрствования.
Обычно возвращение к бодрствующему состоянию, для
которого характерно организованное осознанное мышление,
идет синхронно с восстановлением контакта с телесными
ощущениями. Но иногда эти процессы становятся асинхрон-
ными, и мы просыпаемся без биохимического контакта со
своим телом. Этот феномен, называемый сонным парали-
чом, испытывает от 10 до 20 % людей. Ощущение мучитель-
но: полный паралич при абсолютной ясности мыслей. Но че-
рез несколько минут мозг восстанавливает контакт с телом.
Бывает и наоборот: мозг не отключается от мышц во время
сна, и человек выполняет движения, которые представляет в
сновидении55.

55
  В некоторых случаях,  – к счастью, довольно редких,  – связь с телом во
сне может быть очень мощной. В качестве примера можно вспомнить валлийца
Брайана Томаса, ревностного христианина, который во время ночного кошмара,
где он якобы сражался со взломщиком, задушил свою жену. Когда он проснулся
в ужасе и смятении, то позвонил в полицию и сказал, что случайно убил женщи-
ну, с которой прожил сорок лет (прим. авт.).
 
 
 
 Чем занимается мозг, когда мы спим? Во-первых, во сне
он отключается не полностью. Вообще говоря, мозг никогда
не отключается полностью: если это произойдет, мы умрем.
Когда мы спим, мозг непрерывно работает, как во время фа-
зы быстрого сна (rapid eye movement, когда мы видим сны),
так и во время глубокого сна, обычно протекающего без сно-
видений.
Миф о том, что ночью мозг отключается, связан с пред-
ставлением о сне как о пустой трате времени. Мы оцениваем
свои и чужие достижения во время бодрствования, но нет
никакой заслуги в том, чтобы быть хорошим сновидцем.
Сон  – это восстановительное состояние, во время кото-
рого работает программа очистки, которая устраняет биоло-
гические отходы и остатки мозгового метаболизма. В сущ-
ности, по ночам мозг занимается уборкой мусора. Это срав-
нительно недавнее биологическое открытие согласуется с
распространенным интуитивным представлением о том, что
сон  – оборотная сторона бодрствования, и без него мы не
только устаем, но даже можем заболеть.
Помимо восстановительной функции, сон задействует ос-
новные элементы нашего когнитивного аппарата. К приме-
ру, в фазе медленного (глубокого) сна происходит укрепле-
ние памяти. Поэтому после нескольких часов сна или даже
короткой дремы мы лучше помним то, что усвоили в тече-
ние дня. Это происходит не только из-за отдыха, а обуслов-
лено активным процессом консолидации нейронных связей,
 
 
 
пока мы спим. Разобравшись в экспериментах на клеточном
и молекулярном уровне, мы уже знаем, что в этой фазе сна
укрепляются специфические связи между нейронами гиппо-
кампа и коры головного мозга, отвечающими за обработку
и хранение информации. Изменения начинаются в дневное
время и продолжаются во сне. Этот механизм так точен, что
повторяет некоторые нейронные паттерны, которые активи-
руются во время бодрствования. Это современный физио-
логический вариант одной из главных идей Фрейда о том,
что сон собирает остатки дня. Любители вздремнуть днем
часто утверждают, что для укрепления памяти не нужен дол-
гий ночной сон. Короткие дневные «привалы» выполняют ту
же функцию.
В фазе медленного сна мозговая активность то усилива-
ется, то ослабевает, образуя повторяющиеся циклы, кото-
рые продолжаются немногим более одной секунды. Иными
словами, активность мозга колеблется в четко определен-
ном ритме. Чем ярче выражены эти циклы активности, тем
эффективнее происходит консолидация памяти. Можно ли
усиливать их извне, воздействуя на мозг спящего человека и
укрепляя его память?
Ритм мозговой активности человека во время
сна измеряется с помощью электроэнцефалограммы.
Потом нейронную активность спящего человека
можно усилить, заставляя его слышать звуки,
синхронизированные с ритмом его мозга.
 
 
 
 Эксперимент, проведенный немецким
нейропсихологом Иеном Борном, начинался днем с
того, что участникам нужно было запомнить список
новых слов. Борн обнаружил, что люди, которые ночью
во сне прослушивали тона, синхронизированные с
ритмом их мозговой активности, на следующий день
вспоминали гораздо больше слов, чем люди, которые
не подвергались стимуляции или были стимулированы
асинхронным образом.
Это значит, что мы можем улучшить запоминание мате-
риала при помощи сравнительно простых манипуляций с
мозговым механизмом, закрепляющим усвоенные знания.
Но, увы, мечта о том, чтобы надеть наушники на ночь и
проснуться утром с отличным знанием нового языка, оста-
ется мечтой. Какая досада!
 
Змея, пожирающая свой хвост
 
В фазе медленного сна, когда мозговая активность носит
монотонный и повторяющийся характер, происходит консо-
лидация памяти. В фазе быстрого сна (REM-сон) активность
мозга гораздо сложнее и схожа с активностью во время бодр-
ствования. В этой фазе субъективный опыт спящего челове-
ка становится осознанным – в виде снов.
Когда человек просыпается посередине REM-цикла, он
почти всегда сохраняет яркое воспоминание о своих снови-
дениях. Этого не происходит, если мы просыпаемся в дру-
 
 
 
гих фазах сна. С точки зрения нашего субъективного вос-
приятия, в сновидении мы так же находимся в сознании, как
и наяву. Во сне мы можем летать, разговаривать с умерши-
ми людьми, ходить по саду из металлических деревьев и да-
же соблюдать правила дорожного движения. Образы быва-
ют яркими и запоминающимися, но мы странным образом
упускаем из виду, что создаем их. Мы воспринимаем проис-
ходящее в сновидении как истинное описание реальности, а
не игру нашего воображения.
Главное отличие сна от бодрствующего сознания – в кон-
троле. Во сне, как и при шизофрении, мы не сознаем своего
авторства в виртуальном мире. Причудливая природа снов
такова, что мозг не распознает их как свои галлюцинации.
Если в фазе медленного сна циклы нейронной активно-
сти повторяются, то во время REM-сна возникают более
изменчивые циклы нейронного взаимодействия, воссоздаю-
щие прошлые схемы нейронной активности и составляющие
новые комбинации из их компонентов. Может быть, это ме-
тафора того, что происходит на уровне познавательных про-
цессов? Способствует ли состояние REM-сна созданию но-
вых идей и соединению мысленных элементов, которые оста-
вались разъединенными в дневное время? Являются ли на-
ши сны «фабрикой творческой мысли»?
История человеческой культуры изобилует рассказами о
революционных идеях, рожденных во сне. Одна из самых из-
вестных – история Альберта Кекуле, который открыл струк-
 
 
 
туру бензола: кольцо из шести атомов углерода. Во время
торжества, отмечавшего эту великую веху в истории химии,
Кекуле изложил историю своего открытия. После долгих лет
неудач решение наконец пришло, когда ему приснился уро-
борос  – змей в форме кольца, пожирающий собственный
хвост. Нечто похожее произошло с Полом Маккартни, когда
он проснулся в своей спальне на Уимпол-стрит с мелодией
Yesterday в голове. Он много дней обходил магазины звуко-
записи и спрашивал друзей о происхождении этой мелодии,
поскольку считал, что сон был навеян какой-то уже извест-
ной композицией.
Очевидна проблема, связанная с этими историческими
анекдотами: истории, которые мы осознаем, перемешаны с
вымыслом. То же самое относится к нашей памяти: мы от-
четливо помним эпизоды, которых никогда не было. Еще
необычнее тот факт, что можно внедрить человеку воспо-
минание, которое он сочтет истинным. Поэтому история о
вдохновенном творчестве в сновидениях может оказаться
хитроумной ловушкой.
Вероятно, руководствуясь этой догадкой, химик Джон Во-
тиц тщательно реконструировал историю открытия бензо-
ла. Он обнаружил, что французский химик Огюст Лоран за
десять лет до сна Кекуле уже объяснил, что бензол имеет
кольцевую структуру на основе атомов углерода. Вотиц за-
ключил, что рассказ о сне был частью стратегии Кекуле по
сокрытию интеллектуального воровства. Кекуле умышленно
 
 
 
манипулировал тем, чего откровенно боялся Маккартни: что
его сон был отражением ранее усвоенной информации.
Но даже если отбросить подобные интриги  – можем ли
мы объективно, избавившись от неизбежных искажений, до-
казать, что творческие идеи рождаются в сновидениях? Иен
Борн взялся за решение этой задачи.
Целью эксперимента был поиск точного
и объективного способа измерения творческих
способностей. Для этого Борн придумал проблему,
которую можно было решить медленно, но эффективно,
либо оригинальным простым способом, изменив
подход. Участники долго работали над этой проблемой.
Потом некоторые спали, а другие просто отдыхали,
и все они возвращались к проблеме. Простой,
но убедительный результат показал, что творческое
решение гораздо чаще приходило после сна. Иными
словами, часть творческого процесса происходит во
время сна.
Эксперимент Иена Борна свидетельствует, что сон яв-
ляется элементом творческого процесса… Но это не един-
ственный элемент. Повторение и практика, зубрежка – упо-
рядоченная сторона творческого процесса, тоже имеет важ-
ное значение, несмотря на ее низкую популярность в послед-
нее время. Как и другие виды неупорядоченного мышления,
сны помогают появлению оригинальных идей, но лишь по-
сле того, как мы обзавелись прочной основой ранее усвоен-
ных знаний. Это видно на примере Пола Маккартни: он об-
 
 
 
ладал глубокими познаниями в музыкальном материале, по-
этому мог импровизировать во сне. То же самое относится
и к эксперименту Борна. Ночное время годится для твор-
ческого процесса лишь после добросовестной и методичной
дневной работы, которая закладывает основу для творчества
в сновидениях56.
Вот краткое описание эффективной работы «фабрики
мышления» в ночную смену. Сон – это интенсивное и неод-
нородное состояние умственной деятельности, позволяющее
нам понять, как работает сознание. В первой фазе сна оно
постепенно затухает, наступает синхронизация между раз-
ными отделами мозга, которая способствует консолидации
воспоминаний и укреплению памяти. Вторая фаза имеет фи-
зиологическое сходство с бодрствующим состоянием, но об-
разует более разрозненную схему мозговой активности. В
этой фазе проявляются элементы творческого мышления,
зарождаются новые возможности и сочетания идей. Она со-
провождается сонными видениями, где сочетаются ужасаю-
щие, эротические и неясные образы. Но можем ли мы думать
во сне или это лишь одна из многочисленных иллюзий на-
шего мозга?

56
 A Hard Day’s Night (прим. авт.). «Вечер трудного дня» – название песни и
третьего студийного альбома группы The Beatles (прим. пер.).
 
 
 
  
Расшифровка сновидений
 
Каждый из нас просыпался с мыслью о том, что проспал
всего пару секунд, хотя на самом деле прошло несколько ча-
сов. И наоборот: несколько секунд сна иногда кажутся це-
лой вечностью. Когда мы спим, время течет непредсказуе-
мым образом. Возможно, сон сам по себе – лишь иллюзия
той истории, которую мы сочиняем после пробуждения.
Сегодня мы можем решить эту загадку, наблюдая за сле-
дами умственной деятельности мозга в реальном времени.
Мы научились исследовать мысленные процессы у младен-
цев и пациентов в вегетативном состоянии, а также подпо-
роговую обработку информации на основе анализа мозговой
активности. Сходными инструментами можно пользоваться
для расшифровки мышления во время сна.
Вот один из способов расшифровки мышления на базе
мозговой активности. Мы представляем зрительную кору в
виде матрицы, как если бы каждая клетка была пикселем
в сенсоре цифровой камеры. На этой основе мы можем ре-
конструировать содержание сознания в форме образов и их
последовательности. Благодаря этой методике Джек Галлант
смог поразительно четко воссоздать фильм, наблюдая лишь
за изменением активности мозга у человека, который его
смотрел.
Японский ученый Юкиясу Камитани разработал
 
 
 
 нечто вроде «планетария сновидений». Его группа
реконструировала сюжеты снов исходя из активности
мозга сновидцев. Когда они проснулись, было доказано,
что предположения, основанные на схемах их мозговой
активности, совпадали с описанием сновидений
участников эксперимента.
Описания выглядели так: «Мне снилось, что я в
булочной. Я взял багет и вышел на улицу, где кто-
то сфотографировал меня», или «Я видел большую
бронзовую статую на холме. Внизу были дома, улицы
и деревья». Каждый из этих фрагментов сновидения
был расшифрован по мозговой активности. В этом
эксперименте расшифровка выявила «концептуальный
скелет» сновидений, но не их визуальные качества
с нюансами и оттенками. Реконструкция снов в
цвете и высоком разрешении еще разрабатывается в
лабораторной кухне.
 
Дневные грезы
 
Во сне мозг не отключается. Он находится в активном со-
стоянии, поддерживая жизненно важные функции для пра-
вильной работы когнитивного аппарата. Но когда мы тру-
димся, управляем автомобилем, с кем-то разговариваем или
читаем, наш мозг порой отрывается от реальности и создает
собственные мысли. Часто мы проводим большую часть дня,
разговаривая сами с собой. Это дневные грезы – состояние,
близкое к сновидению по форме и содержанию, но возника-
 
 
 
ющее во время бодрствования.
Дневные грезы имеют четкий нейронный аналог. Когда
мы бодрствуем, наш мозг организует свою работу в двух
функциональных сетях, которые до некоторой степени че-
редуются друг с другом. С первой из них мы уже знакомы:
она включает лобную кору (которая действует как диспет-
черская вышка), теменную кору (организует и устанавливает
порядок действий, контролирует внимание и положение те-
ла в пространстве) и таламус (играет роль распределитель-
ного транспортного центра). Это ключевые узлы режима ак-
тивного функционирования мозга, сосредоточенного на вы-
полнении конкретных задач.
Когда сновидение вторгается в наше бодрствующее состо-
яние, лобно-теменная сеть отключается и контроль перехо-
дит к другой группе структур в районе плоскости, разделя-
ющей оба полушария. Эта сеть включает медиальную часть
височной доли – структуру, которая связана с памятью и мо-
жет быть питательной средой для наших дневных грез. Она
также включает заднюю часть поясной извилины, тесно свя-
занной с другими отделами мозга и координирующей днев-
ные грезы точно так же, как это делает префронтальная кора,
когда наше внимание сосредоточено на внешнем мире. Эта
система называется сетью пассивного режима работы мозга
(СПРРМ), что отражает историю ее открытия.
Когда появилась возможность изучать работу человече-
ского мозга в реальном времени с помощью функциональ-
 
 
 
ной магнито-резонансной томографии (fMRI), то в первых
исследованиях сравнивали активность мозга людей, которые
что-то делали (играли в шахматы, считали в уме, запоми-
нали слова, разговаривали, проявляли эмоции), с людьми,
которые ничего не делали. В середине 1990-х годов Маркус
Райхле обнаружил, что когда человек выполняет эти зада-
чи, некоторые области мозга активируются, а другие отклю-
чаются. При этом активация варьирует в зависимости от ви-
да задачи, а отключаемые области все время одни и те же.
Из этого Райхле вывел два важных принципа: (1) нет тако-
го состояния, когда наш мозг ничего не делает; и (2) состоя-
ние, при котором мысли блуждают бесцельно, находится под
управлением системы, которую он назвал сетью пассивного
режима работы мозга.
Сеть пассивного режима почти диаметрально противо-
положна сети исполнительного контроля, что указывает на
определенную автономность этих двух систем. Бодрствую-
щий мозг постоянно чередует состояние сосредоточенности
на внешнем мире и состояние дневных грез.
Можно ли считать дневные грезы пустой тратой времени,
следствием некой рассеянности мозга? Или же, как и ночные
сны, они важны в контексте нашего образа мыслей, открытий
и воспоминаний? 57
Манера теряться в мыслях во время чтения – плодород-
57
 Луис Бунюэль выразил свою позицию в этой дискуссии: «Грезы наяву так же
непредсказуемы, важны и могущественны, как и ночные сны» (прим. авт.).
 
 
 
ная почва для изучения дневных грез. Каждый из нас может
вспомнить, как внезапно осознал, что не имеет ни малейше-
го понятия о содержании последних прочитанных страниц.
Мы были заняты сочинением параллельной истории, отодви-
нувшей книгу на границу нашего сознания.
Тщательная регистрация движений глаз показывает, что
во время дневных грез мы продолжаем скользить взглядом
по тексту книги, немного задерживаясь на длинных словах.
В то же время активность префронтальной коры уменьшает-
ся; включается система пассивного режима, которая делает
секретный сад нашего сознания недоступным для информа-
ции из текста. Поэтому мы приходим в себя с ощущением,
что нужно перечитать пропущенный фрагмент, как если бы
мы не видели его вообще. Но это не так. Новое прочтение
накладывается на предыдущее, так и не осознанное в грезах
наяву.
На самом деле во время дневных грез мы изменяем фо-
кус чтения и как будто пользуемся широкоугольным объек-
тивом, позволяющим игнорировать мелкие подробности и
видеть текст издалека. Мы видим лес, а не отдельные дере-
вья. Именно поэтому, когда мы перечитываем отрывок после
дневной грезы над ним, то лучше понимаем его, чем если бы
сразу внимательно его прочитали. Иными словами, дневные
грезы – это не «утраченное время», по которому тосковал
Марсель Пруст.
Тем не менее есть основания полагать, что дневные гре-
 
 
 
зы имеют свою цену (кстати, никак не связанную с количе-
ством потраченного времени). Они легко могут превращать-
ся в кошмары и галлюцинации  – обернуться психоделиче-
ским кризисом, где воображаемые друзья становятся чудо-
вищами, ведьмами и призраками. Почти все ситуации, в ко-
торых разум блуждает и отрешается от реальности, могут
вырождаться в болезненные состояния психики. У меня нет
убедительного объяснения этому феномену, и я сомневаюсь,
что оно существует. Могу лишь поделиться гипотезой: систе-
ма управления, которая контролирует естественный и сти-
хийный поток мыслей, находит способы избегать болезнен-
ных состояний психики. Когда она отключается, задача ста-
новится более трудной.
Американский психолог Дэн Гилберт наполнил эту идею
материальным содержанием с помощью приложения для мо-
бильного телефона, которое время от времени спрашивает
пользователей: «Что ты делаешь?», «О чем ты думаешь?»,
«Как ты себя чувствуешь?», и так далее. Ответы, собранные
у людей по всему миру, образуют нечто вроде хронологии и
демографии человеческого счастья. В целом состояние вели-
чайшего счастья наблюдается после секса, разговоров с дру-
зьями, спортивных занятий, исполнения и прослушивания
музыки (именно в таком порядке). Наименее довольными
оказываются те, кто работает, сидит дома за компьютером
или едет на общественном транспорте.
Разумеется, это усредненные цифры, которые вовсе не
 
 
 
означают, что работа делает всех несчастными. Результаты
зависят от социальных и культурных особенностей. Но са-
мая интересная часть этого эксперимента связана с тем, как
состояние счастья меняется в зависимости от наших мыс-
лей. Во время дневных грез почти все участники чувство-
вали себя хуже, чем при упорядоченном размышлении. Это
не значит, что нам следует отказаться от грез наяву; скорее
мы должны понимать, что они, как и многие другие путеше-
ствия, приносят с собой сложную смесь из открытий, эмоци-
ональных подъемов и спадов.
 
Осознанное сновидение
 
Ночные сны часто уносят нас в болезненные воспомина-
ния и неуютные места. В отличие от воображения, сны раз-
виваются спонтанно и без нашего контроля. Еще одно раз-
личие между снами и воображением заключается в их ви-
зуальной насыщенности. Когда мы просыпаемся, то в луч-
шем случае можем воссоздать бессвязные фрагменты ярко-
го и красочного сна.
Итак, сны отличаются от воображения по степени ярко-
сти и контроля. Сны не подвластны контролю, но бывают
очень яркими. С другой стороны, мы можем управлять сво-
им воображением, но сознательные образы не так красочны.
Осознанное сновидение представляет собой сочетание того
и другого: оно обладает яркостью и реализмом сновидений,
 
 
 
но в то же время мы контролируем происходящее. Можно
сказать, мы сами – сценаристы и режиссеры таких снов. Бла-
годаря свободе выбора большинство мастеров осознанного
сновидения хотят летать; вероятно, это отражает подавлен-
ную потребность представителей нашего вида.
Во время осознанного сновидения человек понимает, что
спит, он контролирует содержание сна и может отделить
объект сновидения от субъекта, как если бы он наблюдал
за собой со стороны. Осознанное сновидение обладает ха-
рактерными признаками на уровне мозга. Высокочастотная
активность мозга в префронтальной коре во время REM-
сна менее интенсивна, чем во время бодрствования. Именно
высокочастотная активность имеет решающее значение для
контроля осознанных сновидений. Чем лучше мы осозна-
ем сон, тем сильнее высокочастотная активность префрон-
тальной коры. Можно перевернуть эту закономерность. Ес-
ли мозг обычного спящего человека стимулируется высоко-
частотными импульсами, его сны становятся осознанными.
Человек отделяет себя от содержания снов, начинает управ-
лять ими и понимает, что сон – это сон.
Будущее, в котором мы сможем контролировать наши
сны, уже не за горами. Для этого даже не нужны техноло-
гические новшества. Уже известно, что способность к осо-
знанному сновидению поддается тренировке и после неко-
торой практики почти каждый может видеть такие сны. Мы
приближаемся к осознанному сновидению в кошмарах, ко-
 
 
 
гда испытываем естественное желание овладеть ситуацией.
Способность многих людей управлять развитием своих кош-
маров, – вплоть до намерения проснуться, – прелюдия к осо-
знанному сновидению. И наоборот: тренировка осознанно-
го сновидения – способ улучшения качества снов. Поэтому
другая его отличительная черта – большое количество пози-
тивных эмоций.
В ходе тренировок мастера осознанного сновидения поль-
зуются внешним миром, как якорем, позволяющим пони-
мать, что они спят, а на другой стороне находится реальность
бодрствования. Это служит ориентиром для понимания сво-
его местонахождения. Как Тесей, Гензель или Мальчик-с-
пальчик, или как Леонардо Ди Каприо в «Начале», мастера
осознанного сновидения оставляют во время бодрствования
следы, которые помогут им найти путь обратно, если дорога
сна окажется чересчур извилистой.
Осознанное сновидение  – удивительное состояние разу-
ма. Оно сочетает в себе лучшее из двух миров: образность и
творческую насыщенность снов и контроль бодрствования.
Здесь открывается золотая жила для научных исследова-
ний. Лауреат Нобелевской премии Джеральд Эдельман раз-
деляет сознание на два состояния 58. Первичное состояние
58
 Хронология этой книги – странная вещь. Настоящее для читателя является
прошлым для автора. Джеральд Эдельман умер в мае 2014 года, после того, как
эта страница была написана, и до того, как она была прочитана. Я выбрал насто-
ящее время в том контексте, когда Эдельман еще высказывал свои идеи, которые
до сих пор сохраняют актуальность и дают почву для размышлений ( прим. авт.).
 
 
 
образует яркую историю настоящего с крайне ограниченным
доступом в прошлое и будущее. Это сознание из «Шоу Тру-
мана», принадлежащее пассивному наблюдателю, который
видит, как разворачивается сюжет его реальности 59. Соглас-
но Эдельману, таково сознание многих животных и человека
во время REM-сна – сознание без пилота. Вторая форма со-
знания, более сложная и, вероятно, более свойственная лю-
дям, включает необходимые компоненты для пилотирова-
ния: она абстрактна и создает представление о самом себе и
о своем бытии. Наверное, осознанное сновидение – это иде-
альная модель для исследования перехода между первичным
и вторичным состоянием сознания. Сейчас мы находимся на
первом этапе описания этого увлекательного мира, который
лишь недавно появился в истории науки.
 
Путешествия сознания
 
Еще один старинный способ группового и индивидуаль-
ного изучения сознания – употребление медицинских препа-
ратов, растений и трав, кофе, шоколада, чая, алкоголя, кока-
ина, опиума, марихуаны, то есть веществ, которые оказыва-
ют стимулирующее, психоактивное, галлюциногенное, сно-
творное или гипнотическое воздействие. Психофармаколо-
59
 «Шоу Трумана» (1998) – кинодрама Питера Уира, главный персонаж которой
в течение 30 лет живет в мире грандиозной телепостановки, не подозревая об
этом. Лишь драматические события заставляют его понять, что происходит на
самом деле, и вырваться на свободу (прим. пер.).
 
 
 
гические исследования, направленные на поиск связи меж-
ду растениями, их смесями, экстрактами и синтетическими
производными, свойственны всем культурам. Здесь мы рас-
смотрим научную составляющую двух типов препаратов, из-
меняющих содержание и поток сознания: марихуаны и гал-
люциногенов.
 
Фабрика блаженства
 
Конопля  – растение из Южной Азии, из которого дела-
ли одежду, паруса, канаты и бумагу как минимум 5000 лет.
Практика использования конопли в качестве наркотика 60 то-
же насчитывает тысячи лет; это объясняет, почему шаман в
Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая был муми-
фицирован вместе с корзиной, полной листьев и семян ко-
нопли. Свидетельства об употреблении конопли найдены ря-
дом с древнеегипетскими мумиями и символами божества.
В 1970-х годах активно продвигались законы, запрещаю-
щие применение марихуаны в бытовых и медицинских це-
лях, а примерно 40 лет спустя эта волна пошла на спад. Ле-
гальность наркотических препаратов резко изменяется в за-
висимости от места и времени, и эти решения не учитывают
деталей и механизмов их биологического воздействия. При-
60
 Одно и то же слово «греза» может относиться ко множеству разных вещей:
сон, мечта, фантазия. Здесь мы наблюдаем обратный процесс, порожденный табу
и стыдом наименования. Поэтому один и тот же объект получил множество имен:
травка, анаша, план, косяк, петрушка, чай, дудка, Мария Хуановна (прим. авт.).
 
