Назаренко
Древняя Русь и славяне
Назаренко А. В.
Древняя Русь и славяне / А. В. Назаренко — «Русский фонд
содействия образованию и науке», 2009
ISBN 978-5-91244-009-0
УДК 94(4)
ББК 63.3(4)
© Назаренко А. В., 2009
ISBN 978-5-91244-009-0 © Русский фонд содействия
образованию и науке, 2009
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Содержание
Предисловие 7
I. Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава 9
Мудрого и его типологические параллели – реальные и мнимые[3]
II. «Ряд» Ярослава Мудрого в свете европейской типологии[69] 23
III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков в сравнительно- 35
историческом освещении[117]
IV. Династический проект Владимира Мономаха: попытка реформы 60
киевского столонаследия в 30-е годы XII века[245]
V. Была ли столица в Древней Руси? Некоторые сравнительно- 69
исторические и терминологические наблюдения[285]
VI. Черниговская земля в киевское княжение Святослава Ярославина 76
(1073–1076 годы)[325]
VII. Городенское княжество и городенские князья в XII веке[376] 83
VIII. Немцы в окружении святителя Мефодия, архиепископа 106
моравского?[541]
IX. Территориально-политическая организация государства и 112
епархиальная структура церкви в Древней Руси (конец Х-XII век)
[579]
X. Митрополии ярославичей во второй половине XI века[694] 133
XL «Новороссия», «Великороссия» и «вся Русь» в XII веке: 157
церковные истоки этнополитической терминологии[836]
XII. «Зело неподобно правоверным»: межконфессиональные браки на 171
Руси в XI-XII веках[905]
XIII. У истоков русского паломничества (исторические, богословские, 180
дисциплинарные и правовые аспекты)[959]
XIV. О язычестве славян[1011] 189
XV. 1054 и 1204 годы как вехи русской истории[1063] 199
XVI. «Натиск на восток» или «свет с Востока»? История русско- 206
немецких отношений в кругу стереотипов[1102]
XVII. Два лица одной России: В. Т. Пашуто как русский 220
историк[1170]
XVIII. *Gno- suom genom «Знай свой род»: размышления историка на 227
междисциплинарном пограничье (памяти О. И. Трубачева)[1204]
XIX. К спорам о происхождении названия Киева, или о важности 234
источниковедения для этимологии[1227]
XX. К этимологии самоназвания скифов Σκολοτοι Сherod. IV, 6) 245
[1290]
Addenda 250
Библиография 257
Список сокращений* 293
4
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Александр Назаренко
Древняя Русь и славяне (Древнейшие
государства Восточной Европы, 2007 год)
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
6
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Предисловие
Когда осенью 1974 г. автор этих строк впервые переступил порог академического Инсти-
тута истории СССР, незабвенный Владимир Терентьевич Пашуто, которому предстояло стать
научным начальством новоприбывшего, осведомился о возрасте будущего сотрудника. Узнав,
что «молодому ученому» 27 лет, он подавил вздох и утешил: «Ничего, я тоже поздно пришел
в науку».
С тех пор минули эпические «ровно тридцать лет и три года». С признательностью при-
нимая предложение коллег – теперь уже по Институту всеобщей истории Российской академии
наук – отметить «закруглившуюся» дату неким флорилегием проделанного, юбиляр недолго
колебался относительно содержания. В свое время, вынашивая грандиозную идею издания
многотомного Свода древнейших источников по истории народов СССР, В. Т. Пашуто сплотил
группу недавно покинувших университетские стены филологов (античников, византинистов,
скандинавистов, славистов, германистов, арабистов) в Сектор истории древнейших государств
на территории СССР, который mutatis mutandis жив, слава Богу, по сей день, хотя и много
претерпел, επεί Τροίης ιερόν πτολίεθρον επράθετο, – о чем было бы говорить долго. При
всем том Владимир Терентьевич мечтал, чтобы со временем из когорты «мобилизованных»
филологов выросли источниковедчески искушенные (что без филологической основы немыс-
лимо) историки Восточной Европы и прежде всего Древней Руси. Иными словами, его целью
было восстановление некогда существовавшего в науке историко-филологического единства,
способного обеспечить тот самый комплексный подход к изучению Древней Руси, о котором
сегодня так много говорится, но который покуда сводится чаще всего к эпизодическим собесе-
дованиям разнопрофильных специалистов. На примере собственной судьбы в науке автор убе-
дился, с какой поистине роковой неизбежностью совершалась эта перемена, как древнерусская
история, поначалу в части международных связей Руси (которые, понятным образом, в первую
очередь находили отражение на страницах иностранных источников), а потом и в целом, все
более заполняла собой исследовательский горизонт.
Поэтому, ощущая горький привкус итоговости, неизбежно присущий любому, даже
скромному, юбилею, мы сочли логичным собрать воедино ряд работ, посвященных прежде
всего собственно Древней Руси, исключая ее внешние связи, несмотря на то что именно
последние были предметом наших изысканий в течение долгих лет (впрочем, они в достаточ-
ной мере обобщены в другой книге1). Чистых исключений – два. Это небольшая статья об
одном из аспектов деятельности просветителя славян святителя Мефодия и эссе об этимоло-
гии самоназвания скифов Σκολότοι (ΣκόλοτοιΊ). В оправдание скажем, что кирилло-мефоди-
евская проблематика всегда (и справедливо) рассматривалась как общеславянское введение
в русскую историю. Эту славяно-русскую тему продолжает и статья о славянском язычестве.
Что же касается этимологии – то лингвистический par excellence этюд об одной из восточноев-
ропейских древностей перебрасывает тонкий мостик в филологическое прошлое автора, тем
самым, в какой-то мере символически, проставляя логические скобки и замыкая конец на
начало, как то и положено по закону жизни. Кроме того, он хронологически и географически
оттеняет две других тематически близких, но разножанровых работы: об этимологии назва-
ния Киев и о выдающемся русском этимологе – Олеге Николаевиче Трубачеве, великодушная
поддержка которого (равно как и Федота Петровича Филина) сопровождала в далеком 1980 г.
появление нашей первой языковедческой публикации. Присутствие в сборнике лингвистиче-
ских и полулингвистических работ в наших глазах тем более оправдано, что реконструктивный
метод сравнительно-исторического языкознания во многом, как мы теперь понимаем, опреде-
1
Назаренко 2001а.
7
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
лил реконструктивизм автора этих строк и в качестве историка – за что его не раз корили кол-
леги, причем, что замечательно, как более «модернистски», так и более консервативно настро-
енные2.
О прочих статьях особо не говорим. Правомерность их соединения под одной обложкой,
думается, не должна вызвать сомнений даже у придирчивого читателя. Заметим только, что
ни одна из них не является простым воспроизведением уже опубликованного. Все тексты про-
смотрены заново, исправлены и дополнены. В большинстве случаев речь идет о радикальной
переработке, а иногда – о совершенно новой работе. Поскольку первоначально статьи вовсе не
предназначались для сведе́ния в сборник, в них неизбежно встречаются некоторые повторы.
Как правило, мы старались избегнуть их, пользуясь перекрестными ссылками, но последова-
тельное их истребление стало бы делом хлопотным, да и могло бы повести в отдельных случаях
к сбою в логическом строе изложения. Автор утешал себя школьной истиной, что повторение
– мать учения.
В заключение, отчасти возвращаясь к сказанному в первых строках, припоминаем одно
из любимых речений В. Т. Пашуто, с которым он не раз адресовался к молодым и, по моло-
дости, порой не в меру задиристым коллегам: «Надо стоять на плечах, а не на костях своих
предшественников». Возраст дает много возможностей убедиться в справедливости этих слов.
Вот почему позволим себе – хочется верить, не совсем без права – закончить неформальным
посвящением этой небольшой summa всем старшим коллегам, как ушедшим, так и здравству-
ющим, без труда которых она была бы невозможна, и вообще поколению наших отцов и дедов,
благодаря жизни и смерти которых мы живы.
И нить русской истории не рвется.
2
Ср. наши попытки объясниться: Назаренко 2004с. С. 294–300; он же 2006с. С. 66–72.
8
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
I. Древнерусское династическое старейшинство
по «ряду» Ярослава Мудрого и его
типологические параллели – реальные и мнимые 3
Главнейшей чертой, которая определяла династический строй во многих раннесредне-
вековых государствах Европы, был взгляд на государство как на патримоний – семейное вла-
дение, подлежавшее передаче от отца ко всей совокупности его сыновей-наследников. Если
наследников было несколько, то возникало так называемое corpus fratrum – так или иначе орга-
низованное братское совладение тем, что можно было бы с известной степенью условности
назвать «государством» (доходами, территорией, формами репрезентации и т. д.). Наиболее
последовательно этот порядок, вытекающий из устройства архаического династически-родо-
вого сознания, был реализован в государстве франков и на Руси, где приобрел самые развитые
и дифференцированные формы4.
Возможно, впрочем, что отчасти такое впечатление имеет причиной относительно бла-
гоприятное состояние источников по данной теме применительно именно к Древней Руси и
особенно Франкской державе. Это, однако, не означает, что все этапы эволюции corpus fratrum
на древнерусской почве в равной и должной мере обеспечены источниками и вполне ясны. Вот
почему привлечение сравнительно-исторического материала других династических традиций,
пусть в целом и меньше освещенных источниками, чем древнерусская, может быть полезным
историку-русисту для прояснения как исторической сути дела, так и ситуации в историогра-
фии, в которую уже прочно вошли и даже до известной степени «канонизировались» некото-
рые не всегда основательные типологические наблюдения из области династического устрой-
ства Древней Руси.
В истории древнерусского княжеского дома раздел между сыновьями киевского князя
Ярослава Мудрого (1019–1054), предпринятый по завещанию последнего – так называемый
«ряд» Ярослава – сыграл, как известно, эпохальную роль. Сообщение «Повести временных
лет» об этом завещании неоднократно обсуждалось в науке 5. И это понятно, поскольку уделы
Ярославичей, их границы, послужили исходной точкой формирования будущей территори-
ально-политической структуры Руси – земель-княжений XII в., а само завещание Ярослава
Владимировича рассматривалось впоследствии (например, на известном Любечском съезде
князей 1097 г.) как безусловное правовое основание существования этих земель в качестве
отчин соответствующих ветвей княжеского семейства 6. Одним из главных моментов, связан-
ных с завещанием 1054 г., который привлекал внимание исследователей, был провозглашен-
ный «рядом» сеньорат (или, по древнерусской терминологии, старейшинство) старшего из
остававшихся к тому времени в живых Ярославичей – Изяслава.
Вот к чему сводится текст завещания, согласно «Повести», если опустить открывающее
его общенравственное наставление блюсти братскую любовь: «В лето 6562. Преставися вели-
кыи князь Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди сыны своя, рек им: <…> Се же
поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев, сего послу-
шайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место. А Святославу даю Чернигов, а
Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады, заповедав им не
3
Несколько видоизмененный и исправленный вариант одноименной работы: Назаренко 2007а. С. 30–54.
4
Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С. 500–519; см. также статью III.
5
В качестве примера назовем только несколько недавних работ: Толочко 1992. С. 31–35; Котляр 1998. С. 150–176; Сверд-
лов 2003. С. 434–143.
6
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
9
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
преступати предела братия, ни сгонити, рек Изяславу: Аще кто хощеть обидети брата своего,
то ты помагаи, его же обидять»7.
Этот краткий летописный текст вызывает ряд взаимосвязанных вопросов. Прежде всего,
насколько он достоверен? Не в отношении самого факта предсмертного раздела Ярославом
своих владений между сыновьями, а именно в отношении установления старейшинства Изя-
слава? Далее, если «ряд» Ярослава и имел в виду сеньорат старшего из Ярославичей, стано-
вившегося киевским князем, то было ли такое установление новым? Иными словами, надо
ли связывать рождение сеньората на Руси с завещанием Ярослава Мудрого? Наконец, в какой
мере замысел Ярослава, если таковой имел место, осуществился, то есть каково реальное место
«ряда» Ярослава в эволюции древнерусского старейшинства?
На все эти вопросы нельзя дать вполне определенного ответа, исходя только из древне-
русских материалов, в то время как сравнительно-исторические наблюдения позволяют прийти
к достаточно обоснованным, на наш взгляд, заключениям. Оставляя пока в стороне последний,
третий, из поставленных вопросов, обратимся к двум первым.
История развития corpus fratrum (в частности у франков) показывает, что рано или
поздно в развитии государственности и самосознания государственной власти настает момент,
когда традиционная практика родовых разделов вступает в противоречие с представлением о
государстве как политическом единстве. При первоначальном архаичном братском совладении
как раз это последнее и служило в глазах социальной верхушки проявлением государственного
единства, которое, собственно, не имело другого выражения, кроме единства правящего рода,
династии8. До поры все новые переделы внутри единого рода не приводили к разделу государ-
ства ввиду неустойчивости и временности самих возникавших политических структур, иногда
настолько лоскутно пестрых, что они, совершенно очевидно, были не приспособлены, да и не
предназначены для самостоятельного политического существования (таковы, например, раз-
делы Франкской державы в 562 г. после смерти короля Хлотаря I или в 567/8 г. после кончины
его сына короля Хариберта I9).
Но роковой порок corpus fratrum был заложен в самой его патримониальной природе.
Возникавшая время от времени вследствие благоприятной династической конъюнктуры устой-
чивость того или иного удела не могла не приводить к столкновению между принципом родо-
вого совладения и идеей отчинности удела, которая была столь же неотъемлемой частью
патримониального сознания, как и родовое совладение, являясь, в сущности, продлением
последнего до уровня удела10. Это естественным образом вело к попыткам создания такого
7
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в оригинале «Повести временных лет», по
нашему мнению, читалось: «<…> а Игорю Володимерь»; о текстологической стороне дела см. в примеч. 5 статьи II.
8
Эти традиционные представления цепко удерживались в сознании даже поздних Каролингов, многие десятилетия спустя
после попыток учредить у франков сеньорат при Людовике Благочестивом (см. ниже об «Ordinatio imperii» 817 г.). В ответ
на уничижительное замечание византийского императора Василия I (867–886), что франкские императоры, несмотря на свой
титул, вовсе не владеют всем Франкским государством, итальянский король и, одновременно, император Людовик II (850–
875) в 871 г. отвечал так: «На самом деле мы правим во всем Франкском государстве, ибо мы, вне сомнения, обладаем тем,
чем обладают те, с кем мы являемся одной плотью и кровью, а также – единым, благодаря Господу, духом» («In tota nempe
imperamus Francia, quia nos procul dubio retinemus, quod illi retinent, cum quibus una et caro et sanguis sumus hac [ac. – A. H] unus
per Dominum spiritus»: Chr. Salem. P. 122 [здесь и везде далее перевод с латинского наш]; Назаренко 2000а. С. 510 и примеч.
30). Перед нами типичная формула идеологии corpus fratrum, снова возобладавшей после поражения императора Лотаря I
(840–855), старшего сына Людовика Благочестивого, в борьбе с младшими братьями, которое было закреплено знаменитым
Верденским договором 843 г.
9
См. об этом подробнее в статье II.
10
Ранее мы были склонны возводить становление отчинного начала, коллизия с которым и привела к кризису классиче-
ского corpus fratrum, к развитию феодальных отношений (Назаренко 1987b. С. 155–156); считаем теперь эту точку зрения
в принципе неверной. Вряд ли состоятельным оказывается и внешне естественное предположение, что corpus fratrum начи-
нает подвергаться модификациям в результате столкновения с теми возникавшими государственными институтами, которые
в принципе, по самой своей природе, не поддавались дроблению – например, с империей у франков (с 800 г.). В самом деле,
в наследственном разделе по завещанию Карла Великого – обсуждаемом ниже «Размежевании королевств» 806 г. – нет ника-
ких распоряжений о судьбе империи и имперского титула, и по содержанию оно является достаточно типичным документом
10
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
пившийся после внезапной гибели Святослава в 972 г., стоит в одном ряду вовсе не с разделом
1054 г., а с распределением уделов киевским князем Владимиром Святославичем (978-1015)
между своими подросшими сыновьями, о котором «Повесть временных лет» сообщает в конце
статьи 6496 (988) г.17 Ведь наделение Святославичей не было предсмертным завещанием их
отца, а произошло в связи с планами Святослава перенести свой стольный град из Киева в
Переяславец на Дунае, сохраняя, естественно, верховную власть над Русью 18.
Таким образом, сеньорат не тождествен генеалогическому старейшинству и, в отличие
от последнего, требовал целенаправленной реформы традиционного родового совладения.
Понятно, что подобная реформа, именно вследствие того, что меняла обычный династиче-
ский порядок, должна была иметь какое-то законодательное оформление, хотя и необязательно
письменное, документальное. У франков таковым стало первое завещание императора Людо-
вика Благочестивого (814–840) – «Устроение империи» («Ordinatio imperii») 817 г., согласно
которому старший из сыновей Людовика, Лотарь (будущий император Лотарь I), наследовал не
только императорский титул отца, но и львиную долю владений последнего, тогда как двум его
братьям доставались относительно небольшие уделы: Пипину – Аквитания, Людовику – Бава-
рия19; хотя младшие братья и титуловались королями, но должны были признать верховную
власть Лотаря20. В Древней Руси на роль аналогичного этапа в эволюции династического строя
может претендовать только «ряд» Ярослава и никоим образом какие-то предшествующие дина-
стические решения – Святослава Игоревича (см. выше) или Владимира Святославича 21. Кроме
того, форма сеньората, предусмотренного «рядом» Ярослава, была столь умеренной и компро-
миссной22, что трудно представить себе какую-то более раннюю и, соответственно, более мяг-
кую его стадию. Старейшинство Изяслава Ярославина прямо прокламируется, и несмотря на
то что общерусские политические прерогативы киевского князя не описаны с полнотой, срав-
нимой с капитулярием Людовика Благочестивого, ясно, что они в том или ином объеме преду-
сматривались, коль скоро Изяслав был призван служить гарантом устанавливаемого династи-
ческого порядка – ведь именно ему «ряд» вменяет в обязанность «помагати, его же обидять».
Тем самым, с точки зрения типологии corpus fratrum, содержание «ряда» Ярослава, как оно
передано в «Повести временных лет», сомнений не вызывает, и это может служить косвенным
свидетельством достоверности летописного рассказа против высказывающихся иногда пред-
положений, что завещание Ярослава Мудрого в целом или отчасти является стилизацией более
позднего времени23, чуть ли не первой четверти XII в.24
Если сеньорат по «ряду» Ярослава представлял собой закономерную форму в эволюции
княжеского родового совладения на Руси, то следовало бы ожидать, что типологические парал-
лели ему будут обнаруживаться не только у франков, но и в других европейских династиях,
построенных на corpus fratrum.
Действительно, в отечественной литературе вскользь уже указывалось на сходство «ряда»
Ярослава с некоторыми династическими установлениями Древнечешского и Древнепольского
государств, а именно с завещаниями чешского князя Бржетислава I (1034–1055) и польского
кости записи»).
17
ПСРЛ 1. Стб. 121; 2. Стб. 105–106.
18
ПСРЛ 1. Стб. 67, 69; 2. Стб. 55, 57.
19
Ord. imp. Р. 270–273.
20
«После нашей кончины да получат (Пипин и Людовик. – А. Н.) королевскую власть под рукой старшего брата» («<…>
post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur»: ibid. P. 271).
21
См. примеч. 48.
22
См. об этом в статье II.
23
Франклин, Шепард 2000. С. 358–359.
24
Poppe 1991. Sp. 306.
12
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
князя Болеслава III (1102–1138)25. Так как распоряжения относительно династического строя и
престолонаследия, предпринятые в этих завещаниях, имели в виду ту или иную форму сеньо-
рата, то уже поэтому они могут быть типологически сближены с завещанием Ярослава Влади-
мировича. Не вдаваясь в детали, мы в свое время поддержали такую аналогию 26. Сейчас видим,
что она нуждается в существенных уточнениях. Рассмотрим теперь этот вопрос подробнее,
начав с завещания Бржетислава I как хронологически наиболее близкого к «ряду» Ярослава.
Вот что читаем в «Чешской хронике» Козьмы Пражского (первая четверть XII в.) – един-
ственном источнике, сообщающем об этом завещании: на смертном одре чешский князь обра-
щается к представителям знати («terrae primates») с признанием, что, имея пятерых сыновей,
«он считает вредным делить между ними Чешское княжество» и потому обязывает их (знать)
присягнуть, «что верховное право и престол в княжестве будут всегда принадлежать старшему
по рождению среди моих сыновей и внуков и что все его братья и те, кто происходят из рода
государя, будут под его властью. Поверьте мне, если этим княжеством не будут управлять еди-
новластно, то для вас, людей знатных, дело дойдет до погибели, а для народа – до больших
бед»27.
В отличие от «ряда» Ярослава, который даже в летописном пересказе сохраняет характер
делового распоряжения и вполне узнаваемые черты завещательного формуляра 28, завещание
Бржетислава в «Чешской хронике» сплошь состоит из литературных и исторических аллю-
зий (на библейское предание о Каине и Авеле и древнеримское – о Ромуле и Реме), а также
прямых цитат (из Вергилия, Лукана, Овидия, «Псалтири»)29, характерных для стиля Козьмы.
Вряд ли приходится сомневаться, что завещание Бржетислава I, в настоящем его виде, явля-
ется плодом литературного творчества самого Козьмы Пражского. Распознать существо дина-
стической реформы Бржетислава, если таковая действительно имела место, за риторической
пеленой, наброшенной стилизованным изложением Козьмы, крайне трудно. И все же ясно, что
в завещании имелась в виду какая-то радикальная форма сеньората, коль скоро речь идет о
«единовластии» «старшего».
Однако признать сам факт попытки Бржетислава I преобразовать династический строй
Древнечешского государства в русле сеньората еще не значит признать, что сеньорат был заве-
щанием Бржетислава учрежден. Можно было бы, конечно, не придавать большого значения
заверениям Козьмы Пражского, писавшего много десятилетий спустя, что пражский князь
середины XI в. отказывался от любых форм раздела, желая ввести «единовластие». Вместе с
тем, ряд соображений заставляет отнестись к этим заверениям серьезно.
Козьма вкладывает в уста Бржетиславу в качестве аргумента ссылку на губительность
памятных для чешской княжеской династии раздоров между братьями святым Вячеславом
(Вацлавом) (убит в 929/35 г.) и Болеславом I (умер в 967/72 г.). Но отношения между этими
последними, как они рисуются в памятниках свято-вацлавского цикла, не отличаются от вза-
имоотношений пражского князя со своей родней во времена Козьмы, когда младшие князья
располагали уделами – обычно в Моравии, реже собственно в Чехии – будучи под верховной
властью старшего, занимавшего пражский стол 30; точно так же, когда Вячеслав стал пражским
25
Пресняков 1993. С. 38–39; Толочко 1992. С. 26, 34; и др.
26
Назаренко 1987b. С. 152; он же 2000а. С. 504.
27
Cosm. II, 13. S. 102: «<…> inter quos dividere regnum Boemie non videtur mihi esse utile <…> quatinus inter meos natos sive
nepotes semper maior natu summum ius et solium obtineat in principatu omnesque fratres sui sive, qui sunt orti herili de tribu, sint sub
eius dominatu. Credite mihi, nisi monarchos hunc regat ducatum, vobis principibus ad iugulum, populo ad magnum deveniet damnum».
28
Свердлов 2003. C. 437^-38. Другое дело, что само по себе это обстоятельство не может доказывать аутентичности «ряда»
Ярослава в его наличной форме, так как летописцу, коль скоро он задался бы целью вложить в уста умирающего киевского
князя завещание, естественно было бы воспользоваться существовавшим в его время трафаретом подобных распоряжений.
29
Cosm. S. 102. Anm. 1–4.
30
О подчиненном статусе моравских уделов в представлении пражских князей см.: Cosm. Ill, 34. S. 205.
13
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
князем вместо умершего отца, «оттоле Болеслав нача под ним ходити», хотя и имел собствен-
ный «град Болеславль» (который обычно идентифицируется со Старым Болеславом, центром
присоединенной к Праге области племени пшован на правобережье Верхней Лабы-Эльбы).
Эти слова древнейшего церковнославянского «Жития святого Вячеслава» 31, разумеется,
могут быть и проекцией позднейших династических порядков на ситуацию 920-х гг. (Врати-
слав I, отец Вячеслава и Болеслава I, умер в 921 г), но порядков, в свою очередь, вряд ли более
поздних, чем сложившиеся к 70-м гг. X столетия, когда, как считается, вероятнее всего, было
создано «Житие»32 (впрочем, существуют и более поздние датировки). В таком случае уста-
новление сеньората в Чехии пришлось бы, видимо, связывать с именем Болеслава I. Источни-
кам известны только двое его сыновей – Болеслав II и некий Страхквас (Ztrahquasz), или Хри-
стиан33, которого отец еще ребенком отдает в монастырь святого Эммерама в Регенсбурге –
будто бы во искупление своей вины в убийстве брата34. Такой шаг был бы крайне опрометчи-
вым, если бы у Болеслава II не было других братьев. Скорее всего отец видел в Страхквасе
будущего пражского епископа, как Бржетислав I – в Яромире, что и подтверждается поздней-
шей попыткой поставить Страхкваса на кафедру вместо святого Адальберта-Войтеха35. Если
так, то молчание источников о младших братьях Болеслава II можно было бы рассматривать
как косвенное свидетельство ярко выраженного сеньората пражского князя.
В самом деле, династическая история Пржемысловичей до Бржетислава I в хронике
Козьмы изложена с большими пробелами, а иногда и просто неверно. Так, одиозные для кня-
жеского рода кровавые междоусобия в предшествовавшем Бржетиславу I поколении сыновей
Болеслава II (967/72-999) приходится восстанавливать исключительно по иностранным источ-
никам – прежде всего, по хронике их современника Титмара Мерзебургского. О конфликте
Болеслава III (999 – около 1003) вскоре после 999 г. с младшими братьями Яромиром и Олдр-
жихом Титмар сообщает в выражениях, которые заставляют предполагать, что последние рас-
полагали собственными уделами: «Между тем (речь идет о событиях 1002 г. – А. Н.) чешский
герцог Болеслав, так как власть соправителя и преемника всегда подозрительна, оскопив брата
Яромира, а младшего Олдржиха хотев было утопить в бане, изгнал их из страны вместе с мате-
рью и стал править один, наподобие губительного василиска несказанно притесняя народ» 36.
Правда, характер взаимоотношений между пражским князем и его младшими братьями из
процитированного сообщения не вполне понятен, тем более что слова «так как власть сопра-
вителя и преемника всегда подозрительна» являются цитатой из Лукана37. Эти взаимоотноше-
ния несколько проясняет другое сообщение саксонского хрониста, в котором Олдржих назван
«вассалом» (satelles) Яромира, к тому времени (речь идет о 1012 г.) уже давно, с 1004 г., зани-
мавшего пражский стол вместо изгнанного Болеслава III 38.
31
Так в Востоковском списке (Рогов 1970. С. 37); в глаголической версии застаем, вероятно, первоначальное чтение:
«Болеслав же, братр его, растеаше под ним» (Weingart 1935. S. 975, 986), – с тем же смыслом. В древнейшем латинском
«Житии святого Вячеслава» никаких данных о положении Болеслава по отношению к старшему брату не обнаруживается,
хотя упоминание об отдельном городе Болеслава также имеется (Leg. Christ. Р. 64).
32
Флоря 2005. С. 166.
33
Под этим именем он упоминается Бруно Кверфуртским: Brun. Vita Adalb. 15.
34
Cosm. I, 17. S. 36.
35
Ibid. I, 29–30. S. 52–53, 55; о проблемах вокруг Страхкваса-Христиана см.: Krzemehska 1964. S. 534.
36
«Interim Boemiorum dux Bolizlaus, quia potestas consortis et successoris semper pavida, Iaremirum fratrem eunuchizans
iunioremque Othelricum in termis suffocare cupiens, una cum matre eosdem patria expulit solusque vice basilisci noxii regnans
populum ineffabiliter constrinxit» (Thietm. V, 23. S. 247).
37
Luc. I, 92.
38
В Мерзебурге, где находился Титмар, «присутствовал также герцог Яромир, которого брат его и вассал Олдржих, забыв
о всяком долге, изгнал из Чешского княжества в святую субботу [накануне] последнего Вознесения Господня (то есть 12
апреля 1012 г. – А. Н.)» («Iarmirus quoque dux adfuit, quem frater suimet Othelricus et satelles tocius debiti inmemor in sacro
sabbate dominicae resurreccionis proximae a regno Boemiorum expulit»: Thietm. VI, 71. S. 360).
14
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
39
Великоморавский князь Святополк I (умер в 894 г.), «умирая, разделил свою страну на три части и оставил трем сыно-
вьям каждому по одной части, первого определив великим архонтом («αρχών μέγας»), а двух других – подчиняться слову
(«υπό τον λόγον είναι») первого сына» (Const. De adm. 41.4–7. P. 168–169). Даже если сообщение Константина об именно трех
сыновьях Святополка (другим источникам известны только двое – Моймир и Святополк II) является литературным мотивом
(там же. С. 399. Примеч. 2 [комментарий Б. Н. Флори]), все равно факт раздела между Святополчичами вне сомнений (Ann.
Fuld. Р. 131–132).
40
Cosm. II, 15. S. 105–106.
15
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Отметим еще одну деталь, которая, кажется, также указывает на то, что Бржетислав I
стремился радикализовать сеньорат до единовластия. Спустя некоторое время после исполне-
ния отцовского завещания Спытигнев предпочел заключить договор с Вратиславом, который
вернулся из Венгрии и получил назад свои моравские владения41. Судя по тому, что Конрада
и Оттона этот копромисс не коснулся, речь шла не об отказе от программы Бржетислава I и
возобновлении прежних династических порядков, а скорее о признании Братислава престо-
лонаследником. А вот когда пражский стол занял Вратислав II (1061–1092), он немедленно
восстановил моравские уделы обоих младших братьев 42, что было воспринято как сигнал и
Яромиром, который вернулся в Чехию «в надежде получить ту или иную долю наследства в
отцовской державе»43. Поскольку духовная карьера была предписана Яромиру волею отца, а не
старшего брата, то такое предъявление наследственных прав Яромиром может означать лишь
одно: четвертый по старшинству среди Бржетиславичей считал, что с вокняжением Братислава
порядок, завещанный их отцом и реализованный Спытигневом, отменен и снова действует
традиционный сеньорат с учетом прав всех братьев по corpus fratrum44.
Такая трактовка завещания Бржетислава I как неудавшейся попытки установить едино-
властие пражских князей с полной ликвидацией родовых уделов, по нашему мнению, в боль-
шей степени согласна и с теми пассажами о сеньорате, которые встречаются также и в дру-
гих местах хроники Козьмы и обычно понимаются как реминисценции завещания 1055 г.
Говоря о передаче пражского стола в 1100 г. по смерти Бржетислава II (1092–1100) его млад-
шему брату Борживою II (1101–1107, 1117–1120), хронист считает такое престолонаследие
противоречащим «справедливому порядку», существовавшему в Чехии 45, ибо «старшим по
возрасту» («etate maior») на то время был брненский князь Олдржих, двоюродный брат Брже-
тислава II46. Выражение «maior natu», употребляемое Козьмой и в главе II, 13, где изложено
завещание Бржетислава I, заставляет комментаторов усматривать здесь ссылку именно на это
последнее47, что явно противоречит заявлению, вложенному Козьмой в начале своей хроники
в уста легендарному основателю династии Пржемыслу. Толкуя послам Любуши чудо с тремя
ростками на своем вонзенном в землю посохе, из которых два засохли, а разросся только один,
Пржемысл предрек: «Чему дивитесь? Знайте, что в нашем потомстве родится много прави-
телей, но править будет всегда только один»; и если бы Любуша не поспешила предложить
княжеский стол Пржемыслу, то «в вашей земле было бы столько правителей, сколько произ-
41
Ibid. II, 16. S. 107.
42
Ibid. II, 18. S. ПО.
43
«<…> sperans aliquam portionem se habiturum hereditatis in patrio regno» (ibid. II, 18. S. 110).
44
Тот факт, что надежды Яромира не оправдались, сути дела не меняет. Объяснять разницу в отношении Спытигнева II и
Братислава II к младшим братьям только тем тривиальным обстоятельством, что в 1055 г. последние были еще малолетними,
а в 1061 г. – уже нет (см., например: Wolverton 2001. Р. 197), было бы явным упрощением; достаточно напомнить, что Конрад и
Оттон (причем последний был младше Яромира: Cosm. II, 1. S. 82) по династическим понятиям были достаточно взрослыми,
чтобы иметь собственные уделы еще при жизни отца.
45
Сообщив о вокняжении Борживоя, хронист скорбно замечает: «Тогда-то следы Циллении (эпитет Астреи, богини спра-
ведливости. – А. Н.), которые и до того были едва видны в Чехии, исчезли совершенно, ибо она, возненавидев землю, удали-
лась на небеса. Ведь у чехов был справедливый порядок, что престол и княжество всегда занимают старшие по рождению
среди их князей» («Tune Cillenia delet omnino sua vestigia, que vix impressa reliquerat in Boemia, cum exosa terras peteret celestia.
Iusticia enim erat Boemorum, ut semper inter principes eorum maior natu solio potiretur in principatu»: Cosm. III, 13. S. 175–176).
46
Обращаясь к чешской знати, Олдржих «заявляет себя старшим по возрасту и требует полагающийся [ему] по обычаю
страны княжеский стол, несправедливо отнятый у него младшим братом. Хотя его дело было правое, но что толку хвататься
за хвост, если упустил рога (то есть Олдржих начал действовать слишком поздно, когда Борживой уже укрепился в Праге. –
А. Н.)» («<…> iactat se esse etate maiorem et secundum patrie more debitum, sibi iniuste sublatum per fratrem iuniorem poscit
principalis sedis honorem. Qui quamvis iustam causam habeat, tarnen frustra caudem captas, cum cornua amittas»: ibid. Ill, 15. S.
177). Олдржих и в самом деле, вероятно, был старше Борживоя, сына Братислава II от третьего брака, заключенного после
1062 г., тогда как брненский князь Конрад I, отец Олдржиха и младший брат Братислава, женился скорее всего уже во второй
половине 1050-х гг. (Назаренко 2001а. С. 534).
47
Cosm. S. 176. Anm. 2 (комментарий Б. Бретхольца); Коз. Праж. С. 280. Примеч. 6 к гл. 13 (Г. Э. Санчук).
16
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
вела бы природа принадлежащих к господствующему роду» 48. Это явно программное vaticinium
ex eventu, заостренное против родового совладения в его досеньоратной форме, не имело бы
смысла, если бы сеньорат в династии Пржемысловичей установился только в середине XI в.
Другое дело, что при этом никак невозможно согласиться с тем пониманием термина «стар-
ший по рождению» («maior natu»), которого придерживается Козьма, – как указания на чисто
возрастное, а не генеалогическое старейшинство. Такое установление было бы абсолютно уни-
кальным, трудно реализуемым практически и, главное, идущим совершенно вразрез с логи-
кой родового совладения, не говоря уже о том, что оно было политически неразумно, так как
не сглаживало, а усугубляло типичный для родового совладения конфликт между дядьями и
племянниками (старшие племянники нередко оказывались старше младших дядей). Поэтому
(не вникая в причины пристрастности Козьмы к Олдржиху Брненскому) думаем, что в духе
традиционного, добржетиславовского, сеньората действовал не Олдржих, а как раз пражский
князь Бржетислав II, когда не только заблаговременно десигнировал в качестве преемника сво-
его следующего по старшинству брата Борживоя, но и добился в 1099 г. подтверждения этой
десигнации со стороны германского императора Генриха IV 49.
Крутые меры, предпринятые Спытигневом II согласно завещанию отца, ничем не напо-
минают весьма умеренный сеньорат Изяслава Ярославина, каким он виделся Ярославу Муд-
рому. Возникает впечатление, что завещание Бржетислава I, если оно действительно имело
целью единовластие Спытигнева II, типологически должно быть сопоставлено не с «рядом»
Ярослава Владимировича, а скорее с волевыми десигнациями польского князя (в конце прав-
ления – короля) Болеслава I (992-1025) и, кажется, киевского князя Владимира Святославича.
Болеслав определенно отказался, а Владимир предположительно намерен был отказаться от
традиционного раздела державы между всеми взрослыми сыновьями в пользу единовластия
одного из сыновей, в обоих случаях даже не старшего, а выделявшегося по другому династиче-
скому принципу: Мешко II был с 1013 г. женат на внучке германского императора Оттона II 50,
Борис же Владимирович отличался своим происхождением – его матерью была, по-видимому,
представительница болгарского царского семейства 51. Наделяя сыновей по мере их взросления,
и Владимир Святославич, и Бржетислав I действовали в полном соответствии с требованиями
corpus fratrum, но в какой-то момент решили отказаться от него, пойти на коренную ломку
порядка столонаследия. Однако и здесь, при ближайшем рассмотрении, оказывается, что сход-
ство касается больше внешности, нежели существа дела. И польский, и киевский князья пыта-
лись утвердить единовластие одного из сыновей, не имея опыта сеньората 52, тогда как чешский
48
«Quid ammiramini? inquit. Sciatis ex nostra progenie multos dominos nasci, sed unum semper dominari. <…> quot natos
heriles natura pro ferret, tot dominos terra vestra haberet» (Cosm. I, 6. S. 17). «Natos heriles» следует в данном случае переводить
именно как «принадлежащих к господствующему, то есть княжескому, роду», а не нейтрально «благороднорожденных» (так
в переводе Г. Э. Санчука: Коз. Праж. С. 43), потому что это выражение явно отсылает к «orti herili de tribu» из завещания
Бржетислава I, где речь, несомненно, идет о княжеском семействе.
49
Cosm. Ill, 8. S. 169.
50
Jasmski 1992. S. 114–116.
51
Не видим сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса
была «болгарыня» (ПСРЛ 1. Стб. 80; 2. Стб. 67; Жит. БГ. С. 28). О десигнации Бориса в качестве киевского столонаследника,
кроме данных, приведенных нами в другом месте (Назаренко 2000а. С. 512. Примеч. 36), свидетельствует также практиче-
ски одновременное возмущение старших Владимировичей – Святополка Туровского и Ярослава Новгородского против отца:
первого – скорее всего около 1013 (Thietm. VII, 72. S. 488; Назаренко 1993b. С. 136, 141, 171–172), второго – около 1014/5
г. (ПСРЛ 1. Стб. 130; 2. Стб. 114–115). О стремлении Владимира Святославича «византинизировать» порядок престолона-
следия на Руси, то есть установить в той или иной форме единовластие киевского князя, убедительно пишет А. Поппэ, кото-
рый, однако, совершенно напрасно, по нашему мнению, старается связать это стремление с гипотетическим происхождением
Бориса и Глеба Владимировичей от Анны, сестры византийских императоров Василия II и Константина VIII (см., например:
Поппэ 1997. С. 115–117; он же 2003. С. 309–313).
52
Отец Болеслава и основатель Древнепольского государства князь Мешко I (умер в 992 г.), если верить Титмару Мер-
зебургскому, завещал разделить державу между всеми своими сыновьями («relinquens regnum suimet plurimis dividendum»):
старшим Болеславом и тремя младшими от второго брака с немкой Одой – Мешком, Свентепелком и третьим, не названным
17
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
по имени (Thietm. IV, 57–58. S. 196, 198; Назаренко 1993b. С. 134, 138–139). Судя по известному документу Мешка I Dagome
iudex (Dag. iud. 394–396; Щавелева 1990. С. 29), который представлял собой акт передачи части Древнепольского государства
(за исключением Краковской земли, где, вероятно, сидел старший сын Болеслав: Lowmianski 5. S. 595–614) под покровитель-
ство папского престола с целью гарантии наследственных прав сыновей от второго брака (именно такая трактовка документа
представляется наиболее основательной: Labuda 1988. S. 240–263), свидетельство Титмара достоверно. Тем самым, Мешко
действовал вполне в рамках традиционного родового совладения, которое и пытался оградить от притязаний Болеслава на
единовластие; сделать это ему, впрочем, не удалось: сразу же по смерти отца Болеслав изгнал мачеху и младших братьев
(Thietm. IV, 58. S. 198).
53
«<…> Cracoviensis provinciae principatus et auctoritas principandi» (Kadi. Ill, 26).
54
Chr. Pol. m. 30; Вел. xp. C. 106.
55
См. остающуюся основополагающей работу по теме: Labuda 1959. S. 171–194; ср. также: Buczek 1960. S. 621–639.
18
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
56
Gall. II, 21.
57
Такое распределение земель вырисовывается из повествования польского хрониста Галла Анонима (первая четверть
XII в.) о борьбе между Болеславом III и Збигневом в 1102–1107/8 гг. (Gall. II, 22–41).
19
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
иногда догадки, что старший из братьев, Збигнев, по завещанию отца располагал какими-то
сеньориальными правами 58, насколько нам известно, не могут быть подтверждены свидетель-
ствами источников. Кроме того, само завещательное распоряжение Владислава I было пред-
принято в весьма специфических условиях последних лет правления князя – после поражения,
которое он потерпел от солидарно выступивших против него обоих сыновей 59, поэтому только
паритетный раздел мог быть объявлен без риска немедленно вызвать новую смуту. Таким обра-
зом, специфический раздел по завещанию Владислава I, не выказывающий черт сеньората,
вряд ли можно рассматривать в качестве верного отражения династической традиции в поль-
ском княжеском семействе, как она сложилась ко второй половине XI в.
Углубляясь ретроспективно в более ранний период, видим несомненный сеньорат Боле-
слава II (1058 – около 1080) над младшим братом Владиславом (будущим Владиславом I).
Хроника Галла Анонима, правда, ничего определенного на этот счет не сообщает, но в ино-
странных источниках 1060-1070-х гг. Болеслав со всей очевидностью выступает как правитель
Польского государства, так что его безусловная доминация сделала даже возможной корона-
цию королевским венцом в 1076 г. Но был ли сеньорат Болеслава установлен уже завещанием
его отца – польского князя Казимира I (1038/9-1058)? Казимир оставил после своей смерти
троих сыновей – помимо Болеслава и Владислава, еще и младшего Мешка. Едва ли приходится
сомневаться, что родовой Плоцк вместе с Мазовецким уделом, в котором застаем Владислава
в правление его брата Болеслава II, он получил еще по разделу после смерти отца. О владениях
Мешка сведений не сохранилось, хотя такие владения наверняка имелись, так как третий из
Казимировичей умер только в 1065 г. на двадцатом году жизни 60. Поскольку единственным
источником, сообщающим день его смерти, является синодик регенсбургского монастыря свя-
того Эммерама61, то закрадывается подозрение, что удел Мешка располагался на западе или
юго-западе Древнепольского государства, то есть что младший сын Казимира Восстановителя
владел либо Великой Польшей, либо Силезией. Первый вариант представляется более вероят-
ным ввиду неустойчивого статуса Силезии, которая была присоединена только в 1050-е гг.,
незадолго до кончины Казимира I, и с которой поляки были обязаны платить дань Праге 62;
в такой ситуации было естественно сохранить ее под властью сениора, а не делать уязвимой,
отдавая в удел самому младшему из братьев. Если так, владельческая конфигурация, образо-
вавшаяся по завещанию Казимира I, была бы, что показательно, весьма сходной с разделом
1137 г. Судьба старой польской столицы и митрополичьей резиденции Гнезна остается при
этом неясной (оставалась ли она в Великопольском уделе Мешка или была выделена, как в 1137
г., чтобы быть включенной в удел старшего), но ясно одно: в династии Пястов сеньорат отнюдь
не был учрежден завещанием Болеслава III. Учитывая сказанное выше о передаче престола
от Болеслава I к его сыну Мешку II, а также временный распад Древнепольского государства
в ходе смуты после смерти Мешка II в 1034 г., приходим к заключению, что возникновение
сеньората в Польше следует скорее всего отнести к 1058 г. и связать это событие с завеща-
нием Казимира I, отстоящим от «ряда» Ярослава Владимировича всего на четыре года. В силу
58
Тигек 1998. Sp. 495. В свою очередь, Болеслав III сениором по завещанию отца определенно не был, так как даже его
панегирист Аноним Галл ограничивается обтекаемым замечанием, будто Болеслав в качестве «законного сына» (Збигнев
происходил от первого брака Владислава, причем его мать была некняжеского происхождения, так что с женитьбой Владислава
на Юдите, дочери чешского князя Братислава II, первый брак князя был объявлен конкубинатом) «занял два главных города
королевства» (Gall. II, 21). Но и это, конечно, натяжка: Краков и Вроцлав, доставшиеся Болеславу, никак невозможно считать
«главными городами» в отличие от кафедрального Гнезна и пожизненной отцовской резиденции – Плоцка.
59
Gall. II, 16.
60
Jasmski 1992. S. 175.
61
Neer. s. Emm. (под 28 января).
62
Cosm. II, 13. S. 101; у Козьмы присоединение Силезии Казимиром I датировано 1054 г., что подтверждается сообщением
«Альтайхских анналов» о заключении в 1054 г. польско-чешского мира (Ann. Alt. Р. 50).
20
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
63
ПСРЛ 1. Стб. 149; 2. Стб. 137.
64
Назаренко 2006а. С. 279–290; см. также статью IV.
65
Последний родовой раздел здесь фиксируется между сыновьями Людовика II (877–879) Людовиком III и Карломаном
21
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
II. «Ряд» Ярослава Мудрого в
свете европейской типологии 69
Существенной, иногда определяющей составной частью политического строя древней-
шей Руси были междукняжеские отношения. Коль скоро в отечественной науке утвердился
взгляд на древнерусское общество как на (ранне)феодальное, исследователи не раз приходили
к выводу, что ярко выступающая в источниках династически-родовая терминология служила
лишь формой для феодальных по сути междукняжеских отношений 70. Не вдаваясь здесь в дис-
куссию на данную тему, заметим только, что если даже смотреть на династические порядки
внутри древнерусского княжеского рода лишь как на формальную оболочку, это все равно
не снимает вопроса, отражала или нет ее эволюция сущностные общественно-политические
процессы. Не говорим уже о том, что именно династически-родовая конъюнктура отражена в
письменных источниках много полнее, чем какие-либо другие стороны общественной жизни
Древней Руси. В династической же истории княжеского дома раздел Руси между сыновьями
киевского князя Ярослава Мудрого (1019–1054), предпринятый по завещанию последнего (так
называемый «ряд Ярославль»), стал одним из важнейших этапов.
Сообщение «Повести временных лет» о «ряде» Ярослава неоднократно обсуждалось и
продолжает обсуждаться в науке 71. Уделы Ярославичей в их границах, обозначенных «рядом»,
легли в основу будущей территориально-политической структуры Руси – земель-княжений XII
в., а само завещание Ярослава Владимировича не раз служило (например, на известном Любеч-
ском съезде 1097 г.) ключевым элементом в юридических механизмах урегулирования дина-
стических конфликтов. Среди прочего, внимание исследователей привлекали два момента,
связанные с «рядом» 1054 г.72: сеньорат (или, по древнерусской терминологии, старейшин-
ство) Изяслава, старшего из пятерых Ярославичей, остававшихся на тот момент в живых, и
довольно отчетливо выступающие в источниках солидарные действия трех старших Ярослави-
чей – Изяслава, Святослава и Всеволода, что производило впечатление своего рода их соправ-
ления (в историографии такая политическая структура получила не слишком удачное услов-
ное название «триумвирата», или «триархии» Ярославичей). Тему старейшинства киевского
князя в рамках типологии династического сеньората мы обсудили в другом месте 73; здесь же
обратимся к теме «триумвирата».
