Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Она за мной пришла
Она за мной пришла
Дайана Пирон-Гелман
Я не спешила к Смерти –
Пришла…
- Эмили Дикинсон
Линнея Пол плотнее сжала руки на чашке с кофе. Пальцы уже давно
вытянули из коричневой жидкости все тепло. Женщина подумала было
попросить официанта подогреть кофе, но затем решила, что общение с еще
одним человеческим существом потребует от нее слишком много усилий.
Вместо этого она ухватила с тарелки ближайший кусок индейки и «клубный»
сандвич с грудинкой. Белая отметина там, где она откусила кусок – как
давно это было? – резко контрастировала с золотисто-коричневой
поверхностью поджаренного хлебца. Несколько секунд она, слово
загипнотизированная, смотрела на сандвич, а затем уронила его на тарелку,
так и не поднеся ко рту. Почему она вдруг решила, что еда ей поможет?
С тех самых пор, как ее младшая сестра сказала, что хочет умереть.
Поднять взгляд было все равно что поднять гирю весом в двадцать фунтов.
Полицейский стоял у ее столика. Лицо его одновременно выражало
нерешительность и беспокойство, словно он хотел предложить помощь, но
настолько привык общаться с крутыми чуваками, что просто не знал, как. У
него было пивное брюхо и кое-как зачесанная лысина на макушке. Как у
отца, умершего от цирроза печени за шесть месяцев до землетрясения в Лос-
Анджелесе. До того, как Джули легла в больницу, из которой так и не
выписалась. Не то чтобы папаню это обеспокоило бы. Везучий ублюдок.
- Мэм?
- Кто ваша цель? Ваш объект? Или теперь вы называете нас, гражданских,
как-то по-другому?
- Послушайте…
- Пошел на хрен.
Она знала, что он смотрит на нее. Она не поднимала глаз и не могла видеть
жалость, проступившую на этом суровом лице. Через несколько секунд,
показавшихся ей бесконечными, она услышала приглушенный скрип туфель
– он отошел от столика.
- Наверное.
- У отца Джона?
- О чем ты?
- В церкви Святой Анны нет кухни. Если у Бога нет кухни, как же Он может
спечь праздничный торт? Если у тебя нет торта, у тебя нет и настоящего дня
рождения. Как же Рождество может быть Его днем рождения, если Он живет
в церкви Святой Анны?
Где он, тот запах, который она искала? За мертвящей вонью бетонных
расщелин и асфальтовых проулков таился еще один запах, застарелый,
тяжелый и болезненно-желтый. Запах отчаяния, горя, страха и гнева,
настолько разбавленных безнадежностью, что от жизни там осталась лишь
крохотная искорка. Наверное, так для Рейф пах бы Ад. Но сейчас запах
исходил от жителей Лос-Анджелеса, согнувшихся под ужасным грузом
собственного безразличия. Где-то в темноте таились и другие запахи и вкусы:
едкая острота злости, пряная корица материнской любви, яркая зеленая
резкость надежды. Но поблизости не оказалось ничего более-менее
приличного. Рейф сморщила нос, почувствовав химическую горечь
насосавшегося виски пьяницы за три квартала от нее, который во сне слышал
голос давно умершей матери и созерцал ангельские сонмы. Swing low, sweet
chariot / Coming for to carry me home . Покажи ему настоящего ангела, и он
поверит, пусть лишь на мгновение. Этого ей как раз хватит, чтобы
продержаться еще несколько часов, а затем память о чуде ускользнет из его
пропитого мозга точно так же, как драгоценная реликвия выпадает из
неловкой руки ребенка. Тогда она вернется к тому, с чего начала, и будет
опять рыскать по улицам в поисках разбавленной человеческой веры.
***
Господи, она уже вела себя как пьяная, а ведь бутылка еще даже не открыта.
И место, где ее можно выпить, еще не найдено. Она узнает это место, как
только увидит. Конечно же, где-то в зоне землетрясения. Эта территория
была такой же, как она сама. Изувеченной, разбитой, вывернутой наизнанку,
кровоточащей и обгорелой. Как и бутылка, царящая вокруг разруха странным
образом успокаивала. Мир снаружи отражал мир внутри нее, и все было так,
как должно быть.
***
***
- Меня зовут Линнея Энн Пол, - произнесла она в ночь. – Доктор Линнея Энн
Пол. Я была трезвенницей двадцать лет и три дня.
Бедрами она чувствовала холод, идущий от шероховатого камня постамента.