 
 
нимая решение, человек должен понимать, как тот или иной
препарат воздействует на его мозг и сознание. Сейчас это
особенно актуально, так как легализация марихуаны стала
предметом острой дискуссии.
В 1970-х годах тремя самыми широко используемыми
нелегальными бытовыми наркотиками были марихуана, опи-
ум (в виде морфина и героина) и кокаин. Психоактивные
компоненты опиума и кокаина, как и основные механизмы
их действия, уже были определены, но о марихуане почти ни-
чего не знали. После окончания докторантуры в Институте
Вейцмана и работы в Рокфеллеровском университете моло-
дой болгарский химик Рафаэль Мешулам вернулся в Изра-
иль, чтобы исправить это упущение. Выявление связи между
химическими соединениями марихуаны и ее воздействием
на тело и разум было важной задачей:
«Я считаю, что разделение научных дисциплин  –
это признание нашей ограниченной способности к
освоению и пониманию нескольких областей науки. В
природе таких границ не существует».
Эта впечатляющая декларация о намерениях определяет
стиль научных исследований Мешулама. Моя книга в опре-
деленной степени служит продолжением его подхода.
Его путь был и остается нелегким, в особенности из-за
нелегальности вещества, которое он собирался изучать. Для
работы ему приходилось идти на уловки, невообразимые для
большинства исследователей. Сначала надо было добыть ма-
 
 
 
рихуану. Воспользовавшись своим военным опытом, Мешу-
лам убедил израильскую полицию, что ему необходимо пять
килограммов ливанского гашиша для долгосрочного проек-
та. Следующая задача заключалась в химической изоляции
почти ста составных компонентов марихуаны с последую-
щим тестированием на обезьянах, чтобы определить, какие
из этих компонентов отвечают за воздействие на психику.
Поскольку не так просто узнать, когда обезьяна находится
под кайфом, он использовал седативный эффект как мар-
кер для каждого химического соединения. Таким образом,
в 1964 году Мешулам смог выделить дельта-1-тетрагидро-
каннабинол (ТГК, Δ1-THC, ныне известный как Δ9-THC) –
первичное соединение, ответственное за психоактивный эф-
фект марихуаны. Другие соединения, гораздо чаще встреча-
ющиеся в марихуане (такие как каннабидиол), не оказывают
психоактивного воздействия. Тем не менее они оказывают
физиологический эффект как противовоспалительные и со-
судорасширяющие средства, из-за чего их используют в ме-
дицинских целях.
Открытие активного соединения в растительном препара-
те – всего лишь первый шаг к исследованию механизма его
действия. Что происходит в мозге, когда возникает внезап-
ный прилив аппетита, неконтролируемый смех и изменение
восприятия?
Вторым крупным открытием Мешулама было обнаруже-
ние мозгового рецептора, специфически реагирующего на
 
 
 
Δ9-THC. Рецептор  – это молекулярный сенсор на поверх-
ности нейрона. Активный компонент наркотика похож на
ключ, замком для которого служит рецептор. Из всех замков
мозга Δ9-THC открывает лишь некоторые, называемые кан-
набиноидными рецепторами. На сегодня известны два ти-
па: CB1, встречающийся в нейронах разных отделов мозга,
и CB2, регулирующий иммунную систему 61.
Когда молекула попадает в рецептор на поверхности ней-
рона, она может производить в нем разные изменения: ак-
тивировать или деактивировать его, делать более чувстви-
тельным или изменять характер его коммуникации с сосед-
ними нейронами. Это одновременно происходит с миллио-
нами нейронов, имеющими такой тип рецептора. С другой
стороны, эта молекула никак не воздействует на нейроны, не
обладающие рецептором, который реагирует на Δ9-THC.
Молекулы и их рецепторы не всегда идеально совмеща-
ются. Иногда ключ не точно подходит к замку. Чем лучше
соответствие, тем мощнее и эффективнее реакция на пре-
парат. Изучая химическую структуру марихуаны, Мешулам
смог синтезировать соединение, в сто раз более эффектив-
ное, чем Δ9-THC. Пять граммов этого вещества эквивалент-
ны 11,3 кг марихуаны.
Почему в нейронах человеческого мозга есть специфи-
61
 Известно, что существуют другие рецепторы, хотя их еще предстоит обна-
ружить, поскольку при блокировании CB1 и CB2 (когда замки закрыты), мари-
хуана продолжает оказывать воздействие на физиологию и познавательные про-
цессы (прим. авт.).
 
 
 
ческие рецепторы для растения из Южной Азии? Доволь-
но странно, что человеческий мозг обладает механизмом
для определения наркотика, веками произраставшего лишь
в определенной части света. Бесполезна ли эта система для
тех, кто не употребляет марихуану? Неужели эти рецепторы,
настолько распространенные в мозге, оставались неисполь-
зованными, пока марихуана не вошла в моду?
Ответ будет отрицательным. Каннабиноидная система  –
ключевой регулирующий механизм для любого мозга неза-
висимо от «курения травки». Загадка решается просто: наш
организм вырабатывает свой вариант марихуаны.
В 1992 году, почти через тридцать лет после открытия
ТГК, Мешулам (постаревший, но не менее настойчивый) со-
вершил свое третье открытие: он обнаружил внутреннее со-
единение, вырабатываемое естественным образом и облада-
ющее таким же воздействием, как марихуана. Ученый назвал
это соединение анандамидом: амид (химическое вещество),
который дарует ананду, что на санскрите означает «блажен-
ство».
Это значит, что каждый из нас, в непроницаемой тайне
собственной физиологии, тихонько занимается созданием
марихуаны. Активизация каннабиноидных рецепторов в ре-
зультате употребления растительной марихуаны бывает го-
раздо более мощной, чем от анандамида, вырабатываемого
нашим организмом. То же самое относится практически ко
всем наркотическим препаратам. Эндорфины (эндогенные
 
 
 
опиаты), которые образуются в организме естественным об-
разом (например, во время бега), воздействуют на наши опи-
атные рецепторы гораздо слабее, чем морфий или героин.
Это принципиально важное отличие. Во многих случаях
разница между двумя химическими соединениями заключа-
ется не в механизме действия, а в дозировке. К примеру, ме-
ханизм действия риталина62 и кокаина совершенно одинако-
вый, но первый препарат продается в аптеках и используется
для лечения синдрома дефицита внимания у детей. Остав-
ляя в стороне дискуссию о возможном злоупотреблении ри-
талином, необходимо указать, что он несравним с кокаином
по потенциалу развития болезненной привычки. Это прин-
ципиальное отличие целиком и полностью зависит от кон-
центрации действующего вещества 63.
 
Передовая марихуаны
 
Рецептор CB1 встречается во всех отделах мозга. Это от-
личает его от рецепторов дофамина (реагирующих на кока-
ин), которые находятся лишь в отдельных местах. Иными
словами, после употребления марихуаны больше нейронов
в разных отделах мозга изменяют свои функции. У нас уже

62
 Риталин – коммерческое название метилфенидата. В России он изъят из обо-
рота лекарственных средств (прим. ред.).
63
  Постулат Парацельса известен с XV века: единственное различие между
ядом и лекарством заключается в дозировке (прим. авт.).
 
 
 
есть подробная информация о некоторых аспектах биохи-
мии каннабиса. К примеру, некоторые нейроны, известные
как ПОМК64, которые находятся в гипоталамусе, производят
гормон, регулирующий насыщение и подавляющий аппетит.
Но когда рецептор CB1 активен, это вызывает структурное
изменение нейрона и заставляет его вырабатывать другой
гормон с противоположным действием, возбуждающий ап-
петит. Изучение гормональной биохимии мозга объясняет
эффект, известный всем курильщикам марихуаны: неутоли-
мый голод, который не исчезает от количества съеденного.
Хотя связь марихуаны и аппетита изучена до мелочей, от-
ношения между биохимией, физиологией и психологией ко-
гнитивных эффектов наркотика остается загадкой. Те, кто
курит или принимает марихуану, испытывают ощущение,
что их сознание изменяется. Как наука может исследовать
такой субъективный аспект восприятия? Я имею в виду не
то, как много мы помним или как быстро можем складывать
числа после курения, а более интроспективный аспект. Пе-
рестройка мышления после употребления марихуаны оста-
ется тайной, к которой наука едва прикоснулась.
Нехватка научной информации о когнитивных эффектах
марихуаны прежде всего связана с ее незаконным статусом.
Эксперименты Мешулама стали исключением в этой бездне

64
  Имеется в виду проопиомеланокортин  – прогормон, синтезируемый в
первую очередь клетками гипофиза. Гормональной активностью обладает не он,
а продукты его расщепления (прим. пер.).
 
 
 
невежества. Достижение консенсуса в довольно скудной на-
учной литературе по этому вопросу – тоже непростая задача.
Поиск дает противоречивые результаты: одни считают, что
марихуана влияет на память, другие отрицают это. Одни го-
ворят, что она резко изменяет способность сосредоточивать-
ся на чем-либо, другие утверждают, что никаких изменений
не происходит.
Мы не привыкли к таким разногласиям в научной лите-
ратуре, но этот феномен не ограничивается исследованиями
марихуаны. В качестве аналогии можно привести пример из
другой области: если ребенок часами играет на компьютере,
это хорошо или плохо? Родители, которые хотят получить
информацию и ограничить доступ к монитору, сталкивают-
ся с мешаниной разных мнений. Один автор признает бла-
готворное влияние игр на когнитивное развитие, память и
внимание; другой предупреждает о разрушительных послед-
ствиях для социализации ребенка, и так далее.
Этот диссонанс имеет несколько объяснений. Во-пер-
вых, существует много разных видов марихуаны. Состав и
концентрация активного вещества подвержены изменениям
(больше или меньше ТГК). Также имеет значение способ
употребления, количество и метаболизм пользователя. Для
большей наглядности скажем: это все равно, что судить о
пользе или вреде сладостей без дополнительной информа-
ции. Ответ зависит от содержания сахара, вида сахара (саха-
роза, глюкоза, лактоза) и потребителей (тучные, диабетики
 
 
 
или худые люди со склонностью к гипогликемии).
Тот факт, что исследователи приходят к разным выводам,
позволяет предположить, что риск при употреблении мари-
хуаны затрагивает не всех. С другой стороны, если мы возь-
мем всю научную литературу в целом, то увидим один по-
следовательный вывод: употребление марихуаны связано с
риском развития психоза у подростков и людей с психиатри-
ческими патологиями, как во время курения, так и позже.
В сущности, это общий эффект для большинства наркоти-
ков, а не только для марихуаны. Возраст начала употребле-
ния сильно влияет на вероятность привыкания. Чем моложе
потребитель, тем скорее у него разовьется болезненная при-
вычка к наркотику.
 
По направлению к
позитивной фармакологии
 
Существует тонкая грань между облегчением боли и по-
иском удовольствия, даже если общество воздвигает непри-
ступную стену на этой тонкой линии. Обычно считается при-
емлемым накачивать наркотическими препаратами больно-
го и страдающего человека, но запрещать малейшую дозу то-
му, кто здоров, но хочет чувствовать себя немного лучше. Та-
кая асимметрия встречается и в научных исследованиях, где
акцентируются разрушительные свойства марихуаны и игно-
рируются ее возможные позитивные эффекты.
 
 
 
 Практически все научные исследования марихуаны свя-
заны с попытками определить, отдаляет ли она людей от так
называемого «нормального состояния». С другой стороны,
трудно найти работы, где изучается вероятность переноса
границ «нормального состояния». Нечто похожее наблюда-
лось в психологии; немногим более тридцати лет назад пси-
хологи были озабочены тем, как улучшить состояние при де-
прессии, хронической тревоге и страхе. Мартин Селигман и
другие ученые изменили фокус исследований, основав пози-
тивную психологию, которая изучает, как сделать «нормаль-
ное состояние» еще лучше.
Наука была бы гораздо честнее, если бы смогла создать
позитивную фармакологию. Этот путь был изучен в литера-
туре, где знаменосцем стал Олдос Хаксли с книгой «Двери
восприятия», но его идеи остались почти без внимания в на-
учных поисках. Если бы марихуану рассматривали не только
в контексте вреда, но и с учетом возможного использования
для улучшения жизни, могло бы появиться новое направле-
ние исследований.
Разумеется, это не значит, что марихуана хороша сама
по себе. Но нужно установить, до какой степени она мо-
жет улучшить повседневную жизнь; например, сделать так,
чтобы мы чаще смеялись, больше общались и радовались,
или повысить качество секса. Идея в том, чтобы сопоставить
пользу с реальными рисками, в некоторых случаях весьма
высокими, и принять лучшее решение как в частной, так и
 
 
 
в общественной, политической сфере.
 
Сознание мистера Икс
 
Карл Саган, автор «Космоса» и один из самых выдающих-
ся научно-популярных авторов, впервые покурил марихуа-
ну, когда уже был прославленным ученым 65. Как обычно бы-
вает, его первый опыт закончился полным крахом, и Саган,
будучи закоренелым скептиком, стал выдвигать гипотезы об
эффекте плацебо от этого наркотика. Однако, согласно ми-
стеру Икс – его наркотическому alter ego, после нескольких
новых попыток наркотик начал действовать:
«Я смотрел на пламя свечи и в самом его центре
обнаружил испанского джентльмена в черном плаще
и шляпе, стоявшего с величественным равнодушием
[…] Кстати, смотреть на высокое пламя, особенно
через призматический калейдоскоп, который умножает
его окрестности,  – это необыкновенно трогательное и

65
 Взаимосвязь между наркотиками и профессиональным успехом может иметь
обратные последствия. В тексте, который многие считают апокрифическим, рас-
сказана история Адриана Каландриаро. Сочинив два высокохудожественных
произведения, он вступил в полосу творческого кризиса, и в поисках решения
заперся в доме с ручкой, записной книжкой и 2000 доз лизергиновой кислоты.
Каландриаро совершал наркотические «трипы» с 14 мая 1992 года до середины
апреля 1998 года. За это время он изучил одонтологию, учредил консалтинговую
фирму, женился, завел двоих детей, собаку Августо и банковский счет на 2 мил-
лиона долларов в Уругвае. Он счастлив, но немного тоскует по музыке (книга
Петера Капусотто) (прим. авт.).
 
 
 
 прекрасное зрелище».
По словам мистера Икс, он не путал реальность и эти ма-
нипуляции с восприятием, – точно так же, как это происхо-
дит в осознанном сновидении:
«Хочу объяснить, что я никогда не думал, будто
эти вещи существуют на самом деле. Я знал, что на
потолке нет никакого «Фольксвагена», а в пламени
нет человека-саламандры. Я не ощущал никакого
противоречия в этих переживаниях. Какая-то часть
меня создавала ощущения, которые в повседневной
жизни показались бы сумасбродными; другая часть
меня выступала в роли наблюдателя. Почти половина
удовольствия достается наблюдателю, оценивающему
работу творца».
Воздействие марихуаны на мистера Икс не было связа-
но исключительно с царством зрительных образов. Пожалуй,
самые серьезные перемены произошли со слуховым воспри-
ятием.
«Я впервые смог различить отдельные части
трехголосого исполнения и ощутил богатство
контрапункта. С тех пор я узнал, что профессиональные
музыканты без труда удерживают в голове множество
отдельных партий одновременно, но со мной это
случилось впервые».
Мистер Икс также верил, что идеи, которые казались бле-
стящими под воздействием марихуаны, на самом деле были
 
 
 
блестящими. Саган рассказывает о том, что самой кропотли-
вой и методичной работой в его жизни было осознание этих
идей и запись их на пленку или бумагу ценой утраты многих
других мыслей. На следующий день, когда эффект мариху-
аны проходил, эти идеи не только не утрачивали свою при-
влекательность, но и в значительной степени определяли его
дальнейшую карьеру.
Один ученый, мой коллега и друг,  – давайте
назовем его мистер Игрек,  – вдохновленный отчетом
Карла Сагана провел неформальный эксперимент. Он
наблюдал за быстро исчезающим изображением под
воздействием большой дозы марихуаны. Потом нужно
было указать, что находилось в разных фрагментах
изображения и насколько ясно он запомнил это.
Без курения он мог вспомнить лишь малую часть
изображения из-за ограниченности сознания. Но «под
кайфом» мистер Игрек полагал, что он запомнил
все с необыкновенной четкостью, и ощущал, что
прикоснулся к чему-то особенному и необычному. Он
чувствовал себя так, словно находился в голове у
Хаксли и открывал двери восприятия.
По окончании эксперимента мистер Игрек с
некоторой опаской, но тщательно проанализировал
данные и обнаружил, что после курения видел то
же самое, что и раньше. Точь-в-точь. Изменилось
лишь субъективное восприятие, его ощущение деталей
изображения. Как и Саган, при курении марихуаны он
ощущал восторг новизны: то самое чувство, которое
 
 
 
 заставляет нас переоценивать остроумие шутки или
оригинальность идеи.
Этот эксперимент совпадает с опытом Сагана в богатстве
субъективного восприятия, но отличается по возможности
дифференцировать реальность от вымысла. Невозможно от-
дать предпочтение тому или другому, так как здесь отсут-
ствует научная точность, необходимая для окончательных
выводов. Трудно ожидать точных наблюдений, когда имеешь
дело с наркотиком.
Содержательное исследование о перестройке мозга
вследствие длительного употребления марихуаны было
опубликовано в Brain – одном из наиболее престижных
журналов по нейронауке. Уровень внимания и
сосредоточенности заядлых курильщиков, в среднем
выкуривших более 2000 порций, сравнивался с
показателями людей, никогда не куривших марихуану.
Внимание измерялось по способности одновременно
следить за движением нескольких точек, не путая
их и не теряя из виду  – нечто вроде мысленного
жонглирования. Оказалось, что курильщики и
некурящие демонстрируют практически одинаковый
уровень внимания и решают проблему с более или
менее равным мастерством. Поэтому первый вывод:
курильщики марихуаны в среднем ничего не теряют и
не приобретают в способности фокусировать внимание
и сосредоточиваться на объектах.
Самая интересная находка заключалась в другом: несмот-
 
 
 
ря на сходные показатели, мозговая активность этих двух
групп была очень разной. Курильщики марихуаны менее ак-
тивно пользовались лобной корой (регулирующей умствен-
ные усилия) и теменной корой, зато у них активизировалась
затылочная кора – участок зрительной системы, который в
мозге выполняет функции «доски объявлений». Подобное
изменение мозговой активности происходит у шахматных
гроссмейстеров в сравнении с новичками. У опытных шах-
матистов затылочная кора активизируется сильнее, чем лоб-
ная, поскольку они видят на несколько ходов вперед, а не
рассчитывают варианты.
Здесь возможны две интерпретации. Первая состоит в
том, что лобная кора у курильщиков марихуаны активизи-
руется слабее, поскольку им не нужно прилагать много уси-
лий для решения проблемы, как шахматному мастеру, игра-
ющему с новичком. Другая возможность заключается в том,
что их система внимания нарушена или повреждена, поэто-
му они больше пользуются зрительной корой для возмеще-
ния этого недостатка. Различие тонкое, но вполне уместное.
Тщательные исследования позволят нам отделить риски от
преимуществ и понять, как они уравновешивают друг друга
в умственном состоянии, которое не обязательно хуже или
лучше «нормального». Оно просто другое.

 
 
 
  
Лизергиновый репертуар
 
Аяуаска – самое знаменитое зелье в Амазонии. Ее пода-
ют как чай, заваренный из смеси двух растений: кустарника
Psyhotria viridis и лианы Banisteriopsis caapi. Есть разные ре-
цепты, но все они включают эти два растения. Кустарник со-
держит много N, N-диметилтриптамина, лучше известного
как DMT (ДМТ). Лиана содержит ингибитор моноаминок-
сидазы (MAOI, ИМАО), один из наиболее широко исполь-
зуемых антидепрессантов.
Действие двух активных веществ, входящих в состав ая-
уаски, дополняет друг друга. ДМТ изменяет нейромедиатор-
ный баланс. В обычных условиях моноаминоксидаза, высту-
пающая в роли химической полиции мозга, восстанавлива-
ет нарушенное равновесие. Но здесь она взаимодействует с
ИМАО, который угнетает способность мозга к регулиров-
ке нейромедиаторного баланса. В дозировках, используемых
в аяуаске, психоделический эффект ДМТ невелик, но уси-
ливается сочетанием с лозой, содержащей ИМАО. Аяуас-
ка резко изменяет восприятие и вызывает мощные преобра-
зования в системах удовольствия и мотивации. Разумеется,
при этом она изменяет поток, содержимое и организацию со-
знания.
Из всех изменений восприятия, вызываемых аяуаской,
наиболее необычны очень яркие галлюцинации, называемые
 
 
 
mirações (видения). Это живописные и яркие конструкции,
выстраиваемые воображением. Под воздействием аяуаски
воображение обладает таким же четким разрешением, как и
зрение. Как эти видения материализуются в мозге?
Бразильский врач Драулио Араухо, привыкший
к путешествиям по джунглям и болотам, провел
уникальный эксперимент, соединив древние традиции
Амазонии с последними достижениями технологии.
Драулио привел шаманов, специалистов в употреблении
зелья, в современные стерильные палаты клиники в
Рибейран-Прету, чтобы они могли принять наркотик,
а потом дать своим видениям полную волю, находясь
в камере томографа. Там, в замкнутом пространстве,
шаманы галлюцинировали, а затем сообщали об
интенсивности и красочности своих видений. Потом
они повторяли эксперимент без наркотика, когда
воображение проявляло себя более спокойно.
Когда мы видим изображение, информация передается
через глаза в таламус, потом в зрительную кору, а оттуда в
область формирования воспоминаний и в лобную кору. Под
воздействием аяуаски зрительная кора получает информа-
цию не от глаз, а из внутреннего мира. Этот обратный по-
ток информации лежит в основе галлюцинаций. Во время
психоделического видения нейронный контур начинается в
префронтальной коре, передается в память, а оттуда посту-
пает в зрительную кору. Благодаря еще не открытому меха-
низму происходит химическая трансформация мозга и воз-
 
 
 
никает проекция воспоминаний на зрительную кору, как ес-
ли бы воспроизводился чувственный опыт, который привел
к появлению этих воспоминаний. В результате под воздей-
ствием аяуаски зрительная кора возбуждается с почти оди-
наковой интенсивностью как от наблюдаемого, так и от во-
ображаемого зрелища, что придает воображению большую
реалистичность. Без наркотика зрительная кора значительно
сильнее реагирует на зрение, чем на воображение.
Аяуаска также активизирует поле Бродмана № 10, которое
образует мост между внешним миром восприятия и внут-
ренним миром воображения. Это объясняет еще один ха-
рактерный эффект аяуаски. Люди, принимающие наркотик,
обычно чувствуют, что находятся вне своего тела. Граница
между внешним и внутренним миром становится более зыб-
кой и расплывчатой.
 
Сон Хоффмана
 
В 1956 году Роже Эйм, директор Национального музея
естественной истории в Париже, вместе с Робертом Уоссо-
ном совершил экспедицию в Уаутла-де-Хименес в Мекси-
ке для определения и сбора грибов, используемых в цели-
тельских и религиозных обрядах племени масатеков. По воз-
вращении в Париж Эйм связался со швейцарским химиком
Альбертом Хоффманом, так как нуждался в биохимическом
анализе священных грибов. Хоффман был идеальным кан-
 
 
 
дидатом на эту роль. За десять лет до этого, после случайно-
го приема 250 микрограммов лизергиновой кислоты, недав-
но синтезированной в его лаборатории, он совершил первый
кислотный трип66 в современной истории, пока ехал домой
на велосипеде.
Пока Хоффман выяснял, что волшебной молекулой в со-
бранных грибах был псилоцибин, Уоссон опубликовал в
журнале «Лайф» статью под названием «Поиски волшебного
гриба», в которой рассказал о своих путешествиях в мекси-
канскую пустыню вместе с Эймом. Статья произвела фурор,
а псилоцибин перестал быть объектом исключительно куль-
та масатеков и превратился в икону западной контркультуры
1960-х годов.
Лизергиновая культура оказала огромное влияние на по-
коление битников и таких интеллектуалов, как Аллен Гин-
зберг, Уильям Берроуз и Джек Керуак. Они основали движе-
ние, стремившееся к радикальному изменению многих ас-
пектов культуры и человеческого мышления. Тимоти Лири
со своим Гарвардским Псилоцибиновым Проектом присо-
единился к «лизергиновому поколению» и возглавил науч-
ное исследование преображающих эффектов псилоцибина.
Три человека, стоявшие у истоков псилоцибиновой ре-
волюции, играли значительную роль в науке и экономи-
ке, политике и культуре. Уоссон был вице-президентом JP

66
 
 
 
 Трип – психоделическое состояние, психоделический опыт (прим. ред.).
Morgan67; Эйм удостоился звания великого офицера Орде-
на Почетного легиона, наряду с другими громкими француз-
скими титулами, а Хоффман был топ-менеджером Sandoz
(одной из ведущих фармацевтических компаний) и членом
Нобелевского комитета. Однако в определенном смысле, с
учетом чрезвычайно амбициозных целей, заявленных с са-
мого начала, их труды пошли прахом.
За всплеском энтузиазма и десятилетием исследований
последовало почти полвека летаргии, когда псилоцибин по-
чти исчез с научного горизонта. В последние несколько де-
сятилетий причуды разума считались приемлемыми, если
их источником были сновидения или необычное строение
мозга, и фармакологические исследования природы разума
практически прекратились. Однако положение меняется, во
многом благодаря жарким дебатам о наркотиках, политике,
психиатрии и науке, происходившим в Британии за послед-
ние десять лет.
Лед тронулся в 2008 году, когда Дэвид Натт, тогда про-
фессор нейропсихологии и фармакологии в Имперском кол-
ледже Лондона, был назначен председателем Консультатив-
ного совета по борьбе с употреблением наркотиков. На этом
престижном и ответственном посту Натт вступил в ожесто-
ченную дискуссию с правительственными чиновниками о
критериях оценки вреда и политике употребления и злоупо-
требления наркотическими препаратами.
67
 
 
 
 J. P. Morgan Chase – американский финансовый холдинг (прим. ред.).
 Он утверждал, что (1) законодательство о наркотических
препаратах должно быть основано на научных доказатель-
ствах причиняемого ими вреда и (2) следует избегать чер-
но-белых аргументов о вреде или безвредности наркотиков
и перейти к количественной оценке уровня, масштаба и типа
вреда. С этой целью он предложил классификацию парамет-
ров, отражающих разные аспекты негативного воздействия
наркотиков: вред здоровью, привыкание, опасность для об-
щества и так далее. На основе этой классификации Натт с
коллегами пришел к выводу, что некоторые легальные нар-
котики, включая табак и алкоголь, наносят больше ущерба,
чем нелегальные  – ЛСД, экстази или марихуана. В случае
с марихуаной дело дошло до крупной публичной и полити-
ческой конфронтации с правительством, которое игнориро-
вало эти рекомендации и перевело ее из класса C в класс
B (то есть классифицировало марихуану как наркотик по-
вышенного риска, требующий более жесткого контроля). В
общественных СМИ, научных и медицинских журналах На-
тт утверждал, что это решение политически мотивировано и
идет вразрез с эмпирическими, научно обоснованными сви-
детельствами.
В скандально знаменитой статье Натт выдвигает идею
сравнения опасности наркотиков с другими областями жиз-
ни, где мы до некоторой степени идем на известный нам риск
ради удовольствия. Затем он оценил риск «эквази» в контек-
сте вреда для здоровья, привыкания, отвлечения от работы и
 