Если о старейшинстве Изяслава в летописном тексте «ряда» Ярослава говорится ясно
и недвусмысленно, то о каких-либо особых взаимоотношениях трех старших Ярославичей в
нем нет ни слова. Действительно, вот к чему сводилось завещание, если отвлечься от обще-
нравственных наставлений блюсти братскую любовь: «В лето 6562. Преставися великыи князь
Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди сыны своя, рек им: <…> Се же поручаю в
собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев, сего послушайте,
яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место. А Святославу даю Чернигов, а Всеволоду
Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады, заповедав им не преступати
69
* Несколько видоизмененный вариант одноименной работы, предназначенной для сборника: Сословия, институты
и государственная власть в России (средние века и раннее новое время): К 100-летию со дня рождения академика Л. В.
Черепнина (в печати).
70
См, например: Пашуто 1965. С. 59–68; Черепнин 1972а. С. 353–408; он же 1972b. С. 126–251 (особенно с. 131–187);
он же 1974. С. 23–50.
71
См. примеч. 2 в статье I.
72
Не говорим здесь о тех, кто сомневается в самом факте завещания Ярослава, – по крайней мере, в том виде, как оно
сформулировано в летописи; см. об этом в статье III.
73
См. статью I.
23
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
предела братия, ни сгонити, рек Изяславу: Аще кто хощеть обидети брата своего, то ты пома-
гаи, его же обидять»74. Как видим, сеньорат Изяслава здесь прямо прокламируется, причем
киевский князь призван быть гарантом устанавливаемого династического порядка: именно к
нему обращен призыв «помагати, его же обидять». О существовании же «триумирата» заклю-
чают, исходя из «нераздельности общих действий по обороне Русской земли и по внутренним
делам ее трех старших Ярославичей»75.
Однако эти общие действия – победа над торками (1060 г.)76, разделение Смоленска
(очевидно, в смысле разделения смоленских даней) на три части после смерти Игоря (1060
г.)77, борьба с полоцким князем Всеславом Брячиславичем (1067 г.) 78, неудачный поход против
половцев (1068 г.)79, издание Правды Ярославичей 80 и перенесение мощей святых Бориса и
Глеба (1072 г.)81 – имели место уже после смерти младших Ярославичей: Вячеслава в 1057, а
Игоря в 1060 г.82 Для периода между 1054 и 1060 гг. таких общих действий всего лишь два:
перевод Игоря из Волыни в Смоленск после смерти на смоленском столе Вячеслава и реше-
ние об освобождении из заточения и пострижении в монахи Судислава, дяди Ярославичей
(1059 г.). Но в сообщении о переводе Игоря на новый стол в 1057 г. старшие Ярославичи как
субъект действия вовсе не названы; сказано лишь, что «посадиша Игоря Смолиньске». Эта
лапидарная формула очень напоминает сообщение о разделе Смоленска: «И по сем разделиша
Смоленеск на три части». Поэтому можно думать, что и выражение «Изяслав, и Святослав,
и Всеволод высадиша стрыя своего ис поруба» 83 также есть всего лишь редакторская экспли-
кация составителем «Начального свода» первоначальной краткой заметки: «Высадиша Суди-
слава ис поруба», каковой вид она, заметим, и имеет в Синодальном списке «Новгородской
I летописи»84. В таком случае неопределенно-личное 3-е лицо множественного числа аориста
посадиша, разделиша, высадиша скорее всего подразумевало всю совокупность наличных Яро-
славичей, то есть, применительно к событиям 1057 и 1059 гг., и Игоря в том числе; братья дей-
ствовали совокупно в соответствии с завещанием отца: «пребывайте мирно, послушающе брат
брата». Это, в свою очередь, означало бы, что представление о выделенном положении среди
братии не только киевского князя Изяслава, но еще и троих старших Ярославичей in corpore по
отношению к двум младшим братьям, не находит себе надежной опоры в летописных текстах.
74
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в Комиссионном списке «Новгородской I
летописи» младшего извода (НПЛ. С. 182), в «Новгородской IV» и в «Софийской I» летописях (ПСРЛ 4/1. С. 117; 6/1. Стб.
181) и некоторых других читается: «а Игорю Володимерь». Это чтение отсутствует во всех главных списках «Повести времен-
ных лет», кроме Академического, в который заимствовано, очевидно, из новгородско-софийского летописания. По догадке А.
А. Шахматова, упоминание о Волыни как уделе Игоря присутствовало в «Начальном своде» 1090-х гг., но было исключено в
«Повести» из желания «дать отпор притязаниям Давыда Игоревича на Владимир» (.Шахматов 1916. С. XXV и 385. Примеч.
к с. 204, стр. 18). Вряд ли, однако, это так, поскольку упоминание о Волыни Игоря сохранилось в резюмирующем сообщении
под следующим, 6563 г. Скорее, текст общего архетипа всех сохранившихся списков «Повести» был дефектен, но из этого
вовсе не следует заключать, будто упоминание об Игоре в статье 6562 г. было вставлено на основании статьи 6565 (1057) г., где
его уделом названа Волынь, как думает Л. Мюллер (Nestorchr. S. 198. Anm. 5). Полагаем, в утраченном оригинале «Повести»
такое упоминание в тексте «ряда» Ярослава имелось. Так или иначе, в том, что Игорь получил по завещанию отца именно
Волынь, сомневаться не приходится.
75
Пресняков 1993. С. 42.
76
ПСРЛ 1. Стб. 163; 2. Стб. 151–152.
77
ПСРЛ 4/1. С. 118; 6/1. Стб. 182.
78
ПСРЛ 1. Стб. 166–167; 2. Стб. 155–156.
79
ПСРЛ 1. Стб. 167–170; 2. Стб. 156–160.
80
См. заголовок перед статьей 19 «Краткой Правды»: «Правда уставлена Руськои земли, егда ся совокупил Изяслав, Свя-
тослав, Всеволод» и аналогичный текст в статье 2 «Пространной Правды» (РП. С. 48, 64).
81
ПСРЛ 1. Стб. 181; 2. Стб. 171; Жит. БГ. С. 55.
82
ПСРЛ 1. Стб. 162–163; 2. Стб. 151.
83
ПСРЛ 1. Стб. 162; 2. Стб. 151.
84
НПЛ. С. 17. Точно так же составитель «Тверской летописи» редактирует фразу о разделе Смоленска: «И разделиша
Ярославичи Смоленеск себе на три части» (ПСРЛ 15. Стб. 153).
24
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
85
См., например: Пресняков 1993. С. 38–39; Толочко 1992. С. 26, 34; и др.
86
Назаренко 2007а. С. 30–54; см. также статью I.
87
В самом завещании Ярослава Мудрого, как оно донесено до нас летописями, о судьбе Новгорода, Ростова и Тмутара-
кани ничего не говорится; судьба эта восстанавливается по другим разрозненным данным 1060-х гг., которые подтверждают
свидетельство перечня киевских князей из Комиссионного списка «Новгородской I летописи»: «И преставися Ярослав <…
> и взя вятшии Изяслав Киев и Новгород и ины городы многы Киевьскыя в пределех; а Святослав Чернигов и всю страну
въсточную и до Мурома; а Всеволод Переяславль, Ростов, Суждаль, Белоозеро, Поволжье» (НПЛ. С. 469).
88
Greg. Tur III, 1; Григ. Тур. С. 62.
89
Описания уделов по завещанию 511 г., как и по обсуждающимся ниже договорам 561 и 567/8 гг., ни у Григория Турского,
главного источника по истории франков VI в., ни в других текстах не сохранилось; их границы восстанавливаются – впрочем,
с достаточной определенностью – по сумме данных, в том числе из описания позднейших событий у самого Григория; см.
остающуюся итоговой работу на эту тему: Ewig 1953а. Именно на результаты Э. Эвига, за исключением ряда собственных
25
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Еще более показателен раздел, имевший место вскоре, в 567/8 г., после смерти Хари-
берта. Владения умершего брата рассматривались не grosso modo, а по отдельности в своих
составных частях: особо делилась натрое часть, входившая во Франкию в узком смысле (при
этом стольный Париж с непосредственно прилегавшей к нему областью также подлежал осо-
лях («куплях»). Из-за этого также образовались чересполосные уделы: Звенигород и Галич (Юрий), Можайск и Белоозеро
(Андрей), Дмитров и Углече поле (Петр) (ДДГ. № 12).
27
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
бому разделу), особо – аквитанская, особо – завоеванная уже после Хлодвига Новемпопулана
(см. карту на рис. 5).
91
Попытку оспорить эту устоявшуюся точку зрения и усмотреть в разделе 511 г. всего лишь политический компромисс ad
hoc (Wood 1977. Р. 6–29) нельзя признать удачной. Участники этой дискуссии, конечно же, вряд ли знакомы с древнерусской
проблематикой, но взгляд русиста сразу же отметит роковое сходство с давнишней полемикой между сторонниками «родовой
теории» междукняжеских отношений, идущей от С. М. Соловьева, и последователями В. И. Сергеевича, убежденными, будто
все в этих отношениях регулировалось конкретным договором. Бесплодно абсолютизировать основанную на обычном праве
династическую традицию, сплошь и рядом скреплявшуюся еще и особым договором, противопоставляя ее столь же абсолю-
тизированной договорной практике, которая, разумеется, не жила вне представлений о династическом легитимизме.
92
На это последнее обстоятельство нам уже приходилось указывать: Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С. 500–
508.
28
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Этот принцип сохранялся у франков и при Каролингах, причем был настолько прочно
укоренен, что в нем ничего не изменила даже коронация Карла Великого (768–814) импера-
торским венцом в 800 г., хотя противоречие между родовым совладением и неделимостью
императорского звания было очевидно 93. В 806 г. Карл издал завещательное распоряжение,
предполагавшее раздел Франкской державы после своей смерти на примерно равные части
между тремя сыновьями – Карлом, Пипином и Людовиком (см. карту на рис. 6); в науке этот
документ получил название «Divisio regnorum» («Размежевание королевств») 94.
Рис. 6. Разделы Франкской державы по завещаниям Карла Великого (806 г.) и Людовика
Благочестивого (817 г.)
93
Назаренко 2001b. С. 11–24.
94
Div. regn. R 126–130. Об аутентичности документа см. примеч. 18 к статье III.
29
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
95
Einh. 3. Р. 6.
96
Div. regn. 4. Р. 127–128.
97
Ibid. 15. Р. 129.
98
Ibid. 3. Р. 127.
99
Ord. imp. Р. 270–273.
100
«<…> post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur» (ibid. P. 271).
101
Ann. Bert., a. 843. P. 29–30; Böhmer 1. N 1103a (здесь указаны прочие источники); Ganshof 1956. S. 313–330.
30
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
31
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
102
Ord. imp. 10. Р. 272.
103
Относительно «Русской земли» отсылаем к последней специальной работе на эту тему, где приведена и более ранняя
литература: Кучкин 1995b. С. 74–100. Функциональное сходство среднеднепровской области, включавшей Киев, Чернигов и
Переяславль, с ядром Франкии вокруг Реймса, Суассона, Парижа и Орлеана немаловажно ввиду возобновления в недавнее
время попыток новыми аргументами подкрепить мнение Д. С. Лихачева о «Русской земле» в узком смысле как позднем
феномене – не ранее XII столетия (Ведюшкина 1995. С. 101–116). Мысль о связи «триумвирата» Ярославичей с их совладением
«Русской землей» впервые высказал, кажется, А. Н. Насонов, но ход его рассуждений был иным, нежели наш: историк шел
не от специфики уделов старших Ярославичей к понятию «Русской земли», а наоборот – от «Русской земли» как данности,
которая должна была пролить свет на характер названных уделов (Насонов 1951. С. 49–51).
104
См., например: ДРГЗС. С. 67–68 (автор статьи – А. В. Куза).
105
Остроумная догадка, будто Смоленск мог быть поделен не между тремя Ярославичами, как принято думать, а между
малолетними сыновьями покойных смоленских князей – Борисом Вячеславичем и Давыдом и Всеволодом Игоревичами (Куч-
кин 1985. С. 25–26), думается, обречена остаться экзотическим особым мнением: названные княжичи к 1060 г. едва достигли
возраста 5–7 лет, что делало, по древнерусским понятиям, выделение им особых владений преждевременным.
106
Ord. imp. 14–15. Р. 272–273.
107
Div. regn. 4–5. Р. 128.
32
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
этого под Изяславом, садится Святославич Глеб 108, а на Волыни – Всеволодович Владимир 109,
вроде бы дает основание думать, что Волынь после 1057 г. перешла под власть Изяслава. Тогда
мы имели бы случай, напоминающий норму сеньората в смысле «Ordinatio imperii». Но поду-
маем, так ли это? Не видно причин предполагать, что между 1057 и 1060 годами произошла
какая-то коренная перестройка взаимоотношений между Ярославичами, которая и обусловила
разницу в участи Волыни и Смоленска. Значит, Смоленский удел сам по себе отличался от
Волынского. Чем же?
Трудно не заметить, что Ярославов «ряд» явно апеллировал к разделу Руси по Горо-
децкому договору 1026 г., согласно которому Ярослав получал днепровское Правобережье с
Киевом, а его младший брат Мстислав – Левобережье с Черниговом 110. В 1054 г. левобереж-
ный удел Мстислава оказался поделен между Святославом и Всеволодом Ярославичами. Хотя
мы не знаем о Городецком договоре ничего, кроме того что Ярослав и Мстислав «разделиста
по Днепр Русьскую землю»111, но этого достаточно, чтобы понять: Волынь ни в коем случае
не могла относиться к владениям Мстислава Черниговского, в то время как по крайней мере
существенная часть Смоленской волости (к югу от Днепра) 112, вполне вероятно, к ним принад-
лежала. Если Ярослав Мудрый в своем «ряде» сыновьям в самом деле отталкивался от преды-
дущего раздела 1026 г. (а это типично для прецедентного правового сознания средневекового
человека), то Волынь оказывалась выделенной из части Ярослава, а Смоленская волость – из
частей Ярослава и Мстислава совместно. Та же логика подсказывала, что освободившаяся в
1057 г. Волынь должна отойти к Изяславу, а освободившийся в 1060 г. Смоленск – быть поде-
лен между Изяславом и преемниками части Мстислава Владимировича, то есть Святославом и
Всеволодом. Коль скоро это так, единоличное наследование Изяславом Волыни не имеет отно-
шения к его старейшинству. Это также означает, что Смоленск вряд ли был поделен (что бы
ни понимать под этим разделом) на три равные части, как иногда полагают, исходя из наблю-
дения, что сумма смоленской дани в 1078 г. (300 гривен золота) была кратна трем 113.
Таким образом, хотя преимущественное положение Изяслава Ярославина по сравнению
с братьями проведено «рядом» Ярослава последовательно как внутри пятерки в целом, так и
внутри тройки старших, оно оказывается характерным образом уравновешено самим выделе-
нием еще и этой тройки, наличие которой заметно архаизирует задуманный Ярославом вари-
ант сеньората, придавая ему «смазанный», компромиссный характер. О причинах тому гадать
не приходится, они лежат на поверхности. Во-первых, Ярослав должен был учитывать неудач-
ный опыт радикальной ломки традиции родового совладения, который имел место в Польше
при Болеславе I (992-1025) и, кажется, на Руси при Владимире Святославиче (978-1015)114. Как
далеко могло завести сопротивление такой ломке со стороны обойденных членов княжеского
семейства, Ярослав убедился самолично, содействуя возвращению в Польшу Оттона, одного из
108
НПЛ. С. 17 (под 1069 г.), 470 (перечень «А се князи Великого Новагорода»).
109
ПСРЛ 1. Стб. 247 (по убедительной в данном случае традиционной хронологии «путей» Мономаха его переход «и-
Смолиньска <…> Володимерю тое же зимы» следует относить к зиме 1068–1069 гг.).
110
ПСРЛ 1. Стб. 149; 2. Стб. 137.
111
В этом смысле допустимо думать, что Ростовская волость, отошедшая к Переяславлю по завещанию Ярослава Мудрого,
могла входить во владения Мстислава так же, как и приданная в 1054 г. Чернигову Тмутаракань.
112
См. убедительные соображения о первоначальном объеме Смоленской волости в 1054 г. (Алексеев 1980. С. 43–52).
113
Кучкин 1985. С. 26. Примеч. 58; Свердлов 2003. С. 441.
114
Болеслав определенно отказался, а Владимир предположительно намерен был отказаться от традиционного раздела
державы между всеми взрослыми сыновьями в пользу единовластия одного из сыновей, пусть и не старшего, а выделявшегося
по другому династическому принципу: Мешко II был сыном Болеслава I от дочери германского императора Оттона II, а Борис
– сыном Владимира, по-видимому, от представительницы болгарского царского семейства. Не видим сколько-нибудь веских
причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была «болгарыня» (ПСРЛ 1. Стб. 80; 2.
Стб. 67; Жит. БГ. С. 28). Косвенные свидетельства о десигнации Бориса в качестве киевского столонаследника см. в примеч.
48 статьи I.
33
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
лишенных удела братьев Мешка II115, и наблюдая распад Польского государства после смерти
последнего в 1034 г. Во-вторых, междоусобие Владимировичей на Руси в 1015–1019 гг., актив-
нейшим участником которого был сам Ярослав, показало, насколько важно не только обеспе-
чить главенство киевского князя, но и суметь оградить младших братьев от насилия со стороны
сидящего в Киеве старшего. Идейный пафос первых текстов борисоглебского цикла (возник-
ших в 1060-е гг. летописной повести об убиении Бориса и Глеба и анонимного «Сказания»
о святых братьях-страстотерпцах) – послушание младших князей старшему и справедливость
старшего по отношению к младшим – и есть идеология умеренного сеньората, который имелся
в виду «рядом» Ярослава. Двое из четырех младших братьев Изяслава Ярославина, которые
имели столы совсем рядом с Киевом и делили со старшим честь совладения «Русской землей»
в узком смысле, должны были, по мысли Ярослава, не столько ограничивать сеньорат Изяслава,
сколько стабилизировать его, гарантируя от возможных злоупотреблений со стороны киевского
сениора. Ведь и сам сеньорат был вовсе не ступенью на пути к единовластию (как невольно
представляется сознанию современного человека), а именно способом гарантировать мирное
братское совладение, которое одно только и было легитимной формой сохранения государ-
ственного единства в представлении людей того времени 116. Вот почему действия княжеской
власти в рамках сеньората описаны печерским летописцем как общие, коллективные действия
всей братии Ярославичей, а не только старейшего или трех старших из них, хотя и сеньорат
киевского князя, и своеобразный «триумвират» киевского, черниговского и переяславского
князей, как мы стремились показать, являлись составными частями «ряда Ярославля» 1054 г.
115
Wip. 9, 29. Р. 32, 48; Пашуто 1968. С. 38.
116
На этот счет – что характерно – существует принципиальное недопонимание и в западной медиевистике. Так, один из
ведущих современных специалистов, обсуждая «Устроение империи» 817 г., недоумевает, почему проблема неделимости дер-
жавы формулируется в неадекватных формулах, почему с разделами пытаются бороться путем усовершенствования практики
разделов, тогда как надо было бы дать государственнополитическое определение нового качества державы, из которой выде-
ляются уделы («Nicht die Qualität des zu verteilenden Regnum wurde neu definiert, sondern lediglich ein Divisionsmodus abweichend
von der Tradition gefunden»); в этом автору видится недостаточность теоретического осмысления политики (Theoriedefizit)
(Fried 1998. S. 434). Но дело как раз в том и заключается, что сеньорат – это не способ преодоления разделов, а совершенно
напротив, – способ их утверждения, несмотря на ставшую очевидной необходимость как-то институционализировать един-
ство державы.
34
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
III. Династический строй Рюриковичей Х-XII
веков в сравнительно-историческом освещении 117
В относительно недавно вышедшей книге двух известных английских исследователей,
которая претендует, по замыслу авторов, на формулировку во многом подчеркнуто нового
взгляда на историю Древней Руси, среди прочих неординарных мыслей высказывается убеж-
дение, что одной из характерных особенностей древнерусского княжеского семейства было
отсутствие у него каких-либо определенных династических правил: в каждом конкретном слу-
чае (начиная от отдельного столонаследия и кончая общерусскими договорами вроде Любеч-
ского 1097 г.) Рюриковичи будто бы гибко применялись к особенностям сложившейся ситу-
ации, не стесняя себя теми или иными общими династическими принципами 118. Будучи
увлечены собственными идеями, авторы не склонны придавать большого значения разбору
историографии, постулируя это даже в качестве исследовательской позиции 119. Возможно, в
иных случаях такой подход и имеет какие-то оправдания, но никоим образом не в случае
с деликатной проблематикой династических взаимоотношений в семействе Рюриковичей в
целом и в отдельных его ветвях в частности, несмотря на всю противоречивость суждений,
высказывавшихся в науке на этот счет, а быть может, – именно ввиду такой противоречивости.
В данном случае позиция С. Франклина и Дж. Шепарда смыкается с крайностями так
называемой «договорной теории» междукняжеских отношений, сформулированной в свое
время В. И. Сергеевичем120 в его полемике с «родовой теорией» С. М. Соловьева 121. Развитие
науки показало бесперспективность абсолютизации какого-то одного – будь то родового, будь
то договорного – начала, ибо ни собственно родовые отношения внутри династии сплошь и
рядом не обходились без договора, их подкреплявшего 122, ни договор не мог функциониро-
вать вне понятий династического легитимизма123. Поучительно наблюдать, как далеко за пре-
делами древнерусской проблематики и абсолютно независимо от нее вдруг возникают схожие
историографические коллизии. Так, давно и, казалось бы, прочно закрепившаяся в науке тео-
рия, выводящая территориально-политическую структуру Франкского государства эпохи пер-
117
* Несколько расширенный и исправленный вариант работы: Назаренко 2008а.
118
«Распространенной ошибкой является представление о том, что на Руси существовала определенная политическая
“система”, от следования которой беспринципные князья иногда или всегда норовили отклониться. Политической культуры,
которая была бы применима к разветвленной, прочно утвердившейся династии, при Ярославе (Мудром. – А. Н.) и его предше-
ственниках не существовало. Поэтому преемникам Ярослава приходилось импровизировать, приспосабливая обычаи, преце-
денты и устоявшиеся представления к непредвиденным ситуациям. Так появлялись договоренности, вызванные сиюминутной
необходимостью, неудачные начинания, компромиссы и соглашения, хитроумные приемы, при помощи которых новшества
выдавались за традиции» (Франклин, Шепард 2000. С. 359).
119
Там же. С. 10–11. Настораживает, что такое умонастроение в зарубежной русистике (обозначая, понятно, позицию по
отношению к отечественной, прежде всего советской, историографии) имеет, кажется, шансы стать тенденцией; см., например,
куда более радикальное его проявление в другой новой книге о Древней Руси: Schramm 2002; ср. нашу рецензию: Назаренко
2006b. С. 340–370.
120
Сергеевич 1908. С. 150–370. Идея «договорного права» развивается автором преимущественно применительно к вза-
имоотношениям между князем и вечем, но продлевается и на собственно междукняжеские отношения.
121
См. прежде всего: Соловьев 1847.
122
Так, женитьба Ярослава Святополчича на Мономаховне, равно как его развод и возмущение против Мономаха, после-
довавшие вскоре, в 1117 г., когда обозначился план Владимира Всеволодовича передать Киев своему сыну Мстиславу, со всей
определенностью, на наш взгляд, указывают на существование между Владимиром Мономахом и его племянником Ярославом
договора (заключенного, очевидно, еще в конце киевского княжения Святополка Изяславича) о Святополчиче как наследнике
своего дяди на киевском столе (Назаренко 2006а. С. 284–285; см. также статью IV). Между тем, такое наследование, если бы
оно состоялось, было бы именно тем, какое предполагалось законами родового старейшинства, ибо после смерти Мономаха
Ярослав оставался бы генеалогически старейшим среди своих двоюродных братьев.
123
Ярким примером может служить Любечский договор 1097 г., который отнюдь не учреждал отчины на Руси, а напротив
– опирался на родовое понятие отчины (подробнее об этом скажем ниже).
35
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
вых Меровингов из архаической практики внутри-родовых разделов 124, вдруг была подверг-
нута радикальному сомнению в пользу идеи о том, что эти разделы определялись вовсе не
какими-то общими династическими понятиями, а политическим договором ad rem, который
исходил исключительно из особенностей ситуации 125. Не приходится сомневаться, что субъ-
екты этой полемики не подозревали о существовании своих русских прототипов вековой дав-
ности. Но для русиста эти симптоматичные схождения должны послужить лишним поводом
вывести династическую проблематику Рюриковичей на простор сравнительно-исторических
сопоставлений.
Разговорам о Древнерусском государстве как семейном владении Рюриковичей, начатым
в рамках «родовой теории», суждено было надолго умолкнуть отнюдь не вследствие критики
со стороны школы В. И. Сергеевича. Когда после работ С. В. Юшкова и Б. Д. Грекова в отече-
ственной науке почти исключительно утвердился взгляд на Древнюю Русь как на государство
феодальное, взаимоотношения между Рюриковичами даже древнейшей поры (до конца XI в.),
если о них заходила речь, трактовались, как правило, в терминах сюзеренитета – вассалитета,
то есть семейная терминология стала восприниматься лишь в качестве формы, которая скры-
вала фактически феодальные отношения 126.
В свое время, приступая к исследованию междукняжеских отношений на Руси, мы исхо-
дили из такой историографической ситуации как из данности и пытались путем типологи-
ческих сопоставлений определить, с какого именно времени реальное содержание семейной
терминологии оказалось выхолощенным, когда именно она превратилась в форму для инопри-
родного содержания? Внутридинастические отношения, в силу их относительно хорошей осве-
щенности источниками, представлялись нам удобным материалом для выявления их постепен-
ной феодализации, которая, в свою очередь, могла служить известной мерой «феодальности»
общества в целом, а также помочь в поисках рабочих критериев синхро стадиальности разных
обществ, тогда как эти критерии обеспечили бы уже научную обоснованность типологической
компаративистики 127. Однако углубление в тему, и прежде всего именно в сравнительно-исто-
рический материал, убедило нас в необходимости отличать династическую проблематику от
вопросов становления феодализма.
Феодальные, иными словами сюзеренно-вассальные, отношения связывают не членов
династии друг с другом, а членов династии – со знатью, в той мере, в какой она состоит из дер-
жателей бенефициев (оговоримся на всякий случай, что ведем речь о раннефеодальном пери-
оде). Таким образом, то, что можно было бы назвать феодализацией общества, происходило не
внутри династии, а рядом с ней, хотя и при ее участии. Это очевидно на примере Франкского
государства – в отличие от Руси, где скудость (если не сказать – отсутствие) выразительных дан-
ных о феодализации в домонгольское время заставляла историков искать следы феодализма
там, где обнаруживается хоть какая-то иерархичность отношений, то есть внутри на удивле-
ние разветвленной и многочисленной княжеской династии. Пример Франкского государства
ясно показывает, что видеть в междукняжеских династических разделах проявление пресло-
вутой «феодальной раздробленности» совершенно неверно; образование династических уде-
лов и феодальная децентрализация не имеют между собой ничего общего. Во-первых, раз-
делы между членами династии сопровождают всю историю Франкского королевства, начиная
с его основателя Хлодвига (умер в 511 г.), когда не только о феодальной раздробленности,
но и о начатках феодализма говорить затруднительно. Во-вторых, мы видим, как совершенно
независимо от династических уделов – отнюдь не на их основе, а внутри них – образуются
124
См. прежде всего: Ewig 1953а; idem 1953b. S. 85-144; idem 1981. P. 225–253.
125
Wood 1977. P. 6–29.
126
Пашуто 1965. С. 59–68.
127
Назаренко 1987b. С. 149–157; он же 2000а. С. 500–508 (включает названную статью 1987 г. с некоторыми, прежде
всего библиографическими, дополнениями).
36
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
128
Dhondt 1948.
129
См. об этом подробнее ниже, а также в статье II.
130
Менее удачным представляется термин «родовой сюзеренитет», которым мы пользовались в работе 1987 г. (см. при-
меч. 10) – именно потому, что он привносит «феодальную» терминологию (сюзеренитет) в область династически-родовых
отношений.
131
Из многочисленной литературы укажем: von Pflugk-Harttung 1890; Doize 1898. Р. 253–285; Schulze 1926; Faulhaber 1931;
Zatschek 1935; Schneider 1964; idem 1972; Classen 1972. S. 109–134; Mitteis 1974; Penndorf 1974; Königswahl; Anton 1979. S.
55-132; Tellenbach 1979. S. 184–302; Schieffer 1990. S. 57–66; Boshof 1990. S. 161–189; Laudage 1992. S. 23–71; см. также
работы Э. Эвига, указанные в примеч. 7, и литературу о капитуляриях 806 и 817 гг., приведенную в примеч. 18, 84.
132
См., например: Каштанов 1976. С. 80–81.
133
Poppe 1986b. Р. 272–274.
37
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Слом династического легитимизма у франков в VIII в., когда Меровинги были сначала de
facto, а затем и de iure насильственно устранены от власти и на престол взошел Пипин Млад-
ший (751–768), первый король новой династии Каролингов, имел следствием повышенное
внимание к репрезентации власти и введение в коронационный церемониал дополнительных
сакральных процедур – в частности, церковного помазания. Необычность для «варварских»
династий такого нововведения была очевидна и стала даже предметом иронии со стороны
византийских наблюдателей 134. Но и эта естественная озабоченность Каролингов проблемой
легитимизации своей династии не могла воспрепятствовать усвоению (или сохранению) ими
идеологии и практики братского совладения. Более того, позволительно догадываться, что
они воспринимали последнее в качестве одного из признаков легитимности, «правильности»
устройства династии. Если говорить о титулатуре, то это выразилось в продолжавшейся ее
нивелировке, которая, как ни парадоксально, имела место даже после учреждения у франков
империи в 800 г. Трудно найти документ более официальный, чем политическое завещание
Карла Великого (768–814) – так называемое «Размежевание королевств» («Divisio regnorum»,
806 г.), и потому особенно показательно, что все трое сыновей Карла, которые были в живых
на тот момент, не только получали по распоряжению отца примерно равные уделы, но и титу-
ловались совершенно одинаково – reges. И напрасно историк стал бы искать в завещании вроде
бы столь уместного упоминания об «империи» или праве на титул «император» 135: завещание
оказывается несомненным документом идеологии братского совладения.
Эти типологические наблюдения еще раз подтверждают неоднажды высказывавшееся в
науке суждение, что эпизодически встречающийся в древнерусских текстах X – третьей чет-
верти XII в. титул «великий князь» (в той мере, в какой он применялся к киевским князьям) не
был официальным в смысле отражения какого-то устойчивого политико-династического тер-
минологического обычая. В определении «великий» следует скорее всего видеть чисто рито-
рическую амплификацию, иногда калькирующую иноязычные образцы (как в договорах с гре-
ками первой половины X в.)136.
Аналогично обстояло дело и в сфере собственно владельческой: государственная тер-
ритория и доходы с нее рассматривались как общесемейная собственность. Тем самым на
последнюю распространялось обычное наследственное право, предполагавшее равное наделе-
ние всех сонаследников. Иногда такие разделы власти между братьями считаются проявлени-
ями древнего германского права137, однако славянские материалы показывают, что этот инсти-
тут был распространен шире. Так или иначе он отмечается во многих раннесредневековых
государствах: в Дании 138, Норвегии139, Великой Моравии140, Чехии, Польше141 и др. Это типо-
134
Theoph. Р. 472.30-473.3.
135
Термины «империя» и «император» упоминаются во вводной и заключительной частях документа, но в составе харак-
терных оборотов, выдающих неумение или нежелание его составителей различать между «империей» и привычным «коро-
левством»: «империя, то есть королевство наше» («Imperium vel regnum nostrum»), «королевство и империя сия» («regnum
atque Imperium istud») или – особенно замечательная формула – «император, он же король» («imperator ас rex») (Div. regn.,
prooem., 20. Р. 127, 130); о характерном непонимании Каролингами сингулярного в принципе характера христианской импе-
рии см.: Назаренко 200lb. С. 11–24. Противоречие между новоприобретенным статусом империи и традиционным родовым
разделом столь очевидно, что даже побуждало историков искать в документе интерполяции (Mohr 1954. S. 121–157; idem
1959. S. 91-109); это предположение столкнулось с обоснованной критикой (Schlesinger 1958. S. 9-52; Sprigade 1964. S. 305–
317) и не удержалось в науке.
136
Vodoff 1983. Р. 139–150; Poppe 1984. S. 423–439; idem 1989. Р. 159–184; и др. См. историографический обзор: Свердлов
2003. С. 148–152 (сам М. Б. Свердлов придерживается иного мнения: именно в договорах с греками титул «великий князь»
имел «реальное содержание высших юридических прав», что нам представляется в принципе неверным).
137
См., например: Schlesinger 1948. S. 168 (здесь, в Ашп. 125, указания на прочую литературу); Mitteis 1974. S. 39–41,
89; Сидоров 2003. С. 328.
138
Отрывочными сведениями о разделах королевской власти между братьями мы располагаем уже для начала IX в., как
только ситуация в Дании начинает отражаться на страницах франкской анналистики. Так, в 812 г., после смерти конунга
Хемминга и краткого междоусобия, конунгами данов (по всей вероятности, в Хедебю) становятся одновременно два брата
Хериольд и Регинфрид; затем их изгоняют и делят власть между собой четверо сыновей покойного конунга Годофрида, двое
38
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
логическое сходство объясняется, очевидно, тем обстоятельством, что в своей основе древ-
нейшие династические установления воспроизводили обычное наследственное право, имев-
шее у соответствующих народов общие корни 142. Останавливаться здесь на этом параллелизме
у нас нет возможности, тогда как сосредоточиться именно на франкских материалах застав-
ляет не только благоприятное состояние источников. Дело еще и в том, что в других ранних
германских королевствах братское совладение очень рано было утрачено, сменившись ярко
выраженным сеньоратом (как у вандалов 143) или единовластием на выборной основе, хотя и
ограниченной рамками одного рода (как у вестготов144 или лангобардов 145), и лишь у франков
возобладал архаический принцип раздела. Вопрос о причинах такой исключительности остав-
ляем в стороне; для нас важно констатировать сам ее факт, который и создает возможность
сравнения династического строя у франков и на Руси. Каролингские мажордомы конца VII –
первой половины VIII в. в лице Пипина Среднего и Карла Мартелла препятствовали разделам
между меровингскими королями – но только затем, чтобы практиковать их внутри собствен-
ной быстро крепнувшей династии. Единоличная власть короля Хлодвига, создателя Франкской
державы, стала возможной в результате поголовного уничтожения им на рубеже V–VI вв. всех
родичей и представителей других королевских родов у франков 146. Но основанное Хлодвигом
королевство все равно и им самим, и его преемниками воспринималось как патримоний и
потому оказалось поделено поровну между четырьмя его сыновьями 147.
Сходный процесс на Руси пришелся, очевидно, на середину и третью четверть X в., после
чего княжеская власть сосредоточилась в руках Игоревичей. Между тем, еще в 940-х гг. суще-
ствовало достаточно многочисленное княжеское семейство, главные представители которого
из которых затем правят вместе с вернувшимся в 819 г. Хериольдом: Ann. г. Fr. Р. 136, 152.
139
Согласно саге, письменно зафиксированной Снорри Стурлусоном в первой половине XIII в., подросшие сыновья
Харальда Прекрасноволосого (умер около 930 г.), первого конунга объединенной Норвегии, стали требовать себе уделов и
получили их (Сн. Стурл. С. 5, 60–61).
140
Если верить сведениям Константина Багрянородного о разделе Моравии князем Святополком I (870–894) между тремя
своими сыновьями (по другим источникам их известно только двое), причем уже при наличии сеньората: каждый получал по
уделу, но старший провозглашался «великим князем» («αρχών μέγας»), а оба младших пребывали у него под рукой («υπό
τον λόγον»): Const. De adm. 41.3–7. P. 168–169. Да и сам Святополк в пору княжения своего дяди Ростислава владел уделом
с центром в Нитре.
141
О том, что Болеслав (будущий Болеслав I), младший брат князя Вячеслава-Вацлава (убит в 929/35 г.), имел в правление
последнего удел («град Болеславль»), сообщают как латинские, так и славянские памятники свято-вацлавского цикла, причем
формулировки в последних таковы, как будто уже в то время существовал сеньорат пражского князя. В Востоковском списке
(Рогов 1970. С. 37) читаем, что с вокняжением Вячеслава «Болеслав нача под ним ходити»; в глаголической версии застаем,
вероятно, первоначальное чтение: «Болеслав же, братр его, растеаше под ним» ( Weingart 1935. S. 975, 986), – с тем же смыс-
лом. В древнейшем латинском «Житии ев. Вячеслава», так называемой «Легенде Христиана», никаких данных о положении
Болеслава по отношению к старшему брату не обнаруживается, хотя упоминание об отдельном городе Болеслава также есть
(Leg. Chr. Р. 64). Эти данные можно рассматривать в одном ряду с известием о сеньорате в Великой Моравии (см. предыду-
щее примеч.), но не исключено, что они явились проекцией взаимоотношений между Пржемысловичами в эпоху появления
первых сочинений свято-вацлавского агиографического круга (вероятнее всего, в 970-х гг.) на время святого Вячеслава. Наи-
более раннее сообщение о династическом разделе между братьями в Польше содержится в хронике Титмара Мерзебургского
и относится к сыновьям польского князя Мешка I (умер в 992 г.): старший из них, Болеслав I, узурпировал власть, которая –
надо полагать, по завещанию отца – «должна была быть разделена между многими» («plurimis dividendum»: имеются в виду
еще трое сыновей Мешка от второго брака): Thietm. IV, 58. S. 198; Назаренко 1993b. С. 134, 138–139. На то, что право насле-
дования у ранних Пястов принадлежало совокупности братьев, указывал еще создатель «родовой теории» в Польше О. Баль-
цер (Balzer 1897. S. 301). Подробнее о династических разделах в раннесредневековых Чехии и Польше см. в статье I.
142
Эта мысль довольно активно обсуждалась еще в историографии XIX в.; см., например, краткий обзор: Пресняков 1993.
С. 8–22.
143
По завещанию Гейзериха в 477 г. (Claude 1974. S. 329–355).
144
Claude 1971.
145
Schneider 1972; Fröhlich 1980.
146
Greg. Tut II, 40–42; Григ. Тур. С. 57–59.
147
Согласно Григорию Турскому (умер в 593/4 г.), труд которого является главным источником по истории франков VI
в., каждый из четырех сыновей Хлодвига был наделен по завещанию последнего в 511 г. «равной долей» («aequa lance»)
отцовских владений (Greg. Tur. Ill, 1; Григ. Тур. С. 62).
39
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
перечислены в преамбуле русско-византийского договора 944 г. 148 Наличие в этом списке жен-
щин, а также скандинавские имена послов не позволяют видеть в лицах, имевших право на
личных представителей во время переговоров, ни посадников киевского князя на местах, ни
местных родоплеменных князей, а только кровнородственный коллектив Рюриковичей. Весь
он, как есть основания думать, консолидированно пребывал в Киеве 149, из чего можно заклю-
чить, что речь идет о ранней стадии братского совладения, которая выражалась в праве на долю
в государственном доходе (данях), но пока еще без территориальных разделов. Эта практика,
равно как не вполне ясная территориально-политическая структура Древнерусского государ-
ства первой половины X в. в целом150, подвергается затем (вероятно, в правление княгини
Ольги и ее сына Святослава) преобразованиям, в ходе которых на смену нераздельному совла-
дению приходят территориальные уделы.
Архаичность corpus fratrum лишний раз подчеркивается тем, что сыновья от наложниц
при разделах обычно уравнивались в правах с сыновьями от свободных жен. Так, по поводу
раздела между сыновьями датского короля Кнута Могучего (умер в 1035 г.), произведенного
по распоряжению последнего, Адам Бременский (70-е гг. XI в.) замечает: несмотря на то,
что «Свен и Харальд были сыновьями от наложницы, они, по обычаю варваров, получили
равную долю наследства среди детей Кнута»: Харальд – Англию, Свен – Норвегию, а закон-
ный сын Хардекнут – Данию 151. Соответственно и у Меровингов внебрачные дети были рав-
ноправными наследниками франкских королей; Каролинги, поставившие королевскую власть
в зависимость от легитимизирующей церковной санкции в виде помазания, не могли вполне
игнорировать разницу в династическом статусе между рожденными в церковном браке и вне-
брачными детьми, но и они оставляли за собой право признавать при желании или необходимо-
сти внебрачных сыновей в качестве законных наследников152. Конкубинат был в порядке вещей
и в славянских династиях. Козьма Пражский (первая четверть XII в.), сообщая о внебрачном
происхождении чешского князя Бржетислава I (1034–1055), который был сыном князя Олдр-
жиха (1012–1034) от наложницы Божены, отмечает не только позволительность, но даже опре-
деленную династическую престижность конкубината в то время 153. Великопольский и мазо-
вецкий князь Збигнев, старший сын польского князя Владислава-Германа (1079–1102) и брат
Болеслава III (1102–1138), был рожден еще до брака своего отца с его первой супругой154.
Возможно, связь Владислава с матерью Збигнева церковь объявила конкубинатом только для
того, чтобы открыть дорогу для политического брака Владислава с дочерью чешского князя
Братислава II 155, но показательно, что это ничего не изменило в юридическом статусе Збигнева,
который в 1093 г. был объявлен законным наследником, а после смерти отца получил поло-
вину державы.
Аналогичным было положение дел и на Руси. Мстислав, сын киевского князя Святополка
Изяславича (1093–1113), «бе от наложнице», что, однако, ничуть не мешало ему действовать
равноправно наряду с законными сыновьями: в 1097 г. он был посажен отцом на Волыни 156.
148
ПСРЛ 1. Стб. 46–47; 2. Стб. 35–36.
149
Назаренко 1996а. С. 58–63; он же 2007b. С. 169–174; он же 2009 (в печати).
150
Назаренко 2007b. С. 169–174.
151
«Suein et Harold а concubina geniti erant; qui, ut mos est barbaris, aequam tunc inter liberos Chnud sortiti sunt partem
hereditatis» (Adam II, 74. S. 134).
152
Sickel 1903. S. 110–147.
153
Cosm. I, 36. S. 65.
154
Gall. II, 4. P. 68.
155
См., например: Trawkowski 1983. Sp. 366.
156
ПСРЛ 1. Стб. 270; 2. Стб. 245. В свое время мы предположили, что Мстислав был старшим сыном Святополка (Наза-
ренко 2001а. С. 571), но сейчас вынуждены признать проблематичность этого мнения. Похоже, что «Киево-Печерский пате-
рик» в своих ранних редакциях содержит в слове о преподобных отцах Феодоре и Василии указание на возраст Мстислава
Святополчича. В 1096 г., сразу после сожжения монастыря половцами, Василий говорит княжичу: «<…> мене бо не видел еси
40
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
от рождения своего исходяща от печеры своея лет 15» (КПП 1999. С. 66); смысл этой грамматически некорректной фразы,
очевидно, в том, что Василий не выходил из своей пещеры 15 лет и потому Мстислав не мог его видеть, так как родился
позже. Следовательно, Мстислав появился на свет не ранее 1082 г. и был наверняка младше брата Ярослава. Перевод Л. А.
Ольшевской, по непонятной причине, не только смазывает этот датирующий нюанс, но и вообще лишен смысла: «<…> ведь
не видел меня никто от рождения своего (!? – А. Н.) выходящим из пещеры своей 15 лет» (там же. С. 170–171). Видно, что
фраза доставила переводчице затруднения, как, впрочем, и позднейшим редакторам «Патерика». Так, во 2-й Кассиановской
редакции находим «исправленное» чтение: «мене бо не виде никогдаже (кто? – А. Н.) исходяща из печеры своея 15 лет» (КПП.
1997. С. 454).
157
Назаренко 2001а. С. 560–570. Совсем недавно А. Поппэ, не соглашаясь с нашей гипотезой, пересмотрел заново био-
графические данные о Гертруде, жене Изяслава Ярославича, в рамках традиционной генеалогии: Гертруда – мать Святополка
(Поппэ 2007. С. 205–229). Однако сути наших аргументов польский историк не рассматривал, ограничившись указанием, что
характеристика матери Святополка как «княгини» (ПСРЛ 1. Стб. 282; 2. Стб. 259; Высоцкий 1966. № 27) ни в коем случае не
позволяет, по его мнению, видеть в ней наложницу Изяслава. Отнюдь не считаем такое простое соображение достаточным,
но полемику, требующую вникать в многочисленные детали, вынуждены отложить до особого случая.
158
ПСРЛ 1. Стб. 69; 2. Стб. 57.
159
«Porro de ео, quod dicis non in tota nos Francia imperare, accipe frater, breve responsum. In tota nempe imperamus Francia,
quia nos procul dubio retinemus, quod illi retinent, cum quibus una et earn et sanguis sumus hac [ac. – A. H.] unus per Dominum
Spiritus» (Chr. Salem. P. 122).
160
Отсутствие сколько-нибудь заметного династического элемента в византийской политической идеологии до ее опре-
деленной «аристократизации» в течение XI–XII вв. замечено историками; см., например: Чичуров 1990а. С. 19–126.
41
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
поделили между собой удел умершего четвертого брата, Хариберта (561–567) 161. Совершенно
понятно, что подобная практика должна была приводить к конфликту с достаточно взрослыми
сыновьями покойного, коль скоро таковые имелись, с их выраставшим из патримониального
быта правом на наследование удела отца – отчинным «заместительным правом» (Eintrittsrecht).
Отчинному праву и у франков, и на Руси принадлежало будущее, но на этом основании вовсе
не следует думать, что оно было моложе братского совладения 162. Примеры наследования по
«заместительному праву» в государстве Меровингов столь же древни, как и по «прираститель-
ному», и известны уже с VI в. Когда в 533 г. умер старший сын Хлодвига Теодерик I, его удел
наследовал сын Теодеберт I, несмотря на наличие у Теодерика братьев. После гибели в 524 г.
Хлодомера, младшего в потомстве Хлодвига, его удел оказался под управлением его матери,
вдовы Хлодвига Хродехильды 163, предназначаясь в будущем для трех малолетних сыновей
Хлодомера.
Неудивительно поэтому, что столкновения между дядьями и племянниками столь
обычны как для Франкского государства, так и для Древней Руси. Теодеберт I, будучи к
моменту смерти Теодерика I вполне взрослым и пользуясь поддержкой воинов своего отца,
сумел отстоять свое отчинное право, несмотря на намерение его дядей, Хильдеберта и Хло-
таря, разделить наследие старшего брата 164. В случае же с сыновьями Хлодомера их малолет-
ство позволило тем же Хильдеберту и Хлотарю через некоторое время вмешаться и, после
убийства двух племянников и пострижения третьего, разделить королевство брата 165.
Наиболее ранними примерами на Руси могут служить вооруженные выступления подрос-
ших сыновей младших Ярославичей, имевшие место в киевское княжение их дядей Изяслава и
Всеволода. В 1057 г. на смоленском столе умирает один из младших Ярославичей – Вячеслав, и
в Смоленск из Волыни переводится его брат Игорь, который вскоре, в 1060 г., также умирает 166.
