Открыть Электронные книги
Категории
Открыть Аудиокниги
Категории
Открыть Журналы
Категории
Открыть Документы
Категории
Ему пришлось так строго экономить, что он перестал топить зимою. Вдова Воке
потребовала, чтобы ей было заплачено вперед, на что и получила согласие г-на Горио,
которого все же с той поры стала звать «папаша Горио».
надо быть, господин Горио богат чертовски, коли ничего не жалеет для своих красоток.
Верите ли, на углу Эстрапады стоял роскошный экипаж, и в этот экипаж села она!
Спустя месяц со времени первого визита к Горио — последовал второй. Его дочь, которая
была у него первый раз в простом утреннем платье, теперь явилась после обеда, в
выездном наряде. Нахлебники, болтавшие в гостиной, имели случай полюбоваться на
красивую, изящную блондинку с тонкой талией, слишком изысканную для дочери какого-
то папаши Горио.
К концу третьего года папаша Горио еще больше сократил свои траты, перейдя на
четвертый этаж и ограничив расход на свое содержание сорока пятью франками в месяц.
Он бросил нюхать табак, расстался с парикмахером и перестал пудрить волосы.
у этого чудака две дочери, и он с ума сходит по ним, хотя и та и другая почти отказались
от него.
отца, как бы то ни было — отца, к тому же, говорят, от хорошего отца; каждой он дал в
приданое по пятисот или шестисот тысяч, чтобы создать их счастье, выдав хорошо
замуж, а себе оставил восемь-десять тысяч ливров дохода в год, рассчитывая, что его
дочери останутся его дочерьми, что он устроит себе у них две жизни, два дома, где
всегда найдет любовь и ласку. Вместо этого через два года зятья изгнали его из своего
общества, как последнего негодяя.
Он видел, что дочери стыдятся его, и раз они любят своих мужей, то он помеха для
зятьев. Настало время принести жертву. Старик пожертвовал собой, на то он и отец: он
сам себя изгнал из их домов, и дочери были довольны; заметив это, он понял, что
поступил правильно. Так совершилось семейное преступление при соучастии отца и
дочерей.
Этот отец роздал все. Свою душу, свою любовь он отдавал в течение двадцати лет, а
свое состояние он отдал в один день. Дочери выжали лимон и выбросили его на улицу.
Кто станет обижать папашу Горио, тот будет иметь дело со мной, заявил Эжен, глядя на
того, кто сидел рядом с вермишельщиком, — он лучше нас всех! Я не говорю о дамах, —
добавил он, оборачиваясь к мадмуазель Тайфер.
я щупал его голову: на ней только один бугорок — как раз именно отцовства; это отец
неизлечимый.
Эжен был в серьезном настроении, и шутка Бьяншона не вызвала у него смеха. Он
собирался извлечь пользу из советов г-жи де Босеан и спрашивал себя, где и как достать
денег
Со смертью жены его привязанность к детям перешла разумные границы. Всю свою
горячую любовь, обездоленную смертью, он перенес на дочерей, и первое время они
отвечали во всем его отцовским чувствам. И купцы и фермеры наперебой старались
выдать своих дочек за него, но, как ни были блестящи предложения, Горио решил
остаться вдовым.
Воспитание обеих дочерей, само собой разумеется, велось нелепо. Имея более
шестидесяти тысяч франков дохода в год, Горио не тратил лично на себя и тысячи
двухсот, но почитал за счастье исполнять все дочерние прихоти: наилучшим
учителям вменялось в обязанность привить его дочкам все таланты, какие
требовались хорошим воспитанием; при них состояла компаньонка, и, на их
счастье, — женщина с умом и вкусом; они катались верхом, имели выезд, короче,
жили, как прежде жили бы любовницы у старого богатого вельможи; чего бы им ни
захотелось, хотя бы очень дорогого, отец спешил исполнить их желание и за свою
щедрость просил в награду только ласки. Приравнивая своих дочек к ангелам,
бедняга тем самым возносил их над собой; он любил даже то зло, которое от них
терпел. Когда для дочерей пришла пора замужества, он дал им возможность
выбрать себе мужей по своим наклонностям: каждой было назначено приданое в
размере половины состояния отца
Моя жизнь в дочерях. Если им хорошо, если они счастливы, нарядны, ходят по коврам, то
не все ли равно, из какого сукна мое платье и где я сплю? Им тепло, тогда и мне не
холодно, им весело, тогда и мне не скучно. У меня нет иного горя, кроме их горестей.
Да, если я упала в пропасть, то в этом повинны, может быть, и вы, сказала Дельфина. —
Когда мы выходим замуж, мы еще так неразумны. Разве мы понимаем, что такое свет,
дела, мужчины, нравы? За нас должны думать отцы
Я вполне искупил свой грех — свою чрезмерную любовь. Они жестоко отплатили мне за
мое чувство, — как палачи, они клещами рвали мое тело. Что делать! Отцы такие дураки!
Я так любил дочерей, что меня всегда тянуло к ним, как игрока в игорный дом. Дочери
были моим пороком, моей любовной страстью, всем!
Папа, простите меня! Вы говорили, что голос мой вызвал бы вас из могилы: так вернитесь
хоть на мгновенье к жизни, благословите вашу раскаявшуюся дочь. Услышьте меня.
Какой ужас! Кроме вас одного, мне не от кого ждать благословенья здесь, на земле! Все
ненавидят меня, один вы любите. Меня возненавидят даже мои дети. Возьмите меня к
себе, я буду вас любить, заботиться о вас. Он уже не слышит, я схожу с ума.
То была смерть нищего: смерть без торжественности, без родных, без провожатых, без
друзей.
но Растиньяк напрасно искал по церкви дочерей папаши Горио или их мужей. При гробе
остались только он да Кристоф, считавший своей обязанностью отдать последний долг
человеку, благодаря которому нередко получал большие чаевые.