 
 
возможных финансовых проблем для семьи. Продемонстри-
ровав, что риск употребления этого нового наркотика сопо-
ставим с рисками от экстази, Натт раскрыл секрет неведомо-
го болезненного пристрастия: «эквази» – это просто-напро-
сто верховая езда.
После жарких дебатов Натт был уволен со своего поста
министром внутренних дел. С тех пор он продолжал свои
попытки развернуть рациональную и основанную на фактах
дискуссию о вреде и возможном использовании наркотиков.
Он вернулся в лабораторию, где несколько лет спустя позна-
комился с моим другом и коллегой Робином Кархарт-Харри-
сом. Вместе они подхватили эстафетную палочку, несколько
десятилетий назад выпущенную Уоссоном, Эймом и Хофф-
маном, и начали новую программу по изучению организации
мозговой активности во время псилоцибинового трипа.
Теперь в лаборатории Дэвида Натта проводятся разные
эксперименты в этой области. Масатекские и амазонские ри-
туалы различаются по видам используемого сырья (грибы,
или кустарники и лианы), активным средствам (псилоцибин,
или ДМТ и ИМАО), по типу психологической трансформа-
ции и перестройки мозговой активности после употребления
наркотика.
Псилоцибин изменяет организацию мозговой активности
в пространстве и времени. Мозг спонтанно формирует по-
следовательность разных состояний. В каждом из них акти-
вируется, а затем деактивируется определенная группа ней-
 
 
 
ронов, уступая место новому состоянию, подобно движу-
щимся облакам, которые образуют фигуру, а потом рассеи-
ваются и образуют новые формы. Последовательность состо-
яний мозга отображает поток сознания. Под действием пси-
лоцибина мозг проходит через большее количество состоя-
ний, как будто ветер заставляет облака быстрее видоизме-
няться и принимать новые формы.
Количество состояний – это тоже характеристика созна-
ния. При потере сознания, во время глубокого сна или под
анестезией, мозг переходит в упрощенный режим с дву-
мя-тремя состояниями. Когда сознание включается, количе-
ство состояний увеличивается, а под воздействием псилоци-
бина оно еще больше возрастает. Это может объяснить, по-
чему многие люди, употребляющие ЛСД и психоделические
грибы, полагают, что находятся в состоянии расширенного
сознания.
Многие также упоминают, что при употреблении ЛСД на-
блюдается эффект палинопсии, когда реальность восприни-
мается как ряд неподвижных образов, которые оставляют
за собой след. В случае с психоделическими грибами две-
ри восприятия не только открываются, но и разваливаются
на части. Занавес поднимается, и становится видно, что ре-
альность, которую мы воспринимаем как непрерывный кон-
тинуум, представляет собой лишь последовательность об-
разов. Фрейд предполагал, что Ω-нейроны обладают этим
свойством, которое позволяет им одновременно изменяться
 
 
 
и проявлять постоянство, как это происходит с сознанием.
При нормальном восприятии реальность кажется непре-
рывной, а не дискретной. Но это иллюзия. Как упоминалось
раньше, дискретный характер обычного восприятия мы мо-
жем уловить, наблюдая за автогонками, где часто кажется,
будто колеса автомобиля вращаются назад. Объяснение это-
го феномена хорошо известно в мире кино и телевидения;
оно связано с частотой кадров при съемке. Представьте, что
колесо делает полный оборот за 17 миллисекунд, а камера
снимает один кадр каждые 16 миллисекунд. Между двумя
кадрами колесо почти завершает оборот, поэтому на каждом
следующем кадре кажется, что оно немного поворачивается
назад. Куда интереснее обстоятельство, что эта иллюзия по-
рождена не свойствами телеэкрана, а нашим мозгом. Как и
при съемке фильма, мы создаем отдельные кадры, которые
впоследствии используем для создания иллюзии реальности.
Восприятие всегда фрагментировано, но лишь под воздей-
ствием наркотика, такого как псилоцибин, эта фрагментация
становится очевидной. Мы как будто видим реальность с об-
ратной стороны, за пределами Матрицы.
 
Прошлое и будущее сознания
 
В наше время, с помощью инструментов, которые позво-
ляют проникать в мысли человека и исследовать активность
его мозга, появилась возможность заглянуть в сны, в разум
 
 
 
новорожденных младенцев и воображение пациентов, кото-
рые находятся в вегетативном состоянии. Но эта техноло-
гия бесполезна для изучения одного из самых загадочных ас-
пектов человеческого мышления – сознания наших предков.
Мы точно знаем, что их мозг был почти идентичен нашему,
но в доисторическую эпоху не существовало книг, радио, те-
левидения или городов. Жизнь была гораздо короче и вра-
щалась вокруг охоты и вопросов выживания. Отличалось ли
сознание наших предков от сознания людей, живущих в со-
временном обществе? Этот вопрос можно сформулировать
по-другому: возникает ли сознание самопроизвольно в ходе
развития мозга, или формируется в определенной культур-
ной нише?
На этот счет есть множество разных мнений и догадок;
в сущности, это старый философский вопрос. Когда я впер-
вые задумался о нем, то полагал, что он даже не подлежит
научному обсуждению. Но потом стало ясно, что если мы
научились по нескольким кирпичам реконструировать вид
древнегреческих городов, то культурные труды можно счи-
тать археологической летописью, окаменелостями человече-
ского мышления.
В поисках ответа на этот вопрос Джулиан Джейнс про-
вел нечто вроде психологического анализа ряда самых древ-
них книг в человеческой культуре и выдвинул одну из наи-
более полемических и обсуждаемых теорий в когнитивной
нейронауке: всего лишь 3000 лет назад мир представлял со-
 
 
 
бой пристанище шизофреников. Сознание в его нынешнем
понимании, когда человек воспринимает себя как независи-
мую личность, возникло вместе с культурой, и по меркам че-
ловеческой истории это произошло совсем недавно.
Распространение первых книжных свитков между 800 и
200 г. до н. э. совпало с радикальными преобразованиями
в трех великих мировых цивилизациях: китайской, индий-
ской и западной. В эту эпоху зародились религии и фило-
софские учения, которые стали столпами современной куль-
туры. Изучая два основополагающих текста западной циви-
лизации – Библию и эпос Гомера, Джейнс выступил с утвер-
ждением, что человеческое сознание в эту эпоху тоже пре-
терпело великую трансформацию.
Его аргумент основан на поведении первых людей, опи-
санных в этих книгах. Они принадлежали к разным тради-
циям и жили в разных частях света, но слышали голоса, яко-
бы исходившие от богов и муз, и повиновались их приказам.
В наши дни это называется галлюцинациями.
Со временем они начали понимать, что сами являются
творцами и хозяевами внутренних голосов. Вместе с этим
они обрели способность к самоанализу  – умение думать о
собственных мыслях.
Канадский философ Маршалл Маклюэн считал, что эта
перемена была следствием появления письменных текстов,
так как они позволяли закреплять мысли на бумаге вместо
того, чтобы доверять их более непостоянной памяти. Те, кто
 
 
 
сейчас размышляет, каким образом Интернет, планшеты,
смартфоны и возрастающий поток информации могут изме-
нить наш образ мыслей, должны помнить, что информаци-
онная эпоха – это не первая материальная революция, ради-
кально изменившая наше самовыражение, общение и, почти
неизбежно, наше мышление.
Для Джейнса человеческое сознание до Гомера существо-
вало в настоящем и не понимало, что каждый из нас стано-
вится создателем внутренних голосов. Это то, что мы назы-
ваем первичным сознанием, которое сейчас характерно для
шизофрении или сновидений (кроме осознанных). Благода-
ря распространению текстов сознание приобрело свою ны-
нешнюю форму. Мы чувствуем, что отвечаем за свои мыс-
ленные создания, которые в своей сложности переплетаются
с нашими знаниями о прошлом и догадками или надеждами
на будущее. И у нас есть способность к самонаблюдению: мы
можем размышлять над нашими мыслями.
Когда я впервые узнал о теории Джейнса, она показалась
мне весьма эффектной из-за возможности навести порядок
в истории мышления и смелого предположения о том, что в
разные исторические эпохи сознание было совершенно раз-
ным. Но здесь имелась очевидная проблема. Теория была ос-
нована лишь на нескольких конкретных примерах и напоми-
нала попытку нарисовать созвездия на ночном небосводе.
Вместе с моим многолетним научным партнером Гильер-
мо Сеччи и двумя компьютерными специалистами, Карло-
 
 
 
сом Диуком и Диего Слезаком, мы решили оценить эту ги-
потезу количественным и объективным способом. Проблема
стала ясна почти сразу. Платон не мог внезапно проснуться
и написать: «Привет, я Платон, и с сегодняшнего дня я об-
ладаю сознанием, вполне способным к интроспекции». Нам
предстояло обнаружить возникновение понятия, о котором
в то время никто не говорил. Слово «интроспекция» не упо-
миналось ни в одной из книг, которые мы анализировали.
Одним из способов решения этой проблемы было кон-
струирование пространства слов. Это очень сложное про-
странство, в котором слова организованы таким образом,
что близость двух слов указывает на близость связи меж-
ду ними. В этом пространстве слова «кошка» и «собака»
должны были находиться очень близко друг от друга, а слова
«грейпфрут» и «логарифм» – далеко.
Есть разные способы построения такого пространства.
Один из них – обратиться к экспертам, как мы делаем, когда
обращаемся к словарям. Другой способ исходит из простой
предпосылки, что когда два слова связаны друг с другом,
они чаще появляются в одном предложении, абзаце или до-
кументе, чем можно ожидать по чистой случайности. И этот
простой метод, подкрепленный компьютерными приемами
для обработки больших многомерных массивов информа-
ции, оказывается очень эффективным.
Когда мы создали это пространство, вопрос об истории

 
 
 
интроспекции68 или любого другого понятия, которое кажет-
ся абстрактным и расплывчатым, стал конкретным и пригод-
ным для количественного анализа. Все, что нужно, – взять
текст, оцифровать его, направить поток слов в готовое про-
странство и измерить, сколько времени понадобится, что-
бы добраться до понятия интроспекции. Слово «интроспек-
ция» может оставаться невысказанным, но если слова вро-
де «я», «рассудок», «вина» и «чувство» встречаются часто,
то текст будет близок к интроспекции. Так алгоритмы могут
читать между строк.
С помощью этого метода мы могли проанализировать ис-
торию интроспекции в древнегреческой традиции, труды ко-
торой лучше всего сохранились в письменном виде. Мы взя-
ли все книги, распределили их по времени создания, оце-
нили близость каждого слова к интроспекции и рассчитали
средние значения. Так мы смогли продемонстрировать, что
со временем в старейших эпосах гомеровского цикла («Или-
ада» и «Одиссея») наблюдается медленная прогрессия. По-
том, примерно за 600 лет до Христа, с развитием древне-
греческой культуры частота встречаемости начинает быстро
расти и увеличивается почти в пять раз по мере того, как со-
чинения становятся все ближе к интроспекции.
Преимущество использования объективной процедуры
68
 Интроспекция (самонаблюдение) – метод углублённого исследования и по-
знания человеком моментов собственной активности: мыслей, образов, чувств,
переживаний, актов мышления как деятельности разума, структурирующего со-
знание, и тому подобного (прим. ред.).
 
 
 
состоит в том, что мы можем проверить, справедливы ли по-
лученные результаты для другой, совершенно независимой
традиции. Поэтому мы повторили анализ для иудео-христи-
анских сочинений и увидели точно такую же картину: мед-
ленную прогрессию в Ветхом Завете, где слова постепенно
приближаются к интроспекции, и быстрый рост в текстах
Нового Завета. Интроспекция достигает максимального зна-
чения в трудах Блаженного Августина, примерно через че-
тыре столетия после Христа 69.
Это очень важно, так как Блаженный Августин признан
учеными как один из основателей интроспекции (некоторые
даже считают его родоначальником современной психоло-
гии). Так что наш алгоритм, объективный, количественный
и необыкновенно быстрый, уловил один из наиболее важных

69
  Невозможно определить, показывает ли эта перемена фильтр письменно-
го языка, цензуру, повествовательные стили и тенденции, эффекты перевода,
переписывания или переиздания первоначальных книг. Остается также вопрос
о том, отражают ли эти книги общественное мышление или только мышление
элит. Кроме того, неизвестно, являются ли эти книги историческими (и таким
образом описывают реальных людей) или вымыслом. Есть много критических
аргументов, на мой взгляд, вполне обоснованных и неизбежных в данном виде
исследования, где мысли выводятся из скудных и разрозненных следов, остав-
ленных нашими предками. Наш метод может доказать то, что мы назвали «мяг-
кой» гипотезой Джейнса: с течением времени в древних текстах наблюдается все
большая склонность к интроспекции. Мы не можем предоставить прямые дока-
зательства в пользу «строгой» гипотезы Джейнса, предполагающей, что измене-
ния в текстах отражают перемену мышления наших предков. Для решения этой
дилеммы нужны идеи и инструменты, которые мы еще даже не можем предста-
вить (прим. авт.).
 
 
 
выводов в долгой истории исследований.
Превращение интуитивных поисков в объективную науку
имеет далеко идущие последствия. Эту идею можно обоб-
щить и применить в ряде других областей. Точно так же, как
мы изучаем прошлое человеческого сознания, мы можем за-
дать себе вопрос о будущем нашего сознания.
Могут ли слова, которые мы произносим сегодня, расска-
зать что-нибудь о состоянии наших умов в предстоящие ме-
сяцы или даже годы? Многие из нас носят датчики, опреде-
ляющие генетические факторы, частоту сердцебиения или
ритм дыхания в надежде, что эта информация поможет нам
предотвращать болезни. Возможно, мониторинг и анализ
слов, которые мы произносим, пишем или пересылаем в
мобильных приложениях, способен заблаговременно преду-
предить нас о неполадках нашего разума.
Гильермо Сеччи в IBM Watson70 собрал группу пси-
хиатров и компьютерных специалистов от Нью-Йорка до
Бразилии и Аргентины (юмористически названную Armada
Brancaleone71) для решения этой задачи.
Мы проанализировали речь тридцати четырех молодых
людей с высоким риском развития шизофрении. Вопрос сто-
ял о том, могут ли речевые характеристики предсказать на-
ступление психоза в ближайшие три года.
Выяснилось, что в семантике языка недостаточно инфор-
70
 Суперкомпьютер IBM (прим. ред.).
71
 
 
 
 Отсылка к фильму «Армия Бранкалеоне» 1966 года (прим. ред.).
мации для предсказания будущей организации разума. В
сущности, этого следовало ожидать. Одна из отличительных
особенностей больных шизофренией – бессвязная речь. Та-
ким образом, важнее не то, что эти люди говорят, а как они
это говорят. Суть заключалась не столько в семантической
близости произносимых слов, сколько в частоте и скорости
«перескоков» с одного предмета на другой. Поэтому мы при-
думали критерий измерения, который назвали семантиче-
ской связностью. Он оценивает устойчивость речи в рамках
одной семантической темы.
В нашей группе из тридцати четырех участников алго-
ритм семантической связности смог почти со стопроцентной
точностью предсказать, у кого разовьется психоз; такой ре-
зультат недостижим для любого другого клинического ме-
тода. Пока это предварительное исследование сравнительно
небольшой группы, которое предстоит воспроизвести в рас-
ширенном масштабе для оценки его реальной эффективно-
сти и выработки наиболее подходящих условий (устная или
письменная речь, структурированное интервью или свобод-
ный разговор и так далее).
В 2016 году меня пригласили прочитать лекцию об этой
работе на конференции TED. Во время подготовки к лекции
я ярко вспомнил день, когда увидел длинную серию твитов
от Поло, одного из моих студентов в Буэнос-Айресе, кото-
рый в то время жил в Нью-Йорке. Эти сообщения казались
необычными. Я не мог точно определить, в чем дело, так как
 
 
 
в самом содержании не было ничего особенного. Но у меня
возникло интуитивное ощущение: что-то не в порядке. По-
этому я позвонил Поло и узнал, что он болен.
Этот простой факт – что, читая между строк, можно бла-
годаря словам ощутить чувства  – оказался эффективным
способом помощи. Мне нравится думать, что самый значи-
мый аспект нашей работы – понимание того, как свести ин-
туицию к алгоритму. Благодаря этому в будущем возможен
совсем другой подход к психическому здоровью, основан-
ный на автоматизированном и объективном количественном
анализе слов, которые мы произносим и пишем.
 
Есть ли предел чтению мыслей?
 
В наше время Фрейд не стал бы блуждать в потемках. У
нас есть инструменты, позволяющие проникнуть в осознан-
ные и неосознанные мысли младенцев и пациентов в вегета-
тивном состоянии. Мы можем исследовать содержание сно-
видений. Возможно, скоро мы начнем записывать наши сны
и просматривать их во время бодрствования, словно кино-
фильм, воссоздавая все, что раньше исчезало при пробуж-
дении?
Проникновение в разум других людей через расшифров-
ку их мозговой активности похоже на подключение к чужой
телефонной линии, взлом пароля и тайное вмешательство в
личную жизнь человека. Это открывает широкие возможно-
 
 
 
сти, но таит в себе опасности72. В конце концов, самое лич-
ное, что есть у людей, – это их мысли. Вероятно, вскоре си-
туация изменится.
Точность современных инструментов ограничена и с тру-
дом позволяет распознавать фрагменты чужих мыслей. Воз-
можно, что в не слишком отдаленном будущем мы научимся
записывать и считывать ощущения непосредственно с био-
логического субстрата, который их производит, – то есть с
головного мозга. И мы почти несомненно сможем наблю-
дать содержимое разума в самых потаенных уголках бессо-
знательного.
Этот путь кажется бесконечным и как будто зависит толь-
ко от усовершенствования технологий. Значит ли это, что
технологии и будут решением? Или же существует структур-
ный предел нашей способности изучать собственные мыс-
ли и мысли других людей? Как известно, у природы есть
пределы для наблюдения. Независимо от технологий, мы не
можем обмениваться сообщениями быстрее скорости света.
Согласно законам квантовой физики, нельзя получить аб-
солютно точную информацию о частице, даже о ее положе-
нии и скорости. Мы не можем войти в черную дыру… точ-
нее, выйти из нее. Это не временные проблемы, связанные
с недостаточным развитием технологии. Если современные
постулаты физики верны, эти пределы остаются непреодо-
72
 «Никогда не давай понять, о чем ты думаешь». – Майкл Корлеоне (прим.
авт.).
 
 
 
лимыми при любых технических возможностях. Существу-
ет ли такой же предел нашей способности следить за своими
мыслями?
Мы с моим другом и коллегой, шведским философом
Катинкой Эверс, убеждены в этом. Процесс может быть
необыкновенно полезным, иногда освобождающим – как в
случае с пациентами в вегетативном состоянии, – но, скорее
всего, существует объективный предел нашей способности
исследовать мысли, выходящий за пределы технологическо-
го совершенства инструментов, с помощью которых мы пы-
таемся это сделать.
Есть два философских аргумента, заставляющих нас по-
лагать это. Во-первых, каждая мысль уникальна и никогда
не повторяется. В философии существует различие между
именем и знаком (type/token distinction). В этом контексте
знак считается понятием, абстрактным объектом, в отличие
от имени – физической реализации, конкретизации или про-
явления знака. Человек может дважды подумать об одной и
той же собаке в одной и той же ситуации, но все равно это бу-
дут две разные мысли. Второе философское возражение сле-
дует из логического аргумента, известного как закон Лейб-
ница, который гласит, что каждый субъект в определенном
смысле уникален и отличается от других. Когда наблюдатель
расшифровывает умственное состояние другого человека с
максимально доступной точностью, он исходит из собствен-
ной перспективы, добавляет свои оттенки и нюансы. Иными
 
 
 
словами, человеческий разум обладает непроницаемой сфе-
рой индивидуальности. Возможно, в будущем эта сфера за-
метно уменьшится, но не исчезнет. Если кто-то захочет по-
лучить полный доступ в сознание другого человека, они со-
льются и станут одним целым.

 
 
 
  
Глава 5. Мозг
постоянно изменяется
 
 
Что делает наш мозг более или менее
предрасположенным к переменам?
 
Правда ли, что гораздо труднее учиться новым вещам, на-
пример, иностранному языку или игре на музыкальном ин-
струменте, когда мы становимся старше? Почему некоторым
из нас легко дается музыка, а другим трудно? Почему все
мы учимся говорить естественным образом, но многие из
нас сражаются с правилами арифметики? Почему так легко
учить одни вещи и так трудно – другие?
В этой главе мы рассмотрим историю обучения и усвое-
ния знаний, расскажем о мнемонических приемах, о ради-
кальных изменениях мозга, когда мы учимся читать, и о спо-
собности мозга к изменению.
 
Добродетель, обучение,
память и забвение
 
Платон рассказывает, как он гулял по Афинам V века до
 
 
 
нашей эры вместе с Сократом и Меноном, горячо споривши-
ми о добродетели. Можно ли научиться этому? И если да, то
каким образом? Посреди дискуссии Сократ выдвинул фено-
менальный аргумент: добродетели нельзя научиться. Более
того, вообще ничему нельзя научиться. Каждый из нас уже
обладает любым знанием, поэтому обучение на самом деле
означает воспоминание 73. Это смелое и красивое предполо-
жение включено в разные варианты учения Сократа и до сих
пор повторяется в классных комнатах по всему миру.
Великий античный философ ратовал за интуитивную
форму обучения. Оно заключается не в передаче знаний,
а скорее в том, что учитель помогает ученикам осознать и
выразить те знания, которые у них уже есть. Это одно из
центральных положений философии Сократа. Согласно ему,
при рождении каждого человека одна из множества душ,
блуждающих в царстве богов, снисходит в телесную оболоч-
ку новорожденного. По пути она пересекает реку Лету и за-
бывает все, что знала раньше. Все начинается с забвения.
Путь жизни и педагогики – это непрерывное вспоминание
того, что мы забыли, когда пересекли Лету.
Сократ сказал Менону, что даже самый невежественный
раб знает таинства добродетели и самые изощренные эле-
73
 В латыни cor означает сердце. Этот же корень можно найти в романских язы-
ках в выражении «пропустить через сердце» – выучить наизусть, и в английских
словах cordial и discourage. В английском «знать наизусть» – это know by heart
(знать сердцем). Похожая метафора обнаруживается в слове remember (вспом-
нить) – «пропустить через часть тела» (прим. авт.).
 
 
 
менты геометрии и математики. Когда Менон выказал недо-
верие, Сократ предложил разрешить спор эксперименталь-
ным путем.
 
Универсальные основы мышления
 
Менон позвал одного из своих рабов, который неожидан-
но стал главным героем первого эксперимента в истории
просвещения. Сократ нарисовал квадрат на песке и задал
ряд вопросов. Математика считалась одним из самых утон-
ченных достижений древнегреческой мысли, а ответы раба
были основаны на здравом смысле и интуиции того времени.
В первой задаче Сократ спросил: «Как я должен изменить
длину сторон, чтобы площадь квадрата удвоилась? Думай
быстро и говори, что пришло в голову, не вдаваясь в долгие
размышления». Раб именно так и поступил, когда ответил:
«Я бы просто удвоил длину сторон». Тогда Сократ начертил
на песке новый квадрат, и раб обнаружил, что он состоит из
четырех квадратов, идентичных первому.

 
 
 
 Так раб узнал, что при удвоении длины сторон квадра-
 
 
 
та его площадь увеличивается в четыре раза. Потом Сократ
продолжил игру в вопросы и ответы. По ходу дела, отвечая
на основе уже усвоенных знаний, раб формулировал интуи-
тивные догадки о принципах геометрии. Он учился на своих
ошибках и исправлял их.
Ближе к концу диалога Сократ начертил на песке новый
квадрат, каждая сторона которого была диагональю первого.

 
 
 
 Теперь раб ясно увидел, что новый квадрат состоит из че-
тырех треугольников, а первый – только из двух.
«Ты согласен, что это сторона квадрата с площадью вдвое
больше первого?» – спросил Сократ.
Раб ответил утвердительно и сформулировал основу тео-
ремы Пифагора о квадратичной связи между сторонами и
 
 
 
диагональю. Всего лишь отвечая на вопросы, он в общих
чертах понял одну из наиболее известных в западной куль-
туре теорем.
«Что ты думаешь, Менон? – спросил Сократ. – Раб выска-
зывал мнения, которые не принадлежат ему самому?»
«Нет», – ответил Менон.
Психолог и просветитель Антонио Баттро понял,
что этот диалог заложил основу беспрецедентного
эксперимента об интуитивных догадках, которые
существуют столетия и тысячелетия. Я провел такой
эксперимент вместе с моей студенткой, биологом
Андреа Голдин. Мы задавали вопросы Сократа детям,
подросткам и взрослым, и их ответы были почти
идентичными спустя 2500 лет после первоначального
эксперимента. Мы очень похожи на древних греков74;
мы правильно делаем одни и те же вещи и совершаем
такие же ошибки. Это говорит о существовании линий
мышления, которые укоренены так глубоко, что они
почти без изменений путешествуют во времени через
разные культуры.
Не имеет значения, происходил ли диалог Сократа
с рабом на самом деле. Вероятно, это лишь
умозрительная конструкция самого Сократа или
Платона. Однако мы доказали, что в наше время
может происходить точно такой же диалог. Встречаясь с
подобными вопросами, люди реагируют так же, как раб,
74
  Стоит только посмотреть фильм «Троя», и вы заметите необыкновенное
сходство между Ахиллесом и Брэдом Питтом (прим. авт.).
 