О судьбе Волыни после 1057 г. сведений нет, но вот Смоленск по смерти Игоря Ярославича
оказался поделен между тремя братьями покойного 167 – достаточно типичный случай действия
«прирастительного права». Это заставило в 1081 г. возмужавшего Давыда Игоревича обратить
внимание на свои династические права путем мятежа – захвата сначала Тмутаракани, а затем
приморского Олешья. В результате Давыд добился от своего дяди, киевского князя Всеволода
Ярославина (1078–1093), выделения себе стола, причем, заметим, в конечном итоге не какого-
нибудь, а своей отчины – Владимира Волынского168. Когда в ходе передела волостей после
смерти киевского князя Святослава Ярославина (1073–1076) и второго возвращения в 1077
г. на киевский стол Изяслава Ярославина племянник последнего Олег Святославич лишился
Волыни, он явился в отчий Чернигов, который к тому времени оказался занят другим его дядей
– Всеволодом Ярославичем 169. Не сумев договориться со Всеволодом, Олег, возможно, остав-
161
Greg. Tut. IV, 45; IX, 20.
162
Как иногда полагают (Ewig 1988. S. 35) и как мы сами склонны были думать прежде (Назаренко 1987b. С. 157. Примеч.
28; он же 2000а. С. 508. Примеч. 27).
163
Это видно, в частности, из распоряжений Хродехильды относительно судьбы епископской кафедры в Туре, который
входил в удел Хлодомера (Greg. Tur III, 17).
164
Ibid., Ill, 23.
165
Ibid., Ill, 18.
166
ПСРЛ 1. Стб. 162–163; 2. Стб. 151.
167
ПСРЛ 15. Стб. 153.
168
Сначала Давыд получил Дорогобуж, но после гибели в 1086/7 г. волынского князя Ярополка Изяславича занял волын-
ский стол (ПСРЛ 1. Стб. 204, 205; 2. Стб. 196), как то видно по ретроспективному сообщению 1097 г., что Давыд получил
Волынь еще от Всеволода (ПСРЛ 1. Стб. 257; 2. Стб. 231). Это случилось, вероятно, сразу же по смерти Ярополка, на что
указывает прецедент: во время ссоры Ярополка со Всеволодом и бегства волынского князя в Польшу в 1085 г. Владимир
немедленно был передан Давыду. Именно для урегулирования отношений Давыда с Ростиславичами, надо думать, Всеволод
и посылал к Перемышлю сына Владимира в 1086 г. (ПСРЛ 2. Стб. 199).
169
На Пасху 1078 г., как то видно из «Поучения» Владимира Мономаха (ПСРЛ 1. Стб. 247). Это свидетельство предпо-
чтительнее, чем известие «Повести временных лет» в конце статьи 1077 г., что Олег «бе у Всеволода Чернигове» (ПСРЛ 1.
42
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
шийся к тому времени старшим среди Святославичей 170, счел себя вправе добиваться отчины
силой и в 1078 г., хоть и ненадолго, захватил Чернигов 171. Какую цель ставил перед собой дру-
гой племянник Изяслава и Всеволода – Борис Вячеславич, выступивший в 1078 г. союзником
Олега, из источников неясно, но по аналогии можно догадываться, что в конечном итоге и он
стремился овладеть своей отчиной – Смоленском.
Интересно отметить, что в летописных контекстах и в случае с Олегом, и в случае с Давы-
дом о борьбе за отчину не говорится и термин «отчина» не употребляется. Вполне возможно,
что летописец просто не прозревал отчинной подоплеки конфликтов вследствие ее завуалиро-
ванности: раз Давыд поначалу удовольствовался Дорогобужем, значит, добивался не столько
именно Волыни, сколько достойной волости вообще; в этом смысле отчинный Владимир ока-
зывается равен неотчинному Дорогобужу И, продолжая эту логику: если бы Олегу весной 1078
г. была бы оставлена Волынь, вряд ли он стал бы требовать Чернигов. Наверное, так. Но дело
в том, что владимирский стол был для Олега также отчинным, ведь именно на Волыни неко-
торое время, еще при жизни Ярослава Мудрого, сидел Святослав Ярославин172. Тогда стало
бы понятным, почему беспокойный Давыд терпеливо ждет, когда Волынь освободится после
Ярополка – ведь и для последнего Владимир был, как можно думать, отчинным столом 173, а
генеалогически Изяславич был старше Игоревича.
После сказанного неудивительно, что в 1097 г. принцип «кождо да держить отчину свою»
лег в основу общерусского междукняжеского договора, заключенного в Любече 174. Думаем,
неверно было бы понимать летописное сообщение об этом договоре так, будто возникшие из
отчин владения Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича и Святославичей противо-
поставлены в нем владениям Давыда Игоревича и Ростиславичей как пожалованиям, получен-
ным от киевского князя Всеволода Ярославина («<…> имже роздаял Всеволод юроды»). Нет,
и стол Давыда, и, возможно, столы Ростиславичей 175также были отчинными, только эту отчин-
ность уже успел подтвердить Всеволод. Не Любечский договор создал древнерусскую отчину
и, тем более, не прецедентное право в связи с отвоеванием Олегом отчинного Чернигова в
1094 г. (после чего термин «отчина» настойчиво зазвучал на страницах летописи), а древнее
родовое отчинное право, легшее в основу любечских решений, сделало эти последние понят-
ными и удовлетворительными для всех. О том же говорят и примеры из франкской истории.
Стб. 199; 2. Стб. 190), которое служит всего лишь логическим переходом к сообщению, которым открывается следующая
годовая статья: «Бежа Олег, сын Святославль, Тмутороканю от Всеволода».
170
Датировка гибели в Заволочье его старшего брата Глеба двоится: в «Новгородской I летописи» значится 30 мая 1079
(6587) г. (НПЛ. С. 18, 201), тогда как в «Повести временных лет» о погребении князя в Чернигове 23 июля говорится под
1078 (6586) г. (ПСРЛ 1. Стб. 199–200; 2. Стб. 190–191). Так или иначе, смещение Глеба с новгородского стола должно было
состояться одновременно с выведением из Волыни Олега, то есть уже до Пасхи (8 апреля) 1078 г. (см. предыдущее примеч.).
171
ПСРЛ 1. Стб. 200–201; 2. Стб. 191–192.
172
См. примеч. 122.
173
Брак Изяслава с полькой Гертрудой (ПСРЛ 4/1. С. 116; 6/1. Стб. 179) предполагает, что до своего перехода в Новгород
в 1052 г. (после смерти там старшего из Ярославичей – Владимира) он наместничал где-то на западе Руси, то есть либо в
Турове, к которому относилась тогда Берестейская волость, либо на Волыни. В науке нередко говорилось именно о Турове
(см., например: Грушевсъкий 2. С. 28; Пресняков 1993. С. 41), но на чем основано такое мнение? Свидетельство «Ипатьевской
летописи» на этот счет источниковедчески неудовлетворительно (см. примеч. 122), а представляющаяся традиционной связь
потомства Изяслава с Туровом могла, конечно же, сложиться и позже, в пору княжения здесь Ярополка Изяславича в 1078–
1086/7 и его брата Святополка в 1088–1093 гг. Поэтому весомее, на наш взгляд, оказывается свидетельство константинополь-
ского перечня русских епархий 1170-х гг., в котором на местах с пятого по восьмое поименованы епархии Владимиро-Волын-
ская, Переяславская, Ростово-Суздальская и Туровская (Not. ер. Р. 367). При одновременности учреждения этих кафедр,
которое мы относим ко второй половине 1040-х гг. (см. статью IX), следовало бы ожидать, что порядок их перечисления будет
ориентироваться на относительное старшинство Ярославичей, посаженных отцом на соответствующих столах. Это наводит
на мысль, что уделом Изяслава при жизни отца до Новгорода была Волынь, а не Туров.
174
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
175
См. ниже примеч. 72.
43
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
176
«Quod si talis filius cuilibet istorum trium fratrum natus fuerit, quem populus eligere velit ut patri suo in regni hereditate
succedat, volumus ut hoc consentiant patrui ipsius pueri et regnare permittant filium fratris sui in portione regni quam pater eius, frater
eorum, habuit» (Div. regn. 5. P. 128).
177
Похожую мысль применительно к древнерусским князьям высказывал В. О. Ключевский, но неудачно пытался под-
твердить ее порядками позднейшего местничества (.Ключевский 1. С. 182–183).
178
Этот казус фиксируется и в обычном наследственном праве. Так, Видукинд (70-е гг. X в.) сохранил свидетельство
о спорах среди саксов, следовало ли признавать наследниками, наряду с дядьями, тех племянников, «отцы которых умерли
при жизни дедов» («<…> si forte patres eorum obissent avis superstitibus»); сторонники древних обычаев противились такому
нововведению, которое все же состоялось в правление Оттона I (936–973): Wid. II, 10. S. 73–74.
44
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
честивого (814–840)179. Точно такая же судьба ждала и аквитанского короля Пипина II, сына
Пипина I Аквитанского, среднего из трех сыновей Людовика Благочестивого. Пипин I скон-
чался при жизни отца, в 838 г., и потому его сын и тезка не был допущен к участию в раз-
деле Франкского государства по Верденскому договору 843 г. наравне с дядьями и вынужден
был ограничиться аквитанским уделом своего отца под властью дяди Карла Лысого (840–877),
за которым в Вердене было закреплено Западнофранкское королевство. Такое положение дел
de iure, конечно, вовсе не исключало того, что для его фактической реализации и Карлу, и
Пипину пришлось применить вооруженную силу; в результате в 845 г. между ними был заклю-
чен соответствующий договор 180, который, однако, не помешал Карлу впоследствии избавиться
от неудобного племянника.
И Пипин Итальянский, и Пипин I Аквитанский ушли из жизни в положении удельных
королей, подчиненных своим отцам – Карлу Великому и Людовику Благочествому; реализация
отчинного права их сыновей, Бернхарда и Пипина II, делала последних преемниками этого
подчиненного статуса. При жизни Карла и Людовика владельческое положение их осиротев-
ших внуков внешне вроде бы не отличалось от положения их сыновей: и те, и другие титу-
ловались королями и располагали собственными уделами-королевствами, находясь под вер-
ховной властью деда и отца. Однако династический статус внуков и сыновей при этом был
разный, так как внуки не обладали правом участия в государственном разделе по смерти деда,
как сыновья – по смерти отца; подчиненное положение внука по отношению к деду продолжа-
лось в виде подчинения племянника по отношению к дяде (дядьям). Подчиненное положение
племянников в таких случаях характеризуется в литературе условным термином «подкоролев-
ство» (Unterkönigtum), чтобы отличить его от самостоятельных уделов дядей 181. Источникам,
однако, этот термин неизвестен, и несмотря на различное место в династической иерархии,
как дядья, так и племянники в равной мере титуловались королями, а их владения – коро-
левствами. Попытки сломать эту династическую традицию предпринимались: Карл Лысый –
насколько можно судить по терминологии «Бертинских анналов», которые в целом отражали
его позицию182, – предпочитал в упомянутом договоре 845 г. с Пипином II характеризовать
владения племянника не как «королевство» (<regnum), а как «волость» (<dominatus)183. Однако
такие попытки были единичны и, главное, безрезультатны: сам Пипин II, хотя и признавал
Карла своим «главой» (patronus), в своих грамотах продолжал именовать свои земли королев-
ством184, и Карл не мог ему в этом воспрепятствовать.
Изложенное помогает, как представляется, лучше понять династическую природу схо-
жих случаев на Руси.
Стараясь объяснить особое среди прочих Рюриковичей положение полоцких Изяслави-
чей, один из авторов «Лаврентьевской летописи» излагает под 1128 г. предание, будто киев-
ский князь Владимир Святославич (978-1015) за вину Рогнеды (покушение на жизнь князя)
раз и навсегда ограничил права ее первенца Изяслава и его потомства Полоцким княжением 185.
Наивное представление, будто династический статус полоцких Изяславичей был определен
волевым решением Владимира, как мы теперь понимаем, совершенно неверно. Дело в другом:
Изяслав Владимирович скончался в 1001 г. 186, то есть еще при жизни отца. Вот почему Бря-
179
См., например: Ann. г. Fr., а. 813–814. Р. 138, 140.
180
Nelson 1992. Р. 139–144.
181
Eiten 1907.
182
Пруденций, автор «Бертинских анналов» в их центральной части (с 835 по 861 г.), был назначен епископом Труа в 845
г., то есть являлся в этом смысле креатурой Карла Лысого.
183
Ann. Bert., а. 845. Р. 32.
184
Dipl. Pipp. II. Р. 51.
185
ПСРЛ 1. Стб. 299–301.
186
ПСРЛ 1. Стб. 129; 2. Стб. 114.
45
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
187
ПСРЛ 4/1. С. 111; 6/1. Стб. 173.
188
ПСРЛ 1. Стб. 160; 2. Стб. 149.
189
Думать так позволяют данные (правда, довольно неопределенные) о том, что женой Ростислава Владимировича была
венгерка. В той форме, в какой эта гипотеза высказывалась в литературе со ссылкой на В. Н. Татищева (Баумгартен 1908а. С.
4–5), она не выглядит удовлетворительно обоснованной. И все же венгерские источники не оставляют сомнений, что речь шла
о родственнице короля Кальмана (1095–1114), хотя относительно степени родства составители венгерского хроникального
свода XIV в. испытывали затруднения, оставив в соответствующем месте текста пропуск:
190
когда король Кальман в 1099 г. пришел на помощь Святополку против Ростиславичей, «русская княгиня по имени
Ланка, <…> (в существующих списках пропуск никак не обозначен. – А. Н.) этого короля, вышла навстречу королю, пала к
ногам, со слезами умоляя короля не губить того народа» («ducissa Rutenorum nomine Lanca eiusdem regis, venit obviam regi,
pedibus provoluta obsecrabat regem cum lacrimis, ne disperderet gentem illam»: Chr. Hung. 145. P. 423–424). Дело происходило
под стенами Перемышля, в котором, помимо Володаря Ростиславича с семейством, тогда находилась и жена Давыда Игоревича
(ПСРЛ 1. Стб. 270; 2. Стб. 245). Поэтому, вообще говоря, допустимо было бы отождествить Ланку также и с этой последней.
Однако настойчивость, с какой Давыд дважды искал помощи именно в Польше Владислава I (1079–1102), заставляет пред-
полагать в супруге Игоревича скорее польку. Если Ланка была действительно женой Ростислава, то в ней естественно было
бы видеть дочь короля Белы I (1060–1063), так что Кальману она приходилась бы родной теткой; в таком случае испорчен-
ный латинский текст следовало бы читать: «Lanca, amita (или a gnat a) eiusdem regis». Вопрос нуждается в дополнительном
исследовании.
191 73
ПСРЛ 1. Стб. 290–291, 298–299; 2. Стб. 282–283, 292–293.74 ДКУ. С. 156. Источниковедческие контроверзы отно-
сительно времени сложения «Устава» в его нынешней форме в целом и отдельных его установлений не могут повлиять на
трактовку статьи об изгойстве.
46
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
означало ущемления его прав как князя, а лишь затрудняло их осуществление. Имелась в виду
несвоевременность династическая, когда отец изгоя, не пережив своего отца, не успевал стать
самостоятельным князем по понятиям братского совладения. Именно в таком случае княжич
и его возможное потомство были обречены навсегда остаться «подручниками» у своих дина-
стически более удачливых родичей. А князь-подручник – это, с точки зрения идеологии брат-
ского совладения, своего рода смысловое противоречие: только те князья суть «настоящие»,
которые являются «братьями» друг другу или «сыновьями» при «отце», то есть не потеряли
династической возможности со временем стать «братьями». В этом смысле показателен воз-
мущенный ответ смоленских Ростиславичей владимиро-суздальскому князю Андрею Юрье-
вичу Боголюбскому (1157–1174), приказавшему им оставить Киев и другие столы в Киевской
земле: «Мы тя до сих мест яко отца имели по любви. Аже еси с сякыми речьми прислал, не
акы к князю, но акы к подручнику и просту человеку <…>, а Бог за всем (то есть пусть Бог
нас рассудит. – А. Н.)»192.
Что же, составитель статьи 1128 г. «Лаврентьевской летописи», в отличие от глоссатора
«Устава князя Всеволода», был так плохо знаком с династическими понятиями князей, дела
которых описывал? Нет, конечно. Просто при изложении поэтически-красочного предания,
которое носит все признаки этиологической легенды, летописец позволил себе отвлечься от
исторической прозы, уверяя читателя, будто Владимир построил для Изяслава и его матери
город Изяславль (один из удельных центров Полоцкой земли) и «оттоле мечь взимають Рого-
воложи внуци противу Ярославлих внуков», – хотя не мог не знать, что Изяслав был посажен
отцом не в Изяславле, а в Полоцке, и что Рогнеда была матерью не только Изяслава, но и Яро-
слава193.
Итак, изначально междукняжеские отношения, вырастая из отношений патримониаль-
ных, по самой своей природе сопротивлялись феодализации, подчинению идее вассалитета,
так как в принципе все князья были актуально или потенциально равны, старшие были для
младших «яко отци по любви». И только особенное положение князей-изгоев давало повод и
возможность для, так сказать, «огосударствления», или (что то же в данном случае) «феодали-
зации» отношения к ним со стороны династически старейшего. Повествуя о государственной
присяге, то есть феодальной коммендации Пипина Аквитанского Карлу Лысому при заключе-
нии упомянутого договора 845 г., источник тут же «переводит» ее на язык семейнодинастиче-
ской терминологии: «<…> приняв от него клятву верности, что он отныне будет ему верен,
как племянник своему дяде, и во всякой нужде будет посильно помогать ему»194. Таким обра-
зом, феодализация родовых междукняжеских отношений оказывается тесно связана с вызре-
ванием в политической элите государственного сознания. Проблема становления такового в
целом далеко выходит за рамки проблематики данной статьи и здесь может быть только наме-
чена в той мере, в какой сфера государственной идеологии непосредственно связана с эволю-
цией династического строя.
Действительно, с ростом государственного самосознания власти неизбежно должно было
расти и сопротивление идее механического ее, власти, дробления. В странах, где господство-
вало братское совладение, это естественным образом вело к попыткам создания такого дина-
стического порядка (включая способ престолонаследия), который сочетал бы традиционное
corpus fratrum с той или иной институционализацией единовластия. Подобного рода усовер-
шенствованной формой братского совладения и у франков, и на Руси, и в ряде других ранне-
средневековых государств (Чехии, Польше) стал сеньорат.
192
ПСРЛ 2. Стб. 574 (в ультрамартовской статье 1174 г.).
193
ПСРЛ 1. Стб. 80, 121; 2. Стб. 67, 105.
194
«<…> receptis ab ео sacramentis fidelitatis, quatenus ita deinceps ei fidelis sicut nepos patruo existeret et in quibusdam
necessitatibus ipsi pro viribus auxilium ferret» (Ann. Bert., a. 845. P. 32).
47
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
***
В самом общем виде сеньорат можно определить как династический строй, в котором
генеалогически старейшему в правящем роде усваиваются те или иные политические преро-
гативы в рамках всего государства. Очень важно не смешивать сеньорат с генеалогическим
старейшинством, равно как и понимать, что сеньорат не создавал понятия генеалогического
старейшинства, которое, являясь семейно-родовым по природе, всегда существовало в рамках
corpus fratrum. Сеньорат был только попыткой придать старейшинству определенные общего-
сударственные политические функции.
В самом деле, при первоначальном братском совладении старший из сыновей отнюдь не
наследовал общесемейной власти покойного отца, которая обеспечивала политическое един-
ство. Разделы между братьями не сопровождались установлением какой-либо политической
зависимости младших от генеалогически старейшего. Политически братья были совершенно
независимы друг от друга, и это политическое равенство только подчеркивалось старательно
выверенным равенством их уделов. И даже раздел, предусмотренный уже упоминавшимся
политическим завещанием Карла Великого, «Размежеванием королевств», имел в виду при-
мерно равное наделение трех имевшихся на тот момент сыновей императора – Карла, Пипина
и Людовика, ничего не говоря о каком бы то ни было верховенстве старшего, Карла, над млад-
шими195.
Поэтому нам кажется неверным представление, отразившееся и в последних монографи-
ческих исследованиях о социально-политическом строе Древней Руси, будто учет генеалоги-
ческого старшинства при разделах (выразившийся, например, в том, что в 969/72 г. именно
старшему из Святославичей, Ярополку, достался Киев) имплицирует наличие политической
власти старейшего; будто уже с середины X в., со времен Игоря и Святослава, столонаследие на
Руси велось по прямой восходящей линии, что явилось-де результатом длительного укрепле-
ния княжеской власти196. Все просто, когда у князя сын – единственный и нет братьев (Свято-
слав Игоревич). Иное дело – Святославичи. Источники не дают ровным счетом никаких осно-
ваний представлять себе положение Ярополка Киевского особым сравнительно с братьями –
Олегом Древлянским и Владимиром Новгородским, и даже говорить об уделах последних как
об «условных держаниях» 197. А сравнительно-исторический материал прямо говорит об обрат-
ном. Полагаем, правы были В. О. Ключевский, А. Е. Пресняков и другие исследователи, кото-
рые считали что никакой государственно-политической зависимости от старшего брата здесь
не видно198, хотя никто из этих историков на типологию в данной связи не опирался. Отноше-
ния между Святославичами регулировались исключительно родовым обычаем, и привносить
в них государственные элементы, с нашей точки зрения, столь же неверно, как усматривать
в наделении Владимиром Святославичем сыновей симптом нарождавшейся «феодальной раз-
дробленности» или, наоборот, – некую реформу административного управления Киевского
государства на местах, которая имела целью укрепление централизованной государственной
власти, поскольку политическая власть князя тем самым якобы помножалась на власть отцов-
скую199.
195
Div. regn. Р. 126–130; см. также статью II (карта на рис. 6).
196
Свердлов 1983. С. 33; он же 2003. С. 163; Толочко 1992. С. 22–35 (ср.: Назаренко 1999b. С. 164–193).
197
Рапов 1977. С. 32–34; автор не отрицает самостоятельности Олега и Владимира по отношению к князю киевскому,
но почему-то характеризует ее как узурпацию: свои уделы младшие Святославичи будто бы «сумели превратить (когда и
каким образом? – А. Н.) по существу в самостоятельные в политическом отношении государства». Модернизирующий термин
«узурпация» прямо употребляет М. Б. Свердлов, говоря о киевском княжении Олега (Свердлов 2003. С. 163).
198
Пресняков 1993. С. 28 (со ссылкой на соответствующее место «Курса» В. О. Ключевского).
199
Юшков 1939. С. 175; Котляр 1998. С. 84–89; и др.
48
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Такие прямо противоположные оценки ранних уделов объясняются одним и тем же мето-
дическом просчетом – проекцией (намеренной или бессознательной) государственных поня-
тий на сферу, где господствовали понятия семейно-родовые. Владимир наделял сыновей не
потому, что стремился тем укрепить централизованный административный аппарат (говоря
так, мы вовсе не хотим отказать ему в таком стремлении), а вынужден был делать это по дина-
стическим принципам своего времени, которые давали право каждому из взрослых сыновей
требовать себе надела. Не думаем, что статус удельного князя под рукой отца – да, подчинен-
ный – ничем не отличался от статуса посадника200. Ведь подчинение князя-сына князю-отцу
отнюдь не государственного свойства, как посадника – князю, ибо, согласно восприятию вла-
сти человеком того времени, был некий актуальный коррелят заложенной в сыне возможности
занять место отца. Немыслимо, чтобы посадник мог возмутиться против киевского князя так,
как сделал это в 1014 г. Ярослав против Владимира.
В отличие от братского совладения в его первоначальной форме, которое было инсти-
тутом обычного родового права, сеньорат таковым не был и, следовательно, должен был так
или иначе декретироваться, учреждаться. Иными словами, можно ожидать, что момент уста-
новления сеньората будет уловим на материале источников. В самом деле, если говорить о
Франкском государстве, то таким моментом, совершенно очевидно, является 817 г., когда
был издан капитулярий императора Людовика Благочестивого, содержащий его политическое
завещание, – так называемое «Устроение империи» («Ordinatio imperii»)201. Суть этого доку-
мента состояла в регламентации взаимоотношений между братьями-сонаследниками (тремя
имевшимися к тому времени у Людовика сыновьями: Лотарем, Пипином и Людовиком) при
политически и владельчески выделенном положении старшего – Лотаря. Лотарь «коронуется
императорским венцом, становясь и соправителем нашим (Людовика. – А. Н.), и наследни-
ком империи. <…> Остальные же его братья, Пипин и тезоименитый нам Людовик, <…> удо-
стаиваются королевского титула и испомещаются в ниже поименованных владениях, в кото-
рых после нашей кончины пользуются королевской властью под старшим братом (разрядка
наша. – А. Н.)»202. Это выделенное императорское положение Лотаря заключалось в ряде госу-
дарственных полномочий, которыми он должен был располагать в отношении младших бра-
тьев. Главным из них было право и обязанность служить гарантом государственного порядка,
то есть вмешиваться в дела братьев в случае ущемления ими интересов церкви или уличения
их в каком-либо ином явном тиранстве203. Кроме того, в руках старшего брата-императора
сосредотачивалась внешняя политика: без его согласия и одобрения младшие не имели права
ни давать ответов иноземным послам, ни вести внешних войн204. Обратной стороной внешне-
политических прерогатив старшего оказывалась его обязанность помогать младшим в случае
нападения на них внешнего врага205.
Эти полномочия Лотаря подкреплялись тем, что его удел не только намного превосходил
уделы братьев, составляя примерно две трети всей Франкской империи, но и обнимал поли-
тически важнейшие области: коренную «Франкию» (Francia – область между Соммой и Луа-
рой) и Италию с Римом; Пипину доставалась Аквитания (сильно урезанная, сравнительно с
Аквитанским королевством самого Людовика Благочестивого по разделу 806 г.), а Людовику –
Бавария (с некоторыми приращениями, но в целом также составлявшая лишь меньшую поло-
200
Юшков 1939. С. 175.
201
Ord. imp. Р. 270–273; Hägermann 1975. S. 278–307.
202
«<…> imperiali diademate coronatum nobis et consortem et successorem imperii <…> constitui. Ceteros vero fratres eius,
Pippinum videlicet et Hludowicum, aequivocum nostrum <…> regiis insigniri nominibus, et loca inferius denominata constituere, in
quibus post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur» (Ord. imp., prooem. P. 271).
203
Ibid. 10. P. 272.
204
Ibid. 7–8. P. 272.
205
Ibid. 6. P. 271.
49
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
вину Баварско-Итальянского королевства Пипина по завещанию 806 г.) 206. В русле идеи сеньо-
рата лежали и установления, касавшиеся дальнейшей судьбы младших уделов. В случае смерти
кого-либо из младших братьев-королей и наличия у покойного нескольких законных сыновей
удел умершего отнюдь не подлежал разделу между сыновьями (как полагалось по завещанию
Карла Великого). «Народ» (populus) должен был выбрать в короли только одного из сыновей, а
император обязан был утвердить такой выбор, принять избранного «вместо брата и сына и, воз-
высив его до отцовского звания, всеми средствами сохранять это положение» 207(снова налицо
роль сениора как гаранта общегосударственного порядка). Что до прочих сыновей покойного
короля, то с ними следовало поступить «милосердно и по любви» («pio amore»)208 – совер-
шенно очевидное и принципиальное отступление от начал corpus fratrum в отношении млад-
ших уделов, коль скоро они мыслились как окончательно, раз и навсегда выделенные. Если
же младший брат уходил из жизни, не оставив законных сыновей, то «его владения должны
вернуться к старшему брату»209. Характерная формула «должны вернуться» (revertatur) со всей
отчетливостью демонстрирует, что составителем завещания удельные королевства младших
братьев мыслились как данные, уступленные сениором, который в этом смысле действительно
оказывался юридически тождествен их общему отцу, из чьих рук они в свое время и получили
свои уделы. И снова мы видим уход от обычая родового совладения, согласно которому вымо-
рочный удел следовало бы поделить между всеми оставшимися братьями.
Рождение в 823 г. у императора Людовика от второго брака еще одного сына, Карла, и
возникшая в связи с этим необходимость выделения королевства для четвертого брата пере-
черкнули династический план 817 г., приведя к затяжному конфликту Людовика со старшими
сыновьями. Попытки Лотаря, ставшего императором Лотарем I (840–855), после смерти отца
в 840 г. настаивать на принципах завещания 817 г. имели следствием его столкновение с бра-
тьями Людовиком и Карлом (Пипин, напомним, умер еще раньше, в 838 г.) и, в конечном
итоге, раздел Франкской империи по Верденскому договору в 843 г. Императорский титул
остался за старшим, но и только: от выделенного владельческого положения Лотаря незаметно
и следа210. Не будучи подкреплено никакими реальными государственно-политическими меха-
низмами, императорское звание подверглось стремительной девальвации: вспомним цитиро-
ванное выше послание сына Лотаря I, императора Людовика II, к византийскому императору
Василию I, в котором Людовик (чьи владения, в отличие от владений его отца, сузились уже
до Северной Италии) вынужден был обосновывать свою императорскую власть принципами
братского совладения – явное противоречие, свидетельствовавшее о неудаче сеньората, заду-
манного Людовиком Благочестивым.
Но неосуществленность этого плана не уменьшает значительности замысла сына и преем-
ника Карла Великого, направленного на реформу освященного веками династического строя,
на внесение в чисто династический механизм взаимоотношений между братьями-соправите-
лями элементов государственно-политического подчинения.
На Руси момент учреждения сеньората также четко улавливается источниками – это заве-
щание Ярослава Мудрого, помещенное в «Повести временных лет» в статье 1054 г.: «В лето
6562. Преставися великыи князь Русьскыи Ярослав. И еще бо живущу ему наряди сыны своя,
рек им: <…> Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяс-
лаву Кыев, сего послушайте, яко послушаете мене, да то вы будеть в мене место. А Святославу
даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смолинеск. И тако раздели им грады,
206
Ibid. 1–2. P. 271.
207
Ibid. 14. Р. 272: «<…> in loco fratris et filii suscipiat et, honore paterno sublimato, hanc constitutionem <…> modis omnibus
conservat».
208
Ibid. 14. P. 272–273.
209
Ibid. 15. P. 273: «potestas illius ad seniorem fratrem revertatur».
210
Böhmer 1. № 1103a.
50
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
заповедав им не преступали предела братия, ни сгонити, рек Изяславу: Аще кто хощеть оби-
дели брата своего, то ты помагаи, его же обидять»211. Выражения «сего послушайте, яко послу-
шаете мене, да то вы будеть в мене место» и «аще кто хощеть обидели брата своего, то ты
помагаи, его же обидять», несмотря на свою лапидарность, не оставляют сомнения в том, что
автор процитированного текста характеризовал с их помощью политико-династический строй,
весьма напоминающий тот, который пытался установить своим завещанием 817 г. Людовик
Благочестивый. Положение Изяслава Ярославина по отношению к братьям «во отца место»
было подкреплено, как и в случае с императорским положением Лотаря I согласно «Устрое-
нию империи», исключительным положением его личного удела. По своим размерам, эконо-
мическому и военному потенциалу удел Изяслава Киевского выглядит доминирующим. Бес-
спорно, ресурсы собственно Киевской земли того времени, включавшей Погорину и Турово-
Берестейскую область, в совокупности с Новгородом намного превосходили ресурсы, скажем,
Святославова Черниговского удела, половину которого, к тому же, территориально составляла
и хозяйственно, и даже политически еще недостаточно освоенная к середине XI в. земля вяти-
чей. Вместе с тем некоторые моменты завещательного распоряжения Ярослава Владимиро-
вича выводят его за пределы аналогии с «Устроением империи» Людовика, сближая, напро-
тив, с более архаическими династическими разделами у франков периода Меровингов. Таков
необычный «чересполосный» характер уделов трех старших Ярославичей: Киев и Новгород
Изяслава разделены Смоленском Вячеслава, Чернигов и Тмутаракань Святослава – степью,
Переяславль и Ростов Всеволода – вятичскими землями Черниговского удела Святослава 212.
Причину тому мы усматриваем в так называемом «триумвирате» старших Ярославичей, то
есть своего рода коллективном сеньорате, сопровождавшем индивидуальный сеньорат Изяс-
лава; такой коллективный сеньорат есть основания считать одним из учреждений «ряда» Яро-
слава. Эти черты придают сеньорату Изяслава по завещанию 1054 г. смазанный, компромисс-
ный характер, который стал предметом особого рассмотрения в другой работе 213.
Если сеньорат по «ряду» Ярослава, как мы считаем, представлял собой закономерную
форму в эволюции княжеского родового совладения на Руси, то следовало бы ожидать, что
типологические параллели ему будут обнаруживаться не только у франков, но и в других евро-
пейских династиях, построенных на corpus fratrum. Действительно, с большей или меньшей
отчетливостью сеньорат прослеживается, например, также в Древнечешском и Древнеполь-
ском государствах, хотя встречающееся в науке сближение завещания Ярослава Мудрого 1054
г. с соответствующими распоряжениями чешского князя Бржетислава I от 1055 г. и польского
князя Болеслава III Кривоустого от 1138 г., к которому ранее присоединялись и мы 214, вряд
ли основательно. Ни первое, ни второе не имели в виду учредить сеньорат, так как к тому
времени он уже существовал и в Чехии, и в Польше. Суть завещаний Бржетислава I и Боле-
слава III из источников до конца не ясна. Вероятно, и тот, и другой стремились уже выйти за
пределы обычного сеньората: чешский князь, похоже, имел в виду собственно единовластие,
польский – создание территориально-политической структуры, которая напоминает хроноло-
гически близкий ей династический проект Владимира Мономаха и Мстислава Великого 215.
Вместе с тем, хотя время появления сеньората в обеих западнославянских странах трудноуло-
211
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. После слов «Всеволоду Переяславль» в Комиссионном списке «Новгородской I
летописи» младшего извода (НПЛ. С. 182), «Новгородской IV» и «Софийской I» летописях (ПСРЛ 4/1. Вып. 1. С. 117; 6/1.
Стб. 181) и некоторых других читается: «<…> а Игорю Володимерь». Достоверность этого сообщения не подлежит сомнению
(см. подробнее в примеч. 5 к статье II).
212
См. примеч. 18 к статье II.
213
См. статью II.
214
Назаренко 2000а. С. 86.
215
О династическом проекте Владимира Мономаха и его сына Мстислава см.: Назаренко 2006а. С. 279–290, а также
статью IV.
51
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
216
Подробнее о сеньорате у ранних Пржемысловичей и Пястов см. в статье I.
217
См. о нем в примеч. 24.
218
Franklin 1982. Р. 6–15.
219
Poppe 1991. Sp. 306.
220
Франклин, Шепард 2000. С. 358.
221
ПСРЛ 1. Стб. 171; 2. Стб. 160–161.
222
Династически «подручный» князь на старшем столе – не просто абсолютный нонсенс с точки зрения родового права,
но и прямое оскорбление как Изяславу Киевскому, так и всем Яро славянам. Еще и по этой причине нам представляется
невероятной остроумная гипотеза, согласно которой Святослав и Всеволод Ярославичи во время отсутствия Изяслава якобы
признали Всеслава киевским князем ценой территориальных уступок со стороны последнего (Кучкин 1985. С. 19–35).
223
ПСРЛ 1. Стб. 267. В «Ипатьевской летописи» (ПСРЛ 2. Стб. 241), так же как в «Радзивиловской» и «Московско-Ака-
демической», находим «с[о]вет их», «руку их», что невозможно понять иначе как указание на Святополка и Владимира Моно-
маха, то есть на коллективный сеньорат киевского и переяславского князей, имевший место в период киевского княжения
Святополка (такое же употребление множественного числа «их» вместо двойственного «ею» находим и в «Поучении» Влади-
мира Мономаха: «Ростиславича <…> и волость их» [ПСРЛ 1. Стб. 241]). По сути это добавление верно, но текстологически
афористический вариант «Лаврентьевской» представляется первичным; да и трудно себе представить, как он мог бы возник-
нуть в результате сокращения варианта «Ипатьевского» типа. Очевидно, последний возник под пером промономаховского
редактора «Повести временных лет».
52
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
А между тем этот статус был принципиально иным, в чем убеждают сделанные выше
типологические наблюдения над происхождением отчины Давыда. Уделы изгоев-Ростислави-
чей действительно находились под рукой Святополка, ибо носили в принципе, генетически,
подчиненный характер, и их отчинность в этом отношении ничего не могла изменить. Удел же
Давыда таковым не был. Уступая Волынь Давыду, Всеволод не испомещал подручного князя в
киевской волости, а восстанавливал status quo ante Волыни, каким он был при Игоре Яросла-
виче, – и здесь признание Давыда отчичем Волыни принципиально меняло ее положение: из
киевской волости она возвращалась в состояние династически самостоятельной отчины. По
одной этой причине получение Давыдом Волыни никак нельзя рассматривать в качестве фео-
дального пожалования; киевский князь действовал в данном случае совсем по другим законам
– по законам династического патримониального права. Ситуация сложилась так, что вскоре
Давыд оказался смещен и Волынь снова вернулась под Киев, но если бы Игоревич остался
на владимирском столе, Волынь имела бы полную возможность стать самостоятельным кня-
жеством, вроде Чернигова, уже при потомстве Давыда, а не только в середине – третьей чет-
верти XII в., при Изяславе Мстиславиче и его сыне Мстиславе. Почему для того, чтобы лишить
Давыда Волыни, понадобился специальный княжеский съезд? 224 Да именно потому, что для
этого недостаточно было решения киевского сениора; определить владельческую судьбу князя,
входящего в corpus fratrum могло только само corpus fratrum – собрание всей правящей (то
есть за исключением князей-изгоев) братии. Подчинение же Давыда Святополку происходило
не из династического положения Волынского князя (как в случае с Ростиславичами), а было
чисто государственной природы, являясь следствием сеньората. Давыд «ходил в руку» Свя-
тополка (и Владимира Мономаха) в той же мере, в какой и черниговские Святославичи, в
отношении которых летописные формулы тоже достаточно выразительны: так, решив идти в
1111 г. на половцев, Святополк и Владимир послали к Давыду Черниговскому, «веляча (выде-
лено нами. – А. Н.) ему с собою»225. Вот тут положение действительно было, насколько можно
судить, тождественным: ведь и Святославичи оказались исключены в Любече из числа претен-
дентов на Киев, коль скоро киевское княжение их отца не признавалось династически леги-
тимным226.
Нелегко понять, почему идея сеньората, столь четко проявившаяся в 817 г., никак не
присутствует в аналогичном завещании Карла Великого 806 г. Уделы преемников Карла при-
мерно равны, и все установления капитулярия 806 г. подчеркнуто симметричны по отношению
ко всем трем братьям-сонаследникам. Во всяком случае такое резкое различие двух однотип-
ных документов, разделенных всего десятилетием, свидетельствует, что приобретение поли-
тическим строем тех или иных по природе сингулятивных, неделимых характеристик (напри-
мер, качества «империи» и титула «императора») само по себе сеньората вовсе не рождает.
Несомненно, и при Карле Великом в политической элите Франкского государства были люди,
готовые отстаивать идею неделимости империи. И дело не в том, что в начале правления Людо-
вика Благочестивого произошел качественный скачок в государственно-политическом созна-
нии франков, а в том, что в окружении Людовика возобладали именно сторонники сеньората,
тогда как советники его отца, среди которых доминировали династические традиционалисты,
были оттеснены от двора (например, известный Теодульф, епископ орлеанский, отставленный,
что характерно, по причине заступничества за обойденного в завещании 817 г. Бернхарда,
племянника Людовика Благочестивого). И хотя в целом государственное строительство при
224
ПСРЛ 1. Стб. 273; 2. Стб. 248–249.
225
ПСРЛ 2. Стб. 265.
226
Назаренко 2006а. С. 282–283; см. также статью IV.
53
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Людовике продолжало тенденции, заложенные Карлом 227, все же удивительно, как совсем по-
новому начинают трактоваться привычные понятия.
Реформа церковной жизни, направленная на унификацию ее правовых основ в масшта-
бах всей державы, являлась одним из важнейших начинаний Карла Великого, но только при
Людовике Благочестивом был сделан шаг от правового единообразия (unitas regulae Бенедикта
Анианского, одного из ближайших советников Людовика в первый период его правления 228)
к идее единства церкви (unitas ecclesiae) как государственному императиву, а следовательно,
и далее – к идее единства империи (junitas imperii)229. Нетрудно убедиться, насколько важ-
ным для политической программы составителей «Устроения империи» был переход от тра-
диционного общего представления о короле как защитнике церкви к представлению о том,
что благополучие церкви невозможно в условиях «человеческих разделений», и потому задача
охранения церкви требует государственного единства. Сам снем в Ахене, на котором было
оглашено завещание, собрался «для обсуждения дел пользы церковной и всей нашей импе-
рии» («propter ecclesiasticas vel totius imperii nostri utilitates pertractandas»). Отвечая тем, кто
убеждал Людовика поделить государство между сыновьями «по обычаю отцов наших» («more
parentum nostrorum»), император возражал: «Ни мы, ни те, кто мыслит здраво, никоим образом
не думаем, что из-за любви и милости к сыновьям может быть в силу человеческого разделе-
ния расчленено единство империи, соблюденной для нас Богом, дабы по этой причине не воз-
никло никакого расстройства в святой церкви и мы не допустили никакой обиды Тому, властью
Которого держится правда в любом королевстве» 230. По всему тексту рассыпаны настойчивые
указания на то, что династические нововведения предпринимаются «ради пользы империи и
<…> защиты всей церкви» («propter utilitatem imperii et <…> totius ecclesiae tutamen»); что
право старшего брата-императора вмешиваться в дела младших братьев обусловлено защи-
той церкви, если кто-то из младших поведет себя как «разделитель или притеснитель церкви
или неимущих» («aut divisor aut obpressor ecclesiarum vel pauperum»); что в случае бездетной
смерти старшего брата-императора на его место должен быть избран один из братьев «ради
общего блага и спокойствия церкви и единства империи» («propter omnium salutem et ecclesiae
tranquillitatem et imperii unitatem»)231. (Людовик явно опасался простого расчленения импера-
торского удела между оставшимися братьями-королями и возврата к обычному паритетному
соправлению.)
Эта отчетливо обозначивающаяся взаимосвязь между вызреванием нового государ-
ственно-политического сознания, сопротивлявшегося территориальным разделам, коль скоро
они сопровождались взаимной независимостью уделов, и идеей некоего надгосударственного
единства церкви требует к себе всяческого внимания. Тот факт, что такая взаимосвязь и инте-
грирующая функция церкви обнаруживается даже в государстве франков, в котором институ-
ционально единой церкви никогда не существовало (она состояла здесь из ряда канонически
независимых друг от друга архиепископств), говорит сам за себя. И было бы, конечно, непоз-
волительным упрощением сводить дело только к потенциальным неудобствам для церковных
иерархов, проистекавшим от политических разделов, которые далеко не всегда учитывали гра-
ницы митрополичьих округов.
227
См. об этом: Semmler 1990. S. 125–146, а также другие статьи этого сборника, специально посвященного проблематике
правления Людовика Благочестивого.
228
Semmler 1983. Р. 1–49.
229
Semmler 1960. S. 37–56; Boshof 1981. S. 531–571.
230
«<…> nequaquam nobis пес his qui sanum sapiunt visum fiiit, ut amore filiorum aut gratia unitas imperii a Deo nobis conservati
divisione humana scinderetur, ne forte hac occasione scandalum in sancta ecclesia oriretur et offensam illius in cuius potestate omnium
iura regnorum consistunt incurreremus» (Ord. imp., prooem. P. 270–271).
231
Ibid., prooem., 10, 18. P. 271–273.
54
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
232
О проблеме Черниговской и Переяславской митрополий, в том числе о датировке их одновременного учреждения
около 1069/70 г. см.: Назаренко 2007с. С. 85–101 или статью VI (здесь прочая немногочисленная литература вопроса).
233
Назаренко 2001с. С. 393–397 (здесь и литература вопроса).
234
Янин 1. № 51.
55
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
235
Главу о «ряде» Ярослава в своем «Княжом праве» А. Е. Пресняков проницательно закончил констатацией: «Рассмат-
ривая содержание Ярославова ряда и положение его наследства в руках Ярославичей, нельзя не уловить определенной поли-
тической тенденции к сохранению основ государственного единства в компромиссе с тенденцией семейного раздела» (Прес-
няков 1993. С. 41).
236
Ann. г. Fr., а. 817. Р. 146.
237
Ann. Bert., а. 850. Р. 38.
238
Ann. г. Fr., а. 813. Р. 138; Theg. 6. Р. 591.
239
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 149–150. В Лаврентьевском списке «Повести временных лет» и близких ему указание на
место княжения Изяслава пропущено, тогда как в Ипатьевском и Хлебниковском читается: «Изяславу тогда в Турове кня-
зящу». Это, разумеется, всего лишь домысел редактора протографа Ипатьевского и Хлебниковского, столкнувшегося с про-
пуском в своем оригинале. В равной мере предположением позднейших летописцев являются и другие варианты заполнения
лакуны, согласно которым Изяслав помещается в Киеве (ПСРЛ 9. С. 87) или в Новгороде (ПСРЛ 7. С. 333); исторически
наиболее правдоподобным выглядит последнее.
56
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
240
ПСРЛ 2. Стб. 595.
241
Там же. Стб. 657.
242
Карамзин 1/2. Примечания. Стб. 161. Примеч. 405.
57
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
243
Замысел принадлежал еще Владимиру Мономаху. В 1132 г. «Ярополк приведе Всеволода Мстиславича из Новагорода
и да ему Переяславль по хрьстьному целованью, акоже ся бяше урядил с братом своим Мстиславом по отню повеленью,
акоже бяше има дал Переяславль с Мстиславом» (ПСРЛ 1. Стб. 301). О том, что это был элемент десигнации, прямо говорит
«Новгородская I летопись»: «Ходи Всеволод в Русь Переяславлю, повелением Яропълцем <…> И рече Гюрги и Андреи: “Се
Яропълкъ, брат наю, по смерти своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану своему”, – и выгониста и ис Переяславля» (НПЛ.
С. 22). См. подробнее: Назаренко 2006а. С. 279–290 или статью IV.
244
Ann. Bert., а. 875–876. Р. 126–127.
58
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
59
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
IV. Династический проект Владимира
Мономаха: попытка реформы киевского
столонаследия в 30-е годы XII века 245
Для раннего периода древнерусской истории (IX–XI вв.) характерно представление о
государственной территории и ее ресурсах как об общем владении княжеского семейства в
целом. Это представление не было чем-то особенным; оно обнаруживается и в других евро-
пейских обществах на достаточно ранних стадиях развития 246. В таких условиях изменения
внутридинастической конъюнктуры влекли за собой владельческие переделы, которые выра-
жались, в частности, в перемещениях князей с одного стола на другой. Тем самым подобные
переделы и перемещения, когда князь и его потомство не были связаны с каким-то конкрет-
ным столом, служили своебразным механизмом, скреплявшим политическое единство Древ-
нерусского государства. И в дальнейшем, в XII столетии, принадлежность местных княжеских
династий в отдельных древнерусских землях-княжениях (там, где такие самостоятельные кня-
жеские династии образовались) к одному, пусть и сильно разросшемуся, семейству являлась
существенным фактором, поддерживавшим представление о единстве Руси как о некоей иде-
альной политической норме. Вопрос заключался только в том, какие политические механизмы
и институты могли обеспечить реализацию этой идеальной нормы. Коль скоро, во-первых,
обладание киевским столом до середины XII в. было сопряжено с номинальным старейшин-
ством в княжеском роде в целом, а во-вторых, в Киевской земле не существовало собственной
княжеской династии, то одним из таких политических механизмов оставался порядок киев-
ского столонаследия.