Она сделала еще один глоток. Жидкий огонь потек по внутренностям. Ей
снова восемнадцать, она мчится по тихим улицам жилого района, окна в
машине опущены, радио включено на полную громкость, и она
раскачивается на сиденье под ритмы Brown-Eyed Girl. Одна рука лежит на
руле, вторая держит бутылку, из которой Линнея успевает глотнуть между
куплетами песни. Бедная Джули, она упустила возможность прокатиться на
этой волшебной колеснице. Занудная младшая сестренка, побоявшаяся
поехать с ней в кино просто потому, что Линнея немного выпила.
Она ехала уже почти час, слишком злая для того, чтобы сидеть в кинотеатре и
следить за кривлянием актеров в очередной киношке. Остановка у
«Магазинчика Бинни», где ей пришлось пересчитать стоимость продаваемой
отравы на количество купюр в кармане ее джинсов, немного успокоила ее.
Затем была долгая прогулка по велосипедной дорожке к лагуне, отмеченная
жесткой горечью «Канадского тумана» . К тому времени, как она была готова
ехать домой и все простить, бутылка опустела более чем на половину. Но она
вовсе не была пьяна, как эти чертовы уроды, ее родители. Она могла
держать себя в руках. Именно поэтому она и начала пить. Чтобы доказать
себе, что она не такая.
Первым, что она увидела, придя в себя, было личико Джули, которая с
трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.
- Приятно познакомиться.
- Взаимно.
- И что случилось?
- Мне жаль, - глаза Линнеи наполнились слезами. Бедная девочка, вот так
сразу лишиться и дома, и семьи. Это нечестно. Она сделала большой глоток,
чтобы не разрыдаться. Выпивка и усталость ослабили ее защиту, не хуже
кислоты разъедая броню, в которую она заключила свое сердце. Она резко
выпрямилась и начала шарить по карманам в поисках бумажных платочков.
Если она сейчас сдастся, она потонет в горе и никогда больше не выберется
на поверхность.
- Я онколог, - поведала она этой вечной бездне. – Лечу рак. Я все время
работаю с пациентами в терминальной стадии болезни. Я знаю, что люди
умирают. Я должна была бы примириться с этим. Но я не могу. Я не могу
больше смотреть, как она страдает, и я не могу позволить ей уйти. И я уж
точно не могу спасти ее, - последние слова оставили во рту привкус пепла. –
У нее больные почки. Плюс три удара, спасибо проблемам с сосудами,
которые она унаследовала от нашей мамочки. Не моя область.
- Угу.
Снова наступила тишина, почти осязаемая, такая, что Линнея слышала стук
собственного сердца. Она чувствовала себя опустошенной, словно после
долгого приступа рвоты, пережитого на коленях у фарфорового «седалища».
Пульсация в висках предвещала сильную головную боль, но пока что
состояние было вполне терпимым. Даже желанным. Что угодно, лишь бы
отвлечься от решения, которое нужно принять.
- Как ты… что.., - она была слишком потрясена для того, чтобы говорить.
- Да.
- Она еще жива, - Линнея слышала собственные слова так, словно находилась
за мили отсюда.
- Да.
- Я прошу.
- Все должно быть сделано через тебя, - ответила Рейф. – Только у тебя есть
такое право.
Она слепо повернулась в ту сторону, откуда шел голос, вытянув руки, чтобы
вцепиться в его источник. Темные крылья, сотканные из звездного света,
укрыли ее, словно желая защитить от всех бед.
***
От запаха, исходящего от волос Линнеи, кружилась голова. Суриэль
полностью открылась ему и другим, ранее незнакомым, ощущениям:
шелковистой мягкости волос, касающихся ее щеки, теплой тяжестью
женского тела в руках. Она прижимала к себе новообретенную верующую,
опьяненная осознанием того, что ей удалось утишить скорбь. После вечности
в Бездне она наконец смогла облегчить страдания, а не просто разделить их.
Чувства Линнеи бурными волнами накатывали на нее, возносили вверх и
одаривали силой. Она чувствовала обжигающий жар страданий, вонь ужаса,
холодный горьковатый пепельный привкус грядущего одиночества. Но под
всем этим таился вкус, который для Суриэль был бесценным: чистая зеленая
свежесть веры и надежды. Она впитывала его, как иссохшая земля впитывает
воду. Никакой дар не был бы чрезмерным для этой смертной, поделившейся
с ней этой роскошью. Она прижала губы к макушке Линнеи в
благословляющем поцелуе.
- Я здесь, - пробормотала она. Она знала, что Линнея слышит ее, хотя и не
издала ни звука. – Я всегда буду здесь. Ты теперь моя. Я буду заботиться о
тебе. Обо всем. Всегда.
Я – Смерть, и я вечна.