 
 
 который жил за тысячи лет до них.
Цель моего эксперимента заключалась в исследовании ис-
тории человеческого мышления и проверке гипотезы, со-
гласно которой простые математические догадки, высказан-
ные в Афинах в V веке до нашей эры, совпадают с догадками
учеников XXI века из Южной Америки и других регионов
мира.
Андреа руководствовалась другой целью. Она хотела по-
нять, каким образом наука может улучшить процесс образо-
вания (ее мотивация передалась и мне в ходе совместной ра-
боты). Это привело ее к совершенно другим вопросам. Был
ли диалог на самом деле таким эффективным? Можно ли
считать ответы на вопросы хорошей формой обучения?
 
Иллюзия открытия
 

Андреа предложила после окончания диалога

показывать ученикам новый квадрат другого цвета и
другого размера и предлагать им нарисовать еще один
квадрат вдвое большей площади. Мне казалось, что
задача слишком простая, и я предложил усложнить ее.
Могут ли ученики распространить правило на новые
формы, например, на треугольники? Могут ли они
нарисовать квадрат, площадь которого будет вдвое
меньше (а не больше) первоначального квадрата?
К счастью, Андреа настояла на своем. Как она
и предполагала, около половины участников не
 
 
 
 справились с упрощенным заданием. Они не смогли
воспроизвести то, что казалось уже усвоенным знанием.
Что же произошло?
Первый ключ к разгадке уже появлялся в этой книге; во
многих случаях наш мозг обладает информацией, которую
он не может выразить или продемонстрировать явным обра-
зом. Это все равно что слово, которое вертится на кончике
языка. Поэтому возможно, что информация уже была при-
обретена в ходе диалога, но не таким образом, чтобы ее мож-
но было высказать и использовать.
Понять этот механизм можно с помощью примера из по-
вседневной жизни. Допустим, кого-то время от времени под-
возят по пути в одно и то же место. Однажды этому человеку
приходится сесть за руль и самому проехать по маршруту,
по которому его возили уже сто раз… но оказывается, что
он не знает, куда ехать. Дело не в том, что раньше он был
невнимательным или не смотрел на дорогу. Процесс закреп-
ления знаний нуждается в практике. Этот аргумент занимает
центральное место в проблеме образования: одно дело усво-
ить знания как есть, но совсем другое – применить их на
практике. Второй пример – обучение техническим навыкам,
вроде игры на гитаре. Мы наблюдаем за учителем и ясно ви-
дим, как он ставит пальцы, чтобы извлечь аккорд, но когда
наступает наша очередь, мы не можем сделать то же самое.
Анализ сократовского диалога показывает, что для усво-
ения понятий необходима такая же обширная практика, как
 
 
 
и для процедурного обучения (чтения, игры на инструменте,
управления автомобилем). Но есть и важное отличие. Обу-
чаясь играть на музыкальном инструменте, мы сразу пони-
маем: одного наблюдения недостаточно. А вот при усвоении
понятий и учитель, и ученик полагают, что можно без тру-
да принять хорошо сформулированный аргумент. Это иллю-
зия. Для обучения понятиям необходима кропотливая прак-
тика, как и при обучении машинописи.
При дальнейшем изучения диалога Сократа и Менона об-
наружилась педагогическая катастрофа. Процесс обучения
по Сократу выглядит очень приятным для учителя. Ответы
учеников кажутся очень удачными. Но во время экзамена ре-
зультаты далеко не всегда оказываются удовлетворительны-
ми. Моя гипотеза состоит в том, что образовательный про-
цесс иногда дает сбой по двум причинам: отсутствие прак-
тики в использовании приобретенных знаний, и фокус вни-
мания, который должен быть направлен не на мелкие и из-
вестные факты, а на возможность их сочетать ради нового
понимания. Мы уже обозначили первый аргумент и подроб-
но изучим его на следующих страницах. Краткое изложение
второго можно найти в педагогической практике.
Помимо демографических, экономических и социальных
факторов, имеющих важное значение, есть страны, в кото-
рых обучение математике работает лучше, чем в других. К
примеру, в Китае ученики усваивают больше ожидаемого
(на основании ВВП и других социально-экономических пе-
 
 
 
ременных), а в США – меньше. Как объяснить эту разницу?
В США во время решения сложных примеров на умно-
жение, например 173×75, учителя обычно спрашивают у де-
тей уже известные вещи: «Сколько будет 5×3?» И все хором
отвечают: «Пятнадцать». Это приятно, потому что ученики
знают правильный ответ. Но ловушка заключается в том, что
детей не учат порядку действий. Почему надо начинать с
5×3 и переходить к 5×7, а не наоборот? Как следует сочетать
фрагменты информации и разработать план для пошагового
решения проблемы 173×75?
Ту же ошибку мы находим в диалоге Сократа. Раб Мено-
на не смог бы начертить диагональ своей рукой. Секрет ре-
шения проблемы не в осознании того, как подсчитать тре-
угольники, когда диагональ уже проведена. Ученик должен
сам прийти к идее, что для решения проблемы нужно думать
о диагонали. Педагогическая ошибка заключается в том, что
внимание ученика привлекается к фрагментам уже решен-
ной задачи.
Когда в Китае школьникам предлагают умножить 173 на
75, учитель спрашивает: «Как вы собираетесь решить этот
пример? С чего нужно начинать?» Вопрос о неизвестном
сразу же выводит учеников из зоны комфорта. Им нужно
придумать, как разделить это сложное вычисление на ряд
шагов: сначала умножить 5 на 3, потом 5 на 70, и так далее.
Это заставляет их прилагать усилия и совершать ошибки, ко-
торые можно исправить.
 
 
 
 Два метода преподавания совпадают в том, что они осно-
ваны на вопросах. Но в первом случае вопросы относятся к
уже известным фрагментам знаний, а во втором – к методу
объединения этих фрагментов.
 
Строительные леса обучения
 
Исследуя современные ответы на диалог с рабом Мено-
на мы обнаружили нечто странное. Те, кто дословно следо-
вал инструкциям диалога, учились хуже, а те, кто пропускал
некоторые вопросы, – лучше. Большое количество инструк-
ций усложняло обучение. Каково решение этой загадки?
Мы нашли ответ в исследовательской программе, под-
готовленной психологом и педагогом Даниэлой Макнамара
для определения удобочитаемости текстов. Ее проект, чрез-
вычайно влиятельный в академической среде и педагогиче-
ской практике, показывает, что решающие факторы обуче-
ния не соответствуют традиционным представлениям (вни-
мание, интеллект, усидчивость). Первостепенное значение
имеет то, что читатель уже знает о предмете, прежде чем
приступить к чтению.
Это привело нас к выводам, отличающимся от общепри-
нятой учебной практики: провалы в обучении не зависят от
рассеянности или недостатка внимания. Ученики, не имею-
щие почти никаких знаний о предмете, могут сосредоточен-
но изучать диалог, но их внимание сфокусировано на каж-
 
 
 
дом шаге: они видят деревья, но не видят лес. Тем ученикам,
чьи предыдущие знания приближают их к решению, не нуж-
но концентрировать внимание на каждом этапе.
Так мы с Андреа сформулировали на первый взгляд пара-
доксальную гипотезу: те, кто более внимателен и прилежен,
узнают меньше. Для проверки мы устроили новаторский экс-
перимент, – первую одновременную запись мозговой актив-
ности, когда один человек выступал в роли ученика, а другой
в роли учителя.
Разумеется аргумент «больше внимания – меньше обуче-
ния» не всегда верен. При равных изначальных знаниях бо-
лее внимательные достигают лучших результатов. Но здесь,
как и во многих других школьных диалогах, выясняется, что
усилия обратно пропорциональны уже имеющимся знаниям.
Ученики с меньшими знаниями подробно разбирают диалог
шаг за шагом. Другие пропускают целые части, так как уже
знакомы с многими деталями. Путь можно считать усвоен-
ным, когда человек способен пройти по нему, не останавли-
ваясь на каждом шагу.
Эта идея тесно связана с понятием зоны ближайшего раз-
вития, описанным великим русским психологом Львом Вы-
готским в 1920-х годах и оказавшим большое влияние на пе-
дагогику. Выготский утверждал, что необходима разумная
дистанция между тем, что ученики способны сделать само-
стоятельно, и требованиями наставника. Далее мы вернем-
ся к этой идее и рассмотрим, как можно уменьшить разрыв
 
 
 
между учителями и учениками, позволяя детям выступать в
роли педагогов. Но сейчас я хочу заглянуть в другое окно,
открытое в ходе анализа диалога Сократа: обучение, стара-
ние и выход из зоны комфорта.
 
Старание и талант
 
Мы интуитивно чувствуем, что немногие люди, виртуоз-
но владеющие гитарой 75, опираются на некое сочетание био-
логических и культурных факторов. Но для понимания то-
го, как эти элементы взаимодействуют друг с другом, и са-
мое главное, для использования этого знания при обуче-
нии и преподавании, нужно разделить общую концепцию на
несколько частей.
Представление о том, что генетические факторы опреде-
ляют максимальный уровень мастерства для каждого из нас,
глубоко укоренено в человеческом сознании. Иными слова-
ми, каждый может достичь определенного уровня в музыке
или футболе, но лишь немногие виртуозы поднимаются на
уровень Жуана Жильберто 76,77 или Лионеля Месси 78. Вели-
75
 Например, Принс (прим. авт.).
76
  Жуан Жильберто (р. 1931)  – знаменитый бразильский гитарист, который
считается основоположником стиля босса-нова (прим. пер.).
77
 В Pra ninguem Гаэтано Велосо перечисляет музыкальные произведения, наи-
более трогающие его душу. Потом он говорит: «Но лучше всего  – тишина. А
лучше тишины – только Жуан» (прим. авт).
78
 
 
 
 Аргентинский футболист (прим. ред.).
кие таланты рождаются, а не создаются. Их коснулись вол-
шебной палочкой, они обладают врожденным даром.
Мысль о том, что все мы движемся по сходной траекто-
рии обучения, но потолок возможностей зависит от биоло-
гической предрасположенности, была впервые высказана в
1869 году Фрэнсисом Гальтоном, одним и самых разносто-
ронних и плодовитых британских ученых. Наиболее очевид-
ный пример – физическая предрасположенность к чему-ли-
бо. У высокого человека гораздо больше шансов стать про-
фессиональным баскетболистом. Трудно дорасти до велико-
го тенора, если человек родился без соответствующего голо-
сового аппарата.
Идея Гальтона интуитивно проста, но не соответствует
действительности. Подробно исследуя, как великие мастера
приобрели свои навыки, и не поддаваясь искушению общих
выводов, больше основанных на мифах, мы видим, что пер-
вые две предпосылки в корне неверны. Верхний предел обу-
чения не настолько генетически обусловлен, зато путь к это-
му пределу в определенной степени зависит от генетики. Ге-
нетика присутствует в обоих случаях, но нигде не является
решающим фактором.
 
Способы обучения
 
Великий нейропсихолог Ларри Скуайр разработал клас-
сификацию, разделяющую обучение на две категории. Де-
 
 
 
кларативное обучение происходит на сознательном уровне
и может быть объяснено словами. Хороший пример тако-
го обучения  – правила игры. Когда они усвоены, их мож-
но объяснить (описать) новому игроку. Интуитивное обуче-
ние включает навыки и привычки, обычно усваиваемые на
неосознанном уровне. Есть виды знания, которые трудно вы-
разить в языковой форме и объяснить другому.
Наиболее внутренние, интуитивные способы обучения
действуют на таком глубоком бессознательном уровне, что
мы даже не замечаем, что чему-то научились. К примеру,
мы учимся видеть. Мы легко можем распознать эмоцию че-
ловека по выражению его лица, но не в состоянии описать
это знание, чтобы создать механизмы, имитирующие этот
процесс. Большинство людей обладает врожденной способ-
ностью видеть, и ее утрата порой порождает поэтические об-
разы. Уругвайский автор Эдуардо Галеано написал: «Море
было таким необъятным и сияющим, что мальчик был по-
трясен его красотой. Когда он наконец смог говорить, то об-
ратился к отцу, дрожа и запинаясь. «Помоги мне видеть!» –
попросил он». Нечто похожее происходит, когда мы учимся
ходить или сохранять равновесие. Эти способности настоль-
ко присущи нам, что кажется, будто они были всегда.
Эти две категории полезны при исследовании обучения,
но важно понимать их абстрактность и неизбежное преуве-
личение; в реальной жизни обучение почти всегда бывает ча-
стично декларативным и частично интуитивным.
 
 
 
 К примеру, учиться ходить – это интуитивная и процедур-
ная форма обучения. Она не требует инструкций или объ-
яснений и медленно усваивается в ходе долгой практики.
Однако многие аспекты можно контролировать сознатель-
но. То же самое происходит с дыханием  – по сути, неосо-
знанным процессом. Было бы неразумно отвлекать драго-
ценное осознанное внимание на непроизвольный процесс,
остановка которого грозит смертью. Но в какой-то мере мы
можем сознательно контролировать ритм, глубину и поток
дыхания. Эта телесная функция, охватывающая сознание и
бессознательное, используется в медитативной практике и
других упражнениях, где мы учимся направлять осознанное
внимание на новые предметы.
Как мы убедимся в дальнейшем, установка связи между
интуитивными и декларативными процессами служит клю-
чевым фактором всех способов обучения.
 
Порог одобрения
 
Порог одобрения  – фундаментальное понятие, описыва-
79

ющее способность к улучшению результатов. Это уровень,

на котором нам кажется, что все обстоит хорошо. К приме-
ру, когда люди учатся печатать на клавиатуре, они начина-
ют с визуального поиска каждой буквы, что требует больших

79
 Понятие, используемое автором, – OK threshold, во многом совпадает с по-
нятием уровня притязаний (прим. ред.)
 
 
 
усилий и сосредоточенности. Как и раб Менона, они уделя-
ют внимание каждому шагу. Но потом им начинает казать-
ся, будто их пальцы обретают собственную жизнь. Когда мы
печатаем вслепую, наши мысли витают где-то еще: мы раз-
мышляем над текстом, разговариваем с кем-то или преда-
емся дневным грезам. Любопытно, что, когда мы достигаем
этого уровня мастерства, дальнейшего улучшения не проис-
ходит, даже если печатать часами. Иными словами, кривая
обучения идет вверх, пока не достигает некого значения и
стабилизируется на нем. Большинство людей доходит до ско-
рости примерно 60 слов в минуту. Мировой рекорд принад-
лежит Стелле Пажунас, которая добилась необыкновенной
скорости – 216 слов в минуту.
Этот пример вроде бы подтверждает аргумент Гальтона;
он утверждал, что у каждого из нас есть врожденный пото-
лок возможностей. Однако с помощью постоянной и мето-
дичной тренировки можно значительно улучшить свой ре-
зультат. На самом деле мы останавливаемся очень далеко от
нашей максимальной производительности, когда уже полу-
чаем пользу от усвоенного знания и не стремимся к дальней-
шему обучению. Это зона комфорта, где мы находим благо-
разумное равновесие между желанием совершенствоваться
и усилиями, которые от нас понадобятся. Это и есть порог
одобрения.

 
 
 
  
История эффективности
 
Пример с обучением печатанью подходит почти для всех
предметов обучения. Большинство из нас помнят, как они
учились читать. После интенсивных занятий в школе мно-
гим это давалось быстро и почти без усилий. Мы глотаем од-
ну книгу за другой, не стараясь читать быстрее. Но если воз-
обновить постоянные и методичные упражнения, то можно
значительно увеличить скорость чтения, сохраняя понима-
ние прочитанного.
История обучения в каждом поколении воспроизводит-
ся в культуре и спорте. В начале XX века лучшие бегуны
достигли необыкновенного результата, пробегая марафон за
два с половиной часа. В начале XXI века этого было мало
даже для того, чтобы пройти квалификационный отбор на
Олимпийские игры.
Разумеется, это касается не только спорта. Некоторые со-
чинения Чайковского были настолько сложными с техниче-
ской точки зрения, что их никогда не исполняли. Скрипачи
того времени полагали, что это невозможно. В наши дни эти
сочинения все еще считаются трудными, но многие скрипа-
чи исполняют их.
Почему теперь нам доступны результаты, которые раньше
считались недостижимыми? Может быть, как предполагает
гипотеза Гальтона, изменилась биология нашего организма –
 
 
 
то есть наши гены? Разумеется, нет. За семьдесят лет чело-
веческая генетика, в сущности, не претерпела никаких из-
менений. Может быть, дело в радикальном изменении тех-
нологии? Ответ снова отрицательный. Вероятно, это касает-
ся не всех дисциплин, но современный марафонец в крос-
совках столетней давности и даже босиком может показать
время, которое сто лет назад казалось невероятным. Точно
так же, современный скрипач готов исполнить произведения
Чайковского на инструментах того периода.
Это наносит смертельный удар по гипотезе Гальтона. Пре-
делы человеческого мастерства не обусловлены генетически.
Современные скрипачи способны исполнять эти произведе-
ния, потому что посвящают больше времени своим заняти-
ям. Изменился уровень, на котором они чувствуют, что цель
достигнута, и, кроме того, улучшились способы профессио-
нальной подготовки. Это хорошая новость; она означает, что
мы можем опираться на лучшие примеры в стремлении к бу-
дущим целям, которые сегодня представляются немыслимы-
ми.
 
Боевой дух и талант:
две ошибки Гальтона
 
Когда мы оцениваем спортсменов, то обычно отделяем
дух соперничества от их таланта, как будто это две разные
категории. В мире есть теннисисты вроде Роджера Федерера,
 
 
 
которые обладают талантом, и подобные Рафаэлю Надалю,
которые по большей части вдохновляются духом соперниче-
ства. Типичный наблюдатель смотрит на обладателей врож-
денного таланта с отстраненным уважением, восхищаясь их
природным даром как божественной привилегией. Боевой
дух кажется более человечным, так как ассоциируется с во-
лей и ощущением, что каждый из нас может его обрести.
Это тезис Гальтона: врожденная одаренность определяет по-
толок таланта, а боевой дух как путь к достижениям через
обучение доступен для всех. Тем не менее оба эти предпо-
ложения ошибочны.
На самом деле способность выкладываться на спортпло-
щадке в большой степени определяется генетическими осо-
бенностями организма. Это свойство темперамента, в широ-
ком смысле включающего в себя целый ряд черт личности, в
том числе эмоциональность и чувствительность, общитель-
ность, настойчивость и сосредоточенность. В середине XX
века американский детский психиатр Стелла Чесс и ее муж
Александр Томас провели исследование, которое стало важ-
ной вехой в развитии науки о личности. Как рассказано в
фильме Ричарда Линклейтера, они внимательно следили за
развитием детей из сотен семей, начиная с рождения до зре-
лого возраста и измеряя девять черт их темперамента:
(1) Уровень и вид активности.
(2) Степень регулярности питания, особенности сна и
бодрствования.
 
 
 
 (3) Готовность пробовать что-то новое.
(4) Приспособляемость к изменениям обстановки.
(5) Чувствительность.
(6) Интенсивность и энергичность реакций.
(7) Общий фон настроения – радостный, плаксивый, до-
вольный, неприязненный или дружелюбный.
(8) Степень рассеянности.
(9) Настойчивость.

Исследователи обнаружили, что хотя эти черты не остают-

ся неизменными, они удивительно устойчивы на всем про-
тяжении развития ребенка. Более того, они ярко выражены
уже в первые дни жизни. За последние пятьдесят лет осново-
полагающее исследование Чесс и Томаса воспроизводилось
с разными изменениями и дополнениями. Вывод оставал-
ся неизменным: значительная часть вариативности темпера-
мента, от 20 до 60 процентов, объяснялась генетическим на-
следием.
Если гены более или менее объясняют половину нашего
темперамента, то вторая половина объясняется нашим окру-
жением и социальной средой, в которой мы развиваемся.
Но каковы специфические элементы нашего окружения? Из
всех когнитивных переменных главный фактор  – дом, где
растет ребенок. Братья и сестры похожи не только благода-
ря сходным генам, но и потому, что они выросли на одной
детской площадке. Однако бывают исключения. Разные ис-
 
 
 
следования приемных детей и близнецов показывают, что
домашняя обстановка оказывает лишь незначительное вли-
яние на развитие некоторых аспектов темперамента.
В поисках природы человеческого альтруизма австрий-
ский экономист Эрнст Фер убедительно доказал это для од-
ной из основополагающих черт: готовности делиться с дру-
гими людьми. Когда дети выбирают между возможностью
сохранить две игрушки или поровну поделиться с другом
(в разных культурах, на разных континентах), то младший
обычно менее склонен делиться. Это можно понять; млад-
шие рано усваивают принцип «не попросишь  – не полу-
чишь». Когда младший ребенок что-то получает, то хранит
это при себе, подальше от глаз старших хищников. Родители
двух и более детей знают, что атмосфера тревожности, хруп-
кости и неведения, в которой рос первый ребенок, не повто-
ряется. Поэтому некоторые аспекты поведения младших, в
том числе готовность делиться, не особенно зависят от до-
машней обстановки и скорее усваиваются на других игровых
площадках.
Наша экскурсия в область науки о темпераменте проли-
вает свет на причину ошибочности гипотезы Гальтона, кото-
рая продолжает существовать в виде популярного мифа. Мы
верим, что потенциально можем развить в себе умение вы-
кладываться полностью, – в противоположность таланту, ко-
торый считается природным даром, доступным лишь немно-
гим избранным. Но в списке черт темперамента, которые ма-
 
 
 
ло изменяются в течение жизни, мы находим главные ингре-
диенты готовности выкладываться: интенсивность и энер-
гичность реакций, общий фон настроения, степень рассеян-
ности, настойчивость и выносливость. Таким образом, эта
способность сильно варьирует от одного человека к другому
и мало подвержена изменению.
Это объяснение опирается, в основном, на работу Стеллы
Чесс и Александра Томаса, которые исследовали стойкость
и гибкость разных черт личности, делающих нас такими, ка-
кие мы есть. Нам все еще предстоит разобраться, какие ас-
пекты нашего биологического склада, генов и мозга опреде-
ляют способность выкладываться. По-моему, ответ на этот
вопрос пока далеко не полон. Но вскоре мы увидим, что он
тесно связан с мотивацией и системой вознаграждения, ко-
торые формируют темперамент и становятся ключом к обу-
чению.
Теперь необходимо опровергнуть другой миф. То, что мы
считаем талантом, – не врожденный дар, а почти всегда ре-
зультат упорной работы. Показательный пример в защиту
этого аргумента – абсолютный слух: способность распозна-
вать или воспроизводить музыкальную ноту без какой-либо
опорной точки. Человека с такой способностью обычно счи-
тают музыкальным гением, едва ли не генетически одарен-
ным мутантом вроде Людей Икс из популярных кинофиль-
мов. Замечательная идея… но снова ошибочная.
Абсолютный слух развивается тренировкой, и сделать это
 
 
 
может практически каждый. Большинство детей обладает
почти абсолютным слухом, но без практики он атрофиру-
ется. У детей, которые с раннего возраста начинают учить-
ся музыке, в большинстве случаев развивается абсолютный
слух – опять-таки не из-за врожденной одаренности, а бла-
годаря упорной работе.
Диана Дойч, одна из превосходных исследователей свя-
зи между музыкой и мозгом, совершила необыкновенное от-
крытие: жители Китая и Вьетнама обладают гораздо более
высокой предрасположенностью к абсолютному слуху. В чем
причина такого феномена? Оказывается, в мандаринском и
кантонском наречии, а также во вьетнамском языке слова из-
меняют свой смысл в зависимости от тона. К примеру, в ман-
даринском диалекте звук «ма», произнесенный разным то-
ном, может означать «мать» или «лошадь», мало того – еще
и марихуану. Поэтому тон имеет абсолютную ценность, та-
кую же, как отличие одной музыкальной ноты от другой. У
говорящих на китайском возникает повод для усвоения вза-
имосвязи между конкретным тоном и его смысловым значе-
нием, хотя бы для того, чтобы отличать мать от лошади. В
других странах такого повода нет или он не так важен. Повод
и требования, связанные с усвоением языка, распространя-
ются на музыку; это более простое объяснение, не требую-
щее рассуждений о генетике и гениальности.

 
 
 
  
Флуоресцентная морковь
 
Когда я заканчивал докторантуру в Нью-Йорке, мы с дру-
зьями играли в абсурдную игру, пытаясь контролировать
температуру на кончиках пальцев. Это достижение нельзя
назвать серьезным, но оно демонстрирует важный принцип:
мы можем регулировать определенные проявления своей
физиологии, которые кажутся неподвластными сознательно-
му контролю. В такие моменты мы представляли себя учени-
ками Чарльза Ксавьера в школе молодых мутантов из филь-
ма «Люди Икс».
Приложив термометр к кончику пальца, я видел, что тем-
пература колеблется между 31 и 36 градусами, и попробо-
вал повысить ее. Иногда мне это удавалось, а иногда нет. Эти
вариации были случайными и доказывали, что, несмотря на
мое желание, температура не поддается осознанному воздей-
ствию. Однако через два или три дня таких упражнений про-
изошло нечто удивительное. Мне удалось манипулировать
температурой, хотя контроль был несовершенным. Еще че-
рез два дня я добился идеального контроля. Я мог менять
температуру кончика пальца только силой мысли. Это до-
ступно любому, но процесс обучения остается загадкой. Воз-
можно, я научился расслаблять руку и таким образом изме-
нять силу кровотока. Но я не мог (и до сих пор не могу) точ-
но объяснить, как это получалось.
 