Согласно традиционному династически-родовому порядку, Киев наследовался генеало-
гически старейшим из князей. В эпоху, когда княжеское семейство было еще относительно
компактным, это практически означало наследование Киева старшим из братьев умершего
киевского князя, а в случае отсутствия братьев – старшим из сыновей. Такой способ престо-
лонаследия – очень древний и широко распространенный. Однако с течением времени в связи
с усложнением внутридинастической ситуации и в связи с тем, что политические и военные
возможности князей не всегда совпадали с их местом в родовой иерархии, этот порядок теряет
прозрачность, вследствие чего возникает необходимость в подкрепляющем его договоре.
Кажется, впервые с более или менее отчетливыми следами такого договора мы сталкива-
емся в источниках в правление киевского князя Всеволода Ярославича (1078–1093) 247. Всево-
245
* Исправленный и дополненный вариант работы: Назаренко 2006а. С. 279–290.
246
Об этом институте в раннесредневековых западноевропейских «варварских» королевствах, в частности, в королевстве
(затем – «империи») франков, который получил в науке название «братского совладения» (<corpus fr at гит), см.: Назаренко
2000а. С. 500–519, особенно литературу, указанную на с. 501–502, примеч. 4; а также статьи II, III.
247
Наблюдения В. А. Кучкина на основе «Слова о полку Игореве» и «Поучения» Владимира Мономаха, будто предше-
ственник Всеволода и его старший брат Изяслав Ярославин (1054–1078, с перерывами) собирался передать Киев своему стар-
шему сыну Святополку в обход брата Всеволода, который получил Киев якобы только после договора со Святополком (Кучкин
1995а. С. 111–113), не представляются нам основательными. Исследователь выдвинул два аргумента: пребывание Святополка
в Киеве в момент похорон Изяслава (Сл. п. Иг. С. 258) и свидетельство «Поучения», что после битвы на Нежатиной ниве,
в которой погиб Изяслав, Мономах и, вероятно, Всеволод вернулись к Переяславлю и стали «в оброве» (ПСРЛ 1. Стб. 248).
Однако даже если признать, что на похоронах Изяслава распоряжался действительно Святополк, успевший прибыть из дале-
кого Новгорода, а не сидевший в Вышгороде младший Ярополк (как о том говорится в «Повести временных лет»: ПСРЛ 1.
Стб. 202; 2. Стб. 193), то отсюда еще очень далеко до вывода, будто существовал договор о наследовании Киева Святополком.
И уж совсем не видно оснований понимать упомянутое сообщение «Поучения» Владимира Мономаха в том смысле, что Все-
волод с сыном отправились к Переяславлю непременно «в первые дни (выделено нами. – А. Н.) после битвы на Нежатиной
ниве» (Кучкин 1995а. С. 112). В списке «путей» «Поучения» его автора интересовали именно и только походы, тогда как о
событиях иного рода, происходивших в промежутке между «путями», редко что-либо говорится. О сражении на Нежатиной
ниве 3 октября сказано непосредственно после известия о поражении Всеволода от приведенных его племянниками Олегом
60
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
лод был последним из Ярославичей, поэтому генеалогически старейшим после него был стар-
ший из сыновей его старшего брата Изяслава. Действительно, мы видим, как при Всеволоде
Святополк Изяславич сидит в Новгороде, а в период между 1086 и 1088 гг. к его новгородским
владениям присоединяется еще и Туров (Туровская волость простиралась тогда до Берестья
на западе)248. Такое неумеренное усиление Святополка объяснимо только договором об Изяс-
лавиче как преемнике Всеволода. Естественно думать, что договор был заключен еще в киев-
ское княжение Изяслава, отца Святополка, быть может, в 1078 г., когда Изяслав согласился
поддержать Всеволода против его племянников, пытавшихся захватить Чернигов – Олега Свя-
тославича и Бориса Вячеславича249. Однако около 1091 г. Всеволод отнял у Святополка Новго-
род, что означало разрыв договора 250; в таком случае наследником Киева становился старший
из Всеволодовичей – Владимир Мономах. Непосредственные причины этого шага киевского
князя неизвестны, но само намерение силовым образом сузить круг потенциальных киевских
столонаследников показательно. Запомним его. В летописи эти обстоятельства замолчаны, и
Всеволод, напротив, представлен поборником традиционного порядка столонаследия: летопи-
сец ставит ему в заслугу, что он занял Киев «по братьи своей, с правдою, а не с насильем»,
исполняя завет своего отца – Ярослава Мудрого251.
и Борисом половцев на Сожице 25 августа – между тем, на это время приходится отъезд Всеволода из Переяславля в Киев
к старшему брату в поисках помощи. Коль скоро между «<…> и пакы и-Смолиньска же пришед и пройдох <…> до Перея-
славля» (сразу после Сожицы) и «той пакы ходихом <…> биться Чернигову» (Нежатина нива) прошло больше месяца, то
почему между последним и «<…> и пакы идохом Переяславлю» не могло совершиться вокняжение Всеволода в Киеве, –
тем более, что о нем прямо сообщает «Повесть временных лет»? «Стахом в оброве» у Переяславля естественно соотнести с
тем «стоянием» Всеволода «у Переяславля», которое «Повесть» относит уже к следующему, 1079, году и связывает с новым
появлением у границ Руси половцев, на этот раз наведенных младшим братом Олега Святославича Романом (ПСРЛ 1. Стб.
204; 2. Стб. 195); таким образом, «стояние в оброве» имеет причину, вовсе не связанную с тем, что Переяславль будто бы и
после гибели Изяслава продолжал некоторое время оставаться резиденцией Всеволода, как считает В. А. Кучкин. Договор,
обусловливавший киевское преемство Всеволода, возможно, действительно существовал, но заключен он был, конечно, не со
Святополком, а с самим Изяславом, и содержанием договора, как о том говорится ниже, было не вокняжение Всеволода в
Киеве, а судьба столицы Руси после смерти Всеволода.
248
Назаренко 2001а. С. 548–552. Святополк «иде <…> к Турову жити», то есть избрал своей резиденцией Туров вместо
прежнего Новгорода в 1088 г., но получить Туров он мог еще в конце 1086/7 г., после смерти своего младшего брата Ярополка
Изяславича (ПСРЛ 1. Стб. 206–207).
249
ПСРЛ 1. Стб. 200–201; 2. Стб. 191–192.
250
Мы опираемся в данном случае на гипотезу о соединении в 1088–1091 гг. власти над Новгородом и Туровом в руках
Святополка, которая обоснована нами в другой работе: Назаренко 2001а. С. 554–556. Нам осталось непонятным возражение
В. А. Кучкина, будто «захват» Святополком Турова, который был киевской волостью, должен был повести к разрыву со Все-
володом Киевским и утрате туровским князем статуса киевского столонаследника; «обладание Святополком Туровом могло
иметь место только по соглашению с киевским князем» (Кучкин 2003b. С. 78–79. Примеч. 66). Но мы говорим вовсе не о
«захвате» Турова Святополком, а именно о передаче ему Турова Всеволодом как киевскому столонаследнику. О том же кос-
венно свидетельствует и не вполне понятное выражение из «Списка новгородских князей»: «А Святополк седе на столе (в
Новгороде. – А. Н.), сын Изяславль, иде Кыеву» (НПЛ. С. 161, 470). В Киев Святополку имело смысл ехать как союзнику, а не
как врагу киевского князя. Недавно Т. В. Круглова обратила внимание на известие «Ермолинской летописи» (конец XV в.) и
ряда родственных ей, которое в этих сводах следует непосредственно за сообщением о переезде Святополка в Туров: «<…> а в
Новеграде седе Давид Святославич» (ПСРЛ 23. С. 25; 15. Стб. 176). Принимая его, исследовательница упраздняет хронологи-
ческие противоречия между «Списком новгородских князей» и летописными сведениями о переменах на новгородском столе
(из необходимости устранения этих противоречий исходили и мы в нашей гипотезе), но ценой допущения порчи «Списка»:
на самом деле Давыд Святославич сидел в Новгороде якобы дважды, тогда как упоминание о первом княжении оказалось в
«Списке» опущено (Круглова 2007. С. 15–20). С точки зрения общетекстологической, такое решение представляется менее
экономичным, чем предложенное нами и не требующее конъектур или допущений о порче существующих текстов, и уже
поэтому менее вероятным. Довод Т. А. Кругловой, что Мстислав Владимирович не мог занять новгородского стола раньше
Давыда Святославича, так как Давыд «на династической лестнице находился на ступень выше» (там же. С. 18), исходит
251
из несколько догматизированного представления о так называемом «лествичном восхождении» князей на столы исклю-
чительно по генеалогическому старшинству. Опровергать его было бы излишним; достаточно напомнить, что генеалогическая
дистанция между Давыдом и Мстиславом не помешала последнему сесть в Новгороде в начале 1090-х гг. Да, в начале 1096 г.
«пошед Давыд узворотися и седе у Смоленьске опять» (ПСРЛ 2. Стб. 219–220), но из этих слов следует только, что до Нов-
города он сидел в Смоленске, а вовсе не то, что он дважды («опять») переходил из Новгорода в Смоленск и, значит, получил
Новгород впервые еще при Всеволоде Ярославиче, как считает исследовательница (Круглова 2007. С. 17). Предложенное ею
объяснение, каким образом указание на первое княжение Давыда в «Списке новгородских князей» оказалось опущено, также
не убеждает. Известие о втором княжении Давыда составителю «Списка», в котором Т. В. Круглова видит «летописца кня-
61
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Если Всеволод действительно намеревался передать Киев своему старшему сыну Влади-
миру Мономаху, то еще более загадочным делается поведение последнего после смерти отца
в 1093 г., которое и без того всегда ставило в тупик историков. Почему Мономах, распола-
гая подавляющим перевесом сил над Святополком и находясь в момент кончины Всеволода
в Киеве, тем не менее добровольно уступает столицу Руси Святополку, да к тому же еще, как
выясняется, в нарушение отцовского завещания? Мы видим тому только одно реальное объ-
яснение, которое, собственно, дается и в летописи: ярко выраженный легитимизм Владимира
Всеволодовича 252. Тот самый легитимизм, который еще раз проявился чуть позднее, в 1094 г.,
когда Мономах уступил Чернигов своему двоюродному брату Олегу Святославичу, потому что
Олег был более старшим отчичем Чернигова, чем Мономах (Святослав Ярославич занимал
черниговский стол прежде Всеволода Ярославича) 253. Еще более значимым следствием леги-
тимизма Мономаха стал общерусский междукняжеский договор, заключенный в октябре 1097
г. в Любече.
О Любечском съезде историки размышляли много, и все же до сих пор два центральных
момента, с ним связанных, на наш взгляд, остались недостаточно проясненными, а именно:
политический смысл любечских соглашений и роль в них Владимира Мономаха.
В «Повести временных лет» любечская программа изложена как лапидарная проклама-
ция принципа отчинности. Вот этот хорошо известный историкам текст: «Къжьдо да держит
отьчину свою: Святопълк – Кыев Изяславль, Володимер – Вьсеволоже, Давыд и Ольг и Яро-
слав – Святославле, а имъже раздаял Вьсеволод городы: Давыду – Володимерь, Ростислави-
чема Перемышль – Володареви, Теребовль – Василькови» 254. Общерусский съезд был вызван
необходимостью решить трудный вопрос об инкорпорации Святославичей в политическую
систему Руси после силового возвращения в Чернигов в 1094 г. Олега и Ярослава Святосла-
вичей, а также после смуты, начавшейся вследствие отказа Олега участвовать в общерусской
борьбе против половцев. Суть дела, разумеется, заключалась не в альтернативе, отдавать или
не отдавать Чернигов Олегу либо Святославичам в целом (Мономах уже сделал это), а в том,
чтобы определить общие контуры политико-династического порядка на Руси после заверше-
ния эпохи Ярославичей, порядка, который создал бы основу для единства внутри княжеского
семейства и совместных внешнеполитических действий – прежде всего против половцев: «Да
ныне отъселе имемъся в едино сьрдьце и блюдем Русьскые земле» 255. А это означало не просто
определить владения каждого из князей (хотя именно на этой внешней стороне дела по понят-
ной причине сосредоточился летописец), а прежде всего установить их положение в династиче-
ской иерархии, иными словами – положение по отношению к киевскому столу и к возможности
в свое время претендовать на него, то есть установить их место в системе киевского столона-
жеского дома потомков Мстислава Великого», потребовалось будто бы «для разделения первого и второго княжений Мсти-
слава»; поскольку у известия о первом княжении Давыда такой специфической функции не было, то летописец его просто
вычеркнул (там же. С 19). Следуя такой логике, летописцу следовало бы опустить и другие сведения «Списка», не касающиеся
Мстислава и его потомков. Все эти затруднения суть следствия одного – признания безусловной достоверности упомянутого
сообщения «Ермолинской летописи» о вокняжении в Новгороде Давыда после Святополка. Но как раз оно-то отнюдь не обя-
зательно. Понять, как мог подобный текст возникнуть под пером позднейшего редактора, значительно легче, чем объяснить,
почему образовалась мнимая лакуна в «Списке новгородских князей». В сильно сокращенном тексте «Ермолинской летописи»
выпущен пространный рассказ «Повести временных лет» об усобице 1095–1096 гг., вследствие чего сообщение под 6603 г.
о переходе Давыда в Смоленск из Новгорода оказалось в опасной визуальной близости от сообщения под 6596 г. об уходе
Святополка в Туров. Поздний летописец понял последнее, подобно большинству современных историков, как свидетельство
об освобождении новгородского стола, который он и «отдал» Давыду, потому что именно Давыд чуть ниже упоминается в
качестве новгородского князя. 6 ПСРЛ 1. Стб. 216; 2. Стб. 207.
252
«Володимер же нача размышляли, река: аще сяду на столе отьца своего, то имам рать с Святопълкъм възяти, яко тъ
есть стол преже отьца его был (разрядка наша. – А. Н.). И тако размыслив, посла по Святопълка Турову» (ПСРЛ 1. Стб. 217;
2. Стб. 208).
253
ПСРЛ 1. Стб. 226; 2. Стб. 216–217.
254
ПСРЛ 1. Стб. 256–257; 2. Стб. 230–231.
255
ПСРЛ 1. Стб. 255; 2. Стб. 231.
62
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
256
Олег говорит засевшему в Муроме Изяславу, сыну Владимира Мономаха: «Иди в волость отьца своего Ростову, а то
есть волость отьца моего, да хочю, ту седя, поряд сътворити с отьцем твоим» (ПСРЛ Г Стб. 236–237; 2. Стб. 226–227).
257
После захвата этих городов Олегом, Мстислав убеждает его: «Иди из Суждаля Мурому, а в чюжеи волости не
седи» (ПСРЛ 1. Стб. 237; 2. Стб. 227). Отсылая Олега именно в Муром, а не в Смоленск, куда тот должен был отправиться
по договору со Святополком и Владимиром Мономахом, Мстислав тем самым взывает к отчинному сознанию.
258
Печерский летописец поместил в статье 1073 г. пространную филиппику против Святослава: «А Святослав седе Кыеве,
прогънав брата своего, преступив заповедь отьню, паче же Божию» и т. д. (ПСРЛ 1. Стб. 183; 2. Стб. 173). Преподобный
Феодосий Печерский, тогдашний игумен монастыря, запретил даже поминать Святослава во время богослужения (Жит. Феод.
Печ. С. 424).
259
ПСРЛ 1. Стб. 267; 2. Стб. 241. Под «их» следует, по нашему мнению, подразумевать Святополка и Владимира Моно-
маха; ср. такое же употребление множественного числа «их» вместо двойственного «ею» в «Поучении» Владимира Мономаха:
«Ростиславича <…> и волость их» (ПСРЛ 1. Стб. 241).
260
ПСРЛ 2. Стб. 265. См. подробнее в статье III.
261
Тот факт, что в Любече должен был обсуждаться династический статус Святославичей, естественно, не остался не заме-
ченным историками, но оценивался иначе. Так, М. Димник полагает, что дело свелось к утрате Олегом старейшинства среди
Святославичей и перемещению Святославичей в целом на лестнице династического старшинства со второго места (после
Изяславича Святополка) на третье (после Всеволодовича Владимира) (Дгмтк 1997. С. 14–20).
262
ПСРЛ 2. Стб. 296.
263
Зайцев 1975. С. 92.
63
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
264
ПСРЛ 2. Стб. 275–276.
265
ПСРЛ 2. Стб. 273.
266
ПСРЛ 7. С. 24; 15. Стб. 192.
267
ПСРЛ 1. Стб. 291; 2. Стб. 284–285; НПЛ. С. 20.
268
О близкородственных браках в древнерусском княжеском семействе см.: Назаренко 2001а. С. 559–584; а также статью
VII.
64
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
наоборот, следуя по стопам своего отца, сам пошел против любечского порядка, с таким тру-
дом выстроенного им самим? Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо попытаться глубже вник-
нуть в замысел Мономаха в 1117 г., а он, похоже, был отнюдь не вполне понятен даже его
современникам.
Некоторые скрытые до поры стороны плана Владимира Всеволодовича прояснились
только после того, как вступила в действие вторая его часть. По смерти киевского князя Мсти-
слава Владимировича (1125–1132) киевский стол, вполне в рамках династического легити-
мизма, перешел к его следующему по старшинству брату Ярополку. И тут произошло неожи-
данное для многих. Первым шагом Ярополка Владимировича в качестве киевского князя стала
акция, копировавшая акцию Мономаха в 1117 г.: новгородский князь Всеволод Мстиславич
был переведен ближе к Киеву, в Переяславль, причем сделано это было в силу договора, заклю-
ченного между Мстиславом и Ярополком еще при жизни их отца и по настоянию последнего 269.
Итак, Мономах хотел не просто передать Киев своему старшему сыну в обход генеалогически
старейшего племянника, а сверх того еще и оставить столицу Руси в руках старшего Мсти-
славича в обход своих младших сыновей от второго брака – Юрия Долгорукого и Андрея 270.
Подобно Ярославу Святополчичу в 1117 г., именно так поняли дело Юрий и Андрей Влади-
мировичи в 1132 г.: «И рече Гюрги и Андреи: се Яропълк, брат наю (наш. – А. Н), по смерти
своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану (племяннику. – А. Н.) своему; и вышниста и (его. –
А. Н.) ис Переяславля» 271.
Однако даже и теперь нельзя было сказать, что суть династической реформы, задуманной
Владимиром Мономахом, прояснилась вполне. Чего добивался Мономах? Радикальной ломки
традиционного порядка престолонаследия путем замены сеньората примогенитурой, то есть
наследованием от отца к старшему сыну, минуя дядей последнего? Или имелось в виду дру-
гое: буквальное следование любечским соглашениям грозило со временем привести к хаосу
в результате неумеренного возрастания числа отчичей Киева. И Мономах, несомненно, пред-
видя это, стремился не обрушить им же созданный любечский строй, а спасти его ценой исклю-
чения из киевского столонаследия не только Святополчичей, но и младших членов собствен-
ного семейства?
Династическая цепочка Владимир Мономах – Мстислав Владимирович – Всеволод
Мстиславич дает известные основания предполагать первую из названных возможностей. Яро-
полк Владимирович мог быть включен в эту цепочку в качестве промежуточного звена для
большей верности реформы, угрозы которой с его стороны в принципе не было никакой вслед-
ствие его бездетности (к 1117 г. Ярополку было уже около тридцати пяти лет, и это обстоятель-
ство, надо думать, выяснилось с достаточной определенностью). В то же время Вячеслав, сле-
дующий по старшинству после Ярополка среди Владимировичей, имевший по меньшей мере
одного сына272, похоже, исключался из числа киевских столонаследников по плану Мономаха.
И все же более вероятной нам представляется вторая возможность – что Владимир Моно-
мах хотел модифицировать любечский порядок, не разрушая его в корне. В самом деле, в 1132
г., когда Юрий Долгорукий согнал с переяславского стола Всеволода, только что посаженного
там Ярополком, последний вывел Юрия из Переяславля «хрестьнаго ради целованья» и поса-
дил там следующего по старшинству Мстиславича – Изяслава 273. Ясно, что речь идет о том
269
ПСРЛ 1. Стб. 294–295; 2. Стб. 301.
270
О происхождении Юрия, Романа (к 1132 г. уже умершего) и Андрея Владимировичей от второго брака Владимира
Мономаха см.: Назаренко 1993а. С. 65–70; он же 2001а. С. 585–608; Кучкин 1999. С. 50–82.
271
НПЛ. С. 22.
272
Михаил Вячеславич умер при жизни отца, в 1129 г. (ПСРЛ 2. Стб. 293; 6638 г. в «Ипатьевской летописи» – ультрамар-
товский: Бережков 1963. С. 134), уже взрослым человеком, если Роман, «Вячеславль внук», получивший в 1164 г. Василев
(ПСРЛ 2. Стб. 525; Бережков 1963. С. 176), был именно его сыном.
273
ПСРЛ 1. Стб. 301–302; 2. Стб. 295.
65
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
274
ПСРЛ 1. Стб. 302.
275
ПСРЛ 2. Стб. 282. В пользу такого предположения говорит сама формулировка требования Ольговичей в 1134 г.: «что
ны отьць держал» (именно «отец», Олег Святославич, а не Святославичи в целом).
276
Так считают большинство исследователей: Грушевсъкий 2. С. 132. Прим. 2; Пресняков 1993. С. 68. Примеч. 155; Зайцев
1975. С. 90–91. В обоснование этой датировки можно сослаться на сам ход событий, как они описаны в «Лаврентьевской
летописи»: пришедшие на помощь Всеволоду Ольговичу половцы послали к нему послов, но этих послов «не пропустиша
опять, Ярополчи бо бяхуть посадници по всей Семи, и Мстиславича Изяслава посадил Курьске» (ПСРЛ 1. Стб. 296–297;
соответствующее место в списках группы Ипатьевского испорчено). Коль скоро послы беспрепятственно прошли в Чернигов,
но не смогли вернуться обратно, то напрашивается вывод, что княживший в Переяславле Ярополк посадил своих посадников в
Посемье только в ходе начавшегося конфликта. В таком случае слова Ольговичей «что ны отьць держал» приходится понимать
так, что после смерти Олега его владения перешли не к его сыновьям, а к его младшему брату Ярославу.
277
В 1134 г. (статья 6643 г. в «Ипатьевской летописи» – ультрамартовская: Бережков 1963. С. 135–136) «Юрьи испроси
у брата своего Ярополка Переяславль <…> и про то заратишася Олговичи» (ПСРЛ 2. Стб. 295).
278
В 1137 г. там сидит Глеб Ольгович (НПЛ. С. 25).
66
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
279
«Усретоша бо мя слы от братья моея на Волзе, реша: Потъснися (поторопись. – А. Н.) к нам, да выженем (выгоним. –
А. Н.) Ростиславича и волость их отнимем <…> И рех: Аще вы ся и гневаете, не могу вы я ити, ни крьста переступити. И
отрядив я (их. – А. Н), взем Псалтырю, в печали разгнух я (ее. – А. Н.)» (ПСРЛ 1. Стб. 241).
280
Это путешествие по Волге надо сопоставить с тем местом в списке «путей» Мономаха, где аорист единственный раз
сменяется настоящим временем: «<…> и по 3 зимы ходихом Смолинску, и се ныне иду Ростову» (ПСРЛ 1. Стб. 250). Обычно
здесь следуют конъектуре И. М. Ивакина, читая вместо «и се ныне иду Ростову» «и-Смолиньска идох Ростову» (Орлов 1946.
С. 146; ПВЛ. С. 104, 527; и др.). Не видим в этом никакой необходимости. Напротив, если сообразить, когда именно Мономах
шел «Ростову», то получим как раз датировку (одну из возможных) конфликта с Ростиславичами. В самом деле, Смоленск
был получен Мономахом на Любечском съезде в октябре 1097 г.; до этого он был в руках Давыда Святославича. Стало быть,
ходить «по 3 зимы» (то есть три зимы подряд) в Смоленск он мог только начиная с зимы 1097–1098 гг. Это хорошо вписы-
вается в хронологию «путей», так как непосредственно предшествующие события относятся к 1096 г. (походы против Олега
Святославича к Стародубу и против его брата Давыда – к Смоленску, в результате чего Смоленск и был оставлен за Давыдом
– как оказалось, только до Любеча). Затем Мономах с кем-то из сыновей провел зиму 1097–1098 гг. в Ростове («и потомь
паки идохом к Ростову на зиму») – несомненно, с целью устроения Ростовской земли, сильно пострадавшей от войны с Оле-
гом в 1096 – начале 1097 г. Отсюда ясно, что слова «и се ныне иду Ростову» были написаны Мономахом не ранее 1101 г.,
после зим 1098–1099, 1099–1100 и 1100–1101 гг. (в этом отношении мы несколько уточняем вывод более ранней работы:
Назаренко 2006а. С. 288–289. Примеч. 35). Как раз на осень предыдущего года (после совета в Уветичах 30 августа 1100 г.,
когда решалась судьба Давыда Игоревича) приходится требование братьев Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича
Мономаха, Давыда и Олега Святославичей к племянникам Ростиславичам либо ограничиться вдвоем одним Перемышлем,
либо пустить «Василька семо, да его кормим еде» (ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 250) (видимо, слепота казалась князьям помехой
в праве иметь собственную волость – как, собственно,
281
и рассчитывал Давыд Игоревич). После этого Мономах отправился в очередной раз «на зиму» (1101–1102 гг.) в Ростов,
на пути куда («на Волзе») его и застали послы братьев с сообщением, что «не послуша сего Володарь, ни Василко», и с
предложением, известным уже по «Поучению»: «Потъснися к нам, да выженем Ростиславича». Мономах отказался, не желая
нарушить любечское крестоцелование. Остальные же братья, похоже, так и не решились на поход без Мономаха, и дело оста-
лось без последствий. Эти хронологически достаточно жесткие рассуждения приводят к заключению, что первоначальный
вариант перечня «путей», заканчивавшийся словами «и се ныне иду Ростову», был составлен одновременно с собственно
«Поучением» (или первым вариантом его) осенью 1101 г. Оба они стали непосредственным продолжением письма к Олегу
Святославичу, написанного в 1097 г. – после мира Олега с Мстиславом Владимировичем, но до Любечского снема.Отвергая
конъектуру И. М. Ивакина, к несколько отличной датировке поездки в Ростов – зимой 1099–1100 гг. – и, соответственно,
первого варианта «Поучения» недавно пришел А. А. Гиппиус (Гиппиус 2003. С. 60–99; он же 2004. С. 144–155). Разбор весьма
дифференцированной, в том числе и лингвистической, аргументации исследователя здесь был бы невозможен, да и неуместен.
Укажем лишь, что хронологическая разверстка событий, о которых говорится в ключевом для данного сюжета фрагменте
«Поучения» – от «<…> и Стародубу идохом на Ольга» до «<…> и се ныне иду Ростову», – нам видится иной, чем А. А.
Гиппиусу, который усматривает в этом фрагменте сложную структуру тематических повторов; кроме того, сообщение «<…
> и Смолиньску идох, с Давыдомь смирившеся» исследователь, вслед за историографической традицией, относит ко времени
сразу после Любечского съезда. Мы же полагаем, что этот поход Мономаха к Смоленску был вызван отнюдь не посажением
его на смоленский стол (ибо тогда выходило бы, что Давыд сопротивлялся решениям Любечского съезда и почему-то пред-
почитал Смоленск отчинному Чернигову), а военной необходимостью: летом 1096 г. Олег Святославич получил в Смоленске
«воев», с которыми захватил затем Муром (ПСРЛ 1. Стб. 236; 2. Стб. 226), и потому надо было заставить Давыда «смириться»
и прекратить поддержку брата. Тем самым, все события, о которых идет речь в названном фрагменте «Поучения», с нашей
точки зрения, относятся к маю (поход к Стародубу), июлю-августу (поход «на Боняка за Рось»), концу лета – осени (походы
к Смоленску на Давыда и на переговоры с половцами «Читеевичами», которые потом, в начале 1097 г., приходят на помощь
67
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Мстиславу Владимировичу против Олега в битве на Клязьме) одного и того же 1096 г. 36 ПСРЛ 1. Стб. 250.
282
ПСРЛ 1. Стб. 306–307; 2. Стб. 302–303.
283
ПСРЛ 1. Стб. 317–318. Это сообщение помещено в статье 1146 г., но договор с Игорем о передаче ему Киева был
заключен раньше: «Про что ми обрекл еси Кыев», – говорит Игорь, обращаясь к брату в 1145 г. (ПСРЛ 1. Стб. 312; 2. Стб. 316).
284
ПСРЛ 1. Стб. 372.
68
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
V. Была ли столица в Древней Руси?
Некоторые сравнительно-исторические
и терминологические наблюдения 285
На первый взгляд вопрос, вынесенный в заглавие, выглядит не более чем претенци-
озно-скандальным. В самом деле, разве могут быть сомнения в том, что Киев имел полное
право считаться столицей Руси в целом – по крайней мере в определенный период ее истории?
Однако при более пристальном рассмотрении проблема оказывается не столь простой.
Столица – это город, в котором пребывает резиденция общегосударственной политиче-
ской власти. Такое определение кажется трюизмом и вряд ли может быть оспорено. Следова-
тельно, естественно было бы ожидать наличия столиц прежде всего и именно в тех средневе-
ковых государствах, которые обладали развитыми институтами политического единства. И тут
историка подстерегает ряд сюрпризов.
Первым делом выясняется, что это вовсе не так и нетрудно обнаружить примеры поли-
тически единых государственных образований, столиц не знавших. Так, столицы как таковой
не было ни во Франкской империи IX в. (это заметно, впрочем, уже во франкских удельных
королевствах VI–VIII вв., несмотря на наличие преимущественных sedes regales вроде Суас-
сона, Парижа, Орлеана и т. п. 286), ни в Восточнофранкском, затем Германском, королевстве
Х-XII столетий, в которых резиденции императоров и королей были рассеяны по обширным
территориям государства, демонстрируя, в отношении концентрации, ряд центральных обла-
стей (Kernlandschaften). Объезд монархом и его двором этих резиденций (лат. sedes regiae,
palatia > нем. Pfalz), выросших из центров фискального землевладения (villae, curies), был не
только механизмом государственного управления, но и служил одной из манифестаций госу-
дарственного единства. Этот феномен получил в немецкой историографии характерное назва-
ние Reisekönigtum, или Wanderkönigtum – «разъезжающей королевской власти» 287.
На первый взгляд, такие королевские объезды до известной степени напоминают древне-
русское полюдье-«кружение» (γύρα) князей и дружины в землях подвластных славян в X в. 288
– в той мере, в какой это последнее представляло собой не только способ сбора дани и кормле-
ния в зимнее время, но и, вне сомнения, своего рода демонстрацию персоны правителя, в кото-
рой, собственно, и визуализировалась политическая власть. Однако принципиальная разница
– и особенно для занимающей нас темы – состояла в том, что практика Reisekönigtum влекла
за собой создание разветвленной сети упомянутых королевских резиденций, которая, в сущ-
ности, делала излишней столицу как таковую; система же полюдья предполагала, совершенно
напротив, единый центр властвования – Киев, который до середины X в. включительно и слу-
жил резиденцией для княжеского семейства in corpore, так что вся Русь делилась на две далеко
не равных по размеру области – Киев (видимо, с некоторой достаточно узкой окрестностью),
или «внутреннюю Русь», и всю остальную подвластную территорию, «внешнюю Русь» (εξω
'Ρωσία)289. Эта исконная коренная связь всего княжеского рода с Киевом не имеет ничего
общего с многочисленными городами-резиденциями франкских королей как до Хлодвига, так
285
* Тезисно основные положения работы были изложены в одноименной заметке: Назаренко 1996с. С. 69–72; см. также:
Nazarenko 2007. S. 279–288, особенно 282–284.
286
Ewig 1976а. Р. 383 ff.; idem 1976b. S. 274 ff.
287
Berges 1952. S. 1-29; Schmidt 1961. S. 97-233; Peyer 1964. S. 1-21; Zotz 1984. S. 19–46.
288
Const. De adm. 9.105–111. P. 50.
289
Nazarenko 2007. S. 279–280; Назаренко 2009 (в печати).
69
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
и после него, и, полагаем, она сыграла свою роль в создании благоприятной почвы для воспри-
ятия впоследствии идеи государственной столицы (о чем пойдет речь ниже).
Вторая неожиданность состоит в том, что, например, в латинских средневековых текстах
понятие «столица» на терминологическом уровне никакого соответствия себе не находит. Все
термины этого семантического ряда в европейских языках – франц. capitale, нем. Hauptstadt,
Residenz и т. π. – позднего происхождения и появляются только в новое время. Понятий, не
имеющих названий, как известно, не бывает, и коль скоро не было термина, то, следовательно,
не было и самого понятия290.
292
В древнерусском языке термин столица тоже не зафиксирован 291 , зато известен его
аналог – стол (реже – стольный город)1. Дело, однако, в том, что, вообще говоря, «столом»
являлся не только Киев, но и целый ряд других городов Руси, по которым «сидели» много-
численные представители древнерусского княжеского семейства. Приведем только один, зато
ранний и бесспорно аутентичный пример – запись дьяка Григория, писца «Остромирова еван-
гелия» (1057 г.): «Изяславу же кънязу тогда предрьжащу обе власти, и отца своего Ярослава,
и брата своего Володимира. Сам же Изяслав кънязь правлааше стол (здесь и далее выделено
нами. – А. Н.) отца своего Ярослава Кыеве, а брата своего стол поручи правити близоку своему
Остромиру Новегороде»293.
В таком случае, если аналогия «столица» – «стол» правомерна, киевский стол должен
был бы выделяться каким-либо специфическим определением или вообще именоваться как-
либо иначе. Действительно, источники домонгольского времени знают применительно к Киеву
два термина такого рода. Оба они весьма поучительны.
Первый из них недвусмысленно увязывает проблему столицы с более общей проблемой
сеньората-старейшинства как особого политического института 294. Так, «Повесть временных
лет» в статье 1096 г. сообщает о приглашении киевского князя Святополка Изяславича и
переяславского – Владимира Всеволодовича Мономаха, адресованном их двоюродному брату
Олегу Святославичу, захватившему Чернигов, явиться в Киев для заключения договора (чтобы
«поряд положити»): «Иди к брату своему Давидови, и придета Киеву, на стол отец и дед наших,
яко то есть старейшей град в земли во всей (в списках группы Ипатьевского: «яко то есть ста-
рей в земле нашей». – А. Н.) – Киев»295. В так называемом «Слове на обновление Десятинной
церкви» (которое датируется, как мы считаем, серединой XII в. 296) Киев назван «старейшин-
290
Достаточно просмотреть статьи «capitalis», «caput» в MLWB 2/1. Sp. 220–223, 258–264. Для лексемы caput значение
«главный город» (рубрика III А 2 a. Sp. 261–262) представлено десятком примеров, из которых четыре иллюстрируют стан-
дартное риторически-метафорическое речение о «Риме – главе мира» («Roma urbs, orbis caput» и τ. π.) (Ale. Vita Willibr. I,
32. P. 139; и др.), а прочие относятся к церковным митрополиям, например, Майнцской («caput <…> Galliae atque Germaniae,
Moguntia»: Lib. de unit. 2, 9. P. 221); единственным исключением является характеристика Регенсбурга как «столицы» Бавар-
ского герцогства («Ratisbona <…> Bawarii caput regni») у Титмара Мерзебургского (Thietm. II, 6. S. 46). Показательно, что
статьи «Haupststadt» нет в монументальном многотомном «Лексиконе средневековья» (LMA).
291
По крайней мере статья «столица» отсутствует в словарях (см., например: Срезневский 3).
292
Срезневский 3. Стб. 517, 519.
293
Остр. ев. Л. 294в; Столярова 2000. № 5. С. 14.
294
О проблеме сеньората в Древней Руси см. статьи I–III.
295
ПСРЛ 1. Стб. 230; 2. Стб. 221.
296
Наша датировка памятника временем сразу после поставления на митрополию Климента Смолятича в 1147 г. подробно
обоснована в особой работе, находящейся в печати: Назаренко А. В. К истории почитания ев. Климента Римского в Древней
Руси (Источниковедческий и исторический комментарий к «Слову на обновление Десятинной церкви»); о прочих датировках,
существующих в историографии, см.: Завадская 2003. С. 222–223. Связывать памятник с повторным освящением («обнов-
лением») Десятинной церкви митрополитом Феопемптом в 1039 г. (ПСРЛ 1. Стб. 153; 2. Стб. 141), как то иногда делают в
последнее время (Чичуров 1990b. С. 16–17; Ужанков 1994. С. 90–93; он же 1999. С. 25–30), не представляется возможным.
Дело не только в том, что киевский князь Владимир Святославич, строитель Десятинной церкви, настойчиво именуется в
«Слове» по отношению к князю-«обновителю» «прародителем» и «праотцем» ( Карпов 1992. С. 110); на это обстоятельство
уже не раз указывалось (см., например: Бегунов 1974. С. 39^40; он же 2006. С. 13. Примеч. 44), и попытки его релятивиро-
вать (Гладкова 1996. С. 16–17) неудачны. Весьма существенным датирующим признаком служит именно ярко выраженная
70
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
305
Щапов 1978. С. 141. Другое дело, что на Руси второй половины XIII в., в условиях резкого понижения церковного
образования после монгольского разорения, это слово не было понято; так, в окружении рязанского епископа Иосифа его
приняли за название той книги («Кормчей» сербской редакции), которую прислал митрополиту русский по происхождению
болгарский правитель («пишу <…> протофроню») (там же. С. 142–144).
306
«Константин, Божией милостию митрополит всея Руси» («Κωνσταντίνος έλέω θεού μητροπολίτης πάσης 'Ρωσίας» –
Константин II) или «пастырь всея Руси» («ποιμενάρχης 'Ρωσίας πάσης») на печати Никифора II (Янин 1. С. 48–49. № 51–52).
Актуализация этой формулы связана, вероятно, с противоборством планам владимиросуздальского князя Андрея Юрьевича
Боголюбского учредить во Владимире отдельную митрополию.
307
Горский 2007. С. 55–61.
308
Янин, Гайдуков 3. № 22а.
309
См. статью XI.
310
Kadi. Ill, 26; Chr. Pol. m. 30; Вел. xp. C. 106; см. об этом в статье I.
311
Назаренко 2001b. С. 11–24.
72
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
резиденции (правда, в исторической перспективе, безо всякого успеха); это дает основание
говорить даже о специфической «ахенской имперской идее» Карла (die Aachener Kaiseridee)312.
Дальнейшая эволюция представления об империи на Западе не раз настойчиво выдвигала на
передний план мысль о Риме как столице, в которой солидарно пребывали бы имперская и цер-
ковная власти. Явным «римоцентристом» был полугрек по крови Оттон III; его планы импе-
рии с центром в Риме по византийско-константинопольскому или, если говорить собственно о
Западе, позднеантичному образцу были понятны только крайне узкому кругу идеалистов-еди-
номышленников, так что явная неосуществимость таких планов заставляет в последнее время
иных историков видеть в них всего лишь ученую конструкцию, своей живучестью обязанную
авторитету ее создателя П. Э. Шрамма 313. Беспримерная активизация итальянской политики
в первые годы правления Фридриха I Барбароссы (четыре похода за 15 лет) имела в качестве
идеологической подоплеки модель Римской империи, управляемой из Рима, которую биограф
Фридриха Рахевин характеризовал как «империю Римского града» 314. Однако принципиаль-
ное разделение Imperium и sacerdotium на Западе обрекало все попытки императоров на соеди-
нение в Риме центров государственной и церковной власти на неудачу. Западная имперская
идея оказалась отрезана от своего идейного источника и средоточия и потому была вынуждена
существовать в принципиально паллиативных формах, несмотря на усвоение с конца XII в.
синкретической формулы «священная Римская империя» (sacrum Imperium Romanum)315.
Итак, похоже, что сама идея общегосударственной столицы являлась частью имперского
идеологического оснащения. Коль скоро «римско-константинопольская» подоплека этой идеи
становится определяющей, то давно замеченная в науке броская цареградская топика Киева,
как архитектурная (Святая София, Золотые ворота, дворцовый храм ев. Апостолов на Бере-
стове, Влахернский храм на Клове и т. и.), так и литературная (например, формула «Киев –
второй Иерусалим» в так называемом «Пространном житии святого Владимира» 316), приобре-
тает характер не просто идеологически многозначительный, но и субстанциональный.
Удивительно, но эта давно замеченная наукой проблема, важность которой для пони-
мания исторического самоопределения Руси очевидна, до сих пор не удостоилась системати-
ческого исследования 317. Между тем, здесь открывается простор для изысканий, обещающих
серьезные открытия, как в том убеждает уже первая попытка осмыслить элементы государ-
ственной идеологии Ярослава Мудрого, исходя из безусловно непременного для нее литурги-
312
Schneider 1995. S. 109–110; традиционная метафора о «Риме – главе мира» переносилась при этом на личность Карла, а
каноническое определение Константинополя как «нового Рима» – на Ахен (Веитапп 1966. S. 19), дворцовая капелла которого
характеризовалась как второй Латеран (Falkenstein 1966).
313
Schramm 1929; критику построений П. Э. Шрамма об имперской идее на Западе применительно к Оттону III см.: Görich
1993; Althoff 2000. S. 183–192.
314
«Imperium urbis Rome» (Ott. Fris., Rahew. Gesta Frid. IV, 86. R 345); cm.: Appelt 1967; Zeillinger 1990.
315
Petersohn 1994.
316
Заимствуя в заключительной похвале сравнение Владимира Святого с Константином Великим, автор «Жития» рас-
пространил его за счет уподобления столицы Владимира столице Константина как «второму Иерусалиму»: «Оле чюдо! Яко
вторый Иерусалим на земли явися Киев» (Голубинский 1/1. С. 235, лев. стб.); см.: Philipp 1956. S. 377–379. Определение
«вторый Иерусалим» позаимствовано из круга стандартных торжественных эпитетов Константинополя (Подскалъски 1996. С.
204. Примеч. 541). Известна была эта метафора и главному идеологу Ярослава Мудрого Илариону; более того, подобно автору
«Жития святого Владимира», будущий митрополит в своем «Слове о законе и благодати» потому считает Владимира «подоб-
ником великааго Константина, равноумным равнохристолюбцем», что он с княгиней Ольгой «принесъша крьст от новааго
Иерусалима Констянтина града», как тот «с материю своею Еленою крьст от Иерусалима принесоша» (Молдован 1984. С. 96–
97). Таким образом, Киев недвусмысленно включается Иларионом в идеальную столичную парадигму «нового Иерусалима».
317
В этом смысле показательна невыразительность главы под обязывающим заглавием «Константинополь на Днепре?»
в одном из последних итоговых трудов о Древней Руси, в остальном написанном не без блеска ( Франклин, Шепард 2000. С.
304–315); некоторое обобщение сказанного в науке можно найти в названной в предыдущем примечании работе В. Филиппа.
В самое последнее время в этой области заметно определенное движение, вызванное, похоже, появлением содержательной
статьи К. К. Акентьева (см. примеч. 35): см., например: Данилевский 1998. С. 355–368; он же 2007. С. 134–152; Карпов 2001.
С. 309–313; Рынка 2007. С. 153–166.
73
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
ческого контекста: греческая надпись над конхой центральной апсиды собора святой Софии
в Киеве318, представляющая собой цитату из Пс. 45, 6, которая трактовалась как апелляция к
образу Богоматери-Градодержательницы 319, оказывается погруженной в систему богослужеб-
ных и литературных аллюзий на память обновления Царьграда, связанную с представлением
о византийской столице как «новом Иерусалиме» 320. Столичность в средневековом сознании
была по самой сути своей воспроизведением в той или иной мере римской или mutatis mutandis
константинопольской модели; само понятие столицы являлось заимствованием из имперского
идейного арсенала. Вряд ли только внешний блеск Киева XI столетия имел в виду превос-
ходно информированный (он пользовался устными рассказами путешествовавших в Восточ-
ную Европу скандинавов) бременский каноник и хронист Адам, когда в 1070-е гг. прибегал
к сравнению столиц Византии и Руси, употребляя совсем не типичный для латинского мира
термин metropolis: «Ее (Руси. – А. Н.) столица – город Киев, соперник константинопольского
скипетра (выделено нами. – А. Н.), славнейшее украшение Греции» 321. Речь идет, разумеется,
не о каком-то политическом соперничестве322, а о некоей идейной модели, внутри которой
Киев вопроизводил образец Константинополя, а оба они вместе – образец Иерусалима как
Града Спасения. В этом отношении Константинополь, в качестве центра христианской импе-
рии, являл собой соединение двух парадигм: политической, «нового Рима», и церковно-соте-
риологической, «нового Иерусалима», – из которых для русского сознания того времени была
внятна только одна – иерусалимская 323.
Если понятие столицы, органически принадлежа к комплексу имперских политических
идей, в числе ряда других элементов этого комплекса заимствовалось идеологами новых, моло-
дых средневековых государств, то ясно, что отнюдь не везде для такого заимствования суще-
ствовали равные предпосылки и равно благоприятные условия. Оно было крайне затруднено
в государствах с полицентрической церковной структурой (в Германии с ее пятью митропо-
лиями или в Венгрии, где имелось две архиепископии – в Эстергоме и Калоче, – династиче-
ским же центром являлся Секешфехервар), а также там, где церковный центр не совпадал с
политическим (кроме Венгрии, так было, например, в Польше, где митрополия располагалась
в Гнезне, а резиденция сениора – в Кракове).
Русь XI–XIII вв. была в этом отношении редким исключением. Принадлежа к странам
византийского культурного круга, она в то же время в династическом отношении и в отноше-
нии политического устройства имела, в отличие от первых, много общего со странами «латин-
ской» Европы. Родовое совладение (corpus fratrum) и династический сеньорат в качестве выс-
шей формы такого совладения были одной из таких общих черт. Поэтому, вообще говоря,
политический строй Руси по своей природе не представлял собой удобной почвы для укоре-
нения идеи столицы. Однако история распорядилась так, что утверждению сеньората во вто-
рой половине XI в. на Руси предшествовала блестящая эпоха единовластия Владимира Свя-
того и Ярослава Мудрого, в течение которой вокруг Киева успел сложиться довольно развитый
столичный идейный комплекс, способствовавший, в свою очередь, более отчетливой кристал-
318
Белецкий 1960. С. 162.
319
Аверинцев 1972. С. 25–49.
320
Акентьев 1995. С. 76–79; ср. также некоторые предварительные наблюдения на эту тему в работе: Лисовой 1995. С.
58–64, автор которой проницательно призывал: «Более глубокий анализ корпуса литературных, литургических, иконографи-
ческих данных о “трех Софиях” (Цареградской – Киевской – Новгородской) должен стать темой особого исследования».
321
«Cuius metropolis civitas est Chive, aemula sceptri Constantinopolitani, clarissimum decus Greciae» (Adam II, 22. S. 80);
«Греция» в специфической терминологии Адама обнимала и Русь.
322
Хотя на чисто фразеологическом уровне слова Адама подозрительно похожи на заимствование из Саллюстия, гово-
рившего о Карфагене как «сопернике Римской империи» («Carthago, aemula imperi Romani»: Sail. Cat. 10, 1); см.: Adam. S.
80. Anm. 4.
323
О настороженности, которую испытывали на Руси в отношении византийской имперской политической доктрины, см.
в статье XV.
74
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
324
См. об этом подробнее в статье III.