 
 
 Эта невинная игра раскрывает основополагающую кон-
цепцию многих обучающих механизмов мозга. К примеру,
когда младенец пытается двигать рукой, чтобы куда-то до-
тянуться, он пользуется широким репертуаром нейронных
команд. Некоторые из них случайно оказываются эффек-
тивными. Это первый ключевой пункт: для выбора эффек-
тивных команд необходимо видеть их последствия. Со вре-
менем механизм становится более совершенным, и ребен-
ку больше не нужно перебирать все нейронные команды.
Мозг создает ожидание успеха для уже выбранных команд,
что позволяет ученику заранее оценивать последствия сво-
их действий: например, футболисты не бегут за мячом, если
знают, что не успеют догнать его.
Здесь мы подходим ко второму ключевому пункту обуче-
ния, известному как ошибка предсказания, которую мы уже
обсуждали в главе 2. Мозг вычисляет разницу между ожи-
даемым и фактически достигнутым. Этот алгоритм позво-
ляет нам совершенствовать моторные механизмы и устанав-
ливать более точный контроль над своими действиями. Так
мы учимся играть в теннис или на музыкальном инструмен-
те. Этот механизм обучения настолько эффективен, что стал
расхожей монетой в мире автоматов и искусственного разу-
ма. Дрон в буквальном смысле учится летать, а робот учится
играть в пинг-понг благодаря этой простой и эффективной
процедуре.
Сходным образом мы можем научиться управлять всевоз-
 
 
 
можными устройствами с помощью мысли. В недалеком бу-
дущем воплощение этого принципа станет очередной вехой
в истории человечества. Тело утратит роль необходимого по-
средника. Достаточно будет захотеть кого-нибудь позвать,
чтобы устройство расшифровало мысль и выполнило прось-
бу без рук или голоса.
Точно так же мы можем расширить наш сенсорный диапа-
зон. Человеческий глаз не чувствителен к цветам, располо-
женным за фиолетовым цветом, но теоретического предела
не существует. Пчелы, например, видят мир в ультрафиоле-
товом диапазоне. Мы можем использовать фотографию для
имитации мира, но отображаемые при этом цвета  – очень
приблизительное представление о том, что видит пчела. Ле-
тучие мыши и дельфины способны слышать звуки, неразли-
чимые для нашего слуха. Ничто не мешает нам когда-нибудь
подключить электронные сенсоры, охватывающие огромную
часть Вселенной, которая сейчас остается недоступной для
наших чувств. Мы можем наполнить себя новыми ощуще-
ниями, к примеру, подключив компас прямо к мозгу и чув-
ствуя север так же, как сейчас мы чувствуем холод. Для это-
го понадобится примерно такой же механизм, как тот, кото-
рый я описал в игре с температурой на кончиках пальцев.
Единственное отличие – в технологии.
Для такой процедуры обучения необходимо умение пред-
ставлять последствия каждой нейронной инструкции. Рас-
ширяя диапазон представлений о вещах, мы также увеличи-
 
 
 
ваем количество вещей, которыми мы способны управлять.
Это относится не только к внешним устройствам, но и к
внутреннему миру, к нашему собственному телу.
Управление температурой на кончиках пальцев с помо-
щью силы воли – тривиальный пример этого принципа, но
он задает необычный прецедент. Можем ли мы научить мозг
управлять элементами нашего организма, которые сейчас ка-
жутся совершенно отдельными от сознания? Что, если мы
начнем визуально представлять состояние нашей иммунной
системы? Что, если у нас появятся зримые образы эйфории,
счастья или любви?
Осмелюсь предсказать, что мы сможем улучшить наше
здоровье, когда научимся визуализировать аспекты нашей
физиологии, которые сейчас остаются невидимыми. Это уже
происходит в некоторых конкретных областях. К примеру,
появилась возможность визуализировать схему мозговой ак-
тивности, которая соответствует хронической боли, и, опи-
раясь на эту визуализацию, контролировать и снижать боле-
вые ощущения. В дальнейшем мы сумеем настраивать нашу
защитную систему на борьбу с болезнями, которые раньше
считались неизлечимыми. Если сосредоточить исследования
на этой плодородной территории, то, что сегодня кажется чу-
десным исцелением, в будущем станет обычной практикой.

 
 
 
  
Гении будущего
 
Миф о врожденном таланте основан на редких случаях и
исключениях, на историях и фотографиях, где скороспелые
гении с невинными юными лицами стоят плечом к плечу со
знаменитым представителям мировой элиты. Психологи Уи-
льям Чейз и Герберт Саймон опровергли этот миф, иссле-
довав историю великих шахматных гениев. Никто из них не
достиг выдающегося мастерства, пока не потратил минимум
десять тысяч часов на подготовку. То, что считалось ранней
гениальностью, на самом деле базировалось на интенсивной
и специализированной тренировке с очень юного возраста.
Прочный круг устроен примерно так: родители маленько-
го Икса убеждают себя в том, что их отпрыск – скрипичный
виртуоз. Они вселяют в ребенка уверенность и мотивацию,
поэтому Икс делает большие успехи, и его начинают счи-
тать молодым талантом. Вести себя с человеком так, словно
он талантлив, – эффективный способ сделать его таковым.
Похоже, что это самосбывающееся пророчество. Но оно го-
раздо тоньше, чем простой философский аргумент вроде «Я
мыслю, следовательно, я существую». Пророчество приво-
дит в действие ряд процессов, поддерживающих наиболее
трудный аспект обучения: способность прикладывать моно-
тонные усилия, необходимые для осознанной практики.
Этому противоречат наиболее яркие исключения. К при-
 
 
 
меру, Месси был неоспоримым футбольным гением уже в
очень юном возрасте. Как совместить подробный эксперт-
ный анализ развития с тем, что подсказывает наша интуи-
ция?
Во-первых, прилежная тренировка не отменяет наличие
определенных врожденных качеств 80. Заблуждение начина-
ется с уверенности, что в восемь лет Месси еще не был фут-
больным мастером. Но его футбольный опыт в этом возрасте
был богаче, чем у большинства людей на планете. Второе со-
ображение заключается в том, что есть сотни, если не тысячи
детей, которые умеют проделывать необыкновенные трюки
с футбольным мячом. Но лишь один из них вырастет и ста-
нет Лео Месси. Ошибочно полагать, что мы можем предска-
зать, какие дети будут гениями в будущем. Психолог Андерс
Эриксон, наблюдавший за обучением виртуозов в разных
дисциплинах, доказал: практически невозможно предвидеть
индивидуальные достижения на основе мастерства, прояв-
ленного на раннем этапе. Это последний удар по нашим об-
щепринятым представлениям о «взращивании талантов».
Специалист и новичок пользуются совершенно разными
способами решения проблем и разными нейронными кон-
турами мозга. Обучение мастерству состоит не в поэтап-
ном улучшении первоначального механизма решения задач.
Это происходит гораздо более радикальным образом – путем
80
 Например, рост баскетболиста Ману Джинобили или талант к скрипичной
игре того, кого мы назвали Х (прим. авт.).
 
 
 
полной замены существующих механизмов и привычек. Эта
идея впервые была угадана в знаменитом исследовании про-
фессиональных шахматистов, проведенном Чейзом и Сай-
моном.
Время от времени некоторые великие шахматисты прибе-
гают к цирковому трюку: они играют с закрытыми глазами.
Мигель Найдорф устроил сеанс одновременной игры на со-
рока пяти досках с повязкой на глазах. Он выиграл тридцать
девять партий, четыре свел вничью и проиграл еще две, по-
бив мировой рекорд для одновременных игр.
В 1939 году Найдорф приехал в Аргентину для участия в
шахматной олимпиаде как представитель Польши. Найдорф
был евреем, и, когда во время олимпиады началась Вторая
мировая война, он решил не возвращаться в Европу. Его же-
на, ребенок, родители и четверо братьев погибли в концлаге-
ре. В 1972 году Найдорф объяснил личные причины своего
необычного решения сыграть на 45 досках. «Я сделал это не
ради забавы. Я надеялся, что новости об этой игре достигнут
Германии, Польши и России и кто-то из моих родственников
прочтет их и свяжется со мной». Увы, этого не произошло. В
конце концов, величайший из человеческих подвигов – это
борьба с одиночеством81.
В игре на 45 шахматных досках участвовали 1440 фигур,
81
 Внук Найдорфа рассказал мне, что дон Мигель смог найти лишь одного из
своих двоюродных родственников. Это произошло случайно. В нью-йоркском
метро они заметили фамильное сходство, заговорили друг с другом и обнаружи-
ли свое родство (прим. авт.).
 
 
 
в том числе 90 королей и 720 пешек. Найдорф одновременно
командовал 45 армиями и сражался с завязанными глазами.
Разумеется, он должен был обладать необыкновенной памя-
тью и уникальным складом личности. Или нет?
Посмотрев на диаграмму шахматной партии в течение
нескольких секунд, гроссмейстер может в точности воспро-
извести ее. Без всяких усилий, как будто его руки двигаются
сами по себе, гроссмейстер ставит фигуры именно туда, где
им полагается быть. Но когда человек, незнакомый с шахма-
тами, сталкивается с подобной задачей, он едва может при-
помнить расположение четырех или пяти фигур. Возникает
впечатление, что шахматные мастера обладают лучшей па-
мятью, но это не так.
Чейз и Саймон доказали это, пользуясь шахматными диа-
граммами, где фигуры были расставлены на доске в случай-
ном порядке. В таких обстоятельствах шахматисты могли за-
помнить расположение лишь нескольких фигур, как и обыч-
ные люди. Они не обладают необыкновенной памятью. Ско-
рее это развитая с помощью упражнений способность созда-
вать устное или визуальное описание абстрактной проблемы.
Она относится не только к шахматам, но и к любой другой
области человеческих знаний. Например, каждый может за-
помнить песню Beatles, но едва ли вспомнит фразу оттуда,
составленную из слов, выстроенных в случайном порядке.
Теперь попробуйте запомнить это предложение, оно длин-
ное, но не сложное. И: Предложение но длинное сложное оно
 
 
 
теперь попробуйте не запомнить это. Песню легко запоми-
нать, потому что музыка и текст в ней создают историю. Мы
не запоминаем ее дословно, но помним сочетание слов и му-
зыки.
Будучи наследниками Сократа и Менона, Чейз и Саймон
внесли свой вклад на пути к познанию и добродетели. Сек-
рет, как мы убедимся дальше, заключается в перестройке
старых нейронных контуров, чтобы приспособить их к но-
вым функциям.
 
Дворец памяти
 
Мнемонические навыки часто путают с гениальностью.
Того, кто жонглирует шариками, называют жонглером, но то-
го, кто жонглирует воспоминаниями, почему-то считают ге-
нием. На самом деле они не слишком отличаются друг от
друга. Мы учимся развивать память так же, как учимся иг-
рать в теннис, по рецепту, который уже обсуждался: практи-
ка, настойчивость, мотивация и визуализация.
Когда книги были редкостью, истории распространялись
в устном виде. Чтобы спасти историю от забвения, людям
приходилось пользоваться мозгом как хранилищем воспо-
минаний. В эту эпоху появилась самая популярная мнемо-
ническая техника, называемая «Дворец памяти». Ее созда-
ние приписывают Симониду, древнегреческому лирическо-
му поэту с острова Кея. Предание гласит, что Симонид был
 
 
 
единственным выжившим при обрушении дворца в Фесса-
лии. Тела были так изуродованы, что казалось почти невоз-
можным распознать их и похоронить надлежащим образом.
Могильщиком оставалось лишь полагаться на память Симо-
нида. К своему удивлению он осознал, что хорошо помнит
места, где сидел каждый из гостей, когда дворец обрушил-
ся. В результате этой трагедии Симонид придумал необык-
новенную технику – «Дворец памяти». Он понял, что может
запомнить любой произвольный список предметов, если бу-
дет визуализировать их в своем «дворце». Это было началом
современной мнемотехники.
Создав свой дворец, Симонид выделил уникальную осо-
бенность человеческой памяти – все люди обладают велико-
лепной пространственной памятью. Стоит лишь подумать,
как много карт и маршрутов (в городах, домах и квартирах,
на линиях общественного транспорта и железных дорогах)
вы можете вспомнить, не прилагая никаких усилий. Росток
этого открытия принес плоды в 2014 году, когда Джон О’Киф
и норвежская пара Мей-Бритт и Эдвард Мозер стали лау-
реатами Нобелевской премии за открытие в гиппокампе си-
стемы координат, отвечающей за пространственную память.
Эта древняя система еще лучше развита у грызунов, кото-
рые превосходно ориентируются в пространстве. Определе-
ние положения в пространстве всегда было необходимо для
человека, в отличие от названий столиц, чисел и других ве-
щей, к запоминанию которых мозг не был приспособлен в хо-
 
 
 
де эволюционного развития.
Здесь мы находим важную идею. Лучший способом на-
шей адаптации к новым культурным потребностям  – пре-
образование структур мозга, которые развивались в другом
контексте, для выполнения других функций. «Дворец памя-
ти» – показательный пример этого процесса. Все мы стара-
емся запоминать числа, имена или списки покупок, зато лег-
ко можем вспомнить тысячи улиц, потайные уголки в доме
нашего детства, или квартиры наших школьных друзей. Сек-
рет «Дворца памяти» заключается в наведении моста между
этими двумя мирами: тем, что мы с трудом пытаемся запом-
нить, и пространством, где наша память чувствует себя как
дома.
Прочитайте этот список и постарайтесь запомнить
его в течение тридцати секунд: салфетка, телефон,
подкова, сыр, галстук, дождь, каноэ, муравейник,
линейка, чай, тыква, мизинец, слон, гриль, аккордеон.
Теперь закройте глаза и попытайтесь повторить
слова в том же порядке. Это кажется трудным, даже
почти невозможным делом. Однако человек, который
построил «дворец памяти», что требует нескольких
часов труда, легко может вспомнить подобный список.
«Дворец» бывает открытым или закрытым, он выглядит
как многоквартирный дом или особняк. Вам нужно
зайти в каждую комнату, заглянуть во все углы и
перебрать объекты из списка. Недостаточно просто
назвать их. В каждой комнате нужно создать яркий
 
 
 
 образ объекта, который находится на своем месте.
Образ должен быть эмоционально насыщенным,
возможно, окрашенным в сексуальные, непристойные
или агрессивные тона. Необычная мысленная прогулка,
когда мы заглядываем в каждую комнату и видим
странные сцены, изображающие объекты на своих
местах, сохранится в нашей памяти гораздо дольше, чем
слова.
Хорошая память основана на выборе хороших образов
для вещей, которые мы хотим запомнить. Задача запомина-
ния находится где-то посередине между архитектурой, фо-
тографией и дизайном. Память, которую мы обычно воспри-
нимаем как жесткий и пассивный аспект нашего мышления,
на самом деле является творческим упражнением.
Таким образом, улучшение памяти не означает увеличе-
ния размеров ящика, где хранятся воспоминания. Субстрат
памяти – это не мышца, которая растет и укрепляется с по-
мощью упражнений. Когда развитие технологии позволило,
Элеонор Макгуайр подтвердила эту предпосылку исследова-
нием нашей «фабрики воспоминаний». Она обнаружила, что
мозг великих мастеров мнемоники с анатомической точки
зрения неотличим от мозга других людей. Они также не бы-
ли умнее и не запоминали лучше вещи, в которых специ-
ализировались, как это делают шахматные гроссмейстеры.
Единственное отличие состояло в том, что они использовали
пространственные структуры для хранения воспоминаний.
Эти люди смогли преобразовать свои пространственные кар-
 
 
 
ты для запоминания произвольных объектов.
 
Морфология формы
 
Одно из самых замечательных преобразований головного
мозга происходит, когда мы учимся видеть. Это случается на
таком раннем этапе жизни, что у нас не остается воспоми-
наний о том, как мы воспринимали мир, пока не научились
различать предметы. Наша зрительная система легко распо-
знает формы и образы в потоке света. Это происходит за кро-
шечную долю секунды, более того – без каких-либо осознан-
ных усилий. Но превращение света в образы – такая трудная
задача, что нам только предстоит создать аппараты, которые
смогут это делать. Роботы летают в космос, играют в шахма-
ты лучше великих шахматистов и управляют самолетами, но
они не могут видеть.
Для понимания того, как мозг решает эту непростую зада-
чу, нам нужно определить границы возможностей зритель-
ной системы и увидеть, где она дает сбой. Рассмотрим про-
стой, но наглядный пример. Когда мы стараемся понять, как
мы видим, несколько образов лучше тысячи слов.
Два объекта, изображенные на рисунке внизу, очень похо-
жи. Разумеется, их легко распознать. Но когда они погруже-
ны в хаос пунктирных линий происходит нечто необычное.
Зрительная система мозга работает двумя совершенно раз-
ными способами. Мы прекрасно видим объект, расположен-
 
 
 
ный справа; он как будто другого цвета и бросается в глаза. С
левым объектом происходит нечто иное. Мы лишь при боль-
шом усилии можем различить линии, образующие «змейку»,
и наше восприятие нестабильно: когда мы фокусируем вни-
мание на одной части, другая пропадает и сливается с фо-
ном.

Мы можем думать о предмете, который видим, с такой же

легкостью, как о мелодии, где ноты гармонично следуют друг
за другом и воспринимаются как единое целое, в то время
как другой объект больше похож на случайные ноты. Как и в
случае с музыкой, у зрительной системы есть правила, дик-
 
 
 
тующие восприятие и запоминание. Когда объект сгруппи-
рован естественным и целостным образом, его называют пре-
гнантным гештальтом в честь группы психологов, которые
в начале XX века придумали правила, по которым зритель-
ная система воспринимает формы. Мы усваиваем эти прави-
ла так же, как и языковые нормы.
Давайте посмотрим, как работает эта система. Можем ли
мы обучить и перестроить мозг, чтобы он мог практически
мгновенно и автоматически определять любой объект? В
процессе ответа на этот вопрос мы в общих чертах рассмот-
рим теорию обучения.
 
Монстр с медленными процессорами
 
Большинство современных кремниевых компьютеров ра-
ботает на одном или нескольких процессорах. Эти компью-
теры очень быстро считают, но способны обрабатывать за-
просы только последовательно, по одному в каждый момент
времени. Наш мозг – это параллельный аппарат; он одновре-
менно производит миллионы расчетов. Вероятно, это одна
из наиболее ярких характеристик человеческого мозга, и она
позволяет нам быстро и эффективно решать задачи, которые
мы до сих пор не поручаем даже самым современным ком-
пьютерам. В этой области компьютерной науки ведутся на-
стойчивые исследования, однако попытки разработать мощ-
ные параллельные компьютеры дают лишь слабые результа-
 
 
 
ты. Исследователи сталкиваются с двумя трудностями: во-
первых, экономически сложно произвести такое количество
процессоров, а во-вторых, нужно найти способ делиться ин-
формацией.
В параллельном компьютере каждый процессор выполня-
ет свою задачу, но результат этой коллективной работы тре-
бует координирования. Одна из самых больших загадок моз-
га  – как ему удается объединять параллельно обрабатыва-
емую информацию. Этот вопрос тесно связан с сознанием.
Если мы поймем, каким образом мозг сводит воедино боль-
шие массивы информации, то значительно приблизимся к
пониманию механизма работы сознания. Мы также поймем,
как происходит обучение.
Секрет мастерства заключается в преобразовании этой
параллельной структуры и ее адаптации к новым функци-
ям. Великие математики видят математику. Гроссмейстер
видит шахматы. Это происходит потому, что зрительная ко-
ра мозга представляет собой самый необыкновенный парал-
лельный компьютер, известный человечеству.
Зрительная система состоит из наложенных друг на дру-
га карт. К примеру, у мозга есть карта, посвященная распо-
знаванию цвета. В регионе под названием V4 82 формируют-
ся модули примерно миллиметрового размера, называемые
82
 Визуальные зоны для простоты обозначаются буквой V и цифрой, обозна-
чающей их место в вычислительной иерархии. Это значит, что V4 соответству-
ет одному из первых этапов в более чем 60 зонах визуальной обработки ( прим.
авт.).
 
 
 
глобулами. Каждый из них распознает тончайшие оттенки
цвета в конкретной части зрительного образа.
Большое преимущество этой системы состоит в том, что
распознавание объекта не требует его последовательного
разглядывания, миллиметр за миллиметром. Это особенно
важно для работы мозга. Нейрону нужно время для загруз-
ки и направления информации к следующему нейрону; мозг
может выполнять от трех до пятнадцати вычислительных
циклов в секунду. Это ничто по сравнению с миллионами
циклов в секунду у крошечного процессора в мобильном те-
лефоне.
Мозг разрешает проблему объективной медлительности
биологической ткани благодаря бесчисленному количеству
нейронных связей83. Это ключ к загадке обучения, о которой
пойдет речь дальше: любая функция, заложенная в парал-
лельных структурах (картах) мозга, действует быстро и эф-
фективно. С другой стороны, те функции, которые пользу-
ются последовательными циклами мозга, выполняются мед-
ленно, полностью осознанно и воспринимаются с большим
усилием. Процесс обучения в мозге в значительной степени
является распараллеливанием.
Репертуар визуальных карт мозга включает движение,
цвет, контраст и направление. Некоторые карты определяют
наиболее сложные объекты как два смежных цикла.
83
 They got the guns, we’ve got the numbers (У них оружие, а мы сильны количе-
ством), – как поет Джим Моррисон в песне Five to One (прим. авт.).
 
 
 
 Возьмем, к примеру, такой объект – чужие глаза, смотря-
щие на нас. Не странно ли, что мы поворачиваем голову в
сторону того, кто на нас смотрит? Как мы узнали об этом,
прежде чем увидели его? Причина в том, что мозг парал-
лельно рассматривает возможность постороннего взгляда во
всем окружающем мире, часто без какого-либо сознательно-
го участия. Мозг обнаруживает новый параметр в одной из
своих карт и подает сигнал системе внимания и моторного
контроля теменной коры, как бы 84 говоря: «Поверни взгляд
туда, потому что там происходит что-то важное». Эти карты
похожи на заводские настройки в спектре врожденных на-
выков. Они эффективны и в то же время выполняют вполне
конкретную задачу. Но их можно модифицировать, совме-
щать и переписывать, что необходимо для обучения.
 
Наши внутренние картографы
 
Кора головного мозга организована в нейронные колон-
ны, и каждая выполняет конкретную функцию. Это откры-
тие Дэвида Хьюбела и Торстена Визеля принесло им Нобе-
левскую премию по физиологии. Изучая, как развиваются
карты мозга, они обнаружили критические периоды. У визу-
альных карт есть естественная программа генетического раз-
84
 Здесь «как бы» употреблено в буквальном смысле. Зрительная кора не раз-
говаривает словами с теменной корой, но эти метафоры (если они не являют-
ся преувеличением и не отвлекают от смысла) помогают понять, как работают
определенные механизмы мозга (прим. авт.).
 
 
 
вития, но для их консолидации необходим зрительный опыт.
Они подобны реке, которой нужна текущая вода, чтобы под-
держивать свою форму.
Сетчатка, особенно на раннем этапе развития, генериру-
ет непроизвольную активность и начинает работать в полной
темноте. Мозг распознает эту активность как свет, не разли-
чая, поступает он извне или нет. Поэтому зрительная актив-
ность начинается еще до того, как мы открываем глаза. Кош-
ки рождаются с закрытыми глазами и, по сути дела, трениру-
ют свою зрительную систему с помощью внутреннего света.
У кошек, людей и других млекопитающих визуальные карты
развиваются в младенчестве и закрепляются через несколь-
ко месяцев.
Открытие Хьюбела и Визеля затрагивает еще один миф:
обучение определенным вещам в зрелом возрасте  – невы-
полнимая задача. Мы собираемся пересмотреть эту идею и
предлагаем умеренно оптимистичный вариант: обучение в
зрелом возрасте гораздо более реально, чем мы полагаем, но
требует много времени и усилий, – ровно столько же, сколь-
ко мы потратили на подобные задачи в младенчестве, но по-
том забыли об этом. В конце концов, младенцы и дети тратят
часы, месяцы и годы, когда учатся говорить, ходить и читать.
Может ли взрослый человек забросить свои дела и посвятить
все время и силы изучению чего-то нового?
В ретроспективе многое здесь кажется очевидным. Взрос-
лые рентгенологи учатся видеть рентгеновские лучи. С опы-
 
 
 
том они начинают без труда замечать странности, которых
никто другой не видит. Это результат преобразования их ви-
зуальной коры в зрелом возрасте. В сущности, у рентгеноло-
гов такое определение происходит быстро, автоматически и
почти на эмоциональном уровне, как редактор испытывает
рефлекторное раздражение при виде грамматических оши-
бок. Какие преобразования в головном мозге так радикаль-
но меняют наше мышление и восприятие?
 
Специалисты по треугольникам
 
В науке случаются любопытные повторения. Те, кто вы-
ступает с экстраординарными и новаторскими идеями, часто
их же и опровергает. После открытия критических периодов
Торстен Визель вместе с одним из своих гарвардских сту-
дентов Чарльзом Гилбертом доказал нечто прямо противо-
положное: зрительная кора продолжает реорганизацию даже
в зрелом возрасте.
Когда я прибыл в лабораторию Визеля и Гилберта для ра-
боты над докторской диссертации (к тому времени она пе-
реехала в Нью-Йорк), миф уже был поставлен с ног на голо-
ву. Вопрос заключался не в том, способен ли мозг взрослого
человека к обучению, а в том, как именно он обучается. Что
происходит в мозге, когда мы становимся специалистами в
какой-либо области знаний?
Для тщательного исследования этого вопроса в
 
 
 
 лаборатории мы придумали эксперимент, который
потребовал определенных уступок ради упрощения.
Вместо того чтобы обращаться к опытным
рентгенологам, мы обучили специалистов по
треугольникам. В качестве профессионального навыка
это небольшое достижение, но оно оказалось простым
способом симулировать процесс обучения.
Мы показали группе людей изображение,
наполненное разными формами, которое резко
исчезало примерно через 200 миллисекунд. В этой
неразберихе им нужно было найти треугольник. Они
смотрели на нас, как на безумцев. Это казалось
невозможным. У них просто не хватало времени, чтобы
увидеть треугольник.
Если бы тест требовал найти красный треугольник среди
множества синих, то каждый бы легко справился с задачей.
И мы знали, почему это так. У нас есть параллельная систе-
ма, которая за 80 миллисекунд может изучить пространство
и найти цветовое различие, но для определения треугольни-
ков у нашей зрительной коры такой карты нет. Можем ли мы
развить в себе эту способность? Если да, это прольет свет на
механизм обучения.
После сотен попыток многие участники были разочаро-
ваны своими неудачами. Но потом случилось нечто волшеб-
ное: треугольник начал светиться, как если бы он приобрел
другую окраску, и его было невозможно не заметить. Теперь
мы знаем, что, приложив много усилий, можно увидеть то,
 
 
 
что раньше казалось невидимым. Это произошло со взрос-
лыми людьми. Эксперимент позволил нам исследовать про-
цессы, происходящие в мозге во время обучения.
 
Мозг параллельный и
мозг последовательный
 
Кора головного мозга разделена на две больших систе-
мы. Одна из них называется дорсальной и проходит че-
рез заднюю часть тела, если представить, что вы смотрите
вверх. Другая, вентральная, соответствует брюшной обла-
сти. В функциональном контексте это различие гораздо бо-
лее актуально, чем более популярный вариант с разделением
на полушария. Дорсальная часть включает теменную и лоб-
ную кору, тесно связанную с сознанием, с мозговой актив-
ностью, определяющей действия, и с медленной, последова-
тельной работой мозга. Вентральная часть коры ассоцииру-
ется с автоматическими и в целом бессознательными функ-
циями; она соответствует быстрому, параллельному способу
функционирования.
Мы обнаружили два фундаментальных отличия в мозго-
вой активности «специалистов по треугольникам». Первич-
ная зрительная кора (принадлежащая к вентральной систе-
ме) активизировалась значительно сильнее, когда они виде-
ли треугольники, а не другие формы, которые им не предла-
гали определять. В это время их лобная и теменная кора без-
 
 
 
действовала. Это объясняет, почему определение треуголь-
ников больше не требовало усилий. Дело не ограничивает-
ся треугольниками. То же самое происходит, когда человек
учится распознавать что-то другое (музыканты – нотные за-
писи, садовник – паразитов на растениях, тренер – неизбеж-
ное поражение его команды на поле).

 
 
 
 Кора мозга разделена на дорсальную и вентральную систе-
му. Процесс обучения состоит в переносе из одной системы в
 
 
 
другую. Когда мы учимся читать, то медленная и трудолюби-
вая система, которая работает «буква за буквой» (дорсаль-
ная система) вытесняется другой, способной гораздо быст-
рее и без усилий распознавать целые слова (вентральной си-
стемой). Но когда для вентральной системы складываются
неблагоприятные условия (к примеру, если буквы написа-
ны вертикально), то мы возвращаемся к дорсальной системе,
которая действует медленно и последовательно, но отличает-
ся гибкостью и может адаптироваться к разным обстоятель-
ствам. Во многих случаях обучение подразумевает высво-
бождение дорсальной системы для автоматизации процесса,
чтобы мы могли посвятить время и силы другим вещам.
 
Репертуар функций:
обучение как компиляция
 
В вентральной коре у мозга есть серия карт, позволяющих
нам быстро и эффективно осуществлять разные функции.
Теменная кора отвечает за сочетание этих карт, но этот про-
цесс происходит медленно и требует усилий.
Однако человеческий мозг обладает способностью ме-
нять репертуар автоматических операций. После многих ты-
сяч повторений в вентральной коре появляется новая функ-
ция. Это выглядит как аутсорсинг – как если бы сознатель-
ная часть мозга делегировала полномочия вентральной ко-
ре. Осознанные ресурсы, требующие умственных усилий и
 
 
 
ограниченные способностями лобной и теменной коры, мо-
гут быть посвящены другим задачам.
Это ключ к умению читать, необыкновенно важный для
педагогики. Опытные читатели, проглатывающие книги от
корки до корки без всяких усилий, делегируют полномочия
вентральной коре; начинающие читатели не делают этого, и
их разум всецело поглощен задачей чтения.
Процесс автоматизации наглядно видно на примере ариф-
метики. Когда дети впервые учатся складывать 3 и 4, они
считают на пальцах, заставляя теменную кору усиленно ра-
ботать. Но в какой-то момент обучения «три плюс четыре
равно семи» становится почти крылатой фразой. Их мозг
больше не перемещает воображаемые объекты и не сгиба-
ет реальные пальцы один за другим, а обращается к готовой
карте. Сложение переходит на аутсорсинг. Потом начинает-
ся новый этап. Те же дети умножают 4 на 3 в такой же мед-
ленной и кропотливой манере, пользуясь теменной и лобной
корой: «4 + 4 = 8, а 8 + 4 = 12». Потом они автоматизируют
процесс умножения в таблице памяти, чтобы перейти к бо-
лее сложным вычислениям.
Почти такой же процесс наблюдается у мастеров, о ко-
торых мы говорили раньше. Когда гроссмейстеры решают
сложные шахматные задачи, то сильнее всего активизирует-
ся их зрительная кора. Можно сказать, что они не больше ду-
мают, а лучше видят85. То же самое происходит с великими
85
 
 
 
  Когда чемпиона мира по шахматам Хосе Рауля Капабланку спросили,
математиками: при решении сложных уравнений активизи-
руется их зрительная кора. Иными словами, мастера своего
дела приспосабливают область коры, эволюционно предна-
значенную для распознавания лиц, глаз, движения, точек и
цветов, к решению гораздо более абстрактных проблем.
 
Автоматизация чтения
 
Принцип, выведенный из эксперимента с треугольника-
ми, объясняет один из наиболее значимых процессов обуче-
ния: превращение визуальных символов (букв) в звучащие
слова. Поскольку чтение  – одна из основ нашего знания и
культуры, это придает ему особое значение по сравнению с
остальными человеческими навыками.
Почему мы начинаем читать в пять лет, а не в четыре и не
в шесть? Чем это удобнее? Как лучше учиться чтению: раз-
бивая каждое слово на буквы, из которых оно состоит, или,
наоборот, читая слово целиком и связывая его со смысло-
вым значением? С учетом важности чтения, нельзя отвечать
на эти вопросы: «Мне кажется, что…»; сначала нужно нако-
пить свидетельства, объединить многолетний опыт со знани-
ем механизмов мозга, обеспечивающих развитие способно-
сти читать.
Как и в других областях обучения, опытные читатели

сколько партий он сыграл по расчету, он ответил: «Только одну, самую луч-

шую» (прим. авт.).
 
 
 
пользуются аутсорсингом. Те, кто плохо читает, не только
делают это медленнее; им мешает то, что они полностью со-
средоточены на чтении, а не на смысле слов. Именно поэто-
му дислексия часто диагностируется у тех, кто с трудом по-
нимает читаемый текст. Это скорее относится не к интеллек-
ту, а к неправильной цели приложения усилий. Чтобы войти
в положение таких людей, попробуйте удержать в памяти эти
слова, пока вы читаете следующий абзац: дерево, велосипед,
кружка, веер, персик, шляпа.
Иногда, читая текст на иностранном языке, который мы
только начинаем учить, мы осознаем, что слабо поняли его,
поскольку наше внимание было полностью сосредоточено на
переводе слов. Когда кто-то учится играть на ударном ин-
струменте, его внимание сконцентрировано на ритме, кото-
рый он осваивает. В какой-то момент ритм становится ав-
томатическим; только тогда ученик может сосредоточиться
на сопровождающей мелодии, на ее гармонии или на других
ритмах, которые вступают в диалог с его инструментом.
Ну как, вы помните перечисленные слова? Если да, то о
чем шла речь в последнем абзаце? Довольно трудно спра-
виться с этими двумя задачами одновременно, поскольку
каждая из них занимает место в ограниченном объеме лоб-
ной и теменной коры. Ваше внимание делает выбор между
жонглированием шестью словами, чтобы они не исчезли из
вашей памяти, и пониманием текста. Лишь в редких случаях
оно может сосредоточиться на том и другом.
 
 
 
  
Экология алфавитов
 
Почти все дети быстро учат язык. Будучи взрослым чело-
веком, я приехал во Францию, освоив лишь несколько про-
стейших французских слов. Мне казалось странным, что ма-
ленький ребенок, ничего не знавший о философии Канта,
численных методах или группе «Битлз», безупречно говорит
по-французски. Должно быть, тому же ребенку было стран-
но, что взрослый не справляется с таким пустяком, как пра-
вильное произношение слов. Этот бытовой пример показы-
вает, что человеческий мозг может проявлять виртуозность,
практически не имеющую отношения к другим вещам, ко-
торые мы связываем с культурой и интеллектом.
Одна из идей Хомского состоит в том, что мы так легко
усваиваем устную речь потому, что она основана на способ-
ности, которая уже подготовлена в мозге. Как мы убедились,
мозг – не чистая доска. Он обладает некоторыми встроенны-
ми функциями, и проблемы, связанные с ними, легче всего
поддаются решению.
Хомский также утверждал, что существуют элементы, об-
щие для всех устных языков, и все алфавиты связаны общей
нитью. Разумеется, тысячи алфавитов, как ныне существую-
щих, так и вышедших из употребления, сильно отличаются
друг от друга. Но если мы посмотрим на них в целом, то сра-
зу же заметим определенные закономерности. Удивительнее
 
 
 
всего, что конструкция букв основана лишь на нескольких
рукописных штрихах. Хьюбел и Визель получили Нобелев-
скую премию как раз за открытие того, что каждый нейрон
первичной зрительной коры определяет штрихи в малень-
ком «окошке», к которому он чувствителен. Эти штрихи ста-
новятся основой для всей зрительной системы; это ее строи-
тельные кирпичики. Все алфавиты построены из таких кир-
пичиков.
Существуют горизонтальные и вертикальные линии, уг-
лы, арки и наклонные черты. Когда вы сосчитаете наиболее
частые штрихи во всех алфавитах, то увидите необычную за-
кономерность: штрихи, наиболее распространенные в при-
роде, встречаются во всех алфавитах. Это не результат како-
го-то рационального плана; просто алфавиты развивались с
использованием материала, сходного с наблюдаемым в окру-
жающем мире. Они «присваивают» элементы, к которым уже
привыкла наша зрительная система. Это все равно, что по-
лучить преимущество на старте: чтение достаточно близко к
тому, что уже усвоено зрительной системой.
Если мы попытаемся учить алфавит, никак не связанный
с естественными предпочтениями нашей зрительной систе-
мы, то чтение станет гораздо более сложным. И наоборот:
когда мы испытываем трудности с чтением, то можем облег-
чить этот процесс, превращая усваиваемый материал в нечто
более естественное и удобоваримое, – во что-то, к чему мозг
подготовлен заранее.
 
 
 
  
Морфология слова
 
Маленькие читатели произносят слова как бы в замед-
ленной съемке. После множества повторений этот процесс
становится автоматическим; вентральная часть зрительной
системы создает новый нейронный контур для распознава-
ния букв. Этот детектор формируется благодаря перекомпо-
новке уже существующих контуров, определяющих штрихи.
Новые кирпичики зрительной системы, как в конструкторе
«Лего», в свою очередь проходят перекомпоновку для распо-
знавания слогов из двух или трех букв. Процесс продолжает-
ся, и теперь в качестве элементов выступают отдельные сло-
ги. На этом этапе ребенок читает слово «папа» в два этапа,
по одному на каждый слог. Позднее, когда появляется при-
вычка к чтению, слово читается целиком, как один элемент.
Иными словами, чтение превращается из последовательно-
го процесса в параллельный. В конце обучения у читателей
образуется функция мозга, способная целиком распознавать
большую часть слов, кроме очень длинных и составных.
Откуда мы знаем, что взрослые люди читают слово за
словом? Первое доказательство  – глаза читателя, которые
движутся с остановками на каждом слове. Каждая такая
остановка продолжается около 300 миллисекунд, после чего
взгляд резко перескакивает на другое слово. В тех системах
письма, где движение происходит слева направо, мы при-
 
 
 
стально фокусируем взгляд на первой трети слова, так как
мысленно следуем оттуда вправо, к будущему чтению. Это
очень точный процесс, и, разумеется, он происходит непро-
извольно, автоматически и на бессознательном уровне.
Вторым доказательством служит измерение времени, по-
траченного на прочтение каждого слова. Если бы мы чита-
ли буква за буквой, то время было бы пропорционально дли-
не слов. Однако время, затраченное читателем на прочте-
ние слова из двух, четырех или пяти букв, остается неиз-
менным. Таково великое преимущество распараллеливания;
время выполнения операции не зависит от количества зна-
ков в единице, которой мы оперируем. Этот процесс ограни-
чен при чтении очень длинных и составных слов, таких как
«грудинно-ключично-сосцевидный» 86. Но для слова от двух
до семи букв время прочтения остается почти одинаковым.
У тех, кто только учится читать или страдает дислексией, оно
увеличивается пропорционально количеству букв в словах.
Мы видели, что талант учеников, приступающих к обуче-
нию, не можеть быть надежным прогностическим фактором
для предсказания их успехов после многолетней учебы. Те-
перь понятно почему.
На основе открытия, что опытные читатели читают сло-
во за словом, группа французских исследователей пришла к
86
 Луис Пескетти полагает, что о натуральном происхождении продуктов мож-
но судить по количеству слогов в их названиях. Яблоки, персики, кабачки – на-
звания всех натуральных продуктов состоят менее чем из пяти слогов ( прим.
авт.).
 
 
 
ошибочному выводу: лучший метод обучения детей – холи-
стическое чтение, при котором дети начинают читать сло-
ва целиком. Этот метод быстро приобрел популярность, воз-
можно, благодаря красивому названию. Кто не хочет, что-
бы его ребенок учился по холистической методике ? Но дело
кончилось беспрецедентной педагогической катастрофой, в
результате которой многие дети испытывали трудности с
чтением. Благодаря описанному выше, можно понять, поче-
му холистический метод не работает. Параллельное чтение –
это заключительный этап, который достигается лишь после
наработки промежуточных функций.
 
Два мозга для чтения
 
В этой книге мы сосредоточились на двух разных систе-
мах мозга: лобно-теменной, которая отличается гибкостью,
но работает медленно и требует усилий, и вентральной, по-
священной отдельным функциям, которые выполняются ав-
томатически и с большой скоростью.
Эти системы сосуществуют друг с другом, и их актуаль-
ность меняется в ходе обучения. Будучи опытными читате-
лями, мы пользуемся главным образом вентральной систе-
мой, хотя лобно-теменная система работает в фоновом ре-
жиме. Она включается в работу, когда мы читаем неразбор-
чивый почерк, или же буквы расположены в непривычном
виде: вертикально, справа налево либо с большими проме-
 
 
 
жутками. В таких случаях нейронные контуры вентральной
коры, которые не отличаются гибкостью, перестают рабо-
тать. Тогда мы начинаем читать, как маленькие дети или лю-
ди, страдающие дислексией 87. Еще труднее прочитать сло-
во-капча (CAPTCHA)88, поскольку в нем есть несоответ-
ствия, из-за которых вентральная система не способна его
распознать. Это способ обращения к латентной последова-
тельной системе чтения – и возможность оказаться в том по-
ложении, когда мы только учились читать.
 
Температура мозга
 
Когда мы учимся, наш мозг изменяется. К примеру, си-
напсы (от греческого слова «соединять»), соединяющие раз-
ные нейроны, могут увеличить количество связей или ва-
рьировать эффективность уже существующей связи. Все это
изменяет нейронные сети. Но у мозга есть и другие источ-
ники пластичности; к примеру, морфологические свойства
87
 Попробуйте прочитать наоборот следующую фразу: «А роза упала на лапу
Азора». Довольно неуклюжий способ сказать то же самое, не правда ли? (прим.
авт.).
88
 CAPTCHA – это акроним («полностью автоматизированный публичный тест
Тьюринга для различения людей и компьютеров») автоматического процесса, от-
деляющего людей от машин. Он представляет собой искаженные и закамуфли-
рованные слова, которые нужно распознавать при проведении многих операций
в Интернете. Поскольку компьютеры не могут прочитать эти картинки, то при
правильном вводе слов мы открываем замок, ключ от которого есть только у лю-
дей (прим. авт.).
 
 
 
или генетическое проявление его нейронов может изменять-
ся. В некоторых специфических случаях число клеток мозга
увеличивается, хотя такое происходит очень редко. В целом,
мозг взрослого человека учится без наращивания нейронной
массы.
В наши дни термин «пластичность» используется для обо-
значения способности мозга к трансформации своих функ-
ций. Этот популярный термин приводит к некорректному
предположению, что мозг можно лепить и растягивать, мять
и разглаживать, словно мышцу, хотя ничего подобного на са-
мом деле не происходит.
Что делает мозг более или менее предрасположенным к
переменам? Когда речь идет о материалах, критическим па-
раметром вероятности их изменения является температура.
Железо твердое и не пластичное, но при нагревании оно ста-
новится жидким и может быть отлито в другую форму, кото-
рую сохранит после остывания. Что именно в мозге можно
считать эквивалентом температуры? Прежде всего, как до-
казали Хьюбел и Визель, это стадия развития. Мозг младен-
ца не обладает такой же пластичностью, как мозг взрослого
человека. Однако, как мы убедились, этот параметр не неиз-
менен. Служит ли мотивация главным различием между ре-
бенком и взрослым человеком?
Мотивация способствует переменам по простой причине,
которую мы уже обсуждали: мотивированный человек рабо-
тает упорнее. Мрамор не сравнить с пластиком, но если мы
 
 
 
часами обрабатываем его резцом, он постепенно изменяет
форму. Понятие пластичности соотносимо с усилиями, ко-
торые мы готовы приложить для изменения чего-либо. Но
это не приводит нас к понятию температуры, или предрас-
положенности к изменениям. Если мы уже мотивированы,
то какие процессы в мозге приводят к изменениям? Можем
ли мы воспроизвести это состояние мозга, чтобы улучшить
качество обучения? Для этого надо понимать, какая химиче-
ская смесь нейротрансмиттеров способствует преобразова-
нию синапсов, а следовательно, изменениям.
Прежде чем перейти к микроскопическим деталям био-
химии мозга, нужно рассмотреть более канонический спо-
соб обучения: запоминание. Почти все мы помним события
11 сентября 2001 года, когда самолеты врезались в север-
ную и южную башни Всемирного торгового центра. Удиви-
тельно, что даже пятнадцать лет спустя мы не только сохра-
нили образы пылающих башен, но и можем сказать, где на-
ходились в это время. Этот глубоко эмоциональный момент
заставляет все вокруг  – как самое важное (атаку террори-
стов), так и незначительное,  – надолго запечатлеться в па-
мяти. Вот почему те, кто пережил травматический опыт, с
огромным трудом избавляются от болезненных воспомина-
ний, которые могут быть активированы фрагментами эпи-
зода, местом происшествия, знакомым запахом, человеком,
который там присутствовал, или любыми другими деталя-
ми. Воспоминания формируются как эпизоды; в те момен-
 
 
 
ты, когда наши нейронные датчики особенно чувствительны,
мы ярко помним не только то, что послужило причиной этой
чувствительности, но и все сопутствующие события.
Это пример более общего принципа. Когда мы эмоци-
онально возбуждены или когда получаем вознаграждение
(денежное, эротическое, эмоциональное, печеньку), то мозг
больше предрасположен к изменению. Для понимания того,
как это происходит, нам нужно поменять инструменты и пе-
рейти на микроскопический уровень. Это путешествие уне-
сет нас в Калифорнию, в лабораторию нейробиолога Майкла
Мерцениха.
В его эксперименте обезьянам было нужно
определить более высокий из двух тонов, как мы
делаем при настройке музыкального инструмента.
Когда оба тона становились схожими, обезьяны
начинали воспринимать их как идентичные, несмотря
на незначительную разницу. Это позволило исследовать
пределы чувствительности слуховой системы. Как и
любое другое качество, слух тоже можно тренировать.
Слуховая кора, как и зрительная кора, упорядочена
по определенной схеме, в которой скопления
нейронов составляют колонны. Каждая колонна
специализирована для определения конкретной
частоты звуковых колебаний. Поэтому при
параллельной активации слуховая кора анализирует
частотную структуру звука.
В карте слуховой коры каждая частота имеет специали-
 
 
 
зированный участок. Мерцених уже знал, что если обезья-
на активно тренируется распознавать тона отдельной часто-
ты, происходит нечто необычное: колонна, соответствующая
этой частоте, растет наподобие агрессивной страны, которая
расширяется, вторгаясь на соседние территории. Здесь нас
интересует вопрос: что позволяет этой перемене произой-
ти? Мерцених отметил, что повторения музыкального тона
недостаточно для изменения слуховой коры. Однако если
этот тон звучит одновременно с волной активности в вен-
тральной области покрышки  – глубинной части мозга, где
вырабатывается дофамин,  – то в коре начинаются процес-
сы преобразования. Все сходится воедино. Для реорганиза-
ции нейронного контура необходим стимул, который проис-
ходит в интервал времени, соответствующий выбросу дофа-
мина (или другого сходного нейротрансмиттера). Для обу-
чения нам нужны мотивация и усилия. Теперь известно, что
при этом вырабатывается дофамин, понижающий сопротив-
ляемость мозга к изменению.
Мы можем думать о дофамине как о воде, которая дела-
ет глину более пластичной, а о сенсорном стимуле – как об
инструменте, который оставляет желобок в сырой глине. Ни
один из механизмов не работает в одиночку. Работа с сухой
глиной – пустая трата времени. Точно так же материал не мо-
жет изменяться сам по себе. Смачивать глину, если вы не со-
бираетесь придавать ей новую форму, – тоже бесполезное за-
нятие. Вот основа программы обучения, которую мы начали
 
 
 
с обсуждения идеи Гальтона: мозг учится, когда он открыт
для преобразующих стимулов. Это медленная и монотонная
работа: прокладка маршрутов для новых нейронных связей,
которые автоматизируют процесс. В дополнение к усилиям
и тренировке для трансформации необходимо, чтобы кора
мозга находилась в состоянии, чувствительном к переменам.
Подводя итог, можно сказать, что мы разобрались с ошиб-
кой Гальтона и в общих чертах поняли, как устроен процесс
обучения. Потолок достижений не имеет генетической обу-
словленности и зависит от социального и культурного окру-
жения. Мы также убедились, что виртуозы выполняют свои
специализированные задачи качественно иным образом, а не
просто улучшая первоначальную процедуру. Для успешного
обучения нам нужно работать с мотивацией и прикладывать
усилия за пределами «зоны комфорта» и порога одобрения.
То, чтобы мы обычно считаем потолком эффективности, ча-
сто лишь новая точка равновесия.
Коротко говоря, учиться никогда не поздно. Если что-то
и меняется в зрелом возрасте, – это наша мотивация, кото-
рая застревает на уже достигнутом и не стремится попасть
в водоворот новых знаний и открытий. Восстановление эн-
тузиазма и терпения, мотивации и убежденности будет хо-
рошей стартовой позицией для тех, кто на самом деле хочет
учиться.

 
 
 
  
Глава 6. Просвещенный мозг
 
 
Как улучшить процесс обучения
с помощью того, что мы узнали о
мозге и человеческом мышлении?
 
Каждый день более двух миллиардов детей во всем мире
идут в школу. Там они учатся читать, заводят близких дру-
зей и осознают себя членами общества. Возможно, это са-
мый грандиозный коллективный эксперимент в истории че-
ловечества. Именно в школе, в процессе интенсивного обу-
чения происходит изменение и преобразование мозга. Од-
нако нейронаука в основном игнорировала эту тесную связь
и долгие годы держалась в стороне от классных комнат. Ве-
роятно, настало время для наведения моста между нейрона-
укой и образованием.
Философ и педагог Джон Брюэр предупреждал, что этот
мост соединяет миры, далекие друг от друга: то, что счи-
тается важным в нейронауке, не обязательно актуально для
просвещения. К примеру, понимание того, что особая об-
ласть теменной коры отвечает за вычислительные способно-
сти, может иметь важное значение для невролога, но не по-
может учителю лучше преподавать математику.
 
 
 
 Здесь нам нужно проявлять особый скепсис по отноше-
нию к неточным и расплывчатым научным терминам. Одна-
жды я присутствовал на конференции, где мнимый специа-
лист по нейронауке утверждал, как это делают многие в на-
ши дни, что люди должны больше пользоваться правым по-
лушарием. Я поднял руку (левую, в качестве уступки) и заме-
тил, что даже если я согласен с необходимостью более актив-
но использовать правое полушарие, я просто не знаю, как это
сделать. Нужно ли наклонять голову вправо, чтобы увели-
чить приток крови к правому полушарию? Его «экспертная»
рекомендация заключалась в том, чтобы сосредоточиться на
рисовании, книжках-раскрасках и творческих искусствах и
меньше думать о языке. Тогда я спросил, почему он прямо
не сказал об этом, а воспользовался красивой, но бесполез-
ной метафорой. Упоминание полушарий мозга было спосо-
бом использовать научный престиж в маркетинговых целях.
Существует долгая история перевода фундаментальных
знаний на язык прикладной науки. Согласно одному мне-
нию, наука должна накапливать массив знаний в надежде,
что какая-то их часть в конце концов будет использована для
нужд общества. Альтернативный подход, предложенный До-
нальдом Стоуксом в «Квадранте Пастера», состоит в поис-
ке той ниши, где фундаментальная наука встречается с при-
кладной.
В таксономии Стоукса научные знания классифицируют-
ся исходя из того, стремятся ли они к фундаментальному
 
 
 
пониманию или приносят непосредственную пользу обще-
ству. К примеру, модель атома Нильса Бора – это тот случай,
когда наука стремится к знанию в чистом виде. Лампочка
Эдисона – пример прикладного использования науки. Рабо-
та Пастера в области вакцинации, согласно Стоуксу, затраги-
вает обе стороны: в дополнение к описанию фундаменталь-
ных принципов микробиологии она предлагает конкретное
решение одной из самых актуальных медицинских проблем
своей эпохи.
В этой главе мы совершим плавание по водам науки о
мозге, когнитивной науки и педагогики вокруг «квадранта
Пастера», и будем исследовать основные аспекты мозговых
функций в надежде внести вклад в качество и эффектив-
ность образовательной практики.
 
Звучание букв
 
Когда мы учимся читать, то обнаруживаем, что формы р,
р, ρ, ℘ и Р – это одна и та же буква. Мы понимаем, что точное
сочетание сегмента линии и кривой «| + ⊃» составляет бук-
ву Р. Кривая может быть меньше, линия – наклоняться, но,
несмотря на различия, они обозначают одну и ту же букву.
Это визуальная часть чтения, которую мы уже рассматрива-
ли. Но есть и другое, более сложное действие, связанное с
произношением буквы, с пониманием того, что визуальный
объект «р» соответствует слуховому объекту, фонеме /р/.
 