75
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
VI. Черниговская земля в киевское княжение
Святослава Ярославина (1073–1076 годы) 325
Владельческая принадлежность древнерусских земель-княжений и волостей была, как
известно, изменчива. Более или менее определенному прояснению она, по недостатку источ-
ников, поддается не всегда, а зачастую – только гипотетически. Между тем, без этого невоз-
можно получить общего представления о междукняжеских отношениях, их системе, а значит,
о политическом строе ранней Руси в целом.
К числу не решенных в науке вопросов относится и вопрос о судьбе Черниговского кня-
жения (образованного – или, если угодно, восстановленного – в 1054 г. по завещанию Ярослава
Мудрого и доставшегося Святославу Ярославину 326) после окончательного падения на Руси в
марте 1073 г. троевластия Ярославичей, изгнания из Киева Изяслава Ярославина и водворе-
ния там следующего по старшинству – Святослава 327. Сохранились ли при этом черниговские
владения за Святославом или перешли к его младшему брату Всеволоду, союзнику в борьбе
против Изяслава?
Проблема, естественно, не осталась не замеченной исследователями. Мнения раздели-
лись. Многие, вслед за В. Н. Татищевым328, полагали, что Чернигов должен был оказаться в
руках Всеволода 329. Другие были уверены, что Святослав соединил в своих руках власть над
Киевом и Черниговом 330. Некоторые историки ограничивались констатацией спорности про-
блемы331.
Ни в одной из названных работ аргументов в пользу той или иной точки зрения не при-
водится. Исследователи, склонные считать, что в 1073 г. Святослав удержал за собой Черни-
гов, исходят, как можно понять, из молчания источников: коль скоро никаких указаний на
переход Чернигова в руки Всеволода нет, то, следовательно, он остался под Святославом. Их
оппоненты (опять-таки молча) основываются, судя по всему, на известной теории «лествич-
ного восхождения» князей по столам: Святослав ушел из Чернигова на более старший стол
в Киев, значит, в Чернигов должен был переместиться Всеволод, следующий по генеалогиче-
скому старшинству за Святославом.
Такое молчаливое противостояние «из общих соображений» еще более высвечивает
нерешенность вопроса. Видеть аргумент в свидетельстве В. И. Татищева332, предполагая, как
то нередко (и, на наш взгляд, не всегда беспочвенно, несмотря на противоположный вывод,
к которому пришел автор последней, весьма подробной, работы на эту тему333) делается, что
автор «Истории Российской» воспроизвел тот или иной несохранившийся достоверный источ-
ник, в данном случае определенно нельзя. Распределение волостей Святославом в 1073 г., как
оно описано В. Н. Татищевым, содержит заведомые ошибки. Так, Глеб, старший из Святосла-
вичей, был якобы посажен отцом в Переяславле, однако известно, что уже с 1069 г. Глеб пребы-
325
* Исправленный и дополненный вариант работы: Назаренко 2002b. С. 59–66.
326
ПСРЛ 1. Стб. 161–162; 2. Стб. 149–151.
327
ПСРЛ 1. Стб. 172–173; 2. Стб. 182–183.
328
Татищев 2. С. 90.
329
Соловьев 1. С. 346; Ключевский 1. С. 183; Рыбаков 1982. С. 446; Рапов 1977. С. 46; Кучкин 1984. С. 65.
330
Грушевський 2. С. 40; Греков 1953. С. 495; Толочко 1987. С. 91; Толочко О. 77., Толочко П. П. 1998. С. 186; Котляр
1998. С. 178–17; Франклин, Шепард 2000. С. 374; так думал, кажется, и А. Е. Пресняков, судя по тому, что, по его словам,
после вторичного возвращения Изяслава на киевский стол в 1077 г. «на восток от Днепра сила Святославля объединяется с
прежними владениями Всеволода: Переяславль, Чернигов, Смоленск и Поволжье – в его руках» (Пресняков 1993. С. 44).
331
Зайцев 1975. С. 76 и примеч. 96.
332
См., например: Рапов 1977. С. 46. Примеч. 48.
333
Толочко 2005.
76
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
вал на новгородском столе 334, с которого был согнан только в 1078 г.335 Новгород В. Н. Татищев
«отдал» Давыду Святославичу, хотя перечень новгородских князей в Комиссионном списке
«Новгородской I летописи» знает только одно княжение Давыда – в 1090-е гг. – и не фиксирует
какого-либо перерыва в княжении Глеба между 1069 и 1078 гг.336 Олег Святославич, по В. Н.
Татищеву, получил Ростов, но участие Олега, вместе с Владимиром Всеволодовичем Монома-
хом, в походе в Чехию осенью 1075 г.337 свидетельствует о том, что он сидел где-то на юге,
возможно, на Волыни или в Турове (правда, есть не зависимые от сведений В. Н. Татищева
основания думать, что Олег оказался в Ростове позже, по возвращении из чешского похода
1075 г., как о том еще будет речь ниже). В числе Святославичей по недоразумению оказывается
Борис Вячеславич (как и при описании событий 1078 г. 338). Можно с уверенностью заключить,
что сообщение о наделении Святославом сыновей у В. Н. Татищева является плодом рассуж-
дений самого историка (в первой, предварительной, редакции «Истории», следующей в целом
за «Повестью временных лет», этих данных нет339), и полагаться на находящееся в таком кон-
тексте известие о получении Всеволодом «Чернигова со всею областию» нельзя. Ни Синодаль-
ного, ни Комиссионного списков «Новгородской I летописи», ни «Лаврентьевской летописи»
с «Поучением» Владимира Мономаха, которые заставляют сомневаться в предложенной В. Н.
Татищевым реконструкции, в числе источников «Истории Российской», как известно, не было.
Тот факт, что Святослав Ярославич предпочел быть похороненным не в Киеве, а в «Чер-
нигове у святаго Спаса»340, дополнительно компрометирует предположение о принадлежности
Чернигова в 1073–1076 гг. Всеволоду Ярославичу. Распорядиться о погребении отца в черни-
говском Спасо-Преображенском соборе не мог кто-либо из сыновей Святослава, так как после
вокняжения Всеволода в Киеве 1 января 1077 г. 341 Чернигов явно находился под его властью,
а не в руках потомства Святослава. В самом деле, в противном случае следовало бы ожидать
посажения на черниговском столе старшего из Святославичей Глеба, но он, как уже говори-
лось, оставался в Новгороде. Под кем захватывает Чернигов Борис Вячеславич на несколько
дней в начале мая 1078 г., в киевское княжение Всеволода? Вряд ли под кем-то из Святосла-
вичей, иначе Борису трудно было бы искать защиты в Тмутаракани у Романа Святославича 342.
Думаем, Чернигов входил в это время во владения киевского князя Всеволода Ярославина,
и пребывание Олега Святославича «у Всеволода Чернигове» после возвращения в Киев Изя-
слава Ярославина 15 июля 1077 г. объясняется не тем, что Изяслав вытеснил Всеволода из
Киева, Всеволод же – Олега из Чернигова, а тем, что с появлением Изяслава и перераспреде-
лением волостей Олег был вынужден оставить свое волынское княжение, так же как Глеб –
новгородское, хотя, похоже, это произошло и не одновременно. Владимир Мономах в своем
334
В октябре 1069 г. Глеб руководит обороной Новгорода от Всеслава Полоцкого (НПЛ. С. 17).
335
ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190; НПЛ. С. 18 (здесь смерть Глеба Святославича датирована годом позже – маем 1079
г.). В рассказе о кончине преподобного Феодосия Печерского в «Повести временных лет» читаем, что за несколько дней до
преставления святого «приде к нему Святослав с сыном своим Глебом» (ПСРЛ 1. Стб. 187; 2. Стб. 177; в Несторовом «Житии
преподобного Феодосия» об этом посещении упомянуто только косвенно и имя Глеба не названо: Усп. сб. 1971. С. 130, прав.
стб.). Не думаем, что здесь можно усматривать свидетельство о том, что стол Глеба располагался где-то неподалеку от Киева:
дело происходило на Пасху (Феодосий умер «во вторую субботу по Пасце»), когда взрослые княжичи имели обыкновение
приезжать из своих волостей к отцу (ср. приводимые ниже данные о Владимире Мономахе).
336
НПЛ. С. 161, 470.
337
ПСРЛ Г Стб. 199, 247 («Поучение» Владимира Мономаха»); 2. Стб. 190; в «Повести временных лет» поход отнесен к
1076/7 мартовскому году, но мы принимаем уточнение, обоснованное в работе: Кучкин 1971. С. 21–34.
338
Татищев 2. С. 92–93.
339
Татищев 4. С. 156; здесь же, в «Росписи краткой великих государей руских» (С. 103–104), Борис назван среди потом-
ства Святослава Ярославина наряду с Романом.
340
ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190.
341
Там же.
342
Там же.
77
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
«Поучении» прямо пишет: весной 1078 г. «пакы и-Смолиньска к отцю придох Чернигову, и
Олег приде из Володимеря выведен» 343.
Укажем также на другие слова «Поучения», имеющие в виду события 1076 г.: из чеш-
ского похода Владимир Мономах возвращается «Турову, а на весну та Переяславлю, таже
Турову, и Святослав умре»344. Зачем Владимир ездил «на весну Переяславлю»? Ответ ясен
из аналогичного оборота чуть выше: «Та идох Переяславлю отцю, а по Велице дни ис Перея-
славля та Володимерю» 345. Выясняется, что из своей Волынской, а затем Туровской волости
Мономах ездил к отцу на пасхальные торжества. Такие визиты к отцу были, очевидно, прави-
лом и объяснялись не только сыновним почтением, но и причинами сугубо практическими:
сын привозил отцу причитавшуюся тому с соответствующей волости часть доходов. Только
что упомянутый приезд Владимира к отцу в Чернигов в 1078 г. состоялся также на Пасху 346 и
сопровождался передачей Всеволоду смоленской дани: «в Чернигове на Краснем дворе <.. >
вдах отцю 300 гривен золота». В таком случае из факта поездки Владимира «на весну» 1076 г.
«Переяславлю» логично заключить, что именно в Переяславле, а не в Чернигове, в это время
пребывал его отец, иными словами, именно Переяславль, а не Чернигов, был стольным горо-
дом Всеволода Ярославича в 1076 г.
Нельзя также обойти молчанием интересное свидетельство «Киево-Печерского пате-
рика», содержащееся в рассказе о чуде с нисхождением, по молитве преподобного Антония
Печерского, небесного огня, который «пожже вся древа и трьние» на месте, где Святослав
после этого «нача копати» яму для заложения Успенского собора Печерского монастыря 347.
Заложение, как известно, действительно имело место в 1073 г., в первый год киевского княже-
ния Святослава348. Согласно «Патерику», услышав о таком чуде, в монастырь приехал «Всево-
лод с сыном своим Володимером нс Переяславля (выделено нами. – А. Н.)»349. Известие нема-
ловажное, несмотря на всю специфичность источника.
Есть еще одно обстоятельство, которое в сумме с уже приведенными соображениями, на
наш взгляд, позволяет окончательно утвердиться в мнении, что в 1073–1076 гг. резиденцией
Всеволода оставался Переяславль.
В настоящее время можно считать твердо установленным, что епархиальное устройство
Руси во второй половине XI в. носило черты исключительной оригинальности. Для него в это
время было характерно кратковременное сосуществование трех, а затем – двух митрополий:
наряду с Киевской были открыты титулярные (то есть не имевшие подчиненных епископий)
митрополии в Чернигове и Переяславле. Хронологически и источниковедчески непростая про-
блема титулярных митрополий на Руси XI в. подробно исследована в работах А. Поппэ 350
и нашей статье351. О времени их учреждения в источниках определенного ответа нет, хотя
ясно, что оно должно было состояться в 1060-е гг., вероятнее всего, как нам представляется,
в 1069/70 г. В данном случае для нас важнее другое – понять, что подобное «растроение»
русской митрополии явилось своеобразной церковной калькой политического устройства Руси
343
ПСРЛ 1. Стб. 247.
344
Там же.
345
Там же.
346
Согласно «Поучению», на обеде Владимира с отцом в Чернигове присутствовал и Олег Святославич, который бежал
в Тмутаракань «от Всеволода» 10 апреля 1078 г. (ПСРЛ 1. Стб. 199; 2. Стб. 190). Так как Пасха в 1078 г. приходилась на 8
апреля, то выходит, что Олег бежал через несколько дней после праздничного пира со Всеволодом, во время которого, надо
полагать, окончательно выяснилась безнадежностьего положения.
347
КПП 1999. С. 13.
348
ПСРЛ 1. Стб. 183; 2. Стб. 173.
349
КПП 1999. С. 16. На это известие в занимающем нас контексте обращено внимание в работе: Бакулина 1986. С. 177.
Примеч. 16.
350
См. прежде всего: Поппэ 1968. С. 85–108; он же 1969. С. 95–104.
351
Назаренко 2007с. С. 85–103; см. также статью X.
78
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
того времени – уже упоминавшегося троевластия (или, как часто пишут, «триумвирата») Изя-
слава, Святослава и Всеволода Ярославичей 352.
Источникам известен только один митрополит черниговский – Неофит, участвовавший
в торжественном перенесении мощей святых Бориса и Глеба в мае 1072 г. 353 Очевидно, он
был первым и единственным черниговским предстоятелем, носившим митрополичий титул;
во всяком случае поставленный не позднее середины 1080-х гг. 354 Иоанн титулуется уже епи-
скопом355. Поскольку звание титулярного митрополита было, как правило, пожизненным, это
значит, что со смертью Неофита Черниговская митрополия была вновь упразднена. Переяс-
лавская же просуществовала дольше: митрополитом именовался еще Ефрем, последнее упо-
минание о котором в этом качестве относится к 1089 г.356 Следовательно, к моменту смерти
Неофита политические причины, обусловившие существование Черниговской митрополии,
были уже в прошлом, тогда как к моменту поставления Ефрема такие причины для продолже-
ния существования митрополии в Переяславле сохранялись. Первое соображение ничего не
дает для нашей темы (Неофит вполне мог скончаться уже в период киевского княжения Все-
волода), тогда как второе, напротив, говорит о многом. Оно заставляет думать, что Ефрем был
поставлен на кафедру тогда, когда Переяславль являлся стольным городом Всеволода Яросла-
вича, одного из «триумвиров», а затем, в 1077–1078 гг., – «дуумвиров». Однако в 1077–1078
гг., во время третьего киевского княжения Изяслава, Всеволод, как уже говорилось, сидел в
Чернигове. Следовательно, поставление Ефрема состоялось не позднее кончины Святослава
в декабре 1076 г. Вместе с тем, известно, что в мае 1072 г. переяславскую кафедру занимал
Петр: он упомянут в числе иерархов, принимавших участие в перенесении мощей Бориса
и Глеба357. Его преемником был Николай, присутствовавший на борисоглебских торжествах
1072 г. в качестве «игумена переяславского» 358; во всяком случае при перечислении архиереев,
выходцев из Киево-Печерской обители, в послании владимиросуздальского епископа Симона
к Поликарпу Николай назван перед Ефремом 359. Поскольку практически невероятно, чтобы в
течение относительно краткого промежутка между маем и концом навигации 1072 г. произо-
шли смерть только что поставленного360 Петра, избрание на кафедру и смерть Николая, нако-
352
Поппэ 1968. С. 97–103; Poppe 1971. Р. 180–184; idem 1988а. S. 261–263; Щапов 1989. С. 56–62; Назаренко 2007с. С.
89–100.
353
Он упомянут в «Сказании чудес святою страстотерпцю Романа и Давида»: «<…> митрополит Георгии Кыевьскии,
другыи – Неофит Чьрниговскии» (Жит. БГ. С. 55–56; Revelli 1993. Р. 505; Усп. сб. 1971. С. 62). В «Повести временных лет»
соответствующее известие не вполне исправно.
354
Он умер 23 ноября 1111 г. (НПЛ. С. 20; ПСРЛ 2. Стб. 273; датировка 6620 г. в списках группы Лаврентьевского –
ультрамартовская: ПСРЛ 1. Стб. 289; Бережков 1963. С. 44–45), после того как «лежа в болести лет 25» (ПСРЛ 2. Стб. 274).
Ср. хронологические соображения из области внешней политики: Назаренко 2001а. С. 542–547. В отношении свидетельства
«Ипатьевской летописи» о 25-летней «болести» епископа Иоанна высказывались сомнения ввиду участия последнего в обре-
тении мощей преподобного Феодосия Печерского и перенесении их в Успенский собор Печерского монастыря в 1091 г. (ПСРЛ
1. Стб. 211; 2. Стб. 202); предлагалось даже вместо «лет 25» читать «лет 20» (Приселков 2003. С. 163. Примеч. 4; Поппэ
1968. С. 104). Такая конъектура имела бы некоторую вероятность, если бы речь шла о порядковом числительном: «лето 25-е».
Кроме того, есть ли нужда понимать слова летописца так буквально: что епископ слег и не поднимался с одра болезни все 25
лет? В начальный период болезни могли быть периоды релаксации; не говорим уже о том, что больной епископ из отнюдь не
далекого Чернигова мог быть просто доставлен к обретению мощей преподобного Феодосия именно в надежде на исцеление.
355
ПСРЛ 1. Стб. 207. Примеч. д; 2. Стб. 202; 38. С. 84–85.
356
ПСРЛ. 1. Стб. 208; 2. Стб. 200.
357
ПСРЛ 1. Стб. 181; 2. Стб. 171. Примеч. б, 18; см. также «Сказание чудес святых Бориса и Глеба» (примеч. 28).
358
Ранее мы следовали уже высказывавшемуся в науке мнению (Голубинский 1/2. С. 303, 748; ПСРЛ 1. С. 567 [втор.
стб. указателя]), что речь идет о переяславском Иоанновском монастыре (Назаренко 2002b. С. 64), но сейчас полагаем, что
Иоанновский монастырь скорее всего был основан позже, в переяславское княжение Ярополка Владимировича (см. подробнее:
Назаренко 2007с. С. 96. Примеч. 77; или примеч. 78 в статье X).
359
«<…> Никола, Ефрем Переяславлю, Исаия Ростову» и т. д. (КПП 1911. С. 76; 1999. С. 21).
360
Несмотря на то, что Петр назван епископом, его имя в списке архиереев, участвовавших в торжествах 1072 г., стоит
сразу после имени митрополита Неофита Черниговского и перед именем Никиты Белгородского, хотя белгородский епископ
являлся викарием киевского митрополита (Щапов 1989. С. 35–36). Очевидно, этот не замеченный, насколько нам известно, в
79
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
науке нюанс следует понимать так, что Петр в качестве титулярного митрополита уже прошел княжескую инвеституру, но его
кандидатура еще находилась на утверждении в патриархии (см. подробнее: Назаренко 2007с. С. 90–91, 94–98 или статью X).
361
Ввиду столь сжатой хронологии вынуждены признать, что переяславский митрополит грек Леонт, автор полемического
трактата об опресноках (Poppe 1965b. Р. 504–527), являлся не преемником (Щапов 1989. С. 58, 209), а предшественником
Петра и, вероятно, первым митрополитом на перяславской кафедре (так считает и А. Поппэ). Вынуждены поэтому внести
коррективы в высказывавшуюся нами ранее точку зрения (Назаренко 1995. С. 663). См. подробнее: Назаренко 2007с. С. 95–
96 или статью X.
362
В. А. Кучкин, развивая точку зрения Е. А. Преснякова, считает, что при Святославе на Волыни сидел Олег, а Владимир
Мономах – в Турове (Пресняков 1993. С. 44; Кучкин 1971. С. 30). Нам кажется более вероятным, что Владимир оказался
в Турове только в начале 1076 г., перейдя туда с Волыни, а вернее, объединив в своих руках Туров и Волынь в результате
обмена столами с Олегом (см. об этом подробнее в конце настоящей статьи), который и владел Турово-Берестейской волостью
(участвовать в походе на Чехию в 1075 г., повторяем, естественно князю, сидевшему ближе к западным пределам Руси).
Решение зависит от того, где в «Поучении» Владимира Мономаха пролегает хронологическая лакуна: между событиями 1069
и 1075 (между «оттуда пакы на лето Володимерю опять» и «та посла мя Святослав в ляхы») или 1068 и 1074/5 гг. (между
«идох Володимерю тое же зимы» и «той посласта Берестию брата»). В. А. Кучкин предпочитает первое, на наш же взгляд,
предпочтительнее второе. Аргументацию отложим до другого случая, а здесь отметим только, что для темы данной статьи
эта дилемма не имеет значения.
363
Судя по тому, что Владимир Мономах переходит из Турова в Смоленск сразу же после смерти Святослава, в течение
первого, краткого, единовластия Всеволода: «Святослав умре, и яз пакы Смолиньску» (ПСРЛ 1. Стб. 247).
364
Пресняков 1993. С. 43 и примеч. 78.
365
«То и-Смолиньска идох Володимерю тое жи зимы», то есть зимы 1068–1069 гг. (ПСРЛ 1. Стб. 247). Поэтому неправ,
как нам представляется, М. С. Грушевский, считая, что Владимир сел на Волыни только в 1073 г. (Грушевсъкий 2. С. 62.
Прим. 2).
366
Назаренко 2001а. С. 522–524.
367
ПСРЛ 1. Стб. 175–178; 2. Стб. 165–168.
368
Соловьев 1. С. 670–671. Примеч. 29. В. А. Кучкин подкрепил эту мысль, заметив, что, по дендрохронологическим дан-
ным, угнетение древесных годовых колец на Белозерье падает на 1073 г. (Колчин, Черных 1977. Рис. 15, 16), то есть неурожай
(«скудость»), вызвавший выступление волхвов, с которым столкнулся Янь Вышатич, приходился как раз на время киевского
80
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
82
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
VII. Городенское княжество и
городенские князья в XII веке 376
Сведения о Городенском княжестве появляются в летописях в первой трети XII в. Князь
Всеволодко отправляется в общерусский поход против Глеба Всеславича Минского, органи-
зованный киевским князем Мстиславом Владимировичем в 1127 г., «из Городна» 377. Этот же
«Всеволод Городеньский» участвует в походе Мстислава Киевского на Литву в 1131 г. 378 Горо-
денским назван Всеволодко и в сообщении о его кончине под 1141/2 мартовским годом 379.
Можно думать, что городенским столом Всеволодко владел уже с 1117 г., когда киевский князь
Владимир Всеволодович Мономах выдал за него свою дочь Агафью 380.
Городенское княжество унаследовали и сыновья Всеволодка. В 1144 г. «Всеволодковича
два Борис и Глеб» обозначены среди участников похода киевского князя Всеволода Ольговича
на Владимирка Володаревича Галицкого 381, следовательно, они должны были иметь к этому
времени свои столы. По крайней мере Борис сидел в Городне: «Борис Городеньский» входил
в число сторонников Изяслава Мстиславича Волынского в борьбе последнего за Киев против
суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого в 1151 г.382В 1166 г. городенским кня-
зем под рукой киевского князя Ростислава Мстиславича назван уже Глеб Всеволодкович 383.
После смерти Ростислава в 1167 г. «к Всеволодковичема» как к «своим ротником» шлет послов
волынский князь Мстислав Изяславич, намереваясь идти на Киев 384. Двойственное число под-
разумевает не Бориса и Глеба Всеволодковичей, а Глеба и его младшего брата Мстислава 385,
судя по тому, что в военных действиях на стороне Мстислава Изяславича в 1167–1168 гг. при-
нимает участие именно Мстислав Всеволодкович 386. Это значит, что Бориса Всеволодковича
скорее всего уже не было в живых (умер не позднее 1166 г.). В начале 1170 г., во время второго
похода Мстислава Изяславича на Киев, захваченный суздальцами Андрея Юрьевича Боголюб-
ского, который посадил там своего младшего брата Глеба, «Всеволодича пустила бяшета (опять
dualisl – А. Н.) свою помочь»387, то есть имеются в виду все те же Глеб и Мстислав Всево-
лодковичи. Однако по взятии Киева в феврале-марте 1170 г. Мстислав Изяславич заключает
376
* Исправленный и сильно расширенный вариант одноименной работы: Назаренко 2000с. С. 169–188.
377
Так во всех списках «Лаврентьевской летописи» (ПСРЛ 1. Стб. 297), а также в Погодинском списке «Ипатьев-
ской» (ПСРЛ 2. Стб. 291–292. Примеч. 28; Хлебн./Погод. С. 506, лев. стб.). В Ипатьевском списке читается «Городка», но
«к», по замечанию издателей, исправлено из «н» (ПСРЛ 2. Стб. 291–292. Примеч. н). Поскольку Погодинский список явля-
ется копией Хлебниковского, в котором в данном месте утрачено несколько листов, то чтение «из Городка» следует признать
результатом ошибочной правки писца или редактора Ипатьевского списка.
378
ПСРЛ 2. Стб. 294. Датировка 6640 годом в «Ипатьевской летописи» – ультра-мартовская и относится к 1131/2 мар-
товскому году (Бережков 1963. С. 135).
379
ПСРЛ 2. Стб. 309; «месяца февраля 1 дня» добавлено в «Никоновской летописи» (ПСРЛ 9. С. 166). Если это уточнение
верно, то смерть Всеволодка имела место 1 февраля 1142 г.
380
ПСРЛ 2. Стб. 294. Соображения, позволяющие отнести женитьбу Всеволодка к началу 1117 г., приведены ниже.
381
ПСРЛ 2. Стб. 315.
382
Там же. Стб. 410, 413, 424, 426, 427, 433.
383
Там же. Стб. 528 (под 6676 г.); здесь летоисчисление «Ипатьевской летописи» опережает реальную хронологию на
два года (Бережков 1963. С. 177–178). В именном указателе к «Ипатьевской летописи», изобилующем, увы, и в остальном
многочисленными пробелами и ошибками, Глеб Всеволодкович неверно назван князем переяславским: Муравьева, Кузьмина
1975. С. 22; они же 1998. С. XII, прав. стб.
384
ПСРЛ 2. Стб. 533; о датировке см.: Бережков 1963. С. 179.
385
В указателе это упоминание по недосмотру отнесено только к Мстиславу (.Муравьева, Кузьмина 1975. С. 46, прав, стб.;
они же 1998. С. XXII, прав. стб.).
386
ПСРЛ 2. Стб. 533, 538; Бережков 1963. С. 180.
387
ПСРЛ. 2. Стб. 547; Бережков 1963. С. 182. Что речь идет о сыновьях именно Всеволод(к)а Городенского, видно из
перечисления в следующей годовой статье союзников Мстислава после занятия им Киева.
83
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
«ряд» только с одним Всевол одковичем388. Им был Мстислав, как то видно из его упоминания
в качестве городенского князя в 1184 г., во время общерусского похода против половцев 389.
Отсюда заключаем, что примерно в феврале 1170 г. Глеб Всеволодкович умер; очевидно, гро-
зившая смертью болезнь Глеба и помешала его младшему брату лично отправиться на помощь
Мстиславу Изяславичу, как он это сделал полутора годами раньше. В 1173 г., когда смоленские
Ростиславичи отказались признавать старейшинство Андрея Боголюбского и захватили Киев,
Андрей «повеле» идти на Киев среди прочих «и полотьскымь княземь <…> всимь, и туровь-
скымь, и пиньскимь, и городеньскымь» 390. Если множественное число в отношении городен-
ских князей употреблено здесь не по инерции фразы, то это указывало бы на существование в
начале 1170-х гг. по крайней мере двух, а скорее (ввиду употребления двойственного числа в
соседних статьях) даже трех относительно взрослых представителей третьего поколения горо-
денской династии – внуков Всеволодка.
В результате вырисовывается следующая хронология городенских князей: Всеволодко
(не позднее 1117–1141/2), Борис Всеволодкович (1141/2 – не позднее 1166), Глеб Всеволод-
кович (не позднее 1166–1170), Мстислав Всеволодкович (1170 – не ранее 1183). Эти выводы
заметно отличаются от наблюдений Μ. П. Погодина 391, от данных, приведенных в генеалоги-
ческом компендиуме Н. А. Баумгартена (со ссылкой на Μ. М. Погодина) 392, у О М. Рапова393
и в иных справочниках.
В немногочисленных летописных упоминаниях о Всеволодке Городенском отчество
князя нигде не приводится. Несмотря на это, в науке повсеместно и прочно утвердилось мне-
ние, что он был сыном Давыда Игоревича, одного из самых беспокойных внуков Ярослава Муд-
рого394. Никаких сомнений в таком родословии основателя городенской династии, насколько
нам известно, никогда не высказывалось395. Между тем, есть по меньшей мере два существен-
ных повода, которые вполне оправдывали бы подобные сомнения. Первый – из области кано-
нического права, второй связан с наследственной преемственностью владельческих прав горо-
денских князей.
До сих пор не обращалось внимания на то, что традиционная генеалогия делает некано-
нически близкородственным упомянутый выше брак Всеволодка с Мономаховной, заключен-
ный в 1117 г.: «Том же лете Володимер отда дщерь свою Огафью за Всеволодка» 396. Что за
388
ПСРЛ 2. Стб. 548.
389
Там же. Стб. 631; Бережков 1963. С. 202.
390
ПСРЛ 2. Стб. 574.
391
Погодин 6. С. 96, 181–182 и роспись князей по княжествам и уделам (с. XLI).
392
Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 1–4.
393
Рапов 1977. С. 202, 205; автор, по непонятной причине, предпочитает работать с данными «Никоновской» и «Густын-
ской» летописей, а также В. Н. Татищева, игнорируя «Ипатьевскую летопись». Очевидно, поэтому не учитываются и поправки,
сделанные к хронологии «Ипатьевской летописи» И. Г. Бережковым.
394
Кроме трудов В. И. Татищева, Η. М. Карамзина и С. М. Соловьева (см. примеч. 32, 43, 44), см. также: Строев 1844.
С. 23. Роспись III; Погодин 6. С. 96; Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 1; ПСРЛ 1. С. 544, прав. стб. (указат.); Муравьева,
Кузьмина 1975. С. 18, прав, стб.; они же 1998. С. XI, лев. стб.; Рапов 1977. С. 202; HBGR 1. S. 427 (генеалогическая таблица,
составленная М. Хелльманном); Войтович 1990. С. 31. № 18 (почему работа названа «библиографическим справочником»,
остается загадкой); и ми. др. В комментариях Д. С. Лихачева к «Повести временных лет» упоминание о Всеволодке в статье
1116 г. оставлено без каких бы то ни было пояснений, а имя Всеволодка отсутствует в указателе (ПВЛ. С. 548, 552, лев. стб.),
из чего можно сделать вывод, что комментатор, видимо, отождествлял его с Всеволодом Давыдовичем Черниговским.
395
Лишь М. И. Погодин, да и то только однажды (Погодин 6. С. XLI), снабжает отчество «Давыдович» знаком вопроса
(когда А. М. Андрияшев, ссылаясь на Μ. П. Погодина, называет Всеволодка Владимировичем, это, конечно, всего лишь недо-
разумение: Андрияшев 1887. С. 79). Более века спустя кропотливый А. В. Соловьев, комментируя разбираемые нами ниже
сведения В. Н. Татищева о Всеволодке, который в них именуется Давыдовичем, замечает уклончиво: «Здесь отчество, веро-
ятно (выделено нами. – А. Н.), верно» (Соловьев 1992. С. 71); при этом в родословной таблице в той же статье (с. 84) общепри-
нятая генеалогия воспроизведена уже безо всяких оговорок. М. С. Грушевский, хотя и прозревал авторство В. Н. Татищева,
все же признавал его мнение «довольно вероятным» (Плахонин 2004. С. 299).
396
См. примеч. 4.
84
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Всеволод имеется в виду, летописец не уточняет. Впрочем, ясно, что это известие не может
относиться ни ко Всеволоду Ольговичу, ни к его двоюродному брату Всеволоду Давыдовичу,
внукам черниговского, а затем киевского князя Святослава Ярославича, как то видно из сооб-
щения «Ипатьевской летописи» под 1144/5 г.: «Тон же зиме Всеволод (Всеволод Ольгович,
тогда князь киевский. – А. Н.) отда две Всеволодковне, Володимери внуце, едину за Володи-
мера за Давыдовича, а другу за Яросла[в]личя, за Дюрдя (Юрия Ярославича, впоследствии
князя туровского. – А. Н.), об одинои неделе»397. Остается думать, что мужем Агафии Влади-
мировны стал именно Всеволодко Городенский. Так и считается в науке. Но тогда, если оста-
ваться при общепринятом мнении о происхождении Всеволодка, этот брак был бы союзом
между правнуками одного лица, в данном случае – киевского князя Ярослава Владимировича:
Таблица 1
Браки столь близкой, 6-й (3: 3), степени кровного родства, как хорошо известно, запре-
щались церковью. В древнерусской «Кормчей книге» читаем: «Тако есть право уне (относи-
тельно. – А. Н.) поимания: брата два – то две колене; дети тою – то 3-е колено: дотоле нелзе
поиматися. Внучи тою – 6-е колено: не лзе же (выделено нами. – А. К), 7-е колено и 8-е, то
уже достойно поиматися»398. Эта общецерковная норма отражена и в целом ряде других кано-
нических текстов; так, в начале XIV в. она категорически подчеркивается в послании констан-
тинопольского патриарха Нифонта к великому князю владимирскому Михаилу Ярославину
Тверскому в связи с обвинениями митрополита Петра (как выяснилось, необоснованными) в
благословении близкородственных браков: «Велико есть то дело и велми гневить Бога, еже от
крови 6 степень пращаеть и благословляеть: аже 6 степень отъинудь отсечено и запрещено; не
бывало то дело николиже промежи кристиян» 399.
Конечно, патриарх несколько преувеличивал, и как на латинском Западе, так и на Руси
известны отдельные случаи, когда для политических браков делались исключения. Но то были
именно исключения, которые соответствующим образом и трактовались. Так, для брака в 1103
г. польского князя Болеслава III и Сбыславы (дочери киевского князя Святополка Изясла-
вича), которые состояли в кровнородственной близости именно 6-й степени, краковский епи-
скоп Балдвин специально исхлопотал разрешение папы Пасхалия II ввиду «необходимости
для страны» («patrie necessitas»); папа пошел навстречу и одобрил брак, «но не как канони-
ческий и обычный, а в виде исключения» 400. Подобное же разрешение было истребовано в
Риме и для второго брака волынского князя Василька Романовича с Добравкой, внучкой поль-
ского князя Казимира II, с которой брат Даниила Галицкого находился в кровном родстве 6-
й степени; сохранилась даже булла папы Иннокентия IV от 1247 г. на этот счет 401. Бывали слу-
чаи, когда власть имущие игнорировали церковные запреты – как, например, новгородский
князь Святослав Ольгович, который в 1136/7 г. «веньцяся своими попы», несмотря на запрет
397
ПСРЛ 2. Стб. 317.
398
ПДРКП 1. № XIV. Стб. 143; Бенешевич 2. С. 196–201.
399
ПДРКП 1. № XVI. Стб. 148–149.
400
«<…> non canonice пес usualiter, sed singulariter» (Gall. II, 23. P. 90); Назаренко 2001a. C. 560–561.
401
Тургенев 1841. № 76. C. 67; Назаренко 2001a. C. 583.
85
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
епископа Нифонта, что воспринималось как скандал и заносилось на страницы летописей 402.
Весьма показательно, что среди внутрирусских междукняжеских браков домонгольского вре-
мени с достаточной достоверностью удается выявить только три или четыре близкородствен-
ных союза, причем один из них, если и был близкородственным, получил особую санкцию
митрополита 403, а два были расторгнуты впоследствии, когда политический интерес, их обусло-
вивший, утратил свою актуальность 404. Случаи, когда подобные, заключенные из политических
интересов браки по прошествии времени расторгались, известны и в Византии, причем (что
важно) делалось это со ссылкой именно на их неканоничность405. Очевидна неустойчивость
такого рода брачных союзов, которая вполне осознавалась вступающими в них сторонами.
В случае со Всеволодком Городенским и Агафией Владимировной демонстративное
попрание церковных канонов, на какое пошел Святослав Ольгович, представляется маловеро-
ятным: известно благочиние Владимира Мономаха, удостоившееся особых похвал киевского
митрополита Никифора I 406. Конечно, брак дочери киевского сениора с подручным князем,
сидевшим в далекой пограничной волости, мог иметь особые политические причины (о чем
будет сказано ниже), которые способны были бы, по ходатайству Владимира Всеволодовича,
побудить церковные власти разрешить его в виде исключения (говоря церковным языком –
икономии). Но прежде чем мириться с таким исключением, уместно задаться вопросом, в
какой мере обоснована традиционная генеалогия Всеволодка, требующая этого допущения.
Насколько удается выяснить, наиболее ранним текстом, в котором Всеволодко назван
Давыдовичем, является «Густынская летопись», где в сообщении о женитьбе князя вместо
«за Всеволодка», как в «Ипатьевской летописи», читаем «за Всеволода Давыдича Чернегов-
ского» (!)407. Перед нами явно одна из нередких для поздней летописи ложных интерпретаций;
характерно, что другой пример такого же рода есть тут же, в статье 1116/7 г.: Глеб Всеславич
Минский превращен здесь в никогда не существовавшего Глеба Святославича Смоленского.
Всеволодко Городенский, как мы уже отметили, никоим образом не может быть тождествен
402
НПЛ. C. 24, 209; шла ли в данном случае речь о недопустимо близкородственном браке или каноническое препятствие
состояло в чем-то другом, неясно.
403
Имеем в виду состоявшийся в 1250 г. брачный союз совершенно скандальной 4-й (2: 2!) степени родства: влади-
миро-суздальский великий князь Андрей Ярославич женился на дочери галицкого князя Даниила Романовича (ПСРЛ 1.
Стб. 472), в то время как оба происходили, возможно, от родных сестер – дочерей галицкого князя Мстислава Мстиславича.
Попытка пересмотреть такое происхождение Андрея Ярославича, коль скоро его следствием является столь неканонический
брак (Баумгартен 1908b. С. 21–23), была оспорена В. А. Кучкиным, который предпочел вернуться к мнению о Мстиславне
как матери Ярославичей, предложив рассматривать присутствие митрополита Кирилла и ростовского епископа при венчании
Андрея и Даниловны как свидетельство об особой церковной санкции на брак (Кучкин 1986. С. 71–80). Польский исследова-
тель генеалогии смоленских Ростиславичей Д. Домбровский, хотя и не готов поддержать конкретную идентификацию матери
Ярославичей, предложенную Н. А. Баумгартеном, тем не менее, полемизируя с В. А. Кучкиным, склоняется к выводу, что
сыновья Ярослава Переяславского происходили не от дочери Мстислава Удатного (Домбровский 2006. С. 21–30); в таком слу-
чае женитьба Андрея Ярославича оказывается канонически вполне легитимной.
404
В 1112 г. волынский князь Ярослав Святополчич женился на дочери Владимира Всеволодовича Мономаха (ПСРЛ 2.
Стб. 273), хотя оба брачующихся были правнуками Ярослава Мудрого; в 1183 г. (Бережков 1963. С. 201) Глеб, сын киевского
князя Святослава Всеволодовича и правнук Мстислава Великого (через дочь последнего Марию, жену черниговского и киев-
ского князя Всеволода Ольговича), взял в жены дочь соправителя отца – Рюрика Ростиславича и, тем самым, также правнучку
Мстислава (ПСРЛ 2. Стб. 625); в 1180-1190-х гг. был заключен брак между волынским князем Романом Мстиславичем и
Передславой, дочерью того же Рюрика Ростиславича (ПСРЛ 1. Стб. 412), причем снова речь шла о правнуках киевского князя
Мстислава Владимировича. Ярослав Святополчич отослал от себя жену после разрыва с Мономахом в 1117/8 г. (ПСРЛ 7. С.
24; 15. Стб. 192; см. об этом ниже, а также в статье IV), а Роман – в 1195/7 г. (Бережков 1963. С. 85), порвав с Рюриком,
причем Рюриковна была даже затем насильственно пострижена Романом (ПСРЛ 1. Стб. 420). О недостоверности других при-
меров браков 6-й степени родства, иногда постулируемых в историографии, будет сказано ниже, при разборе аргументов А.
Г. Плахонина против нашей гипотезы.
405
Например, помолвка между Марией, дочерью императора Мануила I Комнина, и деспотом Белой-Алексеем, будущим
венгерским королем Белой III (Назаренко 2007d. С. 74–88).
406
См. послание митрополита к Владимиру: Понырко 1992. С. 66–71.
407
ПСРЛ 40. С. 75.
86
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
408
Татищев 4. С. 501, лев. стб.
409
Там же. С. 105, 515, прав. стб.
410
Там же. С. 181.
411
Татищев 2. С. 131; 4. С. 181.
412
Татищев 2. С. 154, 267. Примеч. 398.
413
ПСРЛ 1. Стб. 271; 2. Стб. 247.
414
ПСРЛ 2. Стб. 284.
415
На произвольность исправлений, предпринимавшихся В. Н. Татищевым во второй редакции «Истории», указывал еще
А. А. Шахматов (1920. С. 80–95). Сводку возникших в результате ошибок применительно ко Всеволодку Городенскому и его
сыновьям см.: Соловьев 1992. С. 70–74.
416
Татищев 2. С. 160.
417
Татищев 4. С. 200.
418
Татищев 2. С. 140.
87
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
419
Карамзин 1/2. Примеч. 250. Стб. 102. «Российская Библиотека», на которую, помимо труда В. Н. Татищева, ссылается
в данном случае историк, есть не что иное, как первое издание «Радзивиловской летописи» 1767 г. (.Карамзин 2–3. С. 687.
№ 102 [комментарий М. И. Афанасьева, В. Ю. Афиани, В. П. Козлова, Г. А. Космолинской]), в которой отчество Всеволодка
действительно обозначено, но оно стоит в ряду многочисленных изменений, внесенных в текст летописи издателями, и стало
следствием правки по одному из списков «Истории» В. Н. Татищева (Плахонин 2004. С. 318–320).
420
Соловьев 1. С. 422, 454, 578, 683. Примеч. 182. С. 719. Табл. № 7.
421
См. примеч. 43.
422
ПСРЛ 1. Стб. 207; 2. Стб. 199.
423
ПСРЛ 1. Стб. 263; 2. Стб. 237. Об исконной связи Берестейской волости с Туровом, а не с Волынью см.: Насонов 1951.
С. 115–117 и карта-вклейка между с. 80 и 81. Сомнения, иногда высказывающиеся на этот счет (Котляр 1985. С. 50), должны
были бы покоиться на опровержении аргументов А. Н. Насонова, чего, однако, нет.
424
Водворение Святополка в Турове именно в 1088 г. делает датировку гибели Ярополка в «Ипатьевской летописи», 1087
г. (ПСРЛ 2. Стб. 197), до некоторой степени более вероятной, чем 1086 г. «Лаврентьевской летописи» (ПСРЛ 1. Стб. 206),
несмотря на предпочтение, которое А. А. Шахматов отдавал последней дате (Шахматов 1916. С. 261); ср. также соображения,
выдвинутые в работе: Стефанович 2007. С. 143–144. Примеч. 48. Давыд Игоревич как претендент на Волынь обнаружился
уже в 1085 г. (ПСРЛ 1. Стб. 205; 2. Стб. 197).
425
ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 249–250.
426
Их сжатый обзор см.: Орловский 1897. С. 197–200 (сам автор высказывается в пользу Гродна на Немане); Воронин
1954. С. 11–12.
427
Соловьев 1935. С. 69–96; Воронин 1954. Тем не менее в указателе к «Ипатьевской летописи» Городен Всеволодка
отделен от неманского Городна и помещен «в Волынском княжестве» (Муравьева, Кузьмина 1998. С. XXXVII, лев. стб.).
88
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
ронников припятской локализации летописного Городна служило как раз естественное пред-
положение, что территориально Городен следовало бы связывать с погоринскими владениями
Давыда428. Однако этого не случилось: ошибочная генеалогическая схема оказалась затвержен-
ной. Трудности, с которыми она сталкивается, не были даже замечены. Попытка польского
археолога И. Йодковского подкрепить ее конкретными аргументами 429 не выдержала критики;
найденные при раскопках древнерусских Городна и Дорогичина свинцовые печати с изобра-
жением святого Иоанна Предтечи и надписью, которую И. Йодковский читал как «ДАВИДА
СЛОВО», на самом деле оказались принадлежащими к многочисленной группе загадочных
сфрагистических памятников с надписью «ДЬКЬСЛОВО» 430. Характерно, однако, что, напри-
мер, Η. Н. Воронин, отметив ошибочность интерпретации И. Йодковского, в самой идее о
связи между Городном и Давыдом Игоревичем нисколько не усомнился. Он предположил,
что Городен «повторяет» (?) название Давида-городка при устье Горыни, входившего будто
бы в погоринские владения Давыда, и задался вопросом, «не предпринял ли Давыд Игоре-
вич, еще будучи волынским князем <…> попытки проникнуть в Понеманье и закрепиться в
нем?». Далее, подхватив ни на чем не основанную догадку А. М. Андрияшева, что Всеволодко
мог после смерти Давыда унаследовать Погорину, откуда его якобы вытеснил затем волын-
ский князь Ярослав Святополчич431, исследователь присовокупил к ней еще одну: в результате
этих событий Всеволодко будто бы и вынужден был искать убежище в далеком Городне 432.
Но как название Давида-городка (если действительно связывать последнее именно с Давыдом
Игоревичем) могло быть перенесено в Понеманье, предполагаемую часть волынских владений
Давыда Игоревича, если Погорину Давыд получил только после того, как лишился Волыни?
Кроме того, низовья Горыни, насколько можно судить, во владения Давыда Игоревича (Пого-
рину в узком смысле слова) не входило 433, поэтому связь названия «Давид-городок» именно
с Давыдом Игоревичем вызывает сильные сомнения. Почему, далее, Погорина не была воз-
вращена Всеволодку после изгнания вскоре с Волыни Ярослава Святополчича? Как, наконец,
Всеволодко мог закрепиться в Верхнем Понеманье, если, по мнению самих А. М. Андрияшева
и Η. Н. Воронина (на этот раз, как увидим, справедливому), оно входило во владения Яро-
слава Святополчича? Нежелание усомниться в привычной, но ложной генеалогии приводило
к нагнетанию вопросов и противоречий, которые тем не менее не колебали приверженности
историографии к традиционной схеме 434.
Если же наконец отказаться от восходящего к В. Н. Татищеву недоразумения, то – ввиду
местоположения Городенской волости – отца Всеволодка Городенского естественно было бы
искать среди князей, владевших в конце XI – начале XII в. Берестейской волостью. Теоретиче-
ски здесь возможны три кандидатуры – Мстислава и Ярослава, сыновей киевского князя Свя-
428
См., например: Грушевсъкий 2. С. 100, 301–302, 396.
429
Jodkowski 1948. S. 158–171.
430
Янин 1. № 85, 1, 4–5.
431
Андриягиев 1887. С. 116.
432
Воронин 1954. С. 198–199.
433
Пределы Дорогобужской волости, выделенной Давыду Святополком Изяславичем, неизвестны; неясно также, остались
ли за Давыдом при переходе в Дорогобуж Бужский Острог (Бужеск, Острог?), Дубен и Черторыйск, составившие его удел по
решению Уветичского съезда в 1100 г. (ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 249). Но судя по более поздним данным, низовья Горыни
(Степанская и Дубровицкая волости) входили в состав Туровских, а не Дорогобужских земель. Сидевший в Дубровице в 1180-
х гг. Глеб Юрьевич (ПСРЛ 2. Стб. 631) был, очевидно, сыном туровского князя Юрия Ярославича. По южным пределам
Дубровицкой волости проходила и граница между Туровом и Волынью (Луцком), которую подчеркивал еще Длугош как
границу между Польским королевством и Великим княжеством Литовским (Dlug. 1. Р. 86; Щавелева 2004. С. 71, 217, 368–
369. Коммент. 28 [А. В. Назаренко]).