 
 
 Согласные буквы трудны для произношения, так как мы
не слышим их отдельно; они всегда сопровождаются гласны-
ми. Поэтому согласная «р» произносится как «рэ». Чистый
звук «р» без «э» кажется странным. Кроме того, некоторые
согласные требуют сложных манипуляций с голосовым аппа-
ратом: например, резкого смыкания губ при произнесении /
п/ или смыкания зубов для произнесения /ж/. Гораздо лег-
че произносить слоги, особенно состоящие из согласной и
гласной, например /-па/89.
В испанском и итальянском языке существует точное со-
ответствие между буквами и фонемами, что сильно облегча-
ет их расшифровку. Но в английском и французском языке
это не так, и тем, кто учится читать, приходится расшифро-
вывать более сложный код, что заставляет их просматривать
несколько букв подряд прежде, чем они смогут произнести
их.
Важность экспрессивного компонента чтения обычно
недооценивается, вероятно, отчасти потому, что мы можем
читать молча. Но даже если читать шепотом, дело движет-
ся медленнее, когда слова трудны для произношения. Иначе
говоря, мы внутренне проговариваем текст, даже если чита-
89
 В английском языке слоги обычно имеют сложную структуру. В испанском
и итальянском, напротив, часто встречается простое сочетание согласной и глас-
ной, а в японском оно еще более распространено. Поэтому, когда японцы гово-
рят на других языках, им так сложно произносить слоги, заканчивающиеся на
согласную. Например, «айсыкриму» для ice cream и «бейсобору» для baseball
(прим. авт.).
 
 
 
ем беззвучно.
Поэтому те, кто учится читать, также узнают, как нужно
говорить и слушать. Произнося слово «Париж», мы произво-
дим непрерывный поток звуков90. Попросить человека, кото-
рый не умеет читать, разделить слово на /п/, /а/, /р/, /и/ и /ж/ –
все равно, что взять шарик из смешанного пластилина раз-
ных цветов и попытаться разделить его на исходные оттенки.
Естественные строительные кирпичики устной речи – слоги,
а не фонемы. Не научившись читать, очень трудно ответить,
что произойдет, если убрать букву «П» из слова «Париж».
Способность разделять звук слова на составные фонемы на-
зывается фонологическим восприятием; она не врожденная,
а приобретается с умением читать.
Чтение тренирует фонологическое восприятие, посколь-
ку для осознания фонемы как строительного кирпичика ре-
чи она должна иметь ярлык, название, которое отличает ее
и превращает в объект звукового потока. Этими ярлыками
и служат буквы, обозначающие фонемы. В сущности, боль-
шинство проблем с чтением имеет не визуальное, а слухо-
вое и фонологическое происхождение. Невнимание к фоно-
логическому аспекту устной речи – одна из наиболее частых
ошибок при обучении.

90
 
 
 
 И шампанского (прим. авт.).
  
Связь со словами
 
Дислексия  – наглядный пример того, как наука о мозге
может принести пользу педагогике. Прежде всего исследо-
вания мозга помогли нам понять, что дислексия практиче-
ски не имеет отношения к мотивации или к интеллекту. Ско-
рее это следствие специфических затруднений в тех обла-
стях мозга, где происходит связь между зрением и фонологи-
ей. Тот факт, что дислексия имеет биологическую составля-
ющую, не означает, что ее нельзя вылечить или облегчить ее
симптомы. Это не позорное клеймо. Как раз наоборот: этот
факт помогает нам понять изначальные затруднения, кото-
рые испытывает ребенок, когда он учится читать.
Другая типичная ошибка – идея, что дислексия связана
со зрением, хотя главное затруднение состоит в распознава-
нии и произнесении фонем, иными словами, относится к ми-
ру звуков. Эта находка открывает возможность для простых
и эффективных действий по смягчению симптомов дислек-
сии. Нужно не столько работать со зрением детей, сколько
развивать их фонологическое восприятие: к примеру, пред-
лагать им слушать слова и отмечать различия между «Па-
риж, ариж, Париж, ариж». Игра с удалением фонемы из сло-
ва – превосходное упражнение для детей с дислексией: «сло-
ны – слон – сон – он».
Наука о мозге также помогает распознавать дислексию на
 
 
 
раннем этапе. Иногда специфические трудности с чтением у
ребенка становятся очевидными лишь после нескольких ме-
сяцев или лет, особенно ценных для обучения. При дислек-
сии, как и при многих других медицинских проблемах, ран-
няя постановка диагноза может значительно улучшить про-
гноз на будущее. Но, как и в медицине, это деликатная про-
блема, которая требует внимательного и вдумчивого подхо-
да, чтобы диагноз не помешал социализации ребенка и не
превратился в самосбывающееся пророчество.
Развитие дислексии нельзя предсказать точно; мы можем
лишь выявить предрасположенность к ней. Давайте ненадол-
го отвлечемся на более конкретный случай: врожденную глу-
хоту. Без специального обследования глухота распознается с
запозданием, так как в первые месяцы жизни младенца труд-
но заметить отсутствие реакции на звуки. При раннем диа-
гнозе родители ребенка могут пользоваться символическим
языком жестов, так что в конечном счете глухой младенец
сможет общаться и его мир будет менее странным и непо-
стижимым.
Медицинская практика давно признает важность ранней
диагностики. Вскоре после рождения младенцы проходят
акустический тест, выявляющий возможные нарушения слу-
ха. При раннем диагнозе глухоты родители будут вниматель-
ны к этой проблеме, и приложат силы к развитию навыков
общения у ребенка. Нечто похожее происходит и с дислек-
сией: реакция мозга на фонемы в возрасте одного года ука-
 
 
 
зывает на трудности, с которыми ребенок может столкнуть-
ся, когда будет учиться читать.
Это настолько чувствительная и деликатная тема, что воз-
никает искушение просто не замечать ее. Но игнорирование
важной информации  – тоже своеобразное решение. Реше-
ние, принятое по умолчанию (ничего не делать) может пока-
заться более легким, но не снимает ответственности с опе-
кунов. Одно можно сказать с уверенностью: в недалеком бу-
дущем мы сможем оценивать вероятность развития дислек-
сии у детей. Остается решить на всех уровнях общества, от
родителей до учителей, директоров школ и политиков, что
делать с этой информацией. Разумеется, такое решение вы-
ходит за рамки научных исследований.
По моему мнению, информацию о вероятности развития
дислексии можно использовать осторожно и деликатно, что-
бы дети не становились изгоями общества. Родителям и пе-
дагогом полезно знать, что у ребенка есть значительная ве-
роятность развития трудностей с чтением. Они смогут дать
ему фонологические упражнения (совершенно безобидные
и даже забавные), которые помогут преодолеть этот недоста-
ток, чтобы успешнее учиться чтению и стартовать на равных
со своими одноклассниками.
Подводя итог, можно сказать следующее:
(1) Фонологическое восприятие, которое относится
к слуху и не имеет ничего общего со зрением, – главный
«строительный кирпичик» при обучении чтению.
 
 
 
 (2) Эта способность подвержена значительным
первоначальным вариациям. До того как дети
начинают читать, слуховая система многих из них
естественным образом разделяет фонему; у  других
детей она устроена более запутанно. Дети, обладающие
низкой чувствительностью фонологической системы,
предрасположены к дислексии.
(3) С помощью безобидных и забавных упражнений,
таких, как простые игры со словами, систему
фонологического восприятия можно стимулировать
в возрасте двух-трех лет, когда ребенок еще не
умеет читать. Так что он не окажется в невыгодном
положении, когда начнет учиться.
Обучение чтению – одна из самых важных областей, где
наука о человеческом мозге может оказаться полезной для
педагогической практики. Эта книга была задумана с целью
показать, каким образом научные исследования помогают
нам понять самих себя и лучше общаться друг с другом.
 
Чему нужно разучиться
 
Сократ усомнился в аргументе, который диктуется здра-
вым смыслом: учеба состоит в приобретении новых знаний.
Вместо этого он предположил, что обучение подразумевает
реорганизацию и вспоминание тех знаний, которые у нас уже
есть. Я собираюсь выдвинуть еще более радикальную гипо-
тезу, согласно которой обучение – это процесс редактирова-
 
 
 
ния, а не записи новых знаний. Иногда обучение подразуме-
вает утрату знаний. Порой оно сродни забыванию – избавле-
нию от вещей, которые бесполезно занимают место или, ху-
же того, служат препятствием для эффективного мышления.
Маленькие дети часто пишут некоторые буквы наоборот.
Иногда они даже пишут слово или целое предложение, как в
зеркальном отражении. По сравнению с другими «ошибка-
ми» эта обычно остается без внимания, словно милая вре-
менная неловкость. На самом деле это необыкновенное ис-
кусство. Прежде всего детей никто не учил писать буквы на-
оборот; они сами этому научились. Во-вторых, зеркальное
письмо – очень трудное занятие. Попробуйте написать так
целое предложение, и вас удивит, что дети делают это легко
и естественно.
Почему развитие навыков письма движется по такой
необычной траектории? Что это говорит нам о работе наше-
го мозга?
Зрительная система превращает свет и тени в предметы.
Предметы вращаются и поворачиваются разными сторона-
ми, поэтому их ориентация в пространстве для нашей зри-
тельной системы не так важна. Кофейная чашка остается
такой же, если повернуть ее. Почти единственное исключе-
ние из этого правила – определенные изобретения челове-
ческой культуры, например, буквы. Зеркальное отражение
буквы «p» – это уже буква «q». Когда мы рассматриваем ее в
зеркале вверх ногами, она превращается в «d», а если снова
 
 
 
повернуть ее слева направо, то в «b». Четыре зеркала, четы-
ре разные буквы. Алфавиты наследуют фрагменты и сегмен-
ты видимого мира, но их симметрия – исключение. Отраже-
ние буквы не остается той же самой буквой. Это необычно и
неестественно для нашей зрительной системы.
В сущности, мы довольно плохо помним все, что связано
с конфигурацией объектов. К примеру, почти все знают, что
статуя Свободы находится в Нью-Йорке, что она зеленовато-
го оттенка, что у нее есть венец, а в руке она держит факел.
Но в какой руке: в левой или в правой? Большинство людей
не может этого вспомнить, а те, кто думает, будто помнит,
часто ошибаются. А в какую сторону устремлен взгляд Мо-
ны Лизы?
Мы забываем такие детали, поскольку наша зрительная
система активно игнорирует подобные различия. Для нее
важно сохранять понимание, что это тот же самый объект,
невзирая на вращения, отражения и сдвиги. Зрительная си-
стема человека обладает функцией, отличающей нас от глав-
ного героя новеллы «Фунес, чудо памяти»: мы понимаем,
что собака, стоящая к нам профилем, остается той же соба-
кой, когда мы видим ее в анфас91. Эта эффективная функция
91
 Хорхе Луис Борхес емко и живописно описал это явление в рассказе «Фунес,
чудо памяти»: «Ему было не только трудно понять, что родовое имя «собака»
охватывает множество различных особей разных размеров и форм; ему не нра-
вилось, что собака в три часа четырнадцать минут (видимая в профиль) имеет то
же имя, что и собака в три часа пятнадцать минут (видимая анфас). Собственное
его лицо в зеркале, собственные руки каждый раз вызывали у него удивление.
 
 
 
унаследована от далеких предков. Она действовала задолго
до существования школ и алфавитов. Алфавиты возникли в
позднейшей истории человечества; это навязанная культур-
ная условность, противоречащая естественной функции на-
шей зрительной системы. Согласно этой условности, «p» и
«q» – две разные буквы.
Те, кто учится читать, все еще следуют врожденной функ-
ции зрительной системы, где «p» и «q» – одно и то же. Поэто-
му они естественным образом путают одно с другим как при
чтении, так и на письме. Процесс обучения отчасти подра-
зумевает избавление от естественной предрасположенности,
которая здесь становится недостатком. Мы уже видели, что
мозг – не чистая грифельная доска для записи новых знаний.
И, как мы только что убедились на примере чтения, неко-
торые непроизвольные функции приводят к затруднениям в
учебе.
 
Структура мышления
 
Со дня нашего рождения мозг начинает формировать
сложные концептуальные конструкции, такие как понятие
численности и даже нравственности. В этих понятийных
«черных ящиках» мы реконструируем действительность.
Когда мы слушаем историю, то не запоминаем ее слово в

[…] Однако я подозреваю, он был не очень способен мыслить. Мыслить – значит

забывать о различиях, обобщать, абстрагировать» (пер. Е. Лысенко) (прим. авт.).
 
 
 
слово, а воссоздаем на языке собственных мыслей. Именно
поэтому люди выходят из кино с разными историями после
просмотра одного и того же фильма. Мы сценаристы, режис-
серы и редакторы сюжета нашей реальности.
Это имеет непосредственное отношение к педагогической
практике. То же самое происходит в классе: каждый ученик
реконструирует события на своем языке. Наш процесс обу-
чения похож на движение к точке конвергенции между пред-
ставленным материалом и нашей предрасположенностью к
его усвоению. Мозг – не пустая страница, где записываются
разные вещи, а скорее неровная поверхность, к которой хо-
рошо подходят одни формы и не подходят другие. Эта мета-
фора гораздо лучше описывает обучение. Проблема в подо-
бии, в согласовании.
Один из самых красивых примеров – наше преставление
о мире как таковом. Когнитивный психолог из Греции Стел-
ла Восниаду подробно изучила тысячи рисунков с целью по-
нять, как изменяются детские представления. В какой-то мо-
мент обучения детей ставят перед абсурдной идеей о том,
что наша Земля круглая.
Разумеется, это нелепая мысль, поскольку все фактиче-
ские свидетельства, накопленные в течение нашей жизни,
указывают на обратное 92. Человеку нужно отойти от есте-
ственного понимания, основанного на чувственном опыте:
92
 Джон Леннон кое-что знал об этом, потому что пел: «Мир круглый, и это
заводит меня» (прим. авт.).
 
 
 
Земля определенно плоская. А когда мы понимаем, что она
круглая, начинаются другие проблемы. Почему австралийцы
не падают, находясь на другой стороне Земли? К делу под-
ключается сила тяготения, удерживающая предметы на по-
верхности. Но это, в свою очередь, вызывает новые вопросы:
почему Земля не падает, если она парит в пространстве?
Концептуальные революции, которые мы переживаем в
течение нашей жизни, до некоторой степени воспроизводят
историческое развитие культуры в целом. Дети, потрясенные
новостью о том, что земля круглая, воспроизводят концепту-
альный спор королевы Изабеллы, когда Колумб заговорил с
ней о кругосветном путешествии93. Поэтому проблема Зем-
ли, парящей в пустоте, разрешается в детстве, как уже много
раз случалось в истории человеческой культуры, возвращав-
шейся к исполинским слонам или черепахам, на которых она
стоит.
Если оставить сказки в стороне, то интересно, как каж-
дый человек находит решения для построения конструкции
реальности, соответствующей понятийной структуре своего
93
 Скорее всего, этого разговора никогда не было. То, что все люди в Сред-
ние века верили в плоскую Землю, – не более чем современный миф. Аристо-
тель доказал сферическую форму Земли, и все согласились с ним (Эратосфен
даже измерил ее диаметр). Средневековый человек с обычным для того времени
образованием уже должен был знать об этом. Невероятно распространенная со-
временная выдумка состоит в том, что Колумб был упрямцем, предложившим
проверить это на практике. Эта история рассказана в книге Джеффри Расселла
Inventing the Flat Earth: Columbus and Modern Historians (NY: Praeger, 1997) (прим.
авт.).
 
 
 
мышления. Физик понимает, что Земля вращается, обладает
инерцией и движется по орбите, но восьмилетний ребенок
не может разобраться, почему она не падает, на основе аргу-
ментов из детского арсенала.
Школьным учителям, родителям или друзьям полезно
знать, что ученики усваивают информацию на концептуаль-
ной основе, которая сильно отличается от их собственной.
С этим пониманием педагогика становится гораздо эффек-
тивнее. Дело не в том, что нужно упрощать понятия; ско-
рее следует переводить ваши знания на другой язык, иной
способ мышления. Именно поэтому качество обучения па-
радоксальным образом улучшается, когда учителем стано-
вится другой ученик, обладающий такой же структурой по-
нятий. В других случаях сами ученики оказываются лучши-
ми переводчиками.
Математики Фернандо Чорни, Пабло Колл и
Лаура Пеццатти вместе со мной провели простой
тест, который может иметь важные последствия
для педагогической практики. Мы поставили
математическую задачу перед сотнями студентов
подготовительного курса, которые готовились к
экзамену, разделив их на две группы. Первой группе
просто предложили решить задачу, как обычный
экзаменационный тест. Во второй группе студентов
попросили сначала переписать формулировку вопроса
своими словами, а потом решить задачу.
Казалось бы, дополнительное задание для второй
 
 
 
 группы была отвлекающим фактором, означавшим, что
у них меньше времени сосредоточиться на решении
основной задачи. Но, с нашей точки зрения, это давало
им важное преимущество: перевод формулировки на
собственный язык94. Перемена оказалась разительной:
те, кто переписал формулировку, улучшили свой
результат почти на 100  % по сравнению с теми, кто
решал задачу так, как она была составлена.
 
Параллело-что?
 
Теперь посмотрим глазами ребенка на царство геомет-
рии, чтобы понять: процесс переписывания понятий на свой
внутренний язык не ограничивается словами. Для понима-
ния того, что геометрия не очень ладит со словами, доста-
точно прочитать определение параллельности: «Параллель-

94
 Это была словесная задача. Вы можете переписать ее и увидеть, насколько
проще дается решение. «Этажи здания имеют номера от 0 до 25. В лифте есть
только две кнопки, желтая и зеленая. Когда нажимают желтую кнопку, лифт
поднимается на 9 этажей, а когда нажимают зеленую кнопку, лифт опускается
на 7 этажей. Если желтую кнопку нажимают при недостаточном количестве
этажей наверху, лифт не тронется с места, и то же самое происходит при
нажатии зеленой кнопки при недостаточном количестве этажей внизу. Напишите
последовательность кнопок для того, чтобы человек мог подняться с 0 на 11
этаж». А вот то же самое задание в моем переводе, больше похожем на шифр,
который позволил мне гораздо проще решить задачу, не перегружая буфер
памяти:Лифт: вверх 9 или вниз 7.Здание: 25 этажей.Нельзя опуститься ниже
нулевого этажа или подняться через крышу.Как попасть с 0 на 11 этаж? (Прим.
автора)
 
 
 
ными считаются линии, равноудаленные от другой линии
или плоскости и не пересекающиеся с ней, независимо от
длины». Определение перегружено абстрактными поняти-
ями: линия, плоскость, равноудаленные. В других подоб-
ных определениях присутствует понятие бесконечности. Са-
мо слово «параллельные» неудобно для произношения. Ко-
му это понравится? Однако когда мы видим несколько пере-
секающихся линий между параллельными, они сразу же при-
влекают взгляд. Наша зрительная система формирует интуи-
тивные догадки, позволяющие распознавать геометрические
понятия еще до того, как они оформлены в слова.
Трехлетние дети уже могут различить две непараллель-
ные линии среди множества параллельных. Пожалуй, они
неспособны объяснить понятие, а тем более назвать его, но
они понимают, что эти линии чем-то отличаются. То же са-
мое происходит со многими другими геометрическими по-
нятиями: прямой угол, замкнутые или открытые фигуры, ко-
личество сторон, симметрия и так далее.
Есть два простых способа выявить универсальную харак-
теристику, не зависящую от обучения. С одной стороны,
можно наблюдать за детьми до того, как они подвергнутся
заметному культурному воздействию; с другой – поехать ту-
да, где процесс обучения сильно отличается от наших пред-
ставлений. Это своеобразная антропология мышления.
В том, что касается математики, одна из наиболее иссле-
дованных культур  – народ мундуруку, живущий в глубине
 
 
 
джунглей бразильской Амазонии. У мундуруку богатая и
древняя культура, а их математические представления силь-
но отличаются от тех, что мы унаследовали от греков и ара-
бов. К примеру, у них нет слов для обозначения большин-
ства чисел. Есть лишь составное слово, обозначающее еди-
ницу (пуг ма), двойку (хепхеп), тройку (ебапуг) и четверку
(ебадипдип). Кроме того, у них есть слова, обозначающие
приблизительное количество, – пуг погби (пригоршня), аде-
су (немного) и аде ма (довольно много). Иначе говоря, их
математический язык больше связан с приблизительными, а
не с точными величинами. В нем можно провести различие
между «много» и «мало», но нельзя сказать, что девять ми-
нус два равно семи. Таких чисел, как 7, 30 или 15, не суще-
ствует в культуре мундуруку.
Их язык также небогат абстрактными геометрическими
терминами. Означает ли это, что в области геометрической
интуиции община мундуруку сильно отличается от школь-
ников Бостона? Ответ отрицательный. Психолог Элизабет
Спелке обнаружила, что, когда геометрические задачи пред-
ставлены визуально и без использования языка, дети мун-
дуруку и дети из Бостона показывают сходные результаты
при их решении. Задача, легко решаемая ребенком из Бо-
стона, например распознавание прямых углов, окажется про-
стой и для ребенка из племени мундуруку. Более трудные
вещи, такие как распознавание симметричных элементов
среди несимметричных, оказываются трудными для обеих
 
 
 
групп детей.
Математическая интуиция свойственна всем культурам и
проявляется с младенческого возраста. Математика постро-
ена на догадках о том, что мы видим: большое и малое, близ-
кое и далекое, прямое и кривое. Она связана с движением
и пространством. Почти во всех культурах числа имеют ли-
нейную прогрессию. Сложение представляет собой движе-
ние по этой линии (обычно вправо), а вычитание – такое же
движение в противоположном направлении. Многие из этих
догадок – врожденные и развиваются спонтанно, без необ-
ходимости в формальных инструкциях. Позже формальное
образование образует надстройку на комплексе уже сформи-
рованных догадок.
При сравнении взрослых жителей Бостона и представите-
лей народа мундуруку, первые более эффективно справля-
лись с геометрическими задачами. Это подтверждение оче-
видного факта: если кто-то годами тренирует определенный
навык, то становится лучше других в этой области. Но ин-
тересно и поучительно, что, хотя образование улучшает на-
шу способность решать задачи, иерархия трудности решения
сохраняется. Самые трудные задачи для взрослых – это те, с
которыми они плохо справлялись, когда были детьми.
Итак, когда люди что-то обнаруживают, они анализируют
это в соответствии со своей понятийной структурой, осно-
ванной на очень ранних (может быть, даже врожденных) до-
гадках. Со временем в ходе обучения мы переживаем кон-
 
 
 
цептуальные революции, меняющие организацию наших по-
нятий и наше представление о мире. Но старые интуитив-
ные понятия никуда не уходят. Мы можем проследить этот
детский способ решения проблем в зрелом возрасте даже
у опытных специалистов в своей области. Проблемы, слабо
связанные с интуицией, остаются трудными и утомительны-
ми на всем протяжении учебы. Понимание работы этого ин-
туитивного комплекса в человеческом разуме станет эффек-
тивным способом улучшить качество обучения наших детей.
 
Жесты и слова
 
Немного раньше я описал обучение как процесс, который
переносит рассуждения в зрительную кору головного мозга,
чтобы сделать их параллельными, быстрыми и эффективны-
ми. Теперь рассмотрим обратный процесс, с помощью кото-
рого мы усваиваем символы, описывающие врожденные ин-
туитивные догадки, связанные со зрением.
Мы с Лиз Спелке и Сесилией Калеро изучали, каким об-
разом интуитивные геометрические знания превращаются в
правила и слова. Наша теория заключалась в том, что при-
обретение знаний разделено на два этапа. Первый – догад-
ка; наше тело знает ответ, но не может выразить его слова-
ми. Лишь на втором этапе аргументы становятся очевидны-
ми, превращаясь в правила, которые мы можем объяснить
себе и другим. У нас была и другая теория, рожденная в пу-
 
 
 
стыне Атакама, где Сьюзен Голдин-Мидоу, одна из великих
исследовательниц когнитивного развития человека, расска-
зала нам о необыкновенном открытии, которое она сделала,
повторяя старый эксперимент Жана Пиаже.
В эксперименте швейцарского психолога детям
показывали ряды камешков и предлагали выбрать тот
из них, где камней больше. Фокус заключался в том,
что количество камешков оставалось одинаковым, но в
одном ряду расстояние между ними было больше, чем в
другом. Шестилетние дети, движимые непреодолимой
интуицией, путали длину с количеством и постоянно
выбирали более длинный ряд.
Сьюзен сделала небольшое, но очень важное
открытие, связанное с этим классическим
экспериментом. Хотя все дети отвечали, что в длинном
ряду больше камешков, между жестами, которыми
они сопровождали свои ответы, наблюдалась заметная
разница. Одни дети разводили руки в стороны,
показывая длину ряда. Другие двигали руками, чтобы
установить соответствие между камешками в каждом
ряду. Те дети, которые считали руками, фактически
обнаружили суть проблемы. Они не могли выразить
свое знание в словах, но оно отразилось в языке жестов.
Для второй группы детей сократический метод был
вполне актуален. Учителю нужно было лишь немного
подтолкнуть их, чтобы помочь им выразить в словах
уже имеющееся знание. Эта находка стала не просто
интеллектуальным курьезом; когда педагоги применяют
 
 
 
 эту информацию на практике, обучение становится
гораздо эффективнее.
Благодаря этому тонкому наблюдению Сьюзен обнаружи-
ла, что жесты и слова рассказывают разные истории. Тогда
мы решили исследовать, как дети выражают свои геометри-
ческие знания по трем каналам: выбор, словесные объясне-
ния и жесты.
В нашем эксперименте детям предлагали выбрать
лишнюю из шести карточек: единственную, на которой
геометрические изображения отличались от остальных.
К примеру, на пяти карточках были нарисованы две
параллельных линии, а на шестой  – две косые линии
в виде буквы V. Более половины детей в возрасте
до четырех лет выбирали единственную карточку без
параллельных линий. Другие выбирали неправильно, но
не случайным образом.
Некоторые дети выбирали карточку с наибольшим
интервалом между двумя линиями или с самыми
длинными линиями. Они сосредоточивались на
аспекте, не относящемся к делу. Большинство детей
связно объясняли свой выбор, пользуясь словами,
обозначающими размер. Их действия были согласованы
со словами, но руки рассказывали совершенно
иную историю. Они двигали руками, показывая
клинообразную форму, а затем параллельную. То есть
руки ясно показывали, что они обнаружили нужное
геометрическое правило. На экзамене устные ответы
сослужили бы им плохую службу, но если бы оценки
 
 
 
 ставили по жестам, то они бы выдержали испытание.
Мы еще не знаем, какие механизмы мозга объясняют, по-
чему геометрическая информация может быть выражена с
помощью жестов или выбора, а не устных объяснений. Что
именно происходит в мозге в тот момент, когда дети полу-
чают осознанное представление о своих геометрических до-
гадках и могут выразить его в словах?
Эксперименты, в которых знание оценивается по словам,
жестам и действиям, помогают понять, как складываются
понятия. Некоторые из них, такие как «форма», образуют
часть врожденного комплекса интуитивных догадок, приме-
няемых бессознательно и ясно формулируемых лишь на бо-
лее позднем этапе развития. Маленькие дети легко могут
опознать нетипичную форму, но они еще не способны объ-
яснить себе и другим линию рассуждений, которая оправды-
вает их выбор.
Развитие других геометрических понятий, например все-
возможных углов, идет по другому пути. Сначала они выра-
жаются с помощью жестов, но дети еще не могут пользовать-
ся этой информацией для решения конкретных задач или
выражать эти понятия словами.
Разные пути развития геометрических понятий, возмож-
но, обусловлены врожденной биологической предрасполо-
женностью, но они наверняка связаны с нашим отношением
к геометрии в школе и дома. Дети часто играют с предметами
разной формы, но у них небольшой практический опыт зна-
 
 
 
комства с углами, поэтому для них более естественно объяс-
нять углы при помощи жестов. В целом можно сделать вывод
о существовании предвестников, служащих для укрепления
и консолидации осмысленного знания.
Исследование Сесилии показало, какими беспомощными
бывают дети, когда они сталкиваются с необходимостью сло-
весного объяснения геометрических понятий. Это справед-
ливо не только для детей. Диалог «Менон», который я опи-
сал в начале пятой главы, показывает, что со взрослыми про-
исходит то же самое. Развитие геометрических представле-
ний отличается от многих других концепций, таких как вы-
числение или теория разума, поскольку геометрические по-
нятия складываются иначе, чем понятия чисел или умствен-
ных состояний. Поэтому детям и взрослым трудно выразить
их в словах или усвоить со слов других людей.
Значение этих результатов для педагогической практики
очевидно. Во-первых, они показывают, что геометрия (как
и многие другие концепции) плохо усваивается при словес-
ном обучении. В этом причина неудачи диалога с Меноном.
Во-вторых, они показывают учителю, что язык – не самый
лучший инструмент для оценки знаний учеников по таким
предметам.
Наше тело обладает множеством выразительных средств.
Слова – это лишь малая их часть. Они чрезвычайно эффек-
тивны для усвоения одних понятий и довольно неуклюжи
при описании других. В некоторых областях эта идея выгля-
 
 
 
дит банально. Представьте себе футболиста, который вынуж-
ден на экзамене давать словесное описание свободного уда-
ра. Это может показаться странным, но до некоторой степе-
ни мы делаем то же самое с миллионами детей, когда пред-
лагаем им словами выразить свое знание геометрии.
 
Да и нет; хорошо, плохо и нормально
 
Аргентинский романист, музыкант и актер Луис Песцетти
написал песню, в которой отец задает сыну-подростку длин-
ную серию вопросов и получает одинаковые ответы: да или
нет. Разумеется, это не означает, что сын не знает ответов;
он просто не хочет отвечать. Песня затрагивает важный ас-
пект когнитивной науки: лучший способ узнать сокровен-
ные мысли ребенка или подростка – не задавать ему прямых
вопросов, как в реальной жизни, так и в научных экспери-
ментах.
Пробуя разные методы исследования уровня знаний у де-
тей, мы обнаружили, что лучше всего не задавать вопросов,
а позволять им говорить самостоятельно. Это демонстрирует
важный принцип бытия социальных существ. Ничто не име-
ет смысла само по себе; смысл появляется, когда кто-то мо-
жет разделить твое понимание. Потребность делиться и об-
щаться – естественная человеческая предрасположенность.
То, что начиналось как технический ресурс для исследо-
ваний осознанного знания, стало гораздо интереснее, после
 
 
 
того как мы обнаружили, что дети обладают своеобразным
педагогическим инстинктом . Они прирожденные учителя.
Ребенок всегда стремится делиться своими знаниями.
 
Педагогический инстинкт
 
Антонио Баттро проводил исследования вместе с Пиаже в
Женеве в 1967 году. Со временем он стал знаменосцем тех-
нологических преобразований в школах Никарагуа, Уруг-
вая, Перу и Эфиопии. Когда мы изучали врожденное жела-
ние детей делиться знаниями, Антонио приехал в нашу лабо-
раторию в Буэнос-Айресе с идей, которая преобразила нашу
работу. По его мнению, было нелепо, что нейронаука скон-
центрировалась на исследовании процессов обучения в го-
ловном мозге и совершенно игнорирует процесс преподава-
ния. Для Баттро это было особенно странно, потому что уме-
ние учить – это одна из особенностей, которая выделяет нас
как вид и делает нас людьми. Это источник нашей культуры.
Способность к обучению есть у всех животных, включая
Caenorhabditis elegans, червя длиной менее одного милли-
метра, и морского слизня Aplysia, с помощью которого лау-
реат Нобелевской премии Эрик Кандел открыл молекуляр-
ные и клеточные механизмы памяти. Но у человека есть
нечто уникальное и особенное. Мы пользуемся этой способ-
ностью для передачи и распространения знаний: те, кто че-
му-либо научился, могут в свою очередь передавать свои
 
 
 
знания другим. Это не пассивный процесс накопления ин-
формации. Культура распространяется подобно заразному
вирусу.
Наша гипотеза заключалась в том, что жажда делиться
знаниями – врожденное побуждение, подобно желанию пить
и есть или поискам удовольствия. Точнее говоря, это врож-
денная программа, которая развивается естественным обра-
зом, не требуя обучения или тренировки. Все мы чему-то
учим, хотя никто не учил нас это делать.
Подобно тому как Ноам Хомский предположил, что люди
обладают языковым инстинктом, мы с моим другом и колле-
гой Сидни Страуссом предположили, что все люди облада-
ют педагогическим инстинктом. Мозг склонен делиться зна-
ниями и распространять их. Эта гипотеза основана на двух
предпосылках.
 
1. Прото-учителя
 
Дети начинают общаться задолго до того, как учатся го-
ворить. Они плачут, просят и требуют. Но делятся ли они
информацией только для того, чтобы заполнить пробелы в
знаниях? Могут ли они чему-то учить еще до того, как на-
чинают говорить?
Ульф Лишковски и Майкл Томаселло придумали
оригинальную игру для ответа на эти вопросы.
Актер позволял предмету упасть со стола на глазах
 
 
 
 у годовалого ребенка. Сцена была устроена таким
образом, что ребенок видел, куда упал предмет, а
исполнитель этого не видел. Потом актер начинал
энергичные, но бесплодные поиски пропавшего
предмета. Малыши непроизвольно реагировали так,
будто понимали этот пробел в знаниях и хотели
исправить положение. Они делали это единственным
доступным для них способом, поскольку еще не
умели говорить: указывали на упавший предмет. Это
могло быть чисто автоматической реакцией. Но самая
показательная часть эксперимента заключалась вот в
чем: если при разыгрывании сцены становилось ясно,
что актер понял, куда упал предмет, то дети больше не
указывали на него.
Это уже почти педагогика в том смысле, что:
(1) Малыш не извлекает (очевидной) выгоды из
своих действий.
(2) Он четко и ясно воспринимает пробел в чужих
знаниях.
(3) Это не автоматическая реакция, а скорее
конкретное действие с целью передать знание тому, кто
его лишен.
В некотором смысле, годовалые малыши имеют представ-
ление о практической пользе знания; им стоит делиться
только в тех случаях, когда оно полезно для другого челове-
ка.
Отличие их действий от педагогики в истинном смысле
 
 
 
слова состоит в том, что передача знаний должна побуждать
ученика к самостоятельным поискам. В данном случае ма-
лыш показывает актеру, куда упал предмет, но не проявляет
щедрости и не показывает ему, как найти его, когда предмет
падает снова.
Дети активно вмешиваются, предупреждая актера, если
он, по их мнению, готов совершить ошибку. То есть, они пы-
таются восполнить пробел в знаниях даже в тех случаях, ко-
гда имеют дело с событиями, которые еще не произошли.
Способность предвидеть чужие действия и вести себя соот-
ветственно принадлежит к числу важных педагогических на-
выков и проявляется у детей еще до того, как они начинают
ходить и говорить.
 
2. Натуральная педагогика
 
Никто не учил нас в детстве, как учить других. Ясно, что
мы не ходили в колледж для будущих учителей и не посеща-
ли педагогические семинары. Но если мы действительно об-
ладаем врожденным педагогическим инстинктом, то долж-
ны уметь эффективно учить от природы, по крайней мере,
в детстве, до того, как этот инстинкт атрофируется. Здесь
мы видим проблему: как известно, качество преподавания
зависит от того, как много учитель знает о предмете. Чтобы
понять, могут ли дети эффективно передавать информацию
независимо от конкретных знаний, нужно наблюдать за их
 
 
 
жестами, а не за словами. Невысказанное имеет более важ-
ное значение, чем сказанное.
Существуют универсальные аспекты человеческого обще-
ния. Помимо слов, семантики и содержания, одно из досто-
инств эффектных речей (вроде тех, что произносили вели-
кие лидеры), заключается в их наглядности и убедительно-
сти. Наглядное общение – это концепция, к которой неод-
нократно возвращались такие филологи и семиотики, как
Людвиг Виттгенштейн и Умберто Эко. Она означает умение
пользоваться жестами для усиления впечатления и сокраще-
ние количества слов. В ней приняты неявные намеки, понят-
ные для оратора и собеседника. Если мы поднимаем руку с
солонкой и спрашиваем кого-то «Хочешь немного?», нет на-
добности объяснять, что мы предлагаем ему соль. За счита-
ные секунды происходит изысканный танец жестов и слов, и
мы даже не знаем, что танцуем. Робот, обладающий языко-
выми навыками, мог бы спросить: «Извините, что вы пред-
лагаете, когда спрашиваете, хочу ли я немного этого?»
Ключ к этому способу общения – указующие жесты. Когда
мы говорим «Вот это» и указываем на предмет, другие по-
нимают, что означают слова и жест. Это очень эффективный
метод. Обезьяны, способные проделывать множество изощ-
ренных вещей, не понимают этого шифра, такого простого
для нас. Он отличает нас от остальных видов и делает нас
людьми.
Украшая нашу речь интонациями, жестами и знаками,
 
 
 
«наглядное общение» также используется для обозначения
и выделения важных моментов разговора. Применяя его, пе-
редающий сообщение гарантирует, что слушатель не будет
отвлекаться от важных вещей и не нарушит коммуникатив-
ный акт.
Наглядные намеки (ostensive keys) легко распознаваемы.
Человек смотрит в глаза собеседнику и немного наклоняется
к нему. Направление взгляда на слушателя и наклон действу-
ют как магнит для внимания. Другие наглядные намеки  –
использование имени собеседника, поднятие бровей, изме-
нение тона голоса. Все это образует систему жестов, которые
мы считаем естественными, хотя нас никогда им не учили.
Они определяют эффективность передачи сообщения.
Вероятно, самым убедительным доказательством того,
что жесты усваиваются естественным образом и не требуют
обучения, служит то обстоятельство, что ими пользуются да-
же люди, слепые от рождения, у которых не было возможно-
сти узнать о них с помощью других органов чувств. Можно
считать жесты дополнительным каналом коммуникации. Пе-
редача сообщения эффективна, если мы хорошо настроены,
и становится прерывистой, сбивчивой или неэффективной,
если мы не находим точную частоту этого естественного ка-
нала человеческого общения.
Двое венгерских исследователей, Гергели Ксибра и Геор-
гий Гергели95, обнаружили, что наглядный канал человече-
95
 
 
 
 Любопытно, что имя одного из венгерских исследователей, открывших тай-
ского общения действует с самого дня нашего рождения. Но-
ворожденные не только больше узнают, когда при общении
мы смотрим на них, изменяем тон голоса, зовем их по име-
ни или указываем на разные предметы. Они также учатся со-
вершенно особым способом.
Когда сообщение передается наглядно, получатель пони-
мает, что он узнал что-то, выходящее за пределы конкретно-
го случая. Если мы просто говорим ребенку, что эта вещь –
карандаш, он воспринимает это как описание данного пред-
мета. Но когда мы говорим то же самое с наглядными наме-
ками, он понимает, что наше объяснение относится к целому
классу вещей, к которому принадлежит данный предмет.
При наглядной передаче сообщения получатель
исходит из предположения, что оно является
полным и что «урок окончен». В эксперименте,
иллюстрирующем этот принцип, учитель показывает
детям одну из многочисленных возможностей
использования игрушки. В первом случае
демонстрация осуществляется наглядно, с финальным
жестом, ясно показывающим, что представление
окончено. Во втором случае после демонстрации
учитель внезапно покидает комнату.
В обоих случаях детей учат ровно одному и тому
же, но их реакции совершенно разные. В первом случае

ны человеческого общения, совпадает с фамилией другого. У нас есть похожие

примеры: певцы Луис Мигель и Мигель Маттео, а также невероятное трио – Бой
Джордж, Джордж Майкл и Майкл Джексон (прим. авт.).
 
 
 
 дети не ищут других способов использования игрушки.
Во втором случае они спонтанно исследуют другие
функции игрушки, понимая, что им объяснили лишь
некоторые ее возможности.
В шесть лет дети на основе наглядных указателей дают
весьма точную оценку качеству информации, которую они
получают от учителя. Когда у них есть основания усомнить-
ся в компетентности учителя, к примеру, из-за отсутствия
наглядных объяснений, они заглядывают за пределы того,
чему их учили. Поэтому обучение зависит не только от со-
держания урока, но и от «надежности» человека, который
его проводит. Это объясняет один из парадоксов педагогики:
хорошие учителя создают впечатление полной компетентно-
сти и таким образом подавляют стремление учеников к даль-
нейшему изучению материала.
Гергели и Ксибра назвали этот безотчетный код распро-
странения и усвоения информации «натуральной педагоги-
кой». Иными словами, наглядность  – врожденный и есте-
ственный способ оценки важности и актуальности информа-
ции. Это дает возможность открывать новые правила в на-
шем огромном и неоднозначном информационном мире. В
человеческой интуиции и понимании есть нечто особенное,
очень трудное для имитации и воспроизведения  – отсюда
и внешне неполноценная способность к обучению у приду-
манных нами устройств.
Исследование основ человеческого общения позволяет
 
 
 
нам вернуться к вопросу, поставленному раньше. Чтобы
узнать, могут ли ли дети быть объективно хорошими учите-
лями, нужно оценить, насколько наглядны их «уроки»: под-
нимают ли они брови, называют слушателя по имени, на-
правляют ли на него свой взгляд и меняют ли положение те-
ла. Одним словом, пользуются ли они всем арсеналом на-
глядных намеков, которые удерживают внимание слушателя
и вызывают ощущение, что полученная информация – пол-
ная и надежная. Корректность передаваемой информации и
знание предмета не имеют значения – речь идет о качестве
преподавания. Это точный и естественный способ выяснить,
насколько развита интуиция детей в отношении эффектив-
ности каналов коммуникации.
Путь был ясен, но нам еще предстояло пройти по нему.
Именно это мы решили сделать вместе с Сесилией Калеро.
Наш проект включал простую схему  – дети
становились на место учителей. Ребенок что-либо
узнавал: новую игру, математическое понятие, законы
Вселенной или фрагменты иностранного языка. Потом
на сцене появлялся человек, не обладавший этими
знаниями, и мы начинали наблюдение. В некоторых
случаях мы изучали склонность детей к обучению
новичков. В других случаях новички сами обращались
за помощью, и мы наблюдали, чему, как и в каком
объеме дети учили их.
Мы обнаружили, что дети проявляют естественную
 
 
 
склонность к преподаванию, что они словоохотливы и учат
с энтузиазмом. Они улыбались и получали удовольствие от
процесса. В педагогической практике Сесилии было много
случаев, когда во время обучения дети хотели перебить учи-
теля (и делали это). Но не было ни одного ребенка, которому
не хотелось бы учить других.
Во время урока, который ребенок устраивал для новичка,
случались более и менее значимые моменты. Иногда учитель
отвлекался на посторонние темы. К примеру, был один маль-
чик, который говорил о своей сестре и о том что на улице
жарко или холодно (наверное, погода – единственная удоб-
ная тема для разговора с незнакомым человеком, независи-
мо от возраста и места). В других случаях ребенок сообщал
актуальную информацию об игре, которой он хотел научить
новичка, в том числе логику и стратегию. В такие момен-
ты маленький учитель начинал пользоваться всевозможны-
ми наглядными намеками. Эти жесты означали, что ребенок
знает, как нужно учить, пользуясь самыми чувствительными
каналами, чтобы завоевать внимание слушателя.
Список наглядных намеков включал визуальный
контакт, поднятие бровей, указание или обозначение
предмета в пространстве и изменение тона голоса.
Затем Сесилия обнаружила другой неожиданный
фактор. Мы видели, что, когда дети занимаются
преподаванием, они встают со стульев и ходят вокруг.
Мы просили их сесть, чтобы нам было удобнее
 
 
 
распознавать их наглядные жесты. Лишь позже мы
 осознали, что упустили шанс совершить открытие.
Когда мы перестали поддерживать порядок и позволяли
событиям идти своим чередом, то обнаружили, что дети
неизменно встают, когда начинают урок. Никто из них
не оставался сидеть. Они вставали и начинали ходить.
Мы все еще хотим выяснить, имеет ли это отношение к
наглядным жестам, сопровождающим передачу знаний:
«Я стою, потому что я тот, кто знает»,  – или же
это связано с непреодолимым возбуждением, которое
испытывают дети от возможности стать учителями.
В одном из экспериментов Сесилии дети в возрасте
от двух до семи лет должны были научить взрослого
человека простому правилу. Обезьяна нюхала цветы,
и ученику предстояло выяснить, от каких цветов
она чихает. Трудность заключалась в том, что цветы
не всегда выкладывались по одному, поэтому игра
требовала определенного дедуктивного мышления. Но
задача была достаточно простой, чтобы двухлетний
малыш мог без труда найти решение. После этого
приходил взрослый человек и делал неправильный
выбор. Дети считали это забавным. В сущности,
симуляция невежества – распространенная игра между
детьми и взрослыми.
Большинство детей учили взрослого человека
последовательности действий, необходимых для
решения задачи. Но некоторые из них говорили что-
то вроде этого: «Когда тебе покажут цветок, смотри на
меня. Если это цветок, от которого чихала обезьяна,
я подмигну. Если нет, то я подниму бровь». Они
 
 
 
 жульничали, предлагая подсказать правильный ответ.
Это объясняет привычку списывать в школьной
обстановке, но также указывает на одну из глубинных
проблем педагогики. Учителям любых дисциплин
время от времени приходится прерывать занятие, когда
они чувствуют, что ученики не готовы к нему. Где, как
и когда это нужно делать – один из самых деликатных
педагогических вопросов. В определенном смысле,
семилетние дети решили его, предложив ответы,
основанные на обманных сигналах вместо объяснений.
Если взрослые не в состоянии решить простую задачу,
то дети считают, что не стоит и пытаться их учить, и
поэтому отказываются от педагогики96.
 
Возникновение культуры
 
Изучая педагогические принципы, мы обнаружили, что
в раннем детстве мы были ревностными и эффективными
учителями. Но остается ответить на самый трудный вопрос:
почему мы хотим учить других? Почему мы тратим время
и силы в попытке поделиться нашими знаниями с другими
людьми? Это «почему», стоящее за человеческим поведени-
ем, почти всегда порождает бесчисленные вопросы и неожи-
данные ответы.
Давайте рассмотрим более простой пример: почему мы
96
 Есть ирония в том, что в английском языке teaching (обучение) и cheating
(мошенничество) – анаграммы (прим. авт.).
 
 
 
пьем воду? Можно дать утилитарный ответ: организм нуж-
дается в воде, чтобы функционировать должным образом.
Но никто не пьет воду из-за этого; мы делаем это, потому что
нам хочется пить. С другой стороны, откуда берется жаж-
да? Где зарождается желание встать и отправиться за во-
дой? Можно предложить ответ с биологической точки зре-
ния: в мозге есть нейронные контуры, которые при получе-
нии сигнала об обезвоживании организма подключают моти-
вационный двигатель (дофамин) к поиску воды. Но это всего
лишь отдвигает вопрос дальше: откуда взялись эти нейрон-
ные контуры? Лавина вопросов неизбежно приводит к аргу-
ментам о нашей эволюционной истории. Если бы этого ме-
ханизма не существовало, и мы бы не испытывали желания
искать воду при обезвоживании, то умерли бы от жажды. То-
гда бы нас не было, и мы не стали бы задавать дурацкие во-
просы.
Но система, приготовленная на эволюционной кухне, не
обязательно точная или совершенная. Нам нравятся некото-
рые вредные вещи, и мы не любим некоторые вещи, кото-
рые для нас полезны. Кроме того, контекст событий меня-
ется, поэтому нейронные контуры, функциональные на од-
ном отрезке эволюционной истории, утрачивают свою функ-
циональность на другом отрезке. К примеру, переедание бы-
ло адаптивной функцией для накопления калорий в период
нехватки еды. Но этот механизм становится движущей си-
лой ожирения сегодня, когда холодильники забиты едой. Ра-
 
 
 
зумно предположить, что предпосылкой для возникновения
определенных мозговых связей, заставляющих нас делать то,
что мы делаем, и быть такими, какие мы есть, была потреб-
ность в адаптации к определенным обстоятельствам, не обя-
зательно актуальным сегодня. Это эволюционный взгляд на
историю биологического развития.
Такие аргументы помогают, хотя и с меньшей уверенно-
стью, объяснить нашу склонность к поведению, которое спо-
собствует социализации и возникновению культуры. Пред-
расположенность к обучению других можно вывести из на-
шего пещерного прошлого: обучать соплеменников, как спа-
саться от хищников, – это способ самозащиты. В джунглях у
многих приматов есть рудиментарный язык, основанный на
криках, предупреждающих о разных опасностях, таких как
змеи, орлы или большие кошки. Для каждой опасности су-
ществует свой крик. Можно считать это предпосылкой обу-
чения у младенцев, argumentum ornitologicum97: птица, кото-
рая видит то, чего не видят другие, делится своим знани-
ем с остальными с помощью особого щебета. Этим инстинк-
том обладает каждая птица, что приводит к созданию кол-
лективной системы оповещения об опасности, эффективно
действующей для всей стаи.
Распространение знаний иногда может причинить вред
тому, кто делится ими (в коммерческой сфере это причина
существования патентов, – к примеру, секретная рецептура
97
 
 
 
 См. рассказ Борхеса «Орнитологическое доказательство» (прим. ред.).
«Кока-колы»). Но чаще оно снабжает людей ресурсами, ко-
торые дают им коллективное преимущество. Это основной
аргумент для понимания эволюции альтруистического пове-
дения. Обучение других – это способ позаботиться о себе.
Склонность делиться знаниями неизменно заставляет нас
собираться в группы по интересам. Здесь кроются истоки
культуры. Возникновение культурных сообществ в неболь-
ших группах, племенах и коллективах делает жизнь каждого
человека немного богаче, чем если бы он выживал в одиноч-
ку. Помимо этих прагматических соображений, обмен зна-
ниями помогает нам не только узнавать разные вещи и при-
чины событий, но и лучше понимать других людей и самих
себя.
 
Docendo discimus98
 
Обучение – это целенаправленная деятельность, с помо-
щью которой учитель восполняет пробелы в знаниях учени-
ков. Такое определение выдвигает ряд требований к когни-
тивному аппарату, который позволяет нам учить и учиться.
К примеру:
(1) Признание наших знаний о чем-
либо (метапознание, или осознание собственных
когнитивных функций).
(2) Признание чужих знаний о чем-либо (теория
98
 
 
 
 Обучая, учатся (прим. ред.).
 разума).
(3) Понимание несоответствия между двумя
наборами знаний.
(4) Наличие мотивации для преодоления этого
несоответствия.
(5) Наличие коммуникативного аппарата (язык,
жесты) для достижения этой цели.
Для первых двух пунктов этого списка я предлагаю ради-
кальную гипотезу, которая естественным образом вытекает
из идеи педагогического инстинкта.
Мое предположение: дети начинают учить, не принимая
во внимание реальные знания ученика или даже собствен-
ные знания. В сущности, они могут учить куклу, море или
камень. С этой точки зрения обучение других предшествует
формированию теории разума и обеспечивает опыт для ее
усвоения. Оно помогает нам мысленно встать на место дру-
гого человека и приписывать ему определенные мысли и на-
мерения. Сходным образом дети учат других вещам, о ко-
торых они сами мало осведомлены, и при этом закрепляют
собственные знания. Здесь мы возвращаемся к знаменито-
му изречению Сенеки и глубже понимаем его суть. Docendo
discimus  – обучая других, мы учимся сами. Мы учимся не
только тому, чему учим, но также проверяем свои и чужие
знания. Мы не только лучше знакомимся с предметом, но и
узнаем что-то новое о себе и других.
Мы видели, что учеба тесно связана с переводом новой
 
 
 
информации на язык нашего индивидуального мышления.
Обучение других тоже требует перевода, в процессе которо-
го мы не только проводим обзор фактов (грызем гранит нау-
ки), но и упрощаем, резюмируем, подчеркиваем и думаем о
том, как выглядит проблема с точки зрения другого челове-
ка. Все эти задачи, присущие педагогике, служат движущей
силой обучения.
Человек, знакомый с теорией разума, может
рассуждать с позиции другого и понимать, что двое
людей могут прийти к разным выводам. В лаборатории
это можно продемонстрировать следующим образом.
Первый человек видит пакет сладостей. Знать, что
находится внутри, он не может. Потом он видит, как
кто-то вынимает конфеты из пакета и кладет туда
шурупы. В комнату заходит Билл, который не видел
происходившего раньше. Вопрос для первого человека:
что, с точки зрения Билла, находится в пакете? Для
ответа первому человеку необходимо проникнуть в
мысли Билла.
Человек, вооруженный теорией разума, понимает, что в
данной ситуации для Билла самой естественной будет мысль
о том, что в пакете лежат конфеты. Человек, не знакомый с
теорией разума, предположит, что Билл думает, будто пакет
наполнен шурупами. Этот простой пример открывает широ-
кий спектр проблем, включающих понимание того, что дру-
гой человек обладает не только иными знаниями, но и дру-
гим эмоциональным складом, предпочтениями и способами
 
 
 
рассуждения. Теория разума в первые месяцы жизни при-
сутствует лишь в рудиментарном виде и медленно формиру-
ется в процессе развития ребенка.
Мы с Сесилией Калеро подтвердили первую часть ги