434
Насонов 1951. С. 54. Примеч. 1 (автор был уже знаком с предварительными публикациями Η. Н. Воронина о Гродне);
Воронин 1954. С. 13 и passim', ДРГЗС. С. 77–78 (автор раздела – А. В. Куза); Куза 1989. С. 93–94 (исследователь повторяет
также предположение, будто Городен основан Давыдом Игоревичем, что невозможно, поскольку Давыд, как говорилось, нико-
гда не владел Понеманьем); Зверуго 1989. С. 62; и др.
89
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Таблица 2
435
Обращаем внимание на то, что в дальнейшем мы несколько дополняем и уточняем содержание статьи: Назаренко
2000с. С. 177–178.
436
ПСРЛ 1. Стб. 274–275; 2. Стб. 250.
437
ПСРЛ 1. Стб. 271; 2. Стб. 246.
438
См. примеч. 21.
439
ПСРЛ 1. Стб. 297; 2. Стб. 292.
440
Так без каких бы то ни было объяснений показано в работе: Войтович 1990. Табл. 4. № 19.
441
Подозреваем, что Ярослав Ярополчич в 1101 г. «заратися <…> Берестьи» (см. примеч. 60) именно потому, что Свято-
полк Изяславич, переведя сына Ярослава из Турова во Владимир, племяннику освободившийся Туров не отдал, оставив (или
дав) ему пограничное Берестье. Основывающееся на сведениях В. Н. Татищева предположение, будто конфликт был вызван
переводом Ярослава Ярополчича в Берестье из Луцка (Рапов 1977. С. 86–87), явно неудачно; в таком случае пришлось бы
думать, что Давыд Игоревич получил в 1086/7 г. Волынь без Луцкой волости, а это не так: в 1098 г. Луцк был под Давыдом
(ПСРЛ 1. Стб. 268; 2. Стб. 242).
442
Карамзин 1/2. Стб. 103. Примеч. 250. Стб. 102; Баумгартен 1911. С. 43; Baumgarten 1927. Table II. N 20; эта филиация
распространена в литературе: ПСРЛ 1. С. 545, лев. стб.; Рапов 1977. С. 90; Муравьева, Кузьмина 1998. С. XII, лев. стб.; и др.
90
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
вряд ли от брака с Мстиславной443. Если так, мы получаем еще один аргумент, в силу которого
Ярослав Святополчич не мог быть отцом Всеволодка Городенского.
Таблица 3
Таблица 4
443
Свою мысль, что Вячеслав был сыном именно Святополчича, Η. М. Карамзин и Н. А. Баумгартен (на Карамзина не
ссылаясь, но повторяя ход его рассуждения) основывали на том, что в походе 1127 г. участвовали только родичи Мстислава
Владимировича. Пусть так, но допущение, что Вячеслав Ярославич был внуком Мстислава по матери при ближайшем рас-
смотрении сталкивается с затруднениями. Ярослав Святополчич женился на дочери Мстислава Владимировича в июне-июле
1112 г. (ПСРЛ 2. Стб. 273); значит, к 1127 г. Вячеславу было бы не более 14 лет. Конечно, в таком возрасте князь уже мог бы
иметь стол и участвовать в походе, но некоторые детали летописного рассказа сложно согласовать с возможным отрочеством
Вячеслава Ярославича. Его войска осаждают Изяславль вместе с волынцами Андрея Владимировича, но переговоры о сдаче
осажденные ведут именно и только с Вячеславом. Так как генеалогически Мономашич Андрей был старше Вячеслава, прихо-
дясь последнему троюродным дядей, то это объяснимо лишь в предположении, что Вячеслав был по возрасту заметно старше
Андрея, родившегося в 1102 г. от второго брака Владимира Мономаха (ПСРЛ 2. Стб. 252), то есть происходил от первого
брака Ярослава Святополчича. Действительно, даже Юрий Ярославич Туровский, младший брат Вячеслава (если судить по
тому, что на страницах летописи он появляется только в 1144 г., много позже последнего: ПСРЛ 2. Стб. 317), вряд ли мог быть
сыном Мстиславны, так как иначе его брак с дочерью Всеволодка Городенского и Агафии Владимировны был бы слишком
близкородственным в степени 2:3:Н. А. Баумгартен, указывая на «враждебные, граничащие с ненавистью отношения» Юрия
Туровского «ко всему потомству Мстислава» и продолжая логику своих размышлений, выводит на этом основании, что Юрий
был старше Вячеслава, а значит, от другого брака их отца (Баумгартен 1911. С. 43–44). Соглашаясь, что Юрий вряд ли мог
быть сыном Мстиславны, мы все же, учитывая сказанное о возрасте Вячеслава Ярославича, не можем согласиться с мнением
о старшинстве Юрия. Это значит, что при естественной для сыновей Ярослава Святополчича враждебности к Мономахову
племени следовало бы искать особой причины лояльности Вячеслава к Мстиславу. Если принять во внимание, что Юрий не
наследовал Клеческой волости брата, логично и в самом деле допустить какую-то родственную связь, в силу которой Вяче-
слав и получил от киевского князя свой стол. Но, при всем том, нет необходимости усматривать такую связь непременно в
происхождении клеческого князя по матери; скорее всего следует предпочесть предположение, что он был женат на дочери
или другой близкой родственнице Мстислава Великого.
91
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
444
ПСРЛ 1. Стб. 274–276; 2. Стб. 250–252.
445
ПСРЛ 2. Стб. 491–492.
446
Там же. Стб. 273; в «Лаврентьевской летописи» этот поход Ярослава на ятвягов (Бережков 1963. С. 44–45) назван
вторым (ПСРЛ 1. Стб. 289; Воронин 1954. С. 199).
447
Воронин 1954. С. 45, 197 (Городен второй половины XI в. – киевская крепость); ДРГЗС. С. 78; Куза 1989. С. 93–94;
Poppe 1986а. Sp. 1406.
448
ПСРЛ 2. Стб. 492; Бережков 1963. С. 168.
449
Ср. статью III.
450
Л. В. Войтович предполагает, что Городенское княжество возникло около 1113 г. в результате походов Ярослава Свя-
тополчича на ятвягов в 1112–1113 гг.; для этого Всеволодка Городенского приходится делать «вассалом» Святополчича и
участником ятвяжской кампании (Войтович 1990. С. 31. № 18). Не видно данных в пользу такого мнения, а существование
Городна как древнерусской крепости уже в XI в. вроде бы его и вовсе исключает.
451
Вопреки мнению, высказанному в первом варианте данной работы, теперь мы видим, что летописного свидетельства
о военных действиях Глеба Всеславича Минского накануне 1116 г. (Глеб «бо бяше воевал дреговичи и Случеск пожег и не
каяшеться о сем, ни покаряшеться, но боле противу Володимеру глаголяше, укаряя и»: ПСРЛ 2. Стб. 282; Бережков 1963.
С. 46), вообще говоря, недостаточно для вывода о переходе каких-то туровских владений Ярослава Святополчича под непо-
средственный контроль Киева в лице Владимира Мономаха (принимаем, таким образом, критическое замечание: Плахонин
2004. С. 327–328). Дело в том, что, по вероятной гипотезе А. К. Зайцева, Случеская и Клеческая волости («вен дреговичи») в
XII в. не были частью турово-берестейского комплекса территорий, а составляли отдельное владельчески-административное
образование (Зайцев 1975. С. 105–108). Не столь ясно, что «вси дреговичи» в начале XI в. целиком находились в держании
одного из черниговских Святославичей – Олега (там же. С. 108–110). Княжение Вячеслава Ярославича в Клеческе, похоже,
указывает на то, что в первые десятилетия XII в. по крайней мере Клеческая волость должна была входить во владения Яро-
слава Святополчича. Коль скоро процитированное летописное сообщение говорит о «дреговичах», а не о «всех дреговичах»,
и называет Случеск, молча о Клеческе, то возникает мысль, что Глеб обошел именно владения Святополчича. Это могло бы в
некоторой мере служить подтверждением нашему предположению о союзничестве минского и волынского князей (Назаренко
2000с. С. 180), но одновременно свидетельствовало бы, что по меньшей мере клеческая часть дреговичских земель Ярослава
92
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
1173 и 1183 гг. Выступление Всеволодковичей на стороне волынских князей Изяслава Мсти-
славича и его сына Мстислава Изяславича объясняется не тем, что Городен тянул в то время к
Волыни, а тем, что эти волынские князья являлись претендентами на Киев, которым некоторое
время и владели. Если верны наши наблюдения относительно возраста Агафии Владимировны
и она действительно была дочерью от третьего брака Мономаха, а не от второго, как Юрий
Долгорукий460, то генеалогически Всеволодковичи оказывались равно близки как старшим –
волынско-смоленским – Мономашичам (Мстиславичам), так и младшим – суздальским (Юрье-
вичам): и Изяславу Метиславичу Волынскому, и Андрею Юрьевичу Владимиро-Суздальскому
они приходились двоюродными братьями через деда по материнской линии. В этом отноше-
нии судьбу Городна (и Дорогичина) должно отделять от судьбы Берестья, во второй половине
XII в. вошедшего в число наследственнх владений князей волынской ветви 461, и соотнести с
историей основного массива дреговичских земель вокруг Турова и Пинска, с одной стороны,
и Случеска и Клеческа – с другой462. Включение Городна в число волынских городов, равно
как и карты, на которых Городенское Понеманье вместе с Берестейским Побужьем показано
как часть Волынской земли уже с середины XII в.463, надо признать неверными, хотя они и
опираются на давнюю историографическую традицию, в силу которой возникновение какой-
то особенной близости между Волынью и Городном принято относить даже к еще более ран-
нему времени464.
Другой ошибкой, также отразившейся в картографии Древней Руси, является отождеств-
ление неманского Городна с Городцом (Городном) в Полоцкой земле. Последний упомина-
ется под 1161/2 г.465в связи с борьбой полоцкого князя Рогволода Борисовича против минских
князей Ростислава и Володаря Глебовичей: «Том же лете приходи Рогволод на Володаря с
полотьчаны к Городцю», после чего Володарь «с литьвою» разбил полоцкое войско 466. Отсюда
следует, что Городец Володаря находился где-то в западной части Минской волости, на гра-
нице с Литвой, как то видно и по более раннему сообщению 1158/9 г.467: Ростислав Минский
был вынужден заключить мир с Рогволодом Полоцким, «а Володарь не целова хреста темь,
оже ходяше под Литвою в лесах»468. В «Слове о полку Игореве» «трубы трубят городеньскии»
после гибели князя Изяслава Васильковича, который был «притрепан литовскыми мечи» 469. В
результате исследователи – если они вообще не отказываются от определенной локализации
этого Городца-Городна470 – либо помещают его на крайнем юго-западе Полоцкой земли, на
реке Березине, правом притоке Верхнего Немана, где обнаруживается сходная топонимия 471,
либо идентифицируют с неманским Городном, включая тем самым Городенскую волость Все-
460
См. примеч. 81.
461
В начале 1170-х гг. в Берестье сидел сын Мстислава Изяславича (ПСРЛ 2. Стб. 562).
462
Зайцев 1975. С. 108; Кучкин 1996. С. 43–45.
463
ДРГЗС. Табл. 4 на с. 36–37, а также с. 56 (авторы – Б. А. Колчин, А. В. Куза); Куза 1989. С. 93–94 и карты на рис. 2–6.
464
Narbutt 1838. S. 292. Przyp. 1 (Городен еще в середине XI в. принадлежал якобы Игорю Ярославину); Воронин 1954. С.
198 и passim; Нерознак 1983. С. 62; Зверуго 1989. С. 186; и мн. др.
465
Бережков 1963. С. 173–176.
466
ПСРЛ 2. Стб. 519.
467
Бережков 1963. С. 170–171.
468
ПСРЛ 2. Стб. 496.
469
Сл. п. Иг. С. 264.
470
Алексеев 1966. С. 184 (возможно, где-то неподалеку от Слуцка; в более поздней работе автор, упоминая летописные
данные о Городецкой волости в Полоцкой земле, о ее локализации ничего не говорит: Алексеев 1975. С. 236); Творогов 1995.
С. 49–50; Горский 2002. С. 154. Примеч. к с. 415.
471
См., например: Данилевич 1896. С. 90, 128 и карта; Насонов 1951. С. 138 и карта на с. 139; на сводной карте археоло-
гически засвидетельствованных древнерусских укрепленных поселений Х-XIII вв. этот пункт обозначен под № 313 (Городок):
ДРГЗС. Табл. 1 на с. 30–31.
94
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
володковичей в состав Полоцкой земли 472. Последняя точка зрения опирается на устаревшее
представление, будто славянское заселение первоначально балтского Верхнего Понеманья про-
исходило с территории полоцких кривичей; между тем это не так: славяне проникали сюда
двумя потоками из племенных земель волынян и дреговичей 473. Да и географически она мало-
вероятна: обширные пространства между Минском и Новогородком Литовским (современным
Новогрудком) были заняты непроходимыми лесами 474. Главное, однако, в том, что в 50-60-х
гг. XII в. в неманском Городне, как мы знаем, сидел не Володарь Глебович, а Борис или Глеб
Всеволодкович.
Надо отметить, что в «Ипатьевской летописи» городенскими князьями именуются после-
довательно Борис, Глеб и, наконец, Мстислав Всеволодковичи, но ни разу одновременно какие-
либо двое из братьев или все вместе. Это как будто противоречит предположению об их сов-
местном владении городенским столом 475 (сидении «на едином хлебе») и указывает на нали-
чие в Городенском княжестве других столов и волостей или по крайней мере еще одного стола
(волости). Сказать определенно, где он (они) располагался (располагались), нельзя, так как
прямых указаний на пределы Городенского княжества в XII столетии в источниках нет. Но по
косвенным данным позволительно думать, что в его состав, возможно, входил Волковыск или
даже Новогородок.
Имена старших Всеволодковичей дают понять, почему главным каменным храмом древ-
него Городна был Борисоглебский собор «на Коложе», датируемый археологами 80-90-ми гг.
XII в. и, по архитектурным приметам, выполненный волынскими мастерами 476. В то же время
и та же артель начала строить церковь в Волковыске (строительство закончено не было) 477.
Каменная церковь, также посвященная святым Борису и Глебу, обнаружена раскопками и в
Новогородке. То, что она датируется примерно 1140-ми гг. и построена артелью, работавшей
в Витебске478, не должно смущать, потому что строительство городенского собора и одновре-
менно еще двух здешних церквей именно в конце XII в., видимо, было связано с пожаром,
практически уничтожившим город в 1184/5 г., в котором погиб и ранний каменный собор:
«Городен погоре в[е]сь и церкы каменая от блистание молние и шибения грома» 479. Строи-
тельство этого раннего собора в княжеском детинце, так называемой Нижней церкви, датиру-
ется, скорее всего, второй четвертью XII в., временем князя Всеволодка 480. Если считать вслед
за А. В. Кузой, что возникновение укреплений вокруг окольного города может служить неко-
торым признаком появления в городе княжеской резиденции, то заметим, что в Волковыске
оно относится к первой половине XII в., а в Новогородке – к середине или второй половине
того же столетия 481.
472
Любавский 1910. С. 17 (Городен – «полоцкая колония в Литовской земле»); Атл. СССР 1991. С. 4.
473
Седов 1982. С. 119–122 и карта 16.
474
Алексеев 1975. С. 226 и карты 1, 2 на с. 208, 211.
475
Рапов 1977. С. 205; Η. Н. Воронин колеблется, допуская как «триумвират» Всеволодковичей в Городне, так и наличие
у младших «своих собственных городков» СВоронин 1954. С. 14).
476
ДРГЗС. С. 77 (автор – А. В. Куза); Раппопорт 1982. С. 103–104. № 179; он же 1993. С. 87.
477
Зверуго 1975. С. 118–122; Раппопорт 1982. С. 104. № 180; он же. 1993. С. 92; ДРГЗС. С. 164 (автор – П. А. Раппопорт).
478
В своде 1982 г. П. А. Раппопорт предпочитал датировать церковь в Новогородке максимально широко – XII столетием
в целом (Раппопорт 1982. С. 101–102. № 174); позднее, указав на наличие аналогичных византийских архитектурных элемен-
тов в Борисоглебском соборе Новогородка и в церкви Благовещения Пресвятой Богоматери в Витебске, исследователь выдви-
нул датировку 1140-ми гг., когда вернувшиеся из византийской ссылки полоцкие князья могли привезти с собой тамошних
мастеров (Раппопорт 1983. С. 118; он же 1993. С. 64).
479
ПСРЛ 2. Стб. 634; Бережков 1963. С. 201–202.
480
Воронин 1954. С. 32, 127, 138–140; развернутая аргументация Η. Н. Воронина делает его точку зрения более убеди-
тельной, чем датировка П. А. Раппопорта второй половиной (Раппопорт 1982. С. 102. № 175) или даже концом XII столетия
(он же 1993. С. 87).
481
Куза 1989. С. 95.
95
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
482
Воронин 1954. С. 117–118, 145–146 и рис. 62, 1–3.
483
Авенариус 1890. С. 42; Болсуновский 1894. Табл. XX, е, / (под последним номером – два экземпляра); Лихачев 1928.
С. 98–99, а также рис. 50 на с. 98 и табл. XXV, 2–3; XLVII, 4; Musianowicz 1957. Таблица-вклейка (1 экземпляр из собрания
Государственного археологического музея в Варшаве).
484
Воронин 1954. С. 146. Примеч. 1. Менее вероятна, на наш взгляд, другая возможность, допускаемая историком, – о
связи с именем волынского епископа Симеона (1123–1136). Политическая история Городенского княжества ведет к мысли,
что оно относилось скорее к Туровской, чем к Волынской епархии.
485
Зверуго 1975. С. 134. Рис. 40, 2 (фотография печати); Янин 1. № 326 (только словесное описание).
486
Янин 1. С. 152.
487
Болсуновский 1894. Табл. XX, е.
488
Видеть в этом князе святого Глеба предлагал еще Η. П. Лихачев, который соответственно читал и колончатые надписи:
О АГЮС – ПТЬЬЪ (Лихачев 1928. С. 102. Примеч. 1). На прорисовке К. В. Болсуновского (их неточность уже отмечалась:
там же. С. 99–100. Примеч. 1) видим совсем другое: ПСКС – ОЛСКО.
489
Янин 1. № 333, 1–3; Янин, Гайдуков 3. № 333, 3.
490
Янин 1. № 332; единственный экземпляр найден в Новгороде.
491
Янин, Гайдуков 3. С. 61.
96
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
492
Jodkowski 1933.
493
Воронин 1954. С. 132. Табл. 74а, 1, 2, 4.
494
Там же. Табл. 74а, 6, 7, 9.
495
Там же. Табл. 74а, 5.
496
Там же. Табл. 74а, 8.
497
В сводах К. В. Болсуновского и К. Мусянович его нет; он значится в работе: Рыбаков 1940. Табл, на с. 245. № 55 (ни
количество, ни местонахождение соответствующих пломб автором не указаны; по контексту изложения можно догадываться,
что речь идет о собрании Государственного исторического музея).
498
Соловьев 1935. С. 69–96; Воронин 1954. С. 130.
499
Воронин 1954. С. 136, 138 (третья четверть XII в.); Раппопорт 1982. С. 102. № 176 (вторая половина XII в.).
500
См. примеч. 14.
501
ПСРЛ 2. Стб. 831, 847; Baumgarten 1927. Р. 30. Table VII. N 7.
502
Плахонин 2004. С. 299–315.
97
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
503
Там же. С. 320–330. Предыдущая статья того же исследователя на ту же тему (.Плахошн 2000. С. 219–235) осталась
нам недоступна; впрочем, по уверению самого автора, она является лишь «первым вариантом» работы 2004 г. (Плахонин
2004. С. 300).
504
Куза 1996. С. 165. № 899; Плахонин 2004. С. 323–324.
505
Плахонин 2004. С. 321.
506
Там же. С. 324–325. Забавно, что один и тот же критик пеняет своему оппоненту то за «расплывчатость», то за «кате-
горичность».
507
Когда Володарю Ростиславичу предлагали забрать брата Василька к себе в Перемышль (ПСРЛ 1. Стб. 274.; 2. Стб. 250),
это имело под собой из ряда вон выходящую причину – слепоту Василька; в представлениях того времени слепота мешала
быть владетельным князем. Собственно, это и имели в виду инициаторы ослепления Василька.
98
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
туда, куда надо – в Давыда Игоревича. Историку и самому это «удивительно»508. Что же застав-
ляет его признать татищевскую версию (несмотря на собственную критику) «наиболее веро-
ятной»? Мы обнаружили только два аргумента. Во-первых, в потомстве Игоря Ярославина
встречается имя Всеволод (так звали брата Давыда Игоревича). Во-вторых, Всеволодко «был
князем Городна на южной границе Турово-Пинского княжества, а следовательно, территори-
ально близкого к отцовской Погорине»509. Первый из этих доводов, ввиду распространенно-
сти имени Всеволод в разных ветвях древнерусского княжеского дома, можно было принять
в лучшем случае в качестве дополнительного наряду с какими-то другими, более определен-
ными. Второй же производит странное впечатление. Сначала автор из многочисленных древ-
нерусских «Городнов», «Городцов» и т. п. (не менее восьми, как он сам отмечает со ссылкой на
компендиум В. И. Нерознака510) выбирает для резиденции Всеволодка именно расположенный
на Горыни (поближе к Давыдовой Погорине), а затем эту локализацию использует в качестве
аргумента в вопросе о происхождении Всеволодка. Во всем мире такая логическая манипуля-
ция всегда называлась порочным кругом.
В результате этих несложных наблюдений выясняется, что предпочтения А. Г. Плахо-
нина в вопросе о происхождении Всеволодка Городенского ни на чем не основаны в самом
буквальном смысле слова.
В таком случае, казалось бы, остается с удовлетворением констатировать, что наш оппо-
нент допускает-таки происхождение Всеволодка от «туровских Изяславичей», в том числе от
Ярополка Изяславича 511, а значит – и от Ярослава Ярополчича, как предложили мы. Однако это
удовлетворение было бы преждевременным, ибо все дальнейшие усилия киевского историка
посвящены тому, чтобы оспорить наши доводы в пользу Ярослава Ярополчича как отца Все-
володка. Сама гипотеза неплоха, у нее даже «много достоинств», вот только А. В. Назаренко
ее плохо доказывает… Так каких же «достоинств» мы не заметили в собственной гипотезе?
Попробуем разобраться. «Во-первых, Городец (по локализации автора. – А. Н.) лежит на самой
границе Турово-Пинского княжества». В силу сказанного выше мы не можем принять этого
аргумента, играющего в арсенале А. Г. Плахонина роль универсального ключа, подходящего
для любого замка. Что же еще? А ничего. За «во-первых» автор как-то позабыл добавить «во-
вторых», и от «множества достоинств» остались только недостатки аргументации А. В. Наза-
ренко. Обратимся же к недостаткам.
Первым делом наш коллега-критик подвергает сомнению доказательность сделанного
нами наблюдения, что при традиционной генеалогии Всеволодка его брак с Агафией Влади-
мировной оказывается неканоническим союзом между кровными родственниками в 6-й сте-
пени. Симптоматично, что для этого, с его точки зрения, достаточно «самого поверхностного
знакомства с браками внутри рода Рюриковичей», точно так же как он был готов удовлетво-
риться результатом «первого же обращения» к справочнику, чтобы обрести подходящий ему
«Городец». Читатель, понятно, сразу догадается, что «поверхностность» характеризует не воз-
ражения А. Г. Плахонина, а уровень работы А. В. Назаренко, который не взял себе за труд даже
«поверхностно» взглянуть на материал княжеской генеалогии Древней Руси. Раз так, то для
развенчания его построений довольно будет и методики «поверхностного знакомства». Такая
методика привела, однако, к тому, что контрпримеры А. Г. Плахонина оказались взятыми не
из аутентичных источников, а из справочника Н. А. Баумгартена512 (или, возможно, какого-то
иного, из числа более современных, которые, однако, все выдают, увы, во многом свою вторич-
508
Плахонин 2004. С. 321.
509
Там же.
510
Нерознак 1983. С. 62–63.
511
Плахонин 2004. С. 321, 323.
512
Там же. С. 322; автор источника приводимых им сведений не указывает.
99
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
513
Еще Η. П. Лихачев в рецензии-аннотации первых четырех выпусков «Летописи Историко-Родословного общества в
Москве», отмечая «много нового, неожиданного, крайне интересного» в заметках Н. А. Баумгартена, предостерегал в то же
время от излишней к ним доверчивости, указывая, что «необходимо в каждом отдельном случае проверять сложную цепь
построений талантливого автора» (Лихачев 1909. С. 371).
514
См. примеч. 28.
515
Baumgarten 1927. Table II. N 12; Table IV. N 7; Войтович 1990. Табл. 4. № 12; Табл. 5. № 7; Donskoi 1991. Р. 46. N
87; Р. 50. N 98.
516
В справочнике 1927 г. Н. А. Баумгартен, помимо работы Р. В. Зотова, отсылает к собственной статье о Ярославе Свя-
тополчиче, якобы напечатанной в 3-м выпуске «Известий Русского генеалогического общества» за 1909 г., однако такой пуб-
ликации в указанном выпуске нет. Она отыскивается в выпуске 4-м (Баумгартен 1911. С. 35–42); вероятно, работая в эми-
грации, историк ссылался на недоступную ему литературу по памяти. Так или иначе, но в указанной статье о гипотетическом
браке Святослава Давыдовича нет ни слова, хотя в сводной генеалогической таблице он обозначен. Эту неверную отсылку,
как и прочие сведения свода Н. А. Баумгартена (вплоть до расположения материала), позаимствовал Л. В. Войтович.
517
Зотов 1892. С. 38. № 10; с. 261. № 8.
518
ПСРЛ 1. Стб. 274; 2. Стб. 250.
519
ПСРЛ 2. Стб. 491.
520
Погодин 6. С. 99–100.
521
Баумгартен 1911. С. 44–46; Baumgarten 1927. Table II. N 17; Table VIII. N12; эта точка зрения закрепилась в справочной
литературе: Войтович 1990. Табл. 2. № 14; Табл. 4. № 21; Donskoi 1991. Р. 59–60. N 121.
522
Назаренко 2001а. С. 514–519. Н. А. Баумгартен видит такую возможность, но не принимает ее во внимание, так как
не находит в источниках никаких данных о сношениях между Полоцком и Рязанью (Баумгартен 1911. С. 45). Достаточно
ли этого?
100
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
523
В помяннике игумена Даниила, во второй, распространенной, его редакции, около 1106/7 г. упомянуты двое Всесла-
вичей – Борис и Глеб (Дан. 2007. С. 268); вопреки Л. В. Алексееву (Алексеев 1975. С. 230), названный чуть ранее них «Давыд
Всеславич» стоит явно на месте Давыда Святославича Черниговского, который и значится здесь в первой редакции «Хожде-
ния» Дан. 2007. С. 134). В самом деле, впервые Давыд Всеславич упоминается под 1104 г. как безместный князь, участвующий
в совместном походе войск Святополка Изяславича, Владимира Всеволодовича Мономаха и Олега Святославича на Глеба
Минского (ПСРЛ 1. Стб. 280; 2. Стб. 256). Если бы Давыд был старшим из Всеславичей, унаследовавшим в 1101 г. отцовский
стол (Алексеев 1975. С. 230–231), то непонятно, почему, будучи изгнан из Полоцка, он пытается ссадить Глеба Минского;
скорее следует думать, что он имел удел по соседству с Минском, захваченный воинственным Глебом. Таким образом, именно
Борис и Глеб выглядят старшими сыновьями Всеслава Полоцкого.
524
Всеслава посадили в поруб «с двема сынома» (ПСРЛ 1. Стб. 167; 2. Стб. 156).
525
Назаренко 2001а. С. 526–527.
526
Щапов 1978. С. 258–259.
527
Бенешевич 2. С. 47 (здесь текст издан по четырем спискам – кроме Рогожского).
101
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
финальной части, ничтоже сумняшеся, понимает как санкцию браков между родственниками
«в пятом колене»!528
Такая размашистость говорит только об одном: слабом знакомстве критика с сюжетом,
о котором он взялся судить. Если бы А. Г. Плахонину удалось обосновать легитимность близ-
кородственных браков 5-й степени с точки зрения средневековой церкви (хоть Западной, хоть
Восточной), он совершил бы переворот в истории брачного права. В цитируемом им тексте
речь идет о запрещении брака с родной племянницей или ее потомством, вплоть до внучки, то
есть в степени 1:2, 1:3, 1:4. Последнее и объясняет наличие ремарки «<…> аще и 4-го будеть
степени», потому что при параллельном счете колен с обеих сторон браки в степени 4: 4 между
правнуками одного лица считались по византийскому праву уже дозволенными. Прибегая к
такой оговорке, составитель явно стремился избежать ошибочного истолкования своего тек-
ста, чего ему так и не удалось, как показывает не только казус с современным историком, но и
неверный перевод, присутствующий в большинстве списков: «<…> от него же степени могут
поимати на брак». Греческий оригинал 7-го титула «Прохирона», приведенный в издании В. Н.
Бенешевича, не допускает никаких кривотолков: «Άλλ’ούδε την τούτων έγγόνην, καν τετάρτου
έστι βαθμού, ού δύναμαι λαμβάνειν προς γάμον», то есть: «Но и с внукой тех, хотя то и четвер-
тая степень, нельзя сочетаться браком». Правильный перевод дан только в Уваровском списке
XIII в. («<…> не имуть поимати на брак»)529, но недостаточная ясность текстологических вза-
имоотношений между списками «Кормчей» древнеславянской редакции не позволяет решить,
был ли этот перевод первичным вариантом или результатом удачной правки. Как бы то ни
было, ни о каком разрешении на браки между родственниками в 5-м колене нет и речи.
Ну, хорошо, наши доводы не смогли убедить критика (как, впрочем, и его контрдоводы –
нас), но зачем же пенять нам за грехи, которых мы не совершали? Пусть наши выводы «об экс-
траординарности браков родственников в 6-м колене», по мнению А. Г. Плахонина, «несколько
преждевременны», однако же мы неповинны в том, что, поступая «тем более неосторожно»,
«только на основании этих выводов пересматривали браки Рюриковичей с европейскими дина-
стиями»530. В этом обвинении все удивительно. Во-первых, почему «тем более»? Разве в латин-
ской Европе брачное право в занимающем нас отношении было менее строгим? Нет, там дей-
ствовал тот же запрет на браки между родственниками до 6-й степени включительно, и об
этом мы достаточно писали в работе, на которую наш оппонент ссылается как на «неосто-
рожную». (К слову сказать, в европейской науке учет канонических запретов на близкород-
ственные браки при генеалогических исследованиях «неосторожным» не считается, а привет-
ствуется, как всякое расширение ученого инструментария.) Во-вторых, почему же «только на
основании этих выводов»? Выявление близкородственности тех или иных брачных союзов слу-
жило нам мотивом для определения предмета исследования, своего рода индикатором про-
блематичности, заключения же делались на иных, самых разных, основаниях. И наконец, в-
третьих: какие же это «браки Рюриковичей с европейскими династиями» мы «пересмотрели»?
Ровным счетом никаких. Наш вывод состоял в необходимости внести коррективы в генеалогию
Святополка Изяславича, признав его внебрачным сыном Изяслава Ярославина, иностранные
же браки потомства Святополка сомнению не подвергались, мы даже попытались добавить к их
числу новые (самого Святополка, например). Но уж в этом-то праве А. Г. Плахонин не может
нам отказать, тем более что наши реконструкции никак не связаны с темой неканонических
браков.
Мы не придаем особого значения затрагиваемым в нашей работе сфрагистическим сюже-
там, хотя нашему оппоненту они, напротив, кажутся «наиболее перспективными». Был или не
528
Плахонин 2004. С. 322–323.
529
Бенешевич 2. С. 47. Примеч. 14.
530
Плахонин 2004. С. 323.
102
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
531
Там же. С. 327 и примеч. 140.
532
Там же.
533
Там же. С. 326.
534
Янин 1. № 26–28.
535
Плахонин 2004. С. 328.
103
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
536
Это не опечатка и не lapsus calami, как можно было бы подумать, коль скоро ошибка повторена трижды в разных
вариациях: жена Глеба Всеславича названа дочерью Ярослава Ярополчича, Всеволодко – возможным братом Глебовой, а Глеб
– шурином Всеволодка (Плахонин 2004. С. 329. Примеч. 147).
537
Там же. С. 329–339.
538
Там же. С. 330.
539
Там же.
104
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
обещает сказать в будущем. К чему такая таинственность в научной статье? И зачем занимать
пространство ученой полемики туманными намеками?
И все же наиболее поучителен финал критического эссе А. Г. Плахонина. Дискуссия с А.
В. Назаренко привела его «пока» «лишь к одному выводу» – что никакого вывода ни о проис-
хождении Всеволода Городенского, ни о местоположении его княжества сделать нельзя. Что ж,
и так бывает. Поражает, однако, употребление, которое наш оппонент находит безрезультат-
ности своих усилий. Досадная неопределенность его позиции, оказывается, – не что иное, как
дань канонам научного исследования, потому что «историк должен избегать категоричности
высказываний»540. Вот уж поистине не было ни гроша, да вдруг алтын! Как прикажете объяс-
нить, что наличие выводов еще не означает их категоричности, а отсутствие категоричности –
это еще не результат? «Наука вряд ли выиграет, если место одной слабо аргументированной
теории займет такая же другая». Ясно, что «другая» «слабо аргументированная теория» – это
наша гипотеза, но что имеет в виду автор под первой? Мнение о происхождении Всеволодка
Городенского от Давыда Игоревича? Но тогда в чем причина его предпочтительности для А.
Г. Плахонина? И к чему с отроческой важностью напускать на себя менторски нравоучитель-
ный тон, для которого реальное содержание полемических заметок киевского историка не дает
совершенно никаких оснований? «В науке всегда должно оставаться место для сомнений и
поисков». Вот мы и искали, а теперь, задним числом, даже получили на то санкцию.
И коль скоро наша работа навела А. Г. Плахонина на методологические размышления о
судьбах науки, это, полагаем, дает и нам право ответить по гамбургскому счету и также закон-
чить несколькими рекомендациями. Первая продолжает нить раздумий нашего оппонента:
критик, не злоупотребляй сомнениями на чужой счет в ущерб собственному поиску! Осталь-
ные попроще, пожалуй, даже погрубее, но тоже навеяны благодарным чтением критики. Не
спеши. Говоря, говори. Не выдавай нужду за добродетель.
540
Там же.
105
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
VIII. Немцы в окружении святителя
Мефодия, архиепископа моравского? 541
К моменту прибытия в 863 г. миссии святых Константина-Кирилла и Мефодия в Мора-
вию по просьбе моравского князя Ростислава (846–870) эти земли так или иначе уже входили
в сферу миссионерских усилий немецкой церкви, что в дальнейшем и стало главной причиной
ожесточенного конфликта славянских первоучителей с баварским епископатом. Своей высшей
точки этот конфликт достиг в 870 г. во время синода в Регенсбурге, когда Мефодий был осуж-
ден собором баварских архиереев, взят под стражу и сослан в один из швабских монастырей
542
. В силу названных обстоятельств отношения кирилло-мефодиевской миссии с немецкой
церковью в целом обычно рассматриваются как неизменно враждебные.
Впрочем, ясно, что интенсивность противостояния и его формы не могли оставаться
одними и теми же на разных этапах миссии, при различном церковно-юридическом статусе ее
главы – до поставления Мефодия в архиепископа Паннонии папой Адрианом II (867–872) в
869 г. и после него, в преддверии синода 870 г. Кроме того, общая конфликтность отношений,
разумеется, не исключала возможности сотрудничества в деле миссионерства по конкретным
практическим вопросам с конкретными представителями немецкого клира.
Вместе с тем такого рода логические рассуждения трудно подкрепить материалом источ-
ников ввиду его скудости и недостаточной определенности. Так, например, соблазнительная
атрибуция «Киевских листков», представляющих собой глаголический перевод латинского
миссала, как памятника именно кирилло-мефодиевской эпохи 543 остается спорной настолько,
что до недавнего времени находились исследователи, которые не просто считали перевод более
поздним544, но и вообще подозревали в нем современный фальсификат545 (правда, столь ради-
кальный скептицизм можно считать преодоленным после недавней находки аналогичного тек-
ста на Синае546).
В настоящей заметке мы хотели бы остановиться на некоторых данных по названной
проблеме, которые можно извлечь из книги побратимства (liber confraternitatum) швабского
монастыря святой Марии в Райхенау на Боденском озере, известной ктитореи святого Пир-
мина (умер в 755 г.) – данных, быть может, не особенно ярких, но зато хронологически и топо-
графически определенных. Книга побратимства – это обычно сводная продолжающаяся руко-
пись неопределенного жанра, род помянника, содержащий имена как покойных, подлежащих
поминовению, так и тех, с кем братия монастыря находилась в молитвенном общении. Книга
побратимства из Райхенау – один из древнейших и наиболее представительных памятников
такого рода и включает имена монашествующих из более чем 50 (!) монастырей, а также боль-
шое количество мемориальных записей о светских лицах.
Еще в 1925 г. немецкий исследователь этого замечательного источника К. Байерле обра-
тил внимание на небольшую компактную группу имен, уникальность которых состояла в
том, что они были записаны по-гречески: ΜΕΘΟΔΙΟΣ, AEON, ΙΓΝΑΤΙΟΣ, IOAKIN, ΣΥΜΕΟΝ,
ΔΡΑΓΑΙΣ547; историк интерпретировал их как имена «греческих паломников» 548. Имя Мефо-
541
* Исправленный вариант статьи: Назаренко 2001 d. С. 118–127.
542
Schutz 1974. S. 1-14.
543
Мареш 1961. С. 12–23; Vecerka 1963. S. 411–416; Zagiba 1964. S. 59–77; Подскальски 1996. С. 97–98 и примеч. 302
(где прочая литература).
544
Так, в CK № 1. С. 27 «Киевские листки» датированы X/XI в.
545
Натт 1979.
546
См., например: Паренти 1994. С. 3–14.
547
Verbrüd. Reich. Taf. 53 D4; с появлением этого издания прежнее издание П. Пипера (Lib. confr. Aug.), которым поль-
106
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
дий встречается в синодике еще однажды, уже в латинской транскрипции (Methodius), во главе
списка здравствующей братии монастыря («Nomina vivorum fratrum Insulanensium»), рядом с
записью об аббате монастыря Хейтоне (803–823) – «Heito ep[iscopu]s»549 (в 806–823 гг. он был
одновременно и базельским епископом); в 823 г. Хейтон оставил аббатство и епископскую
кафедру и до самой своей смерти в 836 г. пребывал в Райхенау в качестве простого монаха.
Упоминание о Хейтоне среди здравствующей братии является одним из датирующих призна-
ков создания книги побратимства в ее первоначальном варианте еще при жизни Хейтона, то
есть при его преемнике аббате Эрлебальде (823–838), вероятно, около 825 г.550 Ввиду необыч-
ности имени Мефодий для западноевропейского ономастикона К. Байерле отождествил этого
«латинского» Мефодия с тем Мефодием, который возглавляет указанную выше группу гре-
ческих имен. Такое отождествление было принято В. Бурром, который, сверх того, выдвинул
предположение, что упоминаемый в синодике Мефодий – это одноименный славянский перво-
учитель, тогда как носители остальных греческих имен были, по мнению исследователя, спут-
никами святителя – его учениками или последователями в деле славянской миссии 551. Идею
В. Бурра подхватил и развил чешский славист Ф. В. Мареш 552.
Однако эта гипотеза столкнулась и с авторитетными возражениями: X. Лёве предпочитал
видеть в Мефодии из книги побратимства Райхенау константинопольского патриарха Мефо-
дия I (843–847), известного поборника иконопочитания, с которым Хейтон, по мнению немец-
кого медиевиста, мог познакомиться и близко сойтись во время своего пребывания в Византии
в 811 г., когда он возглавлял посольство Карла Великого (768–814) к византийскому импера-
тору Никифору I (802–811) с целью добиться от Византии признания императорского титула
Карла553. В подтверждение своего мнения X. Лёве ссылался не только на соседство записей
о Мефодии и Хейтоне в книге побратимства, но и, в частности, на известный факт византий-
ского влияния в архитектуре монастырского соборного храма Пресвятой Богоматери в Райхе-
нау, построенного в аббатство Хейтона (освящен в 816 г.)554.
Через год после выхода в свет работы X. Лёве появилось еще одно детальное исследо-
вание, которое, как представляется, окончательно решает вопрос в пользу «кирилло-мефо-
диевского» прочтения мемориальных записей из Райхенау. А. Цеттлер 555 обнаружил, что
греческие имена книги побратимства находят себе латинские соответствия не только в упо-
минании о Мефодии рядом с именем аббата-епископа Хейтона, но и еще в двух других слу-
чаях: в начале списка покойной братии («Nomina defunctorum fratrum Insulanensium») читается
запись Kyrilos556 (оно было замечено еще
К. Байерле, предположившим, что речь идет о каком-то «славянском прелате» 557 [?!]), а
среди добавлений в конце списка монастырской братии, составленного при аббате Эрлебальде,
находится компактная группа имен Ignatius <…> Leo, Ioachim, Lazarus <…> Simon558, практиче-
ски совпадающая с приведенной выше грекоязычной записью. Палеографический анализ запи-
сей о Мефодии, Кирилле, Игнатии и упомянутых вслед за ним привел А. Цеттлера к выводу,
что все эти три записи в разных местах книги побратимства сделаны одним почерком, то есть,
очевидно, примерно одновременно; но еще важнее другое: внимательное изучение хронологи-
ческой последовательности добавлений к списку времен Эрлебальда позволяет довольно точно
датировать запись об Игнатии, Льве, Иоакиме, Лазаре и Симоне 870-ми годами 559. Эта дати-
ровка, полученная чисто источниковедческими средствами, полностью совпадает с данными о
заключении Мефодия в Швабии в течение двух с половиною лет после Регенсбургского синода,
иными словами, в 870–873 гг.: «<…> засълавъше въ Съвабы, дьрьжаша полъ третья лета», по
словам «Жития святителя Мефодия» (гл. 9) 560. В то же время она объясняет, почему имя пре-
подобного Константина-Кирилла оказалось отделено от имени святителя Мефодия и внесено
в список покойных: Константин-Кирилл, как известно, скончался 14 февраля 969 г. во время
пребывания солунских братьев в Риме 561. А. Цеттлер указал также, что некий «монах Лазарь»
упоминается среди сотрудников Мефодия в начале 870-х гг. также и другим источником –
посланием папы Иоанна VIII к своему легату в Германии и Паннонии анконскому епископу
Павлу от 873 г., в котором Павлу предписывается, чтобы «убившие монаха Лазаря» понесли
наказание «в соответствии с апостольскими канонами» 562.
Итог дискуссии подвел один из издателей книги побратимства из Райхенау К. Шмид,
заново пересмотревший весь комплекс аргументов за и против «кирилло-мефодиевской»
интерпретации перечисленных записей в контексте общей проблемы исторического истолкова-
ния источников мемориально-некрологического характера и со всей определенностью выска-
завшийся в пользу такой интерпретации 563. Наблюдения своих предшественников историк
дополнил еще одним существенным выводом, касающимся размещения «кирилло-мефодиев-
ских» записей на пространстве книги побратимства. По его мнению, тот факт, что имя Мефо-
дия было внесено, как говорилось, в самое начало списка здравствующей братии, объясняется
не просто наличием некоторого свободного места рядом с именем Хейтона (запись о Мефодии
между первой и второй колонками списка времен Эрлебальда появилась явно только тогда,
когда обе колонки уже сформировались в целом564), но и желанием вставить имя паннонского
архиепископа именно на почетное место во главе списка. Аналогичным образом запись о Кон-
стантине-Кирилле также помещена во главе перечисления усопших монахов Райхенау. Упоми-
нания об Игнатии, Льве, Иоакиме, Лазаре и Симоне находятся среди имен монашествующих
собственно в Райхенау. Все это говорит о тесных связях Мефодия и его спутников с обителью
на Боденском озере, более того – об их почетном пребывании в ее стенах, как о том свиде-
тельствуют грекоязычные записи в книге побратимства, которые могли быть сделаны скорее
всего только собственноручно кем-то из спутников паннонского архиепископа (Ф. В. Мареш
усматривал в них палеографические признаки, свойственные выученикам греческих скрипто-
риев IX в.565), хотя и человеком, не очень начитанным по-гречески (видимо, славянином), на
что указывают орфографические ошибки: ΛΕΟΝ, ΣΥΜΕΟΝ вместо ΛΕΩΝ, ΣΥΜΕΩΝ, а также
ΙΟΑΚΙΝ вместо ΙΟΑΚΙΜ.
Итак, приведенные данные позволяют достаточно уверенно говорить о том, что в течение
некоторого времени в начале 870-х гг. святитель Мефодий с небольшой группой спутников
находился в монастыре Райхенау. Это, в свою очередь, может служить сильным подкреплением
559
Zettler 1983. S. 286–288.
560
Жит. Меф. 1967. С. 152; Жит. Меф. 1971. С. 195, лев. стб. (л. 107а.12–14).
561
14 февраля 6377 г., во II-й индикт: Жит. Конст. С. 114 (гл. 18); X. Ловмяньский предпочитает датировку 14 февраля
870 г. (Lowmiariski 4. S. 365. Przyp. 1128).
562
«De percussoribus vero Lazari monachi vide, ut secundum apostolorum canones a vobis iudicium proferatur» (loan. VIII Ep.
N 21 [7]. R 285).
563
Schmid 1985. S. 361–372.
564
Zettler 1983. S. 284.
565
Mares 1971. S. 109.
108
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
гипотезы о Райхенау как месте швабского заключения святителя (выдвинутой после появле-
ния работы В. Бурра)566 в противоположность традиционной точке зрения, согласно которой
этим местом был монастырь в Эльвангене (к северу от Дуная, на крайнем северо-востоке Шва-
бии), тогда как в Райхенау Мефодий и его спутники могли якобы останавливаться уже после
своего освобождения на возвратном пути в Моравию 567. Последнее представляется маловеро-
ятным не потому, что дорога из Эльвангена в Моравское Подунавье вовсе не пролегала через
лежавший далеко в стороне Райхенау (у Мефодия вполне могли быть свои причины для того,
чтобы двигаться обходными путями). Куда важнее другое. В упомянутой булле папы Иоанна
VIII Павлу Анконскому монах Лазарь фигурирует уже как покойный, тогда как в момент, когда
были сделаны латинские мемориальные записи из Райхенау, Лазарь был еще жив. Между тем
послание Павлу Анконскому датируется 873 г., то есть написано одновременно с распоряже-
нием папы об освобождении Мефодия, а это означает, что имена паннонского архиепископа и
его спутников были внесены в книгу побратимства монастыря в Райхенау еще в период заклю-
чения Мефодия. Заметим, кстати, что имени Лазаря нет в грекоязычной записи; вероятно, она
была сделана после латинских, ближе к концу пребывания Мефодия в Райхенау. Наличие в
ней «лишнего» по сравнению с латинскими записями имени «Драгаис» 568 также вполне объ-
ясняется их разновременностью: видимо, Драгаис прибыл позже и был, возможно, тем (или
среди тех), кто привез в Райхенау распоряжение об освобождении святителя.
В последние годы выяснилось, что обнаружившаяся связь между Мефодием и монасты-
рем в Райхенау способна пролить свет и на некоторые другие запутанные вопросы – например,
на вопрос о происхождении такого загадочного памятника второй половины IX в., как «Бавар-
ский географ», вышедшего, по палеографическим и кодикологическим признакам, из скрип-
тория Райхенау: уникальная информация о славянских племенах Центральной и Восточной
Европы, аккумулированная в «Баварском географе», по меньшей мере в существенной своей
части восходит, вероятно, к Мефодию, который, как естественно было бы думать, системати-
чески собирал такого рода сведения в целях предстоявшей миссионерской деятельности 569. В
то же время эвристические возможности открытия А. Цеттлера использованы пока отнюдь не
полностью, в чем отчасти повинен и сам его автор.
При непосредственном обращении к тексту книги побратимства оказывается, что имена
от Игнатия до Симона-Симеона570, входящие в выделенную А. Цеттлером «кирилло-мефоди-
евскую» группу, перемежаются другими, немецкими, именами, которые исследователь в своем
анализе никак не учитывает: между Ignatius и Leo стоит Hiltibald, а между Lazarus и Simon нахо-
дим имя Uualger. Характер записей, сделанных, похоже, одним почерком и последовательно
ровной колонкой, исключает предположение, что немецкие имена могли быть вписаны позднее
566
Mass 1976. S. 41.
567
См. краткий историографический обзор: СНСП. С. 157–159. Коммент. 9 (Б. Н. Флоря). Представление именно об
Эльвангене как месте изгнания святителя Мефодия (построенное, напомним, исключительно на косвенных умозаключениях)
успело так прочно утвердиться, что в 1975 г. на средства правительства Болгарии там была открыта мемориальная доска,
посвященная этому событию.
568
ΑΡΑΓΑΙΣ – единственное собственно славянское имя в греческой записи; его связь с распространенной в славянском
именослове основой *dorg- (*Dorgomih, *Dorgoslavb, *Dorgota и т. д.: ЭССЯ 5. С. 75–76) не подлежит сомнению. В то же
время окончание – ΙΣ затруднительно истолковать иначе как греческую флексию – ης (ср.’Ιωάννης и т. п.). В таком случае
перед нами своего рода «смешанный» антропоним – славянская основа, оформленная по греческой модели (так, в русском
именослове встречается подвергшееся обратной грецизации Иванис, наряду с обычным Иван: Веселовский 1974. С. 126). Это
означало бы, что носитель подобного имени происходил скорее всего не из моравских славян, а из славянского населения
Византии, и пришел в Моравию вместе с солунскими братьями, как святой Климент Охридский и др.
569
Назаренко 1994. С. 35–40, 53–60; он же 2001а. С. 51–70; комментированное издание памятника см.: он же 1993b. С.
7–51; несколько исправленный текст: он же 2001а. С. 53–54.
570
Simeon и Simon являются, вообще говоря, разными, хотя и этимологически тождественными именами, что, однако, не
может служить препятствием для соотнесения греческой записи ΣΥΜΕΟΝ и латинской Simon, поскольку отождествление этих
близких имен, как указал К. Шмид, встречается и в других текстах из Райхенау (Schmid 1985. S. 366. Anm. 78).
109
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
571
Жит. Меф. 1967. С. 153; Жит. Меф. 1971. С. 195, лев. стб. (л. 107а.21–24).
572
Lowmiaöski 4. S. 365. Przyp. 1129.
573
Förstemann 1. Sp. 375.
110
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
К. Шмид574, но рассматривая это имя как искажение имени известного Мефодиева ученика
Горазда575, что лингвистически крайне затруднительно, да и излишне.
Если наши построения верны, то число представителей немецкого клира из окружения
Мефодия в Райхенау возрастает минимум до четырех, и «кирилло-мефодиевская» группа в
книге побратимства из Райхенау, помимо упоминаний о самих святых Константине-Кирилле
и Мефодии, должна состоять из следующих девяти имен: Choranzanus, Liutgar, Ignatius, Leo,
Hiltibald, Ioachim, Lazarus, Uualger, Simon. Кроме того, сам факт записей о святителе Мефодии,
его покойном брате преподобном Константине-Кирилле и целом ряде его спутников в книге
побратимства еще в пору пребывания Мефодия в заключении говорит о том, что это заклю-
чение было почетным и его место (подальше от яростных и непредсказуемых баварских анта-
гонистов назначенного папой паннонского архиепископа) было скорее всего выбрано восточ-
нофранкским королем Людовиком Немецким (840–876) – ведь обитель на Боденском озере
являлась имперским аббатством (Reichsabtei), то есть была изъята из подчинения местному
епископу, будучи подведомственна непосредственно королю.
Достойно упоминания, что Мефодий, очевидно, продолжал сохранять связи с монасты-
рем Райхенау и после своего возвращения в Моравию в 873 г. Быть может, вернее было бы
сказать, что в Райхенау по каким-то причинам следили за ситуацией в Моравии. После мира
Людовика Немецкого с моравским князем Святополком, заключенного в Форххайме в 874 г., в
окружении последнего появляется немец Вихинг, которому суждено было стать главным про-
тивником Мефодия в Моравии и который еще при жизни Мефодия в 880 г. был по просьбе
Святополка поставлен папой на епископскую кафедру в Нитре. И вот, несколько ниже гре-
ческой записи о Мефодии и некоторых его сотрудниках в книге побратимства из Райхенау,
встречаем другую запись: «Uuichinc, Szuentebulc»576. Не так давно был обнародован и дру-
гой характерный факт: послание маркграфа Баварской восточной марки Ар(и)бона к восточ-
нофранкскому королю Арнульфу (887–899) о моравских делах сохранилось в единственном
списке, использованном при переплете одной из книг монастырской библиотеки в Райхенау 577.
В чем причина столь устойчивого интереса, который питали в Райхенау, в сердце Швабии, к
событиям на противоположной юго-восточной окраине государства, собственно, даже за его
пределами? Определенного ответа на этот вопрос не видно, однако в свете изложенного выше
допустимо предполагать, что хотя бы отчасти 578 такой интерес был обусловлен теми связями,
которые сложились в пору пребывания в Райхенау святителя Мефодия.
574
Schmid 1985. S. 367–368.
575
Жит. Меф. 1967. С. 161 (гл. 17); Жит. Меф. 1971. С. 198, лев. стб. (л. 109a.ll).
576
Verbrüd. Reich. Taf. 63 В4.
577
Schwarzmaier 1972. S. 55–66.
578
Помимо возможного использования в Райхенау (где питали специфический интерес к гео-, этно- и картографии)
информации, поступавшей по трансъевропейскому торговому пути из Испании и Южной Франции в Восточную Европу, кото-
рый, по нашему убеждению, действовал уже в IX в. и одно из ответвлений которого проходило к югу от Боденского озера
(.Назаренко 1990а. С. 121–136; он же 2001а. С. 71–112).
111
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
IX. Территориально-политическая организация
государства и епархиальная структура
церкви в Древней Руси (конец Х-XII век) 579
В Римской, а затем Византийской империи, как известно, с самого начала имел место
принципиальный изоморфизм между территориальными структурами государства и церкви.
Теоретически возможность изменений в епархиальной структуре регулировалась рядом собор-
ных канонов, которые, будучи утверждены императорами, тем самым имели силу государ-
ственных законов. Прежде всего, это 17-й канон Халкидонского собора (451 г.), который
предусматривал, что при организации императорской властью новых политических центров
епархиальная структура должна следовать за государственно-политической 580.
В истории древнерусской церкви довольно красноречивых примеров тому, что принцип
взаимного соответствия территориально-политических структур государства и администра-
тивных структур церкви был действенным также и здесь.
Пожалуй, наиболее ярким из них может служить открытие в 1060-х гг. (вероятнее всего,
в 1069/70 г.) независимых от Киевской митрополии митрополичьих кафедр в Чернигове и
Переяславле. Вряд ли уместно сомневаться, что эта акция стала прямым следствием установ-
ления на Руси того времени специфического соправления трех сыновей киевского князя Яро-
слава Владимировича Мудрого (1019–1054) – Изяслава Киевского, Святослава Черниговского
и Всеволода Переяславского 581. Не менее показательна и последующая судьба новых митропо-
лий: они были упразднены, когда исчезли чисто политические причины, вызвавшие их появле-
ние. После смерти в 1076 г. Святослава, а в 1078 г. – Изяслава на Руси установилось единовла-
стие Всеволода Ярославина, ставшего киевским князем (1078–1093). В результате со смертью
черниговского митрополита Неофита и переяславского – Ефрема, поставленных еще до 1078
г., прекратили свое существование сначала Черниговская (около 1085 г.), а затем и Переяс-
лавская (в 1090-е гг.) митрополии, снова ставшие обычными епископиями под юрисдикцией
киевских митрополитов 582.
Другой пример. После смерти владимиро-суздальского великого князя Всеволода Юрье-
вича Большое Гнездо (1176–1212) стольный Владимир, по завещанию отца, достался не стар-
шему из Всеволодовичей, Константину, а следующему по старшинству – Юрию, тогда как Кон-
стантин вынужден был ограничиться Ростовом. Такое нарушение привычного status quo ante,
состоявшего в том, что политический центр (Владимир) и епископская резиденция (Ростов)
находились в пределах одного княжества, немедленно привело к выделению территории соб-
ственно Владимирского княжества (в узком смысле слова) из состава Ростовской епархии и
созданию во Владимире самостоятельной владычной кафедры (1214 г.) 583.
Вместе с тем перечисленные случаи преобразований в епархиальной структуре говорят
о значительно большем, чем просто соответствии административно-территориальной органи-
579
* Исправленный вариант работы, предназначенной для планируемого сборника «Государство, церковь, общество:
Исторический опыт и современные проблемы», который представляет собой материалы одноименной конференции,
состоявшейся в 2005 г.
580
Цитируем по официальному русскому переводу: «Но аще царскою властию вновь устроен будет град, то распределение
церковных приходов да последует гражданскому и земскому порядку» (Кн. прав. С. 59).
581
О троевластии (или, по закрепившемуся в науке броскому, но не вполне удачному термину, «триумвирате») Яросла-
вичей см. статью II.
582
О временных митрополиях в Чернигове и Переяславле см.: Поппэ 1968. С. 97–107; Щапов 1989. С. 56–62; Назаренко
2007с. С. 85–103; а также статью X (здесь прочая литература вопроса).
583
ПСРЛ 1. Стб. 434; см. также примеч. 102.
112
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
зации церкви тем или иным государственно-политическим образованиям. Само по себе такое
соответствие исходило из нужд церковного управления, и его естественность в условиях Древ-
ней Руси подкреплялась тем, что материальное обеспечение церкви, в частности епископских
кафедр, осуществлялось здесь в XI–XII вв. преимущественно именно за счет государствен-
ных средств, за счет княжеской казны; десятина в Древней Руси носила, как известно, фис-
кальный характер 584, тогда как Византия десятины не знала (государственная руга на содер-
жание церкви была отменена еще в VI в.). Однако возвышение Чернигова и Переяславля
в ранг митрополий ничуть не служило усовершенствованию управления этими епархиями;
новые митрополии носили номинальный характер, то есть обновлялся только титул их пред-
стоятелей, тогда как в организации церковной жизни самих епархий вряд ли что-либо прин-
ципиально менялось. Если епископия в Рязани была открыта на рубеже XII–XIII столетий 585,
то, совершенно очевидно, не в связи с установлением самостоятельности Муромо-Рязан-
ского княжества, которая ведь на семь десятилетий старше586, а вследствие претензий вла-
димиро-суздальских князей в лице Всеволода Большое Гнездо на сюзеренитет над князьями
муроморязанскими, вполне определившийся после 1186 г. 587 Этим претензиям противостояли
традиционные связи муромо-рязанской династии с Черниговом, которые весьма подкрепля-
лись вхождением Муромо-Рязанской земли в состав Черниговской епархии 588. Следовательно,
окончательное утверждение политической доминации владимиросуздальского великого князя
в Муромо-Рязанской земле требовало выведения ее из-под церковной юрисдикции Чернигова.
Примеры можно множить. Так, историки иногда недоумевают, почему создание смолен-
ской кафедры, завершившееся в 1136 г., растянулось на много лет: ведь еще киевский князь
Мстислав Владимирович (1125–1132), а быть может, и его отец Владимир Всеволодович Моно-
мах в пору своего киевского княжения (1113–1125) вроде бы имели намерение открыть здесь
епископию? Подозревали даже, что между Мономахом и киевским митрополитом Никитой
(1122–1126), а затем – между Мстиславом и переяславским епископом Марком (1125–1134)
имели место какие-то конфликты, вследствие которых и митрополит, и епископ препятство-
вали планам князей589. Однако зачем митрополиту Никите столь упорно мешать образова-
нию новой епархии? Да еще и вопреки воле киевского князя! Епископ Марк был назначен на
кафедру из настоятелей переяславского монастыря святого Иоанна (очевидно, ктитореи пере-
яславского князя Ярополка Владимировича) 590, так что его сопротивление планам Мстислава
означало бы либо неумение Ярополка найти подходящего кандидата в епископы, либо наличие
принципиального конфликта между Мстиславом и его младшим братом по вопросу о Смолен-
ской епископии. И то, и другое представляется крайне маловероятным.
Думаем, дело обстояло иначе. Никто из исследователей, насколько нам известно, не обра-
тил внимания на тот замечательный факт, что хронологически учреждение Смоленской епи-
скопии совпало с крахом династического проекта Владимира Мономаха, который (проект)
584
Голубинский 1/1. С. 502–547; Щапов 1965. С. 315–326; он же 1989. С. 76–87 (с идеей автора, будто по своему проис-
хождению древнерусская десятина восходила к аналогичным отчислениям в пользу языческих храмов, согласиться трудно
ввиду институциональной неоформленности и даже неразвитости восточнославянского язычества в отличие от западносла-
вянского [Назаренко 2002а. С. 8–23; см. также статью XIV]; десятина, платившаяся языческим храмам у полабских и помор-
ских славян, к которой апеллирует Я. Н. Щапов, была скорее всего заимствованием из практики соседних христианских стран);
Флоря 1992. С. 5–31.
585
Между 1187 и 1207 гг. (ПСРЛ 1. Стб. 404, 432).
586
Она возникла в 1128 г., когда Всеволод Ольгович, будущий киевский князь (113ΟΙ 146), силой вытеснил из Чернигова
в Муром своего дядю Ярослава Святославича – династически старейшего из черниговских князей (ПСРЛ 2. Стб. 290–291).
587
Монгайт 1961. С. 347–355; Лимонов 1987. С. 104; непонятно, какое «соперничество» Владимира и Киева, который
по этой причине будто бы также стремился к отделению Рязани от Чернигова в церковном отношении, имеет в виду Я. Н.
Щапов СЩапов 1989. С. 51).
588
Poppe 1971. Р. 212–213; idem 1988а. S. 275–276.
589
Poppe 1966. S. 538–555; idem 1988а. S. 273–274.
590
ПСРЛ 1. Стб. 296; Назаренко 2007с. С. 12. Примеч. 77; см. также примеч. 78 к статье X.
113
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
591
О династическом проекте Мономаха см.: Назаренко 2006а. С. 118–129 или статью IV.
592
ПСРЛ 1. Стб. 302–303; 2. Стб. 295–297 (в обоих сводах соответствующие статьи – ультрамартовские).
593
ДКУ. С. 141, 145; именно на основании этих слов А. Поппэ строит свои заключения.
594
ДКУ. С. 144.
595
Poppe 1988а. S. 273. Anm. 51.
596
Это показание «Уставной грамоты» можно рассматривать в одном ряду с известием «Лаврентьевской летописи», что
после смерти киевского князя Мстислава Владимировича его преемник Ярополк Владимирович (1132–1139) перевел пле-
мянника Всеволода Мстиславича в Переяславль, «акоже ся бяше урядил с братом своим Мстиславом и о отню повеленью
(выделено нами. – А. Н.)» (ПСРЛ 1. Стб. 301).
597
См. соображения, представленные нами в завершающей части статьи VI.
114
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
ние в нем владычной кафедры: в 1078 г. на нее был поставлен Исаия, игумен киевского мона-
стыря святого
Димитрия – фамильного монастыря Изяслава 598. Однако в киевское княжение Свя-
тополка Изяславича (1093–1113) Ростов вернулся под власть переяславского князя Влади-
мира Всеволодовича Мономаха, что снова повело к временному вдовству Ростовской еписко-
пии, которая стала опять управляться из Переяславля 599. Такое положение дел продлилось,
вероятно, по крайней мере до 1125 г., поскольку только с вокняжением в Киеве Мстислава
Владимировича его младший брат Юрий Долгорукий, правивший в Ростове, по древнерус-
ским династическим понятиям сделался самостоятельным князем. Действительно, сведения
о ростовских епископах после Исаии появляются только в 1148 г., когда в надписи на датиро-
ванном этим годом антиминсе упоминается ростовский владыка Нестор600, причем в перечис-
лении ростовских епископов в статье 1231 г. «Лаврентьевской летописи» Нестор поименован
непосредственно вслед за Исаией601, что заставляет думать о вакантности ростовской кафедры
вплоть до святительства Нестора.
Епископия в Галиче возникла не позднее 1157 г., когда сообщается о поставлении сюда
епископа Космы602, но и явно не ранее 1141 г., так как до этого времени Галич представлял
собой совсем недавно образовавшийся удельный стол одного из Ростиславичей и по своему
политико-административному значению не мог сравниться со старыми столами в Звенигороде
и Перемышле, в которых, однако, епископий не было. В 1141 г. звенигородский князь Влади-
мирко Володаревич овладел Галичем и сделал его центром большого княжества, объединив-
шего все земли Ростиславичей. Следовательно, налицо две возможности. С одной стороны,
кафедру могли учредить в первой половине 1140-х гг., в киевское княжение Всеволода Оль-
говича (1139–1146) и святительство митрополита Михаила, когда (до 1144 г.) Владимирко
выступал союзником Всеволода 603. С другой стороны, Галич мог быть de facto выведен из-под
юрисдикции волынского епископа после 1147 г., когда по воле волынского и киевского князя
Изяслава Мстиславича митрополитом стал Климент Смолятич, так как Владимира, будучи
союзником Юрия Долгорукого, соперника Изяслава в борьбе за Киев, не признавал ни Изя-
слава как киевского князя, ни Климента. В таком случае поставление Космы, относившееся
к числу первых канонических действий нового митрополита Константина I (до 1156–1159),
просто юридически закрепило сложившееся положение вещей 604.
Из сказанного со всей очевидностью явствует, что изменения в епархиальной структуре
древнерусской церкви во второй половине XI–XII в. следовали не столько за образованием
новых княжеских столов (что было бы вполне логично, объясняясь реальными нуждами услож-
нявшегося церковного управления), сколько за извивами, порой причудливыми, политиче-
ской конъюнктуры, коль скоро таковые затрагивали интересы князей, которые были способны
повлиять на решение киевского князя и митрополита. Понятно, что при строгом следовании
17-му канону Халкидонского собора и византийской традиции Рязанскую епископию должно
было открыть около ИЗО г., Смоленскую – сразу после 1054 г. (когда здесь образовался кня-
жеский стол одного из Ярославичей – Вячеслава), Ростовскую – только после 1125 г. и лишь
598
О чем сообщается в Несторовом «Житии преподобного Феодосия Печерского»: Усп. сб. 1971. С. 95, прав, стб.; Poppe
1968. S. 180; idem 1971. Р. 193–197.
599
В 1096 г. в Суздале отмечено подворье Киево-Печерского монастыря, подаренное обители переяславским митрополи-
том Ефремом (ПСРЛ 1. Стб. 238; 2. Стб. 228); понятно, что делать какие-либо земельные пожалования на территории бывшей
Ростовской епархии Ефрему было уместно только в качестве местного правящего архиерея.
600
Рыбаков 1964. С. 28. № 25.
601
ПСРЛ 1. Стб. 457.
602
ПСРЛ 7. С. 66; 25. С. 63.
603
Голубинский 1/1. С. 694; Щапов 1989. С. 50 (непонятно, о каком «волынском князе Иване Ростиславиче» пишет исто-
рик); Назаренко 2005а. С. 323.
604
Poppe 1968. S. 155–157; idem 1971. Р. 170–171; idem 1988а. S. 275.
115
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Галицкую – примерно тогда, когда она и была открыта. Понятно и то, что при всем желании
невозможно было строго следовать византийской традиции в условиях, когда весьма лабильная
территориально-политическая структура Древней Руси была в принципе бесконечно далека
от административной стабильности Ромейской империи, да еще и в процессе христианизации
огромной страны.
В то же время сами киевские митрополиты при организации новых епископий в прин-
ципе исходили из собственно церковных нужд, в числе которых, помимо удобства соответ-
ствия епархиальных границ границам государственно-административным, были еще, разуме-
ется, и другие факторы – прежде всего демографические и географические. Не приходится
сомневаться, что даже тогда, когда на изменения в епархиальной структуре приходилось идти
исключительно под давлением политической власти, в качестве официальных мотивов все
равно выдвигались те или иные собственно церковные нужды. Во всяком случае, только тако-
вые допускаются в первом древнерусском памятнике канонического права – так называемых
«Канонических ответах», или «Правиле церковном», киевского митрополита Иоанна II (не
позднее 1076/7-1089): «Иже участить епископью свою по земли той, паче кде мног народ и
людие и гради, о нем же (о народе. – А. Н.) се тщание [и] попечение (выделено нами. – А. Н.),
нам любезно мниться се быти, боязньно же; но обаче и первому столнику рускому (киевскому
митрополиту. – А. Н.) изволиться и сбору страны всея тоя, невъзбранно да будеть»605.
Первые сто лет существования Киевской митрополии, в первую очередь периоды поли-
тической стабильности сначала при единовластии Владимира Святославича (умер в 1015 г.), а
затем – в киевское княжение Ярослава Владимировича (1019–1054), особенно в последние два
десятилетия его правления, в 1036–1054 гг., не ставили перед киевским священноначалием
вышеописанных трудных задач, обусловленных постоянно менявшейся политической картой
эпохи государственного партикуляризма (мы намеренно избегаем расхожего, но неадекватного
здесь, по нашему мнению, термина «феодальная раздробленность»), первые симпотомы кото-
рого обнаружились с кризисом троевластия Ярославичей в начале 1070-х гг. Между тем, перво-
начальное ядро, основа епархиальной системы древнерусской церкви, должно было сложиться,
несомненно, как раз при Владимире Святом и Ярославе Мудром. Политико-династическая
ситуация при Ярославе была такова, что, помимо Киева, выделялись только два центра, кото-
рые могли бы претендовать на отдельные епископии по собственно политическим причинам:
Полоцк и Чернигов (последний – в период княжения здесь Мстислава Владимировича, млад-
шего брата Ярослава Мудрого, между 1026 и 1036 гг.). При Владимире же таковых не было
вообще: все городовые волости были в равной мере зависимы от Киева. При подобном поло-
жении дел распределение епархиальных центров не могло быть обусловлено чем-либо иным,
кроме собственно церковных потребностей, миссионерских целей церкви, нужд быстрейшей
христианизации новокрещеной державы, хотя кафедрам, разумеется, естественно было рас-
полагаться в наиболее крупных городах, которые являлись одновременно центрами волостей.
Такая взаимосвязь между церковно-административной и территориально-политической струк-
турами больше соответствовала и византийской практике, и букве 17-го канона Халкидонского
собора, чем рассмотренные выше примеры конца XI–XII столетия.
Примерно так и рассуждали исследователи XIX в., пытаясь реконструировать зарожде-
ние епархиальной структуры в Древней Руси. Согласно известному историку Русской церкви Е.
Е. Голубинскому, при Владимире Святом, то есть в конце X – начале XI в., помимо собственно
митрополичьей кафедры в Киеве, было учреждено семь епископий: в Новгороде, Чернигове,
Ростове, на Волыни (с центром во Владимире), Белгороде, Полоцке и Турове606. Еще ранее к
аналогичным заключениям пришел другой исследователь русской церковной истории – митро-
605
ПДРКП 1. Стб. 19. § 32; Бенешевич 2. С. 88. § 35.
606
Голубинский 1/1. С. 333–344, 664–703.
116
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
полит Макарий (Булгаков) 607. Оба авторитета, мнение которых впоследствии не раз воспроиз-
водилось в других трудах 608, исходили в своих рассуждениях, за неимением других источников
(«Повесть временных лет», как известно, ничего не сообщает ни об учреждении Киевской мит-
рополии, ни об открытии первых епископий), помимо общих соображений, из данных позд-
ней (первой половины XVI в.) «Никоновской летописи», где говорится о создании при Вла-
димире Святославиче епископий в Новгороде, Чернигове, Владимире-Волынском, Ростове и
Белгороде, а также «и по иным многим градом»609. Однако составитель «Никоновского свода»,
говоря об учреждении крестителем Руси Черниговской, Волынской, Белгородской и Ростов-
ской епархий, всего лишь имитировал знание. Это видно уже по тому, что предстоятелям пер-
вых трех из названных кафедр в эпоху Владимира летописец усвоил имена соответствующих
архиереев второй половины XI в. – Неофита Черниговского (умер около 1085 г.), Стефана
Владимирского (умер в 1094 г.) и Никиты Белгородского (упоминается в 1072 г.), известным
по «Сказанию чудес святых Бориса и Глеба» и по Несторову «Житию преподобного Феодо-
сия Печерского»610. Среди рабочих материалов составителя «Никоновской летописи» были
списки архиереев611, весьма, впрочем, сбивчивые и изготовленные явно не на основе летопис-
ных источников. В этих списках череда черниговских владык открывалась именем Неофита,
волынских – Стефана, а белгородских – Никиты; имя первого ростовского епископа Феодора
взято также из списка ростовских архиереев, куда оно попало, несомненно, из «Жития святи-
теля Леонтия Ростовского»612. Таким образом, речь идет не о намеренном измышлении соста-
вителя «Никоновского свода», а о недоразумении: хронологически наиболее ранние имена он
счел естественным приурочить ко времени крещения Руси. Впрочем, в данном случае нам важ-
нее уяснить, что это недоразумение историка XVI в. было основано на том же убеждении, кото-
рое заставило и Е. Е. Голубинского, в остальном нередко гиперкритичного, принять указанные
данные поздней летописи в качестве достоверных исторических свидетельств, – убеждении,
что собственно церковные нужды с самого начала диктовали открытие епископий, с одной сто-
роны, в наиболее важных, а с другой – в наиболее удаленных от митрополии городских центрах,
то есть во всяком случае в Новгороде, Чернигове, Владимире Волынском, Полоцке, Ростове.
В последующее время к вопросу о становлении епархиальной системы Древней Руси спе-
циально обращались А. Поппэ и Я. Н. Щапов. При всей разности конкретных датировок учре-
ждения тех или иных кафедр общим для обоих исследователей был герменевтический посту-
лат (в полной мере свойственный уже изысканиям М. Д. Приселкова 613), что инициатива в
открытии новых епископий должна была принадлежать местным князьям, политические инте-
ресы которых требовали иметь «собственных» епископов. Изложенные выше наблюдения о
тесной зависимости епархиальных границ от политической ситуации, казалось бы, делают этот
постулат бесспорным, а главное – удобным исследовательским инструментом. В то же время
очевидно, что его абсолютизация ведет к противоречию с указанным собственно церковным
принципом, ориентировавшим на открытие епархий там, где, по цитированному выше слову
митрополита Иоанна II, были «мног народ и людие и грады». Как представляется, в целом ряде
случаев построения названных историков церкви грешат именно такой абсолютизацией.
Наиболее развернуто аргументация представлена в работах А. Поппэ. Допуская, что Нов-
городская, Белгородская, Черниговская и, возможно, Полоцкая епископии были основаны еще
при Владимире Святом, одновременно с учреждением митрополии в Киеве, организацию про-
607
Макарий 2. С. 30–32.
608
Götz 1908. S. 20; Платонов 1993. С. 109–110; Вернадский 2001. С. 76; Карташев 1959. С. 182–183; и др.
609
ПСРЛ 9. С. 65.
610
Жит. БГ. С. 56; Усп. сб. С. 96, прав. стб.
611
ПСРЛ 9. С. XIV–XV.
612
Семенченко 1989. С. 250, 251.
613
Приселков 2003 (впервые эта книга вышла в 1913 г.).
117
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
чих диоцезов польский историк относит к существенно более позднему времени. Из них только
Переяславская и Юрьевская епископии датируются, по А. Поппэ, временем Ярослава Мудрого
(после 1036 г., когда Ярослав одержал решительную победу над печенегами, следствием чего
и могло стать церковноорганизационное оформление порубежных со степью районов), осталь-
ные же относятся к 70-80-м гг. XI столетия. Ростовская епископия была основана, согласно А.
Поппэ, между 1073 и 1076 гг. (см. выше), Владимиро-Волынская – между 1078 и 1085 (то есть
в княжение на Волыни Ярополка Изяславича, политический вес которого будто бы и обеспечил
создание местной владычной кафедры), Туровская – около 1088 г., когда Туров стал стольным
городом другого Изяславича – Святополка 614.
Не менее последовательно принцип обусловленности епархиальной структуры полити-
ческими обстоятельствами проведен в книге Я. Н. Щапова, но при этом, что показательно,
историк, опираясь в целом на наблюдения А. Поппэ, приходит порой к заметно отличным
результатам. Одновременно с митрополией, по мнению Я. Н. Щапова, определенно возникли
только Белгородская и Новгородская епископии; Полоцкая могла быть учреждена либо при
Владимире Святом (до 1001 г., то есть до смерти сидевшего в Полоцке Изяслава Владимиро-
вича), либо при Ярославе Мудром (когда в Полоцке до 1044 г. сидел Брячислав Изяславич),
потому что – характерный аргумент – только в то время для этого «существовали политические
условия». Вероятно, в 1005/6 г., согласно Я. Н. Щапову, была создана епископская кафедра в
Турове (эту дату содержит документ, дошедший в списке XVII в. в составе комплекса памят-
ников XIV в. и выдающий себя за уставную грамоту Туровской епископии 615). Открытие Пере-
яславской епархии исследователь связывает с выделением Переяславля в удел Всеволоду Яро-
славичу (незадолго до 1054 г.?), относя примерно к тому же времени и создание Юрьевской
епископии – с целью миссионерской деятельности среди кочевников. В датировке учреждения
Волынской и Ростовской епископий Я. Н. Щапов в общем солидарен с А. Поппэ 616.
Многие из перечисленных датировок весьма условны даже с точки зрения названной
методической посылки, из которой исходят их авторы.
Ограничивая число кафедр, созданных при крещении Руси, тремя – Киевской, Новго-
родской и Белгородской, – Я. Н. Щапов, сознательно или случайно, поддержал точку зрения на
этот счет М. Д. Приселкова617. Однако последний, руководствуясь своей гипотезой о церков-
ной зависимости Русской церкви до 1037 г. от болгарской архиепископии в Охриде 618, полагал
три епископии тем минимумом, который обеспечивал бы приезжавшему на Русь охридскому
предстоятелю каноническую возможность замещать кафедры в случае их вакансии (епископ-
ская хиротония требует сослужения трех архиереев). В схеме же Я. Н. Щапова, который, с
небольшой поправкой, принимает современную датировку учреждения Киевской митрополии
в первые годы после крещения в 987/8 г. Владимира Святого 619, такое рассуждение уже не про-
ходит. Маловероятно, чтобы новоучрежденная поместная церковь была сознательно постав-
лена перед перспективой подобных канонических затруднений 620, и потому надо полагать, что
614
Poppe 1968. S. 152–192; idem 1971. Р. 189–201; idem 1988а. S. 265–270.
615
Щапов 2004. С. 57.
616
Щапов 1989. С. 33–48.
617
Приселков 2003. С. 34–35. § 13 (в данном вопросе Я. Н. Щапов на М. Д. Приселкова не ссылается).
618
Гипотезу эту, имевшую в свое время широкое хождение, в настоящее время следует признать опровергнутой: вряд
ли подлежит сомнению, что Киевская митрополия Константинопольского патриархата была основана еще при Владимире
Святославиче в конце X столетия (см. литературу, указанную в следующем примечании).
619
Müller 1959; Poppe 1979. Р. 5–45; Щапов 1989. С. 23–28.
620
Что невозможность епископских хиротоний собором местных архиереев могла стать серьезной церковно-юридической
проблемой, свидетельствует ситуация, сложившаяся к 1371 г. на юго-западе Руси, когда ни на одной из подчиненных ново-
учрежденной Галицкой митрополии кафедр (перемышльской, туровской, холмской, владимиро-волынской) в силу церковных
нестроений того времени не оказалось епископов, с которыми галицкий митрополит Антоний мог бы предпринять дальней-
шие епископские рукоположения; в результате константинопольский патриарх Филофей был вынужден адресовать Антония
118
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
киевский митрополит с самого начала имел не менее трех суффраганов – как и полагает А.
Поппэ. Далее, почему открытие кафедры в Полоцке позволительно связывать с посажением
здесь Изяслава Владимировича? Та же логика требовала бы в таком случае допустить создание
в это же время епископий в резиденциях других Владимировичей: помимо Новгорода, еще в
Турове (впрочем, так Я. Н. Щапов, как указывалось, и делает, не ссылаясь, правда, при этом
на существование здесь стола Святополка Владимировича), Ростове, Владимире-Волынском,
Муроме и даже в земле древлян. Почему альтернативную датировку основания Полоцкой епи-
скопии надо ограничить княжением Брячислава Изяславича? Или, по А. Поппэ, еще уже –
1015–1024 годами621? Разумеется, епископия в Полоцке могла стать ценой, которую был готов
заплатить киевский князь в пору кровавого междоусобия сначала между Ярославом и Свято-
полком (в 1015–1019 гг.), а затем – между Ярославом и Мстиславом Владимировичами (1024
г.), чтобы заручиться поддержкой воинственного Брячислава, но ведь отношения полоцкого
князя с киевским были вполне дружественными и после 1024 г. при Брячиславе, и в период с
1044 по начало 1060-х гг. при Всеславе. И именно ко времени около 1060 г., по мнению самого
А. Поппэ, относится строительство каменного кафедрального собора в Полоцке. 622 Почему
основание епископии in partibus infidelium в Юрьеве на Роси надо связывать с победой Яро-
слава Мудрого над печенегами в 1036 г., а не с решительной победой Ярославичей над торками
в 1060 г.623? Ведь в Поросье обитали именно торки, и переход многих из них на положение
федератов Киева после 1060 г. как раз вполне естественно было бы скрепить их крещением и
созданием для них миссийной епархии. Почему возникновение епископии в Переяславле, по
Я. Н. Щапову, позволительно ставить в связь с наместничеством там Всеволода Ярославича
при жизни отца (наместничеством, к слову сказать, чисто предположительным, поскольку о
нем не сообщается ни в одном источнике), а возникновение кафедры во Владимире-Волын-
ском с наместничеством там Изяслава и Святослава Ярославичей 624 – нельзя? Почему учре-
ждение Волынской епископии логично относить ко времени княжения здесь Ярополка Изяс-
лавича, подручного киевскому князю Всеволоду Ярославину, но нелогично – к 1054–1057 гг.,
когда Владимир служил стольным городом Игорю Ярославичу, который, будучи родным бра-
том киевского князя Изяслава Ярославича, являлся, по древнерусским династическим поня-
тиям, самостоятельным правителем? Возможной ссылки на аналогию со Смоленском, где в
1054 г. также вокняжился один из Ярославичей – Вячеслав, но епископия возникла только в
1136 г., недостаточно, поскольку и в отношении Смоленска та же логика заставляет поставить
точно такой же вопрос. Далее, нельзя безоговорочно присоединиться к мнению, что переход
Святослава Изяславича из Новгорода в Туров мог иметь следствием учреждение
Туровской епископии, так как, по нашему убеждению, перебравшись в Туров, Святополк
в качестве киевского столонаследника сохранил за собой и Новгород, где епископия уже суще-
ствовала. Когда же в 1091 г. договор о столонаследии между Святополком и его дядей киев-
ским князем Всеволодом Ярославичем оказался разорван, а Новгород для Изяславича поте-
рян, то конфликтность отношений со Всеволодом делает открытие епископии для туровского
князя еще менее вероятным625.
Все эти безответные вопросы отчетливо демонстрируют условность критерия полити-
ческой целесообразности при обсуждении проблемы становления епархиальной структуры.
Между тем во вполне серьезной историографии уже успело сложиться убеждение, что «учре-
с этой целью к угро-влахийскому митрополиту (ПДРКП 1. Прилож. Стб. 134–132; Назаренко 2000b. С. 54, сред. стб.).
621
Поппэ 1996. С. 443.
622
Poppe 1968. S. 174–175.
623
ПСРЛ 1. Стб. 163; 2. Стб. 151–152.
624
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 150; о Владимире-Волынском как столе Изяслава Ярославича до 1052 г. см. ниже.
625
См. наши соображения о хронологии княжения Святополка в Новгороде и об отношениях Всеволода с племянником
в 1088–1093 гг.: Назаренко 2001а. С. 548–550, а также некоторые уточнения в примеч. 5 к статье IV.
119
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
626
Подскальски 1996. С. 60.
627
Эту вытекающую из списка митрополий датировку А. Поппэ сдвигает до terminus ante quem 1165 г., так как с этого года,
по мнению историка (следующего здесь за одним из своих предшественников: Голубинский 1/1. С. 443–444), за новгородскими
владыками закрепляется титул архиепископов, вследствие чего они должны были бы значиться в перечне на первом месте;
коль скоро это не так, перечень должен быть старше 1165 г. (Poppe 1968. S. 158). Однако вопрос об архиепископии в Новгороде
сложнее, чем то представлялось Е. Е. Голубинскому (Янин 1978. С. 47–56; Щапов 1989. С. 62–69), поэтому осторожнее было
бы оставаться при датировке перечня, вытекающей из общей датировки списка митрополий.
628
Geizer 1901. S. 585–586.
629
Эпитет «великая» употреблен в данном случае в значении «вся целиком» (см. статью XI); непосредственной причиной
актуальности такого определения стало воссоздание единой Киевской митрополии после упразднения в конце XI в. митропо-
лий в Чернигове и Переяславле, а также временное изъятие de facto Владимиро-Суздальской епархии из юрисдикции киев-
ского митрополита в 1160-е гг. по воле владимирского князя Андрея Юрьевича Боголюбского.
630
«Tfj Μεγάλη 'Ρωσία α’ 6 Πελογράδων, β’ 6 Νευογράδων, γ’ ό Τζερνιγόβων, δ’ ο Πολοτζίκων, ε’ ό του Βλαδιμοίρου, ς’
6 Περισθλάβου, ζ’ ό του Σούσδαλι, η’ ό Τουρόβου, θ’ τό Κάνεβε, ι’ τό Σμολίσκον, ια’ ή Γάλιτζα» (Not. ер. Ρ. 367, Ни. 759–770).
631
Poppe 1968. S. 155.
632
Not. ер. Ρ. 398 (нотация № 17).
120
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
более ранними росписями показывает, что изменения бывали вызваны, как правило, вычерки-
ваниями, вставками, переименованиями, но отнюдь не перестановками 633. Если же обратиться
за поиском примеров к порядку перечисления самих митрополий, то легко убедиться, что за
весь период со времени издания основополагающего перечня императора Льва VI (886–912)
(«Αιατύπωσις») и до упомянутых реформ Андроника II в иерархии константинопольских мит-
рополий не произошло ни одного перемещения, а все изменения происходили исключительно
за счет присоединения новоучреждавшихся митрополий к концу списка 634или замены выбыв-
ших митрополий новоприобретенными (заново отвоеванными) 635. Таким образом, предполо-
жение А. Поппэ оказывается чисто умозрительным.
В силу сказанного, читатель вправе был бы ожидать от исследователя особого и тщатель-
ного обоснования в тех случаях, когда реконструируемый в ходе «предварительной проверки»
порядок учреждения кафедр не согласуется с порядком перечисления в перечне епископий.
Однако как раз этого А. Поппэ в дальнейшем не делает, ограничившись брошенным вскользь
замечанием, что понижение ранга Переяславской епископии, переместившейся с пятой пози-
ции (по гипотезе А. Поппэ) на шестую (в перечне времен Мануила I) связано с «падением
политического значения Переяславля во второй половине XII в., которое отчетливо прояви-
лось уже с пятого десятилетия XII в.»636. Конечно, политическое значение Переяславля во вто-
рой половине XII в. было совсем не тем, что при Ярославичах, Владимире Мономахе, Мсти-
славе и Ярополке Владимировичах. Но в данном случае такое объяснение ничего не объясняет,
потому что даже с поправкой на Переяславль реконструируемая А. Поппэ последовательность
учреждения епископий продолжает во многом не совпадать с последовательностью в цитиро-
ванной notitia episcopatuum. Если взять за основу нумерацию кафедр в перечне, то их располо-
жение согласно гипотезе А. Поппэ будет выглядеть так: \-Л, 8, 5, 7, 9, 6, 10–11. Следовательно,
Волынь остается неподобающим образом выше не только Переяславля, но и Ростова, а Юрьев
– ниже не только Переяславля, но и Владимира, Ростова, Турова, так что все равно требуется
предположить еще повышение статуса Владимира-Волынского и понижение – Юрьева.
Кстати говоря, предположения о двух последних перемещениях (Волыни с восьмого
места, по А. Поппэ, на пятое в перечне, а Юрьева – с шестого на девятое) вполне достаточно,
чтобы в остальном первоначальная, согласно А. Поппэ, последовательность кафедр сохра-
нялась. Тем самым идея о «падении политического значения Переяславля» оказывается не
только малоэффективной, но и попросту излишней. Другое дело, что эти изменения в ранге
волынской и юрьевской кафедр нельзя столь же удобно объяснить, прибегая к универсальной
ссылке на «политическое значение» соответствующих центров. Юрьев и Поросье в целом в
пору открытия здесь епископии были политически явно менее значимы, чем во второй поло-
вине XII в., когда в Поросье (сначала в Каневе, потом в Торческе) даже возник княжеский
стол637 (который занимал, в частности, знаменитый Мстислав Мстиславич Удатный) и когда
позиция торческого корпуса не раз играла важную роль в борьбе князей за Киев. Еще менее
понятна история с Волынской епископией. Трудно представить себе, чтобы в политической
ситуации 1160-1170-х гг., а тем более десятилетием раньше Волынь могла выглядеть в глазах
Киева политически весомее Суздаля – причем настолько, что для этого потребовалось даже
изменить ранг владимиро-волынской кафедры. Да если бы волынский князь Изяслав Мстисла-
вич в бытность свою на киевском столе (в 1146–1154 гг., с перерывами) и сумел добиться такой
633
Ibid. Р. 142–150.
634
Ibid. Р. 342–344, 348–350, 354–369, 380–384, 388 (нотации № 11–13, 15–16).
635
Как, например, в случае с Критской митрополией, которая, после отвоевания Крита у арабов при Никифоре II Фоке
(963–969), заняла в списке митрополий 30-е место утраченной Константинополем Селевкии (Веек 1977. S. 183).
636
Poppe 1968. S. 165.
637
Впервые фиксируется в 1155 г., когда после вокняжения Юрия Владимировича Долгорукого в Киеве Поросье получает
его сын Василько (ПСРЛ 1. Стб. 479).
121
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
перемены, она неизбежно была бы дезавуирована при Юрии Долгоруком, так как поставле-
ние по воле Изяслава на митрополию Климента Смолятича было, с точки зрения патриархии,
незаконным и все канонические действия Климента были немедленно отменены митрополи-
том Константином I638. С известной натяжкой позволительно было бы объяснить дело поли-
тическим темпераментом старшего из Изяславичей – Мстислава, который мог предпринять
соответствующие шаги в пору своего кратковременного киевского княжения, в 1167–1169 гг.
Но как объяснить, что, поднявшись относительно Ростова и Переяславля (где также сидели
ненавистные Мстиславу суздальские Юрьевичи), Волынь осталась ниже Полоцка, политиче-
ски в то время уже совершенно ничтожного, хотя несмотря на это почему-то неколебимо пре-
бывавшего на весьма высокой 4-й позиции в перечне епископий? Почему Смоленск задержи-
вается на изначальном предпоследнем месте, тогда как политически, начиная с 1160-х гг., с
киевского княжения смоленского князя Ростислава Мстиславича (1159–1167, с перерывом в
один месяц), он играет одну из ведущих ролей на Руси?
На все эти недоумения гипотеза А. Поппэ ответов не дает; более того, польский исто-
рик таких вопросов перед собой и не ставит, что весьма компрометирует, на наш взгляд, его
построения в той их части, в какой они противоречат порядку перечисления кафедр в констан-
тинопольском перечне русских епархий. В работе же Я. Н. Щапова этому перечню вообще не
уделено сколько-нибудь достойного внимания, и дело ограничивается отдельными ссылками
на упоминание в нем той или иной епархии, что сводит значение этого замечательного тек-
ста практически к нулю, так как о существовании всех поименованных в нем кафедр к сере-
дине XII в. хорошо известно и по древнерусским источникам. Между тем предлагаемая Я. Н.
Щаповым последовательность возникновения епископий отличается от порядка в перечне еще
больше, чем у А. Поппэ: 1–2, 5, 3, 9, 7–8, 4, 6, 10–11 – и тут уже не обойтись предположением
о повышении или понижении ранга двух кафедр.
Подведем неутешительный итог: в науке пока не предложено вполне убедительной кар-
тины первоначальной епархиальной структуры Киевской митрополии – причем не столько по
недостатку источников (в медиевистике их никогда не бывает достаточно), сколько по увлечен-
ности исследователей идеей, будто учреждение владычных кафедр непременно должно было
иметь политические причины. Нельзя отрицать, что такого рода причины играли свою роль
– особенно со второй половины XI столетия, но нельзя также не видеть, что в более раннее
время зависимость структуры церковного управления на Руси от внутриполитических обсто-
ятельств не могла быть столь тесной. Однако именно в это более раннее время, как позволи-
тельно думать, и возникло большинство из древнерусских епископий домонгольского периода.
К обоснованию последнего положения мы и переходим, опираясь прежде всего на анализ при-
веденного выше патриаршего перечня русских епархий второй половины XII в.
Начнем с очевидного, но до сих пор не отмеченного нюанса: по внешним формаль-
ным признакам перечень резко неоднороден, со всей очевидностью распадаясь на три слоя.
В первом – от Белгорода до Полоцка – топоним передан через genetivus pluralis названия
жителей с присоединением артикля, указывающего на опущенное для краткости, но подразу-
меваемое греч. θρόνος «престол, кафедра»: «о [θρόνος] Πελογράδων» – в буквальном пере-
воде «кафедра белгородцев» и т. д. Второй слой представлен также четырьмя топонимами,
но оформленными уже совсем по иной модели: как существительные среднего рода (слепок с
греч. κάστρον «город») с артиклем или без него: «о [θρόνος] του [κάστρου] Βλαδιμοίρου» или
«ό [θρόνος του κάστρου] Περισθλάβου» и проч., то есть «кафедра [города] Владимира, Перея-
славля» и др. На месте выпадающего из этого ряда «о του Σούσδαλι» (топоним в несклоняемой
форме, копирующей русскоязычный оригинал с еще звучавшим финальным – ъ) ранее стояло,
вне сомнения, «о [θρόνος] του Τοστόβου», так как владычная резиденция в Суздале появи-
638
ПСРЛ 2. Стб. 485.
122
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
лась при Юрии Владимировиче Долгоруком во второй четверти XII в. в результате переноса ее
из Ростова. Последний слой образуют три заключительных топонима. Каждый из них харак-
теризуется своими формальными особенностями, но общим является отсутствие свойствен-
ного первым двум группам вводного «ο [θρόνος]», поэтому названия даны не в родительном,
как везде выше, а в именительном падеже. «То Κάνεβε» представляет собой несклоняемую
форму, что сближает ее с «του Σούσδαλι»; «τό Σμολίσκον» воспроизводит характерную для
второй группы топонимическую модель neutra на – ον; наконец, «ή Γάλιτσα», возможно, либо
стало результатом народноэтимологического сближения со слав, galica «галка» (если писец,
что было бы неудивительно, владел славянским языком), либо конечная – а передает древне-
русский – ъ, и такая форма могла спровоцировать писца усвоить топониму нетипичный для
перечня женский род639.
Эти наблюдения позволяют прийти к ряду существенных выводов. В отношении внеш-
него оформления notitiae episcopatuum представляли собой в высшей степени нормированные
тексты. Если, скажем, нотарий начинал свой перечень формой именительного или родитель-
ного падежа, то и весь список бывал обычно выдержан либо в той, либо в другой манере.
Поэтому приходится думать, что две первые группы топонимов были записаны двумя разными
писцами и, очевидно, в разное время и лишь впоследствии оказались сведены в один список.
Записи же в третьей группе делались отдельно не только от топонимов первых двух групп, но
и друг от друга. Складывается впечатление, что перечень (вернее, его оригинал) был состав-
лен не разом как единый документ, а явился компиляцией из двух разновременных списков,
которая затем по ходу дела пополнялась единичными записями, разделенными значительными
промежутками времени.
Истолкование первой части перечня не составляет проблемы: речь, вероятнее всего, идет
о епископиях, созданных одновременно с митрополией при Владимире Святом; как говори-
лось, так же датировали учреждение белгородской, новгородской, черниговской и полоцкой
кафедр, не зная о перечне или не опираясь на него, и другие исследователи (Е. Е. Голубинский,
А. Поппэ). Итак, мы имеем дело, очевидно, с первоначальным константинопольским катало-
гом русских епархий рубежа X–XI вв., и совершенно понятно, почему эта часть перечня неко-
гда существовала в качестве отдельного списка.
Но если подобным же образом в виде отдельного списка одно время существовала и вто-
рая группа названий – от Владимира до Турова, – то такой список имел бы себе оправдание
только в предположении, что входящие в него названия были объединены той или иной общно-
стью: иначе резонно было бы ожидать просто последовательных приписок к первоначальному
каталогу – как то мы видим в третьей группе епископий. Здравый смысл настойчиво подсказы-
вает, что эта общность заключается в одновременности создания всех четырех кафедр. Столь
радикальное единоразовое пополнение числа киевских суффраганов вполне естественно было
бы зафиксировать отдельным перечнем – вроде перечня епископий, выделенных из состава
Киевской митрополии и подчиненных новоучрежденной митрополии Галицкой, который нахо-
дим в качестве отдельного приложения к константинопольскому списку митрополий XIV в. 640
Но когда произошло такое пополнение? Речь идет о кафедрах, расположенных в разных кон-
цах Руси, то есть о масштабном общерусском преобразовании церковно-административной
структуры, что, понятно, было возможно только в пору единовластия киевского князя или в
ситуации, предполагавшей солидарные действия древнерусских князей.
639
Ср. у Константина Багрянородного в середине X в.: Νεμογαρδά (др. – русск. Новъ-городъ), Μιλινίσκα (др. – русск.
Смолънъскъ), Τζερνιγώγα (др. – русск. Чърниговъ) и др. (Const. De adm. 9.4, 6. Р. 44). В усеченном обороте «από του
Νεμογαρδάς», наряду с полным «από τό κάστρον την Μιλινίσκαν», следует подразумевать опущенное κάστρον («άπό του
κάστρου Νεμογαρδάς»), что и вызвало появление артикля среднего рода.
640
Not. ер. Р. 403. Appendices 2–3.
123
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
641
ПСРЛ 1. Стб. 181 (только в Радзивиловском и Академическом списках); 2. Стб. 171.
642
ПСРЛ 2. Стб. 341, 476 (под 1147 г. епископ Дамиан назван юрьевским, а под 1154 г. – уже каневским); Poppe 1968.
S. 191–192.
643
Мир состоялся «по трех летех» после русского похода на Константинополь в 1043 г. (ПСРЛ 1. Стб. 154; 2. Стб. 142),
что, по обычному для Древней Руси счету, ведет к его датировке скорее 1045, а не 1046 г., как обычно считается.
644
О том, что митрополита в Киеве не было по крайней мере в 1044 г., можно заключить из скандально неканонических
действий Ярослава в этом году – посмертного крещения его дядей, Ярополка и Олега Святославичей, при перезахоронении
их праха в Десятинной церкви (ПСРЛ 1. Стб. 155; 2. Стб. 143); вряд ли они были бы возможны в присутствии митрополита.
Правда, о том, было ли это отсутствие связано с русско-византийской войной или, напротив, – с участием главы Русской
церкви в подготовке мирного договора, сказать трудно.
645
Poppe 1981. Р. 15–66; в предыдущих работах А. Поппэ допускал более раннюю датировку – вплоть до 1044 г. (Poppe
1968. S. 59). При этом мы не считаем обязательным не раз приводившийся аргумент, что именно в 1046 г. 11 мая, которым
датирует освящение Софии Киевской месяцеслов Псковского апостола 1307 г. (Лосева 2001. С. 88; сама исследовательница
принимает и указанный месяцесловом год освящения – 6460 г., что нам представляется невероятным), приходилось на вос-
кресенье (Лазарев 1960. С. 55; Акентьев 1995. С. 80). Постулат, будто освящение храмов должно было происходить непре-
менно по воскресеньям (получивший распространение благодаря А. А. Шахматову, который неосновательно пользовался им,
например, восстанавливая хронологические вехи первоначального церковного почитания святых Бориса и Глеба: Назаренко
2003. С. 48, прав, стб.), не может быть верен, иначе пришлось бы думать, что законченные строительством храмы должны
были по нескольку лет дожидаться освящения, условием которого стало бы совпадение соответствующей церковной памяти
(в данном случае – 11 мая, дня обновления Царьграда) с воскресным днем.
124
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
а преемником упомянутого в «Повести временных лет» под 1039 г. митрополита Феопемпта 646.
Открытие новых епархий стало одним из проявлений тесного сотрудничества между киевским
князем Ярославом Владимировичем и митрополитом Иоанном, о чем свидетельствуют также
их активные совместные действия, направленные на оформление церковного почитания свя-
тых Бориса и Глеба647.
Следует отметить, что к предполагаемому нами сроку учреждения четырех новых епи-
скопий (в 1046 г. или несколько позднее), почти все Ярославичи, кроме самого младшего –
Вячеслава, были достаточно взрослыми, чтобы, согласно обычной практике княжеского семей-
ства, получить в управление волости. Поэтому количественное совпадение между числом
новооткрытых кафедр и числом сыновей киевского князя, достигших 13-15-летнего возраста,
при котором княжичу выделялся стол, можно расценить как дополнительное подтверждение
выдвинутой нами гипотезы. В самом деле, старший из Ярославичей, Владимир, в середине
1030-х гг. (1034/6 г.) был посажен отцом в Новгороде, где к тому времени уже существовала
епископская кафедра. Родившийся в 1024/6 г. Изяслав Ярославич 648, сменивший на новгород-
ском столе умершего в 1052 г. старшего брата Владимира649, до этого сидел, надо полагать, на
Волыни, поскольку именно там к моменту кончины Ярослава в феврале 1054 г. мы застаем
следующего по старшинству Святослава 650.
В таком случае понятно, почему владимирская кафедра оказывается старшей среди четы-
рех, основанных Ярославом. Если продолжить эту логику, то можно было бы, компенсируя
отсутствие прямых указаний источников о резиденциях Ярославичей при жизни отца, пред-
646
Назаренко 2003. С. 48, прав. стб. – 49, лев. стб.; он же 2007е. С. 76–77; независимо от нас тот же вывод сделан в работе:
Милютенко 2006. С. 49–54.
647
Перенесение мощей святых Бориса и Глеба в построенную Ярославом Мудрым церковь было организовано князем
совместно с митрополитом Иоанном I (Жит. БГ. С. 17, 54–55). Рукописная традиция приписывает некоему митрополиту
Иоанну также авторство «Службы святым Борису и Глебу» (там же. С. 136). А. Поппэ доказывает, что «Служба» составлена
Иоанном II в связи с перенесением мощей 1072 г. (Поппэ 1995. С. 31^-5), однако если относить святительство Иоанна I не к
1020-м гг., а ко второй половине 1040-х, то снимается главный аргумент против наиболее естественного мнения об авторстве
именно Иоанна I – молчание о Борисе и Глебе как святых в «Похвале Владимиру» Илариона. Последнюю, полагаем, следует
датировать временем русско-византийского конфликта (около 1043/4 г.) или освящения Софийского собора (1046 г.), а не
1049/50 г., как то делает А. Поппэ (там же. С. 56–57) – отчасти в русле популярной историографической традиции, идущей
от Η. Н. Розова (Розов 1963. С. 147–148). В упоминаемых Иларионом «правнуках» Ярослава Мудрого польский историк
справедливо видит детей Владимира и, возможно, Изяслава Ярославичей, но совершенно напрасно, полагаясь на догадки Н. А.
Баумгартена (.Baumgarten 1927. Table I. N 22–23), относит женитьбу Владимира к 1043, а Изяслава – к 1044 г. Брак Изяслава
с полькой Гертрудой был заключен, весьма вероятно, одновременно с возвращением в Польшу ее брата Казимира I в 1038/9
г. (Baker 1895. S. 90–93; Назаренко 1989а. С. 19–21; последний генеалогический компендиум К. Ясиньского, к сожалению,
вносит в вопрос дополнительную путаницу, ошибочно констатируя установившееся будто бы в науке общее мнение о 1043 г.
как дате замужества Гертруды: Jasmski 1992. S. 145), что заставляет датировать брак старшего из Ярославичей, Владимира,
родившегося в 1020 г., еще более ранним временем – очевидно, вскоре после посажения на новгородский стол в середине
1030-х гг.
648
«Повесть временных лет» сообщает об этом под 6532 (1024/5) г. (ПСРЛ 1. Стб. 136; 2. Стб. 149), но следует учесть,
что статьи следующего 6533 г. в «Повести» нет.
649
Очевидно, именно так следует понимать данные новгородской традиции, что по смерти отца Изяслав «прииде Кыеву
и посади Остромира Новегороде» (ПСРЛ 4/1. С. 118; 6/1. С. 182).
650
ПСРЛ 1. Стб. 161; 2. Стб. 150. Иногда считают, что до Новгорода Изяслав Ярославич наместничал в Турове (см.,
например: Грушевсъкий 2. С. 28; Пресняков 1993. С. 40). Но на чем основано такое мнение? Ведь представляющаяся тради-
ционной связь потомства Изяслава с Туровом могла, конечно же, сложиться и позже, в пору княжения здесь Ярополка Изяс-
лавича в 1078–1086/7, а затем его брата Святополка в 1088–1093 гг. И уж никак нельзя придавать значения тому факту, что в
«Ипатьевской летописи» лакуна, имеющаяся в «Лаврентьевской» в статье 1054 г. при имениИзяслава (когда летописец пере-
числяет, где находились старшие Ярославичи в момент смерти отца), заполнена и вместо ущербного «Изяславу тогда сущю
(где? – А. Н.), а Святославу Володимери, Всеволоду же тогда сущу у отця» читается «Изяславу тогда в Турове князящу» и т.
д., так как перед нами явно домысел позднейшего редактора протографа Ипатьевского и Хлебниковского списков. Впрочем, и
сам А. Е. Пресняков признает шаткость своего предположения. В то же время брак Изяслава Ярославича с полькой Гертрудой
(см. примеч. 68) имел смысл только в том случае, если княжич сидел в волости, пограничной с Польшей. Отсюда заключаем,
что этой волостью была Волынь.
125
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
651
Любопытно, что в таком случае получала бы определенное объяснение и неочевидная связь между Переяславлем и
Ростовом, которые оказались объединены под рукой Всеволода Ярославича после 1054 г.; действительно, в Переяславле Все-
волод должен был бы оказаться в ходе «лествичных» перемещений Ярославичей в 1052 г.
652
Семенченко 1989. С. 241–250; он же 2003. С. 205–206.
653
«<…> преже бывший ту епископи Феодор и Ларион и збегоше, не терпяще неверьствия и многодосажения людии»
(Семенченко 1989. С. 250–251).
654
Приселков 2003. С. 80–82, § 42а; Воронин 1963. С. 30; Poppe 1968. S. 179; Щапов 1989. С. 46.
655
Это видно по сохранившемуся ответу князю патриарха Луки Хрисоверга (115 7— 1169/70): ПДРКП 1. Стб. 63–76.
656
При всем том мы вовсе не собираемся утверждать, что «Житие Леонтия» совершенно свободно от всякой тенденции.
Уверение агиографа, будто Леонтий был греком из «Костянтинаграда», не согласно с уверением епископа Симона, что до
своего поставления он принадлежал к печерской братии (см. примеч. 79), и может быть домыслом – вполне объяснимым,
если автор «Жития» не был, в отличие от епископа Симона, печерского выходца, знаком с печерской традицией. Впрочем,
возможно и другое объяснение, которое предлагается нами в самом конце настоящей статьи.
657
Голубинский 1/1. С. 199–200.
126
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
скорее всего в 1075 г.) под власть киевского князя, не замещалась (ситуация, которая, заме-
тим, повторилась в конце XI – первые десятилетия XII в., после смерти ростовского епископа
Исаии). Такая естественная возможность согласовать данные константинопольского перечня
русских епархий и «Жития святителя Леонтия» – памятников, заведомо не зависящих друг от
друга, – значит немало, учитывая, что положительных аргументов в пользу мнения о Леонтии
как именно первом ростовском епископе, нет658.
Нельзя умолчать также о дошедшем в позднем списке (начало XVIII в.) каталоге волын-
ских епископов, согласно которому у Стефана имелся целый ряд предшественников: Иоанн,
Антоний, Anythi (?), Codrius (?) (последние два имени явно искажены и, возможно, состав-
ляют одно; каталог дан в латинской транслитерации, так как происходит из библиотеки уни-
атской Перемышльской епископии), Илия 659. Перечень составлен явно не на основе летопис-
ных данных, хотя им и не противоречит. Оценить его значение как источника нелегко, но
прямолинейному предположению о позднем фальсификате с целью удревнения кафедры про-
тиворечит тот факт, что сохранившийся в этом же комплексе документов аналогичный ката-
лог галицких архиереев начинается, как и должно, с епископов середины XII в.: перед постав-
ленным в 1156 г. Космой назван только Алексей 660, что вполне согласуется с историческими
свидетельствами о возникновении Галицкой епископии, изложенными выше. Ясно также, что
существующий латинский текст имел протограф, видимо, кириллический и местами неудобо-
читаемый661, что косвенно свидетельствует о его ветхости: по уверению самого копииста, он
списывал с «древней рукописи» («antiqua Charta»). Во всяком случае предпоследнее из упоми-
наемых в каталоге имен – епископа Никифора – позволяет датировать оригинал каталога прав-
лением владимиро-волынского князя Василька Романовича (1238–1269) или немного более
поздним временем, так как Никифор происходил из слуг Василька 662. Поэтому, не придавая
каталогу волынских епископов значения решающего свидетельства, тем не менее не можем
с удовлетворением не отметить, что в нашу гипотезу его даннные вписываются, а в гипотезу
М. Д. Приселкова, А. Поппэ и Я. Н. Щапова о возникновении Волынской епископии только
в последней четверти XI в. – нет.
В заключение необходимо обсудить два обстоятельства, которые, как кажется, вступают
в противоречие с нашими построениями.
В рассуждениях А. Поппэ определенное место занимало соображение, связанное с посвя-
щением многих древнерусских кафедральных соборов Успению Пресвятой Богородицы. Из
тех 11 епископий, которые означены в рассмотренном нами константинопольском перечне,
пять (Волынская, Ростово-Суздальская, Туровская, Смоленская и Галицкая) имели Успенские
кафедралы. Такую исключительную частотность А. Поппэ, а вслед за ним и Я. Н. Щапов объяс-
няют авторитетом Киево-Печерского монастыря, что привело, начиная с 70-х гг. XI в., к мно-
гочисленным поставлениям во епископы печерских выходцев; соборный же храм этого мона-
658
Ссылка (М. Д. Приселков, Я. Н. Щапов и др.) в этом смысле на слова владимирского епископа Симона, что Леонтий
«бысть первый престолник» (КПП 1997. С. 21) – простое недоразумение, так как Симон имел в виду совсем другое: что
Леонтий был первым епископом из числа киево-печерских монахов. Нельзя принять в качестве довода и упомянутое, начи-
нающееся именно с Леонтия, перечисление ростовских епископов в статье 1231 г. «Лаврентьевской летописи» (см. примеч.
22); летописцу, желавшему подчеркнуть достоинство ростовской кафедры, на которую в 1231 г. вступал епископ Кирилл II,
не было никакого резона упоминать о его предшественниках-ренегатах.
659
Петрушевский 1853. С. 145. Примеч.
660
Там же.
661
Так, упомянутые выше непонятные имена Anythi, Codrius могли бы быть искажением кириллического имени Амфило-
хий, которое попало в списке не на свое место (Амфилохий был преемником Стефана) (Назаренко 2004а. С. 727, прав. стб.).
В остальном список вполне исправен и, повторяем, не противоречит известиям летописей; поэтому не совсем справедлив А.
Поппэ, считая, что список «в целом страдает сбивчивостью» (Poppe 1968. S. 156. Przyp. 14).
662
ПСРЛ 2. Стб. 740.
127
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
стыря, как известно, был посвящен Успению Богоматери 663. Основание Печерского монастыря
и последовавшее вскоре построение в нем деревянной соборной церкви приходятся на 1050-е
гг.; более того, первым из печерян, удостоившихся архиерейского звания, по уверению «Киево-
Печерского патерика», был ростовский епископ Леонтий664. Все это, как можно понять, служит
для А. Поппэ мотивом и одним из оснований для поздних датировок учреждения Ростовской,
Волынской и Туровской епископий 1070-80-ми гг.
Однако эта логика вовсе не безупречна. Да, и Леонтий Ростовский (если следовать вер-
сии «Патерика», а не «Жития»), и Стефан Волынский (согласно А. Поппэ и Я. Н. Щапову,
первые предстоятели соответствующих кафедр) вышли из насельников Печерской обители.
Можно, конечно, допустить, что Стефан, несмотря на свое изгнание из печерских игуменов, в
результате которого он предпочел вообще покинуть стены монастыря и основать собственный,
на Клове, сохранил, тем не менее, глубокое уважение к обители преподобных Антония и Фео-
досия и потому решил посвятить кафедральный храм своей епархии престольному празднику
собора Киево-Печерского монастыря. Но вот первый епископ смоленский Мануил, будучи гре-
ком, близким к княжескому двору, вряд ли принадлежал к печерской братии665. Если же учесть,
что происхождение первых епископов туровского и галицкого неизвестно, то связь Успенских
кафедралов именно с посвящением Успенского собора Печерского монастыря станет совсем
проблематичной. Впрочем, А. Поппэ не скрывает, что делает свой вывод скорее из общих
соображений666, нежели исходя из конкретных указаний источников.
В этой связи осмысления требует еще одна деталь, до сих пор не попадавшая, насколько
нам известно, под лупу историка. Среди епархий второй и третьей групп константинопольского
перечня только в Переяславской и Юрьевской кафедралы не были посвящены Успению Бого-
матери: в Переяславле видим Михаило-Архангельский собор 667, а в Юрьеве – Георгиевский668.
По мнению А. Поппэ, это объясняется тем, что обе епископии были основаны раньше про-
чих, «успенских», кафедр, еще при Ярославе Мудром. О трудностях, с которыми сталкивается
такая схема, достаточно сказано выше. Что же объединяет Переяславль и Юрьев в отличие от
Владимира, Ростова, Турова, Смоленска и Галича? Ответ несложен, хотя в контексте обсуж-
663
Poppe 1968. S. 50, 181–182, и др.; idem 1988а. S. 270–271; idem 1988b. S. 482–483; Щапов 1989. С. 55. О том, что
уже «церьквица мала над печерою», построенная по благословению преподобного Антония, была посвящена «во имя святыя
Богородица Успение», см.: ПСРЛ 1. Стб. 158; 2. Стб. 146–147. На то же указывает и освящение каменного собора в 1089 г.
именно 14 августа, в канун Успения Богоматери, согласно «Киево-Печерскому патерику» (КПП 1999. С. 17–18).
664
См. примеч. 79.
665
Исключить, что среди насельников Печерской обители могли быть также и урожденные греки, понятно, нельзя, как то
показывает пример Феодосия Грека, переводчика послания папы Льва Великого к константинопольскому патриарху Флавиану
о ереси Евтихия (Подскалъски 1996. С. 294–298), если он тождествен, как принято думать, Феодосию, который игуменил
в Печерском монастыре в середине XII в. (ПСРЛ 1. Стб. 346; 2. Стб. 366). Но от такого признания еще очень далеко до
предположения М. Д. Приселкова, будто Мануил, будущий епископ смоленский, «певечь гораздый, иже бе пришел из Грек
сам третий к боголюбивому князю Мьстиславу» (ПСРЛ 2. Стб. 300), был в ожидании вакантной кафедры помещен почему-
то именно в Печерский монастырь. Это предположение есть не более, чем посильная попытка проиллюстрировать неудачную
идею историка, будто киевские князья защищали Киево-Печерский монастырь от власти митрополитов (!) и будто подобная
защита прекратилась в святительство митрополита Михаила (ИЗО – после 1145), который якобы «не упустил случая взять
богатую обитель в свое ведение, чтобы пресечь русское направление ее деятельности» (Приселков 2003. С. 191. § 1086). Однако
греку, пришедшему на службу к киевскому князю, естественно было бы влиться в придворный, а не в митрополичий клир
(непонятно, на каком основании А. Поппэ полагает, что Мануил прибыл вместе с митрополитом Михаилом: Poppe 1988а. S.
274), о чем косвенно свидетельствует и близость Мануила к сыну Мстислава Ростиславу Смоленскому, без которой вряд ли
могло бы состояться его назначение на смоленскую кафедру. Логично поэтому думать, что после смерти в 1132 г. Мстислава
Владимировича Мануил оказался не в Печерском монастыре, а перешел на службу от отца к сыну.
666
Исходя из уверения владимиро-суздальского епископа Симона, что «от <…> Печерскаго манастыря мнози епископи
поставлены быша», ко времени Симона (первой четверти XIII в.) – «близ 50» (КПП 1999. С. 21–22). Я. Н. Щапов видит
причину распространенности «культа Успения Богоматери» еще и в некоей предположительной семантической корреляции
с «традиционным поклонением умирающему и дающему жизнь женскому божеству у славян» (Щапов 1989. С. 55).
667
См., например: ПСРЛ 1. Стб. 208; 2. Стб. 200.
668
Судя по тому, что кафедральная церковь, заложенная для юрьевского епископа в Каневе в 1144 г., была посвящена
святому Георгию (ПСРЛ 2. Стб. 317).
128
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
даемой темы и неожидан: это принадлежность первых двух к так называемой «Русской земле»
в узком смысле слова – исторической области в Среднем Поднепровье с городами Киевом, Чер-
ниговом и Переяславлем 669, которая сохраняла некий особый (в деталях трудноуловимый, но
в целом несомненный) политико-династический статус еще по завещанию Ярослава Мудрого,
в пору «триумвирата» Ярославичей в 1060-е гг. Такая корреляция между территориальной
принадлежностью Русской земле в узком смысле и особым, неуспенским, посвящением кафед-
рального собора выглядит странной и вполне могла бы быть случайной. Однако точно такая
же корреляция наблюдается и в первой группе епископий с той лишь разницей, что соборы
в кафедральных центрах вне Русской земли (Новгороде и Полоцке) оказываются посвящены
не Успению Богородицы, а Софии Премудрости Божией, тогда как кафедралы внутри Русской
земли снова носят другие, причем опять-таки разные, посвящения: в Белгороде – Святых Апо-
столов670, в Чернигове – Преображения Святого Спаса 671. Вероятность подобного рода двойной
случайности, полагаем, не так уж велика.
Почему соборы в Новгороде и Полоцке оказались посвящены именно святой Софии?
Этому факту до сих пор не было предложено убедительного толкования. Нередко тема обсуж-
дается в связи с датировкой построения в этих городах каменных кафедралов в 1040-х гг.
и около 1060 г. соответственно, в чем усматривается некое церковно-политическое сопер-
ничество по отношению к Киеву, местный ответ на воздвижение в столице Руси каменного
митрополичьего собора 672. Подобную мысль нельзя признать вполне удачной: о каком цер-
ковно-политическом соперничестве может идти речь между новгородским князем Владими-
ром и его княжащим в Киеве отцом, Ярославом Мудрым, в 1045 г., когда закладывалась нов-
городская София? И уж совсем нелепо было бы искать такое соперничество на рубеже X–XI
вв., в момент учреждения Новгородской и Полоцкой епископий, когда там строились деревян-
ные предшественники каменных соборов середины XI столетия, уже тогда посвященные, так
же как и киевская деревянная София, Премудрости Божией. А. Поппэ отмечает эту несооб-
разность673, но взамен пытается объяснить дело тем, что для новокрещеной Руси был важен
богословско-символический смысл понятия Премудрости Божией, состоявший в победе пра-
вославия над ересью, христианства – над язычеством 674. Пусть так, но почему для Новгорода и
Полоцка этот смысл важен, а для Белгорода и Чернигова – нет, понять трудно. Бесспорно одно:
посвящения епископских соборов в Новгороде и Полоцке, в отличие от Белгорода и Чернигова,
по какой-то причине целенаправленно воспроизводили посвящение митрополичьего собора.
Эта перекличка «центр – периферия» применительно к Софийским кафедралам застав-
ляет внимательнее отнестись к старой идее, согласно которой истоки распространенности на
Руси Успенских храмов следует видеть в том, что именно Успению Божией Матери была
посвящена киевская Десятинная церковь. Аргументация на этот счет в работе М. А. Ильина
неосновательна675, и А. Поппэ прав, отвергая ее676, но есть ведь еще прямые свидетельства
ряда источников XVI в.677, то есть относящиеся ко времени до реконструкции церкви при
киевском митрополите Петре Могиле (1633–1646), после которой она была заново освящена
в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Во всяком случае предположение польского исто-
рика, что Десятинная церковь была посвящена Богородице «вообще», не очень понятно: такой
669
Кучкин 1995b. С. 74–100 (здесь и предшествующая литература вопроса).
670
ПСРЛ 2. Стб. 706.
671
Там же. Стб. 707.
672
См., например: Подскальски 1996. С. 60.
673
См., например: Poppe 1988а. S. 255.
674
Ibid. S. 255–256.
675
Ильин 1965. С. 266–268.
676
Poppe 1968. S. 48–50.
677
Карпов 1997. С. 282, 411. Примеч. 3.
129
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
678
Голубинский 1/2. С. 95; см. также, например: Пуцко 1982. С. 360–362.
679
См. примеч. 26.
680
Интересно, что сам А. Поппэ так не считает, совершенно напротив, видя в открытии названных двух епископий «прак-
тическую реализацию сформулированного Иоанном II установления» (Poppe 1968. S. 201; idem 1988а. S. 268; idem 1988b. S.
482).
681
Примеров тому достаточно, и не только в истории Русской церкви. Укажем лишь на очень яркий и хорошо засвидетель-
ствованный случай, когда открытие любимого детища германского императора Оттона I (936–973) – миссийной Магдебург-
ской архиепископии для славян – вынужденно откладывалось в течение тринадцати лет из-за сопротивления сначала майнц-
ского архиепископа, а затем хальберштадского епископа, которые должны были уступить новой архиепископии часть своего
диоцеза (.Назаренко 1994. С. 82–83). Разделение в 1214 г. Ростовской епархии на собственно Ростовскую и Владимиро-Суз-
130
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
рической надежде сохранить каноническую власть над дочерней кафедрой, с тем чтобы пре-
вратиться таким образом в митрополита 682. Кроме того, организация новых епископий отнюдь
не входила в компетенцию местной епархиальной власти; de facto это делал князь, обеспе-
чивавший материальное содержание кафедры, а de iure – митрополит. Следовательно, речь у
Иоанна II идет о князе – либо удельном, либо киевском, но действующем в пределах непосред-
ственно подвластных ему земель, на что указывает и определение «свою», и уточнение «по
земли тон». В русском переводе оно звучит невнятно, но становится понятным, если принять
во внимание его явно сквозящий греческий оригинал – «εν τη χώρα» или «διά τής χώρας»683
(греческий артикль формально правильно, но по смыслу неудачно передан в переводе через
указательное местоимение). Имеются в виду, конечно же, владения князя, который распола-
гает в них по крайней мере одной «своей епископьей» и намерен последнюю «участить», то
есть разделить684. Такое правило никоим образом нельзя было вывести ни из ситуации с учре-
ждением Волынской епископии Ярополком Изяславичем (согласно А. Поппэ), ни из случая с
Туровской епископией, если она действительно была открыта для Святополка Изяславича в
1088/9 г. Можно было бы, конечно, спасти положение, радикально модифицировав гипотезу
А. Поппэ и допустив, что кафедры во Владимире-Волынском и Турове возникли в княжение
здесь Ярополка685, однако вряд ли кого-либо удовлетворит гиперболический образ волынского
князя, который в течение нескольких лет добивается от Киева устройства на своих землях
одной епархии за другой.
Так что же послужило прецедентом для рассмотренного правила митрополита Иоанна
II? Вероятный ответ на этот вопрос нетрудно получить, если учесть зыбкость хронологических
указаний на начало его святительства.
Относительно позднее (вероятно, XV в.) «Житие святителя Исаии Ростовского» сооб-
щает, что Исаия «поставлен бывает граду Ростову епископом в лето 6585-е от митрополита
Ивана»686, в котором нельзя видеть никого иного, кроме Иоанна II687. Источник такой дати-
ровки неясен, и иногда ее ставят под сомнение ввиду несовпадения с уникальным указанием
«Тверского сборника»: «В лето 6580. Поставлен бысть епископом Ростову Исаия» 688. Однако
нетрудно видеть, что данные «Жития» и «Тверского сборника» совершенно необязательно рас-
сматривать как альтернативные: конечная € в дате 6585 при переписке вполне могла быть
отброшена как показатель количественного числительного или наоборот 689. Последнюю воз-
можность приходится отвергнуть, так как в 6580 (1072/3) г. киевскую кафедру занимал еще
дальскую, о котором упоминалось выше, сопровождалось весьма неординарным событием: ростовский епископ Иоанн «отпи-
сася епископьи» (ПСРЛ 1. Стб. 430). Он сделал это, думаем, не потому, что стремился к отделению Владимирской епископии,
которое будто бы было возможно только при вакантности материнской ростовской кафедры (Poppe 1988а. S. 274. Аши. 52);
согласно каноническому праву, Иоанну было достаточно дать согласие на отделение части своего диоцеза. Дело как раз, оче-
видно, и заключалось в том, что ростовский владыка такого согласия не давал, вследствие чего его и заставили уйти, так как в
создании новой епископии был заинтересован владимиро-суздальский великий князь Юрий Всеволодович. Преемник Иоанна
назначался, естественно, с условием согласия на новизну, и спустя год (то есть только после поставления нового ростовского
епископа и официального оглашения его согласия) Юрий Всеволодович отправил на поставление к митрополиту своего кан-
дидата на владимирскую кафедру.
682
ПДРКП 1. Стб. 19. Примеч. 1.
683
Первоначальный греческий текст «Канонических ответов» в целом сохранился, но в ряде случаев, как, например, в
данном, дошедшая до нас редакция не содержит тех правил, которые есть в русском переводе, хотя переводной характер этих
существующих только в древнерусском варианте установлений также не подлежит сомнению.
684
Вероятнее всего, перевод-калька греч. διαμερΐζειν, как предполагал уже А. С. Павлов (см. примеч. 101).
685
В 1078 г. киевский князь Всеволод Ярославин посадил Ярополка на Волыни, «придав ему Туров» (ПСРЛ 1. Стб. 204;
2. Стб. 195).
686
Жит. Ис. Рост. С. 438.
687
Голубинский 1/1. С. 286 и примеч. 3.
688
ПСРЛ 15. Стб. 166.
689
Подобных примеров немало; один из наиболее известных – датировка крещения ев. Владимира 6490 г. вместо пра-
вильного 6495 г. в Несторовом «Чтении о святых Борисе и Глебе»: Жит. БГ. С. 4; Голубинский 1/1. С. 137–138.
131
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
690
ПСРЛ 1. Стб. 183; 2. Стб. 173.
691
Непонятно, на каком основании А. Поппэ считает, что поставление святителя Леонтия произошло именно при мит-
рополите Георгии (см., например: Поппэ 1996. С. 451); последнее ниоткуда не следует, так же как и датировка начала святи-
тельства Иоанна II 1076/7 г. (там же. С. 452).
692
См.: Назаренко 2007с. С. 95–100 или статью X.
693
См. примеч. 77, 79.
132
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
X. Митрополии ярославичей
во второй половине XI века 694
Одной из отличительных черт политического строя Руси после смерти киевского князя
Ярослава Мудрого (1019–1054) было своеобразное соправление (за которым в историографии
закрепилось не вполне удачное название «триумвирата») его сыновей – Изяслава Киевского
(1054–1078, с перерывами), Святослава Черниговского (1054–1073; в 1073–1076 гг. занимал
киевский стол) и Всеволода Переяславского (1054–1077; в 1077–1078 гг княжил в Чернигове,
в течение нескольких месяцев 1077 и в 1078–1093 гг – в Киеве). На этот период приходятся
отрывочные известия о существовании на Руси, наряду с Киевской митрополией, учрежденной
вскоре после крещения в конце X в., еще двух – в Чернигове и Переяславле Русском, то есть
в стольных городах «триумвиров».
В «Сказании чудес святых мучеников Романа и Давида» (то есть Бориса и Глеба), в рас-
сказе о перенесении мощей князей-страстотерпцев в новую церковь в Вышгороде 20 мая 1072
г. («О пренесении святою мученику») присутствовавший при этом торжестве черниговский
епископ Неофит титулуется митрополитом: «И съвъкупивъшеся вься братия: Изяслав, Свя-
тослав, Всеволод, митрополит Георгий Кыевьскый, другый – Неофит Чьрниговьскый, и епи-
скопи Петр Переяславьскый и Никита Белогородьскый и Михаил Гургевьскый <…> и ство-
риша праздьник светло» и т. д.; непосредственно далее о митрополитах снова говорится в
двойственном числе: «И възьмше (раку с телом Бориса. – А. Н.) на рама князи, предъидущем
преподъбьныим чьрноризцем <…> и по сих митрополита и епискупи, и по них с ракою идяаху»
695
.
Имеются в древнерусских источниках и сведения о переяславском митрополите –
Ефреме. В Несторовом «Житии преподобного Феодосия Печерского», в котором отразился
целый ряд фактов из жизни Ефрема, начиная от его пострижения в Киево-Печерском мона-
стыре, сообщается и о его поставлении на митрополию: «По сих же (после ухода из монастыря
преподобного Никона. – А. Н.) пакы Ефрем каженик отиде в Костянтин град и ту живяше в
едином манастыри, послеже же (так! – А. Н.) изведен бысть и в страну сию (на Русь. – А. Н.) и
поставлен бысть митрополитъм в городе Переяславли» 696. Это свидетельство подтверждается
694
* Исправленный и расширенный вариант работы: Назаренко 2007с. С. 85–103.
695
Жит. БГ. С. 55–56. В огромном большинстве списков «Повести временных лет» и «Новгородской I летописи» млад-
шего извода подробный рассказ о перенесении мощей 1072 г. представляет собой несколько отредактированный текст «Ска-
зания». Редактор исключил, в частности, и явно смущавшее его известие о втором митрополите: «Совокупившеся Яросла-
вичи, Изяслав, Святослав, Всеволод, митрополит же тогда бе Георги, епископ Петр Переяславьскый, Михаил Юрьевьскый <…
> и створше праздник, праздноваша светло» (ПСРЛ 1. Стб. 181 [в Лаврентьевском списке Михаила Юрьевского нет]; 2. Стб.
171; НПЛ. С. 196–197). В «Софийской I летописи» и зависящих от нее (например, «Воскресенской») упоминание о митропо-
лите Неофите имеется (ПСРЛ 6/1. Стб. 197; 7. С. 341). Судя по тому, что в «Новгородской Карамзинской» и «Новгородской
IV» летописях заметка о совместной акции Ярославичей в 1072 г. явно возникла в результате радикального сокращения ста-
тьи «Повести временных лет» и сведений о митрополите Неофите не содержит (ПСРЛ 42. С. 98; 4/1. С. 132), пространное
повествование в «Софийской I» происходит не из софийского-новгородского летописания, как иногда думают (Щапов 1989.
С. 58 и примеч. 193), а из какого-то другого источника. Напрашивается мысль, что этим источником была летопись типа
«Ипатьевской», которой, как известно, пользовался составитель «Софийской I» (см., например: Шахматов 1938. С. 212–213),
и что, следовательно, в первоначальном летописном тексте черниговский митрополит все-таки упоминался. Однако такое
предположение приходится отвергнуть, поскольку при ближайшем рассмотрении оказывается, что рассказ «Софийской I»
контаминирован на основе сообщения «Повести временных лет» и двух отрывков «Сказания»: после перечисления духовных
лиц, принимавших участие в перенесении, и перед словами «и створиша праздьник светло» (в «Софийской I» «и створиша
празднество светло») следует неуместная вставка совсем из другого, хотя и сюжетно сходного, места «Сказания» – из рассказа
об обретении мощей при Ярославе Мудром и митрополите Иоанне I («О изнесении святою»: Жит. БГ. С. 53–54); составитель
даже сохранил имя Иоанна, не смущаясь тем, что выше митрополит именовался Георгием. Для нас в данном случае неважно,
была ли контаминация предпринята самим составителем или, что вероятнее, взята им из каких-то уже готовых материалов.
696
Усп. сб. 1971. С. 86, лев. стб. (Л. 35б-35 г).
133
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
697
То есть, вероятно, под 1090/1 мартовским годом, так как указание на начало статьи 6598 г. в «Лаврентьевской» про-
пущено, а краткое известие об освящении переяславской церкви в «Новгородской I летописи» читается именно под 6598 г.
(НПЛ. С. 202).
698
ПСРЛ 1. Стб. 208; 2. Стб. 200. В Лаврентьевском списке при «цьркы святаго Михаила» отсутствует определение «Пере-
яславская», но его аутентичность достаточно удостоверена как солидарными чтениями Ипатьевского, Хлебниковского, Рад-
зивиловского и Академического списков, так и тем фактом, что кафедральный собор Переяславской епархии действительно
был посвящен святому архангелу Михаилу.
699
Шахматов 1916. С. 264 (у А. Поппэ ошибочно указана с. 204). Примеч. к стрк. 15.
700
Шахматов 1938. С. 28–29; правда, специфическое чтение «бе бо преже в Переяславли митрополья» в числе первона-
чальных, по А. А. Шахматову, чтений «Лаврентьевской летописи» здесь прямо не названо, зато к таковым отнесены совер-
шенно аналогичные касающиеся митрополита Ефрема отличия «Лаврентьевской» в той же статье 6597 (1089/90) г. «бе скопец
высок телом» и «и град бе заложил камен от церкве святаго мученика Феодора», которые в издании «Повести временных
лет» А. А. Шахматов также признавал дополнениями из летописи Переяславля Русского (.Шахматов 1916. С. 264. Примеч.
к стрк. 17; С. 265. Примеч. к стрк. 3).
701
Поппэ 1968. С. 105.
702
Nestorch. S. 248. Аши. 3.
703
Карамзин 1/2. Примеч. 160. Стб. 65; Тр. лет. С. 166. Примеч. 3. Η. М. Карамзин указывал на присутствие аналогичного
чтения также и в «Кенигсбергском списке», то есть «Радзивиловской летописи»; однако тут историк ошибся: искомых слов
нет ни в собственно «Радзивиловской летописи» (ПСРЛ 38. С. 84), ни даже в не вполне исправном издании по копии 1716
г. (Радз. лет. 1767. С. 130).
704
Насонов 1969. С. 192–197.
705
Открытие (или, вероятнее, возобновление: см. статью IX) Ростовской епископии в 1070-е гг. (по нашему мнению, в
1075 г.) при епископе Леонтии было связано с передачей Ростовской земли (либо ее части) из-под власти переяславского
князя Всеволода под власть князя киевского Святослава (Соловьев 1. С. 670–671. Примеч. 29; Кучкин 1984. С. 64–65). Эта
ситуация сохранилась и в период третьего киевского княжения Изяслава, в 1077–1078 гг., так как преемник Леонтия, Исаия,
134
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
был поставлен на кафедру из игуменов Изяславова фамильного монастыря святого Димитрия (Усп. сб. 1971. С. 95, прав. стб.).
Очевидно, со смертью Исаии (после 1089 г., когда он в последний раз упоминается летописью: ПСРЛ 2. Стб. 199) Ростов снова
отошел к Переяславлю, в связи с чем Ростовская епархия оказалась временно упразднена; см.: Poppe 1968. S. 179–183; idem
1971. Р. 193–197; idem 1988а. S. 264–266; а также статью IX. Начальная история Ростовской епархии требует дополнительного
исследования.
706
ПСРЛ 9. С. 116.
707
Макарий 2. С. 30; Голубинский 1/1. С. 328–329.
708
Павлов 1878. С. 115–132; ПДРКП 2/1. С. 73–101.
709
Кроме митрополита Макария и Е. Е. Голубинского, такой атрибуции придерживался целый ряд исследователей (см.,
например: Никольский 1906. С. 43–47; Моилин 1963. Р. 87–105), среди которых были и специально занимавшиеся греко-
латинской полемикой (см., например: Попов 1875. С. 1–46). Между тем именно анахроничность трактата Леон(т)а, если его
датировать рубежом Χ-ΧΙ вв., с точки зрения развития греческой полемической литературы против латинян явилась главным
аргументом противников «русской» гипотезы, которые были склонны видеть в Леон(т)е митрополита Преславы в Болгарии,
резонно отодвигая датировку трактата на вторую половину XI – начало XII столетия ( Челъцов 1879. С. 50–57; Leib 1924а. Р.
149; idem 1924b. Р. 34. Not. 2; Beck 1977. S. 608–609). После введения в науку данных о Переяславской митрополии на Руси
во второй половине XI в. эту атрибуцию следует считать окончательно преодоленной; см. подоробно: Poppe 1965b. Р. 504–
527, а также емкий, хотя и не лишенный неточностей обзор: Бибиков 2004. С. 327–331.
710
ДКУ. С. 17, 22, 30 и др.
711
НПЛ. С. 473; любопытно, что в аналогичном перечне внутри самого Комиссионного списка череда митрополитов
открывается Феопемптом (там же. С. 163).
712
Например, в «Никоновской летописи» (ПСРЛ 9. С. 64–65, 68–69).
713
См. примеч. 15.
714
Макарий 2. С. 133; Голубинский 1/1. С. 339 (примеч. 2), 685–686.
135
А. В. Назаренко. «Древняя Русь и славяне»
Наконец, – что еще важнее, – необъясненным оставался митрополичий титул Неофита Черни-
говского715.
Уже по одной этой же причине приходится отвергнуть также и гипотезу М. Д. Присел-
кова, будто Переяславская митрополия была учреждена по инициативе византиийской сто-
роны при императоре Михаиле VII Дуке (1071–1078) с целью укрепить связи со Всеволодом
Ярославичем после того, как Святослав Ярославич, став в 1073 г. киевским князем, оказался,
по предположению исследователя, в конфликте с Константинополем 716. Пользуясь «Сказанием
чудес святых Романа и Давида» по изданию Сильвестровского списка И. И. Срезневским 1860
г., а не по изданию «Успенского сборника» О. М. Бодянским 1870 г. или А. А. Шахматовым и
П. А. Лавровым 1899 г., М. Д. Приселков в своей книге 1913 г., как и его предшественники, не
смог учесть того многозначительного обстоятельства, что новая митрополия была открыта не
только в Переяславле, но и в Чернигове. Это радикально обесценивает «переяславскую гипо-
тезу» известного историка и избавляет от необходимости критически вникать в ее детали. Чет-
верть века спустя М. Д. Приселков вернулся к вопросу о митрополиях на Руси при Ярослави-
чах (уже с учетом данных о черниговском митрополите Неофите), высказав – правда, вскользь
– плодотворную мысль, что создание двух новых митрополий произошло в связи с установле-
нием на Руси специфического троевластия Изяслава, Святослава и Всеволода Ярославичей,
которое исследователь почему-то относил к 1059 г. 717
Не зная работы М. Д. Приселкова 1939 г., на известие о черниговском митрополите Нео-
фите обратил внимание Л. Мюллер, критикуя гипотезу о Переяславле как первоначальной
резиденции русских митрополитов. Напомнив принципиальный для византийской церковной
организации 17-й канон Халкидонского собора, согласно которому церковно-административ-
ная структура должна соответствовать государственно-административной 718, немецкий русист
высказал осторожное предположение, что Черниговская митрополия могла возникнуть с уста-
новлением политической самостоятельности Чернигова уже при Мстиславе Владимировиче
(1024–1036), тогда как Переяславская – не ранее 1054 г.; после того как Всеволод Ярославич
стал в 1078 г. князем киевским, мотив для существования митрополий вне Киева был утрачен,
и со смертью соответствующих иерархов прекратилось существование самих митрополий 719.
Как видим, логика рассуждений Л. Мюллера близка к логике М. Д. Приселкова, хотя в кон-
кретных деталях гипотезы обоих ученых отличаются.
715
Правда, справедливости ради надо заметить, что ни митрополиту Макарию, ни Е. Е. Голубинскому не был известен
сам факт существования митрополии в Чернигове при Неофите. В самом деле, в списках, которыми пользовался митрополит
Макарий, lectio difficilior «митрополита» (в двойственном числе) отсутствует, будучи подвергнута редакционной правке, а без
этой выразительной детали слова «митрополит Георгий Кыевьскый, другый – Неофит Чьрниговьскый, и епископи <…>»,
если они, в свою
716
очередь, также не отредактированы, воспринимались просто как неловко построенная или текстологически дефект-
ная фраза. В самом деле, митрополит Макарий называет четыре известных ему списка «Сказания чудес», которые содержат
описания чудес, совершившихся после перенесения мощей Ярославом (.Макарий 2. С. 477. Примеч. 242–243): Софийский
(№ 1323, учтенный под сиглом М в издании Д. И. Абрамовича), Сильвестровский (из знаменитого «Сильвестровского сбор-
ника» – Тип. № 1; по обоим спискам текст к тому времени уже был издан: Срезневский 1853. С. 158–164; он же 1860), Румян-
цевский (№ 152, у Д. И. Абрамовича под сиглом Р) и Сахаровский (ГИМ Увар. № 1889/162, изданный самим митрополитом
Макарием: Макарий 1849. С. 377–407; учтен Д. И. Абрамовичем под сиглом Сх). В Сильвестровском и Румянцевском списках
читаем «митрополит», а в Софийском – «митрополиты» (что, естественно, трактовалось как простая описка), в Сахаровском
же рассказ о перенесении мощей в 1072 г. вообще отсутствует (Бугославский 2. С. 182). Е. Е. Голубинский и во 2-м издании
1-го тома своего труда (1901 г.) пользовался только изданием «Сказания», сделанным в свое время митропол